   Глобус Билла
   Третья книга. Бык

   Александра Нюренберг

   Корректор Эстер
   Иллюстратор Daria Nepriakhina

   © Александра Нюренберг, 2017
   © Daria Nepriakhina, иллюстрации, 2017

   ISBN 978-5-4485-9316-1
   Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. Как правильно падать с двумя пистолетами

   Луна над океаном: жёлтая и очень большая, будто, и впрямь, выплыла из волн, оплёскивающих её кратеры, открытые в тёмных подглазьях.
   И воды выкрашены ею, этим жёлтым светом. Чей-то взгляд здесь всегда искал вторую, и не хватало точки опоры. С древнейших времён тут не было второй луны, довольствуйся одной.
   Глобус может зависать и выжидать на крыле безветрия. Вот он и завис над океаном в толще варева из новообразованной погоды. Стик света заварил в этой готовой чашке острый синий кофе.
   Глобус вертелся на страшной высоте над головой пулей падающего Аса. Внизу трижды мелькнули холмы, среди которых двигались тени облаков и мелькнуло лицо, быстро нарисованное сменой света.
   Показался призрак замка – это могло быть игрой воображения в гаснущем от перегрузок влажном в черепной коробке мозгу дракона.
   Но в целом падение выглядело для падающего так: неподвижность. Он висел, он жил в пустоте.
   И была минута, да… одна, когда он увидел: целиком шар Эриду и пятнышко Луны, а за ними трёхрогое пламя солнца. Но это длилось самую пустяковину.
   Высадка срочная обернулась смертью времени. Отследить ощущения было бы труднее, чем вертящуюся ужом реальность.
   Но, конечно, не Глобус, не судьба корабля, приведённого им в тёмный рукав галактики, и не Эриду – место, где изменится их участь, интересовали падающего бесславно и растянутого на дыбе четырёх ветров дракона.
   Его холодные слезящиеся, как сухой лёд, с дымком серые глаза пытались поймать там, внизу движение… золотой венчик разлетевшихся волос, быть может, он надеялся встретить другой взгляд – двух синих ясных и абсолютно лживых глаз.
   Но вздор, обманщица надежда… давно замёрзли и встали мученическим венцом золотые пряди… её глаза неподвижно уставлены на сменяющуюся вокруг карту атмосферы. Ах, не знаю… не знаю я.
   Умри она, и одной тайной станет меньше.
   Но она жива, обязана выжить, чтобы ответить… чтобы сказать, хоть раз, правду.
   Дракон летел сквозь облака камнем, обмерзая и раскаляясь. Времени вертеть головой, как это сделал бы какой-нибудь кот, чудом получивший крылья, у дракона не было. И всё время, пока летел он, не зная точно – вверх или вниз, он знал и помнил, как в дурацкой домашней игре, что это вовсе даже не он, а другой.
   Когда камни выросли по обе стороны, он вдруг очнулся. Ас, сразу, едва выплыв из забытья, рождённого смертельным полётом, удержал себя от нелепых телодвижений.
   Н-да… далеко залетел командир оставшегося в былом Глобуса, а всё стеснялся, что кто-нибудь увидит и посмеётся, осудит нибирийца, падающего с высоты восемнадцати километров без скафандра и, как его… парашюта хотя бы.
   Было больно. Он какое-то время, очевидно, не дышал и, возможно, пережил какую-то из смертей. Конечности отсутствовали… он весь был одно – стрела, не желающая корчиться от жара и хлада.
   Вершина горы свистнула мимо, дышал океан в проёме между скал. Это он увидел кратко, картинкой на краю зрения. В толстом кристалле воды что-то двигалось, извиваясь, в капле смолы ещё доживала и боролась мушка. Висело облако, и он упал мимо облака. Сизые голубые бока изнутри красноваты из-за того, наверное, красного диска, очень близко крутящегося на острие горы.
   Ас увидел блеснувшее золото. Многое он увидел, но ту, из-за которой он смешнейшим образом выпал из корабля, он не встретил.
   Синева, но то было небо… ему померещились во влаге облака синие глаза, глядящие снизу.
   Он запутался в своих впечатлениях и от раздражения – ибо раздражителен, как огонь, вырвавшийся из печки, был командир Глобуса – дёрнулся всё же. Тут же он узнал, что конечности у него имеются. В кулаках закостенели пистолеты, и тогда он сообразил, почему его путь сопровождается вспышками молний.
   Его воткнуло в тучу, и он, извернувшись и дико глянув вбок, приподнял повыше в поле зрения негнущуюся руку. Молния боли сопроводила невинный механизм сгибания костей в суставах. Ас выскользнул из густой душной комнатки, где атомарный пар решал, стать ли ему водой, поймал взглядом мгновенное движение, – в великой пустоте кто-то хвостом плеснул.
   Цок!
   Пролетел кусок льда, заострённый, как древнее орудие, выисканное Энкиду в старом альбоме по истории одичавших после потопа эридианцев.
   Ас, задыхающийся после парилки, скосил глаза, поднёс с усилием пистолет к глазам – молния гасла и вот уже иногда издавала неприятный свистящий звук. Гас огонёк.
   В дуле пистолета меркла и вспыхивала радуга. Внизу встала гребёнкой гора с запутавшимся волосяным облачком. Над нею застрял рассвет и длинный красный луч указывал в долину. Жёлтое двурогое пламя наклонилось над выскочившим куском зеркала. Отсюда океан увиделся поставленным набок, и в нём диковинно отразился лес… на востоке, кажется.
   И тут на востоке мелькнул огромный, красивых очертаний, водный поток, – здоровый кровеносный сосуд, выступивший под смуглой кожей по бицепсу. И над ним тоненькая нибирийская рука, слабая в задравшемся рукавчике, локтем вбок. Ас не сразу сообразил, что рука эта совсем близко. В следующем кадре, который, развлекаясь, показал ему гид Эриду – Шанни, совершенно настоящая, – картинка! – улетала от него.
   Летела она в изящной позе, подобрав одну ножку, спустив другую, будто поднималась с офисного дивана после делового свидания.
   Скалы появились неожиданно, оказавшись западом мира. Он вдохнул воздуху и опьянел – такого чистого свежего и опасного наркотика нету на Нибиру. Высота очистила крошечные частицы бытия от первородного греха, а страдание земли не могло взмыть на такую высоту.
   Их уносило на скалы. Он смотрел, не отрываясь на кувыркающуюся неподалёку милую фигурку вырезанной из бумаги принцессы. По диковинной прихоти оптики фигурка то становилась почти чёрной, то выбеливалась и истончалась до прозрачности. В какой-то миг ему показалось, что она лежит на скалах.
   Но нет. Она с немыслимой скоростью падала на них. Ас догнал леди потому, что у него были чудесные пистолеты, украденные им у леди на счастье.
   Теперь он отчётливо видел Шанни. Она не переоделась после утренней уборки, и её джинсы казались неестественно голубыми, небесного детского цвета.
   Страсть! Сказал он себе.
   Её перевернуло, и он увидел глаза, как он и представлял – яркие, узкими лезвиями, и смотрели они вроде бы вполне осмысленно. Кричать она не могла, конечно. За нею левее валялась в скалах розовая штука, вроде сорванной и помятой розы. Это был вскрытый некогда вулкан. С виду безобиден, как откричавшийся рот нибирийца.
   Тут же игрушка скрылась за отрогом чёрной горы и эти забавные уста, исчезнув, оставили ощущение онемевшей земли. Между серых валунов пыхнул огонь, но Асу было уже не до этого. Он слышал свист в ушах, и готовился удариться об Эриду.
   Пистолет в правой руке постреливал всё реже, ослабел, и Аса потащило вниз с удвоенной силою. Сунув угасший пистолет за потвердевший и покрытый льдом мундир, Ас увидел мчащуюся на него жёлтую тропинку с отпрыгнувшим крупным насекомым.
   На высоте чуть выше собственного роста от поверхности, он схватил Шанни одной рукой, перекинув через плечо, и тут уж пистолет возмутился от перегрузки. Ас чувствительно рухнул на колено, удерживая свою ношу.
   Немедленно их разметало в стороны. Но глаза Аса померкли. Страшная боль в груди и голове затмили свет. Он увидел башмачок Шанни на своей груди и ударился затылком о землю. Ещё он увидел во сне пистолет среди камней с угасающей молнией, покатившийся почему-то камень и лапы с когтями, валко уходящие по тропе. Это уж он въехал в страну бреда, друзья… ну да, ну да.
   Шторы… занавес! Сказал он. И был вычеркнут обмороком на несколько мгновений. Что уж там увидел он, бродя по своему внутреннему миру – это мне неизвестно.
   Шанни не потеряла сознания ни на мгновенье. Так ей казалось. Заледеневшая и тающая, как дух зимы, она сообразила, что жива и здорова. Падала она куда быстрее героя с пистолетами, ринувшегося на выручку… на выручку, да? и потому боль её была слабее. Маленькие руки Шанни и ступни в старых кроссовках, словно сунул кто-то заботливый под горячую струю. И, хотя здесь, в горах – а приземлились они на одной из высших точек мира – царствовал холод, её бросило в жар, пока последние тридцать метров Эриду заботилась о том, чтобы она врезалась золотой головой в скалу в полном разумении.
   Она целеустремлённо забарахталась и сразу огляделась – в метре от неё, с вытянутой правой рукой и прижатой к груди левой, спал герой.
   Слышался шум лёгких камушков, сыплющихся со скалы струйкой. Будто кто-то уходил по тропе. Очевидно, незримый господин Эриду.
   Она села. Запахло гарью и, смешавшись с чистым воздухом, смесь наполнила её лёгкие и мысли великим счастьем.
   Серые скалы вокруг были изрезаны утренними тенями. Ночной холодок уползал в землю, оставляя хвосты прохлады.
   Шанни привстала на колене и ей показалось, что за скалами мелькнул огонёк. Она придвинулась, не вставая, к естественному парапету из камней и увидела, что там внизу спускаются один за другим, в драных капюшончиках пилигримов, кусты.
   Она поднялась, снова упала на колено и оглядела себя. Прямо на руки её легла тень. Она поспешно оглянулась – никого… облачко бродило вдали.
   Она придвинулась к распростёртому Асу и легонько хлопнула его по щеке – в качестве награды за полёт. Вглядываясь в его лицо, заметила, что веки его дрожат. Он смотрит на движущиеся картинки. Медленно он приоткрыл один глаз, левый оставался ещё во власти сна. Потом, вернувшись к бинарному зрению, сел и схватил пистолет – кто бы сомневался.
   Ссадину на виске он попытался сначала смахнуть, а смотрел на Шанни.
   – За что ты ударила меня? – Спросил сбитым глуховатым голосом.
   – Шутишь – жить будешь…
   Она оттолкнула его и огляделась.
   – Первые слова. – Сказала она.
   Но как отнеслась Эриду к прозвучавшим на её скалистой груди первым словам, было непонятно. Да, насчёт привязки к местности… поспешный и умный взгляд Шанни описал дугу.
   Скалы дыбились и паслись, мышастые спины согнуты. Пасть, разверзшаяся в кустиках реденькой бородки, не имела границ. Сначала Шанни показалось, что они среди нибирийцев, разросшихся до немыслимых размеров, и один из них хохочет.
   Потом ещё раз поняла, это – скалы, мёртвая природа. Натюрморт.
   С трудом она привстала и упорно побрела к одному из скошенных подбородков, слепо указывающих в небо, белое и жёстко натянутое. Вцепившись в камень, выглянула, как котёнок из коробки на кухне. И облегчённо вздохнула – но облегчение истаяло по мере вздоха.
   Долина поместилась внизу на неизмеримой глубине. Предгорье похоже на заброшенный городской пустырь, куда разом вывезли скульптуры всех канувших в небытие политических лидеров. А так как эти господа редко отличаются красою, то и предгорье пугало кучей ликов полуночных, а уж пальцев указующих – не счесть.
   Педантично срезанный конус в земляничном кольце вырос в небе очень близко. Они оба измерили взглядами эту смертельную красоту.
   Шанни прошептала:
   – Как ты думаешь…
   Скалы уже бежали вниз уступами, подтверждая их собственные мысли. Ас делал трудную работу – встать в рост, как подобает воину, мощно. Для этого ему пришлось сначала с немалыми трудами сесть.
   – Ты видела… – Начал он.
   Шанни, естественно, и на секунду не помыслившая совершить ошибку – предложить ему руку, не поняла, о чём речь.
   Ас вспомнил ускользающее видение – тропа и по ней уходят лапы с когтями, но по выражению лица Шанни понял, что сны следует оставить на потом.
   – Тут могут быть животные.
   – Кроме тех двоих, о которых мы знаем?
   Ас подумал над остроумным ответом, но попытки оставил. Дым водянистый стлался над холмами. Солнце ненадолго спряталось за вязкое облако, и скалы в порядке репетиции покрыло вечерним раздумьем.
   В разломе горы чернели воронки, от которых Ас аккуратно отводил взгляд. Это были пещеры, ходы вглубь гор, а на такую глубину задумываться пока не стоило.
   Шанни внезапно и насильственно сделалась приветливой:
   – Наверное, мы об этом не сумеем вовремя поговорить и, чтобы не забылось… спасибо.
   Ас, глядя на неё, встал с колена и выпрямился в полный рост. С немалой этой высоты, освещённый новой звездой, он тоже искривил рот в улыбке.
   – Да я с тебя глаз не спущу.
   Кривая улыбка была понятна – нибириец только что пережил близость не то что смерти, а чего-то иного… вовсе непонятного… но приглядевшись, Шанни нахмурила исцарапанный гладкий лоб.
   – Что ты хочешь…
   Ас хотел продолжить речи. Шорох, и тёмное тело за кустами мелькнуло… он схватил её руку и поволок, оглядываясь и вытаскивая попутно из соблазнительно растерзанного мундира – помните, он же переоделся для отвальной с котлетами? – этот чёрный, этот милый пистолет, влажный в сухой и твёрдой ладони.

   Шатун сел на воду. Если можно было назвать столь безмятежным словом вспыльчивую реку – и в соответствии с неудачным огненным сравнением, мелькнувшим в голове пилота, она, и впрямь, готова была вспылить.
   Струи высекали искры из солнца, и падение шатуна пришлось на узел, где толстые эти змеи сплетались и меняли очертания. В голубизне и холоде неистовствовала река. Вокруг зеленели высокие берега. Тайные тропы танцевали в глубине лесного меха, и в окно, успевающее крутиться в ритме обзора, Энкиду не видел подробностей, за которые можно зацепиться.
   Он чувствовал, как его влечёт вниз, как тянет Эриду к себе небесную штучку. Пол сбегал от него вверх дважды, но Энкиду совладал со штурвалом и, почти ощущая вес корабля, попытался вывести его к одному из берегов-великанов.
   Как он оказался в реке? Земля в последнюю минуту потащила его к себе. Но волна, взмыв, лизнула дно шатуна голубым языком, и сбитый челнок прилип к струе, как бумажный.
   Холмы и водопад поменялись местами. Почему-то в последний миг падения Энкиду ухитрился прикрыть глаза, и там под крепкими веками его фиалковые радужки оставались, пока он шептал те несколько слов, которые запомнились ему при чтении одной книги.
   Радуга разбудила его от мгновенного забытья, но она была богаче обыкновенной, и тут же раскрошилась в том количестве брызг, которое числом не обозначить.
   Сила воздуха отбила струю и приподняла шатун. Но не удержала эта беспечная стихия и шатун, как стаканчик из-под мороженого, хлоп! Хлопнулся о воду. Река, обрадованная таким приобретением, повлекла его, катая корабль от берега, где преобладала почти чёрная зелень, к берегу, где виднелись сквозь стройные ноги деревьев таинственные просветы и там мелькнуло что-то. Воображение принялось дорисовывать картинку, но…
   Шатун покатился почти отвесно по водяной стене. Вода закипала от волнения и насыщенная камнями, весело постучалась в стену корабля. Потом забарабанила, и шатун, попытавшийся на своей неотключённой космической тяге рвануть против течения, предсказуемо поволокло туда, куда стремилась сама река. В окошко въехала щедрая красочная картинка будто её сию секунду перевели на стекло: ветка показала троеперстие, и Энкиду вспомнил, что могла обозначать эта руна.
   Он сидел вниз головой, и кровь, ударив в его золотой затылок, подарила ему ни с чем не сравнимое чувство приключения.
   Шатун дрожал, ударяясь о скалы, и валился сбоку на бок. Его некоторое время несло ровнёхонько, как на спине морского доброжелательного чудовища. А ведь кто-то тут живёт?
   Шатун остановился – не внезапно. Он порывался двигаться, но его что-то держало. Энкиду, вырубив системы полёта, и прильнув, как поселковая сплетница к стеклу, пытался разобрать, в чём изменилась его участь. Солнце было ярким в расцвете предполуденных сил и думало о завещании.
   Установив, что ничего не понять, Энкиду пробрался к двери и потыкал в неё. Но дверь осталась равнодушна. Её удерживало извне дерево, старое и доброе, разрушаемое водой. Энкиду этого не видел… он этого не видел.
   Вернувшись к обзорному окну, пилот проделал все положенные манипуляции. Рама треснула, механизм преобразования расклеил герметические разъёмы. Вздрогнув под мощной ладонью Энкиду, стекло поддалось.
   Пилот, получив пощёчину в стекло шлема, вывалился в воду и поплыл, подхваченный струёй и вмиг пропитанный водой Эриду.
   Он не пытался осмотреться, ибо его запасная голова мешала. Подняв обе руки, он варварски сломал не поддающиеся теоретически слому застёжки, и шлем, приподнятый волнишкой, немедленно сорвало и унесло в тройной струе свежей и обжигающей воды.
   Голова пилота, обнажившись, закоченела. Золотой ёжик прибило к макушке, по которой пронеслось течение горной реки.
   Хлебая ледяную вкусную воду и принимая её богатыми порциями, как богач на курорте, младший брат Билла вспомнил вкус сладких и пряных яблок, смешанных с нежным слоёным тестом.
   Посвящён.
   Огромное тело Энкиду вертело с лёгкостью, будто нибирийского гиганта вырезал из бумаги космический ребёнок для домашних спектаклей. Сильные руки в тяжёлых рукавах проклятого скафандра, прошитого нитями драгоценных металлов, раскинулись. Крупное скуластое лицо с зажмуренными глазами было ослеплено сквозь кожу новым светом.
   Дыхание солнца обдало его, пилота поймал большой солнечный зверь. Свет полез в фиалковые глаза пилота, приоткрытые украдкой.
   Он был силён… очень силён. Пора воспользоваться своей природой. Энкиду сделал движение, почти смешное в своей отчаянности, но результат был хороший. Он выскочил из воды по самый пояс, как озабоченное эволюцией существо.
   Река оказалась уже, чем нашептали пятеро приятелей. Скакали, приветствуя его, зайчики на стволах белых и серых деревьев, некоторые проплывали совсем близко. Это по правую руку. По левую высоченная разрушенная временем лестница крутобережья вздёргивала взгляд.
   Уцепившись за высунувшийся из воды белоснежный в крапочках ствол дерева, он обернулся, прижался щекою к живой коре, и вылез из воды на колено. Вдалеке впереди почему-то, а не сзади, он увидел свой валяющийся и приподнимающийся приветно в волнах шатун, а на правом берегу вновь движение… но глаза его полнились водой… всё мелькало… и он понял, что это шалит свет среди деревьев и воды.
   Нащупав дно, он утвердился и побрёл против течения. И тогда, совсем как благородную оторву, леди Шанни, его охлестнуло таким счастьем, что он остановился, едва не закашлявшись. Острое и подтверждённое ускорившимся кровообращением ощущение было совершенно объективным. К нему примешивался такой же явственный страх перед грядущим и ноющая память о прошлом, которое, видимо, и здесь не оставит его. Короче, у Энкиду сильно заболела голова.

   Шутка!
   Цветной и полупрозрачный, покинутый и круглый, корабль повертелся – а когда ты круглый, движение мало заметно и гармонично. Он повиновался приказу и неспешно полетел туда-сюда на заданной высоте, но и кто из нас свободен совершенно?
   Глаза Глобуса, его память и богатый мозг знали, что делать. Почти пятиугольное лицо полуострова, телеграфный характерный нос аристократа и беспардонное взгорбие деревенского подбородка, в рощах бороды и синеве пристальных озёр, встретилось взглядом с летящим космическим кораблём.
   Глобус завис и, аккуратно и последовательно вспоминая, что в каком порядке надо делать, притаился, за, как нарочно, пролетающей тучкой.

   Путь был долог, и долог обессиливающе. Постоянный внешний шум, будто из соседней комнаты, казался слуховой галлюцинацией.
   Ас и Шанни притомились, бедолажечки. Новые впечатления от мира, явленного им, не шли ни в какое сравнение с усталостью, самой обыкновенной – нибирийской. Впрочем, кое-что обратило на себя их внимание. В мареве пустоши вдалеке затрепетало облако так низко, что сбитые ноги, которые изучала Шанни, присев на валун, были тотчас небрежно сунуты в пыльные башмачки. Она присмотрелась.
   Ас взглянул из-под ладони.
   – Это вот что…
   Они с опаской, останавливаясь и озираясь, добрели до поворота и разом остановились.
   Портрет в пустыне подрагивал в волнах тёплого воздуха. Ткань или бумага – материал сильно обветрен. Изображение трудно распознать, но мучительное узнавание – как это возможно? – сразу поразило пришельцев.
   Портрет пришвартовали на скале над древней дорогой, и лицо самых сильных и отчётливых очертаний, молодое, смутно читалось под изменениями, внесёнными непочтительной погодой.
   Длинный пистолет виден отчётливо… дуло поднесено совсем близко к тому, что было очерком решительных губ. Изумительная пошлость среди пустоты пейзажа действовала безотказно: изображение, несмотря на смазанность, а может и благодаря, властвовало над камнями и деревьями, запросто выступало из воздуха. Дух местности показывал дуло возле рта и безмолвно заявлял свои права. В том числе, и на путешественников, говоря этим голодранцам: вас не знаю, но вы-то знаете меня.
   – Что за дурак?
   Шанни взглянула на своего спутника с благодарностью. Простодушный отзыв – сам здравый смысл заговорил, – всё вроде поставил на свои места.
   Но при этом она ощутила и некоторое возмущение – и на неё против воли повлияло обаяние отсутствующей власти – таков нрав нибирийца.
   – Очередной, вешающий вместо быстро портящихся диссидентов свой портрет на природе. – Ответила она после некоторых размышлений, скрутив рабскую мысль наподобие ржавой проволоки.
   Она взглянула, ожидая кивка или ухмылки, но командир уже отвернулся от портрета. Ас искал в небе Глобус. Полёт облаков, замедленный и торжественный, мешал обзору. Скорей всего, машина, если идиоты рассудили более-менее разумно, болтается сейчас за горизонтом над материком. Там над длинным коричневым хребтом, гребнем застрявшем наискось по широкой низенькой возвышенности, зреют облачности и разнообразные погоды, которым и надлежит прикрыть дымовой завесой Глобус, как выходящую в тираж поп-звезду.
   Они, не сговариваясь и не обсуждая дальнейший путь, последовали логике портрета. Несомненно, его разместили на почтенной дороге, вроде древнего тракта, протоптанного ещё бескрылыми драконами, обитавшими на дикой Эриду до прилёта первопредков, приделавших по легенде этим ящерицам крылышки.
   Этого глупца, балующегося с огнестрельным оружием, несомненно, воткнули на палке там, где он мог бы надзирать за караванами и военными проездами, встречаться взглядом не только с птичками.
   Интуиция беглецов не подвела. Дорога прослеживалась и была отмечена вехами цивилизации. Нашёлся остов наземной машины, вездехода, почившего гусеницами вверх, бронированное животное, перевёрнутое ветром. Это случилось давно, посему всяких подробностей наподобие косточек, выбеленных тем же ветром, они не заметили.
   Дорога пошутила – сделала прямой угол, и открылся новый пейзаж. Посвежело, и пустынный дух уступил место более доброжелательному гению местности. Неподалёку в неглубокой впадине лежало плоское и унылое озеро, происхождение и средства к существованию которого были совершенно непонятны. Речка к нему не текла. Очевидно, глубоко под покрытой буроватой шёрсткой серой и бедной почвой двигались подземные потоки, ушедшие в подполье, как музыка свободы в стране сплошных маршей.
   К этому мутному зеркалу приблизились аккуратно, Ас даже притронулся узкой ладонью к своей военной груди.
   Шанни протопала протестующими против чрезмерных нагрузок кроссовками к самой линии, где вальяжная вода лениво и бездумно касалась чёрной склизкой земли. Она присела бочком и тронула пальцами поверхность амальгамы. Своего лица она не увидела. Снизу из воды, оказавшейся вполне прозрачной, глядели круглые умные глаза. Шанни у нас быстра на поступки, и несмотря на уже инфернальную усталость, вскочила раньше, чем вода шевельнулась.
   Затаив дыхание, она, имея за спиной Аса и на плече Аса собственный украденный пистолет, смотрела, как из зеркала, вылез плоский и длинный ящер на коротких множественных лапках.
   Челюсть его поразила воображение меньше, чем взгляд, который он обратил к новичкам.
   – Не стрелять. – Взмолилась она почти только губами.
   Пистолет шевельнулся на плече, и она поняла, что Ас согласен.
   Ящер на своих лапочках очень ловко прошествовал мимо них, волоча хвост, который всё тянулся и тянулся из воды. Прополз по травяной шерсти и ввинтился в мокрую землю, в которой темнел узкий ход.
   Когда с явлением было покончено, Шанни нервно посмотрела под ноги, ожидая, что вот сейчас дёрн взорвётся под натиском подземного владыки и щёлкающая челюсть сомкнётся возле её щиколотки.
   А знаете? Так и произошло.
   Ас оттащил Шанни от предательского прибрежья под фонограмму напавшего снизу нового знакомого, и оба кинулись к дороге. Земля взрывалась на ходу, лопался потолок подземного дома. Ящер оставил их без своего общества так же внезапно. С дороги, в десяти метрах от озера они смотрели на него, а он на них. Потом он ушёл в зеркало, и вода мгновенно восстановила неподвижность.
   – Он мне напомнил одного политика с Нибиру. – Поделилась Шанни.
   Ас не спорил.
   – Вполне возможно, что сходство неслучайно. Аннунаки по преданию, щедро использовали ДНК нибирийцев. Может, и заразили какой-то почтенный ящеричий род предками этого политика.
   После этих политических анекдотов они чуток повеселели. Явное нападение всегда бодрит. Дорога, над которой властвовал портрет, снова решила сыграть в простейшую геометрию. Другой её угол показал им вдали подкову залива, где лиловый и синий в обнимку окаймляли дверь в другую комнату Эриду. Пустыня вернулась, и камни проступали, как сны. Медленно потянулась застывающим леденцом вязкая жара, и застрекотали невидимые насекомые.

   Шанни резко повернула свой тонкий профиль к западу, к тёмной колеблющейся громаде гор и, поймав вопрос Аса, нарочито бестревожно отвернулась. Но он понял.
   Послышался звук. Он шёл, казалось, из глубины, но не земли, и не с воздуха – а рождался внутри черепа, как перепад давления крови.
   Там, пугающе далеко, возле гор у изножия великанов, шевелился неопознанный ворох. Возможно, облака, гонимые потоком воздуха и выдавленные из похожих на жерла пушек пещер, сгустились в мареве, потому что только облака могли принимать такую неестественную форму.
   Опытный в извлечении из потаённых хранилищ мозга образов художник мог бы нарисовать подобное даже на асфальте. Лучше на это не отвлекаться – пока. Но Шанни учуяла новым чутьём нечто вполне сопричастной здешней природе.
   Здесь в полупустыне – если уж искать правильные определения, – на этом гигантском ранчо усмирённых и прирученных ветров, пасшихся между редкими рощицами и вздыбливавших облачка белого песка, – надо было изо всех сил держаться за путевой несессер из глазок-ушек и, ну, ещё что там у нас имеется?
   Кстати, что там поделывают двойняшки. Этот вопрос Шанни, как могла более небрежно, задала вслух. Ас неопределённо и криво усмехнулся.
   – Что бы они ни поделывали, мы скоро узнаем.
   Шанни, Ас, огонь и ветер, коротенькие иссушенные или вылепленные из пепла деревья, и ломкая стена гор вдали – вот пока всё, что явила Эриду.
   В поисках новых впечатлений они то и дело обшаривали взглядами плоскость неба, с которой спустились недавно.
   – Как насчёт физики?
   Ас указывал на пронёсшееся над горами облако. В полном безветрии оно не могло двигаться так быстро. Шанни, сообразив, что ей предлагается предъявить начатки школьного образования, уклонилась.
   – Явно не шарик.
   Они, ни разу не проговорившись, искали в небе признаки полёта Глобуса. Сам он, очевидно, находился по ту сторону мира, двигаясь над другим полушарием. Но разорванная туча… белая трасса… внезапный порыв ветра – всё это могло бы указать на то, что Глобус ещё существует.
   Шанни решилась на классическую фразу, великолепную в своей горделивой бессмысленности:
   – Отсюда надо выбираться.
   Ас с умным видом кивнул. Оба понимали прелесть глупости этой мысли – ибо: куда выбираться? И что сталось с Биллом и Энкиду?
   Шанни остро ощущала свою вину во всё время падения и сейчас с обновленной силой вина вернулась к ней. Болтать об этом было бы по крайней мере, неумно. Она это понимала и всё же шепнула:
   – Чёртова Шанни…
   И тогда произошло вот что: Ас показал себя с наилучшей стороны. Эта сторона была его левым профилем с полуприкрытым от песка глазом. Угол его рта приподнялся в такой незлой и щедрой усмешке, что у Шанни мигом и от сердца отлегло и стало ещё хуже.
   Тут же она вспомнила о словах, которые он произнёс, как бы в полусне, когда она поблагодарила его. Слова были нехорошие, но сейчас всё выглядело так, будто они ей просто попритчились.
   Впрочем, не дурак же он…
   Ведь не дурак?
   Шанни поднялась с камня – вся неладная равнина издревле вымощена под глубоким мощным слоем песка циклопической брусчаткой. Уж не двигался ли некогда по вымершей территории бульвар с незримыми ныне фигурами людей и машин?
   Непонятное время года царило здесь: вроде лето. Но кое-как оперённые деревья, под редкой сенью которых желтела травка, наводили на мысль об осени. Её сонливость властвовала над пустыней на всю левую руку.
   – Пойдём туда?
   Ас показал вправо. Почему «туда», Шанни не спросила. Действительно, небо на востоке склонялось ниже и казалось чуть темнее. Вдалеке, где над шатким горизонтом поднималась синева, пустыня кончалась.
   Она прикинула: три часа пути… но, уже спустя минут сорок, Ас остановился с удивлённым и победным видом. Брусчатка и песок истаяли, под ногами потекла просто скудная почва, трава становилась зеленее, и вот-вот запоют птички.
   – Похоже на южную зиму.
   Шум, который ни с чем не спутать – грохот и напев воды, – обещал реку, которая разлилась, вероятно, за выросшим перед ними редколесьем.
   На опушке, где вечнозелёные, а точнее, чёрные, деревья, не хотели показать им, что происходит в лесном доме, Шанни припомнила:
   – Надо бы нам записывать… где твой журнал?
   Он устало усмехнулся, мимоходом и деликатно отвернувшись, вытирая лоб. Шанни вдруг спросила себя – а сколько, собственно, они тут пробудут? И тут же поддразнила: что, домой захотелось?
   – Залезу-ка я на…
   Это заговорил Ас. Шанни хмыкнула. Зрелища она не пропустила: Ас взбирался по дереву не как тигр или лесной человек, а как хищная птица.
   Она видела, что утвердившись на ветке, он вытащил из мундира бинокль. Шанни крикнула:
   – Хороша штучка!
   Да, не зря завела Судьба в давний вечер июньский двоих гуляк на знаменитую улицу южной столицы. Купленный тогда наспех бинокль оказался отменным, хоть и не с таким уж сильным – сержантская «десятка» – увеличением.
   – Да… ничего. – Согласились с дерева.
   Если бы на ветке сидел Билл Баст, непременно навёл окошечки на неё с каким-нибудь комментарием. В этом случает опасаться шуток нечего, и Шанни не знала, разочарована она или нет.

   Ас неплохо смотрелся на дереве. Но как-то буднично. Двигался он по веткам легко, огоньком, сжигающим путь к отступлению, и его длинное сильное тело было сродни мускульной системе самого дерева.
   Спрыгнув с ветки, он подтвердил:
   – Отсюда надо убираться.
   – Ты увидел что-то…
   Оказывается, вот что Ас увидел.
   Путаницу цветных толстых линий: тут – горы, как они и думали. Серые слоподобные хребты. За ними уже ни черта не видно.
   К ним ближе золотая сверкающая полоса, очевидно, дюны на взморье. Там же блик синевы нестерпимой – точно, берег.
   Реку, действительно, видать… шум издаёт именно она. А с востока опять же на небе стена океана.
   Он не обо всём сказал. Благодаря оптической штуке, как в Глобусе с лестницы, всхолмия вод виднелись неплохо. Вода стояла горами, и то не были волны.
   Тень, похожая на смутившую их тучку, ещё раз перекрестила небо у подножия гор. В искусственный выпуклый и затемнённый влезшей веточкой купленный глаз тень рассмотреть не удалось – тороплива.
   К слову, эту тень хорошо рассмотрели всё же. Два зрителя, из которых один был брошенный Глобус. Глобус удивился и записал в своём сердце память о происшествии. Ему бы не составило труда сообщить о своём впечатлении туда вниз, куда убежал его дорогой друг командир, если бы командир не вывалился из Глобуса, не успев позаботиться о системе обратной связи. Поэтому Глобусу не оставалось ничего, как просто оставить увиденное при себе. Второй наблюдатель смотрел без эмоций и, скорее, благосклонно.
   Что ещё можно увидеть с высоты восемнадцати плюс минус километров? Да много чего. Кресты и колёса, но это могло быть мороком, обманом. На просторном плато бродили животные. Ниже этажом то ли ласточкины гнёзда, а может, и поселение более крупных существ. Курится дымок?
   Ас попрятал повсюду свои ценности. Пистолет он так ей и не вернул. Шанни помнила и про второй. Они все втроём спасли ей жизнь, и от этого помучивало престранное чувство – и неприятно, конечно, до того, что хочется броситься на него и драться за своё до последнего… и ещё какое-то, которое лучше не определять словами – запутаешься. Словом, нервы Шанни были натянуты не хуже мифических струн вселенной, которых они так и не увидели во время путешествия.
   – Ты смотри, не делай, как тот. – Хмуро предостерегла она и сделала жест, будто почёсывает подбородок.
   Ас серьёзно пообещал, что не будет. Видать, он понял, что у неё на душе творится.

   Она глянула на упрятываемый бинокль, вспомнила о десятикратном увеличении действительности. Сегодняшний день был увиден в эти линзы.
   Померещились дни на Эриду… годы… объяло ужасом – они же на другой, чёрт… на другой они планете! Шанни, даже она, так далеко не выезжала
   Билл, так тот вообще – домосед. Кажется – мне нравится, это «кажется» – и вообще всю-то свою жизнь провёл в окрестностях столицы, вокруг да около обсерватории. Сколько годков? И где тот Билл? Ну, не считая служения в том заведении, где надобно то и дело топить котлы.
   Она оглядывалась… степь, значит. Лес и море, хребты гор: всё, как полагается. А там значит, дюны… что-то потянуло её взгляд туда, где, по уверениям Аса, плавали волны золотого песка.

   Высадка Билла. Так это будет называться в памяти Билла. Он почему-то вспомнил про кота в эту последнюю минуту полёта перед приземлением. Билл, пока падал, заснул, и ему приснилось, что ему сказали: «Каждый писатель думает, что возле него сидит лев».
   Он сообразил, что это древнее название леану. И проснулся в необыкновенной воде по грудь… нет, по горло… нет…
   Тьфу… он сплюнул.
   Скосив глаза, увидел, что это не вода, а песок. Жутко много песка, и плывёт тот, подобно воде, бессовестным образом подделываясь под совсем другую стихию.
   Его воображение сразу же потонуло в сахаре, соли, муке и кошачьем корме.
   На прирученных взморьях его родного города насыпана крупная серая галька. Здесь блудливый ярко-золотой свет струился из самой земли, будто вечно живое око планеты в могиле гранитного века, вращаясь, жило и жгло взглядом.
   Билл зачерпнул горсть этой удивительной сыпучки и, разглядывая, сообразил, в чём секрет оттенка.
   Копись окрест одно сплошное золото, цвет смешался бы скучен – но были здесь песчинки белые и чёрные, серые и синие, микроскопические уголышки раковин со дна забытого океана.
   Отсюда, из взвеси полноправных колоритов и выходил один сей, изумительно глубокий. Наверное, это и был тот притягательный привкус, который проел даже круг телескопа в обсерватории, свалившейся туда, вниз.
   Билл тишком погружался в песок… песок обнимал его, из песка только колени и рука поднимались, как уменьшенный формат холмов.
   Плечи согнулись, и давил на грудь вечной тяжестью раздробленный кристалл. Тяжесть его, созданная одной песчинкой, становилась заметной так медленно и ласково, что не поверишь, что это смерть… нет, не может быть.
   Итак, принц Нибиру высажен в театральную пудру. Даст ли доброе семя плоды в непитательной почве.
   Билл сплюнул и разозлился.
   Одно дело – всякие красивые размышления, другое – когда во рту Неисчислимое Множество.
   Он с силой дёрнулся. И понял две штуки разом, а это неплохо. Что сила его – немалая… и что сила земной дребедени – больше его силы.
   Он затрепыхался, высвобождая грудь. И его опрокинуло – Эриду хотелось испытать его собственную тяжесть. Кто-то изнутри хотел заглотить его. Кто-то сосал вместо крови песок вместе с прилетевшим богом Нибиру.
   Нет, знаете ли – как сказал бы командир. И где его носит…
   Билл приподнял себя этаким вулканчиком и, заскрипев порохом на зубах с невнятной бранью, прозвучавшей так ничтожно между горами и небом, выдрался по пояс.
   Лёг, облокотясь. Потянул на себя Эриду в сползающем сыпучем плаще. Почудился ему слабый стонущий звук из самого нутра мира. Ха. Плоть Эриду, её почва и гранит, её огненная мантия неохотно расставались с такой хорошей увесистой добычей.
   Рассыпчатое тело Билла нешуточно понравилось бесчисленным душечкам песчинок. Не вам одним, поверьте.
   Но там глубоко уже всё было решено. Око Эриду, её ядро, это яйцо, где зреет, поглядывая, дракончик свободы, увидело его и рассмотрело его и взвесило его.
   И приняло решение отпустить.
   Треть его крови – вода и растворённая соль выжженного океана.
   Треть его мяса – из камней и звёздной пыли погасших недр.
   Острые зубы принца лютее обрезков морских ракушек.
   Вот только персть… ах, мне душно, Абу-Решит. Пусти меня на воздух к водам и листьям деревьев, на которых напишут мою историю.
   Билл сел, и встал на колено, отдавая почести исторической родине, затем вырос во весь рост. Небо взглянуло в его запрокинутое лицо, обожжённое сползающей, как маска, тоской.
   На Эриду океан велик.
   Восток в водах, запад – гора, юг написан строчкой, похожей на строчки письма, которое они вытащили из шалой бутылки. А на севере что у нас? Дорога вела куда-то.
   Билл повертелся, пытаясь приноровиться к своему обычному ритму движений, и понял, что здесь у него будет другая стенограмма… он впервые ощутил свой рост и вес, как то, что можно соотнести с планетой. Эриду ведь небольшая.
   И…
   Ап-ч…
   И будут у нас вспышки аплодисментов. Эриду приветствовала чих царственного лица взлетевшими песчинками и содрогнулась холмами.
   Билл потёр лоб и нос, и на губах, сплюнувших золото, явилась забавно приподнявшая их уголки ухмылка. Акт проявления жизненных отправлений не только повеселил Билла, но и прочистил что-то на горизонте.
   В бирюзе и розах гневного марева на севере поплыла и прояснилась дорога. Да, верно – дорога.
   Билл увидел замок.
   – Кто, кто в теремочке… – Прохрипел он.
   Кум прах хлюпнул под ступнёй, сдаваясь окончательно. Билл поискал взглядами, брошенными туда-сюда наотмашь, как обстоит с обществом. С обществом никак не обстоит. Никого и ничего.
   На западе рапидно увязал шатун, одеваясь в розовую и жёлтую рябь. Чумазый, он был ровно покрыт слоем копоти. Умудрился сесть в дюнах. Из-за высоко вздымающихся призрачных сладеньких волн приносило запах океана. Вот бы туда… так нет – нетяжёлое тело машины отнесло хулиганским потоком воздуха, и незадачливый пилот только и увидел, что пронёсшиеся внизу – рукой достать – настоящие волны Эриду.
   Потом мягкий хлопок, и тут же жёлтый взбитый шлак поднялся на уровень окна. Билл, думавший редко, но метко, выскочил, не озаботясь такой мелочью, как шлем.
   Глотнув терпкого и непонятного воздуха, упал и принялся исправно тонуть.
   К счастью, царского сына вела неизвестная звезда. Место, где ему предписано быть погребённым, находилось на самом краю солнечной трясины, и слой рыхлого вещества прикрывал скалистую платформу.
   Поэтому он и отделался сравнительно легко, выкарабкавшись из зыбучей ямы, в которую погрузился по самый свой выдвинутый подбородок. Ретиво отплёвываясь, он с принялся с силою охаживать себя по бокам и груди, окутываясь отнюдь не декоративными облачками, но вскорости это дело бросил. Песка обещано много, и с этим надобно смириться. Ну, пока.
   Он оглянулся довольно небрежно и оглядел волнующую картину – шевелящиеся златые берега, простирающиеся очень далеко. Там, где они кончались, начинались берега иные. Смутно вспомнился синий раздвоенный хвост, плюхающий по мелководью.
   Не слишком надолго погрузившись в размышления о том, как ему повезло, Билл все свои помыслы сосредоточил на дороге, которая начиналась, наверное, под дюнами.
   Устье её, широкое и основательное, и было той площадкой, которая спасла ему жизнь. Ну, может быть, спасла.
   Но следовало вернуться к проклятому шатуну, чтобы кое-что забрать. С яростью оскаливаясь, Билл убеждал багажную дверцу, которую заклинило и перекосило, открыться. Вместе с ним в багажное ворвался вездесущий дружбан, и Билл какое-то время орудовал обеими руками, сунув нос в ворот куртки – скафандр он сорвал и бросил, тот рывками удалялся в жёлтое небытиё, укоризненно взывая блестящим подобием глазок.
   Взваливая рюкзак с покорёженным и ухмыляющимся сейфом на плечо, Билл только вздохнул. Пусть Шанни спасибо скажет, что он спасает её собственность. Он толком даже не знал, что за стрелялки спрятаны в ящике. Ах, мама, хорошо позаботилась о девичьей безопасности.
   Билл преспокойно пошёл, куда повели ноги. Если бы кто-нибудь смотрел со стороны, то увидел бы высокую и щедрую в плечах фигуру со взгорбием сложенных набок крыльев, движущуюся по прямой довольно диковинным образом.
   Фигура подпрыгивала на ровном месте, вскидывала колени, будто танцевала модный этнический танец и хлопала себя мощными лапами там и сям, наполовину всякий раз исчезая в золотой дымке.
   Устав бороться с залежами молекулярной памяти Эриду, беспечный Билл напоследок негромко выругался. Степень громкости была продиктована не этическими нормами, а тем, что и во рту у него достаточно сбереглось планетарного кода.
   Он счёл необходимым оглядеться, желая найти зрителей своей несдержанности. Оказалось, что ругательство на чистейшем нибирийском языке тут, в колонии, имело силу заклинания.
   Вдали, в конце своего пути Биллу примерещился, и тотчас вполне отчётливо увиделся – когда чуток рассеялся проклятый дым, – чудовищных размеров дом, вписанный в пространство несколько своевольно, как это делают художники, не озаботившиеся соблюдением нибирийского реализма.
   Замок был врисован в скалу, или скала некогда сама пожелала стать частью замка, неясно. Впрочем, это странноватое дело наличествовало, как и сказано, далеко. Можно будет поразмышлять… а может, и не нужно размышлять, а следует приблизиться и разглядеть.
   Среди шапочек любопытствующих холмов, не покидающих дорогу и торопящихся по обочинам, верхушка замка, как показалось Биллу, агрессивного вида, врезалась в голубое, без всяких тонкостей, небо.
   Шёл, вероятно, одиннадцатый час. Поздно для невинного утра и рано для роскоши дня. Время тоже пошутило. Ужинали они вчера этими чудесными котлетами, а вывалился он в панировку пару часов назад. Билл поправил на плече достояние Шанни, а на груди у него в кармашке шевельнулся, зашелестел краешек бумаги.
   Билл вспомнил. Не сбрасывая рюкзака, он вытянул из кармана обрывок карты, которым так утешил и развлёк командира, страдающего от насморка.
   Карта цветная и небрежная, и весьма вольная для карты: на ней поместились и кусок лужайки среди звёзд и бок Эриду. Дорога вела с неба на землю, или обратно. Масштаб самый фантастический. Билл, как и положено исстрадавшемуся и желающему пить путешественнику, с досадой повертел её в терпком воздухе. Сквозь карту светил круг солнца.
   Дорога протоптана так давно, что, наверное, и на пылающем ядре в глубине мира напечаталась бороздка. Белые облака, явно воспользовавшиеся найденным на антресолях прибором для накручивания кудрей, зависли, как непродуманная программа для первобытного Мегамира.
   Милый сердцу вереск встретил Билла у дороги. Сначала группами граждан, потом семейками, занявшими целый многоквартирный дом, и целым родом, отвоевавшим степь для себя. Это растение вполне бы могло расти на Привале. Что-то вроде теплящегося и расторопно разгорающегося огня.
   Тут Маленький Народец пел свои песни. Какой такой Маленький?
   Биллу вспомнилось то, что рассказывал Энкиду. Научный руководитель экспедиции изрядно наплёл им сказочек.
   Какие-то там упоминались – невысокие и очень красивые, ладные с мелодичными голосами. Помнится, им присуще несколько специфичное чувство юмора. Напридумывали древние – наверное, скучно им было одним, вот и подселили в своё тоталитарное общество свободный загадочный народ.
   Пляшут при луне… любят поблестеть глазами в углу старинного замка. За спиной в зеркало глянуть.
   Петь любят и умеют.
   Ну да, это и нибирийцы тоже уважают, только не всем позволяют вволю попеть.
   Пока никаких аборигенов не встретилось ему. А каково-то тут будет при луне. И где она? На взлетевшем вдруг повыше и удобно расположившимся повыше тёплой тропосферы небушке пока не было признака либо призрака присутствия её светлости.
   Задрал голову, пряди светлые рыжие не мешали. Поля по обе стороны зрения. Хищник всегда смотрит вперёд и немножко поверх голов. Так ему положено.

   Скала уставилась в небо. Вся выкрошенная изнутри, она всё ещё держалась за счёт своих каменных корней, которые проволокла по всему полуострову. Когда-то силы, которые трудно себе представить, протащили горный массив от побережья к центру сухопутья.
   Здесь скала была остановлена или остановилась сама, нависнув над старым семейным гнездом высокоорганизованных хищников, ставящих эксперименты и ловко удерживающих в лапах стеклянные сосудики с завитушками эмбрионов.
   Хищникам пришёл конец, но гнездо устояло. Оно органично вросло в сердцевину приползшего горного массива.
   Издалека всё это выглядело величественно и неопределённо.
   – Руины… – Произнёс Ас. – На западе. Но рядом обработанная земля.
   Сначала, молча, спросили друг друга, что это может значить. Потом чуть менее внятно – вслух:
   – Что внутри замка?
   – Трудно сказать.
   Высказавшись так утончённо, Ас задумался о точных формулировках.
   – Возможно, там произошла авария. Мне показалось, что я видел части космического корабля… отблески и фрагмент галереи, как делали на старинных прогулочных судах.
   Шанни удержалась, чтобы не посоветовать ему делать то, что положено, когда кажется.
   – Какого ещё корабля?
   Ас не ответил сразу.
   – Того, очевидно. Этому дому столько лет…
   Шанни покивала.
   – Ну, да, здесь нужники помнят… гм.
   Ас поморщился.
   – Я думал, пока Билла тут нет, можно отдохнуть от наследия конюха.
   – А может, это заразно.
   Ас оставил это на её усмотрение.
   – Карта у него.
   – Ну да, когда ты проталкивался к конторскому лифту, забыл захватить документацию.
   Ас пропустил все эти подковырки.
   – Что ты знаешь о нём?
   Шанни затаила дыхание. Впервые он позволил себе разговаривать с ней так откровенно. Вернее, так откровенно допрашивать её, что ей известно. Разумеется, он не удивился, что она сразу поняла – о ком, собственно, речь. Шанни решилась.
   – Кажется, он вдовец… тяжело пережил потерю жены. Похоже, сдвинулся.
   – Она…
   – Не знаю. Вряд ли она из местных. Если он их так ненавидит.
   – Почему ты решила, что он их ненавидит?
   Шанни не ответила. А почему ты решил, что я пойму, о ком ты спрашиваешь? Она перевела разговор.
   – Здесь дорога первых леану.
   Асу не понравилось, что с ним поступают, как с ребёнком, который спросил, откуда дети берутся. Но вида не показал.
   – Думаю, нам не стоит идти по этой дороге.

   Бесконечная комната полуострова – на ладошке, как если бы в Гостиной сидишь за Мегамиром и приглядываешь за всеми: только домашних пока не видать. Билл не хлопает дверцей буфета в поисках того, что несколько минут назад бесшумно вытащил твёрдой рукой командир корабля.
   Смятые белые складки гор на самом верху, холодно, должно быть. А здесь рыжина полей, поникших под гнётом чего-то созревшего, и только озерцо отражало суть неба – глаз один.
   Энкиду спускался с валуна на обочине широкой поляны. Часа два назад он выбрал пологий берег и, страдая от резких прикосновений солнца к мокрой одежде, взобрался по необыкновенно нежной, льнущей к нему земле сразу в лес. Тонкие стволы пропускали свет охотно, и под ногами пилота было совершенно зелено.
   Энкиду прошёл лес насквозь и на поляне, за которой холмы спускались кругами, а в центре каждого перстня росло дерево, отдыхал у валуна. На некоторое время он освободился от одежды, которая испаряла облачка влаги на тёплом боку камня.
   Солнцу минуло от роду несколько часов, и оно представляло из себя неяркий шарик, похожий на Глобус, замеченный в выдвижном зеркальце-шпионе во время ремонта оборудования. Энкиду сладко повёл плечами, как купчиха на крыльце в собственный садик.
   Ему вспомнились Заповедные Территории. Движение ветра и маленькое копытце. Он обернулся только мгновением позже. Одежды не было. Зато на поляне за камнем он увидел огромный круг играющей в циферблат травы.
   Вернее, полукружие.
   В следующую минуту изображение исчезло. Энкиду настойчиво присмотрелся. Ах, нет, оно стёрто масштабом. С этой точки на берегу создалась оптическая ловушка и высветились крупные детали – подвинули кулачком курсора карту в Мегамире.
   Что сказал бы командир, если бы не полетел вслед за ветром?
   Ну, знаете ли.
   Энкиду сказал:
   – Тц. Э?
   Что-то звякнуло за камнем, и Энкиду увидел край куртки, ползший среди травы. Сам не шевельнулся. Зато шевельнулся валун и посмотрел на Энкиду большим печальным глазом. Глаз закрылся, на камне приподнялось и приблизилось огромное плато в космах леса, и по нему кто-то передвигался.
   Кавалькада во взмывающем цветном шёлке, как музыкальный знак, мелькнула блестящая шпора, и звук приблизился – обрывок непонятых речей, иронических и незлых.
   Энкиду вздохнул. Потом взглянул – трещина на камне ничуть не похожа на глаз, плато уехало с шикарными господами – был просто дряхлый каменюга у ручья лукавого.
   – Может, хватит… – Предложил он. – Обезьяна без кармана потеряла кошелёк…
   Он помолчал.
   – Биллу коники показывайте, а я честный, нецелованный.
   Он встал и заглянул за камень. Отзвуком в башке раздался смешок, и ощутилось сожаление, что ли. Кто-то словно сказал – «он отказался», и Энкиду сам мгновением испытал разочарование. И тут же всё ушло, и притом без малейшей горечи, без обиды.
   Одежда, сползшая почему-то на ту сторону, грудой лежала среди гальки. Энкиду неторопливо оделся, ощущая приятную ясность в голове. Может, ясность объяснялась незнакомым климатом, или скажем, лёгким чувством голода.
   На корабле особенно в последнее время большая часть экипажа несколько преувеличенно употребляла тонизирующие жидкие вещества. Теперь всё это выветривалось… Возвращалась первозданная, почти младенческая, чистота чувств.

   Леди Шанни тонизирующими веществами не злоупотребляла, потому и была склонна к занудству. Новая жизнь под деревом на каменном ободке вокруг тихой поляны не заладилась.
   Ас опять завёл:
   – Оставили братьев.
   – Да, им бы сестрицу.
   – Девушка с чувством смешного, вроде Билла нашего Баста?
   – Ты думаешь, ей бы не светила семейная жизнь?
   – Я думаю, миру довольно одного Билла. Он ведь хорош? – Поглядев на Шанни.
   Шанни кивнула без малейшего промедления.
   – Все вы хороши. – Был её ответ.
   – Это не ответ. – Заартачился Ас.
   Шанни рассердилась без подделки.
   – Я типа присягу ему должна принести? Что за тема? Сколько можно про них говорить? Меня сейчас больше беспокоит собственная жизнь. Жизнь Шанни.
   Она мстительно взглянула.
   – Ты на дереве не смотришься.
   – Что?
   – Как-то тебе дерево не идёт.
   А поляна была, действительно, тиха и имела форму почти правильной окружности. Белые цветики росли в середине и тоже по кругу, и над ними кружилось белое марево. Пыльца витала, поднятая воздухом, но выглядело так, будто рой неуловимых существ хороводится без устали.
   До сей поры они никого не встретили, – ну, кроме портрета, если изображённую на нём стёртую суровую личность можно засчитать за первого аборигена. Ах, да – ещё крокодил, ну, как же.
   Валун на той стороне зелёного озерца травы виднелся сквозь листья, искусно вырезанные из зелёной бумаги.
   «И всё же мы здесь обязаны начать новую жизнь».
   Чувство ли противоречия, свойственное нибирийцам или иные какие сложные побуждения, но, едва подумав про новую жизнь, Шанни вслух произнесла:
   – Накануне нашего вылета был бесшумно принят королевский указ относительно ресурсов. – Она обвела взглядом поляну, и синева вычертила почти правильную округлость. – Указ гласил, что отныне все ресурсы страны – природные и социальные – переходят под прямое правление короля. Это под предлогом террористической опасности в…
   Она не договорила, Ас усмехнулся. Имелась в виду, конечно, Северная Нибирия, последние полсотни лет служившая поводом для принятия тоталитарных решений.
   Большинство нибирийцев даже не сообразили, что им подсунули антиконституционный переворот. По этому указу можно в любую минуту отобрать машину у частного лица или взводом подонков в форме разорить магазин. Нибирийцы так боялись полной национализации, что не заметили, как она произошла.
   Лица в кронах деревьев слушали глупых путешественников, которые были не в состоянии отряхнуть прах покинутой Родины со своих одежд. Они – то есть, глупые путешественники – медленно побрели вдоль каменного не национализированного парапета.
   И такова тишина… безмятежность и безветренность, что Шанни постепенно делалось не по себе. Разве что мысль об измене народу, совершённая нибирийским правительством, слегка успокаивала – всё вставало на свои, природой установленные места. Крокодилы щёлкают зубами, правительство объявляет народ вне закона… как-то так.
   – Несколько представителей общественности заявили протест.
   – Правда? – Рассеянно откликнулась она. – А я пропустила.
   Вновь Правь настигла их, и сердца их прибыли на прародину Билла перегруженными, души – замутнёнными.
   Ас холодно промолчал.
   – Я думала, мы и так принадлежим им с потрохами. Извини за грубость.
   – Почему же. Именно, как ты сказала. Там есть подпункт, очень мелким шрифтом, насчёт именно потрохов. В случае государственной необходимости трансплантологический трибунал имеет право распорядиться и суперличными ресурсами граждан.
   Шанни подумала.
   – Кушать захотелось. Вот бы сюда кого-нибудь из этих, имеющих право распоряжаться… я бы…
   – А вот это будешь?
   Эта фраза была произнесена знакомым умиротворяющим голосом – до того умиротворяющим и ненастырным, что звучал всегда властно и в нём появлялось даже неприличие – ну, тут без противоречия: власть и неприличие, в сущности, птички с одной ветки.
   Потрясённая Шанни обернулась и сразу увидела – поворот, к которому они вышли за грядой валунов, открывал совсем иной пейзаж: бежала сердитая река, а из рощицы непросохший и сияющий вышел к ним Энкиду.
   Они ничего не сказали. Шанни с усталой иронией ждала, когда эти двое приступят к ритуалу трясения рук, но зря, не дождалась.
   Энкиду послушал их рассказ про портрет, заодно отвечая на редкие вопросы Аса, в основном, касающиеся топографических подробностей.
   Фиолетовые плоды, тяжёлые на вид, обладали убедительным запахом то ли вина, то ли варенья из подвала – последняя, заветная банка. Ас, не желая казаться букой и подозрительным, тоже попробовал. Глаза Шанни посветлели от полезной сахарозы, во рту поселился сладкий неприторный вкус, липкие пальцы она с удовольствием облизала.
   Энкиду было приятно, что он накормил их.
   – В шатуне остались бутерброды долгого хранения. – Он мотнул головой в сторону реки.
   Шанни собиралась выразить сочувствие бутербродам, но после десерта была настроена благодушно.
   Оставив реку, которая некоторое время следовала за ними, как любопытное животное, выглядывая из-за кустов, но потом соскучилась и отстала, они вышли к холмам, игравшим в ручеёк – они заступали друг другу дорогу с претензией на шаловливость, поэтому тропа между ними служила убедительной иллюстрацией теории неожиданностей.
   Выскочила эта тропа на великолепную старую и грозную дорогу, выглядевшую так, будто её сложили из покорённых и убитых камней, чьи затылки стёрты бюргерами.
   Шанни первая спокойно ступила на один из этих камней, и сделала несколько шагов. Идти по ним было удивительно легко, мысли не терзали великанов, под ногами текли их сны.
   По ту сторону этой дорожной реки здоровенными шагами спускалась низменность. Террасы поросли хорошенькими прозрачными рощицами, множество полянок служило ступенями этой лестницы.
   Там подальше, за чёрным лесочком, стлалось желтоватое марево с золотыми искрами, зачарованный снег из сна спящей красавицы. Дух зноя накатывал властно, но опадал сухой нестрашной жарой на развязной лестнице. Где-то отблеснуло зеркальце пруда. По сказочному голубенькому небу метались облачка, и одно так ухитрилось перекрыть воздушный поток, что солнце зажгло длинную свечку на воде.
   Даже Энкиду, и тот прикрыл на миг заслезившиеся глаза. За лесочком что-то происходило. Что-то двигалось.
   Шанни чихнула – в воздухе стало заметно больше сухой взвеси. Издалека что-то приближалось, непонятное. Жутковатые очертания существа, стремительно надвигающегося на них, трудно было уловить сходу.
   Показавшись на одном из холмов лестницы, оно сорвалось и помчалось в их сторону. При этом оно издавало звуки.
   Бегущее с воем чудовище, окутанное клубящимися испарениями, катилось прямо на них. Оба шагнули, закрывая Шанни. Ас схватил руку Шанни выше локтя, и она с интересом посмотрела на него.
   Туча песка рассеялась. Мимо, в полушаге, промчался с безумными глазами Билл Баст и затормозил, вскидывая за плечами груз и раскинув руки.
   – На зубах скрипит. – Прошамкал Билл.
   Шанни без единого звука хохотала. Ас пожевал губами и, сщёлкнув с локтя песчинку, молвил:
   – Не буду говорить, на что я надеялся, но я разочарован.
   Лицо Билла в дыбом стоящей запылённой короне было всё ещё овеяно лёгкой дымкой. Он швырнул наземь груз. Ас и Шанни: двойной взгляд.
   Энкиду вытянул ручищу и ладонью прикрыл бунтующий в воздухе песок.
   – Где же ты был?
   – Ты куда шатун дел? – Опять заговорил Ас, но уже серьёзно и, показывая, что шутки в сторону.
   – Куда, куда.
   Билл смотрел на Шанни. Радость Билла при виде Шанни выглядела так. Билл улыбался, и улыбка ширилась, как песня, которую ему не дали попеть.
   Билл придвинулся к ней как-то неосторожно – персональные запасы песка были ещё обильны, и Шанни отмахнулась от него.
   Энкиду сказал Биллу сочувственно:
   – Хуже, чем вода… ей-Абу-Решит.
   Шанни прервала его:
   – Смотрите… ах.
   Мелькнул за облаком радужный шарик.
   – Тут я один про мыло подумал?
   Ас брякнул (сухо):
   – Надо бы поднять повыше. – И поморщился.
   Билл рассердился и, отирая лоб, пронудил:
   – Вот и подними. А то завёл моду, как стрекоза, сигать из окошек. Любовник, понимаешь.
   Шанни воскликнула:
   – Да, я и забыла.
   Повернулась.
   – Спасибо.
   Энкиду изумился.
   – Я думал… вы уже это обсудили.
   Ас объяснил:
   – Мы были слишком заняты, и леди Ш. не успела меня поблагодарить.
   Билл заметил хмуро:
   – И правильно. И не благодари его. Он пальму не поливал, вот бедное растение и выкинулось.
   После этого они замолчали и некоторое время отдали дороге. Никто и слова не произнёс, даже Билл, снова погрузивший на плечи рюкзак.

   Билл схватил Энкиду за руку. Тот взглянул – лицо брата медленно белело. Он знал теперь, что это признак чувства. Царевич выцвел всей смуглой кожей, доступной взгляду. Растерзанный воротник Билла засвидетельствовал, что дело не в театральной пудре.
   – Ты взгляни. – Запинаясь, проговорил он. Показал глазами, также потускневшими.
   Размалёванный кряж, ну, в море вылили четыре ведра с краской, спустился к ним. Лиловое с чёрным и зелёное с белым – лестница, вышагивая, меняла цвета.
   – Это рисовое поле. – Объяснил Энкиду.
   Высокие фигуры двигались при садящемся солнце. Тонкие очертания то размывало по краям солнце, то делались они весомыми, как огромные шахматные.
   Распрямился силуэт в поле над кочками. Кто-то смотрел на зрителей, тёмный – стоял против света. И двинул по полю к ним.
   Высок, в кости лёгок, ноги длинны и шаг широк, от пояса. Королевская походка плоским щитом живота вперёд, взгляд, наверное, ласковый и равнодушный. Плечи, над головами иных, прямые и, как нарочно, горизонт за ними вяловат, в перепадах ненапряжённых холмов.
   Человек…
   Или кто он, в конце концов?
   Идущий свернул на восток, обошёл солнце и был опознан светом. Билл ахнул, бесстыдно открыв рот. Кровь Билла заторопилась. Чувства опоили его смесью крепче корабельного напитка, который они так удачно спрятали, что потом найти не смогли… остаток-то так и висит на высоте восемнадцати километров
   – Хорсы… – Еле вымолвил он. – Это… может ли это быть?
   Ослепительный стоял в круге света бог Хорс, чистокровный наследник чести, ибо только врождённая честь, всего лишь она отличала этот род от других династий Нибиру, которым предлагалось обретать этот продукт самостоятельно по мере надобности.
   Билл сразу ощутил себя заморышем, дешёвочкой… его тугая дерюжная кожа показалась ему выцветшей канцелярской бумагой. Но он вспомнил леди Сунн… её огненная краса трепетала в воздухе, пропитанном жаром восходящей звезды. Билл с гордостью распрямил опустившиеся было плечи. Теперь он в полной мере оценил дары матери сырой земли, художницы – Софии.
   Но что это?
   Согбенный, в чём душа держится… мутно-чёрный и высохший, кто-то ещё следовал за великолепным Хорсом. Это было страшно, страшнее пробежавшего в неясном свете немыслимого существа.
   Свет дня окрасил человека, показав маскарадную кощееву худобу. Хорошие кости, изящные и длинные, мощные в округлых шарнирах натягивали с истончёнными мышцами загрубевшую кожу, утратившую упругость. Обведённый тенями чернее кожи, костяк был важнецкий, на царя лаженный. Но плоть, выморочная, остаточная, была так бита тяготами, голодом, бессоньем, ненужным трудовым подвигом, что взгляд замирал, как на памятнике.
   Он был истощён и болен. Кто бы поверил, что он – Хорс, эволюционная удача Нибиру.
   Или это исключение? Нет… распрямились и подступили другие, и тогда Билл убедился, что тот, шедший впереди – вот он был исключением.
   Он молод… другие обветрены временем, будто над ними непосредственно Аншар поработал. И всё же… кем сила дарована роду Хорс, если бесчеловечные муки не могли погасить эти слабо тлеющие лучинки? Не мучителями был зажжён огонёк, не им погасить его.
   Но как худо… Абу-Решит…
   – Что с ними… Неужели… – Не договаривая, неуверенно бормотал Билл. – Что же здесь сделалось?
   Шанни, молча, смотрела на идущих к ним. Многие в поле не прекратили работу. Те, что заинтересовались пришельцами, пребывали, видимо, в наилучшем состоянии.
   Кое-как одетые, иные просто в грязных тряпках, они казались обожжёнными в огне… они сами были уголья, окурки людей.
   Энкиду приметил, что многие в поле воспользовались невиданной возможностью прервать работу и даже не смотрят в их сторону. Зато смотрел какой-то, сидевший на низенькой лошади.
   Наездник, мозгляк с тусклой нездоровой кожей, добротно одетый, дёрнул локтем, принимая решение, но пока остался на месте.
   Энкиду с тревогой послеживал за Биллом. Тот, двигаясь, как сказочный робот, высвободил плечи из ремней рюкзака и неуклюже спустил на землю ношу. Ас и Шанни зыркнули в сторону повалившегося в траву груза. Да, мысли этих двоих ясны напросвет, их уже ничем не излечишь.
   Шедший первым человек приблизился, вглядываясь, его огромные глаза с природным достоинством нашли взгляд Шанни. Он тоже был в лохмотьях, которые выглядели на нём королевским одеянием, будто он играл в каком-то представлении.
   Билл сделал шаг навстречу. Хорс спокойно и вежливо рассматривал их. Он был выше Билла – все Хорсы немножечко выше прочих соотечественников. Билл намеревался что-то сказать…
   – Нам надо уходить. – Негромко срежиссировал сцену Ас.
   К ним спешил надсмотрщик, обуздавший свои комплексы. Болото, которое внезапно показалось между вырубленным и беспорядочно сшитым новой порослью мрачнолесьем, осветилось и в столбах света густые серые испарения поднимались дымками дешёвых сигарет. К надсмотрщику присоединился другой, пеший. Их роднило не сходство, хотя оба выглядели хлипко, оба с мятыми лбами, заросшими по бокам, а то, как они угрюмо и с вызовом смотрели на рослых незнакомцев.
   Молодой Хорс что-то сказал, и Билл дрогнул всем телом – неповторимый звук голоса, грудной и выразительный, тяжёлый и музыкальный. Именно так и должен звучать голос крови.
   Седок выкрикнул пару слов и поднял нечто извивающееся и визгнувшее по земле. Старик, следовавший за тем, первым, отстранился и отступил.
   Энкиду сделал шаг. Шанни не сдержала крика. Ас смотрел на Билла – побелевшего до желтизны. Билл шагнул и поймал хлыст за кончик. Седок задёргался, но сглупил. С тупым выражением настойчивой надменности он удержал хлыст и тотчас был стащен на землю.
   Пеший, снявший с пояса что-то похожее на дубинку, которую носят полицейские Нибиру, замешкался. Но оказался умнее. Билл несколько раз хлестнул неповинную землю. Лежавший закрыл голову руками. Первый Хорс издал сдержанный смешок.
   Пеший бросил дубину и упал на колени, поднимая руки. Энкиду поднял дубинку и закинув руку, запустил её вдаль. Дубинка засвистела в полёте и шмякнулась в кусты, ломая ветки.
   Ас подпустил взглядец, который тоже мог бы издать свист.
   – Ну, знаете… пора прекратить это душещипательное дело.
   Энкиду показал ему на Билла.
   – Ты его остановишь?
   Ас покачал головой – отрицательно. Потом посмотрел на Хорса. Тот следил за расправой с печалью. Приблизился к Биллу и что-то сказал. Билл поднял на него сумасшедшие глаза. Хорс приложил руку к своему сердцу, длинные выразительные пальцы.
   Билл пошвырял обломки двигателя прогресса и с удивлением глянул на поломанное кнутовище в кулаке.
   – Только не Хорсы. Они не могут быть рабами. Кто угодно… на худой конец. Но не Хорсы.
   Небольшая группа, бросившая работу, по одному расходилась. Шаги их замедлялись цепями, прикованными к лодыжкам. Цепи, вытягивая комья грязи, выползали из густой чёрной воды и снова скрывались под её поверхностью. Молодой гигант не был скован – очевидно, по причине своей силы.
   Чёрный король рабов обернулся на них, уходя.
   Надсмотрщик, сброшенный наземь, по звуку голосов чужаков понял, что они обсуждают что-то постороннее. Довольно ловко он откатился в кусты, там вскочил и залез в седло.
   Прежде чем отправиться на поля, это пустоголовое существо мучительно оглянулось на группку болтающих иностранцев.
   Они напомнили ему кого-то. Возможно, именно это сходство, а не сила и неистовство красноголового заставили надсмотрщика соблюсти известную сдержанность и даже не притронуться к своей маленькой кобуре.
   Всадник взбрыкнул ногами, конёк его вскинул копытами и зарысил, обернув мохнатую мордочку. Пеший, надеявшийся, что товарищ его прикроет, пополз за ним, вскочил и, хватаясь за голову, чудаковатой присядкой погнался за коньком.
   На поле рабочие спешно разошлись по местам, изредка поглядывая и поправляя цепи.
   – Странно, что они не используют эти полицейские штучки. – Пробормотала Шанни. – Дома, на Нибиру, они отлично действуют.
   Энкиду бесстрастно улыбнулся.
   – Не замкнули ещё электрическую цепь.
   – Печально видеть, что случилось с великим народом. – Заговорил уже давно мечтавший вставить заключительное словечко Ас. – Но если мы будем так себя вести, то дипломатическая миссия вкупе с освободительной революцией вряд ли состоится, Билл.
   – Пошёл ты.
   Ас проговорил ещё тише и слаще:
   – Ты бы подумал о том, что с нами девушка, Билл. Если уж тебе начхать на суровых мужчин.
   Интересно, что Шанни не возразила. Билл… куда он пялится?
   Ас продолжал:
   – И на все прочие народы, населяющие эту, как видно, чудесную планету, которым, возможно, живётся не лучше. Если ты собрался возглавить бунт, можно я сначала отбегу вон в те кусты. Причём, без всякого стеснения относительно своей брутальности.
   – Раса поэтов и плотников. – Как бы не слыша, молвил Билл.
   Шанни смотрела в поле, где появилась тоненькая фигурка, двигающаяся легко и быстро. Белое лицо мелькнуло из чёрных прядей. Фигурка точно почувствовала взгляд и скрылась за двумя рабочими.
   Ас быстро обернулся. По открытому пространству пробежало что-то вроде чёрной гибкой собаки. Раздался свист. Свистел сильнее пуганый из надсмотрщиков.
   Сквозь просквожённые честным солнцем кривые деревья на опушке мрачных зарослей кто-то шёл, и от этой движущейся фигуры повеяло на них чем-то нехорошим.
   Несколько сажающих рис были остановлены. Когда они, явно повинуясь приказу, чередой направились к тому краю поля, Билл увидел деревянный сук с развилкой на плечах впереди идущего.

