Андрей Троицкий
Прыжок в темноту

Глава 1

   Пригород Краснодара. 2 августа
   Вспыхнули красные стоп-сигналы автозака «ЗИЛ», машина остановилась у семафора перед железнодорожными путями и опущенным шлагбаумом. Майор внешней разведки Валерий Колчин, сидевший на заднем сидении «Волги», следовавшей за грузовиком, вытащил из внутреннего кармана носовой платок и промокнул влажный лоб. Двенадцатый час ночи, а изнуряющий зной, висевший над городом, кажется, не пошел на убыль. Впереди такая же жаркая бессонная ночь, которую предстоит провести в поезде «Краснодар – Москва».
   В купе номер пять компанию Колчину составят два вооруженных оперативника из центрального аппарата ФСБ и закованный в наручники мужчина, называющий себя Николаем Николаевичем Марковым, предпринимателем, бездетным неженатым мужчиной тридцати восьми лет от роду. В четвертом и шестом купе пассажиров не окажется, их двери будут заперты проводником. Еще два опера станут посменно дежурить за дверью, наблюдать за пассажирами, сообщая старшему группы о подозрительных типах, снующих по коридору. Меры безопасности нужны, чтобы господин Марков добрался до столицы живым.
   В Москве, когда поток пассажиров схлынет, и опустевший поезд подадут на запасные пути, подгонят фургон с конвоем, который и доставит Маркова в Лефортовский следственный изолятор. А Колчин отправится в свою квартиру на Симановской набережной, примет душ и отоспится. Нет, пожалуй, сначала он глотнет холодного пива, а уж все остальное потом. Путь от краснодарского СИЗО до Лефортово не такой уж далекий, за годы службы в разведке Колчину выпадали куда более дальние маршруты, но эта поездка казалась бесконечно долгой и утомительной. Наверное, виной всему проклятая жара, застоявшийся воздух и чувство близкой опасности. Это чувство словно соткалось из мрака южной ночи, намертво прилепилось к сердцу и больше не отпускало.
   На заднем сидение «Волги» рядом с Колчиным устроился лейтенант Олег Чекалов, молодой оперативник из местного управления ФСБ. Худой белобрысый малый, одетый в недорогой костюм и клетчатую рубашку, он производит впечатление институтского аспиранта, любимца кафедры, выбравшего для кандидатской диссертации какую-нибудь захватывающую тему. Например, «Роль дождевых червей в процессах теплообмена верхнего слоя почвы». Чекалов часто смаргивал веками, высовывал изо рта кончик языка и слизывал с верхней губы капельки пота, коленями он сжимал ствольную коробку укороченного автомата Калашникова, стоявшего между ног. Барабанил пальцами по костяным коленкам, выбивая глухой неприятный звук. Кажется, стучат молотком по крышке гроба.
   Колчин подумал, что Чекалов слишком напряжен, его страхи, как дурная болезнь, передаются окружающим людям. Водитель «Волги», немолодой дядька, заскрипев креслом, вытащил сигареты и, приоткрыв дверцу, выдул из себя густую струю табачного дыма. Где-то справа засвистел, приближаясь к переезду, локомотив, уходивший от станции. Через пару минут по стыкам рельс застучали колеса товарняка. Чтобы отвлечься, Колчин принялся считать вагоны, но быстро сбился со счета. Состав оказался длинным, следом за вагонами пошли цистерны с топливом, за ними платформы с гравием и песком.
   – Долго до вокзала? – спросил Колчин.
   – Это как поедем. Быстро или медленно. Центральную улицу перерыли. Поэтому тащимся по окраине. И еще этот переезд… Тут всегда торчишь подолгу.
   – Если не будет встречных поездов, скоро поедем, – вступил в разговор Чекалов. Он говорил высоким петушиным голосом, продолжая терзать автоматный ремень. – Тут часто так бывает. Пойдет товарняк, навстречу электричка, следом за товарняком второй…
   Колчин не слушал. Словоохотливость Чекалова выдавала беспокойство. И чего ему тревожиться? Проехаться на казенной машине просто удовольствие. Но сам Чекалов, попавший на оперативную работу в ФСБ всего несколько месяцев назад, наверняка считал эту прогулку важным боевым заданием. И, облажайся он хотя бы в мелочи, завтра перед строем с него сорвут погоны лейтенанта, сунут в руки полосатый жезл и отправят постовым на самый вонючий городской перекресток, где он, станет махать палкой, регулируя уличное движение.
   – Волнуешься? – спросил Колчин.
   – Немного есть. Этот Марков, как он себя называет, еще тот фрукт. Не случайно же им заинтересовалась разведка. Следователь прокуратуры провел с Марковым шесть допросов. Я читал протоколы. Сплошное вранье. Наше начальство приказало обращаться с Марковым вежливо. Но в Москве вы развяжете ему язык?
   – Постараемся, если ты на этом настаиваешь, – усмехнулся Колчин. – И прекрати играться с автоматом. Оружие иногда стреляет.
   Чекалов скрестил на груди беспокойные руки.
   – Тебе не о чем беспокойся. Скоро сдашь автомат дежурному по оружейной комнате, вернешься домой, к жене.
   – Я не женат.
   – Не важно. А мне еще ждать, когда состав подадут на перрон, когда поезд забьется пассажирами…
   Колчин не успел закончить мысль. У будки стрелочника загудел зуммер, старик в черной железнодорожной фуражке выскочил из двери, в след ушедшего состава сделал отмашку красным флажком и снова побежал к будке. Шлагбаум начал подниматься. Автозак, раскачиваясь, тронулся с места. Водитель «Волги» выплюнув окурок, захлопнул дверцу, машина перекатила железнодорожные пути и поехала следом.
   «ЗИЛ» в прежние времена использовали для перевозки хлеба или колбасы, но не граждан, чьи интересы вошли в противоречие с законом. Впоследствии колымагу приспособили для своих нужд сотрудники следственного изолятора. Фургон обшили листовым железом, покрасили свежей светло зеленой краской, застеклили единственное оконце. Внутреннее помещение надвое разгородили решеткой. Возле задней двери установили мягкое сидение для двух конвоиров. По другую сторону решетки привинтили к полу деревянную скамью без спинки. Сейчас в этой раскаленной консервной банке на колесах Марков, закованный в наручники, чувствует себя не лучше, чем в пыточной камере.
//-- * * * --//
   В поле зрение Внешней разведки этот человек попал случайно. Месяц назад в Краснодаре объявился некто Рамзан Вахаев, объявленный в российский и международный розыск, по сведениям из агентурных источников, причастный к террористическим актам в сопредельных с Чечней республиках. Он остановился в частном доме двоюродной тетки, престарелой бабы, инвалида второй группы по зрению. В местном управлении ФСБ решили пока Вахаева не трогать. За домом установили наблюдение, поставили на прослушку домашний телефон тетки. Но первую неделю Вахаев сидел тихо, телефоном не пользовался, гостей не встречал. Оперативники, выбравшие для наблюдения за объектом скобяную лавку на углу улицы, видели лишь железные ворота и кирпичный забор. Днем и ночью из-за забора слышался лай спущенных с цепи овчарок.
   Вахаев выбрался из своего лежбища на девятый день. Поймав частную машину, назвал водителю адрес Центральной гостиницы. В одиннадцать вечера устроился за столиком ночного ресторана на втором этаже, сделал заказ и внимательно выслушал песню про печальную луну, которую с эстрады мурлыкала немолодая певица, облаченная в откровенный купальник бикини, который был маловат женщине на пару размеров. Операм, занявшим три столика в разных концах зала, удалось сделать несколько качественных фотографий. Коротко подстриженные усики, напомаженные до блеска волосы, сшитый на заказ костюм с «искоркой», яркий шелковый галстук с и ботинки с серебряными пряжками. Похож на старшего менеджера галантерейной лавки.
   В первом часу ночи за столик Вахаев подсел скромно одетый мужчина славянской наружности, лет сорока, спортивного сложения. Он заказал лангет и большую кружку пива. Разговаривал с Вахаевым минут десять, не дольше. Затем проглотил мясо, выпил пива и отчалил. После ухода незнакомца, чеченец тоже засобирался домой, хотя с часу ночи в кабаке начиналось шоу со стриптизом.
   Знакомым Вахаева оказался некто Николай Николаевич Марков, проживавший в дешевой гостинице у вокзала. За ним установили наблюдение, выяснили личность. Но тут чекистов ждало разочарование: выходило, что этот тип чист, как уши новорожденного поросенка. Прописан в подмосковных Мытищах, разведен, не судим, в картотеках учета милиции и ФСБ не зарегистрирован. Фотографии Маркова, пальцы, снятые с пивной кружки, и рапорт о его контакте с Вахаевым ушли в центральный аппарат ФСБ. Московские опера выяснили, что по указанному в паспорте адресу в Мытищах действительно проживает Николай Николаевич Марков, дважды разведенный опустившийся на самое дно жизни ханыга тридцати восьми лет. Бездетный, безработный, страдающий несварением желудка и популярной венерической болезнью. Свой паспорт пропил около года назад у шашлычной «Звездный дождь». Ориентировки на человека, выдающего себя за Николая Маркова, ФСБ направила ближайшим «соседям», Службе внешней разведки.
