Никита Гараджа
Суверенитет

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Обращение к смысловым основаниям национального суверенитета – обычная примета эпохи, наступающей после великих революций. Именно в этот период, когда оседает пыль от прошлых режимов и прошлых революционных идеалов, постепенно, с огромным трудом заново формируются новые социальные институты, создаются новая культура и новый политический язык.
   Эта мысль стала для нас мотивом к составлению данной книги, целиком посвященной идее суверенитета. Ее основное содержание составляют сравнительно недавние выступления известных российских государственных деятелей, политиков, философов, публицистов – от Владимира Путина, Дмитрия Медведева и Владислава Суркова до Виталия Третьякова, Андрея Кокошина и Валерия Фадеева.
   Составители книги исходят из того, что обращение к концепту суверенитета – это возможность прояснить исходные основания современной российской государственности. Суверенитет трактуется как ценность, вокруг которой должно быть организовано актуальное пространство государственной мысли. Рассматриваются различные аспекты идеи суверенитета: политический, экономический, аксиологический и т. д.
   Однако нам было крайне важно, не ограничиваясь актуальным российским контекстом, обратиться к историческим примерам политической мысли, максимально близким к нам по кругу обсуждавшихся политических пороблем. Поэтому завершает книгу отрывок из фундаментального эссе «О суверенитете» видного политика и мыслителя первой половины ХIХ века Франсуа Гизо.
   Если суверенитет – это основа государственности, то демократия – это то, посредством чего в современном мире только и можно создавать, воспроизводить и защищать долгосрочный жизнеспособный суверенитет. Суверенная демократия – первая со времен распада СССР внятная формула создаваемой в России политической системы, произнесенная от имени верховной власти. В настоящее время она уже стала главным предметом политической дискуссии в России. Почему демократия должна быть суверенной и почему, с другой стороны, суверенитет необходимо получить и отстоять демократическим путем? Об этом в книге размышляют люди с самым разным опытом – от руководителей государства и известных политиков до журналистов и академических ученых.
   Но, кроме того, заявка идеологии суверенной демократии – это еще и попытка описать и выразить наиболее актуальные проблемы нашей политической системы. Нахождение баланса между индивидуальными интересами и свободами гражданина, волей демократического большинства и объективными задачами государства, обнаружение пределов суверенитета и начал демократии – это и есть задача построения новой российской государственности. Значимой частью этой работы является дискуссия о целях и ценностях суверенитета, для которой и создана предлагаемая читателю книга.
   Алексей Чадаев, член общественной палаты

ПРОЕКТ «СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ»

   Владимир Путин [1 - Путин Владимир Владимирович – Президент Российской Федерации (с 31.12.1999 г. – и. о. Президента РФ, 26.03.2000 г. избран Президентом РФ, 14.03.2004 г. избран Президентом РФ на второй срок).]
   РОССИЯ – ЭТО СТРАНА, КОТОРАЯ ВЫБРАЛА ДЛЯ СЕБЯ ДЕМОКРАТИЮ
   (Текст составлен на материале Президентских Посланий)

УКРЕПЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

   ХОЛОДНАЯ ВОЙНА осталась в прошлом, но и по сей день приходится преодолевать ее тяжелые последствия. Это – и попытки ущемления суверенных прав государств под видом «гуманитарных» операций или, как модно сейчас говорить, «гуманитарных» интервенций. И трудности нахождения общего языка в вопросах, представляющих региональную или международную угрозу.
   Так, в условиях нового для нас типа внешней агрессии – международного терроризма и прямой попытки перенести эту угрозу внутрь страны – Россия столкнулась с системным вызовом государственному суверенитету и территориальной целостности, оказалась лицом к лицу с силами, стремящимися к геополитической перестройке мира.
   Наши усилия избавить Россию от этой опасности подчас трактуются необъективно и односторонне, становятся поводом для разного рода спекуляций. В этой связи важным направлением внешнеполитической деятельности должно стать содействие объективному восприятию России. Достоверная информация о событиях в нашей стране – это сегодня вопрос ее и репутации, и национальной безопасности.
   Ответ на эти и многие другие вызовы невозможен без укрепления государства. Без этого нельзя решить ни одну общенациональную задачу. И хотя укрепление государства не первый год провозглашается важнейшей целью российской политики, дальше деклараций и пустых разговоров мы никуда не продвинулись за эти годы. Никуда!
   Наша важнейшая задача – научиться использовать инструменты государства для обеспечения свободы: свободы личности, свободы предпринимательства, свободы развития институтов гражданского общества. Спор о соотношении силы и свободы очень стар, как сам мир. Он и по сей день порождает спекуляции на темы диктатуры и авторитаризма.
   Но наша позиция предельно ясна: только сильное, эффективное, если кому-то не нравится слово «сильное», скажем эффективное государство и демократическое государство в состоянии защитить гражданские, политические, экономические свободы, способно создать условия для благополучной жизни людей и для процветания нашей Родины.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 8 июля 2000 года

СТАНОВЛЕНИЕ СУВЕРЕНИТЕТА

   НАШИ ЦЕЛИ АБСОЛЮТНО ЯСНЫ. Это – высокий уровень жизни в стране, жизни – безопасной, свободной и комфортной. Это – зрелая демократия и развитое гражданское общество. Это – укрепление позиций России в мире, а главное, повторю, – значимый рост благосостояния граждан.
   Сегодня мы лучше знаем собственные возможности. Знаем, какие у нас есть ресурсы. Понимаем, что в достижении названных целей может нам помешать. И активно модернизируем государство, добиваясь соответствия его функций современному этапу развития России, этапу, обеспечивающему существенно более высокий уровень жизни.
   Напомню, что в последнее десятилетие прошлого века – в условиях разрушенной экономики и утерянных позиций на мировых рынках – Россия была вынуждена одновременно восстанавливать государственность и создавать новую для нас, рыночную, экономику. Защищать – в борьбе с международным терроризмом – целостность страны и отстаивать демократические завоевания народа.
   С начала 90-х годов Россия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Первый этап был связан с демонтажем прежней экономической системы. Он сопровождался ломкой привычного уклада жизни, острыми политическими, социальными конфликтами и был тяжело пережит нашим обществом.
   Второй этап был временем расчистки завалов, образовавшихся от разрушения «старого здания». При этом нам удалось остановить наиболее опасные тенденции в экономике и политической сфере. Не все решения, которые приходилось в те годы принимать, имели долгосрочный характер. А действия федеральных властей являлись скорее ответами на серьезные для нас угрозы.
   Фактически мы только недавно подошли к третьему этапу в развитии современного российского государства, к возможности развития высокими темпами, к возможности решения масштабных, общенациональных задач. И сейчас мы имеем и достаточный опыт, и необходимые инструменты, чтобы ставить перед собой действительно долгосрочные цели.
   Четыре последних года наша экономика развивалась в целом неплохими темпами. Несколько вырос уровень жизни людей. За этот период реальные доходы населения увеличились в полтора раза, подчеркну – реальные доходы. На треть – уменьшилось число людей с доходами ниже прожиточного минимума. В прошлом году темпы роста нашей экономики составили 7,3%, а в первые четыре месяца этого года – 8%.
   Тем не менее мы должны задать себе вопрос: все ли мы сделали, все ли возможности для экономического роста и социального развития мы использовали? И устраивает ли нас нынешнее положение дел?
   Нет. Прежде всего – не устраивает уровень жизни людей.
   Напомню, за время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала. За четыре последних года мы смогли компенсировать около 40% падения. Но, несмотря на это, нам пока не удалось «догнать самих себя» образца 89-го года. И только сохранение высоких темпов развития – таких, на которые сейчас вышла Россия, – не позволит отбросить нас на «задворки» мировой экономики.
   Сегодня – чтобы в непростых условиях глобальной конкуренции занимать ведущие позиции – мы должны расти быстрее, чем остальной мир. Должны опережать другие страны и в темпах роста, и в качестве товаров и услуг, и в уровне образования, науки, культуры. Это – вопрос нашего экономического выживания, вопрос достойного места России в изменившихся международных условиях.
   Понимаю, это – крайне трудная задача. Но решить ее мы можем, и решить ее мы можем только сами.
   Только от нас сегодня зависит, сможем ли мы стать обществом действительно свободных людей, свободных – и экономически, и политически. Только от нас зависит успех решения первоочередных общенациональных задач, задач, которые хорошо известны: это удвоение за десятилетие валового внутреннего продукта, уменьшение бедности, рост благосостояния людей и модернизация армии.
   Еще раз отмечу: сегодня, впервые за долгое время, мы можем прогнозировать нашу жизнь не на несколько месяцев – даже не на год, а на десятилетия вперед. И достижения последних лет дают нам основание приступить наконец к решению проблем, с которыми можно справиться, но можно справиться – только имея определенные экономические возможности, политическую стабильность и активное гражданское общество.
   Далеко не всем в мире хочется иметь дело с самостоятельной, сильной и уверенной в себе Россией. Сейчас в глобальной конкурентной борьбе активно используются средства политического, экономического и информационного давления, укрепление же нашей государственности подчас сознательно толкуется как авторитаризм.
   Хотел бы в этой связи заявить: никакого пересмотра фундаментальных принципов нашей политики не будет. Приверженность демократическим ценностям продиктована волей нашего народа и стратегическими интересами самой Российской Федерации.
   Главный конкурентный капитал, главный источник развития страны – это ее граждане. Для того чтобы страна стала сильной и богатой, необходимо сделать все для нормальной жизни каждого человека, человека, создающего качественные товары и услуги, создающего культурное достояние державы, создающего новую страну.
   Для раскрытия такого потенциала мы должны общими усилиями создать безопасные условия жизни, снизить уровень преступности в стране, необходимо улучшить состояние здоровья российской нации, остановить рост наркомании, избавиться от детской беспризорности.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 26 мая 2004 года
//-- *** --//
   Главной политико-идеологической задачей считаю развитие России как свободного, демократического государства. Мы довольно часто произносим эти слова, однако глубинный смысл ценностей свободы и демократии, справедливости и законности – в их практическом преломлении в нашей жизни – раскрываем достаточно редко.
   Между тем потребность в таком анализе есть. Идущие в России объективно непростые процессы все больше и больше становятся предметом активных идеологических дискуссий. И они связываются именно с разговорами о свободе и демократии. Порой можно слышать, что поскольку российский народ веками безмолвствовал, то и свобода для него якобы непривычна и не нужна, и будто бы поэтому наши граждане нуждаются в постоянном начальственном присмотре.
   Хотел бы вернуть тех, кто так считает, к реальности, к тому, что есть на самом деле. Для этого еще раз напомню, как зарождалась новейшая российская история.
   Прежде всего следует признать, что крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой века. Для российского же народа оно стало настоящей драмой. Десятки миллионов наших сограждан и соотечественников оказались за пределами российской территории. Эпидемия распада к тому же перекинулась на саму Россию.
   Накопления граждан были обесценены, старые идеалы разрушены, многие учреждения распущены или реформировались на скорую руку. Целостность страны оказалась нарушена террористической интервенцией и последовавшей хасавюртовской капитуляцией. Олигархические группировки, обладая неограниченным контролем над информационными потоками, обслуживали исключительно собственные корпоративные интересы. Массовая бедность стала восприниматься как норма. И все это происходило на фоне тяжелейшего экономического спада, нестабильных финансов, паралича социальной сферы.
   Многие тогда думали, многим тогда казалось, что наша молодая демократия является не продолжением российской государственности, а ее окончательным крахом, является затянувшейся агонией советской системы.
   Те, кто так думал, ошиблись. Именно в этот период в России происходили крайне значимые события. В нашем обществе вырабатывалась не только энергия самосохранения, но и воля к новой свободной жизни. В те непростые годы народу России предстояло одновременно отстоять государственный суверенитет и безошибочно выбрать новый вектор в развитии своей тысячелетней истории. Надо было решить труднейшую задачу: как сохранить собственные ценности, не растерять безусловных достижений и подтвердить жизнеспособность российской демократии. Мы должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства.
   Говоря о справедливости, имею в виду, конечно же, не печально известную формулу «все отнять и поделить», а открытие широких и равных возможностей развития для всех, успеха для всех, лучшей жизни для всех.
   В конечном счете, на базе утверждения именно таких принципов мы и должны стать свободным обществом свободных людей. И в этой связи нелишне вспомнить, как исторически в российском обществе формировалось стремление к свободе и справедливости, как оно вызревало в общественном сознании.
   Прежде всего, Россия была, есть и, конечно, будет крупнейшей европейской нацией. Выстраданные и завоеванные европейской культурой идеалы свободы, прав человека, справедливости и демократии в течение многих веков являлись для нашего общества определяющим ценностным ориентиром.
   В течение трех столетий мы вместе с другими европейскими народами рука об руку прошли через реформы Просвещения, трудности становления парламентаризма, муниципальной и судебной власти, формирование схожих правовых систем. Шаг за шагом вместе продвигались к признанию и расширению прав человека, к равному и всеобщему избирательному праву, к пониманию необходимости заботы о малоимущих и слабых, к эмансипации женщин, к другим социальным завоеваниям.
   Повторю, все это мы делали вместе, в чем-то отставая, а в чем-то иногда опережая европейские стандарты.
   Убежден, для современной России ценности демократии не менее важны, чем стремление к экономическому успеху или социальному благополучию людей.
   ‹…›
   Вы знаете, что в течение последних пяти лет мы были вынуждены решать трудные задачи по предотвращению деградации государственных и общественных институтов. Но в то же время обязаны были создавать основы для развития на годы и десятилетия вперед. Мы вместе разбирали завалы и постепенно продвигались дальше. И в этой связи политика стабилизации фактически была политикой реагирования на накопленные проблемы. Эта политика в целом оправдала себя. Но к настоящему времени себя уже исчерпала.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 25 апреля 2005 года

ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

   СЕГОДНЯ НАША СТРАНА все больше интегрируется в мировое хозяйство, и потому во внешнеполитической сфере мы должны учиться защищать экономический интерес государства в целом, российского предприятия и российского гражданина. Мы обязаны по-настоящему обеспечивать, а если угодно, обслуживать интересы российской экономики, а это значит противодействовать дискриминации отечественных производителей, гарантировать сохранение и оптимальное использование российской собственности за рубежом, ускорять подготовительные работы по вступлению в ВТО на приемлемых для нас условиях, в целом работать на конкурентоспособность России во всех смыслах этого слова.
   Иметь надежную репутацию выгодно не только в экономике, но и в политике, и потому надо четко исполнять наши долгосрочные обязательства и договоренности, отстаивать принципы, на которых мы строим сегодня свои связи с другими государствами. Это – баланс интересов и взаимовыгодный характер сотрудничества, уважение и доверие. Такие подходы много продуктивнее жестких идеологических догм. И те, кто эти подходы разделяет, могут быть уверены, что в лице России они всегда найдут заинтересованного и предсказуемого партнера.
   При этом учет и уважение национальных интересов России со стороны наших международных партнеров являются для нас принципиальными. Все это в полной мере относится и к обсуждению проблем сохранения стратегической стабильности, разоружения, расширения НАТО, формирования основ миропорядка в XXI веке.
   Не только историческая близость, но и ясные практические соображения диктуют необходимость активизации наших усилий в СНГ. Россия остается ядром интеграционных процессов в Содружестве, и в период экономического подъема для России здесь открываются новые возможности. Мы будем продолжать кропотливую работу по строительству Союзного государства с Белоруссией, стимулировать дальнейшее развитие интеграционных процессов в СНГ в целом. Подписание Договора об учреждении Евразийского экономического сообщества – это только первый значимый шаг, мы готовы идти в этом направлении дальше.
   Мы обязаны вдохнуть новую энергию в наши отношения с европейскими и другими международными структурами, при этом сохраняя и развивая все позитивное, что было накоплено в предыдущие годы. В Европе сейчас идут динамичные процессы, трансформируется роль крупных европейских организаций, региональных форумов. В этом плане, безусловно, возрастает значение дальнейших усилий по налаживанию партнерства с Европейским союзом. Курс на интеграцию с Европой становится одним из ключевых направлений нашей внешней политики.
   Мы остаемся последовательными и в наших отношениях с НАТО. Эти отношения регулируются Основополагающим актом о взаимных отношениях, сотрудничестве и безопасности, подписанным в 1997 году, и мы считаем, что проблема в том, что эта организация зачастую игнорирует мнение международного сообщества и положения международно-правовых документов при принятии своих решений, в этом самая главная проблема. Поэтому будущее наших отношений с альянсом напрямую зависит от того, насколько точно соблюдаются основополагающие принципы и нормы международного права, в первую очередь, в вопросах неприменения силы и угрозы силой. Наша позиция ясна: единственной организацией, правомочной санкционировать применение силы в международных отношениях, является Совет Безопасности Организации Объединенных Наций.
   Еще одна проблема, о которой просто обязан сказать с этой трибуны, – это защита прав и интересов российских граждан, наших соотечественников за рубежом. Сотни тысяч людей, проживающих и работающих за пределами своей страны, должны быть уверены, что Россия не бросит их, если они оказались в трудной ситуации, защитит их личные права, их семьи от возможного произвола и незаконного давления, поможет отстоять человеческое и гражданское достоинство. Никому не должно быть позволено устраивать селекцию прав и свобод человека в зависимости от обложки паспорта, и наши дипломаты должны становиться в таких случаях не просто активными, но наступательными и профессионально жесткими, эффективными.
   Хотел бы особо подчеркнуть – сегодня все органы власти обязаны относиться к работе на внешнеполитическом поле как к очень чувствительному и важному делу. Следует помнить: от того, насколько умно, деликатно и эффективно мы выстроим здесь нашу линию, зависит благополучие страны и российских граждан, зависит положение наших соотечественников за рубежом и, далеко не в последнюю очередь, успехи в наших собственных внутренних делах.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 3 апреля 2001 года

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

   НАМ НУЖНО УЧИТЬСЯ использовать преимущества нового состояния мировой экономики. Очевидно, что для России проблема выбора – интегрироваться в мировое экономическое пространство или нет, не интегрироваться, – такая проблема перед нами уже не стоит. Мировой рынок уже у нас, а наш рынок стал частью мировой системы.
   Между тем в стране идут острые дискуссии по поводу вступления в ВТО. Не могу обойти вниманием и эту тему. Порой эти дискуссии настолько жаркие, что заканчиваются сжиганием чучел оппонентов. Думаю, что до сжигания чучел доходить не нужно, но вопрос требует внимательного рассмотрения.
   ВТО – хотел бы обратить на это внимание – не абсолютное зло и не абсолютное добро. И не награда за хорошее поведение. ВТО – это инструмент. Тот, кто умеет им пользоваться, становится сильнее. Кто не умеет или не хочет пользоваться, не хочет учиться, кто предпочитает сидеть за частоколом протекционистских квот, пошлин, – обречен. Стратегически абсолютно обречен.
   Наша страна все еще «выключена» из процесса формирования правил мировой торговли. Мы уже там, в этой мировой торговле, а к формированию правил ее не допущены. Это ведет к консервации российской экономики, к снижению конкурентоспособности.
   Членство в ВТО должно стать инструментом защиты национальных интересов России на мировых рынках. И мощным внешним стимулом для решения тех задач, которые нам и так нужно решать.
   Убежден: развитие российской экономики возможно лишь при ориентации на жесткие требования мирового рынка, на завоевание в нем своих собственных новых ниш.
   В этой связи продуманная «архитектура» нашего участия в ВТО должна состоять из нескольких элементов.
   Во-первых, одними переговорами в рамках ВТО не обойтись. Надо усилить государственные структуры, которые должны помогать отечественным производителям адаптироваться к новым условиям работы. Провести ревизию существующих мер государственной поддержки предпринимательства. Выявить спорные с точки зрения антидемпинговых расследований программы, своевременно привести их в соответствие с требованиями ВТО.
   ‹…›
   Считаю, что нашим принципиальным результатом должно стать возвращение России в ряды богатых, развитых, сильных и уважаемых государств мира.
   Но такое возвращение России состоится лишь тогда, когда Россия станет экономически мощной. Когда она не будет зависеть от подачек международных финансовых организаций или непредсказуемых поворотов внешнеторговой конъюнктуры.
   Такое возможно только в условиях устойчивого и быстрого роста. Роста, базирующегося на использовании всех факторов, внутренних и внешних, традиционных и современных, отечественных и зарубежных.
   И, наконец, быстрый и устойчивый рост может быть только тогда, когда производится конкурентоспособная продукция. Конкурентоспособным должно быть у нас все – товары и услуги, технологии и идеи, бизнес и само государство, частные компании и государственные институты, предприниматели и государственные служащие, студенты, профессора, наука и культура.
   Между тем экономический рост еще иногда противопоставляют реформам. Говорят, что подстегивать его – опасно. Что гораздо важнее – проводить структурные преобразования и реформы. Хочу высказать по этому поводу свое мнение: такое противопоставление спорно, во всяком случае. Реформы ради реформ не нужны. Не нужна перманентная революция.
   Очевидно, что мотором экономического роста является частная инициатива – как российского, так и зарубежного бизнеса, работающего на российской территории. Очевидно и то, что и сам российский бизнес должен стать современным – предприимчивым, гибким, мобильным. Он должен быть достойным продолжателем великих традиций российского предпринимательства. И патриотизма ему прибавить не помешает.
   Еще раз повторю: успех страны в огромной степени зависит от успеха российского предпринимателя.
   И, наконец, политика экономического роста не может быть противопоставлена социальной политике. Хотел бы подчеркнуть: экономический рост прежде всего нужен нам для повышения благосостояния граждан. С ним прямо связано решение целого ряда насущных проблем. Это – и качественное питание, и добротное, комфортное жилье, бесперебойная подача электричества и горячей воды. Это – хорошее образование и современное здравоохранение. Это – защита от несчастных случаев и природных катаклизмов. Это, наконец, более высокая продолжительность жизни.
   В свое время мы говорили, что нормой в современном мире является жесткая конкуренция. И потому наша способность конкурировать, готовность вести борьбу за ресурсы и влияние напрямую определяют ситуацию внутри страны и вес России в международных делах.
   Этот подход к перспективам нашего развития был в российском обществе услышан и воспринят.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 18 апреля 2002 года

СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ

   РОССИЯ ДОЛЖНА БЫТЬ и будет страной с развитым гражданским обществом и устойчивой демократией. В ней в полной мере будут обеспечены права человека, гражданские и политические свободы.
   Россия должна быть и будет страной с конкурентоспособной рыночной экономикой. Страной, где права собственности надежно защищены, а экономические свободы позволяют людям честно работать, зарабатывать. Зарабатывать без страха и ограничений.
   Россия будет сильной страной – с современными, хорошо оснащенными и мобильными вооруженными силами. С армией, готовой защитить Россию и ее союзников, национальные интересы страны и ее граждан.
   Все это должно создать достойные условия для жизни людей. Позволит России на равных находиться в сообществе самых развитых государств.
   И такой страной люди смогут не просто гордиться. Они будут приумножать ее богатство. Будут помнить и уважать нашу великую историю.
   В этом – наша с вами стратегическая цель.
   Но чтобы этого добиться – необходима консолидация. Мобилизация интеллектуальных сил. Соединенные усилия органов власти, гражданского общества, всех людей в стране.
   На основе понятных и четких целей мы должны добиться консолидации для решения наших самых главных общенациональных проблем.
   Почему я считаю это жизненно важным?
   Весь наш исторический опыт свидетельствует: такая страна, как Россия, может жить и развиваться в существующих границах, только если она является сильной державой. Во все периоды ослабления страны – политического или экономического – перед Россией всегда и неотвратимо вставала угроза распада.
   Да, определенные достижения последних лет позволили говорить о стабилизации. У некоторых даже возникло ощущение, что все наши проблемы решены. Что будущее России вполне предсказуемо и успешно. И вопрос лишь в том, должна наша экономика расти на четыре или на шесть процентов в год и сколько нам тратить.
   Хочу сказать – это не так. Мы стоим перед лицом серьезных угроз. Наш экономический фундамент хотя и стал заметно прочнее, но все еще неустойчив и очень слаб. Политическая система развита недостаточно. Государственный аппарат малоэффективен. Большинство отраслей экономики неконкурентоспособны. При этом численность населения продолжает падать. Бедность отступает крайне медленно. Международная обстановка остается сложной. Конкуренция в мировой экономике не снижается.
   Вокруг нас – страны с высокоразвитой экономикой. Надо прямо сказать: они оттесняют там, где могут, Россию с перспективных мировых рынков. А их видимые экономические преимущества дают повод для роста геополитических амбиций.
   Ядерное оружие продолжает распространяться по планете. Терроризм угрожает миру и безопасности наших граждан. Сильные, хорошо вооруженные национальные армии подчас используются не для борьбы с этим злом, а для расширения зон стратегического влияния отдельно взятых государств.
   Может ли Россия всерьез противостоять этим угрозам, если наше общество разбито на мелкие группы, если мы будем жить узкими, только своими групповыми интересами? Если иждивенческие настроения не отступают, а растут? А сами эти настроения подпитываются благодушным отношением бюрократии к тому, что национальное богатство не бережется, не накапливается, а часто транжирится.
   Я убежден: без консолидации хотя бы вокруг базовых общенациональных ценностей и задач противостоять этим угрозам будет невозможно.
   Хотел бы напомнить: на всем протяжении нашей истории Россия и ее граждане совершали и совершают поистине исторический подвиг. Подвиг во имя целостности страны, во имя мира в ней и стабильной жизни. Удержание государства на обширном пространстве, сохранение уникального сообщества народов при сильных позициях страны в мире – это не только огромный труд. Это еще и огромные жертвы, лишения нашего народа.
   Именно таков тысячелетний исторический путь России. Таков способ воспроизводства ее как сильной страны. И мы не имеем права забывать об этом. Должны это учитывать, оценивая и наши сегодняшние опасности, и наши главные задачи.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 18 апреля 2002 года

СУВЕРЕННОЕ БУДУЩЕЕ

   НЕОБХОДИМЫМ УСЛОВИЕМ развития в стране демократии является создание эффективной правовой и политической системы. Но ценой развития демократических процедур не может быть ни правопорядок, ни столь трудно достигнутая стабильность, ни устойчивое проведение взятого экономического курса.
   В этом вижу самостоятельный характер выбранного нами демократического пути. И потому мы будем двигаться вперед, учитывая наши собственные внутренние обстоятельства, но в обязательном порядке – опираясь на закон, на конституционные гарантии.
   Разумеется, сама власть также не должна злоупотреблять имеющимися у нее административными рычагами. И она обязана открывать все новые возможности для укрепления в стране институтов реальной демократии. Отказывать собственному народу, самим себе в способности жить по демократическим законам – это значит не уважать себя, своих сограждан, это значит не понимать прошлого и не видеть будущего.
   «Государственная власть, – писал великий русский философ Иван Ильин, – имеет свои пределы, обозначаемые именно тем, что она есть власть, извне подходящая к человеку… И все творческие состояния души и духа, предполагающие любовь, свободу и добрую волю, не подлежат ведению государственной власти и не могут ею предписываться… Государство не может требовать от граждан веры, молитвы, любви, доброты и убеждений. Оно не смеет регулировать научное, религиозное и художественное творчество… Оно не должно вторгаться в нравственный, семейный и повседневный быт и без крайней надобности стеснять хозяйственную инициативу и хозяйственное творчество людей». Давайте не будем забывать об этом.
   Россия – это страна, которая выбрала для себя демократию волей собственного народа. Она сама встала на этот путь и, соблюдая все общепринятые демократические нормы, сама будет решать, каким образом – с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики – можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути.
   Однако последовательное развитие демократии в России возможно лишь правовым, законным путем. А всякого рода внеправовые методы борьбы за национальные, религиозные, иные интересы противоречат самим принципам демократии. Государство будет на них законным, но жестким образом реагировать.

   Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 25 апреля 2005 года

Дмитрий Медведев [2 - Медведев Дмитрий Анатольевич – Первый заместитель Председателя Правительства Российской Федерации.]
СОХРАНИТЬ ЭФФЕКТИВНОЕ ГОСУДАРСТВО В СУЩЕСТВУЮЩИХ ГРАНИЦАХ

   С РУКОВОДИТЕЛЕМ АДМИНИСТРАЦИИ президента России Дмитрием Медведевым беседует главный редактор журнала «Эксперт» Валерий Фадеев.

   – Дмитрий Анатольевич, в прошлом году президент России объявил о целом ряде серьезных преобразований в политическом устройстве страны. Наибольшие споры вызвала новая система избрания руководителей регионов. Сегодня эта новая технология уже действует. Каковы принципы подбора кандидатов на губернаторские посты? Отдается ли предпочтение чиновникам или людям из других областей деятельности? Какой корпус губернаторов мы увидим через несколько лет?
   – Новый способ избрания главы региона появился вовсе не для того, чтобы перетряхнуть наш губернаторский корпус. Этот корпус, на мой взгляд, в целом вполне квалифицирован и работоспособен. Вопрос был в единстве исполнительной власти в масштабе России. И, как следствие, в ее эффективности.

   Новая система избрания губернаторов, направленная на укрепление единства власти, должна консолидировать региональные элиты, создать условия для большей эффективности в исполнении принятых решений.

   Основной принцип подбора кандидата на должность губернатора очевиден – это профессиональная способность исполнять обязанности. Все остальное – образование, собственная команда и даже опыт очень важны, но вторичны. Знаете, в прежние годы был так называемый кадровый резерв. Его отсутствие ощущается сегодня чрезвычайно сильно. Этот резерв мог бы охватывать все должности, в том числе и губернаторов, и сельских старост, и министров. Хотелось бы и притока «свежей крови». Считаю ситуацию, когда губернатором может стать и карьерный чиновник, и менеджер из бизнеса, и политик федерального уровня, абсолютно нормальной. Лишь бы он был готов к эффективной работе, к нормальным коммуникациям с региональными элитами и центральной властью. Линия общественного развития непрерывна. И я надеюсь, что через несколько лет мы увидим синтез опыта, накопленного действующими сегодня губернаторами, и современных подходов, привнесенных новыми людьми.

   – Что показывает «свежий» опыт новой системы избрания с точки зрения эффективности взаимодействия с региональными парламентами? Насколько ответственны парламенты и, шире, местные элиты?
   – На мой взгляд, опыт полностью позитивный. Все примеры наделения полномочиями руководителей регионов свидетельствуют о том, что система работает, новые люди, которые появляются на новых должностях, известны в регионах и они достаточно легко находят контакт с региональными элитами.
   Что же касается ответственности местных законодательных собраний и политической элиты в регионе, то здесь, как мне кажется, нет оснований сомневаться в том, что будет выдерживаться разумная политическая линия. В тех случаях, когда требуются соответствующие консультации, они проводятся. Полномочные представители президента – это их компетенция – встречаются с лидерами соответствующих фракций в законодательных собраниях, общаются с представителями региональной элиты, находят общие позиции. Консультации проходят гласно и, как мне кажется, свидетельствуют о том, что новая система наделения губернаторов полномочиями работает вполне эффективно.

   – Можно ли сказать, что новая система втягивает активных граждан, по крайней мере элиту региона, в демократический процесс?
   – Консультации, касающиеся новой кандидатуры, как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд, проводятся с большим количеством людей. Технологии, которые использовались раньше, общеизвестны, и далеко не всегда происходил серьезный анализ позиций кандидата на должность высшего должностного лица. Сейчас такая возможность существует, и площадкой для реализации этой возможности является законодательное собрание.

   – Президент Путин, отвечая на нападки западной общественности, часто говорит о том, что народ России сам выбрал для себя свободу и никто не собирается от этого выбора отступать. Между тем, если посмотреть программы политических партий, можно увидеть, что партий, активно защищающих свободу, частную жизнь и неразрывно связанные с ними права собственности, в стране фактически нет. Администрация президента известна своим активным участием в конструировании политической среды России. Будет ли она предпринимать усилия по формированию в стране настоящей правой партии?
   – Независимость России может базироваться только на национальном капитале. Наши финансовые институты должны обеспечивать значительную часть кредитных и страховых ресурсов для российских компаний.
   Знаете, может быть, одна из исторических бед России состоит в пренебрежении ценностями частной жизни и частной собственности. Подсознательный коллективизм российских людей использовали самые разные силы – от монархистов до большевиков. Последствия этого видны до сих пор. Многие партии просто опасаются говорить о защите частной собственности, симметричной защите государственной.
   Кроме того, программные цели значительной части политических сил невнятны, их идеология смазана, у них нет собственного лица.

   Политическая элита у нас не структурирована. Недостаток нормальной правой идеологии плодит суррогаты и предрассудки.

   Подчас политик из правого лагеря может сказать (а то и сделать) такое, что не снилось радикальному левому. Посмотрите, как повели себя многие из тех, кто относит себя к правому спектру, в ходе так называемой монетизации льгот. Никто из них ясно не сказал, что замена льгот деньгами – одно из самых примитивных условий первоначального развития рынка.
   Наличие нормальной правой партии – системообразующая вещь. Нет вразумительных правых – нет ни центра, ни левых. Но появится такая партия только при наличии людей, объединенных истинно правыми ценностями, а не желанием пролезть в Думу. Не исключаю, что одним из плацдармов для развития правой идеологии могла бы стать и соответствующая фракция в «Единой России».

   – СМИ любят муссировать тему борьбы разных элитных группировок, в том числе в администрации президента. Между тем представляется, что страна сегодня недостаточно сильна, чтобы позволить себе борьбу внутри элиты. Возможна ли в ближайшие годы консолидация российской элиты и если да, то на какой платформе?
   – Если мы не сумеем консолидировать элиты, Россия может исчезнуть как единое государство. С географических карт были смыты целые империи, когда их элиты лишились объединяющей идеи и вступили в смертельную схватку. Консолидация российской элиты возможна только на одной платформе – для сохранения эффективной государственности в пределах существующих границ. Все остальные идеологемы вторичны. За последние годы удалось укрепить единство государства, обеспечить должную стабильность для экономического роста. Но если расслабиться и отдаться на волю волн, последствия будут чудовищными. Распад Союза может показаться утренником в детском саду по сравнению с государственным коллапсом в современной России. И тогда уж плохо будет всем, в том числе нашим ближним и дальним соседям.
   Что касается борьбы группировок в администрации, то это один из расхожих политологических штампов. Последние пять лет в аппарате президента существует лишь одна группа. Это команда тех, кто помогает президенту исполнять его конституционные полномочия. Конечно, у нас работают люди, прошедшие разный жизненный путь, имеющие разные корни и круг общения. Взгляды людей по отдельным вопросам также могут различаться. Это хорошо. Мы не ЦК КПСС и не пропагандируем единомыслия. Главное – не утратить критичность по отношению к себе, не опуститься до примитивных управленческих схем, забыв об истинных целях государственной деятельности.

   – Еще с конца восьмидесятых годов обсуждается тема принципов федеративного устройства России. Речь идет прежде всего об укрупнении регионов, которое, кстати, позволит в дальнейшем дать им большую самостоятельность. Как вы относитесь к этой идее?
   – Нам вообще стоит подумать об облике нашей федерации. Что мы оставим в наследство потомкам: гармоничное федеративное государство или набор абсолютно разных по размеру и экономической силе кусочков страны? Идея укрупнения регионов – вариант осмысленного развития федерации в рамках существующей Конституции. Главное, чтобы это укрупнение проходило спокойно, без надрывов, при соблюдении существующих правовых процедур. При этом, конечно, укрупнение должно быть добровольным и основываться на легально зафиксированной позиции регионов.

   – Накануне президентских выборов 2000 года аналитики писали, что в России каждые выборы связаны с риском пересмотра самих основ общественно-политического устройства страны. Сохранится ли этот риск к 2008 году? Какие другие серьезные политические риски 2008 года вы видите?
   – Несмотря на стабильное развитие нашего государства в последнее пятилетие, риск резкого изменения вектора развития страны сохраняется (при том, что серьезной угрозы основам политического устройства страны, на мой взгляд, не существует). Он, конечно, значительно меньше, чем в 1996 году. Но и сегодня остаются серьезные проблемы, способные раскачать общество и привести к серии общественных катаклизмов. Это терроризм, бедность, преступность.
   Кроме того, история России показывает, что сам по себе легальный переход власти у нас почти всегда был непростым. В царские времена он основывался на кровном родстве, в советские – на решениях элиты, легендируемых под акты народной воли.
   Сегодня у нас есть возможность создать традицию передачи власти законным путем на основе реальной демократии. Многократное повторение этой традиции создаст прочную основу демократической власти в стране, даст иное качество развития государства. Поэтому основной риск – дестабилизация общественной жизни, возникшая вследствие актов террора и грубых экономических ошибок и проходящая на основе масштабной драки элит. Она ведет к переделу собственности, возникновению региональных барьеров, сепаратизации общественной и хозяйственной сфер.

   – Многие считают, что давление Запада на Россию становится беспрецедентным. В частности, говорят о вмешательстве в дела приграничных государств. Это преувеличение или наше положение в мире действительно меняется?
   – Давайте вспомним ранние девяностые. Какие бы проблемы ни переживала наша страна, какие бы противоречия ее ни раздирали, какие бы ошибки ни совершались во внутренней и внешней сферах, наши партнеры оставались к ним равнодушны. Оно и понятно. Слабое государство уязвимо и неопасно.

   Сегодня Россия укрепилась изнутри и вновь стала заявлять о себе как полноценный игрок на международной сцене.

   Это не нравится, вызывает досаду, нарушает сложившиеся геополитические пасьянсы. И пусть страхи перед Россией фантомны и иррациональны, к сожалению, в ряде случаев они приводят к всплескам политической активности. Основной вопрос до боли знаком: туда ли идет Россия? Не свернули ли мы на проторенную тропу авторитаризма (тоталитаризма, реваншизма и так далее)? Нам следует спокойно относиться ко всему этому, не оправдываться и не вилять, доказывая, что мы остались прежними. Что мы привержены общемировым ценностям. Что право собственности и права человека первичны и принципиальны. Что мы хотим быть полноценными членами европейской семьи.
   И в то же время необходимо занимать открытую аргументированную позицию по основным вопросам. Время все расставит по своим местам. В конце концов, сильная Россия должна быть необходима не только нам, но и нашим соседям и партнерам.
   Сегодня у нас есть возможность создать традицию передачи власти законным путем на основе реальной демократии. Многократное повторение этой традиции создаст прочную основу демократической власти в стране.

   – Монетизация льгот заметно всколыхнула политическую жизнь страны. Как вы считаете, выступления населения, льготников – это естественная реакция гражданского общества или, напротив, свидетельство отсутствия нормальных механизмов взаимодействия общества и власти?
   – Выступления на улице – нормальная реакция возмущенных людей. Если хотите, прямое и не всегда приятное доказательство существования гражданского общества. Ничего сверхъестественного в них нет. Другое дело, что это серьезный сигнал власти: механизмы, заложенные в законе, не срабатывают в должной мере, не просчитаны все сложности. И правительство должно быть адекватным, когда готовит законы и когда исправляет допущенные промахи. Конечно, лучше, если дискуссии о необходимых мерах проходят не на улице, а в рамках социально эффективных процедур. Для этого должны быть рабочие механизмы взаимодействия общества и власти. Скажем, та же Общественная палата.

   – Кремль часто упрекают в зажиме свободы слова в России. Особенно это любят делать западные СМИ. Как вы оцениваете положение российских СМИ, в том числе региональных?
   – Положение российских СМИ соответствует той ступени развития государства и общества, на которой мы находимся. Не выше и не ниже. На мой взгляд, несвободны те СМИ, которые контролируются какой-либо одной группировкой – властной, олигархической или сектантской. Причем степень их контроля выходит за рамки осуществления обычных корпоративных процедур в коммерческой организации. Если власть определяет совет директоров на государственном канале – это естественно, поскольку основано на технологиях управления акционерным обществом. Если кто-то решает организовать информационный «слив» в интересах конкурентной борьбы – это манипулирование общественным сознанием. Если же власть крепко привязана в информационном поле к какой-либо бизнес-структуре, возникает олигархическое телевидение второй половины девяностых прошлого века. И свобода слова здесь ни при чем.

   – Текущий год в экономическом смысле начался не самым лучшим образом. По итогам января темпы роста промышленности составили всего два процента, годовая инфляция скорее всего выйдет за планируемые границы. Судя по последним заседаниям правительства, власть нервничает по этому поводу. Насколько критична ситуация, на ваш взгляд, и какие концепции преодоления возможной хозяйственной стагнации сегодня в принципе обсуждаются в Кремле?
   – Экономическая ситуация не является критической, но должна как минимум настораживать. Действительно, произошло некоторое снижение темпов роста, существуют и риски возрастания уровня инфляции. При этом полноценных данных для анализа снижения темпов роста пока нет. Поддержание относительно высоких темпов роста ВВП (не менее семи процентов) должно основываться прежде всего на финансовой стабильности (соблюдение макроэкономических пропорций курса и инфляции). Не менее важен деловой климат, включающий в себя разумное налоговое администрирование, грамотную антимонопольную политику, стабильность отношений собственности. Не скажу ничего нового, но отмечу, что в среднесрочной перспективе крайне важны меры, направленные на развитие малого и среднего бизнеса в стране, повышение производительности труда, привлечение масштабных инвестиций и реализацию крупных национальных проектов. Для изменения инфляционной динамики необходимы поддержка конкуренции, стимулирование снижения издержек монополий и ограничение тарифов, повышение привлекательности фондового рынка.

   – «Дело ЮКОСа» подняло волну разговоров, с одной стороны, о нелегитимности крупной промышленной собственности, приватизированной в девяностые годы, а с другой – о слабой защищенности прав собственности в России вообще. На ваш взгляд, существует ли проблема легитимности собственности, надо ли прилагать особые политические усилия для ее решения? И как решать безусловно существующую проблему слабости прав собственности?
   – Не понимаю, что означает «легитимность собственности». Такого понятия в праве нет. Более того, вопреки распространенному мнению неправильно, на мой взгляд, говорить и о слабой защищенности права собственности по нашему законодательству. Гражданский кодекс и другие законы в сферы гражданского права сегодня у нас одни из самых современных в мире. Проблема, очевидно, в другом. Во-первых, нашим отношениям собственности не хватает стабильности. Норма права есть, а спокойствия нет. Вот корень всех опасений. Справедливости ради еще раз напомню, что проблема неуважения к собственности – одна из исторических российских проблем. Приватизация девяностых годов была революционна, проходила быстро, правила менялись и были не всегда продуманны. Отсюда обеспокоенность: придут и отнимут под надуманным предлогом. Надо закрыть эти опасения юридически корректным способом.
   Во-вторых, существует явная неудовлетворенность деятельностью судебной системы. Советская система защиты права собственности в суде была однобока и недоразвита, российская только становится на ноги. Вредную роль в ее развитии сыграли и отдельные коммерческие споры, когда на защиту интересов враждующих бизнес-групп бросались все возможные ресурсы, начиная от властных и заканчивая, что греха таить, денежными. С этим необходимо кончать.

   «Рынок правосудия» должен быть полностью свернут. Сегодня это понимают все, кто участвовал в его формировании. Возник общественный консенсус в отношении ценности суда для всех.

   Теперь главное – соблюдать правила приличия, не пытаться влиять на ход принятия решения. Независимая судебная система нужна всем – и власти, и бизнесу, и отдельному гражданину.

   – Позвольте затронуть региональный аспект. Ни для кого не секрет, что местные руководители зачастую весьма серьезно используют административный ресурс для вмешательства в дела бизнеса. Бюрократы, чиновники часто прикрываются государством, а на самом деле выступают как частные игроки в экономическом пространстве. Как разделить власть бюрократии на местах и бизнес?
   – Это очень серьезная проблема, когда бюрократ выступает, как вы сказали, как частный игрок. Естественно, что, когда чиновников много, эта проблема умножается на десять, на сто, на тысячу и в конечном счете может привести к образованию общественного тренда. Куда идет государство – по пути развития эффективного рынка или же оно превращается в плохо управляемую коррумпированную страну с административным капитализмом. Это проблема и общественного выбора, и эффективности государства. Кстати сказать, это и вопрос отношения бизнеса к своим обязанностям. Здесь ответственность взаимна. Хотелось бы надеяться, что в ближайшем будущем векторы понимания общественной пользы бизнеса и государства полностью совпадут и дадут сильный эффект.

   – То есть когда элиты наконец договорятся на какой-то ясной основе. А основа, как вы сказали, – сохранить страну.
   – Конечно. Ничего другого объединяющего в ближайшей исторической перспективе для России не предполагается. Нам действительно нужно сохранить большое доставшееся нам в наследство государство – государство с множеством проблем, но в то же время с огромным количеством возможностей.

   – Позвольте продолжить тему эффективности рынка. Представители власти не раз говорили о том, что Россия не пойдет по пути госкапитализма, так как эта форма представляется недостаточно эффективной. Между тем мы видим очевидное усиление позиций госкапитала в нефтяной отрасли, формирование единого авиастроительного холдинга с доминирующим участием государства. Возможно, это промежуточный этап. Но как, если говорить о перспективе, скажем, в десять лет, видится участие государства в стратегически важных отраслях и как предполагается осуществить переход от госкомпаний к частным компаниям?
   – Моя позиция неизменна: традиционный государственный капитализм – тупиковый путь развития для экономики. И дело не в том, что государство объективно худший хозяин, чем частник. Опыт ряда государств (скажем, Норвегии) показывает, что и очень крупные государственные компании могут быть эффективными. Думаю, что и у нас государственные компании далеко не исчерпали своего потенциала. К тому же в масштабах России частному бизнесу всегда было трудно в одиночку. Есть сферы деятельности (например, оборонная промышленность, транспортная система страны), где, я уверен, государственное присутствие сохранится очень надолго.
   Но тем не менее рассматривать Россию как совокупность ряда крупных государственных компаний опасно. Прежде всего вокруг государственных компаний не может (а в ряде случаев и не должна) формироваться частная среда. Соответственно, государственные компании сами по себе не обеспечивают рост среднего и малого бизнеса. А он – основа любой экономики, основа гражданского общества. Кроме того, государственные компании не могут полноценно конкурировать друг с другом – ведь у них один собственник. А хозяин не должен конкурировать с самим собой. Стало быть, государственный капитализм – путь к полному монополизму и стагнации в экономике.
   Однако сегодня роль крупных государственных компаний крайне важна. Она состоит в поддержании необходимого уровня производства в стратегически важных отраслях, а также в оказании публичных услуг в общественно значимых сферах (например, транспорт, некоторые виды связи). В дальнейшем вполне возможна и приватизация части таких компаний. Главное здесь – не совершать поспешных действий, тщательно просчитывать последствия передачи активов от государства в частные руки. Иными словами, не топтаться на месте, но и не забегать вперед.

   – В прошлом году возникла явная опасность экспансии западного капитала в Россию. Очень многие компании по самым разным причинам – риски захвата собственности или недостаток финансов для быстрого развития – считают для себя лучшим продать свои активы западным компаниям, чем продолжать бизнес самостоятельно. Но суверенитет России невозможен без наличия в стране капитала, по масштабу сопоставимого с западным. И это касается не только стратегически важных отраслей. Видят ли в Кремле эту проблему и если да, то как предполагают ее решать?
   – Действительно, независимость России может базироваться только на национальном капитале. Он должен быть никак не слабее иностранного.
   Ряд секторов экономики вообще должен основываться преимущественно на внутреннем капитале. Речь идет о ресурсных компаниях, транспорте, финансовых и некоторых других предприятиях.
   Что касается угрозы экспансии западного капитала в Россию, то я бы ее не преувеличивал. Напротив, пока инвестиций в Россию крайне недостаточно. Значительно тревожнее случаи оттока капитала в иностранные компании или массового сброса активов российских предприятий. Они могут иметь как объективное (например, благоприятная ситуация на фондовых рынках других стран), так и психологическое (например, персональные страхи за себя и свой бизнес) происхождение. Но с этими проблемами невозможно справиться простыми решениями из Кремля или Дома правительства. Требуется постоянная и методичная работа, направленная на улучшение инвестиционного климата в стране. Эта работа – одна из главных миссий власти.

   – Непременным условием суверенитета страны является мощная самостоятельная финансовая система. В России таковой нет, и это сильно сдерживает возможности развития частного бизнеса, во-первых, и создает дополнительные риски для макроэкономической стабильности, во-вторых. Обсуждается ли во власти тема создания самостоятельной финансовой системы? Особенно важна эта тема на фоне скорого присоединения России к ВТО, что предполагает открытие нашего хозяйства для иностранных финансовых институтов.
   – Сильная финансовая система – важнейшая инфраструктурная вещь. Развитие финансовой системы в России происходило неровно – от проникновения банковско-финансовой формы во все поры экономической жизни (в начале девяностых) до тяжелейшего кризиса 1998 года, сопровождавшегося крахом банковской системы. Сегодня мы видим медленный и не вполне уверенный рост финансовой системы, когда достаточно легкого ветерка на рынке, чтобы накренились даже весьма солидные банки. Отсюда вывод: финансовая система слаба и нуждается в радикальном укреплении, особенно если иметь в виду вступление России в ВТО. Открытие границ для иностранного финансового капитала не должно привести к разрушению национальной финансовой системы.
   Необходим комплекс мер по защите наших финансовых институтов. Но такой комплекс, который не будет провоцировать примитивную спекуляцию российских финансовых игроков на национальных интересах, на самом деле порождая стагнацию на этом рынке.
   Но очевидно, что сильная финансовая система – условие развития национального капитала. Причем наши финансовые институты должны обеспечивать значительную часть кредитных и страховых ресурсов для российских компаний. Желательно также проникновение российских финансовых институтов в соседние страны.

   – В начале года было сделано несколько заявлений о том, что проект строительства нефтепровода в восточном направлении стартует в этом году. Такой масштабный проект – одно из очевидных лекарств от экономической стагнации. В связи с этим два вопроса. Во-первых, насколько вероятен его старт в ближайшее время? Во-вторых, означает ли этот проект, что Россия будет активно развивать восточное направление для хозяйственной экспансии? И более широко: насколько важно для России восточное направление?
   – Начну с последнего. Восточное направление развития России критически важно. Не будем развиваться на восток – не будет единой России. Это аксиома. Но развитие в этом направлении – весьма трудный и затратный проект. Причем существуют проблемы не только экономические (высокие тарифы на транспорт, неразвитость хозяйственной и финансовой инфраструктуры Сибири и Дальнего Востока). Очевидная и очень сложная проблема – демографическая. Пустоты в этой части страны должны решительно заполняться. Это вопрос продуманной демографической и иммиграционной политики. Иначе на Дальнем Востоке будут царить холод и запустение. Или развивать его будем уже не мы.
   Строительство нефтепровода Тайшет – Сковородино – бухта Перевозная общей мощностью до восьмидесяти миллионов тонн нефти в год – мегапроект, способный реально потянуть за собой развитие Сибири и Дальнего Востока. Сопоставимый по масштабам с БАМом. Решено определить до 1 мая текущего года этапы этого строительства, принять решения по вопросам акватории, сделать ряд других шагов. Строительство нефтепроводной системы не должно привести к закапыванию денег. Проект очевидно затратный, и сейчас нужно окончательно определиться с экономической эффективностью строительства. Нам не нужна новая стройка века с непредсказуемым концом (как в случае с БАМом). Нужно синтезировать две трудносоединимые вещи – гигантские объемы строительства и эффективность проекта. Задача сложная, но разрешимая. После этого можно дать старт проекту.

   – За последние полгода было принято несколько решений, касающихся развития отраслей. Было радикально переделано жилищное законодательство, широко обсуждались вопросы создания технопарков, и, наконец, совсем недавно с мертвой точки сдвинулся вопрос о создании единого авиастроительного холдинга. Следует ли из этого, что таким образом определяются основные приоритеты хозяйственного развития?
   – Конечно, это и есть приоритеты нашего экономического развития. Но далеко не все. Добавил бы к этому развитие инфраструктуры здравоохранения и образования. Их также можно отнести к разряду так называемых национальных проектов.

   – В прошлом году власть очень активно говорила о необходимости усиления социальной роли и ответственности бизнеса. Предполагается, что это быстрее избавит Россию от бедности. Но ведь, оказывая любое давление на бизнес, власть ограничивает его естественное развитие, его творчество. Как писал Фернан Бродель, «капитализм для своего развития требует некоторого попустительства со стороны государства». Не было бы более эффективным для нашего общества, если бы частный бизнес занимался развитием частных рынков, а непосредственной борьбой с бедностью занималось само государство?
   – Можно сказать и иначе: «Капитализм – это то, чем занимаются люди, если их оставить в покое» (Кеннет Мигоут). Но приведенное вами разделение обязанностей – упрощение. Корешки – развитие частных рынков – частному бизнесу, а вершки – борьба с бедностью – государству. Во-первых, частные рынки должны формироваться и в результате деятельности госсектора. В противном случае нам грозит возврат в двухсекторную экономику. Во-вторых, надо честно признать: государству в одиночку не справиться с бедностью. Кроме того, это закрепляет вредные патерналистские подходы в головах у людей. Я бедный, сирый, пусть государство мне поможет. Бизнес не для меня, а для кровососов-предпринимателей. С подобной психологией мы будем бороться. Взаимная ответственность государства и бизнеса за дела в стране – именно то, что нам нужно.

   – Спасибо.