   Энкиду бросил:
   – Однодневки. Ну, на сезон.
   По голосу нельзя было поймать, дразнит ли он Билла или забавляет себя цинизмом из неистощимого и неизрасходованного в полёте НЗ.
   – Чтобы написать роман или сделать открытие, необязательно жить по нибирийскому счёту. – Возразил Билл, не в силах отвести взгляд от шеренги, удалявшейся в полумрак леса.
   – Если это открытие, как уничтожить свой народ, это действительно не имеет значения.
   – А мы что дали? —Билл чувствовал, что утрачивает почву под ногами.
   – Вечному-то разуму? – Переспросил Ас.
   Складка мускульной плоти вокруг рта его напряглась и закаменела.
   – Мы раса клерков и заговоров.
   – Ну, не совсем.
   – Они были удивительны. – Настаивал Билл и, сообразив, что использовал прошедшее время, заткнулся.
   – А до чего красивы.
   Непонятно было, на чьей Шанни стороне в этом ненужном разговоре.
   – Это вот верно. – Неожиданно и одобрительно молвил Энкиду.
   – Красота была их нормой. Разнообразная… чёрные волосы и кожа всех цветов. Неповторяющиеся сочетания, дающие в итоге одно – Канон. Гибриды особенно.
   Обмениваясь этими нелепыми замечаниями, они невольно удалялись от границ поля, которое теперь открылось сверху.
   Новый поворот показал им срез гор – по школьной линейке сорвали. Облаками намылили нуждающуюся в этом дверь в небо.
   Билл встал столбом.
   – Ты ведь понимаешь, что нам следует сделать.
   И он изобразил, что-то взяв из воздуха, какие-то действия. Ас бесчувственно следил за актёрским простейшим этюдом.
   – Билл, – наконец, изрёк он, тоже небось влажный и липкий, но стройный и внушительный в погибшем мундире, – если ты хочешь, чтобы тебя понимали…
   – Обнимали? – Переспросил Билл, обиженный недооценкой своих способностей мимических. Вдобавок на такой жаре неохота повторять, что бы то ни было.
   – Что ты бормочешь? Кто тебя должен обнимать?
   – Обратись к вербалке. – Донёс мысль до конца командир.
   – Закопать кой-что…
   Билл повернул, как кусок ландшафта– мокрое лицо. Увлажнённая прядь торчала сучком для птички.
   – Так, на всякий случай. Если выяснится, что телеграфист превратно истолковал приглашение дяди Мардука.
   Ас посмотрел на выгружаемый из рюкзака сейф и сухо спросил, прекрасно делая вид, будто в первый раз заметил ящик:
   – Это что, позвольте.
   Билл, подняв мокрое красное лицо, буйно ответил вопросом:
   – А на что, по-твоему, это похоже?
   Шанни крикнула:
   – Это моё!
   Ас охотно подтвердил.
   – Твоё.
   Она поняла, что ждать поддержки от кого-нибудь из них бесполезно и умолкла. Если бы они присмотрелись получше, увидели бы опасный блеск в глазах барышни.
   – Дайте… – Громко сказала Шанни, осеклась. – Ладно… ладно.
   – Решайте, где будем копать. Пойду осмотрюсь …вместе мы слишком в глаза бросаемся. – На ходу и оборачиваясь, поглядев почему-то мимо них, объяснил Энкиду.
   Они следили за его спиной, которая была выразительна, как поле ковыля под серой курткой. Когда ориентир – золотая голова – сделался вроде луны среди ветвей, они ощутили тревогу. Будто невидимый и неподконтрольный Энкиду следил за ними из леса. Что касается Аса, то у него эта тревога имела совершенно особый характер – сугубо материальный, без всякой мистики. Ас дольше всех следил за сомкнувшимися ветвями. Билл сочувственно изрёк:
   – Трудно тебе теперь будет. Кто пошёл, куда пошёл, зачем пошёл, и пошатывался ли. Это тебе не в Глобусе порицание Биллу выражать за якобы невыключенный свет в нужном месте.
   Ас пропустил мимо ушей оскорбление и правильно сделал. Он преспокойно взялся за рюкзак и в мгновение ока выпотрошил оттуда волшебный ящик Шанни. Билл начал длинную поучительную фразу насчёт того, что не мешало бы подождать Энкиду, но Шанни, как ветер, кинулась к ящику и положила маленькую грязную лапку на часовой механизм.
   Длинные пальца Аса там уже находились, потому и руки этих двоих неминуемо встретились. Билл заткнулся, понимая, что его идеалистическое представление о нравственности никого тут не заинтересует.
   Ас смотрел на Шанни, и соответственно обратный сигнал поступал незамедлительно. Билл опять слабо проговорил:
   – Дети…
   – Это мне дали.
   – Мы уже это обсудили.
   – Ты больше не командир.
   Шанни опять с надеждой посмотрела на Билла. Тот вздохнул.
   – Шанни, единственное, что я могу – это подраться с ним. Мы оба довольно слабенькие сейчас, тем не менее, зрелище будет внушительное. Силы наши примерно равны…
   Он с какой-то странной улыбочкой посмотрел на профиль Аса, не удостоившего Билла взглядом.
   – Поэтому исход трудно предсказуем. Возможно, ты лишишься сразу двоих из своих оруженосцев, и тебе придётся коротать время с моим братцем. А может, ты этого хочешь?
   Шанни презрительно отвернулась.
   – Впрочем, как скажешь. Я готов.
   Шанни не удержалась и быстро посмотрела. Билл серьёзно ей кивнул. Шанни убрала руку, и у Аса хватило такта не цапать ящик тотчас.
   – Где мы его зароем? – Спросила она.
   Ас, сообразив, что временное перемирие вступило в силу, не пожелал терять ни секунды и использовал эти секунды с толком. Он встал, небрежно толкнув ногой ящик.
   – Где скажешь.
   Билл не удержался от улыбки и чтобы не подвести товарища, отвернулся, борясь со своими губами. У него вырвалось дурацкое блеяние. Ас вполне благодушно глянул на сотрясающиеся плечи Билла.
   – Что с ним?
   Шанни прекрасно поняла, что её подкупают, причём самым дешёвым способом, но времени терять не хотела. Она сразу направилась к осыпи на опушке. Похоже, здесь выбирали руду из близповерхностного пласта. Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь вернётся на это же место.
   – Здесь.
   Она скрылась за деревом. Билл обернулся к Асу. Лицо его было дождливым от пота и счастливых слёз.
   – Ну, ты силён, брат. – Пропищал он. – Я порадовался, честное слово, что я не девушка.
   Ас зашипел.
   – Что вы там шепчете? – Спросила, появляясь как дриада под ветвями, Шанни.
   – «Где скажешь». С ума сойти.
   – Заткнись.
   – И почему ты не захотел заниматься политикой профессионально?
   – Билл, ты что-то толковал насчёт драки…
   Шанни слушала какое-то время, потом мирно подытожила:
   – Билл, успокойся. Я прекрасно знаю, что он только что сделал.
   Она подошла поближе.
   – Он очень высокого мнения о своих природных данных. Вот посмотри, пытается сделать вид, что не понимает ни слова из того, что я говорю.
   Билл так хохотал, что даже устал. Ас, всё же слегка покрасневший, заметил:
   – Может, займёмся делом?
   Шанни произнесла, довольно точно сымитировав интонацию:
   – Как скажешь.
   Билл, едва утешившийся, опять едва не погиб в новом раскате хохота.
   – Если ты будешь так громыхать, придёт крокодил. – Шанни разглядывала Билла, дивясь тому, что это тот же самый нибириец, который четверть часа назад сломал хлыст и едва не убил надсмотрщика.
   Переменчив.
   Внизу маленькие фигурки переместились на другой конец поля. Целую толпу уводили с террасы на террасу. Очевидно, знакомство с непонятными господами натолкнуло надсмотрщиков на мысль пересмотреть трудовое законодательство и свернуть работы.
   Собравшись в маленькой комнате между двумя вкривь и вкось растущими огромными деревьями над насыпью отвала, они с некоторым недоумением смотрели на молчаливую серую и душистую под деревьями комковатую землю.
   – Может, сундук в море бросим? – Сказал неуверенно Билл.
   Ас рассердился:
   – Так в сказках делают.
   Шанни оглянулась.
   – Специалист по фольклору загулял. – Билл подсёк её взгляд.
   Ас опустился на колени и потрогал землю. Шанни шагнула в тень дерева и показала им ржавый обломок.
   Ас присмотрелся.
   – Годится. – Молвил он неуверенно.
   Он копал какое-то время под абсолютное молчание за своей спиной. Потом сел на корточки и, снизу вверх посмотрел на Шанни.
   – Можете снова поразвлечься. Я не понимаю, что происходит.
   И в самом деле – удары мерно поднимающихся рук Аса были предельно сильны, а результат удручающе незначителен. Билл молча забрал у него обломок.
   Так как Билл Баст значительно более открытый нибириец, не делающий из своих переживаний особой тайны, то уже спустя три минуты он воскликнул, растерзывая рубашку:
   – Чертовщина!
   Он рассмотрел свои ручищи на предмет изъяна.
   Ас заметно повеселел. Меняясь местами, они пытались снять хотя бы верхний слой не такой уж твёрдой с виду земли. Без толку!
   Земля не пускала в свои недра чужестранцев. Эту романтическую версию попытался протащить Билл, но усталый и утративший чувство юмора Ас велел ему засохнуть.
   Билл выпалил:
   – Жесть, походу мы попали…
   – Избавь меня от жаргона, Билл… – Промолвил Ас, подымая блестящее от пота и оттого ещё более выразительное лицо. Волосы прилипли к скулам, даже ресницы склеились, а глаза омыты усталостью.
   Взгляд оттого вышел оперённым стрелами и агрессивнее, чем намеревался бывший командир Глобуса.
   Шанни довольно умно упомянула особенности различных почв, но Ас покачал головой.
   – Ничего не попишешь, Шанни. Плохие мы танцоры.
   Обескуражено выпрямившись, Ас вглядывался в смехотворно мелкую яму.
   – Билл прав. Чертовщина
   Он оглядел себя. Поднял ладони к лицу. Билл, обливающийся волнами пота, стекающими по его смуглым плечам и груди, утёрся локтем, выпачкав и украсив лицо татуировкой.
   – Слабаки мы, видать. Тут, правда, можно секретик сделать. А? есть у тебя стёклышко?
   Шанни пробормотала, что поищет другое место и смылась, не в силах выносить их терзаний.
   – Смотри, далеко не уходи. – Крикнул Билл и тут же увидел вышедшего из лесу Энкиду.
   – Ты по грибы ходил? – Осерчал Билл.
   Энкиду насмешливо уставился на них.
   – Чой-то вы, купались, что ли?
   Ас, не шевелясь, объяснил:
   – Секретик делаем. У тебя имеется, что положить?
   Энкиду оглядел их, потом яму и всё понял.
   – Ай-яй-яй, такие вы большие, а ямку выкопать не можете.
   Билл швырнул в него комышком земли.
   – Те-те-те. Фантик есть. Пойдёт? – Комышек Энкиду поймал.
   Ас огрызнулся:
   – Тут почва неподатлива…
   Билл добавил:
   – Или заколдована.
   Энкиду примирительно предложил:
   – Давайте я со свежим взглядом.
   Ас фыркнул.
   – Конечно. Если ты жрёшь конфеты, буржуй… верно, Баст?
   Билл, складывая руки на груди, прищурился.
   – Верно, байстрючок. Сейчас мы на него полюбуемся.
   – Весь ваш, господа. А обёртку я в книжке нашёл.
   Он совлёк с плеч куртку с некоторым усилием – ткань повлажнела и прилипала, как письмо к языку. Выпрямился над жалкой ямой, взял у Аса неохотно поданный обломок…
   И принялся копать обломком землю, приглядываясь и словно нашёптывая заклинания. С неистовой покорностью, даже радостью почва расступалась под его ударами, скорее любовными.
   Ас и Билл переглянулись.
   Чувство красоты, всегда готовое проснуться, отвлекло Билла от тревог. Брат устроен, как ожившая статуя из белого и розового мрамора. Грубая сила его торса, напоминающего о каменных леану, требовала статики и величия, но, заработав, оживала в движениях столь гармоничных, что отвести взгляд было трудно.
   Билл поймал себя на мысли, от которой смутился. Но, косо глянув в сторону, увидел с кривой ухмылкой, что Ас подумал то же самое.
   Почему они довольны, что Шанни здесь нет?
   Энкиду, казалось, не прилагал особых усилий, но отдавался земле с такой утончённой покорностью, что она сама расступалась под прикосновениями его рук, отбросивших обломок камня.
   Почва колыхалась, источая густой запах магии корней и насекомых. Камешки взлетали и опадали чуть медленнее, чем позволяла гравитация. Дух перегнивающей плоти примирился с ними, благодаря прикосновениям Энкиду. Сила, наполнявшая узлы и сочленения его плоти, ритмично пульсировала в такт с вылетавшими комьями почвы.
   Его усердие быстро уводило его от них. Он словно опускался на невидимой волне.
   Обтянутая белой кожей спина крупно напрягалась волной мышц, а золотой затылок напоминал произросший в мгновение ока цветок.
   Руки сопрягались с землей, и они видели, как, удаляясь, они работают поршнями.
   Иные стихии были не так благосклонны к трудившемуся любовнику земли. Небо изливало на него белый яд. Кожа его начала краснеть, но Энкиду не останавливался. Пронёсся ветерок и Энкиду повёл плечом – они видели, как необратимо вздувается на нежной коже омерзительный пузырь.
   Билл шагнул:
   – Кончай. Давай, давай…
   Энкиду, не поднимая головы, молвил томным голосом:
   – Сейчас… немного…
   Ас поднял куртку и швырнул её на дно ямы.
   – Нам не хватало тебя потом на ручках нести. Довольно.
   Билл согласился, тревожно поглядывая на внезапно начавшего изнемогать брата:
   – Тут можно шейк танцевать.
   Энкиду еле внимал их заботливым и требовательным голосам, но, наконец, встал на колено и, подняв куртку, закрыл ею лицо, потом показал это лицо, освежённое, с глубины.
   Снова пронёсся ветерок, и на сей раз принёс облегчение всем. Энкиду, застонав от силы ощущения, выбрался из ямы. Голос сбоку оценил:
   – Неплохо.
   Шанни вышла вместе с ветром. Она хотела спрыгнуть в яму, но Ас, повинуясь неясному чувству, удержал её. Она насмешливо и вопросительно взглянула, он неловко пояснил:
   – Глупая примета.
   Они вдвоём с Биллом, лёжа у края ямы, спустили в полутьму сейф. Энкиду обморочно съязвил:
   – Закопать хоть сможете? А то обращайтесь.
   Яма была забросана землёй в несколько минут.

   Обогнуть рисовое поле с его переливающимися, как в капле, несуществующими цветами и шевелящимися чёрными точками, и деревню, пустую и безмолвную, удалось без особых сложностей. Увидели гребешок жёлтой скалы, выступающей из синей песчаной плоскости – отмель океана в былые дорисовые времена – и, очутившись за нею, поняли, что стали невидимы для обитателей долины. Деревня мелькнула между отрогов.
   Пара дымков, очень едких и трогательно тощих, курилась над сплетёнными из растительной ереси крышами. Дико думать, что это жилища Хорсов, учёных и поэтов, которым в небе было тесно.
   Запах пищи – слабый и с пригорью, но чистый, натуральный. Они смотрели с необъяснимым чувством, явственно ощущая близость чего-то чужеродного, что никак не могло быть вызвано видом этих крыш.
   Там кто-то бегал во дворике в отсутствие хозяев. Что-то чёрненькое и… неприятное.
   За болотцем с клубящимся в воздухе выводком комаров угрюмое здание-гроб.
   Домовина выстроена буквально на скорую руку. Вероятно, на особенные потребности обитателей не рассчитана, да они, как мрачно успел подумать Билл, тут не задерживались слишком долго.
   На деревенской крыше опять что-то метнулось. Они почему-то отвели глаза. Этот быстрый силуэт что-то напомнил им, но вдумываться и утруждать себя поисками в памяти не хотелось.
   – Ну, это, конечно, барак.
   Они видели, как открываются ворота с другой стороны. Вернее, они услышали густой скрип, рвущий все их сердца разом. Заодно тишину предвечернюю нарушили звуки голосов. Окрики надзирателей не были особенно агрессивны, вероятно, сегодняшнее вторжение на территорию выбило их из колеи и поселило в мелких душах смутную мысль о возмездии.
   Но скрип ворот перекрыл чей-то отчаянный вопль, почти сойдясь с ним «в жучок».
   Что здесь делается?
   – Не понимаю… – Сказал Ас.
   Энкиду, прижимаясь плечом и ступнёй к стволу дерева, изобразил на лице паточную улыбку.
   – Для того, чтобы понять, особого органа не требуется. – Лениво молвил он.
   Шанни с тревогой и досадой заметила, что фиалковые глаза следят за командиром с тем выражением, которое стало появляться к концу путешествия всё чаще. По-моему, это называется ненависть.
   Ас с тихим терпением ответил:
   – И тем не менее, понять следует.
   Билл зарезал:
   – Ты ещё скажи – в чужой монастырь…
   Шанни схватила за руку Аса, на сей раз задумавшегося над ответом.
   – Слышите? – Шепнула.
   Звук, еле слышный и оттого особенно надоедный, ибо хотелось и расслышать его получше и прекратить, вплёлся в негромкие деревенские вечерние звуки. Как-то этот звук соединялся в сознании с неприятной беготнёй по крышам… посмотрели – никого.
   Комары, что ли?
   Энкиду с сомнением отошёл и взобрался на покачивающийся камень.
   – Не тот вид. Мелковаты.
   Билл проворчал:
   – Уже критикует. Ты, смотри, придерживай язык.
   Энкиду спрыгнул и зачем-то присел возле камня. Шанни спросила:
   – Ну, что ещё? Редкий вид уховёрток?
   Энкиду отмахнулся.
   – Так… мшиные шапочки, как на Нибиру.
   И когда она отвернулась, показал Асу и Биллу, приподняв камень. Билл отшатнулся, Ас выпрямился.
   Шанни окликнула их.
   Они обогнули болотце и вышли на приличную лесную тропу. Вокруг пахло сыростью, образовавшей осязаемые стены, и листва нависавших по обе стороны деревьев срослась, как живая ткань.
   – Надо было открыть сейф. – Тихо пожалел Энкиду.
   Острый неприязненный взгляд в сторону Аса. Тот с непроницаемым лицом сдвинул мундир, показал два чёрных ворона.
   – Истрачены. – Только и выпалил он. – Но показать-то можно.
   Билл возразил с бледным лицом:
   – Мы не можем заявиться сюда с оружием.
   Ас, убаюкивая воронят под мундиром, негромко пробубнил, зорко следя за тонкой фигуркой впереди:
   – …как будто обглодали.
   Билл затянул:
   – Может, тут дикие звери…
   Энкиду согласился:
   – Ага… и следы костра тут же.
   Билл рассердился.
   – Хватит.
   Шанни обернулась, её лицо нежно возникло из темноты листьев.
   Ас, Билл глупо ей улыбнулись, и это её встревожило. Но Энкиду выглядел, как всегда, и она отогнала тревогу.
   – Знаете, что здесь?
   Они заторопились… лес резко разошёлся в стороны, они оказались на краю пустоши, некогда обитаемой и сейчас не обделённой обществом.
   Здесь когда-то была городская площадь и парковка, да и парк вокруг здания, которое осталось пребывать, когда всё прочее кануло.
   Замок показавшийся им серой вздыбленной волной был втиснут под скалу. Та двигалась под ударами неведомой силы и остановилась, нависнув над старым и почтенным гнездом.
   Выгрызенная девяткой, скала была обработана так, что под неё позднее уже нарочно подпихнули такие архитектурные изыски, как длинные служебные помещения и островерхие, самого мрачного вида, две башни по краям.
   Врата из рыжего железа были распахнуты… открывался взгляду двор, и он был обитаем.
   Они заметили и ещё кое-что, причём каждый то, что не заметил другой. Поэтому на это не будет потрачено ни времени, ни слов.

2. Гостеприимство по-эридийски

   Войдём?
   У подножия врат шевелились две небольшие забавные фигурки. Стражи выглядели…
   – Привратники у дяди … – Шепнул Билл, и тут же тот, что слева, присмотрелся.
   Они были, почти как люди, и только куриная лапа одного и чешуйчатая голова другого свидетельствовали о более сложном происхождении.
   Тот, что с лапкой, казался приветливее. Он потёр коготки о сапог на обычной ноге и повернулся к товарищу. Чешуеголовый, отягощённый вдумчивостью, предупреждающе подпихнул соратника.
   Они пристально рассматривали пришельцев и враждебность в их взглядах отсутствовала. Пожалуй, нибирийцы им понравились…
   Билл издалека помахал им.
   – Мир всем путешественникам. – Патетически воскликнул он.– Видите ли…
   У курьелапого упала от неожиданности винтовка. Билл шагнул и, подобрав, учтиво подал владельцу. Тот смутился. Змеиноголовый издал звук, в котором одобрение носило характер неокончательности.
   Потом оба увидели Шанни, и все сомнения немедленно разрешились в пользу мира и сотрудничества всех мыслящих существ.
   Ас выглядел как спящая красавица, подглядывающая за приближающимся принцем.
   – У них сегодня день открытых дверей?

   Издалека замок показался им овеянным скалами привидением. Теперь стало видно, что являл собой забытый промчавшимся космическим ураганом монстр.
   Да, это попросту домашнее чудовище, и у него имеются, очевидно, свои привычки.
   Стреловидные башни и стены девятиметровой толщины не могли обмануть. Гуанин, тимин, цитозин и аденин были у него, как говорится, на каменном лбу написаны.
   Этот наш дурацкий век обозначался служебными пристройками. Форма замка стремилась к тузу пик, и господин время Аншар остался бы доволен.
   Его латали, наверное, и в одну из стен вмонтировали кус большого орбитального корабля из тех, что запомнились во время посещения ангара в нибирийском космопорту.
   Там что-то происходило на заднем дворе. Впрочем, кодировать подобным образом следовало лишь технически. Скорее, это напоминало площадь в небольшом городе, где и всё, что полагается, имеется – и почти таких же размеров, что и в столицах.
   Стены из гигантских камней, серых, как сам серый цвет, плоских на стёсах и прилаженных друг к дружке временем, а не торопливыми и вдохновенными руками древнего строителя. Надо бы у Шанни спросить, как называется такой тип кладки. Биллу он напомнил стеночки вдоль южного шоссе на родине. Наехало, как они с Асушкой торопились на встречу к папе-людоеду, а звёзды высвечивали лужайки и предчувствия. И ещё картинка мутно всплыла… Билл, тряхнув башкой, отбросил всё, что сейчас ненужно.
   Стены выложены так, что в зацепочку по ним взобраться никак. Напрашивалось представление о том, что вот там на верхотуре можно погладить бархатную подружку-луну, а уж отодрать забавный танец – запросто.
   И всё же это двор, притом именно задний. Располагался он у глухой стены здания, несуразно развалистого и кичливого, но имеющего в своём устройстве намёк на одомашненный характер хищника.
   В противоположном углу у мощных врат изрядная часть огорожена низенькой оградой. За калиткой почему-то выкопаны две ямы. Толпились люди, топтали землю, отмеченную несколькими холмиками. В радиусе большого танцзала вкопаны небольшие статуи и колёса, кресты и другие символы
   – Это что же? То, что я подумал?
   Ответа Билл не получил.

   Дело двигалось к вечеру, и по всему необъятному двору первая звезда – она же последняя и единственная – расхаживала, как ей заблагорассудится. Сполохи красного на сером оставляя, солнце пряталось неизвестно куда.
   И тут же белый день предъявлял свои права – никаких вам теней, а чёрные островерхие деревья показывали вечерний час.
   Глянув на эти природный циферблат, они одновременно подумали.
   – Который… – Пробормотал Билл.
   – К одиннадцати… – Начал Энкиду, и тут громкий голос произнёс:
   – В одиннадцатом часе призвали.
   В голосе слышалось назидание, вперемежку с горечью. Они сообразили, что это не с ними говорят.
   Зловещий и простодушный двор постепенно наполнялся прогуливающимся народом, несомненно, логически связанным с холмиками и колёсами.
   Билл первым ступил на плиты из густо-винного камня, ощутил под своим семьдесят седьмым размером нечто хрустнувшее и отбросил, обернулся и извинился, глядя вниз.
   Ас и Энкиду вспомнили перевёрнутый камень. Шанни, к счастью, отвлеклась – вдали за оградкой, остановилась чёрная машина. Отойдя и поискав взглядом, она убедилась, что за оградкой к речке выстроилось несколько таких.
   Вокруг них расхаживали люди, все по двое, и за каждой парой, как бы скучая, следовал кто-нибудь один.

   Таких, как привратники, тут не сыщешь. Они все, несомненно, люди. Вид их очень разный. Иногда взгляд встречал красивые лица… но таких, о которых рассказывали сказки, любимые Энкиду, ни разу. К тому же, большинство лиц отмечено пристрастием к дурному образу мыслей – как и на Нибиру.
   – Вы заметили… – Негромко выразил общее настроение Ас. – Видок у всех специфический. Актёрская картотека из наших классических фильмов про плохих парней.
   Билл согласился и окликнул:
   – Энк, а тебе как… Энкиду!
   Бывший научный руководитель экспедиции тщетно вглядывался… похоже, он разочаровался и пытался скрыть свои чувства.
   Хорсов не было. Ни одного.
   Кроме того, имелась и ещё странность.
   – Ни одной… – Вырвалось у Билла.
   Ас, поймав взгляд Шанни, поспешно заглушая текст, перевёл:
   – Ни одной леди.
   Озираясь, четверо, мысленно считая драконов (Ас), леану (Билл) и телят (Энкиду), двигались по незаполненным островкам площади.

   – А скажите, милейший, – Билл откашливался и косился на костистого низенького стража, взявшегося без всякой просьбы их сопровождать, – что у вас тут… какое-то мероприятие?
   Тот повёл носом и промолчал. Шанни поняла, что он отчаянно думает.
   Второй оказался догадливее и приблизился.
   – Ага, – необычным глуховатым голосом подтвердил стражник, двигая чешуйчатой переливающейся головой, – мироприятие.
   Добряк, расстроившись, из принципа возразил:
   – Это меропринятие не такое важное.
   Билл поблагодарил их за информацию, чем страшно удивил и, кажется, они что-то заподозрили.
   Билл вернулся к Асу.
   – Точно у них какой-то вор в законе помер.
   Он тщетно искал, хоть одно, женское лицо.
   Тень в чёрном прошествовала мимо них, вызвав мгновенное, овеявшее жутью, похолодание. Билл и Ас одновременно заслонили Шанни, но только разозлили друг друга. Шанни с интересом проводила взглядом бредущую вдоль стены тень.
   – Мне кажется, или у них есть хвосты?
   – Нет, это оружие, Билл.
   Они услышали тихий голос – низкий, но не такой, как у братьев, а с резкими отблесками, как командирский.
   Ас прислушался к этому голосу с пристрастием.
   Поодаль стоял спиною к ним кто-то огромного роста с надменной осанкой, самого мужественного вида. Плащ короток, а ноги длинные, в потёртых очень узких военных штанах, в сапогах выше колен. Плечи вроде коромысла, но слегка сбиты временем. Очевидно, он был немолод.
   Шанни указала на него Биллу..
   – Кто это? – Подтолкнув Билла, прошептал Ас.
   Весь облик неизвестного намекал на то, что он здесь хозяин.
   – Что-то вроде местного авторитета. – Весело шепнул Билл, но сердце леану заныло… так заныло.
   Он уже подозревал, кто это.

   Они приблизились сквозь толпу. Симпатичные мужские лица, осунувшиеся и обрюзгшие, и откровенные рожи, роднились бесстрастием. Никто друг на друга лишнего взгляда не бросал. Изредка все поглядывали в ту сторону, откуда снова донёсся голос.

   Билл негромко, просто в воздух спросил:
   – Что это у вас? Происходит?
   Неизвестный, развернув широкие, чуть сгорбленные плечи, охотно приготовился объяснять и объяснил:
   – Так… великого человека хоронят. Лулу. Вот… любимый самолёт закапывают рядом.
   – Это… чтоб там… – Билл показал на невысокое небо, – там кататься? Слышь, Ас… он лётчик был!
   Незнакомец тотчас, как бы воспользовавшись случаем исправить ошибку, поклонился Шанни, и та непринуждённо чирикнула:
   – Здравствуйте.
   Старик в военном плаще снова повернулся к мужчинам, показав, что навязывать даме своё общество не намерен. Вообще, во всех его самых незначительных движениях ощущалась внутренняя муштра. Ас про себя сказал, что теперь видел образец настоящей воспитанности, которая очевидна даже издалека, вроде одежды. Сам он себя считал приверженцем этой вырождающейся касты, но сейчас почувствовал себя замарашкой. В том, как двигался, как держал голову, как сдержанно улыбался этот неизвестный, спрессовался опыт не одной жизни.
   Чёрт подери, подумал Билл – наверное, это и называется аристократией.
   Энкиду же что думал – неизвестно.
   Шанни старик понравился.
   Ас, молча смотревший и задумавшийся, очухался и ответил Биллу:
   – Лётчик… не был.
   – Извини, забыл, что лётчики вроде алкоголиков. На постоянное излечение надежды нет. – Кося глаз, как бешеная лошадь на неизвестного, пропел Билл.
   Они уже все понимали, кто стоит перед ними.
   Голоса копателей, как реплики учёных птиц, мотались по двору. Блеск самолётного крыла, приподнимаемого над землёй на канатах, временами прицеливался в глаз.
   Ас спросил – вдруг и непонятно у кого:
   – А зачем закапывать-то? Сильно помялся?
   Голос командира прозвучал сурово.
   Неведомый господин усмехнулся.
   – А вас проняло. Нет… так слегка…
   Яма заполнялась. Ас хотел подойти. Копатель воткнул лопату по самую тулейку… старик склонил подбородок к высокому под горло воротнику. Копатель, покинув вбитую в землю, как меч, подружку, отступил. Ас поднял обе ладони и подошёл к краю.
   Земля Эриду просыпалась на сверкающий сколок металла в форме острого крыла.
   – Модель каковская, не разберу. – Выпендрился Билл.
   Ас отошел.
   – Хотспер три тысячи. Антиквариат.
   Билл закивал:
   – А… что-то вроде яиц Фаберже.
   Со стороны послышался смешок.
   Неизвестный, очевидно, сколько-то лет назад был красив совершенно, наделён ослепительной мужской красотой. Теперь она никуда не делась, но обрела жутковатые черты времени, такие как на старом портрете, где лицо выступает сквозь болотный туман.
   Куда деться росту и выправке, наработанной не одним поколением?.. широким плечам, высоким скулам и выступу подбородка?
   Всё это выдержало удары урагана времени и земные ветерки. Кожа – смуглая и светлая – высохла пергаментом, но не образовала складки, а присохла к стальному костяку.
   Даже глаза – зеркала – изменив свою природу с бального зимнего блеска на тускловатое сияние июльских обмелевших озёр, поражали своим напряжённым алчным вниманием.
   Владелец сохранил, видать, не столько хорошее зрение, сколько то, что и смотрело сквозь узковатые прорези глаз. Самую суть свою, квинтэссенцию, выработавшуюся за жизнь в небольшое количество отменного пойла в семейных закромах, которое и не каждому гостю подадут. Так бывает только с теми, кто всю жизнь не даёт себе спуску, чьи нервы и мускулы получают ежедневную нагрузку, чьи чувства не оскудевают, а становятся острее с каждым прожитым мгновеньем.
   Всё это приятно и славно. Но вот было и кое-что совсем странное и далеко не столь приятное. Когда взгляд наблюдателя скользил по его благородному иссохшему лицу статуи, проступающей сквозь песок на раскопках, взгляд этот ожидал встретить осенённый голубым сиянием взора под надзором точёного клювастого носа – бледный стариковский рот, скорбно сжатый, удерживающий жало опыта.
   Но жил на этом лице совсем другой рот. Алый и нарисованный так чётко, что можно было бы заподозрить, что он только что пил вино – красное свежее вино, пряное и острое… и не утёрся, забыл.
   Трудно представить, что этот громадный аристократишка, в нарочито штопаном плаще, в сапогах таких блестящих, что и Луна поневоле отразилась бы – пусть простит нас красавица за эту вольность! – что он столь неопрятен или столь забывчив.
   Нет. Яркие и свежие губы юноши пугали своей неуместностью, портили впечатление от изысканной потёртости этого лица.
   Уста эти приоткрылись, и неизвестный усмехнулся. Шанни почудилось, что он прочёл их мысли. Но это неправда – он был для этого слишком хорошо воспитан.
   И, как выяснилось, склонен пошутить – умеренно.
   – Да… а вы-то себя выдали, сир. – Он едва приоткрывал свои пугающие губы, – хорошо семейного лётчика иметь. – Едва приметно подмигнул. – Какой-нибудь повезёт.
   Это он сказал, понизив голос, дабы не оскорбить ушки леди мужской разухабистой грубостью. И так это вышло естественно!
   Слишком всё хорошо, сказала себе Шанни. Но до чего же он роскошный. Она мельком оглядела своих товарищей, невинно представив их по прошествии долгих долгих долгих лет. При этом она делала вид, что увлечена ритуалом закапывания самолёта и не расслышала фамильярности.
   Билл тем временем влез:
   – Да вроде доктора. За хлебом слетать, то сё.
   Билл почему-то провёл у горла. Неизвестный спокойно отнёсся к такой вульгарщине, но вопросительно приподнял одну из пары соболиных, с серебром бровей.
   Билл понурился, на всякий случай – хитрюга – делая вид, что у него нечаянно вырвалось, от усталости.
   – Ах, вот как… – Сказал неизвестный.
   Он приблизился – с Биллом он был одного роста и вдруг с размаха хлопнул по биллову плечу.
   – Вижу, у вас пересохло с дороги. – Не сразу убрав руку и задержав её разве что на полмгновения дольше, когда это стало бы чересчур, молвил он очень учтиво. – Сир…
   Он обернулся и, весь подавшись в сторону Шанни, сдержанно и сердечно молвил:
   – Благородные путники – редкие птицы. К вашим услугам… леди… господа… Я устал, здешнее общество опротивело мне.
   Он взглянул на толпу возле ямы и промолвил, как бы в задумчивости:
   – Ах, вы мерзкие тупые грязные лулу.
   Голос звучный, а тон ровный. Билл решил, что неизвестный шутит. Потом пригляделся, и господин подал ему безмолвный мимический сигнал.
   Билл облегчённо вздохнул.
   – А я вижу, что язык жестов велик – как наша Родина, и непотопляем.
   Кто-то из особо мощных и тёмных лицом, сгрудившихся поодаль, обернулся на окрик величественного старика и кивнул на жест.
   Старый гигант отошёл к ним, обернувшись мельком, и усмехнулся только ртом.

   – Загробные верования?
   Билл видел, что люди понесли оружие вроде автомата и положили в гроб на плечо усопшего. Распорядитель стоял, сложив руки на кожаной, не сходящейся на животе куртке, сбоку кобура. К нему подошёл и шепнул какой-то в черно-бурой лисе на плечах поверх очень белой, как на картинке, с кружевным воротом рубахе. Ворот лежал свободно, рукава слегка надувал ветер, как приспущенные паруса.
   – У него недвижимость на всех континентах. – Сказал один другому в пёстрой толпе.
   Билл прислушался. Говорившие все были разные, и одежда собрана из разных по смыслу историй, но одно их роднило – глаза. У того, и у другого и у третьего их не было видно. Опущены долу к старым вздыбленным плитам площади.
   – Какая недвижимость, горы, что ли. – Почти беззвучно и еле шевеля ртом, ответил второй в шляпе с высокой тульей, с пёрышком за широкой засаленной лентой.
   – Нет… не горы.
   – Вышки. – Догадался второй.
   Первый продолжал истово шептать, закатывая глаза к низкому небу, причём и сейчас они остались вне досягаемости.
   Билл тут и догадался.
   – А говорил, что на пенсию живёт. – Прошептал в высокой тулье и нечаянно присвистнул.
   Распорядитель оглянулся – точно по земле чиркнул старой спичкой. Оба обмывающих кости покойного примолкли, состроили кислые и кривые выражения на никак не освещённых зеркалами души лицах.
   Помолчали, и первый, не двигая ни одною мышцей тяжёлого лица, только волоски на лисе шевельнулись, снова алчно зашептал:
   – Я бы сделал вам предложение тотчас.
   Второй слушал. Он не посмотрел по сторонам, но Билл не сомневался, что его видят во всех подробностях. Он отошёл к Асу, который неотрывно глядел на белые угловатые очертания большого самолёта, которые угадывались под полотном, и угол рта его был космическим скотчем прихвачен. Из чего заключил Билл, что командир взволнован, в тяжёлых чувствах, и самые нежные струны его неведомой души натянуты донельзя каким-то грязным когтем.
   Воздух выглядел неподвижным, но он без всякого видимого ветерка перемещался, трогая предметы и гостей, шевелюры из тех, что не смазаны бриллиантином. Над белыми редеющими облаками пролетело быстрое тело. Быть может, это просто показалось Биллу. Он глянул – ускользнула тень, он поздно посмотрел, и очертания тени поселили в открытой всему душе Билла совершенно неподходящие для момента размышления.
   Он встал сбоку от командира, следя за его холодной скулой и опущенными пепельными ресницами. Успел услышать, как второй из собеседников спросил:
   – А потом?
   Тип с лисой ответил:
   – Потом бы я вас сожрал.
   Билл вздрогнул, но услышал лёгкий двойной смех и понял, что засвидетельствовал шутку.
   – Что здесь происходит? – Сказал он и увидел, как дрогнула командирова скула.
   Мимо за частоколом стоявших и расхаживающих шагал похожий на жердь тип, завёрнутый в чёрный плащ по глаза и на вытянутой руке в перчатке с раструбом нёс подносик с несколькими бокалами. Почему-то эта фигура вызвала у Билла усиленную… нет, не тревогу, а… омерзение и притом необъяснимое: фигура двигалась величаво и складки плаща колыхались очень солидно. Когда прошедший затерялся возле края могилы, Билл вздохнул с облегчением.
   – Что… – Ответил Ас. – Ты не понял?
   Билл кивнул.
   – Это самые настоящие бандиты. – Ответил он возле уха Аса, этого волчьего с острой верхушкой уха и, гордясь своей проницательностью, ликующе оглянулся.
   Замер. Тот гигант в коротком военном плаще пристально и беззастенчиво смотрел на высокую развязную фигуру в рыжеватом венце, которую представлял из себя Билл. Его глаза были единственной парочкой зеркал души в этом сборище, которые не прятались и даже напротив – смотрели настойчиво, по-хозяйски. При этом возмутиться не предоставлялось никакой возможности – возраст ли тому виной, или ощущение длинного жизненного опыта, исходившее от старика, – он выглядел естественным воплощением лучших манер. Билл почувствовал себя дикарём… как тот сказал?
   – Как тот сказал? Лулу?
   С другой стороны рва произошло шевеление. Самолёт поплыл вниз, прихваченный чёрными ремнями и верёвками.
   – Где Энкиду?
   Шанни, слава Богу, нашлась поблизости. Она шепнула:
   – Лулу – древнее название тех существ, которых создали для рабского труда. Позднее его уже не употребляли, а сейчас оно, вероятно, вернулось в обиход… но что оно означает ныне?
   Старик в плаще, увидев, что неизвестные шепчутся, медленно отвёл взгляд, в котором показались Биллу мелькнувшие искры. Но что это – смех? Гнев?..
   Он повёл рукою, в твёрдом узком манжете, белой кистью с длинными пальцами, и издалека двинулась к нему фигура в чёрном балахоне. Сам же он, даже не поглядев на расступающихся и сразу сделавшихся толпой присутствующих, направился – и без сомнений – прямиком к ним.
   С другой стороны шёл Энкиду, выделявшийся на сером и зловещем бандитском фоне своей статью и как будто только что омытым лицом.
   Его всегда ласковые фиалковые глаза, с безличным радушием скользящие по всем встречным предметам, сейчас сверкали. Незнакомец шагнул в сторону Билла, и Энкиду резко остановился. На мгновение он врос в землю. Старик быстро посмотрел на него, потом вернул своё внимание Биллу.
   – Что ж, не каждый день на моём пути встречаются четверо молодых богов. – Сказал он негромко.
   При этих словах он насмешливо кивнул, обращаясь к мужчинам, но когда его взгляд обратился к Шанни, в нём появились почтительность и сдержанность.
   Никто из членов экипажа Глобус не произнёс ни слова. Ас выглядел настороженно. Энкиду – без чинов, как всегда. Старик понял, что следующая реплика также отдана ему.
   – Будем знакомы… – Он смотрел на Билла. – Я, очевидно, твой дядя.
   Он поклонился для всех.
   – Мардук Ану. – Молвил он запросто. – Здешний фермер.
   Билл с совершенно серьёзной рожей, будто ему было не в кипиш удержаться при словах «здешний фермер» от растерянной ухмылки, сказал своим парадным голосом, какой использовал только по требованию леди Сунн:
   – Ваше ве…
   Старик мгновенно, как хорошая гувернантка, глазами показал ему – ошибка.
   И отвернулся, заинтересованный поведением закапывающих могилу бандитов-лулу. Когда он снова посмотрел на Билла, то сделал вид, что не замечает сдерживаемой смешинки Аса и хуже справляющегося с этим Энкиду. Оба стервеца буравили взглядами оплошавшего Билла, с которого, как с гуся вода, стекли эти взглядцы. Он спокойно исправился:
   – Сир Мардук.
   И добавил:
   – Я… узнал.
   Ас поморщился. Миссия началась уж слишком неофициально. Но Мардук сир Ану, кажется, доволен.
   Кивнул без улыбки.
   – Кровь не водица. Я тебя тоже учуял.
   И великолепный нос шевельнулся, будто слова его не были фигуральными.
   Такого старого нибирийца Билл никогда не видел. Его лик не оставлял повода ни малейшего для излюбленного занятия сына Сунн – смеяться.
   Краса абсолютная.
   Зло напитало черты единовластного хозяина Эриду. И в этом пусть не будет никакого сомнения. Нечего притворяться и развивать характер, чтобы потом огорошить читающих летопись какой-нибудь ужасной неожиданностью.
   Это было бы нечестно, это был бы дешёвый трюк и неуважение к господам читателям.
   Другое дело, что… что, конечно, наличие зла в характере и нраве вовсе не означает автоматически, что носитель совершит зло. Так же как, если кто сидит возле мёртвого тела с окровавленным ножом в руке и ужасным взглядом – вовсе не означает, что именно он убил. Убийца, быть может, совсем другой кто-то, и вот… вот он стоит позади других мирных испуганных господ.
   А, может, и нет.
   В общем, я не знаю пока.
   И помянутая новым знакомцем поговорка в его красных устах утрачивала свою многозначительную глуповатость вечной семейной мудрости.
   Камень из-под литосферы вечный был материалом, из которого изготовлены его черты, поступь и стать – под стать измождённой земле колонии, а сам очерк дуг над бровями – основательней её орбиты.
   Рост не мешал ему, когда он повёл их между отступающих и опускающих глаза участников захоронения самолёта.
   – Здесь всё иссечено временем. – Мимоходом бросил он, видя, как стараются они не смотреть по сторонам.
   Поди, он понял, что они переполнены впечатлениями.
   – Радиация сделала меня немножко другим. – Неторопливо объяснил. – Но тогда меня уже немногое интересовало. Главное было сделано в те времена.
   Вдовец, вспомнила Шанни. Он потерял когда-то жену, ей сказали. И тут она увидела, что он смотрит ей в глаза. Когда он обернулся, она не уловила. Это продолжалось очень недолго, но Шанни испытала чувство, будто стоит у края обрыва, а внизу рассмотреть что-либо почти невозможно. Её вдруг укачало – как тогда, когда Глобус вертелся, потеряв равновесие, на исподе великой воронки.
   Он отвернулся, оставив Шанни в растерянности и сомнениях.
   Он вёл их по двору, судя по всему, некогда задуманному, как площадь перед зданием, в котором как-то уживались размах, чопорность и дух не одного времени, а многих.
   Почернелые стены в пристройках, выглядевших, как уступки слабой земной природе, без окон на высоте почти двух этажей. Только старая галерея в мощных серых лозах какого-то пытавшегося умереть растения, ползла вместе с этими в руку толщиной плетями вдоль стены, где несколько немытых застеклённых дверей ничего не показывали и всякая попытка света проникнуть внутрь терпела неудачу.
   Первая звезда, крупная и ясная, сплюснутая, как эллипс, лежала среди вороха ветвей на карнизах и выступающем козырьке. Шанни, приглядевшись, поняла, что это гнёзда. Но кому могли принадлежать эти громадные колыбели? Кого укачивали они?
   – Когда дом так велик. – Он снова без труда уловил её взгляд. – А всех обитателей раз-два и обчёлся, приходится бедному хозяину делить его с навязчивыми постояльцами.
   Он склонил своё лицо на ходу и без предупреждения изобразил страшную маску.
   – Скажите мне, леди. Вы, я вижу, умница – какие гости самые навязчивые?
   Сбоку шедший Билл вклинился в кадр, имея за собой фоном поросль тёмных деревьев:
   – Те, которые что-то принесли с собой? Так они просто беспокоятся, а неровён час, на завтра не останется?
   – Привидения, конечно. – Вежливо сказала Шанни.
   Мардук выпрямился и снисходительно посмотрел на Билла, почтительно и ласково – на Шанни.
   Они завернули за гигантский, мохнатый от растительности и уходящий ввысь бок этого большого гнезда.
   – Пожалуй, что… – Начал он.
   Они как раз оказались на поляне перед домом. Если бы сейчас вместо свинцовых ветвей выросла в небе молния и раздался бы отчаянный треск, и тогда они бы так не удивились. Хотя, по сути, ничего удивительного они не увидели.
   Просто им открылась тайна этого дома. (Так они тогда подумали.) Двор был невелик, никаких глупых пристроек. Так, обычное дело – не очень хорошо стриженый газон, чем-то напоминавший Энкиду накануне ушедшего в память жертвоприношения… рощица, тихо покачивающая ветвями, поодаль. Широкое крыльцо и несколько некогда белых колонн – вот и всё, вот и всё.
   Но в скромном дворе и покачивании ветвей сквозило то благородство, которого лишилась площадь, превратившаяся в место проведения странных ритуалов с участием хозяина. И сам он, пригласивший их на широкие ступени мощного изогнутого лукой крыльца, тоже переменился…
   Шанни просто почувствовала, как ступает по тысячам следов…
   За спиной ласково хлопнул выстрел. Мардук отметил, что никто из его гостей не вздрогнул. Было так: Ас прошёл ещё пару шагов, и тогда, – окликнутый? – неоперативно глянул за плечо. Энкиду обернулся сразу и принялся разглядывать то, что увидел. Билл продолжал идти, пялясь на гнёзда и остановился – ключик выпал, громко сказав:
   – Ой, где-то стреляли.
   Шанни, погружённая в глубокие размышления о природе старых семейных гнёзд, вынырнула из мыслей с ощущением, что слышала что-то, причём там же – в мыслях, и вопросительно поискала Билла.
   Тот запоздал и шёл спиной вперёд к крыльцу, глядя на угол дома. Но смотреть там было не на что, поэтому Билл в свою очередь вопросительно повернулся к брату, который продолжал пристально изучать обломанное ребро здания и неподвижно застрявшую в воздухе ветку вьющегося растения. Кажется, ветка никакая не торчала, когда они обходили угол.
   Мардук с улыбкой смотрел на них, не собираясь ничего объяснять. Он кивнул, как будто выиграл пари, когда Ас любезными злыми глазами несколько насильственно нашёл его собственные. Мардук приоткрыл алые губы, как для поцелуя…
   Впереди со двора из-за поляны, окаймленной густым леском, ожив, двигалась на них опушка.
   Оказалось, там расквартировано нечто вроде военного лагеря. Маскировка была талантлива и оставляла впечатление чуть ли не сплошной чащи. На самом деле, небольшой отряд, поместившийся за первой линией деревьев, почти и не прятался.
   У них шла своя жизнь. Ас чуть с ума не сошёл, что не заметил спрятанного под носом отряда, и, кажется, с трудом справился с собой.
   Потрясающая смесь обмундирования сразу бросалась в глаза, если приглядеться. Новенькие пушечки, расхаживающие на железных лапах, и обмотки, которые поудобнее пристраивал на затёртой человеческой ноге солдат, лезли в глаз с одной афиши.
   Ездовое животное непонятной породы и масти спешной побежкой несло на спине прямого, как ствол, офицера, сразу разразившегося идиомой при виде обмоток.
   В отряде мало обращали внимания на шествие гостей. Один, сопровождавший пушку, подбежал, обдав их резким запахом раскалённого масла. Ас прицельно повернулся, но подбежавший обратился к Мардуку и что-то еле слышно сказал, бесцеремонно показывая на Билла только взглядом, до того похожим на сдвоенный взгляд одной из установок, что даже приятно делалось – такова власть сравнения.
   – Воспоминания. – Мардук поглядел поверх подбежавшего на Шанни.
   Та не сразу поняла, что он с опозданием решил ответить на свой же вопрос, какие гости самые навязчивые.
   Он отмахнул подбежавшего и с улыбкой крупного красного рта взглянул на Билла.
   – Драконарии. – Оправдываясь, молвил он. – Что с них… дикие. Но надежные, это верно.
   Хозяин вытащил из-под плаща старинный пистолет и отсалютовал драконариям, которые немедленно побросали все свои дела и ответили протяжным звуком, не разжимая ртов. Прямой офицер сорвал с плеча трубку и дунул. Высоко в воздухе пыхнуло и разлетелись сердечком искры.
   – Селитра и пучок травы. – Опять пояснил хозяин, хотя его никто не просил.
   – Честные правила. – Заключил он, прикладывая пистолет к губам и пытаясь уловить терпкий дымок из дула.
   Теперь они узнали это лицо, хотя, как водится – на портрете, сказал себе Билл, он иссечён только ветром.
   Убирая пистолет, великан глянул так, будто вместе с пистолетным дымом поймал и мысль Билла.

   В прихожей, где зеркало сразу показало им, кто они такие – впрочем, не совсем явственно, сир Мардук разулыбался. Иных из членов экипажа Глобуса, отвыкших от столь щедрой траты полезной жилплощади, гляди-ка, охватит боязнь открытого пространства.
   Арка с застеклённым треугольником сияла – значит, это западные покои. Билл заметил:
   – Мальчики, на зеркало не дышать – запотеет.
   Мардук оглушительно рассмеялся. (Но очень коротко.) Его вниманием завладел Энкиду. Только сейчас разглядев в полуобороте, когда сложение Энкиду оказывалось в наиболее выгодном ракурсе, самого сдержанного из своих гостей, Мардук сделал губами совсем как Билл – мол, однако.
   – Тебе бы, парень, лохмы подлиннее и был бы вылитый лулу. – По-свойски шепнул он так, что рассердиться бы только глупец.
   Он сделал широкий обнимающий жест и, обхватив их фигурально вот этак, повёл в комнату с арочной дверью.
   Комната для великана, прозрачна и необыкновенно ясна – она совершенно не соответствовала облику и нраву хозяина. Или выказывала в нём сокрытое? Другая ли рука позаботилась о том, чтобы вдоль высокой стены двигалась галерея с одной полуоткрытой высокой дверью и свет играл в чистом стекле, а стены в накате из цветов и звёзд дышали покоем. По углам – множество шандалов, видно, здесь проблемы с эрзац-энергией. Но и огромное бра на стене под потолком так расположено, чтобы извлечь максимум света в вечернем полумраке.
   – Как вы летели?
   Билл беспечно ответил:
   – Разговаривали про школьные годы.
   Шанни испуганно прижала губу клычком. Но хозяин всё понимал. Он первым делом, давая возможность им самим оглядеться и расположиться, как вздумается, направился широким шагом к столику. То, что помещалось на нём, поразило воображение некоторых из гостей. Столько разноцветного блеска в забавных графинах… это-то для трёх опростевших парней, довольствовавшихся некрасивыми в своей публичности бутылками.
   Сир Мардук оглядел графины и поморщился, что, по мнению некоторых, было совершенно излишне.
   Обернувшись к мужчинам, он произнёс несколько слов, произвёдших на них сильнейшее впечатление, сугубо благоприятное.
   Он поднял голову и взглянул на дверь, но не ту, через которую ввёл гостей, а на другую, прикрытую шторами. Он собирался кого-то позвать, и губы его шевельнулись. Но оборвал себя и крепкою рукой взялся за один графин, а другою ещё за один.
   – Целовались?
   Это сир Мардук подхватил развязную реплику Билла
   Шанни сделала брови вразлёт.
   – Нет… – (Со смешком).
   (Интересно, что ответ прозвучал неуверенно, что вызвало улыбки мужчин.)
   Шанни с обидой отметила, что её ни в чём не заподозрили. Вообще, она поняла, что вживается – или проваливается, как в повторяемый перед уроком текст – в роль леди, которая до того безупречна, что при ней следует фильтровать даже улыбки.
   Кольнуло зонтиком самолюбие. Шанни решила, если не бурю выпустить из рукава, то хотя бы развеять сомнения старого господина относительно нрава молодых воспитанных леди с Нибиру.
   – За себя, – начала она, – могу ручаться.
   Она оборвала фразу так искусно, что при всей благопристойности в комнате возникло ощущение шаловливого, проникшего сквозь замочную скважину ветерка.
   Все так и уставились на неё. (Ас тоже). Мардук молчал всей твёрдостью лица, и вдруг рассиялся. Шанни с досадой уяснила, что разочаровать его она не в силах. Сир Мардук из тех, в чьём присутствии королева вправе что угодно сделать.
   Билл, почуяв каверзу, закопошился, двинул к ним с щедро плещущим стаканом.
   – Да я их ненавижу. – Половиной рта пожаловался. – Поверьте.
   Мардук покачал великолепием головы
   – Нет, милая… не верьте. Они и вас этим кормили?
   Он указал без затей стаканом – и опять вышло мило, по-стариковски, но не фальшиво.
   – Они обожают друг друга… этот светлый леану и тёмный леану… правда, третий у вас наособицу.
   Шанни чуть не прыснула – до того забавное вышло определение их ситуации: командир, которому скрежеща зубами подчинялся Энкиду и весело не подчинялся Биллушка, последнюю неделю держал этих двух зверей на расстоянии от своей шеи только взглядом.
   Мардук, любовно оделив Шанни бокальчиком, отошёл к столику с чудесами и принялся оттуда вызывать мановением брови, то движением локтя мужчин. При этом он ухитрялся толковать, о том, как возникает любовь между двумя.
   Он окончательно перешёл с ними на другой тон. Это было особенно заметно по контрасту с тем почти официальным почтением, которое он выказывал Шанни.
   Разговоры завели хозяина далековато. Возможно, во времена его юности ходовой монетой считались двусмысленные шутки, но Шанни с удовольствием заметила, что Ас сбит с толку, а Энкиду подыскивает слова.
   Любопытно, что высказывался сир Мардук с большой и, как бы сказать, натренированной изысканностью, сплошь экивоками. Шанни ничуть не удивилась, когда командир, долго крепившийся, выпалил:
   – Ну, знаете ли…
   Энкиду смолчал.
   Разумеется, Билла выбить из седла юморком – заведомо неблагодарное дело.
   – У нас такое не принято, чтобы один, – он с умилением заглядывал в свой стакан, – широкоплечий красавец-мужчина срывал бы цветы с уст другого, такого же.
   Ас закашлялся. Опрометчиво, потому что хозяин участливо спросил его – не крепко ли?
   Шанни сочла долгом вмешаться. Помимо прочего, она прикинула, что хозяин желает развлечь именно её, показав ей своё умение вовлекать нибирийцев в задуманные им сюжеты.
   – Пощадите, сир Мардук, они же со стыда сгорят.
   Энкиду, по своему обыкновению желавший развалиться на полу и нашедший замену в том, что нечаянно присел на ступеньках, ведущих на галерею, быстро обернулся.
   Но не ему одному послышались шаги за высокой дверью. Он сделал вид – тёмный леану, не так ли? – мол, разглядывает комнату, что было оправдано – и позвал:
   – Шанни, иди посмотри. Похоже на кого-то.
   В углу под лестницей только сейчас они заметили портрет. Ей-Абу-Решит, его не было: невидимый дунул между ними и наспех приложил к стене.
   Шанни, спросившись для порядка взглядом у сира Мардука, пошла, прижимая губы к бокальчику – её душила нервная весёлость. Потащился немедленно и, конечно, Билл.
   На старом портрете молодая женщина, столь неистово красивая, что приходило на ум слово «щедрость», величественно и просто смотрела мимо них.
   – Бесспорная милашка. – Без усилия похвалила Шанни. – Трудно представить себе, что это писано без прикрас.
   – Так бы и про ваш портрет сказали.
   – Ну… спасибо. – Сумела ответить Шанни хозяину.
   Билл повернулся к Мардуку с простодушным и бесстыдным вопросом без слов.
   – Так… актриса… – Неохотно буркнул Мардук. – Правда, есть сходство. А вы играете, господа?
   Он смотрел на Шанни.
   – Я подумал сразу, что вы – играете.
   Билл заквохтал:
   – Что ж ты молчала? Я бы в Глобус рояль прихватил.
   – А разве у вас там нет? Я хочу сказать… что ж вы не взяли с собою инструмент?
   – Дядя, у нас был инструмент, но на нём только ваши навязчивые гости играли.
   – На чём ты играешь, племянник? – Хмуро спросил он.
   – Ни на чём я не играю. Они мне не дают. И петь, дядя, не дают.
   – Дама на портрете – она играла на сцене? – Вклинился Энкиду.
   – Нет… да, в семейных спектаклях.
   – Я тоже играл в летнем лагере один раз.
   – Я о другом, сир, – продолжал Энкиду, – она профессиональная актриса?
   Мардук вспоминал:
   – Как сказать? Знаете, когда дети пойдут, тут уж не до профессии. – Он улыбнулся Шанни. – Мотайте на ус.
   Шанни смущённо потёрла пальцем над верхней губой. Билл разошёлся:
   – Мы, дядя, все играем. Разве нет?
   – Это уж точно.
   Энкиду почему-то застрял на одной теме:
   – Это, извините, общее место. Когда кто-то рождён актёром… это оставляет отпечаток. Пойдут дети или нет.
   Это слегка смахивало на дерзость. Мардук, показав бокалом, что по праву старшего закрывает тему, молвил:
   – Здесь у нас нечто лучше портрета. Живая женщина, чьи достоинства и дарования должны пробуждать в нас дух соперничества.
   Он оглядел тех троих, в ком, по его убеждению, сей дух обязан пробудиться.
   – Вы ещё скажете, леди, что ничего такого не чувствовали, когда летели с ними?
   – Я стесняюсь, сир Мардук.
   Мардук показал им другую картинку – на стене, которую постепенно жарко закрашивало солнце.
   В золотых и красных тонах смелая рука изобразила партию в шахматы. Животное на плече одного из игроков сбивало хвостом фигуры, второй игрок с досадой отмахивался. В окошке за плечами игроков летела птица.
   – Видите?
   – Птица унесла одну из фигур?
   Энкиду быстро определил:
   – Королевы белой на доске нету.
   Сир Мардук увидел, что уровень сверкающей жидкости в бокалах исчезающе мал, но добавить не предложил. Он взглянул в окно, похожее на картину с птицей. Высокое, оно напомнило им об окошке в Глобусе.
   – Пора, – молвил хозяин.
   Он неуловимым жестом предложил им поставить сосуды.
   – Смотрите, свет уже покинул наше вино…
   И вправду, – лучи закатные сползали со столика, и графины не сверкали.
   – У нас переодеваются к ужину.
   Билл и Энкиду сделали тревожные вопросительные жесты. Сир Мардук успокоил их взмахом своего бокала, который он вернул на погасший столик.
   – Знаю, что ваши вещички в поезде… Где, кстати, он, ваш волшебный корабль, который перенёс вас сюда через великую бездну?
   Тут замялся Ас, но немедленно хозяин оборвал свой повисший в воздухе вопрос:
   – Шучу, милые. Не собираюсь вас расспрашивать, пока вы не узнаете меня чуточку лучше. Словом, у себя в комнатах вы найдёте то, что вам понадобится. Не смейтесь над старой модой и над выжившим из ума хозяином, хранящим память о былом.
   Шанни испытала сомнение.
   – Это несколько неловко… – Начала она и тут же пожалела.
   Хозяин рассыпался в извинениях.
   – Но вы простите меня… единственное моё побуждение – чтобы вам было уютно в этом доме. Конечно, неловко, когда в подозрительном месте при подозрительных обстоятельствах сомнительный господин осмеливается предложить леди переодеться.
   Тут Шанни рассмеялась, ощутив неподдельное облегчение.
   – Нет, нет. – Расставшиеся с дармовой выпивкой трое её товарищей – ведь они её товарищи, не так ли? – смотрели с тревогой. – Это я бестактна. Конечно…
   Она оглядела себя.
   – Леди грязна к чертям… я благодарю вас, сир Мардук, за ваш такт и щедрое гостеприимство.
   Билл даже губки надул от таких фигуристых штучек. Шанни умеет вот этак изъясняться с мужчиною?
   – Тогда позвольте без промедлений проводить вас.
   Мардук повёл их к арке. Ас задержался и прошептал Энкиду:
   – Сам он, что ли, будет подглаживать рюшечки? Не успеет, бедолага.
   Энкиду не ответил, и, по его принуждённому взгляду, Ас понял, что слух у хозяина по-прежнему хорош. Сир Мардук сделал вид, что не расслышал, но, спустя полминуты, когда они снова вышли в холл и подняли глаза к лестнице, внушительно и невзначай промолвил:
   – У меня отменная прислуга. Это, пожалуй, единственное преимущество по части удобств, которым я могу похвастаться.
   – В чём же тут соль? —Шанни великодушно подарила Асу возможность приотстать.
   – Я их вышколил. – Хозяин остановился у лестницы. – Давать громогласные указания с пощёлкиваньем хлыста в духе колониальных романов нет нужды.
   Он поставил ногу в сапоге на третью ступеньку.
   Билл показал лицом диагноз – «простодушие»:
   – Но как же они тогда узнали, что нам нужно?
   – Хорошая прислуга, как исполнитель при абсолютном тиране, ловит каждый вздох. Хотя в данном случае, всё не так зловеще…
   Мардук обратился к Асу очень приветливо и непринуждённо, желая показать, что между ними не может быть никаких неясностей.
   Билл остановил-задержал Шанни.
   – Слушай, – дружелюбно и ничуточки не понижая голоса, сказал он, – если тебе осточертело, я могу это остановить.
   Шанни нахмурилась:
   – Да?
   – Пока это не зашло слишком далеко. Видимо, нам придётся застрять в этой милой хатынке, где мне под каждой дверью хвост мерещится, а на крышах, совершенно очевидно, гнездятся птеродактили, которые скоро вернутся с неудачной охоты. Поэтому…
   – О чём, чёрт возьми, ты толкуешь?
   Билл пожал плечами.
   – О дядюшкиных приставаниях.
   – Что?
   – Ну, о любезностях. Я-то полагал, тебе уже неуютно стало от всех этих «леди – то», «леди – сё» и про то, какая ты безупречная. Когда он толкует о чистоте крови, бросая при этом взгляд на тебя, мне и то как-то не по себе становится.
   Шанни, помолчав, подпустила холоду:
   – Не знаю, что у тебя на уме, Билл… скорее, всего ты искренен, как всегда.
   Билл изумился.
   – Ты не против? Тебя не мутит от этого?
   Шанни внимательно его изучила.
   – Мутит ли меня? О нет, Билл. Мне вовсе не делается дурно от традиционных манер и непоказной воспитанности. Конечно, о, конечно, мне пока слегка не по себе, учитывая все подобранные мною с пола за три месяца носки и услышанные во время обеда звуки здорового пищеварения…
   Билл что-то забормотал. Шанни задумчиво продолжала:
   – Нет, Билл… мне странно… но меня не мутит.
   Билл с упрёком молвил:
   – Шанни, это может быть не вполне безопасно… может иметь последствия. Мы же не знаем, какие гендерные ритуалы были приняты в ту геологическую эпоху, когда дядя впервые прикоснулся лезвием к своему брутальному подбородку.
   Шанни закивала. Она заговорщицки склонилась к нему:
   – Наверное, что-то ужасное. Может быть, он даже разыгрывал женщин, не подавших ему не единого повода, в карты с приятелями, проявлявшими столь же гнусные наклонности.
   Билл едва слышно чертыхнулся. Он опустил глаза вовремя и теперь не собирался отвечать Шанни на её ясный и дерзкий взгляд.
   – Как хочешь… – Еле слышно выговорил он. – Я тебя предупредил…
   И он поспешно ушёл, по дороге прихватив Энкиду и что-то сказав ему на повороте лестницы. Энкиду не обернулся, потому что Билл явно намекнул ему на это.
   Хозяин объяснил в светлом широком коридоре, что комнаты временные. Просто переодеться, умыться, если будет угодно гостям… а уж на ночь им приготовят постоянные покои – каждому.
   – Не обессудьте. – Серьёзно говорил он, оставляя Шанни в комнатке, где похоже был чей-то личный рабочий кабинет. – Я отдал самые чёткие и жёсткие распоряжения прислуге. Им известно, что покои предназначены гостям столь знатным, что я, их повелитель, сгорю со стыда… – он улыбнулся, – если что пойдёт не так.
   – Сир Мардук, великое спасибо от усталой и чумазой пассажирки.
   Шанни огляделась:
   – Комната насыщена энергией… чувствуется, что здесь работает тот, кому комфорт необходим, чтобы не задерживаться мыслью на пустяках.
   Мардук просиял – слегка насмешливо и снова принялся извиняться:
   – Женщин в доме нет, госпожа. Поэтому увы, не могу предложить вам добрых и опытных рук горничной.
   Шанни не стала лепетать, что сроду не нуждалась в помощи, чтобы натянуть чулочки – не стоило давать повода к новым шуткам.
   – Что касается чистой одежды, я совершенно смущён. Взгляните сами.
   Мардук ушёл с поклоном. В смежной с кабинетом комнате Шанни обнаружила что-то вроде усовершенствованной асовой дежурки. На стене на плечиках она нашла исключительно красивое ярко-зелёное платье. Ясно, что оно ей не подходит. Такое подошло бы очень тёмной шатенке с особым бело-розоватым – Шанни прищурилась, – оттенком кожи. Но размер тот, что требуется.
   Переодеваясь, Шанни увидела за диваном спешно сброшенный туда мужской костюм. Сир Мардук в своём неподдельном гостеприимстве предложил ей самую ухоженную комнату – свою собственную.
   В это же время трое были проведены молчаливым фрачным существом в помещение, куда менее аккуратное. Громоздились сёдла… причём, таких больших даже Билл не видывал. Энкиду сразу отпустил остроту, Ас шикнул, покосившись на доместикуса, но тот – ах, ты, и правда, вышколен. А может, и не расслышал.
   По части удобств здесь имелся жестяной рукомойник, который, наверное, притащили из лагеря драконариев.
   Билл вытащил из-под горы духмяной кожи хлыст и задумчиво рассмотрел.
   – Мойтесь, малыши. – Махнул он. – Я не буду. Раз дядя унюхал меня, не стоит лишать его условного рефлекса.
   – Не трогал бы… – Неопределённым глухим голосом – стягивая рубашку – молвил Энкиду.
   Билл рассеянно пощекотал твёрдую спину брата кончиком кнутовища и вскрикнул:
   – Смотри… на нём уже всё зажило.
   – Отвали.
   Ас и в этом целомудренном мужском заповеднике ухитрился уединиться и момент сбрасывания одежд царём-лебедем – несносный Билл, – был упущен. Они уже увидели, как он возится над солдатским рукомойником. Когда он отпрянул, Билл сказал:
   – Какая прелесть.
   По полу прыгала крошечная – совершенно драгоценный камень – прехорошенькая лягушечка. Ас с отвращением посмотрел на Билла и терпеливо – на лягушку. Энкиду плюхнулся на пол в довольно забавной позе и поднялся на колени, держа ладони сложенными, как в Отдай Колечко.
   – Окно откройте. Живее, черти, ей душно.
   Билл заметался. Он то и дело увлечённо оборачивался, как у брата обстоят дела с лягушкой.
   – Давайте её поцелуемте, братцы.
   Энкиду огрызнулся:
   – Прямо, она мечтала. Билл, шевелись.
   Ас поддержал Энкиду:
   – Зачем я должен целовать это земноводное? Билл, дай, я…
   Рама поддалась и осталась в четырёх страшных руках. В окне кто-то ойкнул и зашлёпал прочь с причитаниями и смехом.
   – Вот хорошо-то. – Нараспев сказал Энкиду. – В первый день сломали дядин дом.
   Он растолкал их голыми локтями и, свесившись, выпустил высоко подпрыгнувшую свободную лягушку.
   – Чините, давайте. Как мы хозяину в лицо смотреть будем?
   Билл рассердился, и обернулся, показывая:
   – Вот этими глазами. А ты чего распоряжаешься? Чини.
   – Вы заткнули окно напрочь… нанялся я тебя нюхать, Билл. Особенно после шуточек твоего родственника.
   Ас рассмеялся совершенно неожиданно.
   – Чего ты? Слыхал? Чего он?
   Рама встала на место.
   Энкиду быстро обернулся. Дверь была приоткрыта. Кто-то ушёл, унося лёгкий ветерок.

