   Марина Ивановна Цветаева
   В огромном городе моем ночь
   Стихотворения 1906–1941

   Серия «Лучшая поэзия. Серебряный век»

   Составление и вступительная статья Виктории Горпинко

   © Виктория Горпинко, сост. и вступ. ст., 2018
   © ООО «Издательство АСТ», 2018
//-- * * * --//

   Марина Ивановна Цветаева (1892–1941) – выдающаяся русская поэтесса Серебряного века, прозаик, переводчица. Стихи писала с раннего детства, путь в литературе начинала под влиянием московских символистов. Первый же ее поэтический сборник «Вечерний альбом» (1910), изданный за свой счет, получил одобрительные отзывы. Максимилиан Волошин считал, что до Цветаевой еще никому с такой документальной убедительностью не удавалось написать «о детстве из детства», и отмечал, что юный автор «владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг».
   После революции, чтобы прокормить себя и двух дочерей, в первый и последний раз в жизни Цветаева служила в ряде госучреждений. Выступала с чтением стихов, начала писать прозу и драматические произведения. В 1922 году вышел последний прижизненный сборник в России «Версты». Вскоре Цветаева со старшей дочерью Алей (младшая, Ирина, умерла в приюте от голода и болезни) уехала в Прагу для воссоединения с мужем, Сергеем Эфроном. Через три года перебралась с семьей в Париж. Вела активную переписку (в частности, с Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке), сотрудничала в журнале «Версты». Большая часть новых произведений оставалась неопубликованной, хотя проза, в основном в жанре мемуарного эссе, в эмигрантской среде пользовалась определенным успехом.
   Однако и в эмиграции, как и в Советской России, поэзия Цветаевой не находила понимания. Она была «не с теми, не с этими, не с третьими, не с сотыми… ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей… без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже чем собака…» (из письма Юрию Иваску, 1933 год). После нескольких лет нищеты, неустроенности и отсутствия читателей Цветаева вслед за мужем, который с подачи НКВД оказался замешан в заказном политическом убийстве, вернулась в СССР. Стихов почти не писала, зарабатывала переводами. После начала Великой Отечественной войны (муж и дочь к этому времени уже были арестованы) отправилась с шестнадцатилетним сыном Георгием в эвакуацию.
   31 августа 1941 года Марина Цветаева покончила с собой. Точное место захоронения на кладбище в Елабуге (Татарстан) неизвестно.
   Настоящее возвращение Цветаевой к читателю началось в 1960–1970-е годы. Цветаевская исповедальность, эмоциональная напряженность и образный, стремительный, насыщенный смыслами язык оказались созвучны новой эпохе – в последней четверти XX века, наконец, «настал черед» ее стихам. Самобытную, во многом новаторскую поэтику Цветаевой отличает огромное интонационное и ритмическое разнообразие (в том числе использование фольклорных мотивов), лексические контрасты (от просторечия до библейской образности), необычный синтаксис (изобилие знака «тире», часто опускаемые слова).
   Нобелевский лауреат Иосиф Бродский отмечал: «Цветаева мастерски владеет ритмом, это ее душа, это не просто форма, а активное средство воплощения внутренней сути стиха. „Непобедимые ритмы“ Цветаевой, как определил их Андрей Белый, завораживают, берут в плен. Они неповторимы и потому незабываемы!»

«Не смейтесь вы над юным поколеньем!»

   Не смейтесь вы над юным поколеньем!
   Вы не поймете никогда,
   Как можно жить одним стремленьем,
   Лишь жаждой воли и добра…

   Вы не поймете, как пылает
   Отвагой бранной грудь бойца,
   Как свято отрок умирает,
   Девизу верный до конца!

   Так не зовите их домой
   И не мешайте их стремленьям, –
   Ведь каждый из бойцов – герой!
   Гордитесь юным поколеньем!

1906

В Париже

   Дома до звезд, а небо ниже,
   Земля в чаду ему близка.
   В большом и радостном Париже
   Все та же тайная тоска.

   Шумны вечерние бульвары,
   Последний луч зари угас,
   Везде, везде все пары, пары,
   Дрожанье губ и дерзость глаз.

   Я здесь одна. К стволу каштана
   Прильнуть так сладко голове!
   И в сердце плачет стих Ростана
   Как там, в покинутой Москве.

   Париж в ночи мне чужд и жалок,
   Дороже сердцу прежний бред!
   Иду домой, там грусть фиалок
   И чей-то ласковый портрет.

   Там чей-то взор печально-братский.
   Там нежный профиль на стене.
   Rostand и мученик Рейхштадтский
   И Сара – все придут во сне!

   В большом и радостном Париже
   Мне снятся травы, облака,
   И дальше смех, и тени ближе,
   И боль как прежде глубока.

Париж, июнь 1909

Молитва

   Христос и Бог! Я жажду чуда
   Теперь, сейчас, в начале дня!
   О, дай мне умереть, покуда
   Вся жизнь как книга для меня.

   Ты мудрый, ты не скажешь строго:
   – «Терпи, еще не кончен срок».
   Ты сам мне подал – слишком много!
   Я жажду сразу – всех дорог!

   Всего хочу: с душой цыгана
   Идти под песни на разбой,
   За всех страдать под звук органа
   И амазонкой мчаться в бой;

   Гадать по звездам в черной башне,
   Вести детей вперед, сквозь тень…
   Чтоб был легендой – день вчерашний,
   Чтоб был безумьем – каждый день!

   Люблю и крест и шелк, и каски,
   Моя душа мгновений след…
   Ты дал мне детство – лучше сказки
   И дай мне смерть – в семнадцать лет!

Таруса, 26 сентября 1909

В Люксембургском саду

   Склоняются низко цветущие ветки,
   Фонтана в бассейне лепечут струи,
   В тенистых аллеях все детки, все детки…
   О детки в траве, почему не мои?

   Как будто на каждой головке коронка
   От взоров, детей стерегущих, любя.
   И матери каждой, что гладит ребенка,
   Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

   Как бабочки девочек платьица пестры,
   Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…
   И шепчутся мамы, как нежные сестры:
   – «Подумайте, сын мой»… – «Да что вы! А мой».

   Я женщин люблю, что в бою не робели,
   Умевших и шпагу держать, и копье, –
   Но знаю, что только в плену колыбели
   Обычное – женское – счастье мое!

Мука́ и му́ка

   – «Все перемелется, будет мукой!»
   Люди утешены этой наукой.
   Станет мукою, что было тоской?
   Нет, лучше мукой!

   Люди, поверьте: мы живы тоской!
   Только в тоске мы победны над скукой.
   Все перемелется? Будет мукой?
   Нет, лучше мукой!

В. Я. Брюсову

   Улыбнись в мое «окно»,
   Иль к шутам меня причисли, –
   Не изменишь, все равно!
   «Острых чувств» и «нужных мыслей»
   Мне от Бога не дано.

   Нужно петь, что все темно,
   Что над миром сны нависли…
   – Так теперь заведено. –
   Этих чувств и этих мыслей
   Мне от Бога не дано!

Зимой

   Снова поют за стенами
   Жалобы колоколов…
   Несколько улиц меж нами,
   Несколько слов!
   Город во мгле засыпает,
   Серп серебристый возник,
   Звездами снег осыпает
   Твой воротник.
   Ранят ли прошлого зовы?
   Долго ли раны болят?
   Дразнит заманчиво-новый,
   Блещущий взгляд.

   Сердцу он (карий иль синий?)
   Мудрых важнее страниц!
   Белыми делает иней
   Стрелы ресниц…
   Смолкли без сил за стенами
   Жалобы колоколов.
   Несколько улиц меж нами,
   Несколько слов!

   Месяц склоняется чистый
   В души поэтов и книг,
   Сыплется снег на пушистый
   Твой воротник.

Маме

   Как много забвением темным
   Из сердца навек унеслось!
   Печальные губы мы помним
   И пышные пряди волос,

   Замедленный вздох над тетрадкой
   И в ярких рубинах кольцо,
   Когда над уютной кроваткой
   Твое улыбалось лицо.

   Мы помним о раненых птицах
   Твою молодую печаль
   И капельки слез на ресницах,
   Когда умолкала рояль.

«Мы с тобою лишь два отголоска…»

   Мы с тобою лишь два отголоска:
   Ты затихнул, и я замолчу.
   Мы когда-то с покорностью воска
   Отдались роковому лучу.

   Это чувство сладчайшим недугом
   Наши души терзало и жгло.
   Оттого тебя чувствовать другом
   Мне порою до слез тяжело.

   Станет горечь улыбкою скоро,
   И усталостью станет печаль.
   Жаль не слова, поверь, и не взора,
   Только тайны утраченной жаль!

   От тебя, утомленный анатом,
   Я познала сладчайшее зло.
   Оттого тебя чувствовать братом
   Мне порою до слез тяжело.

Только девочка

   Я только девочка. Мой долг
   До брачного венца
   Не забывать, что всюду – волк
   И помнить: я – овца.

   Мечтать о замке золотом,
   Качать, кружить, трясти
   Сначала куклу, а потом
   Не куклу, а почти.

   В моей руке не быть мечу,
   Не зазвенеть струне.
   Я только девочка, молчу.
   Ах, если бы и мне

   Взглянув на звезды знать, что там
   И мне звезда зажглась
   И улыбаться всем глазам,
   Не опуская глаз!

В пятнадцать лет

   Звенят-поют, забвению мешая,
   В моей душе слова: «пятнадцать лет».
   О, для чего я выросла большая?
   Спасенья нет!

   Еще вчера в зеленые березки
   Я убегала, вольная, с утра.
   Еще вчера шалила без прически,
   Еще вчера!

   Весенний звон с далеких колоколен
   Мне говорил: «Побегай и приляг!»
   И каждый крик шалунье был позволен,
   И каждый шаг!

   Что впереди? Какая неудача?
   Во всем обман и, ах, на всем запрет!
   – Так с милым детством я прощалась, плача,
   В пятнадцать лет.

Душа и имя

   Пока огнями смеется бал,
   Душа не уснет в покое.
   Но имя Бог мне иное дал:
   Морское оно, морское!

   В круженье вальса, под нежный вздох
   Забыть не могу тоски я.
   Мечты иные мне подал Бог:
   Морские они, морские!

   Поет огнями манящий зал,
   Поет и зовет, сверкая.
   Но душу Бог мне иную дал:
   Морская она, морская!

Старуха

   Слово странное – старуха!
   Смысл неясен, звук угрюм,
   Как для розового уха
   Темной раковины шум.

   В нем – непонятое всеми,
   Кто мгновения экран.
   В этом слове дышит время
   В раковине – океан.

Домики старой Москвы

   Слава прабабушек томных,
   Домики старой Москвы,
   Из переулочков скромных
   Все исчезаете вы,

   Точно дворцы ледяные
   По мановенью жезла.
   Где потолки расписные,
   До потолков зеркала?

   Где клавесина аккорды,
   Темные шторы в цветах,
   Великолепные морды
   На вековых воротах,

   Кудри, склоненные к пяльцам,
   Взгляды портретов в упор…
   Странно постукивать пальцем
   О деревянный забор!

   Домики с знаком породы,
   С видом ее сторожей,
   Вас заменили уроды, –
   Грузные, в шесть этажей.

   Домовладельцы – их право!
   И погибаете вы,
   Томных прабабушек слава,
   Домики старой Москвы.

«Посвящаю эти строки…»

   Посвящаю эти строки
   Тем, кто мне устроит гроб.
   Приоткроют мой высокий
   Ненавистный лоб.

   Измененная без нужды,
   С венчиком на лбу,
   Собственному сердцу чуждой
   Буду я в гробу.

   Не увидят на лице:
   «Все мне слышно! Все мне видно!
   Мне в гробу еще обидно
   Быть как все».

   В платье белоснежном – с детства
   Нелюбимый цвет! –
   Лягу – с кем-то по соседству? –
   До скончанья лет.

   Слушайте! – Я не приемлю!
   Это – западня!
   Не меня опустят в землю,
   Не меня.

   Знаю! – Все сгорит дотла!
   И не приютит могила
   Ничего, что я любила,
   Чем жила.

Москва, весна 1913

«Идешь, на меня похожий…»

   Идешь, на меня похожий,
   Глаза устремляя вниз.
   Я их опускала – тоже!
   Прохожий, остановись!

   Прочти – слепоты куриной
   И маков набрав букет —
   Что звали меня Мариной
   И сколько мне было лет.

   Не думай, что здесь – могила,
   Что я появлюсь, грозя…
   Я слишком сама любила
   Смеяться, когда нельзя!

   И кровь приливала к коже,
   И кудри мои вились…
   Я тоже была, прохожий!
   Прохожий, остановись!

   Сорви себе стебель дикий
   И ягоду ему вслед:
   Кладбищенской земляники
   Крупнее и слаще нет.

   Но только не стой угрюмо,
   Главу опустив на грудь.
   Легко обо мне подумай,
   Легко обо мне забудь.

   Как луч тебя освещает!
   Ты весь в золотой пыли…
   – И пусть тебя не смущает
   Мой голос из-под земли.

Коктебель, 3 мая 1913

«Моим стихам, написанным так рано…»

   Моим стихам, написанным так рано,
   Что и не знала я, что я – поэт,
   Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
   Как искры из ракет,

   Ворвавшимся, как маленькие черти,
   В святилище, где сон и фимиам,
   Моим стихам о юности и смерти,
   – Нечитанным стихам!

   Разбросанным в пыли по магазинам,
   Где их никто не брал и не берет,
   Моим стихам, как драгоценным винам,
   Настанет свой черед.

Коктебель, 13 мая 1913

«Солнцем жилки налиты – не кровью…»

   Солнцем жилки налиты – не кровью –
   На руке, коричневой уже.
   Я одна с моей большой любовью
   К собственной моей душе.

   Жду кузнечика, считаю до ста,
   Стебелек срываю и жую…
   – Странно чувствовать так сильно
   и так просто
   Мимолетность жизни – и свою.

15 мая 1913

«Вы, идущие мимо меня…»

   Вы, идущие мимо меня
   К не моим и сомнительным чарам, –
   Если б знали вы, сколько огня,
   Сколько жизни, растраченной даром,

   И какой героический пыл
   На случайную тень и на шорох…
   – И как сердце мне испепелил
   Этот даром истраченный порох!

   О летящие в ночь поезда,
   Уносящие сон на вокзале…
   Впрочем, знаю я, что и тогда
   Не узнали бы вы – если б знали –

   Почему мои речи резки
   В вечном дыме моей папиросы, –
   Сколько темной и грозной тоски
   В голове моей светловолосой.

17 мая 1913

«Сердце, пламени капризней…»

   Сердце, пламени капризней,
   В этих диких лепестках,
   Я найду в своих стихах
   Все, чего не будет в жизни.

   Жизнь подобна кораблю:
   Чуть испанский замок – мимо!
   Все, что неосуществимо,
   Я сама осуществлю.

   Всем случайностям навстречу!
   Путь – не все ли мне равно?
   Пусть ответа не дано –
   Я сама себе отвечу!

   С детской песней на устах
   Я иду – к какой отчизне?
   – Все, чего не будет в жизни
   Я найду в своих стихах!

Коктебель, 22 мая 1913

«Мальчиком, бегущим резво…»

   Мальчиком, бегущим резво,
   Я предстала Вам.
   Вы посмеивались трезво
   Злым моим словам:

   «Шалость – жизнь мне, имя – шалость.
   Смейся, кто не глуп!»
   И не видели усталость
   Побледневших губ.

   Вас притягивали луны
   Двух огромных глаз.
   – Слишком розовой и юной
   Я была для Вас!

   Тающая легче снега,
   Я была – как сталь.
   Мячик, прыгнувший с разбега
   Прямо на рояль,

   Скрип песка под зубом, или
   Стали по стеклу…
   – Только Вы не уловили
   Грозную стрелу

   Легких слов моих, и нежность
   Гнева напоказ…
   – Каменную безнадежность
   Всех моих проказ!

29 мая 1913

«Я сейчас лежу ничком…»

   Я сейчас лежу ничком
   – Взбешенная! – на постели.
   Если бы Вы захотели
   Быть моим учеником,

   Я бы стала в тот же миг
   – Слышите, мой ученик? –

   В золоте и в серебре
   Саламандра и Ундина.
   Мы бы сели на ковре
   У горящего камина.

   Ночь, огонь и лунный лик…
   – Слышите, мой ученик?

   И безудержно – мой конь
   Любит бешеную скачку! —
   Я метала бы в огонь
   Прошлое – за пачкой пачку:

   Старых роз и старых книг.
   – Слышите, мой ученик? –

   А когда бы улеглась
   Эта пепельная груда, –
   Господи, какое чудо
   Я бы сделала из Вас!

   Юношей воскрес старик!
   – Слышите, мой ученик? –

   А когда бы Вы опять
   Бросились в капкан науки,
   Я осталась бы стоять,
   Заломив от счастья руки.

   Чувствуя, что ты – велик!
   – Слышите, мой ученик?

1 июня 1913

«Идите же! – Мой голос нем…»

   Идите же! – Мой голос нем
   И тщетны все слова.
   Я знаю, что ни перед кем
   Не буду я права.

   Я знаю: в этой битве пасть
   Не мне, прелестный трус!
   Но, милый юноша, за власть
   Я в мире не борюсь.

   И не оспаривает Вас
   Высокородный стих.
   Вы можете – из-за других —
   Моих не видеть глаз,

   Не слепнуть на моем огне,
   Моих не чуять сил…
   Какого демона во мне
   Ты в вечность упустил!

   Но помните, что будет суд,
   Разящий, как стрела,
   Когда над головой блеснут
   Два пламенных крыла.

11 июля 1913

Байрону

   Я думаю об утре Вашей славы,
   Об утре Ваших дней,
   Когда очнулись демоном от сна Вы
   И богом для людей.

   Я думаю о том, как Ваши брови
   Сошлись над факелами Ваших глаз,
   О том, как лава древней крови
   По Вашим жилам разлилась.

   Я думаю о пальцах – очень длинных —
   В волнистых волосах,
   И обо всех – в аллеях и в гостиных —
   Вас жаждущих глазах.

   И о сердцах, которых – слишком юный –
   Вы не имели времени прочесть
   В те времена, когда всходили луны
   И гасли в Вашу честь.

   Я думаю о полутемной зале,
   О бархате, склоненном к кружевам,
   О всех стихах, какие бы сказали
   Вы – мне, я – Вам.

   Я думаю еще о горсти пыли,
   Оставшейся от Ваших губ и глаз…
   О всех глазах, которые в могиле.
   О них и нас.

Ялта, 24 сентября 1913

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

   Уж сколько их упало в эту бездну,
   Разверстую вдали!
   Настанет день, когда и я исчезну
   С поверхности земли.

   Застынет все, что пело и боролось,
   Сияло и рвалось:
   И зелень глаз моих, и нежный голос,
   И золото волос.

   И будет жизнь с ее насущным хлебом,
   С забывчивостью дня.
   И будет все – как будто бы под небом
   И не было меня!

   Изменчивой, как дети, в каждой мине
   И так недолго злой,
   Любившей час, когда дрова в камине
   Становятся золой,

   Виолончель и кавалькады в чаще,
   И колокол в селе…
   – Меня, такой живой и настоящей
   На ласковой земле!

   – К вам всем – что мне, ни в чем
   не знавшей меры,
   Чужие и свои?!
   Я обращаюсь с требованьем веры
   И с просьбой о любви.

   И день и ночь, и письменно и устно:
   За правду да и нет,
   За то, что мне так часто – слишком грустно
   И только двадцать лет,

   За то, что мне – прямая неизбежность –
   Прощение обид,
   За всю мою безудержную нежность,
   И слишком гордый вид,

   За быстроту стремительных событий,
   За правду, за игру…
   – Послушайте! – Еще меня любите
   За то, что я умру.

8 декабря 1913

«Быть нежной, бешеной и шумной…»

   Быть нежной, бешеной и шумной,
   – Так жаждать жить! –
   Очаровательной и умной, –
   Прелестной быть!

   Нежнее всех, кто есть и были,
   Не знать вины…
   – О возмущенье, что в могиле
   Мы все равны!

   Стать тем, что никому не мило,
   – О, стать как лед! –
   Не зная ни того, что было,
   Ни что придет,

   Забыть, как сердце раскололось
   И вновь срослось,
   Забыть свои слова и голос,
   И блеск волос.

   Браслет из бирюзы старинной –
   На стебельке,
   На этой узкой, этой длинной
   Моей руке…

   Как зарисовывая тучку
   Издалека,
   За перламутровую ручку
   Бралась рука,

   Как перепрыгивали ноги
   Через плетень,
   Забыть, как рядом по дороге
   Бежала тень.

   Забыть, как пламенно в лазури,
   Как дни тихи…
   – Все шалости свои, все бури
   И все стихи!

   Мое свершившееся чудо
   Разгонит смех.
   Я, вечно-розовая, буду
   Бледнее всех.

   И не раскроются – так надо –
   – О, пожалей! –
   Ни для заката, ни для взгляда,
   Ни для полей –

   Мои опущенные веки.
   – Ни для цветка! –
   Моя земля, прости навеки,
   На все века.

   И так же будут таять луны
   И таять снег,
   Когда промчится этот юный,
   Прелестный век.

Феодосия, Сочельник 1913

Генералам двенадцатого года

   Сергею

   Вы, чьи широкие шинели
   Напоминали паруса,
   Чьи шпоры весело звенели
   И голоса.

   И чьи глаза, как бриллианты,
   На сердце вырезали след –
   Очаровательные франты
   Минувших лет.