Владислав Сурков [3 - Сурков Владислав Юрьевич – заместитель Руководителя Администрации Президента Российской Федерации – помощник Президента Российской Федерации.]
СУВЕРЕНИТЕТ – ЭТО ПОЛИТИЧЕСКИЙ СИНОНИМ КОНКУРЕНТО– СПОСОБНОСТИ

   Добрый день, коллеги.
   Думаю, что наиболее удобная форма донести основные идеологические тезисы – это описать новейшую историю в оценках и под тем углом зрения, который в целом соответствует курсу Президента, и через это сформулировать наши основные подходы к тому, что было раньше, и к тому, что будет с нами в будущем.
   Позволю себе начать немного издалека, с некоторых вещей, которые могут показаться абстрактными. Сразу оговорюсь, что о текущих моментах говорить сегодня не буду. Сегодня мы поговорим именно об обще-идеологических установках партии через анализ новейшей истории недавнего прошлого, нашего настоящего и ближайшего будущего.
   Начиная издалека, хочу сказать, что развитие европейской цивилизации, частью которой является цивилизация российская, показывает, что люди на протяжении всех наблюдаемых эпох стремились прежде всего к материальному благополучию, а кроме того, пытались добиться такого устройства собственной жизни, в котором они могли бы быть свободными и чтобы мир по отношению к ним был справедлив. Именно материальный успех, свобода и справедливость составляют основные ценности, которые мы с вами разделяем. Есть много всего, но все это следует из этих трех основных посылок. Не буду удаляться в историю Европы, хотя каждый из вас представляет, что именно так и развивалось общество в Европе, так развивались все народы. Постепенно все большее количество людей получало доступ к знаниям, развивались массовые коммуникации, системы транспорта и связи. Все большее количество людей начинало участвовать в принятии решений, вершиной чего стало появление массовых демократий, не очень давно, 100 лет назад. Напомню, что всеобщее избирательное право, всеобщее право участвовать в политической жизни – это изобретение недавнее. Но мы все вроде бы согласны, что изобретение это прогрессивное, и в таких обществах жить и выгоднее, и интереснее. Естественно, человек, у которого есть знания, человек, который может участвовать в той или иной степени (кто-то больше, кто-то меньше) в принятии решений по демократическим процедурам, у такого человека и больше свободы выбора, и больше чувство собственного достоинства. В связи с этим и социальная технология, и технология власти, и технология самоорганизации общества становятся все более сложными, все более, если угодно, мягкими и изощренными. От принуждения общество постепенно переходит к технологиям убеждения, от подавления – к сотрудничеству, от иерархии к сетям горизонтальных связей. Это не значит, что один элемент исключает другой, но все-таки баланс современной цивилизации смещается в сторону умения убеждать и договариваться, с тем чтобы как можно большее количество людей осознанно принимало то или иное решение и по возможности добровольно. Все-таки нельзя себе представить современное общество, состоящее, повторюсь, из образованных, умных, развитых людей, которым можно просто командовать, ничего не объясняя.
   Хочу сразу предварить вопрос: при чем здесь, собственно, мы? А между тем вещи, о которых я говорю, абсолютно прикладные. Просто демократия в России – это всерьез и надолго, и общественная жизнь в России неизбежно будет усложняться по мере развития демократических институтов, и все большее значение в нашей политической работе придется уделять методам убеждения и разъяснения. Как ни парадоксально,

   … демократическое общество, по моему мнению, сверх-идеологизировано, куда более идеологизировано, чем тоталитарное, где страх заменяет идею. Поскольку там, где сила силы убывает, там возрастает сила слова.

   И насколько «гвоздями вбиты» основные ценности демократии гражданам США, Англии, Франции. Их ночью разбуди – они вам начнут рассказывать про права человека и так далее. Так и в нашей с вами повседневной жизни все большее значение будут иметь общие ценности и умение друг до друга их доносить и побеждать противника в прямом идеологическом столкновении, и все меньше рассчитывать на административные возможности, которыми многие, как правило, любят оперировать. Это все будет во времени заканчиваться, и партия для того, чтобы она могла сохранить свое доминирующее положение в политической системе (а это наша основная задача), должна активнее овладевать навыками идеологической борьбы.
   Для начала хорошо было бы объясниться по поводу того, что с нами со всеми случилось при нашей жизни. Все мы застали Советский Союз, все мы застали сложную эпоху 90-х, все мы живем сегодня и собираемся жить завтра. У нас не выработано консенсуса в обществе по оценке недавних событий. Следовательно, не выработан подход к нашему будущему.
   Я предлагаю начать с себя и попытаться сделать так, чтобы основные оценки стали для нас общими и чтобы мы могли смело ими оперировать.
   Никакого секрета не открою, если скажу, еще раз повторившись, что Россия – это европейская страна. И какой бы особенной мы ее с вами ни считали, и какой бы странной ее ни считали те, кто смотрит на нее со стороны, все-таки, как и Президент указывал в своих выступлениях, мы в целом проходили тот же путь, что и другие европейские страны. Если заглянуть в глубь веков, да, увидим, к примеру, была Реформация в западном обществе. Но у нас тоже именно в эту эпоху было знаменитое брожение в церкви, движение нестяжателей, и все это отражено в исторических документах. И абсолютизм в России достиг своего апогея примерно в то же время, что и во Франции. Ничем мы здесь не хуже и не лучше других. Скажем так, торговлю людьми Россия отменила и запретила даже раньше, чем это сделали Соединенные Штаты Америки. Парламентаризм у нас тоже ненамного младше, чем в других странах. Что касается того, что у нас в ХХ веке родилось довольно странное тоталитарное государство, то и здесь следует помнить, что мы не были одиноки, что в той же Европе существовала нацистская Германия, фашистская Италия, франкистская Испания… могу долго перечислять. Мы в этом смысле не уникальны, и мы не должны считать себя какими-то изгоями, у которых не получается то, что получается у других.
   Бердяев, наш выдающийся мыслитель, еще в начале прошлого века говорил: «Необходимо стремиться к свободному и справедливому обществу. Без свободы не может быть никакой справедливости. Справедливость требует свободы для всех людей». Это русская мысль, она нами не заимствована ни у Маркса, ни у Гегеля, это наша. И в связи с этим, наверное, было бы важно понять, что представлял собой СССР. Мы, безусловно, должны с уважением относиться к тому, что сделали наши предки. Ни в коей мере Советский Союз не заслуживает какого-то огульного осуждения: это все – наши ближайшие родственники, это все фактически мы сами.
   Я бы сказал, что у Советского Союза было два крупнейших достижения: с одной стороны, мощная идеологическая работа, которая была развернута в планетарном масштабе, и Советский Союз тоже оперировал понятием свободы и справедливости. Хотя нам самим не очень поздоровилось от всей этой работы, но на весь мир эта мощная поддержка, как военная, материальная, так и просто моральная, оказала огромное влияние, о котором мы сегодня забываем. Мы забываем, как Советский Союз был популярен среди западных интеллектуалов самого демократического толка. Советский Союз благодаря своим мощным идеологическим усилиям стимулировал освобождение колоний, ускорил гармонизацию социальных отношений в самих странах Запада и этим самым оказал благотворное влияние на мировой ход истории.
   С другой стороны – индустриализация. Не будем забывать, что мы живем на наследство, доставшееся нам от Советского Союза, что мы пока мало сделали сами. Наши железные дороги, наши трубопроводы, наше жилищно-коммунальное хозяйство, наши заводы, наши ядерные силы – это все наследство Советского Союза.
   При всем этом общество, которое у нас получилось тогда, вряд ли можно назвать свободным или справедливым. Мы, наверное, не должны тут долго разговаривать. Я думаю, все с этим согласятся.
   Большая проблема была также в том, что такое замкнутое общество, в котором результаты оценивались скорее с партийно-догматической точки зрения, а не с прагматической, воспроизводило неэффективную элиту. В общем-то, ничего удивительного нет в том, что в один из самых драматических моментов развития Советского Союза на вершине власти оказались личности недостаточно высокого уровня. Может быть, в то время, когда нужны были люди масштаба Петра Великого, пришла к власти малообразованная и мало отдающая себе отчет в своих действиях группа товарищей. Это была «мина», заложенная в самой системе: она не могла воспроизводить другую элиту.
   Госсекретарь Шульц пишет в воспоминаниях, что он был шокирован некомпетентностью советских руководителей. Он называет имена, но я не хочу их повторять, чтобы не обидеть людей, которые когда-то руководили нашей страной.
   Это общество было не только несправедливым и несвободным. Оно и не решило материальные вопросы, оно явно отстало по удовлетворению потребностей людей в новом качестве жизни от тех же западных стран. Ну и кому нужна была такая империя, которая не могла дать своим гражданам ни хлеба, ни зрелищ? Вполне естественно, что она распалась.
   Отказ от такого общества был неизбежен. Не надо считать крушение Советского Союза итогом интриг ЦРУ или заговором партийной верхушки. Это такое бегство от реальности. Был объективный процесс, который, как известно, пошел. Надо сказать, что российский народ сам выбрал такую судьбу – он отказался от той социальной модели, поскольку увидел, что в своих поисках свободы и справедливости он не туда зашел. И он попытался вернуться к демократическим ценностям, которые, замечу, были подробно прописаны в советской конституции. В этом смысле…

   … Советский Союз был, безусловно, модернизационным крупнейшим проектом. Он уже нес в себе зачатки демократии, поскольку он ее декларировал и формулировал в словах.

   И рано или поздно эти слова должны были быть востребованы. Поэтому потеря территорий, потеря населения, потеря огромной части нашей экономики – это жертва, это цена. И невозможно сказать, какая она, большая или маленькая, но это то, что наш народ более или менее осознанно заплатил за выход на верный путь.
   Думаю, этот путь не мог быть простым, прежде всего потому, что, конечно, страна была в массе своей не готова и не могла быть готова к жизни в условиях современной демократии. Процитирую Ивана Ильина, который еще в 40-х годах предвидел крушение советской власти и пытался описать то, что произойдет после этого. Он писал так: «Когда крушение коммунистического строя станет совершившимся фактом и настоящая Россия начнет возрождаться, русский народ увидит себя без ведущего слоя. Конечно, место этого слоя будет временно занято усидевшими и преходящими людьми, но присутствие их не разрешит вопроса». Кризис был неизбежным, потому что ведущий слой, в общем-то, исчез. Естественно, остатки старой номенклатуры в рыночных условиях очень быстро сдружились с шустрыми самодеятельными коммерческими коллективами. Государственная власть везде отступала, это было бессистемное бегство от ответственности. Даже провозглашалось, что государство есть зло. Сейчас мы просто это забываем, но на полном серьезе декларировалось, что чем меньше государства, тем лучше. А сведи его к нулю, так вообще станет все хорошо. Естественно, этот вакуум заполнялся, естественно, что именно такие самодеятельные и амбициозные коммерческие руководители подменили собой в ряде случаев власть. Ни для кого не секрет, что целые министерства, регионы, партии находились под контролем отдельных финансовых групп, причем под самым прямым и буквальным контролем. Может быть, ничего плохого в этом и не было бы, если бы это не было абсолютной подменой понятий. То есть вместо того, чтобы двигаться к демократии, мы получили то, что справедливо названо олигархией.
   В чем, собственно, проблема олигархии? Прежде всего она нелегитимна по определению, потому что Конституцией не предусмотрено руководство министром со стороны какого-то коммерсанта и не написано, что те, кого выбрал народ, должны работать на тех, у кого больше денег. Там такого не написано. Во-вторых, проблема еще и в том, что это ведь действительно власть не многих. Это даже не тысячи людей. Это единицы людей. Их всех можно по пальцам пересчитать. Они не представляли не только большинства, которое, безусловно, теряло от реформ и переживало их очень болезненно, но они и не представляли, хотя это странно звучит, даже обогащающееся меньшинство. Даже бизнесмены, даже те, кто стал успешно делать карьеру в то время, они не давали им доверенность на то, чтобы они представляли хотя бы их интересы. Такого ведь не было. Они скорее дискредитировали деловое сообщество своими непомерными амбициями.
   В результате все основные идеи демократии были искажены. Вместо общественной дискуссии мы получили сплошные придворные интриги. Мы получили манипуляцию вместо представительства. Мы помним выборы 1996 года, может быть, кто-то из присутствующих в ходе них уже и работал, как между турами вдруг в некоторых регионах сказочным образом поменялись предпочтения, причем самым радикальным образом. Комментировать то, как это произошло, мы с вами не будем: понимаем, как. Более того, это публично оправдывалось. Вот что пишет корреспондент Washington Post в 1997 году: один из известных российских либералов «сказал мне, что любые нарушения в ходе избирательной кампании были оправданны. Если прожили 75 лет при коммунизме, как далеко вы пойдете, чтобы не допустить его возвращения? – спросил он». Нельзя не повторить: «любые нарушения в ходе избирательной кампании были оправданны». Говорится публично представителям иностранной прессы. Куда делся закон и что было поставлено во главу угла, на чем основывалось это общество? И вот эти люди нас сегодня учат демократии и рассказывают нам о том, что она куда-то там сворачивается. Если тогда была демократия, тогда я не знаю, что такое демократия.
   Коррупция заменила собой конкуренцию. Здесь еще раз процитирую. И тоже западный источник того времени Маршалл Голдман: «Значительными инвестиционными средствами обладали мафиозные группы, нечестные директора предприятий и магазинов, правительственная и управленческая элита, которые могли заранее присвоить себе то, что раньше составляло государственную и партийную собственность…» Это тоже к слову о том, была ли там конкуренция, были ли там реальные рыночные отношения или это все-таки был скорее выбор, густо замешанный на коррупционных подходах. Свобода слова тоже имела особый смысл:

   … ведущие телеканалы стали оружием в руках известных олигархических групп и большей частью использовались для вышибания новых объектов госсобственности и участия в разделе таковых.

   Глубина экономического падения вам известна: у нас фактически наполовину рухнул валовой продукт. Чтобы подчеркнуть драматизм той ситуации, могу сказать, что в прошлом году мы вроде бы вышли на уровень 60% зарплаты учителя по отношению к уровню 1989 года. Можно представить, куда мы откатились, если до сих пор наш учитель получает меньше, чем при советской власти.
   Приватизация, в целом явление благотворное, в ряде случаев делалась по странным схемам, и, конечно, очень трудно и практически невозможно никому объяснить, чем были залоговые аукционы. Ясно, как кто-то справедливо заметил, это было назначение группы товарищей миллиардерами, то есть вас вызывали и говорили: «Ты назначаешься миллиардером».
   В федеративных отношениях царил хаос. Например, конституцией Республики Тыва закреплялось право этой республики выйти из состава Российской Федерации. Некоторые субъекты определяли себя как суверенные государства, ассоциированные с Российской Федерацией. Так было в очень многих случаях. Об экзотических экономических местных законах, странных экономических моделях на местах тоже много смешного можно рассказать. Нигде федеральный закон не считался выше, чем региональный. Апофеоз центробежных настроений – мятеж в Чеченской Республике, поднятый шайкой уголовников, который привел к большим страданиям самого чеченского народа прежде всего и позорной хасавюртовской капитуляции. Согласно хасавюртовскому соглашению определение статуса Чеченской Республики откладывалось на несколько лет. То есть на вопрос о том, входит ли Чеченская Республика в состав России, вы не могли дать утвердительный ответ. Что это, как не нарушение территориальной целостности России?
   Внешние заимствования, оправдать масштаб которых очень трудно даже сейчас. И даже издалека уже анализируя, почему так много занимали, и зачем занимали, и зачем были нужны краткосрочные и столь дорогие заимствования, непонятно. Но зато приходилось ежегодно утверждать наш федеральный бюджет в МВФ. Фактически страна была на грани потери государственного суверенитета.
   Если то, что я описал, есть демократия и если это есть свободное и справедливое общество, то что же такое тогда Содом и что в таком случае Гоморра? Никакой свободы, конечно, не было и в помине. Сейчас многие говорят, что тогда была свобода. Ну разве был свободен нищий человек? Вообще что такое свобода? Помимо того, что это идея, это то, чем вообще-то надо бы пользоваться. Разве может обнищавший забитый человек пользоваться своей свободой? Только в каком-то разве что разбойничьем смысле. Что касается богатых людей, многие из вас тогда занимались бизнесом, помнят, что количество заказных убийств, количество заказных уголовных дел создавало у любого предпринимателя ощущение зыбкости и непрочности всего, что он делает для себя и для своей семьи. Разве это свобода? Это, может быть, воля, опять же разбойничья – «пан или пропал» и так далее. Но свободой в нормальном, цивилизованном смысле слова считаться такое свинство, конечно, не могло. И такой режим не был жизнеспособным, он был обречен. Но дилемма была простая – либо олигархия, обрушиваясь, утащит за собой весь народ и всю Россию и мы утонем все вместе, либо она все-таки пройдет как болезнь роста и отслоится и страна пойдет нормальной дорогой. Могло показаться, что Россия уже кончается, что то, что мы видим, – это просто затянувшаяся агония советской системы.
   В общем, стоял вопрос – быть или не быть. Россия, как всегда свойственно российскому народу, ответила: «Быть!» И ответила в том числе путем выборов – Президентом был избран Владимир Владимирович Путин, и, собственно, он был должен заниматься нормализацией ситуации в стране.
   Очень важно подчеркнуть, что 90-е годы (при том, что это был действительно олигархический режим) ни в коей мере мы не должны считать потерянными для России, временем сплошных безобразий. Мы не должны забывать, что в 90-е годы были начаты громадные реформы и масса позитивного, и прежде всего пусть даже в таких извращенных, я бы сказал, условиях, сложных условиях, но осваивались новые социальные практики, люди привыкали к выборам, люди учились работать в рыночной экономике. И одно из самых важных достижений 90-х, мне кажется, то, что в такой достаточно зоологический период нашего развития к ведущим позициям пробились по-настоящему активные, стойкие, целеустремленные и сильные люди, материал для формирования нового ведущего слоя нации.
   Что касается первых шагов Президента Путина, то мы помним, что было объявлено о диктатуре закона. Мы помним, что была объявлена политика стабилизации. Я бы все это вместе назвал политикой демократизации. Хочу это подчеркнуть, потому что, когда вам внушают, что кто-то сворачивает демократию, это абсолютное извращение и подмена понятий. Я только что описал то, что мы получили. Все что угодно, но не демократию.

   Президент возвращает реальный смысл слова «демократия» всем демократическим институтам.

   Начнем с того, что его политика пользуется поддержкой большинства населения. Как известно, главный принцип демократического общества – оно устроено и основывается на мнении большинства. Нельзя было этого сказать о режиме 90-х годов.
   Что касается дальнейших его шагов, они все описываются очень простым подходом: выполняйте то, что здесь написано, вот Конституция, там написано «это», выполняйте «это». Мне кажется, ничего более демократичного, чем такое требование, придумать нельзя, потому что просто было предложено всем исполнять Закон, а не извращать его смысл. Это есть основа демократического общества. Оно должно быть правовым и должно основываться на законе.
   Например (я перечислю некоторые моменты стабилизации, которые вызывали споры), реформа Совета Федерации… «Зачем это сделали? Как же так?» Много было этому причин, но есть одна, с которой невозможно спорить, – Конституция фиксирует разделение властей. В Совет Федерации входили руководители исполнительной власти, они входили в законодательный орган. Это прямое нарушение Конституции. Все приписываемые мотивы – доказать, что федеральный центр важнее, а регионы вторичны, что-то еще, что-то еще… это все чепуха. Одна причина, которой достаточно, чтобы эта реформа была необходима. И очень странно, что до сих пор иногда об этом вспоминают как о спорном решении. В нем нет ничего спорного. Оно безупречно с юридической точки зрения.
   Были приняты законы об ответственности глав регионов. Тоже было подано как некая попытка найти управу и так далее. Хорошо, а почему глава руководящего органа не должен отвечать, если он совершает противоправные действия и нарушает права граждан? Почему он должен занимать эту должность, если он грубо нарушает те или иные законы? Тоже, на мой взгляд, абсолютно нормальное решение в рамках действующей Конституции.
   Было предписано всем привести уставы в порядок, чтобы таких статей, которые я процитировал, в местных конституциях и уставах не наблюдалось. Было еще раз повторено, что федеральный закон выше регионального. Но чтобы доказать это и убедить людей в очевидном, понадобилось несколько лет.
   Олигархи. Хотел бы напомнить, что олигархи – не просто крупные бизнесмены. Не любой крупный бизнесмен является олигархом, как сейчас почему-то стали думать.

   Олигархи возникают там и тогда, когда и где крупный бизнес пытается подменить собой государство.

   Было предложено равноудалиться, не болтаться по Кремлю, не шататься по министерствам и не решать вопросы, не входящие в компетенцию. А так, в целом, ходить вместе и ставить общие вопросы для общего развития рыночных отношений. Было предложено платить налоги. Все мы знаем об освобожденных от налогов фирмах, где работали 50 инвалидов, и через которые проходила вся выручка крупнейших нефтяных компаний. Было указано на недопустимость. Это что? какое-то подавление бизнеса? Всем известен другой скандал с крупной нефтяной фирмой. Оказывается, они добывали на просторах Сибири не нефть, а скважинную жидкость, которая чудесным образом становилась нефтью, доходя до НПЗ. В чем здесь проблема? Кто здесь прав, а кто виноват? Подобный элементарный вопрос в любой стране мира был бы решен беспощадным, жестким образом, потому что, добывая нефть, не надо всем рассказывать, что ты добываешь скважинную жидкость. А надо говорить: «Я добываю нефть» – и честно платить налоги. Потому что в нашей стране живут еще 140 миллионов человек, у которых нет нефтяной скважины во дворе и которым тоже надо деньги зарабатывать. Социальная справедливость требует не очередного передела собственности (зачем к одной несправедливости прибавлять другую?), а честной уплаты налогов.
   Судьба средств массовой информации обильно оплакана мировым сообществом. Напоминаю, Первый канал всегда, и в 90-е годы тоже, был каналом, в котором был контрольный пакет государства. Те, кто влиял на его политику откуда-то со стороны, делали это незаконным образом. Как был этот канал государственным, так он им и остался. Он никогда не был ни общественным, ни частным. В чем здесь проблема, тоже непонятно. Еще один известный частный канал набрал у государственных компаний кредитов больше, чем его собственная капитализация, и возвращать их не собирался. Ему сказали: «Либо верни кредит, либо поступай в распоряжение кредитора…» Нормальная рыночная практика, абсолютно понятная, та, которую невозможно оспорить. Что в этом решении политического? Политическим решением было бы, напротив, оставить канал в той ситуации, в которой он, называя себя рыночной структурой, вел бы себя нерыночным образом. Не возвращать долги – это противоречит законам. Если ты их не вернул, поступай в распоряжение кредитора. Если кредитором оказалась государственная структура, ну что ж… У государства он кредитовался, потому что никакой частный банк не дал бы этой фирме кредитов больше, чем размер ее собственной капитализации. Только государство в минуты своего олигархического безумия могло это сделать. Вот и все! В чем здесь проблема? Где здесь свобода слова? И где здесь несправедливость?
   Зарплаты и пенсии стали платить вовремя. Оказалось тоже, что это не очень сложно сделать. Но почему-то до Путина этого никто не делал. Это тоже было выполнение закона, потому что только у нас в 90-е годы можно было себе представить, что человек заработал деньги, но их не получил. Как это так? Я работал на заводе на окладе. Представляю, подхожу к окошку, а мне говорят: «Знаете, нет сегодня денег». Я бы умер через две недели. Вообще как это может поместиться у когото в голове? Тем не менее было. И восстанавливая здесь порядок, мы тоже привели ситуацию в соответствие с действующим законодательством, которое не велит не платить денег людям, а велит как раз платить то, что человек заработал. И это, кстати, тоже гарантировано Конституцией. Была приостановлена практика активных и бессмысленных внешних заимствований, и, как выяснилось, ничего страшного с нами не случилось.
   Очень важный момент: был проведен референдум в Чеченской Республике и восстановлена территориальная целостность Российской Федерации, и минимизирована активность тех негодяев, которые истребляли и чеченский народ, и нападали на другие регионы страны. Был восстановлен фактически суверенитет российского народа на всей территории Российской Федерации. На всей ее территории стали действовать ее законы.
   Мне кажется, все эти действия исключительно демократичны, потому что направлены именно на то, чтобы работали законы демократического государства.
   Цифры, которые говорят о достижениях, называть не буду: они опубликованы, напоминаю, в выступлениях Президента и руководства партии. Скажу только, что с 1999 года по 2004 год реальные доходы граждан возросли на 76%. Это много. Но чтобы никто не зазнавался, скажу также, что они по оценкам экспертов составляют 88% от уровня доходов граждан в 1991 году. Сделано очень много, но далеко не все. Мы даже, повторюсь, не вернулись на уровень благосостояния, который был в последние годы советской власти.
   О том, что было, мы поговорили вдоволь. Конечно, интересно и важно, что будет. Политика Президента Путина очень ясна. Она изложена и в его посланиях, и в его выступлениях на самые разные темы. Как же может развиваться Россия, какой она должна быть страной в будущем? Прежде всего она должна быть страной процветающей, где люди благополучно живут. Ясно, что просто это декларировать может каждый. Вопрос – как это сделать и что для этого нужно?

   Думаю, что два стратегических условия должны обеспечить долгосрочное устойчивое развитие – демократия и суверенитет.

   Необходимость демократии очевидна, ведь только общество, основанное на соревновании и сотрудничестве свободных людей, может быть эффективным и конкурентоспособным. Потому что если в обществе снижен уровень соревновательности, если оно не воспроизводит все время эффективный лидирующий класс, то у такого общества не получится ничего.
   Кроме того, немаловажный прагматический момент: если мы не будем открытым демократическим обществом, если мы не будем широко интегрироваться в мировую экономику, в мировую систему знаний, то мы не получим доступа к современным технологиям Запада, без которых, как мне представляется, модернизация России невозможна.
   Наконец, мне кажется, в демократическом обществе жить все-таки комфортнее. Может быть, я субъективно рассуждаю. Но мне кажется, оно более приятно для жизни.
   Что касается суверенитета: почему мы, собственно, должны все время о нем помнить и его беречь? Есть такое явление – глобализация. Сейчас говорят, что национальное государство устарело, оно слишком большое, чтобы решать маленькие задачи, и слишком маленькое, чтобы решать большие задачи. Есть такое модное рассуждение. Действительно, в процессы глобализации – обмен технологиями, товарами, всеобщий открытый рынок – вовлечены волей или неволей в той или иной степени все народы мира. Но не надо при этом думать, что это такой новый коммунизм. Выгоды от глобализации распределяются неравномерно. Не хочу сказать, что они распределяются несправедливо, хотя многие думают так, но они неравномерно распределяются.
   В подтверждение своих слов процитирую великого русского поэта. Он, оказывается, тоже размышлял на эту тему. Иосиф Бродский, работа «Взгляд с карусели», 1990 год: «Подлинным эквивалентом третьей мировой войны представляется перспектива войны экономической. Отсутствие международного антитрестовского законодательства обеспечивает перспективу абсолютно ничем не ограниченного соперничества, где все средства хороши и где смысл победы – доминирующее положение. Битвы этой войны будут носить сверхнациональный характер, но…» дальше важно: «…но торжество всегда будет национальным, то есть по месту прописки победителя. Финансовое могущество принимает обычно разнообразные формы экспансии – экономической, политической, культурной. Купить проще, чем убить. Национальный долг, как форма оккупации, надежнее воинского гарнизона. Представляется вполне вероятным, что страны Восточной Европы, высвободившись из-под коммунистического господства, окажутся в положении стран-должников»… то есть стран, оккупированных на новый лад. Это говорит поэт Иосиф Бродский, отнюдь не сторонник теории заговора. Думаю, он прав. При всех радостях глобализации, как говорится, дружба дружбой, а дивиденды американцы считают там у себя, англичане – у себя, канадцы – у себя, ну а мы, грешные, – у себя, а большинство считает убытки… Поэтому когда нам говорят, что суверенитет – вещь устаревшая, как и национальное государство, мы должны все-таки задуматься, а не разводят ли нас.
   Быть самостоятельной нацией для начала просто выгодно. Если мы не будем управлять собой сами, а передоверим это все, так сказать, транснациональным компаниям, мощным неправительственным благотворительным организациям, которые спят и видят, как бы нас похитрее благотворить и подороже облагодетельствовать, делать им больше нечего… Мне кажется, что в такой ситуации нам будут оставлять на жизнь столько, сколько считают нужным они, а не столько, сколько бы хотели оставить у себя мы. Один известный политолог удачно сказал, что из нас хотели бы сделать службу безопасности по охране их трубопровода, проходящего по нашей территории. Думаю, в целом, это так. Это не значит, что они враги. Нет, они конкуренты. Вот тут, я вижу, бизнесмены есть, они знают, что это такое. Ничего личного. Просто разденут до последних ботинок, политкорректно, при всем уважении. Это нормально. Мы должны к этому спокойно относиться и не обижаться ни на кого. Надо просто самим быть конкурентоспособными.
   Суверенитет – это не крепость Россия, как трактуют некоторые наши критики, это не то, что мы с вами взяли и закрыли свои избушки, с утра до вечера пьем водку, дверь на засове держим и знать не знаем соседей, нет!

   Суверенитет – это открытость, это выход в мир, это участие в открытой борьбе. Я бы сказал, что суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности.

   Россия, без сомнения, должна оставаться в числе держав, которые принимают решения по вопросам организации мирового порядка. Здесь причина тоже проста. Есть целое направление либеральной мысли, которое предлагает России уйти из глобальной политики. «Давайте сядем в свой дом и будем его обустраивать», – говорят нам многие. Мы не против обустройства дома. Но, во-первых, дом так расположился, между трех океанов, что если даже мы захотим в нем тихо сидеть, к нам все равно придут и спать нам не дадут. Во-вторых, мне кажется, если Россия уйдет из глобальной политики, перестанет влиять на мировые решения, то скорее всего эти решения будут приниматься ей в ущерб. Это почти очевидно. Что думать о том, кто не может тебе возразить? Его интересы в последнюю очередь, и опять же не потому, что люди плохи или хороши, люди просто таковы. И ничего с этим не сделаешь.
   Есть и самая романтическая из важных причин сохранения национального суверенитета: русские, россияне, уже 500 лет являются государствообразующим народом, мы нация, привыкшая к государственности. И в отличие от наших многих друзей по Советскому Союзу и многих других стран мы всегда были носителями государственной идеи. Ясно, что некоторые страны, которые объявляют своей национальной идеей вступление в Евросоюз, очень счастливые страны: им много думать не надо. У них все очень просто. Москали плохие, они во всем виноваты, мы сейчас побежим в Брюссель, и там все будет хорошо. Надо помнить, что все эти нации ни одного дня в своей истории не были суверенными, они не имеют навыка государственного существования. Поэтому вполне понятно, что, когда в Москве не сложилось или сложилось не так, как хотелось, они сразу же, не задумываясь, бегут к другому хозяину. Это нормально. Были провинцией одной страны, станут провинцией другой. Я не представляю себе русских, россиян, которые думают также: «Сейчас мы в ком-то растворимся, к кому-то убежим, и там уж нас обласкают, обогреют и будут нами руководить». И винить нам некого, кроме самих себя, в том, что с нами случилось. И бежать нам некуда, кроме как к себе домой. Вот еще одна, и для меня вообще важнейшая, причина того, что Россия должна быть самостоятельным государством, которое влияет на мировую политику.
   Россия должна содействовать выработке справедливых правил глобализации. Надо препятствовать монополии одной или двух стран в любой жизненно важной отрасли, поддерживать создание новых резервных валют, новых транспортных и информационных систем, новых международных центров высоких технологий. Развивая демократию в нашей стране, мы заинтересованы в демократизации и международных отношений. В них не должно быть места диктату. Свободные нации должны соревноваться и сотрудничать по справедливым правилам.
   Мы, конечно, восстанавливаем свои позиции в мировом сообществе. Но я бы хотел напомнить, каким образом. Россия является одним из пяти постоянных членов Совбеза ООН, имеет право вето, как известно. Насколько все это эффективно – вопрос другой, но это очень почетный статус. Хотел бы напомнить, что статус этот добыт не нами с вами – он явился результатом итогов Второй мировой войны, в которой одержали победу наши отцы и деды. Это наше наследство.
   Мы также являемся членом «Большой восьмерки», даже председательствуем в ней в этом году. Хотел бы также напомнить, что по экономическим показателям Россия не вполне вписывается в «Большую восьмерку» и в этом смысле нам дали аванс, чтобы нас из виду не упустить.
   Вот так мы и живем между наследством и авансом. Мне кажется, проблема нашего поколения в том, что свой вклад мы пока всерьез не внесли.

   Мы только переходим от политики стабилизации к политике развития. Нет ни одного крупного экономического или социального достижения, которое совершило бы наше с вами поколение.

   Об этом надо помнить. Уже и апломб появился, уже и миллиардер на миллиардере сидит и миллиардером погоняет и говорит: «Мы самые умные и все понимаем». Миллионеров вообще девать некуда. Люди настолько горды, как будто порох изобрели. Но они ничего не изобрели. Да и амбициозных голодранцев хватает, которые думают, что они хозяева вселенной, неизвестно, на каком основании. Пока мы не заработали реально, сами, своим трудом статус ведущей мировой державы.
   Если мы хотим, чтобы наше общество было устроено демократически, чтобы оно обладало суверенитетом и было действующим лицом в мировой политике, нам нужно развивать нашу демократию, и здесь основные направления видятся в укреплении, конечно же, структур гражданского общества. К ним бы я отнес прежде всего партии как инструмент гражданского общества, как инструмент участия общества в политической жизни и во власти; это, конечно, саморегулируемые и некоммерческие организации самого разного типа; это местное самоуправление, которое не является госвластью, как вы помните, а все-таки скорее институт гражданского общества и самоорганизации граждан. И здесь мы с вами много делаем.
   Реформы 13 сентября, которые были оглашены Президентом после теракта в Беслане, они и направлены на укрепление этих базовых демократических институтов.
   Одновременно с обеспечением конституционного принципа единства исполнительной власти процедура наделения полномочиями губернаторов предусматривает согласование их кандидатур с законодательным органом. Таким образом, роль парламентской части нашего демократического механизма, роль политических партий радикально возрастает. Уверен, что инициативы партий в формировании местной исполнительной власти будут нарастать, разных партий, естественно, тех, кто будет побеждать на выборах, поскольку по новому закону эта привилегия партиям дана.
   Есть также переход на смешанную систему выборов в регионах, на пропорциональную систему выборов в Государственную думу, что тоже радикально повышает роль партий в политической системе.
   О местном самоуправлении вы тоже наслышаны: сейчас как раз длится переходный период, в течение которого регионы расширяют эту базу самоорганизации нашего общества.
   Хотел бы напомнить, что введение пропорциональной системы осложняет для нас с вами задачу на 2007 год. Чтобы партии иметь хотя бы простое большинство, надо набрать больше голосов, чем все остальные избирательные списки вместе взятые. И как вы сами понимаете, это также был шаг по развитию политической конкуренции, усилению оппозиции.
   Никто 13 сентября не утверждал, что сделаем так и тут же победим терроризм. Мы исходили из того, что общество, в котором прочны демократические институты, которое опирается на массовую политическую базу, такую, как местное самоуправление, такую, как политические партии, оно просто само по себе более устойчиво к таким угрозам, как экстремизм и его наиболее бандитская форма – терроризм. Это институциональная реформа, а не какая-то починка очередного министерства. И тут говорят: «А чем это поможет в борьбе с терроризмом?» А ровно тем, что не будет так же, как в 90-е годы, когда был триллион партий диванного типа, как их называют, полный хаос, партикуляризация и атомизация общества. И в эту кашу, естественно, влезли любые микробы, любая зараза шла в этот разлагающийся организм.

   Наша задача оздоровить общество, укрепить его основу, не потеряв при этом преимуществ демократии, соревновательности, сложности нашего культурного устройства и разделения властей.

   Вот задача тех реформ. Она выполняется, и я уверен, что приведет к позитивным результатам, в том числе и в борьбе с экстремизмом и терроризмом.
   Для развития неправительственных организаций этими же реформами было предусмотрено создание Общественной палаты. Старт этой деятельности весьма успешный. Даже наша с вами любимая пресса, которая очень настороженно встретила эту инициативу, сегодня в целом благожелательно освещает деятельность этого нового органа по реализации и развитию возможностей сотрудничества между государственными структурами и общественными организациями.
   У демократии есть большой враг – коррупция. И здесь тоже предстоит еще многое сделать помимо того, что с этим должны бороться правоохранительные органы. В прошлом году было расследовано 7000 дел по коррупции. И не верьте, когда говорят, что наше общество как-то в большей степени коррумпировано, чем большинство обществ мира. Нам пытаются вдолбить это в голову, чтобы дискредитировать власть и внушить нам, что мы люди, мало способные к цивилизованной жизни. Это не так. Но зло это есть – оно пронизывает все системы нашего социального организма.
   Конечно, не в плюс демократии – бедность. И если мы не снизим всерьез уровень бедности в нашей стране, то, конечно, наше общество не может быть устойчивым. Рентабельность демократии не для всех пока очевидна. Она должна быть выгодна ее гражданам в самом прямом смысле слова. Она должна обеспечивать получение гражданами материальных благ, зарабатывание денег и так далее. Нашей демократии еще предстоит доказывать свою эффективность в этом направлении. Уклонение от уплаты налогов, коррупция подрывают экономическую базу демократии. Устойчивое развитие свободного общества, свободной экономики предполагает более справедливое распределение национального продукта.
   Что угрожает суверенитету как составной части нашей существующей и будущей политической модели?
   Основные угрозы суверенности нашей нации – это международный терроризм; это (к счастью, пока очень гипотетическая) угроза прямого военного столкновения; неконкурентоспособность экономики; мягкое поглощение по современным «оранжевым» технологиям при снижении национального иммунитета к внешним воздействиям.
   Чуть подробнее остановлюсь на каждом моменте.
   Борьба с международным терроризмом – одно из основных направлений работы Президента и вашей работы. Естественно, тут велика роль наших спецслужб. Кроме силы, очень важна работа гуманитарного и экономического характера. Уже многократно говорили о социализации Кавказа, возвращении туда нормальных основ функционирования общества, занятости, восстановлении культурного единства наших народов. Это сложная задача, она на десятилетия, но надо верить в ее реализацию и верить в то, что мы с этой задачей справимся. Не быстро, но нельзя каждый раз при любом сбое в программе опускать руки, и мы, в общем, с вами продемонстрировали, что мы последовательны в решении этой задачи. Важнейшим аспектом является международное сотрудничество в плане борьбы с терроризмом, угрозой для всех, которая имеет корни не только в России, но и по всему миру.
   По внешним угрозам военного характера, повторюсь, на сегодня так вопрос, к счастью, не стоит, но мы все реалисты и, к сожалению, должны признать, что всяко может быть, и, естественно, наша армия и военно-морской флот – основа нашего национального суверенитета, в особенности, конечно, ядерные силы. И этому вопросу будет уделяться самое большое внимание и сейчас, и в будущем. Вы знаете, удалось доработать некоторые новые виды вооружения, в том числе и стратегического характера.
   Экономика. Не будет у нас, конечно, армии, не победим мы терроризм, ничего мы вообще не решим, если у нас будет «хромая» экономика. Экономический рост у нас большой, довольно впечатляющий, но опять же надо вспомнить, от какого уровня мы растем, и не особо зазнаваться. А во-вторых, не всегда понятно, что там у нас растет. Знаете, бывают такие нехорошие болезни, тоже что-то расти начинает, а потом плохо заканчивается. Я к тому, что, конечно, структурная перестройка экономики, она чудовищно затянулась и рано или поздно эта проблема плавно ли, жестко ли, но даст о себе знать. И огромные государственные расходы, и неэффективная бюджетная сфера, и слабое развитие передовых отраслей экономики – это проблемы. Естественно, много разговоров, споров о том, что с этим делать. Есть адепты такого либерального мракобесия, которые предлагают просто все либерализовать до крайней степени, и само все вроде как образуется. Конечно, это не так. Так не будет, и общество должно думать и вырабатывать реалистическую модель дальнейшего развития. Собственно, Президент Путин уже обрисовал эту модель, хотя мы находимся в начале пути. Надо использовать свои конкурентные преимущества и развивать их. Потому что если у вас сильные ноги, вам лучше прыгать в длину, а не в шахматы играть. А если у вас большая голова, то, может, лучше и в шахматы играть. И когда мы говорим о высоких технологиях и так далее, мы как-то забываем сказать, откуда они возьмутся. Мне кажется, надо брать то, что у нас и так получается, и просто делать это лучше.
   Концепция России как энергетической сверхдержавы, мне кажется, вполне соответствует этому подходу. Все-таки топливно-энергетический комплекс – это главный наш экономический комплекс, который дает львиную долю нашего национального продукта. Естественно, речь ни в коей мере не идет о том, что надо быть и оставаться так называемым сырьевым придатком. Задача не в том, чтобы стать очень большим сырьевым придатком, а в том, чтобы, максимально используя наши возможности, развить их и вывести на новый качественный уровень. Возможно, для начала мы должны научиться добывать нефть и газ более современными способами. Не секрет, что мы толком не умеем этого делать, и что мы не умеем сами добывать нефть на шельфе, например, и что у нас, по-моему, нет ни одного НПЗ, отвечающего современным требованиям качества нефтепродуктов (при всей гордости наших нефтяных гигантов и заявлениях о своих достижениях). Для начала мы должны качественно улучшить наш ТЭК, причем не только путем закупки оборудования на Западе, тогда мы действительно станем спецназом, охраняющим их трубу. Мы должны получать доступ к технологиям, экспортируя газ, нефть, нефтепродукты. На мой взгляд, мы должны думать не только о том, сколько денег за это взять (об этом, конечно, само собой надо думать), но деньги, извините за выражение, это бумага. Мы ведь имеем дело с мировыми эмиссионными центрами. Ну что там американцам эти деньги? Они сколько надо, столько их и «нарисуют».

   Нам нужны знания! Нам нужны новые технологии! Тогда и проблемы Стабфонда не будет, куда сплавить то, что набрали.

   Если мы получим доступ (в кооперации, конечно, с западными странами, в добром сотрудничестве с ними) к новым технологиям, пусть, может быть, не самого последнего дня, мы потом сами, развивая свою систему образования (мы, в общем-то, неглупые в целом люди), сможем выйти уже на те самые высокие технологии. У нас есть энергомашиностроение, которое, конечно, отстало, но у нас есть база, у нас есть люди, у нас есть специалисты, у нас есть от чего плясать. И это надо обязательно использовать. Конечно, нужно развивать и технологии энергосбережения, развивать новые технологии в области транспортировки энергии, энергоносителей, у нас есть и не утрачены пока, к счастью, хорошие возможности в области атомного энергетического комплекса, и это пользуется спросом. Россия должна в кооперации с другими странами думать о топливе будущего, используя преимущество, что у нас столько углеводородного сырья, нужно уже думать о том, что будет после того, когда это все закончится. И если Россия сможет за счет своих сегодняшних возможностей попасть в международный кооператив, который создаст топливо будущего, тогда наши дети будут жить спокойно. А если мы все проедим сегодня, пропьем, прогуляем, тогда кто ж нам спасибо скажет?
   Также мы имеем определенные навыки в освоении космоса. У нас есть оборонный сектор. Финансирование научно-исследовательских работ в оборонке возросло в разы за последние годы. Здесь тоже мы не должны утрачивать наши возможности, причем полагаю, что даже в оборонной промышленности по некоторым направлениям можем кооперироваться с другими странами.
   Транспорт и связь. Само расположение России делает ее хорошей дорогой между Востоком и Западом. Здесь тоже есть к чему стремиться и есть с чего начинать.
   Спрашиваю одного знакомого: «Что так мало дорог строим?» Он говорит: «Да не возят же ничего, чего их строить?» Говорю: «А ты построй, может, повезут?» Мне кажется, тут есть проблема «курицы и яйца». Конечно, когда человек сидит дома, думает: «Сейчас поеду, там ухабы, свалюсь куда-нибудь да помру». А если хорошая дорога, вокруг прекрасная инфраструктура, он поедет просто так. То же самое и с грузопотоком: надо создать привлекательную инфраструктуру – повезут. Надо только показать, что здесь нормально, комфортно, и безопасно, и удобно.
   Что касается средств связи, то только прямое участие российских компаний в создании глобальных информационных сетей сможет обеспечить место России в приличном обществе. От этого зависит наш суверенитет, и кто мы в мировой паутине – пауки или мухи.
   В некоторых отраслях ради сохранения суверенитета необходимо преимущественное влияние национального капитала. Национальный – не обязательно государственный. Но…

   … ТЭК, стратегические коммуникации, финансовая система, оборонная сфера должны быть преимущественно российскими. Остальные отрасли нужно открывать по максимуму для зарубежных инвестиций, для глубокой модернизации.

   Мы должны стремиться к участию в глобальной экономике в составе новых мультинациональных корпораций. Именно многонациональных, а не транс-, сверх-, над– и вненациональных. Экономическое будущее не в исчезновении великих наций, а в их сотрудничестве.
   Что касается мягкого поглощения, это тоже вполне реальная угроза суверенитету. Как это делается, известно: размываются ценности, объявляется неэффективным государство, провоцируются внутренние конфликты. «Оранжевая» технология это вполне наглядно показывает. Не могу сказать, что вопрос этот снят с повестки дня, потому что если у них это получилось в четырех странах, почему бы это не сделать и в пятой? Думаю, что эти попытки не ограничатся 2007—2008 годами. Наши иноземные друзья могут и в будущем как-то пытаться их повторить. Здесь есть одно лекарство, по большому счету, – формирование национально ориентированного ведущего слоя общества.
   У нас ведь бизнес, который вырос в бурное время 90-х, который родом из советского времени, когда за лишние 100 рублей могли посадить на 100 лет и господствовала совсем другая мораль, он у нас запуганный, с одной стороны. Да и с другой стороны – тоже. Сложилась такая психология, что называется «офшорная аристократия»: вроде хозяева жизни, но при этом они видят свое будущее, будущее своих детей не в России. Один из них написал: «Мы воспринимали Россию как зону свободной охоты…» Промысел такой. «А сейчас поеду на плантацию, как там они?» И дело не в том, что он имеет счета в офшорах, пусть имеет. Но живет он ментально не здесь, не в России, и держаться за нее такие люди не будут, и заботиться о ней тоже не будут. То есть у них не только деньги в офшоре, но и голова там же.
   Если наше деловое сообщество не трансформируется в национальную буржуазию, то, конечно, будущего у нас нет. Причем, даже называя многих этих людей «офшорной аристократией», отнюдь не нужно считать их врагами: все эти графы Бермудские и князья острова Мэн – наши граждане, у которых есть масса причин так себя вести. Эта проблема не решится каким-то одним усилием, одним законом. Можно сколько угодно говорить о том, что собственность незыблема и так далее. Но пока это не уляжется в головах у людей, пока не поверят, что здесь можно работать долго, всю жизнь и оставить все детям, и дети будут здесь тоже жить хорошо, и никто не придет к ним и ничего не отнимет, и не скажет: «Вот ты негодяй какой! Мы тебя наконец нашли!» Здесь нужно сотрудничество бизнеса и остальной и большей части общества. Я специально не говорю «государство». Государство – это способ самоорганизации общества. Когда говорят о противоречиях бизнеса и государства, это глубочайшее заблуждение. У бизнеса противоречия с обществом, потому что чиновник воспринимает сигналы от общества. Не только у чиновника претензии. Эти претензии распространены более широко. В этом ничего хорошего на самом деле нет, потому что если отношения между богатыми и не очень богатыми людьми в нашей стране не нормализуются, у нее нет будущего. И мы должны с вами все сделать для того, чтобы эти отношения гармонизировать, хотя это очень трудно. Гораздо проще стать на популистскую точку зрения: «Бей богатых! Все отнять и поделить». Ни в коем случае нельзя этого делать при всей кажущейся соблазнительности. Лишние 2% на этом заработать? Я имею в виду рейтинг. Не стоит овчинка выделки, потому что последствия будут гораздо хуже. Мы должны беречь наш бизнес-класс, лелеять его и заботиться о нем, а они – платить налоги и уважать общественную традицию и мораль.
   Другая мощнейшая часть ведущего слоя – это, конечно, бюрократия. И она должна проделать свой путь от полусоветской, полукомпетентной, привыкшей к поражениям бюрократии к эффективному, конкурентоспособному сообществу государственных служащих, потому что мы и здесь проигрываем соответствующим корпорациям других государств. Я бы сказал, что Госдеп при любом к нему отношении эффективнее пока, расторопнее работает и даже прямо у нас под боком, а мы пока, в целом, не успеваем. Есть такая американская поговорка: ковбои бывают двух видов – быстрые и мертвые. Мне кажется, в наше время надо быстрее все делать, быстрее.

   Трансформировав офшорную аристократию в национальную буржуазию и постсоветскую бюрократию в современную, успешную, гибкую бюрократию, общество может быть спокойным за будущее нашей страны.

   Здесь требуются нелинейные подходы и долгосрочные усилия по созданию в России атмосферы сотрудничества и стремления к успеху.
   И здесь крайне важна проблема образования и, конечно, культуры. Такова хрупкая инфраструктура воспроизводства национальной элиты – образование и культура. И в области образования нам пока есть куда стремиться. Мы любим говорить, что оно у нас лучшее в мире, это не совсем так, между нами говоря. Наши вузы не имеют достаточной материальной базы, они не всегда еще хорошо оснащены и современным интеллектуальным продуктом. Я бы, честно говоря, звал бы и иностранных преподавателей, не стеснялся бы этого. Нам очень важно модернизировать образование, чтобы те, кто заканчивает наши вузы, были по классу не хуже выпускников Гарварда и Массачусетского технологического университета. Я не говорю, что здесь у нас все плохо, здесь опять же у нас есть конкурентное преимущество, у нас неплохая система образования, но надо ее развивать, четче ориентировать, и, что очень важно, она должна воспроизводить национально ориентированную элиту. У нас же в некоторые вузы зайдешь – там такое услышишь на лекциях о России, там какие-то просто, с позволения сказать, неправительственные организации, а не преподаватели работают, которые, кажется, вот только что деньги пошли из какого-нибудь посольства взяли.
   У образования много значений. Создание образа человека и народа. Образа мыслей. Образа будущего. Образование, то есть создание нации, организация ее жизни, ее культура. Образование как возможность прорыва в экономику знаний. Это далеко не все причины, по которым образование, наука, культура требуют особенного к себе отношения. «Битву при Садовой выиграл прусский учитель», – сказал Бисмарк. «А при Сталинграде – учитель русский», – добавим мы. А получает русский учитель, вы помните, 60% от советской зарплаты. Вот и думайте: платить ли налоги или обождать?
   Итак, если мы решим все эти задачи, Россия, на мой взгляд, станет суверенной демократией. То есть выйдет на путь устойчивого развития. Будет экономически процветающей, политически стабильной, высококультурной. Будет иметь доступ к рычагам влияния на мировую политику. Будет свободной нацией, совместно с другими свободными нациями формирующей справедливый миропорядок.
   Есть ли абсолютная уверенность в том, что все будет так? Абсолютной, конечно, нет. И это благодушие, что у нас стабильность, у нас это, у нас то… Иногда даже с партийцами говоришь: «Что вы не боретесь с оппонентами у себя в области?» – «Ну мы же выше борьбы, мы будем делами что-то там доказывать…» Коллеги, отсылаю к началу своей лекции: по мере развития демократии информационная борьба обостряется. Борьба за умы. Хорошо бы это понимать и не надеяться на то, что вегетарианство и непротивление отправят нас в рай. Ничего подобного.
   Ведь есть и другие подходы к будущему России. Их очень много, но в политическом спектре я бы выделил два основных течения, которые оппонируют нам и которые борются с нами. Кто мешает тому, кто идет вперед? Тот, кто идет назад.
   У нас есть политическая сила, которая предлагает нам сделать шаг назад. Я бы назвал ее партией олигархического реванша.
   Не нужно забывать, что в 90-е годы при всем том бардаке, который существовал, очень многие политики, массу которых мы наблюдаем и сейчас в активной политической жизни, жили на самом деле очень хорошо. Те, кто называл себя либералами, что-то бесконечно там делили. А те, кто называл себя державниками, сидели в парламенте, имея большинство, и тоже себя неплохо чувствовали.
   Был такой удивительный симбиоз. Между ними вроде было много противоречий, но при этом все они были как бы в доле, потому что оппозиция получала свою статусную ренту со всего происходящего, а правящий, но почему-то находящийся в меньшинстве отряд революционеров имел что-то свое. Естественно, у этих людей дикая ностальгия по тем временам. Приносили им деньги для решения различных вопросов. Ведь можно только представить, насколько упала капитализация некоторых партий, извините за грубость. Ведь раньше они влияли на решения, теперь, честно говоря, особо не влияют. Много мотивов у людей повернуть время вспять. Ностальгия.
   Есть и потенциальные политические лидеры у этого направления политической мысли. И зарубежные спонсоры. Безусловно, мы не можем допустить реставрации олигархического режима, потому что, повторюсь, это путь в никуда, это нежизнеспособная система, ведущая к мгновенной утрате суверенитета и демократии. Какие бы выводы все эти деятели из прошлого ни сделали, они, как сказано было о Бурбонах, ничего не забыли и ничему не научились. Но потенциальная опасность их возвращения существует, не надо ее сбрасывать со счетов.
   Второе направление политической реставрации, я бы сказал, – это партия двух шагов назад. Назову их изоляционистами, потому что слово «патриот», которое они сами к себе прилагают, я бы не пачкал об них. Это такие почти нацисты, люди, которые муссируют дешевый тезис, что и Запад – это страшно, нам Запад угрожает, и китайцы на нас наступают, и мусульманский мир нас подпирает, Россия для русских, Татария, видимо, для татар, Якутия для якутов, видимо, по этой логике… О Кавказе не буду, потому что окажется, что они заодно с Басаевым. Мне кажется, что…

   … если национал-изоляционисты придут к власти в нашей стране, возникнет ухудшенная копия советского, недосоветского, бюрократического государства, причем даже без советского величия.