   Пока в Москве крутилась бумажная карусель, в Краснодаре Марков и Вахаев встретились средь бела дня в толчее у билетных касс городской автобусной станции. На этот раз Вахаев оделся в линялые джинсы и голубую рубашку, в толпе среди пассажиров ничем не выделялся. На плече спортивная сумка. Марков был одет в тот же недорогой костюм, в котором появился в ресторане. В руках держал черную спортивную сумку, очень похожую на ту, что имел при себе Вахаев. Не пожав друг другу руки, даже не раскланявшись, мужчины, встав в очередь за билетами на Майкоп, незаметно обменялись сумками. Вахаев, обмахиваясь газетой, вышел из душного зала на улицу, поймал попутную машину и уехал к тетке. Через пять минут на воздух вышел Марков. Упал на заднее сидение такси и направился в привокзальную гостиницу.
   В номер Маркова чекисты ворвались в десять тридцать вечера, когда он, расплатившись с администратором, паковал чемодан. В черной спортивной сумке обнаружили двести тысяч долларов сотенными купюрами, испанский пистолет «Астра» девятого калибра и две снаряженные обоймы. В пиджаке железнодорожный билет до Москвы на ночной поезд. Маркова, не оказавшего сопротивления, задержали и отправили в изолятор временного содержания ФСБ. На следующий день ему предъявили постановление об аресте и перевезли в местный СИЗО.
   Тем же вечером в тот же час началась операция по задержанию Рамзана Вахаева. Жилище перевернули верх дном, обследовали все надворные постройки, гараж, погреб, похожий на бомбоубежище, даже собачьи будки. Но след племянника давно простыл, видимо, он, перемахнув забор, ушел через соседский двор. Вся округа, насколько хватает глаза, застроена частными домами. Спрятаться, оторваться от слежки, опытному боевику раз плюнуть. Почуяв «хвост» еще на автовокзале, Вахаев вернулся к тетке, переоделся, – и ходу. На небе сгустились синие сумерки. Муж Вахаевой Султан неподвижно сидел на пороге кирпичного дома и, смежив веки, молчал, словно накурился дури. Тетка бельмастыми глазами пялилась на оперативников, соседей, понятых, на двух убитых овчарок, валявшихся посередине двора, трясла сухими кулаками и без остановки, как пулемет, шпарила отборными ругательствами, перескакивая с русского языка на чеченский.
   Добычу оперов составили туфли Вахаева с серебряными пряжками, фасонистый костюмчик, флакон французского одеколона и шелковый галстук, прожженный сигаретой. Ни наркоты, ни денег, ни оружия, ни записной книжки. Тетку и ее мужа доставили в КПЗ, а наутро отпустили.

Глава 2

   Тремя днями раньше.
   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки. 30 июля
   – Никуда Вахаев не денется, – сказал на оперативном совещании генерал СВР Антипов. – С ним все ясно, Вахаев убийца и отморозок. Рано или поздно эту мразь пристрелят. А вот что за личность Николай Марков? Похоже, он человек серьезный. Чеченцы трудно расстаются с деньгами. А Марков вскрыл Вахаева на двести тысяч баксов. За какие услуги или товар заплатил Вахаев? Или, передавая деньги, он выступал в роли посредника? Сейчас важно ответить на эти вопросы.
   – Отстрел бандюганов и чеченские дела – не наши проблемы, – возразил Колчин. – Этим занимаются милиционеры и ФСБ.
   Антипов бросил на стол папку, встал из-за стола, прошелся по кабинету, дожидаясь, когда Колчин и подполковник Беляев, присутствовавший здесь, внимательно рассмотрят полтора десятка фотографий и пролистают досье. На снимках два хорошо одетых мужчины беседуют за ресторанным столиком. Эксперты обработали фотографии на компьютере, улучшили, насколько позволяет возможность, изображение. Но исходное качество карточек паршивое, ракурс неудачный, снимали миниатюрной фотокамерой со слабой разрешающей способностью. Одному из собеседников лет пятьдесят или около того. Вытянутое лицо, седая шевелюра, лобные залысины, коротко подстриженная бородка и усы, носит очки в металлической оправе. Другой человек лет сорока в хорошем костюме.
   Снимки сделаны Колчиным полгода назад в Баден – Бадене, в саду ресторана «Станхлбад». Объект наблюдения, тот, что с бородкой, – Роже Огустен, уроженец Алжира, постоянно проживает во Франции. Учился в Сорбонне, юрист. Сносно говорит по-русски. У него легальный бизнес в Париже, это, разумеется, лишь ширма, прикрытие.
   Колчин пролистал уже знакомое досье на Роже Огустена. Об этом человеке известно, что он «черный» торговец оружием и боеприпасами. Через своих людей и подставные фирмы покупает и перепродает все, что стреляет. Оружие контрабандой отправляет в Африку и страны Ближнего Востока. По сведениям из тех же агентурных источников, проявлял интерес к российским переносным зенитным ракетным комплексам. Закупить их легально нет возможностей. Значит, Огустен должен искать обходные пути, людей, которые работают на нашем черном рынке. Но достать ПЗРК в России… Это трудновато. Однако Огустен на что-то рассчитывает. Прошлой весной руководство внешней разведки получило информацию, что Огустен станет искать контакты с русскими преступными авторитетами, окопавшимися в Европе.
   Проследить контакты Огустена поручили трем разведчикам нелегалам. Кроме того, в операции принял участие Колчин. Весну и начало лета Огустен провел в одной из гостиниц Баден – Бадена. Он вел скромную по тамошним понятиям жизнь, напоминая стареющего светского льва с язвой желудка. Пил минеральную воду из природного источника, вместо светских вечеринок посещал врача, который специализировался на лечении желудочных болезней. Были сделаны сотни снимков Огустена. Вот он беседует с известным французским режиссером, совершает пешую прогулку на природе, обедает в ресторане. Работа проведена большая, но результат нулевой. Среди лиц, с которыми француз вступал в контакт, нет преступных авторитетов из России, никто из этих людей не попадал в оперативную разработку Службы внешней разведки или ФСБ.
   В середине июня Огустен улетел во Францию, а Колчин был отозван в Москву. Наверху решили, что француз, отдохнув от парижской жизни и остудив голову, отступился от своей задумки. Коллекцию фотографий «черного» торговца оружием, сделанную в Баден – Бадене, сдали в архив.
   Наверняка об операциях Огустена многое знают в ДГСЕ, французской Службе внешней безопасности. И там на него собрано досье, которое толще этого раз в десять.
   Колчин шелестел листками досье. Шесть лет назад в Алжире в окрестностях Орана бесследно исчезли трое французских туристов. Впоследствии выяснилось, что двух женщин и мужчину захватили боевики одного из исламских вооруженных формирований. Похитители удерживали заложников в течение четырех месяцев, назначив астрономический выкуп. По неофициальным данным, французская Служба внешней безопасности вышла на Огустена, шантажом и угрозами принудив его к сотрудничеству. Огустен имеет в Алжире связи среди исламских боевиков. Он включился в работу, вскоре трое туристов оказались на родине. Выкуп за них якобы не выплачивали. На самом деле, Огустен лично заплатил боевикам часть требуемой суммы, порядка миллиона долларов.
   С тех пор он получил что-то вроде индульгенции от правительства. Полиция и спецслужбы закрывают глаза на те делишки, которыми он занят. Спустя год история повторилась. Огустена снова привлекли в качестве переговорщика с боевиками алжирской Вооруженной исламской группы (ВИГ), когда они взяли в заложники двух немцев и двух французов, а затем обратились с требованиями о выкупе. На этот раз все прошло не так гладко. Немцев то ли убили, то ли они умерли от голода и болезней, но французы были освобождены.
   Сколько раз Огустен принимал участие в подобных акциях – неизвестно. Но Алжиром его поле деятельности не ограничивалось. Он освобождал заложников в Судане. Во время боевых действий в Чечне, так называемой второй войны, дважды бывал на Кавказе. Тогда в плен боевикам попали двое французских врачей. Скорее всего, это были сотрудники разведки, работающие под прикрытием одной из международных гуманитарных организаций. Огустен дважды забирался в горную Чечню. Видимо, ему пришлось задействовать все связи и финансовые возможности. Но врачи оказались на свободе, не пробыв в плену и месяца. Роже Огустена награждают орденом Почетного легиона. Это косвенно свидетельствует о том, что освобождал он не врачей, а профессиональных разведчиков.
   С высокой долей вероятности можно сказать, что Огустен лично указывал боевикам на тех лиц, которых следует похитить якобы с целью выкупа. А потом освобождал заложников, взамен получая от правительства Франции гарантии собственной неприкосновенности.
   – Почему до сих пор с такими-то заслугами он не гражданин Франции?
   – Спецслужбы вполне устраивает нынешний статус, – в разговор вступил подполковник Беляев. – Огустен ни свой, ни чужой. Если он прокалывается на операциях с контрабандой оружия, дело получает огласку. В разведке скажут: он не наш, даже не гражданин нашей страны. Если правительству или ДГСЕ снова понадобятся его связи с боевиками из Алжира, Судана или Чечни, Огустена заставят действовать.