3. Дядины нравы, предрассудки и соусники

   Скатерть – обширная, как два сшитых вместе просолённых стакселя из растительной ткани, белая с благородным серым отливом, тяжёлая. Сервиз из чёрного фарфора, расставленный по столу, как войско: фланги танкообразных супниц, лёгкая кавалерия соусников и солонок, авиация… ну, это понятно, и резерв многоярусных этажерок в свешивающихся гроздьях чёрного винограда.
   Стены громадной прямоугольной комнаты зашиты в тёмное дерево – запах боярской гнили и следов жизнедеятельности аристократических жуков-точильщиков был очевиден, и предлагался, как запах дорогих духов, оправданный давностью.
   Скошенный в результате сильного повреждения – бомбардировки или землетрясения – потолок в рубцах починки нёс следы древней росписи. Шанни заметила её первая – но, конечно, таращиться вверх не приходилось. Время изучить подробности у них будет, сказала она себе, позволяя Мардуку отвести себя к назначенному за столом месту. Двигалась она с огромным достоинством и хозяину чуть кивнула.
   Но всё же она успела заметить самые знаменитые фрески, знакомые ей по закрытым хранилищам музеев. Масштабно верное изображение системы первой звезды в момент противостояния Эриду и Привала.
   Мебель полосатая и кривоногая, кресло, которое отодвинул для Шанни сам хозяин, оказалось очень лёгким и удобным, хотя – косенький взгляд вороватых синих глаз – копытца вылиты из натурального золота.
   На стенах рога каких-то чертей. От них Шанни отвела взгляд – если это также натуральный продукт, лучше сейчас да и вообще никогда не задумываться об источнике.
   Но самое замечательное было, конечно, окно. Вырезанное на восточной стороне в виде силуэта пляшущей фигуры неизвестного пола, зато отчётливо холерического темперамента, – к моменту ужина часу в девятом блёкло-серое, а когда минутами позже хозяин позаботился об искусственном освещении, светло-синее. Чёрные деревья, впрочем, были отчётливо прорисованы в любых тонах.
   Огни, приплясывающие и слезящиеся, терялись в складках одеяния фигуры. Неподалёку та самая деревня, наверное, это она светится в темноте… хотя бедняги, обитающие в ней, непохожи на тех, у кого остаётся время посидеть у комелька на ночь.
   Сир Мардук, который, похоже, угадывал незаданные вопросы, пояснил:
   – Там у них поминки.
   Камин в дядиной Гостиной выбит в каменной кладке вдоль всех стен. Зимой комната опоясана сплошным кольцом огня. В июле камину, понятно, делать нечего, и всё же он был слабо разожжён и нежные огоньки теплились так мило, что хотелось угреть их, как цыплят, в ладонях.
   Освещение заключалось в обыкновенных свечах, но таких огромных никто из четверых не видел… разве что в храме на школьной экскурсии. Столбы выше роста спутников Шанни в трёх углах густо краснели, но когда загорелись, оказались прозрачными, точно в них плавали саламандры – духи огня.
   В северном углу свеча ещё выше и массивнее выглядела повреждённой – её латали воском и обтёсывали. Эта была чёрная и осталась незажжённой. Впрочем, освещение задумано на удивление щедрым, хотя и несколько своеобычным: отблески света иногда так пристально разглядывали да охаживали избранный предмет, будто сам дом зорким оком следил за тем, всё ли приличненько к приёму гостей.
   Губы дяди Мардука насыщены красным, как свечи и тоже готовы выпустить внутренний огонь. Высохшие, но идеальной формы. Точно гипс выкрашенный.
   Шанни, легко и с новым изяществом заняла своё место за длинным столом, похожим на нелюбимый ими стол в Гостиной дорогого и покинутого Глобуса. Пока гигант и красавец-хозяин высился только одно лишнее мгновение за её затылком, удерживая длинные пальцы на торжественной спинке маленького престола для эльфийской королевы, Шанни пыталась почувствовать себя естественно. Она всегда так себя чувствовала, а иначе как справиться со своей жизненной задачей? На корабле Глобус ей это здорово помогало – разве она, такая хрупкая, выжила бы среди этих обалдуев, похожих на ожившие мачтовые сосны?
   И сейчас умение сосредотачиваться на главном, потом расслабиться, оставив это главное на периферии обзора, ей помогло. С обретённой непринуждённостью она затеяла разговор:
   – Мы надеемся на то, что нас примут.
   Мардук отошёл и занимая место за столом, одобрительно взглянул на неё. Однако, текст без внимания не оставил.
   – О чём вы, дорогая юная леди?
   Шанни приподняла тонкую руку и слегка – не как мельница—Билл, обвела пространство.
   – Эриду.
   При этом слове он дрогнул и увлажнённым взором ответил – о, как верно.
   Вслух же сказал:
   – Да, это главное. Но не сомневайтесь… – Он смотрел в упор. – Эриду примет… вас.
   Билл не стерпел и, наконец, умудрился вставиться в приоткрытую дверь беседы:
   – Примет, куда денется…
   Он пялил глаза на её зелёное платье и, наконец, что-то сказал Асу. Шанни уловила словечко, другое: поцеловали… зря… Ас сердито на него посмотрел и хмыкнул, почти хихикнул. Билл издал такой же звук в пару. Шанни не поняла и обиженно посмотрела на Энкиду. Тот выразительно пожал плечами – мол, ты что, их не знаешь? Но ей показалось, что и он с трудом удержался. Шанни сразу почувствовала себя неуверенно, но Мардук рассыпался – это такое дурацкое выражение – в похвалах её элегантности и Шанни почему-то утешилась.

   Мардук рассадил их за столом так:
   по правую руку от себя Билла… по левую – Аса… Энкиду – за Биллом. А вот Шанни – так, чтобы получше её видеть и при этом не быть обвинённым в назойливости.
   Так он сказал. Блеснув глазами и ножом.
   Шанни перегнулась к нему так, что Ас вынужден слегка отодвинуться.
   – Сир, я вижу вас насквозь.
   Мардук вылупил глаза и растерянно улыбнулся. С ним, очевидно, никто так не разговаривал очень долгое время. Он был в восторге, и царственное величие ничуть от этого не выиграло. Его идеально правильное лицо рассчитано природой на скорбь и сдерживаемые страсти, а юмор для него отложен только чёрный.
   Поэтому простодушное выражение не шло к его каменным губам и высокому лбу.
   – Значит, вы не обижены, что сидите на левой стороне? – Опомнившись, вкрадчиво спросил он.
   Шанни мельком посмотрела на Аса.
   – С чего бы? Я ведь не серебряная ложка, чтобы обижаться, что меня не туда положили.
   Мардук глубоко вздохнул. Он опять что-то сказал по поводу нибирийской породы, и Билл, уже сунувший куриную ножку в рот, не выдержал:
   – Да какая она чистокровная. Она простолюдинка. Правильно, что вы её посадили справа… или слева, где там положено смердов сажать.
   Мардук так посмотрел на него, что Билл отчаянно воскликнул:
   – Дядя, не ешьте меня, я пошутил!
   Мардук хмуро отвернулся от него.
   Билл поспешно сказал:
   – Да мы все тут совершенно простые ребята. Я ведь, дядя, полукровка… надеюсь, вас предупредили.
   Раздался грохот кулака, который Мардук опустил на стол. Лязгнуло правильно разложенное серебро. Все замолчали.
   Мардук гневно выдохнул:
   – Не шути с этим… ты даже не представляешь, что ты сказал… ты такой же, как был. Ничто тебя не исправит. Даже смерть. Вздорный, необузданный…
   Билл замер, причём охарактеризовать выражение его лица со вздутием на щеке, подпёртой изнутри бедным цыплёночком, как недоумённое, значило бы сильно ему польстить.
   Мардук обвёл их всех диковатым взглядом и коротко невнятно извинился.
   Вдруг смягчился.
   – Что это я?
   Он повёл рукою перед лицом, стёр что-то, и так явственно, что увидели… увидели… туман чёрный поднимается и выступает дом с крыльцом, свет и синие глаза… в доме говорят возбуждённые голоса… впрочем, как это можно увидеть? Никак.
   – Всё дело в том… – Продолжал он, как ни в чём не бывало, и они увидели, что он просто – любезный весёлый хозяин и вернулись в покой пляшущих верхушек свечей, и приборы заблестели на столе. – Всё дело в том, что мы не увлажнили уста местных богов.
   И, подняв бутылку, плеснул на скатерть. Шанни внутренне ахнула и забавно – знакомые ей мужчины тоже. Так они приучились к обывательской аккуратности за эти три месяца вечного «кто сегодня собирает со стола» и «эй, Билл, не смей заметать под стол». Конечно, только этим щедрым жестом балованного помещика и объяснялось то, что при виде расплывающегося пятна на белом поле у них перехватило дух.
   Мардук повёл бутылкой.
   – Вы ведь не против? – Заботливо спросил сир Мардук, и его рука повисла с бутылкой, как НЛО новейшей незарегистрированной формы. – Я подумал, что нам не помешает с прибытием… но вот старый дурак, не сообразил, что отныне попал в более изысканное общество.
   (При словах «старый дурак» Билл подавил какое-то выражение лица, и сделал это успешно. Но сир Мардук шевельнул бутылкой так, что Билл понял – семье Баст против семьи Ану по части распознавания сигналов далеко… можете использовать какое-нибудь вульгарное сравнение.)
   Шанни, увлечённая начищенным семейным серебром и шёлковой салфеткой на коленях, отозвалась:
   – О, что вы, сир Мардук.
   Она подчеркнула свои слова жестом. Трое за столом заметно напряглись, понимая, что на этом Шанни не остановится. Билл даже почесал нос.
   – Поверьте, я удивляюсь, как это мы вообще долетели… С учётом того, сколько и в каких местах я находила…
   Мардук хихикнул, и ловко поворачивая бутылку, наполнил нежные бокалы. Билл и Ас, не глядя друг на друга, показывали выражением лиц, что не понимают, о чём собственно речь. Только Энкиду оказался догадливее. Он рассмеялся
   – О да, сир, можно сказать, что мы регулярно заправлялись. – Заметил он вполголоса, отбирая у брата бокал и передавая его Шанни.
   Ас хотел метнуть в него прожигающий дисциплинирующий взгляд, но удержался. Мардук уставился на Энкиду, как бы не понимая, как тот здесь оказался. Сухое лицо его на миг сделалось тяжёлым и неприятным. В следующее мгновение оно изменилось, и хозяин расхохотался. Бутылка не дрогнула в его руке.
   – Мне нравится… – Он провёл дульцем бутылки под глазом, желая поймать слезу счастья. – Положительно, вы мне нравитесь…
   Он загремел тарелкой и ножом.
   – Мы сойдёмся, господа. Теперь я это вижу. …Заправлялись, значит.
   И он снова издал ту череду звуков, до того похожую на красивый мужской хохот, что Билл вгляделся в него… твёрдые морщинки у глаз не шевелились, не тронуты смехом. Ну да, придираться не стоит.

   – Что ж… – Сказал он. – Главное, чтобы вас узнали…
   – Кто, дядя?
   Мардук медленно поднял руку, как хорошая графика, бесплотную и весомую. Обвёл так нежадно над столом, что Билл уж не знал, куда смотреть. Посмотрел на свою тарелку. Там под слоем старательно подчищенной его высочеством каши – языком ему не позволило воспользоваться знание манер, поэтому пришлось удовольствоваться доступными приборами, изредка украдкой пуская в ход палец – чья-то пасть с длинным, красиво загнутым языком сожалела о подливке.
   Мардук нашёл и встретил взгляд Билла, вернувшийся из тарелки. Странно сморгнул или кивнул.
   – Если тебя узнают кровь и плоть Эриду…
   Билл заискивающе повертел тарелку.
   – Ну… а добавки можно? – Он замялся. – Так у нас говорили… Показал почему-то вниз, очевидно, на болтающуюся под полом планету Нибиру, – …в летнем лагере.
   Мардук ответил:
   – Хочешь всё съесть, принц?
   Билл задумался.
   – Ну… не всё…
   Он постучал согнутым толстым пальцем по тарелке.
   – Хорошая тарелочка, дядя.
   Мардук не ответил, он с неожиданным сопением и совсем неизысканной жадностью наколол на вилку большой жирный кусок из соусницы и, стряхнув перед собой, рассмотрел.
   – Костяной фарфор. С добавлением молотых костей, если уж хочешь точности.
   Он поднял кусок на ноже, и казалось, едва сдерживался. Потом учтиво опустил добычу в тарелку и нарочито научно разрезав, принялся за еду. Явился ужасный доместикус и поменял прибор перед Биллом. Потом отошёл к низкому столику у стены и вернулся с блюдом. Билл забрал у него ложку и соскрёб всё себе. Мардук не обратил внимания на его проделки, так как не на шутку был погружен в пищевые ощущения.
   Шанни ожгло внезапным ужасом – перед её глазами пролетело в воздухе заточенное слово из ночного кошмара.
   Убийство.
   Оно было синее и капало на бесценные безделки на столе.
   – Я рад, – не вытаскивая глаз из тарелки, проворчал Мардук, – что вы так любите покушать.
   Шанни сглотнула что-то, вроде шматка полурасплавленного металла, и слово стёрлось.
   – Тогда заранее купите билет на праздник середины лета. – Заметила она весело. – Вам будет, на что посмотреть. Особенно, если вы не заставите их убирать со стола.
   Мардук покосился и, обтерев рот, поставил локти на стол. С интересом он оглядел их.
   – Какой это середины?
   Шанни объяснила – так как все остальные продолжали молчать, – что имеется в виду. Мардук внимательно слушал.
   – Эвон, спохватились, – разочаровал он, – здесь на Эриду уже миновал этот, как вы говорите, самый долгий летний день. К тому же, здесь этот день связан с одним не очень любимым событием.
   – Вот как. – Вежливо сказала Шанни. – И какое же это событие?
   – Конец света, милая леди. – Сверкнул глазами Мардук. – Согласно их календарю, с которым они носятся, как с писаной торбой, и никак не забудут… – Он неприязненно поморщился.
   Билл вмешался:
   – А как насчёт Месяца Древнего Хищника? Мы его тоже пропустили?
   Мардук подумал.
   – О, нет. На этот счёт можешь быть спокоен. Он только недавно начался. Но только я не возьму в толк…
   Он откинулся в кресле, пристально глядя на кого-то из них.
   – Какие вы, тысяча извинений, хищники? Вот этот…
   И они поняли, что он смотрит на Энкиду.
   Энкиду это тоже сообразил, когда взгляд Мардука спустился в его в тарелку. Там зеленели, и пунцовели, и лиловели листочки всяких растений, и весь этот импрессионизм был собран старательным Энкиду из многочисленных салатниц, поданных доместикусом и небрежно оставленных там и сям.
   Шанни невольно придвинула к себе почти съеденное превосходное жаркое. Тарелки Билла и Аса тоже не прикрыты ни единым листочком. Мардук молвил:
   – Если бы я не видел твои зубы, когда ты подсмеивался надо мной…
   – Я не подсмеивался…
   – …когда ты подсмеивался. Ну-ка, покажи, может, я ошибся и принял желаемое за действительное.
   Последовало несколько секунд молчания. Мардук удовлетворённо кивнул.
   – Нет, и вправду, такие, как я подумал. Я бы не поверил, что ты будешь хрупать этими клыками траву.
   Энкиду прибег к тону психиатра-демократа:
   – Сир, я полагал, в этом доме свобода выбора простирается до обеденного стола включительно. А иначе зачем вашему мажордому подавать великолепную растительную пищу в таком количестве и похвальном изобилии?
   Мардук насупился.
   – Я радушный хозяин. Но и у меня, я надеюсь, имеются права. И ты обязан это признать. А то вы хорошо устроились. Свобода, верно? Но не для дряхлого дедушки, который должен, понимаешь, послушно слушать нравоучения толстого молодого тигра.
   Мардук с шумом подвёз к себе за край тяжёлое закрытое блюдо, открыл и в пару, повалившем и скрывшем его лицо, принялся что-то искать. Он отмёл пар ладонью и показал в другой руке, в напрягшемся кулаке.
   – Это бычья нога, острозубый. То, что больше тебе подходит. На, поточи свои белые.
   Мардук приподнялся и протянул.
   Энкиду вырос над своим натюрмортом.
   – Сир, я знаю, что это честь.
   Бычья нога повисла над столом. Билл вскочил и выхватил её у дяди. Мардук нахмурился. У всех создалось полное ощущение, что вот сейчас посинеет потолок и в воздухе возникнут белые дрожащие нити молний, а раскат грома заставит дрожать посуду.
   – Дядя, это нечестно. – Воскликнул Билл и укусил ногу, выдрав движением челюстей большой кусок. Он еле договорил. – Я наследник, мне и честь. А зубы и у меня недурны.
   Гром не прогремел. Мардук рассмеялся и, похлопав Билла по плечу, сел. Он посмотрел на Энкиду вполне доброжелательно и с лёгким презрением.
   – Такие челюсти и загривок, и кому достались. Да садись, ты.
   Он махнул. Заглянул себе в ладонь и обтёр салфеткою.
   – Я ведь о тебе тревожусь. Смотри, если тебе зверь в лесу голову откусит, я не виноват, не говори мне тогда, что я тебя впроголодь держал.
   Билл, с набитыми щеками, закивал:
   – Ну… шкажи ширу… што не будешь…
   Шанни швырнула в Билла вилкой. Мардук подавил вздох неожиданности, и только взгляд поднял вслед за вскинутой рукой Билла. В жирных от еды пальцах Билл зажимал вилку.
   – Хорошо. – Заметил Мардук, и они не поняли, упрекает он Шанни за нарушение приличий или восхищён ловкостью племянника.
   – Извините, сир. – На всякий случай сказала Шанни.
   Мардук отрицательно повёл рукой.
   – Я восхищён.
   Ас подумал, что Шанни со своей неловкой детской выходкой подоспела уж больно вовремя. Для хозяина, который перед ужином показал им свой пистолет и надёжных драконариев, Мардук держался подозрительно приветливо и, как бы сказал Энкиду со своими выдающимися зубами, толерантно. Может быть, и не стоило рассекречивать некоторые возможности, но, кажется, реакция Билла на летящие предметы, и упрямство Энкиду прибавили им уважения в манерах хозяина.
   Шанни ощутила сквознячок, по щиколотке под зелёным платьем… что там у нас делается? Она не стала ронять ничего, а попросту приподняла скатерть под взглядом хозяина. Никто под столом не бегал, таща хвостик, как мигом нарисовало воображение. Она склонилась и почти без опаски подняла и положила на стол возле тарелки полосатенький ниточный клубочек.
   Глазами она не шарила зря, потому реакцией доблестных своих телохранителей насладиться не могла. А жаль, господа.
   – Что это ещё? – Смеясь, спросил сир Мардук.
   – У вас котёночек есть?
   Мардук недоумённо головой покачал.
   – Кого?
   Шанни хотела развить тему. Но Билл – естественно – всё испортил.
   – Чтой-то у вас, дядя, клубки какие-то катаются. Под столами, а?
   Мардук всё ещё веселился:
   – Да мало ли. В старых домах много чего странного бывает.
   Он шутливо прищурился.
   – А не вы ли чего из-за двери прикрытой затащили? Летали-летали… вот на хвосте и приволокли.
   Билл радостно сказал:
   – А знаете, дядя, вы-таки в точку…
   И сильно ойкнул. Вы уж, товарищи читатели, сами вспоминайте, кто там с кем рядом сидел. Во всяком случае, пинок Билл под столом получил чувствительный.
   Но – поздно, как часто бывает с хорошими делами.
   Мардук помрачнел. Он пробормотал что-то вроде «они» и «проклятые». Потом понял, что народец за столом имеет нибирийские ушные раковины, натренированные на шёпот, и попытался скомкать свои нечаянные речи.
   – Не всё, племянничек, объяснить можно.
   Ну, ничего. Хорошо ещё, Билл не стал объяснять хозяину, что у Глобуса нету хвоста.
   – А прислугу я пожурю. Ибо очень сильно подозреваю, что вся эта мистика объясняется обыкновенною халтурою. Дайте это мне, милая моя, дорогая.

   …и так, и сяк. И туда, и обратно. Поехали в разговорном поезде, со всеми приличествующими остановками, включая по желанию пассажиров, громче объявляйте, а то проедете, назад ногами пойдёте.
   Как-то, а как? Съехали на вихлястых колёсьях с уезженной до лоску железной дороги по насыпи, и покатили уже на местном транспорте.
   Зашла речь на всеми любимую тему – грубо говоря, о власти красоты. Во всех проявлениях. Даже много не говорящий Энкиду, и тот не противился, а слушал, хрумкая своим неправильным салатом, отнюдь не без внимания. Ас, и он, нос не воротил. Шанни, знай, переводила взгляд, познавая и в сердце складывая откровения спутников.
   Дядя тут оказался, как и ожидалось, знаток, и не любитель, а уж вообще профессионал. В своём хозяйстве, как говорил Билл, когда в Глобусе его гнали из облюбованного им собачьего гнезда (Шанни), всего лишь для того, чтобы пошерудить там мокрой мерзкой шваброй.
   Мардук посмотрел на Шанни.
   – А вы?
   – У нас, сир, в законе ничего об этом не сказано, просто понимаете – предрассудки.
   – Но вы очень красивая женщина. Ваши плечи, знаете, восходят над этим столом, как некогда две луны всходили над горизонтом бедной Эриду, пока одно милое дело не положило этому конец.
   – Было ведь три…
   – Чего три? – Продолжая смотреть на Шанни, наклонившуюся над столом, спросил, обтирая губы Мардук. – Вот… это вкусно… с солью из местных рудников… пододвиньте ей.
   – Луны.
   – Разве? Я был занят, мне было не до астрономии… я был мальчик… и я сказал, —рявкнул он, – подвиньте ей вот это.
   Тишина воцарилась… стакан вроде черепа, обливаясь светом спугнутых хозяйским окриком свечей, застыл в кулаке Мардука.
   Ас, на которого смотрел хозяин, молча привстал и переставил на столе тяжёлую вазу с плещущимся и остро пахнущим зельем. И вновь Мардук опомнился и на сей раз с вызовом посмотрел на них. Теперь это уже вышло у него совсем по-домашнему, как если бы они должны помнить, что у дедушки скверный нрав, но, так как все вписаны в завещание, спорить не приходится.
   И как ему удалось протащить за их первую совместную трапезу эту интимность, втянуть их в единый круг? Возможно, кровь, действительно, не водица… но если Билл ему, и впрямь, что-то там на киселе, то все остальные-то?
   Мардук взглядом пояснил, что тема более не обсуждается. Власть его над столом и сидящими стала явной. Ас внезапно взялся за ушки вазы и, накренив над своей тарелкой, налил её до краёв зеленоватой похлёбкой. Все следили за густой струёй, и когда варево поползло по краям глубокой суповой тарелки, невольно, кто как, выказали своё внимание.
   Ас и не взглянул на хозяина, зато исхитрилась это сделать Шанни и обмерла – Мардук был явно доволен происходящим.
   Дуэль продолжалась. Мардук улыбнулся, наконец, наполнившему тарелку Асу с видом старичка, нашедшего в кармане гостинец. Мол, кушай, детка.
   – А вы тоже очень милы, дружище. – Разразился он. – Вы, тот, над которым светит красный Арес. Шкиперская бородка… пепел… металл… а глаза каковы… этакие печальные.
   Билл пригнулся над тарелкой. Шанни видела, что он кусает губы, чтобы не засмеяться. Даже Энкиду, скромно молчащий над тарелкой с большими цельными грибами, сочувственно приподнял угол рта.
   Шанни быстро посмотрела – багровый и воспалённый Привал, названный хозяином по старому прозвищу, находился как раз над командиром.
   Мардук продолжал рассматривать попавшего на зуб командира.
   – Из таких выходят отличные любовники. – Изрёк он, и Билл погиб – визгливо прыснул и затрясся, размахивая салфеткой.
   Шанни отодвинулась. Энкиду позволил себе грубо улыбнуться.
   – Господи. – Пробормотал Ас, огорошенный, но ничуть не сбитый с толку.
   Он посмотрел на своих сотоварищей и молвил с большим достоинством:
   – Спасибо, конечно… но вы уверены, сир, что такая тема уместна в присутствии леди?
   Мардук ласково улыбнулся Шанни.
   – Абсолютна уместна. Она так молода, и ей многое ещё нужно узнать. Леди столь чистой крови должна быть придирчива в своём выборе, у неё нет права на небрежность в таком жизненно важном вопросе. Подобными штуками не стоит смущать только простолюдинок.
   Мардук прибавил:
   – К тому же, здесь нет другой дамы… того же круга, чтобы им можно было всласть обсудить то, от чего зависит судьба планет.
   Проговорив всё это и выведя, так сказать, в центр сцены Шанни, он снова вернулся к предыдущей жертве.
   – Я был знаком некогда с нибирийцем сходного рода… очень эффектный малый. Только у него имелся один недостаток
   Мардук потянулся за ложечкой, и Шанни нашла её под краем тарелки.
   – Спасибо, дорогая. – Сердечно шепнул Мардук.
   Он поиграл плохо начищенной зеленоватой ложечкой, и свет улёгся в её лодочку, выказывая светлую природу серебра. Мардук надбил большое пёстрое яйцо в подставке, и по скорлупе потёк густой красноватый желток.
   Расковыряв скорлупу, Мардук сунул ложку и, почерпнув желтка, быстро и хватко съел. Потом вылизанную ложку приложил, держа за стёблышко, к глазу.
   – Понятно. – Догадалась за всех Шанни относительно природы того единственного недостатка, который отличал давнего знакомого.
   Мардук призвал мановением, и шорохнув сквознячок, протягивая тень по полу и по столу, появился снова этот Доместикус. Чем-то он был на удивление неприятен, но поскольку довода не сыскивалось, приходилось списать неприязнь на чутье или просто предубеждение против тощих вышколенных мыслящих существ во фраках.
   Фрачное мыслящее существо с высоким узким и очень белым лбом даже не приблизилось к столу, не оскорбило своей материальной природой сидящих. Колеблясь, как донное животное за спиною патрона, Доместикус убрал что-то по требованию хозяина, применив при этом совсем уж несусветную ловкость… какая-то нехалтурная мистика.
   Блюдо с пёстрыми яйцами, с которого никто ничего не взял, кроме самого Мардука, выпившего целое яйцо, ваза с остатками зелёного брашна, которое Ас зачем-то перелил в свою миску, салатницы и супницы, всё это дивьим образом исчезло. Краем глаза Шанни видела, что загадки нету – Доместикус переправляет посуду на задрапированный стол у стены, где та скатывается без звука в окошечко, ведущее, наверное, в чистилище.

   Проводив взглядом Доместикуса, Ас обнаружил, что за ним опять наблюдают. Лишнее доказательство, что наблюдение вещь обоюдоострая. Мардук не сразу отвёл взгляд, хотя бывший командир Глобуса охотно показал ему два кусочка льда.
   Мардук кивнул своим мыслям и неожиданно улыбнулся. Ас опешил. Мардук, скользнув по его лицу этой улыбкой, перевёл её дальше по столу между огоньками свечей, и заговорил с племянником:
   – Ну… какие у вас планы? Я не настаиваю, но, глядишь, вы меня посвятите… я могу оказаться полезным.
   Оказывается, улыбка изначально предназначалась Шанни. Билл не обратил внимания на это перебрасывание горячих угольев над официально сервированным столом и засуетился.
   – Ах, дядюшка… ну, конечно же. Куда мы без вас.
   Энкиду глухо и почтительно подпел:
   – Всё такое незнакомое…
   Шанни сочла нужным вмешаться:
   – Сир Мардук, наши планы – ваши планы. Если вы уделите нам время и скоординируете наши действия, будем очень-очень рады.
   Мардук кивнул ей с неиссякающей куртуазностью, но внимание его было отдано Биллу.
   – Завтра, прям, с ранья… – Плёл тот. – Как говорил один мой хороший знакомый.
   Мардук заметил:
   – Должно быть, весёлый простодушный нибириец. Всё же, я думаю, вам следует выспаться, как следует.
   Он посмотрел за плечо, где застыл Доместикус.
   – Я уже отдал приказания относительно всех тех скромных удобств, которыми я располагаю.
   Шанни сделала над собой усилие, чтобы не обернуться на мажордома. Что-то в его птичьем профиле вызывало внутреннюю дрожь.
   – Вы необыкновенно любезны.
   Мардук склонил голову в условном военном поклоне.
   – Боюсь, никакой любезности не достаточно, чтобы выразить мою радость.
   Билл беспечно перебил его, жуя с усердием:
   – Да вы не напрягайтесь так, дядюшка. Чего там. Мы уж давно отвыкли от всяких изысков.
   – Как печально. – Глядя на Шанни, вполголоса сказал хозяин и тут же с недобрым озорством изучил работающие челюсти Билла. – Я же должен… ведь я вас сюда заманил.
   Билл поперхнулся.
   – А? ну, да… в смысле, мы и, правда, так удивились, когда…
   Билл замолчал и преспокойно отправил в рот кусок такого размера, что он исключал завершение реплики в ближайшую минуту.
   Мардук подождал, потом неожиданно ласково кивнул.
   – Представляю. Все думали, что Мардук сир Ану сдох давным-давно.
   Стало тихо, хотя ничего в тоне хозяина не говорило о гневе или даже раздражении. Билл, дожевав, помахал вилкой:
   – Да что вы, дядя. Я лично, так вообще не знал, что вы когда-то родились.
   В углах глаз Мардука прорезались морщинки искреннего смеха. Он удручённо покачал своей прекрасной головой в природном серебряном венце.
   – Печально, когда разрушаются семейные связи… великие династии теряют связь друг с другом и, в конце концов, забывают о своих истоках. Ну, да мы это исправим. Походим вместе по имению…
   (Они поняли, что он имеет в виду не дом со двором, а Эриду.)
   – …Погуляем, да. Здесь есть и меланхолические штуки, да вы молоды, с вас как с гуся вода. К тому же, не всё скорбь на Эриду… кой-что вас распотешит.
   Он откинулся на спинку кресла.
   – У меня тут и театр есть. Да. Да. – Кивнул он на изумлённый блеск в глазах Шанни.
   Она посмотрела на Аса, требуя, чтобы он также заблестел глазами. Тот вежливо поддержал:
   – Да-а? вот так-так.
   Мардук закивал. Шанни поняла, что от неё требуется.
   – Умоляю вас рассказать… сир Мардук, у нас тут, у некоторых, есть театральный опыт.
   Мардук пытался скрыть удовольствие.
   – Крепостные играют. Есть весьма подходящие.
   Энкиду шевельнулся при упоминании крепостных, а прочие – ни, ни. И усом, коль был бы у них, не повели. Вот как надрессировал их дядя Мардук за один ужин, вот как обжились они на Эриду… и не дрогнули… ну, кроме Энкиду, который, как сказано, дрогнул этак легонечко.
   Мардук, не обратив внимания на такие тонкости, закатил глаза. Если бы он мог увидеть сквозь потолок, то узрел бы Глобус, плывущий, как призрак футбольного мяча сквозь демоническое прозрачное облачко, заключившее контракт на съёмки в добротном фильме ужасов.
   У Билла сложилось впечатление, что всё так и обстоит. Но, вероятно, дело просто в том, что старые джентльмены умеют себя подать – не то, что жалкая молодёжь в бобочках.
   – Как… – Слабеньким голоском прошамкал Билл. – Кре… кре…
   Шанни пошевелила пальчиками, и кряканье умолкло. Здорово она их обучила, удовлетворённо сказал себе Мардук.
   И вслух прибавил:
   – Как в старину говорили, одному кивнул, другому мигнул, а третий сам догадался.
   – Это вы к чему, сир? – Спросил Энкиду, за что был награждён надменным, но не свирепым взглядом из-под низких прямых бровей.
   – К тому, что вы неплохо воспитаны. Нет, я не думал, что вы едите с открытым ртом…
   В этот момент у Билла как раз возникли неполадки и он спешно загородился салфеткой.
   Мардук накренил своё тело как корабль.
   – Замок покажу завтра… если покажу. Всякие закоулочки будете сами исследовать. Только помните… это вам не национальный парк. Здесь всё одичало и чудеса сделались.
   Он занялся содержимым тарелки. Ас обвёл всю компанию взглядом, спрашивая: «Это была угроза?» Все поняли – всё-таки они сильно сблизились, очень… но никто не ответил. Только Билл. Он одними губами ответил: «Не знаю».
   Сир Мардук, подхватив на вилку лиловый кусочек и объедая мускул, оторвался и повёл носом.
   – Знаете, детки… у меня такое ощущение, будто кто-то пытается залезть в мою голову.
   Все окаменели.
   – А?
   Он улыбнулся. Очень хорош сделался в ту минуту.
   – Что вы имеет в виду, дядя?
   – Была когда-то такая специальность… – улыбнулся, – готовили спецов…
   – Если я правильно вас поняла, – осторожничала Шанни, – вы о той специальности, которую запретили?
   – У вас запретили? Вот слабаки. Этак вы до демократии скатитесь. Как в старых книгах и фильмах.
   Он мечтательно посмотрел на фреску и ещё ножом показал. Вернул нож, и доместикус забрал. По движку бровей хозяйских подошёл, приоткрыл окно. Фигура окна раздвоилась и обрела объём.
   – Вот я чувствую что-то новое в своём существе.
   Билл, выслушав эту ахинею, помолчал с вилкой и умным видом. Потом, снова вернувшись в тарелку, приголубил особо полюбившийся кусок.
   – Эт вы, дядя, над Эриду летаете на крыльях ночи, вот человечины и нанюхаетесь. Вам и мерещится.
   Мардук медленно разинул рот, – зубы так и сверкнули белизной, захохотал.
   Он рассматривал Билла:
   – Ты хорош, увалень.
   Билл чуть не подавился.
   – Принять ли мне это за комплимент, дядя?
   Тот подумал и кивнул:
   – Из тебя полководец бы получился. Ты бы на горке в бою ударно смотрелся. Ты туповат, потому забывал бы пуле поклониться, а солдат это возбуждает.
   Билл отодвинул тарелку и, обдумал услышанное.
   – Сир…
   – Брось ты это. Родная кровь.
   – Дядя… даже дядюшка… видите ли, я бы хотел прояснить некоторые моменты. Дело в том, что я…
   Мардук поднял нож и рубанул по тарелке:
   – Дезертир.
   Слово сказано. Ас поднял брови в тарелку, где всё лежало нетронутым.
   Билл помялся.
   – Не совсем… я…
   – Уклонился. Золушкой работал. Предатель ты, Билл. Фартук подвязывал, когда котлы топил?
   Билл весело, с едва приметной срамотинкой, согласился:
   – Не без того.
   – Ну, вот… а я о чём.
   Воцарилось молчание – уж извините за такой иероглиф, он вроде круглой печати, но ничего иного на ум не приходит. Мардук прожевал кусок мяса и, скрыв лоснящиеся от жира губы за салфеткой, величаво повёл взором. В поле его синих старых глаз, мёртвых и дорогих камней, попали широкие плечи и золотой ёжик Энкиду, склонившегося над тарелкой.
   – А ты, – молвил он, – ты, презревший пищу богов, ты-то служил? Или у вас система настолько прогнила, что они упустили такой роскошный кусок мяса?
   Энкиду взглянул, и печален был взгляд.
   – Я служил, сир Мардук.
   Билл покосился и оборвал восклицание.
   Шанни кашлянула и вполголоса обратилась к Асу с просьбой добавить в её бокал. Хозяин немедленно откликнулся сам, щелчком призвав доводившего их до нервной дрожи Доместикуса. Тот наполнил бокал дамы. Тогда Мардук снова посмотрел на Энкиду приглашающе.
   – Не совсем по-настоящему. – Объяснил тот. – Но землю я попортил не хуже тех, кто наполнял её.
   Мардук скривился.
   – В стройбате, что ль?
   Он ткнул ножом в тарелку.
   – Колодцы рыл?
   Ас взглянул в сторону. Билл слушал. Энкиду кивнул.
   – Так вот почему ты так ловко выкопал эту штуку. – Не выдержал Билл.
   – Штуку? – Метнув на него взгляд, спросил Мардук.
   Шанни сочла возможным вмешаться. Она отодвинула бокал, и Мардук с заученной галантностью сразу отвлёкся от собратьев по сильному полу.
   – Вино хорошее у вас. – Сказала она. – В самом деле, Энкиду сир Гурд как-то раз поразил воображение своих старых друзей тем, что быстро вырыл укрытие в земле. В вашей земле, сир Мардук.
   Тот благосклонно выслушал и пробормотал:
   – Как прекрасна душа мира… внимаешь, и кровь бежит быстрее.
   Громко же он спросил:
   – Ну… копатель, и что же – так ты всю службу и оттрубил?
   Энкиду скромно ответил, что нет…
   – Не всю.
   – А что? Сачковал? Или на кухню перевелся, картошки чистить?
   – Меня, и в самом деле, перевели.
   Энкиду улыбнулся.
   – Чего лыбишься?
   – Как-то мы обеспечивали учения и я выкопал окоп, как вы верно догадались, под картошку. А тут приехал наблюдатель…
   И Энкиду со смущённой улыбкой поведал остальную часть своей истории. Оказывается, наблюдатель наблюдал, как оно и следует, и увидел, что солдат строительного батальона вырыл окоп не в том месте, где указано и вдобавок очень скоро и глубоко. Наблюдатель велел призвать нарушителя и спросил его о причинах, заставивших его так обойтись с прямым приказом.
   – И ты?
   Энкиду, и бывший тем нарушителем, ответил, что рыть окоп в указанном месте неумно, а когда наблюдатель возвысил голос и назвал его…
   Энкиду сморщился, пытаясь как можно точнее припомнить текст.
   – Кротом и пятой колонной. И ещё… ну, я забыл.
   Тогда Энкиду в момент затишья между речами наблюдателя объяснил свои мысли. Наблюдатель уехал, велев на прощание посадить Энкиду в тот окоп, а на девятый день вернулся и сообщил перед фрунтом, что рядовой Гурд переводится в действующую армию в чине…
   Энкиду снова умолк.
   – Давай… – Подбодрил Мардук. – Или ты это забыл?
   – В чине сержанта.
   – Ну, это немного. Впрочем, неплохо. И что же? Такой проныра, небось, потом выслужился до более значительных чинов?
   Энкиду сказал, что нет. Дело пошло несколько иначе, и в результате Энкиду снова вернули в тот окоп, а потом перевели в иное помещение, уже наземное, но если и отличающееся от окопа, то скорее в худшую сторону. Так вот Энкиду и оттрубил – пользуясь словом Мардука – свой армейский срок.
   – Да как же тебя выпустили потом? Ты бы у меня до сих пор в помещении этом сидел.
   Энкиду сказал, что сам не понимает. Но его выпустили и даже отдали ему военный билет. После этого его ни разу не призывали на военные сборы, а однажды он нечаянно видел папку…
   – Какую?
   – Какую-то…
   Так вот, в этой папке Энкиду успел мельком прочитать, что указанный индивидуум честно отслужил свою воинскую повинность с отличными характеристиками.
   Вот и всё.
   – И всё.
   Выслушав рассказ, Мардук отвалился прямой спиной. Зоркий Ас приметил, тем не менее, что высокая спинка кресла продавлена, подлокотники заезжены, и даже один носит след удара ножом, так, знаете, в сердцах, а другой прожжён – сгоряча, что ли.
   Стало быть, частенько хозяин гостеприимного и хлебосольного дома, обаятельный старик, поникал на своём троне в одинокой гостиной во главе чудовищно длинного стола, по обе стороны обсиженного призраками прошлого, о котором уже вскользь упоминал.
   Заметил не в меру наблюдательный космолётчик, что и хозяин перехватил эту разведку. Ни движеньицем не показав, как он отнёсся к вылазке Аса, Мардук чуть ли не с удовольствием проговорил:
   – Я смотрю, вы тут подобрались… разложенцы.
   Удовольствие было трудно объяснимым, если только добрый дедушка откровенно не радовался лёгкому противнику. Обводя их взглядом тусклых синих глаз с ощущением почти отчётливого прикосновения, сир Мардук опять застрял возле Аса. Бывший командир расквартированного корабля не то, чтобы смущал его… пожалуй, он попросту глянулся Мардуку, как породистому генералу рядовой одной с ним породы, которому он мысленно, останавливаясь у строя, передаёт армию.
   Возможно, Мардук просто любовался этими молодыми, с его точки зрения, нибирийцами. Как тот, кто со смаком прожил жизнь, он не завидовал юности, она не была ему опасна. Так он полагал, опираясь на свой эридианский опыт. Сильный и здоровый, не избывший жажды, он воспрял духом, слегка омрачённым долгим пребыванием в одиночестве. Конечно, своеобычный характер, очень пряный и не читаемый.

   Между делом Ас оглядел и так называемую молодёжь – егерь сидел мощно, как статуя, плотно вмостившись в кресло. Лицо хранило обычное выражение равнодушной доброжелательности и ленивого интереса. Руки чинно лежат на подлокотниках.
   Что касается Билла, то он сейчас просто кушал с огромным напряжением и тщательностью всё, что ещё оставалось на столе. Ас подозревал, что немалая доля удовольствия заключена в том, что со стола не придётся собирать.
   Как вы там? О чём думаете, мои пассажиры?
   В последние дни мы немножко напряглись. «Молодёжь», имеющая уже два опыта по сравнению с дядей Билла, нуждалась в определяющем ферменте – времени. Интересно, сколько его им отпущено? Успеют ли? И почему надо куда-то успеть?

   Наконец, обменявшись взглядом с Асом, Билл сказал:
   – Дядя, страшно неудобно… я не собирался говорить о делах… но, быть может, ты из деликатности не хочешь говорить. Так мы готовы…
   Мардук вздохнул – протяжно, как иногда это делал Энкиду, хищник, завершающий этим звуком урчание.
   – Разумеется, я за обедом и словом не намекал… когда дети кушают, приятно смотреть на них. Особенно, конечно, на девочку приятно смотреть…
   – Спасибо.
   – Что вы, леди. Это вам спасибо, за то что в целости и сохранности добрались до этого заброшенного места, чтобы порадовать старого.
   Он ещё подержал её взглядом за тонкое запястьице.
   – Да, так я о твоём вопросе, Билл… Билл, ну, что ты… какие дела.
   Они окаменели, слушая – они понимали, что вот наступил исторический момент состыковки идеологий. Как это сир Мардук подгадал, что всё происходит запросто, в послеобеденном мареве.
   – Погоди… дай мне посмотреть на тебя… в конце концов, вы проделали немалый путь… а для меня это просто, как в книжку попасть. То никого… одни бесконечные лулу….и вдруг этакая прелесть. Я предчувствую трения, но в целом – очутиться в обществе чистокровных аннунаков…
   Билл возразил:
   – Я уже сказал, дядя, во избежание недоразумений – моё происхождение смешанное.
   От слова «лулу» он воздержался, придвигая к себе тарелочку с остатками закусок.
   Мардук махнул и заботливо придвинул ему ещё что-то.
   – Не лови меня на слове… конечно, ты аристократ… вырожденец… в тебе кровь Хорса, эта династия всегда была недоступной для прочих.
   – Так вы говорили, сир, о трениях, когда ваш племянник вас перебил.
   Мардук покосился на Аса и показал пальцем, что он ничего не забывает.
   – Вы будете меня раздражать… я предчувствую здоровое чувство мужского соперничества. Мне это приятно. Вот этого – он показал на Аса, – я бы так вас и убил, старина. – (Напряжённый смех Шанни.) – Красивый, с картинки из учебника по НВП… и смеет меня, хозяина, перебивать. Да что ты, Билл… уж доешь, не свиньям же скармливать.
   Мардук подвинул по столу салатницу.
   – У меня только кровь начинает разогреваться… я страшно рад… а ты начинаешь про дела… будто торопишься завтра на поезд. Билет, что ли, куплен? Это невежливо. Я что, такой страшный? Тебе угрюмо со мной? Мой дом… мой лик.
   Голос хозяина начал меняться, в нём прозвучала неоправданная разговором свирепость.
   Билл помолчал.
   – Ага.
   Мардук помедлил и – всё как рукой сняло.
   Сквозь подрагивающий, как огонь, смех сказал:
   – Это не смех злодея… Билл, мой мальчик – это прекрасно. Вот почему я не собираюсь говорить с тобой о наших планах.
   – Планах наших?
   – О Билл. Всё в своё время… а пока… если бы ты знал. Как это славно – сидеть за столом с молодыми и поддразнивать их.
   – Я не так уж молод, дядя.
   Мардук усмехнулся.
   – Вот что, дружок. Это я – не так уж молод. Это кокетливое определение я присвоил себе уже очень давно… когда я, действительно, был не так уж молод. И я не собираюсь отказываться от него только потому, что сюда свалилась пара недорослей с кожей гладкой, как на военном сапоге. Когда сапог на складе, понятно. …Обиделся?
   – Ах, дядя, да ничуть. В смысле, я за себя говорю. Вот насчёт Аса… не знаю. Он старается выглядеть старше и опытней. Оно и понятно – попробуй с врагом поразговаривай, если ты такой миленький да пушистый. Энкиду – тот парень простой.
   Мардук процедил:
   – Не знаю…
   – Его, чтобы обидеть, – уверял Билл, – надо живьём закопать, не меньше. Такой он… зла не таит. А вот я, дядя, свой возраст скрываю… кому оно нужно? Говорю я. Верно?
   Мардук подумал.
   – Я гляжу, мы с тобой уживёмся…
   Он занёс руку через стол похлопать биллов локоть.
   – А в картишки, как? Туз пик – господин время. А?
   Он почему-то обернулся и посмотрел на один из портретов, наполовину освещённый.
   – Не силён, дядя. Это вам с ними по дороге будет. Они меня дурят, по-моему.
   Военная стрижка сира Мардука – серебро, густое и жёсткое, срезано умеренно, не слишком коротко, – была похожа на пудреный парик портрета.
   Мардук посматривал на Аса. Пепельные гладкие волосы, всегда как будто чуть мешали бывшему командиру Глобуса.
   – Чтобы играть в карты, нужно быть немного волшебником.
   – О, это к папе.
   – А что, практикует?
   – Ну… папа – маг. Только он не очень грамотный и торопится всегда. К примеру? Вот нужно было ему уничтожить один город в Северной Нибирии… ну – надо.
   – Понимаю.
   – Так вот… – Билл помахал вилкой. – Берёт он и печатает в Мегамире историю, как злые нибирийцы, пробравшись окраиной, хотят уничтожить этот город. И как их доблестные офицеры арестовали.
   – И что?
   – Видите ли, дядюшка… сейчас у нас там на Эриду у каждого есть Мегамир. Все всё знают… фазу спутника определить можно по фото или там погоны, если нарисованы неправильно. И сейчас все смеются и говорят, что им даже не смешно.
   – Ах, как вышло…
   – Ну, да. Вдобавок, папа сдуру приказал выложить в Мегамир фото террориста. А это такой толстый домашний мужик… ясно, что он даже жену терроризировать не станет – гуманист он, подкаблучник, а не террорист. А на личике у него куча синяков… и опять вместо волшебства…
   Билл изобразил губами звук, и тут же извинился. Мардук расстроенно вытер губы салфеткой.
   – Да… не умеешь, не берись.

   Вставая, сказал:
   – Хочу я, дети, чтобы вы отдохнули. Дело подождёт, да – подождёт… Да ну, его совсем, жизнь так коротка иногда бывает …словом, вы же так устали… изнурительный полёт.
   Шанни шаловливо возразила:
   – Рискну разочаровать вас, сир… мы там, что ни день, справляли праздник. Как говорится в писании.
   – Ну… дети. Ступайте. Мужчины, надеюсь, спустятся в кабинет угоститься морским портвейном.
   Он поклонился Шанни.
   – Не подумайте, что это пренебрежение вашими правами или попытка уединиться без вас. Просто напиток груб, хоть и стар. Вам не осмелюсь предложить. К тому же, если честно, я, и правда, хочу уединиться с этими сильными существами, чтобы вновь оказаться в мужском нибирийском клубе. Страшенная глупость и вздор, но… хочется.
   – Понимаю. – Согласилась Шанни.
   – Да? – Он обрадовался. – Вот спасибо, вот умница. Есть такие глупые вещи… которые нужно обсудить …а вы извольте отдохнуть на галерее… там и луна, и черти, как говорится… цветочки пахнут. Вам туда и мороженое подадут. Кофию бы вам дал. Но на ночь… лучше ведь белого вина немножечко, так?
   Шанни подтвердила.
   – Вот и прекрасно. А как я допрошу их, – улыбка, – так верну вам без малейших повреждений.
   – Да они уж объелись, осоловели. Вы, сир, запросто у них всё вытянете.
   Позвал, перегнувшись над подлокотником кого-то щелчком пальцев, глядя в проём двери.
   – Постель вам постелю… Простыни сохранились… натуральные.
   К Шанни обращаясь:
   – Вы в этом понимаете, вы старомодны, я вижу. Так трогательно это в таком юном существе. Эти-то ничего не понимают.

   После обеда Мардук куда-то делся. В коридоре перед сном Дом уже встречал их, как знакомых – лампы на стенах примаргивали и на удар кулака Аса, привычным академическим методом выправившего одну с подгулявшим фитилём, ответили тем, что дружно и мрачно весело загорелись разом вдоль всего коридора и даже взагиб – так что лёг жёлтый свет прямо на ноги.
   Слуг они не видели, и не столкнулись ещё ни с одним из тех, кого вышколил хозяин. Домовой – ежли имелся – ещё присматривался и не шалил.
   Надпись Благородные Господа над аркою в одну из прихожих прикрыта старой шубой. Облачко ручной моли покружилось над ними, особенно заинтересовавшись Энкиду. Грубая шутка увяла на губах Билла, когда Энкиду ласково посмотрел на белёсую бабочку, севшую ему на рукав.
   – Ну… ребята, портвейн прошу заедать. – Сухо посоветовал Ас.
   Энкиду покосился на моль.
   – Да… и учитывая, что непонятно, кого из нас он желает.
   Билл зашипел…
   – Тшш, нехорошо. Ну? Дядя соскунился один-то одинёшенек.
   – Да, и тюремка его в подвале, небось, тоже.
   – Он что-то скрывает.
   Билл вяло огрызнулся:
   – Это и ёжичку новорождённому ясно, знаешь ли. И потом – кто чего не скрывает?
   Ас соединил брови над переносицей.
   – Слыхал? Если тебя узнает Эриду…
   Шанни, уходя на галерею за обещанной луной и мороженым, посмотрела на Аса. Он поймал взгляд и повернулся.
   Улыбнулся обычно – сквозь лёд.
   Они вышли гурьбою под следующую арку, где старинной вязью по-нибирийски значилось Да славятся духи неба и земли.
   – В последние дни мы немножко напряглись. – Заговорил Ас вполне мирно. – Давайте, что ли, попьём этого портвейна.

   Две горы и небо в курсорах звёзд, будто заработали с десяток старых Мегамиров. Здесь в окне когда-то играла россыпь огней… Город!
   Там теперь болота и лес, хранящий тайны душ. Где-то совершилось падение чьё-то. Там кто-то шёл с пистолетом… и болотные испарения проникали в его кровь.
   Кровь… у них была густая кровь… почти пурпурная.
   Мардук облизнул сухие алые губы и страшно медленно, прямо таки заворожив их своим движением, поставил опустевший в потёках бокал на колено себе. Теперь они видели, что его губы имеют цвет, подаренный природой, театральный грим тут ни при чём.
   – Пугаете, дядя?
   – А что, не страшно?
   – Вы вроде пистолета, то есть писателя, который только в начале обдумывания. Не зажегся, но по ночам уже снятся речи и глаз какой-то выглянул, сверкнул.
   Мардук показал на понёсшего несусветицу:
   – Он всегда так?
   – А…
   – Притворяется дураком?
   – Или и то, и другое, сир.
   – У нас есть подозрение, – заключил Ас – негромко, – что не притворяется.
   – А насчёт твоей специальности?
   Ас решил, что хозяин обратился к нему, но тот смотрел на Энкиду.
   – Я… по части лесов.
   Мардук вдумался в ответ. Билл не притворяясь и желая быть полезным, полез:
   – Егерь он, он егерь.
   Энкиду слегка с вызовом спросил:
   – Сир, а этого вы не спрашиваете?
   Мардук плечами редко пожимал – больно широки. Встал над ними.
   – А что его спрашивать. Вы поглядите, осанка какова. Рождён убивать, рождён танцевать.
   Мардук ушёл дробным шагом, клюшку оставил под столом. Каблуки его были сбиты, видно, фермер Мардук нибириец экономный.
   Дверь тем не менее, осталась беззвучна, смазана языком волшебной ночной твари. Шумы в глубине дома волновали воображение.

   Билл не мог успокоиться после портвейна. Чернота ли этого напитка, который, как пообещал дядя, растревожил его или чьи-то неуловимые шаги, преследовавшие по коридорам, подействовали на нервы, но ему понадобилось ощущение материальности и обстоятельности. Под деревом, что ли, постоять. Билл спустился по изредка взвизгивающей винтовой лестнице, ведя толстым пальцем по осыпающейся штукатурке.
   Во дворе темь колодезная. Зажглось окно гостиной, и силуэт, вырезанный и забранный стёклышком, предстал во всём ужасающем правдоподобии, сам-сусам дух ночи.
   Вечновременная красота призрака, вобравшая души старого дома, удручала. Билл обошёл заброшенные клетушки хозяйственного назначения, и выбрался на ту сторону дома.
   В саду царствовал холм, сдвинутый в те времена, когда холмы гуляли. Билл продрался сквозь сочные ночные заросли, перед носом увидел улитку. Поздоровался. Горели свечи в круглых старинных фонарях. Обрушенная лестница на террасу едва освещена.
   Там кантовалась длинная тень со сгорбленными плечами, одно опущено. Сначала чуть не перепутал с милым командиром, но на мокром от луны асфальте вытянулась узловатая тень клюки.
   Он понял и затаился.
   Тень вытянулась во весь рост и к луне, к белому шару протянула клюку. Мужской профиль напечатался на луне и раздался голос Мардука.
   Он произнёс какое-то имя, и Билл в смятении подался назад в кусты, как и положено, встал на дожидавшуюся тут ветку, которая радостно выстрелила.
   Билл сквозь ересь веток увидел, что тень сократилась, посох медленно опустился. Билл с шумом и приговорами, на редкость фальшивыми, вышел и обнаружился.
   – Кто тут? – Промямлил. (Леди Сунн опять сказала бы, что он плохой актёр.)
   Уравновешенный и ничуть не усталый голос Мардука прозвучал над ухом:
   – Сейчас я вас уложу спатеньки. А воздух, а?
   Билл неопределённо согласился, что воздух хороший, хотя ему каждый вдох наполнял лёгкие ощущением опасности.
   – Хотел бы я повидать некоего по имени… как это… Передышка…
   Ответа не было. Билл смотрел на куст с цветами, крупными, как сердца.
   – Белые какие… – Молвил он.
   Мардук внимательно посмотрел и племянник с любопытством отметил, как по-доброму засветились эти пронзительные глаза.
   – Любишь белый цвет?
   – Люблю, дядя. Кто ж не любит.
   – Не всё таково… да ты и сам знаешь все эти старые истины, хоть и молод ты.
   – Спасибо, дядя… если вы действительно хотите, чтобы я вас так именовал.
   Мардук тронул его плечо концом клюки.
   – Хочу… Хочу, глупец. Что до старины Ноя. Да… Я скажу тебе адрес. У реки там, за крокодилами. За старым портретом одного, кто некогда был молод. Выберешь время. Да пойдёшь один….он не любит посторонних, и тебя ему будет достаточно.
   Мардук ещё помолчал.
   – Я вас кое с кем познакомлю. Общество старого Пердуна, особенно, если он может вас повесить за сапоги, не слишком вдохновляет? – Он подмигнул, как лампа в коридоре.
   Страшна была эта шутка и для склонного к занятию смехом ветреного сына Сунн.
   Билл спокойно ответил, поскольку ответа ждали:
   – Пожалуй.
   И Мардук тихонько засмеялся. Клюшку швырнул.
   – Вы забыли.
   – Я не всегда с палочкой хожу. Только, когда побить кого хочется.
   – Это хорошо. Дядя, вы что-нибудь слышали о каком-то предсказании?
   Мардук остановился.
   – Конечно, Билл.
   – Что оно означает?
   Мардук обернулся, и его лицо сделалось кошмарным.
   – Так… одну безделицу.
   – Да?
   – Бессмертие, Билл, что же ещё. Как всякое предсказание. Или смерть.
   Тень втянулась по крыльцу.
   Билл пробормотал:
   – Серьёзно?

   Мардук отвёл троим из своих гостей такие комнаты: Энкиду долго провожал вниз по широкой лестнице, которая всё сужалась, пока им не пришлось разминуться.
   Мощная спина хозяина, из-за которой, как из-за крепостной стены, донеслись оправдания, перекрыла обзор сверху.
   Энкиду спускался, разглядывая пятнистые, чуть слезящиеся стены. Какие-то лица и фигуры в несовременных одеяниях, написанные твёрдой рукой поверх тусклой грунтовки, сопровождали хозяина и гостя. Изредка выглядывал из стены глаз или простёртая властная рука. На одной из лестничных площадок, где воздействие сырости оказалось не столь губительным, можно было разглядеть хлебные колосья в снопе и серп, занесённый на фоне склонённых голов.
   Комната оказалась превосходной. Две створки двери раскрылись в великолепную, варварски пышную залу с грандиозным забросанным шкурами ложем. Потолок низковат, два окна расположены у самого пола. Сейчас они были закрыты и свет из лагеря драконариев проникал сквозь густые кусты. Холм подбирался к дому и подпирал его плечом.
   Мардук в полутьме, в блёклом нимбе свечи, сунулся в угол и зажёг обыкновеннейший уличный фонарь, вбитый в пол, как где-нибудь на перекрёстке.
   – Окно над землёй. И к тому же, на север. Зато есть, где поваляться. Доволен ли ты, любитель колодцев?
   Энкиду медленным взглядом обводил низкие стены в мохнатых, как подстриженная трава, гобеленах, потом опустил глаза – его трёпаная обувка скрылась в пышном золотисто-коричневом ковре.
   От коврового ворса, от алых цветов на гобеленах отчётливо несло затхлостью. Тот же дух спускался с потолка, тяжело опирающегося на скрещенные пудовые балки. Казалось, весь дом навалился грудью и локтями – и дышал, рассматривая нового обитателя.
   – Вполне.
   Это был ответ Энкиду. Сообразив, что это коротковато, он повернул лицо к свету и произнёс ещё раз:
   – Вполне… сир Мардук.
   Мардук кивнул, ещё раз хлопотливо оглядел движущуюся в сильном, но изредка примаргивающем свете, комнату и покинул гостя.
   Ас в это самое время сам поднимался в указанном направлении. Хозяин несколько раз извинился, прикладывая узкую белую дощечку руки к широчайшей груди, притом извинился без всяких шуточек и дважды предложил Асу минуточку обождать, пока он пристроит Энкиду. Дескать, ему до ужаса неловко, что такой важный нибирийский офицер, кость белая, вынужден сам блуждать по незнакомому дому, будто в плюгавой какой гостиничке.
   Ас вежливо отмёл сомнения хозяина и сказал, что распрекрасно отыщет помещение.
   – Ну, да, – в утешение себе заметил хозяин. – Кшатрий, военная душка… ориентироваться на местности, я полагаю, обучены. Было бы хоть солнце, хоть луна.
   Он стоял на нижнем пролёте зигзагообразной лестницы и пальцем лежащей на перилах руки ещё раз подтвердил, куда следует держать путь. В южном крыле это была единственная башня, пригодная для обитания.
   Ас с той же предупредительностью отверг услуги доместикуса и легко взбежал по дребезжащим ступеням, напомнившим ему западную лестницу в Глобусе, к следующей площадке. Она представляла собой железный лист, повисший в полутьме. Красные маленькие светильники на стенах и выцветшая жёлтая дорожка, прижатая металлическими прутами создавали ощущение, что лестница охвачена неярким устойчивым пламенем.
   Воздух был пересушен, стены потрескались – виднелась бурая кладка.
   Ас мгновенно нашёл свою комнату – лестница обрывалась перед узкой дверью, гостеприимно приоткрытой.
   В небольшой комнате, только недавно выметенной, убранство было скудное, но каждая деталь наводила на мысль о древности или дороговизне.
   Узкая походная кровать застлана холщовым, но хрупким от износа бельём, пол сложен из брусков ценного дерева. Древесина или что ещё – но в комнате повис тонкий ладанный запах. Стол с письменным прибором из бронзы и запирающимся ящиком, несомненно, понравился бы какому-нибудь высокопоставленному лицу, собирающему свой музей.
   Светильник на длинной птичьей лапе, единственная картина, на которой дети смотрят на самолёт, и, наконец, шкаф для одежды, похожий на поставленный стоймя гроб, правда в отличку от этого последнего с узким зеркалом, зелёным от времени и треснувшим посредине – это всё было невероятно сдержанно по стилю, внушительно и благородно. Тот, кто собрал сюда все эти предметы будто видел перед собою стройную одинокую фигуру молодого офицера, простого в привычках, но наделённого чувством достоинства.
   Здесь только одной детали не хватало, чтобы сделать обиталище столь благородной особы комфортным окончательно. Так сказал себе Ас и не удержался – хмыкнул.
   Есть ли сия штука в подземелье на севере, куда гостеприимный хозяин уволок Энкиду?
   Впрочем, дикарь так прост, что не задумается, если ему что-нибудь понадобится.
   А вот Билл…
   За царским сыном не заржавеет и вслух потребовать себе…

   – Ночной этот… Ну, дядя!
   Билл завертелся. Весёлая с толстыми повсюду подушками в ситцевых наволочках комната на втором этаже пришлась Биллу по вкусу. Он обошёл её под дядиным взглядом и сначала выглядел очень довольным. Но по прошествии нескольких минут, когда Билл зачем-то заглянул под двуспальную кровать, застланную десятком матрацев – пружинки скачут, объяснил дядя – лицо Билла приобрело недоумённое выражение.
   Мардук состроил было строгое выражение, но тут же с мягко укорил:
   – Ах, Билл. Затейник.
   – Но, дядя. Как же я?
   Мардук махнул и пошёл к двери.
   – Где я на вас напасусь.
   – А как же…
   – Внизу, слева за аркой найдёшь. Я вам показывал. Там же и вёдрышко для обливания. Но это, подозреваю, тебя не заинтересует.
   Билл рассердился.
   – Опять… один на всех. А вот Шанни, небось…
   Мардук оборвал его:
   – Ты же не девушка, Билл.
   – У неё, значит, хоромы со всякими нужными вещицами. Потому что я, видите ли, не девушка.
   Мардук посочувствовал:
   – Билл, вот помру – настроишь тут гальюнов. А пока… я старый нибириец, и как-то обходился без излишеств.
   Он вышел, но тотчас снова сунулся в дверь:
   – А хорошо, Билл. Все вместе. Дом мой ожил. Столько молодой мускулистой плоти.
   Билл сухо пожелал дяде славных снов, не напомнив, что всё это обилие мускулов рассовано по разным, равноудалённым углам огромного дома.
   Любопытно, что та же мысль посетила Энкиду. Как и полагал Ас по своему ехидству, отсутствие некоторых деталей меблировки ничуточки не удручило Энкиду.
   …Окно было раскрыто настежь. Энкиду влез в комнату, но потом задержался и уселся на подоконнике. Сюда с ним лезли тени, ветки и блики. Энкиду сидел, в сущности, на холме, подпиравшем подоконник. Отсюда многое видно, если обладать хорошим зрением.

   В деревне за имением продолжался похоронный обряд. Полосы огня стлались по небу, и звёзды проступали сквозь дым.
   Сто бочек со смолой были расставлены полумесяцем по чудовищному пространству двора, как приношение тем, кто под землёю живёт. Вдалеке наползала, океаническим приливом, мрачная музыка, изредка звуковая волна выстреливала из пушки.
   Влетела в темноту огненная прямая, Билл посторонился, чтобы дать ей упасть. Поднял бамбуковую палку, пахнущую порохом. За воротами сигналили машины, и огни их вспыхивали болотными огоньками.
   Оттуда доносился ровный гул голосов, будто собрались сотни бабочек-бражников. Любопытный, как белка, Билл спустился по вытоптанной до лакированного ноготка брусчатки и увидел в разломе стены накрытые посреди степи у болота длиннейшие, очень богатые столы. Тёк густой запах хорошо приготовленной еды – несравненно притягательней, чем у дяди.
   Прежде чем уйти, Билл закинул голову– и наслаждаясь полезшей за шиворот ознобной прохладой вечера, вобрал глазами все звёзды – крупные, золотые и красные и мелочь всякую, слагающуюся в невиданные фигуры.
   Запахи он вдумчиво классифицировал в памяти, надеясь на этот счёт расспросить Доместикуса, к коему не питал предубеждения.
   Билл вообще ни к кому не питал предубеждения.
   Звёзды на низком небе и запахи, голоса и касание ветерка волновали ему кровь.
   В глубине за северным углом Драконарии уже угомонились – поляна и лесок затихли, иногда слышался перестук копытец их потешных ездовых. На юге высветились окна низкого длинного строения. Билл вспомнил, что это людская.
   Со своего места у ворот он видел крылечко, сбитое до того, что сядь да скатывайся. Дверь выпустила тусклый оранжевый свет и с ним громоздкую фигуру с чем-то, что Билл принял за ребёночка в свивальнике.
   Потом сообразил, что это музыкальный инструмент. Острые бритвенные звуки кололи и резали воздух. Смолкли. Тип на крылечке встал, огромный и стройный, повернулся на свету, и оказалось, что великолепные крылья плеч скошены.
   – Не может быть. Дядя?
   Что он делал здесь с этою музыкой, более похожей на заклинательную, из этнографической храмовой коллекции на Нибиру? Биллу как-то раз позволили послушать. На драгоценном древнем диске непривычно большого диаметра, на потрёпанном конверте Билл прочёл «Приглашение духов местности».
   В еле освещенном устье двора возле деревни неосмотрительно позабыли корзину с бутылками вина и виднелся тупой нос чёрной машины, беззвучно мигающей красным глазом. Чернела фигурка какого-то животного. Оно пребывало в такой позе, будто наслаждалось музыкой и каждый раз, когда вспыхивал и угасал глаз машины, высвечивалось и пропадало. В кустах что-то тихо тренькало и посапывало.
   Чудеса, сказал Билл.
   Животинка понравилась ему. Интересно, чем она питается. Билл, как зачарованный, следил за мерными вздохами света. Он вышел к воротам, и пригляделся к тому, что лежало на краю света.
   Ушки, как ему показалось, дрогнули. Билл подошел поближе, фигурка зашевелилась, распрямляясь и принимая положение, вполне пригодное для прямохождения.
   Билл отступил.
   Существо на копытцах, чёрненькое и с рожками, весело мотнув хвостиком, прыгнуло и скачками пересекло световой квадрат.
   Почему-то у Билла заледенела кровь и волосы зашевелились. В этих скачках было что-то необъяснимо жуткое… хотя существо небольшое, совсем небольшое.
   Это…
   Что это, чёрт возьми Эриду и дядино тепличное логово с кучей бандитов в законе?
   Существо снова попало в колеблющееся пространство света. Билл шагнул, мелькнул шальной луч из-за плеча, в окне – наверное, кто-то передвинул свечу, и животное на мгновение очутилось в световой ловушке. Билл увидел белые острые зубки в широко раскрытом ротике.
   Глазки открылись прямо в глаза ему.
   И эти глазки были таковы, что Билл отныне запомнил их… даже старина Билл, которого пронять трудно, запомнил.
   Существо исчезло.

   – Гуляем-с.
   Какое дело привело сюда под штакетник старой оградки командира – пусть останется тайной, но факт – Билл дико обрадовался знакомому профилю, выточенному на конкурс ледовых скульптур.
   – И ты туточки… – Горячо зашептал Билл, чуть не кинувшись на командирскую грудь, всё ещё замундиренную.
   Глухое дело – такого холодного растопить.
   – Ты мне скажи, – мелькая в темноте отрывочным блеском глаз, молвил Ас, – где вы пришвартовали?
   – А я думал, ты за мной соскучился. – Заурчал Билл, совсем как дядюшка.
   Оба уставились, как по команде, в небо. Огоньки…
   Билл подошёл поближе.
   – Глуповато в первую ночь собираться, дядя подумает, что мы что-то замыслили.
   Ас усмехнулся.
   – Не подумает. Учитывая расположение удобств в доме.
   Билл обрадовался – в командире проявилось что-то тёплое, хочется сказать – человеческое.
   В кустах, разводя ветви плечами, появился ещё кто-то.
   – А вот и ты. – Встретил Билл. – Тебе дядя хорошую комнатку отвёл?
   Энкиду оглядел их..
   – Практически совершенство.
   – А.

   Первые впечатления Билла от ночной Эриду были неведомы Шанни. Её Мардук первую увёл в предназначенные для неё комнаты. Идти пришлось довольно долго, даже очень долго. Ощущение усиливалось множеством лестниц и парадных зал, которые миновала она вместе с хозяином, шедшим чуть впереди. Он, конечно, почувствовал её недоумение и лёгкую тревогу, оценил сдержанность и то и дело очень спокойно уверял, что скоро-скоро она будет запросто разбираться в Старом доме.
   – Всё это станет вам родным и понятным, очень надеюсь. – Проговорил он, показывая, что пропустил бы её вперёд в маленький и неожиданно возникший дворик за тяжёлой дверью, но, как хозяин, обязан опередить, дабы защищать её – хотя от чего?
   – Всё здесь ясно и понятно… если осознать, сколько тысячелетий этим стенам. – В довершение путешествия сказал он.
   Дворик был самый настоящий, и ущербная луна за водосточной трубой. Её жёлтый свет, необыкновенно яркий на вкус Шанни, оставлял чувство, что она по прежнему в далёком космосе, где праздник светил ничем не ограничен.
   Мардук и это почувствовал и с упрёком посмотрел на водосточную трубу. Насыщенный густой свет струился и освещал выметенный недавно глиняный пол. Скамейка приглашала.
   В глубине Шанни разобрала очертания самой прелестной постройки, которую ей когда-либо доводилось видеть. Маленький дом с башенкой и крыльцом, бегущим вокруг стены, был принесён сюда ветром.
   Мардук указал на него.
   – Вам кажется, что старик перемудрил. – Молвил он. – Зато приличия соблюдены. От соблюдения приличий, знаете, ещё никто не умирал.
   Шанни вспомнила, что тоже самое говорил, по увереньям Билла, конюх. Тогда речь шла о грязи. Билл изрядно вымазался во время их ночной скачки после дождя, и конюх утешал его.
   Мардук вытащил ключ из нагрудного кармана и занялся замком. Шанни светила ему лампой, которую он ей передал.
   – Когда в доме столько мужчин, леди должна иметь дистанцию.
   Шанни, от нечего делать, рассматривала лампу. Тяжёлая, она представляла дракона, обвившегося вокруг фонарного столба и положившего голову с рожками на источник света.
   Внезапно ей кое-что пришло в её собственную голову – дракон подсказал ей здравую мысль. Конечно, по мнению, Мардука на палубе Глобуса и намёка на приличия не водилось.
   – Сир, – с лёгкой усмешкой сказала она, – у меня во время полёта была собственная спальня и она запиралась изнутри.
   Мардук, захлопотавшийся с ключом и замком, в этот момент как раз справился, и что-то щёлкнуло. Он повернулся к ней, распахивая дверь в её новый дом, и с высоты своего роста взглянул на неё со слегка покровительственной улыбкой.
   – Конечно, я и не сомневался. А иначе я бы их дальше драконариев и не пустил.
   И показывая лицом, что это шутка, сделал приглашающий жест. Шанни вошла первой и размышления по поводу настоящего огненного гнева, мелькнувшего в глубине синих глаз Мардука, покинули её.
   Мардук нарисовал лампой, которую бережно вытащил из уставших пальцев Шанни, красивую и умную маленькую гостиную. Не дав ей особо оглядеться, он молвил:
   – Оставьте свои натянутые комплименты для завтрака, вы устали, леди Шанни.
   И тут же пройдя в три шага комнату, открыл дверь в спальню.
   Он оставил лампу на пороге, а сам что-то нащупал за дверью и комната расцвела.
   – Извините, выключатели эпохи первых поселенцев. А вот вам и электричество.
   Светлая спаленка оказалась небольшой и оставила впечатление здравого смысла и покоя. Обои в гигантских букетах выцвели, но были премиленькие, а дородная кровать посреди пряталась за дремлющими занавесками.
   Окно распахнуто.
   – Здесь вам будет совершенно безопасно. – Кивнул он на синий квадрат без видимого присутствия луны, но просквожённый её сиянием.
   Он показал на дверь в глубине и заверил, что там дальше всё, что необходимо.
   – Покои малы, но покойны. – Самодовольно завершил он, будто был невесть как доволен глубокомысленной игрой слов.
   Шанни не стала спрашивать его, как ей завтра выбраться отсюда. Ей показалось, что так разумнее. Это понравилось сиру Мардуку, к тому же, её не оставляла мысль, что чем скорее она сможет обходиться без помощи любезного хозяина, тем лучше будет для всех.
   – Я бы приказал доместикусу оставить поднос с завтраком у порога, но меня греет надежда, что первая утренняя трапеза леди на Эриду пройдёт в кругу семьи.
   Шанни важно кивнула, хотя плохо понимала – какую семью имеет в виду сир Мардук? Его манеры отдалённо напоминали манеры их командира, если бы тому не пришлось погружаться в рутину домашних скандалов. Он тепло и церемонно, как это только он умел, попрощался и ушёл.
   Дракона он оставил на трёхногом столике в гостиной.

