Филипп Эльмих
В поисках утраченного клада. По следам скифского золота и сокровищ крестоносцев

Золото из школьной стены

   Летом 2005 года, когда я еще работал в своем «Аномальном вестнике», удивительной газетенке, собирающей со всех просторов страны разные невероятные истории, в редакцию позвонили. Звонил мужчина, по голосу – представительный, потому что перекатывал слова во рту, как морские камешки, и держался строго, по-военному.
   – Газета? – орал он в трубку. – Газета, спрашиваю?
   – Да, – сказал я, – газета.
   – Тогда мне к вам, – обрадовался он, – мы тут клад нашли.
   Сами понимаете, что бывает с нормальным человеком, когда он такие чудесные слова слышит. Худо бывает с человеком. Вот и я вздохнул и подумал: приехали, только клада на мою бедную головушку и не хватало. Но тот, на проводе, о моих сомнениях ничего не знал, поэтому рапортовал мне строго и четко:
   – Значит, так. Клад золотой.
   Час от часу не легче, подумал я, еще и золотой. Нам тут только золотого клада не хватало. Небось, медь или латунь, в лучшем случае бронза. Золотые клады – это, знаете ли, редкость. Их простые смертные не находят. Но мужик в трубке был непреклонен.
   – Да, совершенно золотой…
   – Вам бы в музей, – сказал я удрученно, – там вам помогут и документы оформят.
   – В музее мы уже были, – ответил он с ненавистью, – послали нас в вашем рассаднике культуры. Так что одна дорога – в газету.
   Я вздохнул, положил перед собой блокнот и приготовился записывать. Хоть пару раз в год, но посещали нас сумасшедшие разного толка, которые обещали предоставить науке золотые клады. Приходили с картами, где против какой-нибудь деревеньки стоял черный жирный крест со словами «копать тут от третьего столба»; приходили и старушки, получающие нищенскую пенсию, те больше доносили слухи, ожидая, что мы всей редакцией возьмем в руки лопаты и заступы и пойдем ворошить прошлое, хотя труд наш будет безрезультатен. Бабушки надеялись на премию от клада. Их понять можно. На такую пенсию и кошка не проживет. Но этот мой собеседник процентами от клада совсем не интересовался. Он был напорист и очень жизнерадостен.
   – Мил человек, – орал он с воодушевлением, – тут история такая, что по телефону бессмысленно. Приезжайте, а? – И, предотвращая единым махом мой отказ: – Приезжайте, я вам машину пришлю.
   – А кто вы? – тупо спросил я, все еще надеясь отвертеться.
   – Кузькин я, – радостно сказала трубка, – предприниматель. Приезжайте, а то зря только время переводим.
   – Ладно, – вздохнул я, поняв, что от настойчивого мужика никак не отделаться. – Присылайте.
   – Хорошо, – обрадовался он, – сейчас и пришлю. Ждите.
   И трубка огласилась прерывистыми гудками.
   Ах ты, думал я с отчаянием, вот ведь жук! Даже не дал телефона своего записать. Сразу машину эту поганую подал. Теперь сиди и жди, будто у меня других дел нет, чтобы по ложному вызову черт знает куда ехать. Не было печали… И только я хотел к главреду податься, как дверь открылась и на пороге появился наш ответственный секретарь.
   – Ну, – говорит секретарь, – поезжай.
   – А ты откуда знаешь? – спрашиваю с противным холодком между лопаток.
   – Да уж знаю, это я к тебе его и перенаправил. Поезжай, поезжай, – добавил, поцеживая папироску, – не прогадаешь. Кузькин – он хороший мужик, правильный, зря волну гнать не будет.
   – А ты, – спрашиваю, – откуда знаешь?
   – Да он же руководитель СМУ, ему по должности шутить не положено. Если говорит, что клад, так и есть – клад.
   – Хорошо, – сказал я ледяными губами, – поеду, если это редакционное задание.
   – Считай, что задание и от других дел ты временно освобожден.
   Тут и машина подошла. Мощная такая машина, вся зеленая, по виду совершенно армейская. И шофер в кожанке и синем берете выглянул из кабины и помахал мне рукой. Мол, иди сюда, журналист, повезу. Я сел. Шофер рванул с места, и машина с урчанием поползла вперед. Так ползла она и ползла, пока не вырвалась за городскую черту.
   – Э, – забеспокоился я, оглядываясь по сторонам, – куда это вы меня везете?
   – К Кузькину, – отрывисто сказал шофер и ничего больше объяснять не стал.
   А окраины тем временем сменились дикими совершенно ландшафтами с пустырями и строительными кранами, желтой глиной на обочинах и глубокими канавами с ледяной рыжей водой. Потом в прошлое ушли и эти канавы и краны, а их место заняли пустые поля, луга с жухлой осенней травой и сизые домики деревень. Так оно теперь и менялось: деревни – лес, деревни – лес, и шоссе все дальше и дальше уводило от города.
   – Долго еще? – в отчаянии спросил я у неразговорчивого водилы.
   – Дак с четверть часа.
   Он не лгал. Минут через пятнадцать машина свернула с шоссе, проехала немного по узкой глинистой дороге и затормозила у развалин дома. Левая часть былой лепоты была уже полностью снесена, справа торчали полторы стены и яма. У этих стен нас поджидал седой мужчина в зеленой ветровке.
   – О, – обрадовался он, точно ничего лучшего в жизни и не желал, – приехали! – и не дожидаясь, что вылезу и поздороваюсь, сразу добавил: – Я Кузькин, Олег Георгиевич, сейчас вас в курс дела введу.
   Кузькин вытащил меня из машины и поволок за собой. Все происходило с такой скоростью, что я не успевал даже думать, просто шел за ним и глядел по сторонам. Стройка как стройка, ничего оригинального.
   – Вот, – между тем сообщал мне этот энтузиаст, – копали, понимаешь ли, тут, сносили стены, возьми, как назло, клад нашли.
   – Золотой? – переспросил я, помня о первом еще разговоре.
   – Точно, золотой, – кивнул мне он, – ценности необычайной.
   – И где же он? – спросил я, оглядывая котлован, остаток стен и перекошенный объездной знак.
   – Тут, – гордо ответил хозяин стройки, – вот.
   Я, конечно, ко всякому привык. К обману тоже. Но этот Кузькин вытащил из необъятного кармана куртки ящичек – по виду стальной или из сплава.
   – Что это? – спросил я ошарашено.
   – Э, – замялся Кузькин, – тут все о кладе и есть.
   Оказалось, прибыл Кузькин на деревенский объект, чтобы снести старое здание и подготовить площадку для новой стройки. Пару дней назад рабочие стали ломать стены, а тут среди камня и известки и мелькнул этот ящичек. Строители сразу работу побросали, вокруг находки сгрудились, едва удалось их остановить, чтобы не ломали хотя бы. Был на участке бывший слесарь, он старинный замок за пару минут без всякой поломки и вскрыл. И что оказалось?
   – Золотой клад? – потрясенно прошептал я.
   – Хм, – сказал Олег Георгиевич, – сперва я тоже так думал. Мал, конечно, ящик, но на пару украшений с бриллиантами хватит. Нет, берите выше!
   – Куда ж выше то?
   – Древний это клад, – добавил он рассудительно, – очень древний.
   Ящик, который мне предъявили, был стерильно пуст.
   – Э, – вздохнул Кузькин, – сведения мы от рабочих подальше убрали, а то позарится еще кто.
   – Какие сведения?
   – А я разве не сказал? – удивился он, – те, что в той тетрадочке были и на листке приказа под печатью записаны.
   – А клад?
   – Так об этом и речь! – Кузькин схватил меня за талию и снова потащил по грязи, теперь уже в одинокий сизый вагончик. – Вот, – вытащил он из стола тетрадку и какие-то бумаги, – поглядите только.

   «Сим удостоверяю, – читал я, ничего уже не понимая, – что изделия из желтого и белого металла (предположительно золото, серебро, а также бронза), сданы в количестве 37 штук общим весом семь килограммов триста граммов. По случаю находки составлена следующая опись:
   Золотая пластина с надписью на чужом языке и рельефом в виде бородатого мужчины – 1 штука.
   Золотой гребень с двумя бегущими зверями сверху – 1 штука.
   Золотой гребень с лежащим на отдыхе животным в виде барса – 1 шутка.
   Золотая птица (сокол?) с раздвинутыми крыльями, как бывший царский герб, но одной головой, – 1 штука.
   Золотая олениха непонятного назначения, – 1 штука.
   Зеркало в бронзе, имеющее дырку посередине, с зверями на ручках – 2 штуки.
   Золотая фигура коня без всадника – 1 штука.
   Золотая змея, вся в завитках и чешуе – 1 штука.
   Серебряный крест католической формы с красным камнем и надписью на чужом языке, предположительно немецком, – 1 штука.
   Кольцо с самоцветами из желтого металла – 1 штука.
   Золотая диадема для женской головы с витым кружевом – 1 штука.
   Золотые серьги персидской работы – 1 пара.
   Пряжки из желтого металла, заколки и прочая мелочь в количестве 24 предмета.
   А также три килограмма восемьсот граммов серебряных и золотых монет.
   Выемка произведена 13 ноября 1920 года при двух свидетелях – тов. Попове Б. Б. и Серегине Т. И.
   Выял комиссар Гришка Трябухин.
   Принял комиссар Николай Васильев.

   К данному перечню присовокуплены собственноручные исследования учителя бывшей мужской гимназии, а теперь школы трудового воспитания имени Коминтерна, Грабишкина Петра Евстихьевича с зарисовками и фотографиями».

   – Что это? – онемел я. – А клад где?
   – А об этом я у вас спросить-то и хотел, – сказал мне Кузькин. – Документ есть, тетрадка есть, даже фотографии есть, только на них ни черта не видно, а золота никакого нет. Куда делось-то?
   Надо же, подумалось тут мне, в жизни более забавной находки не видал. Точно: все правильно оформлено, а клада никакого нет.
   – Мы все тут перерыли, думали, вдруг куда завалилось, – огорчался Кузькин. – А потом мой напарник Еремин и говорит: «Олег, так ведь если изъяты, их увезли куда-нибудь. Не стали бы снова в стенку пихать». Я тоже так думаю. Этот дом кому до революции принадлежал? Купцу какому-нибудь или богатой шишке. А когда сюда красная власть пришла, стали дом ломать, клад и нашли. А раз нашли, так государству и сдали. Нужно в музей звонить. Вот сперва мы в музей и позвонили, про клад то есть. А там девушка какая-то нервная. Как про клад услышала, трубку шварк – и молчок. Пять раз звонили – стоило нам про клад заикнуться, сразу и говорить не хотят. Хорошо еще, вы на свете есть, людей хоть слегка уважаете. Мы тут ничего не скрываем. Сами поглядите. А клад так хочется увидеть. Куда его дели? Кто? Какой он был?
   Я между тем перелистывал тетрадку, с трудом разбирая бисерный почерк учителя бывшей мужской гимназии, а теперь школы трудового воспитания. Учитель, видимо, был энтузиаст. Об истории, и не только местной, он знал все. Находки из клада зарисовал с точностью, достойной средневековых граверов. И каждый рисунок снабдил надписями и комментариями относительно веса, размера и возможной принадлежности золотых изделий каким-то уже известным кладам. Сделал он и фотографии, но до нашего времени дошли они желтыми и совершенно слепыми, рисунки выглядели куда лучше.
   – Не возражаете, – спросил я, закрывая тетрадку, – если я прихвачу документы с собой?
   – Так прихватывайте, – радостно согласился Кузькин, – прихватывайте. А когда все узнаете, нам скажите. Вот ведь, – он широко улыбнулся, – никогда кладов не искал, а нашел, и еще какой – золотой! Тридцать семь одних предметов, не считая монет!

   Так ко мне попали странные описания странной находки. А следующим утром я уже докладывал главреду, что, собственно, обнаружил. Главред поглядел на меня сочувственно и заметил:
   – Знаешь, Филипп, ничего нет хуже кладов. Но вот чтобы вместо сокровищ люди находили полную опись изъятого, о таком я никогда не слыхал. Главное, непонятно – зачем.
   – Понятно, – вздохнул я, раскрыл тетрадку учителя Грабишкина и прочел: «Сокровища, которые тут нашли мои ученики при ремонте восточной стены в школьной рекреации, представляют огромную научную и музейную ценность. Я смею предполагать, что этот клад войдет в историю мировой культуры и прославит имя России и ее народов на многие века. По моей просьбе и настоянию на месте этой находки товарищ комиссар Васильев захоронил памятный знак в виде звезды и полную опись изъятого у мировой буржуазии. Если кто-нибудь найдет мои записи и эту опись, знайте – наш драгоценный клад будет выставлен в лучших музеях мира. Золотые вещи, сделанные древними мастерами, по праву займут свое место среди подобных изделий. Мы должны гордиться тем, что наши предки…» Про предков, – добавил я, – тут на шесть страниц. Видно увлеченный был человек, краевед. Буду звонить в музеи и выяснять судьбу этого клада.
   – А, зацепило, значит, – обрадовался почему-то главред. – Ну, ищи, добро даю. А мы потом твои изыскания в газете опубликуем. Знаешь, как назовем? «Записки кладоискателя».
   – Да какой из меня кладоискатель, – рассердился я. – Мне просто интересно, куда из стенки в деревне могли попасть такие сокровища. И еще одно: откуда они там вообще взялись?
   – Зацепило-таки, – расхохотался он доброжелательно. – А что, Эльмих, я в детстве тоже кладами увлекался, – но заметив, что я раскраснелся и даже голову нагнул, милостиво отмахнулся: – Я ж не обидеть тебя хочу, а поддержать. Нам на текущий момент кладоискательные статьи не помешают. Сам знаешь, что у нас с тиражом.
   Я знал. С тиражом было худо.
   – Отвлекать тебя не буду, – сделал вывод главред. – даю зеленый свет. С чего, кстати, начать думаешь?
   – С музеев, Если такая ценность, так ведь в музей должны были сдать.
   – Дерзай, – кивнул он. – Я тоже считаю, что искать нужно в музее. А к завтрашнему дню подготовь информацию, как наши строители нашли странную коробку.
   – Только не это, – ошалело поглядел я прямо ему в глаза, – представляете, что там уроды науродуют? Туда же со всех окрестностей притащатся психи с лопатами и кирками! Строители нам точно спасибо не скажут.
   – Да, – согласился он, – об этом я как-то не подумал. А если без указания точного адреса? Начни так: «В одном из поселков нашего района при сносе старого здания…» Ну и дальше в таком же роде. А закончи такими словами: «Редакция берет на себя обязанность проследить судьбу сокровищ и в ближайших номерах газеты…» И о работе мне докладывать! Лично. Понял, Эльмих?
   Я кивнул. Он махнул рукой и сделал вид, что меня больше не существует. Но когда я выходил, крикнул в спину:
   – А звезду нашли?
   – Что? – не понял я.
   – Звезду, которая памятный знак?
   – Только ящик, – сказал я, обернувшись, – она ж, наверно, маленькая была.
   – А, тогда точно пропала. Ну, иди, иди. Задумывайся.
   И я задумался. Ведь по всему выходило, что клад этот существовал и был куда-то помещен. Золотые олени и кони просто так не исчезают. Я завернул учительскую тетрадку в полиэтилен, положил в рюкзак, и отправился домой – думать, сопоставлять, выяснять.

Алло, это музей?

   Вот, думал я, договорюсь о встрече в музеях и быстро найду, где можно увидеть наш клад. Про себя я уже назвал эту находку стародубенской – так именовалась полностью снесенная теперь деревня, около которой расположилась строительная площадка. Здорово, напишу статью, как красноармеец Васильев сдавал клад государству, как попал этот клад в музей, как его изучали и где можно теперь его увидеть. Чудесная получится историческая картинка.
   Но стоило мне только заняться розысками нашего клада, началась полнейшая глупость. Везде, куда бы я ни звонил, трезвые голоса музейных работников имели сообщить, что никаких подобных находок у них в учреждении не зафиксировано.
   – Молодой человек, – с пренебрежением сказала мне какая-то старая дама из культурного очага, в который мог попасть наш клад, – если бы у нас был такой клад, о нем бы всем было известно. Неужели вы сами не понимаете, что говорите?
   Я не понимал.
   – Ладно, – смилостивилась она, – тогда слушайте внимательно. Перечисленные вами предметы, как бы это сказать помягче, относятся не только к разному времени, но и к разным культурам.
   – Ну и что? – удивился я. – Это же клад! В клад могли все что угодно положить. Революция же была, война, разруха, собрали все, что в доме имеется, и спрятали.
   – Молодой человек, – сердито уже сказала дама, – в доме не хранят скифское золото.
   – Что?
   – Скифское золото, – точно выплюнула она. – Ваши олени, гребни, заколки – самое обычное золото из скифских курганов. Такие находки у нас особо фиксировались, да и сегодня фиксируются. Во-первых, золото. Во-вторых, курганы. А если где-то выплывает такое золото, значит, ограбили курган.
   – Это же во время военного коммунизма было, – ошалел я. – Думаете, о курганах заботились?
   – Музеи всегда заботятся о своих курганах, – ответила мне эта женщина, – думаете, если война – так культуре конец?
   – Ничего я не думаю, – рассердился тут уж и я, – думаю только, как бы найти, куда вся эта коллекция попала.
   – Коллекция? – вдруг живо заинтересовалась дама. – Это несложно.
   И назначила мне встречу через два часа. Только в этом чудесном музее, где были свои скифские кони и свои золотые олени, не отыскалось стародубенской коллекции. Дама, оказавшаяся мужеобразным созданием далеко за сорок, только качала головой.
   – Не знаю, что и сказать, – наконец заявила она. – В таком наборе нам золотых вещей не поступало. Конечно, записи могли затеряться. Но, знаете ли, слишком разнородный состав у вашей находки. Такую бы запомнили. Нет, увы, и еще раз нет.
   Увидев, что я огорчился, она взяла меня за руку и вдруг с глубокой искренностью попросила:
   – Да не переживайте вы так! Эта ваша находка настолько уникальна, что никуда затеряться не могла. Найдется. В Эрмитаж обратитесь в Петербурге, в музеи этнографии, в местные краеведческие. Звоните и звоните. А еще лучше – просто пишите. И копию посылайте с вашей тетрадки. И вот что еще – попробуйте археологов порасспрашивать. Они уж точно должны быть в курсе дела, ведь это их родная стихия.
   Нет, качали головами археологи. В таком составе коллекцию никогда не видели. Клады? Да, бывают, но такие богатые – очень редко. А тут столько золота, просто дух захватывает. Нет, отвечали мне в музеях, которые я обшаривал с угрюмой методичностью, ничего такого не поступало ни до войны, ни после. Нет, записи никуда не терялись, просто не приносили подобных находок. Один из музейных директоров поглядел на меня как на придурка и сказал:
   – Слушайте, неужели вы думаете, что если бы таковая золотая находка имелась, о ней бы никто не знал? Да такая находка сразу становится знаменитой! Вас просто надули.
   – Простите, не понял…
   – Надули, – повторил директор, брезгливо поджимая губы, – придумали все об этом золоте и голову морочат.
   Я даже не знал, что ему возразить. Эта мысль мне и самому в голову приходила. Надули и голову морочат. Но как же…
   – Нет, – сказал я твердо, – не морочат. Ошибаются – это может. Но не морочат. Хотите, возьмите тетрадку на экспертизу и установите точное время напи…
   – Буду я еще себе голову чепухой забивать, – отказал мне этот человек. – И вам тоже не советую, а то свихнетесь.
   Наконец настал день, когда я просто обхватил эту голову руками и едва не взвыл от досады. Матка боска ченстоховска! Да как же найти хотя бы тонкую ниточку, которая приведет меня к правде? Может быть, эту коллекцию разрознили, и она просто не дошла до музеев в полном виде? Клад ведь, а не курган. Скифское золото приобщили к скифскому, сибирское – к сибирскому, монгольское – к монгольскому, азиатское – к азиатскому, а серебряный крест с рубином и латиницей – к германскому серебру. Могли? А почему бы нет? Но если не найти всю коллекцию, то как искать разрозненные вещи?
   – Левка, – позвонил я своему старинному приятелю, с которым дружу с самого детства, – ты ведь историк, вот и выручай.
   И я рассказал ему вкратце о странном ящичке с тетрадкой, о музейных отказах и о своих подозрениях.
   – Хм, – сказал он весело, – ну ты попал! Твои разрозненные изделия из желтого металла можно искать вечность. Впрочем, я к тебе вечером подгребу, покажешь мне тетрадку этого Грабишкина, хоть с полным описанием познакомлюсь.
   – Левка, – закричал я, – ты первый человек, который на тетрадку согласился посмотреть. Я ж ее даже на экспертизу предлагал.
   – Ну, – фыркнул он, – сам ведь понимаешь: для музейщиков все кладоискатели – психи. У тебя есть тетрадка с полным описанием? Все находки у тебя из чистого золота? Хоть и журналюга, а где гарантия, что не псих? Вот появлюсь, возьмем пивка, покумекаем, вдруг что полезное в голову-то и придет.

Тетрадка учителя Грабишкина

   Вечером друг мой Лева сидел рядом и лихорадочно листал тетрадку учителя Грабишкина. Особенно внимательно он вглядывался в зарисовки и так увлекся, что даже про пиво с чипсами напрочь забыл.
   – Слушай, – сказал он вдруг, – понимаю, почему тебя все посылают.
   – Почему же?
   – Да… видишь ли, твоего клада не может быть.
   – Как не может, если есть?
   – Хм, – покачал он головой, – монеты больно уж странные.
   Я-то на монеты вовсе внимания не обратил. Какие еще монеты, если тут олени да барсы? А он сразу ринулся в свою нумизматическую стихию.
   – Смотри, – показал, – что твой Грабишкин рисует и пишет. Ни больше, ни меньше – скифскую античную монету. Ну, известно, что были у этих скифов монетные знаки. Но эта-то вообще из всего ряда выпадает. На ней что написано, если учителю твоему верить?
   – Где написано? – сперва не сообразил я.
   – Да вот же, – ткнул он пальцем в какие-то странные закорючки. – Это греческий. «Народ степей, – перевожу, если не знаешь этого прекрасного древнего языка, – победит богов морей». Черт знает что, а не монета! А подписана, между прочим, известным царем.
   – Известным? – еще больше насторожился я. – Откуда известным?
   – Из Геродота, – сказал Левка. – Скилом этого царя звали. А рядом другая монета, и на ней надпись, которая переводится так: «Быстроногие кони оседлают воды». А царь тот же – Скил.
   – Ну и что странного? Мало ли что они на своих денежных знаках писали.
   – Дурак, – вздохнул Левка. – Писать-то они много что писали, но обычно не такое. И заметь, на второй монете текст начертан на латыни. Понимаешь, на латыни! А на черта при Скиле этим скифам сдалась латынь, когда кругом были греческие полисы? И, внимание: Грабишкин пишет, что «данные монеты были помещены отдельно от остальных вместе с золотыми украшениями в виде оленя и орла, а также гребня с барсом и золотой пластины с изображением бородатого скифа».
   – Ну и что?
   – Да как что, наивный ты человек, – воскликнул Левка и даже всплеснул руками. – Ты посмотри на эти зарисовки! Это же вещи разных скифских эпох, а может, и разных регионов! Но они описаны все оптом, они лежали все вместе. Ты сам-то хоть понимаешь, что это может означать?
   – Нет, – признался я.
   – Вот и я не понимаю, – вздохнул он, – предполагаю… но нет, слишком дурацкая догадка!
   – Дурацкая? Объясни хоть!
   – Нет, потом, – уперся он, – если подтвердится.
   Я Левку хорошо знаю. Если он отказывается что-то говорить, то так и будет молчать, как партизан на допросе. Так что я и спрашивать его больше не стал, завел разговор о другом.
   – А тебе не кажется, – спросил, – что тут слишком много как раз скифских вещей?
   – Пока не знаю, – вздохнул он так тяжело, точно у него на душе кошки скребли. – Тут есть, пожалуйста, персидские монеты, причем хорошо датированные – шестнадцатый век. Тут есть ордынские монеты, тоже датированные. Видишь, «Мамай» написано? Значит, четырнадцатый век. Есть монеты хана Тохтамыша – вон на них еще написано русскими буквами: «Царь Тохтамыш». Есть монеты государства Ильханов, тоже четырнадцатый век, потому что потом его попросту не было. Есть полновесные немецкие талеры. А крест… крест – он еще интереснее… Может быть, интереснее всего. Твой Грабишкин пишет, что это серебряный крест, принадлежавший магистру Ливонского ордена, и что-то там про Александра Невского. Надпись вроде обычная, латинская, «Бог Святая Любовь» написано. Откуда он взял, что это магистерский крест? Может, из-за рубина? Или из-за размера? Смотри, какой он размер указывает! Десять на пятнадцать сантиметров! Нет, не понимаю. А погляди еще: царская диадема из червонного золота, ба, нет, не могу!
   Левка захлопнул тетрадку и захохотал.
   – Да не смотри ты на меня так, – сказал он, отдышавшись. – Твой Грабишкин там адрес клада указал.
   – Да это ж здорово! – в восторге даже вскрикнул я, досадуя, что сам не заметил.
   – Чего уж здорового, – помрачнел Лев. – Адрес этого, прости, клада таков: Грановитая палата, Москва.
   – Что? – не поверил я своим ушам. – Почему Грановитая?
   – Да откуда ж я знаю! – потер мой приятель лоб. – Написано так. – Он снова открыл тетрадку, отыскал в ней нужный абзац. – Вот, изволь, читаю: «Царская диадема червонного золота с головы персидской княжны из царской сокровищницы (Грановитая палата), отобранная товарищем Августом Родиным, – не слыхал о таком! – из рук национального героя Степана Разина». Как хочешь, так и понимай. А, гляди-ка, и про этот ливонский крест тоже кое-что дополнено. Тут… ох нет… конечно: «Отобран национальным героем Александром Невским 8 апреля 1242 года…» Не знаю, можно ли после этого Грабишкину вообще хоть на грош верить!
   – А что нам остается, – помрачнел и я. – придется. Рисовал-то он с находок, а не с больного воображения.
   – Вот тут согласен, – кивнул Левка. – Монеты со знанием дела прорисованы. Не мог он всего напридумывать.
   – Да и фотографии… – начал я.
   – Фотографии? А ну-ка покажи!
   Я протянул бледно-желтые, точно осенние листья, фотоснимки. Они были почти слепыми, эти документальные свидетельства утраченных древностей. Но все же можно было разглядеть где очертания фигурки животного, где силуэт птицы; больше, правда, было кругляшек, как раз, наверное, монет. Вот монеты стали совсем тусклыми. Лева поглядел на снимки, подержал их у самых глаз и вдруг с какой-то странной, вздрагивающей полуулыбкой спросил:
   – А помнишь, как мы искали клад? – Он глянул на меня своими быстрыми смеющимися глазами.

   И я вспомнил. Было нам тогда всего ничего – лет по восемь. Левкина бабушка сдуру рассказала, что в доме, где они живут, были припрятаны немалые ценности во время гражданской войны. Само собой, как все мальчишки, мы тут же решили этот клад отыскать. Мы ходили по старому дому и простукивали его стены, чертили планы строения, пытаясь понять, где можно было хорошо припрятать сокровища. Почему-то нам рисовался огромный сундук с пиастрами – все, как полагается в приключенческих романах. В подвале мы даже пробовали копать в наиболее привлекательных местах, потому что пол там был земляным. Но так ничего и не нашли.
   А между тем о кладе знала не только бабушка, которая во время той войны была юной девушкой. О кладе превосходно были осведомлены все соседи. Они даже убеждали нас, что это никакой не сундук, а просто чемодан, перетянутый ремнями. Но о содержимом клада все говорили в один голос: там царские червонцы. Мы мечтали обрести эти червонцы и сдать их в музей. Очевидно, наши поиски так надоели жильцам старого дома, что от нас стали защищаться при помощи тяжелых навесных замков. Мы умудрялись просочиться и через такие преграды. Но клада не было. Ни в виде сундука, ни в виде чемодана.
   Наш клад обнаружили строители во время сноса дома. Это оказался совсем даже не сундук и не чемодан, как нас уверяли, а промасленный пакет, завернутый в толстый холст. В нем действительно были червонцы, а кроме червонцев – серебряные изделия от девятнадцатого до семнадцатого столетия, а также золотые украшения с самоцветами. Специалисты, которые изучали находку, пришли к выводу, что это украшения шестнадцатого столетия. Иными словами, клад включал предметы совершенно разных эпох. Совсем как сейчас с этим золотом, подумал я. Помнится, тот клад искали не только мы с Левкой, но и вполне солидные мужчины, а нашли его случайно. Не стали бы ломать дома – никогда не нашли бы. Спрятавший клад человек был расстрелян большевиками. Точного указания, где искать, он не оставил. И хотя в доме были проверены все стены, чердак и подвал, никто и не предполагал, что ценности могут лежать буквально у всех на виду – внутри дымохода. Когда строители сносили стены, дымоход сломали. Там-то и обнаружили этот драгоценный сверток. И, между прочим, если бы рабочие не нарушили целостность упаковки, клад снова мог бы оказаться погребенным – только теперь уже в строительном мусоре и навсегда. Старый холст, присыпанный кусками штукатурки и обломками дерева, вряд ли мог бы кого-то заинтересовать. Нашему кладу повезло: из разорванного пакета выпали серебряные вещи. А если бы не выпали? Тогда лежал бы он в недрах городской свалки, куда свозят строительный мусор. Вполне вероятно, что многие утраченные современные клады нужно искать именно по этому адресу. Конечно, это все мелкие клады, практически безвестные, припрятанные совсем не именитыми согражданами. Конечно, в таких городских кладах вряд ли найдешь золотых оленей или барсов. Интересно, кому принадлежал стародубенский клад? Сегодня этого человека, конечно, нет в живых. Как жаль, как жаль! Он бы мог сказать, откуда происходят все эти находки. Само собой, не из Грановитой палаты, но откуда-то ведь происходят! Как бы хотелось увидеть эти вещи, подержать их в руках. Наверное, Левка думал о том же.
   – И все-таки золото это существует. Нужно разыскивать, – сказал он твердо.
   Мы сговорились, что с утра он позвонит своим друзьям, которые занимаются медиевистикой, поскольку в кладе было много средневековых монет, и античникам, специалистам по скифам. Немного подумав, он разбил все находки на две части: вещи со звериным орнаментом и вещи с арабской вязью, а между ними обозначил под знаком вопроса большой серебряный крест.
   – Вот что, – сказал от твердо, – завтра я срочно свяжусь с Крымом. Дадут тебе на службе командировку в Крым?
   Я ужаснулся. Командировки у нас выписывать ненавидели. Но по какой-то непонятной причине вдруг оказалось, что меня готовы сплавить хоть в Крым, только бы подальше от дома. Я совершенно ничего не понял бы, если бы не наша смазливая рыжая секретарша Любашка.
   – Эльмих, – поделилась она новостями, зажав меня в углу между мусорной банкой для курящих и пожарным шлангом для устранения последствий неаккуратного курения, – ты что, сдурел – в два часа ночи звонить профессору Гулькану и требовать от него личной встречи? Причем немедленно? Он что тебе, мальчик – тащиться на остановку и стоять на пустой улице?
   – Ох!.. – За всеми этими золотыми разысканиями я совершенно позабыл, в каком времени живу. Я ведь действительно назначал встречу! – А он что… пришел?
   – Представляешь, пришел, – полыхнула ядовитым глазом Любашка. – И прождал почти час.
   – Бедный старый осел, – покачал я головой, – неужто сам сообразить не мог…
   – Он человек военный, – пожала плечами секретарша. – Услышал, что нужен для консультации по золотым находкам, и пошел. А ты?
   – А я как раз всю ночь этими находками занимался, совсем о нашем профессоре забыл. Тема, знаешь, поперла.
   Любашка покрутила пальцем у моего виска и ушла, довольно хихикая. А когда я появился в кабинете у главреда, глаза у меня были, верно, столь выразительные, что даже поджидавший меня для хорошей трепки Гулькан проникся сочувствием. Он подсказал дельную мысль: надо попробовать поездить по тем местам, откуда могут происходить эти находки. И так поглядел на моего начальника, что тот тут же головой закивал. Хотелось мне сказать про Грановитую палату, но тут уж я сдержался и назвал неожиданно тот самый Крым.
   – А это идея – скифское золото, – согласился Гулькан и тут же попросил главреда: – Отправьте вы этого шустрого в Крым, пусть хоть рядом с курганами поболтается.

