Виталий Бианки
Как лис ежа перехитрил (сборник)

Подкидыш

   Мальчишки разорили гнездо каменки, разбили её яички. Из разбитых скорлупок выпали голые, слепенькие птенчики.
   Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.
   Я решил спасти спрятанного в нём птенчика.
   Но как это сделать?
   Кто выведет его из яйца?
   Кто вскормит?
   Я знал неподалёку гнездо другой птички – пеночки-пересмешки. Она только что отложила своё четвёртое яичко.
   Но примет ли пересмешка подкидыша? Яйцо каменки чисто голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те – розовые с чёрными точечками. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только ещё дней через двенадцать.
   Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?
   Гнездо пересмешки помещалось на берёзе так невысоко, что я мог достать его рукой.

   Когда я подошёл к берёзе, пересмешка слетела с гнезда. Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать её гнезда.
   Я положил голубое яичко к её малиновым, отошёл и спрятался за куст.
   Пересмешка долго не возвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселась в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.
   Но всё-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкидыш стал приёмышем.
   Но что будет завтра, когда каменка выклюнется из яйца?
   Когда на следующее утро я подошёл к берёзе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой – хвост пересмешки.
   Сидит!
   Когда она слетела, я заглянул в гнездо. Там было четыре розовых яичка и рядом с ними – голый слепенький птенчик каменки.

   Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула её в рот маленькой каменке. Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.
   Прошло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.
   Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.
   Я скорей отходил прочь, чтоб не помешать ей в этом важном деле.
   На седьмой день не торчали из гнезда ни клювик, ни хвост.
   Я подумал: «Всё кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду».
   Но нет – в гнезде лежала живая каменка. Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта. Она так выросла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под неё розовые яички.
   Тогда я догадался, что приёмыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел её яички – высиживал её птенцов.
   Так оно и было.
   Пересмешка кормила приёмыша, приёмыш высиживал её птенцов.
   Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах.
   И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.
   Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов – и выкормила их на славу.

Как лис ежа перехитрил

   Жил в лесу Лис. Хитрый-прехитрый – всех проведёт и обманет. Уж на что Ёж мастер защищаться. На нём тулуп – куда как хорош, – Ежа и руками не возьмёшь. А Лис схитрил и взял.
//-- * * * --//
   Вот идёт Ёж по лесу, похрюкивает, ножками-коротышками по корешкам постукивает.
   Лис на него. Ёж брык! – и стал шариком. Поди-ка, сунься к нему, – кругом колючки. Лис обошёл его кругом, вздохнул и говорит:
   – Ну, раз ты теперь шарик, надо тебя покатать.
   И лапой – осторожно, одними когтями, – покатил его по земле.
   Ёж – тук-тук-тук-фык! – сердится. А сделать ничего не может: развернись только – разом Лис зубами схватит!
   – Катись, катись, шарик, – Лис говорит. И вкатил его на горку.
   Ёж – тук-тук-тук-фык-фык! – сердится, а сделать ничего не может.
   – Катись, шарик, под горку, – Лис говорит. И столкнул его вниз.
   А внизу, под горкой, яма была. А в яме-то – вода.
   Ёж – тук-тук-тук, фык-фык-фык! – да бух в яму!
   Тут уж хочешь – не хочешь, пришлось ему развернуться и к берегу вплавь пуститься.
   А Лис уж тут как тут – и хвать его исподнизу за пузечко!
   Только Ежа и видели.

Кто чем поёт?

   Слышишь, какая музыка гремит в лесу? Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
   Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть. Вот послушай, чем и как поют безголосые.
   Лягушки на озере начали ещё с ночи. Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли… «Ква-а-а-а-а!..» – одним духом пошёл из них воздух.
   Услыхал их Аист из деревни. Обрадовался:
   – Целый хор! Будет мне чем поживиться!
   И полетел на озеро завтракать.
   Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
   «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».

   Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, – то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак забыл.
   А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала: «Безголосая я цапля! Да ведь и Аист – не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
   И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!» Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул: «Прумб-бу-бу-бумм!..» – словно бык проревел.
   «Вот так песня! – подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. – Инструмент-то у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
   Хвостом упёрся, назад откинулся, размахнулся головой – как задолбит носом по суку! Точь-в-точь – барабанная дробь.