4. Шанни и её новый шкаф

   Утро до одиннадцатого часа было серое, вылитый вечер – ну, и ладно, ну, и хорошо. И пусть бы уже так – но к полудню в сонное марево всунулась Звезда, косматая и жаркая. Солнце почему-то разозлило их. Настроились уже на вялый денёк, как в колыбели, покачивающей их на берегу небес, и на тебе.
   Раненько Билл вышел в тот двор за службами и увидел куст роз. Он сел под ними, в сени старого замка, вздымающего чучельные, не живые и не мёртвые, стены, и задумчиво приподнимал голову, лаская щекой небритой особо маленький, ещё юный цветочек.
   Розы были ярко-жёлтые, до того жёлтые, что уж дальше некуда – просто желтизна во плоти.
   – Ты бы побрился. – Посоветовала роза. – Ты же колешься.
   Билл печально взглянул.
   – Ты как спал, офицер?
   Ас, подходя и садясь на обломок скамейки – тут, подозреваю, беседка была, её срезали и оставили меньшую часть. Шестьдесят процентов где-нибудь в леднике замурованы с закостеневшей плетью роз.
   – На новом месте приснись жених невесте.
   – И кто ж тебе приснился?
   – Как один лоботряс любезничал со старым троглодитом.
   – Ты, чаю, в башенке окошко открывал и локотком облокотясь, подслушивал семейные разговоры дяди с племянником?
   Ас посмотрел вверх в волчье небо, караулящее замок. Рогатая башня, сбитая навзничь и набок, целилась на восток. Нависающая скала впустила тихую тучку, и та обустроилась штандартом.
   – А дикаря кто-нибудь видал? Уж не зажарил ли его дядя и не съел ли?
   Билл миловался с розою.
   – Зачем бы? Этак дядя подавится. По-моему, мы ему все понравились.
   – Ты розу оскорбляешь.
   Билл отодвинулся, удерживая цветок.
   – Я таких сроду не видывал.
   – Это, по-видимому, память у него… о ком-то. Так что, не трогал бы ты цветики.
   Билл подумал и отпустил закачавшийся куст.
   – Ты прав, наверное. Как всегда.
   (Ас поблагодарил кивком, встал.)
   – Не буду.
   Задирая голову со шкиперской бородкой, Ас обошёл двор, рассматривая чешуйчатые стены в тёмных толстых жилах, окаменевших, как разом охваченный смертью, огромный организм космического тарантула.
   Потрогал одну жилу.
   Билл вопросительно и рассеянно посмотрел. Ас пояснил:
   – Растение. Оно вилось по всей стене и жило так долго, что лозы превратились в животных. Во всяком случае, ни то, ни сё.
   – Почему я вспомнил о своём брате Энкиду?
   Оба невинно и гадко посмеялись.
   Ас увидел дверцу в стене и показал. Толкнул и со стоном открылось тёмное нутро замка.
   – Здесь, наверное, сотня входов.
   Билл вспомнил о второй двери в гостиной Аса под портретом сурового чудика. Точняк там уже музей основали. Они вошли в погреб, где пахло омертвевшей колодезной сыростью. Гулко.
   Лестницы вели вверх и вниз, одна вбок.
   – На восток?.. – Робко – Билл.
   – На запад. – Лаконически оборвал Ас.
   Билл виновато пожал западным плечом.
   Взобрались и вошли в комнату, которая значилась когда-то спальней. Огромное окно наполовину забито. Горела лампа на синергии – вечная, как соглядатаи династии.
   Возле смятой, как мелкая волна низкой постели многоэтажкой для бедных высились книги.
   Комната производила впечатление разом и обжитой, понятной до пылинки её обитателю, и заброшенной… в этой заброшенности неочевидной таилось что-то не очень приятное.
   Ас взял верхнюю книжку. Послышались шаги. Ас остановился с книгой, шагнул в сторону, под подошвой хрустнуло. Вошёл сир Мардук в военном, перешитом из шинели, халате, из-под которого шагали дядины ноги в штанинах.
   Билл молвил:
   – Простите, дядя… мы тут… осматривались.
   – Не туда свернули. – Прибавил Ас.
   Лицо Мардука осталось непроницаемым. Ощущение постоянной сдерживаемой злобы, исходящее от него, которое так поразило Аса при первом же взгляде, сегодня было прикопано как можно глубже.
   Даже асов радар на скрытые мотивы нибирийского поведения ничего не уловил.
   Добрейший старый хрыч, обаятельный и живущий в охотку. Здоровый, ладный, затылок под рукомойник совал.
   – Нашли моё гнездышко. С ходу. Вот выучка. А я думал, ты такой рассеянный…
   Он сказал-то Биллу, а посмотрел на Аса.
   Тот без суеты положил книгу. Отойдя, он заметил, что это за хруст сопровождает шаги – стружка для упаковки… несколько рыжих завитков. У Билла на загривке такие.
   Мардук кивнул.
   – Вижу, вы кой-что углядели. Не любопытен, но наблюдателен. Это импонирует. Оч-чень. Я, как и все домоседы, не люблю, вишь ты, когда суют нос в мои дела.
   Ас тщательно выговорил:
   – Это замечательная книга. Я смотрю, редчайшее издание.
   Мардук поднял палец.
   – Первое…
   Он коснулся книги и рассеянно молвил:
   – Нуте-с, я прикажу подать сюда кофе.
   В ответ на просьбы не беспокоиться, отмахнулся.
   – Пустяки. Я сам ничего не делаю, мне – делают.
   Он усмехнулся.
   – Те, кто жил здесь, делали всё сами. Дворяне, туда-сюда… сначала они обретались, как в походе и не было возможности выписать слуг. Персонал дорого пересылать, тово, этово. Затем привыкли или принципиально опростились. В общем, бегали с кофием, а то и с ночными горшками.
   Он рассмеялся.
   – Но вас, я думаю, этим не шокировать.
   Ас и Билл печально переглянулись.
   Он улыбнулся и, выйдя, крикнул кому-то:
   – Завтрак, уроды!
   Вернулся и косая ухмылка почти их напугала.
   – Не пугайтесь только.
   Он вернулся к книге.
   – Да, а я рос уже в цивилизованной стране. Баловень. Слуги – это по мне.
   Он показал книгу.
   – Я ведь знал автора. Возможно, он ещё жив, босяк.
   (Дядя другое слово употребил.)
   Ас осторожно спросил:
   – Он… где?
   – Там на Родине… если не помер. Правда, он был странный… как я.
   – Это значит…
   – Может, и жив. Только глубокий старик. Не все из тех, кто связал свою жизнь с этим адом, испытали убийственное влияние здешней Звезды. Были и те, кто, наоборот, знаете. Неисповедимы пути Абу-Решита и радиации… плоть земли. Соль воды… любовь здешняя…
   Он подмигнул, и лицо его омрачилось, глаза тускло блеснули из засыпанного склепа. И немедленно вновь помолодел Мардук.
   Они увидели: из-под маски старца, из-под вязи складок и сгибов кожи выступило прекрасное лицо мальчишки. Одно было в этих двух портретах общее – скорбь, нет, – скорбь и жестокость.
   – Да…
   Он задумался так глубоко – ушёл в камень. Камень врос в землю. Потом опомнился.
   – Что же они, уснули… кофе!
   Ему пробурчали из-за двери.
   – Так подними их. – Сварливо ответил Мардук.
   Послышался стук и цокот.
   Он снова позвал и они услышали, как он, прислонясь к косяку, что-то говорит. Выхватили слово:
   – …пусть не входит. Тут у меня…
   – Так вот, – (возвращаясь.) – Когда-то сюда прибыл с важной и секретной миссией некий господин… оттуда же, откуда и вы. Кто? Вельможа, медик, и, как я уже сказал, задание у него имелось чрезвычайной важности. Двойное и тройное. Его прислал сюда мой дед. Видите ли, здесь долженствовало родиться одному младенцу и …мой дед был очень заинтересован в получении самой точной информации. Ну, и в благополучном исходе дела. Вы не подумайте…
   Мардук снова ухмыльнулся зло.
   – Очень они все растревожились. Я как раз составил своё отречение и… ну, сейчас это к делу не относится.
   Он засматривался в свою память.
   – Она велела мне… вот-с. Вельможа. Он служил личным врачом великого тирана Ану… дедушка личность колоритнейшая, мне до него далеко… вот ваш папенька… немного похож, но это всё равно, что яйцо дракона или киндер-сюрприз.
   Билл галантерейно подольстился:
   – Да-а?
   Из-за двери поскреблись. Мардук резво отошёл и принял поднос. Ас сунулся помочь, но Мардук жестом показал, что это не нужно. Ас задержался, заметив под дверью тень.
   Мардук заметил покойно, подавая твёрдой рукой кофе:
   – Попробуйте. Вот такие старики начинают об одном, а рассказывают всю историю мира. Стало быть, прибымши. Летел он с почестями, хотя в секрете. Снарядили целый флот. Ощетинился он орудиями, и в сердце флота со своим чемоданчиком этот старый врач, который пользовал самого гнусного деспота всех времен.
   Он улыбнулся Биллу.
   – У вас ведь всё ещё впереди.
   И он рассказал, уже не отвлекаясь, и прихлёбывая крепкий густой кофе.
   В свите старого врача летел один его очень дальний родственник, тогда совсем юный. Он сам захотел на Эриду, и врач не имел ничего против. Ему бы и пристало иметь хоть какую-то поддержку в дальней опасной колонии. Юноша уже тогда интересовался медициной, в особенности тем её разделом, что ведает фармацевтикой. Был у него и другой специфический интерес.
   Вдобавок, как узнали Билл и Ас, молодой нибириец служил в одной организации.
   Мардук прищелкнул пальцами.
   – Вы их называете вечными, кажется?
   Билл кивнул
   – Ну, вот. Он там начал службу в медподразделении.
   Прилетев с важным вельможей, юный родственник очень быстро обустроился на Эриду. Ему, как поискал слово Мардук, полюбилось тут. И пока старый вельможа в меру сил исполнял свою миссию и снабжал Ану информацией, мальчишка шастал по колонии, сдружился со многими и, что самое главное, продолжил своё образование самостоятельно в том направлении, которое его больше всего нудило. Он выбрал такую отрасль как… ну, как это?
   Мардук вспоминал.
   – Ветеринаром он стал. Да.
   Билл и Ас не переглянулись. Билл кое-что вспомнил.
   – Причём очень скоро стало ясно, – продолжил Мардук, – что выбрал он эту отрасль не зря.
   Оказывается, как услышали друзья, юноша имел талант и скоро в своей профессии стал знаменитостью. Он работал у самой…
   Мардук помялся.
   – Белой Богини в доме жизни… то есть, в Старых Лабораториях.
   Владел молодой нибириец-колонист своей профессией виртуозно. То есть, натурально, мог вылечить создание Абу-Решита от мухи до… ну, до самого того, что больше мухи во столько раз, во сколько он, Мардук, добрее и милее того деспота.
   Он однажды оказал таким образом величайшую услугу дому Ану. И вот когда пришло время старому вельможе улетать – а тот спал и видел, как бы ему сделать ноги, молодой ветеринар принялся слёзно умолять… просто в ногах катался… чтобы его оставили тут. Ну, понятно, родственник его великий был не в восторге. Как это – не углядел. Мальчик разложился, выходит. Юноша всё же просил и просил. Запрос, извольте, послан, и вскорости пришёл ответ, даже два – от Ану и из той самой организации.
   Мол, они ничего против не имеют в связи с услугой, уже помянутой, да и вообще приобретение такого опыта может быть очень полезно и пр., а в письмишке из канцелярии Ану сбоку корявая приписка, сводившаяся к тому, что мальчик – умница и может делать, что хочет. Хоть на дереве сидеть, а деньги ему пусть платят. Всё это выражено проще и не вполне нормативно… но тем пользительнее сила разрешения.
   Старый доктор покатил в своём тяжело вооружённом шатуне с торчалкой и бомбами домой, и туда прибыл к своему великому облегчению целым и невредимым. По щучьему веленью награждён за службу и риск, а про его родственника даже ни полсловом. Чиновник-эскулап вздохнул облегчённо, поспешив выкинуть юного друга из сердца и семейного альбома. Родословная сочла его отломленною веточкой.
   Молодой ветеринар тогда развернулся… ум его и острота мысли…
   – Что-то особенное.
   Понимал он всякую душку, хотя и кусан многократно, но никогда смертельно. Говорят, красив не был, но выразительностью физиономии обладал потрясающей.
   Мардук хихикнул.
   – Стал похож на всех, кого когда-либо лечил.
   Смертей у него не случалось. Он такого слова, оказывается, не знал. Боролся со смертью так, что жила на лбу надувалась. Сердце мог вытащить из тела, и оно начинало биться у него в замытой руке. Вот такой был, по словам слегка увлеченного, хотя и с усмешечкой старающегося говорить, дяди Мардука.
   Но пришло время, когда Родина снова приблизилась, и молодого врача без всяких комментариев истребовали назад по соображениям гостайны. Как он ни умолял.
   Ему показали фото его многочисленных боковых родственников…
   Он полетел домой. И там многие яррогоды трудился. И опять же – прославился. Мог такой рецепт прописать, что не знали смеяться, что ли. И – помогало. Если делали, как он скажет – помогало. Стал он, правда, грубиян и вот ещё что случилось с уже немолодым врачом – перестал он совершенно ну… бояться чего-либо. Потому что смерть он ненавидел и даже терял нибирийский облик, когда слышал о ней. Кроме своей собственной… её он не боялся ни капельки.
   Мардук подумал:
   – Может, он и жив ещё?
   – Я, кажется, слышал о нём.
   – Конечно, слышал, мой мальчик. Было и ещё кое-что.
   Рассказ о том, кто держал смерть в руке, продолжился…
   Оказалось, что во время своей недолгой и счастливой жизни в колонии ветеринар завлёкся несколько своеобычной, как и всё у него, затеей. Он изучал не только травы и минералы, и их фармацевтические свойства, но и собирал и изучал всякие заговоры, связанные с ними. И вообще, как в красивую женщину, влюбился в мифологию Эриду. Фольклор, понимаете? Хотя это уж другого рода… Всё искал, рылся в книгах и холмах. В общем, занялся он тем, что называли здесь – магия. Другого бы обсмеяли, но когда врач может излечить того, от кого все отказались, не посмеёшься. К тому же все помнили о его заслуге перед царствующим домом.
   Когда он вернулся, по горячему издал часть материалов – у него их прямо-таки выхватили столичные и периферийные издатели. Разом в трёх издательствах приняли этот ворох листов.
   Он протянул Асу книгу.
   – Вот та, которой вы заинтересовались.
   Ас прочёл фамилии. Мардук покачал головой.
   – Он писал под разными именами. Его настоящее было слишком дорого Родине. Его даже ты, царский сынок, не слышал.
   Ас прочёл:
   – Иллюстрированная энциклопедия суеверий…
   – Превосходная. Это не энциклопедия, а целый настоящий роман. Он так любил Эриду…
   Мардуков голос дрогнул.
   – Хотя его связывала с нею любовь особого рода – ко всему множеству живых тварей, каждую из которых во время лечения он превозносил, как Абу-Решита.
   Билл сказал:
   – Но мы слышали… я слышал… он и нибирийцев лечил… и людей?
   Мардук искренне удивился:
   – Вот уж не знал. А от кого вы слышали?
   Билл сделался честным:
   – Не знаю… рядом сидел кто-то.
   Мардук задумался.
   – Странно, – пробормотал он. – Протей всегда говорил, что…
   Он внимательно посмотрел на Билла.
   – Вот ей-Абу-Решит. Что он какого-то генерала, что ли, вылечил.
   Мардук помалкивал, и вдруг Билл стал свидетелем того, как смеётся растрескавшаяся земля. Скажем, Привал, грозный и милостивый, углядев пролетающий молоденький астероид, мог бы так смеяться.
   Мардук захохотал, обжёгся кофием, выругался и снова принялся смеяться!
   – Да? – Воскликнул он. – Что ж… может быть. …Генерала, да?
   У него резко повысилось настроение, и он долго не отпускал нибирийцев, выпытывая у приезжих, где да как они услышали такую интересную вещь.
   В заключение сказал:
   – Надеюсь, мальчики, вы извлекли урок из болтовни старого дегенерата.
   Он проводил их.
   Ас выходя, поднял книгу ещё раз и страницы приоткрылись, выпал из них листок дерева.
   Мардук склонился, рассмотрел.
   – Извините, что вломились в вашу спальню. – Следя за моделью самолёта, негромко обозначился командир.
   Мардук глянул непонимающе.
   – Что? А… да. Нет, вежливость это, конечно, чертовски… но я здесь редко сны смотрю. Дом не маленький, есть где кости бросить. Спаленку-то мою я вам не покажу. Надо же хоть один секрет при себе оставить.
   Он посмеялся. И тотчас, желая отодвинуть неловкость, обрушил на них валы гостеприимства.
   – Гуляйте, где пожелаете, берите, что хотите. Ну, если поищете, найдёте, что годящее. За холмами, где болото, не больно шастайте. Там, где норы земляные увидите, туда не ходите, телятами станете. – Напутствовал он.
   – Вот нам бы телёночка.
   – Папа, небось, попросил.
   – Как вы догадались?
   Опять посмеялся.
   – У вас, может, какие-то дела неотложные?
   Билл замялся. Он и был вообще-то слегка мятый.
   И тут командир почти развязно доложил:
   – Да, сир. Нам нужно найти наши шатуны.
   Билл замер. Сам орал насчёт секретной информации. Ну, не орал, но всё-таки. А посоветоваться?
   Мардук оценил доверчивость недотроги офицера.
   – Вам, простите, помощь нужна?
   – Да, дядя… вот ваши драко… драко эти?
   Тот усмехнулся.
   – Что ж. Народец полезный. Вы им только скажите, что от меня… да я сам лучше скажу. И руководить ими не нужно – сами как облепят. Как эти, ну… – Пощёлкал. – Муравьи. А если что ценное – лучше спрятать.
   Ему хотелось быть полезным.
   – И этих возьмите. – Кивая так, что они поняли – на деревню показывает, вскользь заметил.
   Билл понял и пыхнул.
   – Ни за что.
   – А….я забываю. На Хорсов похожи. Ну – завтракать? Кофием сыт не будешь. Где наша барышня?

   Шанни проснулась и сразу увидела самое прекрасное, что можно увидеть с утра. Перед нею плясали золотые пылинки на фоне ветхих занавесок густо-песочного цвета. Вид до того хорош, что Шанни сказала себе спросонья: что-то хорошее сделается…
   Проснувшись, она порадовалась тонкому шёлку постели, и вдоволь насмотрелась на пылевой театр. Конечно, на Глобусе такое невозможно – там система циркуляции, а уж про их уборки, в результате которых ни одной завалященькой пылинки не удавалось свалять дурочку, и говорить нечего.
   Значит, вот чего она была лишена там, где чудесами хоть бочку набей.
   Окно – сама безмятежность, и в нём стояли два дерева. Вчера на закате деревья выглядели совершенно чёрными. Но в блёклом неразогретом небе утра они оказались нежно-зелёными. Одно имело совершенно отчётливую форму – огромная белка, поросшая зелёной шерстью, сидит и смотрит на восток.
   Шанни не торопилась вставать. Если сир Мардук жаждет общей трапезы, хорошо – но время уж пусть не навязывает.
   Шастая по своему новому жилищу, Шанни рассматривала всякие подробности и вспомнила, как Мардук вчера объяснил уединённое расположение её комнат.
   Это был дом одной из первых поселенок, из поколения, за ногу его, великих испытаний. Во время катаклизма ураган утащил дом на приличную высоту, а во время войны его спихнул с высоты оживший ледник. Ледник вобрал в себя дом и заморозил всё, что здесь было. Как скромно и смутно упомянул сир Мардук, пришлось покумекать, чтобы доставить его сюда, извлечь из-под стекла вечной мерзлоты и вмонтировать в общий Большой дом.
   – Чтобы хотя бы после смерти они перестали всё время отдаляться и ссориться друг с другом.
   Идея, что ей придётся жить в комнатах, пропитанных присутствием выдающейся личности, к тому же, имевшей бурную личную жизнь – с кем это она ссорилась? – не слишком нравилась… но – вы можете что-то предложить?
   И сейчас Шанни была рада, что ничем не выдала своего предубеждения. Она с удовольствием вошла в свою ванную, в которую не надо занимать очередь и где не придётся, стиснув зубы от раздражения, вытирать мокрые лужи. Не превращаться же в вечно ворчащую мымру.
   С ней обнималась тонкая сорочка, которую она вчера нашла расстеленной на постели. А в шкафу ждали несколько платьев на все сезоны, все с виду очень строгие. Но Шанни усмехнулась – все они собирались развеваться выше колен, а в талии максимально сужались. Квартировала здесь и пара отменных юбок, пожалуй, они принадлежали кому-то повыше ростом.
   В комодике любовно сложены блузки, такие всегда нравились Шанни. Они заканчиваются ровно на талии, а не простираются куда-то вниз с непонятным и непохвальным целомудрием и в то же время не пытаются сбежать от вас наверх.
   Всё прочее, что ей понадобится, тоже имелось в количестве достаточном и тоже понравилось Шанни.
   Ужасаться при мысли, что ужасный доместикус своими костлявыми пальцами собрал сюда вещицы женщины-призрака, Шанни не собиралась. Она и так находилась в том же состоянии, что и этот дом, когда ледник покрыл его стеклом.
   Ряд чувств и ощущений заморожены до лучших времён.
   К тому же, Глобус ведь жив? Выберем время и наведаемся, а пока та барышня пусть не обижается… вкус у неё неплохой был.
   Завтракали на террасе, за каменным столом, который уже накрыли к её приходу, но хлебницу с горячими булочками внёс сам хозяин только когда она показалась в дверях. Деревья шелестели. Билл глохтал сливки, яростно намазывал хлеб жирным жёлтым маслом, ронял бутерброд маслом вниз в сахарницу, но то и дело вертел головой.

   – Улететь иногда думаю.
   – Куда, дядя?
   – Ну, куда мне такому …в рай, вестимо. А тот, что в песочке увяз у вас кораблик. – Утирая рот, сказал Мардук. – Вот тут не обещаю. Ну, есть песочные специалисты. Вы уж с ними сами… сами договаривайтесь. Знакомить, извините, не стану. Ну, да вы такие проныры, такие общительные.
   Он кивнул всем разом, Шанни – отдельно улыбнулся.
   – Со стола-то приберите. – Подмигнув Шанни, сказал он мужчинам, и Билл закатил глаза.
   Мардук, смеясь, ушёл – куда? Непонятно.

   Ас толкнул Билла, пока Мардук уходил.
   – Смотри.
   В тени ветвей окно у самой верхотуры было приоткрыто.
   – А что?
   – Это ведь заколоченная половина.
   Крыло здания, сплошь перечёркнутое ветками приникших к стенам деревьев, онемело, ослепло – не зодчему, а дому пострадать пришлось.
   – Я зашёл с одной из лестниц, там вулкан…
   – Прости?
   – Живи. Вулкан, говорю. Стена залита лавой, видны двери, замочные скважины под цветным стеклом.
   Шанни неуверенно молвила:
   – Со стола убрать. Неудобно…
   Не успела договорить, все трое, несмотря на габариты, как пушинки снялись с мест. Билл, запихивая в карманы хлеб, умильно улыбнулся Шанни.
   Ас ловчее всех ретировался на безопасное состояние:
   – Не думаю, Шанни. Сир Мардук пошутил. И потом, у нас, и правда, неотложное дело.

   – Дело делается, господа.
   Энкиду указал – сквозь деревья блеснул серебряный цилиндр. Ветки качались, и шатун подпрыгивал на ветру.
   Вдалеке по берегу кишели расхаживающие драконарии. В устье торчал омытый до блеска шатун, и солдаты облепили его, молча. С берега на них гикал офицер.
   Река сегодня голубиная, – вздымала воды мягче и быстрее опускала. Не вода, а сотни птиц бьют крыльями. Солнечный шарик плавал, как припущенная под крышкой яичница. Энкиду, который очень скоро в памяти восстановил весь свой путь по реке, до того цепким глазом оглядывал берега, что Ас не утерпел:
   – Распечатай.
   Энкиду выцарапал взгляд с дальнего покатого обережья и вслух подумал:
   – Меня видели, это точно.
   Драконарии орали на том берегу. Сильными ногами в высоких сапогах смело вступали в реку. Возле них вода кругами темнела – чёрная, синяя, чернила графоман налил.
   – Однако…
   – Это не грязь. – Энкиду опустился, прилёг к земле, как к кому-то тёплому, живому. – Сдаётся, они по-другому устроены. Это у них что-то выделяется вроде пыльцы.
   Билл, который оголодал и любовно совал в пасть захваченный на дорожку изрядный кусок, подавился. Ас одобрительно захохотал и пожелал:
   – Бон апети.
   Билл с отвращением примерился пнуть Энкиду. Тот легко увернулся, с локтей лыбился.
   – Тьфу, ну, вас, черти.
   Ас назидательно откликнулся:
   – Черти под луной, а ноне солнышко светит. Ты кушай… чем ты там посыпал?
   Энкиду осудил:
   – Мог бы и поделиться, жмот.
   Билл плюнул, махнул, отвернулся к реке – практически одновременно.
   Ездовое животное вырвалось и промчалось мимо, мокро фыркнув.

   К трём часам шатун погрузили на плот и свезли на самый покатый выступ берега, практически мель, далеко выступившую из воды.
   Машина выглядела прекрасно, бок самоварно горел. Дверца болталась и вещи плыли по воде. Все сразу подумали…
   Ас обвёл их взглядом:
   – Все подумали… как один.
   Ящик лежит себе на глубине шахты, в окопе, вырытом пацифистом.
   – А ключ? – Вдруг спросил Билл.
   – Ты только сейчас вспомнил?
   – Я-то, да.
   – Ты так не переживай. С ключом всё в порядке.
   – Куда везут шатун? – Энкиду привстал, земля не сразу отпустила его.
   Оказывается, на какой-то дядин стадион или амфитеатр.
   – Там у него кой-что сохранилось с давних времён.
   Билл помчался за подводой и прыгнул на ходу. Маленький офицер, лениво покачивающийся в седле рядышком, бесстрастно посмотрел на него и рявкнул на заглядевшегося солдата.
   Стадион оказался расчищенным пятном в лесу, где некогда и вправду что-то происходило – в бочкообразный ствол дерева вросли камни. Бросали их, что ли?
   Ряды для зрителей торопились вверх вниз, а овал для состязаний заставлен машинами – летучими и пешими – в палатках. Тут же обустроен барак для дежурных техников.
   Один из них, напомнивший Биллу инженера с Нибиру, показавшего им Глобус, встретил гостей и по тому, как несуетливо и метко он определил место для шатуна, стало понятно, что сам он уж себя наполовину самолётом считает.
   Он пришельцев не рассматривал, говорил вежливо, о пути-дороге не расспрашивал. Задал пару толковых вопросов о самой машине и откозыряв, был таков в бараке, куда к задним дверям подкатили шатун.
   Переглянулись. Потом отлавливали вещи на реке. Нашли не всё, но подозревать драконариев в попытке присвоить бритвенный прибор, как предположил Ас, сочли наивностью.
   – Да уж. – Искривился Билл, вспомнивший про пыльцу.
   Два подлеца усмехнулись в тон.
   Время приплясывало около пяти после того, как звезда оказалась на острие чёрного дерева, и, покрутившись, соскочила с него. Бездарно поболтались у реки, высматривая Глобус. То, что не нашли и отметинки в тусклом воздухе, обрадовало. Ас отвесил им холодный начальнический комплимент.
   Побрели через луг, размышляя, как бы им сыскать тех загадочных песочных специалистов, о которых с бесстрастием абсолютным помянул дядя.
   Ас вопросительно поглядывал на Энкиду. Тот бережно обходил богатые травяные кочки, объяснив в сотый раз, что здесь может прятаться чьё-то гнёздышко.
   – Может, ты знаешь что-нибудь?
   – Я многое знаю из того, чему не учат в университете.
   – Какие такие песочные специалисты?
   Энкиду остановился, кулаки в карманах куртки.
   – Слушай, сыскарь, детка… ну, чего ты пристал ко мне?
   – Тиш, тиш. Энкиду, смотри, он на гнёздышко наступит.
   Ас вполне смиренно пояснил:
   – Ты так много читал… что там по части песка?
   Энкиду слегка утешился. Он встал столбом и даже извинился – дескать, нервы сдали. Ас промолчал, хотя, окинув взглядом гороподобную фигуру в светлом нимбе, сказал себе, что, убей, не представляет – где там, в каком месте помещаются нервы?
   Энкиду, под влиянием неожиданного перемирия, принялся припоминать кое-что…
   – Сегодня? – Пискнул душка-Ас.
   Энкиду отмёл ребром ладони.
   – Солнце садится… тени. Тени! Пойдём завтра… с востока.

   – У вас тут такая чистота повсюду, дядя. – Сладко проурчал Билл. – Как вы добиваетесь?
   Мардук вздохнул тяжело:
   – Кнутом и…
   – И?
   – И палкой.
   Билл откинулся на спинку штопаного пляжного шезлонга. Сидели они на месте вчерашнего пиршества бандитов, провожавших в рай своего товарища. По требованию Мардука они рассказывали ему, как прошло спасение шатуна.
   – Ну, это улучшенная формула. Тогда вы и её можете улучшить. Вы про пистолет, дядя, забыли.
   Мардук посопел, вытягивая сочные губы дудочкой.
   – И верно.
   – И будет у вас, дядя, три составных части управления, как во всякой порядочной системе. Как три хариты у фонтана.
   Мардук посерьёзнел и тень величия… и тень величия, да.
   – Остряк ты… – Задрал лицо к воздуху. – Я будто ветер над выжженной землёй. Вот моя система. Я чист.
   Ас кашлянул, глядя на Билла.
   Мардук вышел из пустоты размышлений и заботливо осведомился:
   – Ты что-то сказал, офицер?
   – Видите ли, сир… ваш венценосный племянник способен извратить и столь благородное понятие, как стихия. Стоит ему употребить слово ветер, коим вы изволили воспользоваться, чтобы обозначить чистоту вашего замысла, – во множественном числе и приспособив под свою фигуру речи и…
   Мардук помолчал мрачно и расселся, как оптовый куль с дорогой белоснежной мукой.
   – Вы правы, военный юноша.
   Сурово взглянул на Билла, заглянул в глаза.
   – Ты можешь?
   Билл покаянно завёл:
   – Могу, ваше величество. Знаю – нельзя. Играть словами. Но что-то во мне дурное нечистое так и тянет, так и дёргает за язык.
   – Не удалить ли его, Билл?
   – Ах, дядя, это – как крыло. Подрежешь, и вырастет вновь да ещё этак криво. Уж лучше – как есть.
   – Ты не сумасшедший часом, племянничек?
   – Ах, нет, дядя… Абу-Решит миловал, но у нас на Родине, увы, сумасшествие распространено.
   – Ужас какой, мой мальчик.
   Билл скорбно кивнул.
   – Сердце болит, дядя.
   – А что за сумасшествие? Раздвоение личности?
   – Это бы ничего, если есть чему раздваиваться. Нет, у нас, дядя, поветрие… свинцовая болезнь.
   – Это как?
   – Нибириец перестаёт сам думать, а думает газетой, а газета у нас одна. До того доходит, что у него центральная нервная система отмирает, и позвоночный столб с костным мозгом начинает сам собою колебаться вместе со сменой политического курса.
   – Н-да…
   – Это ещё не всё, дядя. Такой нибириец так страшно боится потерять место, что спит со стулом. Приносит, представьте, из кабинета и с ним спит.
   – Но как же?
   – Жёны и мужья, понятное дело, страдают.
   – Понятно…
   – Ножки мешаются. И вообще… исполнение супружеского долга несколько усложняется.
   – Ну, я думаю, им не до исполнения, этим бедолагам.
   – Не скажите, сир. Они так объедаются на нервной почве деликатесами, в частности, моллюсками, что у них скапливается в крови много афродизиаков. И они тогда начинают волноваться… терзаться… а так как нибирийцы они в большинстве своём совершенно бездарные, то и сублимироваться не могут, вообразите, дядя. То есть переключить свою энергию на какое-нибудь полезное обществу дело.
   – И что же?
   – Беда, дядя. Драться начинают. У нас в парламенте сплошь драки. Дело в том, – Билл интимно понизил свой низкий голос, – им невольно хочется теплоты, хочется кого-нибудь потрогать. Когда стул не мешает. А так как они там все бок о бок целыми днями, то они и трутся, трутся друг о дружку, дядя. Но не находя, простите, дядя – полной радости, они начинают страдать и уж так грубо хватать друг друга.
   Билл передёрнул плечами.
   – Целыми днями… Мегамир включишь, и видишь… как они сплетаются в зале заседаний. Такие сочные, щипни – масло брызнет… как подумаешь, что все они нездоровы, так оторопь буквально возьмёт.
   – До чего грустно слышать такое.
   – Да, а мне говорить. Но и это, дядя, пустяки.
   – Вот как?
   – Лучше бы им находиться в таком состоянии. Особого вреда они не приносят… ну, кроме мебели, понятное дело. Обивку приходится менять, ножки привинчивать. Это всё Нибиру осилит. Неладное начинается, когда им уж совсем невмочь делается, и они начинают придумывать законы.
   – Что, так уж плохо?
   – Не то слово, дядя… будто бредят, ей-Богу. Про топот котов или колечки в пупке, а давеча и вовсе неловко сказать, про что.
   – Н-ну… это всё ещё не столь страшно.
   Билл припоминал.
   – А вот сочинили, извольте видеть… нанять писателей, которые будут все разговоры, какие услышат, сейчас на бумагу списывать.
   Мардук задумался.
   – Где ж они столько писателей возьмут?
   – А у нибирийца писательство в крови.
   – Да, это верно.
   – Вот только жанр специфический, надо отбор устроить.
   – Но всё это надо полагать, недёшево встанет?
   – Ох, и не говорите, дядя… потому обычные нибирийцы протестуют. Раньше они про права мыслящих существ всё толковали, а теперь на деньги нажимают – мол, откуда взять на гонорары?
   – И что же? Небось, парламентарии немного расстроились?
   – Вначале. А потом подумали – в тот день вообще почти не дрались – и порешили, что мыслящие существа, то есть, нибирийцы сами должны платить писателям.
   – Это как?
   – Они ещё до конца не продумали деталей, но главное, согласитесь, дядюшка – всеобъемлемость и мощь плана.
   – Точно. Детальки можно и по ходу дела обдумать.
   – Задел уже положен: предполагают, что к каждому нибирийцу прикрепят писателя и тот будет за ним везде-везде как тень… куда нибириец, туда и писатель. И знай себе, строчит…
   – Но я слыхал, для писателей важно вдохновение.
   – Так они и это обдумали. У них для вдохновения такой счётчик к ноге или к чему прикреплён будет – тикать станет. И ежли писатель обленится, то… сами понимаете, дядя.
   – На то я и нибириец, чтоб понимать. А кто придумал? План-то неплохой. Неужели это они сами всё сочинили?
   – Говорят, папа им идею подкинул.
   – Вот у кого вдохновение, очевидно, без счётчика.
   – Ну, как же, дядя… а то ему революцию сделают, мигом. Это считай, хуже счётчика. Сколько он нибирийцев загубил, сколько денег народных украл… у него и выхода нет.
   – Да, это стимулирует.
   – А в конце каждого рабочего дня нибириец должен своего писателя ужином угостить. По доходам, понятно. Кому пирожок с кефиром, а кого в ресторан поведут, дядя… с медведями, с музыкой.
   – Вот это как-то несправедливо.
   – Да, аналитики предостерегают, что среди писателей бунты начнутся. Но на этот счёт уже думают о системе вторых писателей.
   – Эге. Дай покумекаю. Это те, что за первыми записывать станут?
   – Угадали вы, дядя. Но это ещё в разработке.
   – Ну, да, ну, да. Дело большое… перегибы-то будут. Ну, кто не ошибается. Я бы твоему папе телеграмму отбил, да Аншар дорогу, понимаешь, перегородил, замкнул.
   – Ничего, он и сам знает, что хорошо придумал. А главное, дядя… вообразите – когда за каждым нибирийцем записывать, так это какой романище выйдет? Можно сказать, всем миром писать станем.
   – Да, книга тяжёлая будет.
   Встали, потому что внезапно поднялся Мардук. Идучи важнёхонько и печатно по следам, оставленным вчерашними машинами, он сказал, пошевелив клюкой оброненную кем-то блестящую копчёную рыбку:
   – Воров уважают они очень.
   – Это почему?
   – Говорят, меня уважают… – Медленно ответил джентльмен.
   – Это ж ответственность какова. Так вы, дядя, все карты на руках имеете.
   Мардук внезапно взглянул на него, пытаясь прочесть мысли Билла.
   – Тузы-то все ваши, выходит.
   – А, ты про эти карты. Ты же не играешь.
   – Зато уважаю. Это ж голову, говорят, надо иметь, как у трёх профессоров.
   Мардук пробормотал:
   – Три… Два ангела.
   Он опомнился, так как на него смотрел Ас.
   – Верно, верно. – Ввинтил клюку в землю, ключом повернул. – Вот компания. Тут тебе и принц крови, тут тебе и актёр.
   – У вас актёры есть? Вы упоминали.
   Мардук мановением брови указал на машину, которую ночью видел Билл. Ветровое стекло звездою пробито.
   – Пошалили, значит, вчера. Ну, я с них спрошу. Однажды, когда одного из этаких субчиков хоронили, а грузовик-то с тельцем мимо тюрьмы шёл, так оттуда крики понеслись, а охрана во фрунт встала у ворот. Вот уважение…
   Билл взялся обезьянничать, устроив картинку к дядиному рассказу: расправил плечи и выкатил глаза.
   – Крест из пуль одному на памятнике выбили. Мол, в знак бренности бытия.
   – Очень изобретательно. – Согласился Ас.
   Мардук косо взглянул, мысли его были далеко. Билл вспомнилось чёрненькое существо, которое играло вчера возле машины.
   – А одному-то памятник в виде авто поставили. Авто он своё любил очень. Ну, затейники. Ссора вышла у них с общественностью. Рядом с героями войны решили похоронить своего-то артиста.
   Отставший Энкиду как раз нагнал их и пробормотал что-то про войну.
   – Заранее могилы покупают, чтобы показать, что жизнь их скоротечна. Вот так Эриду встретила вас, дети. Глупыми россказнями старого затворника. Я же что? Я на них смотрю просто.
   Поскольку в этот момент он смотрел на Энкиду, то этот холм ходячий счёл нужным вмешаться в разговор.
   – У них, верно, какие-то приметы насчёт вечной жизни есть?
   – Имеются. – Охотно ответил Мардук. – Любят, чтобы их отпевали, в рай приглашали. Наехали однажды в заповедное место, где доселе только святых хоронили. На всей Эриду знаменитое. Возле храма сто чёрных авто поставили, как быки, когда дитё защищают.
   – Что же?
   – Так добились… представьте. Среди мощей чудотворных положили бандита.
   – А кто отпевал? – Вдруг спросил Ас.
   Мардук не сразу откликнулся, Ас повторил.
   – Дедушка один благородного вида. Уж вы его не мучайте. Его журналисты мучали. А он говорит – пусть лежит спокойненько.
   Он повёл их вниз от замка, но другой дорогой. Показал шатучее здание, от которого осталось три стены.
   – Здесь собиралось последнее воинство света, когда дурное дело сделалось. А вообще-то это была школа, видите?
   Картинки на стене, в основном, животные Эриду и Нибиру были нарисованы такими яркими красками, что вылиняли совсем несильно.
   Отсюда открывалось побережье, плоское и длинное. В голубом плескались лодки, промчалась над облаками прицельная невразумительная тень.
   – У вас шатуны на ходу? – Мельком спросил Ас.
   Мардук нахмурился.
   – Какие шатуны? А… нет, дружок, откуда я вам возьму. Вы же видели в моём театре – сплошь рухлядь… до луны не долетишь без перекладных.
   Синее и лиловое небо разделилось, далеко с запада запылало сплющенное сердце. Мардук распрощался с ними.
   – К ужину-то чтоб были. Уважьте меня. Я уж к вам привык, будто всегда вы рядом телепались, будто в школу вас водил.
   Он зашагал прочь, высокий и красивый, забывая опираться на клюшку.
   Ас проводил его едучим взглядом до поворота к мифической школе.
   – В созвездии Индейца всё спокойно. – Проговорил он.
   Билл вопросительно посмотрел. Но спрашивать тут было нечего. Дядя возненавидел человеческую расу, безудержная любовь к Элейн не сделала того, что можно было бы ожидать. Билл вспомнил, как прозвучало это красивое женское имя вчера ночью, освещённое жёлтым светом. И подложные обманные розы эти…
   Как он жил? Бессонная ночь… и так сто тысяч раз.
   – Домовой пробежал в лунном столбе.
   Билл сильно вздрогнул. Эти ужасные слова произнёс Энкиду.
   – Что с тобой? – Почти удивлённо переспросил брат. – Я про нашего хозяина. С кем он до этого разговаривал? Ну, кроме своих шалунов, которых со святыми хоронят?
   – Со святыми он вряд ли разговаривал.
   Ас отошёл от них, рассматривая лодки. На обратном пути он спросил:
   – Билл, что-то произошло ночью, о чём я должен знать?
   Билл вяло ответил, что нет, не произошло.

   Перед ужином, к которому спустились аккуратно, Мардука вновь обуяла хозяйская приветливость.
   – Погреба, – зудел он, – простираются под всем западом, туда не ходите, а впрочем… нет, на запад не ходите. Я когда обустраивал Новый Дом, сам там такое встречал… думал – приснилось. Хорошо, что у семьи полно в заначке этих самых, чтобы ночью далеко не ходить. Да, Билл, я тебе выдам то, что ты просил. Я вчера пошутил просто. Только при Шанни не сметь про это рассуждать. Я вас знаю. Грубости эти ваши.
   Как Шанни провела день после спасения шатуна, никто не спрашивал. Просто явилась свежая и до того милая, красивая, что даже Энкиду чуть заинтересовался. Мардук – тот просто расцвёл.
   – Наша леди пришла.
   Он повернулся к мужчинам и погрозил им.
   – И помните – есть кое-что на Эриду и это не для вас. Чур, не пугаться. В обморок не падать.
   Фигура в гостиной решила отработать весь закатный свет, и шутки Билла приобретали двусмысленность…

5. Звезда Ваше Высочество

   Второе утро на Эриду было раненьким. Билл, ещё в последнем сне глотнул такого воздуха, что его тотчас за руку из сна вывело. Дядины ходики изобразили, как в чудной старой песне «семь сорок». И точно так, как в песне, зелёными глазами на восток глядел сад, когда Билл высунулся на ступени лестнички. Вся природа Эриду ехала, как древний и надёжный паровоз к медленно катящемуся красному очень большому шару.
   Тихонько было, даже с сердцем что-то делалось. И нате вам, за спиной дядин голос. Билл, зачарованный тишиной, ненаходчиво и неумно отвечал дяде, пока разом не расклеился, как бумажный цветик.
   – Эта леди… Ты увлечён?
   Билл стал думать более настойчиво, что отразилось на его лице.
   – Всё ты понял. Не делай такое лицо – страшно же.
   Билл помедлил.
   – Ну, же, Баст. Мужчины нашего рода всегда были необузданны в грохоте своих чувств. Иногда они даже были верны. – Он усмехнулся своими твёрдыми губами, а морщинки у голубых глаз не шевельнулись.
   Билл молчал. Потом промолвил:
   – Увлечён… Вы о чём?
   Возле половинки беседки мелькнула тонкая фигура. Билл неторопливо взглянул в ту сторону и замер. Фигура была женская, лёгкая и неизвестная.
   Мардук сел на ступеньку, расставив длинные стройные ноги, и клюкой пошевелил клумбочку.
   – Ишь, цветы сами повсходили… майорчики.
   Он мельком обернулся, глянул в сторону беседки, и снова – на Билла.
   – На востоке с утра цветы чище и нежнее… простенькие…
   Ярчайшие корзиночки, действительно, были такие, что глаз не оторвёшь, просто глаз не оторвёшь – до чего выражение глупое да и страшное какое-то, если вдуматься, но лучше ведь не скажешь.
   Мардук, рассматривая цветы, продолжал:
   – Вы свалились ко мне на голову, четверо. Уж не знаю, какие у вас там новомодные представления, наверное, у вас это считается, как надо – когда леди едет в вагоне, набитом добрыми молодцами.
   Билл внезапно удивился.
   – Как, дядя, я думал, поколение великих испытаний по мере испытаний отбросило условности.
   Мардук искривился.
   – Да… это было, если можно так выразиться, поколение моих родителей. Поскольку им довелось по старинке болтаться в невесомости, они, с позволения сказать, перевернули всё с ног на голову. Но потом жизнь вошла в своё русло, берега сделались гранитными, как подобает – ступеньки к набережной, солнце играет на вычищенных ботинках, и – вот вам ручку, даму вперёд. Так какие у вас сложились отношения?
   – Ну, как – какие. Пока мы летели, мы все слушались нашего командира. А теперь каждый сам по себе.
   Билл помолчал, потом притворно – аж самому противно стало – воскликнул:
   – Вы про такие отношения. Ах, ну, дядя, не знаю, что и сказать. Наверное, никакие.
   – То есть, ты хочешь уверить меня, что молодая дама не завладела твоим сердцем?
   – Эта дама только и знала, что гонять нас, как сидоровых коз. Я сейчас просто наслаждаюсь тем, что посуду не надо мыть.
   Мардук нахмурился.
   – Отшутился. А вот ещё повеселись, на-ка… тот, кто посадил вас в одну бочку – четырёх хищников разных видов – добра он вам желал?
   – Нас никто не сажал, так вышло. Это Судьба.
   Мардук не дослушал и, бормоча под нос что-то про горох об стену, – вмонтировался в дом.

   Надо признать, что дядюшкины речи неприятно взбаламутили утреннюю душу Билла. От тишины и уголочка не осталось. Поезд с зелёными глазами вкатил в день, тяжёлый и расплывающийся ярко-красный шар побелел, а небо стало обыкновенным, детским.
   И в этом взбудораженном состоянии Билл зачем-то спустился к обрывку беседки. Шёл он, опустив рыжую голову, и зачем поднял глаза – неизвестно.
   На него смотрела девушка.
   Сразу следует сказать – черты её лица и линии фигуры слагались в бесспорную красоту, и эта красота созидалась из множества неправильностей, недостатков и чрезмерностей.
   Её кожа была очень белой, волосы слишком чёрными и слишком густыми. Глаза с тёмными радужками великоваты для её лица, насмешливые губы госпожой природой прорисованы уж так тщательно, будто в детской книжке про какую-нибудь волшебную барышню. Она была совсем невысокой, но от пояса вниз, затянутая в джинсы, казалась длиннее, чем позволяла золотая пропорция. Маленькие сандалии прятались в траве.
   Ужасная футболка с какими-то надписями, примерно на десять размеров больше, чем нужно, завязана узлом на талии. Билл спешно отвёл взгляд, памятуя, что он же не в музее.
   Она не усмехнулась и вообще не сочла нужным защититься жестом, или вот хоть сквасить губки этак, хотя смех, очевидно, был придуман для них именно. Она смотрела на Билла, и он сообразил, что она разглядывает его точно так же, как он её.
   Билл пытался найти определение своему состоянию, как будто это было важно. В голове почему-то играла песня про дерево, словом – вздорное состояние.
   Он отступил, пробормотав что-то самому непонятное, и показав тыл, ушёл к востоку, утратившему рассветную магию.
   Зато он наткнулся на командира, который посмотрел на него подозрительно. Борода подбрита так, что на челюстях два угла на девяносто градусов, пепельные волосы приглажены и влажны, ворот безжалостно застёгнут, чтобы нежное утро не просочилось, подворотничок вытащен на белый сантиметр. Словом – ужас из детского справочника для мальчиков «Книга будущих командиров».
   – Ты ему сказал, что мы возьмём шатун, чтобы подняться к Глобусу?
   Билл посмотрел на него сквозь туман.
   – Ты думаешь, ему следует знать?
   – А ты хочешь, чтобы его драконарии подстрелили подозрительный неопознанный объект?
   Поэтому после завтрака Билл, понукаемый со стуком опущенным на тарелку ножом крест накрест с вилкою, сказал как можно небрежнее:
   – Да, и, дядюшка, нам бы надо наведаться в наши пенаты…
   – Ты красно выражаешься, футболист. Это вы про славный ваш кораблик?
   – Надо кой-что…
   – Да зачем вам? – Благодушно развернулся к замку. – Я вам всё дам. Мой дом и так далее. Полотенца… Сейчас кликну. Доместикус!
   Билл остановил.
   – Дядя…
   Только бы не появился этот наводящий ужас домоправитель.
   – У нас там личные вещи. Вот у нашей барышни… шкатулка с драгоценностями.
   (Шанни успела смыться без всякого предлога, зато с улыбкой.)
   Мардук прислушался, посмотрел внимательно яркими губами.
   – Гм? Я бы ей и драгоценности… Алмазную копь, что ли, ей подарить?
   – Семейное, дядя. Она дорожит.
   Мардук подумал и вздохнул.
   – Ну, что ж. Сходите.
   – Уж так она убивалась. А мы ей сюрприз сделали бы. Только вы, дядя, не говорите, что мы хотим ей принести.
   – Почему?
   – Переживать станет. Она щепетильная.

   Когда ожидали Энкиду возле вросшего в землю окна, Ас бесплатно съязвил:
   – Очень хорошо. Особенно про шкатулку…
   Энкиду уточнил, вылезая:
   – Про щепетильность лучше.
   – Чего это? – Слегка удручился лишённый литературного первенства Ас.
   – Утончённей.
   Билл мнительно рассматривал их.
   – Веселитесь, да?
   Он попросил подождать и завернул к себе. За столом он всё пытался подальше отсесть от Шанни – вспомнил, что так и не воспользовался дядиным ведром для обливания. Мелькнуло у него при этом воспоминание об утреннем, на востоке, разговоре.
   Билл взошёл к себе на второй этаж. Вспомнил, что куда-то сунул одолженную дядей рубашку, и сразу от порога завернул к шкафу.
   – Она-таки здесь.
   Голос был незнакомый, и, очевидно, под стать губам. Билл обернулся, радуясь, что не сбросил покровы.
   Давешняя черноволосая показывала ему под кровать – там Билл углядел пытающуюся уползти рубашку. Он сказал слабым голосом:
   – Спасибки.
   И нырнул под кровать.
   – Знаешь, так приятно смотреть на красивого аннунака. О, осторожнее… угол!
   (Билл ударился там, в глубине.)
   – Ну, вот…
   Билл увидел рядом стройные щиколотки в джинсе и вылез, чувствуя, что волосы стоят дыбом.
   – Приятно познакомиться. – Молвил он. – Билл Баст.
   – Меня зовут Иннан.
   Она смотрела снизу вверх этими своими чудовищными глазами, и у Билла создалось впервые в жизни ощущение, что он неправомерно велик.
   – А те двое?
   Билл, радуясь, что может перевести внимание с собственной персоны, поспешно принялся объяснять:
   – Белёсый, вроде горы – это мой брат Энкиду, а бородач – командир. В смысле, бывший.
   Она спросила про Шанни, но как-то мельком, и вообще, у Билла создалось ощущение, что, хоть она и выслушала вежливо его ответы, ей всё известно.
   – Правда, что ты на треть – лулу?
   – О, да, и даже больше, чем на треть.
   – Я взволнована, дружище. Ничего, что я на ты?
   Билл собрался с духом.
   – Будь на моём месте командир… тот стройный с бородою… тот упал бы в обморок. Ценит условности. Он аристократ.
   – То есть с ним нельзя вот так запросто? А Энкиду?
   – С ним, как хочешь – он и не обратит внимания. Прост.
   – Тоже аристократ?
   Билл замялся.
   – Как бы тебе сказать…
   – А это правда, что у вас демократия?
   Осторожный Билл смутился.
   – Смотря, что…
   – Можно говорить, что король убийца и грабитель?
   – Можно… – Промямлил Билл.
   – Если успеешь договорить?
   – Я не это хотел…
   – Словом, надо выбрать что-то одно?
   – Наверное…
   – Ты не пробовал, как я вижу?
   Билл вздохнул.
   – Поскольку ты меня видишь. А тебе хочется, как я вижу, улететь туда?
   – Куда? Ах, ну, да. Там же много красивых платьиц.
   Билл мял в руках рубашку.
   – Я тебя задерживаю? Ты всё время направо поглядываешь.
   – Ничуть, то есть…
   – Я сказала – направо, Билл. Это в другой стороне.
   Она отошла к двери в коридор, выглянула. Вернулась, Билл сразу отвёл взгляд.
   – А время ты умеешь определять?
   – Что?
   Билл ошарашено повернулся к ходикам. Иннан кивнула, приблизилась и обвела пальцем.
   – Вот когда эта цифра будет. Запомнил?
   – Ну, да… но…
   – Возле стоянки туарегов, за теми дюнами, куда ты посадил свою машину так бездарно, Билл. В одиннадцать.
   Пока Билл собирал все обидные слова, известные ему, Иннан куда-то делась.

   Прошли мимо задремавших патрульных. Тот, что с курьей лапкой, свернулся клубочком под тумбой для песка с полустёртым гербом. Билл вспомнил голубя в нибирийском космопорту. Другой с ящеричьим лицом не спал. Он оперся плоским подбородком на сомкнутые поверх ружья руки в длинноватых рукавах шинели. Мрачно проводил узкими блестящими глазами гостей сира Мардука. Заприметив Аса, машинально как героиня романа, распрямил плечики и сделал попытку отдать честь музейным обрезом.
   Ас прогремел:
   – Вольно. – И патрульный утешился, долго смотрел вслед.
   Билл обернувшись, видел, что он толкает товарища, чтобы рассказать о впечатлениях, показывает ружьём.
   – Профессора и рабочие великого поколения оставили интересное наследие. – Интеллигентно прошуршал Ас.
   Энкиду прерывисто вздохнул.
   – Испоганили природу.
   Он прибавил грубое слово, не относящееся к природе.
   – Не все были так милы, как Белая Богиня. – Согласился Билл. – Но раз уж всё так, как есть… пусть живут и процветают.
   – Что тебе известно о Белой Богине. – Иронически молвил Энкиду.
   Билл не ответил, рассматривал брата, как ящерка их самих. Энкиду иногда делался нервен – чисто мышь в стакане. Билл вспомнил, как конюх ловил мышей стаканом.
   – На ребро ставил стакан, на монетку. – Решил рассказать он.
   Поскольку Асу и Энкиду был неведом ход его мыслей, они переглянулись.
   – Смотри, Энкиду захочется, чтобы его поймали таким способом. – Предупредил Ас.
   – Сам-то… – Заткнул Энкиду беззлобно.
   Он выглядел чистым до последней мысли – с час назад вылупившийся большеглазый крокодильчик.
   Они спускались, забрав широкими шагами правее, так что бывшая школа с картинками животных только проехалась за рощей. Миновали они и деревню с её болотным приложением. Билл опять вспомнил увиденное бандитской ночью. Воспоминание оказалось таким явным, будто чертёнок прыгнул ему в голову.
   – Чего башкой машешь?
   Билл отвечать не пожелал и указал на серые кирпичные котлы, зарытые в землю по уши. Вокруг рос острозубый терновник в слабых розовых цветах. Блуждающие души Эриду таким манером улыбались им.
   – Дядя советовал нам не подходить к земляным норам?
   Они тотчас подошли. За терновником, наглухо заплетённый знакомым растением, косо обрывался кусок некогда протяжённой неограниченно стены – край обломан зубцами. Выкушен, вот ей-Абу-Решит.
   – Лаборатории твоей богини были набиты опасным материалом, Билл. Когда всё произошло, и никто ни за что не отвечал, всё это оказалось доступным.
   – Кому?
   – Ветру, Билл.
   Они обошли стену. Под ногами хрустело что-то вроде хвои, спрессованной слоёным тестом. Билл нагнулся и почерпнул, молча показал – в ладони горсть будто использованных скрепок от степлера.
   – Стена была разрушена прямым попаданием. – Ас замахнулся, а потом ласково приложил к стене ладонь.
   – Сейчас бы сюда нашу леди, она бы объяснила про строительные материалы.
   Ас хмыкнул на бросившего словцо Энкиду. Коснулся среза стены, осыпалось такое же крошево.
   – Похоже, здесь пользовались тектоническим оружием. Выглядит как искусственное землетрясение.
   – Это же запрещено. – Осторожно поведал умный Билл.
   За стеной, как это только на Эриду бывает, сразу открылся другой вид с другим солнцем и воздухом.
   Это был не воздух, а ломкое стекло – повеяло осенью. Несколько деревьев приняли вид статуй коричневого оттенка. Даже припахивало невысохшей глиной. Листья отливали тусклым нечищеным золотом.
   Руины старых штолен словно кто-то нарисовал на пронзительно синем небе. Дул ознобный ветерок.
   – Говорят, сюда прилетала экспедиция Хорсов… строили какие-то заводы.
   – Говорят… – Холодным эхом Биллу отозвался Энкиду.
   Он не сводил потемневших глаз с чешуйчатых башенок и вывороченных пластов серой земли. Билл пригляделся. Вдалеке за нагромождением сваленных в гигантскую кучу машин он ухватил заполошное движение. Листья отнесло ветром?
   – Там кто-то…
   Ас срезал текст. Молчание хлопнуло по ушам, как бандит, сведущий в анатомии. За башней прошло что-то на согнутых конечностях. Торс был человеческий, но от пояса скорпион, и хвост загнут.
   Это, конечно, показалось, такого быть не может.
   – Что за лыжи? – Пробормотал Билл. – Какая-то старая спятившая машина, да?
   Ас тронул бороду.
   – Пойдём-ка.
   Они выбрались из терновника и вернулись на дорогу. Увиденное дружно не обсуждалось. Трое сильных мужчин были мудрее, чем выглядели. Они, конечно, предполагали, что планета может оказаться комнатой парня по имени Синяя Борода, поэтому особо дёргаться как-то глупо.
   И не обязательно вслух произносить всё, что промелькнуло в мыслях, этак совсем ипохондриком можно заделаться. Разве это хорошо для нибирийца?
   Да и природа вокруг тоже придерживалась такого мнения – она показала им новые пейзажи. По обе стороны побитой в мозаику дороги, через которую пару тысячелетий назад проползал ледник, разыгрывал последние дни эридианский июль.
   Миллиардом зеркал развлекали себя высокие светлые деревья, выстроившиеся по обочинам, в пику чёрным и скорбным дуэлянтам, метившим почти все холмы в окрестностях замка.
   За деревьями заблестела цепь озёр, дальше лежала плоская равнина. Ни одной человеческой или иной фигуры, в провале света, как электроны в атоме, кружились птицы.
   За холмом без предупреждения возник океан. Побережье было на удивление прохладным. Скалы, не спеша выбиравшиеся из воды и простиравшие плащи теней далеко от себя, хранили от жары.
   За скалами начиналась пустыня.

   Шанни выглянула с крыльца. Никого.
   – Спасибо за платье. – Негромко сказала она. – Иннан.
   – Тебе оно не слишком идёт.
   Во дворике стояла, покусывая травинку, та, которая посмеялась над царским сыном сегодня утром.
   – Шанни?
   Шанни кивнула.
   – Конечно, оно мне коротковато.
   Иннан сочувственно вздохнула.
   – Этот чудесный оттенок и цвет твоих глаз нечто взаимоисключающее.
   Шанни повторила вздох, спускаясь с крылечка.
   – Обмен ритуальными грубостями состоялся. Почему отец тебя прячет?
   – О, ему стыдно вводить в благородное общество человека.
   – Это мы уже слышали. Я имею в виду – по правде?
   Иннан подошла поближе и поднялась на ступеньку. Теперь она и Шанни смотрели друг другу в глаза. Маленькие сандалии Иннан выглядели очень уверенно, как майорчики в траве.
   – Может, по другой причине, которая имеет вполне реальные основания?
   Шанни уверила:
   – Их трое, и они совершеннейшие идиоты. Поверь мне. Он, конечно, знает тебе цену и ни на секунду не сомневается, что ты тоже её знаешь.
   Иннан выплюнула травинку и облокотилась на готическое перильце, оскаленная резная мордочка у плеча – ну, воплощение хороших манер в застиранной джинсе.
   – Он безумно тебя любит?
   При этом Шанни подумала, что для принцессы, заточённой в башне, Иннан вполне раскрепощена. Интересно было бы посмотреть, как она укрощала Билла и что предусмотрено ею для прочих подопытных? А что эта белокожая лулу многое предусмотрела – Шанни не сомневалась.
   Сама такая же.
   Иннан бросила взгляд, сказавший Шанни, что нехитрые мысли собеседницы не тайна для хозяйки.
   – Родители обычно любят детей.
   – А дяди – племянников.
   – Так он из нашего рода? – Невинно озадачилась Иннан.
   Шанни отметила местоимение и молвила – мудро:
   – Ах, крошка, поживёшь с моё, узнаешь, что свои и чужие часто меняются местами.
   Иннан преласково откликнулась:
   – Ты ведь не такая старая. Во всяком случае, неплохо сохранилась.
   Шанни обрадовалась.
   – Вот он… наконец, мелькнул.
   Она указала пальцем на что-то. Иннан обернулась и затем непонятливо взглянула.
   – Язычок… раздвоенный такой. У тебя вот здесь.
   Иннан некоторое время смотрела, потом рассмеялась.
   – Шанни… поверь… нет, если хочешь, конечно – можно завести между нами и такие отношения.
   – Часики заводят.
   Они обе улыбались. Шанни спросила:
   – Ну? Ты завела? У него в комнате?
   Иннан глубоко задумалась, как ночь на берегах несказанных, дальних.
   – Только дала понять, что он глуповат и поместила в невыгодную для него позицию.
   Шанни кивнула.
   – Это разумно.
   Иннан вздохнула.
   – На самом деле, я очень тебе рада…
   – Да ну?
   Иннан оскалилась, как мордочка на перилах.
   – Рядом с тобой я чувствую себя защищённой твоим опытом.
   Внезапно она резко сменила тон, словно ей надоело глупить:
   – Между прочим, он, действительно, считает меня расово неполноценной и страдает из-за этого. Он меня любит… насколько он способен на подобные финтифлюшки, но изменить себя не может.
   Шанни вкрадчиво опустила ресницы и негромко проговорила:
   – Но морганатический брак мог бы всё изменить, не так ли? Принц крови на самом деле вовсе не принц крови. Мать Билла – человек…
   – Из Хорсов.
   – И всё же она человек. Происхождение Энкиду вообще тёмная история. Что касается…
   – Тот мрачный военный, верно.
   – Он был бы очень знатным куском мяса, если бы не отсутствие метрики. Так что, твой отец, вполне вероятно, строит свои планы.
   – Он вовсе не хочет выдавать меня замуж.
   Шанни постаралась, чтобы мысли не отразились на её лице. Иннан поняла.
   – Нет… я не умру так скоро. Моя генетика изменена… просто он сам был в браке какое-то время….и пережил потерю очень тяжело.
   Шанни не позволила паузе развиться.
   – Знаешь, когда мы достанем с нашего корабля моё шмотьё, я смогу с тобой расплеваться. А пока мне придётся унижаться перед тобой, о лулу.
   Иннан прищурилась
   – Что там у тебя в сундучке имеется?
   Шанни принялась перечислять…

   Бухта, которую они не торопились покинуть, устроила заповедник теней, обретающих цвет по собственному выбору.
   Стеклянное тепло предполудня дробилось на тёмном песке. Лодка-круассанчик мокла – сама по себе.
   Завихрило воду и нежное стекло расколотили. Искры воды голубые осыпались.
   – Понятно, – Билл с насмешливым одобрением взглянул, как получеловек на лучшую половину – дельфин, – обозначил присутствие.
   Сначала едва резануло воду изнутри, разбежалась клином волнишка. Покой и мир: тотчас взрыв, вылетело блестящее существо, повернулось в воздухе, ушло в свой мир.
   Прекрасен.
   Умное с маленькими глазами острое личико-нос посмотрело, мол – каково?
   Но там ворочался и кто-то ещё. И этот затаившийся и не думал показываться. Тень под водой, затемнив линзу бухты, промчалась так быстро, что Билл вспомнил ту, другую, пролетевшую над лиловым западом.
   Ближе к горизонту в двух местах поверхность воды приподняли изнутри. Синие рога моря только наметились. Билл дёрнулся – полезная мыслишка осенила. Ас сощурил вежды и махнул на него.
   – Нет, Билл! – Громко сказал он. – Не нужно… прошу тебя. Не рассказывай о казантипской русалке.
   Билл обиделся. Он, действительно, хотел освежить рассказ, когда-то потрясший воображение целомудренного командира.
   – Я вовсе не собирался. Я думал о своих предках. Они вышли из воды, земли и огня.
   Энкиду заметил:
   – Видал? Для вырожденца из правящей верхушки просто таки умный.
   Ас кивнул:
   – Он, наверное, спички хорошо зажигает. С одного, максимум с трёх раз.

   С этой внезапной точки обзора на винте повернулась сцена гигантской пляжной ленты и отступающих к закату обжитых холмов. Перед нибирийцами легли подмостки куда более величественные, чем могло бы подсказать воображение.
   Пустыня, жёлтая, как цыплёнок под белым неподвижным шаром, висящим точно посредине, перетекала из холма в равнину, и при этом постоянном движении у наблюдателя оставалось ощущение, что перед ним в рамке меняют листы бумаги с чуть изменённым пейзажем.
   Ближе к югу бескрайнее безмолвие нарушалось. Белые фигуры, очень высокие и мощные, расхаживали среди холмов, по улицам города, похожего на плавники собравшихся в заводи чудовищных песчаных акул.
   Прозрачные купола передвижных теплиц истекали бурным конденсатом, похожие на покрышки машин бурдюки выше роста стояли и катались среди малых барханов.
   – Но что… кто… что же это? – Еле выговорил царский сын. Светлые волосы порыжели от удивления, рот приоткрыт.
   – Господа пустыни… – Ответил Энкиду с некоторой торжественностью. Излетаемые слова оставались в воздухе миражами размером с марку.
   – Туареги.
   Господа пустыни рассеяли свой флот среди обманчиво неподвижных холмов. Чёрные и белые паруса палаток, изредка прикрываемые потоками воздуха, то увеличивались в окулярах дрожащего марева, то принимались таять.
   Цвета молочного крема, похожие на четвероногих лебедей, существа, повисали над песком. Они передвигались вместе и по отдельности. Картинки рисовала и стирала в слоях атмосферы стремящаяся к совершенству рука. И, хотя ступая, они глубоко погружали в расступающуюся жёлтую крупу широкие копыта, следов они не оставляли. Призрачные раны текучей субстанции срастались с гипнотической медлительностью, песчинка к песчинке, оставляя томительное ощущение, что всё происходит наоборот.
   Поступь туарегов и послушных им красавцев-животных издалека совпадала с движением песка. Действующие лица и декорации подчинялись единому импульсу.
   Огромный рост туарегов не был обманкой оптики. На поясах плащей спутники Билла приметили то, что могло являться только оружием. Когда плывущая среди песка скульптурная группа воинственных и спокойных фигур приблизилась, Биллу помстилась несообразность в их облике, позднее объяснившаяся.
   Меха с водой помещались возле каждого акулоподобного дома и скапливались под незакрытым занавесом купола, который монтировали несколько туарегов. Дёрн, настланный под куполом, уже пророс и крошечная цветная птица приплясывала над клумбой блестящих крупных цветов.
   Чаны с молоком, вином и маслом сгружали недалеко с белоснежного существа ростом чуть менее стоявшего рядом туарега. Вблизи оказалось, что четвероногий не покрыт перьями, как лебедь, а нежной, клубящейся рваным кружевом, шерстью.
   – Что там дядя говорил про песочных специалистов?
   Ас снял с шеи бинокль. Билл на него покосился… вспомнилась улица в малой столице, но так далеко – сон полузабытый.
   Сон… да.
   Билл повернулся, и сбоку застило поле зрения. Билл быстро глянул… В свободном плаще высокий эридианец стоял в двух шагах, пристально глядя на него. Биллу показалось, что у туарега нет лица, только глаза над сглаженной белой глиной. Но приглядевшись, понял, что лицо прикрыто тканью по глаза – ярко синие, холодные…
   Холод их был явствен, и сварившийся, влажный Билл уловил на своём лице прикосновение металла.
   Лоб высокий, – не спрятан ли под натянутой тканью платка шлем? – оставался в жару светло-смуглым и сухим. Переносица высокая, как мост между дружественными городами.
   Туарег склонил голову – состоялся изысканный поклон военного и вельможи. Затем, увидев, как неловко и спешно – только Ас сумел соблюсти достоинство неторопливости – они ответили на его приветствие, как жалки и мокры они, туарег счёл необходимым уравняться с гостями.
   Величественно воздев руку – холёную, белую, в длинном узком рукаве, – туарег отстегнул свою маску, точно сбросил одежду, уверенный в своём совершенстве. Ткань упала, открыв лицо мужчины удивительной точности черт. В нём не было немоты и скованности от того, что его прятали от света. Но нетороватым на мимику оно, и правда, сделалось задолго до того, как родился этот эридианец.
   Нос, излучина уст и подбородок соединялись повелительной линией – глубокая ложбинка над верхней губой чувственно темнела, кожа выглядела крепкой и нежной. Несмотря на сугубую мужественность черт казалось, что сроду здесь волоска не произрастало.
   Две маски – солдата и монаха – скрывали суть, намёком проступавшую сквозь глаза. В рисунке хищных крыльев носа и чуть тонковатых губ эволюция закодировала нераспознанную тайну.
   Энкиду рассматривал ткань одежды – от неё исходило ощущение свежести. Сама материя, составленная из нескольких невесомых слоёв, надо полагать, вообще не пропускала песка, которым переполнились рубахи, рты и волосы экипажа Глобуса.
   И сейчас туарег, подобный мужественному цветку шпажника, наелся песка ради уважения к гостям.
   Билл спешно сказал, шепелявя:
   – Не надо из-за нас-то…
   И подавился… издав птичий звук.
   Туарег с лёгким недоумением посмотрел на него. Ас протянул ему бинокль. Туарег принял прибор и взглянул.
   – Неплохая линза. – Сказал он.
   Произношение поразило их. Это был нибирийский, но до того чистый, что напоминал манеру произносить тексты в храмах. Педантичное выговаривание концов слов вызывало в памяти урок родной литературы.
   – Увеличение недурное, искажение предметов из-за преломления небольшое. Очень неплохо.
   Он обратился с этими словами к своему соотечественнику, подошедшему к ним. Тот из-под своего забрала ответил, поклонившись в сторону гостей. Губы шевелились под маской, которую он не снял. Он тотчас отошёл.
   Первый их знакомец протянул бинокль Асу. Ас сделал жест… Туарег, усмехаясь, спросил:
   – Дар? В знак чистых намерений? Спасибо…
   Сделавшись проще, он сморщил свой величественный нос.
   – Что бы такое преподнести богам… уж конечно, огненная вода их не интересует. Я хотел сказать, молоко…
   Нарочито скромную шутку приняли с удовольствием и плохо скрытым облегчением.
   Билл обрёл голос, указывая большим пальцем на командира:
   – У него тоже есть огненная вода там наверху, в его волшебных покоях.
   Туарег посмотрел на Билла неопределенно и рассмеялся, что-то прикидывая про себя.
   Энкиду посмотрел за плечо Билла. Туарег тоже туда смотрел. В мареве появились две фантастически прелестные картинки, если не считать того, что они заметно страдали от жары.
   Туарег улыбнулся уже по-свойски.
   – Вам, небось, нужно откопать вашу машину? Ту, что села в дюнах…
   Ас слабенько сглотнул.
   – Насчёт платы…
   – Не беспокойтесь… – Проговорил туарег своим изысканным манером. – А впрочем, вы поговорите с кем-нибудь из Прямых Потомков… полагаю, они не упустят шанс показать либо свою власть, либо благородство.
   И он недобро рассмеялся, показывая белые, отлакированные песком зубы. Неподвижный взгляд его синих глаз кого-то напоминал Биллу… пока он не вспомнил один из портретов в Гостиной. Весьма красивый мужчина с монашеским, но не ханжеским выражением лица, будто также запечатанного в мундир, как и его великолепный стройный торс.
   У портрета точь-в-точь так стыли морозными полыньями две синих прорези глаз. У Шанни глаза похожи, подумал он и, обернувшись, пошарил окрест взглядом. Он вздрогнул от удивления – Шанни говорила о чём-то тихо и вдумчиво с маленькой длинноногой нимфой, насмешливо обошедшейся сегодня утром с Биллом.
   Девицы нашли общий язык. Иннан обернулась, убирая со лба чёрную, крылышком воронёнка, прядь. Билл не увидел на таком расстоянии, но вспомнил, какой озноб подарило ему сочетание тёмных крупных глаз и белой кожи.