Тайны городка Никоний

   Осенний Симферополь оказался гадким, мерзким, вонючим городом. С моря шел шторм за штормом, так что даже тут, вдали от воды, воздух был забит мокрой противной взвесью. Даже не верилось, что это тот самый Крым, который так хорош в другое время года. Тот, который я так люблю. У нас на севере, смешно, но было как-то уютнее. Или я не привык к полосе осенних штормов? Или я просто оделся не по крымскому сезону?
   – Хочешь к морю? – спросил рассеянно Левка и захохотал, когда услышал мое отчаянное «нет».
   – Вот и хорошо, – сказал он, – мы к морю и не поедем. Мы сейчас возьмем такси и посетим одного странного гражданина. Ты не пугайся, он вполне безобидный, хотя осторожный… нет, даже объяснить не могу.
   Этот странный гражданин, как оказалось, промышлял не вполне легальным бизнесом. Он консультировал подрастающее племя черных археологов. Левке это его занятие страшно не нравилось. Он периодически убеждал старого коммерсанта, что дело это вредное и совершенно антинаучное. Но «консультант» только пожимал плечами и занимался тем, чем занимался. А когда Левка его совсем доставал, так просто говорил: «Нет уж, помилуйте, юноша, тут у нас, на юге, где ни копни – история, что ж, и копать уже нельзя?»
   На самом-то деле, конечно, он был здорово прав. Тут везде история. По всему побережью Черного моря в глубокой древности стояли города. Были они греческими, скифскими, позже – итальянскими. И везде в этих городах остались спрятанные сокровища. О некоторых мы знаем, о других – нет. Юг прежней нашей страны всегда был любимым местом для археологов. Можно сказать, что все побережье старательно раскапывалось людьми науки. И это было хорошо. Но разделилась страна на новые государства, как уже не раз бывало в истории, и с экспедициями стало сложнее. Теперь на украинском побережье и в Крыму копают все меньше и меньше, потому что никто не желает финансировать науку. Наука, она ведь никакого дохода не приносит. Она не завод, не торговая точка, даже не пивной ларек. Поэтому археологам в наше время приходится туго. Если в тех местах, где что-то собираются строить, экспедиции финансируются заказчиками, то тут, где все не раскопанные или не до конца раскопанные поселения известны, никто не позволит заняться строительством и уничтожением исторических памятников. Поэтому у археологов огромные денежные проблемы. Никто не учитывает ценности находок. А ведь о береге Черного моря справедливо говорят: где ни копни, там золото. И на смену нормальным археологам пришли «черные». Иначе говоря – грабители. Может, и не лишенные интереса к древностям своего края, но – дилетанты. Они заинтересованы только в находках. Причем в дорогостоящих находках. Особенно в золоте. Вот наш «консультант» и помогал «молодым гробовщикам», как сам их называл, хотя бы копать там, где не пострадают научные интересы и где этих ребят не схватит милиция за жадные ручки. Левка бурчал, но соглашался: пусть уж лучше разрабатывает для них наименее ценные места, чем они сами отправятся копать там, где должны работать ученые.
   Звали этого старичка-моховичка Амвросий. Смешно, но он-то был профессиональный историк, хотя и не археолог. Маленький, рыжий, с носом до самой губы и черными маслянистыми глазками, наш Амвросий считал себя совершенным крымчаком, хотя выглядел как помесь турка с ирландцем. Знакомые называли его просто дядя Мося.
   С порога он нас буквально огорошил:
   – А тут по вашу душу уже сидят.
   Мы переглянулись, а дядя Мося довольно захохотал. Из комнаты в прихожую нам навстречу вышел другой старичок – маленький, аккуратный, совсем уже седой и с ясными голубыми глазами. Одет он был до крайности бедно: пиджак на локтях с заплатками, а брюки совсем провисли мешком.
   – Эдик, – сказал старичок и протянул сухую маленькую руку, а потом – не давая даже рта раскрыть: – Вам слова «Никонийский клад» о чем-то говорят?
   Мне слова ничего не говорили. Про этот Никонийский клад я никогда не слышал. Да уж, если быть честными, до этой «находки без находок» я историей кладоискательства в России не интересовался. Историей – да, это моя слабость. Но не историей кладоискательства. Левка – дело другое. Он сразу, заметил я, насторожился.
   – Никонийский? – переспросил. – А что, опять золото пошло гулять?
   – Пошло, – согласился Эдик, поглядел на меня и покачал головой. – Нехорошо-то как, мы с вами, Лев, знаем, о чем говорим, а ваш товарищ журналист только головой крутит. Просветите-ка вы его по поводу Никония, а мы с Мосей быстро чаю вам сообразим.
   Пока старички суетились на кухне, Лева меня хоть немного да просветил.
   Оказывается, в середине шестидесятых годов прошлого века в маленьком украинском селе Роксоланы начала раскопки одесская археологическая экспедиция. Тысячелетия тому назад здесь стоял известный по книгам древних авторов городок Никоний. От города к нашему времени осталась только верхняя часть – нижняя ушла под воду из-за затопления устья Днестра. Такая судьба постигла не только Никоний. После подъема уровня Черного моря многие прибрежные города оказались под водой. Однако Никоний просуществовал почти семь столетий. И почти что сразу по основании он чеканил собственную монету с изображением совы. Таких монет с совой и надписью «Скил» найдено более трехсот. Ученые выяснили, что Скил – это имя скифского царя. Они открыли жилые слои Роксоланского городища и античный некрополь, комплекс изучался на протяжении тридцати лет, однако никаких особенно ценных находок Никоний не принес. Скажем иначе – не принес археологам. Археологи покопали-покопали да и решили, что пора завершать работу. Было это в 1995 или 1996 году.
   Слои Никония, конечно, никто не консервировал, а раскоп никто не охранял. И вот осенью, не менее мерзкой, чем та, в которой мы с другом оказались в Крыму, среди одесских коллекционеров стали гулять слухи, будто в этом Никонии найдены совершенно фантастические предметы. Чудо какие предметы! И золотые! Шепотом добавляли: настоящее скифское золото. Когда такие слова звучат на Украине, то умные коллекционеры стараются сделать вид, что ничего такого не слышали даже. Уж сколько скифских вещей было на Украине подделано! Числа им нет! Самые знаменитые подделки – творения великого ювелира Рахумовского. Золотую скифскую корону, которую он продал Лувру, долгое время считали подлинным шедевром степных мастеров. А оказалось, что этот степной мастер – Израиль Рахумовский. До смешного ведь дошло: корону Лувр приобрел за огромные деньги, а потом Рахумовский возьми и признайся, что он лично эту произвел ее в своей мастерской. Лувр пытался сохранить лицо и никак не желал признавать слова Рахумовского за правду, а корону за подделку. Но тут уж ювелирная гордость старого мошенника была задета. Он предложил изготовить точно такую же «скифскую» корону в присутствии наблюдателей. Изготовил. Для Лувра это был позор неслыханный, а Рахумовский здорово смеялся. Но не в Рахумовском соль. Просто после этой истории любые скифские золотые находки прежде всего проверяют на предмет подделки, если точно не известно, откуда они произошли.
   Ходившие между коллекционерами слухи середины девяностых годов передавали фантастическую новость: настоящее золото, без дураков. Хорошо, но откуда? Долгое время продавцы скифского золота молчали и ничего не говорили, но поскольку покупать у них неизвестное золото отказывались, пришлось открыть место происхождения. Тут-то и выяснилось, что золото – из Никония. А все знали, что в Никонии копают археологи. Разграбить раскоп – это даже для черного археолога позор. Правда, в данном случае позор был скорее для самих археологов. Они простились с Никонием, вскрыв жилые городские слои, и не собирались в ближайшее время продолжать исследования. Денег на это не было. «Черные» пришли чуть ли не на другой день после дипломированных. И оказались куда прозорливее ученых. Во всяком случае, если археологи обнажили какую-то плиту и так ее и оставили, не думая обрести ничего ценного, то охотники за кладами тут же смекнули, что плита непростая. У кладоискателей интуиция часто куда лучше, чем у специалистов. Потом сами «черные» рассказывали, что стоило им только влезть в раскоп и увидеть эту плиту, как они поняли, что там могут быть самые интересные и богатые находки. Они и были. И золото, и бронза. Но самое-то важное, что в центре жилого квартала Никония оказался склеп, как предполагают, скифского царя Скила. Именно на это погребение и наткнулись черные археологи. Им очень и очень повезло. Об этом мне Лева и рассказал, но пока я все равно не понимал, какое отношение имеет Никоний к нашей тетрадке и почему, если этот Никоний так важен, мы сидим не в Одессе, а в Симферополе.
   Но тут вернулись наши старички, водрузили на стол красный чайник с крышкой в виде еловой шишки, чашки, банку кизилового варенья и стали сами рассказывать, точно посвящали нас в тайну.
   – Вижу, – усмехнулся дядя Мося, – вас, юноша, подготовили. Ну-ка, Эдик, давай им все по порядку.
   – А что по порядку? – распахнул глаза Эдик. – Тут как ни говори – по порядку получится. Я, – указал он на себя пальцем, – по профессии теперь пенсионер, а по интересам коллекционер. Меня каждая собака знает, что тут, что в Одессе. И вот как-то сюда, в наш Крым, приезжает парочка молодых бездельников и отлавливает меня прямо в библиотеке, куда я забредаю, чтобы от домашнего шума избавиться, от невесток этих, и поразмышлять. Сижу я, античные монеты сверяю, а ко мне подходит молодчик и тихо так на ухо шепчет, что они специально в Симферополь приехали, чтобы мне и парочке таких же, как я, показать золото из Никония. Я посидел, все обдумывая, потом книги отнес на место, и пошли мы коллекцию смотреть. Это дело было у товарищей хорошо продумано. Меня в машину посадили, глаза закрыли черной повязкой и возили по городу минут так сорок, чтобы совсем дорогу запутать. Въехал мой провожатый в какой-то дворик, прямо к подъезду и так в повязке внутрь меня и завел. Только в квартире уже разрешили снять ее с глаз. Окна были завешаны, и свет горел. Так что я до сих пор так и не знаю, куда меня возили и кто в этом доме живет. Первым делом подвели к столу и показали находки. Я их увидел и ахнул.
   – Неужто были такие ценные? – спросил я, а Эдик, очевидно, вспоминал, потому что глаза у него затуманились.
   – Еще бы не ценные! Цены им нет, – сказал он просто. – Вот дураки археологи, до такого докопались и все бросили. У меня даже сердце забилось от волнения, что за находки. Представляете, передо мной лежали фантастические вещи! Золотых там было и не так уж много. А вот бронзовые, эх! Настоящий Папай!
   – Кто-кто? – удивился я.
   – Папай, – повторил Эдик. – Неужто вы ничего про Папая не слышали? Это божок скифский, что-то вроде греческого Зевса. Одну такую фигурку нашли в Днепропетровске. Были еще какие-то части Папая из других мест. Но этот Папай оказался совершенно особенным. Я сразу понял, что он не подделка. Вы когда-нибудь видели этого Папая? Нет? Так вот, навершие с Папаем делали в виде древесного ствола с ветками. Вместо ствола фигурка бородатого бога-Папая с протянутыми вперед руками, в руках он держит колокольчики. А сверху четыре ветки в виде рожков, и на каждом рожке, на его конце, – золотой орел с распростертыми крыльями, на крыльях и в клювах – колокольчики на подвесках. А по веткам идут звери. Так вот у этого Папая два рожка прежде были сломаны, так что древние мастера их подремонтировали, поставив специальные бронзовые пластинки на заклепках. Если бы это была подделка, зачем бы мошенникам уменьшать историческую ценность? Они своего Папая изготовили бы без следов поломки. Так я и понял, что все, что передо мной на столе выложено, никакие не подделки, а ребята и в самом деле нашли древний склеп. Они, хотя и грабители, но грабители с уважением к старине. Свои находки они на плане отметили, измерили все и даже сделали чертеж склепа. Это, сказали, на случай, если ученые захотят купить что-нибудь. Им ведь нужно в отчете указать, что и как в склепе лежало. Иначе находку за находку никто не признает.
   – Ты добавь, – перебил его Мося, – что они и ученым пытались свою добычу сбагрить. Эти молодцы странными оказались, им неловко было вроде, что ученые остались с носом. Но они столько запросили, что ученые сразу отказались. Если у них денег не было, чтобы еще хоть месяц посидеть на раскопе и самим этот склеп проверить, то откуда бы деньги, чтобы находки купить, пусть и драгоценные? Уж Папая бы они точно не упустили! Чудесная вещь, высотой сантиметров сорок пять. Скифы этого Папая считали символом царской власти. Папая они укрепляли в виде навершия на царском жезле. Так что обладатель жезла был царем. Этот царь в склепе, который молодцы раскопали, и лежал.
   – Да там кроме Папая сколько всего еще было, – только вздохнул Эдик. – Как разложили все это дело передо мной, все слова из головы вылетели. Бляшки там были золотые, застежки с фигурами зверей, золотые пуговицы и трубочки, золотые пластины с изображением грифонов, литые украшения с растительным орнаментом, золотая пластина с головой волка, серьга с головкой женщины, глиняные кружки с приписанным золотом изображением Медузы-Горгоны, ох, всего и не упомнишь… И ведь представьте, это в разграбленном-то склепе!
   – Как же так, – удивился я, – значит, склеп уже был до этих гробокопателей разворован? Откуда же столько вещей осталось тогда?
   – Разворован, это точно, – сказал Эдик. – Если судить по тому, как поступили с телом покойника, то разворован. Тело бросили в склепе, содрав одежду и украшения. И сделали это, наверно, через короткое время после захоронения. Но самое-то чудное, что этот скиф был похоронен неправильно, – и пояснил, сугубо для меня, – все дело в типе погребения – это было по греческому образцу, а не в кургане, как принято было у скифов. – Потом поглядел на Леву и сказал: – Так что я знаю, чей это был склеп.
   – Это не факт, – остановил его Лева.
   – Нет уж, позвольте, позвольте, – воскликнул Эдик, – факт. Если верить Геродоту…
   – Но в склепе-то никаких надписей не нашли…
   – Пока что не нашли. Однако ясно, кому мог такой склеп принадлежать. Одному-единственному человеку, облаченному царской властью, но не погребенному по скифскому обычаю в кургане.
   – Это если верить Геродоту. А если не верить Геродоту?
   – А почему ему не нужно верить? Он объективный был человек.
   – Угу, потому и писал про гиперборейцев.
   – Так, может, и правду…
   – Особенно про то, как они на крыльях летают, молодец, Геродот!
   – Может, про гиперборейцев он с чужих слов, а тут же все рядом было.
   – И что, сказать хотите, что Геродот сам при погребении Скила присутствовал?
   – Но знал же!
   – Это вы что, из надписей на монетах вывели? Так мог быть и другой царь.
   – Мог, но этого звали Скил.
   – А может, и не Скил. И может, и не царь.
   – Скил и царь, иначе зачем жезл в погребение класть? Причем не новый, а потрепанный, многими поколениями царей пользованный. Нет, точно Скил.

   Я пытался понять, о чем Эдик так яростно спорит с Левой и почему найденное погребение должно принадлежать Скилу. Конечно, одна из монет у нас была с таким именем. Но значит – было еще и погребение? Потом мне Лева объяснил, в чем тут суть. Только этот никонийский царь был похоронен в античном склепе. И не за стенами Никония, а в самом оживленном его центре, то есть он был очень уважаемым человеком. О Скиле ведь многое известно, о нем писал сам Геродот.

   Это был сынок скифского царька Ариапифа и местной женщины-гречанки. Мамаша воспитывала своего Скила в греческой вере, по Геродоту, он умел читать и писать на этом языке и вообще как-то больше признавал не скифский, а греческий образ жизни. Став царем, он смог подчинить влиянию Никония ближние города. Геродот писал, что в Ольвии у него был белокаменный дворец, окруженный статуями грифонов и сфинксов. И когда он приводил свое войско в Ольвию, то оставлял воинов за пределами города, в шатрах, а сам отправлялся во дворец, переодевался в греческое платье и вел там нормальную жизнь по всем греческим правилам. Молился он греческим богам и приносил им же жертвы, как принято у греков.
   И как-то скифам стало известно, какую неправедную жизнь ведет их царь. То ли кто из доверенной стражи проболтался, то ли среди греков оказался доносчик. Но скифы возмутились, подняли восстание и свергли Скила, а царем сделали его брата Октамасада. Скилу пришлось бежать далеко на запад, во Фракию. Но против Фракии пошел его брат, и фракийский царь, которого перспектива войны со Скифией страшила, тут же поспешил выдать гостя врагам. Таким образом этот Октамасад решил важную для себя задачу – вернуть на родину своего венценосного брата, избавиться от конкурента навсегда. Скила фракийцы отдали на верную смерть. Получив нарушившего скифские законы брата, Октамасад тут же снес ему голову. И, между прочим, находки кладоискателей это вроде бы подтверждают: одна из фигурок на золотой пластине, изображающая демона, не имеет головы. Именно такой смертью погиб Скил. Ясно и то, что в склепе Никония этого Скила похоронил не брат, а кто-то другой, потому что брат просто бросил тело в степи на растерзание диким зверям. Но нашлись верные сторонники, которые притащили тело его в Никоний. Можно даже представить, как все это происходило.
   Однажды ночью к стенам Никония подъехала повозка, которую немедленно по тайному знаку впустили в город. Повозка эта привезла мертвое тело. Жители Никония уважали Скила – благодаря ему город сильно возвысился в Причерноморье. Так что с раннего утра в центре Никония стали возводить склеп. И там похоронили Скила по греческому обряду. Его вдова, Опойя, пережила двух мужей: до Скила она была женой его отца, которого тоже предательски убили. Как она, бедняжка, плакала на могиле пасынка!
   Опасаясь мести Октамасада, жители города хранили в тайне, кто лежит в этом склепе. Они положили в могилу Скила символ его царской власти – тот самый жезл с бронзовым навершием, который принадлежал ему при жизни. И похороны эти были такие тайные, что даже Геродот ничего не мог сказать о месте погребения! Возможно, те грабители, которые все в склепе перевернули, были на самом деле посланцами Октамасада, который приказал найти могилу брата и нарушить его покой. Вот почему не все в склепе разграблено, кое-что и осталось. Взяли, скажем, наиболее ценные вещи, о которых мы ничего не знаем. А остальное испортили и поломали, разбросали, одежду содрали, чтобы душа Скила не обрела покоя в загробном мире…

   Но этого мы уже никогда не узнаем. Хотя бы потому, что склеп был вскрыт непрофессионально. И находок из склепа у археологов нет. Они довольствуются рисунками кладоискателей и очень редко – фотографиями. Вся беда в том, что в Никонии в сезон копают археологи, а не в сезон – «черные». В 2000 году они заметили в Роксолане обнажившиеся находки в обрыве южного вала, стали копать и много чего нашли. Лева мне даже показал статью археологов В. Рябовой и И. Лежух, которым удалось изучить некоторые находки кладоискателей. Те «нашли обломки глиняной посуды, куски мрамора, терракотовую статуэтку Деметры и, самое главное, мраморную вотивную подвеску с изображением скифа и двумя надписями с именем Скила. Вместе с этой подвеской была найдена и мраморная квадратная печать с изображением головы скифа, а также несколько обломков мраморной плиты с греческими буквами». Эту подвеску и печать им передали на некоторое время для исследования.

   «Вотивная подвеска, – пишут эти археологи, – сделана из крупнозернистого мрамора и представляет собой круглый предмет диаметром 5,4 см, с круглым отверстием в верхней части для подвешивания. На лицевой и оборотной ее сторонах сделаны рельефные изображения головы бородатого мужчины и совы в сопровождении надписей древнегреческими буквами по кругу. На лицевой части подвески рельефно изображен портрет мужчины с длинными волосами, короткой бородой. На лбу его видна диадема с каплевидным украшением посередине. Рельефно переданные очертания глубоко посаженных глаз, „классического носа“, плотно сжатых губ передают образ мудрого и волевого человека. Справа от головы, по краю, вертикально сверху вниз углубленно нанесена древнегреческими буквами надпись: „SKUL“. Левая часть подвески по краю от головы сбита. На оборотной стороне подвески вся центральная часть углублена на 1–1,5 мм по кругу, и в ней рельефно изображена спокойно сидящая на ветке сова, слева от которой находится гроздь винограда. По выступающему по краю подвески бортику справа, внизу и слева сделана углубленными буквами древнегреческого алфавита надпись, часть которой с левой стороны сбита, но может быть легко восстановлена благодаря сохранившейся начальной букве, окончанию первого слова: „BASILEWS SKUL ALKIM“. Изображение совы на оборотной стороне аналогично ее изображениям на литых монетах Никония с именем Скила». [1 - Рябова В., Лежух И. «Черная археология» и история скифского царя Скила // Восточноевропейский археологический журнал. 2001, № 2 (9).]

   Статья сопровождалась фотографией подвески, и можно было увидеть лицо этого Скила. Мужественный бородатый человек с длинными волосами, одетый по греческому образцу, и с классическим прямым носом – царь Скил. Это он любил попивать вино в хорошей греческой компании, приносил жертвы греческим богам; у него, наверное, были маги, гадавшие по полету птиц или виду печени животных, он читал греческие тексты и участвовал в вакханалиях – обрядах, посвященных богу-виночерпию Дионису. Это его бедное тело было привезено из степи и тайком уложено в никонийский склеп. Когда я прочитал статью археологов, мне стало очень обидно, что этого лица не увидят ни специалисты-историки, ни археологи, ни посетители музеев, потому что эта находка не попадет в музей. А черные археологи никогда не подарят ее музею. Они ведь только продают.
   Но тогда, сидя в гостях у двух старых искателей Симферополя, я как-то уплыл из их дискуссии. Правда, имя царя Скила мне уже было известно. Лева прочитал его на монете. Но какое отношение Скил вообще может иметь к нашей пропавшей коллекции? Монета ведь могла затесаться туда случайно. Видимо, Леве тоже хотелось закончить со спором и спросить о том, что нас обоих так интересовало.
   – С таким же успехом, – сказал он, – могилу Скила можно искать под Днепропетровском, потому что его именное кольцо-печать нашли именно там.
   – Кольцо можно потерять, даже именное, – задумчиво ответил Мося. – А вот Папай в склепе – это аргумент. Но вы-то тащились сюда из Питера не из-за Папая… Или и у вас наше золотишко всплыло?
   – Нет, – скривился Лева, – ваше золотишко у нас не бродит. Зато у нас такой странный к вам вопрос…
   Старички переглянулись и заулыбались.
   – Странный – это хорошо! – сказали они чуть ли не хором.
   – Что вы на это скажете? – спросил тут же Лева и показал им прорисовки из нашей тетрадки.
   – Жаль, не подлинник, – вздохнул дядя Мося, разглядывая рисунки монет, – но таких я не видел. Тут хоть и стоит имя Скила, но надпись на греческом слишком уж непонятная. А вторая и вовсе на латыни, Эдик, ты только погляди!
   Они согнулись над рисунками и так долго его разглядывали, что я почти заскучал. А они все смотрели, переговаривались, спорили, потом к ним подключился и Лева, и они втроем перешли на такой научный жаргон, что мне оставалось только делать вид, будто я тоже хоть что-то понимаю. Наконец Мося задал тот вопрос, на который легко мог ответить и я: откуда это у нас. Я рассказал, откуда. Старички снова переглянулись.
   – Странная история, – вздохнул Эдик, – клад, который пропал, и нет его там, где он должен быть. Вы точно все проверили? Со всеми музеями связались?
   – В городе со всеми, – сказал я. – И в области со всеми, которые там есть. Но уж поверьте, если это было золото, да еще скифское, его бы в Эрмитаж повезли сдавать. А в Эрмитаже его нет.
   – Еще забавнее, – добавил Лева. – Я разговаривал со своими приятелями, которые как раз скифами занимаются, так они посмотрели на наши прорисовки и усомнились, что это скифское золото. То есть, может, оно и скифское, но не из черноморских курганов, говорят одни; другие сказали, что золото не из Прикрымья, а скорее уж с Кубани, а третьи – что все это больше похоже на сарматов. Но вот монеты…
   – Имя? – спросил дядя Мося.
   – Имя, – согласился Лева. – Мы потому и хотели, чтобы вы все это увидели, потому что вам удалось хотя бы подержать вещи из Никония. Там таких не было?
   – Таких точно не было, – покачал головой Эдик. – А вы, ребятки, вообще-то какой частью тела думаете? Вашим вещам сколько лет должно быть? А никонийские когда найдены? С чего это вы вдруг взяли их и связали? Лев, уж вы-то ученый. Это вашему другу журналисту простительно…
   – Я и не говорил, что они никонийские, – удивился Лев, – я же их и не связывал! Ох ты, боже мой! Но… вот, поглядите-ка, – и он показал им прорисовку золотой пластины. – Надпись отвратительно читается, но все же… Вы ведь похожую пластину видели?
   Старички уперлись глазами в прорисовку, потом поглядели с сожалением:
   – Нет, Левочка, то, что мы видели, было попроще. Тут же целый зверинец вокруг вашего Скила, если это, конечно, Скил. Впрочем, о чем речь?
   Эдик нагнулся, взял с пола портфель, раскрыл аккуратно и вынул переносной альбом для фотографий. Тут уж над столом склонились мы. Даже я, на что уж профан, и то сразу понял, что наша прорисовка и фотография никонийской пластины – вещи совершенно разные. Да и лица у бородатых воинов на пластинах были непохожими. Лева только вздохнул: вполне возможно, что и имя нашего бородача было вовсе не Скил, потому что от имени у нас осталась всего лишь первая буква.
   – А монеты? Сова-то и на наших есть, – протянул он удрученно, – я думал, что они могут быть похожи на неизвестные мне монеты Скила, если вы такие видели.
   – Нет, – сказал Эдик, – таких не видели. И у меня ваши монеты, которых нигде нет, кроме этой тетради, смущают больше всего. Я все же нумизмат. И все эти монеты знаю, но чтобы такие надписи… Прямо-таки Рахумовским воняет!
   – Я понимаю, – вмешался тут я, – подделать эту, как ее, олениху, но монеты-то зачем? Их же дорого все равно не продать!
   – Вот-вот, – согласился Эдик, – точно не продать, потому что коллекционер отшатнется, а для археолога такая находка ничего не стоит. Не он ее выкопал. А монета без адреса – это и не монета вовсе, как бы хороша она ни была. У монеты должна быть прописка. Если, конечно, это не монета из клада. Но тогда…
   – Вы хотите сказать, что наши вещи все-таки из одного источника? Что они были именно кладом, а не коллекцией?
   Старички переглянулись и только пожали плечами. Больше мы из них так ничего и не вытянули. Получалось, что отправились мы в Крым совершенно зря. Ну, не совсем зря. Потому что мы заглянули еще к одному Левиному знакомому, который занимается историей караимов. От наших поисков он оказался бесконечно далек, но дома у него было так много старых книг и журнальных вырезок по истории украинской археологии, что я набрал там немало интересных материалов о скифском золоте. Ладно, подумал я, если нам не найти ни происхождения нашей описи клада, ни самого клада, но там есть вещи, похожие на скифские, а монеты уж точно скифские, если не подделка, то должен же я хоть как-то представлять, как вообще открыли это скифское золото и как им заинтересовалась наука. И вот что я смог выяснить.

По скифским следам

   В наши дни сложно найти скифский курган, которого не касалась рука грабителя. Обычно первыми находчиками бывали именно они, а потом уж приходили ученые. Весь юг России в девятнадцатом столетии был прочесан любителями быстрой наживы. Среди этих копателей были и местные мужики, охваченные страстью к золотоискательству, были и приезжие, иногда из Москвы или далекой северной столицы. И хотя по царскому закону с такими расхитителями старались бороться, но ведь за всем не уследишь. Тем более не поставишь к каждому кургану по становому приставу… Так что вылазки на курганы продолжались и продолжались. Именно по случайным находкам столичные ученые заносили на карты золотоносные курганы. По всему древнему солевозному пути из Никополя до Мелитополя стояли такие курганы. Местные украинские жители называли их могылами. Кому могылы принадлежат и какой народ оставил такие погребения, в те годы еще не знали. Зато легенд о потаенных сокровищах в этом районе ходило огромное множество.

   Прежде нас, рассказывали местные крестьяне, тут жили, наверное, турки. Дюже эти турки были богатые. Недаром ханами да гиреями прозывались. Нехристи они были, вот что. Сперва-то наша Русь православная против них выступить не могла, слабые мы были, а у тех армия от моря и до моря. Так что терпели мы. Но потом пришел царь Петр и всех их тут поубивал. А когда убивать на них пошел, так они все сразу перепугались и стали сокровища прятать. А как тут спрячешь? Земля тут голая. И стали они тогда эти могылы ставить. По всей степи ставили. Коней в могылы ложили и мертвых, а в шкуры конские, чтобы потом вернуться назад и золото вернуть себе, сокровища разные зашивали. Выдернут из коня все мясо как есть, а на его место свое золото и сховают. Нехристи, одно слово.
   Они слово знали, эти турки, говорили другие, такое заветное слово, чтобы клады их православные найти не могли. Как станут прятать свое добро, всякие там пистолеты, ружья, сабли, вещи золотые, пограбленные с христиан, кидают прямо в глину, песок, воду и заклинают: «Будь вы трыжды прокляти, прокляти, прокляти! Кто хоть грошик возьмет, так и будет проклятый, тому голова долой!» Вот такие слова они над своим добром приговаривали. И кто хоть чего из их могылы себе возьмет, сразу то рука отсохнет, то в тюрьму поведут, беда!
   А гуторят, добавляли со страхом, будто в степи под славным русским городом Екатеринославом [2 - Екатеринослав – прежнее название Днепропетровска.] целого мужика турецкого раскопали. Мужик уже стал весь скелет скелетом, но в руках между пальцами восемнадцать медных стрелок зажато. Видать, этими стрелками они наших православных и побивали, черти косоглазые. А тех, кто к стрелкам руками притронулся, сразу паралич разбил. Заговоренные стрелки! Это страж у них зарыт был, чтобы никто до турецкого золота не полез.

   Правда, были и другие народные мнения.

   Тут прежде нас, думали крестьяне, не украинцы жили давным-давно, лет эдак пятьсот тому назад, а разбойные чечены. Дикие они были и потому не в хатах жили, а в этих могылах. Выкопают себе могылу и живут в ней, чего взять – дикие. А вот начали мы расширяться и сильными стали, побежали эти чечены от нас в горы. Тогда еще и турок не было, только мы да чечены. И вот бегут они от нас, православных, а добра много пограбили. До самого стольного Киева ходили набегами. Христианских душ погубили невидимо. Так что стали они от нас бежать, стали и добро свое прятать. А куда прятать? В могылы. Знали, душегубцы, что православный человек в могылу не полезет. Святое это место, хотя и поганое. Только не навсегда они золото припрятали, а на время. Ведь как рассудили: уйдем мы с этой земли, не справимся. А мы остались. А они на золото свое так наговорили, чтобы через пять сотен лет оно само стало из земли вылезать. И теперь, видать, время пришло как раз. Лезет оно из земли, чтобы чеченам в руки даться. Но они-то уж тут не хозяева. Только плохое это золото, от него для православных гибель. Вот такие дела.
   Точно так, добавляли некоторые. От такого чертова чеченова золота гибель. Они ведь как его в свои могылы ховали? Не просто с молитвами чистыми, а со всем злом, чтобы душу нам погубить. Сперва своих соседей соберут, потом начнут яму рыть и на дно доски кладут, а на те доски заклятие налагают, прямо по доскам его и пишут: так и сяк, значит, бог поганый чеченский, охраняй добро от мужиков православных. На эти доски добро положат, землей доверху закидают, еще кого и убьют, чтобы людям потом пострашнее было, трижды вокруг могылы обойдут с воплями дикими и кровью забрызгают, а не христианской святой водой. И от того ихнее золото только зло приносит. Ведь бог ихний – наш черт.
   А третьи считали, что могылы эти не турецкие и не чеченские, а настоящие разбойничьи клады. Особенно несколько могыл ходило в разбойничьих – Савур и Медведь. Никто не знал, почему курган называется Савур, зато по легендам выходило, что его насыпал над кладом легендарный разбойник по имени Савва. Савур-могила была огромным курганом под Мелитополем. Проезжая мимо по Чумацкому или Почтовому (Теплынскому) шляхам, крестьяне крестились, завидев эти огромные насыпные курганы. «Савур-могыла, Теплынский лис – де бере чумакив бис», – придумали они такую поговорку. Особенно боялись ездить мимо курганов по ночам. Многие рассказывали, что своими глазами видели, как там мертвецы выходят из курганов и обходят свои владения со светящимися красными глазами.
   По легенде знаменитый разбойник как раз на Савур-могиле когда-то и жил вместе со всем своим разбойничьим войском. Днем, когда нечистая сила людям сделать ничего худого не может, местные даже водили приезжий народ на экскурсии – показывали землянки, что остались от разбойника с его товариществом. Особенно ценили одну такую «землянку», рядом с которой рос бузинный куст. По преданию это была землянка самого Саввы. Все землянки были между собой связаны глубокими подземными ходами. Когда-то, рассказывали крестьяне, по Великому шляху ходили обозы, так Саввины разбойники их высматривали, потом тучей налетали и грабили. И не было ни единого обоза, чтобы прошел мимо атамана без дани. Очень опасались в старину этого места, но других дорог не было, приходилось платить атаману дань. А глубоко в разбойничьем подземелье держал Савва одного вещего старца. Тоже, конечно, разбойника. И тот старец всякий раз, как Савва собирался на свою работу, глядел в старинную книгу и по этой книге вычитывал, можно ли еще разбойникам жить на Савур-могиле или уже нельзя. И когда стало уже нельзя, велел Савва закопать добро в землю, чтобы прийти за ним потом и забрать. Он никогда с собой награбленное не перевозил. В один день ушли разбойники в новое место, поближе к Киеву.
   А надо сказать, когда стояла шайка еще на Савур-могиле, принял атаман в нее совсем молодого хлопчика. И вот прошло с той поры, как Савва ушел, много лет. И однажды пас стало один пастух из местных около Савур-могилы, видит – по дороге идет человек в солдатской форме. Немолодой уже. Отставной. Остановился он против Савур-могилы, стоит, смотрит. Пастух его взял да и спросил: мол, чего остановился и так смотришь? А тот поглядел на него хорошо и спрашивает: кто это от землянки траншею прорыл? Пастух сказал, что один местный житель это сделал. Солдат поглядел на него тяжело: «Что, – спрашивает, – этот копатель теперь богатый?» – «Да, – согласился пастух, – богатый, разжился грошами». Вздохнул тут солдат. «Эх, – сказал, – был всего один казанок грошей, да и тот повыкопали». Повздыхал, сели они рядом с пастухом, и тот ему всю правду и рассказал. Прежде был он тем самым хлопчиком, с которым атаман подался к Киеву. Только не повезло им. Как стали они поближе к Киеву грабить, половили их всех и забрили в солдаты. А сам Савва где-то сгинул. Перед смертью, был слух, проклял он Савур-могилу, чтобы ни одна христианская душа там золота не смогла найти.
   Клады Саввы Самодриги были по всему степному югу (разбойник часто менял дислокацию). Но все знали, что они сильно «заговоренные» и все как один проклятые. Об Острой могиле, которая находилась у села Маночиновка, рассказывали, что некоему кладоискателю удалось докопаться аж до самой двери. И будто была эта дверь огромна и заперта на огромный висячий замок. Но только гробокопатель прикоснулся к замку, из-под земли раздался страшный голос: «Не трогай, пропадешь! А прежде откопай на восьмидесятисаженной цепи ключ, тогда отопрешь им все двери, и все будет твое». И тут же сверху на него стала валиться земля. Кладоискатель так струхнул, что и о ключе позабыл, насилу выбрался наружу. По слухам, приезжал он из города Воронежа, прослышав о сказочных богатствах.
   А трое других кладоискателей решились раскопать курган у села Шамовки под Херсоном, и им даже повезло найти не разграбленное погребение. Дело было ночью, трое мужиков прорыли подземный ход и со свечками в руках, осенив себя крестным знамением, вошли в склеп. Но как увидели они там обугленный скелет, так перепугались, что одного из них даже удар хватил. Он так и остался под землей в чужой могиле. Умер от страха. Двое выживших клялись и божились, что скелет попробовал встать и вцепиться погибшему в горло. Грабить могилы они с той поры закаялись.

   Впрочем, так бывало и в гораздо более древние времена. Никакие заклятия не пугали охочих до золота кладоискателей. Поэтому нередко через небольшое время после похорон царя на его могилу приходили люди отнюдь не для поминальной тризны. Ночью на могилу спешили те, кто желал прокопать надежный ход и унести из погребения царские сокровища. Археологам во время раскопок кургана Чертомлык в 1863–1864 годах пришлось столкнуться именно с таким случаем.

   Когда рабочие вскрыли курган, оказалось, что центральная погребальная камера уже разграблена, кости покойного царя разметаны по всей камере и сама она полузасыпана обвалившейся землей. Нашлись лишь золотой царский перстень с быком и бляшки от царской одежды. Немногие вещи отыскались в боковых ответвлениях, в тайных нишах. Там обнаружили золотую пластину от ножен меча, золотую же обкладку колчана с изображенными на ней сценами из греческой мифологии и другие ценности. Но огромный сюрприз ожидал археологов впереди. Они увидели прокопанный грабителем тайный ход, но интереснее всего, что хотя грабитель и проник этим ходом, назад он выйти не смог: тонны земли обвалились на расхитителя гробниц и засыпали его вместе с награбленным золотом. Это золото досталось археологам.

   Некоторым кладоискателям везло больше.

   В марте 1896 года в пяти километрах от Херсона крестьяне разрыли курган, в котором нашли рядом со скелетом настоящее золотое ожерелье древнегреческой работы, три золотых перстня, кольцо, свернутое из толстой золотой проволоки, подвеску в виде полумесяца, украшенную треугольниками из маленьких золотых шариков, и бронзовую статуэтку фригийской богини Кибелы, которую в античные времена почитали по всему Средиземноморью. Эта статуэтка была выполнена с таким искусством, что сразу из могильника ее отправили в Санкт-Петербург, в Эрмитаж.
   Но так везло, конечно же, не всем. Крестьянам, которые раскопали в 1876 году курганы у села Андрусовка, удалось найти в погребении проволочный браслет и чернолаковую керамику античного времени. И хотя находки были минимальные, эти вещи тут же забрали у них безвозмездно в Херсонский музей. У незадачливых искателей остались только медный котелок да несколько бронзовых наконечников стрел. Были, правда, еще горшки. И когда кладоискатели их в могиле увидели, то решили, что им привалила удача. Если есть горшок, так в нем должно быть и золото. Увы! Горшки были совершенно пустыми. Так что крестьяне их от досады переколотили. А другим крестьянам из села Вершац зимой 1899 года повезло еще меньше: курган-то они вскрыли, только мало того, что ничего в нем кроме битой керамики не было, так еще и полиция сработала исправно. Всех копателей сразу арестовали. А потом еще и судили. В конце девятнадцатого века уже было создано Археологическое общество, и полиция старались быстро пресекать разграбление могил.
   В 1902 году за этим занятием были обнаружены и повязаны крестьяне из села Нижние Серогозы под Мелитополем, которые раскопали курган Агузки.

   «29 января с. г. крестьяне села Нижних-Серогоз, в числе 33 человек, – сообщал становой пристав уездному начальству, – по своему почину занялись раскопками кургана, что возле с. Нижних-Серогоз, под названием „Агузки“. Этот курган разрыт был членом Археологической комиссии Веселовским в 1893 г., который и закончил раскопки. В настоящее же время вышесказанными крестьянами открыт совершенно новый туннель и найдено во время раскопок несколько предметов, которые от них мною отобраны и представляются Вашему высокоблагородию. При этом имею честь доложить, что мною дальнейшее разрытие этой могилы было воспрещено еще 12 сего января, сейчас же, как было обнаружено, что производятся раскопки; за сохранением этого кургана учрежден надзор, сделанные отверстия в кургане зарыты, и виновные в числе 33 душ привлечены к законной ответственности».

   Предприимчивые кладоискатели вынуждены были отдать царской казне 19 золотых предметов общим весом 261,85 грамма. Местная симферопольская газета «Салгир» давала более детальное описание находок мужиков.

   «По поводу раскопок древней могилы (от корреспондента „Салгира”).
   Сегодня мне пришлось видеть у крестьян Василия Чумака и Тимофея Мелешки с товарищами добытые ими из скифской могилы „Агузки“ разные древние вещи: собачку из литого золота, пуговку с двумя ушками с изображением лица мифологической богини, кружок, величиной с копейку, с выпуклой пчелкой, пластинку величиною в две коп., с изображением цветка, 141 золотую пуговку с ушками, 123 таких же, но золота на них более, 15 обломков золота, кольцо с уздечки на манер наперстка… Все эти вещи золотые. Нашли они все эти вещи в подземной галерее, сделанной, вероятно, вскорости после того, как была насыпана могила скифами. Подземный ход этот профессором Веселовским, по разрытии могилы, был исследован на расстоянии 16 сажен, но теперь земля осела, и крестьяне раскопали еще на девять сажен в другую сторону и тут-то нашли эти вещи».

   Как только в полиции прочитали этот текст, стало ясно, что мужики сдали не все находки, а многое утаили. Так что к кладоискателям тут же отправились визитеры из полиции. И пришлось тем сдать еще семьсот предметов, вытащенных из скифского погребения.

   Да, золото, которое таили курганы южных степей Украины – скифское. Если хотите увидеть золотые находки из скифских курганов, то можете пойти в Эрмитаж. Там имеется отличная коллекция этого скифского золота. Почти все скифские курганы давным-давно раскопаны и изучены. Эти находки позволили ученым очень многое узнать о жизни древних скифов. И замечательно, что попали они в руки археологов, а не в частные коллекции. Путь находок к ученым из таких коллекций практически закрыт. Да и любая находка, будь она самой великой, если не запротоколирована должным образом, теряет научную ценность. Увы, вещи из склепа царя Скила, хотя и очень интересны, теперь для науки потеряны.
   На современной территории России скифские захоронения встречаются по всему Черноморскому побережью, в степной зоне. Названия этих курганов известны даже неспециалистам: Солоха, Чертомлык, Толстая могила, Большая Цимбалка, Тайманова могила, курганы на Мамай-горе. Очень много таких могил по Кубани. Совсем не обязательно это погребения царей и скифской знати. Есть и очень бедные погребения простых воинов. Наиболее известны Келермесские курганы на левобережье Кубани. Это могилы царей и знати, которые принесли немало замечательных находок. Не менее богатыми оказались и курганы у станицы Елизаветинской.
   Какие же вещи находят в древних гробницах? О, их можно разделить на две большие группы: привозные (скифы много торговали) и изготовленные самими скифами. Среди привозных изделий разного рода оружие с искусно выполненными в виде барельефов сценами из античной мифологии, чернолаковая и краснофигурная греческая керамика, которую любили скифы, амфоры и детали конской упряжи. Среди скифских находок – бронзовые котлы, украшения в зверином стиле, изукрашенные металлические вещи. Скифы любили звериный стиль, именно по этой детали древние артефакты с изображениями животных сразу относят к скифским. Везде, где могли, скифы изображали коней, птиц, барсов, змей. И эта любовь к животным была присуща всем скифам – от Карпат до Алтая.

   Левин симферопольский приятель, который скифами не занимался, в стороне от научных открытий никак не был. Именно он и вспомнил, что совсем недавно огромный клад нашли в другом районе Причерноморья – под Сочи. И клад этот оказался очень и очень богатым. В самом Сочи, сказал крымчанин, считают, что находка достойна Эрмитажа. Специалисты из Эрмитажа против такой оценки тоже не возражают.

   «Это сенсационная находка, – соглашается реставратор Эрмитажа Ольга Семенова. – Клад представляет собой уникальный комплекс памятников античного мира и включает изделия декоративно-прикладного искусства из золота и серебра, оружие и детали конской упряжи из железа, предметы быта из бронзы. Тематика рельефов на предметах, высокий уровень ювелирной техники, прекрасное качество исполнения позволяют с большой долей уверенности сказать – это произведения ведущих художественных центров Древней Греции, выполненные в V–IV веках до нашей эры». [3 - 7 дней Кубани. 2003, № 12 (154), 31 марта – 6 апреля.]