   Одним ожесточеньем воли
   Вы брали сердце и скалу, –
   Цари на каждом бранном поле
   И на балу.

   Вас охраняла длань Господня
   И сердце матери. Вчера –
   Малютки-мальчики, сегодня –
   Офицера.

   ___________

   Вам все вершины были малы
   И мягок – самый черствый хлеб,
   О молодые генералы
   Своих судеб!

   Ах, на гравюре полустёртой,
   В один великолепный миг,
   Я встретила, Тучков-четвертый,
   Ваш нежный лик,

   И вашу хрупкую фигуру,
   И золотые ордена…
   И я, поцеловав гравюру,
   Не знала сна.

   О, как – мне кажется – могли вы
   Рукою, полною перстней,
   И кудри дев ласкать – и гривы
   Своих коней.

   В одной невероятной скачке
   Вы прожили свой краткий век…
   И ваши кудри, ваши бачки
   Засыпал снег.

   Три сотни побеждало – трое!
   Лишь мертвый не вставал с земли.
   Вы были дети и герои,
   Вы все могли.

   Что так же трогательно-юно,
   Как ваша бешеная рать?..
   Вас златокудрая Фортуна
   Вела, как мать.

   Вы побеждали и любили
   Любовь и сабли острие –
   И весело переходили
   В небытие.

Феодосия, 26 декабря 1913

«Над Феодосией угас…»

   Над Феодосией угас
   Навеки этот день весенний,
   И всюду удлиняет тени
   Прелестный предвечерний час.

   Захлебываясь от тоски,
   Иду одна, без всякой мысли,
   И опустились и повисли
   Две тоненьких моих руки.

   Иду вдоль генуэзских стен,
   Встречая ветра поцелуи,
   И платья шелковые струи
   Колеблются вокруг колен.

   И скромен ободок кольца,
   И трогательно мал и жалок
   Букет из нескольких фиалок
   Почти у самого лица.

   Иду вдоль крепостных валов,
   В тоске вечерней и весенней.
   И вечер удлиняет тени,
   И безнадежность ищет слов.

Феодосия, 14 февраля 1914

С.Э.
(«Я с вызовом ношу его кольцо…»)

   Я с вызовом ношу его кольцо
   – Да, в Вечности – жена, не на бумаге. –
   Его чрезмерно узкое лицо
   Подобно шпаге.

   Безмолвен рот его, углами вниз,
   Мучительно-великолепны брови.
   В его лице трагически слились
   Две древних крови.

   Он тонок первой тонкостью ветвей.
   Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
   Под крыльями распахнутых бровей –
   Две бездны.

   В его лице я рыцарству верна.
   – Всем вам, кто жил и умирал без страху.
   Такие – в роковые времена –
   Слагают стансы – и идут на плаху.

Коктебель, 3 июня 1914

Але

1
«Ты будешь невинной, тонкой…»

   Ты будешь невинной, тонкой,
   Прелестной – и всем чужой.
   Пленительной амазонкой,
   Стремительной госпожой.

   И косы свои, пожалуй,
   Ты будешь носить, как шлем,
   Ты будешь царицей бала —
   И всех молодых поэм.

   И многих пронзит, царица,
   Насмешливый твой клинок,
   И все, что мне – только снится,
   Ты будешь иметь у ног.

   Все будет тебе покорно,
   И все при тебе – тихи.
   Ты будешь, как я – бесспорно —
   И лучше писать стихи…

   Но будешь ли ты – кто знает —
   Смертельно виски сжимать,
   Как их вот сейчас сжимает
   Твоя молодая мать.

5 июня 1914

2
«Да, я тебя уже ревную…»

   Да, я тебя уже ревную,
   Такою ревностью, такой!
   Да, я тебя уже волную
   Своей тоской.

   Моя несчастная природа
   В тебе до ужаса ясна:
   В твои без месяца два года —
   Ты так грустна.

   Все куклы мира, все лошадки
   Ты без раздумия отдашь —
   За листик из моей тетрадки
   И карандаш.

   Ты с няньками в какой-то ссоре
   Все делать хочется самой.
   И вдруг отчаянье, что «море
   Ушло домой».

   Не передашь тебя – как гордо
   Я о тебе ни повествуй! —
   Когда ты просишь: «Мама, морду
   Мне поцелуй».

   Ты знаешь, все во мне смеется,
   Когда кому-нибудь опять
   Никак тебя не удается
   Поцеловать.

   Я – змей, похитивший царевну, –
   Дракон! – Всем женихам – жених! –
   О свет очей моих! – О ревность
   Ночей моих!

6 июня 1914

«Милый друг, ушедший дальше, чем за море!»

   Милый друг, ушедший дальше, чем за море!
   Вот Вам розы – протянитесь на них.
   Милый друг, унесший самое, самое
   Дорогое из сокровищ земных.

   Я обманута и я обокрадена, –
   Нет на память ни письма, ни кольца!
   Как мне памятна малейшая впадина
   Удивленного – навеки – лица.

   Как мне памятен просящий и пристальный
   Взгляд – приглашающий сесть,
   И улыбка из великого Издали, –
   Умирающего светская лесть…

   Милый друг, ушедший в вечное плаванье,
   – Свежий холмик меж других бугорков! –
   Помолитесь обо мне в райской гавани,
   Чтобы не было других моряков.

5 июня 1915

«Не думаю, не жалуюсь, не спорю…»

   Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
   Не сплю.
   Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
   Ни к кораблю.

   Не чувствую, как в этих стенах жарко,
   Как зелено в саду.
   Давно желанного и жданного подарка
   Не жду.

   Не радуют ни утро, ни трамвая
   Звенящий бег.
   Живу, не видя дня, позабывая
   Число и век.

   На, кажется, надрезанном канате
   Я – маленький плясун.
   Я – тень от чьей-то тени. Я – лунатик
   Двух темных лун.

13 июля 1914

«Я видела Вас три раза…»

   Я видела Вас три раза,
   Но нам не остаться врозь.
   – Ведь первая Ваша фраза
   Мне сердце прожгла насквозь!

   Мне смысл ее так же темен,
   Как шум молодой листвы.
   Вы – точно портрет в альбоме,
   И мне не узнать, кто Вы.

   ___________

   Здесь все – говорят – случайно,
   И можно закрыть альбом…
   О, мраморный лоб! О, тайна
   За этим огромным лбом!

   Послушайте, я правдива
   До вызова, до тоски:
   Моя золотая грива
   Не знает ничьей руки.

   Мой дух – не смирен никем он.
   Мы – души различных каст.
   И мой неподкупный демон
   Мне Вас полюбить не даст.

   – «Так что ж это было?» – Это
   Рассудит иной Судья.
   Здесь многому нет ответа,
   И Вам не узнать – кто я.

13 июля 1914

Бабушке

   Продолговатый и твердый овал,
   Черного платья раструбы…
   Юная бабушка! Кто целовал
   Ваши надменные губы?

   Руки, которые в залах дворца
   Вальсы Шопена играли…
   По сторонам ледяного лица —
   Локоны в виде спирали.

   Темный, прямой и взыскательный взгляд.
   Взгляд, к обороне готовый.
   Юные женщины так не глядят.
   Юная бабушка, – кто Вы?

   Сколько возможностей Вы унесли
   И невозможностей – сколько? —
   В ненасытимую прорву земли,
   Двадцатилетняя полька!

   День был невинен, и ветер был свеж.
   Темные звезды погасли.
   – Бабушка! Этот жестокий мятеж
   В сердце моем – не от Вас ли?..

4 сентября 1914

«Под лаской плюшевого пледа…»

   Под лаской плюшевого пледа
   Вчерашний вызываю сон.
   Что это было? – Чья победа? —
   Кто побежден?

   Все передумываю снова,
   Всем перемучиваюсь вновь.
   В том, для чего не знаю слова,
   Была ль любовь?

   Кто был охотник? – Кто – добыча?
   Все дьявольски – наоборот!
   Что понял, длительно мурлыча,
   Сибирский кот?

   В том поединке своеволий
   Кто, в чьей руке был только мяч?
   Чье сердце – Ваше ли, мое ли
   Летело вскачь?

   И все-таки – что ж это было?
   Чего так хочется и жаль?
   Так и не знаю: победила ль?
   Побеждена ль?

23 октября 1914

«Сегодня таяло, сегодня…»

   Сегодня таяло, сегодня
   Я простояла у окна.
   Взгляд отрезвленней, грудь свободней,
   Опять умиротворена.

   Не знаю, почему. Должно быть,
   Устала попросту душа,
   И как-то не хотелось трогать
   Мятежного карандаша.

   Так простояла я – в тумане —
   Далекая добру и злу,
   Тихонько пальцем барабаня
   По чуть звенящему стеклу.

   Душой не лучше и не хуже,
   Чем первый встречный – этот вот,
   Чем перламутровые лужи,
   Где расплескался небосвод,

   Чем пролетающая птица
   И попросту бегущий пес,
   И даже нищая певица
   Меня не довела до слез.

   Забвенья милое искусство
   Душой усвоено уже.
   Какое-то большое чувство
   Сегодня таяло в душе.

24 октября 1914

«Хочу у зеркала, где муть…»

   Хочу у зеркала, где муть
   И сон туманящий,
   Я выпытать – куда Вам путь
   И где пристанище.

   Я вижу: мачта корабля,
   И Вы – на палубе…
   Вы – в дыме поезда… Поля
   В вечерней жалобе —

   Вечерние поля в росе,
   Над ними – вороны…
   – Благословляю Вас на все
   Четыре стороны!

3 мая 1915

«Вспомяните: всех голов мне дороже…»

   Вспомяните: всех голов мне дороже
   Волосок один с моей головы.
   И идите себе… – Вы тоже,
   И Вы тоже, и Вы.

   Разлюбите меня, все разлюбите!
   Стерегите не меня поутру!
   Чтоб могла я спокойно выйти
   Постоять на ветру.

6 мая 1915

«Радость всех невинных глаз…»

   Радость всех невинных глаз,
   – Всем на диво! —
   В этот мир я родилась —
   Быть счастливой!

   Нежной до потери сил,

   ___________________

   Только памятью смутил
   Бог – богиню.

   Помню ленточки на всех
   Детских шляпах,
   Каждый прозвеневший смех,
   Каждый запах.

   Каждый парус вдалеке
   Жив – на муку.
   Каждую в своей руке
   Помню руку.

   Каждое на ней кольцо
   – Если б знали! –
   Помню каждое лицо
   На вокзале.

   Все прощанья у ворот.
   Все однажды…
   Не поцеловавший рот —
   Помню – каждый!

   Все людские имена,
   Все собачьи…
   – Я по-своему верна,
   Не иначе.

3 декабря 1914

«Безумье – и благоразумье…»

   Безумье – и благоразумье,
   Позор – и честь,
   Все, что наводит на раздумье,
   Все слишком есть —

   Во мне. – Все каторжные страсти
   Свились в одну! –
   Так в волосах моих – все масти
   Ведут войну!

   Я знаю весь любовный шепот,
   – Ах, наизусть! –
   – Мой двадцатидвухлетний опыт –
   Сплошная грусть!

   Но облик мой – невинно розов,
   – Что ни скажи! –
   Я виртуоз из виртуозов
   В искусстве лжи.

   В ней, запускаемой как мячик
   – Ловимый вновь! –
   Моих прабабушек-полячек
   Сказалась кровь.

   Лгу оттого, что по кладбищам
   Трава растет,
   Лгу оттого, что по кладбищам
   Метель метет…

   От скрипки – от автомобиля –
   Шелков, огня…
   От пытки, что не все любили
   Одну меня!

   От боли, что не я – невеста
   У жениха…
   От жеста и стиха – для жеста
   И для стиха!

   От нежного боа на шее…
   И как могу
   Не лгать, – раз голос мой нежнее,
   Когда я лгу…

3 января 1915

Анне Ахматовой

   Узкий, нерусский стан –
   Над фолиантами.
   Шаль из турецких стран
   Пала, как мантия.

   Вас передашь одной
   Ломаной черной линией.
   Холод – в весельи, зной –
   В Вашем унынии.

   Вся Ваша жизнь – озноб,
   И завершится – чем она?
   Облачный – темен – лоб
   Юного демона.

   Каждого из земных
   Вам заиграть – безделица!
   И безоружный стих
   В сердце нам целится.

   В утренний сонный час,
   – Кажется, четверть пятого, –
   Я полюбила Вас,
   Анна Ахматова.

11 февраля 1915

«Легкомыслие! – Милый грех…»

   Легкомыслие! – Милый грех,
   Милый спутник и враг мой милый!
   Ты в глаза мои вбрызнул смех,
   Ты мазурку мне вбрызнул в жилы.

   Научил не хранить кольца, –
   С кем бы жизнь меня ни венчала!
   Начинать наугад с конца,
   И кончать еще до начала.

   Быть, как стебель, и быть, как сталь,
   В жизни, где мы так мало можем…
   – Шоколадом лечить печаль
   И смеяться в лицо прохожим!

3 марта 1915

«Что видят они? – Пальто…»

   Что видят они? – Пальто
   На юношеской фигуре.
   Никто не узнал, никто,
   Что полы его, как буря.

   Остер, как мои лета,
   Мой шаг молодой и четкий.
   И вся моя правота
   Вот в этой моей походке.

   А я ухожу навек
   И думаю: день весенний
   Запомнит мой бег – и бег
   Моей сумасшедшей тени.

   Весь воздух такая лесть,
   Что я быстроту удвою.
   Нет ветра, но ветер есть
   Над этою головою!

   Летит за крыльцом крыльцо,
   Весь мир пролетает сбоку.
   Я знаю свое лицо.
   Сегодня оно жестоко.

   Как птицы полночный крик,
   Пронзителен бег летучий.
   Я чувствую: в этот миг
   Мой лоб рассекает – тучи!

Вознесение 1915

«Мне нравится, что Вы больны не мной…»

   Мне нравится, что Вы больны не мной,
   Мне нравится, что я больна не Вами,
   Что никогда тяжелый шар земной
   Не уплывет под нашими ногами.
   Мне нравится, что можно быть смешной –
   Распущенной – и не играть словами,
   И не краснеть удушливой волной,
   Слегка соприкоснувшись рукавами.

   Мне нравится еще, что Вы при мне
   Спокойно обнимаете другую,
   Не прочите мне в адовом огне
   Гореть за то, что я не Вас целую.
   Что имя нежное мое, мой нежный, не
   Упоминаете ни днем ни ночью – всуе…
   Что никогда в церковной тишине
   Не пропоют над нами: аллилуйя!

   Спасибо Вам и сердцем и рукой
   За то, что Вы меня – не зная сами! –
   Так любите: за мой ночной покой,
   За редкость встреч закатными часами,
   За наши не-гулянья под луной,
   За солнце не у нас на головами,
   За то, что Вы больны – увы! – не мной,
   За то, что я больна – увы! – не Вами.

3 мая 1915

«Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

   Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
   Наездник и вор при этом.
   Не потому ли мой нрав бродяч
   И волосы пахнут ветром!

   Не он ли, смуглый, крадет с арбы
   Рукой моей – абрикосы,
   Виновник страстной моей судьбы,
   Курчавый и горбоносый.

   Дивясь на пахаря за сохой,
   Вертел между губ – шиповник.
   Плохой товарищ он был, – лихой
   И ласковый был любовник!

   Любитель трубки, луны и бус,
   И всех молодых соседок…
   Еще мне думается, что – трус
   Был мой желтоглазый предок.

   Что, душу черту продав за грош,
   Он в полночь не шел кладбищем!
   Еще мне думается, что нож
   Носил он за голенищем.

   Что не однажды из-за угла
   Он прыгал – как кошка – гибкий…
   И почему-то я поняла,
   Что он – не играл на скрипке!

   И было все ему нипочем, –
   Как снег прошлогодний – летом!
   Таким мой предок был скрипачом.
   Я стала – таким поэтом.

23 июня 1915

«Спят трещотки и псы соседовы…»

   Спят трещотки и псы соседовы, –
   Ни повозок, ни голосов.
   О, возлюбленный, не выведывай,
   Для чего развожу засов.

   Юный месяц идет к полуночи:
   Час монахов – и зорких птиц,
   Заговорщиков час – и юношей,
   Час любовников и убийц.

   Здесь у каждого мысль двоякая,
   Здесь, ездок, торопи коня.
   Мы пройдем, кошельком не звякая
   И браслетами не звеня.

   Уж с домами дома расходятся,
   И на площади спор и пляс…
   Здесь, у маленькой Богородицы,
   Вся Кордова в любви клялась.

   У фонтана присядем молча мы
   Здесь, на каменное крыльцо,
   Где впервые глазами волчьими
   Ты нацелился мне в лицо.

   Запах розы и запах локона,
   Шелест шелка вокруг колен…
   О, возлюбленный, – видишь, вот она –
   Отравительница! – Кармен.

5 августа 1915

«С большою нежностью – потому…»

   С большою нежностью – потому,
   Что скоро уйду от всех –
   Я все раздумываю, кому
   Достанется волчий мех,

   Кому – разнеживающий плед
   И тонкая трость с борзой,
   Кому – серебряный мой браслет,
   Осыпанный бирюзой…

   И все – записки, и все – цветы,
   Которых хранить – невмочь…
   Последняя рифма моя – и ты,
   Последняя моя ночь!

22 сентября 1915

«В гибельном фолианте…»

   В гибельном фолианте
   Нету соблазна для
   Женщины. – Ars Amandi -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Женщине – вся земля.

   Сердце – любовных зелий
   Зелье – вернее всех.
   Женщина с колыбели
   Чей-нибудь смертный грех.

   Ах, далеко до неба!
   Губы – близки во мгле…
   – Бог, не суди! – Ты не был
   Женщиной на земле!

29 сентября 1915

«Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!»

   Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!
   Не надо людям с людьми на земле бороться.
   Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.
   О чем – поэты, любовники, полководцы?

   Уж ветер стелется, уже земля в росе,
   Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,
   И под землею скоро уснем мы все,
   Кто на земле не давали уснуть друг другу.

3 октября 1915

«Два солнца стынут – о Господи, пощади!»

   Два солнца стынут – о Господи, пощади!
   Одно – на небе, другое – в моей груди.

   Как эти солнца – прощу ли себе сама? –
   Как эти солнца сводили меня с ума!

   И оба стынут – не больно от их лучей!
   И то остынет первым, что горячей.

6 октября 1915

«Цыганская страсть разлуки!»

   Цыганская страсть разлуки!
   Чуть встретишь – уж рвешься прочь!
   Я лоб уронила в руки,
   И думаю, глядя в ночь:

   Никто, в наших письмах роясь,
   Не понял до глубины,
   Как мы вероломны, то есть –
   Как сами себе верны.

Октябрь 1915

«Даны мне были и голос любый…»

   Даны мне были и голос любый,
   И восхитительный выгиб лба.
   Судьба меня целовала в губы,
   Учила первенствовать Судьба.

   Устам платила я щедрой данью,
   Я розы сыпала на гроба…
   Но на бегу меня тяжкой дланью
   Схватила за волосы Судьба!

Петербург, 31 декабря 1915

«Никто ничего не отнял!»

   Никто ничего не отнял!
   Мне сладостно, что мы врозь.
   Целую Вас – через сотни
   Разъединяющих верст.

   Я знаю, наш дар – неравен,
   Мой голос впервые – тих.
   Что Вам, молодой Державин,
   Мой невоспитанный стих!

   На страшный полет крещу Вас:
   Лети, молодой орел!
   Ты солнце стерпел, не щурясь, –
   Юный ли взгляд мой тяжел?

   Нежней и бесповоротней
   Никто не глядел Вам вслед…
   Целую Вас – через сотни
   Разъединяющих лет.

12 февраля 1916

«Ты запрокидываешь голову…»

   Ты запрокидываешь голову
   Затем, что ты гордец и враль.
   Какого спутника веселого
   Привел мне нынешний февраль!

   Преследуемы оборванцами
   И медленно пуская дым,
   Торжественными чужестранцами
   Проходим городом родным.

   Чьи руки бережные нежили
   Твои ресницы, красота,
   Когда, и как, и кем, и много ли
   Целованы твои уста –

   Не спрашиваю. Дух мой алчущий
   Переборол уже мечту.
   В тебе божественного мальчика, –
   Десятилетнего я чту.

   Помедлим у реки, полощущей
   Цветные бусы фонарей.
   Я доведу тебя до площади,
   Видавшей отроков-царей…

   Мальчишескую боль высвистывай,
   И сердце зажимай в горсти…
   Мой хладнокровный, мой неистовый
   Вольноотпущенник – прости!

18 февраля 1916

«Откуда такая нежность?»

   Откуда такая нежность?
   Не первые – эти кудри
   Разглаживаю, и губы
   Знавала темней твоих.

   Всходили и гасли звезды,
   – Откуда такая нежность?
   Всходили и гасли очи
   У самых моих очей.

   Еще не такие гимны
   Я слушала ночью темной,
   Венчаемая – о нежность! –
   На самой груди певца.

   Откуда такая нежность,
   И что с нею делать, отрок
   Лукавый, певец захожий,
   С ресницами – нет длинней?

18 февраля 1916

«Настанет день – печальный, говорят!»

   Настанет день – печальный, говорят!
   Отцарствуют, отплачут, отгорят,
   – Остужены чужими пятаками –
   Мои глаза, подвижные как пламя.
   И – двойника нащупавший двойник —
   Сквозь легкое лицо проступит лик.
   О, наконец тебя я удостоюсь,
   Благообразия прекрасный пояс!