   Билл, на которого туарег посматривал с вежливой насмешкой, кхекнув, заговорил с академической интонацией:
   – Я бы хотел узнать обо всяких местных традициях. Вот, к примеру, важнейший в жизни всякого мужчины момент, э…
   Туарег выслушал и без улыбки ответил:
   – Нет, право сделать известное предложение принадлежит не мне.
   – А как?
   Тот взял по пути с колышка кружку, зачерпнул из катившего мимо колодца и взмахнул, причём, не вылил.
   – Вам, сир, выплёскивают воду в лицо. Если ты не утёрся, значит, тебе дорога каждая капля.
   Сам он воду не плеснул, а вылил, догнав телегу, в колодец.
   За его спиной вырос громадный четвероногий лебедь. Теперь было видно, как значительно это животное с надменным и грустным выражением.
   – А эти, они кто?
   Туарег произнёс какое-то слово.
   – Люди? – Переспросил Билл.
   Туарег отринул предположение головой, и повторил.
   – Очень красивы. Внушают уважение. – Опять не расслышав, пролепетал Билл.
   – Не дай Абу-Решит, – серьёзно молвил туарег, – нам столько трудиться. Загнёмся.
   Туарег снял с верёвки, натянутой через пустыню и протянул девушкам покрывала, дабы их нежная красота не пострадала, как он добавил.
   Ас хмыкнул.
   – А наша нежная красота?
   Ухмыльнулся и туарег.
   – Перебьётесь. – Пошутил он, и грубость в его устах прозвучала убедительно, как филологическое упражнение или признание в любви.
   Билл стоял, расставив ноги.

   – Держишь планету? – Спросила Шанни. – Пока здесь вы трое, она, конечно, не ускользнёт с орбиты. Вы трое вечно топырите конечности так, будто это последняя возможность унаследовать всё.
   Билл сердито поднял верхнюю губу и посопел.
   – Ваши с Асом шуточки надоели мне. И ты, сама нежность, поцелуй Абу-Решита, полдневная роза грешной Нибиру, я думал, ты-то хоть милосердна, а не только умна. Но тщетно.
   Все трое взбудоражились оттого, что Шанни появилась вместе с новой знакомкой. Билл на правах старого друга представил ей Аса и Энкиду. Командир посмотрел с огромным и сдержанным интересом.
   Энкиду довольно равнодушно уронил:
   – Энк.
   Шанни закуталась тотчас, а Иннан небрежно волокла накидку по жёлтому песку. Энкиду поднял покрывало, стряхнул и накинул Иннан на плечи с таким отстранённым видом, что Ас и Билл, никогда бы не осмелившиеся на такую вольность, даже принахмурились. Иннан восприняла такое ухаживание тоже без малейшего чувства, даже спасибо не сказала.

   Ас шепнул – кто бы мог подумать – растерянно:
   – Ну и ну.
   – Что ещё?
   Ас развёл руками.
   – Красавица… слов, знаешь, нет. Будто из книги или кино, ей-Абу-Решит.
   Билл почему-то надулся.
   – Я первый заметил, что она красавица, первый заметил!
   Шанни услышала и со стрёмным блеском глаз-зубов уколола:
   – Детка, они ссорятся из-за тебя.
   Иннан ответила в тон:
   – Что ты делала в таких случаях?
   – Отправляла мыть посуду.
   Билл испугался и оглянувшись, елейно прошептал:
   – Как прекрасны эти лики красоты, комр. Ветерок и цветущее деревце.
   Но тут вдалеке прошла одна из женщин-туарегов, и Билл осёкся. И он, и Ас мигом позабыли об основных стихиях. По волнам песка парус скользил, и корабль оживал, и обретал под парусом очертания. Страшно взволновала тонкая горящая золотом прядь из-под белого покрывала, натянутого на лбу.
   Поступь слонихи – легче паутинки, светлые волосы, наверное, и длинные ресницы, чьи тени издалека видны на розовой бледной коже. Ну, это уж блажь, конечно… издалека – ресницы?
   Шаг лучше танца, следы в песке исчезают тотчас, походка запоминается, как текст хорошей, более того – вечной песни.
   Шанни и Иннан, которая, по-видимому, бывала тут не раз, замолчали. Обе девушки с тонкой усмешкой – две девушки, одна усмешка – следили отнюдь не за жительницами города.
   Потомки многочисленных детей некоего синеглазого военного господина были занятым народом. Туарег, терпеливо выполнявший роль гида для незваных просителей, извинившись, отлучился.
   Заодно Энкиду куда-то делся. Правда, этот сразу появился с новым и таким же терпеливым туарегом.

   На окраине города, где начиналась неприручённая пустыня возвышалось изваяние. Билл указал:
   – Красивая штука. Это вы статуи первопредков делаете?
   Другой туарег улыбнулся и тонкими пальцами пониже спустил свой занавес. Твёрдый подбородок, бархатный от тончайшей пыли, выказывал тщательную приверженность такому достижению цивилизации, как бритьё.
   – Ну, да… да.
   – Можно поближе?
   Спросив, Билл тут же чесанул в избранном направлении, но увидел, что Иннан быстро посмотрела на него, и остановился. Энкиду извинился за него взглядом и поспешил следом, чувствуя волнение, как перед появлением тигра среди леса на Заповедных Территориях.
   Завеса песка таяла по мере приближения. Статуя изображала сидящую богиню. Поставив локоть на колено, окутанная тканью, она была так хороша, что захватывало дух. Лица не видно, но поза и то, как касалась ткань её рук и головы, изобличало несомненную и поразительную гармонию. Энкиду замедлил шаг и воздух застыл.
   Статуя шевельнулась, распрямилась и поднялась навстречу братьям женщина в одеянии, казавшемся монументальным и невесомым.
   Не она шла, а Эриду катилась под её ногами. Билл затоптался на месте, проваливаясь в песок. Женщина приблизилась походкой, напомнившей Биллу движение дюн. Что она напомнила Энкиду, не было и не стало известно.
   Она шла, тем не менее, к Энкиду. Энкиду перевёл дух. Она была одного роста с ним. Нечасто егерю… никогда егерю не доводилось видеть такой высокой и сильной.
   Теперь они стояли друг против друга. Её лицо было закрыто выцветшей тканью под самые глаза, полускрытые длинными опущенными ресницами цвета позолоченной соломы.
   Она медленно подняла ресницы и оказалась глаза в глаза с Энкиду. Не синь… голубизна небесной изнанки, никогда не выцветающей, наполняла их.
   Она отодвинула вниз покрывало и совершенно правильное, даже ужасное правильностью лицо, открылось ему.
   Посмотрев, она сказала:
   – Бебиана.
   Он понял, что она представилась. Пошла прочь той же дюнной походкой, так что Энкиду пришлось произнести своё имя вслед.
   Шанни издалека сказала уравновешенно:
   – Задавила бы его эта громадина.
   Ас сдержанно согласился:
   – Да… средний рост тут…
   Шанни так посмотрела, что он заткнулся.
   Хрупкость Шанни и утончённость Иннан не гасили их красоту рядом со слонихами, госпожами пустыни – но в них появлялось что-то игрушечное. Девочек можно было залистнуть в книжке сказок. Правда, тут же начать отыскивать страницу и умиляться нежности художника.
   Энкиду стоял с озадаченным видом. Шанни сказала Иннан:
   – Они тут изрядно запылились.
   – Статуи не пылятся. – Со смешочком ответила новая приятельница.
   Спустя некоторое время Билл (напившийся молока вместе с девицами) и Ас (Энкиду исчез) вместе с туарегами смотрели, как лебеди вытаскивают из дюны шатун. Сначала машина напоминала колпачок от авторучки. Ас сказал:
   – Н-да. Надо же было так посадить машину.
   Билл рассердился, но почему-то огрызаться не стал. Был сама кротость. Да и Ас критику оборвал. Лебеди, постанывая, но с обманчивой лёгкостью выудили из дюны в осыпающихся ручейках песка шатун. Машина выглядела навивной и неуклюжей. Ас повернулся к туарегу и пожал ему руку.
   (Энкиду появился только поздно вечером.)

   Когда шатун ёрзал на грунтовке возле старых штолен, чтобы подпрыгнуть к Глобусу, появились двое патрульных.
   Билл, уже полезший в нутро машины, остановился. Посланы ли они были с какой-то целью, или проявили инициативу, понять невозможно даже проницательному Асу.
   Ящероватый увидел, что Билл смотрит, толкнул приятеля. Тот смутился и тоненько закудахтал. Но ящероватый смело подошёл, маленький и гибкий, он тонул в зимней шинели. Сделав движение, вроде как «обрез на плечо!» – он нервно облизнулся чёрненьким языком и произнёс своим обрывистым шипящим голоском:
   – Сир, дозвольте обратиться.
   Билл глянул с мольбой на Аса, но тот скрылся в корабле. Билл проблеял:
   – Конечно, дружище. Но я не так умён, как… остальные боги. Я у них типа простой.
   Ящерка склонил голову к погону и вдумался. У Билла создалось впечатление, что мысль патрульного глубока и настойчива, и ввинчивается в песок биллова пустословия. Биллу сделалось совестно, и он пробормотал:
   – Я слушаю вас очень внимательно.
   – Что значит, сир – Супротив Супостата?
   Билл в полном отупении повторил услышанное.
   – Что это значит?
   – Да, сир.
   Ящерка ждал. Билл с подозрением вгляделся и устыдился – патрульный и не думал ёрничать. Билл подавил желание спросить, откуда он взял, собственно…
   С трудом подбирая слова и чувствуя, как мелок и жалок его язык, Билл кое-как выполнил просьбу. Ящерка слушал тщательно, потом поблагодарил внятно и с достоинством. Повернулся и снова глянул, вывернув голову над плечом:
   – Сир, моя благодарность вам очень, очень благодарная.
   Он ушёл, прихватив товарища, который ничего не понял, более интересуясь шатуном.
   В машине было душно и песочно. Ас выворачивал штурвал, чтобы очистить его от песчинок.
   – Ну, как, просветитель?

   Глобус вынырнул из облака, одичавший и чумазый. Он долго не давался, как намыленный. Когда разошёлся БЗ, Билл понял, что ему неловко смотреть по сторонам. Часть собственной жизни, спрятанная на корабле, отвергала его.
   Пока выравнивали и перепрятывали Глобус в небе, кое-что обнаружили. Билл, толкнув Аса, постучал в окно Балкончика.
   Собрали вещи.
   Ас вспомнил, что Шанни попросила:
   – И возьмите с комода фотографию в рамке.
   – Там же ничего не рассмотреть?
   Тем не менее, Ас зашёл в её комнату.

   Одиннадцать ночи, две единицы, двойка, качели. Покачивался согнутой иголочкой месяц. Как вышло, что луна истлела так скоро?
   Звёзд, впрочем, было до чёрта. Билл телепался у дороги, беспокоясь. Свидание ему, несомненно, назначили. …Зачем?
   Белые столбы возле школы отсюда казались парой костей… месяц, каков бы он ни был, при последнем вздохе, а светил, стервец… про месяц так можно, это про луну выражаться нельзя.
   Выглядело так, будто вот-вот нечто выйдет из-за колонны, и Билл увидит чьи-то блестящие глаза. Черкануло по небу чёрное, и так отчётлив был силуэт, что Билл глазам своим отказался верить.
   Нет, это не штамп – отказался.
   Только пробормотал что-то и тут же взвизгнул постыдным голосом. Вперёд него легла на свет тоненькая тень.
   Тень была, как свет, и даже со страху Билл это увидел.
   Потом за плечом его рассмеялись.
   Он обернулся. Иннан сорвала листок с куста.
   Минуя тревожившие Билла дюны, они вышли на пустошь. Подглядывал за ними океан. А что скажешь? До ужаса синий и, кажется, что кто-то с большими рогами вынырнет и вся вода дыбом встанет.
   Иннан подняла руку и указала:
   – Вот ваша звезда, сир.
   Билл сперва смутился, что придётся с ходу врать барышне, что он увидел какую-то там звезду. Иннан вытащила листок и, сложив его, откусила кусочек. Протянула Биллу. Потом она развернула Билла в нужном направлении и поднесла листок с дырочкой к его глазам.
   Биллу врать не пришлось. Он увидел собирающуюся упасть каплевидную гигантскую белую звезду. Она испускала голубые лучи, которые расползлись по свитку неба.
   – Ваше высочество.
   – А?
   Она усмехнулась и откликнувшийся Билл растерялся.
   – Я не про тебя, я про звезду. Её называют «ваше высочество».
   – Да-а?
   Острая реплика обидела Билла.
   – Её возраст… думали, она молода. Но когда пригляделись…
   – Ой… ой. Вот так всегда.
   – Оказалось, что ей гораздо больше. Её называют – Сапфиром Вселенной. Она поднялась, когда вы, ваше высочество, изволили родиться. Там дальше галактика Леану. Она маленькая.
   – Его высочество сегодня не один. – Сказал Билл и почувствовал, что Иннан холодно на него глянула.
   Билл указал на светящийся предмет, который летел на восток, и, останавливался, чтобы повернуть на запад. Это был блик Глобуса.
   Билл загляделся, и у него повело голову.
   Час спустя Иннан навестила Шанни. Они с удовольствием разговаривали. Иннан прервала какую-то остроумную реплику относительно поведения предметов в пространстве и указала на стол, где стояла лампа-дракон:
   – Откуда… я не знала, что у отца есть моё фото. Я никогда его не видела.
   Шанни кивнула…
   – Ты и не могла.

6. Некто по имени Передышка

   На третий день гостевания в семейной резиденции хозяин позвал Билла, сказав, что покажет ему, как наследнику, кое-что. Билл беспрекословно потащился за Мардуком, тем паче воззвать к кому-нибудь было никак – все разошлись после завтрака. Просто рассеялись по дому. Вообще экипаж Глобуса за последние сутки сделался до ужаса занятым.
   Билл выходит, один был бездельник. У него, правда, назрело дельце… он, собственно, собирался вернуться в свою комнату.
   Напрасно предположив, что дядя приведёт его в холостяцкую башню, где он рассказал им историю нибирийского ветеринара, Билл удивился. Сир Мардук провёл его мимо железной дверцы, пошутив по поводу умывающихся драконариев и подтвердив предположение Энкиду насчёт пыльцы – Билл нервно сглотнул, – завернул за половинку беседки.
   Билл мельком глянул на майорчики, ещё ярче и свежее расцветшие сегодня, и почувствовал, как на ходу ветка деревца трогает его за плечо.
   Среди пышной и мокрой от росы травы, на четырёх высоких ногах стоял свайный домик. Билл не сразу понял, что это такое. Домик явно принесён сюда и кое-как вкопан в землю, а под один из столбов совсем, как под ножку расшатанного стола, подложены камни.
   Лесенка к этому скворечнику не выглядела устойчивой, но Билл без вопросов положил руку на перекладину. Мардук остановил наследника.
   – Ты познакомился с моей дочкой? – Небрежно спросил он. – Бедное существо. Но я её люблю, и тебя прошу любить и жаловать. Извини, она всего лишь лулу… но я привязан к этому ребёнку.
   – Ваша…
   – Да, я приютил этот комочек жизни, когда она в корзиночке для шитья умещалась. Да, она там и лежала, кстати. Этот писк… тепло… крохотные ноготки. Я тогда не подумал про чистоту крови. Теперь каюсь, конечно. От вас вот прячу. Стыдно…
   – Отчего же, дядя? Вы забыли, что я сам…
   Мардук бросил бешеный взгляд, Билл замолк. Потом всё же решился:
   – Небезупречен.
   Мардук вздохнул.
   – Спасибо тебе, конечно, за демократизм. Поверь, мысль, что благородные господа будут сталкиваться с этой дщерью Эриду… а ведь с другой стороны, что сделано, то сделано. Не подобает мне оправдываться… к тому же, бедное существо ни в чём не виновато. Тебе было очень неприятно, Билл?
   Билл вгляделся. Мардук… неужели не шутит?
   – Но, дядя, – очень осторожно подступился он, – молодая леди… она… очень, видите ли, красива и…с виду она, совершенно как чистокровная нибирийка…
   Мардук напряжённо смотрел на него.
   – Кроме этих волос, конечно, а…
   Мардук вдруг заключил его в объятия – именно выражаясь вот так по старомодному. Билл скосил глаза на мощные дядины лапы.
   – Спасибо тебе, – с чувством выдохнул Мардук.
   Он выпустил Билла.
   – Слава Абу-Решиту. Уж не знаю, по доброте ли душевной ты говоришь… но у меня камень с души. Я-то извёлся…
   Билл помотал головой – ему сделалось не по себе.
   – Дядя, – твёрдо сказал он, – вы забыли, что я из страны, которую на треть составляют… люди.
   Мардук отмахнулся.
   – У вас там содом и гоморра.
   Билл подумал и вкрадчиво заметил:
   – Знаете, дядя… я прошёл проверку?
   Мардук нахмурился. Билл пояснил, отступая:
   – Когда знакомишься с отцом очень красивой девочки… вам устраивают проверку…
   Мардук смотрел так, будто ушам не верит, потом выругался, отступил, оглянулся и одним движением кисти выломав перекладину, запустил в Билла. Беззвучно и одним ртом расхохотался:
   – Ах, ты стервец.
   Он утёр под глазом – или то была роса?
   – Вот теперь я верю, что ты искренен. Для тебя это убогое создание – достойная вздохов девица… что ж. Я рад. Честно скажу, моя привязанность к ней так сильна, что я по-настоящему страдал при мысли, что вы будете брезговать моей крошкой.
   Он подумал.
   – Что же, Билл. Коли так… если…
   Он скрутил что-то в воздухе. Билл кивнул, играя перекладиной, попробовал вставить её на место.
   – Дядя, поверьте, я столько раз это слышал. Зря я вам сказал, что думаю. Надо было…
   Мардук погрозил ему.
   – Хороша?
   Билл выгнул губы, поставил ногу на перекладину (предшествующую выломанной, поэтому получилось довольно высоко) и поставив локоть на колено, водрузил на кулак подбородок.
   – Что мне до лулу, дядя?
   Мардук показал ему вверх на прикрытую неплотно дверь домика, снова погрозил и, разжав пальцы, помахал. Потом пошёл по травке, и показалось Биллу, что стебли её дрожат в ритме его шага.
   Билл взгромоздился на лестницу и почувствовал, что она на редкость крепкая и запросто способна не подломиться под царскими ножками. Дверца выпускала навстречу поднимающемуся Биллу прохладные тени, но на покрытых паутиной трещин стёклах веселилось солнышко.
   Не гнулись перекладины, и с опаской взбиравшийся оценил дядину руку. Если и скрипела лестница, то тихонько шептавшиеся деревья мешали расслышать предупреждение. На порожке Билл оглянулся, и коленки дрогнули.
   Он был над рощей, и кроны деревьев отсюда сделались поляной. Обманчивая, она приглашала Билла сделать шаг. Но тут затесался обогнувший угол дома западный ветер, тронул листву и…

   Такой яркий свет скользнул и такая густая тень там внизу, что у Билла сердце заколотилось, как бывает у кота, подобравшегося к прекрасной птице, которая суетится у ручейка.
   Счастье застило ему глаза прозрачной на свету ладонью. Он вздохнул, потянулся носом за ветром и едва устоял.
   В избушке Билла встретили сначала узенькие сенцы. Здесь пахло вовсе не запустением. Домовитый дух позаботился, чтобы не выветрилось гнездо до возвращения хозяина.
   Или это сам хозяин навещал потешный дом, смахивающий на лабаз от медведей? Солома, слежавшаяся в углах, показывала среди серых золотые нити. Предмет знакомый высунул свою пустую головку.
   Билл подождал, чтобы глаза привыкли к заполошной смене света, и встал на колено. Пошебуршившись, добыл из соломы и рассмотрел бутылку. Она была похожа на ту, которую они выбросили из Глобуса. Все бутылки похожи.
   Билл с этой глубокой мыслью встал и заглянул из прихожей в комнатушку. Заклеенное ёлочкой окно плохо пропускало солнце. Комната была разорена, как если бы кто в спешке собирался и хотя вещи были дороги ему, прощаться времени не оставалось.
   Картонная почерневшая коробка с надписью Не Смотреть. Билл поставил бутылку в большой таз для умывания, и приоткрыл – коробка наполовину полна старинными дисками с записанными на круговые бороздки кинофильмами.
   Старый разбитый Мегамир, с заткнутой в подтекающее озеро синергетического вещества семейной фотой, давно ничего не искал и не показывал. При виде вошедшего синергия не встряхнулась и не зашевелилась, так много впечатлений скопилось под её верхним слоем, затвердев кристаллом.
   Телепалось что-то, как бабочка за немытым стеклом, и наплывало на фотографию, выполненную древним изысканным способом с помощью ручного аппарата, лицо… и выражение его самое подвижное.
   Билл, внезапно ощутив неприятное чувство жути, отвернулся, хотя в чертах этого лица не было ничего отталкивающего, а даже напротив… но отвернулся.
   На опрокинутом навзничь книжном стеллаже валялась пара домиком вставших книг. Любознательный Билл перешагнул трещину в полу и поднял одну из книг. Название приводить не стоит, посвящена строительству плотин. Другая – с обложкой, которая не понравилась Биллу – наполовину нибирийское лицо, наполовину морда леану.
   Билл уронил книгу с чувством отвращения в кончиках пальцев и, ретируясь в угол, услышал скрип. Но дверь была прикрыта. Он наступил на большое выгнутое бычье седло. Рядом валялся бычий боевой шлем с прорезью на лбу для рога.
   Взяв под мышку единорожье седлышко, Билл отодвинул матрац, служивший хозяину кроватью. Сел на пол спиной к ложу и, почувствовав что-то твёрдое, заёрзал. Закинул руку за спину и под матрацем пошарил.
   Взглянув на пистолет, он сразу отбросил его. Чуть позже сообразил, каков он дурак – а ежли бы старина оказался заряжен? Получил бы пульку из машины времени.
   Из дула выпала записка.
   «Воспользуйся раз в жизни», – прочёл Билл одну из двух строчек тонким почерком. Вторая была именем, которое ничего не сказало Биллу. Зато, через запятую – слово, ему известное. Хотя начертание букв слегка отличалось от общепринятого, сомневаться, как пишется слово «брат», не приходилось.
   Билл, отложив седло, разгладил записку на одном из своих широких, как столик для белочки, колен. Глазел на послание, а мысли неизвестно, где шастали. Увенчалось глазение тем, что Билл поднялся и принялся за незаконченное хозяином комнаты занятие: отшвырнул стеллаж, поставил к стене матрац и даже вытащил из стены наполовину кем-то выдвинутую печку.
   Угадал! Из развороченного месива стены выпала обгорелая табличка, так называемая электронная книга.
   Билл такой никогда не пользовался. Или погружался в густоту текста сквозь Мегамир, где фразы обступали его, как вампиры, а буквы проникали в кровь сильным лекарством. Ну, или брал бумажную книгу, чтобы буквы не забыть.
   Но он видал такую вот, как эта. На Нибиру испокон веков принято сохранять устаревшие технологии. Разве мы мещане? Мы же культурные мыслящие существа. Ну, и – на всякий пожарный.
   После хрестоматийной истории с механическими часами, которые продолжали тикать в подводной лодке под ледником, считалось хорошим тоном хранить дома твёрдый Мегамир (превосходное изобретение людей вскоре после изобретения их самих нибирийцами) или приёмник с клавишами, производства Северной Нибирии времён краткой независимости материка.
   Электронная книжка – ну, вроде – имелась у Шанни. Билл подглядел во время полёта, как Шанни что-то помечает на полях.
   Билл решил зарядить молчащую книгу от Мегамира. Старик обрадовался, заплескался, но книжка промолчала, с бледным пустым личиком – бездыханная.
   Билл сообразил, что здесь необходима замечательная эрзац-энергия: электричество. Впрочем, тот, кто спрятал книжечку, позаботился и об этой исторической минуте. Хвостик, свисавший сбоку, оказался зарядным устройством. Билл поискал глазами, нащупал пятачок в стене за полками. Вспомнил, что один из столбов дома опутан проводами.
   Сунув «пальчики» в стену, подождал. На побитом и запорошенном экране появился Знак Терпения. Потом проступили буквы. Билл провёл рукавом по стеклу и сбил текст. Пока он восстанавливал нужный кегль, его глаза сами успели прочитать многое из того, что он, возможно, решил бы вообще не читать.
   …мне больно говорить о том, что произошло с богами.
   Война утром началась и к вечеру разрушила семь тысяч лет.
   …огонь, вода, земля и ветер перепутаны и восстали.
   Деревья высохли, металлы расплавились. Здесь будут расти только камни. – Написал кто-то.
   Мелькнул вложенный рисунок.
   Билл проводил его взглядом и вытащил из кармана свёрнутый манускрипт из бутылки. Почерк быстрый и умный, сёдла и за спиной колчаны.
   Старое и вытертое по краям письмо он знал наизусть и сейчас только шевелил крупными и дважды вздрогнувшими губами:

   «Моя драгоценная, моя любимая, моя милая жена. Мы, по всей видимости, и даже скорей всего, умрём уже сегодня.
   Бери детей и внука в охапку своими тонкими ручками и отправляйся туда, куда мы решили. Я целую твои туфельки и благословляю. Не забудь домашних животных, в том числе, своих подруг.
   Всё полетело к чертям только сегодня утром, хотя вчера уже мне всё было ясно, а ведь мы-то с тобой знаем, какой тугодум тебе достался в любовники.
   А. делает всё, что может, а может он не так много. Впрочем, это не его вина. Территория заблокирована на всех стихиях. Старый пират по-прежнему хорош и надеется на свой опыт службы в космопехоте. Что с него возьмёшь. Я бы больше надеялся на его опыт революционера и террориста, но он исполнен благородства от сапог до шляпы гражданского образца.
   Мы здесь в некотором роде в окружении – суровый пейзаж и прекрасные мужи с пистолетами. …Надеюсь, что я произвёл на тебя впечатление.
   Что касается Н., то я ничего пока не знаю. Я надеюсь.
   Брат не даёт о себе знать, зато он даёт о себе знать кое-кому. Как природный аристократ, он много не говорит, и несомненно, его синие глаза наполняются круглыми невыкатившимися слезами, когда он бомбит формирования врага.
   Его семейство ведёт себя по всем правилам приличия. Он-то сумел выдрессировать своих женщин, в отличие от одного рыжего парня.
   Но ты ведь ничего не имеешь против этого рыжего парня?
   Я выберусь отсюда, когда будет возможность, и соединюсь с вами в указанном месте. Не учи попугая антиправительственным лозунгам на тот маловозможный случай, если мы выживем и будем скитаться по джунглям вокруг стены концлагеря.
   С того утра на берегу океана я всегда, каждую минуту и все прочие ускользающие измерения был счастлив, как только может быть аннунак.
   Хотя и не забуду тех язвительных словечек, которые я тогда услышал.
   Весь извёлся, я же такой копошливый и вымылся в луже. Взял потихоньку зубную щётку у А. Во всём есть что-то хорошее, и я могу посчитаться с чистоплюем А. за то, что он тогда бегал по тому же берегу с намерением перехватить тебя.
   Золотце, беги и не жди меня НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.
   Чёрт подери, жена, я выгляжу сейчас очень привлекательно. (Увидел своё отражение в начищенном боку танка.)
   Пы Сы. Не говори А., если увидишь его раньше меня, что я назвал его старым.
   Пы Сы. Если всё закончится хорошо, я всё-таки убью А.
   Твой тупой мстительный Э.»

   Вернувшись в Большой Дом, Билл заметался. Он перерыл в своей комнате рюкзак, захваченный из Глобуса, и зачем-то ящик письменного стола. Стол шатался, и Билл вспомнил подпёртый домик, покинутый им.
   Подержав то в правой руке, то в левой растерянно всякие ненужные и неизвестно зачем сунутые в спасённый туарегами шатун мелочи, Билл с самым решительным видом вышел в коридор. Как пройти в личные апартаменты леди Шанни, он не очень соображал, но, к счастью, она попалась ему навстречу.
   Через руку у неё был перекинут ворох платьев, и это обнадёжило Билла. Указывая на тряпки, он промолвил не совсем внятно:
   – А вот мне как раз надо… мне бы переодеться во что-то старое.
   – Тебе мини или макси?
   Билл безумно поглядел на то, как Шанни щепоткой приподняла какое-то платьице, которое не надевала в полёте, – кстати, очень миленькое, – и сумбурно растолковал свою потребность.
   Поскольку Шанни продолжала смотреть вопросительно, из последних мыслительных сил пояснил, размахивая руками – обеими:
   – Мне бы побывать кой-где. А куда делись вещи, которые мы привезли?
   Выяснив, что её одежда в порядке, а в качестве кастеляна она не помнит, когда нанималась, он только сейчас заметил, что Шанни вымыла голову и влажные полупросохшие волосы слишком темны, а иные пряди просто слепят золотом.
   – Не знаешь, где бы раздобыться барахлишком для непрекрасного царевича?
   Тут же приметил и ещё кое-что. Шанни слегка удручена. Она не очень приветливо приподняла плечо вместе с бликом света и нетерпеливо показала глазами – дай пройти.
   Билл посторонился. Шанни как-то изменилась. Возможно, дело было в походке, она стала медленнее. Билл сдержал улыбку. Очевидно, статуя на песке произвела впечатление не только на большую и более глупую часть популяции экипажа.
   Шанни почувствовала взгляд, обернулась.
   – Погоди, в одном из этих чудовищных встроенных шкафов чемодан с корабля, который вы зачем-то приволокли. Предположительно, это вещи, которые вы бросали за кровати вместо того, чтобы относить в стиралку.
   Билл смущённо забормотал.
   – Его подобрали слуги дяди. Сказали, жутко воняет.
   – Так и сказали?
   Билл слегка ожил. Он ценил грубость.
   – Я так поняла из уклончивого текста доместикуса. – Не менее уклончиво ответила она. – Я уж спрятала. Сами, думаю, простирнёте при случае. Если шкаф к тому времени не взорвётся.
   Билл сглотнул обиду и, поспешив по второму этажу, нашёл нужный шкаф не будем говорить, как. При этом мысль по поводу возможной стирки неприятно поразила его несообразно обстоятельствам. Есть ли тут хотя бы стиральная машина?
   Открыл и вытащил чемодан, из него, как долго ожидавшее тесто, полезла одежда. Билл поморщился, но следовало торопиться.
   Тут же в коридоре, поспешно оглянувшись, он разделся и натянул рубашку и штаны, вспомнив, что в них, кажется, был, когда сидели с Асом на скамейке и ещё белочка…
   Памятуя о возможном речном приключении и удачно сообразив, что река состоит из воды, Билл сунул послание в груду старой одёжи. Потом передумал и перепрятал.
   Заодно, прихлопывая чемодан в шкафу, ответил на взгляд со стены. Портрет смотрел без укора, но так понимающе, что Билл едва не показал ему язык. Хорошо хоть, что в жизни дядя в одном экземпляре, хотя его виртуальные копии тоже неплохо выносят мозг.
   Здесь дядя выглядел лет на —ать моложе и пребывал без пистолета. Стало быть, придворный художник получал вариативные задания.
   На реке, делящей равнину на неравные части, было и холодно, и жарко. Правый берег высокий и надменный, карабкался к самому небу. Слева ползли низенькие леса. Билл в лодчонке с силою ширанул штырём и наткнулся на дно. Не будь его руки так сильны, остаться бы ему без шеста. Так бы и стояла мачта в знак бесплодных поисков правды и любви. Сообразительное течение, вроде базарного отчаянного воришки, рвануло шест. Билл удержал в мокрых ладонях заскрипевшее дерево и вытянул неожиданно со смешным чпоком.
   Река, хмыкнув и пошутив над ним, смягчилась. Буквально – легче стало бороться с мышечными содроганиями подспудного течения. И лодку вместе с немалым её грузом, крутанув пёрышком, вынесло за луку. Ах, ты…
   Ах, ты.
   Открылся другой вид. По обе стороны плоской, как планария реки, мирно покоились смирившиеся берега. Река щадила их и подплёскивала не шибко. Кой-где нанесло тёмного крупного песочку, но в общем, было так, будто плывёшь по листу с аппликацией.
   Спички-переростки камыша торчали в приятно унылой заводи ближе к следующему, очень далёкому повороту. Небо прилегло на грудь речную. Но главное находилось не на небесах. Билл и не успел толком изумиться перемене ландшафта: прямо по курсу лодки, на отмели, у самой воды видение – кривой из толстых цельных деревьев вкопан в берег тяжёлый крест.
   Ладья Билла приладилась к потеплевшей и успокоенной воде и ткнулась в наволочь песка, гляди-ка, у самого этого произведения.
   Билл выскочил, разумеется, в воду. Оказавшись в густом зеркале воды почти по колени, подогнувшиеся не под воздействием тайных течений, он так и стоял. Мощный и тёмный, грубо пробитый в центре пересечения деревянным же клином, крест был как сказано, крив и кос.
   Красное, но малое и неяркое солнце, вмиг прошедшее жизненный путь, согрело мёртвые тяжёлые сучья, неотёсанные со стволов. В верхней указующей части, виднелся шальной пробившийся очень зелёный и маленький листочек. Не вся кора была ободрана, и белизна спорила с корявой высохшей кожей. В нижнем стояке чернело даже какое-то дупло, и из него кто-то прыгнул в воду, легонечко нашумев.
   Билл рассеянно и благожелательно проводил зрителя его театрального появления. Взгляд наткнулся на рассечённую кору у подножья, обвеваемую брызгами. Эти знаки не могли появиться по произволу природы, разве только сама она возжелала оставить это свидетельство.
   Кора была надрезана и затёрта, так, чтобы река не скоро могла уничтожить след руки, вырезавшей на тополе букву «Н».

   Билл недолго оставался возле креста. Он сделал кое-что… повздыхал, к примеру, потёр затылок кулаком. Потрогал зачем-то крест и поднёс лапу к лицу на предмет изучения.
   Возможно, он и побыл бы тут подольше – хотя и зачем? Но лодку дёрнуло, как на нитке, и он спешно схватился, пошатнувшись, за край. Лодку уносило. Дёрнуло и потащило так лихо, что она сразу отъехала по воде, погружаясь и выныривая, на изрядное расстояние. Билл бросился за ней, шлёпая, и погрузился по горло. Яростно цепляя лодку невероятно сильными руками и креня всё тело лодки к себе, он почти держал её в объятиях.
   Течение реки боролось за свою добычу сначала шутя, потом уже у самого дальнего поворота, того – с камышом, основательно. Билл догнал и оседлал лодку, весь вымокший – вот вам новая одежда – уже когда лодку заворотило за поворот.
   Здесь снова сделалась другая река. Какова её суть, Билл, дравшийся разом и с лодкой и с рекой, не сразу разглядел.
   Засев в лодке, и расставляя в её сразу уменьшившемся пространстве свои массивные мокрые колени, Билл мельком по мере хода увидел, что река расходилась натрое. Ход замедлялся. Лодку несло магистрально, по широкому рушнику застиранной воды, но Билл непонятно почему сделал шестом вращательное движение, как патетик-кондитер на конкурсе, и лодку внесло в один из притоков или оттоков.
   Тесно стало, но воздух по обе стороны посвежел, и свет звезды менял оттенки с каждым рывком растерянного лодочника.
   Здесь царство блёкло-голубого и тусклой желтизны, будто на поле васильковом раздавили миллиарды персиков.
   На волнообразном малоинтересном берегу толпились рощицы. Зато противоположный куда задиристей. Высокие и неровные скалы розового и огненного цвета принимали такой непонятный вид, что Билл даже нахмурился. Одна из личин не могла быть случайной прихотью художника-ледника.
   Билл притормозил изловленным шестом лодку и вгляделся. Между двух невысоких скал на пике срединной сидел зверь из камня.
   Крылья его распростёрлись, осеняя мощное тело леану с величественной загогулиной хвоста. Повёрнутая к реке или к Биллу голова была клюваста, а глаза под тяжёлыми оперёнными дугами смотрели пристально, но не злобно.
   Тёплый тон камня делал зверя совершенно живым. Крылатый клювастый леану проводил остолбеневшего погонялу почти веселым глазом.
   Билл опомнился, только заприметив впереди остров-лягушку, вроде той, что сидела однажды в саду леди Сунн на посыпанной белым и рыжим камнем дорожке, а потом в рукомойнике чистоплотных драконариев.
   Остров велик, отделён от земли-бабушки срезом горы, про который дядя говорил, что худо там бывать. Лодку отнесло по реке изрядно.
   Билл призадумался. Крест не шёл из рыжей головы, и буква, вырезанная у подножья, сразу возникала, стоило прикрыть веки, как два красных сполоха в темноте.
   Билл снова едва не упустил шест. Ладони наследника теперь имели совершенно лишние для хиромантии почеркушки ссадин. Неженка Билл сморщился, разглядывая сбитые лапы.
   Гора покрутилась и приглашающе показала речному всаднику горловину неизвестно откуда взявшегося ущелья, выскочившего перед появлением Билла из реки.
   На востоке приток начинал торопиться к западу, и скала рисунком злым поворачивала речку, как предложение, кончающееся не так, как ожидалось.
   Что повесят, что утопят берега: тоненькие женственные деревца баюкали скользкий приплёсок, в нежных ветвях Билл углядел мокрые перья. Здесь чёрный лаз съезжал в воду. Кто-то навещал свои угодья. Билл пожалел пёрышки, хоть и был хищником.
   Не так добры колыбельные песни прибрежных плакальщиц. Впрочем, сладко плылось по узенькой речке царскому сыну, и всё гуще смыкали ивы свои кудрявые головы над его, разлохмаченной.
   Весь этот сон кончился разом. Приток соединялся с хайвэем. Вырванные неслыханной бурей деревья висели в клешнях иных деревьев, цапастых злодеев.
   Театральный лес речных тростников разросся до неприличия, как-то слишком, будто декоратор подпил под утро.
   Ива – одна, последняя – сидела у воды, грея длинные ножки на отмели. Билл всегда был падок на красоту, а эта изрядно мила. Слишком поздно он увидел то, что являлось нарушением всякой логики. Река кончилась.
   Сырой навал скал треугольником дыбился над водой. Билл и не подумал замедлить лодчонку. Возле тростника бурлил подводный родник. Абу-Решит, какое сильное течение, сказал иве Билл. И, говоря, сообразил, что это стремнина. Лодку потащило к скалам с такой силой, что она даже приподнялась над поверхностью вскипевшей воды.
   Наверху бешено завертело высохший лесок, прянуло туда солнце и потемнело с лица. Билл видел, что под скалами ходу нет. Приняв решение с достойной событий быстротой, Билл, как во сне, прыгнул и, покинув навеки лодку, уцепился, как ни попадя, за выступ камней в ту минуту, когда лодку выбило из-под его ботинок и втянуло в подземное вретилище.
   Он и не взглянул на неё на прощанье. Нет, царскому увальню не пришлось корчиться и извиваться: мощен был его плечевой пояс, стан из материала прочнее камня, мышцы рук подобны корням деревьев.
   Билл с этими бодрыми похвалами в свой адрес, неузнанный гением места, залез на скалу.
   До чего же высоко. К шуму предательницы-воды приплёлся приятнейший звук, будто конфету развернули. Иссохшие лесные хвосты свиты в гнездо размером с грузовик. Внутри два бархатных кома копошились, один приподнял острые ушки и повторился диковинный треск или пиликанье.
   Детки, согласился Билл и тревожно оглянулся.
   Просторно на скале – дядино драгоценное пастбище возлегло до тревожной надписи на горизонте – никак замок.
   Милый…
   Билл отвернулся. (А если бы задержал взгляд, то увидел бы, как синий огонёк вылетел из-под крыши замка, из верхнего окна.)
   У ног озерцом плескалась лужайка с бирюзовой от благородства травой. Во множестве играли простенькие беленькие бабочки.
   И зеркальце предполагалось на такой высоте, но кроме реки, мчащейся внизу с останками лодки Билла, не было иной амальгамы.
   Склон неба, как в Глобусе на светлой стороне, скошен. Крыши деревни и рисовое поле, где трудились Хорсы, смутно виднелись за новым поворотом реки.
   И на кустах в отрепьях листьев будто лежала книга.
   В небе мотался обломок небольшого беспилотника. Значит, здесь поле синергии спрессовалось. Для этой честной энергии не было лжи в том, что предмет останется на века, если ему уж так хочется.
   Билл, удерживая равновесие и не желая топтать лужайку, обернулся туда, откуда приплыл. Крылатый леану виден превосходно. Билл с силой сжал веки – зверь шевелился. Крылья сомкнулись в воздухе, и тяжёлое огненно-розовое тело взмыло в воздух, как взлетает пламя.
   Билл решил, не подумать ли, что это ещё один беспилотник. Так бы и сделал какой-нибудь почтенный учёный, из тех, что не позволяют верить такой суетной вещи, как собственное зрение.
   Но тип движения живой и гордый, с достоинством и ошибками. Зверь летел к нему. Скорость недурна… то есть, он уже был здесь. Клюв и крылья темнели лаковым деревом, лапы жёлтые – в этом ракурсе похож на проснувшуюся лунной ночью осу.
   Чернота и злато. Супротив Супостата, вспомнил Билл.
   Синий огонёк полетел за лес в сторону, где болота помалкивали и ждали.

   Билл поискал в дневном небе Регулл. Почему нет? Щедро попятился, прикладывая к лицу ладони. Сзади камень, но до него шага три – Билл помнил об этом и когда падал, тоже помнил. Жалобно сказал что-то вроде – ой… ах. Что-то в кармане, в который и бесцеремонная Шанни (наверное) не решится сунуть властную маленькую руку, ещё в лодке ощущалось, так сказать. А сейчас помешало беззвучному приземлению героя.
   Перекатился. Лапы грифона расхаживали, лаская, а не топча камни. Билл расшерудил карман и ухитрился присунуть руку к глазам. Многоугольный орешек кипариса, спрятанный во дворе июньской нибирийской ночью, оказался в его влажной ладони.
   Билл увидел, что злато-красный глаз грифона следит за ним. Бросил орешек и зажмурил глаз.
   Орех покатился, и грифон наступил на него трёхпалой голубиной лапой. Грифон двинул башкой – кадр сменился: грозно склонённый под бровастым лбом горб клюва. Грифон рассматривал орешек. Когда грифон вновь глянул на камень, рыжего несуразного грифона след простыл.
   Билл следил из-за дерева, смеясь над геройской задницей, пострадавшей от содержимого кармана. Когда грифон гордо снялся и улетел, Билл полюбовался его полётом и выпростал себя из-под деревьев. Орех он нашел, поднял, хотел сунуть в карман как выручившего приятеля. Про запас.
   Но потом подошёл к влажному обрыву – про это место дядя рассказывал страшноватые чудеса.
   Билл размахнулся бросить, но потом сел и опустил орешек в расселину и прикопал. Вставая и вытирая о джинсы чёрные в сочной земле ладони и пальцы, он представил, как из орешка вырастает такое чёрное дерево.
   И схватился за голову, пачкая себя землёй.
   Он увидел, как под деревом, стройным и головою в небесах, выкопана глубокая яма и в неё люди со скорбными лицами опускают мощное красивое тело. В одном из стоявших узнал кого-то. Светлые волосы и показанный поворотом карий взгляд. Билл крикнул и открыл глаза.
   Он шатался на краю обрыва и, схватив рукой воздух, устоял, нахмурился. Одна из бабочек крутилась поблизости и по мере движения её крохотных крыльев по бледному стеклу воздуха проступили буквы. Билл вспомнил электронную рукопись, которую спрятал обратно за печку.
   Он не мог пошевелиться, только взгляд его нервно метался. Белые мельтешащие крылья стирали написанное. Потом, чувствуя, как дёргается веко его доброго глаза, опустил взгляд – расселина сомкнулась плотно и выровнялась.
   Он подавил желание выцарапать когтями орешек и поспешно ушёл вниз по скале широкими шагами. Лужайку перепрыгнул, смяв только краешек.

   Когда Билл опробовал новые ощущения на неведомом обрыве, его брат Энкиду, этот подозрительный тип, разбирал добытый с корабля мешок с вещами. Он как раз ставил на пол возле фонаря статуэтку балерины.
   Он даже средь бела дня врубил свет, чтобы посмотреть, куда простирается луч. Окажется ли в потоке света полюбившаяся ему безделушка, не наступит ли он или кто-нибудь на неё случайно – такой предусмотрительный этот Энкиду.
   Он собирался и шторы задёрнуть, коричнево-золотые с выцветшей вышивкой в виде виноградных листьев, и тут на пол с подоконника легла, сломавшись, стройная тень. Тень была продолжением фигуры на подоконнике.
   – Устраиваешься?
   Энкиду, взявшийся за штору горстью, сказал:
   – Хозяйская дочка навещает гостей? В каком порядке? Сначала самых отпетых?
   Иннан церемонно поздоровалась. Энкиду помолчал.
   – Видишь ли, я бы пригласил тебя, но тут у нас есть блюститель приличий. Вряд ли капитану понравится, если он узнает, что дама залезла в окно.
   – Я же хозяйка, ты сам сказал.
   Она с этими словами уже стояла в комнате.
   – Тому, кто рождён на Эриду, разрешение не требуется.
   Энкиду ответил молчанием. Он умел непринуждённо молчать, обычно это вызывало раздражение пылкого Билла, холодную усмешку Шанни и только Ас, сам склонный к такому провождению времени, никак не выказывал своего отношения к молчанию Энкиду.
   Иннан тоже определилась, как ей быть.
   – Нечего молчать. С папашкой это у тебя не прокатит.
   Энкиду оживился.
   – Ещё как прокатит.
   Иннан задала ему несколько вопросов, он сначала неохотно, а затем всё подробнее отвечал. За окном протянулась незримая нитка паутины, за плечом Иннан хозяин комнаты видел, как изредка солнце показывало ему ускользающую суть Эриду.
   Нитка натянулась и порвалась. Энкиду хмыкнул.
   – Старичочек, – оглушающим шёпотом воззвал за окном кто-то, и сунулась рыжая голова с растерянно шарящим взглядом карих глаз. – Ты тута?
   Энкиду, предчувствуя лексику мужского интима, поспешно упредил:
   – Девушка, Билл. Здесь молодая девушка.
   Билл осёкся. Теперь он увидел Иннан. Энкиду показалось, что Билл обрадовался и утешился. Он разумеется, полез в комнату без приглашения.
   – Я ведь не успел ничего такого сказануть?
   Он уставился на Энкиду просительным взглядом и, к своему удивлению, Энкиду явственно прочёл удовольствие. Билл рад его видеть?
   – Мы говорили про ту комнату, в которую нельзя попасть из дома. – Сказал Энкиду, чтобы разрушить непонятное и тревожное ощущение из-за того, как Билл порвал нитку паутины.
   Братняя любовь до того запутанная штука, что лучше с этим не связываться. Энкиду знал, что Билл с первого взгляда полюбил его и привязался, а драка в кафе на далёкой потерянной Нибиру создала впечатление, что они провели вместе всю жизнь.
   Но сейчас Энкиду совсем не до того. До чего же ему? Это никого не касается.
   Билл норовил похлопать его по плечу, вообще дотронуться, убедиться, что братан не призрачен.

   …С террасы, где завтракали третьего дня, не сразу увидели нужное. Пришлось сесть, как давеча, и тогда за ветками иссохшего к вершине древа нашлись очертания окна, блеснуло стекло.
   – Что за дерево?
   Иннан быстро что-то произнесла.
   – Можно помедленней?
   Она повторила и добавила:
   – Это значит – дерево, проявляющее суть.
   Ствол примерно до третьего этажа был крепок, со множеством толстых мускулистых ветвей.
   Они решили вскарабкаться в окно по дереву, но Иннан отодвинула ветку и показала им обрушенный подвальный ход. Такая роскошь, как мусоропровод, оказывается, имелась в семейном тысячелетнем улье. Что уж там спускали по проводу, уточнять не хотелось. Надеюсь, сказал себе Билл, что они не очень много ели картошки.
   После всех возможных шуток насчёт тьмы и света, Билл обнаружил себя сдавленным в ржавой трубе, где – что уж там – действительно, довольно темно. Над собою он угадывал подмётку асова сапога, ибо командир так насупился, когда зашла речь о том, кому лезть первым, что спорить двое других, не переглядываясь даже, не стали.
   Внизу был плотно всажен в упомянутую тьму широкоплечий Энкиду.
   – Ты где там? – Слабо молвил Билл, и собственный голос немедленно вернулся, ему в глотку затолкали только что произнесённые слова. – Я там тебя не очень смущаю?
   Гулко и глухо, как в страшном мультфильме детства, пробурчал что-то Энкиду. Билл попытался вслушаться и бросил это дело.
   Наверху осветилось, и первым Ас выбрался в обыкновенную комнату. Здесь ничего не привлекало внимания, только двигался свет вместе с оконной рамой.
   Билл, размышляя об участи земляного червя, этого неоценимого труженика, выполз следом.
   – Я тебя прощаю. – Обратился он к вынырнувшему Энкиду. – Я слышал, что ты сказал по поводу царского тыла.
   Все трое прильнули к открытому окну. Что они ожидали увидеть, неизвестно, но внизу покоился сад во всей красе заброшенности. А вот и прекрасная чёрная голова Иннан.
   Она запрокинула лицо.
   – Мужчины со звезды. – Сообщил Билл, отодвигая невзначай плечом Аса. – У кого ореол вокруг головы?
   Потом он отступил и огляделся. Внезапно у него закружилась голова без ореола, и показалось, что в комнате что-то неладно. Как-то неправильно.
   Когда Энкиду обернулся к нему, Билл помотал головой и зажмурился.
   – Что это с тобой? – Спросил преображённый Энкиду, совершенно чужой, как бы составленный наоборот.
   – Да вот… голова закружилась. – Пояснил Билл. – Наверное, Ас сапогом на родничок наступил.
   Он замолчал, как говорится, осёкся. Ас тоже был неузнаваем. Дикость же л словно молвил Билл, и его заключалась в том, что в облике этих двоих ничего не изменилось.
   – Нет, что у тебя с лицом?
   Билл увидел, что Энкиду смотрит на него, наверное, такими же глазами, как он сам.
   – А что, разве я больше не писаный красавец? – Отозвался Билл и схватился за стену.
   Окно и потолок, и главное, блик света из окна – всё было неверно.
   Ас повёл ладонью у себя перед лицом.
   – В тебе что-то переставили. – Сообщил он.
   Билл ещё всмотрелся. Он вспомнил похожее ощущение, но весьма смутно. Однажды, когда он заглянул через плечо Аса ещё в Глобусе. Командира он застукал в ванной, где тот, подпирая языком щёку, выбривал на своём лице прямые углы. Его лицо в стекле…
   Ну, точно.
   Из окна, перебив его устремившуюся по прямому пути к истине мысль, тихо позвала Иннан:
   – Ну? Вы там в кого-нибудь превратились? В кого-то не такого страшного?
   Возник голос Шанни, говорящей:
   – А что вы тут делаете?
   Иннан ей принялась объяснять. Шанни там внизу пообещала:
   – Пойду посмотрю, что с ними.
   Билл очнулся и кинулся к подоконнику. Каждый шаг ему давался, как во сне.
   – Нет! Ни в коем случае! – Крикнул он.
   Голос его тоже перевернуизменился, и он видел, что Шанни удивлённо вглядывается. Публика виднелась смутно – сквозь чулок.
   Билл почувствовал изнеможение и ткнулся локтем в подоконник. Краем глаза он видел вырезанную в дереве надпись. Какая-то цифра, то ли двадцать пять то ли пятьдесят два, как тогда возле Аншара, обманщика и правдолюбца.
   Он обернулся. Ас привалился плечом к стене и, кажется, задыхался. Энкиду держал его за предплечье, явно собираясь пригласить на танец. Билл тихо приказал:
   – Падаем в окно.
   Как они перебрались на дерево и как двор и ветки долго кружились над ними, Билл ещё помнил, спустившись на землю. И тут же, кое-как отвечая на расспросы Шанни, понял, что начинает забывать.

   Ночью Ас перевернулся в тот миг, когда луна выплыла в небо прямо над тем местом, где он лежал. Единое око имело уютный вид жёлтого, очень низко над степью повешенного фонаря.
   Свет её был такой назойливый и в то же время по-домашнему тёплый, что Ас мог бы рассмотреть свои ладони и запросто изучить линию жизни. У него возникла необъяснимая уверенность, что луна хочет ему что-то сказать.
   Он не стал приподниматься и делать лишних движений. Всё его тело помнило дневную схватку неизвестно с кем.
   Возле двери забился обычный свет. Ас про себя чертыхнулся. Билл шепнул, вваливаясь в хрупкое лунное царство:
   – Не стреляй, не стреляй – свои.
   Ас, продолжая изображать воспитанную мумию, не собирающуюся пугать развязных грабителей гробниц, даже локотка не утрудил, чтобы привстать в своей узкой постельке.
   – Откуда я тебе выстрелю?
   – У такого запасливого, да чтоб ничего не было.
   Ас не удержался, резко сел из положения лёжа, и луна обрадовалась.
   – Сядешь на кровать, я тебя прикончу. – Предупредил, заметив некое намерение Билла устроиться со всеми удобствами в чужом помещении.
   Билл подбоченился в луне.
   – Очень мне нужно смотреть, как ты превратишься, в кого положено превращаться агентам безопасности.
   – Ты зачем, собственно, зашёл ко мне? У меня нет чашечки кофе.
   Билл исхитрился и похлопал по твёрдой подушке так быстро, что Ас не откусил ему руку.
   – У него, у этого типа есть сердце.
   – И оно представь, занято. Не тобой, Билл, не тобой.
   – А я-то уж, было… – Билл приложил уцелевшую руку к сердцу. – Ты с кем тут разговаривал?
   – Я разговаривал?
   – Я постучу монеткой в стекло, если ты не повесишь трубку.
   – Ты что, стоял под дверью?
   – Значит, ты разговаривал. С ней?
   Билл махнул в окно.
   Ас распорядился.
   – Говори, что нужно…
   – Только любовь, дружище.
   – …и сваливай.
   – Забыл – у тебя же профессиональное. Ты же на страже безопасности, даже когда лежишь и снишься всем девушкам мира. Вроде кота, который с подозрением смотрит на свой хвост.
   Ас сообразил, что выхода два – или действительно перейти к физическому насилию или позволить Биллу совершить над ним насилие психологическое. Билл понял, какой выбор сделал командир и с благодарностью улыбнулся – сунувшись в особо бесцеремонный лунный оазис.
   Садиться не стал.
   – Нет… не случилось ничего, о чём бы ты должен знать.
   Ас молчал.
   – Я вот думаю… Дядя вовсе не так дурён. Сам по себе.
   – Испанский сапожок тоже. – Лаконично донеслось с постели.
   Билл укоризненно заворчал и вдруг сказал совершенно разумным голосом:
   – Командир, мы ведь когда-нибудь вернёмся?
   Ас задумался. В паузу сразу влезла луна, и шелест веток. Окно сделалось полноправным участником дикого ночного разговора, и от этого то, что собирался сказать Ас, прозвучало бы как официальное свидетельство, которое можно где-то представить вещдоком.
   – Билл, я не буду обсуждать сира Мардука, лёжа в постели… это мне представляется не вполне приличным и даже комичным.
   Билл раззявил пасть, из глубины окна, из самого сердца смешанной со светом тьмы раздался протяжный вой. Оба голубчика так и застыли – один как статуя с благородного надгробия, другой – наполовину ожившая статуя с открытым ртом.
   Спустя какое-то время Билл опять принялся шутить и с шуткой, прищемив её дверью, удалился. Ас подумал, что готов был удержать его какой-нибудь обидной репликой… и почему не удержал?

7. Дядюшка сердится на зеркало

   Наутро (номер четыре) Билл поддался на уговоры дяди и отправился с небольшим визитом. На другом материке – правее от полуострова – вишь ты, находилась громадная страна. На безмолвное изумление, которое Билл не сумел вовремя выключить в своих карих глазах, дядя ответил назидательно:
   – Да-а… а вы, небось, думали, тут сплошные руины да тропы звериные. Сохранилось кой-что.
   Эта страна, как выходило из дядиных толковых, но абсолютно путаных разъяснений, выдержала даже испытание катастрофой. Они отстроились в рекордные сроки и восстановили инфраструктуру с небольшими поправками.
   – Как это они?
   – С помощью своих особенностей.
   Как ни пытался понять Билл, суть особенностей до него не дошла.
   Когда он стал рассказывать услышанное Асу, которого едва отловил – тот пропадал в ангаре второй день и, сдаётся, в обществе немногословного инженера – тот с ходу всё распатронил, и где их таких образованных в шляпе берут.
   – С помощью зэков, что ли?
   Билл удручённо умолк.
   Пришлось ему лететь, и притом, в обществе дяди, так как все прочие были трудно уловимы. Энкиду шнырял по каким-то ему лишь ведомым звериным тропам, Ас с умным видом расхаживал с чертежами в обеих руках. Шанни чем-то занята с Иннан.
   – Грамоте учишь? – Неосторожно пошутил Билл.
   Шанни неотзывчиво отвела взгляд.
   Дядя настойчиво рекомендовал взять технику из его шкатулочки, чтобы, как он выразился, не смущать жителей большой страны необычными технологиями. Шкатулочка, впрочем, оказалась неплоха.
   Крупный белый самолёт с романтическими крыльями разутешил Билла, хотя и вызвал у него сомнение, но дядя так лихо полез в пилотскую кабину и локтем указал Биллу место второго пилота, что отказываться было бы неприлично.
   Они долго планировали над поразительно красивыми пейзажами, потом путь их пролёг ниже облаков над парадными высокими городами. Билла затягивал в окошечко океан, но добраться по воде до чудо-страны, видимо, не представлялось возможным.
   Когда сели на заброшенном, но чистеньком аэродроме, дядя сказал:
   – Ты, конечно, не захочешь посетить праздничные мероприятия.
   Возражений он, к его чести не ждал, и отпустил Билла на задворки города, как он провозгласил, многим знаменитого. Предупредил, что жители не очень разговорчивы.
   – Если не хочешь, чтобы я за тебя вносил залог, придерживай свой этот.
   Билл понял и кивнул, хотя видение дядиного языка отныне будет являться ему в худших предутренних снах.
   Запомнились ему улицы и река в оградах, каменные леану и какой-то дворик, где не было плакатов с дядиным профилем. Там он познакомился с перекуривающим рабочим очень интеллигентного вида. Тип в свитере предложил Биллу горсть табаку, и когда тот отказался, смущённо и облегчённо вздохнул.
   Возраст мужчины, равно как и свитера, трудно было определить. Прекрасный лицевой угол с так называемым упрямым подбородком и слегка вздёрнутым кончиком носа очень молодил рабочего, но кожа выцвела до землистого оттенка и утратила упругость. Свитер, с удовольствием облегавший выпуклую грудь и широко развёрнутые плечи, тоже вроде глядел молодцом, но потёрт откровенно, висели нитки, и грубая штопка слева тревожила взгляд сторонний.
   Они поболтали. Парень не делал вид, что не понял, кто такой Билл.
   – Мы о вас иногда разговариваем. – Не очень понятно объяснил он.
   Поправив ведро с цементом, он спрятал свой табак, чтобы, как сообразил невоспитанный нибириец, не смущать незваного собеседника запахом. Зловонный дух подозрительного курева пропитал переулок, но лёгкие рабочего были ещё достаточно чисты.
   Пахло штукатуркой, разогретыми мышцами, а ветер залетал сюда славный лёгонький, не доносчик.
   Билл подсел к хозяину переулка на спрессованную кучку песка, причём аккуратно вспомнились золотые дюны, в которых тонул. Позадь собеседников высилась аж по сих пор выложенная очень грамотно и крепенько стенка. Обтирая белую красивую руку об штаны, рабочий упомянул какого-то властителя дум, который некогда воззвал к самой светлой из звёзд, требуя справедливости для всего мироздания.
   Билл подумал и припомнил, что когда-то в школе читал нечто схожее в хрестоматии. Билл сказал об этом и добавил, что на Нибиру очень ценят эридианскую литературу.
   Рабочему это было приятно.
   Что такое властитель дум, Билл не знал, но, вроде как, за это зарплату не платили, стало быть, должность не хлебная. Наверное, что-то вроде свободной прессы, но в лице одного эридианина. Рабочий пробормотал, что у них нет свободной прессы.
   – Ах, слово правды. – Тогда сообразил Билл. – Глас вопиющего, что ли?
   Рабочий был доволен, что пришедший со звёзд так легко его понял, но, подумав, слегка смутился этим обстоятельством. С некоторой тревогой он спросил:
   – У вас там… – и он показал плечом в небо, – ведь свобода, не так ли?
   Билл был так потрясён алчущим выражением каменщика, что солгал как воды выпил:
   – Ага.
   – Знаете, – сказал этот интеллигент в мужественном свитере, успокоенно вздыхая, – ведь история свободы у нас очень короткая и относительная. В целом, нашему человечеству, ну сколько? семь тысяч лет. Это самой дальней памяти.
   Билл прикинул, что на Нибиру это было бы около миллиарда лет.
   – Вот-с. Да и памяти столь смутной, столь недостоверной… ни одного документика, так сказать. Далее… ближе хоть что-то имеется. Какие-то рисуночки на потолке и свитки, обугленные до того, что не разобрать. Обширное поле для ковыряния в учёном носу. Такой истории, которую мы помним почти хорошо, две тысячи лет. Из них – тысяча восемьсот лет беспросветного бесправия. Одно слово – рабство. Ну, и уйма шедевров литературы. – Подсчитывал человек, рассматривая свои руки и шевельнув пальцами. – Последние два века – вроде взрослой жизни, вышли из школы, где подчинялись кому-то, и вышли с аттестатом. Но и то, вовсе не во всех странах так получилось.
   Интеллигент показал куда-то.
   – Что касается этой страны, – он стыдливо понизил голос, – несчастной ужасной страны, то у нас эта история взрослости и независимости ещё короче. В сущности, и те полвека, что мы говорим, не всегда озираясь, и не молимся на портреты некрасивых людей на каждой стене, и эти жалкие пять десятков лет мы не были свободны совершенно. Но тем не менее, кое-какие достижения есть.
   – Да? – Вежливо отозвался Билл.
   Он не сразу сообразил, что человек понизил голос, потому что стесняется своих чувств, как видно, сильной и горестной любви к названному предмету разговора, а не потому что беспокоится, как бы кому не помешать беседой…
   – Да, есть. – Со слабой улыбкой, очень к лицу ему, отвечал эридианец и вдруг крепко почесал торчащий подбородок. – Рабство всё-таки отменили. Правда, те двое, которые это сделали своею волей, были казнены.
   Билла не потрясло сообщение о казни. Он уточняюще переспросил:
   – Как сделали?
   – Волей.
   Интеллигент, погружённый во внезапные мысли, смутился. Он решил, что выразился недостаточно точно, а это, как вы знаете, для интеллигента – нож острый.
   – Своевольно. По своему желанию. – Принялся уточнять он. – Вот их и убили…
   Билл нахмурился.
   – Вы сказали… вы упомянули казнь?
   Эридианец совсем сбился с толку. Он заметно расстроился. Запинаясь, он принялся рассказывать богу, как всё было и надо признать – речь его была чёткой и стройной, образы – яркими, исторические выводы – вроде математических. Даже Билл – этот невнимательный и даже глуповатый нибириец – понял всё практически. Не буду я это записывать….к чему? Кому может пригодиться несчастный опыт какой-то там колонии, заброшенной в тёмном рукаве провинциальной галактики? Вдобавок, опыт столь специфический?
   В двух словах – как это уяснил себе тугодум Билл – дело вышло так. На карте Эриду имеются две страны, столь же схожие, сколь и различные. Одно у них точно было общее – узаконенное рабство. Люди на Эриду все разные… Кому нравится рабство, кому нет. Тем, кто владеет властью, оно нравится. Очень нравится.
   Его никто не собирался отменять. Наоборот, следовало, чтобы рабство укоренилось в сердцах так крепко, что осталось бы навсегда.
   Появлялись машины, развивалась наука, а рабство оставалось частью цивилизованного мира. Ну, вот ещё чуть-чуть, вот совсем немного… вот люди научатся летать в своих машинах, и тогда рабство окончательно войдёт в плоть и кровь современного иронического и образованного человека и человека-бюргера, живущего чужими мыслями.
   Но двое мужчин из касты рабовладельцев воспользовались властью и рабство было объявлено незаконным. Все прочие в мире властители онемели от ужаса и возмущения. Мир изменился из-за этих двоих прекраснодушных идиотов. Пришлось расстаться с мечтой создать новую жизнь, в которой можно будет постепенно отнять свободу и даже тень её у всех поголовно.
   Было поздно, конечно… но мало ли что могло ещё прийти в эти две головы? Этих двоих надо было убить. Их убили. Убийства были двумя случайностями…
   С тех пор все владыки мира одним дурным словом поминают тех двоих, отнявших у них новый удобный мир.
   Им, бедолагам, приходится довольствоваться полурабством.
   Всё это интеллигент поведал, куда красочнее и понятнее. В самом конце он сказал:
   – А теперь многие эридиане вдруг поняли, что без рабства мы живём очень мало времени. Каких-то лет сто… Мы стали задумываться над этим, потому что в последнее время стали издаваться неизвестно кем странные законы и постановления относительно нашей жизни. Если таких законов будет больше и они коснутся всей нашей жизни, то рабство вернётся… оно вернётся в новом виде… сначала… а потом и вид его станет прежним: бараки и двадцатичасовой рабочий день, селекция человеческого вида, лоботомия, ямы для погребения черепов.
   Он снова улыбнулся Биллу.
   – Но как нам остановить это новое рабство?
   Билл переспросил, морща лоб:
   – А откуда берутся эти законы?
   – Видите ли… трудно понять. Я не могу… штука в том, что мы сами их принимаем. Какие-то вполне обладающие человеческим обликом, собравшись в одном здании, принимают их и подписывают. Считается, что мы их для этого выбрали? Но разве мы выбирали рабство?
   – А нельзя ли их как-то убедить не делать таких вещей?
   Интеллигент так рассмеялся добродушно и похлопал Билла по плечу, что тот совсем запутался и скис.
   – У меня есть знакомый… – Подумав и оживившись, заговорил Билл и ухмыльнулся. – Аннунак… притом, чистокровный. Полагаю, он бы вам предложил обложить это здание чем-то весело и громко шкворчащим, а потом ещё раз побеседовать с ними. Скажем, полетать над ними в одной из ваших симпатичных машин.
   Человек слегка ужаснулся.
   – О нет… нет.
   – Почему?
   – Да потому что они сами так делают. Взорвут какой-нибудь большой дом и говорят, что это не они сделали. А что это сделал кто-то из нас. Поэтому нужно издать ещё один закон, приближающий к абсолютному рабству. Да я вам и даже имена их назову…
   И в самом деле, назвал. (Записывать их не к чему, к тому времени, когда кто-то сможет извлечь пользу из этой истории, все они будут так далеко, что и поговорить-то с ними, как сказано в Писании, не удастся.)
   С дядей встретились в уговоренном месте. Тот тяжело посмотрел на племянника и предложил перекусить. Билл обрадовался и с удовольствием сел на скамейку, глядя, как Мардук вытаскивает из кармана свежую газету – с профилем – и две колбаски, похожие на ту, которую Биллу бросила Шанни в тот вечер в загородной резиденции.
   Билл сразу попросил дядю за интеллигента в свитере, и тот усмехнулся.
   – Не трону. – Сухо сказал он. – Хотя язык не мешало бы… ну, ну – шучу. Не ты один такой у нас. Добрый…
   Потом тут же на скамейке в парке с колбаской дядя разговорился не хуже того парня. Видно, в атмосфере этой местности было что-то, располагающее к разговорам.
   – Мы больной испорченный вид. У нас тяжелейшая зависимость – нам постоянно нужно забивать мозг образами, отражающими реальность. Комиксы, романы, фильмы, игры. Зачем? Ну, зачем? мало нам жизни, нам нужно зеркало, и мы жадно, будто кровь тигр-людоед слизывает, лижем это зеркало, лижем тела отражений.
   – Надеюсь… – Начал Билл, желая с помощью какой-нибудь безобидной шутки, насчёт свежести дыхания и перекошенного лица у отражений – утишить дядино вдохновение и обратить его к колбаске.
   Мардук перебил. Он был красив и омерзителен со своим чеканно-правильным старым лицом, на котором полыхали алые сухие губы.
   – И не можем обойтись.
   Тут дядя почему-то заговорил об образовании.
   – Да ещё считается, что читать полезно и возвышает душу! Сколько негодяев, ублюдков, трусов и слабаков любят читать!
   Билл не возражал, ласково глядя на колбаску.
   – И они передали это роду людскому, а ведь он мог бы стать гораздо лучше создателей! Ведь родители всегда хотят, чтобы дети их превзошли. Я хочу, чтобы моя Иннан – хоть она и приёмная – была и лучше, и счастливее меня.
   (Ну, это положим, молвил в себе глубокомысленный Билл.)
   – А они что? Создали жалких лулу.
   Он нахмурился на Билла.
   – Не сердись, мальчик…
   – Да ничуть. Наоборот: вы любезности изволите говорить. Вот вы сказали… Почему род людской мог стать лучше? Это вы из вежливости, дядя?
   – Потому что их сделали из леану. Леану не нуждаются в такой жрачке для мозга. В смысле не нуждались – ныне, как вид, они не существуют. Всех перевела на эксперимент гнусная компашка твоих предков и моих, Билл. Может, впрочем, где-то и бродит… какой-нибудь жалкий прайд. Леану не нужно было всё время участвовать в вымышленной реальности, чтобы ощутить свои лапы и хвост.
   – Но разве леану не играют, как люди и боги?
   – Но они играют только в жизни! Их жизнь и есть осознанная игра! Только одна игра и есть. Они сполна реализуют сценические возможности жизни, их сознание – здоровое и свободное от любой формы виртуальной зависимости!
   Билл кое-кого вспомнил.
   – Жалко, мы вам кошку не привезли.
   Он подумал, что, и правда – зря тогда Ас заартачился. Кот дяде бы глянулся – такая же чванливая сволочь.
   – Что это? – Хмуро буркнул дядя, сурово рассматривая колбасу.
   Билл, не удержавшись, схватил одну и вцепившись зубами, пояснил с полным ртом:
   – Чудесно, вкусно… это леану, дядюшка. Только маленькие. Вот такие. Вам бы понравились. Делать ничего не хотят и не умеют, не читают, раздирают семейные диваны и писают в неожиданных местах. Спят двадцать часов из двадцати четырёх. – Билл вспомнил слова строителя.
   – Все их любят.
   Дядя неожиданно возмутился.
   – За что?
   – За красоту, что ли.
   Дядя задумался.
   – Это я понимаю.
   Он пристально вгляделся в Билла.
   – Это у нас родовое проклятие. Насчёт красоты. Слабы насчёт этого. Красота лица, камня, звезды, паука на стене, так как он довершает гармонию заплетённого тёмным растением замка. Порой нам это кажется самым главным, главнее некуда. Билл… а ну, закрой свой рот. Ты ешь, как дикарь.
   Билл невнятно извинился.
   – Вот ты. – Сказал дядя, отодвигая непострадавшую колбасу. – Взять тебя.
   Билл замер под пристальным взглядом. Он попытался незаметно проглотить гигантский кусище и раздался громоподобный звук. Дядя не обратил на это внимания. Он склонил голову к плечу.
   – Красота твоей головы, Билл, заключается в правильных линиях черепа, в оттенке твоих глаз и кожи, в соотношениях, которые справедливо называют золотыми.
   Билл справился с проглоченным, ухитрившись не погибнуть, и теперь отдувался.
   – Твой непостоянный и несовершенный дух должен бы испортить впечатление. И, признаться, частенько, Билл, мне хочется стукнуть тебя по твоей совершенной голове.
   Билл мило улыбнулся и страдальческим голодным взглядом посмотрел на дядину порцию.
   – Ну, пошли.
   Дядя тяжелым жестом свернул газету, прибрав свою собственность в карман, и легко поднялся. По пути к аэродрому дядя продолжал ворчать.
   – Они были прекраснодушны. – Внезапно сказал он, и по его интонации Билл понял, что дядя говорит о своей семье.
   – Кроме моего дядюшки… Помню его очень хорошо. Вот где порода… твёрдость. Разложение почти не коснулось его. Впрочем, как посмотреть.
   Дядя хмыкнул.
   – Ты был у этих… в пустыне?
   Билл потупился.
   – Синие глаза, широкие плечи. – Сквозь зубы проговорил Мардук. – Лётчик, м-да… но это с моей стороны мелочно. Он противостоял всем этим дегенератам, своим родственникам. Он понимал, что такое ответственность. А они витали в облаках… лезли повсюду. Творили зло, Билл.
   Он остановился. Ветер летал над ним. Самолёт выглядел за его плечом белой притихшей птицей.
   – Верили всему. Они и мне верили…
   Билла щекотнул озноб.
   – И были беспечны. Они стали похожи на свое потомство. – Залезая в кабину, гудел Мардук. – Они и сделали его по своему образу и подобию.
   Билл думал о Шанни… чем она занимается?
   – Количество и виды превращений ограничены. Семьдесят два на земле и тридцать шесть на небе. – Услышал он.
   О чём это говорит дядя?
   Мардук наклонился к нему, и самолёт накренился. Билл схватился за штурвал.
   – Ты о чём думаешь?
   – О Судьбе. – Соврал Билл.
   Океан на обратном пути рассмотреть не удалось. Вязкая, как цемент, тоска шевелилась в сердце Билла, и он обрадовался, когда самолёт сел на дядином поле.
   Мардук словно забыл обо всём, что говорил.
   – Кстати, вы мне обещали помочь в театре. – Вспомнил он. – Вот мой театр…
   Он указал в сторону легко шелестящей рощи, где белело длинное строение.
   – Вот здесь живут актёры. Играем мы на воздухе, я лулу в дом не пускаю.
   Дядя прищурился и отошёл в сторону.
   – Этот умеет подражать голосам животных, весь спектакль мечется.
   Билл разглядел кого-то идущего с ведром, из которого выплёскивалась вода.
   – А что вы ставили?
   Мардук задумался.
   – Всякое. У лулу хорошая литература, надо признать. Эту страсть смотреться в зеркало они у нас унаследовали.
   На этом дядя покинул Билла уже в совершенно хорошем настроении, взяв с него слово насчёт спектакля.