   Клад, который нашли под Сочи, состоял из серебряных чаш и дисков, золотых пластин с чеканкой, которые нашивали когда-то на богатые одежды, оружия и доспехов – множества предметов, совершенно бесценных. Фантастических. Сделал эту находку житель Казачьего Брода Андрей Чамкин, так что в историю кладоискания это сокровище вошло как «чамкинский клад». Правда, самому Андрею находка не принесла ни счастья, ни удачи.
   – Хотите побольше узнать, – предложил наш крымчанин, – позвоните сочинскому коллекционеру, моему знакомому, он про эту находку вам все объяснит. И про то, какой она ценности, и про то, кто ее нашел. Он же сочинец, а следовательно – патриот своего города. Впрочем, даже лучше сделаем: свяжитесь с ним через Интернет, он покажет фотографии клада, у него есть.
   Мы так и сделали. В тот же день я уже беседовал при помощи веб-камеры с коллекционером из города Сочи. Первый вопрос, который я задал, был глупым.
   – Кто счастливый обладатель находки, – спросил я, – как он на клад наткнулся?
   – Счастливый? – переспросил сочинец растерянно. – Вряд ли счастливый. Но находка невероятная. А наткнутся, как вы говорить изволите, на нее странный человек из села Казачий Брод. Есть тут у нас такое село, где живут полунищие люди. Для того чтобы выжить, они вынуждены ползать по лесам, собирая летом все, что съедобно: орехи, грибы, ягоды. Местные хорошо знают эти леса на горных склонах. Андрей Чамкин – местный, он тут все знал. Андрей этот еще школьником стал искать клады, в поиске была вся его жизнь. Наверно, так он и набрел, плутая по лесу, на это святилище.
   – Так это что же, была не гробница? – удивился я.
   – Ученые говорят: не гробница, а святилище. Оно располагалось ниже вершины метров на двадцать, на каменной подкладке. И дорога к нему была совсем не легкая – сперва пройти через брод, потом вверх по крутому склону, потом на уступчик. Андрей там все перерыл, в жажде поскорее добраться до сокровищ снес, что мог. Очень ученым обидно: могли исследовать памятник, а теперь там нечего исследовать, потому что ничего не осталось, только изрытая земля.
   – А этот Андрей не понимал, что сообщить нужно? – спросил я.
   – Он вряд ли что понимал, – сказал собеседник. – У него ж от предчувствия, что сейчас достанет сокровища, совсем глаза затуманило. Он всегда твердил, что откроет достойный клад, великий – так он его называл. И вот, видимо, понял, что это – великий. Он ведь из семьи потомственных кладоискателей. У него дед искал сокровища, отец искал, так что тут понятно. А когда он увидел, на что набрел, так работал как проклятый. Шалаш рядом построил, чтобы копать и копать, никуда не отлучаясь. Земля там, где он копал, была страшная – спекшаяся глина. Удивительно, что ему так быстро удалось пробиться к сокровищу. Он сгреб свои находки и с горящими глазами вернулся домой. Сам-то он думал совсем не про скифов, он считал, что нашел золото аргонавтов. Принес домой и расставаться с находками не желал. Сидел и все на них глядел.
   – А как же тогда узнали, что он их нашел? – не понял я.
   – А как тут утаишь? – удивился сочинец. – Тут же в деревнях про соседей всё знают. Видели, как тащил что-то в дом. А потом родные стали уговаривать, чтобы хоть пару вещей сбыл, нищие ведь. Он и решился. Стал предлагать коллекционерам.
   – И вам предлагал?
   – И мне, – признался собеседник. – У нас ведь поиск сокровищ никому не возбраняется. По закону-то, если он государству клад свой отдаст, то должен получить четверть его стоимости. Но он не хотел никому отдавать. Думаю, он хотел пару вещей сбыть, а остальные себе оставить. Одержимый он в этом плане был человек. Но стал показывать, слухи сразу до сочинского начальства дошли. Сестренку его кто-то застрелил, прямо в голову стреляли. Видно, договорился кому-то что-то продать, а потом раздумал. Тут отец у него умер, но с отцом понятно, онкология у него была, все знали. А тут приехали к нему из милиции и все отобрали. А как он остался без сокровища, так сразу стал совсем опущенный. Ни на что смотреть больше не желал. Тут сразу в этом Броду разные люди начали вертеться, деньги предлагали, чтобы Андрей новый клад пошел искать, раз он места знает. Карты просили вычертить. Сперва он всех гонял, потом перестал. А в конце концов согласился идти на поиск. Ему авансом дали денег.
   – И что? Нашел новое сокровище?
   – Куда там, – только вздохнул коллекционер. – Купил ящик водки, пил не просыхая, а потом пошел в сарай, чтобы подальше с глаз, жена там у него была с ребятенком, да и выстрелил себе в голову. Бедный мальчишка.
   – Мальчишка? – переспросил я.
   – А кто ж он? Мальчишка. Ему едва двадцать шесть лет исполнилось. И пожить-то не успел. Все этот клад отобрал. Лучше бы он его и не находил.
   – А где сейчас этот клад? Можно его посмотреть?
   – В музее он, – сказал сочинец. – Ох, как его снова в одну кучу собирали… У самого Андрея взяли тридцать два артефакта, а потом уж искали по городу, кому и что он успел сбыть. И из музея искали, и даже ФСБ подключилось. Всех наших коллекционеров перетряхнули. Меня тоже трясли. Но я ничего тогда не купил. Не хотел обижать человека, потому что вещи эти ценности огромной, а он их почти за бесценок продавал. Нечестно было бы пользоваться. Другие-то потом, которые задешево купили, музею пытались отдать задорого. Некрасиво. Но и музей тоже хорош. Отнять-то отняли и прикупили, что могли, вынудив продать. А сами сохранить клада этого никак не могут. Портится он у них. Тут и подумаешь, что в руках у коллекционера была бы и реставрация обеспечена, и уход. Жалуются музейщики: нет у них денег, чтобы привести эту коллекцию в порядок. Так что посмотреть нельзя. Не выставляется. А кладоискателя этого жаль. Но с кладоискателями так часто: уйдет золото из рук, уйдет и жизнь.
   – А нам говорили, – ляпнул я, – что у вас фотографии есть, может, покажете?
   Сочинец попросил позвать нашего крымского знакомого и долго тому объяснял, как нехорошо распускать длинный язык, если специального разрешения выдано не было. Крымчанин оправдывался и даже как-то сник. Стыдно ему было. Но стоило ему упомянуть, что мы из северной столицы специально приехали, чтобы найти следы другого клада, как все раздражение у сочинца точно рукой сняло.
   – Клада? – переспросил он и стал у нас с Левой выпытывать все детали, связанные с нашей непонятной находкой. Очевидно, эта история равнодушным его не оставила. Так что, прежде чем показать свои снимки с сочинского клада, он попросил предъявить наши прорисовки.
   – Знакомая, однако, олениха, – сказал удивленно, добросовестно все изучив, – откуда знакомая – не помню, но точно видел, и не в прорисовке видел, а на фотографии. А вот где – не могу вспомнить.
   – Может, просто похожая? – спросил Левка. – Ведь излюбленное для изображения животное. Сколько этих оленей по музеям рассовано…
   – Да в том и дело, что нет, – тут уж удивился сочинец, – я ж все-таки коллекцию собираю, и как раз скифскую. Помню я этого вашего оленя как родного. Одна нога у него чуть попорчена. Очевидно, когда заступом землю долбили, кусочек отломался. И у вас на прорисовке точно в этом месте нога тоже отбита.
   – Именно в этом месте? – ахнул я.
   – Именно в этом. Помню, когда я фотографию увидел, так сразу же и подумал: как жаль, что испортили, такая красивая вещь была. Только вот не могу вам сказать, где я фотографию видел.
   – А если вспомните? – умоляюще протянул Лева.
   – Скажу, конечно же, – даже удивился сочинский коллекционер. – Только кажется мне, что очень старая это была фотография, почему я на нее поглядел, посожалел, но тут же из головы все и выкинул. И даже имя у этого оленя какое-то было.
   Мы с Левкой переглянулись: значит, эта находка была некогда известной? Но почему тогда никто из тех, кто скифами занимается, ее вспомнить не мог? И почему она оказалась среди столь разнообразных других, если они к ней отношения не имеют? Или – имеют?
   – А мои фотографии, – вернул нас на землю коллекционер, – совсем другого свойства. Я собираю оружие, поэтому и из чамкинского клада у меня соответствующие снимки. Могу показать.
   Оружие и на самом деле было очень красивым. Но к нашему кладу отношения оно не имело. Так что мы поглядели на сочинские драгоценности, похвалили, но на прощание еще раз напомнили коллекционеру, чтобы он все же подумал, где мог видеть оленя с испорченной ногой.
   – О чем речь, – воскликнул тот, – непременно. Мне и самому стало занятно, где видел. И если это тот самый олень, с таким же дефектом, то как он оказался замурованным в вашу стенку? И куда потом пропал? Темная история. Находки так просто не исчезают. О других вещах я вам ничего не скажу. Гребень как гребень. В монетах я не разбираюсь. Вот если б у вас акинак оказался, я бы вам все объяснил, даже мог бы место изготовления определить. А в остальном я человек неграмотный. Но что-то мне подсказывает, что не там вы ищите.
   – Как это? – оторопели мы оба.
   – Не с берегов Черного моря это находки, из Сибири, – объяснил он. – Доказать по-научному не могу, но чувствую.
   Такой вот состоялся у нас разговор. Но как было связать царя Скила из Причерноморья с Сибирью? Никак не связать. Вернусь домой, дал я себе обещание, первым делом отправлюсь в Публичку, засяду за книги и постараюсь узнать все, что только можно, о сибирских находках скифского золота. Может быть, там я и отыщу следы нашего клада.

По сибирским следам

   Во времена, когда русские появились в Сибири, там жили «туземцы», которых они считали людьми абсолютно дикими. Однако вскоре русские стали совершать странные находки – можно сказать, богатейшие. Но поскольку археология в ту пору пребывала в зачаточном состоянии, странные золотые и серебряные находки получали не ученые, а люди куда как более приземленные – сибирское начальство. Ученые попали к шапочному разбору, Сибирь тогда уже была так освоена и перекопана старателями, что для них не осталось ни сибирских погребений, ни сибирского золота. Как раз в те годы на европейской территории страны прошел ажиотаж, связанный со скифским золотом. Долгое время сибирские погребения тоже считались скифскими. В этом виноват Юрий Кржанич, сербский книжник, оказавшийся в Сибири во второй половине XVII века. Он писал:

   «В Сибири есть неизвестные могилы древних скифов, на которых уже выросли кустарники или лес. Разыскать их можно не иначе, как с помощью колдовства. С этой целью некоторые люди отдаются чернокнижию и, найдя таковые могилы, иногда вырывают из них немного серебра. Я сам видел серебряные сосуды, вырытые таким образом».

   Некоторые современные ученые считают, что племена, родственные скифам, были и на самом деле распространены и по ту сторону Уральских (Рипейских) гор. Гумилев называет народ, живущий в степях Поволжья и Зауралья, кипчаками. Это они ставили курганы и хоронили своих воинов и воительниц. Но самих курганов к XIX веку, когда появился археологический интерес, почти что уже и не было. Их уничтожили люди, которых называли в народе бугровщиками, а по-сегодняшнему – первые черные археологи Сибири. Именно они разрывали туземные бугры, то есть курганы, насыпанные над могилами. Все как один они были русские. Местные жители никогда не посягали разрывать чужие могилы.
   А русские не боялись мести чужих богов. Они брали в руки лопату и отправлялись на свою могильную золотодобычу. От того времени остался прелюбопытный документ, сочиненный одним из бугровщиков. В нем как раз и описывается процесс добычи могильного золота.

   «Спервоначала, как только прошла весна, я раскапывал маары [4 - Так в Сибири именовали могильные курганы.]. В них, по сказкам, можно было найти и деньги, и разные дорогие вещи, примерно серебряные чашки, миски, тарелки, кольца, серьги и прочее такое. Эти клады не опасны, около них нет чертовщины, а если при которых и есть, то самая малость, одной воскресной молитвы достаточно, чтобы оборониться. Молод я тогда был, в голове ветер ходил, думал без труда разбогатеть.
   Принялся за это дело очень усердно. Изрыл-ископал мааров довольно, но ничего путного не нашел. Кроме мааров раскапывал и Маринкин Городок, что около Кулагиной крепости. Там отыскал не то печь, не то горн из нежженых кирпичей, да ушат деревянный – весь сгнил, с железными обручами, и обручи-то все ржа съела, ни на какое дело не годны были. Да еще глиняный горшок нашел – этот, проклятый, цел, но пустой. Я тут же с досады разбил его. И под Дуванный Яр подкапывался, что повыше Маринкина Городка. Там нашел не то человечью, не то слоновую кость, твердую, словно камень – эту в воду забросил. Да вырыл еще один кирпич большущий, не такой, как обыкновенные наши кирпичи: наши длинны и узки, а тот совсем отличный, плоский, что в длину, то и в ширину. На кирпиче том была отпечатана рука, то есть истовая ладонь человеческая, со всеми пятью пальцами, да такая большущая, что ужас, вдвое больше верблюжьей лапы! Значит, в старину великан какой-нибудь делал его. Когда кирпич сыр, тогда, значит, великан нарочно отпечатывал на нем своей рукой: знайте-де нас, вот-де какие мы были! Для редкости кирпич я этот взял, привез домой и показывал соседям, и все дивились огромнеющей руке. После кирпич этот каким-то манером извелся.
   Еще за Багырдаем, в маару, нашел лошадиный остов, с седлом и со всей седельной сбруей, да остов человека, старинного лыцаря должно быть, весь был в железном уборе. Только все, что было на лыцаре и что было на лошади, все это истлело, изоржавело. Уцелели кое-какие медные бляшки, да колечки, да шлычка (шлем) на лыцаре не совсем изоржавела, похожа была на воронку. Медные штучки я подобрал, и они по дому извелись, а железную шлычку бросил там же, где и нашел, – на кой шут эна годна!
   Одно слово, изрыл-ископал мааров довольно, но ни черта не нашел путного, кроме человечьих костей, да угольев, да глиняных кувшинов, да ржавых копьянок [5 - Копьянки – наконечники стрел.], да разной, с позволения сказать, фунды, ни к чему для нашего брата не годной.
   Однажды пробовал рыть такое место, где, по приметам, чаял найти деньги иль-бо другое что, окроме костей и угольев, – но и там ничего путного не нашел. Это было вот как. Раз шел я из степи домой, лошадь пропащую отыскивал, и, не дошедши форпоста версты полторы, против Пыжкиной Луки, сел отдохнуть на маленький маарочек. Сижу и закусываю калач с огурцами. Закусываю, поглядываю и вижу: близехонько от меня роет суслик нору и мордочкой высовывает наружу землю. Я смотрю на суслика, не пугаю его – сижу, не шевелюсь. И суслик нет-нет да и взглянет на меня, однако не пугается, дело свое делает: то выскочит из норы и задними ножками начнет отгребать землю, то скроется в нору и мордочкой почнет высовывать землю – одно слово, дело свое делает. Забавно было на него смотреть. Главное, видит человека – и не боится.
   Долго я любовался на суслика. Напоследок пришло мне в голову покормить его, бесенка. Взял, отщипнул кусочек калача и бросил к норе. Суслик сначала обнюхал кусочек, а потом схватил в зубы и скрылся в нору. Через минуту иль-бо две гляжу – суслик тихонько выкатывает из норы, вместе с землей, серебряную копеечку, за ней другую, третью, четвертую… „Батюшки-светы! – думаю, – чудо!“ И впрямь чудо было – в самое короткое время суслик накатал из норы целую горсть серебряных копеечек. Вот где, думаю, клад-то! Сам дается! Творя молитву, сгреб я эти копеечки, завязал в платок и пошел домой как ни в чем не бывало. А суслику, в благодарность за его услугу, оставил на месте полкалача.
   С следующей же ночи принялся раскапывать маар. Сряду три ночи работал, от вечерней до утренней зари. Напоследок дорылся до кирпичного свода. Кирпичный свод был мне не в диковину, не один раз я дорывался до сводов. Но что под сводом-то? Вот запятая! Разломал я свод: там выход. Хорошо. Спустился я в выход – это уже было утром на четвертый день – и вижу: на кирпичном полу лежит что-то длинное, словно тридцатипудовая белуга – накрыто кожей, на лодку похожа. Взялся я за кожу, хотел, значит, приподнять, а она тлен-тленом, так и рассыпается, словно зола. Я ну по ней колотить палкой, а сам, на всякий случай, читаю „Да воскреснет Бог, да расточатся врази его!“ Кожа вся разлетелась, словно ее и не было. Открылись два человечьих остова, лежат друг к дружке головами. Видал я вас много, думаю, да корысть от вас небольшая! Стал шарить в выходе – ничего нет путного, дребедень одна, что и в прежних маарах. Одна только вещица похожа была на стать: красной меди топорик с толстым длинным обухом, похожий на киргизский чекан. Топорик этот я взял и после продал разносчику-коробейнику за семь гривен ассигнациями. А серебряные копеечки, что суслик накатал из норы, променял на корову Кильдибеку, киргизскому дархану [6 - Дархан – кузнец.], а тот извел их на насечку стремян, нагрудников и прочего. Копеечки были не круглые, а продолговатые, аляповатые, на иных и слова были видны, но не наши, а какие-то мудреные, с закорючками».

   Вот и весь сказ. Ушел археологический материал на насечку стремян и прочего. И топорик ушел коробейнику, который, небось, продал его потом интересующимся людям по другой цене.
   Золота и серебра в захоронениях русские переселенцы находили немало. Образовался даже промысел: как земля оттает, молодые парни сбивались в артели и шли добывать курганное золото. Сперва русские освоили «бугры» Ишима, снеся все, что можно, дочиста. Потом пришла пора реке Обь. И с продвижением русских на восток уходили в прошлое древние могилы, которыми была богата эта земля. За Обью последовали Енисей, Чулым, Ангара, Лена – местность, известная в Сибири как Хакасия. Увы, раскапывание могил оказалось куда прибыльнее отстрела соболей. Ведь соболь – он зверек, его еще найти надо и убить, а могилы никуда не перемещаются, сноровки в их добыче не нужно.
   Золото и серебро попадало в руки промышленников и сибирских военачальников, которые тут же находили им применение. Известный заводчик Демидов подарил нарытые бугровщиками вещицы самой Екатерине по случаю рождения наследника. А другой вельможа петровских времен, князь Гагарин, бывший тогда генерал-губернатором Сибири, преподнес царю с десяток золотых вещей из бугров. Царь инициативу одобрил и велел рыть дальше, что и не замедлило произойти: на следующий год он получил еще штук сто золотых изделий из бугров. Царю находки понравились, так что он отправил в Сибирь ученого Даниила Готлиба Мессершмидта, который представил царю своеобразный отчет о деятельности кладоискателей.

   «Они зарабатывают много денег раскопками в степях, – сообщал он. – Найдя насыпи над могилами язычников, они копают и среди железных и медных вещей находят иногда много золотых и серебряных вещей, фунтов по пять, шесть и семь, состоящих из принадлежностей конской сбруи, панцирных украшений, идолов и других предметов».

   Находки были богатые. Почти каждое погребение содержало золотые изделия. В одном таком бугре на речке Алей старатели нашли чуть ли не с тридцать килограммов золотых предметов, в числе находок был «конный истукан» и «золотые зверьки». Многие вещи из гагаринского дара и сбора Мессершмидта попали в эрмитажную коллекцию, наследницу Кунсткамеры, и до сих пор эта коллекция носит название Сибирской. Очевидно, деятельность бугровщиков достигла такого промышленного масштаба, что на борьбу с ними стали отваживаться местные кочевые племена. Для них, несчастных, работа бугровщиков была настоящим кощунством. Из-за серьезности столкновений генерал-губернатору даже пришлось издать указ о запрещении поездок в степь. Именно так: освоив ближайшие к русским гарнизонам бугры, кладоискатели устремились на юг, в степь. И если «гарнизонные» бугры уже не имели своих хозяев, то степные явно принадлежали кочевникам, и они думали бороться с наглым пришлым народом насмерть. И хотя военная власть запрещала указами «самодеятельность», бугровщики все равно отправлялись на вылазки в степь. Именно там находилось пространство, которое носило именование Дешт-и-Кипчак, то есть та самая Степь, которую много веков населяли кипчаки – настоящие хозяева здешних мест. Как раз многочисленным племенам Степи и принадлежали захоронения.
   Впрочем, генералы Сибири имели к бугровому делу свой интерес: огромное богатство оседало именно в их карманах. Мессершмидт, посетивший по поручению Петра этот край, был потрясен, увидев разнообразные золотые идолы, которые показывали ему местные начальники. Некоторые в своем золотом ажиотаже так зарвались, что попали потом у Петра в опалу. Во всяком случае, упомянутый Гагарин был обвинен царем в «хищениях в особо крупном размере» и по приезде в столицу тут же допрошен с пристрастием и казнен. По существующей легенде генерал-губернатор, предчувствуя такой конец, все свои сокровища зарыл в землю, из которой они когда-то и были выкопаны бугровщиками. Этот клад Гагарина искали, но так и не нашли.
   К XX веку сибирские бугры были практически все разорены алчными поселенцами. Во всяком случае, теперь каждая находка становится огромным событием в археологии. Курганы Аржан в Саянах, Чиликта, Бесшатыр, Иссык в Казахстане, Гумарово в Приуралье, Пазырык и Берель на Алтае вписали в археологию совершенно новые страницы и заставили пересмотреть наши знания о народах Сибири. А сколько этих курганов, еще неучтенных, было варварски уничтожено в XVII–XIX веках? Подумать даже страшно. Ведь русским удалось снести целый пласт культуры. И самое печальное: находки, как правило, не попали ни в музеи, ни к коллекционерам. Большею частью золотые фигурки были переплавлены в слитки. А то, что товарной ценности не имело: наконечники стрел, медные украшения, посуда, – все это просто выбрасывалось и уничтожалось. А от бугров – могил, покрывавших Сибирь, не осталось почти ничего. Ровное место. Бугровщики так старались, что за два века уничтожили все, что могли. И можно только догадываться, сколько алтайских принцесс было выкинуто из своих могил, сколько сибирских мумий так никогда и не описала наука, сколько вещей стали слитками червонного золота и осели у властителей Сибири.
   Хорошо еще, наши грабители не предполагали даже, что у сибирских народов может быть не только умение возводить курганы для своих мертвых, но умение строить города для живых. Иначе бы мы никогда не узнали, чем была некогда древняя Хакасия – один из центров древней культуры, со своей религией и письменностью, металлургией, торговлей и градостроением. К IX веку государство хакасов на востоке дошло до Амура, на юге распространилось на Внутреннюю Монголию вплоть до Великой китайской стены и до Кашагала в Восточном Туркестане, на западе его границей стал Иртыш, на севере – широта Новосибирска и Селенги. А потом хакасы подчинили себе уйгуров, взяли Туву и присоединили центральноазиатские степи. И самое интересное: народ, который населял эту огромную страну, был светловолосым (чаще всего рыжим), светлоглазым и высокорослым. Это были не монголоиды, а люди европеоидного типа. Достаточно посмотреть на мумифицированные останки хакасских мужчин и женщин, чтобы в этом убедиться. Одна из таких древних мумий получила название хакасской принцессы и очень хорошо сохранилась, вплоть до одежды и татуировок на коже.
   Правда, переселенцы были гораздо больше заинтересованы в других находках. Их мало интересовала история края. Они жаждали золота. Они неутомимо искали клады Ермака и Кучума. По времени для них оба деятеля истории были куда ближе, чем древние жители Дешт-и-Кипчак. О Ермаке в Сибири бытовало предание, что когда он вынужден был сесть на корабли при впадении речки Туры в Тобол, то при нем было столько награбленного у местных князьков золота, что корабли не могли его свезти. Так что пришлось Ермаку срочно отряжать своих воинов, чтобы зарыть большую часть золотой добычи. Аналогичным образом он поступил и во второй раз, когда его суда стали двигаться из Искера вверх по Иртышу. Снова золота оказалось так много, что корабли не могли его поднять без ущерба для судоходных качеств. И Ермак приказал добычу зарыть. Этот клад находится где-то на берегу Бегишевского озера. Еще одно место схрона – пещеры, где пришлось зимовать Ермаку на речке, что называется ныне Ермаковкой, под скалой Ермак-камень. По легенде есть еще два схрона: один на реке Тагил при слиянии с Медведкой и на реке Серебрянке при слиянии с Кокуем. Ермак, вероятно, рассчитывал впоследствии вернуться и забрать свой золотой запас. Это несчастное золото ищут до сих пор. Поскольку места схронов известны только очень приблизительно, никто еще не сумел их обнаружить.
   Хан Кучум, противник Ермака, тоже спрятал свое золото. И о нем тоже ходят легенды. Когда русские попали в Искер, они сразу же занялись привычным делом кладоискательства. Город был превращен в бесконечную цепь траншей и нор: это искатели кладов принялись за свою работу. Впрочем, кому-то и повезло. И немудрено: жители Искера, опасаясь захватчиков, прятали свое богатство в самом надежном месте – в земле. Но клада Кучума там не нашли. У местных жителей имеется прекрасный ориентир – могила хана Кучума, которая находится где-то на реке Кучу-Мында. Якобы там есть три кургана: в крупном, центральном, похоронен сам хан, а двух меньших, по бокам, его сокровища. Но пока что никто не нашел ни курганов, ни могилы Кучума и кучумова золота.
   А еще в Сибири, на реке Калжир, укрыто, по преданию, золото калмыков, то есть то золото, которое решили спрятать калмыки, когда на их земли двинулись полчища джунгарского хана. Тогда, побросав имущество и золото, жители степей устремились на территорию Руси, только бы спастись от жестокого властелина, который, по китайскому обычаю, не щадил ни женщин, ни детей. Золото они скрыли в скальной пещере. Это место местные жители до сих пор называют «кайма», то есть клад, но никто так и не смог найти схрон.
   Может быть, пришла мне в голову мысль, наш клад как-то связан с сокровищами великого завоевателя Чингисхана? Вдруг кому-то удалось раскопать его тайную сокровищницу? Ведь среди добычи этого хана вполне могли оказаться и золотые изделия скифов. А почему бы и нет? Ведь древние курганы разрывали не только в наши дни. За скифским золотом охотились во все времена. И явно золотые скифские вещи были и среди добычи русских князей, которых покорил Чингисхан, и у местных племен. А могло и так быть, что это золото нашли жители Хакасии, а когда Чингисхан решил их извести, оно автоматически стало достоянием самого хана. Я поделился этой идеей с нашим ответсеком. Тот, хотя ничего в истории не понимал, тут же мое решение одобрил.
   – Займись чингисхановыми сокровищами, – сказал он, – даже если следа нашего клада не найдешь, может быть, интересную статью про могилу Чингисхана сочинишь.
   – Так я не о могиле Чингисхана думал, – растерялся я, – а просто о том, что во времена Чингисхана могли спрятать клад из скифского зо…
   – Понимаю, – кивнул ответсек, – но сперва ты про могилу-то разузнай. Интересно ведь. А попутно и о своем кладе материалы найдешь.
   – Да не прятал хан нашего клада, – даже рассердился я, – если там и были ордынские монеты, так уж четырнадцатого века, а не тринадцатого. Когда эти монеты изготавливали, хан уже век как покоился неизвестно где…
   – Неизвестно где? – с любопытством переспросил ответсек. – Вот и расследуй-ка, как это неизвестно где. Нужна будет командировка, так с большим удовольствием. Поезжай, поезжай на могилу к хану.
   Вечером, когда я пересказал наш разговор Левке, тот от души посмеялся.
   – Так и сказал – на могилу к хану? – утирал он влажные от смеха глаза.
   – Так и сказал, – вздохнул я. – Это ж надо! На могилу к хану! Где ж я ему эту могилу возьму, когда никто ничего о ней не знает?!
   – Ну, – разулыбался мой друг, – я тебе пару адресов напишу. А ты – поезжай. Заодно поговоришь с людьми, прорисовки покажешь, может, кто-то дельное что-нибудь и посоветует. Да и для общего образования твое путешествие будет очень полезным. Иначе как ты еще выберешься когда-нибудь за границу?
   – Куда? – спросил я растерянно.
   – За границу, – сказал Левка. – Монголию и Китай тебе вряд ли оплатят, но на Иссык-Куль могут дать добро. А там кроме золота хана есть возможность приобщиться и к золоту скифов.
   Так вот и получилось, что, начавшись с поисков следов пропавшего клада из стены старого дома на севере нашей страны, ниточка потянулась за Уральские горы да в Среднюю Азию. Занимаясь изучением следов ханской могилы, я даже ловил себя на мысли, что иногда забываю о следах нашего клада. Об этой ханской могиле было столько материала, что куда там нашему кладу из северной стенки! И сначала я даже не мог разобраться, где сведения правильные, честные, а где поработала безудержная фантазия кладоискателей. Мне хотелось отделить неправду от правды и понять, как появилась легенда, точнее, как сведения о могиле великого хана превратились в легендарные, дополнив слухи, бытовавшие среди разных народов в те времена. Но сначала я выяснил все, что мог, о древней Хакасии, где долгое время кочевал изгнанный с реки Онон род Чингисхана, прежде чем вернуться в те – уже монгольские – степи, где родился хан.

По ханским следам

   Древняя Хакасия погибла под ударами монгольской конницы сына Чингисхана Джучи. В 1207 году монгольское войско вторглось в его пределы. Но добыча оказалась не такой легкой, как думали монголы. Почти век ушел на то, чтобы полностью уничтожить отважных воинов, которые боролись за каждую крепость, стоявшую на их земле. Жители Хакасии сопротивлялись монгольским войскам даже дольше, чем огромное государство на западе – Русь, где было куда больше городов. На завоевание Руси ушло несколько десятилетий, на разгром Хакасии – восемьдесят шесть лет. Мы не знаем сегодня, сколько было крепостей в этой сибирской стране, пока найдены всего несколько. Но это самые настоящие укрепления – со стенами и рвами. В этих укрепленных городах находят святилища и дома. Когда-то в них жили люди. И об этих людях прекрасно знали в среднеазиатском мире, с которым страна вела торговлю. Недаром Низами отправил своего героя Искандера (Александра Македонского) на поиски благодатных земель к реке Енисей, туда, собственно, где располагалось во времена Низами реальное и сильное государство. Бугровщики о существовании этого государства и понятия не имели. Иначе бы они перекопали всю землю Сибири.
   А позже, если что и пытались отыскать в Сибири, так могилу отца того завоевателя, который стер с лица земли самую память о богатой Хакасии. Они искали (и ищут до сих пор) могилу великого воина Степи – Темучина, которого мы привыкли называть Чингисханом. Ведь по легенде его похоронили с огромным количеством награбленного по всему подлунному миру золота. Из уст в уста передавались на протяжении веков самые невероятные слухи о том, что положили в могилу вместе с великим ханом.
   – Золотых идолов в три человеческих роста, несколько экземпляров.
   – Золотые слитки, в которые сплавили захваченные среднеазиатские сокровища.
   – Золотых коней в натуральную величину, чтобы на том свете хан мог на них скакать.
   – Золотые цепи и браслеты, золотые кубки и чаши.
   – Оправленные в золото драгоценные камни – рубины, изумруды и алмазы.
   Для перевозки сокровищ в место захоронения потребовалось около двухсот верблюдов (современные кладоискатели подсчитали: это же чистого золота на пятьдесят – шестьдесят тысяч килограммов!).
   Тело хана на тот свет сопровождали две тысячи знатных вельмож, а еще восемьсот воинов, которые хоронили хана, вернулись в столицу и тут же были уничтожены.

   Когда умер хан, твердили из поколения в поколение, его тело повезли в специальное место, о котором никто не должен был знать. Для погребения выстроили огромный склеп, а сверху засыпали землей. И вот настал день похорон. Со всей степи собрались воины, и каждый взял по камню. И, проезжая мимо могилы великого воина, каждый клал на его могилу свой камень. И над курганом выросла огромная каменная гора. Такую гору из камней называют оби. Это аналог священной пирамиды из камней. Такую и насыпали над местом упокоения великого хана. А потом эти воины, удостоенные милости хоронить своего вождя, предали себя смерти. И не осталось ни одной живой души, чтобы рассказать о том, где покоится великий хан.

   Такая вот легенда. Один из ее вариантов. Разными красками рисовали средневековые историки смерть Чингисхана, но все сходились в одном: свидетелей не осталось.
   У восточных правителей, не только у Темучина, было такое чудесное правило: если тайну знают двое, то один должен умереть. Правда, хорошее правило? Так что свидетелей уничтожали просто. Сначала тех, кто строил и копал, то есть черную рабочую силу. Потом тех, кто присматривал за строителями. Потом тех, кто занимался погребением. И в конце концов тех, кто доложил распорядителям похорон, что они свершились. Только несколько человек могли уцелеть при такой системе средневековой безопасности. И скорее всего это были люди, которые практически ничего не знали достоверно! Но это незнание благополучно дополнили слухи и легенды. Так вот и появилось не одна, не две, а больше четырех отметок на карте, где наши современники ищут свой клад! А между тем неплохо бы задуматься: мы не знаем не только возможного места, где спит вечным сном завоеватель, мы не знаем даже мест, где были захоронены его преемники на посту великого хана. А их было ни много, ни мало – тринадцать человек. И следы всех тринадцати исчезли в потоке времени. Почему?
   Тут стоит сказать пару слов об особенностях монгольского мировосприятия. У монголов до сих пор бытует мнение, что место погребения Темучина искать не следует. «Если будет найдена могила Чингисхана, то нация пропадет», считалось на протяжение почти восьми веков. Чингисхан должен спать, и сон его нельзя тревожить, иначе на мир обрушатся бедствия. Хан покарает не только тех, кто этот сон нарушил, но и тех, кто имеет несчастье жить в такой сложный исторический момент. Но современный человек мало верит в древние легенды, так что сегодня могилу хана и его наследников ищут все кому не лень. Ищут ее и сами монголы, чтобы доказать нехорошим казахам и китайцам, что их хан был настоящий монгол, а не казах или китаец. Это можно сделать только одним путем – вскрыв погребение и сделав антропологический анализ скелета. Но пока скелета нет. А современники Темучина описывали его как высокого мужчину с рыжими волосами и серыми глазами, есть о чем задуматься. Монголы хотят видеть в своем хане только монгола. А какой монгол выглядит столь интересным образом? Китайцам тоже не нравится, что великий хан мог иметь явно неправильные волосы и глаза! А вот казахи согласны получить светловолосого хана, потому что тогда можно сказать, что Темучин был кипчаком.
   Между прочим, вопрос национальной принадлежности великого хана может оказаться куда интереснее, чем обретение многотонного золотого запаса. Тем более что золота в могиле может еще и не быть. Ведь в могиле другого великого властителя той эпохи, Тимура, не было найдено богатств. Тамерлан, который жил на век позднее Темучина, не считал, что с собой стоит уносить материальные ценности, он знал, что единственная ценность, которая дает вечную жизнь, – это его душа. Человек религиозный, Темучин не был ни христианином, ни мусульманином, ни буддистом, ни даже язычником. Темучин был тенгрианцем. Бог, в которого он верил, был Ясным Синим Небом. Иными словами, это было абсолютное божество, ничуть не хуже, чем единый Бог трех других конфессий. Этому богу не нужны были земные сокровища.
   Но что такое тенгрианство и какие народы его исповедовали? Откуда тенгрианство попало к монголам? Как откуда? Из Степи, детьми которой были все народы, жившие между Доном и Амуром. Мы их называем кочевниками. Но правильнее было бы называть их степняками. Род Темучина в свое время был изгнан из Внутренней Монголии, и с местом, где эти изгнанники поселились, мы уже знакомы. Это окрестности нашего родного озера Байкал, которое местные жители называли не иначе как Тенгиз. Именно поэтому мальчик Темучин, родившийся со сгустками материнской крови, зажатой в кулачках, и был поименован Тенгизом. Род Темучина вернулся на свою родину, но до этого он долго жил рядом с народами Байкала. И вполне вероятно, что даже изгнание этого рода было связано с особыми внешними данными – цветом волос, глаз, ростом. Между монголами в ту эпоху существовало внешнее разделение: одни – черноволосые, узкоглазые и невысокие, другие, их было меньше, – с европеоидными чертами лица, скуластые, светлоглазые, но с раскосостью и рыжие, как сам Темучин. Так что наш герой может оказаться не просто выходцем из рода, бежавшего на Байкал, но и с хорошей примесью хакасской крови. Только вот незадача: нам этого не доказать и не проверить! Нужна могила.
   Адресов, где искать могилу, с каждым годом становится все больше. В прежние времена этой могилой интересовались, но поиски целенаправленно никто не вел. И меньше всего эта задача ставилась перед учеными. Сегодня же на научных конференциях делаются доклады на тему, где искать погребение Чингисхана.
   Адрес первый – Монголия. В этом больше всех убеждены монголы. Могила великого хана должна быть на его родине. Тем более что умер он во время китайского похода на тангутов, до Монголии от Китая недалеко. В Монголию, сами понимаете, я не поехал, слишком уж далеко и хлопотно, но благодаря его величеству Интернету и научным дискуссиям получил все нужные мне сведения о поисках ханской могилы в Монголии.
   Сторонники монгольской могилы приводят такой аргумент: хан любил охотиться на горе Бурхан-Хатун, там его и похоронили.
   Караван с телом хана шел долгие дни, и всех людей, которых воины встречали на своем пути, убивали. А тело хана, чтобы довезти его в нетленном виде, поместили в бочку с медом – старый, испытанный многими полководцами метод. Хроники описывают путь этого каравана смерти и называют конечный пункт, но дальше путаются.
   По первой версии, могила хана на вершине горы, которая позже заросла густым лесом, и все следы скрылись. В доказательство приводят веру местных жителей, что гора эта запретная и на ней нельзя ни охотиться, ни даже просто гулять.
   По второй версии, могила хана находится у подножия этой горы. В доказательство приводят слова одного хрониста, что якобы после того, как тело хана было погребено должным образом, к подножию горы пустили табуны лошадей и заставили их носиться кругами, пока вся земля не оказалась взрыхленной копытами. Все следы, само собой, были уничтожены.
   По третьей версии, тело хана ни на вершине, ни у подножия, а вовсе в реке. Не довезли ее до последней горы, где хотели хана похоронить, упало тело в бочке с медом прямо в глубокие воды и пошло на дно. Доказательство простое: гору обшарили и ничего не нашли. Правда, с этим адресом все совсем не так просто, как кажется на первый взгляд. Кроме священной Бурхан-Хатун в той же Монголии существует еще несколько Бурхан-Хатунов. Имя это для горы в тех местах вполне распространенное. Кладоискатели пытались рыть на той Бурхан-Хатун, которая стоит на севере Монголии и покрыта лесом, как и положено горе в этих местах. Они исходили из предположения, что если гора покрыта лесом, то непременно таежным и должна быть на севере. За последние годы, пожалуй, в Монголии больше не осталось ни одной неисследованной Бурхан-Хатун. Но могилы великого хана не нашли.
   Еще одна монгольская версия, которую активно поддерживают американцы: хан погребен там, где и родился, то есть в четырехстах километрах от современного Улан-Батора. Местечко называется Биндер, и там сейчас постоянно работают археологические экспедиции. Копают. Безрезультатно. Нашли немало интересного: огромную каменную стену, погребения простых монголов, как утверждают археологи – это могилы «слуг»; нашли двадцать могил монгольской знати, расположенных ярусом выше, над «слугами». Появилось даже сенсационное сообщение, что нашлось там и погребение самого хана. Оказалось – утка. Вот хана-то и не нашли. Американцы злятся, что местные монгольские власти втыкают им палки в колеса и держат всю работу экспедиции под строгим контролем. А монголы действительно следят. Им не хочется лишиться сокровищ, если их найдет американская экспедиция с таким милым названием «Чингисхан»!
   Последний монгольский адрес – Ордос. Этот адрес происходит из описанного в монгольской хронике эпизода.

   По «Сокровенному сказанию монголов» великий хан умер 12 июля 1227 года после похода на тангутов. Умер он в пути. Его тело погрузили на телегу и повезли к горе Бурхан-Халдун. Рашид-ад-дин говорит об этой горе так: «В Монголии есть большая гора, которую называют Буркан-Калдун. С одного склона этой горы стекает множество рек. По тем рекам – бесчисленное количество деревьев и много леса. В тех лесах живут племена тайчжиутов. Чингисхан [7 - сам] выбрал это место для своего погребения и повелел: „Наше место погребения и нашего уруга будет здесь!“… Говорят, [8 - что] в том же самом году, в котором его там похоронили, в той степи выросло бесчисленное количество деревьев и травы. Ныне же лес так густ, что невозможно пробраться через него, а этого первого дерева и места его [9 - Чингисхана] погребения [10 - совершенно] не опознают. Даже старые лесные стражи, охраняющие то место [11 - уру чиан], и те не находят к нему пути. Из сыновей Чингисхана место погребения младшего сына Тулуй-хана с его сыновьями Мэнгу-кааном, Кубилай-кааном, Арик-бугой и другими их потомками, скончавшимися в той стране, находится там же. Другие же потомки Чингисхана, вроде Джочи, Чагатая, Угедея и их сыновей и уруга, погребены в другой местности…»
   Но когда повозка проезжала по болотам вблизи Ордоса, телега по самые колесные оси завязла в грязи. Тогда один из полководцев хана подошел к нему и сказал: «Твое государство, твои верные воины, твои родные монголы, твои подданные, твоя родина еще далеки». И тогда колеса сами по себе пришли в движение, и траурная процессия продолжила путь. На месте этого чуда в Ордосе поставили памятный знак – юрту с частью вещей Темучина.
   Некоторые исследователи убеждены, что телега опрокинулась и тело утонуло в болоте. Поэтому искать нужно в Ордосе – это конечная остановка. Но даже текст хроники противоречит этому адресу! Ведь телега продолжила путь!
   Адрес второй – Иссык-Куль, Средняя Азия. Вот здесь я побывал лично, тем более что наши сокровища из клада могли происходить и с берегов Иссык-Куля или Амударьи и Сыр-Дарьи. Но о моем впечатлении от Иссык-Куля чуть позже.
   Вернемся к «ханскому» вопросу. Итак, Иссык-Куль. Тут уж пальму первенства пытается оспорить Киргизия. Хотя, как известно, старый хан умер в тангутском походе, но хоронить его повезли не в Монголию, а на священный Иссык-Куль. Откуда бы такие сведения? В начале прошлого века в Киргизии появилась странная карта (попала она в Киргизию из Китая) с точными указателями, где спрятан клад Чингисхана или времен Чингисхана. А спрятан он, по значкам карты, на озере Иссык-Куль. Карту привез с собой эмигрант Успенский, который вернулся в СССР из Китая. Шел 1926 год, и жить в Китае стало невозможно. Союз казался лучшей альтернативой. Тем более что китайского возвращенца ждало заманчивое мероприятие: поиски клада в Курментинской пещере на горном озере. На исторической родине Успенский быстро преобразовался в Ивана Андреевича Усенко. Легендами о кладе он смутил умы других любителей старины – И. И. Кочергина и С. М. Галкина. Те в свою очередь провели агитацию среди местного населения, и всего набралось четырнадцать кладоискателей. Охотники за сокровищами начали раскопки.

