Рэймонд Чандлер
Долгое прощание

   Raymond Chandler
   The Long Goodbye

   Copyright © 1953 by Raymond Chandler
   Copyright renewed 1981 by Mrs Helga Greene
   © М. В. Клеветенко, перевод, 2019
   © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019
   Издательство Иностранка®

1

   Впервые я увидел Терри Леннокса в «роллс-ройсе» модели «серебряный призрак» [1 - Silver Wraith – первая послевоенная модель «роллс-ройса», выпускалась в 1946–1958 гг.] у веранды клуба «Дансерс». Служитель стоянки подогнал машину и теперь маялся, придерживая дверцу, – захлопнуть ее мешала торчавшая снаружи нога Терри. Тот, казалось, напрочь о ней забыл. Седой как лунь, а лицо юное. Судя по глазам, нагрузился он вусмерть, а в остальном – расхожий тип молодого кутилы в смокинге, карманы которого только что изрядно опустошили в заведении, где ничем иным и не промышляют.
   Рядом отстраненно улыбалась огненно-рыжая красотка. Но даже голубой норке у нее на плечах было не под силу сделать из «призрака» обычный автомобиль. С «роллсом» такое не проходит.
   Служитель в белой форменной куртке с красным названием клуба на груди начал терять терпение.
   – Эй, мистер, вы уж решайтесь, – раздраженно буркнул он. – Либо суйте ногу внутрь – и я захлопну дверцу, либо я распахну ее – и вы приземлитесь на асфальт.
   Дамочка бросила на служителя взгляд, способный пронзить до печенки. Тот и бровью не повел. Завсегдатаи «Дансерс» легко развеют все ваши иллюзии насчет того, во что превращают людей шальные деньги.
   На стоянку медленно вполз заграничный спортивный автомобиль с открытым верхом. Водитель в ковбойской рубашке, желтых брюках и сапогах для верховой езды выбрался из машины, прикурил длинную сигарету и, окутанный клубами дыма, направился к веранде, не удостоив взглядом «роллс-ройс», – очевидно, счел его вульгарным. У подножия лестницы он помедлил, вставляя в глаз монокль.
   – А я кое-что придумала, милый! – воскликнула дамочка. – Давай возьмем такси, заскочим к тебе за кабриолетом и прокатимся вдоль побережья до Монтесито. Мои приятели устраивают вечеринку у бассейна!
   – Мне чертовски жаль, – вежливо ответил ее седой спутник, – но кабриолета больше нет. Пришлось продать.
   По голосу и интонации Терри никто не заподозрил бы, что он пил что-нибудь крепче апельсинового сока.
   – Продать? – удивилась красотка, слегка отодвинувшись от своего спутника, но оживления в ее голосе поубавилось заметно.
   – Деньги были нужны, – пожал плечами тот.
   – Понятно.
   Теперь от дамочки веяло ледяным холодом.
   Удостоверившись, что не ошибся, поместив клиента в самый низ общественной лестницы, служитель вмешался:
   – Ладно, приятель, нечего тут рассиживаться. Счастливо оставаться. – И он рывком распахнул дверцу.
   Терри соскользнул с сиденья и вывалился из автомобиля.
   Черт меня дернул вмешаться. С пьяного что за спрос – заедет кулаком в челюсть, не разбирая, друг ты ему или враг.
   Я помог Терри подняться.
   – Премного обязан, – пробормотал он вежливо.
   Дамочка скользнула на водительское место.
   – Это он умеет. Как наберется, корчит из себя английского джентльмена, – ледяным тоном обронила она. – Спасибо за помощь.
   – Давайте закину его на сиденье, – предложил я.
   – Мне очень жаль, но я опаздываю на важную встречу. – Дамочка выжала сцепление, и «роллс-ройс» медленно двинулся с места. – Надеюсь, вам удастся пристроить этого бездомного пса. Он умеет себя вести. Ну, более или менее.
   «Роллс-ройс» выкатил на бульвар Сансет, свернул направо и исчез из виду. Я все еще смотрел ему вслед, когда подошел служитель. Пьяный засопел у меня на руках.
   – Вот так всегда, – заметил я служителю.
   – А чего вы хотели? Кому нужен пропойца? – цинично заметил тот. – С такими формами она подцепит любого.
   – Ты его знаешь?
   – Она называла его Терри, а я не обязан запоминать всякое пугало. Я сам тут всего пару недель.
   – Подгони машину. – Я протянул служителю квитанцию.
   Терри обмяк и отяжелел, словно свинцом налился. Служитель вернулся и помог мне втащить его на переднее сиденье «олдсмобиля». Пьяный открыл глаза, вежливо поблагодарил нас и снова провалился в сон.
   – Какой учтивый пьяница! – усмехнулся я.
   – По мне, все они засранцы. А над этим еще и пластический хирург поработал.
   – Верно, – согласился я и протянул служителю доллар; он поблагодарил.
   Правую, неподвижную, сторону лица моего нового приятеля покрывали тонкие белесые шрамы. Кожа под ними блестела. Видно было, задачка пластическому хирургу досталась не из легких.
   – И куда вы его?
   – Отвезу домой, дождусь, пока протрезвеет и вспомнит свой адрес.
   Служитель ухмыльнулся:
   – На вашем месте я сбросил бы его в первую канаву. От пьянчуг одни неприятности. У меня на этот счет своя философия – в наши времена конкуренции неразумно тратить на таких силы.
   – Не больно ты преуспел со своей философией, – хмыкнул я.
   Служитель бросил на меня недоуменный взгляд, но я не стал дожидаться, пока он вскипит, и нажал на газ.
   Не так уж он и ошибся. Уж чего-чего, а неприятностей с Терри Ленноксом я нажил хоть отбавляй. Впрочем, на неприятности мне везет. Такая работа.

   В тот год я жил на Юкка-авеню в районе Лорел-кэньон. К дому на склоне холма поднималась длинная лестница, вдоль дороги росли эвкалипты. Дом был полностью меблирован. Хозяйка уехала к недавно овдовевшей дочери в Айдахо и цену запросила невысокую – отчасти из-за того, что в любую минуту могла вернуться и жильцу пришлось бы убираться восвояси, отчасти из-за количества ступенек. Старой даме до смерти надоело всякий раз, возвращаясь домой, штурмовать крутую лестницу.
   Вот по этой-то лестнице я и повел пьяного наверх. Он изо всех сил пытался помочь, но непослушные ноги заплетались и Терри засыпал у меня на руках, бормоча слова благодарности. Я отпер дверь, втащил его внутрь, пристроил на диван и укрыл пледом. Пьяный тут же захрапел и целый час издавал звуки, способные посрамить медведя в берлоге. Неожиданно проснувшись, он поплелся в уборную, а выйдя оттуда, недоуменно уставился на меня и пожелал узнать, где, черт подери, он находится. Пришлось объяснить. Звали его Терри Ленноксом. Терри жил в Вествуде, и о его отсутствии было решительно некому беспокоиться. Все это Терри изложил твердым голосом и без запинки, добавив, что не отказался бы от кофе.
   Пил он мелкими аккуратными глотками, осторожно удерживая чашку над блюдцем.
   – Как я здесь оказался? – оглядевшись, спросил Терри.
   – Отключились прямо в «роллс-ройсе» рядом с клубом, а ваша подружка не стала дожидаться, пока вы продерете глаза, и укатила.
   – Ее можно понять.
   – Вы англичанин?
   – Жил в Англии, но родился здесь. Мне бы вызвать такси, и я уберусь восвояси…
   – Такси нам ни к чему.
   Терри сам спустился по лестнице. Молчал он почти до самого Вествуда, разве что снова механически поблагодарил за участие и выразил сожаление, что стал обузой. Было видно, что ему не впервой оправдываться.
   Душная квартирка Терри походила на гостиничный номер, в который он въехал накануне. На столике напротив громоздкого зеленого дивана стояли: початая бутылка скотча, миска с растаявшим льдом, три пустые бутылки из-под газировки, два стакана и стеклянная пепельница с окурками – в помаде и без. Ни фотографий, ни личных вещиц. В гостиницах такие номера сдают на час: для встречи или прощания, важного разговора или легкого перепиха. Невозможно было поверить, что здесь обитает живой человек.
   Терри предложил выпить. Я отказался, задерживаться я не собирался. Он снова поблагодарил – спокойно, без навязчивости. Терри был смущен и по-прежнему чертовски вежлив. Он стоял в дверном проеме, пока за мной не закрылись двери лифта. Да уж, по части манер у него было чему поучиться.
   О девушке он не упомянул. И ни словом не обмолвился ни о собственном безрадостном будущем, ни о предпоследнем долларе, потраченном на красотку, которая не потрудилась узнать, не загремел ли он по милости нахального служителя стоянки в участок или, того хуже, в канаву, куда его вышвырнул бы, отметелив, не слишком мягкосердечный таксист.
   В лифте мне пришло в голову, что неплохо было бы забрать у Терри бутылку, но я рассудил, что лезу не в свое дело; вдобавок он легко раздобудет новую.
   По пути домой я размышлял. Не подумайте, мне не свойственно бросаться на помощь первому встречному, однако что-то в этом парне меня тронуло. Хотя, кроме седых волос, шрамов, ясной речи и манер, я ровным счетом ничего не знал о Терри Ленноксе. Тогда я и помыслить не мог, что мы свидимся вновь. Как сказала та рыжая дамочка, он был пропащая душа. Бездомный пес.

2

   Через неделю после Дня благодарения я столкнулся с ним снова. Магазины вдоль Голливудского бульвара уже предлагали втридорога обычный рождественский хлам, а газеты наполнились истерическими воплями, уговаривая простаков загодя покупать рождественские подарки. Можно подумать, от этого что-то в их жизни изменится к лучшему.
   В трех кварталах от моей конторы полицейские в припаркованном авто разглядывали нечто прислоненное к магазинной витрине: Терри Леннокса – или то, что от него осталось. Зрелище было печальное.
   Ноги не держали Терри. Из-под пиджака выбивалась расстегнутая рубашка с грязным воротом. Небритый, с заострившимся профилем, он был так бледен, что длинные тонкие шрамы на лице словно выцвели, а глаза ввалились и напоминали дыры в сугробе. Легавые явно присматривались к добыче. Пришлось ускорить шаг.
   – Вставайте и ступайте за мной, – сказал я, сжав руку Терри и незаметно подмигнув ему. – Идти-то сможете? Снова надрались?
   Терри вспомнил меня не сразу, а узнав, улыбнулся одной стороной рта.
   – Надрался, но вчера, – выдохнул он. – А сегодня мне что-то… нехорошо.
   – Вы, главное, шевелитесь, не то угодите в «обезьянник».
   Терри послушался. Дотащив его до такси у обочины, я распахнул дверцу.
   – Его очередь. – Большим пальцем таксист показал на машину впереди, а посмотрев на Терри, замотал головой. – Только этого мне не хватало!
   – Мой друг болен, его тошнит.
   – Тем более. Пусть его тошнит подальше от моей машины.
   – Плачу пять баксов, и хватит препираться.
   – Идет, – согласился таксист и сунул за зеркало журнал с марсианином на обложке.
   Я едва успел впихнуть Терри на заднее сиденье, как сбоку припарковалась полицейская машина. К нам направлялся седовласый коп. Я вылез из машины и обернулся к нему.
   – Не спеши, малый. Так, что у нас тут? Этот джентльмен в грязных обносках – ваш близкий друг?
   – Достаточно близкий. И он трезв как стеклышко.
   – Никак деньги кончились, а бесплатно не наливают, – предположил коп, протягивая руку за документами. Изучив мою лицензию, он буркнул: – Вот оно что – частный сыщик пасет клиента. – Голос копа стал тверже. – С вами ясно, мистер Марлоу. А это что за птица?
   – Его зовут Терри Леннокс. Работает в кинобизнесе.
   – Значит, в кинобизнесе… – с сарказмом протянул коп и склонился над Терри, который забился в угол сиденья. – А по-моему, нигде он не работает, да и под крышей не ночевал несколько суток кряду. На вид заурядный бродяга, по которому плачет участок.
   – Что, так снизился процент задержаний? И это в Голливуде?
   Полицейский по-прежнему не сводил глаз с Терри.
   – Как зовут твоего приятеля, красавец?
   – Филип Марлоу, – медленно произнес Терри. – Живет на Юкка-авеню в Лорел-кэньон.
   Полицейский высунул голову из машины:
   – Вы ему только что сказали.
   – Мог бы, но не говорил.
   Пару секунд коп сверлил меня глазами.
   – Ладно, на первый раз поверю, только чтобы духу его не было на моей улице.
   Таксист довез нас до стоянки, и Терри перебрался в мой «олдсмобиль». Я протянул водителю обещанные пять баксов. Он нахмурился и покачал головой:
   – По счетчику, шеф, ну или доллар для ровного счета. Мне самому случалось попадать в переплет. Правда, дело было во Фриско. Только никто тогда не ловил мне такси. У этого города каменное сердце, шеф. Я про Фриско.
   – Сан-Франциско, – поправил я машинально.
   – Я говорю Фриско. А нацменьшинства могут умыться. Спасибо.
   Таксист забрал свой доллар и укатил.
   Мы заехали в закусочную драйв-ин, где подавали гамбургеры, способные прельстить не только бездомных дворняг. Под пиво я скормил Терри парочку, и мы двинулись ко мне. Обливаясь потом, он с трудом вскарабкался по ступеням. Через час, после душа и бритья, Терри снова стал похож на человека. Мы сидели в гостиной с почти безалкогольными коктейлями.
   – Нам повезло, что вы запомнили мое имя, – заметил я.
   – Разумеется. Я даже справки о вас навел, – пожал плечами Терри.
   – Отчего ж не позвонили? Я всегда здесь или в конторе.
   – Не хотел беспокоить.
   – А зря. Похоже, друзей у вас немного.
   – Да нет, друзья у меня есть, пусть и своеобразные. – Терри поставил стакан на стол. – Нелегко просить о помощи, особенно если влип по собственной вине. – Его губы тронула усталая усмешка. – Что скажете, если я завяжу с выпивкой? Что все так говорят?
   – На это уйдет года три.
   – Три? – Терри был потрясен.
   – Обычно не меньше трех, да и то не без срывов. Так что легкой жизни не ждите. Придется смириться с тем, что краски станут бледнее, звуки – тише, а все, кого вы знали, покажутся вам чужаками. А некоторые и вовсе разонравятся, впрочем, как и вы им.
   – К такому мне не привыкать. – Терри обернулся и посмотрел на часы. – Я оставил чемодан на автобусной станции. Стоит он долларов двести. Продам его, куплю взамен подешевле, а оставшихся денег хватит на дорогу до Лас-Вегаса. Там я найду работу.
   Я ничего не сказал, просто кивнул.
   – Думаете, поздновато я спохватился?
   – Не важно, что я думаю… Уверены, что найдете работу?
   – Уверен. Старый армейский приятель держит там клуб «Террапин». Его бизнес не назовешь чистым, но он отличный малый.
   – Я могу дать денег на автобус до Вегаса и даже сверху накину, но прежде хорошенько подумайте. Хотя бы позвоните ему.
   – Спасибо, но это лишнее. Рэнди Старр не подведет, никогда не подводил. А за чемодан можете выручить в ломбарде полсотни – точно знаю, бывало дело.
   – Да ладно, ссужу я вам сколько нужно. Не подумайте, что в моих привычках кидаться на помощь первому встречному, я просто хочу от вас избавиться. Есть у меня предчувствие на ваш счет.
   – Вот как? – Терри не поднимал глаз от стакана, к которому едва притронулся. – Мы видимся второй раз в жизни, и оба раза вы на удивление добры ко мне. Так что за предчувствие?
   – Боюсь, в следующий раз вы попадете в такую серьезную передрягу, что вытащить вас я уже не сумею. Сам не знаю, откуда взялись эти мысли.
   Терри дотронулся подушечками пальцев до шрамов на правой щеке:
   – Вас смущают мои шрамы? С ними я выгляжу несколько зловеще. Поверьте, шрамы получены в честном бою.
   – Что мне до ваших шрамов? Я – частный детектив, вы – проблема, по счастью, не моя. Назовите это нюхом. Или, если выразиться поизящнее, чутьем. Может быть, та девица у клуба тоже это почувствовала и бросила вас поэтому, а вовсе не потому, что вы напились?
   Терри улыбнулся:
   – Это моя бывшая жена, Сильвия Леннокс. Брак по расчету. Я женился на деньгах.
   Я скривился и встал:
   – Ладно, пожарю яичницу. Вам нужно поесть.
   – Постойте, Марлоу, вас удивляет, почему я сижу на мели, но не хочу просить Сильвию одолжить мне пару баксов? Вы когда-нибудь слышали о гордости?
   – Только не начинайте, Леннокс.
   – Отчего же. Моя гордость особенная – гордость человека, которому нечего терять. Простите, если я вас раздражаю.
   На кухне я приготовил яичницу-болтунью с беконом, поджарил хлеб и сварил кофе. Мы уселись за старомодный кухонный уголок.
   Я сказал Терри, что заскочу в контору, а на обратном пути заберу чемодан. Он дал мне квитанцию. На лице его начали проступать краски, а глаза уже не казались такими запавшими.
   Перед уходом я поставил на столик перед диваном бутылку виски.
   – Вот, тренировка для гордости, – подначил я Терри. – И сделайте одолжение – позвоните в Вегас.
   Он улыбнулся и пожал плечами. Когда я спускался по лестнице, меня душило раздражение. Чем болтаться голодным по улицам, лучше бы продал шмотки. Но что бы я ни думал о его жизненных правилах, отступать от них Терри не собирался.
   Дьявольски элегантный чемодан Терри знавал лучшие времена. Отбеленная свиная кожа некогда светло-желтого цвета, золотые замки, английская работа – такой стоил не двести, а все восемьсот, если его тут вообще найдешь.
   Я опустил чемодан на пол у его ног. К бутылке на столике он не притронулся. Терри был не пьянее меня. Курил сигарету, но явно без удовольствия.
   – Я связался с Рэнди, – сказал он. – Злится, что я не позвонил раньше.
   – Все вам нужно подсказывать. Подарок Сильвии? – Я показал на чемодан.
   Терри рассеянно смотрел в окно.
   – Нет, мне подарили его в Англии, задолго до Сильвии. Если у вас найдется старый, я бы оставил этот взамен.
   Я вынул из бумажника пять двадцаток и бросил на стол перед ним.
   – Мне не нужны гарантии.
   – Не хотел вас обидеть, вы же не ростовщик. Просто тащить его в Вегас… И потом, я готов обойтись меньшей суммой.
   – Ладно, берите деньги, а я оставлю чемодан. Правда, сохранность не гарантирую – обнести этот домишко легче легкого.
   – Мне все равно, – равнодушно покачал головой Терри, – пусть себе крадут.
   Он переоделся, и около половины шестого мы пообедали у Муссо. Никакой выпивки. Терри сел в автобус на бульваре Кауэнга, а я медленно поехал домой. Пустой чемодан стоял там же – на кровати, где Терри перекладывал вещи. В одном из замков торчал золотой ключ. Я забросил чемодан на верхнюю полку платяного шкафа. Мне показалось, что внутри что-то есть, однако проверять я не стал.
   Вечер выдался тихим, и дом казался молчаливее, чем обычно. Я вытащил доску и разыграл французскую защиту против Стейница. Ему удалось одолеть меня на сорок четвертом ходу, но пару раз я заставил знаменитого гроссмейстера попотеть.
   В половине десятого зазвонил телефон. В трубке раздался знакомый голос:
   – Мистер Филип Марлоу?
   – Слушаю.
   – Это Сильвия Леннокс, мистер Марлоу. Помните меня? Мы виделись у клуба «Дансерс» с месяц назад. Я слышала, в тот вечер вы довезли Терри до дома.
   – Довез.
   – Видите ли, хотя мы и в разводе, Терри мне не чужой, и меня волнует его судьба. Он съехал с квартиры в Вествуде, и никто не знает куда.
   – Я заметил, как вас волнует его судьба.
   – Знаете что, мистер Марлоу, мы в разводе, и вообще я не в восторге от пьянчуг. Возможно, в тот вечер я не проявила должной заботы о Терри, но я спешила. Говорят, вы занимаетесь частным сыском, так что мы могли бы обсудить этот вопрос по-деловому.
   – Зря стараетесь, миссис Леннокс. Сейчас он на пути в Лас-Вегас. Там у него приятель, который обещал ему работу.
   – В Вегас? – внезапно оживилась она. – Как трогательно! Мы там поженились.
   – Наверняка он забыл, иначе держался бы оттуда подальше.
   Вместо того чтобы бросить трубку, она хихикнула:
   – Вы всегда так грубы с клиентами?
   – Вы не клиент, миссис Леннокс.
   – Не зарекайтесь. И давайте поговорим как приятели.
   – Не получится. Если бы вы захотели, то не позволили бы Терри подыхать на улице без гроша. Он и раньше не просил вашей помощи, не станет и теперь.
   – А это не вам решать. Что вы вообще про нас знаете? – В голосе Сильвии появились металлические нотки. – Спокойной ночи.
   Сильвия повесила трубку.
   Она была совершенно права, а я вел себя как последний болван. Но я не чувствовал вины, только сильное раздражение. Если бы Сильвия Леннокс позвонила на полчаса раньше, я не оставил бы от Стейница камня на камне. И не важно, что он был мертв добрых полвека, а партию я взял из задачника.

3

   За три дня до Рождества я получил из банка в Лас-Вегасе чек на сто долларов. К чеку прилагалось письмо на гостиничном бланке. Терри благодарил, желал счастливого Рождества, надеялся снова увидеться. Постскриптум сбивал с ног: «Кажется, у нас с Сильвией второй медовый месяц. Просит, чтобы вы не осуждали ее за то, что решила попробовать еще раз».
   Подробности я прочел в колонке светской хроники, хотя обычно заглядываю туда редко – только когда ищу, на чем сорваться.

   Друзья мои, ваш репортер ошарашен. Терри и Сильвия Леннокс снова решили соединить свои судьбы в Лас-Вегасе! (Как всем известно, Сильвия – младшая дочь мультимиллионера Харлана Поттера из Сан-Франциско и Пеббл-Бич.) Сильвия наняла Марселя и Жанну Дюо, чтобы отремонтировать особняк в Энсино по последнему писку моды. Если помните, ее бывший, Курт Уэстерхейм, преподнес Сильвии на свадьбу домишко в восемнадцать комнат. Что же сталось с бедным Куртом? Вам действительно интересно? Сен-Тропе, дорогие мои, вот куда он направился, и, насколько мне удалось разузнать, надолго. С ним путешествует одна чрезвычайно знатная французская графиня с двумя прелестными малышами. Должно быть, вы задаете себе вопрос: как отнесся к повторному замужеству дочери Харлан Поттер? Увы, сие есть тайна, покрытая мраком. Мистер Поттер никогда не дает интервью. Ну и как вам новость? Просто сногсшибательная, верно?

   Я швырнул газету в угол и включил телевизор. После этой светской блевотины даже бокс покажется изысканным зрелищем. Впрочем, в том, что касается фактов, колонкам светской хроники вполне можно доверять. Когда пишешь о шишках вроде Харлана Поттера, лучше все перепроверить.
   Я без труда представил себе домишко в восемнадцать комнат, вполне гармонирующий с поттеровскими миллионами, не говоря о новой отделке в субфаллическом стиле. Вот только в эту картину никак не вписывался Терри Леннокс – в шортах, у бассейна, по радиотелефону велящий дворецкому заморозить шампанское и зажарить куропатку. Впрочем, почему нет? Нравится изображать при Сильвии ручную болонку – его дело. Я не собирался водить с ним дружбу, хотя свидеться явно еще придется: у меня так и лежал его фиглярский чемодан с золотыми замками.
   Дождливым мартовским вечером Терри заглянул в мою обшарпанную контору. Он изменился: выглядел старше, абсолютно трезвым и поразительно спокойным, как человек, который научился держать удар. На нем был бледно-серый плащ и перчатки. Шляпы Терри не носил, и седые волосы намокли, словно птичьи перья.
   – Давайте посидим где-нибудь в тихом баре, – предложил он, словно мы расстались десять минут назад. – Конечно, если вы свободны.
   Как всегда, мы не подали друг другу руки. У англичан этот обычай не в чести, а Терри, хоть и не был англичанином, любил блеснуть заграничными манерами.
   – Сперва заедем ко мне и заберем ваш модный чемодан. Он действует мне на нервы.
   Терри покачал головой:
   – Если нетрудно, оставьте его у себя.
   – С какой стати?
   – Чемодан будет напоминать мне, что я не всегда вел жизнь никчемного бездельника.
   – Да идите вы… Впрочем, дело ваше.
   – Если боитесь, что его украдут…
   – И это меня не касается. Так мы идем или нет?
   Терри повез меня к «Виктору» в своем новом двухместном «джоветт-юпитере» цвета ржавчины с тонким парусиновым верхом. Кожаная обивка, серебряные ручки. Я не большой поклонник шикарных марок, но при виде автомобиля Терри даже у меня потекли слюнки. Он уверял, что машина в секунду разгоняется до шестидесяти пяти. Короткий и толстый рычаг переключения скоростей едва доходил ему до колена.
   – Четыре скорости, – объяснил Терри. – Для этой модели автоматическую коробку передач пока не изобрели, да она и не нужна. Можно стартовать сразу на третьей даже в гору, а в городе больше и не нужно.
   – Свадебный подарок?
   – Скорее из серии «проезжала мимо, увидела в витрине». Я – мальчик избалованный.
   – Мило, только смотрите, чтобы подарочек не оказался с ценником.
   Терри покосился на меня, перевел глаза на мокрый тротуар. Дворники мягко шуршали по ветровому стеклу.
   – С ценником? Все имеет свою цену, дружище. Разве я не выгляжу везунчиком?
   – Простите, не хотел вас обидеть…
   – Я богат. На кой черт богатому счастье? – В голосе Терри послышалась неожиданная горечь.
   – А как с выпивкой?
   – Держусь в рамках. Как ни странно, похоже, я завязал. Хотя, сами знаете, в этом деле никогда нельзя быть уверенным.
   – Может, вы толком пить не начинали?
   Мы уселись в углу бара и заказали «Гимлет».
   – Здесь не умеют его смешивать, – посетовал Терри. – Разбавляют джин обычным лаймовым или лимонным соком, добавляют сахару и горькой настойки, а настоящий «Гимлет» – наполовину джин, наполовину роузовский сок лайма [2 - Rose’s Lime Juice производился на фабрике, в 1868 г. основанной Локленом Роузом (1829–1885) в Лите (район Эдинбурга).], и больше ничего. Даст мартини сто очков вперед!
   – Вам виднее, я не знаток. Как дела с Рэнди Старром? В наших краях говорят, ваш дружок не последний бандит в Лас-Вегасе.
   Терри задумчиво откинулся назад:
   – Все они одним миром мазаны. Хотя по Рэнди не скажешь. Я знаю в Голливуде парочку таких же воротил, но в отличие от Рэнди они не стесняются. В Лас-Вегасе Рэнди Старр – респектабельный бизнесмен. Вам обязательно нужно с ним познакомиться. Уверен, вы подружитесь.
   – Вряд ли. Не люблю бандитов.
   – Слова, Марлоу, пустые слова. После двух войн мир уже не тот, что был раньше. Однажды мы с Рэнди и еще одним приятелем угодили в переплет, и это связало нас крепче некуда.
   – Тогда почему вы сразу к нему не обратились?
   Терри допил бокал и махнул официанту.
   – Потому что он не смог бы мне отказать.
   – Снова пустые слова. Если он вам задолжал, то только обрадовался бы случаю отдать долг.
   Терри кивнул:
   – Верно. Да и потом, я ведь все равно к нему пришел. Впрочем, я честно отработал свой хлеб, а подачки мне не нужны.
   – Однако вы не погнушались просить у чужого.
   Терри смело встретил мой взгляд:
   – Чужой не станет лезть в душу.
   Мы заказали еще три одинарных «Гимлета», но Терри даже не захмелел. То ли доза для него была слишком мала, то ли он и впрямь завязал.
   Потом Терри отвез меня в контору.
   – Мы ужинаем в восемь пятнадцать, – сказал он на прощание. – В наше время только миллионеры позволяют себе такое, и только их слуги согласны это терпеть. У нас собирается приятная компания.

   С тех пор у Терри вошло в привычку заезжать за мной около пяти. Чаще всего мы сидели в баре у «Виктора». Наверное, что-то связывало Терри с этим местом. Он пил не много – и сам этому удивлялся.
   – Должно быть, пьянство вроде малярии. Во время приступа чертовски плохо, а когда отпускает, напрочь о ней забываешь.
   – Никак в толк не возьму – чего ради птице вашего полета якшаться с ищейкой вроде меня?
   – Скромничаете?
   – Просто любопытно. Не спорю, я малый общительный и дружелюбный, но мы вращаемся в разных мирах. Я даже не знаю толком, где вы живете. Слышал, что где-то в Энсино. Думаю, и ваша семейная жизнь под стать прочему.
   – Нет у меня никакой семейной жизни.
   Мы снова выпили. Бар был почти пуст. Рассеянный свет падал на первых пьяниц у стойки, медленно тянущих руку к первой рюмке, боясь ненароком ее опрокинуть.
   – Не понимаю. А должен?
   – Киношники говорят в таких случаях, что, когда затрат на миллион, никого не волнует, что сюжету грош цена. Сильвия по-своему счастлива, вот только не уверен, что со мной. В их кругу за счастьем не гонятся – всегда найдется чем себя занять. Не слишком весело; впрочем, богатые об этом не догадываются. Им просто никогда не доводилось чего-нибудь очень сильно хотеть, за исключением, возможно, соседской жены. Да и то разве сравнишь это желание со страстью, с какой жена водопроводчика хочет получить новые занавески в гостиную?
   Я молчал, позволяя Терри выговориться.
   – В основном я слоняюсь без дела, убивая время, а время – крепкий орешек. Теннис, гольф, плавание, верховая езда и утонченное удовольствие наблюдать, как приятели Сильвии маются с похмелья, дожидаясь ланча.
   – В день, когда вы укатили в Вегас, она уверяла меня, что терпеть не может пьяниц.
   Он скривился. Я так привык к изувеченному лицу Терри, что вспоминал о шрамах, только когда половину его лица искажала гримаса, подчеркивая деревянную неподвижность другой.
   – Наверное, Сильвия имела в виду неимущих пьяниц. Ее дружки – совсем другое дело. Если они заблюют веранду, за ними будет кому убрать.
   – Вы сами все это выбрали.
   Терри залпом прикончил «Гимлет» и встал:
   – Пойду я, Марлоу. Мне и самому тошно от собственных излияний, а вам, должно быть, и подавно.
   – Ничего подобного. Я привык слушать. Да и хочется понять, ради чего вы позволяете Сильвии обращаться с собой как с любимой болонкой.
   С загадочной улыбкой Терри слегка коснулся пальцем шрама на лице:
   – Вместо того чтобы гадать, почему я валяюсь на шелковой подушке в ожидании хозяйской ласки, вы бы лучше задумались о том, почему Сильвия до сих пор меня терпит.
   – С вами все ясно. Вам нравятся шелковые подушки. И шелковые простыни, и колокольчик для вызова слуг, и дворецкий с подобострастной улыбочкой.
   – Возможно. Я вырос в сиротском приюте в Солт-Лейк-Сити.
   Мы вышли в усталые густеющие сумерки, и Терри сказал, что хочет прогуляться. Мы дошли до машины, и мне впервые удалось опередить его, заплатив за парковку. Я смотрел ему вслед. Седые волосы на миг поймали свет от витрины, и его силуэт растворился в легком тумане.
   Пьяным, несчастным, без гроша в кармане, но не утратившим гордости Терри нравился мне куда больше. Впрочем, возможно, мне нравилось смотреть на него свысока. Я плохо понимал мотивы его поступков. В моей профессии есть время задавать вопросы и время, когда нужно дать клиенту потомиться, – зато потом он выложит все как на духу. Эту нехитрую науку знает любой хороший полицейский. В шахматах и боксе те же правила: есть противники, которых приходится долго уламывать, а есть такие, которые сами валят себя с ног.
   Расспроси я его, Терри наверняка рассказал бы мне свою историю. Но я ни разу не заикнулся о его шрамах. Окажись я полюбопытнее, и пара жизней была бы спасена. Впрочем, не уверен.

4

   В последний раз мы сидели у «Виктора» в мае. Терри заехал за мной раньше обычного, в начале пятого. Он похудел и осунулся, но разглядывал бар с умиротворенной улыбкой.
   – Как же я люблю бары сразу после открытия, когда внутри еще прохладно и свежо, поверхности блестят, а бармен поправляет галстук перед зеркалом. Эти аккуратные ряды бутылок и сияющие бокалы. Но главное – предвкушение. Бармен смешивает первый коктейль, ставит бокал на подставку, кладет рядом сложенную салфетку. Первый обязательно нужно смаковать. Вечереет, в баре тихо, а ты попиваешь свой «Гимлет» – что может быть лучше!
   Я согласился.
   – Алкоголь как любовь, – продолжил Терри. – Первый поцелуй – волшебство, второй – залог близости, а третий – рутина. После остается лишь снять с женщины платье.
   – Что в этом плохого?
   – Не спорю, любовь – чувство высшего порядка, но в основе своей нечистое. В эстетическом смысле. Я не против секса, нужно только держаться в рамках. Миллиардная индустрия пытается придать этому нехитрому занятию некий лоск, и каждый цент из этих миллиардов потрачен не зря.
   Терри оглядел зал и зевнул.
   – В последнее время я плохо сплю. До чего здесь славно! Но скоро набегут любители пропустить рюмку, поднимут шум и гам. Чертовы дамочки примутся призывно помахивать руками, хихикать и звенеть дурацкими браслетами, а ближе к вечеру сквозь мишуру проступит явный запах пота.
   – Смотри на вещи проще. Люди потеют. Женщинам, как и мужчинам, время от времени необходимо принять душ. Или ты воображаешь, что женщины – золотистые бабочки, парящие в розоватой дымке?
   Терри опустошил стакан, перевернул его и некоторое время наблюдал, как дрожащая капля медленно сползает по стеклу.
   – Мне жаль ее, – произнес он с усилием, – хоть она и редкая стерва. Может быть, меня привлекает в ней именно это. Если когда-нибудь я ей понадоблюсь, то окажусь единственным среди ее друзей, кому нет дела до ее миллионов. А еще вернее, в нужный момент меня рядом не окажется.
   – Да уж, продавать себя ты мастак, – заметил я после недолгого молчания.
   – Не спорю. Я – ничтожество. Ни воли, ни амбиций. Думал, схватил удачу за хвост, а вышло наоборот. Таким, как я, только раз удается взлететь под купол. А потом жизнь идет под откос, и тут уж лишь бы устоять на ногах и не свалиться в канаву.
   – И ради чего это все? – Я достал трубку и принялся ее набивать.
   – Пойми, она напугана. До смерти напугана.
   – Чего она боится?
   – Не знаю. Мы почти не разговариваем. Может быть, своего старика. Харлан Поттер – черствый сукин сын. Корчит из себя викторианского джентльмена, а внутри безжалостен, как гестаповец. Сильвия – шлюшка. Он ненавидит ее за это, но ничего не может поделать. Затаился и ждет. Стоит Сильвии вляпаться в серьезный скандал – и папочка разорвет ее пополам и закопает половинки в тысяче миль друг от друга [3 - Аллюзия на убийство 22-летней Элизабет Шорт по прозвищу Черный Георгин, совершенное в Лос-Анджелесе в январе 1947 г. и так и оставшееся нераскрытым.].
   – Ты ее муж.
   Терри поднял стакан и ударил им по столу. Стакан звякнул и раскололся. Бармен посмотрел на нас, но промолчал.
   – Вот именно, муж. В документах записано. Я – муж. Три белые ступеньки, ведущие к зеленой двери. Постучи три раза бронзовым дверным молотком – один долгий, два коротких, – и прислуга любого впустит в этот бордель – сто долларов за ночь.
   Я встал и швырнул на стол деньги.
   – Болтаешь слишком много. Только и умеешь, что болтать. Счастливо оставаться.
   Я пошел к выходу. В полумраке бара на бледном лице Терри проступило изумление. Он что-то сказал мне вслед, но я не оглянулся.
   Спустя десять минут я пожалел о своем уходе, но было поздно. Терри больше не заезжал за мной в контору. Ни разу. Видно, мои слова задели его за живое.
   Он не давал о себе знать целый месяц, а когда объявился, на часах было пять утра и едва начинало светать. Настойчивый звонок поднял меня с постели. Спотыкаясь, я поплелся к двери. Терри выглядел так, словно не спал неделю. Легкое пальто с поднятым воротником, черная фетровая шляпа надвинута на глаза. Его била дрожь.
   В руке Терри держал пистолет.

5

   В меня Терри не целился, просто держал пистолет в руке. Автоматический, среднего калибра, иностранный, определенно не «кольт» и не «сэвидж». Сам Терри – бледный, со шрамами, с поднятым воротником пальто и в надвинутой по самые брови шляпе – словно сошел с экрана зубодробильного гангстерского боевика.
   – Отвези меня в Тихуану. Рейс в десять пятнадцать, – выпалил он с порога. – Паспорт и виза есть. Поезд, автобус и самолет мне не подходят. Поработаешь таксистом за пять сотен?
   Я стоял на пороге, загораживая проход.
   – Пять сотен баксов и пистолет?
   Терри рассеянно посмотрел на пистолет и сунул его в карман.
   – Это для защиты, – сказал он. – Твоей, не моей.
   – Заходи. – Я отступил в сторону.
   Терри вошел и устало плюхнулся в кресло.
   В гостиной висел полумрак – хозяйские кусты давно требовали обрезки. Я зажег лампу и вытащил сигарету. Закурил, не сводя с Терри глаз, зачем-то взъерошил и без того всклокоченные со сна волосы. В конце концов я натужно улыбнулся:
   – Надо же, чуть не проспал такое утро!.. На десять пятнадцать, говоришь? Времени уйма. Пойду сварю кофе.
   – Я угодил в серьезный переплет, сыщик.
   Терри впервые назвал меня так. Впрочем, это вполне вязалось с его внезапным появлением, беспорядком в одежде и пистолетом в руке.
   – Погодка сегодня на зависть. Старые добрые эвкалипты шепчутся о старых добрых временах в Австралии, когда под их кронами скакали кенгуру, а коалы ползали по веткам. Да вижу я, что ты вляпался, только давай обсудим это позже. Спросонья я туго соображаю. Нужна помощь мистера Хаггинса и мистера Янга.
   – Марлоу, сейчас не время для…
   – Тихо, дружище, тихо. Мистер Хаггинс и мистер Янг знают толк в своем деле. Кофе «Хаггинс – Янг» – лучший на свете, гордость и смысл жизни его производителей. Я исправно выкладываю за него денежки, но, согласитесь, не все измеряется деньгами. Мы еще услышим, как прогремят их имена.
   Продолжая молоть вздор, я вышел, включил на кухне кран с горячей водой и достал с полки кофейник. Отмерил порцию кофе. От воды поднимался пар. Я наполнил нижнюю колбу, поставил ее на плиту и со щелчком соединил верхнюю и нижнюю части.
   Подошел Терри, на миг прислонился к дверному косяку, затем пересек кухню и тяжело опустился на скамью. Его бил озноб. Я вытащил бутылку «Олд гранд дэд» и доверху наполнил стакан. Меньшим сегодня было не обойтись. Терри обеими руками поднес стакан ко рту и сделал жадный глоток. Стакан с глухим стуком выпал у него из рук, а Терри грузно откинулся на спинку.
   – Чуть не отрубился, – пробормотал он, – словно не спал неделю. Всю ночь глаз не сомкнул.
   Кофеварка забулькала. Я уменьшил пламя и внимательно следил, как поднимается вода. Затем повернул ручку на полную мощность и за секунду до критической отметки снова уменьшил газ. Размешал, накрыл кофейник и выставил таймер на три минуты. Аккуратный малый этот Марлоу. Кофе не терпит суеты. Даже револьвер в руке отчаявшегося гостя не может помешать приготовлению божественного напитка.
   Я снова плеснул Терри бурбона.
   – Посиди тут. И ни слова больше.
   Второй стакан он поднес к губам уже одной рукой. Я быстро умылся и вернулся на кухню как раз к тому времени, когда зазвонил таймер. Я выключил газ и перенес кофейник на соломенную подставку в центре стола. К чему эти ненужные подробности? Бывают минуты, когда важен любой механический жест. Сверхчувствительные мгновения, когда привычные движения становятся волевым актом, и ощущаешь себя как переболевший полиомиелитом, который заново учится ходить, а все вокруг зыбко и шатко, и ничему нельзя доверять.
   Осадок опустился на дно, с шипением вышел воздух, поверхность забурлила и успокоилась. Я снял верхнюю колбу и поставил ее в раковину. Наполнил две чашки и плеснул Терри еще немного бурбона.
   – Тебе – черный.
   Себе я добавил два куска сахара, машинально открыл холодильник и достал пакет сливок.
   Наконец я уселся напротив Терри. Некоторое время он молчал и не двигался с места, но внезапно уронил голову на стол и начал всхлипывать.
   Я спокойно вытащил из его кармана пистолет. «Маузер» калибра 7,65. Ничего не скажешь, красавец. Понюхал дуло. Магазин полный, в патроннике пусто.
   Терри поднял голову, увидел чашку и отхлебнул несколько глотков. Он старательно избегал моего взгляда.
   – Я никого не убивал, – произнес он.
   – Во всяком случае, не в последнее время, иначе пистолет пришлось бы почистить. Из этого оружия не стреляли.
   – Я все расскажу.
   – Постой. – Обжигаясь, я проглотил содержимое чашки и снова наполнил ее. – Так-то лучше, но предупреждаю – выбирай слова. Если хочешь, чтобы я отвез тебя в Тихуану, ни в коем случае не рассказывай мне двух вещей. Первое. Ты слушаешь?
   Уставившись в стену, Терри еле заметно кивнул. Шрамы на мертвенно-бледной коже сегодня особенно бросались в глаза.
   – Итак, первое, – продолжил я не спеша. – Если ты замешан в чем-то серьезном, в том, что закон именует преступлением, – не говори мне. Второе. Если тебе известно о преступлении, совершенном кем-то еще, тоже не говори. Если, конечно, хочешь, чтобы я доставил тебя в Тихуану. Ясно?
   Терри поднял глаза. На безжизненном, лишенном красок лице появилось осмысленное выражение. Кофе делал свое дело. Я плеснул ему еще немного, не забыв про бурбон.
   – Я уже сказал, что серьезно влип.
   – Это я понял. Не хочу знать, во что именно. У меня лицензия, она меня кормит.
   – А у меня пистолет.
   Я усмехнулся и швырнул «маузер» на стол. Терри смотрел на него, но руки не протянул.
   – Собираешься держать меня на мушке до самого трапа? Мне приходилось иметь дело с оружием, поэтому предлагаю забыть о твоем несчастном «маузере». Хорош я буду, рассказывая в полиции, как подчинился под дулом пистолета! Конечно, если эта история дойдет до полиции, в чем я сомневаюсь.
   – Решай сам. Раньше полудня к ней никто не войдет. Прислуге не велено будить хозяйку. Только около двенадцати горничная постучится и обнаружит, что спальня пуста.
   Я молча прихлебывал кофе.
   – Тогда она пойдет в гостевой дом позади главного здания. Свой подъезд, отдельный гараж и прочее. Иногда Сильвия там ночует.
   – Похоже, задавать вопросы придется с осторожностью. А что, если она провела ночь в городе? – спросил я, нахмурившись.
   – Одежда в спальне будет раскидана по полу, – не моргнув глазом продолжил Терри. – Сильвия аккуратностью не отличается. Прислуга сообразит, что хозяйка в халате поверх пижамы отправилась в гостевой дом.
   – Ну, это еще вопрос.
   – Так все и было. Неужели ты думаешь, будто никто не догадывается, что там творится? Прислуга знает все.
   – Продолжай.
   Терри с силой провел пальцем по здоровой щеке, оставив на коже алую полосу.
   – А в гостевом доме, – медленно промолвил он, – служанка обнаружит…
   – …мертвецки пьяную, надравшуюся в хлам, нализавшуюся под завязку Сильвию, – перебил его я.
   – Пьяную? – Некоторое время он усиленно размышлял. – Пусть так. Сильвию не назовешь запойной пьяницей, неудивительно, что ее развезло.
   – Вот и конец истории, – закончил я. – Или почти конец. Попробуем додумать на ходу. В последний раз, когда мы сидели в баре, я нагрубил тебе и ушел не простившись. Ты со своими признаниями у меня в печенках сидел. И только потом я понял, что ты вел себя так из-за нехорошего предчувствия. Ты рассказал мне, что загодя приготовил паспорт и визу – мексиканцы кого ни попадя в страну не пускают. Стало быть, уйти ты задумал давно. Мне и самому интересно, что заставило тебя терпеть так долго.
   – Наверное, чувствовал, что должен быть рядом, что сгожусь на что-нибудь поважнее, чем ограждать ее от неумеренных амбиций ее папаши. Кстати, около полуночи я звонил тебе…
   – Я сплю крепко и ничего не слышал.
   – …а не дозвонившись, отправился в турецкие бани. На все процедуры ушла пара часов. Оттуда я тоже кое-кому позвонил. Машину оставил на углу Ла-Бриа и Фаунтин. К тебе пришел пешком. Никто не видел, как я сворачивал на твою улицу.
   – Ты звонил мне из бань?
   – Не тебе, Харлану Поттеру. Старик вчера улетел в Пасадену по делам. К нам он не заглядывал. Мне с трудом удалось его разыскать. Я сказал, что сожалею, но не останусь.
   Терри не сводил глаз с кустов текомы за окном.
   – Как он отнесся к твоим словам?
   – Огорчился. Пожелал удачи. Спросил, нужны ли деньги. – Терри издал сдавленный смешок. – Деньги. Первые шесть букв в его алфавите. Я ответил, что в деньгах не нуждаюсь. Затем позвонил сестре Сильвии. Снова та же история.
   – Тебе случалось заставать Сильвию с другими?
   Терри покачал головой:
   – Это было несложно, но я никогда не пытался.
   – Твой кофе остынет.
   – Спасибо, мне хватит.
   – Так, говоришь, она не стеснялась? Однако ты снова на ней женился. Должно быть, твоя Сильвия – горячая штучка, иначе…
   – Я не говорил, что святой. Какого черта я ушел от нее тогда? Почему не мог спокойно смотреть на нее потом? Да я лучше сдохну в канаве, чем возьму ее деньги! Она была замужем пять раз, не считая меня. Любой из ее бывших приползет обратно, стоит Сильвии поманить. И не только из-за ее миллионов.
   – Она точно горячая штучка. – Я посмотрел на часы. – Почему ты решил лететь этим рейсом?
   – Там всегда есть свободные места. Никому не хочется тащиться из Лос-Анджелеса через горы на «дугласе», если можно сесть на «конни» – и спустя семь часов ты в Мехико [4 - Имеются в виду двухмоторный ближнемагистральный Douglas DC-5 на 20 пассажиров, выпускавшийся в 1940–1949 гг., и четырехмоторный авиалайнер Lockheed Constellation на 100 пассажиров, выпускавшийся в 1943–1958 гг.]. Вот только «конни» не приземляется там, где мне нужно сойти.
   Я встал и прислонился к раковине спиной.
   – Давай подытожим, только не перебивай. Сегодня утром ты явился ко мне сам не свой и попросил отвезти тебя в Тихуану. У тебя в кармане лежал пистолет, хотя это не значит, что я его видел. Ты сказал, что долго терпел, но вчера вечером не выдержал, обнаружив жену мертвецки пьяной в объятиях любовника. Ты решил подождать до утра, отправился в турецкие бани, откуда связался с ближайшими родственниками жены, чтобы сказать им, что сваливаешь. Куда – не мое дело. У тебя были документы, чтобы переправиться в Мексику. Как – меня не касается. Мы друзья, поэтому я не стал задавать лишних вопросов. Ты был не в состоянии сесть за руль, поэтому попросил отвезти тебя в Тихуану. Меня и это не удивило – ты человек эмоциональный, получил увечье на войне. Наверное, стоит отогнать машину в гараж.
   Терри покопался в кармане и бросил на стол кожаный чехол с ключами:
   – Думаешь, прокатит?
   – Смотря с кем. Но я не закончил. С собой ты взял только ту одежду, что на тебе, и деньги, которые дал тесть. Все, что дарила Сильвия, оставил, включая ту красотку, что припаркована на углу Ла-Бриа и Фаунтин. Хотел начать все с нуля. Ладно, пойдет. А теперь я иду бриться и умываться.
   – Зачем тебе эти хлопоты, Марлоу?
   – А пока я бреюсь, выпей что-нибудь.
   Я вышел. Он по-прежнему горбился в углу: шляпу и пальто не снял, но выглядел бодрее.
   В спальне я повязал галстук. В дверях показался Терри.
   – На всякий случай я вымыл чашки, – сообщил он и запнулся. – Я тут подумал… Может быть, лучше вызвать полицию?
   – Вызывай. Мне нечего им сказать.
   – Ты этого хочешь?
   Я резко обернулся и сурово посмотрел на Терри.
   – Да прекрати ты дергаться, в самом деле! – Я еле сдерживался. – Назад пути нет.
   – Извини.
   – Он извиняется! Парни вроде тебя только и умеют, что извиняться. И всегда не вовремя.
   Терри развернулся и вышел в гостиную.
   Я оделся и запер заднюю дверь. Когда я вернулся в гостиную, он спал в кресле, склонив голову на плечо, бледный и обмякший. Выглядел он жалко. Я тронул его за плечо. Терри проснулся не сразу и долго не мог понять, где находится.
   – А чемодан? – спросил я. – Твой белокожий красавец все еще стоит на верхней полке в моем шкафу.
   – Все равно он пуст, – равнодушно ответил Терри. – И слишком бросается в глаза.
   – Совсем без багажа ты будешь бросаться в глаза еще больше.
   Я вернулся в спальню, открыл шкаф и стянул чемодан с верхней полки. Квадратный люк на чердак был прямо над моей головой. Я размахнулся и зашвырнул чехол с ключами от автомобиля Терри на балки, стропила… как их там.
   Стерев с чемодана пыль, я закинул внутрь пару новых пижам, пасту, запасную зубную щетку, пару дешевых полотенец, упаковку носовых платков, пятнадцатицентовый тюбик крема для бритья и одну из тех бритв, которые прилагаются к упаковке лезвий. Все новехонькое, ничего подозрительного. Хотя лучше бы, конечно, засунуть туда что-нибудь из вещей Терри. Добавил пинту бурбона, еще в магазинном пакете. Ключ оставил в замке. Терри в гостиной снова уснул. Я не стал его трогать. Открыл дверь, отнес чемодан в гараж и поставил на переднее сиденье «олдсмобиля». Затем вывел машину, запер гараж и отправился будить Терри.
   Мы ехали быстро, но скорость не превышали, чтобы не привлекать внимания. За всю дорогу обмолвились парой слов, даже не остановились перекусить. Времени было в обрез.
   Пограничники нас не тронули. На вершине горы было ветрено. Пока Терри покупал билет, я ждал в машине. Пропеллеры «дугласа» уже крутились, прогревая мотор. Красавец-пилот в серой форме болтал с четырьмя пассажирами. Один из них – мужчина ростом не меньше шести футов четырех дюймов – держал в руке оружейный футляр. Еще там были девушка в брюках, мужчина средних лет и высокая седовласая женщина, рядом с которой ее спутник казался еще ниже и тщедушнее. Были еще три-четыре путешественника, по виду мексиканцы. Похоже, посадка уже началась, но никто не спешил подняться по трапу. Стюард-мексиканец спустился вниз по ступенькам, и его соотечественники начали карабкаться вверх. Красавец-пилот продолжал болтать с американцами. Кажется, здесь не было даже громкоговорителей.
   Рядом со мной был припаркован большой «паккард». Я высунулся из машины и скосил глаза на номерной знак. Когда уже я перестану совать нос в чужие дела и займусь своими? Я втянул голову в окно и заметил, что на меня смотрит высокая седая американка.
   Вернулся Терри:
   – Ну вот, все готово. Пора прощаться.
   Я пожал протянутую руку. Терри держался почти молодцом, только выглядел смертельно усталым.
   Я вытащил чемодан и поставил на пыльную щебенку. Терри сердито посмотрел на него.
   – Я же говорил, мне он не нужен, – буркнул он.
   – Внутри пинта превосходного бурбона. Пара пижам. Все новое. Не хочешь брать, снова сдай на хранение. Или выброси.
   – Повторяю, мне он не нужен.
   – И мне.
   Внезапно он улыбнулся, подхватил чемодан и сжал мое плечо:
   – Ладно, будь по-твоему. Запомни, что бы ни случилось, ты тут ни при чем. И ничего мне не должен. Мы несколько раз вместе выпивали, и я наговорил тебе кучу лишнего, только и всего. Да, в жестянке из-под кофе я оставил пять стодолларовых банкнот. Не сердись на меня.
   – Напрасно.
   – Мне не потратить и половины того, что у меня есть.
   – Удачи, Терри.
   Американцы начали подниматься по трапу. Из здания аэропорта вышел загорелый широколицый коротышка и принялся махать руками.
   – Пора на посадку, – сказал я. – Я знаю, ты ее не убивал. Поэтому я здесь.
   Терри вздрогнул, тело напряглось. Он отвернулся, затем снова посмотрел на меня.
   – Прости, – тихо промолвил он, – но ты ошибаешься. Сейчас я медленно пойду к самолету – и у тебя будет время передумать.
   Терри медленно шел к зданию аэропорта. Я смотрел ему вслед. Коротышка в дверях спокойно ждал. Кажется, его не слишком раздражала медлительность пассажира. Мексиканцы все такие. Коротышка с улыбкой похлопал чемодан по боку и посторонился. Терри скрылся внутри, а спустя несколько секунд вышел из противоположной двери и направился к самолету. У трапа Терри оглянулся. Не кивнул, не махнул мне рукой. Как и я ему. Он поднялся, и трап втянули внутрь.
   Я сел в машину, завел мотор, дал задний ход и выехал со стоянки. Высокая седовласая женщина рядом со своим низеньким спутником махала платочком. Подняв пыльную бурю, «дуглас» медленно отъехал в конец поля и развернулся. Взревели моторы. Самолет начал медленно набирать скорость, за ним вилось пыльное облако.
   Наконец «дуглас» оторвался от земли, и крылатый силуэт растворился в безоблачной синеве на юго-западе.
   Затем я уехал. На границе никто на меня не взглянул, словно я был пустым местом.

6

   Обратный путь показался мне бесконечным. Дорога из Тихуаны – одна из самых скучных в штате, а сам городишко – дыра. Местные спят и видят, как бы выкачать из проезжего доллар. Парнишка с громадными печальными глазами робко подходит к машине и выпрашивает десятицентовик – и тут же предлагает вам свою сестру, чтобы развлечься. Тихуана не Мексика. Приграничному городишке никогда не стать чем-то большим. Так порт всегда остается только портом. Взять Сан-Диего: одна из прекраснейших гаваней в мире – лишь причал для военных кораблей и рыбацких лодок. Ночью порт превращается в сказку, и нежнейшая зыбь бежит по воде, словно старуха мурлычет церковный гимн. Однако Марлоу пора домой – пересчитать ложки в буфете.
   Дорога на север монотонна, как заунывная матросская песня. Город, за городом – холм, за холмом – пляж, снова город, снова холм, за которым еще один пляж.
   Домой я вернулся в два часа пополудни. Меня поджидал темный седан без опознавательных знаков и красных огней. Правда, с двойной антенной, но такие ставят не только на полицейских машинах. Я успел подняться до середины лестницы, когда меня окликнули. Типичная парочка в стандартных пиджаках, они двигались с тяжеловесной ленцой, словно весь мир подобострастно притих в ожидании их указаний.
   – Вы Марлоу? Есть разговор.
   Один из них сунул мне в физиономию бляху – рассмотреть ее я все равно не успел бы. Этот тип вполне мог оказаться из санитарной инспекции. Седой, надменный. Его красавчик-партнер, высокий и подтянутый, производил впечатление костолома, причем образованного костолома. У обоих были внимательные и цепкие глаза – спокойные и холодные, высокомерные и пронзительные. Такие глаза копам вручают вместе с дипломом на выпускном вечере в полицейской школе.
   – Сержант Грин, центральный убойный отдел. А это детектив Дейтон.
   Я отпер дверь. Копы никогда не протянут тебе руки. Слишком много чести.
   Они уселись в гостиной. Я открыл окно, впуская в комнату свежий воздух.
   Начинал Грин.
   – Вам знаком некий Терри Леннокс?
   – Да, иногда выпивал с ним в баре. Он живет в Энсино, правда я там никогда не был. Женат на богачке.
   – «Иногда», – повторил Грин. – Насколько часто?
   – Сложно сказать. Раз в неделю, раз в месяц.
   – Знакомы с его женой?
   – Видел мельком – еще до того, как они поженились.
   – Где и когда вы видели Леннокса в последний раз?
   Я потянулся за трубкой и не спеша набил ее. Грин подался вперед. Его высокий партнер сидел неподвижно, держа на коленях ручку и блокнот с красным обрезом.
   – Здесь я должен поинтересоваться, какого черта вы спрашиваете, и услышать в ответ, что вопросы тут задаю не я.
   – Так отвечайте.
   Я разжег трубку. Табак слегка отсырел. Мне пришлось повозиться и спалить по меньшей мере три спички.
   – Времени у меня уйма, – заметил Грин, – хотя мы давно тут ошиваемся. Я жду, мистер. Мы знаем, кто вы такой. И мы тут не для того, чтобы нагулять аппетит перед обедом.
   – Я просто задумался. Чаще всего мы ходили к «Виктору», реже – в «Зеленый фонарь» или в «Быка и медведя» – наверняка вам знаком этот бар в конце Стрипа, таверна в английском духе…
   – Хватит вилять, – поморщился Грин.
   – Так кого убили? – спросил я.
   – Отвечайте на вопрос, Марлоу, – вступил в разговор Дейтон, его тон не допускал возражений. – Мы проводим стандартное расследование. Это все, что вам нужно знать.
   Наверное, в последнее время я выдохся. Возможно, меня мучило смутное чувство вины. Но я возненавидел этого молодчика с первой секунды и без долгих размышлений с удовольствием заехал бы поганцу в челюсть.
   – Да пошел ты, легавый. Нашел малолетку. Это просто курам на смех.
   Грин хмыкнул. На лице Дейтона не дрогнул ни один мускул, но внезапно он как будто стал на десять лет старше и лет на двадцать злее. Он шумно засопел.
   – Дейтон сдал экзамен на адвоката, – заметил Грин. – Его вокруг пальца не обведешь.
   Я медленно встал, снял с полки Уголовный кодекс штата Калифорния и протянул Дейтону:
   – Будьте так любезны, найдите тут статью, в которой говорится, что я обязан отвечать на ваши вопросы.
   Внешне Дейтон был спокоен, но у него явно чесались кулаки. Он ждал подходящего момента, но, похоже, не был уверен, что напарник его прикроет.
   – Каждый гражданин, – произнес он сурово и четко, – обязан сотрудничать с полицией, включая физические действия и дачу показаний, если предоставляемые им сведения не направлены против него.
   – Вполне годится, чтобы запугивать простофиль, но в законе этого нет. Никто, нигде и ни при каких обстоятельствах не обязан свидетельствовать в полиции.
   – Хватит! – Грин начал терять терпение, – у вас рыльце в пушку, вот вы и виляете. Сядьте. Жена Леннокса убита в гостевом доме в Энсино. Самого Леннокса и след простыл. Мы разыскиваем убийцу. Такое объяснение вас устраивает?
   Я бросил книгу на кресло и вернулся на диван. Теперь от Грина меня отделял стол.
   – Я-то тут при чем? Еще раз повторяю: я и близко не подходил к их дому.
   Грин поглаживал себя по ляжкам и спокойно улыбался. Дейтон молча поедал меня глазами.
   – Номер вашего телефона записан на отрывном календаре, который нашли в комнате Леннокса. Листок со вчерашней датой вырван, но цифры отпечатались на следующей странице. Мы не знаем, когда он звонил вам, не знаем, куда, когда и зачем он подался, но собираемся узнать.
   – Но почему в гостевом доме? – спросил я, не особенно рассчитывая на ответ.
   – Кажется, она проводила там почти все ночи, – слегка покраснев, ответил Грин. – Принимала гостей. Между деревьями прислуга видела огни. Машины подъезжали и уезжали, иногда поздно, иногда очень поздно. Вот вам и мотив, а значит, Леннокс – тот, кто нам нужен. По словам дворецкого, он зашел в гостевой дом около часу ночи. Вернулся один, минут двадцать спустя. Свет в доме горел до утра. А утром Леннокса уже не было. Когда дворецкий вошел внутрь, она лежала на кровати, нагая, как русалка, а вместо лица – кровавые ошметки. Убийца разнес его бронзовой статуэткой обезьяны.
   – Терри Леннокс на такое не способен, – сказал я. – Конечно, она ему изменяла. История стара как мир. Она изменяла ему всегда, они разводились, потом снова сошлись. Понятно, что ее привычки не слишком радовали Леннокса, но ради чего убивать ее сейчас?
   – Кто ж его знает? – пожал плечами Грин. – Такое случается сплошь и рядом. Жены убивают мужей, мужья – жен. Парень терпел-терпел да и не выдержал. Наверняка он и сам не в состоянии объяснить, почему внезапно впал в ярость, а нам теперь с трупом возиться. И хватит увиливать, не то заберем вас в участок.
   – Он ничего не скажет, сержант, – процедил Дейтон. – Он у нас умные книги читает. Как и все болваны, он думает, что закон прописан в книгах.
   – А ты записывай да помалкивай, – огрызнулся Грин. – А за хорошее поведение позволим тебе спеть на полицейской вечеринке.
   – Со всем уважением, сержант, не пошли бы вы…
   – Вы еще подеритесь, – подначил я Грина. – А я его подхвачу, когда рухнет.
   Дейтон с преувеличенной аккуратностью сложил блокнот и ручку на кресло. В его глазах зажегся опасный огонек. Он пересек комнату и склонился надо мной:
   – Вставай, умник! Если я закончил колледж, это не повод, чтобы мне хамили разные гниды.
   Не успел я встать с дивана, как левый хук Дейтона заставил меня рухнуть обратно. Зазвонили колокола, но не к обеду. Я потряс головой. Дейтон все еще стоял надо мной и ухмылялся:
   – Еще разик? Этот удар ты пропустил, но положение было неравным.
   Я взглянул на Грина. Он пристально рассматривал заусенец на большом пальце. Я ждал, пока он поднимет глаза. Если я снова попытаюсь встать, Дейтон ударит еще раз. Но если он меня ударит, ему конец. Он знал, куда бить, но чисто по-боксерски, так что до нокаута далеко. Не ему со мной тягаться.
   – Умница, Билли, не оплошал. Теперь из него слова не вытянешь, – равнодушно заметил Грин и спокойно добавил: – Еще одна попытка, Марлоу. Для протокола. Когда, где и при каких обстоятельствах вы последний раз видели Терри Леннокса и о чем говорили? И где провели сегодняшнее утро? Отвечать будем?
   Дейтон спокойно стоял надо мной, упираясь ногами в пол. На губах его блуждала довольная ухмылка.
   – А как насчет другого? – спросил я у Грина.
   – Какого другого?
   – Того парня, который был в постели с Сильвией в гостевом доме. Кажется, вы упомянули, что она удалялась туда не ради того, чтобы пасьянс разложить.
   – Пока это не главное. Сначала возьмем мужа.
   – Ну еще бы, зачем вам лишние хлопоты. Козел отпущения у вас уже есть.
   – Будете много говорить, загремите в участок, Марлоу.
   – Как свидетель?
   – Черта с два! Как подозреваемый в соучастии. За помощь в побеге с места преступления. Я уверен, вы Леннокса куда-то отвезли. Доказать пока не могу, но хватит и подозрений. Начальник участка последние дни не в духе. Он знает законы, но иногда смотрит на них сквозь пальцы. Вы еще пожалеете о своем упрямстве, Марлоу. Так или иначе, но мы вышибем из вас показания. Чем больше будете упираться, тем хуже для вас.
   – Он считает, что все это чушь собачья, – хмыкнул Дейтон, – раз этого нет в законе.
   – Так оно и есть – чушь собачья, – спокойно ответил Грин. – Однако до сих пор наш метод не давал осечек. С меня довольно. Вставайте, Марлоу. Едем в участок.
   – Ладно, черт с вами. Терри Леннокс – мой друг, и он слишком дорог мне, чтобы я предал его доверие только потому, что на меня наехал какой-то коп. Наверняка у вас есть на него что-то еще, кроме того, что вы мне рассказали. Что именно? Мотив, возможность совершить преступление и то, что Терри бежал. Мотив давно прокис – поверьте, они сто лет как обо всем договорились. Признаться, я не одобряю подобных сделок, но такой уж он, Терри, мягкий и великодушный. Больше тут говорить не о чем, за исключением того, что он прекрасно понимал: когда ее найдут убитой, все свалят на него. На слушании – если будет слушание и если меня вызовут – я отвечу на вопросы. Вам я отвечать не стану. Вы – хороший коп, Грин, в отличие от вашего припадочного напарника, который умеет только упиваться собственной крутизной. Хотите, чтобы я по-настоящему угодил в переплет, дайте ему ударить меня еще раз, и я сломаю его чертов карандашик.
   Грин встал и печально улыбнулся. Дейтон застыл на месте. Ненадолго же его хватило. Видно было, соображал Дейтон небыстро.
   – Ладно, позвоню начальству, – сказал Грин, – но я заранее знаю ответ. Вы чокнутый, Марлоу, совсем чокнутый. Прочь с дороги. – Последнее адресовалось Дейтону, который схватил блокнот и отступил в сторону.
   Грин подошел к телефону и медленно снял трубку. Неблагодарная служба в полиции оставила глубокие морщины на его простом лице. С копами всегда так. Только решишь ненавидеть их всех скопом, как окажется, что среди них затесался приличный человек.
   Капитан велел Грину тащить меня в участок и не слишком церемониться.
   На запястьях защелкнулись наручники. Полицейские не стали обыскивать дом, решив, что я (с моим-то опытом!) не стану держать у себя ничего компрометирующего. Тут они просчитались. При тщательном осмотре наверняка нашлись бы ключи от машины. А уж если бы они обнаружили саму машину, мне ни за что бы не отвертеться.
   Впрочем, беспокоился я зря. Полиция так и не нашла шикарное авто Терри. Его украли в ту же ночь, отогнали в Эль-Пасо, сменили замки, подделали документы и продали на рынке в Мехико. Приграничная мафия свое дело знает. Деньги, вырученные за машину, вернулись в Штаты в виде героина. Такая вот политика добрососедства в бандитском изводе.

7

   В тот год отдел по расследованию убийств возглавлял капитан Грегориус. Нынче такие копы почти перевелись. С преступниками Грегориус не церемонился: свет в лицо, дубинкой по почкам, кулаком под дых, коленкой в пах, жезлом по пояснице. Полгода спустя капитан был уличен в лжесвидетельстве перед судом присяжных, и его по-тихому отправили в отставку. Погиб он на собственном ранчо в Вайоминге, где его затоптал взбесившийся жеребец.
   Сегодня его добычей был я. Грегориус восседал за письменным столом без мундира, с закатанными до локтя рукавами. Он был лыс как колено и, подобно многим здоровякам, после сорока заметно раздался в талии. Серые водянистые глаза, большой нос в сетке красных прожилок. Капитан звучно прихлебывал кофе. Мощные ручищи покрывала черная поросль, из ушей торчали пучки седых волос. Грегориус повозил чем-то по столу и посмотрел на Грина.
   – Против него только то, что он молчит как рыба, шеф, – доложил Грин. – Номер его телефона был на отрывном календаре Леннокса. С утра куда-то выезжал, куда – не говорит. Хорошо знает подозреваемого, но отказывается отвечать, когда видел того в последний раз.
   – Ишь ты, упрямец, – спокойно заметил Грегориус. – Ну, это поправимо.
   Судя по тону, способ, которым он собирается выбить признание из подозреваемого, значения не имел. Капитан Грегориус и не таких раскалывал.
   – Дело в том, что окружной прокурор нюхом чует: шумиха будет громкая. Его можно понять, учитывая, чья она дочка. Так что придется хорошенько выпотрошить этого малого.
   Он взглянул на меня как на пустое кресло или окурок. Я был неодушевленным предметом, на мгновение попавшим в поле его зрения.
   – Он явно пытался создать такую ситуацию, чтобы можно было с чистой совестью отказаться отвечать на вопросы, – почтительно промолвил Дейтон. – Кодекс цитировал, подстрекал меня. Он сам нарывался, капитан. Вот я и не выдержал.
   – Выходит, тебя легко вывести из равновесия? Даже такому ничтожеству? – Грегориус одарил подчиненного кислым взглядом. – Кто снял наручники?
   Грин ответил, что это сделал он.
   – Надеть обратно, – приказал капитан.
   Грин завозился с наручниками.
   – Руки за спину, – уточнил Грегориус.
   Грин подчинился приказу.
   – Да потуже, – не унимался капитан. – Надо взбодрить его.
   Грин исполнил и это. Мои запястья начали неметь.
   – А теперь можешь говорить, – капитан наконец-то взглянул на меня, – да поживее.
   Я молчал. Грегориус откинулся на спинку кресла и осклабился. Его рука медленно потянулась к чашке, затем он подался вперед и выплеснул кофе в меня, но промазал – я успел скатиться со стула на пол, больно ударившись плечом. Руки окончательно занемели, запястья отозвались ноющей болью.
   Грин помог мне подняться. Часть жидкости запачкала спинку и сиденье стула, но в основном досталось полу.
   – Надо же, не любит кофе, – заметил Грегориус. – Ишь ты, какой шустрый. Неплохая реакция.
   Все молчали. Грегориус разглядывал меня водянистыми рыбьими глазами.
   – Видите ли, мистер, здесь ваша лицензия – пустая бумажонка. Я жду ваших показаний, сначала устных, бумаги оформим потом. Ничего не упустите. Мне нужен полный отчет о том, что вы делали с десяти часов вечера вчерашнего дня. Подчеркиваю, полный. Мы расследуем убийство. Главный подозреваемый сбежал. Вы хорошо его знали. Малый застал жену в постели с другим и проломил ей башку бронзовой статуэткой. Не слишком оригинально, зато эффективно. И если вы думаете, что я позволю какому-то жалкому частному детективу цитировать передо мной кодекс, вы ошибаетесь. Нам в полиции кодекс ни к чему. У вас есть информация, и я намерен ее получить. Отмолчаться не получится. Итак, я жду.
   – А наручники снимете, капитан? – спросил я. – Разумеется, если дам показания.
   – Посмотрим. Только не тяни.
   – Если я скажу, что не видел Леннокса в течение последних двадцати четырех часов и не знаю, где он сейчас, вас это устроит?
   – Сказать-то можете, только вряд ли я поверю.
   – А если скажу, что видел его, но понятия не имел, что он кого-то убил, а куда он делся потом, мне неведомо?
   – Эту историю я готов выслушать, только в подробностях: где, когда, как он выглядел, о чем говорил, куда собирался отправиться. Из этого может что-то выйти.
   – С вашими подходами выйдет только то, что вы сделаете из меня соучастника.
   Капитан набычился, а глаза стали цвета грязного льда.
   – И что?
   – Ну, не знаю. Я готов сотрудничать с полицией, но мне не помешал бы совет адвоката. И я не отказался бы от присутствия кого-нибудь из прокуратуры.
   Капитан издал хриплый смешок, похоже заводясь с полоборота. Медленно встал с кресла, обошел стол и, упершись рукой в столешницу, несколько мгновений молча изучал меня. Затем, все с той же нехорошей улыбочкой, Грегориус поднял правый, похожий на молот кулак и с размаху заехал мне в шею.
   Удар с расстояния в восемь-десять дюймов едва не снес мою голову с плеч. Во рту смешались кровь и желчь, я ничего не слышал, только грохот в ушах. Капитан все еще улыбался, по-прежнему упираясь в стол левой рукой. Его голос раздавался откуда-то издали:
   – Теперь-то я уже не тот, что раньше, постарел. Одна хорошая затрещина, на большее не рассчитывайте, мистер. То ли дело ребята из городской тюрьмы! Это вам не Дейтон и его детские кулачки. Или Грин с его четырьмя детьми и розовым садом. Нет, те ребята отдаются работе самозабвенно. Ну что, готовы поделиться новыми идеями?
   – Только не в наручниках, капитан.
   Даже ворочать языком было больно.
   Грегориус склонился еще ниже, обдав меня смрадной вонью, выпрямился, обогнул стол, опустил железную задницу в кресло и зачем-то провел пальцем по краю линейки, словно проверяя ее остроту. Затем посмотрел на Грина:
   – Чего вы ждете, сержант?
   – Приказов, – выплюнул Грин, словно ему был неприятен звук собственного голоса.
   – Каких еще приказов? Вам опыта не занимать, так сказано в вашем личном деле. Мне нужно подробное описание того, чем занимался этот умник последние двадцать четыре часа, может, и больше, но пока обойдемся сутками. Что он делал в каждую минуту из этих двадцати четырех часов. Показания должны быть подписаны, заверены и зарегистрированы. Я жду вас с ними через два часа, а также с подозреваемым: чистеньким, умытым и чтобы ни следа побоев. Да, и еще кое-что, сержант… – Грегориус одарил Грина взглядом, от которого покрылась бы инеем свежезапеченная картофелина. – В следующий раз, когда я буду задавать вопросы задержанному, нечего стоять столбом с таким видом, будто я ему уши обрываю.
   – Слушаюсь, сэр.
   Грин повернулся ко мне.
   – Пошли, – буркнул он.
   Грегориус оскалил давно не чищенные зубы:
   – Ничего не желаете сказать напоследок?
   – Как же, сэр, желаю. – Я был сама вежливость. – Сами того не зная, вы оказали мне большую услугу. Вы и детектив Дейтон. Решили мою проблему за меня. Никому не по нраву предавать друзей, но вам я не сдал бы и лютого врага. Вы с вашим подчиненным не просто тупоголовые громилы. Беда в том, что вы чудовищно некомпетентны. Вы понятия не имеете о том, как вести простейшее расследование. Я колебался, и будь вы умнее – давно бы заполучили мои показания. Однако вы предпочли оскорблять меня, обливать кофе и распускать кулаки. И теперь вы не дождетесь от меня ответа, который час на тех часах, что висят на стене вашего кабинета.
   Как ни странно, но Грегориус молча выслушал мою тираду.
   – А ты, я гляжу, старый ненавистник копов. Я тебя раскусил, не любишь ты нашего брата, – ухмыльнулся он.
   – Почему же, я знаю места, где полицейских уважают. Только копом вам там не быть.
   Грегориус и это проглотил. Думаю, ему случалось слышать оскорбления и похуже.
   Раздался телефонный звонок. Грегориус махнул рукой. Дейтон проворно обогнул стол и услужливо снял трубку.
   – Кабинет капитана Грегориуса. Говорит детектив Дейтон. – Он выслушал собеседника и слегка нахмурил красивые брови. – Минутку, сэр. – Дейтон протянул трубку Грегориусу. – Начальник полицейского управления Олбрайт, сэр.
   Грегориус поморщился:
   – Что нужно этому заносчивому олуху?
   Капитан взял трубку, перевел дыхание и, нацепив на лицо любезное выражение, поднес ее к уху.
   – Грегориус, комиссар.
   Он слушал голос в трубке.
   – Да, он в моем кабинете. Задал ему парочку вопросов. Нет, сотрудничать не желает. Категорически. С какой стати? – Лицо капитана исказила злобная гримаса. Лысина покраснела, но голос не изменился ни на йоту. – Приказывать мне может только мой непосредственный начальник… Хорошо, шеф, как скажете, шеф. Уверен, я… черт, нет! Да его никто и пальцем не тронул. Есть, сэр. Как скажете, сэр.
   Грегориус швырнул трубку на рычаг. Рука немного дрожала. Он посмотрел на меня, затем – на Грина.
   – Сними наручники, – буркнул он с кислым видом.
   Грин освободил мои запястья. Я потер ладони, восстанавливая кровоток.
   – Доставь его в окружную тюрьму, – нехотя продолжил Грегориус. – По подозрению в убийстве. Прокуратура выхватила это дельце прямо у нас из-под носа. Ну и система!
   Никто не двинулся с места. Грин стоял рядом со мной, тяжело дыша. Грегориус перевел взгляд на Дейтона:
   – А ты чего ждешь, сосунок? Пломбира на палочке?
   Дейтон чуть не подавился:
   – Жду указаний, шеф.
   – Обращайся ко мне «сэр», черт тебя подери! Возомнил себя сержантом или еще кем повыше? Для тебя я «сэр», чертов молокосос! Вон отсюда.
   – Есть, сэр! – Дейтон со всех ног бросился к двери.
   Грегориус грузно поднялся с кресла и встал, отвернувшись к окну.
   – Пора сматываться, – шепнул мне на ухо Грин.
   – Забирай его отсюда, иначе я ему рожу расквашу! – пригрозил Грегориус оконной раме.
   Грин подошел к двери и открыл ее. Я уже выходил, когда прозвучал грозный окрик капитана:
   – Стоять! И дверь закрыть!
   Грин исполнил приказание и подпер дверь спиной.
   – А ну марш сюда! – рявкнул Грегориус, обращаясь ко мне.
   Я не двинулся с места, просто стоял и смотрел на него. Не двигался с места и Грин. Повисла зловещая пауза.
   Грегориус медленно пересек кабинет, подошел ко мне вплотную и застыл, сунув руки в карманы и раскачиваясь на каблуках.
   – Пальцем, говорите, нельзя, – пробормотал он, словно разговаривая сам с собой. Глаза у него были пустые, а губы подрагивали. Затем Грегориус смачно плюнул мне в лицо. – Теперь все, спасибо.
   Он отвернулся и шагнул обратно к окну. Грин снова открыл дверь.
   Я вышел, нащупывая в кармане носовой платок.

