Василий Ян
Возвращение мечты

* * *

   Два воина в блестящих латах и высоких ботфортах с медными шпорами освещали пылающими факелами вход в каменную башню. Тюремщик, гремя большими ключами, отворял ржавую железную дверь, ведущую в страшное подземелье, откуда узникам не было возврата.
   Император вошел в мрачную каменную пасть. Там начинался спуск. Он вспомнил, что должно быть тринадцать ступеней. Повеяло холодом и сыростью. Впереди шел факельщик, за ним тюремщик. Красное пламя трепетало, и тени прыгали по стенам и сводчатому потолку, с которого свешивались мокрые известковые сталактиты и густая серая паутина.
   За императором следовал второй воин с факелом, камергер Иоахим и слуга-араб с корзиной, в которой находились кисти винограда, апельсины, кувшин вина и серебряная кружка. Сегодня император хотел проявить милость к заключенным. За поворотом открылся темный коридор с несколькими низкими дверями по обе стороны. В одной из них, в глазке, императору почудился чей-то тревожный взгляд.
   – Которую камеру прикажешь открыть? – спросил тюремщик, толстый, с опухшим красным лицом и узкими глазами-щелками под нависшими щетинистыми бровями.
   – Где находится Пьетро де ла Винья? [1 - Пьетро де ла Винья – выдающийся итальянский государственный деятель, философ и поэт XIII века, вышедший из бедной, незнатной семьи и своими выдающимися способностями проложивший себе дорогу: достиг высокого положения, став канцлером (первым министром) царствовавшего в то время в Сицилии наследника Великой Германской империи – Фридриха II Гогенштауфена.Фридрих II сам был поэтом, покровителем ремесел и искусств, основателем Поэтической академии в Палермо и Неаполитанского университета и непримиримым врагом папства, в борьбе с которым прошла вся его жизнь. Однако когда завистливые придворные, оклеветав, обвинили Пьетро де ла Винья в измене, Фридрих вверг того в темницу и ослепил. Историки не колеблясь утверждают, что де ла Винья был невиновен и погиб в тюрьме, покончив с собой в порыве отчаяния.Данте в своей поэме «Ад» (песнь 13) встречается с Пьетро де ла Винья. Когда Данте с Виргилием вступают во второй пояс Ада, где караются причинившие себе вред и где самоубийцы превращены в узловатые древесные стволы, на которых гнездятся гарпии, Пьетро отвечает на вопрос Виргилия:…Я тот, кто оба сберегал ключаОт сердца Фредерика и вращал ихК затвору и отвору, не звуча.]
   – Имена заключенных мне неведомы. Мне говорят только их номера.
   – В девятой камере, – сказал камергер Иоахим.
   – Она в конце второго коридора.
   Все двинулись дальше, в боковой узкий проход, еще более сырой и темный. Глухой шум раздался впереди в темноте. Большие рыжие крысы, прыгая одна через другую, с писком метнулись навстречу, под ноги шедшим, и быстро разбежались, исчезая в щелях между плитами, метнув черными голыми хвостами.
   – Бесовское отродье! – проворчал тюремщик. – Я приносил несколько котов, так проклятые крысы их загрызли и сожрали.
   Небольшая низкая дверь в девятую камеру подалась с визгом после сильного нажима плечом угрюмого тюремщика. Узкий подвал, сложенный из каменных плит. На стенах еще кое-где сохранилась штукатурка, густо покрытая зеленоватой плесенью.
   Вдоль стен повисли восемь заржавленных железных цепей с кандалами. В дальнем углу сидел на соломе человек. Он поднялся, зазвенев цепью, которой одна его нога была прикована к стене. Шатаясь, он ухватился за стену худой, костлявой рукой. Старик с длинными, седыми, пожелтевшими космами, ниспадавшими на плечи, полуприкрытые отрепьями истлевшей одежды, он застыл, как бы прислушиваясь. Вместо глаз зияли две гноящиеся красные впадины. Все с ужасом и жалостью смотрели на изможденного старика, похожего на выходца из могилы. В воцарившейся тишине слышалось только потрескивание горящих факелов и шипение капель смолы, падавших на сырой пол.
