-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Лазарь Осипович Кармен
|
| <Под рождество>
-------
Лазарь Кармен
‹Под Рождество›
Большой гастрономический магазин на Дерибасовской улице накануне рождества, залитый светом ауэровских горелок, сиял, как чертог.
В магазин и из магазина беспрерывно входили и выходили покупатели, увешанные покупками.
Мимо магазина под густо падавшим и мягко, как пух, ложившимся под ноги снегом шмыгали денщики с корзинками с вином, мальчишки из кондитерских с тортами, посыльные с цветами и проплывали нарядные дамы и девицы.
Тьма народа была на улице.
Перебегая от магазина к магазину за последними покупками, люди, празднично настроенные, покрывали улицу громким говором, шутками и раскатистым смехом.
И, вслушиваясь в этот шум, казалось, что теперь не поздний декабрь, а начало весны, когда в душистых акациях шумят, возятся, хлопочут и чирикают тысячи воробьев.
– Марья Петровна! Здравствуйте! – чирикала какая-то дама.
– Здравствуйте, здравствуйте, Ирина Григорьевна!
– Куда так шибко? Да постойте!
– Не могу. Еще одну покупочку надо сделать. Боюсь – магазин закроют. Au revoir!…
– Извозчик!… Во-оозчик! – покрывал этот диалог звонкий голос мальчишки, выскочившего со свертками из магазина.
– Есть! – откликался пушечным выстрелом с мостовой, по которой со звоном проносились сани, точно мукой обсыпанные снегом, извозчик и, как вихрь, срывался с места.
В этой сутолоке, в этой тьме народа, в этом шуме и падающем снеге, как булавочная головка в мешке с пшеницей, как жалобный писк птенца в шуме векового леса, затерялся Сенька Фрукт – совсем незначащая личность, червячок, пропащий гражданин Одесского порта.
Его никто не замечал, и никто не обращал на него внимания.
Толкаемый со всех сторон денщиками, посыльными и господами, он больше двух часов вертелся перед гастрономическим магазином.
Нос, щеки, руки, оголенные в нескольких местах ноги, спина и грудь его – все это было раскрашено и почти до крови натерто морозом. А козлиная русая бородка, усы, брови, веки и куча волос, на которых чудом держался «окурок» фуражки, были посеребрены морозом и похожи на стальные щетки.
Но Сенька не обращал на это никакого внимания.
Засунув руки в рукава своей кофты, – на нем вместо пиджака была женская теплая кофта в заплатах, – надвинув на глаза свой «окурок», скрючившись в вопросительный знак и безостановочно и глухо покашливая, он каждую минуту заглядывал в магазин через настежь раскрытые двери.
Лицо при этом у него делалось злым, как у волка.
В магазине было людно, тепло и весело.
В большом пространстве, огороженном кадками в белых рубахах с надписями «Нежинские огурчики», «Королевские сельди», «Икра паюсная», «Икра зернистая», полками, на которых лежали и лоснились кучи всяких колбас, ветчины, зажаренных уток, тяжелых и блестящих, как зеркало, окороков, и стойками с батареями всяких вин, водок и ликеров топтались в нанесенном с улицы снеге и грязи дамы в шикарных ротондах, мужчины в шубах, чиновники и студенты в николаевских шинелях, кухарки, толкали друг друга, перебирали руками и обнюхивали со всех сторон колбасу, сыр и трещали на разных голосах так громко, что было слышно на улице.
– Дайте же мне наконец полфунта паюсной икры!
– Неужели мне два часа ждать сыру?
– Дайте фунт охотничьих колбас и фунт чайной!
Розовые, как амуры, приказчики в круглых каракулевых шапочках и картузах, в белых передниках, с кожаными нарукавниками возле кистей рук, с карандашиками за ухом метались от одной кадки к другой, от прилавка к прилавку, резали колбасу, ветчину и сыр, взвешивали, заворачивали в бумагу и скороговоркой отвечали нетерпеливым покупателям:
– Извольте-с, сударыня, получить фунт чайной колбасы. Еще чего прикажете? Ничего-с? Мерси-с! Кушайте на здоровье!
– Грибков вам маринованных? Сию секунду-с! Не угодно ли присесть?
