Даниэла Стил
Прекрасная незнакомка

   © Болятко О., перевод на русский язык, 2018
   © ООО «Издательство «Э», 2018
//-- * * * --//

   Николасу
   Желаю тебе найти в жизни то, чего ты хочешь, и распознать, когда ты это найдешь.
   Пусть тебе сопутствует удача, чтобы ты мог обрести желанное – и сберечь его!
   Со всей любовью,
Д. С.

Глава 1

   Ворота гаража, похожие на пасть огромной темной жабы, готовящейся проглотить зазевавшуюся муху, зловеще открылись. С противоположной стороны улицы маленький мальчик зачарованно наблюдал за этим. Ему нравилось смотреть, как открываются ворота, и знать, что через несколько мгновений из-за угла появится волшебная спортивная машина. Он ждал, считая: пять… шесть… семь… Человек, нажавший кнопку дистанционного управления на приборной доске, не подозревал, что мальчик каждую ночь следил за тем, как он возвращается домой. Это был его любимый ритуал, и мальчик бывал разочарован, когда человек на черном «Порше» возвращался домой очень поздно или вообще не возвращался. Мальчик стоял, спрятавшись в тени, продолжая считать. Одиннадцать… двенадцать… И наконец он увидел ее. Глянцевая черная тень показалась из-за поворота и плавно скользнула в гараж. Никем не замеченный, мальчик минуту жадно рассматривал чудесную машину, потом повернулся и пошел домой. Но сказочное видение продолжало преследовать его.
   В гараже Александр Хейл выключил мотор и еще какое-то время сидел неподвижно, уставившись в темноту. В сотый раз за этот день он обращался мыслями к Рейчел. И в сотый раз заставил себя выбросить из головы воспоминание о ней. Он тихо вздохнул, взял портфель и вышел из машины. Спустя несколько мгновений электронное устройство автоматически закроет двери гаража.
   Он зашел в дом через боковую дверь и остановился посреди холла, глядя на запустение, царившее в некогда уютной кухне. Над камином висели медные кастрюли, но уборщица не чистила их месяцами: на самом деле это никого не беспокоило. Цветы, стоявшие на подоконниках, казались увядшими и безжизненными, и когда он включил свет на кухне, заметил, что некоторые из них уже погибли. Он повернулся и, бросив мимолетный взгляд в сторону маленькой обшитой деревом столовой, начал медленно подниматься по ступеням.
   Теперь, возвращаясь домой, он всегда пользовался боковой дверью, выходившей в сад. Это было не так тягостно, как входить через парадную. Когда он входил вечером через главный вход, то неосознанно ждал, что она будет дома. Ожидал увидеть ее с роскошной гривой густых светлых волос, уложенных в узел на затылке, в обманчиво строгих костюмах, в которых она выступала в суде. Рейчел… Блистательный адвокат, верный друг… Загадочная женщина… Пока она не разбила его сердце, пока не ушла… Пока они не развелись, ровно два года назад, как раз в этот день.
   Возвращаясь из офиса домой, он думал о том, будет ли он всегда помнить этот день. Будет ли он до конца жизни вспоминать эту боль, которую испытал в то октябрьское утро? Останется ли она с ним навсегда? Было странно, что эти два события произошли в один и тот же день. Годовщина их свадьбы и годовщина их развода. Рейчел прозаично назвала это совпадением. Он же сказал, что это ирония судьбы. А его мать назвала это ужасным, когда позвонила ему после того, как увидела вечерние газеты и застала его мертвецки пьяным и смеющимся, потому что ему не хотелось плакать.
   Рейчел. Мысли о ней все еще волновали его. Он знал, что после двух лет этого не должно было быть. Но это было… Золотые волосы и глаза цвета Атлантического океана перед штормом, темно-серые, с голубыми и зелеными вкраплениями. В первый раз он увидел ее в роли адвоката противной стороны. Дело закончилось внесудебным урегулированием. Но это была настоящая битва, и сама Жанна д’Арк не смогла бы с большим энтузиазмом отстаивать свою правоту. Александр наблюдал за ней в течение всего процесса, завороженный и приятно удивленный. Она привлекала его больше, чем любая другая женщина в его жизни. Тем вечером он пригласил ее на ужин, и она настояла на том, чтобы заплатить за себя. С лукавой улыбкой сказала, что не смешивает деловые отношения с личными. И он не знал, чего ему больше хотелось в этот момент – отшлепать ее или сорвать с нее платье. Она была так дьявольски красива и так дьявольски язвительна.
   При воспоминании о ней он нахмурил брови, проходя мимо пустой гостиной. Она увезла в Нью-Йорк всю мебель из гостиной. Остальную она оставила Алексу, но большая гостиная на первом этаже прелестного маленького викторианского домика, который они купили вместе, стояла совершенно пустой. Иногда он думал, что не покупал новую мебель для того, чтобы мог помнить и возмущаться всякий раз, проходя гостиную по пути к входной двери. Но сейчас он не видел пустоты, царившей вокруг. Его мысли были далеко. Он думал о том времени, когда они еще были вместе. Их объединяла надежда, похожее чувство юмора, профессия, постель, этот дом и больше ничего.
   Алекс хотел завести детей, чтобы наполнить спальни на верхнем этаже шумом и смехом. А Рейчел хотела попробовать себя в политике или получить работу в престижной юридической фирме в Нью-Йорке. О политике она обмолвилась лишь вскользь, когда они только познакомились. Это было для нее естественной средой обитания. Ее отец был влиятельным человеком в Вашингтоне, а в свое время занимал пост губернатора ее родного штата. Это тоже роднило их с Алексом: его сестра была членом конгресса в Нью-Йорке. Рейчел всегда восхищалась ею, и они с Кей быстро стали близкими подругами. Но не политика увела Рейчел от Алекса. Причиной стала ее вторая мечта, юридическая фирма в Нью-Йорке. И ей потребовалось два года, чтобы сняться с места и уехать от него. Его душевная рана уже не болела так, как раньше. Но поначалу боль была невыносима.
   Она была красива, талантлива, успешна, энергична, забавна… но чего-то всегда в ней не хватало. Нежности, ласки, доброты. Это были не те слова, которые можно было применить к Рейчел. И она хотела большего от жизни, чем просто любить Александра, большего, чем работать адвокатом в Сан-Франциско и быть обычной женой. Когда они познакомились, ей было двадцать девять лет и она никогда не была замужем. Была слишком занята для этого, сказала она ему, слишком занята, добиваясь своих целей в жизни. Когда Рейчел окончила юридическую школу, то дала себе обещание, что к тридцати годам добьется успеха. Он спросил ее, что она имеет в виду. Не моргнув глазом ответила: «Зарабатывать сто тысяч долларов в год». Он рассмеялся, но тут увидел выражение ее глаз. Она действительно имела в виду это. И она это получила. Вся ее жизнь была посвящена достижению успеха такого рода. Успеха, который можно измерить счетом в банке и ведением громких дел. И ради этого она могла идти по трупам. Перед тем как перебраться в Нью-Йорк, Рейчел вытерла ноги о половину Сан-Франциско, и даже у Алекса наконец открылись глаза на то, что она собой представляла. Она была холодной, безжалостной и амбициозной и не останавливалась ни перед чем ради достижения своих целей.
   Через четыре месяца после того, как они поженились, в одной из самых престижных юридических фирм города открылась вакансия. Сначала на Алекса произвел впечатление один только факт, что Рейчел рассматривали как возможную кандидатуру. В конце концов, она была всего-навсего молодой женщиной и начинающим адвокатом. Но ему не понадобилось слишком много времени, чтобы обнаружить, что она была готова на любую подлость, лишь бы получить эту работу. В течение двух лет Алекс пытался забыть, что она вытворяла, желая получить это место. Он убеждал себя, что она использует такие методы только в бизнесе. И тут возникла кризисная ситуация: ее сделали полноправным партнером фирмы и предложили место в нью-йоркском отделении фирмы. Там ей собирались платить больше ста тысяч долларов в год. А Рейчел Хейл был всего лишь тридцать один год. Александр с ужасом наблюдал за тем, как она пыталась принять решение. Но выбор был простым. Нью-Йорк или Сан-Франциско. С Александром или без него. Что касается Алекса, это вообще не было выбором. В конце концов она мягко сказала ему, что это была слишком привлекательная возможность, чтобы упускать ее.
   – Но это не должно изменить наших отношений, – заверила она.
   Она сможет прилетать в Сан-Франциско почти каждый уикенд, или Алекс, если захочет, может бросить свою юридическую практику и переехать с ней в Нью-Йорк.
   – И что я там буду делать? Готовить для тебя документы? – Он смотрел на нее с болью и яростью. – И в какое положение это поставит меня?
   Ему хотелось, чтобы она сделала другой выбор. Сказала бы ему, что откажется от этой работы, потому что он значит для нее больше. Но это было не в ее характере, не более, чем в характере сестры Алекса. Когда он посмотрел правде в глаза, то понял, что уже знал такую же женщину, как Рейчел. Кей добивалась того, чего хотела, беря все препятствия и уничтожая всех, кто становился у нее на пути. Единственной разницей было лишь то, что Кей сражалась на политическом поприще, а Рейчел – на поприще юриспруденции.
   Было проще понимать и уважать такую женщину, как его мать. Шарлотта Брэндон каким-то образом ухитрялась совмещать воспитание своих двоих детей и карьеру. В течение двадцати пяти лет она была одним из самых популярных писателей в стране. И в то же время постоянно находилась рядом с детьми, любила их и отдавала им всю себя. Когда умер ее муж – Алекс был еще совсем маленьким, – она устроилась на неполный рабочий день в газету, собирая материалы для колонки. Закончилось это тем, что она стала самостоятельно вести эту колонку, а в свободное время, засиживаясь до утра, работала над своей первой книгой. Дальнейшая ее жизнь описана на обороте ее девятнадцати книг, которые продавались многомиллионными тиражами. Ее карьера была случайностью, порожденной необходимостью. Но какими бы ни были причины, она всегда рассматривала успех как особый подарок судьбы, как что-то, чем она может поделиться со своими детьми. И она никогда не ставила работу на первое место. Шарлотта Брэндон на самом деле была замечательной женщиной, но дочь сильно отличалась от нее: злая, завистливая, маниакально амбициозная, – она не обладала нежностью и теплотой своей матери или ее способностью отдавать всю себя. И со временем Алекс понял, что его жена была в точности такой же.
   Когда Рейчел уезжала в Нью-Йорк, она настойчиво убеждала его, что не хочет разводиться. Некоторое время она даже прилетала к нему на выходные. Но они были так загружены работой и жили так далеко друг от друга, что их совместные уикенды случались все реже и реже. Наконец она признала, что это безнадежный вариант, и в течение двух долгих недель Алекс всерьез размышлял, не закрыть ли ему свой прибыльный бизнес и не перебраться ли в Нью-Йорк. Дьявол, что значит для него этот бизнес? Может, он не стоит того, чтобы за него цепляться, если это означает, что он потеряет свою жену? Однажды утром в четыре часа Алекс принял решение: он закроет свой бизнес и переедет к жене. Измученный, но полный надежды, он снял трубку телефона, чтобы позвонить ей. В Нью-Йорке уже было семь часов. Но на звонок ответила не Рейчел. Трубку снял мужчина с глубоким мягким голосом.
   – Миссис Хейл? – На мгновение он показался озадаченным. – Ах да, мисс Паттерсон.
   Рейчел Паттерсон. Алекс и не подозревал, что она начала свою новую жизнь в Нью-Йорке под своим старым именем. Он также не подозревал, что вместе с новой работой она начала новый образ жизни. Ей, в общем-то, почти нечего было сказать ему этим утром, а он слушал ее со слезами на глазах. Позже она перезвонила ему из своего офиса.
   – Ну что я могу сказать тебе, Алекс? Мне жаль…
   Жаль? Из-за того, что она уехала? Из-за того, что завела любовника? Или ей было жалко его, бедного ничтожного простофилю, сидевшего в одиночестве в Сан-Франциско?
   – Есть ли какой-нибудь способ разрешить эту ситуацию?
   Он готов был попробовать начать все сначала, но, по крайней мере на этот раз, она была честной с ним.
   – Нет, Алекс. Боюсь, что нет.
   Они еще недолго поговорили, после чего положили трубки. Им уже нечего было сказать друг другу, и их дальнейшее общение происходило через адвокатов. На следующей неделе Алекс подал документы на развод. Все прошло очень гладко. «Абсолютно цивилизованно», – как сказала Рейчел. Не возникло никаких проблем, тем не менее все это потрясло Алекса до глубины души.
   И в течение целого года он чувствовал себя так, словно умер кто-то дорогой и близкий ему.
   Возможно, он оплакивал самого себя. Словно часть его заперли в коробки и ящики, как мебель из гостиной, когда отправляли в Нью-Йорк. Внешне он продолжал жить нормальной жизнью: ел, спал, ходил на свидания, плавал, играл в теннис и сквош, посещал вечеринки, путешествовал, а его бизнес процветал. Но какая-то главная часть отсутствовала. И он знал это, хотя другие об этом не догадывались. За эти два года он не мог предложить женщинам ничего, кроме своего тела.
   Когда он поднимался наверх в свой кабинет, тишина в доме внезапно показалась ему невыносимой, и ему захотелось убежать. В последнее время это случалось с ним все чаще, это всепоглощающее желание убежать от пустоты и тишины. Только сейчас, спустя два года, проведенные без нее, его оцепенение начало проходить. Как будто бинты, которыми он был обвязан, начали постепенно разматываться, а то, что было спрятано под ними, покрывали ссадины.
   Алекс переоделся в джинсы, кроссовки и старенькую парку и быстро сбежал вниз по ступеням. Его длинная мускулистая рука легко касалась перил, темные волосы были слегка растрепаны, а в ярких голубых глазах угадывалось напряжение. Он захлопнул за собой дверь и повернул направо. Дойдя до улицы Дивисадеро, он медленно побежал по крутому холму в сторону Бродвея, где наконец остановился и повернулся, чтобы полюбоваться захватывающим видом. Расстилавшийся внизу залив блестел в сумерках как атлас. На верхушки холмов спустился туман, а огоньки округа Марин, расположенного на противоположном берегу залива, сверкали как бриллианты, рубины и изумруды.
   Алекс дошел до величественных особняков на Бродвее, свернул направо и пошел в сторону парка Пресидио, глядя то на высокие внушительные дома, то на тихую живописную бухту. Дома были одними из самых красивых и дорогих в Сан-Франциско. Здесь были и кирпичные дворцы, и тюдоровские особняки, изумительные ухоженные сады, тянувшиеся вверх деревья и поразительные виды.
   Здесь нельзя было встретить ни души, и из стоявших ровным рядом домов не доносилось ни звука. Хотя легко было представить себе звон хрустальных фужеров и позвякивание изысканных серебряных приборов. Алекс мысленно рисовал себе сновавших между гостей ливрейных слуг, джентльменов в смокингах и дам, одетых в атлас и шелка. Он всегда посмеивался над собой из-за этих картин, которые ему диктовало воображение. Но почему-то они помогали ему чувствовать себя менее одиноким, чем среди маленьких домов, расположенных не в таком фешенебельном районе. Здесь он представлял себе мужчин, обнимающих своих жен, смеющихся детей, щенков, играющих на кухне или растянувшихся рядом с камином, в котором весело полыхает огонь. Он не хотел ничего из того, что было в больших домах. Это был мир, к которому он не стремился принадлежать, хотя был частым гостем в этом избранном обществе. Он хотел чего-то другого, того, чего у них с Рейчел никогда не было.
   Ему было трудно представить, что он сможет снова влюбиться, потерять из-за кого-то голову, смотреть в любимые глаза и быть готовым взорваться от счастья. Алекс не испытывал ничего подобного так долго, что почти забыл, как это бывает. Иногда ему казалось, что он больше и не хочет испытывать это. Он устал от суетливых деловых дам, больше интересующихся своим жалованьем и продвижением по службе, чем замужеством и рождением детей. И мечтал о старомодной женщине, о чуде, о редкой жемчужине. А таких он не встречал. Последние два года в жизни Алекса присутствовали лишь дорогостоящие подделки. А ему хотелось настоящего, идеального, безупречного, исключительного бриллианта, но он серьезно сомневался, что такой существует. Одно лишь Алекс знал наверняка: он уже не согласится на меньшее. И ему не нужна была вторая Рейчел. Это он тоже понимал.
   Он выбросил мысли о ней из головы и остановился на крутых ступеньках, ведущих с Бейкер-стрит к Бродвею и Вальехо-стрит. Он наслаждался видом и прохладным бризом и решил не идти дальше, а просто посидеть на верхней ступеньке. Он вытянул перед собой длинные ноги и с улыбкой стал смотреть на панораму города. Может быть, он никогда не встретит женщину своей мечты. Может быть, он никогда больше не женится. Ну и что? У него хорошая жизнь, уютный дом, адвокатская практика, которая не только интересна, но и успешна. Может быть, ему больше ничего не нужно, кроме этого. Может быть, он не вправе мечтать о большем.
   Алекс смотрел на строения пастельного цвета, расположенные вдоль гавани, на небольшие пряничные викторианские дома, похожие на его собственный, на Дворец изящных искусств, построенный в греческом стиле… Потом перевел взгляд с купола дворца вниз, на крыши домов. И тут он увидел ее. Женщину, сидевшую на нижней ступеньке лестницы. Казалось, будто она вырезана из мрамора, как статуи во Дворце изящных искусств, только была намного утонченнее. Она сидела, опустив голову, и ее профиль был отчетливо виден в свете фонаря. Алекс замер на месте, устремив на нее пристальный взгляд. Она казалась ему произведением искусства, которое кто-то оставил здесь, красивым куском мрамора в форме женщины, сделанной с таким мастерством, что выглядел почти живым.
   Она сидела неподвижно, и Алекс наблюдал за ней почти пять минут. Вдруг она резко выпрямилась, глубоко вдохнула прохладный ночной воздух, потом медленно выдохнула, словно у нее выдался очень трудный день. На ее плечи было наброшено пальто из светлого меха, а ее лицо Алекс не мог разглядеть до конца. В ней было что-то необычное, и ему захотелось лучше рассмотреть ее. Он не мог сдвинуться с места, не мог отвести от нее взгляда. Он испытывал очень странное чувство, разглядывая ее в тусклом свете уличного фонаря и ощущая странное влечение к ней. Кто она такая? Что она здесь делает? Ее присутствие задело самые потаенные струны его души, и он сидел не шелохнувшись, хоть желал узнать о ней больше.
   Ее кожа казалась удивительно белой в полумраке, а волосы, темные и блестящие, были небрежно собраны в узел на затылке. У Алекса сложилось впечатление, что они очень длинные и только несколько шпилек удерживают их от того, чтобы они рассыпались по плечам. На мгновение его охватило безумное желание спуститься по ступенькам, дотронуться до нее, сжать в объятиях и распустить ее волосы. И словно почувствовав его мысли, она внезапно вышла из задумчивости, подняла голову и повернулась к нему. И он увидел самое красивое лицо, которое ему когда-либо доводилось видеть. Лицо, которое, как он и полагал с самого начала, было произведением искусства. Тонкие, точеные черты, безупречная кожа, огромные темные глаза и изящная линия губ. Но более всего его заворожили глаза, смотревшие на него невидящим взглядом. Казалось, они заполняли все ее лицо, и в них читалась глубокая печаль. И при свете фонаря он смог теперь разглядеть две полоски от слез, стекавших по мраморным щекам. На какое-то мгновение их глаза встретились, и Алекс почувствовал, что все его существо готово устремиться навстречу прекрасной незнакомке с огромными глазами и темными волосами. Она выглядела такой ранимой, такой потерянной, сидя здесь на ступеньке. Вдруг, словно смутившись от того, что позволила ему многое увидеть даже в этот краткий миг, она быстро опустила голову. Какое-то время Алекс не двигался с места, затем снова почувствовал, как она притягивает его, словно он должен подойти к ней. Он наблюдал за ней, стараясь решить, что делать. Но она внезапно встала и завернулась в меховое пальто. Это было пальто из меха рыси, и оно окутывало ее словно облаком. Она снова бросила взгляд на Алекса, на этот раз мимолетный, а затем, словно она была только видением, незнакомка, сделав шаг в сторону живой изгороди, исчезла.
   Алекс долго смотрел на то место, где она сидела, прикованный к своей ступеньке. Все произошло слишком быстро. Потом резко вскочил и быстро спустился вниз по лестнице. Он увидел узкую тропинку, ведущую к тяжелой двери. Он мог только догадываться, что за дверью расположен сад. Но было неясно, какому из нескольких домов он принадлежит. Итак, загадка не решена, он в тупике. От бессилия Алексу захотелось постучать в дверь, в которую она вошла. Может быть, она сидит в саду. На секунду он впал в отчаяние от того, что больше не увидит ее. Но потом, почувствовав себя глупцом, напомнил себе, что она всего лишь незнакомка. Он долго с грустью смотрел на дверь, потом медленно повернулся и стал подниматься по лестнице.

Глава 2

   Когда Алекс вставлял ключ в замочную скважину, перед его мысленным взором все еще стояло лицо плачущей женщины. Кем она была? Почему плакала? Из какого дома пришла? Алекс сидел на узкой винтовой лестнице своего холла, уставившись на пустую гостиную и наблюдая за тем, как лунный свет отражается на деревянном полу. Он никогда не видел такой красивой женщины. Это было лицо, способное преследовать человека до конца жизни. Неподвижно сидя на лестнице, Алекс осознал, что если и не до конца жизни, то все равно оно будет преследовать его очень долго. Он даже не услышал телефонного звонка, раздавшегося спустя несколько минут. Он все еще был погружен в свои мысли, размышляя о видении, которое так потрясло его. Когда же наконец он услышал звонок, Алекс взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступени, ворвался в свой кабинет и вытащил телефон из-под кипы бумаг, наваленных на столе.
   – Привет, Алекс.
   Алекс напрягся. Это была его сестра Кей.
   – В чем дело?
   Это означало: «Что тебе нужно?» Кей не звонила никому, если только ей не требовалось что-то.
   – Ничего особенного. Где ты был? Я звоню тебе уже в течение получаса. Девушка, задержавшаяся в твоей конторе, сказала мне, что ты собирался ехать прямо домой.
   Она всегда была такой. Она хотела того, чего хотела, и когда этого хотела, ее не волновало, устраивает это окружающих или нет.
   – Я уходил на прогулку.
   – В такое время? – В ее голосе послышалась подозрительность. – Почему? Что-нибудь случилось?
   Алекс тихо вздохнул. Уже долгие годы он не испытывал к сестре других чувств, кроме изнуряющего терпения. В ней было так мало сочувствия, так мало мягкости. Она вся состояла из углов – холодных, твердых и острых. Иногда она напоминала ему осколок хрусталя, на который приятно смотреть, но который никто не захочет взять в руки. И было очевидно уже много лет, что ее муж чувствует то же самое.
   – Нет, ничего не случилось, Кей.
   Но он также должен был признать, что для женщины, настолько равнодушной к чувствам окружавших ее людей, у нее была удивительная способность угадывать, когда он находился в подавленном настроении.
   – Мне просто хотелось подышать свежим воздухом. У меня был трудный день, – сказал Алекс, а потом, чтобы переменить тему и отвлечь ее внимание от себя, спросил: – Неужели ты никогда не выходишь на прогулку, Кей?
   – В Нью-Йорке? Ты, должно быть, сошел с ума. Здесь можно умереть просто от выхлопных газов.
   – Не говоря уже об ограблении или изнасиловании.
   Он мягко улыбнулся и почувствовал ее ответную улыбку. Кей Виллард не часто улыбалась. Она всегда была в напряжении, всегда спешила, всегда была занята, и очень редко ее что-нибудь забавляло.
   – Чему я обязан чести слышать тебя? – Алекс откинулся на кресле и стал разглядывать вид из окна, терпеливо ожидая ответа.
   Долгое время Кей звонила по поводу Рейчел. Она поддерживала отношения с бывшей женой брата по очевидным причинам. Она хотела видеть при своем дворе бывшего губернатора. И если она уговорит Алекса вернуться к Рейчел, старик будет в восторге. При условии, конечно, что ей удастся убедить Рейчел, что Алекс отчаянно несчастлив без нее и как много это будет значить для него, если она согласится попробовать возобновить их отношения. Кей была вполне способна на такого рода давление. Она уже несколько раз пыталась устроить им свидание, когда Алекс прилетал в Нью-Йорк. Но даже если Рейчел была на это согласна, в чем Кей никогда не была до конца уверена, с годами стало ясно, что Алекс согласен не был.
   – Итак, конгрессмен Виллард?
   – Ничего особенного. Я просто решила узнать, не собираешься ли ты прилететь в Нью-Йорк.
   – Зачем?
   – Не будь таким прямолинейным, бога ради. Я просто подумывала пригласить несколько человек на ужин.
   – Кого именно?
   Алекс улыбнулся. Она была удивительна, его сестра. Паровой каток. Надо отдать ей должное, она никогда не сдавалась.
   – Ну, хорошо, Алекс, не нужно сразу занимать оборонительную позицию.
   – При чем здесь оборонительная позиция? Я просто хочу знать, кого ты еще собираешься пригласить. Что в этом странного? Если только в списке твоих гостей не окажется человека, который заставит всех чувствовать себя неловко. Может быть, мне стоит угадать инициалы? Тебе станет легче?
   Она не удержалась и рассмеялась.
   – Ну ладно, ладно. Я тебя поняла. Просто на днях я летела вместе с ней из округа Колумбия, и она выглядела потрясающе.
   – Неудивительно. С таким жалованьем, как у нее, ты выглядела бы так же.
   – Спасибо, дорогой.
   – Всегда пожалуйста.
   – Ты знал, что ей предлагают баллотироваться в Совет?
   – Нет, – последовало долгое молчание, – но я не очень удивлен. А ты?
   – Нет, – Кей глубоко вздохнула, – иногда мне становится интересно, понимаешь ли ты, от чего отказался.
   – Безусловно, понимаю и благодарю Бога каждый день за это. Я не хочу быть женатым на женщине-политике, Кей. Эта честь должна принадлежать только таким мужчинам, как Джордж.
   – Какого дьявола, что ты имеешь в виду?
   – Он так занят своей практикой, что я уверен, даже не замечает, если ты проводишь три недели в Вашингтоне. Я бы это заметил.
   Но он не стал говорить ей, что ее дочь тоже это замечает. Он знал это, потому что подолгу разговаривал с Амандой всякий раз, когда прилетал в Нью-Йорк. Он обедал с ней, или ужинал, или водил ее на долгие прогулки. Он знал свою племянницу лучше, чем ее родители. Иногда ему казалось, что Кей совершенно безразлична к дочери.
   – Кстати, как поживает Аманда?
   – Полагаю, что нормально.
   – Что означает «полагаю»? – В его тоне прозвучало неодобрение. – Ты что, не видишься с ней?
   – Господи, я только что сошла с этого чертова самолета. Чего ты хочешь от меня, Алекс?
   – Немногого. Что ты делаешь с собой, меня не касается. Но то, что ты делаешь с ней, – это совсем другое.
   – И это тоже тебя не касается.
   – Разве? Тогда кого это касается? Джорджа? Он замечает, что ты не уделяешь дочери и десяти минут? Безусловно, он этого не замечает.
   – Бог мой, ей уже шестнадцать. И ей больше не нужна нянька.
   – Не нужна. Но ей отчаянно нужны мать и отец – как и любой молоденькой девушке.
   – Я не виновата, что занимаюсь политикой. Ты знаешь, какое это всепоглощающее дело.
   – Да. – Он медленно покачал головой. Именно такую жизнь она хотела навязать и ему. Жизнь с Рейчел Паттерсон, которая превратит его в просто мужа успешной жены. – Что еще?
   Ему больше не хотелось с ней разговаривать. Он был сыт по горло и пятью минутами общения с ней.
   – В следующем году я баллотируюсь в Сенат.
   – Поздравляю. – Его голос был тусклым.
   – Только не очень возбуждайся.
   – Я не возбуждаюсь. Я думаю о Мэнди и о том, что это может значить для нее.
   – Если я пройду в Сенат, она станет дочерью сенатора, вот что это будет значить.
   Голос Кей внезапно стал злобным, и Алексу захотелось влепить ей пощечину.
   – Неужели ты думаешь, что ее действительно это волнует?
   – Возможно, и нет. Она полностью витает в облаках, и, возможно, ей будет наплевать, даже если я буду баллотироваться в президенты.
   На какое-то мгновение в голосе Кей прозвучала печаль, и Алекс покачал головой.
   – Это не главное, Кей. Мы все гордимся тобой, мы любим тебя, но существует нечто большее… – Как он может сказать ей? Как объяснить? Ее волновали лишь работа и карьера.
   – Не думаю, чтобы кто-нибудь из вас понимал, что это значит для меня, Алекс. Как тяжело я работала, чтобы добиться этого, и как высоко я взлетела. Это было убийственно трудно, но я справилась. А ты только и знаешь, что возмущаешься тем, какая из меня вышла мать. А наша дорогая мамочка еще хуже. И Джордж слишком занят, кромсая людей, чтобы помнить, кто я: член конгресса или мэр города. Это немного обескураживает, малыш, мягко выражаясь.
   – Уверен, что это так. Но иногда люди страдают из-за такой карьеры, как у тебя.
   – Мне, вероятно, этого следует ожидать.
   – Правда? Все дело в этом?
   – Возможно, – устало ответила она, – я не знаю ответов на все вопросы. А мне хотелось бы их знать. Ну, а как ты? Что происходит в твоей жизни?
   – Ничего особенного. Работа.
   – И ты счастлив?
   – Иногда.
   – Тебе следует вернуться к Рейчел.
   – По крайней мере, ты быстро переходишь к сути дела. Я не хочу, Кей. Кроме того, с чего ты решила, что она захочет вернуться ко мне?
   – Она сказала, что хотела бы повидаться с тобой.
   – О господи! – Алекс вздохнул. – Ты никогда не сдаешься, не так ли? Почему бы тебе просто не выйти замуж за ее отца и не оставить меня в покое? Ты добьешься такого же результата, разве не так?
   На этот раз Кей рассмеялась.
   – Возможно.
   – Неужели ты действительно рассчитываешь на то, что сможешь управлять моей интимной жизнью для упрочения своей карьеры? – Эта мысль позабавила его, но он знал, что в этом чудовищном предположении кроется доля правды. – Больше всего в тебе я люблю твое нахальство.
   – Это помогает мне достичь желаемого, братец.
   – Уверен, что это так. Но не на этот раз, дорогуша.
   – Так ты не согласен на маленький ужин с Рейчел?
   – Нет. Но если ты снова увидишь ее, передай ей мои наилучшие пожелания.
   Что-то внутри у него сжалось при упоминании ее имени. Он больше не любил ее. Но время от времени ему было все еще больно, когда ему напоминали о ней.
   – Непременно. И все-таки подумай об этом. Я всегда могу организовать что-нибудь, когда ты прилетишь в Нью-Йорк.
   – В любом случае ты наверняка будешь в Вашингтоне и слишком занята, чтобы встречаться со мной.
   – Все может быть. Когда ты планируешь прилететь?
   – Возможно, через пару недель. Мне нужно повидать клиента в Нью-Йорке. Я выступаю его консультантом по громкому делу.
   – Ты меня приятно удивил.
   – Правда? – Он прищурил глаза и посмотрел на вид из окна. – Почему? Это будет хорошо выглядеть в твоей предвыборной кампании? Я думаю, мамины читатели дадут тебе больше голосов, чем я. Конечно, если я не опомнюсь и снова не женюсь на Рейчел, – с иронией добавил он.
   – Просто постарайся не попасть в какую-нибудь переделку.
   – А разве я когда-нибудь попадал в переделки?
   Казалось, его это позабавило.
   – Нет. Но если я буду баллотироваться в Сенат, это будет жестокая борьба. Мой соперник помешан на морали, и если кто-нибудь, даже отдаленно связанный со мной, окажется замешанным в сомнительной истории, я буду по уши в дерьме.
   – Не забудь предупредить маму.
   Алекс сказал это в шутку, но Кей моментально ответила самым серьезным тоном:
   – Я уже предупредила.
   – Ты шутишь?
   Он рассмеялся, представив, как его элегантная, длинноногая, дорого одетая седовласая мать совершает что-то неподобающее, поставив под удар место Кей в Сенате или еще где-нибудь.
   – Я не шучу. Я совершенно серьезна. Я не могу сейчас позволить себе никаких неприятностей. Никаких скандалов.
   – Как обидно.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Не знаю… Я подумывал завязать роман с бывшей проституткой, которая только что вышла из тюрьмы.
   – Очень смешно. Я говорю совершенно серьезно.
   – К несчастью, я тебе верю. В любом случае ты сможешь дать мне письменные инструкции, когда я прилечу в Нью-Йорк. А до этого времени я постараюсь хорошо себя вести.
   – Уж постарайся. И дай мне знать, когда ты собираешься прилететь.
   – Зачем? Чтобы устроить мне свидание с Рейчел? Боюсь, госпожа Виллард, что даже ради твоей карьеры я на это не пойду.
   – Ты глупец.
   – Возможно.
   Но сам он так больше не думал. Совсем не думал. И когда их с Кей телефонный разговор закончился, он продолжал сидеть, глядя в окно и думая не о Рейчел, а о женщине, которую увидел на ступеньках. С закрытыми глазами он продолжал видеть ее. Точеный профиль, огромные глаза, нежные губы. Он никогда не встречал женщины такой красивой и такой притягательной. И он продолжал сидеть с закрытыми глазами за своим столом, думая о ней. Наконец он со вздохом покачал головой, открыл глаза и поднялся с кресла. Глупо было мечтать о прекрасной незнакомке. Почувствовав себя дураком, он тихо рассмеялся и выбросил ее из головы. Было нелепо влюбляться в абсолютно незнакомую женщину. Но он обнаружил, спускаясь вниз, чтобы приготовить себе ужин, что ему приходится напоминать себе об этом снова и снова.

Глава 3

   Солнце заливало спальню, ярко освещая бежевое шелковое постельное покрывало и кресла, обтянутые тем же материалом. Это была большая красивая комната с высокими двустворчатыми окнами, доходившими до пола, из которых открывался вид на залив. Из будуара, примыкавшего к спальне, можно было увидеть мост «Золотые ворота». В обеих комнатах были установлены белые мраморные камины, стены будуара были украшены со вкусом подобранными картинами французских художников, а в инкрустированной горке времен Людовика XV стояла бесценная китайская ваза. Изящный стол того же периода, стоявший напротив окна, уменьшал бы размер другого помещения, но только не этого. Это была великолепная и просторная комната, но безжизненная и холодная. Рядом с будуаром находилась маленькая, обшитая деревянными панелями комната, заполненная книгами на английском, испанском и французском языках. Книги были смыслом ее существования, и именно здесь сейчас стояла Рафаэлла, глядя на залив. Было девять часов утра, и она была одета в стильный черный костюм, ненавязчиво и элегантно подчеркивавший ее грациозную фигуру. Костюм шили для нее в Париже, как и большинство ее одежды, кроме той, которую купила в Испании. Она редко покупала одежду в Сан-Франциско, здесь она вообще почти не выходила из дома. В Сан-Франциско она была невидимкой, чье имя упоминалось очень редко и чьего лица никто не видел. Большинство людей затруднились бы связать ее лицо с именем миссис Джон Генри Филлипс, особенно такое лицо, с идеальной белой кожей и огромными черными глазами. Когда она выходила замуж за Джона Генри, один репортер написал, что она выглядит как сказочная принцесса, и уточнил, что во многих отношениях она такой и была. Но глаза, смотревшие этим октябрьским утром на залив, не были глазами сказочной принцессы. Это были глаза очень одинокой молодой женщины, жившей в очень одиноком мире.
   – Ваш завтрак готов, миссис Филлипс.
   Горничная в накрахмаленной белой униформе стояла в дверях, и Рафаэлла подумала, что ее слова прозвучали почти как команда. Но она всегда чувствовала себя так в присутствии слуг Джона Генри. И так же чувствовала себя в парижском доме отца и в доме ее дедушки в Испании. Ей всегда казалось, что именно слуги отдают приказы: когда вставать, когда переодеваться, когда обедать, когда ужинать. В доме ее отца в Париже слуга объявлял: «Ужин для мадам подан». А что, если мадам не хочет ужинать? Если она хочет просто посидеть на полу у камина с сэндвичем в руках? Или позавтракать мороженым вместо тостов и яиц пашот? Эта мысль вызвала на ее губах улыбку. Она направилась в спальню. Оглядевшись по сторонам, она убедилась, что все готово. Ее чемоданы из мягчайшей замши шоколадного цвета были сложены аккуратной стопкой в углу комнаты. Большая дорожная сумка стояла рядом. В нее Рафаэлла положит подарки для матери, тети и кузин, свои драгоценности и книгу, чтобы было что почитать в полете.
   Глядя на багаж, она не испытывала приятного волнения по поводу предстоящего путешествия. Она почти никогда теперь не испытывала приятного волнения. В ее жизни ничего не осталось. Перед ней тянулось шоссе, ведущее в неизвестном направлении и к неизвестной цели, которая Рафаэллу больше не интересовала. Она знала, что каждый последующий день будет в точности таким же, как и предыдущий. Каждый день она будет делать в точности то, что делала в прошедшие семь лет, за исключением четырех недель летом, когда она летала в Испанию, и нескольких дней до этого, когда она навещала в Париже отца. Еще она изредка летала на несколько дней в Нью-Йорк, чтобы встретиться со своими испанскими друзьями. Казалось, прошло много лет с тех пор, как она покинула Европу, с тех пор, как стала женой Джона Генри. Сейчас все было совсем по-другому, по сравнению с тем, как все начиналось.
   Тогда это была волшебная сказка. Или сделка. В этой истории было понемногу и того, и другого. Сначала было бракосочетание между банками «Малль» в Париже, Милане, Мадриде и Барселоне и банками «Филлипс» в Калифорнии и Нью-Йорке. Обе финансовые империи были хорошо известны в деловых кругах. В результате этой сделки и отец Рафаэллы, и Джон Генри появились на обложке журнала «Тайм». Все это привело к тому, что ее отец и Джон Генри стали очень тесно общаться той весной, и по мере того как их дела процветали, Джон Генри все более открыто ухаживал за дочерью Антуана.
   Рафаэлла никогда не встречала таких людей, как Джон Генри. Он был высоким, красивым, внушительным и властным, но в то же время деликатным, добрым, учтивым, с постоянно смеющимися глазами. В них иногда вспыхивали озорные искорки, и со временем Рафаэлла узнала, как он любил поддразнивать и дурачиться. Джон Генри также обладал даром творческого воображения. Это был человек выдающегося интеллекта, непревзойденный оратор и ценитель изящного. У него было все, о чем могла мечтать Рафаэлла или любая другая девушка.
   Единственным недостатком Джона Генри Филлипса был его возраст. И поначалу в это было трудно даже поверить, глядя на его продолговатое красивое лицо или наблюдая за его мускулистыми руками, когда он играл в теннис или плавал. У него было сильное, стройное тело, которому могли бы позавидовать мужчины вдвое моложе его.
   Вначале его возраст не позволял ему, по его мнению, оказывать знаки внимания Рафаэлле. Но по прошествии времени, когда его поездки в Париж становились все чаще, он находил ее все более очаровательной, открытой и прелестной. И, несмотря на свои старомодные идеи, Антуан де Морнэ-Малль не был против того, чтобы его старый друг женился на его единственной дочери. Он ценил красоту своей дочери, ее нежность, открытость и очарование невинности. Но он также понимал, что для любой женщины поймать в свои сети Джона Генри Филлипса было бы неслыханной удачей, несмотря на разницу в возрасте. Он также отдавал себе отчет в том, чем это обернется в будущем для его банка. Подобное решение ему уже приходилось однажды принимать. Его собственный брак был построен на взаимной привязанности, но также и на деловой основе.
   Престарелый маркиз де Квадраль, отец его жены, был правящим финансовым гением Мадрида, но его сыновья не унаследовали его страсти к миру финансов и со временем нашли себе занятия в других областях. Несколько лет маркиз искал человека, который стал бы его преемником и управляющим банками, которые маркиз основал за долгие годы работы. И случилось так, что он познакомился с Антуаном, и после долгих переговоров банк «Малль» объединился с банком «Квадраль» для ведения множества совместных сделок. В результате этого союза состояние Антуана выросло в четыре раза, маркиз был в восторге от перспектив, и на сцене появилась дочь маркиза, Алехандра, маркиза де Сантос и Квадраль. Антуан с первого же взгляда увлекся светловолосой голубоглазой испанской красавицей. К этому времени он уже начал задумываться о том, что пора жениться и произвести на свет наследника. В тридцать пять лет он был слишком занят, превращая семейный банковский бизнес в финансовую империю, но сейчас его стали беспокоить и другие соображения. Алехандра была идеальным решением проблемы, к тому же она была очень красива. В девятнадцать лет она была ослепительно хороша собой. Антуану никогда не приходилось видеть такое потрясающе утонченное лицо. Это он рядом с ней выглядел испанцем: черные волосы, темные глаза. Вместе они составляли поразительную пару.
   Через семь месяцев после знакомства их свадьба стала главным событием светской жизни, после чего они улетели на медовый месяц на юг Франции. Сразу после этого они из чувства долга отправились в загородное поместье маркиза, Санта-Эухенья, расположенное на побережье Испании. Поместье оказалось настоящим дворцом, и именно здесь Антуан начал понимать, во что выльется его брак с Алехандрой. Теперь он стал членом семьи, еще одним сыном престарелого маркиза. От него ожидали, что он будет часто посещать Санта-Эухенья и как можно больше времени проводить в Мадриде. Во всяком случае, Алехандра планировала вести именно такой образ жизни, и когда настало время возвращаться в Париж, она упросила мужа позволить ей остаться в Санта-Эухенья еще на несколько недель. И когда она наконец вернулась к нему в Париж, на шесть недель позже, чем обещала, Антуан окончательно понял, какая жизнь ждет их в будущем. Алехандра собиралась проводить большую часть времени так, как она привыкла, в кругу своей семьи, в их поместьях в Испании. Всю войну она провела там в изоляции и теперь, даже после окончания войны и с началом замужества, она хотела продолжать жить в знакомом окружении.
   Как и полагалось, в первую годовщину их свадьбы Алехандра родила первенца, сына, которого назвали Жюльен. Антуан был в восторге. У него теперь появился наследник империи, и когда ребенку исполнился месяц, они с маркизом часами медленно прогуливались по поместью, обсуждая планы Антуана на будущее, как относительно его банков, так и относительно его сына. Его тесть полностью поддерживал все его начинания, и за время, прошедшее после его замужества на Алехандре, акции банков Малль и Квадраль значительно выросли.
   На лето Алехандра осталась в Санта-Эухенья со своими братьями и сестрами, их детьми, кузинами и друзьями. А когда Антуан решил вернуться в Париж, Алехандра снова была беременна. На этот раз у нее случился выкидыш, а на следующий раз она преждевременно родила мертвых близнецов. Они с Антуаном на время решили взять паузу, и Алехандра полгода отдыхала в Мадриде со своими родными. Когда она снова вернулась к мужу в Париж, то опять забеременела. Результатом этой беременности стала Рафаэлла, которая была на два года моложе Жюльена. Вслед за этим последовали еще два выкидыша и один мертворожденный ребенок. После этого Алехандра заявила, что во всем виноват парижский климат, который ей не подходит, и ее сестры уверяют, что она будет лучше чувствовать себя в Испании. Антуан, который в течение всего их брака предчувствовал ее неизбежное возвращение на родину, спокойно согласился. Таков был обычай женщин ее страны, и эту битву он никогда не смог бы выиграть.
   С этих пор он довольствовался тем, что встречался с женой в Санта-Эухенья или в Мадриде, в окружении кузин, сестер и дуэний. Алехандра была вполне счастлива проводить все время в компании родственниц и подруг и их неженатых братьев, которые сопровождали их на концерты, в оперу или в театр. Она все еще считалась одной из самых красивых женщин Испании и вела исключительно приятную праздную жизнь в окружении немыслимой роскоши. Антуану было нетрудно летать из Парижа в Испанию, когда позволяла работа, но со временем он стал делать это все реже и реже. Он уговорил ее отправить детей с ним в Париж, чтобы там они пошли в школу, разумеется, при условии, что они будут прилетать в Санта-Эухенья на все каникулы, в том числе проводить четыре летних месяца. Время от времени Алехандра прилетала в Париж, несмотря на постоянные жалобы, что погода во Франции подрывает ее здоровье. После второго мертворожденного ребенка они решили остановиться на этом. И между Алехандрой и ее мужем установилась чисто платоническая привязанность, которую она, судя по опыту ее сестер, считала совершенно нормальной.
   Антуан был с удовольствием готов оставить все как есть. А когда старый маркиз умер, женитьба Антуана на его дочери окупилась с лихвой. Никто не удивился тому, как старый маркиз распорядился своим состоянием. Алехандра и Антуан совместно унаследовали банк «Квадраль.» Ее братья получили щедрую компенсацию, но Антуану досталась империя, которую он так отчаянно мечтал присоединить к своей собственной. Теперь, расширяя и укрупняя свой бизнес, он думал о сыне. Но единственному сыну Антуана не суждено было стать его наследником. В шестнадцать лет Жюльен де Морнэ-Малль погиб в результате несчастного случая в Буэнос-Айресе во время игры в поло. Его мать была убита горем, отец лишился смысла жизни, а Рафаэлла осталась единственным ребенком Антуана.
   Именно Рафаэлла утешала отца, полетела с ним в Буэнос-Айрес, чтобы перевезти тело юноши во Францию. Именно она держала отца за руку долгие бессонные часы полета и когда они наблюдали, как гроб торжественно выносили из самолета в Орли. Алехандра улетела в Париж отдельно от них, окруженная сестрами, кузинами, одним из своих братьев и несколькими близкими друзьями. Как и всю свою жизнь, она была опекаема близкими и защищена от жестокости реального мира. И когда через несколько часов после похорон ее убеждали вернуться вместе со всеми в Испанию, она, обливаясь слезами, позволила увезти себя. У Алехандры была настоящая армия защитников, а у Антуана не было никого, кроме его четырнадцатилетней дочери.
   Эта трагедия породила между ними более крепкую связь. Они никогда не говорили об этом, но она теперь всегда присутствовала в их отношениях. Трагедия стала особой связью и между Антуаном и Джоном Генри, когда выяснилось, что они оба лишились своих единственных сыновей. Сын Джона Генри погиб в авиакатастрофе. Ему был двадцать один год, и он управлял своим самолетом. Жена Джона Генри умерла спустя пять лет. Но именно потеря сыновей стала для каждого из них ошеломляющим ударом. У Антуана была Рафаэлла, которая утешала его, но у Джона Генри не было других детей, и после смерти жены он больше не женился.
   В самом начале их делового партнерства, всякий раз, когда Джон Генри прилетал в Париж, Рафаэлла была в Испании. Он даже начал дразнить Антуана по поводу его воображаемой дочери. Это стало привычной шуткой до того дня, когда дворецкий проводил Джона Генри в кабинет Антуана и вместо своего друга тот обнаружил ослепительно красивую девушку, которая робко, как испуганная лань, смотрела на него своими темными глазами. Она почти с ужасом разглядывала незнакомого мужчину, появившегося в комнате. Рафаэлла искала некоторые документы, которые могли пригодиться ей в школе, и просматривала кое-какие справочники, которые отец хранил в этой комнате. Длинные черные волосы мягкими волнами окутывали ее плечи, словно блестящий шелк. Какое-то мгновение Джон Генри стоял молча, как зачарованный. Но он быстро пришел в себя и посмотрел на нее теплым взглядом, как бы заверяя ее, что перед ней друг. Но во время своего обучения в Париже Рафаэлла встречала очень мало людей, а в Испании ее так тщательно охраняли и опекали, что она никогда не оказывалась наедине с незнакомым мужчиной. Сначала она понятия не имела, что сказать ему, но после того, как он добродушно поздоровался с ней и она увидела смешинки в его глазах, – рассмеялась. Антуан появился лишь спустя полчаса, извиняясь и объясняя, что его задержали в банке. По дороге домой, сидя в машине, он размышлял, встретил ли ее наконец Джон Генри, и вынужден был признаться себе, что очень надеялся на это.
   Рафаэлла ушла сразу же после приезда отца, со слегка порозовевшими щеками, подчеркивавшими безупречную мраморно-белую кожу лица.
   – Бог мой, Антуан, да она красавица.
   Джон Генри посмотрел на своего французского друга со странным выражением, и Антуан улыбнулся.
   – Так, значит, тебе понравилась моя воображаемая дочь? Она не была неприлично застенчивой? Мать убедила ее, что все мужчины, желающие заговорить с молоденькой девушкой наедине, либо убийцы, либо насильники. Иногда меня волнует выражение паники в ее глазах.
   – А чего ты ожидал? Всю свою жизнь она была отгорожена от реального мира. Поэтому неудивительно, что она застенчива.
   – Но ей уже почти восемнадцать, и такое поведение станет для нее настоящей проблемой, если только она не собирается провести остаток своей жизни в Испании. В Париже она должна уметь, по крайней мере, поддерживать беседу с мужчиной, не будучи окруженной полудюжиной своих родственниц.
   Антуан сказал это с усмешкой, но взгляд его был необычайно серьезным. Он долго и внимательно смотрел на Джона Генри, оценивая выражение его глаз.
   – Она хорошенькая, не правда ли? Нескромно так говорить о собственной дочери, но… – Антуан беспомощно развел руками и улыбнулся.
   На этот раз Джон Генри ответил ему широкой улыбкой.
   – Хорошенькая – это не то слово. – И он почти с мальчишеским смущением задал вопрос, который вызвал у Антуана улыбку: – Она поужинает с нами сегодня вечером?
   – Если ты не будешь возражать. Я планировал поужинать дома, а потом зайти в мой клуб. Мэтью Буржеон будет там сегодня вечером, и я уже несколько месяцев обещаю ему, что познакомлю вас в следующий раз, когда ты будешь в Париже.
   – Звучит заманчиво.
   Но когда Джон Генри улыбнулся, он думал вовсе не о Мэтью Буржеоне.
   Он ухитрился заставить Рафаэллу расслабиться в этот вечер, как и через два дня, когда заглянул к ним на чай. Он пришел специально, чтобы увидеть ее, и принес ей две книги, о которых рассказывал за ужином двумя днями ранее. Она снова покраснела и впала в молчание, но на этот раз он смог разговорить ее, и к концу дня они были уже друзьями. В течение последовавших шести месяцев она стала относиться к нему почти с таким же благоговейным почтением и привязанностью, как и к своему отцу. А когда она отправилась в Испанию, она рассказала матери, что он стал ей как родной дядюшка.
   В ту поездку Джон Генри появился в Санта-Эухенья вместе с отцом Рафаэллы. Они смогли провести там лишь один короткий уикенд, во время которого Джон Генри положительно очаровал Алехандру и целую армию родственников, собравшихся в поместье весной. Именно тогда Алехандра разгадала намерения Джона Генри, но Рафаэлла ничего не подозревала до самого лета. Наступила первая неделя летних каникул, и Рафаэлла собиралась улететь в Мадрид через несколько дней. Тем временем она наслаждалась последними днями в Париже, и когда появился Джон Генри, она уговорила его прогуляться с ней вдоль Сены. Они разговаривали об уличных художниках и о детях, и ее глаза загорелись, когда она стала рассказывать ему о своих маленьких племянницах и племянниках, живших в Испании. Очевидно, она питала страсть к детям и казалась невероятно прекрасной, когда смотрела на своего спутника огромными темными глазами.
   – И сколько детей ты хочешь иметь, когда вырастешь, Рафаэлла?
   Он всегда очень четко произносил ее имя. И это ей нравилось. Для американца это было сложное имя.
   – Я уже выросла.
   – Правда? В восемнадцать лет?
   Он посмотрел на нее с усмешкой, но в его глазах было что-то странное, чего она не могла понять. Какая-то усталость, мудрость и печаль, словно в это мгновение он подумал о своем сыне. О нем они тоже часто разговаривали. А она рассказывала ему о своем брате.
   – Да, я уже взрослая. Осенью я поступаю в Сорбонну.
   Они улыбнулись друг другу, и ему пришлось приложить огромное усилие, чтобы не поцеловать ее прямо здесь и сейчас.
   Все время, пока они прогуливались, он раздумывал над тем, как сделать ей предложение, и не сошел ли он вообще с ума, помышляя об этом.
   – Рафаэлла, а ты никогда не думала о том, чтобы поступить в колледж в Штатах?
   Они медленно брели вдоль Сены, и она задумчиво отрывала лепестки с цветка, который держала в руках. Посмотрев на него, она покачала головой:
   – Не думаю, что смогу это сделать.
   – Но почему? Твой английский безупречен.
   Она снова медленно покачала головой и печально взглянула на него.
   – Моя мама никогда не позволит мне. Это… это так отличается от ее образа жизни. К тому же это слишком далеко от дома.
   – Но ты хочешь этого? Образ жизни твоего отца также отличается от ее образа жизни. Будешь ли ты счастлива в Испании?
   – Не думаю, – откровенно призналась она, – но не уверена, что у меня есть выбор. Я думаю, папа всегда намеревался обучить Жюльена банковскому делу, а что касается меня, полагалось, что я буду жить с матерью в Испании.
   Мысль о том, что до конца дней она будет окружена дуэньями, возмутила его. Даже как ее друг он хотел для нее большего. Он хотел видеть ее свободной, оживленной, смеющейся и независимой, а не похороненной в Санта-Эухенья, как ее мать. Это будет ненормальная жизнь для такой девушки. Он всем сердцем чувствовал это.
   – Я не думаю, что ты должна делать это, если ты этого не хочешь.
   Она улыбнулась ему, и в ее юных глазах отразилось смирение, смешанное с мудростью.
   – В жизни у всех есть обязательства, мистер Филлипс.
   – Не в твоем возрасте, малышка. Конечно, у тебя есть обязанности. Учиться в школе. И до определенной степени прислушиваться к родителям. Но ты не обязана выбирать тот образ жизни, который тебе не нравится.
   – А что еще мне остается? Я ничего другого не умею.
   – Это не оправдание. Ты счастлива в Санта-Эухенья?
   – Иногда. А иногда нет. Иногда я нахожу всех этих женщин утомительными. Хотя моя мать любит их. Она даже берет их с собой в путешествия. Они путешествуют толпами, в Рио и Буэнос-Айрес, в Уругвай и Нью-Йорк. И даже когда она приезжает в Париж, она берет их с собой. Они всегда напоминают мне школьниц, они кажутся такими… – она сконфузилась, – такими глупыми. Разве нет?
   Он кивнул:
   – Может быть, немного. Рафаэлла…
   В этот момент она резко остановилась и повернулась лицом к нему, бесхитростно, совершенно не подозревая о том, насколько она красива. Ее стройное грациозное тело чуть приблизилось к нему, и она посмотрела ему в глаза с такой доверчивостью, что он побоялся сказать что-нибудь лишнее.
   – Да?
   И тут он больше не смог сдерживать себя. Просто не смог. Он должен был…
   – Рафаэлла, дорогая, я люблю тебя.
   Эти слова были лишь шепотом в неподвижном парижском воздухе, и его красивое, покрытое легкими морщинками лицо склонилось к ней в нерешительности, прежде чем он поцеловал ее. Его губы были нежными и мягкими, а язык ласкал так страстно, изголодавшись по ней. И она тоже крепко прижалась губами к его губам, обняла за шею и прильнула к его телу. Он осторожно отстранил ее, не желая, чтобы она почувствовала его возбуждение.
   – Рафаэлла… Я так давно хотел поцеловать тебя…
   И он снова поцеловал ее, на этот раз более нежно, и она улыбнулась ему довольной чисто женской улыбкой.
   – Я тоже, – она опустила голову, как школьница, – я влюбилась в тебя с нашей первой встречи, – она храбро улыбнулась, – ты так красив.
   На этот раз она сама поцеловала его. Потом взяла его за руку, чтобы идти дальше по берегу Сены. Но Джон Генри покачал головой и взял ее руку в свои.
   – Нам сначала нужно поговорить. Ты не хочешь присесть?
   Он указал на скамейку, и она последовала за ним.
   Рафаэлла вопросительно взглянула на него и увидела в его глазах нечто, что озадачило ее.
   – Что-нибудь не так?
   Он медленно улыбнулся:
   – Нет. Но если ты думаешь, что я привел тебя сюда, чтобы просто поворковать, ты заблуждаешься, малышка. Я хочу спросить тебя кое о чем, и я весь день боялся это сделать.
   – Что это?
   Внезапно ее сердце стало бешено колотиться в груди, а голос прозвучал очень тихо.
   Он долго смотрел на нее, приблизив к ней лицо и сжимая ее руку в своей.
   – Ты выйдешь за меня замуж, Рафаэлла?
   Он услышал, как у нее перехватило дыхание, а потом закрыл глаза и снова поцеловал ее. Когда он поднял голову, на ее глазах сверкали слезы, и она улыбалась так, как никогда не улыбалась раньше. Она медленно кивнула:
   – Да… Я выйду за тебя…

   Бракосочетание Рафаэллы де Морнэ-Малль и де Сантос и Квадраль и Джона Генри Филлипса VI отличалось непревзойденной пышностью. Оно состоялось в Париже, и в день заключения гражданского брака был устроен завтрак на двести персон и ужин на сто пятьдесят членов семей и их близких друзей. А на следующее утро на венчание в Нотр-Даме собралось более шестисот человек. Антуан арендовал весь Поло Клуб, и все согласились, что и свадебная церемония, и торжественный прием превзошли все, что они до этого видели. Удивительным было и то, что они смогли договориться с прессой, что, если Рафаэлла и Джон Генри будут позировать для фотографий в течение получаса и ответят на вопросы, после этого их оставят в покое.
   Репортажи об этой свадьбе были напечатаны в журналах «Вог», «Уименз Веар Дейли» и следующем номере «Тайм». Во время интервью с прессой Рафаэлла почти с отчаянием цеплялась за руку Джона Генри, и ее темные глаза казались невероятно огромными на ее белом как снег лице.
   И в этот момент Джон Генри поклялся себе в будущем ограждать ее от любопытных папарацци. Он не хотел, чтобы ей приходилось сталкиваться с чем-нибудь, что могло бы заставить ее испытывать неловкость или огорчение. Он прекрасно знал, как тщательно ее оберегали всю ее жизнь. Но проблема состояла в том, что Джон Генри привлекал внимание прессы с пугающей частотой, и, когда он женился на девушке моложе его на сорок четыре года, его жена также оказалась в центре внимания. Огромное состояние Джона Генри было почти неслыханным, а восемнадцатилетняя девушка, дочь маркизы и знаменитого французского банкира, была слишком хороша, чтобы быть настоящей. Все это было похоже на волшебную сказку, а ни одна волшебная сказка не обходится без прекрасной принцессы. Но благодаря усилиям Джона Генри Рафаэлла оставалась в тени. Им удавалось сохранять анонимность, которую многие сочли бы невозможной. Рафаэлла ухитрилась даже проучиться два года в университете Калифорнии, и все прошло гладко. Никто не имел понятия, кто она такая, в течение этих двух лет. Она даже отказалась от услуг шофера, и Джон Генри купил ей маленькую машину, на которой она ездила в университет.
   Это было так захватывающе – не отличаться от других студентов и в то же время иметь секрет и мужчину, которого она обожала. Потому что она по-настоящему любила Джона Генри, и он был нежным и любящим мужем. Он чувствовал себя так, словно ему сделали настолько дорогой подарок, к которому боишься прикасаться. Он был безмерно благодарен за свою новую жизнь, которую он разделил с этой ослепительно прекрасной и утонченной девушкой. Во многих отношениях она была еще ребенком и доверяла ему всей душой. Ему пришлось испытать горькое разочарование, обнаружив, что не сможет иметь детей, предположительно по причине серьезной болезни почки, которую он перенес десять лет назад. Он знал, как страстно она хотела иметь детей, и мучился чувством вины из-за того, что лишил ее исполнения этой мечты. Когда он сказал ей об этом, Рафаэлла заверила его, что это не имеет значения и что в Санта-Эухенья достаточно детей, которых она могла баловать, развлекать и любить. Она обожала рассказывать им сказки и покупать им подарки. У нее был длинный список всех их дней рождения, и она часто отправлялась в центр города, чтобы отослать какую-нибудь потрясающую новую игрушку в Испанию.
   Но даже его неспособность зачать ребенка не смогла разорвать тесную связь между ними за все эти годы. Это был брак, в котором она боготворила его, а он обожал ее, и если разница в возрасте вызывала у окружающих пересуды, она никогда не беспокоила их самих. Почти каждое утро они играли в теннис, иногда Джон Генри делал пробежки по Пресидио или по берегу залива, и Рафаэлла бегала за ним, как щенок, не отставая от него ни на шаг, смеясь и поддразнивая. А иногда после пробежки они шли в полной тишине, держась за руки. Жизнь Рафаэллы была заполнена Джоном Генри, учебой и письмами в Париж и Испанию. Она вела очень замкнутое, старомодное существование и была очень счастливой женщиной. Скорее, счастливой девушкой, пока ей не исполнилось двадцать пять лет.

   За два дня до своего шестьдесят девятого дня рождения Джон Генри должен был слетать в Чикаго, чтобы заключить очень важную сделку. Уже несколько лет он поговаривал о выходе на пенсию, но, как и отец Рафаэллы, не собирался делать этого в обозримом будущем. Он слишком любил мир больших финансов, управление банками, приобретение новых корпораций, покупку и продажу крупных пакетов акций. Ему нравилось осуществлять сделки с крупной недвижимостью, как та, самая первая, которую они реализовали вместе с отцом Рафаэллы. Пенсия была не для него. Но когда он отправился в Чикаго, у него разболелась голова, и несмотря на таблетки, которые утром заставила его принять Рафаэлла, головная боль усилилась.
   Его перепуганный помощник нанял самолет и вечером вылетел вместе с Джоном Генри из Чикаго. Когда они приземлились, тот был почти без сознания. Рафаэлла увидела его бледное посеревшее лицо, когда его выносили из самолета на носилках. Он испытывал такую мучительную боль, что почти не мог говорить с ней. Однако, когда они ехали в карете «Скорой помощи» в больницу, он несколько раз пожал ее руку. Рафаэлла смотрела на него с ужасом и отчаянием, с трудом сдерживая слезы, комом стоявшие в горле. Внезапно она заметила, как что-то происходит с его губами. А спустя час его лицо странно исказилось, и вскоре после этого он впал в кому, из которой не выходил несколько дней. У Джона Генри Филлипса случился инсульт, как сообщили в вечерних новостях в первый же день. Пресс-релиз подготовили в его офисе, как всегда избегая упоминания о Рафаэлле, чтобы уберечь ее от жадных до новостей папарацци.
   Джон Генри провел в больнице почти четыре месяца и перенес еще два микроинсульта, прежде чем его выписали. Когда его привезли домой, у него не действовали правая рука и нога, моложавое красивое лицо было перекошено, а некогда окружавший его ореол силы и власти исчез. Джон Генри Филлипс внезапно превратился в старика. Он был разбит морально и физически, но еще семь лет жизнь теплилась в нем.
   Он больше не покидал стен своего дома. Сиделка вывозила его на коляске в сад, чтобы он мог побыть на солнце, а Рафаэлла часами сидела рядом с ним. Но его мозг уже не был таким ясным, а его жизнь, в свое время такая активная, деятельная и насыщенная, коренным образом изменилась. От него осталась одна лишь оболочка. И с этой оболочкой Рафаэлла жила, преданно и с любовью. Она читала ему, разговаривала с ним, утешала его. В то время как сиделки круглосуточно заботились о его немощном теле, Рафаэлла пыталась укрепить его дух. Но его дух был сломлен, и временами ей казалось, что и ее дух сломлен тоже. Прошло уже семь лет после первого инсульта. С тех пор случилось еще два, которые ухудшили его положение. Он уже не мог ничего делать, кроме как сидеть в своей коляске и большую часть времени смотреть в пустоту, думая о том, чего уже больше нельзя было вернуть. Он все еще мог говорить, правда, с трудом, но большую часть времени, казалось, ему нечего было сказать. Это была жестокая шутка судьбы, сделавшей человека, полного жизни, таким бессильным и жалким. Когда Антуан прилетел из Парижа повидаться с ним, он вышел из комнаты Джона Генри, не скрывая катившихся по щекам слез. И он ясно дал понять дочери, в чем состоит ее долг. До того момента, когда смерть разлучит их, она должна быть опорой человеку, который любил ее и которого она тоже любила, достаточно, чтобы выйти за него замуж. Она не должна позволять себе никаких глупостей, не ныть, не уклоняться от своих обязанностей и не жаловаться. Ее долг должен быть совершенно ясен ей. Так оно и продолжалось, и в течение семи долгих лет она не уклонялась от своих обязанностей, не ныла и не жаловалась.
   Единственным светлым пятном в ее мрачном существовании были поездки летом в Испанию. Теперь она проводила там две недели вместо четырех. Но Джон Генри категорически настаивал на том, чтобы она ездила туда. Его мучила мысль о том, что девушка, на которой он женился, стала такой же пленницей его болезни, как и он сам. Одно дело было прятать ее от любопытных глаз окружающих, занимая и развлекая ее днем и ночью. И совсем другим делом было запереть ее в доме вместе с ним, в то время как его тело медленно умирало. Если бы он мог, он покончил бы с собой, чтобы освободить их обоих, как он часто говорил своему врачу. Однажды он упомянул об этом в разговоре с Антуаном, который был возмущен одной только мыслью об этом.
   – Девчушка обожает тебя! – закричал он, и его голос эхом отразился от стен спальни его друга. – Ты не имеешь права так поступить с ней!
   – Но я не могу продолжать так жить, – его слова были едва различимы, – это преступление по отношению к ней. Я не имею права так с ней поступать. – В его голосе зазвенели слезы.
   – Ты не имеешь права оставлять ее одну. Она любит тебя. Она любила тебя семь лет до того, как это произошло. И такое в одночасье не меняется. И ничего не изменилось из-за того, что ты заболел. Что было бы, если бы заболела она? Стал бы ты меньше любить ее?
   Джон Генри с горечью покачал головой:
   – Она должна выйти замуж за молодого мужчину и рожать детей.
   – Ей нужен ты, Джон. Ее место рядом с тобой. Она повзрослела у тебя на глазах. Без тебя она будет чувствовать себя потерянной. Как можешь ты думать о том, чтобы оставить ее раньше, чем это неизбежно произойдет? Ты можешь прожить еще много лет!
   Антуан сказал это, чтобы подбодрить его, но Джон Генри смотрел на него с отчаянием. Много лет… И к тому моменту сколько лет будет Рафаэлле? Тридцать пять? Сорок? Сорок два? Она будет совершенно не подготовлена к тому, чтобы начать новую жизнь. Эти мысли терзали его, и в его глазах отражалась мука и глубокая печаль. Но он мучился не из-за себя, а из-за нее. Он настаивал, чтобы она уезжала из дома как можно чаще, но она чувствовала себя виноватой, оставляя его, и, уезжая, не испытывала облегчения. Все ее мысли были о Джоне Генри.
   Но Джон Генри настоятельно требовал, чтобы она чаще покидала свою тюрьму. Стоило ему узнать от Рафаэллы, что ее мать собирается прилететь в Нью-Йорк на несколько дней по пути в Буэнос-Айрес или Мехико, или еще куда-нибудь в сопровождении обычной толпы сестер и кузин, он моментально начинал уговаривать жену присоединиться к ним. И неважно, прилетали они на два дня или на десять, – он всегда хотел, чтобы она встретилась с ними, вышла в люди хоть ненадолго, к тому же он знал, что в этом обществе она будет в безопасности, защищена и не оставлена ни на минуту в одиночестве. Единственными моментами, кода она была одна, были ее перелеты в Европу или в Нью-Йорк. Шофер Джона Генри всегда сажал ее в самолет в Сан-Франциско, а по прибытии ее ждал арендованный лимузин. Рафаэлла по-прежнему вела жизнь принцессы, но волшебная сказка коренным образом изменилась. Ее глаза стали теперь казаться еще больше и непроницаемей, и она могла часами сидеть в молчаливой задумчивости, глядя на огонь в камине или в окно на залив. Звук ее смеха стал не более чем воспоминанием, а когда он внезапно раздавался, это казалось ошибкой.
   И даже когда она присоединялась к своей семье на их кратковременные визиты в Нью-Йорк или еще куда-нибудь, создавалось впечатление, что она находится где-то далеко от них. За годы болезни Джона Генри Рафаэлла все больше уходила в себя, пока не стала почти не отличаться от мужа. Ее жизнь казалась такой же оконченной, как и его. Единственным различием было лишь то, что ее жизнь толком и не начиналась. И только в Санта-Эухенья она, казалось, снова оживала, держа на коленях чьего-нибудь младенца, в то время как трое или четверо малышей собирались вокруг нее, слушая, как она рассказывает им чудесные истории, заставлявшие детей смотреть на нее с восхищением и благоговейным трепетом. Только с детьми она забывала свою боль, свое одиночество и безграничное чувство утраты. Со взрослыми она всегда была сдержанной и молчаливой, словно сказать ей уже было нечего, а участвовать в их забавах она считала непристойным. Рафаэлле казалось, что она присутствует на похоронах, которые тянутся уже половину ее жизни, а точнее, семь лет. Но она слишком хорошо знала, как Джон Генри страдает и какое чувство вины испытывает за свое состояние. Поэтому, когда она бывала с ним, в ее голосе звучали только нежность и сострадание. И ласковые интонации, и еще более ласковые прикосновения рук. Но то, что он видел в ее глазах, мучительной болью пронзало его сердце. Не потому, что он чувствовал приближение смерти, а потому, что он убил очень молодую девушку, превратив ее в печальную одинокую молодую женщину с прелестным лицом и огромными затравленными глазами. Это он создал эту женщину. Это то, что он сделал с девушкой, которую любил.