   – Так с кем же Огустен сидит за одним столиком в ресторане? – Колчин ткнул пальцем в фотографию.
   – В этом весь фокус, – генерал Антипов потер руки. – Личность человека, с которым Огустен беседует в ресторане, установить не удалось. Но есть предположение, что он русский. Наши эксперты поработали с фотографиями из Баден – Бадена и теми снимками, что пришли из Краснодара. С большой долей вероятности можно утверждать, что собеседник Огустена и человек, который называет себя Марковым, – одно и то же лицо. Это предположение. Стопроцентной уверенности нет.
   Колчин вздохнул, наклевывался отпуск, но это удовольствие придется отложить до лучших времен.
   – Ты делал снимки Огустена в том ресторане, тебе и карты в руки, – сказал Антипов.
   – Хорошо помню тот день, помню тот кабак. Но собеседник Огустена совершенно выпал из памяти. Этот человек сидел спиной ко мне. Я видел его физиономию мельком. Он выпил бокал минералки и ушел. Ну, перебросился с Огустеном парой фраз. Содержания разговора не знаю. Думаю, что это просто треп на общие темы. Два случайных человека за одним столиком…
   – Короче, задача ясна? – прищурился Антипов. – Контрразведчики будут колоть этого Маркова месяц. И не расколют. Для тебя это плевое дело. У тебя большой опыт по этой части.
   Антипов поставил крестик на настольном календаре. Крестиков за сегодняшний день набралось двадцать два. Генерал второй месяц бросал курить, но пока не получалось. Следующие пять минут он объяснял цель будущей командировки Колчина в Краснодар. Следственных действий не предпринимать, с лишними вопросами не лезть. Надо установить: человек из Баден – Бадена и заключенный краснодарского СИЗО одно и то же лицо или нет. Если да, на место прибудут оперативники, они доставят задержанного в Лефортово. Билет до Краснодара и командировочное удостоверение на столе дежурного, в приемной.
//-- * * * --//
   Через полутора суток под вечер Колчин сидел в следственном кабинете краснодарской тюрьмы и листал протоколы допросов Маркова, которые проводил следователь городской прокуратуры. Враньем пахло за километр. Марков не утруждал себя сочинительством правдоподобных ответов. Действительно, Марков взял у своего знакомого в долг двести тысяч долларов, чтобы открыть собственное дело, ресторан в одном из спальных районов Москвы. О пистолете «Астра», лежавшем в спортивной сумке, разумеется, ничего не знал. Увидел пушку, когда расстегнул «молнию», вывалил пачки долларов на кровать в гостиничном номере, чтобы пересчитать. Он никогда не держал в руках оружие, даже не знал, как пользоваться пистолетом.
   «Вопрос: Имя знакомого, одолжившего вам крупную сумму в валюте, Рамзан Вахаев?» Ответ: «Мне он известен как Руслан Табоев. Кажется, занимается, оптовыми поставками в Москву ранних овощей». Вопрос: «Где, когда, при каких обстоятельствах вы познакомились?» Ответ: «Года три-четыре назад, в Нальчике. Сидели в одном ресторане, разговорились, ну, слово за слово». Вопрос: «Значит, вы случайные знакомые? Чем объясняется его щедрость? Двести тысяч долларов огромные деньги». Ответ: «Это не щедрость, а бизнес. Я оставил Руслану расписку. Он знает, где меня найти. Он мне доверяет. А деньги я вернул бы с процентами».
   Вопрос: «Паспорт, которым вы пользуетесь, выдавая себя за Николая Николаевича Маркова, подложный. При каких обстоятельствах он попал к вам?» Ответ: «Купил на толкучке в Армавире. Мне помогли вклеить новую фотографию. Имен людей, у которых я купил документ, не знаю. Но их внешность смогу описать. И вот еще… Хочу сделать одно пояснение. Моя фамилия действительно Марков. Это простое совпадение. А вот имя и отчество другое. Сергей Иванович. Родился в пригороде Караганды тридцать семь лет назад, второго января. Мать работала откатчицей на шахте. Она погибла в результате несчастного случая. Попала под груженую углем вагонетку, которую спустили с горки. Мне тогда едва восемнадцать стукнуло. Вырос без отца. Закончил десять классов, горный техникум. В армию не взяли, потому что заболел туберкулезом. Лечился два года. По специальности, учетчиком на шахте имени Кирова, работал шесть лет. В последние годы занимаюсь мелкой торговлей. У нас в Казахстане денег не сделаешь, народ слишком бедный. Поэтому мотаюсь по России».
   Вопрос: «Чем именно вы зарабатываете на жизнь?» Ответ: «А чем другие зарабатывают? Здесь купил, там продал… На хлеб с маслом хватает. Хотел получить российское гражданство, но эта канитель на годы растянется. Купил паспорт, чтобы начать свое дело. Я об этом всю жизнь мечтал. Осесть в столице и хозяйничать в своем ресторане. Но без паспорта ничего не получится. Я понимаю, что, воспользовавшись подложными документами… Свою вину сознаю полностью. И готов понести суровое, но справедливое наказание. Надеюсь, дело ограничится штрафом».
   И дальше все в том же роде. Марков врал, врал и снова врал. Язык без костей и хорошо подвешен. В Караганду направили запрос, но ответа ждать долго. Кажется, этот тип просто тянул время. Но с какой целью? Разгадка на поверхности: Марков неплохо знает законы. Он расскажет одну жалостливую сказку, на ее проверку уйдет время. Затем придумает что-нибудь новенькое. Родился на Украине, рос без отца, мать погибла в результате несчастного случая. Во время сбора подсолнечника в поле на нее наехал трактор. В армии не служил, потому что врачи обнаружили защемление паховой грыжи. Лечился, трудился в сельхозкооперативе, зарабатывая на кусок хлеба с маслом, потом занялся мелким бизнесом…
   Когда проверят и эту басню, начнет симулировать слабоумие или шизофрению. Назначат психиатрическую экспертизу, которая признает Маркова здоровым. Потом, как из-под земли появится неизвестно кем нанятый адвокат, который начнет давать умные советы и качать права. А там закончится срок следствия. Судья не выдаст санкцию на его продление. Может быть, клиента можно упрятать за решетку за хранение оружие. Еще вопрос, удастся ли доказать в суде этот эпизод.
//-- * * * --//
   Марков переступил порог следственного кабинета. Несвежая рубашка, провонявшая потом, мятые штаны. Он выглядел усталым, под глазами залегли тени, от кофейного загара не осталось следа. Две с половиной недели, проведенные в общей камере, горячей и душной, как крематорий, не пошли на пользу здоровью. Колчин усадил Маркова на привинченный к полу стул, развернул перед его носом удостоверение следователя городской прокуратуры Самохина Ивана Ильича.
   – Время отпусков, – сказал Колчин и, включив верхний свет, уселся за стол. – Теперь вашим делом буду заниматься я. Временно.
   Марков вытер нос кулаком и кивнул.
   – Курите? – спросил Колчин и положил на стол пачку «Примы» и спички.
   – Наши прокурорские работники в прошлом году ездили в Европу, – сказал он. – Ну, вроде как по обмену опытом.
   – Вот как? – усмехнувшись, Марков прикурил сигарету. – Значит, ума набирались? Похвально. Лично я это только приветствую.
   – Я не о том, – не заметил иронии Колчин. – Во многих европейских тюрьмах заключенным разрешают курить сигареты с фильтром. Тамошним зэкам просто в голову не приходит, что из сигаретного фильтра, если его поджечь и раздавить каблуком, получится холодное оружие. Что-то вроде писки или бритвенного лезвия. Этой штукой можно порезать сокамерника или вскрыть себе вены.
   – Отсталая Европа, – ответил Марков. – До таких вещей там еще не додумались. У них все впереди.
   – В камере не очень жарко? – спросил Колчин.
   – Не очень. Температура всего лишь градусов на десять-пятнадцать выше, чем в этом кабинете. И воняет, как на помойке. Но жить можно и в стадных условиях.
   Колчин наклонился под стол, вытащил большую бутылку минеральной воды, доверху наполнил два пластиковых стаканчика.
   – Пейте, разлито в Карловых Варах, – сказал он. – Всегда держу при себе, потому что у меня повышенная кислотность.
   Марков, немного удивленный странной манерой следователя вести допросы, поднял стаканчик, внимательно посмотрел на пузырьки, принюхался, словно хотел убедиться, что жидкость – не керосин, а простая минералка. Он сделал глоток.
   – Вообще-то самую лучшую минеральную воду в Европе разливают в Баден – Бадене, – сказал Колчин.
   Стаканчик дрогнул в руке Маркова, вода едва не расплескалась.
   – Там пили воду особы царских кровей, – продолжил Колчин. – Очень дорогой город.
   – Баден – Баден? – переспросил Марков и поставил недопитый стаканчик на стол. – Это, кажется, в Швейцарии?
   – Это в Германии, – улыбка сошла с лица Колчина. – Вам ли не знать такие вещи. Этим фотографиям полгода.
   Он открыл папку, привстал с кресла и положил на стол перед Марковым три самые удачные карточки.
   – Действительно, немного похож на меня, – Марков ткнул пальцем в одну из фотографий, почесал кончик носа. – Да, что-то есть общее… Но я не бывал в Баден – Бадене. Я вообще за границу никогда не выезжал.