– С вас, мусью, два рубля семьдесят три копейки. Извольте получить чек и обратиться в кассу.
– Уверяю, самое свежее! Сегодня только получено. Так прикажете отрезать?…
Получив свои покупки, покупатели направлялись к кассе у дверей, за которой сидел с бесстрастным лицом кассир, расплачивались, опускали мелкую монету в кружку Общества спасания на водах – раскрашенную жестяную спасательную шлюпку – и удалялись.
Улучив момент, когда кассир головой погружался в конторку, Сенька легонько поднимался на каменную ступеньку перед дверьми, выкруглял спину и вытягивал свою длинную шею вместе с серебряной головой, оглядывал публику и поводил носом.
Можно было подумать, что ему доставляет удовольствие послушать разговоры приказчиков с публикой и что он наслаждается запахом окороков, сыров и колбас.
Но как только кассир поворачивал лицо к дверям, Сенька моментально втягивал, как улитка, голову и длинную шею в свои узкие плечи и давал задний ход.
Он соскакивал со ступеньки.
– О, чтоб вас! Анафемы! – ругал он вполголоса покупателей. – Да разойдетесь вы наконец? Все мало вам! Весь магазин хотели бы забрать! И в какую утробу вы столько колбас понапихаете? Чтоб вас разорвало!
Повертевшись немного и потолкавшись в публике, он снова подходил к магазину, просовывал в двери свою смешную голову и ворчал по адресу какой-нибудь барыни в роскошном саке:
– Да будет тебе… торговаться и людям (приказчикам) голову морочить! Сказано тебе, что фунт сыру – семьдесят копеек. Чего же торгуешься? И на кого она похожа? Нацепила на себя шляпу с пером! Умереть можно. Ах ты, чимпанзе!
Будь у меня такая жена, я бы ее в зверинец отправил. Что ты говоришь? Сыр не свежий? Скажите пожалуйста! Оне не привыкли несвежий сыр есть. Боже мой, боже мой, какие мы нежные… А этот длинный в очках на кого похож? На цаплю! Тоже онор имеет и на букву «г» говорит (тон задает).
Ни один находившийся в магазине не избежал его злой критики.
Каждого выходящего из магазина он встречал такими словами:
– Так бы давно. А то стоишь и торгуешься двадцать часов. Слава богу, одним менче.
Но радость сейчас же покидала его, так как на смену одного являлись пять новых. И он от злости сжимал кулаки и скрипел зубами.
«Когда же наконец послободнеет?» – спрашивал он самого себя с отчаянием в голосе.
Сенька вот уже седьмой год, что ходит перед каждым рождеством в этот магазин за обрезками.
Приказчики, освободившись от работы, подзывали его и набрасывали ему в фуражку обрезки охотничьей и чайной колбасы, ветчины и сыру.
Взвесить бы эти обрезки, всего-то их оказалось бы на пятачок.
Пятачок, что и говорить, монета пустячная. Для иного пятачок – все равно что плевок.
А для Сени и для всякого портового босяка в зимнее время – капитал.
Вот почему он готов был ждать даже еще три часа.
Не остаться же ему в праздник без мяса.
Чтобы хоть чем-нибудь развлечься, Сенька подошел к витрине магазина.
В громадной витрине, залитой приятным светом, как в аквариуме, во всю длину ее покоилась громадная, без шелухи рыба, хорошо прокопченная, жирная, сочная, янтарная. Она купалась в соку. Ее окружали полчища разноцветных бутылок, окороков, белые, как молоко, поросята и коробки с разным соленьем.
Дрожь электрическим током пробежала по телу Сени.
У него родилась преступная мысль:
«Посадить на правую руку фуражку, разбить стекло, вытащить быстро за хвост эту подлую рыбину и сплейтовать (удрать) в порт».
Да! Это было бы недурно. «Но куда тебе, несчастному Сеньке Фрукту, – заговорил в нем благоразумный голос. – Будь ты блатным (ловким вором), куда ни шло. А то ведь ты жлоб (дурак). Далеко не уедешь. Сейчас мент (постовой) сцапает тебя, и попадешь ты в участок. И будет тебе в участке хороший праздник».