   Быстро спускаясь по покрытой толстым ковром лестнице на нижний этаж, Рафаэлла бросила взгляд вниз на длинный холл и увидела, что слуги уже вытирают пыль с длинных антикварных столов. Дом, в котором они жили, построил еще дедушка Джона Генри, когда приехал в Сан-Франциско после окончания Гражданской войны. Дом пережил землетрясение 1906 года и сейчас превратился в одну из наиболее живописных архитектурных знаменитостей в Сан-Франциско со стремительными линиями и пятью этажами, прилепившимися на холме рядом с Пресидио и выходящими окнами на залив. Дом был также необычен витражной крышей, одной из самых красивых в городе, и тем, что он все еще оставался в руках семьи, первоначально поселившейся здесь, это было большой редкостью. Но это был не тот дом, в котором Рафаэлла могла быть теперь счастлива. Он казался ей скорее музеем или мавзолеем, а не домом. Он был холодным и недружелюбным, так же как и штат слуг, которые уже работали на Джона Генри, когда она поселилась здесь. И у нее не было времени поменять интерьеры некоторых комнат. Дом остался таким, каким он и был прежде. Четырнадцать лет Рафаэлла была хозяйкой в этом доме, но всякий раз, уезжая, она чувствовала себя сиротой со своим чемоданчиком.
   – Еще кофе, миссис Филлипс?
   Пожилая женщина, которая служила у Филлипсов горничной уже тридцать шесть лет, в упор уставилась на Рафаэллу, как она делала каждое утро. Рафаэлла видела ее лицо пять дней в неделю в течение четырнадцати лет, и все равно женщина, которую звали Мари, была ей чужой, и так будет всегда.
   Но на этот раз Рафаэлла покачала головой:
   – Только не сегодня. Я спешу, спасибо.
   Она посмотрела на простые золотые часы на своем запястье, положила на стол салфетку и встала. Расписанный цветами фарфор фабрики Споуда принадлежал первой жене Джона Генри. В доме было множество подобных вещей. Все, казалось, принадлежало кому-то еще. Первой миссис Филлипс, как называли это слуги, или матери Джона Генри, или его бабушке. Иногда Рафаэлла думала о том, что, если в дом заглянет посторонний человек, интересующийся артефактами, картинами или даже незначительными безделушками, не найдется ни одной вещи, о которой смогут сказать: «О, это принадлежит Рафаэлле». Ничто не принадлежало Рафаэлле, кроме ее одежды, ее книг и огромной коллекции писем от детей из Испании, которую она хранила в коробках.
   Каблучки Рафаэллы быстро простучали по черно-белому мраморному полу буфетной. Она сняла трубку телефона и нажала кнопку внутренней линии. Через мгновение утренняя сиделка подняла трубку на третьем этаже.
   – Доброе утро. Мистер Филлипс уже проснулся?
   – Да, но он еще не совсем готов.
   Готов. Готов к чему? Рафаэлла почувствовала тяжесть в душе. Как могла она испытывать недовольство из-за того, в чем не было его вины? Но в то же время как такое могло случиться с ней? Первые семь лет были такими чудесными, такими идеальными… Такими…
   – Я хотела бы заглянуть к нему, прежде чем уеду.
   – О дорогая, вы уезжаете сегодня утром?
   Рафаэлла снова взглянула на часы:
   – Через полчаса.
   – Хорошо. Тогда дайте нам пятнадцать или двадцать минут. Вы сможете повидаться с ним несколько минут перед тем, как уехать.
   Бедный Джон Генри. Десять минут, а потом ничего. Никто не навестит его, пока она будет отсутствовать. Ее не будет всего четыре или пять дней, но она все равно раздумывала, что, может быть, ей не стоит оставлять его. Вдруг что-нибудь случится? Что, если сиделки не уделят ему достаточно внимания? Она всегда чувствовала себя так, когда покидала его. Беспокоилась, мучилась, испытывала чувство вины, словно у нее не было права посвятить себе самой хоть несколько дней. И сам Джон Генри, ненадолго выходя из состояния оцепенения, уговаривал ее уезжать почаще, чтобы заставить ее хотя бы на время вырваться из того кошмара, в котором они существовали так долго. Хотя это уже нельзя было назвать кошмаром. Это была пустота, забвение, коматозное существование, в то время как их жизнь бесцельно текла дальше.
   Сообщив сиделке, что она зайдет повидать мужа через пятнадцать минут, Рафаэлла поднялась на лифте на второй этаж и направилась в свою спальню. Подойдя к зеркалу, она долго и пристально смотрела на свое отражение, потом пригладила свои шелковые черные волосы, свернутые в тугой узел у основания шеи. Открыв шкаф, она достала оттуда шляпу. Это было прелестное дизайнерское творение, которое она купила год назад в Париже, когда шляпы снова вошли в моду. Надев ее, она тщательно выбрала идеальный угол наклона и на секунду задумалась, зачем она вообще ее купила. Кто обратит внимание на ее прелестную шляпку? Ее украшала крошечная черная вуалетка, которая придавала таинственность миндалевидным глазам, и по контрасту с черной шляпой, волосами и черной вуалеткой кожа Рафаэллы казалась еще более белоснежной.
   Рафаэлла аккуратно нанесла тонкий слой яркой помады на губы и надела жемчужные серьги. Она оправила свой костюм, подтянула чулки и заглянула в сумочку, чтобы убедиться, что наличные деньги, которые она всегда брала с собой в поездки, были спрятаны в боковом кармашке черной сумочки из шкурки ящерицы, которую ее мать прислала ей из Испании. Стоя около зеркала, Рафаэлла казалась воплощением элегантности, красоты и стиля. Такие женщины ужинают у «Максима» и посещают скачки в Лоншане. Их видят на приемах в Венеции и Риме, Вене и Нью-Йорке. Они ходят в театры в Лондоне. Это не могло быть отражением той девочки, которая как-то незаметно превратилась в женщину и которая была теперь женой парализованного и умирающего семидесятишестилетнего старика. Рафаэлла взяла в руку сумочку и печально улыбнулась, все больше сознавая, насколько внешность может быть обманчивой.
   Она пожала плечами, выходя из спальни, перебросив через руку длинную роскошную темную норковую шубку, и направилась к лестнице. Для Джона Генри установили лифт, она большей частью предпочитала ходить пешком. И сейчас тоже она поднялась по лестнице на третий этаж, где уже давно располагались покои ее мужа, к которым примыкали три комнаты для сиделок, посменно дежуривших возле него. Это были степенные женщины, довольные своим жильем, своим пациентом и своей работой. Им щедро платили за их услуги, и, как и та горничная, которая обслуживала Рафаэллу за завтраком, они каким-то образом ухитрялись все эти годы оставаться безликими и неприметными. Рафаэлла часто скучала по темпераментным и зачастую невыносимым слугам в Санта-Эухенья. Большей частью они были безупречно послушными, но время от времени по-детски бунтовали. Они служили семье ее матери многие годы, некоторые даже из поколения в поколение. Они могли быть воинственными и ребячливыми, любящими и добросердечными. Они то смеялись, то впадали в ярость, но были преданы людям, которым служили, в отличие от этих хладнокровных профессионалов, которые работали на Джона Генри.
   Рафаэлла тихо постучала в дверь, ведущую в комнаты, которые занимал ее муж, и оттуда мгновенно высунулась голова.
   – Доброе утро, миссис Филлипс. Мы уже готовы.
   Мы? Рафаэлла кивнула, вошла внутрь и по короткому коридору прошла в спальню, к которой, как и к ее собственной, этажом ниже, примыкали будуар и маленькая библиотека. Джон Генри лежал в своей кровати, глядя на огонь, уже горевший в камине. Рафаэлла медленно подошла к нему, но он, казалось, не слышал ее шагов, пока наконец она не села в кресло, стоявшее рядом с его кроватью, и не взяла его за руку.
   – Джон Генри… – после четырнадцати лет, проведенных в Сан-Франциско, она все еще произносила его имя с легким акцентом, но ее английский был безупречен многие годы. – Джон Генри…
   Не поворачивая головы, он медленно перевел на нее взгляд, но потом пошевелился, чтобы ему было удобнее смотреть на нее, и на его изборожденном морщинами, усталом лице появилось подобие улыбки.
   – Привет, малышка, – его речь была невнятной, но Рафаэлла понимала его, а улыбка, ставшая после инсульта искривленной, неизменно болью отдавалась в ее сердце, – ты прекрасно выглядишь, – последовала долгая пауза, – много лет назад у моей матери была такая же шляпка.
   – Мне кажется, на мне она выглядит глупо, но… – Она передернула плечами, как истинная француженка, и слабо и нерешительно улыбнулась. Но улыбались только ее губы. До глаз улыбка доходила очень редко. А его глаза и вовсе больше не улыбались, разве только в редких случаях, когда он смотрел на нее.
   – Ты сегодня уезжаешь?
   Он выглядел встревоженным, и она снова подумала, что, может быть, стоит отменить поездку.
   – Да. Но, дорогой, ты хочешь, чтобы я осталась дома?
   Он покачал головой и снова улыбнулся:
   – Нет. Ни за что. Я хочу, чтобы ты уезжала почаще. Это идет тебе на пользу. Ты встречаешься с…
   На мгновение взгляд его стал отсутствующим, словно он силился что-то вспомнить, но это воспоминание ускользало от него.
   – …с моей мамой, тетей и двумя кузинами.
   Он кивнул и закрыл глаза.
   – Тогда я уверен, что с тобой все будет в порядке.
   – Со мной всегда все в порядке.
   Он снова кивнул, очень устало, и она поднялась с кресла, наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, и осторожно выпустила его руку из своей. На мгновение ей показалось, что он стал засыпать, но внезапно он открыл глаза и встретился с ней взглядом.
   – Береги себя, Рафаэлла.
   – Обещаю. И я буду звонить тебе.
   – Это не обязательно. Почему бы тебе не забыть обо всем и не развлечься немного?
   С кем? С ее матерью? С тетей? Она подавила вздох.
   – Я очень скоро вернусь. И все знают, где меня найти, если я тебе понадоблюсь.
   – Ты мне не понадобишься… – Он улыбнулся. – Во всяком случае, не настолько, чтобы испортить тебе поездку.
   – Ты никогда бы не смог испортить что-то для меня, – прошептала она и наклонилась, чтобы снова поцеловать его, – я буду скучать по тебе.
   На этот раз он покачал головой и отвернулся:
   – Не нужно…
   – Любимый…
   Ей пора было уходить, чтобы успеть на самолет, но почему-то ей казалось неправильным вот так оставлять его. Эти сомнения всегда терзали ее. Была ли она вправе оставлять его? Может, стоило отложить поездку?
   – Джон Генри… – Она дотронулась до его руки, и он снова повернулся лицом к ней. – Мне пора уходить.
   – Все в порядке, малышка, все в порядке, – в его взгляде читалось прощение, и на этот раз он обхватил ее молодую руку своими искривленными пальцами, которые когда-то были такими нежными и сильными, – удачной тебе поездки.
   Он попытался вложить в эти слова как можно больше убежденности и покачал головой, увидев слезы на ее глазах. Он знал, о чем она думала.
   – Иди. Со мной все будет в порядке.
   – Обещаешь?
   Ее глаза были влажными от слез, и он очень нежно улыбнулся ей и поцеловал ее руку.
   – Я обещаю. А теперь будь хорошей девочкой и иди. Постарайся развлечься. Обещай мне купить себе что-нибудь эпатажное и необыкновенно красивое в Нью-Йорке.
   – Например?
   – Меховую шубку или потрясающую драгоценность, – на мгновение в его глазах отразилась тоска, – что-нибудь, что ты хотела бы получить от меня в подарок.
   Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся.
   Она покачала головой; по ее щекам катились слезы. Но это делало ее еще красивее, а черная вуалетка придавала таинственности взгляду.
   – Я никогда не смогу быть такой щедрой, как ты, Джон Генри.
   – Тогда приложи все старания, – он попытался прорычать эти слова, и на этот раз они оба рассмеялись. – обещаешь?
   – Ну хорошо, обещаю. Но только не очередную шубку.
   – Тогда что-нибудь сверкающее.
   – Я подумаю.
   Но где она будет носить это? В доме в Сан-Франциско, сидя у камина? Она понимала никчемность этой затеи, но улыбнулась ему, стоя в дверях, и помахала рукой на прощание.

Глава 4

   Подъезжая к аэропорту, шофер свернул на узкую подъездную дорогу к секции с надписью «ВЫЛЕТ» и предъявил полицейскому специальный пропуск. Шоферы Джона Генри получали специальные пропуска каждый год в ведомстве губернатора. Это позволяло им парковаться в любом месте, и в настоящий момент это дало возможность шоферу оставить лимузин у обочины, чтобы отвести Рафаэллу внутрь здания и посадить ее в самолет. Авиакомпании всегда были заранее предупреждены о ее прибытии, и ей позволяли садиться в самолет раньше остальных пассажиров.
   Рафаэлла в сопровождении шофера не спеша шла по огромному оживленному зданию аэропорта. Шофер нес ее дорожную сумку, а встречные с интересом смотрели на ослепительно красивую женщину в норковой шубке и шляпке с вуалеткой. Шляпка придавала ее облику атмосферу загадочности, так же как и впалые щеки и идеальной формы высокие скулы, над которыми сверкали темные глаза.
   Шофер с сознанием долга шагал по коридору аэропорта рядом с Рафаэллой, настроенный усадить ее в самолет как можно быстрее.
   – Том, ты не подождешь меня здесь пару минут? – Она слегка дотронулась до его руки, чтобы остановить его.
   Мистер Филлипс не любил, когда она мешкала по пути в самолет, хотя репортеры и фотографы уже много лет не беспокоили их. Рафаэллу так берегли от внимания публики, что даже репортеры больше не знали, кто она такая.
   Рафаэлла оставила шофера стоять около колонны и быстро вошла в книжный магазин, оглядываясь по сторонам. Шофер занял свой пост, держа в руке ее большую кожаную дорожную сумку. Со своего места он мог любоваться ее ослепительной красотой, пока она бродила между полками с журналами, книгами и сладостями. Она сильно отличалась от других пассажиров, одетых в парки, куртки и старые джинсы. Время от времени ему на глаза попадалась привлекательная женщина или хорошо одетый мужчина, но никто не мог сравниться с миссис Филлипс. Том наблюдал за тем, как она сняла с полки книгу в твердом переплете, подошла к кассиру и открыла свою сумочку.
   В этот момент в здание аэровокзала поспешно вошел Алекс Хейл, держа в одной руке портфель, а в другой чехол с костюмом. Он был очень обеспокоен. Было еще рано, но ему все равно необходимо было позвонить в свой офис до того, как он сядет в самолет. Остановившись у телефонных автоматов, расположенных прямо у выхода из книжного магазина, он поставил на пол свой багаж и полез в карман брюк за монетами. Он быстро набрал номер своего офиса и по требованию оператора опустил в автомат дополнительные монеты, когда его секретарша сняла трубку. Ему необходимо было сообщить своим партнерам кое-какие новости, объяснить секретарше оставленные ей задания и, кроме того, выяснить, не поступил ли звонок из Лондона, которого он очень ждал. И когда он задавал последний вопрос, то обернулся и с радостью заметил, как последняя из изданных книг его матери переходила из рук кассира в руки женщины, одетой в норковую шубку и черную шляпку с вуалеткой. Он зачарованно уставился на женщину, когда его секретарша попросила подождать, пока она не ответит на параллельный звонок. И в этот момент Рафаэлла направилась в его сторону, держа книгу в обтянутой перчаткой руке. Ее глаза были лишь слегка прикрыты вуалеткой, а когда она прошла мимо него, он, почувствовав тонкий аромат духов, внезапно осознал, что эти глаза он видит не впервые.
   – Бог мой! – прошептал он, застыв на месте и глядя вслед незнакомке.
   Это была та самая женщина, которую он видел на ступеньках. И вот она здесь, идет в толпе пассажиров, держа в руке книгу его матери. Его охватило сумасшедшее желание крикнуть: «Стойте!» – но он не мог отойти от телефона, пока секретарша не ответит на его вопрос. Его глаза отчаянно разглядывали движущуюся толпу. На мгновение она снова мелькнула невдалеке, но потом, несмотря на его попытки не потерять ее из виду, снова исчезла. Спустя мгновение секретарша снова взяла трубку, чтобы дать ему неудовлетворительный ответ на его вопрос и сказать, что ей нужно ответить на еще один звонок.
   – И ради этого я столько времени вишу на телефоне, Барбара?
   Впервые за долгое время секретарша услышала, как он рассердился. Но она лишь успела пробормотать: «Извините», – и снова вернуться к разрывавшимся аппаратам.
   А Алекс побежал сквозь толпу, словно мог найти ее, если бы поторопился. Он высматривал норковую шубку и черную шляпку с вуалеткой. Но вскоре убедился, что она исчезла из виду. Хотя, черт побери, какое это имело значение? Кем она была? Никем. Незнакомкой.
   Он упрекнул себя за романтический порыв, заставивший его гоняться за какой-то таинственной женщиной через весь аэропорт. Это было все равно что искать Белого кролика в «Алисе в Стране чудес», только в его случае он искал прелестную женщину с темными глазами, элегантно одетую и, конечно же, несущую в руке книгу «Любовники и ложь», написанную Шарлоттой Брэндон. «Остынь», – сказал он себе, подходя к стойке регистрации, где уже выстроилась очередь на получение посадочных талонов. Ему казалось, что перед ним стоит целая толпа, и когда он наконец подошел к стойке, единственные свободные места оставались в двух последних рядах.
   – Почему бы вам не устроить меня в туалетной комнате, раз так обстоят дела?
   Он уныло посмотрел на молодого человека за стойкой, который улыбнулся ему в ответ.
   – Поверьте мне, следующий после вас пассажир там и разместится. А после этого мы будем запихивать их в грузовой отсек. Самолет забит полностью.
   – Это должно радовать вас.
   Молодой человек обезоруживающе улыбнулся и развел руками:
   – Что поделаешь, если мы так востребованы!
   Они оба рассмеялись. Внезапно Алекс снова начал оглядываться по сторонам, ища ее, и снова эти поиски были безуспешны. В минуту временного помешательства он чуть было не спросил юношу за стойкой, не видел ли он ее. Но тут же опомнился, решив, что его примут за сумасшедшего.
   Получив посадочный талон, Алекс занял свое место в очереди у ворот. Ему было о чем подумать: о клиенте, которого он должен встретить в Нью-Йорке, о своей матери, о сестре, о своей племяннице Аманде. Но женщина в норковой шубке снова вторглась в его мысли, как и в ту ночь, когда он увидел ее плачущей на ступеньках. А может быть, он окончательно свихнулся и это была не та же самая женщина? Он улыбнулся. Преследующие его призраки даже покупают книги его матери. Может быть, это психоз и он действительно сходит с ума? Эта мысль позабавила его. Очередь медленно продвигалась, и он достал из кармана посадочный талон. И вновь вернулся мыслями к тому, что ему предстояло сделать в Нью-Йорке.
   Рафаэлла быстро села на свое место, пока Том укладывал ее сумку под сиденье, а стюардесса взяла у нее из рук прелестную темную норковую шубку. Весь персонал на борту предупредили этим утром, что с ними полетит очень важная персона, но она будет путешествовать во втором классе, а не в первом, что, очевидно, являлось ее постоянным выбором. Она годами убеждала Джона Генри, что так будет намного легче сохранить анонимность. Никому и в голову не придет обнаружить жену одного из самых богатых людей в мире среди домохозяек, секретарш, коммерсантов и детей, летящих вторым классом. Когда ее, как обычно, первую сажали в самолет, она быстро устраивалась в предпоследнем ряду, где всегда предпочитала сидеть. Там она становилась почти невидимкой. Рафаэлла также знала, что персонал приложит все усилия, чтобы не сажать никого рядом с ней, так что она была почти уверена, что будет сидеть в одиночестве в течение всего полета. Она поблагодарила Тома за помощь и проводила его взглядом, в то время как первые пассажиры стали подниматься на борт.

Глава 5

   Алекс в толпе других пассажиров медленно продвигался по узкому трапу к двери, в которую люди один за другим просачивались в огромный самолет. Улыбающиеся стюардессы приветствовали их, проверяли посадочные талоны и показывали им их места. Пассажиры первого класса уже сидели в своем уединенном отсеке, отгороженные от любопытных взглядов двумя задернутыми занавесками. В основном салоне люди начали устраиваться на своих местах, выставляя в проход слишком громоздкую ручную кладь или запихивая портфели и свертки в багажные полки над головами. Стюардессам приходилось сновать взад и вперед, уговаривая пассажиров укладывать под сиденья все, кроме шляп и пальто. Для Алекса это была хорошо знакомая ситуация, и он пробирался к своему месту, уже зная, где оно расположено. Свой чехол с костюмом он сдал стюардессе при входе, а портфель планировал затолкать под сиденье, достав прежде несколько документов, которые собирался почитать во время полета. Он как раз думал об этом, пробираясь к задним сиденьям и стараясь не сталкиваться с остальными пассажирами и их детьми. На секунду он снова вспомнил о той женщине, но было напрасно надеяться встретить ее здесь. Ее не было в толпе, ожидавшей посадки, поэтому он знал, что в этом самолете ее нет.
   Он добрался до своего сиденья и аккуратно засунул под него свой портфель, собираясь сесть в кресло. С некоторым недовольством он заметил сумку под соседним с ним сиденьем и с разочарованием осознал, что в полете будет не один.
   Он лишь понадеялся, что у его соседа будет столько же работы, как и у него. Ему не хотелось, чтобы его отвлекали разговорами. Он устроился в кресле, вытащил свой портфель и достал два документа, радуясь, что его сосед временно испарился. И лишь несколько мгновений спустя он почувствовал движение рядом с собой и машинально перевел взгляд с документа, который он читал, на пол. Он с интересом уставился на пару элегантных и дорогих черных туфель из кожи ящерицы, украшенных маленькими золотыми застежками. Гуччи, автоматически отметил он. В следующее мгновение он заметил, что щиколотки были гораздо привлекательнее, чем туфли. Чувствуя себя как школьник, он перевел взгляд выше, на длинные элегантные ноги, потом на подол черной юбки, на французский костюм и на обращенное к нему лицо. Ее голова была слегка склонена набок. У нее был такой вид, словно она собиралась задать ему вопрос, и при этом прекрасно понимала, что он только что осмотрел ее с головы до ног. Но когда Алекс поднял глаза, чтобы взглянуть на ее лицо, он испытал настоящее потрясение. Непроизвольно он поднялся и проговорил:
   – Бог мой, это вы!
   Она, казалось, была потрясена не меньше, услышав эти слова, и только изумленно смотрела на него, пытаясь понять, что он имел в виду и кто он такой. Похоже, он думал, что знал ее, и она с ужасом предположила, что он когда-то давно видел где-то ее фотографию или читал о ней в прессе. Возможно, он и сам был представителем прессы, и на несколько мгновений ее охватило желание повернуться и убежать. Ведь в самолете она станет его пленницей на несколько часов. Растерявшись, она крепче прижала к себе сумочку и стала пятиться от него; ее глаза были широко раскрыты, и в них застыл испуг. Рафаэлла собиралась найти стюардессу и настоять на том, чтобы на этот раз ее разместили в первом классе. Или, может быть, было еще не поздно попросить их высадить ее. Она может улететь в Нью-Йорк следующим рейсом.
   – Я… Нет… – тихо пробормотала она, отворачиваясь от него, но не успела сделать и шага, как почувствовала его руку на своей. Он видел ужас в ее глазах, и сам испугался того, что натворил.
   – Нет, не нужно.
   Она обернулась, сама не осознавая этого. Все ее инстинкты продолжали твердить ей, что нужно бежать.
   – Кто вы?
   – Алекс Хейл. Я просто… Дело в том…
   Он мягко улыбнулся ей, испытывая огорчение из-за того, что видел в глазах этой прелестной женщины. В них были грусть и страх. Наверное, еще и боль, но этого он пока не знал. Единственное, что он чувствовал, – он не мог дать ей возможности убежать, не на этот раз.
   – Я видел, как вы купили это в аэропорту.
   Он взглянул на книгу, которая все еще лежала на ее сиденье, но Рафаэлла не поняла, при чем здесь это.
   – И я… я видел вас однажды на ступеньках, между Бродерик и Бродвеем, примерно неделю назад. Вы… – как он мог сказать ей сейчас, что она плакала? Это только снова заставило бы ее убежать от него. Но его слова, казалось, ошеломили ее, и она посмотрела на него пристально и внимательно. Похоже, она вспомнила эту встречу, и на ее лице медленно проступил румянец.
   – Я… – Она кивнула и отвела взгляд в сторону. Возможно, он не был папарацци. Возможно, он был просто сумасшедшим или глупцом. Но она не хотела сидеть пять часов рядом с ним, размышляя, почему он взял ее за руку и сказал: «Бог мой, это вы!» Но пока она неподвижно смотрела на него, задумавшись, а его глаза удерживали ее на месте, по громкоговорителю объявили, что все должны занять свои места. Алекс слегка подвинулся, чтобы дать ей возможность пройти к ее креслу.
   – Почему вы не садитесь?
   Он стоял, сильный, высокий и красивый, и, словно не в силах избежать его, она молча прошла и заняла свое место. Она положила свою шляпу на полку над головой прежде, чем Алекс занял свое место, и ее волосы заблестели как шелк, когда она наклонила голову и отвернулась от него. Она, похоже, смотрела в окно, поэтому Алекс не стал продолжать разговор и устроился в кресле, оставив между ними одно свободное место.
   Он чувствовал, как сердце бешено колотится в груди. Она была так же прекрасна, как и той ночью, когда сидела на ступеньках, закутанная в рысью шубку, и ее заплаканные глаза смотрели на него, а слезы ручьями стекали по щекам. Это была та самая женщина, сидевшая теперь всего в нескольких дюймах от него, и он всем сердцем стремился приблизиться к ней, дотронуться до нее, обнять ее. Это было сумасшествием, он понимал. Она была совершенной незнакомкой. И он улыбнулся про себя. Это слово идеально подходило ей. Она казалась совершенной во всем. Он смотрел на ее шею, руки, на то, как она сидела, и видел в ней только совершенство. И когда он на мгновение увидел ее профиль, он уже не мог оторвать взгляда от ее лица. Но, понимая, насколько он заставляет ее чувствовать себя неловко, Алекс схватил документы и тупо уставился на них, надеясь, что она решит, будто он забыл о своем увлечении ею и занялся чем-то другим. И только после взлета он увидел, что она смотрит на него, и краешком глаза заметил, что ее взгляд был напряженным и беспокойным.
   Не в состоянии дольше продолжать эту игру, Алекс повернулся к ней и посмотрел на нее мягким взглядом с нерешительной, но теплой улыбкой.
   – Извините, если напугал вас. Просто… Я обычно никогда так не веду себя, – его улыбка сделалась шире, но она не улыбнулась в ответ, – я… Не знаю, как это объяснить.
   На мгновение он действительно почувствовал себя сумасшедшим. Он мучительно пытался подобрать подходящие слова, но она просто смотрела на него без всякого выражения на лице. Только в ее глазах было запрятано то чувство, которое так тронуло его, когда он увидел ее в первый раз.
   – Когда я встретил вас той ночью на ступеньках, вы… – Он набрался мужества и решил выложить все начистоту. – Вы плакали. Когда вы посмотрели на меня, я почувствовал себя таким беспомощным… А потом вы исчезли. Просто испарились. И в течение всех этих дней меня это беспокоило. Я продолжал вспоминать, как вы выглядели, со слезами, катящимися по щекам.
   По мере того как он говорил, ему казалось, что ее взгляд смягчался, но выражение лица оставалось прежним. Он снова улыбнулся и пожал плечами.
   – Может быть, я просто не выношу женских слез. Но воспоминание о вас мучило меня всю эту неделю. И вдруг сегодня утром вы появились передо мной. Пока я звонил в свой офис, я смотрел на даму, покупающую книгу, – он улыбнулся, глядя на знакомую обложку, не разъясняя ей, насколько эта обложка была ему знакома, – и тут я обнаружил, что это вы. Это было просто сумасшествием. Такое случается только в кино. Неделю у меня из головы не выходил ваш образ… как вы сидите на ступеньке и плачете. И вдруг неожиданно вы появляетесь передо мной, и такая же красивая.
   На этот раз она улыбнулась в ответ. Он был приятным человеком и казался очень молодым. Чем-то он напомнил ей ее брата, который в пятнадцать лет влюблялся каждую неделю.
   – А потом вы снова исчезли, – продолжал Алекс с отчаянием, – я повесил трубку, а вы растворились в воздухе.
   Рафаэлла не хотела объяснять ему, что через боковой выход ее провели служебными коридорами прямо к самолету. Но Алекс казался озадаченным.
   – Я даже не видел, как вы садились в самолет, – он заговорщически понизил голос, – скажите мне правду, вы волшебница?
   Он выглядел совсем как ребенок, и она не смогла сдержать улыбки.
   Она смотрела на него смеющимися глазами, больше не сердясь и не испытывая страха. Он был немножко сумасшедшим, немножко слишком молодым и романтически настроенным, и она чувствовала, что он не причинит ей вреда. Он был просто очень милым и откровенным. И на этот раз она с улыбкой кивнула ему:
   – Да, я волшебница.
   – Ага! Я так и думал. Волшебница. Это потрясающе!
   Он откинулся в кресле с довольной улыбкой, и она улыбнулась ему в ответ. Все это забавляло ее. И ничего плохого с ней не могло случиться. В конце концов, они были в самолете. Он был посторонним человеком, и она никогда снова не увидит его. Стюардесса уведет ее практически в ту же минуту, когда самолет коснется посадочной полосы в Нью-Йорке, и она снова будет в безопасности, среди своих близких. Всего лишь один раз было забавно поиграть в эту игру с незнакомцем. И она действительно вспомнила его теперь. Той ночью, когда она в приступе отчаянного одиночества выбежала из дома и села на широкую ступеньку лестницы, спускавшейся к заливу. Она подняла глаза и увидела его. И прежде чем он смог подойти к ней, ускользнула через сад. Размышляя об этом, она заметила, что Алекс снова улыбнулся ей:
   – А трудно быть волшебницей?
   – Иногда.
   Ему показалось, что он услышал в ее словах легкий акцент, но он не был в этом уверен. Убаюканный мирным характером игры, он набрался храбрости спросить ее:
   – А вы американская волшебница?
   Все еще улыбаясь ему в ответ, она покачала головой:
   – Нет.
   Хотя она вышла замуж за Джона Генри, Рафаэлла оставалась гражданкой Франции и Испании. Она не видела никакого вреда в том, чтобы рассказать об этом Алексу, который с интересом рассматривал кольца на ее руках. Она понимала, что его интересует, и также понимала, что узнать это нелегко.
   Но внезапно ей не захотелось ни о чем рассказывать ему. Она захотела хотя бы ненадолго перестать быть миссис Джон Генри Филлипс. На очень короткое время ей захотелось просто стать, как раньше, Рафаэллой, молоденькой девушкой.
   – Вы так и не сказали мне, откуда же вы появились, волшебница.
   Он отвел глаза в сторону от ее колец, решив, что, кем бы она ни была, она была состоятельной женщиной. И он испытал облегчение, не увидев простого золотого кольца на ее левой руке. Почему-то он решил, что у нее, вероятно, богатый отец, с которым ей приходится нелегко. Поэтому она и плакала на ступеньке, когда он впервые увидел ее. А может быть, она была разведена. Но, по правде говоря, его это мало волновало. Его волновали ее руки, ее глаза, ее улыбка… И непреодолимое влечение, которое он к ней испытывал. Он чувствовал это влечение даже на расстоянии, и ему снова захотелось стать ближе к ней. И сейчас он находился совсем близко, но знал, что не может дотронуться до нее. Он мог только продолжить их игру.
   Но она открыто улыбалась ему. На мгновение они почувствовали себя друзьями.
   – Я родом из Франции.
   – Правда? И вы все еще там живете?
   Она покачала головой, внезапно сделавшись серьезной.
   – Нет, я живу в Сан-Франциско.
   – Я так и думал.
   – Правда? – Она с насмешливым удивлением посмотрела на него. – Как вы догадались?
   В ее голосе прозвучала почти детская наивность. Но в то же время глаза ее были не по-детски мудрыми. А то, как она разговаривала с ним, наводило на мысль, что она нечасто сталкивается с большим жестоким миром.
   – Я похожа на жительницу Сан-Франциско?
   – Нет, не похожи. Но что-то мне подсказывает, что вы живете здесь. Вам здесь нравится?
   Она медленно кивнула, но в ее глазах снова отразилась бездонная печаль. Разговаривать с ней было так же тяжело, как плыть на яхте по опасным водам. Никогда не знаешь, где сядешь на мель, а где можно свободно распустить парус.
   – Мне нравится здесь. Но я не часто выбираюсь теперь прогуляться по Сан-Франциско.
   – Правда? – Алекс побоялся задать ей серьезный вопрос, например, почему она редко бывает в городе. – Чем же вы занимаетесь вместо этого?
   Его голос был ласкающе мягким, и она повернулась к нему. Ее глаза были самыми огромными, которые он когда-либо видел.
   – Я читаю. Очень много. – Она улыбнулась ему и пожала плечами, словно смутившись. Слегка покраснев, она отвела глаза в сторону, потом снова посмотрела на него: – А вы?
   Она почувствовала себя очень смелой, задав такой личный вопрос этому чужому человеку.
   – Я адвокат.
   Она тихо кивнула и улыбнулась. Ей понравился его ответ. Ее всегда привлекала юриспруденция, и это занятие показалось ей весьма подходящим для этого человека. По ее предположению, они были ровесниками. На самом же деле он был старше ее на шесть лет.
   – Вам нравится это занятие?
   – Очень. А вы? Чем занимаетесь вы, волшебница, когда не читаете?
   На мгновение ей захотелось с оттенком иронии сообщить ему, что она сестра-сиделка. Но это показалось ей незаслуженной жестокостью по отношению к Джону Генри. Поэтому она помолчала немного, потом покачала головой.
   – Ничем, – она открыто посмотрела Алексу в глаза, – совершенно ничем.
   Ему снова стало интересно, какова ее жизнь, чем она занимается целыми днями и почему она плакала той ночью. Внезапно это обеспокоило его еще больше, чем прежде.
   – Вы много путешествуете?
   – Время от времени. Всего на несколько дней. – Она внимательно стала разглядывать большой, золотой с бриллиантами, перстень в виде узла на своей левой руке.
   – А сейчас вы возвращаетесь во Францию?
   Он предположил, что она летит в Париж, но Рафаэлла покачала головой:
   – В Нью-Йорк. Я езжу в Париж только раз в году, летом.
   Он медленно кивнул и улыбнулся:
   – Это чудесный город. Я как-то раз провел там полгода и влюбился в него.
   – Правда? – Рафаэлла казалась довольной. – Значит, вы говорите по-французски?
   – Не слишком хорошо, – он снова улыбнулся мальчишеской улыбкой, – безусловно, не так хорошо, как вы говорите по-английски. – Она тихо рассмеялась и провела пальцем по книге, купленной в аэропорту. Алекс заметил это, и в его глазах заплясали смешинки:
   – Вы часто читаете ее?
   – Кого?
   – Шарлотту Брэндон.
   Рафаэлла кивнула.
   – Я люблю ее. Я прочитала все ее книги, – и тут же застенчиво взглянула на него, – я знаю, это не очень серьезное чтение, но так помогает уйти от реальности. Я открываю ее книги и тут же погружаюсь в мир, который она описывает. Боюсь, такое чтение покажется мужчине глупым, но… – Она не могла сказать ему, что благодаря этим книгам ей удалось сохранить здравый рассудок за последние семь лет. Он решит, что она сумасшедшая. – Это очень приятное чтение.
   Алекс улыбнулся еще шире.
   – Я знаю, я тоже читал ее.
   – Вы? – Рафаэлла посмотрела на него в изумлении. Книги Шарлотты Брэндон были вряд ли подходящим чтением для мужчин. Джон Генри наверняка не стал бы ее читать. И ее отец тоже. Они не читают художественную литературу. Только документальную, об экономике или мировых войнах. – Она вам нравится?
   – Очень, – Алекс решил поиграть с ней подольше, – я прочитал все ее книги.
   – Правда? – Ее огромные глаза расширились еще больше. Ей показалось, что это странное занятие для адвоката. Потом она улыбнулась и протянула ему книгу. – А эту вы читали? Это последняя.
   Может быть, она нашла родственную душу?
   Он посмотрел на книгу и кивнул.
   – Я считаю, это лучшее из всего, что она написала. Вам она понравится. Она гораздо серьезнее, чем некоторые остальные ее книги. В ней больше философских раздумий. И это не просто милая история. Здесь много говорится о смерти. – Алекс знал, что его мама написала эту книгу в прошлом году, перед тем как перенести очень тяжелую операцию, и она опасалась, что это будет ее последняя книга. Она хотела сказать в ней много важного, и ей это удалось. Лицо Алекса сделалось серьезным, когда он посмотрел на Рафаэллу: – Эта книга очень многое значит для нее.
   Рафаэлла посмотрела на него с удивлением:
   – Откуда вы знаете? Вы с ней встречались?
   Последовала недолгая пауза, на его лице опять появилась широкая улыбка, и он нагнулся к ней и прошептал:
   – Она моя мама.
   На этот раз Рафаэлла рассмеялась над ним, и звук ее смеха был похож на перезвон серебряных колокольчиков, который порадовал его слух.
   – Нет, действительно, она моя мать.
   – Знаете, для адвоката вы просто несерьезны.
   – Несерьезен? – Алекс попытался выглядеть возмущенным. – Я совершено серьезен. Шарлотта Брэндон моя мать.
   – А президент Соединенных Штатов мой отец.
   – Поздравляю, – он протянул ей руку, она вложила в нее свои холодные пальчики, и они обменялись крепким рукопожатием, – кстати, меня зовут Алекс Хейл.
   – Вот видите! – сказала она, снова рассмеявшись. – Вы вовсе не Брэндон.
   – Это ее девичья фамилия. Ее полное имя Шарлотта Брэндон Хейл.
   – Поразительно, – Рафаэлла не могла сдержать смех, глядя на него, – вы всегда рассказываете такие истории?
   – Только незнакомцам. Кстати, волшебница, а как зовут вас?
   Он понимал, что это не слишком вежливо, но ему отчаянно хотелось знать, кто она такая. Он хотел отказаться от их взаимной анонимности. Он хотел знать, кто она такая, где живет, так что, если она снова растворится в воздухе, он сможет найти ее.
   Она немного помедлила, потом улыбнулась:
   – Рафаэлла.
   С легкой улыбкой он с сомнением покачал головой:
   – Теперь моя очередь не поверить вам. Рафаэлла – это не французское имя.
   – Нет, испанское. Я только наполовину француженка.
   – И наполовину испанка?
   Ее внешность подтверждала, что это правда. Иссиня-черные волосы, черные глаза и фарфорово-белая кожа – такими он представлял испанок. Он и не подозревал, что все это было наследием ее отца-француза.
   – Да, я наполовину испанка.
   – На какую половину? Ваш ум или ваше сердце?
   Это был серьезный вопрос, и она нахмурилась, размышляя.
   – Мне сложно ответить. Я не уверена. Полагаю, что сердце у меня французское, а ум испанский. Я думаю, как испанка, не потому, что мне так хочется, а просто по привычке. Наверное, весь образ жизни приучил меня к этому.
   Алекс с подозрением огляделся по сторонам, потом наклонился к ней и прошептал:
   – Я не вижу дуэньи.
   Рафаэлла рассмеялась:
   – Еще увидите!
   – Правда?
   – Совершенная правда. Единственное место, где я нахожусь в одиночестве, – это самолет.
   – Это странно и интригующе. – Ему захотелось спросить, сколько ей лет. По его предположениям, ей было двадцать пять или двадцать шесть. Он был бы очень удивлен, узнав, что ей тридцать два. – Вы не против, что вас повсюду сопровождают?
   – Иногда. Но без этого я, вероятно, чувствовала бы себя очень необычно. Я привыкла к этому. Иногда мне кажется, что мне было бы не по себе без защиты.
   – Почему?
   Она все больше возбуждала его интерес. Она так отличалась от всех женщин, которых он когда-либо знал.
   – Потому что тогда некому было бы уберечь меня, – очень серьезно сказала она.
   – От кого?
   Она долго молчала, потом улыбнулась ему и мягко произнесла:
   – От людей вроде вас.
   Вместо ответа он только улыбнулся, и они долго молчали, погруженные в мысли друг о друге. Спустя некоторое время она повернулась к нему, и в глазах ее читались любопытство и заинтересованность.
   – Почему вы рассказали мне эту историю про Шарлотту Брэндон?
   Она никак не могла раскусить его, но он ей нравился. Он казался честным, добрым, забавным и неглупым, насколько она могла судить.
   Но в ответ он снова улыбнулся:
   – Потому что это правда. Она моя мать, Рафаэлла. Скажите мне, вас действительно так зовут?
   Она серьезно кивнула:
   – Да.
   Но она не сказала ему свою фамилию. Просто Рафаэлла. И ему это имя очень нравилось.
   – В любом случае она действительно моя мать.
   Он указал на фотографию на задней обложке и серьезно посмотрел на Рафаэллу, все еще державшую книгу в руке.
   – Вам бы она понравилась. Она замечательная женщина.
   – Я в этом уверена.
   Было очевидно, что она все еще не верит Алексу, и тогда с улыбкой он сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда узкий черный портмоне, который Кей подарила ему на прошлый день рождения. На нем также красовались перекрещенные буквы «G», как и на сумочке Рафаэллы. Гуччи. Он вытащил из портмоне две фотографии с помятыми уголками и молча протянул их ей через свободное сиденье. Она взглянула на них, и ее глаза расширились. Одна фотография была той же, что и помещенная на задней стороне обложки, на другой его мать смеялась, в то время как он обнимал ее одной рукой, а с другой стороны от нее стояли его сестра с Джорджем.
   – Семейный портрет. Мы сделали этот снимок в прошлом году. Моя сестра, мой зять и моя мама. И что вы теперь на это скажете?
   Рафаэлла улыбалась и смотрела на Алекса почти с благоговением.
   – Вы должны рассказать мне о ней! Она необыкновенная?
   – Очень. И, если на то пошло, волшебница, – сказал он, поднимаясь во весь свой рост, засовывая документы в карман на спинке находившегося перед ними кресла и пересаживаясь на пустующее сиденье рядом с ней, – я нахожу, что вы тоже необыкновенная. А теперь, перед тем как я расскажу вам все о своей матери, смогу ли я заинтересовать вас предложением выпить со мной перед обедом?
   Впервые в жизни он использовал свою мать, чтобы увлечь женщину. Но это его не беспокоило. Он хотел как можно лучше узнать Рафаэллу до того времени, как самолет приземлится в Нью-Йорке.
   Они проговорили следующие четыре с половиной часа, выпив по два бокала белого вина и съев неудобоваримый обед, даже не заметив этого, поскольку оживленно обсуждали Париж, Рим, Мадрид, жизнь в Сан-Франциско, книги, людей, детей и юриспруденцию. Она выяснила, что у него есть прелестный маленький дом в викторианском стиле, который он искренне любил. А он узнал о ее существовании в Испании в Санта-Эухенья и слушал, как завороженный, ее рассказы об укладе жизни, который не менялся столетиями и о котором он прежде ничего не знал. Она говорила ему о детях, которых очень любила, о сказках, которые им рассказывала, о своих кузинах и о нелепых сплетнях по поводу образа жизни в Испании. Единственное, о чем она не упомянула, – это о Джоне Генри и ее теперешней жизни. Но это была не жизнь, а мрачное, пустое существование, которое и жизнью-то назвать было нельзя. И дело было не в том, что она хотела скрыть это от него. Просто ей самой не хотелось сейчас думать об этом.
   Когда стюардесса наконец попросила их пристегнуть ремни, они почувствовали себя детьми, которым сказали, что праздник закончился и пора идти по домам.
   – Чем вы сейчас займетесь?
   Он уже знал, что она, как принято в Испании, встречается с матерью, тетей и двумя кузинами и остановится с ними в отеле в Нью-Йорке.
   – Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там.
   – Могу я подвезти вас на такси?
   Она медленно покачала головой.
   – За мной приедут. На самом деле, – она с сожалением посмотрела на него, – как только мы приземлимся, я снова растворюсь в воздухе.
   – По крайней мере, я помогу вам донести ваш багаж, – почти с мольбой произнес он.
   Она снова покачала головой:
   – Нет. Видите ли, меня будут сопровождать прямо от трапа самолета.
   Он попытался улыбнуться:
   – Вы уверены, что вы не преступница, путешествующая под надзором полиции?
   – Очень похоже на то. – Ее голос сделался грустным, как и ее глаза. Внезапно веселое настроение последних пяти часов покинуло их. Реальный мир готов был вторгнуться в их игру. – Мне очень жаль.
   – Мне тоже, – он серьезно посмотрел на нее, – Рафаэлла… Мы сможем увидеться, пока будем в Нью-Йорке? Я знаю, вы будете заняты, но мы могли бы просто зайти куда-нибудь выпить или… – Она уже отрицательно качала головой. – Но почему?
   – Это невозможно. Моя семья этого не поймет.
   – Но почему, бога ради, вы же взрослая женщина?
   – Вот именно. И женщины нашего круга не ходят выпивать с незнакомыми мужчинами.
   – Но я-то знакомый, – он снова стал похож на мальчишку, и она рассмеялась, – ну, хорошо, я незнакомый. Тогда согласитесь ли вы пообедать со мной и моей матерью? Завтра?
   Эта мысль только что пришла ему в голову, но он затянет свою мать на этот обед, даже если ему придется тащить ее силой с редакционного совещания. Если понадобится дуэнья, чтобы убедить Рафаэллу пообедать с ним, лучше Шарлотты Брэндон никого не найдешь.
   – Вы согласны? «Четыре сезона». В час дня.
   – Алекс, я не знаю. Я уверена, что буду…
   – Попытайтесь. Вам даже не нужно ничего мне обещать. Мы с мамой будем там. Если вы сможете прийти, отлично. Если вы не придете, я пойму. Просто подумайте. – Самолет коснулся посадочной полосы, и в голосе Алекса зазвучала настойчивость.
   – Я не знаю, как… – их взгляды встретились, и в ее глазах он увидел растерянность.
   – Неважно. Просто помните, как вы хотите познакомиться с моей матерью. «Четыре сезона». Час дня. Не забудьте.
   – Да, но…
   – Ш-ш… – Он приложил палец к ее губам, и они долго смотрели в глаза друг другу.
   Внезапно он склонился ближе к ней и почувствовал непреодолимое желание поцеловать ее. Может быть, если он ее поцелует, то никогда больше не увидит, а если не поцелует, возможно, они встретятся снова. Поэтому вместо поцелуя он спросил ее сквозь рев моторов:
   – Где вы остановитесь?
   Она смотрела на него огромными глазами, в которых читалась неуверенность. По сути, он просил довериться ему, и ей самой этого хотелось, но она не была уверена, должна ли это делать. Самолет резко остановился, и слова вырвались у нее словно сами собой:
   – В «Карлайле».
   И в этот момент, словно следуя заранее согласованному сигналу, в проходе появились две стюардессы. Одна несла ее норковую шубу, вторая достала из-под сиденья дорожную сумку. Как послушный ребенок, Рафаэлла попросила Алекса достать ее шляпку с верхней полки и, не сказав ни слова, надела ее, отстегнула ремень безопасности и встала. Она выглядела так же, как тогда, когда он впервые увидел ее в аэропорту. Закутанная в меха, глаза, полускрытые вуалеткой черной шляпки, сумочка и книга, зажатые в руке. Она посмотрела на него и протянула ему руку в черной лайковой перчатке:
   – Спасибо.
   Это была благодарность за те пять часов, которые он подарил ей, за бесценную возможность убежать от реальности, за представление о том, какой могла бы быть ее жизнь. Могла, но не стала. Лишь на короткий момент она взглянула ему в глаза, потом отвернулась.
   К двум стюардессам, пришедшим за Рафаэллой, присоединился стюард, вставший позади нее. Один из запасных выходов в хвостовой части самолета, рядом с тем местом, где сидели Алекс и Рафаэлла, открылся, в то время как стюардессы объявили, что высадка пассажиров будет осуществляться через переднюю дверь. Рафаэлла и три члена экипажа быстро вышли через запасной выход, который моментально закрылся за ними. И лишь несколько пассажиров, сидевших поблизости, на мгновение заинтересовались, что случилось и почему женщину в черной норковой шубе высадили через заднюю дверь. Но они были заняты своими делами, своими планами, и только Алекс долго стоял и смотрел на дверь, через которую она вышла. Она снова сбежала от него. Снова эта темноволосая женщина с ее дурманящей, преследующей его красотой исчезла. Но теперь он знал, что ее зовут Рафаэлла и что она остановится в «Карлайле».
   Но внезапно у него упало сердце. Он сообразил, что не знает ее фамилии. Рафаэлла. И что дальше? Как он сможет спросить о ней в отеле? Теперь его единственной надеждой оставалось увидеть ее завтра за обедом. Если она придет, если сможет улизнуть от своих родственников… если… Чувствуя себя напуганным школьником, он взял свое пальто и портфель и начал пробираться к выходу.

Глава 6

   Официант ресторана «Четыре сезона» проводил высокую привлекательную женщину к ее обычному столику возле бара. Аскетичное модное убранство служило идеальным фоном для колоритных персонажей, проводивших здесь дни и ночи. Пробираясь к своему столику, женщина улыбалась, раскланивалась, кивнула приятелю, который прервал разговор, чтобы помахать ей. Шарлотта Брэндон была здешним завсегдатаем. Для нее это было все равно что пообедать в своем клубе, и ее стройная фигура уверенно двигалась в знакомой обстановке. Ее белоснежные волосы виднелись из-под темной норковой шляпки, которая была очень ей к лицу и идеально сочеталась с роскошной норковой шубой, надетой поверх темно-синего платья. В ее ушах блестели сапфиры и бриллианты, шею обвивали три нитки крупного великолепного жемчуга, а на левой руке сверкал большой сапфир, который она купила себе на пятидесятилетие, после того как продала свою пятнадцатую книгу. Ее предыдущая книга разошлась тиражом более чем в три миллиона экземпляров в мягкой обложке, и она решила отпраздновать и купить себе это кольцо.
   Она не переставала удивляться тому, что ее карьера началась со смерти ее мужа, когда его самолет разбился и она вынуждена была выйти на свою первую работу, состоявшую в том, что она собирала материалы для очень скучных обозрений. Эта работа ей не нравилась, но она быстро обнаружила, что ей нравится совсем другое – писать. И когда она начала писать свою первую книгу, она почувствовала себя так, словно была рождена для этого. Первую книгу приняли тепло, вторую – еще теплее. А третья книга сразу же стала бестселлером, и после этого все пошло гладко, она с каждым годом и с каждой новой книгой все больше любила свою нелегкую работу. И уже многие годы единственным, что имело для нее значение, были ее книги, дети и внучка Аманда.
   После гибели мужа в ее жизни не было никаких серьезных отношений. Иногда она заставляла себя выйти в свет с каким-нибудь мужчиной. Теперь у нее было множество близких друзей и теплых взаимоотношений, но замуж выходить она не хотела. Первые двадцать лет она использовала детей как предлог, теперь стала использовать свою работу. «Со мной очень трудно ужиться! Я веду ненормальную жизнь. Пишу всю ночь и сплю весь день. Это сведет тебя с ума! Ты возненавидишь такую жизнь!» Ее отговорки были самыми разнообразными, но не слишком серьезными. Она была очень организованной и дисциплинированной женщиной, которая почти с армейской точностью планировала свой рабочий график. Правда заключалась в том, что она больше не хотела выходить замуж. Она никогда не смогла бы полюбить кого-нибудь после Артура Хейла. Он остался яркой звездой на ее горизонте и стал прототипом дюжины героев ее книг. А Александр был настолько похож на него, что у нее вставал комок в горле всякий раз, когда она видела его. Такой же темноволосый, высокий, стройный и привлекательный. Ее переполняла гордость, что этот необыкновенно красивый, умный и добрый человек был ее сыном. Эти чувства сильно отличались от того, что она испытывала при встрече с дочерью. При виде Кей ее охватывала тайная вина, словно она что-то сделала не так. Почему Кей выросла такой ожесточенной, холодной и злой? Что могло так повлиять на нее? Гибель ее отца? Или то, что мать слишком много времени уделяла работе? Ревность к брату? Шарлотта всегда испытывала чувство несостоятельности, грусти и тревоги, глядя в эти холодные глаза, такие похожие на ее собственные, только в них не отражалась любовь к жизни.
   Кей так отличалась от Алекса, который поднялся при виде матери. В его глазах читалась искренняя радость, а на лице сияла счастливая улыбка.
   – Бог мой, мама, ты выглядишь потрясающе!
   Он наклонился поцеловать ее, а она обняла его. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он последний раз прилетал в Нью-Йорк из Сан-Франциско, но Шарлотта никогда не чувствовала, что их разделяет большое расстояние. Он часто звонил ей, справиться о том, как у нее идут дела, сообщить какую-нибудь новость, поинтересоваться новой книгой или рассказать о своем последнем судебном деле. Она чувствовала себя частью его жизни, но при этом они сильно не навязывались друг другу. И эти отношения она высоко ценила. Она села за столик напротив сына, и в ее глазах светилась радость от встречи с ним.
   – Ты выглядишь лучше, чем когда-либо! – Он улыбнулся с откровенной гордостью.
   – Лесть, мой дорогой, безнравственна, но очень приятна. Спасибо.
   В ее глазах появились смешинки, и Алекс улыбнулся ей.
   В шестьдесят два года она все еще была эффектной женщиной, высокой, грациозной, элегантной, с гладкой кожей, сделавшей бы честь женщине вдвое моложе ее. Пластическая хирургия помогала ей сохранять красоту и прелестный цвет лица, но она изначально была ослепительной женщиной. И она прилагала усилия, чтобы оставаться молодой, учитывая, сколько ей приходилось участвовать в рекламных кампаниях по продвижению своих книг. С годами имя Шарлотты Брэндон стало товарным знаком. И она понимала, что ее лицо является важной частью ее имиджа, так же как ее душевная теплота и жизненная сила. Она была женщиной, которую уважали другие женщины и которая за три десятка лет завоевала преданность своих поклонниц.
   – Итак, что ты затеял? Должна сказать, что ты тоже прекрасно выглядишь.
   – Я был очень занят. На самом деле работал без передышки после нашей последней встречи.
   Но тут он перевел взгляд на дверь. На мгновение ему показалось, что он увидел Рафаэллу. Темноволосая женщина в норковой шубе поднималась по лестнице, но это была не Рафаэлла. Он снова повернулся к матери.
   – Ты кого-то ждешь, Алекс? – Она заметила выражение его глаз и улыбнулась. – Или просто устал от калифорнийских женщин?
   – А когда мне с ними встречаться? Я работаю днем и ночью.
   – Тебе не следует этого делать.
   На мгновение она посмотрела на него с грустью. Она хотела, чтобы он жил полной жизнью, а не только работой. Она хотела большего для обоих своих детей, но до сих пор ни один из них, похоже, не получил того, чего хотел. У Алекса не сложился брак с Рейчел, а Кей была поглощена своей политикой и амбициями, которые заслонили собой все прочее. Иногда Шарлотте казалось, что она не понимает их. Ей же удалось совместить семью и карьеру. Но дети говорили, что теперь настали другие времена, что карьеру так легко не сделаешь, как в прошлом. Было ли это правдой или они просто прятались за этими словами от своих неудач? Наблюдая за сыном, она размышляла: был ли он счастлив в своем одиночестве или все-таки хотел чего-то другого? Ей хотелось бы знать, есть ли у него женщина, которую он любит по-настоящему.
   – Не смотри на меня так обеспокоенно, мама, – он похлопал ее по руке и подал знак официанту. – Выпьем?
   Она кивнула, и он заказал для них обоих «Кровавую Мери», а потом с улыбкой откинулся на спинку стула. Пора все рассказать ей. Прямо сейчас, на случай, если Рафаэлла придет вовремя. Он сказал ей, что будет ждать ее в час дня, а с матерью встретился в половине первого. Конечно, существует возможность, что Рафаэлла вовсе не придет. На мгновение он нахмурился, потом взглянул в темно-синие глаза матери:
   – Я пригласил одну знакомую присоединиться к нам. Но я не уверен, что она сможет прийти.
   По-мальчишески смущенно он опустил глаза, потом снова посмотрел на мать:
   – Надеюсь, ты не возражаешь?
   Но Шарлотта Брэндон уже смеялась молодым счастливым смехом, который всегда вызывал у него улыбку.
   – Перестань смеяться надо мной, мама.
   Но ее смех был таким заразительным, что Алекс не сдержал улыбки, глядя в ее веселые глаза.
   – Ты выглядишь так, словно тебе четырнадцать лет, Алекс. Прошу прощения. Кого, бога ради, ты пригласил на обед?
   – Просто знакомую. Женщину.
   Он чуть не добавил: «Я подцепил ее в самолете».
   – Ты встречаешься с ней здесь, в Нью-Йорке?
   Вопрос не был назойливо любопытным, а просто дружеским. Шарлотта продолжала улыбаться сыну.
   – Нет. Она живет в Сан-Франциско. Она прилетела сюда всего на несколько дней. Мы летели одним рейсом.
   – Очень мило. Чем она занимается?
   Шарлотта сделала первый глоток коктейля, сомневаясь, стоит ли его расспрашивать, но ее всегда интересовали его друзья. Иногда было трудно вести себя не как мать, и, если она переступала черту, он всегда мягко останавливал ее. Сейчас она смотрела на него вопросительно, но он, похоже, не возражал. Она давно не видела, чтобы он выглядел таким счастливым, и его глаза были удивительно теплыми и ласковыми. Он никогда не был таким с Рейчел, с ней он чувствовал себя неуютно и озабоченно. Внезапно Шарлотте пришло в голову, что Алекс готовит ей какой-то сюрприз.
   Но он лишь с улыбкой смотрел на нее, словно ее вопрос позабавил его.
   – Ты, возможно, сочтешь сложным в это поверить, Знаменитая Писательница Шарлотта Брэндон, но она, похоже, ничем не занимается.
   – Так, так. Настоящее декадентство, – но Шарлотта не выглядела обеспокоенной, просто заинтересованной тем, что прочла в глазах сына. – она очень молода?
   Это бы все объяснило. Очень молодые люди имеют право ничем не заниматься, пока не решат, чего бы им хотелось. Но когда они становятся старше, Шарлотта полагала, что они уже должны выбрать свой путь. По крайней мере, начать работать.
   – Нет. Я хочу сказать, не так уж молода. Ей около тридцати. И она из Европы.
   – А-а, – понимающе сказала Шарлотта, – тогда все ясно.
   – Хотя все это странно, – задумчиво сказал он, – я никогда не встречал никого, кто бы вел такой образ жизни. Ее отец француз, а мать испанка, и девушка провела большую часть своей жизни под замком, окруженная родственниками и дуэньями. Такая жизнь кажется невероятной.
   – Как тебе удалось оторвать ее от них хотя бы на то время, чтобы подружиться с ней?
   Шарлотта была заинтригована и отвлеклась лишь на мгновение, чтобы помахать рукой приятелю, сидевшему напротив.
   – Я еще с ней не подружился. Но рассчитываю на это. Это было одной из причин, почему я пригласил ее сегодня на обед. Она обожает твои книги.
   – О господи, Алекс, только не это! Бога ради, как я могу есть с людьми, которые задают вопросы о том, как давно я пишу и сколько месяцев у меня уходит на написание одного романа? – но ее упреки были шутливыми, а на губах играла улыбка. – Почему бы тебе не завести знакомства с девушками, которые предпочитают других авторов? Какая-нибудь милая барышня, которая любит читать Пруста, или Бальзака, или Камю, или мемуары Уинстона Черчилля? Что-нибудь посерьезнее.
   Он усмехнулся над ее серьезным выражением лица и внезапно заметил видение, входящее в двери ресторана. Шарлотта, казалось, услышала, как у него перехватило дыхание. Проследив за направлением его взгляда, она обернулась и увидела необыкновенно красивую высокую и темноволосую женщину, стоявшую на лестнице. Она казалась невероятно хрупкой и в то же время полностью владевшей собой. Ее необыкновенная красота привлекла всеобщее внимание и откровенное восхищение. У нее была идеальная осанка, высоко поднятая голова, а ее волосы, тщательно уложенные в узел, казались сделанными из натурального шелка. На ней было надето узкое платье из кашемира цвета темного шоколада, которое было почти такого же цвета, как и роскошные меха. Вокруг ее шеи был небрежно повязан кремовый шарфик, в ушах сверкали бриллианты и жемчуга. Ее стройные ноги казались невероятно длинными в колготах шоколадного цвета и коричневых замшевых туфлях. Ее сумочка была такого же темно-коричневого цвета, и на этот раз это был не Гуччи, а «Гермес». Она была самой красивой женщиной из встреченных Шарлоттой за много лет, и она внезапно поняла восторженное выражение лица сына. Что поразило ее, когда Алекс, извинившись, встал из-за стола и направился в сторону их гостьи, так это то, что в этой девушке было нечто знакомое. Шарлотта уже видела это лицо, или, может быть, оно было типичным для испанской аристократии. Она подходила к их столику с грацией и чувством собственного достоинства, как молодая королева, но в то же время в ее глазах было выражение застенчивости и мягкости, которые были удивительны при ее ошеломляющей внешности. На этот раз Шарлотта едва удержалась от восклицания, разглядывая ее. Девушка была настолько прекрасна, что созерцать ее можно было лишь с благоговением. И легко было понять очарованность Алекса. Это была редкая, очень редкая драгоценность.
   – Мама, я хочу представить тебе Рафаэллу. Рафаэлла, это моя мать, Шарлотта Брэндон.
   На мгновение Шарлотта удивилась отсутствию фамилии, но ее удивление быстро прошло при взгляде в темные, затравленные глаза девушки. Вблизи было видно, что она была почти испугана и неровно дышала, словно только что совершила пробежку. Но, полностью владея собой, она, в соответствии с этикетом, пожала Шарлотте руку, позволила Алексу взять ее пальто и села за столик.
   – Мне очень стыдно за то, что я опоздала, миссис Брэндон, – она посмотрела Шарлотте прямо в глаза, и на ее щеках выступил легкий румянец, – я была занята. И мне было очень трудно… освободиться.
   Прикрыв ресницами глаза, она устроилась на своем стуле, и Алексу на секунду показалось, что он тает при виде ее. Она была самая невероятная из всех женщин, кого он встречал. И глядя на них, сидевших рядом, Шарлотта подумала, что из них вышла бы потрясающая пара. Темноволосые головы, склоненные друг к другу, огромные глаза, гибкие молодые тела, изящные руки. Они выглядели как два бога из древней мифологии, созданные друг для друга. Шарлотта заставила себя вернуться к разговору с доброжелательной улыбкой.
   – Не беспокойтесь, дорогая. Мы с Алексом просто обменивались новостями. Он сказал мне, что вчера вы летели одним ночным рейсом из Сан-Франциско. Навестить друзей?
   – Встретиться с моей мамой. – Рафаэлла начала медленно расслабляться, хотя и отказалась от выпивки, когда ее усаживали за стол.
   – Она живет здесь?
   – Нет, в Мадриде. Она просто остановилась здесь на пути в Буэнос-Айрес. И она подумала… ну, во всяком случае, это дает мне возможность прилететь в Нью-Йорк на несколько дней.
   – Ей повезло, что она встретилась с вами. Я тоже всегда так себя чувствую, когда Алекс приезжает сюда.
   Все трое улыбнулись, и Алекс предложил заказать обед, прежде чем они продолжат беседу. И только после этого Рафаэлла призналась Шарлотте, как много для нее значили ее книги за прошедшие годы.
   – Должна признаться, что вначале читала их на испанском, а время от времени на французском. Но когда я переехала в эту страну, мой… – Она покраснела и на мгновение опустила глаза. Она чуть было не сказала им, что ее муж купил для нее несколько книг Шарлотты на английском, но она тут же остановилась. Это было нечестно, но ей не хотелось говорить сейчас о Джоне Генри. – Я купила их на английском, и теперь читаю их только в оригинале. – Ее глаза снова сделались печальными, когда она посмотрела на Шарлотту. – Вы даже не представляете, как много ваша работа значит для меня. Иногда я думаю, что только это, – еле слышно добавила она, – дает мне силы жить.
   Шарлотта смотрела на нее и слышала почти агонию в ее голосе, а Алекс вспомнил, как увидел ее в первый раз, плачущей на лестнице. Теперь, сидя в шикарном нью-йоркском ресторане, он начал задумываться о том, что за тяжкий груз лежит у нее на душе. Но Рафаэлла только взглянула на его мать со слабой улыбкой благодарности, и, не раздумывая, Шарлотта накрыла ее руку своей.
   – Они очень много значат для меня, когда я их пишу. Но самое важное – чтобы они имели значение и для других людей, вроде вас. Спасибо вам, Рафаэлла. Это замечательный комплимент, и в некотором смысле он делает мою жизнь стоящей. – Потом, словно угадав отдаленную мечту, несбыточное желание, она пристально посмотрела на Рафаэллу: – Вы тоже пишете?
   Но Рафаэлла только улыбнулась и покачала головой. Она выглядела при этом очень молодой, наивной и не такой искушенной, какой показалась вначале.
   – О нет! – рассмеялась она. – Но я рассказчица.
   – Это уже первый шаг.
   Алекс молча наблюдал за ними. Ему нравилось смотреть на них вместе; они создавали потрясающий контраст. Две красивые женщины, при этом одна такая молодая и хрупкая, а другая – такая зрелая и сильная. Одна с седыми волосами, другая с черными, одну он знал так хорошо, а другую не знал вовсе. Но он хотел узнать ее. Он хотел знать ее лучше, чем кого-либо прежде. Наблюдая за ними, он услышал, как его мать спросила:
   – А какие истории вы рассказываете, Рафаэлла?
   – Я рассказываю истории детям. Летом. Всем моим маленьким кузинам и кузенам. Мы проводим лето вместе в нашем семейном доме в Испании. – Но Шарлотта была достаточно искушена, чтобы понимать, как выглядит этот «семейный дом». – У меня несколько дюжин маленьких родственников, мы очень большая семья, и я очень люблю командовать детьми. И я рассказываю им истории, – она улыбнулась счастливой улыбкой, – а они слушают, смеются, хихикают. Это замечательно. И это очень согревает душу.
   Шарлотта улыбнулась, кивая и глядя на выражение лица Рафаэллы. Когда она внимательно посмотрела на нее, все вдруг сложилось в ясную картину. Рафаэлла… Рафаэлла… Испания… фамильное поместье… И Париж… банк… Она с трудом сдержала желание сказать что-нибудь вслух. Вместо этого она предоставила Алексу вести беседу, снова и снова бросая взгляд на лицо девушки. И глядя на Рафаэллу, она размышляла, знает ли Алекс всю историю. Что-то подсказывало ей, что не знает.
   Спустя час после того, как она присоединилась к ним, Рафаэлла с огорчением нервно посмотрела на свои часы:
   – Мне так жаль… Боюсь, мне пора возвращаться к моей матери, тете и кузинам. Они, возможно, решили, что я сбежала.
   Она не стала говорить матери Алекса, что ей пришлось притвориться, будто у нее болит голова, чтобы избежать необходимости обедать с родственниками.
   Она отчаянно хотела познакомиться с Шарлоттой Брэндон и снова увидеть Алекса, пусть всего лишь один только раз. Он предложил проводить ее до такси и, оставив мать допивать кофе, пообещал вернуться немедленно и ушел со своей ослепительной подругой, держа ее под руку. Прежде чем уйти, Рафаэлла сказала все положенные вежливые фразы Шарлотте, и на мгновение их глаза встретились. Рафаэлла словно взглядом рассказала ей свою историю жизни, а Шарлотта словно ответила, что уже все знает. Это было безмолвное общение, которое случается между женщинами, и, пока они смотрели в глаза друг другу, Шарлотта почувствовала безмерную жалость к этой прекрасной девушке. Она вспомнила всю эту историю, сидя с ними за столиком, только теперь это не было печальным сообщением в новостях. Она увидела живую, одинокую молодую женщину, с которой эта трагедия произошла. На мгновение ей захотелось обнять ее, но вместо этого она просто пожала холодную тонкую руку и проводила их взглядом. Ее сын, такой красивый, и девушка, ослепительно прекрасная, вскоре исчезли из поля ее зрения, спускаясь по ступеням.
   Алекс смотрел на Рафаэллу с явным удовольствием, когда они вышли на улицу и остановились на мгновение, вдыхая холодный осенний воздух и чувствуя себя счастливыми и молодыми. В его глазах прятались смешинки, и он не мог сдержать улыбку, когда она посмотрела на него печальным, задумчивым взглядом, в глубине которого скрывалось оживление.
   – Знаете, моя мать в восторге от вас.
   – Не знаю, с чего бы это. Но я тоже в восторге от нее. Какая она милая женщина, Алекс! У нее есть все качества, которыми должна обладать женщина.
   – Да. Она славная. – Он словно поддразнивал Рафаэллу, но думал не о своей матери, глядя в глаза девушки. – Когда я снова вас увижу?
   Но она нервно отвернулась, прежде чем ответить, и стала глазами искать свободное такси. Потом она снова повернулась к Алексу, и ее темные глаза были встревожены, а лицо внезапно сделалось печальным.
   – Я не могу, Алекс. Мне очень жаль. Я должна быть со своей матерью… и…
   – Вы не можете проводить с ними весь день и всю ночь, – упрямо сказал он, и она улыбнулась.
   Ему невозможно было это объяснить. Он никогда не жил такой жизнью, как она.
   – Но я так живу. Провожу с ними каждую минуту. А потом мне нужно будет вернуться домой.
   – Мне тоже. Тогда мы увидимся там. Кстати, юная леди, вы забыли сказать мне кое-что, когда сообщили, что остановитесь в «Карлайле».
   – Что именно? – Внезапно взгляд ее стал встревоженным.
   – Вашу фамилию.
   – Правда? – трудно было понять, было ли ее удивление настоящим или притворным.
   – Правда. Если бы вы сегодня не пришли, я был бы вынужден сидеть в вестибюле отеля до конца недели, ожидая вашего появления. И тогда я бросился бы к вашим ногам на глазах вашей матери и поставил вас в ужасно неловкое положение, требуя, чтобы вы сказали мне свою фамилию. – Они оба рассмеялись, и он нежно взял ее за руку: – Рафаэлла, я хочу снова видеть вас.
   В ее глазах таились все желания, которые томили и его, но было в них и понимание, что она не имеет на эти желания права.
   Он медленно склонился к ней, собираясь поцеловать ее, но она отвернулась, зарывшись лицом в его плечо и крепко держась рукой за лацкан его пиджака.
   – Нет, Алекс, не нужно.
   Он подумал, что, если ее мир был заполнен дуэньями, она вряд ли станет целоваться с мужчиной на улице.
   – Хорошо. Но я хочу видеть вас, Рафаэлла. Как насчет сегодняшнего вечера?
   Она тихо рассмеялась, снова посмотрев ему в лицо:
   – А как же моя мать, моя тетя и мои кузины?
   Он был невероятен, бесподобно упрям, но в то же время он был одним из самых привлекательных мужчин, которых она встречала.
   – Захватите их с собой. А я приведу с собой свою мать.
   Он всего лишь дразнил ее, и она знала это и заразительно рассмеялась.
   – Вы невозможны.
   – Знаю. И я не приму отказа.
   – Алекс, пожалуйста! – Она снова взглянула на часы и запаниковала: – Бог мой, они убьют меня! Они, должно быть, уже вернулись с обеда!
   – Тогда пообещайте мне, что вечером мы пойдем куда-нибудь выпить.
   Он крепко держал ее под руку и внезапно вспомнил:
   – Дьявольщина, так какая у вас фамилия?
   Она высвободила руку и подала знак такси, которое проезжало мимо. Такси остановилось, и Алекс крепче ухватил ее за руку.
   – Алекс, не нужно. Я должна…
   – Но не до тех пор, пока вы не скажете… – Он продолжал игру, но отчасти был серьезен, и Рафаэлла нервно рассмеялась и снова посмотрела ему в глаза:
   – Ну, хорошо, хорошо. Филлипс.
   – Вы под этой фамилией зарегистрировались в «Карлайле»?
   – Да, ваша честь. – На мгновение она посмотрела на него кротким взглядом, потом снова занервничала: – Но, Алекс, я не могу встречаться с вами. Ни здесь, ни в Сан-Франциско, нигде. Мы должны сказать друг другу «прощай».
   – Бога ради, не говорите ерунды. Это только начало.
   – Нет, – она серьезно посмотрела на него, и таксист нетерпеливо фыркнул, пока Алекс, не отрывая глаз, смотрел на нее, – Алекс, это не начало. Это конец. И мне пора уходить.
   – Но не так! – Алекс выглядел отчаявшимся, а потом пожалел, что не поцеловал ее. – Так что произошло? Вы пообедали со мной, чтобы познакомиться с моей знаменитой матерью. Что в этом дурного?
   Он поддразнивал ее, но она смотрела на него в смятении, и он знал, что удар попал в цель.
   – Алекс, как вы можете…
   – Мы увидимся позже?
   – Алекс…
   – Решено. Сегодня вечером в одиннадцать часов. Кафе «Карлайл». Мы сможем поговорить, послушать музыку. Если вас там не окажется, я поднимусь наверх и буду ломиться в дверь к вашей матери. – Внезапно он забеспокоился: – Вы сможете избавиться от них к одиннадцати часам?
   Даже он вынужден был признать, что все это нелепо. Ей тридцать два года, а он спрашивает ее, сможет ли она ускользнуть от матери. Это был абсолютный вздор.
   – Я попытаюсь, – она улыбнулась ему, внезапно снова помолодевшая, но ее взгляд казался виноватым, – но нам бы не следовало так поступать.
   – Но почему?
   Она чуть было не сказала ему, но не могла этого сделать, стоя на тротуаре рядом с такси, водитель которого уже начал ворчать от нетерпения.
   – Мы поговорим об этом сегодня вечером.
   – Хорошо. – Он широко улыбнулся. Значит, она придет. Он открыл дверцу такси и галантно поклонился. – Увидимся вечером, мисс Филлипс.
   Он слегка наклонился и поцеловал ее в лоб. Спустя мгновение дверца была уже закрыта, а машина мчалась в центр города, в то время как Рафаэлла сидела на заднем сиденье, злясь на себя за собственную слабость. Ей не следовало вводить его в заблуждение с самого начала. Она должна была сказать ему правду еще в самолете. И она ни в коем случае не должна была идти на этот обед. Но один раз, всего один раз, подумала она, есть у нее право сделать что-нибудь сумасбродное и романтичное? Но кто дал ей такое право, когда Джон Генри умирает, сидя в своем инвалидном кресле? Как смеет она играть в подобные игры? Когда такси приблизилось к отелю, Рафаэлла поклялась себе, что сегодня вечером скажет Алексу, что она замужем. И не сможет больше видеться с ним. После сегодняшнего вечера… Но у них впереди еще целая встреча… И ее сердце затрепетало при одной мысли о том, что она увидит его еще раз.