   Это просто будет смехотворная пародия, которая также ввиду своей абсолютной несостоятельности приведет нацию к демографической катастрофе и к политическому краху. Я уж не говорю о том, какие последствия это может иметь для наших граждан, потому что межнациональные конфликты провоцировать в нашей стране очень опасно. У одних во всем русские виноваты, у других – евреи, у третьих – татары, мы так далеко зайдем. Я не пытаюсь кого-то там призвать к любви и нежности в отношении друг друга. Мы с вами не учителя жизни, а практикующие политики. Предложил бы подумать с прагматической точки зрения, к чему это может привести. Благо все примеры у нас в недавнем прошлом. Один раз нам внушили, что казахи, украинцы и другие товарищи – это обуза на шее России. Я хорошо помню статью в одной влиятельной газете на заре перестройки. Украина – убыточная республика. И там нам расписывали про эти убытки, как из нас кровь сосут все наши недавние братья. Поверил, наверно, кто-то в это. И чем закончилось? Мы потеряли полстраны, полнаселения, пол-экономики и так далее. Если мы и сейчас поверим в то, что во всем виноваты те-то и те-то, мы потеряем еще полстраны, еще пол-экономики. Можно и так. Кому как веселее. Считаю, что мы с вами должны быть жестко против. Мы за Россию, которая для русских, татар, мордвы, осетин, евреев, чеченцев, для всех наших народов, для всей российской нации.
   Вот два основных направления, две основные противостоящие нам политические силы. Они могут оформляться в разные партии, коалиции и так далее. Но именно с ними нам придется иметь дело в ближайшем будущем, в 2007—2008 годах, и именно у них нам надо вырвать победу.
   И это непросто. Пути демократии не всегда прямые. И не только в России. Демократии угрожают олигархические и национал-изоляционистские группы во многих регионах мира. Добавьте терроризм, международный криминалитет. Трудности становления демократии в нашей стране, двойные стандарты западной политики дают стимул для разочарования в демократических ценностях. Едва ли способствуют популярности демократических идей секретные тюрьмы ЦРУ в Европе, незаконное насилие в Ираке, антиконституционные «оранжевые» перевороты в соседних странах. Такие вещи на руку как раз контрдемократам всех мастей.
   Все знают о веймарских ротозеях, которые допустили к власти Гитлера. Демократическим способом. Предлагаю рот не разевать и не зевать. И не дать сторонникам олигархии разрушить демократию с помощью демократических процедур. То же касается и поклонников национал-диктатуры. Всех противников народного суверенитета.
   Хотел бы также напомнить, что наши оппоненты способны на многое. Один из вождей олигархической оппозиции призывает к силовому захвату власти, другой заявил в Британии, что вообще российскую нефть нужно продавать по 20 долларов за баррель. Видно, так хотелось понравиться западным гражданам. Просто хочется сказать этому человеку: «Не англичане будут вас избирать, а русские вас уже, видимо, не выберут после таких заявлений». И эти все песни, что Россию развратила цена на нефть. Представляете, вам заявят: «Что это ты зарабатываешь 20 000 рублей в месяц? Тебя это развращает. Давай-ка ты будешь зарабатывать 2000 рублей в месяц». Это же абсурд. Как можно собственному народу желать меньших доходов. Нельзя, конечно, допустить, чтобы мы действительно почивали на лаврах. Но и желать падения цен на нефть России по меньшей мере глупо.
   Так что задача на 2007 год у нас серьезная. И задача у партии «Единая Россия» не просто победить в 2007 году, а думать о том и делать все, чтобы обеспечить доминирование партии в течение минимум 10-15 предстоящих лет. Именно для того, чтобы те силы, о которых я говорил, не сбили Россию с того пути, по которому ей предначертано идти сегодня. Если собьют, мы откатимся на шаг – на два назад и уже с совершенно неясными последствиями. Напомню, что японская либерально-демократическая партия около 40 лет доминировала и до сих пор является основной партией Японии. И шведские социал-демократы находились у власти непрерывно с 1932 по 1976 год. Ничего, нормально.
   Что касается основных задач партии, я прежде всего хотел бы выделить еще раз и еще раз подчеркнуть: овладевайте ее идеологией, вы ее знаете, но она слабо вербализована, мы мало ей уделяем внимания. А у наших оппонентов как раз нет идеологии. Хотя они вам говорят: «У вас ее нет». У них ее нет. Не понимаю, как могут левые говорить о демократии и нести одновременно портреты Сталина. Как могут либералы говорить о либеральной судьбе России и одновременно идти в общем строю с нацистами. Мне это непонятно. И это говорит о том, что у них нет идеологии, у них есть только паранойя: они к власти хотят вернуться любой ценой. Или как один известный политический мусорщик и его соратники: то они призывают запретить все еврейские организации, то вдруг приглашают на работу евреев, чтобы вместе бороться с ксенофобией, а заодно борются с олигархами на деньги олигархов. Так ты реши, за что ты борешься. Вот их идеология. Это не идеология, это цинизм, замешанный на страшной жажде порулить. А как раз у нас идеология есть, и, повторю, она очень четко очерчена в многочисленных документах, и партийных, и президентских. Вы просто побольше этому уделяйте времени, особенно те из вас, кто непосредственно отвечает за идеологическую работу.
   И поскольку по мере развития демократии сила силы сменяется на силу слова, прошу развивать возможности для нашей пропаганды в каждом регионе. В том числе активно работать по вопросам местного патриотизма. Надо, чтобы все видели, что партия знает местные проблемы и реагирует на них.

   Нужно создавать целый класс агитаторов, которые способны примерно, хотя бы как я сегодня, изложить наши позиции, обсудить, подискутировать.

   Развивайте внутреннюю дискуссию, не стесняйтесь обсуждать между собой, если что-то непонятно, спорьте. Конечно, не в ущерб партийной дисциплине. Но партийная дискуссия должна развиваться. Если ее не будет в партии, то ее не будет и вовне. Если вы не будете спорить между собой, как вы сможете переубедить других, я не очень себе это представляю.
   Забудьте о том, правые вы или левые. Партия общенациональная, и здесь синтезированы, как и в обществе, разные интересы. И у нас есть место и бизнесменам, и рабочим, и учителям, и врачам, и военным – всем.
   В ключевых регионах, в крупнейших регионах, надо создавать постоянные группы по пропагандистскому обеспечению борьбы с политическими противниками. И в каждом регионе должны быть люди, которые получают за это зарплату, которые с утра и до вечера думают о том, как насолить конкурентам, как им возразить, как их поставить в глупое положение. И только так можно одержать победу в политической борьбе.
   Уличная технология. Не в каждом регионе у нас партия легкая на подъем. Сам с этим сталкивался, знаю, о чем говорю. Если сохраняется хотя бы один шанс из ста, что в нашей стране ее недоброжелатели могут применить уличные технологии, мы должны быть готовы мирными, законными способами ответить им тем же. Улица должна быть наша и в Москве, и в других крупных городах. Не забывайте, что улица – это тоже метод политической борьбы в виде мирных демонстраций, мирных шествий, и такое право гарантируется нашей Конституцией. Так что чаще бывайте на свежем воздухе. Полезно, уверяю вас.
   Молодежь. В партии есть планы по активизации работы с молодежью. Хочу только подчеркнуть, что если в 2007—2008 годах партия не продемонстрирует, что она является партией обновления, что она создает вакансии, что она привлекает новых людей в свои ряды и обещает им новые возможности в жизни, то о победе можно будет думать с большим трудом. Партия должна быть дверью, а не стеной. К сожалению, в некоторых структурах, прямо чувствуется, бронзой отливают партийные лидеры, и видно, что, конечно, трудно пробиться к ним простому трудящемуся с накопившимися вопросами. Надо в этом смысле быть, мне кажется, поконтактнее и создавать дополнительные возможности для молодежи в своих рядах.
   Надо работать со сторонниками и привлекать всех тех, кого только можно привлечь, если это, конечно, не экстремисты и не какие-то жулики. Я бы сказал так, что все те, кто не против нас, тот за нас. Такова специфика политического момента. Я прошу уделять работе с внешними организациями непартийного толка больше внимания.
   Также там, где это выгодно и возможно, прошу вступать в альянсы, в коалиции и с оппозиционными партиями: одно другому не мешает. Надо бороться с ними, но при необходимости там, где наши действия могут быть солидарными, надо участвовать и в совместных акциях. Ничего страшного в этом нет, наоборот, это полезно.
   Естественно, прошу не забывать и про реализацию национальных проектов. Хочу еще раз подчеркнуть, что это не раздача денег, это попытка выработать новые подходы в реализации политики по основным направлениям. Вы знаете: жилье, образование, здравоохранение и наконец-то село. В кои-то веки перестали говорить, что там все украдут, и наконец отнеслись более серьезно к сельскому хозяйству. Мы должны добиться того, чтобы на селе, и в нашей высшей школе и в средней школе, и в медицинских учреждениях мы бы смогли за этот период уже показать какой-то результат. И для этого все у нас есть.
   Еще раз попрошу вас активнее изучать идеологические документы Президента и партии. Хочу вас поблагодарить за то, что вы с нами, что вы поддерживаете Президента Путина. Спасибо вам большое. Успехов.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Виталий Третьяков [4 - Третьяков Виталий Товиевич – главный редактор «Московских новостей».]
РОССИЯ БЫЛА, ЕСТЬ И БУДЕТ КРУПНЕЙШЕЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ НАЦИЕЙ

   НЫНЕШНЕЕ ПРЕЗИДЕНТСКОЕ Послание Владимира Путина (Послание Федеральному Собранию Российской Федерации 25 апреля 2005 года. – Прим. ред.), безусловно, самое интересное из всех шести, им произнесенных.
   И безусловно же, что это самое «философское» из его шести посланий.
   Прежде чем разобрать составные части политической философии Владимира Путина, отмечу несколько важных моментов, по-моему, пока не оцененных комментаторами Послания, в основном разбирающими его конъюнктурно-политические аспекты и противоречия между «правильными» тезисами Путина и «неправильными» действиями кремлевской власти. Такая критика следует и справа, и слева. Во многом она справедлива, но требует отдельного разбора.
   Итак, не о конъюнктурном.
   Свою политическую философию Владимир Путин сформулировал на шестом году президентства. Произошло ли это случайно, под влиянием ли накопленного опыта и соответствующих раздумий, или так было задумано еще при приходе к власти, не столь важно. Важно, что эта философия оглашена в 2005 году. Важно, что теперь она имеется.
   Далее. Владимир Путин почему-то счел нужным сообщить, что данная «программа действий» является «нашей совместной программой на ближайшие десять лет».
   Но ведь срок его президентства завершается в 2008 году, то есть через 3 года.
   Не буду далее развивать цепь этих рассуждений, к которым можно присоединить еще ряд аргументов, а также прямых и косвенных доказательств того, что я готов утверждать.
   Перейду к самому утверждению: судя по всему, Владимир Путин уже принял решение продолжить свое лидерство в российской политике и за пределами 2008 года. В каком формальном статусе – отдельная тема. Но решение, повторюсь, судя по всему, принято.
   Теперь собственно о политической философии Владимира Путина, проговоренной им пока тезисно, с пропусками некоторых существенных составляющих (случайно или специально сокрытых), не до конца стратегически продуманной, почти совершенно не проработанной инструментально, но все-таки вполне определенной. Излагая эту философию, я буду максимально опираться на оригинальный путинский текст, специально отмечая собственные, то есть мои, ремарки, пояснения и расшифровки.

   Генеральная метафизическая основа политической философии Путина следующая: Россия была, есть и будет крупнейшей европейской нацией.

   В течение трех столетий Россия развивалась вместе с другими европейскими народами и культурно, и политически, и общественно-граждански, в чем-то отставая, но в чем-то и опережая страны и народы «классической», то есть Западной, Европы.
   Россия (русские) – одна из древнейших наций Европы, имеющая тысячелетнюю историю государственности.
   Демократическая традиция есть не нечто привнесенное в Россию откуда-либо, а естественным путем и в определенный исторический момент возникшая в ней самой ценность, равно значимая в российском общественном сознании еще двум ценностям – свободе (в том числе и независимости, суверенности русской нации и русского государства) и справедливости.
   Советский период не «черная дыра» в истории России, а Советский Союз не был «империей зла», скорее наоборот – это Путин говорит не прямо, а косвенно: крушение Советского Союза было крупнейшей геополитической катастрофой XX века, для российского народа оно стало настоящей драмой (перечисляются все основные составляющие этой драмы вплоть до хасавюртовской капитуляции и интервенции терроризма). Солдаты Великой Отечественной войны (то есть советские солдаты) – это солдаты свободы, которую они принесли не только своей стране, но и миру, избавив его от человеконенавистнической идеологии и тирании.

   Молодая (новая) российская демократия является продолжением российской государственности, а не ее крахом.

   От советской системы по собственному выбору и желанию Россия перешла к новому этапу своего развития – строительству одновременно демократического, свободного (суверенного) и справедливого общества и государства. И они, российское общество и государство, сами будут определять сроки, этапы, условия и формы этого развития.
   Суверенная (и справедливая) демократия России – вот лингвистическая и сущностная формула политической философии Путина, прямо не выведенная в Послании, но фактически все его пронизывающая.
   Слово «свобода», как правило, без дополнительных уточнений, в путинском тексте употребляется либо раздельно, либо даже слитно сразу в двух смыслах: как свобода человека внутри российского общества и как свобода (суверенность, независимость, самодержавность) России в мире, в том числе и перед лицом других крупных и крупнейших стран.
   Современное российское общество должно быть свободным (открытым) как внутри себя, так и вовне, не теряя при этом ни своей самости, ни целостности своей территории.
   Более того, цивилизаторская миссия российской нации как европейской на евразийском континенте должна быть продолжена. Это, на мой взгляд, важнейший, хоть в данном Послании и слишком скороговоркой произнесенный, исторический и стратегический (в том числе и прогностический) тезис, прозвучавший из уст Владимира Путина.

   Мы – свободная нация. Путин еще раз, причем в самой афористичной форме, подтверждает принцип внешней и внутренней суверенности России.

   Но реализация этой свободы возможна лишь в том случае, если мы будем сильными и успешными. Ни того ни другого пока в достаточной степени не наблюдается. Это – следствие сложного хода исторического развития России и, в частности, событий конца 80-х – 90-х годов XX века, приведших, помимо прочих бед, к деградации всех государственных и общественных институтов страны.
   Политика стабилизации (первые годы путинского президентства вплоть до нынешнего) была реакцией на все эти беды и проблемы. Эта политика себя оправдала, но к настоящему времени исчерпала свои позитивные ресурсы. Необходим новый курс – курс новой демократизации, не отвергающий, однако, задачу постоянного укрепления российского государства, но уже не как противовеса хаосу и отдельным людям, а как механизма общественной гармонизации и защиты прав суверенного человека.
   Одно из главных препятствий на пути такого развития государства и общества – значительная часть российского чиновничества, понимающего государственную службу как разновидность личного и государственного бизнеса.
   Простое решение этой проблемы невозможно, ибо тогда верх возьмет бюрократическая реакция. Путин не расшифровывает этот тезис, но, очевидно, имеет в виду две вещи. А именно то, что механическое следование внешне демократическим процедурам, с одной стороны, позволит не народу, а лишь бюрократии укрепить свои позиции в государстве и обществе, а с другой стороны – опять хаотизирует недостаточно сбалансированную общественную жизнь и спровоцирует бюрократию как хранительницу государства на государственный переворот, ликвидирующий достигнутый уровень свободы. Речь, следовательно, идет о возможности реинкарнации на новом этапе ГКЧП образца 1991 года как реакции на стремительно развивающийся тогда распад страны и общества.
   Далее Путин решительно заявляет, что не позволит передать страну в руки неэффективной, да еще и коррумпированной бюрократии.
   Он еще раз фиксирует приоритет либерального подхода в развитии экономики при сохранении командных и владетельных высот государства (как представителя общества) в некоторых стратегически важных для безопасности страны (в том числе сырьевой и инфраструктурной) отраслях и сферах.
   Очерчивая политические реформы (новую демократизацию), Путин ставит пока очень скромные цели, еще раз объясняя (не прямо) эту скромность тем, что с учетом своей исторической, геополитической (sic!) и иной специфики Россия сама будет определять сроки и условия демократизации.
   Несмотря на эту скромность, некоторые предложения Путина звучат почти сенсационно: плюрализация телевизионных СМИ, законодательное введение института парламентского расследования и пр. Впрочем, главной сенсацией будет, если все это будет реализовано.
   Принципиальнейший (с моей точки зрения) момент – обращение президента к демографической проблеме. О ней он не говорил очень давно. И сейчас сказал еще слишком общо, неконкретно и поставив опять же весьма скромную цель – стабилизацию численности населения. Но тут, думаю, он опирался на слишком робкие, оппортунистические рецепты наших демографов. Тем не менее сам факт обращения президента к этой проблеме фундаментально значим.
   Наконец, в финальной части Послания Владимир Путин говорит о необходимости возрождения нравственности в российском обществе, беря за образцы ее уровень и в царской России, и в Советском Союзе.
   Этим, с одной стороны, еще раз абсолютно правильно фиксируется идея непрерывности российской истории, а с другой – в политическую философию России, предлагаемую обществу, вводится абсолютно необходимая, но полностью игнорировавшаяся все последние 15 лет ее составляющая – этическая.
   Политическая философия Путина нуждается теперь в общенациональном обсуждении, ибо она, несмотря на свою концептуальную ценность, далеко не во всем безупречна и непротиворечива. Я, например, собираюсь выступить с более пространным и фундаментальным анализом этой философии на страницах журнала «Политический класс» и в телепрограмме «Что делать?».
   Боюсь, правда, что приближающийся сезон каникулярного гедонизма нашей политической и интеллектуальной элиты может свести на нет многое из предложенного Владимиром Путиным. А к осени та самая бюрократия, которую столь удачно и точно описал в своем Послании президент, заболтает все его интенции «всенародной» и «всебюрократической» поддержкой и одобрением, то есть наиболее эффективной формой саботажа. Этому надо сопротивляться.

Андрей Кокошин [5 - Кокошин Андрей Афанасьевич – депутат Государственной думы РФ, председатель Комитета по делам Содружества Независимых Государств и связям с соотечественниками, доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент РАН.]
РЕАЛЬНЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ И СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ

   ИТАК, СОВРЕМЕННАЯ мирополитическая система и мировая экономика характеризуются борьбой двух тенденций. С одной стороны, это тенденция «десуверенизации», а с другой – мощная тенденция укрепления реального суверенитета рядом государств; последние при этом добиваются крупных успехов в своем экономическом, культурном и социальном развитии. В этих условиях Россия ищет свое достойное место в системе мировой политики.
   Наша страна своими достижениями в области культуры, науки, образования, развития техники доказала, что она была и будет одним из системообразующих факторов мировой цивилизации [6 - Россия в нарождающейся глобальной экономике занимает весьма специфическое место. Страна участвует вместе с наиболее развитыми государствами в освоении космоса. Российская культура продолжает вносить большой и достойный вклад в развитие мировой цивилизации. Российская наука сохраняет немалый потенциал и способность к возрождению в качестве мощной силы экономического развития страны. Вместе с тем по степени освоения рыночных принципов хозяйственной жизни, институтов и механизмов рынка, правил цивилизованной конкуренции, эффективности партнерского взаимодействия государства, бизнеса и населения Россия находится еще в начале пути, который развитые страны проходили столетиями и который нашей стране надо суметь пройти за какой-то одинполтора десятка лет. Многие социально-экономические проблемы России приходится решать, как говорится, на марше, во время движения к рыночной экономике и демократическому обществу. Политическим деятелям, испытывающим постоянное давление неотложных проблем, и населению, вынужденному вести борьбу с жизненными трудностями, предоставляется мало возможностей, чтобы, как говорил поэт, «остановиться, оглянуться…», взвесить предполагаемые решения и их последствия (см.: Кокошин А. А. (рук. колл.), Герасев М. И., Давыдов А. Ю., Ивантер В. В., Ксенофонтов М. И., Лисе А. В., Масюк К. В. и др. Промышленная политика и национальная безопасность России. – М.: ИПМБ РАН – МИРИ, 2001. – С. 20).Эксперты российской Лиги содействия оборонным предприятиям отмечают, что за время существования СССР был создан научнотехнический потенциал мирового класса и развитая сеть научных и конструкторских организаций, практически полностью обеспечивавших потребности страны. На конец 1988 г. в СССР было 5111 научных учреждений различного уровня (включая вузы), в том числе 3250 НИИ, их филиалов и отделений. Считалось, что научными исследованиями занималось свыше 1 млн. 500 тыс. высококвалифицированных специалистов, среди них 50 тыс. докторов наук и более 490 тыс. кандидатов. В 1989 г. в стране законченное высшее образование имели 23 млн. человек (из них работали 20, 2 млн.), среднее специальное образование имели 38, 6 млн. человек (работали из них 33, 1 млн.).Указанных специалистов готовили более 960 вузов различного профиля, в которых в 1988/1989 гг. обучались 5 млн. 178 тыс. человек, в том числе на дневных отделениях 2 млн. 991 тыс. человек, на вечерних – 282 тыс. человек и заочно обучались 1 млн. 126 тыс. человек.Большая часть научно-технического потенциала страны была сконцентрирована в оборонном комплексе. Так, в 1990 г. из общего объема выполненных в стране НИОКР в размере 23 075 млн. руб. на долю оборонного комплекса пришлось 18 264 млн. руб. (79%). При этом объем работ непосредственно в интересах обороны составил 12 464 млн. руб., т. е. 53% общего объема выполненных в стране НИОКР. Силами оборонного комплекса в интересах гражданской части народного хозяйства страны было выполнено работ на 5800 млн. руб., или около 38% всего объема выполненных комплексом НИОКР.Конечно, идеализировать картину не следует. В те времена системе подготовки и использования научных и инженерных кадров был свойствен целый ряд существенных недостатков и специфических особенностей, без учета которых приведенные выше цифры и перспективная роль российского «человеческого капитала» в обеспечении экономического роста будут оцениваться не вполне объективно (там же. С. 71—72).Так как Россия – не развивающаяся страна, впервые вступающая на путь индустриализации, а держава с многовековым опытом индустриализации, то поиск приемлемых решений в сфере промышленной политики неизбежно требует учета исторического опыта создания этой промышленности и ее современной технологической, экономической и организационно-правовой структуры. Россия унаследовала от СССР чрезвычайно высокую долю промышленности в ВВП и чрезвычайно высокую роль оборонных производств в составе промышленности. В 1990 г. доля промышленного производства в ВВП составляла 86%.Важно отметить и методологические изъяны в расчете ВВП в советской экономике. Считалось, что только материальное производство является созидательным. Деятельность в сфере услуг считалась непроизводительной, а сама эта сфера якобы существовала за счет перераспределения в ее пользу продукта, произведенного в материальном производстве. Поэтому размер ВВП в советской экономике всегда был занижен, так как не включал услуг. С другой стороны, расчетный размер ВВП в те времена был существенно завышен вследствие практики приписок и больших масштабов скрытой инфляции. Наконец, по своему наполнению, из-за высокого уровня содержания продукции военного назначения, показатель ВВП мало отвечал реальной величине произведенной полезной продукции для общества.В количественных показателях СССР по производству многих видов продукции – в основном сырьевой и продукции первого передела – занимал одно из лидирующих мест в мире. Так, в 1990 г. по производству электроэнергии СССР входил в четверку крупнейших мировых производителей и вырабатывал электроэнергии примерно столько же, сколько Япония или Китай, однако почти втрое меньше, чем США. СССР был крупнейшим производителем газа, угля, чугуна, стали, цемента. СССР производил льна и льноволокна больше, чем все остальные страны вместе взятые (там же. С. 56—57). Оставляя в стороне военную сферу развития, можно отметить, что Советский Союз был пионером в мирном освоении атомной энергии, входил в число лидеров в создании гражданской реактивной авиации (Ту-104), в создании судов на подводных крыльях, имел крупные достижения в электроэнергетике, в оптике (в т. ч. в производстве фотоаппаратов в 60-х гг.), в точной механике (в т. ч. в производстве наручных часов) и в ряде других сфер. В начале 60-х гг. Советский Союз находился на самых передовых рубежах развития электронно-вычислительной техники. Однако позднее были приняты принципиально неверные стратегические решения, в результате которых до сих пор продолжается спад. Но такие достижения, определяющие облик цивилизации последней четверти XX века, как персональные компьютеры, телекоммуникационные сети, копировальные машины, телефаксы, видеокамеры и видеопроигрыватели, электронная почта, оказались созданными практически полностью за пределами СССР (там же. С. 19).]. У России, с ее тысячелетней традицией государственности, выдающимися по всем историческим меркам достижениями в отстаивании национальной независимости и территориальной целостности, более чем достаточно предпосылок для обеспечения своего реального суверенитета. Нельзя забывать и о восприятии российскими гражданами своей страны как влиятельного, авторитетного субъекта мировой политики.
   Признание необходимости обеспечения реального суверенитета нашей страны, глубокое и устойчивое понимание российских национальных интересов и придание реальному суверенитету операционного значения должны стать одними из важнейших элементов самосознания россиян, и прежде всего отечественного «политического класса» и российских деловых кругов.

   Реальный суверенитет ценен сам по себе и как важнейшее условие достижения национальной конкурентоспособности во все более жестких условиях глобализирующейся экономики.

   В последние годы страна сделала ряд важных шагов в обеспечении своего реального суверенитета. Восстановлен суверенитет России в Чеченской Республике, и пресечены сепаратистские действия в других регионах России. Приведено в соответствие с Конституцией России законодательство ряда субъектов Федерации, где имело место их расхождение с Основным законом России. Как уже отмечалось выше, была сокращена внешняя задолженность России, которая еще несколько лет назад висела тяжким грузом на всей стране. Удалось обеспечить разновекторность российской внешней политики, налаживание взаимовыгодного сотрудничества с ведущими государствами мира, в том числе сотрудничества с КНР и Индией. Приняты немаловажные меры по укреплению обороноспособности страны, в том числе ядерного сдерживания, по развитию космической составляющей системы обороны государства, по восстановлению боевой подготовки в силах общего назначения. Эти шаги с пониманием и одобрением встречены большей частью нашего общества, нашими друзьями за рубежом, в том числе в ближнем зарубежье. Однако в укреплении реального суверенитета Россия столкнулась во внешнем мире с активным противодействием сил, не заинтересованных в том, чтобы она выступала на мировой арене как самостоятельный «центр силы». Как дельно отмечает А. Д. Богатуров, «сколько бы ни подчеркивались общие и параллельные интересы Москвы и Вашингтона, США принципиально заинтересованы в „геополитическом разукрупнении“ России» [7 - Богатуров А. Д. Стратегия перемалывания во внешней политике США // Богатуров А. Д., Косолапов Н. А., Хрусталев М. А. Очерки теории и политического анализа международных отношений. – М.: НОФМО, 2002. С. 367.].
   Усилия прошедшего периода по обеспечению реального суверенитета России дали свои плоды, но во многом исчерпали себя. Нужны новые крупные шаги в этом направлении, закрепление и развитие достигнутых результатов, исправление сделанных на этом пути ошибок. Обеспечение достойного места в мире для нашей страны, приобретение статуса современной великой державы невозможны без создания демократической политической системы в ее классическом понимании – со всеми атрибутами, включая сильные и авторитетные политические партии.
   В Послании Федеральному Собранию РФ 2005 г. Президент России В. В. Путин, анализируя пройденный путь становления демократии в России, говорил о необходимости сохранить собственные ценности, не растерять безусловных достижений и подтвердить жизнеспособность российской демократии. Он подчеркнул, что мы «должны были найти собственную дорогу к строительству демократического, свободного и справедливого общества и государства» [8 - Послание Президента Российской Федерации Федеральному Собранию Российской Федерации (О положении в стране и основных направлениях внутренней и внешней политики государства). – М.: ФГУП «Известия», 2005. С. 6.].
   Поддержание реального суверенитета и развитие суверенной демократии [9 - Среди наиболее интересных публикаций на тему «суверенной демократии» можно прежде всего отметить статью В. Т. Третьякова (см.: Третьяков В. Суверенная демократия // Независимая газета, 28 апреля 2005 г. (‹http://www.jrg.ru/2005/04/28/tretyakov.html›). См. также: Сурков В. Ю. Суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности. С. 12).] требуют развитого и глубокого чувства просвещенного патриотизма и национального самоуважения россиян. Наличие этих ценных качеств лишний раз было продемонстрировано российскими гражданами, включая молодежь, в период празднования 60-летия нашей Победы в Великой Отечественной войне.
   Суверенная демократия для нас должна быть не предметом веры, а формой правления, обеспечивающей более высокую степень эффективности управления и саморегулирования в обществе и государстве. Демократическая традиция есть не нечто привнесенное в Россию откуда-либо, а выстраданная нашим народом ценность, которая воспринимается наравне с такими ценностями, как свобода и справедливость.
   Нельзя не отметить, что рациональные и реалистические представления о демократии как о системе управления, обеспечивающей более высокую степень эффективности, в российском обществе носят недостаточно глубокий характер. Очевидно, что особенно в конце 1980-х – первой половине 1990-х гг. на демократию как идеологию возлагались преувеличенные надежды, ее атрибуты идеализировались. Происходило это, безусловно, под значительным внешним воздействием разного толка [10 - Такого же рода идеологизация проблем демократизации государства, политической системы произошла и во многих других странах постсоветского пространства, что, в частности, весьма рельефно проявилось в 2004—2005 гг. на Украине.].
   В текущем десятилетии обозначилась другая проблема: значительной частью общества «демократическая идеология» стала восприниматься с отрицательным знаком. При этом опять же противопоставление «демократия – недемократия» в общественном сознании происходит не столько на основе критериев эффективности, сколько с доминированием эмоционального начала [11 - В современных условиях России в результате эксцессов в развитии политической демократии в стране в 1990-х гг. у значительной части населения само употребление термина «демократия» стало непопулярным, тем более что она в реальной жизни на деле означает высокую степень ответственности граждан, к чему многие оказались не готовы. Защищая идею демократии, В. Ю. Сурков отмечает: «Необходимость демократии очевидна, ведь только общество, основанное на соревновании и сотрудничестве свободных людей, может быть эффективным и конкурентоспособным. Поэтому если в обществе снижен уровень соревновательности, если оно не воспроизводит все время эффективный лидирующий класс, то у этого общества не получится ничего. Кроме того, немаловажный прагматический момент: если мы не будем открытым демократическим обществом, если мы не будем обществом, интегрированным в мировую экономику, в мировую систему знаний, то мы не получим доступа к современным технологиям Запада… Наконец, мне кажется, в демократическом обществе жить все-таки комфортнее… Мне кажется, оно более приятно для жизни» (см.: Сурков В. Ю. Указ. соч. С. 7).].
   Одна из важнейших задач демократической политической системы состоит в том, чтобы обеспечивать устойчивую обратную связь при прохождении управляющего воздействия – как сверху вниз по иерархии государственного и политического управления, так и снизу вверх: импульсы, управляющие функционированием и развитием системы, могут идти в обоих направлениях. Слабость, а во многом и практическое отсутствие такого рода обратных связей были среди важнейших факторов, обусловивших деградацию значительной части советской экономики и социальной сферы в 1970—1980-х гг.
   Наличие суверенной демократии в России (равно как и во многих других странах) является одним из важнейших условий существования демократии в международных и в межгосударственных отношениях.
   Реальный суверенитет и суверенная демократия – два столпа политического и экономического развития России, обеспечения достойного места для нашей страны в международном сообществе.
   Отечественное предпринимательство должно быть прежде всего национальным, действующим в партнерстве с государством; именно это обеспечит его внутреннюю и внешнюю конкурентоспособность перед лицом грозных внешних соперников (для многих из которых заветной целью является маргинализация российского предпринимательства). Нет никакого противоречия между желанием работать в условиях современной рыночной высокоэффективной экономики и чувством патриотизма. К примеру, многие американские бизнесмены являются ярыми патриотами, что они подчеркивают, непременно вывешивая на своих предприятиях и в офисах символ американской государственности – национальный флаг.
   Одной из наиболее насущных национальных задач России является преодоление масштабной зависимости российской экономики от экспорта сырья, которая выгодна только ряду экономических центров силы в мире [12 - На Россию продолжают оказывать разноплановое воздействие в пользу того, чтобы не происходило возрастание роли государства в экономике. Примером этого можно считать представленное на ежегодном заседании Всемирного экономического форума в Давосе 28 января 2006 г. исследование о возможных вариантах развития России на ближайшие 20 лет. Эта работа, подготовленная специалистами ВЭФ в сотрудничестве с экспертами из России и других стран, рассматривает три сценария. Мрачная картина нарисована в сценарии, который эксперты условно назвали «Нефтяное проклятие». Согласно ему, Россия продолжает очень сильно полагаться на природные ресурсы. Высокие цены и спрос на нефть приводят к тому, что инвестиции в общественную инфраструктуру игнорируются, в частности, ввиду неэффективного руководства. Результатом были бы замедление роста, бегство капиталов, растущая коррупция, отсутствие долгосрочной социальной политики. На международной арене Россия ощутила бы себя к 2025 г. в растущей изоляции. Другой сценарий – «Долгий марш» – носит как бы промежуточный характер. Россия продолжает зависеть от экспорта сырья, что препятствует полноценному развитию других секторов экономики. Происходит, однако, постепенный переход к управлению на основе верховенства права. По этому сценарию страна может достичь относительного процветания, но не исключено и менее благоприятное развитие ситуации. Впрочем, на международной арене Россию к 2025 г. считали бы стабильным и надежным поставщиком нефти. Третий сценарий, озаглавленный «Возрождение», предполагает продвижение после периода экономического спада и политических неурядиц все более масштабных реформ. Реформы в сфере управления и рыночных отношений обеспечивают рост ВВП и реальных доходов, улучшение качества жизни населения. Государство постепенно уходит из экономики, поощряется диверсификация в сторону развития неэнергетических секторов, снижаются торговые барьеры (выделено мной. – А. К.). За рубежом Россия позиционирует себя к 2025 г. как «двигатель роста» в Евразии и крупная держава, способная выступить противовесом США и Китаю. Представлявшая на форуме сценарий «Возрождение» президент компании «Майкрософт» в России и СНГ Ольга Дергунова заявила корр. ИТАР-ТАСС, что верит в возможность такого будущего для РФ, но считает, что для достижения цели одной веры недостаточно – «необходима каждодневная работа через взаимодействие общества, бизнеса и власти». «Ни один из обсуждавшихся сценариев мне не нравится, – сказал корр. ИТАР-ТАСС председатель совета директоров компании „Тройка Диалог“ Рубен Варданян. – Очевидно, что страна сегодня проходит этап взросления и осознания, что капитализм – непростой процесс. Но дискуссии о том, будет ли в России „откат назад“, будет ли у нас „тирания“ или не будет, мне кажется, все это – неправильная парадигма дискуссии». Нужно искать ответ на вопрос о том, «как сделать так, чтобы Россия была лидером в XXI веке – с точки зрения знаний, технологий, умения, и чтобы эта огромная страна была эффективно управляемой», считает Варданян (ИТАР-ТАСС. Лента «ТАСС. Мир и мы». 31.01.2006). Можно заметить, что действительно в данном исследовании представлена «неверная парадигма»; отход от сырьевой, «углеводородной» экономики в России возможен лишь при активной роли государства.].
   Необходима активная государственная поддержка проектов по развитию отечественной высокотехнологичной промышленности, основанных на глубоком и многоплановом партнерстве государства и бизнеса. Частный капитал самостоятельно еще очень нескоро придет в эти сферы в должных объемах; к тому времени, когда он решится на это, подавляющая часть нашего научно-технического потенциала, созданного тяжелейшим трудом нескольких поколений, может быть утрачена, и во многом безвозвратно.
   Соответственно необходимо расширение государственных вложений не только в инфраструктуру (что является классической задачей для государства), но и в наукоемкие и капиталоемкие отрасли промышленности на основе долгосрочных сценарных прогнозов развития мировой, региональной и национальной экономики и конкретных долговременных программ действий [13 - Выступая на VI съезде партии «Единая Россия» в Красноярске, председатель партии Б. В. Грызлов сказал: «Необходимо расширение государственных инвестиций в те сектора, куда мы пока не можем привлечь частный бизнес, – прежде всего в инфраструктуру, наукоемкие и капиталоемкие отрасли. При этом государственные расходы должны быть ориентированы на привлечение средств из других источников, являясь гарантией последовательности инвестиционной политики. Должны быть определены и объемы финансирования отраслей, куда мы не планируем допускать негосударственных инвесторов» (см.: Грызлов Б. В. От стабилизации к развитию: политические приоритеты партии «Единая Россия». 26.11.2005. Официальный сайт партии «Единая Россия». С. 11. ‹http://www.edinoros.ru/news.html? id=109 233›).].
   Необходима вовлеченность государства в целенаправленное формирование экономики, основанной на научных знаниях. Такое участие власти в экономических процессах, партнерство государства и бизнеса – необходимое условие для развития «новой экономики» XXI века.
   Партнерство государства и бизнеса обеспечит появление новых рабочих мест в соответствующих секторах промышленности, сферы услуг и инфраструктуры. В свою очередь это поможет сократить или даже преодолеть сложившийся в России в 1990-х гг. огромный разрыв между бедными и богатыми. А этот разрыв может превратиться в проблему нашей национальной безопасности. Без его сокращения ни о какой устойчивости результатов не может быть и речи, сколь бы ни были красивы макроэкономические показатели. В том числе для этого должны быть использованы позиции России как растущей «энергетической сверхдержавы», в поставках энергоносителей из которой кровно заинтересованы все основные «центры силы» мировой экономики – США, ЕС, Япония, Китай, Индия. Нельзя не отметить, что у российского топливно-энергетического комплекса имеются серьезные собственные проблемы, которые нуждаются в планомерном разрешении ради превращения России в ведущую силу в этой области [14 - Выступление Президента Российской Федерации В. В. Путина на заседании Совета безопасности РФ 22.12.2005. ‹http://president.kremlin.ru/› text/appears/2005/12/99294.shtm. Интервью министра промышленности и энергетики Виктора Христенко («Итоги», 12 декабря 2005 г. С. 15).]. Среди них нельзя не отметить особо важные экологические проблемы, которые остро проявляют себя в целом ряде регионов.
   Мы должны исходить из того, что потребность в российских углеводородах на обозримую перспективу у этих и других факторов мировой политики будет только возрастать и Россия может выдвигать все более комплексные условия их поставки, исходя из высших национальных интересов.
   Все более важным фактором мирового спроса на энергоносители становятся Китай и Индия, проводящие весьма энергичную (как пишут многие западные эксперты и политики, агрессивную) политику по обеспечению на долгосрочную перспективу доступа к источникам поставки нефти и природного газа.
   При этом Китай ради решения задач обеспечения своей экономики энергоресурсами предоставляет своим соответствующим партнерам экономическую помощь, помогает строить дороги, порты, стадионы, увеличивает закупки в этих странах других видов товаров помимо энергоносителей [15 - Zweig D., Jianhai B. China's Global Hunt for Energy. // Foreign Affairs, September/October 2005. Vol. 84. No. 5. P. 26—27.].
   Экономический рост России в стратегической перспективе должен обеспечиваться прежде всего за счет наукоемкой промышленности и базирующейся на высоких технологиях сфере услуг, за счет всемерного развития «человеческого капитала». Нам необходимо использовать не только возможности внутреннего потребления, вновь завоевывая и отстаивая рынки России, но и настойчиво проводить целенаправленную политику по продвижению российской продукции на ряд мировых рынков [16 - Одной из наиболее острых проблем для России в деле перехода к другой структуре экономики, предполагающей более высокую долю обрабатывающей (и прежде всего наукоемкой) промышленности, является дефицит достаточно качественно отработанных проектов, бизнес-планов.].
   До недавнего времени это решалось государством, прежде всего применительно к поставкам российской продукции военного назначения, где были достигнуты значительные результаты, позволившие выжить и продвинуться вперед ряду сегментов отечественного оборонно-промышленного комплекса.
   Особого внимания требует развитие национального информационно-технологического комплекса [17 - В информационно-технологический комплекс включают, в частности, полупроводниковую промышленность, электронно-вычислительное машиностроение, производство конторского оборудования и техники связи, а также компьютерные услуги и услуги связи. В 1990-х гг. эти отрасли стали мощной движущей силой экономического роста и потеснили традиционные отрасли, определяющие циклы развития экономики.Исследования последних 10-12 лет выявили тенденцию к постепенному переходу от трехсекторной модели хозяйства (сфера услуг, промышленность и сельское хозяйство) к четырехсекторной, предусматривающей выделение дополнительного информационного сектора, объединяющего занятых обработкой и передачей информации.], а также развитие определенного спектра биотехнологий [18 - Особо важную роль должны при этом сыграть принятые в 2005 г. Президентом В. В. Путиным решения о значительном повышении зарплат научным сотрудникам Российской академии наук.].

   Усиление роли государства в экономике России, в том числе за счет увеличения государственной доли в стратегически важных отраслях экономики, – это естественный процесс для данного этапа развития России, исключительно важный для обеспечения нашей национальной конкурентоспособности [19 - «Цель государственного участия – конкурентоспособность на мировом рынке, а не включение государства в конкуренцию с бизнесом внутри страны. Государственное участие в экономике должно обеспечить национальную конкурентоспособность, должно поддержать экспорт высокотехнологичной продукции и продуктов переработки сырья; поддержать производства, в том числе сельскохозяйственные, способные конкурировать с импортом», – говорил в своем докладе на VI съезде партии «Единая Россия» ее председатель Б. В. Грызлов (Грызлов Б. В. Указ. соч. С. 12). Б. В. Грызлов отметил, что использование средств Инвестиционного фонда в 2006 г. должно стать «своего рода пилотным проектом, с учетом итогов которого мы будем планировать дальнейшие, более масштабные действия» (там же).].

   Наша страна по характеру развития рыночной экономики находится в условиях, в чем-то аналогичных тем, которые были в 1950-х гг. у западноевропейских государств – не только у Франции и Италии, но и у Великобритании, Нидерландов и других [20 - Каждое государство, соответствующее общество одновременно существует в нескольких пространственно-временных системах координат, что особенно наглядно проявляется в условиях глобализации. Во-первых, это общемировая глобальная система координат; во-вторых, это система координат, специфичная для определенного региона, в котором находится данная страна; в-третьих, это пространственно-временные координаты для конкретной страны. При рассмотрении положения страны в современном мире следует учитывать каждую из таких систем координат, присущее им разное историческое время.].
   Во Франции, например, такая роль государства отнюдь не была позицией левых партий: наиболее ярко она проявилась уде Голля и голлистов, занимавших преимущественно правоцентристские и правоконсервативные позиции. Благодаря такой политике Франции удалось в тяжелейших конкурентных условиях сохранить национальную авиационную промышленность, автопром, создать ядерную энергетику, собственную электронную промышленность, наукоемкую ракетно-космическую промышленность, которые обеспечили Франции высокие темпы экономического роста вплоть до 1990-х гг. и дали ей возможность вернуться в число великих держав.
   Создание мощных национальных компаний, способных обеспечивать конкурентоспособность нации на европейском, азиатском, на глобальном рынках, – это актуальнейшая задача для России в условиях глобализации. Далеко не все частные предприниматели без активной и мощной поддержки государства способны создавать такие «локомотивы национального успеха».
   Весьма важна роль государства и в выстраивании транснациональных компаний на постсоветском пространстве ради общих интересов конкурентоспособности России и ее друзей и партнеров. При создании таких транснациональных компаний надо предельно бережно и внимательно относиться к интересам и мнениям вовлеченных в этот процесс представителей стран СНГ.

   Возрастание роли государства в экономике не должно выливаться в прямое управление бизнесом из кабинетов правительственных ведомств.

   Государственные компании призваны действовать как реальные автономные субъекты рыночной экономики, по рыночным законам, заботясь о прибыльности, эффективности своих предприятий; преимуществом таких компаний может и должно быть то, что они свою прибыльность определяли бы на долговременной основе, проявляя заботу о перспективе, о создании соответствующих научно-технических заделов, постоянно совершенствуя и свою технологическую базу, и систему управления. Для этого необходимы адекватные механизмы контроля за деятельностью госкомпании как в исполнительной, так и в законодательной власти, в том числе на уровне субъектов Федерации.
   Обеспечить эффективность национального бизнеса возможно лишь на мощной интеллектуальной основе глубокой комплексной, многомерной проработки вопросов развития всех основных сегментов мировых и региональных рынков.
   Такой интеллектуальный задел (создаваемый и правительственными, и негосударственными исследовательскими центрами при активной и осознанной поддержке со стороны и «политического класса», и деловой элиты) был и остается одним из важнейших условий достижения успеха в обеспечении национальной конкурентоспособности. Так было в целом ряде европейских стран (особенно в 1950—1960-х гг.) [21 - Успех послевоенных преобразований в ряде стран Западной Европы, а вслед за этим, с интервалом в два-три десятилетия, в группе стран развивающегося мира был обеспечен в первую очередь благодаря их собственным усилиям по реконструкции экономики, созданию и ускоренному развитию передовой промышленности. Эти страны проводили активную промышленную политику, направленную на ускоренное развитие критически важных для экономики отраслей промышленности, модернизацию национального хозяйства и повышение на этой основе благосостояния населения. Именно собственные усилия данных стран служили основой привлечения внешнего содействия (в том числе в виде «плана Маршалла») и гарантией того, что это содействие будет использовано эффективным образом (см.: Промышленная политика и национальная безопасность. С. 21).В свое время Япония, а затем Южная Корея сделали упор в своем развитии на сталелитейное производство, развитие гражданского судостроения, особенно на производство супертанкеров, затем автомобилей, а затем уже современной бытовой электротехники, электроники, отчасти средств связи; все это происходило при активной поддержке государства и отражалось в пропорциях предоставлявшихся государством ведущим компаниям и отраслям льготных кредитов, в пропорциях выделявшихся государством средств на НИОКР; результатами научно-технических достижений лидеров затем активно пользовался свободно частный сектор (см.: Промышленная политика и национальная безопасность. С. 20).], в Японии (вплоть до начала 1990-х гг.) [22 - Успех Японии в coздании за короткий исторический срок совершенной и конкурентоспособной промышленной структуры стал выдающимся примером в мировой истории. Своей эффективной промышленной политикой Япония бросила вызов историческому опыту других западных стран. Истоки успеха, достигнутого Японией, могут быть отнесены к послевоенному периоду правления американской военной администрации. Покровительство победителей дало возможность побежденным построить эффективную экономическую политику на основе анализа сильных и слабых сторон каждой отрасли японской экономики в сравнении с мировыми достижениями.Группа талантливых администраторов в Исследовательском управлении МИД Японии сразу после войны начала широкое обсуждение путей и методов восстановления и перестройки экономики. Она правильно предугадала основные направления и принципы послевоенного экономического развития. Группа выпустила подробный доклад, в котором утверждалось, что все страны, даже Великобритания и США, в той или иной степени будут вынуждены планировать свое экономическое развитие в будущем. Чтобы обеспечить достойное положение Японии в мире, основными целями нации должны стать повышение уровня жизни и стимулирование международной торговли. Несмотря на потерю многих территорий, отсутствие сырья, большую зависимость от внешней торговли, феодальных условий труда, Япония обладала и сильными сторонами для своего развития, в первую очередь – человеческими ресурсами. Япония выбрала такое направление промышленной стратегии, которое основывалось на сочетании централизованного планирования и частной собственности в ключевых секторах экономики при условии демократического контроля над частным бизнесом.Характеризуя стиль экономического развития Японии, известный экономист лауреат Нобелевской премии В. В. Леонтьев относил ее к лучшим в мире образцам оптимального сочетания частного предпринимательства и государства. По словам Леонтьева, «в Японии есть частная инициатива, но и государство играет большую роль, влияя на развитие экономики в лучшем направлении. Из всех капиталистических стран, у которых можно в настоящее время чему-то поучиться, я бы выбрал не США, а Японию» (см.: Промышленная политика и национальная безопасность. С. 27).После войны Япония постоянно разрабатывала планы развития промышленности. Целью промышленной политики правительства в растущих секторах экономики ставилась задача усилить сигналы и стимулы, создаваемые самим рынком. Соответственно японское правительство активно поддерживает научные исследования и разработки, инвестиции и экспорт и при этом не вмешивается в конкурентную борьбу между компаниями на внутреннем рынке. Финансовая поддержка промышленного прогресса обеспечивается через знаменитое министерство внешней торговли и промышленности, министерство финансов, через Японский банк развития, Промышленный банк Японии, а также косвенно через коммерческие банки. Кроме того, министерство внешней торговли и промышленности часто помогало выборочно, поддерживая некоторые проекты НИР и технологий из числа тех, которые предлагаются крупными компаниями приоритетных секторов промышленности. Один проект мог получить сотни миллионов долларов на несколько лет. Правительство также обеспечивало налоговые льготы и льготные кредиты. По планам на 1970-е и 1980-е гг. государство поддерживало более 20 отраслей промышленности.Реализация промышленной политики в Японии осуществлялась с помощью общих для всех стран инструментов: льготных займов, субсидий, прямого вмешательства государства в экономику (например, путем поддержки перспективных НИОКР). Но при этом Япония использовала все эти инструменты таким образом, что частному бизнесу было достаточно ясно, к каким конечным результатам стремится правительство, какие факторы оно при этом учитывает и какие допущения делает, в том числе по развитию ситуации на мировом рынке.Несмотря на большой объем работы государственных чиновников и большое влияние правительственной бюрократии на экономику, самих бюрократов насчитывается не так уж много. В правительственных учреждениях работает только миллион сотрудников, а также три миллиона на уровне префектур. На тысячу человек занятого населения доля чиновников составляет в Японии 17, 1% против 20, 2% в Великобритании и 22, 5% в США. Среди министерств, ведающих экономикой и управлением, в Японии длительное время ведущую роль играли министерство финансов и министерство внешней торговли и промышленности (МВТП). В обоих министерствах работали широко признанные эксперты, и поэтому репутация их аппарата в целом была весьма высокая. Фактически успех государственной промышленной политики (вплоть до начала 90-х гг., когда темпы роста Японии резко упали в связи с исчерпанием возможностей тех факторов, которые действовали в предыдущие десятилетия) во многом определялся интеллектуальным превосходством аналитических подразделений госаппарата над частнопредпринимательским сектором.Специфика действий японских министерств заключается в том, что, как правило, министерство финансов придерживается более либеральной и менее протекционистской позиции, в то время как МВТП стало почти синонимом протекционизма и квот. МВТП к тому же проводит курс на активное вмешательство государства в экономические вопросы, и в силу его особой роли в разработке и формировании промышленной политики оно в большей степени фокусирует внимание на стратегии отдельных отраслей. Министерство финансов имеет и более широкий взгляд на потребности развития общества и предпочитает действия общего экономического характера (см.: Промышленная политика и национальная безопасность. С. 27—29).], в Сингапуре, на Тайване, в Южной Корее [23 - В промышленной политике Южной Кореи на протяжении двух десятилетий после начала реформ четко выделяются четыре этапа: 1962—1964 гг., 1965—1973 гг. и период с 1980 г. до кризиса 1998 г. На первом этапе страна осуществляла политику замены импорта внутренним производством. Инвестиции были направлены в такие отрасли, как производство цемента и удобрений и нефтепереработка. Ежегодный прирост составлял в среднем 6, 9%, но сопровождался значительной инфляцией. Вскоре, уже в начале 60-х гг., эта политика исчерпала себя из-за сравнительно небольшого размера внутреннего рынка, значительных потребностей в капитале и ограничений в области валютных операций на конвертацию отечественной валюты, а также в результате уменьшения американской помощи. В значительной степени под давлением этих обстоятельств Южная Корея приняла промышленную стратегию, ориентированную на внешние рынки, которая во многом действовала и на протяжении последующих этапов.Еще в 1961—1963 гг. в Южной Корее были созданы три суперминистерства, занятых вопросами экономики. Первым ведомством стал Совет экономического планирования, который отвечал не только за разработку плана, но также и за его выполнение через распределение бюджетных средств, координацию мероприятий, связанных с иностранной помощью, стимулирование иностранных инвестиций. Позднее этот совет стал также заниматься всеми основными государственными и частными проектами, на которые могли быть отпущены государственные средства. Руководителем совета был вице-премьер, курировавший работу всех остальных экономических министерств. Таким образом, сам премьер-министр практически был освобожден от непосредственного руководства промышленным развитием. Фактически вице-премьер и аппарат президента являлись основным и прямым каналом управления промышленностью страны.Одним из ведущих государственных ведомств стало министерство торговли и промышленности, во многом подобное японскому МВТП; первоначально его роль была определена стратегической важностью внешней торговли и индустриализации. С течением времени, когда процесс индустриализации пошел успешно, стали образовываться управления и новые министерства, в том числе министерство энергетики и ресурсов, отпочковавшееся от министерства торговли и промышленности. Образовывалось множество квазигосударственных организаций, ответственных перед министерством торговли и промышленности и занимавшихся вопросами торговли и промышленного развития.Важное значение имело министерство строительства, созданное в 1983 г. Оно разрабатывало планы развития производства строительных материалов и инфраструктуры, в том числе промышленных объектов, городов, жилищного строительства, дорог, портов и т. д., за исключением железных дорог. Учитывая привлечение огромных средств на создание и поддержание инфраструктуры, это министерство вскоре превратилось в один из главных институтов экономического развития.Следует отметить, что количество правительственных чиновников не увеличивалось, несмотря на усложнение процесса экономических реформ и промышленного развития. Это привело к тому, что повышалась роль квазиправительственных организаций, которые непосредственно взаимодействовали с министерством торговли и промышленности. Квазиправительственные организации обеспечивали постоянную связь между государством и бизнесом. В качестве неотъемлемой части перестройки экономики правительство распорядилось, чтобы все зарегистрированные фирмы объединялись в такие деловые организации.Среди ведущих квазиправительственных организаций в Южной Корее следует выделить несколько главных.Корейская корпорация поддержки торговли (ККПТ), созданная в 1962 г. и сыгравшая исключительную роль в первоначальном развитии южнокорейского экспорта. Ее представители при тесном сотрудничестве с посольствами и консульствами страны ездили по всему миру и изучали потенциальные рынки для существующей продукции. Они также давали рекомендации отечественным производителям о товарах, которые следовало разрабатывать и производить. Эта организация оказала значительную помощь в обучении торговых работников страны, в том числе иностранным торговым законам и правилам.Корейская ассоциация торговцев (КАТ) была создана как частная организация промышленников-экспортеров, в отличие от ККПТ, которая напрямую подчиняется министерству торговли и промышленности. Но затем с 1961 г. у нее настолько развились связи с правительством, что она получила право получать для своих нужд 0, 55% стоимости импорта. Взамен она должна финансировать деятельность ККПТ и быстро расширять ее представительство за рубежом. Разумеется, возможность иметь такие большие средства привела к значительному усилению мощи и влияния ассоциации, которая также обеспечивает своих членов услугами в сфере информации, страхования, экспертных рекомендаций. Ассоциация организует встречи своих компаний-членов для обсуждения общих проблем и затем дает соответствующие рекомендации министерству торговли и промышленности, другим организациям. Она также имеет полномочия выдавать сертификаты на торговлю, импортно-экспортные лицензии и т. д. Правительство Южной Кореи рассматривает ассоциацию как один из своих органов. Вместе с тем, представляя взгляды своих членов, она, так же как и другие подобные ассоциации, является форумом частного бизнеса (см.: Промышленная политика и национальная безопасность. С. 35, 38-40).].
   Все активнее такого рода разработки проводятся различными исследовательскими центрами в Китайской Народной Республике, а также в Индии.
   В отечественном деловом сообществе и в «политическом классе» России наличие подобного интеллектуального поиска обоснования принятия стратегических решений (весьма непростого по используемым методикам, объектам данных, с многопрочной проверкой их достоверности, трудозатратного, требующего солидной общественно-научной базы, экономической, эконометрической, социологической, социально-психологической, политологической и пр.) явно все еще, к сожалению, недооценивается. Соответственно не стимулируются должным образом сложные, затратные исследования междисциплинарного характера, постоянный обмен идеями, мнениями, результатами исследований и т. п. между академическим сообществом и различными ветвями власти, бизнесом.
   Можно вполне согласиться с мнением В. А. Фадеева о том, что отсутствие стратегического видения у государства, отсутствие стратегических проектов серьезно затрудняет планирование развития любого бизнеса в нашей стране, ибо российские компании, сопоставляя свои ресурсы с ресурсами ведущих западных компаний, видят их малость, незначительность [24 - Выступление главного редактора журнала «Эксперт», директора Института общественного проектирования В. А. Фадеева на экономической конференции «Модернизация России. Развитие Сибири и Дальнего Востока» в Красноярске 25 ноября 2005 г. С. 16—17.]. Очевидно, что опора на ресурсы государства могла бы многократно умножить ресурсы, «боевую устойчивость» российских компаний перед лицом их грозных конкурентов.
   В долгосрочной перспективе именно реализация конкурентных преимуществ научно-промышленного потенциала может позволить России добиться стабильного экономического роста. Опора на торговлю сырьем, даже при том, что почти 30% его мировых запасов – в наших руках, приемлемого подъема экономики не даст. Однако этот мощный потенциал природных ресурсов должен быть оптимальным образом использован для других направлений развития российской экономики [25 - Основные характеристики российского природно-ресурсного потенциала можно определить долей России в мировых запасах важнейших ископаемых: нефть – 13%; природный газ – 35%; уголь – 12%; железо и олово – более 27%; медь – 11%; свинец – 12%; цинк – 10%; никель – 30%; кобальт – 20%; металлы платиновой группы – 40% (см.: Рундквист Д. В. Природные национальные богатства России и их использование. Доклад в Миннауки РФ 8 февраля 2000 г. – М.: Изд. Миннауки, 2000. Приложение. С. 1—2).На добыче и разведке полезных ископаемых в России занято около двух миллионов человек, производится не менее 25% ВВП, обеспечивается около 59% валютной выручки от внешней торговли. Население России – 3% от мирового населения; Россия занимает 12, 5% территории суши в мире, имеет 22% мировых лесных ресурсов, 20% мировых ресурсов пресной воды (поверхностные и подземные воды), 30% площади мировых шельфов. В России сосредоточено также 14% урана, 11% мировых гидроресурсов (см.: Рундквист Д. В. Указ. соч. С. 2; Некрасов А. С. Экономические проблемы и перспективы российской энергетики. Доклад на общем собрании РАН 20 декабря 2005 г. С. 5).].

