Евгений Валерьевич Гришковец

Погребение ангела

   Матч был не решающий и даже не очень важный, но как-то все собрались его посмотреть, и Андрей тоже пошёл. А что? Была суббота, погода стояла плохая, холодные дожди зарядили с середины сентября, и на дачи уже никто особенно не рвался. А тут неподалёку открылось новое спортивное кафе-клуб с коротким названием «Аут». Боря обзвонил всех заранее, сказал, что «Аут» он проверил, выяснил, что экран там поставили хороший, смотреть матч будет удобно, заведение вообще качественное, и поэтому он заказал стол на всю компанию в самом центре клуба у самого экрана. И хоть футбол обещал быть довольно скучным, но Андрей пошёл в «Аут». А что было ещё делать? К тому же было недалеко.
   Андрей не особенно любил футбол, но иногда было приятно в шумной компании выпить, поболеть, поорать, особенно во время чемпионата мира или вообще какого-нибудь значительного матча. Он не смотрел всё подряд и не следил за турнирной таблицей, как Боря и вся остальная компания. Но иногда откликался на приглашения, примыкал к шумным любителям футбола и старался болеть не хуже других. На стадионы компания не ходила. Точнее, иногда кто-то из компании и ходил на стадион, но в основном болели у телевизора. Раньше собирались по сложно выстроенному графику по домам, но это всегда было сопряжено с эвакуацией или изоляцией детей и женщин. И всё равно поорать дома в полный голос было нельзя. Так что, как только появились заведения, в которых установили экраны и стали смотреть спорт, Боря завёл правила собираться на матчи в каких-нибудь таких местах. Он всё намечал, всех оповещал и заказывал столы. Андрей, когда мог и когда было настроение, приходил и болел.
   В этот раз всё было здорово. Футбол, на удивление, получился хороший, в смысле – много чего происходило. Было много голов и даже пенальти. Команды Андрею оказались малознакомые, любимых и знакомых игроков в них не было. Зато компания за столом подобралась хорошая, заряженная на веселье. И веселье удалось. Наорались вдоволь. Команда, за которую они болели, выиграла. А за другими столами в основном болели за другую. К концу первого тайма счёт был уже 2:2, а сколько было выпито, сосчитать не представлялось возможным. На столе громоздились кружки с пивом, графин водки, чёрные солёные сухари целыми грудами, помятые бутерброды с сёмгой целыми тарелками. Табачный дым вился и густел под потолком и по углам. Было хорошо.
   Андрей вышел в перерыве на улицу, вдохнул прохладного осеннего воздуха, отметил, что дождь закончился, а это значило, что можно будет вернуться домой пешком. Он уже был качественно пьян и чувствовал, что ещё можно добавить. Андрей ещё раз глубоко вдохнул, потянулся всем своим упругим сорокалетним толстым туловищем, с удовольствием крякнул и вернулся в компанию.
   – Какие будут ставки на второй тайм? – Боря записывал прогнозы и ставки.
   – 4:2 в итоге, – сказал Андрей.
   – Ну, старик, ты смелый! – крикнул охрипший Боря и записал.
   До последней минуты счет был 3:2, но в добавленное время назначили одиннадцатиметровый, и получилось так, как предсказывал Андрей. Все орали, обнимались, за соседними столиками весело матерились и поздравляли компанию Андрея. Боря собрал со всех деньги и отдал Андрею выигрыш, а он в свою очередь тут же проставился за победу. Потом ещё посидели, замолкая, а потом по одному стали рассасываться. Прекрасно!
   Когда Андрей вышел на улицу, он шумно выдохнул, не стал застегивать куртку и почувствовал, что пьян очень качественно. Он постоял так секунд пять и зашагал домой, улыбаясь и даже бубня какой-то несуществующий общедоступный мотив.
   В свете фонарей было видно, что асфальт после дождя подсушил ветер. Только лужи лежали кое-где, да трещины отчётливо чернели сыростью. Он стал идти, стараясь на трещины эти не наступать. И почему-то вспомнил из самого детства: кто на трещину наступит, значит, Родину не любит.
   – Чушь какая, – сказал он сам себе и усмехнулся.
   Проходя мимо освещённого павильона, он остановился и стал рассматривать ряды бутылок и банок с разнообразными напитками в витрине. Отчего-то захотелось чего-нибудь купить. Всё равно что, лишь бы купить. Он подумал, не купить ли ему парочку бутылок пива, с тем чтобы выпить их с удовольствием дома.
   – А ч-ч-чёрт, – вырвалось у него.
   Он вдруг вспомнил, что нужно будет сразу, как только он придёт домой, развернуться и идти гулять с собакой. С Графом, не с самым чистопородным в мире эрдельтерьером, конечно, никто без него не погулял. Татьяна, жена, никогда вечером с ним не ходила, это была её утренняя обязанность. А Варя, старшая дочь, которой Графа, кстати сказать, и купили, после долгого нытья, канючания и семейного совета, на котором было решено, что ребёнку, тогда она была единственным ребёнком, нужна собака… Варя клятвенно обещала гулять с собакой, вот и купили у знакомых щенка семь лет назад. Тогда Варе было самой восемь, гулять она с собакой быстро перестала. Перестала, как только друзья во дворе привыкли и охладели к щенку. Она не любила гулять с Графом и не полюбила. Делала это формально и очень коротко. А Граф в свою очередь тоже отказывался с ней идти. Младшей же Маше исполнилось пять. И хотя они с Графом друг друга любили, но какое там гулянье.
   В общем, Андрей чертыхнулся из-за того, что нужно будет сейчас бродить по излюбленному Графом маршруту, смотреть, как он всё подряд обнюхивает, поднимает ногу, и ждать от него более серьёзных дел.
   Он чертыхнулся, но в следующий момент вспомнил, что идти гулять с собакой не надо, потому что Граф уже четвёртый день болел и последние два дня не выходил из дому. Андрей облегчённо вздохнул и тут же выругал себя за эту малодушную и невольную радость. Хотя, конечно, если быть откровенным, он не любил гулять с Графом, особенно когда нужно было пропустить из-за этого итоговый выпуск новостей в воскресенье вечером в середине января.