   – Ну?
   Алекс победно посмотрел на свою мать, усаживаясь за столик. Она улыбнулась ему и внезапно почувствовала себя очень старой. Он выглядел таким молодым, полным надежд, счастливым и очарованным.
   – Что «ну»?
   – Что ты хочешь сказать этим? Разве она не бесподобна?
   – Бесподобна, – сухо подтвердила Шарлотта, – она, возможно, самая красивая женщина из всех, кого я видела. И она обаятельна, воспитанна и мила. И она мне понравилась. Но, Алекс… – Она колебалась несколько мгновений, потом решила говорить откровенно: – Какая тебе от этого радость?
   – Что ты имеешь в виду? – Он отхлебнул холодного кофе с видом внезапного недовольства. – Она изумительна.
   – Насколько хорошо ты ее знаешь?
   – Не очень хорошо. – Он улыбнулся. – Но я собираюсь изменить это, несмотря на ее мать, тетю, кузин и дуэний.
   – А что ты скажешь по поводу ее мужа?
   Казалось, в него выстрелили. Его глаза широко раскрылись, и он уставился на мать. Потом он снова прищурился с выражением недоверия.
   – Какого мужа?
   – Алекс, ты знаешь, кто она?
   – Она наполовину испанка и наполовину француженка, живет в Сан-Франциско, не работает, ей тридцать два года, как я выяснил сегодня, и зовут ее Рафаэлла Филлипс. Я только что выяснил ее фамилию.
   – И тебе это ни о чем не говорит?
   – Нет, и бога ради, хватит играть со мной в эти игры!
   Его глаза метали молнии, и Шарлотта откинулась на спинку кресла и вздохнула. Значит, она была права. Фамилия подтвердила все ее подозрения. Она не знала почему, но она запомнила это лицо, хотя и не видела ее фотографий в газетах уже очень давно. Последний раз это было лет семь или восемь назад, когда она покидала госпиталь после первого инсульта Джона Генри Филлипса.
   – Что ты, черт возьми, хочешь сказать мне, мама?
   – Что она замужем, дорогой, и за очень известным человеком. Имя Джон Генри Филлипс говорит тебе о чем-нибудь?
   На секунду Алекс закрыл глаза. Он думал о том, что сказанное его матерью не могло быть правдой.
   – Но он же умер, разве нет?
   – Нет, насколько мне известно. У него было несколько инсультов за последние годы, и ему, должно быть, что-то около восьмидесяти лет, но я уверена, что он жив. Мы, безусловно, узнали бы, если бы он умер.
   – Но что заставляет тебя думать, что она его жена?
   Алекс выглядел так, словно его ударили по голове.
   – Я помню, что читала об этом, и видела фотографии. В то время она была так же прекрасна. Меня сначала шокировало то, что он женится на такой молоденькой девушке. Ей было семнадцать или восемнадцать, точно не вспомню. Дочь очень важного французского банкира. Но когда я увидела их вместе на пресс-конференции, на которую я пошла с приятелем-журналистом, и просмотрела некоторые фотографии, я изменила свое мнение. Знаешь ли, в то время Джон Генри Филлипс был необычным человеком.
   – А сейчас?
   – Неизвестно. Я слышала, что он прикован к кровати и сильно изменился после инсультов, но я не думаю, чтобы кто-нибудь знал больше этого. Рафаэллу всегда прятали от досужей прессы, поэтому я не сразу поняла, кто она. Но это лицо… Его не так легко забыть. – Их глаза встретились, и Алекс кивнул. Он тоже не смог забыть это лицо и знал, что никогда не забудет. – Я так понимаю, что она тебе не рассказывала об этом. – Алекс снова покачал головой. – Надеюсь, она расскажет, – голос матери был ласковым, – она должна сделать это сама. Может быть, мне не стоило…
   Она замолчала, и он снова кивнул и с несчастным видом уставился на женщину, бывшую его самым старым другом.
   – Почему? Почему она вышла замуж за эту старую развалину? Он ей в дедушки годится, и он практически уже мертв.
   Эта несправедливость разрывала его сердце на части. Почему? Почему Рафаэлла принадлежит ему?
   – Но он еще жив, Алекс. Я не понимаю, какие у нее на тебя планы. Скажу тебе честно: я думаю, она сама сбита с толку. Она не понимает, что делает с тобой. И ты не забывай, что она живет очень уединенно. Джон Генри Филлипс почти пятнадцать лет скрывал ее от публики. Я не думаю, что ей приходилось встречаться с дерзкими молодыми адвокатами или заводить случайные романы. Может быть, я ошибаюсь на ее счет, но мне так не кажется.
   – Я тоже думаю, что ты права. Господи! – Он откинулся на кресле с глубоким несчастным вздохом. – И что теперь?
   – Ты собираешься снова с ней встретиться?
   Он кивнул:
   – Сегодня вечером. Она сказала, что хочет поговорить со мной.
   У него возникло предчувствие, что она все ему расскажет. И что дальше?
   Алекс сидел, уставившись в пустоту, и размышлял о том, что Джон Генри Филлипс может прожить еще двадцать лет. К тому времени Алексу будет почти шестьдесят, а Рафаэлле – пятьдесят два. Целую жизнь ждать, когда же наконец умрет старый человек.
   – О чем ты думаешь? – тихо спросила его мать.
   Он медленно встретился с ней глазами.
   – Ни о чем приятном. Ты знаешь, – медленно сказал он, – я однажды ночью видел ее на ступеньках рядом с их домом. Она плакала. После этого я целыми днями думал о ней, пока не встретился с ней в самолете по пути сюда. И мы разговаривали… – Он уныло посмотрел на мать.
   – Алекс, ты едва знаешь ее.
   – Ты ошибаешься. Я знаю ее. Я чувствую себя так, словно знаю ее лучше всех на свете. Я знаю ее душу, ее ум и ее сердце. Я знаю, что она чувствует и как она одинока. И теперь я знаю почему. И еще я знаю кое-что. – Он пристально посмотрел на мать.
   – Что именно, Алекс?
   – Что я люблю ее. Я знаю, это кажется сумасшествием, но это правда.
   – Ты не можешь этого знать. Слишком быстро. Она почти полностью посторонний человек.
   – Нет, не посторонний, – он достал кредитную карточку, расплатился по чеку, посмотрел на мать: – что ж, мы что-нибудь придумаем.
   Но Шарлотта Брэндон только кивнула, считая, что им это не удастся.
   Когда Алекс распрощался с ней на Лексингтон-авеню, в его взгляде она прочитала решимость. Наклонив голову навстречу резким порывам ветра и быстро шагая на север, он укреплялся в своей решимости завоевать Рафаэллу, чего бы это ему ни стоило. Он никогда прежде не желал ни одну женщину так, как ее. А его борьба за нее только началась. И Алекс Хейл не собирался проигрывать.

Глава 7

   Без пяти минут одиннадцать, после быстрой прогулки по Мэдисон-авеню, Алекс Хейл повернул направо на 76-ю улицу и вошел в «Карлайл». Он зарезервировал столик на двоих в кафе «Карлайл», рассчитывая поболтать часок с Рафаэллой, а потом посмотреть ночное шоу Бобби Шорта. Он был одним из самых одаренных музыкантов в Нью-Йорке, и Алекс мечтал о том, как они будут слушать его с Рафаэллой до поздней ночи. Он сдал пальто в гардероб, направился к их столику и просидел десять минут, надеясь, что она вот-вот придет. В пятнадцать минут двенадцатого он начал беспокоиться, а в половине двенадцатого начал размышлять, не позвонить ли ей в номер. Но он понял, что это невозможно. Особенно сейчас, когда он узнал о ее муже. Он решил дожидаться ее тихо, не привлекая к себе внимания.
   Без двадцати двенадцать он увидел ее, стоявшую по ту сторону стеклянных дверей с таким видом, словно она собирается сбежать. Он пытался поймать ее взгляд, но она не видела его и, внимательно осмотрев зал, исчезла.
   Алекс вскочил со своего места, поспешил к дверям и выскочил в вестибюль как раз в тот момент, когда она удалялась по коридору.
   – Рафаэлла, – тихо позвал он, и она обернулась.
   Ее глаза были огромными и испуганными, а лицо очень бледным. На ней было изумительное, ниспадающее свободными складками вечернее платье из атласа цвета слоновой кости. На левом плече была приколота большая изысканная брошь с огромной, неправильной формы жемчужиной в центре, окруженной ониксами и бриллиантами. В ушах сверкали серьги из этих же камней. Общее впечатление было ошеломляющим, и Алекс в очередной раз поразился, насколько она красива. Она остановилась, когда он окликнул ее, и осталась стоять неподвижно, пока он смотрел на нее серьезным взглядом.
   – Не убегайте пока. Давайте выпьем и поговорим.
   Его голос был очень мягким; ему хотелось достучаться до нее, но он не посмел даже дотронуться до ее руки.
   – Я… я не должна. Я не могу. Я пришла сказать вам, что… мне очень жаль… уже слишком поздно… я…
   – Рафаэлла, еще нет и полуночи. Можем мы поговорить хотя бы полчаса?
   – Но здесь так много народу…
   Она явно чувствовала себя неловко, пока они стояли в коридоре, и внезапно он вспомнил находившийся рядом бар «Бемельманс». Ему жаль было пропускать выступление Бобби Шорта, но гораздо важнее было поговорить с ней.
   – Здесь поблизости есть еще один бар, где мы сможем поговорить в более спокойной обстановке. Идемте.
   И, не дожидаясь ее ответа, он взял ее под руку и повел к бару, находившемуся напротив кафе «Карлайл». Здесь они устроились на банкетке за маленьким столиком, и Алекс посмотрел на нее, медленно улыбнувшись, но счастливой улыбкой.
   – Что вы будете пить? Вино? Херес?
   Но вместо ответа она только покачала головой, и Алекс видел, что она все еще очень расстроена. Когда официант отошел от них, Алекс повернулся к ней и тихо спросил:
   – Рафаэлла, что-то случилось?
   Она медленно кивнула, глядя на свои руки, и Алекс не мог оторвать взгляда от ее точеного профиля, выделявшегося в полумраке зала.
   Потом она взглянула на него, и в ее глазах он увидел пронзительную боль. Выражение печали на ее лице было таким же, как в тот первый раз, когда он увидел ее плачущей на ступенях.
   – Почему бы нам не поговорить об этом?
   Она тихо вздохнула, все еще не сводя с него глаз.
   – Я должна была поговорить с вами об этом раньше, Алекс. Я была… – она помедлила, подбирая слова, – нечестна с вами. Я не понимаю, как это случилось. Думаю, я сама была увлечена. В самолете вы были таким милым. И ваша мать просто очаровательна. Но я была чудовищно неискренна с вами, мой друг… – Ее глаза заволокла печаль, и она нежно коснулась его руки. – Я создала впечатление, будто я свободна. Я не имела права так поступать. И я должна попросить у вас прощения, – она печально посмотрела на него и убрала руку, – я замужем, Алекс. Я должна была сказать вам это с самого начала. Я не знаю, почему я втянулась в эту игру с вами. Но это было очень, очень плохо с моей стороны. И я больше не могу встречаться с вами.
   Рафаэлла обладала высоким чувством чести, и Алекс был тронут до глубины души искренностью, с которой она смотрела на него. На кончиках ее ресниц дрожали слезинки, глаза были огромными, а лицо смертельно бледным.
   Он заговорил с ней очень серьезно, тщательно подбирая слова, как он разговаривал с Амандой, когда та была еще маленькой девочкой.
   – Рафаэлла, я глубоко уважаю вас за то признание, которое вы только что сделали. Но должно ли это влиять на нашу… нашу дружбу? Я понимаю и принимаю ваши обстоятельства. Разве мы не можем видеться, невзирая на это?
   Это был жизненно важный вопрос, и он не собирался дать ей уйти от ответа.
   Она печально покачала головой:
   – Я была бы рада видеться с вами… если… если была бы свободна. Но я замужем. И это невозможно. Это будет неправильно.
   – Почему?
   – Это будет нечестно по отношению к моему мужу. А он такой… – она запнулась, – такой хороший человек. Он был таким… добрым… внимательным ко мне…
   Она отвернулась, и Алекс заметил, как слеза скатилась по нежной матовой щеке. Он потянул руку, чтобы кончиками пальцев коснуться атласной кожи ее лица, и внезапно ему тоже захотелось заплакать. Она не могла иметь это в виду. Она не могла собираться хранить верность мужу до конца его жизни. Алекс начал понимать весь ужас этой ситуации, глядя на ее лицо.
   – Но, Рафаэлла… вы не можете… Той ночью, когда я увидел вас на ступеньках… вы были несчастливы. Я знаю это. Почему бы нам не встречаться и не радоваться хотя бы тому, что у нас есть?
   – Потому что я не имею права. Я не свободна.
   – Но, господи… – Алекс собирался сказать ей, что ему все известно, но она остановила его, вытянув перед собой руку, словно защищаясь от нападения. Одним легким движением она вскочила на ноги и посмотрела на него сверху вниз. Слезы продолжали катиться по ее лицу.
   – Нет, Алекс, нет! Я не могу. Я замужем. И мне очень, очень жаль, что наша игра зашла так далеко. С моей стороны было бесчестно отправиться на обед с вашей матерью…
   – Прекратите исповедоваться и сядьте. – Он нежно взял ее за руку и притянул на сиденье рядом с собой, и по причине, неясной ей самой, она позволила ему это сделать. А потом он рукой вытер слезы с ее щек. – Рафаэлла, – он говорил очень тихо, чтобы никто не мог их услышать, – я люблю вас. Я знаю, что это звучит как безумие. Мы едва знакомы, но я люблю вас. Я долгие годы искал вас. И вы не можете вот так просто уйти. Только ради того, что еще сохранилось между вами… и вашим мужем.
   – Что вы имеете в виду?
   – Я имею в виду, что, со слов моей матери, ваш муж очень стар и очень болен уже много лет. Признаюсь, я не знал, кто вы такая, когда мы встретились. Это моя мать узнала вас и рассказала мне о вас и о вашем… вашем муже.
   – Значит, она все знала. Должно быть, она считает меня ужасной. – Рафаэлла выглядела глубоко пристыженной.
   – Нет, – решительно сказал Алекс, и его голос прозвучал настойчиво, когда он склонился к ней. Он почти чувствовал тепло ее кожи и никогда прежде не испытывал такого желания. Но сейчас было не до страсти. Он должен говорить с ней, убеждать ее, взывать к ее разуму. – Как кто-нибудь может счесть вас ужасной? Вы были верны ему все эти годы, разве не так?
   Это был риторический вопрос, но она медленно кивнула и вздохнула:
   – Так. И нет причин нарушить верность ему сейчас. Я не имею права вести себя как свободная женщина, Алекс. Я не свободна. И у меня нет права вносить путаницу в вашу жизнь или обременять вас своими печалями.
   – Причина, по которой ваша жизнь так одинока, кроется в том, как вы ее проживаете. Одна, с больным престарелым человеком. Вы имеете право на большее.
   – Да. Но это не его вина, что все так обернулось.
   – Но это и не ваша вина. Должны ли вы наказывать себя из-за этого?
   – Нет. Но я не могу наказывать его.
   То, как она это произнесла, сказало ему, что он снова проигрывает битву, и сердце его упало. Рафаэлла решительно встала:
   – Мне пора идти.
   Его глаза молили ее остаться.
   – Я должна идти.
   И не сказав больше ни слова, она нежно поцеловала его в лоб и быстрым шагом направилась к выходу. Он сделал было движение, чтобы последовать за ней, но она покачала головой и подняла руку. Алекс понял, что она снова плачет, но он понял и то, что на этот раз проиграл. Преследовать ее – это значит сделать ее еще более несчастной, к тому же он знал, что ничем не может помочь. Он почувствовал это, когда слушал ее. Она связана с Джоном Генри Филлипсом узами брака и чести, и эту связь Рафаэлла не готова оборвать или даже слегка ослабить, тем более ради совершенного незнакомца, человека, с которым познакомилась накануне в самолете.
   Алекс заплатил за выпивку в баре, совершенно забыл о зарезервированном столике в кафе «Карлайл» и вышел на Мэдисон-авеню. Поймав такси, он сел на заднее сиденье. Шофер посмотрел на него в зеркало заднего вида и от удивления крепче сжал зубами сигару.
   – Должно быть, на улице сильно похолодало, приятель?
   Это было единственное разумное объяснение тому, что по щекам Алекса катились слезы.

Глава 8

   Алекс и его племянница долго стояли и смотрели вниз на элегантно кружащихся фигуристов в Рокфеллер-центре. Они только что закончили ужинать в кафе «Франсэ», и Алексу нужно было доставить Аманду домой к восьми часам, если он хотел успеть на свой самолет.
   – Я хотела бы провести так всю свою жизнь, дядя Алекс.
   Хрупкая изящная девочка с голубыми глазами и мягким ореолом светлых кудряшек с улыбкой посмотрела на дядю.
   – Как именно? Катаясь на коньках?
   Он улыбнулся ее словам, глядя на крошечную фигурку, стоявшую рядом с ним. Они прекрасно провели вечер, и, как всегда, одиночество этой хорошенькой девчушки разрывало его сердце. Она не была похожа ни на кого в их семье. Ни на мать, ни на отца, ни на бабушку, ни на самого Алекса. Она была тихой и любящей, нежной, одинокой и преданной. На самом деле она напоминала ему Рафаэллу. Возможно, потому, что они обе настрадались в жизни, и, глядя на племянницу, он подумал, что они были почти в равной степени одиноки. Он также весь вечер пытался понять, что у девушки на уме. Она казалась присмиревшей и обеспокоенной, а теперь смотрела на катающихся на коньках с тоской, как очень голодный ребенок. Алексу внезапно захотелось отменить свой ночной полет в Сан-Франциско и провести больше времени с Амандой. Может быть, они смогли бы даже взять в аренду коньки. Но он уже заказал билет и выехал из своего номера в отеле.
   – В следующий мой приезд мы придем сюда и покатаемся.
   Она улыбнулась ему:
   – Знаешь, я теперь действительно прилично катаюсь.
   – Да? – с усмешкой спросил он. – И как это случилось?
   – Я все время хожу кататься.
   – Сюда?
   Он с удовольствием посмотрел на свою стройную племянницу. И снова пожалел, что у него нет времени дать ей возможность продемонстрировать ему, насколько «прилично» она катается.
   Но в ответ она лишь покачала головой:
   – Не сюда. Я не могу себе этого позволить на мои карманные деньги.
   Это показалось Алексу абсурдным. Ее отец был одним из ведущих хирургов на Манхэттене, а Кей, несомненно, уже тоже накопила приличную сумму.
   – Я катаюсь в парке, дядя Алекс.
   Она редко называла его так.
   – Одна? – Он был в ужасе, а она высокомерно улыбнулась:
   – Иногда. Знаешь, я уже большая девочка.
   – Достаточно большая, чтобы на тебя не напали?
   Он очень рассердился, а она покачала головой и рассмеялась.
   – Ты говоришь совсем как бабушка.
   – А она знает, что ты ездишь кататься на коньках в Центральный парк одна? И, кстати, твоя мама знает об этом?
   Кей вернулась в Вашингтон до его приезда, и на этот раз он не виделся с ней.
   – Они обе знают. И я очень осторожна. Если я катаюсь допоздна, я ухожу из парка с другими людьми, чтобы не бродить там в одиночестве.
   – А откуда ты можешь знать, что эти «другие люди» не причинят тебе зла?
   – Да зачем им это?
   – О господи, Мэнди, ты отлично знаешь, что здесь случается. Ты прожила в Нью-Йорке всю свою жизнь. Должен ли я объяснять тебе, чего здесь делать нельзя?
   – Детей это не касается. Почему кто-то должен напасть на меня? Что они получат? Три бакса и мои ключи?
   – Возможно. Или, – ему даже не хотелось говорить это, – они могут получить нечто более ценное. Они могут причинить тебе вред. – Алекс не хотел произносить слово «изнасилование». Только не этой невинной девочке, смотревшей на него с улыбкой. – Послушай, сделай мне одолжение. Не делай больше этого.
   Нахмурившись, Алекс достал из внутреннего кармана портмоне и вынул из него хрустящую стодолларовую купюру. Он с серьезным видом протянул ее Аманде, и ее глаза расширились от удивления.
   – Что ты делаешь?
   – Это твой фонд для катания на коньках. Я хочу, чтобы впредь ты каталась только здесь. А когда у тебя закончатся деньги, я хочу, чтобы ты сообщила мне об этом, и я пришлю тебе еще. Это останется между мной и тобой, юная леди. Но я не хочу, чтобы ты больше каталась в Центральном парке. Это ясно?
   – Да, сэр. Но, Алекс, ты сумасшедший! Сто долларов! – Она широко улыбнулась и снова стала похожа на десятилетнюю девочку. – Вау! – Она приподнялась на цыпочки, обняла своего дядю, громко чмокнула его в щеку и засунула купюру в свою маленькую джинсовую сумочку. Он почувствовал облегчение, когда она взяла деньги. Знай он, как часто она ходит на каток, что этих денег ей хватит всего на несколько недель, он страшно бы обеспокоился. И она постесняется попросить его прислать ей еще денег. Такой у нее характер. Она была нетребовательна. И всегда была благодарна за то, что получала, не прося большего.
   Алекс с неохотой взглянул на часы, а потом на Аманду. Его огорчение мгновенно отразилось на ее лице.
   – Боюсь, юная леди, что нам пора уходить.
   Аманда кивнула и ничего не сказала, размышляя про себя, когда же она снова увидит его. Его визиты всегда были для нее лучиком солнечного света. Встречи с дядей и время, которое она проводила с бабушкой, делали ее жизнь немного более сносной и намного более стоящей. Они с Алексом медленно поднимались к Пятой авеню, и, когда они вышли на улицу, Алекс остановил такси.
   – Ты не знаешь, когда опять приедешь, Алекс?
   – Не знаю. Но довольно скоро.
   Он всегда испытывал чувство боли и угрызения совести, когда прощался с ней. Словно он должен был сделать для нее что-то большее. И он упрекал себя за то, что ничего не предпринимал. Но что он мог поделать? Как можно заменить одного занятого только собой родителя и другого, лишенного всяких чувств? Как можно компенсировать ребенку все, чего ей недоставало почти семнадцать лет? И, несмотря на свой небольшой рост, она уже больше не была ребенком, даже Алекс не мог игнорировать этот факт. Она была необычайно красивой девушкой. Было поразительно, что сама она пока еще об этом не догадывалась.
   – Ты приедешь на День благодарения?
   – Возможно, – он увидел ее умоляющий взгляд. – хорошо. Я постараюсь. Но определенно обещать не могу.
   В этот момент они подъехали к ее дому, и Алекс прижал ее к себе, поцеловал в щеку и крепко обнял. Он видел, что на ее глазах блестели слезы. Но когда он отъезжал на такси, она храбро помахала ему рукой, и ее улыбка была полна надежд и предвкушений, свойственных шестнадцатилетним. Алексу всегда было грустно расставаться с ней. Она напоминала ему об утраченных возможностях, о детях, которых у него не было. Он был бы счастлив, если бы Аманда была его дочерью. И эта мысль всегда вызывала у него негодование. Его сестра не заслуживала такого чудесного ребенка.
   Он дал водителю адрес своего отеля, забрал у швейцара свой багаж и устроился на заднем сиденье, снова взглянув на часы и устало вздохнув.
   – Аэропорт Кеннеди, пожалуйста.
   Он внезапно осознал, как приятно будет снова очутиться дома. Он провел в Нью-Йорке всего два дня, но они истощили все его силы. Разговор с Рафаэллой накануне вечером оставил в нем лишь чувство уныния и одиночества. Со своим бизнесом он разобрался весьма удачно, но по мере того, как они подъезжали к аэропорту, его все больше охватывали эмоции. Он все меньше и меньше думал об Аманде и все больше и больше – о Рафаэлле. Ему было жаль ее, но в то же время он испытывал злость. Почему она настаивала на сохранении верности мужу, который годился ей в дедушки и был уже наполовину мертв? В этом не было смысла. Сумасшествие… Он вспомнил выражение ее лица, когда она уходила от него накануне ночью. Вчера. Он видел ее только вчера. И вдруг с неожиданно охватившей его яростью он спросил себя, почему он должен быть таким понимающим, почему он должен мириться с ее решениями. По сути, она сказала ему «уходи». Но он внезапно решил остаться. Вот так, под влиянием минуты.
   – Водитель, – Алекс стал озираться по сторонам, словно неожиданно проснулся, они ехали по 99-й улице, – отвезите меня в «Карлайл».
   – Сейчас?
   Алекс решительно кивнул:
   – Сейчас.
   – Не в аэропорт?
   – Нет.
   Катись все к дьяволу. Если он опоздает на последний рейс на Сан-Франциско, он всегда сможет переночевать у матери. Сама она уехала в Бостон на уикенд на презентацию своей новой книги. Стоило попытаться хотя бы увидеть Рафаэллу. Если она все еще здесь. Если согласится спуститься, чтобы встретиться с ним. Если…

   В своем номере в «Карлайле» Рафаэлла лежала, вытянувшись на огромной кровати, одетая в розовый атласный банный халат и кружевное белье кремового цвета. Впервые за долгое время, казавшееся ей столетиями, она осталась одна. Она попрощалась с матерью, тетей и кузинами, которые сейчас находились в аэропорту, садясь в самолет до Буэнос-Айреса. Сама Рафаэлла улетит в Сан-Франциско завтра утром, но сегодня вечером она может расслабиться в гостинице и абсолютно ничего не делать. Ей не нужно быть обаятельной, приятной, терпеливой. Ей не нужно больше выступать переводчицей для своей семьи в дюжине модных бутиков. Ей не нужно заказывать им еду или бегать по городу по магазинам. Она может просто лежать здесь с книгой и отдыхать, а через несколько минут ей принесут ужин в номер. Она сможет поесть в упоительном одиночестве, в гостиной номера, в котором она всегда останавливалась. Она огляделась по сторонам со смешанным чувством усталости и удовольствия. Как было приятно не слышать их болтовню, не изображать радость и не притворяться счастливой каждую минуту. С самого появления в гостинице у нее не было ни одной свободной минуты для себя лично. На самом деле так было всю ее жизнь. Так было положено. Она не должна была оставаться в одиночестве. Никогда. Женщина должна быть окружена людьми, опекаема и охраняема. За исключением, может быть, случая, когда она одна остается переночевать в гостинице, чтобы утром отправиться в Сан-Франциско. Она не будет выходить из своих апартаментов, закажет ужин в номер, а утром поедет в аэропорт в лимузине.
   В конце концов, нужно быть осторожной, цинично напомнила она себе, в противном случае может случиться всякое. В тысячный раз за последние сорок восемь часов ее мысли вернулись к Алексу. Вот оно и случилось: она вспоминала его лицо, выражение его глаз, широкие плечи, мягкие волосы. Знакомишься с попутчиком в самолете. Потом отправляешься с ним на обед. Потом идешь с ним выпить. Забываешь свои обязательства. И влюбляешься.
   Она еще раз напомнила себе о своем решении, утешаясь тем, что это был правильный поступок. Затем она заставила себя обратиться мыслями к другим предметам. Не было больше смысла думать об Алексе Хейле, сказала она себе. Никакого смысла. Она больше никогда его не увидит. И никогда не узнает его ближе. А его признание прошлой ночью было лишь мимолетным увлечением очень неразумного мужчины. Неразумного и бесцеремонного. Как он смел рассчитывать увидеться с ней еще раз? Что заставило его думать, что она готова завести с ним роман? Лежа на кровати, она еще раз представила его лицо, и внезапно ей стало любопытно, не случалось ли что-нибудь подобное с ее матерью? Встречала ли она кого-нибудь вроде Алекса? Или те женщины, которых она знала в Испании? Казалось, они были полностью удовлетворены своей изолированной жизнью, когда они могли постоянно тратить деньги, покупать драгоценности и меха и модные туалеты, посещать приемы, но при этом жить в окружении других женщин, за тщательно охраняемой стеной. Так что же случилось с ней? Почему ее неожиданно стали раздражать эти обычаи? Другие женщины, с которыми она была знакома в Париже, Мадриде и Барселоне, посещали праздники, вечера и концерты, и так протекала их жизнь.
   И у них были дети… Дети… Ее сердце всегда сжималось от боли, когда она думала о детях. Долгие годы она не могла пройти мимо беременной женщины, не испытывая желания разрыдаться. Она никогда не говорила Джону Генри, насколько обделенной она чувствует себя, не имея детей. Но она всегда подозревала, что он знает об этом. Из-за этого он всегда был таким щедрым, так сильно баловал ее и с каждым днем, казалось, любил ее все сильнее.
   Рафаэлла заставила себя закрыть глаза и села в кровати в своем банном халате, злясь на себя за то, что позволила своим мыслям принять такой оборот. Она свободна от этой жизни еще целую ночь и целый день. Ей не нужно думать о Джоне Генри, о его боли, о его инсультах, о том, что будет с ней до тех пор, пока он не умрет. Она не хотела думать о том, чего лишалась и чего уже была лишена. Какой смысл думать о вечеринках, на которые она никогда не попадет, о людях, с которыми она никогда не познакомится. О детях, которых у нее никогда не будет. Так сложилась ее жизнь. Это была ее судьба, ее путь, ее долг.
   Тыльной стороной ладони она смахнула слезу со щеки и заставила себя взять в руки книгу, лежавшую рядом с ней на кровати. Это был роман Шарлотты Брэндон, который она купила в аэропорту. Ее книги всегда отвлекали ее от подобных мыслей. Пока она читала ее, она была полностью поглощена сюжетом и не думала больше ни о чем. Эти романы были единственным спасением уже много лет. Со вздохом удовлетворения она снова открыла книгу, благодаря Шарлотту Брэндон за то, что она все еще способна писать по две книги в год. Время от времени Рафаэлла перечитывала их. Она прочитала большинство ее романов по меньшей мере по два или три раза. Иногда она читала их на разных языках. Но она успела прочитать только две или три страницы, когда зазвонил телефон и вернул ее к действительности.
   – Алло?
   Было странно, что кто-то звонил ей. Ее мать должна была уже находиться в самолете. Из Сан-Франциско ей никогда не звонили, если не случалось что-нибудь ужасное. А она сама звонила Джону Генри этим утром, и сиделка подтвердила, что с ним все в порядке.
   – Рафаэлла?
   Сначала голос показался незнакомым, но затем сердце ее заколотилось в груди.
   – Да?
   Он едва расслышал ее.
   – Я… я прошу прощения… я… я думал, может быть, мы сможем увидеться с вами? Я понимаю, что прошлой ночью вы все объяснили мне, но просто мне показалось, что, если мы обсудим это в более спокойной обстановке, то… возможно, мы сможем быть просто друзьями.
   Его сердце колотилось так же сильно, как и ее. Вдруг она скажет, что больше не хочет видеть его? Внезапно он осознал, что не сможет вынести даже мысли о том, что они больше никогда не встретятся.
   – Я… Рафаэлла… – Она не отвечала, и он с ужасом подумал, что она повесила трубку. – Вы слышите меня?
   – Да. – Казалось, она едва могла говорить. Зачем он это делает? Зачем звонит ей сейчас? Она уже смирилась со своими обязательствами, со своим долгом, так почему он так жестоко настойчив? – Я здесь.
   – Могу я… можем ли мы… могу я увидеть вас? Я… на пути в аэропорт. Я просто решил остановиться и заскочить к вам. – И это было единственное, чего он хотел. Поговорить с ней еще раз, прежде чем успеть на последний рейс.
   – Где вы? – слегка нахмурилась она.
   – Внизу. – Он сказал это таким смущенным и извиняющимся тоном, что она рассмеялась.
   – Здесь? В отеле? – она улыбнулась. Он был таким смешным, как маленький мальчик.
   – Что вы на это скажете?
   – Алекс, я не одета. – Но это было неважно. Внезапно оба поняли, что он выиграл. Пусть всего на несколько минут. Но выиграл.
   – Ну и что? Мне все равно, даже если вы просто завернуты в полотенце… Рафаэлла?.. – последовала долгая пауза. И вдруг он услышал звонок в дверь номера. – Это ваша мать?
   – Маловероятно. Она только что улетела в Буэнос-Айрес. Я думаю, это мой ужин.
   Спустя секунду дверь номера открылась, и официант вкатил в комнату громоздкий сервировочный столик. Рафаэлла подписала чек и снова взялась за телефон.
   – Итак, как мы поступим? Вы спуститесь вниз или я поднимусь наверх и стану барабанить в дверь вашего номера? Или я могу притвориться официантом. Как вам это понравится?
   – Алекс, достаточно, – она снова сделалась серьезной, – я сказала все прошлой ночью.
   – Нет, не сказали. Вы не объяснили мне, почему вы так решили.
   – Потому что я люблю своего мужа, – она крепко зажмурилась, заставляя себя не думать о том, что уже начинает чувствовать к Алексу, – и у меня нет выбора.
   – Это неправда. У вас множество вариантов. Как и у всех. И я понимаю и уважаю ваши чувства. Но можем ли мы хотя бы поговорить? Послушайте, я буду стоять в дверях. И не дотронусь до вас. Обещаю. Я просто хочу видеть вас. Рафаэлла… пожалуйста…
   Слезы выступили у нее на глазах, и она сделала глубокий вдох, собираясь сказать ему, что он должен уйти, что он не должен так поступать с ней, что это нечестно, но неожиданно, сама не зная почему, кивнула:
   – Хорошо. Поднимайтесь. Но только на несколько минут.
   Дрожащей рукой она повесила трубку и почувствовала такую слабость, что ей пришлось закрыть глаза.
   Она даже не успела переодеться, когда зазвенел дверной звонок. Она просто туже завязала пояс на халате и пригладила волосы. Они волнами спадали ей на спину, длинные, тяжелые, и она выглядела значительно моложе, чем когда укладывала их в элегантный узел. Она помедлила у двери, прежде чем открыть ее, напоминая себе, что еще не поздно отказаться впустить его. Но вместо этого она повернула замок и нажала на ручку. И застыла, глядя на необыкновенно красивого мужчину, стоявшего в ожидании на пороге. Оба молчали какое-то мгновение, потом она отступила на шаг и сделала ему знак войти. Но теперь на ее лице уже не было улыбки, оно было очень серьезным.
   – Привет. – он нервничал как мальчишка и долго стоял посреди комнаты, не сводя с нее глаз. – спасибо, что позволили мне прийти. Я понимаю, это чистое безумие, но я должен был увидеть вас. – И, глядя на нее, он сам удивлялся, зачем пришел к ней. Что он собирался ей сказать? Что он вообще мог сказать, кроме того, что всякий раз, когда видит ее, он влюбляется в нее все сильнее? А когда он ее не видит, ее образ преследует его как видение, без которого он не может жить. Но вместо этого он просто посмотрел на нее и кивнул: – спасибо.
   – Все в порядке, – тихо сказала она, – не хотите что-нибудь съесть? – Она рассеянно указала на огромный стол на колесиках, но он покачал головой:
   – Благодарю. Я уже поужинал со своей племянницей. Я не собирался прерывать вашу трапезу. Почему бы вам не сесть за стол и не приступить к еде?
   – Ужин подождет.
   После небольшой паузы она вздохнула и медленно подошла к окну. Она посмотрела в окно невидящим взглядом, затем снова обернулась к нему:
   – Алекс, мне очень жаль. Я глубоко тронута вашими чувствами, но ничего не могу поделать.
   Она говорила с ним голосом одинокой принцессы, всегда подчиняющейся своим монаршим обязательствам и сожалеющей о том, что иначе поступить не может. Все в ней было аристократичным: и осанка, и выражение лица. Даже в розовом атласном халате Рафаэлла Филлипс смотрелась королевой до кончиков пальцев. Единственное, что говорило Алексу о ее человеческой сущности, – это острая боль в глазах, которую она не могла скрыть.
   – А как быть с тем, что чувствуете вы, Рафаэлла? Как насчет вас?
   – Что насчет меня? Я – это я. Я не могу этого изменить. Я жена Джона Генри Филлипса. И я была его женой почти пятнадцать лет. И я должна вести себя соответственно. Всегда.
   – И сколько лет он был… таким, как сейчас?
   – Больше семи.
   – И вам этого недостаточно? Убеждать себя, что вы выполняете свой долг? Это утешает вас при мысли о загубленной молодости? Сколько вам сейчас? Тридцать два? И вы живете такой жизнью с двадцати пяти лет. Как вы можете? Сколько вы собираетесь терпеть дальше?
   Она медленно покачала головой, и глаза ее налились слезами.
   – Я должна. Вот и все. Остальное не имеет значения.
   – Конечно, оно имеет значение. Как вы можете так говорить? – Он подошел ближе к ней и нежно посмотрел на нее: – Рафаэлла, мы говорим о вашей жизни.
   – Но у меня нет выбора, Алекс. Вы никак не хотите этого понять. Может быть, та жизнь, которую ведет моя мать, лучше. Может быть, в этом есть смысл. Таким образом она избегает искушений. Никто не сможет приблизиться к вам настолько, чтобы заставить делать выбор. Поэтому вопрос выбора и не стоит.
   – Простите, что причиняю вам боль. Но почему обязательно нужно делать такой выбор? Почему мы сейчас об этом говорим? Почему мы не можем быть просто друзьями, вы и я? Я ничего не буду требовать от вас. Но мы сможем видеться, как друзья, может быть, обедать вместе.
   Но это было лишь мечтой, и он знал это. И Рафаэлла знала это и покачала головой:
   – Как долго это сможет продлиться, Алекс? Я знаю, что вы чувствуете. И я думаю, что вы знаете, что я чувствую то же самое.
   Его сердце вспыхнуло при этих ее словах, и ему захотелось обнять ее, но он не решился.
   – Можем мы забыть это? Сможем притвориться, что этого нет?
   Но выражение его лица говорило о том, что это невозможно.
   – Я думаю, мы должны это сделать. – И с храброй улыбкой она добавила: – Может быть, через несколько лет мы снова встретимся.
   – Где? В вашем фамильном замке в Испании? После того, как вас там запрут? Кого вы обманываете? Рафаэлла… – Он подошел к ней и нежно положил руки ей на плечи. Она посмотрела на него своими огромными, встревоженными черными глазами, которые он уже так любил. – Рафаэлла, люди всю жизнь проводят в поисках любви, мечтая о ней, нуждаясь в ней, и большей частью не находят ее. Но однажды, редко, очень редко, она приходит к вам, стучит в вашу дверь и говорит: «Вот она я, возьмите меня, я ваша». И когда она приходит, как можете вы отвернуться от нее? Как можете вы сказать: «Не сейчас, может быть, позже?» Как можете вы отказаться от этой возможности, зная, что она может никогда не повториться?
   – Иногда такая возможность – это роскошь, которую человек не может себе позволить. Я не могу сейчас себе этого позволить. Это будет неправильно, и вы понимаете это.
   – Нет, я этого не понимаю. Если вы позволите себе любить меня, разве это отнимет что-нибудь у вашего мужа? Как это отразится на нем, в его положении?
   – Это может отразиться, – она не сводила с Алекса глаз, а он продолжал держать ее за плечи, пока они стояли, лицом к лицу, посреди комнаты. – это может отразиться, если я стану относиться безразлично к его нуждам. Если я не буду рядом, чтобы проследить, что за ним ухаживают так, как надо. Если я свяжу свою жизнь с вами и забуду о нем. Это может убить его. Для него это будет разница между жизнью и смертью. Я никогда не смогу так предать его.
   – Я никогда вас об этом не попрошу. Никогда. Разве вы этого не понимаете? Я уже говорил, что уважаю ваши с ним отношения, уважаю все, что вы делаете и чувствуете. Я все это понимаю. Я просто говорю, что вы имеете право на большее, и я тоже. И это не должно изменить то, что есть между вами и вашим мужем. Клянусь, Рафаэлла. Я просто хочу разделить с вами то, чего у нас нет и, может быть, никогда не было. Я вижу, что вы живете в вакууме. И я тоже. Во многих отношениях я живу так очень долго.
   Рафаэлла посмотрела на него, и в ее глазах все еще были боль и решимость.
   – Откуда вы знаете, что между нами что-то будет, Алекс? Может быть, то, что вы чувствуете, – это иллюзия, мечта. Вы совсем не знаете меня. Все, что вы думаете обо мне, – это фантазия.
   На этот раз он только покачал головой и нежно прижался губами к ее губам. На секунду он почувствовал, как она замерла, но он так быстро и крепко прижал ее к себе, что она не смогла оттолкнуть его. А спустя несколько мгновений и не захотела. Она прижалась к нему, как если бы он был последним мужчиной на планете, и все ее тело охватила страсть, которой она до сих пор не испытывала. А затем она отпрянула от него, с трудом переводя дыхание, и, покачав головой, отвернулась.
   – Нет, Алекс. Нет! – Она повернулась к нему, и в ее глазах горел огонь. – Нет! Не делай этого! Не искушай меня тем, чего я не могу себе позволить! Не могу, и ты это знаешь!
   Она отвернулась, плечи ее поникли, на глазах выступили слезы.
   – Пожалуйста, уходи.
   – Рафаэлла…
   Она в смятении обернулась; ее глаза еще больше на заострившемся личике. И вдруг он увидел, как она словно растаяла под его взглядом. Огонь в глазах потух, и она на мгновение закрыла их, а потом подошла к нему, обняла и жадно прижалась губами к его губам.
   – Родная, я люблю тебя… я люблю тебя…
   Его голос был нежным, но при этом взволнованным, а она прижималась к нему и целовала со всей сдерживаемой в течение семи лет страстью. А потом, не раздумывая, он скинул с ее плеч розовый атласный халат и встал на колени, осыпая поцелуями ее тело. А она стояла перед ним, его богиня, которой он поклонялся с первой минуты, когда увидел ее плачущей на ступеньках. Это была та женщина, о которой он мечтал, в которой нуждался и которую полюбил с первой секунды. И пока он обнимал ее и осыпал ласками, Рафаэлла чувствовала, что отдается ему всем сердцем. Казалось, прошло несколько часов, пока они наконец перестали целоваться, прикасаться друг к другу, гладить и ласкать разгоряченные тела. Рафаэлла чувствовала, как дрожат ее ноги, и внезапно он подхватил ее на руки, оставив розовый халат лежать на ковре, и медленно отнес в спальню и положил на кровать.
   – Рафаэлла?
   Он произнес это как вопрос, и она медленно кивнула со слабой нерешительной улыбкой. Алекс погасил свет, быстро разделся и лег рядом с ней.
   Он снова начал жадно целовать и осыпать ласками ее тело. Рафаэлла чувствовала себя словно во сне, словно это не могло происходить в реальности, и с возбуждением, которого она прежде никогда не испытывала, она отдалась ему. Ее тело дрожало, пульсировало и выгибалось от страсти, которой она никогда раньше не знала. И с таким же пылом Алекс прижимался к ней, погружаясь в нее все глубже. Их руки были переплетены, тела слились в одно целое, губы не отрывались друг от друга, пока наконец они одновременно не достигли пика наслаждения.
   Потом они молча лежали рядом в мягком свете ночника, и Алекс смотрел на женщину, которую так любил. На мгновение он испугался. Что он наделал и как она теперь поступит? Возненавидит его? Скажет, что все кончено? Но когда он увидел тепло в ее глазах, он понял, что это не конец, а начало. Она придвинулась к нему, легко поцеловала в губы и медленно провела рукой по его спине. Его тело затрепетало, и он поцеловал ее в ответ, потом лег на бок и стал любоваться ее улыбкой.
   – Я люблю тебя, Рафаэлла. – Он произнес это так тихо, что только она могла услышать его, и она медленно кивнула, а ее улыбка отражалась даже в глазах. – Я люблю тебя, – повторил он, и она улыбнулась еще шире.
   – Я знаю. И я тоже люблю тебя.
   Она говорила так же тихо, как и он, и внезапно он притянул ее к себе и крепко сжал в объятиях, чтобы она никогда не могла покинуть его. И словно понимая это, она сильнее прижалась к нему.
   – Все хорошо, Алекс… ш-ш… все хорошо.
   И спустя несколько минут его руки снова начали ласкать ее тело.

Глава 9

   – Рафаэлла? – тихо прошептал он, лежа, опершись на локоть и разглядывая ее. Он не был уверен, что она проснулась. Но ее веки задрожали, глаза окрылись навстречу раннему утреннему свету. И первое, что она увидела, был Алекс, смотревший на нее полным любви взглядом. – Доброе утро, любимая.
   Он поцеловал ее и погладил по черным шелковистым волосам, так похожим на его собственные. И внезапно она увидела, как он улыбается, и улыбнулась ему в ответ.
   – Над чем ты смеешься так рано поутру?
   – Я просто подумал, что, если у нас когда-нибудь будут дети и у них будут не черные как смоль волосы, ты окажешься в большой беде.
   – Даже так?
   Она с усмешкой посмотрела на него, и он кивнул:
   – Совершенно верно.
   Он задумчиво посмотрел на нее, одним пальцем обвел вокруг ее грудей, спустился вниз к животу, а потом лениво провел пальцем назад к ее грудям. На мгновение он остановился, и в его глазах был вопрос:
   – Ты хочешь иметь детей, Рафаэлла?
   – Прямо сейчас?
   – Нет. Я имел в виду вообще. Я просто размышлял… – Он поколебался, затем решился спросить: – Ты можешь иметь детей?
   – Думаю, что могу.
   Она не хотела выдавать тайну Джона Генри, поэтому ничего больше не сказала. Алекс внимательно наблюдал за ней.
   – У тебя нет детей потому, что ты не хотела их иметь, или… по другим причинам?
   Он каким-то образом почувствовал, что она просто не хочет об этом говорить.
   – По другим причинам.
   Он медленно кивнул:
   – Я так и думал.
   Она наклонилась к нему и нежно поцеловала его в губы. И внезапно села в кровати, с выражением ужаса глядя на часы. Она прижала руку к губам и посмотрела на Алекса.
   – Что случилось?
   – Мой бог… Я опоздала на свой самолет.
   Он улыбнулся. На него это не произвело никакого впечатления.
   – Я опоздал на вчерашний рейс. Честно говоря, – он улыбнулся еще шире, – я даже не забрал свой багаж у швейцара.
   Но она не слушала его.
   – Что мне теперь делать? Мне нужно позвонить в авиакомпанию… уверена, у них есть другой… Бог мой, когда Том приедет встречать меня в аэропорт…
   Алекс нахмурился:
   – Кто такой Том?
   На этот раз улыбнулась Рафаэлла:
   – Шофер, глупышка.
   – Хорошо. В любом случае ты можешь позвонить домой и сказать, что опоздала на рейс. Скажи им, что прилетишь… – Он хотел было сказать «следующим рейсом», но внезапно ему в голову пришла другая мысль: – Рафаэлла… что, если… – Он почти боялся сказать это и медленно взял ее за руку. – Что, если мы не полетим домой до завтра и проведем уикенд здесь вместе? Мы можем это сделать.
   – Нет, не можем. Они ждут меня… Я должна…
   – Почему? Тебе совершенно нечего делать дома. Ты сама это говорила. И один или два дня не имеют значения. Потом у нас долго не будет такой возможности. Мы здесь, мы одни, мы вместе… Ну, так что? До завтра?
   Он прижал ее к себе, молясь, чтобы она согласилась. Но она отстранилась, и на ее лице было выражение задумчивости и нерешительности.
   – Мне придется солгать им, Алекс. А если…
   – Если что-нибудь случится, – они оба знали, что он имел в виду Джона Генри, – ты сможешь улететь первым же рейсом. Ничего же не случилось, пока ты провела здесь неделю с матерью. Единственная разница состоит в том, что теперь ты будешь со мной. Пожалуйста. – Он выглядел нежным и ребячливым, и ей больше всего на свете хотелось остаться с ним в Нью-Йорке, но ее обязательства… Джон Генри… И внезапно она решила, что на этот раз должна сделать что-нибудь и для себя. Она посмотрела на Алекса и кивнула. Вид у нее был испуганный и в то же время возбужденный, и Алекс завопил от радости: – Милая, я люблю тебя!
   – Ты сумасшедший.
   – Мы оба сумасшедшие. Я пойду приму душ, а ты закажи завтрак. После этого мы отправимся на прогулку.
   Но им не пришло в голову, что заказывать завтрак на двоих будет неловко, поэтому Рафаэлла заказала огромное количество еды, а в ответ на вопрос, на сколько персон накрыть стол, быстро ответила:
   – На одну.
   Она рассказала об этом Алексу, пока он стоял под душем, и залюбовалась его телом, глядя на него с возбуждением и восхищением одновременно. Он был таким высоким, сильным и красивым, что казался статуей юного греческого бога.
   – На что вы смотрите, мадам? – спросил он, взглянув на нее, в то время как вода стекала по его лицу.
   – На тебя. Ты прекрасен, Алекс.
   – Ну, теперь я знаю, что ты сумасшедшая, – затем на мгновение он сделался серьезным, – ты позвонила домой?
   Она покачала головой как провинившаяся школьница, а он стоял неподвижно, и струи воды, стекавшие по его телу, вызвали у нее желание ловить их языком. Она не могла думать сейчас о доме. Дом – это было что-то нереальное. Она могла думать только об Алексе.
   – Почему бы тебе не сделать этого сейчас, детка?
   Она медленно кивнула и вышла из ванной. Когда она села рядом с телефоном, красота его тела отступила на второй план. Внезапно она снова почувствовала себя миссис Джон Генри Филлипс. Какую ложь она им скажет? Оператор ответил слишком быстро и сразу же соединил ее с Сан-Франциско. Мгновение спустя сиделка сняла трубку и сообщила, что Джон Генри все еще спит, поскольку в Сан-Франциско было всего еще семь часов утра.
   – Он в порядке? – Рафаэлла замерла от страха. Может быть, она будет наказана. Может быть, ему станет хуже, и это будет ее вина.
   Но сиделка говорила жизнерадостным тоном:
   – С ним все в порядке. Вчера мы сажали его в кресло на час. И, мне кажется, ему это понравилось. После ужина я недолго читала ему газеты, а потом он лег спать.
   Значит, ничего не изменилось. Все происходило так же, как и перед ее отъездом. Она объяснила, что задержится в Нью-Йорке с матерью и прилетит в Сан-Франциско на следующий день. Она почти ожидала, что сиделка обзовет ее лгуньей и шлюхой, но ничего подобного не случилось. И Рафаэлла знала, что ее мать никогда не станет ей звонить из Аргентины, поэтому нет причин беспокоиться, что ее обман раскроют. Но она чувствовала себя настолько виноватой, что ей казалось невозможным, что все об этом не узнают. Она попросила сиделку передать Тому, чтобы он не встречал ее сегодня в аэропорту, и пообещала позвонить следующим утром, чтобы сообщить, каким рейсом она полетит. Ей пришло в голову, что она могла бы доехать из аэропорта на такси с Алексом, но, если она так поступит, все начнут размышлять над тем, что она задумала. Она ни разу в жизни не ездила из аэропорта на такси. Она поблагодарила сиделку, попросила ее передать мистеру Филлипсу, что она звонила и что у нее все в порядке. После этого она повесила трубку. Ее глаза были серьезными, лицо помрачнело.
   – Что-то случилось? – Алекс вышел из ванной; его волосы были тщательно расчесаны, вокруг бедер обернуто полотенце. Рафаэлла выглядела совсем не такой, как несколько минут назад, когда он отправил ее звонить домой. – Что произошло?
   – Ничего. Я… я только что звонила им.
   Она опустила глаза.
   – Что-то не так? – Это был понятный обоим вопрос, и Алекс выглядел обеспокоенным, но Рафаэлла быстро покачала головой.
   – Нет, нет, с ним все в порядке. Просто я… – Она посмотрела на него с несчастным видом. – Просто я чувствую себя такой виноватой. Алекс, я должна вернуться.
   Она прошептала это страдальческим тоном, и он сел рядом с ней. Несколько мгновений они не шевелились, потом Алекс обнял ее за плечо и крепко прижал к себе.
   – Хорошо, если ты так хочешь. Я уже говорил тебе: я все понимаю. И так будет всегда. – Она посмотрела на него смущенным взглядом, и он снова прижал ее к себе.
   – Почему ты так добр ко мне? – Она зарылась лицом в его голое плечо.
   – Потому, что я люблю тебя. Вчера ночью я тебе это уже говорил.
   Он улыбнулся и поцеловал ее в макушку.
   – Но ты едва знаешь меня.
   – Ерунда. Я знаю тебя всю, до пальчиков на ногах.
   Она покраснела, но поняла, что он имел в виду не секс, а нечто большее. И, как ни странно, хотя она знала его такое короткое время, она поверила ему. Он действительно знал ее. Лучше, чем кто-либо другой. Даже ее муж.
   – Ты очень рассердишься, если я улечу сегодня? – Она сказала это с сожалением и глубоко вздохнула.
   – Нет, я очень расстроюсь. Но не рассержусь. Если ты должна так поступить, делай как считаешь нужным.
   – А что будешь делать ты? Поедешь повидаться с матерью или с сестрой?
   – Нет, моя мать в Бостоне, а Кей в Вашингтоне. А у моей племянницы куча планов на уикенд. Я полечу домой. Возможно, тем же рейсом, что и ты, если мы сможем купить билеты на соседние места. Тебя это устроит?
   Она кивнула.
   – Тогда звони в авиакомпанию. А я пойду бриться.
   Он снова направился в ванную и закрыл за собой дверь, а она осталась сидеть у телефона, чувствуя себя так, словно только что отказалась от единственной вещи, которую она хотела в жизни. Провести время с Алексом. Вместе. Только он и она. Наедине. Она сидела так довольно долго, потом подошла к закрытой двери и тихо постучала.
   – Да?
   – Могу я войти?
   Он открыл дверь и посмотрел на нее с улыбкой, которая снова сказала ей, что он любит ее.
   – Конечно, можешь, глупышка. Тебе не к чему спрашивать. Ты позвонила в авиакомпанию?
   Она смущенно покачала головой:
   – Я не хочу.
   – Почему? – Его сердце забилось сильнее, пока он ждал ее ответа.
   – Потому что я еще не хочу возвращаться. – Она казалась маленькой девочкой, стоя перед ним. Ее длинные волосы рассыпались по плечам, все еще спутанные после ночи. – Я хочу остаться здесь с тобой.
   – Правда? – Он не смог сдержать улыбки и, отложив в сторону бритву, обхватил ее одной рукой, а другой схватил полотенце и стер мыло с лица. – Я не мечтал ни о чем другом.
   Он страстно поцеловал ее и отнес обратно в кровать. Полчаса они занимались любовью, пока не появился официант с завтраком.
   Они сели за столик после того, как официант ушел, – Рафаэлла в розовом атласном халате, Алекс в полотенце, завернутом вокруг талии. Они были счастливы, улыбались и строили планы на день. Казалось, что они всегда были вместе и делили яичницу за завтраком.
   – А потом я хочу подняться на смотровую площадку Эмпайр-стейт-билдинг, и я хочу поесть жареных каштанов, и я хочу покататься на коньках…
   Алекс рассмеялся:
   – Ты совсем как моя племянница. Она тоже любит кататься на коньках.
   – Тогда мы можем отправиться вместе. Но сначала я хочу забраться на Эмпайр-стейт-билдинг.
   – Рафаэлла! – простонал он, допивая кофе. – Ты это серьезно?
   – Совершенно серьезно. Мне никогда не удавалось сделать что-нибудь подобное!
   – Ох, детка. – Он перегнулся через стол и поцеловал ее. – Ты самая красивая женщина из всех, кого я видел.
   – В таком случае ты слепой, сумасшедший, и я люблю тебя.
   Но про себя Рафаэлла подумала, что сумасшедшая на самом деле она. Все это было полным безумием. И самым безумным казалось то, что она чувствовала, будто знала его всю свою жизнь.
   Вместе они сочинили план, каким образом Рафаэлла сможет забрать у швейцара багаж Алекса, и когда носильщик доставил его, Алекс переоделся, пока Рафаэлла принимала ванну. Они стояли бок о бок около огромного стенного шкафа, одеваясь и болтая, и это было очень похоже на медовый месяц, как сказала Рафаэлла, когда они направились к центру города. Он добросовестно сводил ее на Эмпайр-стейт-билдинг, на обед в «Плазу», а потом на поездку в парке в двухколесном экипаже. Они провели два часа, осматривая достопримечательности музея «Метрополитен», а затем направились в Парк-Бернет посмотреть аукцион французского антиквариата, который был в полном разгаре. А потом, счастливые, расслабленные и порядком уставшие, подошли к «Карлайлу» и поднялись на лифте в ее номер. Рафаэлла, зевая, сняла пальто и повесила в шкаф, а Алекс уже лежал на кровати без куртки и ботинок, протягивая к ней руки.
   – Не знаю, как вы, леди, но я абсолютно обессилен. Не припомню, чтобы я столько одолевал за один день с самого детства.
   – Я тоже.
   Внезапно ей захотелось свозить его в Париж, в Барселону и в Мадрид, где она показала бы ему свои любимые места. А потом привезти в Санта-Эухенья, показать место, где она всегда проводила лето, и познакомить со всеми детьми, которых она так любила. Ей было странно думать о них иногда. Малыши, которым она рассказывала разные истории, когда сама только что вышла замуж, сами уже переженились, и у них появились собственные дети. Иногда это заставляло ее чувствовать себя очень старой, притом самая важная часть жизни обошла ее стороной.
   – О чем ты сейчас думала? – На мгновение он увидел в ее глазах былую печаль.
   – О Санта-Эухенья.
   – А точнее? – настаивал он.
   – О детях, которые проводили там лето… Ох, Алекс… Ты не представляешь, как я их любила.
   Он заговорил с ней уверенным, спокойным голосом, взяв ее за руку:
   – Когда-нибудь у нас тоже будут дети.
   Рафаэлла промолчала. Она не любила обсуждать эту тему. Она закрыла ее для себя четырнадцать лет назад.
   – Это неважно.
   – Нет, это важно. И даже очень. Для нас обоих. Я очень хотел детей с моей первой женой.
   – Она не могла их иметь? – Рафаэлла с любопытством и надеждой задала этот вопрос, как будто у них и это было общее, как будто они были обделены одинаковым поворотом судьбы.
   – Могла, – он покачал головой и задумался, – она могла иметь детей. Но она их не любила. Странно, как с годами начинаешь смотреть на вещи по-другому. Если бы я сейчас встретил такую женщину, я не думаю, что смог бы полюбить ее. Я думал, что смогу уговорить Рейчел. Но я не смог. Она была слишком увлечена своей работой. Оглядываясь назад, я даже рад, что мы не завели детей.
   – А чем она занималась?
   – Она была адвокатом, – на Рафаэллу это произвело впечатление, и он нежно поцеловал ее в губы. – не нужно так смотреть, Рафаэлла. В ней было очень мало женственности.
   – Это ты бросил ее?
   Он снова покачал головой:
   – Нет. Она сама ушла от меня.
   – Из-за мужчины?
   – Нет, – теперь он уже улыбался, и в этой улыбке больше не было горечи, – из-за работы. Это единственное, что имело для нее значение. Всегда. Мне просто повезло, что все так обернулось.
   Они лежали рядом друг с другом, словно старинные друзья и давние любовники, и Алекс улыбался.
   – И она добилась успеха?
   – Вероятно.
   Рафаэлла медленно кивнула:
   – Иногда мне тоже хочется чего-нибудь добиться. Но единственная вещь, в которой я могла бы преуспеть, была для меня недоступна. А все остальное… ну… я мало что умею.
   – Ты умеешь рассказывать истории детям.
   Она смущенно улыбнулась:
   – Едва ли это можно назвать карьерой.
   Он внимательно посмотрел на нее, вспомнив кое-что сказанное его матерью.
   – Почему ты не записываешь свои истории? Ты могла бы писать книги для детей, Рафаэлла.
   Ее глаза на мгновение загорелись, когда она обдумывала это предложение, но тут Алекс крепко обнял ее.
   – Я надеюсь, ты понимаешь, что, если никогда ничего не будешь делать, кроме как любить меня, этого уже будет достаточно.
   – Правда? А тебе это не наскучит? – Она действительно выглядела обеспокоенной.
   – Никогда. Забавно, но всю свою жизнь я был окружен честолюбивыми женщинами, занятыми своей профессией и стремящимися сделать карьеру. И я никогда не подозревал, что смогу понять женщину, отличающуюся от них. И внезапно я осознал, что всю жизнь искал такую, как ты. Я не хочу соперничества, конкуренции, споров о том, кто больше зарабатывает. Я просто хочу быть самим собой с тем, кого люблю, с душевной, доброй и умной женщиной, с которой приятно быть вместе… – Он уткнулся носом ей в шею. – Знаешь, это описание подходит тебе.
   Она долго смотрела на него, потом склонила голову набок.
   – Знаешь, что самое странное? Сейчас я чувствую себя так, словно это и есть моя жизнь. Здесь. С тобой. Словно ничего другого не было, словно моя жизнь в Сан-Франциско не настоящая. Разве это не удивительно?
   Она выглядела озадаченной, и он ласково коснулся ее лица, прежде чем поцеловать ее. А потом медленно отстранился от нее с теплой улыбкой.
   – Нет. Честно говоря, я вовсе не считаю это удивительным.
   Он снова обнял ее и жадно впился поцелуем в ее губы, в то время как она ласково поглаживала его тело.

Глава 10

   Голос стюардессы монотонно объявил об их прибытии в Сан-Франциско. По мере того как самолет снижался, Алекс погружался в депрессию. Два дня, которые они провели вместе с Рафаэллой, были такими волшебными, такими идеальными. Накануне вечером после ужина, как он раньше и планировал, они пошли слушать Бобби Шорта. И Рафаэлла была в восторге. После этого они сидели и разговаривали почти до четырех часов утра. Потом лежали бок о бок, лаская друг друга и рассказывая каждый о своей жизни. Когда воскресным утром взошло солнце, она уже все знала о Рейчел, о его матери и сестре. А она рассказала ему о своем отце, о Жюльене, который погиб в шестнадцать лет, играя в поло, о своем браке с Джоном Генри, как это начиналось и во что превратилось сейчас. Казалось, что они всегда были вместе, что так было задумано судьбой с самого начала. А теперь они возвращаются в Сан-Франциско, и он вынужден будет расстаться с ней, по крайней мере на время. И ему придется довольствоваться теми немногими мгновениями, которые она сможет уделить ему, вырвавшись из своей другой жизни в доме мужа. По крайней мере, именно это они обсуждали прошедшей ночью.
   – О чем ты думаешь? Ты выглядишь ужасно серьезной. – Он ласково посмотрел на нее, когда самолет пошел на посадку. Он чувствовал, что она испытывает такую же горечь. Несколько дней, проведенных вместе, казались им целой жизнью, а теперь все снова должно измениться.
   – С тобой все в порядке?
   Она грустно посмотрела на него и кивнула:
   – Просто я думала…
   – О чем?
   – О нас. О том, как теперь все будет.
   – Все будет хорошо.
   Он прошептал ей это на ухо тем тихим, интимным тоном, который всегда приводил ее в трепет. Но сейчас она только покачала головой:
   – Нет, не будет.
   Он взял ее за руку и сжал ее, вглядываясь в ее глаза, и внезапно ощутил страх от того, что в них увидел. Он подозревал, что она снова испытывает чувство вины, но этого следовало ожидать. В конце концов, они возвращались к своей старой жизни. Здесь ей будет сложнее избегать своих обязанностей. Но на самом деле ей и не нужно будет этого делать. В ее жизни хватит места обоим мужчинам.
   – Алекс… – Ее голос дрогнул. – Я так не смогу.
   На ее глазах выступили слезы.
   – Ты о чем?
   Он отлично понял, что она имела в виду, и пытался бороться с охватившей его паникой и сохранять хотя бы видимость спокойствия.
   – Я не смогу.
   – Тебе ничего и не нужно делать сейчас, просто расслабься.
   Он сказал это в самой лучшей своей профессиональной манере, но, казалось, его слова не успокоили ее. Слезы катились по ее щекам и падали на их сцепленные руки.
   – Мы все обдумаем позже, смотря по обстоятельствам.
   Но она снова покачала головой и прошептала чуть слышно:
   – Нет… я была не права… я не смогу делать это, Алекс… не здесь. Не в одном городе с ним. Это нечестно.
   – Рафаэлла, не нужно… просто дай себе время приспособиться.
   – К чему? – На мгновение она рассердилась. – Предавать мужа?
   – Ты считаешь это предательством?
   Она снова покачала головой, и ее глаза молили понять ее.
   – Что мне делать?
   – Ждать. Постараться жить с тем счастьем, которое мы обрели. Будь справедлива к нему и к себе. Это все, чего я хочу от нас… – Она медленно кивнула, и он крепче сжал ее руку. – Ты готова дать нам этот шанс?
   Казалось, прошла вечность, прежде чем она ответила:
   – Я попытаюсь.
   Спустя мгновение самолет коснулся земли, и когда он остановился, появились две стюардессы, одна из которых несла норковую шубу. Рафаэлла спокойно поднялась с кресла, надела шубу, не подавая виду, что сидевший рядом с ней мужчина что-либо значил для нее. Она взяла в руку свою дорожную сумку, застегнула шубу и кивнула. Только глаза ее сказали: «Я люблю тебя». Она направилась по проходу к заднему выходу и исчезла, как и в прошлый раз. Заднюю дверь снова закрыли, и Алекс почувствовал, как одиночество, какого он прежде не испытывал, захлестнуло его. Он внезапно ощутил, что все, что было ему дорого, отняли у него, и волна ужаса пробежала по его телу. Что, если он больше никогда ее не увидит? Он боролся с охватившей его паникой, медленно подвигаясь вместе с другими пассажирами к выходу. Потом, словно зомби, направился к залу прилета, чтобы забрать свой чемодан. Он увидел длинный черный лимузин, припаркованный снаружи здания, и шофера, стоявшего вместе со всеми в ожидании ее багажа. Алекс быстро покинул терминал, держа в руках чемодан, и на мгновение остановился, глядя на длинную черную машину. Яркое солнце, отражавшееся от стекол, скрывало от него Рафаэллу, но он не мог заставить себя уйти, и, словно почувствовав это, она нажала пальцем на маленькую кнопочку, и боковое стекло медленно стало опускаться. Она с тоской взглянула на него, желая снова хотя бы прикоснуться к нему. Они несколько долгих мгновений смотрели в глаза друг другу, и внезапно, словно солнце снова взошло для них, он нежно улыбнулся ей, потом повернулся и направился к гаражу. В сердце его стучало: «Завтра», но он страстно желал, чтобы это было «сегодня».

