   Йосеф бар Йосеф
   Трудные люди
   Нечто вроде комедии в двух действиях

Действующие лица

   Рахель-Лея Голд, или просто Рахель – сорокачетырехлетняя старая дева.
   Меер-Шимон Голд, или Саймон – холостяк сорока семи лет, брат Рахели.
   Элиэзер Вайнгартен, или Лейзер – соломенный вдовец из Иерусалима.
   Бени Альтер – хозяин квартиры, в которой проживает Рахель, старый холостяк.
   Действие происходит в Англии, в большом портовом городе, на протяжении одного вечера и в стенах одной и той же комнаты.

Действие первое

   Рахель сидит, Саймон расхаживает по сцене за ее спиной.
   Саймон. Эти пароходы! Все гудят!
   Рахель. Пароходы гудят.
   Из-за стенки доносится стук молотка сапожника. Саймон останавливается.
   Саймон. А, распрекрасный твой хозяин, твой Бени!..
   Рахель. Он любит чинить обувь.
   Саймон. Лук! Лук он любит.
   Рахель. Лук он тоже любит.
   Саймон. Да? (Снова принимается ходить.) Подумать только – что за жизнь! Сколько любви!
   За стеной стук молотка.
   Рахель(немного погодя). Что с тобой случилось?
   Саймон(приближаясь к ней). Что со мной должно было случиться?
   Рахель. Я не знаю. Ты только сегодня вернулся… Я тебя спрашиваю, как там было, а ты…
   Саймон. Что я?
   Рахель. Не знаю. Ты все ходишь… И как будто сердишься. Я не знаю отчего. Обычно ты так много рассказываешь… А теперь… Можно подумать, что ты ничего там не видел и ничего оттуда не привез. Даже наоборот…
   Саймон(усаживается). Я привез оттуда прострел. (Оборачивается к ней, вскрикивает от боли и хватается за поясницу.) О!.. И кое-что еще. Для тебя. Жениха. Да, оттуда.
   Рахель. Я не понимаю.
   Саймон. Чего тут не понимать? Себе раздобыл прострел, а тебе – жениха.
   За стенкой раздаются три сильных, отчетливых удара молотком.
   Он понял. (Громко, обращаясь к стене.) Он! Этот господин анархист, который мечтает сочетаться с тобой законным браком, согласно всем правилам и традициям государства и общества!
   Стук в дверь, дверь распахивается, входит Бени в сапожничьем фартуке и с туфлей в руке.
   Здравствуйте, очень приятно. Чем обязаны честью? Чем моя сестра заслужила визит господина домовладельца, известного, между прочим, противника капитализма и частной собственности, не отказывающего, однако, себе в праве врываться в ее жилище без лишних церемоний?
   Бени(беспомощно и отчаянно). О!.. О! Вам бы… Никакого жилища ни за какие деньги! Даже – даже если бы вы умирали от голода, если бы пришли больной, голый и босый – не впустил бы! Выгнал бы прочь! (Выскакивает в дверь.)
   Саймон. Видишь, что ты теряешь?
   Рахель. Я все еще не понимаю.
   Саймон(гневно). Что тут понимать! Я сосватал тебя в Иерусалиме. И уж во всяком случае, тот лучше (указывает на стену) этого. (Помолчав.) Его зовут Элиэзер Вайнгартен. Лейзер. Шесть поколений предков в Иерусалиме. Наш дальний родственник со стороны мамы. Разведен и имеет дочь. Но алименты платить не обязан. Жена сама отказалась – лишь бы дал развод. (Помолчав.) Все из-за кофе. Развод из-за кофе. Она хотела, чтобы он водил ее в кафе, а он желал держать ее дома, в кругу семьи. Да, друзей у него нет, зато полно родственников. Теперь ты можешь сказать все, что тебе хочется.
   Рахель. Что ты хочешь, чтобы я сказала?
   Саймон. Ничего! Он шлимазл. Неудачник. Профессиональный искатель профессий. В последнее время – чиновник. Когда-то в прошлом пытался стать сантехником. Семья не допустила. Очень религиозная семья. Он сам – нет. Он служил в армии и чрезвычайно этим гордится. Бог его не интересует. Но он ищет правды. Он жаждет истины и справедливости. Стопроцентный зануда. С легкостью вступает в беседу с кем ни попадя, но лишь на серьезные темы. Никакой тебе погоды. Погода для него не существует. Никакого вам самочувствия. Тотчас к делу. Быка за рога! Любит рассказывать о себе и всюду разыскивает родственников. Увидишь, он еще умудрится разыскать пару родственничков у королевы во дворце. Если королева даст ему шанс – он их отыщет, можешь не сомневаться! Скажи что-нибудь, прежде чем я продолжу. (Тотчас продолжает, правда, в несколько иной интонации.) Мы уже не раз говорили об этом, не правда ли? Да, и перед моим отъездом тоже. Ты промолчала, но молчание – знак согласия. И не говори теперь «нет»! Слишком поздно. Я уже привез его. Они там рассказывали мне про войну и демонстрировали свои трофеи – Стену плача и реку Иордан. У них есть чем похвастать – полные закрома побед и трофеев. А я подсуетился, порылся и выкопал твоего суженого. Ну скажи же что-нибудь! Произнеси слово!
   Рахель. Хочешь еще чаю?
   Саймон(оборачивается к ней и вскрикивает от боли). О!.. Прострел проклятый!
   Рахель. Тебе следует обратиться к доктору Блау.
   Саймон. Нет, ты все-таки когда-нибудь сведешь меня с ума!.. (Помолчав.) Слушай дальше. Он лежал в клинике для душевнобольных. Всего три месяца, и это было давно. Сейчас он совершенно здоров. Но тебе следует знать и об этом. Что ты скажешь теперь?
   Рахель. Я налью тебе еще чашечку.
   Саймон(резко оборачивается и тотчас взвывает от боли). О!.. Как ты нальешь мне еще чашку, если я и этой не выпил!
   Рахель. Так выпей.
   Саймон(поспешно и в сильном раздражении отхлебывает чай). О’кей! Я выпил. Ну, что это тебе дало? А ты-то сама пила?
   Рахель поднимается и уносит пустые чашки в угол, к плите.
   (Вставая.) Теперь послушай. Я не давал никаких брачных объявлений. Я просто нашел его, и он был вполне готов к этому делу. Это то, что есть. Постарайся извлечь из него максимум. Ничего другого нет! (Помолчав.) Не так уж он и ужасен. Я напрасно качу на него бочку. Просто я не желаю, чтобы ты питала неоправданные надежды. Не желаю, чтобы тебя постигло новое разочарование. Еще одно твое разочарование, и я свихнусь.
   Рахель заваривает чай.
   (Спустя минуту.) Он необычный человек. Если хотите, в нем есть своя привлекательность. И даже не малая. Да, он по-своему мил. Он, например, снял себе номер в гостинице. На последние гроши, не пожелал поселиться у меня, потому что это вышло бы… как бы за мой счет. Он не хочет жить за мой счет. Прокатиться из Иерусалима в Англию за мой счет – это другое дело, это – пожалуйста. Действительно, разве он виноват, что ты живешь в Англии? Но с той минуты, как он здесь, он не может позволить себе жить за мой счет. (Ищет ее взглядом.) Где ты? (Продолжает громко.) Хоть бы на этот раз ты уже вышла наконец замуж!.. Хоть бы села, по крайней мере… Почему ты стоишь?
   Рахель. Я наливаю тебе чай.
   Саймон. Кто тебе сказал, что я хочу чаю?
   Рахель. Я же спрашивала.
   Саймон. Но я не говорил, что хочу! Сядь, успокойся! Ты готова весь мир затопить своим чаем!
   Рахель. Я только хотела налить тебе еще чашечку.
   Саймон(после некоторого молчания). Да, я мечтаю еще об одной чашечке! Не будешь ли ты столь любезна налить мне еще чашечку?
   Рахель. Пожалуйста, сию минуту. С сахаром, да?
   Саймон(садится). Да, если угодно, он не лишен определенного обаяния. И деликатности. Обрати внимание – он не пожелал явиться сюда вместе со мной. Естественно. Я ведь из твоей команды. Брак – это встреча двух неприятельских армий, и он намерен явиться во главе своего гарнизона. Он здесь один, в этом городе, без гроша в кармане, но выступает, словно за ним целое войско. Не правда ли, трогательно? О! Он даже начал учить английский. По этикеткам на аспирине. Его отец присылал им этот аспирин из Америки. Пачками. Дело в том, что вся их семья мучается головными болями. Они беспрерывно глотают аспирин. Но помимо этого, у них есть еще одно средство – сырой картофель ломтиками. Нарезать и приложить ко лбу. Его мать так и встретила меня – с ломтиками картофеля на лбу.
   Рахель наливает чай.
   И прекрати эти рыдания!
   Рахель. Я только наливаю чай.
   Саймон. В этом чае море слез! Прекрати!
   Рахель с чашками в руках идет к столу.
   (Поднимается ей навстречу и, сам того не замечая, загораживает дорогу.) Главное его достоинство в том, что он хочет жену. Как и положено мужчине! Он в тяжелом положении, разведен, одинок и хочет бабу. В действительности он абсолютно здоров. Здоровяк с головной болью!
   Рахель пытается обойти его и поставить чашки на стол.
   В сущности, эта головная боль – это его здоровье. Это как… Это то, что делает его мужчиной! И еще он зациклен на детях. Он сказал мне, что женится на тебе и докажет ей! Наделает кучу детей и докажет ей! Ей!
   Рахель. Хватит тебе.
   Саймон. Что хватит?
   Рахель. Дай мне, наконец, поставить чай на стол. (Ставит чашки на стол и садится.)
   Саймон(поворачивается к ней резким движением и стонет от боли). О! Вы трое – он, ты и прострел – вы таки вгоните меня в гроб! (Садится.)
   Рахель(придвигает ему чашку). Пожалуйста.
   Саймон(поднимает чашку, но не пьет). Возможно, он нам придется не слишком по вкусу. Мы-то сами весьма себе по вкусу. Мы себе очень нравимся. И наш вкус нам тоже очень нравится. Вся наша гордость состоит в том, что у нас такой изысканный вкус и такие высокие требования. Мы – ходячая изысканность. «Ты достойна чего-нибудь лучшего». Разумеется, мы всегда достойны чего-нибудь лучшего. Чего-нибудь более прекрасного. Почему? Потому, что мы умеем видеть и замечать всеобщее убожество, да? Я знаю, что ты хочешь сказать! Нам известны также наши собственные слабости. А! А!.. О! Это уже большое достоинство – мы признаем также собственное несовершенство. Это дает нам право любить себя еще больше. (Кричит.) Мне надоело кушать самого себя!
   Рахель(с опущенной головой). Чего ты от меня хочешь?
   Саймон(чашка дрожит у него в руке). А?
   Рахель. Зачем ты вынимаешь из меня душу?
   Саймон(поспешно и злобно глотает чай, едва не захлебывается, кашляет). Чтобы ты начала, наконец, жить!
   Рахель. Перестань, Саймон.
   Саймон. Перестань называть меня «Саймон»! В Иерусалиме нет никакого Саймона! Меер-Шимон! Рахель-Лея! Меер-Шимон! И скажи на милость, что вышло из всех твоих «свободных любовей»? А?