   – Вот как? Но в Германии тебя хорошо запомнили. Ты так сорил деньгами, будто в жизни больше не будет случая их потратить.
   – Вы, гражданин начальник, ошибаетесь. У меня никогда не было такого шикарного костюма. И перстня тоже. Я только мечтал о таких вещах. Ведь это перстень, ну, на пальце у этого человека?
   – Я не знаю, – Колчин вызвал конвой.
   Через полчаса по закрытой линии он связался со штаб-квартирой Службы внешней разведки.
   – Это тот самый человек, которым мы интересовались, – сказал он в трубку.
   – Не ошибся? – переспросил Антипов.
   – Сто процентов – это он.
   – Хорошо. Отдыхай в гостинице. Тебе дадут знать, когда прибудут парни из ФСБ, чтобы доставить Маркова к нам.

Глава 3

   Пригород Краснодара. 2 августа
   «Волга», пристроившись за «ЗИЛом», ползла по дороге в две полосы, путь пролегал по темным улочкам, застроенным частными домами. Заборы, заборы… На обочинах пирамидальные тополя, подпирающие острыми кронами звездное небо. Редкие автомобили, попадавшиеся навстречу, слепили фарами. Водитель потыкал пальцами в панель магнитолы, на волне городской радиостанции транслировали концерт «Эй, товарищ, больше жизни» из местного Дворца культуры. Бравурная музыка, почему-то не бодрила, а убаюкивала. Самодеятельный певец, сбиваясь с ритма, натужно кричал в микрофон: «эх» и «эх, хорошо», начиная с этих восклицаний каждый новый куплет. Наконец голос смолк, раздались жидкие аплодисменты. Оперативник Чекалов сунул в рот мятную таблетку, кажется, его мутило от духоты, запаха бензина.
   – Люблю живую музыку, не фанеру, – сказал водитель. – К нам тут приезжал один столичный гастролер. Жена вытянула меня на концерт. За кулисами завели пластинку, а этот хмырь прыгает и только рот открывает. И за что, спрашивается, я деньги платил?
   Кажется, он хотел что-то добавить, развить мысль. Но идущий впереди «ЗИЛ» неожиданно сбавил скорость, двигатель чихнул, фургон съехал на обочину и остановился. «Волга» тоже тормознула у обочины, встала метрах в десяти заднего бампера от грузовика. Колчин машинально глянул на светящийся в темноте циферблат наручных часов: одиннадцать тридцать пять. Водитель автозака выбрал для остановки не лучшее время и место. Густая южная ночь. По обеим сторонам двухрядной дороги глубокие канавы, за ними полосы земли. Крыши одноэтажных частных домов, ни прохожих, ни огонька в окнах. Только ветер треплет кроны деревьев.
   Фары выхватывали из темноты зеленый кузов грузовика, закрывавший обзор, номерной знак под слоем пыли, короткий отрезок дороги, разделявший машины. Колчин услышал сухие хлопки, будто где-то вдалеке дети баловались с петардами. Откинув корпус назад, правой рукой схватил Чекалова за шею, с силой дернул на себя и повалил вниз на диван. Сам упал сверху, придавив оперативника торсом. В следующее мгновение автоматная очередь прошила лобовое стекло.
//-- * * * --//
   Водитель, вскрикнул, навалился на баранку и начал медленно, сантиметр за сантиметром, сползать вниз. Две пули прошили грудь навылет и застряли в спинке сидения. Низко загудел клаксон. Снова послышался сухой треск. Разлетелось заднее стекло, салон засыпали мелкие осколки. Чекалов, вырвавшись из объятий Колчина, встал коленями на резиновый коврик, согнулся в три погибели. Снял автомат с предохранителя и передернул затвор.
   Колчин выдернул из подплечной кобуры пистолет, приподнял голову, прикидывая, как ловчее сдвинуть с места мертвого водителя и самому перебраться на его место. Автоматная очередь ударила в моторный отсек «Волги», полоснула по передним колесам. Лопнули покрышки, включенный двигатель захлебнулся и заглох, над радиатором поплыл дымок. Уйти из-под огня на колесах не удастся.
   – Прыгай в кювет, – скомандовал Колчин. – Иначе нас тут положат.
   Чекалов смотрел на Колчина стеклянными глазами. Кажется, он не понимал, что нужно делать. Пули прошили крышу «Волги», ударили в переднюю дверцу, сбили зеркальце заднего вида. Через секунду зазвенели разбитые пулями фары. В наступившей темноте, сверкали белки глаз Чекалова. Он подавился мятной таблеткой и закашлял. Пальба смолкла, видимо, стрелок перезаряжал автомат. В салоне «Волги» продолжала играть музыка, эстрадный певец затянул старинную казачью песню, переложенную на современный лад.
   – Черт, тебя подери.
   Колчин рванулся к левой дверце, подмяв под себя впавшего в ступор Чекалова. Дернул ручку. Он выпал из машины, ухватив Чекалова за рукав пиджака, потащил за собой. Глянув вверх, Колчин хотел понять, что происходит вокруг автозака. Успел заметить, как по черному небу чирикнул язычок пламени, это в сторону «Волги» летела бутылка с горящим фитилем в горлышке.
   Люди покатились вниз по склону глубокой канавы, прорытой вдоль обочины. Бутылка ударилась в пробитое пулями лобовое стекло, раскололась. Жидкость, солярка, смешанная с бензином, разлилась по капоту, попала в салон машины. Над «Волгой» поплыл черный дым. Кверху поднялись языки пламени. Вторая бутылка, не долетев до цели, разбилась о бампер, жидкость разлилась по асфальту, вспыхнула. Промедли Колчин еще пару секунд там, в салоне, и они с Чекаловым уже горели заживо. Колчин полез во внутренний карман, на дне которого лежала трубка мобильного телефона. Нажал красную кнопку, но дисплей почему-то не загорелся. Наверное, телефон повредили в машине или он разбился, когда Колчин тяжело приземлился на дно канавы. Так и есть, на корпусе телефона узкая трещина.
   Где-то совсем близко разлетелась третья бутылка. Колчин услышал звук удара стекла о какую-то железяку. Держа пистолет в левой руке, пополз вверх по склону, высунул голову, лицо обдало жаркой волной. Огонь совсем близко, Колчин оказался по эту сторону дороги с наветренной стороны, дым и чад прямо в лицо, за их плотной завесой трудно что-то разглядеть. Кажется, задняя дверца автозака распахнута настежь, а в кузов лезет какой-то человек. Или вылезает оттуда? Колчин снова покатился вниз. На дне канавы, задрав кверху ствол автомата, сидел Чекалов, его взгляд сделался осмысленным.
   Кажется, он пришел в себя. Правда, позиция не самая лучшая. В пяти метрах за канавой начинается глухой деревянный забор, калитки не видно, поверху забора тянутся нитки колючей проволоки. Если захочешь перемахнуть препятствие, оставишь на колючке не только клочья одежды, но и ошметки собственной плоти: кожи и мяса.
   Пространства для отхода нет, ближайшее дерево, за толстым стволом которого можно укрыться от пуль, далеко впереди. Если бы нападавшие очень захотели их грохнуть, то сделали бы это легко и элегантно. Вся надежда, что бандиты проглядели тот момент, когда Колчин и Чекалов выбрались через заднюю дверцу «Волги». Где-то наверху послышались человеческие голоса, короткие оклики и ругательства. Один за другим грянули три одиночных выстрела, короткая автоматная очередь. Еще через пару секунд, взорвался бензобак «Волги», взрывная волна едва не сбросила тяжелую машину с дороги. Отлетела крышка багажника. Описав в воздухе замысловатую дугу, приземлись где-то за забором на другой стороне, уже на излете срезала под корень молодую яблоню.
   – Обойди «Волгу» с той стороны, – скомандовал Колчин. – Действуй по обстановке. Но не суйся под пули.
   В глазах Чекалова светились оранжевые огоньки.
//-- * * * --//
   Колчин побежал по дну канавы вперед, туда, где маячил темный абрис автозака. Проскочив грузовик, на секунду остановился, посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать восемь, с момента нападения на конвой прошло три минуты. Всего-то… Упав на живот, дополз до верхнего края. Теперь виден передок «ЗИЛа», продырявленное пулями лобовое стекло. А пассажиры «Волги» даже не услышали первых выстрелов. Ясно, в салоне на всю катушку орало радио. Видимо, нападавшие выпустили автоматную очередь по кабине грузовика, уложив водителя. За автозаком, на встречной полосе дороги, стояла, прижавшись к обочине, «девятка» с затемненными стеклами. Колчин выключил предохранитель пистолета, оттолкнувшись свободной рукой от земли, вскочил на ноги.
