Надежда Тэффи
Маркита

* * *

   Душно пахло шоколадом, теплым шелком платьев и табаком.
   Раскрасневшиеся дамы пудрили носы, томно и гордо оглядывали публику – знаю, мол, разницу между мною и вами, но снисхожу.
   И вдруг, забыв о своей гордой томности, нагибались над тарелкой и жевали пирожное, торопливо, искренно и жадно.
   Услужающие девицы, все губернаторские дочки (думали ли мы когда-нибудь, что у наших губернаторов окажется столько дочек), поджимая животы, протискивались между столиками, растерянно повторяя:
   – Один шоколад, один пирожное и один молоко… – Кафе было русское, поэтому – с музыкой и «выступлениями».
   Выступил добродушный голубоглазый верзила из выгнанных семинаристов и, выпятя кадык, изобразил танец апаша. Он свирепо швырял свою худенькую партнершу с макаронными разъезжающимися ножками, но лицо у него было доброе и сконфуженное.
   – Ничего не попишешь, каждому есть надо, – говорило лицо.
   За ним вышла «цыганская певица Раиса Цветкова» – Раечка Блюм. Завернула верхнюю губу, как зевающая лошадь, и пустила через ноздри:
   – Пращвай, пращвавай, подругва дарагавая! Пращвай, пращвавай – цэганская сэмэа!..
   Ну что поделаешь! Раечка думала, что цыганки именно так поют.
   Следующий номер была – Сашенька.
   Вышла, как всегда, испуганная. Незаметно перекрестилась и, оглянувшись, погрозила пальцем своему большеголовому Котьке, чтоб смирно сидел.
   Котька был очень мал. Круглый нос его торчал над столом и сопел на блюдечко с пирожным. Котька сидел смирно.
   Сашенька подбоченилась, гордо подняла свой круглый, как у Котьки, нос, повела бровями по-испански и запела «Маркиту».
   Голосок у нее был чистый, и слова она выговаривала просто и убедительно.
   Публике понравилось.
   Сашенька порозовела и, вернувшись на свое место, поцеловала Котьку еще дрожавшими губами.
   – Ну вот, посидел смирно, теперь можешь получить сладенького.
   Сидевшая за тем же столиком Раечка шепнула:
   – Бросьте уж его. На вас хозяин смотрит. Около двери. С ним татарин. Черный нос. Богатый. Так улыбнитесь же, когда на вас смотрят. На нее смотрят, а она даже не понимает улыбнуться!
   Когда они уходили из кафе, продавщица, многозначительно взглянув на Сашеньку, подала Котьке коробку конфет.
   – Приказано передать молодому кавалеру. – Продавщица тоже была из губернаторских дочек.
   – От кого?
   – А это нас не касается.
   Раечка взяла Сашеньку под руку и зашептала:
   – Это все, конечно, к вам относится. И потом я вам еще посоветую – не таскайте вы с собой ребенка. Уверяю вас, что это очень мужчин расхолаживает. Верьте мне, я все знаю. Ну ребенок, ну конфетка, ну мама – вот и все! Женщина должна быть загадочным цветком (ей-богу!), а не показывать свою домашнюю обстановку. Домашняя обстановка у каждого мужчины у самого есть, так он от нее бежит. Или вы хотите до старости в этой чайной романсы петь? Так если вы не лопнете, так эта чайная сама лопнет. – Сашенька слушала со страхом и уважением.
   – Куда же я Котьку дену?
   – Ну пусть с ним тетя посидит.
   – Какая тетя? У меня тети нет.
   – Удивительно, как это в русских семьях всегда так устраиваются, что у них тетей нет!
   Сашенька чувствовала себя очень виноватой.
   – И потом надо быть повеселее. На прошлой неделе Шнутрель два раза для вас приходил, да, да, и аплодировал, и к столику подсел. А вы ему, наверное, стали рассказывать, что вас муж бросил.
   – Ничего подобного, – перебила Сашенька, но густо и виновато покраснела.
   – Очень ему нужно про мужа слушать. Женщина должна быть Кармен. Жестокая, огненная. Вот у нас в Николаеве…