   «По словам Кочергина и Усенко, – пишут исследователи Иссык-Куля В. Мокрынин и В. Плоских, – они спустили озерцо и стали копать шурф под скалу известняка. На некоторой глубине от поверхности среди наносных пород обнаружили находившегося в стоячем положении бычка с перерезанным горлом. …Но внезапно мощный горный обвал, как злой рок, прервал работы. Жертв, по чистой случайности, не было, но для расчистки обвала требовались большие силы и средства. К тому же местные власти, поняв, что клад – вполне реальное дело, нового разрешения на раскопки не дали». [12 - Мокрынин В., Плоских В. Умирая, священник раскрыл тайну клада… // Советская Киргизия. 19 янв. 1991.]

   Однако кладоискатели успели сделать интересные находки. На шестиметровой глубине они нашли каменную плиту и два молотка времен расцвета Орды. Один молоток был медный, а другой – из чистого золота. Золотой молоток был сдан под расписку в контору «Золотоснаб» в 1930 году (документы о приемке молотка, как ни странно, сохранились). Больше ничего об этих поисках неизвестно. Чего испугались власти? Почему велели прекратить работы? Чем занимались искатели до послевоенного времени?
   В 1952 году мы сталкиваемся с новой попыткой «докопаться до клада» и все с той же святой троицей – Усенко, Кочергиным и Галкиным. Этим неутомимым следопытам удалось подбить на поиски могилы хана и его несметных богатств органы госбезопасности. Вот что сообщают о дальнейшей эпопее Плоских и Мокрынин:

   «Заявителей энергично поддержал бывший начальник управления милиции Иссык-Кульской области Э. Алиев. Он очень хотел помочь стране, задыхающейся без свободно конвертируемой валюты. Как человек дела Э. Алиев сразу же пригласил на место предполагаемого клада инициаторов – И. Кочергина, проживавшего тогда в селе Нарынкол Казахской ССР, И. Усенко из Пржевальска.
   В окрестностях с. Курменты 22–23 сентября 1952 года Э. Алиевым были опрошены местные старожилы-калмаки Мамбет Иваков – 65 лет, Оскамбай Шайбиров – 84 лет и его брат Огимбай (80 лет). Аксакалы подтвердили, что от своих предков они слышали легенду о калмакском кладе, зарытом якобы в урочище Беткарагай. М. И. Иваков показал также, что в 1926 году он на месте раскопок, проводившихся русскими и киргизами, сам видел бычка. 22 октября 1952 года при осмотре места, где предполагался клад, было установлено, что в горном массиве имеются пустоты. В одной из таких пустот, согласно заявлению, и должны были находиться золотой и серебряный клады. Инициативной группе были приданы заключенные со взводом солдат охраны, место огородили колючей проволокой, построили смотровые вышки. Лагерь как лагерь и зэки-работники. Интерес оказался настолько живым, да и задействованные органы не привыкли откладывать дела в долгий ящик, что раскопки начали сразу же, несмотря на наступившую зиму, И результаты не заставили себя ждать. Раскопки показали, что на глубине 20–25 метров в скале известняка находится пещерообразное углубление шириной 2–2,5 метра и высотой 1,5 метра, которое полого спускается вниз. Оно оказалось забито мелкими обломками известняка, перемешанного с лессовидным суглинком. Ясно, что эти породы не коренные, а специально были занесены в лаз.
   Спустя много лет один из участников вспоминал: в результате работ была обнаружена камера в известковых слоях, образовавшаяся в результате растворения последних подземными водами. Камера была пуста, и в ней четко прослеживался грабительский лаз. Попытки обнаружить еще одну камеру, которая могла бы служить местом нахождения сокровищ, не увенчались успехом. Раскопки 1952 года также не были закончены: оказалось недостаточно времени. Наступила весна 1953 года. Умер Сталин. И органам безопасности, возглавлявшим работы, было уже не до кладов. Раскопки законсервировали, лаз закрыли бетонной плитой и… на многие годы обо всем забыли». [13 - Там же.]

   Как бы не так! Старая гвардия не сдается!
   В 1968 году Алиев, который стал уже к тому времени генерал-майором, и Фомичев, начальник ОБХСС Иссык-Кульской области, начинают писать письма в самые разные инстанции. Сначала Председателю Совета министров республики, потом в комитет госбезопасности, потом в Киргизское отделение АН СССР, и у всех спрашивают: а как там с нашим кладом, будем искать? Не иначе, надоели они своими письмами в высокие инстанции, и в конце концов те вынуждены были «отреагировать».
   Академики, которые хорошо понимали, что живыми их не отпустят, на министерские запросы о возможной ценности упомянутого клада, вынуждены были дать такое заключение:

   «Сообщаем, что районы Иссык-Кульской котловины и Таласской долины имеют много археологических памятников, с которыми народная молва нередко связывает всевозможные легенды. При проверке большинства подобных приводимым в письме известий они оказываются мифическими. В настоящее время научные исследования, запланированные в Академии наук Киргизской ССР, связаны с актуальными народнохозяйственными проблемами и не предусматривают проведения археологических и геолого-шурфовочных работ по р. Курменты и Ак-Тюбе.
   Поэтому в ближайшее пятилетие проверить сведения и начать работы по разыскиванию упомянутого клада (вероятнее всего, легендарного), требующие больших ассигнований, не представляется возможным». [14 - Там же.]

   Однако генерал-майор и его верный товарищ начальник ОБХСС сумели дожать и министров, и комитетчиков, и ученых. А больше всего им удалось убедить в реальности клада свое начальство в МВД, а то добилось внимания самой Москвы. Так что в 1975 году с большой помпой этим мероприятием занялось Министерство внутренних дел СССР, то есть поиски вышли теперь уже не на республиканский, а на государственный уровень. В центральной газете появилась статья с многообещающим названием «Возвращение к тайне». В центре внимания – все та же Курментинская пещера. Через год к милиции подключаются геологи. Геологическое управление по Киргизской ССР проводит приборное исследование пещеры на предмет драгметаллов. Прибор показывает, что на большой глубине такие металлы есть. Правда, что за металлы, неясно – то ли драгоценные, то ли просто цветные. В районе Иссык-Куля таких цветных металлов хоть отбавляй. Сами понимаете – горы. Но вплоть до развала СССР никакие сведения о поисках в пещере больше не публикуются. У кого-то это может вызвать подозрение, что геологи, милиция и комитетчики что-то нашли и поскорее засекретили. Однако все смешнее. Геологи рвались продолжать исследования, но им урезали финансирование. Поскольку, видимо, милиция напрасно отвлеклась на поиски сокровищ, вместо того чтобы ловить обычных преступников и искать пропавшее из квартир золото, а занялась черт знает чем, но только не вмененным ей в обязанности делом, ей тихо шепнули, что лучше бы оставить Чингисхана в покое. Так что до 1996 года все ползания в пещере были заморожены.
   В 1996–1997 годах новое правительство Киргизии тоже пыталось освоить Курменты, но, не получив никаких обнадеживающих результатов, затею оставило. Ведь Иссык-Куль – не мелкая болотная лоханка воды, а глубоководное высокогорное озеро с уникальным, между прочим, животным и растительным миром. Дно этого «священного озера кочевого народа» не на пятиметровой глубине и к тому же затянуто илом и песком. Если там и есть сокровища, то поднять их будет ох как непросто. В 1999 году, очевидно в связи с началом монгольских поисков могилы хана, Киргизия стала активно вербовать иностранных инвесторов, чтобы вновь возродить проект «Чингисхан». Еще бы, ведь о необходимости этих поисков не забывают напоминать наследники первых искателей – пенсионер Голубин, который был тогда главным инженером геологоразведочного управления и предоставил тот самый прибор, и Малабаев, в те годы подполковник милиции, а ныне – доктор исторических наук…
   Озеро Иссык-Куль, конечно, хранит множество тайн, но вряд ли тайну Чингисхана. Вот останки дворца великого Тамерлана тут могут найтись. Во всяком случае, некоторые археологи убеждены, что обрели стену этого дворца на десятиметровой глубине – уровень воды поднялся, и дворец ушел под воду. Точно так же на дне озера найдены мощные постройки, относящиеся к гораздо более раннему времени, скорее всего – к античности, а может, и к более глубокой древности. Один из исследователей так и сказал:

   «Мы работали на глубине от 5 до 10 метров у северного побережья озера и нашли под водой огромные стены длиной примерно в полкилометра. Это – признак большого города, площадь которого могла составлять несколько квадратных километров, масштаб по тем временам колоссальный».

   А почему бы и нет? Ведь именно в этом районе существовали древние цивилизации. Условия для жизни более чем привлекательные. На берегах Иссык-Куля во времена античности пришлось поселиться несчастным персам, когда великий завоеватель Александр Македонский прогнал их с родных земель. Здесь всегда кто-нибудь жил. Известно, что здесь была отстроена православная миссия, просуществовавшая вплоть до XIV века. По легенде в церкви этой миссии был погребен апостол Матфей, во что, конечно, верится с трудом. Могилу Матфея, между прочим, тоже искали с не меньшим рвением, чем золото Чингисхана, и с тем же, само собой, успехом. Так что, если исследовать дно Иссык-Куля, то там можно обрести постройки, склепы и вещи самых разных исторических эпох. И прибор по выявлению цветных металлов окажется тут бессилен. Он ведь не сможет отличить золото Чингисхана от бронзы Александра Великого! А на дне озера чего только не отыщешь…
   Но мог ли вообще Чингисхан оказаться, пусть и в мертвом виде, на Иссык-Куле? Скорее всего – нет. Ни один сумасшедший монгол не потащил бы тело своего правителя топить в водах Иссык-Куля!
   Однако среди местных жителей до сих пор ходит такая легенда.

   Якобы, когда умер великий хан, его сын Чагатай, который тогда владел озером, приказал привезти тело отца сюда, а чтобы скрыть следы, распустил слух, что хан погребен в Ордосе. Тело хана уложили в гроб из сверхпрочной горной арчи, а потом его и жертвенное золото с драгоценностями бросили в озеро. Кроме того в Курментинскую пещеру сложили еще множество ценностей. Тогда пещера была не подводной, а находилась в горах. Но мудрые воины Чагатая отвели воды расположенной вблизи озера речки и затопили пещеру. Само собой, всех исполнителей убили, головы поотрубали и сложили пирамидой, как делал нередко наследник дел хана Тамерлан. Кого еще пришлось уничтожить Чагатаю, легенда умалчивает. Думается, что всех. Однако по чьему-то недосмотру тайна эта великая стала известна аксакалам. Вот они и передают ее из поколения в поколение.

   Легенда как легенда. Но как указатель для поисков она плоха хотя бы тем, что погребения в Ордосе тоже никогда не было. Да и наряду с этой легендой бок о бок живет другая. По ней сокровища принадлежали вовсе на хану, и тот был еще вполне даже жив.

   Легенда гласит, что в 1218 году в Чуйскую долину Чингисхан послал отряд Джэбэ с двадцатью пятью тысячами всадников. Вместе с войском был и тот самый Чагатай, второй сын хана. Монахи из монастыря в Суябэ (рядом со столицей Караханидского царства Баласагун) и местные богатые прихожане решили не дожидаться монгольской рати, а сбежать, захватив свои ценности. Они собрали караван и отправились к Кашагру по северному берегу озера, но по дороге их застала страшная весть, что всадники хана совсем близко.
   Караван был большой, из двухсот верблюдов, тяжело груженный золотыми и серебряными вещами, так что срочно пришлось сворачивать к армянскому монастырю на берегу Иссык-Куля. Монахам удалось какие-то ценности спрятать на берегу, какие-то затопить, а то, что не успели спрятать, отнесли в пещеру, которая была отличным потайным местом: в нее вливались воды горной реки. Армянские монахи помогли беглецам отвести воды реки и уложить сокровища, сверху их закрыли каменными плитами и на одной выбили памятный знак, а потом реку вернули в прежнее русло, и вода надежно скрыла тайну золотого клада.

   Как видите, тут есть и Чагатай, и двести верблюдов с золотом и серебром, и пещера, и тайники на берегу и в водах, нет только гроба с телом великого хана.
   Самое интересное, что легенда о гробе тесно смыкается с другой, может, не столь пикантной, без водонепроницаемого гроба, но тоже связанной с золотом.

   В XVI веке среди местных жителей стал ходить слух о властителе, который жил в прежние времена. (Может быть, и в эпоху Темучина!) Его город стоял на берегу озера и был богат и прекрасен. Но со временем властитель стал замечать, что воды озера поднимаются все выше и выше. Чем это грозит, он хорошо понимал: придет день, и воды затопят его любимый город. Сначала они заберут дома на берегу, потом те, что расположены дальше от воды, и в конце концов весь город уйдет на дно. Он был мудрый человек и вовремя понял, что город нужно перенести в другое место. Но как перевезти золотой запас? Ведь страна раздирается междоусобицами, довериться никому нельзя, за золото могут и убить. И тогда он нашел, как думал, самое простое и разумное решение. Город он построит в другом месте, возведет там надежное хранилище для сокровищ, а потом перевезет их, надежно охраняя по пути. Но пока город не построен и нет времени, чтобы искать надежное укрытие для золота, нужно все эти сокровища уложить в лодку и затопить на дне Иссык-Куля. Так он и поступил. Но то ли город строился слишком долго, то ли случилась другая какая беда, – за сокровищами он больше не вернулся. С тех пор и лежит где-то на дне в тайном месте лодка, наполненная золотым запасом средневекового князя.
   Не правда ли, эта легенда о золотой лодке очень напоминает другую, о сокровищах Чингисхана? Не из нее ли и выросла легенда о гробе, сделанном из арчи и потопленном в водах озера? Но это еще не конец легенды.
   После гибели в Монголии «черного барона» Унгерна стали рассказывать, что он перед смертью посетил Иссык-Куль (по другой версии – послал верных людей) и затопил в нем несметные сокровища. Так что подводный клад един в трех лицах как святая троица: то ли он принадлежит неизвестному владыке неизвестного времени, то ли великому хану, то ли мистически настроенному барону, который верил в «великих древних» и подземный город Агартхи.
   Но и это не конец легенды. Золотая лодка снова возвращается! Только теперь это рассказ о несчастьях безымянного волжского купца.

   По легенде перепуганный насмерть купец после революции решил бежать в Китай, он добыл паспорт на чужое имя и выехал из Пишкека (Бишкека). Но чекисты не дремали, им донесли, что нехороший гражданин намеревается вывезти из страны ценности, которые принадлежат теперь не купцу, а государству, и они быстро вычислили, где этот негодяй скрывается: конечно же, на берегу Иссык-Куля. Поняв, что дело проиграно, купец перепугался и решил, что лучше утопит свое добро, чем отдаст его комиссарам. Так что купил купец лодку, отплыл подальше от берега, привязал сундук с драгоценностями к шее и прыгнул в озеро. Ясно ведь было как день, что живым ему не уйти, хоть с золотом, хоть без золота.
   Старики рассказывали, что на Иссык-Куле творилось что-то дикое после его смерти. Чекисты тоже погрузились на лодки и на том месте, где купец утопился, долго еще ныряли, надеясь добыть золотой сундук. Куда там! Озеро-то глубокое. Только синие все вылезали от холода и нехватки воздуха. Несколько дней ныряли, но ничего не обрели.

   А что касается кладов Иссык-Куля, то один раз отголоски золотого клада дали даже какой-то результат. Только, сразу скажу, с Чингисханом это никак не связано. Летом 1943 года один приезжий мужчина отдыхал на диком пляже курорта Кайсары. И, лежа под приятным солнышком, глядя на воды озера, он вдруг заметил, что песчинки вокруг сверкают натуральным золотым цветом. Мужчину это так потрясло, что он не поленился собрать золотой песок и сдать на анализ. Не знаю, что держал в мыслях этот человек, может быть, и надежду обрести сокровища хана. Но анализ оказался обескураживающим: да, это золото. Причем удалось даже установить место происхождения золотого песка. Оказалось, что песок вовсе не местный, а с какой-то из сибирских речек. Время было тогда гадкое, шли репрессии. Так что немудрено, что кто-то сложил намытое в Сибири золото в мешочек и спрятал в скалах. Ветер и дождь сделали свое дело: мешочек порвался, золото рассыпалось, ветер и вода его унесли. Так золото из Сибири оказалось на берегу дикого пляжа. Даже если у этого золота и был хозяин, никто в этом, конечно, не признался. Ведь за вынос с золотых приисков драгоценного металла, пусть и в малых количествах, полагался расстрел.
   Впрочем, золотой песок был только одной из находок на Иссык-Куле. Однажды в те же самые тридцатые годы в скалах нашли ювелирные золотые изделия. Скорее всего, их происхождение примерно такое же, как и происхождение золотого песка: скалы были надежным местом, чтобы сберечь то, что стремится отнять государство. И хотя нашли всего парочку золотых вещей, находка обросла ужасными слухами. Шептались, будто еще в 1916 году один русский офицер нашел в Семеновском ущелье золотую тропу: тогда по Киргизии гремели выстрелы, шло восстание местного населения, и кто-то из богатых людей спрятал свое золото в горах. Так что поговаривали, что находки тридцатых годов имеют связь с находками 1916 года: видимо, хозяин погиб и золота не забрал. Имели эти находки что-то общее или нет, никто не знает. Зато позже все расследования случившегося вновь привели к несчастному Темучину. Выходило, что песок из сибирских рек – ханский и золотые вещи – ханские. Выбросило, стало быть, их на берег, подняв из озерных глубин.
//-- * * * --//
   Оказавшись на берегах Иссык-Куля, я поселился у Левиного знакомого – археолога Семирядько. Этот Семирядько был уже совсем старичком, но до сих пор принимал активнейщее участие в научной жизни. На старости лет он и вовсе переехал на берег озера, чтобы жить поблизости от мест, которые изучал. Я даже немного удивился, увидев его: он ходил, опираясь на костыль, приволакивая левую ногу. Но когда я заговорил о том, каким он в молодости был неординарным ученым, старый археолог поглядел на меня выцветшими глазами и только покачал головой. «Молодой человек, – обиженно сказал он, – я не бывший, археологи бывшими не бывают». Правда, поиски могилы Чингисхана его ни в малейшей степени не интересовали. Он занимался куда как более древней историей тюрков.
   Узнав о цели моего визита, он только вздохнул:
   – Опять Чингисхан! Ну нет от него тут покоя. Чуть что – Чингисхан. В голове у наших чиновников теперь сплошной исторический бред. То гроб в водах озера ищут, то памятники другому кровавому чудовищу посреди столицы ставят.
   – Кому это?
   – Да Тимуру, будь он неладен. Сделали его тут национальным героем. Теперь все, что найдем, сразу к Тимуру лепят, будто только он здесь следы оставил. Станете с местными беседы беседовать, поаккуратнее будьте: на две этих святыни посягать нельзя. А то кулаком по глазу, а могут и пером в бок. И никому не говорите, что следы клада ищете. Тут народ такой: разбираться не станут, решат, что конкурент, и никто тогда ваших собственных следов не найдет. Злой народ. Бедный. Разбогатеть мечтает. Расспрашивать расспрашивайте, но оч-чень осторожно. И на все кивайте послушно, как болванчик, а то могут и за обиду…
   Хорошо, что я был предупрежден! Первый же человек, с которым на могильную тему решил пообщаться на научном уровне, был геолог-киргиз. Я всего лишь думал выспросить у него про особенности геологического строения горного озера. Но стоило мне только заикнуться о проклятом хане, как этот вполне современный человек стал меня горячо уверять, что все про иссык-кульский клад – чистая правда. И Чингисхан тут утоплен, и клад есть.
   – Разве ж такое может быть? – спрашиваю. – Это же по истории выходит неправильно.
   – Может, для вас, москвичей, – сказал он, – и неправильно, а для нас, киргизов, правильно. Наше озеро священное.
   – Хорошее озеро, – говорю, – мне нравится.
   – Не поняли, – рассердился киргизский геолог, – оно не хорошее, а священное. Над ним дух Чингисхана витает.
   – Как это… витает? – не понял я.
   – Так и витает, – говорит геолог, – в полный рост. Особенно по ночам и перед штормом. У нас даже рыбаки, если его увидят, от берега на баркасах не отходят, потонут.
   – Что… серьезно?
   – Еще как серьезно. Его часто видят. Поднимется над водой и смотрит, кто покой ему нарушает. Сам высотой с хорошую гору, так и гудит, и по сторонам глазами зыркает. Рыбаки с собой айран [15 - Айран – кисломолочный напиток у тюркских и кавказских народов.] берут, если вдруг случаем столкнутся и до берега далеко.
   – А зачем айран-то?
   – Как зачем? Неупокоенного духа отгонять, – удивился моей глупости геолог. – Как появится призрак Хозяина, нужно за борт этот айран вылить. Он ведь, хан-то наш, к айрану привычный. Увидит айран, отвлечется, тут и нужно к берегу гнать что есть сил, а то на дно потянет. Он свои сокровища охраняет крепко. С ним шутить нельзя.
   – А есть ли эти сокровища? – не смог я сдержать улыбки.
   – Есть, – рассердился геолог, – есть. Сам видел. Про озеро не могу сказать, там ханское добро. А вот на берегу – там все места отмечены. Выйдешь ночью – над схронами встают синие огни. Дрожащее такое пламя, будто из ацетиленовой горелки. Иногда и фигуры видны, полупрозрачные, прямо у этих языков держатся. Это клады лежат. А фигуры – хозяева, которые их от жадных людей охраняют. Нельзя их брать, много беды будет. И ханское добро нельзя брать. Могильное это золото.
   Вот так. Легенд о ханском золоте, а также и о множестве других кладов на берегу озера столько, что замучаешься перечислять.
   Великий искатель библиотеки Ивана Грозного Игнатий Стеллецкий породил вообще чудесную легенду, что на Иссык-Куле спрятано золото тамплиеров. Якобы эти рыцари, умеющие наводить дипломатические контакты хоть с самим чертом, если уж смогли это проделать с ассасинами, задолго до разгрома Ордена отправили посольство к монголам и попросили у них убежища, которое им и было предоставлено. На острове посреди озера они выстроили укрепленный монастырь и спрятали там свои многочисленные сокровища, которые потом пришлось затопить в том же озере. По версии Стеллецкого, охотой за богатством храмовников потом занимался хан Субедэ, который даже привез из Китая ныряльщиков за жемчугом и заставлял несчастных рабов каждый день что-то отыскивать в глубинах Иссык-Куля. Самое замечательное, что Субедэ действительно потребовал ныряльщиков. Но вот что они искали – неизвестно. Хотя, если рассудить, то легенды о сокровищах озера витали над ним и во времена Субедэ, а золотые клады на берегу или в водах Иссык-Куля обязательно есть. Слишком длинная и бурная была история у этого места. Но ханского золота тут нет и не может быть.
   А следы нашего клада? Не могли ли они прийти из этих мест? Уже собираясь дальше по адресам могилы хана, я спросил об этом у Семирядько. Тот задумался.
   – Знаете, – сказал, – сразу, когда вы мне свои зарисовки показали, что-то мне пара вещей очень напомнила. Особенно этот оленек со сломанной ногой. Точно ведь видел. Но не как находку, а как фотоснимок, притом дореволюционный. И описание даже было. Только вот, сколько перед глазами оно вырисовывается, не научное было описание, а совершенно любительское. Я тогда грешным делом подумал, что жаль – неспециалисты его нашли. Что за издание – не скажу. Но был это журнал или газета, а не монография. Да, вроде журнал. Иллюстрированный. Иллюстрированный журнал.
   Час от часу не легче! Иллюстрированный журнал. Наверное, что-нибудь вроде современного «Вокруг Света» или «Итогов». Это в лучшем случае. Что же теперь, перерывать тонны дореволюционных изданий? Ведь не просмотришь же все эти «ненаучные» статьи через поисковик, нет таких поисковиков. А журналов в России до революции выходило немало. Семирядько не мог сказать даже примерно, в какой части страны печатали этот журнал – у нас, в центре, или в Сибири, или в Закавказье, а может, и здесь, в Азии.
   – И орел мне этот знаком, – между тем добавил Семирядько, – очень характерный орел. Из нашего среднеазиатского региона. Из клада. Но тоже не могу никак вспомнить, что за клад. Если повезет, восстановлю картину, не забуду вам сообщить. А вы, наверно, теперь в Новосибирск? – добавил он, улыбаясь.
   – Почему в Новосибирск? – удивился я.
   – А там сейчас конференция по вашему хану проходит, – пожал он плечами. – Ученые очень хотят его могилу разместить в Сибири, так что вам обязательно нужно в Новосибирск. Не успеете на мероприятие, так хотя бы с материалами конференции ознакомитесь. И у вас ведь по плану как идет? Монгольский след, среднеазиатский след, а это будет сибирский след. Поезжайте. Много занятного про священное озеро Байкал узнаете.
   На третьем месте у меня как раз и стоял российский адрес. Так что я отправился с берегов Иссык-Куля прямиком в Новосибирск. Конференцию я уже не застал, но надо мной сжалились и вручили несколько подшивок с материалами не только этого, но и предыдущих научных собраний. А разговаривавший со мной на эту тему искатель ханской могилы доцент Чернышенко даже оптимистично заметил: русский адрес – лучший. Он все факторы учитывает, не то что эти зарубежные. «Съездили бы сами на наш Байкал – священное море, сами бы все поняли. Лучшее это место». У меня уже никаких сил не было тащиться на Байкал. Но все, что касается Байкала, я изучил досконально.
   Если вы помните, я говорил уже, что род Темучина временно находился в изгнании на этих землях. Территорию вокруг Байкала монголы считали священной. В эту священную землю входили тридцать три долины: Мони гол (территория нынешнего Окинского района), тыльная сторона Тункинской долины, Тункинская долина, включая часть Иркутской области по левобережью реки Ангары, Закаменский район, Джидинская долина, Селенгинский район, Чикойская долина, Кяхтинский район, долины по верховьям реки Онон, Керулен, Аригун; в центре – святые Хэнтэйские горы, Хаан Хэнтэй ноён и Бурхан-Халдун, Бичурская долина по реке Хилок, Мухоршибирский и Тарбагатайский районы, часть Селенгинского района и Иволгинская долина, Удинская долина до верховий р.Уды, включая нынешний Хоринский район, Заиграевский район, включая часть Кижингинского района, Кодунская долина Кижингинского района (Оротская сторона), Кижингинская долина, Хоринский район до границ с Еравнинским районом, обширные территории, граничащие ранее с Нерчинским воеводством – Эвенкийским ведомством, долина Баргузина, Прибайкалье, Северобайкальский район, входивший ранее в Ленскую управу, Кабанский и Прибайкальский районы, остров Ольхон, огромные территории Качугской стороны до Ленской долины, включая Приольхонье, Ленская долина, долина реки Куды, долина реки Мурын до границ с Бугульдейкой, включая Голоустную, Нукутская сторона, Осинская долина, Китойская долина, Аларская долина.
   Этот список священных долин формировали исходя из шаманских преданий. Еще век назад буряты, совершая шаманские обряды, обязательно призывали духов всех одиннадцати родов – так называемые онгоны местности. Так вот онгоном, связанным с духом Темучина, считался Дух и хозяин горы и долины Челсаны – Бугата Буурал ноён. По представлениям бурят (которые живут вокруг Байкала) Чингисхан был мудрецом и мог проникать в тайны времени, поэтому он не изменил ни единого установления и табу, которые существовали прежде него, но добавил только один запрет – на поиск его праха. Даже те, кто знают это место, должны молчать, иначе подвергнутся каре Неба. По их вере после смерти великий хан стал покровителем девяноста девяти долин и краев трех частей Монголии: Халха-Монголой, Ойрат-Монголой, Ара-Монголой. Почитание духа Чингиса ввел его внук Хубилай, и это почитание до сих пор держится в Ордосе, где по легенде завязла телега с прахом хана. Существуют традиционные места почитания духа Чингисхана: «Наран тала» на Хэнтэйских горах, на Бархан уула в местности Тэмтээхэй, на горе Челсана – в Кижинге, на Двухглавой горе в Чикойской долине – «Душэ хада», в местности Уула – на Ольхоне; есть место поклонения на горе Комушка (г. Улан-Удэ) и т. д.
   Местом почитания всегда выбирается вершина горы, потому что по поверьям именно на вершине пребывает бог. Разумно предположить, что и место упокоения хана тоже должно быть связано не с подошвой горы, а с ее вершиной. Многие исследователи видят в священной земле вокруг озера Тенгиз (Байкал) как раз то место, куда могли доставить тело хана для захоронения на одной из гор. Но, как вы уже поняли, гор тут много. Тридцать три священные долины имеют по священной вершине. Если прах Чингисхана вернулся в священную землю, то на какую из ее многочисленных вершин? Может быть, его все же увезли в Монголию? Название той горы, на которой он погребен, нам как бы известно… Но ученые говорят, что прах могли доставить на священное озеро Тенгиз, название которого даже было запрещено упоминать вслух.
   Предки нашего хана провели более трехсот лет в изгнании, скрываясь от врагов на северных и восточных землях от Байкала. «Богом (духом) Вечного Синего Неба (моря), Байкалом защищена жизнь моя, подобная жизни великого озера», – говорили они. Память о священной земле они сохранили, даже вернувшись назад, на берега реки Керулен. Исследователь Александр Клементьев считает, что «родовой могильник императоров Монголии XIII–XIV вв. находится на берегах Северного Байкала». Современное бурятское название озера – Байгал – переводится как «трезубец» или «стоячий огонь». Трезубец символически означает род, а применительно к Чингисхану – его самого и двух сыновей – Толуя и Угедея, которые были похоронены рядом с ним. Клементьев нашел подтверждение своей теории, изучая бурятский народный эпос. Кроме того, на предгорье горы Кирон было обнаружено огромное каменное обо, сложенное в виде такого трезубца. Высота этого сооружения в центральной части – 12 метров, а два боковых кургана – по 6 метров.

   «По моему мнению, – пишет Клементьев, – этот курган был скопирован с трехглавой горы, которая служит своеобразным маяком для судов, идущих к северной оконечности моря. Изображение парящего ястреба на монгольских знаменах постепенно трансформировалось в более упрощенную форму рисунка – в виде луны. Кстати, если взглянуть ночью на молодой месяц в ясную погоду и представить карту с изображением Байкала, то можно получить еще одну ассоциацию их идентичного совпадения по форме и даже углу наклона. Еще один, не менее красивый образ Байкала звучит в ответе Великого хана на вопрос сыновей о том, где будет покоиться его дух после смерти: „На камне яшма – нет кожи, на твердом железе – нет коры“. „Нет коры“, „нет кожи“ означает, что все открыто. Из яшмы, по своему рисунку напоминающей карту местности, была изготовлена „алая тамга“ – печать государства монголов, которая являлась одним из его символов. Твердое железо на этой карте – изображение озера Байкал, форма которого удивительно напоминает собой кривую монгольскую саблю с рукояткой на севере. „На карте местности – все на виду, по гладкому и твердому как сталь льду – путь открыт“. Этот путь с юга на север является красивейшей и непревзойденной по своей величественности дорогой из горного хрусталя в царство мертвых – к месту расположения родового могильника Чингисидов». [16 - Клементьев А. Г. Сокровища «Алтан тобчи» // Материалы международной конференции «Чингисхан и судьбы народов Евразии». Улан-Удэ, 2002.]

   Но трезубец-курган – это место упокоения или указатель направления, где искать могилу хана? Древние монгольские тексты дают четыре возможных расположения погребения: гора Бурхан-Халдун, о которой мы уже говорили, южный склон Хэнтийского хребта (север Монголии), северный склон Алтайского хребта, местность Йэхэ-Отог (это название переводится как «великий шалаш» или «великий род»). Ученый считает, что поиск нужно начинать, просмотрев древние карты, которые были составлены самими монголами. На этих картах северная граница огибает озеро Байкал и образует фигуру в виде горы.

   «Это и есть та самая гора, – поясняет он, – на которой завещал похоронить себя и своих потомков Великий завоеватель. Местность Йэхэ Отог – „Великий шалаш“ символизирует на этой карте изображение берегов северной оконечности Байкала, похожего на рисунок шалаша, а второе значение, „Великий род“, говорит о том, что здесь находится родовой могильник. „Твое государство, ставшее горой, – принизится“ – эти слова были произнесены во время погребения Великого хана, так как вся территория, попавшая под запретное для проживания и охоты место, как бы выпадала из оборота государства и переставала существовать, а значит, его граница становилась намного ниже. Переводим иносказание 1 и 4 вариантов: „На вершине северной оконечности империи, которой правит дух моря – неба, в местности, по своей форме напоминающей шалаш, на берегах Байкала, расположено великое мертвое царство рода золотых ханов“». [17 - Там же.]

   Есть еще одна подсказка: когда сыновья спросили своего отца, где должен упокоиться его дух, хан ответил: «В широком море идите к переправе, в высоких горах направляйтесь к проходу». Единственная возможная переправа через Байкал – остров Ярик на его севере, а единственная возможная дорога в горах – через ущелье из Баргузинской котловины в Верхнеангарскую. Именно в Баргузинской котловине жил род Темучина до возвращения во Внутреннюю Монголию. Для него, конечно же, это были самые святые места!

   «В очертаниях гор, – рассказывает об этих местах Клементьев, – высота которых достигает до 2600 метров, просматриваются изображения лежащих людей: мужчины и женщины. Гора с изображением мужчины отличается ярко выраженным лицом горбоносого человека, эту гору местные жители издревле зовут „покойник“. Лицо горы с ликом женщины не столь выразительно, но шея и грудь как бы вычерчены кистью художника. Эти естественно-природные очертания людей не могли не заметить обитавшие в долине древние люди, которые поклонялись им как духам местности. Наверняка знал об этих изображениях и Великий хан. Широко известна история о том, как он, сидя под одиноким развесистым деревом, наказал похоронить его в этом месте. Если посмотреть на изображение Байкала на перевернутой карте, то мы увидим это дерево, корнями которого являются реки Кичера, Верх. Ангара, а наклонившейся кроной, потрепанной ветрами, – южная оконечность озера. Еще одна история, связанная с погребением Великого хана, ассоциирована с Байкальским сором: огромным болотом площадью до 80 квадратных километров. В сказании о нем говорится как о „маленьком болотце“, где застряла повозка с телом императора, которую не смогли вытащить несколько миллионов лошадей». [18 - Там же.]

   Все сходится? Да, похоже на правду. Тем более что к приходу русских в эти места там исчезли все обитавшие прежде народы, остались только эвенки, которые пришли позже. Они дали названия долинам и горам, и русские очень удивлялись, что многие из них назывались горами или долинами смерти. Что скрывали эти названия? О какой смерти они говорили? Куда же делись прежние хозяева? И почему единственная речка, имевшая тюркское название, именовалась Кызылбаика, то есть «золотое место», где нужно остановиться и посмотреть по сторонам. Загадка? Но она как раз и может быть связана с расположением могилы великого хана. Дети Темучина так оберегали тайну, что о смерти хана молчали два года. Столько времени потребовалось, чтобы возвести огромные курганы, переселить или уничтожить местных жителей, чтобы ни единая живая душа никому и ничего не могла рассказать. Долины смерти и были настоящими долинами смерти. В этих долинах невольных свидетелей расстреляли из луков или зарубили воины великого хана. От прежних жителей остались только их крепости. Поля заросли и погибли. Исчезли дороги. Поселившимся здесь эвенкам досталась территория, где не было других жителей. Совершенно пустая, очищенная от свидетелей. А те, для кого имя Темучина было священным, не имели права на ней жить. Она так навсегда и осталась землей хана и его рода.
   Но есть еще один интересный момент. После смерти великого хана, чтобы скрыть место его упокоения, сыновья провели погребальные обряды не в одном, а сразу в восьми местах. Только одно из них было истинным.
   Существуют и другие адреса могилы Темучина. На его прах претендуют китайцы, монголы, киргизы, казахи, русские. Но пока что ни одна из экспедиций не дала положительных результатов. Так что место погребения хана остается неизвестным. Может быть, и к лучшему?
   Между прочим, как я выяснил, в «священной земле монголов» существуют адреса и других, гораздо более поздних, не ханских кладов. О некоторых из них сложились местные легенды. Одну такую легенду рассказал местный житель, прислав письмо в якутскую газету.

   «Прочитав статью нашего депутата Ил Тумена В. Поскачина „Ытык сирдэр“ – „Священные места“, – сообщил он, – решил рассказать об урочищах Верхневилюйского улуса, имеющих далеко не „священные“ истории. Речь идет, во-первых, о местности Кустаах, родине знаменитого богача Хапсыкы. Каждый у нас с детства наслышан о несметных богатствах, зарытых им в лесу (в лесу ли?), недалеко от его дома. Известно, что он отправлялся прятать свой клад утром на лошади и возвращался вечером во время вечерней дойки коров. При этом работники (хамначиты) замечали, что лошадь не в мыле, значит, недалеко ездил. Сколько же у него было золота? Рассказывают, что на вопрос о его богатствах он однажды сказал, что смог бы на каждую лошадиную поступь положить по одной золотой монете от Кустааха до Олекминска. А это не менее 500 километров. Ну вот и считайте. За три золотых монеты до революции можно было купить корову. Для удобства будем считать, что за 10. 500 км – это 500 000 метров. Поступь лошади не более 0,5 метра. 500 000 х 2 = 1 миллион золотых монет царской чеканки. Получается, что в Кустаахе зарыто 100 000 коров. А в настоящее время у нас одна корова стоит 10 000 рублей. 1 миллиард не хотите? Добавьте к этому нумизматическую ценность монет.
   Хапсыкы разбогател на поставках мяса и масла для золотых приисков Бодайбо. Возможно, он нашел крупное месторождение золота, в этих местах оно есть. В Даалыгыре, в общем-то недалеко от Кустааха, во время войны его там добывали в промышленных масштабах. Золотоприемная лавка находилась именно в Кустаахе. У Хапсыкы было около тысячи голов крупного рогатого скота. Богач он был типа гоголевского Плюшкина, одевался и питался хуже своих хамначитов. При смерти он будто бы хотел указать своему сыну заветное место, но не досказал. Прошептал только: „У наклонившегося дерева…“ Сын всю жизнь искал этот клад, но тщетно. В конце концов он сошел с ума и умер…»

   Сами понимаете, ориентир «у наклонившегося дерева» – в тайге лучше не придумаешь… Так что сокровище Хапсыкы так и не нашли. Но это лишь один легендарный адрес. Есть и другой.