   А издали – завижу ли и Вас? –
   Потянется, растерянно крестясь,
   Паломничество по дорожке черной
   К моей руке, которой не отдерну,
   К моей руке, с которой снят запрет,
   К моей руке, которой больше нет.

   На ваши поцелуи, о, живые,
   Я ничего не возражу – впервые.
   Меня окутал с головы до пят
   Благообразия прекрасный плат.
   Ничто меня уже не вгонит в краску,
   Святая у меня сегодня Пасха.

   По улицам оставленной Москвы
   Поеду – я, и побредете – вы.
   И не один дорогою отстанет,
   И первый ком о крышку гроба грянет,
   И наконец-то будет разрешен
   Себялюбивый, одинокий сон.
   И ничего не надобно отныне
   Новопреставленной болярыне Марине.

11 апреля 1916, 1-й день Пасхи

«Красною кистью…»

   Красною кистью
   Рябина зажглась.
   Падали листья,
   Я родилась.

   Спорили сотни
   Колоколов.
   День был субботний:
   Иоанн Богослов.

   Мне и доныне
   Хочется грызть
   Жаркой рябины
   Горькую кисть.

16 августа 1916

«Веселись, душа, пей и ешь!»

   Веселись, душа, пей и ешь!
   А настанет срок –
   Положите меня промеж
   Четырех дорог.

   Там где во поле, во пустом
   Воронье да волк,
   Становись надо мной крестом,
   Раздорожный столб!

   Не чуралася я в ночи
   Окаянных мест.
   Высоко надо мной торчи,
   Безымянный крест.

   Не один из вас, други, мной
   Был и сыт и пьян.
   С головою меня укрой,
   Полевой бурьян!

   Не запаливайте свечу
   Во церковной мгле.
   Вечной памяти не хочу
   На родной земле.

4 апреля 1916

«Коли милым назову – не соскучишься!»

   Коли милым назову – не соскучишься!
   Богородицей – слыву – Троеручицей:
   Одной – крепости крушу, друга – тамотка,
   Третьей по морю пишу – рыбам грамотку.

   А немилый кто взойдет да придвинется,
   Подивится весь народ, что за схимница!
   Филин ухнет, черный кот ощетинится.
   Будешь помнить цельный год – чернокнижницу!

   Черт: ползком не продерусь! – а мне едется!
   Хочешь, с зеркальцем пройдусь – в гололедицу?
   Ради барских твоих нужд – хошь в метельщицы!
   Только в мамки – не гожусь – в колыбельщицы!

   Коль похожа на жену – где повойник мой?
   Коль похожа на вдову – где покойник мой?
   Коли суженого жду – где бессонница?
   Царь-Девицею живу – беззаконницей!

6 апреля 1916

«В огромном городе моем – ночь…»

   В огромном городе моем – ночь.
   Из дома сонного иду – прочь.
   И люди думают: жена, дочь, –
   А я запомнила одно: ночь.

   Июльский ветер мне метет – путь,
   И где-то музыка в окне – чуть.
   Ах, нынче ветру до зари – дуть
   Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.

   Есть черный тополь, и в окне – свет,
   И звон на башне, и в руке – цвет,
   И шаг вот этот – никому – вслед,
   И тень вот эта, а меня – нет.

   Огни – как нити золотых бус,
   Ночного листика во рту – вкус.
   Освободите от дневных уз,
   Друзья, поймите, что я вам – снюсь.

17 июля 1916, Москва

«После бессонной ночи слабеет тело…»

   После бессонной ночи слабеет тело,
   Милым становится и не своим, – ничьим.
   В медленных жилах еще занывают стрелы –
   И улыбаешься людям, как серафим.

   После бессонной ночи слабеют руки
   И глубоко равнодушен и враг и друг.
   Целая радуга – в каждом случайном звуке,
   И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.

   Нежно светлеют губы, и тень золоче
   Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
   Этот светлейший лик, – и от темной ночи
   Только одно темнеет у нас – глаза.

19 июля 1916

«Нынче я гость небесный…»

   Нынче я гость небесный
   В стране твоей.
   Я видела бессонницу леса
   И сон полей.

   Где-то в ночи подковы
   Взрывали траву.
   Тяжко вздохнула корова
   В сонном хлеву.

   Расскажу тебе с грустью,
   С нежностью всей,
   Про сторожа – гуся
   И спящих гусей.

   Руки тонули в песьей шерсти,
   Пес был – сед.
   Потом, к шести,
   Начался рассвет.

20 июля 1916

«Вот опять окно…»

   Вот опять окно,
   Где опять не спят.
   Может – пьют вино,
   Может – так сидят.
   Или просто – рук
   Не разнимут двое.
   В каждом доме, друг,
   Есть окно такое.

   Крик разлук и встреч –
   Ты, окно в ночи!
   Может – сотни свеч,
   Может – три свечи…
   Нет и нет уму
   Моему – покоя.
   И в моем дому
   Завелось такое.

   Помолись, дружок, за бессонный дом,
   За окно с огнем!

23 декабря 1916

Из цикла «Стихи к Блоку»

1
«Имя твое – птица в руке…»

   Имя твое – птица в руке,
   Имя твое – льдинка на языке,
   Одно единственное движенье губ,
   Имя твое – пять букв.
   Мячик, пойманный на лету,
   Серебряный бубенец во рту,

   Камень, кинутый в тихий пруд,
   Всхлипнет так, как тебя зовут.
   В легком щелканье ночных копыт
   Громкое имя твое гремит.
   И назовет его нам в висок
   Звонко щелкающий курок.

   Имя твое – ах, нельзя! –
   Имя твое – поцелуй в глаза,
   В нежную стужу недвижных век,
   Имя твое – поцелуй в снег.
   Ключевой, ледяной, голубой глоток.
   С именем твоим – сон глубок.

15 апреля 1916

2
«Нежный призрак…»

   Нежный призрак,
   Рыцарь без укоризны,
   Кем ты призван
   В мою молодую жизнь?

   Во мгле сизой
   Стоишь, ризой
   Снеговой одет.

   То не ветер
   Гонит меня по городу,
   Ох, уж третий
   Вечер я чую ворога.

   Голубоглазый
   Меня сглазил
   Снеговой певец.

   Снежный лебедь
   Мне под ноги перья стелет.
   Перья реют
   И медленно никнут в снег.

   Так по перьям,
   Иду к двери,
   За которой – смерть.

   Он поет мне
   За синими окнами,
   Он поет мне
   Бубенцами далекими,

   Длинным криком,
   Лебединым кликом –
   Зовет.

   Милый призрак!
   Я знаю, что все мне снится.
   Сделай милость:
   Аминь, аминь, рассыпься!
   Аминь.

1 мая 1916

3
«Ты проходишь на Запад Солнца…»

   Ты проходишь на Запад Солнца,
   Ты увидишь вечерний свет,
   Ты проходишь на Запад Солнца,
   И метель заметает след.

   Мимо окон моих – бесстрастный –
   Ты пройдешь в снеговой тиши,
   Божий праведник мой прекрасный,
   Свете тихий моей души.

   Я на душу твою – не зарюсь!
   Нерушима твоя стезя.
   В руку, бледную от лобзаний,
   Не вобью своего гвоздя.

   И по имени не окликну,
   И руками не потянусь.
   Восковому святому лику
   Только издали поклонюсь.

   И, под медленным снегом стоя,
   Опущусь на колени в снег,
   И во имя твое святое,
   Поцелую вечерний снег. –

   Там, где поступью величавой
   Ты прошел в гробовой тиши,
   Свете тихий – святыя славы —
   Вседержитель моей души.

2 мая 1916

6
«Думали – человек!»

   Думали – человек!
   И умереть заставили.
   Умер теперь, навек.
   – Плачьте о мертвом ангеле!

   Он на закате дня
   Пел красоту вечернюю.
   Три восковых огня
   Треплются, лицемерные.

   Шли от него лучи –
   Жаркие струны по снегу!
   Три восковых свечи –
   Солнцу-то! Светоносному!

   О поглядите, как
   Веки ввалились темные!
   О поглядите, как
   Крылья его поломаны!

   Черный читает чтец,
   Крестятся руки праздные…
   – Мертвый лежит певец
   И воскресенье празднует.

9 мая 1916

9
«Как слабый луч сквозь черный морок адов…»

   Как слабый луч сквозь черный морок адов –
   Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.

   И вот в громах, как некий серафим,
   Оповещает голосом глухим, –

   Откуда-то из древних утр туманных –
   Как нас любил, слепых и безымянных,

   За синий плащ, за вероломства – грех…
   И как нежнее всех – ту, глубже всех

   В ночь канувшую – на дела лихие!
   И как не разлюбил тебя, Россия.

   И вдоль виска – потерянным перстом
   Все водит, водит… И еще о том,

   Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
   Как станешь солнце звать – и как не
   встанет…

   Так, узником с собой наедине
   (Или ребенок говорит во сне?),

   Предстало нам – всей площади широкой! –
   Святое сердце Александра Блока.

9 мая 1920

14
«Не проломанное ребро…»

   Не проломанное ребро –
   Переломленное крыло.

   Не расстрельщиками навылет
   Грудь простреленная. Не вынуть

   Этой пули. Не чинят крыл.
   Изуродованный ходил.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Цепок, цепок венец из терний!
   Что усопшему – трепет черни,

   Женской лести лебяжий пух…
   Проходил, одинок и глух,

   Замораживая закаты
   Пустотою безглазых статуй.

   Лишь одно еще в нем жило:
   Переломленное крыло.

Между 15 и 25 августа 1921

15
«Без зова, без слова…»

   Без зова, без слова, –
   Как кровельщик падает с крыш.
   А может быть, снова
   Пришел, – в колыбели лежишь?

   Горишь и не меркнешь,
   Светильник немногих недель…
   Какая из смертных
   Качает твою колыбель?

   Блаженная тяжесть!
   Пророческий певчий камыш!
   О, кто мне расскажет,
   В какой колыбели лежишь?

   «Покамест не продан!»
   Лишь с ревностью этой в уме
   Великим обходом
   Пойду по российской земле.

   Полночные страны
   Пройду из конца и в конец.
   Где рот – его – рана,
   Очей синеватый свинец?

   Схватить его! Крепче!
   Любить и любить его лишь!
   О, кто мне нашепчет,
   В какой колыбели лежишь?

   Жемчужные зерна,
   Кисейная сонная сень.
   Не лавром, а терном —
   Чепца острозубая тень.

   Не полог, а птица
   Раскрыла два белых крыла!
   – И снова родиться,
   Чтоб снова метель замела?!

   Рвануть его! Выше!
   Держать! Не отдать его лишь!
   О, кто мне надышит,
   В какой колыбели лежишь?

   А может быть, ложен
   Мой подвиг, и даром – труды.
   Как в землю положен,
   Быть может, – проспишь до трубы.

   Огромную впалость
   Висков твоих – вижу опять.
   Такую усталость –
   Ее и трубой не поднять!

   Державная пажить,
   Надежная, ржавая тишь.
   Мне сторож покажет,
   В какой колыбели лежишь.

22 ноября 1921

«Я пришла к тебе черной полночью…»

   Я пришла к тебе черной полночью,
   За последней помощью.
   Я – бродяга, родства не помнящий,
   Корабль тонущий.

   В слободах моих – междуцарствие,
   Чернецы коварствуют.
   Всяк рядится в одежды царские,
   Псари царствуют.

   Кто земель моих не оспаривал,
   Сторожей не спаивал?
   Кто в ночи не варил – варева,
   Не жег – зарева?

   Самозванцами, псами хищными,
   Я до тла расхищена.
   У палат твоих, царь истинный,
   Стою – нищая!

27 апреля 1916

Ахматовой

1
«О, Муза плача, прекраснейшая из муз!»

   О, Муза плача, прекраснейшая из муз!
   О ты, шальное исчадие ночи белой!
   Ты черную насылаешь метель на Русь,
   И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.

   И мы шарахаемся и глухое: ох! –
   Стотысячное – тебе присягает: Анна
   Ахматова! Это имя – огромный вздох,
   И в глубь он падает, которая безымянна.

   Мы коронованы тем, что одну с тобой
   Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
   И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
   Уже бессмертным на смертное сходит ложе.

   В певучем граде моем купола горят,
   И Спаса светлого славит слепец бродячий…
   И я дарю тебе свой колокольный град,
   – Ахматова! – и сердце свое в придачу.

19 июня 1916

2
«Охватила голову и стою…»

   Охватила голову и стою,
   – Что людские козни! –
   Охватила голову и пою
   На заре на поздней.

   Ах, неистовая меня волна
   Подняла на гребень!
   Я тебя пою, что у нас – одна,
   Как луна на небе!

   Что, на сердце вороном налетев,
   В облака вонзилась.
   Горбоносую, чей смертелен гнев
   И смертельна – милость.

   Что и над червонным моим Кремлем
   Свою ночь простерла,
   Что певучей негою, как ремнем,
   Мне стянула горло.

   Ах, я счастлива! Никогда заря
   Не сгорала чище.
   Ах, я счастлива, что тебя даря,
   Удаляюсь – нищей,

   Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла!
   Мне дыханье сузил,
   Я впервые именем назвала
   Царскосельской Музы.

22 июня 1916

3
«Еще один огромный взмах…»

   Еще один огромный взмах –
   И спят ресницы.
   О, тело милое! О, прах
   Легчайшей птицы!

   Что делала в тумане дней?
   Ждала и пела…
   Так много вздоха было в ней,
   Так мало – тела.

   Не человечески мила
   Ее дремота.
   От ангела и от орла
   В ней было что-то.

   И спит, а хор ее манит
   В сады Эдема.
   Как будто песнями не сыт
   Уснувший демон!

   Часы, года, века. – Ни нас,
   Ни наших комнат.
   И памятник, накоренясь,
   Уже не помнит.

   Давно бездействует метла,
   И никнут льстиво
   Над Музой Царского Села
   Кресты крапивы.

23 июня 1916

4
«Имя ребенка – Лев…»

   Имя ребенка – Лев,
   Матери – Анна.
   В имени его – гнев,
   В материнском – тишь.
   Волосом он рыж
   – Голова тюльпана! –
   Что ж, осанна
   Маленькому царю.

   Дай ему Бог – вздох
   И улыбку матери,
   Взгляд – искателя
   Жемчугов.
   Бог, внимательней
   За ним присматривай:
   Царский сын – гадательней
   Остальных сынов.

   Рыжий львеныш
   С глазами зелеными,
   Страшное наследье тебе нести!

   Северный Океан и Южный
   И нить жемчужных
   Черных четок – в твоей горсти!

24 июня 1916

5
«Сколько спутников и друзей!»

   Сколько спутников и друзей!
   Ты никому не вторишь.
   Правят юностью нежной сей –
   Гордость и горечь.

   Помнишь бешеный день в порту,
   Южных ветров угрозы,
   Рев Каспия – и во рту
   Крылышко розы.

   Как цыганка тебе дала
   Камень в резной оправе,
   Как цыганка тебе врала
   Что-то о славе…

   И – высоко у парусов –
   Отрока в синей блузе.
   Гром моря и грозный зов
   Раненой Музы.

25 июня 1916

6
«Не отстать тебе! Я – острожник…»

   Не отстать тебе! Я – острожник,
   Ты – конвойный. Судьба одна.
   И одна в пустоте порожней
   Подорожная нам дана.

   Уж и нрав у меня спокойный!
   Уж и очи мои ясны!
   Отпусти-ка меня, конвойный,
   Прогуляться до той сосны!

26 июня 1916

7
«Ты, срывающая покров…»

   Ты, срывающая покров
   С катафалков и с колыбелей,
   Разъярительница ветров,
   Насылательница метелей,

   Лихорадок, стихов и войн,
   – Чернокнижница! – Крепостница!
   Я заслышала грозный вой
   Львов, вещающих колесницу.

   Слышу страстные голоса –
   И один, что молчит упорно.
   Вижу красные паруса –
   И один – между ними – черный.

   Океаном ли правишь путь,
   Или воздухом – всею грудью
   Жду, как солнцу, подставив грудь
   Смертоносному правосудью.

26 июня 1916

8
«На базаре кричал народ…»

   На базаре кричал народ,
   Пар вылетал из булочной.
   Я запомнила алый рот
   Узколицей певицы уличной.

   В темном – с цветиками – платке,
   – Милости удостоиться
   Ты, потупленная, в толпе
   Богомолок у Сергий-Троицы,

   Помолись за меня, краса
   Грустная и бесовская,
   Как поставят тебя леса
   Богородицей хлыстовскою.

27 июня 1916

9
«Златоустой Анне – всея Руси…»

   Златоустой Анне – всея Руси
   Искупительному глаголу, –
   Ветер, голос мой донеси
   И вот этот мой вздох тяжелый.

   Расскажи, сгорающий небосклон,
   Про глаза, что черны от боли,
   И про тихий земной поклон
   Посреди золотого поля.

   Ты в грозовой выси
   Обретенный вновь!
   Ты! – Безымянный!
   Донеси любовь мою
   Златоустой Анне – всея Руси!

27 июня 1916

10
«У тонкой проволоки над волной овсов…»

   У тонкой проволоки над волной овсов
   Сегодня голос – как тысяча голосов!

   И бубенцы проезжие – свят, свят, свят –
   Не тем же ль голосом, Господи, говорят.

   Стою и слушаю и растираю колос,
   И темным куполом меня замыкает – голос.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Не этих ивовых плавающих ветвей
   Касаюсь истово, – а руки твоей.

   Для всех, в томленьи славящих твой подъезд,
   Земная женщина, мне же – небесный крест!

   Тебе одной ночами кладу поклоны,
   И все твоими очами глядят иконы!

1 июля 1916

11
«Ты солнце в выси мне застишь…»

   Ты солнце в выси мне застишь,
   Все звезды в твоей горсти!
   Ах, если бы – двери настежь!-
   Как ветер к тебе войти!

   И залепетать, и вспыхнуть,
   И круто потупить взгляд,
   И, всхлипывая, затихнуть,
   Как в детстве, когда простят.

2 июля 1916

12
«Руки даны мне – протягивать каждому обе…»

   Руки даны мне – протягивать каждому обе,
   Не удержать ни одной, губы – давать имена,
   Очи – не видеть, высокие брови над ними –
   Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви.

   А этот колокол там, что кремлевских тяжеле,
   Безостановочно ходит и ходит в груди, –
   Это – кто знает? – не знаю, – быть может, – должно быть –
   Мне загоститься не дать на российской земле!

2 июля 1916

«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»

   Белое солнце и низкие, низкие тучи,
   Вдоль огородов – за белой стеною – погост.
   И на песке вереница соломенных чучел
   Под перекладинами в человеческий рост.

   И, перевесившись через заборные колья,
   Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд…
   Старая баба – посыпанный крупною солью
   Черный ломоть у калитки жует и жует.

   Чем прогневили тебя эти серые хаты,
   Господи! – и для чего стольким простреливать грудь?
   Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
   И запылил, запылил отступающий путь…

   Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
   Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
   О чернобровых красавицах. – Ох, и поют же
   Нынче солдаты! О, Господи Боже ты мой!

3 июля 1916

«Не моя печаль, не моя забота…»

   Не моя печаль, не моя забота,
   Как взойдет посев,
   То не я хочу, то огромный кто-то:
   И ангел и лев.

   Стерегу в глазах молодых – истому,
   Черноту и жар.
   Так от сердца к сердцу, от дома к дому
   Вздымаю пожар.

   Разметались кудри, разорван ворот…
   Пустота! Полет!
   Облака плывут, и горящий город
   Подо мной плывет.

2 августа 1916

«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»

   Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
   Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
   Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
   Оттого что я тебе спою – как никто другой.

   Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
   У всех золотых знамен, у всех мечей,
   Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
   Оттого что в земной ночи я вернее пса.

   Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
   Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
   И в последнем споре возьму тебя – замолчи! –
   У того, с которым Иаков стоял в ночи.

   Но пока тебе не скрещу на груди персты –
   О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
   Два крыла твои, нацеленные в эфир, –
   Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!

15 августа 1916

«И поплыл себе – Моисей в корзине!»

   И поплыл себе – Моисей в корзине!
   Через белый свет.
   Кто же думает о каком-то сыне
   В восемнадцать лет!

   С юной матерью из чужого края
   Ты покончил счет,
   Не узнав, какая тебе, какая
   Красота растет.

   Раззолоченной роковой актрисе –
   Не до тех речей!
   А той самой ночи – уже пять тысяч
   И пятьсот ночей.

   И не знаешь ты, и никто не знает,
   – Бог один за всех! –
   По каким сейчас площадям гуляет
   Твой прекрасный грех!

26 августа 1916

«На завитки ресниц…»

   На завитки ресниц
   Невинных и наглых,
   На золотой загар
   И на крупный рот, –
   На весь этот страстный,
   Мальчишеский, краткий век
   Загляделся один человек
   Ночью, в трамвае.

   Ночь – черна,
   И глаза ребенка – черны,
   Но глаза человека – черней.
   – Ах! – схватить его, крикнуть:
   – Идем! Ты мой!
   Кровь – моя течет в твоих темных жилах.
   Целовать ты будешь и петь,
   Как никто на свете!
   Насмерть
   Женщины залюбят тебя!

   И шептать над ним, унося его на руках
   по большому лесу,
   По большому свету,
   Все шептать над ним это странное слово: – Сын!

29 августа 1916

«Рок приходит не с грохотом и громом…»

   Рок приходит не с грохотом и громом,
   А так: падает снег,
   Лампы горят. К дому
   Подошел человек.

   Длинной искрой звонок вспыхнул.
   Взошел, вскинул глаза.
   В доме совсем тихо.
   И горят образа.