Глава 11

   Было почти четверть девятого. Алекс сидел в своем кабинете, нервно постукивая ногой. На столе стояла откупоренная бутылка вина, на блюдах были разложены сыр и фрукты. В камине ярко пылал огонь, играла музыка, а Алекс был на грани нервного срыва. Она сказала, что придет после половины восьмого, но она не звонила ему весь день, и теперь он опасался, что по какой-либо причине она не смогла уйти из дома. Когда она звонила ему прошлым вечером, то казалась такой же одинокой, как и он, и все его тело ныло от желания обнять ее. А теперь, стоя у камина, он хмуро смотрел на пламя, размышляя, что же могло произойти. В этот момент зазвонил телефон, и он вздрогнул.
   – Алекс? – Его сердце бешено заколотилось в груди, но его тут же охватило разочарование. Это была не Рафаэлла, а Кей.
   – Привет.
   – Что-то случилось? Ты кажешься напряженным.
   – Нет, просто я занят.
   У него не было настроения разговаривать с ней.
   – Работаешь?
   – В некотором роде… нет… ничего особенного. Не обращай внимания. В чем дело?
   – Господи. Я, видно, не вовремя. Хотела поговорить с тобой об Аманде.
   – Что-нибудь случилось?
   – Пока нет, слава богу. К счастью, я знаю о подростках больше, чем ты. Те сто долларов, которые ты дал ей, Алекс. Это недопустимо.
   – Что ты имеешь в виду? – Его лицо напряглось.
   – Я имею в виду, что ей шестнадцать лет, и единственное, на что дети этого возраста тратят деньги, – это наркотики.
   – А она сказала, почему я дал ей деньги? И, кстати, как ты об этом узнала? Я думал, что это наш с ней секрет.
   – Не важно, как я узнала. Я просматривала кое-какие ее вещи и нашла эти деньги.
   – Боже, что ты делаешь с этим ребенком, Кей, обыскиваешь ее?
   – Почти. Но ты забываешь, в каком я деликатном положении, Алекс. Я не хочу, чтобы она держала в моем доме наркотики.
   – Ты говоришь о ней как о законченной наркоманке.
   – Не говори чепухи. Но если я дам ей эту возможность, она будет держать дома коробку с наркотиками, все равно как мы держим в доме виски.
   – А ты когда-нибудь просила ее этого не делать?
   – Разумеется. Ты действительно считаешь, что дети делают все, что им скажут?
   Ее полное неуважение к дочери привело его в бешенство, и он почувствовал потребность взорваться, слыша грязные намеки в голосе сестры.
   – Я считаю, что твое отношение к ней омерзительно. Я думаю, она из тех детей, которым можно доверять. А деньги я дал ей для того, чтобы она могла кататься на коньках в Рокфеллер-центре. Она сказала мне, что часто катается на коньках. Не знаю, в курсе ли ты, но девочку запросто могут убить в Центральном парке. И как ее дядя, я хочу финансировать ее увлечение коньками. Мне и в голову не приходило, что ты отберешь у нее деньги, иначе я организовал бы все это по-другому.
   – Почему ты не даешь мне возможности самостоятельно заниматься собственной дочерью, Алекс?
   – Почему ты не хочешь признать, что мамаша ты отвратительная? – Его голос прогремел на всю комнату. Ему так хотелось что-нибудь сделать для племянницы. – Я хочу, чтобы ты вернула Аманде эти деньги.
   – Мне наплевать на то, что ты хочешь. Я сегодня отослала тебе чек на эту сумму.
   – Я сам верну его Аманде.
   – Не трудись, братец, – ледяным голосом сказала Кей, – я проверяю ее почту.
   Его чувство безысходности было лишь слабым отражением того, что, как он понимал, испытывала Аманда, общаясь с Кей.
   – Ты злобная сучка, известно ли тебе это? И ты не имеешь права издеваться над этим ребенком.
   – И как можешь ты судить меня? Черт возьми, у тебя-то нет детей! Какого дьявола ты можешь знать об этом?
   – Может быть, ничего, сестричка. Может быть, совсем ничего. И у меня нет детей, дорогой конгрессмен Виллард. А у тебя, милая леди, нет сердца.
   Она бросила трубку, и в этот момент раздался звонок в дверь. Алекс почувствовал, как поток эмоций охватил его. Это была Рафаэлла, он знал это. Она все-таки пришла. И его сердце забилось быстрее. Но он еще не забыл свой разговор с сестрой и пришел к выводу, что хочет сам поговорить с племянницей. Он сбежал по ступеням, ведущим из его кабинета в холл, распахнул входную дверь и остановился, глядя на Рафаэллу, счастливый, смущенный и немного встревоженный.
   – Я боялся, что могло что-то произойти.
   Она молча покачала головой, но ее улыбка сказала все за нее. Она робко переступила порог. Закрыв за ней дверь, Алекс схватил ее в объятия и крепко прижал к себе.
   – Ох, детка, как я скучал по тебе… У тебя все в порядке?
   – Да.
   Это короткое слово было едва слышно, потому что она зарылась лицом в его плечо. На ней была та же шубка из рыси, в которой она сидела той ночью на ступенях. Она крепче прижалась к нему, и он заметил усталость и печаль в ее глазах. В своей спальне она оставила записку, что идет прогуляться и навестить друзей, на случай, если ее станут искать. Тогда слуги не паникуют и не звонят в полицию, если она долго не возвращается с прогулки. Но так или иначе слуги всегда испытывают беспокойство из-за ее вечерних прогулок, а Джона Генри хватил бы удар, если бы он узнал про них.
   – Я думала, что сегодняшний день никогда не кончится. Я ждала, ждала, ждала, и каждый час тянулся как два дня.
   – Именно эти чувства я испытывал сегодня в офисе. Пойдем, – он взял ее за руку и повел к лестнице, – я хочу показать тебе свой дом.
   Проходя через гостиную, Рафаэлла удивилась царившему там запустению, но была приятно поражена изысканным интерьером спальни и кабинета. Кремовые портьеры, мягкая кожа, огромные растения и бесчисленное множество книжных полок. В спальне ярко пылал огонь в камине, и Рафаэлла моментально почувствовала себя дома.
   – Ох, Алекс, здесь так чудесно! Так уютно и тепло.
   Она моментально сбросила свою тяжелую шубу и устроилась на полу рядом с ним около камина. Они лежали на толстом белом ковре, а перед ними стоял низенький стеклянный столик, на котором были бутылка вина, сыр и паштет, который он купил для нее по дороге домой.
   – Тебе здесь нравится?
   Алекс с довольным видом огляделся по сторонам. Он отделывал эти комнаты сам, когда купил дом.
   – Я в восторге.
   Она улыбнулась, но была при этом странно скованной, и он снова почувствовал неладное.
   – В чем дело, Рафаэлла? – Его голос был таким ласковым, что у нее на глазах выступили слезы. Несмотря на ее восхищение его домом, он с первой секунды понял, что она глубоко расстроена. – Что случилось?
   Она на мгновение закрыла глаза, потом открыла их и инстинктивно протянула руку Алексу.
   – Я не могу этого сделать, Алекс… Просто не могу. Я хотела… я собиралась… я все спланировала, как буду целый день проводить с Джоном Генри, а каждый вечер ускользать на «прогулку» и приходить сюда к тебе. И когда я думала об этом, – она снова грустно улыбнулась, – мое сердце трепетало. Я чувствовала себя молодой, возбужденной и счастливой, как… – Она запнулась, голос затих, а глаза налились слезами. – Как невеста, – она перевела взгляд на огонь, но не отнимала у него своей руки, – но я уже не такая, Алекс. Я уже не молодая, во всяком случае, не настолько молодая. И у меня нет права на такого рода счастье с тобой. И я не невеста. Я замужняя женщина. И у меня есть обязательства перед очень больным человеком.
   Ее голос стал тверже, и она отняла у него свою руку.
   – Я больше не смогу приходить сюда, Алекс. После сегодняшнего вечера.
   Теперь она смотрела на него, и ее голос был решителен.
   – Что заставило тебя передумать?
   – Возвращение домой. Встреча с мужем. Осознание того, кто я есть.
   – А обо мне ты подумала?
   Он сам почувствовал, что это прозвучало эгоистично и слишком патетически, и был зол на себя за то, что сказал это. Но он чувствовал себя именно так. Жизнь нанесла ему жестокий удар. Ему не суждено соединиться с женщиной, которую он так страстно желал.
   Но она покачала головой, нежно поднесла его руку к своим губам и поцеловала.
   – Я не забыла о тебе, Алекс. И никогда не забуду.
   Сказав это, она поднялась на ноги. Он сидел, глядя на нее долгое мгновение, желая остановить ее, воспротивиться ее решению, в то же время понимая, что он ничего не сможет изменить. Он хотел снова заняться с ней любовью, поговорить с ней, провести с ней всю ночь… провести с ней всю свою жизнь. Медленно он поднялся с места.
   – Я хочу, чтобы ты знала кое-что, Рафаэлла, – он протянул руки и обнял ее, – я люблю тебя. Мы едва знакомы, но я знаю, что люблю тебя. Я хочу, чтобы ты пошла домой и хорошенько подумала о том, что делаешь. И если ты изменишь свое решение, хотя бы на мгновение, я хочу, чтобы ты вернулась. На следующей неделе, в следующем месяце, в следующем году. Я всегда буду ждать тебя. – Долго-долго он крепко прижимал ее к себе, размышляя, сколько пройдет времени, прежде чем снова увидит ее. Он не мог вынести мысли, что, возможно, этого вообще не произойдет. – Я люблю тебя. Не забывай об этом.
   – Я не забуду, – слезы катились по ее щекам, – я тоже люблю тебя.
   Они спустились по лестнице, теперь оба знали, что нет смысла дольше оставаться в этом доме, это будет слишком мучительно для них обоих. Он обнял ее рукой за плечо, в ее глазах стояли слезы, и так они дошли до ее дома. Она обернулась только один раз, на крыльце, махнула рукой и скрылась за дверью.

Глава 12

   Следующие два месяца Рафаэлла жила как в тумане. Каждый шаг казался ей тяжелым и медленным. Ей было трудно двигаться, думать, ходить, даже поддерживать разговор с мужем, который начал задумываться над тем, что же могло произойти в Нью-Йорке. Какой-нибудь неприятный скандал с матерью, какие-нибудь семейные распри или враждебные выходки? Прошло несколько недель, когда он наконец решил поднять эту тему, но, когда он это сделал, Рафаэлла словно не услышала его.
   – Что-нибудь случилось с твоей матерью, малышка? Она настаивала, чтобы ты начала проводить больше времени в Испании?
   Он напрасно ждал ответа, не в состоянии понять, чем объяснялась такая боль во взгляде Рафаэллы.
   – Нет, нет… это все ерунда.
   Значит, что-то все-таки произошло. Но что?
   – Кто-нибудь заболел?
   – Нет, – она заставила себя улыбнуться, – ничего такого. Просто я очень устала, Джон Генри. Но только ты не волнуйся. Мне нужно чаще бывать на свежем воздухе.
   Но даже длительные прогулки не помогли ей. Напрасно она ходила по Пресидио из конца в конец, доходя до маленького пруда у Дворца изящных искусств и даже до берега залива, забираясь потом на крутой холм. Но, как бы она ни уставала, как бы ни изнуряла себя, она не могла забыть его. Она целыми днями только и думала о том, что он сейчас делает, здоров ли, счастлив ли, находится ли на работе или в своем прелестном маленьком домике на Вальехо. Казалось, что она хотела каждую минуту дня знать, где он. И в то же время она понимала, что, по всей вероятности, она никогда его больше не увидит, не дотронется до него, не обнимет его. Осознание этого причиняло ей невыносимую боль, которая наконец довела ее до того, что она почти перестала что-либо чувствовать, а ее взгляд потускнел.
   На День благодарения она сидела рядом с Джоном Генри, двигалась, словно робот, а взгляд ее был потухшим и отчужденным.
   – Еще индейки, Рафаэлла?
   – Что?
   Она уставилась на него, словно не понимая, что он сейчас сказал. Одна из горничных стояла рядом с ней с тарелкой, безуспешно пытаясь привлечь ее внимание, пока наконец не вмешался Джон Генри. Торжественный ужин по случаю праздника проходил в спальне Джона Генри, чтобы он мог оставаться в постели. За последние два месяца его здоровье снова немного ухудшилось.
   – Рафаэлла?
   – Да? О… нет… извините.
   Она покачала головой и отвела взгляд, потом села ближе к нему, чтобы поддержать разговор. Но сегодня вечером он был слишком уставшим. Через полчаса после ужина он начал клевать носом, его глаза закрылись, и он тихонько захрапел. Стоявшая рядом сиделка осторожно взяла поднос с его колен и удобнее уложила его в кровати, сделав знак Рафаэлле, что она может уйти. Медленно, очень медленно Рафаэлла направилась по длинному коридору в свои комнаты. Ее мысли были заняты Алексом, и вдруг, словно завороженная, она подошла к телефону. Это было нехорошо, и она знала это. Но, в конце концов, могла она позвонить ему, чтобы поздравить с Днем благодарения? Что в этом дурного? На самом деле все, раз уж она решила избегать его. Рафаэлла знала, что звук его голоса, его взгляд, его прикосновение снова затянут ее в ту же самую восхитительную паутину, которой она так старалась избегать. Из чувства чести, из чувства долга она отчаянно боролась, но сейчас, набирая номер его телефона, она понимала, что проиграла. Она не хотела оставаться вдали от него ни секундой дольше. Она не могла. Просто не могла. Ее сердце бешено колотилось в груди. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он ответил, но, набрав его номер, она уже не повесила трубку.
   – Алло?
   Рафаэлла закрыла глаза, услышав этот голос, испытывая одновременно и облегчение, и боль, и возбуждение.
   – Алло.
   Он не сразу узнал ее голос, и вдруг глаза его расширились, и казалось, что ему сейчас станет плохо.
   – О мой бог!
   – Нет, – слегка улыбнулась она, – это всего лишь я. Я позвонила, чтобы поздравить тебя с праздником.
   Последовала пауза.
   – Спасибо, – его голос был напряженным. – как поживаешь?
   – Я… хорошо… – и внезапно она решила сказать ему все. Неважно, если его отношение к ней изменилось, если он больше не любит ее, если он встретил другую женщину. Она должна это сделать. Пусть даже если это будет напоследок. – Мне плохо… это было ужасно… я не могу, – она чуть не задохнулась, вспомнив боль и пустоту последних двух месяцев, – я не могу больше так жить. Я не вынесу… Алекс…
   Внезапно она расплакалась, не только от горечи, но и от облегчения. По крайней мере, она снова разговаривает с ним. И ей было все равно, если мир прекратит свое существование прямо сейчас. За все последние несколько месяцев она ни разу не была так счастлива.
   – Где ты? – сдавленным голосом спросил он.
   – Дома.
   – Встретимся на углу через пять минут.
   Она собиралась отказаться, сказать ему, что не может этого сделать, но у нее больше не было сил бороться. И желания тоже.
   – Я приду, – сказала она.
   Она бросилась в ванную, плеснула холодной водой в лицо, поспешно вытерла его огромным полотенцем, провела расческой по своим черным волосам, открыла шкаф, схватила рысью шубу и поспешно вылетела из комнаты, сбежала по лестнице и выскочила на улицу. На этот раз она не оставила никакой записки, никаких объяснений, и она не знала, сколько будет отсутствовать. Может быть, пять минут, может быть, час. Но сейчас она не нужна была Джону Генри. Он спал, около него дежурили сиделки, вокруг были слуги, врачи, а ей, только на этот раз, хотелось большего, намного большего. И она нашла это большее, торопясь к месту, где Алекс назначил свидание. Ее черные волосы развевались на ветру, шуба была распахнута, губы застыли в полуулыбке, а в глазах появились искорки, которых там не было уже несколько месяцев. Завернув за угол, она внезапно увидела его. На нем были черные брюки и толстый свитер, волосы взъерошены, глаза блестели, и дыхание было неровным. Он быстро подбежал к ней и схватил в объятия с такой силой, что они едва не упали. Он впился губами в ее губы, и они стояли так целую вечность. Это было безрассудством – вести себя так на улице, но, к счастью, никто их не видел, впрочем, сейчас Рафаэллу это вовсе не беспокоило.
   Словно по молчаливому согласию они медленно направились к его дому, и когда он тихо закрыл за ними входную дверь, Рафаэлла огляделась по сторонам и глубоко вздохнула:
   – Добро пожаловать домой.
   Он не стал говорить ей, как отчаянно скучал по ней. Он сохранил это признание до того момента, когда они лежали бок о бок в его кровати. Казалось, что эти два месяца они провели в небытии, едва живые, едва существующие, в оцепенении и постоянной боли. Эти два месяца показались Рафаэлле самыми трудными в ее жизни. Алекс чувствовал то же самое, но теперь казалось, что на самом деле всего этого не было, словно они никогда не расставались и не расстанутся. Он хотел спросить ее, что будет дальше, но не осмеливался. Он решил просто наслаждаться моментом и молиться, чтобы она была теперь готова на большее, учитывая то, что они пережили за эти два месяца.
   – С Днем благодарения тебя, любимая…
   Он снова прижал ее к себе, и они опять занялись любовью. Было уже больше десяти часов, когда он вспомнил, что оставил индейку жариться в духовке. Она оказалась пережаренной, но, когда они спустились на кухню и достали ее из духовки, их это не смутило. Рафаэлла была одета в его банный халат, а на Алексе были синие джинсы и рубашка. Они ели индейку, разговаривали, смеялись. Это было настоящее возвращение домой, и, в отличие от праздничного ужина в ее доме, Рафаэлла ела так, словно неделю не держала и крошки во рту.
   – Как твоя работа? Все идет хорошо?
   Она выглядела такой счастливой, сидя рядом с ним и улыбаясь, как беззаботный и довольный ребенок.
   – Я бы этого не сказал, – смущенно ответил он. – если бы я работал на кого-нибудь, а не на себя, я, вероятно, потерял бы свое место за последние два месяца.
   – Я тебе не верю, Алекс.
   – Но это правда. Я не мог ни на чем сосредоточиться.
   Она мгновенно посерьезнела.
   – Я тоже… – Она снова взглянула на него, и ее глаза стали нежными. – Я думала только о тебе. Это было как душевная болезнь, от которой невозможно вылечиться.
   – А ты хотела вылечиться?
   – Да. Хотя бы для того, чтобы избавиться от боли. Это было… – Она смущенно отвернулась. – Это было очень тяжелое время для меня, Алекс. С того последнего раза, когда я видела тебя, я боролась со своей совестью.
   – А что случилось сегодня? Что заставило тебя позвонить?
   – Я больше не могла это выносить. Я чувствовала, что умру, если не поговорю с тобой сейчас же.
   Он кивнул, потому что ему было отлично знакомо это чувство. Затем перегнулся через стол и поцеловал ее.
   – Слава богу, что ты позвонила. Я не думаю, что смог бы дольше выдержать. Я так отчаянно хотел позвонить тебе. Сотни раз держал в руках телефонную трубку. Дважды я даже позвонил, но ты не ответила, поэтому я просто повесил трубку. Господи, я думал, что сойду с ума, – она кивнула, понимая его чувства, и, глядя на нее, он решился на следующий шаг. – и что теперь? – Эти слова пугали его, но он должен был задать этот вопрос. Он должен был узнать об этом рано или поздно, и он хотел выяснить это прямо сейчас. – Ты знаешь, чего теперь хочешь, Рафаэлла?
   Он оставлял право выбора за ней, но сам уже давно решил, что на этот раз так легко не отпустит ее. После того, что они пережили. Но на этот раз ему не пришлось сражаться за нее. Она ласково улыбнулась ему и дотронулась рукой до его руки.
   – Мы сделаем все… чтобы быть вместе как можно больше.
   Он молча смотрел на нее, словно боясь поверить тому, что она только что сказала.
   – Ты говоришь это серьезно?
   – Да. Ты все еще хочешь меня? Я имею в виду, так же, как раньше?
   Но вместо ответа он схватил ее на руки и прижал к себе с такой силой и страстью, что она едва могла дышать.
   – Алекс!
   – Ты получила ответ на свой вопрос? – В его глазах был огонь, и восторг, и возбуждение. – Бог мой, женщина, как я люблю тебя. Да, я хочу тебя. Я люблю тебя, и ты нужна мне. И я приму любые условия, чтобы мы могли быть вместе как можно чаще, но не навредив тебе или… или… – Она кивнула. Он не хотел произносить имя Джона Генри.
   Алекс внезапно поднялся со стула, пересек кухню, открыл шкафчик и вытащил оттуда ключ. Потом подошел к ней, взял ее за руку и бережно положил ключ ей на ладонь.
   – Это ключ от моего дома, любимая, и я хочу, чтобы ты бывала здесь когда сможешь и так часто, как тебе захочется, независимо от того, буду я дома или нет.
   Ее глаза наполнились слезами, и он ласково обнял ее и медленно повел наверх. В кармане ее халата лежал ключ от дома, а на губах сияла улыбка, которой он никогда раньше не видел. Она никогда не была так счастлива в своей жизни.

   Они провели следующие три часа, занимаясь любовью снова и снова, и когда они лежали рядом, все еще не насытившиеся друг другом, но бесконечно довольные, Рафаэлла вздрогнула от удивления, услышав телефонный звонок. Алекс нахмурился, пожал плечами и наконец снял трубку, медленно садясь в кровати. Но по мере того как он слушал, он хмурился все сильнее, потом поднялся, все еще держа в руках трубку, с выражением ужаса на лице.
   – Что… когда?.. О мой бог! Как она?
   Его рука дрожала, когда он взял в руку карандаш. Разговор, состоявший в основном из односложных восклицаний, продолжался еще несколько минут. Наконец он повесил трубку и с тихим стоном уронил голову на руки. Рафаэлла с ужасом смотрела на него. Единственное, о чем она могла думать в этот момент, была его мать.
   – Алекс… – Ее голос был напуганным, но нежным. – Любимый… что случилось? Скажи мне… пожалуйста… – Она ласково погладила его по плечам, по голове, по шее, и он заплакал. Прошло много времени, прежде чем он поднял голову и посмотрел на нее.
   – Это Аманда, моя племянница, – хрипло, с трудом выговорил он. Потом с невероятным усилием он рассказал ей все остальное: – Она изнасилована. Ее только что нашли, – он сделал глубокий вдох и на мгновение закрыл глаза. – после праздничного ужина она отправилась кататься на коньках… одна… в парке, и… – Его голос дрогнул. – Ее избили, Рафаэлла. Сломали ей руки, и моя мать говорит… – он снова заплакал, не стыдясь слез, – они разбили ей лицо и… и… – его голос упал до шепота, – изнасиловали ее… малышку Мэнди…
   Он не мог больше продолжать, и Рафаэлла обняла его, а ее глаза наполнились слезами.

   Прошел час, прежде чем они смогли немного прийти в себя, и Рафаэлла отправилась на кухню сделать ему кофе. Он сидел в кровати, пил кофе медленными глотками и курил. Рафаэлла обеспокоенно смотрела на него, слегка нахмурившись.
   – Ты сможешь успеть сегодня на последний рейс?
   Ее глаза были большими, темными и влажными, а лицо светилось внутренним магическим светом. И казалось, что внезапно ее лицо растопило его злобу, словно вся ярость покинула его просто оттого, что она была рядом. Не отвечая на ее вопрос, он обнял ее, крепко прижав к себе, словно не хотел никогда отпускать от себя. Они долго лежали так, и Рафаэлла гладила его рукой по спине. Оба молчали, но вдруг, слегка отстранившись от нее, он посмотрел ей в лицо:
   – Ты поедешь со мной в Нью-Йорк, Рафаэлла?
   – Сейчас?
   Она выглядела ошеломленной. Среди ночи? Что она скажет домочадцам, Джону Генри? Как она может поехать с ним? У нее не было времени подготовиться. Она лихорадочно соображала. Но никто не подготовил и Аманду, бедную девчушку. В глазах Рафаэллы было выражение отчаяния, когда она посмотрела на Алекса в ответ на его вопрос.
   – Алекс… я хотела бы… но я не могу.
   Она и так сделала сегодня большой шаг. И она не была готова на большее. Она не могла просто оставить Джона Генри.
   Он медленно кивнул:
   – Я понимаю.
   Он повернулся, чтобы снова посмотреть на эту женщину, которую он одолжил, которая принадлежала другому, а не ему, и тем не менее которую он так страстно любил.
   – Я, возможно, задержусь там на некоторое время.
   Она медленно кивнула. Ей отчаянно хотелось поехать вместе с ним, но они оба знали, что она не может этого сделать. Вместо этого она крепко обняла его, пытаясь утешить, насколько это было возможно.
   – Мне очень жаль, Алекс.
   – Мне тоже, – он уже взял себя в руки. – мою сестру следовало бы высечь за то, как она следила за ребенком.
   – Это не могла быть ее вина, – потрясенно сказала Рафаэлла.
   – Почему ребенок был один? Где была ее мамаша, черт побери?! И папаша?
   Он снова расплакался, и Рафаэлла крепко прижала его к себе.
   Они звонили в госпиталь трижды за этот вечер, и Аманда все еще находилась в критическом состоянии. Наконец Рафаэлла собралась уходить домой. Было уже чуть позже половины пятого, и оба были полумертвыми от усталости, но они сделали то немногое, что могли, а Рафаэлла помогла уложить его вещи. Они сидели и разговаривали часами, уставившись на огонь в камине. Алекс рассказывал, какая Аманда была в детстве. Рафаэлле стало понятно, насколько он любит ее и насколько его злит то, что ее родители никогда не уделяли ей времени.
   – Алекс?.. – Она задумчиво посмотрела на него при свете огня. Это был единственный источник освещения, остававшийся в темной комнате. – Почему бы тебе не привезти ее сюда, когда ей станет лучше?
   – В Сан-Франциско? – Он казался изумленным. – Как я смогу это сделать? Я не готов… у меня нет… – Он тихо вздохнул. – Я весь день нахожусь в офисе. Я очень занят.
   – Так же как и ее мать. Но разница состоит в том, что ты любишь ее. – Рафаэлла нежно улыбнулась, освещенная мягким светом углей в камине, и Алекс подумал, что никогда еще не видел ее такой красивой, как сейчас. – Когда погиб мой брат и моя мать вернулась в Санта-Эухенья со своими сестрами, у нас с отцом не осталось никого, кроме друг друга, – она долго молчала, и казалось, унеслась мыслями в далекое прошлое, – и мне кажется, мы очень друг другу помогли.
   Алекс задумчиво смотрел на нее:
   – Я сильно сомневаюсь, что ее родители позволят мне забрать ее.
   Рафаэлла спокойно посмотрела на него:
   – После того что случилось, разве у них есть выбор? Разве это отчасти не их вина, что они мало заботились о своей дочери? Что они позволили ей отправиться туда, а может быть, и вовсе не знали, где она?
   Он молча кивнул. Именно об этом он думал весь вечер. Он во всем винил свою сестру. И ее безумные амбиции, которые давно вытеснили из ее жизни все остальное.
   – Я подумаю об этом, – потом он задумчиво взглянул на нее, – мы можем оборудовать для нее третий этаж, правда?
   Она улыбнулась ему:
   – Да, «мы» можем. Я легко справлюсь с этим за несколько дней. Но, Алекс…
   В ее глазах был немой вопрос, и на этот раз улыбнулся Алекс:
   – Она полюбит тебя. В тебе есть все, в чем ей отказывала ее мать.
   – Но ее матери это может не понравиться, Алекс. В конце концов, я… мы не…
   Она запнулась, и он покачал головой:
   – Ну и что? Какое это имеет значение?
   Для нас?
   Рафаэлла покачала головой:
   – Но другим людям, которые важны для Кей, это покажется непристойным.
   – Мне все равно, – резко ответил он. И снова с тоской посмотрел на Рафаэллу, думая о своей семье и поездке в Нью-Йорк. – Мне очень хотелось бы, чтобы ты могла поехать со мной.
   Он повторил это снова, когда она начала одеваться, собираясь уходить домой, и прошептал еще раз, когда они собирались расстаться, чтобы последний квартал до своего дома она прошла в одиночестве.
   Ее глаза были влажными в предрассветных сумерках, и она не была уверена, но ей показалось, что и в его глазах стояли слезы. Они по-своему все время были рядом с Амандой, бодрствуя всю ночь, охраняя ее жизнь в своих мыслях и разговорах, сострадая девочке, которая лежала избитая и изуродованная так далеко от них. Но Рафаэлла думала не об Аманде, когда в последний раз поцеловала Алекса и коснулась его щеки.
   – Я бы хотела поехать с тобой.
   Она снова подумала о суровости выпавшей на ее долю судьбы, о своих обязательствах перед Джоном Генри, но в то же время она была благодарна за то, что Алекс снова появился в ее жизни, чтобы можно было разделить с ним ночь или хотя бы мгновение. Единственное, что ее огорчало, – это невозможность помочь ему в тяжелой поездке в Нью-Йорк.
   – С тобой все будет в порядке?
   Он кивнул, но лицо его было грустным. С ним-то все будет в порядке. А вот с Амандой? Они обсуждали, как перевезут ее в Сан-Франциско, но что, если она не выживет? Эта мысль одновременно промелькнула в их головах. Рафаэлла нежно коснулась губами его глаз.
   – Можно я позвоню тебе?
   Он кивнул и на этот раз улыбнулся.
   Они оба знали, что очень многое изменилось в их отношениях за один лишь вечер. Это был огромный шаг вперед, и они сделали его вместе, рука об руку.
   – Я собираюсь остановиться у матери.
   – Передай ей от меня привет, – их глаза встретились на какое-то время, потом она поцеловала его в последний раз, – и не забывай, как сильно я люблю тебя.
   Он ответил ей долгим и крепким поцелуем, и потом она ушла. Спустя несколько минут он услышал, как закрылась тяжелая дубовая дверь, и поспешил домой, чтобы принять душ и переодеться, прежде чем успеть на семичасовой рейс в Нью-Йорк.

Глава 13

   Шарлотта Брэндон, нервничая, поджидала Алекса в вестибюле больницы, переводя взгляд со стойки регистрации на автоматы, продающие сладости и кофе. Алекс ушел наверх, чтобы в первый раз повидать Аманду. Когда он в последний раз звонил из «Карлайла», ему сообщили, что ей стало лучше, она потихоньку приходит в себя от успокоительных, но теперь испытывает сильные боли. Посещения не приветствуются, но поскольку Алекс прилетел так издалека, чтобы повидать ее, они пустят его в отделение интенсивной терапии в ближайший час, но всего на пять или десять минут.
   И вот теперь Алекс отправился в лифте наверх, а его мать оцепенело сидела в вестибюле, глядя на проходивших мимо людей. Но все лица были невыразительными и чужими; люди поспешно проходили мимо нее, держа в руках цветы, подарки, сумки с тапочками и стегаными ночными кофточками. Дважды она наблюдала, как женщины на последней стадии беременности медленно передвигались с напряженными лицами, крепко держась за своих мужей, которые несли в другой руке сумочки с туалетными принадлежностями. Шарлотта с нежностью вспоминала подобные минуты своей собственной жизни, но сегодня чувствовала себя очень старой и уставшей и могла думать только о своей внучке, лежавшей в кровати на другом этаже. И Кей еще не навещала ее. Она должна была прилететь из Вашингтона через несколько часов. Джордж, конечно, заходил, но только посмотрел медицинскую карту и поговорил с дежурным врачом и сестрами, а для дочери его визит был слабым утешением.
   Джордж действительно был не тем отцом, который нужен был дочери в подобных обстоятельствах. Он не умел находить с ней общий язык.
   – Мама?
   Шарлотта чуть не подпрыгнула, услышав голос Алекса, и, обернувшись, увидела выражение боли в его глазах. Ее сердце замерло от ужаса.
   – Как она?
   – Так же. И где, черт возьми, Кей?
   – Я говорила тебе, она в Вашингтоне. Джордж связался с ней сразу же после звонка из полиции, но она не могла вылететь раньше, чем сегодня вечером.
   Прошло более суток с момента случившегося, и в глазах Алекса вспыхнула ярость.
   – Ее следовало бы пристрелить. А Джордж, где он, черт побери? Сиделка говорит, что он просто приходит и уходит, посмотрев медицинскую карту.
   – Ну, а что еще он может сделать? Ты как думаешь?
   Оба замолчали. Алекс не стал говорить матери, что Аманда так истерически разрыдалась при виде него, что ей пришлось сделать еще один укол. Но, по крайней мере, она узнала его и отчаянно вцепилась в его руку. При взгляде на Алекса глаза Шарлотты Брэндон снова налились слезами, и она села на оранжевый пластиковый стул и высморкалась.
   – Ох, Алекс, почему происходят такие вещи?
   – Потому что вокруг полно сумасшедших. И потому, что родителям Аманды нет до нее дела.
   Алекс сел рядом с ней на стул, и Шарлотта тихо спросила:
   – Ты действительно в это веришь, Алекс?
   – Я не знаю, чему верить. Но я точно знаю одно: что бы Кей ни чувствовала по отношению к дочери, она все равно не имеет права быть ответственной за ее воспитание. Даже если она думает, что любит ее, в чем я сомневаюсь, она все равно не понимает, что такое быть матерью. И Джордж ничем не лучше ее.
   Шарлотта медленно кивнула. Она и раньше думала об этом, но не ожидала, что так все обернется. Она заглянула в глаза Алексу и увидела там нечто, чего никогда не видела раньше.
   – Ты собираешься что-то предпринять, Алекс?
   Она внезапно почувствовала это. Словно заранее знала.
   – Собираюсь, – ответил Алекс со спокойной решимостью.
   – Что ты задумал?
   Что бы он ни задумал, она была уверена, что это будет бескомпромиссное решение, полностью отвечающее интересам Аманды. Она очень доверяла своему единственному сыну.
   – Я увожу ее с собой.
   – В Сан-Франциско? – Шарлотта Брэндон выглядела ошеломленной. – А ты можешь это сделать?
   – Я собираюсь это сделать. Пусть только попробуют остановить меня. Я подниму огромную волну грязи в прессе и посмотрю, как это понравится моей политически озабоченной сестрице.
   Он сможет держать Кей на прицеле, и они оба это знали. Его мать кивнула.
   – А ты сможешь позаботиться о ней должным образом? Это не просто травма, случившаяся на катке. Будут еще и эмоциональные последствия.
   – Я сделаю все, что в моих силах. Я найду ей хорошего психиатра, окружу ее любовью. Это ей не повредит. И это гораздо больше того, что она имеет здесь.
   – Знаешь, я тоже смогла бы взять ее к себе.
   – Нет, не смогла бы. Ты не справилась бы с Кей, – откровенно сказал он, – она задавит тебя так, что ты вернешь им ребенка через неделю.
   – Ну, в этом я не уверена, – сказала Шарлотта слегка обиженно.
   – А зачем рисковать? Почему сразу не порвать отношения с ними? Сан-Франциско находится очень далеко.
   – Но ты будешь один там с ней, Алекс…
   Но, едва сказав это, она внезапно все поняла и с немым вопросом посмотрела в глаза сына. Он медленно улыбнулся. Он хорошо знал свою мать.
   – Да?
   Ему нечего было скрывать от матери. И он никогда раньше этого не делал. Они были друзьями, и он доверял ей настолько, что даже не скрывал своей тайной связи с Рафаэллой.
   На этот раз Шарлотта тоже улыбнулась:
   – Я не совсем уверена, как сформулировать то, что хочу сказать. Твоя… э-э… юная подруга…
   – Бог мой, мама! – Он тихо рассмеялся. – Если ты имеешь в виду Рафаэллу, то да, я все еще встречаюсь с ней.
   Он не хотел признаваться, что она только что вернулась к нему после двух месяцев мучительной разлуки. Он не хотел, чтобы его мать или кто-то еще знали, что Рафаэлла когда-либо испытывала сомнения по его поводу. Это ранило его гордость, равно как и душу. Но то, что он состоит в связи с замужней женщиной, да еще такой известной, как Рафаэлла, Алекс не стал бы скрывать от матери. Он серьезно посмотрел на нее:
   – Мы все это обговорили прошлой ночью, до моего отъезда. Я думаю, она многое может дать Аманде.
   – Не сомневаюсь, – тихо вздохнула Шарлотта, – но, Алекс, у нее есть… другие обязательства… Ее муж очень болен.
   – Я это знаю. Но у них дежурят сиделки. Рафаэлла не сможет находиться с Амандой весь день и всю ночь, но она будет проводить с нами какое-то время, – по крайней мере, он молился, чтобы так оно и было, – и независимо от Рафаэллы, мама, это то, что я хочу сделать для Аманды и для себя. Я не смогу простить себе, если оставлю этого ребенка здесь с Кей, которая вечно в разъездах, и с Джорджем, вечно витающим в облаках. Аманда сохнет от недостатка внимания. Ей нужно гораздо больше того, что они могут дать ей.
   – А ты считаешь, что сможешь дать ей это?
   – Я приложу все силы.
   – Ну что ж, – она глубоко вздохнула и посмотрела на сына, – желаю тебе удачи, дорогой. Мне кажется, что ты, вероятно, поступаешь правильно.
   – Спасибо. – Его глаза затуманились, и он поцеловал ее в щеку и встал со стула, – Пойдем, я отвезу тебя домой, а потом вернусь, чтобы еще раз повидаться с ней.
   – Ты, должно быть, устал после перелета. – Она с беспокойством посмотрела на него, отметив темные круги под глазами.
   – Я чувствую себя хорошо. – И несколькими минутами позже, когда они открывали дверь в квартиру, раздался телефонный звонок, который заставил его чувствовать себя еще лучше. Не спрашивая разрешения ответить, Алекс схватил трубку и лучезарно улыбнулся. Это была Рафаэлла.
   – Как она?
   Улыбка исчезла с его лица, когда мыслями он снова вернулся к племяннице.
   – Все то же самое.
   – Ты уже видел свою сестру?
   – Пока нет, – его голос стал резким, – она возвращается из Вашингтона только сегодня ночью.
   Рафаэлла была шокирована, но Алекс не мог этого видеть.
   – Но с тобой все в порядке?
   – В полном порядке. И я люблю тебя.
   Рафаэлла улыбнулась:
   – И я люблю тебя.
   Она страшно скучала по нему весь день и несколько раз уходила на длительные прогулки. Дважды побывала в его доме. И при этом не чувствовала, что вторгается в жилище незнакомца, скорее ей казалось, что она пришла к себе домой. Старательно убрала весь мусор, скопившийся после праздничного ужина, полила все цветы. Было поразительно, что она так естественно чувствовала себя в его мире.
   – Как твоя мама?
   – Хорошо.
   – Передай ей от меня самый теплый привет.
   Они поговорили еще несколько минут, а потом Алекс сказал ей, что собирается привезти Аманду с собой.
   – Что ты думаешь по этому поводу?
   – Что я думаю? – Казалось, она слегка удивлена тем, что он спрашивает ее мнение. – Я считаю это замечательным. Ты ее дядя, и ты любишь ее. – Потом робко добавила: – Алекс… можно я… можно я подготовлю ее комнату?
   Он медленно кивнул, размышляя. Он хотел сказать ей, что лучше подождать, пока не станет ясно, выживет ли Аманда. Но он не мог выговорить этих слов. Вместо этого он лишь снова кивнул головой, словно бросая вызов судьбе.
   – Приступай. – И в этот момент его взгляд упал на часы. Он уже должен был быть в госпитале. – Позвони мне попозже, если сможешь. Мне пора возвращаться. – Это было так чудесно, ее присутствие в его жизни. Никакого больше молчания, ожидания, боли или чувства утраты. Она была здесь, словно всегда так было и всегда так будет. – Я люблю тебя.
   – Я тоже люблю тебя, милый. Береги себя.
   Он аккуратно положил трубку, а его мать с лукавой улыбкой тихо исчезла на кухне, чтобы приготовить чай. Когда она вернулась с двумя чашками горячего чаю, Алекс уже надел куртку.
   – Ты уже возвращаешься?
   Он спокойно кивнул, и, не говоря больше ни слова, она снова взяла в руки пальто. Но Алекс моментально остановил ее. Она провела в госпитале всю предыдущую ночь.
   – Я хочу, чтобы ты немного отдохнула.
   – Я не могу, Алекс.
   И когда он увидел выражение ее глаз, он не стал спорить. Они сделали по нескольку глотков чаю и вышли на улицу, чтобы поймать такси.

Глава 14

   Он стоял в дверях и смотрел на Аманду. Но единственное, что он видел, был узкий сверток, закутанный в белые простыни и синие одеяла. Со своего места Шарлотта не могла видеть лица девочки. Но когда она обошла кровать и встала рядом с Алексом, ей пришлось приложить все усилия, чтобы ее чувства не отразились на лице. Она переживала это снова и снова всю предыдущую ночь.
   Она видела перед собой крошечную молоденькую девочку, которая казалась скорее девятилетней, чем семнадцатилетней. Но только по формам ее тела и размеру рук можно было смутно угадать ее возраст и пол. Ее руки были закованы в гипс, а кисти лежали неподвижно, как две маленькие спящие птички. Лицо представляло собой месиво из лиловых и синих припухлостей и синяков. Волосы мягким волнистым ореолом лежали на подушке, а открытые глаза были яркого чистого синего цвета. Они был немного похожи на глаза Шарлотты и на глаза Алекса, но теперь это было трудно разглядеть, они были исполнены страдания и заплаканы.
   – Мэнди? – прошептал он, не решаясь дотронуться даже до ее руки, опасаясь причинить ей боль. В ответ она медленно кивнула, не произнося ни слова. – Я вернулся и привез с собой бабушку. – Аманда перевела взгляд на Шарлотту, и слезы рекой полились из ее глаз на подушку. Долгое время в палате стояла тишина; ранящий душу взгляд синих глаз разглядывал знакомые лица. А потом Аманда снова зарыдала, и Алекс нежно погладил ее по голове. Между ними была какая-то особая связь, не нуждавшаяся в словах, и Алекс просто стоял рядом, нежно глядя на племянницу и ласково гладя ее по волосам. И через мгновение Аманда снова закрыла глаза и заснула. Сиделка подала им знак, и Шарлотта с Алексом вышли из палаты. Оба выглядели измученными и отчаянно встревоженными. Но в глазах Алекса горел огонь ярости, направленной на Кей. Он сдерживал эту ярость, пока они не добрались до апартаментов Шарлотты, а когда они оказались дома, ему уже не хватало слов от злости.
   – Я знаю, о чем ты думаешь, Алекс, – мягко сказала Шарлотта, – но в данный момент это не поможет.
   – Почему?
   – Тебе следовало бы успокоиться до того, как ты сможешь поговорить с Кей. Тогда ты сможешь обрушить на нее весь свой гнев.
   – И когда это произойдет? Когда, по-твоему, Ее Величество наконец объявится?
   – Хотела бы я это знать, Алекс.
   Это произошло на следующий день.
   Алекс пил кофе из пластиковой чашки, а Шарлотта уехала домой, чтобы поспать несколько часов. Этим утром Аманду перевезли из блока интенсивной терапии в маленькую, покрашенную в ярко-розовый цвет комнатку. Она по-прежнему выглядела такой же сломленной и подавленной, но глаза ее немного ожили. Алекс рассказывал ей о Сан-Франциско, и пару раз ему казалось, что в ее взгляде мелькал интерес.
   Только к концу дня она наконец заговорила о своих переживаниях с дядей.
   – Что я скажу людям? Как я объясню, что случилось? Я знаю, что мое лицо разбито всмятку. Одна из сиделок сказала мне. – Аманде запрещали давать зеркало. – И посмотри на мои руки. – Она взглянула на две громоздкие гипсовые повязки на локтях. Алекс тоже посмотрел на них, но на него это не произвело столь сильного впечатления.
   – Ты скажешь всем, что попала в аварию в День благодарения. Вот и все. Это вполне правдоподобно, – а потом он со значением посмотрел в глаза Аманде и положил руку на ее плечо, – дорогая, никто никогда ни о чем не узнает. Если только ты сама не расскажешь. Но это решать тебе. Но пока об этом знают только твои родители, бабушка и я.
   – И все, кто читает газеты, – она снова с отчаянием посмотрела на Алекса, – меня показывали в новостях?
   Он покачал головой:
   – Нет. Я уже сказал тебе. Никто не узнает об этом. И ты не должна испытывать чувство стыда. Ты точно такая же, какой была до того, как попала сюда. Ты все та же Аманда. С тобой случился ужасный несчастный случай, это было кошмарным испытанием, но это все. Это не изменило тебя. Это была не твоя вина. Люди не станут относиться к тебе по-другому. Ты не изменилась.
   Именно это настоятельно говорил ему утром психиатр: они должны настаивать на том, что Аманда не изменилась и в случившемся не было ее вины. Очевидно, жертвы насилия очень часто склонны считать себя в некотором роде ответственными за то, что произошло. А потом начинают думать, что они существенным образом изменились. Безусловно, в случае с Амандой она изменилась больше, чем другие. Насильник лишил ее девственности. И, без сомнения, это было жестокое испытание. Но при хорошем уходе и сочувственном понимании, считал психиатр, у нее есть все шансы вернуться к нормальной жизни. Утром он упомянул, что его огорчает лишь одно – что он не смог встретиться с матерью Аманды, а у доктора Вилларда тоже не нашлось времени для беседы, но его секретарь звонил и сказал ему, что он может заняться девочкой.
   – Но не только жертвы подобных насилий нуждаются в помощи, – настоятельно заявил он Алексу, – семье тоже нужна помощь. Их поведение, их взгляд на происшедшее на всю жизнь отразятся на отношении жертвы к себе. – Он посмотрел на Алекса со слабой улыбкой: – Но я очень рад, что вы могли поговорить со мной сегодня. А днем я встречаюсь с бабушкой Аманды. – А затем он застенчиво добавил крылатую фразу, которую Алекс слышал большую часть своей жизни: – Вы знаете, моя жена читает все ее книги.
   Но в настоящий момент не книги матери были у него на уме. Он также спросил доктора Аманды, как скоро ее можно будет забрать домой, и доктор с уверенностью ответил, что ее можно будет выписать к концу недели. Это означало пятницу, если не раньше, и это идеально подходило ему. Чем быстрее он заберет Аманду в Сан-Франциско, тем спокойнее ему будет. И он как раз думал об этом, когда в палату вошла Кей, длинноногая и шикарно выглядящая в замшевом брючном костюме, отделанном лисьим мехом.
   Их взгляды встретились, и они долго смотрели в глаза друг другу. Кей не сказала ни слова. Они внезапно стали как бы противниками на ринге, и каждый знал, насколько смертельно опасен его оппонент.
   – Привет, Кей, – заговорил первым Алекс.
   Ему хотелось спросить у нее, как она может объяснить, что ей понадобилось столько времени, чтобы добраться до больницы, но он не хотел устраивать сцену на глазах у племянницы. Да ему это и не требовалось. Все, что он чувствовал, вся его ярость легко читались в его глазах.
   – Привет, Алекс. Очень мило, что ты приехал так издалека.
   – А с твоей стороны очень мило, что ты прилетела из Вашингтона, – раунд первый, – ты, должно быть, была очень занята.
   Аманда наблюдала за ними, и Алекс заметил, что она побледнела. Он мгновение поколебался, потом быстро вышел из палаты. Когда спустя несколько мгновений из палаты вышла Кей, он ждал ее в коридоре.
   – Я хотел бы поговорить с тобой пару минут.
   Она насмешливо посмотрела на него:
   – Не сомневаюсь. Такой заботливый дядя, проделал такой долгий путь в Нью-Йорк.
   – Ты понимаешь, что твой ребенок чуть не умер?
   – Отлично понимаю. Джордж проверял ее медицинскую карту трижды в день. Если бы ситуация ухудшилась, я бы немедленно вернулась домой. Но, хотя тебя это и не касается, я не могла улететь из Вашингтона.
   – Почему?
   – У меня были две встречи с президентом. Удовлетворен?
   – Не совсем. На День благодарения?
   – Совершенно верно. В Кэмп-Дэвиде.
   – Ты рассчитываешь, что это произведет на меня впечатление?
   – Это твои проблемы. Но моя дочь принадлежит мне.
   – Но не в том случае, когда ты полностью отрекаешься от своих обязательств, Кей. Ей нужно намного больше, чем проверка Джорджем ее медицинской карты. Ей нужна любовь, нежность, интерес, понимание. Бог мой, Кей! Она же еще ребенок. И ее избили и изнасиловали. Ты хотя бы представляешь, каково это?
   – Вполне. Но что бы я сейчас ни сделала, этого не изменишь. А два дня не имеют значения. Ей придется жить с этим всю жизнь.
   – И сколько времени в этой ее жизни ты готова уделить ей?
   – Это не твое собачье дело.
   – А я решил по-другому. – Его глаза приобрели стальной блеск.
   – И что ты хочешь этим сказать?
   – Я забираю ее с собой. Врачи говорят, что в пятницу она уже сможет путешествовать.
   – Черта с два! – Глаза Кей Виллард загорелись. – Только отвези куда-нибудь этого ребенка, и я упеку тебя в каталажку за похищение несовершеннолетней.
   – Ты грязная сучка, – он прищурил глаза, глядя на нее сверху вниз, – честно говоря, милочка, если ты не готова ответить на обвинение в жестоком обращении с ребенком, я не стал бы ничего предпринимать на твоем месте. Похищение, надо же!
   – Что ты имеешь в виду под жестоким обращением с ребенком?
   – Именно это и еще преступную халатность.
   – Ты действительно думаешь, что у тебя есть шанс это провернуть? Мой муж один из самых выдающихся хирургов в Нью-Йорке и большой филантроп, дорогой Алекс.
   – Чудесно. Докажи это в суде. Тебе это понравится, не так ли? Для прессы это будет сенсация.
   – Ты сукин сын, – она начала понимать, что он не шутит, – так что конкретно ты собираешься предпринять?
   – Ничего экзотического. Аманда поедет со мной в Калифорнию. Насовсем. И если тебе нужно будет как-то объяснить это своим избирателям, можешь сказать, что она попала в тяжелую аварию и нуждается в длительном отдыхе в теплом климате. Они это проглотят.
   – А что мне сказать Джорджу?
   – Это твои проблемы.
   Она посмотрела на него с болезненным восхищением.
   – Ты серьезно?
   – Да.
   – Почему?
   – Потому что люблю ее.
   – А ты думаешь, я не люблю ее? – Она даже не выглядела задетой, просто раздраженной.
   Алекс тихо вздохнул:
   – Я не думаю, что у тебя есть время любить кого-либо, Кей. За исключением избирателей, быть может. Тебя волнует, проголосуют ли они за тебя или нет. Я уже больше не понимаю тебя, и мне наплевать. Я знаю лишь, что это убивает ребенка. И я не позволю… не позволю тебе это сделать.
   – И ты намерен спасти ее? Как трогательно. А тебе не кажется, что для твоего здоровья было бы полезнее тратить свою эмоциональную энергию на взрослую женщину, а не на семнадцатилетнюю девочку? И ты осознаешь, что это немного попахивает извращением?
   Но ее это не волновало, и он знал это. Она была просто в бешенстве, и у нее не было выбора.
   – Почему бы тебе не держать эти нездоровые инсинуации при себе, вместе с амбициями по поводу моей бывшей жены?
   – Это к делу не относится, – но было очевидно, что она лжет, – я думаю, что ты мерзавец. И играешь в игры, как Аманда.
   – Ты считаешь, что изнасилование было игрой?
   – Может быть. Я еще не знаю подробностей. Может быть, она сама этого хотела. Быть спасенной своим большим красивым дядюшкой. Может быть, в этом был ее маленький замысел.
   – Я думаю, что у тебя с головой не все в порядке.
   – Правда? Знаешь, Алекс, меня не волнует, что ты думаешь. И я позволю тебе поиграть в твои игры какое-то время. Ей это может пойти на пользу. Но я вернусь за ней через месяц или через два, и это мое последнее слово. Так что, если ты рассчитываешь держать ее у себя дольше, ты сошел с ума.
   – Неужели? А ты готова ответить на те обвинения, которые я упомянул?
   – Ты не посмеешь.
   – Не провоцируй меня. – Они замерли, снедаемые взаимной ненавистью. На этот раз победа была за Алексом. – Если только здесь не произойдут кардинальные изменения, она останется со мной.
   – Ты уже сказал ей, что собираешься спасти ее от меня?
   – Пока нет. До сегодняшнего утра она была в истерике.
   Кей ничего не ответила и, бросив на брата последний язвительный взгляд, собралась уходить. Но на секунду остановилась и со злостью посмотрела Алексу в глаза:
   – Не надейся играть роль героя вечно. Можешь на время забрать ее, но, когда она понадобится мне дома, она вернется. Это ясно?
   – Мне кажется, ты не поняла мою позицию.
   – А ты мою. Я могу быть опасной. То, что ты затеял, может повредить моей политической карьере, а этого я не потерплю даже от собственного брата.
   – В таком случае держи себя в узде, леди, и не досаждай мне. Это предупреждение.
   Ей хотелось рассмеяться над ним, но она не могла. Впервые в жизни она испугалась своего младшего брата.
   – Я не понимаю, зачем ты это делаешь.
   – И не поймешь. Но Аманда поймет.
   – Помни, что я сказала, Алекс. Когда она понадобится мне здесь, она вернется.
   – Зачем? Чтобы произвести впечатление на избирателей, продемонстрировав, какая ты хорошая мать? Все это просто очередное очковтирательство. – Но не успел он это произнести, как она шагнула к нему и замахнулась, чтобы дать пощечину. Алекс схватил ее за запястье, и взгляд его глаз был убийственным: – Не делай этого, Кей.
   – Тогда, черт возьми, не лезь в мою жизнь!
   – С удовольствием.
   В его глазах сверкнула победа, она резко повернулась и стремительно пошла по коридору, исчезнув через мгновение в лифте, после чего скрылась в лимузине, который ждал ее припаркованным у края тротуара.
   Когда Алекс вернулся в палату Аманды, она спала. Он нежно погладил волосы, рассыпавшиеся по подушке, взял свою куртку и вышел из комнаты. Он бесшумно прошел через вестибюль, нетерпеливо испытывая желание позвонить Рафаэлле, как только он доберется до апартаментов матери. Звонить ей было рискованно, но он должен был это сделать. Ему необходимо было поделиться происшедшим с кем-нибудь, и он хотел, чтобы этим кем-нибудь была она. Деловым тоном он попросил к телефону миссис Филлипс. И спустя мгновение она взяла трубку.
   – Рафаэлла?
   – Да, – и тут у нее резко перехватило дыхание, когда она узнала его голос, – что случилось… – Она казалась испуганной, наверное, решила, что его звонок означает, что Аманда умерла.
   – Нет, нет, все хорошо. Но я хотел сообщить вам, что моя племянница и я приедем в Сан-Франциско в конце недели. А ваш отец просил передать вам привет, когда я снова окажусь в Штатах. – Если кто-нибудь подслушивал их разговор, он казался совсем невинным. А Рафаэлла поняла все, что он действительно хотел ей сказать. На ее лице сияла улыбка.
   – А ваша племянница долго пробудет с вами?
   – Я… э-э… полагаю, что долго, – он улыбнулся, – я почти уверен в этом.
   – Ой, – разволновавшись, она чуть было не назвала его по имени, – я очень рада! – И тут она вспомнила, что обещала привести в порядок комнату для Аманды. – Я займусь обустройством жилья для нее как можно быстрее.
   – Чудесно. Я буду вам весьма признателен. И, разумеется, оплачу все связанные с этим расходы, как только вернусь в Сан-Франциско.
   – Ох, не говорите ерунды!
   Она улыбалась, и спустя несколько мгновений они повесили трубки. Пятница, сказал он, или суббота. У нее почти не оставалось времени.

Глава 15

   Следующие два дня Рафаэлла сбилась с ног. По утрам она читала Джону Генри, держа его за руку, пока он не засыпал. После этого мчалась в центр города за покупками, предупреждая шофера, чтобы он не ждал ее, так как она вернется домой на такси. И если Том считал ее поведение несколько эксцентричным, он был слишком хорошо вымуштрован, чтобы упоминать об этом, в то время как она спешила в очередной магазин. Каждый день она выходила из такси нагруженная огромными свертками, а более крупные вещи отсылала прямо в дом Алекса. Она покупала образцы паркета и забавные вещицы в маленьких лавках, такие, например, как старинный умывальник или целый гарнитур плетеной викторианской мебели, который увидела, проезжая на такси мимо гаражной распродажи. К концу второго дня она превратила дом Алекса в настоящий склад и чуть не заплакала от облегчения, когда он извиняющимся тоном сказал ей по телефону, что вернется не раньше воскресного вечера.
   Но у него были и хорошие новости. Тем утром он виделся с Джорджем, и все прошло гладко. Джордж согласился, что Аманде будет полезно куда-нибудь уехать. Они не обсуждали продолжительность ее отсутствия, но как только она окажется в Калифорнии, она будет уже вне пределов досягаемости, и визит можно будет легко продлевать. Алекс мельком упомянул о «нескольких месяцах», и Джордж не возражал. Алекс позвонил в лучшую частную школу в Сан-Франциско, и после того как он рассказал о тяжелой «аварии», в которую попала Аманда, прочитал им список ее отметок и объяснил, кем являются ее мама и бабушка, устроить ее в эту школу не составило труда. Она должна была приступить к занятиям после Нового года. А до тех пор она будет отдыхать дома, ходить на прогулки, поправлять свое здоровье и делать все, что положено делать, чтобы преодолеть шок, полученный в результате изнасилования. У нее будет целый месяц, чтобы неспешно прийти в себя перед тем, как пойти в школу. А когда Рафаэлла спросила, как к этому отнеслась Кей, голос Алекса стал напряженным.
   – С ней было труднее договориться, чем с Джорджем.
   – Что ты хочешь этим сказать, Алекс?
   – Я хочу сказать, что не оставил ей выбора.
   – Она очень злится?
   – Более-менее.
   Он быстро сменил тему, и когда Рафаэлла повесила трубку, все ее мысли были заняты девушкой. Она пыталась представить ее себе и размышляла, понравятся ли они друг другу.
   Рафаэлла чувствовала себя так, слово в ее жизни появился не только новый мужчина, но и новая семья. И нужно было иметь в виду и Кей. Алекс упомянул, что его сестра собирается приехать в Сан-Франциско, чтобы проверить, как идут дела у Аманды. И Рафаэлла надеялась, что в конце концов все они смогут подружиться. Все же они были цивилизованными людьми. Кей была, без сомнения, очень умной женщиной, и Рафаэлле было жаль, что они с Алексом не в ладах. Возможно, ей удастся всех примирить. А пока после телефонного звонка Алекса она бросилась наводить порядок на третьем этаже его дома. Она предупредила, что он может звонить ей сюда, пока она обустраивает комнату для Аманды. Когда же Рафаэлла закончила свой нелегкий труд, то села на кровать со счастливой улыбкой. За несколько дней она сотворила маленькое чудо и теперь была довольна собой.
   Она превратила спальню в райский сад, в комнату, отделанную розовой цветочной драпировкой, с плетеной викторианской мебелью, огромным разноцветным ковром и антикварным умывальником с белым мраморным верхом. В старый умывальник она поместила огромную розовую азалию, а на стенах развесила разноцветные гравюры в позолоченных рамках. Кровать на четырех столбиках с белым пологом и розовыми бантиками доставили только сегодня утром. На кровати было огромное стеганое атласное покрывало. А на стоявшем рядом кресле был наброшен маленький меховой коврик. В небольшом, примыкающем к спальне кабинете была та же цветочная драпировка и плетеная мебель. Рафаэлла ухитрилась найти даже маленькую прелестную парту, установив ее возле окна, а ванную комнату заполнила симпатичными женскими безделицами и мелочами. То, что она ухитрилась проделать все это за несколько дней, было просто невероятно, и ее не переставало удивлять, что она сумела подкупить или уговорить всех поставщиков доставить все заказанное в такой короткий срок.
   Рафаэлла платила за все покупки наличными, которые взяла из банка в среду утром. Она не хотела, чтобы в ее чеках отражались эти расходы. Все ее счета контролировались старым офисом Джона Генри, и было бы трудно объяснить, за что она заплатила столько денег. Взяв наличные одной большой суммой, она легко могла объяснить, что ей захотелось отправиться на шопинг, а секретарша, возможно, уже не вспомнит, было это до ее отъезда в Нью-Йорк или после.
   Единственный, перед кем ей придется теперь отчитываться, был Алекс, и она немного нервничала, не зная, что он скажет на все это. На самом деле она потратила не так много денег, но он просил ее всего лишь заказать кровать. Она, конечно, сделала гораздо больше в спальне на третьем этаже, но почти все это было очень недорого. Просто все было сделано с любовью, стильно и с безупречным вкусом. Огромное количество цветов, маленькие белые занавески, которые она сама сшила и украсила розовыми бантиками, декоративные подушки, которые она разбросала там и сям, и плетеная мебель, которую она сама покрасила однажды ночью, – все это были дополнительные мелочи, которые выглядели дорогими, но на самом деле таковыми не были. И она надеялась, что Алекс не рассердится на масштабы изменений, которые она произвела. Просто она обнаружила, что не может остановиться, пока не превратит это место в уютный дом для пережившей такой ужас девочки. После того кошмара, который той довелось испытать, Рафаэлла хотела сделать для нее что-то необычное, обстановку, в которой она сможет расположиться со счастливым вздохом, где ее будут любить и помогут ей расслабиться. Она тихо прикрыла дверь и спустилась в спальню Алекса. Огляделась по сторонам, поправила покрывало на кровати, взяла свое пальто, спустилась по лестнице и вышла через главный вход.
   Со вздохом Рафаэлла открыла дверь особняка Джона Генри и медленно стала подниматься по лестнице с задумчивым видом. Она огляделась по сторонам, взглянула на бархатные портьеры, средневековые гобелены, подсвечники, огромный рояль, стоявший в фойе, и снова осознала, что это и есть ее дом. Не уютный маленький домик на Вальехо, не то место, где она провела почти неделю, как сумасшедшая украшая комнату для молоденькой девушки, которая была ей совсем чужой.
   – Миссис Филлипс?
   – Да? – Рафаэлла, направлявшаяся по коридору в свои комнаты, чтобы успеть переодеться к ужину, вздрогнув, остановилась. – Да?
   Сиделка, работавшая во вторую смену, улыбалась ей:
   – Мистер Филлипс спрашивал о вас весь последний час. Может быть, вы заглянете к нему на минутку, прежде чем пойдете переодеваться?
   Рафаэлла кивнула и пробормотала:
   – Хорошо.
   Она медленно подошла к двери его комнаты, постучала и вошла, не дожидаясь разрешения. Стук в дверь был просто формальностью, как и многое другое в их жизни. Он лежал в кровати, накрытый одеялом, глаза его были закрыты, а комната была погружена в полумрак.
   – Джон Генри? – прошептала она, глядя на бессильного старого человека, лежавшего в своей кровати. Эта комната когда-то была их спальней, а до этого он делил ее со своей первой женой. Поначалу это задевало Рафаэллу, но Джон Генри всегда придерживался традиций, и он хотел привести ее сюда. И каким-то образом все призраки рассеивались, когда они лежали здесь. И только сейчас Рафаэлла вспомнила про них снова. Сейчас, когда он казался почти одним из них.
   – Джон Генри…
   Она снова прошептала его имя, и он приоткрыл глаза. Увидев ее, он открыл глаза шире, улыбнулся перекошенной улыбкой и похлопал по кровати рядом с собой.
   – Привет, малышка. Я спрашивал о тебе раньше, но мне сказали, что тебя нет дома. Где ты была?
   Это не был допрос, просто дружеский интерес, но что-то внутри ее перевернулось.
   – Я ходила… за покупками… – Она улыбнулась ему. – На Рождество.
   Он не знал, что ее посылки с подарками отправились в Париж и в Испанию уже месяц назад.
   – Купила что-нибудь симпатичное?
   Она кивнула. О да, купила. Она купила много прелестных вещиц… для Аманды, племянницы своего любовника. Осознание того, что она делает, физической болью отдалось ей в сердце.
   – А что-нибудь миленькое для себя?
   Она медленно покачала головой, широко раскрыв глаза:
   – У меня не было времени.
   – Тогда я хочу, чтобы ты завтра отправилась за покупками и купила что-нибудь себе.
   Рафаэлла посмотрела на длинное угловатое тело человека, бывшего ее мужем, и ее снова охватило чувство вины.
   – Я предпочла бы провести день здесь с тобой. Я… я не так часто вижу тебя в последнее время…
   У нее был извиняющийся вид, но он покачал головой и взмахнул слабой рукой:
   – Я не ожидаю того, чтобы ты сидела здесь со мной, Рафаэлла.
   Он снова покачал головой, на мгновение прикрыл глаза, потом снова открыл их. В его взгляде была глубокая мудрость, когда он смотрел на молодую женщину.
   – Я никогда не рассчитывал, что ты будешь сидеть здесь со мной, ожидая, малышка… никогда… Мне только очень жаль, что она так долго не приходит.
   На мгновение она подумала, что он бредит, и она посмотрела на него с тревогой в глазах. Но он только лишь улыбнулся:
   – Смерть, любимая… смерть… Это очень долгое ожидание конца. А ты была такая мужественная девочка. Я никогда не прощу себе того, что сделал.
   – Как ты можешь такое говорить? – Она с ужасом посмотрела на него. – Я люблю тебя. Я не хочу быть больше нигде, только здесь. – Но было ли это теперь правдой? Разве она не предпочла бы быть с Алексом? Она задавала себе эти вопросы, нежно взяв Джона Генри за руку. – Я никогда ни о чем не жалела, любимый, кроме… – комок встал в ее горле, – кроме того, что это случилось с тобой.
   – Я должен был умереть после первого инсульта. И я бы умер, если бы жизнь была немного справедливее и если бы ты и тот молодой глупый доктор дали мне уйти.
   – Ты сошел с ума.
   – Нет, не сошел, и ты знаешь это. Это не жизнь, ни для меня и ни для тебя. Я держу тебя здесь год за годом, как пленницу, а ты все еще почти ребенок. И я отнимаю у тебя твои лучшие годы. Мои лучшие годы остались давно позади. Я был… – Он закрыл глаза, словно испытал приступ боли, и Рафаэлла, наблюдавшая за ним, нахмурилась. Но он быстро снова открыл глаза и посмотрел на нее: – Я поступил плохо, женившись на тебе. Я был слишком стар.
   – Джон Генри, прекрати это. – Ее пугало, когда он так говорил, и он делал это нечасто, но она подозревала, что большинство его мыслей вращаются вокруг этой темы. Она нежно поцеловала его и внимательно посмотрела на его лицо. Он выглядел смертельно бледным в своей огромной кровати. – Они вывозили тебя на этой неделе в сад подышать свежим воздухом, дорогой? Или на террасу?
   Он покачал головой с кривой улыбкой:
   – Нет, мисс Соловей, не вывозили. Да мне и не хотелось этого. Я чувствую себя гораздо лучше здесь, в своей кровати.
   – Не глупи. Воздух идет тебе на пользу, и ты любишь бывать в саду. – Она с горечью подумала, что, если бы не проводила так много времени вдали от него, она знала бы, как за ним ухаживают сиделки. Они должны были вывозить его на воздух. Было крайне важно, чтобы они заставляли его двигаться, чтобы по мере сил поддерживали в нем интерес к жизни. Она знала, что без этого он перестанет делать какие-либо усилия и рано или поздно просто сдастся. Доктор говорил ей это еще много лет назад, и она видела теперь, что Джон Генри подошел к опасной черте.
   – Я вывезу тебя завтра на воздух.
   – Я не хочу, – на мгновение он выглядел раздраженным, – я уже сказал тебе, что хочу оставаться в кровати.
   – Нет, я тебе не позволю. Что ты на это скажешь?
   – Ты несносный ребенок! – Он сердито взглянул на нее, но тут же улыбнулся и, взяв ее за руки, поднес их к своим губам. – Я все еще люблю тебя. Настолько сильно, что не могу это выразить словами… сильнее, чем ты можешь представить себе. – его взгляд затуманился. – помнишь те первые дни в Париже? – Он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. – Когда я сделал тебе предложение, Рафаэлла, – он внимательно посмотрел на нее, – бог мой, ты была совсем еще ребенком. – Несколько мгновений они с нежностью смотрели друг на друга, потом она наклонилась, чтобы снова поцеловать его в щеку.
   – Ну, теперь-то я пожилая дама, любимый, и мне очень везет, что ты все еще любишь меня, – она поднялась, улыбаясь, – лучше пойду переоденусь к ужину, не то ты выкинешь меня за дверь и найдешь себе другую молоденькую девочку.
   Он тихо рассмеялся над ее словами, и когда она вышла из комнаты, послав ему воздушный поцелуй, почувствовал себя лучше. Рафаэлла же всю дорогу до своей спальни ругала себя за то, что так мало уделяла ему внимания в последние дни. Чем она занималась целую неделю? Бегала по магазинам, покупала мебель, ткани и ковры? Но, закрыв за собой дверь своей спальни, она честно призналась себе, почему делала все это. Она думала об Алексе, о его племяннице, о желании обустроить для нее уютную спальню. Она думала о другой жизни, которой так страстно желала. Она долго смотрела на себя в зеркало, мучаясь сознанием того, что забросила мужа почти на десять дней, и пытаясь решить, имеет ли она право на то, что происходит между ней и Алексом. Судьба связала ее с Джоном Генри. Она не имеет права просить чего-то большего. Но сможет ли она теперь отказаться от своей новой любви? После этих двух месяцев она больше не была уверена, что сможет это сделать.
   С глубоким вздохом она открыла шкаф и достала серое шелковое платье, которое они с матерью купили в Мадриде, черные туфли-лодочки, изысканное ожерелье и серьги из серого жемчуга, принадлежавшие матери Джона Генри, изящную серую комбинацию. Побросав все это на кровать, она направилась в ванную, размышляя о том, что же она творит. Об одном мужчине чуть не забыла, другого не могла выбросить из головы, при этом понимала, что оба нуждаются в ней. Конечно, Джон Генри нуждался в ней больше, чем Алекс, но она была необходима им обоим. Более того, она сознавала, что ей необходимы они оба.
   Спустя полчаса она стояла у зеркала, эталон элегантности и изящества в светло-сером шелковом платье. Ее волосы были тщательно уложены в узел на затылке, жемчужные серьги подчеркивали идеальную кожу ее лица. Глядя в зеркало, она так и не нашла ответа. Невозможно было предугадать конец этой истории. Она надеялась только на то, что никто не пострадает. Но, закрывая дверь своей спальни, она почувствовала, как ее охватил страх от понимания, что она хочет слишком многого.