   А Граф, бедолага, простудился. В прошлое воскресенье они выезжали на реку. Граф, конечно, не вылезал из воды, чего-то рыл у берега, перед отъездом домой его пришлось отмывать там же в реке холодной водой. Потом, когда ехали, Граф, конечно, высунул свою голову в окно, как он любил и привык. А было холодно, а он был мокрый, да и, чего там греха таить, весь неухоженный, обросший, давно не щипанный (эрдельтерьеров не стригут, а именно щиплют), лохматый. Вот он и простудился. Уже в понедельник он чихал и кашлял, во вторник к вечеру стал плохо есть, его большой, всегда мокрый и блестящий чёрный нос высох и стал каким-то серым. К четвергу собака сделалась совсем больна. Вся шерсть на нём как-то потускнела и обвисла, он всё время лежал на своём тюфячке, смотрел грустно, даже не поднимая головы, и вставал только тогда, когда кто-то приходил. Короткий его хвост, по обыкновению торчащий вверх и трепещущий, был опущен и медленно двигался из стороны в сторону, выражая радость, на которую уже не было сил. Граф лежал, шумно дышал и сильно кашлял. В четверг вечером на улицу он не пошёл, просто отказался.
   Андрей, конечно, беспокоился, но сначала думал, что пройдёт и так. Весь четверг он бегал как угорелый по делам. Мотался по городу. Было много неожиданных и серьёзных обстоятельств. Страхование людей и их имущества – дело хлопотное и нервное. То есть Графом он не позанимался. В пятницу тоже было много всего, но в обед позвонила Татьяна и сказала, что «наш парень», так она называла Графа, совсем плох.
   Андрей дозвонился до ветеринара, описал ситуацию, тот выслушал, ничего утешительного не сказал, но пообещал приехать даже в воскресенье, в субботу он почему-то не мог.
   А Андрей и в субботу ездил к каким-то клиентам. Потом позвонил домой, Татьяна сказала, что Графу получше и он даже поел бульону. Андрей что-то ещё поделал, заскочил домой переодеться, Граф медленно вышел его встречать и даже попытался встать на задние лапы. Потом Андрей поспешил в «Аут».
   Короче, он вспомнил, что гулять с собакой сегодня не придётся, обрадовался, отругал себя за эту радость, но ещё он вспомнил, что к Графу завтра при едет доктор. Тогда он купил две бутылки пива и пошёл домой.
   Последние два квартала он почти бежал. Потому что он там же, в павильоне, одну бутылку открыл и с удовольствием на ходу быстро выпил. От этого опьянение перешло в несколько более глубокую фазу, а писать захотелось нестерпимо. Он танцевал, приседал и даже завывал в лифте. Потом он подскочил к двери своей квартиры, позвонил, потому что, если бы пришлось самому возиться с ключами, он бы обмочился. Он исполнил чечётку у запертой двери и, когда наконец ему открыли, Варя открыла, он промчался в туалет не разуваясь.
   – О-о-о-ой, ой, ой, ой! – говорил он, встречая облегчение. – Слава богу! Ё-моё!.. Да, девчонки, – сказал он, выходя из туалета в прихожую, – чуть было не вспомнил детство. Таня, только не надо сцен! – сказал он, увидев напряжённое лицо жены. – Я сразу говорил, что буду выпивать. У нас что, с этим проблемы, что ли?! Так что не надо на меня так смотреть. – Он действительно удивился, жена никогда не ругала его за санкционированные и объявленные возлияния.
   – Граф умер, – холодно и даже обличительно сказала Варя, с вызовом развернулась и ушла.
   Андрей замер на полушаге, два раза моргнул.
   – Как умер? – спросил он и увидел, что у Татьяны лицо на самом деле опухшее от слёз и в глазах стоят слёзы. – Когда?
   На эти вопросы она не ответила.
   – Где он? – ещё спросил Андрей.
   Татьяна неопределённо махнула рукой в сторону гостиной, или, как они обычно говорили, зала.
   – Машу я увела к соседям. Не знаю, что делать. Я к нему не могу подходить… Закрыла его покрывалом… – Она говорила голосом, в котором не было воздуха, и как только сказала, заплакала. – Андрюша… парень наш умер! Так тихо умер!
   Приятное опьянение сразу превратилось просто в неуместную неверность движений и вялость губ. Андрей разулся, поставил рядом с ботинками на пол бутылку пива, которая торчала из куртки, и шагнул в комнату, куда показывала жена.
   Там на полу, между диваном и телевизором, лежало старое-старое покрывало, которое было покрывалом лет пятнадцать назад, а потом превратилось в подстилку для пикников и местного речного пляжа. Под покрывалом лежало невидимое Андрею тело его собаки.
   Он подошёл к нему и присел на корточки. Татьяна зашла следом и плача говорила довольно быстро.
   – Он поел ещё днём, повеселел. Потом лежал спал. Я в спальне Маше читала, Варя у себя… И вдруг слышу… Выхожу сюда, а он уже лежит здесь… приполз… Я как только его увидела, он на бок завалился, лапы у него вытянулись, и он выдохнул… Так долго-долго выдохнул… Шумно выдохнул, и всё! И всё!!! Он ко мне, Андрюша, полз, – она зарыдала, Андрей встал и обнял её. Она какое-то время не могла справиться с рыданиями. – Я не знаю, что делать. Машу увела к соседям. Она его ещё не видела, она ещё не знает. А он лежит здесь… Я не могу! Андрюша, унеси его, пожалуйста, унеси! Я себе не прощу! Погубили парня, сами погубили, – она разрыдалась, отстранилась, ушла в ванную и там открыла воду.
   Андрей снова присел, поднял покрывало и отложил в сторону. Граф показался ему каким-то маленьким.
   Он и так был не очень крупный, меньше нормы, а тут… Он лежал на боку, лапы вытянулись, из приоткрытой пасти вывалился язык, и на пол натекло. Глаза собаки были приоткрыты и не блестели. Андрей заплакал на выдохе.
   – Прости, прости, – плакал он.
   Не верилось совершенно. Не верилось!
   А ещё надо было что-то делать. Немедленно! Он погладил собаку по груди, Граф ещё не остыл. Тогда Андрей снова накрыл его и пошёл на кухню. Татьяна была уже там. Они немного поговорили. Андрей благодарил бога, что жена его не упрекает, потому что сам он казнил себя страшно.