   В последние годы зависимость России от экспорта сырья достигла критического уровня, что представляет собой угрозу для национальной безопасности и суверенитета страны.

   Серьезную угрозу в этом плане для интересов России представляет радикальное снижение мировых цен на энергоносители, вызванное теми или иными причинами.
   Не снижая (а в ряде случаев и увеличивая) объемы поставок сырья, следует целенаправленно, год за годом, изменять структуру российского экспорта в пользу промышленных товаров и услуг, прежде всего в пользу наукоемкой продукции. Одновременно необходимо добиваться большей степени переработки сырья, улучшать структуру топливного баланса. Политику отдельных энергетических компаний следует во все большей степени субординировать относительно общегосударственных интересов, общенационального курса на обеспечение реального суверенитета [26 - В 2004—2005 гг. у России стала формироваться все более рельефная политика по обеспечению национальной и международной безопасности в энергетической сфере, ориентированная на среднесрочную и долгосрочную перспективу. Среди основных компонентов этой политики: 1) усиление национального контроля за использованием недр, содержащих углеводороды (в рамках нового подхода к использованию недр в целом); 2) формирование нескольких российских энергетических компаний как глобальных компаний (прежде всего «Газпрома» как глобальной диверсифицированной энергетической (нефтегазовой) компании); 3) диверсификация путей транспортировки добываемых в России и других странах СНГ нефти и газа на внешние рынки практически «по всем азимутам»; 4) содействие обеспечению стабильности и безопасности в районах за пределами России, связанных с добычей и транспортировкой нефти, в первую очередь на постсоветском пространстве (в том числе за счет деятельности ОДКБ, ШОС, ряда структур СНГ); 5) расширение сотрудничества по стабилизации мировых цен на нефть как с нетто-экспортерами, так и с нетто-импортерами углеводородов; 6) активный выход «Газпрома» на мировой рынок сжиженного природного газа (СПГ) с приоритетом североамериканского рынка; 7) переход на мировые цены на углеводороды с теми постсоветскими странами, правительства которых не планируют полномасштабного участия в интеграционных объединениях с участием России.].
   В рамках собственно энергетической политики важно увеличить производство электроэнергии на атомных электростанциях, развивая прежде всего наиболее безопасную ядерную энергетику на основе реакторов на быстрых нейтронах [27 - Приоритетность этого направления обозначена в резолюции VI съезда партии «Единая Россия», проходившего в ноябре 2005 г. (см.: Материалы VI съезда партии «Единая Россия». ‹http://www.edi-›noros.ru/news.html? id=109 233).].
   В ходе своей пресс-конференции 31 января 2006 г. Президент России В. В. Путин обозначил задачу увеличения доли атомной энергетики в электрогенерации в России с 16-17% в 2005 г. до 25% в 2030 г. [28 - См.: Пресс-конференция Президента РФ В. В. Путина для российских и иностранных журналистов, 31 января 2006 г. – www.kremlin.ru ‹http://www.kremlin.ru›.]
   Сами энергетические компании должны превратиться в «глобальных игроков», обеспечивая во многих случаях решение не только экономических, но и политических задач, обеспечивая общие национальные интересы России в мирополитической системе.
   Энергетические компании должны быть среди локомотивов национальной экономики, «вытягивающих» развитие целого ряда направлений отечественного машиностроения – на основе как технологий среднего уровня, так и высоких технологий [29 - Россия, вместе с CШA и Китаем, входит в число трех первых в мире стран по производству и потреблению первичных энергетических ресурсов. Но только Россия одновременно является первым по газу и вторым по нефти экспортером энергетических ресурсов. Топливно-энергетический комплекс РФ в значительной степени ориентирован на экспорт своей продукции. По ряду оценок, в 2005 г. Россия направляла за рубеж более половины добытой сырой нефти, свыше 2/5 произведенных нефтепродуктов, около 1/3 газа и 1/4 угля. Валютная выручка от товаров ТЭК в 2004 г. составила свыше половины стоимости экспорта страны. Притом основными источниками валютных поступлений являются нефть, газ и нефтепродукты.Возрастанию роли России в мировой энергетике способствует изменяющаяся роль природного газа за счет быстрого совершенствования комплекса технологий производства и транспортировки сжиженного газа, в результате чего природный газ, как отмечалось выше, все больше становится столь же «мобильным» видом топлива, как и нефть.К середине первого десятилетия XXI века Россия в 90% по нефти и 100% по газу замкнута на одном рынке – европейском. Причем на ряде сегментов этого рынка, в частности в Восточной Европе, из-за несправедливых торговых скидок российские компании теряют порядка 6-7 млрд. долларов ежегодно, продавая нефть с дисконтом. По ряду оценок, переориентация поставки нефти марки Urals из России и других стран СНГ на азиатские рынки может довести цену этой марки нефти до уровня цены на нефть марки Brent. В целом в России сложилось четкое понимание того, что ориентация на Европу как на единственного потребителя себя исчерпала.В целом ряде районов добычи нефти и газа, прохождения нефтепроводов в России остро стоят проблемы экологии. В частности, в связи с серьезными экологическими соображениями в России на протяжении ряда лет активно дебатируется вопрос о трассе ВСТО (особенно о прохождении ее к югу от Байкала) (см.: Голубева С. Ловушка по имени ВСТО. – Сайт журнала «Мировая энергетика». ‹http://worldenergy.ru/mode› (декабрь 2005 г.); см. также сайт RUSEN– ERGY. http://www.rusenergy.com/projects/ a2912005. htm).В 2003 г. правительство Российской Федерации одобрило «Энергетическую стратегию России до 2020 г.». По этому документу предусматривалось, что при благоприятной ситуации на рынках и цене на нефть 22-26 долл. за баррель добыча нефти достигнет к 2010 г. 490 млн. т, к 2020 г. – 520 млн. т., добыча газа достигнет 665 млрд. м3 в 2010 г. и 730 млрд. м3 в 2020 г. (см.: Осокина И. (заместитель министра экономического развития и торговли РФ). Доклад на конференция «СERA-2004», Хьюстон, Техас, США, 10 февраля 2004 г.). По ряду официальных оценок, до 2013—2015 гг. эти уровни добычи углеводородов могут быть полностью обеспечены на открытых и разведанных на начало XXI века месторождениях.Россия – производитель не только углеводородов, но и страна развитой электроэнергетики, в том числе атомной энергетики, производящая соответствующее оборудование не только для себя, но и на экспорт. Доля основных первичных источников энергии в энергетическом балансе России выглядит следующим образом (по состоянию на 2003 г.): природный газ – 46%, нефть – 34%, уголь – 14%, гидроэнергетика – 4%, атомная энергетика – 2% (см.: Фортов В. Е., Шпильрайн Э. Э. Энергия и энергетика. – М.: Букос, 2004. С. 24). В энергогенерации доля АЭС в России составляет 16-17%.Для развития АЭС в России имеется солидная база в прикладной и фундаментальной науке. В том числе имеется значительный задел по развитию ядерной энергетики будущего – реакторов на быстрых нейтронах с замкнутым топливным циклом. В России имеется огромный опыт эксплуатации крупнейших в мире по протяженности, сложности энергетических систем – Газпром, РАО ЕЭС.Особенностью России является то, что российская система газоснабжения, которой оперирует «Газпром», была изначально спроектирована как единая система на огромном евроазиатском пространстве, причем в значительной степени под влиянием потребностей внешнего рынка (Центральная, Восточная и Западная Европа). По оценкам экспертов, надежность такого рода единой системы выше, чем та, которая формируется в рамках ЕС и отдельных национальных систем транспортировки газа по трубопроводам. У этой системы в том числе имеется большое число подземных хранилищ, что повышает устойчивость всей системы; она позволяет в том числе осуществлять маневр газовыми ресурсами. В последние годы «Газпром» предпринял ряд важных усилий по развитию этой системы, доставшейся в наследство от Советского Союза.В России имеются также богатые традиции геологоразведки, собственной геологической науки, минералогии. Все это позволяет сравнительно быстро осваивать соответствующие новейшие технологии, позволяющие увеличивать разведанные запасы, повышать отдачу от скважин (в отношении чего в России имеется значительный потенциал, особенно на месторождениях Западной Сибири) и т. п.Следует отметить высокую энергоемкость многих сегментов российской экономики – промышленности, транспорта, коммунального сектора; соответственно в России имеется большой резерв энергосбережения, в результате чего могут быть высвобождены значительные ресурсы углеводородов для их поставок на мировые рынки.Проблемы развития ТЭК России можно суммировать следующим образом: низкими остаются объемы геологоразведочных работ; отстает от потребностей российского ТЭК перевооружение его технологической базы; низкая отдача скважин на большинстве месторождений (см.: Интервью министра промышленности и энергетики Виктора Христенко // Итоги, 12 декабря 2005 г. С. 18); недостаточны вложения в развитие альтернативных источников энергии. ТЭК России нуждается соответственно в крупных инвестициях. В современных условиях они могут поступать как с Запада, так и с Востока, в том числе из Китая и Индии. ТЭК не только дает значительные доходы в бюджет, но и фактически субсидирует российскую экономику (в первую очередь это относится к «Газпрому», обеспечивающему значительно более низкие внутренние цены на природный газ, чем цены на его экспорт).].
   Есть уже несколько примеров тому, что заказы на соответствующее оборудование со стороны «Газпрома», ряда нефтегазовых компаний помогли диверсифицироваться десяткам предприятий оборонно-промышленного комплекса, сохранить по крайней мере часть их научно-технического потенциала.
   Экономическое развитие 2004—2005 гг. убедительно показало, что Россия выходит на новый уровень влияния, возможностей в мировой энергетике, превращаясь, как отмечал Президент России В. В. Путин на заседании Совета безопасности РФ 22 декабря 2005 г., в этой важнейшей сфере в лидирующую силу.
   Особенность положения России в деле обеспечения международной энергетической безопасности состоит в том, что она является членом «восьмерки» (где обсуждаются проблемы мировой энергетики вместе с наиболее развитыми странами, являющимися нетто-импортерами энергетических ресурсов) и одновременно входит в группу ведущих нетто-экспортеров энергетических ресурсов, заинтересованных в обеспечении стабильных поступлений средств от экспорта энергоносителей по справедливым ценам. России удалось обеспечить устойчивые конструктивные отношения как с западными нетто-импортерами углеводородов (США, страны ЕС), так и с восточными (КНР, Индия, Япония, Республика Корея и др.) [30 - Еще раз следует отметить особую роль Китая и Индии как все более важных потребителей энергоресурсов и «игроков» в сфере международной энергетической безопасности. Взаимодействие России с Индией и Китаем по проблемам энергетики осуществляется как на двусторонней основе, так и в рамках Шанхайской организации сотрудничества, которой в январе 2006 г. был создан специальный орган для отработки общей позиции стран, входящих в ШОС, по проблемам мировой энергетики.].
   Если Россия в ближайшие десять лет на мировом рынке высокотехнологичных товаров сумеет увеличить свою долю с 0, 3% хотя бы до 3%, это превысит потенциальный объем нашего нефтегазового экспорта [31 - В соответствии с методикой Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) промышленная продукция по уровню наукоемкости делится на четыре группы:1) Продукция высокой наукоемкости:– авиакосмическая и передовая военная продукция;– офисное и компьютерное оборудование;– радио– и телевизионное оборудование;– медицинское оборудование и продукция фармацевтики.2) Продукция средневысокой наукоемкости:– научное оборудование;– моторные устройства, электрические машины, станки;– неэлектрическое оборудование;– транспорт;– химическая продукция.3) Продукция средненизкой наукоемкости:– черные и цветные металлы;– металлические и неметаллические минеральные продукты;– суда;– рафинированная медь и ее продукты;– химическая и резинотехническая продукция.4) Продукция низкой наукоемкости:– бумага и печатная продукция;– текстиль, шерстяные изделия, одежда, кожа;– продукты питания, напитки, табак;– мебель.].
   Одно из национальных достояний России – способность разрабатывать и вводить в действие крупные сверхсложные технические системы, основанные на достижениях точных наук. Речь идет о гражданских и боевых ракетно-космических комплексах, атомных электростанциях, крупных надводных и подводных боевых кораблях, гражданских и боевых самолетах, системах боевого управления стратегическими ядерными силами, системах предупреждения о ракетном нападении, установках термоядерного синтеза и пр. В настоящее время российские предприятия демонстрируют способность освоить производство платформ для добычи природного газа и нефти на шельфе, судов для транспортировки сжиженного газа и т. п. Имеется значительный потенциал в производстве сложной электронно-вычислительной техники (суперкомпьютеров) с соответствующим программным обеспечением и др.
   Эта национальная особенность России не нашла еще должного признания ни в российском бизнесе, ни в российском «политическом классе». Эта особенность должна быть в полной мере учтена и при развитии, модернизации системы российского образования [32 - См.: Выступление А. А. Кокошина на пленарном заседании Государственной Думы ФС РФ 27 января 2006 г. (Правительственный час). Стенографический отчет.].
   Способность осуществлять фронтальные фундаментальные исследования есть, помимо России и США, еще у двух-трех стран в мире. Так что развивающаяся широким фронтом по всем основным направлениям фундаментальная наука – гораздо более редкий феномен, чем принято считать. Это наше достояние необходимо сохранять и преумножать, причем достижения в военно-технической сфере требуется во все большей мере ориентировать на применение в гражданской экономике. Нельзя забывать один из важнейших и в основном усвоенных уроков истории Советского Союза – независимая оборонная промышленность не может долго и без чрезмерных затрат существовать в виде обособленного анклава, не являясь органичной частью высокотехнологичной промышленности в целом (с преобладанием высокоприбыльного гражданского компонента).

   Важнейшая задача по сохранению и наращиванию нашего научного потенциала заключается в том, чтобы наука была востребована за счет развития наукоемких отраслей промышленности.

   Решение этой задачи требует повышенного внимания и приоритетного финансирования со стороны государства и частного бизнеса. Тесный симбиоз фундаментальной и прикладной науки, промышленности и отлаженной системы образования – это одно из наиболее важных средств поддержания конкурентоспособности России в мировом политико-экономическом и технологическом соревновании, обеспечения нашей национальной безопасности и достойного качества жизни наших сограждан [33 - На протяжении целого ряда лет в российской исполнительной власти стойко доминировало отрицательное отношение к самому термину «промышленная политика». В последнее время наблюдаются изменения в этой сфере. Так, в частности, глава Минэкономразвития Г. О. Греф стал употреблять понятие «кластерная промышленная политика» (см.: Выступление министра экономического развития и торговли РФ Г. О. Грефа на 114-м пленарном заседании Государственной Думы Федерального Собрания РФ 14 сентября 2005 г. Стенографический отчет. С. 68 (1-4)).].
   Наибольшую ценность в современных условиях приобретают именно научные знания и особенно способность к созданию нового научного знания. Сегодня технологии, благодаря которым разрабатываются наиболее прибыльные продукты, создаются в первую очередь на основе новых научных знаний, выявления новых физических, химических, биологических и прочих закономерностей. В силу этого особую важность представляет интеграция образования и науки, включенность в процесс профессионального научного творчества и обучающих (профессорско-преподавательский состав), и обучаемых (студенты, аспиранты).
   К сожалению, за прошедшие годы реформ фундаментальная и прикладная наука оказалась в тяжелейшем положении, в первую очередь, как правило, из-за резкого сокращения ассигнований на нее, падения престижа научно-исследовательской деятельности в нашей стране, снижения востребованности достижений науки бизнесом и государством. Объемы финансирования фундаментальной науки в России долгое время оставались меньшими, чем в США и других развитых странах, не в разы (что соответствовало бы разнице в размерах ВВП), а на несколько порядков. Только в последнее время наметилась тенденция к изменению положения в этой сфере в лучшую сторону. Следствием этого стал значительный отток многочисленных квалифицированных научных кадров, причем в самые развитые государства, в наиболее престижные университетские и научные центры США, Великобритании, Германии и других стран, что лишний раз говорит о высоком уровне развития и авторитете советской и российской науки. По некоторым данным, сегодня в США до 30% математиков высшего класса и около 50% физиков-теоретиков – выходцы из СНГ; в абсолютном и относительном выражении увеличивается число молекулярных биологов – выходцев из России, работающих в ведущих американских лабораториях. Причем российская система образования и российская фундаментальная и прикладная наука во многом работают не только на наиболее развитые страны Запада, но в последнее время и на Китай и некоторые страны Юго-Восточной Азии. А вместе с тем отечественная наука и образование во все большей степени зависят от иностранных доноров – по некоторым оценкам, уже до 75-80%. Результаты ценнейших исследований российских ученых (в т. ч. нескольких потенциальных нобелевских лауреатов) все чаще в качестве интеллектуальной собственности начинают принадлежать зарубежным компаниям, фондам, университетам, что в перспективе обернется потерями для российской экономики в миллиарды долларов. Часто это происходит потому, что у российских исследовательских центров, конструкторских бюро отсутствуют собственные средства, а адекватная поддержка государства в защите их интеллектуальной собственности во внешнем мире им пока не предоставляется.
   Исчезновение фундаментальной науки, которое может произойти в ближайшие годы по большинству направлений, обернется для нас даже более тяжелыми последствиями, чем исчезновение ряда производств. История учит, что в отличие от многих видов промышленности фундаментальная наука, будучи утрачена, может быть восстановлена – даже при выделении достаточных ресурсов – усилиями лишь нескольких поколений или останется вообще не восстановленной.
   Исключительно важным для обеспечения экономического могущества нашей страны, ее реального суверенитета был бы решительный поворот к созданию современного сельского хозяйства. Одним из основных преимуществ России перед всеми другими государствами на долгосрочную перспективу являются гигантские площади плодородных земель. Как отмечает профессор В. В. Наумкин, наиболее дальновидные стратегические аналитики КНР и Индии понимают, что эти государства в перспективе совсем не столь отдаленной не смогут кормить себя, и отводят в этом плане ресурсам России ключевую роль.

   Краеугольным камнем национальной обороны, обеспечивающей реальный суверенитет страны, должны оставаться независимые национальные силы и средства ядерного сдерживания, дополненные системой «предъядерного сдерживания» [34 - Проблема убедительности («кредитоспособности») сдерживания при понижении «ядерного порога» как во взаимоотношениях с ядерными, так и безъядерными государствами с направленностью сдерживания по всем направлениям требует рассмотрения и других дополнительных мер по повышению убедительности сдерживания и соответственно его эффективности. Такие возможности лежат в том числе в сфере развития и возможного применения высокоточного дальнобойного оружия различных видов и типов с обычными боеприпасами, включая повышенной мощности, с использованием прежде всего в качестве платформ как подводных, так и надводных боевых кораблей, а также бомбардировочной авиации большой дальности (в наземном компоненте мы ограничены условиями Договора по РСМД).Еще в начале 80-х гг. ряд отечественных и зарубежных специалистов отмечали, что обычные боеприпасы благодаря одновременному повышению точности и мощности приближаются к ядерному оружию малой мощности. С повышением точности наведения, которая постоянно возрастает в последние 15-20 лет, возможности боеприпасов в обычном снаряжении для поражения широкого спектра военных и экономических целей еще более увеличиваются. При этом применение обычных боеприпасов даже самой большой мощности не сопровождается эффектами, которые неизбежно присутствуют при использовании любых видов ядерных боеприпасов, даже «мини-ньюков» (проникающая радиация, радиоактивное заражение почвы, воды и др.).Убедительная угроза применения высокоточного дальнобойного носителя с боезарядом в обычном оснащении могла бы стать основой системы «предъядерного сдерживания», дополняющей систему ядерного сдерживания. Потенциальный агрессор должен при этом иметь в виду, что он может рассчитывать на нанесение удара не только по его силам и средствам, непосредственно развернутым и задействованным против России, но и по ряду других объектов.Система «предъядерного сдерживания» в еще большей мере, чем система ядерного сдерживания, зависит от развития соответствующей информационной структуры – средств разведки, целеуказания, навигации (включая космическую навигацию). Значительная часть этой инфраструктуры – это средства двойного назначения, которые необходимо развивать соответствующим образом. Задаче обеспечения «предъядерного сдерживания» может служить российская система космической навигации «Глонасс».].

   Ядерное оружие сегодня для нашей страны играет особую политическую и оборонную роль. Сейчас и на обозримую перспективу оно является едва ли не единственным видимым фактором, обеспечивающим для нашего государства статус великой державы. При этом нужно учитывать, что значение ядерного фактора в иерархии мировой политики начинает вновь возрастать (хотя во многом и в иных формах, нежели это было в первые десятилетия после Второй мировой войны) – прежде всего в результате появления двух новых ядерных государств – Индии и Пакистана, стран с населением, численность которого в совокупности значительно превышает миллиард человек [35 - С приобретением в 1998 г. Индией и Пакистаном собственного ядерного оружия можно говорить о начале второго ядерного века в политико-военной и военно-стратегической сферах, ибо его обладателями стали две крупные страны, находившиеся на протяжении нескольких десятилетий в состоянии почти перманентной конфронтации. В 2004—2005 гг. Индия и Пакистан смогли значительно улучшить отношения друг с другом, в том числе благодаря китайской и российской дипломатии. Летом 2005 г. Индия и Пакистан наряду с Ираном получили статус наблюдателей в Шанхайской организации сотрудничества, лидерами которой являются Россия и КНР.].
   Оценивая статусную роль ядерного оружия для нашей страны, необходимо иметь в виду и экономику ядерного сдерживания. Россия сохраняет соизмеримый с США ядерный арсенал, другие элементы системы ядерного сдерживания при валовом внутреннем продукте, в 10-12 раз меньшем, по ряду авторитетных оценок, чем у Соединенных Штатов. В несколько раз больше, чем у России, валовой внутренний продукт у каждой из трех других ядерных держав – членов Совета Безопасности ООН: Великобритании, Франции, КНР. При этом их ядерные арсеналы существенно меньше, чем российский ядерный арсенал. Очевидно, что без мощного рывка в экономике Россия уже в ближайшие годы не сможет обеспечивать и свой ядерный потенциал, а значит, и статус в тех же масштабах, в каких это имеет место в настоящее время.
   В этих условиях необходимым является повышение политико-военной и военно-стратегической эффективности ядерного сдерживания, обеспечение высокого уровня его интегральности и возможности многовариантных действий (и особенно действий асимметричного характера) для высшего государственного руководства в кризисных условиях [36 - Говоря о российской «интегральной стратегии» ядерного сдерживания, можно выделить, в частности, следующее:› Должна быть обеспечена гибкость и многовариантность применения ядерного оружия в случае угрозы жизненно важным интересам России. С одной стороны, это увеличивает степень неопределенности для потенциальных противников, с другой – даст нам возможность в острой ситуации продемонстрировать решимость к применению ядерного оружия. Необходимо отрабатывать искусство «стратегического жеста», выстроить более многоступенчатую «лестницу эскалации» в применении эффекта ядерного сдерживания в конфликтных и кризисных ситуациях, затрагивающих жизненно важные интересы России.› Необходимо сохранить полную независимость всего российского потенциала ядерного сдерживания, включая СПРН, СККП, средства стратегической разведки.› Средства сдерживания должны обеспечивать нанесение потенциальному противнику неприемлемого ущерба в любом варианте ответных действий. При этом расчеты ущерба должны вестись исходя не только из первичных, но и вторичных, и третичных последствий ядерных ударов, экологических, медико-биологических и других факторов.› Приоритетом в развитии сил сдерживания должно быть качественное совершенствование ядерных боеприпасов и средств их доставки, позволяющее обеспечить эффект сдерживания в отношении любого потенциального агрессора при значительно более низких потолках стратегических ядерных вооружений, меньшем количестве оперативно-тактического и тактического ядерного оружия; развитие способности к преодолению противоракетной обороны, в том числе с элементами космического базирования.› Необходимо выйти на новый уровень интегральности при еще большей компактности всей системы ядерного сдерживания. Российский потенциал ядерного сдерживания в оперативном и концептуальном отношении должен включать в себя все ядерные средства – стратегические, оперативно-тактические, тактические, а также систему предупреждения о ракетном нападении, систему контроля космического пространства, средства стратегической разведки и пр.].
   Нельзя забывать и о том, что российские ядерные силы – не только средство обеспечения национальной безопасности нашего Отечества, но и один из ключевых элементов глобальной стратегической стабильности. Этот вывод основан как на уроках полувековой истории, так и на прогнозе развития мировой политики на период по крайней мере до 2025—2030 гг. [37 - См.: Кокошин А. А. Ядерное сдерживание и национальная безопасность России на пороге XXI века. – М.: ИПМБ РАН, 2000. С. 37—38.]
   Вместе с тем следует иметь в виду, что ядерное сдерживание не дает возможности парировать все военные угрозы безопасности России. Мировой и отечественный опыт говорит о том, что ядерное оружие оказывается малоэффективным политическим средством для сдерживания или успешного ведения разного рода ограниченных войн и вооруженных конфликтов, особенно конфликтов низкой интенсивности. А именно такого рода конфликты рассматриваются большинством экспертов как наиболее вероятные в перечне потенциальных угроз военной безопасности России.
   России необходимы достойные, современные, хорошо оснащенные, компактные силы общего назначения, способные к проведению операций прежде всего на евразийском пространстве, в том числе операций по обеспечению безопасности наших друзей и союзников. Такого рода действия могут оказаться необходимыми и для спасения жизни, здоровья наших соотечественников, проживающих в тех или иных зарубежных странах.
   В этих целях важно наращивание как стратегической (оперативно-стратегической), так и тактической мобильности соответствующих компонентов сил общего назначения, всей системы информационно-аналитического обеспечения их действий. Особое внимание необходимо уделить отработке действий с применением сетевых систем управления, которые интегрируют разведку и обработку данных, целеуказания, передачу команд и контроль за их исполнением, управление высокоточным оружием.
   Нашей стране необходима достойная военно-морская мощь, обеспечивающая политические, оборонные и экономические интересы нашей страны в различных районах мира, в ряде акваторий Мирового океана (надо иметь в виду, что Военно-морской флот был и есть один из наиболее гибких многоцелевых военных инструментов политики государства) [38 - Перед российским Военно-морским флотом стоят новые задачи. Они, в частности, связаны с обеспечением безопасности транспортировки нефти с различных российских месторождений. Масштабность этой задачи особенно возрастает после того, как десятки миллионов тонн сибирской нефти пойдут через дальневосточные порты на мировые рынки. При наличии достаточно мощного военного флота надежность России как поставщика углеводородов будет явно большей, чем при другом положении. Азиатско-Тихоокеанский регион развивается более быстрыми темпами, чем другие районы мира. Многие политологи, экономисты и политики говорят о том, что наступивший век станет веком Азии и Тихого океана, о том, что сюда перемещается центр мировой политики.Военно-морской флот может и должен играть серьезную роль в защите рыбных богатств России на Дальнем Востоке. Это очень крупный вопрос экономической безопасности, в решении которого флоту необходимо помогать нашим пограничникам, другим госорганам, у которых на таких огромных просторах явно имеются весьма ограниченные возможности. Для этого надо решить ряд юридически-правовых вопросов, предоставив ВМФ соответствующие полномочия, в том числе путем введения соответствующих поправок в действующее законодательство. (Это же касается и участия флота, Вооруженных сил в целом в борьбе с терроризмом.)].
   Одной из важнейших задач должно стать ускоренное качественное перевооружение российских Вооруженных сил, других силовых структур [39 - Обоснованным можно считать решение руководства Министерства обороны РФ по определению в качестве первоочередного приоритета переоснащения на новую технику ВВС и ПВО.]. Это среди прочего явится также одной из мер по сохранению и развитию отечественной наукоемкой промышленности в целом.
   Развитие Вооруженных сил, других компонентов военной мощи необходимо осуществлять на основе глубокого понимания закономерностей, особенностей нынешней «революции в военном деле» [40 - Следует отметить, что одним из пионеров разработки темы «революции в военном деле» в современных условиях является отечественный автор – Маршал Советского Союза Н. В. Огарков, что признается в том числе в США (со стороны, например, такого «гуру» политико-военной и военно-стратегической мысли в Соединенных Штатах, как Эндрю Маршалл).] (не первой в мировой истории). Она имеет как ряд общих характеристик, так и специфические черты для конкретных государств, развивающих свою оборонную мощь в рамках политики обеспечения реального суверенитета [41 - Весьма примечательны серьезные разработки по проблеме «революции в военном деле» одного из ведущих политико-военных и военно-стратегических теоретиков КНР – заместителя начальника Генерального штаба НОАК генерал-полковника Сюн Гуанкая (см.: Xiong Guankai. International Strategy and Revolution in Military Affairs. – Tsinghua University Press, 2004. P. 167—185). Сюн Гуанкай обоснованно подчеркивает, что «революция в военном деле» применительно к КНР, НОАК должна реализовываться в специфическом, строго отвечающем интересам и возможностям Китая виде (Ibid. P. 183).].
   Военная мощь может служить также защите экономических интересов, и именно по этой причине в современных условиях ее необходимо рассматривать и как средство повышения капитализации национальной экономики.
   Российская политическая и деловая элита, академическое сообщество обязаны работать на долгосрочную перспективу: то, что не дает отдачи сегодня или завтра, окажется востребованным послезавтра [42 - Такого рода усилия, ориентированные на долгосрочную перспективу, не приносящие ни славы, ни дополнительного дохода тем, кто их предпринимает, требуют формирования особой этики и морали служения своему государству, своему народу в духе того, что можно называть просвещенным патриотизмом.]. Необходимо вкладывать большие интеллектуальные и организационные усилия в образование, в том числе высшее. В обществе не может быть «слишком много образованных людей». Чем выше уровень образования населения, тем больше шансов у страны достичь больших успехов в экономике [43 - Многомерность образования удачно представлена в формулировке В. Ю. Суркова: «У образования много значений. Создание образа человека и народа. Образа мыслей. Образа будущего. Образование, то есть создание нации, организация ее жизни, ее культура. Образование как возможность прорыва в экономику знаний» (см.: Сурков В. Ю. Указ. соч. С. 12).].

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Валерий Фадеев [44 - Фадеев Валерий Александрович – член Общественной палаты РФ, директор Института общественного проектирования, главный редактор журнала «Эксперт».]
РОССИЯ – ЭТО ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ СВЕРХДЕРЖАВА

НИКТО НЕ ДАВАЛ НАМ МАНДАТА на разрушение собственной страны. Поэтому мы должны направить все усилия на то, чтобы вновь стать одним из лидеров мира.
Этот год, возможно, будет ключевым с точки зрения проработки идей развития страны. Меньше чем через два года будут выборы в Госдуму, а затем и выборы президента. Мы вступим, по-видимому, в восьмилетний срок следующего президентства. Если к этому времени у российской элиты не будет согласованного понимания того, какие цели ставить перед страной, какими средствами их достигать, каков образ будущего, как снова стать одним из лидеров мира, риск пропустить следующие десять лет станет слишком велик. И тогда мы можем не подняться уже никогда.

ПОРА МЕНЯТЬ ДОКТРИНУ

   КАКАЯ ДОКТРИНА ПРОДОЛЖАЕТ доминировать сейчас, несмотря на подвижки последнего времени? Ее можно назвать доктриной отложенных решений. Последние годы, после кризиса 1998-го, когда стало ясно, что новой катастрофы не предвидится, а совсем наоборот – начался экономический рост, поддержанный высокой конъюнктурой внешних рынков, государственный бюджет выглядит прекрасно, а граждане, по крайней мере жители больших городов, богатеют, – кажется, что не надо принимать никаких решений, что все идет само собой, все и так будет хорошо. И уровень общественной и политической дискуссии по поводу экономики свелся к обсуждению частных или даже ложных проблем, таких как административные барьеры или коррупция. Например, «принципа одного окна»: мол, надо разрешить бизнесу, который хочет зарегистрировать свою компанию, сдавать все документы в одно окно, и тогда неизбежно наступит процветание страны. Весьма сомнительно, чтобы подобного рода третьестепенные решения вытащили такую большую страну.
   В 90-е годы имелась вполне осмысленная доктрина. Это была доктрина ухода от коммунизма. Она была реализована с помощью приватизации. Чубайс и Гайдар были носителями этой идеи. Многие могут их критиковать, некоторые – ненавидеть, другие – любить, но та задача, которая была поставлена, решена. Страна ушла от коммунизма, советская социалистическая собственность стала частной. К середине 90-х стало ясно, что обратно вернуться нельзя, если говорить точно, это произошло в 1996 году, когда Бориса Ельцина выбрали президентом на второй срок. Это самый свежий пример того, что наше государство на самом деле может ставить перед собой цели и достигать их.
   Сегодня доминирует представление, будто самое главное – правильно построить институты рыночного хозяйства и институты демократии. И если их правильно построить, то они будут столь эффективно функционировать, что в конце концов позитивные результаты будут достигнуты автоматически.
   Это сомнительный подход. Приведем только одну аналогию – с частной компанией. Было бы очень странно, если бы руководство компании стремилось создать «правильные институты» – отдел маркетинга, финансовый отдел, отдел сбыта и т. д. – и лишь за счет этого надеялось бы получить прибыль. Всякий человек, мало-мальски знакомый с бизнесом, скажет: это невозможно потому, что у компании должны быть цели, а структура – лишь одно из средств их достижения. Вряд ли кто-нибудь встречал среди предпринимателей таких сумасшедших людей, которые занимались бы исключительно структурой своей компании. Таких сумасшедших в частном бизнесе нет. Но, в сущности, такого рода люди заправляют сегодня российской экономикой.
   Можно сказать, что страна – более сложная система, чем частная компания. Однако каждый из нас точно знает, что все страны, достигавшие успеха, ставили перед собой цели, и цели осмысленные, а не только цели создания правильной структуры. Пресловутая Япония, Южная Корея, сегодняшний Китай, бешеный рост которого мы наблюдаем во всей красе. Скажут: это восточные страны, они работают в парадигме плановой экономики. Действительно, можно согласиться, что мы прошли эту фазу еще при советской власти, когда у нас была плановая экономика. Однако есть и другие примеры – страны со свободной экономикой, с экономикой, опирающейся на частный сектор. Если говорить о послевоенном времени – это Германия и США. Германия со своей знаменитой социальной рыночной экономикой, где слово «социальный» – это скорее приставка, чтобы было удобнее взаимодействовать с широкими массами населения, а акцент был сделан, конечно, на рыночность экономики. Эта система достигла колоссальных успехов под руководством Аденауэра и Эрхарда. Но там власти не пускали хозяйственную жизнь на самотек, они ставили перед собой конкретные экономические и политические цели.
   Рыночность экономики, наличие большого числа свободных хозяйствующих субъектов никак не противоречат достижению целей государством в целом. И многочисленные примеры это абсолютно однозначно доказывают.

БРЕМЯ И ДОЛГ

   ВЕРНЕМСЯ К РОССИИ. Есть ли у нас альтернативы сегодня? Какие пути развития хозяйства России сегодня рассматриваются? Часто говорят, что Россия должна куда-то интегрироваться – в более развитую экономическую систему, – и чаще всего имеют в виду Европу. Интегрироваться по примеру малых стран Европы, таких как Польша, Чехия или страны Прибалтики, которые смогли таким образом снять с себя большую часть проблем. Уровень жизни в этих странах растет, решений принимать почти не приходится, потому что решения принимаются на уровне ЕС, политической напряженности нет в связи с тем, что эти страны стали частью большого целого. И вроде это очень складный, привлекательный вариант.
   Однако совершенно ясно, что этот вариант не проходит. Мы не Польша и не Чехия. Можно об этом жалеть, можно даже стремиться превратиться во много маленьких польш и чехий, но надо отдавать себе отчет в том, что процесс превращения России во много маленьких чехий – не менее сложная и тяжелая работа, чем превращение России в мощную и благополучную страну.
   В России 145 млн. человек (пока), она занимает 1/7 часть суши, граничит с 13 странами, имеет огромные запасы природных ресурсов, до 30% мировых запасов. Россия невольно, даже если бы она этого не хотела, все равно втянута во все многочисленные актуальные и потенциальные конфликты: претензии Японии на Курильские острова; ядерные проблемы Северной Кореи; Китай, вызывающий огромное мировое напряжение своим невиданным ростом; Центральная Азия, которую многие сейчас считают самым напряженным местом в мире, – именно там ждут взрыва колоссальной мощности, большей, чем в свое время в Афганистане или даже в Ираке; дальше – Кавказ, огромная дыра для терроризма, которую мы никак не заткнем; Украина – с ней крайне сложно о чем-то договориться; дальше – ЕС, границы которого не определены, и когда он прекратит расширяться, неизвестно.
   Участие в этих многочисленных сложнейших процессах – наше геополитическое бремя, а вовсе не имперские амбиции, как часто принято считать. Мы не можем просто бросить это огромное бремя – тогда неизбежны катастрофические потрясения и судьба наша будет незавидной. Это бремя должно быть на кого-то переложено, но много ли желающих и способных такое бремя принять?
   Кроме того,

   … не мы освоили эту территорию, не мы создали эту гигантскую страну, она создавалась многими поколениями на протяжении столетий. Никто не давал нам мандата на разрушение собственной страны.

   Сегодня, насколько можно понять, в серьезных политических кругах в мире рассматриваются два сценария. Первый сценарий – ослабление России, и мы живем сегодня скорее по этому сценарию. Второй – сильная Россия. Если сценарий ослабления России будет доминировать, если будет окончательно решено, что это и есть рабочий сценарий, то совершенно ясно, что сильные игроки включат все свои инструменты – политические, экономические, военные, идеологические, чтобы как можно скорее реализовать его. Потому что сильные игроки не позволят себе оставить бесконтрольным гигантское пространство в половину Евразии с огромными геополитическими связями. Они не позволят оставить без присмотра 30% природных ресурсов, спрос на которые растет, – доступ к ним должен быть обеспечен в любом случае. Они не позволят бросить без должного присмотра арсеналы ядерного и химического оружия.
   Совсем другое дело, если мы пойдем по сценарию сильной России. Сценарий сильной России как раз и подводит нас к идее правильного понимания интеграции, той, которая нам нужна и выгодна. Мы можем интегрироваться только как один из лидеров мира. Мы можем интегрироваться в мировую хозяйственную систему только наравне с главными игроками. Мы должны быть адекватны тому обременению, которое у нас сейчас есть. Мы должны быть настолько сильными, чтобы это бремя перестало быть бременем, а стало для нас ресурсом развития.
   К сожалению, мало кто об этом говорит. Говорят об институтах, об инфляции, о том, что рост в пять или шесть процентов в год – это хорошо, да и четыре неплохо. Никто не понимает и не обсуждает проблему нашего масштаба. А мы сегодня неадекватны масштабу собственной страны. Мы даже в мыслях своих неадекватны этому самому масштабу.
   СССР, между прочим, был одним из лидеров мира. Даже не говоря об идеологическом влиянии, вспомним, как в 50-60-х годах в десятках стран мира мы строили заводы, металлургические комбинаты, прокатные станы, электростанции. Экономическое влияние Советского Союза было, конечно, меньше, чем влияние США, но оно было весьма значительным. А вот в 70-80-х годах СССР перестал быть лидером мира, он потерялся в длинной тридцатилетней хозяйственной волне, давшей компьютеры для всех, мобильную связь, Интернет и, собственно, глобализацию. Потерялся – перестал быть лидером, предлагать новое, перестал занимать адекватное себе место – и рухнул.

ЕЩЕ РАЗ НА ТЕМУ «ВЕРНУТЬ ЛИДЕРСТВО»

   ЕСЛИ ГОВОРИТЬ о тех вопросах, на которые действительно следует искать ответ, то эти вопросы гораздо масштабнее. Какой будет хозяйственная парадигма мира через двадцать – двадцать пять лет? Каким будет характер разделения труда? Какое место мы могли бы занять в этом разделении труда? Какие у нас есть сегодня конкурентные преимущества, ресурсы, чтобы двинуться в нужную сторону? Где узкие места, которые следует расшить, чтобы стать на эту траекторию? Какими параметрами должна обладать экономика России, чтобы зацепиться за тенденцию развития мира на следующие десятилетия? Мы пытались дать ответы на эти вопросы, наброски ответов, подготовив свой вариант экономической доктрины России под названием «Вернуть лидерство» (см. «Эксперт» № 45 за 2005 год).
   Самый банальный вопрос: какой должна быть мощность экономики России? Мы говорим, что она сейчас слаба, наш ВВП составляет примерно 700 млрд. долларов, в то время как ВВП США – около 12 трлн. долларов. Совершенно ясно, что эти 700 млрд. не позволяют даже обслуживать то богатство, которое было создано при советской власти.
   Каким должен быть ВВП? Разные расчеты, в том числе использующие исторические аналогии, оценки рынков, возможные темпы роста, дают через двадцать лет объем ВВП России примерно в 3,5 трлн. долларов. Это близко к уровню Германии через те же двадцать лет.
   3,5 трлн. долларов – это хорошая цифра, это то, что позволяет иметь надежный госбюджет, сильную армию, современное образование. Это то, что в принципе адекватно нам самим, нашему размеру, нашему количеству, нашим представлениям о благополучной жизни. Но достичь такого уровня ВВП можно будет, только на равных с сильнейшими странами мира участвуя в важнейших хозяйственных процессах, тех процессах, что будут определять характер экономического развития в следующие десятилетия. Это означает, что нам придется хотя бы в чем-то стать лучшими, хотя бы в некоторых областях занять лидирующие позиции.

ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОЩЬ

   ВОЗМОЖНО ЛИ ДОСТИЧЬ столь претенциозной цели – возвращения лидерства – без существенной роли государства? Нет, невозможно. Доминирующее у нас до последнего времени либеральное (точнее сказать, ультралиберальное) представление о роли государства в экономическом развитии предполагало невмешательство государства в хозяйственные процессы – для достижения благополучия достаточно «правильных» институтов и «правильных» законов. В этом отношении государство должно быть «слабым», а его присутствие в экономике – минимальным. Здесь нет возможности, да и желания – просто надоело – подробно останавливаться на критике этой позиции. Но для складности изложения приведем лишь один пример из модной темы – жилищное строительство.
   Сегодня в России строится примерно 40 млн. кв. м жилья в год. Этого недостаточно не только для того, чтобы наши граждане стали жить в приличных условиях, но даже и для обновления существующего жилищного фонда. Строить надо 200 или даже 300 млн. кв. м. Может ли рынок сам по себе выйти на этот уровень? Может, но лет через пятьдесят. А нам нужно быстро.
   Шестьдесят лет назад в разрушенной войной Германии жилищный сектор был в плачевном состоянии. И вот, чтобы дать немцам достойное жилье, государство приняло осмысленные меры. А именно: все инвестиции, направляемые любой компанией на жилищное строительство, не облагаются налогами. Кредиты компаниям на жилищное строительство выдавались бесплатно, под ноль процентов, ставки субсидировались государством. Средства госбюджета Германии, направленные на развитие этой отрасли, составляли более пяти процентов. По нашим масштабам это примерно 10 млрд. долларов в год. Это почти столько, сколько у нас сейчас идет на образование и здравоохранение вместе взятые. При этом рыночной экономики никто не отменял, жилье строилось частными компаниями, и эти частные компании субсидировались государством.
   Сейчас начинает доминировать другая идея – идея резкого усиления роли государства в экономике, которая воплощается в жизнь в форме фактически скрытой национализации крупных активов. Однако так ведет себя скорее слабое государство, которое не уверено в завтрашнем дне, которое видит всего на несколько лет вперед, а не на десятилетия, которое хочет только подстраховаться на случай неожиданностей, в том числе политических, и иметь гарантированный доход в свой бюджет от сырьевых компаний.
   По нашему мнению, ни первый, ни второй подход не ведет к требуемой скорости экономического роста и быстрому достижению могущества.

   Сила государства в том, что оно в состоянии организовать работу частного бизнеса так, чтобы он получал результаты и для себя, и для страны в целом.

   Сила государства не в том, чтобы подавлять творческую энергию граждан страны или даже ставить себе на службу, а в создании условий для раскрепощения этой энергии. В конце концов, благополучие создается миллионами граждан, в первую очередь предпринимателями, а не легионами чиновников. И в этом отношении наше государство пока слабо.

КАК СНЯТЬ ОГРАНИЧЕНИЯ НА РОСТ

   СУЩЕСТВУЮТ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫЕ ограничения на развитие российской экономики, которые может снять только государство.
   Первое – это финансовая система, она чрезвычайно слаба. Привыкли говорить, что у нас много денег: государственный бюджет с огромным профицитом, Центральный банк накопил 160 млрд. резервов, Стабилизационный фонд пухнет…
   Однако в сущности это «карманные деньги» (определение Андрея Лихачева), пусть их даже 200 млрд. долларов. Они не могут быть основой экономического развития, они не являются активами.
   Существует фундаментальное соотношение между стоимостью активов в любой стране, основанной на капитализме, и ВВП, который производит эти активы, – это соотношение 5:1. Его открыл Фернан Бродель для всех стран, начиная с капиталистических анклавов Италии.
   В США базовое соотношение – 5:1, в Японии, Германии, Франции – 6:1, в Великобритании – 7:1, в этой стране очень сильный финансовый рынок, даже в Китае соотношение 3:1, в Бразилии – 2:1. А у нас 1:1. Что это означает? Это означает, что экономика перенапряжена. Когда у вас соотношение 5:1, это значит, ваши 100 долларов активов производят 20 долларов добавленной стоимости. При соотношении 1:1 из года в год ваши 100 рублей вынуждены производить еще 100 рублей добавленной стоимости.
   Можно ли это изменить? Можно. Но…

   … только государство в состоянии так управлять финансовой системой, чтобы наращивать капитализацию экономики, наращивать активы.

   Российский Центральный банк не рефинансирует народное хозяйство. Нигде в мире в период развития не было такого, чтобы центральный банк отказывался выполнять одну из своих главных функций – рефинансирование хозяйства, частной банковской системы. Российское Министерство финансов отказывается выпускать государственные ценные бумаги, потому что его руководство до сих пор напугано опытом 1998 года, когда рухнула пирамида ГКО и экономика оказалась в кризисе. Минфин боится выпускать государственные ценные бумаги, хотя во всем мире именно государственные ценные бумаги являются фундаментом правильно построенной финансовой системы. Если нет фундамента – нет финансовой системы. Если нет полноценной и мощной финансовой системы – нельзя говорить о реальном суверенитете страны. Рано или поздно – и так бывает во всех слабых странах – национальные финансовые институты замещаются иностранными. Но тот, кто владеет финансами, владеет экономикой, кто владеет экономикой, владеет всем.
   Два главных государственных института, которые должны создавать финансовую систему и управлять ею, отказываются выполнять свою работу.
   Второе ограничение, как ни странно, – это неразвитость индустриальной структуры.
   Уже долгое время растут цены на бензин. Раздаются крики, что надо ограничить рентабельность нефтяных компаний, ввести прямое регулирование цен, наказывать бизнес за преступный картельный сговор и т. д. Полная ерунда.
   В этой отрасли очень высокие налоги, доля налогов в цене на бензин – процентов семьдесят. А главное, российские нефтеперерабатывающие заводы чрезвычайно старые и неэффективные, некоторые построены еще до войны. Чем больше загружают эти мощности – спрос-то растет, тем хуже и дороже получается бензин. Таким образом, источник роста цен – не мифический картельный сговор, а низкое качество производственных фондов. Правильное решение – снести бульдозером все старье и построить новые заводы.
   Здесь есть два препятствия. Во-первых, никакой, даже самый крупный бизнес ни в какой стране мира не пойдет на реализацию столь крупных и капиталоемких проектов без согласований с государством, поскольку проекты такого масштаба имеют общенациональную ценность и влияние. Во-вторых, сегодняшняя финансовая политика ведет к ограничению кредита, без которого невозможно обновлять производственные фонды.
   Истинная причина сохранения инфляции в России – политика центральных денежных властей.
   Третье ограничение – малые размеры российских компаний. За пределами сырьевого сектора и отраслей первого передела у нас не много компаний, способных решать масштабные задачи просто в силу своего размера. Один из главных способов наращивать мощность компаний – большие государственные проекты, в первую очередь инфраструктурные. Инвестиции, направляемые в эти проекты, в конечном счете оказываются у частных компаний потому, что именно они выполняют большую часть работ по проектам.
   Часто говорят о требовании высокой экономической эффективности инфраструктурных проектов. По нашему мнению, требовать от таких проектов досконально рассчитанной эффективности, например в виде прибыли, ошибочно.

   Оживление экономической жизни, усиление частных компаний, участвующих в таких проектах, усиление финансовой системы страны – вот требуемые от больших государственных проектов результаты.

   Есть и еще один аспект правильного понимания эффективности. Через всю Россию проходит только одна дорога – Транссиб, построенный более ста лет назад. При строительстве этой дороги, как и всей железнодорожной сети, было украдено немало денег, это общеизвестно. И чистая экономическая эффективность проекта вряд ли была высокой. Однако в 1941 году, когда немцы стояли под Москвой и стало ясно, что Япония не вступит в войну с Советским Союзом, войска с Дальнего Востока и из Сибири были переброшены в центр по этому самому Транссибу. В результате битва под Москвой была выиграна. Как экономически оценить эффективность Транссиба в свете этой военной операции? Да никак. Она не оценивается экономически, в то же время эффективность этой магистрали абсолютна. Связность страны сама по себе важна, и мы не можем предугадать, когда эта связность окажется нам полезной.
   И четвертый пункт ограничений – отсутствие стратегического видения у государства. Если все время оставаться в парадигме трехлетней среднесрочной программы, ничего сделать нельзя. С другой стороны, стратегическое видение становится сильным политическим ресурсом. Тот, кто выходит на сцену и говорит: «Я знаю, как и что будет через десять – двадцать лет», тот получает дополнительный рычаг для политической игры. Пока никто не хочет этого сделать.

ШАГИ К НОВОЙ ПОЛИТИКЕ

   НАСКОЛЬКО СЕГОДНЯШНЯЯ экономическая политика соответствует долгосрочным целям развития страны? На первый взгляд, особенно если ограничиться действиями экономического блока кабинета министров, – в минимальной степени. Однако если взглянуть шире, то можно увидеть и много позитивных моментов.
   Приоритетные национальные проекты, которые выдвинул президент Путин осенью прошлого года, можно рассматривать как принципиально иной, нежели принятый до сих пор, подход к управлению хозяйством страны. Это проектный подход. Можно говорить о недостаточном масштабе – всего-то четыре миллиарда долларов, или два процента от государственного бюджета. Можно указывать на то, как многие бросились выступать с инициативами запуска дополнительных «национальных» проектов, часто с очевидной целью – освоить деньги. Но нельзя отвергать саму идею и предлагаемые механизмы (не ультралиберальные).
   Свежий пример – из внешнеэкономической деятельности: газовый кризис на Украине. Можно говорить о некоторой грубости действий российской стороны, указывать на по большей части негативные оценки действий России в западной прессе. Но, по нашему мнению, следует помнить, что в отставку отправили не российское правительство, а украинское, что акции «Газпрома» выросли и на российском фондовом рынке, и на всех иностранных площадках. Что со всей очевидностью Россия выступила как мировой игрок и последствия сыгранной игры все же скорее позитивные для нас.
   Здесь же рядом идея, высказанная все тем же Владимиром Путиным, и ее можно сформулировать как «Россия – энергетическая сверхдержава». Причем «сверхдержава» понимается не как страна, использующая свой ресурс для мировой игры, в том числе и силовой (вернее, не только так), но и как страна, создающая инновации в этой сфере – эффективная передача энергии на дальнее расстояние, энергосбережение, использование в этой области новых материалов и т. п. Речь идет о системном развитии энергетического кластера с использованием наших естественных конкурентных преимуществ.
   Этих идей и действий пока недостаточно для формирования полноценной и доктринальной экономической стратегии, однако все больше людей, в том числе и на самом верху, начинают осознавать необходимость такой стратегии. Времени у нас совсем мало. Если мы не успеем на подножку поезда мирового хозяйства на следующую длинную волну, то мы опоздаем навсегда. Советский Союз выпал из мирового хозяйства на двадцать лет и рухнул. Если мы пропустим следующие десятилетия, у нас не останется никаких шансов. Другие люди с другим гражданством будут решать, что делать в этой стране, как ею управлять и какие у нее будут границы.