   Сквозь завесу дыма он видел, как задняя дверца «девятки» распахнулась, кто-то открыл ее изнутри машины, два мужчины выбежали из темноты, упали на сидение. Колчин, сделав вперед пару шагов, выстрелил. Четыре пули, выпущенные одна за другой, разбили заднее и боковое стекла. В ответ из салона полоснула автоматная очередь, Колчин, выбросив вперед руки, упал на горячий асфальт. Откатился в сторону, перевернувшись с живота на спину и обратно на живот. Пули просвистели головой. Теперь, на плоской дороге, он хорошая мишень для автоматчика. Обхватив рукоятку пистолета обеими ладоням, он выпустил по машине еще четыре пули. И снова перевернулся с живота на спину. «Девятка» сорвалась с места, проскочила полосу огня, разлившуюся на обе полосы дороги, но тут неожиданно остановилась.
   Грянула одна автоматная очередь, затем другая. Снова пальнули из автомата. Выстрелы смолкли, послышался визг покрышек. Колчин поднялся на ноги, выскочил на дорогу, но машины уже не было. Не видя цели, Колчин вскинул руку и выстрелил на звук удаляющегося автомобильного двигателя, кажется, промазал. Он вскочил на подножку «ЗИЛа», дернул на себя дверь. За рулем сидел старший сержант в кителе защитного цвета. Казалось, человек, откинув голову назад, спит и видит во сне что-что милое сердцу. Но из-под козырька фуражки, закрывающей глаза и нос, сочился кровавый ручеек. Колчин расстегнул ворот кителя, нащупал на шее сонную артерию. Сердце не билось. Спрыгнув вниз, он обогнул «ЗИЛ» по обочине. Дверь в грузовое отделение распахнута настежь.
   Схватившись за поручень, Колчин забрался в фургон, споткнулся о ноги лежавшего на полу человека. Мужчина в военной форме с погонами младшего лейтенанта обхватил грудь руками, будто в самый неподходящий момент его сразила не пуля, а жестокий сердечный приступ. Под лавкой валялся автомат, фуражка и китайский термос с разбитым горлышком, по доскам разлилась лужа крови и крепкий чай. Лейтенант не успел оказать сопротивления, ему выстрелили в грудь. Ясно, преступники, отбившие Маркова, как говорят зэки, склеили на лапу одного из конвоиров. Дверь фургона открывается изнутри специальным ключом, который находится у старшего по званию.
   Клетка, где сидел Марков, пуста. Прутья не перекусывали пневматическими ножницами, дверь, сваренную из арматурных прутьев, открыли ключом. Когда раздалась первая автоматная очередь, и фургон съехал на обочину, купленный конвоир, пристрелил своего сослуживца, обшарил карманы лейтенанта. Открыл клетку, наружную дверь, выпустил Маркова. И уехал на одной машине с бандитами.
   Колчин вылез из фургона, впереди на дороге он видел лишь огонь и черный остов пылающей «Волги».
   – Чекалов, – крикнул он. – Лейтенант, где ты?
   Ни ответа, ни привета. Колчин посмотрел на часы: сорок одна минуты двенадцатого. Шесть минут, как бандиты напали на конвой. За это время на дороге не показалась ни одна машина. Возможно, железнодорожный переезд снова перекрыли, и теперь с той стороны никто не подъедет. Но почему машины не двигаются к железнодорожным путям? Возможно, видят пожар издали и сворачивают в сторону, объезжают опасное место. Шесть минут… Телефон испорчен. У бандитов приличная фора во времени. Или они заранее подготовили в самом Краснодаре нору, в которую заползут и отсидятся пару недель, пока на дорогах милиционеры будут шмонать все проезжающие машины.
   Спрыгнув в овраг, Колчин обошел пожар на дороге и увидел Чекалова. Он лежал на асфальте, разбросав руки по сторонам, лежал совсем близко от огня. Волосы на голове горели, правая штанина, готовая вспыхнуть, пускала серый дымок. Сорвав с себя пиджак, Колчин повалился на колени, накрыл голову Чекалова, сбивая огонь. Затем, ухватив лейтенанта за плечи, оттащил в сторону, подальше от пламени. По воздуху летали хлопья пепла, глаза слезились. Выпрямившись, Колчин увидел, что внизу у забора стоит старик в белой майке без рукавов. Выскочив из калитки, к старику подлетела девушка в пестром сарафане, встала рядом и, подражая деду, открыла рот. Колчин, пряча подплечную кобуру и пистолет, натянул пиджак.
   – У вас телефон есть? – крикнул он.
   – Чего, не слышу.
   Старик сделал неуверенный шаг вперед. Идти дальше побоялся.
   – Телефон имеется? – еще громче заорал Колчин и закашлялся от дыма. – Телефон.
   Девушка продолжала хранить молчание.
   – Чего тебе?
   – Телефон есть, дубина старая?
   – Нету, – обиделся дед и снова отступил к забору. – Тут ни у кого нету.
   – Тогда воды принеси ведро. Тут человек раненый…
   – Сам ругается, а ему воды неси, – дед не двинулся с места.
//-- * * * --//
   Колчин хотел покрыть старика матом, но слова застряли в горле. От переезда двигалась легковая машина с включенными фарами. Колчин побежал навстречу автомобилю, отчаянно размахивая руками. Водитель светлой «Нексии» притормозил, он наблюдал за человеком, бегущем навстречу по дороге, разглядывал горящую «Волгу», несколько секунд о чем-то раздумывал. Затем врубил заднюю передачу, вывернул руль, задом подал машину к обочине, чтобы развернуться и дать по газам. Но Колчин, понимая, что этот шанс упускать нельзя, с разбегу прыгнул на капот, прижал лицо к ветровому стеклу, одной рукой схватился за зеркальце.
   – Ты что, озверел? – заорал водитель и остановил машину. – Совсем рехнулся, идиот чертов?
   Спрыгнув с капота, Колчин распахнул переднюю пассажирскую дверцу, упал на сидение, сунул в нос водителя красную книжечку.
   – Езжай вперед, – приказал он.
   Водитель, не разобравший, что за удостоверение ему суют, проехал два десятка метров, до тела, лежащего поперек дороги. Помог Колчину затащить раненого на заднее сидение, сам сел за руль, дрожащей рукой вставил ключ в замок зажигания. Включил верхний свет, оглянулся назад. И тут все страхи развеялись, как утренний туман. Водитель увидел, что подушки и спинка заднего дивана перепачканы кровью.
   – У меня новая машина, – низкий голос автолюбителя сорвался на фальцет. – На ней муха не сидела. А этот гад испортит весь салон. Да я на вас…
   – Заткнись, тварь, – заорал Колчин. – Я тебе всю жизнь испорчу, если мы через пять минут не будем в больнице.
   – Я протестую… Я человек, я гражданин этой страны. Имею право…
   – Имеешь право сдохнуть. Через секунду.
   Вытащив пистолет, он с силой ткнул стволом в шею автолюбителя. Мужчина, поморщившись от боли, снова оглянулся назад. Посмотрел на закопченное дымом лицо Колчина, заглянул в белые от ярости глаза и тут же понял, что угроза убийством, – не пустой звук. Машина рванулась вперед, с ускорением понеслась по дороге.
   – Впереди переезд.
   – Знаю. На ту сторону путей нам не надо.
   Из-под колес едва успел выскочить зазевавшийся в темноте пьяный, переходивший улицу. На повороте тонко запели покрышки, кузов дал крен влево, «Нексия» вылетела на встречную полосу. Резко вильнула вправо, чудом избежав лобового столкновения с темной «Нивой». Водитель сумел выровнять машину, впереди лежала прямая освещенная дорога. Не сбавляя хода, проскочили перекресток на красный свет.
   – Жми, – то и дело повторял Колчин. – Ну, давай, жми.
   Чекалов лежал на заднем диване, согнув ноги, головой на коленях Колчина. Хрипел и пускал из отрытого рта кровавую слюну. Когда машину сильно трясло, кровотечение усиливалось. Горелые волосы, казалось, еще дымились, справа над ухом образовалась розовая проплешина размером с кулак, голая кожа вздулась, пошла пузырями. Такие же пузыри вылезли на лбу, щеках и шее. Брюки, рубашка на груди и животе пропитались кровью. Колчин стащил с Чекалова пиджак, разорвал рубашку от ворота до пупа. По салону разлетелись пуговицы.
   Два входных отверстия от пуль, одно с правой стороны груди, на уровне сердца, другое в животе, ниже печени. Чекалов, выскочив на дорогу из укрытия, пытался остановить «девятку», но из машины, вылетевшей из огня, ударила автоматная очередь. Возможно, стреляли через лобовое стекло. Уже раненый Чекалов выпустил в ответ две короткие очереди. Ноги подломились, он выронил автомат, упал. Колчин надвое разорвал носовой платок, скрутил узкую полоску ткани и заткнул ей входное пулевое отверстие на груди. Больше помочь нечем. Кровотечение из живота не успокаивалось.
   – Только не вырубайся, – крикнул Колчин. – Скоро будем в больнице. Ты слышишь меня? Понимаешь? Ты меня понимаешь?
   Чекалов открыл глаза, наполненные предсмертной тоской.
   – Понимаю, – прошептал он. – Кажется, я того… Черт. Я умираю.
   – Не выдумывай, – крикнул Колчин. – Ты не умрешь от пули. Ты перепробуешь все удовольствия жизни. Умрешь в качалке у камина. Девяностолетним стариком. Умрешь от скуки.