Сенька со вздохом расстался со своей мыслью и, дабы не поддаться больше соблазну, оставил витрину.
Он опять заглянул в магазин и просиял.
Народу в магазине теперь было совсем мало. Всего пять-шесть человек.
– Слава богу, – проговорил Сенька, откашлялся, вытащил из рукавов красные, как бы обагренные кровью руки, снял картуз и бесшумно влез в магазин.
– Что надо? – грубо спросил кассир.
– Обрезки… Приказчики изволили обещать, – пролепетал он, с трудом ворочая одеревеневшими от мороза губами.
– После придешь, – отрезал кассир.
– После опять много народу будет… Они сказали, что когда послободнее будет, чтобы прийти… Теперь слободно…
– Убирайся!
– А я уже три часа жду, барин. – И Сенька состроил плаксивое лицо. – Смерз весь. Ей-богу… Страсть как холодно на дворе. Как ножом режет…
– После, после! Я же тебе сказал, когда совсем слободно будет! – послышался из-за прилавка резкий голос старшего приказчика. – Будешь надоедать, ничего не получишь!
Сенька помял в руках картуз, пожал плечами, засмеялся неестественным смехом и покорно проговорил:
– Что ж. После так после. Три часа ждал. Можно еще часок подождать.
И он оставил магазин.
«Попросить бы у кого-нибудь», – подумал он и запел над ухом одного франта:
– Пожертвуйте что-нибудь ради праздника образованному и благородному человеку.
Но тот и глазом не моргнул.
Из магазина в это время вылез толстый, приземистый господин с бабьим лицом, без бороды, в шубе.
Это был Семен Трофимович Быков, одесский домовладелец, он же хозяин мясной лавки на Молдаванке, человек по натуре мягкий, чувствительный, но бесхарактерный.
За спиной Семена Трофимовича стоял артельщик с громадной корзиной, отягченной окороками.
Семен Трофимович запахнулся плотнее в свою шубу, посмотрел на падающий снег и быстрым взглядом оглянул мостовую.
Сенька моментально сообразил, что надо Семену Трофимовичу, подскочил к нему, ловко козырнул по-военному и спросил:
– Позвать извозчика, барин?
– Сделай милость, – ответил тот.
Через дорогу возле магазина белья стояли сани. Сенька подскочил к обочине тротуара, замахал руками и крикнул:
– Извозчик!
– Занят! – последовал ответ.
– Извозчик! – крикнул он потом другому и третьему.
Все, как назло, оказались занятыми.
Тогда Сенька бросился в переулок, отыскал свободные сани, прыгнул в них и подъехал, как триумфатор, к магазину.
– Пожалуйте! – крикнул он Семену Трофимовичу и выскочил из саней.
Семен Трофимович подошел вместе с артельщиком.
– Прикажете поставить? – спросил артельщик, указав на корзину.
– Поставь.
– Я поставлю! – воскликнул Сенька и, не дожидаясь разрешения, почти вырвал из рук артельщика двухпудовую корзину.
Артельщик ушел, а Сенька стал устраивать в санях корзину.
– Полегче. Бутылки не разбей, – заметил ему Семен Трофимович.
– Будьте покойны, – ответил Сенька.
Пока Сенька возился с корзиной, Семен Трофимович разглядывал его тощую, стоявшую к нему спиной и терзаемую кашлем фигуру, профиль страдальческого лица, голую шею, присыпанную снегом, и вдруг почувствовал к нему глубокую жалость и расположение.
Он вспомнил почему-то недавно прочитанного на сон грядущий «Юлиана Милостивого», как тот пригрел прокаженного и как прокаженный оказался лучезарным ангелом, посланным Юлиану богом для испытания.
«А что, – промелькнула в голове Семена Трофимовича нелепая мысль, – если этот маленький, худой, оборванный человечек, возящийся над его корзиной, – такой же, как и тот прокаженный, и послан Семену Трофимовичу господом богом для испытания?»
Мысль эта была неожиданна и повергла его в трепет.
«Все равно, – подумал он потом, – кто бы ни был, а я должен пригреть его. Возьму его сейчас домой, и мы вместе встретим праздник», – решил он.
От этого решения на душе у него сделалось так легко, точно он услышал великую радость.
