Надежда Тэффи
Звонари

* * *

   Обещал дяденька приехать в субботу к вечеру, чтобы вместе потом разговляться, да разлив удержал, и поспел он только к четвертому дню праздника.
   Приехал веселый.
   Дом куропеевский встретил его радостно. Все двенадцать окон, что выходили на соборную площадь, сверкали на солнце свежевымытыми стеклами, звенели, отражая колокольный звон, и празднично сквозили на них синеподкрахмаленные занавески.
   Забрал свои кульки, вылез из тарантаса.
   Дернул за звонок. Еще и еще. Что-то долго не отпирали.
   Высунулась девка, какая-то точно одурелая.
   – Ась?
   – Не ась, а здравствуйте.
   – Ась?
   – Ваши-то дома?
   – Ась? Дома, дома. Пройдите в зальце.
   Дяденька расчесал бороду. Вошел.
   Навстречу ему выплыла сестрица Анна Егоровна с Нюточкой. У обеих уши завязаны, и из повязки вата торчит.
   – Здравствуй, голубчик… – чмок-чмок, – воистину… Ась? Чего долго не ехал? Что? Чего?
   – Да что вы – распростудились тут все, что ли?
   – Чего? Ты громче говори. Да пойдем на ту сторону, ко мне в спаленку. Там все-таки легче.
   – А сам-то где? – спрашивал дяденька.
   Но Анна Егоровна только щурилась, жмурилась и вела его по комнатам. Нюточка за ними.
   Пришли в спаленку.
   Анна Егоровна развязала платок, вынула из ушей вату и паклю.
   – О-ох! О-ох! Сам-то под периной, и две подушки сверху навалены. Иди, Нюточка. Растолкай папеньку.
   – И где вас тут угораздило простудиться-то?
   – О-ох! О-ох! И не простужены мы, а звон нас донял. Четверо суток с утра до вечера гудет! Везде на Святой любителям звонить разрешается, ну эдакого, как в нашем городе, – нигде нет. Сапожник Егоров и трубочист Гвоздев. Один гудит, другой очереди ждет. И как у них головы не треснут! Житья от них нет, хоть из дому беги!
   Вышел хозяин.
   – Христос воскрес! Да вот, братец, беда какая! И куда денешься? Не в трактире же мне, семейному человеку, сидеть прикажешь! Оглохли, как есть оглохли!
   – А ты бы с ними поговорил, со звонарями-то с этими… Либо нажаловался бы куда.
   – Да кому нажалуешься-то? Это их право. Я их, безобразников-то, уж два раза призывал. Раз по двугривенному дал, другой по полтиннику, чтобы передохнуть дали.
   – Ну и что же?
   – Ну и ничего. За двугривенный полчасика, действительно, помолчали, а за полтинник так будто назло еще громче растрезвонились. Мы Глашку к ним посылали. Так они ей велели сказать, что меньше как за восемь гривен и разговаривать не станут. Нам, говорят, не расчет. Мы, говорят, время упустим, а там опять жди целый год.
   Дяденька подумал, почесал в бороде, усмехнулся и говорит:
   – Неправильно вы за дело принялись, оттого у вас так и получается. Они – народ коммерческий, смекалистый. Вы ведь что? Вы, покупатели, тишину от них купить хотите. Вот они вам цену и нагоняют. Полтинник, восемь гривен. А там, глядишь, как насядут хорошенько, так и по целковому отвалите. Неправильно вы дело поставили.
   – А как же быть-то?
   – Не тишину от них покупать надо, а звон…
   – Да куда его, батюшка, помилосердствуй! И без того…
   – Ничего вы не понимаете. Я вам за полтинник спокой куплю. Глашка! Зови сюда звонарей.
   Через десять минут звонари стояли в прихожей. С черным носом Гвоздев. С красным – Егоров. Дяденька вышел к ним.