Сергей Чернышев [45 - Чернышев Сергей Борисович – председатель консультативного совета Управляющей компании № 1, профессор Государственного университета – Высшей школы экономики.]
РОССИЯ БУДЕТ ДОРОГО СТОИТЬ

   ЛЕТОМ 1990 ГОДА была провозглашена Декларация о государственном суверенитете Российской Федерации. Трудно поверить, но и пятнадцать лет спустя на производственных фондах советского происхождения создается 90% валового продукта суверенной России [46 - «Эксперт», 4-7 октября 2004 г., № 37. С. 97.]. Попытки сформировать современную экономику по-прежнему опираются на проседающий фундамент из фрагментов производительных сил и ресурсов, доставшихся нам от СССР. Но только сейчас в общественном сознании стали проступать контуры проблемы, о которую разбиваются усилия реформаторов. Внешнее ее проявление – феномен, ошибочно именуемый «недооцененностью» российских активов. Возьмем российскую и еэсовскую компании, основанные на однотипных производственных технологиях и фондах, и сопоставим оценки, которые рынок готов выставлять их стоимости, отнесенной к единице мощности этих фондов. Обнаружится различие в десятки раз не в нашу пользу. К примеру, в одной из наиболее благополучных в этом отношении отраслей, энергетике, стоимость активов в пятнадцать раз меньше, чем в Италии [47 - И это по оптимистическим оценкам Чубайса. Есть более пессимистические. Например, по оценке «Ведомостей», капитализация «Колэнерго», отнесенная к единице мощности, в 41 раз ниже, чем у соседней финской компании Fortum.]. Хуже всего дела обстоят в машиностроении, где капитализация российских предприятий вообще может быть близка к нулю либо отрицательна. Относительно благополучно – в добывающих отраслях, в связи с тем, что подтвержденные запасы природных ресурсов вносят существенный вклад в оценку стоимости. Но и здесь, к примеру, капитализация ЛУКОЙЛА в несколько раз ниже, чем у ее инвестора и партнера Conoco Philips.
   Давление фактов столь неодолимо, что тема начинает просачиваться сквозь герметику власти. Весной словцо «капитализация» всплыло в потоке сознания премьер-министра. В конце июня первую официальную сводку c энергетического фронта о плачевном состоянии нашей стоимости дал Чубайс. Тогда же Степашин выступил с мифом о злокозненных корнях проблемы и возможности методом «стратегического аудита» строго указать рынку на пристрастность его оценок. А по осени плотность идеи в воздухе превысила ПДК: директор пилотной оптово-генерирующей компании провозгласил своей стратегической линией управление стоимостью.
   Рынок не способен на систематическую «недооценку».

   Нищенская стоимость российских корпораций отражает крайнюю неэффективность всей системы институтов собственности, в частности – неумение сознательно управлять стоимостью активов.

   А ведь стоимость компании – объективный показатель качества и плотности всей системы ее социальных отношений, включая контракты с поставщиками и потребителями, страховыми компаниями и кадровыми агентствами, ремонтниками и проектировщиками, энергетическими, транспортными, коммуникационными компаниями, государственными и общественными регуляторами. Управление стоимостью компании – первый шаг к управлению системой отношений собственности, которые в совокупности и составляют «невидимые активы».
   Если над фундаментом производственных фондов и ресурсов, которыми мы все еще располагаем, возвести современную институциональную надстройку взамен обветшавшей советской, рыночная капитализация страны возрастет в десятки раз. На карту мира вернется экономическая сверхдержава и по праву займет место в тройке лидеров.

   Нынешняя Россия – безоговорочный антилидер номер один: это крупнейший в мире заповедник плохо лежащих ресурсов и некапитализированных фондов.

   Если пересчитать их потенциальный вес – пусть даже не по европейским, а по среднемировым меркам эффективности (мы ведь умудряемся в разы отставать и от Бразилии), – валовой продукт, недополучаемый ежегодно на территории РФ, составит астрономическую сумму свыше пяти с половиной триллионов (тысяч миллиардов) долларов.
   Вот главный вопрос современности, не для нас одних – для мира. Кто выступит субъектом рекапитализации российских богатств и по какому из трех базовых сценариев она будет осуществляться?
   1. При максимально неблагоприятном для нас развитии событий зарубежные собственники займутся напрямую капитализацией российских природных ресурсов, а стареющие производственные фонды, занятые освоением и переработкой этих ресурсов, просто выкинут на свалку. Грубо говоря, сибирские месторождения останутся на месте, но для их разработки будут применяться (уже не нами) другие агрегаты и добывающие технологии; в обновленное тело плотин вмонтируют новые гидростанции с турбинами Siemens и GE. Это сценарий доведения развала 90-х до полновесной национальной катастрофы. Это страна – резервация для туземцев, живущих на политкорректные отчисления от колонизации недоосвоенных ими лесов, полей и рек.
   2. Второй сценарий внешне выглядит оптимистичнее. Иностранные инвесторы могли бы вложиться в рекапитализацию наших производственных фондов, обеспечение их планового ремонта и модернизации. Но, как уже сказано, это задача не столько производственная, сколько институциональная: чтобы получить средства на модернизацию, нужно сначала поднять стоимость фондов на уровень современных стандартов. При таком раскладе наша доля как титульных обладателей «железа» упадет до единиц процентов в совокупной стоимости модернизированных корпораций. Кто капитализирует собственность, тот ее и присваивает. Результат не принципиально отличается от предыдущего варианта.
   3. Сценарий, к которому мы обязаны стремиться – безотлагательный подъем капитализации страны таким способом, при котором и природные запасы, и основные производственные фонды останутся в нашей собственности. Для этого необходимо утвердить модернизированные российские активы в качестве неустранимого посредника между нашими природными ресурсами и мировым рынком. Это означает, в частности, что внешние инвесторы получат гарантированную возможность забирать долю от прироста стоимости активов, но при этом не должны получать ни доли в базовой собственности, ни допуска к управлению ею. Современные методы управления собственностью и финансовые технологии позволяют этого добиться.
   Тема управления собственностью, которой моим коллегам и мне выпало заниматься с начала 80-х, бездонна, хотя и не безгранична [48 - Отошлю читателей, интересующихся историей вопроса, к материалам 1983—1985 гг., опубликованным в книге «После коммунизма» (М., 1989), остальных – к циклу статей в «Эксперте» № 44, 47, 48 за 2004 г.]. Но время для методологических дискуссий ушло.
   К тому же для них не осталось и социального пространства. Академическое сообщество не имеет представления о предмете. Собственники, управленцы и эксперты, павшие жертвой «системы образования», в большинстве не владеют элементарной культурой мышления. А подавляющая часть российской «общественности», лишенная собственности как таковой, интересуется ею лишь в плане экспроприации.

   Пора не дискутировать – действовать. Знания должны быть воплощены в управленческие орудия. Аргументами в споре станут практические результаты.

   Пришло время для запуска пробных программ рекапитализации в масштабе отдельных российских регионов и отраслей.
   Как ставится задача? За счет применения современных методов управления собственностью, стандартов и технологий проектной деятельности обеспечить быстрый рост стоимости российских активов, генерацию нового потока инвестиций в экономику, концентрацию и управление этим потоком. Здесь мы можем опираться на концептуальный задел, созданный управленцами и системщиками страны во второй половине XX века, на новейшие западные модели и методы институционального управления, на уникальный по своей сложности опыт последних пятнадцати лет, приобретенный молодым поколением российских управляющих собственностью.
   При каких условиях инвестиции придут в управленческую программу? Проект увеличения капитализации того или иного актива инвестиционно привлекателен, если отношение ожидаемой добавленной стоимости к величине рисков выше среднего рыночного уровня. Инвесторы придут туда, где им будет предъявлен поток проектов, представленных на уровне современных стандартов, так, что можно проверить и убедиться, что в каждом из них действительно есть проектное содержание, есть компетентная команда проекта, есть внятный график поступлений требуемых средств и их возврата, есть правдоподобные оценки прибыли и рисков.
   Программа привлечения инвестиций логически делится на три этапа. Ниже говорится в основном о первом, второй и третий обозначены контурно.
   Теоретически каждый этап программы, будучи реализован в полном объеме, может увеличить поток инвестиций в регион или отрасль примерно на порядок. С учетом коротких сроков программы и ранних фаз развития описываемого подхода реалистичнее предположить, что каждый из трех этапов способен обеспечить рост инвестиций в среднем в 2-4 раза. Таким образом, реализация программы может привести к тому, что приток инвестиций за пять лет вырастет примерно на порядок. Это реальная задача, но ее решение потребует максимальной концентрации воли, веры и знаний.
   Первый этап связан с мобилизацией ресурса предпринимательских проектов. В том числе венчурных, т. е. новых бизнесидей, находящихся на ранней стадии реализации и потому рискованных. А с другой стороны (особенно в наших условиях), проектов вовлечения в оборот и рекапитализации активов, которые были созданы еще при советской власти и до сих пор могут работать, но простаивают – из-за отсутствия спроса, исчезновения поставщиков или под давлением импорта. В этих проектах требуется восстановление, реконструкция разорванных цепочек производства добавленной стоимости либо формирование новых.

   Необходимо последовательное сканирование конкретных сфер хозяйственной деятельности и конкурсный отбор проектов, в первую очередь нуждающихся в инвестиционном ресурсе и готовых его правильно использовать.

   Здесь возможны два подхода, которые внешне кажутся противоположными. Первый – систематическая поддержка на конкурсной основе независимых проектов малых и средних предпринимателей. Второй – реструктуризация крупных производств и даже кластеров производств с недооцененными активами на основе концепции «внутреннего предпринимательства». Большое предприятие, чьи активы используются неэффективно, превращает само себя в бизнес-инкубатор: предоставляет права на управление элементами и компонентами собственных ресурсов предпринимательским командам, формируемым из наиболее продвинутых сотрудников. Задача команды – повысить эффективность использования данного ресурса или актива, заработать на этом и приобрести предпринимательскую компетенцию. А задача руководства предприятия в целом – централизованное обеспечение деятельности и оптимизация взаимодействия таких команд.
   Независимо от разницы в исходных точках конечным продуктом первого этапа программы будет конвейер, с которого сходят инвестиционно привлекательные предпринимательские проекты, прошедшие конкурсный отбор и необходимую доводку. Все эти проекты должны быть представлены в едином стандарте, по внешнему контуру максимально совместимом с существующими стандартами инвестиционных проектов и IT-продуктов западного образца. Такой продукт пользуется у инвесторов бешеным спросом.
   Организация, управляющая программой, может предоставлять внешним инвесторам для покупки сбалансированные пакеты в виде долей в наборе стандартизованных предпринимательских проектов. При этом по каждому проекту, именно в силу стандартности его формы, легко получить максимально полную информацию относительно того, как он устроен, включая прогнозы прибыльности, оценки рисков, аудит состояния активов. Пакет должен быть сбалансирован с точки зрения того, чтобы усредненный риск по блоку разнородных проектов был значительно ниже, чем по каждому из проектов, а средняя доходность – выше рыночной.
   Результат первого этапа – создание нескольких центров в регионе или отрасли, формирующих потоки предпринимательских проектов. Решающую роль при этом будет играть качество используемых в программе проектных стандартов. В отсутствие стандарта программу не удастся запустить с самого начала. Отдельный предпринимательский проект, во-первых, чаще всего недостаточно крупный, чтобы заинтересовать внешних инвесторов. Во-вторых, в качестве уникального он требует нереальных затрат времени на разбирательство с его рисками, перспективами и авторскими заморочками. Именно эту ситуацию мы имеем сейчас.
   На втором этапе центр внимания переносится на корпоративный этаж – на компании, агентства, фонды, которые на первом этапе обеспечивали поиск предпринимательских проектов, конкурсный отбор, стандартизацию, формирование пакетов. Теперь речь идет о секьюритизации самих корпоративных центров по привлечению инвестиций. К этому времени они должны наработать деловую историю, превратиться из конкурсных комиссий и администраторов проектных баз данных в корпорации, которые управляют потоками предпринимательских проектов. Тогда можно будет на основе накопленной информации говорить о параметрах роста стоимости этих центров управления потоками. Они выпустят свои ценные бумаги с определенными правдоподобными цифрами средней доходности. Такие центры могут быть привязаны к регионам (муниципальный или районный центр поддержки малого и среднего предпринимательства), крупным предприятиям (центр по реструктуризации оборонного предприятия на основе методологии «внутреннего предпринимательства»), могут иметь характер отраслевой, кластерный (корпоративный центр по обеспечению инвестициями предпринимательских проектов в сфере энергетики, транспорта или связи).
   Наконец, на третьем этапе становится возможным освоение такого ресурса, как стратегический анализ и прогнозирование развития хозяйственной деятельности. При этом инвесторы станут ориентироваться не столько на текущую доходность имеющихся корпоративных центров, сколько на прогнозирование спроса, планы развития, программы технического перевооружения того или иного кластера. Инвесторам будет предложено вкладывать, скажем, в перевод группы предприятий, связанных с энергетикой, на энергосберегающие технологии или в развитие транспортной программы, обусловленной тем, что через регион прогнозируется или уже начинается рост товарных потоков. Так или иначе, предвидение различных трендов, оценки роста спроса или идеи технического перевооружения, отвечающего инновационному прорыву, будут превращаться в конкретный трех-пятилетний прогноз, где именно ожидается максимальная востребованность инвестиций (а значит, и рост их доходности). На программе надстраивается третий этаж, который будет работать уже на энергетике правильно спрогнозированных тенденций.
   На первом этапе, когда инвестиций еще нет, стратегия сама по себе достаточно бесполезна. После реализации первого и второго этапа поток инвестиций запущен и направлен в корпоративные русла. Только тогда стратегия может превратиться из документа, который имеет научно-публицистическое значение, в конкретный guide-book, непосредственное руководство к действию для стратегических инвесторов. Она нацеливает потоки инвестиционной энергии в узлы и полюса приоритетного роста.
   У типовой программы управления стоимостью пять групп участников.
   1. Конкретные региональные или отраслевые собственники и управляющие активами, которые готовы предпринимать и способны развиваться, но нуждаются в инвестициях для своих проектов.
   2. Инвесторы всех типов, готовые вкладывать средства в ценные бумаги, рост стоимости которых устойчиво опережает динамику рынка и обеспечен реальным ростом капитализации активов.
   3. Руководство региона или отрасли, его подразделения и службы, которые конкретными действиями создают возможность для реализации программы, предоставляют ей те или иные гарантии, преференции, инфраструктуру и т. д.
   4. Предпринимательские объединения и другие субъекты гражданского общества, обеспечивающие прозрачность программы, мониторинг и контроль за ее реализацией, социальную поддержку.
   5. Управляющая компания, предоставляющая ресурс компетенции и систему управленческих стандартов, которая способна запустить программу как массовую и клонировать проекты и команды предпринимателей.
   Вымученная дискуссия о том, кто и что у нас должен увеличить в два раза и точно ли в два, бесповоротно протухла. С площадок популярных изданий и еженедельных заседаний ее пора эвакуировать из гуманитарных соображений. А для решения управленческих проблем по существу есть инстанция, известная со времени первых пятилеток: постоянно действующее производственное совещание. Прописанное, кстати, по месту работы, а не рассуждений о ней.
   Запуск советского автомата с посадочным модулем долгое время тормозился из-за бесконечной дискуссии о том, является ли поверхность Луны твердой либо мягкой. Тяжущиеся стороны не желали брать на себя ответственность. Тогда Сергей Королев написал на чистом листе: «Луна твердая». Поставил дату и расписался.

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ЦЕННОСТЬ

Максим Соколов [49 - Соколов Максим Юрьевич – публицист, политический обозреватель газеты «Известия» и журнала «Эксперт».]
СУВЕРЕНИТЕТ И СВОБОДА

ТА МЫСЛЬ, ЧТО ГОСУДАРСТВЕННЫЙ суверенитет не дается даром и навечно, но его должно завоевывать и все время отстаивать, дошла до нашего общества и до нашего политического класса далеко не сразу. Отсюда и бытующий взгляд на эту проблему как на пустую политтехнологическую придумку. Только если суверенитет – придумка, тогда и свобода – придумка. Вернее все же будет сказать, что свобода и суверенитет, будучи тесно связанными, – вещи важнейшие и насущнейшие.

СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ОШИБКА

   ТЕРМИН «СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ» был введен в употребление, чтобы обосновать ту мысль, что внутренняя политика России должна быть по существу внутренней, т. е. вопросы властвования и властного преемства должны решаться исключительно внутри – без какого-либо внешнего вмешательства и
   уж тем более без прямого внешнего арбитража. Термин, однако, против воли его создателей чрезмерно хорошо укладывался в советскую синтаксическую модель уничтожающего определения. Был просто гуманизм, и был социалистический гуманизм («если враг не сдается, его уничтожают»). Был просто рынок, и был социалистический рынок (сильно не пойми что). Была просто демократия («буржуазная» и «формальная»), и была демократия социалистическая, а также народная демократия, т. е. «народное народовластие». За то, что СССР подарил им такую тавтологию, страны Восточной Европы до сей поры очень любят Россию.

   Нужно было обладать немалой смелостью, чтобы идею, нуждающуюся и в разъяснении, и в прочувствовании, обреченную столкнуться и с добросовестным непониманием, и с не всегда добросовестным политическим противлением, вводить в оборот посредством термина со столь сильным советским обременением.

   Возможно, уместнее было бы начать с того, что суверенное качество (в отличие, например, от социалистического) демократии не является ни ограничивающим, ни уж тем более уничтожающим определением. Более того, в смысловом отношении оно даже и определением не является, будучи всего лишь указанием на conditio sine qua non демократии как таковой. Если вопрос о власти не является сугубо внутренним и, следственно, суверенным вопросом государства, это государство может быть самым распрекрасным в том или ином отношении, но демократическим в полной мере его назвать невозможно.

КЛАССИКА ЖАНРА

ДЕМОКРАТИЯ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ как верховная власть суверенного народа. Суверенного – следственно, воля народа, выраженная посредством тех или иных процедур, является последней инстанцией, над которой иных высших инстанций более нет. Изначально эта конструкция была направлена прежде всего против иной внутренней инстанции – королевской власти с ее божественным правом, т. е. утверждалось, что не монарх (вариант: генсек ЦК КПСС), но народ есть верховный суверен и власть должна исходить именно от него. Тем не менее претензии каких-либо внешних инстанций отвергались с той же страстью, что и претензии внутреннего свойства. «Contre nous de la tyrannie l'etandard sanglant est leve» – эти слова «Походной песни Рейнской армии», каковая стала «Марсельезой», написаны отнюдь не про Людовика XVI, а про императора Священной Римской империи. Как раз та легкость, с которой проклятия внешней тирании были переадресованы собственному королю, а потом, когда в 1914 г. страшная песня гремела на Западном фронте, снова была обращена к внешнему неприятелю, свидетельствует о том, что учение о суверенном народе не делает различия между теми, кто посягает (или обвиняется в посягательстве) на безусловное право последней инстанции. Если рассматривать годичной давности события на Украине в рамках демократической классики (страна liberte, egalite, fraternite – куда уж классичнее), то России, конечно, тоже бы досталось (да и доставалось – вспомним тревожные сообщения «Entendez-vous dans la cam– pagnie mugir ce российский ОМОН?»), но В. А. Ющенко за устроение внешнего арбитража с участием Квасьневского и Соланы следовало бы в соответствии с классическими образцами немедленно гильотинировать на майдане. Патриоты (в те времена это значило то же, что и демократы) революционного Парижа инкриминировали Людовику XVI попытку учредить международный арбитраж внутренних дел и называли это Il a traite sa nation.
Но даже если не касаться кровожадных основополагающих образцов (хотя с другой стороны – почему не касаться? Лежащего в основе современной демократии учения о суверенном народе вроде бы никто не отменял), безусловное исключение высшей внешней инстанции из решения внутренних властных дел было общим принципом всех стран, именуемых цивилизованными (да и нецивилизованными тоже), в течение весьма длительного времени. Французы, возможно, в свое время сильно привнесли тут свою природную страсть к резне, но самый принцип утвердился и считался само собой разумеющимся. Попытки внешнего арбитража если и случались, то воспринимались как откровенная агрессия – иногда удачная, иногда наталкивавшаяся на действенный отпор, но триумфом демократии они не считались.

ЧТО ИМЕЕМ – НЕ ХРАНИМ

СТОЛЬ УСТОЯВШЕЕСЯ ПОЛОЖЕНИЕ дел было причиной тому, что вопросы суверенитета ни в эмигрантской русской мысли (и внешней, и внутренней), ни в мысли перестроечно-демократической практически не рассматривались. Что психологически вполне понятно. Критики советского режима, а равно и его улучшатели могли относиться к нему как угодно, но абсолютный суверенитет СССР был для всех очевидным (многие даже считали, что его многовато), и вопрос, как охранить суверенитет той державы, что явится на месте коммунистического СССР, не представлялся особо актуальным – куда ж этот суверенитет денется? За исключением сторонников прямой иностранной оккупации (которые всегда были в ничтожном меньшинстве, да и как, собственно, оккупировать ядерную державу – после победы в ядерной войне?) никто этим вопросом не задавался. И. А. Ильин, очень много писавший о том, сколь уродлива будет послекоммунистическая полития, сколь она окажется продажной и в первую очередь – инвалютно-продажной в пользу инвалютных покупателей, был, пожалуй, единственным исключением, но его подозрительность практически не нашла отклика. Для прочих суверенитет был тем неотъемлемым достоянием, с которым при любом исходе ничего не случится. Тем более что всякая мысль об устранении коммунистического режима, воспринимавшегося как трагедия России и как противоестественное ее искажение, сознательно или бессознательно была реставраторской – вернуться к России, которую мы потеряли (см. сходный образ мысли в восточноевропейских странах-сателлитах, где мечтали вернуться в досоветизированный период). Но уж суверенитет той России всем представлялся очевидным, следовательно, Россия возрожденная и вновь обретенная тоже будет им обладать – как же иначе?

ИЗЪЯНЫ НОВОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

   ТАКОЙ ОПТИМИЗМ хорошо сочетался с главенствовавшим тогда новым политическим мышлением, согласно которому человек добр, государства (по крайней мере, новейшие) тоже добры, а все изъяны от взаимных недоразумений, среди которых коммунизм – одно из довольно существенных. Если устранить недоразумения, тогда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся. Ибо что им, собственно, делить, когда раздражающей идеологии коммунизма больше нет. Не то чтобы здесь все неправда, но здесь не все правда – отчего и надежды сбылись совсем не полностью.

   Коммунистическая идеология никак не способствовала ни нормальной жизни в нашей стране, ни общему благорастворению воздухов в мировой атмосфере – это чистая правда.

   Однако коммунизм (как, по крайней мере, задним числом делается ясно) не был единственным источником конфликтов. Они могут порождаться, с одной стороны, русофобией. Никакой паранойи в этой констатации нет, поскольку одностороннее или взаимное неприятие наций и культур – дело в истории вполне обыденное. В некотором роде она из таких неприятий и состоит, и народы издавна умели ненавидеть друг друга без всякого марксизма-ленинизма. С устранением коммунистической идеологии из международных отношений выяснилось, что русские больше не виноваты в том, что они коммунисты, но зато виноваты в том, что они русские. С другой стороны, кроме идеологии и кроме русофобии бывают еще и конфликты, порожденные сугубо прагматическими соображениями. Бывает геополитика, т. е. ничего личного, ничего идейного, а только небольшое противоречие по земельному вопросу: кто кого в землю закопает. Просто потому, что два равносильных суверена не могут уместиться в одной точке земного пространства, их обоих чем-то привлекающей. Взаимная помеха порождает конфликт. Так выяснилось, что представление о суверенитете как о недвижимом имуществе чересчур оптимистично. Оказалось, что сохранение суверенитета есть результат динамического равновесия, нуждающегося в постоянном поддержании, и лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой. Если же на бой не ходить, то по инерции суверенитет долго не держится и начинает постепенно рассасываться.

ЧУДО-ОРУЖИЕ

   ИЛИ ДАЖЕ НЕ ПОСТЕПЕННО. О технологии бархатных революций образца 2000—2005 гг. было наговорено много глупостей, было много спекуляций, заявок на освоение средств, просто откровенной паранойи, но при объективном взгляде нельзя не признать, что явилось новое и очень важное изобретение, могущее принципиально изменить характер межгосударственных конфликтов. Отвлечемся от того, кто на самом деле победил в Белграде, Тбилиси и Киеве, – пусть победили объявленные победителями Коштуница, Саакашвили и Ющенко и даже пусть победили с запредельным преимуществом, а революционные массы лишь срывали попытку беззаконной фальсификации. Поскольку подлинных цифр мы никогда не узнаем (прошло довольно времени, чтобы их обнародовать, когда бы на то была охота), в любом случае это вопрос веры. Штука в том, что объявленный победителем может быть победителем и фактически (как это по допущению имело быть с Ющенко и Саакашвили), а может и не быть. На результат это не влияет, поскольку победитель все равно объявлен заранее, а если итоговые цифры не говорят о его победе, значит, цифры фальсифицированы и массы устанавливают справедливость. Реальные цифры не имеют значения. Имеет значение вера революционных масс и конфирмация этой веры международными наблюдателями, которые тоже все знают заранее. Но тогда ни из чего не следует, что при наличии столь железной схемы всегда можно удержаться от соблазна переменить в другой стране правительство, если оно суверена иной державы почему-либо не устраивает.
   Ведь прежде ради такой цели, ради навязывания иной державе своей воли нередко велись кровопролитные войны. 24 июня 1812 г. Бонапарт перешел через Неман не ради территориальных прирезок за счет России и не ради контрибуций. 600-тысячная Великая армия шла в русский поход ради того, чтобы изменить политику России. Бонапарт более не мог терпеть того, что Александр I лукавит, и, вместо того чтобы ценой гибели русской торговли и русского рубля твердо осуществлять континентальную блокаду, он откровенно ее саботирует. Будь великий император знаком с Джорджем Соросом, Джином Шарпом, иными теоретиками и практиками оранжевых революций, не было бы ни Бородино, ни пылающей Москвы. Всего-то и надо было, что собрать майдан на Дворцовой площади С. – Петербурга, где в присутствии международных наблюдателей из Саксонии, Вестфалии, Голландии и Австрии революционные массы выкликнули бы правильного всероссийского императора, который будет строго соблюдать континентальную блокаду.
   Подобно тому как атомная бомба, примененная на деле всего дважды, принципиально изменила военное дело (да ведь и прежде так бывало – артиллерия, автоматическое оружие, паровой флот меняли все способы ведения войны), так и оранжевое изобретение, создавая абсолютно новые возможности навязывания своей политической воли другой стране, столь же принципиально меняет способы ведения политики. Не обязательно завтра применять эту методу – как и в случае с бомбой, достаточно уже самого наличия угрозы, чтобы поменялось все, и достаточно сильно. Подобно бомбе, оранжевую методику навязывания внешней воли невозможно изобрести обратно, и с этим теперь надо жить. Следственно – понимать, что новые способы отъема суверенитета на порядок (если не больше) эффективнее прежних.

СУВЕРЕНИТЕТ ВСЮДУ ЕСТЬ, ЕГО НИГДЕ НЕТ, И ОН НИКОМУ НЕ НУЖЕН

КОГДА ЭТО НЕПРИЯТНОЕ ОТКРЫТИЕ стало делаться достоянием русских умов, встречная мысль (ведь с иллюзиями расставаться всегда не хочется, а уж каждый день куда-то идти на бой за какой-то суверенитет не хочется вдвойне) тут же выдвинула сразу несколько успокоительных соображений. Во-первых, суверенитету ничто не угрожает – посмотрите, сколько стран всячески кобенятся против единственной оставшейся сверхдержавы, и при этом никто их особо не трогает. Во-вторых, в современном взаимозависимом мире понятие суверенитета вообще утратило свою актуальность – вместо национальных государств теперь сети и структуры. В-третьих, чего тужить о суверенитете, которого уже все равно нет и не будет, когда и без него совсем неплохо. Сколько есть государств, хоть в той же Европе, вполне себе счастливых, процветающих и при этом (хотя по инерции они все еще называются королевствами) давно уже de facto
лишенных самостоятельной государственной воли и сделавшихся субъектами местного самоуправления. Гражданин одного из таких счастливых государств – голландский физик Г. – А. Лоренц еще в августе 1914-го сказал: «Я счастлив, что принадлежу к нации, слишком маленькой для того, чтобы делать такие большие глупости». Призывы брать с Голландии пример и равняться на нее по сей день являются стандартным общим местом, тем более что в бывшем королевстве, а ныне субъекте местного самоуправления жизненный уровень и без всякой государственной воли замечательно высок, а в России он низок, и к тому же Россия со своей этой самой волей все время делает большие глупости. Пора бы и поумнеть, да и вообще «хорошо тому живется, у кого одна нога – и портка его не рвется, и не нужно сапога».

УДОБСТВА ЭВТАНАЗИИ

   В ПОСЛЕДНЕМ РАССУЖДЕНИИ много жизненной правды. Действительно, на склоне своего исторического возраста народам бывает присуще желание впасть в тихое постисторическое засыпание. Жизнь в истории и реализация своей государственной воли – занятие совсем не такое сладостное и зачастую сопряженное с немалыми проблемами и неудобствами, тогда как эвтаназия своего исторического бытия избавляет от многих проблем. Бывают очень благоустроенные богадельни, и отчего же не попробовать – попытка не пытка – приписаться к одной из таких. В конце концов, список исторических приключений России таков, что после столь сильного разнообразия однообразное засыпание может показаться вполне приятным. Все-таки суверенитет – это, возможно, и самостояние, и залог величия, но это самостояние регулярно требует крови, пота и слез, а историческая эвтаназия ничего такого не требует. А если это даже и не демократия суверенного народа, но всего лишь выборное местное самоуправление (дозволяемое при самых разных и не обязательно демократичных государственных устройствах) – так не в терминах счастье.
   В принципе оно бы и хорошо, и сладостно (по крайней мере, на первый взгляд, за более углубленный не поручимся), но беда в том, что и рады бы в рай (если это точно рай, а не что другое), да грехи не пускают.
   В нашем случае грех России – это уже хотя бы ее величина. Впрочем, история с географией тоже вносят свою лепту. Россия в ее нынешнем виде никак не годится на роль десуверенизированного субъекта местного самоуправления. Слишком много населения, слишком большая территория (десять часовых поясов – такого вообще нигде в мире нет), слишком протяженные границы и слишком проблемные соседи.
   Историческая эвтаназия возможна только по частям, потому что целиком такой кусок никто заглотить не в состоянии. Не Европа с ее компактными владениями.

ТЕРМОЯДЕРНЫЙ АНЕКДОТ

В ПРИНЦИПЕ ВОЗМОЖЕН и вариант вхождения в прекрасный новый мир по частям, хотя в этой связи вспоминается недавний жизненный анекдот. Один видный реформатор начала 90-х встречался с прогрессивной общественностью, и ему был задан прямой вопрос: имеет ли он какие-нибудь возражения против разделения России на множество компактных демократических государств? Реформатор отвечал, что имеет, и в духе уже старинного анекдота о том, как было двенадцать причин, почему пушки не стреляли, причем первая заключалась в том, что не подвезли пороха, указал на первую причину: Россия есть ядерное государство, и при ее раздроблении неизбежно возникнут проблемы, допустим, между Псковским и Новгородским княжествами насчет того, как делить боеголовки. Данная перспектива представлялась ему столь нежелательной, что об остальных одиннадцати причинах он считал говорить излишним. На это последовало: «И это все, что вы можете сказать?»
Судя по этому анекдоту, покуда было принято считать деятелей начала 90-х исчадиями ада, явилось племя младое, незнакомое и при этом вполне чуждое былым предрассудкам и опасениям. Реформатор, отвечая племени младому, исходил из того, что его спрашивают, как будет распадаться суверенная (а какая же еще?) держава с ядерным потенциалом. Совопросник же явно презюмировал, что ядерный потенциал (существенная часть суверенитета, между прочим) будет надежно контролироваться некими международными силами (а как же может быть иначе?), и оттого был разочарован глупостью реформатора, не понимающего столь очевидных вещей.

НЕУДОБНЫЙ ЯЗЫК, НЕУДОБНАЯ КУЛЬТУРА

   ШТУКА, ОДНАКО, В ТОМ, что в случае с Россией не поможет даже и такой для иных вполне очевидный ход, как одностороннее и полное ядерное разоружение. Допустим, что проблема с боеголовками снята этими самыми международными силами и под благодетельным контролем сил Россию нарезали на удельные княжества, вполне пригодные в качестве постепенно ассимилируемых субъектов местного самоуправления. Двадцать или тридцать Словакий и Молдавий. И тут ничего благостного не получится, потому что сработает эффект теста и топора. Легко раздроблять (естественно, когда время пришло) лоскутную империю из разноплеменных подданных. Менее понятно, как раздробить – и притом навсегда, ибо на время не имеет смысла – титульную нацию России, с тем чтобы евростандартные русские княжества не вздумали вновь воссоединиться. Аналогия с республиками СССР тут не имеет смысла. Наряду с общей советской идентичностью (вполне успешно размываемой временем) нерусские народы СССР имели идентичность свою, что и позволило распаду сделаться окончательно свершившимся фактом.
   У русских дело принципиально иное, поскольку со времен М. В. Ломоносова, отмечавшего, что мекленбуржец баварца не разумеет, тогда как помор астраханца разумеет прекрасно, не изменилось ничего. Язык на десять часовых поясов до удивительности один и тот же, культура, национальные и исторические мифы – одни и те же. Между тем для того, чтобы законсервировать раздробление, необходимы достаточно существенные различия в идентичности, что-то на глубинном уровне должно расклинивать бывшие части единого народа – но этого чего-то не наблюдается. Новую дюжину разных русских языков и русских культур не изобретешь. Единственный способ предотвратить соединение разрубленного теста – жесткое и непрестанное внешнее насилие, как это было с Австрией, которой версальские победители специальным пунктом мирных трактатов запретили воссоединяться с Германией, или с послевоенным разделом Германии, кончившимся, однако, воссоединением.
   В этом смысле эвтаназия русской истории, пожалуй, не имеет перспектив, и призывы (пусть самые искренние и продиктованные лучшими чувствами) «Не теряйте, куме, силы, опускайтеся на дно!» нерезонны.

   Россия слишком едина и неделима и при этом слишком велика, чтобы решить раздражающую русскую проблему враз и навсегда – посредством полной десуверенизации через уютное раздробление.

   Другое дело, что можно проводить опыты (хоть и неудачные, но болезненные) в этом направлении, и от этих опытов у нас в очень сильной степени будет отсутствовать уют.

ВОПРОС ДОЗРЕЛ

   ВПРОЧЕМ, СЛОЖНЫЕ СЦЕНАРНЫЕ ПЛАНЫ на тему того, как весьма умная нация-с покорила бы нацию-с весьма глупую и что бы из этого вышло, хотя и имеют познавательное и воспитательное значение, главным воспитателем политического класса более служит время. Переходный период от автоматической убежденности в том, что суверенитет – это навсегда и нечего об этом и думать, к пониманию того, что суверенитет – это то, что выстрадывают и отстаивают, был неизбежен. Как и вообще переход от девственности советских времен к нынешнему состоянию, когда шишек набито уже достаточно много, что дает известную умудренность.
   Когда речь идет о неизбежном и необходимом процессе становления политического сознания (новая русская государственность возникает и становится на ноги, и как же без сознания?), объявление проблемы суверенитета надуманной или, хуже того, специально сочиненной правителем и его прислужниками для обустройства каких-то негодных дел представляется довольно плоским. Из того, что некоторый вопрос занимает правителя и его прислужников, следует только то, что этот вопрос их занимает, а на сущность вопроса – если он действительно важен – не слишком влияет. Иначе может получиться так, что завтра В. В. Путин с Д. А. Медведевым задумаются над глубинными вопросами жизни и смерти и на это немедля последует возражение, что гроба тайны роковые – это все херня преестественная, которую придумали политтехнологи.
   Тем более что даже и хронология вопроса опровергает версию о сиюминутной придумке. Проблема суверенитета была вдруг очень остро и болезненно осознана весной 1999 г., когда о В. В. Путине очень мало кто знал. Осознанию – и очень сильному повороту в общественных умонастроениях – способствовала гуманитарная бомбардировка Сербии, в ходе которой вдруг пришло осознание того, что нас не бомбят не потому, что мы такие хорошие, и не потому, что прекрасный новый мир – это мир взаимоприятного сотрудничества, а только потому, что у России есть гарантия суверенитета в виде ракет с ядерными боеголовками, а у Сербии такой гарантии нет. То есть суверенитет – вещь важная и вовсе не надуманная. Так процесс и пошел, а В. В. Путин и прочие к нему лишь подключились.
   Одновременно шло осознание другой истины – суверенитет применительно к государству и нации есть то же самое, что свобода применительно к индивиду. Если вовсе не признавать надличностных сущностей, аналогия, конечно, не имеет смысла, но поскольку большинство людей таковые сущности признает, а равно и свободу ценит, то осознание тех преимуществ, которые свободное состояние имеет перед зависимым, пошло довольно быстро. Безусловно, имел место и противопоток, поскольку и у зависимого состояния есть свои выгоды. Коммендация, т. е. отчуждение своих свобод в пользу сильного в обмен на покровительство (или на обещание такового), неоднократно имела место в мировой истории, и значение коммендации в истории нынешнего антитоталитарного движения в России довольно велико.
   Однако при сопоставлении этих двух тенденций представляется, что готовность стоять в свободе, т. е. в суверенитете, обретает больше приверженцев. Бог даст, так будет и дальше.

Александр Филиппов [50 - Филиппов Александр Фридрихович – ведущий научный сотрудник Института социологии РАН, заведующий кафедрой практической философии Государственного университета – Высшей школы экономики, кандидат философских, доктор социологических наук.]
СУВЕРЕНИТЕТ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ВЫБОР

   ЖИВЕМ ЛИ МЫ в суверенном государстве? Сосредоточено ли на вершине политической власти в нашей стране то совершенное полномочие, о котором говорит Конституция (см. в особенности Преамбулу, статьи 3,4 и 80), источником которого является «многонациональный народ» Российской Федерации? Эти вопросы могут казаться риторическими, и они действительно таковы, но риторика – необходимая составляющая политической реальности. В публичной коммуникации нередко в разной форме задается один и тот же вопрос: не является ли мнимым заявленный в Конституции суверенитет, не находятся ли источники важных политических решений в других странах? Эти сомнения переходят в порицание властей, чрезмерно уступчивых, по мнению критиков, в делах, подлежащих суверенной компетенции государства. Говоря языком юридическим, критики власти вменяют ей не одни только ошибки или злой умысел, но именно несамостоятельность, действие в согласии с чужим целеполаганием. Риторический ответ на порицания такого рода очевиден. Энергично отстаивая правильность своих действий, государственные деятели словно бы обессмысливают сомнения, касающиеся суверенитета: в самом деле, кто будет настаивать на порочности «внешнего управления», если дела идут хорошо? Изъян такой позитивной риторики тоже очевиден: уходя от проблемы в период благополучия, можно тем скорее дать ход вызревающим сомнениям, когда что-то не заладится. И потому вряд ли удивительно все более широкое применение другого аргумента, имеющего почтенный вид научного рассуждения, не связанного с соображениями безусловной лояльности высшим чиновникам. Старого суверенитета, которым грезят изоляционисты и консерваторы, больше нет и не будет, говорят просвещенные авторы, само это понятие стало архаичным в современном мире. Делать ставку на укрепление суверенитета государства в эпоху глобальных взаимозависимостей просто нелепо. Государство уже не является той инстанцией концентрированной идентичности, которой можно приписывать намерения, интересы и волю, а значит, все те формулы суверенитета, которые предполагают единство государства как личное единство, ответственность – как личную ответственность (означающую персональное вменение вины за исполнение чужих замыслов), ныне уже не действуют.
   Нетрудно заметить, однако, что и «научный аргумент» имеет лишь относительную политическую ценность, поскольку его содержание является не всеобщим убеждением, но только одной из точек зрения, которая может быть правильной и может иметь успех, но только при столкновении с другой точкой зрения и при наличии признаваемых всеми правил дискуссии, когда добрая воля спорщиков или решение уважаемого арбитра приведут их к согласию. Такие дискуссии в политике редкость. Здесь мы сталкиваемся не с одними лишь аргументами. Риторика – только часть политики. Действия же могут быть основаны на совершенно ложных, архаичных убеждениях – и при том быть вполне эффективными, особенно в краткосрочной и среднесрочной перспективе. Если политик успешно действует, исходя из концепции суверенитета, которую мы предварительно рискнем назвать традиционной, или если действия политика успешно дискредитируются его противниками на основании такой концепции суверенитета, то и ближайший результат их действия имеют такой, как если бы прежние времена еще никуда не ушли. Видимость сохранения старого суверенитета имеет объективный характер: это не оптический обман, а сложное, слоистое устройство социальной жизни, в которой отжившее не исчезает в одночасье, но длит и длит свое существование, только с точки зрения просветителей утратившее актуальность.

   Утверждение об устаревании традиционных концепций суверенитета имеет, однако, несомненное достоинство в том отношении, что позволяет перенести рассмотрение вопроса в более продуктивную плоскость.

   В самом деле, и критики уступчивого государства, и сторонники отказа от избыточного акцентирования его полномочий, в сущности, придерживаются сходных воззрений на характер происходящего. Они только оценивают его по-разному. Первые считают его признаком слабости российского государства, вторые – одной из примет современной эпохи, начавшейся уже сравнительно давно. Однако применительно к нашей нынешней ситуации их вердикты чуть ли не тождественны: по меркам традиционного понимания суверенитет России неполон. Надо или не надо его восполнять, чтобы приблизиться к стандартам суверенитета, – это уже вопрос другой. В русле таких описаний двигаться дальше просто некуда, потому что стандарты суверенитета, обоснованные применительно к реальностям совсем иного времени, сами по себе не пригодны не только для того, чтобы критиковать или защищать современную политику, но также и для того, чтобы объявлять современное стремление к суверенитету заведомо архаичным. Если с переменой эпох понятие не исчезает, то не стоит ли нам присмотреться к тому, что делает его по-прежнему актуальным? Если времена переменились, но действия на основе представлений о суверенитете могут иметь успех, то не стоит ли нам присмотреться к тому, чем обусловлен он хотя бы в ближайшей перспективе? И во всяком случае, мы вправе задать простой вопрос: не может ли быть так, что даже самые радикальные изменения в существе современного суверенитета, если они вообще имеют место, все-таки означают не более чем его эволюцию, но отнюдь не отмирание?

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ПЕРВЫЙ
ЧАС РОЖДЕНИЯ СУВЕРЕННОГО ГОСУДАРСТВА

   ПОНЯТИЕ ГОСУДАРСТВА, говорил Карл Шмитт, конкретно и привязано к определенной эпохе. Она миновала, и то, что мы по привычке называем государством, походит на суверенные европейские державы времен разложения Священной Римской империи немногим больше, чем на греческий полис или цивитас латинян. Между тем, именно в эту эпоху зарождается и развивается понятие суверена и суверенитета.
   Это может показаться странным. В самом деле, мы привыкли к тому, что, начиная с описаний древности, большие державы, империи, царства, княжества и даже города именуются в исторических сочинениях государствами, и если эти государства не были покорены, если находились на вершине славы и могущества, то разве не был им свойствен тогда суверенитет? Ответ на этот вопрос весьма непрост. Говорим ли мы о полной независимости государства от других государств или же о способности его властителей принимать во внутренних делах любые решения, не ограниченные ничем, кроме собственного произвола? В первом случае нам пришлось бы забыть о всех международных договорах и соглашениях, практикуемых с давних пор. Во втором случае нам пришлось бы забыть о том, что произволу могут быть положены границы другими обладателями властных полномочий и действующими законами. Кроме того, помимо закона человеческого с древности признавался закон божественный, тот вечный закон, который нельзя преступить безнаказанно, хотя он и не всегда прописан в виде юридических формул. С самого начала здесь нужна полная ясность. Речь идет не о том, возможны ли были прежде, как возможны они и до сих пор, проявления безудержного самовластия вне и внутри могущественной державы. Речь идет о том, что устройство власти интерпретируется в обществе и представление о том, что даже и государю не все возможно, прочно укоренено в европейской истории, из которой мы и по сей день черпаем наши политические понятия.
   Если кто-то считает, будто в Средние века неограниченный произвол монарха подчинял себе «божественное право», то это ошибка, писал известный исследователь и критик суверенитета Бертран де Жувенель. Все как раз наоборот: верховная власть была разделена (ибо кроме короля была еще королевская курия, или совет – прототип позднейших парламентов), ограничена могуществом сеньоров и отнюдь не суверенна в делах законодательства. Слова апостола Павла о том, что нет власти не от Бога, трактовались в том смысле, что повиновение Богу (и церкви!) обязательно для властей. Такая трактовка неудивительна как раз потому, что средневековое мышление было пронизано принципом единства. Но речь шла о единстве всего человечества, которое выступало для мыслителей того времени как основанное Богом единое государство или империя, которое состоит, собственно, не из отдельных людей, но из меньших сообществ, сохраняющих относительную самостоятельность. Церковь и государство суть два порядка существования людей, которые не противоречат друг другу, но сочетаются в единстве устроенного Богом универсума. Правда, не так уж долог был век такого гармоничного воззрения на политическую жизнь. Одни исследователи полагают, что уже в самом начале XI века, когда папа Григорий VII объявил государство «делом дьявола и творением греха» (лишь церковь может освятить его!), был запущен тот процесс, который привел к разрушению всей конструкции: реакцией на попытки полностью подчинить государство церкви стала разработка концепции государства как сугубо светского учреждения. Другие авторы считают, что роковую роль сыграли попытки превратить империю в универсальное государство – независимо от того, предпринимались ли они папами или императорами Священной Римской империи. Главное здесь – коренное изменение картины мира, совершившееся в XIII-XIV веках: «Верхушка старого иерархического порядка, империя и церковь как мирская власть отступили на задний план и поблекли; определенные сообщества, стоявшие в иерархии союзов на более низкой, чем империя, ступени, уплотнились. Сверху, от империи, они притянули к себе совершенную власть и свободу политического действия и не признавали уже над собой никакого главы, никакой решающей инстанции. С другой же стороны, они впитали в себя сообщества, находившиеся ниже их, и уничтожили их собственную правовую жизнь; они присвоили себе исключительное право через войну или судебный приговор выносить решения о жизни и смерти людей».
   Вот что оказывается важным! Если в те времена, которые позже не очень справедливо окрестили «темными веками» средневековья, политическая мысль могла вдохновляться видением огромной империи, не просто охватывающей в перспективе все человечество, но и находящей свое место в устройстве мироздания, то попытки придать этой империи сугубо посюстороннее, мирское содержание или, наоборот, сугубо теологический смысл уже привели к существенным проблемам. Но эти проблемы обострились, когда наподобие империи стали трактовать заведомо ограниченные, не универсальные государства. Те полномочия, которые раньше могли приписываться только императору или папе, теперь обнаружились у королей («король является императором в пределах своих владений», говорили юристы при дворах французского, испанского, английского королей), и этих полномочий оказалось слишком много, чтобы перед ними могла устоять самостоятельность многообразных сообществ и властей. Король становится сувереном, и подданный оказывается в конечном счете один на один с сувереном, без социального посредничества, поруки и защиты. Ибо суверен – это не просто человек. Это персонифицированное государство. Само слово «суверенитет» означает при этом не высшую власть среди множества существующих властей одного качества, хотя и разной силы. Суверенитет имеет характер экстраординарной, исключительной высшей власти. А первым, кто определил ее таким образом, является знаменитый французский юрист и богослов Жан Боден.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ВТОРОЙ
ВОЛЯ МОНАРХА И ВОЛЯ НАРОДА

   В ТРАКТАТЕ «Шесть книг о государстве» (1576) Боден дал классическое, повсеместно цитируемое определение суверенитета как «абсолютной непрерывной власти государства». В начале XX века Карл Шмитт предложил следующую трактовку его рассуждений: «Он разъясняет свое понятие на множестве практических примеров и при этом все время возвращается к вопросу: насколько суверен связан законами и обязательствами перед сословными представителями? На этот последний особенно важный вопрос Боден отвечает, что обещания связывают, ибо обязывающая сила обещания покоится на естественном праве; однако, в случае крайней необходимости, обязательство, предписанное общими естественными принципами, прекращается…В определенном случае необходимо действовать вопреки таким обещаниям, изменять или совсем упразднять законы…». Поэтому для Бодена не был сувереном, например, римский диктатор, недолгое время обладавший абсолютной властью. При самых неограниченных полномочиях власть не суверенна, если не постоянна. Мы видим, что происходит: если в крайнем случае можно пренебречь велениями «естественного права» (формулы которого не только открываются здравому разуму каждого человека, но и вписаны уже в те времена в авторитетные своды законов и юридические толкования), то эта способность оборачивается для суверена специфической свободой по отношению к народу и его представителям. Откуда же берется эта свобода? Ведь одно дело – доказывать, подобно Бодену, что такова логика суверенитета, и совсем другое дело – обнаружить подлинный исток этой логики в самом устройстве политической жизни. Для нескольких последующих веков главным объяснением суверенитета стал общественный договор.
   Конечно, это отдельная и довольно трудная тема, но сказать несколько слов о ней мы все-таки должны. Долгое время распространено было такое представление: народ приглашает на правление государя и договаривается с ним. Понятно, в общем, что кого можно пригласить, того можно и прогнать, то есть расторгнуть договор. Конечно, для утверждения полновластия королей и новой трактовки суверенитета это было неприемлемо. Но если выводить нерушимость суверенной власти из «вечного закона» и «естественного права» становится все труднее, то на чем же еще может быть основана власть государя? Не традиционный, но вполне отвечающий духу новой европейской научности ответ на этот вопрос дает в середине XVII века Томас Гоббс, один из величайших политических мыслителей Запада. Никакого народа, заключающего договор с сувереном, нет до тех пор, говорит он, пока нет государства. Никакого государства нет, пока нет суверена. Никакие договоры не будут соблюдаться, пока нет гарантирующего их государства, то есть суверена. Никто не может гарантировать договор народа с сувереном, потому что единственным гарантом выступает он сам, и если его положение зависело бы от договора, то есть признания, то надежность таких гарантий была бы ничтожна. Это значит, что суверен хотя и обязан своим положением общественному договору, однако не является одной из сторон договора! Все выглядит совершенно иначе. В некотором гипотетическом, «естественном» состоянии, когда государства еще не было, у всех людей было равное право на самозащиту, так что, отстаивая свою жизнь или приобретения или даже из честолюбия, они должны были соперничать в борьбе за власть. «И причиной этого не всегда является надежда человека на более интенсивное наслаждение, чем уже достигнутое им, или невозможность для него удовлетвориться умеренной властью; такой причиной бывает и невозможность обеспечить ту власть и те средства к благополучной жизни, которыми человек обладает в данную минуту, без обретения большей власти». А поскольку их соперничество не могло быть урегулировано ни силой, ни авторитетом, естественным состоянием была война всех против всех. Но как можно добиться мира? Только через заключение договора. А что заставит соблюдать договор? Ведь если один из договорившихся нарушил договор, то он в более выгодном положении, чем тот, кто его соблюдал. Нужен страх гарантированного возмездия за нарушение договора. И потому необходим суверен, которому люди передают то, что они никак не могут доверить друг другу: право карать нарушение договора смертью. «Это больше, чем согласие или единодушие. Это реальное единство, воплощенное в одном лице посредством соглашения, заключенного каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал каждому другому человеку: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему твое право и будешь санкционировать все его действия». Это лицо или собрание лиц и есть суверен.

   Суверен – не только верховный властитель, но и верховный судья в вопросах веры и прочих суждений и мнений, могущих иметь значение для государства.

   Кажется, что суверен у Гоббса получился страшненький. Недаром, говоря о суверенном государстве в тоне осуждения, часто вспоминают название его знаменитого трактата «Левиафан». С Левиафаном была связана длительная и довольно скверная традиция мифологических трактовок, так что Гоббс, доказывал Карл Шмитт, серьезно промахнулся, избрав такое чудовище на роль наглядного символа. Но даже если и не придавать значения тому, как должны были мыслить себе Левиафана воспитанные в определенной духовной традиции европейцы, наше нынешнее впечатление от построений Гоббса может быть самым тяжелым.

   Нам, знакомым с историей позднейших авторитарных и тоталитарных режимов, легко представить себе суверена как стража абсолютной несвободы граждан.