8

   Койки в камере номер пять блока для уголовников располагались одна над другой, как в пульмановском вагоне. Мне повезло – верхняя так и оставалась свободна, никого не подселяли. В предвариловке условия щадящие: выдают два одеяла – не слишком чистых, но и не особенно грязных – и комковатый матрац в два дюйма толщиной, который кладется на металлическую решетку. Есть унитаз, умывальник, бумажные полотенца и раскисший кусок серого мыла. В камере чисто и не пахнет дезинфицирующими средствами. За порядком следят осужденные, пользующиеся доверием тюремного начальства, а недостатка в таких не бывает.
   Сначала тебя с пристрастием досматривают. Если ты не пьяница и не псих, сигареты и спички могут оставить. До предварительных слушаний ты можешь сидеть в своей одежде, после – в тюремной, никаких галстуков, поясов или шнурков. Ты просто сидишь на койке и ждешь. Заняться тут больше нечем.
   В вытрезвителе похуже. Ни коек, ни стульев, ни одеял – вообще ничего. Голый бетонный пол – валяйся, сколько душе угодно. Или сиди на унитазе и блюй себе на колени. Хуже этого нет ничего, уж мне-то поверьте.
   Здесь свет на потолке горит даже днем, а в железной двери прорезан глазок, закрытый решеткой. Свет выключают строго в девять вечера. Никто не зайдет в камеру, чтобы предупредить тебя. Ты можешь читать газету или журнал, и не важно, что тебя прервут на полуслове. До рассвета остается только спать – если спится, курить – если есть что, думать – если есть о чем – или не думать – если от дум хочется лезть на стену.
   Человек в тюрьме теряет индивидуальность, становясь парой строк в регистрационной книге и предметом не слишком ревностных забот тюремного начальства. Никого здесь не волнует, любят человека или ненавидят, как он выглядит и что намерен делать с собственной жизнью. Если ты не причиняешь беспокойства, тебя не трогают. Ты никому не нужен, пока тихо как мышь сидишь в своей камере. Здесь не за что сражаться, нечем возмущаться. Надзиратели – приветливые ребята, совершено не склонные к садизму. Все, что вы читали о заключенных, которые с воплями бьются о решетку, и о злобных тюремщиках, безжалостно орудующих дубинками, – политика, только и всего. Хорошая тюрьма – одно из тишайших мест на свете. Если ночью заглянуть сквозь решетку в соседнюю камеру, ты увидишь одеяло на койке, или голову лежащего человека, торчащую из-под одеяла, или его глаза, смотрящие в пустоту. Услышишь сопение. Иногда, когда приснится кошмар, заключенный вскрикивает во сне. Жизнь в тюрьме останавливается, теряет смысл и цель. В другой камере кто-то не может уснуть или даже не пытается, просто сидит, уставившись в одну точку. Ты смотришь на него – он смотрит на тебя. Вы молчите. Вам нечего сказать друг другу. В тюрьме не о чем говорить.
   В углу коридора есть еще одна железная дверь, которая ведет в блок досмотра. Внутри вместо одной из стен – черная проволочная сетка, на противоположной стене нарисованы деления, измеряющие рост, сверху – прожектора. Как правило, запускают сюда утром, перед тем как ночная смена сдает дежурство. Стоишь напротив стены с разметкой, освещенный прожектором, а за черной проволокой – полная темнота. На самом деле за ней кого только нет: копы, детективы, добропорядочные граждане, ставшие жертвами грабителей или мошенников, – избитые, выброшенные под дулом пистолета из автомобилей, лишившиеся сбережений. Ты не слышишь их голосов, не видишь лиц. В ушах громкий и отчетливый голос старшего ночной смены. Для него ты – дрессированная собачка. Капитан устал, недоверчив и знает свое дело. Он режиссер самой старой пьесы в истории – пьесы, засевшей у него в печенках.
   – Эй, ты, стоять прямо, живот втянуть, подбородок выше. Плечи назад, смотреть перед собой. Теперь налево, направо, снова перед собой. Вытянуть руки, ладонями вверх, ладонями вниз. Закатать рукава. Видимых шрамов нет. Темно-каштановые волосы с проседью. Глаза карие. Рост шесть футов полтора дюйма. Вес примерно сто девяносто фунтов. Имя Филип Марлоу. Профессия – частный детектив. Что ж, Марлоу, приятно познакомиться. С этим все. Следующий.
   Взаимно, капитан. Простите, что отнял время. Забыли приказать мне открыть рот. У меня там пара превосходных пломб и одна дорогущая фарфоровая коронка. Обошлась мне в восемьдесят семь долларов. А еще вы забыли заглянуть мне в нос, капитан. Там внутри – шрам на шраме. Операция на носовой перегородке. Хирург, настоящий мясник, мучил меня битых два часа, а сейчас такие операции делают за двадцать минут. Футбольная травма. Хотел блокировать мяч, а попал сопернику под ногу уже после того, как он ударил по мячу. Пятнадцатиметровый. Столько же ярдов кровавого бинта вытянули у меня из носа на следующий день дюйм за дюймом. Я не хвастаюсь, капитан. Просто для протокола. Весь смак – в деталях.
   На третий день ближе к полудню дверь отворилась.
   – Адвокат пришел. Бросай окурок. Да не на пол!
   Я швырнул окурок в унитаз. Охранник привел меня в комнату для свиданий. У окна стоял высокий бледный брюнет, на столе лежал пухлый коричневый портфель. Брюнет обернулся, подождал, пока дверь закроется, и сел за исцарапанный дубовый стол времен Ковчега. Небось достался подержанным уже Ною. Затем открыл чеканный серебряный портсигар, положил его на стол перед собой и поднял глаза:
   – Садитесь, Марлоу. Сигарету хотите? Меня зовут Эндикотт, Сьюэлл Эндикотт. Я буду представлять ваши интересы. Бесплатно. Надеюсь, вы не прочь отсюда выбраться?
   Я сел и вытащил сигарету из портсигара. Адвокат протянул мне зажигалку.
   – Рад видеть вас, мистер Эндикотт. Мы знакомы, только в тот раз вы были окружным прокурором.
   – Не помню, хотя возможно, – кивнул Эндикотт. – Эта работа не по мне, прокурор должен быть жестким.
   – Кто вас прислал?
   – Я не уполномочен разглашать эту информацию. Мои услуги не будут стоить вам ни цента.
   – Значит, его взяли.
   Адвокат молча смотрел на меня. Я закурил. У этих новомодных сигарет с фильтром вкус как у тумана, который процедили через вату.
   – Если вы о Ленноксе, – сказал он, – а это очевидно, то нет, его не взяли.
   – К чему эта таинственность, мистер Эндикотт? Кто вас прислал?
   – Мой наниматель пожелал остаться неназванным. Его право. Вы согласны, чтобы я вас защищал?
   – Не знаю. Если они не взяли Терри, зачем им я? Никто меня ни о чем не спрашивает, никому нет до меня дела.
   Эндикотт нахмурился, рассматривая свои длинные холеные пальцы.
   – Вашим делом занимается окружной прокурор Спрингер. Возможно, он просто не нашел времени для допроса. Тем не менее формальное обвинение предъявлено, и теперь состоится предварительное слушание. Могу устроить, чтобы до суда вас выпустили под залог. Да вы, вероятно, и сами знаете процедуру.
   – Меня обвиняют в убийстве.
   – Ну, это перебор. – Он раздраженно передернул плечами. – Обвинять они вас могут в чем угодно, но, вероятно, речь идет о косвенном соучастии. Ведь это вы помогли Ленноксу бежать?
   Я не ответил, швырнул безвкусную сигарету на пол и затушил подошвой. Эндикотт снова передернул плечами и нахмурился:
   – Допустим, просто допустим, что это так. Чтобы доказать соучастие, им нужен умысел. В нашем случае умысел означает, что вы знали о преступлении и что убийца действительно Леннокс. Однако даже тогда вас должны выпустить под залог. На деле вы не соучастник, а свидетель. Держать важного свидетеля за решеткой в нашем штате можно только по распоряжению суда, его статус свидетеля определяется исключительно судьей. Впрочем, вам не хуже моего известно, как легко полиция обходит закон.
   – Еще как известно, – согласился я. – Детектив по фамилии Дейтон заехал мне кулаком в челюсть. Начальник отдела по расследованию убийств Грегориус выплеснул кофе в лицо и так врезал по шее, что чуть не перебил артерию, – видите, как распухла? Начальник полицейского управления Олбрайт помешал своим костоломам размазать меня по стенке, поэтому Грегориус на прощание плюнул мне в лицо. Вы совершенно правы, мистер Эндикотт, эти ребята не стесняются.
   Адвокат многозначительно посмотрел на часы:
   – Вы хотите выйти под залог или нет?
   – Спасибо, конечно, но не стоило беспокоиться. Если тебя выпустят под залог, люди решат, что ты виновен. А если ты выйдешь сухим из воды, скажут, что попался толковый адвокат.
   – Ну и глупо, – буркнул Эндикотт.
   – Пусть так. Был бы я умным, не сидел бы тут. Если у вас есть связь с Ленноксом, передайте, чтобы не беспокоился обо мне. Я здесь не ради него, а ради себя. И я ни на что не жалуюсь. Такова цена. Люди приходят ко мне со своими бедами – маленькими или большими. С бедами, которые не могут доверить копам. Придут ли они ко мне, если любой мордоворот с полицейским жетоном легко уложит меня на лопатки?
   – Я вас понимаю, – протянул адвокат, – однако позвольте поправить вас в одном пункте. У меня нет связи с Ленноксом, я едва с ним знаком. Я служу правосудию, как любой юрист, и если бы мне стало известно, где он скрывается, я не утаил бы эту информацию от окружного прокурора. Максимум, на что я могу пойти, – передать его властям в назначенном месте, предварительно выслушав признание.
   – Никто, кроме него, не прислал бы вас сюда, чтобы помочь мне.
   – По-вашему, я лгу? – Он наклонился над столом и затушил сигарету о край.
   – Кажется, вы из Виргинии, мистер Эндикотт? В моих краях у виргинцев всегда была репутация благородных людей. Мы еще помним о южной чести.
   Эндикотт улыбнулся:
   – Неплохо сказано. Надеюсь, так оно и есть. Однако мы впустую тратим время. Если бы у вас была хоть капля здравого смысла, вы сказали бы полиции, что не видели Леннокса неделю. Возможно, это не совсем правда. Под присягой вы всегда можете рассказать, как было на самом деле. Лгать полиции законом не возбраняется. Они готовы к тому, что вы им солжете. Им гораздо приятнее выслушать ложь, чем ваш отказ давать показания, который они сочтут вызовом. Что вы хотите этим доказать?
   Ответить мне было нечего. Эндикотт встал, потянулся за шляпой, со щелчком захлопнул портсигар и сунул его в карман.
   – Не пойму я, чего ради вы разыграли этот спектакль, – холодно промолвил он. – Настаивали на своих правах, поминали закон всуе. Удивляюсь вашей наивности, Марлоу. Уж вам-то должно быть известно, что закон не есть правосудие, а лишь весьма несовершенный механизм. Надавите на нужные кнопки, и, если повезет, правосудие восторжествует. Не стоит требовать слишком много от механизма. Что ж, вижу, моя помощь вам не нужна, поэтому удаляюсь. Если передумаете, я в вашем распоряжении.
   – А я, пожалуй, потяну денек-другой. Если они схватят Терри, им будет все равно, кто помог ему сбежать. Цирковой балаган, именуемый судом, им важнее. Убийство дочери Харлана Поттера – газетная сенсация, а любитель ублажить публику вроде Спрингера въедет на этом спектакле прямиком в министерское кресло, а оттуда – в губернаторское или еще выше… – Я неопределенно взмахнул рукой, и конец фразы повис в воздухе.
   – Вы слишком поспешно судите о мистере Харлане Поттере, – с сарказмом заметил Эндикотт.
   – А если Терри не схватят, никто и не спросит, кто помог ему сбежать, мистер Эндикотт. Власти предпочтут поскорее забыть обо всем.
   – Вы, я вижу, все просчитали, Марлоу?
   – В тюрьме у меня была масса свободного времени. А о Харлане Поттере мне известно лишь то, что он владеет сотней миллионов баксов и десятком газет. И как там вся эта шумиха?
   – Шумиха? – Голос адвоката заледенел.
   – Вот именно. Что-то я не вижу вокруг репортеров, а я-то надеялся поправить свой бизнес. Частный сыщик сел в тюрьму, но друга не выдал. Звучит!
   Эндикотт подошел к двери:
   – Считайте, что ваша наивность меня позабавила, Марлоу. Вы как ребенок. Имея сотню миллионов баксов, можно купить не только внимание прессы, но ее молчание. Это такой же товар.
   За адвокатом закрылась дверь, а меня отвели в камеру номер пять блока для уголовников.
   – С Эндикоттом вы тут не задержитесь, – запирая меня, дружелюбно заметил надзиратель.
   Я спорить не стал.

9

   Охранник, заступивший в вечернюю смену, крупный широкоплечий блондин средних лет с дружелюбной улыбкой, давно изжил в себе и гнев, и жалость. Он хотел спокойно отсидеть смену, и его добродушие не знало границ. Охранник отпер дверь моей камеры:
   – К вам гость. Из окружной прокуратуры. Не спится?
   – Рановато для меня. Который час?
   – Десять пятнадцать.
   Он с порога осмотрел камеру. Одно из одеял я расстелил на нижней койке, второе подложил под голову. В корзине валялись скомканные бумажные салфетки, на краю раковины стоял рулон туалетной бумаги. Охранник довольно кивнул:
   – Личные вещи?
   – Только я сам.
   Он оставил дверь камеры открытой. Мы прошли по тихому коридору к лифту. У стола дежурного какой-то толстяк в сером костюме смолил трубку из кукурузной кочерыжки. Ногти у него были грязные, а несло от него, как от козла.
   – Я – Спрэнклин от окружного прокурора! – гаркнул толстяк. – Мистер Гренц желает тебя видеть. – Он вытащил пару наручников. – Примерь-ка.
   Охранник и дежурный радостно скалились.
   – В чем дело, Спрэнк? Боишься, что он набросится на тебя в лифте?
   – К чему мне лишние проблемы? – огрызнулся Спрэнклин. – Однажды от меня уже хотел удрать такой молодчик. Мне тогда всю плешь проели. Давай двигай.
   Дежурный протянул толстяку бланк, и Спрэнклин поставил на бумажке витиеватую подпись.
   – У меня все под контролем. В этом городе только и жди подвоха.
   Патрульный втащил с улицы пьяного с окровавленным ухом.
   – А ты попал, малый, – с довольным видом сообщил мне толстяк уже в лифте. – Вляпался в здоровенную кучу дерьма. В этом городе огребешь и не такое.
   Лифтер подмигнул мне, я ухмыльнулся в ответ.
   – Не дергайся, – пригрозил мне Спрэнклин. – Я однажды уже подстрелил такого же шустрого. Мне тогда всю плешь проели.
   – Проедят и так и эдак.
   Спрэнклин задумался.
   – Вроде того, – согласился он. – Такой город. Никакого уважения.
   Через двойные двери мы вошли в кабинет прокурора. Телефонный коммутатор был выключен, кресла для посетителей пусты. Свет горел только в паре кабинетов. Спрэнклин открыл дверь каморки с маленьким столом и двумя стульями. За столом сидел краснолицый крепыш с квадратным подбородком и глупыми глазами. При нашем появлении он что-то запихивал в ящик стола.
   – Стучаться надо! – рявкнул крепыш.
   – Простите, мистер Гренц, – промямлил толстяк. – Я глаз не сводил с заключенного.
   Он втолкнул меня в кабинет.
   – Наручники снять, мистер Гренц?
   – А какого дьявола ты их нацепил? – хмуро поинтересовался Гренц, наблюдая, как Спрэнклин возится с замком; у толстяка на поясе болталась связка ключей величиной с грейпфрут, и он не сразу отыскал нужный. – Проваливай, – велел ему Гренц. – Подождешь снаружи.
   – Я уже сменился, мистер Гренц, – запротестовал Спрэнклин.
   – Когда я тебя отпущу, тогда и сменишься!
   Толстяк вспыхнул и протиснул в дверь жирную задницу. Гренц перевел грозный взгляд с незадачливого подчиненного на меня. Я спокойно уселся на стул.
   – Я не разрешал вам садиться! – взревел Гренц.
   Я вытащил из кармана мятую сигарету и сунул в рот.
   – Здесь не курят! – гаркнул он.
   – В камере курить не запрещено. Значит, и здесь можно.
   – В своем кабинете правила устанавливаю я! – взвизгнул Гренц.
   Над столом поплыл сильный запах перегара.
   – Еще глоток, начальник, и полегчает. Боюсь, мы помешали вам прикончить бутылку.
   Гренц рухнул на стул. Лицо побагровело от злости.
   Я чиркнул спичкой.
   Опомнившись – спустя минуту, не раньше, – Гренц прошипел:
   – Сильно умный, да? Видал я таких. Поначалу все хорохорятся, только выползают из моего кабинета на карачках.
   – Зачем вы меня вызвали, мистер Гренц? А что до выпивки, не стесняйтесь. Я и сам не прочь пропустить глоточек, особенно когда устал или нервы на взводе.
   – Кажется, вас не слишком волнует та куча дерьма, куда вы вляпались.
   – Никуда я не вляпался.
   – Это мы посмотрим. А пока выслушаем ваши показания. – Гренц ткнул пальцем в магнитофон на подставке у стола. – Сегодня запишем, а завтра распечатаем. Если заместителя прокурора устроит ваша версия, вас выпустят под подписку. Так что валяйте, я слушаю.
   Гренц нажал на кнопку. Его холодный голос звенел злобой, рука непроизвольно тянулась к ящику стола, нос был в сизых прожилках, а белки глаз нехорошего цвета.
   – Ох, как же мне все надоело, – вздохнул я.
   – Что надоело? – рявкнул Гренц.
   – Коротышки в крошечных кабинетах, любители изрекать прописные истины, которым грош цена. Я пятьдесят шесть часов проторчал в камере, где никто меня не доставал. Им там это ни к чему. До поры до времени, если что – церемониться не станут. За что я угодил за решетку? Меня подозревают. Что это за судебная система, которая позволяет бросить человека в камеру для уголовников только потому, что копу не удалось получить ответы на свои вопросы? Какие у него улики? Телефонный номер на отрывном календаре? Что он хотел доказать, посадив меня за решетку? Только то, что это было в его власти. И вы туда же – пыжитесь в своем кабинетике размером с ящик для сигар. Прислали ко мне среди ночи этого перепуганного неженку. Думали, пятьдесят шесть часов в камере превратят мои мозги в жидкую овсянку? Ждали, что я буду скулить у вас на коленях, умоляя погладить меня по головке, потому что мне одиноко в большой страшной тюрьме? Бросьте, Гренц. Пропустите глоток, если неймется, и будьте человеком. Делайте свое дело, только засуньте подальше свой кастет. Если вы чего-то стоите, справитесь и без него, если нет, то расколоть меня кастет не поможет.
   Гренц выслушал меня и кисло ухмыльнулся:
   – Полегчало? А теперь, когда раздали всем на орехи, займемся вашими показаниями. Будем отвечать на вопросы или сами все расскажете?
   – А это я не вам говорил. Так, воздух сотрясаю. И не собираюсь я давать никаких показаний. Вы юрист, и вам известно, что я не обязан отвечать на ваши вопросы.
   – Не обязаны, – холодно сказал Гренц. – А закон я знаю, знаю и то, как обходится с законом полиция. Я даю вам возможность оправдаться. Не хотите – на здоровье, мне плевать. Завтра в десять утра я предъявлю официальное обвинение, после чего состоится предварительное слушание. Вы можете выйти под залог, хотя я буду против, но если получится, устрою так, что это обойдется вам в кругленькую сумму. Решайте.
   Гренц посмотрел на бумагу, лежавшую на столе, прочел ее и перевернул.
   – В чем меня обвиняют?
   – Тридцать вторая статья. Сообщничество после совершения преступления. Тюрьма строгого режима. До пяти лет в Квентине.
   – Сначала Леннокса поймайте, – осторожно заметил я.
   Судя по его виду, Гренц явно что-то недоговаривал, но откуда мне было знать, что именно.
   Он откинулся на спинку стула и принялся катать ручку между ладонями. Затем улыбнулся. Происходящее его забавляло.
   – Поймаем. Такому, как Леннокс, трудно спрятаться, Марлоу. С его-то шрамами в пол-лица, не говоря о седине. А ведь ему всего тридцать пять. И у нас есть четыре свидетеля.
   – Свидетеля чего?
   Я почувствовал, как горечь подступила к горлу, совсем как в тот день, когда капитан Грегориус заехал мне в шею, которая, кстати, все еще болела. Я осторожно потер припухлость.
   – Не прикидывайтесь, Марлоу. Судья из Сан-Диего вместе с женой провожали сына с невесткой на самолет. Все четверо прекрасно запомнили Леннокса, а жена судьи опознала машину и того, кто в ней сидел. Не передумали?
   – Мило. Как вы до них добрались?
   – Сообщили по радио и телевизору. Судья сам нам позвонил.
   – Звучит впечатляюще, – насмешливо заметил я, – но вы упускаете одну деталь, Гренц. Сначала нужно поймать Леннокса и доказать его причастность. А еще придется доказывать, что я знал об убийстве.
   Он швырнул ручку на лежавшую перед ним перевернутую телеграмму.
   – Глотну-ка я виски. Доконает меня эта ночная работа.
   Гренц открыл ящик стола, извлек бутылку и стопку. Наполнил стопку до самого края и одним глотком осушил ее.
   – Уф, – выдохнул он. – Вам не предлагаю, Марлоу. Заключенным не положено.
   Он закупорил бутылку и отодвинул от себя, однако недалеко, чтобы легче было дотянуться.
   – Думаете, нам придется что-то доказывать, Марлоу? А что, если у нас уже есть признание?
   Словно ледяные коготки какого-то мерзкого насекомого пробежали по моему позвоночнику.
   – Тогда зачем вам мои показания?
   – Для порядку, – хмыкнул Гренц. – На суде подробности будут не лишними. И дело даже не в ваших показаниях, Марлоу, а в том, на каких условиях мы согласны отпустить вас. Если, конечно, вы проявите желание сотрудничать.
   Я молча смотрел на Гренца. Он шуршал бумагами, беспокойно ерзал на стуле, поглядывая на бутылку, – ему стоило больших усилий ее не цапнуть.
   – Возможно, хотите услышать либретто целиком? – Гренц хитро покосился на меня. – Ладно, так и быть, расскажу. А то решите, что мы тут даром время тратим.
   Я потянулся к столу, и Гренц, решив, что я покушаюсь на его бесценную бутылку, сунул ее в ящик. Я затушил сигарету о край пепельницы, откинулся на спинку стула и закурил еще одну.
   Гренц затараторил:
   – Леннокс сошел с самолета в Масатлане – городишке на тридцать пять тысяч жителей – и исчез на пару-тройку часов. Затем высокий смуглый брюнет со шрамами на лице – возможно, следами ножевых ранений – под именем Сильвано Родригеса купил билет до Торреона. Его испанский был весьма неплох, но не для человека с таким именем. К тому же для настолько смуглого мексиканца он был слишком высок. Пилот сообщил в полицию. Мексиканские копы звезд с неба не хватают – если что и сделают быстро, так это продырявят тебя без суда и следствия. Они явились за ним в аэропорт, но его и след простыл. Он сел на чартерный рейс до Отатоклана – курортного городишки на озере. Пилот чартера когда-то проходил подготовку в Техасе и неплохо говорит по-английски. Всю дорогу Леннокс делал вид, что не понимает его.
   – Если это был Леннокс, – вставил я.
   – Не спешите, дружище. Это был Леннокс, кто ж еще? В гостинице он зарегистрировался под именем Марио де Серва. У него был пистолет, «маузер» калибра семь шестьдесят пять, впрочем, в Мексике этим никого не удивишь. Пилот чартера заподозрил неладное и шепнул словечко местным копам. Они взяли Леннокса под наблюдение, связались с Мехико, и дело закрутилось.
   Чтобы не смотреть мне в глаза, Гренц вертел в руках линейку.
   – Резвый малый ваш пилот. И какая забота о пассажирах! Думаете, я поверю в эту чушь?
   Внезапно Гренц посмотрел прямо на меня.
   – Нам нужен быстрый суд и статья за непредумышленное убийство, – сказал он сухо. – Мы не станем копаться. Она была из влиятельной семьи.
   – Вы о Харлане Поттере?
   Гренц коротко кивнул.
   – Вот же ерунда, – продолжил он. – Спрингер мог бы выжать из этого дельца все. Секс, скандал, денег куры не клюют, неверная красотка-жена, муж – инвалид войны… Шрамы оттуда… Да газеты бы слюной захлебнулись! А так придется уползти ни с чем. – Гренц пожал плечами. – Хотя шефу виднее. Так как насчет показаний? – Он обернулся к магнитофону, который тихо шуршал лентой.
   – Выключите, – сказал я.
   Гренц бросил на меня злобный взгляд:
   – Понравилось в тюряге?
   – Там не так уж плохо. Не самая рафинированная публика, но кому нужна рафинированная. Сами посудите, Гренц, вы пытаетесь сделать из меня стукача. Называйте меня твердолобым и сентиментальным, но я человек практичный. Допустим, вы решите нанять частного сыщика – вижу, вам ненавистна даже мысль об этом, но допустим, другого выхода у вас нет. Вы наймете человека, заложившего друга копам?
   Гренц разглядывал меня с ненавистью.
   – И еще кое-что. Вам не кажется, что Леннокс слишком уж старается? Если бы хотел, чтобы его поймали, не устраивал бы этот цирк с конями. Не хотел бы – не изображал бы мексиканца в Мексике.
   – Что вы хотите сказать? – прорычал Гренц.
   – Я хочу сказать, что сыт по горло вашими домыслами. Не было никакого Родригеса с крашеными волосами, никакого Марио де Сервы в Отатоклане. О том, где скрывается Леннокс, вам известно не больше, чем о том, где зарыл сокровища пират Черная Борода.
   Гренц вытащил бутылку, наполнил стопку, залпом осушил ее и медленно расслабился. Затем повернулся к магнитофону и нажал на кнопку.
   – Эх, засудил бы я тебя, – буркнул он. – Терпеть не могу умников. Но не воображай, что легко отделался, дорогуша. Попадешься в следующий раз – мы не станем церемониться и просто прихлопнем тебя. А сейчас придется наступить себе на горло.
   Гренц перевернул бумагу и подписал ее. Всегда заметно, когда человек выводит собственное имя, – жест весьма характерный. Затем встал, обошел стол, носком ботинка распахнул дверь и крикнул Спрэнклина.
   Тот вошел, и Гренц вручил ему подписанный документ.
   – Это ордер на ваше освобождение. Я человек подневольный, иногда приходится выполнять неприятные обязанности. Хотите знать почему?
   Я встал:
   – Валяйте.
   – Дело Леннокса закрыто, мистер. Нет никакого дела Леннокса. Сегодня днем Леннокс застрелился в гостинице. В предсмертной записке он во всем признался. В Отатоклане, как я и говорил.
   Я оцепенел. Гренц осторожно отступил назад, словно опасался, что я на него наброшусь. Должно быть, вид у меня был и впрямь грозный. Наконец он оказался вне досягаемости за своим столом, а Спрэнклин схватил меня за локоть.
   – Давайте, не задерживайтесь, – жалобно пробормотал он. – Сколько мне тут торчать?
   Мы вышли, и я аккуратно закрыл за собой дверь. Тихо-тихо, словно внутри кто-то умер.

10

   Я полистал копию описи моих личных вещей, расписался на оригинале, рассовал пожитки по карманам и направился к выходу. Какой-то высокий, тощий как жердь незнакомец окликнул меня от дальнего края стойки:
   – Домой подбросить?
   Света было мало, но я разглядел, что незнакомец не молод, но и не стар, на вид потрепанный и бывалый, но на жулика не похож.
   – Сколько возьмете?
   – Нисколько. Меня зовут Лонни Морган. Я из газеты. Еду домой.
   – Ясно, криминальный репортер.
   – Только на этой неделе. Обычно я ошиваюсь в здании мэрии.
   Мы вышли из здания и отыскали на стоянке машину Лонни. Я поднял глаза к небу. Сияли звезды, но разглядеть их мешали городские огни. Ночь выдалась ясная и тихая. Я глубоко вдохнул, сел в машину – и поминай как звали.
   – Я живу на отшибе, в Лорел-кэньон. Подбросьте меня куда-нибудь поближе к месту.
   – Сюда они вас доставили, – заметил Лонни, – а как вы доберетесь обратно, им плевать. Ваше дело меня интересует. Что-то с ним нечисто.
   – Кажется, никакого дела больше нет. Говорят, Терри Леннокс сегодня днем застрелился. Так они сказали.
   – Весьма кстати. – Лонни говорил, а сам всматривался в ветровое стекло. Машина медленно скользила по тихому пригороду. – Это поможет им построить стену.
   – Какую стену?
   – Кто-то пытается огородить дело Леннокса настоящей стеной, Марлоу, а все подробности старательно замалчивают. Прокурор сегодня вечером укатил в Вашингтон, якобы на конференцию. Интересно, чего ради он выпустил из рук такой лакомый кусочек, возможность прогреметь на всю страну?
   – Откуда мне знать? Меня сразу убрали с глаз долой.
   – Потому что это кому-то нужно. И дело не в банальной взятке. Кто-то предложил прокурору нечто большее, и есть только один человек, связанный с этим делом, которому под силу такое, – отец убитой.
   Я уперся затылком в боковую стенку:
   – Вряд ли. А газетчики? Харлан Поттер владеет несколькими газетами, но есть же конкуренция!
   Лонни бросил на меня короткий удивленный взгляд и снова уставился на дорогу.
   – Не приходилось работать в газете?
   – Никогда.
   – Газеты принадлежат богачам, а богачи все одним миром мазаны. Конкуренция есть – безжалостная конкуренция за тиражи и сенсации. Но когда речь заходит о престиже, привилегиях и репутации владельцев, о конкуренции забывают. Дело Леннокса замнут, хотя при правильной подаче, друг мой, оно подняло бы тиражи до небес. На процесс слетелись бы охотники за сенсациями со всей страны. Но суда не будет. Леннокс вовремя сошел со сцены. Весьма кстати для семейства Харлана Поттера.
   Я выпрямился и бросил на Лонни тяжелый взгляд:
   – Хотите сказать, все подстроено?
   Он скривился:
   – Похоже, Ленноксу помогли отправиться на тот свет. Сопротивление при аресте. У мексиканских копов палец вечно дрожит на курке. Хотите пари? Уверен, никто не удосужился подсчитать количество пулевых отверстий в теле.
   – Вы ошибаетесь. Я неплохо знал Терри Леннокса. Он давно махнул рукой на свою жизнь. Если бы его привезли сюда, он сам признался бы в непредумышленном убийстве.
   Лонни Морган покачал головой. Я догадывался, что он собирается сказать.
   – Это вряд ли. Если бы он застрелил ее или просто размозжил ей череп – тогда да. Но у жертвы вместо лица – кровавые ошметки. Убийство второй степени – лучшее, на что он мог рассчитывать, да и то газеты подняли бы вой.
   – Наверное, вы правы.
   Он снова взглянул на меня:
   – Вы его знали. Верите, что он замешан в убийстве?
   – Я устал. Мозги не работают.
   После долгой паузы Лонни Морган промолвил:
   – Будь я посмекалистее, решил бы, что он тут вовсе непричастен.
   – Какая догадливость.
   Лонни сунул в рот сигарету и долго курил, сосредоточенно глядя на дорогу. Мы добрались до каньона, и я показал ему, где свернуть с бульвара. Машина вползла на холм и остановилась у подножия лестницы.
   Я вышел:
   – Спасибо, что подвезли, Морган. Зайдете? Пропустим по глотку.
   – В другой раз. Не хочу мешать, вам лучше побыть в одиночестве.
   – Для одиночества времени хватит. Впереди у меня чертова уйма времени.
   – Вам нужно проститься с другом. Думаю, вы крепко дружили, если ради него сели в тюрьму.
   – Кто сказал, что ради него?
   – Если я не пишу об этом в газете, это не значит, что я слепой, – усмехнулся репортер. – До встречи, еще увидимся.
   Я захлопнул дверцу, а Лонни развернулся и начал спускаться с холма. Наконец задние фары его машины пропали из виду. Я поднялся по ступеням, сгреб газеты у двери и вошел в пустой душный дом. Зажег все лампы, открыл окна.
   Сварив и выпив кофе, я выудил из жестянки пять стодолларовых купюр, свернутых плотной трубочкой. Я бездумно шатался по дому с чашкой в руках, то включал, то выключал телевизор, сидел, вскакивал, снова садился. Газеты, что валялись у порога, поначалу трубили про убийство на первых полосах, затем интерес к делу Леннокса утих. Было много снимков Сильвии – и ни одного Терри. В газетах красовалась даже моя фотография, о существовании которой я и не подозревал: «Частный детектив из Лос-Анджелеса задержан для дачи показаний». Были снимки дома в псевдоанглийском стиле с остроконечной крышей и чертовой уймой окон, на одно мытье которых уходило не меньше сотни. Резиденция возвышалась на холме в окружении двух акров хозяйских угодий. Немало для Лос-Анджелеса. Скрытый за деревьями гостевой дом представлял собой уменьшенную копию главного. Фотографии, судя по всему, делались с большого расстояния, а после их увеличили и обрезали. Снимков комнаты, которую журналисты именовали «комнатой смерти», в газетах не было.
   Я видел все это в тюрьме, но сейчас у меня словно открылись глаза. Убили богатую и красивую женщину, но прессу и близко не подпустили к месту преступления. Криминальным репортерам оставалось только бессильно скрежетать зубами. Если Терри говорил с тестем по телефону в ночь убийства, очевидно, что Харлан Поттер позаботился об охране еще до прихода полиции.
   В голове не укладывалось только одно – жестокость, с которой было совершено убийство. Никто на свете не убедил бы меня, что Терри Леннокс способен на такое.
   Я выключил свет и сел перед открытым окном. Пересмешник в кустах, устраиваясь на ночлег, издал несколько трелей.
   Кожа на шее зудела. Я побрился, принял душ и завалился спать. Лежа на спине, я вслушивался в ночь, словно ждал, что услышу спокойный и уверенный голос из темноты, который разложит все по полочкам. Но стояла тишина. Никто не собирался мне ничего объяснять. Да и объяснений не требовалось. Прежде чем застрелиться, убийца во всем сознался. Возможно, теперь слушаний и вовсе не будет.
   Как заметил газетчик Лонни Морган, самоубийство было им на руку. Если Сильвию убил Терри, то незачем волочь его в суд и вытаскивать на свет неприятные подробности. Если не он ее убил, то смерть подозреваемого тем более кстати. Сделать из мертвого козла отпущения – что может быть проще? Мертвый ничего не скажет в свою защиту.

11

   Утром я побрился, оделся и привычной дорогой поехал в центр. Припарковался на привычном месте, и если сторож стоянки понял, что перед ним важная птица, то никак этого не показал. Я поднялся по лестнице, прошел по коридору и вставил ключ в замок. Подпиравший стену смуглый пижонистый тип вкрадчиво поинтересовался:
   – Ты – Марлоу?
   – Ну я.
   – Никуда не уходи, с тобой хотят поговорить.
   Он отлепился от стены и ленивой походкой удалился.
   Я вошел в кабинет, подобрал с пола конверты. Еще стопка лежала на столе, куда их сгрузила уборщица. Я распахнул окно, вскрыл конверты и выбросил всякую ерунду, другими словами, почти всю кучу. Переключив звонок на входную дверь, раскурил трубку и уселся в ожидании воплей о помощи.
   Я почти бесстрастно размышлял о Терри Ленноксе. Его седые волосы, шрамы, неброское обаяние и особая гордость уже стирались из памяти. Я не судил Терри, не стремился понять мотивы его поступков – так же как раньше не пытался выяснить, где он заработал свои шрамы и как его угораздило жениться на Сильвии. Он стал для меня случайным попутчиком, которого за время путешествия ты должен был изучить вдоль и поперек, но на деле ничего о нем не знаешь. На пристани ты сходишь на берег, обещая не пропадать, но вы оба понимаете, что это пустые слова и едва ли вам суждено свидеться вновь. Если же такое случается, то ты встречаешь безликого незнакомца. Как дела, старина? Неплохо, спасибо. Выглядишь бодрячком. Ты тоже. Поправился. Все мы не молодеем. Помнишь, как славно мы путешествовали по Франконии (или где там)? Шикарная была поездка.
   Черта с два. Ты помирал со скуки и свел знакомство с соседом потому лишь, что вокруг не нашлось никого поинтереснее. Может быть, наши отношения с Терри были из той же серии? Нет, это точно не мой случай. Я потратил на Терри время и деньги, три дня просидел в тюряге, не говоря о затрещине и ударе в шею, после которого мне до сих пор было больно глотать. А теперь он умер, и мне никогда не вернуть ему чертовы пятьсот баксов. Это меня злило. Всегда найдется мелочь, которая будет сводить тебя с ума.
   Дверной звонок и телефон проснулись одновременно. Зная, что звонок в дверь означает только то, что кто-то вошел в крошечную приемную, я снял трубку.
   – Мистер Марлоу? На проводе мистер Эндикотт. Минутку.
   – Это Сьюэлл Эндикотт, – повторил знакомый голос. Будто не знает, что секретарша уже отбарабанила его имя.
   – Доброе утро, мистер Эндикотт.
   – Рад, что вы на свободе. Ваша идея пустить дело на самотек оказалась неплоха.
   – Какая, к черту, идея! Скажите лучше, ослиное упрямство.
   – Надеюсь, больше вас не тронут. Однако, если потребуется помощь, обращайтесь.
   – С чего бы? Терри мертв. Правосудию придется попотеть, доказывая, что мы встречались и я знал о преступлении. Заодно пусть попробуют доказать вину Терри. Как и то, что он сбежал с места преступления.
   Адвокат откашлялся.
   – Вам, наверное, не сказали, – начал он осторожно, – но он оставил исчерпывающее признание.
   – Мне сказали, мистер Эндикотт. Вот вы адвокат, просветите меня: разве признание освобождает полицию от необходимости доказывать как его подлинность, так и достоверность изложенных в нем фактов?
   – Боюсь, я не располагаю временем обсуждать с вами юридические тонкости, – бросил Эндикотт. – Я вылетаю в Мексику с весьма печальной миссией. Догадываетесь с какой?
   – Зависит от того, кого вы представляете. Вы ведь так и не сказали.
   – Разумеется, нет. Всего хорошего, Марлоу. Мое предложение остается в силе. Позвольте совет: не думайте, что вы неуязвимы. Вы занимаетесь опасным бизнесом.
   Он отключился. Я аккуратно положил трубку и некоторое время сидел, не снимая руки с рычага. Затем стер с лица гримасу и открыл дверь в приемную.
   Незнакомец у окна развалился в кресле и спокойно листал журнал. На нем был серый костюм в еле заметную голубую клетку. На ногах красовались черные мокасины на шнурках, удобные, как тапочки, – такие носков не протрут. Из-под белого платка в нагрудном кармане выглядывали солнечные очки. Мой гость был очень смугл, с жесткой курчавой шевелюрой. Незнакомец бросил на меня цепкий, по-птичьему зоркий взгляд, и его губы под тонкой щеточкой усов тронула усмешка. Красно-коричневый галстук ярким пятном выделялся на белоснежной рубашке.
   Он отшвырнул журнал в сторону:
   – Нет, ну что за дрянь! Прочел статью о Костелло [5 - Фрэнк Костелло (1891–1973) – одна из ключевых фигур преступного мира США, мафиози, разбогатевший на игорном бизнесе.]. Все вокруг решили, что знают все про Костелло! Да они знают о нем не больше, чем я о Елене Прекрасной!
   – Чем могу быть полезен?
   Незнакомец не сводил с меня цепких глаз.
   – Тарзан на большом красном самокате, вот ты кто.
   – Что?
   – Ты – Тарзан на большом красном самокате, Марлоу. Хорошо тебя потрепали?
   – Так, местами. Вам-то что?
   – После того, как Олбрайт вставил пистон Грегориусу?
   – Не после. До.
   – И у тебя хватило нахальства натравить на этого грубияна самого Олбрайта?
   – Я спрашиваю, вам-то что? К несчастью, я не знаком с начальником полицейского управления Олбрайтом и просить его ни о чем не мог.
   Незнакомец угрюмо посмотрел на меня, медленно встал, грациозный, как кошка, и прошелся по приемной. Стрельнув глазами в мою сторону, заглянул в кабинет. Похоже, он везде чувствовал себя как дома. Я вошел за ним и закрыл за собой дверь. Незнакомец выглядел удивленным.
   – Да у тебя тут смотреть не на что.
   Я сел за стол и спокойно ждал продолжения.
   – Сколько ты зарабатываешь в месяц, Марлоу?
   Я молча разжег трубку.
   – Не больше семисот пятидесяти? – предположил он.
   Я бросил сгоревшую спичку в пепельницу и выпустил облачко дыма.
   – Ты мелюзга, Марлоу, ничтожество. Жалкий пройдоха. Тебя и в лупу не разглядеть.
   Ему и это сошло с рук.
   – Дешевка ты, и за душой у тебя ни цента. Пропустил пару рюмок с приятелем, кинул ему пару монет, когда он был на мели. Начитался в детстве о Фрэнке Мэрривеле [6 - Фрэнк Мэрривел – герой рассказов для юношества, публиковавшихся в 1896–1930 гг. Гилбертом Паттеном под псевдонимом Берт Стэндиш; всесторонне развитая личность, спортсмен.]. Ни связей, ни мозгов, ни хватки, а все туда же – корчит из себя невесть что. Тарзан на красном самокате. Ломаного гроша ты не стоишь.
   С усталой улыбкой он перегнулся через стол и тыльной стороной ладони несильно заехал мне по щеке. Выражение смуглого лица не изменилось. Я не двинулся с места. Он ленивым движением опустился в кресло и, подперев щеку рукой, уставился на меня по-птичьи цепкими глазами.
   – Ты хоть понимаешь, с кем связался?
   – Тебя зовут Менендес, для своих – Менди. У тебя заведение на Стрипе.
   – Да ну! А знаешь, как я стал тем, кем стал?
   – Давай угадаю. Начинал сутенером в мексиканском борделе?
   Он вытащил из кармана золотой портсигар, поднес к коричневой сигаретке золотую зажигалку, выпустил облако вонючего дыма и кивнул. Затем положил портсигар на стол и принялся поглаживать его подушечками пальцев.
   – Я большой человек, Марлоу. Зарабатываю кучу бабок. Бабки нужны, чтобы подмазывать нужных людей, которые позволяют мне эти бабки заработать, и часть заработанного уйдет на то, чтобы их подмазать. У меня поместье в Бель-Эре, которое обошлось мне в девяносто кусков, а еще больше пошло, чтобы довести его до ума. Я женат на красавице-блондинке, дети ходят в частную школу на восточном побережье. У жены бриллиантов тысяч на сто пятьдесят, а шмоток и мехов – на семьдесят пять. Я держу дворецкого, двух горничных, повара, шофера, не говоря о громилах, которые таскаются за мной по пятам. Мне везде рады. Лучшая еда, лучшие напитки, одежда и гостиничные номера. Дом во Флориде и океанская яхта с командой в пять человек. Еще есть «бентли», два «кадиллака», «крайслер» и «эм-джи» для сынишки. Годика через два подарю такой же дочурке. А что есть у тебя?
   – Не много. В этом году я сумел снять целый дом.
   – Женат?
   – Нет, живу один. Тысяча двести на банковском счете и несколько тысяч в ценных бумагах. Я удовлетворил твое любопытство?
   – А сколько тебе случалось зарабатывать за раз?
   – Восемьсот пятьдесят.
   – Господи, как низко ты пал!
   – Хватит выделываться. Зачем пришел?
   Менди затушил недокуренную сигарету и тут же закурил еще одну. Откинувшись на спинку кресла, он выпустил дым в мою сторону.
   – Нас было трое. Холод стоял собачий, окопы занесло снегом. Мы сидели и жевали холодную тушенку прямо из банок. С той стороны постреливали, но в основном из ружей, снаряды рвались редко. Мы чуть не задубели от холода. Мы – это я, Рэнди Старр и Терри Леннокс. И вдруг прямо на нас летит мина, падает, но не разрывается. Фрицы любили проделывать такие штуки. Думаешь, взрыватель не сработал, потом бабах – и поминай как звали. Терри опомнился первым, схватил мину – и ноги в руки. Рванул из окопа, словно хороший нападающий, потом упал, отшвырнул эту штуковину, а она возьми да и взорвись в воздухе. Большинство осколков прошло выше, но часть задела лицо. И тут фрицы пошли в атаку, и нам пришлось драпать.
   Менендес замолчал, спокойно рассматривая меня цепкими черными глазами.
   – Спасибо, что просветил.
   – Все шутишь, Марлоу. Ладно, я не в обиде. Тогда мы с Рэнди решили, что такой взрыв любому снесет башку. Долгое время мы считали, что Терри погиб, но он уцелел. Его подобрали фрицы, обрабатывали полтора года. Терри досталось. Пришлось хорошенько раскошелиться, чтобы его найти. После войны мы изрядно разбогатели на черном рынке и могли себе это позволить. Все, что Терри получил за спасение наших жизней, – новое лицо, седину и нервы ни к черту. На восточном побережье он пристрастился к бутылке. Где его только не носило! Мы никогда не знали, что у него на уме. А потом он женился на этой богатой дуре. Высоко взлетел. Развелся, снова запил, опять женился, и вот она мертва. Он никогда не позволял нам с Рэнди помогать ему. Однажды мы пристроили его на работу в Вегасе, но надолго он там не задержался. А когда угодил в переплет, то пришел не к нам, а к ничтожеству вроде тебя, которым помыкает каждый коп. Теперь он мертв. Ушел не простившись, и мы никогда уже не вернем ему долг. При моих связях в Мексике мне ничего не стоило его спрятать, никто бы не подкопался. Вывез бы его из страны быстрее, чем шулер стасует колоду. Но он пришел к тебе. Знал бы ты, как меня это бесит! К ничтожеству, которым помыкает каждый коп.
   – Копы, дай им волю, достанут любого. Что тебе нужно?
   – Просто отойди в сторону, – твердо сказал Менди.
   – В сторону?
   – Не думай, что тебе удастся срубить бабок или дешевой славы на смерти Терри Леннокса. Дело закрыто. Мы не желаем, чтобы его имя трепали после смерти. Он достаточно страдал при жизни.
   – Надо же, какие сантименты, – хмыкнул я. – Не смеши меня.
   – Не распускай язык, ничтожество. С Менди Менендесом не спорят, Менди Менендесу подчиняются. Найди другой способ заработать себе на жизнь. Ты меня понял?
   Он поднялся, взял в руки белоснежные кожаные перчатки. По их безупречному виду можно было подумать, что Менди никогда их не надевает. Снаружи мистер Менендес был воплощением элегантности, но внутри тверд как кремень.
   – Я никогда не пытался заработать на этом деле. Никто не предлагал мне денег. Да и за что?
   – Я не дурак, Марлоу. Ты куковал в тюряге три дня не за красивые глаза. Тебе кое-что отстегнули. Точно не знаю, кто именно, но догадываюсь. И если потребуется, заплатят еще. Дело Леннокса закрыто и останется таковым, даже если… – Менди остановился и хлопнул перчатками по краю стола.
   – Даже если Терри ее не убивал, – закончил я за него.
   Его изумление было таким же фальшивым, как позолота на дешевом обручальном колечке.
   – Не вижу смысла обсуждать это с тобой, ничтожество. Но даже если и так – если Терри так задумал, – пусть все останется как есть.
   Я промолчал. Менди ухмыльнулся.
   – Тарзан на большом красном самокате, – хмыкнул он. – Упрямый малый. Тряпка. Вкалывает за гроши. Позволяет любому собой помыкать. Ни бабок, ни семьи, ни будущего. Прощай, дешевка, счастливо оставаться.
   Я сидел, стиснув зубы и не сводя глаз с золотого портсигара на столе. Я ощущал себя старым усталым ничтожеством. Затем я медленно встал с кресла и протянул руку к портсигару.
   – Ты забыл это.
   – У меня таких полдюжины, – фыркнул Менди.
   Я обошел стол. Менди лениво протянул руку за портсигаром.
   – А как насчет полудюжины таких? – И я со всей силы заехал Менди кулаком под дых.
   Он согнулся и охнул. Портсигар упал на пол. Менендес привалился к стене, а руки конвульсивно задергались. Он задыхался, на лице проступила испарина. Очень медленно Менди выпрямился, и мы снова оказались лицом к лицу. Я потрепал его по подбородку. Он не шелохнулся. Наконец на смуглом лице проступила улыбка.
   – Не думал я, что тебя на это хватит, – промолвил Менди.
   – В следующий раз возьми с собой пистолет или хорошенько подумай, прежде чем называть меня дешевкой.
   – У меня есть кому пистолеты таскать.
   – Вот и приводи их, одному тебе не справиться.
   – Долго же ты терпел, Марлоу.
   Носком ботинка я придвинул к себе портсигар, поднял его и протянул Менендесу. Он сунул портсигар в карман.
   – Не пойму я, чего ради ты приперся. Чем решил меня удивить? Все вы, бандиты, одинаковые. Кой смысл с вами связываться – все равно у вас колода из одних тузов. Воображаете себя пупом земли, а на деле все вы – пустое место. Только и можете, что собой любоваться. Теперь я понимаю, почему Терри не захотел у тебя одолжаться. Все равно что брать взаймы у шлюхи.
   Менди осторожно надавил на живот двумя пальцами.
   – Зря ты это сказал, дешевка. Смотри, дошутишься.
   Он открыл дверь в приемную. К стене привалился один из его громил. Менди дернул подбородком. Громила вошел в кабинет и бесстрастно уставился на меня.
   – Хорошенько запомни его, Чик, – сказал Менендес. – Может быть, скоро свидитесь.
   – Уже запомнил, босс, – процедил хмурый темноволосый малый небрежно, как делают все они. – Не беспокойтесь.
   – Не подставляй ему брюхо, – кисло усмехнулся Менендес. – Его правый хук весьма недурен.
   – Так близко он не подберется, – фыркнул громила.
   – До встречи, дешевка, – бросил Менди и удалился.
   – Не прощаюсь, – с достоинством добавил громила. – Я – Чик Агостино. Меня все знают.
   – Как рваную газету тебя знают. Гляди в оба, а то еще затопчу ненароком.
   На скулах Чика проступили желваки. Он развернулся и вышел вслед за боссом.
   Дверь за ними медленно закрылась. Какое-то время я прислушивался, но ничего не услышал. Эти ребята крадутся, как кошки. Я выглянул из кабинета. Никого.
   Я вернулся за стол и некоторое время размышлял, что бы это значило. Не последний из местных криминальных воротил нашел время заглянуть в мою контору, желая самолично убедиться, что я буду молчать. Минутой раньше совет помалкивать дал мне Сьюэлл Эндикотт.
   Ни до чего не додумавшись, я решил испробовать еще одну возможность. Набрал номер клуба «Террапин» в Лас-Вегасе и попросил к телефону мистера Рэнди Старра. Его не было в городе. Не хочу ли я поговорить с кем-нибудь еще? Нет, благодарю. Не так уж сильно мне хотелось общаться с Рэнди Старром, просто накатило.
   Три дня ничего не происходило. Никто не рвался набить мне физиономию, никто не внушал держать язык за зубами. Клиенты не толпились в приемной, умоляя отыскать пропавшую дочь, загулявшую жену, исчезнувшее колье или украденное завещание. Я сидел в кабинете и тупо пялился на стены. Шум вокруг дела Леннокса стих так же скоропостижно, как и родился. Состоялось короткое досудебное слушание, на которое меня не пригласили. Время выбрали неудобное, присяжных не было. Коронер вынес вердикт, гласящий, что Сильвия Поттер Уэстерхейм ди Джорджо умерла от руки своего мужа Терренса Уильяма Леннокса, также почившего вне пределов юрисдикции коронера.
   Тело Сильвии перевезли из морга куда-то на север, где и похоронили в семейном склепе. Газетчиков на церемонию не позвали. Никто из близких Сильвии не дал прессе интервью, не говоря уже о мистере Харлане Поттере, который никогда не давал интервью и был недоступен, как далай-лама. Те, у кого сотня миллионов за душой, защищены от окружающего мира слугами, телохранителями, секретарями и адвокатами. Весьма вероятно, они едят, спят, стригут волосы и носят одежду. Однако наверняка утверждать нельзя. Все, что вы знаете о них, создано командой высокооплачиваемых профессионалов, которые не покладая рук трудятся над созданием некоего образа – ясного, простого и чистого, как стерильная игла. Образ этот далек от реальности. Он создан, чтобы не противоречить тем скудным крохам информации, которые изредка просачиваются из мира богатых.
   На третий день ближе к обеду зазвонил телефон. Собеседник представился Говардом Спенсером, представителем нью-йоркского издательства. Мистер Спенсер прибыл в Лос-Анджелес с кратким деловым визитом и выражал желание встретиться со мной завтра в одиннадцать в отеле «Ритц-Беверли», чтобы обсудить некую проблему.
   Я поинтересовался, что за проблема.
   – Довольно деликатная, – замялся он, – но ничего противозаконного. Если вы не согласитесь мне помочь, я оплачу вам потраченное время.
   – Спасибо, но это не обязательно, мистер Спенсер. Кто вам меня рекомендовал?
   – Человек, наслышанный о ваших недавних недоразумениях с законом, мистер Марлоу. Признаюсь, именно эта история заставила меня обратиться к вам, однако моя проблема не имеет ничего общего с тем трагическим случаем. Впрочем, дела обсудим при встрече.
   – Вы уверены, что хотите нанять человека, который недавно вышел из тюряги?
   Он рассмеялся. И голос, и смех пришлись мне по душе. Он говорил так, как говорили ньюйоркцы до того, как их язык испортили бруклинские иммигранты.
   – На самом деле это неплохая рекомендация, мистер Марлоу. Нет, я не о том, что вам пришлось отсидеть, как вы выражаетесь, в тюряге, а о вашей необыкновенной сдержанности. Даже под давлением вы остались верны себе.
   Этот малый даже по телефону умудрялся говорить как по писаному.
   – Ладно, мистер Спенсер, уговорили.
   Он поблагодарил и повесил трубку. Я принялся гадать, кто подкинул мне работенку. Сьюэлл Эндикотт? Вряд ли, его до сих пор не было в городе. Впрочем, какая разница? Даже в моем бизнесе клиент порой оставался доволен. Мне нужна была работа. Нужны были деньги. Я тешился этой мыслью до вечера, пока не вскрыл конверт с вложенным внутрь портретом Мэдисона.

12

   Конверт лежал в красно-белом, похожем на скворечник почтовом ящике у подножия лестницы. Ручка-дятел, при помощи которой ящик открывался, давно торчала вверх, но я до сих пор не полюбопытствовал заглянуть внутрь. Никто и никогда не писал мне на этот адрес. Кончик клюва дятел утратил недавно – на дереве виднелся свежий скол. Наверняка постарался юный шалопай с атомной рогаткой.
   На письме со штампом «Correo Aéreo» [7 - Авиапочта (исп.).] теснилась россыпь мексиканских марок и адрес, который я вряд ли прочел бы, если бы в последнее время Мексика не выходила у меня из головы. Штемпеля я тоже не разобрал. Его ставили от руки, и чернила почти выцвели. Я поднялся по лестнице, вошел в дом и уселся в гостиной. Стоял очень тихий вечер. Возможно, письма от мертвых несут в себе собственную тишину.
   Даты не было. Не было и приветствия.

   Я сижу у окна второго этажа в не слишком чистом гостиничном номере в Отатоклане – городишке у горного озера. Почтовый ящик прямо под окном, и когда коридорный принесет мне кофе, я отдам ему письмо. Прежде чем сунуть конверт в щель, он должен поднять его и показать мне. За это он получит обещанные сто песо – солидные чаевые для здешних мест.
   К чему такие сложности? За дверью маячит подозрительный тип в грязной рубашке и остроносых туфлях. Не знаю, чего он ждет, но из номера мне не выйти. Впрочем, после того, как письмо будет отправлено, это станет не важно. Я хочу, чтобы ты взял эти деньги. Мне они ни к чему – их все равно сопрут местные жандармы. Пусть это станет компенсацией за те неприятности, в которые я тебя втравил, или знаком уважения редкому другу. Как обычно, я все сделал неправильно, но у меня остался пистолет. Думаю, ты уже составил собственное мнение об этом деле. Я мог убить ее и, возможно, так и поступил, но в остальном я невиновен. Такое зверство не в моем характере. Сам видишь, дело нечисто. Впрочем, теперь это не имеет значения. Главное – избежать ненужной и бесполезной огласки. Ее отец и сестра всегда желали мне только добра. Им еще жить и жить, а мне жизнь опротивела. Сильвия не виновата, что я стал таким. Я и до нее был не подарок. До сих пор не возьму в толк, почему она за меня вышла. Минутный каприз, полагаю. Что ж, по крайней мере, она умерла молодой и красивой. Говорят, мужчину похоть старит, а женщине сохраняет молодость. Да мало ли что говорят. Например, что богатство защищает от невзгод и в мире богатых царит вечное лето. Я пожил среди богатых. И нигде не встречал людей более разочарованных и одиноких.
   Я написал признание. Мне немного досадно и очень страшно. Наверняка тебе приходилось читать об этом в романах. Так вот, книги врут. В жизни, когда не осталось ничего, кроме пистолета в кармане, когда ты заперт в грязной крысиной норе в чужой стране, остается один выход. Поверь, дружище, ничего возвышенного и волнующего в этом нет. Все предельно грубо, мерзко, стыдно и страшно.
   Забудь мои слова и меня забудь. Но в следующий раз, как зайдешь к «Виктору», выпей «Гимлет» за меня. А когда сваришь кофе, налей и мне, а еще добавь каплю бурбона и зажги для меня сигарету. А после просто выкинь все это из головы. Был такой Терри Леннокс, был и сплыл. Прощай.
   В дверь стучат. Наверное, коридорный принес кофе. Если нет – без стрельбы не обойдется. Я ничего не имею против мексиканцев, но не одобряю мексиканских тюрем. Кажется, теперь все.
   Терри.

   Я сложил письмо и засунул в конверт. Стало быть, за дверью стоял коридорный, иначе бы мне никогда не получить этого письма с портретом Мэдисона на купюре в пять тысяч долларов.
   Купюра лежала на столе, зеленая и хрусткая. Думаю, даже банковским клеркам редко удается пощупать такую. А вот типы вроде Старра и Менендеса, весьма вероятно, держат такие купюры на карманные расходы. Чтобы получить ее в банке, придется подождать, пока купюру закажут в федеральном резерве, и процедура может занять несколько дней. Должно быть, в обращении таких не больше тысячи. Моя как будто светилась изнутри.
   Я долгое время разглядывал ее, а потом засунул в папку для бумаг и отправился на кухню варить кофе. Называйте это дешевой сентиментальностью, но я сделал то, о чем он просил: налил две чашки, в его плеснул немного бурбона и поставил на стол – туда, где Терри сидел в последний раз. Зажег сигарету и положил ее в пепельницу рядом с чашкой, а после стоял и смотрел, как поднимается вверх пар от кофе и сигаретный дым. За окном в кустах птицы гомонили и хлопали крыльями.
   Когда кофе остыл, а сигарета догорела, я выбросил окурок в ведро, вымыл чашку и убрал с глаз долой.
   По-моему, пять кусков достались мне задаром.
   Немного погодя я отправился в кино на последний сеанс. Не спрашивайте меня, о чем был фильм. Какая-то бессмыслица. Помню только смутный гул и мелькание лиц. Вернувшись, я разыграл довольно вялую испанскую защиту Руя Лопеса. Потом отправился в постель.
   Мне не спалось. Часа в три ночи я еще слонялся по дому под звуки тракторного завода, которые Хачатурян какого-то дьявола именует скрипичным концертом. Я бы скорее назвал это хлопаньем ослабевшего ременного привода.
   Обычно сплю я без задних ног. Если бы не мистер Говард Спенсер в «Ритц-Беверли», прикончил бы бутылку и вырубился к чертовой матери. Если встречу очередного вежливого пьянчугу в «роллс-ройсе» модели «серебряный призрак», сбегу от него куда глаза глядят. Самые коварные ловушки мы расставляем себе сами.

13

   Ровно в одиннадцать я сидел в третьей кабинке справа от входа в ресторан и, прислонившись спиной к стене, разглядывал посетителей. Утро выдалось ясное и свежее – ни смога, ни дымки, ни ветерка. Солнечные лучи отражались от поверхности бассейна, который протянулся вдоль стеклянной стены бара снаружи. Девушка с точеной фигуркой в обтягивающем купальнике поднималась на вышку. Я плотоядно разглядывал полоску бледной кожи на загорелом бедре. Девушка скрылась из виду за козырьком крыши, но мгновением позже стремительно вошла в воду, сделав в воздухе полтора оборота. От брызг над бассейном повисла радуга – почти такая же волнующая, как и прекрасная пловчиха. Девушка выбралась на бортик, рывком стянула шапочку и тряхнула обесцвеченной гривой. Затем, виляя бедрами, направилась к столику, за которым восседал дюжий красавец в белых шортах, темных очках и загаром профессионального спасателя. Красавец наклонился и похлопал пловчиху по ляжке. Она разинула пасть размером с пожарное ведро и расхохоталась, напрочь убив во мне желание. Смеха я не слышал, но мне вполне хватило пещеры ее рта и частокола зубов.
   Бар был почти пуст. В трех кабинках от меня парочка юных деляг, отчаянно жестикулируя, пичкала друг друга сюжетами будущих киношедевров. Каждые две-три минуты кто-то из них хватался за трубку телефона, намереваясь, не сходя с места, осчастливить плодами своих измышлений самого Занука [8 - Дэррил Фрэнсис Занук (1902–1979) – один из основателей киностудии «XX век Фокс».]. Они были молоды, черноволосы, а их напора мне хватило бы, чтобы втащить на четвертый этаж подвыпившего толстяка.
   Печальный тип у стойки что-то говорил бармену, полировавшему бокал с дежурной улыбкой, которую люди приклеивают на лицо, чтобы не завопить. Клиент был немолод, хорошо одет и в доску пьян. Ему хотелось выговориться, и он не смог бы остановиться, даже если бы ему нечего было сказать. Пьяный был вежлив, дружелюбен, язык заплетался совсем чуть-чуть, но видно было, что он встает и ложится в обнимку с бутылкой и сбавлять оборотов не собирается. Ты никогда не узнаешь, как он дошел до такой жизни, да он и сам не знает. В лучшем случае в его мозгу хранится весьма искаженная версия. Такого персонажа встретишь в любом тихом баре мира.
   Я посмотрел на часы – всесильный нью-йоркский издатель опаздывал на двадцать минут. Подожду еще десять, и хватит с него. Нельзя позволять клиентам вытирать о тебя ноги, иначе они решат, что такое в порядке вещей, а кому нужен сыщик, который не умеет за себя постоять? Я не настолько нуждался в деньгах, чтобы какой-то болван с восточного побережья держал меня за прислугу. Знаю я таких боссов, что восседают перед пультом с мигающими кнопками в обшитых дубом кабинетах на восемьдесят пятом этаже. А секретарша в деловом костюме от Хэтти Карнеги [9 - Хэтти Карнеги (1889–1956) – нью-йоркский дизайнер одежды и драгоценностей, законодательница американской женской моды 1930–1950-х годов.] призывно улыбается тебе большими прекрасными глазами. Такой назначит встречу строго на девять утра, а сам явится спустя пару часов, подкрепившись двойным «Гибсоном», а ты должен изображать смирение. Иначе босс впадет в такой начальственный гнев, что успокоить его расшатанные нервы сможет только пятинедельный тур в Акапулько.
   Пожилой официант продефилировал мимо, скосив глаза на мой жалкий разбавленный скотч. Я покачал головой, и он едва заметно кивнул. И тут в бар вплыла она. Внезапно мне показалось, что все звуки стихли: дельцы перестали трепаться, пьяница у стойки наконец-то закрыл рот, режиссер постучал палочкой по пюпитру, поднял руки и замер.
   Она была стройная и довольно высокая, белый полотняный костюм идеально облегал фигуру, вокруг шеи был повязан шарф в черный горошек. Волосы золотистые, как у сказочной принцессы, а шляпка сидела в волосах, словно птичка в золотистом гнездышке. Еще у нее были глаза редчайшего василькового оттенка и длинные бледные ресницы. Она подошла к столику напротив, стянула с руки длинную белую перчатку, и официант рванулся к ней так стремительно, как никто из его братии никогда не бросался ко мне. Фея села, перекинула перчатки через ремешок сумочки и одарила официанта такой нежной, такой утонченной улыбкой, что тот почти впал в ступор. Что-то тихо сказала, и официант сломя голову кинулся выполнять заказ. В его жизни появилась цель.
   Я не сводил с нее глаз. Она, заметив мой взгляд, слегка вскинула ресницы, на полдюйма, не выше, но этого хватило – я чуть не свалился со стула.
   Сегодня принято шутить над блондинками. Стоит ли говорить, что блондинки бывают разные. У каждого типа своя изюминка, за исключением тех платиновых красоток, которые по природе не блондинистей зулуса, а характер имеют жесткий, как подошва. Среди блондинок встречаются маленькие недалекие хохотушки и крупные осанистые особи с пронзительным взглядом ледяных синих глаз. Бывают блондинки, которые исподтишка поглядывают на тебя, чудесно пахнут и виснут у тебя на шее, но стоит привести такую домой, как на нее нападает приступ необъяснимой усталости. Она заламывает руки и клянет головную боль, приключившуюся так некстати, и поначалу хочется ее пристукнуть, однако, поразмыслив, тихо радуешься, что раскусил эту штучку, прежде чем убить на нее чертову уйму времени и денег. Бежать – единственное спасение, ибо головная боль со временем никуда не денется, а станет оружием столь же грозным, как мастерский удар клинком или кубок с ядом в руке Лукреции Борджа.
   Бывают блондинки тихие и послушные, любительницы выпить, которым все равно, что надеть, если на плечах у них норка, и безразлично, куда пойти, если местечко достаточно шикарное и там наливают дорогое шампанское. Встречаются маленькие самоуверенные особи мальчишеского типа, которые всегда сами платят по счету. Они рассудительны, лучатся энергией, мастерски владеют приемами дзюдо и способны одним махом уложить на лопатки дюжего водителя грузовика, почти безошибочно цитируя при этом передовицу «Сэтэрдей ревью». Попадаются и бледные малокровные создания, чья вялость не опасна для жизни, но трагически неизлечима. Они апатичны и унылы, толкуют о нездешнем, и ты не посмеешь прикоснуться к такой даже пальцем. Во-первых, тебе не захочется, во-вторых, у нее нет времени на глупости – она погружена в чтение «Бесплодной земли», Данте в оригинале, Кафки с Кьеркегором или в изучение провансальского. Она обожает музыку, и когда Нью-Йоркский филармонический исполняет Хиндемита, шепчет тебе на ушко, что один из шести контрабасов вступил на четверть такта позже. Я слышал, на такое способен лишь Тосканини. Теперь их двое.
   Наконец, есть шикарные выставочные экземпляры, благополучно пережившие трех мафиози и парочку миллионеров (не меньше лимона с головы) и доживающие век на бледно-розовой вилле в Кап-д’Антиб – городе, где все ездят на «альфа-ромео» с непременным вторым шофером. Там они тихо старятся, содержа конюшню потасканных аристократов и относясь к ним с ласковой рассеянностью, с какой престарелый герцог желает спокойной ночи дворецкому.
   Фея не относилась ни к одному из перечисленных типов. Чистая и отстраненная, как горный ручей, неуловимая, как цвет его вод, она будто не принадлежала нашему бренному миру. Я все еще пялился на нее, когда над ухом раздался голос:
   – Я непростительно задержался. Прошу меня извинить. А все из-за него! Я – Говард Спенсер. А вы, конечно, Марлоу.
   Я поднял глаза. Среднего возраста, полноватый, одетый неряшливо, но чисто выбритый, с аккуратно зачесанными назад волосами, в ярком двубортном жилете – в Калифорнии такой типаж встречается редко, если, конечно, это не турист из Бостона. В руках издатель держал видавший виды портфель, ставший причиной его опоздания.
   – Три полновесные рукописи! Все как один романы. Не хотелось бы потерять их прежде, чем авторы получат отказ.
   Он подозвал официанта, который только что поставил на стол белокурой феи высокий бокал с чем-то зеленым.
   – Я питаю слабость к джину с апельсиновым соком. Несуразное сочетание. Поддержите меня? Вот и славно.
   Я кивнул, и официант удалился.
   Показав на портфель, я спросил:
   – Почему вы так уверены, что откажете им?
   – Было бы тут что-нибудь стоящее, авторы не стали бы оставлять рукописи в гостинице, а отправили бы их нью-йоркскому агенту.
   – Зачем тогда вы их взяли?
   – Отчасти из-за того, что не хочется никого обижать, отчасти из-за мизерного шанса, которым живет любой издатель. Однако чаще все происходит на вечеринках, где тебя знакомят со множеством гостей, среди которых непременно попадаются графоманы, а ты успеваешь так набраться и преисполниться любви к человечеству, что соглашаешься взглянуть на их творения. Едва протрезвеешь, а рукописи уже доставили, и ничего не остается, как символически пролистать их. Впрочем, едва ли вас занимают тяготы издательской жизни.
   Официант принес напитки. Спенсер отхлебнул изрядный глоток. Он упорно не замечал белокурой феи, сосредоточив все внимание на мне. Этот ньюйоркец был чертовски хорошим собеседником.
   – Отчего же, если пригодится в работе, я могу и в книжку заглянуть.
   – Тут неподалеку живет один из видных современных писателей, – заметил Спенсер как бы невзначай. – Роджер Уэйд. Читали такого?
   – Э-э-э…
   – Понятно. – Спенсер печально улыбнулся. – Вижу, вы не поклонник исторических любовных романов. Однако раскупают их, как горячие пирожки.
   – Ничего не имею против, мистер Спенсер. Как-то мне случилось пролистнуть один романчик этого Уэйда – редкостная дрянь. Я не слишком резок?
   Спенсер усмехнулся:
   – Вовсе нет. В своем мнении вы не одиноки. Однако каждый роман Уэйда становится бестселлером, и издателю приходится с этим считаться.
   Я посмотрел на белокурую фею. Она допила свой лаймад, или что там было в ее бокале, и опустила глаза на крохотные часики. Бар постепенно наполнялся посетителями. Деляги оживленно жестикулировали, пьяница у стойки разжился двумя слушателями. Я посмотрел на Говарда Спенсера:
   – Это как-то связано с тем, о чем вы хотели со мной поговорить? Я об Уэйде.
   Он кивнул и задержал на мне оценивающий взгляд:
   – Расскажите о себе, Марлоу, если, конечно, вы не против.
   – Что вы хотите услышать? у меня есть лицензия частного детектива, и довольно давно. Я – одинокий волк, холост, небогат и немолод. О тюрьме знаю не понаслышке, бракоразводными делами не занимаюсь. Неравнодушен к выпивке, женщинам, шахматам. Полицейские меня не жалуют, но с некоторыми я нахожу общий язык. Я местный, родился в Санта-Розе, родители умерли, братьев и сестер нет. Если меня ненароком пришибут в темном переулке, что порой случается с людьми моей профессии, да и не только с ними, горевать никто не станет.
   – Понятно, – сказал он, – но мне этого мало.
   Я прикончил невкусный джин с соком и усмехнулся:
   – Забыл одну вещь, мистер Спенсер. В кармане у меня лежит портрет Мэдисона.
   – Мэдисона? Боюсь, я не совсем…
   – Купюра в пять тысяч долларов. Всегда ношу ее с собой. Мой талисман.
   – Господи! – испуганно воскликнул Спенсер. – Разве это не опасно?
   – Кто говорил, что после определенного рубежа все опасности одинаковы?
   – Кажется, Уолтер Бейджхот [10 - Уолтер Бейджхот (1826–1877) – британский критик, журналист, известный острослов.]. Он имел в виду верхолазов. Издатель должен знать такие вещи. Пожалуй, вы мне подходите, Марлоу. Давайте рискнем, а если не получится, всегда можете послать меня к черту.
   В ответ я усмехнулся. Спенсер подозвал официанта и повторил заказ.
   – Сказать по правде, – осторожно начал он, – мы с этим Уэйдом уже намучились. Он не может закончить книгу. Теряет хватку, и неспроста. Выпивка его доконает. Когда напьется, становится буйным. Завел привычку исчезать на несколько дней. Однажды в гневе столкнул жену с лестницы, сломал ей пять ребер. Вообще-то, они ладят, но в пьяном виде Уэйд теряет рассудок. – Спенсер откинулся назад и нахмурился. – Он должен закончить книгу во что бы то ни стало. В определенном смысле от этой книги зависит моя карьера. Однако этого мало. Мы должны спасти талантливого автора, он способен на большее. С ним происходит что-то нехорошее. В последний мой приезд он не захотел меня видеть. Возможно, ему нужен психиатр, но миссис Уэйд не хочет об этом слышать. Она уверена в его вменяемости, хотя не отрицает, что муж до смерти напуган. Они женаты пять лет. Возможно, Уэйд стал жертвой шантажа. Что, если виной тому нехорошая история из прошлого? Скажем, несчастный случай на дороге, виновником которого стал Уэйд, а сейчас ему это припомнили. Нам нужно знать наверняка, и мы готовы хорошо заплатить. Если окажется, что без психиатра не обойтись, ничего не поделаешь. Если нет, мы хотим знать причину. К тому же миссис Уэйд нуждается в защите. Что, если в следующий раз он не остановится перед убийством?
   Принесли напитки. Я к своему не притронулся, а Спенсер одним глотком осушил полбокала.
   Я закурил.
   – Вам нужен не сыщик, а волшебник. Что я могу? Вырубить его и уложить в постель, когда на него накатит? Если, конечно, справлюсь. Для этого я должен жить у него. Шансов почти никаких.
   – Он примерно вашей комплекции, – заметил Спенсер, – но в гораздо худшей форме. И вы вполне можете находиться при нем неотлучно.
   – Еще чего не хватало. К тому же алкоголики весьма коварны. Он может взбрыкнуть, когда меня не будет рядом. Я в няньки не нанимался.
   – Нянек он не потерпит. Роджер Уэйд не таков. Он очень способный автор, который утратил самоконтроль, заработав состояние на чтиве для недоумков. Писатель должен писать. Талант в землю не зароешь.
   – Ладно, не спорю, – устало кивнул я. – Ваш Уэйд – потрясающий парень, только чертовски опасный. Он что-то скрывает и предпочитает топить свои страхи в спиртном. Я такими делами не занимаюсь, мистер Спенсер.
   – Понятно. – Издатель посмотрел на часы, нахмурился, и его лицо странным образом сморщилось и постарело. – Надеюсь, вы на меня не в обиде.
   Спенсер потянулся к портфелю. Я перевел взгляд на белокурую фею, которая собралась уходить. Седой официант склонился над ней, протягивая счет. Она расплатилась, мило улыбнулась, и официант просиял, словно сам Господь одарил его рукопожатием. Она поправила помаду и натянула перчатки. Официант оттолкнул столик чуть ли не на середину зала, освобождая ей проход.
   Я посмотрел на Спенсера. Он хмуро пялился в пустой стакан, держа портфель на коленях.
   – Ладно, попробую, встречусь с ним, с женой поговорю. Но я почти уверен, что он не пустит меня на порог.
   – Вы ошибаетесь, мистер Марлоу, – раздался голос сверху. – Думаю, вы ему понравитесь.
   На меня смотрела пара васильковых глаз. Фея стояла у нашего столика. Не имея возможности встать, я неловко откинулся назад и застыл в неудобной позе.
   – Прошу вас, не вставайте, – промолвила фея голосом, способным двигать облака в летнем небе. – Я должна извиниться, но мне хотелось присмотреться к вам, до того как представлюсь. Я – Эйлин Уэйд.
   – Он отказался, Эйлин, – проворчал Спенсер.
   – Это мы еще посмотрим, – с ласковой улыбкой промолвила она.
   Я попытался взять себя в руки. Стоя на полусогнутых с открытым ртом я выглядел как разомлевшая малолетка. И было от чего. Вблизи ее красота сбивала с ног.
   – Я не сказал, что не возьмусь, миссис Уэйд. Я говорил, что вряд ли способен помочь. Как бы с моей помощью не вышло хуже.
   Она посерьезнела, улыбка исчезла.
   – Вы поторопились с решением. Нельзя судить людей только по их поступкам. Если уж беретесь судить, судите по тому, каковы они на самом деле.
   Я кивнул. Примерно так я думал о Терри Ленноксе. Что хорошего я знал о нем? Краткий миг славы в окопе (если Менендес не врал), но и он не объяснял всего. Терри вызывал во мне необъяснимую симпатию. О многих людях, которых вы встречаете за свою жизнь, можно сказать то же?
   – А для этого нужно узнать человека, – мягко добавила миссис Уэйд. – Прощайте, мистер Марлоу. Если измените свое решение, – она достала из сумки визитную карточку, – дайте мне знать.
   Кивнув на прощание Спенсеру, фея вышла из бара и миновала застекленный проход в ресторан. Походка у нее была потрясающая. Затем прошла под аркой в вестибюль, в последний раз мелькнул белый костюм, она завернула за угол, я выдохнул и схватил бокал со стола.
   Спенсер смотрел на меня. В его взгляде появилось что-то жесткое.
   – Неплохо придумано, – заметил я, – но вам стоило взглянуть в ее сторону хотя бы раз. Как можно битых двадцать минут не замечать такую фею?
   – Да, глупо вышло. – Спенсер попытался выдавить улыбку, но вышло плохо. Ему явно не нравилось, как я смотрел на миссис Уэйд. – Никогда не знаешь, чего ждать от частных детективов, тем более если собираешься поселить такого в доме…
   – Это не про меня, я там жить не собираюсь. В любом случае стоило придумать историю поумнее. Никогда не поверю, что кто-то способен, в трезвом уме или пьяный, столкнуть эту женщину с лестницы и сломать ей пять ребер.
   Спенсер покраснел и крепче сжал свой портфель:
   – Хотите сказать, я лгал вам?
   – Мне все равно. Вам виднее. Думаю, вы сами к ней неравнодушны.
   Спенсер вскочил.
   – Мне не нравится ваш тон, – заявил он. – И сами вы не внушаете мне доверия. Окажите мне любезность и забудьте о нашем разговоре. Я оплачу вам потраченное время.
   Он швырнул на стол двадцатку, добавил несколько купюр для официанта. Мгновение он смотрел на меня сверху вниз, глаза метали молнии, щеки побагровели.
   – Я женат. И между прочим, у меня четверо детей, – бросил он резко.
   – Поздравляю.
   Спенсер фыркнул, развернулся и быстро зашагал к выходу. Некоторое время я смотрел ему вслед. Затем, допив свой джин с соком, достал пачку, вытряхнул сигарету, прикурил. Подошел официант и вопросительно посмотрел на деньги.
   – Еще чего-нибудь, сэр?
   – Нет. Возьмите, это ваше.
   Он осторожно поднял купюры:
   – Здесь двадцать долларов. Джентльмен, должно быть, ошибся.
   – Он умеет считать. Деньги ваши, я же сказал.
   – Благодарю вас, сэр, но вы уверены…
   – Уверен, забирайте.
   Он кивнул и удалился, все еще недоумевая. Бар понемногу наполнялся. Впорхнула парочка развязных длинноногих девиц, как оказалось, подружек юных деляг, и воздух наполнился дурацким щебетом и мельканием алых ногтей.
   Я хмуро докурил сигарету до половины и встал. Наклонившись за пачкой, я внезапно ощутил толчок в спину. Только этого не хватало. Я резко развернулся и оказался нос к носу с ухмыляющимся придурком в мешковатой клетчатой рубашке. Картинным жестом он раскинул руки и оскалил зубы в дежурной ухмылке.
   Я схватил его за локоть и закрутил руку за спину:
   – Я гляжу, тут слишком узко для твоей широкой натуры?
   Он выдернул руку и огрызнулся:
   – Полегче на поворотах, клоун, иначе придется разукрасить тебе рожу.
   – Как же, испугал. Тут тебе не бейсбольное поле.
   Он поднял увесистый кулак.
   – Смотри, дорогуша, не повреди маникюр, – подначил его я.
   Клоун держал себя в руках.
   – Да пошел ты, умник, – прошипел он. – В другой раз. Как с мыслями соберусь.
   – С чем? С мыслями?
   – Отстань, иначе дошутишься. Придется вставлять новую челюсть.
   – Ты звони, как с мыслями соберешься, – хмыкнул я, – только реплики придумай получше.
   Внезапно выражение его лица изменилось, и придурок расхохотался:
   – Так ты из киношников, приятель?
   – Угадал, только моя физиономия красуется не на афишных тумбах, а на стенде с фотографиями опасных преступников.
   – Ладно, увидимся в полицейской картотеке.
   И, довольный собой, он удалился.
   Все это было страшно глупо, но помогло мне разрядиться. Я прошел по застекленному проходу, миновал вестибюль и направился к выходу. У двери я притормозил, надевая солнечные очки, и уже в машине вспомнил о карточке, которую дала мне Эйлин Уэйд. В отличие от обычных визиток на этой были выгравированы адрес и телефон. Миссис Роджер Стернз Уэйд, 1247, Айдл-Вэлли-роуд. Телефон 5–6234.
   Слыхал я об этом местечке. Многое изменилось с тех пор, когда на въезде стоял шлагбаум, порядки внутри устанавливала частная полиция, казино на озере процветало, а девочки стоили по пятьдесят долларов. Когда казино закрыли, власть перешла к приличному бизнесу, который превратил Айдл-Вэлли в мечту домовладельца. Территорией, прилегающей к озеру, ныне распоряжался клуб, и никому, кроме членов клуба, не было позволено плескаться в его водах. Место стало привилегированным, что в наши дни означает не только дороговизну.
   Я подходил Айдл-Вэлли, как коктейльная луковичка креманке с банановым сплитом.
   Вечером позвонил Говард Спенсер. Он не держал на меня зла, извинялся и спрашивал, не передумал ли я.
   – Я соглашусь, только если он сам меня попросит.
   – Понятно, но, может быть, если увеличить сумму вознаграждения…
   – Послушайте, мистер Спенсер, – перебил я, – судьбу не подкупишь. Если миссис Уэйд боится его, пусть уходит. Ей выбирать. Невозможно круглые сутки охранять женщину от собственного мужа. Вдобавок вам этого мало. Вам интересно, где, когда и почему Уэйд слетел с катушек. Вы не хотите, чтобы он снова пустился во все тяжкие. По крайней мере, пока не закончит книгу. Но и тут я ему не помощник. Если он решит добить эту чертову книгу, то сам завяжет с выпивкой. Вы слишком многого от меня хотите.
   – На самом деле все это одна и та же проблема. Впрочем, я понял, работа ювелирная, не для вас. Что ж, прощайте. Ночью я вылетаю в Нью-Йорк.
   – Счастливого полета.
   Он поблагодарил и повесил трубку. Я не успел сказать ему, что отдал двадцатку официанту, и даже порывался перезвонить, но подумал, что на сегодня с него хватит.
   Закрыв контору, я отправился было к «Виктору» выпить «Гимлет», как просил Терри в письме, но по дороге планы изменились – настроения не было. Вместо «Виктора» я заехал к «Лаури», где заказал мартини, отличные ребрышки и йоркширский пудинг.
   Дома я включил телевизор и стал смотреть бокс, но бои меня не впечатлили: не боксеры, а балеруны, им бы на Артура Мюррея [11 - Артур Мюррей (1895–1991) – основатель танцевальных школ, обучавший многих знаменитостей своего времени.] работать. Толчки, пинки, ложные выпады с целью заставить противника потерять равновесие – и ни одного серьезного удара. Такими тычками и старушку с ног не собьешь. Зрители свистели, судья хлопал в ладоши, подбадривая боксеров, но все без толку – они переминались с ноги на ногу и сотрясали воздух пустыми ударами. На другом канале шло криминальное шоу. Действие происходило в платяном шкафу, усталые некрасивые лица актеров надоели до чертиков, а от диалогов в духе студии «Монограм» [12 - Студия «Монограм» – голливудская студия, выпускавшая с 1931 по 1953 г. низкобюджетные фильмы.] сводило скулы. У сыщика был чернокожий слуга – очевидно, для комического эффекта. Зря, сыщик и без того был смешон. От рекламных вставок стошнило бы и козу, взращенную на колючей проволоке и битых пивных бутылках.
   Я выключил телевизор и закурил тонкую, плотно набитую сигарету. Превосходный табак не щипал глотку. Жаль, марку не запомнил. Только я хотел завалиться спать, как раздался телефонный звонок. Сержант Грин.
   – Если хотите знать, пару дней назад в Мексике похоронили вашего дружка Леннокса, в городишке, где он застрелился. Устраивал все адвокат, нанятый семьей. Можете считать себя везунчиком, Марлоу. В следующий раз, когда решите вывезти кого-нибудь из страны, трижды подумайте.
   – Сколько дырок в нем насчитали?
   – Каких дырок? – рявкнул сержант, помолчал и продолжил спокойнее: – Одну. Чтобы разнести башку, обычно хватает и одной. Адвокат привез отпечатки пальцев и все, что было у Леннокса в карманах. Еще вопросы есть?
   – Есть, но вряд ли у вас есть ответ. Кто убил жену Леннокса?
   – Да ладно вам, Марлоу! Разве Гренц не сказал, что Леннокс оставил признание? И в газетах писали. Или вы газет не читаете?
   – Спасибо, что позвонили, сержант. Премного обязан.
   – Послушайте, Марлоу, – прошипел Грин, – станете трепать лишнего, наживете кучу неприятностей. Дело закрыто, пересыпано нафталином и сложено в долгий ящик. Радовались бы – в нашем штате за сообщничество после совершения преступления полагается до пяти лет. И еще кое-что. Я не первый день в полиции и усвоил одно: иногда тебя сажают не за то, что ты совершил. Главное – как следствие представит дело в суде. Спокойной ночи.
   Грин отключился. Я положил трубку на рычаг. Когда рыльце в пушку, даже честный коп, не говоря уже о нечестном, включает крутого. Все мы хороши, и я ничем не лучше прочих.