16 ноября 1916

«Я ли красному как жар киоту…»

   Я ли красному как жар киоту
   Не молилась до седьмого поту?
   Гость субботний, унеси мою заботу,
   Уведи меня с собой в свою субботу.

   Я ли в день святого Воскресенья
   Поутру не украшала сени?
   Нету для души моей спасенья,
   Нету за субботой воскресенья!

   Я ль свечей не извожу по сотням?
   Третью полночь воет в подворотне
   Пес захожий. Коли душу отнял –
   Отними и тело, гость субботний!

21 ноября 1916

«…Я бы хотела жить с Вами…»

   …Я бы хотела жить с Вами
   В маленьком городе,
   Где вечные сумерки
   И вечные колокола.

   И в маленькой деревенской гостинице –
   Тонкий звон
   Старинных часов – как капельки времени.
   И иногда, по вечерам, из какой-нибудь мансарды
   Флейта,
   И сам флейтист в окне.
   И большие тюльпаны на окнах.
   И может быть, Вы бы даже меня любили…

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Посреди комнаты – огромная изразцовая печка,
   На каждом изразце – картинка:
   Роза – сердце – корабль. –
   А в единственном окне –
   Снег, снег, снег.

   Вы бы лежали – каким я Вас люблю: ленивый,
   Равнодушный, беспечный.
   Изредка резкий треск
   Спички.

   Папироса горит и гаснет,
   И долго-долго дрожит на ее краю
   Серым коротким столбиком – пепел.
   Вам даже лень его стряхивать –
   И вся папироса летит в огонь.

10 декабря 1916

«По ночам все комнаты черны…»

   По ночам все комнаты черны,
   Каждый голос темен. По ночам
   Все красавицы земной страны
   Одинаково – невинно – неверны.

   И ведут друг с другом разговоры
   По ночам красавицы и воры.

   Мимо дома своего пойдешь –
   И не тот уж дом твой по ночам!
   И сосед твой – странно-непохож,
   И за каждою спиною – нож.

   И шатаются в бессильном гневе
   Черные огромные деревья.

   Ох, узка подземная кровать
   По ночам, по черным, по ночам!

   Ox, боюсь, что буду я вставать,
   И шептать, и в губы целовать…

   – Помолитесь, дорогие дети,
   За меня в час первый и в час третий.

17 декабря 1916

«Мировое началось во мгле кочевье…»

   Мировое началось во мгле кочевье:
   Это бродят по ночной земле – деревья,
   Это бродят золотым вином – грозди,
   Это странствуют из дома в дом – звезды,
   Это реки начинают путь – вспять!
   И мне хочется к тебе на грудь – спать.

14 января 1917

«Мое последнее величье…»

   Мое последнее величье
   На дерзком голоде заплат!
   В сухие руки ростовщичьи
   Снесен последний мой заклад.

   Промотанному – в ночь – наследству
   У Господа – особый счет.
   Мой – не сошелся. Не по средствам
   Мне эта роскошь: ночь и рот.

   Простимся ж коротко и просто
   – Раз руки не умеют красть! –
   С тобой, нелепейшая роскошь,
   Роскошная нелепость! – страсть!

1 сентября 1917

«Поздний свет тебя тревожит?»

   Поздний свет тебя тревожит?
   Не заботься, господин!
   Я – бессонна. Спать не может
   Кто хорош и кто один.

   Нам бессонница не бремя,
   Отродясь кипим в котле.
   Так-то лучше. Будет время
   Телу выспаться в земле.

   Ни зевоты, ни ломоты,
   Сын – уснул, а друг – придет.
   Друг за матерью присмотрит,
   Сына – Бог побережет.

   Поделю ж, пока пригожа,
   И пока одной невмочь, –
   Бабью жизнь свою по-божьи:
   Сыну – день, а другу – ночь.

4 сентября 1917

«Новый год я встретила одна…»

   Новый год я встретила одна.
   Я, богатая, была бедна,
   Я, крылатая, была проклятой.
   Где-то было много-много сжатых
   Рук – и много старого вина.
   А крылатая была – проклятой!
   А единая была – одна!
   Как луна – одна, в глазу окна.

31 декабря 1917

«Не самозванка – я пришла домой…»

   Не самозванка – я пришла домой,
   И не служанка – мне не надо хлеба.
   Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,
   Твой день седьмой, твое седьмое небо.

   Там на земле мне подавали грош
   И жерновов навешали на шею.
   – Возлюбленный! – Ужель не узнаешь?
   Я ласточка твоя – Психея!

Апрель 1918

«На тебе, ласковый мой, лохмотья…»

   На тебе, ласковый мой, лохмотья,
   Бывшие некогда нежной плотью.
   Всю истрепала, изорвала, –
   Только осталось что два крыла.

   Одень меня в свое великолепье,
   Помилуй и спаси.
   А бедные истлевшие отрепья
   Ты в ризницу снеси.

13 мая 1918

«В черном небе слова начертаны…»

   В черном небе слова начертаны –
   И ослепли глаза прекрасные…
   И не страшно нам ложе смертное,
   И не сладко нам ложе страстное.

   В поте – пишущий, в поте пашущий!
   Нам знакомо иное рвение:
   Легкий огнь, над кудрями пляшущий,
   Дуновение – Вдохновения!

14 мая 1918

«Я расскажу тебе – про великий обман…»

   Я расскажу тебе – про великий обман:
   Я расскажу тебе, как ниспадает туман
   На молодые деревья, на старые пни.
   Я расскажу тебе, как погасают огни
   В низких домах, как – пришелец египетских
   стран
   В узкую дудку под деревом дует цыган.

   Я расскажу тебе – про великую ложь:
   Я расскажу тебе, как зажимается нож
   В узкой руке, – как вздымаются ветром веков
   Кудри у юных – и бороды у стариков.

   Рокот веков.
   Топот подков.

4 июня 1918

«Умирая, не скажу: была…»

   Умирая, не скажу: была.
   И не жаль, и не ищу виновных.
   Есть на свете поважней дела
   Страстных бурь и подвигов любовных.

   Ты, – крылом стучавший в эту грудь,
   Молодой виновник вдохновенья –
   Я тебе повелеваю: – будь!
   Я – не выйду из повиновенья.

30 июня 1918

«Ночи без любимого – и ночи…»

   Ночи без любимого – и ночи
   С нелюбимым, и большие звезды
   Над горячей головой, и руки,
   Простирающиеся к Тому –
   Кто от века не был – и не будет,
   Кто не может быть – и должен быть.
   И слеза ребенка по герою,
   И слеза героя по ребенку,
   И большие каменные горы
   На груди того, кто должен – вниз…

   Знаю все, что было, все, что будет,
   Знаю всю глухонемую тайну,
   Что на темном, на косноязычном
   Языке людском зовется – Жизнь.

(Между 30 июня и 6 июля 1918)

«Я – страница твоему перу…»

   Я – страница твоему перу.
   Все приму. Я белая страница.
   Я – хранитель твоему добру:
   Возращу и возвращу сторицей.

   Я – деревня, черная земля.
   Ты мне – луч и дождевая влага.
   Ты – Господь и Господин, а я –
   Чернозем – и белая бумага!

10 июля 1918

«Как правая и левая рука…»

   Как правая и левая рука,
   Твоя душа моей душе близка.

   Мы смежены, блаженно и тепло,
   Как правое и левое крыло.

   Но вихрь встает – и бездна пролегла
   От правого – до левого крыла!

10 июля 1918

«Рыцарь ангелоподобный…»

   Рыцарь ангелоподобный –
   Долг! – Небесный часовой!
   Белый памятник надгробный
   На моей груди живой.

   За моей спиной крылатой
   Вырастающий ключарь,
   Еженощный соглядатай,
   Ежеутренний звонарь.

   Страсть, и юность, и гордыня
   Все сдалось без мятежа,
   Оттого что ты рабыне
   Первый молвил: – Госпожа!

14 июля 1918

«Мой день беспутен и нелеп…»

   Мой день беспутен и нелеп:
   У нищего прошу на хлеб,
   Богатому даю на бедность,

   В иголку продеваю – луч,
   Грабителю вручаю – ключ,
   Белилами румяню бледность.

   Мне нищий хлеба не дает,
   Богатый денег не берет,
   Луч не вдевается в иголку,

   Грабитель входит без ключа,
   А дура плачет в три ручья –
   Над днем без славы и без толку.

27 июля 1918

«Стихи растут, как звезды и как розы…»

   Стихи растут, как звезды и как розы,
   Как красота – ненужная в семье.
   А на венцы и на апофеозы –
   Один ответ: – Откуда мне сие?

   Мы спим – и вот, сквозь каменные плиты,
   Небесный гость в четыре лепестка.
   О мир, пойми! Певцом – во сне – открыты
   Закон звезды и формула цветка.

14 августа 1918

«Если душа родилась крылатой…»

   Если душа родилась крылатой –
   Что ей хоромы – и что ей хаты!
   Что Чингис-Хан ей и что – Орда!
   Два на миру у меня врага,
   Два близнеца, неразрывно-слитых:
   Голод голодных – и сытость сытых!

18 августа 1918

Але

1
«Не знаю, где ты и где я…»

   Не знаю, где ты и где я.
   Те ж песни и те же заботы.
   Такие с тобою друзья!
   Такие с тобою сироты!

   И так хорошо нам вдвоем:
   Бездомным, бессонным и сирым…
   Две птицы: чуть встали – поем.
   Две странницы: кормимся миром.

2
«И бродим с тобой по церквам…»

   И бродим с тобой по церквам
   Великим – и малым, приходским.
   И бродим с тобой по домам
   Убогим – и знатным, господским.

   Когда-то сказала: – Купи! –
   Сверкнув на кремлевские башни.
   Кремль – твой от рождения. – Спи,
   Мой первенец светлый и страшный.

3
«И как под землею трава…»

   И как под землею трава
   Дружится с рудою железной,
   Все видят пресветлые два
   Провала в небесную бездну.

   Сивилла! – Зачем моему
   Ребенку – такая судьбина?
   Ведь русская доля – ему…
   И век ей: Россия, рябина…

24 августа 1918

«Что другим не нужно – несите мне…»

   Что другим не нужно – несите мне:
   Все должно сгореть на моем огне!
   Я и жизнь маню, я и смерть маню
   В легкий дар моему огню.

   Пламень любит легкие вещества:
   Прошлогодний хворост – венки – слова.
   Пламень пышет с подобной пищи!
   Вы ж восстанете – пепла чище!

   Птица-Феникс я, только в огне пою!
   Поддержите высокую жизнь мою!
   Высоко горю и горю до тла,
   И да будет вам ночь светла.

   Ледяной костер, огневой фонтан!
   Высоко несу свой высокий стан,
   Высоко несу свой высокий сан –
   Собеседницы и Наследницы!

2 сентября 1918

«Поступь легкая моя…»

   Поступь легкая моя,
   – Чистой совести примета –
   Поступь легкая моя,
   Песня звонкая моя –

   Бог меня одну поставил
   Посреди большого света.
   – Ты не женщина, а птица,
   Посему – летай и пой.

1 ноября 1918

«Я счастлива жить образцово и просто…»

   Я счастлива жить образцово и просто:
   Как солнце – как маятник – как календарь.
   Быть светской пустынницей стройного роста,
   Премудрой – как всякая Божия тварь.

   Знать: Дух – мой сподвижник, и Дух – мой
   вожатый!
   Входить без доклада, как луч и как взгляд.
   Жить так, как пишу: образцово и сжато, –
   Как Бог повелел и друзья не велят.

22 ноября 1918

Из цикла «Комедьянт»

   – Посвящение —
   – Комедьянту, игравшему Ангела, —
   или Ангелу, игравшему Комедьянта —
   не все равно ли, раз – Вашей милостью —
   я, вместо снежной повинности Москвы
   19 года несла – нежную.

1
«Я помню ночь на склоне ноября…»

   Я помню ночь на склоне ноября.
   Туман и дождь. При свете фонаря
   Ваш нежный лик – сомнительный и странный,
   По-диккенсовски – тусклый и туманный,
   Знобящий грудь, как зимние моря…
   – Ваш нежный лик при свете фонаря.

   И ветер дул, и лестница вилась…
   От Ваших губ не отрывая глаз,
   Полусмеясь, свивая пальцы в узел,
   Стояла я, как маленькая Муза,
   Невинная – как самый поздний час…
   И ветер дул и лестница вилась.

   А на меня из-под усталых вежд
   Струился сонм сомнительных надежд.
   – Затронув губы, взор змеился мимо… –
   Так серафим, томимый и хранимый
   Таинственною святостью одежд,
   Прельщает Мир – из-под усталых вежд.

   Сегодня снова диккенсова ночь.
   И тоже дождь, и так же не помочь
   Ни мне, ни Вам, – и так же хлещут трубы,
   И лестница летит… И те же губы…
   И тот же шаг, уже спешащий прочь –
   Туда – куда-то – в диккенсову ночь.

2 ноября 1918

3
«Не любовь, а лихорадка!»

   Не любовь, а лихорадка!
   Легкий бой лукав и лжив.
   Нынче тошно, завтра сладко,
   Нынче помер, завтра жив.

   Бой кипит. Смешно обоим:
   Как умен – и как умна!
   Героиней и героем
   Я равно обольщена.

   Жезл пастуший – или шпага?
   Зритель, бой – или гавот?
   Шаг вперед – назад три шага,
   Шаг назад – и три вперед.

   Рот как мед, в очах доверье,
   Но уже взлетает бровь.
   Не любовь, а лицемерье,
   Лицедейство – не любовь!

   И итогом этих (в скобках –
   Несодеянных!) грехов –
   Будет легонькая стопка
   Восхитительных стихов.

20 ноября 1918

5
«Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!»

   Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!
   Прекрасные глаза, глядите осторожно!

   Баркасу должно плыть, а мельнице – вертеться.
   Тебе ль остановить кружащееся сердце?

   Порукою тетрадь – не выйдешь господином!
   Пристало ли вздыхать над действом комедийным?

   Любовный крест тяжел – и мы его не тронем.
   Вчерашний день прошел – и мы его схороним.

20 ноября 1918

7
«Не успокоюсь, пока не увижу…»

   Не успокоюсь, пока не увижу.
   Не успокоюсь, пока не услышу.
   Вашего взора пока не увижу,
   Вашего слова пока не услышу.

   Что-то не сходится – самая малость!
   Кто мне в задаче исправит ошибку?
   Солоно-солоно сердцу досталась
   Сладкая-сладкая Ваша улыбка!

   – Баба! – мне внуки на урне напишут.
   И повторяю – упрямо и слабо:
   Не успокоюсь, пока не увижу,
   Не успокоюсь, пока не услышу.

23 ноября 1918

11
«Мне тебя уже не надо…»

   Мне тебя уже не надо,
   Милый – и не оттого что
   С первой почтой – не писал.

   И не оттого что эти
   Строки, писанные с грустью,
   Будешь разбирать – смеясь.

   (Писанные мной одною –
   Одному тебе! – впервые! –
   Расколдуешь – не один.)

   И не оттого что кудри
   До щеки коснутся – мастер
   Я сама читать вдвоем! –

   И не оттого что вместе
   – Над неясностью заглавных! –
   Вы вздохнете, наклонясь.

   И не оттого что дружно
   Веки вдруг смежатся – труден
   Почерк, – да к тому – стихи!

   Нет, дружочек! – Это проще,
   Это пуще, чем досада:

   Мне тебя уже не надо –
   Оттого что – оттого что –
   Мне тебя уже не надо!

3 декабря 1918

14
«Ваш нежный рот – сплошное целованье…»

   Ваш нежный рот – сплошное целованье…
   – И это все, и я совсем как нищий.
   Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!
   Завоеватель? – Нет, завоеванье!

   Любовь ли это – или любованье,
   Пера причуда – иль первопричина,
   Томленье ли по ангельскому чину –
   Иль чуточку притворства – по призванью.

   – Души печаль, очей очарованье,
   Пера ли росчерк – ах! – не все равно ли,
   Как назовут сие уста – доколе
   Ваш нежный рот – сплошное целованье!

Декабрь 1918

16
«Это и много и мало…»

   Это и много и мало.
   Это и просто и темно.
   Та, что была вероломной,
   За вечер – верная стала.

   Белой монашкою скромной,
   – Парой опущенных глаз. –
   Та, что была неуемной,
   За вечер вдруг унялась.

Начало января 1919

17
«Бренные губы и бренные руки…»

   Бренные губы и бренные руки
   Слепо разрушили вечность мою.
   С вечной Душою своею в разлуке –
   Бренные губы и руки пою.

   Рокот божественной вечности – глуше.
   Только порою, в предутренний час –
   С темного неба – таинственный глас:
   – Женщина! – Вспомни бессмертную душу!

Конец декабря 1918

18
«Не поцеловали – приложились…»

   Не поцеловали – приложились.
   Не проговорили – продохнули.
   Может быть – Вы на земле не жили,
   Может быть – висел лишь плащ на стуле.

   Может быть – давно под камнем плоским
   Успокоился Ваш нежный возраст.
   Я себя почувствовала воском:
   Маленькой покойницею в розах.

   Руку на сердце кладу – не бьется.
   Так легко без счастья, без страданья!
   – Так прошло – что у людей зовется –
   На миру – любовное свиданье.

Начало января 1919

«Я Вас люблю всю жизнь и каждый день…»

   Я Вас люблю всю жизнь и каждый день,
   Вы надо мною, как большая тень,
   Как древний дым полярных деревень.

   Я Вас люблю всю жизнь и каждый час.
   Но мне не надо Ваших губ и глаз.
   Все началось – и кончилось – без Вас.

   Я что-то помню: звонкая дуга,
   Огромный ворот, чистые снега,
   Унизанные звездами рога…

   И от рогов – в полнебосвода – тень…
   И древний дым полярных деревень…
   – Я поняла: Вы северный олень.

7 декабря 1918

Тебе – через сто лет

   К тебе, имеющему быть рожденным
   Столетие спустя, как отдышу, –
   Из самых недр – как на смерть осужденный,
   Своей рукой – пишу:

   – Друг! не ищи меня! Другая мода!
   Меня не помнят даже старики.
   – Ртом не достать! – Через летейски воды
   Протягиваю две руки

   Как два костра, глаза твои я вижу,
   Пылающие мне в могилу – в ад, –
   Ту видящие, что рукой не движет,
   Умершую сто лет назад.

   Со мной в руке – почти что горстка пыли –
   Мои стихи! – я вижу: на ветру
   Ты ищешь дом, где родилась я – или
   В котором я умру.

   На встречных женщин – тех, живых, счастливых,
   Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
   – Сборище самозванок! Все мертвы вы!
   Она одна жива!

   Я ей служил служеньем добровольца!
   Все тайны знал, весь склад ее перстней!
   Грабительницы мертвых! Эти кольца
   Украдены у ней!

   О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
   Раскаиваюсь в первый раз,
   Что столько я их вкривь и вкось дарила, –
   Тебя не дождалась!

   И грустно мне еще, что в этот вечер,
   Сегодняшний – так долго шла я вслед
   Садящемуся солнцу, – и навстречу
   Тебе – через сто лет.

   Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
   Моим друзьям во мглу могил:
   – Все восхваляли! Розового платья
   Никто не подарил!

   Кто бескорыстней был?! – Нет, я корыстна!
   Раз не убьешь, – корысти нет скрывать,
   Что я у всех выпрашивала письма,
   Чтоб ночью целовать.

   Сказать? – Скажу! Небытие – условность.
   Ты мне сейчас – страстнейший из гостей,
   И ты окажешь перлу всех любовниц
   Во имя той – костей.

Август 1919

«Два дерева хотят друг к другу…»

   Два дерева хотят друг к другу.
   Два дерева. Напротив дом мой.
   Деревья старые. Дом старый.
   Я молода, а то б, пожалуй,
   Чужих деревьев не жалела.

   То, что поменьше, тянет руки,
   Как женщина, из жил последних
   Вытянулось, – смотреть жестоко,
   Как тянется – к тому, другому,
   Что старше, стойче и – кто знает?
   Еще несчастнее, быть может.

   Два дерева: в пылу заката
   И под дождем – еще под снегом –
   Всегда, всегда: одно к другому,
   Таков закон: одно к другому,
   Закон один: одно к другому.

Август 1919

«А человек идет за плугом…»

   А человек идет за плугом
   И строит гнезда.
   Одна пред Господом заслуга:
   Глядеть на звезды.

   И вот за то тебе спасибо,
   Что, цепенея,
   Двух звезд моих не видишь – ибо
   Нашел – вечнее.

   Обман сменяется обманом,
   Рахилью – Лия.
   Все женщины ведут в туманы:
   Я – как другие.

Октябрь 1919

С.Э.
(«Хочешь знать, как дни проходят…»)

   Хочешь знать, как дни проходят,
   Дни мои в стране обид?
   Две руки пилою водят,
   Сердце – имя говорит.

   Эх! Прошел бы ты по дому –
   Знал бы! Так в ночи пою,
   Точно по чему другому –
   Не по дереву – пилю.

   И чудят, чудят пилою
   Руки – вольные досель.
   И метет, метет метлою
   Богородица-Метель.

Ноябрь 1919

«Дорожкою простонародною…»

   Дорожкою простонародною,
   Смиренною, богоугодною,
   Идем – свободные, немодные,
   Душой и телом – благородные.

   Сбылися древние пророчества:
   Где вы – Величества? Высочества?