   Ведь он может быть верховным властителем, только будучи верховным интерпретатором законов, верховным судьей и палачом, единственным, кто может карать смертной казнью. Граждане же не допускаются не только до публичного обсуждения суверена, но даже и до публичных дискуссий по неполитическим, духовным вопросам, если только это может навредить государству.
   Однако давно было замечено, что в намерения Гоббса вряд ли входило обоснование безграничного господства. Прежде всего полномочия суверена прекращаются за границами государства. Никакого государства государств нет, и суверены между собой находятся в естественном состоянии войны. Между прочим, это означает, что за границами государства кончается и безусловная лояльность гражданина: например, попав в плен на войне, он обязан быть верным тому, кто его пленил, а не тому, кто послал его воевать. Во-вторых, внутри государства суверен все-таки интерпретирует естественный закон. Он отнюдь не свободен в выборе целей своего правления, потому что задача его – сохранение тела государства, где царят мир и благополучие. В-третьих, недостаток публичной свободы отчасти компенсируется свободой частной. Это в том, что касается мнений. Что же касается собственности, торговли, ремесел, то задача суверена в том и состоит, чтобы гарантировать надежность приобретений, сделанных путем «безопасным и безвредным для государства».
   Гоббс сам говорил, что основная задача его труда – показать взаимосвязь защиты и повиновения. Но подобно тому, как в Средние века не удалось в полной мере реализовать проект гармоничного сосуществования церковной и светской властей, так в новое время не удалось гармонизировать всевластие государства и надежность частного существования. Пожалуй, наиболее показательно здесь развитие идеи суверенитета в знаменитом сочинении Ж. Ж. Руссо «Об Общественном договоре». Руссо отказывается от идеи репрезентации – суверен един и не может быть никем представляем. А поскольку он образуется благодаря общественному договору, то суверенен именно народ, а не «лицо или собрание лиц». Суверен – это «политический организм», «коллективное существо», «условная личность». Он появляется в силу гипотетического «первого соглашения», благодаря которому народ конституируется как народ. С этого момента у народа и появляется неотчуждаемый суверенитет. Это значит, что, изъявив согласие безусловно повиноваться некоему правителю, т. е. отказавшись от суверенитета, он перестает быть народом. В свою очередь, власть политического организма, т. е. суверена, безгранична. «Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит, как я сказал, имя суверенитета».
   Так что мы не вправе констатировать существование «политического организма», не добравшись до характеристик общей воли. Она «неизменно направлена прямо к одной цели и стремится всегда к пользе общества, но из этого не следует, что решения народа имеют всегда такое же верное направление. Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно». Общая воля, чтобы она была поистине таковой, «должна исходить ото всех, чтобы относиться ко всем» и не может устремляться «к какой-либо индивидуальной и строго ограниченной цели». Казалось бы, вмешательству политического организма в частные дела поставлен предел! Политический организм активирован общей волей, когда речь идет о политических, общих делах. Дела частные его касаться не должны. Но не так все просто. Индивидуальное благо каждого гражданина зависит от его представлений о достоинстве и свободе. Общественный организм образуется, по договору, посредством отчуждения части «силы, имущества и свободы» каждого человека, вступающего в соглашение. А сколько должно быть отчуждено и сколько ему оставлено, решает суверен, то есть общая воля. Суверен не может действовать против интересов общественного организма. Но не заблуждается ли суверен, не ошибается ли общая воля? Чтобы выяснить это, гражданин мог бы применить универсальный критерий «достоинства и свободы». Но что он должен понимать под этим? Свою естественную свободу он потерял, вступая в общество. Приобрел же он свободу политическую. Это значит, что он может сам не понимать своего счастья, и в таком случае задача суверена – «силой принудить его быть свободным».
   Вот здесь уже никаких сомнений быть не может. Суверен не просто всевластен в самых главных вопросах человеческого существования, поскольку оно детерминируется политическим организмом, он принуждает человека извне и изнутри, он проникает в глубины его сознания и воли, заставляет его смотреть на себя как бы со стороны – стороны суверенного общества. «Чистая воля как таковая, которая для самой себя есть цель своего исполнения, является истинным сувереном, – пишет замечательный немецкий историк Райнхарт Козеллек. – Результатом является тотальное государство. Оно покоится на фиктивном тождестве гражданской морали и суверенного решения. Всякое выражение воли совокупности есть всеобщий закон, ибо она может желать лишь свою собственную тотальность… Абсолютная общая воля, которая не знает никаких исключений, сама есть сплошь исключение. Тем самым суверенитет у Руссо разоблачается как перманентная диктатура. Он равноизначален с перманентной революцией, в которую превратилось его государство».
   Мы видим, к чему приводит последовательно развиваемая идея суверенитета: если уж ограничений нет, то нет их ни в чем. Тотальность политического невозможно смягчить или замаскировать. Но мало этого. Ее невозможно персонифицировать! Конечно, решения принимают конкретные люди, и сам Руссо, между прочим, возлагает большие надежды на аристократическое правление, «когда мудрейшие правят большинством». И всетаки даже в самой абстрактной теории нельзя не заметить разницу между личностью, которой можно вменить ответственность, и безличной, в существе своем незримой общей волей, на которую с большим или меньшим успехом ссылаются в своей политической деятельности самые разные интерпретаторы. Сочетание совершенного полновластия и столь же совершенной невменяемости общей воли делает проект Руссо одним из самых страшных в истории понятия суверенитета. Французская революция, последовавшая через несколько десятилетий после публикации трудов Руссо, с ее «Декларацией прав человека и гражданина», с ее формулами народного суверенитета, вписанными в несколько конституций, с ее попытками учредить новую, гражданскую религию (необходимость которой также обосновывал Руссо) и, конечно, с ее перманентностью и террором служит хорошей иллюстрацией этого вердикта.

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ТРЕТИЙ
ВЕСТФАЛЬСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

   ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ТЕОРЕТИКИ суверенитета внутреннего мало что сказали о суверенитете внешнем, о взаимоотношениях между государствами. Очевидно, конечно, что с развитием идеи полновластия должны были уходить на задний план те классические формулы права народов (ius gentium), которые изначально, еще во времена кодификации римского права означали не более чем конкретизацию применительно к жизни человеческих сообществ естественного права, значимого для всех живых существ. Имперская регуляция, как мы видели, ослабевала, и после Тридцатилетней войны так называемый Вестфальский мир 1648 г. юридически закрепил независимость от империи ряда европейских стран. Несмотря на то что и поныне именование сложившейся системы суверенных государств Вестфальской является чуть ли не общим местом как в научной литературе, так и в публицистике, полезно всетаки иметь в виду, что к договорам 1648 г. ни политическая, ни юридическая реальность современного мира не имеет почти никакого отношения. исылки юристов на традицию, насчитывающую «три с половиной века», хороши только в качестве риторической фигуры. В самом деле, Вестфальский мирный договор – это (не считая массы сопутствующих документов Вестфальского мирного конгресса 1643—1649 гг.) не один, а два договора, «Гснабрюкский» и «Бюнстерский», заключенные между Священной Римской империей и королевствами Францией и Швецией. По этим договорам двум крупнейшим в тот момент европейским силам отходили земли, которые им далеко не всегда удавалось удерживать впоследствии, будь то Померания или остров Рюген для Швеции, или многострадальный французский Эльзас. По этим же договорам появлялся (дополнительно к семи, бывшим до тех пор) еще один, восьмой выборщик императора, получали существенные права многочисленные князья, герцоги, архиепископы – владетели политических единиц, названия которых давным-давно ничего не говорят современному человеку. Никакой Вестфальской системы, о которой мы могли бы разумным образом рассуждать в современном мире, эти договоры, конечно, не создали.
   Однако риторическая фигура Вестфальской системы возникла, конечно, не на пустом месте. Прежде всего, впервые полнота власти (именно так и называется «суверенитет» в латинском оригинале договора) на определенной, внятно обозначенной территории была определена и гарантирована международными соглашениями, с использованием юридических аргументов и терминов. Во-вторых, эта полнота власти определялась не для одного государства, но именно применительно к ряду государств, упомянутых в договоре (помимо империи, королевств и епископств, здесь говорится о status, входящих в империю разнокалиберных политических образованиях, преимущественно немецких княжествах). Наконец, в-третьих, Вестфальские договоры подтвердили права протестантов так называемого Аугсбургского вероисповедания. С одной стороны, подтверждалось действие знаменитого Аугсбургского религиозного мира, широко известного формулой «cujus regio illius religio» – «чья власть, того и вера». С другой стороны, прописывались права протестантского духовенства и верующих. Политическое единство империи окончательно уходило вместе с единством веры, на страже которой стоял не только папа, но и император. Однако намного важнее другое: в конструкцию Вестфальского суверенитета заложен территориальный принцип. Чтобы в будущем избежать политических столкновений, договор, официально названный «орудием мира» (instrumentum pacis), фиксировал право на неограниченное осуществление всех прерогатив, прав, свобод и привилегий за главами основных территориальных образований империи.

   Суверенитет – это территориальный суверенитет. Территории – это данные уже сушествуюшие территории, которые удостоверены прежде всего именно этой своей фактичностью, а не какими-то иными правовыми уложениями.

   Конечно, в такую конструкцию заложено напряжение, и о нем следует помнить всякий раз, говоря о Вестфальской системе. Ведь территории, о которых идет речь, возникли внутри империи. Договор, которым подтверждаются права глав этих территорий, – это договор империи с крупнейшими королевствами. Права глав территорий, гарантированные договором, – это суверенные права прежде всего немецких князей и только во вторую очередь – вольных имперских городов, но отнюдь не права народов. Именно поэтому современную систему могут именовать Вестфальской – не на основании содержания договоров, но на основании принципа, пережившего все последующие мирные конгрессы и конференции и установленные ими регуляции. Этот принцип состоит, грубо говоря, в том, чтобы придать фактическому положению дел значение, далеко выходящее за пределы фактичности. Если есть политические образования с фиксированной территорией, то полномочия властей на этих территориях являются исключительными в буквальном смысле слова, то есть не чрезвычайными, не абсолютными (хотя и это возможно), но именно исключающими любые действия извне. Поэтому такой суверенитет нельзя отождествлять ни с международным признанием, ни с внутренним суверенитетом, то есть полновластием правителей на территории государства. «Легальный международный суверенитет и Вестфальский суверенитет предполагают вопросы власти и легитимности, но не вопрос контроля, – пишет современный исследователь Стивен Краснер. – …Правило легального международного суверенитета состоит в том, что признание распространяется на территориальные единицы, имеющие формальную юридическую независимость. Правило Вестфальского суверенитета состоит в исключении на территории государства, будь то de facto или de jure, {действия} внешних акторов. Внутренний суверенитет предполагает как власть, так и контроль, как спецификацию легитимной власти в рамках политического строя, так и масштабы возможного эффективного исполнения этой власти».
   Но тогда дело оказывается совсем не простым! Одно только утверждение, что государство является суверенным, не означает, что его «суверен» (будь то государь или народ) пользуется международным признанием. Международное признание не означает полновластия на данной территории.

   Фактическое допущение независимости не означает международного признания этой независимости в качестве законной, а легальный статус суверенного государства сам по себе не является гарантией от интервенции или иных форм вмешательства.

   Говоря о суверенитете, об угрозе суверенитету и о его сохранении, мы должны более точно определять, какого рода суверенитет мы имеем в виду. Ведь нам приходится иметь дело не столько с обоснованиями, сколько с последствиями определенного рода решений. Стивен Краснер предлагает в этой связи, вслед за Дж. Марчем и Дж. Олсеном, проводить различие между «логикой последствий» и «логикой уместности». В первом случае действия совершаются исходя из желания достигнуть определенных результатов. Во втором случае – исходя из того, какие нормы и правила регулируют поведение. По отношению к суверенитету это выглядит следующим образом. Конечно, нормы и правила, касающиеся межгосударственных отношений, существуют. Отрицать их значение было бы неправильно. И все-таки, если присмотреться более внимательно, обнаружится система организованного лицемерия: когда речь идет о том, чтобы достигнуть некоторого желаемого результата, руководители государств отбрасывают «логику уместности» и руководствуются «логикой последствий». «Правители, не государства – и не международная система! – совершают выбор относительно политики, правил и институтов. Уважается ли международный легальный суверенитет и суверенитет Вестфальский, зависит от того, какие решения принимают правители. Нет никакой иерархической структуры, чтобы удержать их от нарушения логики уместности, которая связана со взаимным признанием или исключением внешнего авторитета. Правители могут признавать или не признавать другое государство. Они могут признавать или не признавать образования, не имеющие юридической независимости или территории. Они могут вмешиваться во внутренние дела других государств или пойти на компромиссы в своей собственной политике». Если мы будем рассматривать эти слова не просто как описание положения дел, но как проблему, важную для тех, кто обеспокоен суверенностью своего государства, отсюда может следовать ряд важных выводов.
   Во-первых, поскольку признание политической системы суверенной de jure и признание территориально-политического образования суверенным de facto не обязательно совпадают, в прагматике политического действия всегда полезно иметь в виду последствия. Возможно, что фактическое положение дел будет легализовано (как это нередко случается с поначалу не признаваемыми государствами). Но возможно, что оно так и не будет легализовано, и когда столкнутся два принципа, легальность перевесит фактичность или послужит удостоверению новой фактичности. Нет и не может быть общего принципа, позволяющего автоматически делать ставку на фактическое положение дел или на его юридическое оформление.

   Во-вторых, апелляция к Вестфальской системе в настоящее время является приемлемым, действенным, но недостаточным аргументом в политическом дискурсе.

   Повторим еще раз: отсылка к голой фактичности территориального устройства, даже если она закреплена в договорах и освящена традицией, является слабым тезисом по сравнению с аргументами от права, справедливости, общественного мнения и воли народа. И нет никаких способов принудить нарушителей принципов Вестфальского суверенитета к следованию им в тех случаях, когда реализация интересов сопровождается ссылками на принципы, в наше время более широко принятые и более убедительно обоснованные.
   В-третьих, именно эта слабость внешних гарантий заставляет присмотреться к ресурсам внутреннего суверенитета. Невмешательство внешних сил во внутренние дела может не быть связано со способностью власти реализовать все возможности контроля и управления на данной территории. Но вмешательство может внести свой вклад в ослабление или (как реакция) усиление внутреннего суверенитета. В свою очередь, международное признание может относиться к правительствам без контролируемой ими территории (например, польское правительство в изгнании в период Второй мировой войны); в признании может быть отказано тем, кто реально контролирует некую территорию (например, ряд государств на территории бывшего СССР); легальное представительство в международных организациях можно получить безотносительно к Вестфальскому суверенитету и потенциалу внутреннего контроля (например, представительство Белоруссии и Украины в ООН в период существования СССР). Все это может далее иметь позитивные или негативные следствия для установления более или менее эффективного внутреннего контроля. Внутренний контроль может быть эффективным политически (не только недопущение внешних политических инстанций к управлению, но и подавление оппозиции правителям), но неэффективным экономически: например, как часто пишут, малые страны вряд ли могут отстоять самостоятельность своего валютного регулирования или независимость от внешних рынков жизненно важных для них товаров.
   Тем более важно выяснить, чем в этом случае может быть внутренний суверенитет. Если контроль недостаточен или все больше ослабевает, если единства внутри страны нет или начинаются процессы дезинтеграции, если все больше и больше областей социальной жизни (будь то экономика, наука или средства информации) находятся в куда более тесной связи с такими же областями за пределами государственных границ, чем с иными областями внутри государства, тогда открываются возможности внешнего влияния, переходящего во вмешательство, а затем могущего привести к изменению территориального и/или легального статуса страны. Возможное, конечно, не всегда реализуется. А потенциал политического правления, представляющего собой единство, как показал уже Гоббс, основан на особой связи насилия и признания.
   В начале XX века Макс Вебер ввел понятие легитимного насилия. Рассуждение его можно свести к нескольким простым шагам: 1) если хотя бы два человека действуют с учетом поведения друг друга, то они могут быть либо в согласии, либо в борьбе; 2) согласие может быть просто солидарностью, но может означать готовность одного из них подчиниться другому; 3) тот, кто может навязать свою волю, обладает властью; 4) власть – это шанс навязать свою волю; 5) господство – это шанс не просто навязать волю, но заставить выполнять определенные приказы; 6) власть и господство называются шансами, потому что всегда возможно сопротивление; 7) шансы господства существенно повышаются, если оно считается легитимным, то есть признается таковым именно теми, над кем властвуют, а не просто обосновывается придворными юристами. Вот это признание господства законным, оправданным и позволяет говорить о легитимном насилии как особом средстве. В наши дни это средство, говорит Макс Вебер, монополизировало государство. На определенной территории именно оно располагает исключительным правом на легитимное насилие. Это значит, что, хотя власть и даже господство могут встречаться в самых разных социальных отношениях, положение государства – совершенно особенное. Однако эту мысль требовалось додумать до конца, чтобы соединить юридическое и социологическое понимание суверенитета, доказать, что совершенное полновластие имеет не только наибольший эффект, но и наивысшую юридическую силу. Эту задачу попытался решить Карл Шмитт.

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И БЕЗЛИЧНАЯ ВЛАСТЬ

   «СУВЕРЕН, – говорит Шмит, тот кто принимает решение о чрезвычайном положении». Это можно понимать очень просто: есть прописанные в конституции полномочия; кто ими наделен, тот и суверен. Но Шмитт видит (в 20-е годы XX века!) «современные тенденции»: речь идет об «устранении» суверена как юридического понятия. В самом деле, если точно определить его полномочия в законах, к чему стремится либеральная наука о праве, суверен будет ограничен в своем решении. Между тем, подлинный суверен, по Шмитту, сам решает, наступили экстраординарные обстоятельства или нет; устранен повод к введению чрезвычайного положения или нет. Дело не только в регуляциях политической и правовой жизни в данном государстве в данное время. Дело именно в принципе. А принцип состоит в том, чтобы искать истину в крайностях. «Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно только подтверждает правило, само правило существует только благодаря исключению». Когда мы судим о рутине повседневной жизни, правильно понять существо дела можно, обращая внимание не на то, что повторяется (не на регулярности, не статистически фиксируемые закономерности), но на то, что может произойти редко. «Здесь весьма уместно слово „суверенитет“, равно как и слово „единство“. Оба они отнюдь не означают, что каждая частность существования каждого человека, принадлежащего к некоторому политическому единству, должна была бы определяться, исходя из политического, и подчиняться его командам, или же что некая централистская система должна была бы уничтожить всякую иную организацию или корпорацию. Может быть так, что хозяйственные соображения окажутся сильнее всего, что желает правительство якобы хозяйственно нейтрального государства; в религиозных убеждениях власть якобы конфессионально нейтрального государства равным образом легко обнаруживает свои пределы. Речь же всегда идет о случае конфликта». В ситуации конфликта все очевидно: если государству удается реализовать свои притязания, то оно и есть то самое политическое единство, суверенитет которого подтвержден на деле. «Если противодействующие хозяйственные, культурные или религиозные силы столь могущественны, что они принимают решение о серьезном обороте дел, исходя из своих специфических критериев, то именно здесь они и стали новой субстанцией политического единства». А если, например, государство предполагает объявить войну, но силы, ему противодействующие, достаточно могущественны, чтобы ее предотвратить, но недостаточно – чтобы ее по своему разумению и критериям объявлять, то это свидетельствует лишь о том, что никакого политического единства больше нет. Говоря о политическом единстве, Шмитт настаивает на его личной репрезентации: решения принимает некое лицо, и это имеет юридическое значение, далеко выходящее за рамки просто фактического положения дел. «Для реальности правовой жизни важно то, кто решает. Наряду с вопросом о содержательной правильности стоит вопрос о компетенции». Иначе говоря, фактическая способность принять решение означает не только мощь насилия, но и наличие правовых последствий этого насилия. Не просто противоборство, но противоборство с правовыми последствиями. Не просто чрезвычайное положение, но чрезвычайное положение как правовой акт (а не голое насилие), которым отменяются нормы обычного времени. И эта способность персонифицирована, потому что решение принимает не безличное коллективное «мы», но конкретный человек, воплощающий суверенитет политического единства.

   Суверенное единство вовсе не означает ни всесилия государства или главы государства, ни тоталитарного подавления всех институтов и ассоциации его граждан, имеющих также иные, совсем не политические интересы и склонности.

   Дело в другом. Сквозь рутину повседневности просвечивает, иногда лишь едва-едва, возможность исключительных случаев и крайних мер. В этом все дело! Пусть экономика идет своим чередом. Пусть религиозная жизнь не знает оглядки на государство. Пусть наука и мораль утверждают себя как автономные сферы. Все это не угрожает внутреннему суверенитету, пока возможным остается экстраординарное событие власти: поскольку власть есть способность самого крайнего насилия и поскольку она признается как таковая, можно говорить о политическом единстве, у которого есть власть. Фактически применяемое насилие, фактически вводимое чрезвычайное положение только делают видимыми обычно скрытую в повседневной рутине базовую рамку или, как принято говорить в современной социологии, фрейм власти. Это единство может быть не признано внешними силами, но говорить о том, что его вообще нет, можно не ранее, чем оно потеряет способность радикального суверенного решения относительно того, кто друг, а кто враг, с кем война, объявляется ли чрезвычайное положение и т. п.
   Но действительно ли Шмитт дает нам универсальный критерий суверенитета? Этот вопрос осложняется тем обстоятельством, что решение персонифицировано. Оно предполагает наличие причинно-следственных связей «решение – действие – результат». Насколько осмысленным является утверждение о существовании таких связей в наши дни? Уже много позже, в середине XX века, Шмитт написал «Диалоги о власти и о доступе к обладателю власти». Здесь речь идет о сложных взаимосвязях современной техники, которую создал человек, но которую он уже не может всецело контролировать. И эта техника «превосходит отношения защиты и повиновения. Еще в большей степени, чем техника, власть человека над человеком ушла из его рук». Действительность власти превышает действительность человека. Я не говорю, продолжает он, что власть человека над человеком хороша. Я не говорю, что она зла. Я только говорю, что власть сильнее, чем всякая воля к власти.
   Иначе говоря, какой бы властный акт мы ни исследовали, трудно быть уверенным в том, что источником его является исключительно то самое суверенное решение, которое принимает персонифицирующий политическое единство властитель.
   Есть человек, который может навязать свою волю другому человеку. Мы говорим, что у него есть власть. Но как быть в тех случаях, когда этот властитель засыпает? Или когда у него ослабевает память? Или в тех случаях, когда он заболевает? Или в тех случаях, когда речь идет о передаче властных полномочий от одного властителя другому? Или когда слишком много информации? Что тогда происходит? Конечно, доступ к обладателю власти важен; значит, кто имеет право доклада суверену, тот имеет власть. Но об этих проблемах знали еще много веков назад. Шмитт идет еще дальше. Человек, говорит он, нажавший некую кнопку, вызывает тем самым действия некоторого количества сил, просчитать которые он не может. То, что по старинке наблюдается как суверенное решение, в реальности имеет характер лишь одного видимого события в огромной невидимой взаимосвязи. Но если сомнительно суверенное решение, то не сомнителен ли любой видимый суверенитет? И не следует ли все-таки согласиться с теми, кто утверждает, что в наши дни это понятие устарело?

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ФОРМУЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ

   В СВЯЗИ С ПРОБЛЕМОЙ суверенитета в последнее время часто вспоминают слова Д. Белла, сказанные почти двадцать лет назад: «В наши дни национальное государство слишком мало для больших проблем и слишком велико для маленьких». Действительно, политическим инстанциям чуть ли не любого государства сейчас не хватает мощности, чтобы реализовать сугубо суверенное решение. «Глобальные потоки финансов, медийных образов, рисков, образцов потребления, народонаселения и власти лишают устойчивости традиционное понятие национальных пространственных границ». В то же время эти мощности избыточны для решения проблем куда меньшей значимости, что и вызывает претензии таких критиков суверенитета, как уже цитированный нами выше Б. де Жувенель.
   Сомнения в продуктивности суверенитета могут усилиться, если под определенным углом зрения рассматривать историю суверенитета, фрагменты которой мы представили в этой статье. Мы видели, как внутренний суверенитет стал отождествляться с полнотой внутреннего контроля и внешней независимости, немыслимых в современном мире; мы видели, что уже Карл Шмитт, предложивший одну из самых радикальных версий суверенитета, не усматривал в нем возможностей столь совершенного контроля; мы видели, наконец, что можно говорить о многообразии суверенитетов, так что полнота контроля теперь не сопрягается с полнотой независимости. Не должны ли мы предположить, что самая идея суверенитета, как внутреннего, так и внешнего (в любом из указанных смыслов), – это некий проект, когда-то привлекательный, а в наши дни полностью исчерпавший свой потенциал? Судя по всему, дело все-таки не так просто.
   История учит нас, что фактическая неполнота суверенитета не является чем-то абсолютно новым. На суверенитет могли возлагаться большие или меньшие надежды, он мог быть реализован в большей или меньшей мере, во всех или только в некоторых аспектах. Но всякий раз это был процесс, движение, а не столкновение грубой реальности с логическими принципами и, как следствие, полное развенчание последних. Если воспользоваться одним старым философским различением, можно сказать, что суверенитет – принцип не конститутивный, а регулятивный.

   Апелляция к суверенитету означает не описание того, что есть, но некий необходимый модус совершения действий в определенных областях политики.

   В чем же состоит его необходимость?
   Прежде всего, невозможность суверенного контроля над всеми областями индивидуальной и социальной жизни не означает тотального невмешательства государства. Современная экономика устроена таким образом, что такое вмешательство не просто возможно, но и требуется самим характером «свободного рынка». И. Уоллерстайн указывает на несколько аспектов такого вмешательства государства: 1) ограничения импорта/экспорта, разного рода квоты и прочее того же рода, к выгоде одних предпринимателей и невыгоде других; 2) вложения в инфраструктуру, которая необходима для бизнеса, но стоит слишком дорого для каждого предпринимателя по отдельности; 3) расходы на возмещение причиненного предприятиями убытка, например, окружающей среде, которые также могут быть чрезмерно высоки; 4) создание монополистических преимуществ, хотя бы на некоторое время, для местных предпринимателей; 5) покровительство предпринимателям из других стран, которые стараются избежать контроля со стороны своих государств; 6) собственная экономическая активность государств на рынке в качестве покупателей или производителей-монополистов. Вероятно, перечисление возможных операций такого рода тем самым еще не исчерпано. Очевидно, что одни из этих действий возможны благодаря внутреннему суверенитету, а другие – благодаря существованию межгосударственной системы взаимного признания в той или иной форме. Проблема состоит, однако, в том, что для совершения этих действий нужны институты государства, потенциал которых в меньшей степени связан с выполнением указанных функций, чем с признанием и поддержкой политической власти. В свою очередь, признание и поддержка связаны не с декларациями о суверенности государства, а с его реальным участием в тех областях повседневной жизни граждан, которые так или иначе предполагают политическое вмешательство. В этом, как известно, состоит один из основных парадоксов глобализации. Капитал перетекает в те места, где ему предвидится наибольшая выгода, но создавая условия для получения выгоды, он в куда меньшей степени озабочен принятием на себя пролонгированных социальных обязательств, чем политические институты. Капитал приходит, капитал действует, капитал уходит, а возникающие или постоянные проблемы так и остаются проблемами местными, решение которых вменяется суверенной власти. Действия политических чиновников могут быть обусловлены разного рода обстоятельствами (от обязательств по международным договорам до коррупции), которые лежат вне сферы внутреннего суверенного контроля, но само пребывание их в должности обусловлено эффективностью такого контроля и потенциалом внутреннего признания.
   Поэтому как признание суверенитета, так и отрицание его являются не просто риторическими фигурами. Речь идет о формулах политической коммуникации, которые предполагают, что консолидация политических агентов (будь то граждане, официальные институты или репрезентанты самоорганизации, или иные значимые фигуры политики) предполагает и консолидацию суверенитета. Это значит, что для любого реально консолидированного как политическое или политически релевантное единство «мы», в конечном счете, безразлично, кто является подлинным источником решения и можно ли в определенных обстоятельствах вообще говорить о решении (а не безличной власти обстоятельств и событий). Если есть «мы», если есть внятная иерархия полномочий, то признание прав тех, кто находится на вершине иерархии, обусловлено их способностью (реальной или хотя бы демонстративной) принятия решений, вмешательства в рутинное течение событий. Вся проблема современного суверенитета состоит совсем не в том, есть ли такие консолидированные единства, функционируют ли такие иерархии и достаточно ли они эффективны. Дело в другом. Пределы возможностей и реальные источники легитимности суверенной власти могут не только не совпадать с границами признанных государств, но и прямо противоречить им. Нормальное функционирование внутреннего контроля, в немалой степени зависящее от внутренней поддержки и базиса легитимности, в реальности все чаще бывает поставлено под сомнение либо с одной, либо с другой стороны. Прагматика политического действия требует отчетливого понимания этих обстоятельств, куда более продуктивного, хотя и не гарантирующего успех, чем бесконечное повторение некогда живых, а ныне совершенно выхолощенных формул суверенитета.

Максим Шевченко [51 - Шевченко Максим Леонардович – руководитель Центра стратегических исследований религии и политических событий современного мира, журналист.]
ОПЫТ ПРОШЛОГО И НОВЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ РОССИИ

РАЗГОВОРЫ О ПОШАТНУВШЕМСЯ суверенитете России и о необходимости его укрепления стали тревожной приметой времени. Тревоги понятны – элитные перевороты с привлечением населения, совершившиеся и совершающиеся в странах СНГ под именем «цветных революций», не позволяют Кремлю спокойно смотреть в будущее. Тревога Кремля передается обществу, и проблема формирования или укрепления российского суверенитета становится одной из доминирующих в политической и политологической среде. В основном дискуссии касаются концептуальных и теоретических аспектов проблемы суверенитета и разворачиваются в одном направлении – обсуждении возможности возрождения России в виде империи.

СТАРЫЕ СОБЛАЗНЫ

   СУТЬ ЭТОГО ПОДХОДА заключается в понимании двусоставного суверенитета (внутреннего и внешнего) как декларируемого источника абсолютного, не подвергающегося сомнению права осуществлять власть на территории, ограниченной государственными границами Российской Федерации (внутренний суверенитет), и источника абсолютного права проводить самостоятельную политику на международной арене (внешний суверенитет).
   Понятно, что на деле реализация подобного понимания суверенитета возможна только при сочетании весьма редкой совокупности условий, встречающихся при этом достаточно часто:
   › наличие глубоко укоренившегося в сознании населения консолидирующего мифа – национального или идеологического, позволяющего говорить о населении как о единой общности (нации, народе);
   › самоизоляция от мирового политического и информационного пространства и способность контроля над всеми видами информационных потоков, проникающих на суверенную территорию;
   › наличие мощной управляемой пропагандистской машины, способной поддерживать в населении чувство причастности к основному консолидирующему мифу и противостоять внешним информационным и идеологическим влияниям;
   › наличие ядерного оружия или любых иных видов вооруженных сил такого уровня эффективности и мощи, что столкновение с ними для любого вероятного противника неизбежно приведет к поражению или неприемлемым потерям;
   › наличие власти, безоговорочно контролирующей подавляющее большинство населения и способной эффективно подавить недовольство любой его части;
   › наличие собственных природных и энергетических ресурсов или экономики такого уровня, который позволил бы проводить собственную независимую внутреннюю и внешнюю экономическую политику;
   › наличие солидного пула дружественных или зависимых государств.
   Как легко можно заметить, все это, казалось бы, описывает уникальную, не имевшую аналогов в истории реальность Советского Союза периода 1945—1985 годов.

СССР: ОПЫТ БЕСПОМОЩНОСТИ

   «Казалось бы» – потому что в истории СССР есть ряд нюансов, показывающих, что даже сочетание практически всех вышеперечисленных условий не гарантирует тот чаемый абсолютный суверенитет, о котором столько говорится и мечтается в последнее время в среде отечественных «ястребов».
   Начнем с того, что даже право на проведение независимой внешней политики СССР не было безусловным – из Второй мировой войны сталинское государство вышло не просто связанным сложной системой международных договоров, но и став благодаря хитроумной политике Рузвельта и Черчилля одним из основателей этой системы, получившей название Ялтинской или Потсдамской. Но можно ли, несмотря на бряцание оружием и разного рода геополитические авантюры, быть противником системы, являясь ее неотъемлемой составной частью?
   Первый опыт, свидетельствующий о том, что это невозможно, Сталин и пребывавшая в эйфории от Великой Победы и приобретения ресурсов половины Европы и Китая советская военно-политическая машина получили в ходе корейской войны 1950—1953 годов. Они столкнулись не просто с широкой коалицией антикоммунистических государств (в том числе и формальных союзников по антигитлеровской коалиции), но еще и благословленной ООН, одним из создателей и координаторов которой (на уровне постоянного членства в Совете Безопасности) СССР являлся. В итоге СССР был поставлен перед всем миром в двусмысленное положение «унтер-офицерской вдовы», которая сама себя высекла. Тем более что военные действия в Корее привели фактически к военному поражению советско-китайского блока, а продолжение войны несло в себе угрозу ее перенесения на территорию КНР и СССР с высокой вероятностью применения Соединенными Штатами ядерного оружия и практически мизерными шансами на благополучный исход для Советского Союза.
   Вообще опыт внутренней и внешней политики СССР, изученный не через розовые очки PR-мифа о том, что «у нас была великая эпоха» и что «мы одержали Великую Победу», а, так сказать, трезво и даже немного цинично, может многое дать внимательному исследователю вопроса о возможности обладания полным (внутренним и внешним) суверенитетом и о формате его применения в реальной политике.

   Непредвзятый исследователь сумеет ясно увидеть, что так называемый капиталистический лагерь в полной мере использовал агрессивный, неповоротливый и тяжеловесный СССР в своих интересах.

   Один из этих интересов заключался в устранении угрозы распространения в умах населения «свободного» и «третьего» мира коммунистической и социалистической идеологии. СССР этому с удовольствием содействовал, ведя непримиримую борьбу с любого вида левыми и национально-освободительными движениями, дерзавшими не соглашаться с кураторством международного отдела ЦК КПСС. Есть достаточно достоверная информация, свидетельствующая о том, что даже воспетого как символ революции Че Гевару американским спецслужбам сдали коллеги из КГБ после его жестких антисоветских выступлений в Алжире и наметившегося успеха в Боливии.
   Другой интерес заключался в том, что благодаря наличию СССР и «красной угрозе» военно-промышленный комплекс США сумел не только доказать необходимость продолжения начатой в годы Второй мировой войны глобальной модернизации вооруженных сил, но и сформировать систему получения невиданных дотоле в демократических странах военных и оборонных заказов.
   Гонка вооружений велась не только между США и СССР – одним из ее важнейших результатов был отказ других стран Запада от военно-технологического, а стало быть, и геополитического состязания с США и переход к политике «атлантического партнерства». Что по сути означало признание США в роли мирового военно-политического лидера. Свои права на «глобальную защиту ценностей демократии» США получили именно тогда и именно благодаря наличию «враждебного СССР», который был им необходим как воздух!
   Во время Карибского кризиса (благодаря информации Пеньковского и разоблаченному авантюрному блефу Хрущева) Вашингтон окончательно убедился в нежелательности для СССР прямого военного столкновения с США и неготовности советской машины к конфликту такого уровня. С этого момента судьба «красной империи» и ее полного суверенитета (якобы создававшего ситуацию биполярного мира) была решена окончательно – наши союзники по антигитлеровской коалиции и нынешние «глобальные партнеры» ждали только появления в советском руководстве лидера, который сумеет перейти от политики «двух лагерей» к политике «сотрудничества и партнерства во имя мира». И вот в 1985 году он появился…

ИНТЕРЕСЫ НОМЕНКЛАТУРЫ

   НА ЗАПАДЕ ПОЯВЛЕНИЕ Горбачева предвидели давно – с того момента, как в ходе Второй мировой войны осуществилось превращение «красной державы» в государство, сочетающее в себе монархо-деспотические принципы устройства власти с коммунистической фразеологией и широким показом голливудских «фильмов по ленд-лизу». Это превращение было, с одной стороны, сочетанием следствия разгрома 1941—1942 годов и полномасштабного союза с англо-американским блоком, без экономической и военной поддержки которого, и это очевидно любому непредвзятому историку, Сталина и СССР не спасли бы никакие мобилизационные меры и заградотряды. С другой стороны, оно было закономерным следствием природы той власти, которая возникла в СССР в ходе террора 30-х годов.
   Ультрабюрократическая система тотального управления всеми сторонами жизни, которая привела к возникновению класса номенклатуры, отличавшегося от остального населения уровнем жизни и возможностью доступа ко всем ресурсам духовного и интеллектуального развития, мало напоминала декларируемый на словах в СССР и столь любимый западной «прогрессивной общественностью» социализм. Для любого начинающего американского советолога (не говоря уж о стратегах и тактиках советологии) было аксиомой то, что рано или поздно слой «советских тружеников системы управления» открыто поставит вопрос о легализации и так де-факто имевшегося у него права на распоряжение огромными ресурсами страны с покорным и забитым населением.

   На Западе (в отличие от СССР) внимательно читали Троцкого и восприняли всерьез его прогнозы о неизбежном перерождении правящей в СССР управленческой касты в открыто антисоветские капиталистические элиты…

   … и о том, что это случится без всякой интервенции Запада, всего лишь благодаря инициативе «ряда руководящих товарищей».
   Шелуха обанкротившейся в глазах подавляющей части населения идеологии, уже к 70-м годам воспринимавшейся практически всеми как смесь лжи, двусмысленности и пошлости, окончательно слетела с Советского Союза и его номенклатуры под выкрики, шум и редкие автоматные очереди спектакля
   1991 года. Инициаторами и лидерами отказа от социализма, как и предсказывал Троцкий и как предполагали западные советологи, явились не Солженицын с Буковским вкупе с Даниэлем и Синявским, а «ответственные партийные и комсомольские работники, сотрудники органов государственной безопасности, директора крупных предприятий и руководители передовых отраслей промышленности». Все они решали простую и понятную человеческую задачу, обеспечивая для себя и своих потомков беспроблемное существование в формате свободного доступа ко всем мыслимым мировым рыночным удовольствиям. Просто им повезло (или они заслужили, правда ведь? Или это «воля Божья», что именно они стали избранными?) оказаться в нужный момент в нужном месте государственно-политической системы СССР.
   И все это происходило под прикрытием суверенитета СССР, обеспеченного его военной мощью и имиджем ужасной «империи зла». Но потом выяснилось, что беспроблемность, обеспечиваемая свободной торговлей достоянием СССР на мировых рынках и связанным с этой торговлей потоком «черных» денег, сама по себе не приходит и что необходимо играть по новым международным правилам. Если нет красного знамени и единой идеологии, разрушены механизмы контроля над частной жизнью, выкинуты из окон или убиты маршалы СССР, разгромлены служба внешней разведки и контрразведки (с передачей бывшему вероятному противнику, а ныне глобальному союзнику суперсекретных сведений об агентурной сети), деморализованы Вооруженные силы, то любого министра, замминистра или просто олигарха (независимо от того, миллионер он или миллиардер, приверженец мировых демократических ценностей, тайный сталинист или явный православный империалист) могут взять и арестовать где-нибудь за границей. А в ответ останется только сыпать мидовскими нотами и угрозами в газетах и по ТВ.
   За беспроблемность при отсутствии явной силы надо платить подчинением тому, у кого эта сила имеется в наличии.
   И это поняли, несмотря на публичное наказание Милошевича, еще далеко не все. Так вот мы и перешли в формат жизни в Российской Федерации и Содружестве Независимых Государств на «постсоветском пространстве».

КАКИЕ ОНИ, ЭТИ НОВЫЕ ПРАВИЛА?

   ВЫ СПРОСИТЕ: а зачем мы все это вспоминали? Не затем ведь только, чтобы еще раз напомнить приговор (или диагноз) всем попыткам сформировать концепцию суверенитета России с позиций преемственности по отношению к СССР – приговор, сформулированный в столь любимой и одновременно ненавидимой всеми отечественными геополитиками книге «Великая шахматная доска» Збигнева Бжезинского.
   «Роль, которую в долгосрочном плане будет играть Россия в Евразии, в значительной степени зависит от исторического выбора, который должна сделать Россия, возможно еще в ходе нынешнего десятилетия (написано, напомню, в 1997 году. Десять лет – это, значит… – М. Ш.), относительно собственного самоопределения. Даже при том, что Европа и Китай расширяют зоны своего регионального влияния, Россия несет ответственность за крупнейшую в мире долю недвижимости. Эта доля охватывает десять часовых поясов, и ее размеры в два раза превышают площадь США и Китая, перекрывая в этом отношении даже расширенную Европу. Следовательно, потеря огромных территорий не является главной проблемой для России. Скорее огромная…

   … Россия должна прямо признать и сделать нужные выводы из того факта, что и Европа, и Китай уже являются более могучими в экономическом плане и что, помимо этого, существует опасность, что Китай обойдет Россию на пути модернизации общества.

   Российской политической верхушке следует понять, что для России задачей первостепенной важности является модернизация собственного общества, а не тщетные попытки вернуть былой статус мировой державы. Ввиду колоссальных размеров и неоднородности страны децентрализованная политическая система на основе рыночной экономики скорее всего высвободила бы творческий потенциал народа России и ее богатые природные ресурсы. В свою очередь, такая, в большей степени децентрализованная, Россия была бы не столь восприимчива к призывам объединиться в империю. России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная республика, было бы легче развивать более тесные экономические связи с Европой, с новыми государствами Центральной Азии и с Востоком, что ускорило бы развитие самой России. Каждый из этих трех членов конфедерации имел бы более широкие возможности для использования местного творческого потенциала, на протяжении веков подавлявшегося тяжелой рукой московской бюрократии.
   Россия с большей вероятностью предпочтет Европу возврату империи, если США успешно реализуют вторую важную часть своей стратегии в отношении России, то есть усилят преобладающие на постсоветском пространстве тенденции геополитического плюрализма».
   После этого, как мне кажется, вопросов относительно природы «цветных революций» в СНГ и грядущей судьбы самой России остаться не должно. Бжезинский, будучи ключевым участником формирования глобальной американской политики, адресует эти несколько абзацев в виде «предложения, от которого нельзя отказаться».
   В Кремле слова Бжезинского, судя по всему, восприняты всерьез, и основные моменты его послания также поняты буквально. Да и выражены они, в конце концов, не эзоповым языком, а конкретно и доступно. Выбор для России прост: или она справляется с задачами, сформулированными «железным Збигневом», или все происходит по описанной схеме, плавно переходящей в процедуру претворения угроз в жизнь.
   Задачи же эти, как можно понять из приведенной выше цитаты, следующие:
   › обеспечение эффективной ответственности за «крупнейшую в мире долю недвижимости».
   Сама туманная постановка вопроса вместе с тем дает повод подозревать, что правящие круги США вообще не воспринимают российскую Конституцию как что-то реальное и не полагают российскую власть собственником или даже управляющим (хотя бы и от имени народа и т. п.) этой недвижимостью. Остается контроль, консервация в ожидании прихода подлинных хозяев? Ситуация на Сахалине свидетельствует в пользу этого предположения. Да уж не вписали ли они, пока мы тут обсуждаем формы суверенитета РФ, нашу страну в некий глобальный рынок недвижимости в виде всего лишь одной из ее долей? И если вписали, что, может быть, и не плохо, хотелось бы видеть условия контракта и знать имена благополучателей;
   › модернизация собственного общества.
   Яснее не скажешь. Под «модернизацией» имеется в виду только одно – включение в формат американской концепции глобальной демократии и установление системы американских демократических ценностей в качестве доминирующей;
   › высвобождение творческого потенциала народа.
   Здесь недвусмысленно высказано требование открытого доступа для иностранных покупателей к российскому рынку интеллектуальной и высокотехнологичной рабочей силы, а также формирования системы контроля над высшим и средним образованием, включения его в глобальную систему технологического и отраслевого образования;
   › высвобождение богатых природных ресурсов.
   Речь идет о создании открытого доступа к природным ресурсам мировых игроков, возможность внешнего (по отношению к России) акционирования и управления сырьевыми отраслями российской промышленности, контроль над поступлением сырьевых ресурсов на мировые рынки;
   › развитие тесных экономических связей с Европой, новыми государствами Центральной Азии и Востоком.
   Россия обязана стать важнейшей транзитной частью мирового рынка. Более того, она, в зависимости от следования намеченному США курсу, может получить роль посредника на территории Евразии, элегантно описанной через называние регионов.
   Что-то подсказывает мне, что этими пятью позициями и описываются возможные для Российской Федерации в современном мире контуры суверенитета.
   Сопротивление, недостаточное соответствие или неэффективное следование намеченному курсу, приводят к:
   › преобразованию Российской Федерации в непонятную конфедерацию с неясными границами.
   Характерны куски, на которые Бжезинский разбивает территорию РФ. Он сознательно избегает прямого упоминания потенциальных очагов национального сепаратизма (Татарстан, Башкирия, Дон, Кубань, Кавказ, Бурятия, Тува, Хакасия, Якутия), словно намекая, что в случае несоответствия власти заданным параметрам конфедеративные процессы могут продолжаться и развиваться практически до бесконечности. Ведь нет пределов поиску эффективной модели управления!
   › усилению преобладающих на постсоветском пространстве тенденций геополитического плюрализма.
   А это уже прямое указание на неизбежность «цветных революций»! Впрочем, они, судя по написанному г-ном Бжезинским сценарию, неизбежны независимо от поведения и эффективности выполнения российскими политическими элитами задач по формированию пространства нового, вписывающегося в планы «глобальной демократии» суверенитета.

А ЧТО ДЕЛАТЬ-ТО?

   ЭТО И ЕСТЬ ТОТ САМЫЙ ВОПРОС, с которым обращаются к экспертному сообществу правящие политические элиты. Разумеется, будучи людьми умными и прагматичными, они прекрасно понимают, что в отсутствие силы – никуда не денешься – надо «играть по правилам». Но так хочется (и это русская черта, воспетая Достоевским в «Записках из подполья») при наличии ясных, понятных и в принципе выгодных правил сыграть по-своему, этак с вывертом, с кукишем в кармане! Похоже, что именно этот выверт и кукиш, его формат, содержание и масштабы и являются для Кремля «проблемой суверенитета».
   Может быть, не все еще потеряно, может быть, эти правильные и педантичные западные люди чего-то не замечают из того, что очевидно нам, постсоветским россиянам? Может быть, существует еще политическое пространство или подпространство, в котором можно и мускулатурой качнуть, и оружием побряцать, и «геополитический» бросок (из Боснии в Приштину, например) провести? Может быть, можно перевести бабки на Сейшелы, Кипр или в Латвию, вложить в недвижимость в Майами, Санта-Барбаре или в алмазные рудники в Танзании и Намибии, дворцы в окрестностях Лондона и по Лазурному Берегу, а потом попытаться стать могучей евразийской суверенной державой? Ну хотя бы в формате СНГ? Ну ладно, ну без Грузии и Украины, но хотя бы со Средней Азией? Увы, такие игры с американцами и их европейскими партнерами не проходят. Тех, кто не играет по правилам, ждет судьба Милошевича и Хусейна (которые, кстати, и счета держали в Америке и Англии, и в мировой торговле участвовали).
   Значит, вопрос о суверенитете в современной ситуации звучит для России, а точнее для консорциума правящих элит, выступающих на международной арене от ее имени, следующим образом.
   Как добиться того, чтобы:
   › в рамках соблюдения глобальных правил игры,
   › в формате выполнения и решения ясно и однозначно сформулированных задач, которые ставятся перед Россией «глобальной коалицией»,
   › ввиду не подвергающегося сомнению курса России на автономию в масштабе «глобальной демократической империи» сохранить за российскими правящими элитами как можно более широкое пространство свободного политического, экономического и геополитического маневра?
   Но почему именно за элитами? Почему мы не говорим о Российской Федерации как о суверенном субъекте мирового политического пространства?

ЦЕННОСТИ, КОТОРЫЕ ТРУДНО ЗАЩИТИТЬ

   КОНЕЧНО, ВСЯКОЕ ГОСУДАРСТВО, признаваемое другими государствами за таковое, уже априори считается суверенным. Если тебя не признают, то, как бы ты ни пытался быть хорошим, какую бы обширную территорию ты ни контролировал, какими бы справедливыми ни были твои национальные, политические или экономические требования, ты или не будешь признаваться вообще (курдский вариант), или будешь уничтожаться по мере необходимости жертвы в глобальной игре (вариант «талибан»). К сожалению, за игру не по правилам в современном мире надо платить.
   Вот Татьяна Гурова пишет в программной статье спецвыпуска журнала «Эксперт» за 2005 год о том, что российские элиты обладают двумя сплачивающими их вещами – собственностью и суверенитетом. Несмотря на изящество стиля, которое в целом отличает «Эксперт», г-жа Гурова выражает, возможно, сама того не понимая в силу собственного высокого культурного и интеллектуального уровня, элементарную философию криминальной группировки. В этой формуле ясно видно, что:
   › собственность – это захваченное в бою (в ходе приватизации) у «лохов», «ботвы» и т. п. имущество;
   › суверенитет – это некий статус-кво, зона собственной безопасности, определяемая в ходе договоренности или войны с другой группировкой.
   › Связывая воедино эти два понятия, «рупор либерального империализма» (журнал «Эксперт») подкладывает Кремлю мину замедленного действия. Потому что ни собственность, нажитая в ходе приватизации, ни зона безопасного владения ею не являются с точки зрения Запада окончательно признанными. Оказывается, недостаточно стать капиталистами и владельцами недвижимости – надо к этой собственности и к этим бабкам еще и красивую легенду приложить.

   Легенда о тоталитаризме, который рухнул под напором инициативы жаждавших перестройки и демократизации масс, больше никого не устраивает.

   Легенда о государственной преемственности по отношению к Древней Руси, Московскому царству, петровской империи и Советскому Союзу также не работает. Легенда о великой «цивилизации суши», издревле противостоящей «цивилизации моря», вообще воспринимается Западом как бред сумасшедшего.
   Тогда что? Неужели суверенитет в современном мире – это всегда исключительно игра по глобальным правилам? Правила эти существуют, кстати, как для внешнего, так и для внутреннего суверенитета. О последнем можно осведомиться в новом американском Департаменте по содействию распространению демократии или у его представителя, который теперь официально сидит практически в каждом американском посольстве. Но тогда возникает еще один весьма серьезный вопрос: кто именно вправе участвовать в этой игре от имени народа, нации или государства?

ПОД ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

   ЕСЛИ ЭТО ТЕ САМЫЕ «сильные», держащие рычаги управления в своих руках, то не предъявят ли им в свое время обвинение в нарушении правил внутреннего суверенитета, несоблюдении демократических процедур, коррупции, протекционизме или просто тирании? Не создают ли новые правила «глобальной демократической игры» потенциальной возможности «пересмотра итогов приватизации», который, судя по опыту «оранжевой» Украины, является мечтой не только левых, но и вполне либеральных партий? Или для судебных исков граждан против собственного государства, ставящих под сомнение примат его права на своей так называемой суверенной территории? Успешные иски россиян в Европейский суд и пересмотр им решений российских органов судебной власти являются прецедентом применения глобальных правил на внутреннем пространстве РФ.
   Суверенное государство должно обеспечивать своим гражданам полноту защиты от внешнего мира, а граждане должны вставать на защиту его суверенитета, полагая его выгодным для себя. Но что делать, если человеку комфортнее не в государстве, а там, «во внешнем мире», который полнее обеспечивает его запрос на безопасность и свободу, нежели суверенное государство, гражданином которого он является по праву рождения или по воле случая?
   Ответы на эти и подобные им вопросы и определяют контуры возможного суверенитета в современном мире.

К ФИЛОСОФИИ СУВЕРЕНИТЕТА

Алексей Чадаев [52 - Чадаев Алексей Викторович – член Общественной палаты РФ, журналист.]
СУВЕРЕНИТЕТ КАК ДЕМОКРАТИЯ

   НАВЕРНОЕ, ВПЕРВЫЕ в новейшей российской истории праздник 12 июня – День России – имеет шанс состояться как нечто осмысленное. Повернулось колесо истории: теперь уже речь идет не о «независимости» РСФСР от СССР – эпизоде ельцинской борьбы за власть, запустившем маховик распада страны, а о суверенитете государства Россия. Суверенитете, которого как будто и не было, но который, едва появившись, оказался поставлен под вопрос и потому подлежит защите.
   «Государство Россия» – это было темой самого первого президентского Послания Владимира Путина в 2000 году. «Государство Россия» – сама постановка вопроса в тот момент еще казалась нонсенсом. На ментальном уровне российское государство в его нынешних границах как нечто целостное никем не принимается. Это такой обрубок, что-то временное. Если в 1917 году было Временное правительство, то после 1991-го возникло «временное государство» – вещь, которую сделали, чтобы день простоять да ночь продержаться. Резервная станция, запускаемая на случай выхода из строя основной системы – таковой случай и имел место после провала новоогаревского процесса. То, что эта система в 90-е была лишь муляжом, обозначающим контуры несуществующего, резко ограничивало возможный срок ее использования. И к 1999-му предел практически наступил.
   В этом смысле вброс контекста «государства Россия» содержал в себе предложение по обустройству политической системы. Рассматривалось актуальное пространство государства в его нынешнем состоянии. Из этого тезиса еще не следует, что оно навсегда, что это нормально – вопрос был только в том, чтобы в рамках этих границ построить полноценное государство.
   Именно здесь впервые возникает тема суверенитета. Потому что территория России и территория, понимаемая нами как суверенная, не совпадают. Более того: идея «государства Россия» в путинском исполнении мало того что предлагает воспринимать государство в существующих границах, но еще и очерчивает рамку политической системы. Мы можем быть друг с другом не согласны ни в чем, но физическая целостность государства есть та единственная ценность, которую мы обязаны признать все, и одно отрицание ее уже является криминалом. В этом и состояла формула.
   И в каком-то смысле в ее рамках «путинский режим» и остался. Все дальнейшие годы, вплоть до интервью главы президентской администрации Дмитрия Медведева журналу «Эксперт» в начале 2005 года, – это политика, диктуемая логикой целостного суверенитета. Которая означает, что…

   … мы можем воевать за что угодно, с кем угодно и как угодно при том условии, что нас объединяет государство Россия в его существующих границах.

   В чем вообще магистральная дилемма суверенитета в наши дни? Ее очень хорошо описал Михаил Саакашвили на встрече с Бушем 9 мая – в своей знаменитой речи про ветер свободы и кедры Ливана. Саакашвили позиционировал Грузию как партнера Америки в свержении диктатур и установлении демократий. Анекдотичность формата заявки застит нам глаза, не позволяя увидеть процесс, к которому надо относиться крайне серьезно.
   Дело в том, что Саакашвили использует сталинский метод, полностью оправдавший себя в 20-30-х годах прошлого века. Идея проста: проект воссоздания Грузии как унитарного национального государства – проект обреченный. Но проект создания Грузии как главного партнера Америки по «установлению демократии» на постсоветском пространстве создает ту область задачности, которая может привести в итоге к собиранию Грузии как национального государства. В точности так же как водрузить на флаг идею собирания Российской империи в 20-х было задачей невозможной. Но создание центра борьбы «за освобождение трудящихся всего мира» и планомерная деятельность в этом направлении привели по факту к собиранию заново территорий Российской империи.
   Путин же, защищая суверенитет как ценность и противопоставляя его экспансии «глобальной демократической революции», оказывается в крайне слабой позиции. Идея суверенитета в ее постхристианском секулярном виде предполагает, что верховная власть на земле принадлежит ее народу (совокупности людей – первичных суверенов самих себя) и только сам народ (а не какие-либо внешние силы) может ставить и снимать правителей. Но в том-то и дело, что на практике получается ситуация, когда во власти десятилетиями сидит какой-нибудь Каримов или Акаев, Рахимов или Лужков и никакой народ (узбекский, киргизский, башкирский или московский) никогда в жизни его не снимет и не сменит – нет у народа такого инструмента, ибо выборы в режиме управляемой демократии в этом качестве не работают.
   И такая ситуация будет длиться бесконечно, до тех пор пока не придет кто-то извне и не даст этому самому народу такой инструмент – к примеру, оранжевую ленточку. Иначе говоря, цена смены власти – разрушение суверенитета. То есть, выдвигая концепцию суверенитета, ты оказываешься в ситуации, когда у тебя не остается никакого другого выбора, кроме как поддерживать Акаевых до тех пор, пока они не упадут. Это и есть смысл фразы, сказанной Путиным на первой встрече с только что избранным в третьем туре президентом Украины Виктором Ющенко в Кремле: «Мы работаем только с действующей властью».