   Рахель. Зачем тебе нужно…
   Саймон(встает). Семь лет ты держала тут Стивена. Держала и содержала! Свободная любовь! Это у тебя называется свобода – быть рабой и служанкой? Пока он не получил наконец свой диплом и не исчез неизвестно куда. Но ты-то осталась. И при этом осталась верна себе – нашла другого студента, тоже медика и тоже первокурсника, чтобы и он бросил тебя через семь лет. Медицину нужно изучать семь лет! Хотел бы я знать, что в ней есть такого, чтобы изучать ее столь долго?! Да, но и после второго медика утекло добрых шесть лет!..
   Рахель. Зачем тебе нужно унизить меня?
   Саймон(не обращая внимания на ее слова). Кончено со студентами-медиками, все! Пришло время сосватать тебя как положено! Выдать замуж как царскую дочь! (Через минуту, тихо.) Ну, почему ты не кричишь как обычно: «Убирайся к черту? Что ты лезешь не в свои дела? Что с того, что ты мой брат? Позаботься прежде о себе? Захочу, прыгну с крыши и тебя не спрошусь? У меня такой же точно английский паспорт, как и у тебя? И кто тебе сказал, что я нуждаюсь в муже?» Почему ты не говоришь всего этого и в десять раз больше, а?
   Стук в дверь, входит Бени с парой женских туфель в руках.
   А, второй раз! Человек стучится и входит! А зачем, собственно, вы стучитесь?
   Рахель(обращаясь к Бени). Мои туфли! Мои старые туфли! А я-то их искала. Большое спасибо, господин Альтер.
   Саймон. А, я понимаю! Он взял их, чтобы тайком починить. Грозный и непримиримый анархист, творящий втайне добрые дела – что за идиллия!
   Бени сует туфли Саймону в руки и выходит.
   Иди, взгляни. Взялся чинить и бросил! Снял каблуки, а новых не приставил. Испортил окончательно и бесповоротно!
   Рахель. Это не имеет значения, они все равно были старые.
   Саймон. Нет! Он обязан возместить ущерб. Пусть купит новую пару! И имей в виду – если ты не потребуешь, я скажу ему сам!
   Рахель(тихо). Я тут живу. Он хозяин квартиры.
   Саймон. Ах, вот как!
   Рахель. Я должна ему деньги за три месяца, а он молчит. Хотя он нуждается в деньгах, я знаю. Может быть, даже больше, чем я. И потом, когда тебя не было, я простудилась и заболела, а он приносил мне еду.
   За стеной раздается прерывистый неуверенный звук рога.
   Саймон(подчеркнуто тихо). До чего трогательно! Радость нищих! Мир, полный милосердия! Сердце трепещет! Когда у меня вот так вот трепещет сердце – когда я чую запах этого милосердия… (Переходит внезапно на крик.) Мне кровь бросается в голову! Поняла?! Я упрячу тебя замуж! Упрячу, не сомневайся! И ты примешь это с покорностью, ты примешь с покорностью все, что этот милосердный мир опрокинет тебе на голову, ты больше не будешь мне тут орать: «По какому праву?!» По такому праву, что мне надоела твоя опущенная голова, твои нежные глаза, полные слез, и твои чашечки чаю! А главное, твои журналы – медицинские журналы! Два студента-медика! Четырнадцать лет медицинской премудрости! И она все еще продолжает выписывать журналы! Баста! Кончено! Мне надоело смотреть, как ты жмешься на улице к стенам! Ты должна ехать в карете, запряженной шестеркой лошадей, поняла? (Усаживаясь.) Ну, скажи же что-нибудь!
   Рахель. Я уже сказала, но ты не обратил внимания.
   Саймон. На что я не обратил внимания?
   Рахель. Зачем тебе обязательно нужно унизить меня?
   Саймон. Унизить? Тебя?
   Рахель. Пусть он придет. Посмотрим. Я все время пытаюсь сказать тебе это.
   Саймон. Что?
   Рахель. Может быть.
   Короткое молчание.
   Саймон(пытаясь сдержать раздражение). Хорошо! Хо… Хо… Хорошо! С меня достаточно. (Встает, надевает пальто.) Принимай его сама. Вы договоритесь. Прекрасно договоритесь. Я свое дело сделал. (Выходит.)
   Рахель как будто пытается удержать его, потом отворачивается, подходит к зеркалу. Поправляет прическу. Звонок в дверь. Она застывает в растерянности с зеркальцем в руках. Снова звонок. Рахель открывает, в дверях стоит Саймон.
   Саймон. А, прекрасно! Ты прихорашиваешься. Это замечательно. Я забыл главное: ему сорок один год. Тебе тоже сорок один год и не месяцем больше, ясно? Он дважды интересовался твоим возрастом. Это показалось ему слишком роскошным – столь юная невеста, всего сорок один год! Да еще дорога за мой счет! Надеюсь, он больше не станет об этом спрашивать, во всяком случае, тебя. Он всех подозревает в жульничестве. Как будто весь мир сговорился обмануть его. Но он уже спросил раз и другой, и хватит! В конце концов, это может показаться нам обидным. Потом ты как-нибудь выпутаешься. Рожать ты сможешь и в пятьдесят лет. О Боже, что за поганый мир! (Выходит.)
   Рахель неторопливо оглядывает комнату. Снова раздается звонок в дверь, входит Саймон.
   Да, это еще не все. Это твоя квартира – лично твоя. Так я ему сказал. Я объяснил, что я достаточно обеспеченный человек, преуспевающий делец и все такое прочее. Ничего, потом как-нибудь разберемся. В конце концов, он не какой-нибудь мерзавец и не станет требовать развода из-за такой чепухи. Это жена бросила его, а не он – ее. Я скоро вернусь. (Выходит.)
   Рахель убирает со стола пустые чашки. Звонок в дверь. Она открывает, входит Бени.
   Рахель. Господин Альтер! О, заходите, пожалуйста… Брата нет дома. Я надеюсь, вы… Вы знаете, как он… Но на самом деле он… Заходите. Хотите чаю?
   Бени(топчется в дверях в сильном смущении и неодолимом душевном волнении). Только объяснить… ваши туфли, которые я вернул… Это не против вас! Наоборот! Я даже сейчас хотел бы починить… Но невозможно! После того, что я слышал… Не могу… Я покривил бы душой! Вы не виноваты. Я… Я нехороший! Я полон желчи. Я… (Исчезает.)
   Рахель стоит с минуту молча, потом выглядывает за дверь, словно собирается сказать что-то ему вслед, и видит Лейзера. Она в испуге захлопывает дверь. Звонок. Рахель открывает. На пороге стоит Элиезер Вайнгартен, Лейзер, в промокшем насквозь пальто.
   Лейзер(произносит громко, едва ли не вызывающе). Здравствуйте!
   Рахель. Здравствуйте. Заходите, пожалуйста.
   Лейзер. Вы должны прежде узнать, кто я. (Протягивает ей руку.) Элиэзер Вайнгартен!
   Рахель(пожимая ему руку). Рахель.
   Лейзер(не выпуская ее руки из своей). Очень приятно!
   Рахель. Мне тоже. (Пытается освободить свою руку.) Очень приятно. Заходите, пожалуйста. (Закрывает дверь.) Саймон вышел ненадолго. Садитесь, пожалуйста.
   Лейзер. Я должен сперва снять пальто, не так ли?
   Рахель. О, конечно! Извините. Вы насквозь промокли.
   Лейзер. Это пальто промокло. (Принимается стягивать пальто и вдруг вспоминает.) Извините. У меня есть тут для вас… (Вытаскивает коробку конфет и протягивает Рахели.) Это подарок. Женщины любят шоколад.
   Рахель(принимая от него коробку). Спасибо. (Кладет коробку на комод.)
   Лейзер. Где повесить пальто?
   Рахель. Да, конечно. Извините. Дайте мне.
   Лейзер. Вам это будет тяжело. Это пальто – как носят грузчики. Мой отец купил его, когда жил в Соединенных Штатах Америки. В Нью-Йорке. Летом там страшная жара, а зимой – холод и мороз.
   Рахель(указывая ему на вешалку). Тут, пожалуйста.
   Лейзер(вешает пальто). Где вы хотите, чтобы я сел?
   Рахель. Конечно. (Усмехается.) Извините. Здесь. Возле стола. Простите меня.
   Лейзер(садится). Вы слишком много извиняетесь.
   Рахель. Что? Я не знаю… Я делаю слишком много ошибок.
   Лейзер(смотрит на нее и говорит громко). Это некрасиво, что я сижу, а вы стоите.
   Рахель. Конечно. (Помолчав.) Я себя не помню… (Садится.)
   Лейзер(спохватывается). А где шоколад?
   Рахель. Простите?
   Лейзер. Я принес вам шоколад.
   Рахель. Ах да! Он тут, на комоде.
   Лейзер. Если вы позволите, я бы попросил, чтобы вы поставили его на стол. Я знаю, женщины любят шоколад, но еще больше они любят свою фигуру. Но поскольку это мой подарок, я не хотел бы, чтобы вы заботились теперь о диете. Попробуйте его прямо сейчас. Пожалуйста. И к тому же я хочу знать, не обманули ли меня.
   Рахель(после некоторого молчания). Хорошо. (Встает и ставит коробку на стол, говорит не сразу.) Я буду есть шоколад, а вы выпьете чашечку чаю. (Отходит в угол к плите, ставит чайник на огонь.)
   Лейзер(не глядя на нее). Это недорогой подарок.
   Рахель. Что вы! Вы не должны приносить дорогих подарков.
   Лейзер. На дорогие подарки у меня нет средств. (Помолчав.) К тому же я уверен, что дорогих подарков вообще не следует делать. Трудно дарить дорогие вещи от всего сердца. Дорогие подарки делают с расчетом. И те, кто их принимает, выдают свое корыстолюбие.
   Рахель. Я как-то не задумывалась об этом.
   Лейзер. Так подумайте теперь. (Помолчав.) Я приведу вам пример. Лея-Двора Вильман, двоюродная сестра моей матушки – она также и ваша родственница со стороны тети Малки, той тети Малки, которая является тетушкой вашей матушки, – подарила мне к свадьбе дорогой сервиз. (Замолкает и смотрит на Рахель, проверяя, какое впечатление производит на нее его рассказ.) А сама она жалкая вдовица, у которой на руках восемь детей. И едят они хлеб да постное масло. Это их единственное пропитание. Так ели некогда в Старом городе. Люди помнят Стену плача, древние синагоги, а нищету в Старом городе они не помнят. И вот эта Лея-Двора, которая не видит даже овощей и фруктов, у которой башмаки переходят от старшего ребенка к младшему, она дарит мне сервиз за семьдесят восемь фунтов! Разумеется, израильских, а не английских, но это тоже немало. Возвращать подарок неудобно. А принять его – это разбой. Я вернул, но она не пожелала забрать. Тогда я пошел в лавку к Фройнду и отдал ему этот сервиз. Фройнд – это зять раби Баруха Гекраковера. А деньги я отослал ей по почте.
   Рахель(не сразу). У нее, разумеется, нашлось, на что истратить эти деньги. (Ставит чашки на стол.) Я добавлю вам молока.
   Лейзер. Шмуэля-Вольфа убило иорданской пулей. Это ее муж. С тех пор ее жизни никто не позавидует. Люди, которые не любят задумываться, полагают, будто самое большое горе человек испытывает в день утраты.
   Рахель(смотрит на Лейзера с интересом). Это очень верно – то, что вы говорите.
   Лейзер. И кроме всего прочего, у нее еще бородавка на кончике носа. Вот тут. (Показывает где.) Как будто большая капля, которая вот-вот сорвется вниз. Невозможно не засмеяться.
   Рахель принужденно смеется.