Глава 16

   В воскресенье вечером сиделка уложила Джона Генри спать в половине девятого, а Рафаэлла медленно и задумчиво направилась в свою комнату. Она весь вечер думала об Алексе и Аманде, мысленно представляя, как они выедут из города, как сядут в самолет. Сейчас они находились всего в двух часа лету от Сан-Франциско, но Рафаэлла чувствовала, что они находятся в другом мире. Она провела весь день с Джоном Генри; утром вывезла его в сад, тщательно закутав в одеяла, теплый шарф, шляпу и черное кашемировое пальто поверх шелкового халата. После обеда она выкатила его в кресле на террасу, и к концу дня ей пришлось признать, что он стал выглядеть лучше, а когда его укладывали спать, он был расслабленным и уставшим. Это было то, что ей полагалось делать, это был ее долг, ведь он был ее мужем. «В болезни и в здравии». Но мысли ее снова и снова обращались к Алексу и Аманде. И когда она сидела в кирпичном особняке, ей все больше и больше казалось, что она лежит захороненная в склепе. Эти мысли шокировали ее саму, напомнив о прегрешениях.
   В десять часов вечера Рафаэлла сидела, грустно уставившись перед собой. Она знала, что их самолет уже совершил посадку, что они сейчас, наверное, забирают свой багаж и ищут такси. В четверть одиннадцатого, по ее расчетам, они уже подъезжали к городу, и каждой частичкой своего существа она мечтала оказаться рядом с ними. Но внезапно то, что она влюбилась в Алекса, показалось ей страшным грехом, и она испугалась, что в конечном счете за все придется платить Джону Генри. А недостаток внимания с ее стороны, ее общества, некоего особого чувства, связывающего их, приведет к тому, что он не захочет больше жить. Но разве нельзя совместить эти ее две жизни, спрашивала она себя. Она не была уверена, что сможет это сделать. Когда она оказывалась рядом с Алексом, ей казалось, что во всем мире никого больше не существует, и ей хотелось лишь одного – быть рядом с ним и забыть обо всех на свете. Но она не могла позволить себе забыть о Джоне Генри. Забыть о нем – это все равно что приставить пистолет к его виску.
   Рафаэла сидела, молча уставившись в окно, потом наконец встала и выключила свет. На ней все еще было платье, в котором она ужинала в спальне Джона Генри. Они ели с подносов, разговаривали, и он периодически засыпал. Он был утомлен, пробыв столько времени на свежем воздухе. А теперь она неподвижно сидит, словно ожидая чего-то или кого-то. Как будто Алекс неожиданно появится перед ней. В одиннадцать часов раздался телефонный звонок. Рафаэлла вздрогнула и сняла трубку, зная, что все слуги уже спят, кроме сиделки Джона Генри. Она не могла представить себе, кто мог звонить. Но когда поднесла трубку к уху, это оказался Алекс, и при звуке его голоса она задрожала.
   – Рафаэлла?
   Ей было страшно говорить с ним по домашнему телефону, но ей так недоставало его. После двухмесячного расставания, а потом после его поездки в Нью-Йорк по поводу Аманды она внезапно отчаянно захотела оказаться снова рядом с ним.
   – Комната Аманды просто невероятна, – мягко проговорил он, но на мгновение Рафаэлла испугалась, что их может кто-нибудь услышать. Однако в его голосе было столько радости, что она не могла устоять.
   – Ей понравилось?
   – Она на седьмом небе от счастья. Впервые за многие годы я вижу ее такой.
   – Я рада, – Рафаэла была довольна, представив себе, как молоденькая девушка обследует эту бело-розовую комнату, – с ней все в порядке?
   В ответ он вздохнул:
   – Я не знаю, Рафаэлла. Хочется верить. Но как она может быть в порядке после того, что случилось? Да еще ее мать закатила ужасную сцену перед нашим отъездом. Она пыталась заставить ее чувствовать себя виноватой из-за того, что уезжает. И при этом созналась, что боится, как это будет выглядеть в глазах избирателей, если ее дочь будет жить не с ней, а со своим дядей.
   – Если она выберет правильную тактику, все просто будут думать, что она очень занята.
   – Примерно это я и сказал ей. Но все равно сцена была безобразная, и Мэнди так измучилась, что проспала всю дорогу. Когда она увидела эту чудесную комнату, которую ты приготовила для нее, это было самым счастливым событием за весь день.
   – Я рада.
   Но, сказав это, Рафаэлла почувствовала себя невыносимо одинокой. Ей хотелось бы видеть лицо Аманды в тот момент, когда она входила в комнату. Ей хотелось быть вместе с ними в аэропорту, приехать с ними на такси домой, войти вместе с ними в дом, разделить с ними каждое мгновение, видеть их улыбки, помочь Аманде ощутить себя желанной в этом доме, в котором Рафаэлла провела столько времени за последнюю неделю. Внезапно она почувствовала себя чужой и, слушая голос Алекса в телефоне, испытала приступ отчаянного одиночества. Оно навалилось на нее почти невыносимым бременем, и она вспомнила ту ночь, когда плакала от такого же одиночества на ступеньках рядом с домом… Ночь, когда впервые увидела Алекса… Сейчас ей казалось, что это было несколько столетий назад.
   – Ты вдруг притихла. Что-нибудь не так?
   Его голос был глубоким и волнующим. Рафаэлла закрыла глаза и покачала головой:
   – Прости… я просто кое о чем задумалась…
   – И о чем же?
   Мгновение она колебалась.
   – О той ночи на ступеньках… когда я в первый раз увидела тебя.
   Он улыбнулся:
   – Вначале ты меня не видела. Это я первым увидел тебя.
   Но пока они предавались воспоминаниям об их первой встрече, Рафаэлла опять начала нервничать из-за телефона. Если кто-то из слуг не спит, он может поднять трубку в любой момент, и она беспокоилась о том, что они могут услышать или подумать.
   – Может быть, поговорим об этом завтра?
   Он сразу все понял.
   – В таком случае, мы увидимся?
   – С удовольствием.
   Эта мысль согрела ее, и на мгновение одиночество отступило.
   – Какое время тебя устроит?
   Она тихо рассмеялась. Теперь, когда закончились хлопоты по обустройству комнаты для Аманды, ей совершенно нечего было делать. Это было единственным, что она сделала за многие годы.
   – Просто скажи мне, когда? И я приду. Или лучше будет, если…
   Рафаэлла внезапно забеспокоилась по поводу Аманды. Может быть, ей слишком рано встречаться с девушкой. Возможно, ей не захочется знакомиться с любовницей Алекса, возможно, она хочет, чтобы любимый дядюшка принадлежал только ей.
   – Не глупи, Рафаэлла. Если бы я мог уговорить тебя на это, я был бы счастлив, если бы ты пришла прямо сейчас, – но оба понимали, что Аманда устала и время было слишком позднее, – почему бы тебе не разделить с нами завтрак? Сможешь прийти так рано?
   Рафаэлла улыбнулась:
   – Как насчет шести часов утра? Четверти шестого? Половины пятого?
   – Отлично. – он рассмеялся и закрыл глаза. Мысленно представил себе каждую черточку ее лица. Он до боли хотел снова увидеть ее, дотронуться до нее, обнять, сплестись с ней телами, словно они всегда были единым целым. – Вообще-то, учитывая разницу во времени, я, возможно, уже встану в шесть часов. Почему бы тебе не прийти, как только ты проснешься? Тебе не нужно даже звонить. Я не пойду в офис завтра утром. Хочу убедиться, что женщина, которую я нанял ухаживать за Амандой, нам подойдет. – С двумя сломанными руками девушка была практически беспомощна, и Алекс дал указание своей секретарше найти помощницу, которая сможет совмещать функции экономки и сиделки. – Я буду ждать тебя. – Страстное желание в его голосе было таким же откровенным, как и в ее собственном.
   – Я приду как можно раньше. – Потом, забыв про свой страх, что кто-то может подслушивать их разговор, добавила: – Я скучала по тебе, Алекс.
   – Ох, детка, – звук его голоса сказал ей все, – если бы ты только знала, как я скучал по тебе…
   Спустя несколько мгновений они положили трубки, и Рафаэлла еще долго сидела, глядя на телефон с сияющей улыбкой. Потом встала, чтобы переодеться, и взглянула на часы. Полночь уже миновала, и через шесть, семь или восемь часов она снова будет с ним. От одной только этой мысли ее глаза засверкали, а сердце бешено заколотилось в груди.

Глава 17

   Рафаэлла поставила будильник на шесть тридцать, а через час осторожно выскользнула из парадной двери. Она уже переговорила с одной из сиделок Джона Генри, предупредив ее, что собирается отправиться к ранней мессе, а потом на длительную прогулку. Это выглядело убедительной причиной ее отсутствия в течение нескольких часов. По крайней мере, она на это надеялась, быстро шагая по улице, окутанной декабрьским туманом. Утренний холодок заставил ее плотнее запахнуть шубку, а все окружающее казалось погруженным в жемчужно-серый цвет. Она быстро дошла до уютного маленького домика на Вальехо и была рада увидеть свет в большинстве окон. Это означало, что Алекс уже встал. Она заколебалась ненадолго, глядя на большой медный дверной молоток, размышляя, что ей делать: постучать, позвонить или воспользоваться своим ключом. Наконец она решила дать короткий звонок и затаив дыхание замерла в волнительном ожидании. Улыбка осветила ее лицо еще до того, как Алекс успел коснуться рукой двери. И вот он внезапно возник перед ней – высокий, красивый, улыбающийся, с горящими глазами. Не говоря ни слова, он быстро втянул ее в дом, закрыл дверь и сжал ее в своих объятиях. Все так же молча он прижался губами к ее губам, и так они стояли, казалось, целую вечность. Потом он просто держал ее, крепко прижимая к себе, делясь с ней теплом своего тела и одной рукой поглаживая ее по блестящим черным волосам. Он смотрел на нее почти с изумлением, словно до сих пор считая чудом, что он вообще повстречал ее.
   – Привет, Алекс. – Она со счастливым выражением лица и искорками в глазах посмотрела на него.
   – Привет. – Он сделал шаг назад и сказал: – Бог мой, ты выглядишь великолепно.
   – Не в это время суток.
   Но Рафаэлла действительно была хороша. Она словно светилась изнутри. Ее глаза были огромными и яркими, как оникс с вкраплениями бриллиантов, а на щеках играл румянец после быстрой ходьбы. На ней была шелковая блузка персикового цвета, бежевые брюки, шубка из рыси, а на ногах светло-коричневые туфли от Гуччи.
   – Как Аманда? – Рафаэлла посмотрела на лестницу, ведущую наверх, и Алекс снова улыбнулся:
   – Все еще спит.
   Но он думал не об Аманде. Этим утром он мог думать только об ослепительно прекрасной женщине, которая стояла рядом с ним в холле. И, глядя на нее, он не мог решить – проводить ее вниз на кухню и напоить кофе или увлечь ее наверх с менее скромными намерениями.
   Наблюдая за его нерешительностью, Рафаэлла улыбнулась:
   – Ты выглядишь совершенно безнравственным сегодня утром.
   Она с лукавой улыбкой сняла тяжелую шубу и бросила ее на лестничные перила.
   – Разве? – с деланой невинностью спросил он. – С чего бы это?
   – Не представляю. Сделать тебе кофе?
   – Я как раз сам об этом думал.
   Но он был явно разочарован, и Рафаэлла рассмеялась.
   – Правда?
   – Не важно… не обращай внимания.
   Он повел ее вниз, но на первой же ступени повернулся, чтобы поцеловать ее, и они долго стояли, прижавшись друг к другу. В таком виде их и застала Аманда, с сонным видом спускавшаяся по лестнице в голубой в цветочек ночной сорочке, со светлыми волосами, обрамлявшими ее хорошенькое юное личико, синяки на котором уже начали проходить.
   – Ой.
   Это был очень тихий возглас удивления, но Рафаэлла услышала его и отпрянула от Алекса. Она обернулась, слегка покраснев, и увидела Аманду, смотревшую на нее с множеством вопросов в глазах. Потом она перевела взгляд на Алекса, словно ища объяснения у него. Наблюдая за ними, Рафаэлла подумала, что Аманда выглядит совсем маленькой девочкой.
   Рафаэлла направилась к ней с ласковой улыбкой и протянула ей руку, нежно коснувшись пальчиков, выглядывающих из-под гипсовой повязки.
   – Простите, что вторглась к вам так рано. Я… я хотела посмотреть, как вы устроились.
   Ей было стыдно, что ее застали целующейся на лестнице, и внезапно все страхи, касавшиеся встречи с Амандой, снова охватили ее. Но девочка выглядела хрупкой и бесхитростной, и трудно было предположить, что она представляет собой какую-либо опасность. Скорее Рафаэлла могла смутить или расстроить ее.
   Но Аманда улыбнулась, и ее щеки порозовели.
   – Все в порядке. Простите, я не собиралась мешать вам и дяде Алексу. – Ей было приятно видеть их целующимися. В своем доме она никогда не сталкивалась с проявлениями нежности. – Я не знала, что здесь кто-то есть.
   – Обычно я не наношу визиты в такую рань, но…
   Алекс быстро вмешался; ему хотелось, чтобы Аманда знала, кем была Рафаэлла и как много она значила для него. Аманда был достаточно взрослой, чтобы понять это.
   – Это добрая фея, которая украсила твою комнату, Мэнди.
   Его голос был нежным, как и его взгляд, когда он смотрел на них обеих. Все трое продолжали стоять на лестнице.
   – Вы? Это сделали вы?
   Рафаэлла рассмеялась, увидев изумление в глазах девочки.
   – Более-менее. Я не дизайнер, но мне доставило удовольствие готовить комнату для тебя.
   – Как вы смогли сделать все это так быстро? Алекс говорил, что комната совершенно пустая.
   – Я украла все это, – все рассмеялись, – так тебе там нравится?
   – Вы шутите? Это полный отпад!
   Рафаэлла рассмеялась над ее восторженностью и над ее жаргоном.
   – Я очень рада.
   Ей хотелось обнять Аманду, но она не решилась.
   – Могу я предложить дамам завтрак? – с улыбкой спросил Алекс.
   – Я помогу тебе, – вызвалась Рафаэлла, спускаясь следом за ним по лестнице.
   – И я. – Аманда выглядела заинтересованной и счастливой, впервые после трагедии. А час спустя, когда все трое сидели за столом на кухне, болтая и хихикая над остатками жареных яиц с беконом и тостами, она казалась еще счастливее. Она даже ухитрилась сама намазать себе маслом тост, несмотря на гипс. Рафаэлла сварила кофе, а все остальное сделал Алекс.
   – Прекрасная командная работа, – похвалил Алекс обеих женщин, которые дразнили его за то, что он считал себя искусным поваром. Но важнее всего было то, что все трое чувствовали себя комфортно, и для Рафаэллы, которая взялась убирать со стола, это было как бесценный подарок.
   – Хочешь, я помогу тебе одеться, Мэнди?
   – Конечно. – Глаза девушки загорелись, и спустя полчаса с помощью Рафаэллы она была одета. И лишь когда в девять часов появилась новая экономка, Алекс и Рафаэлла наконец снова остались одни.
   – Какая она чудесная девочка, Алекс.
   Он просиял.
   – Правда? И… Господи, Рафаэлла, это поразительно, как она быстро восстанавливается после… после того, что случилось с ней. Прошла всего лишь неделя. – Он нахмурился, вспоминая о трагедии.
   Рафаэлла медленно кивнула, тоже думая о прошедшей неделе.
   – Я думаю, она совершенно оправится. Благодаря тебе.
   – Может быть, благодаря нам обоим.
   Он не упустил из внимания то, как ласково и с любовью Рафаэлла обращалась с девочкой. Он был тронут ее теплотой и тем, как она нашла путь к сердцу Аманды, и был полон надежды, что впереди их ждут хорошие времена. Аманда стала теперь частью его жизни, как и Рафаэлла, и для него было очень важно, чтобы между ними установились близкие отношения.

Глава 18

   – Чем тебе не нравится этот ангел? – Алекс посмотрел на Мэнди с кривой ухмылкой, стоя на верхней ступени стремянки в пустой гостиной. Рафаэлла и Мэнди находились внизу, и Мэнди только что заявила, что ангел кажется придурковатым.
   – Посмотри на него, он улыбается. И выглядит глупо.
   – Если на то пошло, вы, друзья мои, выглядите очень глупо тоже.
   Рафаэлла и Аманда лежали на полу и играли с железной дорогой, которую Алекс принес из подвала. Она принадлежала его отцу, потом досталась ему.
   Алекс спустился с лестницы и окинул взглядом плоды своего труда. Он уже развесил фонарики, а Мэнди и Рафаэлла украсили рождественское дерево игрушками, пока он собирал железную дорогу. Был канун Рождества, и его мать пообещала приехать в гости через два дня. А пока они оставались втроем – Алекс, Аманда и Рафаэлла. Рафаэлла проводила как можно больше времени с ними, но у нее хватало и других забот.
   Она хотела устроить праздник для Джона Генри, и Алекс даже ходил вместе с ней покупать небольшую елку. Рафаэлла целую неделю планировала вечеринку для слуг, заворачивая подарки и укладывая их в смешные красные чулки с их именами. Слуг всегда трогала ее забота, а подарки, которые она покупала для них, обязательно были полезными и дорогими. Они искренне радовались этим подаркам, которыми потом пользовались много лет. Рафаэлла вкладывала всю душу в то, что делала. Подарки были тщательно выбраны и красиво упакованы, дом выглядел празднично, украшенный яркими листьями, шишками и небольшими сосенками. А на входной двери висел огромный красивый рождественский венок. Утром Рафаэлла провезла Джона Генри в его кресле по всему дому, потом ненадолго исчезла и появилась с бутылкой шампанского. Но в этом году она заметила, что он наблюдал за всем этим с меньшим интересом. Он казался совершенно лишенным рождественского настроения.
   – Я слишком стар для всего этого, Рафаэлла. Я все это видел слишком много раз. И для меня это больше не имеет значения. – Он говорил с трудом.
   – Не будь глупеньким. Ты просто устал. Кроме того, ты не знаешь, что я тебе купила.
   Она купила шелковый халат с его монограммой. Но она понимала, что даже это не заинтересует его. Им все больше овладевали апатия и меланхолия, и это длилось уже несколько месяцев. Казалось, что все стало ему безразлично.
   Зато с Алексом она полностью отдавалась рождественскому настроению, а в Аманде видела тот детский восторг, который она так любила в своих маленьких кузинах в Испании. Ради Аманды они украсили дом длинными бусами из красных ягод, букетами из остролиста, длинными нитями из попкорна, которые предполагалось повесить на елку. Для елки же подготовили и другие самые разные украшения: мелкую выпечку, вырезанные и раскрашенные фигурки и многое другое. Были подготовлены подарки, самодельные и покупные. Несколько недель все были заняты приготовлениями, и вот настал кульминационный момент – украшение елки. Они покончили с этим почти в полночь и разложили подарки по всему полу. В пустой гостиной дерево казалось гигантским, фонарики ярко сверкали, а маленький поезд гудел и носился по всей комнате.
   – Счастлива? – лениво улыбнулся ей Алекс, когда они с Рафаэллой лежали в его комнате у камина, в котором полыхали поленья.
   – Очень. Как ты думаешь, Мэнди понравится ее подарок?
   – Если не понравится, я отошлю ее обратно к Кей.
   Он купил ей маленький пиджак из телячьей кожи, как у Рафаэллы, и пообещал устроить ее на уроки вождения, как только с ее рук снимут гипс. Это должно было произойти еще через две недели. Рафаэлла купила ей лыжные ботинки, которые Аманда выпрашивала у Алекса, яркий голубой кашемировый свитер и огромную стопку книг.
   – Знаешь, – со счастливой улыбкой сказала она Алексу, – это совсем не то, что покупать подарки для моих кузин, я чувствую себя так, словно… – она заколебалась, опасаясь выглядеть смешной, – словно у меня появилась дочь, впервые в жизни.
   Он улыбнулся ей глуповатой улыбкой:
   – Я чувствую то же самое. Это приятно, верно? Теперь я понимаю, насколько пуст был мой дом. Сейчас все изменилось.
   И словно в подтверждение этого озорное маленькое личико появилось в дверном проеме. Синяки уже прошли, и выражение опустошенности постепенно покидало ее глаза. За месяц, проведенный в Сан-Франциско, девчушка отдохнула, ходила на долгие прогулки и почти каждый день беседовала с психиатром, который помогал ей смириться с тем фактом, что ее изнасиловали.
   – Привет, ребята. Что вы замышляете?
   – Ничего особенного, – ее дядя со счастливым лицом посмотрел на нее, – а почему ты еще не в постели?
   – Я слишком взволнована. – С этими словами она вошла в комнату и протянула им два огромных пакета, которые прятала за спиной.
   – Я хотела отдать вам обоим вот это.
   Рафаэлла и Алекс посмотрели на нее с удивлением и радостью и сели на полу, когда она протянула им свои подарки. Аманда, которая, казалось, вот-вот взорвется от возбуждения, присела на краешек кровати, откинув с лица свои длинные светлые волосы.
   – Нам открыть их сейчас? – подразнивая ее, спросил Алекс. – Или подождать? Как ты думаешь, Рафаэлла?
   Но Рафаэлла уже открывала свой пакет с улыбкой, но, когда она достала оттуда лист бумаги, у нее перехватило дыхание и она только ахнула.
   – Ох, Мэнди… – Она с изумлением посмотрела на девочку. – Я не знала, что ты умеешь рисовать, да еще с гипсовыми повязками на руках.
   Это было поразительно. Но она попыталась спрятать свой подарок от Алекса, подозревая, что его рисунок был парой к ее рисунку. Спустя мгновение она убедилась, что была права.
   – Ох, они такие прекрасные. Мэнди… спасибо тебе! – На ее лице было написано удовольствие, когда она обняла девочку, которую успела полюбить.
   А Алекс просто сидел и долго смотрел на свой подарок. Мэнди делала с них наброски, о чем они и не подозревали, и нарисовала их портреты акварелью. Портреты были потрясающе хороши, как по композиции, так и по настроению. Она также вставила их в рамки и отдала портрет Алекса Рафаэлле, а портрет Рафаэллы – Алексу. Алекс смотрел на удивительно точное изображение Рафаэллы. Оно было не просто совершенно точным в деталях, но и в настроении, которое ей удалось запечатлеть. Теплота, грусть и любовь в черных глазах, нежные контуры лица, кремовый оттенок кожи. Было сразу понятно, о чем эта женщина думает, чем дышит и как движется. И Алекса она изобразила не хуже, подлавливая его в те моменты, когда он об этом не подозревал. С Рафаэллой пришлось немного труднее, поскольку она реже бывала рядом с Мэнди, и девушка не хотела навязывать им свое общество, когда им и так удавалось редко побыть наедине. Но по восторженным лицам Алекса и Рафаэллы было ясно, что подарки удались на славу.
   Алекс поднялся, крепко обнял племянницу и поцеловал ее. После этого все трое долго сидели у камина и разговаривали. О людях, о жизни, о мечтах и разочарованиях. Аманда уже открыто говорила о том, какую боль причиняли ей родители. Алекс кивал и пытался объяснить, какой была Кей в детстве. Они говорили о Шарлотте, и каково это было – иметь такую мать. А Рафаэлла рассказывала о том, какой строгий был ее отец и как мало она подходила для той жизни, которую вела ее мать в Испании. В конце они даже заговорили о себе, открыто признаваясь Аманде, насколько они благодарны судьбе за то немногое время, которое они проводили вместе. И они оба были удивлены, что Аманда понимала их, что она не была шокирована тем, что Рафаэлла была замужем. Рафаэлла с изумлением начала понимать, что в глазах Аманды она выглядит как героиня из-за того, что не оставляет Джона Генри до конца.
   – Но это то, что я должна делать. Он мой муж, несмотря на то что все так изменилось.
   – Может быть, но я не думаю, что много женщин вели бы себя так же. Они ушли бы к Алексу, потому что он молодой и красивый и они любят его. Должно быть, это нелегко оставаться с таким мужем день за днем.
   Это был первый раз, когда они заговорили об этом открыто, и Рафаэлла не стала менять тему, а предпочла обсудить ее с этими двумя людьми, которых она любила.
   – Это тяжело, – ее голос был полон печали и нежности, когда она вспоминала измученное лицо мужа, – иногда очень тяжело. Он такой уставший. И похоже на то, что только из-за меня он продолжает жить. Иногда мне кажется, что я не в силах больше нести это бремя. А что будет, если что-нибудь случится со мной, если мне придется уехать, если… – Она посмотрела на Алекса, и он ее понял. Она медленно покачала головой. – Я думаю, что тогда он умрет.
   Аманда внимательно смотрела на ее лицо, как будто пытаясь найти ответ на вопрос, словно стараясь понять эту женщину, которой она восхищалась и которую успела полюбить.
   – А если он умрет, Рафаэлла? Может быть, он больше не хочет жить. Разве правильно заставлять его?
   Это был вопрос древний как мир, на который нельзя дать ответа за один разговор.
   – Не знаю, дорогая. Я уверена лишь в том, что обязана делать для него все, что в моих силах.
   Аманда посмотрела на нее с открытым восхищением, а Алекс с гордостью наблюдал за ними.
   – Но ты столько всего делаешь и для нас тоже.
   – Не глупи, – Рафаэлла была явно смущена, – я вообще ничего не делаю. Просто появляюсь здесь каждый вечер, как злая фея, заглядывая тебе через плечо, выясняя, управились ли со стиркой, – она улыбнулась Алексу, – заставляя тебя убраться в своей комнате.
   – Точно, это все, что она и делает, ребята, – поддразнивая ее, вступил в разговор Алекс, – на самом деле она вообще ничего не делает, кроме того, что поедает нашу еду, околачивается в наших спальнях, украшает дом, иногда кормит нас, полирует все медные предметы, читает документы, над которыми я потею, учит Аманду вязать, пропалывает сад, приносит нам цветы, покупает нам подарки… – Он смотрел на Рафаэллу, собираясь продолжать.
   – Но это не так уж много, – покраснела Рафаэлла, а он дернул ее за черный локон.
   – Что ж, если это немного, моя красавица, я не хотел бы видеть тебя, когда ты включаешься в работу на полную мощь.
   Они нежно поцеловались, и Аманда на цыпочках направилась к двери. В дверях она остановилась и улыбнулась им:
   – Спокойной ночи вам обоим.
   – Эй, подожди минутку, – Алекс протянул руку и остановил ее, – а ты не хочешь тоже получить свои подарки сейчас? – В ответ Аманда хихикнула, а Алекс поднялся и помог встать Рафаэлле. – Ну же, ребята, Рождество уже настало. – Он знал, что Рафаэлла не сможет вырваться к ним завтра до поздней ночи.
   Все трое спустились вниз, смеясь и переговариваясь, и с явным восторгом набросились на подарки, на которых были написаны их имена. Алекс получил красивый ирландский свитер от матери, набор авторучек от Аманды в дополнение к портрету, который она вручила ему раньше, бутылку вина от своего зятя, совсем ничего от сестры и портфель фирмы Гуччи от Рафаэллы, вместе с галстуком и старинной книгой стихов в красивом кожаном переплете, о которой он говорил ей около месяца тому назад.
   – Бог мой, женщина, ты сошла с ума!
   Но его упреки были прерваны восторженными воплями Аманды, которая развернула свои подарки. Потом настал черед Рафаэллы. Она получила маленький флакончик духов от Аманды, прелестный шарфик от Шарлотты Брэндон, что ее очень тронуло, и маленькую плоскую коробочку, которую Алекс вручил ей с таинственным видом и поцелуем.
   – Ну же, открывай.
   – Я боюсь.
   Она еле слышно прошептала это, и Алекс увидел, что ее руки дрожали, когда она разворачивала обертку и с изумлением смотрела на темно-зеленый бархатный футляр. Внутри на кремовой атласной подушечке лежал изысканный круглый предмет из черного оникса, слоновой кости и золота. Она сразу поняла, что это браслет, а затем с изумлением заметила, что там были еще серьги и красивый перстень из оникса и слоновой кости. Она надела весь комплект и ошеломленно посмотрела на себя в зеркало. Все подходило идеально, даже черно-белый перстень.
   – Алекс, это ты сумасшедший! Как ты мог?
   Но украшения были настолько изящными, что ей трудно было упрекнуть его за слишком дорогой подарок.
   – Любимый, я в восторге!
   Она приникла к его губам в долгом страстном поцелуе, а Аманда с улыбкой запустила маленький поезд.
   – Ты посмотрела на внутреннюю сторону перстня? – Она покачала головой, и он снял перстень с ее правой руки. – Там кое-что написано.
   Рафаэлла быстро поднесла перстень к глазам и посмотрела на выгравированные на золоте слова, после чего, прослезившись, взглянула на Алекса. Там было написано «Когда-нибудь». И все. Он со значением посмотрел ей в глаза. Эта надпись говорила о том, что когда-нибудь они будут вместе, навсегда. Когда-нибудь она будет принадлежать ему, а он – ей.
   Она оставалась с ним до трех часов ночи. Аманда уже час как спала. Это был прекрасный вечер, чудесное Рождество, и когда Алекс и Рафаэлла лежали рядышком в постели, глядя на огонь в камине, он посмотрел на нее и снова прошептал:
   – Когда-нибудь, Рафаэлла, когда-нибудь.
   Эхо его слов звучало в ее памяти, когда она, подойдя к дому, скрылась за садовой калиткой.

Глава 19

   – Ну, дети мои, если я не умру от старости, то, несомненно, умру от обжорства. Я, наверное, поела за десятерых.
   Шарлотта Брэндон оглядела сидевших за столом с видом удовлетворенной усталости, и остальные выглядели точно так же. Они поглотили гору крабов за ужином, и теперь Рафаэлла разливала кофе в маленькие белые с золотом чашечки. Они были из числа тех немногих красивых вещей, которые Рейчел забыла взять, когда переезжала в Нью-Йорк.
   Рафаэлла поставила чашку с кофе перед матерью Алекса, и женщины обменялись улыбками. Между ними установилось молчаливое взаимопонимание, основанное на том, что они обе очень любили одного человека. А теперь их связывало еще одно – Аманда.
   – Не хочется спрашивать об этом, мама, но как поживает Кей? – Алекс слегка напрягся, задавая этот вопрос.
   Но Шарлотта открыто посмотрела на него, а потом на свою единственную внучку.
   – Я думаю, она все еще очень злится, что Аманда живет здесь. И я полагаю, что она не оставила надежды вернуть ее. – у всех моментально появилось на лицах настороженное выражение, но Шарлотта поспешила успокоить их: – я не думаю, что она собирается что-либо предпринимать, но подозреваю, что она теперь осознала, что потеряла. – Аманда не общалась с матерью все четыре недели, которые она прожила в Сан-Франциско. – Однако, похоже, что у нее сейчас нет времени заниматься этим вопросом. Начинается предвыборная кампания.
   Шарлотта замолчала, а Алекс кивнул и взглянул на Рафаэллу, на лице которой отразилась тревога.
   – Не нужно так напрягаться, моя красавица, – тихо сказал он ей, – злая фея с востока не собирается причинить тебе вред.
   – Ох, Алекс!
   Все четверо рассмеялись, но Рафаэлла всегда испытывала беспокойство при мысли о Кей. У нее было странное чувство, что, если Кей чего-то захочет, она пойдет на все, чтобы это заполучить. И если ей захочется разлучить их с Алексом, она найдет способ добиться этого. Именно поэтому они прилагали все усилия, чтобы она не узнала про них, и вели скрытную жизнь. Они никогда не появлялись вместе на публике. Встречались только в доме. И никто о них ничего не знал, кроме Шарлотты, а теперь еще и Аманды.
   – Как ты думаешь, мама, она победит на выборах? – Алекс изучающе посмотрел на мать, закуривая сигару. Курил он редко, только кубинские сигары, когда ему удавалось достать это длинное, тонкое, терпкое и ароматное чудо, которое привозил его старый друг, часто летавший в Швейцарию и покупавший сигары у другого старого друга.
   – Нет, Алекс, не думаю. Мне кажется, на этот раз Кей откусила больше, чем может проглотить. Нынешний сенатор намного сильнее ее. Конечно, она борется изо всех сил, много работает, выступает с резкими речами. И добивается поддержки у всякого влиятельного политика, кто бы ни подвернулся.
   Алекс бросил на мать странный взгляд.
   – Включая моего бывшего тестя?
   – Конечно.
   – Благослови ее Господь. Она неподражаема. У нее больше нахальства, чем у кого-либо из знакомых мне людей. – Он повернулся к Рафаэлле: – Он влиятельный политический деятель, и по этой причине Кей была в ярости, когда я развелся с Рейчел. Она боялась, что старик будет в бешенстве. И так и вышло, – он весело взглянул на Рафаэллу, – он точно был в полном бешенстве. – Потом он снова повернулся к матери: – Кей видится с Рейчел?
   – Вероятно.
   Шарлотта вздохнула. Ее дочь ни перед чем не остановится, чтобы получить то что, хочет. Так было всегда.
   Алекс снова повернулся к Рафаэлле и взял ее за руку:
   – Видишь, какая у меня интересная семейка. А ты считаешь, что твой отец какой-то особенный. Тебе бы познакомиться с моими дядями и кузенами. Господи, добрая половина из них помешанные.
   Даже Шарлотта весело рассмеялась, а Аманда тихонько выскользнула на кухню и начала прибираться. Когда Алекс заметил это, он приподнял бровь и посмотрел на Рафаэллу:
   – Что-нибудь не так?
   – Я думаю, ее расстраивают разговоры о ее матери, – тихо прошептала Рафаэлла, – это вызывает у нее тяжелые воспоминания.
   На лице Шарлотты Брэндон отразилась тревога, и она сообщила им новость:
   – Мне неприятно говорить это вам в такой момент, дети мои, но Кей сказала, что собирается прилететь сюда к концу недели. Она хочет увидеть Аманду в связи с Рождеством.
   – О черт! – Алекс со стоном откинулся на стуле. – Почему сейчас? Какого дьявола ей здесь нужно?
   Его мать ответила прямо:
   – Аманда. А ты что думал? Она считает, что ее карьере вредит тот факт, что Аманда живет здесь. Она боится, что люди подумают, будто она скрывает какую-то тайну, например, может быть, девочка беременна или сидит на наркотиках.
   – Ох, бога ради!
   При этих словах Рафаэлла направилась на кухню, чтобы поболтать с Мэнди, пока они будут мыть посуду. Она видела, что девочка расстроена этими разговорами, поэтому решила предупредить ее. Она обняла ее за плечи и сказала:
   – Аманда, твоя мать скоро приедет сюда.
   – Что? – Аманда широко раскрыла глаза. – Почему? Она не сможет забрать меня обратно с собой. Я не поеду… я… она не сможет… – Слезы покатились по ее щекам, и она прильнула к Рафаэлле, которая крепко обняла ее.
   – Тебе не нужно будет никуда ехать, но ты должна повидаться с ней.
   – Я не хочу.
   – Но она твоя мать.
   – Нет, она мне не мать.
   Глаза Аманды сделались холодными, а Рафаэлла выглядела шокированной.
   – Аманда!
   – Но так оно и есть. Родить ребенка еще не означает стать матерью, Рафаэлла. Любить этого ребенка, заботиться о нем, ухаживать за ним, когда он болен, быть ему другом, стараться сделать его счастливым – вот что делает женщину матерью. А не выигранные выборы или мнение электората. Господи, ты мне больше мать, чем когда-либо была она.
   Рафаэлла была тронута ее словами, но она не хотела встать между матерью и дочерью. Она всегда была очень осторожна на этот счет. Она могла быть только тайной спутницей в их жизни, как для Алекса, так и для Аманды. У нее не было права занимать место Кей.
   – Может быть, ты не совсем справедлива к ней, Аманда.
   – Несправедлива? А ты имеешь представление о том, как часто я видела ее? И в каких случаях? Когда какой-нибудь репортер хотел сделать ее фото в домашних условиях, или когда она встречалась с молодежью и я нужна была ей как фон, или там, где мое присутствие улучшило бы ее имидж. Это те редкие случаи, когда я видела ее. – Потом Аманда бросила последнее обвинение: – Она хоть раз позвонила мне сюда?
   – А ты хотела бы этого? – парировала Рафаэлла.
   – Нет, не хотела бы, – честно ответила Аманда.
   – Может быть, она почувствовала это.
   – Только если это устраивало ее. – Затем, встряхнув головой, Аманда внезапно снова превратилась из озлобленной взрослой женщины в ребенка. – Ты этого не поймешь.
   – Нет, пойму, – и гораздо лучше, чем она готова была признаться Аманде, – я понимаю, что она обладает непростым характером, дорогая, но…
   – Дело не в этом, – Аманда повернулась к ней со слезами на глазах, – дело не в ее тяжелом характере. Дело в том, что ей наплевать на меня. И так было всегда.
   – Этого ты не можешь знать, – ласково сказала Рафаэлла, – ты никогда не узнаешь, что творится у нее в душе. Она может испытывать гораздо более сильные чувства, чем ты предполагаешь.
   – Я так не думаю. – Глаза девушки потускнели, Рафаэлла всей душой хотела разделить ее боль. Она подошла к ней и прижала к себе.
   – Я люблю тебя, дорогая. И Алекс любит тебя, и бабушка. Мы всегда на твоей стороне.
   Аманда кивнула, сдерживая слезы.
   – Я не хочу, чтобы она приезжала.
   – Почему? Она не сможет обидеть тебя. Здесь ты в полной безопасности.
   – Это неважно. Она пугает меня. Она попытается увезти меня отсюда.
   – Не увезет, если ты этого не захочешь. Ты уже слишком взрослая, чтобы тебя могли заставить делать то, чего ты не хочешь. Кроме того, Алекс не допустит этого.
   Аманда печально кивнула, но, оставшись одна в комнате, прорыдала два часа. Перспектива встречи с матерью наполняла ее ужасом. И когда Алекс на следующее утро отправился в офис, она долго сидела, с грустью уставившись на туман, повисший над заливом. Он казался ей дурным предзнаменованием, и внезапно она решила, что должна что-то предпринять до того, как приедет ее мать.
   Ей понадобилось полчаса, чтобы разыскать ее, и когда Кей наконец сняла трубку, она казалась рассерженной.
   – Чему обязана такой честью, Аманда? Ты не звонила мне целый месяц.
   Аманда не стала напоминать ей, что она сама не звонила и не писала.
   – Бабушка сказала, что ты скоро приедешь сюда.
   – Совершенно верно.
   – Зачем? – Голос Аманды дрожал. – Я имею в виду…
   – Что ты имеешь в виду, Аманда? – Голос Кей был холоден как лед. – Есть какие-то причины, из-за которых ты не хочешь, чтоб я приезжала?
   – В этом нет необходимости. У нас здесь все в порядке.
   – Очень хорошо. Буду рада убедиться в этом.
   – Почему? Черт возьми, почему? – Аманда невольно перешла на крик. – Я не хочу, чтобы ты приезжала!
   – Как трогательно. Приятно знать, что ты так рада.
   – Дело не в этом, просто…
   – Что?
   – Я не знаю, – голос Аманды понизился до шепота, – это напомнит мне о Нью-Йорке.
   О ее одиночестве, о том, как мало времени уделяли ей родители, как пуста всегда была их квартира, о Дне благодарения, который она провела в одиночестве… и о том, что ее изнасиловали.
   – Не будь ребенком. Я не прошу тебя приехать сюда. Я просто приеду тебя навестить. Почему это должно напомнить тебе о Нью-Йорке?
   – Не знаю. Но это напомнит.
   – Глупости. И я хочу своими глазами увидеть, как ты там устроилась. Твой дядя не настолько общителен, чтобы сообщить мне.
   – Он занят.
   – Неужели? С каких это пор?
   В ее голосе прозвучало презрение, и Аманда моментально ощетинилась.
   – Он всегда был занят.
   – Но не с тех пор, как расстался с Рейчел. Чем он теперь может быть занят?
   – Не нужно быть такой циничной, мама.
   – Прекрати, Аманда. Ты не имеешь права так разговаривать со мной. Беда в том, что ты так ослеплена своим дядей Алексом, что не замечаешь его недостатков. Неудивительно, что ему нравится твое присутствие. В конце концов, чем еще ему было бы заняться? Рейчел говорит, что он так занят собой, что у него даже друзей нет. А теперь он заполучил тебя.
   – Не говори гадостей, – как всегда, вступая в спор с матерью, Аманда впадала в ярость, – у него прекрасная юридическая практика, он много работает, и у него есть много других занятий в его жизни.
   – А тебе откуда это известно, Аманда? – В ее словах прозвучал злобный намек, от которого у Аманды перехватило дыхание.
   – Мама! – Она была шокирована ее словами.
   – Ну? – надавила на нее Кей. – Это правда, не так ли? Как только ты вернешься ко мне, он опять останется одинок. Неудивительно, что он так цепляется за тебя.
   – Меня от тебя тошнит. Он встречается с необыкновенной женщиной, которая стоит десятка таких, как ты. И она мне больше мать, чем ты когда-либо была или когда-либо будешь.
   – В самом деле? – Кей казалась заинтригованной, и внезапно сердце Мэнди бешено застучало в груди. Она знала, что не должна была говорить этого, но она не могла вынести намеков, которые делала ее мать. Это было слишком для нее. – И кто же она?
   – Это тебя не касается.
   – Неужели? Боюсь, что не могу согласиться с тобой, дорогая. Она живет с вами?
   – Нет, – нервно ответила Аманда, – она не живет с нами. – Господи, что она наделала? Она инстинктивно чувствовала, что рассказать об этом матери было ужасной ошибкой, и она внезапно испугалась за Рафаэллу и Алекса, и за себя тоже. – Это не имеет значения. Я не должна была этого говорить.
   – Почему нет? Это что, секрет?
   – Нет, конечно нет. Ради бога, мама, спроси у Алекса. Не пытайся вытянуть из меня подробности.
   – Спрошу. И, конечно, увижу сама, когда приеду.
   И так она и поступила.
   На следующий вечер, в половине десятого, без предварительного предупреждения зазвонил дверной замок, и Алекс поспешно спустился по лестнице. Он терялся в догадках, кто бы мог прийти в столь поздний час, а Рафаэлла была на кухне, беседуя за чаем с печеньем с Амандой и его матерью. Они были совершенно не готовы увидеть женщину, появившуюся мгновение спустя у подножия лестницы. Мать Аманды стояла в дверях кухни, наблюдая за ними с нескрываемым интересом. Ее рыжие волосы были тщательно уложены, она была одета в темно-серый мохеровый пиджак с такой же юбкой. Это был идеальный наряд для политического деятеля. Он выглядел строгим и в то же время подчеркивал ее компетентность и женственность. Но Рафаэллу, вставшую и грациозно протянувшую руку гостье, больше заинтриговали ее глаза.
   – Добрый вечер, миссис Виллард. Как поживаете?
   Кей небрежно поприветствовала мать, коротко поцеловав ее в щеку, после чего взяла протянутую руку и крепко пожала ее. Она взглянула на лицо с безупречными чертами, напоминающее камею. Ей почему-то казалось, что она помнила это лицо, оно выглядело знакомым. Видела ли она ее где-нибудь? Или ее фотографию? Это занимало все ее мысли, пока она медленно направлялась к дочери. Аманда не тронулась с места, и, насколько всем было известно, они не общались с того момента, когда Аманда покинула Нью-Йорк. Девушке не хватило духу признаться, что накануне она звонила матери и проболталась по поводу Рафаэллы.
   – Аманда? – Кей вопросительно взглянула на нее, словно спрашивая, собирается ли дочь поздороваться с ней.
   – Привет, мам.
   Девушка с неохотой заставила себя подойти к матери, после чего остановилась на некотором расстоянии от нее с угрюмым и несчастным видом.
   – Ты выглядишь очень хорошо. – Кей небрежно поцеловала ее в лоб, глядя через ее плечо. Было очевидно, что из всех присутствовавших в комнате ее больше всего интересовала Рафаэлла. В этой женщине сочетались аристократизм и элегантность, которые заинтриговали сестру Алекса.
   – Кофе будешь?
   Алекс налил кофе в чашку, а Рафаэлла заставила себя не тронуться с места. За последний месяц она так привыкла к роли хозяйки этого дома, что вынуждена была сдерживать себя, чтобы не допустить какой-нибудь промах, который выдал бы ее. Она тихо сидела за столом, как обычная гостья.
   Неторопливая беседа продолжалась еще с полчаса, затем Рафаэлла сказала пару слов Алексу, извинилась и ушла, сославшись на то, что было уже поздно. Шел одиннадцатый час. Не успела дверь закрыться за ней, как Кей, прищурившись, со слабой натянутой улыбкой посмотрела на брата:
   – Очень интересно, Алекс. Кто она?
   – Знакомая. Я же вас представил друг другу.
   Он выглядел нарочито рассеянным и не видел, как Аманда покраснела.
   – Не совсем. Ты сказал мне лишь ее имя. А фамилия? Она что-то из себя представляет?
   – К чему тебе это? Или ты собираешься здесь пополнить свой фонд на избирательную кампанию? Она не голосует в этой стране, Кей. Сбереги свою энергию для кого-нибудь другого.
   Их мать эта беседа, похоже, позабавила, и она кашлянула, держа в руках чашку с чаем.
   – Что-то подсказывает мне, что здесь дело нечисто.
   Алекса разозлило то, как она это сказала, и он с раздражением посмотрел на нее. Помимо всего прочего, он чувствовал себя неловко из-за того, что не проводил Рафаэллу до дома, но они с ней решили не демонстрировать своих отношений перед Кей. Чем меньше она будет знать, тем лучше для всех.
   – Не говори глупостей.
   – Это глупость? – Господи, она провела в этом доме меньше часа и уже вывела его из себя. Он старался не показывать этого, но ему это плохо удавалось. – Так к чему эти секреты? Какая у нее фамилия?
   – Филлипс. Ее бывший муж был американцем.
   – Так она разведена?
   – Да, – солгал Алекс, – хочешь знать еще что-нибудь? Ее криминальное прошлое, рекомендации с мест работы, научные достижения?
   – А они у нее есть?
   – Какое это имеет значение? – Их глаза встретились, и они оба поняли, что их вражда не утихла. Кей очень интересовало, с чего бы это. Цель ее приезда и предполагаемый интерес к дочери были забыты по мере того, как она вытягивала из брата информацию о его загадочной знакомой. – И на самом деле, Кей, разве тебя это касается?
   – Думаю, что касается. Если она общается с моей дочерью, я хочу знать, кто она и что собой представляет.
   Идеальный предлог. Заботливая мать. Она использовала его как прикрытие, и Алекс ухмыльнулся:
   – Ты не меняешься, Кей.
   – Ты тоже. – И это были отнюдь не комплименты. – Мне она показалась пустышкой. – Алекс заставил себя промолчать. – Она работает?
   – Нет. – Он тут же обругал себя за то, что ответил. Черт возьми, какое ей до этого было дело? Никакого! И она не имела права спрашивать.
   – Полагаю, ты считаешь очень женственным не работать.
   – Мне все равно, работает женщина или нет. Это ее дело. Не мое. И не твое. – С этими словами он поднялся, держа в руках чашку, и многозначительно посмотрел на женщин: – Я полагаю, Кей, что ты приехала навестить свою дочь, так что я удаляюсь, хотя мне претит оставлять девочку наедине с тобой. Мама, не хочешь подняться наверх с чаем?
   Шарлотта Брэндон медленно кивнула, изучающим взглядом окинула свою дочь и внучку и последовала за сыном к дверям. И лишь когда они поднялись наверх, она увидела, как он снова расслабился.
   – Господи, мама, какого дьявола она устроила эту инквизицию?
   – Не думай об этом. Она просто проверяла тебя.
   – Бог мой, она невыносима.
   Шарлотта Брэндон не ответила, но было видно, что она расстроена.
   – Надеюсь, она не слишком жестко обойдется с Мэнди. Мне показалось, что девочка была страшно расстроена, когда Кей вошла в комнату.
   – Как и все мы.
   Алекс уставился на огонь невидящим взглядом. Он думал о Рафаэлле. Ему было жаль, что она покинула их так рано. Но после допроса, учиненного Кей, он был все же рад, что она ушла.
   Прошло больше часа, когда Аманда постучала в дверь кабинета Алекса. Ее глаза были все еще мокрыми от слез, и она выглядела измученной, обессиленно опускаясь в кресло.
   – Ну, как все прошло, родная?
   Он похлопал ее по руке, и ее глаза налились слезами.
   – Как и всегда. Дерьмово. – И добавила со вздохом отчаяния: – Она только что ушла. Сказала, что позвонит нам завтра.
   – Жду не дождусь. – Алекс выглядел опечаленным и, протянув руку, погладил племянницу по волосам. – не позволяй ей расстраивать тебя. Ты же знаешь, какая она, и здесь она не сможет ничем тебе навредить.
   – Да? – Внезапно Аманда рассердилась. – Она сказала мне, что, если я не вернусь домой к началу марта, она упрячет меня в какое-то заведение под тем предлогом, что я не в своем уме и сбежала из дома.
   – А что намечается в марте?
   Алекс выглядел встревоженным, но недостаточно, по мнению его племянницы.
   – Она начнет свою кампанию в колледжах. И хочет, чтобы я при этом присутствовала. Она думает, что, если все решат, что она умеет ладить с шестнадцатилетней дочерью, она поладит и с ними. Если бы только они знали! Господи, лучше уж пусть запрут меня в этом заведении. – Но когда она повернулась к Алексу, ее глаза были глазами напуганного десятилетнего ребенка: – Как ты думаешь, Алекс, она сделает это?
   – Конечно нет, – он улыбнулся племяннице, – ты представляешь, как это будет выглядеть в прессе? Черт возьми, ей выгоднее оставить тебя здесь.
   – Об этом я не подумала.
   – Она на это и рассчитывала. Она просто пыталась запугать тебя.
   – Что ж, ей это удалось.
   Аманда хотела было рассказать Алексу о том, что она проболталась в телефонном разговоре с матерью про Рафаэллу, но по какой-то причине не могла заставить себя признаться в этом. Может быть, это не имеет значения.
   И так оно и было. До пяти часов утра, пока Кей не проснулась в своей постели в отеле «Фермонт». По восточному времени было восемь часов, и она проснулась в это время по привычке, лишь потом сообразив, что в Сан-Франциско еще пять. Она тихо лежала в постели, размышляя об Аманде и своем брате, а потом о Рафаэлле… ее темных глазах… черных волосах… ее лице… И внезапно, словно кто-то поднес к ее глазам фотографию, она вспомнила лицо, увиденное накануне вечером.
   – Бог мой! – сказала она вслух.
   Она резко села в кровати, уставившись на стену, потом снова легла и сощурила глаза. Могло ли… нет, не могло… но все-таки могло… Муж Рафаэллы выступал с докладом на одном из специальных комитетов конгресса. Это было много лет назад, и он уже тогда был стариком. Но он продолжал оставаться одним из самых уважаемых финансистов в стране. И она отлично помнила, что он жил в Сан-Франциско. Она имела с ним непродолжительную беседу и была представлена его необыкновенно красивой молоденькой жене. Та была еще почти ребенком, да и Кей сама была относительно молода в то время. Ее не очень впечатлила темноглазая красавица, но она была поражена властью и энергией, которые исходили от ее мужа. Джон Генри Филлипс… Филлипс… Рафаэлла Филлипс. Алекс сказал ей «бывший муж». И если это правда, девица должна была купаться в деньгах. Если она развелась с Джоном Генри Филлипсом, она стоит миллионы. Или нет? Развелась ли она с ним? Внезапно Кей одолели сомнения. Она ничего не слышала о разводе. Она подождала час и позвонила своей секретарше в Вашингтон.
   Будет легко раздобыть нужную информацию, подумала она. И оказалась права. Ее секретарша перезвонила через полчаса. Насколько ей удалось выяснить – а она успела переговорить с несколькими хорошо осведомленными людьми, – Джон Генри Филлипс был все еще жив и никогда не разводился. Несколько лет он был вдовцом, а потом женился на француженке по имени Рафаэлла, дочери влиятельного французского банкира по имени Антуан де Морнэ-Малль. Ей сейчас чуть больше тридцати лет. Супруги живут в уединении на Западном побережье. Мистер Филлипс уже несколько лет тяжело болен. Значит, вот как обстоят дела, подумала Кей, вешая трубку в своем погруженном в темноту номере отеля.

Глава 20

   – Ты что, окончательно спятил, тупица? – Кей в бешенстве ворвалась в его офис, едва Алекс успел войти туда сам.
   – Подумать только, как мы очаровательны сегодня утром. – У него не было желания общаться с сестрой, тем более любоваться спектаклем, который она явно собиралась устроить. – Могу я поинтересоваться, что ты имеешь в виду?
   – Замужнюю женщину, с которой ты связался, Алекс. Вот что я имею в виду.
   – Я бы сказал, что ты сделала два бесцеремонных предположения, ты согласна?
   Он выглядел невозмутимым, устроившись в своем кресле и наблюдая за тем, как она расхаживает по комнате, пока она наконец не остановилась и не посмотрела ему в глаза:
   – Это правда? Можешь ли ты сказать мне, что это не с миссис Джон Генри Филлипс я познакомилась вчера? И что между вами ничего нет?
   – Я не обязан перед тобой отчитываться.
   Но он был поражен, что его сестра обладает такой точной информацией.
   – Не обязан? И рассказать ее мужу обо всем тоже не обязан?
   – Ее муж, она сама и я тебя не касаемся, черт побери! Единственное, что тебя касается здесь, – это твоя дочь, и это все!
   Он встал и посмотрел ей в глаза. Но он понимал, что она сравняла счет. Она потеряла дочь, которая, возможно, решит остаться с ним навсегда, при этом он грозился выставить на всеобщее обозрение ее недостатки. Это теперь не позволит вернуть ее расположение. Но ему было наплевать. Ему не нужна ее дружба. Но ему нужно было выяснить, что она знает про Рафаэллу и как она вообще до этого докопалась.
   – Так что, собственно, тебя волнует во всем этом?
   – Меня волнует тот факт, что моя дочь сказала мне, что в твоей жизни есть женщина, которая стоит «десяти таких, как я», как она выразилась. А я обнаруживаю, что эта женщина замужем. Я имею право знать, кто общается с моей дочерью, Алекс. Я ее мать, что бы ты обо мне ни думал. И Джордж тоже не собирается мириться с тем, что ты забрал ее к себе насовсем, особенно учитывая твой маленький роман. Она и его дочь тоже.
   – Я удивлен, что он помнит об этом.
   – Ох, заткнись, ради бога! Ты и твои ханжеские комментарии! Очень легко забрать взрослого ребенка. Тебе не пришлось заботиться о ней семнадцать лет.
   – Тебе тоже.
   – Ерунда. Вопрос в том, Алекс, кто теперь окружает мою дочь? Именно это я хотела узнать, приехав сюда.
   – И ты нашла миссис Филлипс неподходящей? – Он чуть не расхохотался ей в лицо.
   – Дело не в этом. Дело в том, мой дорогой, что ты спутался с женой одного из самых влиятельных лиц в стране, и, если об этом кто-нибудь узнает, это станет концом моей политической деятельности. Не из-за моих промахов, а из-за ассоциации с тобой и твоим пошлым романчиком. И я не намерена позволить погубить мою карьеру из-за твоей распутной телки.
   Это было уже слишком. Алекс мгновенно перегнулся через стол и схватил ее за руку.
   – А теперь послушай меня, ты, грязная политическая шлюха. Эта женщина стоит не десяти таких, как ты, а десяти тысяч. Она настоящая леди, с головы до пят. И мои отношения с ней – не твое чертово дело. Что касается твоего ребенка, она с ней прекрасно ладит, а что касается меня, я буду поступать как захочу, черт побери! И это не твое собачье дело. Мне, как и прежде, глубоко плевать на твою политическую карьеру. Тебе, конечно, хотелось бы, чтобы я оставался женатым на Рейчел, и ты могла бы извлекать из этого пользу для себя. Ну что ж, не повезло тебе, сестричка. Я расстался с Рейчел и никогда не вернусь к ней, потому что она почти такая же стерва, как и ты, дорогуша. А женщина, с которой я в настоящий момент встречаюсь, – необыкновенное существо, и она замужем за прикованным к постели стариком, которому уже под восемьдесят. Он может умереть в любую минуту, и тогда я женюсь на ней, и даже если тебе это не нравится, тебе придется это проглотить.
   – Как ты мил и красноречив, Алекс. – Она попыталась вырвать свою руку, но ей это не удалось. Он только усилил хватку, а его взгляд стал еще жестче. – Но дело в том, дорогой, что старик все еще жив, и если кто-нибудь узнает о том, что ты спутался с его женой, это будет самый большой скандал на всю страну.
   – Сомневаюсь. И на самом деле мне это безразлично, я волнуюсь только за Рафаэллу.
   – Тогда тебе пора призадуматься, – она злобно сверкнула глазами, – потому что я могу взять это дело в свои руки.
   – И совершить политическое самоубийство? – Он презрительно рассмеялся и выпустил ее руку. – Меня это не волнует.
   – А может, стоило бы поволноваться. Может быть, мне всего лишь придется рассказать обо всем старику самой, чтобы уладить этот вопрос.
   – Тебя к нему не подпустят.
   – Напрасно ты так в этом уверен. Если захочу, я пробьюсь к нему. Или к ней.
   Она оценивающим взглядом посмотрела на брата, а он с трудом удержался, чтобы не дать ей пощечину.
   – Убирайся из моего офиса.
   – С удовольствием, – она направилась к двери, – но на твоем месте я бы крепко задумалась. Ты затеял большую игру, и ставки очень высоки, но тебе не выиграть, потому что это затронет мои интересы. Для меня эти выборы значат очень много, и я не позволю тебе играть с динамитом из-за какой-то французской шлюхи.
   – Пошла вон из моего офиса! – На этот раз он сорвался на крик, и она вздрогнула, когда он снова вцепился в ее руку. Он потащил ее к двери и распахнул ее. – И держись подальше! Держись подальше от всех нас, будь ты проклята! Мразь!
   – До свидания, Алекс, – она невозмутимо посмотрела ему прямо в глаза, стоя в дверях, – запомни все, что я тебе сказала. Я доберусь до него, если захочу. Помни это.
   – Пошла вон.
   На этот раз он понизил голос, а она повернулась и ушла. Он сел за свой стол и обнаружил, что его сотрясает сильная дрожь. Впервые в жизни ему на самом деле захотелось убить человека. Он хотел придушить ее за все грязные слова. Его тошнило при мысли, что она его сестра. И он начал беспокоиться из-за Аманды, подозревая, что Кей, возможно, попытается заставить ее вернуться вместе с ней в Нью-Йорк. После получаса этих тяжелых раздумий он сказал секретарше, что его не будет весь день. И в тот момент, когда он покидал офис, Рафаэлла у себя дома сняла трубку. Звонила сестра Алекса, и Рафаэлла нахмурилась, отвечая на звонок.
   – Нет, ничего не случилось. Я думала, что мы могли бы встретиться и выпить чашечку кофе. Могу я заглянуть к вам на пути к Мэнди…
   Рафаэлла побледнела.
   – Боюсь, что не получится… – она чуть было не сказала ей, что ее муж болен. – Моя мать нездорова. Она сейчас гостит у нас.
   И кто мог дать Кей номер ее телефона? Алекс? Мэнди? Шарлотта? Рафаэлла нахмурилась сильнее.
   – Понимаю. Может быть, встретимся где-нибудь в городе?
   Рафаэлла предложила бар в отеле «Фермонт», и они встретились там с Кей перед самым обедом. Они заказали напитки, но Кей не стала ждать, пока их заказ принесут, и сразу объяснила причину, по которой хотела увидеться с Рафаэллой. Она не стала ходить вокруг да около.
   – Я хочу, чтобы вы перестали встречаться с моим братом, миссис Филлипс.
   Рафаэлла была потрясена наглостью этой женщины.
   – Могу я спросить, почему?
   – Неужели вам это не понятно? Бога ради, вы замужем за очень влиятельным человеком. Если о ваших отношениях с Алексом узнают, мы все окажемся в центре скандала, разве не так? – Рафаэлла впервые видела такую злобу в женских глазах. Кей была отвратительна до мозга костей.
   – Я полагаю, это будет большой скандал лично для вас. В этом же все дело? – Рафаэлла говорила вежливо, с деликатной улыбкой на губах.
   Но Кей ответила ей также с улыбкой:
   – Я думаю, что самый грандиозный скандал ожидает вас. Я не думаю, что ваш муж или ваши родственники в Европе будут рады этим новостям.
   Рафаэлла сделала паузу, чтобы восстановить дыхание. Как раз в этот момент официант принес их напитки и снова исчез.
   – Мне это, конечно, не доставит радости, миссис Виллард, – она посмотрела в глаза Кей, пытаясь достучаться до этой женщины, – мне все это далось нелегко. Я не хотела вступать в отношения с Алексом, как ради него, так и ради себя. Я могу дать ему так мало. Моя жизнь целиком принадлежит моему мужу, а он очень болен, – в ее голосе прозвучала печаль, а глаза увлажнились, – но я полюбила вашего брата. Я очень его люблю. Я люблю и своего мужа, но… – Рафаэлла вздохнула. Она выглядела красивее, чем обычно, сильная и в то же время хрупкая. Кей ненавидела все в ней, потому что она была воплощением всего, чем сама она не была и не станет никогда. – Я не могу объяснить, как и почему все это случилось у нас с Алексом. Это просто случилось. И мы стараемся найти лучший выход. Могу заверить вас, миссис Виллард, что мы очень осторожны. Никто ничего не узнает.
   – Глупости. Моя мать знает. Мэнди знает. Могут узнать и другие. Вы не можете контролировать ситуацию. И вы играете не с огнем. Вы играете с атомной бомбой. Во всяком случае, в том, что касается меня.
   – И вы рассчитываете, что мы разорвем наши отношения?
   Рафаэлла выглядела усталой и раздраженной. До чего эгоистична и ужасна эта женщина. Аманда была права. Она думает только о себе.
   – Да, я рассчитываю. И если у Алекса не хватит на это сил, порвите с ним сами. Но этому пора положить конец. Не ради меня, но и ради вас самих. Вы не можете позволить, чтобы все выплыло наружу. И если придется, я сама расскажу об этом вашему мужу.
   Рафаэлла была шокирована:
   – Вы в своем уме? Он парализован, прикован к кровати, его окружают сиделки, и вы собираетесь рассказать ему обо всем? Да вы убьете его!
   Она была возмущена тем, что Кей посмела высказать такую угрозу, тем более по ней было видно, что она способна ее осуществить.
   – Тогда подумайте об этом. Если это его убьет, он фактически умрет от вашей руки. В вашей власти прекратить эти отношения, пока никто не узнал о них. Кроме того, подумайте, что вы делаете с моим братом. Он хочет иметь жену, детей, он очень одинок. Что вы можете предложить ему? Парочку часов время от времени? Черт возьми, леди, ваш муж может прожить еще десять или пятнадцать лет. Это вы хотите предложить Алексу? Нелегальную связь на ближайшие десять лет? И после этого вы говорите, что любите его? Если бы вы его любили, вы отпустили бы его. Вы не имеете права держаться за него и разрушать его жизнь.
   Эти слова пронзили сердце Рафаэллы. В этот момент ей не пришло в голову, что Кей Виллард беспокоится не о счастье Алекса, а о своих интересах.
   – Не знаю, что вам сказать, миссис Виллард. Я никогда не хотела сделать вашего брата несчастным.
   – Вот и не делайте.
   Рафаэлла молча кивнула, а Кей взяла чек, написала свое имя и номер комнаты и поднялась со стула.
   – Я полагаю, мы договорились, не так ли?
   Рафаэлла снова кивнула и, не сказав ни слова, направилась к выходу и поспешно прошла мимо швейцара. Слезы струились по ее щекам.
   Этим же утром Кей направилась навестить Мэнди. Алекс уже вернулся из офиса, и Кей нашла их тихо сидящими в кабинете. Теперь у нее больше не было желания забрать Мэнди с собой. Ее интерес к дочери уже пропал. Она решила, что ей пора вернуться в Вашингтон. Она лишь напомнила Мэнди, чтобы она подумала о мартовских мероприятиях, холодно попрощалась с Алексом и сказала матери, что они увидятся в Нью-Йорке. Шарлотта собиралась уезжать на следующий день.
   Как только нанятый Кей лимузин отъехал от их дома, все с облегчением вздохнули. Но когда Алекс вспомнил о том, что Рафаэлла не звонила ему весь день, чувство облегчения, испытанное им, испарилось. Внезапно он догадался, что произошло, и сам позвонил ей.
   – Прости… я была занята… я не могла позвонить… я…
   По ее голосу он понял, что его догадка была правильной.
   – Я должен увидеться с тобой прямо сейчас.
   – Боюсь, я… – Слезы текли у нее из глаз, но она пыталась говорить нормальным голосом.
   – Извини, Рафаэлла. Я должен увидеться с тобой… дело касается Мэнди…
   – О господи… что случилось?
   – Я не могу объяснить, пока не увижу тебя.
   Через двадцать минут она уже входила в их дом. Алекс извинился за свой обман, но он знал, что было крайне важно поговорить с ней немедленно, прежде чем Рафаэлла снова отстранится от него и лишит их обоих того, в чем они так нуждались. Он откровенно рассказал ей о своем разговоре с сестрой и заставил ее воспроизвести ее беседу с Кей в баре «Фермонт».
   – И ты ей поверила? Неужели ты и впрямь считаешь, что лишаешь меня чего-то? Господи, любимая, я не был так счастлив в течение многих лет, может быть, даже в течение всей моей жизни!
   – Но ты думаешь, она пойдет на это? – Рафаэлла все еще была встревожена из-за угрозы Кей сообщить обо всем Джону Генри.
   – Нет, не думаю. Она стерва. Но не сумасшедшая. Она никогда не сможет пробиться к нему.
   – Сможет. Например, я не контролирую его почту. Его секретари приносят ее в дом и отдают сразу ему.
   – Бога ради, она не станет писать такое в письме. Она слишком дорожит своей шеей.
   – Полагаю, ты прав. – Рафаэлла сделала глубокий вдох и растаяла в его объятиях. – Господи, какая она невероятная женщина.
   – Нет, – нежно сказал он, – это ты невероятная. – Он внимательно посмотрел ей в глаза. – Может быть, забудем все, что произошло за эти два дня?
   – Я хотела бы. Но должны ли мы это делать? Как мы можем знать, что все ее угрозы был пустыми?
   – Потому что моя сестра беспокоится только об одной вещи – своей карьере. Это единственное, что имеет для нее значение. А чтобы разлучить нас, она поставит свое положение под угрозу. И она никогда этого не сделает. Поверь мне, любимая, я знаю что говорю.
   Но Рафаэлла не была так уверена. Она, Аманда и Алекс вернулись к прежней жизни, но угрозы Кей Виллард в течение нескольких месяцев звучали в ушах Рафаэллы. Она лишь надеялась, что Алекс был прав в том, что эти угрозы были пустыми.