   Машина сделала еще несколько крытых виражей, через распахнутые ворота влетела на территорию больницы. Попетляв между корпусами, увидели освещенную табличку «приемный покой», «Нексия» взлетела на пандус, остановилась перед дверями, едва не протаранив бампером, стоящий впереди микроавтобус «скорой помощи» с красной полосой на кузове. Колчин вбежал в дверь, остановился, соображая, где искать дежурного врача. Впереди прямой освещенный коридор, все двери закрыты.
   – Эй, есть кто-нибудь? Здесь тяжело раненный.
   Колчин обернулся, услышав за спиной шорох. Мужчина средних лет в халате с засученными рукавами, надетым на голое тело, вышел из комнаты. Встал, скрестив руки на груди.
   – Это вы раненый? Что случилось?
   Врач, прищурив глаза, посмотрел в темное от копоти лицо посетителя. Перевел взгляд на брюки и пиджак, перепачканные кровью, на рубашку, покрытую бурыми пятнами, стараясь определить место и характер ранения.
   – Раненый в машине, – Колчин развернул удостоверение. – Офицер ФСБ пострадал в перестрелке с бандитами.
   – А вы целы?
   – Я-то цел, – Колчин терял терпение.
   – Тогда посмотрите на левое плечо.
   Колчин приподнял руку. Левый рукав пиджака, насквозь пропитанный кровью, сделался тяжелым, будто за подкладку положили пару свинцовых пластин. Горячие капли падали на кафельный пол с кончиков пальцев. Врач шагнул вперед, помог стащить пиджак. Кровавый рукав рубашки, разорванный от плеча до локтя, прилип к коже. Автоматная пуля чирикнула по мягким тканям, когда Колчин, лежа на асфальте, стрелял в «девятку».
   – Господи… Даже не заметил. Это ерунда, царапина.
   – Вы так думаете? – прищурившись, врач покачал головой. – Ерунда? О заражении крови вы когда-нибудь слышали? В любом случае нужно наложить швы и сделать уколы.
   – Это позже. В машине человек кровью истекает. Где тут каталка?

Глава 4

   На дальней городской окраине в полуподвале дома стояла удушающая жара, застоявшийся воздух наполнен пылью. Полудохлая лампочка освещала комнатенку с земляным полом, железную кровать без матраса, колченогий стол, раковину в пятнах ржавчины, глиняные стены, кое-как побеленные известью. Марков, встав у рукомойника, скоблил бритвой трехдневную щетину, стараясь не порезаться опасной бритвой. Он уже успел скинуть с себя задубевшие от грязи и пота лохмотья, помылся, переоделся в темные полотняные штаны, простую рубаху и ядовито желтые сандалии местного производства. На запястье руки нацепил часы «Восход» на потертом ремешке. Теперь он напоминал простого работягу, строителя или, или, бери выше, бригадира рыболовецкой артели.
   В заднем кармане брюк лежали водительские права и паспорт на имя Сергея Павловича Кубаченко, прописанного в Темрюке, рыбацком поселке на берегу моря. В паспорт вложены две цветные фотографии: на первой женщина неопределенных лет в линялом ситцевом платье сидит на пороге саманного домика. На другой карточке двое сопливых детей копались в песке на фоне рыбацкой сети, вывешенной для просушки. В том случае если менты, тормознув его на трассе или глухом перекрестке, спросят документы, сначала они увидят карточки женщины и детей, с которыми рыбак из Темрюка не расстается ни на минуту. Мелочь, но такие сентиментальные штучки всегда расслабляют, притупляют бдительность. Уловка нехитрая, но она действует.
   Марков посмотрел на свое отражение в зеркальце. Не вредно подстричься и перекрасить волосы, но на эти манипуляции не осталось времени. Менты наверняка начали какой-нибудь план «Перехват» или операцию «Тайфун», передали на все стационарные посты, всем экипажам патрульных машин приметы Маркова, самые общие, неопределенные. И теперь с сознанием выполненного долга ждут результатов. Ну-ну…
   Не садясь за стол, он вытащил из миски холодную котлету, взял кусок хлеба, прикончил бутерброд в два укуса. Зачерпнул кружку воды из ведра и, утолив жажду, натянул куцый пиджачишко, жавший в плечах, и серую кепку шестиклинку. Выбрался наверх по лесенке с осыпавшимися ступенями. На темном дворе возле мотоцикла «Урал» с коляской стояли двое кавказцев и тихо разговаривали. При появлении Маркова беседа оборвалась. Хозяин дома турок месхетинец Сандро зарабатывал в основном перепродажей краденого, но, когда подворачивались опасные дела, не отказывался и от них. Второй человек – Омар, ближайший помощник Вахаева, чеченец с фигурой атлета и точеным, словно выбитым на медали, лицом.
   – Все в порядке? – Омар говорил по-русски чисто. Он оглядел Маркова с головы до ног и кивнул головой. – Паспорт не забыл? Вот возьми. Тут немного, но на первое время хватит.
   Марков сунул во внутренний карман пачку денег, перехваченную резинкой. Суетливо всплеснув руками, Сандро, убежал в темноту двора, через минуту снова появился, он держал в руках пушку, завернутую в несвежую тряпицу. Ствол может стать последним аргументом в любом разговоре. Марков развернул тряпку, рассовал по карманам две запасные обоймы. Внимательно осмотрел ТТ, проверил, снаряжена ли обойма в рукоятке, передернул затвор, досылая патрон в патронник. Если оружие не готово к бою, от него никакого толку. Хозяин кивал головой, как индийский болванчик, и скалил зубы. Сандро сунул оружие на дно коляски, сверху прикрыл его резиновым ковриком и снова убежал в темноту. Притащил два джутовых мешка, набитых сушеными бычками, запихал их в коляску. Поставив мешки стоймя, прикрыл кожухом.
   – Вы ездили на рынок из Темрюка, – сказал Сандро. – Продали один мешок, рыбы продали. Вы едите не в Темрюк, а к сестре в Тимашевск. Возможно, там рыба пойдет лучше. Когда выедете, поворачивайте направо. До конца улицы. Там снова направо и…
   Сандро побежал к воротам, распахнул створки. Марков тряхнул руку Омара. Забравшись в седло, завел мотоцикл, медленно вырулил со двора, свернул направо и включил фару.
//-- * * * --//
   «Урал» тарахтел, как подбитый аэроплан. Ясно, на этой машине звукового барьера не преодолеешь, в голову лезли глупейшие мысли о разгонной динамике мотоцикла, подборе передаточных чисел и максимальной скорости, которую можно выжать из этой рухляди. Зато у тормозов мертвая хватка, когда приходилось сбрасывать газ на поворотах, мотоцикл реагировал мгновенно, чтобы не перелететь через руль, Марков упирался в него изо всех сил, словно штангу выжимал. Выбравшись окольными путями из города, выехав на асфальт шоссе, «Урал» неожиданно покатил легко и быстро. Марков нахлобучил на глаза козырек кепки. Теперь он видел лишь кромешную темноту вокруг и узкую полоску шоссе, попадающую в желтый световой круг. Столбы на обочинах пролетали мимо, ветер свистел в ушах.
   Марков думал о том, что сегодня – его день. Все прошло гладко. Ну, почти гладко. Омар и его помощник Руслан, обстрелявшие из автоматов автозак и «волгу» сопровождения, забросав легковушку бутылками с горючкой, были уверены, что в салоне одни трупы. Когда в автозаке прапорщик Голутвин пристрелил младшего лейтенанта, открыл двери и снял с Маркова стальные браслеты, «Волга» горела, как факел. Все участники дела сели в «девятку», с тыла неожиданно ударили пистолетные выстрелы. Руслану, сидевшему с края, у левой задней дверцы, пули прошили шею и затылок. Затем, когда «девятка» проскочила полосу огня, на дороге возник какой-то тип в гражданском костюме с автоматом наперевес. Он уже вскинул ствол, когда «девятка» снова тормознула и Омар, взяв человека на мушку, выпустил очередь через лобовое стекло. Раненый в живот, человек пальнул в ответ, Омар дал вторую очередь.
   Через четверть часа они оказались на каком-то пустыре, кажется, здесь собирались начать строительство большого дома, земля перекопана вдоль и поперек. Виден абрис грейдера и тяжелого экскаватора, за спиной светились огни города. Омар нашел в багажнике саперную лопатку и начал копать могилу. Можно было не тратить время на эту возню, сжечь труп вместе с машиной. «У нас нет времени», – сказал Марков. Омар отрицательно помотал головой: «Он мне был как брат. Я похороню Руслана в земле».
   Вытащил из салона еще теплое тело, уложили в неглубокую могилу, вместе, торопясь, кое-как закидали труп песком. Особенно усердствовал сержант Голутвин, видимо, полагая, что за земляные работы ему выдадут премиальные в голубом конвертике с голубками. Снова сели в машину, отъехали метров двести-триста в сторону. «Стой, – сказал Омар водителю. – Солдат, выйди на минуту».
   Голутвин, так и не поняв, почему они остановились, и что произойдет в ближайшую минуту, распахнул дверцу, выбрался из машины. Четыре дня назад он получил от Омара приличные деньги, часть суммы заныкал в укромном месте, вторую часть положил в сберкассу, открыв валютный счет. Книжку на предъявителя передал любовнице, юной продавщице бакалейного отдела, единственному человеку на свете, которому доверял. Голутвин искренне полагал, что распорядился деньгами очень умно и, главное, хитро. Менты, которые пойдут по его следу, не найдут доллары даже с собаками. Сегодня он испачкался кровью, пришив в автозаке офицера, но дело того стоило, хоть людская кровь и не водица.