14

   Звонок раздался, когда я смахивал тальк с ушей. За дверью меня встретил взгляд васильковых глаз. Фея, на сей раз в коричневом полотняном костюме и алом шарфе, без шляпы и сережек, выглядела немного бледной, однако непохоже было, что ее спустили с лестницы.
   Она робко улыбнулась:
   – Помешала, мистер Марлоу? Наверняка вы еще не завтракали. Мне не хотелось идти к вам в контору, и я терпеть не могу обсуждать личные темы по телефону.
   – Прошу вас, миссис Уэйд. Кофе?
   Не глядя по сторонам, она прошла в гостиную и села на краешек дивана, плотно сдвинув ноги и положив на колени сумочку. Я открыл окно, поднял жалюзи и убрал со стола грязную пепельницу.
   – Спасибо. Если можно, черный без сахара.
   На кухне я постелил на металлический поднос бумажную салфетку – получилось убого, как целлулоидный воротничок. Скомкав салфетку, я достал бахромчатую скатерку – их еще кладут в пачки с маленькими треугольными салфетками. Салфетки достались мне от хозяйки в придачу к мебели. Разлив кофе в чашки с розочками, я вернулся в гостиную.
   Она отпила глоток:
   – Очень вкусно. Вы умеете варить кофе.
   – Последний раз я варил кофе для гостя перед тем, как меня посадили. Вам известно, что я только что вышел из тюрьмы?
   Она кивнула:
   – Вас подозревали в том, что вы помогли ему бежать?
   – Они не сочли нужным объясниться. На его отрывном календаре нашли мой номер, вот и все. Задавали вопросы, на которые я не отвечал – в основном из-за тона. Впрочем, вряд ли вам это интересно.
   Она аккуратно поставила чашку на стол, откинулась на спинку дивана и улыбнулась. Я предложил ей сигарету.
   – Спасибо, не курю. Еще как интересно! Наш сосед знал Ленноксов. Наверное, этот Леннокс сошел с ума. Судя по рассказам, непохоже, что он способен на такое.
   Я набил и разжег трубку.
   – Непохоже. Он получил тяжелое ранение на войне. Впрочем, теперь, когда он мертв, это не важно. Вряд ли вы пришли поболтать со мной о Терри.
   Она медленно покачала головой:
   – Он был вашим другом, мистер Марлоу. Наверняка у вас сложилось свое мнение об этом деле. Мне показалось, вас не так легко переубедить.
   Я утрамбовал табак и снова поджег. Тянул время, глядя на нее поверх трубки.
   – Мое мнение ничего не значит. Такое случается сплошь и рядом. Самые неподходящие для этого люди совершают неправдоподобные преступления. Симпатичные старушки травят ядом целые семейства. Детки из приличных семейств затевают вооруженные кражи. Банковские клерки с безупречной репутацией годами растрачивают деньги клиентов. Успешный, популярный и, очевидно, состоявшийся писатель доводит жену до больницы. Мы мало знаем о тех, кто живет рядом с нами.
   Я думал, что гостья вспыхнет, но она только поджала губы, а ее васильковые глаза сузились.
   – Зря Говард Спенсер вам рассказал. Я сама виновата. Нужно было держаться от него подальше. С тех пор я многое поняла. Нельзя стоять на пути у пьяного.
   – Словами пьяного точно не остановишь, – согласился я. – Если хватит силы, можно не дать ему навредить себе или другому. Да и то если повезет.
   Она протянула изящную руку к чашке. Блеснули тщательно отполированные ногти идеальной формы с бледным лаком.
   – Говард говорил вам, что в последний приезд не виделся с мужем?
   – Говорил.
   Она допила кофе, поставила чашку на поднос, повертела в руках ложечку и сказала, пряча глаза:
   – Он не сказал вам почему. Я ценю Говарда, но у него на уме только прибыль. Считает, что вправе нами командовать.
   Я молча ждал. Стало тихо, затем она мельком взглянула на меня и тут же отвела взгляд.
   – Мужа нет дома уже три дня, и я не знаю, где он, – промолвила она тихо. – Прошу вас, найдите его. Его нужно вернуть. Такое с ним случалось и раньше. Однажды он доехал до Портленда и слег в гостинице. Пришлось вызывать доктора, чтобы привести его в чувство. И как только он не разбился! Три дня ничего не ел. Потом его занесло в турецкие бани на Лонг-Бич, в шведский отель с гидроколонотерапией, а в последний раз – в какой-то частный санаторий – вероятно, не слишком приличное место. Он не признался, как оно называлось, просто сказал, что ему там помогли, хотя выглядел смертельно бледным и усталым. Его привез какой-то высокий парень, разодетый под киношного ковбоя. Высадил Роджера у дома и тут же укатил.
   – Опереточное ранчо для туристов? Там любят вырядиться поярче. Женщины без ума от дешевой романтики. Ради них эти ряженые и стараются.
   Она достала из сумочки сложенный лист бумаги:
   – Вот чек на пятьсот долларов, мистер Марлоу. Задаток.
   Я посмотрел на чек, но руки не протянул:
   – Зачем? Вы говорите, его нет дома только три дня. Чтобы привести пьяного в чувство, как раз и нужно три-четыре дня. Раньше он всегда возвращался. Что не так на сей раз?
   – Я больше не вынесу этого, мистер Марлоу! Пьянство его доконает. Промежутки между запоями становятся короче. Я ужасно тревожусь за Роджера, да что там, я с ума схожу от страха! Мы женаты пять лет. Роджер пил всегда, но никогда не буйствовал. С ним что-то происходит. Его нужно вернуть. Этой ночью я почти не сомкнула глаз.
   – Как думаете, миссис Уэйд, почему он пьет?
   Васильковые глаза спокойно встретили мой взгляд. Сегодня утром гостья выглядела неуверенно, но отнюдь не беспомощно. Она прикусила нижнюю губу и покачала головой.
   – Думаю, из-за меня, – промолвила она почти шепотом. – Может же мужчина разлюбить жену.
   – Психолог из меня неважный, миссис Уэйд, но порой в моей профессии без психологии не обойтись. Я скорее поверю, что он разлюбил ту дребедень, которую пишет.
   – Возможно, – спокойно согласилась она, – с писателями такое бывает. Роджер не может закончить книгу, но ведь он пишет не ради заработка. Причина в другом.
   – А как он ведет себя, когда трезв?
   Она улыбнулась:
   – Мне трудно быть объективной, но, поверьте, он замечательный.
   – А пьяный?
   – Пьяный он невыносим. Шумный, упрямый, жестокий. Упивается своим остроумием, а на самом деле ведет себя отвратительно.
   – Вы забыли упомянуть про насилие.
   Она подняла светлую бровь:
   – Всего один раз, мистер Марлоу. Больше разговоров. Я ни словом не обмолвилась о том случае Говарду Спенсеру, Роджер сам проговорился.
   Я встал, прошелся по комнате. День обещал быть жарким и сдержал обещание. Я опустил жалюзи на окне и взглянул ей прямо в лицо:
   – Вчера читал про вашего мужа в «Кто есть кто». Ему сорок два года, до вас женат не был, детей тоже нет. Родители из Новой Англии, закончил Эндовер и Принстон. Воевал, и неплохо воевал. Написал двенадцать исторических романов – сплошной секс и дуэли на шпагах. Каждая книга становилась бестселлером. Он заработал на них кучу денег. Похоже, он не из тех, кто станет тянуть с разводом, если поймет, что разлюбил жену. Если у него роман с другой женщиной, наверняка вам известно ее имя, и в любом случае смешно напиваться по такому поводу. Вы женаты пять лет, значит тогда ему было тридцать семь. Думаю, к этому возрасту он достаточно изучил женщин. Другими словами, знал о них почти все, потому что всего о женщинах не знает никто.
   Я замолчал и посмотрел на нее. Она улыбнулась, нисколько не обиженная. Я продолжил:
   – Уж не знаю почему, но Говард Спенсер считает, что причина странного поведения Роджера Уэйда кроется в его прошлом. Спенсер предполагает шантаж. Вам что-нибудь известно об этом?
   Она медленно покачала головой:
   – Если вы хотите знать, платил ли Роджер кому-нибудь большую сумму, то вопрос не ко мне. Он сам распоряжается своими деньгами – я могла не знать о его тратах.
   – Ну хорошо, допустим. Не зная мистера Уэйда, я не могу представить, как бы он повел себя с вымогателем. Свернул бы ему шею? Но если раскрытие тайны угрожало его репутации или, того хуже, привлекло бы к нему внимание полиции, мог и заплатить, хотя бы поначалу. Однако все эти предположения ничего нам не дают. Вы хотите, чтобы он нашелся, вы беспокоитесь, сходите с ума, но я не знаю, как вам помочь. Мне не нужны ваши деньги, миссис Уэйд. Не сейчас.
   Она вытащила из сумочки два листка желтоватой бумаги. Похоже, их печатали под копирку, а один затем скомкали. Она разгладила оба и протянула мне:
   – Один я нашла на письменном столе поздно ночью, или, скорее, рано утром. Я знала, что он запил и наверх не поднимался. Около двух я спустилась, чтобы посмотреть, где он – на ковре или на диване, но его нигде не было. Другой листок валялся в корзине, вернее, зацепился за край корзины и не упал внутрь.
   Я смотрел на несмятый листок. Всего одна фраза, напечатанная на машинке: «Себя я разлюбил, и влюбляться мне больше не в кого». Подпись – Роджер (Ф. Скотт Фицджеральд) Уэйд. И постскриптум: «Вот почему я не дописал „Последнего магната“».
   – Что это значит, миссис Уэйд?
   – Глупое позерство. Он обожает Скотта Фицджеральда. Называет его лучшим пьющим автором со времен Кольриджа, который предпочитал настойку опия. Заметьте, как напечатано, мистер Марлоу: четко, без помарок.
   – Вижу. Большинство в его состоянии не написали бы и собственного имени.
   Я развернул скомканный листок. Снова напечатано на машинке, снова четко и без ошибок: «Я не люблю вас, доктор В., но нынче вы сгодитесь мне» [13 - Аллюзия на четверостишие сатирика Тома Брауна (1662–1704), которое начинается строчкой: «Я не люблю вас, доктор Фелл…» – и, являясь вольным переводом эпиграммы Марциала, символизирует необъяснимую неприязнь. (Ср. у В. Набокова в «Лолите»: «Я не люблю вас, доктор Блю, / А почему вас не люблю, / Я сам не знаю, доктор Блю».)].
   – Понятия не имею, кто такой доктор В., – сказала она, пока я разглядывал листок. – Возможно, из санатория, в котором Роджер был в последний раз.
   – Откуда его привез ряженый ковбой? Ваш муж не упоминал никаких имен или названий?
   Она покачала головой:
   – Ничего. Я смотрела в телефонном справочнике. Десятки докторов различных специальностей! К тому же буква «вэ» не обязательно фамилия.
   – Да и сам он не обязательно доктор. Значит, вашему мужу могли потребоваться наличные. Шарлатаны чеков не берут. К чему им улики? Да и цены они держат. Полный пансион, уход, не говоря о шприцах.
   – Шприцах?
   – Врачи-нелегалы не брезгуют наркотиками. Так с пациентами проще управляться. Вколешь ему какую-нибудь дрянь – и десять-двенадцать часов свободен. Пациент становится тих как овечка и не думает буянить. Однако за наркотики недолго угодить на полный пансион к Дяде Сэму. Отсюда и цены.
   – У Роджера всегда при себе несколько сотен наличными. Он хранил их в ящике стола. Теперь их там нет.
   – Ладно, попробую найти вашего доктора В., хотя ничего не обещаю. Заберите чек, миссис Уэйд.
   – Почему? Вы же согласились…
   – После, спасибо. Я бы предпочел получить чек от самого мистера Уэйда. Вряд ли он придет в восторг от нашего разговора.
   – Но если он болен и беспомощен…
   – Он давно вызвал бы доктора или попросил бы об этом вас. Раз он этого не сделал, значит не сильно хотел.
   С несчастным видом она сунула чек в сумочку и встала.
   – Наш доктор отказывается его лечить, – с горечью промолвила она.
   – На свете хватает врачей, миссис Уэйд. Не один, так другой.
   – Пожалуй, вы правы. – Она вздохнула и медленно направилась к выходу.
   Я пошел проводить ее. У двери я спросил:
   – Вы могли бы обратиться к доктору и сами. Почему вы этого не сделали?
   Она посмотрела мне прямо в лицо. Глаза заблестели. Неужели слезы? Но до чего хороша – и разыграла свою партию как по нотам.
   – Потому что я люблю Роджера, мистер Марлоу. Ради него я готова на все. Но я прекрасно его знаю. Если я стану звать доктора всякий раз, когда он вздумает приложиться к бутылке, то скоро останусь без мужа. Нельзя обходиться со взрослым мужчиной как с ребенком, у которого болит горло.
   – Еще как можно, если он алкоголик.
   Она стояла рядом со мной. Я ощущал едва уловимый запах ее духов, настоящих или воображаемых. У нее явно не было привычки обливать себя из пульверизатора с головы до пят. Или то был нежный аромат лета?
   – Допустим, в его прошлом найдется что-то постыдное или даже криминальное, – промолвила она, словно каждое слово горчило на вкус, – меня это не волнует, но я не хотела бы ему навредить.
   – А если бы меня нанял Говард Спенсер?
   – Я ни секунды не сомневалась в том, как вы ответите на предложение Говарда. Вы, который сел в тюрьму ради друга!
   – Спасибо на добром слове, хотя я сел в тюрьму не поэтому.
   Наступило молчание, затем она кивнула и начала спускаться по лестнице. Я смотрел, как она садится в новехонький серый «ягуар». В конце улицы она развернулась, белая перчатка мелькнула в прощальном жесте, и изящная машинка исчезла из виду за углом.
   Перед домом рос куст красного олеандра. Оттуда доносился тонкий писк. Сидя на верхней ветке, птенец пересмешника отчаянно хлопал крыльями, пытаясь не потерять равновесие. С соседнего кипариса донесся резкий свист. Пухлый птенец перестал пищать и замер на ветке.
   Я вошел внутрь и запер дверь, чтобы не мешать уроку. Птицам ведь тоже нужно учиться летать.

15

   Будь ты хоть самый проницательный сыщик на свете, иголку в стоге сена искать нелегко. Нужна хоть какая-то зацепка, отправная точка, имя, адрес. Все, что у меня было, – это скомканный листок желтоватой бумаги, гласивший: «Я не люблю вас, доктор В., но нынче вы сгодитесь мне». Перед тобой расстилается Тихий океан, ты можешь перелопатить списки полудюжины медицинских ассоциаций, и в результате не найти ничего. Жулики в городе плодятся, как тараканы. В каждом из восьми районов на сотни миль в округе имелись медицинские светила, зачастую обычные торговцы с лицензией, позволяющей срезать мозоли или плясать на вашем позвоночнике. Некоторые процветали, другие прозябали. Кто-то помнил о врачебной этике, кто-то не мог позволить себе такой роскоши. Богатенький пациент в начальной стадии белой горячки – клад для опытных шарлатанов, прогоревших на торговле витаминами и антибиотиками. Однако зацепки у меня не было. Не было ее и у Эйлин Уэйд, или она думала, что ее нет. Даже если мне удастся отыскать человека с нужными инициалами, кто поручится, что на свете есть такой доктор В., что Роджер Уэйд не приплел его ради красного словца? И не была ли аллюзия на Скотта Фицджеральда своеобразным способом сказать «прощай»?
   В подобных обстоятельствах маленькому человеку остается только воззвать к помощи мощного интеллекта. Вот и я позвонил приятелю из агентства «Карне», которое специализировалось на богатых клиентах из Беверли-Хиллз, не гнушаясь порой преступить закон. Приятеля звали Джордж Питерс, и он отвел мне десять минут своего драгоценного времени, попросив не мешкать.
   «Карне» занимало половину второго этажа одного из тех святочных четырехэтажных розоватых зданий, лифты в которых работают на фотоэлементах, коридоры пусты и прохладны, места на стоянке строго расписаны, а аптекарь в холле вывихнул запястье, наполняя бутылочки успокоительными таблетками.
   Острые металлические буквы торчали из темно-серой двери, словно лезвия ножа: «Карне инкорпорейтед. Джеральд К. Карне, президент». И чуть ниже буквами помельче: «Вход». За такой дверью вполне мог скрываться солидный инвестиционный фонд.
   За дверью была отвратительная маленькая приемная, причем ее продуманная гнусность недешево обошлась Карне. Мебель алого и темно-зеленого цвета в сочетании с такими же темно-зелеными стенами, на которых красовались картины в зеленых рамах на три тона темнее. На картинах всадники в алых мундирах на массивных жеребцах скакали через изгороди. Были тут и два зеркала без рам с легким, но от этого не менее вызывающим розовым оттенком. Новехонькие журналы на зеленом полированном столике еще не утратили целлофановой оболочки. Декоратор, отвечавший за оформление приемной, не страдал цветобоязнью. Такой наверняка носит алые рубашки с бордовыми брюками, туфли из кожи зебры и малиновые трусы с собственными инициалами приятного канареечного цвета.
   Впрочем, помещение было всего лишь витриной. С клиентов тут драли минимум сотню в день, а за такие деньги никто не станет дожидаться в приемной. Седой розовощекий крепыш, отставной полковник военной полиции Карне не любил разводить сантименты. Как-то раз он предложил мне работу, но я не настолько нуждался, чтобы согласиться. Ни один из ста девяноста способов сподличать не был секретом для Карне.
   Матовая стеклянная перегородка отодвинулась, оттуда выглянула секретарша с чугунной улыбкой и взглядом, прожигающим карман:
   – Доброе утро! Чем могу помочь?
   – Мне нужен Джордж Питерс. Меня зовут Марлоу.
   Она выложила на прилавок регистрационную книгу в зеленой кожаной обложке:
   – Вам назначено, мистер Марлоу? Вы не записаны на сегодня.
   – Я по личному вопросу. Только что разговаривал с ним по телефону.
   – Понятно. Как правильно пишется ваша фамилия? И имя, пожалуйста.
   Она аккуратно внесла мои данные в длинный узкий бланк и пробила край дыроколом.
   – К чему эта показуха? – не выдержал я.
   – Мы стараемся ничего не упускать, – холодно ответила секретарша. – Полковник Карне считает, что самый незначительный факт может оказаться самым важным.
   – Или наоборот, – добавил я, но секретарша юмора не оценила.
   – Я доложу о вас мистеру Питерсу.
   Я заверил ее, что буду счастлив. Через минуту дверь в стене открылась, и Питерс поманил меня в громадный серый коридор с крошечными кабинетами, похожими на тюремные камеры. Потолок в кабинете Питерса был звуконепроницаемым. Серый металлический стол, два одинаковых серых кресла, серый диктофон на серой подставке и телефонный аппарат того же приятного серого цвета, что стены и пол. Фотографии в рамках изображали Карне в мундире и при шлеме и его же – в цивильном за письменным столом, с видом непроницаемым и глубокомысленным. Еще на стене (и тоже в рамочке) висел вдохновляющий девиз темно-серыми буквами на сером фоне:

   Агенты Карне всегда и везде одеваются,
   разговаривают и ведут себя как джентльмены.
   Исключений из этого правила не существует.

   В два размашистых шага Питерс пересек кабинет и перевернул одну из фотографий. За ней в серую стену был вмонтирован микрофон. Питерс отсоединил провод и вернул фотографию на место.
   – За это меня бы выгнали с работы, но, к счастью, сукина сына нет на месте – спасает какого-то актеришку, который надрался за рулем. Вся контора напичкана микрофонами, и все до единого подключены к его кабинету. Я как-то предложил ему завести инфракрасную камеру за зеркалом в приемной, но он не вдохновился. Не понравилось, что сам не додумался.
   Питерс сел в кресло. Он был нескладен и тощ. Худое лицо, глубоко посаженные глаза, редеющая шевелюра и дубленая кожа человека, не привыкшего протирать штаны в кабинете. Нижняя губа по размеру не уступала носу. Когда Питерс улыбался, казалось, что половина лица проваливается в складки от ноздрей к широкому рту.
   – Тебе тут не надоело?
   – Умерь свой пыл, юноша. Дыши реже, говори тише и не забывай, что детективы агентства «Карне» не чета дешевому сыщику. Все равно что обезьянка шарманщика перед Тосканини. – Он вздохнул и ухмыльнулся. – Мне-то его причуды до лампочки. Но деньги хорошие, а если Карне начнет изображать надзирателя тюрьмы строгого режима, которой заведовал во время войны, возьму расчет и смоюсь. Что стряслось? Я слышал, тебе недавно досталось.
   – Не жалуюсь. Мне нужны сведения о врачах, которые слишком вольно обращаются с наркотическими препаратами. Эдди Дауст после ухода отсюда сказал мне, что у вас есть досье.
   Питерс кивнул:
   – Для детектива агентства «Карне» Эдди слабоват в коленках. А сведения, которые ты ищешь, совершенно секретны. И ни при каких обстоятельствах не подлежат разглашению. Погоди, сейчас принесу.
   Питерс вышел, а я продолжил пялиться на серую корзину для мусора, серый линолеум и серые кожаные уголки пресс-папье.
   Спустя несколько минут Питерс вернулся с серой картонной папкой в руках.
   – У вас есть что-нибудь не серое?
   – А что? Хороший цвет. Напоминает о школьных годах. Воплощает дух нашей организации. А вот тебе кое-что другого цвета.
   Он вытащил ящик стола и достал сигару длиной около восьми дюймов.
   – «Упманн», – гордо сообщил он. – Подарок одного пожилого англичанина, живущего в Калифорнии лет сорок и до сих пор говорящего с акцентом. Когда трезв – безобидный гомик, не лишенный внешнего лоска. Хотя большинство людей, включая Карне, не могут похвастаться даже внешним лоском. В Карне столько же лоска, сколько в железных кальсонах. Правда, когда выпьет, мой англичанин выписывает чеки на банки, которые о нем слыхом не слыхивали. Потом возмещает, а благодаря мне ему ни разу не удалось загреметь в тюрягу. Выкурим ее вместе, как два индейских вождя, замысливших резню?
   – Я сигар не курю.
   Питерс печально вздохнул:
   – Вот и я не курю. Думал отдать ее Карне, но даже он не справится с такой в одиночку. Слушай, тебе не кажется, что в последнее время Карне у меня с языка не сходит? Только этого мне не хватало.
   Он сунул сигару обратно в стол и заглянул в открытую папку.
   – Так кого мы ищем?
   – Богатого алкоголика, привыкшего ни в чем себе не отказывать. Липовых чеков он не выписывает, врать не стану, но к насилию склонен. Жена считает, что он прячется в частном санатории, где выводят из запоя. Единственная зацепка – доктор на букву «вэ». С тех пор как клиент пропал, прошло три дня.
   Питерс задумался:
   – Не так уж много. Рано беспокоиться.
   – Если я найду его, мне заплатят.
   Он посмотрел на меня и покачал головой:
   – Ладно, мое дело маленькое. – Он принялся листать папку. – Досье постоянно меняется. Кого-то добавляем, кого-то вычеркиваем. Одной буквы мало.
   Питерс вытащил из папки лист, затем другой и, наконец, третий.
   – У нас таких трое. Доктор Амос Варли, остеопат. Большая клиника в Альтадене. Пятьдесят долларов за ночной вызов, две медсестры с лицензией. Пару лет назад парни из Комитета по наркотикам лишили его права выписывать рецепты на сильнодействующие препараты. Хотя информация старая.
   Я записал имя и адрес.
   – Доктор Лестер Вуканич, отоларинголог. Стокуэлл-билдинг, Голливудский бульвар. Тот еще тип! На дом не выезжает, специальность – хронические заболевания носовых пазух. Приходишь, жалуешься на гайморит, и он живо прочищает тебе пазухи. Для начала, конечно, обезболит новокаином, а если сумеешь ему понравиться, то и чем другим. Смекаешь?
   – Конечно.
   – Так я и думал! – оживился Питерс, продолжив чтение. – Очевидно, запасы нужно пополнять, вот наш доктор и мотается рыбачить в Энсенаду на собственном самолете.
   – Если сам возит наркоту, ему недолго осталось.
   Питерс задумался и покачал головой:
   – Как сказать. Если не будет жадничать, продержится вечно. А вот чего ему стоит опасаться, так это недовольного клиента, пардон, пациента, но он наверняка знает, как с такими управляться. Пятнадцать лет в одном и том же офисе о чем-то говорят!
   – Откуда, черт подери, эти сведения?
   – Организация, юноша, великое дело. Одинокий волк вроде тебя нам не чета. Кое-что узнаем от клиентов, кое-что сами. Карне на информацию денег не жалеет. Умеет, если надо, втереться в доверие.
   – Ему бы понравилось, как ты его нахваливаешь.
   – В задницу Карне. И напоследок некто Верринджер. Детектив, составлявший его досье, давно уволился. Какая-то поэтесса покончила с собой на ранчо Верринджера в каньоне Сепульведа. Он организовал там что-то вроде колонии для писателей и прочих творческих личностей, нуждающихся в уединении. Цены умеренные. Вроде все легально. Называет себя доктором, но практику не ведет. Может быть, доктор наук. Честно говоря, нечего ему делать в этом досье. Если только из-за поэтессы.
   Питерс изучил газетную вырезку, наклеенную на лист бумаги.
   – Перебрала морфина. Однако непонятно, знал ли об этом Верринджер.
   – Твой Верринджер нравится мне все больше и больше! – воскликнул я.
   Питерс захлопнул папку:
   – Запомни, ты этой папки в глаза не видел.
   Он вышел, а когда вернулся, я встал, собираясь уходить. Не дослушав благодарностей, Питерс перебил:
   – Не за что. Твой клиент может быть где угодно.
   Я согласился.
   – Кстати, я кое-что слышал про твоего приятеля Леннокса. Один из наших агентов лет пять-шесть назад встречал в Нью-Йорке человека. По описанию – вылитый Леннокс, но звали его Марстон. Конечно, наш детектив мог ошибиться. Тот Марстон не просыхал, поэтому нельзя утверждать наверняка.
   – Вряд ли это Леннокс. Зачем ему менять фамилию? Леннокс воевал, можно проверить его послужной список.
   – Почем мне знать? Наш агент сейчас в Сиэтле. Поговори с ним, когда вернется. Его фамилия Эштерфельт.
   – Спасибо за все, Джордж. Это были самые полезные десять минут за последнее время.
   – Как-нибудь рассчитаешься.
   – Агентство «Карне» не нуждается ни в чьей помощи. Исключений из этого правила не существует.
   Питерс поднял вверх большой палец, и я оставил его в металлической серой конуре. После нее приемная уже не казалась уродливой, а кричащие цвета радовали глаз.

16

   В стороне от шоссе на дне каньона Сепульведа стояли два желтых квадратных столба. На одном болтались воротца в пять перекладин. Прикрученный проволокой знак над ними гласил: «Частная дорога. Проезда нет». В тихом теплом воздухе витал кошачий запах эвкалиптов.
   Я въехал в ворота, обогнул пологий холм и спустился в тенистую долину. Здесь было душно, градусов на десять-пятнадцать выше, чем на шоссе. Гравийная дорога обвивалась петлей вокруг газона, окаймленного выбеленными валунами. Слева виднелся пустой бассейн. На свете нет ничего более пустого, чем пустой бассейн. С трех сторон бассейн огибала лужайка, усеянная деревянными шезлонгами с выгоревшими на солнце разноцветными подушками: синими, зелеными, желтыми, оранжевыми и алыми. На боках, там, где швы разошлись, а пуговицы оторвались, подушки вздулись пузырями. Высокая металлическая сетка огораживала теннисный корт с четвертой стороны. Вышка у бассейна просела, циновка на ней расползлась и торчала клочьями, а металлические крепления покрывала ржавчина.
   Я притормозил у деревянного здания с прохудившейся крышей и широкой верандой. На двери, затянутой сеткой, дремали мухи. От дома вились тропинки к грубым хижинам, беспорядочно разбросанным по склону среди вечнозеленых растений и пыльных калифорнийских дубов. Хижины имели вид запущенный и убогий, двери заперты, окна занавешены какой-то мешковиной, подоконники наверняка покрывал толстый слой пыли.
   Я выключил зажигание и, не снимая рук с руля, прислушался. Ни звука, ни шороха. Место казалось мертвым, как египетская гробница, только дверь за сеткой была распахнута, и в полумраке комнаты кто-то двигался. Раздался ясный тихий свист, и в проеме возникла мужская фигура. Мужчина спустился с крыльца. На него стоило посмотреть.
   Плоскую черную шляпу, какие носят гаучо, удерживал плетеный ремешок под подбородком. Вокруг ворота белоснежной шелковой рубашки с тугими манжетами и пышными буфами был повязан черный шарф с бахромой, концы которого свисали ниже пояса. Угольно-черные брюки с золотой нитью, плотно облегавшие бедра, подпоясывал широкий кушак, разрезы внизу украшали золотые пуговицы. На ногах незнакомца красовались черные лакированные туфли.
   Он стоял у подножия лестницы и смотрел на меня, продолжая тихо насвистывать. Гибкий, как хлыст. Никогда еще мне не доводилось видеть таких огромных и пустых дымчатых глаз под длинными шелковыми ресницами. Черты его лица поражали красотой и мужественностью. Прямой, немного узкий нос – нисколько его не портивший, – пухлые губы, ямочка на подбородке и изящно посаженные маленькие уши. Матовая бледность кожи выдавала любителя сидеть взаперти.
   Незнакомец картинно подбоченился и грациозным жестом отвел в сторону правую руку:
   – Приветствую вас! Славный выдался денек.
   – По мне, жарковато.
   – А по мне, в самый раз.
   Сказав все, что хотел, незнакомец замолчал. Мое мнение интересовало его меньше всего на свете. Он преспокойно уселся на крыльцо, вытащил длинную пилку и принялся полировать ногти.
   – Из банка? – проронил он, не поднимая глаз.
   – Я ищу доктора Верринджера.
   Незнакомец прервал свое занятие и посмотрел вдаль, в душное марево.
   – Кто это? – равнодушно спросил он.
   – Владелец здешнего заведения. Я гляжу, из тебя слова не вытянешь. Только не делай вид, что не знаешь такого.
   Он снова принялся полировать ногти:
   – Тебя обманули, красавчик. Теперь это место принадлежит банку. Имущество заложено или вроде того.
   Он посмотрел на меня с видом человека, которого не заботят скучные подробности. Я вылез из машины и прислонился к раскаленной двери. Нет, слишком душно, пора прятаться в тень.
   – Какому банку?
   – Если не знаешь, значит ты не оттуда. А если не оттуда, нечего здесь шляться. Проваливай, красавчик, да поживее.
   – Мне нужен доктор Верринджер.
   – Заведение не работает. Посторонним вход запрещен. Знак видел? Какой-то олух не запер ворота.
   – А ты тут за сторожа?
   – Хоть бы и так. Кончай трепаться, не зли меня.
   – Ого! И что тогда – пригласишь на танго суслика?
   Внезапно он ловко вскочил на ноги и целую минуту с бессмысленной улыбкой смотрел на меня.
   – Придется засунуть тебя обратно в твою развалюху, – промолвил он.
   – Сначала я хочу переговорить с доктором Верринджером.
   Он опустил пилку в карман. Одно стремительное движение – и на пальцах блеснул кастет. Четче выступили скулы, в больших мутных глазах зажегся огонек.
   Он медленно двинулся ко мне. Чтобы отвоевать пространство для маневра, пришлось отступить. Свист стал резче и выше.
   – Нет повода для драки. Делить нам нечего, к тому же ты рискуешь порвать такие симпатичные брюки.
   Он молниеносно метнулся ко мне, выбросив вперед левую руку. Я решил, что он метит в голову, но просчитался. Ковбой схватил меня за запястье и резко дернул вниз, пытаясь сбить с ног. Правой рукой он взмахнул кастетом, словно филиппинским кинжалом. Точный удар в темечко – и я бы не скоро очухался. А если выдернуть руку, кастет угодит в щеку или предплечье. Выбирать не приходилось.
   Я рванулся вперед, сбил его с ног и дернул за рубашку. Раздался треск. Что-то – к счастью, не металлическое – коснулось моего затылка. Я метнулся влево, но он опередил меня, с кошачьим проворством вскочив на ноги, прежде чем я восстановил равновесие. Теперь ковбой ухмылялся. Он любил свою работу, и он был чертовски быстр.
   – Эрл, немедленно прекрати! Я сказал, немедленно! – раздался звучный голос.
   Бравый гаучо замер на месте, на лице появилась болезненная ухмылка. Кастет исчез под широким поясом.
   Я обернулся. Здоровяк в гавайской рубашке, задыхаясь, спешил к нам, размахивая на ходу руками.
   – Ты с ума сошел, Эрл!
   – Никогда так не говорите, док, – мягко промолвил Эрл, улыбнулся и как ни в чем не бывало уселся на крыльце. Затем снял шляпу, извлек расческу и, беззаботно насвистывая, принялся расчесывать роскошную черную шевелюру.
   Здоровяк в яркой рубахе молча смотрел на меня. Я смотрел на него.
   – Что вам здесь надо? – прорычал он. – Кто вы такой?
   – Меня зовут Марлоу, и я ищу доктора Верринджера. Ваш Эрл решил поразмяться, но, по мне, сегодня слишком жарко.
   – Я – доктор Верринджер, – с достоинством отвечал крепыш. – Ступай в дом, Эрл, – обернулся он к бравому гаучо.
   Тот медленно встал, одарил доктора задумчивым взглядом пустых мутных глаз и открыл дверь. Мухи с недовольным жужжанием поднялись в воздух и снова опустились на привычные места, когда дверь за Эрлом закрылась.
   – Значит, Марлоу. Чем могу помочь, мистер Марлоу?
   – Эрл сказал, что вы здесь больше не хозяин.
   – Так и есть. Дожидаюсь завершения некоторых формальностей, чтобы сняться с места. Кроме меня и Эрла, тут никого не осталось.
   – Не повезло мне! – Я постарался изобразить разочарование. – Я думал, у вас остановился некто Уэйд.
   Кустистые брови удивленно поползли вверх – живая реклама щеток для пола «Фуллер Браш».
   – Уэйд? Фамилия на слуху, к тому же довольно распространенная, но почему он должен останавливаться у меня?
   – Для лечения.
   Он нахмурился. Получилось весьма впечатляюще.
   – Я доктор, это правда, но больше не практикую. О каком лечении вы говорите?
   – Уэйд – алкоголик. Время от времени срывается с катушек и уходит из дома. Иногда возвращается сам, иногда его привозят, а иной раз приходится за ним побегать.
   Я протянул Верринджеру визитку.
   Он с неодобрением взглянул на нее.
   – А что с вашим Эрлом? Вообразил себя Валентино? [14 - Рудольф Валентино (1895–1926) – американский актер итальянского происхождения, знаменитый герой-любовник эпохи немого кино.] – спросил я.
   Доктор снова пошевелил бровями. Зрелище завораживало. Отдельные волоски торчали в стороны дюйма на два. Он пожал массивными плечами:
   – Эрл безобиден, мистер Марлоу. Витает в облаках. Живет в выдуманном мире.
   – А по-моему, ваш Эрл заигрался.
   – Ну-ну, мистер Марлоу, вы преувеличиваете. Эрлу нравится наряжаться. В этом смысле он сущее дитя.
   – Хотите сказать, разума у него не больше, чем у младенца? А это место своего рода санаторий?
   – Ничего подобного. Когда-то здесь была колония для людей искусства. Я предоставлял им кров, пищу, возможности для развлечения и спорта. А главное – уединение. Кстати, за весьма умеренную плату. Художникам редко случается разбогатеть. Художникам в широком смысле – писателям, музыкантам и так далее. Пока мое дело не развалилось, я вкладывал в него всю душу.
   Он помрачнел, опустил брови. Еще немного – и они угодили бы ему прямо в рот.
   – В досье есть про это, как и про самоубийство. Она была наркоманкой?
   Верринджер встрепенулся:
   – В каком досье?
   – У нас есть досье на врачей, колющих наркотики направо и налево. Такие практикуют в закрытых лечебницах, откуда непросто сбежать. Я говорю о маленьких частных санаториях, где лечат алкоголиков, наркоманов и тихих идиотов.
   – Подобные места должны иметь лицензию, – бросил Верринджер.
   – Теоретически должны, но порой о лицензии забывают.
   Верринджер насупился. Чего-чего, а держаться с достоинством он умел.
   – Ваше предположение оскорбительно, мистер Марлоу. Я понятия не имею, почему мое имя фигурирует в каком-то досье. Уходите.
   – Давайте вернемся к Уэйду. Или он живет здесь под другим именем?
   – Здесь живем только мы с Эрлом. А теперь, извините, мне пора…
   – А я был бы не прочь осмотреться.
   Иногда полезно вывести клиента из себя, но с Верринджером этот способ не работал. Доктор умел держать удар. Как и его брови.
   Я оглянулся на дом. Изнутри доносилась танцевальная музыка и еле слышное прищелкивание пальцев.
   – Держу пари, танцует танго. Сам с собой. Ну и фрукт.
   – Уходите, мистер Марлоу? Или мне попросить Эрла вывести вас за границы моей собственности?
   – Ладно, ухожу. Не держите зла, доктор. На «вэ» начинаются еще две фамилии из списка, но ваша кандидатура казалась мне самой многообещающей. У нас есть единственная зацепка – некий доктор Вэ. Уэйд нацарапал это имя на листке бумаги перед тем, как исчезнуть.
   – Таких докторов может быть дюжина, – спокойно заметил Верринджер.
   – Разумеется, но не все фигурируют в нашем досье. Простите, что отнял ваше время, доктор. А вот Эрл меня беспокоит.
   Я развернулся и побрел к машине. Забрался внутрь, но дверцу захлопнуть не успел. Верринджер подскочил к машине и с любезной улыбкой склонился к окну:
   – К чему нам ссориться, мистер Марлоу? Я прекрасно понимаю, что при вашей профессии вам приходится быть назойливым. Что вы сказали об Эрле?
   – Он явно ненормален, а значит, здесь могут быть такие же. Маниакально-депрессивный психоз, верно? Очевидно, в маниакальной фазе.
   Верринджер молча смотрел на меня.
   – Здесь жили очень талантливые люди, мистер Марлоу, – сказал он со вздохом. – Не всех из них можно было назвать людьми уравновешенными. Гении подвержены неврозам. Но я не занимался лечением помешанных и алкоголиков, даже если бы испытывал к этому призвание. И у меня нет помощников, кроме Эрла, который не слишком годится для этой роли.
   – А для чего он годится, доктор? Кроме эротических танцев и прочих глупостей?
   Верринджер прислонился к дверце и понизил голос:
   – Родители Эрла были моими близкими друзьями, мистер Марлоу. Они уже оставили этот мир, и за Эрлом стало некому присматривать. Ему хорошо здесь, вдали от шума и искушений большого города. Состояние Эрла нестабильно, но он совершенно безопасен. Вы же сами видели, как он меня слушается.
   – Вы смелый человек.
   Он вздохнул. Брови затрепетали, словно усики встревоженного насекомого.
   – Приходится чем-то жертвовать. Я думал, Эрл будет помогать мне. Он превосходно играет в теннис, плавает и ныряет, как чемпион, и способен протанцевать ночь напролет. Эрл почти всегда ровен и дружелюбен, но у него бывают срывы… – Он помахал рукой, словно пытался отогнать неприятные воспоминания. – В конце концов пришлось выбирать между Эрлом и бизнесом. – Он картинно развел руками. Глаза предательски увлажнились. – Я продал это место, – вздохнул Верринджер. – Мирная долина в скором времени станет стройплощадкой. Тут появятся тротуары, фонари и юные шалопаи на самокатах с орущими радиоприемниками, а может быть, – доктор испустил особенно тяжкий вздох, – даже телевидение. Надеюсь, они пощадят растительность, – Верринджер обвел рукой окрестности, – но едва ли. Скоро вместо деревьев в небо уставятся телеантенны. Одно радует: мы с Эрлом этого не увидим.
   – Прощайте, доктор. Очень вам сочувствую.
   Верринджер протянул мне руку. Ладонь была влажной, но рукопожатие твердым.
   – Ценю ваше сочувствие и понимание, мистер Марлоу. Сожалею, что не сумел помочь в поисках мистера Слейда.
   – Уэйда, – поправил я.
   – Ах да, простите, конечно, Уэйда. Прощайте.
   Возвращался я тем же путем, что и приехал. Я был расстроен, но не так сильно, как хотелось бы доктору.
   Отъехав подальше, я свернул в сторону и оставил машину за поворотом. Прокрался назад и затаился под эвкалиптовым деревом, откуда мне были видны ворота.
   Прошло пять минут. По дороге, шурша гравием, проехал автомобиль, но скоро остановился. Я поглубже зарылся в кусты. Раздался стук засова и скрежет цепи. Затем мотор взревел, и автомобиль укатил восвояси.
   Когда звук мотора стих, я вернулся к своему автомобилю, развернулся и поехал в город. Ворота на частной дороге доктора Верринджера были заперты на висячий замок. Сегодня гостей здесь не ждали.

17

   До города было двадцать с лишним миль. В дороге я проголодался и решил пообедать, а заодно обдумать план действий. Затея казалась все глупее. Доктора В. таким способом не найти, разве что свести знакомство с оригиналами вроде Верринджера или Эрла. Не хотелось тратить покрышки, бензин, слова и нервы, чтобы в итоге не получить ничего. Это глупее, чем делать ставки по максимуму на «двадцать восемь, черное». У меня не больше шансов разыскать нужного человека, чем обыграть Ника Грека [15 - Ник Грек (1883–1966) – знаменитый картежник, заработавший миллионы игрой в покер.] краплеными картами.
   Ладно, первый раз не считается. С первой попытки всегда промазываешь. Зря он назвал его Слейдом. Верринджер – малый неглупый, он не мог забыть имя Уэйда.
   Впрочем, они могли быть знакомы лишь шапочно. За кофе я прикидывал: Вуканич или Варли? Это займет весь вечер, а потом выяснится, что Роджер Уэйд благополучно вернулся к родному очагу.
   До Вуканича ближе. Всего-то полдюжины кварталов. А доктора Варли угораздило обосноваться черт знает где, в холмах Альтадены, – умаешься ехать туда по жаре. Первый или второй?
   Итак, кто? Все-таки, Вуканич. По трем веским причинам. Во-первых, не мешает разузнать кое-что о человеке, который предпочитает держаться в тени. Во-вторых, добавить несколько фактов в досье Питерса, отблагодарив его за полученные сведения. И наконец, мне нечем было заняться.
   Я заплатил за обед и по северной стороне улицы пешком побрел к Стокуэлл-билдинг. Это было древнее здание с сигаретным киоском на входе и лифтом, который управлялся вручную и не хотел ехать ровно. Коридор на шестом этаже с дверями из матового стекла выглядел куда обшарпаннее коридоров в моей конторе. Здесь снимали офисы врачи и дантисты, еле сводящие концы с концами, незадачливые проповедники, адвокаты, которых не советуют друзьям, – не слишком умелые и не особенно чистоплотные прохвосты, знающие цену себе и своему товару. Нет, в кредит мы не лечим. Доктор вышел. Доктора нет на месте. Три доллара, платить медсестре. Надо же, а ваш коренной зуб совсем расшатался, миссис Казински! Не желаете новую превосходную акриловую пломбу? Ничуть не хуже золота, уверяю вас, и всего-навсего четырнадцать долларов. Еще два доллара за новокаин. Доктор вышел. Доктор на месте. Три доллара за все. Пожалуйста, заплатите медсестре.
   В подобных зданиях найдутся арендаторы, которые ворочают настоящими деньгами, хотя по виду не скажешь. Таким выгодно сливаться с местностью. Стряпчие, втихаря мухлюющие с залогами (неудивительно, что только два процента залоговых сумм удается вернуть по суду). Подпольные акушеры, которые запудрят мозги любому, кто осмелится спросить, чем это они тут заняты. Торговцы наркотиками, выдающие себя за урологов и дерматологов, врачующих хронические болезни с применением местного обезболивания.
   Приемная доктора Лестера Вуканича была крошечной и плохо меблированной. Дюжина пациентов непримечательной наружности терпеливо дожидалась приема. Отличить наркомана от безобидного бухгалтера непросто. Я прождал три четверти часа. Пациенты заходили сразу в две двери. Имей ушлый отоларинголог достаточно кабинетов, мог бы обслуживать не меньше четырех страдальцев одновременно.
   Наконец пришла моя очередь. Я вошел в кабинет и сел в коричневое кожаное кресло напротив стола, покрытого белым полотенцем. Под полотенцем лежали инструменты. У стены булькала кастрюлька-стерилизатор. Доктор Вуканич влетел в кабинет и уселся на стул напротив меня. На нем был белый халат, во лбу торчало круглое зеркальце.
   – Боли в области пазух? И сильные? – спросил доктор, листая папку, которую дала ему медсестра.
   Я заверил его, что боль просто чудовищная. А с утра так просто в глазах темно.
   – Весьма типичный симптом, – понимающе кивнул Вуканич, прилаживая стеклянный наконечник на штуковину, похожую на шариковую ручку.
   Он засунул штуковину мне в глотку.
   – Закройте рот, разожмите зубы.
   Вуканич потянулся к выключателю. В комнате без окон стало темно. Где-то шумел вентилятор.
   Доктор Вуканич извлек свою трубку, зажег свет и пристально посмотрел на меня:
   – Закупорки носовых каналов нет, мистер Марлоу. Причины ваших болей не в этом. Осмелюсь предположить, что вам раньше не доводилось испытывать проблем с носовыми пазухами. Хотя в прошлом вам делали операцию на носовой перегородке.
   – Верно, доктор. Футбольная травма.
   Он кивнул:
   – На кости небольшой нарост, который следовало удалить, но дышать он не мешает. – Вуканич откинулся назад, обхватив колено руками. – Итак, чем еще могу помочь?
   Узкое лицо, неинтересная бледность. Доктор Вуканич напоминал белую крысу, больную туберкулезом.
   – Я хотел поговорить об одном моем приятеле. Писатель, пьет не просыхая. Денег куча, нервы ни к черту. Иногда ему нужно взбодриться, но его врач не желает ему помочь.
   – О чем вы? – спросил Вуканич.
   – Один маленький укольчик, чтобы расслабиться. Думаю, мы договоримся. Деньги для меня не проблема.
   – Простите, мистер Марлоу, я этим не занимаюсь. – Вуканич встал. – Так не делается. Если ваш приятель нуждается в моей помощи, пусть приходит сам, хотя вряд ли я тот, кто ему нужен. С вас десять долларов, мистер Марлоу.
   – Да бросьте, док. Вы есть в нашем досье.
   Доктор Вуканич прислонился к стене и закурил. Он не спешил, ожидая объяснений. Вместо этого я протянул ему визитку. Он мельком взглянул на нее и поинтересовался:
   – Что за досье?
   – Досье на врачей, которые неосторожны с наркотиками. Мой приятель мог обратиться к вам. Его зовут Уэйд, и сейчас вы держите его в чистенькой задней комнате с белыми стенами. Он исчез три дня назад.
   – Вы болван, – сообщил мне доктор Вуканич. – Я не ввязываюсь в сомнительные предприятия вроде излечения алкоголиков за четыре дня. Горбатого могила исправит. Нет у меня никаких чистеньких задних комнат, и друга вашего я не знаю. Так что десять долларов наличными, если не хотите, чтобы я вызвал полицию и заявил, что вы угрожали мне, требуя наркотики.
   – Валяйте, хочется посмотреть на этот спектакль.
   – Пошел вон, дешевый мошенник.
   Я встал:
   – Пожалуй, я ошибся, доктор. В последний раз, когда мой приятель сбежал, его лечил врач, фамилия которого начинается на «вэ». Он тайно забрал его из дома и привез обратно, не удосужившись дождаться, пока тот доберется до крыльца. Приятель снова сорвался с катушек, и теперь мы ищем докторов с подходящими фамилиями. Таких оказалось трое.
   – Забавно, – промолвил Вуканич со слабой улыбкой. Он был по-прежнему немногословен, предоставляя мне отдуваться за двоих. – И как же вы искали?
   Я внимательно смотрел на него. Правая рука непроизвольно поглаживала левое предплечье, лицо блестело от пота.
   – Извините, доктор, мы своих секретов не выдаем.
   – Прошу меня простить, пациенты…
   Вуканич сорвался с места и выбежал из кабинета, не закончив фразы. Медсестра заглянула в дверь, но тут же закрыла ее.
   Вскоре Вуканич вернулся. Он выглядел довольным и расслабленным. Его глаза сияли.
   – Как? Вы еще здесь? – Он старательно изобразил удивление. – Я решил, что мы обо всем договорились.
   – Уже ухожу. Хотел дождаться вашего возвращения.
   Он хихикнул:
   – А знаете что, мистер Марлоу? Пять сотен баксов – и я устрою, чтобы вы угодили в больницу с парой сломанных ребер. Смешно, не правда ли?
   – Просто обхохочешься. Укололись, док? То-то, я гляжу, вы повеселели.
   Я направился к двери.
   – Hasta luego, amigo [16 - Еще увидимся, приятель (исп.).], – прощебетал мне вслед Вуканич. – Не забудьте про десять баксов. Отдайте медсестре.
   Он что-то сказал в трубку внутреннего телефона.
   В крошечной приемной жалось не меньше дюжины похожих друг на друга пациентов. Медсестра была тут как тут.
   – Десять долларов, мистер Марлоу. Принимаем только наличные.
   Старательно обходя ноги пациентов, я двинулся к двери.
   Медсестра сорвалась с места и резво обежала стол.
   – А что будет, если кто-то откажется платить? – поинтересовался я.
   – Попробуйте – сами увидите, – угрожающе заявила она.
   – Понятно. Впрочем, вы, как и я, всего лишь выполняете свою работу. Вот вам карточка, поразмыслите над ней на досуге.
   Я вышел. Пациенты проводили меня неодобрительными взглядами. Их можно было понять – никому не позволено вести себя так нагло в приемной уважаемого доктора.

18

   Доктор Амос Варли был не чета Лестеру Вуканичу. Варли владел большим домом в глубине просторного сада. Массивное здание с вычурной резной верандой и точеными, словно ножки старинного рояля, перилами стояло в тени громадных старых дубов. На веранде в креслах дремали ветхие старики, укрытые пледами.
   За двойной дверью, украшенной витражами, скрывался прохладный гулкий холл с натертым до блеска паркетом, и ни единого коврика на полу. Летом в Альтадене обычно нечем дышать. Долина прижата к холмам, и жаркому ветру есть где разгуляться. Восемьдесят лет назад люди знали, как строить в таких местах.
   Медсестра в хрустящей униформе взяла карточку, и после недолгого ожидания меня удостоил аудиенции доктор Амос Варли, крупный лысый мужчина с добродушной улыбкой. На его белоснежном халате не было ни пятнышка, а тапочки на резиновой подошве ступали бесшумно.
   – Чем могу помочь, мистер Марлоу?
   Его глубокий и мелодичный голос утешал и давал надежду усталому сердцу. Доктор здесь, беспокоиться не о чем, все образуется. Все в нем дышало заботой и участием. Амос Варли умел произвести впечатление – он был непробиваем, как железный доспех.
   – Доктор, я ищу человека по имени Уэйд. Он алкоголик и четыре дня назад сбежал из дома. Такое с ним случалось и раньше, тогда он прятался в каком-то тихом месте, где ему оказывали медицинскую помощь. Моя единственная зацепка – фамилия его врача начинается на «вэ». Вы мой третий доктор В. Я начинаю терять надежду.
   Варли одарил меня очаровательной улыбкой:
   – Только третий, мистер Марлоу? Уверен, в Лос-Анджелесе и окрестностях не меньше сотни врачей, чьи фамилии начинаются на «вэ».
   – Верно, но далеко не все хранят наркотики под замком. Я заметил у вас несколько зарешеченных окон.
   – Что вы хотите, мистер Марлоу, старики, – промолвил доктор Варли с глубокой и полновесной печалью в голосе. – Одинокие пожилые люди, несчастные и подавленные. Иногда приходится… – Заученным движением доктор простер руку, выдержал паузу – и рука упала, словно сухой лист с дерева. – Но алкоголиков я не лечу, – тут же уточнил он. – А теперь извините, меня ждут пациенты…
   – Простите, что побеспокоил, доктор. Просто вы оказались в нашем досье. Вероятно, ошибка. У вас были трения с полицией пару лет назад.
   – Трения? – Кажется, Варли удивился, затем до него дошло. – А, вот оно что! Во всем виноват один мой помощник, которого я неосмотрительно нанял. Он обманул мое доверие. Впрочем, надолго он не задержался.
   – Я слышал иное. Но едва ли мои сведения верны.
   – А что слышали вы, мистер Марлоу?
   Варли по-прежнему был само благодушие и мягкость.
   – Что вам пришлось предъявить полиции журнал учета наркотических средств.
   Кажется, мой выпад попал в цель. И хотя его улыбка не утратила приторности, но с него словно спали несколько слоев благодушия, а в голубых глазах зажегся холодный огонек.
   – Откуда эти фантастические сведения?
   – От крупного детективного агентства, которое собирает такого рода материалы.
   – Не сомневаюсь, речь идет о шайке дешевых шантажистов.
   – Не таких уж и дешевых, доктор. В день они берут не меньше сотни, а заправляет там бывший полковник военной полиции. Так что по мелочам они не работают.
   – Хотелось бы мне сказать пару ласковых вашему полковнику, – с неприязнью заметил Варли. – Как его зовут?
   Солнце в долине зашло за тучу. Вечер обещал прохладу.
   – Увы, информация конфиденциальная. Да это и не важно. Так, значит, имя Уэйд вам незнакомо?
   – Сами найдете выход, мистер Марлоу?
   Открылась дверь маленького лифта. Медсестра выкатила кресло на колесиках. В кресле сидел дряхлый инвалид, укутанный пледом, – глаза запали, кожа была синюшного цвета. Медсестра бесшумно покатила кресло по натертому полу к боковой двери.
   – Сами видите, старики. Больные, одинокие старики, – пропел Варли. – Я вас не задерживаю, мистер Марлоу. Ваше присутствие мне неприятно, а в таком состоянии со мной лучше не связываться.
   – Не волнуйтесь, доктор. Извините, что оторвал от ваших занятий. Славное у вас тут местечко. Ловко же вы приспособились отправлять стариков на тот свет.
   – Что вы сказали? – Варли шагнул ко мне, и с него окончательно слетела напускная благостность. Мягкие черты лица окаменели.
   – Что я сказал? – переспросил я. – Ровным счетом ничего. Вряд ли тот, кого я ищу, находится у вас. Он не настолько стар и еще способен за себя постоять. Как вы сказали? Больные, одинокие старики. Никому не нужные старики с деньгами и нетерпеливыми, жадными наследниками. Над большинством наверняка оформлено опекунство.
   – Вы переходите границы, мистер Марлоу.
   – Диетическое питание, антидепрессанты, строгий режим. Вынести на солнце, уложить в постельку. На случай если у кого остались силенки – решетки на окна. О, они все как один обожают вас, доктор. Умирая, они сжимают вашу руку и видят в ваших глазах искреннюю печаль.
   – Так и есть, – прорычал Варли, сжав кулаки.
   Наверное, мне следовало заткнуться, но уж очень он был мерзок.
   – Еще бы, лишаться таких безобидных, таких выгодных пациентов! Особенно если хлопот с ними почти никаких. Неудивительно, что вам грустно, доктор.
   – Кто-то должен этим заниматься. Кому-то приходится заботиться о бедных стариках, мистер Марлоу!
   – Кому-то приходится чистить выгребные ямы. Честная и достойная работенка, особенно по сравнению с вашей. Прощайте, доктор Варли. Если когда-нибудь моя работа покажется мне особенно гнусной, я вспомню про вас – и мне полегчает.
   – Мразь паршивая, – прошипел Варли сквозь белоснежные ровные зубы. – Да я тебе шею сверну! Я занимаюсь почтенным и уважаемым делом!
   – Возможно, – вздохнул я, – только несет от вашего почтенного дела мертвечиной.
   Я ждал, что он набросится на меня с кулаками, но Варли остался неподвижен. Я спокойно направился к выходу, а у двери оглянулся. Варли стоял посреди холла, пытаясь вернуть себе утраченную благостность.