   Похоже на каплю шоколада. У нее была определенная причина, почему она поднесла мне к свадьбе этот сервиз. Она хотела, чтобы я помог впихнуть ее Иерухама на работу в Министерство социальной помощи. Это ее старший сын. (Принимается накладывать сахар в чашку, кусок за куском.) Но я сам уже не служил там. Она просто не знала об этом. За всеми своими заботами она никогда не знает, что творится на свете. Зато она помнит все даты – кто когда родился, кто когда умер. Вся семья у нее в голове. И она ходит на могилу ко всем родственникам и плачет на всех похоронах. Она столько плачет, что хватит на всех сирот.
   Рахель. Берите сахар. Берите, не стесняйтесь.
   Лейзер. Один раввин-хасид после устроил его на работу. В банк. Иерухама. В Иерусалиме. Бывает, кто-нибудь помогает человеку, а при этом сам смеется над ним. Кто-то кому-то помогает, а сам уже покатывается со смеху, потому что представляет, как он будет рассказывать о несчастьях того, кому он теперь помогает.
   Рахель. Я съем шоколад, вы не должны извиняться.
   Лейзер(помолчав). За что я должен извиняться?
   Рахель. Вы не должны.
   Лейзер. За что я не должен?
   Рахель. За подарок и за… Не важно. Я сказала просто так.
   Лейзер. Нет, вы сказали не просто так, просто так не бывает.
   Рахель(слегка поразмыслив). Вы правы. Но все равно, забудем об этом. Вы знаете, что я имела в виду.
   Лейзер. Не знаю.
   Рахель. Все равно, забудем об этом. Я, верно, выразилась не к месту. (Помолчав.) Это от смущения. Но это естественно в таких обстоятельствах, не правда ли? (Открывает коробку и пробует шоколад. Продолжает весело.) Очень хороший шоколад, вас не обманули. И пейте, пожалуйста, чай. Я буду есть шоколад, а вы пейте чай, договорились?
   Лейзер пьет чай. В комнате воцаряется молчание. Свет за окном меркнет. За стеной раздается стук молотка. Лейзер и Рахель одновременно заговаривают каждый о своем. Молоток стихает.
   Как вы думаете?
   Лейзер. У вас есть?..
   Рахель. Да, пожалуйста…
   Лейзер. Нет, продолжайте.
   Рахель. Вы – гость.
   Лейзер. Это вам не поможет. Говорите, что вы хотели сказать.
   Рахель(после некоторого молчания). Я только хотела спросить вас, что вы думаете о прогрессе в области медицины? В наши дни…
   Лейзер(не понимая). О чем?
   Рахель. Я думаю, это единственная область, в которой цивилизация действительно что-то дала человеку и сделала его счастливей. Не просто обеспечила удобствами или силой, но принесла реальное избавление. Пятьдесят лет назад половина детей на земле умирала прежде, чем успевала произнести свое первое слово.
   Лейзер кашляет.
   (Продолжает в сильном смущении.) Это, естественно, не сделало людей добрее или лучше, но это избавило их от страданий, значит, сделало счастливей. (Помолчав.) Врачи, разумеется, не обязательно хорошие люди, но все равно занятия медициной облагораживают.
   Лейзер. Вы любите сидеть в кафе?
   Рахель. Что? Нет, тут вообще нет никаких кафе. Есть бары, но я не могу сказать, что бываю в барах. Может быть, изредка. А почему вы спрашиваете?
   Лейзер. Я сейчас объясню. (После некоторого молчания.) Тут надо починить водопровод?
   Рахель. Простите?
   Лейзер. Может, что-нибудь не в порядке? Лопнула какая-нибудь труба или в уборной вода не спускается? Или капает из крана? Так я могу починить.
   Рахель. Спасибо, ничего не нужно, все в порядке.
   Лейзер. Я хотел стать сантехником. Слесарем-водопроводчиком. Это хорошая профессия. Всегда есть работа, и можно получать неплохие деньги. Мне до смерти надоело сидеть в конторе. В конторах все служащие делятся на старших и младших. Это как толстые трубы и тонкие. И все младшие служащие мечтают стать старшими, поэтому каждый норовит подмять под себя остальных. И каждый топчет другого, чтобы другой не затоптал его. Я работал у Моше Коэна. Это сантехник. Но пришлось бросить. Мать с отцом сказали, что такая профессия позорит нашу семью. По правде говоря, я и сам стыдился своего занятия – не хотел, а стыдился. Никто не волен делать то, что ему нравится и что ему хорошо. Даже когда он сам по себе.
   Рахель(с сочувствием). Это верно.
   Лейзер. В старые времена говорили, что в человеке сидит черт.
   Рахель. Ой!
   Лейзер. Ваши часы верные?
   Рахель. Простите?
   Лейзер. Если они не ходят, я могу починить.
   Рахель. Спасибо, но они в полном порядке. Не нужно.
   Лейзер. После того как мне пришлось распрощаться с трубами, я пошел в ученики к Якову Рыжему. Часовщику. Но и это я вынужден был оставить. У меня начались головные боли – гораздо более сильные, чем обычно. Доктор Блох сказал, что я чрезмерно напрягаю глаза и от этого болит голова. А я думаю, что это было от тиканья. Раскрытые часы на столе – прекрасное зрелище, но даже две пары часов никогда не желают тикать в лад. Можно подумать, что они гонятся друг за другом. Преследуют друг друга. Ни минуты покоя. Бесконечное соревнование, беспрерывное соперничество. Хотя это всего лишь часы, а не люди.
   Рахель. Я понимаю.
   Лейзер(немного помолчав). Говорят, что человек человеку – волк. Но волк никогда не задерет другого волка, не важно, сыт он или голоден. (Замолкает.) Я рассказал вам это все не ради того, чтобы просто рассказывать… Я хотел дать вам представление. Чтобы вы знали. Вы, может, не обратили внимания. Я сделал несколько намеков – относительно этой не слишком приятной части моей биографии. Относительно свадьбы. Вы промолчали. Это мне нравится. Я не люблю дотошных женщин, которые цепляются за каждую мелочь. Но я сам все о себе расскажу, по порядку.
   Замолкает. За окном слышится гудок парохода.
   Рахель. Как вам понравился этот город? Если только вы успели составить какое-то представление о нем – ведь вы тут всего несколько часов. (Смущается сама от своего вопроса.) Он такой серый, мрачный. Как жесть. Иногда мне хочется взять щетку и поскрести его как следует. Счистить с него ржавчину. Вам трудно понять, почему мы так любим говорить об Израиле. Там столько солнца. И света… Саймон каждые два года ездит в Израиль. Я тоже была там дважды. Побродила немного по Иерусалиму и, в конце концов, очутилась на почте. Мне захотелось написать письма сюда, в Англию. Здание почты в Иерусалиме построили англичане, поэтому оно такое серое и похоже на все английские здания.
   Лейзер. В котором часу вы встаете утром?
   Рахель(Она приободрилась и улыбается.) Очень рано. Даже слишком рано. Говорят, что это свидетельствует о неосознанном чувстве вины. Даже если я ложусь поздно, все равно ни свет, ни заря встаю. И потом весь день чувствую себя разбитой.
   Лейзер(поспешно). Вы видите мое пальто?
   Рахель(не меняя позы). Да.
   Лейзер. Нет, так вы не можете его видеть. Так вы можете видеть только меня.
   Рахель(оборачивается). Я вижу.
   Лейзер. Вы спрашиваете меня об этом английском городе. Я расскажу вам кое-что об англичанах. Уборная у нас была во дворе. Так это было во многих старых районах Иерусалима. И вот однажды, представьте, у отца испортился желудок, и ему необходимо было выйти во двор, прошу прощения, еще до восхода солнца. А тут англичане как раз объявили комендантский час. Они у нас распоряжались тогда и никак не хотели убираться. Что делает отец? Он опускается на четвереньки и так, на четвереньках, пробирается в угол двора, где помещается уборная. Чтобы солдаты думали, что это какое-то четвероногое, например собака. Он даже пару раз тявкнул, чтобы они поверили, что это собака. Чтобы они не сомневались. Представьте себе: человек… Немолодой уже человек… труженик, всю жизнь работает… Обеспечивает семью… И вот… Вынужден передвигаться на четвереньках. И все из-за политики!
   Рахель(помолчав). Вы хотели рассказать о пальто.
   Лейзер. Да. Этим вот пальто отец накрывал меня под утро. У нас была маленькая квартира, все дети не могли в ней поместиться, и мне приходилось спать снаружи. Моя кровать стояла на веранде, и, когда шел дождь, вода с крыши капала на меня. Но я спал крепко даже в мокрой постели, поскольку был молод и уставал за день. Но когда отец на рассвете вставал к молитве, он накрывал меня этим пальто. Я согревался и спал еще крепче.
   Короткое молчание. За окном становится совсем темно. Огни неоновых реклам вспыхивают и гаснут вдали.
   Рахель. А меня Саймон тащил три дня на себе. Мы бежали из Польши в Россию, и я заболела краснухой. Отца с нами не было, только Саймон. Я была вся красная как рак.
   Лейзер. Это хорошо – чтобы женщина переболела краснухой до замужества.
   Рахель. Что? (Поняв, о чем он говорит.) А, да. Наша мама умерла в Сибири. Мы очень любили ее. Мы до сих пор помним ее как живую. Она замерзла в пургу.
   Лейзер. В Англии едят много жареной картошки.
   Рахель. Ну, вовсе не так много, как принято думать. Но едят. Это дешево.
   Лейзер. Но требует много масла.
   Рахель. Я просто наливаю побольше масла, чтобы картошка плавала в нем. Во-первых, это получается вкусно, а во-вторых, масло остается чистым, и его можно потом использовать снова. Я сливаю это масло в отдельную бутылку.
   Лейзер. Я специально спросил. Я испытывал вас. Может, не нужно этого делать, но во всяком случае я признаю, что испытывал. (Помолчав.) Я был женат. Теперь я разведен. У меня есть дочь. Моя жена, зажарив картошку, выливала оставшееся масло. Так ей нравилось. Ей нравилось все выливать, все выбрасывать. Из-за этого мы постоянно ссорились. Однажды она сказала, что я готов, почистив зубы, запихнуть пасту обратно в тюбик.
   Рахель смеется.
   Чему вы смеетесь?
   Рахель. Это смешно.
   Лейзер. Что смешно?
   Рахель. Это… Это смешно – запихнуть пасту обратно в тюбик. Невозможно не рассмеяться. Так мне кажется…
   Лейзер(подымается и говорит громко и раздраженно). Я уже сказал, что разведен и имею дочь. И я хочу добавить кое-что еще. Я обязан сказать правду. Это она хотела развода. Она сбежала от меня, как от дикого зверя. Она даже не пожелала от меня алиментов. В нашем брачном договоре было записано, что в случае развода я обязан выплатить ей тысячу восемьсот фунтов. Я выслал ей эти деньги по почте.
   Рахель. Вы вовсе не обязаны…
   Лейзер. Она спряталась от меня, как лисица в нору. Когда я узнал, где они скрываются, я пришел, чтобы передать костюмчик для дочери. Едва она увидела меня, как начала вопить, будто ее режут. Я не успел еще слова вымолвить, один мой вид – представляете! – один мой вид – и она сразу в крик! А до того пока она не видела меня – я стоял под окном и все слышал, – она забавлялась с ребенком и смеялась!
   Рахель. Вы в самом деле не обязаны…
   Лейзер. Нет, я обязан! Обязан рассказать всю правду! Теперь моя дочь умерла для меня, и все врачи в мире не помогут. Не знаю, почему это так. Я как во тьме. Можете задавать мне вопросы, если хотите. Я расскажу все, как было. Может быть, вы сумеете понять причину. Из тех фактов, которые я изложу. Может, вы составите картину. Я не понимаю почему. Не понимаю!..