   Тут пошли обычные Раечкины чудеса про Николаев, роскошнейший город, Вавилон страстей, где Раечка, едва кончив прогимназию, сумела сочетать в себе Кармен, Клеопатру, Мадонну и шляпную мастерицу.
   На другой день черноносый татарин говорил хозяину чайной:
   – Ты мэнэ, Григорий, познакомь с этим дэвушкой. Она мэнэ сердце взяла. Она своего малшика поцеловала – в ней душа есть. Я человек дикий, а она мэнэ теперь, как родственник, она мэнэ как племянник. Ты познакомь.
   Маленькие яркие глазки татарина заморгали, и нос от умиления распух.
   – Да ладно. Чего ж ты так расстраиваешься. Я познакомлю. Она действительно, кажется, милый человек, хотя – кто их разберет.
   Хозяин подвел татарина к Сашеньке.
   – Вот друг мой – Асаев, желает с вами, Александра Петровна, познакомиться.
   Асаев потоптался на месте, улыбнулся растерянно. Сашенька стояла красная и испуганная.
   – Можно пообедать, – вдруг сказал Асаев…
   – У нас… у нас здесь обедов нет. У нас только чай, файф о’клок до половины седьмого.
   – Нэт… я говору, что мы с вами поедем обедать. Хотите? – Сашенька совсем перепугалась…
   – Мерси… в другой раз… я спешу… мой мальчик дома.
   – Малшик? Так я завтра приду.
   Он криво поклонился, раз-два, точно поздравлял и отошел.
   Раечка схватила Сашеньку за руку.
   – Возмутительно. Это же прямо идиотство. В нее влюбился богатейший человек, а она его мальчиком тычет. Слушайте, я завтра дам вам мою черную шляпу и купите себе новые туфли. Это очень важно.
   – Я не хочу идти на содержание, – сказала Сашенька и всхлипнула.
   – На содержание? – удивилась Раечка. – Кто же вас заставляет? А что вам помешает, если богатый мужчина за вами сохнуть станет? Вам помешает, что вам будут подносить цветы? Конечно, если вы будете все время вздыхать и нянчить детей, то он с вами недолго останется. Он человек восточный и любит женщин с огнем. Уж верьте мне – я все знаю.
   – Он, кажется, очень… милый! – улыбнулась Сашенька.
   – А если сумеете завлечь, так и женится. Зайдите вечером за шляпкой. Духи у вас есть?
   Сашенька плохо спала. Вспоминала татарина, умилялась, что такой некрасивый.
   – Бедненький он какой-то. Любить его надо бы ласково, а нельзя. Нужно быть гордой и жгучей и вообще Кармен. Куплю завтра лакированные туфли! Нос у него в каких-то дырочках и сопит. Жалко. Верно, одинокий, непригретый.
   Вспомнила мужа, красивого, нехорошего.
   – Котьку не пожалел. Танцует по дансингам. Видели в собственном автомобиле с желтой англичанкой.
   Всплакнула.
   Утром купила туфли. Туфли сразу наладили дело на карменный лад.
   – Тра-ля-ля-ля!
   А тут еще подвезло: соседка-жиличка начала новый флюс – это значит дня на три, на четыре – дома. Обещала присмотреть за Котькой.
   В Раечкиной шляпе, с розой у пояса, Сашенька почувствовала себя совсем демонической женщиной.
   – Вы думаете, я такая простенькая? – говорила она Раечке. – Хо! Вы меня еще не знаете. Я всякого вокруг пальца обведу. И неужели вы думаете, что я придаю значение этому армяшке? Да я захочу, так у меня их сотни будут.
   Раечка смотрела недоверчиво и посоветовала ярче подмазать губы.
   Татарин пришел поздно, и сразу к Сашеньке.
   – Едем. Обэдыть.
   И пока она собиралась, топтался близко, носом задевал.
   На улице ждал его собственный автомобиль. Сашенька этого даже и вообразить не могла. Немножко растерялась, но лакированные туфли сами побежали, прыгнули – словно им это было дело бывалое… На то, вероятно, их и сладили.
   В автомобиле татарин взял ее за руку и сказал:
   – Ты мэнэ родной, ты мэнэ как племянник. Я тэбэ что-то говорить буду. Ты подожди.
