-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Ким Цын Сон
|
| Ким Цын Сон. Пылающие листья
-------
КИМ ЦЫН СОН
ПЫЛАЮЩИЕ ЛИСТЬЯ
О КИМ ЦЫН СОНЕ
Он был крупный, круглый, как сивуч; казалось, его широкое круглое лицо, как у настоящего сивуча, пересекают боевые шрамы. Но, разумеется, никаких шрамов, только глубокие морщины. В Южно-Сахалинске он жил на улице космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: «Хозяин пришел».
А мне просто нравились стихи Ким Цын Сона.
Мы с Володей Горбенко пытались сохранить их скрытую интонацию. В самом начертании корейских иероглифов – особый смысл, а Ким Цын Сон и в корейской поэзии стоит особо. Жизнь к таким жестко относится.
В быту его называли Владимиром Сергеевичем.
Родился он 11 сентября 1918 года во Владивостоке.
Маленький краб, выбиваясь из сил, тщетно старается к морю пробраться…
Он угадал будущее. Горькая участь: зеленой волной выброшен в камни, опутан травой, брошен в песках – задыхаться.
С четырех лет Ким Цын Сон рос без отца, с десяти – без матери.
Я узнал об этом уже после его смерти – от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. С четырнадцати лет он вынужден был зарабатывать на жизнь, в 1937 году разделил участь всех дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП (б) от 21.08.37 за № 1428-326 «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию». Но те, кого это постановление коснулось, никогда о нем не забывали.
Закончив иностранное отделение (английский язык) Кзыл-Ординского пединститута, с 1946 года Ким Цын Сон жил в Ташкенте, преподавал в средней школе корейский язык, и там же, в Ташкенте, издал первые книги; там же был принят в Союз писателей СССР.
В некотором смысле это было чудом: ведь до 1953 года дальневосточные корейцы находилось на положении спецпереселенцев. Им было запрещено перемещаться по стране, у них не было советских паспортов, у них не было практически никаких политических и гражданских прав.
Но времена менялись. В 1955 году Ким Цын Сону разрешили вернуться на Дальний Восток. Он выбрал Южно-Сахалинск. Как тогда я взволнован, о море! Тридцать лет для тебя, что за срок? Только вот… Кожу сморщило время, валуны превратило в песок.
В Южно-Сахалинске Ким Цын Сон работал заместителем главного редактора корейской газеты «По ленинскому пути». В 1968 году в Южно-Сахалинске по приказу первого секретаря Сахалинского обкома партии П.А. Леонова в приказном порядке была закрыта единственная на весь остров корейская школа. На закрытом партийном собрании Ким Цын Сон заметил: «Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать нашу единственную корейскую газету?» Секретарю обкома слова Ким Цын Сона не понравились, а тут еще по случаю празднования 20-летия со дня образования КНДР в той самой единственной корейской газете появилась статья, в основу которой легли материалы одного из корреспондентов ТАСС. Немедленно было отдано распоряжение отыскать в статье, ответственность за которую нес Ким Цын Сон, какой-нибудь политический криминал, и, конечно, такой криминал был найден. Ким Цын Сона был изгнан из редакции.
Чтобы кормить семью, поэт устроился завхозом в столовую.
Тогда это не было исключением. Тогда это было бытом. Все продолжали жить, делая вид, что ничего особенного не произошло. Только мы с В. Горбенко продолжали переводить стихи Ким Цын Сона, изредка печатая их в журналах «Дальний восток» (Хабаровск), «Байкал» (Улан-Удэ), «Сибирские огни» (Новосибирск) – подальше от Сахалина. Однажды стихи Ким Цын Сона напечатал даже софроновский «Огонек». А сам Ким Цын Сон продолжал работать завхозом. Время от времени мы встречались в его небогатом, но радушном доме.
«Хозяин пришел!»
Таинственная корейская кухня. Таинственные настойки. И всегда стихи.
Но читая свои печальные строфы, Ким Цын Сон только делал вид, что у него есть будущее.
Он так и умер завхозом столовой.
Но поэт может умереть завхозом провинциальной столовой, в памяти он останется все равно поэтом.
ВОСПОМИНАНИЯ О КОРЕЙСКОМ ПОЭТЕ
КИМ ЦЫН СОНЕ
Прежде всего вспоминаю лоб:
выпуклый, желтый, блестя пластмассой,
он возвышался как злой сугроб
над потемневшей от времени массой
щек, подбородка. Сплетенье жил,
съеденных нервами в сумрачных драках.
Он по-корейски кричал и выл,
он по-корейски молил и плакал.
«Переводи, – умолял, – вводи
слово за словом в тот мир, что спаян
словом и делом. Переводи!
Делай, что хочешь. Ведь ты – хозяин».