   Рахель. Нет, нет! Я не хочу ни о чем спрашивать. Вы не должны мне рассказывать. Это ни к чему…
   Лейзер. Если у вас нет вопросов, тогда я продолжу. Я обязан рассказать всю правду. Может, вы включите электричество?
   Рахель. Да, конечно. Извините. (Встает и зажигает свет.)
   Лампа, висящая над столом, освещает только часть комнаты, углы погружены в полумрак.
   Лейзер. После развода со мной что-то случилось. Я изложу все, как было. Я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. Чтобы муж и жена ничего друг о друге не знали. У них есть дочь, а они ненавидят друг друга до такой степени, что дочь для них уже как бы не существует. Я хочу, чтобы прежде чем мы поженимся, мы стали как родные. Как брат с сестрой, между которыми нет ни тайн, ни обманов. Поэтому я хочу, чтобы вы знали, что после развода я чувствовал себя ужасно. Я не узнавал мира вокруг себя. У меня было темно в глазах. Я пуговиц не мог застегнуть.
   Рахель. Вы не должны продолжать.
   Лейзер. Меня поместили в сумасшедший дом. Они вылечили меня, но и теперь мне иногда бывает очень плохо.
   Рахель. Вы напрасно мучаете себя. Я все это знаю. И мне это нисколько не мешает.
   Лейзер(тихо). Что вы знаете?
   Рахель. Все, о чем вы рассказываете. Это заставляет вас снова страдать, но это совершенно ни к чему.
   Лейзер. Откуда вы знаете?
   Рахель(неуверенно, с некоторым опасением). Саймон…
   Лейзер. Он рассказал вам? Обо всем?!
   Рахель(помедлив). Да. Может, налить вам еще чашечку чаю?
   Лейзер(смотрит на нее долго и пристально, словно старается разглядеть ее сквозь тьму. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть, свет лампы падает ему на лицо. Он говорит тихо). Это нехорошо, когда о ком-то рассказывают за его спиной. Тем более такие вещи… Это двое против одного. Это… Это означает – выставить человека на посмешище. Это все против одного.
   Рахель(громко и раздраженно). Ничего подобного! Он мой брат. Он – мой брат, понимаете? (Замолкает и прибавляет совсем другим тоном.) Я налью вам еще чаю.
   За стеной раздаются звуки рога.
   Лейзер(тихо, со сдержанным бешенством). Это что?
   Рахель. Что?
   Лейзер. Кто-то играет. Как будто в стене. Как будто труба… Но это не труба.
   Рахель(словно обрадовавшись перемене темы разговора). А, это хозяин дома, Бени Альтер. Он немного странный человек, но очень хороший. И чувствительный. Он любит чинить обувь. И это не просто так, это у него идеология. По его мнению, люди должны вернуться к здоровому образу жизни и заниматься тяжелой работой. Вернуться к земле. Это интересная мысль, не правда ли?
   Лейзер. Но сейчас он не чинит обувь, он играет на трубе.
   Рахель. Да, он любит играть на трубе.
   Лейзер. И он богат!
   Рахель. Говорят, его родители были очень богатые люди – там, до войны. Но он совсем не богат. У большинства его жильцов денег больше, чем у него самого.
   Лейзер(переходит к делу, которое в действительности больше всего его волнует). Я надеюсь, вы простите меня, если я задам вам один вопрос. Говорят, что женщин об этом не спрашивают. И все-таки – сколько вам лет?
   Мелодия обрывается.
   Рахель. Простите?
   Лейзер. Сколько вам лет?
   Рахель(смеется от смущения). А!.. (Помолчав.) Это столь уж важно?
   Лейзер. Я спросил вас о чем-то.
   Рахель(хочет выиграть время, встает). Говорят, женщина не обязана называть свой возраст. Говорят даже, что с некоторого… момента нам нельзя говорить правду. В конце концов, возраст это… Это предрассудок, не правда ли? Это важно только для паспорта. Главное, как мы себя чувствуем и что мы еще хотим и можем сделать. И, разумеется, как мы выглядим. (Смеется.) На сколько, по-вашему, я выгляжу?
   Лейзер. Я хочу, чтобы вы сказали, сколько вам лет. Я хочу знать. Я не здешний, у меня тут нет семьи. Я должен знать.
   Рахель(помолчав). Я родилась в двадцать четвертом.
   Лейзер. Сколько же это получается?
   Рахель. Сорок четыре.
   Лейзер. Сорок три. Я посчитал.
   Рахель. Я родилась в январе. Так что скоро будет сорок четыре.
   Лейзер. Теперь, наконец, мне сказали правду.
   Рахель. Ничего другого я вам никогда и не говорила.
   Лейзер. Ваш брат сказал мне другое.
   Рахель. Он пытался помочь мне. Он привык заботиться обо мне. Он спас мне жизнь. Это как… (Умолкает.) Может быть, хотите еще чаю?
   Лейзер. У меня вдруг началась головная боль.
   Рахель. Выпейте еще чашечку…
   Лейзер. Нет, спасибо, вы не должны утруждать себя.
   Рахель. Это не трудно. Мне нравится заваривать чай.
   Лейзер. Может быть, вы включите электричество?
   Рахель. Электричество включено… Я его включила.
   Лейзер. Да. (Помолчав.) Когда вернется ваш брат?
   Рахель. Я полагаю, скоро. (Неожиданно громко и раздраженно.) У вас есть люмбаго?
   Лейзер. Что?
   Рахель. Люмбаго. Прострел. Нет, у вас ничего такого нету. Вы можете стоять как человек, ходить как человек, поворачиваться, как вам вздумается, а Саймон не может. В Израиле это проще простого – получить прострел.
   Лейзер. Да, я понимаю. (Поднимается и останавливается против Рахели.) Можете ли вы сказать мне, где тут у вас… Где тут уборная?
   Рахель. В коридоре. Первая дверь справа. Извините меня, я должна прибрать в спальне. Не успела утром. Я рано ухожу на работу. (Выходит.)
   Лейзер подходит к своему пальто, висящему на вешалке возле двери, достает из кармана пачку аспирина. Открывается дверь, и входит Бени. Дверь прикрывает Лейзера, и Бени его не видит. Он принимается искать туфли, которые давеча принес, находит, поднимает и хочет унести. Повернувшись к двери, видит Лейзера.
   Лейзер. Здравствуйте. Я не здешний. Она – хозяйка, – она сейчас вернется. Извините.
   Бени. Никаких «здравствуйте», никаких «извините»! В Иерусалим! Немедленно! Праведники? Пророки?! Как бы не так! Пророки сказали, что это – Иерусалим: «Дома ваши полны обмана»! Были обманщики и воры, а теперь и воры, и пророки, да?
   Лейзер. Я здесь только в гостях… И я ищу уборную.
   Бени. Ложь! Сплошная ложь!
   Лейзер. Нет, почему же… Я действительно… Мне в самом деле нужно… Я просто не знаю где.
   Бени. А я знаю! Знаю! Я слышал! Все слышал! Рыщет, роется, ворошит, потрошит! Как будто тут ему товар! Торговцы! Только и умеют!.. Она не товар, она не продается, понял?! (Идет к двери, но вдруг возвращается.) Труба! Я никогда не играл и не буду играть на трубе! Это – рог. И это лучше, чем весь ваш Иерусалим. Лучше всякой другой музыки! Я трубил в рог, а теперь я буду чинить туфли. Ее туфли! (Машет туфлями у Лейзера под носом.) Теперь я могу… Без обмана. Без лицемерия! А ты, если хочешь, забирай ее. Взять – это еще не все. Как бы потом не бросить! Известное дело! Ну, и что ты взял, а? Что у тебя осталось? Она будет ходить на этих подошвах, на моих набойках! В Иерусалиме ли, в каком другом месте – она будет ходить на моих набойках!
   Лейзер. Простите, мне действительно надо… (Выходит в коридор.)
   Звонок в дверь. Бени открывает. Входит Саймон, в руках у него бутылка вина. Бени помахивает в воздухе туфлями и выходит. Появляется Рахель.
   Саймон(оглядываясь по сторонам). Где он?
   Рахель. В уборной.
   Саймон. Что это ты повесила нос? Невеста должна держать нос кверху. В уборной?.. Хм-м… (Помолчав.) Он тебе не нравится, да? Вся эта затея тебе не нравится, не так ли? Так послушай же – ты это скушаешь! Я купил ему билет сюда не для того, чтобы покупать билет обратно. У меня не на что покупать билеты, ты прекрасно знаешь. Эти поездки в Израиль меня выпотрошили. Это там, в Иерусалиме, я могу рассказывать, что я Маркс энд Спенсер. Ты поняла меня?!
   Рахель. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.
   Саймон. Что?!
   Рахель. Я не говорю, что он мне не нравится.
   Саймон. А?..
   Рахель. Или что он мне нравится.
   Саймон. Ага! Так что же ты говоришь?
   Рахель. Ничего не говорю. Разве тебе можно что-нибудь сказать?
   Саймон. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?
   Рахель. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.
   Саймон. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?
   Рахель. Хожу ли в кафе.
   Саймон. Разумеется.
   Рахель. Я не хожу.
   Саймон. Разумеется! Разумеется, ты не ходишь в кафе! Что еще?
   Рахель. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выливаю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.
   Саймон. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?
   Рахель. Я ответила… Сколько мне лет.
   Саймон. Сколько же тебе лет? Ну? Что же ты ему ответила?
   Рахель. Сколько мне лет…
   Саймон. Сколько, сколько?! Только посмей мне сказать… Только посмей сказать, что ты сказала ему! Сколько, ты сказала, тебе лет?!
   Рахель. Сорок один.
   Саймон(облегченно вздыхает). Фу!.. Ну конечно… (Смеется.) Ты меня напугала. В наши дни человек ни в чем не может быть уверен. (Вдруг.) Ты что-то сказала?
   Рахель. Что я могу сказать?
   Саймон. Что ты можешь сказать?
   Рахель. Что?
   Саймон. Да, так лучше. (Помолчав.) Это поднимает настроение. Прибавляет смелости. Держи нос выше! Ты его надула – это хорошо! Коль скоро мы взялись за это дело, мы должны его кончить, слышишь? Мы слишком быстро забываем все, что было с нами прежде. Ничего, когда станешь его законной женой, сможешь поубиваться о своей напрасно загубленной молодости и нелепо утраченной невинности.
   Сверху доносятся звуки гитары. Саймон прислушивается.
   Наш педик. Красиво играет. Это тебе не Бени. Гомик, но и бабу при случае не упустит. Как говорится, меч обоюдоострый. От него всегда несет асфальтом. Где, интересно, он его нашел, этот асфальт? Но играет он хорошо. У нас тут тоже есть свои прелести существования, не правда ли?
   Гитара внезапно смолкает.
   Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что это только у евреев нервы. Ничего подобного! У всех нервы. Даже у реки, как я вижу, есть нервы. Несется, несется, ни минуты покоя, беспрерывное движение, и притом движение исключительно по ломаной линии. Туда-сюда, туда-сюда… Нервы! (Помолчав, не то серьезно, не то с иронией.) Мы в изгнании, Рахель-Лея, и мы обязаны жаждать избавления. Поэтому мы должны смиренно и с радостью принять все, что посылает нам Земля обетованная, даже если она посылает не алмаз, а так, стекляшку, простой камушек! (Без всякого перехода.) Почему ты не включишь отопление?
   Рахель. Я включила.
   Саймон. Да? Мне холодно.
   Рахель. Печка горячая.