   – Здорово, ребята! Это вы так расчудесно трезвоните?
   Оба носа, и черный, и красный, обиженно фыркнули.
   – Что же, что трезвоним?
   – Мы в своих правах…
   – Где ни доведись…
   – И везде разрешено, а у вас вдруг не смей.
   – И нигде этого не видано…
   – Да что вы, братцы? – удивился дяденька. – Я вас что-то не пойму. Я вас поблагодарить позвал, потому как по соседству звоном вашим пользуюсь. Глаш-ка-а! Принеси водочки, звонарей наших любезных попотчевать. Люблю я, братцы, смерть люблю хороший благовест! Ну и звоните же вы, прямо как по нотам! Заслушаешься! Я и нашим говорю, что это, мол, вас только сначала так укачало, а вы, говорю, вслушайтесь как следует, так еще спасибо скажете. А что ж бы вы думали – сегодня сестрица-то говорит, – а и правда приятно звонят. А Гаврила Петрович так приказал завтра с утра окна раскрыть. Мне, говорит, особливо утром приятно.
   Черный и красный носы засопели смущенно.
   – Пусть дадут рупь, – хрюкнул черный, – за рупь могу и совсем бросить.
   – Ежели по рублю… – просипел красный.
   Дяденька удивился.
   – Да что вы, голубчики, за что обижаете? Я вон в прошлом году пять целковых предлагал, охотника искал у себя в Мамадыше, чтобы хорошо звонил. Не нашлось. Тренькали, да без всякого ладу. Я, братцы, вам каждому полагаю по двугривенному в день. Звоните. Только чтобы как следует. Как один, значит, отзвонил, так другой сразу за веревку. Я не жмот, а денег даром платить не люблю.
   Красный нос хлюпнул. Черный поскоблился коричневым ногтем.
   – Не маловато ли будет, ваша милость?
   – Поищите, кто вам больше даст.
   – Обидно! А когда начинать-то?
   – Сегодня и начинайте. За полдня получите по гривеннику.
   – Ишь, какой ловкий! Мы теперь уставши, все утро звонили, хоть по пятиалтынному дай.
   – Я, братцы, тоже деньги-то не сам печатаю. Не хотите, не надо. Наше вам с кисточкой.
   Дяденька повернулся и вышел.
   Весь вечер была тишина.
   Куропеевы благодушествовали. Раскупорили уши, заказали пирог с налимом.
   Утром начался благовест.
   Но к трем часам неожиданно прекратился, звонари явились для переговоров.
   – Воля твоя, обижаешь ты нас. Над нами вон и ребята смеются. За двугривенный работай для него весь день!
   – Что ж, братцы, так договаривались.
   – Темного человека обойти легко.
   – Попробовал бы сам, коли так просто.
   – Всю головушку за день-то разломит…
   – Рука онемеет.
   – Сказано – двугривенный. Не хотите – не надо.
   – Эдак обижать. – Ушли.
   Тишина. Благодать.
   – Чего это и другие-то никто не звонит?
   Вечером под колокольней завопили голоса. Драка. Это звонари, сторожившие колокольню, вздули какого-то любителя, хотевшего позвонить.
   Никого не пускали.
   – Живоглотову душу радовать не дадим.
   Дежурили четыре дня с утра до позднего вечера. Никого не пустили и сами не звонили.
   Когда дяденька уезжал восвояси, оба звонаря – и Егоров, и Гвоздев – подошли к крыльцу, подбоченившись.
   – Что? Купил дешево? Повеселил душеньку?
   – Что поделаешь, ребята, – подмигивал дяденька провожавшим хозяевам. – Ничего не попишешь! Надо бы мне сразу согласиться, а я вон поскупился, а потом заупрямился. Ну, сам себя, значит, наказал. На будущий год приеду, тогда сговоримся. Не поминайте лихом!

Надежда Тэффи Звонари

* * *

Надежда Тэффи
Звонари