19

   В Голливуд я возвращался вконец измочаленный. Для ужина было рановато, да и есть в такую жару не хотелось. В конторе я включил вентилятор, который пусть и не охлаждал, но хоть немного разгонял воздух. За окном на бульваре шумел поток машин. Мысли склеивались, словно мухи на клейкой ленте.
   Три выстрела – три промаха. Чего я достиг? Свел знакомство с чертовой уймой докторов?
   Я позвонил Уэйдам. Какой-то малый с мексиканским акцентом ответил, что миссис Уэйд нет дома. Дома ли мистер Уэйд? Нет, его тоже нет. Я представился, – кажется, малый записал верно. Он сказал, что служит в доме.
   Надеясь, что Джордж Питерс назовет еще парочку фамилий, я позвонил в агентство. Джорджа на службе не было. Я назвался вымышленным именем и оставил настоящий телефон. Время тащилось, как полудохлый таракан. Я был песчинкой в пустыне забвения. Ковбоем с «кольтами» в обеих руках, но без патронов в стволах. Три выстрела – три промаха. Ненавижу это число. Звонишь мистеру А. Ноль. Звонишь мистеру Б. Ноль. Звонишь мистеру В. Снова ноль. А через неделю оказывается, что есть некий мистер Г. – единица, о которой ты и понятия не имел, но к тому времени клиент успел передумать, и расследование приходится свернуть.
   Вуканича и Варли можно в расчет не брать. У Варли слишком прибыльный бизнес, чтобы возиться с алкоголиками. Вуканич – конченый тип. Ходит по канату без страховки, колется прямо в кабинете. Наверняка медсестры знают. Знают и пациенты. Один телефонный звонок – и он покойник. Трезвый или пьяный, Уэйд не стал бы с таким водиться. Может быть, он и не самый толковый малый на свете – говорят, знаменитости умом не блещут, – но не настолько же глуп, чтобы связываться с законченным наркоманом.
   Остается доктор Верринджер. У того, по крайней мере, есть все условия. Но каньон Сепульведа далековато от Айдл-Вэлли. Интересно, как они познакомились? Если Верринджер собрался продавать свои владения и нашел покупателя, то заработает на сделке кругленькую сумму. Я позвонил приятелю в компанию по недвижимости, чтобы выяснить, кому принадлежит участок. Телефон молчал, уже закрылись.
   Закрылся и я и поехал в Ла-Сьенагу к «Руди», где представился метрдотелю и сел в баре в ожидании великого момента. Виски с лимоном, вальсы Марека Вебера в ушах. Наконец мне было дозволено проникнуть за бархатный канат, где предстояло вкусить «всемирно известный солсбери-стейк от Руди», представлявший собой кусок вырезки на обожженной деревяшке с подрумяненным картофельным пюре, колечками жареного лука и зеленым салатом, который мужчины покорно едят в ресторанах, но с негодованием отвергают дома.
   После ужина я поехал домой. Не успел я открыть дверь, как зазвонил телефон.
   – Это Эйлин Уэйд, мистер Марлоу. Вы просили перезвонить.
   – Хотел узнать, как вы поживаете. Я весь день общался с докторами, но друзей не завел.
   – Роджер не появлялся. Я места себе не нахожу. Значит, ничего нового?
   – Мы живем в большом и густонаселенном округе, миссис Уэйд.
   – Пятый день, как он исчез.
   – Не так уж много.
   – Для меня – много. – Она запнулась. – Я все время пытаюсь вспомнить нечто важное, нечто такое, что я упустила. Какой-нибудь намек, зацепку. Мой муж не молчун.
   – Вам говорит что-нибудь фамилия Верринджер?
   – Пожалуй, нет. А должна?
   – Вы упоминали, что однажды мистера Уэйда привез домой малый, наряженный ковбоем. Узнаете его, если увидите?
   – Возможно, при сходных обстоятельствах… – неуверенно протянула она, – хотя я видела его мельком. Это и есть Верринджер?
   – Нет, миссис Уэйд. Верринджер – крупный мужчина в годах, который содержит ранчо для туристов в каньоне Сепульведа. Юный ковбой на него работает.
   – Вполне возможно! Выходит, вы на верном пути?
   – Пока тычусь наобум, как слепой котенок, хвастать особо нечем. Я позвоню, если что-нибудь узнаю. Просто хотел удостовериться, что Роджер не вернулся и что вы не вспомнили ничего нового.
   – От меня пока никакой пользы, – вздохнула она. – Прошу вас, если появятся новости, звоните в любое время.
   Я пообещал и повесил трубку.
   На этот раз я взял с собой мощный фонарик и небольшой, но внушающий уважение «кольт» тридцать второго калибра с коротким дулом и тупоконечными патронами. У славного паренька Эрла могли найтись игрушки посерьезнее кастета, но ему не удастся застать меня врасплох.
   Я гнал по шоссе, выжимая из автомобиля последнее. Ночь выдалась безлунная, а к тому времени, как я доберусь до владений доктора Верринджера, станет совсем непроглядной. То, что мне нужно.
   На воротах по-прежнему висели цепь и замок. Я отогнал машину и припарковался в стороне от шоссе. Темнело, но небо над деревьями еще золотилось. Я перелез через ворота и поднялся по склону холма, высматривая тропинку. Внизу в долине кричал перепел. Горлица оплакивала жизненные невзгоды. Тропинки я не нашел, пришлось спускаться к шоссе и топать по обочине. Эвкалипты сменились дубами. Я перевалил через гребень холма и увидел внизу огни. Три четверти часа я плутал между бассейном и кортом, пока не выбрался на дорожку. Из освещенного дома лилась музыка. Огоньки горели и в хижинах. Внезапно задний двор залил свет прожектора. Я замер. Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возник Эрл с лассо в руках.
   На этот раз он вырядился ковбоем. Наверняка именно в этом костюме Эрл привез Уэйда домой: черная рубаха с белой строчкой, небрежно повязанный шарф в белый горошек. На широком кожаном поясе, отделанном серебром, болтались две кобуры. Из них торчали пистолетные рукоятки слоновой кости. Элегантные брюки для верховой езды были заправлены в новехонькие сапоги, простроченные крест-накрест. Белое сомбреро сдвинуто на затылок, плетеный серебристый шнурок свободно болтается на шее.
   Он стоял в луче света, вертя лассо: актер без публики, красавец-ковбой, игравший спектакль для единственного зрителя – самого себя и наслаждавшийся каждой минутой шоу. Эрл Два Ствола, гроза округа Кочиз. Ему бы жить на гостевом ранчо, где все преданные лошадники и даже телефонистки ходят на работу в сапогах для верховой езды.
   Внезапно Эрл напрягся, словно услышал подозрительный звук. Отшвырнув лассо, он извлек из кобуры револьверы и взвел курки. Я затаил дыхание. Чертовы револьверы могли и вправду оказаться заряженными. Он пристально вглядывался в темень, но прожектор ослеплял его, мешая видеть дальше круга света. Эрл сунул револьверы в кобуру, небрежно смотал лассо и вернулся в дом. Спустя мгновение прожектор погас.
   Я прокрался между деревьями к освещенной хижине и заглянул в окно. Изнутри не доносилось ни звука. На прикроватном столике стояла лампа. На кровати вытянулся мужчина. Выглядел он расслабленным, руки в пижамных рукавах лежали поверх одеяла, открытые глаза смотрели в потолок. Казалось, он лежит неподвижно уже много часов.
   Мужчина был крепкого сложения, но очень бледен. Лицо наполовину скрывала тень, но щетина была хорошо заметна и вполне походила на четырехдневную.
   По тропинке раздались шаги. Дверь скрипнула, в проеме возникла грузная фигура доктора Верринджера. В руке он держал стакан с чем-то напоминающим по цвету томатный сок. Верринджер зажег торшер, и его гавайская рубаха засияла желтизной. Мужчина на кровати остался недвижим.
   Верринджер поставил стакан на столик и придвинул кресло к кровати. Проверил пульс у пациента.
   – Как вы себя чувствуете, мистер Уэйд? – проворковал он.
   Мужчина в кровати молча смотрел в потолок.
   – Ну-ну, мистер Уэйд, не хмурьтесь. Пульс немного частит. Вы еще слабы, но в остальном…
   – Теджи, – внезапно выпалил Уэйд, – скажи этому сукину сыну, чтобы не лез ко мне с дурацкими расспросами, если и так все знает.
   У него был приятный голос, но в нем явственно слышалась горечь.
   – Что за Теджи? – не моргнув глазом спросил Верринджер.
   – Мой рупор. Вот там, в углу.
   Верринджер поднял глаза:
   – Я вижу паучка. Кончайте ломать комедию, мистер Уэйд. Со мной этот номер не пройдет.
   – Паучиху. Tegenaria domestica, прыгающий паук. Я люблю пауков. По крайней мере, они никогда не носят гавайских рубах.
   Верринджер облизнул губы.
   – Я не расположен шутить, мистер Уэйд.
   – Теджи не шутит. – Уэйд с трудом повернул тяжелую голову и с презрением уставился на Верринджера. – Она предельно серьезна. Теджи подкрадывается к вам, когда вы не смотрите, и – цап! Вот она приготовилась к прыжку. Теджи высосет вас досуха, доктор, не сомневайтесь. Нет, она не станет вас есть, просто выпьет все соки, и от вас останется сморщенная шкурка. А если вы будете упорствовать и не смените рубашку, это случится совсем скоро.
   Доктор Верринджер наклонился над больным:
   – Где мои пять тысяч?
   – Вы уже получили от меня шестьсот пятьдесят баксов, – промолвил Уэйд с презрением. – Плюс кучу мелочи. Что за цены в этом борделе?
   – Да это курам на смех! Я предупреждал, что расценки повысились.
   – Вы не упоминали, что они взлетели до небес.
   – Не играйте со мной, Уэйд! – огрызнулся Верринджер. – На вашем месте я бы придержал язык. Вы и так уже обманули меня в лучших чувствах.
   – Каких-каких чувствах?
   Верринджер задумчиво постукивал пальцами по подлокотнику.
   – Вы позвонили посреди ночи. Сказали, что подыхаете, что, если я не приеду, покончите с собой. Вам прекрасно известно, как я не хотел приезжать. В этом штате у меня нет лицензии, и сейчас я пытаюсь избавиться от собственности, не потеряв ее окончательно. Мне приходится присматривать за Эрлом, а он не в лучшей форме. Я предупреждал, что это дорого вам обойдется. Вы настаивали. Так что гоните пять тысяч.
   – Я был не в себе. Нечестно припоминать сказанное спьяну. Вам и так заплачено с лихвой.
   – Кроме того, – протянул Верринджер, – вы назвали мое имя жене.
   Казалось, Уэйд удивился.
   – Я ничего ей не говорил. Она спала.
   – Значит, раньше. Вас ищет какой-то сыщик. Откуда ему знать об этом месте? Я отшил его, но он вернется. Вам пора домой, мистер Уэйд, но сначала гоните мои пять тысяч.
   – Вы не слишком сообразительны, док. Если жена знает, где я, зачем ей сыщик? Она явилась бы за мной сама, если бы захотела. Или прислала бы Кэнди, нашего слугу. Он бы вашего голубка порезал на лоскуты, пока тот соображал бы, какого киногероя изображает.
   – У вас мерзкий язык, Уэйд, и мерзкий характер.
   – И пять мерзких тысяч, док. Попробуйте их взять.
   – Выпишите мне чек, – сказал Верринджер твердо. – Немедленно. И одевайтесь, Эрл отвезет вас домой.
   – Чек? – Уэйд хихикнул. – Будет вам чек. А как вы собираетесь его обналичить?
   – Хотите сказать, приостановите выплату? Не выйдет.
   – Пошел вон, жирный мошенник! – воскликнул Уэйд.
   Верринджер покачал головой:
   – Мошенник? Не без того. Не хуже прочих. Эрл отвезет вас домой.
   – Ни за что. У меня от этого молодчика мурашки по коже.
   Доктор Верринджер встал и похлопал Уэйда по плечу:
   – Эрл совершенно безобиден, мистер Уэйд. Я знаю способы, как его контролировать.
   – Назовите хоть один, – раздался новый голос.
   В дверях в костюме Роя Роджерса [17 - Рой Роджерс (Леонард Франклин Слай, 1911–1998) – американский актер и певец, в молодости работавший ковбоем; один из наиболее популярных актеров 1940–1950-х гг., снимался преимущественно в вестернах.] стоял Эрл.
   Верринджер с улыбкой обернулся.
   – Уберите от меня этого психа! – вскрикнул Уэйд, впервые обнаруживая страх.
   Эрл засунул пальцы за богато изукрашенный пояс. Лицо его ничего не выражало. Тихо насвистывая, он медленно закрыл за собой дверь.
   – Зря вы это сказали, – буркнул Верринджер и обратился к Эрлу: – Все в порядке, Эрл. Я сам разберусь с мистером Уэйдом. Я помогу ему одеться, а ты подгони машину как можно ближе к хижине. Мистер Уэйд очень слаб.
   – А сейчас совсем ослабеет, – просвистел Эрл сквозь зубы. – Прочь с дороги, жирная скотина.
   – Эрл, стой, – Верринджер схватил юношу за рукав, – ты же не хочешь обратно в Камарильо? Стоит мне…
   Больше он не успел ничего сказать. В руке Эрла блеснул металл, и кастет с размаху заехал Верринджеру в челюсть. Доктор рухнул как подкошенный. От удара хижина содрогнулась.
   Я метнулся к двери и дернул ее на себя. Эрл обернулся и уставился на меня, как на незнакомца. Издав странный булькающий звук, безумец бросился к двери.
   Я вытащил «кольт» и показал его Эрлу. Никакой реакции. Или его револьверы были не заряжены, или он просто забыл о них. Эрл приближался ко мне с кастетом в руке.
   Я выстрелил в открытое окно. Грохот сотряс хижину. Эрл замер, изумленно посмотрел на дыру в сетке, перевел взгляд на меня, и в глазах наконец-то появилось осмысленное выражение.
   – Что случилось? – бодро поинтересовался он.
   – Брось кастет, – сказал я.
   Эрл удивленно посмотрел на кастет и разжал руку.
   – Теперь пояс. И не трогай револьверы.
   – Они не заряжены, – улыбнулся Эрл. – Да это и не револьверы, обычный реквизит.
   – Я сказал, пояс. И поживее.
   Он с уважением смотрел на мой короткоствольный.
   – Настоящий? Ах да, сетка. Как же я сразу…
   За спиной Эрла пациент доктора Верринджера вскочил на ноги, резко наклонился и выхватил один из револьверов из кобуры. Эрлу это явно не понравилось, и его недовольство тут же отразилось на лице.
   – Не лезьте, не хватало только вас, – рявкнул я. – Положите на место.
   – И правда бутафория, – сказал Уэйд и опустил сияющий револьвер на прикроватный столик. – Господи, я еле стою на ногах.
   – Сними пояс, – в третий раз обратился я к Эрлу. С такими нельзя останавливаться на полпути. Говорить внятно и ни в коем случае не противоречить себе.
   Эрл безропотно снял пояс. Затем, не выпуская его из рук, подошел к столу, вложил револьвер в кобуру и снова застегнул пояс. Я не стал ему препятствовать. Заметив у стены доктора Верринджера, Эрл охнул, бросился в ванную и вернулся с кувшином в руке, после чего вылил воду из кувшина на голову Верринджеру. Доктор закашлялся, издал стон, поднес руку к челюсти и попытался встать. Эрл помог ему:
   – Простите, док. Сам не знаю, как так вышло. Размахнулся, а тут вы…
   – Все в порядке, ничего не сломано, – сказал Верринджер и жестом велел Эрлу убираться. – Подгони машину. Прямо сейчас. И не забудь ключи от ворот.
   – Подогнать машину, ясно. Прямо сейчас. Ключи от ворот. Все сделаю, док.
   Эрл, посвистывая, вышел из хижины.
   Уэйд сидел на краешке кровати. Его знобило.
   – Вы и есть тот самый сыщик? Как вы меня нашли?
   – Расспросил знающих людей. Если хотите домой, одевайтесь.
   Доктор Верринджер прислонился к стене, растирая челюсть.
   – Я помогу ему одеться, – пробормотал он жалко. – Вот так всегда: спасаешь людей, не жалея себя, а они норовят выбить тебе челюсть.
   – Как я вас понимаю, – вздохнул я и вышел, оставив их вдвоем.

20

   Когда они вышли, машина стояла на месте. Эрл послушно подогнал ее, потушил фары и медленно побрел к большому дому, не попрощавшись. По пути он насвистывал, словно подбирая полузабытый мотив.
   Уэйд с трудом влез на заднее сиденье, я сел рядом. Вел машину Верринджер. Думаю, у него зверски болела челюсть и раскалывалась голова, но он не подавал виду. Мы перевалили за гребень холма. Эрл и тут успел побывать – ворота стояли открытыми. Я показал Верринджеру, где оставил машину. Уэйд перебрался на переднее сиденье «олдсмобиля» и молча уставился перед собой. Верринджер наклонился к нему и тихо сказал:
   – Насчет пяти тысяч, мистер Уэйд… Вы обещали выписать чек.
   Уэйд сполз вниз по сиденью и откинул голову на спинку:
   – Я подумаю.
   – Вы обещали. Мне нужны деньги.
   – Это называется вымогательством, Верринджер. Вы мне угрожаете? За меня есть кому заступиться.
   – Я вас кормил, умывал, – гнул свое Верринджер, – сидел возле вас ночами, лечил и лелеял.
   – Это не стоит пяти тысяч! – фыркнул Уэйд. – Вы и так поживились за мой счет.
   Верринджер не отступал:
   – Я думаю открыть практику на Кубе, мистер Уэйд, и мне обещали содействие. Вы богаты, ваш долг – помочь ближнему. Чтобы приглядывать за Эрлом, нужны деньги. Я верну.
   Я заерзал на сиденье. Хотелось курить, но я боялся, что от табачного дыма Уэйда станет тошнить.
   – Черта с два ты вернешь, – устало вздохнул Уэйд. – Тебе недолго осталось. Однажды ночью этот голубок проломит тебе череп.
   Верринджер отступил назад. Я не видел его лица, но голос стал заметно тверже.
   – Не самая страшная смерть. Помяните мое слово, вас ждет кое-что похуже.
   Он вернулся к своей машине, забрался внутрь и укатил восвояси. Я развернулся и поехал в город. Спустя пару миль Уэйд пробормотал:
   – Какого черта я должен давать этому жирному плуту пять штук?
   – Не должны.
   – Тогда почему мне так стыдно?
   – Вам виднее.
   Уэйд покосился на меня:
   – Верринджер нянчился со мной, как с ребенком, из-за Эрла почти не оставлял без присмотра. Он выгреб у меня из карманов все до последнего цента.
   – Наверное, вы сами ему велели.
   – Вы что, на его стороне?
   – Да мне без разницы, это моя работа.
   Уэйд молчал еще пару миль. Мы проезжали один из дальних пригородов, когда он заговорил вновь:
   – Может, и дам я ему эти несчастные пять штук. Верринджер разорен. Имущество заложено, доходов никаких – и все из-за этого психопата. На кой черт он ему сдался?
   – Понятия не имею.
   – Я писатель, – заявил Уэйд. – Принято считать, что писатели читают в человеческих душах, но для меня чужая душа – потемки.
   За перевалом показалось море огней. Мы спустились в долину по северо-западному шоссе на Вентуру, миновали Энсино. На светофорах я косился на особняки. В одном из них когда-то жил Терри Леннокс.
   – Скоро поворот, – предупредил Уэйд, – или вы уже знаете?
   – Знаю.
   – Кстати, как вас зовут?
   – Филип Марлоу.
   – Красивое имя. Постойте, а не вы ли замешаны в деле этого Леннокса?
   – Я.
   Он молча разглядывал меня в полумраке кабины.
   – Я знал ее, – сказал Уэйд, – правда понаслышке. Его и вовсе в глаза не видел. Нечисто с этим убийством. Копы здорово вас потрепали?
   Я промолчал. Мы выехали из Энсино.
   – Не хотите разговаривать?
   – Может, и так. Зачем вам это знать?
   – Черт возьми, я же писатель! А ваша история тянет на роман!
   – Сегодня о романах забудьте, вы еще слишком слабы.
   – Ладно, Марлоу, я понял. Я вам не нравлюсь.
   Мы свернули с шоссе. Перед нами между низкими холмами лежала долина Айдл-Вэлли.
   – На самом деле мне все равно, я вас не знаю. Завезу вас домой – и свободен. Ваша жена просила вас разыскать. Понятия не имею, почему она выбрала меня. Ничего личного.
   За холмом дорога стала шире, а дорожное покрытие ровнее. Уэйд заметил, что до его дома осталось примерно с милю, и назвал номер, который я знал. От человека в его состоянии я не ожидал такой говорливости.
   – Сколько она вам заплатит?
   – Мы еще не обсуждали мой гонорар.
   – В любом случае его нужно повысить. Вы очень меня выручили. Хотя сомневаюсь, стоило ли.
   – Завтра все увидите в новом свете.
   Он рассмеялся:
   – Вижу, вы знаете в этом толк. Мы с вами из одного теста. Вы такой же сукин сын, как и я.
   Мы подъехали к дому. Это был двухэтажный особняк с колоннадой, широкая лужайка вела к густым зарослям внутри белой изгороди. На веранде горел свет. Я свернул на подъездную дорожку и остановился у гаража.
   – Сами дойдете?
   – Дойду. – Пыхтя, Уйэд выбрался из машины. – Заскочите на минутку, выпьете чего-нибудь?
   – Не сегодня, спасибо. Я подожду, пока вы дойдете до двери.
   – Ладно, – бросил он коротко, повернулся и побрел по дорожке к дому.
   На веранде остановился, затем толкнул дверь. Дверь открылась, он вошел внутрь. Раздались голоса, из двери на зеленую лужайку упал луч света. Я дал задний ход. Неожиданно меня окликнули.
   Эйлин Уэйд стояла на пороге открытой двери. Я продолжил маневр, и она выбежала на лужайку. Пришлось заглушить мотор. Я потушил фары и вышел из машины. Когда она приблизилась, я сказал:
   – Нужно было позвать вас, но не хотелось оставлять его одного.
   – Вы поступили правильно. Тяжело вам пришлось?
   – Не тяжелее, чем позвонить в дверь.
   – Прошу вас, зайдите. Расскажете, как все было.
   – Сегодня ему нужно поспать. Завтра будет как новенький.
   – Кэнди присмотрит за ним. Пить Роджер сегодня не станет, если вы об этом.
   – Надеюсь. Спокойной ночи, миссис Уэйд.
   – Должно быть, вы устали. Неужели не хотите выпить?
   Я зажег сигарету. У меня было чувство, будто я не курил недели две. Я с жадностью втянул табачный дым.
   – Можно мне? Всего одну затяжку.
   Она подошла, и я протянул ей зажженную сигарету. Она затянулась, закашлялась и со смехом вернула ее мне.
   – Я не курю, как видите, одно баловство.
   – Вы знали Сильвию Леннокс, – сказал я. – Поэтому вы меня наняли?
   – Кого? – удивилась она.
   – Сильвию Леннокс.
   – А, ту, которую убили, – вздрогнула она. – Нет, лично не знала. Разве я вам не рассказывала?
   – Простите, запамятовал.
   Она стояла совсем близко – в чем-то белом, стройная и высокая. Свет из открытой двери нежно золотил белокурые волосы.
   – Почему вы решили, что я, как вы выразились, наняла вас из-за этого дела?
   Я не успел ответить, и она продолжила:
   – Это Роджер сказал вам, что знал ее?
   – Ваш муж вспомнил об убийстве, когда я представился. Не сразу, правда, но вспомнил. Он не закрывал рта всю дорогу, и я успел забыть половину того, о чем он говорил.
   – Ясно. Мне пора, мистер Марлоу. Посмотрю, как там муж. Если вы не зайдете…
   – Нет, но просто так я не уйду.
   Я привлек Эйлин к себе – ее голова запрокинулась – и впился ей в губы. Она не оттолкнула меня, но и не ответила на поцелуй, а мягко отстранилась. Эйлин стояла и смотрела на меня.
   – Вам не стоило так делать. Это нехорошо. И так не похоже на вас.
   – Еще как нехорошо, – не стал возражать я. – Весь день я вел себя как примерный охотничий пес, угодил в глупейший переплет, и, черт возьми, похоже, так и было задумано. Вы с самого начала знали, где он. По крайней мере, имя доктора не было для вас тайной. Вы хотели втянуть меня в это дело, заставить ощутить ответственность за вашего мужа. Или я брежу?
   – Разумеется, – сурово ответила она. – В жизни не слышала такой возмутительной ерунды!
   Эйлин повернулась, чтобы уйти.
   – Постойте. От моего поцелуя шрама не останется. И не воображайте, что обычно я веду себя иначе. Я тот еще тип.
   Она оглянулась:
   – Почему вы так говорите?
   – Был бы я другим, и Терри Леннокс остался бы жив.
   – Напрасно вы так в этом уверены, – сказала она тихо. – Спокойной ночи, мистер Марлоу. И огромное спасибо за все… почти.
   Эйлин медленно побрела вдоль лужайки. Я смотрел, как она вошла в дом. Свет между колоннами погас. Я помахал рукой пустоте и уехал.

21

   Наутро в предвкушении щедрого гонорара я позволил себе подольше поваляться в постели. С наслаждением выпил лишнюю чашку кофе, со смаком выкурил лишнюю сигарету, побаловал себя лишним ломтиком канадского бекона и в трехсотый раз поклялся, что в жизни не возьму в руки электробритву. Жизнь катилась по наезженной колее. В контору я приплелся около десяти, вяло просмотрел почту и оставил всю кучу на столе. Затем распахнул окно, выпуская затхлый воздух, скопившийся в углах и между створками жалюзи. На краю стола валялся дохлый мотылек. Пчела с изорванными в клочья крыльями ползла вдоль подоконника, и в усталом жужжании ощущалась вся глубина ее страданий: все было зря, ее дни были сочтены, и ей никогда больше не увидеть родного улья.
   Я уже знал, что день не задался. Такие дни бывают у каждого. Когда все валится из рук, когда тебе не фартит и карты идут не в масть, а на пути попадаются одни придурки, мозги у которых склеены жвачкой.
   Началось все с огромного белобрысого детины с финской фамилией Куиссинен или вроде того. Он втиснул массивную задницу в кресло для клиентов, положил корявые лапищи на стол и поведал, что работает экскаваторщиком, живет в Калвер-Сити, а эта чертова баба из соседнего дома спит и видит, как бы отравить его собачку. Каждое утро, перед тем как выпустить пса на прогулку, он вынужден ползать в картофельной ботве, выискивая фрикадельки с зеленоватым порошком внутри – наверняка каким-то гербицидом, – которые разбрасывает старая ведьма.
   – Сколько будет выследить ее и поймать? – Он уставился на меня не мигая, словно рыба в аквариуме.
   – А сами не пробовали?
   – Когда мне пробовать, мистер? Я и так теряю по четыре с полтиной в час, просиживая тут штаны.
   – В полицию обращались?
   – Плевать им на таких, как я. Только и знают, что лизать задницу киношникам с «Эм-Джи-Эм».
   – А в общество защиты животных? Или к любителям домашних питомцев?
   – А это еще кто?
   Я рассказал ему о клубе любителей домашних питомцев. Экскаваторщик не впечатлился. А что до этих воображал, защитников животных, заявил он, то они и пальцем не пошевелят, если речь идет о животине размером меньше лошади.
   – На двери написано «сыщик», – попер на меня экскаваторщик. – Вот и ищи, раз ты сыщик. Пятьдесят баксов, если ее накроешь.
   – Извините, но сейчас я занят. И даже за пятьдесят баксов не собираюсь две недели торчать в кроличьей норе на задворках вашего дома.
   Он нахмурился и встал:
   – Сильно умный, да? Бабки ему не нужны. И дела нет, что старая ведьма уморит славного песика. Ну и хрен с тобой, умник.
   – Повторяю, я занят.
   – Поймаю ее – выдерну старой карге ноги, – сказал экскаваторщик, и по тону не приходилось сомневаться в серьезности его намерений; такой мог выдернуть заднюю ногу слону. – Вот поэтому я и хотел, чтобы ее выследил кто-то другой. Ну и что, если мой песик облаивает проезжающие машины? Подумаешь! И нечего строить кислую рожу!
   Он направился к выходу.
   – А вы уверены, что она метит в собаку? – сказал я ему в спину.
   – Уверен, – буркнул детина. У двери до него дошло. Экскаваторщик резко обернулся. – А ну-ка повтори, приятель.
   Я покачал головой. Связываться с таким – себе дороже. Этот тип был способен проломить мне череп моим же письменным столом. Детина фыркнул и удалился, едва не вынеся дверь.
   Следующим номером в программе шла посетительница. Бедная, сварливая и недалекая, не старая и не молодая, не слишком опрятная, но и не законченная грязнуля. Видно было, что дамочка давно махнула на себя рукой. Девушка – ее соседка по квартире (всех работающих представительниц своего пола вне зависимости от возраста моя клиентка именовала «девушками») повадилась тягать деньги из ее кошелька. Доллар там, четыре тут, невелика потеря, но на круг выходит уже двадцатка, а для нее и двадцать долларов – деньги. Она не может позволить себе переезд, нанимать сыщика для нее тоже дороговато. А не мог бы я, не называя имен, позвонить соседке и хорошенько ее припугнуть?
   Ей потребовалось добрых двадцать минут, чтобы изложить свою историю. Все это время посетительница непрерывно теребила сумочку на коленях.
   – А больше никто не способен сделать это для вас?
   – Но вы же сыщик!
   – У меня нет лицензии, чтобы запугивать по телефону людей, о которых я слышу впервые в жизни.
   – А я ей скажу, что была у вас. Вроде как подозреваю кого-то другого. Намекну только, что вы взялись за это дело.
   – И напрасно. Если вы назовете мое имя, она может мне позвонить. А если она мне позвонит, я выложу ей все как на духу.
   Посетительница вскочила и прижала к животу потрепанный ридикюль.
   – Вы не джентльмен! – взвизгнула она.
   – А я и не претендую.
   И она удалилась, недовольно бормоча.
   После обеда я принял мистера Симпсона У. Эдельвейса, как значилось на визитке. Он служил управляющим в конторе по продаже швейных машинок. Этот маленький, словно побитый молью человечек лет пятидесяти, с крошечными ступнями и ладонями, носил коричневый пиджак с рукавами не по размеру, белую рубашку с туго накрахмаленным воротничком и лиловый галстук в черный ромбик. Посетитель примостился на краешке стула и взглянул на меня печальными черными глазами. В густой каштановой шевелюре не проглядывало ни единого седого волоска, рыжеватые усы были аккуратно подстрижены. Клиент вполне мог сойти за тридцатипятилетнего, если бы не руки, выдававшие возраст.
   – Можете не стесняться и называть меня простофилей, как все остальные. Что еще нужно знать о старом еврее, который женился на красавице-гойке двадцати четырех лет от роду? Она уже сбегала от меня пару раз.
   Он достал карточку и гордо показал мне. Положим, ему она представлялась неземной красавицей, но я видел лишь неряшливую грузную бабенку с безвольно обвисшими уголками губ.
   – Так в чем проблема, мистер Эдельвейс? Я разводами не занимаюсь, – сказал я и попытался вернуть ему карточку; он замахал на меня руками. – Тем не менее клиент для меня всегда прав, – счел нужным добавить я, – пока не начнет сочинять небылицы.
   Он улыбнулся:
   – В этом нет необходимости. Я не собираюсь разводиться. Просто хочу получить назад мою Мейбл. Сама она не вернется, будет ждать, пока я ее разыщу. Для нее это своего рода игра.
   И он начал рассказывать о Мейбл – спокойно, без злобы. Она любила выпить и гульнуть на стороне. Она совершенно не отвечала его идеалу хорошей жены, но кто знает, возможно, его просто воспитали в слишком большой строгости? Зато сердце у нее огромное, как дом, и он от нее без ума. Нет, он не строит иллюзий, он прекрасно понимает, что и сам не идеал. Простой трудяга, аккуратно приносящий жалованье домой. У них общий счет в банке. Жена сняла с него все деньги, но он был готов к такому повороту. Он подозревает, с кем она закрутила, а значит, совсем скоро Мейбл останется одна, без гроша в кармане.
   – Некто Керриган, – поморщился он. – Монро Керриган. Упаси меня бог говорить плохо о католиках. Дурные овцы есть в любом стаде. Этот Керриган – парикмахер. Упаси меня бог плохо отзываться о представителях уважаемой профессии, но никто не станет отрицать, что среди парикмахеров часто встречаются никчемные людишки, а некоторые и на тотализаторе не прочь поиграть. Ненадежная публика.
   – Может быть, она напишет вам, когда останется на мели?
   – Нет, что вы! Она сгорит от стыда. Боюсь, как бы чего с собой не сделала.
   – Вам нужно подать в розыск, мистер Эдельвейс. Написать заявление.
   – Нет. Упаси меня бог критиковать нашу полицию, но это не дело. Я не хочу унижать Мейбл.
   Мир состоял из людей, которых мистер Эдельвейс боялся обидеть. Он положил на стол деньги.
   – Двести долларов. В рассрочку. Только пусть будет по-моему.
   – Наверняка этот раз не последний.
   – Наверняка. – Он покорно развел руками. – А что вы хотите? Двадцать четыре – и неполных пятьдесят. Надеюсь, со временем она остепенится. Беда в том, что Мейбл не может иметь детей. Она знает, что у евреев принято много рожать, и считает себя виноватой.
   – А вы умеете прощать, мистер Эдельвейс.
   – Нет-нет, я не христианин. Нет-нет, не хочу сказать о христианах ничего плохого. Просто я так живу. Да, забыл самое главное. – Он вытащил из кармана открытку и положил поверх купюр. – Она прислала ее из Гонолулу. Жизнь там дорогая. У моего дяди была в Гонолулу ювелирная лавка. Сейчас он отошел от дел и переехал в Сиэтл.
   Я снова взял в руки карточку Мейбл:
   – Ладно, покажу кое-кому. И неплохо бы распечатать еще несколько снимков.
   – Я знал, что вы так скажете, мистер Марлоу, поэтому приготовился. – Мистер Эдельвейс протянул мне конверт, в котором лежало еще пять фотографий, – у меня и Керриган есть, правда качество снимка не очень.
   Он вытащил из другого кармана еще один конверт. На меня взглянуло смазливое лицо ирландского пройдохи. Целых три штуки Керриганов.
   Затем мистер Симпсон У. Эдельвейс дал мне еще одну визитку с именем, адресом и телефонным номером. Хорошо бы уложиться в выделенную сумму, но если мне потребуются дополнительные средства, я могу без стеснения обращаться к нему.
   – Двух сотен должно хватить, если она все еще в Гонолулу, – сказал я. – А теперь мне нужно детальное описание обоих, чтобы я мог отправить телеграмму. Рост, вес, возраст, цвет волос, особые приметы. Одежда, которая была на ней, и та, которую она захватила с собой. Сколько денег сняла со счета в банке. Впрочем, если вам уже случалось выручать ее из подобных передряг, вы знаете, что мне нужно, мистер Эдельвейс.
   – Беспокоит меня этот Керриган. Только бы все обошлось.
   Еще полчаса я вытягивал из него приметы Мейбл. Затем он тихо встал, тихо пожал мне руку и тихо вышел.
   – Как найдете Мейбл, скажите ей, чтобы не тревожилась. Все будет хорошо, – тихо промолвил он на прощание.
   Остальное было делом техники. Я связался с агентством в Гонолулу и отправил описание Мейбл телеграммой, а фотографии дослал авиапочтой. Она работала помощницей горничной, отскребая кафель в роскошном отеле. Керриган, как и предполагал мистер Эдельвейс, обобрал Мейбл до нитки и смылся, пока она спала. Ей пришлось заложить колечко, которое Керриган не осмелился взять. Деньги ушли в оплату счета за гостиницу, но на обратный билет не хватило. Эдельвейс прыгнул в самолет и помчался выручать любимую жену.
   Не заслуживала она такого мужа, вот что я вам скажу. Я послал ему счет на двадцать долларов и чек за телеграмму. Остальные пара сотен достались агентству в Гонолулу. С портретом Мэдисона в сейфе я мог позволить себе работать за гроши.
   Так прошел рядовой день частного сыщика. Не самый обычный, но и не из ряда вон. Каждый раз задаю себе вопрос: что заставляет человека цепляться за не самую веселую на свете работенку, на которой ко всему прочему ему никогда не разбогатеть? Работенку, где его поджидают пули и тумаки, а то и возможность угодить в «обезьянник» и которая однажды наверняка сведет его в могилу. Каждый месяц решаешь завязать, подыскать местечко поспокойнее, пока еще передвигаешься на своих двоих и не трясешь головой при ходьбе. Но раздается звонок, открываешь дверь – и перед тобой новое лицо, новая забота. Еще одна беда, еще один скромный гонорар.
   Входите, мистер Как-вас-там. Чем могу помочь?
   Хотел бы я знать, что меня держит.
   Три дня спустя позвонила Эйлин Уэйд и пригласила меня на вечеринку. Роджер просил передать, что присоединяется к приглашению. Да, и счет, не буду ли я так любезен прислать счет?
   – Вы ничего мне не должны, миссис Уэйд. За то немногое, что я сделал, я получил сполна.
   – Глупо изображать викторианскую барышню в наше время. Что такое один-единственный поцелуй? Сущий пустяк. Так вы придете?
   – Приду, хотя и не стоило бы.
   – Роджеру полегчало. Весь ушел в работу.
   – Рад за него.
   – Сегодня вы не в духе. Кажется, вы слишком серьезно смотрите на жизнь.
   – Иногда со мной такое случается. Это плохо?
   Она тихо рассмеялась, попрощалась и повесила трубку. Я решил еще погрустить, затем попытался вспомнить что-нибудь забавное – и то и другое без особого успеха. Тогда я вытащил из сейфа прощальное письмо Терри и еще раз перечитал его. А ведь я до сих пор не добрался до бара и не заказал прощальный «Гимлет», о котором писал Терри. Сейчас там должно быть немноголюдно – как раз как он любил. Я вспоминал Терри со смутной печалью и изрядной досадой. Чуть не проехал мимо бара, но все же не проехал. Его проклятые деньги жгли мне карман. Оставил меня в дураках, но и заплатил с лихвой.

22

   У «Виктора» было так тихо, что слышно было, как на входе падает температура. У стойки сидела женщина в элегантном черном костюме. В такую жару костюм наверняка был из какой-нибудь новомодной синтетики вроде орлона. Перед ней стоял бокал с зеленоватой жидкостью. Женщина курила сигарету в длинном нефритовом мундштуке. У нее был напряженный изучающий взгляд, происходящий от неврастении, сексуальной неудовлетворенности и жесткой диеты. Или от всего, вместе взятого.
   Я устроился через два табурета от нее, и владелец бара без улыбки кивнул мне.
   – «Гимлет». Без горькой.
   – Я случайно подслушал тогда ваш разговор с приятелем, – довольно заметил владелец, расплывшись в улыбке, – вот и решил прикупить бутылочку роузовского лаймового сока, сегодня как раз открыл. Только с тех пор вы не заходили.
   – Мой приятель здесь больше не живет, – сказал я. – Двойной, если можно. И спасибо за хлопоты.
   Женщина в черном бросила на меня беглый взгляд и снова уткнулась взглядом в бокал.
   – Тут этот напиток не в чести, – произнесла она тихо; я даже не сразу понял, что ее реплика обращена ко мне.
   Женщина снова подняла взгляд. Глаза у нее были черные и огромные, а еще она красила ногти самым алым лаком из всех, которые мне доводилось видеть. При этом на дешевку она не тянула, а в голосе не ощущалось и тени заигрывания.
   – Я говорю о «Гимлете», – добавила она.
   – Меня приучил к нему приятель, – сказал я.
   – Англичанин?
   – Почему?
   – Сок лайма. Такой же английский, как вареная рыба под соусом из анчоусов. Жуткое зрелище, – кажется, будто повар поливает блюдо собственной кровью. Лайм давали британским матросам от цинги.
   – А мне казалось, «Гимлет» – что-то тропическое, скорее малайское. Хорошо идет в жару.
   – Пожалуй, вы правы, – согласилась она и отвернулась.
   Бармен поставил передо мной бокал. Лаймовый сок придавал напитку мутный желтовато-зеленый оттенок. Я пригубил напиток. Сладость отдавала горечью.
   Женщина в черном посмотрела на меня и подняла бокал. Она тоже пила «Гимлет».
   Следующий шаг был так предсказуем, что некоторое время я медлил, тупо уставившись в барную стойку.
   – Он не был англичанином, – сказал я после паузы. – Жил в Англии во время войны. Иногда мы заходили в этот бар сразу после открытия.
   – Лучшее время. До того как набьется толпа, – согласилась она и опрокинула бокал. – Кажется, я знаю вашего приятеля. Как его звали?
   Я ответил не сразу. Закурил и молча смотрел, как она выбивает окурок из мундштука и вставляет новую сигарету. Затем протянул ей зажигалку.
   – Леннокс.
   Она поблагодарила, пристально посмотрела на меня и кивнула:
   – Да, я хорошо его знала. Возможно, даже слишком.
   Бармен подошел и бросил вопросительный взгляд на мой пустой бокал.
   – Еще парочку, – заказал я. – И подайте в кабинку.
   Я сполз с табурета и выжидающе посмотрел на нее. Меня не слишком волновало, ответит ли она на приглашение. В кои-то веки в стране, где все помешаны на сексе, мужчина и женщина собирались поговорить без задней мысли затащить друг друга в постель. Если она и подозревала меня в этом, мне было плевать. Не нравится – пусть катится.
   Размышляла она недолго. Затем сжала в руке черные перчатки, щелкнула золотой застежкой на замшевой сумочке в тон перчаткам и без лишних слов прошла в дальнюю кабинку. Я сел напротив:
   – Меня зовут Марлоу.
   – Линда Лоринг, – спокойно представилась она. – А вы сентиментальны, мистер Марлоу. Самую малость.
   – Потому что пришел сюда выпить «Гимлет»? А вы?
   – Может быть, мне просто нравится его вкус.
   – Может быть, мне тоже. Вот только в совпадения я не верю.
   Она загадочно улыбнулась. В ушах у нее сверкали серьги с изумрудами, на лацкане красовалась изумрудная брошка. Судя по огранке, камни были настоящими. Даже в полумраке бара они светились собственным светом.
   – Значит, вот вы какой, мистер Марлоу.
   Официант принес напитки. Когда он удалился, я сказал:
   – Я знал Терри Леннокса. Он мне нравился, иногда мы вместе выпивали. Случайная, мимолетная дружба. Я никогда не бывал у него дома, не знал его жену. Один раз видел ее у клуба.
   – И все-таки вы называете себя его другом.
   Она потянулась к бокалу. На пальце красовалось кольцо с изумрудом в оправе из бриллиантов, рядом с ним – обручальное из платины. От тридцати пяти до сорока. Ближе к тридцати пяти.
   – Терри умел задеть за живое. Не согласны?
   Она оперлась на локоть и посмотрела на меня без всякого выражения на лице.
   – Я уже сказала, что знала его слишком хорошо. Слишком хорошо, чтобы переживать за него. Он жил на содержании у жены. Взамен она просила, чтобы он ей не мешал.
   – Надо же, какое разумное требование, – заметил я.
   – Ваш сарказм неуместен, мистер Марлоу. Она не одна такая. Можно подумать, он не догадывался. Если это ранило его гордость, так никто его не держал. Незачем было ее убивать.
   – Полностью с вами согласен.
   Она выпрямилась и бросила на меня суровый взгляд, скривив губы:
   – А когда он скрылся, если верить слухам, именно вы помогли ему сбежать. Наверняка еще и гордитесь этим.
   – Ничуть. Я этим деньги зарабатываю.
   – Не смешно, мистер Марлоу. Честно говоря, не понимаю, ради чего сижу тут с вами.
   – Я скажу вам, ради чего, миссис Лоринг. – Я опрокинул содержимое бокала. – Вы можете рассказать мне о Терри то, чего я не знаю. Только меня не забавляют разговоры о том, почему Терри Леннокс превратил лицо своей жены в кровавое месиво.
   – Зачем так грубо? – сердито спросила она.
   – Не нравится? Мне тоже. И я не сидел бы тут с вами, попивая «Гимлет», если бы хоть чуть-чуть подозревал, что Терри способен на такое.
   Она вздрогнула:
   – Он покончил с собой и оставил признание. Этого недостаточно?
   – У него был пистолет. Для мексиканского копа это достаточный повод, чтобы всадить в тебя обойму. Большинство американских полицейских убивают невинных людей именно так – через дверь, если копам покажется, что им не торопятся открывать. А что касается признания – не знаю, не читал.
   – Наверняка грубая фальшивка, изготовленная мексиканской полицией, – поддела она меня.
   – Не думаю, что им это по зубам, особенно в такой дыре, как Отатоклан. Признание, уверен, подлинное. Вот только оно не доказывает, что Терри убил жену. По крайней мере, для меня. Его приперли к стенке. В таких условиях человек вроде него – слабый, мягкий, если угодно, сентиментальный – вполне мог счесть, что обязан защитить кое-кого от скандала, взяв вину на себя.
   – И вы думаете, я в это поверю? Человек не станет стреляться и не пойдет под пули только ради того, чтобы избежать скандала. Сильвия уже была мертва, а ее отец и сестра не нуждались в защите. Богатых не так-то легко обидеть, мистер Марлоу.
   – Ладно, допустим, я ошибся, приписав ему неверный мотив. Допустим, я совершенно не разобрался в этом деле. Хотите, я уйду, а вы допьете свой «Гимлет» в одиночестве?
   Внезапно она улыбнулась:
   – Простите, я решила, что вы всерьез. Решила, что вам плевать на Терри, что вами движет желание выгородить себя. Теперь мне так не кажется.
   – Я сполна заплатил за свою глупость. Не стану отрицать, что признание Терри позволило мне выйти сухим из воды. Если бы они притащили его сюда, мне было бы не отвертеться. В лучшем случае пришлось бы раскошелиться.
   – Не говоря о лицензии, – заметила она сухо.
   – Это еще вопрос. Когда-то любой коп мог с похмелья лишить тебя лицензии. Теперь не те времена. Лицензиями ведает комиссия штата, а они не слишком высокого мнения о городской полиции и ее методах.
   Она отпила свой «Гимлет» и осторожно промолвила:
   – Значит, вы понимаете, что все сложилось к лучшему? Ни суда, ни воплей газетчиков, которым нет дела до правды и которые думают лишь о том, как подороже продать свой товар, не считаясь с чувствами невинных людей.
   – Об этом я и толкую. А вы мне не верите.
   Она откинулась на спинку сиденья:
   – Никогда не поверю, что ради этого Терри Леннокс должен был пожертвовать собой. Но легко поверю, что прочие только выиграли оттого, что суда не было.
   – Пожалуй, мне нужно выпить. – Я махнул официанту. – Что-то меня холодок пробирает. Вы, случаем, не связаны с семейкой Поттер, миссис Лоринг?
   – Сильвия Леннокс – моя сестра, – просто сказала она. – Я думала, вы знаете.
   Я сделал заказ. Линда Лоринг отказалась. Когда официант ушел, я сказал:
   – Этот Поттер, простите, миссис Лоринг, мистер Харлан Поттер так ловко замял дельце, что никто и не вспомнил, что у Сильвии была сестра.
   – Не стоит преувеличивать заслуги отца. Не так уж он всесилен и уж точно не так жесток, как вы думаете. Да, отец придерживается весьма старомодных идей относительно частной жизни. Никогда не дает интервью – даже собственным газетам, – не фотографируется, не выступает с речами, передвигается исключительно на автомобиле или на собственном самолете. Но ему не чуждо ничто человеческое. Он любил Терри. Говорил, что Терри остается джентльменом двадцать четыре часа в сутки, а не только пятнадцать минут от приезда гостей до первого коктейля.
   – Под конец он не выдержал. Я говорю о Терри.
   Официант принес мой третий «Гимлет». Я провел пальцем по краю бокала.
   – Смерть Терри стала ударом для отца, мистер Марлоу. Можете мне не верить, дело ваше. Отец и не ждет, что ему поверят. Он предпочел бы, чтобы Терри просто исчез. Уверена, если бы Терри обратился к нему за помощью, отец не отказал бы ему.
   – Бросьте, миссис Лоринг. Убили его дочь.
   Она раздраженно взмахнула рукой и устремила на меня холодный взгляд:
   – Боюсь, это прозвучит жестоко, но отец давно вычеркнул Сильвию из своей жизни. За последние годы они едва ли перемолвились парой слов. Мне кажется, если бы отец выразил свое мнение вслух, он согласился бы с вашей трактовкой роли Терри в этой истории. Но после смерти Терри какой в этом смысл? Они могли попасть в авиакатастрофу, сгореть или разбиться. Если ей суждено было умереть, хорошо, что она умерла молодой. Лет через десять она превратилась бы в одну из тех сексуально озабоченных фурий, которыми кишат голливудские вечеринки, где прожигают жизнь отбросы высшего света.
   Внезапно без видимой причины я впал в ярость. Я вскочил и осмотрел кабинки. В соседней никого не было. Через одну какой-то чудак с головой ушел в чтение газетной передовицы. Я шлепнулся на стул, отодвинул бокал в сторону и наклонился над столом. Хорошо хоть мне хватило ума понизить голос.
   – Послушайте, миссис Лоринг, неужели вы думаете, я поверю, что кроткий и любящий Харлан Поттер непричастен к тому, что расследование убийства толком не начиналось? Говорите, он сомневался в виновности Терри. Сомневался – и не позволил никому пальцем шевельнуть, чтобы найти истинного убийцу? Хотите сказать, что его газеты, его миллионы, сотни прихлебателей, которые смотрят ему в рот, ни при чем? Выходит, это не он устроил, что в Мексику отправился только его доверенный адвокат, а не прокурор с полицией? Им просто не дали возможности выяснить, сам ли Терри снес себе башку выстрелом, или его пристрелил не в меру ретивый мексиканский коп. Ваш отец, миссис Лоринг, тянет на сотню миллионов. Не знаю, на чем ему удалось разбогатеть, но уверен, у него нет недостатка в советчиках и исполнителях. Он не тот ангелок, которым вы пытаетесь его представить. Иначе не заработал бы свои миллионы. Таким людям, как он, нет нужды самим пачкать руки – всегда найдутся те, кто сделает это за них.
   – Вы идиот! – вспылила она. – С меня довольно, я ухожу.
   – Ну еще бы! Эта музыка не для ваших ушей. Терри звонил вашему отцу в ночь убийства. И что же сказал ему ваш папаша? «Езжай в Мексику и вышиби себе мозги, родной. Нельзя, чтобы эта грязная история вышла за пределы нашего круга. Я знаю, моя дочь была потаскухой, и ее миловидное личико превратил в кровавое месиво очередной ухажер. Что взять с пьяного? Протрезвеет – будет жалеть. Несчастный случай, мальчик мой. Пришло время платить по счетам, Терри. Имя Поттеров должно остаться незапятнанным, как горная лилия. Она вышла за тебя, потому что ей нужен был тыл. После смерти она еще больше нуждается в твоей широкой спине. Если сумеешь удрать и спрятаться – честь тебе и хвала. Поймают – пеняй на себя. Увидимся в морге».
   – Вы и впрямь думаете, – отозвалась Линда Лоринг ледяным тоном, – что мой отец так разговаривает?
   – Можем слегка отполировать стиль. – Откинувшись на спинку стула, я неприятно рассмеялся.
   Она подхватила со стола сумочку и перчатки:
   – Предупреждаю, если вы вздумаете распространять бессовестные домыслы об отце, ваша карьера в этом городе окажется весьма короткой и оборвется внезапно.
   – Что и требовалось доказать, миссис Лоринг. И не надоест вам? Я слышал это от адвокатов, бандитов и сильных мира сего. Слова меняются, смысл остается неизменным. Не лезь в это дело, отступись. Я пришел сюда выпить «Гимлет» в память о друге, а посмотрите на меня теперь! Да я почти одной ногой в могиле!
   Она встала:
   – Три «Гимлета». Причем двойных. Вы пьяны.
   Я бросил на стол деньги – пожалуй, многовато.
   – Вы тоже не сидели без дела, миссис Лоринг. Полтора бокала – не так уж мало. Сами додумались или папаша подсказал? Пожалуй, и вы сболтнули лишнего.
   – Кто знает, мистер Марлоу, кто знает. Кстати, с вас не сводит глаз какой-то человек. Ваш приятель?
   Удивленный ее зоркостью, я оглянулся. На ближайшем к выходу табурете маячил чернявый громила.
   – Чик Агостино, – сказал я, – шестерка одного бандита, Менендеса. Давайте завалим его и попрыгаем сверху.
   – Вы точно пьяны, – бросила она и пошла к выходу.
   Я последовал за ней.
   Громила на табурете отвернулся и уставился прямо перед собой. Проходя мимо, я наклонился и быстро провел руками по его бокам. Наверное, я и впрямь здорово надрался.
   Он резво обернулся и спрыгнул с табурета.
   – Не распускай руки, гаденыш, – прорычал Чик.
   Краем глаза я видел, что Линда Лоринг остановилась у двери и оглянулась.
   – Без оружия, мистер Агостино? Уже темнеет, не боитесь, что на вас нападет бешеный карлик?
   – Катись отсюда!
   – Это вы в «Нью-Йоркере» [18 - «Нью-Йоркер» – американский литературный еженедельник, издающийся с 1925 г. Ориентирован на публику с развитым художественным вкусом, отличается либеральными взглядами и острословием.] набрались таких словечек?
   Он яростно шевелил губами, но не двинулся с места. Я вышел вслед за Линдой под навес. Седовласый шофер болтал со сторожем стоянки. Завидев хозяйку, шофер коснулся фуражки и направился к шикарному «кадиллаку». Он помог миссис Лоринг сесть в машину, бережно, словно шкатулку с драгоценностями, захлопнул дверцу и занял свое место спереди.
   Она опустила стекло и улыбнулась мне:
   – Спокойной ночи, мистер Марлоу. Мило посидели, не правда ли?
   – Я бы сказал, мы славно поссорились.
   – Это вы ссорились, причем сами с собой.
   – Мне не привыкать. Спокойной ночи, миссис Лоринг. Вы ведь живете не здесь?
   – В Айдл-Вэлли. У дальней оконечности озера. Я замужем за врачом.
   – А вы, часом, не знакомы с Уэйдами?
   – Знакома. – Она нахмурилась. – Почему вы спрашиваете?
   – Больше я там никого и не знаю.
   – Понятно. Что ж, прощайте, мистер Марлоу.
   Она откинулась на сиденье, и «кадиллак» лениво выполз на Стрип.
   Развернувшись, я чуть не налетел на Чика Агостино.
   – Что за куколка? – ухмыльнулся он. – В следующий раз ты так легко не отделаешься.
   – Эта куколка не про твою честь.
   – Ладно, умник. Номерок-то я записал. Менди должен знать такие вещи.
   Внезапно дверца соседней машины с треском распахнулась, и изнутри вывалился тип необъятных размеров. Завидев Агостино, он шагнул к нему и одной левой схватил громилу за горло.
   – Сколько тебе говорить, дешевка, чтобы не околачивался там, где я обедаю? – проревел он.
   Он хорошенько встряхнул Агостино и шмякнул его об стену. Чик сполз вниз по стене и закашлялся.
   – В следующий раз кишки выпущу, и будь уверен, твой труп найдут со стволом в руке! – проорал здоровяк.
   Чик молча тряс головой. Здоровяк бросил на меня цепкий взгляд и осклабился.
   – Приятный вечерок, – буркнул он и направился ко входу в бар.
   Я наблюдал, как Чик пытается обрести былой апломб.
   – Что за громила? – спросил я.
   – Легавый. Здоровяк Билли Магун из полиции нравов, – процедил он. – Думает, он крутой.
   – Только думает? – уточнил я вежливо.
   Он тупо посмотрел на меня и побрел восвояси, а я забрал машину со стоянки и поехал домой. Никогда не знаешь, что случится с тобой в Голливуде. Никогда.

23

   «Ягуар» с низкой посадкой обогнул холм и, не желая обдать меня фонтаном гранитной пыли, снизил скорость. При въезде в Айдл-Вэлли на полмили тянулся немощеный участок дороги. Его словно намеренно не стали асфальтировать, чтобы уберечься от праздного внимания воскресных зевак, избалованных скоростными трассами. Мелькнул яркий шарф и черные очки, хозяйка «ягуара» по-соседски помахала мне рукой. Пыль снова опустилась на белесые придорожные кусты и высушенную солнцем траву. Я обогнул склон и оказался на идеально ровном шоссе. Вокруг, словно молчаливые стражи, теснились дубы, птички с розоватыми головками клевали нечто представляющее интерес исключительно для воробьев.
   У входа в долину росли тополя, эвкалиптов не было. Дальше за рощицей раскидистых кленов виднелся большой белый дом. Девушка в яркой рубашке и брюках вела лошадь под уздцы, задумчиво кусая прутик. Лошадь выглядела разгоряченной, но не взмыленной, и девушка что-то шептала ей на ушко. Садовник за каменной оградой подстригал траву на обширной холмистой лужайке перед громадной усадьбой в колониальном стиле. Кто-то неумелой рукой терзал рояльные клавиши, разучивая этюды для левой руки.
   Внезапно деревья расступились перед гладью широкого озера, и я начал присматриваться к номерам домов. В прошлый раз я видел усадьбу Уэйдов ночью. На свету она оказалась гораздо скромнее в размерах. На дорожке к дому толпились машины. Пришлось парковаться у обочины. Дверь открыл дворецкий-мексиканец в белой ливрее. Подтянутый, элегантный и холеный, он получал не меньше полусотни в неделю, за которые не слишком утруждался.
   – Buenas tardes, señor, – осклабился он, словно удачно пошутил. – Su nombre, рог favor [19 - Добрый вечер, сеньор. Представьтесь, пожалуйста (исп.).].
   – Марлоу, – ответил я, – и давай без церемоний, Кэнди. Мы говорили по телефону.
   Он ухмыльнулся и впустил меня. Вечеринка оказалась самой заурядной. Поглощая коктейли в огромных количествах, гости болтали без умолку, но никто никого не слушал. Глаза горели, лица блестели от пота или постепенно бледнели – в зависимости от того, сколько алкоголя принял конкретный индивидуум. Рядом со мной возникла Эйлин Уэйд в голубом платье, которое ей очень шло. В руке она держала бокал, но было видно, что она редко к нему прикладывалась.
   – Как мило, что вы пришли, – произнесла она чинно. – Роджер ненавидит вечеринки. Он просил, чтобы вы к нему заглянули. Роджер работает.
   – В таком-то гвалте?
   – Шум для него не помеха. Кэнди принесет вам напиток, или сами выберите что-нибудь в баре.
   – Пожалуй, справлюсь сам. Простите за тот вечер.
   Она улыбнулась:
   – Пустяки, к тому же вы уже извинились.
   – Да нет, не пустяки.
   С улыбкой на лице она кивнула и отвернулась. В углу рядом с дверью на веранду я разглядел барный столик на колесиках и был на полпути к нему, когда меня окликнули.
   Линда Лоринг сидела на диване рядом с надутым малым в очках без оправы и странноватой порослью на подбородке, очевидно изображавшей эспаньолку. Она держала бокал на весу и, кажется, не особенно веселилась. Ее спутник сидел прямо, сложив руки на коленях, и без конца хмурился.
   Я подошел. Она улыбнулась и протянула мне руку.
   – Это мой муж, доктор Лоринг. Мистер Филип Марлоу, Эдвард.
   Малый с эспаньолкой бросил на меня взгляд исподлобья и еле заметно кивнул. Он почти не пошевелился – видно, берег силы для дел поважнее.
   – Эдвард всегда такой, – сказала Линда Лоринг. – Он очень устает.
   – С докторами это бывает. Принести вам что-нибудь, миссис Лоринг? А вам, доктор?
   – Ей уже достаточно, – буркнул малый с эспаньолкой, глядя мимо нас. – А я не пью. И чем больше я смотрю вокруг, тем больше убеждаюсь, что прав.
   – Вернись, малышка Шеба [20 - «Вернись, малышка Шеба» (1950) – пьеса Уильяма Инджа, по которой в 1952 г. был снят одноименный фильм (постановщик Дэниэл Манн, в главных ролях Берт Ланкастер и Ширли Бут; фильм получил множество премий: «Оскар», «Золотой глобус», БАФТА, премия Каннского кинофестиваля). Главный герой – врач, бывший алкоголик.], – протянула миссис Лоринг.
   Он резко обернулся к ней, а я направился к бару. Рядом с мужем Линда Лоринг становилась другой: в голосе появлялась язвительность, в глазах высокомерие, которых я не приметил, даже когда она на меня разозлилась.
   Кэнди спросил, чего мне налить.
   – Пока ничего, спасибо. Мистер Уэйд хотел меня видеть.
   – Es muy occupado, señor. Он очень занят.
   Этот мексиканец нарывался на грубость. Я поднял глаза, и он поспешно добавил:
   – Но я могу посмотреть. De pronto, señor [21 - Сию минуту, сеньор (исп.).].
   Он ловко скользнул в толпу и тут же вернулся обратно.
   – За мной, приятель, – весело сказал он.
   Я последовал за ним в глубину дома. Кэнди распахнул дверь. Я вошел внутрь, а он аккуратно закрыл ее за мной. Шум стих. В большой угловой комнате было прохладно и тихо, за высокими створчатыми окнами цвели розы, на раме висел кондиционер. Снаружи открывался вид на озеро, под окном на длинном диване, обитом светлой кожей, растянулся Уэйд. На большом письменном столе возвышалась пишущая машинка, рядом с ней лежала стопка желтоватой бумаги.
   – Рад видеть вас, Марлоу, – лениво протянул Уэйд. – Устраивайтесь. Уже пропустили пару коктейлей?
   – Еще не успел. – Я сел и посмотрел на него; Уэйд по-прежнему выглядел помятым и бледным. – Как продвигается книга?
   – Превосходно, только устаю быстро. Четырехдневный запой дает о себе знать. Хотя иногда после запоя замечательно пишется. В нашем деле главное не зажиматься, иначе фразы выходят деревянными. А когда пишешь легко – все получается. Не верьте тому, кто скажет иначе.
   – Наверное, зависит от писателя, – сказал я. – Флобер писал мучительно, но выходило неплохо.
   – Вот как, – Уэйд сел на диване, – Флобера почитываем, и это дает нам основание считать себя интеллектуалом, критиком и знатоком литературы. – Он потер лоб. – Я завязал и чувствую себя отвратительно. Люди с бокалами в руках вызывают у меня ненависть. Ни за что не пойду унижаться перед этими лицемерами. Каждый из них знает, что я алкоголик, каждый гадает, что заставляет меня надираться. Какой-то чертов фрейдист сделал эту теорию общим местом. Даже десятилетний пацан разбирается в ней не хуже взрослых. Если бы у меня, не дай господь, был десятилетний сын, сейчас он тоже приставал бы ко мне с расспросами: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»
   – Насколько я понимаю, это началось недавно.
   – Недавно стало хуже, но я всегда был не дурак выпить. Когда ты молод и полон сил, это сходит тебе с рук, после сорока все меняется.
   Я откинулся на спинку кресла и зажег сигарету.
   – Зачем вы хотели меня видеть?
   – Как вы думаете, от чего я бегу, мистер Марлоу?
   – Понятия не имею. Я знаю о вас слишком мало, чтобы судить. Вы не один такой, все мы от чего-то бежим.
   – Но не каждый находит выход в бутылке. От чего бежите вы, хотелось бы мне знать? От прошлого, угрызений совести? От ощущения себя мелким дельцом в не слишком процветающем бизнесе?
   – Кажется, я понял. Вам необходимо кого-нибудь унизить. Прошу вас, не стесняйтесь. Когда от собственного ничтожества мне станет невмоготу, я дам вам знать.
   Он усмехнулся, взъерошил густые вьющиеся волосы и ткнул себя пальцем в грудь:
   – Перед вами – мелкий делец, Марлоу. Все писатели – изрядные сволочи, а я – один из худших. Наклепал двенадцать бестселлеров, а если допишу эту кучу навоза на столе, будет тринадцатый. Ни один из них не стоит пороха, который нужен, чтобы взорвать, к чертовой матери, весь этот хлам. У меня славный дом в престижном районе, соседи – сплошные миллионеры. Красавица-жена, которая любит меня, издатель, который души во мне не чает, не говоря уже о том, что сам я себя просто обожаю. Я – эгоистичный сукин сын, продажный кусок дерьма. Или литературный сутенер, называйте как хотите. И что прикажете с этим делать?
   – Мне?
   – Неужели вам меня не жалко?
   – Ни капли. Я слушаю, как вы жалеете себя. Занятие утомительное, но совершенно не задевает моих чувств.
   Он расхохотался:
   – А вы мне нравитесь, Марлоу! Давайте выпьем!
   – Не здесь, приятель. И не со мной. Помешать вам никто не сумеет, но и помогать вам я не стану.
   Он резко встал:
   – Ладно, не здесь. Давайте спустимся вниз и посмотрим на этот рассадник манер и вкуса, рядом с которым приходится жить, если заводятся чертовы бабки.
   – Бросьте, они ничем не хуже прочих.
   – В том-то и дело, – с горечью заметил он, – но разве это правильно? Сливки общества, а на деле ничем не отличаются от компании дальнобойщиков, накачавшихся дешевым виски.
   – Бросьте, – повторил я. – Хотите надраться, незачем делать это на публике. Они хоть и не лучше прочих, но не нуждаются в помощи доктора Верринджера и не сбрасывают жен с лестниц.
   – Ладно, уговорили. – Внезапно он успокоился и погрустнел. – Вы прошли испытание. Не хотите пожить у меня некоторое время? Ваше присутствие будет меня сдерживать.
   – Сомневаюсь.
   – Давайте проверим. Просто поживите здесь. Тысяча в месяц вас устроит? Когда я напиваюсь, то становлюсь опасен. Я этого не хочу и пить больше не хочу.
   – Я не сумею вас остановить.
   – А вы попробуйте. Три месяца. Закончу чертову книгу, рвану в швейцарский санаторий и как следует подлечусь.
   – Вам так нужны деньги?
   – Нет, деньги мне не нужны, просто я должен доделать то, что начал. Иначе мне конец. Прошу вас как друга. Для Леннокса вы еще не то сделали.
   Я встал, подошел к дивану и тяжело посмотрел на Уэйда:
   – Я довел Леннокса до могилы. Это я его убил.
   – Чушь собачья. И нечего со мной нежничать, Марлоу. – Он провел рукой по горлу. – Вот где у меня сидят ваши нежности.
   – Нежности? Я говорю о простом сочувствии к ближнему.
   Он отступил назад и чуть не споткнулся о край дивана, но устоял на ногах.
   – Ну и черт с вами, не хотите – как хотите, – сказал он миролюбиво. – Я не в обиде. Однако кое-что мне хотелось бы разузнать. Правда, я до конца не уверен. Но есть кое-что, и я намерен это выяснить.
   – О ком? О вашей жене?
   Он пожевал губами.
   – Нет, скорее обо мне самом. Идемте, мне нужно выпить.
   Он подошел к двери, широко распахнул ее, и мы вышли из кабинета.
   Если он хотел смутить меня, то вполне достиг цели.

24

   Дверь в гостиную распахнулась, и нам в лицо ударил гул голосов. С тех пор как я покинул гостиную, гул усилился. Примерно на пару бокалов. Гости были рады хозяину. Впрочем, сейчас они обрадовались бы и Питтсбуржцу Филу [22 - Гарри Страус по прозвищу Питтсбуржец Фил (1909–1941) – один из самых знаменитых наемных убийц.] с его изготовленной по заказу пешней для колки льда. Жизнь – вечный водевиль.
   На пути к бару мы столкнулись с доктором Лорингом и его женой. Доктор с перекошенным лицом вскочил с дивана и рванулся к Уэйду.
   – Рад видеть вас, доктор, – приветливо поздоровался с ним Уэйд. – Привет, Линда. Где вы пропадали последнее время? Глупый вопрос, меня и самого…
   – Мистер Уэйд, – дрожащим голосом перебил его Лоринг, – я должен сказать вам кое-что. Нечто простое и окончательное. Держитесь подальше от моей жены.
   Уэйд бросил на него удивленный взгляд:
   – Доктор, вы переутомились. Налить вам чего-нибудь?
   – Я не пью, мистер Уэйд, как вам прекрасно известно. Я пришел сюда только ради того, чтобы сказать то, что сказал.
   – Ясно, – дружелюбно промолвил Уэйд. – И поскольку вы мой гость, отвечу только, что вы заблуждаетесь.
   В гостиной стало тихо. Гости навострили уши. Вечеринка явно удалась. Доктор Лоринг вытащил из кармана перчатки, расправил, взял одну за кончик пальца и сильно хлестнул Уэйда по лицу.
   Уэйд и глазом не моргнул.
   – Пистолеты и кофе на рассвете? – осведомился он холодно.
   Я посмотрел на Линду Лоринг.
   Она вспыхнула, медленно встала с дивана и посмотрела на мужа:
   – Перестань выставлять себя на посмешище, дорогой! Иначе когда-нибудь получишь сдачи.
   Лоринг обернулся к жене и поднял с пола перчатку.
   Уэйд шагнул к нему:
   – Спокойно, док. Здесь не принято поднимать руку на жен при свидетелях.
   – Если вы имеете в виду себя, то я не удивлен. И не вам учить меня манерам, – прошипел Лоринг.
   – Я беру только способных учеников, – сказал Уэйд. – Жаль, что вы уходите. Кэнди! Que el Doctor Loring saiga de aqufen el acto! – Он развернулся к Лорингу. – На случай если вы не понимаете по-испански, доктор, это означает, что дверь вон там.
   Лоринг не двинулся с места.
   – Я предупредил вас, мистер Уэйд, – произнес он холодно. – Меня слышали многие. Второй раз предупреждать не стану.
   – Одного раза достаточно, – бросил Уэйд. – Но если решитесь подойти ко мне, сделайте одолжение, не в моем доме. Мне потребуется свобода действий. Прости, Линда. Ты сама за него вышла, никто тебя не неволил.
   Уэйд потер ушибленную щеку. Линда Лоринг горько улыбнулась.
   – Мы уходим, – объявил Лоринг. – Я жду, Линда.
   Она опустилась на диван, потянулась за бокалом и одарила мужа презрительным взглядом:
   – Ты уходишь, дорогой. Не забыл, тебе нужно сделать пару важных звонков?
   – Ты пойдешь со мной! – бросил он злобно.
   Линда отвернулась от мужа. Он резко наклонился и схватил ее за руку. Уэйд взял Лоринга за плечо и развернул к себе:
   – Спокойно. Учитесь проигрывать.
   – Уберите руки!
   – Уберу, только успокойтесь. По-моему, доктор, вам не помешает консультация хорошего врача.
   Кто-то расхохотался. Лоринг подобрался, как зверь перед прыжком. Уэйд спокойно развернулся и исчез в толпе, оставляя доктора в дураках. Если бы тот кинулся за ним, то выставил бы себя на посмешище. Ему оставалось только убраться восвояси. Лоринг размашисто шагнул к выходу. Кэнди с непроницаемым лицом распахнул перед ним дверь. Лоринг выскочил наружу. Кэнди спокойно закрыл дверь и вернулся к бару. Я подошел к нему и заказал выпивку. Уэйд словно растворился. Эйлин тоже исчезла. Я развернулся спиной к змеиному шипу гостей и занялся скотчем.
   Рядом со мной на стул плюхнулась какая-то малютка с грязно-русыми волосами, перетянутыми лентой на лбу. Поставив бокал на стойку, она проблеяла заказ. Кэнди кивнул.
   Затем малютка обернулась ко мне:
   – Коммунизмом интересуетесь?
   Глаза у нее остекленели, а маленький язычок непрестанно двигался между губами, словно слизывая шоколадные крошки.
   – Все должны интересоваться коммунизмом, – заявила она, – а здешние мужланы только и думают, как тебя облапить.
   Я кивнул и посмотрел поверх стакана на ее курносый носик и обгоревшую кожу.
   – По правде сказать, я не против, если мужчина знает в этом толк. – Она потянулась за бокалом и разом опрокинула в себя больше половины, продемонстрировав мне коренные зубы.
   – На меня не рассчитывайте, – сказал я.
   – Как вас зовут?
   – Марлоу.
   – С «у» на конце или без?
   – С «у» на конце.
   – Все равно. Ах, Марло, – пропела она, – какое звучное, какое печальное имя!
   Водрузив на стойку наполовину опустевший стакан, малявка прикрыла глаза. Запрокинув голову, она раскинула руки, чуть не вышибив мне глаз, и с чувством продекламировала:

     Вот этот лик, что тысячи судов
     Гнал в дальний путь, что башни Илиона
     Безверхие сжег некогда дотла!
     Прекрасная Елена, дай изведать
     Бессмертие в одном твоем лобзанье! [23 - Кристофер Марло (1564–1593). Трагическая история доктора Фауста (1589). Перев. Н. Амосовой.]

   Затем открыла глаза, сграбастала стакан и подмигнула мне.
   – Здорово у тебя получалось, приятель. А как сейчас, стишками не балуешься?
   – Не особенно.
   – Если захочешь, можешь меня поцеловать, – томно проворковала она.
   За спиной малютки возник парень в чесучовом пиджаке и расстегнутой на груди рубашке и подмигнул мне поверх ее головы. У него были короткие рыжие волосы и лицо словно легкое заядлого курильщика. В жизни не видал такого страшилу. Он похлопал малютку по макушке:
   – Идем, киска. Пора баиньки.
   Она яростно обернулась к нему и выпалила:
   – Что, пришло время поливать твои чертовы бегонии?
   – Послушай, киска…
   – Руки прочь, мерзкий насильник! – взвизгнула малютка и выплеснула ему в лицо остатки своего пойла – не больше чайной ложки – и два кубика льда.
   – Ради Христа, детка, я твой муж! – вытирая лицо носовым платком, запротестовал страшила. – Ну же, вспомни…
   Малютка всхлипнула и бросилась к нему в объятия. Я встал, обогнул счастливую парочку и вышел. Все вечеринки одинаковы, даже диалоги никогда не меняются.
   Один за другим гости просачивались из душной гостиной на воздух. Голоса стихали, ревели моторы, прощальные возгласы взлетали в воздух, словно резиновые мячики. Я вышел на мощенную плиткой веранду. Внизу передо мной – неподвижное, как дремлющий кот, – лежало озеро. К короткому деревянному причалу белым канатом была привязана шлюпка. У дальнего берега утка-лысуха, словно конькобежец, лениво нарезала круги, не вызывая на воде даже легчайшей ряби.
   Я растянулся на шезлонге и не спеша раскурил трубку, размышляя, какого черта я здесь забыл. Роджеру Уэйду не нужны были няньки – когда требовалось, он прекрасно владел собой. Я бы нисколько не удивился, если бы он засветил этому Лорингу в челюсть. Докторишка просто нарывался.
   Если в наше время еще сохранились какие-то правила, то неприлично угрожать хозяину дома в толпе гостей, швыряя ему в лицо перчатку, когда твоя жена стоит рядом, фактически обвиняя ее в измене. Для запойного пьяницы Уэйд вел себя очень достойно, более чем достойно. Правда, я еще не видел его пьяным. Человек, который время от времени позволяет себе надраться, и запойный алкоголик – далеко не одно и то же. Первый, даже надравшись, остается самим собой. Алкоголик становится другим человеком, и от него можно ожидать чего угодно.
   За спиной раздались легкие шаги. Эйлин Уэйд пересекла террасу и присела на край шезлонга.
   – Ну, что скажете?
   – О джентльмене, который разбрасывался перчатками?
   – Нет, не о нем, – рассмеялась она. – Терпеть не могу дешевых позеров! Однако доктор он превосходный. Закатывает такие сцены половине мужчин в округе. А ведь Линда Лоринг совсем непохожа на шлюху – ни одеждой, ни манерами. Понятия не имею, почему он так себя ведет.
   – Наверное, сам когда-то любил приложиться к бутылке. Большинство из тех, кто завязал, помешаны на приличиях.
   – Может, и так. – Эйлин пожала плечами, не отрывая глаз от озера. – Как здесь тихо. Если писатель и может быть счастлив, то именно в таком месте. – Она повернулась ко мне. – Итак, вы упорствуете.
   – Не во мне дело, миссис Уэйд. Не могу же я круглые сутки не спускать с него глаз, даже если буду торчать тут безвылазно. Он впадет в ярость, а меня не окажется рядом. Да и, сказать по правде, я сомневаюсь, что он склонен к агрессии. Ваш муж показался мне весьма уравновешенным человеком.
   – Если он закончит книгу, все наладится, – промолвила она, разглядывая свои руки.
   – В этом я ему не помощник.
   Она подняла глаза и слегка подалась вперед:
   – Не важно, главное, чтобы он в вас верил. Может быть, вам неприятно жить в доме на правах гостя и получать за это деньги?
   – Вам нужен не я, а психиатр, миссис Уэйд. Желательно не шарлатан.
   – Психиатр? – озадаченно переспросила она.
   Я выбил пепел из трубки, обхватил чубук ладонью, дожидаясь, пока он остынет.
   – Ладно, хотите услышать мнение дилетанта, пожалуйста. Роджер решил, что его память хранит какую-то тайну. Может быть, он считает виноватым себя, а может быть, и нет. Ваш муж уверен, что именно тайна заставляет его напиваться, и хочет снова ввести себя в то состояние, чтобы вспомнить. Это работа для психиатра. Или, допустим, он пьет потому, что ему нравится. Или потому, что не может остановиться. Тогда его тайна – обычная отговорка. Интересно, он не может дописать эту чертову книгу, потому что пьет, или пьет, потому что не способен ее закончить?
   – Нет, что вы, Роджер очень талантлив! Он еще не создал своего лучшего романа.
   – Я предупреждал, что дилетант в психологии. Помните, вы говорили, что Роджер вас разлюбил? Возможно, дело не в Роджере, а в вас?
   Она отвела глаза от озера и оглянулась назад. Я обернулся вслед за ней. Уэйд стоял в дверях веранды и смотрел на нас. Я заметил, как он потянулся к бутылке.
   – Не вмешивайтесь, – прошептала она. – Я никогда не вмешиваюсь. Наверное, вы правы, мистер Марлоу, он должен справиться с этим сам.
   Трубка остыла, и я спрятал ее в карман.
   – И раз уж мы говорим начистоту, ответьте мне на последний вопрос.
   – Я люблю мужа, – просто сказала она. – По-своему, не так, как любила в юности. По-настоящему женщина любит только раз. Человек, которого я любила, умер. Погиб на войне. Странно, у него были такие же инициалы, как у вас. Все давно в прошлом, но иногда я забываю, что его больше нет, ведь тела так и не нашли. – Она всмотрелась мне в лицо. – Иногда, не часто, в тихом баре, в пустом гостиничном холле или на палубе круизного лайнера мне вдруг кажется, что он где-то поблизости, ждет меня в укромном уголке. – Она запнулась и опустила глаза. – Понимаю, звучит глупо, но мы так страстно, так отчаянно любили друг друга – как любят раз в жизни.
   Она замолчала и полностью ушла в себя, устремив взгляд на озеро. Я оглянулся на дом. Уэйд по-прежнему стоял на пороге со стаканом в руке.
   Я развернулся к Эйлин. Для нее я перестал существовать. Я встал и побрел к дому. В стакане Уэйда было что-то весьма крепкое. Мне сразу не понравился его взгляд.
   – Как продвигаются дела с моей женой, Марлоу? – процедил он сквозь зубы.
   – Я на нее видов не имею, если вы об этом.
   – Об этом, об этом. Вы уже пытались ее поцеловать. Только время зря потратите, дружище. Этот трофей не про вашу честь.
   Я попытался пройти мимо, но он плечом преградил мне дорогу.
   – Куда спешишь, приятель? Сыщики редко забредают к нам на огонек.
   – Скоро совсем перестанут.
   Ополовинив стакан, Уэйд искоса взглянул на меня.
   – Вот так темп! – удивился я. – Впрочем, мне-то что. Разве вас уговоришь?
   – Читать наставления неразумным – ваше призвание, учитель, только могли бы уже понять, что пьяного вразумлять – гиблое дело. Пьяницы необучаемы, дорогой мой, они медленно, но верно катятся в пропасть, хотя, нужно признать, иногда наблюдать за ними довольно забавно. – Он снова глотнул из стакана, почти осушив его до дна. – А иногда жутковато. И все же позвольте мне процитировать славного доктора Лоринга, этого паршивца с черным саквояжем. Держитесь подальше от моей жены, Марлоу. Не сомневаюсь, вы на нее запали. Не вы один. Все здесь хотят с ней переспать, вдохнуть аромат ее воспоминаний, разделить ее мечты. Я и сам не прочь, только нечего там разделять. Пустота, совершенная пустота. И ты один в темноте. – Он прикончил свой стакан и перевернул его. – Как этот стакан. Не осталось ни капли, уж мне-то поверьте.
   Уэйд поставил стакан на край стойки и, выпрямив спину, пошел к лестнице. Держась за перила, он преодолел с дюжину ступеней, остановился и с кислой ухмылкой взглянул на меня.
   – Простите мой дешевый сарказм, Марлоу. Вы славный малый. Я не хочу, чтобы с вами стряслось что-нибудь нехорошее.
   – Что именно?
   – Вам еще не довелось испытать на себе ее губительных чар? Еще не слышали о пропавшем в Норвегии возлюбленном? Вы же не хотите пропасть без вести, дружище? Нельзя этого допустить, ведь вы мой личный частный сыщик. Разве не вы разыскали меня среди диких красот каньона Сепульведа? – Он провел рукой по гладкому дереву перил. – Мне будет нестерпимо больно, если вы пропадете – как тот приятель, который исчез так давно, что, кажется, вовсе не существовал. Может быть, она придумала его ради забавы?
   – Откуда мне знать?
   Уэйд смотрел на меня сверху вниз. Под глазами залегли глубокие морщины, рот скривился в горькой усмешке.
   – Откуда ему знать, – задумчиво повторил он. – Может быть, она и сама не знает. Детка заигралась. Детке пора баиньки.
   Уэйд поднялся по лестнице, а я дождался возвращения Кэнди, который хлопотал у бара, собирая бокалы и бутылки. При этом он старательно делал вид, что не замечает меня.
   Затем он промолвил:
   – Señor, осталось на глоток. Жаль выливать.
   – Сам допей.
   – Gracias, señor, no me gusta [24 - Спасибо, сеньор, не хочется (исп.).]. Un vaso cerveza, no mas. Бокал пива, не больше.
   – Да ты мудрец.
   – Хватит в доме и одного алкоголика. – Кэнди сверлил меня взглядом. – Как вам мой английский?
   – Неплох.
   – Только думаю я по-испански. И иногда мне на ум приходит нож. Отстаньте от моего хозяина. Не нужна нам ничья помощь, hombre [25 - Парень (исп.).]. Я сам за ним присматриваю.
   – Оно и видно, как ты присматриваешь, сопляк.
   – Hijo de la flauta, – процедил он сквозь белоснежные зубы. Затем, как заправский официант, водрузил нагруженный поднос на плечо и удалился.
   Я вышел из дома, размышляя, почему выражение «сын флейты» превратилось по-испански в ругательство. Впрочем, размышлял я недолго. Время праздных раздумий прошло – теперь у меня было чем занять мозги. Разногласия в семействе Уэйд не имели ничего общего с пьянством. Пьянство лишь затемняло истину.
   Позже, около десяти, я набрал номер Уэйдов. Прождав восемь гудков, я повесил трубку, но не успел отнять руку от аппарата, как раздался звонок.
   – Это вы? – спросила Эйлин Уэйд. – Я собиралась принять душ.
   – Когда я уходил, он был слегка не в себе – я про Роджера. Теперь я вроде как за него отвечаю.
   – Он давно уснул. Происшествие с доктором Лорингом расстроило его больше, чем кажется. Должно быть, Роджер наговорил вам кучу вздора.
   – Он сказал, что устал и хочет спать. Весьма мудрое решение.
   – Если это все, что он сказал, то ничего страшного. Спокойной ночи и спасибо, что позвонили, мистер Марлоу.
   – Я не говорил, что это все, что он сказал.
   – Любой из нас временами несет околесицу, – промолвила она после паузы. – Не относитесь слишком серьезно к тому, что говорит Роджер, мистер Марлоу. У писателей богатое воображение, иначе и быть не может. Ему не следовало снова начинать пить. Забудьте обо всем, что он сказал. Наверняка он еще и нагрубил вам.
   – Вовсе нет. Он показался мне весьма разумным человеком. Ваш муж из тех, кто способен заглянуть в себя, не страшась того, что там обнаружит. Редкий дар, доложу я вам. Большинство людей проводят жизнь в тщетных попытках сохранить достоинство, которым не обладают. Спокойной ночи, миссис Уэйд.
   Она отключилась, а я набил трубку, расставил шахматные фигуры, словно солдат на плацу, придирчиво проинспектировав их на предмет небритости и оторванных пуговиц, и разыграл партию Горчакова – Менинкина. Ничья в семьдесят два хода. Неудержимый напор и глухая оборона, битва без оружия, сражение без крови, а все вместе – бесцельное расточительство мозгов, которое сегодня встретишь разве что в рекламных конторах.