   Саймон. Печке, может, и тепло, а мне холодно. (Помолчав.) Что-то случилось. Что-то тут не в порядке. Я здесь уже битый час, а ты все еще не предложила мне чаю.
   Конец первого действия.

Действие второе

   Та же комната. Рахель и Саймон сидят, перед Саймоном чашка чаю.
   Саймон. Сидим… А?
   Рахель. Что?
   Саймон. Сидим, говорю, посиживаем… Мы – тут, он – там. Тихо-мирно…
   Рахель. Да.
   Саймон. И знаешь что? В сущности, мне это нравится. Он там столько времени не потому, что у него запор или что-нибудь еще такое. Нет, он там на заседании. Экстренное совещание. Он думает. Там он чувствует себя уверенно. Как дома. Когда я бываю у них, в Стране обетованной, я тоже подолгу засиживаюсь в уборной. И посмотри, какая разница. Когда я сижу в уборной в Земле Израильской, ни одна живая душа меня не дожидается. Кроме, может, того, кому тоже туда приспичило. Что Земле обетованной до меня? По ней, я могу оставаться там до старости, до ста двадцати, до гробовой доски. А он – всего лишь жених пока, причем жених самый разнесчастный, – и его уже дожидаются! Мы оба ничего не делаем, сидим себе тут и помалкиваем, потому что ждем – его. Ждем, пока он выползет из сортира. Весь этот город дожидается, пока его милость соизволит привстать с унитаза. Весь мир навострил уши и слушает, не раздастся ли, наконец, звук спускаемой воды!
   Рахель. Твой чай остывает.
   Саймон. С каких это пор он сделался моим? Чай – всегда твой.
   Рахель. Ты попросил чаю.
   Саймон. Да? Значит, все, что бы я ни попросил, тотчас будет моим?
   Рахель. Это всего лишь стакан чаю, а ты устраиваешь целую историю.
   Саймон. Какую историю я устраиваю? (Помолчав, повторяет.) Какую историю я устраиваю?
   Рахель. Не знаю. Ты ничего не можешь принять таким, как оно есть.
   Саймон. А!.. Смотри-ка, как ты прекрасно выражаешься. И что же это значит – таким, как оно есть?
   Рахель. Не знаю. Ты чего-то очень хочешь, и ты затрачиваешь массу усилий, чтобы добиться этого, и, в конце концов, ты сам готов от всего отказаться.
   Саймон. Конечно. Хотеть, да еще и получить, – это уж свинство, не правда ли?
   Рахель. Извини меня.
   Саймон. За что ты извиняешься?
   Рахель. Не знаю. Просто так.
   Саймон. Ты стала жалеть меня. В следующий раз ты привезешь мне из Иерусалима невесту.
   Открывается дверь, на пороге появляется Лейзер. Саймон поднимается ему навстречу, Рахель остается сидеть.
   Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
   Рахель опускает голову.
   Саймон. Что? А, я понимаю! Но мы не говорили об этом. Я думал, наши молодожены предполагают остаться здесь. Открыть какое-нибудь дело. Разбогатеть. Как я, например. И, кроме того, знаете, я сейчас никак не могу ехать в Иерусалим. Ведь не оставите же вы меня одного – так скоро.
   Лейзер. Вы меня не поняли.
   Саймон. А!.. Так-то лучше. Вы хотите сказать, что отправитесь в Иерусалим когда-нибудь потом. Как и я. Как говорится, после праздничков. Это хорошо. И главное, как я понимаю, помолвка состоялась? Остается только сделать объявление. Оповестить общественность: соглашение достигнуто. Подвести итог. Только что, представьте, тут были двое – мужчина и женщина, люди как люди, и вдруг – пожалуйста: пара лошадей, впряженных в одну телегу. Жених и невеста! (Откупоривает бутылку, разливает вино по бокалам.) Так зачем нам ждать? Чего ждать? Как говорится, в добрый час да за свадебку!
   Лейзер. Вы меня не поняли.
   Саймон. Все еще нет? Разумеется! Я с трудом понимаю себя самого! Как же тут понять кого-то другого? К тому же…
   Лейзер. Сколько лет невесте?
   Молчание.
   Сколько лет невесте?
   Саймон(почти шепотом). Повторите, пожалуйста.
   Лейзер. Я спрашиваю, сколько лет невесте!
   Саймон. Невесте? Двадцать два! Много? Тогда семнадцать! Опять много? Пожалуйста, пусть невесте будет двенадцать! Или нет, вы знаете что? Только чтобы кончить это дело, пусть будет семь? Семь годочков! Невесте семь годочков! Но это уже последняя цена, больше я не уступлю ни дня! Я и так в убытке!
   Лейзер. Вы все готовы осмеять.
   Саймон. В самом деле? А что же вы хотите, чтобы я делал?
   Лейзер. Я хочу, чтобы вы ответили.
   Саймон. А, чтобы я ответил… Ответил! Ха! Разве вы не задавали мне этого вопроса уже дважды? Там, в Иерусалиме? Так, вы хотите, чтобы я ответил еще раз? Пожалуйста! Ей сорок один год! А если вы не верите – что ж! Распилите ее, как пилят дерево, и сосчитайте круги.
   Лейзер. Вы скрываете от меня правду.
   Саймон. Да ты сам-то понимаешь, олух проклятый, что ты говоришь?!
   Рахель(Лейзеру, тихо). Я ведь сказала вам. Зачем же вы спрашиваете еще раз?
   Саймон(Рахели). Что – «я ведь сказала»? Что ты ему сказала?
   Рахель. Я сказала ему, сколько мне лет. Он не должен был спрашивать снова.
   Саймон надвигается на Рахель, Лейзер остается стоять в стороне.
   Саймон. Сколько же тебе лет? Что же ты ему сказала?
   Рахель. Я сказала правду. Сказала, сколько мне лет. Мне сорок четыре года, и это правда.
   Саймон потрясенно замолкает. Вытаскивает из кармана табакерку и запихивает огромное количество табаку себе в нос. Все его движения подчеркнуто сдержанны и неторопливы. Глаза его наполняются слезами от невыносимого желания чихнуть. Дыхание затруднено, но он сдерживается и не чихает.
   Взгляд его устремлен на Рахель.
   Саймон(очень тихо). Зачем? (После паузы.) Отвечай мне!
   Рахель. Я не знаю. Он спросил.
   Саймон. И я… (Замолкает.) Отвечай!
   Рахель. Я хотела признаться тебе, что сказала ему, – когда ты вошел. Но ты не позволил. Я побоялась.
   Саймон(сдерживаясь из последних сил, чтобы не чихнуть). И были одной плотью, да? Уже? Заранее? Выложила все денежки, прежде чем получила в руки товар, да? Замечательно! Ты что, не понимаешь, с кем ты тут имеешь дело? Не понимаешь, что имеешь дело с куском жизни? С самым большим мошенником, какого только можно себе вообразить? Именно потому, что он как будто не лжет! Он подкупил тебя своей правдивостью, да? Выложил тебе всю правду? Еще бы! Он ведь знает, что у тебя нет выбора! Для него это пустяки. Правда и не более того. А ты, глупенький младенец, попалась на удочку!.. И ты всю правду! Ничего, кроме правды! А теперь – теперь уже и ты видишь, что у него-то есть выбор! Разнесчастный нищий чурбан, но может решать и выбирать! Так он устроен, поганый кусок жизни!
   Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
   Саймон. Ну, разумеется! И в град твой Иерусалим вернешься с милостью!.. Каково? Ха-ха… (Протягивает Лейзеру табакерку.) А табачку моего не хочешь? Шмак табачку? Хороший такой шмак?
   Лейзер. Спасибо. Я этого не люблю. Я после слишком чихаю.
   Саймон. И я, представь себе, не люблю. Представь себе… (Запихивает себе в нос новую порцию табаку.) Но я не отказываюсь… Как сказано: и прими с покорностью. Что ни преподносит тебе этот мир, прими с покорностью. Принимай с покорностью и радуйся! Богатей! (С силой втягивает в себя табак.)
   Рахель. Ты не должен этого делать, тебе будет плохо.
   Саймон. Плохо… Ах, плохо! Замечательно! Наслаждение! Все, что этот мир тебе преподносит… А-А!.. (Чихает прямо Лейзеру в лицо.) Простите.
   Лейзер. Не за что.
   Саймон. Почему же – не за что? Я на вас начихал. Это не такой уж пустяк. И если сказать правду, я хотел бы еще раз – прежде, чем вы вернетесь… Чем вернетесь… О!.. О!.. Нет, не получается.
   За стенкой раздаются звуки рога.
   Послушайте… Он рад. Не умеет трубить, но – трубит. Эдакий сапожник-любитель, сапожничает себе в свое удовольствие, а когда разволнуется – к чему говорить: рассердится? – нет, когда ему сделается вдруг особенно плохо или особенно хорошо, он дудит себе в рог. Это как у других сигарета. Да, как курево для других людей. Это прекрасно, не правда ли? Это трогательно. За душу берет, а? Хочется просто оставить все, ничего не делать, взгрустнуть, пожалеть самого себя… Почему бы и нет? Уснуть вот так, погрузиться в небытие – блаженство, нежность! А… А-а!.. (Снова чихает Лейзеру в лицо.) Идиоты! Болваны! Правдолюбцы! Две дубины стоеросовые, возлюбившие честность. Возжаждавшие истины ослы! Мерзкие твари! (Подскакивает к стене и колотит в нее кулаками.) Хватит!..
   Мелодия смолкает.
   (Оборачиваясь к Рахели.) Ты обманула его. Ты обманула его с твоими сорока четырьмя годами.
   И Рахель, и Лейзер смотрят на него в недоумении и с надеждой.
   (Смеется.) Поглядите! Поглядите, как они оба обернулись! Явился чудотворец, он спасет, он все уладит. Ведь если не случится чуда, им придется расстаться навеки. Несчастные! Из-за правды. А… А-а… (Пытается чихнуть.) Ну! Ну давай уж… Нет, ничего не получается.
   Рахель. Саймон, прекрати.
   Саймон. Ты сказала ему правду, да? Что тебе сорок четыре года? Какая великая правда! Тоже мне вечная истина! А ведь через год это будет уже неправда, потому что через год тебе станет сорок пять. Это будет ложь, ложь! Мыши трусливые! (Наклоняется, вскрикивает от боли и хватается рукой за спину.) Ой!.. А вся правда – и только правда – состоит в том, что ты хочешь видеть его своим мужем. И никакой другой правды нет. Но благодаря тому, что ты сказала «сорок четыре», ты все испортила. Это как если бы ты сказала ему: «Ты мне не нужен». Большей лжи нельзя себе представить!
   Рахель(подымаясь). Я больше не могу этого вынести.
   Саймон. Чего ты не можешь вынести?
   Рахель. Всего этого. Я не вынесу.
   Саймон. Тебе и не нужно ничего выносить. Сядь и сиди спокойно. (Оборачивается к Лейзеру.) С таким болваном в доме ты можешь позволить себе сидеть спокойно. Кусок… Кусок правдоискателя! Твое правдоискательство на этот раз тебя как следует надуло! Твоя правда натянула тебе нос! Ты сам себе поставил клизму! Ты убиваешь ее, ты проливаешь ее кровь, но сам… Ты сам упускаешь свой жизненный шанс! Ты теряешь единственную женщину, которая будет тебе верна и не обманет. Сам Бог велел обмануть такого болвана, как ты! Но ты не понимаешь своего счастья, ты теряешь ту единственную, которую даже ты способен обвести вокруг пальца! Кусок поскребыша, бандит несчастный!