Падая лбом на край стола,
будто предчувствуя холод разлуки,
он на мгновение умолкал,
веки сжимал, опускал руки.
«Переводи! – умолял. – Вводи
в лес, где ручей никогда не смолкает,
в ночь, где смятением махнут дожди,
в дождь, где снега, как смятение, тают.
Переводи! Над сиянием слов
дух затаив, будто дышишь на свечи!»
И он умолял говорить про любовь,
и холод сводил его круглые плечи.
И через безденежье, через борта
дней, что иллюзий давно не питают:
«Розе, – шептал он – благоухать
злые шипы никогда не мешают».
ПЫЛАЮЩИЕ ЛИСТЬЯ
//-- * * * --//
В темноте ничего не найдешь,
в тишине ничего не услышишь.
Только ночью с глазами закрытыми
можно видеть все то, что невидимо,
можно слышать все то, что неслышимо —
ощутить
приближенье
стихов.
//-- * * * --//
Черемуха осыплет белый цвет
На тропы, приводящие к разлуке.
О, не смотри, что волосами сед,
весною и цветами пахнут руки.
//-- * * * --//
И опять весна наступает,
сходит снег, как моя тоска,
солнце жжет…
Быть может, растает
белизна
моего
виска?
//-- * * * --//
Хотя весна —
не вижу ласточек,
не слышу соловья,
и берег пуст, лишь чайки мечутся, играют,
танцуют над водой, ведь море – их земля,
они его таким и принимают.
//-- * * * --//
Я стою в полосе прибоя
до колен закатав штаны.
Между мною и Солнцем дорога
пролегла лучом золотым.
Я колеблюсь,
легка тревога:
ах, успею ли я схватить
уходящее в море Солнце?
А вода
так щекочет ноги!
//-- * * * --//
Минувшей ночью набросал мороз
на стекла стебли белоснежных роз.
Но слаб цветок, не знающий земли —
все утро слезы
по стеклу
текли.
//-- * * * --//
На иву, как на юность, я гляжу.
Не умолкай, невидимая птица! —
на детскую свирель похож твой плач.
//-- * * * --//
Воды напившись, не таи обиды
на мшелый камень, что в воде лежит.
Источник глохнет, если нет защиты,
как гибнет воин, потерявший щит.
//-- * * * --//
Полвека ждал,
был черен, как грачи.
И жду опять – еще пройдут полвека.
Но цвет моих волос неотличим
от белого
рассеянного
снега.
//-- * * * --//
Я у костра пью черный чай из кружки
и, вглядываясь в небо, тороплю
бесстрастный голос матери-кукушки:
продли мне жизнь, как я мгновенья длю!
Но голос птицы медленно стихает
и стоит ли мгновенья торопить?
Она мне жизнь наполнила стихами,
чем я ее сумею отдарить?
//-- * * * --//
Любовь сведет нас
и умчится,
и не подскажет – ждать или не ждать.
Но стоит даже на день разлучиться —
является
опять.
//-- * * * --//
Хлопья белые,
сопки белые,
бел простор
и белы дороги.
Лишь ворона топорщит перья,
видно, хвастает черным цветом.
//-- * * * --//
Проснулся вдруг – дождь по стеклу стучит.
Сто раз я умолял – цветов не трогай!
Исполнилось: луч Солнца на цветах.
//-- * * * --//
Как утешенье, ласковый рассвет
приходит посидеть у изголовья.
Уж десять дней тебя со мною нет!
//-- * * * --//
Как мне любить тебя не просто!
Но без любви еще трудней.
Моя любовь к тебе,
как этот остров —
моя судьба.
Я счастлив ей.
//-- * * * --//
Луна в тишине.
Под окном георгины.
На стеклах и стенах бегущие тени.
Но как мне стихами сказать о виденье?
Жену разбужу.
//-- * * * --//
Если бы в миг единый
выпали нам все радости,
скопленные за полвека,
если бы в миг единый
выпали нам все горести,
скопленные за полвека, —
сердце могло б не выдержать.
Видно, не зря природа
радостью и печалью
равно нас наделяет.
//-- * * * --//
Луна на облаке и в озере.
И мы над облаком и озером
по Млечному Пути плывем.
Будь осторожен в хрупком чёлне,
будь осторожен в хрупком чёлне,
и не задень луну веслом.
//-- * * * --//
Мне сладок чай.
Блажен познавший сладость.
Как крабьи глазки, пляшут пузырьки.
О аромат, дарующий нам радость!
//-- * * * --//
Когда рябины осенью краснеют,
закатным светом озаряя землю,
я с милой по бульвару прохожу.
Смотрите! – и лицо ее румяно.