25

   Если не считать работы, которая могла считаться таковой лишь с большой натяжкой, на следующей неделе ничего не происходило. Звонил Джордж Питерс из агентства «Карне». По случаю проезжая мимо каньона Сепульведа, он из любопытства взглянул, что стало с собственностью доктора Верринджера. Никакого Верринджера там не было и в помине. Полдюжины землемеров прокладывали шоссе. Никто из них и слыхом не слыхивал ни о каком докторе.
   – Беднягу заставили передать право собственности на заложенное имущество, – сказал Питерс. – Я проверил. Дали тысчонку отступного, чтобы не вертелся под ногами, и теперь будут заколачивать по миллиону в год, продавая участки под строительство. Знаешь, в чем заключается разница между бизнесом и криминалом? Для бизнеса нужен капитал. Иногда мне кажется, что других различий нету.
   – Удивительно циничное замечание, – усмехнулся я. – Серьезному криминалу капитал тоже не помеха.
   – А откуда криминал берет деньги, приятель? Уж точно не у мелкоты, что грабит винные лавки.
   В четверг вечером, в начале одиннадцатого, позвонил Уэйд. Я сразу узнал его слабый, какой-то булькающий голос. Уэйд тяжело и прерывисто дышал в трубку.
   – Что-то мне паршиво, Марлоу. Совсем слетел с катушек. Приезжайте, да поскорее.
   – Еду, только прежде хочу перекинуться парой слов с миссис Уэйд.
   Он не ответил. На том конце провода раздался грохот, затем наступила мертвая тишина. Что-то постукивало. Я крикнул в трубку, и снова ответа не было. Затем трубку со щелчком положили на рычаг, и в ухе раздался долгий гудок.
   Через пять минут я был в пути. Я домчался до Уэйдов за полчаса – до сих пор не понимаю, как это мне удалось. Через перевал перелетел как на крыльях, приземлился на бульваре Вентура на красный, свернул налево, чуть не врезался в грузовик и вообще вел себя как распоследний идиот. Через Энсино я проскочил на скорости в шестьдесят миль, освещая фарами припаркованные машины, чтобы никто не вздумал сунуться наперерез. Мне везло, как везет, когда тебе начхать на все. Ни копов, ни сирен, ни мигалок. Перед глазами мелькали картины одна страшнее другой: я представлял ее одну в доме с обезумевшим маньяком, вот она лежит у подножия лестницы со сломанной шеей, дрожит за дверью, в которую кто-то ломится, а вот удирает по залитой лунным светом дорожке от здоровенного негра с тесаком.
   На деле все оказалось куда проще. Когда «олдсмобиль» свернул к дому, свет горел во всех окнах, а Эйлин стояла на пороге в брюках и рубашке с открытым воротом и курила сигарету. Она спокойно смотрела, как я иду по дорожке к дому. Если во всей этой сцене и было что-то тревожное, то исходило оно от меня.
   Чувствуя себя дурак дураком, я не нашел ничего лучшего, чем заметить:
   – Я думал, вы не курите.
   – Что? Вообще-то, не курю. – Она отшвырнула сигарету, загасив ее подошвой. – Он звонил доктору Верринджеру.
   Ее ровный, совершенно расслабленный голос плыл по воздуху, словно летней ночью над водой.
   – Нет, не ему. Доктор Верринджер там больше не живет. Он звонил мне.
   – Вам? Я слышала, как он набирал номер и просил кого-то приехать.
   – Где он сейчас?
   – Он упал. Свалился с кресла. Такое с ним уже случалось. Поранил голову, но крови не много.
   – Прекрасно, много крови нам не нужно. Где он сейчас, я вас спрашиваю?
   Она спокойно посмотрела на меня, машинально протянула руку:
   – Там. У дороги или в кустах у изгороди.
   Я подался вперед и всмотрелся в ее лицо:
   – Черт возьми, неужели вы не подошли?
   Мне показалось, Эйлин в шоке. Оглянувшись, я заметил под изгородью смутную тень.
   – Нет, – спокойно ответила она. – Лучше вы. Я больше не могу. С меня хватит. Так что лучше вы.
   Эйлин развернулась и вошла в дом, оставив дверь открытой, но прямо у порога ее ноги подкосились, и она рухнула на пол, где и осталась лежать неподвижно. Я поднял ее и уложил на один из двух огромных диванов, между которыми стоял столик для коктейлей. Ее пульс не показался мне слабым или неровным, но глаза, прикрытые синими веками, закатились. Я оставил ее на диване и выбежал на лужайку.
   Уэйд лежал там, где сказала Эйлин. На боку, под кустом гибискуса. Пульс у него был рваный и частый, дыхание прерывалось, волосы на затылке слиплись. Я принялся трясти его, но без толку. Залепил пару пощечин. Уэйд что-то промычал, но так и не очнулся. Я попытался закинуть его за спину. Он весил словно бетонная плита. Отдышавшись, я повторил попытку. Наконец я кое-как взвалил его на плечи и побрел к дому. До крыльца было как до Китая, а две ступеньки показались мне высотой в десять футов каждая. Я доволок Уэйда до дивана, рухнул на колени и опустил тело на подушки. Когда я разогнулся, мне показалось, что спина треснула по крайней мере в трех местах.
   Эйлин Уэйд исчезла. Комната была в полном моем распоряжении. Я так выдохся, что мне было не до церемоний. Просто сидел, смотрел на Уэйда и ждал, когда он очнется. Волосы у него на затылке слиплись от крови. Порез выглядел не особенно глубоким, но с такими ранами лучше не шутить.
   Вскоре вернулась Эйлин. Она смотрела на мужа все с тем же отстраненным выражением.
   – Извините, я потеряла сознание. Сама не знаю, как это вышло.
   – Нужно вызвать врача.
   – Я позвонила доктору Лорингу. Вообще-то, он лечит меня. Он не хочет приходить.
   – Найдите другого.
   – Нет-нет, он не хочет, но придет, как только сможет.
   – А где Кэнди?
   – У него выходной. Сегодня четверг. Повар и Кэнди по четвергам не работают. Донесете его до кровати?
   – В одиночку вряд ли. Лучше накроем его пледом. Ночи сейчас теплые, но воспаление легких ему ни к чему.
   Она сказала, что принесет плед. Все еще плохо соображая, я ответил, что это чертовски мило с ее стороны. От перенапряжения меня трясло.
   Спустя четверть часа явился доктор Лоринг в неизменном крахмальном воротничке, очках без оправы и с выражением крайней брезгливости на лице, словно его пригласили убрать собачью блевотину.
   – Поверхностный порез и синяки, – заявил Лоринг, обследовав затылок Уэйда. – Сотрясение исключено. Об остальном судите по перегару. – Он потянулся за шляпой и взялся за саквояж. – Держите его в тепле. Можете аккуратно смыть кровь. Проспится – полегчает.
   – Мне не поднять его наверх в одиночку, – сказал я.
   – Так оставьте его внизу. – Лоринг равнодушно посмотрел на меня. – Спокойной ночи, миссис Уэйд. Я не лечу алкоголиков. Да и в любом случае ваш муж никогда не стал бы моим пациентом.
   – Никто не заставляет вас лечить его! – возмутился я. – Я просил вас помочь мне отнести его наверх.
   – А кто вы вообще такой? – ледяным тоном осведомился доктор.
   – Меня зовут Марлоу. Ваша жена познакомила нас неделю назад.
   – Интересно, – скривился Лоринг, – откуда вы знаете мою жену?
   – Какая, к дьяволу, разница? Я хочу только, чтобы вы…
   – Меня не интересует, чего вы хотите, – отрезал он, повернулся к Эйлин, коротко кивнул и направился к двери.
   Я опередил его, загородив проход и привалившись к двери спиной:
   – Минутку, док. По-моему, вы давно не заглядывали в некое сочинение, именуемое клятвой Гиппократа. Этот человек позвонил мне, и по его голосу я понял, что дела плохи. Я сломя голову примчался сюда, – между прочим, живу я не близко. Он валялся на лужайке, и мне пришлось тащить его в дом на себе, а весит он куда больше птичьего перышка. У прислуги сегодня выходной, и некому помочь мне поднять его наверх. Что скажете?
   – Прочь с дороги, – прошипел Лоринг. – Или я вызову полицию. Как практикующий врач…
   – Как практикующий врач вы не стоите кучки блошиного дерьма, – перебил его я, отходя от двери.
   Доктор Лоринг покраснел. Его душила желчь. Он открыл дверь, вышел и аккуратно прикрыл ее за собой. Я поймал его взгляд – отвратительную физиономию перекосила отвратительная злобная гримаса.
   Эйлин Уэйд улыбалась.
   – Что тут смешного? – рявкнул я.
   – Вы. Вы совсем не следите за своими словами? Вы хоть знаете, кто такой доктор Лоринг?
   – Прекрасно знаю.
   Она опустила глаза на запястье:
   – Наверное, Кэнди уже вернулся. Я схожу за ним. Он живет в комнате за гаражом.
   Она прошла сквозь арку, а я уселся и стал смотреть на Уэйда. Выдающийся писатель громко сопел во сне. Лицо его покрывала испарина, но я не стал убирать плед. Спустя пару минут Эйлин Уэйд вернулась вместе с Кэнди.

26

   На мексиканце была спортивная рубашка в черно-белую клетку, черные брюки без пояса с идеальными стрелками и безупречно начищенные черные туфли с белой отделкой из оленьей кожи. Густая, зачесанная назад шевелюра блестела от масла или лосьона.
   – Señor. – Кэнди отвесил мне короткий насмешливый поклон.
   – Помоги мистеру Марлоу отнести моего мужа наверх, Кэнди. Мистер Уэйд упал и поранился. Я сожалею, что пришлось тебя побеспокоить.
   – De nada, señora [26 - Ничего страшного, сеньора (исп.).], – улыбнулся Кэнди.
   – Я поднимусь наверх, – обратилась Эйлин ко мне. – Меня ноги не держат. Кэнди поможет вам устроиться на ночь.
   Она начала медленно подниматься по ступенькам. Мы с Кэнди проводили ее взглядом.
   – Бабенка что надо, – подмигнул мне мексиканец. – Так вы переночуете?
   – Не думаю.
   – Es lástima [27 - Жалко (исп.).]. А то составили бы ей компанию.
   – Умерь свой пыл, малыш, и давай отнесем его наверх.
   Кэнди хмуро посмотрел на сопящего Уэйда.
   – Pobrecito, – пробормотал он с притворным сочувствием. – Borracho como una cuba [28 - Бедняжка. Надрался в дым (исп.).].
   – Как же, бедняжка! Может быть, он и надрался как свинья, но легче не стал, – заметил я. – Берись-ка за ноги.
   Мы с трудом втащили тушу на второй этаж. Уэйд был неподъемен, как свинцовый гроб. На площадке Кэнди мотнул головой в сторону закрытой двери.
   – La señora, – шепнул он. – Поскребитесь в дверь – глядишь, откроет.
   Я смолчал, потому что нуждался в нем. Мы занесли тело в соседнюю спальню и уронили на кровать. Затем, схватив Кэнди пониже локтя, я нашел чувствительное место и с силой вдавил пальцы ему в руку. Мексиканец сморщился, но усилием воли придал лицу невозмутимое выражение.
   – Как тебя звать, cholo? [29 - Ублюдок, полукровка (исп., пренебр.).]
   – Руки убери, – прорычал Кэнди. – И не смей называть меня cholo. Я тебе не какой-нибудь мексикашка без паспорта. Меня зовут Хуан Гарсия де Сото-и-Сотомайор. Я чилиец.
   – Ладно, дон Хуан, только не зарывайся. Придержи язык, когда говоришь о людях, у которых служишь.
   Кэнди выдернул руку и отступил назад. Черные глаза сверкали от гнева. Рука скользнула под рубашку, извлекая на свет длинный узкий нож. Кэнди, не глядя, поставил нож острием на ладонь, отдернул руку и ловким движением на лету подхватил нож за рукоять. Размахнулся – нож вонзился в раму окна.
   – Cuidado, señor! [30 - Осторожно, сеньор! (исп.)] – бросил Кэнди с холодной усмешкой. – Приберегите свои приемчики для других. Никто не смеет мне угрожать.
   Он скользнул к окну, одним движением выдернул нож из косяка, подбросил, крутнулся на мысках и перехватил рукоять за спиной. С легким щелчком нож исчез под рубашкой.
   – Ловко, – усмехнулся я, – хотя, на мой вкус, многовато показухи.
   Он шагнул ко мне, насмешливо скривив губы.
   – Когда-нибудь эти трюки выйдут тебе боком. Так недолго и руку сломать.
   Я схватил Кэнди за правое запястье, дернул на себя, отвел его руку за спину и поймал в сгиб своего локтя.
   – Один рывок, и сустав треснет. И тогда ты не сможешь бросать свой ножик несколько месяцев. А дерну сильнее – и тебе больше никогда не баловаться с твоей игрушкой. А теперь сними с мистера Уэйда ботинки.
   Я отпустил его. Кэнди улыбнулся:
   – Неплохой прием. Я запомню.
   Он склонился над Уэйдом. На подушке краснело пятно.
   – Кто ранил хозяина?
   – Не я, приятель. Сам ударился. Доктор уже приходил. Ничего серьезного.
   Кэнди выдохнул:
   – Вы видели, как он упал?
   – Нет, меня здесь не было. Что, переживаешь за любимого хозяина?
   Кэнди не ответил, снял с Уэйда ботинки. Вдвоем мы раздели его, и Кэнди натянул на бесчувственное тело серебристо-зеленую пижаму. Мы аккуратно накрыли спящего одеялом. Лицо его по-прежнему блестело от испарины. Кэнди печально посмотрел на Уэйда и задумчиво качнул напомаженной шевелюрой:
   – Кому-то нужно посидеть с ним, пока я переоденусь.
   – Иди спать. Я за ним присмотрю. Если понадобишься, позову.
   Кэнди взглянул на меня.
   – Вы уж присмотрите за ним, – тихо сказал он, – хорошенько присмотрите.
   Мексиканец вышел из спальни, а я направился в ванную, где раздобыл влажную губку и полотенце. Перевернув Уэйда на бок, я аккуратно стер кровь на затылке. Порез был действительно неглубоким, дюйма в два шириной, доктор Лоринг не соврал. Даже швов накладывать не придется. Я состриг волосы вокруг раны, приклеил пластырь, перевернул Уэйда на спину и обтер ему лицо. Этого делать явно не следовало.
   Уйэд открыл глаза. Поначалу его взгляд рассеянно блуждал по комнате, но затем прояснился и остановился на мне. Уэйд нащупал пластырь на затылке, что-то пробормотал, закашлялся.
   – Кто меня так?
   – Никто. Сами упали.
   – Упал? Когда? Где?
   – Когда мне звонили. Я слышал грохот в трубке.
   – Звонил вам? – Он усмехнулся. – А вы у нас теперь служба спасения? Который час?
   – Около часа ночи.
   – Где Эйлин?
   – Ушла к себе. Эта история выбила ее из колеи.
   Уэйд замолчал, в глазах застыла боль.
   – А я не… – Он поморщился.
   – Насколько мне известно, вы ее и пальцем не тронули. Вышли из дома и свалились у изгороди. Хватит об этом. Постарайтесь заснуть.
   – Заснуть, – повторил он покорно, словно школьник, зубрящий урок. – Как тут заснешь?
   – Может быть, таблетку? Есть у вас таблетки?
   – В ящике ночного столика.
   В ящике лежал пузырек с красными капсулами. Секонал, полтора грана. Выписан доктором Лорингом. Симпатягой доктором Лорингом. Рецепт был на имя миссис Роджер Уэйд.
   Я вытряхнул две таблетки, сунул пузырек обратно и наполнил стакан водой из термоса. Уэйд сказал, что хватит и одной. Он проглотил капсулу, лег на спину и уставился в потолок. Время шло. Я наблюдал за ним из кресла. Похоже, таблетки его не брали.
   – Я кое-что вспомнил, – сонно проговорил Уэйд. – Сделайте одолжение, Марлоу, там, в пишущей машинке, под крышкой, – листок бумаги. Бред, который Эйлин не должна прочесть. Порвите листок.
   – Хорошо. Хотите еще чего-нибудь?
   – Как Эйлин? Злится на меня?
   – Нет, она просто устала. Перестаньте, Уэйд, хватит думать. Зря я спросил.
   – Он говорит, хватит думать, – сонно пробормотал Уэйд, словно обращаясь к самому себе. – Хватит думать и мечтать, хватит любить и ненавидеть. Спи спокойно, прекрасный принц. Где там ваша таблетка?
   Я дал ему еще одну. И воды, чтобы запить. Уэйд повернул ко мне голову:
   – Слушайте, Марлоу, там, в пишущей машинке…
   – Вы уже говорили. Порву, только дождусь, пока вы уснете.
   – Спасибо. Хорошо, что вы рядом.
   Снова наступило долгое молчание. Веки Уэйда отяжелели.
   – Вы когда-нибудь убивали, Марлоу?
   – Убивал.
   – Мерзкое чувство, не правда ли?
   – Некоторым нравится.
   Он разлепил веки, но взгляд уже утратил ясность.
   – Как они могут?
   Я не ответил. Веки опустились, очень медленно, словно театральный занавес, и Уэйд засопел. Я подождал еще немного, потушил свет и вышел.

27

   У двери Эйлин я прислушался: изнутри не доносилось ни звука, ни шороха. Захочет узнать, как он себя чувствует, выйдет и посмотрит сама. В пустой гостиной ярко горел свет. Я выключил несколько ламп и поднял глаза. Балки поддерживали широкий балкон с крепкими перилами высотой фута три с половиной. Столбики перил повторяли квадратную форму балок. В столовую можно было попасть через прямоугольную резную арку с двойной дверью. Скорее всего, наверху располагались комнаты прислуги. Эту часть второго этажа отделяла стена, а значит, в доме была еще одна лестница из кухни. Спальня Уэйда была расположена в углу прямо над его кабинетом. Снизу я мог видеть, как свет из полуоткрытой двери отражается на потолке, а еще верхнюю часть дверного проема.
   Я выключил в кабинете весь свет, кроме торшера и лампы под абажуром. Под лампой на подставке стояла пишущая машинка, рядом лежала стопка желтоватой бумаги. Я сел в кресло Уэйда и осмотрелся. Интересно, обо что он порезался? Слева стоял телефон. Пружина кресла совсем разболталась. Если с силой откинуться назад, можно удариться об угол затылком. Я смочил носовой платок и протер край стола. Никаких следов. На самом столе чего только не было: стопка книг между двумя бронзовыми слонами, старомодная квадратная чернильница из хрусталя. Я и их протер. Ни следа крови. Впрочем, если кто-то стукнул его по голове, почему обязательно предметом из кабинета? Я встал и зажег верхний свет. Ответ оказался на удивление прост. У стены валялась металлическая корзина для мусора, ее содержимое разлетелось по полу. Корзину явно швырнули в стену или пнули ногой. На носовом платке отпечатался кровавый след. Выходит, Уэйд упал, стукнулся затылком о край корзины и в сердцах швырнул чертову железяку в стену. Как просто.
   Затем Уэйд решил, что ему мало. Бутылки теснились на столике перед диваном. Одна пустая, вторая полная на три четверти. Еще там стоял термос и серебряное ведерко с водой, бывшей когда-то кубиками льда. Стакан был только один, и немаленький.
   Выпив, Уэйд почувствовал себя лучше, увидел снятую трубку, не вспомнил, кому звонил, и просто положил трубку на рычаг.
   В нашем болезненном влечении к этим штуковинам есть что-то необъяснимое. Современный человек до странности неравнодушен к технике – он любит ее, ненавидит и боится, но всегда относится к ней с уважением, даже если пьян. Телефон – фетиш нашего времени.
   Любой, прежде чем повесить трубку, поднесет ее к уху и скажет «алло», но какой спрос с пьяного, да еще с разбитой головой? В любом случае это не важно. Трубку могла положить на рычаг жена Уэйда, которая услышала, как упала корзина, и заглянула в кабинет. А после Уэйд, ничего не соображая, вышел из дома и свалился на лужайке у изгороди, где я его и нашел. Кто-то должен был помочь ему. Уэйд не помнил, кто именно. Возможно, добрый доктор Верринджер.
   Пока все сходилось. А что делала в это время его жена? Эйлин не стала бы трогать пьяного, побоялась бы попасть под горячую руку. Значит, она должна была позвать на помощь. У прислуги выходной. Наверняка Эйлин позвонила симпатяге доктору Лорингу еще до моего прихода, хотя мне не призналась.
   И тут начинались странности. Почему ей не пришло в голову хотя бы удостовериться, что Роджер жив? Ничего страшного, если бы ему пришлось полежать на земле теплой летней ночью. Сдвинуть его с места она все равно не сумела бы – я и сам еле справился. Но Эйлин Уэйд предпочла просто стоять на пороге и курить, весьма смутно представляя, где валяется пьяный муж. Возможно, ее поведению не стоило удивляться. Я мог только гадать, через что ей пришлось пройти с Роджером и как опасен он был в таком состоянии. «Лучше вы, с меня хватит», – сказала она, вошла в дом и упала в обморок.
   Меня терзали сомнения. Если Роджер вытворял такое частенько, Эйлин могла махнуть на все рукой и дожидаться помощи от первого встречного. Первого, у кого хватит сил поднять его с земли.
   И все же что-то не складывалось. Мне не понравилось, как спокойно Эйлин Уэйд удалилась в свою комнату, когда мы с Кэнди, пыхтя, тащили Уэйда вверх по лестнице. А сама говорила, что любит мужа. Они были женаты пять лет, и Эйлин уверяла меня, что трезвый он замечательный, а пьяный – совсем другое дело. Ладно, хватит об этом. Но сомнения не оставляли. Если она была по-настоящему напугана, то не стояла бы в дверях с сигаретой. Если бы ощущала гнев, горечь или отвращение, то не лишилась бы чувств.
   Другая женщина? Возможно, Эйлин Уэйд узнала, что у нее есть соперница? Неужели Линда Лоринг? Во всяком случае, доктор Лоринг в этом не сомневался.
   Я прогнал назойливые мысли и снял чехол с пишущей машинки. Передо мной лежали несколько листков желтоватой бумаги, которые я обещал уничтожить, чтобы их ни в коем случае не увидела Эйлин. Я решил, что заслужил несколько капель. К кабинету примыкала ванная, я ополоснул стакан, наполнил его и уселся на диване с листками в руке. То, что я прочел, не лезло ни в какие ворота.

28

   «Луна убывает уже четвертую ночь, и теперь на стене яркий квадрат лунного света – словно громадный глаз, затянутый молочно-белой пленкой. Глаз стены. Черт бы побрал эти чертовы сравнения! Писатели все такие. Им только дай волю поупражняться в словесных играх. В голове словно взбитые сливки. Только не сладкие, а горькие. Снова сравнение. При мысли о собственном ремесле хочется блевать. Впрочем, блевать хочется все время. Не торопись, подожди. Черви в солнечном сплетении распоясались – ползают и ползают, ничем их не унять. Хорошо бы добраться до кровати, но там, внизу, притаился зверь. Будет ползать, вилять, тыкаться в матрац, а когда я заору, никто не услышит. Заору во сне, заору в кошмаре. Бояться нечего, да я и не боюсь, ведь бояться нечего, вот я и не боюсь, только однажды зверь так же ползал и извивался, извивался и тыкался – и неожиданно я кончил. Ничего гаже со мной не случалось.
   Нужно принять душ. И побриться. Трясутся руки. Потею, а воняю так, что самому противно. Под мышками, на спине, груди и на сгибах локтей рубашка потемнела от пота. Стакан на столе пуст. Теперь приходится брать его обеими руками. Попробовать прямо из горла? Ну и вкус у этой гадости! Да меня и не берет больше. Скоро я буду не в состоянии спать, и мир вокруг будет стенать, терзая измученные нервы. Хорошо пошло, а, Уэйд? Повторить?
   Первые дня три помогает, а после становится только хуже. Когда тебе плохо, ищешь спасения в выпивке. Поначалу отпускает, но за облегчение приходится платить, все больше и больше, а помощи все меньше и меньше, а потом остается одна тошнота. Зовешь Верринджера. Эй, Верринджер, а вот и я. Нет больше Верринджера. Удрал на Кубу, а то и концы отдал. Педик прикончил его. Подумать только – отдать концы в постели с педиком! Ладно, Уэйд, шевелись. Пора туда, где ты еще не был, а как там окажешься, обратно пути не будет. Что за бред я несу? Плевать, денег за это мне все равно не заплатят. А теперь прервемся, короткая пауза на длинную рекламу.
   Получилось. Встал с постели. Ай да я! Рухнул на колени перед диваном, спрятал лицо в ладонях и зарыдал. Затем стал молиться, ненавидя себя за это. Эка невидаль – конченый алкоголик себя ненавидит. Кому ты молишься, дурень? Здоровый молится, потому что верит, больной бухается на колени от страха. На хрен молитвы. Ты сам построил этот мир – сам и с помощью тех, кого привел в свою жизнь. Кончай ломать комедию, встань и выпей. Только это тебе и осталось.
   Взял. Обеими руками. Налил в стакан, не пролив ни капли. Теперь бы не стошнило. Разбавить водой? Так, взял – и вперед. Не торопись, захлебнешься. Теплее. Еще теплее. Если бы только не потеть! Вот и стакан опустел.
   Луну закрывает дымка, и я осторожно опускаю стакан на стол. Потихоньку, словно ставлю в вазу розовый стебель. Розовые бутоны склонились под тяжестью капель росы. Может быть, я и сам роза? Брат, я весь в росе. Теперь наверх. Пропустить стаканчик для храбрости. Говоришь, не стоит? Ладно, как скажешь. Возьму выпивку наверх. Как поднимусь, отмечу это событие. Сделаю себе поблажку, ведь я так безумно в себя влюблен, и, знаешь, самое приятное, что у меня нет соперников.
   Двойной интервал. Поднялся и снова спустился. Недолюбливаю я эти ступеньки. Сердце так и выскакивает. И все-таки я молочу по клавишам. Что за странная штука подсознание, вот только не умеет включаться по расписанию. Наверху луна, все та же. Другой не бывает. Приходит и уходит, словно молочник, а лунное молоко всегда одинаковое. Лунное молоко всегда… стоп, приятель, заело. Не время описывать луну, твоей собственной истории за глаза хватит на всю эту чертову долину.
   Она лежит на боку, поджав колени, и, кажется, не дышит. Слишком тихо. Ты не умеешь спать так тихо. Может быть, она не спит? Подойду ближе. Лечь рядом? Открыла один глаз – или мне показалось? Смотрит на меня или я брежу? Нет, спит, иначе бы спросила, тебе нехорошо, милый? Да, мне нехорошо, милая. Только ты не беспокойся, ты тут ни при чем, спи себе спокойно – такая тихая, такая прекрасная во сне. Спи и забудь обо всем, и пусть тебя не коснется моя скверна. Ничего мрачного, мерзкого, безобразного.
   Дешевка ты, Уэйд. Три прилагательных, писателишка хренов. Не можешь выдать поток сознания, не опустившись до трех прилагательных подряд? Снова иду вниз, держась за перила. Внутренности подпрыгивают в такт каждому шагу, но я уговариваю их потерпеть. Там кабинет, а в нем диван. Прилягу, и сердце уже не будет так трепыхаться. Бутылка под рукой. Чем примечателен наш домашний уклад, так это тем, что бутылка всегда под рукой. Никто ее не прячет, никто не скажет, не хватит ли на сегодня, дорогой, не то тебе станет плохо? Никто не скажет. Будет спать на боку – тихо, словно роза.
   Я дал Кэнди слишком много денег. Нельзя так. Нужно было начинать с арахиса, постепенно переходить на бананы. Затем давать мелочовку, чтобы не зазнавался. Распустил я его, вот он и обнаглел. В Мексике можно месяц не просыхать на то, что тратится здесь за один день. Неудивительно, что он так распоясался. Все ему мало. А может, обойдется? Или я должен прикончить эту глазастую тварь? Хороший человек умер из-за меня, не чета этому таракану в белой куртке.
   Хватит о Кэнди. С ним-то я справлюсь, а того, другого, мне не забыть. Он у меня в печенках полыхает. Зеленым пламенем.
   Пора звонить. Теряю контроль. Сейчас они прыгнут. Прыгнут, прыгнут. Скорее, пока эти розовые твари не добрались до лица. Позвонить, позвонить. Сью из Сиу-Сити. Эй, барышня, междугородний вызов. Алло, межгород, дайте мне Сью из Сиу-Сити. Номер? Какой, к дьяволу, номер? Нет номера, только имя. Вы найдете ее на теневой стороне Двадцатой улицы, под высоким хлебным деревом с торчащими колосьями… Ладно, барышня, не злитесь. Отмените вызов. Я должен кое-что сказать, вернее, попросить. Если я отменю заказ, кто, хотелось бы знать, заплатит за те шикарные вечеринки, которые Гиффорд закатывает в Лондоне? И вы считаете, что с таким подходом удержитесь на службе? Ладно, посмотрим. Давайте я сам переговорю с Гиффордом. Соедините меня с Гиффордом, вам говорю! Слуга только что принес ему чай. Если он не может говорить, найдите того, кто сможет.
   Зачем я все это пишу? Что пытаюсь забыть? Телефон. Звонить, звонить прямо сейчас. Совсем слетаю с катушек…»

   Текст обрывался. Я сложил листы и сунул во внутренний карман, рядом с бумажником. Распахнул дверь веранды и вышел на террасу. Лунный свет отчасти утратил для меня свое очарование, но над долиной Айдл-Вэлли стояло дивное лето, а лето ничем не испортишь. Я смотрел на неподвижную бесцветную воду и размышлял. И тут я услышал выстрел.

29

   Теперь свет падал из двух дверей: его и Эйлин. В ее спальне было пусто. Из спальни Роджера доносились звуки борьбы. Я заскочил внутрь и обнаружил, что Эйлин склонилась над мужем и пытается вырвать револьвер из его рук. Сверкнула сталь, две руки сжали дуло: крупная мужская и маленькая женская. Роджер, сидя на кровати, тянул револьвер на себя. На Эйлин был бледно-голубой стеганый халатик, белокурые волосы падали на лицо. Наконец ей удалось вырвать револьвер. Несмотря на то что Роджер был явно не в лучшей форме, меня поразило, сколько в ней силы. Тяжело дыша и вращая глазами, он откинулся на спину, а Эйлин отпрянула назад и врезалась прямо в меня.
   Она привалилась ко мне спиной и что было силы прижала револьвер к себе. Ее тело сотрясали рыдания. Я положил руку на револьвер.
   Кажется, она только сейчас осознала, что я здесь. Ее глаза расширились, и Эйлин обмякла в моих объятиях. Это был неуклюжий бескурковый «уэбли». Ствол еще хранил тепло. Придерживая Эйлин, другой рукой я опустил револьвер в карман и поверх ее головы посмотрел на Роджера. Никто из нас не произнес ни слова.
   Роджер открыл глаза, на губах появилась усталая улыбка.
   – Все целы, – пробормотал он, – пуля ушла в потолок.
   Я почувствовал, как тело Эйлин напряглось. Она подалась вперед. В ее глазах не было и следа растерянности. Я отпустил ее.
   – Роджер, – еле слышно прошептала Эйлин, – как же так?
   Он, не моргая, как сова, смотрел на нее, затем облизнул губы, но ничего не сказал. Эйлин оперлась на туалетный столик, машинально откинула волосы с лица и вздрогнула всем телом.
   – Роджер, – снова прошептала она, – бедный, несчастный Роджер.
   Теперь Роджер смотрел в потолок.
   – Мне приснился кошмар, – медленно произнес он. – Надо мной навис незнакомец с ножом в руке. Он был похож на Кэнди. Хотя это был не Кэнди.
   – Конечно нет, дорогой, – мягко сказала Эйлин и присела на край кровати и погладила его по лбу. – Кэнди давно спит. И откуда у Кэнди нож?
   – Он мексиканец, у них у всех есть ножи, – произнес Роджер все тем же замедленным голосом. – Мексиканцы любят ножи, а меня Кэнди не любит.
   – Вас никто не любит, – грубо встрял я.
   – Прошу вас, – Эйлин резко повернулась ко мне, – не говорите так с ним! Ему приснился кошмар…
   – Где хранился револьвер? – рявкнул я, обращаясь к Эйлин и не глядя на Роджера.
   – В ночном столике, в ящике.
   Роджер повернул голову, и наши глаза встретились. Никакого револьвера в ящике не было, и он знал, что мне об этом известно. Там лежали таблетки, еще какой-то хлам, но никакого револьвера.
   – Или под подушкой, не помню. Я выстрелил, – он поднял отяжелевшую руку и показал на потолок, – вот сюда.
   Я посмотрел вверх. В потолке красовалось пулевое отверстие. Я всмотрелся. И впрямь похоже на след от пули. Пуля из такого револьвера должна была пробить потолок до чердака. Я подошел к постели и сурово посмотрел на Роджера:
   – Черта с два вы стреляли в потолок. Вы метили в себя. И никакой кошмар вам не приснился. Вы захлебывались от жалости к себе. И никакого револьвера в ящике не было, как и под подушкой. Вы не поленились встать, сходить за револьвером, снова лечь в кровать, но под конец вам изменило самообладание, и вы пальнули в потолок. На звук прибежала жена, чего вы и добивались. Сочувствия и жалости. Ничего больше. Даже боролись вы с ней понарошку. При всем желании ей ни за что не отобрать у вас револьвер.
   – Мне нехорошо, – пробормотал Роджер. – Наверное, вы правы. Это важно?
   – Смотря для кого. Тем, кто будет приглядывать за вами в дурдоме, жалость неведома. Порядки там как на каторге в Джорджии.
   – Хватит, – резко встала Эйлин, – вы же знаете, он болен!
   – И похоже, болеть ему нравится. Я просто напомнил ему, к чему могут привести его игры.
   – Сейчас не время.
   – Ступайте к себе.
   Ее голубые глаза вспыхнули.
   – Как вы смеете…
   – Ступайте, иначе мне придется вызвать полицию.
   – Вызывайте, – ухмыльнулся Уэйд, – как вызвали полицию для Терри Леннокса.
   Я пропустил его замечание мимо ушей. Просто смотрел на нее. Она казалась такой усталой, такой хрупкой и такой прекрасной. Кажется, вспышка гнева угасла, и я осторожно коснулся ее руки:
   – Успокойтесь. Он больше не будет. Идите к себе.
   Эйлин одарила меня долгим пристальным взглядом и вышла. Я присел на край кровати.
   – Еще таблетку?
   – Спасибо, мне уже полегчало.
   – Так я угадал? Вы просто решили покривляться?
   – Более или менее. – Уэйд отвернулся. – На меня словно накатило.
   – Если решите покончить с собой, вас никто не остановит.
   – Пожалуй. – Он по-прежнему избегал смотреть мне в лицо. – Вы сделали то, о чем я вас просил?
   – Странно, что вы не забыли. Безумная писанина, но куда занятнее то, что вы не сделали ни единой помарки.
   – Я всегда печатаю без помарок, хоть трезвый, хоть пьяный.
   – Насчет Кэнди не беспокойтесь. Вы ошибаетесь на его счет. И я ошибся, сказав, что вас никто не любит. Хотел разозлить Эйлин.
   – Зачем?
   – Хватит с нее и одного обморока.
   Он покачал головой:
   – Эйлин никогда не падает в обморок.
   – Значит, притворялась.
   Роджеру не понравились мои слова.
   – Что вы имели в виду, когда написали, что хороший человек умер за вас?
   Роджер нахмурился:
   – Ерунда. Говорю вам, мне приснился кошмар…
   – Я про вашу писанину.
   Он с трудом, словно ворочал каменную глыбу, повернул голову:
   – Еще один кошмар.
   – Ладно, зайдем с другого конца. Чем угрожает вам Кэнди?
   – Да пошел ты, ищейка, – буркнул Уэйд и закрыл глаза.
   Я встал и закрыл дверь.
   – Собираетесь всю жизнь бегать от правды, Уэйд? А Кэнди так и будет тянуть из вас деньги? Другая женщина?
   – Поверили этому проходимцу Лорингу? – бросил Уэйд, не открывая глаз.
   – Не совсем. А как насчет сестры – той, которую убили?
   Стрелял я вслепую, но, кажется, угодил в яблочко. Роджер расширил глаза, в уголке рта показался пузырек слюны.
   – Так вы… поэтому вы здесь? – прошептал он.
   – Вам виднее. Вы меня наняли.
   Его голова дернулась. Несмотря на секонал, Роджера снедало внутреннее беспокойство. Лицо покрылось испариной.
   – Я не первый любящий муж, изменивший жене. Оставьте меня в покое, черт вас подери. Уходите.
   Я принес из ванной полотенце, промокнул ему лицо и гнусно ухмыльнулся. Я вел себя как последний негодяй. Дождался, пока противник ослабеет, и принялся пинать его ногами. Прекрасно понимая, что сдачи он не даст.
   – После поговорим.
   – Я не сумасшедший.
   – Надеюсь, что нет.
   – Я просто живу в аду.
   – Это очевидно. Вопрос: как вы там оказались? Выпейте.
   Я протянул ему еще одну таблетку и стакан воды. Роджер привстал на локте и попытался схватить стакан, но промахнулся. Пришлось вложить стакан ему в ладонь. Проглотив таблетку, Роджер откинулся назад. Он лежал неподвижный и бесчувственный. Нос заострился, как у трупа. Никого он не сбрасывал с лестницы. Ни тогда, ни сейчас.
   Когда его веки начали тяжелеть, я вышел из спальни. Револьвер оттягивал карман. Я начал спускаться по лестнице. Дверь спальни Эйлин была открыта. Внутри было темно, но на пороге в лунном свете отчетливо вырисовывался женский силуэт. Она произнесла чье-то имя – точно не мое. Я подошел.
   – Говорите тише, он заснул, – сказал я.
   – Я знала, что ты ко мне вернешься, – нежно промолвила она. – Вернешься через десять лет.
   Я изумленно уставился на нее. У кого-то из нас двоих явно поехала крыша.
   – Закрой дверь, – продолжала она тем же ласковым голосом. – Все эти годы я ждала только тебя.
   Я отвернулся, чтобы закрыть дверь. В ту минуту это казалось нелишним. Не успел я снова повернуться к ней, как она уже падала в мои объятия. Мне ничего не оставалось, как подхватить ее. Она прижалась к моей груди, ее волосы коснулись моего лица, а губы приблизились к моему рту. Ее сотрясала дрожь. Затем губы разжались, обнажив зубы и язык. Она опустила руки, и полы халата распахнулись. Эйлин стояла передо мной голая, как младенец, только невинности в ней не было и в помине.
   – Отнеси меня в кровать, – выдохнула она.
   Я подчинился. Обнимая ее, я касался ее нежной, мягкой, податливой кожи. В несколько шагов я оказался у кровати и опустил ее на простыню. Она обвила руки вокруг моей шеи, издала низкий горловой звук, вздрогнула и застонала. Это было выше моих сил. Я был возбужден, как жеребец. И больше не мог сдерживаться. В жизни нечасто получаешь авансы от таких женщин.
   Спас меня Кэнди. Сзади раздался тихий скрип, и я обернулся. Дверная ручка поворачивалась. Я вскочил, бросился к двери и распахнул ее. Мексиканец отпрянул и бросился вниз по лестнице. На полпути он обернулся и злобно оскалился.
   Я вернулся к двери и закрыл ее. Женщина на кровати издавала странные звуки, но было поздно, ее чары разрушились.
   Я рванулся вниз по ступенькам, вбежал в кабинет, схватил и опрокинул в рот бутылку скотча. Когда я уже не мог глотать, то прислонился к стене и стал ждать, когда виски ударит в голову.
   После ужина прошло немало времени. Я успел забыть, что в жизни бывают ужины и прочие нормальные вещи. Виски подействовало сильно и резко, и я снова с жадностью припал к бутылке, пока комната не начала вращаться вокруг меня, мебель не пустилась в пляс, а свет от торшера не принялся подмигивать мне, словно блуждающий болотный огонек или грозовая зарница. Я упал на кожаный диван, поставив бутылку на грудь. Кажется, она была пуста. Бутылка с грохотом скатилась на пол.
   Больше я ничего не помню.

30

   Солнечный луч щекотал лодыжку. Я открыл глаза. Ветер шевелил кроны деревьев на фоне бледно-голубого неба. Щека коснулась кожаной диванной обивки. И на темечко опустился топор. Я сел, отбросил плед и прищурился – часы показывали половину седьмого.
   Затем попытался встать. Легко сказать. Простое движение потребовало мужества и силы воли, которых и так осталось не много. Годы суровых испытаний давали о себе знать.
   Я потащился в ванную, сдернул галстук и рубашку и принялся плескать в лицо и на голову холодную воду. Как следует намокнув, свирепо растерся полотенцем. Натянув рубашку и повязав галстук, потянулся к пиджаку. Револьвер в кармане глухо стукнулся о стену. Я отщелкнул барабан, высыпал патроны в ладонь – пять целых и одну почерневшую гильзу – и вставил патроны обратно. Какого черта, захочет – найдет другие. Я отнес револьвер в кабинет и сунул в ящик стола.
   Когда я поднял глаза, передо мной с суровым видом стоял Кэнди, одетый с иголочки, в белоснежной куртке и с напомаженными волосами.
   – Хотите кофе?
   – Спасибо.
   – Я потушил свет. Хозяин спит. Зачем вы напились?
   – Не твое дело.
   – Не выгорело? – хмыкнул он. – Что, сычара, отшила она тебя?
   – Думай как знаешь.
   – А с утра ты не так уж грозен.
   – Да принесешь ты, наконец, свой чертов кофе! – рявкнул я.
   – Hijo de la puta! [31 - Сукин сын! (исп.)]
   Одним прыжком я подлетел к наглецу и схватил его за руку. Мексиканец не шелохнулся, только с презрением смотрел на меня. Я рассмеялся и отпустил его:
   – Ты прав, Кэнди. Нынче утром я не так уж грозен.
   Он вышел, но вскоре вернулся с серебряным подносом, на котором стояли маленький кофейник, сахарница, сливочник и лежали салфетки, аккуратно сложенные треугольником. Кэнди составил содержимое подноса на столик и убрал пустые бутылки.
   – Только что сварил, – буркнул он на прощание.
   Я выпил две чашки. Закурил сигарету. Мир возвращался на круги своя. Я снова принадлежал к человеческой расе. Появился Кэнди.
   – Завтракать будете? – хмуро поинтересовался он.
   – Спасибо, не хочу.
   – Тогда проваливайте. Вы тут лишний.
   – Почему это?
   Мексиканец открыл крышку сигарного ящика, вытащил сигару и затянулся, нахально выпустив дым мне в лицо.
   – Я сам присмотрю за хозяином.
   – И неплохо на этом заработаешь.
   Он нахмурился, затем кивнул.
   – А сколько сверху – за то, что держишь язык за зубами?
   – No entendido [32 - Не понимаю (исп.).], – ответил он по-испански.
   – Все ты понимаешь. Сколько ты из него вытянул? Спорим, не меньше пары стольников.
   – Стольников?..
   – Двести зеленых.
   – Это ты дашь мне двести зеленых, сычара, чтобы я не проболтался хозяину о вчерашней ночи.
   – Да на эти деньги я куплю себе полный автобус нелегальных иммигрантов!
   – Лучше заплати. С хозяином шутки плохи.
   – Напугал, – презрительно процедил я. – Твои секреты гроша ломаного не стоят. Спьяну каждый готов сходить налево, и я никогда не поверю, что она не знала о его шашнях. Так что продавать тебе нечего.
   В глазах Кэнди загорелся опасный огонек.
   – Держись от меня подальше, сукин сын.
   – Ладно, ухожу.
   Я встал, обогнул столик. Чтобы не стоять ко мне спиной, Кэнди развернулся. Я следил за его руками, но, кажется, сегодня он был без ножа. Я с размаху заехал мексиканцу ладонью по физиономии.
   – Не смей называть меня сукиным сыном, грязная скотина. У меня здесь дело, и я буду приходить тогда, когда сочту нужным. Следи за словами, не то в следующий раз схлопочешь пистолетом по физиономии, и твое смазливое личико уже никогда не будет прежним.
   Кэнди молча снес и оскорбление, и пощечину. Он словно окаменел. Затем, не сказав ни слова, подхватил поднос и направился к двери.
   – Спасибо за кофе, – сказал я ему в спину; он не обернулся.
   Я потер щеку, успевшую зарасти щетиной, встряхнулся и решил, что мне пора. Я был сыт Уэйдами по горло.
   Когда я пересекал гостиную, на площадке лестницы появилась Эйлин. На ней были светлые брюки, открытые босоножки и бледно-голубая рубашка. Она удивленно посмотрела на меня.
   – Не знала, что вы еще здесь, мистер Марлоу, – заметила Эйлин будничным тоном, словно в последний раз мы виделись за дружеским чаепитием пару недель назад.
   – Я положил револьвер в стол, – сказал я.
   – Револьвер? – До нее будто не сразу дошло, о чем я говорю. – Ночь выдалась бурной. Я думала, вы давно ушли.
   Я подошел ближе. На шее Эйлин висела золотая цепочка и весьма примечательный кулон со вставками из сине-белой эмали. Синие сложенные крылья на белом фоне и золотой кинжал, пронзающий свиток. Букв я не разобрал. Все вместе напоминало воинскую эмблему.
   – Я напился. Грязно и грубо. Мне было одиноко.
   – Что же вы не нашли компанию? – отозвалась она, и глаза ее были чисты, как вода в горном ручье.
   – Как сказать. Я ухожу и вряд ли вернусь. Вы слышали, что я сказал про револьвер?
   – Вы положили револьвер в стол. Давно нужно было его спрятать. Думаете, Роджер всерьез решил застрелиться?
   – Откуда мне знать? Но в следующий раз все может кончиться иначе.
   Она покачала головой:
   – Нет, не думаю. Что бы я без вас делала вчера ночью, мистер Марлоу! Не знаю, как вас благодарить.
   – А мне показалось, что знаете.
   Она покраснела и рассмеялась.
   – Мне приснился странный сон, – сказала она, глядя в сторону. – Будто человек, которого я знала десять лет назад, был здесь. – Ее пальцы коснулись кулона. – Поэтому я и надела сегодня этот кулон, его подарок.
   – Мне тоже снился любопытный сон, – сказал я, – но пересказывать его я не стану. Дайте мне знать, как дела у Роджера и смогу ли я быть вам полезен.
   Она бросила на меня лукавый взгляд:
   – Вы же сказали, что не вернетесь.
   – Надеюсь, не придется. В этом доме творится что-то нехорошее. И пьянство Роджера не объяснение.
   Она нахмурилась:
   – О чем вы говорите?
   – Вы знаете, о чем я говорю.
   Эйлин задумалась, ее пальцы затеребили кулон, затем она тихо вздохнула.
   – Всегда появляется другая женщина, – спокойно заметила она. – Рано или поздно. Это не так страшно, как кажется. Хотя, возможно, мы говорим о разном.
   – Возможно, – согласился я; она стояла на третьей ступеньке снизу, сосредоточенно теребила кулон и выглядела потрясающе. – Если под другой женщиной вы имеете в виду Линду Лоринг.
   Она уронила кулон и шагнула вниз еще на одну ступеньку:
   – Кажется, доктор Лоринг думает также. Должно быть, у него есть свои источники информации.
   – Вы сами говорили, что он устраивает сцены половине мужчин в долине.
   – А что еще я могла сказать?
   Она опустилась еще на одну ступеньку.
   – Я еще не брился, – заметил я.
   Моя реплика застала ее врасплох, но затем она рассмеялась:
   – У меня и в мыслях не было вас соблазнять!
   – А что было у вас на уме, миссис Уэйд? Когда вы решили выбрать меня? Почему именно меня?
   – Вы умеете быть верным, – спокойно сказала она, – даже когда верность сохранять нелегко.
   – Я весьма тронут, но это не причина.
   Последняя ступенька – и теперь она смотрела на меня снизу вверх.
   – Тогда назовите причину.
   – Если и есть причина, это худшая причина на свете.
   Она нахмурилась:
   – Почему?
   – Даже дурак не стал бы доказывать свою верность таким же способом дважды.
   – По-моему, наш разговор становится все таинственнее, – заметила она с легким смешком.
   – Вы весьма таинственная личность, миссис Уэйд. Что ж, мне пора. Если Роджер вам действительно дорог, найдите ему хорошего доктора, да поскорее.
   Она снова рассмеялась.
   – Вчера ночью не случилось ничего особенно ужасного. Вы еще не видели худшего. Поверьте, к вечеру Роджер снова засядет за письменный стол.
   – Черта с два.
   – Мне лучше знать.
   Напоследок я не сдержался и вмазал ей. Признаюсь, что вел себя отвратительно.
   – На самом деле вы ведь не хотите его спасти, просто делаете вид, что хотите.
   – А вы умеете говорить гадости, – промолвила она с расстановкой.
   Эйлин прошла в столовую мимо меня, а я остался один в пустой гулкой гостиной, постоял и направился к выходу. Утро в укромной долине выдалось чудесное. Сюда не проникал городской смог, а горы защищали долину от влажного дыхания океана. Пожалуй, к полудню тут станет жарковато: утонченная, аристократическая жара, ничего похожего на смертельный жар пустыни или удушливый липкий смрад большого города. Долина была идеальным местом для жизни, где в красивых домах жили красивые люди, а их машины, собаки, лошади и, возможно, дети являли собой образец совершенства.
   Только Марлоу хотелось одного – бежать отсюда куда глаза глядят.

31

   Дома я принял душ, побрился, сменил белье и наконец-то почувствовал себя чистым. Приготовил завтрак, съел его, вымыл посуду, смел крошки, набил трубку и связался с телефонной станцией. Ни одного звонка на мой номер. И ради чего тащиться в контору? Нет там ничего нового: дохлая моль, слой пыли да в сейфе, вместе с пятью сотенными купюрами с кофейным ароматом, портрет Мэдисона. Пойти, что ли, полюбоваться на него? Что-то во мне сломалось. Эти деньги мне не принадлежали. Сколько верности нужно мертвецу? Я смотрел на мир сквозь дымку похмелья.
   Бывают утра, которые тянутся вечность. Я был разбит и подавлен, и минуты падали в пустоту, издавая слабое жужжание, словно снаряды. В кустах под окном щебетали птицы, на бульваре шумели машины. Звуки, которых обычно не замечаешь, раздражали. Я злился и грустил. Оставалось только прикончить похмелье.
   Обычно с утра я не пью. Мягкий климат Южной Калифорнии не способствует быстрому обмену веществ. Но сегодня я смешал коктейль со льдом и уселся с журналом в шезлонг, расстегнув рубашку и погрузившись в чтение невероятной истории о парне, у которого были две жизни и два психиатра: гуманоид и насекомое в улье. И бедняга все время метался между ними. Дикая история, но по-хорошему безумная. Чтобы не надраться, я прихлебывал из бокала по глотку.
   Около полудня раздался телефонный звонок:
   – Это Линда Лоринг. Я звонила вам в контору, и мне посоветовали искать вас дома. Хотелось бы встретиться.
   – Зачем?
   – Потом объясню. Вы хотя бы изредка наведываетесь в свой офис?
   – Изредка наведываюсь. А дельце-то денежное?
   – Как-то не думала о нем с этой точки зрения, но, если хотите, можем обсудить ваш гонорар. Я буду через час.
   – Идет.
   – Да что с вами происходит? – резко бросила она.
   – Похмелье. До конторы я доползу, но лучше бы вы заскочили ко мне.
   – Мне удобнее в конторе.
   – А то зашли бы в гости. Живу я уединенно, никаких любопытных соседей вокруг.
   – Этим вы меня не заманите, если, конечно, я правильно вас понимаю.
   – Никто меня не понимает, миссис Лоринг. Я – тайна за семью печатями. Ладно, так и быть, приползу.
   – Благодарю вас, – сказала она и повесила трубку.
   По пути я перекусил, а добравшись до конторы, проветрил кабинет, включил звонок и только после этого высунул голову в приемную. Она уже сидела в кресле, где некогда восседал Менди Менендес, и, кажется, листала тот же самый журнал. Сегодня на ней был элегантный коричневый габардиновый костюм. Линда отложила журнал и с серьезным видом промолвила:
   – Ваш мечевидный папоротник нуждается в поливе и пересадке. Слишком много воздушных корней.
   Черт с ним, с мечевидным папоротником. Я подвинул Линде кресло для посетителей.
   – А у вас тут совсем не дворец. Наверное, и секретарши нет? – спросила она, осматриваясь.
   – Мне к трудностям не привыкать.
   – Не думаю, что ваш бизнес приносит большую прибыль.
   – Как сказать. Хотите покажу портрет Мэдисона?
   – Что?
   – На купюре в пять тысяч. Задаток. Храню в сейфе.
   Я отпер сейф и вытащил конверт. Она изумленно смотрела на купюру.
   – Пусть скромный интерьер вас не обманывает, – сказал я с важным видом. – Однажды я работал на старика, у которого было около двадцати миллионов. Даже ваш папаша не отказался бы пожать ему руку. Его кабинет был еще хуже моего. Старик был глуховат, поэтому сделал звуконепроницаемый потолок, зато на пол даже ковер не постелил.
   Она повертела портрет Мэдисона в руках и положила на стол:
   – Это Терри дал вам его?
   – От вас ничего не скроешь, миссис Лоринг!
   Она отодвинула купюру и нахмурилась:
   – У него была такая. Таскал ее с собой после того, как они Сильвией поженились во второй раз. Называл «моими шальными деньгами». Купюры не было рядом с телом.
   – Мало ли на свете таких купюр…
   – Но многие ли носят их в бумажнике?
   В ответ я только пожал плечами. Она с жаром набросилась на меня:
   – И что он потребовал взамен, мистер Марлоу? Или это тайна? В ту последнюю поездку в Тихуану у вас было время все обсудить. В баре вы дали мне понять, что не верите в его признание. Терри дал вам список любовников жены, чтобы вы нашли среди них ее убийцу?
   На этот вопрос я тоже не ответил, но по другой причине.
   – Интересно, в этом списке было имя Роджера Уэйда? – прямо спросила она. – Убийца явно не владел собой. Только безумец мог превратить лицо Сильвии, как вы выражаетесь, в кровавое месиво. Не потому ли вы так нянчитесь с Уэйдами? Мчитесь к Роджеру со всех ног, разыскиваете у черта на куличках и привозите домой беспомощного и полумертвого?
   – Позвольте поправить вас, миссис Лоринг. Давал ли мне Терри этот дивный образец печатной продукции, уже не важно, но никакого списка он мне точно не давал. И не упоминал никаких имен. Я довез его до Тихуаны, только и всего. А с Уэйдами меня свел нью-йоркский издатель, который хочет, чтобы Уэйд закончил книгу. Он пытается понять, то заставляет Роджера напиваться.
   – Я скажу вам, почему он напивается, – язвительно заметила она. – Из-за вялой блондинистой куклы, на которой женат.
   – Вялой я бы ее не назвал.
   – Надо же, как интересно.
   Глаза Линды вспыхнули.
   Я поднял со стола портрет Мэдисона:
   – Не берите в голову, миссис Лоринг. Не хочется вас разочаровывать, но я с ней не спал.
   Я подошел к сейфу, сунул купюру внутрь и набрал комбинацию.
   – Сомневаюсь, что с ней кто-нибудь спит, – бросила она мне в спину.
   Я присел на край стола.
   – Что вас так задевает, миссис Лоринг? Сами положили глаз на Уэйда?
   – Ненавижу, когда так говорят! – вспылила она. – Не думайте, что если вы стали свидетелем дурацкой сцены, которую мой муж закатил Уэйду, то имеете право оскорблять меня. Мне и раньше не нравился Роджер Уэйд, но тогда он хотя бы владел собой. А теперь он нравится мне еще меньше.
   Я опустился в кресло, потянулся за спичками и взглянул на Линду. Она смотрела на часы.
   – Видели бы вы себя со стороны, – сказал я. – Думаете, если у вас куча бабок, вам позволено говорить все, что вздумается? Вы с легкостью отпускаете язвительные замечания относительно Уэйда и его жены, а когда я пытаюсь парировать, изображаете оскорбленную невинность. Давайте рассуждать здраво. Рано или поздно любой пьяница находит женщину себе под стать. Уэйд пьяница, но вы не та женщина, и, вероятно, ваш утонченный супруг просто пошутил, решил повеселить гостей на вечеринке. Значит, была другая. Постойте, угадаю. Ради кого вы пришли сюда? Неужели только затем, чтобы обменяться со мной колкостями? Должно быть, этот кто-то вам не чужой, иначе к чему такие хлопоты?
   Линда не проронила ни звука. Время шло. Уголки ее губ побелели, а руки вцепились в габардиновую сумочку в тон костюму.
   – Я вижу, вы времени зря не теряли, – наконец сказала она. – Как удачно подвернулся этот издатель! Выходит, Терри не называл имен, но вы с вашим чутьем сами обо всем догадались. Могу я узнать, каковы ваши дальнейшие планы?
   – Никаких планов у меня нет.
   – Нельзя же бросать на ветер такой дар! А как ваши сентиментальные обязательства перед портретом Мэдисона? Вы не можете просто сидеть сложа руки.
   – Только между нами, миссис Лоринг, но, по-моему, это вы сентиментальны. Уэйд знал вашу сестру. Спасибо, что просветили. Впрочем, я и сам догадался. Но что из этого следует? Он был одним из многих в ее обширной коллекции. Лучше скажите, чего вы хотите от меня.
   Она встала. Еще раз посмотрела на часы:
   – Внизу нас ждет машина. Могу я пригласить вас на чашку чая?
   – И что дальше?
   – Вам этого мало? у меня будет еще один гость, который хочет с вами познакомиться.
   – Ваш старик?
   – Я так его не называю, – спокойно сказала она.
   Я встал и наклонился к ней через стол:
   – Детка, временами вы просто прелесть. Оружие с собой брать?
   – Если боитесь старика, берите. – Линда поджала губы.
   – Держу пари, вы и сами его боитесь.
   Она вздохнула:
   – Не стану отрицать. Он умеет нагнать страху.
   – Тогда одним револьвером не обойтись, прихвачу два, – пошутил я и тут же об этом пожалел.

32

   Никогда в жизни не видел такого нелепого дома. Квадратная серая коробка в три этажа высотой, с покатой крышей, прорезанной двумя-тремя десятками двойных слуховых окон, украшенных, словно свадебный торт. Вход охраняли каменные колонны, но гвоздем программы была винтовая лестница с каменными перилами, ведущая на башню, откуда озеро было видно как на ладони.
   Двор дома был вымощен камнем, но чего по-настоящему не хватало этой громадине, так это тополиной аллеи в полмили длиной, оленьего парка, заросшего сада с террасами на трех уровнях и розария с несколькими сотнями роз под окнами библиотеки. Не помешал бы и просторный вид из окна, а еще тишина и безлюдье. Здесь обошлись десятью-пятнадцатью акрами ухоженного газона за стеной из булыжника – завидная недвижимость в нашей крохотной перенаселенной стране. Подъезд к дому окаймляли стриженные под шар кипарисы. Тут и там виднелись группки декоративной растительности явно не калифорнийского происхождения. Заграничные штучки. Тот, кто строил этот дом, пытался перетащить атлантическое побережье через Скалистые горы. Попытка достойная, но, увы, неудачная.
   Амос, пожилой негр-шофер, мягко притормозил прямо между колоннами и бросился к дверце. Я опередил его и помог Линде выбраться из машины. За всю дорогу мы не обменялись и парой слов. Линда выглядела усталой и тревожной. Могу поспорить, этот архитектурный шедевр действовал ей на нервы. При виде его даже пересмешник перестал бы хохотать и заплакал, как горлица.
   – Кто его построил? – не выдержал я. – Но главное, кому он хотел досадить?
   Она против воли улыбнулась:
   – Разве вы не видели этот дом прежде?
   – Никогда не забирался так далеко в долину.
   Она показала наверх:
   – Человек, который построил дом, выбросился из того окна и приземлился примерно там, где вы стоите. Граф Ля Турелль в отличие от своих знатных соплеменников купался в деньгах, а его жена Рамона Дезборо зарабатывала тридцать тысяч в неделю съемками в немых фильмах. Дом должен был стать миниатюрной копией Шато-де-Блуа. Но вы, конечно, это знаете.
   – Как свои пять пальцев, – сказал я. – Об этом писали в воскресных газетах. Она бросила его, а он покончил с собой и оставил странное завещание.
   – Верно, – кивнула она. – Несколько миллионов жене на мелкие расходы, остальное – в доверительное управление. Поместье должно было сохраняться в неприкосновенности. Каждый вечер сервировался изысканный ужин, а в дом не впускали никого, кроме слуг и адвокатов. Разумеется, впоследствии завещание оспорили. Поместье изрядно уменьшилось в размерах, а потом отец подарил мне его на свадьбу. Чтобы привести поместье в жилой вид, пришлось потратить целое состояние. Я этот дом всегда ненавидела.
   – Вам обязательно здесь жить?
   Она устало пожала плечами:
   – Иногда приходится. Хотя бы одна из его дочерей должна демонстрировать нормальность. К тому же доктору Лорингу здесь нравится.
   – Не сомневаюсь. Красавцу, закатившему сцену на вечеринке, пойдет пижама с короткими гетрами.
   Она вскинула брови:
   – Благодарю вас, что проявляете такой интерес к обсуждению моих семейных проблем, мистер Марлоу, но вам не кажется, что наш разговор затянулся? Идемте. Отец не любит ждать.
   Мы снова прошли по дорожке и поднялись по каменным ступеням. Огромные двойные двери бесшумно распахнулись, и надменный малый почтительно отступил в сторону, приглашая нас войти. Холл был больше, чем весь мой дом. Я успел рассмотреть только мозаичный пол и витражные окна. Из коридора мы попали в слабо освещенную комнату длиной футов в семьдесят, а то и больше. Харлан Поттер окинул нас холодным взглядом.
   – Я опоздала, отец? – тревожно спросила миссис Лоринг. – Это мистер Филип Марлоу. Мистер Харлан Поттер.
   Харлан Поттер поднял глаза и еле заметно кивнул, опустив подбородок примерно на полдюйма:
   – Пусть принесут чай. Садитесь, мистер Марлоу.
   Поттер изучал меня с холодным любопытством, с каким энтомолог рассматривает жука. Никто не произнес ни слова, пока на китайский столик не поставили громадный серебряный поднос. Линда принялась разливать чай.
   – Две чашки, – сказал Харлан Поттер. – А ты, Линда, выпьешь чаю в другой комнате.
   – Хорошо, отец. Сахар, молоко, мистер Марлоу?
   – Все равно, – ответил я. Мой голос жалким эхом отразился от стен.
   Линда подала чашку отцу, потом мне, затем встала и вышла из комнаты. Я проводил ее взглядом, отпил глоток чаю и вытащил сигарету.
   – Прошу вас не курить. У меня астма.
   Я засунул сигарету в пачку и принялся разглядывать собеседника. Интересно, каково это – ощущать себя владельцем миллиардного состояния. Глядя на Харлана Поттера, нельзя было сказать, что это весело. При росте почти шесть с половиной футов Поттер был огромен, как скала. Он носил серый твидовый пиджак без подплечников – с такими плечами они ему были ни к чему, – белую рубашку и темный галстук. Из кармашка для носовых платков торчал очечник, черный, как и туфли. В волосах, зачесанных под генерала Макартура – набок поперек лысины, – не было ни единого седого волоска. Густые черные брови, приглушенный голос. Поттер прихлебывал чай с видом крайней брезгливости.
   – Чтобы не терять времени даром, мистер Марлоу, я сразу раскрою карты. Мне кажется, вы вмешиваетесь в мои дела. Я намерен это прекратить.
   – Я слишком мало знаю о ваших делах, чтобы в них вмешиваться, мистер Поттер.
   – Не согласен.
   Поттер сделал еще несколько глотков, отставил чашку и, откинувшись в кресле, принялся буравить меня суровыми серыми глазами.
   – Мне прекрасно известно, кто вы такой. Чем, если можно так выразиться, зарабатываете на жизнь и каким образом замешаны в деле Терри Леннокса. Мне известно, что вы вывезли Терри из страны, что вы сомневаетесь в его виновности и якшаетесь с человеком, который знал мою погибшую дочь. Правда, зачем вам это нужно, мне не объяснили. Поэтому я готов вас выслушать.
   – Если вам известно имя этого человека, назовите его, – сказал я.
   Он улыбнулся, но явно не смягчился.
   – Уэйд. Роджер Уэйд. Какой-то писателишка. Как мне сказали, сочиняет скабрезные романы, которые наверняка не заслуживают внимания. Говорят также, что он буйный алкоголик. Это обстоятельство могло навести вас на определенные мысли.
   – Будет лучше, если я сам изложу вам свои соображения, мистер Поттер. Наверняка они не заслуживают внимания, но уж какие есть. Во-первых, я не верю, что Терри убил жену, – главным образом из-за способа, которым ее убили, да и не такой это был человек. Во-вторых, я не искал встречи с Уэйдом. Меня пригласили пожить в его доме, чтобы дать ему возможность закончить книгу, не уйдя в запой. В-третьих, мне не показалось, что он буйный. В-четвертых, познакомил меня с Уэйдами его нью-йоркский издатель, и в то время я понятия не имел, что Роджер Уэйд знал вашу дочь. В-пятых, я отказался от предложения издателя, и тогда миссис Уэйд попросила меня разыскать ее пропавшего мужа. Я нашел его и привез домой.
   – Излагаете складно, – сухо заметил он.
   – Я еще не закончил излагать, мистер Поттер. В-шестых, если я не сбился со счета. Вы послали адвоката, чтобы помочь мне выйти из тюрьмы. Адвокат не признался, кто его наниматель, но догадаться было несложно. В-седьмых, когда я вышел из тюрьмы, бандит Менди Менендес посоветовал мне не совать нос в дело Терри и весьма красочно расписал, как во время войны Терри спас его и некоего Рэнди Старра из Вегаса. Кажется, Менендес был зол, что Терри обратился за помощью не к нему, а к ничтожеству вроде меня, тогда как Менендесу достаточно было пошевелить пальцем, чтобы спрятать концы в воду.
   – Надеюсь, – промолвил Харлан Поттер с усмешкой, – вы не думаете, что я числю мистера Менендеса и мистера Старра среди своих приятелей?
   – Почем мне знать, мистер Поттер? Для меня загадка, как люди умудряются наживать миллионы. Следующей, кто посоветовал мне не совать нос в дело Терри, была ваша дочь, миссис Лоринг. Мы познакомились в баре, где оба заказали «Гимлет» – любимый напиток Терри, не слишком популярный в этих краях. Тогда я не догадывался, чья она дочь. Я намекнул ей, что думаю о деле Терри, и она дала мне понять, что моей карьере придет конец, если меня угораздит вас рассердить. Вы рассердились?
   – Если это случится, – холодно помолвил он, – вы поймете сразу, не сомневайтесь.
   – Так я и думал. Теперь жду, когда ко мне заявится очередная банда громил, но пока горизонт чист. Да и полиция, как ни странно, меня не трогает. Мне кажется, вы хотите одного – чтобы я оставил все как есть. Так чем я вас прогневал?
   Он хмыкнул. Ухмылка вышла весьма кислая, но спасибо и на этом. Поттер сплел длинные смуглые пальцы, положил ногу на ногу и удобно откинулся в кресле.
   – Достойная речь, мистер Марлоу, поэтому я позволил вам ее завершить. А теперь выслушайте меня. Вы совершенно правы – я хочу тишины и покоя. Охотно верю, что ваше знакомство с Уэйдом было случайным, ненамеренным и непредвиденным. Пусть таким и остается. В наш век семейные ценности значат мало, но только не для меня. Одна из моих дочерей замужем за бостонским хлыщом, другая за свою недолгую жизнь потеряла счет бракам. Ее последним избранником был малый бедный, но послушный, позволявший ей вести жизнь беспутную и безответственную, но однажды у него сдали нервы – и он ее прикончил. Жестокость убийства заставляет вас сомневаться в его причастности, но вы заблуждаетесь, мистер Марлоу. Терри выстрелил в нее из «маузера» модели ППК, небольшого, но мощного, калибра семь шестьдесят пять – из того самого оружия, которое он взял с собой в Мексику. Застрелив ее, он попытался замести следы. Весьма жестоким способом, но не забывайте, Терри воевал, был тяжело ранен, в общем, всякого насмотрелся. Скорее всего, он не собирался стрелять. Пистолет принадлежал Линде. Возможно, между ними завязалась борьба. Пуля прошла насквозь и застряла в стене за занавесками. Ее не сразу обнаружили, поэтому в газетах об этом не писали. Давайте рассуждать здраво. – Он остановился и строго посмотрел на меня. – Что, совсем тошно без сигареты?
   – Простите, мистер Поттер, задумался. Привычка.
   Я во второй раз спрятал сигарету в пачку.
   – Итак, допустим, Сильвию убил Терри. С точки зрения полиции, у него был серьезный мотив, но и отвертеться было бы нетрудно. Пистолет принадлежал ей, он мог сказать, что пытался отнять его, не справился, после чего она застрелилась. Хорошему судебному адвокату ничего не стоило обелить его перед присяжными. Если бы Терри мне позвонил, я помог бы ему, но жестокость, с которой была убита Сильвия, сделала мое вмешательство невозможным. Терри предпочел податься в бега.
   – Он звонил вам, мистер Поттер. Из Пасадены. Он мне рассказал.
   Большой человек важно кивнул:
   – Я велел ему исчезнуть, пока я не придумаю, что можно сделать. Я не хотел знать, где он прячется. Я не покрываю преступников.
   – Достойная позиция, мистер Поттер.
   – Кажется, я слышу в ваших словах сарказм? Впрочем, не важно. Обстоятельства убийства сделали невозможным мое вмешательство, но я не мог допустить судебного процесса. Честно сказать, известие о его признании и самоубийстве в Мексике меня совершенно не расстроило.
   – Охотно верю, мистер Поттер.
   Он нахмурился:
   – Полегче, юноша, я не люблю насмешников. Теперь вы понимаете, почему мне пришлось надавить на следствие? Я не отрицаю, что использовал все свое влияние, дабы расследование завершилось как можно скорее, а его результаты не просочились в газеты.
   – Конечно, если вы были убеждены, что он виновен…
   – Разумеется, ее убил Терри! Теперь уже не важно, что его заставило. Я не публичный человек и не собираюсь им становиться. До сих пор я использовал все связи, чтобы мое имя не трепали в газетах, но и злоупотреблять своим влиянием мне не по душе. Лос-анджелесский прокурор – человек честолюбивый и не станет губить свою карьеру ради минутной шумихи. Вижу блеск в ваших глазах, мистер Марлоу! Умерьте его. Мы живем в демократическом обществе, которым управляет большинство. Прекрасная идея, но не так-то просто воплотить ее в жизнь. Власть у нас выборная, и партийная машина нуждается в деньгах. Больших деньгах. Кто-то должен платить: частные лица, финансовые группы или профсоюзы. В ответ они ждут уважения к своей частной жизни. Я и люди моего круга не желают, чтобы в их мир вторгались. Я владею несколькими газетами, но не люблю прессу. От нее все зло. Бесконечные вопли о свободе печати, за несколькими достойными исключениями, означают свободу раздувать скандалы, торговать сексом, насилием, дешевыми сенсациями, ненавистью и ложью. Газеты существуют за счет рекламы. Чтобы поднять тиражи, они не гнушаются ничем.
   Я встал и обошел кресло вокруг. Поттер смотрел на меня с холодным любопытством. Я снова сел. Немного удачи мне не помешало бы, да что там, изрядное количество.
   – Хорошо, мистер Поттер, и что из этого следует?
   Он не ответил, продолжая развивать собственную мысль:
   – Деньги обладают одним весьма особенным свойством. Когда их много, они начинают жить собственной жизнью, обретают собственное сознание. Ими становится непросто управлять. Человек всегда был продажным животным. Рост населения, цена, которую приходится платить за войны, постоянный налоговый гнет – все это не улучшает нравов. Средний человек устал и запуган, а усталый и запуганный человек не может позволить себе роскоши иметь идеалы. Он должен кормить семью. Мы живем в век катастрофического упадка личной и общественной нравственности. Какой морали мы хотим от человека, если его выживание зависит от ее отсутствия? Какого качества мы ждем от массового производства? Качество слишком долговечно. Вместо качества нам предлагается мода – коммерческая уловка, основанная на искусственном устаревании вещей. Массовое производство рассыплется, если не убедить покупателя, что вещь, купленная им в прошлом году, вышла из моды в нынешнем. У нас самые белые кухни и сияющие ванные в мире. Но на этих кухнях американские домохозяйки разучились готовить, а их ванные – вместилища дезодорантов, слабительных, пилюль от бессонницы и прочей продукции бесчестных производителей косметики. Мы выпускаем лучшую в мире упаковку, но внутри – хлам!
   Поттер вытащил огромный носовой платок и приложил его к вискам. Я сидел с открытым ртом, гадая, что на него нашло. Похоже, старик ненавидел весь мир.
   – Я привык к более прохладному климату. Наверное, я похож на оратора, который так увлекся, что забыл тему своего выступления.
   – Я понял вас, мистер Поттер. Вам не по душе, куда катится этот мир, поэтому вы используете все свое влияние, чтобы отгородить уголок, где вы сможете жить так, как полвека назад, до эпохи массового производства. За свои миллионы вы получили одну головную боль.
   Поттер аккуратно сложил носовой платок, затем грубо скомкал его и сунул в карман.
   – И что вы решили? – буркнул он.
   – Ничего нового. Вас не волнует, кто убил вашу дочь, мистер Поттер. Вы давно вычеркнули ее из жизни. Даже если ее убил не Терри Леннокс, а кто-то другой и убийца разгуливает на свободе, вам нет до этого дела. Вы не хотите, чтобы убийцу поймали. Это вызовет скандал, и ваша драгоценная частная жизнь рухнет, а ее осколки взлетят выше Эмпайр-стейт-билдинг. Если, конечно, убийца не окажет вам любезность и не покончит с собой до суда. Желательно где-нибудь подальше отсюда – на Таити, в Гватемале или посреди пустыни Сахара. Прокурор не станет гонять своего человека в такую даль.
   Лицо Поттера прорезала грубоватая ухмылка, впрочем не лишенная дружелюбия.
   – Что вам от меня нужно, Марлоу?
   – Если вы про деньги, то ничего. Я к вам в гости не набивался, вы сами меня пригласили. Насчет знакомства с Уэйдом я не врал. Он действительно знал вашу дочь. Говорят также, что он склонен к насилию, хотя лично я не заметил. Прошлой ночью он пытался застрелиться. Роджер Уэйд похож на загнанного зверя. Если бы я искал убийцу, то заподозрил бы именно его. Впрочем, наверняка он один из многих, но других я не знаю.
   Поттер встал – и словно заполнил собой комнату:
   – Один телефонный звонок, мистер Марлоу, и вы лишитесь лицензии. Не шутите со мной. Я этого не потерплю.
   – Два звонка – и я окажусь в канаве с проломленным черепом.
   Поттер хрипло расхохотался:
   – Не мой метод. Хотя при вашей профессии я не удивлен, что такая мысль пришла вам в голову. Я потратил на вас слишком много времени. Дворецкий вас проводит.
   – В этом нет необходимости, – сказал я и встал. – Благодарю за потраченное время.
   Поттер протянул мне руку:
   – Спасибо, что пришли. Вы честный малый, но не геройствуйте, юноша, это приносит плохой дивиденд.
   Ручищи у него были словно клещи, но улыбка вполне добродушная. Большой человек, мистер Все-под-контролем.
   – Возможно, когда-нибудь я воспользуюсь вашими услугами. И не думайте, что политики и полицейские кормятся из моих рук. Мне это ни к чему. Прощайте, мистер Марлоу. И еще раз спасибо, что пришли.
   Он стоял и смотрел мне вслед.
   Линда Лоринг окликнула меня, когда я поворачивал ручку входной двери.
   – Ну как? – спокойно спросила она. – Как прошло с отцом?
   – Превосходно. Ваш старик объяснил мне историю цивилизации. Разумеется, какой она видится с его колокольни. Пока она не нарушает его покой, он позволит ей просуществовать еще немного, но если что не так, один звонок Всевышнему – и поминай как звали.
   – Вы безнадежны, – вздохнула она.
   – Это я-то? Леди, да вы посмотрите на своего старика! В сравнении с ним я голубоглазый младенец с погремушкой.
   Я вышел, и Амос, ждавший у двери, отвез меня в Голливуд. Я дал ему доллар. Он не взял. Тогда я предложил подарить ему сборник поэм Элиота. Амос ответил, что у него уже есть.