   «Далее от Кустааха (южнее), – пишет наш осведомитель, – находится урочище Арыылаах. Там жил богач Ноговицын – Кыыллатар Уола. Тот занимался торговлей. Надо сказать, что и Кустаах, и Арыылаах находились на оживленном в то время тракте Якутск – Олекма – Бодайбо, и естественно, что некоторые смогли нажить большое состояние. Рассказывают, что основное богатство Кыыллатара произошло от грабежа китайцев-золотоискателей… Я видел дом Кыыллатара в Арыылаахе. Огромный дом посреди безлюдной тайги произвел на меня большое впечатление. Мы заметили следы свежих раскопок по периметру дома. Вместе с нами был Варфоломеев Роман, ныне живущий в Якутске. Приехав после охоты домой, я услышал от оргетских, что осенью приезжал сын Кыыллатара с каким-то русским. Очевидно, они искали клад. Похоже, и они ничего не нашли».

   Реальные это клады или всего лишь местные легенды? Никто не знает. Но уж к золоту Чингисхана они точно никакого отношения не имеют. Зато в существование этих сокровищ мне верится гораздо больше. Во-первых, они спрятаны совсем в недавние времена, во-вторых, эти сведения еще не успели обрасти мхом неточностей и искажений. Сами посудите: был богатый человек, все об этом знали, но после его смерти никакого богатства не нашлось. Куда оно делось? Учитывая, что сокровища эти граждане не могли доверить банкам, а предпочитали держать под рукой – само собой, имелся тайник. Искать тайник в тайге – задача сложная, если вообще выполнимая. Но кладоискатели после этого сообщения зачастили в тайгу, причем на поиски стали отправляться уже не местные, а приезжие. Но как найти клад в непроходимой тайге? Однако даже такой тайник найти проще, чем могилу великого хана.
//-- * * * --//
   Обобщив все мне известное, я написал для газеты серию статей о поиске могилы хана. Ответсек был очень доволен.
   – Не зря съездил, – сказал он, похлопав по плечу, – спасибо.
   – Да как не зря? – вздохнул я. – Зря, выходит. Следов нашего клада не нашел, а про розыски ханской могилы только ленивый не писал. Нового-то я ведь ничего не раскопал. Мне бы только свою ниточку потянуть, чтобы тайну нашего клада распутать…
   – Не все же сразу, – покачал ответсек головой. – Погоди, придет время и для твоего клада.
   И точно в воду глядел. Через день мне вдруг позвонил тот самый археолог Семирядько.
   – Знаете, – сказал он, – про оленька я пока ничего не припомнил. А вот про орла – точно. Это вещь из Амударьинского клада, поищите информацию. Находка была такой знаменитой, что о ней в девятнадцатом веке многие писали. Эта находка по несчастью была сразу разрознена, потом ее старательно собирали в единую коллекцию. И был в ней точно такой же орел, я, когда юношей еще был, очень ею интересовался, потому что ведь наша находка, амударьинская, как не интересоваться. Сегодня эта коллекция находится в Англии, а ваша вещь могла случайно быть перепродана и попала в Россию, чего не бывает?

По азиатским следам

   В песках Средней Азии таятся несметные сокровища, и представить даже трудно, что может лежать в глубинах этой богатой историей земли! Ведь и сокровища Вавилона и всего Междуречья не были известны до не такого уж далекого от нас времени. Только после похода Наполеона взоры ученых обратились к пустынным областям между реками Тигр и Евфрат. В нашей бывшей стране такими удивительными и очень богатыми на находки оказались пустынные районы Казахстана, Туркмении, Киргизии, Таджикистана и Узбекистана. Особенность поисков в этих местах обусловлена невероятной толщей земных пластов, потому что песок знает свое дело – уходит вода, уходит и жизнь. Иногда песчаный слой может достигать тридцати метров, совсем не так, как в нашей северной полосе с умеренным климатом. Для нас и три метра – большая глубина. А среднеазиатские города, могильники и просто клады, если они были утаены в глубокой древности, давно «наросли» песком, как толстой шкурой. Иногда буря взметнет песок с належанного места, и тогда обнажаются развалины, которые скрывались под песчаной коростой. Но это счастье недолгое: как песок приподнял завесу времени, так же охотно он ее закрывает. Так что большинство находок в пустынных областях Средней Азии были сделаны случайно. Именно благодаря песку, обнажившему вдруг далекое прошлое.

   Как-то в конце XIX века три бухарских купца двигались по узкой долине у самого ложа Амударьи. В местечке, где река Карфирниган сливается с красавицей Амударьей, они набрели на древние развалины эмирской крепости Калаи-Мир. Купцы знали, что в развалинах крепости иногда находят старинные ценные вещи, и не преминули заняться кладоискательством. Им не повезло. Но местные жители, которые часто промышляют в покинутых городах поиском сокровищ, накануне нашли удивительной красоты клад, который и показали купцам. Такой роскоши и красоты они прежде никогда не видели. Как зачарованные глядели на сверкающее золото и драгоценные камни. Зачем нам везти деньги через опасный район, решили они. Купим этот клад и повезем как товар, так будет спокойнее. Они приобрели все, что выкопали в Калан-Мире кладоискатели, и отправились в путь, возблагодарив Аллаха.
   Но Аллах оказался не слишком милостив к путешественникам. Купцы погрузили неслыханное сокровище на верблюдов и двинулись от Амударьи к югу, путь их лежал через Кабул и Пешевар к индийскому Равалпинди, везли они не только товар, которым привыкли торговать, но и бесценный золотой клад. Дорога в те годы была опасной и трудной. По Афганистану, на территории которого наши путешественники оказались, шла война с англичанами. Горы стали пристанищем диких банд грабителей. На одну такую банду мирные купцы из Бухары и набрели. Слуга наших купцов как увидел злодеев и услышал их крики, едва не умер от страха. Бросив своих хозяев, он бежал горами до ближайшего английского поста, где со слезами рассказал страшную историю, которая с ними приключилась.
   – Хозяин мой убит, – причитал слуга, – двое его товарищей тоже погибли, одному мне удалось спастись. Едва ноги унес. Ограбили, ограбили, ограбили, – причитал он, хватая англичанина за руки, – спасите, отбейте золото моего хозяина от этих злодеев.
   – Золото, вы везли золото? – очень удивился англичанин, потому что даже не предполагал такой наивности со стороны умудренных купцов.
   – Золото, – рыдал слуга, – золото моего господина. Я слышал, – добавил он испуганно, – они собирались податься в пещеры Карагача, чтобы без помех разделить добычу. Ох, золото, золото, золото, которое сгубило моего господина!
   Капитан Бёртон, к которому проводили несчастного, понимал, что по горячим следам, может, и удастся отбить золото, а заодно уничтожить шайку, на которую ему и прежде жаловались, но найти которую не удавалось, потому что эти бандиты как ветер в пустыне: только что есть – и вот уже нет. Но, занятые дележкой, они могли потерять бдительность. Офицер собрал охотников, и небольшой отряд двинулся в сторону ущелья Карагач. К полуночи, никем не замеченный, он добрался до пещер Карагача. И – о везение! – искомые преступники хрипло ругались и делили свою добычу. Раздел чужой собственности давался с трудом: в пещере на полу валялись избитые и покалеченные в процессе обогащения бородатые бандиты. Очевидно, добыча была так велика, что никому не хотелось делиться по-честному. Потом капитан, совершивший такой неожиданный набег, рассказывал, что он точно попал в средневековую сказку: и костер, разведенный в пещере, и одежда лихих людей, и баулы, приготовленные для перевозки, и вся эта увиденная им картина так напоминала сцену из книги, что он даже опешил.
   – Так, – сказал Бёртон, появляясь из темноты с вооруженными людьми, – если хотите жить, верните похищенные ценности.
   Главарь поглядел на него с ненавистью и… согласился. Так золото убитых купцов перешло в руки находчивого капитана. Офицер уехал, а разбойники остались в пещере зализывать раны и обиду. Однако по дороге Бёртон сообразил, что уж слишком легко сдали золото налетчики. Вряд ли это все золото, которое они взяли, решил он. И, вернувшись в лагерь, он собрал отряд посерьезнее. Когда подъехали к Карагачу, разбойники уже собирались в путь. Тут-то англичане и напали на бандитов, отобрав остаток купеческого добра. Вещи, которые увидел капитан, поразили его до глубины души. Он тоже никогда такой красоты не видел.
   А объявленные погибшими купцы, которых бросил трусливый слуга, явились в английский лагерь буквально через пару дней. Несчастные рассказали, что были ограблены, но им удалось бежать в горы. Все это время они скитались без пищи и воды и едва стояли на ногах. Как же они были счастливы, узнав, что почти все золото уцелело. Почти – потому что позже, осмотрев свое добро, они поняли, что лишились четверти сокровищ. Но могли ведь лишиться и всего золота, и жизни. В этом плане купцы были реалистами. Об утраченном они не скорбели.
   – Откуда такие вещи? – спросил между тем капитан Бёртон. – Никогда прежде такой тонкой работы не видел. Это местные мастера делают?
   – Что вы, – удивился один из купцов, – это вещи из древнего клада, которые мы приобрели по пути. В тех местах, через которые держали мы путь, есть древний город, лежащий в развалинах. Дарья затопляет его большую часть года, но в засушливое время она пересыхает. Люди пробираются тогда к развалинам и, по дозволению Аллаха находя в земле различные ценности, продают их кому вздумается. Мы решили потратить на них свои наличные деньги, ибо боялись везти с собой звонкую монету.
   Англичанин с огромным любопытством заново взглянул на драгоценные золотые чаши, кубки, ювелирные изделия. Глаза его повлажнели от восторга.
   – Возьмите в знак признательности этот браслет, – сказал один из купцов, заметив взгляд капитана, и вынул из кожаного мешка браслет прекрасной старинной работы. По возвращении в Англию капитан тут же сдал его в музей, а потом его увидели в экспозиции знатоки редкостей Уоластон Фрэнкс и Александр Каннингэм. Они-то и стали расспрашивать Бертона, откуда эта вещь, выполненная так искусно и – очевидно – невероятно давно. Несколько лет они потратили на то, чтобы восстановить ход распродажи амударьинского клада. По крупицам они восстанавливали, кто приобрел ту или иную вещь, расспрашивали продавцов, искали покупателей, платили за драгоценные сокровища сумму гораздо выше первоначальной их цены. И в результате им удалось почти невозможное: они собрали среднеазиатские находки в единый археологический комплекс. Такое случается очень редко и только по очень большому везению. Все эти находки теперь хранятся в Лондоне как единый клад. Может быть, и не все удалось найти и перекупить, но и то количество вещей, которое выставлено для обозрения, поражает – клад насчитывает 177 изделий из драгоценных металлов и 1300 древних среднеазиатских монет. Это и в самом деле удивительные вещи, выполненные с необычайной точностью и тщательностью, каждая их деталь доведена до совершенства. Среди находок есть рыбы, птицы, мифические животные, золотые колесницы, фигурки людей, змейки, козы и бараны и многое, многое другое. Ведь на том месте, где стояла крепость эмира, прежде нее был расположен древний город Шаартуз.
   Спустя годы, когда английский искусствовед О. М. Дальтон описал в своей книге сокровища шаартузского клада, и уже в середине прошлого века находками в крепости эмира заинтересовались и советские археологи, они даже отправили на городище экспедицию в надежде отыскать такие же прекрасные древние вещи. Но археологам уже не повезло. Они находили все что угодно, только не прекрасные золотые артефакты. Находили керамику и стекло, монетки и фигурки богов, но ничего подобного этому кладу обнаружить не удалось. Очевидно, он принадлежал правителю города и был спрятан от вражеских войск.
   Зато благодаря Шаартузу началось исследование всего района, прилегающего к Амударье. Так был открыт древний город Алтын-депе, где находился храм бога Луны, которого древние жители Алтын-депе изображали в виде быка, несущего во лбу лунный серп. А еще позже началось открытие северных городов, идущих целой россыпью по Казахстану и за его пределы, в уральские степи – туда, где были открыты храмовые комплексы Аркаима, Синташты и других поселений Страны Городов.

   – Филипп, – сказал мне Лева, – не обязательно, что этот орел именно из амударьинского клада. Но что из того региона – точно, у старика Семирядько глаз наметанный, он свои азиатские артефакты ни с какими другими не спутает. Значит, вещица тамошняя. Но тогда ты погляди, какой разброс: древности азиатские, скифские, монгольские, персидские…
   – И редчайший серебряный крест, – вздохнул я.
   – Ну уж и редчайший, – пожал плечами Лев, – всего-то средневековый латинский крест.
   – Магистерский, – не отставал я.
   – Ты что, этому нашему Грабишкину веришь? – рассердился мой друг. – Ему, что, сам магистр после смерти признался, что это его крест? Или сам Александр Ярославич где-то записать изволил: «крест магистерский, одна штука, сорван с шеи во время Ледового побоища»? Брось! Чепуха! Не было никакого Ледового побоища!
   – Как не было? – от неожиданности я даже рот раскрыл. – А фильм? А учебники? А полный разгром псов-рыцарей?
   – Все, приехали, – вздохнул Левка. – Сегодня же сплавляю тебе весь материал по этому вопросу. Сиди и изучай. Между прочим, если не лень, можешь прогуляться на берега Псковско-Чудского водоема и все посмотреть а-натюрель. Иногда это куда лучше учебников помогает.
   Ответсек, услышав про Ледовое побоище и командировку, жадничать не стал.
   – Конечно, поезжай, – сказал с радостью, – время отличное, теплое.
   А я так углубился в изыскания, что даже и не заметил, как на смену осени пришла зима, а теперь ее прогнала весна. Но прежде чем отправиться на берега озера, я пошел в научный зал штудировать летописи. Два дня сидел и только одним и занимался: выписывал из них сообщения относительно Ледового побоища. Потом я прочел книжки, которые принес Лева, и научные статьи. Выяснилось, что вокруг места побоища идет самый настоящий научный спор. Причем яростный. А также – как ни смешно – оказалось, что побоищем заняты и кладоискатели. Те убеждены: дно озера – неиссякаемый источник сокровищ. Самое привлекательное сокровище, которое все мечтают здесь отыскать, – тот самый, будь он трижды неладен, магистерский крест…

По рыцарским следам

   Итак, огромный клад, по поверьям, сокрыт на дне русского озера – Чудского. Точнее, тут мы сталкиваемся с целой серией кладов разного времени. Первый и самый известный связан с именем Александра Невского. Ведь именно на льду Чудского озера этот князь разгромил огромную армию немецких рыцарей. Если учесть, что среди погибших и потонувших в водах озера были самые именитые воины Ливонского ордена, то на дне, по мнению сторонников этой версии хода исторических событий, должны лежать мечи с рукоятями, отделанными золотом и драгоценными камнями. Известно даже место битвы – у Вороньего камня. И все бы хорошо, только ни одна из экспедиций, отправленных за немецким золотом, не принесла результатов. Дно как дно. Никаких находок. А если верить летописцам, так там должна быть гора трупов. Точнее, гора всевозможного исторического металла – доспехи, шлемы, оружие. Увы! Ни доспехов, ни шлемов, ни оружия. Поисковики ныряли у Вороньего камня, ныряли в местах, похожих по описанию на место битвы (тут существуют разночтения, и по поводу идентификации Вороньего камня завязываются настоящие баталии), – никаких следов. Почему? Не могло же тяжелое металлическое вооружение, да еще и в таком количестве (несколько тысяч убитыми), затеряться в прибрежных водах озера?
   Если верить официальной версии битвы, то, конечно, на дне должны сохраниться многочисленные находки. Ведь по подсчетам одного из официальных историков немецкое войско насчитывало десять – двенадцать тысяч человек, а новгородское – пятнадцать – семнадцать тысяч. От такого количества сошедшихся в сражении воинов дух захватывает! Под такой ратью лед должен был проломиться сразу, как только они на нем оказались. И под воду вместе с тяжеловооруженными кнехтами должны были уйти и все остальные. Однако, если обратиться к первоисточнику, самой Новгородской летописи, то картина рисуется совершенно иная. Никакого мирового масштаба, никаких десятков тысяч участников битвы.

   «И наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди. Богъ же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великыми молитвами пособи Богъ князю Александру; а Немци ту падоша, а Чюдь даша плеща; и, гоняче, биша ихъ на 7-ми верстъ по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немець 400, а 50 руками яша и приведоша в Новъгородъ. А бишася месяца априля въ 5, на память святого мученика Клавдия, на похвалу святыя Богородица, в субботу».

   Иными словами, летописный первоисточник говорит вовсе не о десятках тысяч воинов. Вчитайтесь в эти строки внимательнее. Новгородцы поубивали множество согнанных немцами в войско и плохо вооруженных воинов чуди, уничтожили 400 немецких рыцарей и 50 из них взяли в плен. Противоположная сторона и вовсе отзывается об этом сражении иначе: не 400 рыцарей погибли в пучинах озера, а всего 20, и шестеро попали в плен.

   «С обеих сторон убитые падали на траву. Те, кто был в войске братьев, оказались в окружении. У русских было такое войско, что, пожалуй, шестьдесят человек одного немца атаковало. Братья упорно сражались. Все же их одолели. Часть дорпатцев вышла из боя, чтобы спастись. Они вынуждены были отступить. Там двадцать братьев осталось убитыми и шестеро попали в плен».

   Так сообщает ливонская хроника того времени. Масштаб еще мельче. А теперь задумайтесь: если на дно Чудского озеро ушло двадцать убитых рыцарей, то наш «клад» становится незначительной горкой проржавленного металла. Пятьсот погибших – это не десятки тысяч, а двадцать – даже и не пятьсот. Так, пустяк. Если же учесть, что не все из двадцати рыцарей могли потонуть, а кто-то погиб на берегу, то и вовсе теряется смысл всех изысканий, хоть адрес битвы был бы известен достоверно!
   Но вот незадача. С адресом сражения у нас тоже большая проблема. Летописные источники указывают: на Чудском озере, у урочища Узмень, у Вороньего камня. По местным преданиям битва случилась у деревни Самолва. Вот и все, что нам известно. Камнем на Руси в те времена называли остров, то есть следовало бы предположить, что битва произошла у какого-то Вороньего острова на Чудском озере. На этом острове, по мнению историков, мог быть и какой-то Вороний камень, то есть некий знак. На поиски места битвы была отправлена мощная экспедиция, которая работала восемь лет – с 1958 по 1966 год. Эта экспедиция искала как следы сражения, так и сам остров Вороний, или Вороний Камень, урочище Узмень и затонувших крестоносцев. Само собой – без всякого положительного результата. Затрат экспедиция стоила громадных, толку от нее не было. Точнее был, но не тот, на который рассчитывали организаторы этого мероприятия! Наибольшую пользу экспедиция принесла картографам и геологам, потому что им выпал счастливый шанс провести широкомасштабные исследования подводного рельефа озера, а историкам удалось выяснить, как были связаны между собой водными путями Чудское и Ильменское озера. Рыцарей не нашли, и кому-то в голову пришла светлая мысль сообщить, что останков не найдено, поскольку выжившие рыцари забрали своих мертвых товарищей и увезли их тела с собой для дальнейшего погребения. Автор это высоконаученой версии, наверное, предполагал, что оставшиеся в живых немцы нырялиза своими погибшими братьями под нестойкий весенний лед озера! Вот уж, как говорится, картина маслом! Вряд ли бы хоть один летописец позабыл упомянуть о такой пикантной детали, как купание рыцарей в ледяной воде! Ехидные новгородцы, охочие до придумывания обидных прозвищ, не преминули бы таким случаем воспользоваться. Следовательно, этот вывод – попытка свалить неудачи изыскательства на высокий гуманизм крестоносного войска.
   Но если подумать, сумасшедшими по этой официальной версии битвы на льду выглядят не только немцы. Уж те-то могли не знать особенностей Чудского озера, которое на глубине замерзает только в очень холодные зимы. Лед на нем нестоек, тем более в апреле месяце (по современному календарю это уж и не начало, а почти конец апреля, самый разгар весны, в хорошие годы лед если и есть, то только тонкой коркой у самого берега). И вот невменяемый русский князь, отлично осведомленный о погоде на своем озере, затевает битву не на берегу, а на льду! Если верить летописям и заграничным хроникам, Александр Ярославич пусть и имел скверный характер и народ новгородский мало щадил, но идиотом точно не был. Все в одни голос признают за ним талант полководца. Но если поверить, что полководец выводит на хлипкий лед свое воинство, то он просто самоубийца. А ведь он не только вывел новгородскую рать на такой страшный лед, он еще и дал на этом льду сражение и даже гнал по этому льду немцев целых семь верст! Попробуйте сами перейти какую-нибудь Неву в середине апреля, и не на коне, и не в составе войска, а без всякой тяжелой поклажи и в одиночестве. И я посмотрю, как это у вас получится. Точнее – не получится.
   Александр Ярославич такой глупостью заниматься точно не стал бы. Он принял бой с немцами на нормальной твердой земле. Тому и свидетельства есть: в летописях средневековые художники обычно помещали соответствующие миниатюры. Они старались ни на гран не отойти от истины, рисунок должен был показать в деталях, как происходило событие. И хотя такие картинки внутри текстов достаточно условны, но на миниатюре, относящейся к нашему Ледовому побоищу, можно рассмотреть под ногами коней зеленую травку (а чего вы хотите – весна), а за спинами русского войска видны какие-то постройки и даже валы, виден и какой-то камень в виде стилизованного ворона. На озерном льду, сами понимаете, ни строений, ни валов не было. И трава из озерного льда тоже не растет. Значит, летописцы знали, что сражение было не на тонком льду, а на твердой земле. И потонуть рыцари могли только в том случае, если от страха бросились спасаться бегством через озерные воды, по весеннему льду. Впрочем, ливонская хроника ничего не пишет о бегстве по льду, точнее – по озерному льду.
   На берегу, между деревнями Самолва и Таборы, действительно были обнаружены средневековые захоронения русских воинов. Вполне вероятно, что они могли относиться к эпохе Александра Невского и именно к этому сражению. Известно также, что именно в этом месте находился когда-то укрепленный форпост новгородцев. Исследования показали, что когда-то там были и земляные валы и постройки. Новгородцы ставили такие малые крепости по всей земле, потому что отношения с Орденом были у них хуже некуда. И Александр не был бы полководцем, если бы вместо того, чтобы использовать существующие оборонительные сооружения, очертя голову ринулся на чудской лед! Подумать страшно, что бы тогда сделали с ним его новгородцы! Поэтому, как нормальный военный человек, наш Александр выстроил хитрую стратегию. И. Кольцов, принимавший участие в альтернативной экспедиции в поисках места Ледового побоища, пишет:

   «Здесь, за земляными валами уже не существующего ныне укрепления, находился, до боя скрытый в засаде, отряд Андрея Ярославича. Сюда и только сюда стремился на соединение с ним князь Александр Невский. В критический момент битвы засадный полк мог зайти в тыл рыцарям, окружить их и обеспечить победу. Подобное повторилось позже в ходе Куликовской битвы 1380 года. Обнаружение района захоронения погибших воинов позволило сделать уверенный вывод о том, что битва шла здесь, между деревнями Таборы, Козлово и Самолва. Место это относительно ровное. Войска Невского с северо-западной стороны (по правую руку) были защищены слабым весенним льдом Чудского озера, а с восточной стороны (по левую руку) – лесистой частью, где находились в засаде свежие силы новгородцев и суздальцев, засевших в укрепленном городке. Рыцари наступали с южной стороны (от села Таборы). Не ведая о новгородском подкреплении и чувствуя свое военное превосходство в силе, они, не долго думая, ринулись в бой, попав в расставленные „сети“. Отсюда видно, что сама битва была на суше, недалеко от берега Чудского озера. К концу битвы рыцарское войско было оттеснено на весенний лед Желчинской бухты Чудского озера, где многие из них погибли. Их останки и вооружение сейчас находятся в полукилометре северо-западнее от церкви Кобыльего Городища на дне этой бухты». [19 - Кольцов И. Е. О месте Ледового побоища в 1242 году // Аврора. 1992, № 4.]

   Иными словами, останки рыцарей, вероятно, можно отыскать. Но на дне найдется разве что оружие и латы рыцарей, причем число погибших вряд ли превысит указанную в ливонской хронике цифру. Но как же тогда с бегством рыцарей, которых гнали, по летописи, по льду? Тут весь фокус вот в чем. После изгнания рыцарей из Пскова, Александр отправился наводить «порядок» в Ливонии. Как обычно в этом случае, он грабил, жег и убивал на землях противника (о чем с отчаянием писали орденские хронисты). Рыцари, не стерпев такой обиды (мало того, что Псков у них отняли, так еще и начались пожоги и увод в плен), решились на отчаянную вылазку, но натолкнулись на новгородские отряды. Сам Александр спешил к единственному сильному укреплению, чтобы перехватить рыцарей и не дать им вернуться в Псков. Один-единственный путь шел через переправу, которой в равной мере пользовались и русские войска, и рыцари. Она находилась в узком месте, между Псковским и Теплым озерами. Недаром деревенька на берегу так и называлась – Мосты. Через эту переправу и перешел Александр, и через эту же переправу бежали назад разбитые рыцари, а вовсе не по льду.
   А Вороний Камень? При чем тогда тут Вороний Камень? О, по альтернативной версии такой Камень действительно существовал. Но находился он все в том же укрепленном новгородском форпосте и был некогда языческим капищем. Самого камня исследователи не нашли, но нашли его следы, вместе со множеством остовов каких-то строений. Вот такая выходит история, совсем не похожая на привычную. И битва была, и рыцари были, и Александр был, и магистр, только масштаб сражения можно характеризовать двумя словами: пограничная стычка.
   Правда, за много веков история эта обросла такими легендарными сведениями, что местные жители посмотрят на вас с ненавистью, если вы попробуете убедить их, что никакого страшного эпохального боя не было и никакого клада на дне озера не лежит.
   – Как же! – обиделся местный тракторист, когда я разрушил его мечту о возможном обогащении и исторической справедливости. – Была эта битва, страшенная! Мы тут каждое лето, считай, ныряем, ищем рыцаревы латы. Если не было, так что, мы напрасно ныряем?
   – Но ведь ничего не нашли! – доказывал ему я.
   – Как не нашли! – рассердился тракторист. – Еще как нашли! Пойдем, покажу.
   В домике у него на видном месте, под иконой, были выложены горкой находки с озерного дна: медный крест, несколько старинных монет и главная ценность – бубенец от конской упряжи.
   – Вот, – сказал он, тыча в этот бубенец, – только не знаю, от нашего коня или от ихнего. Ихние-то вроде без бубенцов ездили. Наступит лето, снова нырять пойду. Может, меч добуду. Меч-то ихний сразу все разрешит…
   А в другой прибрежной деревеньке мне порассказали множество историй, но уже не про Ледовое побоище, потому что оно от них немного в стороне осталось, а про клады местных разбойников.
   – Что про побоище-то сказать? – говорила мне тихая такая бабушка, по виду богомольная, в ситцевом черном платочке. – Вы люди ученые, больше моего знаете. Дедов дед сказывал, что тут всюду наша стража стояла, по всему, стало быть, берегу. И на Глебовой горе, и на Княжьей, и на Горе-Городище. А потом земля наша расширилась, стража ушла. А наместо стражей разбойники пришли, ох лютовали! Едут купцы по берегу, везут добро, а лихие люди их уже как есть поджидают. Выскочат из кустов, нож к горлу приставят и пограбят. Иных просто грабили и пустыми отпускали. А иных даже убивали. Так худо стала, что дорога тут совсем запустела. Боялись ездить. На Горе-Городище-то лихой разбойник сидел. Никто его побить не мог. А когда дорога-то пустая пошла, он разобиделся. Собрал своих злодейских людей и говорит им: «Братушки-разбойнички, худая тут жизнь пошла, пора нам подаваться на сторону, где есть кого пограбить-поубивать, а то с голода помрем». И решили они всей шайкой отправиться куда подальше. А перед тем как уйти с Горы-Городища, он велел все золото красное в бочку закатать и на дно пустить. Будет судьба, вернусь за добром, так сказал. И ушли они. А бочку в потаенное место в воду кинули. Но не вернулись.
   – Это легенда? – спросил я.
   – Да ты что, сынок, – сказала бабушка, – самая правда настоящая. Все у нас знают, что бочку он потопил. Искали, как же. Только никто пока не нашел. Бандит-то этот бочку сперва заговорил, чтобы золото в чужие руки не давалось. Будут, сказал, мимо проходить, ничего не увидят, только воду чистую. А будет родная душа моя идти или я сам, сразу бочка из-под вод-то золотом заблестит.
   – Не заблестела, значит?
   – Не, сынок, не заблестела. Не было у него, стало быть, родной души-то. Не женятся такие, – добавила она, – и слава тебе господи, что не женятся, других бандитов не плодят.
   – А далеко до этой вашей Горы? – перебил я старушку.
   – Ты никак, – вздохнула она, – на Гору хочешь идти? Она ж не на берегу, а в болоте сидит. Ты ж потопнешь, городской. И зачем тебе эта наша Гора? – поглядела с неодобрением. – Никак за бочкой пришел? Так меня послушай: бога побойся, нехорошее там золото. У нас мужики прежде на Гору-то ходили, и в лесном озерке искали, и под горой, даже один траншею провел, чтобы воду из озера спустить. Слава тебе господи, сам не потоп и других не потопил. Не ходи. Там лес глухой, елка одна, собьешься – никто не поможет. Народа тут у нас теперь мало, кричи – не кричи. А провалишься с тропы, так затянет.
   – Да я не клад искать, – стал я бабушку успокаивать, – я посмотреть, как там ваши разбойники жили. Интересно же. Может, кого в провожатые порекомендуете?
   – Если не бочку копать, так пойди, – кивнула, – возьми с собой Микиту Молодого.
   Молодому Миките оказалось лет так шестьдесят, но выглядел он бодро, хотя и хромой на одну ногу. Провел он меня тропой до разбойничьей Горы-Городища. Действительно, самое по виду разбойное место. Склоны все обрывистые, поросшие елью, вокруг горы одни болота и это озеро, в котором главарь шайки потопил золотую бочку. Одному в таком месте даже оставаться не хотелось. Вокруг горы я заметил следы древнего рва, вовсе это была не современная траншея. Кто ее проложил? Для каких целей? Когда?
   – Водил я сюда, – сказал Молодой Микита, – вашего брата ученого из Пскова, так он говорил, вроде наша Гора для истории ценная очень. Будто она прежде Пскова была. Или воины на ней сидели. А потом уж сел наш разбойник.
   – Все может быть, – согласился я, зачерпнул воды из озера, и странной она показалась на цвет, красноватой какой-то.
   – Вот-вот, – закивал мне старичок, – он тоже черпнул и глядит. Я спрашиваю: «А могло золото из бочки в воду утечь и жидким стать?» А он смеется и говорит: «Не, дедок, это скорее всего медный колчедан залегает». Ты попробуй, она не ядовитая. Сразу на вкус поймешь.
   Мне неловко было отговариваться санитарными нормами, так что я лизнул немного озерной водицы. И вправду: слабый привкус меди. Или на дне лежит старинное вооружение из меди, или же Гора-Городище стоит на медных залежах. Воды озера лежали передо мной, но сквозь них ничего разглядеть было нельзя. Ни с горы ничего не было видно, ни с болотистого берега.
   – Я тебе вот что скажу, – напутствовал меня на прощанье Молодой Микита, – не ходи ты больше за этим золотом. Видал я, как глаза у тебя зыркали. Плохое это золото. Пусть дальше в озере лежит.
   Забегая вперед скажу: через год мои знакомые-историки побывали на этом озере, попробовали нырять. Но ничего вроде бочки на дне так и не увидели. Впрочем, для серьезных поисков у них не было ни времени, ни хорошей техники. Тогда же я бы ни за что в такую воду нырять не стал, от одного ее вида меня била дрожь.
   А вернувшись домой, я решил поговорить с теми ныряльщиками, которые обследовали воды Чудского озера. Спрашивал, не нашли ли они останков немецких рыцарей и особенно – костей их великого магистра.
   – Мы не находили, – сказал водолаз Сережа. – Наткнулись на несколько костяков, думали, что древние, а оказалось – современные: видимо, утопленники. Говорят, кто-то из ребят и немецкие кости нашел. И вроде даже с латами. Но там ведь не только Ледовое сражение было. Там же рыцари часто появлялись, могли случайно и потонуть, если сдуру пошли слабым льдом. А чего вас так этот магистр интересует?
   Я объяснил.
   – Э, – пробормотал Сережа, – странный крестик. А еще страньше, что этот крестик рядом с золотом из курганов и монгольской деньгой. Знаете, какое у меня мнение?
   – Ну, какое?
   – Это у вас там был разбойничий клад. Знаете, сколько разбойников по всей России водилось? Где ездят купцы, там уже разбойники сидят. Они могли и курган разрыть, и ханов ограбить, и на рыцарей напасть. А потом все это взять и прикопать для верности. Особенно мне кажется, что все это так и было, как раз потому, что у вас там персидские украшения.
   Вернувшись домой, я пересказал разговор Леве. Тот нахмурился. Потом вздохнул и произнес роковую фразу:
   – А почему бы и нет? Можно попробовать и разбойные клады…
   Так я засел за изучение материалов по кладам, которые припрятали на нашей земле разбойники и мародеры. Учитывая, что верхним пределом древности в нашем описании был XVI век, искать следовало среди кладов, относящихся к этому времени. Но на всякий случай мы «захватили» и более поздние клады. Картинка получилась распрекрасная: не раньше скифов, не позже революции. Ведь хоть последняя по времени монета была у нас из XVI века, но сам клад, точнее его опись, происходил из здания, построенного уж никак раньше восемнадцатого… Я создал на своем компьютере целую папку, которую так и окрестил – «Разбойники». Туда я стал заносить сведения обо всем, что нам известно о разбойном элементе со Средневековья до революции.

По разбойничьим следам

   Вывод был ошеломляющим: если уж кто и закопал множество кладов – так это лихие люди. Были они в нашей стране во все времена, во все времена и прятали свои сокровища. Вполне понятно почему. Для разбойничьей шайки важнее всего мобильность, то есть возможность быстро и легко перемещаться на большие расстояния. Профессия, так сказать, обязывает. Сообщили атаману, что в сорока верстах проедет богатый обоз, он людей и за сорок километров поведет, лишь бы добычу взять. Такова разбойничья доля. Поэтому лихие люди имели место, где шайка собиралась в полном составе и в нерабочие дни жила. Но одного места им было мало, и укрытия на всякий случай делали во всем промысловом районе. Так было всегда. И во времена Киевской Руси, и в девятнадцатом столетии. Способы добычи ценностей у населения за это время не изменились. Менялись только согласно времени оружие, одежда, характер добычи. Если в X веке разбойник тащил в свое логово шейные гривны и серьги-лунницы, то позже в разбойных кладах можно найти колье, броши, драгоценные кресты. И во все эпохи большая часть награбленного имущества состояла из монет (а иногда и из золотых и серебряных слитков). Эти монеты в кладах помогают их правильно датировать. Так что разбойные клады интереснее всего для нумизматов. Но найти такие клады непросто. Ведь разбойники выбирали укрытия в таких местах, куда законопослушные люди соваться не любят. Меньше всего надежды, что золото будет припрятано в самом логове. Это, скажем, добыча, которую не успели припрятать. А настоящие разбойные клады прятались надежно. Надежнее спрятаны только могилы монгольских ханов. Так что найти разбойный клад можно лишь случайно.
   Если учесть, что с XVII по XIX век не было в провинции ни единого спокойного проезжего тракта, а иногда банды лютовали и вблизи столиц, то утаенных кладов должно быть множество. Знать бы лишь, где искать. Я специально выяснял, какие районы по криминогенной обстановке были опаснее всего. И понял, что спокойных мест вообще не было. Об этом свидетельствуют разного рода официальные документы, требующие от воевод, наместников, губернаторов, полиции усилить борьбу с преступным элементом. Об этом же говорят и показания тех несчастных, которые оказались ограбленными или избитыми, а в худшем случае – показания тех, кто нашел мирных граждан с перерезанным горлом. Недаром бессмертный образ Ваньки Каина вошел в средневековый русский фольклор. А кроме Ваньки были Кудеяр, Урак, Темьян, Злеиха, Свеклин, Иван Фаддеевич, Замотаев, Богомолов, Сивый Беркут, Ханин, Брагин, Зубакин, Шагала, Долотин, Тяпка, а также граждане, имена которых нам известны из русской истории – Степан Разин, Емельян Пугачев, Ермак. Все они ходили в «воровской», то есть разбойной, шайке. Речь о кладах Разина и Пугачева пойдет ниже, но и простые разбойные люди, не такие именитые, оставляли свои клады. Берега Волги славились разбойниками на протяжении всей русской истории. Тут, скажем, гуляли все вольные люди, грабя как на воде, так и на суше. Особенно плохим по воровской опасности было среднее и нижнее течение Волги. От Нижнего Новгорода и до Астрахани. Опасными были и области южнее Москвы – Тамбов, Орел, Таганрог, Воронеж. А на присоединенной в 1654 году Украине вовсю гуляли разбойники из казацких шаек.
   Вокруг Саратова злодействовал Кудеяр. Молва приписала этому бандиту легендарные черты, изображая его то татарским великаном, который лютой смертью убивает правоверных христиан, то родным братом злого царя Ивана Грозного. Никто не знает, был ли Кудеяр-разбойник реальным историческим лицом, или же в этом образе слились черты всех гулявших в крае атаманов. О том, как царский отпрыск стал злым разбойником, даже сложили легенду.

   Волхвы нагадали Ивану Грозному, что примет он смерть от руки младшего брата, так что Грозный решил от братца избавиться и приказал своим слугам его удавить. Но слуги любили царевича и приказания не выполнили. Мало того, вместе с бедным царевичем они бежали к турецкому султану, тут-то и стал царев племянник Кудеяром – он отрекся от отеческой веры и принял ислам.
   Когда исполнилось Кудеяру семнадцать годков, отправил его турецкий султан с войском на землю Русскую, но налетела страшная буря и погубила все султанское войско. Спасся только Кудеяр со своим верным слугой Симом. Возвращаться назад, в туретчину, Кудеяр побоялся: кто знает, как воспримет султан такое возвращение без победы. Так что поселился он в диком месте у села Лох и стал грабить купеческие обозы. Прошла слава о его подвигах среди местных разбойников, и сбежались к нему со всех сторон лихие люди. Жили они в пещерах в горе: «прорыли ходы и комнаты, убрали их всяким добром. А чтобы в горе воздух был легким, чтобы в ней можно было разводить огонь и держать коней, пробили сверху горы трубу, которую выложили внутри камнем», – гласит легенда.
   Много добра они награбили, но шли годы. Как-то слуга Кудеяра похвалился, что сможет одним махом перескочить на коне с одной горы на другую, прямо через ручей. Пришпорил он коня, взлетел в воздух и грянулся вниз вместе с конем, да так грянулся, что ушел с конем вместе на семь саженей в землю. Образовалась яма, и забил из нее родник, который стали звать его именем – Симов родник.
   Женат был Кудеяр на прекрасной девушке Настасье, но заболела она и тут же умерла. Любил он свою Настасью. А была она прежде монахиней. Когда гулял Кудеяр по Оке, то набрел раз на Крестовоздвиженский монастырь, увидал на тропинке молодую монашку и открыл ей свою душу. Исполнилась она сострадания к тяжелой участи Кудеяра, пошла с ним добровольно среди разбойников жить. Только недолгим оказалось счастье. Запечалилась она и вот – теперь умерла. Так за один год схоронил он всех, кого любил.
   Тогда задумался Кудеяр, почему на него валятся беды да несчастья. И понял вдруг: оттого, что от веры родимой отрекся и души христианские губил без разбора. Испугался Кудеяр, что после смерти отправится в ад к грешникам, решил покончить с разбойной жизнью. Расстался он со своими молодцами, в пещере выстроил церковь: иконостас в ней был из чистого золота, а колокол из чистого серебра. И жил он так до самой смерти в преклонном возрасте внутри горы, замаливая всю кровь, которую пролил. Именем Кудеяра еще век назад пугали малых детей.