   Мать с дочерью идем – две странницы
   Чернь черная навстречу чванится.
   Быть может – вздох от нас останется,
   А может – Бог на нас оглянется…

   Пусть будет – как Ему захочется:
   Мы не Величества, Высочества.

   Так, скромные, богоугодные,
   Душой и телом – благородные,
   Дорожкою простонародною –
   Так, доченька, к себе на родину:

   В страну Мечты и Одиночества –
   Где мы – Величества, Высочества.

(1919)

Бальмонту

   Пышно и бесстрастно вянут
   Розы нашего румянца.
   Лишь камзол теснее стянут:
   Голодаем как испанцы.

   Ничего не можем даром
   Взять – скорее гору сдвинем!
   И ко всем гордыням старым –
   Голод: новая гордыня.

   В вывернутой наизнанку
   Мантии Врагов Народа
   Утверждаем всей осанкой:
   Луковица – и свобода.

   Жизни ломовое дышло
   Спеси не перешибило
   Скакуну. Как бы не вышло:
   – Луковица – и могила.

   Будет наш ответ у входа
   В Рай, под деревцем миндальным:
   – Царь! На пиршестве народа
   Голодали – как гидальго!

Ноябрь 1919

Але
(«Когда-нибудь, прелестное созданье…»)

   Когда-нибудь, прелестное созданье,
   Я стану для тебя воспоминаньем.

   Там, в памяти твоей голубоокой,
   Затерянным – так далеко-далёко.

   Забудешь ты мой профиль горбоносый,
   И лоб в апофеозе папиросы,

   И вечный смех мой, коим всех морочу,
   И сотню – на руке моей рабочей –

   Серебряных перстней, – чердак – каюту,
   Моих бумаг божественную смуту…

   Как в страшный год, возвышены Бедою,
   Ты – маленькой была, я – молодою.

Ноябрь 1919

«Между воскресеньем и субботой…»

   Между воскресеньем и субботой
   Я повисла, птица вербная.
   На одно крыло – серебряная,
   На другое – золотая.

   Меж Забавой и Заботой
   Пополам расколота, –
   Серебро мое – суббота!
   Воскресенье – золото!

   Коли грусть пошла по жилушкам,
   Не по нраву – корочка, –
   Знать, из правого я крылушка
   Обронила перышко.

   А коль кровь опять проснулася,
   Подступила к щеченькам, –
   Значит, к миру обернулася
   Я бочком золотеньким.

   Наслаждайтесь! – Скоро-скоро
   Канет в страны дальние –
   Ваша птица разноперая –
   Вербная – сусальная.

29 декабря 1919

«Я эту книгу поручаю ветру…»

   Я эту книгу поручаю ветру
   И встречным журавлям.
   Давным-давно – перекричать разлуку –
   Я голос сорвала.

   Я эту книгу, как бутылку в волны,
   Кидаю в вихрь войн.
   Пусть странствует она – свечой под праздник –
   Вот так: из длани в длань.

   О ветер, ветер, верный мой свидетель,
   До милых донеси,
   Что еженощно я во сне свершаю
   Путь – с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

«Та ж молодость, и те же дыры…»

   Та ж молодость, и те же дыры,
   И те же ночи у костра…
   Моя божественная лира
   С твоей гитарою – сестра.

   Нам дар один на долю выпал:
   Кружить по душам, как метель.
   – Грабительница душ! – Сей титул
   И мне опущен в колыбель!

   В тоске заламывая руки,
   Знай: не одна в тумане дней
   Цыганским варевом разлуки
   Дурманишь молодых князей.

   Знай: не одна на ножик вострый
   Глядишь с томлением в крови, –
   Знай, что еще одна… – Что сестры
   В великой низости любви.

(Март 1920)

Памяти Г. Гейне

   Хочешь не хочешь – дам тебе знак!
   Спор наш не кончен – а только начат!
   В нынешней жизни – выпало так:
   Мальчик поет, а девчонка плачет.

   В будущей жизни – любо глядеть! –
   Ты будешь плакать, я буду – петь!

   Бубен в руке!
   Дьявол в крови!
   – Красная юбка
   В черных сердцах!

   Красною юбкой – в небо пылю!
   Честь молодую – ковром подстелешь.
   Как с мотыльками тебя делю –
   Так с моряками меня поделишь!

   Красная юбка? – Как бы не так!
   Огненный парус! – Красный маяк!

   Бубен в руке!
   Дьявол в крови!
   Красная юбка
   В черных сердцах!

   Слушай приметы: бела как мел,
   И не смеюсь, а губами движу.
   А чтобы – как увидал – сгорел! –
   Не позабудь, что приду я – рыжей.

   Рыжей, как этот кленовый лист,
   Рыжей, как тот, что в лесах повис.

   Бубен в руке!
   Дьявол в крови!
   Красная юбка
   В черных сердцах!

(Начало апреля 1920)

«А следующий раз – глухонемая…»

   А следующий раз – глухонемая
   Приду на свет, где всем свой стих дарю,
   свой слух дарю.

   Ведь все равно – что говорят – не понимаю.
   Ведь все равно – кто разберет? – что говорю.

   Бог упаси меня – опять Коринной
   В сей край придти, где люди тверже льдов,
   а льдины – скал.

   Глухонемою – и с такою длинной –
   – Вот – до полу – косой, чтоб не узнал!

7 апреля 1920

«Две руки, легко опущенные…»

   Две руки, легко опущенные
   На младенческую голову!
   Были – по одной на каждую –
   Две головки мне дарованы.

   Но обеими – зажатыми –
   Яростными – как могла! –
   Старшую у тьмы выхватывая –
   Младшей не уберегла.

   Две руки – ласкать – разглаживать
   Нежные головки пышные.
   Две руки – и вот одна из них
   За ночь оказалась лишняя.

   Светлая – на шейке тоненькой –
   Одуванчик на стебле!
   Мной еще совсем непонято,
   Что дитя мое в земле.

Пасхальная неделя 1920

Сын

   Так, левою рукой упершись в талью,
   И ногу выставив вперед,
   Стоишь. Глаза блистают сталью,
   Не улыбается твой рот.

   Краснее губы и чернее брови
   Встречаются, но эта масть!
   Светлее солнца! Час не пробил
   Руну – под ножницами пасть.

   Все женщины тебе целуют руки
   И забывают сыновей.
   Весь – как струна! Славянской скуки
   Ни тени – в красоте твоей.

   Остолбеневши от такого света,
   Я знаю: мой последний час!
   И как не умереть поэту,
   Когда поэма удалась!

   Так, выступив из черноты бессонной
   Кремлевских башенных вершин,
   Предстал мне в предрассветном сонме
   Тот, кто еще придет – мой сын.

Пасхальная неделя 1920

«Не любовницей – любимицей…»

   Не любовницей – любимицей
   Я пришла на землю нежную.
   От рыданий не подымется
   Грудь мальчишая моя.

   Оттого-то так и нежно мне –
   Не вздыхаючи, не млеючи –
   На малиновой скамеечке
   У подножья твоего.

   Если я к руке опущенной
   Ртом прильну – не вздумай хмуриться!
   Любованье – хлеб насущный мой:
   Я молитву говорю.

   Всех кудрей златых – дороже мне
   Нежный иней индевеющий
   Над малиновой скамеечкой
   У подножья твоего.

   Головой в колени добрые
   Утыкаючись – все думаю:
   Все ли – до последней – собраны
   Розы для тебя в саду?

   Но в одном клянусь: обобраны
   Все – до одного! – царевичи –
   На малиновой скамеечке
   У подножья твоего.

   А покамест песни пела я,
   Ты уснул – и вот блаженствую:
   Самое святое дело мне –
   Сонные глаза стеречь!

   – Если б знал ты, как божественно
   Мне дышать – дохнуть не смеючи –
   На малиновой скамеечке
   У подножья твоего!

1-е Воскресенье после Пасхи 1920

«Мой путь не лежит мимо дому – твоего…»

   – «А впрочем. Вы ведь никогда
   не ходите мимо моего дому…»

   Мой путь не лежит мимо дому – твоего.
   Мой путь не лежит мимо дому – ничьего.

   А все же с пути сбиваюсь,
   (Особо весной!)
   А все же по людям маюсь,
   Как пес под луной.

   Желанная всюду гостья!
   Всем спать не даю!
   Я с дедом играю в кости,
   А с внуком – пою.

   Ко мне не ревнуют жены:
   Я – голос и взгляд.
   И мне ни один влюбленный
   Не вывел палат.

   Смешно от щедрот незваных
   Мне ваших, купцы!
   Сама воздвигаю за ночь –
   Мосты и дворцы.

   (А что говорю, не слушай!
   Все мелет – бабье!)
   Сама поутру разрушу
   Творенье свое.

   Хоромы – как сноп соломы – ничего!
   Мой путь не лежит мимо дому – твоего.

27 апреля 1920

«Глаза участливой соседки…»

   Глаза участливой соседки
   И ровные шаги старушьи.
   В руках, свисающих как ветки –
   Божественное равнодушье.

   А юноша греметь с трибуны
   Устал. – Все молнии иссякли. –
   Лишь изредка на лоб мой юный
   Слова – тяжелые, как капли.

   Луна как рубище льняное
   Вдоль членов, кажущихся дымом.
   – Как хорошо мне под луною –
   С нелюбящим и нелюбимым.

29 апреля 1920

«На бренность бедную мою…»

   На бренность бедную мою
   Взираешь, слов не расточая.
   Ты – каменный, а я пою,
   Ты – памятник, а я летаю.

   Я знаю, что нежнейший май
   Пред оком Вечности – ничтожен.
   Но птица я – и не пеняй,
   Что легкий мне закон положен.

16 мая 1920

«Восхищенной и восхищённой…»

   Восхищенной и восхищённой,
   Сны видящей средь бела дня,
   Все спящей видели меня,
   Никто меня не видел сонной.

   И оттого, что целый день
   Сны проплывают пред глазами,
   Уж ночью мне ложиться – лень.
   И вот, тоскующая тень,
   Стою над спящими друзьями.

17–19 мая 1920

«Пригвождена к позорному столбу…»

   Пригвождена к позорному столбу
   Славянской совести старинной,
   С змеею в сердце и с клеймом на лбу,
   Я утверждаю, что – невинна.

   Я утверждаю, что во мне покой
   Причастницы перед причастьем.
   Что не моя вина, что я с рукой
   По площадям стою – за счастьем.

   Пересмотрите все мое добро,
   Скажите – или я ослепла?
   Где золото мое? Где серебро?
   В моей руке – лишь горстка пепла!

   И это все, что лестью и мольбой
   Я выпросила у счастливых.
   И это все, что я возьму с собой
   В край целований молчаливых.

Май 1920

«Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя…»

   Ты этого хотел. – Так. – Аллилуйя.
   Я руку, бьющую меня, целую.

   В грудь оттолкнувшую – к груди тяну,
   Чтоб, удивясь, прослушал – тишину.

   И чтоб потом, с улыбкой равнодушной:
   – Мое дитя становится послушным!

   Не первый день, а многие века
   Уже тяну тебя к груди, рука

   Монашеская – хладная до жара! –
   Рука – о Элоиза! – Абеляра.

   В гром кафедральный – дабы насмерть бит
   Ты, белой молнией взлетевший бич!

19 мая 1920, Канун Вознесения

«И не спасут ни стансы, ни созвездья…»

   И не спасут ни стансы, ни созвездья.
   А это называется – возмездье
   За то, что каждый раз,

   Стан разгибая над строкой упорной,
   Искала я над лбом своим просторным
   Звезд только, а не глаз.

   Что самодержцем Вас признав на веру,
   – Ах, ни единый миг, прекрасный Эрос,
   Без Вас мне не был пуст!

   Что по ночам, в торжественных туманах,
   Искала я у нежных уст румяных –
   Рифм только, а не уст.

   Возмездие за то, что злейшим судьям
   Была – как снег, что здесь, под левой грудью
   Вечный апофеоз!

   Что с глазу на глаз с молодым Востоком
   Искала я на лбу своем высоком
   Зорь только, а не роз!

20 мая 1920

«Не так уж подло и не так уж просто…»

   Не так уж подло и не так уж просто,
   Как хочется тебе, чтоб крепче спать.
   Теперь иди. С высокого помоста
   Кивну тебе опять.

   И, удивленно подымая брови,
   Увидишь ты, что зря меня чернил:
   Что я писала – чернотою крови,
   Не пурпуром чернил.

«Кто создан из камня, кто создан из глины…»

   Кто создан из камня, кто создан из глины,
   А я серебрюсь и сверкаю!
   Мне дело – измена, мне имя – Марина,
   Я – бренная пена морская.

   Кто создан из глины, кто создан из плоти –
   Тем гроб и надгробные плиты…
   – В купели морской крещена – и в полете
   Своем – непрестанно разбита!

   Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
   Пробьется мое своеволье.
   Меня – видишь кудри беспутные эти? –
   Земною не сделаешь солью.

   Дробясь о гранитные ваши колена,
   Я с каждой волной – воскресаю!
   Да здравствует пена – веселая пена –
   Высокая пена морская!

23 мая 1920

«Глазами ведьмы зачарованной…»

   Глазами ведьмы зачарованной
   Гляжу на Божие дитя запретное.
   С тех пор как мне душа дарована,
   Я стала тихая и безответная.

   Забыла, как речною чайкою
   Всю ночь стонала под людскими окнами.
   Я в белом чепчике теперь – хозяйкою
   Хожу степенною, голубоокою.

   И даже кольца стали тусклые,
   Рука на солнце – как мертвец спеленутый.
   Так солон хлеб мой, что нейдет, во рту стоит,
   А в солонице соль лежит нетронута…

25 мая 1920

С.Э.
(«Сижу без света, и без хлеба…»)

   Сижу без света, и без хлеба,
   И без воды.
   Затем и насылает беды
   Бог, что живой меня на небо
   Взять замышляет за труды.

   Сижу, – с утра ни корки черствой –
   Мечту такую полюбя,
   Что – может – всем своим покорством
   – Мой Воин! – выкуплю тебя.

16 мая 1920

С.Э.
(«Писала я на аспидной доске…»)

   Писала я на аспидной доске,
   И на листочках вееров поблеклых,
   И на речном, и на морском песке,
   Коньками по льду и кольцом на стеклах, –

   И на стволах, которым сотни зим,
   И, наконец – чтоб было всем известно! –
   Что ты любим! любим! любим! – любим!
   Расписывалась – радугой небесной.

   Как я хотела, чтобы каждый цвел
   В веках со мной! под пальцами моими!
   И как потом, склонивши лоб на стол,
   Крест-накрест перечеркивала – имя…

   Но ты, в руке продажного писца
   Зажатое! ты, что мне сердце жалишь!
   Непроданное мной! внутри кольца!
   Ты – уцелеешь на скрижалях.

18 мая 1920

«Одна половинка окна растворилась…»

   Одна половинка окна растворилась.
   Одна половинка души показалась.
   Давай-ка откроем – и ту половинку,
   И ту половинку окна!

25 мая 1920

«И что тому костер остылый…»

   И что тому костер остылый,
   Кому разлука – ремесло!
   Одной волною накатило,
   Другой волною унесло.

   Ужели в раболепном гневе
   За милым поползу ползком –
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском!

   Кусай себе, дружочек родный,
   Как яблоко – весь шар земной!
   Беседуя с пучиной водной,
   Ты все ж беседуешь со мной.

   Подобно земнородной деве,
   Не скрестит две руки крестом –
   Дщерь, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском!

   Нет, наши девушки не плачут,
   Не пишут и не ждут вестей!
   Нет, снова я пущусь рыбачить
   Без невода и без сетей!

   Какая власть в моем напеве, –
   Одна не ведаю о том, –
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском.

   Такое уж мое именье:
   Весь век дарю – не издарю!
   Зато прибрежные каменья
   Дробя, – свою же грудь дроблю!

   Подобно пленной королеве,
   Что молвлю на суду простом –
   Я, выношенная во чреве
   Не материнском, а морском.

13 июня 1920

«Вчера еще в глаза глядел…»

   Вчера еще в глаза глядел,
   А нынче – все косится в сторону!
   Вчера еще до птиц сидел, –
   Все жаворонки нынче – вороны!

   Я глупая, а ты умен,
   Живой, а я остолбенелая.
   О вопль женщин всех времен:
   «Мой милый, что тебе я сделала?!»

   И слезы ей – вода, и кровь –
   Вода, – в крови, в слезах умылася!
   Не мать, а мачеха – Любовь:
   Не ждите ни суда, ни милости.

   Увозят милых корабли,
   Уводит их дорога белая…
   И стон стоит вдоль всей земли:
   «Мой милый, что тебе я сделала?»

   Вчера еще – в ногах лежал!
   Равнял с Китайскою державою!
   Враз обе рученьки разжал, –
   Жизнь выпала – копейкой ржавою!

   Детоубийцей на суду
   Стою – немилая, несмелая.
   Я и в аду тебе скажу:
   «Мой милый, что тебе я сделала?»

   Спрошу я стул, спрошу кровать:
   «За что, за что терплю и бедствую?»
   «Отцеловал – колесовать:
   Другую целовать», – ответствуют.

   Жить приучил в самом огне,
   Сам бросил – в степь заледенелую!
   Вот что ты, милый, сделал мне!
   Мой милый, что тебе – я сделала?

   Все ведаю – не прекословь!
   Вновь зрячая – уж не любовница!
   Где отступается Любовь,
   Там подступает Смерть – садовница.

   Само – что дерево трясти! –
   В срок яблоко спадает спелое…
   – За все, за все меня прости,
   Мой милый, – что тебе я сделала!

14 июня 1920

«Не хочу ни любви, ни почестей…»

   Не хочу ни любви, ни почестей:
   – Опьянительны. – Не падка!
   Даже яблочка мне не хочется
   – Соблазнительного – с лотка…

   Что-то цепью за мной волочится,
   Скоро громом начнет греметь.

   – Как мне хочется,
   Как мне хочется –
   Потихонечку умереть!

(Июль 1920)

«Я вижу тебя черноокой, – разлука!»

   Я вижу тебя черноокой, – разлука!
   Высокой, – разлука! – Одинокой, – разлука!
   С улыбкой, сверкнувшей, как ножик, – разлука!
   Совсем на меня не похожей – разлука!

   На всех матерей, умирающих рано,
   На мать и мою ты похожа, – разлука!
   Ты так же вуаль оправляешь в прихожей.
   Ты Анна над спящим Сережей, – разлука!

   Стрясается – в дом забредешь желтоглазой
   Цыганкой, – разлука! – молдаванкой, – разлука!
   Без стука, – разлука! – Как вихрь заразный
   К нам в жилы врываешься – лихорадкой, – разлука!

   И жжешь, и звенишь, и топочешь, и свищешь,
   И ревешь, и рокочешь – и – разорванным шелком –
   – Серым волком, – разлука! – Не жалея ни деда, ни внука, – разлука!
   Филином – птицей – разлука! Степной кобылицей, – разлука!

   Не потомком ли Разина – широкоплечим, ражим, рыжим
   Я погромщиком тебя увидала, – разлука?
   – Погромщиком, выпускающим кишки и перины?..

   Ты нынче зовешься Мариной, – разлука!

Конец июля 1920

«Другие – с очами и с личиком светлым…»

   Другие – с очами и с личиком светлым,
   А я-то ночами беседую с ветром.
   Не с тем – италийским
   Зефиром младым, –
   С хорошим, с широким,
   Российским, сквозным!

   Другие всей плотью по плоти плутают,
   Из уст пересохших – дыханье глотают…
   А я – руки настежь! – застыла – столбняк!
   Чтоб выдул мне душу – российский сквозняк!

   Другие – о, нежные, цепкие путы!
   Нет, с нами Эол обращается круто.
   – Небось, не растаешь! Одна – мол – семья! –
   Как будто и вправду – не женщина я!

2 августа 1920

«Проста моя осанка…»

   Проста моя осанка,
   Нищ мой домашний кров.
   Ведь я островитянка
   С далеких островов!

   Живу – никто не нужен!
   Взошел – ночей не сплю.
   Согреть чужому ужин –
   Жилье свое спалю.

   Взглянул – так и знакомый,
   Взошел – так и живи.
   Просты наши законы:
   Написаны в крови.

   Луну заманим с неба
   В ладонь – коли мила!
   Ну а ушел – как не был,
   И я – как не была.

   Гляжу на след ножовый:
   Успеет ли зажить
   До первого чужого,
   Который скажет: пить.

Август 1920

«Есть в стане моем – офицерская прямость…»

   Есть в стане моем – офицерская прямость,
   Есть в ребрах моих – офицерская честь.
   На всякую муку иду не упрямясь:
   Терпенье солдатское есть!

   Как будто когда-то прикладом и сталью
   Мне выправили этот шаг.
   Недаром, недаром черкесская талья
   И тесный ременный кушак.

   А зорю заслышу – Отец ты мой родный!
   Хоть райские – штурмом – врата!
   Как будто нарочно для сумки походной –
   Раскинутых плеч широта.

   Все может – какой инвалид ошалелый
   Над люлькой мне песенку спел…
   И что-то от этого дня – уцелело:
   Я слово беру – на прицел!

   И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром
   Скрежещет – корми – не корми! –
   Как будто сама я была офицером
   В Октябрьские смертные дни.

Сентябрь 1920

«Не называй меня никому…»

   Не называй меня никому,
   Я серафим твой, легкое бремя.
   Ты поцелуй меня нежно в темя,
   И отпусти во тьму.

   Все мы сидели в ночи без света.
   Ты позабудешь мои приметы.