Глава 21

   – Аманда?
   Голос Рафаэллы разнесся по дому, пока она закрывала за собой дверь. Было четыре часа дня, и она знала, что Аманда должна была уже вернуться из школы. С тех пор как несколько месяцев назад Аманда поселилась у Алекса, Рафаэлла привыкла заходить к ним в середине дня, часто еще до того, как девушка возвращалась из школы. Она прибиралась в доме, готовила какую-нибудь еду и мирно грелась на солнышке в саду, поджидая Аманду. Иногда они подолгу разговаривали о вещах, казавшихся им очень важными, время от времени Мэнди рассказывала смешные истории про Алекса, а в последнее время Рафаэлла показывала ей черновики книги для детей, которую она начала писать после Рождества. Она работала над книгой уже пять месяцев и надеялась закончить ее до своего отъезда в Испанию в июле.
   Но сегодня она принесла с собой не рукопись, а журнал «Тайм». На обложке была размещена фотография Кей Виллард, под которой заголовок гласил: «БЕЛЫЙ ДОМ В 1992… 1998… 2000?». Рафаэлла внимательно прочитала статью и захватила ее с собой, когда пошла посмотреть, не вернулась ли Мэнди из школы. Ее дневные визиты в домик на Вальехо постепенно вошли в привычку, и теперь Мэнди ждала ее каждый день. Рафаэлла обычно приходила, когда Джон Генри укладывался днем спать. А в последнее время он стал спать все дольше и дольше, и его начинали будить только в шесть часов, незадолго до ужина.
   – Аманда?
   Рафаэлла некоторое время стояла молча. Ее аккуратно уложенные черные волосы были частично скрыты маленькой фетровой шляпкой, а кремовый льняной костюм был исключительно элегантен.
   – Мэнди?
   Она стала медленно подниматься по лестнице, и на мгновение ей показалось, что она услышала какой-то звук.
   Она нашла ее на третьем этаже. Аманда сидела в плетеном кресле, поджав под себя ноги и опершись подбородком на колени, угрюмо глядя в пустоту.
   – Аманда?… Дорогая? – Рафаэлла села на кровать, все еще держа под мышкой журнал и бежевую сумочку из кожи ящерицы. – Что-нибудь случилось в школе?
   Она взяла девушку за руку. Аманда медленно повернулась лицом к ней и сразу же заметила журнал в руках Рафаэллы.
   – Я вижу, ты уже это прочитала.
   – Что именно? Статью о твоей матери? – Аманда кивнула. – Ты из-за этого так расстроена? – Было до крайности необычно, что Мэнди не сбежала вниз по лестнице при звуке голоса Рафаэллы, смеясь и горя желанием поделиться всем, что произошло в школе. Но девушка только кивнула. – Мне показалось, что статья неплохая.
   – За исключением того, что все это вранье. Черт, ты читала ту часть, где рассказывается о том, как я попала в ужасную автомобильную катастрофу прошлой зимой и теперь медленно восстанавливаюсь на солнечном Западном побережье у моего дяди, в то время как мама навещает меня всякий раз, когда ей удается выкроить свободное время? – Она посмотрела на Рафаэллу с несчастным видом. – Дерьмо собачье! Я рада, что она не приезжала сюда с самого Рождества. – На самом деле у Кей не было выбора. После ее единственного неудачного визита Алекс был готов потребовать, чтобы она больше не появлялась в его доме. Но Кей и сама не горела желанием видеть их. На самом деле по прошествии нескольких месяцев она даже перестала им звонить. – Боже мой, Рафаэлла. Она такая дрянь, и я ненавижу ее.
   – Нет, это не так. Может быть, со временем вы начнете лучше понимать друг друга. – Рафаэлла не знала, что еще тут можно было сказать. Она несколько минут посидела молча рядом с Амандой, потом нежно дотронулась до ее руки: – Хочешь, пойдем погуляем?
   – Не хочу.
   – Почему?
   Аманда пожала плечами. Она была явно расстроена, и Рафаэлла понимала ее. Она и сама испытывала опасения на счет Кей Виллард. Между ними еще ничего не произошло, но Рафаэлла всегда чувствовала, что что-то может случиться. Последняя беседа Кей с Алексом была омерзительна, но она согласилась на время оставить Аманду у него.
   Спустя полчаса Рафаэлле удалось выманить Аманду на яркое майское солнышко, и рука об руку они прошлись по Юнион-стрит, заходя во все магазины. Наконец они зашли выпить холодного капучино в «Кофейную кантату». На соседнем стуле громоздились пакеты со всякими забавными вещицами.
   – Как ты думаешь, Алексу понравится плакат? – спросила Аманда, сделав глоток ледяного кофе, и они обе улыбнулись.
   – Он будет в восторге. Нужно успеть повесить его в кабинете до его возвращения.
   Это был большой плакат, на котором была изображена девица, скользящая на доске для сёрфинга где-то на Гавайях, и понравиться она могла только подростку. Но зато прогулка по магазинам совершенно отвлекла Аманду от мыслей о матери, и Рафаэлла испытала чувство облегчения. Домой они добрались только в половине шестого, и Рафаэлла поспешно ушла, пообещав вернуться, как всегда, поздно вечером. Потом она направилась к своему дому, размышляя о том, как тесно переплелась ее жизнь с жизнями Аманды и Алекса за последние полгода. Был теплый, восхитительный вечер, и солнце освещало золотыми лучами окна домов, а небо на горизонте уже начало алеть. Рафаэлла была уже на полпути к дому, когда услышала сигнал автомобиля позади себя и оглянулась, удивленно глядя на черный «Порше». Но тут она обнаружила, что за рулем сидит Алекс.
   Она остановилась. Их глаза встретились, и они долго смотрели друг на друга, словно увиделись впервые. Он медленно подъехал ближе к ней и с улыбкой откинулся на красном кожаном сиденье.
   – Не хотите прокатиться, леди?
   – Я не разговариваю с незнакомцами.
   Они молча улыбнулись друг другу. Затем он слегка нахмурился:
   – Как дела у Мэнди?
   Теперь они уже привыкли считать ее собственной дочерью. Она всегда присутствовала в их мыслях.
   – Она уже видела статью в «Тайме»?
   Рафаэлла медленно кивнула, ее лицо посерьезнело, и она подошла ближе к машине.
   – Она вернулась из школы очень рано. Я не знаю, что сказать ей. Она все больше и больше ненавидит свою мать. – Она нахмурилась, и Алекс кивнул. Потом Рафаэлла спросила с тревогой: – Что мы скажем ей по поводу июля?
   – Пока ничего. Скажем ей позже.
   – Насколько позже?
   – Мы скажем ей в июне.
   Но он тоже выглядел обеспокоенным.
   – Что, если она не захочет уехать?
   – Ей придется. По крайней мере, на этот раз, – Алекс вздохнул, – только еще один год, пока ей не исполнилось восемнадцать, мы вынуждены идти на поводу у Кей. Судебные баталии сейчас никому не нужны. Если Мэнди сможет выдержать этот один визит, все обойдется мирно. Знаешь, учитывая тот факт, что у Кей в этом году выборы и она считает присутствие Аманды важным фактором для ее победы, я считаю чудом, что она не похитила ее и не вернула домой. Полагаю, нужно быть благодарными хотя бы за это.
   Рафаэлла серьезно посмотрела на него:
   – Мэнди не стала бы жить с матерью, если бы та силой заставила ее вернуться.
   – Возможно, поэтому она и не пыталась. Но мы не можем ничего поделать этим летом. Ей придется уехать. – Рафаэлла только кивнула в ответ. Они договорились обо всем еще месяц назад. Аманда вернется к матери накануне Четвертого июля, проведет с ней месяц в их летнем доме на Лонг-Айленде, потом в августе на месяц уедет в Европу со своей бабушкой, а к началу занятий в школе вернется в Сан-Франциско.
   Алекс считал большим своим достижением, что уговорил Кей позволить Аманде вернуться в Сан-Франциско. Однако он знал, что его племянница взорвется при мысли о поездке в Нью-Йорк. Но он позвонил ее психиатру, и тот сказал, что она в состоянии выдержать конфронтацию с матерью, к тому же психологические последствия происшедшего с ней практически сошли на нет. Они все знали, что у нее будет истерика при мысли оставить Алекса и вернуться домой к Джорджу и Кей. Рафаэлла планировала полететь на восток вместе с ней и оставить ее в Нью-Йорке, где она сама проведет ночь в «Карлайле», прежде чем отправиться на неделю в Париж, а потом на две недели в Испанию. Это было ее ежегодное паломничество – навестить родителей и провести некоторое время в Санта-Эухенья. И в этом году это было важнее для нее, чем обычно. Она собиралась почитать свою рукопись своим маленьким родственникам и не могла дождаться, чтобы услышать их мнение. Она будет просто переводить рассказы на испанский по мере чтения. Она так делала и раньше, когда привозила с собой книжки из Штатов. Но на сей раз это будет намного важнее, потому что рассказы написала она сама, и если детям они понравятся, она пошлет их агенту Шарлотты и посмотрит, не захочет ли кто-нибудь купить их этой осенью.
   Рафаэлла посмотрела на Алекса, который улыбался ей.
   – Над чем ты смеешься, Александр?
   – Над нами, – он улыбнулся ей с еще большей нежностью, а глаза его потеплели, – послушать нас, так можно подумать, что мы обсуждаем собственную дочь. – Он немного помедлил, потом указал на пустое сиденье рядом с ним: – Не присядешь на минутку?
   Она поколебалась несколько мгновений, взглянула на часы и рассеянно осмотрелась по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости нет никого из ее знакомых.
   – Мне на самом деле пора идти домой… – Она хотела быть с Джоном Генри, когда в шесть часов ему принесут поднос с ужином.
   – Я не стану настаивать.
   Но его глаза были такими ласковыми, а лицо таким привлекательным, к тому же они так давно не оставались наедине… Казалось, Аманда всегда была рядом с ними. А когда в полночь она уходила к себе наверх, у них оставалось так мало времени побыть вдвоем, потому что Рафаэлле нужно было возвращаться домой.
   Рафаэлла улыбнулась и кивнула:
   – С удовольствием.
   – У нас есть время немного покататься?
   Она кивнула, чувствуя себя непослушной и озорной девчонкой, и он быстро тронулся с места и направился вниз по холму к оживленной Ломбард-стрит, а оттуда в покрытый лесом уединенный квартал Пресидио. Они спустились к самой воде и оказались рядом с небольшой крепостью под мостом «Золотые ворота». Над ними по мосту мчались машины в округ Марин, а по воде скользили яхты, плыл паром, носились маленькие катера. Рафаэлла сняла свою соломенную шляпку, и свежий ветерок растрепал ее волосы.
   – Хочешь выйти?
   Он поцеловал ее, и она кивнула. Они вышли из машины и встали рядом – два черноволосых, высоких, красивых человека, держащиеся за руки и любующиеся заливом. Рафаэлла чувствовала себя очень молодой, стоя рядом с Алексом и думая о тех месяцах, которые они уже были вместе. Они стали так близки и провели столько ночей, шепчась, разговаривая, сидя у камина, занимаясь любовью, спускаясь в кухню в два часа ночи, чтобы приготовить омлет, или сэндвичи, или молочный коктейль. У них было так много всего и в то же время так мало… столько планов… и так мало времени… и нескончаемые надежды. Они стояли бок о бок, глядя, как заходящее солнце освещает проплывающие мимо них яхты, и Рафаэлла повернула голову, чтобы взглянуть на Александра, размышляя, смогут ли они когда-нибудь иметь больше, чем сейчас. Несколько минут, час-другой, украденные моменты – и ничего больше. Даже ребенка они одолжили, и через год она их покинет. Она только начала выбирать, в какой колледж хочет поступить, а Рафаэлла и Алекс уже испытывали чувство утраты, потому что им хотелось, чтобы она была рядом с ними еще долгие годы.
   – О чем ты сейчас думаешь, Рафаэлла?
   Он нежно посмотрел на нее и бережно убрал с ее глаз упавшую прядь волос.
   – Об Аманде, – она немного поколебалась, потом поцеловала его руку, оказавшуюся вблизи ее губ, – я хотела бы, чтобы она была нашей дочерью.
   Он молча кивнул:
   – Я тоже.
   Он хотел сказать ей, что когда-нибудь, через несколько лет, у них будут свои дети. Но промолчал, зная, как она переживает, что у нее нет детей. Это была постоянная тема их разговоров, когда она обвиняла себя в том, что мешает ему жениться на другой женщине и завести собственных детей.
   – Я надеюсь, что с ней все будет в порядке этим летом.
   Они медленно двинулись вдоль шоссе. Навстречу им ехала поливальная машина, которая остановилась прямо рядом с ними.
   – Надеюсь, что и с тобой все будет в порядке.
   Они редко об этом говорили, но через шесть недель она должна была улететь в Париж.
   – Не беспокойся. – они остановились, и она крепко сжала его руку. – я буду ужасно скучать по тебе, Алекс.
   Он крепко прижал ее к себе.
   – Я тоже буду скучать по тебе. Господи… – Он сделала паузу. – Я не знаю, что буду делать без тебя.
   Он так привык видеть ее каждую ночь и теперь не мог представить себе жизни без нее.
   – Я уеду всего на три недели.
   – Это покажется мне вечностью, особенно если Мэнди тоже уедет.
   – Может, ради разнообразия ты немного поработаешь.
   Он ласково улыбнулся ей, и они поцеловались и пошли дальше, держась за руки. По воде плавно скользили лодки. Они побродили еще полчаса и с сожалением направились к машине. Когда он остановился в двух кварталах от ее дома, Рафаэлла нежно коснулась кончиками пальцев его губ, послала ему воздушный поцелуй и вышла из машины.
   Она посмотрела, как машина тронулась в направлении Вальехо, и, улыбаясь про себя, пошла по направлению к дому. Было удивительно, насколько изменилась ее жизнь за последние семь месяцев, с тех пор как она встретила Алекса. И хотя все менялось постепенно, изменения были существенными. Она стала любовницей чудесного, красивого и обаятельного молодого адвоката и, как Шарлотта называла ее, «дочерью по любви» этой замечательной писательницы, которой она всегда восхищалась. К тому же она стала приемной матерью прелестной семнадцатилетней девушки, а домик на Вальехо с его заросшим садиком и кирпичной кухней, заполненной медными горшками, начала считать своим. И в то же время она все еще оставалась миссис Джон Генри Филлипс, женой знаменитого финансиста, дочерью французского банкира Антуана де Морнэ-Малль. Она, как и всегда, собиралась уехать в Санта-Эухенья повидаться с матерью и вообще продолжала делать все, что и раньше. Но в то же время ее жизнь стала настолько богаче, полнее, разнообразнее и счастливее.
   Она снова улыбнулась про себя, завернув за последний угол и подходя к своему дому. То, что она делала, не вредило Джону Генри, твердо заверила она себя, вставляя ключ в замок парадной двери. Она по-прежнему проводила с ним несколько часов по утрам, следила, чтобы сиделки были внимательными и заботливыми, чтобы ему готовили его любимую еду, и читала ему вслух по крайней мере по часу каждый день. Но разница была в том, что в ее жизни появилось много нового.
   Проведя утро с Джоном Генри, она работала два или три часа в своей комнате над детской книгой, которую планировала опробовать на ребятишках в Испании. А в четыре часа дня, когда Джон Генри ложился спать, она отправлялась на Вальехо. Она почти всегда успевала прийти туда раньше Аманды, чтобы кто-то с любовью встречал девушку после школы и ей не приходилось приходить в пустой дом. И часто Алекс возвращался домой раньше, чем Рафаэлла собиралась уходить. Они приветствовали друг друга почти супружеским поцелуем; разница была лишь в том, что Рафаэлла спешила к Джону Генри, чтобы провести с ним час-другой, поговорить, если он был в настроении, рассказать ему какую-нибудь забавную историю или отвезти его в коляску к окну, чтобы он мог полюбоваться яхтами, скользящими по заливу. Они всегда ужинали вместе, только теперь они совсем не использовали столовую. Джон Генри ел в постели, на подносе. И когда она была уверена, что он удобно устроен на ночь и сиделка находится рядом, а в доме затихли все звуки, она ждала в своей комнате около получаса, а потом уходила из дома.
   Она была почти уверена, что у слуг имеются свои подозрения насчет того, куда она уходит и как долго отсутствует, но никто не смел заикнуться о ее ночных исчезновениях, а на стук входной двери в четыре часа утра уже никто не обращал внимания. Рафаэлла наконец устроила свою жизнь так, что она теперь стала сносной после восьми лет невыносимого одиночества и боли. И в этой жизни она никому не доставляла страданий или боли. Джон Генри никогда не узнает про Алекса, а между ней и Алексом было что-то очень важное, имеющее огромное значение для обоих. Единственное, что иногда беспокоило ее, были слова Кей о том, что она мешает Алексу найти свое счастье с женщиной, которая даст ему больше. Но он уверял, что совершенно счастлив, и к этому времени Рафаэлла уже знала, что любит его слишком сильно, чтобы отпустить.
   Поспешно поднимаясь по лестнице в свою спальню, Рафаэлла обдумывала, что ей надеть. Она только что купила бирюзовое шелковое платье, и с ее черными волосами и кремовой кожей она выглядела в нем ослепительно. Надев платье, она вставила в уши сережки из бриллиантов с бирюзой.
   Опоздав всего на десять минут, она постучала в дверь и увидела, что Джон Генри уже сидит в кровати с подносом на коленях. Взглянув на его глубоко запавшие глаза, морщинистое перекошенное лицо, длинные костлявые руки, казавшиеся такими хрупкими, Рафаэлла застыла в дверях. Ей почудилось, что она очень давно не видела его. Казалось, что он медленно начал терять волю к жизни, которая поддерживала его почти восемь лет.
   – Рафаэлла? – Он странно взглянул на нее, как обычно с трудом выговорив ее имя, и Рафаэлла с изумлением посмотрела на него, снова вспомнив, за кем она замужем, каковы ее обязанности и насколько маловероятно, что она когда-нибудь станет женой Алекса.
   Она повернулась, чтобы закрыть дверь, попутно смахнув рукой слезы с глаз.

Глава 22

   Рафаэлла попрощалась с Алексом в пять часов утра и поспешила домой. Она уже упаковала свои вещи накануне вечером, и теперь ей оставалось только дать последние указания слугам, переодеться, позавтракать и попрощаться перед отъездом с Джоном Генри. Это прощание будет простым и обыденным. Поцелуй в щеку, последний взгляд, пожатие руки и легкое чувство вины, что она не должна бы оставлять его одного, что она должна находиться рядом с ним, а не лететь в Испанию. Но это был привычный для них ритуал, и он повторялся уже пятнадцать лет. По-настоящему тяжело было ей проститься с Алексом, ее угнетала мысль о расставании с ним даже на один день. А несколько недель в разлуке казались совершенно невыносимыми. На рассвете они стояли в холле у подножия лестницы, крепко обнявшись, словно боялись, что разлучаются навсегда, что больше никогда не встретятся. Рафаэлла всем телом прильнула к Алексу и не хотела отпускать его. Потом посмотрела на него с тоской в глазах, налитых слезами, и покачала головой со слабой улыбкой:
   – Я не могу заставить себя расстаться с тобой.
   Он улыбнулся и крепче прижал ее к себе:
   – Ты никогда не расстанешься со мной, Рафаэлла. Я всегда буду рядом с тобой, где бы ты ни была.
   – Мне бы хотелось, чтобы ты поехал со мной в Испанию.
   – Возможно, когда-нибудь…
   Всегда когда-нибудь… когда-нибудь… но когда? Она не любила думать об этом, потому что это означало, что, когда это произойдет, Джон Генри будет мертв. Ей чудилось, что даже мысли об этом убивают его, поэтому предпочитала жить только настоящим.
   – Возможно. Я буду тебе писать.
   – А могу я написать тебе?
   Она кивнула.
   – Не забудь напомнить Мэнди, чтобы она взяла теннисную ракетку.
   Он улыбнулся:
   – Слушаюсь, мамочка. Я скажу ей. Во сколько мне разбудить ее?
   – В шесть тридцать. Самолет вылетает в девять.
   Он собирался отвезти Мэнди в аэропорт, но было маловероятно, что ему удастся увидеть там Рафаэллу. Как обычно, шофер подвезет ее прямо к самолету, а там ее быстро проводят на место. Но они купили билет для Мэнди на тот же рейс, а по прибытии в Нью-Йорк Рафаэлла подвезет ее к отелю «Карлайл» в арендованном лимузине. И там их встретит Шарлотта, чтобы проводить внучку до квартиры Кей. Аманда твердо заявила, что не желает оставаться с матерью наедине. Они не виделись после скандальной встречи на Рождество, и Аманда вообще не хотела возвращаться домой. Как обычно, ее отец улетел в Атланту на медицинскую конференцию, и некому будет смягчить обстановку в доме.
   – Алекс, – Рафаэлла в последний раз с тоской посмотрела на него, – я люблю тебя.
   – И я тебя тоже, детка, – он крепко прижал ее к себе, – все будет в порядке.
   Она молча кивнула, не понимая, почему ей становится не по себе при мысли об этой поездке. Она пролежала рядом с ним без сна всю ночь.
   – Готова?
   Она кивнула, и на этот раз он проводил ее почти до самого дома.
   Она не видела его в аэропорту, но когда появилась Мэнди, одетая в белое хлопковое платье, соломенную широкополую шляпу и белые сандалии, которые они купили вместе, на нее повеяло чем-то родным и близким. В руке девушка держала ракетку, о которой так беспокоилась Рафаэлла.
   – Привет, мамуля. – Мэнди улыбнулась ей, и Рафаэлла рассмеялась, глядя на хорошенькую девчушку. Если бы она была повыше и не такой миниатюрной, она была бы больше похожа на взрослую женщину. А так она все еще казалась ребенком.
   – Как приятно видеть тебя. Я уже начала чувствовать себя одинокой.
   – Алекс тоже. У него подгорела яичница, он разлил кофе, сжег тосты, а в придачу ко всему у нас почти кончился бензин по дороге в аэропорт. Его мысли были явно далеки от того, что он делал.
   Они обменялись улыбками. Рафаэлла была рада просто услышать об Алексе, словно это приближало его к ней. Через пять часов они наконец оказались в знойной суматохе и духоте нью-йоркского лета. Казалось, что Сан-Франциско больше не существует и они не смогут найти дорогу назад. Рафаэлла и Мэнди обменялись усталыми взглядами, в которых читалось желание снова оказаться дома.
   – Я всегда забываю, каково это здесь.
   Мэнди с изумлением осмотрелась по сторонам:
   – Господи, и я тоже. Здесь просто ужасно.
   Но тут к ним подошел шофер, и спустя несколько минут они уже сидели на заднем сиденье лимузина с включенным кондиционером.
   – В конце концов, может быть, все не так уж плохо.
   Мэнди радостно улыбнулась Рафаэлле, которая ответила ей улыбкой и взяла ее за руку. Она отдала бы все на свете за то, чтобы сидеть в «Порше» с Алексом, а не в лимузине в Нью-Йорке. За последние месяцы обстановка в доме Джона Генри надоела ей до смерти. Множество слуг, постоянная охрана, огромный особняк. А ей хотелось чего-нибудь гораздо более простого, например уютной жизни с Амандой и Алексом в маленьком домике на Вальехо.
   Когда они прибыли в «Карлайл», их ждала записка от Шарлотты, в которой она сообщала, что задерживается на встрече с издателем и приедет попозже. Аманда и Рафаэлла поднялись в номер, скинули обувь и шляпы, устроились на кушетке и по телефону заказали лимонад.
   – Представляешь, какая за окном жара? – Мэнди с несчастным видом посмотрела на Рафаэллу, и та улыбнулась. Аманда искала любые причины, чтобы возненавидеть Нью-Йорк.
   – На Лонг-Айленде будет не так уж плохо. Ты сможешь купаться каждый день.
   Она говорила с ней как с ребенком, которого убеждают поехать на лето в лагерь, но вид у Аманды был непримиримый. В дверь номера позвонили.
   – Наверное, принесли лимонад.
   Рафаэлла быстро направилась к двери, держа в руках сумочку. Ярко-красный шелковый костюм, который она надела в дорогу, лишь слегка помялся в самолете. Она выглядела ослепительно; красный цвет выгодно подчеркивал ее белоснежную кожу и темные волосы. Аманду всегда поражало, до чего красива Рафаэлла. К этому прекрасному лицу и огромным темным глазам невозможно было привыкнуть. Аманда видела, что Алекс уж точно не мог привыкнуть, и всякий раз, когда Рафаэлла появлялась в дверях, вид у него был ошеломленный. И она всегда была такой ухоженной и безупречно элегантной. Аманда наблюдала за тем, как она открывала дверь с легкой бесстрастной улыбкой, ожидая увидеть официанта с подносом, на котором стояли бы два высоких стакана с холодным лимонадом. Вместо этого она увидела стоявшую в дверях мать Аманды, вспотевшую и взъерошенную, в уродливом зеленом льняном костюме, со странной самодовольной усмешкой на лице. У нее был вид победительницы. Аманда почувствовала, как ее охватила дрожь, а Рафаэлла стояла с натянуто-вежливым выражением лица. В последний раз они встречались в баре отеля «Фермонт» полгода назад, когда Кей пригрозила рассказать Джону Генри о связи Рафаэллы с Алексом.
   – Моя мать не может приехать, поэтому я решила сама забрать Мэнди.
   Она несколько мгновений смотрела на Рафаэллу, потом переступила порог комнаты.
   Закрыв дверь, Рафаэлла молча наблюдала, как Кей направляется к своей единственной дочери. Мэнди нервно смотрела на мать широко раскрытыми глазами и даже не пыталась двинуться ей навстречу.
   – Привет, Мэнди, – первой заговорила Кей, подойдя к дочери.
   Но Аманда по-прежнему молчала. Рафаэлла заметила, что она больше, чем обычно, выглядела напуганным ребенком. Она казалась отчаянно несчастной, пока высокая рыжеволосая женщина подходила к ней.
   – Ты хорошо выглядишь. У тебя новая шляпка?
   Аманда кивнула, а Рафаэлла предложила Кей сесть. В этот момент раздался звонок в дверь, и долгожданный лимонад прибыл. Рафаэлла предложила лимонад Кей, но та отказалась, и подала другой стакан Аманде, которая молча взяла его. Она бросила умоляющий взгляд на Рафаэллу, потом опустила глаза и стала потихоньку пить свой напиток. Чтобы сгладить возникшую неловкость, Рафаэлла стала рассказывать о том, как прошел перелет. Так продолжалось полчаса, и Рафаэлла испытала облегчение, когда Кей поднялась, чтобы уходить.
   – Вы сразу поедете на Лонг-Айленд? – спросила Рафаэлла, испытывая огромное желание утешить Мэнди.
   – Нет. На самом деле мы с Мэнди отправимся в небольшое путешествие.
   Эти слова сразу же привлекли внимание ее дочери, которая бросила на нее враждебный взгляд.
   – В самом деле? И куда?
   – В Миннесоту.
   – Это связано с твоей предвыборной кампанией, мама?
   Это были ее первые слова, обращенные к матери, и в них сквозило обвинение, смешанное с презрением.
   – Отчасти. Там проходит окружная ярмарка, но у меня есть и еще кое-какие дела. Я думаю, тебе там понравится.
   По ее лицу было видно, что она разозлилась, но она не посмела выразить это в словах. Рафаэлла взглянула на Аманду, которая выглядела уставшей и несчастной. Девушке хотелось лишь одного – очутиться снова в Сан-Франциско с Алексом, и Рафаэлла подумала, что и ей так было бы спокойнее. Только хорошее воспитание заставляло ее быть предельно доброжелательной с Кей.
   Аманда взяла свой единственный чемодан и ракетку и посмотрела на Рафаэллу. Мгновение они стояли, молча глядя друг на друга, потом Рафаэлла порывисто обняла Аманду. Ей хотелось сказать девушке, чтобы она проявила терпение, была вежливой, но сильной и не позволяла матери обижать себя. Рафаэлле хотелось сказать ей очень многое, но у них уже не было ни времени, ни возможности.
   – Желаю тебе хорошо провести время, дорогая. – И тише добавила: – Я буду скучать по тебе.
   Но Аманда, со слезами на глазах, ответила громко:
   – Я тоже буду скучать по тебе.
   Она направилась к двери, продолжая молча плакать. Кей на мгновение задержалась на пороге, впившись глазами в лицо Рафаэллы.
   – Спасибо, что подвезли ее из аэропорта.
   Она даже не упомянула о том, сколько Рафаэлла сделала для Аманды за эти шесть месяцев, не поблагодарила за ее материнскую заботу о ней, за помощь, которую она оказывала Алексу в уходе за его племянницей, к которой они оба так привязались. Но Рафаэлле не нужна была благодарность этой женщины. Ей хотелось лишь одного – чтобы она не обижала своего ребенка. Но она не могла сказать ей этого, убедить ее быть добрее к собственной дочери.
   – Надеюсь, вы хорошо проведете этот месяц.
   – Несомненно.
   Кей сказала это с какой-то странной улыбкой, внимательно глядя на Рафаэллу. А затем бросила ей через плечо:
   – Желаю приятного отдыха в Испании.
   С этими словами она вошла в лифт вместе с Амандой, и Рафаэлла, внезапно почувствовала себя опустошенной и покинутой, попутно размышляя о том, откуда Кей известно, что она собирается в Испанию.

Глава 23

   На следующее утро, когда Рафаэлла села в самолет, направлявшийся в Париж, ее даже не радовала перспектива вскоре увидеть детишек. Она хотела лишь одного – вернуться домой. Она уезжала все дальше от того места, где оставалось ее сердце, и чувствовала себя уставшей и одинокой. Закрыв глаза, она попыталась представить себе, что летит не во Францию, а в Калифорнию.
   Она уже давно привыкла к таким перелетам, поэтому со скуки проспала половину пути над Атлантикой. Она немного почитала, пообедала, потом поужинала и стала вспоминать, как прошлой осенью по дороге в Нью-Йорк познакомилась с Алексом. Сейчас ей казалось немыслимым, что она может заговорить с незнакомым человеком. Таким же немыслимым, как и прежде. Когда они заходили на посадку в Париже, она не могла не улыбнуться про себя. Теперь он уж точно не был незнакомым. Она представила себе, как ее отец мог спросить:
   – И где вы познакомились?
   – В самолете, папа. Он меня подцепил.
   – Он тебя что?
   Она чуть не рассмеялась, пристегивая ремень безопасности и готовясь к посадке. Ее все еще забавляли эти мысли, пока ее выпускали из самолета раньше остальных пассажиров и быстро провожали через таможенный контроль. Но когда она увидела отца, ее веселье испарилось. Он выглядел суровым и почти злым и стоял неподвижно, как статуя, наблюдая за тем, как она подходит к нему. Ее элегантный вид мог вызвать улыбку одобрения у любого мужчины. На ней был черный костюм с белой шелковой блузкой и маленькая черная соломенная шляпка с вуалью. Глядя на отца, она почувствовало, как у нее сжалось сердце. Было очевидно, что что-то случилось. У него были плохие новости для нее… может быть, ее мать… или Джон Генри… или кто-то из кузин… или…
   – Bonjour, Papa.
   Он лишь слегка наклонился, когда она потянулась поцеловать его, и вся его солидная фигура казалась твердой скалой. Его лицо было покрыто морщинами, а ледяные голубые глаза смотрели на нее строго и холодно. Она со страхом встретила его взгляд.
   – Что-нибудь случилось?
   – Мы обсудим это дома.
   О боже! Что-то произошло с Джоном Генри. И он не хотел говорить ей этого здесь. Внезапно все мысли об Алексе вылетели у нее из головы. Она могла думать лишь о беспомощном старике, которого оставила в Сан-Франциско, и, как всегда, начала упрекать себя за то, что уехала от него.
   – Папа… пожалуйста… – они стояли, глядя друг на друга. Ее голос упал до шепота. – Это… это Джон Генри?
   Он только покачал головой. Ему нечего было сказать ей, и это после того, как они не виделись целый год. Они сели в его черный «Ситроен», и он по-прежнему напоминал гранитную скалу, а не любящего отца. Он кивнул водителю, и они тронулись с места.
   Всю дорогу до Парижа Рафаэлла сидела, замерев от страха. Когда они наконец остановились возле дома отца, ее руки дрожали. Шофер открыл дверцу, и его черная форма очень соответствовала выражению лица ее отца и ее собственному настроению. Со странным чувством она вошла в огромное фойе с зеркалами в позолоченных оправах и мраморными столами эпохи Людовика XV. На одной из стен висел великолепный обюссонский гобелен, стеклянные двери выходили в сад, но от всей обстановки веяло арктическим холодом, что и без того ухудшило ее настроение. Отец с недовольством посмотрел на нее и сделал знак следовать за ним по длинной мраморной лестнице в его кабинет. Рафаэлла внезапно почувствовала себя ребенком, который, сам того не понимая, в чем-то сильно провинился.
   Она молча последовала за отцом, неся в руке сумочку и шляпку, ожидая беседы, чтобы выяснить, что же так расстроило его. Возможно, это все-таки касалось Джона Генри. Поспешно поднимаясь по ступеням, она пыталась угадать, что же произошло. Может быть, это случилось, пока она была в Нью-Йорке? Может быть, еще один инсульт? Но по виду ее отца было не похоже, что он хочет поделиться с ней плохими новостями. Скорее ее ждет суровое обвинение в том, что она что-то совершила. Она помнила такое выражение его лица со времен своего детства.
   Он мрачно проследовал в свой кабинет, и Рафаэлла вошла вслед за ним. Это была комната с невероятно высокими потолками, обитая деревом; вдоль стен стояли книжные полки, а огромный стол был достоин кабинета президента или короля. Это был прекрасный образчик мебели времен Людовика XV, отделанный позолотой и выглядевший весьма впечатляюще. Отец подошел к столу и сел в кресло.
   – Alors…
   Он мрачно посмотрел на Рафаэллу и указал на кресло, стоявшее напротив. Пока что атмосфера между ними была далека от теплоты. Ни одного ласкового слова, ни приветственного объятия. И хотя ее отец не привык показывать своих чувств, он, безусловно, был намного более суров, чем обычно.
   – Папа, в чем дело?
   Ее лицо побледнело во время долгой поездки из аэропорта, а теперь оно казалось совсем белым, пока она ожидала его ответа.
   – В чем дело? – Он нахмурил брови, и его лицо исказилось яростью. – Стоит ли играть в игры?
   – Но, папа, я ничего не понимаю.
   – В таком случае, – почти закричал он, – у тебя совсем нет совести! Или ты настолько наивна, что думаешь, будто можешь делать все что захочешь в любой точке мира и это не выплывет наружу, – он сделал паузу, и сердце Рафаэллы бешено заколотилось, – ты меня понимаешь? – Он понизил голос и выразительно посмотрел на нее, но она лишь покачала головой. – Нет? Тогда, пожалуй, мне придется быть более честным с тобой, чем ты со мной или со своим бедным мужем, прикованным к постели. – В его голосе звучал упрек и презрение к единственной дочери, и внезапно, как ребенка, уличенного в непростительном поведении, Рафаэллу охватил стыд. Ее бледные щеки залил румянец, и Антуан де Морнэ-Малль кивнул головой: – Может быть, теперь ты меня поняла.
   Но Рафаэлла произнесла твердо и ясно:
   – Нет, не поняла.
   – В таком случае ты лгунья и изменница. – Слова прогремели как удары колокола в огромной комнате. – Несколько недель назад, – начал он таким тоном, словно обращался к парламенту, а не к единственной дочери, – я получил письмо. От члена американского конгресса, мадам Кей Виллард.
   Он внимательно вгляделся в лицо дочери, и она почувствовала, как у нее остановилось сердце. Она ждала, еле дыша.
   – Мне было, должен сообщить тебе, очень больно читать это письмо. По многим причинам. Но более всего потому, что я узнал о тебе, моей дочери, такие вещи, которые никогда не рассчитывал узнать. Мне продолжать? – Рафаэлла хотела сказать ему, что не стоит, но не посмела. Она и так знала, что на этом он не остановится. – Она не только сообщила мне, что ты изменяешь мужу. Человеку, от которого, позволь мне напомнить тебе, Рафаэлла, ты не видела ничего, кроме добра, почти с самого детства. Человеку, который доверяет тебе, который любит тебя, который нуждается в тебе каждую минуту. Человеку, которому ты должна отдавать каждый свой вздох, каждую мысль, чтобы он мог оставаться в живых. И если ты этого не делаешь, ты его убиваешь, что, я уверен, тебе и так известно. И ты разрушаешь жизнь не только этого человека, который любит тебя и который является моим старым и очень близким другом, но ты, как выяснилось, разрушаешь жизни еще нескольких людей. Мужчины, который имел любящую его жену, с которой ты его разлучила. Который теперь не может завести детей, хотя это его самое заветное желание. Я также узнал от мадам Виллард, что после серьезной катастрофы ее дочь отправилась в Калифорнию к этому человеку, чтобы поправить здоровье. Очевидно, ты развращаешь этого ребенка своим шокирующим поведением. Мадам Виллард является членом конгресса, и из ее слов я понял, что она потеряет шанс продолжить работу всей своей жизни, если этот скандал выйдет наружу. Более того, она сообщила мне, что собирается подать в отставку, если ее брат не прекратит встречаться с тобой, потому что она не вынесет позора, который обрушится на нее, на ее мужа, на ее престарелую мать и на ее ребенка. Могу лишь добавить, что, если все откроется, ты покроешь позором и меня, и Банк Малль, не говоря уже о том, как на твое поведение отреагируют в Испании. И представь себе, что с тобой сделает пресса.
   Рафаэлла чувствовала себя так, словно ее пригвоздили к позорному столбу. Бремя случившегося – обвинений, поступка Кей, отповеди ее отца – было больше, чем она могла вынести. Как она могла все объяснить ему? С чего начать? С того, что Кей – злобная, амбициозная политиканша, которая не остановится ни перед чем, чтобы получить то, что ей хочется. Что она не собирается уходить в отставку, более того, собирается выиграть выборы в сенат. Что сама она не «развращала» Аманду, наоборот, они с Алексом искренне любят ее. И что Алекс не был женат на Рейчел, кода они познакомились, что он не желает ее возвращения. А она сама продолжает преданно заботиться о Джоне Генри, но она любит и Алекса. Но ее отец молча сидел, глядя на нее с осуждением и со злостью. Она посмотрела на него, чувствуя себя беспомощной перед ним, и слезы покатились из ее глаз.
   – Я должен также сказать тебе, – начал он после небольшой паузы, – что не в моих правилах доверять словам постороннего мне человека. И хотя это доставило мне массу неудобств и обошлось недешево, я нанял детектива, который последние десять дней следил за тобой и подтвердил все, что сказала эта женщина. Ты возвращалась домой, – он посмотрел на нее с яростью, – не ранее пяти часов утра, каждую ночь. И даже если тебя не заботит вред, который ты причиняешь окружающим тебя людям, я думал, что твоя репутация значит для тебя многое! Твои слуги должны считать тебя потаскухой… шлюхой!
   Он уже кричал на нее, вскочив с кресла и расхаживая по комнате. Рафаэлла по-прежнему молчала.
   – Как ты могла докатиться до этого? Как можешь ты быть такой бесчестной, отвратительной дешевкой?
   Он посмотрел на нее, и она покачала головой и уронила голову на руки. Спустя несколько мгновений она достала из сумочки кружевной носовой платок, высморкалась, сделала глубокий вдох и посмотрела на отца:
   – Папа, эта женщина ненавидит меня… все, что она говорит…
   – Все это правда. Отчеты детектива подтвердили это.
   – Нет, – она покачала головой и тоже встала, – единственное, что во всем этом правда, – это то, что я люблю ее брата. Но он не женат, когда мы познакомились, он уже был разведен…
   Но отец прервал ее:
   – Ты католичка или ты уже забыла об этом? И замужняя женщина, или об этом ты тоже забыла? Мне наплевать, будь он пастором или африканцем, суть в том, что ты замужем за Джоном Генри и не вправе заводить любовников. Я больше никогда не смогу посмотреть ему в глаза после того, что ты натворила. Я не смогу этого сделать, потому что моя дочь, которую я ему отдал, – шлюха!
   – Я не шлюха! – закричала Рафаэлла, с трудом подавляя рыдания. – И ты не отдавал меня ему. Я вышла за него замуж, потому что… потому что хотела этого… я любила его… – Ее голос прервался.
   – Я не желаю слушать весь этот вздор, Рафаэлла. Я желаю услышать только одно. Что ты больше не будешь встречаться с этим человеком, – он сердито посмотрел на нее и медленно подошел к ней ближе, – и пока ты этого не сделаешь, пока не дашь мне торжественное обещание, ты не будешь принята в моем доме. Собственно говоря, – он взглянул на часы, – самолет на Мадрид вылетает через два часа. Я хочу, чтобы ты уехала туда, все обдумала, а я приеду навестить тебя через несколько дней. Я хочу, чтобы к тому времени ты написала этому человеку и сказала, что между вами все кончено. А чтобы быть уверенным, что ты держишь слово, я установлю за тобой слежку на неопределенное время.
   – Но, бога ради, зачем?
   – Потому что если у тебя нет чувства чести, то у меня оно есть. Ты нарушила все обеты, которые дала, выходя замуж за Джона Генри. Ты опозорила не только себя, но и меня. И я не хочу иметь дочерью шлюху. А если ты не примешь моих условий, у меня не останется выбора, кроме как сообщить обо всем Джону Генри.
   – Бога ради, папа… пожалуйста… – она почти истерически рыдала. – Это моя жизнь… ты убьешь его… папа… пожалуйста…
   – Ты опозорила мое имя, Рафаэлла.
   Он пристально посмотрел на нее, не подходя ближе, потом снова вернулся к столу и сел в свое кресло.
   Она смотрела на него, понимая весь ужас происшедшего, и впервые в жизни испытала лютую ненависть к другому человеку. Если бы Кей оказалась сейчас в этой комнате, она с радостью убила бы ее голыми руками. Вместо этого она в отчаянии повернулась к отцу:
   – Но папа… почему… почему ты это делаешь? Я взрослая женщина… у тебя нет права…
   – У меня есть все права. Очевидно, ты слишком долго жила в Америке, дорогуша. И возможно, к тому же пользовалась чрезмерной свободой после того, как твой муж заболел. Мадам Виллард сообщила мне, что пыталась урезонить тебя, но ты и этот человек не хотите ничего слушать. Она говорит, что, если бы не ты, он вернулся бы к жене, остепенился и завел детей, – он с упреком посмотрел на нее, – как можешь ты поступать так с человеком, которого, по твоим словам, ты любишь? – Его слова и взгляд словно пронзили ее кинжалом. А он продолжал настойчиво смотреть на нее. – Но меня заботит не этот человек, а твой муж. Именно ему ты должна сохранять абсолютную преданность. И я говорю совершенно серьезно, Рафаэлла. Я обо всем сообщу ему.
   – Это убьет его, – тихо произнесла она, в то время как слезы продолжали катиться по ее щекам.
   – Да, – резко сказал ее отец, – это его убьет. И его кровь будет на твоих руках. Я хочу, чтобы ты подумала обо всем этом в Санта-Эухенья. И я хочу, чтобы ты знала, почему я отправляю тебя туда сегодня. – Он поднялся, и на его лице, словно высеченном из гранита, было выражение непреклонности. – Я не хочу, чтобы в моем доме находилась шлюха, пусть даже одну ночь. – С этими словами он подошел к двери кабинета, распахнул ее, слегка поклонился и сделал ей знак удалиться. Он долго и мрачно смотрел на нее, а она дрожала, чувствуя себя уничтоженной и униженной. Он покачал головой и произнес всего два слова: – Всего хорошего. – После этого он плотно закрыл за собой дверь, и Рафаэлла с трудом дошла до ближайшего кресла и опустилась в него.
   Ее тошнило, и она вся дрожала, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание. Но она продолжала сидеть, испытывая потрясение, боль, стыд и злобу. Как мог он так поступить с ней? И понимала ли Кей, что она наделала? Представляла ли, что ее письмо будет иметь такие катастрофические последствия? Почти полчаса Рафаэлла сидела, совершенно ошеломленная. Потом, взглянув на часы, она спохватилась. Если отец взял ей билет на другой рейс, то пора поспешить.
   Она медленно подошла к лестнице, бросив взгляд на кабинет отца. Теперь у нее уже не было желания попрощаться с ним. Он сказал все, что хотел сказать, и она знала, что он объявится в Санта-Эухенья. Но ей было наплевать на все, что он сделал или сказал. Он не имел права вмешиваться в ее жизнь с Алексом. И ей было безразлично то, как он грозился поступить с ней. Она не откажется от Алекса. Она решительным шагом спустилась по лестнице, надела свою шляпку с вуалью и обнаружила, что ее чемоданы все еще лежат в багажнике «Ситроена», а шофер ждет ее у выхода. Фактически ее выгнали из отцовского дома, но она была настолько зла, что это ее не задело. Отец всю жизнь обращался с ней как с вещью, своего рода движимым имуществом, но больше она не позволит ему лезть в ее жизнь.

Глава 24

   В то время как Рафаэлла ехала обратно в аэропорт в Париже, в Сан-Франциско в офисе Алекса раздался очень необычный телефонный звонок. Он сидел за своим рабочим столом и, глядя на свои сложенные руки, размышлял, что он означал. Он, совершенно очевидно, имел отношение к Рафаэлле, но понятно ему было только это. И он чувствовал, как на него навалилась странная и ужасная тяжесть, по мере того как он ждал назначенного часа. В пять минут десятого ему позвонил один из секретарей Джона Генри и попросил прийти к ним утром, если его это не затруднит. Он сказал только, что мистер Филлипс хочет видеть его по весьма важному личному делу. Дальнейших разъяснений не последовало, а Алекс расспрашивать не решился. Сразу же после этого звонка он набрал номер сестры, но член конгресса Виллард была занята все утро, а он не знал, где еще можно было искать ответа. Ему придется подождать два часа, пока он не увидится с Джоном Генри. Больше всего он боялся, что кто-то рассказал ему обо всем и старик потребует, чтобы он больше не встречался с Рафаэллой. Возможно, он уже говорил с ней, а она ничего не сказала Алексу. Возможно, он уже принял меры, чтобы семья задержала ее в Испании. Но Алекс предчувствовал, что произойдет что-то ужасное, и, учитывая преклонный возраст мистера Филлипса и очевидную серьезность ситуации, он не мог отказаться от приглашения, хотя ему очень этого хотелось. Алекс раздумывал об этом, паркуя машину на другой стороне улицы от дома Джона Генри.
   Он медленно подошел к огромной дубовой двери, которую видел так часто. Потом позвонил, и спустя мгновение появился очень солидный дворецкий. На минуту Алексу показалось, что все обитатели дома в курсе его преступления и собираются судить его. Он чувствовал себя мальчишкой, которого скоро отчитают за то, что он своровал яблоки. Но нет, дела обстояли намного, намного серьезнее. Если бы он не держал себя в руках, он был бы по-настоящему напуган. Но он понимал, что в данной ситуации у него нет выбора. Он обязан предстать перед Джоном Генри Филлипсом независимо от того, что старик скажет или сделает.
   Дворецкий привел его в парадный зал, откуда горничная сопроводила его вверх по лестнице. У входа в личные апартаменты Джона Генри Алекса встретил пожилой мужчина, доброжелательно улыбнулся и поблагодарил за то, что он нашел время так быстро откликнуться на приглашение. Он представился секретарем мистера Филлипса, и Алекс узнал его голос, который он слышал по телефону.
   – Очень любезно с вашей стороны прийти так быстро. Это чрезвычайно необычная просьба со стороны мистера Генри. Он уже несколько лет не приглашал никого к себе. Но я полагаю, что это очень важное личное дело и он рассчитывает, что вы сможете помочь ему.
   Алекс снова почувствовал тревогу.
   – Безусловно. – Поддерживая разговор, он бормотал какие-то глупости престарелому секретарю и опасался, что упадет в обморок, пока они ждали сиделку, которая проводит его к Джону Генри.
   – Он очень болен?
   Секретарь кивнул, а Алекс подумал, что глупее вопроса не придумаешь, поскольку знал от Рафаэллы, насколько болен ее муж. Но он совершенно лишился присутствия духа только лишь оттого, что стоял у двери в спальню Джона Генри, в «ее» доме. По этим комнатам она ходила каждый день. Это был дом, в котором она завтракала каждое утро. Куда она приходила, расставшись с ним, после того, как они занимались любовью.
   – Мистер Хейл…
   Сиделка отворила дверь, и секретарь сделал ему знак войти. На мгновение Алекс заколебался, потом переступил порог, чувствуя себя преступником, которого ведут к месту казни. Но, по крайней мере, он сделает это с достоинством. Он не опозорит ее, трусливо отказавшись прийти сюда или небрежно одевшись. По дороге из офиса он заехал домой и переоделся в темный, в тонкую полоску костюм, купленный им в Лондоне, белую сорочку и галстук от Диора. Но даже это не помогло, когда он прошел в комнату и увидел сухонькую фигуру, лежавшую на массивной антикварной кровати.
   – Мистер Филлипс?
   Алекс почти прошептал эти слова, а секретарь и сиделка моментально исчезли. Они остались наедине, двое мужчин, любивших Рафаэллу: один из них старый, разбитый и немощный, другой – молодой и высокий, стоя смотревший на человека, за которого Рафаэлла вышла замуж пятнадцать лет назад.
   – Пожалуйста, входите.
   Речь Джона Генри была затрудненной, и его было сложно понимать. Но Алекс с легкостью разобрал его слова, настолько он настроился на разговор с ним. Он чувствовал себя настоящим мужчиной, потому что с большой готовностью явился, чтобы выслушать все обвинения и злые нападки, которые Джон Генри надумает вылить на него. Но это чувство быстро покинуло его, когда он осознал, каким немощным и измученным болезнью был его соперник. Джон Генри слабо махнул рукой в сторону кресла, стоявшего рядом с кроватью, давая понять Алексу, чтобы он сел. Но в проницательном взгляде синих глаз, которые рассматривали его, оценивая, дюйм за дюймом, волосок за волоском, не было и тени слабости. Алекс осторожно опустился в кресло, мечтая о том, чтобы он проснулся и все происходящее оказалось тревожным сном. Это был один из тех моментов в жизни, которые не хотелось переживать.
   – Я хочу… – Он с трудом заговорил, но его глаза оставались устремленными на Алекса, и даже сейчас в нем чувствовалась властность. В нем не было ничего подавляющего, просто спокойная сила, даже в таком немощном состоянии. Сразу чувствовалось, что в свое время он был выдающимся человеком. Теперь Алексу легче было понять, кем он в свое время был для Рафаэллы и почему она до сих пор любила его. Это не было просто преданностью, это было нечто особое, и на мгновение Алексу стало стыдно за то, что они совершили.
   – Я хочу… – старательно выговаривал Джон Генри, борясь с неподвижной стороной рта, – поблагодарить вас за то… что вы пришли.
   И в этот момент Алекс осознал, что глаза Джона Генри были не только проницательными, но и добрыми. Он кивнул ему, не зная, что ответить. Самым подходящим было: «Да, сэр». Этот человек внушал ему благоговение.
   – Да. Ваш секретарь сказал, что это важно.
   Они оба понимали, что это очень мягко сказано. Несмотря на перекошенный рот, Джон Генри попытался улыбнуться.
   – Да, мистер Хейл… это так. – После короткой паузы он снова заговорил: – Я надеюсь… что я не… не напугал вас… пригласив… – Казалось, у него не хватит сил договорить, но он был настроен решительно. Это был очень тяжелый разговор для обоих. – Пригласив вас прийти. Это очень важно, – более четко произнес он, – для всех нас… троих… Мне не нужно объяснять?
   – Я… – Стоило ли ему все отрицать, подумал Алекс? Но его ни в чем не обвиняли. Это просто была чистая правда. – Я понимаю.
   – Хорошо, – Джон Генри кивнул с довольным видом, – я очень люблю свою жену, мистер Хейл… – его глаза были до странности яркими, – настолько люблю, что мне доставляет боль… ужасную… держать ее здесь в заточении… в то время как я… я пленник этого бесполезного, безжизненного тела… а она продолжает быть… прикованной ко мне. – Он выглядел уничтоженным горем, глядя Алексу в глаза. – Это неподходящая жизнь… для молодой женщины… и тем не менее… она очень добра ко мне.
   И тут Алекс не сдержался.
   – Она очень любит вас, – сказал он хриплым голосом.
   Он почувствовал себя посторонним. Это Рафаэлла и Джон Генри были любовниками. А он влез между ними. В первый раз он ясно понял это. Она была женой этого человека, а не его. И их связывали глубокие чувства, и ее место было здесь. Но в то же время мог ли он в это поверить? Джон Генри был очень старым человеком, медленно приближающимся к концу жизни. Как, похоже, он и сам понимал, ее жизнь была невыносима. Он беспомощно посмотрел на Алекса:
   – То, что случилось, было жестоким ударом… для нее.
   – Вы же этого не хотели.
   Джон Генри слабо улыбнулся:
   – Нет… я этого не хотел… но… это случилось… и я все еще живу… и мучаю ее.
   – Это неправда, – они сидели как старые друзья, и это был самый странный момент в их жизни, – она не сожалеет ни об одной минуте, проведенной с вами. – Алекс опять чуть было не добавил «сэр».
   – Но она должна… сожалеть, – он на мгновение закрыл глаза, – я сожалею, – он снова открыл глаза, и они были такими же проницательными, как и раньше, – я сожалею… из-за нее… и из-за себя… Но я позвал вас не для того, чтобы жаловаться на свои… печали… Я позвал вас, чтобы расспросить вас… о вас самом.
   У Алекса сильно заколотилось сердце, но он решил взять быка за рога.
   – Могу я спросить, как вы узнали обо мне?
   Знал ли он с самого начала? Может быть, он заставлял слуг повсюду незаметно сопровождать ее?
   – Я получил… письмо.
   Алекс почувствовал, что закипает.
   – Могу я узнать, от кого?
   – Я… не знаю.
   – Это было анонимное письмо?
   Джон Генри кивнул.
   – Там было только сказано… что вы и… – Казалось, ему не хотелось произносить ее имя в присутствии Алекса. Достаточно было того, что они сидели и откровенно разговаривали: – …что вы и она состоите в связи почти… год. – Он слабо закашлялся, и Алекс встревожился, но Джон Генри махнул рукой, показывая, что все в порядке, и спустя мгновение продолжил: – Там было ваше имя и телефон… В письме говорилось, что вы… адвокат… и категорически предлагалось, чтобы я… проявил мудрость… и положил этому конец, – он с интересом посмотрел на Алекса, – с чего бы это? Может быть… письмо от вашей жены?
   Он казался встревоженным, но Алекс покачал головой:
   – У меня нет жены. Я развелся с ней несколько лет назад.
   – Может быть… она до сих пор… ревнует? – с трудом выговорил Джон Генри.
   – Нет. Я полагаю, что это письмо было от моей сестры. Она занимается политикой. А говоря точнее, она член конгресса. И она ужасная, эгоистичная и злая женщина. Она думает, что, если сведения о моей… нашей… связи станут достоянием общественности, разразится скандал, который поставит крест на ее карьере.
   – Возможно… она права, – Джон Генри кивнул, – но кто-нибудь об этом знает?
   – Нет, – с абсолютной уверенностью сказал Алекс, – никто. Только моя племянница, и она обожает Рафаэллу и вполне в состоянии хранить наш секрет.
   – Она еще маленькая? – Джон Генри улыбнулся.
   – Ей семнадцать лет, и она дочь этой моей сестры. Последние несколько месяцев Аманда живет у меня. В День благодарения она попала в страшную аварию, и в то время, как ее матери было наплевать на нее, ваша… э-э… Рафаэлла, – он решил отважиться и назвать это имя, – она была заботлива и добра к ней.
   Его глаза потеплели, и Джон Генри снова улыбнулся.
   – Она всегда добра и заботлива… в таких случаях. Она удивительно… необычный… человек. – В этом они оба были согласны. Но потом его лицо сделалось печальным. – Ей следовало бы иметь… детей. – Потом он продолжил: – Возможно, в один прекрасный день… они у нее появятся. – Алекс промолчал. Наконец Джон Генри сказал: – Итак, вы считаете… что это ваша сестра.
   – Да. Она не угрожала вам в этом письме?
   – Нет, – он выглядел шокированным, – она лишь рассчитывала… на мою способность… положить… этому конец. – Он внезапно развеселился и указал на свое безжизненное тело под простынями. – Какая вера в способности… такого старого человека. – Но его дух вовсе не казался старым, когда посмотрел Алексу в глаза. – Расскажите мне… могу я спросить… как все это началось?
   – Мы познакомились в самолете, в прошлом году. Нет, не так, – Алекс нахмурился и на мгновение закрыл глаза, вспоминая, как увидел ее впервые на ступеньках лестницы, – я увидел ее однажды ночью… она сидела на ступеньке и смотрела на залив. – Он не хотел говорить Джону Генри, что она плакала. – Я подумал, что она невероятно красива, и это все. Я не надеялся увидеть ее еще раз.
   – Но вы ее увидели? – Джон Генри выглядел заинтригованным.
   – Да, в самолете, как я уже упоминал. Я увидел ее в здании аэропорта, но она быстро исчезла.
   Джон Генри добродушно улыбнулся ему:
   – Вы, должно быть… романтик.
   Алекс слегка покраснел и признал с застенчивой улыбкой:
   – Это правда.
   – Она тоже романтик, – он говорил так, словно был ее отцом, но не признался, что и сам был романтиком, – и что потом?
   – Мы разговорились. Я упомянул свою мать. Она как раз читала одну из ее книг.
   – Ваша мать… писательница? – заинтересовался он.
   – Шарлотта Брэндон.
   – Очень впечатляет… я читал некоторые из ее ранних… книг… Я хотел бы с ней познакомиться.
   Алекс хотел было сказать ему, что это можно устроить, но оба понимали, что этого не случится.
   – А ваша сестра… член конгресса… Славная семейка. – Он благожелательно улыбнулся Алексу, ожидая продолжения.
   – Я пригласил ее на обед с моей матерью в Нью-Йорке и… – он на секунду заколебался, – я не знал тогда, кто она такая. Моя мать рассказала мне о ней после обеда.
   – Она знала ее?
   – Она ее узнала.
   – Я… удивлен… Очень немногие знают ее… Я хорошо прятал ее… от прессы, – Алекс кивнул, – она не сказала вам… сама?
   – Нет. В следующий раз, когда я увидел ее, она сказала мне только, что она замужем и не может заводить отношения с другими мужчинами, – Джон Генри кивнул и выглядел довольным, – она была настроена решительно, и, боюсь, я… надавил на нее.
   – Почему? – Голос Джона Генри внезапно прозвучал резко.
   – Мне очень жаль. Я не смог справиться с собой. Я… как вы уже заметили, романтик. Я полюбил ее.
   – Так скоро? – Джон Генри выглядел скептически, но Алекс твердо стоял на своем.
   – Да. – Он глубоко вздохнул. Было трудно рассказывать все это Джону Генри. И зачем? Почему старик хочет все это знать? – Я встретился с ней еще раз и понял, что ее влечет ко мне так же, как и меня к ней. – Джона Генри не касалось, что они занимались любовью в Нью-Йорке. Они тоже имели право на свою частную жизнь. Она принадлежала не только Джону Генри, но и ему. – Мы летели в Сан-Франциско в одном самолете, и она сказала мне, что мы не сможем больше видеться. Она не хотела изменять вам.
   Джон Генри выглядел ошеломленным.
   – Она… потрясающая… женщина.
   Алекс был полностью с этим согласен.
   – А потом? Вы снова надавили на нее? – Это было не обвинение, а просто вопрос.
   – Нет, я оставил ее в покое. Она позвонила мне спустя два месяца. И мне кажется, что мы оба были одинаково глубоко несчастны.
   – И тогда все началось? – Алекс кивнул. – Понимаю. И как долго это продолжается?
   – Почти восемь месяцев.
   Джон Генри медленно кивнул:
   – Я в свое время… хотел… чтобы она нашла себе кого-нибудь… Она была так одинока… и я с этим не мог… ничего поделать. Но через какое-то время… я перестал об этом… думать. Она казалась довольной… своей жизнью.
   Он снова посмотрел на Алекса, но безо всякого осуждения.
   – Есть ли какие-либо причины… почему бы я… должен был положить этому конец? Она несчастлива? – Алекс медленно покачал головой. – А вы?
   – Тоже нет, – Алекс тихо вздохнул, – я очень сильно люблю ее. Мне только очень жаль, что вы узнали об этом. Мы не хотели огорчать вас. Она больше всего этого боялась.
   – Я знаю, – мягко сказал Джон Генри, – я знаю… и вы… не причинили мне боли. Вы ничего не отняли у меня. Она не перестала быть моей женой, как и раньше… насколько это возможно… теперь. Она так же добра ко мне, как и всегда… так же нежна… и так же любит меня. И если вы даете ей что-то большее… немного радости… доброты… любви… как я могу быть недовольным этим? Это неправильно… для мужчины моих лет… держать взаперти прелестную молодую женщину… Нет! – воскликнул он, и его голос эхом отозвался в огромной комнате. – нет… я не стану ее останавливать, – уже тише сказал он, – она имеет право быть счастливой с вами… как когда-то имела право быть счастливой со мной. Жизнь – это череда перемен, и мы должны приспосабливаться к ним. Если она будет жить только прошлым, ее судьба не будет отличаться от моей. С моей стороны будет аморально допустить это… потому что именно это станет настоящим скандалом, – он добродушно улыбнулся Алексу, – а не ваши с ней отношения. – Он почти шепотом добавил: – Я благодарен вам… если вы смогли… сделать ее счастливее, а я уверен, что так оно и есть. – Он надолго замолчал, потом спросил: – И что теперь? Какие у вас планы, или вы не думали об этом? – Он снова казался обеспокоенным, словно стараясь устроить будущее любимого ребенка.
   Алекс не знал, что и сказать ему.
   – Мы редко об этом говорим.
   – Но вы думаете… об этом?
   – Я думаю, – честно сказал Алекс. Он не мог солгать человеку, который был так добр с ним.
   – Вы… – глаза Джона Генри увлажнились, – вы позаботитесь о ней… вместо меня?
   – Если она позволит.
   Джон Генри покачал головой.
   – Если они позволят… Если что-то случится со мной… ее семья нагрянет и заберет ее… увезет отсюда, – он тихо вздохнул, – вы нужны ей… если вы будете добры к ней, она будет отчаянно нуждаться в вас… как в свое время… она нуждалась во мне.
   Теперь слезы выступили на глазах Алекса.
   – Обещаю вам. Я о ней позабочусь. И я никогда, никогда не встану между вами. Ни сейчас, ни через десять лет или даже пятьдесят. Я хочу, чтобы вы знали это, – он потянулся и взял Джона Генри за исхудавшую руку, – она ваша жена, и я отношусь к этому с уважением. Так есть и так будет всегда.
   – И настанет день… когда вы сделаете ее своей женой?
   Их глаза встретились.
   – Если она согласится.
   – Позаботьтесь о том… чтобы она согласилась. – Он крепко стиснул руку Алекса, а потом закрыл глаза, как будто исчерпал все силы. Но спустя несколько мгновений он снова открыл их и слабо улыбнулся: – Вы хороший человек, Александр.
   – Спасибо, сэр, – наконец он произнес это слово. И почувствовал себя лучше. Он словно разговаривал с отцом.
   – Вы проявили мужество, придя сюда.
   – Я должен был это сделать.
   – А ваша сестра?
   Алекс только пожал плечами.
   – Она никогда не сможет посеять раздор между нами, – он посмотрел на Джона Генри, – что еще она сможет предпринять? Вам она уже все сообщила. А сделать это достоянием гласности она не может из-за избирателей, – он улыбнулся, – она бессильна против нас.
   Но Джон Генри выглядел встревоженным.
   – Она может причинить боль… Рафаэлле. – Он сказал это очень тихо, почти шепотом, но наконец-то произнес ее имя.
   – Я этого не допущу. – И Алекс выглядел таким сильным и уверенным, что Джон Генри совершенно успокоился.
   – Это хорошо. – И добавил после короткой паузы: – С вами она будет в безопасности.
   – Всегда.
   Он долго молча смотрел на Алекса, потом протянул ему руку. Алекс ответил на рукопожатие, а Джон Генри тихо прошептал:
   – Я даю вам свое благословение, Александр… скажите ей это… когда придет время.
   Со слезами на глазах Алекс поцеловал слабую руку и спустя несколько минут вышел из комнаты, оставив старика отдыхать.
   Он покидал величественный особняк с чувством умиротворения, какого никогда не испытывал. Не желая того, сестра вручила ему бесценный дар. Вместо того чтобы разлучить их с Рафаэллой, она дала им ключ к совместному будущему. В странном, старомодном ритуале благословения Джон Генри Филлипс передал Рафаэллу Александру Хейлу не как тяжкое бремя, а как драгоценное сокровище, которое оба в свое время поклялись любить и защищать.

Глава 25

   – Рафаэлла, дорогая!
   Ее мать обняла ее, когда Рафаэлла сошла с трапа самолета в Мадриде.
   – Но что это за безумие? Почему ты не остановилась на ночь в Париже? Когда твой отец сообщил мне, что ты летишь прямиком в Мадрид без остановки, я сказала ему, что это сумасшествие.
   Алехандра де Морнэ-Малль посмотрела на темные круги под глазами дочери и мягко упрекнула ее. Но по тому, как она это сделала, Рафаэлла поняла, что мать не знает, отчего ее планы изменились. Очевидно, отец не сказал ей ничего о письме «мадам Виллард», о ее связи с Алексом и о том, что она теперь в опале.
   Рафаэлла устало улыбнулась матери. Ей очень хотелось испытать чувство радости от их встречи, чувство возвращения домой, укрытие от гнева отца. Вместо этого она испытывала лишь опустошение, и в ее ушах все еще звучали слова отца: «Я не хочу, чтобы в моем доме находилась шлюха, пусть даже одну ночь».
   – Дорогая, ты выглядишь совершенно измотанной. Ты уверена, что хорошо себя чувствуешь?
   Эффектная красота белокурой Алехандры де Сантос и Квадраль, которая сделала ее знаменитой еще в самой ранней юности, почти не померкла со временем. Она все еще была поразительно красивой женщиной, и единственное, что ее портило, – это скучающее выражение лица и отсутствие задорного огонька в ярких изумрудных глазах. Но как статуя она была бы прелестна, а на портретах, которых было немало, она всегда была ослепительно хороша. Однако в ней не было загадочного очарования Рафаэллы, с ее разительным контрастом между иссиня-черными волосами и белоснежной кожей. В Алехандре не было ни глубины, ни утонченности, ни чувства юмора, ни эмоциональности Рафаэллы. Алехандра была просто очень элегантной женщиной с красивым лицом, добрым сердцем, безупречным происхождением и изысканными и обходительными манерами.
   – Я в порядке, мама. Просто очень устала. Но мне не хотелось терять время в Париже, поскольку я приехала ненадолго.
   – Ненадолго? – Ее мать выглядела расстроенной. – Но почему? Джону Генри стало хуже?
   Рафаэлла покачала головой. Они двинулись в сторону выхода.
   – Нет. Мне просто не хочется оставлять его одного надолго.
   Но Алехандра заметила напряженность и горечь в лице своей дочери, которые не прошли и на следующий день, когда они отправились в Санта-Эухенья.
   Накануне вечером Рафаэлла извинилась и рано ушла спать, сказав, что ей просто нужно как следует выспаться и она будет в полном порядке. Но ее мать почувствовала в ней холодную сдержанность, почти протест, и это обеспокоило ее. А на следующий день на пути в Санта-Эухенья Рафаэлла не произнесла ни слова. Это почти напугало Алехандру, и вечером она позвонила мужу в Париж.
   – Антуан, что случилось? Малышка не на шутку расстроена. Я этого не понимаю, но что-то идет из рук вон плохо. Ты уверен, что это не из-за Джона Генри?
   После восьми лет его болезни казалось странным, что Рафаэлла так переживает. Тогда Антуан с горестным вздохом рассказал все жене, которая с ужасом внимала его словам.
   – Бедная девочка.
   – Нет, Алехандра. Ее не за что жалеть. Она ведет себя возмутительно, и об этом очень скоро станет всем известно. Что ты почувствуешь, прочитав об этом в разделе светской хроники или увидев фотографию своей дочери, танцующей на вечеринке с посторонним мужчиной?
   Он разговаривал как старый ханжа, и на своем конце провода Алехандра лишь улыбнулась.
   – Это не похоже на Рафаэллу. Как ты полагаешь, она действительно его любит?
   – Сомневаюсь. Хотя это не имеет значения. Я очень ясно изложил ей свое мнение на этот счет. У нее нет никакого выбора.
   Алехандра снова кивнула, размышляя, потом пожала плечами. Вероятно, Антуан прав. Он почти всегда прав, как и ее братья.
   Но позже, тем же вечером она заговорила об этом с Рафаэллой, которая долго и медленно бродила по прекрасно ухоженному парку. Пальмы, высокие темные кипарисы, клумбы и фонтаны, кусты, постриженные в форме птиц, – ничего этого Рафаэлла не замечала, думая только об Алексе. У нее из головы не выходило письмо, которое Кей отправила ее отцу. Но она твердо решила не подчиняться его требованиям, чем бы он ей ни угрожал. В конце концов, она взрослая женщина. Она живет в Сан-Франциско, замужем, и у нее своя жизнь. Но, вспоминая слова отца, Рафаэлла снова убеждалась в том, насколько ее семья все еще контролирует ее.
   – Рафаэлла?
   Она вздрогнула, услышав свое имя, и увидела мать, одетую в вечернее белое платье, с длинной ниткой отборного жемчуга на шее.
   – Я тебя напугала? Извини. – Она улыбнулась и нежно взяла дочь под руку. Она всегда умела предложить утешение или совет другим женщинам, этому ее научила вся ее жизнь в Испании. – О чем ты думала, разгуливая по парку?
   – Да так… – Рафаэлла медленно выдохнула. – Ни о чем особенном… О Сан-Франциско… – Она улыбнулась матери, но ее глаза оставались грустными и уставшими.
   – О своем друге? – Рафаэлла резко остановилась, а ее мать обняла ее рукой за плечи. – Не сердись на меня. Сегодня я разговаривала с твоим отцом. Я очень беспокоилась… Ты выглядела такой расстроенной. – Но в ее голосе не было упрека, только сочувствие, и она нежно повела Рафаэллу по извилистой дорожке. – Мне очень жаль, что такое случилось.
   Рафаэлла долго не отвечала, но потом кивнула.
   – Мне тоже, – ей было жаль не себя, а Алекса. Ей всегда было жаль его, с самого начала, – он чудесный человек. И заслуживает большего, чем я могу ему дать.
   – Тебе следует хорошо все обдумать, Рафаэлла. Прислушайся к тому, что тебе подскажет твоя совесть. Твой отец боится скандала, но, по моему мнению, это не главное. Полагаю, тебе надо поразмыслить о том, что ты разрушаешь чью-то жизнь. Не губишь ли ты этого человека? Знаешь, – она ласково улыбнулась и сжала плечо дочери, – все пару раз в жизни совершают безрассудные поступки. Но очень важно, чтобы при этом никому не причинили боли. Иногда имеет смысл остановить свой выбор на том, кого ты хорошо знаешь, иногда даже на кузене или на женатом мужчине. Но играть с человеком, который свободен, который хочет большего от тебя, надеется на то, чего ты ему дать не можешь, – это жестоко, Рафаэлла. Более того, это безответственно. И если ты так поступаешь, то ты не имеешь права любить этого человека.
   Этими словами ее мать добавила еще одно бремя к огромной тяжести, которая навалилась на Рафаэллу с момента ее приезда. После того как гнев на отца остыл, его сменила невыносимая депрессия, когда она признала правоту, по крайней мере, некоторых обвинений в ее адрес. То, что она, возможно, обделяла Джона Генри, уделяя ему меньше времени, или внимания, или участия, или даже самой малой толики своих чувств, все время беспокоило ее. А то, что она мешает Алексу нормально устроить свою жизнь, тревожило ее с самого начала их отношений.
   А теперь ее мать предлагает ей оставить Алекса в покое и завести роман с каким-нибудь кузеном или женатым мужчиной. Она сказала, что ее любовь к Алексу была жестокой. И внезапно все эти чувства разом нахлынули на нее, и Рафаэлла почувствовала, что больше не в состоянии владеть собой. Она покачала головой, пожала руку матери и побежала назад, в сторону дома. Ее мать медленно пошла за ней, и на глазах ее были слезы, вызванные страданием, которое она увидела на лице Рафаэллы.

Глава 26

   Никогда еще, приезжая в Санта-Эухенья, Рафаэлла не чувствовала себя такой несчастной. И каждый новый день добавлял тяжести тому бремени, которое лежало на ее плечах. В этом году даже детишки не радовали ее. Они были шумными, непослушными, постоянно донимали взрослых различными проказами и безумно раздражали Рафаэллу. Единственной радостью было то, что им понравились ее истории, но теперь даже это казалось ей не имеющим значения. После первых нескольких дней она убрала рукопись в чемодан и отказалась читать им дальше. Она написала два или три письма Алексу, но почему-то они показались ей высокопарными и нелепыми. Невозможно было умолчать о том, что случилось, а она не хотела обсуждать это, пока не примет окончательного решения. Каждый раз, начиная писать ему, она чувствовала себя все более виноватой. И с каждым днем слова, сказанные отцом и матерью, все больше угнетали ее.
   Рафаэлла испытала почти облегчение, когда в конце недели приехал ее отец. На официальном обеде присутствовали все, кто в тот день находился в Санта-Эухенья, – тридцать четыре человека. После обеда отец сказал Рафаэлле, чтобы она пришла к нему в маленький солярий, примыкавший к его комнате. Когда она вошла в солярий, он посмотрел на нее с такой же яростью, как в Париже, и она машинально, как в детстве, опустилась в кресло, обтянутое в полосатую бело-зеленую обивку.
   – Ну что, ты опомнилась? – сразу перешел к делу ее отец, и Рафаэлла с трудом заставила себя унять дрожь, услышав его голос. В ее возрасте было нелепо так бояться отца, но она провела слишком много лет, беспрекословно подчиняясь ему, чтобы теперь не отреагировать на исходящую от него властность, потому что он был ее отцом и мужчиной. – Опомнилась?
   – Я не уверена, что понимаю тебя, папа. Я все еще не согласна с твоей точкой зрения. То, что я делала, не причинило ни малейшего вреда Джону Генри, как бы ты меня ни осуждал.
   – В самом деле? Тогда что насчет его здоровья, Рафаэлла? Насколько мне известно, он очень плох.
   – Он не так уж плох, – ее голос дрогнул, и она поднялась с кресла, прошлась по комнате и наконец подошла к отцу, намереваясь заставить его посмотреть правде в глаза, – ему семьдесят семь лет, папа. И он прикован к кровати почти восемь из них. У него было несколько инсультов, и он не испытывает большого желания продолжать такую жизнь. Неужели ты можешь обвинять меня во всем этом?
   – Если у него не осталось желания продолжать такое существование, как смеешь ты ставить под удар то немногое, что его еще удерживает в жизни? Как смеешь ты рисковать, что кто-то расскажет ему о тебе и это станет для него последней каплей? Ты, должно быть, очень смелая женщина, Рафаэлла. На твоем месте я бы так не рисковал. Только если бы был уверен, что смогу жить в мире с собой, зная, что я убил его. А твое поведение вполне может привести к этому. Или тебе это не приходило в голову?
   – Приходило. И очень часто, – она тихо вздохнула, – но, папа… я люблю… того человека.
   – Не настолько, однако, чтобы учитывать его интересы. Это огорчает меня. Я не думал, что ты так слаба.
   Она с грустью посмотрела на него.
   – Ты ожидаешь от меня, чтобы я была совершенством, папа? Чтобы я была настолько сильной? Я была сильной восемь лет… восемь… – Но она не смогла продолжать и расплакалась. Потом робко посмотрела на него: – Теперь это все, что у меня есть в жизни.
   – Нет, – твердо сказал ее отец, – у тебя есть Джон Генри. И ты не имеешь права на большее. Когда-нибудь, когда его не станет, ты сможешь рассматривать другие возможности. Но пока эти двери для тебя закрыты, – он сурово посмотрел на нее, – и я надеюсь, ради Джона Генри, что они не откроются еще очень долго.
   Рафаэлла на мгновение опустила голову, потом посмотрела на отца и направилась к двери.
   – Спасибо, папа, – очень тихо сказала она и вышла из комнаты.
   Ее отец улетел в Париж на следующий день, но ему было ясно, так же как и ее матери, что кое-что сказанное им Рафаэлле запало ей в душу. Боевой настрой покинул ее, и наконец после четырех дней и пяти бессонных ночей, проведенных в Санта-Эухенья, однажды утром она встала в пять часов, подошла к письменному столу и достала лист бумаги и ручку. Это не означало, что она устала бороться с родителями. Это означало, что она больше была не в силах игнорировать свой внутренний голос. Как она могла быть уверенной, что своим поведением не причиняет боль Джону Генри? И все, что они говорили об Алексе, тоже было правдой. Он имеет право на большее, чем она могла дать ему, и возможно, это большее она не сможет дать ему еще долгие годы.
   Рафаэлла села за стол и уставилась на чистый лист бумаги, понимая, что должна написать. Не ради отца, или матери, или Кей Виллард, но ради Джона Генри и Алекса, перед которыми она была в долгу. Ей потребовалось два часа, чтобы написать это письмо, и когда она ставила в конце свою подпись, она уже ничего не видела из-за слез. Но смысл написанного был предельно ясен. Она писала ему, что хочет расстаться с ним, что она долго думала об этом во время своих каникул в Испании и пришла к выводу, что нет смысла продолжать отношения, у которых нет будущего. Она поняла, что он не подходит ей и тому образу жизни, который она намеревалась вести, когда станет свободной. Она писала, что чувствует себя счастливее в Испании, среди своей семьи, что здесь ее место и что в любом случае она не сможет выйти за него замуж, потому что он разведен, а она католичка. Рафаэлла использовала любой предлог, любую ложь и обвинение окружающих их людей, чтобы у него не оставалось ни малейшей надежды на продолжение связи. Она хотела окончательно освободить его, чтобы он смог найти себе другую женщину, а не ждать ее. Она хотела подарить ему последний подарок – свободу, и, если этого можно было достичь лишь ценой безжалостных и обидных слов, она была готова на это ради Алекса. Это был ее прощальный дар ему.
   Но второе письмо, которое она написала, далось ей еще труднее. Оно было адресовано Мэнди и отправлено на адрес Шарлотты Брэндон в Нью-Йорке. В нем Рафаэлла объясняла, что обстоятельства изменились и она больше не будет встречаться с Алексом, когда вернется в Сан-Франциско, но она всегда будет любить Мэнди и дорожить воспоминаниями о месяцах, проведенных с ней.
   К тому времени когда она закончила писать оба письма, было уже восемь часов утра, и Рафаэлла чувствовала себя совершенно разбитой. Она надела толстый махровый халат, бесшумно спустилась в холл и положила оба письма на серебряный поднос. Потом тихо вышла из дома и медленно побрела к уединенному местечку на пляже, которое обнаружила еще в детстве. Она сняла халат и ночную сорочку, скинула с ног сандалии, с отчаянием бросилась в воду и поплыла как можно быстрее и как можно дальше. Она только что отказалась от того, что составляло смысл ее жизни, и теперь ей было все равно, жить или умереть. Она подарила Джону Генри лишний день, или год, или десятилетие, а может, и два, освободила Алекса, чтобы он мог жениться и завести детей, и у нее не осталось ничего, кроме пустоты, которая убивала ее последние одинокие восемь лет.
   Рафаэлла уплыла настолько далеко, насколько хватило сил, а когда вернулась на берег, каждый мускул ее тела болел. Она медленно вышла из воды, подошла к лежавшему на песке халату и растянулась на нем. Ее стройное обнаженное тело купалось в лучах утреннего солнца, а плечи сотрясались от рыданий. Она пролежала так около часа, а когда вернулась в дом, увидела, что слуга уже забрал письма с гигантского серебряного подноса и отправился с ними в город на почту. Все было кончено.