   Билл поджёг тополиный пух. Эта глупая и опасная, по мнению Энкиду, выходка, тем не менее, постыдно заняла их воображение. Зрелище, и в самом деле чудесное. Горит белая цепочка. Будто сотни белых малых птиц рассказывают друг другу что-то воспламеняющее.

   Прав был дядюшка, хоть он и гнус. Прав: записи старой сказки переврались и перепутались, хотя зачин – некогда и где-то – были точен и аккуратен.
   Но была в том чья-то рука повинна и как она выглядела? Сколько, понимаешь, пальцев вырастало из суставов, выпрастываясь, как ветки чудо-дерева, для хватания и орудования пером?
   Уродование было целью жизни поколения великих испытаний, хотя все они мечтали о прекрасном.
   Вечером Мардук вернулся к теме, спросив, что они выбрали.
   – Если бы вы не сочли старика навязчивым…
   Он сразу сурово задышал, и Шанни очень быстро сказала:
   – Мы совсем сбиты с толку.
   Мардук утешился и предложил им на выбор несколько старых мистерий.
   – Я вам дам актёров.
   – Дядюшка, мы сами это… сыграем. Мы текст знаем.
   Билл, действительно, к своему удивлению, узнал одну из сценок, предложенных Мардуком. По совпадению, сегодня утром на соседнем материке её упомянул строитель в переулке. В ней, написанной очень кратко, удивительно соединялись смирение и призыв к бунту.
   Мардук закивал. Старик был рад, и теперь в развороте его прекрасных чуть сбитых временем плеч ощущалась сила и любовь к независимости.
   – Ну, что, дети, поиграете? Только имейте в виду, я актёрок не держу. У меня все роли играют мужчины.
   Мардук нахмурился, хотя Билл и не думал изумляться или возражать. Тень воспоминаний накрыла дядю, это видно по глазам. И воспоминания не радостны.

   Репетиция, или вернее, первая читка состоялась этим же вечером. Дядины актёры произвели самое благоприятное впечатление. В роще на поляне они собрались в своей обычной одежде. Дядя поговорить с ними не дал, а стал вызывать на показ.
   Кулисы слева из старой палатки скрывали безмолвных статистов. Справа натуралка – роща и озеро.
   Виднелся угол декорации, поставленной набок.
   Актёры схватывали каждое слово тихого человека, которого дядя с приличной усмешкой назвал режиссёром. Один из актёров, рослый мрачного вида бирюк, отыграв, подошёл к краю помоста и улыбнулся, оказавшись природным весельчаком и душою компании. Он сходу, сев орлом, рассказал богам несколько баек из актёрской жизни. Другой, игравший женскую роль и вкладывавший столько сочного сарказма в каждую реплику, что нельзя было не усмехнуться, тоже приблизился.
   Подозван он был своим другом и повиновался неохотно.
   Тонкое лицо его опустилось, тяжело сдвинулись брови, и нибирийцы увидели угрюмого человека с холодными, как у командира Глобуса, глазами. Как он мог минутою раньше изображать очаровательную весёлую женщину – уму непостижимо.
   Подобрав юбку, он спустился к ним вместе с другом и, хотя явно принадлежал к молчунам, всё же поддержал разговор. Оба даже не посмотрели в сторону старого хозяина, который разговаривал с постановщиком в стороне.
   Было ли это проявлением свободного духа, свойственного людям профессии, или парни хорохорились заради залётных господ, трудно сказать. В любом случае, актёры им понравились – под маской терпения ощущался скрытый вызов.
   Душа компании и переодетая насмешница особое сугубо мужское внимание уделили Шанни. Она была вызвана на дуэль острых реплик и показала себя опытной фехтовальщицей. Ни разу она не проговорилась, что видела казарму, в которой живут свободные духом.
   Дядюшка вернулся и посмотрел на актёров. Насмешник как раз рассказывал Шанни легенду о рыжекудром боге-аннунаке, который был влюблён в актрису.
   – У них родился мальчик, который спас человечество.
   Мардук спокойно слушал, а душа компании, краем глаза увидев хозяина, и на йоту не понизил голос и не выказал намерения прервать рассказ.
   – Что это вы такое интересное рассказываете, премьер? – Спросил Мардук.
   Тот почтительно взглянул.
   – Пустяки, сказку рассказываю, сир.
   – Смотрите мне, не забывайтесь.
   Он поманил постановщика, и тихий усталый человек с подвижным лицом подошёл.
   – Мы решили, что в первом составе сыграют господа с Нибиру. – Сказал Мардук, и господа с Нибиру так и подскочили.
   Мардук посмотрел на опешивших и сурово обратился к актёрам.
   – Вы переходите в запаску. Вы парочка… и кто у вас играет Посещение?
   Постановщик пробормотал:
   – Приболел, сир.
   – Тем паче. Паёк… – он взглянул в сторону Шанни. – Остаётся прежним.
   Он буркнул.
   – А то мне господа с Нибиру покоя не дадут.
   Все молчали. Шанни, оглядев мужчин, еле вымолвила:
   – Сир, такая честь…
   Мардук притворно огрызнулся:
   – Вам-то что? Леди не играют. Ну, общайтесь.
   Он отбил такт по воздуху, потрепал кулису, как за щёку, и ушёл, напевая:
   – Как для каждого мосье
   Нарисуем мы досье.
   Тихий человек глазами показал, да они и сами понимали, что предложение общаться было чистейшей литературщиной, которой дядя не чужд, что бы он не говорил.
   Ас настойчиво нашёл взгляд постановщика. Тот еле заметно пожал плечами.
   – Я хотел бы поговорить с вами, сударь. – Твёрдо приступил к общению Ас. – Насчёт режиссуры. Я высоко ценю профессионализм во всём, и потому думаю, что не стоит разменивать вас и ваше время на троих любителей.
   Билл шепнул Шанни:
   – Зачем же он тогда взял нас с собой?
   Ас не повернулся, но зато шевельнул одной из пепельных бровей.
   Постановщик усмехнулся.
   – Выставляете, сир.
   – Избавляю вас от ответственности за неизбежный провал, господин режиссёр.
   Тот вежливо молвил:
   – Да неужели…
   – Неизбежный и, пожалуй, желательный.
   – Для кого же, сир? – Незло оскалился режиссёр.
   Ас спокойно посмотрел.
   – Для вас и для вашего искусства. Сир Мардук, как видно, решил поставить эксперимент и доказать, что взяв с улицы бездельников, он сможет заменить годы труда и познания тонкостей мастерства.
   Постановщик подумал.
   – Видите ли, сир, – начал он, – я бы мог, да не покажется вам дерзостью…
   Внезапно взбунтовался Билл и чуть не обнулил все асовы достижения:
   – Чего это провал? Я умею отлично играть. Я игрывал, знаете, игрывал.
   Энкиду тяжело вздохнул.
   – Билл… комр боится за жизнь этих людей. Извините. – Повернулся он, опомнившись, к постановщику.
   Тот слегка побелел, но, дёрнувшись лицом, силою заставил себя успокоиться.
   – Ничего, ничего. – Выдавил он. – Я ценю.
   – Ты понимаешь, что будет, если самодуру не понравится игра? Если мы сами будем в ответе, ничего не произойдёт. Кроме бесконечных насмешечек за ужином, которые даже доставят ему удовольствие. Ну, вот… Билл, как тебе?
   Душа компании и насмешница издалека слушали, пока весельчак не утерпел. Он сказал, складывая руки на груди:
   – Господин режиссёр, дозвольте… нам бы перекусить.
   Тот понял, сушайше выразил согласие, чтобы господа играли сами, как придётся – его выраженьице, – и откланялся. Они смотрели, как он, держа спинку, вышагивает за декорацию к казарме.
   Насмешница мрачно предложила:
   – Закусить с нами, господа? У нас сегодня рыба.
   – В банках. – Добавил весельчак. – Так что не сбежит.
   Глупая шутка вызвала у него прилив веселья, и насмешница, затревожившись, увела товарища, грубо ткнув под ребро.
   Тот ойкнул, на ходу приложил руку к визитке в адрес Шанни. У самой казармы актёры помахали им.
   Билл завздыхал. Дядины мужики убедительны, чувствовалась и муштра, и призвание.
   – Шанни, как ты думаешь, у нас получится?
   – Ну, ты же такой хороший актёр.
   По всей видимости, запрет на женскую игру задевал её больше, чем она позволила себе показать.
   – Бебиану надо пригласить. – Вдобавок услышала она.
   – Кого? – Переспросил Энкиду.
   – Та прекрасная большая женщина. – Простодушно растолковал Билл. – Ох, до чего же красивая.
   Он закатил глаза.
   – Как вспомню. И того парня-туарега надо позвать тоже.
   Энкиду улыбнулся.
   – Я тебя разочарую, Билл. Туареги не посещают дядины промоушны.
   Он выглядел раздосадованным – играть он отказался наотрез.
   – Возле каждого рассказчика сидит леану.
   – Что? – Билл вздрогнул. – Опять сказка?
   – Так… присказка туарегов.
   Энкиду обратился к Шанни.
   – Надо Иннан рассказать. Отец не позволяет ей никуда с нами ходить, это уж свинство. А без неё мы ничего не поставим… хотя вы все завзятые театралы.
   – Почему это?
   – Она, к твоему сведению, всем театр этот обеспечивает. Костюмер и гримёр на неё молятся. Она помощник режиссёра, неофициально, конечно. Полагаю, это означает, что она всем тут заправляет. Так что советую к ней подойти, как можно скорее… если вы всерьёз затеяли этот вздор.
   Билл внимательно взглянул на брата.
   – Тебе нравится Иннан, да?
   Энкиду безразлично пожал плечами.
   – Она неглупая. Только молоденькая слишком. Жизни не знает. Отец её обожает, запирает… даже к Шанни не отпускает. Да?
   Шанни объяснила:
   – Уже сдвиги есть. Разрешил вместе сходить за свежим молоком. А начёт грима и прочего… в самом деле, Ас, покажи уважение. И Мардуку, что бы он ни говорил, это будет приятно.

   Лежали под кустом свёрнутые белые записочки. Это всё, что осталось от тех жёлтых роз.
   Билл присел над ними.
   Эриду вместе со своим огненным оком вплыла под власть созвездия Меры. Последние ночи дышали в окна прохладой, океан покрылся густой лиловой тенью. Кажется, это осень.
   – И, правда, записки?
   Энкиду смотрел на него.
   – Ты ведь знаешь, что произошло с нами в той комнате?
   Билл кивнул.
   – Догадываюсь.
   – Я проглядел кое-какие книжки. В одной из старых историй упоминалось некое зеркало, наклонённое над землёй. Раньше я полагал, что имеется в виду память о внедрении чистой технологии, так называемых звёздных мостов, которые эридиане начали строить до катастрофы.
   – Нет?
   – Боюсь, что всё проще.
   – Это просто зеркало?
   – Да. Только, конечно, встроенное в непростую арку. Нечто вроде слабого звена во Вселенной. Чтобы встроить его, надо было здорово поиздеваться над своей башкой.
   – А зачем?
   – А зачем надо было из леану делать уродов вроде нас? Кто-то распотешился. И вообще, ты же знаешь, мыслящие существа никогда не могут поставить предел своей мысли. И ладно бы, они умели выбирать направление этой самой мысли.
   – Увы.
   – Ну, больше я ничего не могу сказать. Что-то изменилось…
   – А что с комнатой делать? Взорвать?
   – Выпустить зеркало наружу? Мириад осколков без присмотра?
   – Да, мириад биллов, как я понимаю, вас не распотешит. Никто не любит биллов. Но, погоди-ка… разве можно оставить чёртову штуку вот этак? Без какой-никакой Мэри Поппинс?
   – Может быть, комната его удерживает?
   – Словом, я ничего не понимаю.
   – Значит, ты понимаешь больше, чем можешь себе представить.
   Билл завздыхал и поднялся, держа в большой ладони горсть белых осенних писем.
   – А нельзя сунуть туда тетрадки с нашими ролями?
   Энкиду оживлённо хмыкнул.
   – Тебе тоже всучили?
   Энкиду порылся в своих умопомрачительных джинсах, по поводу которых дядя Мардук не решался ничего сказать, так как это значило бы привлечь взгляды к безобразию, и таким образом, отчасти его легализовать.
   В руке его появился свёрнутый вшестеро листок. В сумерках листок белел, буквы не видны.
   – Твои слова?
   – Мои, Билл.
   Билл зыркнул туда-сюда:
   – Похоже, отвертеться не удастся.
   – Он настроен серьёзно.
   Он означало не Мардука, а самого Александра сира Александра. Так его имя значилось в афишке.
   После встречи с актёрским составом им расхотелось… и даже Биллу, который играл отлично.
   Командир с неожиданной серьёзностью отнёсся к настойчивым просьбам хозяина поучаствовать в представлении. Билл, сопротивлявшийся очень изобретательно, продержался не более суток, а Энкиду, полагавший, что отсидится в одной из своих тайных егерских сидок, оплошал только разок – вернулся и прошёл мимо окна, где ужинали.
   Ас, отлучившись с извинениями и под аккомпанемент шуток хозяина насчёт офицерского пищеварения, застукал Энкиду влезающим в окно собственных апартаментов. Он, молча, положил на подоконник лист, прижав его балеринкой.
   Энкиду сказал ему, чтобы не смел трогать его вещей.
   – У тебя одна фраза. – Вместо извинений сообщил Ас, и удалился в темноту.
   Сейчас тоже темнело.
   Энкиду посмотрел на небо со звёздами, которые двигал ветерок. Под его взглядом звёзды остановились на своих местах, как в игре «замри».
   – Полнолуние не скоро. – Указывая на печальный стареющий месяц. – Что он собирается предпринять?
   – Что? А. Нет, всё в порядке. Луну повесят. Он распорядился, кажется.
   – Действительно, всё в порядке.

   Если смотреть с облака на землю Эриду, но не один час, а Бесчисленное Множество тысячелетий, то можно увидать, до чего она непоседлива. Рябь постоянно тревожит её зелёную, а ныне жёлтую поверхность. Горы исчезают прямо на глазах, и волна, приподнимая поля, леса и города, скрывается под поверхностью океана.
   Тогда можно было бы увидеть многое – например, как летящая стрела превращается в пулю, а пуля снова в стрелу.
   Но для такого нужно иметь глаза, которые не устанут и не сомкнутся даже на сто лет.
   Ас, неслышно подойдя под прикрытием сумерек, в длинном халате и летних туфлях, остановился пред афишей. Почему-то он вспомнил, как они ждали с Биллом в коридоре на улице независимости.
   Загромождённая всякими нужными вещицами комната помещалась с той стороны дома, где жили актёры. Разумеется, никакого номера на двери нету… да и планета другая.
   Обещанное представление должно состояться через час на поляне, которую было не узнать.
   В узенькой маловатой для троих увесистых актёров гримёрке горели две яркие настольные лампы, и в углу прожектор, найденный Асом в дядином ангаре. Светло, как на поляне в летний полдень.
   – О, ты принёс жертву на алтарь Белой Богини. – Билл, сворачивая тетрадку руликом, бесцеремонно оглядывал Аса.
   Тот с щегольским недоумением ответил: «штэ?», и его высочество сторожко провёл себя тыльной стороной ладони по щеке.
   – А.
   Командир отвернулся. Под наброшенной на плечи простынёй его лопатки сдвинулись, как у хищника. Он увидел в зеркальце своё тщательно выбритое лицо. Бородка, действительно, была уничтожена, и острый подбородок Аса протестующе вздёрнулся.
   Чтобы скрыть от себя своё смущение, Ас решил протащить в зубах Билла.
   – Текст помнишь?
   – Э… – Отмахнулся Билл, садясь на ящик с кусками непригодившихся декораций, расставляя колени и покачивая тетрадку на колене, уютном, как доска садовых качелек, показал. – Нельзя дважды войти в один текст.
   Энкиду, поправляя на плечиках наряд Аса, напомнил:
   – У него-то и текста нет.
   – Тем более. – Придирался Ас, открывая склянку с пудрой и с тягостным отвращением разглядывая белое сладкое месиво.
   Он порылся в коробке, которую им принёс гримёр после их многочисленных уверений, что они справятся сами. С чуточку обиженным лицом гримёр всё же быстро и точно, повторяя по два раза на ломаном нибирийском с приятным акцентом, провёл им обзор приспособлений и тайн театральных.
   Повертев в пальцах выдавленный тюбик с чёрной краской для волос, Билл на мгновение задумался. Пытался соединить вместе две ускользающие из рук детали целого. Потом вздохнул и швырнул тюбик в коробку.
   – У тебя вместе с бородкой пропало чувство юмора и лёгкость мировоззрения.
   – Ну, знаете, – обернулся Ас, держа на отлёте сложный инструмент для прикрасы, – чтоб никакой отсебятины.
   Билл развернулся. Качельки накренились.
   Ас, подводя глаза и ругаясь сдержанно – про себя, артикулируя губами, улучил момент:
   – Надо сделать всё, как написано и баста. Ох…
   – Будь здоров.
   – И не вздумай так сидеть, когда сыграешь и спустишься в зал. Зрители должны смотреть на сцену.
   – Как? А… ох, ты Господи. Никто никому ничего не должен, вот что. – Возмутился Билл, разглядывая себя. – Так во все времена сидят мужчины с щедрым темпераментом.
   – Воспитанность ценится во все времена, Билл.
   – Занудство. – Бушевал Билл. – Нет, вот ты, вот ты – скажи… что я делаю не так?
   – Тьфу на тебя. Я в глаз угодил этим… – повертел – …прибором.
   – Ты вот так сделай… – Посоветовал Энкиду.
   – Как? – Недовольно моргая атакованным глазом, заинтересовался Ас.
   Энкиду показал. Ас попробовал, не обращая внимания на глупый смех Билла.
   – Действительно, легче. – Признался он, отодвигая зеркальце и приближая с глядящим на него оком в чёрном ободке. – В чём тут штука?
   – Нейрофизиология. Такая мимика помогает фокусировке на той части мозга, которая отвечает за подведение глаз.
   – Надо будет, – округляя рот и моргая глазом, проговорил Ас и закончил невнятно.
   Билл переспросил. Энкиду перевёл:
   – Он говорит, надо при стрельбе попробовать… может, это улучшит результат.
   Билл почтительно согласился, что опыт следует обогащать.
   – Э.
   Ас огрызнулся:
   – Ну, что ещё?
   Билл повторил жест Аса. Тот как-то смутился. Билл безжалостно учил:
   – Ты на сцене так не сделай.
   Ас пристыженно кивнул. И тут же поморщился.
   – Тьфу… жмёт. Как это они…
   – Век живи, век, понимаешь, учись этому делу.
   Ас был не из тех рефлексирующих нибирийских интеллигентов, у которых всё из рук валится при упоминании того, как «наши танки вошли в столицу Северной Нибирии в таком-то году». Всё-таки военный, им комплекс вины не положен – промахиваться будут. Он запомнил нравоучение и, хотя по лицу его, люксово выбритому, ничего не прочтёшь, ясно было, что ошибки он не повторит.
   – Ну, что, – оборачиваясь и строго глядя, сказал он, – красивая женщина?
   Оба показали большие пальцы. Билл хотел что-то добавить, но улыбающийся Энкиду с силой всадил ему локоть в бок, и Билл закашлялся. Рушить хрупкое равновесие внутреннего мира командира не стоило. И следующая его реплика это подтвердила.
   – Ну, сволочи, так и будете пялиться?
   Энкиду сразу отошёл.
   – В самом деле, мне текст повторить надо.
   Он потянул взглядом Билла за собой, но тот, как вкопанный, стыл на месте. Энкиду обернулся.
   Ас, понимая, что обращать внимание на окружающих – роль загубить, спокойно снял с плеч простыню и сбросил халат.
   С накрашенным набелённым лицом, головой в чёрной сетке, подбоченившись, он оглядел корзины с волшебным реквизитом.
   – Тэк… чулочки, чулочки.
   Окостеневший от зрелища Билл еле выговорил:
   – Ты… ноги… ишь, гладенький.
   Энкиду согласился:
   – В самом деле, красиво.
   Ас высокомерно спросил:
   – Ты думаешь? По правде, я старался.
   Энкиду осторожно шепнул:
   – А руки?
   Ас вздрогнул, вытянув перед собой длинные с напрягающимися узлами мышц светлокожие руки.
   – Чёрт, забыл. – Упавшим голосом.
   Он сразу сделался им мил с его смущением по поводу нечаянного прокола. Бессовестный Билл решил исчерпать тему до дна и заворковал:
   – Ну вот, всё испортишь. Дядя обидится. Действительно, чёрт, а не девица. – Билл сунул руку в карман. – Бери нож и… Вот тебе, вот он – и быстрей, давай.
   Ас заполошно схватил бритву. Энкиду укоризненно вступился:
   – Он же порежется. У нас масса времени. И вообще, если он не будет подкатывать рукава…
   Ас его не слышал. Яростно сжав губы, он вскинул нож, и свет покрыл лезвие. Энкиду затаил дыхание. Билл, дыша в затылок, полез с пальцем:
   – И вот тут. Давай я…
   – Э! – Отмахнулся. – Не лапай. Куда лезешь?
   Энкиду напомнил:
   – Не забывай, что у него в руке.
   – Да, эта девушка опасна.
   Свет на лезвии бритвы опять сыграл зайчиком по единственной неосвещённой стене. Ас, тем не менее, последовал совету Билла.
   – Хватит, наверно… у тебя вырез докуда? – Деликатный Энкиду обернулся к платью, приготовленному на плечиках.
   – Тут вообще нету выреза. Вы забыли, я играю чистую деву.
   – Тю. – Изумился бесстыдник Билл. – А зачем тогда?
   – Для полноты образа. – Объяснил Энкиду. – Он из тех актёров, которые должны ощущать себя целиком очищенными от житейского праха.
   – Ну и ну.
   Энкиду рассердился:
   – Не дёргай его. Не ровён час… пустит себе кровь. Дядя Мардук волноваться будет, решит, это жертвоприношение.
   Билл согласился:
   – В самом деле.
   Ас обернулся с надменным выражением.
   – Успокойтесь, дуэньи.
   Передёрнул бритву в пальцах, пустив свет на лезвие. От острия туфельки до подбородка он был сама уверенность.
   – Я могу бриться хоть стеклом от звездолёта. Мне ничего не сделается.
   Билл собирался что-то сказать, Ас поспешно снова обернулся и показал ему бритву.
   – И не надейся. Если хочешь это увидеть, сначала заплати.
   Билл вытаращился.
   – Да-а?
   На лице застыло выражение непристойной алчности зрителя-обывателя, ожидающего, когда акробат выпустит лонжу.
   Ас обратился к Энкиду:
   – Ишь, напрягся. Надо звездолёты сира Мардука пересчитать.
   – Сколько?
   Ас мрачно бросил:
   – Цыганочку на стене столицы и фонтан.
   Билл обиделся, разочарование вытянуло его большое щедрое лицо.
   – Где ж я тебе тут фонтан возьму.
   – Где хочешь. А ты чего?
   Отнёсся он к Энкиду, который странно смотрел на лезвие.
   – Ты не многовато от дядюшкиного генома перехватил? Кровь товарища увидеть хочешь?
   Энкиду опомнился и виновато сделал отмашку ладонью.
   – Не. – Он смутился. – Завидки взяли. Стыдно сказать… У меня, мужики, кожа нежная. Как начну… это… драить… так непременно… во славу пьющих не вино, окроплю помещение.
   Билл сразу заинтересовался. Ас, бросив сначала сомневающийся взгляд, потом вроде сочувствующий, снова занялся своим делом и, правда, с неистовой небрежностью и прекрасным результатом. А свет им занялся вплотную, рисуя вкрадчиво лучшую иллюстрацию для анатомического атласа.
   Билл присвистнул и заметил:
   – Так вот, кто вечно пятна Кентерберийские в ванной на Глобусе оставлял. А мне неловко спросить. Может, у кого носиком, это, от перегрузок. Все полотенца обкровянил. – Пожурил он развёдшего руками Энкиду.
   Оба, ожидая, когда нож остановится в своей волнующе опасной работе, заткнулись.
   Ас отбросил нож, поставив мускулистую ногу на ящик из-под пива. Невысокий широкий каблук крепко воткнулся в дерево. Ас подтянул чулок размеренным и помпезным движением.
   Строгое лицо с чуть чрезмерным подбородком казалось совсем чужим. Закатив глаза от напряжения, Ас надел парик, поправил и снял.
   Сел на ящик и насвистывая, принялся вытягивать и распрямлять пряди. Поднял глаза на Билла.
   – Ты говорил, у тебя в роду был театральный парикмейстер?
   Билл охотно подтвердил, выхватил парик и под настороженным взглядом Аса принялся вносить изменения,
   – Вот… так… так. – Приговаривал он. – Ты что? – Заорал.
   Ас, подкинув парик, с мрачной удовлетворённостью заметил:
   – Да… странная штука генетика.
   – Несёт сладострастье всё его тело. – Молвил Энкиду. – Это я где-то слышал… – Пояснил он. – Кто-то кому-то говорил… кажется.
   Билл сказал:
   – Ох. Ох. Сколько неопределённых местоимений, прямо из нибирийского разговорника для спецслужб.
   – Тебе удивительно, – Ас бешено обдёргивал парик, – что кто-то… где-то… соблюдает нормы поведения и не треплется?
   Билл поднял и опустил плечи.
   – Чего это? Я бы не отказался, чтобы мне так говорил кто-то три раза в день. Осторожнее, ты же его в куски разорвёшь.
   В дверь просунулась маленькая голова в огромной заёмной фуражке – патрульный, тот, что без костяной ноги. Кривой голосок:
   – Страшно извиняюсь, у вас всё в порядке? Сир Мардук велел спросить, не угодно ли чего?
   Его плоское личико, с наискось посаженными глазами, излучало благоговение. Наткнувшись взглядом на Аса, личико прянуло и смылось.
   За дверью товарищ чешуеголового прокудахтал:
   – Видел новых богов?
   Слабенький голос что-то ответил. Послышались шаги, обыкновенные плюхающие и в пару другие – с цокотком.
   В гримёрной стало тихенько. Ас, не глядя ни в одном из возможных направлений, миловался с париком:
   – Он посвятил спектакль кому-то. Я видел афишу.
   Билл вздрогнул.
   – Ну, да. Да.
   – Странно, что это имя лулу. Он же их ненавидит.
   – Не всех… кстати, это историческая личность.
   – А именно?
   – Это его брат.
   Для парика дело обернулось худо. Ас быстро поднял голову.
   Оба молчали, потом Билл, понимая, что хранить это молчание значит дразнить Аса, неохотно промямлил:
   – Я видел, когда сплавал кое-куда. Видел охранный знак над могилой… и надпись.
   – Куда ты сплавал?
   – Неважно.
   В дверях стоял Мардук. Его широкая в плечах, чуть согбенная фигура сегодня была особенно выразительна. Он сам это понимал и с иронией предоставил присутствующим себя оглядеть.
   – Старый бог напялил лучший наряд. А вы, мальчики, неглиже… не обращайте на меня внимание.
   Его перевязь и складки плаща поверх костюма-тройки притягивали взгляд.
   – К вам направляется Иннан. Хотел предупредить, чтобы она не застала вас врасплох. Про что вы говорили? – Небрежно спросил он, поднимая с пола тетрадку с текстом для командира.
   – Про этикет. Как нож держать, когда бреешься. – Защебетал Билл.
   – Про могилу Ноя.
   Эти слова упали на свету. Мардук не дрогнул. Протянул тетрадку Асу. Подумал.
   – Верно… верно. Великий человек. И мне родня. Вы знали? – Обратился он к Асу и вышел.
   – А хорошо Древние сочиняли. – Сразу сказал Билл.
   Он выгнул губы.
   – Весомо. Так и видишь в голове то, что записано в папирусе.
   Билл отодвинул тетрадку и громко, отчётливо произнёс без выражения: «Люди, львы, орлы и…»
   Он замолчал, и так как другие также предавались этому занятию, молчание протянулось по сценическим меркам очень долго.
   – А ты, Энкиду… тебя не переодеть? такая женщина в девках останется.
   В дверь постучали. Голос Иннан сказал:
   – Вы долго? Можно посмотреть?
   Билл завопил:
   – Щаз! Потерпи. Мы без… В смысле, Ас бреется.
   Иннан рассмеялась под дверью.
   – Через пять минут. С ножом аккуратнее.
   Послышались её удаляющиеся шаги. Билл выждал, выглянул, сказал кому-то «Окуна матата», и, вернувшись, кивнул.
   – Никого, кроме этих милых ребяток. Так, ну, а теперь займёмся душкой Биллом.
   – Ты что это… – Спросил Ас с некоторой растерянностью, глядя на то, что проделывает Билл.
   Билл, выпутываясь из одежды, заявил:
   – Я не собираюсь губить свою роль из соображений ложной стыдливости.
   – Причём тут твои штаны и роль… – Рассердился Ас и, добавив тихо «Тьфу», занялся своим тряпьём.
   – Мой костюм должен сидеть, как можно, лучше… поэтому я сброшу всё и натяну всю эту ветошь, которая без меня не имеет ни формы, ни содержания.
   Говоря это, Билл вертел и мял отменный сценический костюм из наилучшей тонкой, как паутина ткани.
   Ас отвернулся. Энкиду трясся от мелкого смеха.
   Ас заметил, не поворачиваясь и поспешно вдевая руки в подаваемое Энкиду белое платье:
   – Немного стыдливости это вовсе не дурной тон для мужчины. Терпеть не могу солдафонства… тем паче у штафирок.
   Энкиду заметил, отряхивая плечи командира щёточкой:
   – Братец считает себя совершенством, и он прав вообще-то.
   – Что за вздор. Там в зале женщины и к некоторым актёрам посетительниц допустили, я видел …ты уверен, что костюм должен сидеть так уж… плотно?
   – Думаешь, меня освищут?
   – Не знаю… а только…
   – Перестань зудеть. – Бросил Билл и, обдергиваясь, потребовал:
   – Ну? Взгляни. Взгляни, взгляни, не бойся. Я уже их надел.
   Ас мельком глянул. Его голова в туго натянутой сетке и лицо с подведёнными чёрными глазами были будто нарисованы на белой стене.
   – Ну?
   – Сидит плотно. – Сухо согласился Ас.
   Билл покрутился перед зеркалом.
   – Билл, ты ощипываешься, как ворона. – Энкиду отошёл, пряча щёточку.
   Сам он был на зависть хорош в свободном одеянии древнего лучника. Скорбная красота благородного лика странно сочеталась со звериной мощью рук и стана, истовые нежные глаза на мгновение заставляли забыть о вылепленной богом войны тяжело вооружённой мышцами высокой шее.
   – И тебе бы не мешало сбросить лишнее. – Наставлял Билл в напрягшийся военный затылок Аса.
   Тот сделал предостерегающий жест – отсохни. Билл сник, пожав плечами, и отошёл, ворча:
   – Хочешь, как лучше… вот и учи их, как подчеркнуть свои прелести… вы же актёры, ребята! Ваша задача – радовать зрителей.
   Ас мрачно засопел, борясь с париком. Он высоко поднял его, примериваясь, потом передал Энкиду и присел.
   – Есть разные жанры, Билл. Тебе не кажется, что чистая, как лёд, классическая мистерия, пережившая тысячелетия – не повод… натягивать костюм так, чтобы твои зрители… отвлекались от прекрасного текста?
   – Гм. Ежли пьеса так хороша, она выдержит всё.
   Ас не отставал. Похоже, он оседлал любимую кобылу.
   – Там каждое слово что-нибудь значит, а в совокупности с другими составляет древнее заклинание добра и света. Глупо лезть со своими штанами в тот момент, когда зрители мечтают о царстве истины и надеются на вечную жизнь.
   Билл захихикал. Ас, которому Энкиду с величайшей осторожностью и почтительностью водрузил парик на голову, пытался пристроить его поубедительней, вертел и натягивал так и сяк, закатывая густо накрашенные глаза.
   – Что? – Огрызнулся Ас, раскладывая по широким плечам и пытаясь замаскировать их излишне щедрый разворот длинными светлыми и прямыми прядями.
   Он посмотрел на Энкиду, приподнимая двумя пальцами и показывая ему прядь.
   – Может, лучше бы чёрный цвет?
   – В смысле, не сочтут ли они это за нетолерантность? – Влез Билл.
   Ас с презрением отвернулся и подчёркнуто обратился к Энкиду:
   – А?
   Тот покачал задумчиво мечом на бедре и подтянул колчан.
   – Не думаю…
   Билл приревновал и напомнил о себе:
   – И вообще… хватит меня разглядывать. Главное – слова, которые я произнесу.
   Ас взъелся – парик припекал, и он был не уверен в стойкости туши:
   – Тогда зачем лезешь со своими особенностями?
   Билл не любил, когда его ловили на отсутствии логики. Он рассердился и приуныл. Отвернулся, сел.
   – Отвяжитесь от меня.
   Тень легла сразу на всех, на комнату и ящик, до этого так яростно скрипевший, умолк. Энкиду сделал знак глазами, и Ас осёкся. В конце-то концов, к чему… это всего лишь игра, забава.
   Он замолчал, и, спустя минуту, понял, что сделал правильно. Билл, поглядев на преображённых дорогих друзей, пришёл в самое радостное, самое светлое расположение своего непостоянного духа.
   Ас не утерпел:
   – Ты вообще-то свою роль выучил? Кроме шуток?
   Билл оглядел его с ног до головы в белокурых прямых прядях, сквозь которые светили холодные серые глаза, подведённые чёрным.
   – Выучил… выучил.
   Ас спокойно выдержал наглый взгляд.
   – Советую на женщин так не смотреть, Билл.
   – А что может произойти?
   Ас медленно закатал рукава на безупречных теперь руках.
   – Долго объяснять. Но если желаешь, я тебе покажу… и тебе не придётся больше так смотреть.
   Билл прищурился.
   – Причёску испортишь.
   Ас заскрежетал зубами так громко, что Энкиду быстро встал между ними – величественной девой озера и атлетом в топографически точно сидящем шутовском трико.
   – Командир, не забывайте, кого он играет.
   Ас прислушался и грубо усмехнулся.
   – Считаешь, он репетирует?
   Энкиду кивнул:
   – Он вошёл в роль, командир.
   Оба внимательно разглядели Билла, криво улыбнувшегося в ответ.
   – Раскусили меня, комедианты. – Молвил трюкач страшным чужим голосом.
   Глух и низок голос Энкиду, но существо, возвышающееся перед ними с белым оскалом алого рта и красноватым блеском в прищуренных глазах, говорило, как из колодца.
   – Я не Билл. Я Другой.
   – Ну, конечно. Ты тот, кто не смог победить деву озера.
   Существо зарычало.
   – Я… не смог?
   Ас взял тетрадку и помахал перед носом чудовища.
   – Никакой отсебятины. И ты никаких слов не произносишь.
   Билл сходу зачастил обычным манером, хватая тетрадь:
   – Но он ведь приходит… разве, – нет? Раз приходит, значит – говорит… хоть что-нибудь.
   – Эта часть манускрипта утрачена. – Вступил в разговор обладатель единственной реплики. – Предположительно, Автор дописал её, но не обнародовал.
   – Но ведь есть текст!
   – Это апокрифы. – Отрезала Дева Озера, опять подсучивая мешающие ей рукава на мускулистых руках, с которых была сведена даже тень растительности. – Мы не можем использовать их. …Билл, ты должен понять, что мы не имеем права вставить хоть одно лишнее слово.
   Энкиду мягко добавил:
   – Поэтому ты только мелькнёшь в кустах.
   Билл заворчал:
   – Вот так всегда. Только мелькнёшь и вали в кусты… за кулисы. Вечно мне не дают вставить словечко…
   – Никаких словечек. – Бубнил Ас. – Какие ещё…
   – Пойми ты, Зло лишь являет свой лик, но права слова не имеет… так решили Древние.
   – Ни за что не поверю, что Они отказались бы от такого эффектного приёма… право голоса есть у всех.
   Энкиду посоветовал:
   – Ты это с дядей обсуди.
   Билл завздыхал:
   – Хорошо… где мои рога?
   Он завертелся и увидел, что Энкиду протягивает ему искомую деталь. Билл присмотрелся:
   – А вот у тебя до чёрта слов.
   – Не так уж много.
   – А ты уверен, что летописцы древности одевались вот так?
   Энкиду оглядел свой костюм.
   – Это было так давно, Билл. Кто знает, как они одевались. Скальды были воинами… почему нет?
   Он тронул ремень на груди, и меч шевельнулся. Ас пригляделся к чёрной гибкой фигуре Билла. Тот сразу принялся прихорашиваться.
   – Что тебе ещё не нравится?
   – Может, ему держать в руке что-нибудь? Какой-нибудь предмет, напоминающий о вечности?
   Поскольку Ас обратился к Энкиду, тот вынужден был задуматься.
   – Банку с актёрской рыбой, что ли.
   Билл прислушался к шумам изнутри, потом понял, что его обсуждают.
   – Что? О нет. У меня очень выразительные руки. Я умею…
   Раздался звук гонга, взволновавший до того, что у троих шалопаев сердца заколотились быстрее. Голос распорядителя развратно молвил в шторах:
   – Господа… готовность минутная.
   – Ну, вперёд… граждане актёры. – Шепнул, дрожа от полузабытой, некогда знакомой радости, Билл.
   И на самом выходе его повело. Он вспомнил видение возле обрыва: он стоял там, и жар полдневной звезды накрыл его голову, рождая слабость и ужас.
   В этот момент тяжёлый затылок братца двигался перед ним, и Энкиду, повинуясь вцепившейся в его плечо руке, удивлённо обернулся.
   – Ты что, Билл, нашел, когда дурака…
   Он вгляделся.
   – Ты… в порядке?
   Билл силой успокоил себя и загнал видение в самый глубокий ящик из-под пива. Прикосновение к тёплой живой плоти, к доброй руке брата изгнало кошмар.
   – Страх подмостков. – Сказал он, разжимая пальцы и насильственно улыбаясь. Он успокоительно улыбнулся Энкиду, с тревогой смотревшего на великолепного духа зла.
   – Я всё помню. Ни слова не скажу. Я не испорчу игру, брат.
   Энкиду кивнул. После исчезновения Билла мистерия будет прервана и сыграют вторую часть на житейскую тему. Билл сможет лишь любоваться из кустов, как его товарищи-комедианты обменяются несколькими репликами.
   Экипаж Глобуса и крепостные дяди Мардука рассядутся в определённом порядке, а потом по очереди разойдутся для следующей сцены.

   Чернота вокруг театра была наполнена волнующими знаками осени – запахом листьев и громким сопровождением сверчков. Помост, выглядевший до того небрежно, что чувствовался тонкий художественный умысел, сиял всей своей некрашеной поверхностью. Вокруг театра расставлены военные прожекторы, поэтому зрители, рассаженные в кустах, могли насладиться подробностями костюмов и гримировки. Только Биллу в этом смысле не подвезло. Его стройное чёрное тело мелькнёт в тени, а набелённого лица и всклокоченных рыжих волос небрежно коснётся свет. Вот так всегда.
   Огромное зеркало, которое установили на специальных козлах среди травы, служило озером. Настоящее озеро, небольшое в зарослях сочной октябрьской осоки, тоже посверкивало вдалеке. Небо, отделённое потолком искусственного освещения, просвечивалось тусклыми звёздами сквозь быстро летящие облака. Забракованная луна беспечно купалась в волнах теплого воздушного потока, нахлынувшего с юго-запада, как напоминание о страстях середины лета. Другая крупная жёлтая луна на верёвке покачивалась в нужном месте, отражаясь в зеркале. Сначала Ас собрался сфабриковать необходимый атрибут с помощью кое-каких штучек из того же ангара в виде сгустка синергии, но почему-то отказался от такого реализма. Эта луна тоже была хорошая.
   Шанни, проводившая острым взглядом выход своих, завертелась на месте и затихла, когда поняла, что Мардук заметил её беспокойство. Она, и правда, взволновалась. Иннан, сидевшая слева от Мардука, перегнулась за отцовским плечом.
   – А Энкиду ты видела? Вот потеха. Он же без штанов.
   – Цыть. – Негромко повелел Мардук.
   Иннан закатила глаза, совсем как Билл, и нервная Шанни не смогла удержаться – глупо засмеялась.
   Мардук вопреки настояниям охраны наотрез отказался занять маленькую ложу в густой тени, из которой сцена была видна превосходно – с точки зрения офицера драконариев.
   Так Мардук и сказал:
   – Друг, на кой ляд мне нужны благородные господа с Нибиру в столь преувеличенном виде? Я хочу спектакль посмотреть, а не любоваться на ихние носы и прочие нужности.
   Офицер – коренастый черноглазый, весь свитый из крепких, как корни дерева, мускулов, – похоже не уловил легчайшей иронии, которую позволил себе патрон. Выразить недовольство преторианец, естественно, себе не позволил, но во всей его повадке, когда он сопровождал драгоценных зрителей – господина и двух молодых дам – на плебейские зрительские места в третьем ряду, чувствовалось неодобрение этой затеи.
   Единственное, что он посмел сделать, причём не докладываясь господину – отобрать зрителей для первых двух рядов. За господским рядом, разумеется, он посадил своих драконариев, одетых в гражданское. Спрашиваться у сира Мардука опять же не стал – в конце концов, кто тут начальник охраны? Каждый делает своё дело на этой земле. Сир Мардук – своё. А начальник охраны – понимаешь, сам знает, кого, куда и как сажать. И так пришлось выполнять работу в трудных условиях, учитывая пожелания босса… Попросту скажем, про себя, конечно – дядька вовсе сбрендил. К тому же, тащит с собою двух девиц… объекты всегда тяжёлые. Мало было молоденькой госпожи Иннан, за которой углядеть – отряда не хватит, ей-Абу-Решит. Так теперь ещё эта благородная дама, неизвестно кем приходящаяся патрону. Штучка себе на уме. Единственно, что хорошо – волосья светлые, далеко увидать можно.
   Между прочим, барышня и заходит очень даже далеко. Но это уж не его дело.
   Офицер устроил подопечных с максимальным удобством, то есть так, что они и учуять не могли, что вокруг них одна охрана, как морской простор.
   Прочие зрители – неподдельные – были рассажены на боковых рядах. В основном, это были дружки сира Мардука из тех, что мотаются на чёрных машинках. Офицер их недолюбливал – сир Мардук уж больно к ним привязан… что ему стоит сформировать из них какое-нибудь особенное подразделение? Какие-нибудь Кожаные Куртки, не к ночи будь подумано.
   Сидели и фермеры, нарочно завезённые с юга полуострова, говорившие на своём диалекте – драконарии с трудом их понимали. Из них многие служили надсмотрщиками на рисовых полях. Кое-кого из трудяг тоже привели. Один из них высокий чёрный возвышался от плеч над всеми. Офицер припомнил, как, проходя мимо залётных господ, услышал их возбуждённый разговор. Рыжий господин гневался и от волнения сыпал словами как, простите, горохом. Из его восклицаний офицер понял, что чёрные рабы на полях сира Мардука якобы происходят из древнейшего и славнейшего из всех благородных родов Нибиру.
   – Те, кто основал первую династию…
   Больше он ничего не услышал, так как егозливая молодая дамочка – белокурая, – толкнула рыжего в бок. Тот замолчал, а офицер, надменно отдав честь, прошёл мимо с бесстрастным лицом.
   Но историю, в которую верилось с трудом, запомнил. Сейчас он вглядывался в раба, невольно отмечая то, что подтверждало легенду – кто наблюдателен, тот справедлив.
   Но глазеть без толку – роскошь для начальника охраны чрезмерная. Он отвернулся, пристрельно оглядев скрытую за деревьями казарму. Сегодня она опустела, актеры отправились смотреть, как играют их товарищи вместе со знатными любителями.
   Вот они, возле озера, сидят и стоят… ну да, это объект домашний, это вам не бандиты.
   Пистолеты он с бандитов собрал, в тайне от сира Мардука, запретившего такие меры. Сам же сир хорохорится, потому что побаивается, что его может высмеять тот задумчивый то ли родственник его, то ли свойственник, чья походка напоминала офицеру повадку раз виденного в лесу полосатого страшного зверя.
   Хорошо, что один господин из залётных – настоящий военный господин – понял охранника с полуслова. Разумеется, офицер не слишком откровенничал с ним – опять же нечего нарушать правила, подозревать-то приходится всех. И будем откровенны – в первую очередь, именно этих с Нибиру.
   Тем не менее, он почти пожаловался на то, что старик очумел – не позволяет даже оружие отобрать и запретил оцеплять сцену.
   Ас немедленно всё переменил, приказав ссылаться на него. Самолично велел джентльменам удачи выложить – и не только пушки, но и перья. Только с решением сира Мардука устроиться в опасном месте он ничего поделать не мог.

   Когда Билл отыграл своё Посещение и шмыгнул в третий ряд, наступая на ноги терпеливым и выносливым зрителям, сплошь крепышам, сидящим ровнёхонько, Мардук зашипел на него.
   – Неуважение, понимаешь. Керосинку людям в нос тыкать, это что? Веселей давай.
   Билл бухнулся на свободное место рядышком с Шанни, и тотчас принялся откидываться могучим торсом на спинку, чтобы перемигнуться с Иннан-старушкой. Мардук опять заворчал.
   – Билл… веретено собачье.
   Весь ряд, и впрямь, закачался. Шанни захихикала. Иннан не пожелала принять участие в семейных шушуканьях, так как всецело погрузилась в происходящее на сцене. Собственно, ради чего и весь сыр-бор.
   Мардук заметил, что дочь следит за сценой внимательно и шикнул на Билла.
   – Мешаешь смотреть.
   Он в первый раз вот так публично проявил внимание к дочери, и даже Билл устыдился.
   Тем не менее, дядя не смог утерпеть и, тоже откинувшись на спинку, свистящим шепотком обратился к Биллу, имея в виду актёров-профессионалов:
   – Вот полукровки, а ничего… стараются. У вас на Родине как? Происхождение в цене?
   – У нас, дядя, ценится смешанное. Чтобы от плохого и хорошего. Чтоб так на так выходило.
   Мардук слушал.
   – Умник ты.
   Шанни сердито сказала:
   – Ш.
   Мардук пристыжено замолчал. Терпели до антракта, когда к ним присоединился, поправляя на смуглом бедре меч, довольный собою Энкиду.
   – Мог бы мороженки прикупить. – Высказался ревнивый Билл и толкнул брата. – Ну… убери вот это, торчит.
   По эту сторону пруда воздвиглись столбы света, сдвинулись и таким занавесом перекрыли сцену. Явно идейка Аса, всё же использовавшего технические возможности Эриду.
   – Хорошо сыграл. – Похвалил Мардук.
   Билл продолжал:
   – Ну, оно, конечно, полного равновесия не достичь. Вот как мы Родину-то покидали, там один объявился честный. На стенах стал писать Слово Правды. Так я забыл папе посоветовать, чтобы его вместо того, чтобы в землю вкапывать, лучше бы в ступе истолкли на цели фармацевтики. Вроде как посыпки в еду, чтоб совсем честность не изничтожилась. И промышленность аптечную поддержать.
   Энкиду, усаживаясь, добавил:
   – Можно также и женщинам в питьё добавлять, которые задумываются о продлении своего рода. Чтобы дети посмелее рождались.
   Он принёс с собою дух сцены, и его обычное земляное спокойствие осеняли далёкие зарницы.
   Билл воскликнул:
   – Вот! Как я не подумал. Верно. Я бы и сам пил… хоть не женщина. Для храбрости.
   Он подмигнул.
   – Чувствую, вам не по нутру этот мир. – Заметил Мардук. – Всё-то вы бунтуете.

   Энкиду молча посмотрел на сира Мардука, и обычное спокойствие снова овладело его лицом.
   Простить Творца можно только, если он Моцарт. Не в силах совладать с собой, хочет сочинять музыку – это выше и больше, чем он сам.
   Тогда – да.
   В противном случае, нет. Если ты создаёшь кукольный театр с куклами-уродами только для того, чтобы их попрекать за вставленные в них грехи и несчастья, это уж такое извращение, что страшно даже думать.
   Зачем, ради всего доброго и светлого, такой эксперимент?
   …Но я надеюсь, что он – Моцарт. Что он гений и не в силах противостоять своей музыке. Тогда – я всё Ему прощаю. Нет такой силы, чтобы воспротивиться желанию слышать музыку и записывать её. Это мы – Его нотные значки – знаем. Прыгая по расчерченным линиям, я не сержусь за весь этот бедлам.
   От всего сердца прощаю Тебя, Боже.
   – Шанни?
   – Ничего.
   Она отвернулась. Энкиду о чём-то задумался так глубоко, что некоторое время в упор смотрел на неё. Билл оживлённо болтал с Иннан.
   Шанни заглянула вниз на сцену.
   Ас не пришёл к ним. Ему неловко в женском платье, сообразила она. С этой мыслью и улыбочка тронула пёрышки бровей, приподняла уголок рта.
   Билл думает, что собирает картинку по кусочку – вчера страничка заката, потом ещё какие-то белые обрывки под кустом роз… это явно написано на его обширном лице. Реплика или блик света, невысказанная мысль или камушек… и вот-вот всё сложится вместе.
   Световой занавес всё не расходился, за ним виднелись тени рабочих, менявших декорацию. Что-то у них застопорилось. Ас не показывался.
   – Вернуть Эриду в состояние дикости, ты это хочешь? – Спрашивала Шанни вполголоса Энкиду.
   Они заговорили минуту назад, и, как водится в странном полусемейном кругу дяди Мардука, уже находились в состоянии серо-буро-малиновой ссоры. Иннан, облокотившись на широкое колено отца-тирана, внимательно их слушала, изредка заправляя за ушко чёрную прядь. Она забросила беседу с Биллом, который перегнувшись через спинку кресла пытался разговорить молчаливого зрителя с неподвижным взглядом и военной выправкой.
   Энкиду ответил в своём стиле – убийственно мирно и не в тему:
   – Поверь, злые девушки не по мне, леди Шанни.
   Шанни каким-то чудом удержалась, чтобы не свалиться в великую воронку, и вместо того, чтобы зашипеть – я прямо мечтала быть по тебе, грязное дикое животное, – повернула шпагу и гардой стукнула по нужному месту.
   – И дураки не по мне.
   Внезапно влезла Иннан:
   – Я хотела бы выйти замуж за такого, как ты.
   Мардук, покровительственно слушавший перепалку, устроенную у него под носом, озадаченно крякнул. Он не шевелился, и Шанни теперь увидела, что он, в самом деле, безумно любит приёмную дочь, тщательно маскируясь пренебрежением, которое ни на мгновенье никого не обманывало.
   Иннан выглядела в этот вечер ещё более красивой, если так можно выразиться, чем всегда. Красота её вообще имела характер ожоговый, то есть поражающий тотчас и запоминающийся навсегда. Сегодня же в её тёмных глазах появилось новое и совершенно непонятное выражение, делавшее её чуть жутковатой. Были такие… из сказочек на ночь, которыми Энкиду травил их в полёте, Билл потом во время неотложных прогулок громко распевал песни северонибирийских партизан.
   Энкиду в пылу сражения с Шанни, посмотрел на Иннан сначала без малейшего интереса, но потом положил локоть на спинку следующего ряда и вгляделся получше. Иннан добавила:
   – Только чтобы он был совсем другой.
   Как видно, слова хорошенькой девицы всегда что-то да значат. Энкиду изобразил мимическую фигуру под названием «вытянутое лицо». Билл отвлёкся от сдержанного зрителя и пытался уловить, в чём соль шутки.
   Мардук захохотал.
   – Знай наших. – С удовольствием проговорил он, вытирая под глазом.
   Он занёс большую сухую ладонь над чёрной макушкой дочери, но, поймав взгляд Шанни, чуть нахмурился и убрал руку на подлокотник.
   – Такие, как вы, разве выходят? – Энкиду ухитрился показать, что вопрос относится к обеим девушкам.
   Шанни и Иннан переглянулись.
   – Дерзит?
   Билл всех расспрашивал, что произошло.
   – А кого ты во сне видела? – Спросил Энкиду у Иннан.
   Билл сразу закричал – меня, меня, а что?
   – А что?
   – Ты не один тут такой, Билл. – Вставился Мардук. Он уловил общее настроение и безошибочно успокоился.
   – Вот что: вы два бездельника, которым закон не писан. – Иннан воинственно распрямилась. – И если вы нарушите наш с папой покой…
   – Как тебе не стыдно. Ты страшно мила, и ты мне родственница… ведь так, дядя?
   Мардук чуть нахмурился, но поддержал игру – кивнул.
   – Все, кто под штандартом древнего имени, здесь не лишние. – Тяжёлым громогласом вколотил он.
   Шанни поняла, что надо сменить тему.
   – Дева озера, по-моему, очень хотела поколотить Билла за то, что тот задержался лишнюю секунду, пробегая сквозь лунный свет. Но у неё была решающая реплика.
   Мардук отозвался:
   – Не терплю женщин на сцене… но эта крошка умеет вкладывать в слова тот смысл, который имел в виду автор.
   Как вы поняли, он имел в виду не Деву озера.
   – А кто, кто автор? – С напряжённым от серьёзности лицом дурачился Билл.
   – Но, кажется, я знаю почему эта блондиночка так умна… – Пустился в размышления Мардук. – Семейные альбомы иногда вовсе небесполезны.
   Билл тем временем сетовал, обращаясь к своему новому знакомцу, тому, с деревянным выражением, и браня местный коньяк, купленный «с рук».
   – Красивый зараза и дешёвый, как написал первый человек про последнюю версию человеческого твёрдого Мегамира.
   – Про тирана? – Злобно переспрашивала «блондиночка», приближая лицо в полутьме к Энкиду. – Тут и слова нету про тирана. Автор и жил-то в другое время.
   Мардук, следя разом за всеми, попытался, и довольно ловко, поймать вожжи разговора:
   – Умер аж два раза, как наш герой.
   – Жжётся и щиплет, вот тута… а уж другие подробности, дружище, я даже не рискую вам…
   – Куда тут твоему театру. – Отрезал Энкиду.
   Шанни с размаха хлопнула Билла по загривку.
   – Имей совесть.
   Мардук давился от смеха. Древесный преторианец заморгал – даже его проняло.
   – В чём дело? – Завопил Билл и заткнулся – на них разом посмотрел весь правый ряд: блестели заклёпки на куртках и целые зубные октавы.
   На губах бессловесного собеседника Билла появилась сложная, как земляной червь, улыбка.
   Энкиду что-то сказал Иннан, и та зашлась коротким смешком. Мардук хмурился – он был счастлив в эту минуту, в эту быстротекущую…
   Шанни поняла это, когда минута подошла к концу.

   Билл внезапно поднялся, воздвигшись, как дерево.
   – Сходим в курилочку. – Предложил он. – Что там делает командирушко?
   Шанни вопросительно посмотрела на Мардука. Тот сердито пожал плечами на это обилие уменьшительных.
   – Делайте, что хотите.
   Притворной ли была его сердитость, или его неистовый непредсказуемый нрав опять передёрнуло, как затвор, Шанни не поняла.
   Мардук спихнул дочь с колена.
   – Уходите все.
   – Пойдёмте с нами, сир Мардук.
   Он очень талантливо – не хуже, чем его актёры, изобразив нежелание, поднялся и угрюмо подождал, пока девицы проберутся к выходу. Кому-то успокоительно кивнул.

   В гримёрке для человеческого персонала погасили – уж неясно, из соображений экономии, что ли – почти все светильники. Актёры были захвачены врасплох, хотя Шанни сначала долго стучалась.
   Их выселили из обычной гримуборной, чтобы нас не смущать, сообразил Билл. Поддельный беспорядок казался символом крепостного театра. Трогательно вымытый пол в торчащих щепках, а потолок зарос чёрными пятнами, вроде тюремных псевдоучёных картинок-тестов.
   На втором плане, за плоскими планетами, сунутыми в подставку для реквизита, прошла Дева озера. Ас и не подумал снять парик или накинуть халат, с достоинством двигаясь в своём платье.
   Раковина была полна полусмытого грима, рядом стояло ведро. На диванчике, занимая почти всё место, фигурилась гитара.
   Ломаный роялик на больших колёсах служил не только по призванию, сейчас его накрыли куском занавеса и кто-то, повернувшись к публике спиною, быстро и мелко нарезал что-то на досочке.
   – Э, когда вы снова начнёте?
   Душа компании опустился на краешек дивана рядом с гитарой после того, как гостьи расселись по стульям.
   Сидела на мешке с одёжей, с сигаретою в углу рта черноволосая женщина. Лицо её было бы красивым, если бы природное остроумие, перешедшее с годами в острую хроническую стадию, не отпечатало на этом лице гипсовую маску – половинка улыбки то и дело неожиданно превращалась в ощеренный почтовый ящик.

   – Это моя тёща. – Сообщил душа компании.
   Из-под руки дамы показалась пушистая башка. Шанни подавила вскрик.
   С титула сказки выдуманное личико глянуло и исчезло. Шанни решила, что ей гений места пригрозил.
   Билл задумался.
   – А на другой материк слетаем, дядя?
   Мардук, входя, властным взмахом повелел всем оставаться на местах, не привставать.
   – Нет. Зачем? Поверь, там тебе скажут тоже самое… обыкновенный себе материк, чего тут летать… только у них свободная пресса. Ты куда смотришь, – по-свойски обратился он к Шанни. – Обезьянка у неё, обезьянка.
   Тут женщина выпустила из-под шали на колени себе маленькое, очень изящное, как стихотворение художника, существо, явно мыслящее.
   Золотая головёнка в серебряной ермолочке вертелась, как на гвоздике.
   Глаза – занимавшие большую часть крохотного лица, – казались бесстрастными, но высокий лоб морщился под шёрсткой.
   – Гадаешь по-прежнему? – Сурово спросил Мардук у женщины, широко усаживаясь на скрипнувший калиткой ящик.
   Стало тихо. На рояле стукнуло что-то вперебивку работающего ножа, локти актёра замерли. Курильщица бестрепетно ответила:
   – С тех пор, как ты объявил магическую практику вне закона, разве погадаешь?
   Видно, у них были особые отношения и немолодой даме дозволено более, чем обычной лулу. Мардук пошевелился на застонавшем ящике и рявкнул вполголоса что-то на неизвестном языке в нос себе.
   На рояле возобновился дивертисмент ножа. Из-под лезвия снова полезло крошево. Энкиду, по обыкновению рухнувший у первого попавшегося привала, скрестив синие джинсовые колени, присмотрелся: егерь всегда внимателен к приготовлению пищи. Мол, чего это вы тут кушать собрались? Скоромное?
   Гадалка насмешливо посмотрела в самые глаза Мардука, когда тот приподнял жестокий подбородок с задравшейся перевязи. Обезьянка синичкой запищала, заблеяла козлёночком и спряталась в шёлковых и бархатных лохмотьях.
   – А ну, я ведь сказал тебе… за старое, да?
   – Я и сама старая, Мардук.
   Тот осклабился.
   – Ты красивая женщина. Это тебе надо?
   – Упаси Абу-Решит. Это я и сама знаю.
   Ас появился, переговаривая о чём-то с тем, у рояля, и взглянул… и ещё раз взглянул. Отвёл взгляд, светлые пряди парика помогли ему.
   – Что ж. Если всё знаешь, вот ему расскажи…
   Мардук протянул руку, Шанни даже успела подумать – мол, погадать? и не сразу поняла, да и все они, что хозяин указывает на Деву озера.
   Билл вдруг вспомнил: «Они и мне верили».
   Они… и мне… верили…
   Ему почему-то захотелось забыть эти слова – немедленно. Может быть, это последнее окошечко головоломки?
   Тух-трах, тара-рах.
   – Хочешь примерить другую шляпу? – Спросила женщина у Аса, перекатив сигарету одними губами в другой угол испорченного смехом рта.
   Все замерли по одной причине – командир растерялся. Билл и Энкиду, радующиеся нехорошей радостью, ждали. Билл мигом позабыл то, что увидел, заглянув в приоткрытую комнату дядиного взгляда.
   – Иная ипостась. – Пояснила женщина.
   – Какое милое слово. – Заметил Энкиду, снова оглянувшись на рояль. – Поясните-ка моему братцу, мадам, он школьный курс не кончил.
   – Кто бы ты был, если бы ты – не был ты?
   Билл, дотянувшись и толкнув Энкиду любовным кулаком в плечо, решил поделиться накопленным:
   – Я прекрасно знаю, что такое эта ипо… ну, вы поняли. Вообще у мужчины четыре этих ипо… Он мечтает – раз, показаться в военной форме, два – набросив шубу, три – в женской одежде.
   – А четвёртая? – Педантично следивший, оказывается, за перечнем спросил Мардук. Он свесил ручищи в опавших манжетах из простого чудовищно дорогого кружева.
   Билл замялся.
   – А, ну…
   Мардук сухо молвил:
   – Приношу извинения присутствующим дамам за моего племянника, у которого так много ипостасей.
   Женщина поманила. Ас невольно шагнул к ней, не придерживая платье, обрисовавшее спортивные бёдра. Подал руку, рукав пополз.
   Курильщица, не двинувшись, взяла руку Аса за широкое запястье и дёрнула с неженской силой. Дева озера, не ожидавшая такого, рухнула на пол у ног женщины. Гадалка притянула к себе командира другой рукой за шею и вгляделась. Отвела одну светлую прядь, так что открылась половина лица с серым густо накрашенным глазом.
   Она молчала. Потом принялась шептать.
   – Э, вслух. – Поморщившись, почти попросил Мардук. – Откуда мне знать, что ты дело говоришь. Если, конечно, господин Ас не против.
   – Один. – Гадалка тяжело задышала. – Один…
   – До одного считать умеешь? – Проворчал Мардук.
   Гадалка подумала:
   – Жалость. Пожалел. Одного пожалел.
   Она остановилась…
   – Что это? – Крикнула она.
   В её голосе смешались неподдельный ужас и отвращение. Обезьянка тоже испуганно что-то проговорила.
   – Что…
   Она указала вверх.
   – Порча…
   Она схватила себя за горло.
   – Где… это случилось? Ты шёл в ночной час… змеи над головой… и на тебя посмотрели дурные глаза…
   Билл протянул:
   – Эге. Я, кажется…
   Ас сидел у её ног, не двигаясь.
   – Не могу снять, – застонав, сказала женщина, и обезьянка тоже жалобно промурлыкала, сжала лапочками серую мышастую голову.
   Гадалка оттолкнула светлую голову Аса.
   – Не могу, извини.
   Мардук поднял обе руки.
   – Ша.
   Он медленно повёл взглядом по комнате, и люди стали истаивать. Остались только нибирийцы и дочь Мардука.
   – Сыграно. – Сказал Мардук и, легко поднявшись, вышел.

   Высокий и широкоплечий, со светлой гривой волос, с которой он стряхнул маленькие острые чёрные рога, Билл, думая о том, что произошло, пробирался в зрительный ряд, когда это началось.

   Вестником ночи кинулось мимо маленькое летучее существо, будто обезьянка ещё уменьшилась. Билл увидел, что это что-то бархатное, нежное.
   Свет разошёлся, открылась часть помоста. Туда на пустое место вышел душа компании.
   – Господа… – Молвил он, меняясь на глазах. – Люди доброй воли… Слово Правды!
   Шум-гам, думаете, сделался? Ну, так вы не то думаете.
   Тихо.
   Ночь за пределами светового занавеса притаилась. Зрители ни на секунду не ошиблись, мол, представление продолжается. Это – к чести зрителей…
   Офицер драконариев в кустах аж засвистел от досады. Его первое чувство. Ну, не испуг же.
   Проморгал, господа – а?
   Теперь задним числом хочется сказать, что подозревал, но природная честность не позволила офицеру солгать самому себе. Пока он это всё перекатывал, как бильярдные шары, ноги крепкие несли, куда надо.
   Его драконарии, не ожидая приказа, как приучены, уже бесшумно сплотились вокруг третьего ряда. Выросли, как зубы дракона.
   Там золотая голова и чёрная пытались высунуться, суетились. Мардук лишь слегка дрогнул басом:
   – Сидеть. А ну, сидеть… девочки, милые.
   Сам однако не утерпел, привстал и с силою нажал ладонями на две макушки. Шанни и Иннан роптали, потом затихли. Запах Мардука – грубое доисторическое мыло и заветный одеколон, вовсе не мерзкий, накрыли Шанни. Мощный аромат патриархата одновременно будил желание вырваться и подчиниться. Что касается Иннан, то для неё запах отца был привычен и никаких мыслей и ощущений не вызывал.
   На помосте душа компании уже ожидал ареста. Но ареста всё не было. Он как будто даже не мечтал о такой щедрости. Ему давали время. Он запрокинул голову к звёздам, но звёзды отсутствовали.
   Тогда он снова слепо взглянул туда, где, по его расчётам, сидели ошарашенные зрители. Там остались лишь две молодые женщины и деспот.
   Фермеров и рабов уже согнали и сбили в кучу на обочине. Там покачивалась военная машинка, и издалека подкатывали чёрные упрямые машины бандитов.
   – Милые…
   Сказал он неожиданно, повторив неведомое ему слово тирана, и Шанни вздрогнула – сказано было с интонацией Мардука.
   – На всех материках наши братья и сёстры…
   – Конечно, в таком порядке. – Проворчала Иннан, но и у неё изменился голос.
   Мардук тяжело вздохнул. У Шанни на синих глазах прозрачные слёзы выступили. Она согнала их, зажмурившись.
   Энкиду бунт настиг, когда он спускался по лестнице между рядами. Он сразу оценил выражение бесстрастных глаз ряженого фермера, скользнувшего мимо него.
   – Кончайте это. – Молвил Мардук. – А жаль…
   – Вдумайтесь в то, что вы увидели и услышали. Люди с Нибиру… – Проговорил душа компании и остановился – к нему шёл сам офицер драконариев.
   Шёл, не скрываясь.
   – Прощайте. – Актёр помахал.
   В воздухе полетел канат, развернулся – и петля, захлестнув шею актёра, поволокла его и с силою опрокинула. Высокий, он упал на колено, и тут же набок, и уже не в силах сопротивляться – навзничь, держа у горла канат. Его утащили в кусты.
   У казармы слышались лёгкие шаги. Там тоже делалось дело. Белая фигура тишком скользнула прочь в кусты. С бунтом всё.
   Но представление было не кончено.
   Свистнуло, как драконарий в воздухе лезвие, птицей метнулось, угаданное скорее по еле слышному этому звуку, чем по отсвету на боковине летящего ножа.
   Канат был срезан чисто. Нож, сделав своё дело, улетел в те же кусты и там долго бездарно падал, задевая стебли.
   Луна, повернувшись монетой на ребре, плюхнулась плашмя на воздух и, трижды перевернувшись, рухнула в пруд.
   От удара крепкое стекло взорвалось, такое грубое обращение пробудило в атомарной структуре новые возможности. Целую четверть мгновения взлетевшие искры и крупные куски стекла, дружно замерев, висели, как сигаретный дым в запертой комнате под лампою.
   Тут же рассеялся искусственный занавес света, и разом всё небо оказалось в звёздах.
   Осколки пруда рассыпались не сразу, а распустились фейерверком до этих сверкающих точек, смешались с ними, поди угадай, и тогда принялись падать-падать.
   По кронам двух рядом оказавшихся деревьев растёкся иней. Осветились вставшие нос к носу чёрные быки машин. Бежали двое патрульных. Ящерка вертел головой и блистал златом и серебром, а другой припадал на курью ножку.
   Ящерка что-то сказал, разевая розовый кошачий рот с двумя белыми, как снег, клыками.