33

   Прошла неделя. От Уэйдов не было никаких вестей. Стояла липкая жара, и ядовитое жало смога протянулось на запад до Беверли-Хиллз. С верхней точки Малхолланд-драйв было видно, как смог стелется по улицам, словно болотный газ. Смог ощущался на запах и на вкус, от него слезились глаза. В Пасадене, ради которой привередливые богачи, спасаясь от толп киношников, оставили Беверли-Хиллз, отцы города не находили себе места от беспокойства. Смог был виной всему. Если канарейка не пела, молочник опаздывал, пекинеса мучили блохи, а старик падал замертво по дороге в церковь, виноват был смог. Там, где жил я, воздух оставался чистым только ранним утром или глубокой ночью. Тем не менее случались дни, когда смог внезапно исчезал без видимых причин.
   В один из таких ясных дней – кажется, был четверг – позвонил Роджер Уэйд.
   – Как дела? Это Уэйд, – раздался в трубке бодрый голос.
   – Прекрасно, а ваши?
   – Трезв как стеклышко. Вкалываю. Нужно поговорить, Марлоу. Я вам должен.
   – Нет, не должны.
   – Ладно, тогда как насчет ланча? Не заглянете после двенадцати?
   – Идет. Как поживает Кэнди?
   – Кэнди? – удивился он. Похоже было, что Уэйд ничего не помнил о событиях той ночи. – Ах да, Кэнди помог вам затащить меня наверх.
   – Весьма отзывчивый малый ваш Кэнди. Временами. А как поживает миссис Уэйд?
   – Прекрасно. Отправилась в город за покупками.
   Я повесил трубку и задумчиво покрутился во вращающемся кресле. Наверное, следовало узнать, как продвигается книга. Вежливость требовала спросить об этом у писателя. С другой стороны, постоянные расспросы наверняка смертельно надоели Уэйду.
   Снова зазвонил телефон.
   – Это Рой Эштерфельт, – представился незнакомый голос. – Джордж Питерс просил меня позвонить вам, Марлоу.
   – Да-да, спасибо. Вы встречали Терри Леннокса в Нью-Йорке.
   – Верно. Закладывал он тогда прилично, но внешне изменился мало. Такого не скоро забудешь. Потом я встретил его уже здесь, в ресторане у «Чейзена», с женой. Я был с клиентом, который знал их. Боюсь, имя клиента назвать не могу.
   – Понимаю, да это и не важно. А как его звали тогда?
   – Постойте, только в затылке почешу. Так-так… ага, Фрэнк! Фрэнк Марстон. Да, и еще кое-что – он носил британский военный значок. Вроде тех, что у нас вручают при демобилизации.
   – Понятно. А что с ним стало потом?
   – Не знаю. К тому времени я подался на запад. В следующий раз я встретил его уже здесь. Он был женат на этой ненормальной дочке Поттера. Но это вы и сами знаете.
   – А теперь оба мертвы. Спасибо, что позвонили.
   – Не за что. Был рад помочь. Что-то прояснилось?
   – Нет, – соврал я. – Он никогда не рассказывал о своем прошлом, только однажды обмолвился, что вырос в приюте. Но вы уверены, что не ошиблись?
   – С такими-то волосами и шрамами? Да что ты, друг! И мне случается забывать лица, но такое разве забудешь?
   – Он узнал вас?
   – Если и узнал, то виду не подал. К тому же он вполне мог меня забыть. В Нью-Йорке он пил не просыхая.
   Я поблагодарил Роя и повесил трубку.
   Под какофонию звуков с бульвара я некоторое время размышлял. Летом в жару все звуки кажутся чрезмерно громкими. Я встал, прикрыл окно и набрал номер сержанта Грина. Сержант был так любезен, изволил снять трубку.
   – Я кое-что узнал о Терри Ленноксе, – сказал я, представившись. – Один мой приятель встречал Терри в Нью-Йорке под другим именем. Вы проверяли, где он служил во время войны?
   – Вот неуемный, – раздраженно бросил Грин. – Вам сказано, не высовывайтесь! Это дело закрыто, опечатано и покоится на дне океана. Ясно?
   – На прошлой неделе я был в гостях у Харлана Поттера в доме его дочери в Айдл-Вэлли. Можете проверить.
   – И что вы там делали? – кисло поинтересовался Грин. – Допустим, я верю вам на слово.
   – Кое-что обсудили. Он сам меня пригласил. И похоже, я ему понравился. Кстати, он сказал, что его дочь застрелили из «маузера» модели ППК, калибр семь шестьдесят пять. Это для вас новость?
   – Валяйте.
   – Из ее собственного «маузера». Не правда ли, это меняет дело? Только не поймите меня превратно – я не вмешиваюсь в вашу работу, тут дело личное. Откуда у него шрамы?
   Грин молчал. В трубке было слышно, как в кабинете закрылась дверь.
   – Подрался с кем-нибудь в Мексике.
   – Черт подери, Грин, у вас же есть его отпечатки! Вы давно отослали их в Вашингтон, такова процедура. И наверняка получили ответ. Я спросил только, где он служил во время войны.
   – А кто вам сказал, что он вообще воевал?
   – Хотя бы Менди Менендес. Он утверждает, что Леннокс спас ему жизнь, а потом Терри схватили немцы.
   – Менендес? Нашли кому верить! Этому сукину сыну! Должно быть, совсем спятили. Леннокс не воевал. Его нет ни в одном послужном списке, ни под каким именем. Довольны?
   – Нет так нет. Только зачем Менендесу являться ко мне и угрожать? Он сказал, что они с Рэнди Старром из Вегаса никому не позволят совать нос куда не следует. И потом, Леннокса уже нет в живых.
   – Откуда мне знать, что на уме у бандита? – со злостью выпалил Грин. – Может быть, Леннокс якшался с ним до того, как женился и разбогател? Одно время он заведовал у Старра игорным залом. Там и подцепил дочку Поттера. Улыбочка, поклон, красивый смокинг. Следил, чтобы посетители были довольны, и подставные игроки не зарывались. Самая подходящая работенка для него.
   – Да уж, обаять он умел, – сказал я. – Жаль, в полиции это качество не востребовано. Что ж, весьма обязан, сержант. Как поживает капитан Грегориус?
   – В отставке. Вы что, газет не читаете?
   – Уголовную хронику? Нет, слишком много грязи.
   Я уже приготовился повесить трубку, но он перебил меня:
   – А что хотел от вас мистер Большие Бабки?
   – Ничего особенного, выпили чаю, поболтали о том о сем. Обещал подогнать работенку. Намекнул – так, между строк, – что, если какой-нибудь полицейский посмотрит на меня косо, ему не поздоровится.
   – Он пока еще не начальник полицейского управления.
   – Мистеру Поттеру это ни к чему. И окружного прокурора он не подкупал. Они оба просто сопят у него на коленях, свернувшись клубком, когда хозяину случается вздремнуть.
   – Пошел ты к черту! – рявкнул Грин и бросил трубку.
   Нелегко живется копам. Никогда не знаешь, кому можно вмазать, а кого лучше не трогать.

34

   Разбитый участок дороги до поворота в долину дрожал в полуденном мареве. Кустарник по обеим сторонам шоссе был припудрен слоем гранитной пыли. Над дорогой висел тошнотворный затхлый запах. Дул горячий и влажный ветер. Я снял пиджак и закатал рукава рубашки, но металл дверцы обжигал кожу. Под дубом на привязи дремала истомленная жарой лошадь. Загорелый мексиканец, сидя прямо на земле, ел с газеты. Перекати-поле лениво прошуршало через дорогу и повисло на выступе скалы. Ящерица, только что гревшаяся на граните, юркнула в щель, словно сквозь землю провалилась.
   Спустившись с холма, я будто оказался в другом мире. Через пять минут я подъезжал к дому Уэйдов. Я поставил машину, миновал мощеную дорожку и позвонил. Дверь открыл Роджер в клетчатой рубашке с коротким рукавом, голубых джинсах и домашних тапочках. Он загорел и выглядел хоть куда. На руках красовались чернильные пятна, нос был перепачкан сигаретным пеплом.
   Он повел меня в кабинет, где уселся за письменным столом, на котором высилась стопка желтоватых машинописных листов. Я повесил пиджак на спинку кресла и присел на диван.
   – Спасибо, что согласились прийти, Марлоу. Выпьете чего-нибудь?
   Интересно, какие чувства отражаются на лице, когда алкоголик предлагает вам выпить?
   Уэйд усмехнулся.
   – Колы, – сказал я.
   – Быстро сообразили. Я тоже не в настроении напиваться. Выпью с вами колы.
   Он нажал на что-то ногой, и минуту спустя на пороге с кислой миной возник Кэнди. На нем были синяя рубашка, оранжевый шейный платок, черно-белые туфли и элегантные габардиновые брюки.
   Уэйд велел ему принести колу. Кэнди злобно покосился на меня и вышел.
   – Книга? – спросил я, показав на стопку.
   – Она самая. Редкая дрянь.
   – Да ладно вам, Уэйд. Сколько осталось?
   – Позади две трети. Чертовски мало. Знаете, когда романист понимает, что исписался?
   – Понятия не имею. – Я пожал плечами и набил трубку.
   – Когда начинает в поисках вдохновения перечитывать собственную писанину. Самый верный признак. Здесь пятьсот машинописных страниц, больше ста тысяч слов. Я пишу длинные книги. Читателям нравится. Этим недоумкам кажется, что чем книга толще, тем она лучше. А я даже не перечитываю их, а половины не помню. Мне страшно их раскрывать.
   – А выглядите бодро, – заметил я. – Вы крепче, чем я думал.
   – Одной бодрости мало. Мне нужна уверенность в себе. Я исписавшийся романист, потерявший веру. Все у меня есть: жена-красавица, уютный дом, успех у публики, но почему мне хочется напиться? – Он положил подбородок на руки и посмотрел через стол. – Эйлин говорит, я пытался покончить с собой. Неужели дошло до этого?
   – А вы ничего не помните?
   Он покачал головой:
   – Ничего. Помню, что упал и порезался. А потом, что лежу в постели. Вас помню хорошо. Эйлин вас вызвала?
   – Да. Разве миссис Уэйд вам не рассказывала?
   – Мы почти не разговариваем. Вот где у нее все это сидит. – Он провел ребром ладони по горлу. – А тут еще Лоринг скандал закатил.
   – Она клянется, что не верит ему.
   – А что ей остается? Говорить она может что угодно, но мне она больше не доверяет. Этот псих – бешеный ревнивец. Достаточно выпить с его женой пару коктейлей, поболтать в уголке и на прощание чмокнуть в щечку, и он уверен, что вы с ней переспали. Лучше бы сам спал с ней почаще.
   – Что мне нравится у вас в долине, – заметил я, – так это то, какую мирную, упорядоченную жизнь ведут здешние обитатели.
   Уэйд нахмурился, но сказать ничего не успел. Вошел Кэнди с подносом, двумя бутылками колы и стаканами. Он наполнил стаканы и, отведя глаза, поставил один передо мной.
   – Ланч подашь через полчаса, – сказал Уэйд. – Почему ты без куртки?
   – У меня выходной, – с непроницаемым лицом ответил Кэнди. – И я не повар, босс.
   – Хватит холодных закусок или бутербродов с пивом. У меня в гостях друг.
   – Друг? – скривился Кэнди. – Лучше спросите у жены.
   Уэйд откинулся на спинку кресла:
   – Придержи язык, малыш. Не слишком ли вольготно тебе живется? Или я часто прошу тебя об одолжении?
   Кэнди смотрел в пол, затем поднял глаза на Уэйда и ухмыльнулся:
   – Хорошо, босс. Надену куртку и приготовлю ланч.
   Он повернулся и вышел. Уэйд пожал плечами и заметил:
   – Раньше мы называли их слугами, сейчас именуем помощниками по хозяйству, а скоро начнем подавать им завтрак в постель. Я слишком много ему плачу, вот он и садится на голову.
   – Вы про жалованье?
   – А про что еще? – резко бросил Уэйд.
   Я встал и протянул ему листки:
   – Прочтите. Очевидно, вы забыли, что просили меня порвать их. Они были в пишущей машинке под чехлом.
   Уэйд развернул сложенные листки и принялся читать. Забытый стакан с колой шипел на столе. Он читал медленно, хмуря брови. Дочитав до конца, Уэйд сложил листки и провел пальцем по сгибу.
   – Эйлин это видела? – осторожно спросил он.
   – Не знаю, но вполне могла.
   – Какое-то безумие.
   – А мне понравилось. Особенно про хорошего человека, который умер из-за вас.
   Уэйд разорвал листки на длинные полоски и швырнул в корзину.
   – Пьяному всякое чудится. Мне это ни о чем не говорит. А Кэнди не шантажист, если вы об этом. Он привязан ко мне.
   – Может быть, вам напиться? Чтобы вспомнить. Мы уже говорили об этом в ночь, когда вы стрелялись. Тогда вы рассуждали вполне трезво. А сейчас делаете вид, будто не помните собственных записей. Неудивительно, что вы не можете дописать вашу книгу. Удивительно, что вы еще живете на свете.
   Уэйд выдвинул ящик стола. Порылся в нем, вытащил чековую книжку.
   – Я должен вам тысячу долларов, – спокойно сказал он, выписывая чек. Оторвал его, обошел стол и положил чек передо мной. – Этого хватит?
   Я откинулся на спинку дивана и молча следил за Уэйдом, не прикасаясь к чеку. Его лицо было печальным, в запавших глазах пустота.
   – Вы решили, что я убил ее и подставил Леннокса, – медленно произнес Уэйд. – Она была шлюхой, но это не причина, чтобы размозжить ей голову статуэткой. Кэнди знает, что я ходил к ней. Самое забавное, что он меня не выдаст. Я почти в этом уверен.
   – Кому интересны откровения Кэнди? – заметил я. – Приятели Харлана Поттера не станут его слушать. Кстати, ее убили не статуэткой. Сначала ей выстрелили в голову из ее же пистолета.
   – Пистолет у нее, возможно, и был, – продолжил он как бы не еще медленнее, – но я не знал, что ее застрелили. Об этом не писали в газетах.
   – Не знаете или не помните? Ах да, об этом не писали в газетах.
   – Чего вы от меня добиваетесь, Марлоу? – спросил Уэйд упавшим голосом. – Чтобы я рассказал жене? Полиции? Зачем?
   – Вы сказали, что хороший человек умер из-за вас.
   – Я говорил, что, если бы провели серьезное расследование, меня могли привлечь как одного – заметьте, одного из множества – подозреваемых. Это добило бы меня окончательно.
   – Я пришел не для того, чтобы обвинять вас в убийстве, Уэйд. По-моему, вы и сами не знаете, что вас гложет. Вам случалось поднять руку на жену. Вы теряете разум, когда напиваетесь. Говорите, того, что она была шлюхой, недостаточно, чтобы размозжить ей голову? Но ведь кто-то это сделал! И тот, на кого повесили убийство, годится на эту роль гораздо меньше вас!
   Уэйд отошел к двери веранды. Над поверхностью воды дрожал горячий воздух. Он молчал, молчал целых две минуты, пока не раздался стук в дверь и Кэнди не вкатил в кабинет столик на колесиках. На хрустящей белоснежной скатерти стояли блюда под серебряными крышками, кофейник и две пивные бутылки.
   – Открыть пиво, босс?
   – Принеси бутылку виски, – сказал Уэйд, не оборачиваясь.
   – Простите, босс, но виски в доме нет.
   Уэйд резко развернулся и прикрикнул на Кэнди, но тот и бровью не повел. Мексиканец взглянул на чек, лежавший на столе, и его перекосило. Он обернулся ко мне, что-то прошипел сквозь зубы и обратился к Уэйду:
   – Я ухожу. У меня выходной.
   Он вышел, а Уэйд расхохотался.
   – Ладно, сам справлюсь, – бросил он и вышел.
   Я поднял крышку. На блюде лежали аккуратно нарезанные треугольные сэндвичи. Я взял один и налил себе пива. Уэйд вернулся с бутылкой в руке. Сел на диван, наполнил и опрокинул стакан. Раздался шум отъезжающей машины, – вероятно, это был Кэнди. Я взял еще один сэндвич.
   – Садитесь поудобнее, угощайтесь. У нас впереди целый вечер, – сказал Уэйд. Теперь он излучал радушие. – Я ведь не нравлюсь вам, Марлоу?
   – Кажется, мы этот вопрос уже выяснили.
   – А знаете, вы целеустремленный сукин сын! Своего не упустите. Сообразили даже заняться любовью с моей женой, пока я беспомощный валялся за стенкой.
   – Вы верите всему, что плетет этот бравый ножеметатель?
   Уэйд долил себе виски и поднял стакан к свету.
   – Почему же, далеко не всему. Смотрите, какой дивный цвет. Утонуть в золотистом потоке. «Без боли стать в полночный час ничем» [33 - Джон Китс. Ода соловью. (перев. И. Дьяконова).]. Откуда это? Ах да, простите, это не по вашей части. Литература. Вы ведь сыщик, верно? Кстати, а что вы здесь делаете?
   Он отпил еще виски, подмигнул мне и подхватил чек со стола.
   – Выписан какому-то Марлоу. С какой стати? Надо же, это я его подписал. Легковерный я дурак.
   – Хватит кривляться, – отрезал я. – Где ваша жена?
   – Моя жена появится тогда, когда сочтет нужным, – ответил он с преувеличенной вежливостью. – К тому времени я буду в отключке, и она сможет ублажать вас, как ей заблагорассудится. Весь дом будет в вашем распоряжении.
   – Где револьвер? – спросил я.
   Уэйд недоуменно посмотрел на меня. Я сказал ему, что спрятал револьвер в ящик письменного стола.
   – Спорим, его там нет. Можете сами проверить, только скрепки не воруйте.
   Я подошел к столу и пошарил по ящикам. Револьвера нигде не было. Наверное, Эйлин его спрятала. Что ж, и то дело.
   – Уэйд, где ваша жена? Она должна быть дома. Не ради меня, ради вас. Я не собираюсь нянчиться с вами до утра.
   Он посмотрел на меня мутным взглядом. Заметив, что все еще держит чек в руке, Уэйд поставил стакан, аккуратно разорвал чек и бросил обрывки на пол.
   – Разве это деньги? В последнее время вы обходитесь мне дороговато. Тысяча плюс моя жена, готовая ублажить вас по первому зову. Увы, больше я добавить не в состоянии. А вот себе добавлю. – Он похлопал по бутылке.
   – Я ухожу, – сказал я.
   – Куда вы спешите? Вы же хотели, чтобы я вспомнил. Вот накачаюсь как следует и расскажу вам про всех женщин, которых убил.
   – Ладно, Уэйд, что с вами делать. Я буду поблизости. Если понадоблюсь, швырните креслом об стену.
   Я вышел из кабинета, но дверь закрывать не стал. Во дворе я втащил шезлонг под навес и растянулся на нем. Холмы над озером окутывала голубоватая дымка. От невысоких гор на западе тянуло освежающим океанским бризом. Славное лето стояло в беспечной долине. Кто-то постарался, устроив здесь все по высшему классу. Корпорация «Райские кущи». Только для избранных. Никаких восточноевропейцев. Исключительно сливки общества, все до единого умницы и красавцы. Вроде Лорингов и Уэйдов. Чистое золото, а не люди.

35

   Я валялся в шезлонге добрых полчаса, гадая, что делать. Что-то во мне противилось мысли уйти, не дождавшись, пока Уэйд напьется, и не увидев, что из этого выйдет. Что угрожает ему в собственном кабинете? Упадет и поранится? Для этого он недостаточно пьян. Такого здоровяка легко с ног не свалишь. К тому же пьяному море по колено. Может быть, его снова поглотит чувство вины, но, скорее всего, Уэйд просто уснет.
   Другая часть меня требовала убраться восвояси, но я никогда к ней не прислушивался. Иначе остался бы в родном городе и по сей день вкалывал на складе скобяных товаров. Со временем женился бы на хозяйской дочке, завел пятерых детей. По выходным читал бы им книжки с картинками, раздавал непослушным подзатыльники и скандалил с женой из-за хозяйственных трат и выбора радиопрограмм. По местным меркам я мог бы разбогатеть, заработав на дом в восемь комнат и гараж с двумя машинами. По воскресеньям жареный цыпленок на обед, «Ридерс дайджест» на столике в гостиной, жена с чугунным перманентом и я с мозгами как портлендский цемент. Нет уж, друг, это не по мне. Мне подавай грязный и лживый большой город.
   Я вернулся в кабинет. Уэйд все так же сидел на диване, глядя перед собой. Бутылка скотча наполовину опустела, в глазах появился тусклый блеск, щеки обвисли. Он взглянул на меня, как лошадь смотрит на изгородь:
   – Что вы хотите?
   – Ничего. Как вы?
   – Не трогайте меня. Человечек на моем плече рассказывает истории.
   Я присел на край стола, взял сэндвич и стакан пива.
   – А знаете, однажды я завел себе секретаря. – Уэйд словно проснулся, теперь его голос звучал на удивление четко. – Думал, буду ему диктовать. А потом прогнал. Он сидел и пялился на меня в ожидании, пока я начну творить. Зря я погорячился. Пошли бы слухи, что я гомик. Умники, которые пишут книжные рецензии – потому что не способны на большее, – живо стали бы меня раскручивать. Приняли бы меня за своего. Они же все как один педики. Дружище, в наши дни миром искусства заправляют извращенцы!
   – Можно подумать, раньше было иначе.
   Уэйд не смотрел на меня, словно разговаривал сам с собой, но меня услышал.
   – Вы правы, это продолжается тысячи лет. Особенно во времена расцвета искусства. Афины, Рим, Возрождение, елизаветинский период, романтизм во Франции. Одни извращенцы! Достаточно заглянуть в «Золотую ветвь» [34 - «Золотая ветвь» – монография английского антрополога и филолога Джеймса Фрейзера (1854–1941), опубликована в 1890 г.]. Нет, слишком длинно для вас. Прочтите сокращенную версию, поймете, что наши сексуальные привычки – всего лишь условность, вроде правила надевать к смокингу черный галстук-бабочку. Я тоже пишу про секс, но секс в рюшах. Никаких извращений. – Уэйд хитро взглянул на меня и усмехнулся. – А знаете, ведь я лжец. Все мои герои восьми футов росту, а у героинь мозоли на попах от постоянного лежания на спине с задранными ногами. Кружева и фижмы, шпаги и кареты, томность и лень, дуэли и достойная смерть от руки врага. Сплошная ложь. В жизни мои герои пользовались духами вместо мыла, их нечищеные зубы гнили, а из-под ногтей воняло протухшей подливкой. Цвет французского дворянства мочился в мраморных коридорах Версаля, и когда с очаровательной маркизы срывали белье, первая мысль, которая приходила в голову ее кавалеру, что неплохо бы ее помыть. Вот о чем мне следовали бы написать.
   – Что вам мешает?
   Он хмыкнул:
   – И жить в пятикомнатном домишке в Комптоне? Если повезет. – Уэйд потянулся к бутылке и ласково похлопал ее по боку. – Одиноко тебе? Сейчас мы это исправим.
   Он встал и, почти не шатаясь, вышел из кабинета. Я ждал. Высоко задранный над водой нос катера вспенил тихие воды озера. Катер тянул за собой на буксире крепкого загорелого серфингиста. Я подошел к двери веранды и стал смотреть, как катер делает разворот. Скорость была слишком высока – серфингист заплясал на доске, тщетно пытаясь сохранить равновесие, но не удержался и плюхнулся в воду. Катер заглушил мотор. Серфингист ленивыми гребками поплыл к катеру, схватился за веревку и подтянулся к доске.
   Уэйд вернулся с полной бутылкой скотча. Шум катера стих. Уэйд поставил новую бутылку рядом со старой, плюхнулся на диван и насупился.
   – Бог мой, вы же не собираетесь все это выпить?
   Он прищурился:
   – Катитесь отсюда. Ступайте домой и займитесь делом – пол вымойте на кухне или еще что. Свет загораживаете.
   Голос у него снова сел. Наверняка успел приложиться к бутылке на кухне.
   – Если понадоблюсь, кричите.
   – Я не так низко пал, чтобы вы мне понадобились.
   – Ладно, дождусь миссис Уэйд. Никогда не слышали такого имени – Фрэнк Марстон?
   Он с трудом приподнял голову, пытаясь сфокусировать взгляд. На мгновение ему это удалось. На меня смотрели бессмысленные, пустые глаза.
   – Не слышал. – Уэйд с трудом разлепил губы. – А кто это?

   Спустя некоторое время я заглянул в кабинет. Уэйд спал, открыв рот, волосы прилипли к потному лбу, а вокруг витали пары скотча. Верхняя губа задралась, обнажив зубы и сухой обложенный язык.
   Одна бутылка опустела. В стакане оставалось еще немного виски, а вторая бутылка была полна на три четверти. Я поставил пустую бутылку на столик и выкатил его из кабинета, вернулся, закрыл дверь на веранду и опустил жалюзи. Катер мог разбудить Уэйда. Я плотно прикрыл за собой дверь кабинета.
   Затем докатил тележку до просторной и светлой кухни в сине-белых тонах. Я все еще чувствовал голод, поэтому съел еще один сэндвич, запив его пивом и кофе. Пиво выдохлось, но кофе был горячим. Я вернулся во внутренний дворик. Часа в четыре на озере снова появился катер. Далекий гул перешел в оглушительный рев. Наверняка закон запрещал шуметь в это время суток, но, похоже, хозяину катера было плевать на закон. В последнее время мне везло на людей, приносящих окружающим одни неприятности. Я спустился к озеру.
   На этот раз у него получилось. Рулевой уменьшил скорость на повороте, и серфингист отклонился далеко назад, борясь с центробежной силой. Доска почти ушла под воду, но серфингист остался стоять. Моторка выровнялась, и они умчались восвояси. Потревоженная катером вода плескалась у моих ног, билась об опоры причала, подкидывая вверх привязанную лодку. Озеро еще волновалось, когда я побрел к дому.
   Во дворе я услышал звонок со стороны кухни. Сообразив, что звонят у входа, я пересек двор и открыл дверь.
   Эйлин Уэйд смотрела куда-то в сторону.
   – Я забыла ключ. – Она повернулась, увидела меня и смутилась. – Я думала это Роджер или Кэнди.
   – У Кэнди сегодня выходной. Четверг.
   Эйлин вошла, закрыла за собой дверь, поставила сумку на столик между диванами и стянула белые кожаные перчатки. Сегодня она выглядела особенно холодной и неприступной.
   – Что-то случилось?
   – Он немного выпил. Ничего страшного. Спит в кабинете на диване.
   – Он вас звал?
   – Да, но не для этого. Пригласил меня на ланч. Боюсь только, сам он к еде не притронулся.
   – Ох, я совсем забыла, что сегодня четверг, – вздохнула она, медленно опускаясь на диван. – И у повара выходной. Как глупо вышло!
   – Кэнди приготовил ланч перед уходом. Думаю, мне пора. Надеюсь, я не загородил вам подъезд?
   – Вовсе нет. – Она улыбнулась. – Места хватит. Не выпьете со мной чаю?
   – Выпью.
   Сам не знаю, почему я это сказал. Никакого чая я не хотел.
   Эйлин скинула полотняный жакет:
   – Только загляну к Роджеру.
   Я смотрел, как она открывает дверь кабинета. Пару секунд Эйлин простояла у порога, тихо закрыла за собой дверь и вернулась в гостиную.
   – Спит. И громко храпит. Я поднимусь наверх ненадолго.
   Эйлин подхватила со стола жакет, перчатки и сумочку. Когда за ней закрылась дверь спальни, я решил забрать скотч из кабинета. Все равно Уэйд спал.

36

   С опущенными жалюзи и закрытой дверью в кабинете было душно и сумрачно. В воздухе висел едкий запах и неестественная тишина. От двери до дивана было футов шестнадцать, но не успел я пройти и половины, как понял, что передо мной мертвое тело.
   Уэйд лежал на боку, лицом к спинке дивана, подложив одну руку под себя, а другой словно прикрывая глаза. Между спинкой дивана и грудью убитого успела натечь кровавая лужа, в которой лежал револьвер. Половина лица превратилась в смазанную маску.
   Я наклонился над трупом, всмотрелся в угол широко раскрытого глаза, вывернутую голую руку и чернеющую рану, из которой еще сочилась кровь.
   Я оставил все как есть. Запястье еще хранило тепло, но было очевидно, что Уэйд мертвее мертвого. Я огляделся в поисках записки. Ничего, только стопка машинописных листов на столе. Все выглядело донельзя естественно. Самоубийцы сводят счеты с жизнью по-разному: кто пьет горькую, кто напоследок закатывает ужин с шампанским. Некоторые уходят в вечерних туалетах, некоторые голышом. Люди убивают себя на крышах, в канавах и в ванных, в воде, над водой, на воде. Вешаются в сараях, травятся газом в гаражах. Уэйд не стал оригинальничать. Я не слышал выстрела, думаю, его заглушил рев катера. Зачем Роджеру Уэйду это понадобилось? С другой стороны, эта предосторожность могла быть чистым совпадением. Подозрительным совпадением, если хотите знать мое мнение, но меня никто не спрашивал.
   Обрывки чека я оставил на полу, а разорванные машинописные листки аккуратно вытащил из корзины и спрятал в карман. Корзина была почти пуста, и это облегчило задачу. Я не стал задумываться, где Уэйд прятал револьвер. Он мог положить его куда угодно: под подушку, в кресло, за диван.
   Я вышел, закрыл за собой дверь и прислушался. Из кухни доносился звон посуды. Эйлин в синем фартуке хлопотала у плиты, свистел чайник. Она выключила газ и мельком взглянула на меня:
   – Какой чай вы пьете, мистер Марлоу?
   – Из чайника.
   Я спиной прислонился к стене и, чтобы занять руки, вытащил сигарету. Размял ее, скрутил, переломил напополам, уронил на пол. Это не ускользнуло от внимания Эйлин. Я наклонился, подобрал половинку сигареты и скатал в шарик.
   Эйлин спокойно разливала чай.
   – Я кладу в чай сливки и сахар, – заметила она через плечо, – а вот кофе всегда пью только черный. Я приучилась пить чай в Англии, только они тогда вместо сахара клали сахарин. И сливок во время войны не было.
   – Вы жили в Англии?
   – Работала. Пережила немецкие бомбежки, встретила одного человека. Впрочем, я вам уже рассказывала.
   – А где вы познакомились с Роджером?
   – В Нью-Йорке.
   – Там и поженились?
   Она обернулась и нахмурила лоб:
   – Нет, поженились мы в другом месте. А что?
   – Просто жду, пока чай заварится.
   Эйлин подняла взгляд от раковины, задумчиво посмотрела на озеро и стала нервно вертеть в руках сложенное полотенце.
   – Это нужно прекратить, только я не знаю как. Возможно, его пора определить в клинику. Мне придется подписать бумаги? – спросила она, оборачиваясь ко мне.
   – Он бы и сам справился. Когда еще мог.
   Прозвонил таймер, Эйлин обернулась к раковине, чтобы перелить чай в другой чайник, поставила чайник на поднос, где уже стояли чашки. Я поставил поднос на столик между диванами. Она села напротив меня и наполнила чашки. Я поставил свою на стол, чтобы дать чаю остыть. Эйлин добавила в свою два куска сахара и сливки и отпила глоток.
   – Что вы имели в виду, когда сказали, что он бы сам справился? Определил бы себя в лечебницу? – спросила она.
   – Так, ничего, ляпнул наобум. Вы спрятали револьвер, как я просил? Утром, после того как Роджер разыграл сцену с самоубийством?
   – Спрятала? – нахмурилась она. – Нет. Я не собиралась ничего прятать. Не вижу смысла. А почему вы спросили?
   – А сегодня вы забыли ключ?
   – Как видите.
   – От дома. А от гаража? В домах вроде вашего часто делают ключ от гаража.
   – Нет никакого ключа от гаража. Выезжая, включаешь реле, второе реле отпирает дверь. Чаще всего мы оставляем ее открытой, если Кэнди не позаботится закрыть.
   – Понятно.
   – Вы говорите загадками, – раздраженно заметила она. – Как и в прошлое утро.
   – А чего вы хотите? В вашем доме происходят загадочные вещи. Револьверы стреляют посреди ночи, пьяные валяются на лужайке перед домом, врачи отказываются выполнять врачебный долг. Прекрасные женщины вешаются тебе на шею, явно принимая тебя за другого. Слуги-мексиканцы метят в тебя ножиком. Жаль, что вы не спрятали револьвер. Вы же любите мужа? Впрочем, я уже спрашивал.
   Она медленно встала, такая же невозмутимая, как и прежде, только глаза словно изменили цвет, лишившись мягкого блеска. Затем губы Эйлин задрожали.
   – Что… что-то случилось? – пролепетала она и посмотрела в сторону кабинета.
   Не успел я кивнуть, как Эйлин бросилась к двери, рывком распахнула ее и влетела внутрь. Если я ждал, что она завизжит, то просчитался. Она не издала ни звука. Я чувствовал себя паршиво. Следовало подготовить ее, усадить на диван, произнести приличествующие случаю слова. Как будто это что-то изменит!
   Я вошел в кабинет вслед за ней. Эйлин стояла на коленях рядом с диваном, прижав окровавленную голову Роджера к груди и раскачиваясь из стороны в сторону. Ее глаза были закрыты.
   Я тихо вышел, разыскал телефонную книгу и позвонил в ближайшее отделение полиции. Ну да все равно они передадут вызов по рации. Затем вернулся на кухню, включил воду и сунул бумажки из кармана в электрический измельчитель мусора. Туда же полетела заварка. В считаные секунды дело было сделано. Я выключил воду, вернулся в гостиную, распахнул входную дверь и сел ждать полицию.
   Должно быть, патрульная машина была неподалеку, потому что помощник шерифа появился спустя шесть минут после звонка.
   Я отвел его в кабинет. Эйлин Уэйд все так же стояла на коленях рядом с диваном. Полицейский подошел к ней.
   – Мэм, примите мои соболезнования. Прошу вас ни к чему не прикасаться.
   Она поднялась на ноги:
   – Это мой муж. Его застрелили.
   Полицейский снял фуражку, положил ее на стол и потянулся к телефону.
   – Его зовут Роджер Уэйд, – добавила Эйлин неестественно высоким и тонким голосом. – Знаменитый романист.
   – Я знаю, мэм, – сказал полицейский, набирая номер.
   Эйлин опустила глаза на окровавленный перед блузки.
   – Могу я подняться в спальню и переодеться? – спросила она.
   – Разумеется. – Помощник шерифа положил трубку на рычаг и повернулся к нам. – Застрелили? Интересно кто?
   – Я думаю, это он, – ответила Эйлин Уэйд и, не взглянув на меня, быстро вышла.
   Помощник шерифа посмотрел на меня, вытащил блокнот и что-то записал.
   – Ваше имя и адрес? – спокойно спросил он.
   Я ответил.
   – Не паникуйте. Приедет лейтенант Олс и во всем разберется.
   – Берни Олс?
   – Вы знакомы?
   – Хм… знакомы. Я знаю Берни лет сто. С тех пор, как он работал в окружной прокуратуре.
   – Когда это было! Сейчас он заместитель начальника отдела по расследованию убийств при шерифе Лос-Анджелеса. Вы друг семьи, мистер Марлоу?
   – Кажется, миссис Уэйд с этим не согласна.
   Полицейский пожал плечами и слегка улыбнулся:
   – Не берите в голову, мистер Марлоу. Оружие при себе?
   – Сегодня нет.
   – Позвольте проверить.
   Он обыскал меня, затем посмотрел на диван.
   – В подобных обстоятельствах нельзя требовать от женщины слишком многого. Давайте подождем снаружи.

37

   Олс был плотным мужчиной невысокого роста со светлым ежиком коротко остриженных волос и блеклыми голубыми глазами. Еще у него были жесткие белесые брови, и когда он снимал шляпу (в те давние дни, когда Берни еще носил ее), бросалось в глаза, что его голова явно предназначалась для кого-то покрупнее. Жесткий и непримиримый полицейский, Олс обладал трезвым взглядом на жизнь и неистребимой порядочностью. Он давно заслужил звание капитана, полдюжины раз сдавал экзамен, неизменно оказываясь в тройке лучших, но шериф не любил Берни, и тот отвечал ему взаимностью.
   Потирая скулу, Олс спустился со второго этажа. В кабинете мелькали вспышки фотокамер. Люди входили и выходили, а я сидел в гостиной вместе с детективом в штатском и ждал.
   Олс присел на край кресла, пожевал незажженную сигарету и задумчиво посмотрел на меня:
   – Помнишь старые деньки, когда на въезде в долину стояли охранники, а территорию патрулировала частная полиция?
   Я кивнул:
   – И игорные дома помню.
   – Куда без них! Долина до сих пор в частных руках, как раньше Эрроухэд и Эмералд-Бэй. В кои-то веки под ногами не суетятся репортеры. Кто-то предупредил шерифа Петерсена, и они не стали передавать новость по телетайпу.
   – Весьма разумно. Как миссис Уэйд?
   – Отключилась. Наглоталась таблеток. Тут чего только нет, даже демерол. Я гляжу, не везет в последнее время твоим приятелям. Мрут как мухи.
   Я не нашелся с ответом.
   – Меня всегда занимали самоубийства из огнестрельного оружия, – небрежно заметил Олс. – Их слишком легко подстроить. Его жена обвиняет тебя. С чего бы?
   – Она выразилась не буквально.
   – Больше здесь никого не было. Она говорит, ты знал, где лежит револьвер, знал, что он напился, и даже был здесь в ту ночь, когда он пытался застрелиться и она отобрала у него оружие.
   – Я обыскал его письменный стол. Револьвера там не было. Я просил ее убрать его с глаз долой, но сегодня она заявила, что не видела в этом смысла.
   – «Сегодня» – это когда? – буркнул Олс.
   – После того, как она вернулась из города, перед тем, как я позвонил в полицию.
   – Значит, ты обыскал его стол. Зачем?
   Олс сложил руки на коленях и равнодушно посмотрел на меня, словно знал наперед, что я отвечу.
   – Он напился, и я решил, что лучше спрятать револьвер. А в ту ночь он не собирался себя убивать – просто закатил истерику.
   Олс кивнул, выбросил в пепельницу изжеванную сигарету. Ее место тут же заняла другая.
   – Бросил курить, – сообщил он. – Кашель замучил. Но чертова привычка дает о себе знать. Ничего не соображаю без сигареты в зубах. Значит, ты приглядывал за ним, когда он оставался один?
   – Ничего подобного. Он пригласил меня на ланч. Мы поболтали, он был расстроен, ему не писалось, и тогда он решил глотнуть виски. Мне следовало отобрать у него бутылку?
   – Еще не знаю. Пытаюсь понять. А что пил ты?
   – Пиво.
   – Не вовремя ты здесь очутился, Марлоу. А что скажешь про чек, который он подписал, а затем порвал?
   – Уэйды хотели, чтобы я пожил у них и удержал его от запоя. Сам Уэйд, его жена, его издатель Говард Спенсер. Он в Нью-Йорке, можешь сам спросить. Я отказался. Тогда миссис Уэйд попросила меня найти мужа, который в очередной раз сбежал. В следующий раз мне пришлось тащить его на себе в дом, когда он отключился на лужайке. Берни, я не набивался. Так вышло.
   – А с делом Леннокса это никак не связано?
   – Ради бога, никакого дела Леннокса нет и в помине!
   – И то верно, – сухо заметил Олс и сжал ладонью колено.
   Вошел помощник шерифа, что-то сказал другому сыщику, затем обратился к Олсу:
   – Лейтенант, пришел доктор Лоринг, врач миссис Уэйд. Говорит, его вызвали.
   – Впусти.
   Доктор Лоринг сжимал в руках неизменный черный саквояж и выглядел чертовски элегантно в костюме из тонкой шерсти. Он прошел мимо меня, словно я был пустым местом.
   – Наверху? – спросил он Олса.
   – У себя в спальне. – Олс встал. – Зачем вы прописали ей демерол, док?
   Доктор Лоринг нахмурился.
   – Я прописываю пациентам то, что считаю нужным, – холодно бросил он. – И я не обязан объяснять почему. Кто говорит, что я прописал ей демерол?
   – Я говорю. На склянке ваше имя. Не ванная, а целая аптека. У нас в участке склад таких пилюль. Сойки, снегири, пчелки и прочее. Демерол самый опасный. Говорят, Геринг жил на демероле. Когда его взяли, он принимал по восемнадцать штук в день. Целой армии докторов потребовалось три месяца, чтобы снизить ему дозу.
   – Первый раз слышу такие названия, – надменно хмыкнул Лоринг.
   – Неужели? И так легко раздаете их кому ни попадя? Сойки – амитал, снегири – секонал, пчелки – фенобарбитал, есть еще барбитураты с бензедрином. Демерол – синтетический наркотик, вызывает быстрое привыкание. Состояние вашей пациентки было таким тяжелым?
   – Муж-алкоголик – серьезная проблема для неуравновешенной женщины.
   – Однако лечить его вы не собирались. Жаль. Миссис Уэйд наверху, док. Спасибо за содействие.
   – Вы грубиян. Я буду жаловаться.
   – На здоровье. Но прежде сделайте так, чтобы леди пришла в себя. Мне нужно задать ей пару вопросов.
   – Я буду делать то, что сочту нужным в ее состоянии. Вы знаете, кто я такой? И чтобы не было недомолвок – мистер Уэйд не был моим пациентом. Я алкоголиков не лечу.
   – Только их жен? – язвительно бросил Олс. – Я знаю, кто вы, док. Не поверите, аж поджилки затряслись. Меня зовут Олс, лейтенант Олс.
   Доктор Лоринг начал подниматься по ступенькам. Олс опустился в кресло и усмехнулся:
   – С такими приходится быть дипломатом.
   Из кабинета вышел худой серьезный очкарик:
   – Лейтенант…
   – Валяй.
   – Контактное ранение, типичное для самоубийц. Слишком большое давление. По этой же причине белки глаз выпучены. Не думаю, что удастся обнаружить на револьвере отпечатки, – слишком много крови.
   – Его могли убить во сне или когда он находится в беспамятстве? – спросил Олс.
   – Могли, но пока не вижу никаких признаков. Револьвер «уэбли». Туго взводится, легко разряжается, очень сильная отдача. Пока я склоняюсь к самоубийству. Но очень высокая степень опьянения. Если слишком высокая, – эксперт многозначительно пожал плечами, – значит это не самоубийство.
   – Спасибо. Коронера вызвали?
   Очкарик кивнул и вышел. Олс подавил зевок и взглянул на часы. Затем перевел взгляд на меня:
   – Хочешь свалить?
   – Если отпустишь. Я подозреваемый?
   – Может, до этого еще и дойдет. Никуда не отлучайся. Сам служил в полиции, знаешь, что к чему. Иногда приходится работать по горячему следу. А здесь торопиться некуда. Если это убийство, то кому он насолил? Жене? Ее не было на месте. Тебе? Дом был в твоем распоряжении, и ты знал, где лежит револьвер. Идеальные условия. Вот только нет мотива. К тому же ты обставил бы все похитрее.
   – Спасибо и на том, Берни.
   – У прислуги выходной. Значит, был кто-то еще. Некто, проходивший мимо и знавший, где лежит револьвер Уэйда. Обнаружив хозяина в забытьи, он спустил курок в ту минуту, когда взревел мотор катера, и успел ускользнуть до того, как ты вернулся в дом. Но и этот вариант не кажется мне правдоподобным. Единственный, у кого были все возможности совершить преступление, ими не воспользовался. Именно потому, что это слишком очевидно.
   Я встал:
   – Ладно, Берни. Я весь вечер дома.
   – И еще кое-что, – задумчиво протянул Олс. – Этот Уэйд, он ведь знаменитый писатель? Слава, деньги. По мне, так его книжки – полное дерьмо. В борделе и то встречаются персонажи приятнее, чем его герои. Впрочем, я простой коп, не мне судить. Однако у него был чудесный дом в райском местечке, жена-красавица, куча приятелей, ни забот, ни хлопот. Что его так прижало, что заставило спустить курок? Наверняка что-то было. Приготовься выложить все, что знаешь.
   Я направился к выходу. Детектив у двери вопросительно взглянул на Олса, тот кивнул, и полицейский посторонился. Чтобы не задеть полицейские машины, пришлось заехать на лужайку. У ворот стоял еще один коп, но и он не стал меня трогать. Я надел черные очки и поехал в город. На шоссе было пусто и тихо. Вечернее солнце золотило подстриженные газоны и помпезные особняки.
   Не последний человек в мире богатых и знаменитых лежал в луже собственной крови, но ничто не смущало ленивый покой долины. Словно то, что случилось, случилось не здесь, а где-нибудь в Тибете.
   На повороте, где ограды двух участков подходили к самой дороге, стояла темно-зеленая полицейская машина. Коп поднял руку. Я послушно остановился.
   – Ваши права.
   Я протянул раскрытый бумажник.
   – Только права. Нам не разрешено трогать бумажник.
   Я вытащил права и отдал ему.
   – А в чем дело?
   Коп заглянул в машину и вернул мне документы:
   – Обычная проверка. Извините за беспокойство.
   Он махнул мне и вернулся к машине. С копами так всегда. Никогда не скажут, в чем дело. Чтобы никто не догадался, что они знают не больше вашего.
   По дороге я поужинал и купил пару бутылок минералки. Вернулся домой, расстегнул рубашку, открыл окно и стал ждать. Ждать пришлось порядочно. Берни Олс позвонил в девять и велел приезжать, да не ловить ворон по дороге.

38

   На стуле в углу приемной сидел Кэнди. Я прошел мимо, и мексиканец наградил меня ненавидящим взглядом. Посередине большого квадратного кабинета, в окружении коллекции благодарственных писем от сограждан, отдающих должное его безупречному двадцатилетнему служению на благо общества, вершил праведный суд шериф Петерсен. Стены кабинета пестрели фотографиями лошадей, и на каждом снимке был запечатлен сам шериф. Углы резного деревянного стола украшали лошадиные головы. Чернильницей служило отполированное копыто на подставке, в другое копыто был насыпан белый песок и воткнуты ручки. На копытах красовались золотые таблички с памятными датами. На раскрытом девственно-чистом блокноте лежала упаковка «Булл-Дарэма» и пачка коричневой папиросной бумаги. Шериф Петерсен предпочитал сам скручивать папиросы. Он запросто мог свернуть самокрутку одной рукой, не спешиваясь, и частенько так и поступал, открывая парады на большой белой кобыле под затейливо украшенным мексиканским седлом. Для поездок верхом шериф напяливал мексиканское сомбреро. Он превосходно держался в седле, а лошадь всегда понимала, когда следует стоять смирно, а когда взбрыкнуть, чтобы хозяин легким движением руки призвал ее к порядку. Этот трюк они отработали до мелочей. У Петерсена был красивый ястребиный профиль, правда с годами наметился второй подбородок, но шериф знал, как держать голову, чтобы подбородок не бросался в глаза. Позируя фотографам, шериф не ведал устали. Петерсен разменял шестой десяток. Его отец, родом из Дании, оставил сыну солидное состояние. Однако меньше всего Петерсен – смуглый брюнет с горделивой осанкой деревянного индейца перед табачной лавкой (и с примерно такими же мозгами) походил на датчанина. Однако никто не назвал бы его жуликом. Жуликов, пудрящих мозги своему начальнику и публике, в его департаменте хватало с лихвой, но к их махинациям шериф был не причастен. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды и без всяких усилий (если не считать таковыми участие в парадах и допросы подозреваемых под прицелом фотокамер) выигрывать выборы. Однако о чем бы ни кричали газетные заголовки, шериф не провел ни единого допроса – Петерсен понятия не имел о том, как это делается. Он просто сидел за столом, обратив чеканный профиль к камере и вперив суровый взгляд в подозреваемого. Но вспышки гасли, фотографы почтительно благодарили шерифа, и дежурного подозреваемого водворяли за решетку, не позволив бедняге раскрыть рот. Шериф Петерсен с чувством исполненного долга возвращался на ранчо в Сан-Фернандо-Вэлли, где он всегда был к вашим услугам. В крайнем случае вы могли побеседовать с его лошадью.
   Время от времени какой-нибудь несведущий политикан, намереваясь занять шерифское кресло, называл Петерсена пустым местом, построившим карьеру на чеканном профиле, но наступали выборы, которые Петерсен снова выигрывал, служа живым воплощением того, что в нашей стране занимать высокий пост может любой фотогеничный малый, ни черта не смыслящий в деле, но честный и умеющий держать рот на замке. Если вдобавок он умел еще и в седле удержаться, пожизненная синекура была ему обеспечена.
   Когда мы с Олсом вошли, шериф стоял за столом, а фотографы удалялись через заднюю дверь. На голове Петерсена красовался белый стетсон. Он сворачивал очередную самокрутку и явно готовился рвануть на любимое ранчо.
   – Кто такой? – сурово взглянув на меня, спросил шериф красивым низким баритоном.
   – Филип Марлоу, сэр, – ответил Олс. – Единственный, кто был в доме, когда застрелился Уэйд. Хотите снимок для газет?
   Шериф бросил на меня придирчивый взгляд.
   – Не хочу, – бросил он и обернулся к усталому здоровяку с седеющей шевелюрой. – Если что, я на ранчо, капитан Эрнандес.
   – Ясно, сэр.
   Шериф чиркнул кухонной спичкой по ногтю большого пальца и прикурил самокрутку. В мире Петерсена зажигалок не существовало.
   Шериф попрощался и удалился. Молодчик с невозмутимым лицом и тяжелым взглядом, его персональный телохранитель, последовал за ним. Дверь закрылась. Капитан Эрнандес встал и пересел в громадное шерифское кресло. Стенографист в углу отодвинул свой столик, чтобы не тыкаться локтем в стену. Олс с хитрым видом уселся в конце стола.
   – Ладно, Марлоу, – резко бросил Эрнандес, – приступим.
   – А фотографии не будет?
   – Вы слышали, что сказал шериф.
   – Нет, но все-таки почему? – заныл я.
   – Вам прекрасно известно почему, – фыркнул Олс.
   – Потому что я высокий темноволосый красавец и шериф испугался, что будет выглядеть бледно на моем фоне?
   – Хватит паясничать, – отрезал Эрнандес. – Я жду ваших показаний. Начните сначала.
   Я рассказал о встрече с Говардом Спенсером и Эйлин Уэйд, о ее просьбе разыскать мужа, о том, как привез его домой, как обнаружил Роджера под кустом гибискуса, и обо всем остальном. Стенографист аккуратно записывал мои показания. Никто меня не перебивал. Я ни в чем не соврал, а если что-то и утаил, так это полиции не касалось.
   – Прекрасно, – заключил Эрнандес, – но вы рассказали не все.
   Спокойного, знающего толк в своем деле Эрнандеса было непросто провести.
   – Той ночью, когда Уэйд выстрелил в потолок, вы вошли в спальню миссис Уэйд, закрыли дверь и какое-то время оставались внутри. Что вы там делали?
   – Она позвала меня и спросила, как Роджер.
   – А зачем вы закрыли дверь?
   – Не хотел будить Уэйда, да и слуга мог подслушать. Не забывайте, она сама меня позвала.
   – Сколько времени вы там находились?
   – Минуты три, точно не помню.
   – А мне стало известно, что вы пробыли там пару часов, – холодно сказал Эрнандес. – Я выражаюсь достаточно ясно?
   Я взглянул на Олса. Тот смотрел в сторону и, как обычно, жевал незажженную сигарету.
   – Вас ввели в заблуждение, капитан.
   – Посмотрим. Итак, покинув спальню миссис Уэйд, вы спустились вниз и провели ночь, или, вернее сказать, остаток ночи, на диване.
   – Уэйд позвонил мне в десять минут одиннадцатого. Из его кабинета я последний раз вышел уже в третьем часу. Можете называть это остатком ночи.
   – Приведите мексиканца, – сказал Эрнандес.
   Олс вышел и вернулся вместе с Кэнди.
   – Ладно, Кэнди – будем называть вас так для удобства, – что случилось после того, как вы помогли Марлоу отнести Роджера Уэйда в постель? – спросил Эрнандес.
   Я прекрасно знал, что за этим последует. Кэнди изложил свою версию тихим яростным голосом, почти без акцента, словно тот появлялся и исчезал по его воле. Он долго слонялся внизу, думая, что может быть полезен хозяину, какое-то время провел на кухне (где перекусил), пошатался по гостиной. Присел на кресло у входной двери и увидел, как Эйлин Уэйд, стоя на пороге своей спальни, скинула одежду и набросила на голое тело халат. Затем Кэнди увидел меня – я вошел в комнату хозяйки, закрыл за собой дверь и пробыл внутри довольно долго, около двух часов. Кэнди поднялся по лестнице и прислушался. Из спальни миссис Уэйд доносился скрип кроватных пружин и шепот. Он прекрасно понял, что означают эти звуки. Закончив, Кэнди бросил на меня колючий взгляд, и лицо его перекосила злобная гримаса.
   – Уведите его, – сказал Эрнандес.
   – Нет, постойте, я хочу задать ему пару вопросов, – сказал я.
   – Вопросы тут задаю я!
   – Вы задаете не те вопросы, капитан. Вас там не было. Он лжет, и мы с ним оба об этом знаем.
   Эрнандес откинулся на спинку кресла, взял со стола одну из длинных шерифских ручек из конской щетины, согнул ее и отпустил – ручка спружинила.
   – Валяйте, – буркнул он.
   – Где ты находился, когда миссис Уэйд снимала одежду?
   – Сидел в кресле у входной двери, – процедил Кэнди.
   – Между входной дверью и диванами?
   – Я уже сказал.
   – А где стояла миссис Уэйд?
   – В дверях спальни.
   – А в гостиной горел свет?
   – Один светильник. Они называют его торшером для бриджа.
   – А на балконе?
   – Нет, только в спальне.
   – Верхний свет?
   – Нет, настольная лампа.
   – Точно?
   – Точно.
   – Стоя в проеме двери, миссис Уэйд, по твоим словам, разделась и накинула на плечи халат. Какого цвета был халат?
   – Голубой. Такой длинный, с поясом.
   – Значит, если бы ты не видел, как она раздевалась, ты не заметил бы, что у нее под халатом?
   – Si. Но я видел. – В голосе Кэнди появились неуверенные нотки.
   – Ты лжешь. Из гостиной нельзя увидеть, как кто-то раздевается, стоя в дверном проеме. Для этого миссис Уэйд должна была подойти к перилам, но тогда она увидела бы внизу тебя.
   Кэнди молчал. Я повернулся к Олсу:
   – Вы ведь там были, а капитан Эрнандес не был. Или был?
   Олс покачал головой. Эрнандес нахмурился, но промолчал.
   – Из гостиной нельзя увидеть даже макушку миссис Уэйд, даже если бы Кэнди стоял, а не сидел в кресле. Я выше его дюйма на четыре – и то, стоя у входа, видел только верхнюю перекладину двери. Чтобы Кэнди заметил ее, миссис Уэйд должна была подойти к перилам балкона. И зачем ей раздеваться на пороге спальни?
   Эрнандес перевел взгляд с меня на Кэнди:
   – А как насчет времени?
   – Его слово против моего. Я говорю только о том, что можно доказать.
   Эрнандес быстро – так быстро, что я не успел разобрать, – протараторил что-то по-испански. В ответ Кэнди мрачно посмотрел на него.
   – Уведите, – велел Эрнандес.
   Олс большим пальцем показал Кэнди на дверь и вышел вслед за ним. Эрнандес открыл ящик с сигарами, взял одну в рот и щелкнул золотой зажигалкой.
   Вернулся Олс.
   – Я сказал ему, что если бы он выложил свою историю на предварительном слушании, то схлопотал бы от одного до трех лет за лжесвидетельство, – спокойно сказал Эрнандес. – Кажется, его это не впечатлило. Понятно, чего он так бесится. Видно, сам не прочь запрыгнуть в хозяйкину постель. Сложись обстоятельства по-иному, и у нас был бы готовый подозреваемый, вот только он пырнул бы Уэйда ножом. Однако мне показалось, что смерть хозяина огорчила его не на шутку. У вас есть еще вопросы, Олс?
   Олс помотал головой.
   – Завтра утром подпишете показания, – обратился ко мне капитан. – Их еще нужно перепечатать. К десяти ожидается медицинское заключение, пусть и предварительное. Вас еще что-то не устраивает, Марлоу?
   – Слушая вас, можно подумать, что все остальное меня устраивает.
   – Ладно, хватит, пора по домам.
   Я встал.
   – Разумеется, я ни на минуту не поверил его россказням, – сказал Эрнандес. – Так, забросил удочку наугад. Ничего личного. Надеюсь, вы не в обиде.
   – Никаких обид, капитан, никаких обид.
   Они молча смотрели, как я закрываю дверь. Я вышел на Хилл-стрит, сел в машину и поехал домой.
   Никаких обид, ничего личного. Внутри у меня была пустота, как в межзвездном пространстве. Дома я смешал себе виски почти без содовой и встал перед открытым окном, прислушиваясь к шуму бульвара и глядя на зарево большого недоброго города над холмами, через которые был проложен бульвар. Издали, то стихая, то нарастая, доносились ведьмины завывания полицейских сирен. Двадцать четыре часа в сутки кто-то убегал от кого-то, кто-то за кем-то гнался. Тысячи умирали, получали увечья, резались осколками стекла, задыхались под колесами, напарывались на руль. Их избивали, грабили, насиловали и убивали. Люди голодали, болели, сходили с ума от одиночества, раскаяния и страха. Отчаивались, злились, сотрясались в рыданиях. Город ничем не хуже прочих. Богатый и надменный, потерянный и избитый, до краев наполненный пустотой.
   Все зависит от того, где вы сидите и сколько у вас на счету. Только я больше не играл в эти игры. Мне было все равно.
   Я допил налитое и улегся в постель.

39

   Предварительное слушание завершилось ничем. Коронеру не терпелось получить свою долю публичного внимания, и он не стал дожидаться окончательного медицинского заключения. Кого волновала смерть какого-то писателя, пусть и не самого бесталанного, когда этим летом один король отрекся от престола, на другого было совершено покушение, три пассажирских самолета разбились всего за неделю, главу крупного телеграфного агентства Чикаго в упор расстреляли в собственном автомобиле, а двадцать четыре заключенных заживо сгорели в тюрьме. Лос-анджелесскому коронеру не везло на эффектные драмы, приходилось наверстывать.
   Покидая свидетельское место, я бросил взгляд на Кэнди. На лице его застыла злобная усмешка, и, как обычно, одет он был слишком тщательно: габардиновый костюм цвета шоколада, белая нейлоновая рубашка и темно-синий галстук-бабочка. Давая показания, Кэнди не лез в бутылку и произвел хорошее впечатление. Да, в последнее время хозяин много пил. Да, он помог отнести его в постель в ту ночь, когда хозяин выстрелил в потолок. Да, в день смерти хозяин велел Кэнди принести виски, но он отказался. Нет, он ничего не знает о книгах, которые писал хозяин, но он видел, что в последнее время хозяин был недоволен собой: то швырял написанное в корзину, то снова доставал оттуда листки. Нет, он не знает никого, с кем бы хозяин ссорился в последнее время. И так далее и тому подобное. Как ни пытался коронер выдоить из него что-нибудь еще, Кэнди не поддавался. Кто-то неплохо прочистил ему мозги.
   Бледная Эйлин Уэйд в черно-белом костюме говорила тихо, но твердо. Коронер носился с ней, как с фарфоровой куклой, даже вопросы задавал дрожащим от слез голосом. Когда она закончила, коронер встал и поклонился ей, а она ответила ему слабой улыбкой, от которой он чуть не захлебнулся слюной.
   Она едва ли подняла глаза, проходя мимо меня, но в последнее мгновение чуть повернула голову и еле заметно кивнула, как смутно знакомому прохожему, которого силишься вспомнить, но без особого успеха.
   Когда все было кончено, я подошел к Олсу, который стоял на лестнице и смотрел – или делал вид, что смотрит, – на поток машин.
   – Провернул дельце? – буркнул он, не оборачиваясь. – Поздравляю.
   – Да и ты неплохо поработал с Кэнди.
   – Не я. Прокурор решил, что сексуальный подтекст нам ни к чему.
   – Какой подтекст?
   – Расслабься, не про тебя речь, – с загадочным выражением на лице хмыкнул Олс. – Насмотрелся я на эту публику в последнее время, с души воротит. Сделаны из особого теста. Ладно, малыш, увидимся. Позвони мне, когда начнешь носить рубашки по двадцать долларов за штуку. Заскочу, помогу застегнуть пуговки.
   Нас с обеих сторон обтекал людской поток. Олс вытащил из кармана сигарету, посмотрел на нее, швырнул на ступеньку и раздавил каблуком.
   – Добро переводишь?
   – Всего лишь сигарета, это тебе не жизнь растоптать. Теперь женишься на ней?
   – Да брось ты, Олс.
   Он горько рассмеялся.
   – В последнее время я слишком много говорил с правильными людьми на неправильные темы, – добавил он кисло. – Есть возражения?
   – Никаких, лейтенант.
   Я покачал головой и начал спускаться. Олс что-то крикнул мне в спину, но я не обернулся.
   Я заскочил в закусочную на углу Флауэр-стрит. На дверях красовалась грубая вывеска: «Только для мужчин. Женщинам и собакам вход воспрещен». Обслуживание отличалось такой же душевностью. Небритый официант швырнул бифштекс на стол и без спросу высчитал чаевые. Еда была простой, но добротной, а еще здесь подавали темное шведское пиво, бившее по мозгам не хуже мартини.
   Когда я вернулся в контору, на столе надрывался телефон.
   – Я еду к тебе. Нужно кое-что обсудить, – сказал Олс.
   Наверное, он был где-то в районе голливудского участка, потому что явился минут через двадцать. Удобно расположившись в кресле для посетителей, Олс скрестил ноги и прорычал:
   – Прошу прощения, был не прав. Забудем.
   – Напротив, давай покопаемся в ране.
   – С удовольствием, только приватно. Кое-кто тебя недолюбливает, но лично я не помню, чтобы за тобой водились серьезные грешки.
   – Что ты там нес насчет двадцатидолларовых рубашек?
   – Ерунда, просто разозлился. Из-за старика Поттера. Вспомнил, что он вроде как велел передать через секретаря адвокату, чтобы тот сказал окружному прокурору Спрингеру, который должен был передать его слова капитану Эрнандесу, что ты его близкий друг.
   – Он бы и пальцем не шевельнул.
   – Но ты же встречался с ним. Он потратил на тебя время.
   – И что с того? Мистер Поттер мне не понравился, но, возможно, во мне говорит зависть. Позвал меня, чтобы дать пару советов. Он действительно велик, жесток, прямолинеен, не знаю, что сказать еще. Жуликом он мне не показался.
   – А что, есть способ заработать сотню лимонов, оставшись чистеньким? – спросил Олс. – Может быть, те, кто сидит наверху, сами рук и не марают, но внизу творится черт-те что. Простых людей припирают к стене. Мелкие бизнесмены вынуждены продавать свой грошовый бизнес, потому что кто-то решил наложить лапу на их землю. Честные работяги лишаются работы. Идет спекуляция биржевыми акциями, денежные мешки скупают голоса простых акционеров, а большие адвокатские конторы находят лазейки, чтобы обойти законы, которые могут лишить богатеев их прибылей. Большие деньги – большая власть, а власть никогда не стесняется в средствах. Такая система. Может, лучшей не придумали, но эта не сильно благоухает.
   – А ты, случаем, не красный? – спросил я, чтобы позлить Олса.
   – Еще не знаю, – презрительно ответил тот. – Меня пока на слушания комиссии не вызывали [35 - Имеются в виду публичные слушания Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности при конгрессе США и возглавлявшегося Джозефом Маккарти Постоянного подкомитета по расследованиям сената.]. Лучше скажи, как тебе вердикт?
   – А ты чего ждал?
   – Ничего я не ждал. – Олс положил на стол ручищи в коричневых пятнах. – Я старею. Эти коричневые пятна называются кератоз. Появляются после пятидесяти. Я – старый коп, а старый коп – та еще сволочь. Не нравится мне кое-что в смерти Уэйда.
   – Что, например? – спросил я, откинувшись в кресле и разглядывая сетку морщин под глазами Олса.
   – Когда концы не сходятся, а поделать ничего нельзя, остается только чесать языками. Не нравится мне, что он не оставил записки.
   – Он был пьян. Накатило.
   Олс вскинул на меня блеклые глаза и убрал руки со стола.
   – Я пошарил в его письменном столе. Он без конца писал себе письма. Пьяный или трезвый, стучал по клавишам как заведенный. Иной раз – полный бред, иной раз забавные вещи, иной раз весьма грустные. Что-то засело у него в мозгах, ходил вокруг да около, но так и не проговорился. Если бы такой решил свести счеты с жизнью, оставил бы двухстраничное послание, никак не меньше.
   – Он был пьян, – повторил я.
   – Я же говорю, пьяный или трезвый, значения не имело, – устало заметил Олс. – Еще мне не нравится, что он застрелился в кабинете, считай на глазах у жены. Ладно, помню, он напился, но все равно что-то здесь нечисто. Идем дальше. Мне не по душе, что он подгадал время, когда выстрел заглушит шум катера. Ему-то это зачем? Еще одно совпадение? А то, что жена забыла ключи в день, когда у прислуги был выходной, и ей пришлось звонить в дверь? Это тоже совпадение?
   – Она могла обойти дом вокруг.
   – Я понимаю. Но я говорю о ситуации в целом. На звонок было некому ответить, она же утверждает, что не знала о твоем присутствии. Дверь в кабинете Уэйда звуконепроницаемая. Четверг, у прислуги выходной. Оказывается, она забыла. И ключ тоже забыла.
   – Ты кое-что упустил, Берни. Моя машина стояла у дома. Она знала, что внутри кто-то есть. Я или кто-то другой.
   Олс усмехнулся:
   – Думаешь, упустил? Ладно, смотри, что получается. Ты спускаешься к озеру, моторка выделывает свои фокусы (парни с озера Эрроухэд привезли лодку на трейлере), Уэйд спит в кабинете, а тем временем кто-то уже забрал револьвер из ящика стола. Причем в прошлый раз ты сам сказал ей, куда его положили. Допустим, никаких ключей она не забывала. Войдя в дом, она видит, что ты стоишь на берегу, а Уэйд отключился. Ей остается только дождаться нужного момента, всадить в него пулю, бросить револьвер, выйти из дома, подождать, пока катер уберется восвояси, и позвонить у входа. У тебя есть что на это возразить?
   – А мотив?
   – То-то и оно, – нахмурился Олс. – Ей ничего не стоило получить развод. Муж – алкоголик, склонный к насилию. Большие алименты, солидный кусок собственности. Да и времени, чтобы провернуть убийство, было в обрез. Еще пять минут, и у нее ничего бы не вышло. Разве только ты ей помог.
   Я хотел возразить, но Олс поднял руку:
   – Я тебя не обвиняю, просто размышляю вслух. На все про все у нее было от силы десять минут.
   – Десять! – фыркнул я. – Как можно что-то планировать, даже не зная, будут ли у тебя эти десять минут!
   Олс откинулся на спинку кресла и вздохнул:
   – На все-то у тебя есть ответ. Но мне по-прежнему не нравится это дело. Зачем ты с ними связался? Он выписывает тебе чек на тысячу, потом рвет его. Говоришь, Уэйд разозлился на тебя и ты в любом случае не собирался брать его деньги. Может быть, он думал, что ты спишь с его женой?
   – Тебе не надоело, Берни?
   – Я не спрашиваю, спал ты с ней или нет. Думал ли он, что ты с ней спишь?
   – Не вижу разницы.
   – Ладно, зайдем с другого конца. У этого мексиканца что-то было на Уэйда?
   – Понятия не имею.
   – Слишком много у него бабок. Полторы тысячи в банке, куча тряпья, новехонький «шевроле».
   – Может, он травкой приторговывает?
   Олс встал с кресла и хмуро взглянул на меня:
   – Везет тебе, Марлоу. Дважды ты едва не попался, но вышел сухим из воды, вот и зазнался. Возился с этими Уэйдами, не взял с них ни цента. Я слышал, история с Ленноксом тоже попортила тебе много крови. И здесь ты остался с пустым карманом. На что ты живешь? Скопил столько, что можешь плюнуть на работу?
   Я встал, обошел стол и посмотрел ему в глаза:
   – Я романтик, Берни. Слышу крики о помощи и несусь на них как дурак. Таким манером не разбогатеешь. Кто поумнее, закрывает окна и прибавляет звук телевизора. Или давит на газ – и поминай как звали. Держитесь подальше от чужих бед, и к вам ничего не пристанет. В последний раз, когда я видел Терри Леннокса, мы сидели на кухне, пили кофе и курили. Когда я узнал о его смерти, я сварил кофе, налил ему чашку, раскурил сигарету, а когда кофе остыл, а сигарета догорела, попрощался с Терри. При чем тут деньги? Тебе бы такое и в голову не пришло. Поэтому ты стал хорошим копом, а я – частным сыщиком. Эйлин Уэйд переживала за пропавшего мужа, поэтому я разыскал его и вернул домой. В другой раз ему стало худо на лужайке перед домом, он позвонил мне, и мне пришлось тащить его на себе. Какой навар я хотел с этого поиметь? Да никакого. Если не считать того, что иногда мне перепадает по морде, приходится покуковать за решеткой или шустрые ребята вроде Менди Менендеса решают поучить меня жизни. Чего-чего, а этого добра у меня хватает, а вот состояния таким способом не наживешь. Правда, есть у меня в сейфе купюра в пять тысяч, но я не потрачу из нее ни цента. Мне не нравится то, как она ко мне попала. Поначалу я поиграл с ней, да и теперь иногда достаю и смотрю на нее. Это все мои сбережения, а наличности – раз-два да обчелся.
   – Наверное, фальшивая, – сухо сказал Олс, – хотя такую трудно подделать. Ну и ради чего был весь этот треп?
   – Да так. Говорю же, я романтик.
   – Это я слышал. И что денег у тебя ни гроша, тоже слышал.
   – Зато я всегда могу послать копа к чертовой матери. Так что иди-ка ты, Берни, к дьяволу.
   – Посмотрим, что вы запоешь на допросе, когда я направлю лампу тебе в лицо.
   – Посмотрим.
   Олс шагнул к двери и рывком открыл ее.
   – Знаешь, что я тебе скажу, умник? Думаешь, ты ловок, а ты просто глуп. Тебя раздавить – пара пустяков. Я двадцать лет служу в полиции и нюхом чую, когда дело нечисто. Не вздумай шутить со мной, иначе как бы самому впросак не попасть. Умники часто остаются в дураках. На досуге поразмысли о моих словах, приятель.
   Дверь за ним захлопнулась, из коридора послышался рассерженный стук каблуков. Не успел он стихнуть, как на столе зазвонил телефон.
   – Нью-Йорк вызывает мистера Филипа Марлоу, – раздался четкий голос телефонистки.
   – Слушаю.
   – Спасибо. Минутку, сейчас с вами будут говорить.
   – Это Говард Спенсер, мистер Марлоу. Я слышал о Роджере Уэйде. Какой удар! Подробностей я не знаю, но упоминается ваше имя.
   – Я был там, когда все случилось. Он напился и выстрелил в себя. Миссис Уэйд пришла позже, а у прислуги был выходной.
   – Вы были с ним вдвоем?
   – Я как раз вышел из дома. Ждал, когда вернется миссис Уэйд.
   – Понятно. Думаю, предстоит расследование.
   – Расследование завершено, мистер Спенсер. Самоубийство. И почти ни словечка в газетах.
   – Да что вы? Как странно, – скорее удивленно, чем разочарованно, протянул Спенсер. – С его-то известностью! А я думал… Впрочем, не важно. Наверное, мне лучше прилететь, но раньше конца недели я не выберусь. Я послал миссис Уэйд телеграмму. Возможно, я сумею что-нибудь сделать для нее и для книги – если найду того, кто возьмется ее дописать. Вижу, вы все-таки согласились пожить в их доме.
   – Нет, хотя Роджер сам просил меня. Я не волшебник.
   – Возможно, вы не пытались его остановить?
   – Не спешите делать выводы, мистер Спенсер. Если хотите знать, я не снимаю с себя вины – как-никак я был рядом.
   – Простите, я погорячился. А как Эйлин Уэйд? Она дома?
   – Откуда мне знать, мистер Спенсер? Почему бы вам самому ей не позвонить?
   – Думаю, ей сейчас не до разговоров.
   – Как знать. На следствии она не проронила ни слезинки.
   Спенсер закашлялся.
   – Похоже, вы не слишком ей сочувствуете.
   – Роджер Уэйд мертв. Он был порядочным мерзавцем и, возможно, гением. Не мне судить. А еще эгоистом и пьяницей, который ненавидел себя. Роджер Уэйд доставил мне массу хлопот, а под конец – изрядную долю огорчений. Какого сочувствия вы от меня ждете?
   – Я говорил о миссис Уэйд, – отрезал Спенсер.
   – Я тоже.
   – Ладно, позвоню, когда прилечу, – бросил он. – Прощайте.
   Спенсер повесил трубку. Некоторое время я смотрел на телефонный аппарат. Потом раскрыл справочник и начал искать номер.