Сеня тем временем окончил работу, поднял голову и, ничего не подозревая о готовившемся для него сюрпризе, проговорил с улыбкой:
– Готово, ваше благородие.
– И прекрасно, – сказал как-то особенно мягко и ласково Семен Трофимович. – Теперь садись! – И он легко втолкнул его в сани.
Сенька вытаращил на него свои мышиные глаза.
– Поставь корзину к себе на колени, – сказал, как прежде, мягко и ласково Семен Трофимович.
Сенька, продолжая таращить на него глаза, исполнил его приказание.
Семен Трофимович одобрительно кивнул головой и с кряхтением залез в сани.
– Подвинься, – попросил он Сеню.
Сеня забился в самый угол саней и, несмотря на это, оказался до боли притиснутым Семеном Трофимовичем. Сене сделалось так тесно, как тесно покойнику в гробу. Он задыхался.
– Не тесно тебе? – спросил участливо Семен Трофимович, захватив девять десятых узкого сиденья.
– Н-не, – соврал Сенька.
– А корзина не тяжела?
– Н-не, – соврал опять Сенька.
Корзина давила его колени, как надгробный памятник.
– Тогда с богом, извозчик!
Сани со скрипом и звоном полетели по снежному пуховику.
Сеня, придерживая обеими руками и подбородком корзину и изнемогая от ее тяжести, ждал, что будет дальше.
Когда они проехали полквартала, Семен Трофимович повернул к нему свое доброе, бабье лицо и спросил:
– Ты, брат, чем занимаешься?
– В порту работаю. Уголь из трюмов выгружаю, – ответил скромно Сенька.
– Та-ак-с. А работа выгодная?
– Не очень чтобы. Конкуренция. Банабаки и буцы совсем цены сбили. Прежде по рублю работали мы в день, а теперь иной раз по сорок копеек.
– А кто они, банабаки?
– Имеретины и грузины. И нанес их черт с Кавказа! Сидели бы себе там и шашлыки свои лопали.
– А буцы кто?
– Мужики. Тоже анафемы. В деревне сладкого нет, так они к нам за сладким в порт лезут.
– А ты сегодня работал?
– Где там, когда ни одного английского парохода в гавани. Лед кругом. Декохт такой в порту, что держись.
– А декохт что такое?
– Пост. – И Сенька рассмеялся.
– Вот оно что. А где ты нынче, милый, праздник встречать будешь?
– Известно где. В баржане, в приюте.
– Ну, этого не будет, – торжественно заявил Семен Трофимович. – Ты вот что, друг любезный, поедешь со мной ко мне домой, и вместе праздник встретим, как полагается всякому православному.
Сенька, как услышал это, поймал его руку и беззвучно прилип к ней.
– Что ты?! Христос с тобой! – оторвал его руку Семен Трофимович.
Он после этого совсем расчувствовался, положил на плечо Сеньки свою тяжелую руку и ласково проговорил:
– А кутья у нас будет хорошая. С орехом, миндалем, маком… Любишь такую кутью? Небось никогда не едал такой. Хе-хе! Потом рыба всякая, вино, водка, и рябиновая, и горькая, и наливка.
У Сени при перечислении всего этого глаза забегали и потекли слюнки.
Семен Трофимович помолчал малость и затем продолжал знакомым торжественным голосом:
– Вот я не знаю, кто ты, да и на что мне знать, я беру тебя к себе домой, потому что я – христианин и ко всякому бедному человеку жалость иметь могу. Христос учил одевать нагого и кормить голодного… А ты бы, милый, накрыл чем-нибудь грудь! Боюсь, простудишься. Ты и так кашляешь. Ах ты, милый человек, братец родной мой…
– Не извольте беспокоиться. Дело привычное, – ответил с дрожью в голосе Сеня и громко всхлипнул.
Ласковые речи Семена Трофимовича тронули его за самую душу.
Первый раз в жизни он слышал такие речи.
Кто говорил с ним так?
Разговоры с ним были известные. Все называли его босяком, дикарем, пьяницей.
– Эх! – вырвалось у Сеньки, и он всхлипнул громче.