   Реальный суверенитет предполагает создание процедурной возможности для того, чтобы население само, без влияния извне, могло в рамках фиксированного интервала политических циклов решать вопрос о власти.

   Для того чтобы это стало возможным, жизненно необходима вся эта громоздкая аппаратура демократии – партии, парламент, СМИ, «третий сектор» и т. п. – в этом смысле построение реального суверенитета и построение реальной демократии есть буквально одна и та же задача. Это построение процедуры, при которой возможно ставить и решать вопрос о власти в рамках самой политической системы – процедуры, защищенной как извне, так и изнутри.
   Базовая дилемма, таким образом, состоит в том, чтобы построить демократию, но не оказаться построенным демократизаторами. Лобовой импорт процедуры – не важно даже, «революционный» или добровольный – и есть десуверенизация. Просто потому, что институты, аккумулирующие и оформляющие «волю народа», в импортной модели оказываются вынесенными за пределы системы и действуют вне логики ее правил. Дело в том, что современная технология внешнего контроля реализуется не через управление самой властью, а через управление процедурой ее смены – что и делает суверена липовым (а значит, и сговорчивым). И наоборот: суверенная процедура означает возможность задавать и экспортировать стандарт, выходить на мировой рынок процедур.
   Из этого следует, что невозможно построить суверенитет «внутри себя», никого при этом не обидев. Сама идея построения суверенной процедуры власти, даже на собственной территории, уже нарушает интересы других суверенов – и вовсе не потому, что они маниакально озабочены контролем над всем и вся. А просто потому, что такая процедура и такая власть в современном мире является не только ценностью, но и оружием уже сама по себе.
   А мы-то все еще надеемся, что нас не тронут. Не случайно появляются тексты вроде «Остров Россия» М. Юрьева. Казалось бы, как хорошо: вот мы построим по периметру железный занавес – такой, чтобы мышь не пробежала, и внутри его периметра устроим либерализм, демократию, права человека и всяческую благодать. Наивные люди.
   «Съест-то он съест, да кто ж ему даст?»
   … Все, что происходило вокруг празднования шестидесятилетия Победы – в каком-то смысле ответ на сделанную в Послании-2005 путинскую заявку проекта «суверенной демократии». Само празднование 9 Мая было символическим выражением этой идеи. Победа – это худо-бедно единственное бесспорное основание национального мифа. Поэтому атака на представление о войне есть атака на существование России как целого, как автономного и внутренне единого суверенного пространства. Это та критическая последняя опора, после обрушения которой непонятно, что мы вообще делаем все вместе на таком большом пространстве. Потому что никого не убедит, что мы вместе собрались для того, чтобы строить демократию или либерализм – «остров Россия». А вот когда на вопрос о том, зачем мы вместе, следует ответ, что «мы – нация, освободившая мир от фашизма», это понятно. И соответственно как только оказывается, что мы никого ни от чего не освободили, а, напротив, оккупировали, в то время как войну выиграли союзники, это означает, что никакого суверенитета нет. Это игра на обвал. На добивание.
   И поэтому если до 2004 года День Победы 9 Мая был чем-то подлинным, а День России 12 июня – картонным новоделом, то сегодня, после года «цветных революций», это две части одного и того же праздника. Манифестирующего миру, что мы – есть.

Никита Гараджа [53 - Гараджа Никита Владимирович – преподаватель МГУ им. М.В. Ломоносова, ВГИК им. С.А. Герасимова, публицист, кандидат философских наук.]
ОТ РЕАЛЬНОГО К АБСОЛЮТНОМУ СУВЕРЕНИТЕТУ

   ОБНАРУЖЕННАЯ государственно-правовой мыслью нового времени тенденция к трансформации идеи суверенитета в юридическую норму на почве правового государства (правопорядок), казалось бы, должна была вступить в противоречие с реальной политической практикой ХХ века, когда харизматический тип господства повсеместно обнаруживал себя и взрывал правовую рациональность через утверждение абсолютного права личности.
   Однако стремление к персонификации власти находило выражение в конституционном закреплении последней компетенции за легальным представителем источника суверенности (народ). Иначе говоря, нет оснований противопоставлять различные формы государственного устройства исходя из того, как в них работают механизмы передачи и распределения суверенитета. По всей видимости, репрезентация права на суверенитет – того источника властвования, который в конечном итоге делает возможным отношение господства и подчинения, – происходит по каким-то другим основаниям.
   Суверенитет, понимаемый как юридическая норма, которая фиксируется в основном конституционном законе, неизбежно утрачивает свое содержание.

   Придавая суверенитету статус высшей конституционной нормы, мы одновременно подвергаем его сомнению, коль скоро речь идет о его правовом источнике.

   Признание государства сувереном правового законодательства влечет за собой не только логический парадокс, связанный с неправомерностью ограничения суверенитета формальным правом, но и его утрату. Стремление легализовать суверенитет путем превращения его в юридическое понятие в конечном итоге разрушает властные отношения господства и подчинения.
   Известное противопоставление средневековой идеи суверенитета и новоевропейской государственно-правовой доктрины, унаследовавшей ее, заключающееся в различии источников суверенной власти (Бог – союз граждан), имеет еще одно измерение. Средневековый суверенитет, который зиждется на принципе иерархичности, в конечном итоге должен был перестать работать, когда новоевропейская модель всеобщей гражданственности приводит к явлению, обозначенному Ортегой-и-Гассетом через понятие «восстание масс». Речь идет о варваризации, которая разрушает всякую иерархию и выхолащивает идею суверенитета до мертвой буквы закона, как наиболее архаичной форме социальной организации.
   В этом контексте становится понятно, что условием суверенитета ХХ века, история которого протекала под знаком всеобщей модернизации, стала маска иерархичности. Попытка оседлания энергетики восставших масс через олицетворение власти (диктатура) есть не более чем симптом разворачивания варваризации. Не случайно сегодня наибольшее раздражение вызывают те постреволюционные политические режимы, которые заняли охранительную позицию по отношению к социальной иерархии, порожденной высокой классической культурой (Иран, КНДР и т. д.). В этом смысле тоталитарные государства воплощают традиционный суверенитет, ибо не отказываются «от права определять, какие учения соответствуют и какие противоречат интересам защиты, мира и блага народа» [54 - Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского / Сочинения в 2 т. – М., 1991. – Т. 2. – С. 261.], что является необходимым условием ценностной иерархии.
   Однако кажущееся неизбежным сворачивание суверенитетов упирается в проблему возможности социальности как таковой. Ведь волевой аспект власти задает нормы государственно-правовых отношений. Если иерархичность – это условие социальности, то суверенитет – условие властных отношений.

   Утрата суверенитета неизбежно влечет за собой и деградацию социальности. С этой ситуацией непосредственно столкнулся российский социум в результате демонтажа советской государственности, катастрофы, замаскированной провозглашением суверенного статуса РСФСР.

   Избранная модель суверенитета, которая закреплялась Декларацией о государственном суверенитете и провозглашением Дня независимости в конечном итоге лишь зафиксировала сложившуюся ситуацию, но не означала фактического суверенного статуса России в ее нынешних границах. Поэтому то, что в конце концов произошла новая концептуализация идеи суверенитета, вокруг которой организовано Послание Президента Федеральному Собранию 2005 года, – не случайность.
   Здесь следует обратить внимание на недавнюю «праздничную реформу», которую на фоне всех остальных, куда более громких, как будто и не очень заметили. Между тем эта реформа связана как минимум с двумя существенными моментами в трансформации нынешней государственности. Во-первых, произошла отмена Дня Конституции, и соответственно состоялось перемещение центра тяжести главного государственного праздника на тот день, когда была принята Декларация о государственном суверенитете. Во-вторых, День независимости был переименован в День России.
   Первый момент связан с попыткой обозначить нынешнюю модель суверенитета через противопоставление советской. Советская конституция предполагала возможность действия в чрезвычайной ситуации и отмены нормативного порядка, т. е. проявление воли суверена, не ограниченного законом, через правовые механизмы. Особенностью утраты советского суверенитета следует считать то, что правовые механизмы его реализации при запуске не сработали (ГКЧП): волевой аспект власти не нашел проявления, суверен отказался от своих прав и не воспрепятствовал антиконституционному демонтажу государства, основанного на принципе легального суверенитета. Праздник 12 декабря был лишь призраком советского суверенитета – камуфляжем, прикрывающим его утрату, но не означающим обретения нового.
   Второй момент – это попытка обозначить новый источник нынешней российской государственности, небезупречной с правовой точки зрения. С последним связано переименование Дня независимости в День России. По сути дела, День независимости отсылал нас к ограниченной модели суверенитета в рамках ялтинской международно-правовой системы. Это суверенитет в рамках границ, легальность которого обеспечивается ваимным признанием суверенитетов. Однако невозможность легализовать собственный суверенитет в ситуации, когда международное право перестает работать, требует иных источников для обозначения права на государственность.
   Право на суверенитет теперь возможно только через абсолютизацию суверенного пространства России. Мы должны праздновать не обретение статуса среди равных суверенитетов, который на самом деле утратили, а День России, которая сама является безусловным источником нашей суверенности безотносительно к международной правовой системе. Это суверенитет, который не признает границы в качестве источника территориального суверенитета.

   Мы суверенны в логике энергетики России как идеального внеисторического цивилизационного субъекта, включающего в себя не только момент ее актуальной истории, но и ее прошлое и будущее.

   Только если нам удастся зафиксировать себя в метаисторическом пространстве через доктринальную формулировку своей государственно-правовой системы, нам удастся избежать варваризации, принявшей в наше время оранжевую окраску. Переход от идеи легального к идее абсолютного суверенитета обозначает черты формирующейся доктрины власти.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Алексей Чадаев
ФРАНСУА ГИЗО: СУВЕРЕНИТЕТ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ

   Российские революционные события 1989—1993 годов, к счастью для нас, оказались все же существенно менее кровавыми, нежели французские 1789—1793 годов (хотя вместе с жертвами локальных конфликтов результаты вполне сопоставимы). Тем ценнее для нас мысли Франсуа Гизо – одного из ключевых мыслителей французской постреволюционной эпохи. Вдвойне важно для нас то, что Гизо не только философ и историк, но и действующий политик первого эшелона, в зените карьеры – премьер-министр Франции. Период с 1815 по 1850 год, на который приходится активный политический опыт Гизо, – это период поиска формулы синтеза, позитивного продолжения французской истории, включающего в себя как опыт монархии, так и опыт революции, как идеалы свободы, так и ценности социального мира, порядка, традиции.
   Либерал и консерватор, сторонник монархии и симпатизант революции, француз и англофил, Гизо тем не менее внутренне непротиворечив. Главный стержень его рассуждений – это идея свободы, реализуемая как в суверенитете личности, так и в суверенитете нации-государства. Только национальный суверенитет может гарантировать свободу личности, но он же одновременно является и ее главным ограничением.
   Политико-философская рефлексия Гизо важна для современной России еще и потому, что она вызревала в очень похожем на наш международном контексте. Современные США после 1991 года претендуют в мире практически на ту же роль, на которую претендовала Российская империя после 1815-го. Это роль морального победителя, чья победа дает ему основания выступать в качестве цензурно-полицейской системы, ориентированной на силовое обеспечение общезначимых, казалось бы, ценностей. Россия из спасителя человечества от революционной заразы на глазах превращалась в жандарма Европы. Франция же, в свою очередь, потерпев неудачу в попытке реставрации дореволюционного положения вещей, пыталась выработать новые моральные и идейные основания своего суверенитета – как это приходится делать России нынешней.
   Одна из наиболее ценных для нас вещей в мыслях Франсуа Гизо – это его трактовка понятия «средний класс». Считавший себя частью этого класса, мещанин Гизо определял его совершенно иначе, чем это принято в современной России. Для него средний класс – это не относительно зажиточная прослойка между совсем богатыми и совсем бедными, а в первую очередь политически ответственное сообщество людей, от которых зависит существование и воспроизводство национального суверенитета. Иными словами, то, что на нашем современном языке называется «политическим классом». Он мыслится Гизо как среда, потенциально открытая для всех. Однако вхождение в нее не может быть автоматическим – оно должно стать результатом личного ответственного решения и связанных с ним длительных целенаправленных усилий.
   «Банкетная кампания» 1847 года, похоронившая политическую карьеру Гизо (а вместе с ней – и монархию Луи Филиппа), началась с тоста, поднятого за souverainete nationale – именно так собиравшаяся на банкетах оппозиция требовала от правительства «передать власть народу». Предлагаемый здесь текст о суверенитете Гизо пишет уже спустя годы, переосмысливая свой политический опыт – и одновременно отвечая своим политическим оппонентам по существу.
   Он по-новому ставит задачи борьбы за свободу – теперь уже не только с машиной власти, но и с тиранией большинства. Показывает, что единственный путь строительства демократии – это ограничение «демократизации», навязываемой средствами политического давления. И вместе с тем для либерала Гизо sou– verainete nationale, то есть суверенитет, формируемый на основе народовластия, – безусловная ценность и в каком-то смысле цель политики.

   Алексей Чадаев

   Франсуа Гизо
   ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: О СУВЕРЕНИТЕТЕ
   О ТОМ, ЧТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ СУВЕРЕНИТЕТА НА ЗЕМЛЕ [55 - Печатается с сокращениями.]

   КОГДА ЛЮДИ ВОЗНАМЕРИЛИСЬ обосновать суверенитет королей, они сказали, что короли суть образ Бога на земле. Когда они захотели обосновать суверенитет народа, было объявлено, что глас народа есть глас Божий. Таким образом, Бог единственно суверенен.
   Бог суверенен, ибо он непогрешим, поскольку его воля, как и его мысль, есть истина, ничто, кроме истины, вся полнота истины.
   Такова альтернатива, перед которой оказались земные властители, независимо от их имени и формы. Они должны либо признать себя непогрешимыми, либо отказаться от претензий на суверенитет.
   В противном случае они должны признать, что суверенитет, я имею в виду суверенитет права, может принадлежать заблуждению, злу, воле, которая не знает или отвергает справедливость, истину, разум. Но на это еще никто не осмелился.
   Каким же образом властители осмелились претендовать на суверенитет?
   Они осмелились на это под прикрытием смешения дел человеческих и тех потребностей, тех тенденций, о которых я только что говорил.
   Если бы власть, единственно имеющая право на суверенитет, т. е. власть абсолютно разумная и справедливая, была где-либо выделена, различима, отлична от властей человеческих; если бы люди могли созерцать ее во всей полноте и чистоте ее природы, то никакое правление, никакая сила не осмелились бы узурпировать ее имя и ее ранг. Ясное и неопровержимое сравнение беспрестанно подчеркивало бы в глазах народов изначальное несовершенство человеческих властей, оно бы не позволило и самим властям забыть о собственном несовершенстве. По общему согласию мир бы тогда признал реальных властителей, более или менее легитимных в зависимости от того, насколько верно воспроизводили бы они этого суверена по праву, единственно обладающего изначальной и незыблемой легитимностью.
   Иных суверенов на земле не существует. Поскольку человек по природе своей несовершенен и подвержен заблуждению, то никакая непогрешимая и совершенная власть, стало быть, никакая власть, наделенная суверенитетом по праву, не может ни оказаться в руках человека, ни происходить из недр человеческого общества.
   И тем не менее именно этот факт не захотели признавать ни народы, ни их правители. Народы – и я уже говорил, в силу каких причин, – ненавидя и отвергая абсолютную власть, ощущали потребность считать себя под защитой абсолютно легитимной власти. Правители же, наделенные фактическим суверенитетом, стремились к суверенитету по праву, к беспредельной и ни от кого не зависящей легитимности.
   Я не сокрушаюсь безмерно по поводу этих фактов – они свидетельствуют о правах и моральном благородстве нашей природы.

   Ни один народ не признал власть только из-за ее силы; он хотел верить в ее легитимность, в ее божественность. Ни одна власть не довольствовалась одной только силой; она нуждалась в том, чтобы ее признавали легитимной и божественной.

   Что же еще требуется для того, чтобы доказать, что суверенитет принадлежит одной только истине, справедливости, одному только Богу, что люди имеют право подчиняться только закону, идущему от Бога?
   Но если заблуждение естественно, если оно даже свидетельствует о нашем величии, оно является от этого не менее пагубным. Благодаря своему совершенно и извечно неискоренимому характеру, которым оно облекает и власть в этом мире, заблуждение позволяет существовать достоинству человека и его правам в качестве принципа; но на деле оно их разрушает, поскольку лишает их всяких гарантий.
   Если суверенитет по праву может принадлежать только непогрешимости, то он именно ей и принадлежит; человек имеет право подчиняться только истине, разуму, но зато он обязан им подчиняться беспрекословно.
   Изредка случалось (тем не менее это имело место), что человеческая власть, отчетливо и положительно провозгласившая себя непогрешимой, на этом основании претендовала на суверенитет по праву. В области политической такие претензии – более глубокие и более откровенные, а также, быть может, и более сильные – являются особенно малоприемлемыми. Как правило, правители изменяли порядок идей. Они не настаивали на собственной непогрешимости, но приписывали себе независимую легитимность в действиях, неотделимую от собственного имени, от собственного происхождения, т. е. легитимность абсолютную и неотчуждаемую. Такая легитимность подразумевает суверенитет по праву, а суверенитет по праву предполагает непогрешимость, которая одна только и может выпасть на долю такой легитимности.
   Мы видели примеры подобных правлений, которые, завладев однажды суверенитетом по праву, запрещают людям любое исследование, любой контроль за собственным поведением и утверждают, что эта окончательная, незаменимая для человеческих обществ власть состоит исключительно в их воле, причем никто не имеет права оспаривать ее заслуги либо обсуждать мотивы ее действий.
   Чем же иным являются подобные претензии, как не претензиями на непогрешимость?
   Философы поступали подобно правителям. Стоило им только поместить куда-либо суверенитет по праву, как, влекомые неодолимым стремлением, они наделяли его непогрешимостью, единственно способной его легитимизировать. «Суверен, – говорит Руссо, – уже в силу того, что он существует, является всегда тем, чем он должен быть» [56 - Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. – М., 1998. Кн. I. Гл. VII. С. 221.]. Какая удивительная робость человеческой мысли даже во времена великой отваги! Руссо не осмелился нанести последний удар гордости человека и сказать, что, поскольку ни одна власть в этом мире не является и не может быть тем, чем она должна быть, никто не имеет права называть себя сувереном.
   Итак, либо из утверждения непогрешимости выводили суверенитет, либо, полагая первоначально суверенитет в виде принципа, из него, в свою очередь, заключали о непогрешимости, и таким образом и тот и другой путь подводил к признанию, санкционированию абсолютной власти. Результат всегда был предрешен, будь то правители угнетают или философы рассуждают, будь сувереном народ или король.
   Последствия этого отвратительны и неприемлемы как с фактической, так и с правовой стороны; никакая абсолютная власть не может быть легитимной. Значит, принцип лжет. Значит, на земле вовсе не существует ни суверенитета, ни суверена.

ОБ ОТНОШЕНИЯХ СУВЕРЕНИТЕТА И ПРАВЛЕНИЯ

   СУЩЕСТВУЮТ ТОЛЬКО ФОРМЫ ПРАВЛЕНИЯ; суверенитет же, по самой своей сути отличный от правления, не может принадлежать ему.
   Правление и суверенитет то смешивали, то разделяли; но как в одной, так и в другой системе забывали о природе суверенитета, ибо, забирая его у правления, им наделяли власти, силы, которые не имеют на то никакого права.
   Вот каким образом обстояли дела касательно отношений суверенитета с правлением.
   Первоначально люди не думали различать их. На заре общества право сильного (я пользуюсь в данном случае противоречивым выражением, которое, однако, невозможно удалить из человеческого языка, поскольку оно введено туда несовершенством и двойственным характером нашей природы), итак, право сильного царило почти единолично. Тот, кто был слаб, тот был, так сказать, вне общества. Что же касается сильных, то правление, само только еще зарождающееся и слабое, мало стесняло их в проявлениях индивидуальной свободы. Люди, в большей степени сближенные, нежели единые, жили в большой независимости друг по отношению к другу, каждый был сувереном самого себя и свободным в своих волеизъявлениях в зависимости от силы, которую он был способен употребить для поддержания этих волеизъявлений.
   По правде говоря, в те времена суверенитет нигде не был сосредоточен; никакая общественная власть не была им облечена; каждый индивид обладал им в одиночку в своей собственной сфере существования.
   Но все это не шло на пользу разуму, справедливости, подлинному закону. Изоляция и независимость индивидов порождали суверенитет сильных, которые произвольно распространяли свое так называемое право столь далеко, сколь далеко могла простираться их сила. Однако именно отсутствие всякого общего и сконцентрированного в одних руках суверенитета подтолкнуло Руссо, а вслед за ним и многих других к рассмотрению первоначального этапа развития общества в качестве образца свободы и счастья. Инстинктивное предчувствие истины, состоящей в том, что никто в этом мире не имеет права претендовать на суверенитет, заворожило их; они нашли на земле некий образ этой идеи; и в своей законной, но слепой ненависти против всех видов узурпации суверенитета, которые давали им наиболее развитые общества, они оплакивали первоначальную независимость человека, забывая при этом, что, если не существовало суверена, который бы управлял всеми, то таким сувереном был любой, причем он был сувереном не только по отношению к самому себе, но и против всех остальных, со всей неизбывностью грубой силы и всеми капризами ничем не сдерживаемой воли.
   Несчастия, приносимые подобным положением дел, с такой легкостью забываемые сегодня некоторыми философами, были, без сомнения, совершенно непереносимыми, поскольку люди делали все, дабы избежать их. Пребывая повсеместно под властью суверенитета силы, они призвали более законного властителя. Они надеялись обрести его в правлении, и до известной степени они его обрели. Совершенствование безопасности, благополучия, справедливости длительное время соотносилось с совершенствованием центральной власти. Суверенитет, который, концентрируясь, набирал силу, представлялся одновременно менее абсурдным и менее тягостным. В конце концов он стал смешиваться с правлением, а иногда и с личностью главы государства.
   Это развитие общества, более явное в современной Европе, поскольку здесь оно протекало в более крупном масштабе и более медленно, везде одинаково. Мы можем обнаружить его и в скоротечной истории Греции и древней Италии, равно как и в истории наших предков.
   И тогда выявилось то, что вскоре должно было вызвать справедливый гнев народов и философов. Суверен и правление слились воедино. Правление провозгласило и возомнило себя наделенным тем изначальным и неотчуждаемым суверенитетом, который никто не имел права контролировать. Да и сами народы тоже так думали.
   Когда же они перестали мыслить таким образом, когда благодаря прогрессу в обществе и в умах они признали, что, наделяя фактический суверенитет суверенитетом по праву, они впали в великое идолопоклонство, поспешили лишить правление суверенитета. Тогда они стали различать – и у них были на то все основания – суверена и правление; прекрасным образом было доказано, что правление вовсе не было и не должно было быть суверенным. И тогда же на основе отношений между суверенитетом и правлением возникли вопросы и затруднения, до сих пор неведомые, с которыми бы мы и не столкнулись, если бы люди, забрав суверенитет у своих бывших хозяев, не перенесли его в иное место.
   И действительно, когда суверенитету было определено принадлежать правлению, в системе все было логично и просто.

   Если суверенитет существует на земле, если некая сила естественным и законным образом им облечена, то, безусловно, эта сила и должна управлять.

   Люди ссылаются именно на господство подлинного закона, правление законного властителя; они до сих пор ищут, кому передать правление. Когда же общественное верование наделяло власть полной и бессмертной легитимностью, между суверенитетом и правлением не существовало никаких различий, которые следовало бы установить, никаких отношений, которые нужно было урегулировать. Их единство освобождало от всякой необходимости их сочетать.
   Но когда законность их разделения была признана необходимой, когда суверенитет, отобранный у правления, был перенесен на народ, трудности возросли безмерно. Будет ли править новый суверен? Ведь это его право; никакое правление не будет легитимным, если не будет им обладать. Но народ не сможет управлять; более того, он должен повиноваться. Но кому? Правлению, по отношению к которому он выступает и всегда будет выступать в качестве суверена. Итак, мы имеем суверена, который всегда повинуется, за исключением тех случаев, когда он льстит себя надеждой, будто бы способен создавать или разрушать власть, дающую ему законы. Вот вам правление, которое правит своим хозяином, хозяином совершенно законным, наделенным правом решать относительно жизни и смерти своего слуги, коему хозяин и должен повиноваться.
   Откуда проистекает это неустранимое затруднение? Из попыток разместить где-либо вне правления суверенитет, отобрать который у правления были все основания. На заре общества каждый индивид обладал суверенитетом в одиночку и обращал его в свою пользу; то было право сильного. Правление присвоило этот суверенитет себе; то была тирания. И если бы, лишив правление суверенитета, люди не стали бы со всем упорством искать для суверенитета обладателя в этом мире, если бы ему позволили вернуться туда, где он располагается и откуда никто не может заставить его снизойти, мы не были бы обречены на абсурд, на невозможное. Мы бы признали подлинную природу правления и принцип в качестве ограничения его прав.

О КЛАССИФИКАЦИИ ПРАВЛЕНИЙ

   ЛЮБАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ форм правления, не различающая их в зависимости от этих принципов, произвольна и обманчива.
   Черты отличия искали то в формах правления, то в некоторых из его проявлений.
   Таким образом получали монархию, аристократию, демократию; все эти названия не столько вскрывают принцип, сколько отражают факты, они заимствованы из внешней формы правления и не затрагивают его внутренней природы и его законов.
   Так, еще Монтескье, пытаясь найти принцип правления, не связанный с его формой, полагал, что обнаружил его в разнообразии чувств, которые выражает и преимущественно развивает каждая из этих форм; он называл в качестве принципа деспотического правления страх, монархического – честь, аристократического – умеренность, демократического – добродетель.
   Весьма тонкое различение, которое могло бы удовлетворить разум гениального человека, но которое не было основано ни на философском принципе, ни на политической природе различных правлений.
   Один современный философ, оспаривая классификацию Монтескье, заменил ее другой. Он разделяет правления на «национальные, т. е. основанные на утверждении, что все права и вся власть всегда принадлежат нации; и специальные, т. е. такие, в которых легитимными признаются различные источники частных прав, выступающих против общего национального права» [57 - Destut de Tracy. Commentaire sur Montesquieu. Ch. III.].
   Это различие, хотя и в некотором смысле более близкое к истине, также представляется мне неприемлемым, поскольку оно основано на ложном принципе – на принципе всех тираний.
   Повторяю: следует отрицать существование какого бы то ни было суверенитета на земле; либо, если таковой и существует, следует отдать ему должные почести, отказаться от какого бы то ни было сопротивления и покориться.
   Как бы ни была строга эта альтернатива, сомневаться в ней нельзя, и именно в ней следует искать принцип классификации правлений.
   Всякое правление, наделяющее некую силу суверенитетом, который в своем стремлении к этой силе заранее и абсолютным образом признает за ней разум и справедливость вместо того, чтобы видеть в ней просто факт, способный быть легитимным в зависимости от того, соответствует ли он справедливости и истине, всякое подобное правление, утверждаю я, в принципе своем деспотично; если же оно не является основанием для деспотизма и не принимает его, то это оттого, что оно непоследовательно.
   Я уже показал, что подобное правление, по счастию, не могло быть и никогда не было деспотичным. Провидение, пожелавшее, чтобы люди заблуждались, сжалилось над судьбой, к которой могло бы подтолкнуть их заблуждение; оно вложило в условия их существования, как и в их природу, столь мощную потребность в истине, что наиболее извращенным из их мнений не хватило силы окончательно сбить с истинного пути условия их существования и их судьбу.
   Таким образом, ни один народ на деле не воспринял суверенитет, в который так верил. Ни одно правление не простерло своей власти так далеко, как его к тому подталкивало так называемое право. Повсеместно законное сопротивление закреплялось в какой-либо форме, в какой-либо области; и когда правление собиралось повести себя чересчур последовательно в соответствии с доктриной, которая была ему столь дорога, рано или поздно фактическое сопротивление разоблачало его заблуждения, равно как и заблуждения народов, призвавших суверена.
   И тем не менее деспотизм, пусть даже в неполной своей форме, опустошил землю; верования же, принимавшие его под именем суверенитета, были в этом деле не самой меньшей из его опор.
   Как только некая сила начинала рассматриваться в качестве легитимной исходя из одной только ее природы, как только в общественном мнении она становилась изначальной и постоянной обладательницей права, она прибегала к злоупотреблениям и приступала к этому задолго до того, как общество очнется от своих заблуждений, поскольку в человеке нет ничего более упорного, чем вера.
   Этим объясняется столь длительное господство угнетающих правлений. Они порабощали народы и имели столь длительное существование не только потому, что обладали силой. Если бы в понимании народов они воспринимались как незаконные, их силы вскоре оказалось бы недостаточно. Но люди верили в суверенитет, в полноту прав. Они и до сих пор еще в это верят; когда же вера их иссякала, они долгое время жили воспоминаниями о ней.
   Таким образом, принцип, предполагающий существование суверенитета по праву в какой-либо из человеческих властей, не является таким уж бездейственным и бесплодным. Вопреки существованию границ, на которые наталкивается его влияние, он несет в себе угрозу судьбам народов в неменьшей степени, нежели грешит против истины. Именно в этом и состоит основной и действительно отличительный признак правлений. С одной стороны, мы имеем правления, которые верят в существование суверена на земле и на основе этой веры обустраивают свое организующее начало с тем, чтобы затем предпринимать мучительные, но недостаточные усилия, дабы избежать последствий действия этого принципа. С другой стороны – правления, отказывающие всякому фактическому суверенитету в суверенитете по праву; они основаны на этом утверждении и пребывают в постоянном поиске законной власти, подлинного закона, существование которого они признают, но никогда не льстят себе полным и вечным его обладанием. Только такие правления соответствуют интересам свободы, равно как и законам разума.

О ТОМ, ЧТО НИКАКОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ НЕОТЧУЖДАЕМЫМ

   ДОЙДЯ ДО ДАННОГО ПУНКТА своих рассуждений, я испытываю некоторое затруднение в подходе к этому вопросу; на мой взгляд, он уже решен, и сейчас было бы достаточно лишь высказать общие утверждения.
   Если никакая человеческая власть по природе своей не может претендовать на обладание суверенитетом по праву, то никакая власть равным образом не может претендовать и на неотчуждаемость, т. е. она не может утверждать, что в любом случае ее падение не будет легитимным, а права утраченными, что бы она ни делала и чего бы ни желала.
   Как можно было утверждать подобное? И тем не менее это утверждали, хотя и избегая, отказываясь довести его до логического конца, не учитывая примеров, которые со всей очевидностью его опровергают.
   Примеров хватает как в древние времена, так и в более близкие к нам эпохи. Кто осмелился бы сказать, что ни одно из правлений не заслужило своего падения, что не существовало тираний, совершенно законно свергнутых? Я почти испытываю стыд, приводя факты. Но так ли уж были неправы бравые конфедераты Рютли, освободившие Швейцарию от австрийского ига? Имели ли Нидерланды моральное право терпеть кровавый гнет Филиппа II? Возьмем примеры другого рода: совершил ли преступление св. Реми, признав сувереном Кловия, когда римские императоры впали в детство и стали неспособны управлять галлами? И должны ли были франки оставить погибать государство или призвать в качестве властителей первых Каролингов, когда выродившееся племя детей Кловия предоставило зарождающуюся Францию внутреннему распаду и бесчинствам сарразинов?
   Стоит ли мне говорить об этом наводящем ужас деспотизме, который под именем Робеспьера уже в наши дни составил несчастие нашей страны? Такой ли уж незаконной была борьба против него и замена его иным правлением?
   Стоит нам признать легитимным один только из приведенных случаев, и выдвинутый выше принцип окажется поверженным. Следует защищать право власти, но право не ее действий, а ее происхождения; ведь если действия власти никогда не могут заставить ее утратить свое право, то, безусловно, она получила это право вследствие своего происхождения, поскольку последнее не изменилось.
   Странное смешение! Этот так называемый принцип в основе своей есть не что иное, как отрицание всякого права народов, формальное признание одиозной максимы, в соответствии с которой абсолютная и полная легитимность принадлежит установленному правлению, фактической власти. А между тем среди людей, проповедовавших это утверждение, многие погибли, отказываясь принять фактическое правление, защищая права власти, которой уже не было!
   Я благословляю их непоследовательность, поскольку она доказывает, что человеку дозволено в той же мере полностью отрекаться от истины, в какой дано познать ее всю целиком. В древности тирания была повержена друзьями свободы. В новое время она претерпела сопротивление друзей старого порядка. Но будь то старая или новая тирания и каковы бы ни были противники, под чьими ударами она пала, ее крах был столь же легитимен, сколь и их сопротивление, ибо сопротивление, как и власть, черпает свое право в своей моральной легитимности, в своем соответствии вечным законам разума; и никакой человеческий суверенитет не является неотчуждаемым в теории, так как в реальности ему может недоставать моральной легитимности.

О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛЕГИТИМНОСТИ

   ЧТО ЖЕ ТАКОЕ ЭТА ИНАЯ ЛЕГИТИМНОСТЬ, освящающая власть исключительно из-за ее давности и основывающая свое право на ее древности?
   Это прекрасная и благотворная идея, введенная в мир естественными потребностями и тенденциями общества, которая вовсе не освобождает власть от случайностей, неотделимых от всех дел человеческих, и вовсе не придает ей суверенитета по праву.
   В одной только монархической системе вошло в привычку рассматривать политическую легитимность. И напрасно. И правда, здесь политическая легитимность предстает в специфической и более очевидной форме. Но принцип, лежащий в ее основе, и его следствия встречаются во всех обществах, во всех системах правления.
   Почему турийцы приняли ордонанс Карондаса [58 - Карондас – ученик Пифагора, законодатель в Катане, убивший себя за то, что нечаянно оказался тормозом на пути осуществления внесенного им же самим закона (ок. 600 г. до н.э.). (Здесь и далее – прим. перев.)], возжелавшего, чтобы любой гражданин смог предложить замену основным законам страны, лишь явившись в общественное собрание с веревкой на шее, рискуя быть задушенным, если его предложение не будет принято? Почему все государства, как древние, так и современные, как республиканские, так и иные, требуют для изменения общих правил их конституции длительного обсуждения и особых процедур?
   Да потому, что народы эти приняли в принципе в качестве разумной презумпции моральную и реальную легитимность их главных установлений. Отныне они признали за ними право управлять последующими поколениями; когда же речь заходит о том, чтобы лишить их этого права, которым они уже давно владеют, они колеблются и с трудом соглашаются поверить в то, что это право ими уже утрачено.
   Таким образом, политическая легитимность не является специфической и исключительной чертой монархической системы. Повсюду эта черта где-либо да присутствует, связанная с каким-либо институтом. В монархии ею обладает королевский престол. В иных формах правления она присуща некоторым статьям конституции, некоторым законам, быть может, даже некоторым утверждениям или привычкам. Именно ради легитимности римского сената пожертвовал Брут столь любимым им Цезарем, подобно ему горцы Шотландии в 1745 году пожертвовали собой ради Претендента [59 - Первая половина XVIII в. в Шотландии была отмечена противостоянием дворянства и буржуазии юга страны, поддерживавших «славную революцию», а с другой стороны – аристократических кланов горной северной части («горцев»), выступавших в поддержку свергнутой династии Стюартов. В 1745—1746 гг. произошло новое выступление горцев и их окончательное поражение.]. Оба этих случая мало схожи между собой, но и в том и в другом людьми руководит одно чувство, поскольку в их глазах одна черта освящает политические институты. Так, в самых различных формах, как в республике, так и в монархии все время воспроизводится один и тот же принцип; речь идет о постоянной власти, призываемой в пользу определенных сил, определенных правил, возымевших право как в отношении будущего, так и в отношении прошлого, как в отношении детей, так и в отношении отцов, поскольку вследствие их древности, равно как и благодаря их собственным и действительным заслугам эти силы рассматриваются как благие по своей сути, как легитимные.
   Таким образом, один принцип пронизывает все правления; и несомненно он вызван к жизни самой природой человека и общества для того, чтобы осуществлять всю полноту власти.

   В своих институтах и господствующих над ним властях общество ищет именно моральной легитимности, т. е. соответствия воли этих властей и их действий законам справедливости и разума.

   Ни один институт, ни одна власть не обладают сполна этой, единственно абсолютной легитимностью. Но когда прочно установившиеся институты и власти почитают и воспроизводят законы разума достаточно верно, чтобы удовлетворить главные насущные потребности общества, когда они тем самым пребывают в гармонии со своим материальным состоянием, с моральным уровнем развития, которого достигло общество, тогда общество считает их легитимными; они и являются легитимными в меру несовершенства общества и их собственного несовершенства.
   Рассматривая управляющие им власти в качестве легитимных, общество заранее предполагает, что они таковыми и останутся. В данном случае презумпция, как естественное следствие подобного рассуждения, также совершенно необходима для общества. Настоящее для людей представляется недостаточным; как только они осознают, что настоящее от них ускользает, оно имеет в их глазах хоть какое-то значение только благодаря обещаниям, даваемым на будущее. Если бы наша природа не была таковой, если бы память и предвидение не распространяли жизнь человека далеко за рамки ее материальных проявлений, не было бы ни семьи, ни общества, ни народа, ни всего рода человеческого. Никакая традиция, никакие обещания, т. е. никакая моральная связь не объединяла бы между собой эпохи и людей. Цивилизация не передавалась бы от поколения к поколению в качестве получаемого каждым из нас с определенной долей доверия наследия, каким его оставили наши отцы, с тем, чтобы приумножить его и передать нашим детям. Для каждого индивида мир начинался бы заново, люди сменяли бы в нем друг друга, не оставляя никакого наследства, столь же изолированные, столь же неизменные, как и животные, для которых не существует ни прошлого, ни будущего.
   Презумпция легитимности не является, таким образом, и не могла бы явиться постоянно изменчивой презумпцией, которая ежечасно то исчезает, то возникает вновь в зависимости от каждого отдельного и преходящего действия власти. Провидение, создавшее человека во благо общества, а общество ради воспроизводства, возжелало, чтобы эти надежды были более прочными и более длительными. Когда надежда проникает в умы людей, она приобретает в них размах и силу веры. Факты способствуют ее развитию.

   Политическая легитимность, будучи единожды установлена, утверждает себя посредством влияния, которое она, в свою очередь, оказывает на укрепляемую власть.

   Сила, не будучи принципом правлений, постоянно оскверняла их доброе имя. Монархические, аристократические, демократические правления, там завоевание, здесь гражданская война, где-то ложь во имя Бога – все это отмечало первые шаги власти. Время течет и оказывает свое воздействие; принцип правлений, как порядок и власть подлинного закона, вступает в борьбу против изначальных пороков; власть упорядочивается и смягчается; под воздействием событий она постепенно приспосабливается к обществу, которое, также в силу необходимости, приноравливается к власти; между ними устанавливаются определенная гармония и законы, способные эту гармонию поддерживать; воздействия силы ослабевают, да и сама сила отходит, уступая место власти права. Наилучшее правление расценивается и как наиболее легитимное; полагаемое легитимным, оно становится и наилучшим: и под воздействием времени, которое одновременно укрепляет легитимность и делает ее более плодородной, предполагаемая легитимность правления подталкивает его таким образом к легитимности подлинной, выступающей единственной целью как усилий, так и уважения со стороны общества.
   Такова в действительности природа политической легитимности. Она есть не что иное, как презумпция моральной легитимности; презумпция, устанавливающаяся в отношении институтов и властей лишь при двух условиях. Первое – чтобы они в определенной мере удовлетворяли главным насущным потребностям народов, т. е. чтобы они обладали известной долей подлинной легитимности; второе – чтобы с течением времени они получали одобрение.
   Кто откажет времени в праве на подобное воздействие? Народы взывают именно к моральной легитимности; и для того, чтобы знать, содержат ли ее законы и обладают ли ею власти, их принуждают пройти через испытания, получить большинство при голосовании, доказать тем самым или, по крайней мере, предположить их реальные заслуги. Если правления существуют на протяжении веков не погибая, то это тоже для них испытание. Ведь люди, составляющие поколения, также представляют собой большинство. Долговременное существование не является ни случайным, ни лишенным разумных мотивов. Никакая сила в одиночку не способна получить признание ряда последовательных поколений. Чем же представляется власть опыта, как не силой длинной череды голосований людей? Древние власти обрели политическую легитимность в тех же трудах и на том же основании, которых люди требуют и от новых властей, дабы признать их легитимность.
   Поскольку власти обрели легитимность, они могут и утратить ее; поскольку легитимность появляется на свет и развивается, она способна и погибнуть. Не может погибнуть только то, что не имело начала, в привилегиях же вечности безжалостно отказано тому, что создано Временем. Те же причины, которые обусловили приспособление общества к своим институтам, привели и к тому, что позднее общество может эти институты превзойти, ибо, как правило, общество развивается гораздо быстрее, чем власть. Власть в этом случае утрачивает первое условие политической легитимности, то самое, что одно только и позволило сохранять эту легитимность на протяжении веков. Власть перестает отвечать состоянию и общим потребностям общества, т. е. она не обладает более достаточной частью подлинной легитимности. И тогда наконец разворачивается величественный и трогательный спектакль.
   Имя времени еще некоторое время защищает то, что его рука, создав однажды, затем разрушила. Презумпция легитимности власти ослабевает либо предстает неустойчивой и побежденной. Но порожденное ею чувство еще живет и длится, хотя основание, на котором оно зижделось, мало-помалу проседает, подобно тому, как уважение к старцу переживает мудрость, дарованную ему долгой жизнью. Более того, нам кажется, что это чувство черпает в состоянии тревоги, в которое впало в этот момент общество, животворную, но быстро улетучивающуюся энергию. Озабоченные угасанием легитимности, в которую они верили, люди боятся остаться без законов и без законных властителей; из опасения потерять их они пытаются удержать свои старые предположения, прежнюю веру, которая раньше позволяла им без страха смотреть в будущее. Это стремление людей, достойное уважения и справедливое в своей основе, также имеет и свою полезность; оно ставит спасительную преграду всегда жестоким кризисам; оно поднимается против их бесчинства, даже карает и тем самым предупреждает их возвращение. Наконец, оно поддерживает политические институты, пока это еще представляется возможным, и сохраняет пошатнувшийся социальный порядок, пока новая легитимность, более сильная, хотя и более молодая, отчетливо поднимется на горизонте, привлечет доверие народов, успокоит их относительно будущего и, в свою очередь, окажется во власти времени, которое одно только и способно ее освятить.

О ПРАВЕ НА СОПРОТИВЛЕНИЕ

   КТО ВЫСТУПИТ ЗДЕСЬ СУДЬЕЙ? В этом состоит вопрос, сложность которого часто заставляла отвергнуть принцип, сам по себе неоспоримый.
   Конечно же, люди были бы счастливы встретить где-либо судью, точно и заранее знать закон, способный высказаться о подобных разногласиях; знать благодаря определенным и общепринятым признакам, где начинается тирания, за какой гранью власть безвозвратно утрачивает моральную легитимность, составляющую основу ее права. И тогда сопротивление, изменяющее облик империй, стало бы писаным правом. И можно было бы в конституциях или кодексах определять условия падения власти, как и условия ее обычного осуществления, условия революций, как и формы правлений.
   Но людям не дано ни вершить столь великие дела посредством своих законов, ни заранее предписывать лекарства против подобных несчастий. Тирания не обладает столь единообразными и простыми чертами, что их можно было бы заключить и обозреть в философском принципе или конституционном тексте. Никто не осмелится утверждать, что сопротивление, угрожающее существованию власти, бывает легитимным столь же часто, сколь часто власть заблуждается. Кто заранее и в самых общих чертах может сказать, когда исполнится чаша этих заблуждений, когда общество, лишенное законных средств и чаяний, должно в большей степени опасаться продолжения своего существования, нежели потрясений, способных его опрокинуть?
   Несомненно, что этот час может настать, что в известные моменты люди вправе думать, что он пробил. Но не существует средства, способного свести факты к принципу или подчинить человеческому предвидению бесчисленные неуловимые обязанности, права, интересы, выступающие в качестве элементов этой загадочной проблемы.
   Сложности и опасности, таящиеся в этой проблеме, до такой степени напугали честных людей, что те не могли потерпеть, чтобы она была когда-либо поставлена. Они полностью отрицали право на сопротивление, утверждая, что когда сопротивление уже готово изменить правление, оно всегда незаконно, что в подобных кризисах народ всегда предпочитает проиграть, нежели выиграть.
   Я не считаю, что человеческий род доведен до такой крайности, или что он должен всегда страдать, нежели выбрать столь ужасный шанс, или что этот шанс всегда скорее дурной, нежели благоприятный. На самом деле существовали тирании, которые навсегда погубили бы свой народ, если бы тот согласился их терпеть, но существовали и народы, которые путем сопротивления обрели тиранию. Таким образом, сопротивление не является ни всегда незаконным, ни всегда пагубным.
   Правда, оно всегда было связано с незаконными действиями и великими бедами. Таким образом, случаи, когда оно представляется одновременно законным и необходимым, достаточно редки и достойны сожаления. Но к чему их отрицать? Когда же такие случаи действительно представятся, мы ничего не выиграем от утверждения, будто они невозможны; вопреки всем опасностям, как и всем теориям, люди, дошедшие до последней черты, будут требовать своих прав, и если какой-то народ в состоянии сокрушить тиранию, то можно быть уверенным в том, что во всех случаях он откажется ее терпеть.
   Иные, более легкомысленные или более отважные, провозгласили, что право на сопротивление принадлежит народу, который всегда властен употребить его и изменить по собственному усмотрению установленное правление. Провозгласив народ сувереном и не будучи способными сделать так, чтобы этот суверен управлял самим собой, они вложили его суверенитет в право разрушать, обновлять правление, как ему это нравится.
   Идет ли речь о разрушении или о сохранении, суверенитет не принадлежит ни одной из сил на земле. И не важно, проявляется ли эта сила в бунте или угнетении; если мы не рассматриваем ее в отношениях с законами справедливости, разума, она – лишь только сила и сама по себе не обладает никаким правом.

   Право на сопротивление, как и всякое право, носит подчиненный и условный характер. Оно не является внутренне присушим никакой воле, коллективной или иной.

   В моральных законах, откуда ведет оно свое происхождение, оно черпает также и свои правила, границы, условия.
   Если действительно будет доказано – а пока что это не так, – что сила, вершащая судьбы государств, заключена в народе, т. е. в большинстве, народ не получит от этого никакого права восставать против своего правительства и изменять его в соответствии с капризами собственной воли. Если народ того хочет, говорят нам, кто способен помешать ему, если он на это способен? Если бы еще речь шла о силах, имеющих одного предводителя и носящих одно имя! Но и в том и в другом случае время берет на себя труд разоблачить дерзкие претензии. Во всей цепи поколений, образующих то, что называют народом, не одно поколение, употребив свое могущество против правления, признавало затем свою ошибку и сожалело о ней. Ему довелось испытать еще большие беды, нежели те, что породили его гнев, бремя более суровое, чем то, что оно сломало; и последующие поколения могли научиться присваивать себе с меньшим высокомерием право изменять правительство своей страны. Вот уроки, которые Провидение держит наготове, чтобы противопоставить их воле, претендующей на суверенитет, не заботясь о том, чтобы выяснить, стремятся ли они получить этот суверенитет посредством восстания или посредством тирании, являются ли они волей народа или волей короля.
   И пусть не говорят, что народ всегда верно толкует подобные волеизъявления; что в столь ужасных для него обстоятельствах действие его силы всегда определяется лишь необходимостью и разумом. Уже не раз, особенно в маленьких государствах, народ желал и совершал несправедливые, абсурдные революции, результаты которых он был вынужден разрушить спустя некоторое время путем новых революций. В крупных государствах по мере распространения и укрепления понимания общественных дел эти невеселые предприятия становятся все более редкими. Тем не менее непогрешимость, коей никто не обладает в области правления, точно так же не принадлежит никому и в области восстания.

   Склонность к бунту в человеке столь же сильна, как и любовь к абсолютному господству; а дух бунтарства даже против законного суверена, против подлинного закона есть коренной порок нашей природы.

   Принцип, наделяющий правом сопротивления волю большинства, придает этому фатальному и грешному духу доверие, энергию, не менее оскорбительные для разума, чем губительные для общества.
   Повсеместно нужно распознавать истинный человеческий удел. Он всегда один и тот же – как в области сопротивления, так и в области власти. Ни одна из сил сама по себе не обладает незыблемым правом увековечить свое господство. Никто не может требовать в свою пользу и на том же основании права изменять установленное господство. Как в одной, так и в другой претензии мы обнаруживаем узурпацию суверенитета и незнание его подлинной природы. Право на сопротивление в своем угрожающем и окончательном действии есть право, зависящее от случая, право проблематичное, и ни одна воля не может полностью присвоить его себе, никакая особая и постоянная сила не может обладать им на законных основаниях – на основе конституции или закона; последствия употребления этого права нельзя предвидеть, его осуществление нельзя заранее урегулировать, наконец, ему всегда сопутствуют внушающие ужас факты, и, таким образом, мы не можем заблуждаться относительно несовместимости этого права с законами справедливости и разума. Но так же верно и то, что при всех условиях, в указанных границах и с учетом всех перечисленных шансов на успех, это право неоспоримо; если бы это было не так, если бы право, даже будучи невидимым, как оно и существует, не довлело над властями, его отрицающими, род человеческий уже давно подпал бы под власть тирании, утратил свое достоинство, как и счастье.

О ПЕРЕДАЧЕ ПО НАСЛЕДСТВУ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

   НАСЛЕДСТВЕННАЯ ПЕРЕДАЧА ПРЕСТОЛА является той специфической формой, которая обычно свидетельствует о политической легитимности. Рассмотрим этот вопрос отдельно.
   Легитимность здесь принадлежит не только законам и институтам, которые остаются неизменными, но также и людям, которые подвержены изменениям; точнее, существуют две совершенно различные легитимности: легитимность трона, самой монархии, рассматриваемой как политический институт, и легитимность династии, занимающей трон и дающей свое имя монархии.
   Первая из двух легитимностей полностью соответствует легитимности всякого другого социального института. При монархии, как и при всякой иной системе, эта легитимность лишь освящает соответствие и постоянство системы правления, которая существует и продолжает существовать если и не совершенно в неизменном виде, то, по крайней мере, сохраняя постоянство как в форме, так и в главных своих чертах.
   Наследственная передача трона значит нечто большее. Последовательности различных и преходящих фигур она сообщает подлинную и постоянную легитимность; она провозглашает легитимным не только то, что есть, но и то, что будет, правящего монарха и его не известных еще наследников. Она затрагивает, таким образом, фундаментальный принцип политической легитимности, состоящий в освящении воль и сил, всегда схожих между собой и прошедших испытание временем, с тем чтобы сообщить те же черты силам, которые в силу необходимости различны и еще погружены во мрак будущего.
   Вторая легитимность, как и первая, подвержена случайностям. Таково следствие ее природы. И факты доказывали это неоднократно. Мы знаем, что монархическая система сохраняла свою легитимность, тогда как правящая династия ее утрачивала. В Швеции, в Португалии, в Англии не одна революция, санкционированная общественным мнением и временем, со всей очевидностью продемонстрировала различие между двумя формами легитимности, разделив их судьбы.
   Тем не менее мы знаем, что почти всегда наследственный характер престола утверждался в качестве института как раз в момент наибольших потрясений, какие ему довелось испытать; в этот момент он заботливо поддерживался в качестве принципа, чтобы дать рождение новой легитимности другой династии.
   И действительно, обе легитимности, различные по своей природе, тесно связаны друг с другом. Наследственная передача престола была введена в качестве условия и гарантии стабильности, самого существования монархии.
   Природа монархической системы должна была подвести к этому следствию.
   Я уже показал происхождение этой системы и источник ее силы. Она обязана ими персонификации суверена по праву, единственного по своей сущности, чье единство если и не воспроизводится, то по крайней мере представлено в единстве фактического суверена, отвечающего, таким образом, одному из наиболее глубинных верований человеческого духа.
   Но не только единство присуще истине, разуму, суверену по праву. Ему в равной степени свойственна и незыблемость. Бог не умирает, равно как и его закон. Чего же стоит воспроизведение монархической системой единства подлинного суверена, если присущая ему незыблемость отсутствует в его представителе?

   Наследственная передача престола должна была воспроизвести подобие, преодолеть смертную природу людей, вводя в правление образ непрерывности существования суверена по праву, подобно тому, как единство монархической власти отражало образ его единства.

   Вот каким было участие нашей внутренней и моральной природы в этом институте; участие куда более значимое, чем это обычно предполагают, поскольку наиболее могущественным из всех человеческих атрибутов является сама природа человека. Таково значение видимых фактов, потребностей нашего подлунного мира, довлеющих над обществом.
   Сильная власть – вот цель монархии. И общество часто нуждается в сильной власти. Потребность в ней очень переменчива и неодинакова. Но в определенные эпохи и при определенных обстоятельствах она ощущается с такой силою, что по общему, хотя и молчаливому согласию ей подчиняются все иные взгляды.
   Перспектива постоянства, долговременности для силы власти не менее необходима, чем единство. Даже на престоле люди бывают преданы лишь тому, что обречено на долговременность. Ею пользуются интересы, страсти, личные пристрастия. Время охлаждает все вплоть до усердия по отношению к власти, которое обречено на смерть вместе с обладателем этой власти; даже сами короли для сохранения своего трона должны верить, что смогут оставить его в наследство своим детям.
   Впрочем, уважение народов и вытекающая из него сила во всей полноте передаются лишь той власти, которая возымеет право и окажет воздействие на будущее. Итак, будем ли мы рассматривать монархию с точки зрения ее рационального принципа или с точки зрения социальной цели, будем ли мы сравнивать ее с моральными склонностями, которым она отвечает, или с общественными потребностями, которые она стремится удовлетворить, наследственная передача престола неотделима от нее и сопутствует ей как естественное следствие, как непременное условие.
   Итак, в той степени, в какой монархическая система может быть благой и необходимой, в такой же степени благой и необходимой является наследование престола. Только оно позволяет обществу в полной мере воспользоваться преимуществами монархии. Более того: оно в то же время дает монархической системе средство борьбы против пороков системы, средство предотвратить самые серьезные опасности.
   На первый взгляд это может показаться странным. Ведь на самом деле главная опасность, которую представляет для людей монархическая система, проистекает из персонификации суверена по праву, всегда ошибочной и всегда, казалось бы, обещающей фактическому суверену власть более независимую, более обширную, нежели несут в себе разум и общественный интерес. Все, что поддерживает и подтверждает это заблуждение, погружает королей и сами народы в иллюзию, к которой они и без того склонны, и подталкивает их к деспотизму.