   Потом он звонил Боре. А кому можно было ещё позвонить? Опытный в разных делах и незаменимый Боря в этот раз был пьян, приехать не мог и не представлял, что нужно в этой ситуации делать. Никто ничего не мог подсказать. Андрей даже позвонил тем людям, у которых когда-то купили Графа. Они жили за городом, услышав о случившемся, они сердечно посочувствовали и сказали, что двух своих прошлых собак похоронили прямо на своём участке под берёзкой. Все предлагали подождать до утра и как-то помочь. Но Татьяна умоляла унести Графа. Она именно что умоляла.
   Андрей растерялся. Сам Андрей за руль сесть не мог, чтобы куда-то отъехать. Друзья, которых он обзвонил, все либо были на дачах, либо тоже кто много, а кто немного выпили по случаю субботы и вообще. А Татьяна не требовала, она умоляла. Она говорила, что надо привести Машу домой от соседей, но она пока ничего не может ей сказать и объяснить. И ещё она не хотела, чтобы Маша видела мёртвого Графа. Машу надо было забирать как можно скорее. Потому что соседи были недовольны.
   В том, как вели себя соседи, через сочувствие сквозило… мол, чего так убиваться-то, ну умерла собачка, ну, жалко, а тут люди каждый день мрут и гибнут, людей, мол, надо пожалеть, а они из-за собаки такое горе устроили. В общем, в таком духе.
   А Андрей не мог ничего придумать.
   Варя поплакала в своей комнате, потом вышла с заплаканными глазами, всем своим видом она обвиняла родителей, а особенно Андрея, во всём. Потом она тихо и искренне посидела на диване рядом с Графом, не снимая покрывала, погладила его и молча ушла к себе с удивительным и каким-то хорошим лицом.
   Андрей ничего не придумал. Он сходил к соседу, разбудил его и взял у него небольшую военную лопату в чехле. Опьянение перешло в сильную головную боль и усталость. Татьяна тем временем собрала все графовы вещи в небольшую кучу. Она сидела в прихожей на маленькой табуретке, смотрела на то, что собрала, и было видно, что взгляд её расфокусировался и плакать она больше не будет.
   Перед ней лежали Графов тюфячок – его постель – две миски, Татьяна зачем-то их помыла, ошейник, два поводка, намордник, несколько игрушек и синий с красным резиновый мяч. Андрей посмотрел на это и подумал, что собачья шерсть ещё долго будет попадаться им на глаза дома, в машине, на одежде… везде.
   Потом он пошёл к собаке. Ругая себя за брезгливость и отвращение к мёртвому своему псу, он переложил окоченевшее уже тело на то самое покрывало, которым тело было укрыто. Он подтёр пол и выбросил тряпку в мусор. Прежде чем завернуть собаку, Андрей подумал и положил рядом с Графом его ошейник, неновый потёртый поводок, хотел положить намордник, но вспомнил, что Граф его не любил и всегда крутил головой, чтобы его не надевали. Он не стал его класть, а положил ещё любимую Графову игрушку, резинового зайца с изжёванными ушами. Этого зайца Андрей купил задорого в специальном собачьем магазине в Германии, когда ездил туда на выставку страховых технологий и услуг.
   Когда он укладывал всё это, ему даже подумалось, что так укладывали в могилы древним людям всё, что им было необходимо и дорого. Потом он завернул пса и его вещи в одеяло и завязал свёрток бельевой верёвкой.
   Татьяна тем временем сходила выбросить остальные вещи.
   – Не смогла в мусорный бак бросить, положила рядом с мусоркой. Всё новое почти. Он такой аккуратный был, – сказала она, вернувшись, вздрогнула, увидев свёрток, лицо её снова сморщилось от плача без слёз. – Вот пожил с нами паренёк, порадовал нас, и всё. А мы не уберегли, – она нагнулась, прикоснулась к свёртку, но тут же махнула рукой и выпрямилась. – Куда ты его?
   – Не знаю. Похороню где-нибудь. Придумаю. Не волнуйся.
   – Только мне потом не говори где, – сказала она, держа руки у лица. – Пойду за Машей, и ляжем спать. Андрюш, ты не заставляй меня волноваться, пожалуйста.
   – Давай, милая, я скоро. – Андрей говорил это уже на пороге, обутый, держа свёрток в руках. – Лопату мне подай, пожалуйста.
   В лифте он увидел следы когтей своей собаки, которую держал теперь не на поводке, а в руках. Граф всегда от нетерпения вставал на задние лапы и скрёб дверь лифта, причём всегда начинал делать это, когда проезжали второй этаж. Чувствовал и знал. Андрей подумал, что ещё многое и многое будет ему напоминать о его собаке. И ещё он успел подумать, что уже точно нужно немедленно сделать дома ремонт, который давно назрел. Поклеить новые обои и поменять кое-какую мебель. Диван-то уж обязательно. Неприлично жить с таким диваном. А Граф в их отсутствие на него забирался и даже не раз прятал, как ему казалось, в нём свою кость. Андрей вышел во двор и растерялся. Двор девятиэтажного дома, в котором они жили уже больше десяти лет, был полностью, что называется, благоустроен. Стоянка с машинами, в том числе и с Андреевой машиной, детская площадка, две убогие клумбы с уже поникшими цветами, на это нечего было даже смотреть.
   Он задумался. Двор, как двор. Соседние дворы были, по сути, такие же. Он понял, что плохо знает подробности своего района. С Графом он ходил до детского сада и до стадиона, где была собачья площадка. И ещё он знал, как пройти к магазину – и всё. Да, и, конечно, школа. Варина школа была рядом, а школа, где он сам учился, находилась чуть дальше. Он прожил в этом районе почти всю жизнь, но новых подробностей не знал. И даже не знал, как пройти дворами до своей бывшей школы. Он постоял немного, перехватил становящийся тяжёлым свёрток поудобнее, лопату пристроил под мышку и пошёл в сторону школьного двора. Дорога была освещена пятнами фонарей, люди попадались редко. Два одиноких мужика встретились один за другим да группа молодых ссутулившихся парней шла молча и помигивала огнями сигарет. Таких парней он с детства опасался, и эта опаска не прошла до сих пор. Парни прошли мимо молча, видно, где-то они на сегодня своё отшумели. Но Андрей посторонился, потому что те сторониться даже не собирались.