Семен Трофимович тоже прослезился, и оба поднесли рукава один – своей шубы, а другой – женской кофты к глазам, из которых зернами пшеницы падали слезы.
– Куда прикажете, барин? Влево или вправо? – испортил своим вмешательством эту удивительную картину извозчик.
– Влево. Нам на Градоначальническую улицу, – ответил Семен Трофимович.
Извозчик повернул налево.
Сенька перестал всхлипывать и переставил корзину с одного колена на другое.
– Тяжело тебе? – спросил, как прежде, участливо, указав глазами на корзину, Семен Трофимович.
– Не-е, – ответил Сенька.
– Скажи, есть у тебя кто-нибудь? Мать, отец?…
– Никого.
– Бедный. Подожди… Дай только приехать домой… Все хорошо будет… А я, брат, живу не как-нибудь. В пяти комнатах. Комнаты светлые-светлые, как фонарь. Мебель-то какая. В чехлах вся. Фортепиано, люстра, граммофон. Что хочешь, граммофон играет. Например, «Жидовку», «Угеноты», романц «Под чарующей лаской» и смешные такие куплеты «с одной мадмозелью случилась беда, полнеть как-то вдруг стала»… А жену посмотрел бы ты мою. Красавица. Детей у меня четверо. Старшему, Косте, – четырнадцать. В гимназии учится. Как же! Отметки преотличные. Все «пять» и «четыре» и ни одной единицы. Я ему за это велосипед купил и «Ниву» выписал.
Сеня слушал его со вниманием и в знак удивления покачивал головой и поднимал и опускал брови.
Семену Трофимовичу, как видно, большое удовольствие доставляло говорить о своем доме, и он продолжал:
– Вчера только две кровати английские купил. Сто тридцать рублей отдал за них. Были у меня деревянные, да не выдержали. Увидишь… А ты как поужинаешь, переночуешь на кухне. Это ничего, что на кухне. У меня там тепло. Как в бане. Тебе матрац дадут, подушку.
Сенька, слушая его, радостно улыбался и заранее предвкушал все эти удовольствия.
«Скорее бы только добраться домой, – думал он, – да согреться и поужинать. А то промерз насквозь и голоден как волк. А на кухне, должно быть, кухарка есть. Толстая такая, красавица, румяная». Греховная мысль о кухарке заставила его улыбнуться во весь рот.
– У тебя, брат, я вижу, сорочки нет, – прервал его приятные думы Семен Трофимович. – Как же можно в такой холод – без сорочки? Я тебе сорочку дам. Даже две. У меня их много. Пять дюжин. И фуфайку дам. Знаешь, иегеровскую. И ботинки… Два раза только ботинки в починке были. Не знаю только, хороши ли они на тебя будут? У тебя какая нога? Большая или маленькая?
– Не извольте беспокоиться. Самая подходящая. А ежели они очень велики, то можно будет напхать в носки хлопку или газету.
– Это верно ты сказал… Я тебе еще пальто подарю. Два года у меня даром на вешалке висит… Дай только приехать домой… А какой водочкой тебя угощу! Желтой. А ты пьешь? Может быть, не пьешь?
– Помилуйте, – чуть было не обиделся Сенька.
Семен Трофимович перестал приставать к нему с разговорами и погрузился в свои думы.
Никогда-никогда он не чувствовал себя так хорошо и таким чистым перед богом, как теперь.
Как же! Такое хорошее и богоугодное дело сделал. Взял человека с улицы и пригрел его.
Но, отъехав два квартала, Семен Трофимович вдруг завял, сократился, беспокойно завертелся на своем сиденье и со страхом посмотрел на Сеню.
Он как будто только сейчас увидал его, до того тот показался ему чужим.
Сенька сидел, нагнувшись над корзиной, и мечтал.
Он мечтал о теплой, как баня, кухне и кухарке. Он рисовал себе вот что: на кухне – полусвет. Сытый и слегка пьяный, он лежит на матраце в углу, а она, кухарка, лежит на деревянной скрипучей кровати и вздыхает.
– Чего, матушка, вздыхаешь? – спрашивает он.
– Да как не вздыхать, милый человек, – отвечает она. – Весь день работаешь, и нет тебе удовольствия.
– А муж у тебя есть?