40

   В офисе Сьюэла Эндикотта ответили, что он в суде и будет только после обеда. Не хочу ли я сообщить свое имя? Нет, не хочу.
   Я набрал номер заведения Менди Менендеса на Стрипе. В этом году оно носило забавное имечко «Эль тападо», что в переводе с американского испанского означает, помимо прочего, «зарытое сокровище». В прошлом заведение часто меняло название. Было время, когда вывеской служил только синий неоновый номер на пустом южном фасаде, выходящем на Стрип. Шикарное местечко, о котором знали исключительно большие полицейские чины и бандиты, а еще те, кто мог позволить себе выложить тридцатку за обед и поставить на кон до пятидесяти штук в большой тихой комнате наверху.
   Сначала мне попалась какая-то бестолковая дамочка, потом к телефону подозвали управляющего с мексиканским акцентом.
   – Хотите поговорить с мистером Менендесом? А кто вы?
   – Никаких имен, amigo. Я по личному вопросу.
   – Un momento, рог favor [36 - Минутку, пожалуйста (исп.).].
   Долгое время было тихо. Потом трубку взял тип, говоривший словно сквозь бойницу бронированного автомобиля. Возможно, вместо рта у него и вправду была бойница.
   – Кто его спрашивает?
   – Меня зовут Марлоу.
   – Какой Марлоу?
   – Это Чик Агостино?
   – Нет, это не Чик. Давай, выкладывай пароль.
   – Как же, разогнался.
   Раздался смешок.
   – Не вешай трубку.
   Наконец к телефону подошел Менди:
   – Привет, дешевка. Как поживаешь?
   – Ты один?
   – Говори, не бойся. Я отбираю номера для шоу.
   – Могу предложить тебе классный номер – ты на глазах у всей честной компании перерезаешь себе глотку.
   – А на бис тогда что?
   Я рассмеялся. Он рассмеялся.
   – Тихо сидишь, не высовываешься?
   – А ты разве не слышал? Еще один мой приятель выстрелил себе в лоб. Скоро меня станут звать подручным старухи с косой.
   – Весело тебе?
   – Да нет, невесело. А еще недавно пил чай с Харланом Поттером.
   – Хвалю. Сам-то я чаем не балуюсь.
   – Велел тебе не обижать меня.
   – Не слышал о таком и слышать не хочу.
   – Странно, все о нем слышали. Мне кое-что от тебя нужно, Менди. Кое-какая информация о Фрэнке Марстоне.
   – Первый раз слышу.
   – Не спеши. Терри Леннокс называл себя Фрэнком Марстоном в Нью-Йорке до того, как подался на запад.
   – И что с того?
   – Его отпечатки проверили через ФБР. Никаких следов. Похоже, он никогда не служил в армии.
   – Ну?
   – Не делай вид, будто не понимаешь. Либо твои окопные байки – чушь собачья, либо эта история происходила где-то еще.
   – А разве я говорил тебе, где это было, дешевка? Ты, я гляжу, никак не угомонишься? Тебя ведь предупреждали по-хорошему.
   – Предупреждали. Буду высовываться – окажусь на дне реки, придавленный трамваем. Видал я твои угрозы, Менди. Ты был когда-нибудь в Англии?
   – Пеняй на себя, дешевка. В этом городе нельзя поручиться ни за чью шкуру. Уж на что был красавец Здоровяк Билли Магун, а смотри, что с ним стало. Почитай-ка вечерние газеты.
   – Ладно, как скажешь. Может, найду там свою физиономию. А что случилось со Здоровяком Билли?
   – Я же сказал, ни за кого нельзя поручиться. Как там было на самом деле, мне неведомо, но пишут, что Магун решил наехать на парней, которые околачивались в машине с невадскими номерами прямо у его двери. Может, хотели над ним подшутить, да только Магун шуток не понимает, поэтому лежит теперь с обеими руками в гипсе, челюсть сломана аж в трех местах, а нога задрана выше головы. Правда, апломба заметно поубавилось. И с тобой такое может случиться, дешевка. Сам понимаешь, от этого никто не застрахован.
   – Чем же он так тебя достал? Правда, я видел, как он припечатал к стене твоего холуя Чика в баре у «Виктора». Не позвонить ли мне приятелю в департаменте шерифа, как думаешь?
   – Звони, дешевка, звони.
   – А еще я скажу ему, что сидел в баре с дочкой Харлана Поттера. Она подтвердит. И ее замочишь?
   – Слушай, ты, дешевка…
   – Ты был когда-нибудь в Англии, Менди? Ты, Рэнди Старр и Фрэнк Марстон, Терри Леннокс, или как там его настоящее имя? Может быть, вы служили в британской армии? Проворачивали делишки в Сохо, а когда запахло жареным, решили, что армия – подходящее местечко, чтобы слинять?
   – Не бросай трубку.
   Я ждал так долго, что рука занемела. Я поменял руку, и тут наконец подошел Менди:
   – А теперь слушай внимательно, Марлоу. Снова полезешь в это дело – тебе крышка. Терри был моим приятелем. Ты тоже водил с ним дружбу, поэтому, так и быть, тебе расскажу. Мы служили в британских коммандос. Дело было у побережья Норвегии, там, где куча мелких островков. В ноябре сорок второго. Все, успокойся и отстань от меня!
   – Спасибо, Менди. Можешь на меня положиться.
   – И купи газету, дешевка. Почитай и подумай хорошенько. Такого большого и сильного малого, как Магун, чуть не прикончили рядом с собственным домом. То-то он удивился, когда очнулся!
   Менди повесил трубку. Я спустился вниз и купил газету. Все было в точности, как рассказывал Менендес. На снимке красовался Здоровяк Билли Магун на больничной койке. Видна была только часть лица и один глаз, остальное скрывали бинты. Раны опасные, но не смертельные. Убивать его никто не собирался – как-никак Билли Магун был копом, а в нашем городе полицейских не убивают, если только не попадутся под руку шпане. Живой полицейский, пропущенный через мясорубку, куда полезнее. Со временем он вернется в отдел нравов, но другим человеком, став ходячим примером того, что прижимать крутых ребят выходит себе дороже, особенно если обедаешь в лучших ресторанах и ездишь на «кадиллаке».
   Некоторое время я размышлял об этом, потом набрал номер агентства «Карне» и спросил Джорджа Питерса. Его на месте не оказалось. Я оставил свой номер и напомнил, что дело срочное. Джордж должен был появиться около половины шестого.
   Я отправился в голливудскую публичную библиотеку, но не нашел там того, что искал. Тогда я сел в «олдсмобиль» и поехал в центральную библиотеку, где и обнаружил маленькую книжицу в красном переплете, изданную в Англии, сделал копию нужных страниц и поехал домой. Из дома снова набрал номер «Карне». Питерс еще не вернулся. Я оставил секретарше домашний номер.
   Затем я расставил фигуры и сел поломать голову над шахматной задачей «Сфинкс», полностью оправдывающей свое название. Задача обнаружилась на последней странице учебника англичанина Блэкберна – самого динамичного шахматиста на свете, хотя при современной манере игры а-ля холодная война его задавили бы на первых ходах. Почти все шахматные задачи – четырех– или пятиходовки. В «Сфинксе» ходов было одиннадцать, и сложность возрастала от хода к ходу почти в геометрической прогрессии. Одиннадцатиходовка – это истинное мучение.
   Иногда, не иначе как с целью помучить себя, я пытаюсь найти другой способ решения. Когда-нибудь я просто тихо сойду с ума, корпя над этой задачей. Мне еще не доводилось вопить над ней в полный голос от ярости, но я не раз бывал опасно к этому близок.
   Джордж Питерс позвонил без двадцати шесть. Мы обменялись приветствиями и соболезнованиями.
   – Вижу, ты снова угодил в переплет, – радостно заметил Питерс. – Пора менять профессию. Можешь заняться бальзамированием покойников. А что, спокойная работенка.
   – Слишком долго учиться. Пожалуй, я готов стать клиентом агентства, если вы не запросите чересчур дорого.
   – Смотря о чем речь, старина. Да и с Карне придется побеседовать.
   – Нет.
   – Тогда расскажи мне.
   – В Лондоне много сыщиков-одиночек вроде меня, их еще называют частными следователями. Наверняка ваша контора связана с кем-то из них. Можно попробовать поискать самому, но велика вероятность напороться на жулика. Сведения, которые требуются, не сложно раздобыть, но время не терпит. Скажем, я хочу получить их до конца следующей недели.
   – Выкладывай.
   – Мне нужна информация о военной службе Терри Леннокса, или Фрэнка Марстона, как бы он себя ни называл. Он служил в коммандос. Был ранен и захвачен в плен во время рейда в ноябре сорок второго на одном из норвежских островов. Я хочу знать номер части и что с ним в действительности случилось. Думаю, военное ведомство располагает подобными сведениями, и вряд ли это секретная информация. Можно соврать, что решается вопрос наследства.
   – Для этого тебе не нужен частный сыщик. Пошли запрос напрямую.
   – Брось, Джордж, ответ я получу месяца через три, а он нужен мне через пять дней.
   – Понятно. Это все, старина?
   – Еще кое-что. В Сомерсет-Хаусе хранятся записи актов гражданского состояния. Я хочу знать о нем все: дату рождения, браки-разводы, натурализация и прочее.
   – Зачем?
   – Что значит «зачем»? Клиент всегда прав.
   – А если он нигде не числится?
   – Тогда плохо дело. Но если числится, нужны заверенные копии. Во сколько мне это обойдется?
   – Нужно поговорить с Карне. Вообще-то, он вполне способен послать тебя подальше, с твоей-то репутацией. Нам светиться ни к чему. А если возьмется, запросит сотни три, не меньше. В переводе на доллары получается не так уж много. Это будет стоить нам гиней десять, или меньше тридцати баксов. Прибавь непредвиденные расходы. На круг выйдет долларов пятьдесят, а Карне меньше чем за двести пятьдесят и пальцем не пошевелит.
   – Даже для коллеги по цеху?
   – Ты нас с собой не равняй.
   – Буду ждать твоего звонка, Джордж. Может, поужинаем?
   – В «Романофф»?
   – Ладно, будет тебе «Романофф», – прорычал я, – если удастся забронировать столик.
   – А мы возьмем столик Карне. Он там завсегдатай. Полезно для репутации. Карне в этом городе – человек не последний.
   – У меня есть знакомые, которые могут раздавить твоего Карне мизинцем.
   – Кто бы сомневался, что ты выкрутишься, малыш. Встречаемся в баре в семь. Скажи главному жулику, что ждешь полковника Карне. Он мигом расчистит пространство, чтобы под ногами не путался всякий сброд вроде сценаристов и актеришек.
   Я повесил трубку и вернулся к доске, но шахматы не шли на ум. Спустя некоторое время Питерс перезвонил и сказал, что Карне согласен, если я буду держать язык за зубами, а запрос в Лондон Питерс отправит немедленно.

41

   Говард Спенсер позвонил в следующую пятницу. Он остановился в «Ритц-Беверли» и приглашал меня выпить в баре гостиницы.
   – Лучше у вас.
   – Как скажете. Номер восемьсот двадцать восьмой. Я только что разговаривал с Эйлин Уэйд. Она уже пришла в себя. Эйлин прочла рукопись и думает, что дописать роман не составит труда. Книга выйдет короче, чем остальные произведения Роджера, но это с лихвой компенсируется шумихой вокруг его смерти. Полагаю, издатели кажутся вам черствыми хапугами. Эйлин ждет меня сегодня вечером.
   – Я буду у вас через полчаса, мистер Спенсер.
   У издателя был просторный люкс в западном крыле отеля. Высокие окна гостиной выходили на узкий балкон с железными перилами. Мебель с полосатой обивкой и ковер с цветочным орнаментом придавали комнате старомодный лоск. Вот только поверхности, куда постояльцам могло приспичить поставить бокалы, были из стекла, а по всему номеру разбросаны целых девятнадцать пепельниц. По устройству гостиничных номеров всегда можно судить о том, какого мнения хозяева о манерах своих постояльцев. Похоже, в «Ритц-Беверли» не рассчитывали на мало-мальски воспитанных клиентов.
   Мы пожали друг другу руки.
   – Садитесь, – пригласил Спенсер. – Что будете пить?
   – Все равно.
   – А я выпью бокал амонтильядо. Летом в Калифорнии плохо пьется. В Нью-Йорке можно выпить вчетверо больше, а похмелье будет вполовину легче, чем тут.
   – Тогда мне ржаной виски с лимоном.
   Спенсер сделал заказ, уселся в одно из полосатых кресел и принялся полировать очки носовым платком. Затем аккуратно водрузил их на переносицу, посмотрел на меня и сказал:
   – Вижу, вы что-то задумали. Поэтому не захотели встретиться в баре.
   – Я отвезу вас в Айдл-Вэлли. Мне надо поговорить с миссис Уэйд.
   На лице Спенсера застыла недовольная гримаса.
   – Боюсь, она не захочет вас видеть.
   – Знаю. Я воспользуюсь вашим визитом как предлогом.
   – Не слишком дипломатично с моей стороны.
   – Она говорила вам, что не хочет меня видеть?
   – Не напрямую. – Спенсер прокашлялся. – Мне показалось, она обвиняет вас в смерти Роджера.
   – Она сказала это полицейскому и лейтенанту из отдела убийств, но не коронеру.
   Спенсер откинулся назад и машинально поскреб пальцем правой руки ладонь левой.
   – Не по душе мне ваша затея, Марлоу. Ей и так досталось. В последнее время жизнь не баловала Эйлин. Зачем заставлять бедняжку переживать все заново? Хотите убедить ее в своей невиновности?
   – Она сказала полиции, что я убил Роджера.
   – Не стоит понимать слова Эйлин буквально. Иначе…
   В дверь позвонили. Спенсер пошел открывать. Официант внес поднос и поставил его на столик с таким торжественным видом, словно сервировал обед из семи блюд. Спенсер подписал чек и добавил доллар чаевых. Забрав свой херес, он уселся в кресло, словно и не собирался предлагать мне виски. Я остался сидеть на месте.
   – Иначе что?
   – Иначе она повторила бы свое обвинение перед коронером.
   Он нахмурился:
   – Мы оба несем бред. Так зачем вы хотели меня видеть?
   – Это вы хотели меня видеть.
   – В прошлый наш разговор вы обмолвились, что я слишком тороплюсь с выводами, – холодно сказал Спенсер. – Мне показалось, вы хотели объясниться.
   – Я предпочел бы объясняться перед миссис Уэйд.
   – Не нравится мне это. Могли бы и сами назначить ей встречу. Я уважаю Эйлин Уэйд. Как бизнесмен, я заинтересован в издании последней книги Роджера. Если Эйлин не желает вас видеть, почему я должен обманом тащить вас к ней в дом?
   – Вы правы, я сам договорюсь с Эйлин. Просто хотел, чтобы при нашей встрече присутствовал свидетель.
   – Свидетель чего? – почти рявкнул Спенсер.
   – Или вы услышите это при ней, или не услышите никогда.
   – Значит, не услышу.
   Я встал:
   – Возможно, вы правы, Спенсер. Вам нужна эта книжка, если из нее еще можно что-нибудь выжать. Вы не хотите никого обижать. Вполне похвальные стремления. Удачи вам и прощайте.
   Внезапно он встал:
   – Постойте, Марлоу. Не знаю, что вы задумали, но, кажется, вы не шутите. Неужели за смертью Роджера скрывается какая-то тайна?
   – Никакой тайны. Он был убит выстрелом в голову из револьвера «уэбли». Разве вы не читали об этом в газетах?
   Спенсер занервничал:
   – Читал. И газеты восточного побережья писали об этом, и пару дней спустя лос-анджелесские тоже. Роджер находился в доме один, хотя вы были неподалеку. Повар и Кэнди в тот день не работали, а Эйлин вернулась из города уже после того, как Роджер застрелился. Выстрел был заглушен шумом катера.
   – Все верно. А когда моторка укатила, я пошел к дому и по дороге услышал звонок. За дверью стояла Эйлин Уэйд, которая забыла ключ. Роджер к тому времени был мертв. Она заглянула в кабинет, решила, что муж спит, и отправилась на кухню заваривать чай. Чуть позже я зашел к Роджеру и обнаружил его труп. Мне оставалось только вызвать полицию.
   – По-моему, все предельно ясно, – осторожно заметил Спенсер, и его голос уже не звучал враждебно. – Револьвер принадлежал Роджеру, а неделей раньше он уже пытался застрелиться. Вы сами видели, как Эйлин отобрала у него револьвер. Его алкоголизм, несдержанность плюс депрессия – все сыграло свою роль.
   – Она же сказала вам, что книга неплоха. С чего бы взяться депрессии?
   – Это мнение Эйлин. Возможно, книга чудовищна, или он считал ее таковой. Я не дурак, Марлоу, выкладывайте. Я же вижу, за всем этим что-то скрывается.
   – Полицейский из отдела убийств – мой старый приятель. Старый мудрый коп с бульдожьей хваткой, настоящая ищейка. И кое-что в этом деле ему не по душе. Почему Роджер с его маниакальной страстью описывать все и вся не оставил предсмертной записки? Почему устроил так, чтобы Эйлин обнаружила его в луже крови? Почему не хотел, чтобы я услышал выстрел? Почему именно в этот день Эйлин забыла ключ и мне пришлось открывать ей дверь? Почему она оставила Роджера одного, когда у прислуги был выходной? Правда, она уверяет, что не знала о моем присутствии. Если так, последние два вопроса – не в счет.
   – Бог мой, – пролепетал Спенсер, – уж не хотите ли вы сказать, что чертов коп подозревает Эйлин?
   – Ему не хватает только мотива.
   – Ерунда! Почему бы не заподозрить вас? В вашем распоряжении была чертова уйма времени, а у нее – всего несколько минут. К тому же она забыла ключ.
   – А какой мотив у меня?
   Спенсер схватил виски и залпом осушил стакан. Аккуратно поставил его на столик, достал носовой платок и вытер влажные от запотевшего стекла пальцы.
   – Расследование еще не окончено?
   – Не уверен, но в одном я не сомневаюсь: если Роджер выпил достаточно, чтобы отрубиться, они от нее не отстанут.
   – Поэтому вы хотите поговорить с Эйлин, – промолвил Спенсер, – в присутствии свидетеля.
   – Да.
   – Одно из двух, Марлоу. Либо вы напуганы до смерти, либо думаете, что напугана она.
   Я кивнул.
   – Так кто из вас двоих напуган? – мрачно поинтересовался он.
   – Лично я не напуган.
   Спенсер бросил взгляд на часы:
   – Надеюсь, что вы спятили.
   Мы молча посмотрели друг на друга.

42

   К северу от каньона Колдуотер жара усилилась. Когда мы спустились с холма в долину Сан-Фернандо, стало нечем дышать. Я покосился на Спенсера. Он так и не снял жилета, но, казалось, жара нисколько его не беспокоит. Издателя терзали иные заботы. Он уставился в ветровое стекло и молчал всю дорогу. Над долиной висел смог, сверху казавшийся толстым слоем тумана. Когда мы въехали в него, Спенсера прорвало.
   – Бог мой, я-то думал, в Калифорнии хороший климат! – воскликнул он. – Чем они занимаются – жгут старые покрышки?
   – В Айдл-Вэлли станет полегче, – успокоил его я. – Туда задувает океанский бриз.
   – Хоть что-то хорошее, не одно повальное пьянство. По-моему, Роджер сделал большую ошибку, поселившись в таком месте. Писателю необходимо вдохновение, и искать его следует не в бутылке. Но что ему оставалось, если вся эта загорелая публика изо дня в день мучается похмельем?
   Я свернул, миновал пыльный участок на въезде в Айдл-Вэлли, и в лицо ударил долгожданный бриз. Высокие разбрызгиватели орошали обширные гладкие газоны, вода с шипением падала в траву. В это время дня богатая публика дома не сидела. Ставни в домах были закрыты, а грузовичок садовника по-хозяйски перегородил подъездную дорожку. Я подъехал к дому Уэйдов, миновал ворота и припарковался рядом с «ягуаром» Эйлин. Спенсер вышел из машины и уверенно направился к входу. Дверь открылась почти сразу. Смуглый красавчик Кэнди в белой куртке был на посту.
   Спенсер вошел в дом. Кэнди зыркнул на меня и захлопнул дверь перед моим носом. Я терпеливо ждал. Устав ждать, нажал кнопку звонка.
   Дверь распахнулась, и Кэнди заорал на меня:
   – Вон отсюда! Хочешь ножик в брюхо?
   – Я пришел к миссис Уэйд.
   – Она не желает тебя видеть!
   – Кэнди! – раздался недовольный окрик хозяйки.
   Мексиканец злобно оскалился и отступил. Я вошел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Эйлин стояла у дальнего края дивана, Спенсер мялся рядом. Выглядела она сногсшибательно. Белые брюки с высоким поясом, белая спортивная рубашка и сиреневый платочек в левом кармашке.
   – В последнее время с Кэнди не сладишь, – обратилась она к Спенсеру. – Рада вас видеть, Говард. Спасибо, что приехали в такую даль. Правда, я думала, что вы приедете один.
   – Марлоу привез меня. Хотел с вами повидаться, – ответил Спенсер.
   – Не представляю зачем, – отрезала она и холодно взглянула на меня. Непохоже было, что недельная разлука заставила ее скучать. – Так зачем?
   – Долго объяснять, – сказал я.
   Она медленно опустилась на диван. Я уселся напротив. Спенсер насупился и принялся протирать стекла очков, что позволило ему хмуриться еще натуральнее. Закончив со стеклами, он плюхнулся на диван, подальше от меня.
   – Надеюсь, вы останетесь на ланч, – улыбнулась Спенсеру Эйлин.
   – Спасибо, не сегодня.
   – Нет? Что ж, если вы заняты… Наверное, вам не терпится увидеть рукопись?
   – Если не трудно.
   – Разумеется. Кэнди! Кажется, он ушел. Рукопись на столе в кабинете Роджера. Я принесу.
   – Позвольте мне самому.
   Спенсер встал с дивана и, не дожидаясь разрешения, зашагал в сторону кабинета. У двери он оглянулся и бросил на меня тревожный взгляд. Я молчал. Эйлин медленно повернула голову и холодно взглянула на меня:
   – Зачем вы хотели меня видеть?
   – По разным причинам. Красивый кулон.
   – Я часто его ношу. Давным-давно его подарил мне один очень дорогой человек.
   – Вы говорили. Британский военный значок?
   Не снимая кулона с цепочки, она протянула его мне:
   – Копия в золоте и эмали. Настоящий значок больше.
   Вернулся Спенсер, снова сел на диван, положив перед собой толстую стопку желтоватых листов, скользнул по ней взглядом и снова уставился на Эйлин.
   – Можно мне кулон? – спросил я Эйлин.
   Она расстегнула замок, высвободила кулон и передала его мне, вернее, уронила кулон в мою ладонь и, сложив руки на коленях, удивленно смотрела на меня.
   – Что в нем особенного? Это значок территориального полка «Меткие винтовки». Человек, который дал мне его, пропал без вести в Норвегии, в Ондалснесе, весной сорокового года. – Эйлин улыбнулась и слабо махнула рукой. – Он любил меня.
   – Эйлин не могла уехать из Лондона из-за бомбежек, – пробубнил Спенсер.
   Эйлин пропустила его замечание мимо ушей.
   – И вы его любили, – сказал я.
   Она опустила взгляд, резко вскинула голову, и наши глаза встретились.
   – Это было давно. Шла война. Во время войны бывает всякое.
   – Вы недоговариваете, миссис Уэйд. «Мы так страстно, так отчаянно любили друг друга – как любят раз в жизни» – ваши же слова. Вы и до сих пор его любите. И надо же, какое совпадение! у меня те же инициалы, что и у него. Может быть, вы за это меня выбрали?
   – Его инициалы не имеют ничего общего с вашими, – отрезала она. – И он мертв, мертв. Слышите, мертв!
   Я протянул кулон Спенсеру. Он неохотно взял его.
   – Я уже видел этот кулон, – пробормотал он.
   – Проверьте, правильно ли я его описываю, – попросил я. – Широкий кинжал из белой эмали с золотым лезвием острием вниз. Позади кинжала синие эмалевые крылья. Кинжал упирается в свиток, на свитке надпись: «Кто смел, тот побеждает».
   – К чему эти подробности?
   – Эйлин утверждает, что кулон подарен ей человеком, без вести пропавшим в Норвегии весной сорокового года.
   Теперь они оба не сводили с меня глаз. Спенсер понимал, что я не шучу. Темные брови Эйлин сошлись на переносице в удивленной и недружелюбной гримасе.
   – Это нарукавный знак. Его ввели, когда «Метких стрелков» присоединили, или подчинили – не знаю, как правильно, – к специальному подразделению военно-воздушных сил, хотя первоначально стрелки числились в пехоте. Таким образом, до сорок седьмого года значка просто не существовало, и он никак не мог быть подарен миссис Уэйд в сороковом. Кроме того, стрелки не высаживались в Норвегии. «Шервудцы» и «лестерширцы», но не они. Я вам не надоел?
   Спенсер молча положил кулон на столик и легким движением подтолкнул его к Эйлин.
   – Думаете, я не знала? – выпалила она.
   – Думаете, британское военное ведомство не знало? – парировал я.
   – Возможно, тут какая-то ошибка, – робко встрял Спенсер.
   Я обернулся и одарил его тяжелым взглядом:
   – Это только одно из объяснений.
   – Другое объяснение, что я лгунья, – с издевкой промолвила Эйлин Уэйд. – Я никогда не встречала человека по имени Фрэнк Марстон, мы никогда не влюблялись друг в друга. Он никогда не дарил мне кулон, не пропадал без вести, его просто не существовало на свете! Я купила кулон в Нью-Йорке, в одном из тех магазинчиков, что продают английские кожаные вещи ручной работы, крикетные свитера, военные и школьные значки, эмблемы, прочие безделушки. Такое объяснение вас устроит, мистер Марло?
   – Последняя часть – вполне, но не первая. Несомненно, кто-то сказал вам, что это нарукавный знак стрелков, но подробностей не сообщил. Но вы знали Фрэнка Марстона, он действительно служил в том полку и пропал без вести в Норвегии. Однако это случилось не в сороковом, а в сорок втором, когда Фрэнк Марстон служил в коммандос, и не на Ондалснесе, а на другом островке у норвежского побережья, где коммандос проводили вылазку.
   – Не вижу тут ничего криминального, – выпалил Спенсер, теребя желтоватые листки на столе.
   Я не понимал, подыгрывает он мне или действительно разозлился. Он взвесил в руке желтоватую стопку.
   – Покупаете на вес? – спросил я.
   До Спенсера не сразу дошло. Он улыбнулся.
   – В Лондоне во время войны Эйлин пришлось несладко. Неудивительно, что в голове у нее все перемешалось, – примирительно сказал он.
   Я вытащил из кармана сложенный лист:
   – Вы думаете, можно забыть имя собственного мужа? Это заверенная копия брачного свидетельства. Брак заключен в августе сорок второго между Фрэнком Эдвардом Марстоном и Эйлин Викторией Сампселл. В каком-то смысле миссис Уэйд права. Человека по имени Фрэнк Марстон никогда не существовало. Это вымышленное имя, потому что в армии на брак требовалось разрешение. По-настоящему этого человека зовут иначе, и у меня есть его послужной список. Удивительно, как легко находятся ответы на вопросы, если потрудиться их задать.
   Спенсер откинулся на спинку дивана и пристально посмотрел на Эйлин. Она ответила ему одной из укоризненных соблазняющих улыбок, на которые женщины мастерицы.
   – Но он же умер, Говард! Задолго до того, как я встретила Роджера. Какая теперь разница? Роджер знал о нем. Я не меняла девичьей фамилии. А когда его убили… – она запнулась, вздохнула и уронила руку на колено, – все было кончено, все потеряно, все ушло в небытие.
   – Вы уверены, что Роджер знал? – осторожно спросил Спенсер.
   – Кое-что он знал, – сказал я. – Во всяком случае, имя Фрэнка Марстона что-то ему говорило. Я спросил его прямо, и у него в глазах что-то промелькнуло, но он промолчал.
   Не слушая меня, Эйлин обратилась к Спенсеру:
   – Разумеется, Роджер знал!
   Она улыбалась ему спокойно и терпеливо, словно он был неразумным ребенком. О женщины!
   – Но почему вы солгали? – сухо спросил Спенсер. – Почему сказали, что он пропал в сороковом, если это случилось в сорок втором? Почему утверждали, что он подарил вам кулон, если этого не было?
   – Потому что я запуталась в снах, – мягко ответила она, – вернее, в кошмарах. Почти все мои друзья погибли под бомбами. В те годы, прощаясь вечером, мы не знали, встретимся ли утром. Хуже всего было прощаться с солдатами. Убивают всегда самых лучших, самых добрых и нежных.
   Спенсер не ответил. Я тоже молчал. Эйлин посмотрела на кулон, протянула руку к столику, вдела кулон в цепочку и откинулась на спинку дивана.
   – Я не имею никакого права устраивать вам допрос, Эйлин, – сказал Спенсер. – Давайте забудем об этом. Не знаю, зачем Марлоу развел канитель с кулоном и свидетельством о браке. Я уж и сам чуть было не подумал…
   – Мистер Марлоу, – заметила Эйлин Уэйд, – любит делать из мухи слона, а когда происходит что-то действительно важное, когда речь идет о жизни и смерти, он спокойно прогуливается по берегу и глазеет на идиотский катер.
   – Значит, вы больше никогда не видели Фрэнка Марстона? – спросил я.
   – Но он же погиб!
   – Откуда вы знаете? Красный Крест не сообщал о его смерти. Его могли взять в плен.
   Эйлин вздрогнула и тихо промолвила:
   – В октябре сорок второго Гитлер приказал отправлять всех коммандос в гестапо. Думаю, вам понятно, что это значит. Пытки и смерть в гестаповских застенках. – Ее пробрала дрожь. – Что вы за человек! – Эйлин метнула в меня гневный взгляд. – Чтобы наказать меня за банальную ложь, заставляете заново переживать этот ужас! Представьте, что вашего любимого схватили эти страшные люди и вы знаете, что его ждет! Неужели вам не захотелось бы придумать другую историю, пусть и далекую от истины?
   – Мне нужно выпить, – сказал Спенсер, – прямо сейчас. Вы позволите?
   Эйлин хлопнула в ладоши. Рядом с ней словно из ниоткуда возник Кэнди и поклонился Спенсеру:
   – Что будете пить, сеньор Спенсер?
   – Неразбавленный скотч, и побольше.
   Кэнди отошел в угол и откатил барный столик от стены. Выбрал бутылку, наполнил стакан и поставил его перед Спенсером. Мексиканец уже хотел уходить, но Эйлин окликнула его.
   – Возможно, мистер Марлоу тоже хочет выпить, – заметила она.
   Мексиканец остановился и бросил на хозяйку угрюмый взгляд.
   – Спасибо, – сказал я, – не хочу.
   Кэнди фыркнул и вышел вон. Наступило молчание. Спенсер осушил половину стакана, зажег сигарету и, пряча глаза, обратился ко мне:
   – Надеюсь, миссис Уэйд или Кэнди отвезут меня в Беверли-Хиллз. В крайнем случае вызову такси. Полагаю, вы закончили?
   Я сложил копию свидетельства о браке и сунул в карман.
   – Вы уверены?
   – По-моему, все давно ждут вашего ухода.
   – Хорошо, – вздохнул я и встал. – Зря я это затеял. Думал, такому опытному издателю хватит мозгов, чтобы сообразить: я не комедию ломаю. Я копался в архивах и тратил деньги не для того, чтобы покрасоваться. Когда я начал расследование, я понятия не имел, что Фрэнка Марстона схватило гестапо, что миссис Уэйд носит фальшивый значок и путается в датах. И что они с Фрэнком Марстоном расписались во время войны. Все, что я знал, – это его имя. Как думаете, откуда?
   – Кто-то сказал вам, – бросил Спенсер.
   – Верно, мистер Спенсер. Кое-кто знал его в Нью-Йорке после войны, а позже встретил его уже здесь, в ресторане с женой.
   – Марстон – фамилия распространенная. – Спенсер отхлебнул виски, наклонил голову, и его правое веко еле заметно дрогнуло.
   Я снова сел.
   Спенсер продолжил:
   – Думаю, на свете хватает и Фрэнков Марстонов. В нью-йоркской телефонной книге целых девятнадцать Говардов Спенсеров, у четырех из них нет второго имени.
   – Пусть так. А скольких вы знаете Фрэнков Марстонов с посеченной осколками и заштопанной пластическим хирургом половиной лица?
   У Спенсера отвалилась челюсть. Он медленно вытащил носовой платок и промокнул лоб.
   – Сколько Фрэнков Марстонов спасли жизнь бандитам Менди Менендесу и Рэнди Старру? у них хорошая память. Они могут подтвердить, если сочтут нужным. Хватит притворяться, Спенсер. Фрэнк Марстон и Терри Леннокс – один и тот же человек.
   Я не ждал, что они подскочат и заорут, но их молчание было красноречивее крика. Молчание обступило меня, тяжелое и плотное. Слышно было, как на кухне капает кран, как с глухим стуком в почтовый ящик падает свернутая газета и мальчишка-разносчик, фальшиво насвистывая, разворачивает свой велосипед.
   Внезапно я ощутил покалывание в шее. Я вздрогнул и развернулся. Кэнди стоял за моей спиной с ножом в руке. На смуглом лице нельзя было прочесть ничего, но в глазах застыло странное выражение.
   – Ты устал, amigo, – промолвил он мягко. – Хочешь, принесу выпить?
   – Бурбон со льдом, – попросил я.
   – De pronto, señor.
   Кэнди со щелчком убрал лезвие, сунул нож в карман и удалился.
   Наконец я посмотрел на Эйлин. Она сидела, наклонившись вперед и стиснув руки. Я не видел ее лица. Когда Эйлин заговорила, в ее голосе мне послышалась звонкая пустота автоответчика. Мне всегда казалось, что, если не класть трубку, а продолжать слушать механический голос, он так и будет, не меняя интонации, отсчитывать секунды до конца времен.
   – Я видела его только однажды, Говард, и ни разу с ним не заговорила. Но как он изменился! Волосы побелели, лицо стало другим. Разумеется, мы узнали друг друга. Затем он вышел из комнаты, а на следующий день сбежал из дома. Это было у Лорингов. Он пришел с той женщиной, своей женой. И вы при этом были, Говард, и Роджер. Вы тоже его видели.
   – Нас представили друг другу, – подтвердил Спенсер. – Я знал, на ком он женат.
   – Линда Лоринг сказала, что он исчез без всякой причины. Они даже не ссорились. Его жена подала на развод, а потом вытащила его со дна, и они снова расписались, бог знает почему. Думаю, он сидел на мели, и ему было все равно. Он знал, что я замужем за Роджером и мы навсегда потеряны друг для друга.
   – Но почему?
   Кэнди поставил стакан передо мной и вопросительно посмотрел на Спенсера, но тот покачал головой, и Кэнди удалился. Никто не обращал на него внимания, он был «невидимкой» в китайском театре, который передвигает предметы на сцене, а актеры и зрители делают вид, будто его нет.
   – Почему? – переспросила она. – Вы не поймете. Мы потеряли то, что было между нами. Он чудом выжил в гестапо. Вероятно, не все приказы Гитлера исполнялись. Я могла бы обмануть себя, сделать вид, что передо мной тот полный жизни юноша, чистый и неиспорченный, которого я знала. Но он был мужем этой рыжеволосой потаскухи. Это было так отвратительно! Я знала про нее и Роджера. Не сомневаюсь, знал и Фрэнк. И Линда Лоринг знала. Ей далеко до сестрицы, но порода та же. Вы спрашиваете, почему я не оставила Роджера и не ушла к Полу? Подобрать его после этой женщины, зная, что в ее объятиях побывал еще и мой муж? Ну уж нет! Меня такие вещи не возбуждают. Роджера я могла простить. Он пил, не отдавал себе отчета в своих поступках. Роджер страдал, думая, что разменивает свой талант по мелочам. Он был слабым, разочарованным, неприкаянным человеком, но я могла его понять! Он был всего лишь моим мужем, а Фрэнк… Фрэнк мог стать для меня всем в этом мире – или ничем. Так и вышло.
   Я глотнул свой бурбон. Спенсер прикончил скотч и теперь машинально царапал ногтем обивку дивана, забыв про стопку бумаг – неоконченный роман конченого человека, некогда популярного писателя.
   – Непохоже, что он стал ничем, – нарушил молчание я.
   Эйлин равнодушно встретила мой взгляд и снова опустила глаза.
   – Это еще мягко сказано, – заметила она с ноткой сарказма. – Он знал, что она собой представляет и женился на ней, но не выдержал и прикончил ее, а после прикончил себя.
   – Он ее не убивал, – сказал я, – и вы об этом знаете.
   Эйлин выпрямилась и пристально посмотрела на меня. Спенсер издал неясный звук.
   – Ее убил Роджер, – продолжил я, – и об этом вы тоже знаете.
   – Это Роджер вам рассказал? – спокойно спросила она.
   – Намекнул. Рано или поздно он признался бы, мне или кому другому. Его разрывало на части от желания облегчить душу.
   Она покачала головой:
   – Нет, мистер Марлоу, его терзало не это. Роджер не знал, что убил ее. В ту минуту он не сознавал себя. Понимал, что сотворил что-то страшное, но не мог вспомнить, что именно. От потрясения он утратил память. Со временем воспоминания вернулись бы. Может быть, он вспомнил все перед смертью?
   – Так не бывает, Эйлин, – проскрипел Спенсер.
   – Отчего же, бывает, – возразил я. – Мне известно о двух достоверных случаях. Один пьяница в беспамятстве задушил женщину, которую подцепил в баре. Задушил ее же шарфом с красивой брошью. Когда его схватили, на галстуке у него красовалась та самая брошь, но он так и не вспомнил, откуда она взялась.
   – Никогда не вспомнил? – переспросил Спенсер. – Или не помнил тогда, когда его взяли?
   – Во всяком случае, сразу он не признался, а потом его отправили в газовую камеру, и спрашивать стало не с кого. Другой случай произошел с юношей, раненным в голову. Он жил с богатым извращенцем – любителем изысканных блюд, собирателем раритетных изданий, владельцем секретной библиотеки за панелью в стене. Любовники повздорили, носились друг за другом по всему дому, и молодой начал брать верх. Когда его обнаружили, у него были синяки по всему телу, сломанный палец и он не помнил, как убил своего дружка. Помнил только, что у него раскалывалась голова и он никак не мог найти дорогу в Пасадену. Бродил кругами вокруг заправки, пока владельцы не вызвали полицию.
   – Я не верю, – замотал головой Спенсер. – Роджер был не безумнее меня.
   – Он ничего не соображал, когда напивался, – заметил я.
   – Я была там и видела своими глазами, – устало промолвила Эйлин.
   Я усмехнулся, глядя на Спенсера. Усмешка вышла не слишком добрая, но это было выше меня.
   – Сейчас она все расскажет, – сказал я ему. – Теперь ее не остановить.
   – Расскажу, – промолвила она с вызовом. – Есть вещи, которые не расскажешь о злейшем враге, не говоря уже о собственном муже. Если бы мне пришлось давать показания, Говард, вам не понравились бы мои слова. Ваш необыкновенный, талантливый, популярный и весьма прибыльный автор выглядел бы весьма бледно. Король секса! Если только на бумаге. Как же пыжился этот жалкий неврастеник, чтобы оправдать свою репутацию! Женщины были для него трофеями. Я шпионила за ним. И мне не стыдно в этом признаться. Я своими глазами видела мерзкое место, где она устраивала оргии: домик за деревьями, отдельный гараж и выход в переулок. Вскоре Роджер перестал ее удовлетворять. Из запойных пьяниц выходят никудышные любовники. Он хотел ее бросить, но она выбежала за ним, голая, выкрикивая непристойности и размахивая этой несчастной статуэткой. Она не стеснялась в выражениях. Потом замахнулась на него статуэткой. Думаю, вы поймете, что чувствует мужчина, слыша из уст не лишенной внешнего лоска женщины ругательства, достойные сточной канавы. Он был пьян и в ярости вырвал статуэтку из ее рук. Об остальном можете догадаться сами.
   – Крови, наверное, было немало, – заметил я.
   – Крови? – Она горько усмехнулась. – Видели бы вы его, когда он явился домой! Я кинулась к машине, а он все стоял над Сильвией. Потом взял ее на руки и отнес в домик. То, что случилось, отрезвило его. Он вернулся домой через час, тихий как ягненок. Роджера удивило, что я ждала его. Он был не пьян, а словно бы не в себе и весь заляпан кровью. Я пыталась отмыть его. Потом он лег, а я вытащила старый чемодан и запихнула в него окровавленную одежду. Затем вымыла раковину и пол, протерла мокрым полотенцем сиденье в его машине и отогнала ее в гараж. А после села в свой «ягуар» и поехала к Четвортскому водохранилищу. А что было делать с чемоданом, забитым одеждой и окровавленными полотенцами?
   Она замолчала. Спенсер нервно почесывал ладонь. Эйлин покосилась на него и продолжила:
   – Вернувшись, я обнаружила, что Роджер встал и успел выхлебать чертову уйму виски. Наутро он ничего не помнил, только мучился похмельем. Я не стала ничего ему говорить.
   – И он не хватился пропавшей одежды? – спросил я.
   Эйлин кивнула:
   – Наверное, хватился, но ничего мне не сказал. А потом все завертелось: газеты, исчезновение Пола, его смерть в Мексике. Откуда мне было знать, что все так сложится? Роджер был моим мужем. Он совершил ужасное преступление, но она была дурной женщиной, а он не сознавал, что делает. Внезапно газеты перестали кричать об убийстве. Думаю, к этому приложил руку отец Линды. Роджер тоже просматривал газеты и даже отпускал время от времени невинные замечания – как человек, знающий участников событий.
   – Неужели вы не боялись? – спросил Спенсер.
   – Я умирала от страха, Говард! Если бы он вспомнил, он бы меня убил! Роджер умел притворяться. Все писатели – недурные актеры. Возможно, он ждал удобного случая? Я надеялась, что он забудет. Да и Пола это не вернуло бы.
   – Если Роджер не упомянул о пропавшей одежде, значит он что-то подозревал, – сказал я. – Вспомните о записях, которые он оставил в пишущей машинке в ночь, когда стрелял в потолок. Роджер написал, что из-за него умер хороший человек.
   – Он такое написал? – Ее глаза слегка округлились.
   – И попросил меня уничтожить записи. Я решил, что вы успели их прочесть.
   – Я никогда ничего не читала в его кабинете.
   – Однако вы прочли записку, в которой упоминался доктор Верринджер. Даже копались в его мусорной корзине.
   – Это другое, – холодно заметила она. – Я искала зацепку, чтобы вернуть его.
   – Это все, что вы можете сказать?
   Она печально опустила голову:
   – Пожалуй. Наверное, перед тем как застрелиться, он вспомнил. Теперь мы никогда не узнаем, да и зачем?
   Спенсер откашлялся.
   – А какую роль во всем этом должен был играть Марлоу? Вспомните, ведь это вы уговорили меня нанять его.
   – Я сходила с ума от страха. Боялась Роджера, боялась за Роджера. Мистер Марлоу был другом Фрэнка, возможно, последним из его приятелей, видевших Фрэнка живым. Фрэнк мог сказать ему что-нибудь. Мне хотелось привлечь мистера Марлоу на свою сторону. Если бы он докопался до правды, возможно, Роджера удалось бы спасти.
   Внезапно и без видимой причины Спенсер разозлился:
   – Не придумывайте, Эйлин. Марлоу – частный детектив, у него нелады с полицией. Он сел за решетку, потому что помог Фрэнку – я называю его так вслед за вами – сбежать в Мексику. Это прямое пособничество убийце. Неужели вы думаете, что, докопавшись до истины, Марлоу сидел бы сложа руки?
   – Говард, я боялась! Неужели вы не понимаете? Я жила в доме с убийцей и большую часть времени оставалась с ним наедине!
   – Допустим, это я могу понять, – не унимался Спенсер, – но ведь Марлоу отказался! Целую неделю после того, как Роджер выстрелил в потолок, вы провели с ним вдвоем. А когда Роджер застрелился, Марлоу, на свою беду, остался единственным живым человеком в доме.
   – Я-то тут при чем? Что я могла сделать?
   – Может быть, вы надеялись, что, докопавшись до истины, Марлоу всучит Роджеру револьвер и скажет примерно следующее: «Послушайте, старина, мы с вашей женой знаем, что вы убийца. Эта необыкновенная женщина много страдала. Почему бы вам не проявить благородство и не вышибить себе мозги? Все решат, что вы просто выпили слишком много виски. Я спущусь к озеру, выкурю сигарету, а вам пожелаю удачи. Вот ваш пистолет. Он заряжен. Прощайте, старина».
   – Вы невыносимы, Говард! Мне бы такое и в голову не пришло!
   – Но вы же сказали полиции, что Роджера убил Марлоу.
   Эйлин бросила на меня быстрый, почти виноватый взгляд:
   – Я растерялась. Не сознавала, что говорю.
   – Может быть, вы действительно думали, что Марлоу застрелил Роджера? – спросил Спенсер.
   Глаза Эйлин сузились.
   – Нет, Говард, нет! Зачем ему это? Что за чудовищное предположение!
   – Что в нем чудовищного? – не унимался Спенсер. – Полицейским пришла в голову та же мысль. Кэнди дал им мотив, сказав, что Марлоу провел ночь в вашей спальне, когда Роджер пытался застрелиться.
   Она вспыхнула до корней волос и растерянно посмотрела на него.
   – А вы расхаживали по дому без одежды, – безжалостно продолжал Спенсер, – во всяком случае, если верить Кэнди.
   – Но ведь на предварительном слушании он не…
   – Полиция не поверила Кэнди, – оборвал ее Спенсер, – поэтому он промолчал перед коронером.
   – Вот видите! – у Эйлин вырвался облегченный вздох.
   – Кроме того, – Спенсер был неумолим, – полиция подозревала вас. До сих пор подозревает. Им не хватает только мотива. И похоже, скоро он у них будет.
   Эйлин встала.
   – Мне кажется, вам обоим пора уходить, – выпалила она. – И чем скорее, тем лучше.
   – Так да или нет? – спокойно спросил Спенсер, не двигаясь с места. Он потянулся к стакану, но тот был пуст.
   – Что – да или нет?
   – Это вы убили Роджера?
   Эйлин молча смотрела на него. Кровь отхлынула от ее лица. Глаза метали молнии.
   – Я задаю вопросы, на которые вам пришлось бы отвечать в суде, – пожал плечами Спенсер.
   – Нет, я его не убивала. Я забыла ключ. Поэтому мне пришлось позвонить. Когда я вернулась, Роджер был мертв. Это все, что я знаю. Ради бога, что вы несете, Говард?
   Спенсер вытащил носовой платок и вытер губы.
   – Эйлин, я бывал в вашем доме раз двадцать. Не помню случая, чтобы днем дверь запиралась. Я не утверждаю, что вы его застрелили, я просто спрашиваю, хотя при желании вам не составило бы труда застрелить его.
   – Я застрелила мужа? – произнесла она, словно не веря своим ушам.
   – Если считать его вашим мужем, – холодно добавил Спенсер, – ведь вы уже были замужем, когда выходили за Роджера.
   – Благодарю вас, Говард, благодарю от всей души. Последняя книга Роджера, его лебединая песнь, перед вами. Берите ее – и вон из моего дома! А еще лучше отправляйтесь прямиком в полицию и расскажите им, что вы думаете об убийстве Роджера Уэйда. Никогда бы не поверила, что наша дружба так закончится. Прощайте, Говард. У меня болит голова, мне нужно прилечь. А Марлоу, который все это придумал… Пусть он не убивал Роджера в буквальном смысле, но это он довел его до самоубийства!
   Она шагнула к лестнице.
   – Постойте, миссис Уэйд! – резко окликнул я ее. – Никто не хочет причинять вам боль, но мы еще не все выяснили. Тот чемодан, который вы бросили в Четвортское водохранилище, он был тяжелым?
   Она обернулась и недоуменно посмотрела на меня:
   – Старый чемодан, да, очень тяжелый.
   – А как вам удалось перебросить его через высокий проволочный забор вокруг водохранилища?
   – Что? Забор? – Она беспомощно взмахнула рукой. – Когда нет другого выхода, силы утраиваются. Так или иначе, я справилась. Перебросила чертов чемодан через забор.
   – Нет там никакого забора, – сказал я.
   – Нет забора? – повторила она медленно, почти равнодушно.
   – И крови на одежде Роджера не было, а Сильвию Леннокс убили не рядом с домиком для гостей, а внутри, в ее собственной постели. Крови не было, потому что сначала ее застрелили, а уже потом разнесли лицо статуэткой. Мертвые тела, миссис Уэйд, кровоточат не сильно.
   Эйлин презрительно поджала губы.
   – Можно подумать, вы сами там были, – с издевкой заметила она, развернулась и направилась к лестнице.
   Мы смотрели ей вслед. Эйлин со спокойной грацией поднялась по ступенькам, решительно закрыла за собой дверь. Стало тихо.
   – Откуда вы знали про забор? – растерянно спросил Спенсер, которого бросало то в жар, то в холод. Держался он молодцом, но видно было, что разговор с Эйлин дался ему нелегко.
   – Так, ниоткуда. Я сроду не был у Четвортского водохранилища. Есть там забор, нет, не знаю.
   – Ясно, – печально вздохнул Спенсер, – главное, что этого не знала она.
   – Вот именно. Это она убила их обоих.

43

   Мимо бесшумно промелькнула быстрая тень. В руке мексиканца блеснул нож. Кэнди нажал на кнопку, и лезвие выскочило из рукоятки, снова нажал – и лезвие исчезло. Глаза его влажно блеснули.
   – Millon de perdones, señor [37 - Миллион извинений, сеньор (исп.).], – извинился Кэнди. – Я ошибался на ваш счет. Она убила хозяина. Наверное, я должен… – Он запнулся, и лезвие выскочило снова.
   – Нет. – Я встал и протянул руку. – Отдай мне нож, Кэнди. Ты славный мексиканский парнишка. И они с радостью повесят это на тебя. Ты не понимаешь, о чем я говорю, да и не важно. Тут все так запутано, что уже ничего не распутать, да полицейские и не станут копать. Мигом выбьют у тебя признание. И трех недель не пройдет, как будешь отбывать пожизненное в Сен-Квентине.
   – Я уже говорил, что не мексиканец. Я – чилиец из Винадель-Мар, это недалеко от Вальпараисо.
   – Нож, Кэнди, отдай нож. Ты свободен. Наверняка дома тебя ждет дюжина сестер и братьев. Забирай свои сбережения и возвращайся туда, откуда ты родом. Твоя работа здесь завершена.
   – Работы тут хватит, – спокойно заметил Кэнди, вытянул руку и уронил нож в мою ладонь. – Только ради вас.
   Я сунул нож в карман. Кэнди поднял глаза:
   – La señora – что с ней делать?
   – Ничего. Сеньора очень устала. Она долго жила в страхе. Не нужно ее беспокоить.
   – Мы должны вызвать полицию, – твердо сказал Спенсер.
   – Зачем?
   – Господи, Марлоу, просто потому, что должны!
   – Завтра. Забирайте ваш неоконченный роман – и уйдем отсюда.
   – Мы должны вызвать полицию, – упорствовал Спенсер. – Есть же закон!
   – Никого мы не будем звать. Улик у нас – мухи не прихлопнуть. Пусть облеченные властью делают свою грязную работу. Не отбирайте у судейских их хлеб. Законы пишутся для юристов, чтобы те распинались перед другими юристами, именуемыми судьями, а после – апеллировали к Верховному суду, который призовет первых судей к порядку. Вот наш закон, и сидим мы в нем по самые уши. Закон – кормушка для адвокатов. Как вы думаете, долго протянут бандиты, если адвокаты не найдут лазеек, чтобы обойти закон?
   – При чем тут это? – взвился Спенсер. – Человека застрелили в его собственном доме! Он был не худшим из писателей, но это сейчас не важно. Отняли человеческую жизнь, и мы оба знаем, кто это сделал. Зачем тогда правосудие?
   – Завтра.
   – Вы не лучше Эйлин, если ее покрываете! Я начинаю сомневаться в вас, Марлоу. Вы действительно хотели спасти Роджера? Может быть, именно ваше попустительство позволило ей осуществить свой замысел и это представление не более чем спектакль?
   – И как вы догадались? Именно спектакль, вернее, замаскированное объяснение в любви. Сами видите, Эйлин от меня без ума. Как только все уляжется, мы тут же поженимся. Денег у нее куры не клюют, а я на этом семействе не заработал ни цента. Сколько можно трудиться задаром?
   Спенсер снял очки и принялся тщательно протирать их, затем снова водрузил на нос и уставился в пол.
   – Простите, слишком много на меня свалилось сегодня. Сначала весть о смерти Роджера, потом Эйлин… Я совершенно раздавлен. – Он поднял глаза. – Могу я на вас положиться?
   – О чем вы говорите?
   – Надеюсь, вы все сделаете правильно. – Спенсер потянулся за стопкой желтоватых листков и сунул их под мышку. – Не слушайте меня. Вы сами знаете, что делать. Издатель я, может быть, и неплохой, но для таких дел не гожусь. Напыщенное ничтожество, вот я кто.
   Спенсер побрел к выходу. Кэнди посторонился, обогнал его и открыл гостю дверь. Спенсер коротко кивнул мексиканцу на прощание. Я последовал за ним, но рядом с Кэнди остановился и заглянул в его черные блестящие глаза:
   – И чтобы никаких фокусов, amigo.
   – Сеньора очень устала, – спокойно сказал Кэнди. – Сеньора поднялась к себе. Не стоит ее беспокоить. Я ничего не знаю, сеньор. No me acuerdo de nada… A sus ordenes, señor [38 - Жду ваших указаний, сеньор (исп.).].
   Я вытащил нож из кармана и протянул его Кэнди. Мексиканец улыбнулся.
   – Никто не доверяет мне, Кэнди, но я тебе доверяю.
   – Lo mismo, señor. Muchas gracias [39 - Взаимно, сеньор. Большое спасибо (исп.).].
   Спенсер сидел в машине. Я завел мотор и покатил в Беверли-Хиллз. У бокового входа в гостиницу я высадил его.
   – Я думал об Эйлин всю дорогу, – сказал он, вылезая из машины. – Должно быть, она была не в себе. Ей не смогут предъявить обвинение.
   – Они просто не станут этого делать. Только ей это невдомек.
   Спенсер прижал к себе норовящую выскользнуть из-под мышки пачку бумаг и кивнул. Я смотрел, как он сражается с тяжелой дверью. Затем я нажал на газ, «олдсмобиль» заскользил вдоль белого бордюра, и больше я никогда не видел Говарда Спенсера.

   Я вернулся домой подавленный и усталый. Стояла одна из тех душных ночей, когда нечем дышать, а ночные шорохи кажутся приглушенными и далекими. В небе висела неяркая равнодушная луна. Я бродил из комнаты в комнату, пытался слушать записи, но почти ничего не слышал. Я ощущал тупое мерное тиканье, но тикать в доме было нечему – звук пульсировал в моей голове. Я сам был часами, отсчитывал последние секунды чужой жизни.
   Я вспоминал нашу первую встречу с Эйлин Уэйд. И вторую, и третью, и четвертую. Но ее образ выходил нечетко. Убийца всегда кажется ненастоящим, когда узнаешь, что он убийца. Люди убивают из ненависти, страха, алчности. Бывают продуманные убийства. Бывает, что убийца действует под влиянием минуты. А иногда убийца влюбляется в саму смерть и преступление становится для него подобием суицида. В каком-то смысле – не в том, который имел в виду Спенсер, – все убийцы безумны.
   За окном забрезжил рассвет. Я лег в кровать.
   Настойчивый телефонный звонок вытащил меня из бездонного колодца сна. Путаясь в простынях, я скатился с кровати, сознавая, что проспал не больше двух часов. Чувствовал я себя как недопереваренный обед в грязной забегаловке. Глаза слипались, рот был полон песка. Дотащившись до гостиной, я поднял трубку:
   – Подождите минуту.
   Затем дополз до ванной и подставил голову под струю холодной воды. За окном что-то клацало. Я выглянул. На меня бесстрастно взирало смуглое лицо. Приходящий садовник-японец, которого я называл про себя Жестокосердным Гарри, подрезал кусты – аккуратно, как это может делать только садовник-японец. То его прийти не допросишься, то заявляется в шесть утра и клацает ножницами под окном спальни.
   Я насухо вытер лицо и вернулся к телефону:
   – Слушаю.
   – Это Кэнди, сеньор.
   – Доброе утро, Кэнди.
   – La señora está muerta [40 - Сеньора умерла (исп.).].
   Умерла. Какое холодное, черное, бесшумное слово. На любом языке. Сеньора умерла.
   – Надеюсь, ты к этому не причастен.
   – Она выпила таблетки. Называются демерол. Сорок-пятьдесят штук в пузырьке. Теперь он пуст. Утром я влез на дерево и заглянул в окно. Она лежала на кровати в той же одежде, что и вчера. La señora está muerta. Fría como agua de nieve [41 - Холодная, как ледяная вода (исп.).].
   Слово холодное, как ледяная вода.
   – Ты сказал кому-нибудь?
   – Si. El Doctor Loring. Он вызвал копов. Они еще не приехали.
   – Доктору Лорингу? Он всегда приходит слишком поздно.
   – Я не стал показывать доктору письмо.
   – Письмо? Кому оно адресовано?
   – Сеньору Спенсеру.
   – Отдай его полиции, Кэнди. Ни в коем случае не показывай доктору. И еще кое-что. Расскажи им все, что знаешь, Кэнди. И о нашем вчерашнем разговоре. Правду, только правду.
   Наступила краткая пауза. Затем я различил тихое «Si» и «Hasta la vista, amigo» [42 - Прощай, друг (исп.).].
   Я позвонил в «Ритц-Беверли» и спросил Говарда Спенсера.
   – Минутку, сейчас переключу вас на администратора.
   – Говорит администратор. Чем могу помочь?
   – Мне нужен Говард Спенсер. Я понимаю, что очень рано, но это срочно.
   – Мистер Спенсер улетел вчера в Нью-Йорк восьмичасовым рейсом.
   – Простите, не знал.
   На кухне я сварил кофе – несколько литров, не меньше. Густой, горький, обжигающий, грубый и бесчестный кофе. Жизненный эликсир для усталого сыщика.
   Спустя пару часов позвонил Берни Олс:
   – Ладно, умник, приезжай, сейчас мы тебе устроим.

44

   Все было как в прошлый раз, только теперь мы собрались в кабинете капитана Эрнандеса, пока шериф открывал фиесту в Санта-Барбаре. Кроме Эрнандеса и Берни Олса, был чиновник из управления коронера, доктор Лоринг, выглядевший так, словно его взяли за незаконный аборт, и Лоуфорд из прокуратуры – высокий сухопарый человек с лицом словно маска. Ходили слухи, что его брат заправляет подпольной лотереей в районе Сентрал-авеню.
   Перед Эрнандесом лежали несколько листков розоватой бумаги с неровными краями, исписанные зелеными чернилами.
   – Это неофициальная встреча, – заявил Эрнандес, когда все расселись на неудобных жестких стульях. – Запись не ведется. Говорите, что считаете нужным, а представитель коронера доктор Вейсс примет решение о проведении расследования. Согласны, доктор Вейсс?
   Добродушный на вид толстяк Вейсс знал свое дело.
   – В расследовании нет необходимости. Все указывает на наркотическое отравление. Когда прибыли врачи, женщина еще дышала. Глубокая кома, рефлексы отрицательные. На этой стадии спасти удается одного из сотни. Кожа была холодная, дыхание не прослушивалось, поэтому слуга решил, что все кончено. Однако она еще дышала и умерла примерно через час. Насколько я понял, женщина страдала бронхиальной астмой. Доктор Лоринг прописал ей демерол на случай внезапного приступа.
   – Вам известно, какое количество лекарства она приняла, доктор Вейсс?
   – Смертельную дозу, – улыбнулся доктор. – Не видя истории болезни и не имея возможности оценить степень сопротивляемости организма – врожденной или приобретенной, – трудно сказать точнее. Если верить ей самой, она приняла две тысячи триста миллиграммов – четыре-пять минимальных летальных доз для пациента, не злоупотребляющего наркотическими средствами.
   Доктор Вейсс вопросительно взглянул на доктора Лоринга.
   – Миссис Уэйд не была наркоманкой, – холодно ответил тот. – Предписанная доза составляла одну-две таблетки по пятьдесят миллиграммов. Три-четыре таблетки в сутки – самое большее, что я ей разрешил.
   – Однако выписали сразу пятьдесят штук, – заметил Эрнандес. – Опасно хранить в доме наркотики в таком количестве, не находите, доктор? Насколько серьезным было ее заболевание?
   Доктор Лоринг недовольно скривился:
   – Как всякая астма, но ее состояние никогда не характеризовалось status asthmaticus – приступами, когда пациенту угрожает опасность задохнуться.
   – Хотите что-нибудь добавить, доктор Вейсс?
   – Учитывая ее собственное признание, – задумчиво протянул доктор Вейсс, – а также отсутствие иных свидетельств, думаю, мы имеем дело с непреднамеренной передозировкой. Завтра сформулирую точнее. Ради бога, Эрнандес, вы же не собираетесь скрыть ее предсмертную записку?
   Эрнандес нахмурился и уставился в стол:
   – Я просто спросил. Первый раз слышу, чтобы астму лечили наркотиками. Чего только не придумают современные доктора!
   Лоринг вспыхнул:
   – Я уже говорил, что прописал демерол на случай внезапного приступа, капитан. Врач не может быть всегда под рукой. Астма – болезнь непредсказуемая.
   Эрнандес мельком взглянул на Лоринга и обратился к Лоуфорду:
   – Что скажут у вас в конторе, если я передам ее письмо в газеты?
   Лоуфорд равнодушно скользнул по мне взглядом:
   – А что тут делает этот малый, Эрнандес?
   – Я его пригласил.
   – Вы уверены, что он не побежит к газетчикам пересказывать все, что услышит?
   – Еще как побежит, он у нас известный болтун. Сами его сажали – или забыли?
   Лоуфорд усмехнулся и прокашлялся.
   – Я прочел это так называемое признание и не верю в нем ни единому слову. Мы имеем дело с эмоциональным перенапряжением, последствиями тяжелой утраты и приема наркотических препаратов. Жизнь под бомбами во время войны, тайный брак, возвращение мужа, которого она считала мертвым, и прочее. Неудивительно, что она испытывала болезненное чувство вины и пыталась избавиться от него… – Лоуфорд огляделся, но лица присутствующих сохраняли бесстрастность. – Разумеется, решать прокурору, но, по-моему, даже если бы она выжила, признание не может служить основанием для предъявления обвинения.
   – Еще бы, – ядовито заметил Эрнандес, – не говоря уже, что оно противоречит другому признанию, которому вы поверили.
   – Не задирайтесь, Эрнандес. Необходимо учитывать мнение общественности. Нам ни к чему публикация этого так называемого признания. Некоторым рьяным реформаторам неймется, только и ждут удобного случая, чтобы вонзить нам нож в спину. Присяжные и так волнуются после той истории с лейтенантом из полиции нравов, которого отделали на прошлой неделе.
   – Это ваши делишки, сами разбирайтесь, – сказал Эрнандес. – А мне подпишите вот тут.
   Капитан сложил розоватые листки стопкой, Лоуфорд подписал расписку, сунул листки во внутренний карман пиджака и вышел.
   Доктор Вейсс встал. Он был по-прежнему невозмутим и добродушен.
   – С прошлым расследованием по делу Уэйдов мы управились в два счета, а тут и вовсе обойдемся без расследования.
   Он кивнул Олсу и Эрнандесу, церемонно пожал руку Лорингу и вышел. Лоринг поднялся, но что-то удержало его на месте.
   – Так я могу довести до заинтересованных лиц, что расследования не будет?
   – Простите, что оторвали вас от ваших пациентов доктор, – сказал Эрнандес.
   – Вы мне не ответили, – вспылил доктор. – Я предупреждаю…
   – Давай катись отсюда.
   Лоринг задохнулся от возмущения и выскочил из кабинета. Дверь за ним закрылась, и наступило долгое молчание. Наконец Эрнандес зажег сигарету и посмотрел на меня:
   – Ну?
   – Что «ну»?
   – А вы чего ждете?
   – Так это конец? Финиш? Капут?
   – Скажи ему, Берни.
   – Кажется, конец, – промолвил Берни Олс. – Я уже приготовился вызвать ее на допрос. Это не было самоубийством – слишком много алкоголя обнаружили в крови у Роджера Уэйда. Не хватало только мотива. Не все в ее признании стоит принимать за чистую монету, но она утверждает, что шпионила за ним и знала расположение комнат в Энсино. Эта сучка Леннокс отбила у нее обоих мужей. А что случилось в домике для гостей, одному богу известно. Ты забыл спросить у Спенсера, был ли у Роджера Уэйда «маузер», Марлоу. Так вот, «маузер» у него был. Мы звонили в Нью-Йорк… Напиваясь, Уэйд терял рассудок. Бедняга не знал, сам ли пристрелил Сильвию Леннокс или видел, как ее убила жена. Так или иначе, все это непременно всплыло бы наружу. Правда, он начал закладывать не вчера, но быть мужем красивой пустышки и не спиться… Мексиканец, подонок эдакий, давно обо всем догадался. Она была немного не в себе, жила прошлым. Но если бы и решила пуститься во все тяжкие, то не ради муженька. Понимаешь, о чем я?
   Я промолчал.
   – Ты чуть не вляпался по уши, Марлоу.
   И на это я не ответил.
   Олс и Эрнандес обменялись ухмылками.
   – Не такие уж мы тупые копы, – продолжил Олс. – Сразу смекнули, что в этой истории с раздеванием нечисто. Мы насели на Кэнди, и он сдался. Мексиканец любил Уэйда и сомневался в его виновности. Если бы Кэнди застукал тебя, то пустил бы в ход нож. Мексиканские штучки. Кэнди никогда бы не выдал Уэйда. А она нарочно крутила хвостом, чтобы еще больше заморочить мужа. Все сходится. Под конец она стала его бояться. И ни с какой лестницы Уэйд ее не скидывал. Сама споткнулась, а он пытался ее удержать. Кэнди видел своими глазами.
   – Но это не объясняет, зачем ей понадобился я.
   – Я думал об этом. Старая песня. Ты темная лошадка: дружил с Ленноксом, помог ему скрыться. А вдруг он поделился с тобой чем-нибудь еще? Леннокс забрал пистолет, из которого убили Сильвию. Он знал, что из пистолета стреляли. Эйлин Уэйд решила, что он сделал это ради нее. А когда он застрелился, она уже не сомневалась. Ей хотелось вытянуть из тебя все, а обольстить тебя было несложно. А тут и предлог подвернулся. Может быть, плохие парни были ее слабостью.
   – Не слишком ли много вы ей приписываете?
   Олс сломал сигарету и стал задумчиво жевать половинку, другую он машинально засунул за ухо.
   – Возможно, ей нужен был сильный мужчина, который сжал бы ее в объятиях, и она перестала бы жить прошлым.
   – Это не про меня. Меня Эйлин терпеть не могла.
   – Еще бы, ты же сам ее оттолкнул. Но это она как-нибудь пережила бы, а ты возьми да и выложи перед Спенсером все, что узнал.
   – Эй, парни, вы, часом, не от психиатров?
   – Психиатров? – фыркнул Олс. – Черт, да мы от них не вылезаем! у нас в штате служат двое. Не полицейское управление, а больничный филиал. Где их только нет: в суде, в тюряге, в комнате для допросов. Пишут пятнадцатистраничные отчеты о том, почему какой-то юный подонок ограбил винную лавку, изнасиловал школьницу или сбывал наркоту в старших классах. Пройдет еще с десяток лет, и мы с Марти будем разбирать тесты Роршаха и словесные ассоциации вместо того, чтобы практиковаться в стрельбе или на турнике. А на дело возьмем черные чемоданчики с портативными детекторами лжи и бутылки с сывороткой правды. Жаль, не удалось поймать четверых громил, которые отделали Билли Магуна. Мы бы их и пальцем не тронули, а научили бы адаптироваться в обществе и любить мамочку.
   – Ладно, пойду я.
   – Мы вас не убедили? – спросил Эрнандес, растягивая на пальцах резинку.
   – Убедили. Дело закрыто. Она мертва, все мертвы. Остается только выбросить все из головы. Я иду домой.
   Олс выковырял половинку сигареты из-за уха, удивленно посмотрел на нее и швырнул через плечо.
   – Чего вы плачетесь? – хмыкнул Эрнандес. – Будь у нее пистолет в запасе, она бы и вас добавила для ровного счета.
   – А кроме того, – буркнул Олс, – телефон в полиции работал и вчера.
   – Может быть, и так, – усмехнулся я, – только вчера вам пришлось бы выслушивать ее увертки, а сегодня утром у вас есть подробное признание. Прочесть его мне не дали, но ради любовной записки вы бы не притащили сюда прокурора. Если бы в свое время вы хорошенько отработали дело Леннокса, то раскопали бы и его послужной список, и все остальное. Выплыла бы связь Леннокса с Уэйдами. Роджер знал, кем был Фрэнк Марстон. Знал и один частный детектив, мой приятель.
   – Возможно, – согласился Эрнандес, – но так дела не расследуются. Полиция не станет возиться с закрытым делом, даже если никто на нее не давит. Я расследовал сотни убийств. В большинстве случаев все сходится, иногда бывают неувязки. Но если есть мотив, орудие преступления, возможность его совершить, бегство, письменное признание и самоубийство подозреваемого – этого больше чем достаточно для закрытия дела. Нигде в мире полицейские не станут тратить силы и время, чтобы оспаривать очевидное. В пользу Леннокса было всего два аргумента: кое-кто считал, что парень не способен на такую жестокость, а еще вероятность, что преступление мог совершить кто-то другой. Только этот другой не сбегал с места преступления, не признавался в убийстве и не вышибал себе мозги. Вы скажете, что ваш Леннокс был отличным парнем, но шестьдесят – семьдесят процентов убийц, которые заканчивают жизнь в газовой камере, на электрическом стуле или в петле, слывут безобиднейшими малыми, воспитанными и тишайшими соседями вроде миссис Роджер Уэйд. Хотите прочесть ее признание? Держите. А мне пора в суд.
   Эрнандес встал, выдвинул ящик стола и вытащил папку.
   – Здесь пять фотокопий, Марлоу. Смотрите, чтобы я не застукал вас за чтением.
   У двери Эрнандес обернулся к Олсу:
   – Не хочешь вместе со мной побеседовать с Пешореком?
   Олс кивнул и последовал за ним. Оставшись в одиночестве, я открыл папку. Аккуратно держа листки за края, пересчитал копии. Их было шесть. Я сложил одну пополам и сунул в карман. Прочтя признание Эйлин, я спокойно дождался возвращения Эрнандеса. Он явился спустя десять минут, сел за стол и засунул папку в ящик.
   Затем равнодушно взглянул на меня:
   – Теперь довольны?
   – Лоуфорд знает о копиях?
   – Откуда? Не от меня. И не от Берни, который сам их сделал.
   – А если информация просочится в газеты?
   Эрнандес криво усмехнулся:
   – Ну и что? Можно подумать, в прокуратуре нет копировальных аппаратов!
   – Вы не любите окружного прокурора, капитан?
   Эрнандес посмотрел на меня удивленно:
   – Я? Да я всех люблю, даже вас. Ступайте к черту. Мне работать нужно.
   Я встал.
   Внезапно он спросил:
   – Оружие с собой носите?
   – Не всегда.
   – Билли Магун носил два ствола. Странно, почему он не пустил их в ход.
   – Не ожидал, что кто-то осмелится напасть на него.
   – Возможно, – пожал плечами Эрнандес.
   Он вертел в руке резиновую ленточку. Наконец она не выдержала и треснула. Капитан потер ушибленный палец:
   – Нельзя бесконечно испытывать материал на прочность. Счастливо оставаться.
   Я вышел из кабинета. Кто простаком уродился, простаком и помрет.