   Впереди маячила сладкая жизнь, нарисованная солдатским воображением: теплое море, холодное шампанское «Искра», шикарный гостиничный номер с круглой кроватью посередине, застеленной тигровым покрывалом. Такие кровати он видел на журнальных картинках и по телеку. И еще ванна, пускающая пузырьки. А дальше отъезд из страны по заграничному паспорту, который обещал сделать Омар. Короткий отдых на турецком побережье, а затем – прямой наводкой на Кипр, где Голутвин присмотрит недорогой домик у моря. Он окончательно забудет вкус тройного одеколона и шмурдяка, который привык лакать, подписав трехгодичный контракт на службу во внутренних войсках. Забудет вкус прогорклого масла, перележавшего на складе все сроки годности, столовку, кишащую крысами.
   Надоела казенная комната, мелкие приработки, когда удавалось втридорога на свой страх и риск сбывать подследственным чай или водяру, надоело тупое офицерье и зековское отребье. В своей новой жизни он станет выращивать виноград и баловаться свежим молодым вином из собственного погреба. Выпишет к себе любовницу, а дальше… Дальше он еще не придумал. Ясно одно: в Россию он больше не вернется, а родина человека там, где деньги.
   Марков сидел на переднем сидении «девятки», он не слушал чужого разговора, но через распахнутую заднюю дверцу долетали короткие реплики Омара и ответы Голутвина. «Но вы, же обещали, – взволнованно говорил Голутвин. – Как же так? Вы обещали. Пожалуйста… Я же сделал все, о чем просили». «Ты сделал все, как надо», – ответил Омар.
   Марков оглянулся. Омар вытащил из-за пояса нож с длинным обоюдоострым клинком и латунной рукояткой. Голутвин, шмыгая мокрым носом, опустился на колени перед чеченцем, сложил руки на груди, словно собирался молиться. «Умоляю, прошу вас, – голос Голутвина дрожал, нижняя челюсть тряслась. – Увидите, я вам еще пригожусь. Я согласен на любую работу, самую грязную». «Ты нам больше не нужен», – тихо сказал Омар.
   Голутвин даже не попытался оказать сопротивления, неожиданно он заплакал навзрыд, обхватил лицо ладонями. Наверное, только в эту минуту до него дошло, что мечтаниям о домике на кипрском побережье, винограднике, о круглой кровати не суждено сбыться. Деньгам найдет применение та девица из продовольственного магазина.
   «Солдат, будь мужчиной», – Омар сплюнул через зубы. Он обошел Голутвина, встал за его спиной. Чеченец, сидевший за рулем «девятки» начал сосредоточено копаться в бардачке. Марков тоже отвернулся, неприятно смотреть, когда человека режут, как барана. Голутвин тихо вскрикнул, раздался хлюпающий звук, словно вода пошла по пожарной кишке. Через несколько секунд все звуки стихли, стало слышно, как в темноте цикады выводят свои замысловатые песенки. «Вылезайте», – крикнул Омар.
   Стоя над распластавшимся на земле прапорщиком он ветошью вытирал клинок и руки, перепачканные кровью. Марков курил и смотрел в звездное небо. Омар сам затащил тело Голутвина в машину, уложил его на заднее сидение. Водитель обвязал промасленной тряпкой горлышко бензобака. Чиркнул спичкой, что-то сказал по-чеченски и растворился в темноте. Марков и Омар, посыпав подметки ботинок нюхательным табаком, чтобы след не взяли собаки, зашагали через пустырь к дому турка.
//-- * * * --//
   Дорога пошла под гору, мотоцикл побежал еще резвее, Марков подумал, что неприятности последних дней остались за спиной. Все плохое скоро забудется. Где-то далеко за горизонтом ухали раскаты грома, на небе вспыхивали и гасли далекие зарницы. В задумчивости он приподнял голову и увидел в двухстах метрах впереди себя проблесковые маячки милицейской машины. «Жигули» с синей полосой стояли на обочине, как раз под мачтой освещения. Если бы он оказался внимательнее и не ловил ворон, то заметил опасность издали, в тот момент, когда спуск только начинался. Тогда еще не поздно было погасить фару, развернуться и, начав движение в обратном направлении, в сторону города, поискать объезд, какой-нибудь проселок, по которому легко проскочить мимо патруля. Теперь сворачивать не имело смысла, «жигуль» в два счета догонит его таратайку.
   Марков снизил скорость, стараясь рассмотреть, что там впереди. За рулем «жигуля» милиционер-водитель, рядом с машиной топчется второй мент, долговязый и худой, на плече автомат. Дорога пустая, ночью здесь всегда так. Милиционер махнул палкой, Марков тормознул, съехал на обочину, подняв столб пыли, чихнул.
   – Фу ты, господи… П-чаа… А-пчаа…
   Заглушив двигатель, вылез из седла, косо глянул на погоны милиционера. Ого, капитан. И что ему не спится в ночь глухую?
   – Водительские права.
   Не представившись, капитан взял под козырек. Под синюшным светом фонаря его лицо казалось неестественно бледным, как у мертвяка, месяц пролежавшего в морозильной камере морга. Вытащив из брючного кармана документы, Марков протянув капитану вместе с правами и паспорт. Сейчас, когда мент смотрит ксиву, не следует говорить лишнего, лезть с вопросами или замечаниями насчет близкой грозы. Отвечать на вопросы надо односложно и коротко. Его говорок, «аканье» предательски выдаст в нем горожанина, а не жителя забубенного рыбацкого поселка.
   – Детки мои и жинка, – сказал Марков, когда капитан добрался до семейных фотографий. Ударения ставил, где придется. – Ждут папку.
   Костяное лицо милиционера оставалось бесстрастным. Он задержал взгляд на фотографии с детьми. Затем долго рассматривал карточку, вклеенную в паспорт, переводил взгляд на лицо Маркова и снова смотрел в паспорт. Наконец, словно сомневаясь в своем решении, вернул документы. Показал палкой на мотоциклетную коляску.
   – Что в мешках?
   – Рыба сушеная, – Марков поправил косо сидящую кепку. – Хотел в Краснодаре толкнуть. Но покупатели сегодня что-то кислые. Сейчас еду к сестре, может быть, в Тимашевске дело веселей пойдет. Говорят…
   – Выгружай мешки, – не дослушал капитан.
   Откинув кожух, Марков вытащил и поставил на дорогу один мешок, за ним другой. Периферическим зрением он наблюдал за милиционером-водителем. Когда начался шмон мотоцикла, мужик вылез из машины, подошел ближе и встал в пяти шагах от «Урала». Он стоял, широко расставив ноги, отправлял в рот семечки и сплевывал шелуху. Марков развязал тесемку, вытащил из мешка пересохшую рыбку с крупной головой, мелкими и острыми, как шильца, зубами.
   – Бычки, – сказал он, гадая про себя, почему его не отпускают. Похож на человека, ориентировку которого передали по рации? Возможно, капитану просто скучно, хочется убить время. До конца ночного дежурства далеко, а развлечений поблизости никаких. – Бычки с пивом хорошо идут.
   – Вот как? – неизвестно чему удивился хмурый капитан. – Первый раз слышу. Почем твой товар?
   Марков пожал плечами. Он не имел ни малейшего представления о ценах на рыбу, но нутром чувствовал: что-то идет не так. Что-то насторожило капитана, и он уже не отвяжется. Если сунуть денег… Нет, только хуже сделаешь.
   – Цена договорная.
   – Что еще в коляске? – капитан криво усмехнулся. – Ну, что молчишь, рыбак? Язык в море утопил?
   – Язык на месте. Там всякий хлам, инструмент.
   – Доставай все, что есть. Давай вместе посмотрим, каким инструментом ты пользуешься.
   Капитан шагнул к мотоциклу, встал у переднего колеса. Марков наклонился, запустил руку на дно коляски, сдвинул в сторону резиновый коврик. Про себя он отметил, что у милиционера-водителя пистолет в кобуре, застегнутой на перепонку. Мент занят своими семечками. Капитан, хоть и держит автомат за цевье, не успеет быстро поднять ствол и выстрелить, потому что в левой руке полосатая палка. Дорога по-прежнему пуста. Это хорошо. Марков бросил в дорожную пыль набор гаечных ключей в пластмассовой коробке, снова наклонился. Одним движением развернул тряпицу, нащупал рифленую рукоятку пистолета, положил указательный палец на спусковой крючок.
   – Ты что, рыбак, уснул? – в голосе капитана прозвучала металлическая нотка. – Тебе помочь?