   Приехали в дорогой русский ресторан. Татарин назаказывал каких-то шашлыков рассеянно. Все смотрел на Сашеньку и улыбался.
   Сашенька выпила залпом рюмку портвейна, думала, что для демонизма выйдет хорошо. Татарин закачался, и лампа поехала вбок.
   Видно, не надо было так много.
   – Я дикий, – говорил татарин и заглядывал ей в глаза. – Я такой дикий, что даже скучно. Совсэм один. И ты один?
   Сашенька хотела было начать про мужа, да вспомнила Раечку.
   – Один! – повторила она машинально.
   – Один да один будет два! – вдруг засмеялся татарин и взял ее за руку.
   Сашенька не поняла, что значит «будет два», но не показала, а, закинув голову, стала задорно смеяться. Татарин удивился и выпустил руку. «Надо быть Кармен», – вспомнила Сашенька.
   – Вы способны на безумие? – спросила она, томно прищурив глаза.
   – Нэ знаю, нэ приходилось. Я жил в провинции.
   Не зная, что говорить дальше, Сашенька отколола свою розу и, вертя ею около щеки, стала напевать: «Маркита! Маркита! Красотка моя!..»
   Татарин смотрел грустно.
   – Скучно тэбэ, что ты петь должен? Тяжело тэбэ?
   – Ха-ха! Я обожаю песни, танцы, вино, разгул. Хо! Вы меня еще не знаете!
   Розовые лампочки, мягкий диван, цветы на столах, томное завывание джаз-банда, вино в серебряном ведре. Сашенька чувствовала себя красавицей испанкой. Ей казалось, что у нее огромные, черные глаза и властные брови.
   Красотка Маркита…
   – У тебя хороший малшик, – тихо сказал татарин. Сашенька сдвинула «властные» брови.
   – Ах, оставьте! Неужели мы здесь сейчас будем говорить о детях, пеленках и манной каше. Под дивные звуки этого танго, когда в бокалах искрится вино, надо говорить о красоте, о яркости жизни, а не о прозе… Я люблю красоту, безумие, блеск, я по натуре Кармен. Я – Маркита… Этот ребенок… я даже не могу считать его своим – до такой степени мое прошлое стало мне теперь чуждым.
   Она вакхически закинула голову и прижала к губам бокал. И вдруг душа тихо заплакала!
   «Отреклась! Отреклась от Котьки! От худенького, от голубенького, от бедного…»
   Татарин молча высосал два бокала один за другим и опустил нос.
   Сашенька как-то сбилась с толку и тоже молчала.
   Татарин спросил счет и встал.
   По дороге в автомобиле ехали молча. Сашенька не знала, как наладить опять яркий разговор. Татарин все сидел, опустя нос, будто дремал.
   «Он слишком много выпил, – решила она. – И слишком волновался. Милое в нем что-то. Я думаю, что я его ужасно полюблю».
   Расставаяясь, она многозначительно стиснула его руку.
   – До завтра… да?
   Хотела прибавить что-нибудь карменное, да так ничего и не придумала.
   Дома встретила ее жиличка с флюсом.
   – Ваш мальчишка хнычет и злится. Сладу нет. Я больше никогда с ним не останусь.
   В полутемной комнате, под лампой, обернутой в газетную бумагу, на огромной парижской «национальной» кровати сидел крошечный Котька и дрожал.
   Увидя мать, он затрясся еще больше и завизжал:
   – Где ты пропадала, дулища?
   Сашенька схватила его на руки, злого, визжащего, и шлепнула, но прежде чем он успел зареветь, сама заплакала и крепко прижала его к себе.
   – Ничего… потерпи, батюшка милый. Немножко еще потерпи. И нас с тобой полюбят, и нас отогреют. Теперь уж недолго…
   На другое утро хозяин Сашенькиного кафе встретил на улице Асаева.
   Татарин плелся уныло, щеки синие, небритые, глаз подпух.
   – Чего такой кислый? Придешь к нам сегодня? – Татарин тупо смотрел вбок.
   – Нет. Кончена.
   – Да ты чего такой? Неужто Сашенька отшила? Татарин махнул рукой.
   – Она… ты не знаешь… Она – дэмен. Ашибка вышла. Нет. Не приду. Кончена!

Надежда Тэффи Маркита

* * *

Надежда Тэффи
Маркита