   В школьном дворе всё было как-то чертовски аккуратно. «Хороший у них директор», – подумал Андрей и вспомнил свою школу и двор. Там было где разгуляться. Заросли сирени и какие-то кустарники, заброшенное футбольное поле, руины теплицы и масса потайных мест. Там курили, сидели с девчонками… А тут негде было найти участок незаасфальтированной или неухоженной земли. «Бедные дети. – И ещё подумалось Андрею: – Как же им тут худо должно быть. Наверное, метут эту территорию, как проклятые. Ужас какой!» Он прошёл школьный двор насквозь, постоял на спортивной площадке с железными турниками, посмотрел по сторонам. Но земля была посыпана гравием и хорошо утоптана. Он зашагал дальше. Он шёл на свет огней телебашни и вспоминал, что эти огни всегда вызывали у него тоску и скуку. Но он шёл, потому что там, в той стороне, был кинотеатр, небольшой городской парк и ещё какие-то пространства. В том кинотеатре он давно не был и не знал, как к нему пройти через дворы. Но он помнил, что надо двигаться в направлении телебашни. Свёрток тяжелел, лопата стала выскальзывать из-под руки. Тогда он взял лопату двумя руками и прижал ею свою ношу к груди. Так показалось намного удобнее, но ненадолго.
   Было прохладно, неуютно, но, самое главное, было, как бы это сказать… всё было не так. Не так, как днём. Он чувствовал, что теперь на улице ему не нужно было находиться.
   Проходя мимо трансформаторной будки, он услышал гудение и звон мощнейшей электрической энергии. Он увидел неплохое место за этой будкой: кустарник и забор. Но возле такого серьёзного объекта, как этот клубок гудящего электричества, копать ему как-то не захотелось. К тому же именно возле этого трансформатора было совсем темно. Лампа ближайшего фонаря, видимо, сгорела. «Да-а-а, отсюда электричество идёт ко всем фонарям, а тут темно. Вот так всё в жизни…» – подумал и усмехнулся он. Проходя мимо детского сада, он попытался вглядеться в темноту, которая была за оградой. Над дорогой светил фонарь, а там, за оградой, густела темнота. Там угадывались детские домики, деревянные горки, грибок песочницы.
   – Чё смотришь, мужик? – раздался голос из темноты. – Не нас ищешь? – и несколько невидимых парней и одна или две девушки громко засмеялись из темноты.
   Оказывается, на веранде детского сада сидела компания, а Андрей их и не видел. Сам же он был освещён фонарём.
   – Ты чё, отец, клад закапывать пришёл? Так давай его нам сразу! – крикнул другой невидимый парень. И снова смех.
   – Ну куда ты, родной? – прозвучал совсем грубый голос. – Поделись с нами, куда бежишь? – и смех.
   Андрей уже быстро уходил прочь. Он не боялся преследования, он слышал, что ребята совсем юные и, скорее всего, просто красуются перед своими девицами. «Да и, может быть, ребята неплохие, просто полуночничают на улице, пока зима не настала», – рассуждал он. Сколько он сам просидел по таким вот детским садикам и скверам. А ещё Андрей отчётливо представил, как он теперь выглядит. Ночью, с лопатой и большим чем-то, завёрнутым в пёстрое покрывало.
   – Бред какой-то, – вырвалось у него.
   «Как же так? Должно же быть что-то, какая-то служба или сервис, который этим занимается», – рассуждал он уже не вслух. «Куда-то же девают собак, кошек, которые умерли. Наверняка есть какой-то телефон или информация… Просто я не знаю».
   Он вспомнил всякие телевизионные репортажи о собачьих парикмахерских, собачьих и кошачьих гостиницах и даже дантистах. Вспомнил про то, что где-то в Англии собакам даже, если верить телевидению, вставляют зубы. «Что-то подобное должно быть и у нас. А как же?! Собак то полно! И больших собак!» Но он ни разу не слышал про собачьи кладбища. У него тут же мелькнула мысль, мол, почему этот бизнес никто не освоил. Но почти сразу Андрей подумал, что такое кладбище наверняка есть или должно быть, но он про это тоже ничего не знает. Не был он ни серьёзным любителем футбола, ни собачником настоящим тоже не был. «Но куда-то же девают мёртвых собак, куда-то они все деваются?!» – думал и думал он.
   Андрей шёл через двор длинного высокого дома, здесь было светлее от всё ещё редких горящих окон и огней у подъездов. Возле детской площадки стояли два мужика и курили, у их ног лежали две собаки: овчарка и дог. Наверное, мужики с ними гуляли и остановились покурить и поболтать. Было уже далеко за полночь, но наступало воскресенье, и можно было так стоять и курить. Овчарка, завидев Андрея, вскочила, натянула поводок и залаяла. Своим рывком она чуть не опрокинула хозяина.
   – Фу, Астра, фу! – крикнул мужик, хозяин собаки. – Извините, не бойтесь! – крикнул он Андрею.
   Дог, точнее, догиня тоже встала и зарычала.
   – Дуня, сидеть, – скомандовал другой мужик. – Я кому сказал, сидеть!
   Дуня села, а Астра замолчала. Андрей знал, точнее, узнал догиню Дуню. Граф однозначно на неё реагировал и домогался её на собачьей площадке. Только Граф не знал ни «лежать», ни «сидеть», ни «фу». Он прекрасно знал слово «гулять», и каждый раз страшно радовался, слыша это слово. Его радость была столь бурной и искренней, как будто он никогда в жизни не гулял. Андрей даже думал, что не может быть, чтобы Граф так радовался только возможности пописать или покакать, даже если он этого нестерпимо хотел. «Он надеется на что-то, каждый раз надеется», – всегда думал Андрей.
   Андрей не поздоровался с мужиками и не спросил совета, что ему делать. Он поспешил пройти мимо, неся свою мёртвую собаку в охапке и чувствуя, как она становится всё тяжелее и тяжелее.