   Лейзер. Это не из-за возраста.
   Саймон(не слышит его). Тебя обманули? Да наша ложь рядом с твоей правдой… Грудной несмышленый младенец! Спроси нашу праматерь Сарру, спроси Ревекку, спроси Лею, спроси маленькую Рахель – спроси их, зачем они обманывали! Сколько же они все лгали и обманывали! Весь наш народ вышел из их вранья – и ты, и она, и я. Ложь – это порой мольба. И принять такую ложь тихо, смиренно – это милосердие. Милостыня, поданная в тайне. Щедрость, спасающая от смерти… Поганый почитатель истины и справедливости! Душегуб! Мерзавец! А… А!.. (Чихает.) К черту! Где ты? Пропало понапрасну. С кем я вообще разговариваю? К кому обращаюсь? Все впустую.
   Наступает молчание.
   Лейзер(во весь голос). Можете вы поверить, что я играл в футбол на глазах у моего отца в праздник Новолетия? В этот святой для него день? Ведь в такой день играть в футбол – это смертный грех!
   Саймон. Что бы это значило?
   Лейзер. Я спросил вас о чем-то. Верите ли вы, что я играл в футбол? Вы можете мне ответить?
   Саймон. Нет, мы не можем тебе отвечать.
   Лейзер. Тогда я скажу сам. Играл. Из-за товарищей. Товарищи втянули меня. Я не хотел, и я сказал им, что отец может пройти возле футбольного поля по дороге в синагогу. Но они уговорили меня. Они сказали, что я трус. Что я предатель. Они заставили меня. Они устроили вокруг меня целое представление. Они грозили и умоляли. И я пошел и играл в футбол в праздник Новолетия.
   Саймон. Я, верно, лишился рассудка.
   Лейзер. И отец в самом деле прошел мимо футбольного поля по дороге в синагогу и увидел меня. Но я не знал, что он видел. Когда человек играет с товарищами, он становится как слепой. И что, вы думаете, он сказал мне, когда вернулся вечером домой? Когда вернулся из синагоги? Что, вы думаете, он сказал?
   Саймон. Мы ничего не думаем.
   Лейзер. Он ничего не сказал… Он… (Стягивает с себя пиджак, засучивает рукава рубахи, подвертывает штанины и принимается изображать футбольного вратаря. Ловит воображаемый мяч, подпрыгивает с растопыренными руками и т. п.) Он как будто стал на воротах. Он делал то, что я делал там, на поле. Я играл в футбол в этот святой для него день, и он сделал мне это. Вот что он мне сделал! (Снова подпрыгивает, отбивает воображаемый мяч.) Вот так.
   Саймон(Рахели). Пусть он прекратит! Где, он думает, он находится?!
   Рахель(останавливает его). Оставь его.
   Лейзер. Мама не могла понять, что происходит. Почему мой отец, пожилой уважаемый человек, которому уже за шестьдесят, ни с того ни с сего сделался вдруг как сумасшедший. Она умоляла, чтобы он прекратил, она плакала, она рыдала, она рвала на себе волосы!.. Все в нашем доме пошло прахом. Вот что он сделал мне, так вот сказал!.. (Снова ловит воображаемый мяч, прижимает его к животу, сгибается пополам и стонет.) Товарищи втянули меня в эту игру, но через минуту забыли обо мне, а мой отец не выдержал и погиб!
   Саймон(тихо, ни к кому не обращаясь). Ты ненормальный.
   Лейзер. Был ненормальный, да, но теперь – нет.
   Саймон. Хорошо, хорошо! Теперь я ненормальный. Я! Но объясни все же, что ты хотел сказать этим… Этим представлением. Чего ты добивался?
   Лейзер(Рахели). Я хотел объяснить вам, почему я не хочу. Почему я хочу вернуться. Я не хочу, чтобы вы думали, что я не хочу из-за ваших лет. Есть другая причина. Товарищи – это как водка. Пока ее пьешь, тебе хорошо и весело. А потом тебя рвет и трещит голова. Товарищи – это как барабан. Много бума и шума, а внутри пусто. Товарищи – это как кафе. Приятные разговоры и красиво вокруг, а под столом – сражение, один против другого, обман и грабеж. Под столом мужчины кладут руку на колено чужой женщины и проливают кровь ее мужа. Товарищи тянут тебя за собой не ради тебя, а только ради собственного удовольствия, они выкуривают тебя, как сигарету, тушат и забывают о тебе. Семья – это другое дело. Между своими не проденешь иголки.
   Саймон. Причем тут все это, к чертям собачьим!
   Лейзер. Вы для меня – не семья. Вы не говорите мне правды.
   Саймон(хватает Рахель за руку). Она, вот эта дура, сказала тебе правду!
   Лейзер. Этого недостаточно. Я много думал об этом. Вы не сказали мне правды, а вы ее брат. Я знаю, что значит – брат и сестра. Их невозможно разделить. Вы двое – семья. Я – чужой.
   Саймон. Мерзкий праведник! Святоша! Ехидна поганая! Ты вынудил ее сказать правду и после этого смеешь заявлять, что этого еще недостаточно! (От злости с силой толкает Рахель Лейзеру в объятья.)
   Лейзер(Рахели, отстраняясь от нее). Я спрашивал не для того, чтобы проверить вас. Я спрашивал, чтобы проверить, говорят ли мне правду. Я здесь один, без родных, не знаю города, мне некому даже сказать «здрасте». А ведь я был болен, ненормален, как выразился ваш брат, я и теперь еще не совсем окреп. Я не хочу опять стать сумасшедшим. Этого я не хочу ни в коем случае. Я обязан быть осторожным. Поэтому мне невозможно оставаться с вами в таком положении. Я должен вернуться в Иерусалим.
   Саймон. Возвращайся! Возвращайся и женись там на своем отце! На своей драгоценной семье! (Подступает к Лейзеру и одновременно, будто ненароком снова подталкивает к нему Рахель.) Пусть, пусть возвращается! Ты спаслась от чумы, от холеры, от язв, от потопа! От десяти казней! Спаслась от самого большого идиота, какого носила земля! От породистого дурака с прививками от всех здравых мыслей! Ты спаслась от динозавра! От осла, на котором восседает Мессия! (Поворачиваясь к Лейзеру.) Ступай, будь здоров и береги себя для собственного употребления! Кусок домашнего очага!.. Сгинь, пропади пропадом со своей поганой семьей! (Подпихивает Рахель к Лейзеру.) Ему нужна семья! Как же!.. Семью не подносят на блюдечке! Семью нужно сделать. А… А!.. (Чихает.) Все! Возвращайся ко всем чертям куда хочешь. И чтобы я тебя не видел! Исчезни! Убирайся!
   Лейзер. Мне нужны деньги, чтобы купить билет.
   Молчание.
   Саймон. Что ты сказал?
   Лейзер. Чтобы купить обратный билет, нужны деньги.
   Саймон. Нужны деньги? Тебе нужны деньги? Ты еще смеешь…
   Лейзер. Я не явился сюда сам по себе, вы привезли меня.
   Саймон. О, мама! Нет, ко всем чертям! Поганец, поскребыш престарелый!.. Кусок побирушки! Жена сбежала от него в чем стояла, лишь бы не видеть его! Я ее понимаю. Прекрасно понимаю! Да я бы оставил тебе и последнюю рубаху, лишь бы от тебя избавиться!
   Лейзер. Вы не должны говорить мне этого. Я сам рассказал вам о своем несчастье.
   Саймон. Что с того, что ты сам рассказал мне? Знаешь, кто ты? Ты тот нищий, что ходит по рынку и показывает всем свои гноящиеся раны. Ты думаешь, если ты показываешь свои раны, так ты уже стал святым? Ты прокатился в Англию задаром, за мой счет! За мой счет!
   Лейзер. Мне не нужна Англия.
   Саймон. Какое счастье для Англии, что она тебе не нужна!
   Лейзер. Вы затащили меня сюда обманом, и вы обязаны вернуть меня обратно.
   Саймон. Послушай-ка, что я тебе скажу: я не только не дам тебе ни единого пенни, я взыщу с тебя все мои расходы – до последнего шиллинга! Более того, я взыщу с тебя компенсацию за душевную травму – мою и моей сестры. Ты обещал жениться. Теперь ты отказываешься. Изволь платить! И можешь рассказать в суде, как тебя обманули. Как невеста скрыла от тебя свой истинный возраст! Можешь рассказать!
   Лейзер. К ней у меня нет претензий, она сказала правду. Но вы не сказали мне правды, значит, тут имеет место мошенничество. Кроме того, я не сомневаюсь, что был обманут и во многом другом. Вот что главное!
   Рахель(выступая из угла, куда ее загнал Саймон). Это верно – то, что он говорит. Он прав! Его во всем обманули. Во всем! Ему следует бежать отсюда! Бежать без оглядки! Например, эта квартира: она никогда не была моей. И ты вовсе никакой не преуспевающий делец. Чтобы поехать в Иерусалим, тебе пришлось взять деньги у меня. А я одолжила эти деньги у Бени.
   Саймон. Ты что, рехнулась?.. Молчи!
   Рахель. И я не просто сорокачетырехлетняя старая дева – это, может, было бы еще ничего для кого-то из Иерусалима, – он, верно, думал, что я берегла себя для замужества, что я хранила для него свою девичью честь. А я не хранила! Я – сорокачетырехлетняя потаскушка. Я вся покрыта позором и срамом!
   Саймон. Замолчи сейчас же!
   Рахель(вытаскивает откуда-то корзину с чистым бельем и ставит на стол). У меня были мужчины. Я жила с ними, как порядочные женщины живут с мужем. Но без свадьбы и без благословения. И я любила их, да, любила до смерти! И была с ними счастлива! Да, была счастлива! Еще как была счастлива!.. Но они обманули меня и бросили. Все до одного! Все мужчины обманули меня и бросили. Какая разница, было их двое или сто? Двое – это даже больше, чем сто. Шел дождь, когда они покинули меня. Никакой дождь не остановил их. Они готовы были промокнуть, лишь бы уйти от меня. Я осталась тут, в тепле, а они ушли в холод и дождь. Разве это не страшно?
   Саймон. Ты сошла с ума. Ты заразилась от него!
   Рахель. Нужна очень серьезная причина, чтобы мужчина бросил женщину, которая так его любит. Которая предана ему как собака. Да еще в дождь!.. Может, я сделалась противна им? Может, у меня изо рта пахнет?
   Саймон. Тебе нравится смешивать себя с грязью, да?
   Рахель. Теперь я хочу, чтобы и он оставил меня. Он еще не спал со мной, еще не обманул меня, так, по крайней мере, пусть оставит. С ним я еще не была счастлива. Но он уже последний, кто мог на меня польститься. Последний! А последний, будь он даже распоследний идиот, вынимает из женщины всю душу. И не просто вынимает, он высасывает ее по капле. Вот, у меня уже ничего не осталось, никаких обманов, я все отдала ему.
   Саймон. Хватит! Хватит! Хватит!!!
   Рахель. Он ведь для этого и приехал – чтобы выискать, где и в чем его обманули. Так пусть знает. Пусть знает и уходит! Нет больше никаких обманов. Сколько обманов может скопить женщина? Даже такая, как я! Всему есть предел. Если я вспомню еще что-нибудь, я вышлю ему в Иерусалим. Я обещаю. А теперь пусть уходит. Он сказал, что хочет уйти. (Лайзеру.) Почему же ты не уходишь? (Надвигается на него.) Тебе нужно что-то еще? Еще я сижу в кафе! В трех сразу! Сплю до полудня! Иногда до вечера! Обедаю в постели! И я… Я выливаю масло в раковину! Целую сковороду масла! Жарю капельку картошки в целой сковороде масла и все выливаю в раковину! Оно шипит и скворчит в раковине – вот так: ц-юц, ц-юц!.. Я обожаю слушать, как оно скворчит! Еще я курю трубку! (Отворачивается к корзине.)