Глава 27

   Когда Рафаэлла вернулась из Испании в Сан-Франциско, потянулись дни, казавшиеся ей бесконечными. Она каждый день часами сидела около Джона Генри, читала ему, размышляла, разговаривала с ним. Она читала ему статьи из газет, пыталась раздобыть книги, которые в свое время нравились ему, сидела с ним в саду и читала собственные рассказы, в то время как он все чаще и чаще погружался в сон. Каждый час, каждый день, каждый момент были трудны для нее так, словно она была скована по рукам и ногам. Каждое утро ей казалось, что она не переживет еще один день. А к ночи была измотана после долгого сидения рядом с мужем, почти без движения, уныло читая вслух и слушая его легкое похрапывание.
   Это была не жизнь, а медленная пытка, на которую она теперь была обречена. До того как она встретилась с Алексом в прошлом году, все было по-другому. Тогда она не знала другой жизни, она не испытывала радости, готовя комнату для Мэнди, не пекла хлеб, не возилась в саду и не ожидала с нетерпением его возвращения домой. Она не сбегала по лестнице со смехом вместе с Мэнди и не стояла рядом с Алексом у окна, встречая рассвет. Теперь не осталось ничего, только бесконечные унылые теплые солнечные дни, которые она проводила в саду, глядя на пушистые белые облака на небе, или бессонные ночи, прерываемые лишь звуками туманных горнов в заливе.
   Иногда она вспоминала о летних днях, проведенных в юности в Санта-Эухенья, или о том, как они уезжали на каникулы с Джоном Генри лет десять назад. Но теперь не было ни плавания, ни смеха, ни беготни по песку с развевающимися на ветру волосами. Не осталось ничего и никого, только Джон Генри, и он тоже изменился за прошедший год. Он очень быстро уставал, казался совершенно измотанным и погруженным в себя и гораздо меньше интересовался всем, что происходило за пределами его кровати. Он больше не интересовался политикой, нефтяными сделками с арабскими странами или возможными катастрофами, которые в первые годы очень занимали его. Ему были безразличны и его собственная фирма, и его бывшие партнеры. Он действительно не интересовался ничем, но внезапно раздражался из-за любой мелочи. Казалось, что он ненавидит всех и вся за свое мучительное существование в прошедшие восемь лет. Он стал медленно умирать, и однажды утром сказал Рафаэлле:
   – Если я все равно умру рано или поздно, я предпочел бы сделать это прямо сейчас.
   Он начал без конца говорить о том, что хотел бы скорее умереть, о том, что он ненавидит сиделок, о том, что ему не нравится, когда его пересаживают в кресло. Он настоятельно требовал, чтобы его никто не беспокоил. И только с Рафаэллой он прилагал невероятные усилия быть мягким, словно ему не хотелось обвинять ее за те чувства, которые он испытывал. Но всем, кто видел его, было очевидно, что он был отчаянно несчастен. И это постоянно напоминало Рафаэлле слова отца. Может быть, он действительно был прав, говоря, что Джон Генри нуждается в постоянном ее присутствии. Если раньше это было не так, теперь-то он точно не мог без нее обойтись. Или, может быть, из-за того, что теперь Рафаэлле больше нечем было заняться, ей казалось, что он нуждается в ней все больше. Но казалось, что он хочет быть рядом с ней каждую минуту, и она вынуждена была сидеть около него, быть всегда под рукой, даже когда он спал. Словно она взяла на себя обязательство отказаться от собственной жизни ради этого человека. И в то же время было видно, что Джон Генри окончательно потерял волю к жизни. Рафаэлле от этого становилось тяжелее. Если он устал жить, что она может сделать, чтобы возродить в нем этот интерес? Вдохновить его своей молодостью, энергией, желанием жить? Но ее жизнь была ненамного счастливее жизни Джона Генри. После того как она разорвала отношения с Алексом, Рафаэлле незачем стало жить. Разве что только для того, чтобы быть живительным лекарством для Джона Генри. Иногда она думала, что больше этого не вынесет.
   Она больше почти не выходила из дому. А когда выходила, всегда брала шофера, который увозил ее куда-нибудь подальше, чтобы она могла прогуляться в одиночестве. В центре города она не была со времени возвращения из Испании. И она боялась гулять неподалеку от дома, даже вечерами, опасаясь, что может столкнуться с Алексом. Он получил ее письмо за день до ее отъезда из Санта-Эухенья. И она замерла на месте, когда дворецкий сообщил ей, что звонят из Америки. Она отчаянно хотела, чтобы это был Алекс, и в то же время боялась этого. Рафаэлла не посмела отказаться от разговора, опасаясь, что это связано с Джоном Генри.
   Она подошла к телефону. Сердце бешено колотилось в ее груди, а руки дрожали. А когда она услышала его голос, она крепко закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы. Она сказала ему очень спокойно и хладнокровно, что здесь, в Санта-Эухенья, она пересмотрела свою жизнь и ей нечего добавить к тому, что она написала ему в письме. Он назвал ее сумасшедшей, сказал, что кто-то заставил ее принять такое решение, спросил, имеет ли это отношение к тому, что могла Кей сказать в Нью-Йорке. Рафаэлла заверила его, что это было ее самостоятельное решение, а повесив трубку, проплакала несколько часов. Разрыв с Алексом был самым болезненным решением в ее жизни, но она больше не могла рисковать тем, что ее двойная жизнь убьет Джона Генри, и она не хотела лишать Алекса возможности наладить нормальную жизнь с кем-то еще. В конечном итоге ее отец и Кей победили. И Рафаэлле оставалось лишь жить в соответствии со своими решениями всю оставшуюся жизнь. К концу лета годы, предстоящие ей впереди, стали казаться ей анфиладой мрачных, пустых комнат.
   В сентябре, когда Джон Генри начал спать по нескольку часов каждое утро, Рафаэлла, чтобы как-то занять себя, взялась за рукописи книг для детей. Она выбрала ту, которая нравилась ей больше всего, и, чувствуя себя глупо за этим занятием, отпечатала рукопись и отослала ее издателям детских книг в Нью-Йорке. Это была идея Шарлотты Брэндон, и она казалась не слишком удачной, но она ничего не теряла, к тому же ей вовсе нечем было заняться.
   Закончив с книгой, Рафаэлла опять погрузилась в воспоминания о прошедшем лете. Бывали времена, когда она почти ненавидела своего отца, она сомневалась, что когда-либо простит его за все то, что он ей сказал. Он лишь немного смягчился, когда она позвонила ему из Санта-Эухенья и сказала, что уладила все дела в Сан-Франциско. Он ответил, что хвалить ее не за что, что она просто исполняет свой долг и что ему было больно прилагать такие усилия, чтобы она исправила свою ошибку, ведь она должна была сделать это по своей инициативе. Отец отметил, что она жестоко разочаровала его, а более мягкие упреки матери заставили ее испытать чувство полного поражения.
   И даже осенью в Сан-Франциско это чувство продолжало преследовать ее. Оно же побудило Рафаэллу отклонить предложение матери встретиться в Нью-Йорке, где она со всеми сопровождающими собиралась провести несколько дней на пути в Бразилию. Рафаэлла больше не считала, что обязана ехать в Нью-Йорк повидаться с матерью. Ее место было возле Джона Генри, и она больше не оставит его одного до самой смерти. Как знать, может быть, месяцы, в течение которых она металась между своим домом и домом Алекса, каким-либо образом приблизили Джона Генри к его кончине. И, безусловно, было бесполезно уверять ее, что приближение кончины как раз больше всего устраивало Джона Генри. Теперь она почти не оставляла его одного, за исключением ее редких прогулок.
   Ее мать была немного встревожена отказом Рафаэллы присоединиться к ней в «Карлайле». Ей пришло в голову, что дочь, возможно, все еще зла на отца за то, что произошло между ними в июле. Но, судя по ее письму, она не казалась обиженной. Она скорее была до странности замкнутой. Ее мать дала себе слово позвонить ей из Нью-Йорка и убедиться, что ничего не случилось. Но учитывая суматоху, которую создавали ее сестры, кузины и племянницы, походы по магазинам и разницу во времени, она улетела в Буэнос-Айрес, так и не найдя возможности позвонить.
   Но для Рафаэллы в любом случае это не имело значения. У нее не было желания разговаривать с матерью или с отцом. И она решила этим летом, что больше не поедет в Европу, пока будет жив Джон Генри. А он тем временем все быстрее впадал в состояние анабиоза, почти все время спал, пребывал в депрессии, когда бодрствовал, отказывался от еды и, казалось, терял последние навыки и способности. Доктор объяснил Рафаэлле, что все это нормально для человека в его возрасте после перенесенных им инсультов. Было даже удивительно, что он так долго сохранял волю к жизни. Рафаэлла с горькой иронией подумала о том, что теперь, когда она полностью посвятила ему себя, его состояние резко ухудшилось. Но доктор сказал ей, что ему еще может стать немного лучше и что, возможно, после нескольких месяцев апатии он снова оживет. Рафаэлла прилагала все усилия, чтобы развлечь его. Она даже начала сама готовить ему разные деликатесы, пытаясь пробудить в нем аппетит и заставить его поесть. Эта была жизнь, которую большинство людей сочли бы ночным кошмаром, но Рафаэлла, казалось, даже не задумывалась над этим. Отказавшись от надежды на счастье и расставшись с единственными двумя людьми, Амандой и Алексом, которые впервые за долгие годы снова пробудили в ней любовь, она чувствовала, что больше не имеет значения, на что она потратит свою жизнь.
   Прошел ноябрь, а в декабре Рафаэлла получила письмо из издательского дома в Нью-Йорке. Они были очарованы присланной ею рукописью, удивлены, что у нее нет агента, и предлагали заплатить ей две тысячи долларов в качестве аванса. А книгу они планируют снабдить иллюстрациями и надеются выпустить следующим летом. Некоторое время Рафаэлла смотрела на письмо с изумлением, а потом впервые за долгие месяцы расплылась в широкой улыбке. Как девочка, она пробежала наверх по лестнице, чтобы показать письмо Джону Генри. Но когда она вошла в его комнату, он спал в своем инвалидном кресле. Его рот был полуоткрыт, подбородок упирался в грудь, и он издавал слабые звуки, похожие на мурлыканье. Рафаэлла некоторое время понаблюдала за ним и внезапно почувствовала себя отчаянно одинокой. Ей так хотелось рассказать ему, потому что больше ей не с кем было поделиться новостями. Она снова испытала острую боль в сердце при воспоминании об Алексе, но тут же решительно отогнала прочь все мысли о нем, напоминая себе, что он уже давно нашел ей замену, что Мэнди была счастлива, а Алекс, может быть, уже помолвлен или даже женат. Через год у него могут появиться дети. Рафаэлла почувствовала, что, возможно, ее поступок пошел на благо всех заинтересованных лиц.
   Она сложила письмо и спустилась вниз по лестнице. Ей пришло в голову, что Джон Генри ничего не знал об историях, сочиняемых ею для детей, и ему покажется очень странным, если она расскажет ему о книге. Лучше было ничего ему не говорить. Ее мать, безусловно, это не заинтересует, а писать отцу ей не хотелось. Таким образом, получалось, что ей не с кем было поделиться новостями, поэтому она села за стол и написала ответное письмо, поблагодарив издателей за аванс, который она приняла. Хотя потом сама удивилась, зачем она это сделала. Это был эгоистичный и глупый поступок, и после того как отдала шоферу письмо, чтобы он отвез его на почту, она очень сожалела, что сделала это. Она так привыкла отказывать себе во всем, чего ей хотелось, что даже эта маленькая радость виделась ей неуместной.
   Злясь на себя за такой необдуманный поступок, она попросила шофера отвезти ее на пляж, пока Джон Генри спал после обеда. Ей просто хотелось погулять на свежем воздухе, посмотреть на детей и на собак, почувствовать дуновение ветра на лице и на какое-то время забыть об удушающей атмосфере особняка.
   Она напомнила себе, что приближается Рождество. Но в этом году оно совсем не имело значения. Джон Генри был слишком слаб, чтобы интересоваться, устроит ли Рафаэлла праздник или нет. Рафаэлла невольно вспомнила, как отмечала Рождество с Алексом и Мэнди, и снова заставила себя выбросить эти мысли из головы. Она редко позволяла себе даже думать о прошлом.
   Было около четырех часов дня, когда шофер припарковал лимузин рядом с микроавтобусами, пикапами и старыми драндулетами, и Рафаэлла улыбнулась, представляя, как неуместно ее машина выглядит здесь. Она сунула ноги в мокасины, которые часто носила в Санта-Эухенья, и вышла навстречу прохладному бризу. На ней были серые брюки, красная водолазка и короткий жакет из овечьей шерсти. Она уже не одевалась так изысканно, как раньше. Не было смысла наряжаться лишь для того, чтобы сидеть рядом с Джоном Генри, пока она спал или ел в кровати, глядя невидящим взглядом в телевизор.
   Том смотрел вслед Рафаэлле, как она спускалась по лестнице на длинный песчаный пляж. Потом он увидел ее, когда она подошла к тому месту, где волны разбивались о камень. Но вскоре он уже не мог различить ее в толпе гуляющих, забрался в машину, включил радио и закурил. К тому времени Рафаэлла ушла уже далеко, наблюдая за тремя лабрадорами, которые играли в воде, и за компанией молодых ребят, укутанных в пледы и одетых в голубые джинсы, которые пили вино и играли на гитарах.
   Их голоса еще долго звучали в ушах, пока она брела по пляжу, и наконец села на бревно и полной грудью вдохнула соленый морской воздух. Ей было хорошо здесь, она была рада хоть на какое-то время выйти на люди, чтобы хотя бы посмотреть, как живут другие, раз уж ей не удается жить самой. Так что она просто сидела, наблюдая за тем, как люди шли, держась за руки, целуясь, разговаривая и смеясь, или просто бежали трусцой. Казалось, что все они были настроены идти куда-то, и ей было интересно, куда они пойдут после захода солнца.
   Неожиданно она поймала себя на том, что наблюдает за бегущим мужчиной. Он находился еще на очень большом расстоянии от нее и бежал строго по прямой, словно заведенный, не останавливаясь, пока наконец, все еще двигаясь с грацией танцора, не перешел на шаг, продолжая идти в том же направлении. Плавность его движений заинтриговала ее, и, по мере того как он приближался, она не сводила с него глаз. На какое-то время ее отвлекла ватага ребятишек, а когда она снова посмотрела на него, то заметила, что на нем была красная куртка и он был очень высокого роста, но черты его лица трудно было различить, пока он не подошел ближе. Внезапно она ахнула. Она продолжала сидеть, уставившись на него, не в силах пошевелиться или отвернуться, чтобы он не увидел ее лица. Алекс подошел ближе и остановился, глядя на нее. Он долго стоял, не двигаясь, потом медленно, решительно направился в ее сторону. Ей хотелось убежать от него, исчезнуть, но после того, как она видела его бегущим, она понимала, что у нее нет шансов, к тому же она ушла далеко от того места, где стояла ее машина. Он решительно, с каменным лицом, подошел к ней и остановился, глядя на нее сверху вниз.
   Они долго молчали, а потом, словно сам не желая этого, Алекс улыбнулся:
   – Привет. Как дела?
   Трудно было поверить, что они не виделись пять месяцев. Глядя на лицо, которое она так часто и ясно мысленно представляла себе, Рафаэлле показалось, что они виделись не далее чем вчера.
   – У меня все в порядке. А как ты?
   Он вздохнул и не ответил.
   – У тебя все хорошо, Рафаэлла? На самом деле?
   На этот раз она кивнула, размышляя, почему он не ответил на ее вопрос. Стал ли он счастливее? Нашел ли кого-нибудь взамен нее? Ведь она освободила его только ради этого. Безусловно, ее жертва должна была очень быстро принести плоды.
   – Я до сих пор не понимаю, почему ты так поступила. – Он открыто смотрел ей в лицо, не собираясь уходить. Он ждал пять месяцев, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. И он не уйдет теперь, даже если его попытаются увести силой.
   – Я уже сказала тебе. Мы слишком разные.
   – Неужели? Из двух разных миров, не так ли? – В его голосе прозвучала горечь. – Кто сказал тебе это? Твой отец? Или еще кто-то? Одна из кузин в Испании?
   Ей хотелось сказать ему, что это его сестра позаботилась о том, чтобы разлучить их. Его сестра и ее отец, с его чертовыми нравоучениями и угрозами рассказать обо всем Джону Генри, невзирая на то, что это может убить его. И еще ее собственная совесть. Она хотела, чтобы у него были дети, которых она сама никогда не сможет иметь.
   – Нет. Никто не заставлял меня делать это. Я просто поняла, что это единственное правильное решение.
   – Неужели? А тебе не кажется, что мы могли бы это обсудить? Как взрослые люди. Там, где я вырос, прежде чем принять серьезное решение, влияющее на жизнь других людей, это решение обсуждают.
   Она заставила себя холодно посмотреть на него.
   – Это начало сказываться на моем муже, Алекс.
   – Правда? Странно, что ты это заметила лишь в Испании, за шесть тысяч миль от него.
   Она с умоляющим видом посмотрела на него, и вся боль, которую она испытывала последние пять месяцев, отразилась в ее глазах. Алекс уже успел заметить, насколько исхудало ее лицо, какие темные круги образовались под глазами и какими хрупкими стали выглядеть ее руки.
   – Зачем ты все это говоришь мне теперь, Алекс?
   – Потому что ты не дала мне шанса сказать все это в июле. – он звонил ей четыре или пять раз в Сан-Франциско, и она отказывалась разговаривать с ним. – разве ты не понимала, что это письмо сделает со мной? Или ты об этом не думала?
   И внезапно, взглянув ему в лицо, Рафаэлла поняла, что он хочет ей сказать. Сначала Рейчел бросила его, уехав в Нью-Йорк ради зарплаты в сто тысяч долларов в год, не дав ему шанса сразиться с такой конкуренцией. А теперь она сама делает то же самое, используя Джона Генри и то, что они «разные люди», как предлог, чтобы бросить его. Неожиданно она посмотрела на все это с другой стороны, и ее сердце сжалось, когда она увидела выражение его глаз. Под его пристальным взглядом она опустила глаза и начала перебирать песок длинными утончившимися пальцами.
   – Мне жаль… О господи… мне так жаль…
   Она подняла на него глаза, полные слез. И боль, которую он прочитал в ее взгляде, заставила его упасть рядом с ней на колени.
   – Ты хоть представляешь, насколько я люблю тебя?
   Рафаэлла отвернулась, подняла руку, словно желая остановить его, и тихо прошептала:
   – Алекс, не надо…
   Но он взял ее руку в свою, а другой рукой повернул ее лицом к себе:
   – Ты слышала меня? Я люблю тебя. Я любил тебя прежде, и я люблю тебя сейчас, и я всегда буду любить тебя. И может быть, я не понимаю тебя, может быть, мы действительно разные, но я научусь понимать эти различия лучше, Рафаэлла. Я смогу, если ты дашь мне шанс.
   – Но зачем? Зачем тебе довольствоваться половиной жизни, когда ты имеешь возможность жить полной жизнью с другой женщиной?
   – Так вот почему ты так поступила? – Временами он так и думал, но никогда не мог понять, почему она разорвала их отношения так быстро, так резко. Должно быть, было что-то еще.
   – Отчасти, – честно ответила она, глядя ему в глаза, – я хотела, чтобы ты получил от жизни больше.
   – Я хотел только тебя. – Потом ласково добавил: – И это единственное, чего я хочу сейчас.
   Но Рафаэлла в ответ лишь покачала головой.
   – Но это невозможно. – Последовала долгая пауза, а потом она добавила: – Это было бы неправильно.
   – Но почему, черт побери? – В его глазах вспыхнул огонь. – Почему? Из-за твоего мужа? Как ты можешь отказаться от своей жизни ради человека, который почти мертв? Ради человека, который, как ты сама говорила, всегда хотел видеть тебя счастливой и, возможно, любит тебя настолько, что готов был бы предоставить тебе свободу, если бы это было возможно?
   Алекс знал, что в определенном смысле Джон Генри уже предоставил ей свободу действий. Но он не мог рассказать Рафаэлле об их встрече. На ее лице были видны следы тяжелейшего нервного напряжения. Нельзя было говорить ей о том, что Джон Генри знает об их отношениях. Это только добавило бы ей страданий.
   Но Рафаэлла не слушала его.
   – Это не то, в чем я поклялась. В горе и в радости… в болезни и здравии… пока смерть не разлучит нас. Ни тоска, ни инсульты, ни ты, Алекс… Я не могу позволить всему этому помешать мне исполнять свой долг.
   – К черту твой долг! – взорвался он, и Рафаэлла в шоке посмотрела на него и покачала головой.
   – Нет, если я не стану выполнять свои обязательства по отношению к нему, он умрет. Теперь я это знаю. Мой отец сказал мне это летом, и он был прав. Бога ради, он и так наполовину мертв.
   – Но это не имеет никакого отношения к тебе, черт возьми, разве ты это не понимаешь? Ты что, собираешься позволить своему отцу распоряжаться твоей жизнью? Ты готова отдать всю себя своим обязанностям и своему долгу? А как же насчет тебя самой, Рафаэлла? Чего хочешь ты? Ты хоть иногда позволяешь себе подумать об этом?
   Правда заключалась в том, что она старалась больше не думать об этом.
   – Ты не понимаешь, Алекс. – Она говорила так тихо, что из-за шума ветра он едва слышал ее.
   Он сел рядом с ней на бревно, так близко, что Рафаэлла вздрогнула.
   – Дать тебе мою куртку?
   Она покачала головой.
   – Я понимаю, – продолжал он, – я думаю, что ты совершила сумасшедший поступок этим летом. Ты принесла огромную жертву, чтобы искупить то, что ты считаешь огромным грехом.
   Но она снова покачала головой.
   – Просто я не могу так поступить с Джоном Генри.
   Алекс никак не мог решиться рассказать ей, что главная неизменная величина в ее жизни – отношения с мужем – уже изменилась.
   – Как поступить, бога ради? Провести несколько часов вне дома? Или ты уже приковала себя цепью к его кровати?
   Она медленно кивнула.
   – В настоящий момент это так и есть. – А затем, словно считая своим долгом сказать ему это, она продолжила: – Мой отец установил слежку за мной, Алекс. Он угрожал мне, что все расскажет Джону Генри. И это убило бы его. У меня не было выбора. – Но она умолчала о том, что наблюдение было установлено после письма, присланного Кей.
   – О мой бог! – Он с изумлением уставился на нее: – Зачем ему это делать?
   – Сообщать Джону Генри? Я не уверена, что он так поступит. Но я не хочу рисковать. Он пригрозил мне, поэтому я вынуждена делать то, что делаю.
   – Но почему он вообще решил следить за тобой?
   Она пожала плечами и посмотрела ему в глаза:
   – Это не важно. Он просто сделал это.
   – И теперь ты сидишь здесь и ждешь.
   Она закрыла глаза:
   – Не говори так. Я не жду. Твои слова прозвучали так, словно я жду его смерти, но это неправда. Я просто делаю то, что начала делать пятнадцать лет назад, – остаюсь его женой.
   – А тебе не кажется, что обстоятельства слегка меняют правила игры? – Его глаза с мольбой смотрели на нее, но она снова только покачала головой. – Ну, хорошо, я не стану давить на тебя.
   Он снова представил себе, под каким давлением она находилась в Испании. Трудно было поверить, что родной отец установил за ней слежку и угрожал рассказать ее мужу, что она завела любовника.
   Алекс представил с хорошо скрытой яростью, что он хотел бы сделать с отцом Рафаэллы, потом посмотрел ей в глаза:
   – Оставим этот вопрос открытым. Я люблю тебя. Я хочу тебя. На любых твоих условиях, когда ты только сможешь. Завтра или через десять лет. Приди, постучи в мою дверь, я и буду ждать тебя. Ты поняла, Рафаэлла? Ты осознаешь, что я действительно имею в виду то, что говорю?
   – Да, но я считаю это безумием с твоей стороны. Ты должен жить полной жизнью.
   – А ты?
   – Это совсем другое дело, Алекс. Ты не женат, а я замужем.
   Некоторое время они молча сидели на бревне, глядя на море. После такой долгой разлуки было восхитительно снова оказаться рядом. Рафаэлле хотелось продлить эти мгновения, но стало смеркаться, и начал опускаться туман.
   – Он все еще следит за тобой?
   – Не думаю. Теперь у него нет причин.
   Она ласково улыбнулась Алексу, и ей захотелось просто прикоснуться к его щеке. Но она понимала, что не может позволить себе этого. Больше никогда. И то, что он говорил, было безумием. Он не мог тратить всю свою жизнь на то, чтобы дожидаться ее.
   – Пойдем, – он поднялся и протянул ей руку, – я провожу тебя до машины. – Внезапно он улыбнулся: – Или это не очень хорошая идея?
   – Не очень, – она улыбнулась в ответ, – но ты можешь проводить меня до середины дороги.
   Становилось совсем темно, и ей не хотелось идти к машине одной. Она вопросительно посмотрела на Алекса, слегка нахмурившись, и ее глаза были еще огромнее на исхудавшем лице.
   – Как дела у Аманды?
   Алекс взглянул на нее с нежной улыбкой:
   – Она скучает по тебе… почти так же сильно, как и я…
   Рафаэлла оставила эти слова без внимания.
   – Как она провела лето?
   – Она продержалась в обществе Кей ровно пять дней. Моя бесценная сестрица планировала в течение целого месяца демонстрировать ее своим избирателям. Мэнди попробовала из любопытства, но тут же послала мать куда подальше.
   – Она вернулась домой?
   – Нет, моя мать увезла ее в Европу, – он пожал плечами, – думаю, они неплохо провели время.
   – А разве она тебе ничего не рассказывала?
   Он пристально посмотрел на Рафаэллу:
   – Я плохо воспринимал то, что мне говорили все это время.
   Рафаэлла кивнула, и они пошли дальше. Наконец она остановилась.
   – Дальше я лучше пойду одна.
   – Рафаэлла… – он заколебался, но все же решил, что должен спросить ее: – Могу ли я хоть изредка видеть тебя? Просто пообедать вместе… или выпить…
   Но она покачала головой:
   – Я не могу пойти на это.
   – Но почему?
   – Потому, что нам захочется большего, и ты это сам знаешь. Пусть все останется таким как есть, Алекс.
   – Но почему? Я так тоскую по тебе, что с трудом соображаю. А ты тем временем чахнешь. Ты хочешь, чтобы все продолжалось именно так? Не потому ли твой отец пригрозил рассказать обо всем Джону Генри, что только этим мог заставить нас жить так, как мы живем сейчас? Неужели ты не хочешь большего, Рафаэлла? – Не в силах справиться с собой, он нежно обнял ее. – Неужели ты не помнишь, как это было?
   В ее глазах стояли слезы, и она зарылась лицом в его плечо.
   – Да… да… я все помню… но все кончено…
   – Нет, не кончено. Я все еще люблю тебя. Я всегда буду любить тебя.
   – Ты не должен этого делать, – она посмотрела на него с мукой в глазах, – ты должен все забыть, Алекс. Ты обязан это сделать.
   Алекс промолчал и лишь покачал головой:
   – Что ты делаешь на Рождество?
   Это был странный вопрос, и Рафаэлла озадаченно посмотрела на него, не понимая, что он имеет в виду.
   – Ничего. А что?
   – Моя мать увозит Аманду на Гавайи. Они улетают в пять часов вечера накануне Рождества. Почему бы тебе не прийти ко мне вечером выпить чашечку кофе? Я клянусь, что не стану давить на тебя, приставать к тебе или требовать от тебя каких-либо обещаний. Просто хочу видеть тебя. Это будет так много значить для меня. Рафаэлла, пожалуйста… – Его голос затих, а Рафаэлла, испытывая мучительную боль, из последних сил покачала головой.
   – Нет, – почти шепотом произнесла она. – Нет.
   – Я не стану давить на тебя. Но я буду дома. Один. Всю рождественскую ночь. Подумай об этом. Я буду ждать тебя.
   – Нет, Алекс… пожалуйста.
   – Ничего страшного. Если ты не придешь, так тому и быть.
   – Но я не хочу, чтобы ты сидел дома один. И я не приду.
   Он ничего не сказал, но в его глазах блеснул огонек надежды.
   – Я буду там, – он улыбнулся, – а пока до свидания. – Он поцеловал ее в макушку и похлопал по плечам своими большими руками: – Береги себя, детка.
   Они постояли немного молча, потом Рафаэлла медленно повернулась и пошла.
   Один раз она обернулась и увидела, как он неподвижно стоит в своей красной куртке и ветер теребит его темные волосы.
   – Я не приду, Алекс.
   – Не важно. Я хочу быть дома. На тот случай, если ты придешь.
   И когда она направилась к лестнице, ведущей к ее машине, он прокричал ей вслед:
   – Увидимся на Рождество.
   Глядя, как она поднимается по лестнице, он думал о ее преданности Джону Генри, о ее любви к нему самому, о ее чувстве долга. Он не будет мешать ей принимать собственные решения.
   Но он не может заставить себя не любить ее.

Глава 28

   Маленькая рождественская елочка, которую они поставили на карточный столик в углу комнаты, весело переливалась огоньками, в то время как Рафаэлла и Джон Генри ели индейку, держа на коленях привычные подносы. Он казался более тихим, чем обычно, и Рафаэлла подумала, что праздник, возможно, угнетает его. Может быть, он напоминает ему катание на лыжах в дни его юности, или поездки, в которые они отправлялись вместе, или те годы, когда его сын был еще маленьким и внизу в фойе наряжали гигантскую елку.
   Она наклонилась к нему и ласково спросила:
   – Джон Генри… любимый… с тобой все в порядке?
   Он кивнул, но ничего не ответил. Он думал об Алексе и их разговоре. Что-то было не так, но он был погружен в такую депрессию в последние месяцы, что не замечал, в каком состоянии находится Рафаэлла. Она обычно умудрялась одурачить его в своей невероятной решимости поднять ему настроение, скрывая при этом свою боль. Он со вздохом откинулся на подушки.
   – Я так от всего этого устал, Рафаэлла.
   – От чего, от Рождества? – с удивлением спросила она. Единственным напоминанием о Рождестве была маленькая елочка, но, возможно, лампочки резали ему глаза.
   – Нет, вообще ото всего. От жизни… от ужинов на подносах… от просмотра новостей, когда ничего нового не происходит. Я устал дышать… разговаривать… спать…
   Он посмотрел на нее с тоской, и в его глазах не было даже намека на праздничное настроение.
   – А от меня ты не устал? – Она ласково улыбнулась ему и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, но он отвернулся.
   – Не нужно… этого делать. – Его голос был тихим и печальным, приглушенным подушками.
   – Джон Генри… что случилось? – Она смотрела на него с удивлением и обидой, и он медленно снова повернулся лицом к ней:
   – И ты еще спрашиваешь? Как ты можешь… жить так… Как ты можешь это выносить? Иногда я думаю… о стариках… которые умирают в Индии… а их молодых жен сжигают… на погребальном костре. Я не лучше их, Рафаэлла.
   – Не говори так. Не глупи… я люблю тебя.
   – В таком случае ты сумасшедшая. – казалось, его это не позабавило, а рассердило. – но если ты и сумасшедшая, то я нет. Почему бы тебе не уехать куда-нибудь? Устрой себе каникулы… сделай что-нибудь, ради бога… только не сиди здесь, растрачивая свою жизнь. Моя жизнь закончилась, Рафаэлла… – Его голос упал до шепота: – Моя жизнь закончилась уже много лет назад.
   – Это неправда, – попыталась убедить его она, но на ее глаза навернулись слезы. Выражение его лица разрывало ей сердце.
   – Это правда… и ты должна… признать это. Я уже мертв… в течение многих лет. Но самое ужасное в этом то… что я убиваю и тебя. Почему бы тебе не съездить домой в Париж на какое-то время?
   Он снова задумался над тем, что происходит между ней и Алексом, но он не хотел ее спрашивать. Он не хотел, чтобы она узнала, что ему все известно.
   – Почему? – Она выглядела изумленной. – Почему Париж?
   К ее отцу? После того что произошло летом? От одной этой мысли ей делалось дурно. Но взгляд Джона Генри был непреклонен.
   – Я хочу, чтобы ты… уехала… на какое-то время.
   Она решительно покачала головой:
   – Я не уеду.
   – Нет, уедешь.
   Они были похожи на препиравшихся детей, но это их не забавляло, и ни один из них не улыбался.
   – Нет, не уеду.
   – Черт возьми, я хочу, чтобы ты куда-нибудь отправилась.
   – Прекрасно, тогда я пойду погуляю. Но это и мой дом тоже, и ты не можешь выкинуть меня за дверь. – она взяла у него поднос и поставила его на пол. – я думаю, что просто надоела тебе, Джон Генри. – Она пыталась поддразнить его, но он не обратил внимания на озорные огоньки, появившиеся в ее глазах. – Может быть, тебе нужна новая сексуальная сиделка.
   Но его это не позабавило. Он просто лежал с раздраженным видом, который Рафаэлла все чаще замечала у него в последнее время.
   – Прекрати нести чушь.
   – Я не несу чушь, – ласково сказала она, склонившись над ним, – я люблю тебя и не хочу никуда уезжать.
   – А я хочу, чтобы ты уехала.
   Она молча откинулась на кресле, и он некоторое время наблюдал за ней и вдруг заговорил очень тихо:
   – Я хочу умереть, Рафаэлла. – Он закрыл глаза, но продолжал говорить: – Это единственное, чего я хочу. И почему я не умираю… Господи, почему? – Он открыл глаза и снова взглянул на нее: – Скажи мне, есть ли, черт возьми, на свете справедливость? – Он смотрел на нее с обвиняющим видом: – Почему я все еще жив?
   – Потому, что ты нужен мне.
   Она произнесла это очень мягко, и он покачал головой и снова отвернулся от нее. Он очень долго молчал, и когда она тихонечко подошла к кровати, то увидела, что он заснул. Она была очень опечалена, осознав, насколько несчастен он был. Ей казалось, что она недостаточно хорошо ухаживает за ним.
   В комнату на цыпочках вошла сиделка, и Рафаэлла жестом показала ей, что Джон Генри заснул. Они вышли из комнаты на короткое совещание и сошлись во мнении, что он, возможно, проспит до утра. У него был долгий трудный день, и то, что сегодня была рождественская ночь, не имело значения. На самом деле для него уже ничего не имело значения. Ему все опротивело.
   – Если я понадоблюсь, я буду в своей комнате, – прошептала Рафаэлла сиделке и с грустным видом направилась в холл.
   Бедный Джон Генри, какое жалкое существование. И, по мнению Рафаэллы, несправедливо было не то, что он все еще жил, а то, что с ним вообще случились эти инсульты. Если бы не это, в его возрасте он все еще мог бы быть полон жизненных сил. Может быть, не настолько, как в пятьдесят или шестьдесят лет, может быть, он был бы слегка уставшим, но, безусловно, счастливым, деятельным и жизнерадостным. Но сложилось так, что у него ничего не осталось. Он действительно был наполовину мертв.
   Она медленно вошла в свой маленький кабинет, думая о муже, но потом ее мысли обратились к другим предметам. К ее семье, празднующей Рождество в Санта-Эухенья, к ее отцу, и потом неизбежно к Рождеству, которое она отмечала с Александром и Амандой в прошлом году. И в сотый раз за это утро она вспомнила, что он сказал ей три недели назад на побережье: «Я буду ждать… Я буду дома…» В ее ушах все еще звучал его голос. И сидя в одиночестве в своем кабинете, она снова гадала, дома ли он сейчас. Было всего половина восьмого, время, вполне приличное для визитов. И она могла отправиться на прогулку, только куда это ее заведет? Что случится, если она зайдет к нему? Было ли это разумным поступком? И стоило ли это делать? Она знала, что не стоило, что ее место было в огромном пустом особняке Джона Генри. Часы медленно тикали, и внезапно она почувствовала, что не может не пойти туда, хотя бы на минутку, на полчаса, просто чтобы увидеть его. Это было безумием, она знала, но в половине десятого она вскочила с кресла, не в состоянии находиться в этом доме ни одной минутой дольше. Она должна пойти туда.
   Рафаэлла быстро накинула красное шерстяное пальто поверх простого черного платья, в котором была за ужином, надела высокие узкие черные кожаные сапоги, повесила на плечо черную кожаную сумку и расчесала волосы. Она чувствовала, как кувыркается ее сердце в предвкушении встречи с ним, упрекнула себя за то, что решила пойти к нему, но тут же улыбнулась, представив тот момент, когда он откроет дверь. Она оставила записку в своей комнате, что вышла на прогулку и, возможно, заглянет к кому-нибудь из друзей, на случай, если ее будут искать. И как на крыльях пролетела несколько кварталов до маленького домика, в котором не была уже пять с половиной месяцев.
   Подойдя к дому, она просто постояла немного, глядя на него, и слегка вздохнула. У нее было такое чувство, что она потерялась почти на полгода, но наконец нашла дорогу домой. Не в силах сдержать улыбку, она перешла улицу и позвонила в дверь. Она услышала, как он быстро сбежал по лестнице, и после некоторой паузы дверь открылась. Он стоял, не веря своим глазам, и внезапно лицо его расплылось в улыбке.
   – Счастливого Рождества, – хором сказали они и рассмеялись. Он посторонился, отвесил ей поклон, а потом посмотрел ей в глаза с теплой улыбкой:
   – Добро пожаловать домой, Рафаэлла.
   Она молча вошла в дом.
   Гостиная теперь была обставлена мебелью. Алекс и Мэнди работали над этим вместе, ходили по аукционам и гаражным распродажам, магазинам, художественным галереям и антикварным лавкам. В результате получилось уютное сочетание французского провинциального стиля и раннего американского. Гостиную украшали висевшая на стене роскошная меховая шкура, картины французских импрессионистов, множество серебряной и оловянной утвари и несколько старинных книг. На столах стояли огромные вазы с цветами, комнатные растения располагались в каждом углу и обвивали маленький мраморный камин. Кушетка была кремового цвета, маленькие диванные подушки были сделаны из меха и декоративной ткани, некоторые из них были расшиты вручную Амандой специально для Алекса. После его расставания с Рафаэллой она еще больше привязалась к своему дяде и чувствовала себя обязанной заботиться о нем, раз теперь никого у него больше не было. Она следила, чтобы он правильно питался, принимал витамины, достаточно спал, не ездил слишком быстро, не работал чересчур напряженно и занимался садом. Он же дразнил ее по поводу ее мальчиков, ее стряпни, ее макияжа, ее гардероба, при этом ухитряясь делать это так, что она чувствовала себя самой хорошенькой девушкой в мире. Вместе они славно вели свое хозяйство, и, едва переступив порог, Рафаэлла почувствовала, что в этой комнате царит любовь.
   – Алекс, какая прелестная комната!
   – Правда? Большей частью этим занимается Мэнди после школы.
   Он явно гордился своей племянницей, показывая Рафаэлле гостиную, а она испытала облегчение, находясь в комнате, с которой у нее не было связано никаких воспоминаний. Она опасалась, что он пригласит ее в спальню посидеть у камина, но она не смогла бы вынести ностальгии по прошедшим временам ни там, ни в кабинете, ни даже на кухне на первом этаже. В гостиной она чувствовала себя прекрасно, потому что та была теплой, уютной и совершенно новой.
   Он предложил ей кофе и бренди. Она согласилась на кофе, отказалась от бренди и устроилась на прелестной маленькой кушетке, снова восторгаясь каждой деталью обстановки комнаты. Алекс вернулся через минуту с кофе, и когда он ставил чашку на стол, она заметила, что его руки дрожат так же сильно, как и у нее.
   – Я на самом деле не была уверена, что застану тебя дома, – неловко сказала она, – но решила рискнуть.
   Он серьезно посмотрел на нее, сидя в кресле рядом с кушеткой.
   – Я же сказал тебе, что буду дома. И я всегда держу свое слово, Рафаэлла. Тебе пора бы уже знать это.
   Она кивнула и отхлебнула горячего кофе.
   – Как прошло Рождество?
   – Нормально, – он улыбнулся и пожал плечами, – это было целое событие для Мэнди. Моя мать прилетела вчера вечером, чтобы увезти ее на Гавайи. Она обещала ей это путешествие уже много лет, а сейчас сочла это время самым подходящим. Она только что закончила новую книгу, и ей отдых тоже не помешает. Как говорят, с годами она не становится моложе.
   – Твоя мать? – Рафаэллу это и шокировало, и позабавило. – Она никогда не состарится. – потом она вспомнила кое-что, о чем забыла рассказать ему, когда они встретились на побережье. – у меня тоже скоро выйдет книга. – Она покраснела и тихо рассмеялась: – Конечно, не настоящий роман.
   – Твоя детская книга? – обрадованно спросил он, и она кивнула.
   – Мне сообщили об этом несколько недель назад.
   – Ты нашла себе агента?
   Она покачала головой:
   – Нет. Просто новичкам везет, я полагаю.
   Они долго смотрели друг на друга и улыбались, потом Алекс откинулся на кресле.
   – Я рад, что ты пришла, Рафаэлла. Я давно хотел показать тебе эту комнату.
   – А мне хотелось рассказать тебе про книгу.
   Она ласково улыбнулась. Все выглядело так, словно они были старыми друзьями, встретившимися после долгой разлуки. Но что они будут теперь делать? Они не могут стать друг для друга тем, чем когда-то были. Рафаэлла понимала это. Возникнет множество проблем: с Кей, с ее отцом, с ее матерью, с Джоном Генри. Ей хотелось рассказать Алексу, каким кошмаром было для нее прошедшее лето.
   – О чем ты сейчас думала?
   Рафаэлла сидела, подавленно уставившись на огонь. Она перевела взгляд на Алекса и честно ответила:
   – О прошлом лете, – она вздохнула, – это было ужасное время.
   Он кивнул с печальным видом, потом вздохнул и слабо улыбнулся.
   – Я счастлив, что ты вернулась и мы можем поговорить. Это было самым тяжелым испытанием для меня – думать, что никогда больше не буду иметь возможности поговорить с тобой… или увидеть тебя… знать, что тебя не будет в доме, когда я вернусь с работы. Мэнди говорит, что для нее это тоже было самым тяжелым. – его слова словно вонзали нож в ее сердце, и она отвернулась, чтобы он не увидел боли в ее глазах. – чем ты теперь занимаешься, Рафаэлла?
   Его голос был мягким, и она грустно уставилась на огонь.
   – Большую часть времени провожу с Джоном Генри. Он очень сдал за последние несколько месяцев.
   – Наверное, это тяжело для вас обоих.
   – Ему намного тяжелее.
   – А тебе?
   Он внимательно посмотрел на нее, но она не ответила. И, не говоря больше ни слова, он наклонился к ней и нежно поцеловал ее в губы. Она не остановила его, слабо сознавая, что они делают. Она просто целовала его, сначала нежно, а потом со страстью, вложив в этот поцелуй всю свою боль, одиночество и тоску по нему, которые терзали ее с прошлого лета. Казалось, все эти чувства обострились с этим первым поцелуем, и она понимала, что он тоже борется со своей страстью.
   – Алекс… Я не могу…
   Она не могла начинать все сначала. Он кивнул:
   – Я знаю. Все в порядке.
   Они еще долго сидели, разговаривая, глядя на огонь, говоря о себе, друг о друге, о том, что случилось с ними и что они чувствовали. Потом неожиданно они перешли на другие темы и начали рассказывать о других людях, о том, что занимало их, о каких-то смешных моментах в жизни, словно шесть месяцев они копили все это, чтобы потом выговориться. Было три часа утра, когда Рафаэлла простилась с ним за углом своего особняка. Алекс настоял на том, чтобы проводить ее до дома. А потом, как мальчишка, он немного замялся, но решил испытать судьбу.
   – Могу я увидеть тебя еще раз, Рафаэлла? Как сегодня?..
   Он не хотел спугнуть ее, видя, под каким давлением она живет – настоящим и выдуманным ею. Она немного подумала и кивнула:
   – Может быть, мы можем пойти погулять по набережной?
   – Завтра?
   Она рассмеялась над его горячностью и кивнула:
   – Очень хорошо.
   – Я встречу тебя здесь, и мы можем поехать на моей машине. – завтра была суббота, и он был свободен. – в двенадцать часов тебя устроит?
   – Вполне.
   Чувствуя себя очень молодой и озорной, она улыбнулась ему, помахала рукой и направилась к дому, не переставая улыбаться. Она не думала ни о Джоне Генри, ни об отце, ни о Кей Виллард или о ком-нибудь еще. Она думала только об Александре… Алексе… и о том, что завтра в полдень они увидятся снова и пойдут гулять по берегу моря.

Глава 29

   Всю следующую неделю Алекс и Рафаэлла встречались каждый день. Они или гуляли по набережной, или лениво сидели у камина, попивая кофе и разговаривая о жизни. Она показала ему свой контракт на книгу, который прислали из Нью-Йорка, а он рассказал ей о своих последних делах в суде. Они проводили вместе несколько часов днем, когда Алекс не был занят на работе, или несколько часов вечером после того, как Джон Генри ложился спать. Но Рафаэлла приходила на эти встречи только тогда, когда Джон Генри спал и она не была нужна ему. Поэтому она не чувствовала, что крадет у него бесценные, поддерживающие его жизнь минуты. Она отдавала Алексу только то время, которое принадлежало ей самой, – полчаса здесь, час-другой там, редкие свободные минуты, когда она могла гулять, легко дышать, размышлять и просто чувствовать себя живой. Это были самые счастливые часы из проведенных ими вместе, часы, когда они заново узнавали друг друга. Только на этот раз они узнали друг о друге больше, чем год назад. Может быть, они просто стали мудрее за то время, которое провели в разлуке. Как бы там ни было, но чувство утраты, которое им пришлось испытать, было ошеломляющим, хотя и подействовало на каждого по-разному. Но их отношения все еще были хрупкими, слишком новыми, и оба были слегка напуганы. Рафаэлла до ужаса боялась повторения той катастрофы, которая произошла прошлым летом, и опасалась снова вызвать ярость сестры Алекса и ее собственного отца. К тому же ей по-прежнему не давало покоя чувство, что она лишает Алекса полноценных отношений с кем-либо еще. А Алекс боялся спугнуть ее. Он не испытывал чувства вины, ведь, в конце концов, он получил благословение Джона Генри. Таким образом, оба они делали очень медленные и осторожные шаги навстречу друг к другу. Так продолжалось до первого дня после Нового года, когда Рафаэлла пришла к Алексу в два часа пополудни, после того как Джон Генри заявил, что собирается проспать весь день, и, похоже, был настроен сделать именно это.
   Рафаэлла отправилась повидать Алекса, позвонила в дверь, не будучи даже уверенной, что застанет его дома. Он открыл дверь, одетый в джинсы и старую водолазку, и на лице его отразилось огромное удовольствие, когда он увидел ее на пороге.
   – Какой замечательный сюрприз! Что ты здесь делаешь?
   – Я просто решила повидать тебя. Не помешаю?
   Она покраснела, внезапно сообразив, что ведет себя слишком самонадеянно. Может быть, наверху в его спальне была другая женщина. Но он моментально понял, о чем она подумала, и хмыкнул.
   – Нет, мадам. Вы мне совсем не помешаете. Чашечку кофе?
   Рафаэлла кивнула и последовала за ним вниз, на кухню.
   – Кто все это сделал? – Она указала рукой на блестящие медные кастрюли, садясь на стул.
   – Я.
   – Правда?
   – Конечно, – он улыбнулся ей, – у меня еще много талантов, о которых ты пока ничего не знаешь.
   – Какие, например?
   Он протянул ей чашку с горячим кофе, и она сделала глоток, в то время как он наблюдал за ней со счастливым видом, сидя на стуле напротив нее.
   – Я не уверен, что стоит раскрывать свои секреты все сразу.
   Некоторое время они мирно сидели, попивая кофе и наслаждаясь обществом друг друга. Потом они начали, как обычно, обсуждать множество разных вещей. Время, которое они проводили вместе, всегда пролетало так быстро. Вдруг Алекс вспомнил про рукопись нового романа его матери.
   – Ой, Алекс, можно я ее почитаю?
   – Конечно. Она наверху. Разложена на моем столе.
   Ее глаза сверкали удовольствием от предвкушения, и, оставив кофе недопитым, они быстро поднялись наверх. Она просмотрела несколько страниц, пришла в восторг от прочитанного и улыбнулась Алексу. И вдруг неожиданно осознала, что в первый раз после их разлуки оказалась в его кабинете. Она настороженно взглянула на дверь его спальни; их глаза встретились, и оба замерли. Потом он поцеловал ее, медленно, страстно, и по ее спине пробежала дрожь, когда он обнял ее. Он ожидал, что она остановит его, но она этого не сделала. Тогда он начал ласкать ее, а потом, словно по обоюдному согласию, они медленно направились в спальню.
   Впервые за свою взрослую жизнь он испугался того, что делает, испугался последствий того, что сейчас произойдет. Он так отчаянно боялся потерять ее, но Рафаэлла сама прошептала ему:
   – Все в порядке, Алекс.
   А когда он стягивал с нее свитер, добавила:
   – Я так люблю тебя!
   Как в ритуальном танце, он медленно раздевал ее, а она, в свою очередь, снимала одежду с него. Они не спеша наслаждались каждым поцелуем, каждым прикосновением, каждой лаской и, казалось, провели весь день, занимаясь любовью. Потом, когда их тела насытились, а сердца были переполнены любовью, они лежали рядом, и казалось, никогда раньше не были так счастливы. Приподнявшись на локте, Алекс посмотрел на нее с улыбкой, которой она раньше никогда у него не видела.
   – Знаешь ли ты, как я счастлив видеть тебя здесь?
   Она нежно улыбнулась:
   – Мне так не хватало тебя, Алекс… во всех смыслах.
   Он кивнул и придвинулся к ней. Его руки не переставали ласкать ее, губы покрывали поцелуями ее тело, и он вновь почувствовал прилив страстного желания. Он не мог оторваться от нее, словно опасаясь, что она сейчас уйдет и больше они не увидятся. Они снова и снова занимались любовью, пока не наступил вечер, а потом вместе забрались в ванну. Рафаэлла сидела в воде с закрытыми глазами.
   – Любимая, ты самая прекрасная.
   – И очень сонная. – Она открыла один глаз и улыбнулась: – Мне придется проснуться и отправиться домой.
   Но ей казалось странным уходить куда-то, еще страннее называть домом другое место. Дом был там, где был Алекс, где они слили воедино свои жизни, свои души, свои тела и свою любовь. И на этот раз ей было наплевать на угрозы отца. Она никогда не откажется от Алекса. И пусть Кей снова пишет ему свои чертовы письма. Пусть все катятся к дьяволу. Ей нужен этот мужчина. И, в конце концов, она имеет на него право.
   Он снова поцеловал ее, когда они сидели в теплой воде, и Рафаэлла шутя пригрозила, что, если он еще раз дотронется до нее, она вызовет полицию. Но он был таким же уставшим, как и она. И пока он вез ее домой, он зевнул со счастливым видом, поцеловал ее напоследок и, как всегда, высадил на некотором расстоянии от ее дома.
   Когда она вошла в дом, ее поразила странная тишина, словно все часы остановились и все звуки, обычные для огромного особняка, вдруг замерли. Она решила, что ей это просто кажется от усталости, она улыбнулась, зевнула и начала подниматься по лестнице. Но, дойдя до второго этажа, она неожиданно увидела двух горничных и двух сиделок, которые столпились у двери Джона Генри. На секунду ее сердце перестало биться. Она поднялась выше и остановилась.
   – Что-нибудь случилось? – спросила она.
   – Это… – у сиделки были красные глаза, – это ваш муж, миссис Филлипс.
   – О мой бог! – тихо прошептала она.
   Она все поняла по их лицам.
   – Он… – Рафаэлла не смогла продолжать, и сиделка кивнула.
   – Он скончался.
   И, не в силах сдерживаться, она разрыдалась и почти упала на руки другой сиделке.
   – Как это случилось? – тихо спросила Рафаэлла, медленно подходя к ним и глядя на них огромными глазами. Джон Генри умер, пока она лежала в постели с Алексом, шутила, резвилась и занималась любовью. Она почувствовала себя так, словно ей дали пощечину. И моментально в памяти всплыли слова ее отца, сказанные прошлым летом. Тогда он назвал ее шлюхой.
   – У него случился еще один инсульт?
   На мгновение все четверо замерли, а потом сиделка, которая плакала, зарыдала еще громче, а обе горничные поспешно удалились. Вторая сиделка посмотрела на Рафаэллу, и она поняла, что произошло что-то ужасное в ее отсутствие.
   – Доктор хочет поговорить с вами, миссис Филлипс. Он ждет вас уже два часа. Мы не знали, где вас искать, но прочли записку в вашей комнате и предположили, что вы скоро вернетесь.
   Рафаэлла почувствовала дурноту.
   – Так доктор все еще здесь?
   – Он в комнате мистера Филлипса, рядом с телом. Но скоро приедут его забрать. Он хочет сделать вскрытие на всякий случай.
   Рафаэлла тупо посмотрела на нее и поспешно вошла в комнату Джона Генри. Подойдя к кровати, она замерла на месте, глядя, как он лежит. Казалось, что он просто спал, и Рафаэлле даже почудилось, что он шевельнул рукой. Стоя у кровати, она даже не заметила доктора. Она видела только Джона Генри, такого усталого, такого высохшего, такого старого и при этом казавшегося просто спящим.
   – Миссис Филлипс? Рафаэлла?
   Рафаэлла резко повернулась, услышав голос позади нее, и выдохнула, увидев, кто это.
   – Здравствуй, Ральф.
   Но ее взгляд, как магнитом, притягивало к себе лицо человека, за которым она была замужем пятнадцать лет. Она даже не была уверена в том, что испытывала в этот момент. Печаль, пустоту, сожаление, горе – она не знала, что именно. Она еще не поняла, что его больше нет. Всего несколько часов назад он сказал ей, что устал, и теперь выглядел так, словно просто уснул.
   – Рафаэлла, давай перейдем в другую комнату.
   Она последовала за доктором в гардеробную, которой часто пользовались сиделки. Они закрыли за собой дверь, словно заговорщики, но доктор выглядел расстроенным, глядя на Рафаэллу, и было ясно, что он хочет сказать ей что-то важное.
   – В чем дело? Что от меня скрывают? Это не был инсульт, не так ли?
   Внезапно она инстинктивно почувствовала, что произошло на самом деле. И доктор покачал головой и подтвердил ее худшие опасения.
   – Нет, это не был инсульт. Это был ужасный несчастный случай. Роковая ошибка, почти непростительная, хотя и непреднамеренная, ведь никто не знал, что он на самом деле чувствует.
   – Что ты пытаешься сказать мне? – Ее голос повысился, и она почувствовала себя так, словно в ее голове сейчас что-то взорвется.
   – Что твой муж… Джон Генри… сиделка дала ему снотворное и оставила бутылочку с таблетками на ночном столике… – Последовала долгая пауза. Рафаэлла с ужасом смотрела на него. – Он выпил все эти таблетки, Рафаэлла. Весь флакон. Он совершил самоубийство. Мне трудно говорить тебе об этом. Но все произошло именно так.
   Его голос дрогнул, а Рафаэлла почувствовала, что хочет закричать. Он убил себя… Джон Генри убил себя в то время, когда она развлекалась с Алексом… Она убила его… убила так же верно, как если бы сделала это своими руками. Сделал ли он это потому, что узнал об Алексе? Почувствовал что-то? Могла ли она предотвратить это, если бы была дома? Могла ли… что, если он… В голове у нее все смешалось, в то время как глаза расширились от этих мыслей. Но она не могла издать ни звука. Ей нечего было сказать. Ее отец был прав. Она убила его. Джон Генри совершил самоубийство. Наконец у нее хватило сил взглянуть в глаза доктору.
   – Он оставил мне записку?
   В ответ он лишь покачал головой:
   – Никаких записок.
   – О господи, – прошептала она и медленно опустилась на пол, потеряв сознание.

Глава 30

   Антуан де Морнэ-Малль прибыл из Парижа на следующий день в шесть часов вечера. Он нашел Рафаэллу сидевшей у окна и смотревшей на залив. Услышав его голос, она поднялась с кресла и повернулась, чтобы поприветствовать его, и он увидел, что ее глаза были совершенно тусклыми. Она не ложилась спать со вчерашнего вечера и отказалась от предложения доктора принять успокоительное. И теперь она стояла перед отцом уставшая, в черном шерстяном платье, которое подчеркивало ее худобу, с зачесанными назад волосами и огромными, запавшими глазами на смертельно бледном лице. Взглянув на ее ноги, отец заметил, что она надела черные траурные чулки и на ней не было никаких украшений, кроме тяжелого золотого перстня в форме узла, который она носила на левой руке уже пятнадцать лет.
   – Папа…
   Она медленно приблизилась к нему. Его глаза внимательно изучали ее лицо. По ее голосу он догадался, что случилось что-то ужасное, более страшное, чем просто смерть ее мужа. Что-то такое, о чем она ему еще ничего не сказала.
   – Рафаэлла, мне очень жаль, – он немного смягчился и опустился в соседнее с ней кресло, – все… все произошло быстро?
   Она долго молчала, снова уставившись на залив и крепко держа отца за руку.
   – Я не знаю… Думаю, что быстро…
   – А тебя не было рядом с ним? – Он слегка нахмурился, глядя ей в лицо. – Где ты была?
   В его голосе внезапно прозвучало подозрение, и Рафаэлла не смела поднять на него глаз.
   – Меня не было дома.
   Ее отец кивнул:
   – Это был еще один инсульт… или его сердце просто не выдержало?
   Как многие люди его возраста, он хотел быть в курсе всех подробностей, возможно, для того, чтобы знать, чего ожидать, когда настанет его час. Однако выражение лица его дочери казалось ему странным. Сидя рядом с ним, она раздумывала, не скрыть ли ей истинную причину смерти мужа. Но она прекрасно понимала, что лгать ему бессмысленно. Зная своего отца, она была уверена, что он переговорит со всеми: со слугами, сиделками, доктором. Случайно или целенаправленно он докопается до правды. Все в доме уже были осведомлены о происшедшем. Доктор договорился с ней, что не стоит раскрывать обстоятельства смерти Джона Генри, но сиделки рассказали все горничной, которая упомянула об этом в разговоре с дворецким, а тот с изумлением и смятением поделился новостью с шофером. И очень скоро кто-нибудь из них расскажет обо всем кому-нибудь из знакомых, после чего новость облетит весь город. Джон Генри Филлипс покончил с собой. И Рафаэлла понимала, что отец тоже рано или поздно все узнает.
   – Папа… – она медленно повернулась и посмотрела ему в глаза. – Это не был инсульт… – Она на мгновение зажмурилась и вцепилась в ручки кресла. Потом снова открыла глаза и продолжила: – Это было… он выпил таблетки, папа… – Она говорила очень тихо, а он смотрел на нее, не понимая, что она пытается сказать. – Я… он… он в последнее время был в глубокой депрессии… он ненавидел свою болезнь… он был… – Она запнулась, слезы покатились по ее щекам, и рыдания сдавили горло.
   – Что ты пытаешься сказать мне? – Он, замерев, уставился на нее.
   – Я пытаюсь сказать, что… – Она сделала глубокий вдох. – Сиделка оставила бутылочку со снотворным рядом с ним, на столике… и он выпил таблетки… все разом, – наконец ей удалось выговорить это.
   – Он покончил с собой? – ее отец пришел в ужас, а она лишь слабо кивнула. – Бог мой, а где была ты? Почему ты не проследила за тем, чтобы сиделка убрала лекарство? Почему тебя там не было?
   – Я не знаю, папа… но ведь никто не знал, что он хотел умереть. Только я знала… он был таким уставшим, а в последнее время таким печальным из-за того, что его болезнь тянется так долго. Но никто не думал… я не думала… я и не предполагала, что он…
   – Боже мой, ты что, совсем лишилась рассудка? Как ты могла быть так неосторожна? Как ты могла не следить за всем, что делают сиделки? Это была твоя обязанность… твой долг…
   Он был намерен продолжать, но Рафаэлла вскочила с кресла и закричала:
   – Прекрати, папа! Прекрати! Я ничего не могла бы сделать… Никто бы не смог! В этом нет ничьей вины… это было…
   – Ты подашь в суд на сиделку?
   Он сказал это деловым тоном, наблюдая за ней со своего кресла. Но Рафаэлла со сломленным и осиротевшим видом покачала головой:
   – Конечно нет. Она не могла предвидеть… это был несчастный случай, папа.
   – Несчастный случай, который убил твоего мужа.
   Их глаза встретились, и они долго смотрели друг на друга. Словно почувствовав, что есть что-то, чего она ему не сказала, он прищурился:
   – Что-нибудь еще, Рафаэлла? Чего ты мне не сказала?
   А затем он выпрямился в кресле и уставился на дочь, словно мелькнувшая в его голове догадка превратилась в уверенность в ее вине.
   – Где ты была, Рафаэлла, когда он сделал это?
   Она затравленно посмотрела на отца, чувствуя себя не взрослой женщиной, а ребенком.
   – Где ты была?
   Он сделал ударение на каждом слове, а ей нечего было ответить.
   – Я вышла погулять.
   – С кем?
   – Ни с кем.
   Но все было напрасно. Он уже почувствовал неладное, и она поняла, что он обо всем догадался. А на ее лице было написано отчаянное чувство вины, говорившее само за себя.
   – Ты была с ним, не так ли, Рафаэлла? Да или нет?
   Он повысил голос, и, понимая, что отпираться бессмысленно, она просто кивнула.
   – Мой бог, в таком случае это ты убила его. Ты это понимаешь? Ты знаешь, почему он выпил эти таблетки?
   Ее отец смотрел на нее с откровенным отвращением, но Рафаэлла покачала головой:
   – Он ничего не знал об этом, папа. Я уверена в этом.
   – Как ты можешь быть уверена? Слуги наверняка знали об этом и рассказали ему.
   – Они не стали бы этого делать, да я и не думаю, что они сами знали.
   Она устало подошла к окну. Худшее теперь было позади. Отец знал всю правду. Ему нечего было больше добавить. Теперь все выплыло наружу: ее предательство, ее измена, ее несостоятельность как жены Джона Генри, которая привела к тому, что он умер от таблеток, а не по воле Бога.
   – Значит, ты лгала мне, когда говорила, что не будешь с ним больше видеться?
   – Нет, я говорила тебе правду, – она снова повернулась к нему, – мы случайно встретились с ним около двух недель назад.
   – И ты, конечно, сразу же прыгнула к нему в постель.
   – Папа… пожалуйста…
   – А разве это не так? Разве не это убило твоего мужа? Подумай об этом. Сможешь ли ты жить с этим?
   Ее глаза снова налились слезами, и она покачала головой:
   – Нет, не смогу.
   – Ты убийца, Рафаэлла, – его слова были наполнены ядом, отравляющим все вокруг, – убийца и шлюха. – Он встал с кресла и навис над ней: – Ты опозорила меня, и в моем сердце больше нет для тебя места, но ради себя самого и ради твоей матери я не позволю тебе опозорить нас еще раз. Я не знаю, что ты планируешь в отношении своего любовника. Я уверен, что ты сбежала бы с ним сразу же после того, как Джона Генри опустят в могилу. Но этому, моя милая, не бывать. По крайней мере, сейчас. Что ты будешь делать потом, меня не касается, и, как ты любишь повторять, ты уже взрослая женщина. Отвратительная, аморальная, но, безусловно, взрослая. Так что через год, по окончании траура, можешь опять предаваться разврату. Но пока, в течение этого года, ты будешь вести себя прилично. Со мной, со своей матерью, и в память о человеке, которого, в отличие от тебя, я очень любил. После похорон ты полетишь с матерью в Испанию. И останешься там на год. Я улажу здесь все имущественные вопросы, в любом случае это займет не меньше года, а через год ты сможешь вернуться и делать все что захочешь. Но один год, всего один, ты обязана посвятить памяти человека, которого убила. Если бы тебя посадили в тюрьму, это было бы пожизненное заключение. Хотя то, мадам, что ты сделала, будет преследовать тебя до конца твоих дней. – Он с суровым видом направился к двери, но на пороге обернулся: – Будь готова вылететь сразу же после похорон. Больше я не собираюсь обсуждать это с тобой. Год траура по человеку, которого ты довела до самоубийства, не слишком большая цена, которую тебе придется заплатить.
   Рафаэлла смотрела, как он выходит из комнаты, и по щекам ее катились слезы.
   Алекс позвонил ей только на следующее утро. Пару дней они скрывали новости от репортеров, но на третий день все первые страницы газет уже пестрели заголовками. Джон Генри Филлипс скончался. В газетах сообщалось, что он был прикован к кровати после первого же инсульта, после чего перенес еще несколько инсультов и был совершенно беспомощен в течение восьми лет. О Рафаэлле написали лишь вскользь, после упоминания о том, что у него не осталось детей, только вторая жена, в девичестве Рафаэлла де Морнэ-Малль и де Сантос и Квадраль. После этого шла речь о созданных им корпорациях, наследстве, которое он получил, важных международных сделках, которые он заключал в течение многих лет. Но не это интересовало Алекса. Он с изумлением смотрел на статью в газете, которую вынул из почтового ящика по дороге на работу.
   Он несколько минут неподвижно стоял на пороге своего дома, читая статью, потом поспешно вернулся в дом, чтобы позвонить Рафаэлле. Он был озадачен тем, что она не пришла к нему накануне вечером, и находился в состоянии ужаса, что она изменила свое решение о возобновлении их отношений и испытывает вину за их занятия любовью и это снова заставит ее порвать с ним. Но теперь он размышлял над тем, как она отреагирует на то, что Джон Генри умер, пока она была с ним. Он вычислил время его смерти из того, что прочитал в газете. Там упоминался вечер, в который он умер, и Алекс знал, что это произошло либо когда Рафаэлла была с ним, либо сразу по ее возвращении домой. Он попытался представить себе, что она увидела, когда вернулась домой после того, как покинула его постель, и содрогался, набирая ее номер. Ответил дворецкий, а Рафаэлла взяла трубку только через несколько минут, и ее голос звучал безжизненно и без всякого выражения. Но когда она узнала его голос, она задрожала. Звонок Алекса был жестоким напоминанием о том, чем она занималась, пока ее муж глотал роковые таблетки.
   – Рафаэлла? – Его голос был мягким, и чувствовалось, что он был расстроен. – Я только что прочитал газету. Мне так жаль… – Он немного помолчал, потом спросил: – С тобой все в порядке?
   До сих пор она не произнесла ни одного слова, кроме «алло».
   – Да, я в порядке, – очень медленно сказала она, – прости, я была занята, когда ты позвонил. – Она выбирала костюм, в который собирались обрядить Джона Генри. Ее отец стоял рядом, и на его лице было смешанное выражение осуждения и скорби по ушедшему другу. – Похороны пройдут завтра.
   Она говорила холодно и отстраненно, и Алекс опустился на ступеньку, держа телефон в руке, и закрыл глаза. Ему стало ясно, что случилось. Она чувствует себя виноватой в смерти мужа. Но он должен ее увидеть. Поговорить с ней. Выяснить, что с ней происходит на самом деле.
   – Могу я увидеть тебя после похорон? Только на минутку? Я просто хочу быть уверенным, что ты хорошо себя чувствуешь.
   – Спасибо, Алекс. У меня все хорошо.
   Она разговаривала как автомат, и Алекс внезапно испугался. Она либо была накачана лекарствами, либо, что еще хуже, находилась в состоянии шока.
   – Я могу увидеться с тобой?
   – Завтра я улетаю в Испанию.
   – Завтра? Почему?
   – Я полечу вместе с родителями. Мой отец считает, что я должна провести весь период траура в Испании.
   О господи! Алекс покачал головой. Что они с ней сделали? Что они ей наговорили?
   – И как долго продлится траур?
   – Один год, – ответила она сухо.
   Алекс остолбенел. Так она уезжает на целый год? Он снова теряет ее, он был уверен в этом, как и в том, что на этот раз это будет навсегда. Если она связывает смерть Джона Генри с их воссоединением, тогда их отношения навсегда останутся для нее преступлением, о котором она постарается забыть. Поэтому он обязательно должен был увидеться с ней. Хоть на минуту, хоть на десять секунд, чтобы вернуть ее к реальности, напомнить ей, что он действительно любит ее, что они не сделали ничего дурного и что они не виноваты в смерти Джона Генри.
   – Рафаэлла, я должен увидеться с тобой.
   – Боюсь, что я не смогу.
   Она оглянулась через плечо и посмотрела на отца, находившегося в соседней комнате.
   – Нет, ты сможешь, – и тут Алексу пришла в голову удачная мысль, – встретимся на лестнице, где я впервые увидел тебя, рядом с вашим садом. Только спустись туда, и я буду ждать тебя там. Пять минут, Рафаэлла… всего лишь… пожалуйста?
   В его голосе звучала такая мольба, что ей стало жаль его. Но она больше не испытывала никаких чувств ни к кому. Ни по отношению к себе, ни к Алексу, ни даже к Джону Генри. Теперь она стала убийцей. Преступницей. Она словно оцепенела. Но ведь это не Алекс убил Джона Генри. Это сделала она. И не было причин наказывать его.
   – Зачем ты хочешь увидеться со мной?
   – Просто поговорить.
   – А что, если нас заметят?
   Хотя какая разница? Она уже совершила самый страшный грех. И ее отец знал про Алекса, знал, что она была с ним, когда Джон Генри выпил эти таблетки. И почему бы ей не поговорить с Алексом, если ему станет от этого легче? Все равно завтра она улетает в Испанию.
   – Они нас не увидят. И я прошу у тебя всего несколько минут. Ты придешь?
   Она медленно кивнула:
   – Да.
   – Через десять минут я буду там.
   Они положили трубки, и через десять минут он взволнованно ждал на нижней ступеньке лестницы, где впервые увидел ее. Тогда ее прекрасное лицо было освещено светом уличного фонаря и она была закутана в рысью шубку. И он был совсем не готов увидеть ее такой, какой она предстала перед ним сейчас. Она спускалась по лестнице, суровая, мрачная и погруженная в себя. Строгое черное платье, никакой косметики, черные чулки, черные туфли и взгляд, который потряс Алекса до глубины души. Он даже не посмел приблизиться к ней. Он просто стоял и смотрел, как она идет к нему навстречу. Она остановилась около него, и в ее черных глазах он прочел смертельную тоску.
   – Привет, Алекс.
   Казалось, что она тоже умерла. Или кто-то ее убил, что на самом деле и сделал ее отец.
   – Рафаэлла… детка…
   Он хотел обнять ее, но не посмел. Вместо этого он смотрел на нее с мукой во взгляде.
   – Давай сядем, – сказал он.
   Он опустился на ступеньку и жестом предложил ей сделать то же самое. И как маленький робот, она послушалась и села на холодную ступеньку, прижав колени к груди, спасаясь от пронизывающего ветра.
   – Я хочу, чтобы ты сказала мне, что ты чувствуешь. Ты выглядишь такой замкнутой в себе, что это меня пугает. И я думаю, что ты винишь себя за то, чего не делала. Джон Генри был старым, Рафаэлла, и очень больным, и очень уставшим. Ты сама рассказывала мне об этом. Он устал жить и хотел умереть. То, что это произошло, когда ты была у меня, – просто совпадение.
   Рафаэлла холодно улыбнулась и покачала головой, словно жалея его за его наивность.
   – Нет, не совпадение, Алекс. Я убила его. Он не умер во сне, как написано в газетах. То есть умер он во сне, но это не было естественной смертью. Он выпил целый флакон снотворного, – она подождала, пока до него дойдет смысл сказанного, глядя на него безжизненным взглядом, – он покончил с собой.
   – О господи! – Он был потрясен, словно кто-то ударил его. Но теперь ему стало понятно, что испугало его в ее голосе и что он теперь видит на ее лице. – Ты в этом уверена, Рафаэлла? Он оставил записку?
   – Нет, в этом не было необходимости. Он просто сделал это. Но мой отец уверен, что он знал о нас и таким образом я убила его. Так сказал мой отец, и он был прав.
   На мгновение Алексу захотелось прикончить ее отца, но он промолчал.
   – Откуда он это узнал?
   – А с чего Джону Генри было так поступить?
   – Потому что ему чертовски надоело быть живым трупом, Рафаэлла. Как часто он сам говорил тебе об этом?
   Но она только покачала головой. Она ничего не хотела слышать. Алекс уверял ее в их невиновности, в то время как она слишком хорошо знала всю глубину их вины. Точнее, своей вины.
   – Ты не веришь мне, да?
   Она медленно покачала головой:
   – Нет. Я думаю, что мой отец прав. Полагаю, кто-то видел нас вдвоем и рассказал ему. Может быть, кто-то из слуг или соседей.
   – Нет, Рафаэлла, ты ошибаешься. Слуги ничего ему не говорили, – он с любовью посмотрел на нее, – это сделала моя сестра, когда ты прошлым летом улетела в Европу.
   – О мой бог!
   Рафаэлла, казалось, вот-вот упадет в обморок, и Алекс взял ее за руку.
   – Все было не так. Кей хотела нас разлучить, но ей это не удалось. Один из секретарей позвонил мне и попросил прийти к Джону Генри.
   – И ты пошел? – Она была потрясена.
   – Пошел. Он был замечательным человеком, Рафаэлла.
   В его глазах теперь тоже стояли слезы.
   – И что произошло?
   – Мы очень долго беседовали. О тебе. Обо мне. О нас. Он дал мне свое благословение, Рафаэлла, – слезы брызнули из его глаз, – он просил меня позаботиться о тебе, после того как…
   Алекс попытался обнять ее, но она отшатнулась. Благословение теперь уже было не в счет. Даже Алекс понимал это. Было слишком поздно.
   – Рафаэлла, любимая, не позволяй им мучить тебя. Не позволяй им отнять у нас то, что так нужно нам обоим, то, к чему даже Джон Генри отнесся с уважением, то, что делает нас правыми.
   – Но мы не правы. Мы поступали ужасно, ужасно неправильно.
   – Правда? – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Ты действительно так думаешь?
   – А какой у меня есть выбор, Алекс? Как я могу думать иначе? То, что я сделала, убило моего мужа, привело его к самоубийству. Можешь ли ты на самом деле считать, что я не совершила ничего дурного?
   – Да, как счел бы любой, кто был в курсе всех обстоятельств. Ты не виновата ни в чем, Рафаэлла. Если бы Джон Генри был жив, я уверен, что он сказал бы тебе то же самое. Ты уверена, что он не оставил письма?
   Он посмотрел ей в глаза. Странно, что Джон Генри не оставил письма. Казалось, он был из тех людей, которые непременно сделали бы это. Но Рафаэлла снова лишь покачала головой:
   – Ничего. Доктор все осмотрел, и сиделки тоже. Он ничего не оставил.
   – Ты уверена? – Она снова кивнула. – И что будет дальше? Ты отправишься со своей матерью в Испанию, чтобы искупить свой грех? – Она опять кивнула. – А потом? Ты вернешься сюда?
   Он мысленно смирился с тем, что ему предстоит долгий одинокий год.
   – Я не знаю. Я должна буду вернуться, чтобы уладить дела. После того как будут соблюдены все формальности, я выставлю особняк на продажу. А потом, – она запнулась и опустила глаза, – я думаю вернуться в Париж или в Испанию.
   – Рафаэлла, это безумие! – Алекс больше не мог держаться от нее на расстоянии. Он сжал ее длинные тонкие пальцы в своих руках. – Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе. Нам ничто не сможет помешать. Мы не сделали ничего дурного.
   – Нет, Алекс, – она осторожно высвободила свои пальцы, – сделали. Я поступила очень дурно.
   – И всю оставшуюся жизнь ты собираешься нести это бремя?
   Но, сидя рядом с ней, он понимал: страшнее всего то, что до конца жизни он будет напоминать ей о том, что она считает своим самым страшным грехом. Он потерял ее. Из-за рокового стечения обстоятельств, из-за помешательства уставшего от жизни старика, из-за злобных обвинений ее отца. Он потерял ее. Словно почувствовав, о чем он думает, Рафаэлла кивнула и поднялась. Она посмотрела на него долгим взглядом и прошептала:
   – Прощай.
   Она не дотронулась до него, не поцеловала и не стала ждать ответа. Она просто повернулась и медленно стала подниматься по ступенькам. Алекс смотрел ей вслед, в ужасе оттого, что она уходит из его жизни. В ее суровом черном одеянии она была похожа на монашку. В третий раз он терял ее. И знал, что на этот раз навсегда. Когда она подошла к хорошо замаскированной двери в сад, она открыла ее и, не взглянув на Алекса, закрыла ее за собой. Из-за двери не доносилось ни звука. Алексу показалось, что он несколько часов стоял прикованный к своему месту. Потом медленно, с сердечной болью и чувством, что умирает, он поднялся по лестнице, сел в свою машину и поехал домой.