   Да не смутит тебя сей – Бог весть! –
   Вздох, всполохнувший одежды ровность.
   Может ли, друг, на устах любовниц
   Песня такая цвесть?

   Так и иди себе с миром, словно
   Мальчика гладил в хору церковном.

   Духи и дети, дитя, не в счет!
   Не отвечают, дитя, за души!
   Эти ли руки – веревкой душат?
   Эта ли нежность – жжет?

   Вспомни, как руки пустив вдоль тела,
   Закаменев, на тебя глядела.

   Не загощусь я в твоем дому,
   Раскрепощу молодую совесть.
   Видишь: к великим боям готовясь,
   Сам ухожу во тьму.

   И обещаю: не будет биться
   В окна твои – золотая птица!

25 ноября 1920

Чужому

   Твои знамена – не мои!
   Врозь наши головы.
   Не изменить в тисках Змеи
   Мне Духу-Голубю.

   Не ринусь в красный хоровод
   Вкруг древа майского.
   Превыше всех земных ворот –
   Врата мне – райские.

   Твои победы – не мои!
   Иные грезились!
   Мы не на двух концах земли –
   На двух созвездиях!

   Ревнители двух разных звезд –
   Так что же делаю –
   Я, перекидывая мост
   Рукою смелою?!

   Есть у меня моих икон
   Ценней – сокровище.
   Послушай: есть другой закон,
   Законы – кроющий.

   Пред ним – все клонятся клинки,
   Все меркнут – яхонты.
   Закон протянутой руки,
   Души распахнутой.

   И будем мы судимы – знай –
   Одною мерою.
   И будет нам обоим – Рай,
   В который – верую.

Москва, 28 ноября 1920

«Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе…»

   Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе
   Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.
   О милая! – Ни в гробовом сугробе,
   Ни в облачном с тобою не прощусь.

   И не на то мне пара крыл прекрасных
   Дана, чтоб на сердце держать пуды.
   Спеленутых, безглазых и безгласных
   Я не умножу жалкой слободы.

   Нет, выпростаю руки! – Стан упругий
   Единым взмахом из твоих пелен
   – Смерть – выбью! Верст на тысячу в округе
   Растоплены снега и лес спален.

   И если все ж – плеча, крыла, колена
   Сжав – на погост дала себя увесть, –
   То лишь затем, чтобы смеясь над тленом,
   Стихом восстать – иль розаном расцвесть!

Около 28 ноября 1920

«Знаю, умру на заре! На которой из двух…»

   Знаю, умру на заре! На которой из двух,
   Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
   Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
   Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!

   Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
   С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
   Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
   Бог не пошлет по мою лебединую душу!

   Нежной рукой отведя нецелованный крест,
   В щедрое небо рванусь за последним приветом.
   Прорезь зари – и ответной улыбки прорез…
   Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!

Москва, декабрь 1920

Ученик

1
«Быть мальчиком твоим светлоголовым…»

   Быть мальчиком твоим светлоголовым,
   – О, через все века! –
   За пыльным пурпуром твоим брести в суровом
   Плаще ученика.

   Улавливать сквозь всю людскую гущу
   Твой вздох животворящ
   Душой, дыханием твоим живущей,
   Как дуновеньем – плащ.

   Победоноснее Царя Давида
   Чернь раздвигать плечом.
   От всех обид, от всей земной обиды
   Служить тебе плащом.

   Быть между спящими учениками
   Тем, кто во сне – не спит.
   При первом чернью занесенном камне
   Уже не плащ – а щит!

   (О, этот стих не самовольно прерван!
   Нож чересчур остер!)
   И – вдохновенно улыбнувшись – первых
   Взойти на твой костер.

15 апреля 1921

2
«Есть некий час – как сброшенная клажа…»

   Есть некий час…
Тютчев.

   Есть некий час – как сброшенная клажа:
   Когда в себе гордыню укротим.
   Час ученичества, он в жизни каждой
   Торжественно-неотвратим.

   Высокий час, когда, сложив оружье
   К ногам указанного нам – Перстом,
   Мы пурпур Воина на мех верблюжий
   Сменяем на песке морском.

   О этот час, на подвиг нас – как Голос
   Вздымающий из своеволья дней!
   О этот час, когда как спелый колос
   Мы клонимся от тяжести своей.

   И колос взрос, и час веселый пробил,
   И жерновов возжаждало зерно.
   Закон! Закон! Еще в земной утробе
   Мной вожделенное ярмо.

   Час ученичества! Но зрим и ведом
   Другой нам свет, – еще заря зажглась
   Благословен ему грядущий следом
   Ты – одиночества верховный час!

15 апреля 1921

3
«Солнце Вечера – добрее…»

   Солнце Вечера – добрее
   Солнца в полдень.
   Изуверствует – не греет
   Солнце в полдень.

   Отрешеннее и кротче
   Солнце – к ночи.
   Умудренное, не хочет
   Бить нам в очи.

   Простотой своей – тревожа
   Королевской,
   Солнце Вечера – дороже
   Песнопевцу!
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Распинаемое тьмой
   Ежевечерне,
   Солнце Вечера – не кланяется
   Черни.

   Низвергаемый с престолу
   Вспомни – Феба!
   Низвергаемый – не долу
   Смотрит – в небо!

   О, не медли на соседней
   Колокольне!
   Быть хочу твоей последней
   Колокольней.

16 апреля 1921

4
«Пало прениже волн…»

   Пало прениже волн
   Бремя дневное.
   Тихо взошли на холм
   Вечные – двое.

   Тесно – плечо с плечом –
   Встали в молчанье.
   Два – под одним плащом
   Ходят дыханья.

   Завтрашних спящих войн
   Вождь – и вчерашних,
   Молча стоят двойной
   Черною башней.

   Змия мудрей стоят,
   Голубя кротче.
   – Отче, возьми в назад,
   В жизнь свою, отче!

   Через все небо – дым
   Воинств Господних.
   Борется плащ, двойным
   Вздохом приподнят.

   Ревностью взор разъят,
   Молит и ропщет…
   – Отче, возьми в закат,
   В ночь свою, отче!

   Празднуя ночи вход,
   Дышат пустыни.
   Тяжко – как спелый плод –
   Падает: – Сыне!

   Смолкло в своем хлеву
   Стадо людское.
   На золотом холму
   Двое – в покое.

19 апреля 1921

5
«Был час чудотворен и полн…»

   Был час чудотворен и полн,
   Как древние были.
   Я помню – бок о бок – на холм,
   Я помню – всходили…

   Ручьев ниспадающих речь
   Сплеталась предивно
   С плащом, ниспадающим с плеч
   Волной неизбывной.

   Все выше, все выше – высот
   Последнее злато.
   Сновидческий голос: Восход
   Навстречу Закату.

21 апреля 1921

6
«Все великолепье…»

   Все великолепье
   Труб – лишь только лепет
   Трав – перед Тобой.

   Все великолепье
   Бурь – лишь только щебет
   Птиц – перед Тобой.

   Все великолепье
   Крыл – лишь только трепет
   Век – перед Тобой.

23 апреля 1921

7
«По холмам – круглым и смуглым…»

   По холмам – круглым и смуглым,
   Под лучом – сильным и пыльным.
   Сапожком – робким и кротким –
   За плащом – рдяным и рваным.

   По пескам – жадным и ржавым,
   Под лучом – жгущим и пьющим,
   Сапожком – робким и кротким –
   За плащом – следом и следом.

   По волнам – лютым и вздутым,
   Под лучом – гневным и древним,
   Сапожком – робким и кротким –
   За плащом – лгущим и лгущим…

25 апреля 1921

«Я знаю, я знаю…»

   Я знаю, я знаю,
   Что прелесть земная,
   Что эта резная,
   Прелестная чаша –
   Не более наша,
   Чем воздух,
   Чем звезды,
   Чем гнезда,
   Повисшие в зорях.

   Я знаю, я знаю,
   Кто чаше – хозяин!
   Но легкую ногу вперед – башней
   В орлиную высь!
   И крылом – чашу
   От грозных и розовых уст –
   Бога!

30 июня 1921

«Два зарева! – нет, зеркала!»

   М. А. Кузмину

   Два зарева! – нет, зеркала!
   Нет, два недуга!
   Два серафических жерла,
   Два черных круга

   Обугленных – из льда зеркал,
   С плит тротуарных,
   Через тысячеверстья зал
   Дымят – полярных.

   Ужасные! – Пламень и мрак!
   Две черных ямы.
   Бессонные мальчишки – так –
   В больницах: Мама!

   Страх и укор, ах и аминь…
   Взмах величавый…
   Над каменностию простынь –
   Две черных славы.

   Так знайте же, что реки – вспять,
   Что камни – помнят!
   Что уж опять они, опять
   В лучах огромных

   Встают – два солнца, два жерла,
   – Нет, два алмаза! –
   Подземной бездны зеркала:
   Два смертных глаза.

2 июля 1921

Маяковскому

   Превыше крестов и труб,
   Крещенный в огне и дыме,
   Архангел-тяжелоступ –
   Здорово, в веках Владимир!

   Он возчик и он же конь,
   Он прихоть и он же право.
   Вздохнул, поплевал в ладонь:
   – Держись, ломовая слава!

   Певец площадных чудес –
   Здорово, гордец чумазый,
   Что камнем – тяжеловес
   Избрал, не прельстясь алмазом.

   Здорово, булыжный гром!
   Зевнул, козырнул – и снова
   Оглоблей гребет – крылом
   Архангела ломового.

18 сентября 1921

«С такою силой в подбородок руку…»

   С такою силой в подбородок руку
   Вцепив, что судорогой вьется рот,
   С такою силою поняв разлуку,
   Что, кажется, и смерть не разведет –

   Так знаменосец покидает знамя,
   Так на помосте матерям: Пора!
   Так в ночь глядит – последними глазами
   Наложница последнего царя.

24 сентября 1921

Молодость

1
«Молодость моя! Моя чужая…»

   Молодость моя! Моя чужая
   Молодость! Мой сапожок непарный!
   Воспаленные глаза сужая,
   Так листок срывают календарный.

   Ничего из всей твоей добычи
   Не взяла задумчивая Муза.
   Молодость моя! – Назад не кличу.
   Ты была мне ношей и обузой.

   Ты в ночи нашептывала гребнем,
   Ты в ночи оттачивала стрелы.
   Щедростью твоей давясь, как щебнем,
   За чужие я грехи терпела.

   Скипетр тебе вернув до сроку –
   Что уже душе до яств и брашна!
   Молодость моя! Моя морока –
   Молодость! Мой лоскуток кумашный!

18 ноября 1921

2
«Скоро уж из ласточек – в колдуньи!»

   Скоро уж из ласточек – в колдуньи!
   Молодость! Простимся накануне…
   Постоим с тобою на ветру!
   Смуглая моя! Утешь сестру!

   Полыхни малиновою юбкой,
   Молодость моя! Моя голубка
   Смуглая! Раззор моей души!
   Молодость моя! Утешь, спляши!

   Полосни лазоревою шалью,
   Шалая моя! Пошалевали
   Досыта с тобой! – Спляши, ошпарь!
   Золотце мое – прощай – янтарь!

   Неспроста руки твоей касаюсь,
   Как с любовником с тобой прощаюсь.
   Вырванная из грудных глубин –
   Молодость моя! – Иди к другим!

20 ноября 1921

Ахматовой

   Кем полосынька твоя
   Нынче выжнется?
   Чернокосынька моя!
   Чернокнижница!

   Дни полночные твои,
   Век твой таборный…
   Все работнички твои
   Разом забраны.

   Где сподручники твои,
   Те сподвижнички?
   Белорученька моя,
   Чернокнижница!

   Не загладить тех могил
   Слезой, славою.
   Один заживо ходил –
   Как удавленный.

   Другой к стеночке пошел
   Искать прибыли.
   (И гордец же был-сокол!)
   Разом выбыли.

   Высоко твои братья!
   Не докличешься!
   Яснооконька моя,
   Чернокнижница!

   А из тучи-то (хвала –
   Диво дивное!)
   Соколиная стрела,
   Голубиная…

   Знать, в два перышка тебе
   Пишут тамотка,
   Знать, уж в скорости тебе
   Выйдет грамотка:

   – Будет крылышки трепать
   О булыжники!
   Чернокрылонька моя!
   Чернокнижница!

29 декабря 1921

«На заре – наимедленнейшая кровь…»

   На заре – наимедленнейшая кровь,
   На заре – наиявственнейшая тишь.
   Дух от плоти косной берет развод,
   Птица клетке костной дает развод.

   Око зрит – невидимейшую даль,
   Сердце зрит – невидимейшую связь.
   Ухо пьет – неслыханнейшую молвь.
   Над разбитым Игорем плачет Див.

18 февраля 1922

«Есть час на те слова…»

   Есть час на те слова.
   Из слуховых глушизн
   Высокие права
   Выстукивает жизнь.

   Быть может – от плеча,
   Протиснутого лбом.
   Быть может – от луча,
   Невидимого днем.

   В напрасную струну
   Прах – взмах на простыню.
   Дань страху своему
   И праху своему.

   Жарких самоуправств
   Час – и тишайших просьб.
   Час безземельных братств.
   Час мировых сиротств.

11 июня 1922

«Ищи себе доверчивых подруг…»

   Ищи себе доверчивых подруг,
   Не выправивших чуда на число.
   Я знаю, что Венера – дело рук,
   Ремесленник – и знаю ремесло.

   От высокоторжественных немот
   До полного попрания души:
   Всю лестницу божественную – от:
   Дыхание мое – до: не дыши!

18 июня 1922

«Ночные шепота: шелка…»

   Ночные шепота: шелка
   Разбрасывающая рука.
   Ночные шепота: шелка
   Разглаживающие уста.
   Счета
   Всех ревностей дневных –
   и вспых
   Всех древностей – и стиснув челюсти
   И стих
   Спор –
   В шелесте…

   И лист
   В стекло…
   И первой птицы свист.
   – Сколь чист! – И вздох.
   Не тот. – Ушло.
   Ушла.
   И вздрог
   Плеча.

   Ничто
   Тщета.
   Конец.
   Как нет.

   И в эту суету сует
   Сей меч: рассвет.

17 июня 1922

«Золото моих волос…»

   Золото моих волос
   Тихо переходит в седость.
   – Не жалейте! Все сбылось,
   Все в груди слилось и спелось.

   Спелось – как вся даль слилась
   В стонущей трубе окраины.
   Господи! Душа сбылась:
   Умысел твой самый тайный.

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Несгорающую соль
   Дум моих – ужели пепел
   Фениксов отдам за смоль
   Временных великолепий?

   Да и ты посеребрел,
   Спутник мой! К громам и дымам,
   К молодым сединам дел –
   Дум моих причти седины.

   Горделивый златоцвет,
   Роскошью своей не чванствуй:
   Молодым сединам бед
   Лавр пристал – и дуб гражданский.

Между 17 и 23 сентября 1922

«Это пеплы сокровищ…»

   Это пеплы сокровищ:
   Утрат, обид.
   Это пеплы, пред коими
   В прах – гранит.

   Голубь голый и светлый,
   Не живущий четой.
   Соломоновы пеплы
   Над великой тщетой.

   Беззакатного времени
   Грозный мел.
   Значит Бог в мои двери –
   Раз дом сгорел!

   Не удушенный в хламе,
   Снам и дням господин,
   Как отвесное пламя
   Дух – из ранних седин!

   И не вы меня предали,
   Годы, в тыл!
   Эта седость – победа
   Бессмертных сил.

27 сентября 1922

«Не надо ее окликать…»

   Не надо ее окликать:
   Ей оклик – что охлест. Ей зов
   Твой – раною по рукоять.
   До самых органных низов

   Встревожена – творческий страх
   Вторжения – бойся, с высот
   – Все крепости на пропастях! –
   Пожалуй – органом вспоет.

   А справишься? Сталь и базальт
   Гора, но лавиной в лазурь
   На твой серафический альт
   Вспоет – полногласием бурь.

   И сбудется! – Бойся! – Из ста
   На сотый срываются… Чу!
   На оклик гортанный певца
   Органною бурею мщу!

7 февраля 1923

Федра

   Ипполит! Ипполит! Болит!
   Опаляет… В жару ланиты…
   Что за ужас жестокий скрыт
   В этом имени Ипполита!

   Точно длительная волна
   О гранитное побережье.
   Ипполитом опалена!
   Ипполитом клянусь и брежу!

   Руки в землю хотят – от плеч!
   Зубы щебень хотят – в опилки!..
   Вместе плакать и вместе лечь!
   Воспаляется ум мой пылкий…

   Точно в ноздри и губы – пыль
   Геркуланума… Вяну… Слепну…
   Ипполит, это хуже пил!
   Это суше песка и пепла!

   Это слепень в раскрытый плач
   Раны плещущей… Слепень злится.
   Это – красною раной вскачь
   Запаленная кобылица!

   Ипполит! Ипполит! Спрячь!
   В этом пеплуме – как в склепе.
   Есть Элизиум – для – кляч:
   Живодерня! – Палит слепень!

   Ипполит! Ипполит! В плен!
   Это в перси, в мой ключ жаркий,
   Ипполитова вза – мен
   Лепесткового – клюв Гарпий!

   Ипполит! Ипполит! Пить!
   Сын и пасынок? Со – общник!
   Это лава – взамен плит
   Под ступнею! – Олимп взропщет?

   Олимпийцы?! Их взгляд спящ!
   Небожителей – мы – лепим!
   Ипполит! Ипполит! В плащ!
   В этом пеплуме – как в склепе!

   Ипполит, утоли…

7 марта 1923

«Терпеливо, как щебень бьют…»

   Терпеливо, как щебень бьют,
   Терпеливо, как смерти ждут,
   Терпеливо, как вести зреют,
   Терпеливо, как месть лелеют –

   Буду ждать тебя (пальцы в жгут –
   Так Монархини ждет наложник)
   Терпеливо, как рифмы ждут,
   Терпеливо, как руки гложут.

   Буду ждать тебя (в землю – взгляд,
   Зубы в губы. Столбняк. Булыжник).
   Терпеливо, как негу длят,
   Терпеливо, как бисер нижут.

   Скрип полозьев, ответный скрип
   Двери: рокот ветров таёжных.
   Высочайший пришел рескрипт:
   – Смена царства и въезд вельможе.

   И домой:
   В неземной –
   Да мой.

27 марта 1923

«Весна наводит сон. Уснем…»

   Весна наводит сон. Уснем.
   Хоть врозь, а все ж сдается: все
   Разрозненности сводит сон.
   Авось увидимся во сне.

   Всевидящий, он знает, чью
   Ладонь – и в чью, кого – и с кем.
   Кому печаль мою вручу,
   Кому печаль мою повем

   Предвечную (дитя, отца
   Не знающее и конца
   Не чающее!) О, печаль
   Плачущих без плеча!

   О том, что памятью с перста
   Спадет, и камешком с моста…
   О том, что заняты места,
   О том, что наняты сердца

   Служить – безвыездно – навек,
   И жить – пожизненно – без нег!
   О заживо – чуть встав! чем свет! —
   В архив, в Элизиум калек.

   О том, что тише ты и я
   Травы, руды, беды, воды…
   О том, что выстрочит швея:
   Рабы – рабы – рабы – рабы.

5 апреля 1923

Поэты

1
«Поэт – издалека заводит речь…»

   Поэт – издалека заводит речь.
   Поэта – далеко заводит речь.

   Планетами, приметами, окольных
   Притч рытвинами… Между да и нет
   Он даже размахнувшись с колокольни
   Крюк выморочит… Ибо путь комет –

   Поэтов путь. Развеянные звенья
   Причинности – вот связь его! Кверх лбом
   Отчаетесь! Поэтовы затменья
   Не предугаданы календарем.

   Он тот, кто смешивает карты,
   Обманывает вес и счет,
   Он тот, кто спрашивает с парты,
   Кто Канта наголову бьет,

   Кто в каменном гробу Бастилий
   Как дерево в своей красе.
   Тот, чьи следы – всегда простыли,
   Тот поезд, на который все
   Опаздывают…
   – ибо путь комет

   Поэтов путь: жжя, а не согревая.
   Рвя, а не взращивая – взрыв и взлом –
   Твоя стезя, гривастая кривая,
   Не предугадана календарем!

8 апреля 1923

2
«Есть в мире лишние, добавочные…»

   Есть в мире лишние, добавочные,
   Не вписанные в окоём.
   (Нечислящимся в ваших справочниках,
   Им свалочная яма – дом).

   Есть в мире полые, затолканные,
   Немотствующие – навоз,
   Гвоздь – вашему подолу шелковому!
   Грязь брезгует из-под колес!

   Есть в мире мнимые, невидимые:
   (Знак: лепрозариумов крап!)
   Есть в мире Иовы, что Иову
   Завидовали бы – когда б:

   Поэты мы – и в рифму с париями,
   Но выступив из берегов,
   Мы бога у богинь оспариваем
   И девственницу у богов!

22 апреля 1923

3
«Что же мне делать, слепцу и пасынку…»

   Что же мне делать, слепцу и пасынку,
   В мире, где каждый и отч и зряч,
   Где по анафемам, как по насыпям –
   Страсти! где насморком
   Назван – плач!

   Что же мне делать, ребром и промыслом
   Певчей! – как провод! загар! Сибирь!
   По наважденьям своим – как по мосту!
   С их невесомостью
   В мире гирь.

   Что же мне делать, певцу и первенцу,
   В мире, где наичернейший – сер!
   Где вдохновенье хранят, как в термосе!
   С этой безмерностью
   В мире мер?!