   Саймон(берет ее за руку и пытается успокоить). Он не стоит этого. Перестань! Это я тебе говорю, я, твой брат Саймон…
   Рахель. Он не уйдет, пока я не дам ему денег. Такая моя судьба – я должна давать им деньги. Тем я давала, чтобы они остались, а этому должна дать, чтобы он ушел. (Достает из шкафа кошелек и высыпает его содержимое на стол.) Это все, что у меня есть. Вся моя зарплата. И если этого недостаточно, чтобы добраться до Иерусалима, то пусть едет до Гибралтара! Но пусть, наконец, сдвинется с места!
   Саймон(накрывает деньги рукой). Он не получит ни пенни!
   Рахель(Лейзеру). Бери! Бери все – и деньги, и обманы! Все, что у меня есть, – бери! Я тебе даю.
   Саймон. Пока я тут, он не получит ни пенни!
   Рахель(Саймону). Так ты не будешь тут! Убирайся с ним вместе! (Отбрасывает его руку прочь от денег.)
   Саймон. Ты никогда со мной так не разговаривала…
   Рахель. Убери свои руки с моих денег! Ты слышишь? Уберись из моей жизни! Слышишь? Я убиваю себя на этой проклятой работе – ты сам так говоришь! – ради этих денег. Так не трогай их! Ты каждый день приходишь поглядеть на меня, каждый день! Потому что тебе нечего делать! И ты указываешь мне, что мне любить и чего не любить. Что мне делать и чего не делать. Мне надоело! Не ходи ко мне и не указывай! У тебя нет права поучать меня. Я была счастлива в жизни, а ты никогда! О, как я была счастлива!..
   Саймон. Никогда… Никогда!..
   Рахель(складывая белье). Пусть они оба берут эти деньги. Пусть берут, что хотят. Такие умные оба! Главное, оставьте меня в покое. У меня есть моя комната и есть полная корзина белья, которое нужно перегладить, и я не могу показаться на работе нечесаной растрепой – не могу!
   Бени(врывается в комнату и сует Рахели в руки пачку денег). Ему на билет! Я слышал… Гибралтар – это недостаточно! В Иерусалим! (Выскакивает.)
   Рахель смотрит на деньги в своей руке и разражается рыданиями. Кладет деньги на стол, берет корзину и зачем-то протягивает ее Лейзеру. Он приближается как лунатик и останавливается против Рахели.
   Саймон. Мы дадим ему денег. Не ты! Я. Мы с Бени. Вместе. Да, я ошибся. Это было безумие. Нельзя предаваться грезам. Мы дадим ему вдвое, пусть только уедет. Он не стоит твоего мизинца – вместе со всем своим Иерусалимом. Одной твоей слезы…
   Оборачивается и видит Рахель и Лейзера, стоящих друг против друга. Замолкает.
   Рахель(Лейзеру). Что вы хотите от меня?
   Лейзер. Если вы позволите… Вы несете корзину… (Берется за корзину с другой стороны.)
   Рахель. Что вам не нравится?
   Лейзер. Почему же… Напротив, мне это очень нравится. Эта корзина. В Иерусалиме стирают в таких тяжелых медных тазах. И высохшее белье тоже кладут в эти тазы. Знаете, там как огня боятся всего нового. Как креста. Это очень хорошо, что вы держите белье в плетеной корзине.
   Рахель. Так что же?
   Лейзер. Ничего… То есть наоборот… Это хорошо. Если вы позволите, я помогу отнести корзину. Куда вы хотите. Я хочу помочь вам.
   Рахель. Вы понесете корзину и тем временем будете глядеть, хорошо ли постирано. Достаточно ли чисто. Так ли, как у вас в Иерусалиме. А потом скажете, что вы не хотите, потому что я не умею стирать. (Пытается отобрать у него корзину.)
   Лейзер(не отдает корзину, тянет ее к себе). Нет, я больше ничего не буду глядеть. Я многое понял. Понял, что вы сказали. И то, чего вы не сказали. И то, что вы сказали нарочно. Теперь я знаю, что душа ваша чиста. Что вы не умеете лгать.
   Рахель(тянет корзину к себе). Вы меня мучаете. Вы берете и бросаете, и снова берете. Как будто я мячик… Но ведь и для мячика должен быть предел!
   Лейзер(тянет корзину к себе). Меня это не пугает – что у вас были романы. И то, что вас обманули и бросили. Совсем не пугает. Наоборот. Пусть им будет стыдно! Я только боялся обмана. Теперь я знаю, что вы ничего от меня не скрыли. И я знаю также, что вы одиноки. Гораздо более одиноки, чем я думал. Я тоже более одинок, чем я думал. Я сожалею о том, что сказал раньше – что я хочу вернуться. Я прошу вас согласиться выйти за меня замуж.
   Наступает молчание. Рахель выпускает корзину из рук, белье падает на пол, другой край корзины остается в руках у Лейзера.
   Рахель. Я приготовлю чай. (Помолчав, повторяет.) Да, я приготовлю чай. (Отходит к плите.)
   Лейзер собирает белье в корзину. Саймон стоит, пораженный, и смотрит, как Рахель несет к столу поднос с двумя чашками чаю.
   Рахель(замечает Саймона). Я налью тебе тоже. (Помолчав.) Ты не просил…
   Саймон отодвигается в сторону, Рахель и Лейзер усаживаются за стол.
   Рахель(Лейзеру). Пейте. Чай не горячий.
   Лейзер. А вы ешьте шоколад.
   Рахель. Мне теперь не хочется.
   Лейзер(помолчав). Хорошо. Вы не обязаны. (Пьет чай.)
   Саймон в растерянности топчется возле стола.
   (Обращаясь к Рахели, неожиданно громко.) Я вам расскажу кое-что интересное. В старых районах Иерусалима белье сушат на веревках, протянутых между домами – от одного балкона к другому. И веревки эти движутся по таким маленьким колесикам. В четверг, если вы проходите по улице, вы буквально не видите неба из-за белья, которое висит на веревках. И почти все белье белое. Там, в этих районах, так одеваются – или белое, или черное. Но белое приходится стирать чаще, поэтому то, что висит, – всегда белое.
   Саймон(останавливается возле Лейзера и спрашивает вдруг как будто без всякой цели). Вы любите музыку?
   Лейзер. Простите?
   Саймон. Я спрашиваю, любите ли вы музыку?
   Лейзер. Почему вы спрашиваете?
   Саймон. Почему? Просто так. Люблю знать. Собираю информацию по разным вопросам.
   Лейзер. Иногда.
   Саймон. Вот как! Прекрасно! А какую?
   Лейзер. Простите?
   Саймон. Какую музыку вы любите?
   Лейзер. Марши.
   Саймон. Марши?
   Рахель(Саймону). Марши.
   Лейзер. Да.
   Саймон. Послушайте! Это интересно, очень интересно. Это несколько необычный вкус. Военные или похоронные?
   Лейзер. Я не разбираюсь. Марши, и все. Почему вы спрашиваете?
   Саймон. Почему я спрашиваю! Вы не поверите! Это именно то, что любит моя сестра. Браки совершаются на небесах! Я просто так спросил, вслепую. И попал в точку! Вы видите этот буфет? Он полон пластинок. Одни сплошные марши! Она не согласна слушать никакой другой музыки, кроме маршей. Она спать не ляжет без какого-нибудь марша. Два-три марша перед сном. Удивительно! (Остается стоять в стороне.)
   Лейзер. Я продолжу рассказывать то, что начал. Если вы хотите.
   Рахель. Да, конечно.
   Лейзер. Вы помните Лею-Двору Вильман?
   Рахель. С бородавкой на кончике носа?
   Лейзер. Да, это все помнят.
   Рахель. Да. (Чуть помолчав.) Так что вы хотели рассказать? Вы остановились на бельевых веревках.
   Лейзер. Это связано. Когда она была молоденькой девушкой, она вела тайную любовную переписку с Нахманом Фридманом – из «Фридман и сыновья». Они обменивались записочками, которые подвешивали на эти самые веревки и подтягивали по колесикам. И когда ему сватали какую-нибудь даже очень хорошую партию, он отказывался.
   Саймон(снова останавливается против Лейзера и неожиданно спрашивает). Она покупает журналы?
   Лейзер. Кто?
   Саймон. Ну, она… Эта, как ее… Лея-Хана, Хана-Лея, Зисель-Кисель, не все ли равно!
   Лейзер. Лея-Двора Вильман.
   Саймон. Именно! Хана-Двора! Как я мог забыть? Так она покупает журналы?
   Лейзер. Вы смеетесь над ней. У нее нет денег, и у нее нет на уме никаких журналов. У нее нет свободной минуты приподнять голову от работы. Она не помнит, есть ли еще звезды на небе. Она вообще не нуждается в таких вещах, как журналы. У нее есть дети. (Смотрит на Рахель.) А вы делаете это?
   Саймон. Что она делает?
   Лейзер(Рахели). Вы покупаете журналы?
   Саймон. О, журналы!.. Не просто журналы, а медицинские журналы. Они в десять раз дороже! И главное, она ни слова в них не понимает. Но она их любит! А еще она покупает билеты на концерты. Самые дорогие. Есть дешевые билеты и есть дорогие. Так она покупает самые дорогие. Она отказывает себе в мясе и рыбе, но в этом – ни в коем случае! И еще: она любит смотреть на звезды. Стоит так иногда у окна и вдруг ни с того ни с сего вздыхает: «Смотри – звезды…» Ну, это хоть не стоит денег – звезды. Так, небольшая роскошь. Хотя, если подумать, это глупо. Ни одна звезда не говорит другой звезде: «Смотри – Рахель!»
   Лейзер(Рахели). Я спросил вас.
   Рахель. Я всегда мечтала изучать медицину и стать врачом, но мне не пришлось. Я люблю медицину.
   Лейзер(вытаскивает из кошелька какую-то бумагу и раскладывает ее на столе перед Рахелью). Прочтите, пожалуйста.
   Саймон. Что это, если мне дозволено поинтересоваться? (Тянется к бумаге.)
   Лейзер. Я сейчас разговариваю с ней. Пожалуйста. (Пододвигает бумагу к Рахели.)
   Рахель. Скажите сами, что там написано.
   Лейзер. Это разрешение на сбор пожертвований в пользу старого детского дома в Иерусалиме. Если мне потребуется.
   Саймон поражен, открывает рот, собираясь что-то сказать, но так ничего и не говорит. Отступает в сторону.
   Рахель. Зачем вы показываете мне это?
   Лейзер. Я хочу, чтобы вы поняли, что мне придется нелегко. Я должен обеспечить нас обоих. Если я преуспею и у меня появятся средства, вы сможете покупать то, что вы любите. Как, например, эти журналы. Или еще что-нибудь такое, что вам нравится. Но только в пределах наших возможностей. Ничего не брать в долг. Долги – это мошенничество.
   Саймон(вполголоса, не то Лейзеру, не то просто так вслух). Так ты еще представляешь детский дом!..