   Он шёл и думал: «Ну и пусть Граф не знал этих команд, зато мы друг друга не мучили этой дрессурой. Он и так был умный и знал, что можно и чего нельзя».
   Он вспомнил, как Граф попрошайничал за столом, клал голову Андрею на колено и при этом смотрел в глаза, заглядывая, казалось, прямо в душу. А гостей он пронзал такими взглядами и делал вид, что хозяева его сильно бьют и не кормят никогда. Он издавал звуки, похожие на голоса дельфинов. И конечно, не выдерживал никто, и все тайком от Андрея, а Андрей тайком от всех давали ему что-нибудь со стола. Так настоящие воспитанные собаки себя не ведут. Это было ясно. Но Андрей нёс мёртвую собаку и уговаривал себя, что хорошо делал, что не держал её в строгости.
   Он обогнул дом и вышел на проспект к перекрёстку. Тут он сразу сообразил, где находится и куда надо идти. Нужно было пройти по улице через проспект, а дальше кинотеатр и парк. У перекрёстка было светло и даже шумно. Андрей растерялся. На противоположной стороне стояло несколько такси и ещё каких-то автомобилей. Там светился павильон. Светофоры мигали. Ярко нависал над проспектом рекламный плакат: из красивой стиральной машины выскакивали очень весёлые и чистые пингвины. С громким шелестом проезжали машины.
   Андрей держал свёрток, прижимая его лопатой к груди. Край пестрого покрывала выбился из-под завязок и свисал. Он задумался о том, как он выглядит. Лицо его вспотело. Он постоял так и не решился переходить проспект по переходу. У светофора остановились две машины: грузовик и какая-то спортивная, с шумным двигателем. Он не решился идти перед ними в свете их фар и фонарей с большим свёртком и лопатой. Андрей повернулся и пошёл прочь от перекрёстка. Он прошёл метров триста туда, где было темнее, и перебежал проспект, когда не было ни одной машины даже вдалеке. Потом он прошёл тёмным двором магазина, где сильно пахло какими-то несвежими продуктами всеми вместе. Потом он шёл ещё каким-то двором. И наконец шагнул в неприбранный районный парк. Парк был огорожен ржавой оградой, и со стороны двора туда вела небольшая калитка. У калитки висела табличка «Выгул собак запрещён». Андрей горько усмехнулся. Он сюда с Графом никогда не ходил.
   В парке было сыро и темно. Андрей шёл по дорожке к аллее. Там тускло горела одинокая «кобра». Трава в парке, уже несвежая, ещё высоко торчала вверх. Тополя шумели и покачивались, листьев на них осталась половина от лета. Остальные скользкой сырой плёнкой покрывали аллеи и дорожки.
   Он вышел на нечистый асфальт аллеи, в свет фонаря, и подошёл к скамейке. На скамейку налипли листья, и ещё на ней лежала раскисшая газета. Андрей положил свой свёрток на эту скамейку, потянулся всем телом и выдохнул пар.
   Он покачал головой и подумал о том, как он шёл бы через проспект со своей ношей и на что это было бы похоже. Человек ночью идёт с мешком и лопатой по городу! Как это можно понять? Да и не просто человек. А он! Он, Андрей! Толстый, аккуратно одетый, серьёзный человек. Взрослый!
   А он всегда был толстым. Когда-то давно, совсем давно это было мило, и на всех детских праздниках он был медведем. Все взрослые умилялись, бабушка была в восторге. А потом он понял, что то, что его друзья называли его «пузырь» или «жир», беззлобно и весело называли, это уже не мило. Он был сильным и сильней многих сверстников, друзей и недругов, но он никогда не мог так же быстро и долго бегать, как они. А впоследствии никакая даже самая модная одежда не смотрелась на нём, как надо.
   Андрей делал несколько серьёзных и менее серьёзных попыток похудеть. Он это делал разными способами и в конце концов убедился в том, что, чтобы похудеть, нужно просто не есть. Не есть никак и совсем. А этого у Андрея не получалось. Всё заканчивалось внутренними монологами типа: «Так, я съел сегодня только творог утром, жиденький суп днём и две помидорки вечером. Чепуха!» После этого монолога шло ночное быстрое обжорство у холодильника. Он махнул на всё это рукой пару лет назад и больше не смотрел в сторону модных брюк и тонких свитеров. Но аккуратным Андрей был всегда и любил свои небольшие и, на его взгляд, красивые руки. Одевался он практично и любил светлое.
   Не мог он такой идти через проспект с лопатой и мешком.
   Когда-то отец отдал ему в старших классах свой почти новый портфель. Он не нашёл слов, чтобы объяснить отцу, что с таким портфелем невозможно идти в школу, с таким взрослым портфелем. Причём не просто невозможно, а ему, Андрею, невозможно. Андрею это было столь очевидно, что он не смог найти слов, чтобы объяснить это отцу. И он пошёл с отцовским портфелем в школу, с таким коричневым, серьёзным, кожаным портфелем. И получил за это в школе страданий сполна. Но объяснить отцу он ничего не смог. Этот портфель мучил его до самого окончания школы.
   Андрей огляделся по сторонам, подходящих мест в парке было достаточно. Он взял лопату, посмотрел на свёрток, постарался задушить и отогнать свои смущения и неловкость, испытанные у перекрёстка.
   Потом он восстановил в себе горе и ответственность и пошёл к дереву за скамейкой. Очень хотелось быть радикально незаметным. Но также решительно не хотелось уйти из света и копать в темноте. Он зашёл за ближайшее от скамейки дерево и стал копать в стороне от чёрной тени. Хотя «стал копать» – это неверно. Он стал пытаться копать. Лопата была ни маленькая, ни большая. То есть как заступом ей работать не получалось, а воткнуть её руками в землю оказалось не под силу. Андрей стал рубить траву и дёрн, понимая, что это задача не на пятнадцать минут. Вдруг его осветил луч, который был ярким и подвижным.
   – Гражданин! Что это мы тут делаем? – услышал он молодой и очень дерзкий голос.
   Андрей вздрогнул и поднял глаза на свет. Ему светили фонариком прямо в лицо. Он смог разглядеть два силуэта в фуражках, и пара каких-то ещё, сохранивших активность даже осенью насекомых пролетела через луч.