Глава 31

   Похороны постарались провести как можно скромнее, и все равно на скамейках маленькой церкви собралось более ста человек. Рафаэлла сидела на первой скамейке, рядом с отцом и с матерью. По щекам ее отца текли слезы, а ее мать, не скрываясь, рыдала по человеку, которого едва знала. На скамейке за их спиной сидели полдюжины родственников, которые сопровождали ее мать на пути из Испании. Среди них были брат Алехандры и две из ее сестер, кузина с дочерью и сыном. Все они приехали якобы для того, чтобы поддержать Рафаэллу и Алехандру, но Рафаэлле они больше напоминали тюремных надзирателей, которые прибыли, чтобы сопроводить ее в Испанию.
   Она просидела всю церемонию, не уронив ни слезинки, и невидящим взглядом смотрела на гроб, покрытый покрывалом из белых роз. Ее мать позаботилась о цветах, отец взял на себя все остальные хлопоты. Рафаэлле нечего было делать, кроме как сидеть в своей комнате и размышлять о том, что она совершила. Время от времени она думала об Алексе, о выражении его лица, когда она в последний раз виделась с ним, о том, что он рассказал ей. Но она знала, что то, в чем он ее убеждал, было неправдой. Все предельно очевидно указывало на ее вину, как сказал ее отец, а Алекс лишь пытался смягчить удар. Было странно сознавать, что она потеряла их обоих сразу. Она потеряла Алекса так же безвозвратно, как и Джона Генри, и она понимала, сидя и слушая музыку, что больше не увидит ни одного из них. И при этой мысли слезы начали медленно стекать по ее щекам, скрытым плотной черной вуалью, и неумолимо стали падать на ее изящные руки, сложенные на коленях. Она ни разу не шевельнулась в течение всей церемонии. Она просто сидела, чувствуя себя преступницей на скамье подсудимых, которой нечего было сказать в свое оправдание. На какой-то миг ей захотелось вскочить и закричать, что она не убивала его, что она была невиновна, что это все ошибка. Но она была виновна, напомнила она себе. И теперь ее ждала расплата.
   Когда церемония закончилась, все молча поехали на кладбище. Джона Генри предстояло похоронить рядом с первой женой и их сыном. И Рафаэлла понимала, глядя на покрытые травой холмики, что ей никогда не быть похороненной рядом с ним. Было маловероятно, что она когда-нибудь снова будет жить в Калифорнии. Через год она вернется на пару недель, чтобы собрать свои вещи и продать дом, а когда она умрет, ее похоронят в Европе. Почему-то это казалось ей более уместным. У нее не было права лежать здесь, рядом с ним. Она была его убийцей. И было бы богохульством похоронить ее на его участке земли. И по окончании молитвы, которую священник произнес над могилой, ее отец взглянул на нее, словно подтверждая ее мысли.
   Всё в том же молчании они вернулись в дом, и Рафаэлла ушла в свою комнату. Она уже почти все упаковала. Ей нечем было заняться, и она не хотела никого видеть и ни с кем говорить. Да никто и не рвался поговорить с ней. Вся семья знала, что произошло на самом деле. Ее тети, дяди и кузины не были в курсе ее отношений с Алексом, но они знали, что Джон Генри совершил самоубийство, и Рафаэлле казалось, что все смотрят на нее с осуждением, словно говоря, что это была ее вина. Ей было проще никого не видеть, не смотреть им в глаза, поэтому она оставалась в своей комнате, словно пленница, завидуя мужеству Джона Генри. Если бы у нее была бы такая же бутылочка с таблетками, она тоже выпила бы их. Ей незачем стало жить, и она была бы рада умереть. Но она также знала, что должна понести наказание. А смерть была бы слишком легким выходом. Ей придется продолжать жить, помня о том, что она сделала в Сан-Франциско, и смиренно вынося косые взгляды и перешептывания членов ее семьи в Испании. Она знала, что даже спустя сорок или пятьдесят лет они все еще будут пересказывать друг другу эту историю и подозревать, что было еще что-то, чего они не знают. К тому времени, возможно, станет известно о существовании Алекса, что добавит пикантности их рассказам. Рафаэлла, которая изменяла своему мужу… Помните, он покончил с собой… Я не знаю, сколько ей было лет… Может быть, тридцать… Знаете, это она убила его.
   Представив себе все это, она уронила голову на руки и расплакалась. Она плакала из-за детей, которые никогда не узнают правды о том, что произошло, из-за Алекса и того, что было между ними, из-за Мэнди, которую она больше никогда не увидит. И, наконец, из-за Джона Генри… из-за того, что он сделал… из-за того, каким он был когда-то… из-за человека, который полюбил ее так давно и сделал ей предложение, когда они прогуливались по набережной Сены. Она сидела в одиночестве в своей комнате и плакала несколько часов. Потом потихоньку она пошла в его спальню и огляделась по сторонам в последний раз.
   В девять часов ее мать поднялась к ней в комнату, чтобы сказать, что пора выезжать, если они не хотят опоздать на самолет. Они летели рейсом, вылетающим в Нью-Йорк в половине одиннадцатого вечера, куда должны были прибыть в шесть утра по нью-йоркскому времени. А в семь часов вылетит самолет в Испанию. В Мадрид они попадут в восемь вечера по мадридскому времени. Ей предстояла длинная дорога и очень длинный год. Когда слуга взял два ее чемодана и отнес их вниз, Рафаэлла медленно спустилась по парадной лестнице, зная, что больше никогда не будет жить здесь. Ее дни в Сан-Франциско подошли к концу. Ее жизнь с Джоном Генри закончилась. Минуты счастья с Алексом привели к катастрофе. В определенном смысле, ее жизнь закончилась тоже.
   – Готова? – спросила ее мать, с нежностью глядя на нее, и Рафаэлла посмотрела на нее тем же безжизненным взглядом, который так напугал Алекса этим утром, кивнула и направилась к дверям.

Глава 32

   Весной Рафаэлла получила сигнальный экземпляр своей детской книги, который ей переслали из Сан-Франциско. Книга должна была выйти в конце июля. Рафаэлла без особого интереса просмотрела ее, словно не имела к ней отношения. Казалось, прошла тысяча лет с тех пор, как она приступила к работе над книгой, и все это было теперь таким неважным. Она вообще ничего не почувствовала. Так же как она ничего не чувствовала по отношению к детям, к своим родителям, кузинам и даже к самой себе. Пять месяцев она была больше похожа на зомби, вставала по утрам, надевала черную траурную одежду, спускалась к завтраку, потом возвращалась в свою спальню. Там она отвечала на десятки писем, все еще приходивших из Сан-Франциско. Это были письма соболезнования, на которые она писала ответы на бумаге с черной окантовкой, подходящей к случаю. В обеденное время она снова выходила из своей спальни, после чего опять исчезала. Время от времени она отправлялась на одинокую прогулку перед ужином, стараясь избегать общества родственников, и уклонялась всякий раз, когда кто-нибудь предлагал составить ей компанию.
   Было очевидно, что Рафаэлла не хочет никого видеть и что она очень серьезно относится к своему трауру. По прибытии в Мадрид она решила не оставаться там ни на день. Она сразу отправилась в Санта-Эухенья, чтобы побыть в одиночестве, и поначалу ее родители согласились с этим. В Испании ее мать и все остальные родственники привыкли к соблюдению траура, который длился год, и вдовы и дети усопших все это время ходили в черном. И даже в Париже это не было чем-то необычным. Но самозабвение, с которым Рафаэлла соблюдала все обычаи, показалось всем странным. Было похоже, что она наказывает себя и пытается искупить бесчисленные тайные грехи. После первых трех месяцев ее мать предложила ей съездить в Париж, но Рафаэлла моментально отказалась. Она хотела оставаться в Санта-Эухенья, и у нее не было желания ехать куда-либо. Она избегала всех, даже своей матери. Насколько было известно окружающим, она ничем не занималась, только сидела в своей комнате, писала бесконечные ответы на письма с соболезнованиями и выходила на свои одинокие прогулки.
   Среди писем, прибывавших после ее приезда в Санта-Эухенья, было длинное и сердечное послание от Шарлотты Брэндон. Она откровенно, но тактично писала, что Алекс сообщил ей об обстоятельствах смерти Джона Генри, и выражала надежду, что Рафаэлле хватит мудрости не винить себя в случившемся. С присущим ей философским взглядом на жизнь Шарлотта писала, что слышала о Джоне Генри, когда он был еще довольно молодым человеком, и что его внезапная болезнь должна была стать для него страшным ударом. Поэтому в сравнении с тем, каким он был и каким стал, и в свете его любви к Рафаэлле его жизнь должна была стать для него тюрьмой, из которой он мечтал вырваться. И то, что он сделал, должно быть, стало для него долгожданным освобождением, хотя его близким, безусловно, трудно это понять. «Его поступок был проявлением эгоизма, – писала Шарлотта, – но я надеюсь, что ты со временем сможешь понять и принять его, без самообвинения и самобичевания». Она призывала Рафаэллу просто смириться со случившимся, вспоминать о Джоне Генри с теплотой, но при этом пожалеть себя саму и начать жить заново.
   Это было единственное письмо, на которое Рафаэлла ответила не сразу, бесконечными часами сидя в одиночестве в своей тюрьме из слоновой кости. Письмо от Шарлотты пролежало на столе несколько недель, а Рафаэлла все не отвечала. Она попросту не знала, что ей написать. В конце концов она ответила очень просто, выразив свою благодарность за теплые слова и мудрые советы и пригласив Шарлотту посетить Санта-Эухенья, если ей случится прилететь в Европу. Как ни больно ей было осознавать близкое родство Шарлотты и Алекса, ей нравилась эта женщина сама по себе, и Рафаэлла с удовольствием повидалась бы с ней. Но, отправив письмо, она не ожидала быстрого ответа, который пришел в конце июня. Шарлотта и Мэнди только что прилетели в Лондон, чтобы, как обычно, провести презентацию новой книги Шарлотты. Потом Шарлотте предстояли переговоры по поводу киносценария, так что она была очень занята. В ее расписание входило посещение Парижа, а затем Берлина, и уж коль скоро она выбралась в Европу, она хотела заехать и в Мадрид, навестить каких-то своих друзей. Они с Мэнди мечтали увидеться с Рафаэллой и размышляли над тем, попытаться ли им выманить ее в Мадрид или самим съездить в Санта-Эухенья. Они были готовы проделать этот путь, и Рафаэлла была глубоко тронута. Настолько, что не смогла отказаться от встречи с ними, но все-таки сделала попытку отговорить их от этой затеи. Она объяснила, что ей трудно вырваться из Санта-Эухенья, сказав, что приходится присматривать за детьми и следить за тем, чтобы все бесчисленные гости ее матери были довольны, что было откровенной ложью. Поскольку другие члены семьи стали приезжать в поместье на лето, Рафаэлла стала еще более неуловимой и часто ела у себя в комнате. Эмоциональным испанцам такое поведение во время траура не казалось чем-то необычным, но тем не менее мать Рафаэллы начала беспокоиться за нее.
   Письмо, которое Рафаэлла адресовала Шарлотте в Париж, она положила на серебряный поднос, куда все члены семьи складывали свои письма, готовые к отправке. Но в этот день кто-то из ее племянников схватил все письма, сунул их в свой рюкзак, чтобы опустить в почтовый ящик в городе, куда он отправился со своими братьями и сестрами за конфетами, и письмо, адресованное Шарлотте, выпало по дороге. По крайней мере, это было единственное объяснение, которое пришло на ум Рафаэлле, когда Шарлотта позвонила ей три недели спустя, в июле, беспокоясь, почему она не получила ответа на свое письмо.
   – Можем мы приехать повидаться с тобой?
   Рафаэлла замялась, чувствуя себя одновременно невежливой и загнанной в ловушку.
   – Я… здесь так жарко, вам ужасно не понравится… к тому же сюда непросто добираться… я не хотела бы доставлять вам столько неудобств.
   – Тогда приезжай в Мадрид, – сердечно пригласила ее Шарлотта.
   – Я бы с радостью, но я действительно не могу уехать отсюда, – откровенно солгала Рафаэлла.
   – Ну что ж, похоже, у нас нет выбора, верно? Как насчет завтра? Мы можем взять машину напрокат и приехать после завтрака. Тебя это устроит?
   – Три часа за рулем, чтобы просто повидаться со мной? Ох, Шарлотта… я чувствую себя так неловко…
   – Ерунда. Мы будем очень рады. Так тебе это будет удобно?
   На мгновение Шарлотту охватило сомнение, хочет ли Рафаэлла видеть их. Не слишком ли она давит на нее, в то время как Рафаэлле вовсе не хочется с ними встречаться? Возможно, воспоминания об ее отношениях с Алексом все еще доставляют ей сильную боль. Но голос у нее был довольный, и когда она ответила, по ее тону можно было понять, что она будет рада им.
   – Будет чудесно увидеть вас обеих!
   – Я с нетерпением ожидаю встречи с тобой, Рафаэлла. И ты с трудом узнаешь Мэнди. Ты знаешь, что осенью она поступает в Стэнфорд?
   Рафаэлла с нежностью улыбнулась. Мэнди… ее Аманда… Ее порадовало, что она будет продолжать жить с Алексом. Она нужна ему так же, как и он ей.
   – Я очень рада. – Потом Рафаэлла не удержалась и спросила: – А как поживает Кей?
   – Она проиграла выборы. Но ты должна была услышать об этом еще до своего отъезда. Это было в прошлом году.
   Она действительно это знала, потому что прочитала об этом в газетах, но Алекс отказался обсуждать свою сестру во время короткого периода возобновления их отношений. Он решительно порвал с ней из-за Аманды, и Рафаэлле было бы интересно узнать, что бы он сделал, если бы узнал о письме Кей ее отцу. Вероятно, он убил бы ее. Но Рафаэлла никогда ему об этом не рассказывала. И теперь была рада этому. Их совместная жизнь с Алексом закончилась, а Кей, как ни крути, все же была его сестрой.
   – Дорогая, мы обо всем этом поговорим завтра. Привезти тебе что-нибудь из Мадрида?
   – Только самих себя.
   Рафаэлла улыбнулась и повесила трубку. Но весь остаток дня она нервно ходила из угла в угол по комнате. Почему она дала себя уговорить на эту встречу? И что ей с ними делать, когда они приедут? Она не хотела видеть ни Шарлотту, ни Аманду. Ей не нужны были воспоминания о прошлом. Теперь у нее новая жизнь в Санта-Эухенья. Это все, что она позволит себе в будущем. Какой смысл вспоминать о прошлом?
   Когда этим вечером она спустилась к ужину, ее мать заметила, как нервно дрожали ее руки, и решила, что нужно поговорить с Антуаном. Она решила, что Рафаэллу нужно показать врачу. Все эти месяцы она выглядела ужасно. Несмотря на яркое летнее солнце, она все время проводила в своей комнате и оставалась бледной как тень. После приезда из Сан-Франциско она потеряла по крайней мере пятнадцать-двадцать фунтов веса и выглядела откровенно больной по сравнению с остальными членами семьи, с ее огромными, темными и печальными глазами на болезненно изможденном лице.
   Рафаэлла мельком упомянула в разговоре с матерью, что завтра к ней приедут две гостьи из Мадрида.
   – На самом деле они из Америки.
   – Да? – Мать ласково посмотрела на нее. Она испытала облегчение оттого, что Рафаэлла хочет встретиться с кем-то. Ведь она не хотела даже видеть своих старых знакомых в Испании. Это был самый мрачный траур, который Алехандра когда-либо наблюдала. – Кто они, дорогая?
   – Шарлотта Брэндон и ее внучка.
   – Писательница? – Алехандра выглядела удивленной. Она читала некоторые из ее книг, переведенных на испанский. И она знала, что Рафаэлла читала все ее книги. – Ты хочешь, чтобы они остались ночевать?
   Рафаэлла рассеянно покачала головой и стала подниматься по лестнице в свою комнату.
   Она так и не выходила из своей комнаты до позднего утра, когда одна из служанок поднялась наверх и тихо постучала в ее дверь:
   – Донья Рафаэлла… к вам гости.
   Она едва осмелилась побеспокоить Рафаэллу. Открыв дверь, Рафаэлла увидела на пороге оробевшую пятнадцатилетнюю девочку в костюме горничной.
   – Спасибо.
   Рафаэлла улыбнулась и направилась к лестнице. Она так волновалась, что ноги у нее сделались как ватные. Это было странно, но она ни с кем не виделась так долго, что не знала, о чем говорить с гостями. С серьезным и немного испуганным видом она спустилась по лестнице. На ней было одно из элегантных летних черных платьев, которые ее мать купила ей в Мадриде, и черные чулки. И она была пугающе бледна.
   Шарлотта ждала ее внизу, у подножия лестницы, и она невольно вздрогнула, увидев Рафаэллу. Она никогда не видела, чтобы у женщины был такой страдальческий и несчастный вид, и она казалась воплощением печали в своем черном платье и с огромными полными тоски глазами. Она улыбнулась Шарлотте, но это было больше похоже на попытку протянуть руку через непреодолимую пропасть. Казалось, она перенеслась в другой мир со времени их последней встречи, и, глядя на нее, Шарлотта испытала почти непреодолимое желание заплакать. Каким-то образом ей удалось сдержаться, и она тепло и нежно обняла Рафаэллу. Она пришла к выводу, глядя на то, как исхудавшая Рафаэлла обнимает Аманду, что в некотором отношении она стала еще красивее, чем прежде, но это была та красота, на которую можно было лишь смотреть, но к которой нельзя было прикоснуться и которую никому не дано было понять. В течение всего их визита она была гостеприимна и любезна. Она очаровала их обеих, показывая им дом и сады, историческую церковь, построенную ее прадедом, и познакомила их со всеми детьми, которые играли под надзором своих нянек в парке, специально разбитом для них. Шарлотта подумала, что это было чудесное место для летнего отдыха, осколок иной жизни, иного мира, но это было неподходящее место для такой молодой женщины, как Рафаэлла. Она просто похоронила бы себя заживо. И Шарлотта испугалась, когда Рафаэлла сказала ей, что планирует остаться здесь навсегда.
   – И ты не вернешься в Сан-Франциско? – расстроенно спросила Шарлотта.
   Рафаэлла покачала головой:
   – Нет. Конечно, мне нужно было бы приехать туда, чтобы закрыть дом, но, возможно, я смогу это уладить, не уезжая отсюда.
   – И ты не хочешь переехать в Париж или в Мадрид?
   – Нет.
   Она сказала это очень твердо, но тут же улыбнулась Аманде, но Аманда почти ничего не говорила. Она только смотрела на Рафаэллу почти все время их визита. Это было все равно что увидеть призрак кого-то, кого ты знал раньше. Это была не Рафаэлла. Это была разбитая мечта. И, как Шарлотта, Мэнди с трудом сдерживала слезы. Она не могла ни о чем думать, кроме тех дней, когда Рафаэлла с Алексом были так счастливы и когда она всегда встречала ее дома после школы. Но теперь она смотрела на эту женщину, и та казалась ей незнакомкой, непохожей на прежнюю Рафаэллу и совершенно чужой. Она испытала облегчение, когда хозяйка предложила ей пойти поплавать, и, как в свое время Рафаэлла, Мэнди попыталась отвлечься от своих переживаний, плавая до изнеможения. Это дало Шарлотте возможность побыть с Рафаэллой наедине, чего она ждала весь день. И когда они сели рядом друг с другом в удобные кресла в уединенном уголке сада, Шарлотта посмотрела на Рафаэллу с ласковой улыбкой:
   – Рафаэлла… Могу я говорить с тобой откровенно, как старый друг?
   – Конечно.
   Но она сразу стала похожа на испуганную лань. Она не хотела отвечать ни на какие вопросы, не хотела объяснять свои решения. Теперь у нее была другая жизнь. И она не хотела никого впускать в нее.
   – Мне кажется, ты мучаешь себя сверх всякой меры. Я вижу это на твоем лице, в затравленном взгляде глаз, в том, как ты разговариваешь… Рафаэлла… что я могу сказать тебе? Что вообще можно сказать тебе, чтобы освободить тебя?
   Она моментально нащупала самую больную точку, и Рафаэлла отвернулась, чтобы Шарлотта не увидела слез на ее глазах. Она сделала вид, что любуется садом, но медленно и печально покачала головой:
   – Я больше никогда не буду свободной, Шарлотта.
   – Но ты запираешь себя в тюрьму. Ты приняла на себя вину за то, чего, я уверена, ты никогда не делала. Никогда. Я всегда буду верить в то, что твой муж устал от такой жизни, и если ты позволишь себе, я думаю, ты придешь к такому же выводу.
   – Я этого не знаю. И никогда не буду знать. В любом случае это не имеет значения. Я жила полной жизнью. Я была замужем пятнадцать лет. И я больше ничего не хочу. Теперь я здесь, я вернулась домой.
   – Но это больше не твой дом, Рафаэлла. И ты рассуждаешь как старая женщина.
   Рафаэлла улыбнулась:
   – Я себя такой и чувствую.
   – Это безумие. – Затем, под влиянием момента, она посмотрела Рафаэлле в глаза: – Почему бы тебе не поехать в Париж вместе с нами?
   – Сейчас? – ошеломленно спросила Рафаэлла.
   – Сегодня вечером мы летим в Мадрид, а завтра – в Париж. Как тебе такая идея?
   – Немного сумасшедшая, – мягко улыбнулась Рафаэлла. Ее эта идея вовсе не привлекала. Она уже год не была в Париже, и у нее не было никакого желания лететь туда.
   – Но ты подумаешь об этом?
   Рафаэлла печально покачала головой:
   – Нет, Шарлотта. Я хочу остаться здесь.
   – Но почему? Зачем ты это делаешь? Такая жизнь не для тебя.
   – Нет, – сказала Рафаэлла, медленно кивнув, – как раз для меня.
   И наконец она решилась задать вопрос, который мучил ее весь день.
   – Как там Алекс? С ним уже все в порядке?
   Он дважды писал ей, но она не отвечала, хотя по его письмам она поняла, что он в отчаянии от происшедшего, что еще больше осложнялось ее отъездом, ее молчанием и ее настойчивым желанием никогда больше не встречаться с ним.
   Шарлотта медленно кивнула:
   – Он справляется.
   Но сейчас ему было намного труднее, чем после разрыва с Рейчел. И Шарлотта не была уверена, что он когда-нибудь сможет стать таким, каким был прежде. Он не знала, стоило ли говорить об этом Рафаэлле. Она не была уверена, что та сможет вынести еще больший груз вины, чем она уже на себя взвалила.
   – Ты ведь ни разу не написала ему, не так ли?
   – Нет, – Рафаэлла посмотрела Шарлотте в глаза, – я решила, что ему будет легче, если я порву с ним сразу и навсегда.
   – Ты уже однажды думала так, помнишь? И в тот раз ты ошиблась.
   – Тогда все было по-другому.
   Рафаэлла с отсутствующим видом вспомнила сцену в Париже с ее отцом, происшедшую всего год назад. Какое она испытала напряжение, каким важным все это казалось, а теперь все изменилось, и больше ничего не имело значения. Кей проиграла свои выборы, она потеряла Алекса, Джон Генри был мертв… Рафаэлла взглянула на Шарлотту:
   – Кей написала письмо моему отцу, сообщая о моей связи с Алексом. Она просила пресечь это, что он и сделал.
   Увидев, как шокирована была Шарлотта этим известием, Рафаэлла решила не говорить ей о письме к Джону Генри, что было еще более жестоким поступком. Она улыбнулась.
   – Отец грозился рассказать обо всем моему мужу и установил за мной слежку. Он также настойчиво заверял меня, что я эгоистично разрушаю жизнь Алекса, мешая ему жениться и завести детей, – она вздохнула, – в то время я действительно поверила, что у меня нет выбора.
   – А сейчас?
   – Мой отец хотел, чтобы я приехала сюда на год. Он считает, что это меньшее, что я могу сделать после убийства Джона Генри. – Ее голос опустился до шепота.
   – Но ты не убивала его. – Последовала пауза, потом Шарлотта спросила: – И что будет через год? Расстроится ли твоя семья, если ты уедешь отсюда?
   – Не знаю. Это не имеет значения, Шарлотта. Я не уеду. Здесь мое место. Здесь я и останусь.
   – Почему ты думаешь, что твое место здесь?
   – Я не хочу это обсуждать.
   – Прекрати наказывать себя, черт возьми! – Шарлотта взяла Рафаэллу за руку. – Ты красивая молодая женщина с ясным умом и добрым сердцем. Ты заслуживаешь полноценной, счастливой жизни, с мужем и детьми… с Алексом или с кем-нибудь другим, это тебе решать. Но ты не можешь похоронить себя здесь, Рафаэлла.
   Рафаэлла мягко высвободила руку:
   – Нет, могу. Я не могу жить больше нигде, учитывая то, что я совершила. Кого бы я ни полюбила, за кого бы ни вышла замуж, я буду продолжать думать о Джоне Генри и об Алексе. Одного из них я убила, второму чуть не разрушила жизнь. Какое у меня есть право связывать свою жизнь с кем-нибудь еще?
   – Потому, что ты никого не убила и не разрушила никому жизнь. Господи, как мне достучаться до тебя? – Но Шарлотта знала, что это было почти безнадежно. Рафаэлла закрылась в своей собственной темнице и едва слышала, что ей говорили. – Значит, ты не поедешь в Париж?
   – Нет, – она кротко улыбнулась, – но я благодарна вам за приглашение. А Мэнди выглядит замечательно.
   Это был намек на то, что Рафаэлла больше не хочет говорить о себе. Она больше не хотела обсуждать свои решения. Вместо этого она предложила посмотреть розарий, находившийся в самом дальнем конце поместья. После этого они присоединились к Аманде, и спустя некоторое время гости собрались уезжать. Рафаэлла огорченно смотрела им вслед, потом вернулась в большой дом, пересекла холл с полом из розового мрамора и медленно поднялась по ступеням.
   Когда Шарлотта выезжала из главных ворот Санта-Эухенья, Аманда разрыдалась:
   – Но почему она не согласилась ехать в Париж?
   В глазах Шарлотты тоже стояли слезы.
   – Потому что не захотела, Мэнди. Она хочет заживо похоронить себя здесь.
   – А ты не могла с ней поговорить? – Мэнди высморкалась и вытерла слезы с глаз. – Господи, она ужасно выглядит. Как будто это она умерла, а не он.
   – В некотором смысле так оно и есть.
   Слезы скатились по щекам Шарлотты, когда она свернула на основную дорогу, ведущую в Мадрид.

Глава 33

   В сентябре Алехандра начала давить на Рафаэллу. Остальные члены семьи разъехались, кто в Барселону, кто в Мадрид. Но Рафаэлла была упорно настроена провести зиму в Санта-Эухенья. Она настаивала, что хочет поработать над следующей книгой для детей, но это было лишь слабой отговоркой. Ей больше не хотелось писать, и она сама осознавала это. Но мать настаивала, чтобы Рафаэлла вернулась вместе с ней в Мадрид.
   – Но я не хочу, мама.
   – Ерунда. Тебе это пойдет на пользу.
   – Почему? Я не могу посещать театры, или оперу, или званые обеды.
   Ее мать опечаленно смотрела на бледное, усталое лицо дочери.
   – Прошло девять месяцев. Ты уже можешь время от времени выходить в свет вместе со мной.
   – Спасибо… – Рафаэлла мрачно посмотрела на мать: – Но я хочу остаться здесь.
   Спор продлился больше часа и ни к чему не привел. И, как обычно, после этого Рафаэлла спряталась в своей комнате. Она привыкла часами сидеть у окна, глядя на сад, размышляя, мечтая. Писем, на которые нужно было отвечать, становилось все меньше. И она больше не читала книг. Она просто сидела, думая иногда о Джоне Генри, иногда об Алексе и о счастливых моментах в их жизни. Потом она вспоминала о своей поездке в Париж, когда отец выгнал ее из дому и назвал шлюхой. После этого она представляла себе сцену, которую застала, когда вернулась домой той ночью, когда Джон Генри… и приезд ее отца… и его слова о том, что она убийца. Она просто сидела у себя в комнате, живя воспоминаниями и глядя невидящими глазами в окно, никуда не выходила, ничего не делала и таяла на глазах. Ее мать даже боялась уехать из Санта-Эухенья; поведение ее дочери пугало ее. Она была такой отстраненной, такой рассеянной, такой отчужденной, такой безразличной. Казалось, что она больше ничего не ела, ни с кем не разговаривала, разве только отвечала, когда к ней обращались. Не участвовала в общей беседе, никогда не смеялась. Было ужасно видеть ее такой. Но в конце сентября ее мать решительно настояла:
   – Мне все равно, что ты скажешь, Рафаэлла, но я беру тебя с собой в Мадрид. Можешь запираться в своей комнате там.
   Кроме того, Алехандра не собиралась проводить унылую осень в деревне. Ей хотелось развлечений, и она не могла понять, как молодая женщина тридцати четырех лет может выносить такую жизнь, которую она ведет. Таким образом, Рафаэлла упаковала свои чемоданы и поехала с матерью, не проронив ни слова по дороге, а по приезде сразу направившись наверх в большие покои, которые она всегда занимала в доме матери. Никто, похоже, больше не замечал ее, когда она проходила мимо. Ни тети, ни кузины, ни братья, ни дяди. Они просто приняли ее такой, какой она стала.
   Ее мать начала сезон с раунда вечеринок. Музыка, танцы и смех царили в доме. Она участвовала в благотворительных акциях, вывозила друзей в оперу, давала званые ужины и постоянно приглашала целые толпы знакомых. К началу декабря Рафаэлла почувствовала, что больше не в состоянии это выносить. Казалось, всякий раз, когда она спускалась вниз из своей комнаты, там толпилось по крайней мере человек сорок в вечерних платьях и смокингах. А ее мать категорически запретила приносить еду к ней в комнату. Она настаивала, что это нездорово, и даже, невзирая на траур, она, по крайней мере, могла питаться за общим столом вместе с гостями. Кроме того, ее мать настаивала, что ей шло на пользу общение с людьми, с чем Рафаэлла была не согласна. В конце первой недели декабря она решила уехать и подняла телефонную трубку. Она зарезервировала себе билет на самолет до Парижа, решив провести несколько дней в тишине и покое отцовского дома. Она всегда поражалась, как ее отец и мать могли выносить друг друга. Ее мать была такой общительной, легкомысленной, привыкшей к светскому обществу, в то время как отец был серьезным и строгим. Но ответ крылся в том, что одна жила в Мадриде, а другой – в Париже. Теперь он уже очень редко приезжал в Испанию. Он чувствовал себя слишком старым для легкомысленных развлечений Алехандры, и Рафаэлла вынуждена была признать, что сама начала чувствовать то же самое.
   Она решила позвонить отцу, чтобы предупредить о своем приезде. Но она была уверена, что это не доставит ему неудобств. В его доме у нее тоже была своя комната. Когда она набрала номер, к телефону подошла новая служанка. Тогда Рафаэлла решила устроить ему сюрприз. Она напомнила себе, что не была в его доме с прошлого года, когда он устроил ей разнос из-за ее отношений с Алексом. Но за девять месяцев она искупила по меньшей мере часть своих грехов своей монашеской жизнью в Испании. Рафаэлла знала, что отец одобряет ее аскетический образ жизни, и после его беспощадных обвинений было облегчением думать, что он, возможно, немного лучше отнесется к ней.
   Самолет, направлявшийся в Париж, был наполовину пуст. В аэропорту Орли она взяла такси и, подъехав к дому отца, несколько мгновений молча смотрела на великолепие его особняка. В некотором смысле она всегда чувствовала себя немного странно, возвращаясь сюда. В этом доме она провела свое детство и всякий раз, приезжая к отцу, чувствовала себя не взрослой женщиной, а по-прежнему маленькой девочкой. Этот дом также напоминал ей о Джоне Генри, его приездах в Париж, их долгих прогулках по Люксембургскому саду и набережным Сены.
   Она позвонила в дверь, и ей открыла незнакомая девушка с кислым лицом и густыми черными бровями, одетая в накрахмаленный костюм горничной. На ее лице отразилось удивление, когда водитель такси занес чемоданы в дом.
   – Я вас слушаю.
   – Я мадам Филлипс, дочь месье де Морнэ-Малль.
   Горничная кивнула, не выражая ни интереса, ни удивления по поводу ее приезда.
   Рафаэлла улыбнулась: – Мой отец дома?
   Девушка кивнула со странным выражением на лице.
   – Он… наверху.
   Было восемь часов вечера, и Рафаэлла не была уверена, что застанет отца дома. Но она знала, что он либо будет дома, ужиная в одиночестве, либо уйдет куда-нибудь в гости. Не было ни малейшего риска попасть на званый ужин, как в доме ее матери, с танцами и смеющимися парочками, разгуливающими по комнатам. Ее отец гораздо меньше времени уделял светским обязанностям и предпочитал встречаться с людьми в ресторанах, а не у себя дома.
   Рафаэлла опять дружелюбно кивнула служанке.
   – Я поднимусь к нему наверх. А тем временем не будете ли вы так любезны попросить слуг отнести чемоданы в мою комнату? – Потом, сообразив, что горничная может не знать, в какую именно комнату, добавила: – Большая голубая спальня на втором этаже.
   – Ой, – сказала горничная, потом внезапно запнулась, словно боясь сказать лишнее, – да, мадам.
   Она кивнула и поспешила назад в буфетную, а Рафаэлла начала медленно подниматься по лестнице. Она не испытывала большой радости, приехав сюда, но, по крайней мере, здесь было тихо, что было приятным контрастом с суетой и суматохой, царившими в доме ее матери в Испании. Она размышляла, поднимаясь на второй этаж, что после того, как она продаст особняк в Сан-Франциско, ей придется обзавестись своим собственным домом. Она подумывала купить небольшой участок земли по соседству с Санта-Эухенья и построить небольшой домик, примыкающий к основному имению. А пока дом будет строиться, она сможет мирно существовать в Санта-Эухенья. Это даст ей прекрасный повод не жить в городе. Все это было частью того, что она хотела обсудить со своим отцом. Он управлял ее собственностью после того, как она уехала из Сан-Франциско, и теперь она хотела знать, как обстоят дела. Через несколько месяцев она собиралась вернуться в Калифорнию, чтобы навсегда закрыть свой дом.
   Она на мгновение заколебалась у кабинета, глядя на изысканно украшенные резьбой двойные двери, а потом тихо направилась в свою комнату, чтобы снять пальто, вымыть руки и причесаться. Она не торопилась встретиться с отцом. Рафаэлла полагала, что он, вероятно, читает в своей библиотеке или просматривает деловые бумаги, покуривая сигару.
   Не задумываясь над тем, что делает, Рафаэлла повернула большую бронзовую ручку и шагнула в переднюю своей старой комнаты. Вход в спальню отделяли от коридора две пары дверей, и она прошла через переднюю, открыла вторые двери и вошла в комнату. Но тут же, смутившись, подумала, что ошиблась комнатой. Высокая, крупная блондинка сидела у туалетного столика в голубом пеньюаре, отделанном мягкими перьями вокруг ворота, и когда она встала, вопросительно и дерзко глядя на Рафаэллу, та заметила, что на ногах у блондинки были голубые атласные тапочки, подобранные в тон пеньюару.
   – Я вас слушаю?
   Она смотрела на Рафаэллу с властным видом, и на мгновение Рафаэлле показалось, что она прикажет ей выйти из ее собственной комнаты. И тут она сообразила, что, очевидно, у отца были гости, а она приехала без предупреждения. Но это на самом деле не создавало проблемы. Она сможет переночевать в большой желто-золотой гостевой комнате на третьем этаже. Ей не показалось странным, что отец не предложил ту комнату своим гостям вместо ее покоев.
   – Я прошу прощения… я думала… – Она не знала, стоит ли ей подойти к блондинке и представиться или тихонько молча удалиться.
   – Кто впустил вас сюда?
   – Я не уверена. Похоже, новая горничная. – Она вежливо улыбнулась, а женщина с гневным видом направилась к ней. На мгновение Рафаэлле показалось, что дом принадлежит этой крупной блондинке.
   – Кто вы такая?
   – Рафаэлла Филлипс.
   Она слегка покраснела, а женщина замерла на месте. И при взгляде на нее у Рафаэллы создалось впечатление, что она где-то встречала ее. Было что-то знакомое в сильно налакированных светлых волосах, в ее глазах, в ее осанке, но Рафаэлла никак не могла вспомнить, кто же это. И в этот момент в комнату вошел отец через дверь, ведущую в будуар. На нем был темно-красный шелковый халат, волосы его были аккуратно уложены и напомажены, он выглядел очень ухоженным, но все, что на нем было надето, – это халат, слегка распахнутый, обнажавший голые ноги и грудь с завитками седых волос.
   – Ой…
   Рафаэлла отступила к дверям, словно вошла в комнату, в которую ей входить было нельзя. А она сделала именно это. Она застала момент тайного свидания, и это потрясло ее. И тут же она вспомнила, кем была эта женщина.
   – О мой бог!
   Рафаэлла продолжала стоять, уставившись на отца и на блондинку, бывшую женой самого влиятельного во Франции члена кабинета министров.
   – Пожалуйста, Жоржетта, оставь нас. – Его голос был строгим, но по выражению лица можно было понять, что он нервничает. Женщина покраснела и отвернулась. – Жоржетта… – мягко сказал он и кивнул головой в сторону будуара. Она исчезла, а он повернулся к дочери, плотнее запахнувшись в свой халат.
   – Могу я узнать, что ты делаешь здесь, в этой комнате, появившись без предупреждения?
   Она долго смотрела на него перед тем, как ответить, и внезапно ярость, которую она должна была бы испытать год назад, накатила на нее с такой силой, что она не могла сдержать ее. Шаг за шагом она приближалась к отцу с таким выражением глаз, которого он еще никогда не видел у нее. Инстинктивно он оперся рукой о спинку стула и с нервной дрожью смотрел на своего ребенка.
   – Что я здесь делаю, папа? Я приехала погостить у тебя. Я решила приехать в Париж к собственному отцу. Это так удивительно? Возможно, мне следовало позвонить и избавить мадам от неловкости быть узнанной, но я хотела сделать тебе сюрприз. А в этой комнате, отец, я стою, потому что она всегда была моей. Но гораздо интереснее другое. Что ты делаешь в этой комнате, отец? Ты, с твоей репутацией святоши и бесконечными нравоучениями. Ты, который год назад вышвырнул меня из этого дома, назвав шлюхой. Ты, который назвал меня убийцей, потому что я была «причиной смерти» моего семидесятисемилетнего мужа, который был почти мертв уже девять лет. А что, если с месье министром завтра случится инсульт, ты тоже будешь убийцей, папочка? Что, если у него будет инфаркт? Что, если он обнаружит, что заболел раком, и покончит с собой, не вынеся этого? Ты возьмешь на себя вину за это и накажешь себя, как наказал меня? Что, если твоя интрижка с его женой погубит его политическую карьеру? А как насчет нее самой, папа? Что ты скрываешь от нее? И какое право ты имеешь путаться с женщинами, пока моя мать живет в Мадриде? Какое право есть у тебя заниматься тем, на что у меня год назад не было права заниматься с человеком, которого я любила? Какое право… Как ты посмел? Как только ты посмел!
   Она стояла перед ним, дрожа от негодования, и кричала ему в лицо.
   – Как ты посмел сделать со мной то, что ты сделал в прошлом году? Ты выкинул меня из этого дома и в ту же ночь отправил в Испанию, потому что, как ты сказал, ты не хочешь жить под одной крышей со шлюхой. Ну что ж, теперь ты живешь со шлюхой под одной крышей, папочка.
   Она в истерике указала рукой на будуар, и прежде, чем он успел ее остановить, она подошла к двери и распахнула ее. Жена министра сидела на краешке кресла времен Людовика VI и тихо плакала, прижимая к лицу носовой платок, в то время как Рафаэлла разглядывала ее.
   – Добрый день, мадам.
   Потом она повернулась к отцу.
   – И прощай. Я тоже не собираюсь проводить ночь под одной крышей со шлюхой. А шлюха – это ты, папочка, а не мадам и не я. Ты… ты… – Она истерически разрыдалась. – То, что ты сказал мне в прошлом году, почти убило меня… почти год я мучилась из-за того, что сделал Джон Генри, хотя все уверяли меня, что я в этом не виновата, что он поступил так, потому что был так стар, так болен и так несчастлив. Только ты обвинял меня в том, что я убила его, и называл меня шлюхой. Ты говорил, что я опозорила тебя, что я рисковала вызвать скандал, который втоптал бы в грязь твое доброе имя. А как насчет тебя, черт возьми? Как насчет нее? – Она взмахом руки указала на женщину в голубом пеньюаре. – Не думаешь ли ты, что это будет самый страшный скандал? Как насчет твоих слуг? Что скажет месье министр? Что скажут избиратели? Что скажут клиенты твоего банка? Это тебя не волнует? Или только я одна могу навлечь на тебя позор? Господи, то, что я сделала, было гораздо невиннее, чем то, что происходит здесь. И ты можешь поступать как хочешь, это твое право. Кто я такая, чтобы указывать тебе, что ты можешь делать, а что не можешь? Что хорошо, а что плохо? Но как смел ты обзывать меня шлюхой? Как смел сделать то, что ты сделал со мной? – Она уронила голову на грудь, разразившись рыданиями. Потом снова посмотрела на него. – Я никогда не прощу тебя, отец… никогда…
   Он выглядел совершенно убитым, глядя на нее, его стареющее тело съежилось под халатом, а на лице отражалась невыносимая боль.
   – Рафаэлла… я был не прав… я был не прав… Все это случилось потом. Клянусь тебе. Это началось нынешним летом…
   – Мне наплевать, когда это началось, – с яростью выпалила она, в то время как он переводил взгляд с нее на свою любовницу, рыдающую в своем кресле, – когда я это сделала, ты назвал меня убийцей. А когда это делаешь ты, все в порядке. Я провела бы остаток своей жизни в Санта-Эухенья, истязая себя. И знаешь, из-за чего? Из-за того, что ты сказал мне. Потому что я поверила тебе. Потому что я чувствовала себя настолько виноватой, что согласилась со всеми твоими обвинениями.
   Она покачала головой и, выйдя из будуара, направилась к двери спальни. Отец плелся за ней, а она остановилась лишь на мгновение на пороге, с презрением глядя на него.
   – Рафаэлла… прости меня…
   – За что простить тебя, отец? За то, что я вывела тебя на чистую воду? А ты приехал бы рассказать мне об этом? Сказал бы мне, что передумал и больше не считаешь, что я убила своего мужа? Сообщил бы мне, что все обдумал и, возможно, был не прав? Когда ты собирался сказать мне все это? Если бы я не застукала тебя на месте преступления, когда бы ты приехал ко мне и все рассказал? Когда?
   – Я не знаю… – пробормотал он хриплым шепотом. – Со временем… я бы…
   – Что ты бы? – Она резко вскинула голову. – Я не верю тебе. Ты никогда не сделал бы этого. И развлекался бы со своей любовницей, пока я заживо похоронила бы себя в Испании. Ты можешь жить в мире с собой, зная это? Можешь? Единственный человек, который разрушил чью-то жизнь, это ты, отец. Ты почти разрушил мою.
   И с этими словами она захлопнула за собой дверь. Быстро сбежав вниз по лестнице, она обнаружила, что ее чемоданы все еще стоят в холле. Дрожащими руками она накинула свою сумочку на плечо и взяла чемоданы в руки. Открыв дверь, она вышла из дома, чтобы найти ближайшую стоянку такси. Она знала, что за углом была одна из них, но была в таком состоянии, что готова была дойти пешком до аэропорта. Она возвращалась в Испанию. Она все еще дрожала от потрясения, когда наконец нашла такси, и, сказав водителю, чтобы он отвез ее в Орли, откинула голову на сиденье и закрыла глаза, тайком вытирая слезы, катившиеся по щекам.
   Рафаэлла внезапно почувствовала ненависть и злость по отношению к отцу. Какой же он был негодяй, какой лицемер! А как же ее мать? И как же все его обвинения? Все, что он говорил?.. Но пока она молча бушевала всю дорогу до аэропорта, она вдруг подумала о том, что отец был всего лишь подвержен обычным людским слабостям, так же как, возможно, и ее мать, как и она сама, так же как в свое время Джон Генри. Может быть, она действительно не убивала его. Может быть, он просто не хотел больше мучиться.
   Пока Рафаэлла летела домой в Мадрид, она сидела, уставившись в ночное небо, и снова размышляла о происшедшем. И впервые за год она почувствовала себя свободной от бремени вины и боли. Ей вдруг стало жалко отца. Она внезапно тихо рассмеялась про себя, вспомнив, как он выглядел в своем красном халате рядом со своей тяжеловесной любовницей в пеньюаре с перьями вокруг толстой шеи. Когда самолет приземлился в Мадриде, Рафаэлла уже с улыбкой сходила по трапу.

Глава 34

   Следующим утром, когда Рафаэлла спустилась к завтраку, ее лицо было бледным и исхудавшим, как и весь последний год, но в глазах ее был заметен необычный блеск. За чашечкой кофе она беззаботно ответила матери, что обсудила все дела с отцом и решила вернуться домой.
   – Но в таком случае почему ты просто не позвонила ему?
   – Я думала, что это займет больше времени.
   – Какая глупость. Почему ты не осталась и не погостила у отца?
   Рафаэлла осторожно поставила свою чашку на стол.
   – Потому что мне хотелось вернуться сюда как можно скорее, мама.
   – Правда? – Алехандра почувствовала, как что-то назревает, и внимательно посмотрела дочери в глаза: – Почему?
   – Я уезжаю домой.
   – В Санта-Эухенья? – с недовольством спросила Алехандра. – Только не это, ради бога. По крайней мере, останься в Мадриде до Рождества, и тогда мы поедем туда вместе. Но я не хочу, чтобы ты ехала туда сейчас. Там слишком мрачно в это время года.
   – Я это знаю, и я собираюсь ехать не туда. Я имела в виду Сан-Франциско.
   – Что? – Ее мать была ошеломлена. – Вы это обсуждали с отцом? И что он сказал?
   – Ничего, – Рафаэлла чуть не улыбнулась, вспомнив о красном халате, – это мое личное решение. – То, что она узнала об отце, наконец сделало ее свободной. – Я хочу домой.
   – Не говори глупостей. Твой дом здесь, Рафаэлла. Он принадлежит семье уже сто пятьдесят лет.
   – Да, отчасти. Но у меня есть свой дом, и он там. Я хочу вернуться.
   – И чем ты займешься?
   Алехандра выглядела несчастной. Сначала Рафаэлла пряталась в Санта-Эухенья, как раненая лань, а теперь она хочет сбежать. Но это означало, как она вынуждена была признать, что дочь постепенно возвращается к жизни. Это был лишь проблеск… мимолетное впечатление… но Рафаэлла уже напоминала ту женщину, которой была прежде. Она все еще была до странности тихой и нелюдимой. И даже сейчас она не сказала, что собиралась делать. Алехандра забеспокоилась, не получила ли она весточку от того мужчины, не из-за этого ли так торопится уехать, и, если дела обстоят именно так, она была очень недовольна. В конце концов, год после смерти ее мужа еще не прошел.
   – Почему бы тебе не подождать до весны?
   Рафаэлла покачала головой:
   – Нет, я поеду сейчас.
   – Когда?
   – Завтра. – Она приняла решение в тот момент, когда сказала это. И, посмотрев матери в глаза, продолжила: – И я не знаю, как долго я там пробуду и когда вернусь. Я могу продать тот дом, а могу и не продавать. Я просто пока не знаю. Я знаю только, что, когда я уезжала оттуда, я была в шоке. Теперь я должна вернуться.
   Ее мать понимала, что это правда. Но она боялась потерять ее. Она не хотела, чтобы Рафаэлла осталась в Штатах. Ее родиной была Испания.
   – Почему бы тебе не попросить отца заняться всеми твоими делами? – Алехандра привыкла поступать именно так.
   – Нет, – Рафаэлла решительно посмотрела на нее, – я больше не ребенок.
   – Не хочешь взять с собой одну из своих кузин?
   Рафаэлла ласково улыбнулась:
   – Нет, мама. Со мной все будет в порядке.
   Алехандра пыталась обсудить все это с Рафаэллой еще несколько раз, но все понапрасну. И было уже слишком поздно, когда Антуан получил ее сообщение. На следующий день он дрожащей рукой поднял телефонную трубку и позвонил в Испанию. Он думал, что, возможно, Рафаэлла все рассказала матери и что его собственный брак вот-вот распадется с треском. Но он всего лишь узнал от Алехандры, что Рафаэлла утром улетела назад в Калифорнию. Было уже невозможно остановить ее, но Алехандра хотела, чтобы он позвонил ей и уговорил вернуться домой.
   – Я не думаю, что она послушает меня, Алехандра.
   – Тебя она послушает, Антуан.
   Внезапно перед его глазами встала сцена, которую застала Рафаэлла два дня назад, и он почувствовал огромную благодарность за то, что она ничего не сказала матери. Теперь он мог только покачать головой.
   – Нет, она не послушает меня, Алехандра. Больше никогда.

Глава 35

   Ясным декабрьским днем в три часа пополудни самолет приземлился в международном аэропорту Сан-Франциско. Ярко светило солнце, воздух был теплым, ветерок освежающим, и Рафаэлла сделала глубокий вдох, удивляясь, как она могла выжить без этого бодрящего свежего воздуха. Она была счастлива лишь оттого, что вернулась сюда, и когда она самостоятельно прошла таможенный контроль, то почувствовала себя сильной, свободной и независимой. Рафаэлла вышла из здания аэропорта, сопровождаемая носильщиком, и остановила такси. На этот раз ее не поджидал лимузин, никто не выводил ее тайком из самолета. Она не просила помочь ей пройти таможню. Она прошла ее вместе с другими пассажирами, и ей это понравилось. Она устала оттого, что ее постоянно прятали и опекали. И понимала, что настало время самой заботиться о себе. Она предупредила по телефону слуг Джона Генри о своем приезде. В любом случае в доме осталось всего несколько человек. Остальных уволил ее отец, некоторые получили пенсию, некоторые – небольшое наследство, оставленное им Джоном Генри, но все они были огорчены тем, что на их глазах закончилась целая эпоха. Они все были уверены, что Рафаэлла никогда не вернется, и оставшиеся в доме слуги были поражены известием о том, что она уже в пути.
   Когда такси остановилось у особняка и Рафаэлла позвонила в дверь, ее встретили очень радушно с дружескими улыбками. Они все были счастливы видеть ее, счастливы, что в доме появился еще кто-то кроме них, хотя все они подозревали, что ее приезд был предзнаменованием дальнейших перемен. Этим вечером ей приготовили замечательный ужин: фаршированную индейку, сладкий картофель, спаржу и вкуснейший яблочный пирог. В буфетной все пришли к мнению, что она совсем исхудала и выглядела несчастной и усталой, и никто из них никогда не видел таких печальных глаз. Но она выглядела лучше, чем весь прошедший год в Санта-Эухенья, хотя никто из слуг не мог знать об этом.
   Чтобы доставить им удовольствие, она поужинала в столовой, а после этого отправилась медленно бродить по комнатам. Казалось, что весь дом был пропитан печалью; он был пустым, нелюбимым, реликтом другой эпохи, и, глядя на все это, Рафаэлла решила, что настало время закрыть его. Если она останется жить в Сан-Франциско, в чем она еще не была уверена, ей не понадобится такой большой дом. Поднимаясь на второй этаж, она поняла, что этот дом будет всегда наводить на нее тоску. Он всегда будет напоминать ей о Джоне Генри, особенно о последних годах его жизни.
   Мысль обосноваться в Сан-Франциско казалась ей заманчивой, но, если она решит остаться, ей понадобится гораздо меньший дом… как у Алекса на Вальехо… Несмотря на все старания не думать о нем, ее мысли снова вернулись к нему. Было невозможно войти в свою спальню и не вспомнить обо всех тех ночах, когда она сидела там и нетерпеливо считала минуты, чтобы пойти к нему. Оглядывая свою комнату, она продолжала думать о нем, о том, что с ним происходит, как он себя чувствует, как он прожил этот последний год. Она больше не получала известий от Аманды или от Шарлотты и была уверена, что и впредь они не выразят желания общаться с ней. Да и она не планировала возобновить отношения с ними… или Алексом… Она не собиралась звонить ему и сообщать о своем возвращении. Она вернулась, чтобы отдать дань памяти Джона Генри, закрыть дом, упаковать его вещи и разобраться в самой себе. Она больше не думала о себе как об убийце, но, если ей предстояло примириться с тем, что случилось, она должна сделать это там, где все произошло. Она должна посмотреть правде в лицо прежде, чем жить дальше, в Сан-Франциско ли, в Испании. Где она останется, больше было неважно. Но что она будет испытывать относительно происшедшего, определит всю ее дальнейшую судьбу. Она слишком хорошо понимала это и, беспокойно переходя из комнаты в комнату, старалась не думать об Алексе, не позволять своим мыслям блуждать, и даже не разрешать себе снова испытывать чувство вины от того, при каких обстоятельствах умер Джон Генри.
   Была уже почти полночь, когда она наконец набралась смелости войти в его спальню. Она долго стояла там, оглядываясь по сторонам, вспоминая проведенные с ним часы, когда она читала ему, разговаривала с ним, слушала его, ужинала на подносе. А потом по какой-то причине она вспомнила стихи, которые он очень любил, и, словно должна была это сделать, она медленно подошла к книжному шкафу и стала рассматривать книги. Она нашла тоненькую книжку на нижней полке, куда кто-то положил ее. Большую часть времени эта книжка лежала на его ночном столике рядом с кроватью. Рафаэлла вспомнила, что видела ее на столике следующим утром… и следующим вечером… Ей хотелось бы знать, читал ли он эту книжку перед смертью. Это была странная и романтичная мысль, которая наверняка не имела ничего общего с действительностью, но она снова почувствовала близость с ним, усаживаясь рядом с его кроватью, держа в руках тоненький томик и вспоминая, как они в первый раз читали его вместе во время их медового месяца на юге Франции. Эту книжку он купил, когда был совсем молодым. И теперь с нежной улыбкой Рафаэлла начала листать ее и вдруг остановилась в том месте, где в книгу был вложен голубой листок бумаги. Ее сердце сделало кувырок, когда она увидела, что лист бумаги покрыт корявыми буквами, которыми Джон Генри писал в последние годы своей жизни. Словно он хотел оставить ей что-то, какое-то объяснение, какие-то последние слова… И когда она начала читать, она осознала, что именно так это и было, и, посмотрев на подпись внизу страницы, почувствовала, как слезы выступили у нее на глазах.
   Она заново перечитала записку, и наконец слезы покатились по ее щекам.

   Моя любимая Рафаэлла,
   Этот бесконечный вечер завершает бесконечную жизнь. Насыщенную жизнь. Которую ты сделала еще более яркой. Каким бесценным подарком ты стала для меня, моя любимая. Идеальным, безупречным бриллиантом. Ты не переставала приносить мне радость и счастье, внушать мне благоговение. А теперь я могу только попросить тебя простить меня. Я думал об этом уже давно. Я так давно хотел стать свободным. Теперь я ухожу без твоего позволения, но, надеюсь, с твоего благословения. Прости меня, любимая. Я оставляю тебе всю любовь, на которую способен. И думай обо мне не как об умершем, а как о ставшем свободным. Преданный тебе,
Джон Генри

   Она читала эти слова снова и снова. «И думай обо мне не как об умершем, а как о ставшем свободным». Он все-таки оставил ей письмо. Она испытала такое облегчение, что не могла пошевелиться. Он просил ее простить его. Какая нелепость. И как она ошибалась. Не умерший… а свободный. Она теперь так и будет думать о нем. И она благословила его, о чем он и просил ее год назад. И это благословение было взаимным. Потому что неожиданно, впервые за весь этот год, Рафаэлла тоже почувствовала себя свободной. Она медленно прошла по дому, зная, что они теперь оба свободны. Она и Джон Генри. Он сделал тот шаг, который так отчаянно хотел сделать. Он выбрал тот путь, который был для него единственно верным. И теперь она была свободна и могла сделать то же самое. Она была свободна уйти… идти по жизни дальше… Она снова стала сама собой. И внезапно ей захотелось позвонить Алексу и рассказать о письме. Но она знала, что не смеет этого делать. Это будет немыслимой жестокостью с ее стороны – снова ворваться в его жизнь после всего пережитого. Но ей так хотелось рассказать ему обо всем. Они не убивали Джона Генри. Он просто пошел своим путем.
   Когда она медленно вошла в свою спальню в три часа утра, она думала об обоих мужчинах с нежностью и любила их сильнее, чем когда-либо. Они теперь были все свободны… все трое. Наконец.
//-- * * * --//
   На следующее утро Рафаэлла вызвала агента по недвижимости, произвела опись имущества, позвонила нескольким музеям, библиотекам в Калифорнийском университете и в Стэнфорде, а также в транспортную компанию с просьбой прислать нескольких грузчиков с коробками и клейкой лентой. Настало время покидать этот дом. Она приняла решение. Она не была уверена, куда направится или чем будет заниматься, но время покинуть дом Джона Генри, который никогда не был ее домом, наступило. Может быть, стоило вернуться назад в Европу, но в этом она пока не была уверена. Письмо Джона Генри очистило ее от ее «греха». Она аккуратно сложила его и убрала в свою сумочку, собираясь положить его в банковский сейф вместе со своими наиболее ценными документами. Это был самый важный клочок бумаги в ее жизни.
   К концу недели она передала в музеи то, что сочла нужным, а два университета поделили между собой их библиотеку. Она взяла себе всего несколько книг, которые они читали вместе с Джоном Генри, и конечно же томик стихов, в котором он оставил ей последнее письмо в ночь своей смерти. Ей позвонил отец, и она рассказала ему о письме. Он долго молчал, а когда заговорил, его голос прозвучал хрипло, пока он просил у нее прощения за все, что в свое время наговорил ей. Она заверила его, что не таит на него зла, но, когда они повесили трубки, оба задумались о том, что нельзя вернуться на год назад, нельзя взять обратно сказанные слова, нет смысла смазывать бальзамом рану, которую нельзя залечить. Но раны Рафаэллы залечил Джон Генри, подарив ей величайший подарок – правду.
   Словно во сне Рафаэлла и слуги паковали последние коробки. Им потребовалось на это меньше двух недель, а на следующей неделе, на Рождество, Рафаэлла планировала уже быть в Испании. Здесь ее больше ничто не удерживало. Дом был почти продан женщине, которая была без ума от него, но ее мужу потребовалось еще немного времени, чтобы принять окончательное решение. Мебель будет продана на аукционе, вся, за исключением нескольких вещиц, которые Рафаэлла отправила матери. И теперь, когда со всеми делами было покончено, Рафаэлла решила через несколько дней перебраться в гостиницу, где проведет последние ночи, прежде чем навсегда покинуть Сан-Франциско. Теперь остались лишь одни воспоминания, гуляющие по дому, как привидения. Воспоминания об ужинах в столовой и сидящей рядом с Джоном Генри Рафаэллой в шелковом платье и жемчугах… о вечерах у камина… о том, как она в первый раз увидела этот дом. Ей предстоит упаковать их и взять с собой, сказала она себе, когда они закончили все дела в шесть часов вечера, ровно за неделю до Рождества. За окном уже стемнело, и кухарка приготовила ей на ужин яйца с ветчиной, и это было как раз то, что требовалось. Она потянулась, вздохнула и огляделась по сторонам, сидя на полу в старых брюках цвета хаки. Все было готово для перевозки мебели на аукционы и отправки в Испанию тех нескольких вещей, с которыми она не хотела расставаться. Доедая яйца с ветчиной, она снова обратилась мыслями к Алексу, к тому дню, когда они снова встретились на набережной, ровно год назад. Ей было интересно, встретит ли она его снова, если вернется туда, но тут же улыбнулась про себя, понимая, что это было бы чудом. И с этой мечтой теперь тоже было покончено.
   Закончив ужинать, она отнесла тарелки на кухню. Последняя служанка покинет дом через несколько дней, и Рафаэлла обнаружила, что это до странности приятно – заботиться о себе самой в этом опустевшем доме. Теперь здесь не было книг, которые можно было бы почитать, ей не нужно было писать никаких писем, не было и телевизора, который можно было бы посмотреть. У нее впервые мелькнула мысль сходить в кино, но вместо этого решила немного прогуляться, а потом лечь спать. У нее еще остались кое-какие дела на завтрашнее утро, и ей нужно было заехать в авиакомпанию купить билет до Испании.
   Она медленно прохаживалась по Бродвею, глядя на красивые величественные особняки, зная, что она не будет скучать по ним, когда уедет. Дом, по которому она так отчаянно скучала, был гораздо меньше, проще и окрашен в бежевый цвет. А весной в наружном дворике росли яркие цветы. И словно ее ноги знали, о чем она думает, Рафаэлла направилась в сторону этого домика, а когда она повернула за угол, то обнаружила, что находится уже рядом с ним. На самом деле ей не хотелось видеть его. Но в то же время она знала, что ей хочется побыть рядом, еще раз почувствовать дыхание любви, которую она познала там. Она наконец попрощалась с особняком, в котором жила с Джоном Генри, и теперь, казалось, должна была попрощаться и с домиком Алекса. И, может быть, тогда она обретет независимость и сможет найти другой дом, на этот раз принадлежащий ей, и, может быть, встретит мужчину, которого сможет любить так же, как любила Алекса, а перед тем – Джона Генри.
   Она чувствовала себя почти невидимкой, направляясь к дому, движимая какой-то непреодолимой силой, которая была непонятна ей самой. Словно всю неделю она только и ждала этого момента, чтобы прийти сюда, снова увидеть этот дом, осознать, как много он значил для нее, и попрощаться – не с людьми, а с этим местом. Когда она подошла к дому, в окнах не было света, и она поняла, что внутри никого нет. Она подумала, не уехал ли он в Нью-Йорк, а потом вспомнила, что Мэнди теперь учится в колледже. Возможно, она уже уехала домой к матери на рождественские каникулы или снова на Гавайи с Шарлоттой. Ей внезапно показалось, что все эти люди остались в ее прошлой жизни, и она долго стояла и смотрела на окна, предаваясь воспоминаниям, снова переживая то, что испытала здесь, и желая счастья Алексу, где бы он ни был. Она не видела, что двери гаража открылись и черный «Порше» остановился на углу, а сидевший за рулем высокий черноволосый мужчина ошеломленно смотрел на нее. Он был почти уверен, что это Рафаэлла стоит на другой стороне улицы и смотрит на окна его дома, но он знал, что это было невозможно, что это была иллюзия, сон. Женщина, стоявшая там, мечтательно глядя на дом, казалась выше и была очень худой. На ней были старые брюки цвета хаки и толстый белый свитер, а волосы были затянуты в знакомый узел. Общим очертанием фигуры она была похожа на Рафаэллу, как и выражением лица, насколько он мог издали разглядеть его. Но он знал, что Рафаэлла сейчас в Испании и, по словам его матери, решила поставить крест на своей жизни. Он потерял всякую надежду достучаться до нее. Она не отвечала на его письма, и его мать сказала, что она совсем безнадежна. Она отрезала себя ото всего, что когда-то было дорого ей, перестала мечтать, чувствовать и вообще жить. Целый год он жил в отчаянии, но сейчас уже смирился с таким положением дел. Как когда-то он пришел к выводу, что не может больше мучиться из-за Рейчел, так и теперь он решил, что не может больше пытаться навязать себя Рафаэлле. Она его не хотела. Это он наконец понял и после целого года страданий с неохотой признал, что все было безнадежно. Но он всегда будет помнить… всегда… Он никогда не любил ни одну женщину так, как любил Рафаэллу.
   Решив, что женщина около его дома не может быть Рафаэллой, он завел машину и въехал в гараж. На противоположной стороне улицы мальчуган, который так страстно был влюблен в черный «Порше», вышел на крыльцо и стоял, снова глядя на машину с благоговением. Они с Алексом теперь подружились. Однажды Алекс даже прокатил его до угла. Но сейчас Алекс не смотрел на мальчишку. В зеркале заднего вида он увидел лицо женщины. Это была она… она… Он выскочил из машины с такой скоростью, которую ему только позволяли развить его длинные ноги, и быстро проскользнул под автоматически закрывающейся дверью гаража. И внезапно остановился, почти не дыша, только глядя на нее, дрожащую и не сводящую с него глаз. Ее лицо осунулось, глаза, казалось, стали еще больше, плечи сникли немного под толстым свитером, в котором она упаковывала вещи, и вид у нее был усталый. Но это была Рафаэлла, женщина, о которой он так долго мечтал и которую уже не надеялся когда-либо увидеть. И вот неожиданно она стоит здесь, глядя на него, и он не может понять, плачет она или смеется. На ее губах была слабая улыбка, но в свете уличных фонарей было видно, как слеза катится по ее щеке.
   Алекс молчал, не двигаясь с места, и Рафаэлла стала подходить к нему, медленно и очень осторожно, словно вброд переходила реку, разделявшую их. По щекам ее потекли слезы, но улыбка сделалась шире, и он тоже улыбнулся ей. Он не был уверен, зачем она пришла сюда – увидеть его или просто постоять, вспомнить о прошлом и помечтать. Но теперь, когда он увидел ее, он не даст ей уйти. Больше никогда. Он сделал несколько шагов навстречу и схватил ее в объятия. Их губы слились, и он почувствовал, как сердце выскакивает у него из груди. Он прижал ее к себе еще крепче и снова поцеловал, ощутив ответное биение ее сердца. Они стояли и целовались посреди улицы, но машин вокруг не было. Кроме них на улице был только один маленький мальчик, который вышел посмотреть на черный «Порше», а вместо этого увидел, как они целуются. Но его волновал только «Порше», а не двое взрослых, прижавшихся друг к другу посреди Вальехо и тихо смеющихся, пока мужчина вытирал слезы с лица женщины. Они поцеловались в последний раз, а потом медленно, держась за руки, вошли в садик и исчезли в доме. Мальчик пожал плечами, бросил прощальный взгляд на гараж, где стояла машина его мечты, и отправился домой.

Даниэла Стил Прекрасная незнакомка