   Таким образом, когда наследственная передача престола добавляет к таком свойству монархической системы, как единство, еще и свойство незыблемости, то, дополняя ее, она укрепляет персонификацию суверена по праву и тем самым придает большую силу заблуждению и опасности, которые могут быть порождены самой природой монархии.

   Во всем этом есть доля истины. Но наследственная передача престола имеет и свои последствия и упрощает введение институтов, со всей своей силой выступающих против этой опасности.
   Я уже упоминал о них; правление и общество неизбежно сосуществуют. Закон, регулирующий и понуждающий индивидуальные воли в их взаимоотношениях, сила, заставляющая уважать этот закон, – только при этих условиях общество рождается и продолжает существовать, и эти условия есть не что иное, как правление, общественная власть.
   Постоянное присутствие такой власти, таким образом, необходимо для самого существования общества. Эта власть не призвана действовать постоянно и повсеместно, в одиночку поддерживать и регулировать все взаимоотношения людей. Индивидуальные воли также представляют собой власти, которых обычно бывает достаточно для того, чтобы внести в эти взаимоотношения законы справедливости и разума. Моральный прогресс общества состоит даже в том, чтобы сделать менее частым вмешательство общественной власти по мере того, как власти индивидуальные, т. е. разум и воля граждан, очищаются и просвещаются. Именно таким образом в семье отцовская власть отступает по мере того, как ребенок становится более способным управлять самим собой в соответствии с разумом, собственной силой и собственной же свободой.
   Но ни в семье, ни в обществе не наступает такого момента, когда власть могла бы устраниться и передать правление всеми действиями, всеми человеческими взаимоотношениями индивидуальным волям. Общество бесконечно обширно и сложно; постоянно существуя, оно беспрестанно обновляется и разнообразит свои формы; неравномерная цепь поколений, численность и подвижность социальных отношений, разнообразие интересов, борьба страстей и сил постоянно обусловливают потребность во власти, высшей по отношению ко всем индивидуальным волям; ее воздействие может постепенно сокращаться, но ее присутствие необходимо, чтобы поддерживать совместное существование и регулировать контакты стольких элементов, расположенных к борьбе или к отделению.
   Таким образом, само общество ошушает свое существование прочным и упорядоченным, подлинно социальным только тогда, когда оно ошушает присутствие власти, от которой общество ожидает длительного существования, ибо признает ее легитимность.
   И если власть кажется недостаточной или если общество ее дезавуирует, оно впадает в страшную тревогу, поскольку ощущает опасность распада, превращения в множественность, опасность перестать быть обществом.
   Таким образом, в социальной власти есть нечто, требующее постоянства в качестве основного условия существования общества. Это само его существование, его наличие в качестве власти. И вне зависимости от того, действует власть или нет, нужно, чтобы она существовала, чтобы общество имело ее перед глазами и верило в нее.
   Но если существование социальной власти должно быть постоянным и всегда наличествовать, то действие его не может претендовать на то же преимущество; оно, напротив, должно зависеть от условий, должно быть подвижным, подверженным случайностям и восприимчивым к изменениям. Как мы видели, это непременное следствие несовершенства всякой земной силы, всякой человеческой воли. Любая воля, любая земная сила и социальная власть, как и всякая иная, легитимна лишь в той мере, в какой она действует в соответствии с разумом, с подлинным законом. И как только она начинает действовать, она подпадает под обязательство искать этот закон и подчиняться ему. И если ее действия не подчиняются этому требованию, она должна быть заменена; люди, на которых она воздействует, имеют право поставить ее перед такой необходимостью.
   Каким образом они достигают этого? Трудности здесь огромны. Для того чтобы общество продолжало свое существование и не пребывало в постоянных тревогах, нужно, чтобы и социальная власть, по крайней мере в своем существовании, также была устойчивой. Для того чтобы действие этой власти было легитимным, нужно, чтобы власть постоянно получала торможение, подвергалась риску, была вынуждена модифицироваться, даже полностью видоизменяться, если она слишком отдаляется от законов справедливости и разума. Таким образом, мы имеем, на первый взгляд, две противоречащих друг другу потребности. Одна из них требует нерушимости власти, другая – ее подчинения и подвижности. Если общее существование власти подчинено той же борьбе, тем же превратностям, что и ее действие, то она будет лишена всякого постоянства, и жизнь общества будет пребывать в постоянном беспокойстве. Если действие власти сопричастно незыблемости, нерушимости ее существования, то общество утрачивает всякую гарантию подлинной легитимности.
   Совершенно ясно, что если существование власти и ее действие оказываются смешанными, если они объединяются в одном лице и принадлежат одной силе, то двойственная проблема, обозначенная выше, оказывается неразрешимой. Либо действие власти будет неизменным и независимым, как и ее существование, что обязательно породит тиранию, либо ее существование будет полностью подчинено всем превратностям ее действия, и в этом случае она будет неравномерной и может показаться неустойчивой и даже полностью отсутствующей, что также является великим злом.
   И действительно, во всех случаях, когда власть и ее действия не были ни разделены, ни направляемы различными институтами, одно из двух этих зол поражало народы. Зададимся вопросом: почему большинство греческих и итальянских республик претерпевало столько волнений, столько потрясений? Откуда такое разнообразие отдельных судеб, столь часто несправедливых и плачевных, в общей судьбе граждан и судьбе государства? Почему, несмотря на изобилие славы, так мало подлинной справедливости, счастья и даже устойчивости? Да потому, что ничто не обеспечивало необходимого постоянства социальной власти: ничто не являлось опорой ее существования, остававшегося неустойчивым и подвижным, как и ее действие, от которого власть не отделял ни один институт. Обратите свой взгляд на иное; взгляните на азиатские монархии или на аристократию Венеции: все здесь монотонно, неподвижно, гнетуще; всякий прогресс в развитии общества подавляется в зародыше; общество не продвигается вперед, оно не возвышается над собой и не становится лучше; оно медленно распадается либо остается застывшим, подобно мумиям. Какая причина заставила общество так застыть? Да та же самая, что в иных местах его полностью поглотила. Здесь также существование и действия общества оказались смешанными; только они сконцентрировались в руках единственной силы, воспользовавшейся своей устойчивостью, чтобы в самом своем существовании освободиться от какого бы то ни было контроля и изменения. Таким образом, хотя многообразие событий и породило самые противоречивые системы правления, повсеместно, где существование власти не было отделено от ее действий, повсеместно, где различные институты не разделили две крупнейшие потребности человеческих обществ, в них преобладали поочередно то хаос, то деспотизм, то беспокойство, то застой.
   Итак, никакая система правления не будет достаточной и полной, если она не возводит это различие в принцип и не разрешает двойственную проблему, от решения которой не может освободить себя никакое общество. Из всех же институтов, возможно, только наследственная передача престола способна наилучшим образом достичь этой цели. Я ничего не могу сказать про государства, в которых наследственное право сосредоточено в одной-единственной семье и одновременно ей же безраздельно принадлежит суверенитет. Чистая монархия и деспотизм могут различаться вторичными институтами и нравами; их общие принципы остаются теми же, и политическая легитимность монархов в этом случае лишь продлевает всегда незаконную узурпацию суверенитета. Но наследственная передача престола совершенно неотделима от подобной узурпации. Она могла, подобно многим другим институтам, подобно самим гарантиям свободы, быть обязанной своим происхождением силе и долгое время нести на себе ее отпечаток, но подлинный ее принцип иной. Ее следствием является именно четкое различение существования социальной власти и ее действия. Именно длительное существование этого различия, его постоянное наличие и освящает монархию, наделяя ее устойчивостью и нерушимостью. Кроме того, она дает возможность всякой свободе приспосабливать свое действие к условиям, опытам, формам, способным дать гарантию того, что монархия является разумной и справедливой, т. е. легитимной с моральной точки зрения. Она не наделяет престолонаследников никакой чрезмерной силой, никаким правом, которое было бы чужеродным или просто бесполезным. Она ставит их в изолированное, недоступное положение, исключающее любое соперничество, любое проявление честолюбия, положение, в котором сохраняется и проявляется в своем праве устойчивость, столь необходимая для социальной власти. Совершив все это, наследственная передача престола достигает своей цели и позволяет всем прочим институтам достичь своей.

   Являющаяся нерушимой в характерном для нее положении, власть вступает в действие лишь под сенью закона, доказывая каждым своим шагом легитимность этого действия;

   … и впоследствии мы уже следим за ее действиями в лице ее агентов, берущих на себя ответственность, условную и изменчивую обязанность, доступную для всех сил, которые будут претендовать на то, чтобы быть достойными отправлять эту власть и которые в целях ее приобретения или сохранения будут беспрестанно доказывать, что отправляют они ее в соответствии с подлинным законом.
   В этом заслуга подобного института; и именно этим, не нарушая подлинных принципов суверенитета, он, напротив, облегчает осуществление и господство последнего. Изменить природу человека и человеческий удел совершенно невозможно. Эта природа не является ни незапятнанной, ни простой, ни миролюбивой. В ее лоне действуют противоборствующие силы; в ней сталкиваются противоположные потребности. Общество стремится к тому, чтобы быть управляемым и свободным, устойчивым и подвижным. В нем все сложно, все скрывает борьбу, постоянную, но неизбежную. Таковы факты: политические институты неспособны искоренить порок, и для того, чтобы его победить, у них есть лишь одно средство – противопоставить силам силы, потребностям потребности, урегулировать, наконец, законы и формы этой борьбы на арене, которую они никогда не смогли бы уничтожить, так как это – арена мира и жизни. Поскольку таковы условия существования человеческого общества, наследственная передача престола занимает в нем место, предписываемое ей потребностями, которые она и должна удовлетворить, не препятствуя тому, чтобы другие места здесь были заняты иными институтами, вызванными к жизни иными силами. Она закладывает основы и упрочивает положение королевской власти, но не противоречит ничему, что призвано урегулировать и сделать законной королевскую власть в ее действии. Несомненно, этот институт имеет свои требования и таит в себе определенные опасности; он стремится к тому, чтобы институты свободы были сильными и способными предупредить узурпацию суверенитета, но в то же время и позволяет это осуществить, поскольку дополняет эти институты и тем самым заранее смягчает опасность их самого крайнего развития. Он также замечательным образом податлив течению времени, развитию законов и нравов, даже наиболее значительным изменениям в отношениях между обществом и его правлением. Правда, он в освящаемой им власти не разрушает неизлечимую ущербность человеческого удела и не освобождает его от всех случайностей. Но сила этого института такова, что, как мы знаем, он переживает падение людей, в чьих руках сосредоточен, способен противостоять ударам своих недругов и всегда возвращается в общество, дабы и дальше удовлетворять его потребности, вновь гарантируя устойчивость власти – эту общественную потребность, которой не могут избежать свободные народы.

О ДЕМОКРАТИИ

ЗАБЛУЖДЕНИЕ ВСЕГДА УКРЕПЛЯЕТ постоянное наличие содержащейся в нем истины. Я подверг это утверждение исследованию на примере монархической системы. Я поставил эту систему перед лицом подлинных принципов суверенитета. Она игнорирует либо грубо нарушает их, введенная в заблуждение или сама вводящая в заблуждение формами, в которые облечена власть, наделяет монарха единственным и неделимым суверенитетом, коим не обладает ни одно человеческое существо. И тем не менее ее формы и институты, подкрепляющие эти формы, вовсе не лишены какой бы то ни было легитимности. Они представляют подлинную природу единственного суверена по праву, каковым является сам Бог; и тем самым они соответствуют неискоренимым потребностям человека, насущным потребностям общественного состояния. Именно здесь, в этой частичной легитимности, и черпает монархическая система ту силу, которую зачастую она обращает на принижение прав рода человеческого, на узурпацию власти Бога. В демократических системах мы сталкиваемся с тем же явлением. И оно имеет свою правду. Эта истина даже более значительна и занимает большее место, чем какая-либо иная, в легитимном управлении обществом. Но тем не менее и демократии не чужда узурпация. Уже не раз она наделяла силой заблуждения и тирании.
Я хотел бы подвергнуть демократическую систему анализу, подобному тому, который осуществил по отношению к системе монархической. До сих пор демократическая система покоилась на двух принципах, противоречивых в своей основе, но к которым она поочередно взывает, пытаясь их примирить: личный суверенитет или право каждого индивида на самого себя; суверенитет народа или право численного большинства по отношению к меньшинству. От этих двух принципов требуют законной власти и свободы. Действительно ли они могут служить основой легитимности и свободы? И если они на это неспособны, то откуда же происходит вера в них? Какова в них доля легитимности?

О ЛИЧНОМ СУВЕРЕНИТЕТЕ

   ВСЯКИЙ ЧЕЛОВЕК – абсолютный хозяин самого себя. Никто, ни в какой момент, ни на каких основаниях не имеет на него права без его согласия. Никакой закон не является для него легитимным, если он не санкционирован его волей. Другими словами, – и это наиболее распространенная форма данного принципа – никто не должен подчиняться законам, если они приняты без его согласия.
   Исходя из этого принципа Руссо исключал всякое правление, основанное на представительстве. «Воля, – говорил он, – не представима: она является самой собой или она есть иное; третьего не дано». Если воля является единственным источником, единственным легитимным основанием власти человека над самим собой, каким же образом человек передаст эту власть другому? Может ли он сделать так, чтобы его воля находилась вне него? Такая передача воли даст ему не представителя, но господина. Всякое представительство, таким образом, есть ложь, а всякая власть, основанная на представительстве, тиранична, поскольку свобода – это суверенитет по отношению к самому себе, и человек свободен лишь в той мере, в какой он подчиняется только своей собственной воле. Отсюда вытекает неоспоримое следствие.

   Руссо был неправ лишь в том, что не пошел в своих выводах дальше. Если бы он дошел до конца, он бы провозгласил незаконность любого закона, имеющего длительное действие, любой устойчивой власти.

   Какое значение имеет тот факт, что закон был вчера сотворен моей волей, если сегодня она изменилась? Разве я могу пожелать чего-либо лишь один раз? Разве моя воля исчерпывает свое право в одном-единственном акте волеизъявления? И поскольку она единственный господин, которому я обязан повиноваться, должен ли я на всю жизнь попасть под воздействие законов, от которых тот же самый господин, что и создал их, велит мне освободиться?
   Вот следствие этого принципа во всей его полноте. Руссо не заметил его или не осмелился его заметить. Оно разрушительно для всякого правления, да что я говорю? – для всякого общества. Оно ставит человека в положение абсолютной изоляции, не позволяет ему давать никаких обязательств, устанавливать какие-либо связи, брать на себя обязательства в отношении каких бы то ни было законов, оно вносит разлад в самое сердце индивида, который не может завязывать никакие отношения ни с самим собой, ни с другими, ведь его прошлая воля, т. е. та, которой уже больше нет, имеет на него не больше прав, чем чужая воля. «Абсурдно, – говорит нам также Руссо, – что воля заковывает в цепи свое будущее».
   Другие [60 - Речь идет о Кондорсе и Гудвине.], менее последовательные, нежели Руссо, который просто не мог быть последовательным, приняли этот принцип, не предвидя еще того замешательства, в которое он повергает разум. Все время повторяя, что никто не обязан подчиняться власти, которую не он признавал, законам, которые не он принимал, они льстили себя надеждой, будто бы на этом основании смогут построить все правление – правление совершенно легитимное, имеющее все права, все силы, необходимые для поддержания общества. И они приступили к делу. И тут внезапно проявилось первое затруднение. Каким образом дать людям закон, который был бы принят всеми? Каким образом можно объединить все индивидуальные волеизъявления относительно каждого закона? Руссо в этом вопросе не колебался; он выступил с осуждением многочисленных народов, крупных государств, силы любой центральной власти и провозгласил необходимость заключить государство в рамки небольших муниципальных республик, с тем чтобы затем объединить их посредством федеративной системы, сущность которой он не объяснил и, отвергая всякое представительство, был не в состоянии легитимизировать. Эта гипотеза была еще далека от утверждения безупречного принципа и решения проблемы. Тем не менее казалось, что затруднение и непоследовательность преодолены. Другие были еще менее щепетильны. Под давлением затруднений они пошли на новые непоследовательности. Они лишили индивидов права в принципе подчиняться лишь тем законам, что проистекают из их воли, заменив его правом подчиняться законам, порожденным властью, проистекающей из воли этих индивидов. Таким образом, вопреки Руссо вновь возникла идея представительства. Была предпринята попытка преобразить его природу; оно является не представительством воль, говорили нам, но представительством интересов и мнений. Усилия их были тщетны; если воля индивидов является их единственным законным сувереном в основании представительства, легитимности представительства, то представлены должны быть именно воли.
   Но дело продвинулось и еще дальше. Устранив огромное количество индивидуальных воль в том, что касается самого закона, нужно было по крайней мере призвать их к созданию власти, в чьи обязанности входило формулирование законов. Всеобщее избирательное право было непременным следствием принципа, уже столь жестоко нарушенного. На деле же всеобщее избирательное право никогда и не допускалось; правда, в теории оно широко провозглашалось. Почти повсеместно какие-то случайные условия, более или менее значимые, ограничивали право прибегать к избранию законодательной власти. Насколько мне известно, только два философа* с некоторыми колебаниями признавали это право в отношении женщин. Повсеместно его были лишены низшие слои, прислуга и многие другие. На каком основании? Ведь они также вовсе не были лишены ни воли, ни права подчиняться лишь законной власти. Итак, воля индивидов признавалась в качестве единственного источника легитимности их суверена; и в то же время огромное количество индивидов, быть может, даже большинство из них не были допущены к принятию какого бы то ни было участия в создании этого фактического суверена, которого представительство даровало всем!
   Я мог бы продолжить; и, как свидетель зарождения правления, на каждом шагу я вижу нарушение принципа, который, как нам говорят, должен порождать это правление, и точно так же я вижу непоследовательность в преодолении затруднения или восстановлении разумных начал.
   Я предполагаю, что дело завершено и правление создано; и…

   … я хочу выяснить, каким же будет теперь принцип, какими правами в отношении индивидов будет обладать власть, легитимность которой создана исключительно волею этих индивидов.

   По мнению одних, индивидуальные воли, породившие власть, никоим образом при этом не утратили своего суверенитета; как и раньше, суверенитет принадлежит им в полной мере и на основании свободы. Сама власть в данном случае является лишь субъектом, призванным провозглашать законы, идею которых она получила, будучи постоянно подчиненной иной власти, которая рассредоточена в индивидах и которая, не имея ни формы, ни собственного голоса, тем не менее единственно всегда легитимна, всегда способна отозвать или изменить по своему усмотрению своего служителя.
   По мнению других, индивидуальные воли, создавая общую власть, в ней, так сказать, самоуничтожаются; они отказываются от самих себя в пользу представителя, который представляет их во всей их деятельности, во всем их собственном суверенитете.
   Последнее, как мы видим, есть самый обычный и чистый деспотизм, деспотизм, примирившийся со всей полнотой принципа представительства, который отвергал Руссо, отрицая представительство, хотя в другом месте он закреплял этот принцип под именем суверена; это деспотизм, которым неоднократно пользовались правления, рожденные под воздействием подобных идей. Совершенно очевидно, что совсем не этого требуют от представительства и демократии друзья свободы.
   Эта система, в большей степени кажущаяся правдоподобной и менее опасной, ибо она меньше подвластна воздействию со стороны фактов, тем не менее не особенно прочна. Прежде всего, если индивидуальные воли, породившие законодательную власть, призваны подчиняться ее законам, то сей факт относится к области их суверенитета. Каждый человек, скажете вы, является полным хозяином самому себе и пребывает свободным лишь в той мере, в какой он приемлет власть или закон, требующий его подчинения. Таким образом, единственно свободными будут те, кто примет законы так, как будто бы эти законы ими самими и были созданы, и будут подтверждать их столь часто, сколь часто им следует подчиняться. Тот же, кто будет призван подчиняться законам, хотя не приемлет их и не создавал их, либо тот, кто захочет изменить их, утрачивает свой суверенитет, т. е. свою свободу. Но если все происходит иначе, если воля законодательной власти не связывает породившие ее индивидуальные воли, то во что же превращается эта власть? Чем станет правление? И во что превратится общество?
   Истина не ставит людей перед лицом такого количества смешений, затруднений и непоследовательностей. Не может такого быть, чтобы право народов на законное правление и право граждан на свободу было основано на принципе, обреченном на постоянное колебание между двумя полюсами альтернативы: быть основанием тирании или разрушить общество. Зло заключено в самом принципе.

   Неправда, что человек является абсолютным хозяином самому себе, что воля его выступает в качестве законного его суверена, что никогда, ни при каких условиях никто не имеет права посягнуть на него без его согласия.

   Когда философы изучали человека самого по себе, исключительно с точки зрения отношения его деятельности к его сознанию, то никто не утверждал, что воля человека была для него единственным легитимным законом, т. е. что любое его действие было разумно или справедливо, если оно было свободно и добровольно. Все признавали, что над волей индивида витает некий закон, именуемый разумом, мудростью, моралью или истиной, от которого он неспособен освободить свое поведение иначе, как употребив свою свободу нелепым или преступным образом. Во всех системах, говорим ли мы об интересе или о внутреннем чувстве, о человеческом соглашении или о долге, спиритуалисты и материалисты, скептики и догматики– все сходились к тому, что существуют действия разумные и неразумные, справедливые и несправедливые; все были согласны в том, что если человек обладает свободой действия в соответствии с разумом и истиной или вопреки им, то эта свобода, выступающая в качестве способности, вовсе не составляет права, сама по себе является лишь нелепым и преступным действием и перестает быть таковым, если действие это добровольно, если его субъект имел основание и право совершить его, потому что он так пожелал.
   Если индивид, прежде чем воспользоваться свободой, соотносится со своим разумом, он признает правило, предписанное его поведению моралью или разумом, он признает в то же время, что это правило создано не им, что оно не является произвольным продуктом его воли и что изменение или уничтожение этого правила от него не зависит. Его воля остается свободной подчиниться или не подчиниться разуму; но разум его, в свою очередь, не зависит от его воли и судит по необходимости в соответствии с правилом, которое эта воля признала, но совершенно ему не подчиняется.
   Рассматриваемый изолированно, сам по себе, индивид, таким образом, не может произвольно распоряжаться самим собой только в соответствии со своей волей. Его воля вовсе не является его законным сувереном. И вовсе не она создает и внушает индивиду обязательные законы, существование которых он не может отрицать. Он получает их свыше. Они приходят к нему из сферы, высшей по отношению к его свободе, из сферы, в которой нет свободы, где спор возникает не относительно того, чего хочет или не хочет человек, но относительно того, что является истинным или ложным, справедливым или несправедливым, соответствующим или противоречащим разуму. Снисходя из этой возвышенной сферы, чтобы войти в сферу действия и жизни, законы вынуждены пересекать область свободы, являющуюся пограничной для обоих миров; и здесь возникает вопрос, сочетается или нет свободная воля индивида с законами ее суверенного разума. Но каким бы образом ни разрешался этот вопрос, право создавать закон, т. е. суверенитет, не оставляет разум, дабы стать принадлежностью воли. В любом случае воля не обладает добродетелью сообщать детерминируемым ею действиям человека характер легитимности. Они либо обладают, либо не обладают этим свойством в зависимости от того, соответствуют ли они законам разума – единственного источника всякой законной власти.
   Другими словами, человек в силу своей свободы вовсе не обладает полным суверенитетом в отношении самого себя. Будучи существом разумным и моральным, он является субъектом законов, которые он не сотворил и которые по праву вынуждают его подчиняться, хотя, как свободное существо, он обладает правом отказаться – но не от их принятия, а от подчинения им.
   Каким же образом могло произойти, что исходя из человека, рассматриваемого изолированно и самого по себе в его отношениях с другими людьми, философы приняли принцип, которого они не могли принять в качестве основания их моральных доктрин, и превратили его в основание доктрин политических? Как воля, которая в личном существовании индивида никогда не поднималась до ранга законного суверена, вдруг стала рассматриваться как занимающая это положение и как обладающая соответствующими правами, когда индивид вошел в социальное состояние, когда он оказался перед лицом других существ, обладающих той же природой, что и он сам?
   Сам этот факт не вызывает сомнений. И вот какова его причина.
   В сближении и столкновении индивидов, именуемом обществом, философов больше всего поражало то, что и на самом деле предстает нашему взору прежде всего как сближение и столкновение индивидуальных воль. Инстинктивное чувство истины внезапно предупредило их, что…

   … воля сама по себе и благодаря своей собственной добродетели вовсе не является законным сувереном человека.

   Если в самом индивиде и в том, что касается его личного поведения, индивидуальная воля не занимает столь высокого положения, то каким же образом она возвысилась до этого положения в отношении другого? Каким же образом человек от имени одной только своей воли распространит на другого законную власть, которой его собственная воля не обладает в отношении самой себя? Никакая воля как таковая не имеет прав в отношении чужой воли. Это совершенно очевидно; обратные претензии представляются возмутительными. Это проявление чистой силы, деспотизм.
   Каким образом можно предупредить деспотизм? Каким образом можно отвергнуть претензии силы? Если бы социальные связи обнаруживали одни лишь воли, то проблема была бы неразрешимой. Казалось, философы и считали ее таковой; они позабыли, что воля это еще не весь человек, что в свои отношения с себе подобными человек привносит также и рассудок, и свою моральную природу, и свой разум, являющийся более или менее полным образом вечного разума, разума абсолютного. Не видя отныне в социальном состоянии иной связи, кроме связи воль, они не смогли обнаружить и иной гарантии своей легитимной свободы, как их совершенная независимость; для установления права воль на независимость они провозгласили их суверенитет, наделяя таким образом индивидуальную волю каждого индивида в противовес всякой другой воле полнотой права и властью, которой она вовсе не обладает в отношении самой себя; для того, чтобы освободить человека от капризов другого, они провозгласили, что его собственный каприз является для него единственным законом.
   Безусловно, принцип, оказывающийся в отношениях человека с самим собой ложным и разрушающим всякую моральность, как всякий закон, не имеет значимости в отношениях человека с человеком. Как в одном, так и в другом случае легитимность закона и власти зависит от тех же условий, проистекает из того же источника, и источник этот расположен гораздо выше воли, поскольку то, что управляет, выше того, что подчиняется.
   Два факта послужат мне в данном случае аргументом.
   Кто не отрицал легитимность отцовской власти? Но кто утверждал, что власть эта столь же часто предстает в качестве незаконной, сколь часто послушание ребенка не является добровольным? И тем не менее воля наличествует в ребенке, и у него она имеет ту же природу, что и у взрослого человека, она так же дорога индивиду. Итак, вот вам легитимная власть, хотя в данном случае подчинение не всегда добровольно. Откуда же проистекает его легитимность? От превосходства силы отца? Нет, от превосходства его разума. Законная власть не принадлежит ни воле ребенка, которому еще недостает разума, ни даже воле отца, поскольку воля – юная или престарелая, сильная или слабая – ни в коем случае не может черпать в самой себе какие бы то ни было права. Право это принадлежит разуму и тому, кто им обладает. Отец наделен способностью и обязанностью научить разуму ребенка, подчинить его волю своему разуму, пока разум ребенка не будет способен сам регулировать проявления своей воли. Из этой обязанности вытекает легитимность отцовской власти. Отсюда же проистекают и правила и методы хорошего воспитания, т. е. законного осуществления этой власти. Право основано на превосходстве отцовского разума. Ни воля отца, ни воля ребенка не являются принципом этого права и не управляют по собственному усмотрению его применением.
   Другой факт. Когда констатируется безумие или слабоумие какого-либо человека и общество в этом более не сомневается, то этого человека лишают свободы. По какому праву? Разве в нем умерла его воля? Коль скоро она выступает источником законной власти, разве не имеется она здесь в наличии, чтобы эту власть осуществлять? Но в человеке угас разум – его подлинный властитель, управляющий самой его волей. И нужно, чтобы закон приходил к нему извне, чтобы им управлял чужой разум, поскольку его собственный неспособен более управлять его волей.
   То, что верно относительно ребенка или безумного, верно и в отношении человека вообще. Во всех социальных связях, как и в указанных моментах, в воздействии человека на человека, как и в его воздействии на самого себя, никто не имеет права создавать закон на одном только том основании, что он того хочет, равно как и отвергать закон только потому, что он того не хочет. Идет ли речь о командовании или о сопротивлении, об управлении или о свободе, воля не обладает здесь никаким правом, никакой законной властью; разум же обладает правом в отношении всех воль.
   Таким образом, вместо того, чтобы возвышать все индивидуальные воли в ранг суверенов, причем суверенов соперничающих, их все следовало бы понизить до состояния подчинения одному суверену. Вместо того, чтобы утверждать, что всякий человек является абсолютным хозяином самому себе и что никто не имеет на него права без его согласия, следовало бы провозгласить, что ни один человек не является абсолютным хозяином ни самому себе, ни кому бы то ни было другому, но что никто не имеет права отказать в своем подчинении справедливости и истине. Одним словом, следовало бы упразднить повсеместно абсолютную власть, вместо того чтобы предоставлять ей убежище в любой индивидуальной воле, и признать за каждым человеком право – на деле ему не принадлежащее – подчиняться одному лишь разуму, вместо того чтобы наделять его правом – которого он вовсе не имеет – подчиняться одной лишь своей воле.

О ВЛАСТИ И О СВОБОДЕ

   ТАКИМ ОБРАЗОМ РУШИТСЯ индивидуальный суверенитет, равно как все суверенитеты в этом мире. Таким образом выявляется подлинный принцип отношений власти и свободы. Никакая человеческая воля не имеет прав против законной власти. Если эта воля ссылается на свободу, чтобы отказать власти в своем подчинении, она становится не более чем непокорной силой и порочит самое свободу, которая была дана человеку для того, чтобы сделать его подчинение законной власти достойным похвалы, а не для того, чтобы освободиться от него.
   Ни одна из человеческих властей не освобождается от обязанности доказывать свою легитимность. И если на деле она от этого отказывается, то из двух моментов выбирает один: либо легитимность ей внутренне присуща и не требует доказательств, либо люди неспособны признать эту легитимность и не имеют права требовать никаких доказательств, относительно которых не могут вынести никакого суждения.
   Я отвергаю первое из этих утверждений. Легитимность внутренне присуща лишь непогрешимости, но ни одна из человеческих властей не является непогрешимой. Второе утверждение имеет не больше оснований. Не существует двух природ человека, и если бы человек был неспособен судить о легитимности власти, то такая неспособность была бы присуща как властителям мира, так и их подданным. И хотя интеллектуальные и моральные способности неравномерно распределены между людьми, они не являются привилегией немногих.

   Никто не обладает всем разумом целиком, все в той или иной степени ему сопричастны. Таким образом, всякая власть призвана доказывать свою легитимность, и судей по этому вопросу предостаточно.

   Право на свободу заключается именно в том, что свобода сама по себе является правом. Поскольку, как я только что сказал, свобода дана человеку с тем, чтобы сделать его подчинение закону достойным похвалы, никто не может на законных основаниях лишить его той силы, что он получил, для осуществления своего морального предназначения; никто не может ограничить эту силу, кроме как во имя подлинного закона. Таким образом, в той мере, в какой законная власть имеет право на свободу человека, свобода имеет право требовать от власти доказательств ее легитимности. И это право свободы не обусловлено ни так называемым суверенитетом индивидуальных воль, ни договором, основанным, по крайней мере единожды, на согласии всех воль. Если бы мы усматривали источник права на свободу в человеческой воле, мы бы слишком узко определяли его происхождение, а если бы основывали его на человеческом договоре, то давали бы ему слишком шаткое основание. Это право предшествует всем соглашениям, оно выше всех воль. Это право нашей божественной природы, отказывающейся подчиниться природе земной и обращающейся к Богу, из которого она проистекает, чтобы поклоняться лишь ему одному.
   Такова подлинная связь – связь моральная и социальная – моей свободы и власти. Демократическая система очень часто забывала о природе этой связи, и данное заблуждение имело самые серьезные последствия. Но в действительности эта система имеет своей целью заставить власть беспрестанно доказывать свою легитимность. Она смутно предвидит подлинный принцип человеческого общества и предлагает себя в качестве его поддержки. В этом секрет ее силы, благосклонного отношения к себе, которое она легко порождает среди народов, но также и секрет ее заблуждений и таящихся в ней опасностей. Монархическая система – я имею в виду систему чистой монархии – и все системы, наделяющие правление суверенитетом права, занимают удобную позицию. Они абсолютным образом утверждают легитимность власти и таким образом слагают с себя всякую заботу о доказательстве этой легитимности, т. е. об установлении каких бы то ни было гарантий. Однако же подлинная проблема общества состоит вовсе не в этом. Эта проблема так же двойственна, как и наша природа. Она состоит, с одной стороны, в том, чтобы поддерживать права легитимной власти, а с другой – в том, чтобы постигать эту власть.

   Законная власть не является фиксированной и хорошо известной данностью; напротив, она представляет собой изменяемое неизвестное, которое мы ищем и которое никогда в полной мере не можем обрести даже при самом строгом решении проблемы.

   Можно, если пожелаете, сожалеть о таком положении дел, но отрицать его невозможно, ибо таков удел человека, каким последнего создал божественный творец. Рожденный подчиняться, причем подчиняться истинному закону, человек обречен трудиться, дабы найти этот закон, а также трудиться, дабы утвердить его господство. Он должен защищать свою свободу от незаконных властей, а законную власть – от собственной своей свободы. На долю демократической системы выпадает эта двойственная задача. Лишая правление суверенитета, она обрекает себя на беспрестанные поиски законной власти вместо того, чтобы просто предполагать ее. Провозглашая права свободы, она тем не менее предпринимает все усилия, дабы склонить ее перед законной властью, поскольку общество существует только такой ценой. Таким образом, только демократическая система касается подлинного вопроса и только она одна пытается разрешить его со всеми его трудностями.
   Однако она слишком легко дает убедить себя в том, что ей удалось разрешить этот вопрос. Демократическая система провозглашает суверенитет народа оттого, что утомилась искать легитимную власть, надзирать за правами свободы, и, дабы отдохнуть, она возвращается под сень тирании.

О СУВЕРЕНИТЕТЕ НАРОДА

   СУВЕРЕНИТЕТ НАРОДА никогда не понимался таким образом, что воля подавляющего большинства, вобравшая в себя все другие воли, станет законом, но меньшинство не обязано подчиняться решениям, принятым вопреки его воле.
   И однако же именно таково следствие так называемого суверенитета, предписываемого каждому индивиду в отношении самого себя и принуждающего его подчиняться лишь законам, санкционированным его непременным согласием.
   Согласие, как утверждают, является предшествующим и всеобщим. Входя в сообщество, гражданин заранее обязуется принимать закон, который будет санкционирован большинством.
   Высказывающиеся подобным образом одновременно утверждают, будто бы человек не имеет права отчуждать свою свободу в пользу чужеродной силы, будто бы положение о том, что воля закрывает себя для будущего, является абсурдным.
   Должно быть, они сами чувствуют заключенное здесь противоречие, поскольку пытаются найти другое решение. Они говорят, что гражданин, которому не нравится пожелание большинства, может выйти из сообщества; сообщество не имеет права удерживать его; если же он остается, то, значит, он предпочитает подчиниться, а не удалиться, санкционируя тем самым отвергнутый им закон действием, в котором ничто не стесняет его свободы.
   Итак, вот вам общество, которое пребывает в постоянном разложении и будет очень скоро разрушено, если постоянно сменяющие друг друга меньшинства будут постепенно выходить из него; общество, в котором гражданин обречен никогда не жаловаться, всегда считать справедливым и законным то, что пожелает большинство, наконец, обречен полагать себя свободным, поскольку всегда волен выбирать между собственной волей и отчеством.
   Знают ли эти люди, что такое отечество? Известны ли им все силы, связывающие человека с землей, на которой тот родился? Верят ли они в то, что человек волен распоряжаться своим существованием, как и своей личностью? Одним только мертвым достаточно шести пядей земли, неважно в каком месте. Живые же не довольствуются столь малым и могут перемещаться с легкостью.

   Жизнь человека сосредоточена там, где сосредоточены его интересы, чувства, привычки, все его моральное и социальное бытие. Это-то и составляет его отечество, которое невозможно унести с собой.

   Я не знаю более оскорбительного, более уничижительного, чем сказать человеку: «Ты оставишь все это, если не желаешь того, чего желаем все мы, и твоя свобода будет соблюдена, твои права не будут нарушены».
   Подобный язык подошел бы варварам, странствующим по воле случая, не поддерживающим ни с одним клочком земли и его обитателями никаких отношений, никаких моральных обязательств, из которых, так сказать, и произрастает существование каждого гражданина. Как только общество, установившись, начинает развиваться и вместе с ним развиваются и люди, факты со всей очевидностью разоблачают этот так называемый принцип. Он настолько несостоятелен, настолько ложен, что неспособен долго удерживаться. Во всех странах, во все времена, коль скоро существует отечество, оно не желает верить, что гражданин, покидающий его, дабы избежать подчинения его законам, становится ему совершенно чуждым. Говорят, что он свободен удалиться, но при этом он не может забрать с собой ни все свое существование, ни даже всю свою свободу. Его страна, его сограждане еще провозглашают в отношении его права, еще налагают на него обязанности. И хотя тирания очень часто злоупотребляла этой верой, инстинкт народов постоянно санкционировал ее, отвергая, будто бы отечество сделало все, что должно было сделать, во имя свободы своих детей, коль скоро оно дозволило им его покинуть.
   Те же, кто для утверждения суверенитета народа вынужден предлагать данное право как единственную и последнюю гарантию свободы, придают свободе слишком ничтожное значение и неспособны поддержать то, что они ей позволили.
   И пусть суверенитет народа откажется от этих пустых уловок, пусть он согласится предстать тем, чем он и является на самом деле – абсолютной властью численного большинства над меньшинством, иными словами, тиранией.

О ПРАВЕ БОЛЬШИНСТВА

   ВОТ КАКИМ ОБРАЗОМ в демократической системе тирания возвращается под своим именем.
   Я полагаю, никто не будет утверждать, что право численного большинства проистекает из силы последнего. Это было бы не просто грубым оскорблением святости права, но также и совершенно пустым утверждением. Ни человек, ни общество не сотворены таким образом, что сила – я имею в виду силу, которая дает власть, – принадлежит большинству и его материальному превосходству. Ведь заставляют повиноваться вовсе не руки, а сила, приподнимающая самое тяжкое бремя, вовсе не та, о которой идет речь в области подчинения и господства. Социальная сила представляет собой сложный моральный феномен, обусловленный бесконечным множеством причин и проявляющийся в самых противоречивых формах. Здесь она принадлежит священникам, там королям, в ином месте сенату, реже большинству, нежели какому-либо одному обладателю. В древних республиках материальная сила была за рабами, и тем не менее они оставались в подчинении. Таким образом, пытаясь свести проблему свободы к вопросу о материальной силе, мы ничего не выигрываем. Это невозможно. Напрасно будем мы провозглашать сувереном народ из-за одного только его физического могущества; от этого он не станет ни более свободным, ни более властительным. Вовсе не эта сила возводит в суверены или низвергает последних.
   Я не хотел бы оскорбить демократическую систему утверждением, будто бы она основывает на этом принципе право численного большинства. Порой она прибегает к нему как к последнему средству, и в этом она совершенно не права. Но она совершает это в полном разочаровании и привлекает в пользу этого права самые благородные аргументы.
   Заслуга этой системы, как мы видели, состоит в том, что она забирает у фактической власти, у правления суверенитет по праву и принуждает это правление доказывать свою легитимность.
   Откуда берется это доказательство? Оно должно проявляться через внешние признаки, простой, ясный факт должен открыть людям легитимную власть, подлинный закон.
   Большинство мнений, всеобщее избирательное право, волеизъявления – таковым предстает этот необходимый факт в демократической системе. Он подчиняется большинству, ибо видит в нем доказательство разумности, справедливости, легитимности власти.
   Непогрешимо ли это доказательство? Демократическая система предполагает это. Если бы она не основывалась на таком предположении, то по какому праву наделяла бы она народ суверенитетом, основанием которого выступает только непогрешимость? Чистая монархия и застывшая аристократия предполагают правление непогрешимым, признавая его суверенитет. Демократия лишает правление непогрешимости ради предположения, что непогрешимостью обладает большинство народа. Отказать в суверенитете правящей власти – это очень много; но это слишком мало, если суверенитетом наделить некую иную власть.
   Не надо долго рыться в мировой истории, чтобы обнаружить в ней заблуждения – безмерные, самые упорные и совершенно очевидные заблуждения большинства. Христианская Европа возжелала угнетения евреев. Подавляющее большинство в Англии сочло себя вправе преследовать католиков. Нет ни одного народа, чье мнение не имело бы своих недугов, чья воля не освятила, даже не вызвала бы к жизни какое-либо ужасающее нарушение справедливости и права. Когда же народ обретал свободу, когда его законы принимались всеобщим голосованием, законы оказывались столь же ложными, как и его мысль, столь же несправедливыми, как и его воля.
   Какое значение имеет тот факт, что подобные воли наделены могуществом, что власть их представляется неизбежной? Природа их совершенно не изменилась.

   Само по себе большинство представляет собой лишь силу; право же оно имеет, только выступая в качестве разума.

   Может так случиться, что на это большинство возложена окончательная власть; но окончательная власть не является легитимной только на том основании, что она окончательная; напротив, именно окончательной власти и следует отказать в суверенитете по праву, поскольку он только и может ее узурпировать. Остерегайтесь этого; я не утверждаю, что окончательная власть должна быть заключена в правлении; я только утверждаю, что даже в лице народа такая власть не является ни непогрешимой, ни суверенной. Именно здесь сполна раскрывается убогость человеческого удела. Рожденный, чтобы подчиняться истинному закону, человек ищет его, но постоянно рискует впасть в заблуждение. Если в общественных институтах об этом риске забывают, если какая-либо власть рассматривается как непогрешимый выразитель истинного закона, если какое-либо доказательство моральной легитимности власти оказывается основанным на уверенности, то принцип тирании проникает в правление, а принцип свободы оказывается изгнанным. Право на свободу основывается только на шансе на незаконность власти. Это право не может быть расширено до того, чтобы каждый индивид судил в свою пользу и по своему усмотрению, является ли власть легитимной; ведь тем самым бы возникал вопрос об индивидуальном суверенитете, который представляется более антисоциальным и не менее абсурдным, чем какой бы то ни было другой суверенитет. Но право требует, чтобы обсуждение этого вопроса всегда оставалось открытым, чтобы никакая сила – опирающаяся на большинство или какая-либо иная – не имела преимуществ в области подчинения, которое ей необходимо, чтобы избежать контроля со стороны общества. Человек должен подчиняться власти, легитимность которой только возможна, но ведь он подчиняется только возможностям. Наилучшим правлением является правление, открывающее самые широкие возможности; никакая система не способна дать большего: только такое правление основано на истине, только такое правление уважает и дает гарантии права, которое воспринимает человеческую ситуацию в качестве фундаментального принципа и никогда не теряет ее из виду, как в своих учениях, так и в своих институтах.

О ЧИСЛЕННОМ БОЛЬШИНСТВЕ, ИЛИ О ВСЕОБЩЕМ ИЗБИРАТЕЛЬНОМ ПРАВЕ

   ПРИ ПОМОЩИ КАКИХ СРЕДСТВ можно достичь высшей вероятности в легитимности власти? По каким признакам ее можно распознать? В этом весь вопрос.
   Совершенно очевидно, что если численное большинство открывает наибольшие возможности для легитимности власти, нежели какая-либо иная комбинация, если это и есть признак, дающий наиболее точное решение стоящей перед обществом проблемы, то всеобщее голосование действительно является правом.
   Но так ли это на самом деле? Действительно ли наилучшая форма легитимности власти заключается в примыкании к численному большинству?
   Иногда, но не всегда.
   Не моя вина в том, что я не могу более просто и более точно ответить на этот вопрос. Это вина всех систем, которые стремятся ответить на данный вопрос иначе. Я затрагиваю здесь вопрос огромной значимости, вопрос, ответ на который беспрестанно меняется и смещается. Именно потому, что философы претендовали на единственное и неизменное решение этой проблемы, они все спутали и провозглашали то деспотизм, то анархию. Как Гоббс, так и Руссо, как де Бональд, так и Томас Пейн пытались найти законную власть. Никто не осмеливался признать, что желает чего-то иного. Но как одни, так и другие полагали, что вынуждены, дабы быть последовательными, раз и навсегда сделать выбор между всеобщим избирательным правом и полной зависимостью власти. Одни полностью исключали избирательное право, хотя вовсе не стремились к разрушению свободы. Другие утверждали всеобщее избирательное право, хотя были вынуждены на каждом шагу опровергать самих себя. Неверно полагать, будто бы общество стоит перед подобной альтернативой. Неверно полагать, будто бы численное большинство всегда является – либо не является никогда – наилучшим доказательством легитимности власти. Все это по сути своей условно, переменчиво; все зависит от различных состояний, в которых пребывают человек и общество. И между тем существует высший принцип, обусловливающий все эти вариации, ставящий определенные пределы праву на всеобщее голосование и в то же время создающий для него подлинную основу.

ИСТОЧНИКИ

ПРОЕКТ «СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ»

   Владимир Путин. Россия – это страна, которая выбрала для себя демократию
   1. Укрепление государства. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 8 июля 2000 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2000/07/08/0000_type63372_28782.shtml)
   2. Становление суверенитета. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 26 мая 2004 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2004/05/26/2003_type63372_71501.shtml›; Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 25 апреля 2005 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2005/04/25/1223_type63372_87049.shtml›
   3. Геополитический суверенитет. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 3 апреля 2001 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2001/04/03/0000_type63372_28514.shtml›
   4. Экономический суверенитет. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 18 апреля 2002 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2002/04/18/0000_type63372_28876.shtml›
   5. Суверенная демократия. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 18 апреля 2002 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2002/04/18/0000_type63372_28876.shtml›
   6. Суверенное будущее. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации, 25 апреля 2005 года. Москва, Кремль. ‹http://www.kremlin.ru/appears/2004/05/26/2003_type63372_71501.shtml›
   Дмитрий Медведев. Сохранить эффективное государство в существующих границах
   Медведев Д. Сохранить эффективное государство в существующих границах // Эксперт, № 13 2005 г.
   Владислав Сурков. Суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности
   Стенограмма выступления заместителя руководителя Администрации Президента – помощника Президента РФ Владислава Суркова перед слушателями Центра партийной учебы и подготовки кадров ВПП «Единая Россия» 7 февраля 2006 года. Опубликовано на официальном сайте партии «Единая Россия» 26 февраля 2006 г. ‹http://www.edinros.ru/news.html?id=111148›.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

   Виталий Третьяков. Россия была, есть и будет крупнейшей европейской нацией
   Третьяков В. Суверенная демократия // Российская газета, 28 апреля 2005 г.
   Андрей Кокошин. Реальный суверенитет и суверенная демократия
   Кокошин А. Реальный суверенитет. – М.: Европа, 2006.

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

   Валерий Фадеев. Россия – это энергетическая сверхдержава
   Фадеев В. Вернемся к России // Эксперт, 16 января 2006, № 1-2 (496).
   Сергей Чернышев. Россия будет дорого стоить
   Чернышев С. Россия будет дорого стоить // Русский журнал. ‹http://www.russ.ru/comments/104557349›.

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ЦЕННОСТЬ

   Максим Соколов. Суверенитет и свобода
   Соколов М. Суверенитет и свобода // Эксперт, 2005 г., № 40.
   Александр Филиппов. Суверенитет как политический выбор
   Филиппов А. Суверенитет // Апология, 2005 г., № 3.
   Максим Шевченко. Опыт прошлого и новый суверенитет России
   Шевченко М. Опыт прошлого и новый суверенитет России // Апология, 2005 г., № 3.

К ФИЛОСОФИИ СУВЕРЕНИТЕТА

   Алексей Чадаев. Суверенитет как демократия
   Чадаев А. Суверенитет как демократия // Русский журнал. ‹http://www.russ.ru/docs/88985330›.
   Никита Гараджа. От реального к абсолютному суверенитету
   Гараджа Н. Призрак легального суверенитета // Русский журнал. ‹http://www.russ.ru/docs/89008123›.
   Франсуа Гизо. Политическая философия: о суверенитете
   Гизо Ф. Классический французский либерализм. – М.: Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2000.

Никита Гараджа Суверенитет

ПРЕДИСЛОВИЕ

ПРОЕКТ «СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ»

УКРЕПЛЕНИЕ ГОСУДАРСТВА

СТАНОВЛЕНИЕ СУВЕРЕНИТЕТА

ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ

СУВЕРЕННОЕ БУДУЩЕЕ

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Виталий Третьяков [4 - Третьяков Виталий Товиевич – главный редактор «Московских новостей».] РОССИЯ БЫЛА, ЕСТЬ И БУДЕТ КРУПНЕЙШЕЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ НАЦИЕЙ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

ПОРА МЕНЯТЬ ДОКТРИНУ

БРЕМЯ И ДОЛГ

ЕЩЕ РАЗ НА ТЕМУ «ВЕРНУТЬ ЛИДЕРСТВО»

ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИЧЕСКАЯ МОЩЬ

КАК СНЯТЬ ОГРАНИЧЕНИЯ НА РОСТ

ШАГИ К НОВОЙ ПОЛИТИКЕ

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ЦЕННОСТЬ

Максим Соколов [49 - Соколов Максим Юрьевич – публицист, политический обозреватель газеты «Известия» и журнала «Эксперт».] СУВЕРЕНИТЕТ И СВОБОДА

СТИЛИСТИЧЕСКАЯ ОШИБКА

КЛАССИКА ЖАНРА

ЧТО ИМЕЕМ – НЕ ХРАНИМ

ИЗЪЯНЫ НОВОГО ПОЛИТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ

ЧУДО-ОРУЖИЕ

СУВЕРЕНИТЕТ ВСЮДУ ЕСТЬ, ЕГО НИГДЕ НЕТ, И ОН НИКОМУ НЕ НУЖЕН

УДОБСТВА ЭВТАНАЗИИ

ТЕРМОЯДЕРНЫЙ АНЕКДОТ

НЕУДОБНЫЙ ЯЗЫК, НЕУДОБНАЯ КУЛЬТУРА

ВОПРОС ДОЗРЕЛ

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ПЕРВЫЙ ЧАС РОЖДЕНИЯ СУВЕРЕННОГО ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ВТОРОЙ ВОЛЯ МОНАРХА И ВОЛЯ НАРОДА

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ТРЕТИЙ ВЕСТФАЛЬСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И БЕЗЛИЧНАЯ ВЛАСТЬ

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ФОРМУЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ

СТАРЫЕ СОБЛАЗНЫ

СССР: ОПЫТ БЕСПОМОЩНОСТИ

ИНТЕРЕСЫ НОМЕНКЛАТУРЫ

КАКИЕ ОНИ, ЭТИ НОВЫЕ ПРАВИЛА?

А ЧТО ДЕЛАТЬ-ТО?

ЦЕННОСТИ, КОТОРЫЕ ТРУДНО ЗАЩИТИТЬ

ПОД ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ

К ФИЛОСОФИИ СУВЕРЕНИТЕТА

Алексей Чадаев [52 - Чадаев Алексей Викторович – член Общественной палаты РФ, журналист.] СУВЕРЕНИТЕТ КАК ДЕМОКРАТИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ

Алексей Чадаев ФРАНСУА ГИЗО: СУВЕРЕНИТЕТ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ

Франсуа Гизо ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: О СУВЕРЕНИТЕТЕ О ТОМ, ЧТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ СУВЕРЕНИТЕТА НА ЗЕМЛЕ [55 - Печатается с сокращениями.]

ОБ ОТНОШЕНИЯХ СУВЕРЕНИТЕТА И ПРАВЛЕНИЯ

О КЛАССИФИКАЦИИ ПРАВЛЕНИЙ

О ТОМ, ЧТО НИКАКОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ НЕОТЧУЖДАЕМЫМ

О ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛЕГИТИМНОСТИ

О ПРАВЕ НА СОПРОТИВЛЕНИЕ

О ПЕРЕДАЧЕ ПО НАСЛЕДСТВУ МОНАРХИЧЕСКОЙ ВЛАСТИ

О ДЕМОКРАТИИ

О ЛИЧНОМ СУВЕРЕНИТЕТЕ

О ВЛАСТИ И О СВОБОДЕ

О СУВЕРЕНИТЕТЕ НАРОДА

О ПРАВЕ БОЛЬШИНСТВА

О ЧИСЛЕННОМ БОЛЬШИНСТВЕ, ИЛИ О ВСЕОБЩЕМ ИЗБИРАТЕЛЬНОМ ПРАВЕ

ИСТОЧНИКИ

ПРОЕКТ «СУВЕРЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ»

ПОЛИТИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

ЭКОНОМИЧЕСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

СУВЕРЕНИТЕТ КАК ЦЕННОСТЬ

К ФИЛОСОФИИ СУВЕРЕНИТЕТА

Никита Гараджа
Суверенитет

Виталий Третьяков [4 - Третьяков Виталий Товиевич – главный редактор «Московских новостей».]
РОССИЯ БЫЛА, ЕСТЬ И БУДЕТ КРУПНЕЙШЕЙ ЕВРОПЕЙСКОЙ НАЦИЕЙ

Максим Соколов [49 - Соколов Максим Юрьевич – публицист, политический обозреватель газеты «Известия» и журнала «Эксперт».]
СУВЕРЕНИТЕТ И СВОБОДА

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ПЕРВЫЙ
ЧАС РОЖДЕНИЯ СУВЕРЕННОГО ГОСУДАРСТВА

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ВТОРОЙ
ВОЛЯ МОНАРХА И ВОЛЯ НАРОДА

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС ТРЕТИЙ
ВЕСТФАЛЬСКИЙ СУВЕРЕНИТЕТ

Алексей Чадаев [52 - Чадаев Алексей Викторович – член Общественной палаты РФ, журналист.]
СУВЕРЕНИТЕТ КАК ДЕМОКРАТИЯ

Алексей Чадаев
ФРАНСУА ГИЗО: СУВЕРЕНИТЕТ ПРОТИВ РЕВОЛЮЦИИ

Франсуа Гизо
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: О СУВЕРЕНИТЕТЕ
О ТОМ, ЧТО НЕ СУЩЕСТВУЕТ СУВЕРЕНИТЕТА НА ЗЕМЛЕ [55 - Печатается с сокращениями.]