27 апреля 1923

Хвала времени

   Вере Аренской

   Беженская мостовая!
   Гикнуло – и понеслось
   Опрометями колес.
   Время! Я не поспеваю.

   В летописях и в лобзаньях
   Пойманное… но песка
   Струечкою шелестя…
   Время, ты меня обманешь!

   Стрелками часов, морщин
   Рытвинами – и Америк
   Новшествами… – Пуст кувшин! –
   Время, ты меня обмеришь!

   Время, ты меня предашь!
   Блудною женой – обнову
   Выронишь… – «Хоть час да наш!»

   – Поезда с тобой иного
   Следования!.. –

   Ибо мимо родилась
   Времени! Вотще и всуе
   Ратуешь! Калиф на час:
   Время! Я тебя миную.

10 мая 1923

Прокрасться…

   А может, лучшая победа
   Над временем и тяготеньем –
   Пройти, чтоб не оставить следа,
   Пройти, чтоб не оставить тени

   На стенах…
   Может быть – отказом
   Взять? Вычеркнуться из зеркал?
   Так: Лермонтовым по Кавказу
   Прокрасться, не встревожив скал.

   А может – лучшая потеха
   Перстом Себастиана Баха
   Органного не тронуть эха?
   Распасться, не оставив праха

   На урну…
   Может быть – обманом
   Взять? Выписаться из широт?
   Так: Временем как океаном
   Прокрасться, не встревожив вод…

14 мая 1923

Диалог Гамлета с совестью

   – На дне она, где ил
   И водоросли… Спать в них
   Ушла, – но сна и там нет!
   – Но я ее любил,
   Как сорок тысяч братьев
   Любить не могут!
   – Гамлет!

   На дне она, где ил:
   Ил!.. И последний венчик
   Всплыл на приречных бревнах…
   – Но я ее любил
   Как сорок тысяч…
   – Меньше,
   Все ж, чем один любовник.

   На дне она, где ил.
   – Но я ее –
   (недоуменно)
   – любил??

5 июня 1923

«На назначенное свиданье…»

   На назначенное свиданье
   Опоздаю. Весну в придачу
   Захвативши – приду седая.
   Ты его высоко назначил!

   Буду годы идти – не дрогнул
   Вкус Офелии к горькой руте!
   Через горы идти – и стогны,
   Через души идти – и руки.

   Землю долго прожить! Трущоба —
   Кровь! и каждая капля – заводь.
   Но всегда стороной ручьевой
   Лик Офелии в горьких травах.

   Той, что страсти хлебнув, лишь ила
   Нахлебалась! – Снопом на щебень!
   Я тебя высоко любила:
   Я себя схоронила в небе!

18 июня 1923

Наклон

   Материнское – сквозь сон – ухо.
   У меня к тебе наклон слуха,
   Духа – к страждущему: жжет? да?
   У меня к тебе наклон лба,

   Дозирающего вер – ховья.
   У меня к тебе наклон крови
   К сердцу, неба – к островам нег.
   У меня к тебе наклон рек,

   Век… Беспамятства наклон светлый
   К лютне, лестницы к садам, ветви
   Ивовой к убеганью вех…
   У меня к тебе наклон всех

   Звезд к земле (родовая тяга
   Звезд к звезде!) – тяготенье стяга
   К лаврам выстраданных мо – гил.
   У меня к тебе наклон крыл,

   Жил… К дуплу тяготенье совье,
   Тяга темени к изголовью
   Гроба, – годы ведь уснуть тщусь!
   У меня к тебе наклон уст

   К роднику…

28 июля 1923

Письмо

   Так писем не ждут,
   Так ждут – письма.
   Тряпичный лоскут,
   Вокруг тесьма
   Из клея. Внутри – словцо.
   И счастье. И это – все.

   Так счастья не ждут,
   Так ждут – конца:
   Солдатский салют
   И в грудь – свинца
   Три дольки. В глазах красно.
   И только. И это – все.

   Не счастья – стара!
   Цвет – ветер сдул!
   Квадрата двора
   И черных дул.

   (Квадрата письма:
   Чернил и чар!)
   Для смертного сна
   Никто не стар!

   Квадрата письма.

11 августа 1923

Клинок

   Между нами – клинок двуострый
   Присягнувши – и в мыслях класть…
   Но бывают – страстные сестры!
   Но бывает – братская страсть!

   Но бывает такая примесь
   Прерий в ветре и бездны в губ
   Дуновении… Меч, храни нас
   От бессмертных душ наших двух!

   Меч, терзай нас и, меч, пронзай нас,
   Меч, казни нас, но, меч, знай,
   Что бывает такая крайность
   Правды, крыши такой край…

   Двусторонний клинок – рознит?
   Он же сводит! Прорвав плащ,
   Так своди же нас, страж грозный,
   Рана в рану и хрящ в хрящ!

   (Слушай! если звезда, срываясь…
   Не по воле дитя с ладьи
   В море падает… Острова есть,
   Острова для любой любви…)

   Двусторонний клинок, синим
   Ливший, красным пойдет… Меч
   Двусторонний – в себя вдвинем.
   Это будет – лучшее лечь!

   Это будет – братская рана!
   Так, под звездами, и ни в чем
   Неповинные… Точно два мы
   Брата, спаянные мечом!

18 августа 1923

Поезд жизни

   Не штык – так клык, так сугроб, так шквал,
   В Бессмертье что час – то поезд!
   Пришла и знала одно: вокзал.
   Раскладываться не стоит.

   На всех, на всё – равнодушьем глаз,
   Которым конец – исконность.
   О как естественно в третий класс
   Из душности дамских комнат!

   Где от котлет разогретых, щек
   Остывших… – Нельзя ли дальше,
   Душа? Хотя бы в фонарный сток
   От этой фатальной фальши:

   Папильоток, пеленок,
   Щипцов каленых,
   Волос паленых,
   Чепцов, клеенок,
   О – де – ко – лонов
   Семейных, швейных
   Счастий (klein wenig!) [1 - Немножко, чуточку (нем.).]
   Взят ли кофейник?
   Сушек, подушек, матрон, нянь,
   Душности бонн, бань.

   Не хочу в этом коробе женских тел
   Ждать смертного часа!
   Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
   Смерть – тоже вне класса!

   В удаль, в одурь, в гармошку, в надсад, в тщету!
   – Эти нехристи и льнут же! –
   Чтоб какой-нибудь странник: «На тем свету»…
   Не дождавшись скажу: лучше!

   Площадка. – И шпалы. – И крайний куст
   В руке. – Отпускаю. – Поздно
   Держаться. – Шпалы. – От стольких уст
   Устала. – Гляжу на звезды.

   Так через радугу всех планет
   Пропавших – считал-то кто их? –
   Гляжу и вижу одно: конец.
   Раскаиваться не стоит.

6 сентября 1923

«Древняя тщета течет по жилам…»

   Древняя тщета течет по жилам,
   Древняя мечта: уехать с милым!

   К Нилу! (Не на грудь хотим, а в грудь!)
   К Нилу – иль еще куда-нибудь

   Дальше! За предельные пределы
   Станций! Понимаешь, что из тела

   Вон – хочу! (В час тупящихся вежд
   Разве выступаем – из одежд?)

   …За потустороннюю границу:
   К Стиксу!..

7 сентября 1923

«Ты, меня любивший фальшью…»

   Ты, меня любивший фальшью
   Истины – и правдой лжи,
   Ты, меня любивший – дальше
   Некуда! – За рубежи!

   Ты, меня любивший дольше
   Времени. – Десницы взмах!
   Ты меня не любишь больше:
   Истина в пяти словах.

12 декабря 1923

Двое

1
«Есть рифмы в мире сем…»

   Есть рифмы в мире сем:
   Разъединишь – и дрогнет.
   Гомер, ты был слепцом.
   Ночь – на буграх надбровных.

   Ночь – твой рапсодов плащ,
   Ночь – на очах – завесой.
   Разъединил ли б зрящ
   Елену с Ахиллесом?

   Елена. Ахиллес.
   Звук назови созвучней.
   Да, хаосу вразрез
   Построен на созвучьях

   Мир, и, разъединен,
   Мстит (на согласьях строен!)
   Неверностями жен
   Мстит – и горящей Троей!

   Рапсод, ты был слепцом:
   Клад рассорил, как рухлядь.
   Есть рифмы – в мире том
   Подобранные. Рухнет

   Сей – разведешь. Что нужд
   В рифме? Елена, старься!
   …Ахеи лучший муж!
   Сладостнейшая Спарты!

   Лишь шорохом древес
   Миртовых, сном кифары:
   «Елена: Ахиллес:
   Разрозненная пара».

30 июня 1924

2
«Не суждено, чтобы сильный с сильным…»

   Не суждено, чтобы сильный с сильным
   Соединились бы в мире сем.
   Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,
   Брачное дело решив мечом.

   В братственной ненависти союзной
   – Буйволами! – на скалу – скала.
   С брачного ложа ушел, неузнан,
   И неопознанною – спала.

   Порознь! – даже на ложе брачном –
   Порознь! – даже сцепясь в кулак –
   Порознь! – на языке двузначном –
   Поздно и порознь – вот наш брак!

   Но и постарше еще обида
   Есть: амазонку подмяв как лев –
   Так разминулися: сын Фетиды
   С дщерью Аресовой: Ахиллес

   С Пенфезилеей.
   О вспомни – снизу
   Взгляд ее! сбитого седока
   Взгляд! не с Олимпа уже, – из жижи
   Взгляд ее – все ж еще свысока!

   Что ж из того, что отсель одна в нем
   Ревность: женою урвать у тьмы.
   Не суждено, чтобы равный – с равным.

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Так разминовываемся – мы.

3 июля 1924

3
«В мире, где всяк…»

   В мире, где всяк
   Сгорблен и взмылен,
   Знаю – один
   Мне равносилен.

   В мире, где столь
   Многого хощем,
   Знаю – один
   Мне равномощен.

   В мире, где все –
   Плесень и плющ,
   Знаю: один
   Ты – равносущ

   Мне.

3 июля 1924

Попытка ревности

   Как живется вам с другою, –
   Проще ведь? – Удар весла! –
   Линией береговою
   Скоро ль память отошла

   Обо мне, плавучем острове
   (По небу – не по водам!)
   Души, души! быть вам сестрами,
   Не любовницами – вам!

   Как живется вам с простою
   Женщиною? Без божеств?
   Государыню с престола
   Свергши (с оного сошед),

   Как живется вам – хлопочется –
   Ежится? Встается – как?
   С пошлиной бессмертной пошлости
   Как справляетесь, бедняк?

   «Судорог да перебоев –
   Хватит! Дом себе найму».
   Как живется вам с любою –
   Избранному моему!

   Свойственнее и съедобнее –
   Снедь? Приестся – не пеняй…
   Как живется вам с подобием –
   Вам, поправшему Синай!

   Как живется вам с чужою,
   Здешнею? Ребром – люба?
   Стыд Зевесовой вожжою
   Не охлёстывает лба?

   Как живется вам – здоровится –
   Можется? Поется – как?
   С язвою бессмертной совести
   Как справляетесь, бедняк?

   Как живется вам с товаром
   Рыночным? Оброк – крутой?
   После мраморов Каррары
   Как живется вам с трухой

   Гипсовой? (Из глыбы высечен
   Бог – и начисто разбит!)
   Как живется вам с сто-тысячной-
   Вам, познавшему Лилит!

   Рыночною новизною
   Сыты ли? К волшбам остыв,
   Как живется вам с земною
   Женщиною, без шестых

   Чувств?
   Ну, за голову: счастливы?
   Нет? В провале без глубин –
   Как живется, милый? Тяжче ли –
   Так же ли – как мне с другим?

19 ноября 1924

Приметы

   Точно гору несла в подоле –
   Всего тела боль!
   Я любовь узнаю по боли
   Всего тела вдоль.

   Точно поле во мне разъяли
   Для любой грозы.
   Я любовь узнаю по дали
   Всех и вся вблизи.

   Точно нору во мне прорыли
   До основ, где смоль.
   Я любовь узнаю по жиле,
   Всего тела вдоль

   Стонущей. Сквозняком как гривой
   Овеваясь гунн:
   Я любовь узнаю по срыву
   Самых верных струн

   Горловых, – горловых ущелий
   Ржавь, живая соль.
   Я любовь узнаю по щели,
   Нет! – по трели
   Всего тела вдоль!

29 ноября 1924

Жизни

1
«Не возьмешь моего румянца…»

   Не возьмешь моего румянца –
   Сильного – как разливы рек!
   Ты охотник, но я не дамся,
   Ты погоня, но я семь бег.

   Не возьмешь мою душу живу!
   Так, на полном скаку погонь –
   Пригибающийся – и жилу
   Перекусывающий конь

   Аравийский.

25 декабря 1924

2
«Не возьмешь мою душу живу…»

   Не возьмешь мою душу живу,
   Не дающуюся как пух.
   Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо,
   Безошибочен певчий слух!

   Не задумана старожилом!
   Отпусти к берегам чужим!
   Жизнь, ты явно рифмуешь с жиром:
   Жизнь: держи его! жизнь: нажим.

   Жестоки у ножных костяшек
   Кольца, в кость проникает ржа!
   Жизнь: ножи, на которых пляшет
   Любящая.
   – Заждалась ножа!

28 декабря 1924

«Жив, а не умер…»

   Жив, а не умер
   Демон во мне!
   В теле как в трюме,
   В себе как в тюрьме.

   Мир – это стены.
   Выход – топор.
   («Мир – это сцена»,
   Лепечет актер).

   И не слукавил,
   Шут колченогий.
   В теле – как в славе.
   В теле – как в тоге.

   Многие лета!
   Жив – дорожи!
   (Только поэты
   В кости – как во лжи!)

   Нет, не гулять нам,
   Певчая братья,
   В теле как в ватном
   Отчем халате.

   Лучшего стоим.
   Чахнем в тепле.
   В теле – как в стойле.
   В себе – как в котле.

   Бренных не копим
   Великолепий.
   В теле – как в топи,
   В теле – как в склепе,

   В теле – как в крайней
   Ссылке. – Зачах!
   В теле – как в тайне,
   В висках – как в тисках

   Маски железной.

5 января 1925

«Дней сползающие слизни…»

   Дней сползающие слизни,
   …Строк поденная швея…
   Что до собственной мне жизни?
   Не моя, раз не твоя.

   И до бед мне мало дела
   Собственных… – Еда? Спанье?
   Что до смертного мне тела?
   Не мое, раз не твое.

Январь 1925

«Рас – стояние: версты, мили…»

   Рас – стояние: версты, мили…
   Нас рас – ставили, рас – садили,
   Чтобы тихо себя вели
   По двум разным концам земли.

   Рас – стояние: версты, дали…
   Нас расклеили, распаяли,
   В две руки развели, распяв,
   И не знали, что это – сплав

   Вдохновений и сухожилий…
   Не рассорили – рассорили,
   Расслоили…
   Стена да ров.
   Расселили нас как орлов-

   Заговорщиков: версты, дали…
   Не расстроили – растеряли.
   По трущобам земных широт
   Рассовали нас как сирот.

   Который уж, ну который – март?!
   Разбили нас – как колоду карт!

24 марта 1925

«Русской ржи от меня поклон…»

   Русской ржи от меня поклон,
   Ниве, где баба застится.
   Друг! Дожди за моим окном,
   Беды и блажи на сердце…

   Ты, в погудке дождей и бед
   То ж, что Гомер – в гекзаметре,
   Дай мне руку – на весь тот свет!
   Здесь – мои обе заняты.

Прага. 7 мая 1925

«Слава падает так, как слива…»

   Слава падает так, как слива:
   На голову, в подол.
   Быть красивой и быть счастливой!
   (А не плохой глагол –

   Быть? Без всякого приставного –
   Быть и точка. За ней простор.)
   Слава падает так, как слово
   Милости на топор

   Плахи, или же как на плиты
   Храма – полдень сухим дождем.
   Быть счастливой и знаменитой?
   Меньшего обождем

   Часа. Или же так, как целый
   Рим – на розовые кусты.
   – Слава! – Я тебя не хотела:
   Я б тебя не сумела нести.

17 мая 1925

«Брат по песенной беде…»

   Брат по песенной беде –
   Я завидую тебе.
   Пусть хоть так она исполнится
   – Помереть в отдельной комнате! –
   Скольких лет моих? лет ста?
   Каждодневная мечта.

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   И не жалость: мало жил,
   И не горечь: мало дал.
   Много жил – кто в наши жил
   Дни: всё дал, – кто песню дал.
   Жить (конечно не новей
   Смерти!) жилам вопреки.
   Для чего-нибудь да есть –
   Потолочные крюки.

Начало января 1926

«Тише, хвала!»

   Тише, хвала!
   Дверью не хлопать,
   Слава!
   Стола
   Угол – и локоть.

   Сутолочь, стоп!
   Сердце, уймись!
   Локоть – и лоб.
   Локоть – и мысль.

   Юность – любить,
   Старость – погреться:
   Некогда – быть,
   Некуда деться.

   Хоть бы закут –
   Только без прочих!
   Краны – текут,
   Стулья – грохочут,

   Рты говорят:
   Кашей во рту
   Благодарят
   «За красоту».

   Знали бы вы,
   Ближний и дальний,
   Как головы
   Собственной жаль мне –

   Бога в орде!
   Степь – каземат –
   Рай – это где
   Не говорят!

   Юбочник – скот –
   Лавочник – частность!
   Богом мне – тот
   Будет, кто даст мне

   – Не времени!
   Дни сочтены! –
   Для тишины –
   Четыре стены.

Париж, 26 января 1926

Разговор с гением

   Глыбами – лбу
   Лавры похвал.
   «Петь не могу!»
   – «Будешь!» – «Пропал,

   (На толокно
   Переводи!)
   Как молоко –
   Звук из груди.

   Пусто. Суха.
   В полную веснь –
   Чувство сука».
   – «Старая песнь!

   Брось, не морочь!»
   «Лучше мне впредь –
   Камень толочь!»
   – «Тут-то и петь!»

   «Что я, снегирь,
   Чтоб день-деньской
   Петь?»
   – «Не моги,
   Пташка, а пой!

   На зло врагу!»
   «Коли двух строк
   Свесть не могу?»
   – «Кто когда – мог?!»

   «Пытка!» – «Терпи!»
   «Скошенный луг –
   Глотка!» – «Хрипи:
   Тоже ведь – звук!»

   «Львов, а не жен
   Дело». – «Детей:
   Распотрошен –
   Пел же – Орфей!»

   «Так и в гробу?»
   – «И под доской».
   «Петь не могу!»
   – «Это воспой!»

Медон, 4 июня 1928

Страна

   С фонарем обшарьте
   Весь подлунный свет!
   Той страны на карте –
   Нет, в пространстве – нет.

   Выпита как с блюдца, –
   Донышко блестит.
   Можно ли вернуться
   В дом, который – срыт?

   Заново родися –
   В новую страну!
   Ну-ка, воротися
   На спину коню

   Сбросившему! Кости
   Целы-то – хотя?
   Эдакому гостю
   Булочник – ломтя

   Ломаного, плотник –
   Гроба не продаст!
   Той ее – несчетных
   Верст, небесных царств,

   Той, где на монетах –
   Молодость моя,
   Той России – нету.
   – Как и той меня.

Конец июня 1931

«– Не нужен твой стих…»

   – Не нужен твой стих –
   Как бабушкин сон.
   – А мы для иных
   Сновидим времен.

   – Докучен твой стих –
   Как дедушкин вздох.
   – А мы для иных
   Дозорим эпох.

   – В пять лет – целый свет –
   Вот сон наш каков!
   – Ваш – на пять лишь лет.
   Мой – на пять веков.

   – Иди, куда дни!
   – Дни мимо идут…
   – Иди, куда мы.
   – Слепые ведут.

   А быть или нет
   Стихам на Руси —
   Потоки спроси,
   Потомков спроси.

14 сентября 1931

Стихи к сыну

1
«Ни к городу и ни к селу…»

   Ни к городу и ни к селу –
   Езжай, мой сын, в свою страну, –
   В край – всем краям наоборот! –
   Куда назад идти – вперед
   Идти, – особенно – тебе,
   Руси не видывавшее

   Дитя мое… Мое? Ее –
   Дитя! То самое былье,
   Которым порастает быль.
   Землицу, стершуюся в пыль,
   Ужель ребенку в колыбель
   Нести в трясущихся горстях:
   «Русь – этот прах, чти – этот прах!»

   От неиспытанных утрат –
   Иди – куда глаза глядят!
   Всех стран – глаза, со всей земли –
   Глаза, и синие твои
   Глаза, в которые гляжусь:
   В глаза, глядящие на Русь.

   Да не поклонимся словам!
   Русь – прадедам, Россия – нам,
   Вам – просветители пещер –
   Призывное: СССР, –
   Не менее во тьме небес
   Призывное, чем: SOS.

   Нас родина не позовет!
   Езжай, мой сын, домой – вперед –
   В свой край, в свой век, в свой час, – от нас
   В Россию – вас, в Россию – масс,
   В наш-час – страну! в сей-час – страну!
   В на-Марс – страну! в без-нас – страну!

Январь 1932

2
«Наша совесть – не ваша совесть!»

   Наша совесть – не ваша совесть!
   Полно! – Вольно! – О всем забыв,
   Дети, сами пишите повесть
   Дней своих и страстей своих.