   Искали и клад Кудеяра. Ведь адрес был как бы известен: пещера у села Лох Саратовской области. До сих пор вся земля по реке Алатырь покрыта холмиками – это следы кладоискательской деятельности. Особенно искателей согревала мысль о золотом алтаре и серебряном колоколе, но кроме этого было достоверно известно из легенд, что остальные сокровища Кудеяр не раздал собратьям, когда всех повыгонял, а зарыл где-то в земле. И сокровища были немалые.
   Впрочем, адрес Кудеярова клада может оказаться и совершенно другим, потому что о лихом разбойнике рассказывали не только в Саратовской и Нижегородской областях, но и гораздо дальше от Волги – на Орловщине, в Рязани и Тамбове, Ельце, Орле и Туле. Точно Кудеяр был вездесущим и грабил по всей русской земле. Но тут уж объясняется все просто: Кудеяр был ко всему прочему смышлен в науке чернокнижной, то есть слыл колдуном. А колдуны могут запросто переноситься из Орла в Саратов в мгновение ока. Про Кудеяра сказывали так:

   «Страшный колдун был. И какою поганой силой владел: раскинет на берегу речки, озера, так какого ручья, раскинет полушубок или свиту и ляжет спать; одним глазом спит, другим сторожит: нет ли погони где; правый глаз заснул – левый сторожит, а там левый спит, правый сторожит – так вперемену; а как завидит где сыщиков, вскочит на ноги, бросит на воду полушубок, на чем спал, и станет тот полушубок не полушубок, а лодка с веслами; сядет Кудеяр в ту лодку – поминай как звали… Так и издох своей смертью – никак изловить его не могли, как там не старались».

   Так почему бы ему не оказываться сразу в двух, а то и трех местах? Колдун!
   Если провести топонимический анализ по карте, то постоянно будешь натыкаться глазами на такие названия, как Кудеяров лог, Кудеярово болото, Кудеярова крепость. В одной нижегородской области два села с названием Кудеярово и Кудеяровка. Что это? Реальные стоянки атамана или же последствия русского фольклора? А уж если собрать кладоискательские карты, которые ходят в разных местностях, то там можно обрести Кудеяровы камни, холмы, горы, кресты, колодцы, озера, родники, пещеры и прочие места, где разбойник заныкал многочисленные клады. Пожалуй, без магии всей жизни не хватит живому человеку так рассеять и разбросать свои сокровища. Тут существует еще одна легенда: якобы было в ту пору на Руси семеро братьев Кудеяров. Час от часу не легче. Чуть ли не раздел территории между ближайшими родственниками, и все – Кудеяры. Про Кудеяра из села Кудеярово предание гласит: «Все леса до самого Мурома были, считай, его. Глухо было тут, непроходимо, только несколько дорог на всю пущу. А еще были тропинки протоптаны, чтобы на дороги эти в разных местах выходить неожиданно. Вот их, говорят, проторили люди разбойника Кудеяра».
   Мы бы сказали: этот кудеяровский Кудеяр держал огромный район от Волги до Мурома. А остальным Кудеярам, вероятно, достались куски поменьше. И все Кудеяры прятали свои сокровища, ведь были эти сокровища неслыханные. Даже охрана почтовых карет не спасала людей от ограбления.
   Про дорогу из Ефремова в Елец даже Иван Бунин (а он ведь писал о самом конце XIX – начале XX века!) говорил с содроганием:

   «Большая дорога возле Становой спускалась в довольно глубокий лог, по-нашему – верх, и это место всегда внушало почти суеверный страх всякому запоздавшему проезжему… И не раз испытал в молодости этот чисто русский страх и я сам, проезжая под Становой… Все представлялось: глядь, а они и вот они – не спеша идут наперерез тебе, с топориками в руках, туго и низко, по самым кострецам, подтянутые, с надвинутыми на зоркие глаза шапками, и вдруг останавливаются, негромко и преувеличенно-спокойно приказывают: „Постой-ка минутку, купец…“»

   Дальнейшее понятно: хорошо, если уйдешь живым. Коней отпрягали и забирали, кареты грабили и топили в болотах, проезжих резали. Кудеяров было достаточно. Недаром чуть не обо всех городах сложили поговорки. «Орел да Кромы – ворам хоромы, Ливны ворами дивны, а Елец – всем ворам отец, да и Карачев на поддачу!» XVII век был настоящим веком кудеяровым. И понятно: в начале столетия по стране прокатилась русская смута, а прежде нее лютовала опричнина. Плохое время рождает разбойников. Ездили кудеяры по дорогам, никого не страшась, «с боевыми цепами, копьями и со всем разбойничьим прибором», как писали современники. А обирали так, что снимали всю одежу до исподней рубахи, тех же, кто не хотел расставаться с добром, «били смертию», говорят нам документы, «и взяли разбоем». Обирали не только богатых людей, но и мужиков, идущих с заработков или с рынка.
   А с богатыми был другой разговор, их не обязательно было подлавливать на дорогах. Кудеяры знали точно, где живут те, кто может хорошо поделиться. Так что к богачу, поставленному разбойниками на учет, присылали подметное письмо, в котором указывали, куда, сколько и чего должен сдать несчастный, чтобы ему сохранили жизнь. Иногда просто уведомляли, чтобы к определенному часу хозяин ждал гостей, приготовив деньги и другое имущество, а также вина и еды на всю разбойную братию. И беда, если хозяин решал сообщить об угрозах полиции, тогда судьба его была решена. Дело несчастного помещика Красильникова из-под Воронежа завершилось такой записью в розыскном документе:

   «Приезжало в дом отставного полковника Михаила Дмитриева сына Красильникова, нарядным делом, незнаемо каких воровских людей человек сорок, и оная воровская шайка разбили тот дом и ево, полковника Красильникова, били мучительски, от которого бою он, Красильников, и умер, а что в доме ево было, разграбя все без остатку, бежали незнаемо куда».

   Красильников надеялся на защиту властей. Разбойники наказали его смертью. А добро, конечно, пошло на веселую жизнь грабителей. Впрочем, среди кудеяров были своего рода Робин Гуды, эти крестьян не трогали, облегчали на сбережения только власть имущих – помещиков, купцов и попов. А золото и драгоценности «на черный день» зарывали в землю. Самым доверенным людям разбойники сообщали, как найти клад, если сам главарь не сможет его забрать (такое случалось часто).
   Указания, как искать кудеярово богатство, даются, впрочем, самые туманные: «Есть же на дубе лук, – гласит указатель, – на липе харя вделана дубовая, лук целит по харе через колодезь, а на выезде из городища два кургана, что сенные копны: головою лечь на курган, ногами на другой». Вот попробуйте по таким указаниям найти клад разбойника, если ни лука не осталось, ни хари, ни колодца, ни даже, может, той липы и дуба, а если и существуют они, то где их искать? Мне указатели кладов напоминают рассказ Эдгара По «Золотой жук», но там хоть поиски были ограничены известной территорией, а тут территория – вся страна.
   Клады Кудеяра по общему искательскому мнению – заговоренные. Для того чтобы их взять, нужно как минимум пойти на Симов родник, добыть золотой ключ, а прежде нужно вычерпать воды родника до самой воды Ужиного озера. Задача практически невыполнимая. Но и на этом требования к искателю клада не завершаются. Набрать нужно рабочих для рытья в нечетном количестве (лучше – числом тринадцать), рыть только по ночам и без крестов на груди, не осеняясь крестным знамением. Никаким огнем при этом трудоемком процессе пользоваться не полагается – ни свечки, ни фонаря, – только луна может освещать работу кладокопателя. Если в потемках вы сможете работать, то клад, говорят, откроется и сам золотым сиянием путь укажет. Словом, чертовщина.
   Другие разбойники, скажем, местного значения, тоже сохранились в народной памяти. И эта память, конечно, прежде всего сохранила указания, как найти тот или иной клад. Ярославский разбойник Иван Фаддеевич зарыл свой клад (огромный, по легенде) где-то в Каревском лесу. Лес тогда был дикий и непроходимый. Другой его клад находится где-то в селе Елизаветино (бывшее имение Скалозубовых) внутри огромного холма. Говорят, весь холм изрезан подземными ходами, существует и примета, как найти вход: нужно ориентироваться на рябину, под корнями которой идет подземная нора. Еще один его клад скрыт в колодце на старом городище возле деревни Жерновка. А еще один требует особого подхода. Зарыт этот клад на берегу Волги, в урочище Городина, недалеко от Кисловского оврага. Там нужно найти большой валун, который называется Крестов-камень. В полдень надо встать спиной к камню и идти на солнце, пока не дойдешь до огромного дуба с пятью стволами. Под дубом и находится сокровище. Но просто так его взять нельзя (заговоренное, как обычно), сперва следует трижды обойти дуб по солнцу, и клад вылезет из-под земли сам в виде собаки. Эту денежную собаку нужно убить, тогда она в мгновение ока рассыплется на золотые монеты!
   На Волге гуляло много лихих людей, так что и рассказов о кладах и о том, как их добыть, тоже бытовало немало. После того как полиции удалось схватить и уничтожить огромную банду в лесу под Пермью, было обыскано и старое городище, где грабители основали свое логово. Так вот местный народ долго еще занимался раскопками найденной там огромной ямы. Считалось, что в яме лежат несметные богатства, но они заговоренные. Особенно крестьяне мечтали добыть из ямы святыню – икону Казанской Божией Матери в золотой ризе. Но сколько ни копали, ничего так и не выкопали. Только жителю соседнего сельца повезло – он случайно наткнулся на зарытый в землю горшок с серебряными монетами. Денежки, скорее всего, были вовсе не разбойными, а кто-то спрятал их во время походов монгольского хана, когда волжские города были пожжены и пограблены.
   Шайки, которые сбивали атаманы, не всегда прятались по лесам да заброшенным городищам. Эта работа имела сезонный характер. Редкая шайка занималась разбоем зимой, в это время года шли только на большое дело. Разбойники – тоже люди, и они любили комфорт. В нужный час атаман созывал сотоварищей, и они шли брать добычу. Обычно же все было куда проще: весной-летом лихие люди добывали сокровища, осенью разбегались кто куда. Но перед этим обязательно прятали нажитый за сезон общак. Само собой, этот общак надежно скрывала земля или пещера. Глухие леса, темные норы, подземные ходы – вот места, где нужно искать разбойные клады. Но даже если знаешь примерно, где клад может быть зарыт, не обязательно его можно найти. Я сам был свидетелем такого поиска.
//-- * * * --//
   Приятель Левки, Роман Рачков, который ищет клады не потому, что они стоят денег, а потому, что это увлекательное занятие, раскопал в какой-то старой газете описание поимки банды средней руки разбойничка, промышлявшего в XIX веке. В статье давались точные указания, где взяли этого нехорошего гражданина, как пытали и как казнили. Сообщалось также, что на допросе он признался, что в разных местах заложил «золотые схроны». Несколько адресов таких схронов указывалось. Полиция провела беглый обыск, ничего не нашла и больше этим делом не занималась. Местные жители еще во время поимки злодея тоже попробовали себя в кладоискательстве. И тоже от затеи быстро отказались.
   Роман загорелся. Он приобрел точные карты, просчитал буквально по сантиметрам, где мог быть устроен схрон. Изучил все возможные письменные и печатные свидетельства той эпохи. И однажды он пришел к нам и сказал: «Все, завтра идем копать, берите фонарь». Мы выехали куда-то за город, прошли совершенно разбитой и страшной дорогой до небольшого леска. В этом болотистом леске стояло старое городище. В нескольких местах земля со склонов обвалилась, и были видны выемки, как бы норы. Одну из таких нор Роман и облюбовал. Он сперва долго сверялся со своей самодельной картой, потом полез в нору, светя фонарем. Мы поползли следом. Но метров так через пять ход кончился. То ли его завалило, то ли он и так никуда не вел, а был проложен кладоискателем прежних лет, но пути вперед не было. Роман попробовал прокопаться, но наткнулся на камень – впереди была стенка. Так что точно выверенный маршрут схрона оказался ложным.
   Но у этой истории было продолжение, и занятное. Левка срочно сообщил археологам, которые давно собирались проверить подозрительный холм. На городище начались плановые раскопки, шурф проложили как раз по нашей «норе», стали расчищать фундамент древнего здания, и кто-то ошарашенно отступил назад. Сбежались все, кто был на раскопе. Обнаженный кусок фундамента выглядел совершенно неправильно: точно по видимому центру камень был выбит и снова заделан. Ясно было, что выбоину маскировали уже спустя сотни лет. Так что раствор сняли, камень вытащили и увидели тот самый разбойничий схрон, который мы искали! Только он был практически пуст. Завалялись несколько монет начала XIX века и серебряный крестик. Очевидно, кто-то из братьев-разбойников забрал добычу, а хороший тайник снова замаскировал – вдруг еще пригодится?
   К нашему делу, понятно, этот бывший клад тоже никакого отношения не имел, и я рассказал этот случай только для иллюстрации, чтобы стало ясно, как обстоит дело с указаниями старых газетных сообщений и архивных материалов.
//-- * * * --//
   Следы нашего клада, сколько мы ни пытались их вести от разбойничьих схронов, ничего не давали. Однако наш друг Роман, которого мы посвятили в тайну, прочитал замечания Грабишкина, подумал и изрек:
   – А чего это вы от Стенькиного следа отказались?
   И ведь, гад, даже процитировал Грабишкина: «Наличие в коллекции множества персидских монет и украшений как нельзя лучше свидетельствует о происхождении их из добычи Степана Тимофеевича Разина. Скорее всего, эти величайшие ценности были позже похищены злоумышленниками из Грановитой палаты». Опять эта палата, ох ты боже мой!
   Тут уж мы оба только мучительно заскрипели зубами.

По разинским следам

   «Много он кладов закопал, – говорит легенда об известном разбойнике, которого в школьной программе именовали не иначе как героем крестьянской войны. – Да клады все те заговорены. Немало было охотников взять их, но никто не может похвастаться удачей. То отбросит незадачливого кладоискателя ветром на несколько верст, то вдруг покажется клад, да уйдет глубже в землю, и сколько потом ни копай – не докопаешься. Заговорены те клады на головы: на место, где зарыто сокровище, нужно принести двенадцать отрубленных голов – мужских и женских поровну».
   Степан Тимофеевич Разин только благодаря советской исторической науке был зачислен в борцы за светлое будущее русского народа. Степан Тимофеевич Разин ничем не отличался от разбойника Кудеяра, разве что размах у него был куда масштабнее, да напрасными мыслями о замаливании грехов он совсем не мучился.
   Степан Тимофеевич родился на Дону в станице Зимовейская, считается, что он был сыном пленной турчанки и казака. Казаки перемещались по всему югу страны, ходили походами на ближние степные народы – остатки ногайской орды, ходили они на татар и на турок. Погрузившись в легкие струги, они совершали грабительские набег на Крым, где доживало последний век ордынское государство крымского хана, а по Волге спускались до Астрахани и грабили суда турок. Так что женитьба отца Разина на турчанке не была чем-то из ряда вон выходящим. Такие браки были не в редкость. По общему мнению Разин считался «тумой» – так именовали потомство от смешанного брака с турчанками. От отца будущий атаман унаследовал стремление к вольной жизни, от матери – знание турецкого языка. Говорил он и на татарском. То есть по тем временам Степан Тимофеевич был казак образованный.
   Казаки в семнадцатом столетии жили в основном морским разбоем. Им мало было держать под контролем местные реки и взимать дань с проплывающих судов. Они стали выходить в Азовское и Черное моря, совершая дерзкие налеты. В конце концов туркам это так надоело, что они вынуждены были как следует укрепить Азов, возвели рядом с городом мощную крепость и перегородили нижнее течение Дона цепями, чтобы полностью перекрыть несносным соседям выход в ближние моря. Между турками и казаками постоянно происходили кровавые стычки. Турки пытались сначала договориться, потом – поставить казакам ультиматум, но все было впустую. Помните знаменитую картину «Казаки пишут ответ турецкому султану»? На ней изображен как раз этот безнадежный переговорный процесс. На все претензии турок казаки отвечали только грубыми прозвищами в турецкий адрес и новыми набегами.
   «Ты – шайтан турецький, проклятого чорта брат i товарищ i самого люципера секретарь!.. Свиняча морда, кобиляча срака, рiзницька собака, нехрещений лоб, хай би взяв тебе чорт! Отак тобi казаки відказали, плюгавче! Кошовий отаман Iван Сiрко зо всiм кошом запорiзьским», – так писал в 1682 году турецкому султану знаменитый атаман. Но наличие цепи у Азова вольница воспринимала весьма болезненно. Это в казачьем стане посчитали чуть ли не кровной обидой. И понятно почему. Морской разбой хорошо кормил Запорожскую Сечь. Переговоры зашли в тупик. Султан пытался применить к неспокойным соседям военную силу, но справиться с Сечью оказалось очень трудно. Казаки были хорошими воинами и отчаянными людьми. Словом, это были настоящие разбойники.
   Лишившись кормильца Дона, они стали грабить ближние русские земли. Иногда отряды лихих людей с Дона доходили до самого Мурома и Тулы. Набеги казаков ничем не отличались от набегов врага. Грабили они по-крупному, уводя из русских земель скот, забирая приглянувшиеся ценности и местных женщин. Так что для XVII века расхожее мнение, будто казаки защищали южные окраины русского государства, – чистейший бред. Если они что-то и защищали, так благосостояние собственной Сечи. Дошло до того, что русским приходилось держать военные отряды, чтобы отражать набеги с Дона и Днепра. Причем казаков вовсе не смущало, что грабят они православных христиан. Для этих граждан православные ничем не отличались от турок. Деньги водились и у тех, и у других. Но потеря кормилицы Турции сильно сказалась на уровне жизни в Сечи. Русские земли были гораздо беднее. Так что предприимчивый «тума» Степан Тимофеевич избрал другой путь к богатству. Он решил освоить не запрещенный Дон, а соседнюю Волгу. По Волге и Каспийскому морю ходили все те же богатые корабли. Поскольку Волга всегда была международной торговой рекой, и по ней, а не по Днепру пролегал известный из летописей путь из варяг в греки, то жизнь там била ключом. По Волге шел путь из европейской Московии в далекие среднеазиатские земли. На Каспии можно было отбить суда с товарами из Бухары, Самарканда, Индии. Так что освоение Волги сулило неслыханное богатство.
   Собрав казацкую вольницу, в основном молодых и нищих людей, Степан Тимофеевич перетащил струги с Дона на Волгу и приступил к планомерному разбою. Этот разбой нам и известен как крестьянская освободительная война русского народа! Ни о каких высоких материях Степан Тимофеевич даже и не задумывался. Он мечтал только об одном – о богатстве. Для московского царя казаки были сплошной головной болью. Поскольку они рвались с Волги в богатые иранские города, это грозило большими дипломатическими неприятности. Ссориться с соседями были и опасно, и неприятно. Но сил, чтобы навести на Волге порядок, русским не хватало. Астрахань в ту пору была далекой южной окраиной. Так что ничего не оставалось, как поставить под Астраханью мощную русскую крепость и ввести в нее довольно значительный гарнизон. Таким образом царь думал остановить грабительские набеги на мирных купцов, совершавших торговые путешествия по Волге и Каспию. Не тут-то было! Степан Тимофеевич плевать хотел на этот гарнизон. Он знал, что горстка отчаянных донских парубков способна справиться с регулярным отрядом.
   В 1667 году Степан Тимофеевич перебрался вместе с соплеменниками на Волгу. И первое, что он на Волге сотворил, – начисто ограбил суда, которые снабжали московского патриарха черной икрой. Мало того что он пограбил патриаршие корабли, он выбрал самые лучшие и быстроходные, снял с других все вооружение, продовольствие, амуницию и таким образом решил важную проблему: теперь можно было смело пускаться в грабительские походы на море. Эти походы поименованы историками как персидские.
   Перво-наперво Степан Тимофеевич нашел наименее охраняемый путь из Волги в Каспий. Он не стал проходить там, где стоял гарнизон, а прорвался в море мимо астраханского войска по одному из мелких протоков в манящее море. Впереди была свобода. Казаки захватили и сделали своей базой каспийский островок Чечень. Так что, когда в песнях и сказаниях о донских кладах появляются слова «чечены» или «чичены», то речь идет вовсе не о современных чеченцах, а о тех самых запорожцах, поселившихся на Чечене. Остров был удобный. С него можно было контролировать все передвижения по торговому морю. Этого, впрочем, им показалось мало. Ведь южнее русского берега лежали богатые города – Дербент, Терки, Баку, Решт, Ферахабат, Астрабат.
   Степан Тимофеевич задался целью их захватить и ограбить. Тактика, которую избрал атаман для этой цели, была хитрая. Он никогда не пытался взять город с налета, а предварительно засылал туда переодетых в местное платье людей, хорошо знавших язык и обычаи местных жителей, и они собирали всю нужную информацию: сколько в городе стоит войска, есть ли укрепления, где находятся богатые кварталы. Несколько дней лазутчики исследовали приглянувшийся город, а затем под покровом ночи подводили к нему узкие струги – замечательные маневренные суда, способные ходить по мелким прибрежным водам, и атаковали противника в самых уязвимых местах. Нападения они совершали с первыми лучами солнца, когда и гарнизон, и жители никаких дерзостей не ожидали. Если в городе был крупный гарнизон, они предпочитали не связываться.
   Захватив город, наши разбойники начинали самое привычное для них дело – грабеж. Грабили быстро, эффективно и подчистую. Бедные кварталы, само собой, не трогали. Но не из любви к простому народу, а просто потому, что там поживиться было нечем. Завершив присвоение чужого имущества, казаки оттягивались, отдыхая от пережитого волнения. Несколько дней они сидели в разграбленном городе, занимаясь неотложными делами, грузили захваченное добро на корабли, а при виде посланного против захватчиков регулярного войска тут же отходили от берегов, рассеивались и плыли к своей базе на острове Чечене. Иными словами, вели жизнь привольную и при– ятную.
   Сначала они грабили северное побережье Каспия, но потом так осмелели, что стали орудовать и на южном берегу. Это уж совсем не понравилось персидскому шаху. И тот вынужден был послать против Разина крупную флотилию из пятидесяти боевых кораблей. Надо же было как-то противостоять грабежам казачьей вольницы! Шах хотел не просто уничтожить налетчиков – он понимал, что струги Разина могут при приближении флота тут же рассеяться, а гоняться за разбойниками по всему морю себе дороже. Шах решил… изловить грабителей сетью. Чтобы ни один не ушел. Так что для поимки злостных нарушителей покоя в иранском море адмирал Менед-хан приказал сковать свои суда единой цепью. Эта цепная тактика прекрасно работала в низовьях Дона, так что, по его мысли, должна была сработать и в открытом море. Корабли хана должны были загнать Разина в ловушку, окружить и таким образом изъять из обращения.
   Но Менед-хан не учел одного: он столкнулся с очень хитрым и изворотливым противником! Разин быстро узнал про готовившуюся против него кампанию и придумал свой план. Это был очень дерзкий и отчаянный план. Вместо того чтобы попасть в расставленную адмиралом сеть, Разин решил заманить персидский флот в свою ловушку. И когда персидская флотилия подошла к острову Свиному, собираясь раскинуть сеть, Степан Тимофеевич сделал вид, что замешкался и его струги не могут развить скорости, чтобы уйти от погони. Персидский флот готовился праздновать победу. Тут-то от казацкой флотилии отделились шесть кораблей, которые на веслах резво понеслись к флагманскому кораблю противника. Разбойники быстро взяли адмиральский корабль на абордаж, прорубили топорами дыры в борту и закинули туда бочки с порохом. Флагман персидского флота вспыхнул как спичка, и его разнесло на куски. А поскольку с флагманом были надежно скованы и другие корабли, то все они благополучно пошли на дно, куда их неумолимо тянули ловчие цепи. Только немногим кораблям персидского флота удалось вырваться из ловушки, но им тоже не удалось спастись от казачьей хитрости. На носу каждого струга стояли отличные русские пушки, снятые с патриаршего торгового каравана. Так что разбойники просто расстреляли оставшиеся суда, ограбили подчистую и пустили их на корм рыбам. В ходе этой морской битвы уцелело всего три военных судна. Остальной флот был потоплен.
   Добыча Разину досталась отличная. А среди захваченного добра Степана Тимофеевича оказалась и дочка несчастного персидского адмирала Фатима. Степан Тимофеевич тут же сделал пятнадцатилетнюю красавицу своей «женкой». Оставаться на каспийском Чечене теперь становилось опасно. Против Разина персидский хан стал собирать мощное войско. Казакам совсем не светило воевать против персов. Немного побаловаться, пограбить – да, но воевать? Степан Тимофеевич понимал, что против регулярной армии вряд ли выстоит. Так что он решил податься на родину.
   Возвращение было триумфальным. Астраханскому воеводе Ивану Прозоровскому каспийские соседи не нравились, так что хитроумному атаману удалось быстро убедить воеводу в том, что все свои подвиги он совершал во благо русского оружия, а вовсе не из-за каких-то меркантильных целей. Убеждение было плодотворным еще и потому, что разбойник пожаловал воеводе соболью шубу со своего плеча, то есть из захваченных ценностей, а также другие персидские диковины. Прозоровский беспрепятственно пропустил разбойный флот в Астрахань. По случаю удачного похода на персов, который воевода едва ли не ставил теперь себе в заслугу, Степана Тимофеевича чествовали как героя. Он вместе со своими лихими товарищами беспрепятственно гулял по Астрахани, устроив настоящий праздник для обывателей. Шествуя по главным улицам города, он небрежно кидал в толпу золотые дукаты и сиял широкой улыбкой. Если бы в те времена было телевидение, мы бы сказали, что атаман позировал на камеру.
   Зрелище, конечно, было незабываемое. Разинские струги из простых легких кораблей превратились в произведения искусства. Они все были богато изукрашены, а разинский струг так и вовсе обит красным бархатом и украшен персидскими жемчугами. Вместо простых морских парусов атаман велел поставить два парчовых. Так что струг Степана Тимофеевича сверкал, как новогодняя елка. Другие корабли, конечно, были украшены победнее, но тоже потрясали драгоценными бухарскими коврами и китайскими шелками. Народ на улицах при виде Разина вопил «батюшка», за что атаман тут же щедро одарял его персидскими подарками. Выход атамана больше всего напоминал выход московского царя.
   Впрочем, замыслы Степана Тимофеевича были великими. Пересидев немного в Астрахани, он собирался вернуться на Дон, слегка отдохнуть, побахвалиться добычей перед другими казаками и с божьей помощью пойти воевать московское царство, чтобы с помпой сесть там на престол. По реакции населения в Астрахани Разин понял, что с таким золотым запасом, которым он обладает, московский царь против него ничего и сделать не сможет. Стоит только атаману выйти в полном постперсидском сиянии, как все тут же падут с воплями «батюшка, государь наш еси», а войска, вместо того чтобы биться, встанут под разинские знамена. Возможной войны он не боялся. Если удалось побить персидского шаха, который по тем временам был гораздо сильнее московского царя, то справиться с белокаменной больших проблем не составит. «Новый русский царь Степан Разин Завоеватель» звучит ведь гордо? Но сначала, до похода на Москву, нужно было припрятать добычу.
   Добыча, которую Разин привез из персидского похода, была огромной. И не секрет, что на эту добычу завистливыми глазами смотрел астраханский воевода. Разин быстро сообразил, с каким человеком имеет дело. Прозоровскому он доверять не мог. Каждую золотую вещь или шелковое одеяние воевода провожал голодным взором. Разин стал думать, что, пожалуй, этот Прозоровский может подослать к нему лихих людей, чтобы отнять награбленное. Так что свою добычу атаман разумно разделил на две части. Первая, меньшая, осталась при Разине, вторая, огромная, составляла теперь «царскую казну», и ее следовало хорошо припрятать. Где-то здесь, под Астраханью, Степан Тимофеевич Разин и заложил в кованых сундуках свой самый крупный клад. По одним слухам, это произошло на астраханской Косе, по другим – в иных местах. Свидетельницу тайного захоронения клада несчастную «женку» Фатиму Степан Тимофеевич Разин предусмотрительно сбросил после захоронения сокровища за борт своего бархатного струга, ее добили веслами и пустили на дно. Женщинам в вопросе хранения золота атаман не доверял. Правда, не всем. После Фатимы у него образовалась еще одна «женка» – атаманша Алена.
   Когда войной против московского царя Разин гулял по Волге, собираясь идти на столицу, чем сильно перепугал царя, секрет волжских кладов был поведан этой Алене. Алена была личность замечательная. Она участвовала во всех разинских разбоях. И он ей доверял. Из сподвижников было у него трое верных – Алена, брат Фрол да затесавшийся в казачью вольницу барон Аугустус фон Роде, лицо и вовсе весьма занимательное. Роде происходил, скорее всего, из рода того самого первого русского капера иноземного происхождения Карстена Роде. Этого отважного морского разбойника в свое время нанял на русскую службу царь Иван Васильевич Грозный. Капер получил даже титул от русского царя. Грозный назвал его «русским морским атаманом». И ведь точно в воду глядел! Его потомок стал советником при другом «русском атамане» – Степане Разине. Первый Роде получил от царя охранную бумагу, в которой ему предписывалось следующее:

   «…Силой врагов взять, а их корабли огнем и мечом сыскать, зацеплять и истреблять, согласно нашего величества грамоты… А нашим воеводам и приказным людям того атамана Карстена Роде и его скиперов товарищей и помощников в наши пристанища на море и на земле в береженье и чести держать, запасу или что им надобно, как торг подымет, продать и не обидеть». [20 - Цит. по: Липовский А. Карстен Роде – корсар московского государя // Колумб. 2005, № 5.]

   Так что Грозный очень надеялся на пиратские способности предка нашего Аугустуса, советника при разбойнике.
   Карстен Роде в 1569 году благополучно приступил к службе – то есть стал планомерно грабить и уничтожать шведский флот. За первый месяц он взял и привел в русский пиратский порт приписки – Нарву – тринадцать шведских судов. За три месяца у него их стало уже три десятка. А поскольку Нарва была все же не самым удобным портом, то в водах Балтики Роде освоил остров Барнхольм и создал еще несколько совершенно разбойничьих гнезд. С военными шведскими кораблями предпочитал не связываться – опасно да и добыча маленькая. Зато торговые корабли, и не только шведские, пользовались у него большим успехом.
   Счастье длилось недолго: скоро русскому царю пришлось сдать выход на Балтику, но Роде остался. Он все так же упорно грабил торговые суда и избегал военных. В конце концов это всем надоело, и датский король отправил на Борнхольм свою эскадру. Пирата удалось захватить и посадить на несколько лет в тюрьму. Царь Иван Васильевич, уведомленный о таком повороте дел, поспешил сообщить датскому королю следующее:

   «Лет пять или более послали мы на море Карстена Роде на кораблях с воинскими людьми для разбойников, которые разбивали из Гданска на море наших гостей. И тот Карстен Роде на море тех разбойников громил. 22 корабля поймал, да и приехал к Борнгольму, и тут его съехали свейского короля люди. И те корабли, которые он поймал, да и наши корабли у него поймали, а цена тем кораблям и товару пятьсот тысяч ефимков (талеров). И тот Карстен Роде, надеясь на наше с Фредериком соглашение, от свейских людей убежал в Копногов (Копенгаген). И Фредерик король велел его, поймав, посадить в тюрьму. И мы тому весьма поудивились». [21 - Там же.]

   Само собой, титул «русского морского атамана» к тому времени был с Роде предусмотрительно снят. А вот его потомок оказался замешанным в связях с казацким атаманом Разиным и даже попал в число лиц особо приближенных. В ту пору Роде занимал пост кормчего новгородского флота. Пост немаловажный. Каким образом атаману и кормчему удалось найти общий язык – вопрос открытый. Но скорее всего, пиратское прошлое славной семьи каперов не давало покоя и вполне обеспеченному иноземцу на русской службе. Потомственного пирата, так же как и разбойника Степана, интересовали прежде всего богатства.
   Степан Разин в конце концов оказался слабее московского царя, и его выдали властям собственные сторонники. Может быть, они испугались настоящей войны с регулярной армией, может быть, достаточно поживились на Волге и теперь такой ценой покупали себе покой. Но Разина и его брата Фрола удалось захватить в плен. В 1671 году разбойного атамана казнили в Москве. А вот его брат доставил царским властям немало хлопот. Стремясь избежать наказания, он заговорил о закопанных сокровищах. Царевы слуги это признание мимо ушей не пропустили. От Фрола стали требовать, чтобы он точно указал, где лежат клады казачьего атамана. О том, что такие клады существуют, знали все в тогдашнем государстве. Ведь при аресте у Разина никаких сокровищ не нашли. Фрол охотно согласился сотрудничать со следствием.
   Первое место, которое он назвал, – Жигулевские горы. И тогда правительство снарядило целую экспедицию. Фрола под охраной доставили на Волгу. Тут, говорил Фрол и вел сопровождающих в какие-то ямы да урочища. Никаких сокровищ там не было. Экспедиция обшарила все Жигули, но так ничего и не нашла. Около Дона, сообщил тогда словоохотливый пленник. И царские люди с обозами потащились на Дон. Но и на Дону было так же, как и на Жигулях. Все те же ямы да урочища, и никаких кладов. В конце концов, измотавшись таскаться за проводником, Фрола вернули в Москву, где и казнили. А что с ним еще делать, если толку не добиться?
   Бедняга Фрол совсем не хотел ничего скрывать, он охотно показал бы все сокровища мира, если бы такой ценой можно было купить себе жизнь. Он просто не знал, что, пока его держали в тюрьме, «женка» Разина Алена с другим атаманским сподвижником Лукой Черепком успели перепрятать все тайные богатства. Они-то знали, что Фрол человек слабый и под пыткой обязательно даст слабину. Когда Фрола все-таки казнили, Алена отправилась по единственному надежному адресу – к потомку капера Роде. С помощью Аугустуса она надеялась освоить разинские сокровища. С собой Алена притащила планы и карты, где утаены клады. К тому времени Лука погиб, и Алена считала себя полновластной хозяйкой богатств. Аугустус фон Роде жил уже не в Новгороде, а своем поместье в Лодейном Поле. Он принял Алену, взял у нее карты, а ее саму безжалостно выдал властям как сообщницу атамана. Все бумаги относительно кладов Роде припрятал. Он тоже побаивался добывать разинское богатство. Надеялся, что ситуация изменится, дела Разина позабудутся, а потом можно будет и начать освоение ресурсов. Но дела Разина не забывались, время было неспокойное, и, так и не дождавшись удобного момента, бывший советник атамана умер.
   Тут завершается часть историческая, достоверная, и мы вступаем в область слухов и легенд. Одно время существовало множество карт атаманских схронов. И их не искал только совсем уж ленивый. Эти карты ходили по рукам, но всегда говорилось, что клады Разина волшебные, сатанинские и потому просто так не открываются, к ним нужно особое слово знать. В пунктах назначения указывались Астрахань, Симбирск да и вообще вся Волга. Ведь именно по ней гулял атаман и прятал награбленные ценности.
   Первой на поиски сокровищ отправились дочка Роде с мужем. В семье хранилась карта Алены с указанием тайника, о котором было написано, что там ни много, ни мало, а тридцать погребов с сокровищами! Незадачливые искатели вгрызлись в землю, но до погребов не докопались: земля над ними обвалилась, чуть не убила, а в довершении всего на место аварии отправились власти и арестовали наследников.
   Народные слухи о кладах Степана тем временем множились и множились. По одному из них адрес особо ценного клада таков: село Шатроманы под городом Симбирском. Известно, что Разин там действительно лютовал и грабил. Да и первый его волжский опыт с кораблями митрополита тоже произошел под Симбирском. В симбирском кладе, говорилось, столько золота, серебра и всякого достояния, что можно сорок раз купить и перекупить всю губернию, снести ее до основания и снова отстроить!
   Под Саратовом ходят слухи о кладе в устье Большого Еруслана. Есть там бугры, под которыми клады лежат. Один называется бугром Стеньки Разина, а другой – Стенькина Шапка. Якобы когда-то там было становище атамана, где и припрятал он то, что награбил в этом районе.
   О Царицынском кладе ходят вообще невероятные слухи. Рассказывают, что Разин зарыл целый корабль, доверху набитый золотом. Но сколько этот корабль ни искали – ничего не нашли. Хотя известно даже место: село Песковатовка. Якобы во время весеннего половодья ближайший сотоварищ Разина Стенька Ус завел туда такой корабль, а тот завяз, когда вода стала сходить, и его прикопали.
   Недалеко от Камышина, где атаман устроил тюрьму для своих пленников, за которых надеялся взять выкуп, тоже должен находиться клад, а может, и не один. Ведь Разин хорошо поставил торговлю живым товаром. В заложниках у него отсидело немало местных богатеев.
   Народ говорит, что можно поискать и на Настиной горе – так должно называться место, где Разин похоронил еще одну свою горячо любимую «женку», Настасью. Но где эта гора – на Дону или на Волге, – никто не знает.
   Мне, например, рассказывали такую легенду о разинском кладе.

   Будто есть на Волге такое место, где гора выступает, как череп. И если под этот череп подкопаться, то там несметное количество всего: золото, серебро, ткани разные драгоценные, камни-самоцветы, иконы чудотворные, – словом, все, что пожелаете. Только сторожит этот клад не то медведь, не то волк. И на каждого, кто не знает заветного слова, это чудовище бросается и раздирает на части. А заветное слово можно выведать, если лечь на землю в ночь на Ивана Купала у самой пещеры, прижаться к ней ухом, потому что точно в полночь будут там часовые сдавать свои посты. И тот, который на пост заступает, подойдет и скажет Стенькин пароль, это вот и есть заветное слово. Так что, если потом встретится чудовище, то достаточно назвать ему пароль – оно пропустит и позволит унести столько, сколько руки держат. А если попробовать несколько раз ходить за кладом и выносить, то обязательно разорвет.
   По другой версии сторожит клад не чудовище, а сам Степан. И если видит, что в тайник проник алчный человек, то без всякого разговора снесет голову мечом. А если человек добрый и богобоязненный, так атаман сам от щедрости своей сокровища отдаст и еще добавит. Но опять же – ровно столько, сколько сможешь на себе унести. Тут есть одна хитрость. Когда нагружаешь золото, оно кажется легким, почти воздушным, а станешь выносить – становится таким тяжелым, что к земле давит.