   Вылез из-под коры Жук с предлинными усами. Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея – тоненький-тоненький писк послышался.
   Пищит усач, а всё напрасно; никто его писка не слышит.
   Шею натрудил – зато сам своей песней доволен.
   А внизу, под деревом, из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок. Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
   Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве. Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков – длинные задние лапки коленками назад. На крыльях – зазубринки, а на ножках зацепочки.
   Трёт себя Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает – стрекочет.
   Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
   «Эх, – думает долгоносый Бекас под кочкой, – надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, – полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
   Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом к земле и понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветром перебирает. И слышно с земли: будто в вышине барашек запел, заблеял.
   А это Бекас.
   Отгадай, чем он поёт?
   Хвостом!

Чей нос лучше?

   Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё.
   – Очень уж мне утомительно, – говорит, – пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.
   – Да, твой нос никуда не годится, – сказал Дубонос. – То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.

   Услыхал его Клёст-Крестонос и говорит:
   – У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.
   Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.
   – Верно, – сказал Мухолов, – твой нос хитрей устроен!
   – Ничего вы не понимаете в носах! – прохрипел из болота Бекас-Долгонос. – Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтоб им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!
   Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.
   – Ах, – сказал Мухолов, – вот бы мне такой нос!
   – Постой! – запищали в один голос два брата-кулика – Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. – Ты ещё наших носов не видал.
   Поглядел Мухолов и увидал перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой – вниз, и оба тонкие, как иголка.

   – Мой нос для того вверх смотрит, – сказал Шилонос, – чтоб им в воде всякую мелкую живность поддевать.
   – А мой нос для того вниз смотрит, – сказал Кроншнеп-Серпонос, – чтоб им червяков да букашек из травы таскать.
   – Ну, – сказал Мухолов, – лучше ваших носов не придумаешь!
   – Да ты, видно, настоящих носов и не видал! – крякнул из лужи Широконос. – Смотри, какие настоящие-то носы бывают: во-о!
   Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос: «Ну и лопата!»
   – Зато им воду щелокчить-то как удобно! – досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувырнулся головой в лужу.
   – Обратите внимание на мой носик! – прошептал с дерева скромный серенький Козодой-Сетконос. – У меня он крохотный, однако служит мне и сеткой, и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.

   – Это как же так? – удивился Мухолов.
   – А вот как! – сказал Козодой-Сетконос да как разинет зев, – все птицы так и шарахнулись от него.
   – Вот счастливец! – сказал Мухолов. – Я по одной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!
   – Да, – согласились птицы, – с такой пастью не пропадёшь!
   – Эй вы, мелюзга! – крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. – Поймали мошку – и рады. А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю – и в мешок себе отложу, опять поймаю – и опять отложу.

   Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.
   – Вот так нос! – воскликнул Мухолов. – Целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!
   – Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, – сказал Дятел. – Вот полюбуйся!
   – А что ж на него любоваться? – спросил Мухолов. – Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.

   – Нельзя же всё только об еде думать, – сказал Дятел-Долбонос. – Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничных и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!
   – Чудеса! – сказал Мухолов. – Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.
   Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.
   Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.
   А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.

Терентий-Тетерев

   Жил в лесу Тетерев, Терентием звали. Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима – и схорониться негде. Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит – ей. Куница говорит – ей. Лисица говорит:
   – Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче – вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.
   А Куница говорит:
   – Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.

   Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. Думал-думал, думал-думал, – ничего не придумал и задремал. Задремал – и видит во сне, будто он в воздухе спит. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, – ей и не допрыгнуть.
   Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки! А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием спешат. Вот Куница первая прискакала к дереву, все деревья оглядела, все ветки облазила, – нет Терентия!
   «Эх, – думает, – опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».
   А Лисица прибежала, опушку оглядела, все кусты облазила, – нет Терентия!
   «Эх, – думает, – опоздала! Видно, он на дереве спал, Кунице достался».
   Подняла голову Лиса, а Куница – вот она: на суку сидит, зубы скалит.

   – Ты моего Терентия съела, – вот я тебе! – рассердилась Лисица.
   – Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе! – крикнула Куница.
   И схватились они драться. Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.
   Вдруг – трах-та-та-тах! – из-под снега чем-то чёрным как выпалит!
   У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница – на дерево, Лисица – в кусты. А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.
   С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.

Музыкант

Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
– Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.

   Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружьё и пошёл в лес. В лесу старик долго искал медведя. Но не нашёл даже и следа его.
   Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.
   Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.
   Немного погодя опять: «Дзенн!..»
   Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?»
   А из лесу опять «Дзенн!..» – да так звонко, ласково.

   Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
   Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» – как струна пропела.
   Медведь наклонил голову и слушает.
   Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка!
   Замолк звук – медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.
   Вечером знакомый колхозник ещё раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!»
   Колхозник спросил старика:
   – Ну что, убил медведя?
   – Нет, – ответил старик.
   – Что ж так?
   – Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?
   И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.