   Лейзер(Рахели). Я не собираюсь делать это своим основным занятием. Это только для начала. Только для моей семьи. Я не соблюдаю заповеди, но детский дом, даже религиозный – это, прежде всего, детский дом. Они нуждаются в пожертвованиях. Они едят с жестяных тарелок и спят без простынь. У них нет ничего, кроме старых солдатских одеял. Может, они и не мерзнут, может, они спят так крепко, что не чувствуют, как кусаются эти одеяла, но это не годится. Нельзя, чтобы дети так жили. Тем более если они сироты.
   Рахель. Это верно. Это хорошо, что вы замечаете такие вещи.
   Лейзер. Они дадут мне пятьдесят процентов.
   Саймон. Что?!
   Лейзер. Это самый большой процент, какой можно получить. Другие дают меньше. Но эти такие бедные, что им не приходится выбирать. Это старый детский дом, и они уже отчаялись поправить свои дела.
   Саймон. Ты слышала? Пятьдесят процентов от пожертвований на этих сирот с жестяными одеялами! Нет, извиняюсь, это тарелки жестяные, одеяла – солдатские.
   Лейзер. Это будет не так уж много – пятьдесят процентов от этих пожертвований. Люди не слишком щедро подают на сирот. Это вам не музей. Сегодня мало кто соглашается быть представителем детского дома. (Поворачиваясь к Рахели.) Я могу продолжить?
   Рахель. Что?
   Лейзер. То, что я начал рассказывать.
   Рахель. Да, конечно.
   Лейзер. Я уже сказал, что Нахман Фридман обменивался любовными записочками с Леей-Дворой Вильман и отклонял всех невест. Теперь далее. Семья недоумевала. Пока от него, наконец, добились слова, пока заставили его признаться, что он хочет именно Лею!.. Родители едва не сошли с ума. Представьте себе – эта Лея из бедной семьи и вообще ничем не отличается – ни умением вышивать, ни какой-нибудь особой добротой. Есть женщины, которые славятся такими вещами, она – нет.
   Саймон приближается к столу и останавливается против Лейзера. Лейзер умолкает.
   Саймон. Продолжайте, продолжайте. Это просто наслаждение слушать – все эти истории. Жених рассказывает невесте преданья старины. Хронику родных мест! Какие тонкие наблюдения. У меня прямо трескается голова от этой тонкости. Я бы даже сказал, что у меня вместо одной головы сделалось две! И обе раскалываются от боли!
   Лейзер. У меня есть аспирин. (Вытаскивает из кармана пачку.) Вы можете выпить три сразу.
   Саймон. Вы носите в кармане аспирин? (Рахели.) С таким мужем – с аспирином в кармане – ты можешь быть спокойна. Аспирин у тебя всегда будет под рукой. (Лейзеру.) Три сразу? Но у меня только две головы.
   Лейзер. Примите две таблетки.
   Саймон. Хорошо. Нет, спасибо. Я вспомнил лучшее средство. Сейчас, сейчас… Вы себе сидите… Жених и невеста сидят и едят себе золотой суп… Как сказано: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего…» Это обо мне. Не волнуйтесь, я сейчас вернусь… (Направляется к плите.)
   Лейзер(Рахели). Так я продолжу!
   Рахель. Да, конечно.
   Лейзер. Родители, в конце концов, смирились. Моше-Хаим Фридман и сыновья.
   Рахель. Вы сказали, ее фамилия Вильман.
   Лейзер. (Речь его убыстряется, не то он взволнован близостью Рахели, не то просто сбит с толку.) Да. Под конец ничего из этого не вышло. Из-за нее. Родители согласились. И была уже назначена свадьба. Но она вдруг заявила, что не согласится обрезать волосы. Там так принято – перед свадьбой стричь невесту. А у нее были косы до пят – так говорят. Говорят, когда она спускалась по лестнице, косы подметали ступени. Весь Иерусалим поднялся на ноги, когда услышал, что она отказывается стричь косы. Но она заупрямилась. Она была из бедной семьи да еще с бородавкой на кончике носа. Говорят, он написал ей длинное письмо и послал по веревкам. Он писал, что она любит свои косы больше, чем его.
   Рахель. Это ужасно.
   Лейзер. Нахман Фридман тотчас женился на Рахели Гвирцман. А она… Один только немой Шмуэль-Вольф согласился взять ее. Он был немой и не так уж молод. Он не настаивал, чтобы она отрезала косы. Она сама взяла и отрезала.
   Рахель. Глупо женщине упрямиться из-за волос. Под конец у нее не осталось ни кос, ни вообще ничего. Это то, что вы хотели сказать?
   Лейзер. Вовсе нет. Она как раз была счастлива со Шмуэлем-Вольфом. У них родилось восемь детей, и все красавцы. Когда иорданцы подстрелили его с Башни Давида, младшему, Эфраиму, было два месяца. И она подняла всех восьмерых, вырастила живыми-здоровыми, хоть они и маялись на крохотную пенсию и не видели ничего, кроме хлеба да постного масла с луком.
   Саймон(возвращается с повязкой на лбу, наливает себе чаю и произносит задумчиво). Что за дивная жизнь! Что за идеал! Восемь детей и столько луку!
   Рахель, глядя на Саймона, не может сдержаться и смеется. Отворачивается от Лейзера, чтобы он не заметил ее смеха. Лейзер смотрит на Саймона с недоумением.
   (Лейзеру, указывая на повязку у себя на лбу.) Картофель, порезанный ломтиками и подвязанный мокрой тряпкой. Вам известно это средство, не правда ли? Картошка вытягивает боль из головы. Иерусалимский патент. Ничуть не хуже аспирина. А кроме того, экономно. Можно потом пожарить. Иерусалим – бедный город. Бедность – не порок. Напротив – достоинство. Бедностью надо гордиться. Масло с луком! Наслаждение!
   Лейзер. Вы смеетесь надо мной. Вы смеетесь над старыми иерусалимскими женщинами. Вы смеетесь над моей матерью. Вы… (Замечает Рахель, давящуюся смехом.) Вы смеетесь!
   Рахель продолжает смеяться, не в силах сдержать себя.
   Саймон(глядя на Рахель, тоже разражается хохотом). Ты слышала… Ты слышала, как он сказал «Вы смеетесь!»? Как будто… Как будто… ты провалилась в помойную яму! Да, она смеется! Она смеется!
   Лейзер. Вы смеетесь с ним вместе.
   Саймон(Рахели, продолжая хохотать). Как он это сказал! Еще бы! Ты ведь его тронула своим рассказом о сбежавших любовниках. Как они обманули тебя и бросили. Его тронуло твое унижение. Он хотел бы, чтобы ты всегда была такая – униженная и оплеванная. Загнанная серна! Прямо как он сам. Только несчастная и раздавленная ты будешь для него хороша. Чиста и невинна! Единственная роскошь, какую он готов тебе позволить, – это бородавка на кончике носа! Проклятый идиот! Фанатик! Пост девятого ава! Любитель маршей!
   Рахель(пытается сдержать смех). Ой, я не могу!.. Я не могу!..
   Саймон. Понятно, что ты не можешь. Так нам положено – смеяться. Это удовольствие – смеяться. Это то, что нам по душе и по вкусу. Это – наша судьба. Ты помолодела на десять лет. Только для того, чтобы ты рассмеялась, стоило затеять всю эту историю. Только ради этого!
   Лейзер. Я вам не нужен.
   Рахель перестает смеяться.
   Саймон(Лейзеру). Ты мне не нужен? (Рахели.) А он все-таки мил.
   Лейзер. Ничего не поможет. Вы оба не заинтересованы во мне всерьез. Вы не нуждаетесь во мне. Я вижу, что никогда не смогу принадлежать к вашей семье. Это не для меня. (Встает, берет пальто.)
   Рахель поражена, поднимается и делает шаг к Лейзеру. Саймон тоже встает, как бы намереваясь задержать Лейзера, но останавливается.
   (Надевая пальто и шляпу.) Но вы помогли мне принять важное решение. Я прежде не понимал. Я говорил, что моя дочь больше не существует для меня. Теперь я прозрел. Я должен жить для нее. Я буду копить деньги ей на квартиру. Что с того, что ее мать не позволяет нам видеться? Когда она вырастет и найдет себе человека по душе, она узнает, что у нее есть свой дом. И это благодаря мне. Это я построю ей дом, в котором она будет счастлива. Она будет нуждаться во мне. Прощайте. (Выходит.)
   Рахель бессильно опускается на стул и тихонько плачет.
   Саймон(с наигранной веселостью). Что ты об этом скажешь? Он вышвырнулся! И без билета! Чистый выигрыш! Здесь стало легче дышать! И этот случай нас кое-чему научил: образование тоже немаловажная вещь, не правда ли? (Замолкает с утомленным и пришибленным видом.)
   Звонок в дверь. Никто не шевелится. Снова звонок. Рахель встает открыть.
   Бени (стоя в дверях, протягивает Рахели туфли). Ваши туфли… Я их взял… Когда вас не было… Они теперь лучше, чем новые. Я буду чинить всегда… Все ваши туфли… Болейте себе на здоровье – я буду приносить все, что надо. Вы этого заслуживаете. (Замечает повязку у Саймона на лбу и замолкает от удивления.)
   Саймон. Что же вы умолкли? Что вы смотрите? (Рахели.) Он смотрит на меня, он! (Прикладывает руку ко лбу.) Картофельные ломтики! А почему бы и нет? Скажите, чем это плохо? Вы анархист, вы чините обувь, вы дудите себе в рог, а мне нельзя ходить с ломтиками картофеля на голове? Или я не царский сын, чтобы мне было отказано в короне? Вы не смеете меня осуждать. Я – нуль, я – ничтожество, но у меня есть сестра. Бесценное сокровище. Да, у меня есть моя маленькая сестренка, и потому у меня на голове картофель. Почему бы и нет? Даже приятно. Такие сочные и нежные кружочки! Они вытягивают всю горечь. Они щебечут: муц-муц, Саймон… Муц-муц!.. (Надвигается на Бени.) Муц-муц!.. Муц-муц!..
   Бени. Ты слишком великий умник! Ты просто дурак! (Выходит.)
   Саймон(ему вслед). Муц-муц!.. Муц-муц!..
   Из-за стены доносится звук рога, громкий и уверенный. Рахель наливает чай в чашки.
   (Рахели.) Он тоже мил, не так ли? Хотим мы того или нет, он мил. Все тут милы и очаровательны. Даже я. И все идут к тебе. Трудные люди, да? (Замолкает.) Все из-за Израиля. Из-за этой Страны обетованной. Это их самодовольство! Им хорошо – встают утром и уже рады. А чему там радоваться? Все вокруг белое – из-за этого солнца. Она свела меня с ума – Земля обетованная. Лишила рассудка! Когда я его встретил, мне вдруг стукнуло в голову: я должен привезти его, этот кусок добра, эту изюмину из семейного пирога. Это пламя субботней свечи! Иголку без нитки… Что говорить!.. Все кончено… (Стягивает со лба повязку. Видно, что он удручен и разбит.) Ты помнишь снег? Этот их свет… Это их солнце… Словно снег… (Замолкает, но потом вдруг начинает с новой силой.) А ты достойна лучшего! Ты слышишь?! Ты достойна лучшего! И ничего тебе не поможет! Если тебе не достанется ничего, значит, тебе не достанется ничего! Но чего ты достойна, того достойна! И я не позволю отнять это у тебя!.. (Сникает окончательно, будто из него вынули все кости.)
   Рахель подымается, ставит чашки на поднос и уносит их к плите. За стеной раздаются звуки рога.
   Конец.

Йосеф бар Йосеф Трудные люди Нечто вроде комедии в двух действиях

Действующие лица

Действие первое

Действие второе

Йосеф бар Йосеф
Трудные люди
Нечто вроде комедии в двух действиях