   Многие легенды говорят не просто о скрытых в земле сокровищах, а о сокровищах в потайных ходах и комнатах. По одному из рассказов под землей построен настоящий дворец, там есть даже источник вечного света, воды, наполняющие бассейны, и розовые кусты. И можно бы сразу такие легенды отмести как явно сказочные, если бы не одно «но». Известно, что Разин строил подземные ходы и успешно пользовался уже существующими. Почему бы ему не припрятать золото в старых подземных галереях?
   Праправнук советника Роде с помощью семейной карты пробовал искать такой клад. Звали его Петр Мятлев. В начале XX века Мятлев активно занялся раскопками на Жигулевских горах, в том месте, про которое поется в народной песне: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс». Потомок Роде подкопался под исторический утес и нашел разветвленную сеть подземных ходов. Завершить поиски он не успел: началась Первая мировая война. Однако позже на месте этих раскопок были обнаружены схроны с оружием и бытовыми вещами. Вполне вероятно, что это были тайники Разина. Вещи и оружие относятся к середине XVII века.
   Совершенно случайно во время схода земли была обнаружена и подземная галерея под Царицыном. Это был длинный подземный коридор, который соединял атаманово логово с пристанью. Таким образом можно было сгружать с кораблей награбленное и незаметно укрывать в подземных полостях. В галерее нашли и разинский клад – несколько гробов, в которых лежало золото. Считалось, что это часть персидской казны. Золото имело восточное происхождение.
   Кроме гробов в качестве хранилища для добычи Разин использовал и обветшалые пушки-единороги. Не мудрствуя лукаво атаман забивал ствол пушки ценностями и закапывал в волжских берегах. Сколько таких пушек лежат в недрах земли по всей Волге, не знает никто. Одну из них нашли во время обороны Сталинграда. Тогда по городу била немецкая артиллерия, и обвалился кусок береговой полосы. Изумленные солдаты вдруг увидели, как с обрывистого берега прямо в руки им стекают разные золотые и серебряные вещи. Их, конечно, сразу расхватали и рассовали по карманам. Изучать находку времени не было. Клад, как рассказывали, хранился в стволе старинной пушки. Рядом с ней обнаружились и другие старые пушки, но осмотреть их ни у кого даже мысли не появилось: не до того было. Война.
   Не так давно я прочитал в «Комсомолке» о поисках сокровищ Степана Разина под Ростовом, в Аксае, еще одно старинное название которого имеет непристойный для многих людей колорит. По местной легенде тут одно время находилось становище атамана, и он нередко вызывал своих подчиненных для отчета, вот почему и назывался тогда город не Аксай, а Ебок. Видимо, Степан Тимофеевич качественно учил сотоварищей уму-разуму. Аксай в плане расположения земельных пластов – место своеобразное. Здесь очень много естественных пустот, которые соединены искусственными ходами. Земля в Аксае такая сложная, что периодически проваливаются значительные ее участки. По местной легенде во времена, когда Аксай стал Ебком, атаман припрятал в этих подземных пустотах немало сокровищ. Может быть, тут даже не один, а несколько кладов. Подземные пустоты Аксая копали и до нашего времени, но сокровищ пока не обнаружили. Была одна находка, правда, но не разинского времени. Когда власть в Аксае стала красной, из него бежали все, кто мог себе это позволить. Бежал и один винодел. Перед эмиграцией он якобы сказал, что в подземелье под его ломом скрыт такой клад, который, если удастся вернуться, обеспечит ему безбедное существование. Само собой, граждане Аксая сочли, что речь идет о разинском золоте. А потом случайно обнаружился клад винодела. Оказалось, что это четыре здоровенных бочки вина урожая 1900 года!
   Так что разинских кладов существует множество – по всей Волге, начиная от Астрахани. Многие кладоискатели считают, что астраханский клад – самый верный. Но пока еще никто его не нашел.

   Все вот эти истории мы и рассказали нашему советчику Роману. Тот призадумался, но, поскольку в отличие от нас был настоящим кладоискателем, сразу же потребовал, чтобы мы снова показали ему все записи Грабишкина в старой тетрадке.
   – Итак, – сказал он, – и что ж мы, дорогие граждане изыскатели, имеем? А имеем, – ответил он сам себе, – следующее. У нас много предметов скифского или другого древнего степного происхождения, много предметов с персидскими координатами и большой крест с латинской надписью. Ваш Грабишкин указывает, что головной обруч (так он обозвал диадему) отобран у Разина Августом Родиным. Из ваших же слов это не кто иной, как Август Роде. Не знаю, почему Грабишкин считает, что Роде отобрал часть сокровищ или их нашел, но это и не так важно. Важнее, что ваши вещи как-то связаны с персидскими походами. А ведь не только Стенька ходил в персидские походы на Каспии. Кроме него были ведь и другие деятели.
   – Кто же? – с содроганием спросили мы.
   – Как кто? – очень удивился Роман. – Запорожцы, конечно! Вы о запорожцах разве мало знаете? У них же всякого добра было! Вдруг это ценнейшие предметы из потерянной запорожской казны?
   – Из… чего? – онемел я.
   – Молчи, Филипп, – сказал уныло Левка. – Он глупость говорит.
   – И вовсе не глупость, – обиделся Роман. – Очень даже не глупость. Сейчас я вам все изложу.
   – Не надо, – взмолились мы оба. – Наслышаны.
   – Надо же, – удивился Роман. – А я-то считал, что ничего не знаете.
   Мы – знали. По кладам Запорожской Сечи мы уже составили целый меморандум.

По запорожским следам

   Протоиерей Иоанн Карелин в 1895 году писал:

   «По сходству своей жизни с жизнью овец, всегда скитальческою, запорожские казаки местопребывание свое назвали Кошем. Гораздо труднее понять смысл, присваиваемый ими слову Сечь. По-моему, сечь, в выговоре малороссов сичь, происходит от глагола сечь, рубить, крошить на мелкие части, по-малороссийски сикты. Говорят и теперь у нас: „сикты капусту, мясо, сичена капуста“ и проч. От этого в переносном смысле здешние украинцы дают название сичь несговорчивой, сварливой женщине, равно и мужчине, и притом отчаянному сорвиголове. Если хотят охарактеризовать, напр., мужчину или женщину, относящихся к этой категории, то выражаются: „вин, или вона (он, она) так и сиче, так и сиче (словами): настояща сичь!“ В этом точно смысле и понимали Запорожцы слово Сечь, когда говорили: вийско Сичове (сечевое войско), Сичове товариство (военное товарищество), сичовый скарб (имущество, принадлежащее запорожским казакам): а никогда не употребляли выражений: кошевое войско, кошевое братство, кошевой скарб и проч. Стало быть, словом Сечь называли они Запорожское войско, стоящее всегда на военной ноге во всякое время года, и в каждый час дня и ночи, готовое с оружием в руках встретить неприятеля, и притом войско страшное, не дающее никому пощады, а всякого иссечет на мелкие части. Сказать: Запорожская Сечь все равно, что сказать: Запорожское войско, страшное, или, как писалось оно прежде: „славное“. Итак, Сечь – совокупность всех военных сил запорожских казаков, храброе товарищество, бесстрашный боевой корпус, опасный врагам, а кош – закрытая оседлость, укрепленный, но постоянный лагерь войска Запорожского; его резиденция, где сосредоточивались все административные распоряжения, и гражданские, и военные, в лице кошевого атамана, сего правителя республиканской общины, к которой неминуемо следует отнести запорожских казаков. В смысле этом войско Запорожское, при своем возникновении не имевшее постоянной оседлости, то есть коша, называлось Сечь; а со времени кошевого атамана Сирка, „сившего кошем над Чертомлыком“ около 1600 года, оседлость войска, или постоянное местопребывание Сечи названо было кошем». [22 - Цит. по: Записки Одесского общества Истории и древностей. Одесса, 1867.]

   На примере Степана Разина, кажется, ясно, что представляли собой Сечь и ее обитатели казаки. Хотя Разин был родом с Дона, но идеалы сечевой вольницы были родными и для него. Однако если донских казаков еще как-то терпели, то к запорожцам отношение с каждым годом становилось все хуже. После разгрома Разина прошло ровно сто лет, когда Екатерина, возмущенная казачьими разбоями, решила положить конец этой необузданной вольнице. Надоели ей разбои, которые творили казаки как на самой Украине, так и на территории России. А хуже всего, что, совершая набеги на Речь Посполитую и оттоманскую Турцию, казаки ставили в неловкое положение дипломатический корпус России. Поэтому специальным указом запорожские казаки были переселены в полном составе на Кубань. Кубань тогда была еще более отдаленной окраиной, и там казакам было бы не до набегов на русские земли: рядом жили непокорные горные племена, которые постоянно казаков тревожили.
   Но перед отъездом с родины (куда все мечтали вернуться) казаков охватила настоящая лихорадка. Мы все равно вернемся, говорили они, так что скарб нужно сховать. И сокровища находили уютное гнездышко в украинской земле. Современники сообщали, что переселенцы «нічого не брали з собою, а ховали добро – хто в землю, хто в скелю, а інчі в Дніпро». Вот помрет Потемка, говорили они, называя так князя Потемкина, по проекту которого и происходило переселение, – все равно вернемся на родину.
   Клады должны были дожидаться возвращения своих владельцев, но так и не дождались. Одни казаки погибли на Кубани, другие там прижились, а иные бежали за границу. Еще Разин говорил, что если не удастся ему завоевать Московское царство и добыть вольности, так уйдет он со всеми своими сокровищами за море. И через век казаки рассуждали так же: если правительство не наделит казачество самоуправлением, так уйдут казаки со всей казной за море и на припрятанные деньги создадут свое вольное сообщество.
   Казна у казаков за время грабежей и походов скопилась немалая. Была она так велика, что истинный размер сокровищ знали только избранные. При посвящении в тайну казака подвергали всяким испытаниям, и клятву он давал такую крепкую, что выпытать ее не смог бы никто. Под угрозой побоев и даже самой смерти знающие тайну никому бы ее не раскрыли. Казна должна была открыть путь к новому этапу в жизни сечевых казаков. Они мечтали выкупить у заморских государств землю и жить на ней согласно своим правилам и законам. С русским правительством на этот предмет договориться так и не удалось. Напротив, стало ясно, что власти мечтают расправиться с казаками и захватить их золото. Так что переселение на Кубань дало сигнал, что казну следует немедленно спасать, иначе власти до нее доберутся.
   Помните, как Степан Тимофеевич обхитрил вражеские персидские корабли? Он применил обманный прием. Вроде бы стал всем своим флотом отступать, заманил флотилию шаха в удобное для себя место, а потом развернулся – и напал. Запорожские казаки тоже применили обманный прием. Они создали для перевозки казны не один, а два обоза. Первый золотой обоз на трех фурах пошел стандартным маршрутом, который контролировала власть. Он двинулся на юг. Там казаков уже поджидали регулярные части, которые и должны были казаков захватить, а казну арестовать. Собственно говоря, так и произошло. Едва обоз выдвинулся в южном направлении, как скоро наткнулся на солдат. Те приказали казакам сдаться и изъяли тридцать осмоленных бочонков. Вскрывать на месте их никто не решился, но вес бочонков радовал. Экое богатство привалило правительству! Эти бочонки тут же запечатали царской печатью и отправили в Петербург. Как считали власти, ловушка захлопнулась, ценности изъяты, и можно рапортовать об успешном исходе дела. Нет золота – нет смуты. Так считали русские власти после пугачевского бунта, который хорошо показал, на что способен народ, подбитый на насилие казачьей вольницей. Только-только еще похоронили тела тех, кого пытали и убивали пугачевцы. Нет золота – нет оружия. Нет золота – нет армии. Власть почему-то была убеждена, что для волны грабежей необходим начальный капитал!
   Но рапорта об удачном завершении дела о запорожской казне не получилось. Подводы с осмоленными бочками прибыли в столицу. Со всеми предосторожностями и радостным ожиданием бочки вскрыли. Вот незадача! Все они как одна оказались полны не золота, а песка да камней с Хортицы, потому и были такими тяжелыми! В ярости бросились искать след казны, но опоздали. Золото утекло из пальцев.
   Казаки, предвидя участь казны, в тот же день отправили другой обоз. Этот обоз шел кружным путем и должен был двинуться по землям войска Донского. Запорожские и донские казаки друг друга недолюбливали, между ними всегда существовало соперничество. Донские казаки, хотя из их среды и выходили люди, подобные Степану Тимофеевичу, все же были гораздо лояльнее к власти. За век после гуляния по Волге лихого атамана они угомонились. И теперь старались выслужиться перед правительством. Так что на границе с войском Донским обоз с казной встретили казаческие разъезды – конные патрули. Они вылавливали любых казаков «с той стороны», то есть из Сечи, и тут же сдавали императорским войскам. Но обоза они не захватили. Казну сопровождали верные люди, которые прятались по оврагам и лесам, избегали нежелательных встреч и не собирались попадаться в ловушки.
   Однако на границе с донским войском, которая проходила в те годы по реке Темерник (приток Дона), у Ростова-на-Дону им пришлось затаиться. Казаки думали пересидеть засады и пуститься в путь, когда дозоры снимут и все утихнет. Так что на Темернике им пришлось зазимовать. Зимовали они страшно. Большая часть сопровождающих второй обоз погибла от голода и морозов. А когда началась весна, пришла новая беда. Как раз к этому времени доставили в столицу бочонки из первого обоза. Увидев вместо золота камни с Днепра, императрица разъярилась. По всему югу пошли облава за облавой. Везти обоз в такое время дальше было бы самоубийством. И обоз… пропал. Находили тела мертвых казаков. Пытали живых. Никакой информации о казне Сечи никто так и не выдал. Вполне может быть, что пытали не тех. А те, кто знал, спрятали золото Сечи и бежали на юг, просочившись через все разъезды и засады. Куда могли они бежать? Многие исследователи убеждены: в Тамань. Там в это время жили казаки-некрасовцы, они сочувствовали запорожцам и могли их принять. Но некрасовцы вскоре тоже были изгнаны со своей родины! Некоторым удалось воспротивиться насилию и бежать в Турцию.
   Куда еще могли податься хранители золотого обоза? Существует странный след. По мнению некоторых специалистов, казаки пробрались в Ростов-на-Дону. Он все же был куда ближе Тамани. А золото? А золото захоронили в ближайших к городу оврагах и лощинах. Это несчастное золото Сечи искали самого разного рода охотники и авантюристы, начиная чуть ли не с момента его исчезновения. Сперва этим занимались сами донские казаки, которые перекопали чуть ли не всю землю вокруг Ростова-на-Дону. Этим занимались отправленные из столицы отряды, прочесывая местность, по которой мог двигаться обоз. Они не только ловили всяких подозрительных мужчин с усами и оселедцем, но рыли все подозрительные холмики, если таковые им встречались, лезли в овраги и балки. Результат был нулевой.
   Не утихала искательская лихорадка и в XIX веке. Благодаря этому землеройному зуду были вскрыты древние могильники, открыты подземные ходы, сделаны находки древних вещей и обнаружены клады домонгольского времени – только не золотая казна! Одно время казалось, что разгадка совсем близка. В балке Сухой Чалтырь близ Ростова-на-Дону неожиданно нашли кости пары волов с характерной для запорожцев упряжью. Захоронение тут же принялись раскапывать. В балку толпами прибывали зеваки и кладоискатели. Весь этот район был прошит мышиными норами поисков. Но ничего кроме воловьих костей найти так и не удалось. Было даже создано акционерное общество, которое сразу же поставило преграду всяким конкурентам. Теперь балка имела хозяев, и копать в ней никто другой права не имел. Тут разразилась революция. И, само собой, стало не до золотого запаса запорожских казаков. Акционеры бежали на Запад.
   Но перед революцией им вроде бы вдруг улыбнулась удача. Некто продал им старинный документ, странного вида карту, некогда принадлежавшую армянским монахам. Карта была на пергаменте и с водяными знаками. Относилась она к концу восемнадцатого столетия, и рассказывали о ней такую историю.

   В годы, когда казаков переселяли из Сечи на Кубань, армян в свою очередь переселяли из Армении на Украину. Была у царского правительства такая замечательная тактика: хочешь избавиться от очага недовольства, рассредоточь его. Армения была столь же взрывным регионом, что и Сечь. И в обоих случаях прибегли к стандартному решению – расселили народы в чужих местах. Так армянская диаспора оказалась в Ростове-на-Дону. Шел 1783 год. Переселенцы-армяне, оторванные от родины, решили построить на новой чужой земле армянский монастырь, который назвали Святой Крест, или Сурб-Хач. В это время к ним прибился молоденький казак, человек верующий и проявивший изрядное усердие в строительстве монастыря. Его стали называть Симоном. Армяне знали о разгроме Сечи и приютили бездомного казака. А тот оказался отличным строителем. Он сам выбрал место для монастыря на высоком берегу речушки, впадающий в Темерник. С годами армяне стали его уважать и поручили руководить бригадами строителей. Ничего необычного в его поведении не было, только невероятная набожность и верность своему слову. Была и еще одна странность: монах никогда не оголял своей груди и спины. Точно он стеснялся показывать их или что-то скрывал.
   Так шли годы. Симон совсем состарился и знал, что скоро ему предстоит покинуть этот мир. Прожил он долго. За это время в монастыре поменялось все – и обитатели его, и даже руководство. В Ростов-на-Дону был назначен настоятелем известный просветитель Арутюн Аламдарян. Когда он ближе познакомился со стариком Симоном, тот сказал, что думает открыть ему тайну, которая не дает его душе покоя. Он признался, что его настоящее имя не Симон, а Семен, и сам он родом из Запорожской Сечи. Это для Аламдаряна новостью не было, монахи уже успели ему сказать, что уважаемый старец – выходец из местных. Но он подумал, что тайна, похоже, связана с событиями разгрома Сечи и, вполне вероятно, с пропавшим золотом. Однако торопить или вызывать Симона на откровенность было не в его правилах.
   Во время одного из походов за топливом монахи попали в страшную снежную бурю. Они укрылись в балке, но тут пришла новая беда – нападение волков. Симона привезли в монастырь, истекающего кровью. Спасти его не смогли. Но когда тело старика готовили к погребению, монахи сняли с него одежду и впервые увидели грудь и спину, которые он никогда не показывал. Спину покрывала странная татуировка: женская голова, напоминающая извилистое русло Темерника, и трезубец – символ Запорожской Сечи. Татуировка так напоминала карту, что монахи скопировали этот рисунок и только потом похоронили старика.
   Слухи о карте, срисованной армянами с тела старого запорожца, возбудили любопытство у всех кладоискателей. Среди них были люди безобидные, но были и настоящие разбойники. Один из отрядов таких охотников за сокровищами совершил в 1834 году набег на монастырь, монахов пытали страшными пытками, стремясь выведать тайну. Несчастный настоятель под пытками и погиб. Грабители рылись в подвалах, искали тайные ходы и зарытые тридцать бочонков золота. Хорошо еще, пришла помощь, и удалось спугнуть злодеев. Но после этого подвалы монастыря туго набили землей. По делу о нападении на монастырь велось следствие. Следователи выслушали рассказ о Симоне и о карте, приобщили ее к документам, и на этом работа закончилось. Бандитов не поймали, а дело попало в архив. Из этого-то архивного дела и была извлечена карта-татуировка акционерами Сухого Чалтыря. После революции они бежали в эмиграцию и не позабыли захватить единственную важность ценность – эту странную монастырскую карту.
   Долгое время она лежала где-то без всякого дела. Но в 1939 году началась Вторая мировая война, и следы карты снова проявились на горизонте истории. Эта странная карта опять попала в следственное дело, но теперь уже – немецкое. Летом 1942 года на оккупированной немцами Украине вдруг появились трое румынских граждан. Они сразу же отправились в армянский монастырь и занялись… исследованием подвалов при помощи миноискателя. За этим занятием и были арестованы. Оказалось, что миноискатель они «позаимствовали» у немцев. На все вопросы тупо отвечали, что клад ищут.
   Немцы не поверили. Но провели обыск и изъяли карту, о которой задержанные твердили, что она верная, потому миноискатель им и был нужен, а потом бы они его вернули. Немцы никаких оправданий слушать не стали и граждан союзного государства по-быстрому отправили в Нахичевань (армянская часть города Ростова) и расстреляли. А карта, теперь уже в немецком следственном деле, должна была уехать в расположение румынских частей. Раз граждане румынские, стало быть, и отчет следует отправить румынским властям. Тут в дело вмешалась и русская сторона. В то время гражданским архивом Нахичевани заведовал большой любитель старины Х. Поркшеян, он-то и заметил в деле о краже миноискателя старинную карту. Само собой, дело поехало к румынам без карты, вернее с картой, но с другой, которую краевед взял из собственной головы. А спасенная карта, таким образом, осталась на территории России.
   Ее изучали. Некоторые говорят, что искать сокровища нужно под полом монастыря, в том самом подвале, набитом землей еще в XIX веке. Трезубец, говорят они, как символ Запорожской Сечи дает масштабирование карты, они даже указывают, что отсчет идет от наименьшей линии в трезубце, также они рассматривают эту черточку как отрезок берега между двумя притоками Дона – Темерником и Кизетеринкой. Путем сложных вычислений с построением на этом отрезке треугольника они пришли к выводу, что его вершина будет указывать точно на здание монастыря Сурб-Хач.

   Есть и другая версия захоронения запорожской казны. Она никогда не покидала пределов Малороссии. Казна лежит на острове Хортица, то есть в ставке Сечи.
   Мы, еще когда ездили в Симферополь, не забыли посетить кладоносные места Украины. Побывали и на Хортице. Ничем особенным мы там не занимались, просто прогулялись да поговорили с местными.
   Как и век назад, местные жители там упорно твердят: на Хортице прежде стоял камень большой, в человеческий рост, весь изрисованный, вот под тем камнем и лежит запорожский клад, только где теперь этот камень – никто не знает, он пропал. Таковы же сведения о запорожской казне на Стрелецком острове – там тоже есть камень, а под ним казна. Называются еще несколько адресов. Все это острова, на которых жили запорожские казаки. Жители рассказывали об этих местах:

   «В старину, бывало, как пойдешь по разным балкам на острове, то чего только не увидишь. Там торчит большая кость от ноги человека, там белеют зубы вместе с широкими челюстями, там повывернулись из песка ребра, поросшие высокой травой и от времени и воздуха сделавшиеся, как воск, желтыми. Задумаешь, бывало, выкопать ямку, чтобы сварить что-нибудь или спечь, – наткнешься на гвоздь или кусок железа; захочешь сорвать себе цветок, наклоняешься, смотришь – череп человеческий, прогнивший, с дырками, сквозь которые трава повыросла, а на траве цветы закраснелись; нужно тебе спрятаться в пещере, бежишь туда и натыкаешься на большой медный казан, или черепяную чашку, или еще что-нибудь в этом же роде».

   Ходили слухи о кладах на острове Канцерском.

   «В устье Хортицы, что впадает в Днепр, есть Канцерский островок, а на нем крепость. Это против большого острова Хортицы. На том островку, говорят, есть пещера, а в ней спрятаны три бочонка золота. Вход закрыт дверями, забит камнями и землей. Перед входом поставлен деревянный крест».

   До сих пор люди верят, что острова – лучшее место для утаивания кладов. Может быть, в этом и есть доля правды: камни в бочонках «первого обоза» были с Хортицы. Поскольку казаки народ ехидный, то могли свои ценности спрятать под землей острова, а камни, которые из раскопа вытащили, – загрузить в бочки как подарок Екатерине.
   Впрочем на Украине вполне хватает и других кладов. Недаром именно из Малороссии был родом Николай Гоголь. Уж в его-то «Вечерах на хуторе близ Диканьки» достаточно разных историй про клады и всякую чертовщину. Думаете, Николай Васильевич сидел да придумывал эти рассказы из собственной головы? Никак нет. Во всякую чертовщину в Малороссии верили безоговорочно. Достаточно будет привести легенды о самом знаменитом атамане запорожцев Сирко, которому был даже установлен памятник.

   «Сирко родился на свет с зубами, – пишет исследователь Роман Мискин, – и как только баба-повитуха поднесла его к столу, то он тотчас схватил со стола пирог и съел его – это было знамение того, что он весь век свой будет грызть врагов. Сирко умел наводить на татарских табунщиков сон, часто при этом оборачиваясь белым хортом. А однажды у безымянного острова подстрелил из своего пистоля купающегося в Днепре черта. Остров этот, на котором впоследствии основали одну из Сечей, назвали Чертомлык, поскольку черт „млыкнул“ (булькнул) ногами, когда упал в воду. Сами запорожцы говорили, что равного Сирку не было, не будет и никогда не может быть, и на то есть заклятие самого Сирка: „Хто ляже рядом зi мною, то ще брат, а хто вище мене – той проклят“. Рассказывали, будто Сирка сабля не могла взять и он бывало подставлял своему „джуре“ (слуге) под удар руку, но на ней оставался лишь синий след. Сказания о магической силе Сирковой руки были очень популярны и в одном предании он назван даже Сирентием Праворучником. Говорили, что будто после смерти своего кошевого запорожцы отрезали правую руку его и с ней везде ходили на войну, а в случае беды выставляли ее вперед, говоря: „Стой, душа и рука Сирка с нами!“ Лишь после разрушения Запорожья казаки схоронили руку его, но не схоронили они с ней души его: он вовсе не умер, он жив до сих пор, он и теперь воюет где-то с врагами Христовой веры и казачьей вольности». [23 - Мискин Р. В. Предания о запорожских характерниках // Сайт: Буза – обычай воинских родов – www.buza.ru/text.php?cat_id=11&text_id=22]

   При такой вере во все сверхъестественное невозможно не верить в клады тайные и заговоренные.
   Рассказов о кладах у того же Гоголя предостаточно. Но не только Гоголь пересказывал народные байки. Точные указания, где и что искать, были собраны в нескольких «ученых» книжках царского времени. В 1856 году Николаем Сементовским была издана «Запорожская рукопись о кладах». В 1883 году появились «Известия о кладах и древностях по списку Лещинского». Последняя книжка – с адресами.

   «В Киеве, на Крещатике, в прежнем дворе Попова, под колодою и глодовым кустом зарыт казан денег».
   «В Киеве, на Крещатике, под черемхою зарыт глек червонцев».
   «На Лыбеди, в могиле, зарыто 40 тысяч червонцев».
   «На Дальних пещерах, в Лавре, под ясенем зарыто полтора ведра червонцев».
   «У вумани (на Уманщине), коло замку, просто фертки был колодезь, у том сховано добич и забито колодязь, он был над речкою, на березе».

   И таких адресов в книжке множество. Все они были собраны «из достоверных источников», то есть по свидетельствам легенд. Между прочим, не все адреса оказались ложными. Исследователи уманских кладов в один голос говорят, что проверка адресов дала где горшок с монетами, где более серьезные ценности. Беда в другом: указатели кладов были уничтожены, поэтому трудно точно вычислить место. Но вот в районе Сечи с находками гораздо проще, чем с городскими кладами. Больше всего запорожских схронов было в местности под названием Великий Луг. Одна из речек, протекающих там, так и называется Скарбная, от слова «скарб» – «имущество», «казна».
   Еще в XVII веке французский инженер, побывавший на Украине, писал, что каждый казак имеет свой тайник на запорожских островах. И после возвращения из удачных походов казаки «делят в Скарбнице добычу и все, что ни получат, скрывают под водой, исключая вещи, повреждаемые оною», они «скрывают под водой не только пушки, отбиваемые у турков, но и деньги, которые берут только в случае необходимости». Если казак возвращался из похода живым, он забирал свое добро из земли или воды, если погибал – тайна погибала вместе с ним. Создание схронов – это было дело сугубо личное. В Сечи такие схроны были у всех. Но в тайну никого не посвящали, потому как боялись, что в отсутствие хозяина клад вынут. А ведь хозяин может вернуться без богатой добычи. Клад был способом обеспечить свое будущее. В клад деньги прятали, как мы сейчас кладем на книжку или пластиковую карту.
   Когда мы с Левкой были на Хортице, мы повидали там немало молодых людей с кладоискательским оборудованием. Один такой юноша с металлоискателем даже охотно с нами разговорился.
   – Правду говорят, – интересовался я, – что тут много всякого добра можно найти?
   – Если повезет, – осторожно заметил он. – В этой земле все можно отыскать: ножи, кинжалы, сабли, ружья, пистолеты, пули, ядра, целые пушки, утварь разную вроде кувшинов, котлов, бутылок, штофов, можно трубки найти, которые казаки любили – чубуки то есть, и женские безделушки, конечно: колечки, пряжки, сережки, – и само собой разные монеты. Однажды нашли несколько самоцветов. Но мы больше на металл ориентируемся, ходим с металлоискателем.
   – И как?
   – Одна беда, – засмеялся, – через нашу землю столько войн прошло, что металлоискатель, если не навороченный, показывает не только клады. А однажды наткнулись на страшный клад – неразорвавшуюся бомбу. Хорошо еще, сообразили, что это совсем даже не просмоленный бочонок. Саперов вызывали.
   – Мины и бомбы – это серьезная опасность, вдруг случайно наткнешься, – сказал я.
   – Ну, – усмехнулся парень, – это неопытные на них натыкаются. И иногда гибнут.
   – А что, другие опасности существуют?
   – Конечно. В каждом случае своя опасность. Если лезешь в древний курган, прогрызая в нем лопатой ходы, то вроде бы надежный ход может неожиданно обвалиться и отрезать путь к спасению. Если шаришься в подземных карстовых полостях, то может ждать та же участь: обвалится свод, и не всегда выберешься. Погибнуть и заблудиться можно даже в ходах под городами – самых надежных и прочных.
   Можно задохнуться, если из-под земли сквозь расщелину проникает ядовитый газ. Утонуть можно, бывает такое. В конце концов можно оказаться под замком без еды и воды. Вошел, а тебя заперли случайно. Вот сиди и жди. Не повезет – найдут лет через двести, или через двадцать, или через два – какая тебе в этом тогда разница?
   – А милиция? Она как, не гоняет?
   – Иногда гоняет, – пожал он плечами, – но разве это опасно? И местные могут напасть и побить, такое тоже бывало. И травму случайно получишь. Это все ничего. Житейские мелочи.
   – А что же тогда опасно?
   – А вот я думаю, – сказал молодой искатель, – что будет, если найду, например, клад запорожской казны? Ведь это такой огромный клад, на него столько желающих! Отнять захотят. Возьмут да убьют.
   – Но ведь все равно ищешь?
   – Ищу, – признался, – не могу устоять. Интересно ведь, вдруг найду?

Питерский след

   Даже занятно, что, начав с Украины и скифских курганов, мы снова обратились взглядом к Украине и запорожским схронам. Поскольку молния дважды в одну точку не бьет, мы меньше всего верили, что наш след приведет к запорожским кладам.
   – Между прочим, – уговаривал нас Роман, – зря вы Сечь вычеркнули из поисков. Там много интересных вещей находят. Кстати, такие вот кресты – тоже не новость.
   – Кресты, – отмахнулся Левка, – везде находят. У нас проблема не в крестах, а в оленях.
   – И в крестах тоже, – с негодованием заметил Рома. – Такие кресты просто так не встречаются. Может, этот крест и не магистерский, и не Александром Невским отбит, но это особый крест.
   Поскольку ни я, ни Лева как раз по поводу креста не питали особых надежд, то мы сильно удивились. Разве мог этот крест перевесить все другие находки? В нем же не было ничего особенного на наш взгляд. Мы в немом недоумении воззрились на нашего гробокопателя.
   – Ну, – смутился тот, – вы что, сами не понимаете? Надпись читали?
   – Читали, – согласились мы, – нормальная надпись.
   – Тамплиерская она, вот что, – заорал обычно сдержанный Роман. – Тамплиерская, понимаете?!
   – Тампли… что? – едва не подавился Левка.
   Потом мы все замолчали и уставились друг на друга.
   – Погоди-ка, – вдруг устало проговорил Лева, видно, ему самому эта тема не очень нравилась, – были там среди тамплиеров армянские рыцари. А монастырек в Ростове был армянским. Может быть, кто-то из монахов все же успел взять часть сокровищ и уйти? До того, как они этот подвал землей забили под завязку? Но как эти сокровища попали так далеко на север и оказались вмурованными в стену здания? Если учесть, что северная столица стала строиться лишь с самого начала XVIII века, вряд ли наш особняк в ту пору уже был построен. Земли осваивали медленно.
   – Знаешь, – сказал я наконец, – пойду-ка я подниму архивы, погляжу, кто был владельцем. Может, зря мы решили искать не хозяина дома, а следы нашего клада в музейных коллекциях и проводили поиск по аналогии.
   – Вот это верно, – оживился Роман. – Начинать всегда нужно с владельца. Не важно, что он помер. Важно, что он жил. Нужно узнать, чем был знаменит, чем еще владел, на ком был женат, кто потомки. Мы, кладоискатели, с этого всегда начинаем. Это историки почему-то от другого угла печки пляшут. И зря.
   Утром, как и было обещано, я начал архивные разыскания. Это было утомительное занятие, потому что вдруг оказалось, что «здание в два этажа с прилегающим участком в виде парка», как оно значилось в земельном реестре, принадлежало первоначально военному ведомству, а в самом начале XX века, после расформирования стоявшей там воинской части, перешло по просьбе местных жителей под нужды народного образования: здесь открыли реальное училище, благо до уездного центра был всего километр. Ну, а после революции здесь разместилась школа трудового воспитания – то есть все то же модернизированное реальное училище. Так что владельцем здания всегда было государство. А в таких местах клады не прячут. Ну, кому сегодня пришло бы в голову устроить тайник в школе или институте? Я страшно огорчился. Столько работы – и все впустую. Очевидно, разочарование было написано у меня на лице.
   – Не нашли ничего? – с сочувствием спросила меня старенькая работница архива.
   – Не нашел, – вздохнул я и точно по наитию стал делиться с ней нашими проблемами.
   – Так, может быть, – рассудительно сказала женщина, – поискать, кто был директором училища? Ведь оно просуществовало в этом качестве совсем недолго – девять лет. Вряд ли там директора сменялись. Спрятать клад, знаете ли, могли и раньше. Но только не военные, у них к таким занятиям пристрастия не бывает. А после перевода училища по другой категории тоже никто не мог. Искать вам нужно в очень узком отрезке времени, поскольку захоронить ваш клад могли лишь в течение тех девяти лет, пока существовало реальное училище, и вероятнее всего – между 1917 и 1918 годами.
   – Почему? – удивился я.
   – Раньше прятать не было нужды, а позже – не было возможности. Реальное училище переквалифицировали в школу в январе 1918 года. Надо посмотреть, кто был директором училища, кто в нем преподавал. Но мне кажется, что если кто-то и прятал клад, это был только директор, ведь учителя сменяются, а директор остается, – объяснила сотрудница и тихо спросила: – А богатый был клад?
   Я молча протянул ей тетрадку Грабишкина.
   – Посидите тут, – попросила сотрудница, с уважением пролистав тетрадку. – Я сейчас кое-что для вас сделаю.
   Я посидел. Правда, «сейчас» – понятие растяжимое. Но уже через два часа я точно знал, что директором реального училища был отставной полковник Довенян Леон Аршакович, родившийся в городе Киеве и женатый на Регине Ольгердовне Замойской, детей эта пара не имела. Судьба самого Довеняна была неизвестной, скорее всего – отправился на белый фронт, а судьба жены проста и трагична – умерла от голода в 1921 году. Проживала она при этом же училище, во флигеле, и шесть раз с 1920 по 1921 год была подвергнута допросам. Красные что-то упорно искали в здании училища. Скорее всего, после находки золотого сокровища надеялись вытащить из стен и другие ценности. Но их не было. А жена Довеняна и вовсе ничего не знала. Вот и все, что смогла сообщить мне сотрудница, и на мое удивленное «как вам это удалось» только рассмеялась добродушно: в других архивах у нее были подруги.
   А я вернулся домой с тупым непониманием, что с этой информацией теперь делать. Она ведь ничего не проясняла. Полковник Довенян не был известным человеком, проследить его судьбу трудно, а чтобы узнать о его прошлом, нужно ехать в Киев.
   В этот же день мне неожиданно позвонил сочинский коллекционер.
   – Нашел я вашего оленя, – сказал он радостно, – точно, на фотографии у него одна нога с повреждением.
   – Где нашли, в музее? – дрогнуло у меня сердце, – в каком?
   – Нет, – услышал я его смех, – нет, не в музее, а в старом журнале, «Аукционист» называется. На странице восемнадцать он идет как лот под номером сорок восемь. Я на всякий случай для вас копию сделал и послал обычным письмом, а в электронном виде посылаю сканированное изображение вместе со статьей. Откройте файл и почитайте. Особенно самый конец. Очень неожиданно!
   Сочинец меня так заинтриговал, что я тут же кинулся просматривать электронную почту.
   И вот передо мной появилась на экране страница старого-старого журнала. Олениху я узнал сразу. Вот она. Голова чуть опущена, ноги поджаты, правая передняя со сколом. А рядом с фотографией была статья «Еще раз о пресловутом олене из Чертомлыка», подписанная инициалами Н. В. – кто-то захотел остаться инкогнито.

   «Полковник Довенян, конечно, обладает значительной коллекцией древностей. Однако если спросить его, откуда столь достойные внимания золотые вещи оказались в его руках, то останется лишь развести своими собственными. Полковник вам не ответит. Он туманно начнет намекать на тайное масонское братство и то, что он ведет свой род с тринадцатого века от какого-то рыцаря-тамплиера Гюго д’Овинье, который впоследствии превратился чудесным образом в армянина Довеняна. Если вы не поверите в родословную господина Довеняна, то вам покажут тут же массивный серебряный крест с рубином и надписью на латыни. Эта надпись переводится так: „Да здравствует Бог святая любовь!“
   Мы в родоначальника-тамплиера верим плохо, поскольку из наших источников стало известно, что предки господина Довеняна приехали в Киев совершенно нищими, а крест был изготовлен для нашего „рыцаря“ местной ювелирной фирмой. Впрочем, родословие самого господина Довеняна волнует нас как раз менее всего. Нас волнуют странные золотые экспонаты, которые господин Довенян то и дело предлагает на продажу. В этот раз предмет продажи, как указано в лоте, „золотой олень из кургана Чертомлык“. Однако если вы сверитесь с исследованием этого кургана, то обнаружите, что подобного оленя в нем никогда не находили. Впрочем, господин Довенян даже не постеснялся провести экспертизу, которая по невежеству своему признала скифского оленя подлинным. Для пущей убедительности олень господина Довеняна имеет даже видимый дефект – искалеченную правую ногу. Если учесть, что еще один лот господина Довеняна – „золотая пластина из погребения скифского царя Скилура“, то ваши недоумения отпадут сами собой. Нам же хочется только поднять очи горе и воскликнуть: о, муза истории, если ты смотришь сейчас на эту мистерию, обрати свой гнев на головы легковерных покупателей, ибо не ведают, что творят!»

