Виктор Борисович Шкловский
Созрело лето

   Июнь месяц 1935 года.
   В Париже только что закрылся Первый Международный конгресс в защиту мира.
   Шли дни. Зрело лето.
   Ранним утром 26 июня под Москвой был дан старт стратостату «СССР 1-бис».
   Огромный, вытянутый вверх и как будто еще не наполненный, стратостат колебался мягкими серебряными складками.
   Рядом опадал боками желто-зеленый газгольдер.
   Светло-голубая тень стратостата достигала горизонта.
   Отпустили стропы.
   В совершенном безмолвии поднялся стратостат.
   Тень стратостата и круглой гондолы отбегала по полям на запад.
   Светило невысокое солнце.
   Вздуваясь, подымался стратостат.
   Москва смотрела на него со всех улиц.
   Дача, где жил Горький под Москвой.
   Липы, отяжеленные желто-зелеными цветами, наполнены густым, непрерывным гудением желто-черных пчел.
   Пчелы спешат выпить утренний, еще не тронутый нектар цветов.
   Лист на деревьях полный.
   Круглый бассейн в саду до самого края налит синим небом.
   Большеглазые, большешерстные цветы – анютины глазки – повернули свои бархатные лица на восток.
   Над клумбой стоит друг Горького, седеющий блондин Иван Николаевич Рокитский. Он закинул голову и смотрит в небо двумя блистающими кругами бинокля.
   Стекла сверкают синим.
   Звонко поют пчелы, летят к липам.
   На огороде пчелы залезают в желтые мешки огуречных цветов и гудят у самой земли, в густых матовых листьях.
   Большая комната с желто-солнечными стенами.
   На мраморном столике высокий узкий радиоприемник.
   Рядом с ним высокий желтый бокал. В бокале косо стоит лиловый левкой.
   Высокоплечий, длинноногий Горький, одетый в светлый костюм, подошел к окну.
   За окнами солнце и липы в желто-зеленой тяжести цветов.
   Дальше перелески, поля колосящейся ржи; белый низкий дым цветущей гречихи.
   Все кончается синим, изо всех сил синим, небом.
   – Летит! Смотрите, Алексей Максимович! – закричал Рокитский.
   В желтую комнату вошел человек в сером плаще.
   Сел около радиоприемника, откинул голову на спинку кресла.
   Это Ромен Роллан, горбоносый, широколобый, усталый, спокойный. В комнате свежо, на Роллане пиджак с седым ворсом.
   Горький настроил радиоприемник.
   – Говорит «Луна», – раздался голос. – Небо над нами чернеет. Тишина. В верхнее смотровое отверстие гондолы мы видим над собой медленно раздувающиеся прозрачные стенки оболочки баллона нашего стратостата. Он кажется сумрачным небом.
   Рокитский смотрел в бинокль.
   Высоко-высоко стратостат круглел в небе, как маленький серебряный плод.
   – Говорит «Луна». Слушайте! Слушайте! Слушайте! Стенки гондолы нагреваются солнцем. За иллюминаторами черно. Горят звезды. Внизу все расширяется пустая даль.
   На земле гудели пчелы, прилежно возвращаясь к цветам.
   В небе над Москвой висел стратостат с искрой гондолы под ним.
   Ниже него, уступами диаграммы, белел след высотного самолета.
   – Спуск будет трудный, – сказал Горький и постучал пальцами по столику. – На водороде, видите ли, летят. Им газ неудобно выпускать. Пустые стенки начнут тереться складками. А это шелк. Значит, искра. Очень надо лететь аккуратно…
   – Говорит «Луна». Приборы работают прекрасно. Мы берем пятидесятую пробу атмосферы. Слышим пощелкивание камеры для измерения интенсивности космических лучей. Привет создателям пятилеток! Привет Москве! Привет заводам и колхозным полям! Привет от немерцающих звезд стратосферы!
   Два старика сидели около радиоприемника.
   Алексей Максимович посмотрел на Роллана так, как отец смотрит на друга в час, когда старший сын сдает экзамен.
   – Спокойный голос, – заметил он.
   Ромен Роллан ответил:
   – Это голос могучего народа, который создает под руководством Компартии, в героическом и упорядоченном порыве, новый мир. Никто не стоит у вас между героем и подвигом.
   Горький ответил:
   – В нашей стране художник и ученый ограничены только волей трудового народа, волей, которая стремится освоить все подлинные культурные ценности человечества.
   – Говорит «Луна». Мы выбрасываем еще балласт. Подымаемся. Высота шестнадцать тысяч метров. Подымаемся. Приборы работают прекрасно.
   Пчелы влетели в комнату, осмотрели левкой, вылетели, как будто по давно знакомой дороге.