45

   В своей конуре на шестом этаже Кауэнга-билдинг я разыграл привычную партию с утренней почтой. Ящик – стол – корзина. Вратарь – защитник – нападающий. Гол. Затем расчистил пространство и аккуратно развернул фотокопию.
   Это было признание, ясное и подробное, понятное для любого непредубежденного человека. Эйлин Уэйд убила жену Терри Леннокса в приступе бешеной ревности, а позже, когда представилась возможность, прикончила Роджера, потому что решила, что он знает об убийстве. Выстрел в потолок тоже подстроила Эйлин. Оставалось неясным одно: почему Роджер позволил себя убить? Почему не сопротивлялся? Неужели не понимал, чем все кончится? Он описал свои страхи и махнул на них рукой. Слова были его ремеслом, он находил слова для всего, а для этого не нашел.
   «У меня осталось сорок шесть таблеток демерола, – писала Эйлин. – Сейчас я выпью их и лягу в кровать. Дверь заперта. Пройдет совсем немного времени, и я буду выше сожалений. Постарайтесь понять, Говард. Я пишу это в присутствии смерти, поэтому каждое слово – правда. Я ни о чем не жалею, возможно, лишь о том, что не застала их вдвоем и не убила сразу обоих. Не жаль мне и Фрэнка, которого они звали Терри Ленноксом. Человек, которого я любила и за которого вышла замуж, превратился в пустышку. Он перестал для меня существовать. Когда я увидела его в тот вечер, впервые после войны, то даже не сразу узнала. А вот Фрэнк узнал меня сразу. Почему он не умер в Норвегии, оставшись моим вечно молодым возлюбленным, которого я отдала смерти? Но он вернулся. Бандитским подпевалой, мужем богатой шлюхи, испорченным, погибшим человеком, наверняка нечистым на руку. Со временем все грубеет и покрывается морщинами. Трагедия нашей жизни, Говард, не в том, что красота умирает молодой, а в том, что она дряхлеет и изнашивается. Со мной этого уже не случится. Прощайте, Говард».
   Я сунул листок в стол и запер ящик. Есть не хотелось. Я достал дежурную бутылку, наполнил стакан, разыскал в телефонной книге «Джорнал» и спросил Лонни Моргана.
   – Мистер Морган появится не раньше четырех. Можете позвонить в пресс-службу мэрии.
   Я так и поступил.
   Лонни вспомнил меня сразу:
   – Я слышал, вы в последнее время нарасхват.
   – У меня есть для вас кое-что. Боюсь только, вряд ли вы заинтересуетесь.
   – А что именно?
   – Фотокопия признания в двойном убийстве.
   – Где вы?
   Я объяснил. Он хотел знать больше, но я не собирался раскрывать карты по телефону. Лонни сказал, что он не криминальный репортер, на что я ответил, что газетчик всегда остается газетчиком, к тому же он работает в единственном независимом издании в городе.
   Однако Лонни был настроен спорить.
   – Где вы ее раздобыли? Сможете поручиться, что я не потрачу время зря?
   – Оригинал у окружного прокурора. Они не намерены его обнародовать. Не хотят вытаскивать на свет то, что давно похоронили.
   – Ладно, я перезвоню, только свяжусь с начальством.
   Я повесил трубку. Спустился в закусочную, где съел сэндвич с курятиной и выпил кофе. Кофе оказался перестоявшим, а сэндвич по вкусу и запаху напоминал кусок заношенной старой рубахи. Американцы способны переварить любую дрянь, если подать ее между кусками обжаренной булки, скрепленными парой зубочисток, и добавить салат-латук, желательно слегка увядший.
   В половине четвертого явился Лонни Морган. С нашей последней встречи он ничуть не изменился – такой же худой и жилистый, невозмутимый и усталый образчик человеческой породы. Он вяло пожал мне руку и извлек из кармана мятую пачку сигарет.
   – Мистер Шерман, наш завредакцией, прислал меня посмотреть товар.
   – Пока не согласитесь на мои условия, разговор не для печати, – сказал я, отпер ящик стола и протянул ему фотокопию.
   Он быстро пробежал четыре странички текста, затем перечитал более внимательно. Лонни был ошарашен – правда, по-своему. Как гробовщик на дешевых похоронах.
   – Дайте мне телефон.
   Я подтолкнул к нему аппарат. Он набрал номер и сказал в трубку:
   – Это Морган. Мне нужен мистер Шерман.
   Побеседовав с секретаршей, он соединился наконец с Шерманом и попросил его перезвонить с другого аппарата.
   Положив указательный палец на рычаг, Лонни ждал. Телефон зазвонил, и Лонни снял трубку.
   – Это я, мистер Шерман.
   Лонни медленно и отчетливо зачитал признание Эйлин Уэйд. Выслушав ответ шефа, обратился ко мне:
   – Хочет знать, как вы это раздобыли.
   Я перегнулся через стол и забрал у него фотокопию:
   – Как раздобыл, не его дело, а где – видно на штампе.
   – Мистер Шерман, есть основания полагать, что это официальный документ из офиса шерифа. Думаю, проверить его подлинность будет нетрудно. – Лонни выслушал ответ и сказал: – Да, сэр. Сейчас. – Он подвинул аппарат ко мне. – Хочет поговорить с вами.
   – Мистер Марлоу, – раздался в трубке отрывистый начальственный голос, – каковы ваши условия? И помните, «Джорнал» – единственное издание в Лос-Анджелесе, которое согласится обсуждать цену.
   – Не припомню, чтобы вы сильно шумели во время расследования дела Леннокса.
   – Тогда речь шла о скандале ради скандала. У нас не было сомнений в виновности подозреваемого. Этот документ совсем иное дело. Итак, ваши условия?
   – Вы печатаете признание полностью, в виде фотокопии, или не печатаете вообще.
   – Вы понимаете, что его подлинность необходимо проверить?
   – Каким образом, мистер Шерман? Если вы спросите окружного прокурора, им придется либо отрицать его подлинность, либо отдать признание во все газеты. А в офисе шерифа вас адресуют к прокурору.
   – Не ваша печаль, мистер Марлоу. У нас есть свои каналы. Так каковы ваши условия?
   – Я уже сказал.
   – Ясно. А как насчет оплаты?
   – Я назвал мои условия.
   – Вам виднее. Могу я поговорить с мистером Морганом?
   Разговор оказался недолгим. Лонни повесил трубку и сказал:
   – Он согласился. Я забираю у вас фотокопию, он сам ее проверяет, а потом мы ее печатаем. Уменьшенное наполовину признание займет половину первой полосы.
   Я протянул ему фотокопию. Он взял ее и задумчиво потянул себя за кончик длинного носа:
   – Не обижайтесь, но, по-моему, вы сошли с ума.
   – Не буду спорить.
   – Есть еще время передумать.
   – Ни за что. Помните тот вечер, когда вы везли меня домой из местной Бастилии? Вы сказали тогда, что мне нужно проститься с другом. Я не простился с ним до сих пор. Если вы опубликуете предсмертное письмо Эйлин, то это и будет моим прощанием.
   – Хорошо, – Лонни криво улыбнулся, – но все равно вы поступаете глупо. Объяснить почему?
   – Валяйте.
   – Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Это самое противное в работе газетчика. Знаешь много, а напечатать не можешь. Поневоле становишься циничным. Если признание будет опубликовано, рассердится много людей. Окружной прокурор, коронер, шерифские прихвостни, один весьма влиятельный деятель по фамилии Поттер и пара бандитов – Менендес и Старр. Смотрите, как бы вам снова не угодить в тюрягу или на больничную койку.
   – Вряд ли.
   – Думайте как хотите, а я вижу ситуацию так. Окружной прокурор рассердится, потому что все увидят, что он похоронил дело Леннокса. Признание и самоубийство подозреваемого его не оправдывают. Найдутся люди, которые зададут себе вопросы: как вышло, что невинный человек признался в убийстве, которого не совершал, действительно ли он покончил с собой, или ему помогли и почему расследование свернули так быстро? Кроме того, прокурор может решить, что его подсидели люди шерифа.
   – Никто не заставляет вас печатать штамп на обороте.
   – А мы и не собираемся. С шерифом мы ладим. Честный, прямой парень наш шериф. Мы не обвиняем его в том, что он не в состоянии покончить с ребятами вроде Менендеса. Пока азартные игры разрешены везде и повсюду, у него связаны руки. Признайтесь, вы украли это из офиса шерифа? Не поделитесь, как вам это удалось?
   – Нет, не поделюсь.
   – Ладно, дело ваше. Коронер расстроится: никакого самоубийства Уэйда не было. Они вместе с окружным прокурором просто закрыли глаза на очевидные факты. Мистер Харлан Поттер будет вне себя, потому что вылезет наружу то, что он пытался замять. Что не понравится Менендесу и Старру, мне неведомо, но, помнится, они предупреждали, чтобы вы не совались в это дело. Если такие ребята на кого-нибудь рассердятся, ему несдобровать. Смотрите, как бы вас не постигла участь Билли Магуна.
   – Магун просто распоясался.
   – Как знать, – пожал плечами Лонни. – Бандиты дважды не предупреждают. Велели вам не соваться, вот и не суйтесь. А если вы не послушались и это сошло вам с рук, выглядит так, будто они проявили слабость. Большим воротилам слабаки ни к чему, слабаки ненадежны. Вдобавок есть Крис Мейди.
   – Мне говорили, он держит в руках всю Неваду.
   – Это так, дружище. Славный малый Крис знает, как управлять Невадой. Воротилы из Рино и Вегаса боятся прогневать мистера Мейди, иначе поборы взлетят вверх, а полиция перестанет их уважать. Шишки с восточного побережья могут решить, что они не справляются. Поосторожнее с мистером Мейди, иначе тебя вышибут в два счета, а на твое место посадят другого. Причем вышибут в деревянном ящике.
   – Да они не знают о моем существовании!
   Лонни нахмурился и неопределенно махнул рукой:
   – А им и не нужно знать. Поместье Криса Мейди на озере Тахо граничит с поместьем Харлана Поттера. Наверняка здороваются по-соседски. Достаточно поттеровскому прихвостню сболтнуть человеку Мейди, что дешевый сопляк по фамилии Марлоу забыл свое место, и какому-нибудь лос-анджелесскому громиле с железными мускулами намекнут, что неплохо бы поразмяться и желательно прихватить с собой пару-тройку дружков. Они не станут объяснять, чем вы насолили их хозяину. Ничего личного. Сиди и не рыпайся, пока мы будем ломать тебе руку. Хотите, отдам назад? – Лонни протянул мне фотокопию.
   – Вы знаете, чего я хочу.
   Он медленно встал и сунул фотокопию во внутренний карман:
   – Я могу ошибаться. Возможно, вам известно больше моего. Откуда мне знать, что творится в мозгах у Харлана Поттера и как он смотрит на мир?
   – Без особой радости, можете мне поверить. Я встречался с ним и не думаю, что Поттер якшается с бандитами. Громилы не по его части.
   – А по мне, спустить на тормозах расследование убийства не лучше, чем убрать ненужного свидетеля. Кому что нравится, но и то и другое дурно пахнет. Ладно, надеюсь, видимся не в последний раз.
   И Лонни вылетел из кабинета, словно его ветром сдуло.

46

   Я заехал к «Виктору» выпить «Гимлет» и дождаться вечернего выпуска газет. Не повезло – в баре было людно. Знакомый бармен обратился ко мне по имени:
   – Пару капель горькой, как обычно?
   – Обычно нет, но сегодня можно.
   – Давно не видел вашей приятельницы. Той, с зелеными камушками.
   – Я тоже.
   Я потягивал свой «Гимлет», стараясь не захмелеть. Сегодня в мои планы не входило напиваться. Спустя некоторое время я повторил заказ. Около шести разносчик газет влетел в бар. Один из барменов закричал на него, но шустрый пацан мигом обежал посетителей, пока бармен не схватил его за шкирку и не выволок наружу. Я прихватил-таки «Джорнал» и развернул первую полосу.
   Они успели запустить материал в номер. Уменьшенная вдвое фотокопия занимала верхнюю часть страницы. Внизу помещалась краткая редакционная статья, на обороте – столбец Лонни Моргана.
   Я прикончил «Гимлет» и поехал домой.
   Лонни Морган четко излагал факты. Дело Леннокса и «самоубийство» Роджера Уэйда – так, как об этом в свое время писали газеты. Лонни ничего не прибавил от себя, не делал никаких умозаключений, просто последовательно излагал события. Редакционная статья, напротив, задавала вопросы – из тех, которыми газетчики любят ошарашить пойманных с поличным представителей власти.
   Около половины десятого позвонил Берни Олс и сказал, что сейчас подъедет.
   – Читал «Джорнал»? – с притворной кротостью поинтересовался он и повесил трубку.
   Берни, чертыхаясь, взобрался по лестнице и заявил, что не отказался бы от чашки кофе. Я отправился на кухню, а он по-хозяйски принялся осматривать дом.
   – Для человека, который многим насолил, ты живешь слишком уединенно, – подытожил он, окончив осмотр. – А что сзади, за холмом?
   – Улица. Зачем тебе?
   – Да так. Не мешало бы подрезать кусты.
   Я поставил чашки на столик в гостиной. Берни уселся в кресло, пригубил кофе и закурил одну из моих сигарет. Подымив минуту-другую, он сказал:
   – Похоже, я разлюбил табак. Это все из-за рекламы. Начинаешь ненавидеть все, что тебе навязывают. Они там считают нас недоумками. Как только вижу на экране шарлатана в белом халате со стетоскопом на шее, который пытается впихнуть тебе очередную зубную пасту, пачку сигарет, бутылку пива, полоскание для рта, шампунь или коробочку с какой-нибудь дрянью, от которой борцы благоухают, как горные лилии, даю себе зарок – не покупать. Ни за что не соблазнюсь, даже если внутри что-то стоящее! Ты читал «Джорнал»?
   – Один знакомый журналист намекнул мне, что в следующем номере ожидается занятный материал.
   – У тебя есть приятели среди журналистов? – притворно удивился Берни. – А как он добыл тот материал, твой приятель не намекнул?
   – Нет, не намекнул. По закону нашего штата он не обязан отчитываться никому, даже вам.
   – Спрингер лютует. Лоуфорд, его заместитель, божится, что сразу отнес документ боссу, но кто его знает? Похоже, «Джорнал» напечатал копию с оригинала.
   Я отхлебнул кофе.
   – Так ему и надо, – продолжил Олс. – В следующий раз явится сам. Впрочем, зря я наговариваю на его заместителя. Лоуфорд не дурак, нос держит по ветру. – Олс уставился на меня с непроницаемым выражением на лице.
   – Какого дьявола ты хочешь, Берни? Вижу, ты меня терпеть не можешь. Когда-то мы дружили, если можно дружить с твердолобым копом, но те времена прошли.
   Олс откинулся на спинку кресла и недобро, по-волчьи, оскалился:
   – Копы не любят, когда частник проводит расследование у них за спиной. Что тебе стоило намекнуть мне про Уэйда и Леннокса? Дальше я бы и сам сообразил. Рассказал бы мне про связь между миссис Уэйд и Ленноксом, и я бы тут же ее прижал. Жива бы осталась. Не темнил бы с самого начала, может быть, и Уэйда спасли бы. Не говоря о Ленноксе. Считаешь себя самым умным?
   – И что я должен на это ответить?
   – А ничего. Помнишь, я говорил, что умники часто остаются в дураках? Тогда ты меня не послушал. А теперь поздно. Ты перешел дорогу тем, кто ни перед чем не остановится. Это не пустые угрозы, уже пошли разговоры.
   – Ты преувеличиваешь мои заслуги, Берни. И хватит собачиться. Пока Уэйд не погиб, вы и пальцем не пошевелили. Да и потом всем было плевать: и тебе, и коронеру, и окружному прокурору. Возможно, что-то я сделал неверно, зато теперь все знают правду. Что вы могли предъявить ей вчера?
   – То, что раскопали вы.
   – Я? Частник, копошащийся за спиной у полиции?
   Олс резко встал. Кровь бросилась ему в лицо.
   – По крайней мере, умник, она была бы жива! Мы задержали бы ее как подозреваемую. Но нет, ты, мерзавец, хотел, чтобы она умерла!
   – Я хотел только, чтобы она заглянула в себя. Долгим, пристальным взглядом. Остальное – ее личное дело. Я хотел обелить невинного человека. Даже если мне пришлось чем-то поступиться, я ни о чем не жалею. Хочешь заняться мною, я всегда к твоим услугам.
   – Тобой, приятель, займутся ребята посерьезнее. Я мараться не стану. Думаешь, ты для них мелкая сошка? Как бы не так. Как частный сыщик – возможно, как тот, кто посмел пойти им наперекор, пощады не жди.
   – Ой боюсь-боюсь. Как ты говоришь, поджилки трясутся?
   Олс шагнул к двери, рывком распахнул ее и принялся рассматривать ступеньки и склон холма, поросший деревьями.
   – Тихо здесь у тебя, – задумчиво произнес он, – лучше и быть не может.
   Он спустился по лестнице, сел в машину и укатил. Копы никогда не прощаются. До последнего надеются, что найдется повод тебя замести.

47

   На следующий день дела пошли веселее. Рано утром окружной прокурор Спрингер созвал пресс-конференцию, на которой зачитал свое заявление. Мускулистый, рано поседевший мужчина в расцвете сил с черными бровями, прокурор был докой в политических играх.

   Я ознакомился с документом, который, предположительно, является признанием несчастной женщины, недавно покончившей с собой. Не оспаривая его подлинности, скажу лишь, что признание это, вне всяких сомнений, принадлежит человеку с расстроенной психикой. Хотелось бы верить, что, несмотря на множество неувязок и противоречий, которые в нем содержатся и перечислением которых я не стану вас утомлять, «Джорнал» опубликовал этот документ с верой в его подлинность. Если Эйлин Уэйд действительно автор этого признания – что мы совместно с сотрудниками моего уважаемого коллеги помощника шерифа Петерсена намерены доказать или опровергнуть, – то не подлежит сомнению, что писалось оно не в ясном уме и твердой памяти. Стоит отметить, что с тех пор, как несчастная женщина обнаружила мужа в луже собственной крови, пролитой его рукой, прошло совсем немного времени. Вообразите ужас и отчаяние, которые вызвало это печальное событие. Ныне она соединилась с мужем в горькой обители смерти. Так стоило ли тревожить прах этих несчастных? Что, кроме нескольких лишних экземпляров известной вам газеты, может служить оправданием публикации этого признания? Ничего, друзья мои, ровным счетом ничего. Оставим же прах в покое. Подобно Офелии – героине великой пьесы под названием «Гамлет», творения бессмертного Уильяма Шекспира, – Эйлин Уэйд несла свою печаль с отличием. Не сомневаюсь, что мои политические противники и недоброжелатели воспользуются этим случаем, но моих истинных друзей и избирателей не обмануть! Они знают, что окружная прокуратура всегда ратует за правопорядок, за правосудие, не чуждое милосердия, за крепкое, стабильное и консервативное правление. Мне неведомо, за что ратует «Джорнал». Предлагаю просвещенной публике вынести собственное суждение по этому поводу.

   «Джорнал» перепечатал эту околесицу в утреннем выпуске (газета выходила в круглосуточном режиме), сопроводив ее следующей заметкой, подписанной Генри Шерманом:

   Сегодня утром окружной прокурор Спрингер был в превосходной форме. Его мужественный облик и глубокий баритон доставили истинное наслаждение всем присутствующим. Однако окружной прокурор не счел нужным нагружать своих слушателей фактами. По первому требованию мистера Спрингера «Джорнал» предоставит ему доказательства подлинности опубликованного признания. Надеяться, что окружной прокурор прикажет снова открыть дела, официально закрытые под его руководством и при его попустительстве, так же смешно, как ожидать, что мистер Спрингер пройдется колесом по крыше мэрии. К чему, как изящно выразился окружной прокурор, тревожить прах умерших? Ни к чему, замечает, в свою очередь (пусть и с меньшим изяществом), «Джорнал», кроме как ради установления правосудия и истины, даже несмотря на то, что настоящий убийца мертв.
   От имени давно почившего Уильяма Шекспира «Джорнал» выражает благодарность мистеру Спрингеру за приведенную, правда не совсем точно, цитату из «Гамлета». «О, вы должны носить свою печаль с отличием» [43 - Вот рута для вас; и для меня тоже;ее зовут травой благодати, воскресной травой;о, вы должны носить вашу руту с отличием.«Гамлет», акт IV, сц. 5 (перев. Т. Щепкиной-Куперник).В оригинале игра слов: rue (англ.) – рута душистая; печаль.] – реплика не адресована Офелии, а произнесена ею, и, увы, точный смысл этого высказывания ускользает от наших непросвещенных умов. Впрочем, приведенная цитата красиво звучит, позволяя еще больше запутать дело. «Джорнал» позволит себе закончить фразой из того же официально обласканного драматического произведения, произнесенной дурным человеком, но от этого не менее справедливой: «И где вина, там упадет топор» [44 - Реплика Клавдия. «Гамлет», там же (перев. Т. Щепкиной-Куперник).].

   Лонни Морган позвонил около полудня узнать мое мнение. Я ответил, что статья вряд ли серьезно пошатнет авторитет Спрингера.
   – Только среди яйцеголовых, а они давно знают ему цену. Как вы?
   – Нормально. Сижу и жду, когда с потолка посыплются денежки.
   – Я не об этом.
   – Жив, здоров. Хватит вам пугать меня. Я получил, что хотел. Если бы Леннокс был жив, он спокойно плюнул бы Спрингеру в глаза.
   – Вы сделали это за него. У Спрингера сотня способов прижать человека, который ему не угодил. Дался вам этот Леннокс. Нашли за кого сражаться!
   – При чем здесь это?
   После паузы Лонни сказал:
   – Простите дурака. Сморозил глупость. Удачи вам, Марлоу.
   И повесил трубку.

   После двух позвонила Линда Лоринг.
   – Прошу вас, не надо имен, – сказала она вместо приветствия. – Я только что прилетела с озера на севере. Кое-кто рвал и метал. Мой почти бывший муженек получил промеж глаз. Бедняжка плакал, когда я уезжала. И поделом – нечего было мчаться со всех ног с докладом к отцу.
   – Что значит «почти бывший»?
   – Не задавайте глупых вопросов. Даже отец не возражает. Париж – прекрасное место, чтобы по-тихому развестись. Скоро я туда отбываю и вам советую отправиться куда подальше и с чистой совестью потратить часть той прелестной гравюры, которую вы мне показывали.
   – Мне-то зачем?
   – Еще один глупый вопрос. Не обманывайте себя. Знаете, как охотятся на тигра?
   – Откуда мне знать?
   – Охотники привязывают к столбику козленка, а сами прячутся в укрытии. Вы нравитесь мне, сама не знаю почему. Не хочется, чтобы из вас сделали приманку. Вы так старались добиться справедливости… в вашем понимании.
   – Спасибо за заботу. Если я подставляю голову, то это моя голова, и я знаю, что делаю.
   – Не геройствуйте, глупец вы эдакий! – резко бросила Линда. – Вовсе не обязательно вслед за нашим общим знакомым лезть в петлю!
   – Не возражаете, если я угощу вас стаканчиком чего-нибудь покрепче?
   – Угостите меня в Париже. Осень в Париже очаровательна.
   – Я бы не отказался. Но говорят, весной там еще лучше. Не знаю, ни разу не был.
   – И не будете, если не перестанете вести себя глупо!
   – До свидания, Линда. Надеюсь, вы получите то, чего хотите.
   – До свидания, – холодно ответила она. – Я всегда получаю то, что хочу. Но стоит мне достичь цели, и желание уходит.
   Линда повесила трубку. Остаток дня прошел тихо. Я пообедал и поставил «олдсмобиль» в гараж, хотел проверить тормозные колодки. До дома добрался на такси. Как всегда, улица перед домом была пуста. В почтовом ящике болтался бесплатный купон на мыло. Я медленно поднялся по ступеням. Стояла тихая ночь: легкий туман, ни шороха, ни ветерка. Листья на деревьях словно застыли. Я вставил ключ в замок, толкнул дверь и замер. Дверь успела открыться дюймов на десять. Внутри было темно и тихо, но что-то подсказывало мне: там кто-то есть. Скрипнула ли дверная пружина, мелькнул ли отблеск белого пиджака? А может быть, воздух в комнате был недостаточно душным для летней ночи. Или в ноздри бросился чужой запах. Возможно, у меня просто сдавали нервы.
   Я спрыгнул с крыльца и пригнулся. Внутри ничего не происходило. Ни света, ни движения. Я вытащил из кобуры «смит-и-вессон» полицейского образца, калибр тридцать восемь. Тишина. Я чертыхнулся про себя. Совсем голову потерял. Едва я выпрямился и шагнул к лестнице, из-за угла показалась машина, быстро обогнула холм и бесшумно притормозила напротив крыльца. В темноте я разглядел очертания «кадиллака». Вряд ли это была Линда Лоринг: никто не спешил открывать дверцу, а все окна с моей стороны были плотно закрыты. Пригнувшись, я слушал и слушал, хотя слушать было особенно нечего. Темный силуэт автомобиля с задраенными окнами возвышался напротив лестницы. Звука мотора я не слышал. Внезапно, осветив угол дома, включилась большая красная фара. Машина начала медленно сдавать назад, пока в пределах видимости не оказался весь фасад.
   Полицейские не разъезжают в «кадиллаках». Этих монстров с красными фарами обожают большие шишки, полицейские начальники, возможно, окружной прокурор или бандиты.
   Луч медленно продвигался. Я лег на землю, но луч нашел меня и замер. Дверцы не открывались. В доме было тихо и темно.
   Взвыла сирена. Пара секунд – и все смолкло, но дом внезапно наполнился светом, а на пороге возникла фигура в белом пиджаке.
   – Выходи, дешевка, – хмыкнул Менендес. – Встречай гостей.
   Я легко мог выстрелить в него, но Менди отступил назад, и мгновение было упущено. Со стуком открылось заднее окно «кадиллака». Автоматная очередь вспорола склон холма в тридцати футах от меня.
   – Выходи, дешевка, – повторил Менди из-за двери. – Все равно бежать тебе некуда.
   Я распрямился и поднялся по ступеням, сопровождаемый светом фары. Револьвер я сунул в кобуру, а войдя, остановился на пороге. Напротив двери, скрестив ноги, в кресле сидел незнакомец, спокойно держа пистолет у бедра. Поджарый, с высушенной солнцем кожей, он производил впечатление крепкого орешка. Одет незнакомец был в темно-коричневую габардиновую куртку, расстегнутую до пояса. Он не сводил с меня взгляда. Его зрачки и пистолет оставались неподвижными. Неподвижность и безмолвие этого человека напоминали безмолвие каменной кладки в лунном свете.

48

   Я смотрел на него слишком долго. Внезапно сбоку что-то мелькнуло, и резкая боль пронзила плечо. Рука онемела до кончиков пальцев. Я оглянулся. На меня не мигая злобно смотрел громадный мексиканец. Загорелая рука с револьвером сорок пятого калибра медленно опустилась. У него были пышные усы и зачесанные назад щедро набриолиненные волосы. Грязное сомбреро съехало на затылок, а концы бечевки свисали на залатанную рубашку, от которой несло потом. Местный типаж, больше таких нигде не встретишь. На свете нет никого подлее подлого мексиканца. Как не бывает добрее, честнее и печальнее мексиканца благородного.
   Я потер плечо. Кончики пальцев покалывало, но рука висела как плеть. Попытайся я вытащить револьвер, выронил бы его на пол.
   Менендес протянул руку. Верзила, не глядя, перебросил ему свой револьвер, и Менди ловко поймал оружие. Он сиял, черные глазки так и бегали.
   – Куда тебе двинуть, дешевка?
   Я молчал. Какого ответа он ждал?
   – Отвечай.
   Я облизнул губы:
   – А что с Чиком? Я думал, это он таскает за тобой револьвер.
   – Слабак твой Чик, – беззлобно заметил Менди.
   – Он и раньше был слабак. Как и его хозяин.
   Мужчина в кресле стрельнул глазами куда-то вбок и ухмыльнулся. Мексиканец-верзила, обездвиживший мою руку, стоял столбом и почти не дышал. Судя по тому, как воняло у него изо рта, за последнее я мог поручиться.
   – Что, дешевка, ручонку-то тебе отбили?
   – Ерунда, просто поскользнулся.
   Менди небрежно поднял ладонь и заехал мне револьвером по физиономии.
   – Не шути со мной, дешевка. Похоже, ты доигрался. Говорили тебе, по-хорошему говорили, а ты снова за свое. Уж если я беру на себя труд собственноручно вправить кому-то мозги, лучше подчиниться, иначе тебе крышка. Теперь пеняй на себя.
   Я чувствовал, как по лицу стекает струйка крови. Ломило скулу, а скоро заныла вся голова. Сам по себе удар был несильный, если бы не револьвер. По крайней мере, я мог огрызаться, и пока никто не затыкал мне рот.
   – Самому зачем руки марать? Не хватает подпевал – вроде тех, что наваляли Билли Магуну?
   – У нас с тобой дело личное, – тихо заметил Менди, – а с Магуном у меня бизнес. Он решил, что может мной помыкать. Интересно, кто оплачивает его шмотки и машину, кладет деньги на счет и погашает кредит за дом? Все они в полиции нравов одинаковые. Присылал мне счета за школу, в которой учится его сын! И ни капли благодарности. Знаешь, что учинил этот подонок? Вломился в офис и врезал мне по морде, да еще при посторонних!
   – С чего бы это? – спросил я, пытаясь отвести гнев Менди от себя.
   – Одна крашеная сучка заявила, что у меня игральные кости с подвохом. А сама из подсадных уток Магуна. Я ее тут же выставил из клуба.
   – Ясно. Пора бы Магуну понять, что профессиональным игрокам не нужны крапленые колоды. А чем тебе я не угодил?
   Менди задумался и снова врезал мне поперек лица:
   – Ты опозорил меня. В моем деле дважды не повторяют. Приказываешь – и делают, как велено. Если к твоим словам не прислушиваются, ты вылетаешь из бизнеса.
   – Верится с трудом. Не возражаешь, если я достану платок?
   Под прицелом револьвера я вытащил платок и приложил его к лицу.
   – Ищейка ты дешевая, – протянул Менди, – решил меня обдурить? Думаешь, ты один такой умный? Подложить свинью самому Менендесу? Надо бы покромсать тебя ножичком, да помельче.
   – Леннокс был твоим другом, – сказал я, глядя ему прямо в глаза. – Его зарыли в грязи, как собаку, и даже имени не написали. Я пытался доказать его невиновность. Это тебя опозорило? Он спас твою жизнь, а свою потерял, но тебе и дела нет. Только и умеешь, что пыжиться. На всех плевать, кроме себя. Какая из тебя шишка? Дрянь ты дешевая, вот ты кто.
   Менди перекосило, но ударить меня в третий раз он не успел. Я рванулся вперед и пнул его в пах.
   На меня словно что-то нашло. Я ни о чем не думал, ничего не просчитывал. Просто не мог больше слушать его треп, да и скула сильно болела. Возможно, к тому времени я уже плохо соображал от ударов.
   Менди согнулся и охнул, револьвер выпал из руки. Он начал лихорадочно шарить по полу, издавая сдавленные стоны. Недолго думая, я заехал ему коленом в лицо. Менди взвыл.
   Человек в кресле рассмеялся. От удивления я чуть на месте не подпрыгнул. Незнакомец встал, все еще сжимая в руке пистолет.
   – Не убивай его, – попросил он. – Хорошая была наживка, где такую найдешь?
   Из коридора вышел невозмутимый и спокойный Олс. Он посмотрел на Менендеса, который корчился на полу.
   – Слабак, – фыркнул Олс. – Раскис как кисель.
   – Он не слабак, – возразил я. – Ему больно. Разве Билли Магун – слабак?
   Олс перевел глаза на меня. Высушенный солнцем тип из кресла сверлил меня взглядом. Верзила-мексиканец у двери не издал ни звука.
   – Да выбрось ты наконец эту сигарету! – внезапно разъярился я. – Или кури, или бросай! Смотреть тошно. Прохода нет от копов!
   Мне показалось, Олс удивился.
   – Это полицейская облава, сынок, – усмехнулся он. – Что, досталось тебе? Плохой дядя расквасил личико? Ничего, тебе на пользу.
   Олс посмотрел на Менди, который безуспешно пытался встать.
   – А ты, я гляжу, разговорчивый, – заметил Олс, – особенно когда рядом нет троих адвокатов, которые заткнули бы тебе рот.
   Олс рывком поднял Менди на ноги. Из носа у Менендеса капала кровь. Он вытащил платок и приложил его к лицу.
   – Попался, дорогуша, – хмыкнул Олс. – Не думай, по Магуну я убиваться не стану. Он получил, на что напрашивался. Но Магун полицейский, а мразь вроде тебя должна знать, что трогать полицейского себе дороже.
   Менендес опустил платок, посмотрел на Олса, перевел взгляд на меня, затем – на сидящего в кресле высушенного солнцем молодчика и, наконец, на верзилу-мексиканца у двери. Они равнодушно смотрели на него. Неожиданно в руке Менди мелькнул нож. Олс отпрянул в сторону, одной рукой схватил Менди за горло, другой спокойно выбил нож. Расставив ноги и не отпуская Менди, Олс приподнял его и прижал к стене.
   – Только коснись меня – и ты покойник! – рявкнул Олс.
   Менди недобро ухмыльнулся, свернул платок и приложил его к носу не испачканным кровью концом. На полу по-прежнему валялся его револьвер.
   – Не смотри, не заряжен, – обронил незнакомец в кресле.
   – Ясно, ловушка, – прищурился Менди на Олса. – Я сразу догадался.
   – Ты же сам заказывал трех громил, – развел руками Олс. – Вот и получай трех копов из Невады. Кое-кому в Вегасе кажется, что в последнее время ты темнишь. С тобой хотят побеседовать. Отправляйся с ними, не то отвезу тебя в участок и подвешу к стене за наручники. Мои ребята не откажутся познакомиться с тобой поближе.
   – Боже, храни Неваду, – пробормотал Менди, оглянувшись на мексиканца у двери, быстро перекрестился и вышел.
   Мексиканец последовал за ним. Высушенный солнцем тип из кресла поднял с пола нож, револьвер и был таков. Олс молча ждал. Было слышно, как дверцы машины захлопнулись и «кадиллак» укатил.
   – Неужели эти рожи служат в полиции? – спросил я у Олса.
   Он посмотрел на меня удивленно, словно недоумевая, что я еще здесь.
   – У них есть значки, – бросил он.
   – Здорово придумано, Берни. Думаешь, они довезут его до Вегаса живым, бессердечный ты сукин сын?
   В ванной я намочил полотенце и приложил его к лицу. Щека вспухла, на скуле – там, где ствол пришелся по кости, – красовалась рваная рана, а под левым глазом – синяк. На пару дней о моей неземной красоте придется забыть.
   За спиной в зеркале появилось отражение Олса. Он жевал чертову сигарету, словно кот, терзающий полудохлую мышь, чтобы заставить ее побегать.
   – В следующий раз не пытайся водить полицию за нос, – буркнул он. – Думаешь, мы позволили тебе взять фотокопию смеха ради? Мы знали, что Менди явится тебя проучить, поэтому рассказали обо всем Старру. Мы не можем победить игровой бизнес, но можем сильно урезать его доходы. Ни один бандит не смеет избивать полицейского, пусть и дрянного, на нашей территории. Старр заявил, что непричастен к этому и что большие люди недовольны Менендесом и хотят прочистить ему мозги. Поэтому, когда Менди заказал трех заезжих громил, чтобы задать тебе трепку, Старр прислал ему своих молодчиков. На собственном «кадиллаке», за свой счет. Рэнди Старр – комиссар полиции Вегаса.
   Я обернулся и посмотрел на Олса:
   – Койотам в пустыне будет сегодня чем закусить. Поздравляю, Берни. Работа в полиции, как я погляжу, возвышает душу. Одно плохо – народец там подобрался гнилой.
   – Что, не повезло тебе, герой? – внезапно взъярился Берни. – Я обхохотался, когда ты получил по морде в собственной гостиной. В нашей работе не до чистоплюйства. Чтобы заставить таких мерзавцев разговориться, приходится на них надавить. И не жалуйся, тебе еще не сильно досталось.
   Олс приблизил ко мне перекошенное лицо.
   – Я ненавижу игроков, – прошипел он. – Ненавижу не меньше, чем торговцев дурью. На азартные игры подсаживаются не хуже, чем на наркоту. Думаешь, все эти шикарные дворцы в Вегасе и Рино безобидны? Как бы не так! Их строят для мелкой сошки, для тех, кто за час просаживает недельный заработок. Богатые игроки швыряют тысячи, и им хоть бы что. Но на богатых миллионов не заработаешь, бизнес делается на маленьких ставках. Деньги текут к игровым воротилам рекой, как вода из крана. Меня не огорчает, когда шулер получает по заслугам. Хуже, когда правительство берет свою долю, называя ее налогами на игровой бизнес. Ставку на пару баксов может сделать любой парикмахеришка или маникюрша из салона красоты. Именно из этих денег складывается прибыль синдиката. Люди хотят иметь честную полицию. Зачем? Чтобы защищать тех, кому некуда девать деньги? Бега разрешены круглый год, штат получает свою долю, и все довольны. На каждый доллар, поставленный через кассу, пятьдесят ставятся у подпольных жучков. В половине из восьми-девяти заездов легко смухлевать. Каждый жокей знает с десяток способов проиграть, поставь ты инспектора хоть у каждого столба! Этим ушлым ребятам обвести публику вокруг пальца – раз плюнуть. И это легальный бизнес, чистый, одобренный властями! Только не для меня. Любая азартная игра – шулерство, она развращает игроков, а честных игроков не бывает.
   – Полегчало? – спросил я, смазывая ранку йодом.
   – Я старый усталый коп. Мне уже не полегчает.
   Я обернулся к Берни и посмотрел ему в глаза:
   – Ты чертовски хороший коп, Берни, но ты не там ищешь виноватых. Все копы такие. Кто-то просадил деньги в кости – запретим азартные игры, другой напился – перестанем производить алкоголь. Третий разбился – автомобили побоку, застукали кого-то с девицей – да здравствует половое воздержание! Так можно дойти до того, что перестанем строить дома, если кого-то угораздит свалиться с лестницы.
   – Да заткнись ты, слушать тошно!
   – Заткни меня, Берни, не церемонься с законопослушным гражданином. Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? Преступники и криминальные синдикаты живут вольготно только потому, что наверху сидят вороватые политики. Преступность не болезнь, это симптом, а копы – врачи, которые лечат опухоль мозга аспирином, хотя с большим желанием врачевали бы ее дубинкой. Мы большой, богатый и необузданный народ, и преступность – цена, которую мы платим за это, а организованная преступность – грязная сторона доллара.
   – А чистая?
   – Не знаю, не видел. Может быть, Харлан Поттер тебе расскажет. Давай лучше выпьем, Берни.
   – А ты неплохо держался, когда вошли в дом, – заметил Олс.
   – Ты тоже. Когда Менди полез на тебя с ножом.
   – Руку, – буркнул Олс и протянул мне свою.
   Мы выпили, и он ушел через заднюю дверь, которую взломал накануне, когда напросился ко мне в гости, а на самом деле на разведку. Высадить заднюю дверь – плевое дело, особенно если она открывается наружу, а дверные рамы рассохлись от времени. Всего-то и нужно, что вынуть шплинты из петель. Олс показал мне вмятину в раме и зашагал к машине, которую оставил на соседней улице. Он с легкостью открыл бы и переднюю дверь, но не хотел ломать замок, да и шуму вышло бы больше.
   Берни спускался по склону холма, освещая себе путь фонариком. Я закрыл дверь, смешал себе слабенький коктейль и уселся в гостиной. Посмотрел на часы. Не так уж поздно. Мне казалось, что с тех пор, как я вернулся домой, прошла вечность.
   Я набрал номер Лорингов. Ответил дворецкий. Я спросил, дома ли миссис Лоринг. Она взяла трубку.
   – Сегодня на меня ловили тигра. Тигру удалось уйти живым, а я отделался легким испугом.
   – Как-нибудь расскажете подробнее. – Судя по тону, Линда Лоринг мыслями была уже в Париже.
   – Не хотите со мной выпить, если, конечно, располагаете временем?
   – Сегодня? Вряд ли, я собираю вещи.
   – Ясно. Просто я решил, что должен вам рассказать. Спасибо, что предупредили. К вашему старику это отношения не имело.
   – Вы уверены?
   – Уверен.
   – Постойте. – Линда отошла на минутку, потом вернулась, и, кажется, в другом настроении. – Наверное, я приму ваше приглашение. Где?
   – Где скажете. Я без машины, но могу взять такси.
   – Глупости, я заеду за вами, но не раньше чем через час. Назовите адрес.
   Я продиктовал адрес, и она повесила трубку. Я вышел на крыльцо и вдохнул прохладный вечерний воздух.
   Вернувшись в дом, я набрал номер Лонни Моргана, но его не было на месте. Затем, повинуясь сумасшедшему порыву (чем черт не шутит), я позвонил в клуб «Террапин» и позвал к телефону мистера Рэнди Старра, не особенно надеясь, что он возьмет трубку. Однако я ошибся. Голос у Рэнди Старра был солидный и деловой.
   – Рад слышать вас, Марлоу. Друг Терри – мой друг. Чем могу быть полезен?
   – Менди направляется к вам.
   – Ко мне?
   – К вам, в Вегас. С ним едут трое громил в черном «кадиллаке» с красной фарой и сиреной. Ваш?
   Рэнди рассмеялся:
   – Если верить газетчикам, у нас в Вегасе «кадиллаки» используют вместо фур. А почему вы спрашиваете?
   – Менди вломился в мой дом, хотел проучить меня за одну газетную статейку. Решил, наверное, что я к ней причастен.
   – А вы не причастны?
   – Я газетами не владею, мистер Старр.
   – А я не приказываю громилам в «кадиллаках», мистер Марлоу.
   – Может быть, это были полицейские?
   – Понятия не имею. Что-то еще?
   – Менди стукнул меня пистолетом по лицу, а я лягнул его в живот и врезал коленом по носу. Кажется, ему не понравилось. И все же надеюсь, что он доедет до Вегаса живым.
   – Не сомневайтесь. К сожалению, мне пора.
   – Минутку, Старр. Скажите, вы причастны к этой затее в Отатоклане или Менди справился в одиночку?
   – Снова за свое?
   – Хватит морочить мне голову, Старр. Менди со своими молодчиками решил отделать меня – как отделал Билли Магуна – не за какую-то статью. Слишком жидкий мотивчик. Он не хотел, чтобы я продолжал копаться в деле Леннокса, но я не послушался. Значит, существует иная причина.
   – Я вас понял, – спокойно и все еще дружелюбно сказал Старр. – Хотите сказать, что в деле Терри нечисто? Подозреваете, что ему помогли застрелиться?
   – Я бы не отказался услышать подробности. Он написал фальшивое признание и письмо, которое собирался отдать коридорному, потому что не мог выйти из номера. В конверт была вложена крупная купюра, а письмо Терри дописывал, когда в дверь стучали. Хотелось бы знать кто.
   – Зачем вам?
   – Если бы это был коридорный, Терри добавил бы к письму еще строчку. Если полиция, мне никогда не увидеть письма. Значит, был кто-то еще. Кто? И что заставило Терри написать фальшивое признание?
   – Понятия не имею, Марлоу. Ни малейшего.
   – Простите, что побеспокоил вас, мистер Старр.
   – Никакого беспокойства, был рад побеседовать. Спрошу у Менди, – может быть, он знает.
   – Спросите, если доведется. Рано или поздно все выплывает наружу.
   – Собираетесь приложить к этому руку? – Тон Старра стал резче, но все еще оставался спокоен.
   – Нет, мистер Старр. Куда мне. Но есть люди, которым ничего не стоит вышибить вас из Вегаса. Уж вы мне поверьте.
   – Я поговорю с Менди. На этот счет не беспокойтесь.
   – Не сомневаюсь, у вас все под контролем. Спокойной ночи, мистер Старр.

49

   Машина остановилась напротив лестницы. Я вышел, но окликнуть Линду не успел. Дверцу открыл пожилой негр-шофер. С саквояжем в руке он поднялся вслед за Линдой по ступенькам. Мне оставалось только ждать.
   На площадке Линда обернулась:
   – Мистер Марлоу отвезет меня в гостиницу, Амос. Спасибо за все. Утром я позвоню.
   – Хорошо, миссис Лоринг. Могу я задать мистеру Марлоу вопрос?
   – Разумеется, Амос.
   Шофер внес саквояж и вернулся, а Линда вошла в дом, оставив нас наедине.
   – «Я старею… я старею… Засучу-ка брюки поскорее» [45 - Здесь и далее перевод А. Сергеева.]. Что это, мистер Марлоу?
   – Понятия не имею, но звучит неплохо.
   Он улыбнулся:
   – Это строчка из поэмы «Песнь любви Дж. Альфреда Пруфрока». А вот еще одна: «В гостиной дамы тяжело беседуют о Микеланджело». Что вы думаете об этом?
   – Похоже, автор ни черта не разбирался в женщинах.
   – Прямо в точку, сэр! И все же это ни на йоту не умерит моего восхищения творчеством Томаса Стернза Элиота!
   – Вы сказали «ни на йоту»?
   – Разве я неправильно выразился?
   – Нет, все верно, только не стоит щеголять такими словечками перед миллионерами. Решат, что вы им на пятки наступаете.
   Амос печально улыбнулся:
   – Куда мне. Вы упали, сэр?
   – Нет, так и было задумано. Спокойной ночи, Амос.
   – Спокойной ночи, сэр.
   Он стал спускаться по лестнице, а я вернулся в дом. Линда Лоринг стояла посередине гостиной и оглядывалась.
   – Амос окончил Говардский университет [46 - Говардский университет был учрежден в Вашингтоне в 1867 г. – первоначально как духовная семинария для чернокожих священнослужителей, но почти сразу добавились колледжи свободных искусств, медицины и естествознания. Назван в честь героя Гражданской войны генерала Оливера Отиса Говарда (1830–1909), который стал основателем университета и его первым президентом (1869–1874).], – сказала она. – Странно, что вы, такой отчаянный тип, избрали такое уединенное жилище.
   – В мире не осталось безопасных мест.
   – Кто вас так отделал?
   – Менди Менендес.
   – А вы ему ответили?
   – Врезал пару раз. Менди угодил в ловушку и сейчас едет в Неваду в компании трех помощников шерифа. К черту Менди.
   Линда присела на диван.
   – Хотите чего-нибудь выпить? – спросил я, протягивая ей пачку сигарет.
   Она ответила, что курить не хочет, но выпить не откажется.
   – У меня есть шампанское, – сказал я. – Правда, ведерка для льда нет, но шампанское холодное. Я берег его несколько лет в ожидании подходящего случая. Две бутылки «Кордон Руж». По-моему, неплохое, хотя я не большой знаток.
   – Для какого случая?
   – Для вас.
   Она улыбнулась, все еще разглядывая мое лицо:
   – Надо же, весь в царапинах. – Она протянула руку и осторожно коснулась кончиками пальцев ссадин на моей щеке. – Для меня? Сомневаюсь. Мы знакомы всего пару месяцев.
   – Значит, я берег его для нашего знакомства. Пойду принесу.
   По дороге я подхватил ее саквояж, чтобы занести в спальню.
   – Куда вы? – резко спросила она.
   – Это ваш?
   – Поставьте на место и вернитесь.
   Я подчинился. Глаза Линды сверкали, но одновременно казались сонными.
   – Это что-то новенькое, – медленно протянула она.
   – В смысле?
   – Раньше вы и пальцем ко мне не притрагивались. Не приставали, не пытались облапить. Я решила, что вы холодный и бессердечный сухарь.
   – Я такой и есть. Временами.
   – А теперь, – продолжила она, – вот так, без прелюдий, решили напоить меня и затащить в постель?
   – Не стану отрицать, эта мысль приходила мне в голову.
   – Я польщена, но кто вам сказал, что я согласна? Да, вы мне нравитесь. Даже очень. Однако это не значит, что я готова с вами переспать. Неужели из-за того, что я захватила с собой саквояж, вы решили, что я на все готова?
   – Должно быть, мне померещилось, – вздохнул я и отнес саквояж обратно к порогу. – Пойду за шампанским.
   – Я не хотела вас обижать. Может быть, вам лучше приберечь шампанское для более подходящего случая?
   – Там всего пара бутылок. Для более подходящего случая потребуется не меньше дюжины.
   – Выходит, – внезапно разъярилась Линда, – я сгожусь, пока на горизонте не появится кто-нибудь поярче? Вот спасибо. Теперь и вы меня обидели, но, по крайней мере, мне ничего не угрожает. Если вы думаете, что от бутылки шампанского я потеряю голову, вы глубоко заблуждаетесь.
   – Я уже признал свою ошибку.
   – Если я рассказала вам о своем разводе и имела глупость притащиться сюда с саквояжем, это не значит, что я доступная женщина!
   – Дался вам этот чертов саквояж! – вспылил я. – Слышать о нем больше не могу. Еще одно слово, и я спущу его с лестницы! Я пригласил вас выпить и сейчас иду на кухню за шампанским. И в мыслях не держал напоить вас. Не хотите спать со мной – ваше право. Но ничего не мешает нам распить бутылку по-дружески, не скатываясь до разборок о том, кто кого задумал совратить и сколько спиртного для этого нужно.
   – Не кричите на меня! – вспыхнула Линда.
   – Это один из моих гнусных трюков. У меня их штук пятьдесят, один хуже другого.
   Она встала, подошла ко мне и кончиками пальцев коснулась моего лица:
   – Простите меня. Я усталая и разочарованная женщина. Будьте ко мне снисходительны. Никому я не нужна.
   – Никакая вы не усталая и разочарованы не больше прочих. Это чудо, что вы не стали такой же развратной избалованной пустышкой, какой была ваша сестрица. Вся честность и изрядная доля мужества в вашем семействе достались вам. Никакого снисхождения вам не нужно.
   Я обернулся и вышел. На кухне я откупорил бутылку, наполнил два плоских фужера и одним махом осушил один. В глазах защипало. Я снова наполнил фужер, поставил оба на поднос и пошел в гостиную.
   Ее не было. Исчез и саквояж. Я поставил поднос на столик и направился к двери. Странно – я не слышал шума мотора.
   – Дурачок, неужели ты решил, что я сбежала? – раздался голос сзади.
   Я обернулся. Линда распустила волосы. На ней были шлепанцы с помпонами и халат цвета закатов с японских гравюр. С застенчивой улыбкой на губах она медленно подошла ко мне. Я протянул ей фужер. Сделав пару глотков, Линда поставила фужер на поднос.
   – Очень вкусно, – улыбнулась она и без лишних церемоний обняла меня. Ее губы раскрылись, и я почувствовал кончик ее языка.
   Спустя довольно долгое время она откинула голову назад, но рук не разжала. Глаза Линды сияли.
   – Давно я этого хотела, – сказала она. – Просто упрямилась, сама не знаю почему. Нервы, наверное. Я совсем не распутная женщина. Это ужасно, да?
   – Иначе я пристал бы к тебе прямо в баре у «Виктора».
   – Не верю, – протянула она и улыбнулась. – Именно поэтому я здесь.
   – Возможно, не в тот раз – тогда мне было не до приставаний.
   – Наверное, ты вообще редко пристаешь к женщинам в барах?
   – Не часто. Темновато там.
   – Есть женщины, которые приходят в бары только за этим.
   – А некоторые даже утром просыпаются с этой мыслью.
   – Спиртное действует возбуждающе, правда до определенного предела.
   – Доктора в таких случаях не советуют перебарщивать.
   – К черту докторов! Где мое шампанское?
   Я прижал ее к себе. Обнимать Линду было легко и приятно.
   – Я хочу поцеловать твои бедные щеки. Какие они горячие!
   – Зато в остальном я холоден как лед.
   – Врешь. Где мое шампанское?
   – Далось тебе это шампанское!
   – Оно выдохнется, если мы не выпьем его. Вдобавок твое шампанское действительно недурное.
   – Держи.
   – Ты любишь меня? Нет, не так. Ты полюбишь меня, если я с тобой пересплю?
   – Можно проверить.
   – Тебе вовсе не обязательно со мной спать. Не подумай, что я настаиваю!
   – И на том спасибо.
   – Где мое шампанское?
   – Сколько у тебя денег?
   – Всего? Откуда мне знать? Миллионов восемь.
   – Уговорила, я с тобой пересплю.
   – Торгаш несчастный.
   – А кто платил за шампанское?
   – К черту шампанское.

50

   Час спустя она протянула руку и пощекотала меня за ухом:
   – Еще не решился сделать мне предложение?
   – Наш брак не продлится и полугода.
   – Пусть так! Почему бы не попробовать? Нельзя всю жизнь бегать от ответственности.
   – Мне сорок два. Я испорчен свободой. Ты – правда, совсем чуть-чуть – испорчена деньгами.
   – А мне тридцать шесть. И я не вижу ничего позорного в деньгах, как и в том, чтобы на них жениться. Большинство из тех, у кого есть деньги, их не заслуживают и не умеют с ними обращаться. Но это долго не продлится. Начнется новая война – и денег не останется ни у кого, кроме жуликов и спекулянтов. Остальных задушат налогами.
   Я погладил ее по волосам и намотал прядку на палец:
   – Наверное, ты права.
   – Мы бы чудесно провели время в Париже. – Она приподнялась на локте и посмотрела на меня сверху вниз. Глаза Линды сияли, но я не мог понять их выражения. – Что тебя смущает в браке?
   – Для двоих из тысячи это выход, остальные просто смиряются и терпят. После двадцати лет семейной жизни мужчине остается только верстак в гараже. Американские девчонки потрясающие, американским женам требуется чертовски много жизненного пространства. Кроме того…
   – Я хочу шампанского.
   – Кроме того, – продолжал я гнуть свое, – для тебя это всего лишь приключение. Разводиться тяжело в первый раз. Дальше все улаживают деньги. С твоими миллионами тебе нечего бояться. Лет через десять ты встретишь меня на улице и будешь мучительно вспоминать, где мы виделись раньше. Если вообще меня заметишь.
   – Ты самонадеянный, самодовольный, неприступный болван. Я хочу шампанского.
   – Именно поэтому ты меня запомнишь.
   – Еще и самоуверенный сверх меры. Весь в синяках, а туда же! С чего ты взял, что я тебя не забуду? Почему ты думаешь, что из всех моих мужей и любовников я буду помнить именно тебя?
   – Прости, я себя переоценил. Давай лучше налью шампанского.
   – Какие мы смирные и рассудительные! – В голосе Линды появился сарказм. – Я женщина богатая и буду только богаче. Я могла бы купить тебе весь мир, если бы покупка того стоила. А что есть у тебя? Холодный пустой дом, ни собаки, ни кошки, да крошечный душный офис, в котором ты сидишь и чего-то ждешь. Даже если мы разведемся, ты туда не вернешься.
   – Как знать. Я не Терри Леннокс.
   – Прошу, не вспоминай о нем, не надо. И об этой ледяной красотке и ее пропащем муже-писателе. Хочешь остаться единственным мужчиной, отвергшим мое предложение? Это потешит твою гордость? Я сделала тебе самый большой комплимент на свете – предложила на мне жениться.
   – Ты сделала мне комплимент еще больший.
   По щекам Линды потекли слезы.
   – Глупец, жалкий глупец! Ну и пусть это продлится полгода, год, два! Что ты теряешь, кроме пыльной конторы и никчемной, одинокой жизни?
   – Ты все еще хочешь шампанского?
   – Хочу.
   Я притянул ее к себе, и Линда мокрой щекой уткнулась мне в плечо. Она не была влюблена, и мы оба это знали. И оплакивала Линда не меня. Просто пришло ее время выплакаться.
   Она встала и прошла в ванную, чтобы привести в порядок лицо. Я сходил на кухню за второй бутылкой. Когда я вернулся, она улыбалась.
   – Прости, что раскисла. Ты прав, через полгода я даже не вспомню твоего имени. Отнеси фужеры в гостиную. Здесь мало света.
   Я подчинился. Линда присела на диван. Я поставил шампанское перед ней. Она разглядывала фужер, но не прикасалась к нему.
   – Давай все сначала, – сказал я. – Предлагаю тебе выпить.
   – Как вчера?
   – Нет, как вчера уже не будет никогда.
   Линда подняла фужер и сделала медленный глоток. Внезапно она развернулась, выплеснула остатки шампанского мне в лицо и залилась слезами. Я вытащил носовой платок и вытер лицо ей и себе.
   – Сама не понимаю, зачем я это сделала. Только, ради бога, не говори, что все женщины такие.
   Я наполнил ее фужер и рассмеялся. Линда медленно осушила бокал и растянулась у меня на коленях.
   – Я устала. Отнеси меня в спальню.
   Потом она уснула.
   Утром я встал, сварил кофе, побрился и принял душ. Линда еще спала. Когда она проснулась, мы позавтракали, я вызвал такси и отнес ее саквояж к машине.
   Мы попрощались. Я смотрел, как такси исчезает за поворотом. Затем поднялся по лестнице и вернулся в спальню. Там я разворошил постель и перестелил ее заново. На подушке остался длинный черный волос, а в животе у меня словно повисла свинцовая гиря.
   У французов есть для этого хорошее выражение. У этих паршивцев заготовлены подходящие фразы на все случаи жизни.
   Каждое прощание – маленькая смерть.

51

   Сьюэлл Эндикотт сказал, что задержится в офисе допоздна и я могу заскочить в половине восьмого.
   У него был угловой кабинет с голубым ковром, очень старым и очень дорогим резным столом красного дерева, стандартными книжными шкафами, заставленными юридическими справочниками в горчичных обложках, и шаржами Спая [47 - Лесли Уард (1851–1922) – известный английский график, под псевдонимом Спай (Шпион) публиковавший в журнале «Вэнити фэйр» карикатуры на известных деятелей викторианской и эдвардианской Англии.] на стенах. Портрет судьи Оливера Уэнделла Холмса [48 - Оливер Уэнделл Холмс-мл. (1841–1935) – американский юрист, многолетний член Верховного суда США, автор позитивистской теории права.] красовался в одиночестве на южной стене. Эндикотт восседал за столом в черном кожаном кресле. Рядом стоял раскладной стол, заваленный бумагами. Декораторскими изысками тут и не пахло.
   Эндикотт снял пиджак и выглядел утомленным, но, вообще-то, у него просто было такое лицо. Адвокат курил одну из своих безвкусных сигарет. Пепел падал на распущенный узел галстука, мягкие черные волосы растрепались.
   Эндикотт молча смотрел, как я усаживаюсь в кресло.
   – В жизни не встречал такого упрямого сукина сына! Неужто до сих пор роетесь в дерьме? – спросил он.
   – Кое-что в этом деле меня беспокоит. Тогда, в тюрьме, вы представляли интересы мистера Харлана Поттера?
   Адвокат кивнул. Я осторожно дотронулся до щеки кончиками пальцев. Все давно зажило, и опухоль сошла на нет, но, видимо, удар повредил нерв. Часть щеки утратила чувствительность. Рука против воли тянулась потрогать занемевшее место. Ничего, со временем пройдет.
   – В Отатоклан вы ездили в качестве временного сотрудника окружной прокуратуры?
   – Зачем ворошить это снова? Клиент был очень важен для меня, и я оказал ему несколько не вполне обычных услуг.
   – Важен до сих пор?
   Адвокат покачал головой:
   – Нет, дело прошлое. Мистер Харлан Поттер ведет дела через адвокатские конторы Сан-Франциско, Нью-Йорка и Вашингтона.
   – Должно быть, он готов проглотить меня со всеми потрохами. Если не забыл о моем существовании.
   Эндикотт улыбнулся:
   – Вы не поверите, но он винит во всем зятя, доктора Лоринга. Такой человек, как Харлан Поттер, обязательно найдет крайнего, лишь бы снять ответственность с себя. Он считает, что, если бы Лоринг не выписывал ей таблетки, ничего бы не случилось.
   – Он ошибается. Скажите, в Отатоклане вы видели тело Терри Леннокса собственными глазами?
   – Да. В комнате при столярной мастерской. Там даже не было морга. Тот же столяр сколотил гроб. Тело было холодным как лед. Я отчетливо видел рану на виске. У меня нет никаких сомнений в том, что это был Терри Леннокс.
   – Понимаю, мистер Эндикотт. С его внешностью ошибиться трудно. Но ведь он был загримирован?
   – Лицо и руки подмазаны, волосы перекрашены в черный цвет. Ну и главное, отпечатки пальцев. Их сравнили с теми, которые он оставил дома.
   – А что там за полиция, в этом Отатоклане?
   – Самая примитивная. Jefe [49 - Начальник (исп.).] почти не умеет читать и писать, но про отпечатки пальцев знает. Жарко там было, очень жарко. – Эндикотт нахмурился и, не глядя, сунул окурок в громадную емкость из черного базальта, служившую ему пепельницей. – Им потребовалась чертова уйма льда. – Он снова взглянул на меня. – Они не бальзамируют покойников. Приходится торопиться.
   – Вы говорите по-испански, мистер Эндикотт?
   – Пару слов. Мне переводил управляющий гостиницы. – Он ухмыльнулся. – Холеный такой. Тот еще бандит, а внешне – сама учтивость и расторопность. Времени было мало.
   – У меня есть письмо от Терри. Мистер Поттер знает. Я рассказывал о письме его дочери, миссис Лоринг. В письмо был вложен портрет Мэдисона.
   – Что?
   – Купюра в пять тысяч.
   Эндикотт поднял бровь:
   – Да уж. Хотя он мог себе позволить. Когда они поженились вторично, жена отписала ему четверть миллиона. Я думаю, он хотел удрать в Мексику и зажить в свое удовольствие, подальше от здешних передряг. Интересно, что сталось с деньгами. При нем ничего не нашли.
   – Вот оно, мистер Эндикотт, можете прочесть.
   Я протянул ему письмо. Эндикотт читал долго и внимательно, как читают только адвокаты. Затем положил письмо на стол и задумчиво откинулся на спинку кресла.
   – Ему бы книжки писать, – спокойно заметил Эндикотт. – Но ради чего он это сделал?
   – Что именно? Выстрелил себе в лоб, признался или написал письмо?
   – Признался и выстрелил, – резко ответил Эндикотт. – С письмом все ясно. По крайней мере, вы трудились не задаром.
   – Не дает мне покоя одна деталь. То место, где Терри пишет, что под окном висит почтовый ящик и коридорному велено поднять и показать ему письмо, прежде чем опустит его в щель.
   Что-то в глазах адвоката погасло.
   – Почему? – спросил он равнодушно, доставая из квадратной пачки очередную сигарету с фильтром.
   Я протянул зажигалку через стол.
   – Нет в Отатоклане никаких почтовых ящиков.
   – Продолжайте.
   – Сначала я не понял. Пришлось разузнать про это захолустье. Настоящая деревня, чуть за тысячу жителей. Асфальт только на главной улице. Мэр разъезжает на затрапезном «форде». Почта в одном здании с универмагом и лавкой мясника. Одна гостиница, пара закусочных, короткая взлетная полоса – по-другому туда не добраться. Вокруг в горах обширные охотничьи угодья.
   – Про охоту я слышал.
   – И вдруг почтовый ящик. Как же. А еще ипподром, стадион для собачьих бегов, площадка для гольфа и парк с фонтанами и оркестром.
   – Возможно, он просто ошибся, – холодно заметил Эндикотт. – Принял за почтовый ящик мусорный бак.
   Я встал, сложил письмо и сунул его в карман.
   – Мусорный бак, говорите. Зелено-бело-красный, в цвет мексиканского флага, и большая трафаретная надпись по-испански: «Соблюдайте чистоту». А вокруг разлеглись семь облезлых псин.
   – Не вижу ничего смешного, мистер Марлоу.
   – Простите, увлекся. И еще одна деталь, о которой я уже спрашивал Рэнди Старра. Как вышло, что письмо вообще было отправлено? Видимо, Терри с кем-то договорился заранее. Этот кто-то солгал ему про почтовый ящик, но письмо с вложенной купюрой все-таки отправил. Не правда ли, занимательная выходит история?
   Эндикотт молча выпустил дым и проводил его взглядом:
   – И к какому выводу вы пришли? Кстати, зачем было втравливать в это дело Старра?
   – Старр и бандит по фамилии Менендес – общества которого мы отныне, увы, лишены – служили вместе с Терри в британской армии. Они не слишком чисты перед законом – прямо скажем, совсем не чисты, – однако свои понятия о чести у них имеются. Понятно, почему дело Леннокса похоронили именно здесь. На то, что случилось в Отатоклане, тоже напустили туману, хотя и по другой причине.
   – И каков ваш вывод? – повторил Эндикотт уже сердито.
   – А ваш?
   Эндикотт не ответил. Я поблагодарил его и вышел вон.
   Выходя, я заметил, что адвокат хмурится, но, возможно, это было искреннее недоумение. Или он мучительно вспоминал, как выглядела гостиница в Отатоклане и стоял ли под окном почтовый ящик.
   Я дал ему пищу для размышлений. Чтобы семена дали всходы, потребовался целый месяц.
   Однажды утром в пятницу в моей приемной объявился посетитель – хорошо одетый мексиканец, а возможно, южноамериканец. Он сидел у открытого окна и курил крепкую коричневую сигарету. Высокий, стройный и чертовски элегантный незнакомец был одет в щеголеватый желтый пиджак свободного кроя. Аккуратные черные усики, темные волосы длиннее, чем у нас принято, диковинные зеленые очки.
   Завидев меня, незнакомец встал с кресла:
   – Señor Marlowe?
   – Чем могу помочь?
   Он протянул мне сложенный лист бумаги.
   – Un aviso de parte del señor Starr en Las Vegas, señor. Habla Ud. español? [50 - Рекомендательное письмо от мистера Рэнди Старра из Лас-Вегаса, сеньор. Говорите по-испански? (исп.)]
   – Да, но не так быстро. И лучше по-английски.
   – Как скажете, мне все равно.
   Я прочел то, что было написано на листке бумаги: «Представляю вам моего друга Сиско Майораноса. Надеюсь, вы договоритесь. С.».
   – Входите, сеньор Майоранос, – сказал я.
   Я открыл дверь. Когда он проходил мимо, в нос ударил сильный запах одеколона, да и брови у незнакомца были изогнуты слишком изящно, словно выщипаны. Вот только всю эту красоту изрядно портили ножевые шрамы на обеих щеках.

52

   Он сел в кресло для посетителей и скрестил ноги.
   – Мне говорили, вы спрашивали о сеньоре Ленноксе.
   – Меня интересует только последний эпизод.
   – Я был там, сеньор. Служил дневным портье в гостинице. Не бог весть какая должность, к тому же временная.
   Его английский был безупречен, но с испанской интонацией. Для уха среднего американца в английском, на котором говорят испаноязычные латиноамериканцы, слишком резкие подъемы и спады. Словно океанский прибой.
   – Вы не похожи на портье.
   – Все люди разные.
   – Так это вы отправили письмо?
   Он вытащил пачку сигарет:
   – Хотите?
   Я покачал головой:
   – Кубинские для меня слишком крепкие. Я курю колумбийские.
   Он улыбнулся, закурил и выпустил дым. Его подчеркнутая элегантность начинала действовать мне на нервы.
   – Я знаю о письме. Коридорный испугался войти в номер сеньора Леннокса, когда увидел за дверями копов, или фараонов, как вы их называете. Поэтому я сам отнес письмо на почту.
   – Могли бы заглянуть внутрь. Там лежала крупная купюра.
   – Письмо было запечатано, – холодно заметил он. – El honor no se mueve de lado como los congrejos. Честь выбирает прямые пути, а не пятится, словно краб.
   – Простите. Продолжайте.
   – Когда я зашел в номер, сеньор Леннокс держал в левой руке купюру в сто песо. В правой руке у него был пистолет. На столе лежали письмо и еще какая-то бумага, которую я не успел прочесть. Поначалу я не брал деньги.
   – Многовато? – хмыкнул я.
   – Он настаивал. Тогда я взял купюру, для коридорного. Я положил письмо под салфетку на поднос. Коп за дверью меня чуть глазами не съел, но я ничего ему не сказал. Не успел я спуститься на первый этаж, как раздался выстрел. Я спрятал письмо и бросился наверх. Коп пытался взломать дверь. Я открыл ее своим ключом. Сеньор Леннокс был мертв. – Он задумчиво провел пальцем по краю стола и вздохнул. – Остальное вы знаете.
   – Много постояльцев было в гостинице?
   – Нет, от силы полдюжины.
   – Американцы?
   – Двое. Охотники.
   – Настоящие гринго или здешние?
   Он аккуратно разгладил складку на колене:
   – По-моему, один был латиноамериканец. Говорил на пограничном диалекте. Весьма грубом.
   – Они заходили в номер Леннокса?
   Он резко вскинул голову, но за зелеными стеклами я не разглядел выражения глаз.
   – Зачем, сеньор?
   Я кивнул:
   – Что ж, ладно. С вашей стороны было чертовски любезно заглянуть ко мне, сеньор Майоранос. Передайте Рэнди, что моя благодарность не знает границ.
   – No hay de que, señor. Не за что.
   – Только в следующий раз пусть пришлет ко мне того, кто врет складнее.
   – Сеньор? – Его мягкость как ветром сдуло. – Вы мне не верите?
   – Вам бы только болтать про честь, парни. Иногда честь – лучшее прикрытие для подлецов. Да не заводитесь вы, лучше сядьте и выслушайте мою версию.
   Он с недовольным видом откинулся на спинку кресла.
   – Все это только догадки, я могу ошибаться. Эти двое американцев прилетели туда на самолете с некоей целью. Они только притворялись охотниками. Одного из них звали Менендес, но записался он в гостинице под вымышленным именем. Леннокс знал, что они прилетели, знал зачем. Он написал письмо, потому что его мучила совесть. Понимал, что подставляет меня, а малый он был честный, вот и переживал. Купюру в конверт сунул, потому что знал, что я небогат, а у него денег полные карманы. А еще он оставил в письме пару намеков. Ему всегда хотелось поступать по-честному, только чаще выходило наоборот. Вы говорите, что отнесли письмо на почту. А не проще ли было бросить его в почтовый ящик рядом с гостиницей?
   – Ящик, сеньор?
   – Почтовый ящик. Cajón cartero, так, кажется, у вас говорят.
   Он улыбнулся:
   – Отатоклан – это вам не Мехико, сеньор. Настоящая дыра. Уличный почтовый ящик в Отатоклане? Там никто не поймет, зачем он нужен! И письма оттуда некому вынимать.
   – Ладно, вам виднее. Никакого кофе сеньору Ленноксу вы не приносили, сеньор Майоранос, и в номер вслед за копом не входили. А вот двое американцев вошли. Разумеется, полицейский был подкуплен, и не он один. Американец оглушил Леннокса ударом по затылку. Затем вытащил из «маузера» патрон и вставил на его место пустую гильзу. Оставалось только поднести пистолет к виску Леннокса и спустить курок. На вид рана выглядела ужасно, но убить его не убила. Они положили Леннокса на носилки и унесли. Прилетел американский адвокат, ему предъявили Леннокса, обложенного льдом, в глубоком забытьи и с устрашающей раной на виске. Он лежал в темном углу мастерской, а рядом плотник сколачивал гроб. На вид Леннокс был вылитый покойник. На следующий день гроб, нагруженный камнями, зарыли, а американский адвокат улетел домой с отпечатками пальцев Леннокса и поддельными документами. Нравится вам моя версия, сеньор Майоранос?
   Он пожал плечами:
   – Чтобы провернуть такое, нужны немалые деньги и связи, сеньор. Для этого сеньор Менендес должен быть накоротке с алькальдом, с хозяином гостиницы, и не только с ними.
   – Возможно, именно поэтому они выбрали такое богом забытое место, как Отатоклан.
   – Выходит, сеньор Леннокс до сих пор жив? – спросил он, и на его лице промелькнула слабая улыбка.
   – Разумеется, жив. Трюк с самоубийством понадобился, чтобы все поверили в признание Леннокса. Им удалось обвести вокруг пальца адвоката, бывшего когда-то окружным прокурором, хотя вряд ли этот фокус прошел бы с прокурором нынешним. Если бы правда раскрылась, этот Менендес, как бы он ни пыжился, влип бы по самые уши. Мексиканцы не больше нашего любят продажных полицейских. Поэтому Менендес и пытался меня запугать.
   – Пусть так, сеньор, но вы обвинили меня во лжи. Вы сказали, что я не входил в номер сеньора Леннокса и не брал у него письмо.
   – Незачем тебе было туда входить, приятель. Ты сидел в номере и сам его писал.
   Он поднял руку и медленно снял очки. Цвет глаз – единственное, что мы не в силах изменить.
   – Для «Гимлета», пожалуй, рановато, – сказал он.

53

   Над ним неплохо поработали в Мехико. Стоит ли этому удивляться? Тамошние врачи и инженеры, художники и архитекторы не уступают нашим, а иногда и превосходят их. Парафиновый тест для обнаружения следов пороха изобрел мексиканский полицейский. Лицо Терри не стало безупречным, однако добились они немалого. Даже форму носа изменили, вытащив какую-то косточку и сделав его более плоским. Разумеется, полностью скрыть отметины врачам не удалось, но они добавили несколько шрамов для симметрии. Следы ножевых ранений не редкость в Латинской Америке.
   – Даже нерв пересадили, – сказал он, дотронувшись до изуродованной щеки.
   – Насколько близко я подобрался?
   – Очень близко. Кое-какие детали неверны, но они не играют роли. Все случилось быстро, пришлось импровизировать на ходу. Мне велели делать определенные вещи и оставить хорошо различимый след. Менди пришлось не по нраву, что я написал тебе письмо, но я настоял на своем. Похоже, он тебя недооценил, не разглядел намека на почтовый ящик.
   – Ты знал, кто убил Сильвию Леннокс?
   Он ответил уклончиво:
   – Нелегко предать женщину, даже если давно ее разлюбил.
   – Жить на свете вообще нелегко. Харлан Поттер знал?
   Он снова улыбнулся:
   – Разве он признается? Думаю, он считает меня мертвым. Да и кто бы ему рассказал? Разве только ты?
   – Я и знал-то всего ничего. Как там Менди? Жив еще?
   – Жив. Переселился в Акапулько. Рэнди его прикрыл. Ему не простили бы того полицейского. Менди не такой мерзавец, как ты думаешь. У него есть сердце.
   – И у гадюки есть сердце.
   – Так как насчет «Гимлета»?
   Я встал, подошел к сейфу, вытащил конверт с портретом Мэдисона и пять стодолларовых купюр, пахнувших кофе. Разложил их на столе.
   – Это я возьму. – Я показал на сотенные. – Твое дельце обошлось мне как раз в пятьсот баксов. Портретом Мэдисона я иногда любовался. Забирай, он твой.
   Я подвинул купюру к нему. Он не шелохнулся:
   – Оставь себе. Мне хватает. Ты давно мог махнуть на все рукой.
   – Мог бы. После того как убийство мужа сошло ей с рук, она еще могла встать на путь исправления. Вот только его бы это не вернуло. Кого заботит смерть какого-то человека из плоти и крови, с мозгами и душой? Он тоже знал и пытался жить с этим знанием. А еще он книги писал. Слыхал о таком?
   – Послушай, я себя не оправдываю. Я не хотел никому зла. Меня загнали в угол. Я испугался и бежал. А что мне оставалось?
   – Не знаю.
   – Она была ненормальной. Рано или поздно она бы его прикончила!
   – Может, и прикончила бы.
   – Хватит, Марлоу! Давай выпьем где-нибудь в тишине и прохладе.
   – Увы, совсем нет времени, сеньор Майоранос.
   – Когда-то мы дружили, – пробормотал он с несчастным видом.
   – Извините, запамятовал. Наверное, вы говорите о ком-то другом. Постоянно живете в Мексике?
   – Да, тут я нелегально. Всегда жил в Америке нелегально. Я говорил тебе, что родом из Солт-Лейк-Сити? На самом деле я родился в Монреале, а скоро стану мексиканским гражданином. Нужен только хороший адвокат. Мне всегда нравилась Мексика. Поверь, у «Виктора» совсем не опасно.
   – Возьмите ваш портрет Мэдисона, сеньор Майоранос. На нем слишком много крови.
   – Но тебе же нужны деньги!
   – Откуда ты знаешь?
   Он взял купюру, расправил ее, небрежно сунул во внутренний карман и прикусил губу белоснежными, особенно на фоне загорелой кожи, зубами.
   – Не могу ничего прибавить к тому, что сказал тебе тем утром на пути в Тихуану. Если хочешь, можешь сдать меня полиции.
   – Я не держу на тебя зла. Что толку? Ты такой, какой есть. Долгое время я не мог тебя понять. Мне нравились твои манеры и поступки, хотя что-то меня настораживало. Ты честно пытался жить по собственному усмотрению, и тебя не заботило, совпадают ли твои правила с тем, как живут остальные. По природе ты хороший человек. Но тебе все равно, с кем водиться – с бандитами или с честными людьми, лишь бы они сносно болтали по-английски и умели обращаться с ножом и вилкой. Тебе плевать на мораль. Уж не знаю, сделала тебя таким война или ты таким родился.
   – Не пойму я тебя, никак не пойму! Я честно пытаюсь отплатить тебе за то, что ты для меня сделал, а ты упрямишься. Не мог я тебе открыться, пойми! Ты бы ни за что не согласился!
   – И на этом спасибо.
   – Мне приятно слышать, что ты не испытываешь ко мне неприязни. Я угодил в передрягу. Случилось так, что мои приятели умеют выпутываться из передряг и считают себя моими должниками. Во время войны мне довелось выручить их из беды. Тогда – возможно, единственный раз в жизни – я поступил правильно, не думая и не просчитывая. Когда мне пришлось туго, друзья выручили меня. Выручили, ничего не прося взамен. Не только у тебя нет ценника, Марлоу.
   Он потянулся через стол и вытащил из пачки одну из моих сигарет. На меня пахнуло дорогим одеколоном. Под загаром проступил неровный румянец, заметнее стали шрамы. Я смотрел, как он достает из кармана шикарную газовую зажигалку и прикуривает.
   – Ты влез мне в душу, Терри. Улыбкой, наклоном головы, взмахом руки и нашими посиделками в тихом баре. Славное было времечко. Счастливо, amigo. Не буду прощаться. По-настоящему я уже попрощался с тобой, в те времена, когда мне казалось, что все ушло безвозвратно и нет ничего, кроме печали и одиночества.
   – Мне следовало вернуться раньше. Лечение потребовало времени.
   – Черта с два ты бы вернулся, если бы я тебя не выкурил.
   Внезапно в глазах Терри блеснули слезы. Он быстро вытащил зеленые очки.
   – Я не был уверен. Не мог решиться. Они отговаривали меня.
   – Не бери в голову, Терри. Всегда найдется кто-то, кто решит за тебя.
   – Я служил в коммандос, приятель. Туда не берут слабаков. Был тяжело ранен, да и потом натерпелся от нацистов. Это изменило меня.
   – Терри, я все знаю. Тебе есть чем гордиться. Не мне тебя судить, да я никогда и не пытался. Просто тебя здесь нет. Тот Терри, которого я знал, давно ушел. А у тебя шикарный костюмчик, дорогой одеколон, и ты элегантен, как пятидесятидолларовая шлюха.
   – Все это игра, – пролепетал он жалко.
   – И ты получаешь от нее удовольствие, не так ли?
   Его губы скривились в горькой усмешке. Он выразительно, совсем как латиноамериканец, пожал плечами:
   – Почему бы и нет? Раз уж это все, что у меня есть. Здесь, – он постучал по груди зажигалкой, – пусто. Ничего не осталось, Марлоу. Совсем ничего. Что ж, думаю, пора выметаться.
   Мы встали. Он протянул мне худощавую руку. Я пожал ее:
   – Всего хорошего, сеньор Майоранос. Был рад нашему краткому знакомству.
   – Прощай.
   Он повернулся, пересек комнату и вышел. Я смотрел, как за ним закрывается дверь. Какое-то время я слышал его удаляющиеся шаги по фальшивому мраморному полу. Потом шаги стали глуше и скоро затихли.
   Я не трогался с места, все прислушивался. Чего я ждал? Хотел, чтобы он остановился, повернул назад, вошел в кабинет и сказал то, от чего у меня полегчало бы на душе? Он не вернулся. Мы виделись в последний раз.
   Не виделся я и с остальными, за исключением копов. Способа распрощаться с копами еще не придумали.

Рэймонд Чандлер Долгое прощание

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

Рэймонд Чандлер
Долгое прощание