   – Подойдите сюда! – услышал он другой голос, и одна фуражка качнулась. – Сюда идите, гражданин!
   Андрей пошёл к говорящим, и ему всю дорогу безжалостно светили в глаза.
   – Здравствуйте, – сказал он.
   – Добрый вечер, – ответили ему.
   Оба милиционера были молодые и небольшого роста. Когда Андрей подошёл к ним, они очень выразительно посмотрели на лопату, а потом снова ему в глаза. Но фонарик свой погасили.
   – Чем занимаемся? – спросил совсем бледный конопатый парень. В свете паркового фонаря его глаза были совсем бесцветные.
   Пока Андрей шёл к ним, он отчетливо понял, что у него с собой нет документов и денег, наверное, тоже нет. Ещё он вспомнил, что водительские права и документы на машину тоже точно остались дома. От этого он весь мгновенно похолодел, но также мгновенно вспомнил, что сейчас он не за рулём…
   – Так чем занимаемся? – повторил конопатый.
   – Клад ищем? – спросил другой, совсем худой милиционер, при этом он улыбнулся. Один передний зуб у него был заметно сколот. – Может, помочь?
   – Да ну что вы, какой клад! Тут, знаете… – начал было Андрей. Но в это время у худого громко зашипела и загавкала рация, которую тот держал в руке. Милиционер что-то невнятно ответил в неё, и рация стихла.
   – Что-что? – переспросил конопатый.
   – Я, вы знаете… – снова начал Андрей.
   – А документы ваши можно посмотреть? – перебил его худой.
   Андрей сбивчиво стал объяснять, что не захватил с собой документы, потому что живёт совсем рядом. При этом он махнул рукой как бы в сторону своего дома, махнул для наглядности и убедительности. В тот же миг он понял, что махнул совершенно не туда, извинился и указал в другую сторону. Милиционеры спросили адрес. Андрей отчего-то назвал его сбивчиво и как-то не сразу. Он уже весь вспотел и стал бояться, не понимая, чего, собственно, он боится. Милиционеры переспросили адрес, узнали имя, отчество, фамилию, возраст, и худой проговорил всё это в рацию, которая в ответ крякнула и зашипела.
   – На рыбалку, что ли, собрались? – усмехнулся конопатый. – Так ведь в парке копать червей нехорошо. А это что у нас здесь? – сказал он, включил фонарик и направил его на свёрток, лежащий на скамейке.
   – Извините, я понимаю, что это выглядит странно, но тут такая ситуация… – начал говорить Андрей, но его снова перебила рация.
   Худой послушал, казалось бы, совершенно нечленораздельные хрипы, ответил: «Добро!», и рация снова затихла.
   – Что это у вас, гражданин? – очень строго спросил конопатый. – И потрудитесь объяснить, что вы тут делаете.
   Андрей испугался совсем и стал сбивчиво, невразумительно и как-то очень издалека объяснять, что случилось и как.
   – Так у вас там что, собака, что ли?! – спросил худой. – Покажите!
   Андрей, продолжая что-то говорить, начал развязывать верёвку. Это у него плохо получалось, он суетился, извинялся, но наконец размотал и распутал всё. Потом он развернул часть свёртка, и показались задние лапы и кудрявый, тёмно-рыжий бок Графа.
   – Понятно, достаточно. Заворачивайте, – сказал конопатый. – И значит, здесь вы хотели его зарыть. Я правильно вас понял?
   – Похоронить, – коротко ответил Андрей.
   – А-а-а! А вы понимаете, что это в общем-то парк? Общественное место! – своим дерзким голосом сказал худой. – А что будет, если сюда все понесут хоронить, – слово «хоронить» он как-то особенно язвительно подчеркнул, – своих собачек, кошечек, хомячков? А?! Что здесь будет? Конечно-о! Давайте, тащите сюда своих черепах, аквариумы! А тут дети, между прочим, гуляют.
   Андрей стал оправдываться, что-то объяснять, заматывая Графа по новой. Он соглашался, извинялся, кивал головой.
   – По-хорошему, вас надо задержать и наказать, Андрей Михайлович, – продолжал худой. – Немедленно идите домой, чтобы мы вас ни здесь, ни где-либо ещё не видели. Понятно?! Я спрашиваю: понятно?
   Андрей сказал, что понял. Он сграбастал свою собаку в охапку и стоял так, перед двумя маленького роста милиционерами, вспотевший.
   – Лопатку свою захватите, нам вашего ничего не надо, – продолжал худой. – И не надо тут перед нами изображать трагедию! Мы тут, – он сделал неопределённый жест, указующий как бы на весь город, – много всякого видели.
   – Правда, идите домой, – сказал конопатый. – У меня тоже была собака в деревне, хорошая собака. Я знаю, что это такое, когда любимая собака умрёт. Но это не значит, что нужно загаживать общественные места.
   – А куда же, простите, мне с ним? – беззащитно сказал Андрей.
   – Домой! Вы не слышали? – резко ответил худой. – И там подумайте.
   – Знаете, – сказал конопатый, – там стоят большие мусорные баки, туда собирают листья и мусор со всего парка. Вот туда отнесите. Ничего страшного. Нормально. Ей уже всё равно. Поверьте, это нормально.
   – Ему, – тихо сказал Андрей.
   – Что?
   – Ему. У меня пёс. Кобель.
   – А-а-а! Теперь-то какая разница? – ответил конопатый.
   Андрей и милиционеры распрощались и разошлись. Андрей шёл в указанном направлении минуту.
   – Тьфу! – плюнул он громко. – Тьфу, тьфу, тьфу, – плевал он и хотел материться. Было гадко, как-то стыдно и горько… А ещё он почувствовал, что нестерпимо хочет пить. Нестерпимо!
   В конце аллеи действительно стояли большие мусорные контейнеры. Их было три. Вокруг них валялось много мокрых бумаг, каких-то рваных пакетов и прочей дряни. В мусоре явно покопались исследователи мусора. Теперь их не было. В двух контейнерах был собственно мусор. А третий был заполнен ветками и листвой. Несмотря на прошедший дождь, из этого контейнера шёл дым. Где-то там, внутри, тлели подожжённые кем-то листья.