   Вечеринка по поводу премьеры и подавления бунта была, оказывается, давно подготовлена. Разумеется, приветливый владелец труппы не мог знать заранее, как много поводов праздновать у него появится после скромного, почти домашнего спектакля, но длинный стол был заставлен с отменным вкусом и при всём разнообразии с чувством меры.
   Оглядываясь на дверь, Билл внёс своё могучее пышное тело в Гостиную столь торжественно, что это явственно говорило – он всё ещё не отошёл от своего успеха.
   Ас, входя следом, провозгласил:
   – Поздравляю, сир, ваша гвардия на высоте.
   Лицо его было вымыто, серые глаза, кажется, тоже ополоснуты в ледяной воде. На щеке возле уха Шанни углядела тонкий след туши.
   Она сидела на подоконнике возле чёрной сегодня фигуры – лагерь драконариев не светился сквозь деревья. Все они патрулировали местность за болотом до самых подступов к песчаному городу.
   Собрались в Гостиной спешно. Шанни оделась так тщательно, будто её замуж выдавали. Иннан, опять после спектакля возвращённая в своё амплуа забежавшего персонажа из другой пьесы, не спорила, всё посмеивалась – красный чудесный рот её забавно расцветал. Приветливо распрощалась и ушла к себе – а куда к себе, неведомо. Ни разу приёмная дочь Мардука не пригласила леди Шанни в свои комнаты. Пару раз отшутилась, что у неё скелеты возле шкафа сидят.
   Мардук в прекрасном расположении духа сел боком во главе стола и дружелюбно огляделся, наметил четыре точки в комнате.
   Ас занимался камином – так, чтобы не разгорался по-зимнему, но поддерживал тёплый компанейский дух и ускользающие двадцать два градуса множеством пляшущих огней. Порывы горячего воздуха блуждали над тяжело накрывшей стол скатертью, приподнимая края салфеток с вензелем «М. А.» и шевеля сухой скипетр лилового бессмертника-амаранта в центре.
   Энкиду погрузил свой вес в самое широкое и низкое кресло, какое только смог найти в доме. Рядышком на полу перекосилась стопка книг, скажем, выше колена. Мардук негласно согласился с тем, что навязанный брат Билла Баста обустроился у него в Гостиной по-свойски.
   «Главное, чтобы детям было покойно», – наставительно сказал он по этому поводу доместикусу, хотя тот и ни гугу, просто скроил на белом плоском лице с унылыми глазами Потрошителя некоторое культурное непонимание.
   …Они давеча стояли в Гостиной, и Доместикус уже намеревался по первому знаку сгрести книги. Мардук остановил его властным и ленивым жестом, подумал. Доместикус почтительно замер. Книги, насмешливо дразнясь свисающими шёлковыми закладками, тоже ждали. Среди них виднелись старейшие манускрипты из нетронутых и запечатанных пауками книжных шкафов семейной довоенной библиотеки.
   «Пусть смотрят книжки с картинками», – молвил хозяин. Он еле заметно ухмыльнулся, представив плечистого и задумчивого Энкиду.
   «А Гостиная, – он пристрастно озирался, – стала такой, как должна, а, Доместикус? Настоящее семейное гнездо… как тогда».
   Посему Энкиду невозбранно угнездился в своём кресле, похожем на заросшего декабрьской шерстью быка.
   Огромная рука Энкиду зацепила одну из книг, и на колени ему легла массивная книжная плита с замочком и ржавой цепью.
   Так он проводил минуты до ужина, пока Билл вертелся возле того конца стола, где стеклянный отряд вызывал у актёра без текста, литературно выражаясь, дрожь предвкушения, а проще – отчаянное желание напиться, чтобы забыть последние два часа напрочь. Что, конечно, не получится у духа зла.
   Шанни, посмотревшая через плечо в заглохшую после взрывов и беготни ночь, соскользнула с подоконника и шурх-шурх ветерком направилась к столу.
   Доместикус как раз довершал совершенство сервировки, приняв у кого-то скрытого дверью гигантскую супницу. Любопытная Шанни опять не увидела прислуживающих доместикусу помощников.
   Она поспешила подсесть поближе к супнице, внушительных размеров керамическому вместилищу, которому фантазия создателя придала форму боевого морского парусника.
   Приложив ладони к корме, она тут же их весело отдёрнула.
   – Горячо? – С улыбкой спросил Мардук.
   Билл сел, как всегда с шумом, визгом ножек кресла по полу и демонстративным подтягиванием штанов на коленях.
   Страшный Доместикус был изгнан жестом хозяина– как неясные видения Билла, к радости всех присутствующих.
   За столом первую минуту, как всегда, ощущалось страшное напряжение – у всех перепутались взгляды и клубок катается по столу.
   Но две-три ложки огненного и очень вкусного супа сделали своё дело, развязали языки, и даже Энкиду, притащивший на плече термос с картофельным отваром, без видимого отвращения вдыхал варварский мясной пар, вздымавшийся чуть не до потолочной лепнины, и круживший между планетами на фресках.
   Мардук со сверкающими оживлёнными глазами, выкупанными в супе, оглядел их с победным выражением.
   – Странно. Я думал, вы со мной и слова теперь не захотите сказать, со старым деспотом, подавляющим народные восстания.
   Билл среди молчания пробормотал:
   – В чужой монастырь.
   Мардук, как бы не веря ушам, откликнулся:
   – Слишком уж хорошо. Вы такие нервные да изысканные, печётесь о справедливости…
   Билл добавил, хлопая глазами:
   – И потом, дядя, мы не хотим с вами просто отношения портить. Нам тут жить, а мы полностью в вашей власти, такие беззащитные. Вдруг вы нам иголки захотите под ногти загонять? Что ж нам тогда делать?
   Мардук радостно хохотнул.
   – Вот стервец. Простите, леди.
   Тут же он помрачнел.
   – Кто бы сомневался, что в глубине ваших прекрасных душ вы меня осуждаете.
   Энкиду мягко заметил:
   – Как бы оно ни было, но заглянуть туда ни вы, ни даже мы сами не можем… так что не стоит, в самом деле, беспокоиться, сир.
   Мардук одарил его длинным свирепым взором, но Шанни попросила ещё супу, и Мардук погасил свой взгляд в половнике, которым заботливо зачерпнул густой пахнущий мясом суп.
   Убедившись, что тарелка Шанни полна, что в хлебнице есть и мякиш и горбушка, а три обезьянки, держащие приправы, находятся поблизости, Мардук плеснул и себе добавки. И наклоняясь по-солдатски над супом, прыснул от такого искреннего смеха, что мужчины разом и тревожно глянули, а на поверхности первого блюда образовалась волнишка.
   Мардук отёр губы, уронил лопату ладони на стол, звякнув прибором.
   – Нет… ну, не может быть. Вы, такие ушлые… невозможно, чтобы вы не догадались. Ну, ладно – мужики. Но эта нежнейшая пожирательница кусков плоти… нет, леди Шанни, не поверю.
   Шанни вопросительно сверкнула глазами, загородившись салфеткой.
   – Разве вы не поняли? Это же всё… – Он сделал губами «пуф».
   В молчании прибавил, окончательно разъясняя:
   – Пшик, игра… пятый акт.
   – Пятый – лишний. – Отозвался Билл задумчиво.
   – Вот именно.
   Они переглядывались.
   – Дядя, это правда?
   Мардук потянул носом.
   – Посмотрели бы вы на себя.
   Какое-то время было тихо. Все смотрели в свои тарелки.
   Мардук глянул на Аса.
   – Вылезай-ка из самолёта. К чему эта броня среди своих?
   Командир начистился, как белочка к ужину, мундир был свеж и кое-где даже след остался влажный от жёсткой щетины щётки.
   Он послушался хозяина, и, стащив с плеч мундир, очень быстро и ловко повесил его на спинку кресла.
   – Стало быть, актёрский бунт был иллюзией. А я-то хотел вам предложить в качестве противоядия одно средство. Что вы знаете о профсоюзах? – Спросил Билл. – А именно профессиональных союзах трудящихся?
   – Ничего не знаю, малыш. Поэтому можешь наврать с три короба.
   – Профессиональный союз это такой союз людей или нибирийцев, который якобы защищает права трудящихся, а на самом деле это вроде отмычки в руках власть имущих.
   – Это замечательно.
   – Конечно. Поэтому я рекомендую. Если у них будет такой союз, то как бы вы над ними, дядя, не издевались, им уже неудобно будет жаловаться и качать права.
   – Я учту.
   – Луна и черти. – Отчётливо произнёс Энкиду.
   – Ты о чём?
   – Пятый акт. Фейерверк и погоня.
   – Честно говоря, – сказал Ас, выкладывая перед собой обе руки и опуская утончённые и сильные запястья возле ножей, – рад слышать, что это всё была инсценировка.
   – Почему? Ах, ну, да, конечно – вы снова начнёте надеяться, что старого сатрапа удастся разложить… то есть, низложить.
   – Нет… Просто я слышал от офицера ваших драконариев, что кто-то сбежал.
   Мардук вздрогнул.
   – Что? Ах, да. Да.
   – Так они не знают, что бунт потешный?
   – Конечно, нет. А иначе, как бы я убедился, что они сумеют подавить настоящий бунт?
   – А если бы пострадал кто-нибудь из актёров? Кстати, можно будет их навестить?
   – Не стоит… я их перевёл в другое место.
   И разговор Мардук тоже перевёл, и очень удачно.
   Билл изрядно развеселил дядю, рассказывая, как в государственном коридоре возле проклятого кабинета номер одиннадцать наклеены бумажки с разными циркулярами.
   Билл даже встал и под хохот дядин подошёл для пущей визуализации образа к стене с рогами.
   Глянув на рога, показал ладошкой.
   – Вот дядя, наверху досюда.
   Получилось и, правда, внушительно. Билл, если помните, был роста немалого.
   Мардук куснул согнутый крюком палец.
   – А там? Ведь это ты только верх показал.
   – Ах, там, дядя…
   Билл глянул быстро-быстро.
   – Даже и показать не могу, не нарушая правил хорошего тона… разве что леди отвернётся.
   – Ну, тогда уж покажи непременно.
   Он смеялся, но умолк и со своей не надоедающей галантностью прибавил:
   – Хотя ни одной дерзкой шутки я не предпочту обществу леди Шанни.
   Шанни, как всегда, ответила:
   – Ах, сир Мардук. – И добавила:
   – Как хорошо, что у вас исправилось настроение. Я готова Билла расцеловать… – Повернувшись. – Распотешил дядю, милый.
   Сир Мардук, выслушав это невинное замечание, заметно помрачнел, но, силой удержав раздражение в глазах, ласково кивнул Шанни, чьё намерение, к счастью, так и осталось неисполненным.
   Подали чай и пирог. Для Аса оставили солонку и сухари.
   Мардук, рассуждая б изменчивости погоды, упомянул также подобное свойство души нибирийской. Тут же поблагодарил за деликатное поведение во время мятежа.
   – И за профсоюзы тоже спасибо. – Погрозил. – Ох, удружили вы мне.
   Он с уважением посмотрел на Аса почему-то.
   Билл вмешался, взявшись за пирог:
   – Теперь к вашей формуле управления государством, которая, позвольте напомнить, состоит из кнута, палки и пистолета – вы сможете добавить и четвёртое и, вероятно, самое действенное – более полезное, чем все три
   – Да…
   – Теперь ваше управление, если опять же позволите – устойчивей, чем когда-либо. Оно стоит на четырёх конечностях.
   – Вроде письменного стола государственного мужа. – Шанни.
   – Или самого государственного мужа в часы отдохновения. – Энкиду.
   – Осталось пустяки. Голова, и ну…
   – Вы были так хороши в роли зрителей. – Мардук, не обращающий внимания на дуракаваляние. – А вы, дорогая… вы не испытывали зависти к моим актрисам.
   – Сударь, в роли зрительницы мне комфортнее. Эта луна напугала меня, а озеро растревожило.
   В комнату из темноты влетела ошалевшая муха, проснувшаяся невпопад. Её потянуло к свету и нежному запаху еды, к разговорам.
   Мардук, запрокинув башмак подбородка, взглянул и замахал с прорвавшимся раздражением. Муха, небольшая и не особо противная, в неожиданно возникшей паузе произвела впечатление влетевшего штурмовика.
   Чёрное тельце несколько раз ударилось в стекло, и запутавшись в лабиринте шандалов, обессилело.
   – В это время года у них умиротворение обычно.
   – У них пик жизни. – Заметила Шанни. – Наступает раз в несколько лет. Нечто вроде девятой волны. Приходит из неведомого тёмного океана энергий и накрывает всю популяцию.
   Мардуку, похоже, было что ответить. Он заговорил, и тут муха прыгнула на стол перед ним.
   Он замолк, оборвав речи о темноте и числах.
   – Что за чёрт… простите, леди.
   Он приглядывался…. Муха ёрзала на столе. Мардук занёс руку и снова опустил. Шанни рассмотрела.
   – Это винная мушка. Только очень крупная. Летела бы ты от греха…
   Муха залезла под блюдце.
   Мардук сдвинул блюдце, быстро накрыл муху и поднял кулак, в котором, обморочно помолчав, жалобно запросилась пленница.
   Он раскрыл ладонь и, встав, медленно прошёл к колышущейся оконной фигуре, толкнул створку и выпустил в темноту замолчавшую муху.
   Шанни ей сказала вслед:
   – Благодари. – Повернувшись. – Видите, какой у вас дядя, ваше высочество.
   – Мухи не могу обидеть.
   – Но вы её прогнали. А она планы имела… – Обронил, конечно, Билл.
   Мардук не рассердился:
   – Но она мне мешала. А я вместо того, чтобы изгнать её из жизни, изгнал её из комнаты.
   Вздохнул…
   – Ей неведомы мои пути. Неведомо, что я сделал ей добро. Ей не постичь моих планов. Вот так бывает…
   Билл, чавкая, бухнул:
   – Но откуда вы, дядя, знаете, что планы мухи менее важны, чем ваши? М-м…
   Мардук выпучился, усмехнулся.
   – Ну, это… силлогизмы. Научили вас на свою голову. Разумеется, ведь я умнее… она глупа. А я мудр.
   – Но постичь пути мухи вы не в силах.
   Билл, вдохновлённый начинкой, не унимался, хотя почувствовал тычок под столом. Посмотрел на Шанни. Та улыбалась дядюшке.
   – У неё есть пути?
   – Да. И в глазах Абу-Решита, возможно, они значительнее ваших. Я так, – осекся, —сравниваю.
   Мардук усмехался. Подвинул забытую салатницу. Кровавая капля соуса или, как упорно говорил Билл, подливки застывала, стекая.
   – Ну, да… возможно, устои мухи, её нравственность и жизненные задачи. – Запутался Билл. Чёртов пирог.
   – Что ты несёшь? Это же муха…
   Обратился к Асу:
   – А вы что скажете? Вы военный и эти нюни вам должны быть противны.
   Ас помолчал, потом сказал, поднимая взгляд – два глаза, блеснувших серебром:
   – Ваше величество, я не нуждаюсь в оправданиях своих поступков. Нравственность мухи меня не интересует. Я убираю её с пути по праву сильного.
   Все замерли.
   У Шанни возникло ощущение – над столом натянулись струны, а они все колки инструмента.
   Ас сидел, как сидел. И носа не поворотил, с досадой и умилением подумал Билл. Рубашка белая, как свежевыпавший снег, с округлым военным воротом вроде ошейника. Прямоугольный выдвинутый подбородок командира, с призраком казнённой бородки – светлой полоской кожи, – в соединении с этой окружностью производил впечатление очень верной и окончательной фигуры, что-то вроде схемы мироздания.
   Как улыбка на кривых и алых губах хозяина, таял мир да и покой в придачу. Мардук что-то пробормотал и отодвинул тарелку.
   – Что-то попало в глаз. – И он смигнул.
   Встал с невнятными словами:
   – Нуте-с… вы тут… а я должен… должен.
   И покинул их, прошагав чрезмерными даже для длинных ног шагами, сильно прикрыв дверь.
   Шанни проводила бегство взглядом, с досадой вернув его (взгляд) в круг идиотов.
   Билл с открытым ртом смотрел… потом взял в кулак солонку, и, дотянувшись, сильно посолил тарелку друга. Встряхивая солонку, он сказал, глядя на Аса:
   – Да… только лётчики могут залететь далеко. Ты даешь, однако, стране угля. Я-то просто валял дурака, а я в его глазах и есть дурак и с меня взятки гладки. А ты прямо ему в глаза бухнул, что он слабак. Мои поздравления. Боюсь, из любимчиков тебя сразу перевели в висельники. Посадил транспорт на три точки, называется. А ещё Ас!
   Молчание друзей.
   – Ну, и зачем.
   Ас отодвинул сильно посоленную тарелку.
   – Слово правды, сир.
   – Ах, так… а на кой оно, бастард? Если теперь среди его полуночных фантазий появится, как он смахивает тебя…
   Вздохнул и сделал пальцами шелестение.
   – Цена этого слова…
   Компания вразнобой уставилась в окно, куда улетела муха.
   – Словом, мы все в мушиных делах.
   – Может, всё обойдётся. – Сочинила Шанни.
   Билл ещё не выжал тему:
   – Да и я тебе не прощу, дружище. Мне-то слабо… вот этак. А?
   Он избрал в качестве адвоката тьмы Шанни:
   – Каков?
   Она огрызнулась, глядя в тарелку дяди – там воткнутая, покачивалась вилка:
   – Не говори с дядюшкиными интонациями!
   Озабоченно вздохнула и нечаянно посмотрела вверх и вбок.
   Там на полке между горящими свечами… не может этого… ну, хватит уже… ведь страшно.
   – Вы это видите? – Услышала Шанни со стороны свой неузнаваемый придушенный голос.
   Белочка. Она сидела так мирно… у них кровь – да! – заледенела в жилах: такое выражение из старинных книг. И до чего верное, оказывается.
   По поводу цвета её глаз, спустя минуту – когда видение кануло туда, откуда явилось, – разгорелась крикливая ссора между Шанни и Биллом.
   – Мужчины вообще не различают оттенков!
   – Командир, заступись!
   – У них не было цвета. – Урвал прения опростоволосившийся Ас.
   – Это был свет. – Иннан стояла в дверях с видом Золушки, купившей королевство.
   – Белая к зиме. – Прошептал Энкиду.
   – Но хвост был рыжий. – Протестовал Билл.

   – Люблю смотреть, как небо горит.
   Билл посмотрел на сира Мардука, чей профиль, врезанный в синеву, напоминал одну из башен старого замка. Над переносицей светилась, играя в потягушечки, классическая четырёхлучевая звезда – но это было не смешно, а величественно.
   Поэтому Билл без лишних разговоров поддакнул. Он был, ежли честно, благодарен дяде.
   Хозяин замка с ними помирился. С полчаса назад они смущённо и с тягостным чувством неправоты, столпились во дворе, где было намечено после представления насладиться домашним пиротехническим спектаклем.
   Темнота и запах хорошего вина неизвестно откуда, плеск струек из рукомойника, не нарушающий тишину, подействовали на них угнетающе.
   – Как ты думаешь, он придёт?
   Шанни с резким смешком ответила Энкиду, не особо вглядываясь в его большое задумчивое лицо:
   – После того, как наш командир сунул его в карман… вряд ли.
   Ас сердито, но с явной растерянностью что-то пробормотал, переча. Патрульный вдалеке у врат задумчиво смотрел. Непонятно было – кто из тех двоих. Шанни присмотрелась, и решила, что уловила блик, скользнувший по золотистой чешуе.
   Шаги на лестнице, – глухой гром в подвале заворчал, – становившиеся всё громче, неотвратимее, наполнили их сердца трепетом. На камни двора, вытянувшись, бросилась стройная высокая тень – почти правильный треугольник-гигант.
   – Дорогие мои… – Колокольно ударил дядин голос, и с иронией зашумел плащ.
   Он так себя повёл: мол, всё забыто… Билл отметил – не то, чтобы ничего не было, но именно забыто.
   А это свидетельствовало о том, что сир Мардук не забывает ничего.
   Впрочем, это уже, вероятно, их домыслы. Шанни старалась быть особенно внимательна к сиру Мардуку, хотя и не настолько, чтобы он заподозрил, что его пытаются утешить погремушкой.
   Билл сообщил несколько глупостей про вино, которое чья-то мелькнувшая рука в перчатке с раструбом выставила прямо на брусчатку двора.
   Вина было много, поэтому кадры с мелькающей рукой повторялись всё время, пока говорились глупости.
   – Дядя, – вкрадчиво и понижая голос, напоследок молвил Билл, – я вспомнил одну чудесную старенькую песню про шар, который крутится-вертится над головой…
   Билл не успел продолжить, как Шанни поспешно прощебетала:
   – Сир Мардук, тысяча извинений… умоляю вас… не позволяйте ему.
   Мардук, почуя шутку, посветлел длинным лицом оттого, что они приобщили его к своей компании, и быстро молвил:
   – Билл, я не разрешаю.
   Он с удовольствием взглянул на Шанни, не обращая внимания на заклохтавшего от взаправдашней обиды Билла:
   – Вы не могли бы намекнуть мне на причину, если я не слишком дерзок?
   Шанни серьёзно взмолилась:
   – Сир, не спрашивайте…
   – Вот те раз. Дядя, умоляю, не слушайте их… я только чутка попою.
   И племянник показал, сблизив указательный и большой палец, действительно, самое малое пространство.
   Мардук шутя замахнулся. Шанни смеялась-смеялась, среди смеха посмотрела через левое плечо на месяц.
   Ас прошёлся к помосту, посыпанному зеркальными осколками.
   Билл всё сокрушался:
   – Такая песня… ах, дядя, если вы мне не доверяете… попросите кого-нибудь… вот к примеру, командира…
   Мардук едва заметно вздрогнул.
   – Что, так уж песня хороша? – Спросил он благодушно.
   – И он чудесно её поёт.
   Ас посмотрел на Билла злыми солдатскими глазами – как на вертящуюся чёрную круглую штуку в трёх шагах.
   – В смысле, начинаешь молить о чуде, чтобы…
   Энкиду выслушал внимательно перепалку и небрежно бросил Биллу:
   – И, в самом деле, ты бы потише себя вёл, дружище. Смотри, не ори на лугах и полях… говорят, хозяева не любят этого.
   – Какие, позвольте? – Молвил Мардук.
   – Ну, маленькие господа… из тех, что танцуют при луне. – Спокойно пояснял Энкиду, не обращая внимания на то, что Мардук раздражённо сжал зубы за пергаментом щёк. Череп его резко обозначился, кожа натянулась на скулах и висках.
   Энкиду снова смотрел на брата.
   – Так вот, они не терпят, когда у кого-то нету слуха.
   Билл, разумеется, оскорбился.
   – У кого нет слуха?
   Ас коротко простонал, потом нелюбезно попросил:
   – Билл, во всяком случае, отходи подальше…
   – Этак ему до границы пятиться придётся. – Засмеялась Шанни.
   – До какой границы?
   – Ваших владений. – Подмигнув синим глазом, шепнула Шанни.
   Тут же, показывая, что сама границ переступать не собирается, жалобно проговорила:
   – Билл, я слышала… гуляя по опушке… там, в лугах…
   И ещё что-то про осыпавшиеся листья и собаку, завывшую издалека.
   – В замке нет собак. – Ради справедливости поправил Ас и пожалел – сир Мардук умел смотреть и не глядя, как знаменитая из Писания бабушка-волк.
   Билл надулся.
   – Если у аннунака хорошее настроение, не преступление, если он попоёт самую малость во всё горло. Подумаешь, листья… уже осень.
   После винно-лунного перемирия Билл подзадержал брата за рукавчик. Энкиду у нас парень прост, и потому на фамильярность не осерчал, правда на рукавчик посмотрел. Биллу было не до тонкостей.
   – Слушай-ка, Энк. – Начал он. – Ты помнишь кое-что во время полёта? Тогда в этой проклятой комнате с книжками что-то пробежало…
   Билл, проговорив это, с некоторым трудом не дёрнулся. С удовлетворением отметив, что брат прекрасно его понял и всё помнит, он вкрадчиво заглянул в фиалковые глаза. Глаза, опять же не без куража, сказал себе Билл, не остались спокойными. Энкиду сделал усилие над собой, чтобы их не отвести.
   – Да. – Как-то вяло ответил он.
   Билл потоптался. Рукавчик он оставил в покое, но Энкиду не сбежал и переступил с ноги на ногу. Большие такие ноги у братика.
   – Неслабо, а?
   – Верно. – Опять согласился Энкиду и, прямо посмотрел глаза Биллу.
   – Жутко.
   – Так вот, ты что-нибудь об этом знаешь?
   Энкиду секунду помедлил.
   – А почему, – без вызова отозвался, – ты у меня спрашиваешь?
   Билл без усмешки ответил немедленно:
   – Ты же читал их сказки… всякое такое? Так что это было?
   Энкиду – чёрт, а ведь он думал об этом и раньше, по ногам вижу, – ответил:
   – Кое-что… если тебе угодно. Среди самых старых книг есть сборник человека по имени Гауф. Он собрал самые странные и страшные случаи, когда-либо происходившие с эридианами на всех широтах, во всех мирах. И в одной истории упоминается существо, похожее на то, которое посетило нас во время полёта, будь он неладен. Чаще всего оно любит являться в облике чего-то вроде белки. Существо это, Билл, весьма немилостивое. Но справедливое. Опасность его в том, что для него нет границ. И при лунном свете, равно, как и при ясном дне, от него нельзя укрыться. Не дай Абу-Решит прогневать его… никому из нас.
   Билл откровенно содрогнулся.
   – Всегда считал белочек такими милыми.
   – Возможно, он вовсе не белка.
   С этими словами Энкиду удалился. Билл его не задерживал. Старина Энк не стал расспрашивать, почему это Билл интересуется такими делами.
   Вечный обман звёздного неба сегодня подействовал на тренированного Аса. За чёрной горой что-то гудело. Гул казался выходящим из-под земли, из той штуки, про которую читал Энкиду. Называется она – ад.
   На полуобрушенной стене среди деревьев напротив окна башни появилась тень маленькой головки с ушками. Существо вылизывалось, как кошка. Ас заледенел. (Ага.) На Эриду не было кошек.
   Билл услышал пальбу, будто в небе крестили корабль. На балконе сквозь виноград, вечно показывающий единственный и вечный резной лист, он увидел, что дядя устроил фейерверк.
   – Ах, дядя.
   Возле океана взлетали длинные струи огня и мгновенно одевались искрами. В синем небе между звёзд Билл увидел стайку летучих мышей – они выглядели светлыми и торопились.
   Дядина радость разбудила океанических уточек, и целое семейство отчаянно расспрашивало друг друга, что происходит.
   Хлопало в небе, плыли звёзды и между ними в маленьком созвездии выплыл чёрный шарик, стремясь на восток. Последний всплеск придуманного огня окрасил его.
   – О чёрт… – Молвил Билл и, с минуту посмотрев на беспечно болтающийся без привязи Глобус, тяжело вздохнул. – Что это за…
   И он побежал. На бегу он слышал, как уточки утешились, и стало тихо.

8. Следы в осеннем лесу

   Явилась осень и рыжие леса, холмы кичились безумием цвета. Их шерстяные бока и горбы заволоклись дымом оторванных веток.
   Клубки какие-то катались по полю, изредка невысоко приподнимаемые ветром.
   Гвозди чёрных деревьев держали раскачиваемое небо.
   – Мне неудобно смотреть, – растирая лоб и морщась, силою лицевых мышц пытаясь изгнать навязчивую мысль, толковал Билл, – на себя даже в лужу. Я здесь уже два месяца, а планета по-прежнему изнывает под гнётом подлой власти.
   Тут заскрипела дверь и отдёрнув руку, Билл быстренько глянул… вздохнул. Шанни не ехидно рассмеялась.
   Возле чудацкого окна Гостиной они коротали время после позднего завтрака. Мардук велел Биллу подождать – дескать, он ему кое-что давно собирался показать.
   Драконарии в облетевшем саду развешивали вдалеке свои кольчуги на проветривание и прокаливание.
   – А ты спрута помнишь? – Неожиданно спросила она.
   Билл подозрительно взглянул на неё – подвох? Нет, Шанни глубоко задумалась.
   – Я помню слово правды, которое было последним словом бедного актёра.
   – Это же неправда была.
   – Всё равно. Ради него я готов забыть все остальные буквы и пиктограммы, сколько их ни есть во всех языках нашей злато-кровавой Родины.
   Шанни смотрела на полки, которые прибил над камином Энкиду.
   – Шарф.
   – Что?
   – Крутится шарф… слов не знаешь, литератор.
   Билл слабо улыбнулся, сглотнул и проныл:
   – Про кручение… не надо, прошу тебя, Шанни.

   Неделю назад подвыпившие перепрятывали в небе на высоте км двадцати Глобус. Это происшествие с хватанием за рога штурвала (Ас) и грубо отвергаемыми советами (Билл, Энкиду) запомнилось.
   Командир спихивал с плеч своих в растерзанной белой рубашке грабли друзей.
   – Отвяжись… сам знаю.
   – Левее…
   Тут уж Ас не утерпел, мрачно посунулся посмотреть за плечо себе.
   – И от кого бы сказано? Кто тут у нас так хорошо знает за лево и за право?
   Билл, трезвея, заворчал, но руку убрал. Энкиду, давясь лёгким хмельным смешком, видел в окне мотающиеся звёзды. Даже ему стало не по себе, когда луна с сумасшедшим лицом в окружении неопознанного созвездия пронеслась туда-сюда и обратно трижды.
   – Билл…
   Его шатнуло – а это надо постараться.
   – Извини…
   Энкиду отдёрнул руку, Ас злобно зашипел. Билл смеялся блеющим смехом нибирийца, из которого выходит… выходит… вышел момент алкоголического забвения.
   – Нехорошо. Я думал, ты скромный.
   Тотчас взвизгнул и гневно посмотрел вниз.
   – Ты мне на ну… на… как её, ногу ступил ты. Фу!
   И окончательно пришёл в себя, приуныл. Глобус, как спятивший, будто он надышался винными парами, бурно испускаемыми через поры экипажа, нёсся за луной, очертя голову.
   Мелькнула очень близко скошенная от удивления горная вершина, опять звёздный атлас под ногами и вжик! свистнуло море сбоку.
   Ас, решив не обращать внимания ни на что в этом мире, кроме… тут он стал сдержан и спокоен, – и держаться во чтобы то ни стало побелевшими пальцами за руль, ибо автопилот то ли скончался, то ли что-то в нём заело, сильно повёл, напрягая память по поводу навыков элементарного управления прибором.
   – Нельзя водить транспорт в таком состоянии. – Промычал он.
   – Ась?
   Глобус вдруг выровнялся и остановился в воздухе в тридцатнике над заблестевшим ручейком. Внизу полз большой крокодил. Честное слово!
   Кажется, поднял остроклювую голову.
   Ас помотал своей.
   Тут же Билл ухитрился на что-то облокотиться, и вздохнувший с облегчением Ас отчаянно впился в клавиатуру – тщетно.
   Автопилот жив!
   Спустя пару минут криков, ругани и ни к месту оправданий Билла, бессовестно валившего всё на других и погоду, Глобус затих вновь.
   Билла прогнали в коридор.
   Ас глянул сквозь упавшую прядь на Энкиду. Чуть они не улетели в чёрное небо к истоку вечного пути.
   Поодаль болтался несчастный шатун, на котором все трое поднялись в небо к стремящемуся удрать в стратосферу Глобусу.
   Это слово Билл пытался выговорить несколько раз и плюнул.
   Назад в нервно дёргающийся шатун перелезали так, что потом Билл несколько ночей просыпался с криком, что он падает в великую воронку.
   Зато нашлась пальма.
   Это Билл сказал, приподнимая голову – к щеке прилип земляной комышек:
   – Смотрите… это пальма.
   Уже начались предутренние приготовления неба к восходу, и холодок торопился по осенней земле. Она лежала поникшая, головушкой на песке, а стройная нога удачно оказалась в ямке с водой.
   Вернулись утром. Впереди шёл Ас. Следом широко шагая, как на вихляющем велосипеде ехал, двигался Билл. Ещё сбоку – Энкиду с пальмою на плече.
   Обе девицы уже тут как тут – встречали, очень красивые и свежие, давно уж кофию напились.
   У обеих хватило такта не задавать вопросов.
   Ночной хмель испарился. Присутствие девушек и дяди бодрило, хотя гормональная подоплёка была, конечно, разная. Кофе – крепкий и очень сладкий, со струёй белого жирного молока вернул ощущение гравитации.
   Иннан умилилась пальме и взялась позаботиться о беглянке до выбора места окончательной высадки.
   Она кому-то приказала таким голосом, что мужчины —все трое корабельных котов – вздрогнули и посмотрели внимательно. Нежная и белокожая, с маленькими сердечками румянца на щеках Иннан вовсе не изменилась внешне – но, наверное, её изящные кости отлиты из благородного металла. Да верно ли, что она Мардуку приёмная? Спросил себя кто-то из присутствующих. Или умение пользоваться властью передаётся не с кровью, а как иные болезни – по воздуху?
   – Подайте мне перегной. И водорослей с берега. Русалочьих кошельков! – Распоряжалась она, приоткрыв дверь, в нутро Дома.
   – Н-да. – Неопределённо подытожил Энкиду. Посмотрев на чёрный штопором завиток, в такт разговору двигающийся на плече Иннан, негромко заметил, повернувшись к Биллу и Асу:
   – Слыхали, да? принесите ей.
   Скоро всё принесли, и кулёчки лежали на подоконнике дома. Ас по указанию властолюбивой нимфы взял пальму, и все направились в какой-то садочек, упомянутый Иннан.
   Пальма лежала тихо на плече командира, изредка роняя шматочки земли. То, что участь её изменилась, никак не сказалось на её поведении.
   В садочке – это был косой треугольник чёрной и даже на глаз профана ценной почвы возле рощи, – Энкиду вырыл неглубокое ложе. Изредка среди приподнимаемых лопатой сочных чёрных земляных пластов ему попадались яичные скорлупки, столь полезные для почвы.
   – Кто ж это столько яиц сожрал? – Задумался Билл.
   То, что за калиткой – зелёной облупленной, – стоит высокая фигура, увидели не сразу.
   Билл, вытирая ладони о бока, повернулся.
   – Ах, дядя. Вам гостинец с кораблика принесли.
   – А где ваш кораблик?
   Ас замешкался с ответом.
   – Сел криво, но мило. – Объяснил Билл. – Где-то…
   Мардук не стал продолжать допрос, всем видом показав – до чего ж ему безразличны их мелкие мушиные секреты.
   Билл, сопя, вкапывал пальму.
   – Красавица… вы не против? – Отстраняясь и выпрямляясь, отходя, спросил.
   Мардук согласился:
   – Дерево, у которого на корнях почва Родины… славно.

   Билла до сих пор укачивало, а пальму он ни разу не навестил. Шторм, начавшийся наутро после ловли Глобуса, таскал по океану волну безразмерным парусом, а в долине было, как в комнате, где задёрнули голубоватые шторы.
   Сегодня – сухо и холодно, свет низкого солнца на желтых листьях томительно слаб. Шум швыряемых прибоем камней утих.
   Стало скучно и спокойно.

   Он пытливо посмотрел в синие глаза, но взгляд Шанни направлен мимо, за его плечо.
   – Ну, пошли, увидишь историю семьи. А то, я погляжу, ты как дикарь, родства не помнящий. – Сказал дядин голос.
   Мимо той полянки, где избушка на столбах….постойте – её-то и не было. След простыл. Только три вмятины в пожухшей бурой траве напоминали Биллу, что ему в сумасшедшие не с руки пока записываться.
   Трава устала как-то чрезмерно, будто лёгонький лабаз на столбах был для земли непосильной ношей. Если учесть спрятанную в стене за печкой обугленную штуку, то странно, как домик не провалился сквозь землю.
   Стало быть, дядя убедился, что всё на месте и не знает, что извлёк из посещения свайной избушки племянник. Или в чём-то другом убедился.
   Шторм выплеснул маленькое озерцо. Мардук мимоходом распорядился:
   – Просто-таки зеркало. Я-то старый, а вы посмотритесь. Отражения – чудная затея.
   Билл так и зыркнул. Но Мардук, как ни в чём не бывало, продолжал:
   – Помню, в вашем возрасте, посмотришь в зеркало, чисто миллион выиграл.
   Так Билл и не понял – подслушивал дядя – или как? – их давний разговор. Мардук подвёл их к сплошным зарослям, угадывалась лестница. Разрушенная, она сохранила некоторые ступени и змеехвосто вилась в бесчинствующем одичавшем винограднике. Наверное, в лунные ночи здесь не продохнуть от привидений. Со свечою в руке идти здесь и ловить тени за шкирку, а шелест одеревеневшей лозы полон смеха когда-то гулявших туточки дам и кавалеров.
   Вывела галерея к высоким дверям, за которыми обнаружился холл, разом и чопорный и развязный, что-то вроде домашней площади независимости. Подбородком выдвинулся балкон, с него, наверное, произносились тосты в честь освоения неподатливой Эриду.
   Мардук показал, массивом плеч загораживая стены, с которых сползали чешуи штукатурки с неизбежными росписями государственно-религиозного смысла:
   – Куда хочешь, ходи. Если наткнешься, – погрозил, – на что-нибудь беззаконное, я не виноват. Вы такие, – оглянулся, – нервные, тонкие. Молодёжь Нибиру, понимаешь, породистые собачки богини.
   – Мы теперь молодёжь Эриду, вероятно.
   – Здесь вы долго молодыми не останетесь. – С неожиданным злорадством огрызнулся Мардук.
   Билл вздохнул, подумал и представил себя таким, как Мардук, а свои красноватые волосы побитыми снегом. Да нет, ничего такого ужасного… если только дядина душа не прилагается в комплекте.
   Сейчас солнечный свет вместе с пляшущей листвой расхаживал по залу. Тени имели цвет. Рыжеватые и зеленоватые ладошки отпечатались повсюду, ангельское потомство нашалило.
   На мраморных плитах пола, обросших прямоугольниками травы и даже мелкими цветочками, громоздились и толпились и жались друг к дружке расставленные в тревожащем беспорядке коробки и вещицы, не уместившиеся в коробках.
   Билл едва не споткнулся об одно из вместилищ и коробка повалилась, выкатив на пол что-то, яростно блеснувшее и погасшее.
   – А вот вещь стоящая.
   Мардук взял склянку с тёмным светящимся предметом с пола и потряс.
   – Снадобье, дядя? Что это у нас?
   – Рог.
   – Чей?
   – Единорога.
   – Зачем, сир Мардук? – Спросила издалека Шанни.
   – Даёт терпение в испытаниях. Ну, что ещё, Билл?
   – Единорогу откуда теперь его взять?
   – Умник.
   – А для храбрости чего-нибудь есть?
   – У тебя проблема?
   – Да, как сказать, дядя. Всё вот кажется, храбрый я…а потом что-то сделается и понимаешь, нет, не храбрый. Будто и кровь закипела, и жилы натянулись… и вдруг как всё остынет.
   Мардук кивнул.
   – Тут сердце нужно.
   Билл согласился.
   – Верно… ох, как верно.
   Приложил руку к груди. Дядя проводил его руку цепким взглядом – красивые у дяди глаза, подтёкшие брильянты в крупных высохших веках из живого камня.
   – Сердце леану.
   Билл убрал руку.
   – А.
   – Поймать никак не могу. Да и опять же – боюсь у меня рука не поднимется. Сердце надо по живому выдрать. А ведь они, как никак, предки этих лулу. Нехорошо будет.
   – Да, негуманно.
   – Они леану поклоняются. На гербах рисуют. – Мардук вышел на галерею, не приподнимая упавшей кулисы винограда.
   – Верно, дядя, могут не так истолковать.

   Энкиду поднялся с колен с поднятой рукой. Он смотрел то на свою ладонь, то на след в почве, к которому он только что её прижимал.
   Он не озирался. В лесу, в самой чаще, куда его завели ему одному известные намерения и предположения, всё уже ему знакомо. Так же как этот след – жирный отпечаток во влажной земле. Влага сбережена листопадом прошлой недели.
   Поодаль за тремя толстыми стволами белокожих гигантов на поляне ясно и тепло. Но Энкиду оставался здесь под тяжёлыми кронами вечнозелёных тёмных и низких мизантропов. Кроны были перепутаны и забиты принесёнными разрушительным ветром с океана ветками и даже небольшими камнями. Голосов птиц не слышно. Если солнечный свет мог бы петь, то низко над землёй тихо струился бы жутковатый шепоток.
   Энкиду не мог отделаться от мысли. Мысль соединяла полянку и что-то в его памяти. Чьи-то шаги, мирный разговор и скрип качелей.
   Он поднял взгляд – качалась и скрипела ветвь. Он снова взглянул на ладонь. Она не покрыла след и наполовину. Кто-то завозился высоко в дереве и с шумом полетел вниз, упал в лиственный покров на земле камень.

   Мардук, показав сердце цитадели, делся по делам имения. Увёл его управляющий лулу, в котором Ас подозревал бандита.
   Шанни тоже собралась с ними. Дядюшка и леди вышли, сопровождаемые нагловатым типом со стыдливо потупленными небольшими глазами.
   Билл снова занялся семейной кунсткамерой. Он и сам не знал, рад ли, что остался один. Он, как со стороны, увидел, что движения его сделались лихорадочными, из рук всё падало – к счастью, на стеклянные диковины он больше не натыкался.
   Внезапно вернулась Шанни, да и не одна. Когда Билл заметил чёрную, туго вьющуюся прядь, запутавшуюся в терновнике и маленькую белую руку, пытающуюся разъединить растительность, под аккомпанемент весёлых ругательств, он мысленно сказал: «Ну, обложили».
   Однако встретил девиц широкой улыбкой. Шанни обмануть было трудно. Приложила ладонь козырьком ко лбу, чтобы привыкнуть к игре света и тени.
   – Видала, Иннан, у него личико перекосилось. Хотел тут один пошербуршиться.
   Она прошла вглубь комнаты.
   – Ну, как ты вот можешь такое. Я очень общителен…
   Иннан, всё ещё с запутанными в зарослях волосами, остановилась на пороге и задумчиво, но по-хозяйски оглядела этот разор, в котором наличествовала система.
   Билл заподозревал, что это идея Мардука. Отец велел дочери провести Билла по домашнему музею?
   – Хочет найти напиток вечной молодости. – Высказалась Иннан.
   Билл включился в игру и принялся всё отрицать.
   – А что… – Молвила Шанни, усаживаясь на ящик, который она предварительно опустошила. – Тут имеется?
   – Всё сплошь хлам, вестимо, драгоценный. Воспоминания… всё такое. – Откликнулась Иннан, но пренебрежения или легкомыслия в её голосе Билл не восчувствовал.
   – Кто их знает… – Продолжила она. – У них, что угодно, могло быть…
   Билл и Шанни не стали переспрашивать, кто эти «они», прозвучавшие со зловещей интонацией. Поразило другое – Иннан не была отстранённой, и любовное раздражение мелькнуло в том, как она выпутала, наконец, чёрную прядь ловким и жестоким движением и направилась в дальний угол, где под балками, удерживающими балкончик для речей, затаилась глухая тень. Так говорят о родне, зная недостатки и достоинства своей семейки.
   Значит, природная лулу не отделяла себя от династии, привыкнув с младенчества ощущать себя частью родословной – этого перечня преступлений и домашних скандалов планетарного масштаба.
   Билл последовал за её длинными ногами – походка Иннан вообще была примечательна. Лёгкий ритм… а маленькие ступни врастают в поверхность Эриду при каждом шаге.
   В углу она отступила – гора мускулов и чёрный металл, необыкновенно гармонично сочетавшиеся, изображали машину. Билл даже знал, как она называется. В очерке высокого седла затаилась весёлая агрессия. Билл подошёл ближе.
   Ему вспомнилось колесо, разбивающее блик в луже – последнее утро Нибиру. У Билла машина вызывала смешанное чувство восхищения и неприятия. Заколдованный конь.
   Уж лучше бы сир Мардук позволил посетить свои знаменитые конюшни.
   Ещё одно седло валялось тут же, покрытое слоем копоти. Под ногой хрустнул маленький предмет.
   – Гребешок?
   – А это? – На стене на гвоздике кусочек кружева, будто только что сняли с веревки.
   Иннан подняла брови.
   – Подвязка.
   – Извиняюсь, извиняюсь. А вот? Это…
   – Кандалы.
   – Какой интересный набор воспоминаний.
   Шанни присела возле коробки, куда собрали пожелтевшие бумажные экспонаты – метрики и школьные тетрадки, детский альбом с изображениями звездолётов.
   – Это вот надо Асу показать.
   Билл встал, листая и рассматривая. На одной из страниц взгляд его сам собой задержался.
   Шанни отвлекла его. Она держала заламинированный листок, обуглившийся так, что имя почернело и не читалось.
   – Одна и та же группа крови.
   Он ткнула носком туфельки коробку из-под обуви, набитую такими же выгоревшими и расплавившимися документами. На запястье у неё болталась цепочка. Она пояснила:
   – Талисман, очевидно. Зацепился за какую-то дрянь.
   Вместе с Иннан они рассмотрели на свету гравировку на медальоне.
   – Один плюс один. – Сдвинула брови Шанни. – Игра смысла. Число одиннадцать, которое нельзя превратить в двойку. Вроде качелей.
   – По-моему, всё проще. – Слегка ухмыльнувшись, возразила Иннан. – Это любовный приворот. Магия. За что, ты говоришь, зацепилось?
   Шанни чуть брезгливо подняла сплетённый локон светлых волос.
   – Тьфу, хорошо, тут нету супа.
   Иннан взяла у неё из рук.
   – Смотри, тут разные оттенки светлого.
   Она вышла на свет и подняла косичку. Билл, ужасно заинтересовавшийся при словах «магия» и «приворот», присоседился.
   – В самом деле…
   Он полез. Иннан повыше подняла руку.
   – Эти вот просто светлые… а эти золотые.
   Шанни отобрала приворот и, бросив его в коробку, брезгливо отёрла пальцы. Иннан рассмеялась.
   На полке, сооружённой из коробок, то—сё привлекало внимание. Сплющенный кусок металла…
   – Некогда, вероятно, насаживали на стеклянный стакан, чтобы не лопнул от страсти.
   Иннан ковырнула.
   – Копоть?
   – Алмазы. – Она отставила безделицу и взяла с полки чашку, задвинутую за старые жестянки от чая.

   – Ишь, не треснула даже.
   Он провёл пальцем по дате.
   – Это по какому летоисчислению? До Потопа?
   – Да.
   Девять цифр выглядели, как нечто бессмысленное.
   – Для кого-то это было слишком давно, хотя это было недавно.
   Она не отдавала ему чашку. Он опустил руки.
   – Если считать от того дня, когда Абу-Решит сотворил Нибиру.
   – Когда Он сотворил…?
   Все девять цифр ухитрялся держать в когтях дракон.
   – Возьми лучше это.
   – Зачем… спасибо, конечно.
   – Кольца сделаешь. Это хороший металл. Платина, и алмазов ты таких здесь не найдёшь. Вы всё стащили.
   – Я ничего не тащил.
   Иннан умела говорить так, что не поймёшь – шутит, что ли. Подсвеченное испуганным октябрьским солнцем лицо её показалось Шанни частью росписи на стене. Из памяти выплыла семейная фотография на комоде.
   – Ты же принадлежишь к эксплуататорскому классу. – Молвил в дверях Энкиду. – По определению, ты тот, кто стащил всё.
   И голос Шанни узнала, а вздрогнула: обвешанный ветвями ползучих растений бывший научный руководитель экспедиции представился ей страшилищем лесным, покровителем чащи, кем-то из-под холма.
   Иннан с лёгким удивлением на неё взглянула, и в удивлении Шанни померещилась усмешка. Энкиду, не стряхивая растительности, скользнувшей по его плечам и лицу, направился в середину комнаты, аккуратно ступая среди вещей. Он сразу разобрался в обстановке. Шанни потянула носом – запах мокрой листвы и ещё чего-то, острый растительный запашок тления и распада, могильной лесной тайны.
   Свет, порезанный ветвями, как придётся, разбросало по всей комнате. Билл, оставив подстаканник и бросив в коробку альбом вместе с позабывшимся воспоминанием, сунулся к брату. Иннан и Шанни, сразу возобновив союз вечный, как отрастающая на скулах Энкиду щетина, переглянулись. Конечно же – не обменяться рукопожатием… ведь с утра не виделись.
   Высвободив руку, Энкиду сразу присел на корточки – как час назад над следом в лиственной влажной тиши.
   Иннан подмигнула Шанни.
   – Жалко, комра нету. Сплетение конечностей тогда выглядело бы богаче.
   Билл, не уловив издёвки, был рад услужить.
   – Командир? Он стесняется. Новая борода ещё в стадии формирования, ему неловко.
   – Я его видел. – Отозвался Энкиду, ласково перебирая старые заплесневелые журналы гигантского неудобного формата с мелькающими сначала тиранами, потом авто, и – ну, вот, вот – прекрасными девицами, по мере смены действующего политического строя.
   – Ну, и как? – Осведомилась Шанни с ненаигранным интересом.
   – Обворожителен. – Рассеянно свидетельствовал Энкиду и на мгновение поднял голову с отрастающими ярко-золотыми прядями.
   Девицы опять переглянулись – до чего хорош!
   Он сидел в неудобной и даже слегка комичной позе, и, чтобы дать справку, обернулся, удерживая равновесие, вопреки известным законам природы Эриду. Верхняя часть его спины, обтянутая серой или выцветшей зелёной курткой, которую ему снял с гвоздика сам дядя Мардук со словами – «скидай здесь, чтобы на девушек лесом не дышал», – накренилась, как покатости двух холмов. Вечно спокойные, или печальные, губы покраснели, а глаза блестели, точно он в лесу сам чем-то надышался.
   – Ну, как там у нас, среди дикой природы? – Спросил Билл, что-то заподозривший.
   – Сегодня всё по-другому. – Ответил Энкиду охотно, садясь на пол с журналом на колене. – Листвы попадало, страсть.
   – Я слышала ночью рёв в лесу. У кого-то пора страсти? – Спросила Шанни.
   Энкиду вспоминал.
   – Наверное…
   Он добавил:
   – В самом деле, в лес лучше не ходить.
   – Как долго?
   – Времена года теперь будут меняться каждые две недели… вот увидите. – Уверил Энкиду.
   Он поднялся, сунув затвердевший, как лист железа, журнал под мышку. Иннан показала глазами – э, порядок, порядок.
   Энкиду послушно собрал разворошённые журналы и сунул в коробку.
   Вчетвером потихоньку выползли на галерею, где как раз разыгрывал второй акт быстротечный октябрьский полдень.

   Желтизна сквозной и шевелящейся неподалёку рощи вернула помыслы Энкиду под монументальную арку густого леса. Там толстые стволы подступали, как графические драконы в первых фильмах с использованием Мегамира, а густейшие кроны сходились на такой высоте, что о небе и задумываться не приходилось. Там, на узкой и кривой тропе, неторопливо обходящей лесные завалы среди полной тишины, никого не встретишь. Разве что лесного духа, доброго, как и подобает хранителю тишины. Добряки не выкапывают ямы, прикрытые сверху валежником, не заплетают тернием проломы в чаще, куда в отчаянном порыве кидается преследуемый зверь.
   – Энкиду, ты о чём так задумался?
   Они расселись на побитой древней погодой площадке. Энкиду встал и, обрывая засохшие ветви, отчего свет заструился веселее, ответил:
   – О том, какую занятную ловушку расставил сир Мардук.
   Он снова уселся, прямо среди оборванных нитей этой гигантской паутины на журнал, который теперь, вероятно, считался его собственностью. Билл, устроившийся между девушек на каменном парапете, озадачился:
   – Это что-то глубокомысленное и даже страшноватое.
   Иннан кивнула на темнеющий вход в семейное святилище.
   – Дикарь имеет в виду те трогательные и глуповатые вещицы. Когда они собраны вместе, то производят мистическое впечатление, будто ты – лишь звено в цепи.
   – А цепь прикована к лодыжке или к ошейнику. – Задумчиво продолжил Энкиду и встрепенулся.
   Шанни смотрела на него с выражением, очень похожим на обыкновенный страх.
   – Да, ну, вас. – Молвил Билл. – Сейчас бы съесть что-нибудь, у меня из-за этого подстаканника с алмазами аппетит разыгрался.
   Они приподнялся и хлопнул Энкиду по куртке.
   – Что это там у тебя, прекрасный егерь.
   – Но зверь может уйти из ловушки. – Сказала Иннан. – Тебе ли этого не знать.
   Энкиду отпихнул братца и полез в карман. Извлёк во влажных обрывках газеты кусок хлеба с сыром.
   – Ты пришёл из лесу, и принёс сыр. Где же горсть кровавых ягод, которая заменит этим нежным женщинам и одному легко возбудимому утончённому юноше само сердце Эриду, пульсирующее и содрогающееся?
   Энкиду поморщился.
   – Билл, если бы ты захватил подстаканник.
   Пикник на галерее доставил всем удовольствие. Билл отряхнул с колен крошки для птиц, а Энкиду собрал в жменьку и закинул в рот. Ещё раз поглядев в комнату с памятными игрушками, спустились среди тёплых и цепких лоз, обошли угол и увидели уже погрузившуюся в тень половину беседки.
   Ас так и не показался. Ему покричали в окно, но он лишь мелькнул в глубине комнаты.
   Билл шарил глазами:
   – Кто-нибудь видел?..
   Иннан с жалостью отринула.
   – А ты?
   Шанни признала:
   – Я тоже её не видела.
   Гадая, как же выглядит сейчас борода Аса, вернулись в дом. Все как-то присмирели после посещения галереи, хотя, в сущности, чего уж там? ничего зловещего или таинственного. Разве что дурацкая реплика Энкиду подпортила им настроение. Билл принялся жаловаться на сыр.
   – Газета, наверное, была вчерашняя. – Поглаживая себя по животу, молвил он.
   Мардук, встретившийся им в западном коридоре, где он ввинчивал лампочку, сообщил, что собирается приготовить дом к зиме.
   – Отопление провести?
   Мардук засопел, пряча старую лампочку в карман своего штопаного шлафрока.
   – С отоплением всё в порядке
   В покоях Шанни, в самом деле, имелась немного корявая, старомодная батарея, которая во время репетиции сразу нагрелась, как огонь. Вероятно, таким же благоустройством отмечены и комнаты Иннан, но мужчинам баловство, как выразился Мардук, не полагалось.
   – Смешно даже. – Отрезал он. – Что вы ноете из-за мелочей. Мужи должны согреваться сознанием своей нужности общему делу.
   Билл сказал, что ему-то не смешно, а уж он-то главный спец по смеху. Но тут же замолчал – против дяди приёма нету.
   – А ты, громадный поедатель трав?
   – Я всем доволен. Прошу учесть, что под петицией его высочества я лапу не прикладывал.
   Мардук назидательно взглянул на Билла.
   – Нужники, значит. – Проворчал Билл, так чтобы до дяди не донеслось.
   Ходили по замку с гаснущим фонарём. Мардук похвастался погребом-кувшином, где хранится кой-что к встрече Нового Года.
   – Я как чувствовал. – Отвесил он значительно. – Что буду не один. Мне самому старому, много ли надо?
   С трудом протиснув широкие плечи, хозяин выпрямился в коридоре, ведущем из служб в комнаты, и улыбнулся Шанни. Его голова в густом венце яркого серебра касалась потолка, и казалось, что он держит на весу это серое чудовище – замок.
   Шанни сдержанно улыбнулась на такое откровенное кокетство. Мужчины не владеют этим искусством, за редкими исключениями. Вот Билл, к примеру…
   Глиняный «замок» на вырытом за северной стеной леднике вызвал одобрение Энкиду.
   – Грамотно. – Вырвалось у него.
   Мардук язвительно ответил: «Спасибочки, а то я извёлся», – но выглядел довольным этой скудной похвалой.
   – Завтра глянем на гидроизоляцию и электропроводку. – Напоследок сообщил он.
   Энкиду и звука – приличного или не очень – не издал, а Билл принялся обречённо вздыхать, как привидение.
   – А что это ваш любимчик отсиживается? – Вслед мощным плечам дяди крикнул он.
   Голос Билла заполнил узкий коридор, но Мардук не сразу обернулся.
   – Я полагаю, господин Ас сам усмотрит, чем ему заниматься. – Ответил Мардук совершенно спокойно, из чего все почтительно бредущие за ним молодые люди усвоили, что хозяин и не собирался забывать дерзкой реплики командира.
   Мардук, когда вышли в анфиладу, где за аркой Доместикус уже собирал на стол, кивком отослал Иннан, хотя Шанни всё же осмелилась бросить на него умоляющий и послушный взгляд.
   – Ступай, перебери свои сундуки… зимняя одежда, юная девица, зимняя одежда. Не всё же вам щеголять в этих непристойных прозрачных одеяниях.
   Иннан, разумеется, не возражая, поднялась по боковой лестнице. Билл, сообразивший, что иногда автоматизм до добра не доводит, взглядом не проводил длинные ноги в потёртой джинсе.
   Энкиду вообще смотрел в сторону. Шанни, размышляя, чем может грозить им хорошая память хозяина, не попыталась, как всегда, подсмотреть, как выглядят помощники Доместикуса.

   День прошёл мирно, а после обеда Мардук разрешил Шанни навестить Иннан. Он оборвал её благодарности:
   – Ну, ну. Как будто я мстительный и коварный владелец замка, полного ловушек.
   От такой оговорки у Шанни опять едва не испортилось настроение, и она поспешила воспользоваться разрешением.
   Комнаты Иннан были, как и её собственные, роскошны. Пожалуй, их устраивали по картинке в детской книжке. В каждой мелочи ощущалась ревнивая отцовская привязанность и простодушное, почти умилившее Шанни, стремление «чтобы всё было богато».
   Первое выражалось явственнее всего в портрете самого Мардука – очень старой фотографии в рамке из того же материала, из которого сделан подстаканник.
   Изображение выцвело, но Мардук, моложе на четверть жизни, потрясающе красивый, что было подчёркнуто двумя цветами – чёрным и белым, и потёртостью фотобумаги, – смотрел на Иннан со стены всякий раз, когда она садилась за стол, —пристально и живо.
   Более всего Шанни потрясло, что он смеётся – не улыбается, а отдаётся волнам смеха. Он выглядел… счастливым.
   Некоторая кичливость, которая могла бы испортить изящество убранства, проявилась в выборе портьер и гобеленов, сочащихся златом-серебром, а глянув под ноги, Шанни увидела, что ступает по тёплой плоти редкой породы дерева.
   Лишь природный вкус к проявлениям красоты, свойственный всем представителям династии, помешал Мардуку сделать комнатку выставкой богатства. Он ограничился тем, что выставил напоказ отцовскую любовь. Здесь он мог не стесняться силы своего чувства. У Иннан должно было быть всё самое лучшее, что могла дать Эриду.
   Из маленькой гостиной дверь вела в спальню, под густые лепестки цветка.
   Само собой, хозяйка этих покоев, когда повзрослела и обрела право голоса, внесла свои поправки.
   Корректировка местности началась с твёрдого Мегамира – лучшего среди тех, что научились делать на Эриду. Сложенные стопкой блокноты (несомненно брали на прогулку в поле) под присмотром большой лупы на массивной ручке. Шанни с молчаливого согласия Иннан приоткрыла один из блокнотов, который роняли в болото – к побуревшей и покоробившейся бумаге приклеен листок дерева.

   Как ни надеялся Билл, Мардук не отменил, не забыл и с утра поволок их на пытки электропроводкой. Начали с подвала и так и не добрались до чердака, отложенного на следующее утро.
   Подбирался ноябрь, месяц номер одиннадцать. Красный и зелёный в этой части Эриду, на полуострове, согретом двумя океанами и тремя могучими реками, номер одиннадцать колебался между холодом и жарой, и, урезая дни, иногда выпускал на небо такие ранние рассветы, что страшно было смотреть на густо красную огромную звезду, привалившуюся тяжким боком к поверхности Эриду.
   Иногда казалось, что лето не исчезнет вовсе – пересидит где-нибудь.
   Где в рыжине холмов полянка с голубыми подгулявшими цветиками, а дюны с виду такие же горячие, как плавящееся золото.
   Холод ветра, усмехающегося над штандартами дяди на одной из башен, забывался на солнечной площади, откуда изгнали бандитов. Мардук, наверное, распорядился, не желая выглядеть господином гангстеров в глазах чистоплюев-нибирийцев.
   Половина беседки теперь часто по утрам занята Шанни и Иннан. С ними частенько разделял беседу какой-нибудь из блокнотов Иннан, под скамейкой валялась целая стопка их, принесённая из комнаты, – и модные журналы для дам, выписанные Шанни с того материка, где не побывал Билл.
   Сильнейшая половина маленькой популяции изредка останавливалась рядом, и, случалось, что обмен колкостями (Энкиду и Шанни) завершался приятнейшим сюрпризом: Ас приносил девицам две чашки горячего кофе, от напряжения скосив глаза на поднос.
   Это торжество хорошего мужского воспитания доставляло им удивительное наслаждение. Глоток горького кофе на воздухе опьяняет почище морского портвейна из дядиных запасов. Но удовольствие не мешало острить по поводу невозмутимого командира.
   Билл проявлял страстный интерес к модным журналам и его прогоняли. Энкиду же, заметив как-то раз гербарий Иннан, с подчёркнутой небрежностью время от времени просил позволить ему взглянуть на новый экспонат.
   Заметив, что местечко глянулось гостье, Мардук хотел отреставрировать постройку, но Шанни уверила, что им с Иннан и так нравится. Тогда он отдал приказ драконариям стрелять по тучкам, и те, заполнив весь двор свистящим шёпотом, хлопками выстрелов, и острым запахом селитры, просушили воздух ноября так, что вокруг скамейки образовалась целая незримая комната, а небо синело ярче, чем глаза Шанни.

9. Гнездо с двумя входами и почтовый ящик

   Струны вселенной натягиваются ближе к концу года, или к концу мира. На небе выросла угрожающая фигура Лучника, кое-как отмеченная неяркими звёздами. Разнообразные листопады не могли исчерпать всех душистых заделов и, бродя по терпко пахнущему разноцветному ковру, куда более роскошному, чем дорогой ковёр в её комнате, Шанни по-прежнему видела рощу, одетую по всей форме. Только предметы стали легче и подрагивали в прозрачном воздухе.

   Она стала меньше видеться с Иннан, да и со всеми. Прохлада вокруг подействовала, или они начали обживаться на новом месте, но каждый очутился, вроде, как сам по себе.
   Теперь полёт казался глупым и простым, вроде детства с его глобальными вопросами насчёт залежавшегося за портретом дедушки-людоеда дневника с тремя двойками по родному языку, который не всегда был Биллу поддержкой и опорой. Что мы делали хоть? Пили и видели сны, уборкой занимались, сколько картошки начистили, сколько под нашими нестрашными ножами сошло картофельной кожуры, свиваясь в кольца, Аншар опоясать можно. Играли в карты, почти отучились ругаться и чесаться – из-за Шанни. Шанни, да – конечно же.
   Шанни это единственный свет из кухни в конце коридора – женщина всегда праздник среди будней, тем более такая, как Шанни, со светлыми волосами и синими глазами.
   Липли к карте, Ас смотрел один и тот же фильм, ни разу не признавшись в этом, Энкиду читал сказки. Билл… что Билл-то хоть делал?
   Во всяком случае, он знал, что делает сейчас. Он отправился погулять по своим будущим, обещанным дядей владениям. Хотя обещание было смутным, так как дядя твёрдо, похоже, уверен, что будет править этой несчастной затюканной землёй и после того, как тёмное облачко его души выскользнет из его островерхого хищного уха.