   Соляное семейство Лота –
   Вот семейственный ваш альбом!
   Дети! Сами сводите счеты
   С выдаваемым за Содом –

   Градом. С братом своим не дравшись
   Дело чисто твое, кудряш!
   Ваш край, ваш век, ваш день, ваш час,
   Наш грех, наш крест, наш спор, наш –

   Гнев. В сиротские пелеринки
   Облаченные отродясь –
   Перестаньте справлять поминки
   По Эдему, в котором вас

   Не было! по плодам – и видом
   Не видали! Поймите: слеп –
   Вас ведущий на панихиду
   По народу, который хлеб

   Ест, и вам его даст, – как скоро
   Из Медона – да на Кубань.
   Наша ссора – не ваша ссора!
   Дети! Сами творите брань

   Дней своих.

Январь 1932

3
«Не быть тебе нулем…»

   Не быть тебе нулем
   Из молодых – да вредным!
   Ни медным королем,
   Ни попросту – спортсмедным

   Лбом, ни слепцом путей,
   Коптителем кают,
   Ни парой челюстей,
   Которые жуют, –

   В сем полагая цель.
   Ибо в любую щель –
   Я – с моим ветром буйным!
   Не быть тебе буржуем.

   Ни галльским петухом,
   Хвост заложившим в банке,
   Ни томным женихом
   Седой американки, –

   Нет, ни одним из тех,
   Дописанных, как лист,
   Которым – только смех
   Остался, только свист

   Достался от отцов!
   С той стороны весов
   Я – с черноземным грузом!
   Не быть тебе французом.

   Но также – ни одним
   Из нас, досадных внукам!
   Кем будешь – Бог один…
   Не будешь кем – порукой –

   Я, что в тебя – всю Русь
   Вкачала – как насосом!
   Бог видит – побожусь! –
   Не будешь ты отбросом

   Страны своей.

22 января 1932

Родина

   О неподатливый язык!
   Чего бы попросту – мужик,
   Пойми, певал и до меня:
   – Россия, родина моя!

   Но и с калужского холма
   Мне открывалася она –
   Даль – тридевятая земля!
   Чужбина, родина моя!

   Даль, прирожденная, как боль,
   Настолько родина и столь
   Рок, что повсюду, через всю
   Даль – всю ее с собой несу!

   Даль, отдалившая мне близь,
   Даль, говорящая: «Вернись
   Домой!»
   Со всех – до горних звезд
   Меня снимающая мест!

   Недаром, голубей воды,
   Я далью обдавала лбы.

   Ты! Сей руки своей лишусь, –
   Хоть двух! Губами подпишусь
   На плахе: распрь моих земля –
   Гордыня, родина моя!

12 мая 1932

«Никуда не уехали – ты да я…»

   Никуда не уехали – ты да я –
   Обернулись прорехами – все моря!
   Совладельцам пятерки рваной –
   Океаны не по карману!

   Нищеты вековечная сухомять!
   Снова лето, как корку, всухую мять!
   Обернулось нам море – мелью:
   Наше лето – другие съели!

   С жиру лопающиеся: жир – их «лоск»,
   Что не только что масло едят, а мозг
   Наш – в поэмах, в сонатах, в сводах:
   Людоеды в парижских модах!

   Нами – лакомящиеся: франк – за вход.
   О, урод, как водой туалетной – рот
   Сполоснувший – бессмертной песней!
   Будьте прокляты вы – за весь мой

   Стыд: вам руку жать, когда зуд в горсти,
   Пятью пальцами – да от всех пяти
   Чувств – на память о чувствах добрых –
   Через все вам лицо – автограф!

Февраль 1932 – лето 1935

Стол

1
«Мой письменный верный стол!»

   Мой письменный верный стол!
   Спасибо за то, что шел
   Со мною по всем путям.
   Меня охранял – как шрам.

   Мой письменный вьючный мул!
   Спасибо, что ног не гнул
   Под ношей, поклажу грез –
   Спасибо – что нес и нес.

   Строжайшее из зерцал!
   Спасибо за то, что стал
   – Соблазнам мирским порог –
   Всем радостям поперек,

   Всем низостям – наотрез!
   Дубовый противовес
   Льву ненависти, слону
   Обиды – всему, всему.

   Мой заживо смертный тес!
   Спасибо, что рос и рос
   Со мною, по мере дел
   Настольных – большая, ширел,

   Так ширился, до широт –
   Таких, что, раскрывши рот,
   Схватясь за столовый кант…
   – Меня заливал, как штранд!

   К себе пригвоздив чуть свет –
   Спасибо за то, что – вслед
   Срывался! На всех путях
   Меня настигал, как шах –

   Беглянку.
   – Назад, на стул!
   Спасибо за то, что блюл
   И гнул. У невечных благ
   Меня отбивал – как маг –

   Сомнамбулу.
   Битв рубцы,
   Стол, выстроивший в столбцы
   Горящие: жил багрец!
   Деяний моих столбец!

   Столп столпника, уст затвор –
   Ты был мне престол, простор —
   Тем был мне, что морю толп
   Еврейских – горящий столп!

   Так будь же благословен –
   Лбом, локтем, узлом колен
   Испытанный, – как пила
   В грудь въевшийся – край стола!

Июль 1933

2
«Тридцатая годовщина Союза – верней любви…»

   Тридцатая годовщина
   Союза – верней любви.
   Я знаю твои морщины,
   Как знаешь и ты – мои,

   Которых – не ты ли – автор?
   Съедавший за дестью десть,
   Учивший, что нету – завтра,
   Что только сегодня – есть.

   И деньги, и письма с почты –
   Стол – сбрасывавший – в поток!
   Твердивший, что каждой строчки
   Сегодня – последний срок.

   Грозивший, что счетом ложек
   Создателю не воздашь,
   Что завтра меня положат –
   Дурищу – да на тебя ж!

3
«Тридцатая годовщина Союза – держись, злецы!»

   Тридцатая годовщина
   Союза – держись, злецы!
   Я знаю твои морщины,
   Изъяны, рубцы, зубцы –

   Малейшую из зазубрин!
   (Зубами – коль стих не шел!)
   Да, был человек возлюблен!
   И сей человек был – стол

   Сосновый. Не мне на всхолмье
   Березу берёг карел!
   Порой еще с слезкой смольной,
   Но вдруг – через ночь – старел,

   Разумнел – так школьник дерзость
   Сдает под мужской нажим.
   Сажусь – еле доску держит,
   Побьюсь – точно век дружим!

   Ты – стоя, в упор, я – спину
   Согнувши – пиши! пиши! –
   Которую десятину
   Вспахали, версту – прошли,

   Покрыли: письмом – красивей
   Не сыщешь в державе всей!
   Не меньше, чем пол-России
   Покрыто рукою сей!

   Сосновый, дубовый, в лаке
   Грошовом, с кольцом в ноздрях,
   Садовый, столовый – всякий,
   Лишь бы не на трех ногах!

   Как трех Самозванцев в браке
   Признавшая тезка – тот!
   Бильярдный, базарный – всякий –
   Лишь бы не сдавал высот

   Заветных. Когда ж подастся
   Железный – под локтевым
   Напором, столов – богатство!
   Вот пень: не обнять двоим!

   А паперть? А край колодца?
   А старой могилы – пласт?
   Лишь только б мои два локтя
   Всегда утверждали: – даст

   Бог! Есть Бог! Поэт – устройчив:
   Всё – стол ему, всё – престол!
   Но лучше всего, всех стойче –
   Ты, – мой наколенный стол!

Около 15 июля 1933 – 29–30 сентября 1935

«Вскрыла жилы: неостановимо…»

   Вскрыла жилы: неостановимо,
   Невосстановимо хлещет жизнь.
   Подставляйте миски и тарелки!
   Всякая тарелка будет – мелкой,
   Миска – плоской,
   Через край – и мимо
   В землю черную, питать тростник.
   Невозвратно, неостановимо,
   Невосстановимо хлещет стих.

6 января 1934

«Тоска по родине! Давно…»

   Тоска по родине! Давно
   Разоблаченная морока!
   Мне совершенно все равно –
   Где совершенно одинокой

   Быть, по каким камням домой
   Брести с кошелкою базарной
   В дом, и не знающий, что – мой,
   Как госпиталь или казарма.

   Мне все равно, каких среди
   Лиц ощетиниваться пленным
   Львом, из какой людской среды
   Быть вытесненной – непременно –

   В себя, в единоличье чувств.
   Камчатским медведем без льдины
   Где не ужиться (и не тщусь!),
   Где унижаться – мне едино.

   Не обольщусь и языком
   Родным, его призывом млечным.
   Мне безразлично – на каком
   Непонимаемой быть встречным!

   (Читателем, газетных тонн
   Глотателем, доильцем сплетен…)
   Двадцатого столетья – он,
   А я – до всякого столетья!

   Остолбеневши, как бревно,
   Оставшееся от аллеи,
   Мне все – равны, мне всё – равно,
   И, может быть, всего равнее –

   Роднее бывшее – всего.
   Все признаки с меня, все меты,
   Все даты – как рукой сняло:
   Душа, родившаяся – где-то.

   Так край меня не уберег
   Мой, что и самый зоркий сыщик
   Вдоль всей души, всей – поперек!
   Родимого пятна не сыщет!

   Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
   И все – равно, и все – едино.
   Но если по дороге – куст
   Встает, особенно – рябина…

3 мая 1934

«А Бог с вами!»

   А Бог с вами!
   Будьте овцами!
   Ходите стадами, стаями
   Без меты, без мысли собственной
   Вслед Гитлеру или Сталину

   Являйте из тел распластанных
   Звезду или свасты крюки.

23 июня 1934

«О поэте не подумал…»

   О поэте не подумал
   Век – и мне не до него.
   Бог с ним, с громом. Бог с ним, с шумом
   Времени не моего!

   Если веку не до предков –
   Не до правнуков мне: стад.
   Век мой – яд мой, век мой – вред мой,
   Век мой – враг мой, век мой – ад.

Сентябрь 1934

Сад

   За этот ад,
   За этот бред,
   Пошли мне сад
   На старость лет.

   На старость лет,
   На старость бед:
   Рабочих – лет,
   Горбатых – лет…

   На старость лет
   Собачьих – клад:
   Горячих лет –
   Прохладный сад…

   Для беглеца
   Мне сад пошли:
   Без ни-лица,
   Без ни-души!

   Сад: ни шажка!
   Сад: ни глазка!
   Сад: ни смешка!
   Сад: ни свистка!

   Без ни-ушка
   Мне сад пошли:
   Без ни-душка!
   Без ни-души!

   Скажи: довольно муки – на
   Сад – одинокий, как сама.
   (Но около и Сам не стань!)
   – Сад, одинокий, как ты Сам.

   Такой мне сад на старость лет…
   – Тот сад? А может быть – тот свет?
   На старость лет моих пошли –
   На отпущение души.

1 сентября 1934

«Есть счастливцы и счастливицы…»

   Есть счастливцы и счастливицы,
   Петь не могущие. Им –
   Слезы лить! Как сладко вылиться
   Горю – ливнем проливным!

   Чтоб под камнем что-то дрогнуло.
   Мне ж – призвание как плеть –
   Меж стенания надгробного
   Долг повелевает – петь.

   Пел же над другом своим Давид,
   Хоть пополам расколот!
   Если б Орфей не сошел в Аид
   Сам, а послал бы голос

   Свой, только голос послал во тьму,
   Сам у порога лишним
   Встав, – Эвридика бы по нему
   Как по канату вышла…

   Как по канату и как на свет,
   Слепо и без возврата.
   Ибо раз голос тебе, поэт,
   Дан, остальное – взято.

Ноябрь – декабрь 1934

«В мыслях об ином, инаком…»

   В мыслях об ином, инаком,
   И ненайденном, как клад,
   Шаг за шагом, мак за маком
   Обезглавила весь сад.

   Так, когда-нибудь, в сухое
   Лето, поля на краю,
   Смерть рассеянной рукою
   Снимет голову – мою.

5–6 сентября 1936

«Когда я гляжу на летящие листья…»

   Когда я гляжу на летящие листья,
   Слетающие на булыжный торец,
   Сметаемые – как художника кистью,
   Картину кончающего наконец,

   Я думаю (уж никому не по нраву
   Ни стан мой, ни весь мой задумчивый вид),
   Что явственно желтый, решительно ржавый
   Один такой лист на вершине – забыт.

20-е числа сентября 1936

«Опустивши забрало…»

   Опустивши забрало,
   Со всем – в борьбе,
   У меня уже – мало
   Улыбок – себе…

   Здравствуй, зелени новой
   Зеленый дым!
   У меня еще много
   Улыбок другим…

22 марта 1938

Из цикла «Стихи к Чехии. Март»

6
Взяли…

   Чехи подходили к немцам и плевали
(См. мартовские газеты 1939)

   Брали – скоро и брали – щедро;
   Взяли горы и взяли недра.
   Взяли уголь и взяли сталь.
   И свинец у нас, и хрусталь.

   Взяли сахар и взяли клевер.
   Взяли Запад и взяли Север,
   Взяли улей и взяли стог,
   Взяли Юг у нас и Восток.

   Вары – взяли и Татры – взяли.
   Взяли близи и взяли дали,
   Но – больнее, чем рай земной! –
   Битву взяли – за край родной.

   Взяли пули и взяли ружья,
   Взяли руды и взяли дружбы…
   Но покамест во рту слюна –
   Вся страна вооружена!

9 мая 1939

8
«О слезы на глазах!»

   О слезы на глазах!
   Плач гнева и любви!
   О Чехия в слезах!
   Испания в крови!

   О черная гора,
   Затмившая – весь свет!
   Пора – пора – пора
   Творцу вернуть билет.

   Отказываюсь – быть.
   В Бедламе нелюдей
   Отказываюсь – жить.
   С волками площадей

   Отказываюсь – выть.
   С акулами равнин
   Отказываюсь плыть –
   Вниз – по теченью спин.

   Не надо мне ни дыр
   Ушных, ни вещих глаз.
   На твой безумный мир
   Ответ один – отказ.

15 марта – 11 мая 1939

«Ушел – не ем»

   Ушел – не ем:
   Пуст – хлеба вкус.
   Всё – мел.
   За чем ни потянусь.

   …Мне хлебом был,
   И снегом был.
   И снег не бел,
   И хлеб не мил.

23 января 1940

«– Пора! для этого огня…»

   – Пора! для этого огня –
   Стара!
   – Любовь – старей меня!

   – Пятидесяти январей
   Гора!
   – Любовь – еще старей:
   Стара, как хвощ, стара, как змей,
   Старей ливонских янтарей,
   Всех привиденских кораблей
   Старей! – камней, старей – морей…
   Но боль, которая в груди,
   Старей любви, старей любви.

23 января 1940

«– Годы твои – гора…»

   – Годы твои – гора,
   Время твое – <царей>.
   Дура! любить – стара.
   – Други! любовь – старей:

   Чудищ старей, корней.
   Каменных алтарей
   Критских старей, старей
   Старших богатырей…

29 января 1940

«Не знаю, какая столица…»

   Не знаю, какая столица:
   Любая, где людям – не жить.
   Девчонка, раскинувшись птицей.
   Детеныша учит ходить.

   А где-то зеленые Альпы.
   Альпийских бубенчиков звон…
   Ребенок растет на асфальте
   И будет жестоким – как он.

1 июля 1940

«Пора снимать янтарь…»

   Пора снимать янтарь,
   Пора менять словарь,
   Пора гасить фонарь
   Наддверный…

Февраль 1941

«Всё повторяю первый стих…»

   «Я стол накрыл на шестерых…»

   Всё повторяю первый стих
   И всё переправляю слово:
   – «Я стол накрыл на шестерых»…
   Ты одного забыл – седьмого.

   Невесело вам вшестером.
   На лицах – дождевые струи…
   Как мог ты за таким столом
   Седьмого позабыть – седьмую…

   Невесело твоим гостям,
   Бездействует графин хрустальный.
   Печально – им, печален – сам,
   Непозванная – всех печальней.

   Невесело и несветло.
   Ах! не едите и не пьете.
   – Как мог ты позабыть число?
   Как мог ты ошибиться в счете?

   Как мог, как смел ты не понять,
   Что шестеро (два брата, третий –
   Ты сам – с женой, отец и мать)
   Есть семеро – раз я на свете!

   Ты стол накрыл на шестерых,
   Но шестерыми мир не вымер.
   Чем пугалом среди живых –
   Быть призраком хочу – с твоими,

   (Своими)…
   Робкая как вор,
   О – ни души не задевая! –
   За непоставленный прибор
   Сажусь незваная, седьмая.

   Раз! – опрокинула стакан!
   И всё, что жаждало пролиться, –
   Вся соль из глаз, вся кровь из ран –
   Со скатерти – на половицы.

   И – гроба нет! Разлуки – нет!
   Стол расколдован, дом разбужен.
   Как смерть – на свадебный обед,
   Я – жизнь, пришедшая на ужин.

   …Никто: не брат, не сын, не муж,
   Не друг – и всё же укоряю:
   – Ты, стол накрывший на шесть – душ,
   Меня не посадивший – с краю.

6 марта 1941

Марина Ивановна Цветаева В огромном городе моем ночь Стихотворения 1906–1941

«Не смейтесь вы над юным поколеньем!»

В Париже

Молитва

В Люксембургском саду

Мука́ и му́ка

В. Я. Брюсову

Зимой

Маме

«Мы с тобою лишь два отголоска…»

Только девочка

В пятнадцать лет

Душа и имя

Старуха

Домики старой Москвы

«Посвящаю эти строки…»

«Идешь, на меня похожий…»

«Моим стихам, написанным так рано…»

«Солнцем жилки налиты – не кровью…»

«Вы, идущие мимо меня…»

«Сердце, пламени капризней…»

«Мальчиком, бегущим резво…»

«Я сейчас лежу ничком…»

«Идите же! – Мой голос нем…»

Байрону

«Уж сколько их упало в эту бездну…»

«Быть нежной, бешеной и шумной…»

Генералам двенадцатого года

«Над Феодосией угас…»

С.Э. («Я с вызовом ношу его кольцо…»)

Але

1 «Ты будешь невинной, тонкой…»

2 «Да, я тебя уже ревную…»

«Милый друг, ушедший дальше, чем за море!»

«Не думаю, не жалуюсь, не спорю…»

«Я видела Вас три раза…»

Бабушке

«Под лаской плюшевого пледа…»

«Сегодня таяло, сегодня…»

«Хочу у зеркала, где муть…»

«Вспомяните: всех голов мне дороже…»

«Радость всех невинных глаз…»

«Безумье – и благоразумье…»

Анне Ахматовой

«Легкомыслие! – Милый грех…»

«Что видят они? – Пальто…»

«Мне нравится, что Вы больны не мной…»

«Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

«Спят трещотки и псы соседовы…»

«С большою нежностью – потому…»

«В гибельном фолианте…»

«Я знаю правду! Все прежние правды – прочь!»

«Два солнца стынут – о Господи, пощади!»

«Цыганская страсть разлуки!»

«Даны мне были и голос любый…»

«Никто ничего не отнял!»

«Ты запрокидываешь голову…»

«Откуда такая нежность?»

«Настанет день – печальный, говорят!»

«Красною кистью…»

«Веселись, душа, пей и ешь!»

«Коли милым назову – не соскучишься!»

«В огромном городе моем – ночь…»

«После бессонной ночи слабеет тело…»

«Нынче я гость небесный…»

«Вот опять окно…»

Из цикла «Стихи к Блоку»

1 «Имя твое – птица в руке…»

2 «Нежный призрак…»

3 «Ты проходишь на Запад Солнца…»

6 «Думали – человек!»

9 «Как слабый луч сквозь черный морок адов…»

14 «Не проломанное ребро…»

15 «Без зова, без слова…»

«Я пришла к тебе черной полночью…»

Ахматовой

1 «О, Муза плача, прекраснейшая из муз!»

2 «Охватила голову и стою…»

3 «Еще один огромный взмах…»

4 «Имя ребенка – Лев…»

Марина Ивановна Цветаева
В огромном городе моем ночь
Стихотворения 1906–1941

С.Э.
(«Я с вызовом ношу его кольцо…»)

1
«Ты будешь невинной, тонкой…»

2
«Да, я тебя уже ревную…»

1
«Имя твое – птица в руке…»

2
«Нежный призрак…»

3
«Ты проходишь на Запад Солнца…»

6
«Думали – человек!»

9
«Как слабый луч сквозь черный морок адов…»

14
«Не проломанное ребро…»

15
«Без зова, без слова…»

1
«О, Муза плача, прекраснейшая из муз!»

2
«Охватила голову и стою…»

3
«Еще один огромный взмах…»

4
«Имя ребенка – Лев…»

5
«Сколько спутников и друзей!»

6
«Не отстать тебе! Я – острожник…»

7
«Ты, срывающая покров…»

8
«На базаре кричал народ…»

9
«Златоустой Анне – всея Руси…»

10
«У тонкой проволоки над волной овсов…»

11
«Ты солнце в выси мне застишь…»

12
«Руки даны мне – протягивать каждому обе…»

1
«Не знаю, где ты и где я…»

2
«И бродим с тобой по церквам…»

3
«И как под землею трава…»

1
«Я помню ночь на склоне ноября…»

3
«Не любовь, а лихорадка!»

5
«Дружить со мной нельзя, любить меня – не можно!»

7
«Не успокоюсь, пока не увижу…»

11
«Мне тебя уже не надо…»

14
«Ваш нежный рот – сплошное целованье…»

16
«Это и много и мало…»

17
«Бренные губы и бренные руки…»

18
«Не поцеловали – приложились…»

С.Э.
(«Хочешь знать, как дни проходят…»)

Але
(«Когда-нибудь, прелестное созданье…»)