   Андрей подошёл близко. Пахнуло едким дымом и вонью прокисшей всякой всячины. Он сделал шаг назад и остановился. Он стоял так, чувствуя, что уже устал, Граф сильно потяжелел и ощущался как что-то совсем чужое, не имеющее никакого отношения к энергичному и всегда весёлому псу. Андрей постоял, подумал, куда положить свою собаку. В мусор не хотелось. Даже не то что не хотелось, рука не поднималась. Он не мог этого сделать! Дым от листьев был едкий и горький. Он представил, как будет тлеть и вонять шерсть его собаки, и тоже не захотел оставить Графа в контейнере с листвой. Но всё же Андрей шагнул именно к нему, готовясь расстаться со своей ношей. Но вдруг сказал себе тихо-тихо: «А с какой стати?» А дальше подумал: «Почему я должен выполнять то, что сказали делать мне эти мальчишки? Я не хочу, мать их так!..»
   Он развернулся и пошёл прочь. Он шёл через парк, мимо памятника космонавтам, уроженцам их города. Человек в обнимку с ракетой были чернее ночного парка, деревьев и низкого неба, куда они были так устремлены.
   Андрей прошёл парк насквозь, вышел из него, и телевизионная башня предстала перед ним во весь рост. Стальная высокая ограда окружала площадку, хорошо освещённую и чистую. Посреди этой площадки высилась металлическая конструкция, уходящая высоко-высоко. Андрей поднял голову и увидел огоньки. А ещё выше он увидел низкое небо, слегка подсвеченное красноватым. Это город: все его заводы, фонари и непогасшие окна отражались в тяжёлых, низко ползущих осенних облаках.
   – Ну что же, я так и буду всю ночь ходить?! – громко, не разжимая зубов, сказал Андрей куда-то туда, огонькам телебашни.
   Пить хотелось так, как давно, а может быть, и никогда в жизни не хотелось. Андрей обошёл телевизионный центр, вышел на тихую улицу и пошёл по ней. Здесь практически замерло всякое движение. Светились несколько магазинов и дежурная аптека. Удерживая лопату и свёрток то в одной руке, то в другой, Андрей пошарил по карманам и нашёл мелочь, которой хватило бы на какой-нибудь напиток, но магазины были, конечно, закрыты, киоск на автобусной остановке тоже. У дежурной аптеки светилось только ночное окно. Андрей хотел пить так, что наудачу постучал в него. Хоть и не сразу, но вскоре пришла старуха в белом халате и больших очках. Она открыла окно.
   – Слушаю вас, – сказала она сердито.
   – Мне попить что-нибудь продайте, – сказал Андрей.
   – Ты что?! Это аптека! Иди отсюда, пока милицию не вызвала.
   – Да мне таблетку запить, – соврал Андрей. – Плохо мне, помогите, пожалуйста.
   Бабка внимательно посмотрела на Андрея, а он даже не успел ничего специального изобразить на лице, как бабка сразу изменилась.
   – Ой! Простите, я сейчас. Вам только воды?..
   – Да-да! Только воды! Скорее, пожалуйста!
   Бабка как могла быстро ушла. Андрей положил Графа и лопату на асфальт.
   – Вот, возьмите. Кипячёная! – сказала бабка, протягивая Андрею большую фарфоровую чашку, белую с цветком.
   Андрей взял чашку, изобразил, что положил в рот таблетку, и выпил тёплую, с привкусом старого чайника воду.
   – Вот спасибо! Вот выручили! Сейчас отпустит, – сказал Андрей и отдал чашку обратно.
   – Да я же вижу, что человек сейчас тут у меня упадёт. Вижу лицо ваше и понимаю: сейчас упадёт человек. Я в этом понимаю. Давление у вас? – сказала бабка, а Андрей кивнул. – Ну я же говорю! Вы меня простите, что я сразу не разглядела, что с вами. Тут ведь каждую ночь ходят и ходят. То алкаши, спирту им надо, то наркоманы…
   Андрей послушал, поблагодарил… Послушал, поблагодарил…
   – Ну, мне уже гораздо лучше, спасибо! – сказал он, взял Графа, развернулся и пошёл.
   «Вот, разыграл целый спектакль из-за стакана воды. Целую пьесу… Тьфу!!!» – и он плюнул.
   Он шёл ещё какое-то время, дошёл до следующей автобусной остановки и сел на холодную, влажную скамейку. Посидел так, ни о чём не думая, глядя прямо перед собой. Пролился мелкий и редкий холодный дождик, он сидел. Потом к нему тихонечко прокралась гадкая мысль: не подбросить ли Графа на улицу у обочины, будто его сбила машина. Он много раз видел сбитых больших и небольших собак. Всегда аккуратно объезжал их. Они все куда-то исчезали с улиц. Исчезали, как ему казалось, довольно быстро. Но он тут же прогнал эту мысль. Мысль была какая-то чужая, холодная и стыдная. Он отогнал её, встал и пошёл дальше.
   Город был уже совсем незнакомым. Андрей понимал, что ушёл он от дома недалеко, но город уже потерял свои север и юг. Город утратил признаки его, Андрея, среды обитания. Он шёл и шёл, и вдруг понял, что напевает, а точнее, проговаривает, почти бесшум но шевеля губами, слова песни. Он удивился этим словам и самой песне. Эту песню он даже не помнил, когда слышал в последний раз. Не помнил всех слов, но повторял и повторял один и тот же кусочек.
   Вообще-то Андрей любил петь. У него был, он был в этом уверен, слух и приятный голос. Голос не сильный, но приятный. И Андрей им владел. Он любил в небольшой и нешумной компании спеть песню, но не пьяным хором, когда все, не слыша друг друга, надрывают одну песню за другой. Он любил исполнить тихое и грустное нетрезвое соло. Он пел песни из старых кинофильмов или романсы. Пел так, что его слушали и даже пускали слезу.
   А тут Андрей шептал слова песни, которые каким-то непостижимым образом сами нашлись где-то в недрах памяти, сами оттуда вылились. Он шептал:

     А как стану я немилой, удалюсь я прочь.
     И, скатившись по перилам,
     И, скатившись по перилам,
     Упаду я в ночь, прочь!