– Нет.
– Как же так без мужа?
– А на черта мне муж? Чтобы бил меня?
– Почему чтобы бил? Такую славную бабу-то. Выходи за меня замуж, как в раю жить будешь. Всякие удовольствия предоставлю. Гм!…
– Ах, какой смешной!… Хи-хи!
«Господи! Что я наделал? – думал в это время Семен Трофимович. – Взял с улицы первого встречного, оборванного и домой везу. Кто он? Может быть, он не угольщик, а душегуб, беглый. Хоть бы паспорт спросил у него. А что жена скажет? Без спросу ее в гостиную ввести такого лохматого, босяка… Ишь какие у него патлы. Сколько зверья в них, как подумаю».
– Послушай, любезный, – обратился он к Сеньке.
Голос его теперь не был торжествен. В нем чувствовалась тоска и неловкость.
Сенька с трудом расстался со своими дивными мечтами и поднял голову.
– Давно был в бане? – спросил Семен Трофимович.
– Давно.
– Как давно?
– В позапрошлом году.
– Гм-м!
Семен Трофимович отодвинулся и опять подумал: «Вот целый год в бане не был… И как я, дурак, решился… Нет, этого никак нельзя. Жена загрызет. Надо ему сказать по совести. Он сам поймет. Но как? Неловко, стыдно. Сам ведь пригласил его, наговорил ему за кутью с миндалем, за желтую водку, за теплую кухню, за рубахи, фуфайку и прочее. А теперь… Да делать нечего».
Семен Трофимович для храбрости откашлялся и робко сказал Сене:
– Послушай!
Тот поднял голову и приготовился услышать опять что-нибудь про его обстановку, про граммофон, про рубаху, фуфайку и прочие подарки.
Но вместо этого он услышал совсем иное.
– А что жена моя скажет?
– Что-о-о? – не понял было сразу Сенька.
– Что жена, спрашиваю, скажет? Она у меня не очень-то добрая. Чего, спросит, с улицы незнакомого человека в дом привел? А вдруг она возьмет да меня с тобой выкинет? Что тогда? Каково положение? А!
«Дзинь!» – послышалось вместо ответа.
Это зазвенели бутылки в корзине на коленях у Сеньки.
Дрожь пролетела по всему его телу и сообщилась бутылкам.
– Легче! Разобьешь! – вскрикнул, побагровев, Семен Трофимович… – Ну, как ты думаешь насчет этого самого?
– Как я думаю?… – прошептал Сенька и посмотрел на Семена Трофимовича испуганными глазами.
– Вот что, милый, я тебе скажу, – Еыручил его Семен Трофимович… – Дам я тебе полтинник, и ступай себе ты в трактир или ресторацию… А насчет рубах, фуфайки, пальто и всего прочего приходи ко мне после праздников. Что обещал, то дам. Так ты как? Ничего?
– Ничего, – машинально ответил Сенька.
– Стой, извозчик! – закричал Семен Трофимович. Извозчик остановился.
– Ну!… Отдай корзину и вылезай.
Сенька отдал ему корзину и неуклюже вылез.
– Постой, – сказал Семен Трофимович. Он достал из кошелька полтинник и сунул ему в руку. – Ты, брат, не сердишься? – спросил он его потом.
– Чего сердиться? – послышался тихий ответ.
– Так будь здоров. Не забудь прийти за тем, что обещал. Извозчик!
Извозчик дернул вожжи, Семен Трофимович глубоко вздохнул, как человек, с которого свалилось бремя, и сани понеслись, оставив посреди мостовой, в глубоком снегу Сеню.
«Как же это так, – шептал Сеня вслед удалявшимся саням. – Обещал кутью, то, другое, третье. А вышло вот что. Уж не посмеялся ли он надо мной? Наверно, посмеялся».
И Сенька стал громко ругать Семена Трофимовича, пересыпая свою ругань портовыми эпитетами:
– Ах ты, бочка сальная! Чтоб тебе домой не доехать!
Он ругал его, злился несколько минут, а потом от души расхохотался, пошел с полтинником в трактир и поужинал. Из трактира пошел в порт, в баржан и рассказал о своем приключении товарищам. И все хохотали до колик.