//-- * * * --//
Чайка летит над гребнем,
гребень летит под небо,
пуст горизонт и бел.
Сделайте что-нибудь, сделайте,
чтобы и я полетел!
//-- * * * --//
Весной есть вербы,
летом есть цветы,
а осенью – рябин тугие кисти.
Не их дарю, не их просила ты,
несу тебе
пылающие листья.
//-- * * * --//
Кончена рыбалка.
Ни одной
рыбы не поймал я в этот день.
И друзья смеются надо мной,
дескать, помешала парню лень.
И никто не увидал из них,
как в ручье поймал я этот стих.
//-- * * * --//
Я иву у дороги посадил.
Мне грустно потому что, уезжая,
Хранить ее людей не попросил.
//-- * * * --//
Душистый стог сена,
огромный, как волна.
От запахов его
я пьян, как от вина.
Скошу я всю траву,
Оставьте одного.
Прожить я здесь хочу
до самых холодов.
//-- * * * --//
О, если бы ты выбор мне дала!
Отвергнув предложение любое,
я выбрал бы Луну – она бела,
и море —
оно всюду голубое.
//-- * * * --//
Я русалку слепил из песка,
но судьбой уготовано горе:
испугавшись седого виска,
уплыла она в синее море.
Я другую слепил тотчас.
Длинноногая, с грудью нежной,
она цветом раскосых глаз
вдруг напомнила мне о прежней.
Был я хитр: не дал ей хвоста,
чтоб уйти не сумела в море.
Но судьбой уготовано горе:
не по мне ее красота.
//-- * * * --//
На вершине горы скалистой
я стою, дрожа от восторга.
Близость черной бездонной бездны
поднимает меня, как крылья.
Улечу в голубое небо! – а рука
мох зеленый гладит.
//-- * * * --//
Небо – голубое,
Солнце – ярко-красное,
белая – Луна.
Отчего все в мире
тысячи оттенков,
тысячи расцветок,
радужных, когда
небо – голубое,
Солнце – ярко-красное,
белая – Луна.
//-- * * * --//
Защищаясь от бурь, я должен иметь характер,
Что бы ни было, но себя я не должен в бурях терять.
Неуступчив с врагами, я с друзьями и с милой нежен:
дикой розе шипы не мешают благоухать.
//-- * * * --//
Луну в саду я жду опять.
О, долгое дыханье ночи!
А туча ждет, когда уйду я спать,
и показать Луну не хочет.
//-- * * * --//
Продрогшая Луна вплыла в мое окно,
на краешке моей циновки примостилась.
Хотел Луну укрыть – пусть будет ей тепло,
она за темным облаком
укрылась.
//-- * * * --//
Маленький краб, выбиваясь из сил,
тщетно старается к морю пробраться.
Горькая участь:
зеленой волной
выброшен в камни,
опутан травой,
брошен в песках задыхаться.
//-- * * * --//
Жаждущий роет колодец.
Жаждущий ищет воду.
Но если он видеть не хочет
жажду всего народа,
станет могилой колодец.
//-- * * * --//
Дверь распахну, и сразу же мороз
лучами звезд щеки моей коснется.
И вновь надежда давняя проснется:
не молодость ли
Новый год
принес?
//-- * * * --//
Дома в снегу,
стога в снегу,
в снегу на речке лед.
В снегах дорожку разгребу —
по ней весна придет.
//-- * * * --//
Любая песнь мне, знаю, по плечу,
я соловьем в ночи могу залиться.
Я так запел бы!..
Лучше помолчу,
чтоб не спугнуть неведомую птицу.
//-- * * * --//
Как тогда я взволнован, о, море!
Тридцать лет для тебя что за срок?
Только вот…
кожу сморщило время,
валуны превратило в песок.
//-- * * * --//
З.И.
Ты сердишься, что “милой” посвящать
я стал стихи,
но это так и надо:
они – слова,
которые когда-то
я просто не успел тебе сказать.
//-- * * * --//
Во всем и всюду остров мой неистов —
в тайфуне, в ливне, в трепете куста,
и даже в том, что птицы в месяц листьев
шумят на ветках громче, чем листва.
ПРОЩАНИЕ С КОРЕЙСКИМ ПОЭТОМ
КИМ ЦЫН СОНОМ
Не умолкай невидимая птица,
на детскую свирель похож твой плач.
«Теперь ты точен.
Может получиться».
Он ничего не видит, но он зряч.
«Переводи, – твердит. – Еще страницу! —
и желтым ногтем по столу стучит. —
Переводи! Ведь ты услышал птицу.
Теперь ты знаешь, в ком она кричит».
Шипы и розы.
Из какой корысти
он выбирал? Грехи его легки.
Мы знаем, как пылают наши листья —
летящие в огонь черновики.