     Най-на-на-на-на-на,
     Най-на-на-на-на-на-на-на…

   И снова с начала. Он вспомнил, что эту песню когда-то давно пела Алла Пугачёва. Давно. Ему эта песня даже особенно не нравилась, но теперь он подивился тому, как точно явился кусочек этой песни, как подходят слова к ситуации и как прочно прилипли они к языку…
   Он совсем устал, руки уже отказывались нести Графа и лопату. Он периодически забрасывал свёрток то на одно плечо, то на другое и шёл.
   Когда он дошёл до длинного глухого забора какой-то стройки, он подумал, не забросить ли ему свою ношу за забор, и всё. Но в процессе борьбы с этой мыслью он прочёл надпись на заборе: «Строительство жилого дома ведёт (такая-то) организация». Рядом с этой надписью было ещё написано: «Внимание: территория охраняется собаками». Андрей прочёл, усмехнулся и покивал головой.
   Ворота на территорию стройки были открыты, точнее, приоткрыты. Андрей зашёл в ворота и огляделся. Стройка была только в самом своём начале. Справа стояла разная техника, слева строительный вагончик с тёмными окнами. Над вагончиком возвышалась тонкая мачта или попросту палка с фонарём наверху. Фонарь освещал строительную площадку желтоватым светом. Прямо перед Андреем был неглубокий котлован с вбитыми белыми сваями. В дальней части котлована было видно, что стоит вода. Вода отражала тёмное небо и свет фонаря.
   – Эгей… Аллё-о-о… – позвал Андрей.
   Но он сразу почувствовал, что здесь никого нет и что он пришёл куда надо. Андрей зашагал к котловану и почувствовал, как жидкая грязь прочно обхватывает его ботинки при каждом шаге. Он даже не удержался от гримасы. Уж больно неприятно было наступать хорошими, всегда чистыми ботинками в такую грязь.
   Он остановился на краю ямы, на месте которой обязательно в конце концов будет дом. Он осмотрелся как мог, нашёл более пологий край котлована, добрался до него и стал спускаться, оскальзываясь и чуть не падая. Конечно, хорошо, если бы при нём сейчас были его очки, в которых Андрей дома читал и смотрел телевизор. Зрение, он считал, у него было нормальное, но вечером дома он надевал очки, которые считал дурацкими и нелепыми. Очки же, которые бы ему шли, он так себе и не подобрал. Во всех очках он казался себе похожим на карикатуру, либо на персонажа классической литературы, либо на злобного маньяка из сегодняшних фильмов.
   Грязь под ботинками чавкала и скользила. Андрей кое-как спустился и понял, что выбирать какое-то особенное место просто не приходится. Он положил Графа на верхний край забитой в землю сваи, встал так, чтобы было светлее, и стал копать, низко нагибаясь. Грязь была глинистая, вязкая и тягучая, но пошло неплохо. Он копал и копал. Он не хотел просто прикрыть Графа грязью, он хотел, коль скоро проделал такой долгий и непростой путь, похоронить его поглубже и по-настоящему. Брюки, ботинки и рукава куртки он уже запачкал сильно, тогда волевым решением он перестал об этом думать и обращать на это внимание. Под грязью глина была суше и твёрже. Андрею даже пришлось встать на дно ямы, которую он копал, и продолжить работу из такого положения. Он углубился примерно по колено и понял, что этого будет достаточно. Он выбрался из ямы и стал развязывать верёвки, стягивающие покрывало.
   – Ой, что я делаю? Зачем?! – сам себе тихо сказал он.
   «Зачем верёвку-то развязывать?» – подумал он и догадался, что делал это машинально, не думая, но для того, чтобы забрать покрывало.
   – Тьфу ты, – он плюнул и выругался.
   Андрей взял свёрток, сел на корточки и бережно опустил свою собаку в яму. Он стоял на краю маленькой какой-то почти круглой могилки и изо всех сил напрягался, чтобы вспомнить самые хорошие и трогательные моменты их совместной жизни. Андрей понимал, что нужно попрощаться, нужно прочувствовать момент. Нужно постараться совершить хоть какой-то ритуал. Он с усилием думал о том, какой Граф был смешной, когда был маленький, как он самозабвенно и очень ответственно рыл яму во дворе, как он смотрел в глаза и издавал звуки, похожие на голоса дельфинов, когда выпрашивал еду.
   Андрей думал, вспоминал, но чувствовал, что делает это именно с усилием. Он понял, что его чувства уже неуправляемы, они как бы уже не его. И этот город уже не его, и собака, которую он хоронит, тоже уже…
   Отчего-то промелькнуло воспоминание о том, как долго им служило это покрывало и на каком количестве пляжей и пикников оно побывало. Как много оно доставило им удовольствия. Андрею стало жалко покрывало. Андрей забросал яму глиной и грязью. Прихлопнул получившуюся маленькую кочку лопатой и даже притоптал ногой.
   – Ну, дружище! Спасибо тебе, что жил с нами! Мы любили тебя, но ты любил нас сильнее. Прости меня, прости за всё! Спасибо тебе, собака моя! Спасибо! – На словах «собака моя» его голос дрогнул, а глаза наполнились слезами. Андрей слегка поклонился, выбрался из котлована и не оглядываясь пошёл прочь.
   Он вышел со стройки на улицу, сильно потопал ногами об асфальт, чтобы сбить налипшую на ботинки грязь, и пошёл домой. Он шёл, засунув грязные руки в карманы грязной своей куртки. Шёл быстро. Потом он подумал, что если он держит руки в карманах, то, значит, лопату он забыл на стройке. Он остановился, склонил голову влево, представил, что надо возвращаться, снова заходить на стройку, спускаться в котлован…
   Андрей вынул правую руку из кармана, махнул ею и пошёл дальше.
   В городе что-то изменилось. Освещение. Дома стали какого-то другого цвета. Светлее не стало, но дома теперь были какими-то более отчётливыми, и освещённых окон в них не было вовсе.
   Машин тоже не было. Андрей шёл один.
   Он на ходу поднял голову и остановился. Над ним в разрывах облаков было то, чего он никогда не видел. Не видел в такое время и так ясно. В разрывах облаков он увидел утренние звёзды. Очень много начинающих исчезать звёзд.