   – Фашисты, – сказал Ромен Роллан, – недавно говорили, что они убьют миллионы людей и не получат осуждения, так как утвердят новые законы нравственности. Им не удастся это. Разум сильней.
   Горький ответил:
   – Спасибо за любовь к разуму и за веру в него.
   Ромен Роллан освободил ладони из-под плаща и сказал, обращаясь к радиоприемнику:
   – Я жму руки героев и через них бесчисленные руки великого народа, создающего новую науку и новое искусство.
   – В детстве, – сказал Алексей Максимович, – мы конались на палке: один охватит ладонью, другой – выше, потом еще рука, – так до конца, потом покрывали ладонью и считали: «Покрышка, гвоздь, молоток!» Наш верх! Мы не позволим убивать.
   – Это и значит – побеждать смерть, – сказал Ромен Роллан.
   – Говорит «Луна». Спускаемся. Спуск происходит быстро! Экономим балласт. Внизу медленно проступает полоса Москва-канала.
   – Балласт берегут, – пояснил Горький.
   – Спускается! – закричал из сада Рокитский.
   – Это американцы нам гелия не продают, – продолжал Горький. – Гелий не горит. К будущности нам дорогу загораживают. Это у них не выйдет, и гелий найдем… Будущность для нас – это реальность, действительность. Прошлое и даже настоящее от нас не зависит. Будущность – создаваемая действительность.
   – Говорит «Луна». Мы несколько перетяжелены. Спуск убыстряется. Говорит «Луна». Привет участникам Всемирного конгресса в защиту мира! Привет Максиму Горькому и другу нашему Ромену Роллану! Земля внизу крупнеет. Бережем балласт для посадки. Земля несется на нас.
   – Падают, – сказал Ромен Роллан.
   – Спускаются, – прошептал Горький.
   Светило, пронизывая липы, солнце. Оно лежало на траве золотыми кружками. Золотые пчелы кружились не спеша в желто-зеленых, тенями разделенных ветвях сладостно пахнущих лип.
   В небе крупнел, опадая серебряными боками, стратостат.
   – Он падает! – закричал Рокитский, сверкая синими круглыми глазами бинокля.
   – Говорит «Луна». Аппарат перетяжелен. При толчке приземления приборы могут испортиться. С целью облегчения стратостата и экономии балласта часть экипажа прыгает.
   Горький схватился за столик.
   Из радиоприемника раздался спокойный голос:
   – Профессор, я проверил ваш парашют. Старайтесь, управляя кривизной парашюта, спуститься ближе к дороге. Вы в этом тренировались?
   – Мало. Берегите приборы. Я помогу открыть люк.
   Ромен Роллан откинулся на спинку кресла.
   – Говорит «Луна». Мы открываем люк. Прыгать будем без кислородного прибора… Первым прыгает профессор. Не забудьте кольцо. До свидания. Прыгнул! Падает!.. Помните: сразу нельзя открыть парашют. Падает! Падает! Падает! Парашют раскрылся.
   Горький ударил по столику сильной рукой.
   – Раскрылся. Висит над нами. Я его знаю: полный, рыжий, немолодой человек, любит смеяться.
   – С вами никто не справится, – сказал Роллан.
   – Говорит «Луна». Падение замедлилось. Все в порядке. Холодно. Запотели и замерзают стекла. Хлопает складками оболочка… Прыгает второй.
   Молчание.
   – Говорит «Луна». Он падает! Падает! Падает! Затяжной прыжок… Раскрылся.
   – Толчок должен быть, – сказал, тяжело дыша, Горький.
   – Говорит «Луна». В гондоле стратостата я один. Медленно опускаюсь. Внизу два белых пятна… парашюты. Тень стратостата бежит по полям. Окна замерзли. Вижу разряды статического электричества внутри оболочки. Готовлю парашют.
   – Опасно, – коротко сказал Горький.
   – Говорит «Луна». Вижу поезд, у него два следа – дым и тень от дыма. Вижу заводы, поля, Москву и пятиугольное сердце Кремля.
   – Посмотрите, на цветке пчела, – сказал Горький.
   – Говорит «Луна». Прерываю радиопередачу. Готовлюсь приземляться. Веревка, клапаны работают хорошо. Снизу кричат, приветствуют. Прекращаю передачу.
   – Идемте в сад, друг. В саду небось пчелы ошалели от счастья: в такое утро самый мед.
   В круглом бассейне празднично синел, как вырезанный на пробу, кусок неба.
   Солнце еще подымалось.
   – Как советские люди любят сейчас, – сказал Горький, – маленькую, милую, великую, зеленую, новую землю! Как мы опишем ее!
   1949

Примечания

Впервые опубликовано в журнале «Юность», 1955, № 5 (под названием «Говорит луна»). Вошло в сборник: «Исторические повести и рассказы». М., «Советский писатель», 1958.

Виктор Борисович Шкловский Созрело лето

Примечания

Виктор Борисович Шкловский
Созрело лето