   Ниже было дополнение мелким шрифтом: когда верстался номер, лот 48 был снят с аукциона по просьбе владельца. Если подлинник, думал я, то зачем было снимать. Если подделка, то опять же – зачем было снимать с бумагой от экспертизы?
   А спустя еще два часа (вот ведь день!) позвонил старичок Семирядько и тоже сообщил:
   – Я вспомнил, где видел вашего оленя!
   – Знаю, – вздохнул я, – в журнале «Аукционист». Как вы и сказали, иллюстрированном.
   – Да нет же, – удивился Семирядько, – какой еще там «Аукционист»? Никогда о таком и не слышал. В каком-то другом видел, но дело старое, журнала, простите, не вспомнил. А вот газетку – да. Радуйтесь, про вашего оленя писали в харбинской газете!
   – Где? – опешил я.
   – В харбинской газете за 1921 год, – повторил старичок. – Там и фотография есть: правая нога с дефектом, очень хорошо видно, я вам даже копию снял и послал, но почта ведь долго идет. Хотите, заметку прочту?
   – Конечно, – сказал я, ничего уже не понимая.
   – Заметка маленькая, называется «Зверство красных комиссаров». Начинается с того, как над людьми большевики глумятся и как их мучают, а дальше, вот – пожалуйте: «Не только над человеком издевается новая, как они утверждают, справедливая власть. Недавно бывший медвежатник и тайный кладоискатель Колька Васильев по кличке Пасюк, выросший за пару лет анархии до комиссара, расправился с несчастным оленем учителя Довеняна. Это старое дело вражды и зависти завершилось полной победой человека над оленем. Скифский золотой олень, которого учитель-коллекционер замуровал в стенах учебного заведения ради того, чтобы искусство смогло пережить варваров и вернуться русскому народу, был вытащен из тайника, взвешен и вместе с остальной коллекцией отправлен не в музей, а сразу на переплавку. Комиссар Васильев всегда считал, что скифский золотой олень – подделка и не происходит из Чертомлыцкого кургана. Теперь он получил власть и решил проблему одним движением пера. Прости нас, золотой олень. Больше никто и никогда тебя не увидит». Вот про этого оленя я вам и говорил…
   – А кем, кем статья подписана? – подозревая правду, спросил я.
   – А нет там подписи, только рисунок и одна буква, – удивленно сказал старичок, – буква «т», маленькая, латиницей, внутри равностороннего креста.
   – А нет ли в этой газете некрологов? – спросил я больше по наитию, нежели точно зная, что хочу найти.
   – Есть, – удивился старичок, – немало. Сами понимаете, какое время-то было. Штук двадцать, наверно.
   – Пожалуйста, – чуть не взмолился я, – прочтите мне, какие там фамилии.
   – Хорошо, – согласился Семирядько, но сразу предупредил: – Только самой газеты у меня нет, вот поеду в столицу через два дня, все для вас сниму.
   На том и договорились.
   Я и сам не знал, чем эти некрологи так мне важны, но чувствовал, что в них-то, может, и есть объяснение, почему про этого погубленного оленя была написана целая заметка. Меня прямо-таки трясло от возбуждения. Левка же, услышав про «чертомлыцкого оленя», странно пожал плечами.
   – Не может такого быть, – сказал со злостью, – не может, потому что не может.
   – Как же не может, если лот сорок восемь? – с округленными глазами говорил я.
   – И лота быть не может, – совсем рассердился Лева. – Про этот Чертомлык все до капельки известно. Этот курган приводится как пример в учебниках по археологии.
   И два дня, которые предстояло переждать, я посвятил изучению находок Чертомлыцкого кургана.

Чертомлыцкие следы

   Чертомлык был самым большим курганом, который раскопали когда-то археологи. Шутка сказать – двадцать метров в высоту, половина египетской пирамиды Хуфу! Настоящая земляная гора. Построили его над могилой своего вождя царские скифы – те самые, которые охотно дружили с греками и переняли от них любовь к изящному искусству.
   Это были кровожадные граждане, они не гнушались снимать скальпы с врагов, так и разъезжали по степи с сушеными скальпами, выделанными в виде платков, их навязывали в качестве украшения на конскую упряжь. Среди этих скифов были разные мастера, некоторые даже умели снимать кожу с руки так, чтобы не повредить ногтей, тщательно отделяя кости и мясо от этой кожи. Ее выделывали аккуратно, как это производят и со звериной шкурой, а потом возили с собой как колчан для стрел. Такие были эти скифы. С одной стороны – снабжали свою знать изящными ювелирными изделиями, отправляя в последний путь, а с другой – употребляли врага по назначению, не забывая полностью переработать для собственных нужд. К человеческой коже они питали нехороший интерес. Не только «платки» для коней и колчаны для стрел были из человека, большие куски кожи шли на одежду и обувь, ею обтягивали музыкальные инструменты, дальние родственники барабанов. Бр-р-р… Хорошо, наверно, звучал такой барабан – посмертный вопль врага. А как приятно для скифского слуха…
   Курган Чертомлык, тот самый, в котором нашли кости погибшего грабителя, дал значительное количество находок, оказалась среди них и замечательная греческая амфора с изображением скифов. Эта амфора переходит из книги в книгу, потому что второго такого шедевра не нашли. Но вот оленя в кургане не было. Я все проверил. Я думал, может, кроме тех, старых находок, были потом и другие. Нет, ничего подобного. Оленя нашли в другом кургане, в Куль-Оба. Именно этот замечательный зверь с закинутыми на спину рогами и гордо поднятой головой, сложивший под животом ноги, сразу стал считаться ценнейшим предметом скифского искусства, хотя многие считают, что его изготовили для скифов греки. Этот олень был великолепен, некогда он украшал скифский щит.
   Я долго вглядывался в скифского оленя и вдруг понял, что прорисовки и фотоснимок нашего, из тетрадки, отличаются от изображения знаменитого собрата. Во-первых, наш олень был повернут точно наоборот. Он лежал точно так же, поджав ноги, но морда смотрела налево. И еще я понял, что наш олень не был самцом. На голове у него не имелось ветвистых рогов. Не похоже, что рога он потерял в недрах своей могилы. Это явно была олениха. Теперь-то и я, наконец, понял, почему сердился и смеялся Левка. В тетрадке Грабишкина эта находка значилась под именем «оленя со сломанными рогами». Почему он так решил – одному богу известно. Но Грабишкин хотя бы не отписал оленя к чертомлыцкому кургану, а сотрудники «Аукциониста» – отписали. Почему, в целом-то понятно. Курган был известный, ходили слухи, что еще до археологов там побывали местные грабители. Проделанного ими хода не нашли, но, наверное, Довенян предполагал, что такое могло случиться. Он ведь не считал себя специалистом. Статей Довеняна на тему курганов я нигде не отыскал. Да и о чем бы ему писать? О находках? Так его коллекция, видимо, была не совсем законной. И, понял тут я, не обвинение в фальсификации заставило его снять свой лот с продаж, а совсем иное. Антиквары имели несчастье назвать этот лот «оленем из Чертомлыка». Знаменитое название, но тогда возникал закономерный вопрос: как и когда директор училища, а прежде военный человек, обзавелся столь сомнительным экспонатом и почему он вдруг решил с такой редкостью распрощаться? Вот на чем стоило зафиксировать внимание! На мотивации поступков нашего директора. Мотивация объяснению не поддавалась. Сами посудите: сначала он разрешает свою олениху сфотографировать и поместить в журнал для коллекционеров, потом, после статьи, тут же снимает этот лот. То, что речь и в статье, и в тетрадке Грабишкина шла об одном и том же экспонате, – сомнения уже не вызывало. Вряд ли существовали два столь сходных. И я стал интересоваться, как вообще был открыт курган Чертомолык. Ведь в те дореволюционные годы курганы стояли практически нераскопанные, их было огромное количество. Весь юг страны занимали эти курганы. Почему же стали копать Чертомлык, а не какой-то другой? Конечно, размер кургана – стимул величайший. Но кроме Чертомлыка были не менее привлекательные большие курганы.
   Вот тут-то я столкнулся с неожиданным откровением. Оказалось, что в первой половине XIX века на Чертомлыке было решено построить дома для отставных военных, как пишут – для моряков. А прежде здание в нашем поселке принадлежало военным. Это я сразу связал крепким узлом. И когда начали строительство, земля вдруг проломилась, и открылся вход внутрь. Тогда и только тогда на курган позвали ученых. Дальнейшее известно: курган был вскрыт. Когда земля обнажилась, для защиты от грабителей, которых в степи скиталось множество, над проломом поставили караул. Рассказывали, что ворам удалось обмануть караульных и пробраться в дыру, даже вытащить какое-то золото. Но, как гласит история, воры были пойманы, а золото отобрано. Отобрано – но все ли? К сожалению, я так и не смог найти имен и фамилий офицеров или матросов, которые стояли тогда на Чертомлыке. Было только известно, что там имелись уроженцы Киева. Так ведь и наш Довенян был из Киева. Конечно, в те годы, когда лопата археолога прокладывала ход к сердцу кургана, наш директор еще не родился. Скорее всего, там мог оказаться кто-то из его предков.
   В Киеве у меня жил один из лучших друзей, который после провозглашения самостийности не захотел уезжать с насиженного места. Теперь этот старый приятель работал в украинском генштабе. Мне было неловко, но я решился ему позвонить.
   – Как говоришь? – спросил он. – Довенян? Поглядим.
   Но хотя он честно просмотрел архивные списки, человека с такой фамилией в них не нашлось. Я был не просто расстроен, скорее – уничтожен. Ведь если предки Довеняна никак не были связаны с военным ведомством и не находились в 20-е годы XIX века вблизи Чертомлыка, то получалось, что олень не мог происходить из этого кургана. Девичьей фамилии его матери я тоже не знал. Так что ничего не мог выяснить о ее предках. От недосыпа у меня уже воспалились глаза. Я снова позвонил в Киев. Илья, так звали моего друга, только хмыкнул:
   – Ну, зацепило ж тебя, писатель! На этот раз кого искать?
   – Не знаю, не уверен, – сразу предупредил я, – но погляди какого-нибудь Замойского.
   Оказалось, что с Замойскими на Украине не просто хорошо, а отлично. Замойских насчиталось столько, что я даже опешил.
   – Нечего удивляться, – сказал Илья. – Известный род. Практически все – военные.
   Вычислить, кто из них мог находиться в районе кургана до начала раскопок, попросту было невозможно. Запутаешься. Но то, что как раз Замойские могли владеть оленихой, а потом передали ее и более мелкие золотые находки как приданое дочери – почему бы и нет? Они, как пояснил мне друг-киевлянин, были богаты.
   – Знаешь, – предложил Илья, – я могу посмотреть в наших старых газетах, не было ли в те времена какой-нибудь публикации скандального характера, связанной с Замойскими и антиквариатом. Если что-то такое имелось, «Киевские ведомости» никак бы стороной не обошли.
   Я согласился, но вот от этого розыска ничего интересного не ожидал. Одно дело связать место службы офицера и нежданное появление скифского золота, а совсем другое – выискивать следы прошлого в скандальных хрониках. Однако именно среди статей, посвященных шумным уголовным делам, обнаружилась и небольшая заметка из зала суда.

   Имя обвиняемого – Лукьянов – ничего мне говорило, а судили его за принуждение к браку дочери О. К. Замойского и за попытку шантажа ее отца с помощью каких-то документов. На суде молодец отказался называть предмет шантажа, оговорился, что речь шла о старых делах, а на шантаж его якобы подвигла несравненная красота барышни и страстная любовь. Причем отец девушки подал прошение о снятии с неудачливого влюбленного всех обвинений. Так что суд мог бы и успокоиться, но тут стало известно, что у этого Лукьянова уже была жена, само собой, он это тщательно скрывал и даже подделал паспорт. Таким образом, настоящее имя Лукьянова было неизвестно, а за подделку документов и попытку двоеженства наш молодец прямиком отправился в Сибирь.

   Заметка была помечена 1895 годом. С двоеженством в России тогда было строго. Больше семья Замойских ни в каких криминальных или судебных делах замечена не была.
   – А по грабежам курганов ничего в этой газете нет? – спросил я, даже на удачу-то не надеясь.
   – О, – засмеялся Илья, – об этом сколько угодно. Весь девятнадцатый век ловили грабителей. Может быть, даже ваш Эрмитаж не получил бы своих раритетов, если бы не охрана курганов. Каждому становому приставу был дан приказ искать злоумышленников, и если в народе появлялись слухи о золотишке или даже о более мелких находках, сразу начинались поиски, поимка и расследование. Конечно, умные воры сразу награбленное прятали, то есть снова в землю зарывали. Дураки продавать пытались и тут же попадались. А некоторым даже удавалось проникнуть в курганы, когда копали археологи. Они рабочими нанимались и, хотя всех обыскивали, умудрялись что-то вынести. Бронзового котла, конечно, никак им было не унести, а бляшки и монеты – случалось. С тем же Куль-Оба проблемы возникали, с другими могилами.
   – А что с Куль-Оба? – сразу заинтересовался я.
   – Да тут всего строчка, – вздохнул Илья, – мол, несколько бандитов под видом рабочих пытались проникнуть во вскрытую могилу, но были арестованы бдительным урядником. Двоих взяли, одному удалось бежать. Считается, что без ценностей. А, погоди дальше, там пишут, что арестованные указали, что подбил их на грабеж некто О. Пасько. Воришка местного розлива. Нехороший, вероятно человек. Жену бросил, та с горя утопилась, ребенка сдали в приют, и так далее. Целая повесть о несчастьях. Но про золото из кургана – ни слова. Мне кажется, что они, Филипп, не успели.
   – Говоришь, Пасько фамилия? – переспросил я.
   – Пасько, – повторил он, снова пробежавшись по тексту, – да, Пасько, инициал – буква О.
   – А как его могли звать?
   – Да как угодно: Олег, Осип, Остап, Опанас, а то и по-малоросски – Ондрей, Олексей, мало ли имен?
   – А могли его в воровском мире называть Пасюком или Паськом?
   – Да в том мире называть могли как угодно, Пасюк – вполне подойдет, – сказал Илья. – Ну, помог я тебе чем-нибудь?
   Что же получится, если связать все эти факты воедино? Довенян, который называет себя рыцарем и масоном (и у нас имеется тому свидетельство – серебряный крест). Замойская, которая могла быть по возрасту той дочерью, попавшей в судебные анналы. Грабитель с фамилией Пасько, которая так легко превращается в кличку Пасюк. Военные на Чертомлыцком кургане. Бывший полковник, ставший во главе реального училища. Целая шайка комиссаров, которая шесть раз таскает немолодую уже женщину на допросы. Какой-то Трябухин, занимавшийся выемкой клада. Какой-то Васильев, оформивший его выемку. Какой-то Н. В., написавший статью в журнал, после чего олень тут же был снят с торгов. Какой-то Васильев, он же Пасюк, ставший комиссаром. Тут я даже едва не подавился. Васильев, он же Пасюк? Не тот ли это Пасько, сменивший после революции фамилию? Нет, быть не может: наш Васильев уже и до революции Васильев. Да и не может он быть вором Пасько, столько не живут, особенно при такой тяжелой профессии, как грабитель.
   Я сидел за компьютером и тупо пялился в экран, когда мне позвонил добрейший и исполнительный старичок Семирядько.
   – Я сделал копию с некрологами, – сказал он. – Прочесть вам?
   Он стал зачитываьть некролог за некрологом, но все это были чужие, незнакомые мне имена. С нашим кладом они никак не были связаны. Семирядько уж едва не охрип от чтения, когда наконец-то прозвучало имя вполне знакомое. Регина Ольгердовна Замойская, зверски замучена в большевистском застенке. Какой-то добрый человек с простой фамилией Иванов пригласил всех, кто знал хранительницу отчей славы, на заочную панихиду. Меня смутила не столько эта заочная панихида, сколько слова «хранительница отчей славы». А если так ее назвали не случайно, и именно она и была владелицей нашей оленихи? Вот вам и отчая слава! Тогда не отставной полковник и в недолгом качестве директор училища мог спрятать клад, а эта женщина, потерявшая мужа, очевидно, отправившегося на фронт, и надежду, что жизнь наладится. Нет, если спрятала, то надежды она не потеряла. Я поблагодарил старичка и тут же перезвонил Левке.
   – Чертомлыцкий это олень или не чертомлыцкий, не так важно, – сказал ему я, – а то важно, что хранительницей названа жена директора.
   – Не обязательно этот безвестный Иванов, – не согласился тут Лева, – имел в виду, что Замойская хранительница коллекции…
   – А тогда какой отчей славы она хранительница?
   – Ну… Замойские – известный род, – только вздохнул Лева. – Но если она владелица, хм, тогда это вдвойне занятно.
   – Почему? – опешил я. – Они ведь супруги!
   – И что? – усмехнулся Лева. – Помнишь, я когда впервые на эти прорисовки посмотрел, сразу сказал, что распадается коллекция как бы на две части… Вполне может быть, что золотая скифская часть была приданым Замойской, а другая, чего только не содержащая, часть – коллекцией директора.
   – Но зачем в газете с некрологом печатать выпад против золотого чертомлыцкого оленя? – не унимался я.
   – Как зачем? – удивился Лева. – С этим как раз все просто. Если «замучена в застенках» и известно имя негодяя, который прежде затеял скандал из-за оленя…
   – А зачем он этот скандал затевал? Что в этом золотом зверьке такого, чтобы скандал затевать?
   – Филипп, – просто сказал Лева, – я бы тоже, увидев этого, так сказать, зверька, тут же начал пристрастный допрос. Ты правильно внимание обратил, что стоит его развернуть другим боком и снять рога, так и будет тот самый олень из Куль-Оба. Я бы тут же подумал: э, как интересно, если появляется такое изделие, то оно могло быть либо парным, и тогда вынесено с раскопа, либо подделкой, потому что аналог существует, хотя и выглядит слегка иначе. Любой специалист сразу признал бы эту вещь родственной той, что наделала столько шума…
   – Но зачем тогда эту вещь вообще продавать? Кто их тянул «светить» оленя и выставлять на торги? – не понимал я. – Если им нужны были деньги, они могли продать другое золото, не такое известное. В этом кладе было много золота!
   – Не знаю, – сказал Лева, – я сам не раз об этом думал. Эта тайна, к сожалению, умрет вместе с ними.
   – А Васильев, почему он так вцепился в оленя? Почему его называют бывшим вором Пасюком?
   – Вряд ли «антикварный» Васильев был вором. Если он писал статью для «Аукциониста», то в журнале его уважали. Другому бы не позволили. И там ведь фамилии нет, есть лишь инициалы. Это ж может быть не Николай Васильев, а какой-нибудь Натан Валенков, а то и просто Никанор Валентинович… А вот комиссар Васильев вполне мог оказаться бывшим вором Пасюком…
   – И настоящая фамилия у него была Пасько, – перебил я, – и был он сыном того самого грабителя могил по кличке Пасюк, но его взяли в приют, дав по матери фамилию Лукьянов, и он собирался жениться на Замойской ради золотого оленя и вообще золота, а его вместо венца посадили и отправили в Сибирь…
   – Ну и коллизию ты выстроил, – расхохотался Лев. – Даже все во времени смешал. Твой Пасько жил в первой трети девятнадцатого века. Всяко он не мог быть отцом комиссара Васильева. Лукьянов с поддельными документами жил в конце девятнадцатого века. По возрасту комиссар Васильев мог бы быть ему сыном. Но вот Лукьянов не мог бы быть сыном Пасько все по той же причине – слишком молод. Конечно, Лукьянов мог оказаться его внуком. Но не слишком ли много утопленных жен и брошенных детей? Зачем усложнять сущности? К тому же о самом кладе эти поиски по персоналиям ничего не скажут. То, что ты накопал, интересно, но для нашей истории – полный тупик. Хорошо, я согласен: у клада есть две части – Замойская и Довенянская. Но это только объясняет сборный состав коллекции. Я тебе с самого начала хотел сказать, что если это коллекция – так ее сумасшедший собирал или не профессионал. Она безадресная. Коллекционеры так не поступают. Разговаривал ведь с коллекционерами? Один собирает только оружие, другой – монеты, третий – предметы определенной эпохи. А если человек собирает все, что блестит, тогда это не коллекционер, а сорока.
   – Так что тогда делать? – воскликнул я, сразу потеряв весь пыл.
   – Как что? – удивился Лева. – Сделаем то, с чего на самом-то деле стоило начинать. Поедем в поселок, поговорим с людьми.
   – С какими? – возопил я, чуть руки не заламывая. – Сегодня начало третьего тысячелетия, все свидетели давно в могиле лежат!
   – Но ведь живы еще старички и старушки, которым родители что-то рассказывали, – сказал он твердо. – Сами они, конечно, ничего не видели, но кое-что слышали. Как думаешь, если находят золотой клад и таскают немолодую женщину шесть раз на допрос, об этом люди вокруг ничего не знают? Знают. Пусть они не смогут нам сказать, как этот клад возник, но расскажут, какие вокруг происшествия ходили слухи. Это единственный шанс, других нам с тобой не оставили, – добавил он очень тихо. – Ведь что тебе ответили из всех музеев, в которые ты писал? Не проходят у них эти находки ни в виде коллекции, ни порознь.

Для победы мирового пролетариата

   Когда мы приехали в поселок, с начала этой истории прошел почти год. Был конец лета, и теперь место, где стоял старый дом, не показалось мне таким неухоженным и мрачным. Строители давно уже снесли стены, и за зеленым забором поднимались первые два этажа многоквартирного здания. Олег Георгиевич Кузькин носился по стройплощадке и кого-то распекал.
   – О, журналист! – воскликнул он обрадовано. – А я-то думал, решили вы с нашим кладом не возиться!
   – Отчего же, – Лева пожал ему черную от загара руку, – возились. Но мало что обнаружили.
   – Эх, – вздохнул Кузькин и всплеснул руками, – а я-то думал, порадовать нас приехали! Значит, ничего? Совсем ничего? И посмотреть на наш клад негде?
   – Олег Георгиевич, – останавливая это совершенно искреннее отчаяние, сказал Лева, – мы ведь приехали, чтобы с жителями переговорить, может, дадут нам путеводную ниточку.
   – С жителями! – расхохотался Кузькин. – Где ж я вам этих жителей возьму? Все дома уж год как снесены, переселил их район куда-то в город. А там, – показал на ряды вагончиков, – мои орлы живут.
   Сердце у меня чуть не остановилось: неужели ехали совсем зря?
   – А списки жильцов, списки у вас сохранились?
   – Какие списки? – растерялся Кузькин. – Мы же строители, а не власть. Списки, наверное, у властей имеются, куда ж без них. Да жителей-то тут было, – он только усмехнулся, – две частных постройки. Старички. Всех уже расселили, а эти никак не желали со своим добром расставаться. Насилу уговорили. Они столько крови властям попортили, что этих-то точно не забыли, сразу найдут.
   Кузькин оказался абсолютно прав. Старичков из двух последних домов, определенных на снос, оказалось разыскать несложно. Теперь они ругались с властями из-за размера компенсации. Одному бойцу было уж за семьдесят, другие трое тоже успели отпраздновать шестидесятилетие. Ругаться с властями они ходили как на работу. В приемной у жилищного начальства мы с ними и познакомились.
   – Вот они, только что подошли, – сказала начальница, показав на четверых посетителей, державшихся вместе, – называют себя делегацией. Мне все равно их выслушивать, так что могу вам предложить тут с ними и поговорить. Тот, который с палочкой, – персональный пенсионер, он их и заводит. Серегин его фамилия, юрист он бывший.
   – Алексей Тимофеевич, – позвала она, выглянув в коридор, – заходите.
   – Только всей делегацией, – сердито сказал Серегин.
   – Заходите всей делегацией, – разрешила начальница.
   И они вошли. Первым – Серегин, бывший юрист, плотный, с орденской планкой, а следом за ним подтянулись еще трое – две женщины с неприметными лицами и сухонький пожилой мужичок, по виду сильно пьющий.
   – Вы нам при ликвидации собственности что обещали? – сразу пошел в атаку орденоносец Серегин. – Вы нам компенсацию за участки обещали…
   – Алексей Тимофеевич, – остановила его начальница, – мы с вами поругаться всегда успеем. Тут ученые с вами поговорить хотят, из Питера приехали…
   – Ученые? – переспросил он недоверчиво, оглядев нас с ног до головы. – Ну и на что я сдался ученым? Костей своих для науки завещать не собираюсь, и точка.
   – Алексей Тимофеевич, живите долго и не думайте о костях, – рассмеялся Лева, подошел к старичку, взял его проникновенно за руку, и тихо проговорил: – Мы вас о доме, который снесли, пришли расспросить.
   – А что о нем спрашивать? Снесли уж, – горько ответил Серегин. – Хороший домик был, своими руками дед мой строил…
   – Не о вашем доме, – улыбнулся Левка, – о том, где школа раньше размещалась.
   – А, о бывшей конюшне-то? – удивился старик.
   – Почему конюшне? – теперь мы оба воззрились на него с недоумением. – Там же школа…
   – Сперва там военная конюшня была, – сказал он, – потом рабочее училище для народа, а уж потом школа. Я все про этот дом знаю. Дед там истопником был. Спрашивайте.
   – Мы про клад бы хотели…
   – А, это про сундучок с золотом? Как же, была история. Отца даже в свидетели записали при изъятии. Вон, с его дедом, – показал он на другого старика, помоложе. – Так в протоколе тогда и записали: свидетели Серегин и Попов. Серегин – это мой отец, а Попов – его дед. Пять часов мурыжили, пока все золото не сосчитали. А наши матери сидели все эти пять часов и дрожали.
   – Почему? – удивился я.
   – Как же, – вздохнул Серегин. – Два здоровых мужика, а не в Красной армии. Могли вместе с этим золотом во враги записать. Но им на мужиков наплевать было. Они только для протокола и потребовались. Такие вот дела.
   – А отец рассказывал, как все это происходило? – спросил Лека.
   – Как происходило? Да обычно происходило. Вытащили сундучок из стенки в цокольном этаже, перенесли в бывшую директорскую, там и описывали. А вокруг всего дома военные стояли, чтобы никого из посторонних не пускать. Вот и все.
   – А как нашли? Почему?
   – По наводке нашли, не иначе, – сказал Серегин. – Иначе бы зачем им старую печь-то ломать? В печку он был заложен, которой не пользовались. Наверно, директорша туда его заложила. Муж у нее тогда как раз пропал, уехал зачем-то в Питер и пропал. А через полгода за этим кладом пришли. Сразу к негодной печке – и стали ее долбить. А учителей как контрреволюционный элемент и директоршу – на это время под замок. Только одному, красноармейцу безногому, разрешили присутствовать. На хорошем счету он у них был, историю преподавал. Даже еще мне преподавал. Петр Евстихьевич его звали, а фамилию не помню.
   – Грабишкин, – сказал я.
   – Может, и Грабишкин, – согласился старик. – Я его чуть-чуть застал. Один класс всего. Но уроки навсегда запомнил. Очень был человек в краеведение влюбленный. Он в самой школе, во флигеле жил. Там все, у кого дома не было, жили. Даже директорша. Но их к золоту не пустили, только его. Так он что придумал, он, как золото увидел, потребовал, чтобы на этом самом месте памятную надпись захоронили, с полным описанием. Ему даже комнатку выделили, чтобы он все золотые вещи перерисовал и описал. Он и сидел. А при дверях охрана стояла, золото контролировала. И всю неделю, пока он там трудился, стояла. А когда он зарисовки сделал, нашли под эту тетрадку какой-то стальной футляр, чтобы сырость не тронула, и на место клада положили. Но это уже после было, это уже золото увезли.
   – А куда увезли? – спросил я.
   – Откуда я знаю? – изумился Серегин. – В музей, наверное. Ведь это же не деньги были, а художественные изделия. Им место в музее.
   – Вряд ли в музей, – вмешался тут второй старик, – дед рассказывал, что не в музей. В губчека его увезли, тот комиссар, который принимал у нашего придурка, тот и увез.
   – У какого придурка? – не поняли мы.
   – У Гришки Трябухина, будь он неладен, – сердито сказал старик Попов. – Вот худой был мужик, так худой. Он потом под трибунал пошел, как раз за золото.
   – Присвоил из этого клада? – решил я.
   – Да нет, из этого он ничего не успел, Грабишкин не дал. В тридцать пятом, что ли, перед войной, его за золото взяли. Торговал червонцами. Царскими. Во время комиссарства, небось, раздобыл. Он тут у нас кого только из-за царского золота без суда и следствия… Дрянь человек был. За дело к стенке поставили.
   – А из этого клада…
   – Говорю же, учитель ему не дал, вон его отца, – кивнул на Серегина, – на школьной кобыле в губчека отправил, оттуда сразу настоящего комиссара прислали, ученого.
   – Почему ученого? – удивился Лева.
   – Потому что ученого, он, говорил дед, как это золото увидел, так сразу его и узнал, научное это было золото. Он его даже как-то называл… не то никольское, не то одесское… Орал так, что вся школа дрожала. А Трябухин трясся. Он как раз там перед печкой сидел и вещички из клада перебирал. В одну кучу хотел монеты, в другую поделки… Не успел. Как раз этот губчекист приехал. Тогда наш урод вытянулся весь и рапортовать стал. А директорша ревмя ревела и умоляла, чтобы только не в переплавку.
   – Что? – ахнули мы оба.
   – Да Трябухин ей сказал, что теперь дорога этому золоту в переплавку. Специально ей сказал, когда золото увезли, чтобы душу обидеть. А ей точно, ей обидно было. Семейное это было у нее золото. Директорша-то, она из панов была, ее дед это золото на собственной земле своими руками вырыл…
   – Неправда, – возмутился Серегин, к которому мы уже успели утратить интерес, – не собственными, а крепостными.
   – Да какая разница? – отмахнулся от него старик Попов. – На панской земле нашли. Вот директорша в панику и впала, что ее золото не в музей, а в переплавку. Ездила в эту губчека и просила, чтобы в музей. Ей обещали, что в музей. Там один олень такой был, что ему самое место в музее. Как губчекист его увидел, сразу руками схватил. Прямо весь задрожал. Вот мы и встретились снова, пан Замойский, сказал, на узенькой дорожке.
   – Не так он сказал, – перебил Серегин. – Он сказал иначе: вот мы и встретились снова, замойский зверь, на узенькой дорожке. Это он имел в виду жену директора, она была в девичестве Замойской. А она стояла и – точно – ревела. А он поглядел на нее с сожалением и клятву дал. Клятвенно клянусь, обещал ей, попадет этот ваш зверек в музей поделок.
   – Точно, – согласился Попов, – про музей поделок и дед говорил. Да она не обрадовалась, только пуще заревела. Все просила, чтобы не в этот музей, говорила, что такого стыда и позора не переживет. Хотя я не понимаю, почему стыда: разве музей – это стыд и позор? Обидно ей просто было, что золото отнимают. Ведь она после революции-то нищая совсем была. Ей даже продовольственного снабжения не полагалось как враждебному элементу. Ей же приходилось учительницей трудиться, в этой же школе и трудилась. Читать и писать учила. А ведь немолодая уже была. И сердце слабое. Одной картошкой питалась. И это при таком-то золотом запасе!
   – А учитель, – добавил Серегин, – в этого губчекиста как клещ вцепился и требовал, чтобы всю коллекцию сдали не в музей поделок, а в Эрмитаж. Они с чужим комиссаром даже поссорились, вот тогда-то тот и позволил все золото описать, а список захоронить. Отец говорил, будто бы при захоронении он даже вынул из кармана свой талисман – серебряную звезду в круге – и сверху ящичка положил. Это какой-то наградной знак был, за заслуги.
   – Никакой не наградной знак, – возмутился Попов. – Это была серьга любимой женщины учителя, которая от тифа померла. Он вынул эту сережку, отломал замочек и на ящик положил. Плакал, дед говорил. А золото забрали и в музей сдали. Это точно. Я специально ходил в Эрмитаж, когда мальчиком был. Я видел там оленя. Наш был олень.
   – Точно, – сказал Серегин, – и я того оленя видел. Отец рассказывал, что у оленя есть примета: ноги у него под брюхо поджаты. Так что наше золото в самом Эрмитаже хранится.
   Больше из стариков мы ничего не вытянули. Узнали только, что из губчека приезжали еще несколько раз, все стены простукивали, а жену директора увозили на беседы. Но приезжал за ней уже не тот комиссар, а совсем другой. И однажды Замойская уехала и больше не вернулась. После этого в школу никто уж не приезжал и стен не простукивал. Успокоились, наверное, перестали сокровища искать.
   – Ты все понял? – спросил Лева, когда мы вышли из прохладного помещения на яркое солнце.
   – Понял, – вздохнул я. – Нашему золоту каюк.
   – И я понял, – сказал, не глядя на меня, Левка. – Васильев – редкий негодяй. Он счеты сводил с оленем. Надо же, как хитро сказал про этот несуществующий музей. Ясно, что Замойская была в шоке. Музей поделок, наивные старики! Музей – подделок…
   Кузькину, который поджидал нашего возвращения, правду открыть мы так и не решились. По музеям растащили, сказали, так старики утверждают.
   – Эх, – с сожалением протянул Кузькин, – жалость какая. Значит, в полном виде клада своего не отыщем. Что ж, если по музеям, так будем хоть в Эрмитаж ходить. Наверное, среди золотых вещей и наши есть, из этого клада…
   Мы не стали его разубеждать. Пусть заходит со своими рабочими в Эрмитаж, дело полезное. Спросили мы его и о серебряной звезде. Нет, не находили, отвечал нам расстроенный Кузькин. Да и кто бы ее смог в мусоре отыскать, если положил ее учитель не внутрь ящичка, а сверху, как надгробный камень? Если от серьги – так маленькая была звездочка. Незаметная. Пропала, растворилась. Впрочем, как и сам клад.

   Теперь-то мы точно знали, что золота и серебра из этого клада нет ни в одном музее, искать больше нечего. Комиссар Васильев одним росчерком пера признал все это сокровище поддельным и отправил его туда, где золотые и серебряные вещи и монеты превращаются в то, чем когда-то и были, – в слитки белого и желтого металла. Так, конечно, поступали и до него, и после него. Таким образом с золотыми вещами из украинских кладов обращались местные грабители: они для сокрытия источника находок плавили скифское золото. Ведь для бандитов всегда был важнее вес золотого металла, а не вещи, которые из него изготовлены. Сибирские бугровщики превращали в золотые и серебряные слитки находки из зауральских кладов, растапливая в единую мертвую массу историю целого народа. Но на этих золотодобытчиков нашелся один заинтересованный человек – царь Петр. Он быстро пресек тайный розыск сибирских сокровищ и забрал находки в свою коллекцию, а годы спустя эта коллекция вошла в собрание Эрмитажа.
   Комиссар Васильев увидел в золотом кладе фальшивку. Может, в чем-то он был и прав. Фальшивого скифского золота в конце XIX – начале XX века ходило немало. Но вряд ли все вещи из этого клада были фальшивыми. И – как всегда бывает у скорых на вынесение приговора судей – комиссар приговорил к уничтожению весь клад.
   – Хотелось бы мне посмотреть на тот листок бумаги, – сказал с ненавистью Левка, – который определил судьбу всей находки, и на подпись этого негодяя!
   Мы понимали, конечно, что вряд ли когда-нибудь увидим этот старый документ. Но тут судьба распорядилась иначе.
   В один из дней наступившего уже нового года мне позвонила из архива та самая старенькая сотрудница.
   – Помнится, вы клад разыскивали, – сказала она, представившись, – а я совершенно случайно наткнулась на интересующую вас информацию. Вряд ли она вас, конечно, обрадует…
   И вот мы с Левой сидели в бедном помещении архива и читали собственными глазами вынесенный Васильевым приговор.

   «Довожу до вашего сведения, – сообщал своему начальству комиссар Николай Иванович Васильев, – что найденный тов. Трябухиным золотой клад есть собрание царских фальшивок, рассчитанных на одурманивание разума пролетариата. Так, входящий в клад золотой олень был изготовлен одесскими фальшивомонетчиками из зубного золота, о чем у меня еще с 1912 года имеется личное признание некоего гражданина Финкельштейна, арестованного по подозрению в перепродаже фальшивых и краденых вещей. По показаниям бывшего тогда урядником гр. Пепелюхина В. А., осужденный Финкельштейн заказал для изготовления артели чеканщиков золотые скифские пластины, оленя, персидскую диадему и прочие украшения, чтобы представить их как найденный на Дону золотой клад. Для убедительности граверам было поручено сделать также монеты, относящиеся к старому времени. Находка готовилась произвести сенсацию, когда попала в руки специалистов и была признана неподлинной.
   Соучастники сговора Довенян и его гражданская жена Замойская вынуждены были прекратить введение „клада“ в оборот и не были привлечены к ответственности только из-за разразившейся Мировой войны. Затем после победы нашей пролетарской революции они утаили клад от молодого Советского государства в целях использования его для оснащения контрреволюционных элементов оружием и продовольствием. Благодаря быстрому действию тов. Трябухина Г. Н. подрывная контрреволюционная деятельность вышеозначенных лиц была остановлена. В этой связи вышеозначенный золотой клад, как не имеющий никакой научной ценности, следует отправить на переплавку ради победы мирового пролетариата и строительства коммунизма во всем мире».

   К этому документу прилагалось научное заключение какого-то «учебного работника» Перепелкина и многословное «признание» несчастной Замойской: как, почему и когда она занялась преступной контрреволюционной деятельностью; в конце этого признания стояла чудесная фраза: «записано со слов контрреволюционого элемента и сопровождено настоящей подписью». Настоящая подпись была неровной и дрожащей. В этом признании директор Довенян именовался не иначе как «избежавший возмездия мозолистой руки трудового народа» или «скрывшийся в известном направлении для присоединения к контрреволюционерам». Так что верить ни единому слову из показаний Замойской было нельзя. Их за нее сочинил, скорее всего, все тот же неуемный правдоискатель Васильев. К этим показаниям и заключениям экспертизы был приложен приказ об отправке найденного клада на переплавку. Приказ был подписан каким-то Семеновым, очевидно, вышестоящим начальством комиссара Васильева. А поверху этого приказа шел до боли знакомый высочайший росчерк Дзержинского и одно только слово: «Утверждаю».
   Все было просто и ясно. Непонятно только, чем так «фальшивый олень» зацепил комиссара Васильева и кем был Васильев до свершившейся революции. Мы не знали еще, что буквально через пару месяцев, раскрыв тайну школьного клада, снова столкнемся с комиссаром.
   А мои исторические изыскания вылились в целую серию газетных статей. После их публикации в газету стало приходить огромное множество писем. Нам предлагали пройти по следам Мазепы, пана Вишневецкого, Лжедмитрия, Наполеона, Колчака, барона фон Унгерна, батьки Нестора Махно, расследовать тайны золота партии… Некоторые письма сообщали фантастическую информацию даже о нашем олене, то есть оленихе, закончившей земное бытие в золотоплавильной печи. По этой версии клад был подлинным, вышел из скифского кургана еще во времена царя Алексея Михайловича, хранился почему-то в Грановитой палате в Москве, но затем какие-то злоумышленники воспользовались тайным подземным ходом, проникли в охраняемую царскую сокровищницу и похитили оленя вместе с другими золотыми вещами. Конечно, этот рассказ никоим образом не объяснял, почему кражу не обнаружили, а преступников, отправивших оленя на аукцион, не поймали. Ну да бог с ней, с Грановитой палатой. Одно письмо, которое пришло в редакцию, взволновало меня куда сильнее.
   Писала нам женщина, которая решила, что, изобразив в нехорошем свете комиссара Васильева, мы оскорбили память ее прадеда… комиссара Васильева. Звали его точно так же, как нашего, – Николай Иванович. Только жил он не в Питере, а под Москвой. Умер еще до войны.

   «Мне лично не довелось застать прадеда в живых, – писала она, – но бабушка и мать рассказывали об этом человеке только хорошее. Никогда и ни при каких обстоятельствах мой прадед не уничтожил бы культурное наследие молодого Советского государства. Я понимаю, что прошло слишком много времени, и вы могли не знать настоящей правды об этом человеке… Для реабилитации честного имени моего прадеда могу предоставить вам бумаги из семейного архива. С надеждой на понимание Анастасия Зоткина, правнучка оклеветанного вами комиссара».

   Как же мы были потрясены, ознакомившись с этими бесценными свидетельствами времени! Прадед госпожи Зоткиной оказался кладоискателем. Настоящим кладоискателем. Но это уже другая история. Я расскажу ее в следующей книге.

Филипп Эльмих В поисках утраченного клада. По следам скифского золота и сокровищ крестоносцев