   Лесок неподалеку от деревни сулил одиночество, необходимое Биллу редко, но всегда используемое с толком.
   Билл оглядел поляну на опушке. Слабый и тихий свет осени с осенними звуками накрыл низкие травы и запутался между деревьев. Билл ощущал себя гигантом, гуляющим по бюргерскому подоконнику.
   В деревне кто-то колотил по металлу, и нечастые удары далеко разносились, вселяя чувство ритма в затихающую душу природы. Здесь всё – Билл огляделся – готовилось к великой метаморфозе. Ещё были совершенно зелёными листья, но если приглядеться, отыскивался красный или ярко-золотой цвет, и взгляд успокаивался. Успокаивалось и сердце. Что-то сейчас делается на Родине? Ничего хорошего, понятно… там никогда не делается ничего хорошего, но вот обсерватория с белыми столбами у входа опустела и жёлтая птичка-клоун, конечно, скачет по ветке у окна.
   Сел и вытянул ноги, упал на локоть.
   Я заблудился. Марево горы спускалось в долину. Билл не услышал шороха, просто увидел в расслаблении чувств, как из марева смотрят глаза.
   – Ты из этих? Из компании?
   Билл не шевельнулся. Что-то подсказало ему, этого делать не следует. Глаза были нехорошие, не такие, как у людей из деревни. Да и повадка стоявшего перед ним и над ним человека внушала сомнения.
   Не делая резких движений, нарочито лениво, Билл поднялся. Нарушивший покой наследника здоровяк ростом мог померяться с ним, но казался невысоким, и сложённым дурно – руки свисали чуть ли не до колен, а широкие плечи кренились. За плечом его Билл углядел обмотанный колчан, на боку привязанную сетку.
   – Из последних прилетевших? – Внятно проговорил глухим голосом охотник.
   – Что значит, из последних? – Еле прошамкал Билл.
   У него мороз прошёл по коже. У охотника кожа имела серый оттенок, голова затянута тряпкой и на лбу Билл разглядел нечто вроде экземы. Сначала он подумал, что это татуировка, но приглядевшись, убедился, что это какие-то знаки, и не поверх плоти, а проступившие сквозь неё.
   Ловец выглядел не вполне человеком, как дядины патрульные, только куда менее симпатичным. Удивляться не приходилось, чего тут только у дяди не развелось.
   Тут же Билл сказал себе, что он сам тоже – не вполне человек, но взгляд наткнулся на руку ловца, властно обхватившую сухую ветку. Вернее, на охотничью рукавицу непонятного кроя, с отростком сбоку выше запястья.
   Не дождавшись ответа, говорящий не-человек ушёл, то есть, он действительно пошёл прочь, но прянул в трёх шагах в траву и скрылся в ней, хотя земная щетина в ноябре не шибко лезет вверх.
   Билл оглядел поле – никого. Деревце вдали, из предсонья, над ним тихое небо с ползущими, как слизняки облаками. Билл с политичной осторожностью побрёл вдоль опушки и остановился в той точке, откуда не видно гор.
   Запах леса прятал волнующие осенние сырые нотки, заметные, как в знакомой музыке элементы новой аранжировки. Билл вышел к широкому пастбищу, демонстративно свежему и зелёному. Островами среди травы помещались семьи рослого и стройного растения с цветами ярко-лилового цвета, похожими на глаза Энкиду. Небо повисло высоко и было синее. На западе клубилась бурая туча.
   В густой кошенине наткнулся и поднял – рассмотрел: копыто.
   Положил на ладонь – ладони не видно.
   Выпас зажиточный, аж чавкало под ногами – земли не видать, даже проборчика. Пажить давилась соком сминаемых трав. Билл пошёл наугад и обнаружил, что везде одно и то же. Новый Дом пташкой вспорхнул над холмом, но когда Билл двинул к нему, исчез.
   – Забавно. – Согласился Билл.
   Кто-то засопел ему прямо в ладонь так мокро и горячо, что Билл подпрыгнул – нет, правда – подпрыгнул. Обернулся. В голубоватой поросли розово-золотой телёнок гулял вокруг колышка и смотрел на Билла. Тот умилился. Телёночек… колышек.
   Привязанный к колышку щедро обрадовался Биллу. Лобастенький, как лауреат в области квантовой физики, только и разницы – посреди лба маленький комышек – будущий рог.
   Оба решили свести знакомство покороче. Ласковое бормотание потонуло в сопении телёночка, атакующего пуговицы и шнурки Билла. Гул и топот, донёсшиеся из-под земли, отвлекли обороняющегося Билла, он взглянул и выпустил из рук бархатную игрушечную голову лауреата. Телёнок, наконец, торжествуя, завладел мятыми манжетами приятного незнакомца.
   Быки появились с запада. Вовсе это была не туча. Стадо двигалось, как за спиной дыхание на тёмной улице. Билл с откровенной тревогой осмотрел пути отступления.
   Стадо шло неторопливо с внушающей неподдельное уважение вдумчивостью. Билл раньше не видел быков так близко. У него перехватило дух. Впереди и сбоку двигался главный бык, видно, ихний папа. Огромное трапециевидное тело с горбатой холкой цвета запёкшейся крови. Благородная голова анданте поднялась из муравы. Огненные небольшие глаза сразу нашли Билла. Вся стать быка задумана воплощением величия. Единственный рог посреди лба казался вытесанным из красного дерева.
   Из стада донеслись негромкие переговоры – мычание волов имело вопросительный характер.
   Билл, подвергшийся гипнозу, сомнамбулически повлёкся навстречу червонной реке быков.
   Билл дома, на Нибиру, не поинтересовался, как они выглядят… но из детских книжек помнил рассказ о мифическом существе. Вот они стояли перед ним, и ничего мифического в них не было. Богатая парчовая ткань обтягивает пронизанную мышцами и нервами плоть, за единым рогом, за толстыми лобными костями сеть интеллектуальных клеток непрестанно записывает мир. Багровое сердце вожака переполнено умной кровью, огонь любви пробегает по его жилам с той же скоростью, что и внутри хрупкого тельца птички.
   Вымерший на Нибиру вид генетически восстановили и переделали здесь в колонии кем-то. Кажется, прозвище учёного женского рода.
   Билл вспомнил, что папе хотелось телёночка. Где, кстати, наша крошка? Он посмотрел за плечо. Там теленочек сердился и приплакивал, что забавная игрушка куда-то делась. Впрочем, малыш в тех летах, когда всякий взрослый дядя – папа. Мог бы я стать папой вот этому?
   Билл, мудрея в собственных глазах, стыл бледно-жёлтой статуей, и статуе становилось худо от живительного и совершенно не сказочного страха.
   И телёночек, повинуясь законам программы, сделается вот таким господином? Билл вспомнил, что Энкиду трепался насчёт тотемов древних. В частности, они поклонялись, как царю – красному быку. Да и сами боги из поколения великих испытаний души не чаяли в своих чудовищах: сколько литературных сравнений, лестных для человека и аннунака, было изобретено! В этом смысле быки уступали первенство разве что леану.
   Телёночек, завидя стадо, совсем извёлся. Он заплясал и в отчаянном усилии повалил колышек. Вприпрыжку побежал к Биллу и воссоединился с ним. Билл едва устоял на ногах и, пытаясь отделить от себя мокрый нос и тычущийся ему в бедро коротенький рог, быстро посмотрел на стадо.
   Он остолбенел.
   Единороги – все – смотрели на ожившее, неустойчивое и двуногое существо. Главный бык явно размышлял. Билл слабо сказал:
   – Билл и не собирался ловить никаких телят. Видите? Билл не похищает вашего ребёнка.
   Пусть папа летит сюда, и сам достаёт себе. Вот, что.
   Единорог покачал головой и неторопливо направился к Биллу. Натурально, туча ползла над травой. Билл соображал. Как всегда, когда нужно, наперсника рядом нету.
   Братца тоже не видать. Где он, скотина такая, шастает – промчалось в совсем уж несвоевременном раздражении под приподнимающимися от страха рыжими волосами.
   Дамочек, чтоб полюбоваться бегством наследника, тоже. Впрочем, это-то неплохо.
   Пурпурная кожа быка вблизи становилась насыщенней, он был самой осенью с её сгущением тёплых тонов. Бык издал тихий густой звук, и телёночек добросовестно подбежал к нему. Бык оттеснил телёночка и легонько поддел его за бочок кончиком рога.
   Прибор отнюдь не из дерева. Билл изучил его с десяти шагов.
   Батюшки, это что-то вроде дядюшкиного любимого ножа для жаркого… правда, благороднее, и бык не размахивает им с многозначительным видом, как сир Мардук.
   У основания устройство обвязано почему-то клетчатым мужским шейным платком. Кто бы это мог сделать? В пыльноватом мареве, которое по мере происходящего, окутывало поляну, проявились горы. Поляна показалась Биллу разрастающейся, как тело спрута в космосе.
   Синеватый оттенок явственно проступил сквозь кожу единорога. Телёночек, не желающий быть объектом педагогики, обиделся и на фальцете – уши закладывало – подвывая, посеменил прочь.
   И, как нарочно – к Биллу, которого почитал, очевидно, лучом среди эридианской действительности.
   Единороги замкнули вокруг них строй.
   Бык приблизился и на расстоянии пяти шагов (шагов обыкновенного нибирийца с примесью крови говорящих человечков) уставился на Билла. Билл вздохнул, жалея в который раз, что у него мало крови Хорсов – те, говорят, вообще не знают, что такое страх.
   Папин наперсник, громадный бык цвета тёмный беж, ловко оттеснил малыша за круг. Вот это я понимаю – официальный телохранитель не бродит где-то, флиртуя с…
   Спина быка закрыла ту сторону декорации и деревце на краю. Билл вдруг полюбил это деревце всей душой. Он вспомнил, что дядя Мардук толковал насчёт местной магии. Вот если бы деревце подошло к нему поближе.
   Билл сделал шажок, недостойный его длинных ног. Главный бык вполне благодушно следил за манёвром и – Билл мог бы поклясться – зевнул. В следующее мгновение единорог кинулся к Биллу, наклоняя рог, а Билл, используя свои масштабы, бежал, как следует. Стройные ноги подымались так высоко, что Билл видел напрягающиеся мышцы бёдер. Пот сразу покатился по его лицу, как в мелодраме слёзы. Бык легко обогнул беглеца, и встал перед ним.
   Билл вкрадчиво шагнул в сторону. Он понял, что чувствуют шахматисты, а ведь всегда потешался над дядечками, которые вместо того, чтобы бить по мячу копытом, двумя обкусанными пальцами переставляют за деревянную талию фигурки.
   Бык стоял себе.
   Возможно, он, подобно милиционеру на посту, размышлял об отвлечённых вещах, изредка возвращаясь к насущной и скучной проблеме нарушителя.
   Билл отёр шею и понял, что волосы у него на затылке стоят дыбом. Вот стыдуха. Счастье, что Папа Быков не привлекает к разборкам своих бандитов. Стало быть, в политику ему идти не стоит. Что бы не произошло здесь, какое бы побоище не замыслил крёстный бычий отец – это будет побоище двоих. Что, впрочем, не утешает отчего-то.
   Билл спиной видел деревце – случилось ведь такое чудо. Где оно? Ещё шаг влево или вправо. Теперь безразлично вроде, знаю ли я, где находятся эти проклятые лево и право.
   – Ой, мама…
   «Сынок, я никогда не имею дела с белыми. Понимаешь? Меня мама научила».
   Бык вознамерился отдохнуть и устроился перед Биллом, повалясь на столпах сильных ног. Глаза его прикрылись, и на Билла уставился указующий рог.
   Билл глубоко вздохнул и рассмеялся. Быку неожиданный звук, вроде как не понравился. Он открыл глаза и прислушался к ощущениям, двигая ушами. Билл мог бы поклясться, что у быка нету чувства юмора при всей его рассудительности.
   Билл пошевелил руками. Бык заворожённо смотрел. Он не лежал, а стоял за спиной Билла. Ах, ты! Вот такая магия, знаете, мне не по вкусу.
   Билл побежал так, как никогда не бегал. «Бегал Билл очень быстро». Так и запишем. Сильнейший удар в плечо сбил его с ног. Билл увидел над собой сумрачные глаза быка. Тут же кто-то молвил «агу, агу», и слюнявая мордочка телёнка ткнулась Биллу в губы и глаза. Бык отпрянул, скосив на младенца осенённый женскими ресницами глаз.

   Цикады громко разговаривали час спустя. Царский сын сидел на дереве, которое теоретически выдерживало его тяжесть. Оттуда с вершины он мог рассмотреть стадо, улёгшееся на отдых вокруг дерева.
   Билл старался и сам не заснуть. В полусне ему примерещились голоса.
   Кто-то говорил пискливым голосом:
   – Венероятно, его высочество потопали сюда.
   Ему ответил другой голос, при звуках которого сердце Билла ожило. Ну, почему именно Шанни?
   Писклявый голос завопил, раздались какие-то хлопки, дерево сотряслось. Стадо, очнувшись от сладкого сна, разом, сотрясая поляну, помчалось к западу. Стало тихо.
   – Ну, вот, только не ты.
   – Взял бы хлопушку с собой, – мрачно ответил голос Шанни, – и не пришлось бы позориться перед красивой женщиной.
   Билл заворочался на дереве:
   – Разве я не бог, спустившийся со звёзд?
   Он обрушил на Шанни и кого-то стоявшего внизу целый потоп листьев. Пожелтеть им не придётся.
   – Бог ты, Билл, тот ещё. – Сказала Шанни.
   Он видел её золотой ореол сверху. Она смотрела, подняв лицо и пытаясь разглядеть его собственное среди ветвей.

   Один из дураков патрульных переминался тут же под деревом. Пока Билл спускался, тот почтительно причитал, не смея предложить помощь.
   Билл, прислушиваясь к разговору внизу, упустил ветку и последние метра два рушился, покорно прикрыв глаза под пощёчинами листьев.
   Отряхнувшись и вытащив отовсюду веточки, Билл решился взглянуть в сторону Шанни. По её лицу, ясному и умытому, как всегда, прочитать ничего нельзя было. В частности, можно ли утратить уважение к престолу при виде упавшего с дерева наследника. Лулу сделал шажок к Биллу и, благоговейно сделав губы трубочкой, снял с него какой-то пушок.
   – А где ваш друг? – Спросил Билл, не зная, как завязать разговор с доброжелательным стражем.
   Патрульный насупился.
   – Он мне не друг, сир, разве друг будет переходить на личности?
   – Что он вам сказал? – Вмешалась с сочувствием Шанни.
   – Что у меня лицевой угол деградирует. А у самого…
   Понизив голос, оглянулся и что-то злобно пробормотал. Прошипел:
   – У него нога куриная.
   – Да вы что. – Неискренне ужаснулась Шанни.
   – Вы не говорите ему. Он обидится. Я вообще хорошо к нему отношусь. Мы вместе смотрели, как вы играли в преставлении.
   Он помедлил.
   – Вы так чудно играли, сир. Я люблю кусты…
   – Что? – Не расслышал Билл.
   Страж повёл рукой.
   – Ну, смотреть пердставление. Кусты.
   Шанни подсказала:
   – Искусство?
   Страж обрадовался.
   – Верно. Вот барышня меня поняла. А этот так называемый друг говорит, меня понять невозможно.
   Билл спросил:
   – Хотите, я вас вставлю в… представление?
   Ответ патрульного был неожиданный. Он, молча и долго смотрел большими выпученными глазами, потом зарыдал. Шанни встревожилась и с упрёком взглянула на Билла. Но страж схватил себя за руку, дёрнул с силой, будто желал оторвать, и воскликнул:
   – Сир! Я тогда могу и умереть со спокойной душилкой! Если вы меня вставите! Мне тогда и больше ничего не надо будет.
   Во всё время похода домой страж то и дело повторял «преставление» и «кусты» и про желанную смерть, так что Шанни опять с упрёком посмотрела на Билла.
   – Смотри, Билл, – сказала она, когда ящерка-страж побежал вперёд, дабы исполнять свои прямые обязанности и сделался издалека похож на солнечного зайца, пущенного счастливым утром по стене детской, – исполни то, что обещал. Имей совесть.
   Куда ушли единороги? Очевидно, туда, где вечный запад и солнце не сердится, так как оно изрядно устало от вранья, произносимого под ним.

   На шоссе, куда они неожиданно вышли, обогнув пастбище, их встретила сутолока. Поперёк стояла угрюмого вида машина с ковшом, а вокруг перемещались человеческие фигурки. Выяснилось, когда по мере приближения фигурки выросли, что это двое щеголеватых молодых людей в форме авиации дяди Мардука, а ещё один в такой же, но расстёгнутой и расхристанной, бегает по колее и заламывает сильные молодые руки к небу.
   Страж сразу принял боевую стойку и, взяв обрез наперевес, ринулся, дёргая головой, прояснять ситуацию. Шанни окликнула его и замолчала, в то время как Билл, размышляющий о тщете представлений, задумчиво глазел на суету большой дороги. Из машины высунулся мрачнейший тип – гибрид дядин, очень похожий на свою суровую колесницу, но в отличие от неё с грозными щетинистыми усами, которые сейчас стояли дыбом.
   К нему, очевидно, не в первый раз, подбежал юный лётчик и плачущим голосом умоляюще произнёс длинную плаксивую фразу. Усы зашевелились, и гибрид проворчал что-то неутешительное, потому что лётчик взвыл слабым голосом и опять бросился на обочину. Причём, сразу же упал на колени и сделал явственную попытку вскопать дёрн своими собственными пальцами.
   – Да что у них произошло? – Без досады, но скорей заинтересованно спросила сама у себя Шанни.
   Билл очнулся и взглянул без интереса на происходящее.
   – Наверное, антиобледенитель пролили. Теперь вот их разжаловали, и юноша раскаивается.
   Шанни хмыкнула.
   – У дяди Мардука строго. Если бы что… здесь на дороге мы бы их не встретили.
   Она направилась в гущу событий, когда оттуда вынырнул патрульный и делая большие глаза, заковылял к ним.
   – Вообразите, – молвил он учёным голосом, как видно, он теперь ни на минуту не забывал, что Билл обещал ему вечность, – у молодых офицеров горе, уж такое горюшко.
   И он спешно рассказал, в чём суть происшествия. После некоторого количества деликатных переспрашиваний и уточнений, Билл и Шанни выяснили, что было причиной странного поведения лётчика.
   Оказывается, молодые господа отмечали профессиональный праздник – а именно, День авиатора – и взяли с собою молодых дам. Один из юношей вдобавок в этот день собирался осуществить помолвку со своею давней зазнобой. Девушка живёт на другой стороне Эриду, – страж нагнулся и постучал по асфальту, – и потому поговорить с нею юноша мог только посредством Великой Говорилки.
   (Страж подробно показал жестами и попутно объяснил, как действует упомянутый предмет.)
   Девушка в этот именно день ждала по старому их уговору, и даже должна была передать трубочку родителям, чтобы молодой человек подтвердил похвальную серьёзность своих намерений. Но увлёкшись празднованием, молодые люди напрочь забыли напомнить другу о том, что надлежит сделать, а сам он уже пребывал не в том состоянии, чтобы вспомнить о самом важном поступке в своей жизни.
   Отбыв с полянки, где и устроился их стараниями скромный пикник, лётчики проводили своих дам и попили воды из колонки в каком-то дворике. Тут одного из них осенило. Хохоча, он напомнил жениху, что следует. Юноша немедленно протрезвел. Он схватился в первом порыве за то место, где хранил Великую Говорилку, но увы…
   – Что? – Сказала Шанни.
   Страж развёл руками.
   – Увы! – Повторил он значительно.
   Говорилки на месте лётчик не отыскал… Постепенно приходя в отчаяние, он сорвал мундир и даже порывался продолжить более харизматичный поиск, но друзья, сначала смеявшиеся, его остановили. Они ощутили, как на них наваливается мрачное состояние духа и не на шутку сочувствовали товарищу. Только один раз пошутив в том смысле, мол, что ни делается, всё к лучшему, друзья более таких глупостей не повторяли.
   Они вернулись на полянку, и вот – о ужас, – обнаружили, что здесь работает машина, перекладывающая асфальт… Будучи неисправимыми романтиками, они принялись бегать по обочинам, когда из-под асфальта донёсся звон лётчикова телефона. Да, он был закатан и закатан навсегда под слой свеже пахнущего серого асфальта.
   Попытки переговорить с водителем ничего существенного не дали. Билл и Шанни со стражем как раз застали одну из стадий этих переговоров, характеризующуюся нарастанием агрессии со стороны сбитого с толку гибрида.
   Главное действующее лицо трагедии, то есть лётчик-жених, к этому моменту уже вступило в стадию, близкую к утрате разумности.
   Бил посмотрев, как молодой человек клочьями рвёт свой богатый чуб, хмуро заметил:
   – Я бы ему сейчас допуска к полётам не дал.
   Шанни шикнула на бестактного Билла и участливо спросила у стражника, чем бы они могли помочь? Стражник, важно кивнув, отправился выполнять поручение и совершенно умно выбрав для разговоров не жениха, обратился к одному из его товарищей. Тот обернулся на стоявших поодаль и, как ни был расстроен тем, что стряслось с его другом, заметно впечатлился. Он повернулся и приложил руку к голове, на которой не было фуражки. Потом толкнул другого, и они оба неторопливо направились к знатным прохожим. По пути они трогательно позаботились друг о друге по части пуговиц, застёжек и пр.
   Подойдя, тот из них, что выглядел добродушнее, затеял диалог:
   – Мэм… Сир… Такая вот чудасия приключилась. Ну, вы в курсе.
   Второй, с чертами изобличавшими заболевание, именуемое сарказмом, с интересом рассматривал Билла. Возможно, он слышал о прилетевших со звёзд первопредках. Ничего в его лице не показывало почтения.
   – Похоже, – молвил этот, страдающий, – семейная жизнь нашего фоккера накрылась ржавым самолётом.
   Билл рассмеялся, а первый с упрёком посмотрел на них обоих. Саркастичный обратился к Шанни, на сей раз ни малейшего оттенка фамильярности в его тоне не было.
   – О вас тут легенды ходят. – Сказал он весело и непринуждённо, как хорошо воспитанный и умеющий вести себя человек. – Этот праздник сегодня в вашу честь, верно? Вы ведь на праздник?
   Глядя на недоумённые лица богов, лётчик выгнул губы и мельком посмотрел на добродушного.
   – Видал, толстячок, это не из-за них асфальт перекладывают.
   Добродушный нахмурился.
   – А может, сир Мардук хочет сделать сюрприз своим гостям. А ты сейчас всё распатронил, змеёныш.
   Так как Шанни уверила, что они и слыхом не слыхивали ни о чём подобном, лётчики утешились. Шанни заодно в образовавшейся паузе деликатно осведомилась, почему бы пострадавшему не воспользоваться телефоном кого-нибудь из товарищей?
   Добродушный на это покачал в замешательстве головою. Билл предположил, что Говорилки строго пронумерованы и, вероятно, это запрещено?
   – Отчего же, нет. – Возразил, кажется, слегка задетый толстяк. – Вы уж думаете, у нас тут совсем не как у людей. Просто девушка сразу догадается.
   Саркастичный подтвердил и с ухмылкой добавил как-то неопределённо:
   – Уж такая пройдоха. Ведьма, одно слово.
   Тут же он обратился к Шанни, заметив, что вовсе не все девушки такие.
   – Спасибо. – Ответила Шанни.
   Билл, чтобы разрядить неловкость, предложил поговорить с водителем черпалки. Вероятно, лётчики на это надеялись, потому что добродушный разулыбался. Билл, напевая про голубой шар, направился к машине, тупо стоявшей посередине дороги. Пройдя мимо поглядевшего на него безумными глазами юноши, Билл сунулся в окошко. Спустя минуту, он хохоча, шёл к ним обратно.
   – Ну, господа… – Сказал он. – Всякое я слышал. Но такого, чтобы на незнакомом языке понять дословно, куда вас посылают… это ж чудо, господа. Так было со мною лишь раз… когда я мельком имел беседу с террористом из Северной Нибирии. Да здравствуют языки, нибирийские и человеческие. В общем, он отказался снять асфальт.
   Лётчики посмеялись, но выглядели удручёнными.
   – Остаётся только одно. Если желаете, я сам вскрою дорогу.
   Добродушный на это захохотал уже искренно, но саркастичный не засмеялся и посмотрел с пытливым видом на Шанни, которая тоже ничем не показала, что ей весело.
   Саркастичный осторожно молвил, обращаясь к ней:
   – Скажите мне, что он пошутил.
   Шанни возразила:
   – Вовсе нет.
   (Добродушный, соображавший медленнее, чем его товарищ, очевидно, он управлял не штурмовиком, а бомбардировщиком, замолчал и вопросительно взглянул на Билла.)
   Шанни объяснилась, чувствуя, что это будет нелишним:
   – Он вовсе не пошутил. Он это сделает. Единственное, что меня удивило, что он спрашивает вашего разрешения. Видать, проникнулся к вам чувством мужской солидарности перед лицом пройдох и существ магических.
   Добродушный что-то забормотал, а саркастичный открыл рот… издалека с дороги донёсся шаркающий звук вытертых колёс и пронзительно заверещал клаксон. Мимо грузовика, ловко извернувшись у обочины, въехала на шоссе маленькая военная машина – жук.
   Из неё немедленно выпрыгнул кричащий маленький водитель в чёрных очках и принялся колотить в окошко грузовика. Высунувшиеся оттуда щетинистые усы сразу скрылись обратно и грузовик принялся, сопя, съезжать в сторону. Стражник, скромно телепавшийся во всё время разговора на обочине, полез в грузовик. Очевидно, он был не чужд рассудительности и руководствовался правилом – от греха подальше.
   Задира-водитель обернулся и, заметив стоявшую поодаль группку каких-то подозрительных лиц, ретиво кинулся, мелко перебирая сапогами, в сторону возможного нарушения.
   – Что тут мне? Кто такие? А ну, паспорта сюда! Сейчас здесь будет его величество, понимаешь! – Орал он.
   Его ждал неприятный сюрприз. Лётчики, вытянувшиеся во фрунт, не без ехидства доложили непрозорливому военному чиновнику, кто перед ним. С тщетной надеждой, что всё же он изловил что-то опасное, чинуша долго таращил выпученные глаза на огромного рыжего типа и красивую девицу. Убедившись, что он едва не вляпался, сразу стал приторно любезен с молодыми богами, и рявкнул на лётчиков:
   – Что вы тут! Где лётное задание! В часть, сей секунд!
   Маленький крикливый чиновник взялся сопровождать гостей, стараясь увести с дороги, и попутно из его смешанных с окриками в адрес грузовика объяснений, Билл и Шанни узнали, что в соседнем большом селе проводится профессиональный праздник.
   – День Авиатора? – Влез Билл, желая щегольнуть познаниями.
   Крикун опять с пристрастием уставился на него, желая всё же арестовать рыжее высочество. У Билла создалось впечатление, что он нечаянно выболтал государственный секрет.
   – Нет. – После многозначительного молчания, изрёк функционер. – День работника лёгкой промышленности. – Проговорил он, почему-то понизив голос.
   Лётчики тащились следом, прихватив с собой окончательно потерявшего волю к сопротивлению жениха.
   Сир Мардук приглашён на этот праздник по умолчанию, и – о честь! – наш драгоценный внезапно согласился почтить ничтожных сограждан своим присутствием. Потому и асфальт по мере следования венценосной особы поспешили переложить, как нарочно в тот час, когда молодые люди покинули шоссе, оставив оброненный мобильник.
   Билл то и дело оглядывался на лётчиков, которых ему почему-то стало очень жалко. Улучив минуту, он сказал саркастичному:
   – Ещё время не ушло.
   Саркастичный вдруг сделался на ходу совсем другим человеком. Лицо его, белое и тонкое, поникло, и наглая ухмылка сошла с него навеки. Страдающее лицо с высоко поднятыми чёрными бровями взглянуло на Билла, как будто ослепшими чёрными глазами.
   – Ушло, брат. – Еле слышно ответил он и, качая головой, как болванчик, отвернулся. Он заботливо поддержал шатающегося жениха.
   Билл покусал губы и резко покинув говорящего всё громче чиновника в сапогах, шагнул к офицерам.
   – Ах, ребята. Вы ошибаетесь. – Ласково будто говорил с котятами шепнул он.
   И крупным шагом пошёл к шоссе, спускаясь со склона. Чиновник изумлённо выключился, сапоги скребли неподатливую кочку. Шанни тревожно посмотрела вслед Биллу.
   Внезапно несчастный жених ожил, метнулся и вцепился в локоть Билла, рыдающим басом обращаясь к нему:
   – Умоляю… не надо. Спасибо, но не стоит. Прошу вас, друг.
   Он понизил голос и, широко открывая заплаканные глаза, еле слышно прохлюпал:
   – Я не трус, поверьте. Не презирайте меня. Я хороший офицер, храбрый офицер. Но… не надо.
   Шанни оставила закоченевшего чиновника и подойдя, положила руку на другой локоть Билла.
   – Не надо. Слышишь? Ты им хуже сделаешь.
   Чиновник хотел что-то сказать, но жених обернулся к нему и отчётливо произнёс:
   – Пошёл вон, шкура. Я тебе покажу лётное задание. А ну?
   Чиновник не сразу сообразил, что стоит последовать указанию доведенного до отчаяния юноши, но сообразив, без единого слова, кинулся вверх по склону оскальзываясь. Билл ободряюще свистнул ему на дорожку.
   Некоторое время они молчали. Из села, скрытого низеньким домашним холмом, слышались голоса и пробы микрофона. Наконец, саркастичный выпустил наружу своё самое приветливое лицо.
   – Вон оно как. А мы-то думали… – Он похлопал толстяка по плечу. – Что на Нибиру вообще жизни нет.
   – На Нибиру жизни нет. – Повторил Билл.
   – Нет, мы так думали. Раньше.
   Шанни улыбнулась.
   – Это можно расценить, как комплимент?
   Саркастичный осклабился, но он бы уже никого не обманул своей дерзкой улыбкой:
   – Главное, как миледи расценит меня.
   Тот, чей телефон звонил из-под земли, слабо улыбнулся своей смелости и, отойдя в сторону, пошутил:
   – Я надеюсь, не забудут упомянуть, что в последние минуты я думал о Родине.
   – Это само собой. – Успокоил его добродушный.
   Из-за горки выкатился какой-то удивительно деловитый человек в тренировочных брюках и, не обращая на компанию ни малейшего внимания, позвал:
   – Чтобы ты думал, они уже здесь. Иди же смотри, чтобы потом ты не делал мне упрёков.
   Вслед за этим объявлением, из-за волшебного холма мгновенно явилось целое семейство сельчан и принялось рассматривать пришельцев великим множеством зелёных глаз всех возможных оттенков. Одновременно с этим порождением эридианской цветущей земли что-то тёмное пролетело очень быстро и бесшумно над придорожными деревьями и внизу на шоссе отчаянно заревел грузовик, буксующий в провалившемся асфальте. Мимо него с громом и надменными истерическими воплями проехало несколько машин военного образца и за ними длинная белая с чёрными окошками.
   Семья сельчан рассматривала пришельцев и изредка обменивалась поучительными репликами относительно цвета, роста и прочих характеристик незнакомки и незнакомца. Шанни показала Биллу взглядом на шоссе, видное отсюда кое-как за камнями и кочками, поросшими жёлтыми цветами.
   Билл присмотрелся. Кортеж затих и встал. Белая машина осталась закрытой.
   Шанни, решив наладить отношения с коренным населением, выбрала для этого очень красивую молодую женщину, цепко державшую в обеих руках барахтающегося мальчика лет трёх. Оба посмотрели на Шанни выпуклыми изумрудными глазами. Шанни едва успела произнести, кивая на ребёнка:
   – Я-то знаю, каково оно с мальчиками.
   Тотчас, – она и не договорила, из-за горки, где притихло невидимое село, побежали во множестве военные. Билл видел, что белая машина проехала вперёд, и дверца медленно открывается.
   Военные занавесом разошлись, и по дорожке длинно и размашисто шагая, пошёл на них его величество.
   Семейную толпу очень профессионально оттеснили, будто и не было ни единого человечка. Дядюшкин военный балет намахал ногами у станка отменное качество.
   За пёстрыми мундирчиками дорожной охраны маячил чиновник в сапогах, обруганный молодым лётчиком. Он зорко посматривал в сторону всё ещё подозрительных личностей и переступал с сапога на сапог.
   Мардук, широко улыбаясь, подошёл и, обнимая Билла за плечо, а другою рукой прихватывая запястье Шанни для поцелуя, молвил:
   – Ну, где группа неопознанных лиц, назвавшихся членами правящей династии?
   Извернувшись, любопытная на проявления души человеческой, Шанни глянула из-под локтя Мардука. Она тотчас нашла чиновника, чьё маленькое личико сперва сморщилось, а потом вытянулось. После этих метаморфоз он засуетился в своих явно жавших ему сапогах и канул в толпе, растворился. Шанни напомнила себе, что надо будет вступиться за лётчиков, дабы выродок рода человеческого не отыграл на них свои не понадобившиеся Родине инстинкты. Не забыть.
   – Ну, династия… – Шутливо молвил. – Ну, детки.
   Издалека какой-то тощий тип имел смелость подать его величеству знак невыразительными глазами и Мардук не осерчал, а спокойно прикрыл крокодильи веки. Шанни показалось, что когда направились за холм в село, Мардук нарочно свернул, чтобы пройти мимо невыразительного типа. Тот говорил с кем-то и громко произнёс:
   – Рассмотреть договор насчёт пастбища.
   Но тут же выскочили, танцуя, какие-то девицы, каждая обмотана портретом Мардука, и тот смущённо молвил, прикрыв тёплой шершавой ладонью глаза Шанни:
   – Эта уж мне верноподданность. Пересаливают, холопы… ты не смотри, пожалуйста.
   – Да я-то что, – выныривая из руки дяди, пахнущей табачком, отозвалась Шанни. – Вы радуйтесь, что Билл в другую сторону смотрит.
   За горкой открылась небольшая площадка, по которой прогуливались люди. Дядиных произведений было меньше, и они терялись со своими плавниками и тремя, четырьмя глазами среди цветной одежды гармонично сложённых посельчан.
   На той стороне под деревьями разместили динамик, а рядом торчал штырь с флагом.
   Билл сказал:
   – Абу-Решит, мне страшно на это смотреть.
   Крикнули из первого ряда:
   – Стоять смирно.
   Оказывается, эта грубость была выкрикнута, так как начали играть гимн.
   На родине Билл слыхал гимн частенько, как всякий нибириец. Уклониться от этого и царский сын не мог.
   Гимн Нибиру славился тем, что его несколько раз переписывали… дело было в том, что название планеты менялось, и приходилось вносить поправку в текст. Заодно, как будто менялся и политический строй – но это, уж разумеется, ерунда, это – для дураков.
   Гимн Эриду был точь-в-точь нибирийский, только гуще музыка, точно в каше застревала ложка. Музыкальная тяжёлая волна накрыла спускающихся по лестнице нибирийцев. Билл оглянулся на Шанни.
   Ухнуло маршем раз-раз! и потемнело в глазах.
   Жирный и тяжёлый мужской голос принялся петь о множестве счастливых народов, соединённых чем-то… Билл не расслышал, так как девочки рядом вертели букетами белых цветов в хрустящих кульках из сегодняшней газеты и головами с огромными бантами. Но Билл мог бы на спор заполнить лакуны в тексте, хотя и не считал себя книжником.
   Флаг, до этой минуты свисавший, решил, что время пришло и, натурально, подлец, приподнялся, принявшись реять на слабом ветру.
   Давай, давай. Вот он накрывает гроб… в гробу – сволочь. Караул с постными лицами игрушечных кретинов поднимает ружья. А вот им покрыт гроб с мальчиком.
   Кто он там – юнкер, рядовой.
   Король отправил его воевать в Северную Нибирию, сказав ему, что он – мужчина и это его долг перед отечеством. Теперь его отечество – цинк и эта штука, потёкшая декоративными складками.
   Вот флаг реет над зданием, на заднем дворе разворачивают лицом к стене, и флаг каждый раз легонько вздрагивает от звуковой волны трёх подряд хлопков.
   Поле с массами тел под слоем земли и густой травой, здесь призраков до чёрта, и звёзды не светят. Жизнь каждого осеняла эта тряпка, и всем внушали, что они должны её любить – желательно больше жизни. Но, на самом деле, конечно, любить надо было короля, чтобы он мог править до состояния полного маразма и сдохнуть на троне, кстати, под своим любимым украшением.
   Флаг пропитывает землю, и земля цвета флага простирается на четыре стороны света.
   Когда-то кто-то поднял в честном бою свою окровавленную рубашку. Красота мужества осеняла поле боя. Бой был выигран, потом появился король и отнял эту рубашку. Она больше не обозначала честности и мужества. Она была присвоена.

   Домой когда шли, уже было белое небо с желтизной и чёрные деревья, а замок выглядел нестрашно, как серый кот с большими ушами. Фонарь горел, и двор был частично освещён.
   В прихожей сегодня чудесно прибрано, и вкручена, наконец, хорошая незасиженная комарами лампочка. Доместикус шмыгнул туда-сюда, но почему-то не показывался целиком, а возникал только своею тенью, ложившейся им под ноги. Мардук разок поморщился, наступив на эту тень, и Доместикус окончательно слинял.
   Ужин сервировали не так торжественно, как всегда, и суп очень порадовал всех без исключения. Все замолчали, так как хорошо проголодались.
   Свет уютно поместился среди серебра на скатерти, из которой выветрился легчайший запашок затхлости, а появился новый – длинных застольных бесед и заигранных семейных шуток.
   Сегодня ещё пока никто не шутил.
   – У вас, дядя, деловые переговоры? – Спросил Билл, напряжённый, как новая электропроводка в старом доме, и то понять можно – серьёзный день вышел.
   Он помалкивал и смотрел перед собою карими глазами, изредка смаргивая что-то.
   Мардук, прямо, как на схеме темпераментов, являл противоположность Биллу. Он жевал энергично и охотно отвечал на вопросы.
   – Да вот видишь ли… – Поднимая на вилке кусок мяса. – Эти местные пристали. Завод поставить желают.
   – И что этот завод будет делать?
   Мардук небрежно задумался.
   – Ниточки… волокна, что ли.
   – Лёгкая промышленность? – Билл оживился. – Понимаю.
   У Шанни от сердца отлегло.
   – Ну, да… в общих чертах. Можно и так сказать.
   Мардук чего-то недоговаривал, а при общей внушительности его, и монументальности каждой почти фразы, даже – подвинь мне ту синюю вазочку с вареньем, дорогая… благодарю тебя, дорогая, – эти недоговорённости оставляли впечатление не слишком приятное.
   Быть может, они придавали этому слишком много значения.
   Ас выпустил на свои чуть тонковатые губы понимающую усмешку.
   – Могу побиться об заклад, сир, – сказал он дерзко, по-домашнему, – что эта лёгкая промышленность теснейшим образом связана с тем аэродромом, строительство коего, как я понимаю, началось на юго-востоке… вероятно, формы сшить не из чего для персоналу?
   Мардук хмыкнул.
   Такой дерзости он мог ожидать скорее от Энкиду, если уж не от шута Билла, регулярно выступавшего с детскими репризами. Но от Аса, который вёл себя идеальным гостем – за одним, надеемся, забытым исключением, – нарушений регламента ждать не приходилось.
   Впрочем, Мардук ничуть не рассердился. Он прищурясь, посмотрел на офицера и пробормотал:
   – Заклад, говоришь?
   Вернулся к обычной громкости:
   – Как вы, мальчики, любите выделываться. Не били вас в детстве по пальцам.
   Предупредив на сей раз реплику Билла, другим тоном – поспешно:
   – Нет, меня тоже не били.
   Он быстро посмотрел на Билла, продолжавшего разевать рот.
   – Хорошо, Билл. – Со вздохом признал Мардук. – И потому я тоже люблю выделываться.
   (Билл утешился. Он любил, когда люди говорили о себе нечто правдивое.)
   Мардук облизал ложку и задумался. Билл хотел что-нибудь умное залепить, опередив дядю, но тот очнулся и очень серьёзно попросил Шанни:
   – Дорогая, этого варенья им не давай. Они в этом ничего не понимают. Только женщины и старики понимают толк в варенье.
   Он привстал и подвинул синюю вазочку к Шанни.
   – Богатейшие почвы юга грех использовать под взлёт и посадку. – Проговорил он, в таком ритме, будто продолжал прерванную фразу длинного и неспешного разговора.
   Он сел и даже обманчиво старчески повозился в своем кресле, а взгляд по-прежнему остро прищуренных глаз нацелил на Аса.
   Тот слушал, только лицом показав, что всё понимает – реплика предназначена ему. Мардук всё же решил уточнить:
   – Вы это имели в виду, сударь? Или значки на украденной карте засекреченного объекта вам непонятны?
   – Сир, значки, обозначающие наличие полезных ископаемых, мне понятны. Но ваша реплика насчёт воровства…
   Ас мирно это сказал, и так же мирно и лениво Мардук его оборвал:
   – Что за чушь. Мы тут по-семейному сидим, и ты, я чаю, сударь, не посторонний. Поэтому не изволь трепыхаться. Когда в семье помирает великий и всем надоевший родственник, молодёжь должна с горящими глазами искать, как ему услужить и, ну, конечно, как его отравить.
   Мардук замолчал, размышляя и только машинально хлопнул по руке Билла, соблазнившегося всё же синей вазочкой.
   – Богаты древесным углем, костями и пищевыми отходами сотен поколений. Не более, но и не менее.
   Мардук посмотрел теперь почему-то на Энкиду.
   – Боюсь, дети, вас это разочарует – ни прозрачных камушков…
   Он снова объединил их взглядом в один круг.
   – Ни чёрного молока, способного напоить машины. В сущности, пастбище. Широкое и раздольное. Довольно давно им пользуется небольшой народ.
   – Как давно? – Спросил Энкиду.
   Мардук помахал ложкой.
   – Я сказал, кажется… сотни поколений, точнее можно уточнить в бумажках. Ну, сходите в контору. Народ слегка отличается от жителей окружающих районов. В силу сначала естественных преград природы – там хребет проходил до некоторых событий, а затем уже по причине социальной дистанции. У них генетический набор уже не сходится с прочими, подобными.
   И он, бросив ложку, показал согнутыми пальцами, как Энкиду однажды на корабле Глобус:
   – Контакты разошлись.
   Не обратив внимание на то, что сидевшие в очерченном кругу переглянулись, он опустил руки и продолжил:
   – Словом, эта этническая группа оказалась по одну сторону оврага, а их возможные родственники – по другую: так и живут. Пасут своих быков.
   Билл нахмурился. Энкиду, как бы не веря ушам, переспросил:
   – Это вы про реликтовый вид, сир, изволили упомянуть? Единороги? Их же по головам пересчитать можно?
   Билл проворчал:
   – Точнее, по рогам.
   Шанни весело взглянула, а Мардук притворно сурово нахмурился:
   – Так и знал, что меня сейчас станут учить любить природу. Знай же, ты, копатель окопов, что дедушка не будет следовать за модой. Потому что – дедушка. Вот помру, – он постучал кулаком, – будете заботиться о всяких тварях.
   Энкиду грубо ответил:
   – Тогда уже и не останется, о ком заботиться.
   Мардук захихикал и, показывая на Энкиду пальцем, а не ложкой, воскликнул:
   – Проняло-то. Вот найди слабое место у этакого силача, а потом знай…
   Он сыграл что-то пальцами по скатерти.
   – Можно разнообразные музыкальные произведения сочинять.
   Он перегнулся через стол.
   – Да не трону я твоих единорогов.
   – Почему это? – Проворчал Билл.
   Мардук сел ровнёхонько.
   – Я не трону.
   Энкиду чутко уловил направление ветра.
   – А кто?
   Мардук удовлетворённо кивнул.
   – Вот я как раз об этом собрался поговорить. Но меня сбили. Выкупить у меня пастбище собирается одно лицо. Ну, что ты ржёшь?
   – Дядя, – кротко объяснил Билл, – вы сделали важное лицо.
   Мардук согласился.
   – Да, он важен. Богач… влиятелен в местечковой ихней политике. Лулу, конечно, но не без мозгов.
   – То есть, достаточно умён, чтобы за свои деньги совершить геноцид и оплатить экологическую катастрофу?
   Мардук отвернулся от Энкиду.
   – Нечего с тобой разговаривать. Чтобы ты понимал. Он промышленность развивает.
   – Лёгкую?
   Мардук переключился на Аса.
   – Вот догадливый. – Ласково согласился он. – Тысячи рабочих мест и технологический скачок, вот что это значит. Так что, как видите, есть грехи малые и грехи великие. А эти ребята из долины со своими рогатыми друзьями всё равно обречены. Им даже кража невест не поможет. Детки-то не родятся.
   Шанни засмеялась.
   – Ну, это дело такое. – Сказала эта предательница. – Может, не родятся. А, может, и как ещё родятся.
   – Ах ты предательница. – Пожурил её Мардук. Он не рассердился на Шанни.
   Энкиду обратился к ней:
   – Тебе известно, почему ты можешь говорить, что вздумается за этим столом?
   Шанни огрызнулась:
   – Потому что сир Мардук хорошо воспитан.
   – Потому что он женщин за нибирийцев не считает. Так же, как и ту этническую группу с редкостным геномом.
   Мардук стукнул по столу кулаком. Столовый прибор, состоявший из красивых разномастных старых вещиц, разом подпрыгнул и ложечка в чашке задребезжала.
   – Ну – хватит. Распустились тут. Что-то я не заметил, чтобы вас ограничивали в свободе слова. Треплетесь языками, как помело в пятницу. Короче, я продаю пастбище.
   Он с лёгкой мстительностью обратился к Биллу, занятому переглядами с одной из тех, кого за нибирийцев не считают:
   – И тебе не придётся взбираться на деревце, племянничек. С твоей-то комплекцией.
   Разоблачение, в иное время немало бы заинтересовавшее компанию, не возымело действия. Ас отобрал у Билла хорошенький сливочник и, обильно наливая себе в чашку, снебрежничал, следя за струйкой:
   – Стало быть, космодром будет построен здесь, на востоке.
   Мардук подвинул ему ещё и сухарики.
   – Это не ваше дело, милый, знать, где что будет построено. Бросьте-ка в чашку… не пожалеете, вкус изумительный.
   Мардук внезапно пришёл в хорошее настроение, и массу всего порассказал им о племени, которому, по его выражению, суждено было уйти в небытиё.
   Озеро, на берегах которого пасли единорогов – «кстати, Билл, тебе ещё повезло, что встретился с быками, а не с пастухами», – имело эстетичную и очень ценимую народом форму сердца. Они его чистили до самого дна и подкармливали рыбу.
   Ни одно поколение не расставалось со старой сказкой о Водяном, живущем на дне озера. Куда девается чудо, когда они спускают озеро, их не беспокоило. Белая Богиня усмотрит убежище для своих детей. Быть может, простодушие жителей предназначало бедную рыбу в дар этому неведомому существу.
   Поведал дядя и о странном музыкальном инструменте, называемом – клик, причём звучание его незабываемо и ни на что не похоже. Потом упомянул о растении, которое они культивируют. Оно, дескать, отбивает аппетит.
   – Его надо Биллу дать. – Предположил Энкиду, забывший о своём возмущении. – На тот случай, если ему придётся залезть на дерево.
   – Жутко смешно. – Отрезал Билл. – Так я не понял, музыкальный инструмент отбивает аппетит или растение?
   У народа, жившего на берегу сердечного озера, поразительно быстро менялся язык.

   Ас, не принимавший участия в беседе, внезапно откликнулся.
   – Да, и у них масса традиций, завязанных на языке. Мне как-то пришлось покупать в лавке, где работал человек из этого племени. Он был в традиционной одежде солдата, как я понял.
   Все молчали.
   – Так вот, он очень вежлив, даже изысканно. При этом – исключительное чувство собственного достоинства. Он надписывал, куда мне доставить покупки, и говорит – моего отца тоже так зовут. Потом взглянул и улыбнулся. И говорит: «Ты мой отец». Тут же добавил: «Не пугайтесь, сир. Это у нас такие правила. Но для вас просто шутка».
   – Хорошо, что шутка. – Зудел Билл. – После общения с их питомцами я не стал бы шутить с ними.
   Ас обратился к нему:
   – Да, Билл, здесь неприлично брать что-то левой рукой.
   – Опять Билл. Что вам сделал Билл, хотел бы я знать?
   – Денег хотя бы левой не подавай. Я совершил такую оплошность. Он вежливо попросил меня переложить их в правую руку.
   – Безумно, просто безумно интересно. – Всё ещё злился Билл. – Будем иметь ввиду. Я лично на расстояние взрыва гексагена к этой лавке не подойду. Так как я боюсь за свою левую руку. И за всё остальное. Какие у них ещё традиции есть?
   – И вы ещё не упомянули, сударь, – придрался Ас, – что у них на озере остров есть, посередине. И на этом острове озеро.
   – Остановись, меня укачивает.
   – И не подумаю, потому что в этом озере лежит махонький, но совершенно материальный островок.
   – Принесите Биллу пакет из Глобуса.
   – Они пишут своё имя на всех берегах, и когда волна уничтожит рисунок, считается, что письмо отправлено.
   – Кому?
   Ас пожал плечом.
   – Вышним силам, очевидно. Вот Билл до сих пор пишет письма Деду Морозу.
   Билл развалился в кресле и скрестил руки, сунув кулаки под мышки..
   – А, ты, небось, сухарь ты этакий, и не удосужился накарябать там своё имя и пожелать на халяву мира во всём мире?
   Ас громко вздохнул. Билл разобрал свою сложную позу и принялся чертить по столу. За дверью послышался шорох, высунулось бледное рыльце мажордома и скрылось.
   Шанни предупредила:
   – Билл, веди себя потише. Его величество сегодня гневался на доместикуса.
   Билл горделиво отмахнулся.
   – Дядя мне не указ.
   – Что ты с ним сделаешь? В пердставление вставишь?
   Дядя слушал перепалку с удовольствием и засмеялся:
   – Если ты выкупишь у меня пастбище… так и быть. Вставляй в своё представление.
   – Вы ж знаете, как с финансами.
   – Такие нежности меня не волнуют. – Отозвался Мардук.
   Билл жадно спросил:
   – А сколько всё же? Если можно – в нибирийской валюте.
   Мардук назвал…
   – В нибирийской валюте.
   Билл присвистнул.
   – Дядя, я всего лишь жалкий содержанец из золотой молодежи, да и молодость моя слегка, тово…
   Шанни сдержала улыбку.
   Билл был так красив… его лицо, которому ветры Эриду надавали пощёчин, до хруста пропеклось, и стрелы мимические у глаз делали его ещё сильней похожим на леану. Когда он сидел на дереве и смотрел вниз, он казался неотъемлемой частью этого дерева и мира.
   Ас тоже подавил какой-то звук и щегольски сложил вилку и нож.
   Дядя глянул.
   – Вот, за что люблю военную косточку. – Он указал ножом на выпрямившегося Аса. – Умеет себя вести, подтянут. Ей-Богу, жаль, что не он мой племянник. А уж до чего прельстителен. Молодая женщина, обратите внимание… его генетика достойна внимания дамы из самой знатной семьи.
   Ас стоически предоставил себя в качестве экспоната.
   Доместикус снова сунулся, но натолкнулся на взгляд Мардука и затерялся в тени.
   Мардук сказал холодно – его настроение изменилось, будто ему чёрный ворон на плечо сел:
   – Ну, коли вы неплатежеспособны и только на то годны, молодые люди… нибирийцы, чтобы объедать старика… что ж, я вас оставлю. Почитаю сказки на ночь. Про то, как девочка съела бабушку и свалила на волка.
   Он встал притворно тяжело. Косточки в коленях грозно заскрипели.
   – Вот, суставы смажу.
   Он погрозил.
   – Никаких гнусностей при юной леди. Если я увижу по её таинственным синим глазкам, что вы рассказывали анекдоты… Вы скажете мне, красавица моя, если они посмеют?
   – Конечно.
   – Я знаешь, что с ними за это сделаю?
   Шанни кивнула.
   – Да, и я захочу это видеть.
   Мардук рассмеялся. Настроение его снова улучшилось, ворон улетел.
   – Злюка, алмаз прозрачный. – Проговорил он с отцовской нежностью.
   – Сир Мардук.
   Прозвучал над столом голос. Мардук невольно посмотрел на Билла.
   Но это говорил Ас. Мардук взглянул, и улыбка его погасла. По всему – по теням в уголках сухого алого рта, по спокойствию белого крутого лба – было видно, что он мигом оживил в своей памяти недавнее оскорбление под названием «Право сильного». Ничего он не забыл и не собирался. Ему нравился молодой командир, ибо и он, как предки Билла, имел сильно развитое чувство красоты внутренней и внешней. Но чувство это вложено в душу тёмную, захламленную, с немытыми окнами. Разумеется, он тотчас угасил злые глаза, не опуская взгляда. Как подобает, он приготовился выслушать, что имеет сказать гость.
   Ас встал и выпрямился, как может только выпрямиться высокий и ладный аннунак.
   – Чего вам, офицер? – Хмуро спросил Мардук. – Хотите вступиться за сюзерена? Не выйдет.
   – Нет, сир, я хотел бы сам купить пастбище.
   – Что…
   (Билл переглянулся с Шанни.)
   – Сир, я выкуплю землю.
   – А деньги у тебя есть? Денежки? Ты слышал, сколько я назвал?
   Глаза Мардука загорелись – он возбудился и повернул дивную свою голову на столпе шеи, как богомол.
   – Я не раздаю Эриду бесплатно… даже чистокровным.
   – У меня есть.
   Шанни пропела:
   – Откуда?
   Мардук ответил ей ворчливо:
   – Молодая женщина, это нескромный и неуместный вопрос. Запомните, никогда не спрашивайте, откуда у мужчины деньги. Чему вас матери учат.
   Шанни заткнулась.
   Ас сказал – скромный, стройный и от плеч своих выше прочих:
   – И всё же, сир, и вы… господа, я выиграл на скачках.
   Билл прищурился и хлопнул себя по лбу – Энкиду всегда в таких случаях жалел, что недостаточно сильно или пугался – не слишком ли сильно, в зависимости от нынешнего состояния отношений с братом.
   – Это в тот вечер, когда мы шли по той улице, где золото и серебро… ах, ты. Ты ставку ещё сделал, ну, точно, ну, как же.
   Ещё тополя были белые и платаны – эти растительные родственники змей. Вспомнились и они, заплетавшие потолок над улицей.
   Ас явно в упор не помнил – ну, отшибло у нибирийца память. Билл сказал себе – ну ты получишь, джон доу доморощенный.
   – Ещё та на тебя так смотрела. Ну, та… дивная красавица… что-то просто неописуемое. Я обзавидовался…
   Ас вдумчиво и, осмелюсь сказануть, томно взглянул. Скромность, ну, просто сама. Мундир и глаза светятся.
   – Что ты сделал?
   Билл повторил, радуясь и слегка удивившись – Ас выглядел ошарашенным, и виной тому был не слегка насмешливый взгляд Шанни.
   – В общем, та улица. Сладкая жизнь до того, что мне захотелось чего-нибудь, ну, грубого понюхать. Правда, – прощупывая почву, гнул своё Билл, – та женщина… Высший класс…
   Наконец, дождался. Шанни (спокойно) спросила:
   – В каком смысле?
   – Во всех. – Немедленно ответил Билл. Не в его привычках было томить леди.
   Ас казался глубоко задумавшимся и даже тронул лоб, и кончики пальцев скользнули по лицу, прикрыв правый глаз.
   Мардук не заинтересовался похождениями милашек на Родине и молчал, жуя красивые сухие губы. Ему, несомненно, хотелось продолжить деловой разговор. Молчание и внезапную задумчивость Аса, которая уже привлекла внимание Шанни, он истолковал, как неуверенность, и резко спросил:
   – Вы можете доказать свою платежеспособность?
   Мардук вернулся к столу и примостился боком не во главе, а сбоку, напротив Аса.
   Ас очнулся, сел, куда и делась странная тень. Лицо космопеха закаменело, высветились строгие черты. Он спокойно и уверенно, соблюдая холодную почтительность в интонации, ответил:
   – Конечно, сир.
   Мардук ещё подождал. Сомнения медленно, но верно оставляли его. По мере того, как он вглядывался в лицо сделавшего неслыханное заявление гостя, его собственное светлело. Впрочем, он старался – честно – производить эти нескромные изыскания понезаметней.
   И вот он захлопнул крышку старого сундука:
   – Что ж. Я обдумаю, а вы…
   Они увидели эту крышку – с острым, как бритва, краем, чуть стёртым от того, что часто со стуком опускалась. Сир Мардук поднялся – как всегда, ровный, с чуть сгорбленными плечами, точно прибинтовал ненужные крылья.
   Как всегда, они все попытались привстать, чтобы отдать дань вежливости возрасту и знатности хозяина. Он, как всегда, отверг их дань ударом клюшки по воздуху.
   Показал клюшкой в воздух, обвёл ею круг изумительной точности и в центре поставил точку.
   – Учитесь, штафирки… И ты, молодая женщина. Если хочешь когда-нибудь выйти замуж.
   Ас всё же встал – в знак свершения сделки и ждал, стоя, пока сир Мардук подойдёт к дверям.
   Они смотрели на выцветшее золото халата, натянувшегося на согнувшейся в плечах, но всё ещё булатной спине.
   Пламя гиганта-свечи полыхало у двери, потянуло давним и далёким из закоулочков дядиного домика морозным сладким смрадом. Мардук твёрдо кликнул доместикуса.
   Обернулся, и клок густых волос приделал дядиной тени рог.
   – Я сообщу вам… – Уже не так торжественно добавил он.
   Видно, патетическая часть окончилась. И уж совсем по-домашнему:
   – А денежки готовьте, офицер…
   Билл воскликнул:
   – Позвольте… если у него и правда есть… – межпланетный жест, – …эти. Так они ведь там?
   Палец вверх. На толстом этом и длинном пальце, конечно, крутится золотая и красная родина, обжигая своим телом темноту и выпуская в космос струи дыма из заводских высоток.
   – На Нибиру.
   Ас кивнул и обратился к Мардуку:
   – Чек вас устроит?
   Мардук весь улыбнулся:
   – Конечно.
   Он добавил, уходя:
   – Впрочем, мне довольно и вашего слова. Хотя и чек будет нелишним.
   Ушёл, и Энкиду полез на стол локтями:
   – Кто-нибудь собирается объяснить, как он обналичит чек?
   Шанни заметила:
   – А меня другое интересует.
   Она выразительно нагнулась над столом:
   – Меня интересуют мужчины, прыгающие с высоты с чеком в кармане.
   Билл согласился:
   – Да… меня тоже.
   Все посмотрели на него. Он поднял ладонь.
   – Не в том смысле.

   Наутро вся история казалась выдуманной, поэтому Билл, заприметив дядин выразительный силуэт в конце светлой аллеи, поспешил и догнал. Пошуршав ботинками среди бурых скорчившихся листьев, Билл непринуждённо спросил:
   – А вы, дядя, ведь уже этому эридианину важному обещали? Он не обидится?
   Мардук искривил рот.
   – Вот ещё… буду я продавать землю лулу, когда под рукой качественный породистый нибириец, расово чистый и морально устойчивый…
   – Вы, прямо, дядя, будто сватаете его.
   – Этим вы уж сами занимайтесь.
   – Но как же, дядя, когда тут расово чистых невест раз… и раз.
   Мардук посмотрел недовольно.
   – Вот ты посмеиваешься над стариком, а когда тебе приспичит, так, небось, оценишь и породу, и расу. Только их не будет.
   Он подмигнул.
   – Коль ты будешь в другую сторону моргать, то её проморгаешь.
   – Дядя, – почесав в рыжей башке, заявил Билл, – у вас такая выразительная речь.
   – Всё ты понял. Я смотрю, вы все зеваете, кроме одного. Что ж… она-то ведь тоже одна такая.
   Билл захлопал тяжёлыми веками в соломенных ресницах, просто танец глаз «Две бабочки». Мардук только головой покачал с тяжкой, как утюг его подбородка, укоризной.
   – Валяй дурочку, валяй. Да… – Он порылся в кармане. – Как вот это понять. Прислали мне из военной тюрьмы, мол, именем правящей династии отпустить троих з/к? это что?
   Он показал смятое письмецо с длинной потешной печатью.
   – Небось, шалости Шанни? Что? Её проделки? Знает, знает, что ей я отказать не смогу… даже если б эти трое великую революцию готовили.
   Он пытливо посмотрел на Билла.
   – Ну, так что?
   – Дядя, я не в курсе насчёт революции.
   Мардук щёлкнул его письмом по кончику носа.
   – Спрашиваю, ваши с ней коники?
   Билл вспомнил о судьбе лётчиков, которая просматривалась у них теперь одна на троих и пожал плечами.
   – Не знаю, дядя, – лениво молвил он. – Не слышал…
   Он краем глаза заметил, что Мардук посветлел лицом. Однако, как меня дядя любит. Мне он, пожалуй, революции не простит.
   Мардук вытащил из нагрудного кармана, как из сердца, нож и этим сердечным шипом палец себе большой пырнул легонько. Приложил к письму, а письмо к коленке приподнятой весьма ловко – дядя, вероятно, танцор, который ни на что не жалуется.
   Приложив печать и хохотнув – эвон, мокрая, как положено – без разговоров ушёл с письмом и бросил в обыкновенный почтовый ящик за поворотом аллеи. Потом дядя задержался и загляделся на что-то.
   Билл дождался, чтобы дядя свернул к полям и, дойдя, рассмотрел – да, ящик… потом его взгляд остановился чуть повыше.
   – Что это? Или кто это?
   Шанни приблизилась, сунув руки в карманы, как прелестнейший из беспризорников. Она вытащила и подняла руку, но пальцы только приласкали воздух возле пушистой капли. Шелест встревоженных её башмачками листьев надолго оставался в воздухе.
   – Это дом.
   – И когда появится хозяин?
   Она обернулась и обвела взглядом пространство.
   – Он здесь.
   – Но где?
   Она терпеливо и, как показалось, без вдохновения рассказала:
   – Это птичка. Она вьёт гнёзда, самые удивительные из всех, когда-либо свитых. Посмотри, у этого дома два входа, но истинный только один. Это для того, чтобы обмануть несведущих.
   Билл молча восхитился.…
   – Здешние забирают опустевшие гнёзда и носят зимой, как рукавички.
   Шанни думала о том, что увидела сегодня в окошке своего чудесного маленького замка. Белка в окне изменила свою суть. Она заматерела, и веточки разрослись. В дереве взрослел кто-то непростой, с непонятным нравом.
   – На континенте идёт война. – Шанни отвернулась от эридианского дива. Билл увидел её бледное от утреннего холодка лицо. – Потери среди гражданских.
   – Как война?
   – Ну, как… Обыкновенная война. Две страны воюют в третьей, вроде как не с друг другом. А потери во всех трёх.
   – Откуда?…
   – От верблюда, Билл.
   – Ас, что ли, рацию собрал?
   – Нет, то, что я сказала.
   Билл ахнул.
   – А они откуда?
   Шанни завела уклончивую шарманку:
   – Туареги, хоть и прогрессивный, но кочевой народ. Сегодня, понимаешь, здесь… в общем, Билл…
   Билл вспомнил переулок и строителя в стране с недавней историей свободы.
   «Не трону…» ведь сказал. Ах, дядя…
   – Сегодня сир Мардук принял Закон о кадровых потерях.
   Билл сглотнул и это сообщение. Растерянно обернулся и поискал пушистую рукавичку. Сейчас из неё вылезет обитатель и объяснит Биллу, объяснит…
   – Летел с Нибиру один дурак.
   Шанни легко согласилась.
   – Ага.
   Закон о кадровых потерях, если кто не знает – и да благословит Абу-Решит вашу местность, чтобы вам и дальше не знать, – это когда убивают срочный призыв в горячей точке, а рассказывать об этом запрещено: гостайна. А если что – сейчас извольте…

   – Кто там? Теперь-то можно спрашивать, коль мы не в безвоздушном пространстве.
   Оказывается, это бывший командир постучался так негромко.
   Он вошёл и им сразу бросилась в глаза особенность в его облике, которую называют редкоупотребимым словом расхристанность.
   – Всё пьёте. – Мрачно молвил Ас.
   Энкиду, полулежащий, как на холме, – они собрались в его комнате, – ответил вразумляющее, но без агрессии, как всегда, когда он возражал:
   – Почему же. Мы не всё ещё выпили.
   Билл слегка рассердился.
   – Оттого, что ты так хорош, милый ты мой, вино в этой бутылке не высохнет.
   Он, не меняя позиции, потянулся и, взяв с постели Энкиду початую буханку, принялся её резать таким манером, что Ас заинтриговался не на шутку. Билл прижимал хлеб к своей груди и делал расточительные движения ножом, будто решётку пилил.
   Может, Билл зарежется? Билл поймал этот нехороший взгляд и сердито разочаровал, помахав оттяпанной горбушкой:
   – Не надейся. Хлебца желаешь?
   Ас поблагодарил. Билл нежно и шумно обнюхал краюху.
   – Эх, отрезанный мы ломоть.
   Ас ледяным тоном, предвещавшим остроумие худшего военного толка, срезал (извините):
   – Мысль-то глубокая. Ты, Билл, смотри, осторожнее.
   – А чего?
   – Да ничего. Только когда ты умные вещи говоришь, у тебя вид, как у дурака.
   И Ас захохотал свирепым и грубым хохотом. Билл сказал: «Э. Э.»
   Маленькую попойку устроили в самый мёртвый час ночи, спустя двадцать один час после того, как узнали о войне. Принёс новость, оказывается, Энкиду. Но война и попойка не были связаны между собой.
   Между утренней прогулкой Билла (письмо, гнездо) и сидением на полу в комнате Энкиду они вели себя вполне беспечно…

   Теперь, когда Ас купил пастбище, они странным образом почувствовали себя не то, что хозяевами… но, спрятанное глубоко в пучинах мойдодырского подсознания, всплыло, как утопленник, словечко, и словечко это было – ответственность… чёртово пастбище.
   И, правда, чёртово – ибо дядя чёрт – первостатейный, натурал-чёрт.
   – Ты же нас не прогонишь? – Приставал бесстыжий Билл к новому землевладельцу, делая скорбное плачущее лицо. – Когда мы стареньки все станем? Не выгонишь? Приют дашь? Я тебе обещаю, руки буду вот так, вот так держать… ежли ты вязать пристрастишься.
   Он совал уже до неприличия с некоторым вызовом, так что за пределы шутки переходило, лапы свои, испачканные травой, почти в лицо друга. Ас терпел-терпел и, наконец, сделал то, чего, очевидно, добивался Билл – на мгновение, но бесповоротно утратив чувство юмора, кинулся на Билла с кулаками.
   Всё это буйство чувств объяснялось неуверенностью их общей в том, что с ними будет. Эта неуверенность до того их объединяла, что тошно делалось. Посмотришь, кому в глаза, и видишь свою собственную неуверенность.
   Сир Мардук за ужином сегодня отсутствовал. Он прислал свои извинения, и был настолько деликатен, что прислал их не с доместикусом – а со своим новым управляющим. А чего? вполне интеллигентный с виду человек, ничуть не похожий на рисовых надсмотрщиков, хотя все знали, что он сам нанимает весь персонал. Куда делся прежний, похожий на бандита – неизвестно. Возможно, свершилась Судьба этого лулу.
   Надсмотрщик-интеллигент с лёгкой усмешкой отказался, когда Шанни на правах хозяйки пригласила его сесть с ними за стол и удалился, откланявшись.
   И хорошо как вышло, а то бы он стал свидетелем драки.
   Шанни и Энкиду поспешно повылезали из-за стола. Шанни заорала:
   – Иннан! Быстрее!
   Иннан, которой отец по-прежнему не позволял портить благородным господам аппетит своим видом, появилась в дверях. Её фантастическая прелесть в окоёме вековых косяков наводила на мысль о жилицах прибрежных тонких деревьев.
   Билл скосил глаза и увидел её. Когда он выправил взгляд, оказалось, что серые глаза командира – один с красной жилкой – прямо над ним и дивный нос командирский вот-вот устроит конфигурацию, как при классическом поцелуе.
   Ас шипел, не разжимая губ. Билл крепился-крепился, не утерпел – расхохотался визгливо, паскудно, брызнув царской слюною. Энкиду и Иннан считали хором:
   – Девять… семь…
   Шанни подошла и присела на корточки. Пригнувшись, она любознательно сунулась внутрь конфигурации. Потом отвернулась.
   – Ещё сантиметр…
   – Покажи. – Потребовала Иннан, прерывая счёт.
   Шанни сблизила пальчики, потом опять сунулась к ним, задев тёплыми волосами Билла и Аса.
   – Три… – Закончил Энкиду. – Эге, голубчики.
   Ас, не видя в упор никого и даже лиц женских, дивных, слегка разрумяненных от возбуждения мужской дракой, встал с Билла, атлетически разогнув и выпрямив стройные ноги и так постоял в позе победителя. Билл, правда, портил впечатление, мерзко хохоча и содрогаясь на полу очень декоративно.
   – Ты меня уездил. – Еле выговорил он. – Фу, нехороший.
   Шанни возникла рядом с командиром. Она грубо ткнула пальцем ему в лицо. Сотканные из предутренней дрёмы её черты приняли уличное выражение.
   – Он покраснел. – Разоблачила она, следуя за попятившимся и ткнувшимся бедром в угол стола Асом. – Смотрите… как мило. Вот здесь и… здесь. У него кровь прилила к коже. Представляете?
   – У него ускорился оборот крови. – Подсказала Иннан. – С ним что-то произошло.
   Зазвенели чашки на столе.
   Билл, лёжа с комфортом, усовестил:
   – Те, те. Ты же сервиз сметёшь.
   Ас нашёлся. Остановился перед наступающей на него Шанни и опустил руки.
   – Я поступил глупо. – Сказал он так, что сразу запорол шутку.
   Шанни символически плюнула.
   – Ты запорол шутку. – Презрительно констатировала она. – Иди со своим эпидермисом, ты нас не интересуешь.
   Иннан не могла успокоиться:
   – Всё же мне понравилось, а тебе?
   Шанни ответила, что ей тоже. Вспышка куража сошла на нет. Они старались не смотреть друг на друга. Потом разошлись, бормоча оправдания. Навсегда они запомнят, как они разошлись в тот час.
   Но Билл остался. Он взгромоздил себя с пола и смотрел, как они покидают комнату. Повернулся к подоконнику, налёг локтями, как сиделец в лавке, и смотрел, как вышел Ас, глядя перед собой, и повернул к югу, к ангарам. Энкиду на крыльце помедлил и сунул руки в карманы, сделавшись похожим на пробуждающийся вулкан.
   Девицы, очевидно, шмыгнули в глубь дома к Шанни.
   Билл ждал. За окном наискось пролетел сорванный листок – ветер с континента. Если принюхаться, наверное, можно учуять запах первых пожаров.
   Дверь открылась. На пороге стоял дядя.
   Они дружелюбно рассматривали друг друга, хотя друзьями не были.
   Каждый вспоминал их сегодняшнюю встречу, за пару часов до ужина. Билл, как заклятие на него навели, почти весь день бродил в окрестностях, возвращаясь на аллею и отчаянно разглядывая гнездо с двумя выходами и почтовый ящик с узкой щелью, сочувственно ухмылявшейся Биллу.
   Запад готовился к закату. Аллея покраснела ничуть не хуже командира, с которым это произойдёт чуть позже. Тяжёлые шаги вкупе с этим корректным лиственным шелестом приготовили Билла к встрече.

   – Ты слышишь музыку, Билл? – Поднимая палец и прислушиваясь всем тонким мужественным лицом, а не только острыми ушами, молвил Мардук.
   – Не-а…
   Тот укоризненно повёл головою.
   – Ах, Билл… это музыка Эриду. Её ветра и волн, и больших городов… слышишь, троллейбусные провода закладывают первые ноты панк-рока?
   Билл добросовестно вслушался, потом удручённо помолчал и сказал:
   – Я, дядя, слышу крики жертв.
   Стало тихо. Неизвестно, как отреагировала на слова Билла пресловутая музыка, но сир Мардук молчал.
   – Я их всегда слышу. И всё громче. Иногда они заглушают беседу, которую я веду с друзьями. Они, дядя, не просто кричат. Они зовут. Билл! Билл! Как тебе не стыдно! Иди к нам!
   Мардук заботливо подхватил:
   – Что ж. Это у тебя вырождение сказывается. Ты из старого знатного рода, Билл. Такое с нами бывает…
   – Мне, дядя, рука приснилась.
   Мардук криво улыбнулся.
   – Рука? Белая женская?
   – Страшная, дядя, рука. Вцепилась эта рука в решётку ржавую с той стороны. И я сунул туда свою…
   – Опрометчиво, Билл.
   – О, нет, дядя… я испытал такую радость, когда руки наши встретились. Будто для этого я жил. И знаешь, что?
   – Билл, не знаю… и поспешу напомнить, что ты можешь оставить это при себе.
   – Отчего же? Решётка сломалась… она ведь ржавая была… она осыпалась… и я проснулся. Думаю, тебе, дядя, не понравился мой сон. Я тебе скажу, почему. Будет уничтожена клетка, которую вы созидали на протяжении тысяч лет. Которая вам представлялась незыблемой. Которую вы укрепляли. Имя этой клетки ложь… вы её создали понемножку из всякой мелочи – из денег и ещё других денег, за которые вы отбирали у нас землю и небо, из казней и газетной магии. И, конечно, вы орошали её кровью. А теперь, дядя, ты думаешь, ты не ответишь?
   Мардук повернулся прямой спиной.
   – Разумеется, Билл, – бросил он за чуть сгорбленное плечо, – я воздержусь. Ибо в тебе говорит усталость. Ты немножко нездоров, мой дорогой мальчик. Вы все устали… я не обижаюсь на тебя и…
   – Не ответишь своей жизнью и своей кровью, дядя? За могилы? За череп, который был полной чашей мысли и чувства? А теперь свален с тысячью других в яму?
   Мардук вздохнул и передёрнул плечами.
   – Ответишь. – Сказал Билл. – Ты ответишь.
   Мардук бешено обернулся и бросился к нему, огромный, и запылал глазами.
   – Ты сам, Билл… почему бы тебе не ответить?
   Билл встретил его взгляд. И улыбнулся почти идиотической улыбкой.
   – Я, дядя, греха на себе не имею. Ибо рождён от женщины, ни разу не солгавшей, не помыслившей дурно. Я сломаю решётку и не…
   Билл произнёс грубое слово и, увидев, как широко раскрыл красивые июльские глаза монарх Эриду, захохотал развязным мужским распутным хохотом, захлёбываясь и взвизгивая, срываясь на самые низкие ноты.
   Мардук метнулся от него и издали показал ему, молча, остроугольный белый кулак. Билл проводил его диким косящим глазом, как диковинная вставшая свечкой лошадь. Всхрапнув, он прекратил свой злодейский смех, и давясь остатками своей вспышки, пережёвывая огонь на зубах, рявкнул:
   – Заметь, дядя!
   Тот не в силах противиться жгучей власти этой нелепой рыжей и драной чрезмерной фигуры, вновь покорно обернулся. Силуэт Билла сначала был чёрен, но солнце обогнуло облако и Билл высветился. Запылала его голова во вздыбленных прядях красного цвета.
   – Я смеялся последним! – Заорал Билл. – Ибо ты, как я слышу, не в силах выдавить из себя смех. Я пересмеял тебя.
   Мардук справился с собой – он был сильный и старый бог. Он пошёл прочь и прошептал:
   – Пересмешник…
   Что думал Билл после этой встречи? Произнёсший такие ретивые и необдуманные слова? Такое странное и почти неосуществимое обещание? Обетование?
   Что случилось с ними? Кто такие? Эти четверо, выскользнувшие в призрачном шарике из-под гнёта Прави и проделавшие лёгкий путь сквозь чёрную Явь, освещённую лишь редкими огненными глазами солнц? Плясали рога пламени…
   И вот теперь, в жёлтом и зелёном мире, куда они не стремились, на что они надеялись? Ибо на что можно надеяться в мире несуществующем? Где сама власть меняет свою природу так ловко, что ни один вирус не сравнится с ней?
   Остались они четверо на земле, достойной, как и всякое живое существо самого малого, ведь лишь жизни хочет жизнь.

Цитата

«Люди, львы, орлы и…» Сами знаете кто.

Глобус Билла Третья книга. Бык Александра Нюренберг