   – Здравствуй, Пьетро де ла Винья! – с трудом выговорил император.
   – Кто вы? – хрипло спросил узник. – Зачем пришли? Неужели, чтобы привести в исполнение последнюю милость августейшего императора? Я давно всеми забыт, даже смерть не приходит за мной, чтобы увести в царство теней.
   – Он безумный… – прошептал тюремщик. – Уж столько лет каждый раз, как я приносил ему пищу и воду, он все время разговаривает один, воображая, что у него полная камера людей.
   – А помнишь ли ты свое имя? – спросил император.
   – Теперь я только девятый узник, единственный оставшийся в живых в этой каменной щели, безымянный мечтатель.
   Император, взволнованный, прикрыл глаза рукой, сделал знак камергеру, чтобы тот продолжал разговор с узником.
   – Наш великий августейший император, как всегда, захотел проявить свою милость. Он прислал тебе вина и плодов.
   – Я до глубины души признателен моему августейшему владыке за его новую милость, хотя время сделало меня безразличным к мирским радостям.
   – Почему ты говоришь: «новую милость»? – спросил император. – Какие же раньше ты видел его милости?
   Старик вздрогнул и как-то насторожился, ему послышалось что-то знакомое в голосе.
   – Самая великая милость, мне оказанная, – та, что император разрешил мне пребывать в этом приюте чудесных встреч.
   – Каких встреч? С кем?
   – Когда судьба сыграла со мной горькую шутку и после того, как я занимал одно из первых мест в империи, я был ввергнут в мрачную клоаку, я сказал себе: «Все к лучшему. Это испытание моего мужества. Я не покорюсь судьбе и не впаду в уныние, которого ожидают мои враги…» И тогда я создал себе собственный прекрасный, сказочный мир, в котором начал жить, не зная границ между веками, странами, народами.
   – Я же сказал, что он безумный, – пробормотал тюремщик.
   – Говори, говори дальше, – приказал, задыхаясь от волнения, император.
   – Со мною вместе к этой стене были прикованы восемь человек: один патер, провозгласивший в церкви, что наш великий император трижды проклят его святейшеством папой Григорием, и призывавший богомольцев также проклинать нашего благодетеля Фридриха Второго. Затем два удальца, в пьяном виде бранившие в таверне нашего милостивого покровителя. Один морской пират, два купца, обманывавшие народ, аптекарь, продававший зелье для вызывания дьявола, и, наконец, монах, ходивший по базарам, проповедуя, что настали последние времена и в мир явился антихрист в лице императора Фридриха.
   – И все они были казнены?
   – Нет. Хуже. Они умерли здесь от уныния, от слез, от того, что разучились смеяться, постепенно видя смерть одного за другим, а я, ослепленный по милости императора, от этих ужасов был избавлен. Все они бранили и проклинали того, кто посадил их на цепь в подземелье, а я его восхвалял и благодарил за щедрость, сочиняя и записывая радостные песни.
   – Записывал? – удивился император. – На чем же ты писал их?
   – Я их записывал осколком кремня на заплесневелой стене. Теперь я знаю, что они не умрут, что они останутся жить после моей смерти, и юноши и девушки будут повторять их.
   С удивлением слушал император речь старика. Он приказал факельщику подойди поближе и пытался прочесть каракули, выцарапанные на стене дрожащей рукой слепого. Записей было много, но известковые капли, медленно стекавшие по стене, смывали драгоценные строки.
   – Мне трудно прочесть твои песни, – сказал император. – Время их быстро смывает. Может быть, ты их помнишь? Скажи нам ту, в которой ты восхваляешь императора Фридриха за милость, оказанную тебе. Как все это необычайно, – шепотом промолвил он, обращаясь к камергеру.
   – Конечно, я помню многие свои песни. Слушай! – И старик с глубокой взволнованностью и страстью прочел:

     Великим ты себя считаешь, император.
     А слышен ли тебе насмешки тонкой свист?
     Безжалостный тиран, надменный триумфатор,
     В народе шепчутся: «Он дьявол, Антихрист».

     В исканьях же твоих заслуги несомненны:
     Востока дивный мир открыл ты для веков,
     Переведя канон бессмертный Авиценны
     И в школы пригласив арабских мудрецов.

     Ты выжег мне глаза. Замкнув в темнице тесной,
     Меня послал ты в мир незримый и чудесный,
     Куда пришли Гомер, Анакреон, Спартак…

     В безумстве грез моих они, приняв участье,
     Беседами со мной давали столько счастья,
     Что стал лазурным днем мой долголетний мрак.

   Изумленный пламенной речью узника, Фридрих прошептал:
   – Я «безжалостный тиран, надменный триумфатор»? Однако! Он говорит со мной и непочтительно, и дерзко… Правильно я наказал его. – И, обращаясь к старику, он сказал: – Прочти мне еще твои стихи.
   – Хорошо. Слушай:

     Она вошла ко мне… Светился нимб волос
     Вокруг лица ее с алмазными глазами,
     Меня коснулся шелк благоуханных кос,
     И грязный, влажный пол покрылся вдруг цветами…

     Я осязал тепло ее атласных рук,
     И жарких, жадных уст к устам прикосновенье,
     И не было в тот миг на свете страшных мук,
     Каких не принял бы, чтоб удержать виденье.

     Я снова молод был, беспечен, полон сил,
     Свободен, как орел, и я ее просил:
     «Не уходи, побудь, желанная, со мною!»

     Но, тая медленно, как тучка в вышине,
     Она с улыбкою шепнула нежно мне:
     «Я снова возвращусь. Ведь я зовусь мечтою».

   – Какой неукротимый, несгибаемый старик, – проворчал император и сказал узнику: – Ты больше не останешься в этой сырой яме. Камергер Иоахим, прикажи расковать Пьетро де ла Винья. Приставь к нему писца, которому он продиктует свои песни. Затем принеси их мне. Я тебя прощаю, Пьетро де ла Винья. Твоя волшебница мечта снова к тебе прилетела и широко открыла двери в новую, счастливую жизнь. Я возвращаю тебе свободу.

   Через день Фридрих получил первую часть песен, записанных усердным секретарем со слов ослепленного канцлера-поэта.
   А еще через день император призвал камергера Иоахима и сказал:
   – Я прочел все песни, сочиненные Пьетро де ла Винья. Это непокорный, слишком самостоятельный ум. Такие песни мне не нужны, и они опасны, волнуя простой народ. Но я обещал ему свободу и не откажусь от своих слов.

   Согласно повелению императора, в подземную темницу отправились камергер Иоахим с письменным приказом смотрителю дворцовой охраны, опытный кузнец с клещами и молотом для того, чтобы расклепать кандалы, брадобрей, слуга-араб с ведром теплой воды, мылом и мочалкой и второй слуга с чистым бельем, одеждой и башмаками.
   Слепой узник встретил гостей спокойно и покорно предоставил себя в их распоряжение для мытья, стрижки и переодевания. Когда Пьетро де ла Винья был уже в нарядной бархатной одежде, вымытый, красиво обстриженный и, главное, свободный, без цепей на ногах, он попросил на короткое время оставить его одного, чтобы он мог подумать и прочесть необходимые молитвы перед вступлением в новый, счастливый период своей жизни.
   Все вышли из камеры и ждали в коридоре, тихо переговариваясь. Ждать, однако, пришлось долго. Наконец Иоахим приоткрыл дверь и с криком бросился в камеру. Все последовали за ним и увидели, что бывший великий канцлер лежал на полу с разбитой головой: он сам размозжил ее о каменную стену. Кровь залила все его лицо. Он сжимал в руке обломок камня, а на стене, на плесени, появилась новая нацарапанная надпись:

   «Я не хочу получить из рук злобного, несправедливого императора Фридриха никакой милости, никакого дара, хотя бы даже это была моя желанная свобода…»

   1944

Василий Ян Возвращение мечты

* * *

Василий Ян
Возвращение мечты