   – Сейчас, сейчас…
   Марков выпрямился. Капитан, увидев ствол, успел лишь сделать шаг назад, бросил на землю палку. Грохнул выстрел, второй. Капитан выронил автомат, схватился за живот. Водитель успел прикоснуться к кобуре. Пуля, попавшая в правую часть груди, сбила его с ног. Он, падая на спину, ударился головой о багажник машины, семечки разлетелись по ветру. Водила лежал на земле, правой рукой продолжая бороться с тугой застежкой кобуры. Марков, пнув автомат ногой, наклонился над водилой, добил его двумя выстрелами в голову. Вернулся к капитану, скрючившемуся у самой обочины. Мент не стонал, только тихо сосредоточено сопел, не глядя на своего убийцу. Взгляд блуждал по придорожным кустам, по небу. Он видел далекие зарницы, слышал раскаты грома.
   Один за другим грохнули три выстрела. Марков, сунув пистолет под ремень, скатил мотоцикл в канаву, туда же спустил тела милиционеров. Сев за руль «Жигулей», повернул ключ в замке зажигания. Через минуту машина на бешеной скорости мчалась по пустой дороге.

Глава 5

   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки
   18 августа
   В тесном кабинете подполковника Беляева с окном на солнечную сторону, было душно, как в бане. Колчин, повесив пиджак на спинку стула, вертел в пальцах карандаш и разглядывал чистый лист блокнота, в котором не сделал ни единой пометки. Генерала Антипова с утра вызвали на Старую площадь, где проходило закрытое совещание с участием руководителей внешней разведки и ФСБ. И хорошо, что старика не оказалось на месте. Говорят, последние дни Антипов устраивал разносы подчиненным, но заряд негативной энергии, как всегда, остался нерастраченным. Теперь гроза миновала. А подполковник Беляев, похоже, был озабочен другими делами. И вообще, вправлять мозги подчиненным – не его амплуа.
   – В Краснодаре подозреваемого содержали в обычном СИЗО, вместе с урками, – сказал Беляев. – Да еще засунули в общую камеру, где работает тюремный телеграф, передать маляву на волю и обратно можно через купленного контролера. Люди, отбившие Маркова, держали с ним связь. Этот кадр все знал наперед. Его дружки успели подготовиться. На месте работает ведомственная комиссия. С кого-нибудь снимут погоны. Нам от этого не легче, черт побери. Да, такие дела, Валера.
   Подполковник всегда одевался броско, и сегодня, пользуясь отсутствием непосредственного начальника, не любившего, когда подчиненные распускают перья, перещеголял самого себя. На нем был клетчатый пиджак, розовая рубашка и галстук с абстрактным рисунком а-ля свободная Африка. Намазанная бриолином прядь волос прикрывала пробивающуюся лысину.
   – «Девятку», которую они, нашли на пустыре, в салоне обгоревший труп, – Беляев продолжал беспокойно крутиться в кресле. – Назначили все экспертизы, но ясно, что это не Марков. Покойник на полголовы ниже ростом. Служебная собака след не взяла. И еще… Правда, это происшествие к нам не относится. Той же ночью в двадцати километрах от города убиты два милиционера из ДПС. В канаве, где утром обнаружили трупы, оказался еще и мотоцикл «Урал» с коляской, мешки с рыбой. Транспортное средство зарегистрировано на одного старика, умершего восемь лет назад. Пальчики с мотоцикла стерты. У милиционеров забрали оружие, угнали служебный «жигуль».
   – И что?
   – На следующий день машину нашли в пригороде Ростова-на-Дону. Ее утопили в обмелевшем озере, но крыша осталась на поверхности. Возможно, что это дело рук Маркова. Но я так не думаю. Представь: подельники организуют побег из автозака. Стрельба, кровь, пожар… И спустя два-три часа Марков выезжает на шоссе на древнем мотоцикле с двумя мешками вонючей рыбы. Слишком рискованно.
   – А, по-моему, все логично. Марков воспользовался моментом. Милиционеров летом всегда не хватает, многие в отпусках. За пару часов, прошедшие со времени побега, на стационарные посты успели передать лишь словесное описание подозреваемого. Самое общее. Рост, цвет волос… Его фотографии менты на постах получили к утру. Убитые сотрудники ДПС, остановив ночного мотоциклиста, были застигнуты врасплох.
   – Не знаю… Мне кажется, что Марков лег на дно в Краснодаре. Менты и чекисты прочешут мелким гребнем весь город. Мы запросили паспортно-визовую службу, ведь он бывал в Европе, получал шенгенскую визу. Время работает на нас, остается ждать. Как твоя рука?
   – Все зажило как на собаке. Меня мариновали в краснодарской больнице, нашли отдельную палату, даже пижаму. Короче, я в порядке. А что с тем опером, Чекаловым? Когда я выписывался, его держали в реанимации.
   Беляев покашлял в кулак и повертелся на стуле.
   – Умер прошлой ночью. После ранения в живот развился перитонит.
   Колчин, сжав пальцы в кулак, надвое переломил карандаш, помолчал минуту. Беляев выдержал длинную паузу и сказал:
   – Временно о существовании Маркова тебе придется забыть. Надеюсь, с этим персонажем мы еще встретимся. Когда-нибудь, в лучшие времена. А пока… Появилось другое срочное дело. Знаю, что руку надо долечить. На тебя уже выписали путевку в санаторий. Но отдых накрылся, м-да… Тебе придется прокатиться по стране, но не в вагоне СВ, на автомобиле. Антипов приказал поручить дело тебе лично, хотя наверху возражали. Ранение и все такое…
   Беляев поднял кверху указательный палец.
   – Хорошо, завтра поговорим с Антиповым, – Колчин не ждал от разговора с генералом ничего хорошего. – Заодно уж старик намылит мне шею.
   – Завтра тебя здесь уже не будет. Это единственная хорошая новость, которая у меня есть.
   Колчин давно разучился удивляться командировкам, которые валятся, как кирпичи на голову. И нет от них спасения.
   – Сейчас мы спустимся в подвал, в секретную часть, – сказал Беляев. – Тебя введут в курс дела, дадут подробные инструкции. Затем отправишься домой. Соберешь вещи и отдохнешь. В четыре вечера к тебе на квартиру принесут чемодан с фирменными шмотками и новыми документами. По легенде ты прикинутый бизнесмен, фармацевт. В пять вечера к подъезду подгонят джип «Шевроле Субурбан» цвета темно-серый металлик.
   – Зачем мне эта махина?
   – Надежная тачка. Ключ найдешь в почтовом ящике. Выедешь из города не позднее завтрашнего утра. Но для начала, уже сегодня, тебе нужно встретиться в Москве с одним типом.
//-- * * * --//
   Москва, Симановская набережная. 18 августа.

   Стоя в ванне перед зеркалом, Колчин рассматривал пулевую отметину, протянувшуюся вдоль плечевой кости и достающую едва ли не до самого локтя. Краснодарский хирург аккуратно заштопал рану, которая теперь больше напоминала не пулевое ранение, а след, оставленный пером уркагана, метившего в горло, а попавшего в руку. Быстро все затянулось, если и дальше так пойдет, через пару месяцев от царапины не останется и следа. Колчин застегнул пуговицы сорочки, повязал однотонный галстук, надел темно серый пиджак из тонкой шерсти, прилизал волосы. Пожалуй, неплохо.
   В чемодане, который полчаса назад доставили сюда, лежали новые документы и вещи, купленные явно не в лавочке «эконом», а в Лондоне, в роскошном магазине классической одежды Томаса Берберри, что на Пиккадилли. По легенде Колчин солидный бизнесмен, значит, надо соответствовать завяленному уровню. В портмоне два отделения набиты долларовыми и рублевыми купюрами. Колчин примерил второй костюм, этот на все случаи жизни, вельветовый пиджак коричневого цвета и темные брюки из хлопка. Он повертелся перед зеркалом и остался доволен.
   Время в запасе есть. Он присел на кровать, прикурив сигарету, провел пальцем по полированной поверхности тумбочки. Пыли много. Хорошо бы устроить в квартире уборку, но сейчас не до этого. На тумбочке лежала дамские очки с погнутой дужкой и полупустой тюбик помады. Женщина по имени Вера, оставившая эти мелочи, прожила с Валерием Колчиным месяца четыре, не дольше, и пропала из его жизни прошлой весной, как раз перед короткосрочной командировкой в Германию. Что-то между ними не сложилось, не склеилось, хотя еще недавно Колчину казалось, что эта связь перерастет в нечто большее, чем простая любовная интрижка.
   Он запоздало пожалел о своей неудачи, подумал, что человеку его профессии хорошо бы иметь крепкий тыл: жену, детей и все такое прочее. Чтобы кто-то проводил до двери, поцеловал на дорогу и даже всплакнул. И Вера подходящий кандидат. Была. Подобные мысли лезли в голову не часто, но от них трудно избавиться. Она ушла, оставив ключи на кухонном столе и захлопнув за собой дверь. И еще забыла этот будильник, очки и помаду. Поздно искать внятные ответы. Он успокоился на самом простом кондовом объяснении, которое не уязвляло мужские амбиции. Наверное, они с Верой слишком разные люди. Она учительница русского языка и литературы, два года назад окончила институт и, устроившись в одну из московских школ, пока еще не успела разочароваться в своей профессии.
   «Может, никогда и не разочаруется», – со злорадством подумал Колчин. Весь век станет таскать домой тетрадки, забитые самыми дикими ошибками, из жалости ставить тройки вместо двоек и вслух читать своему будущему мужу гениальные отрывки из школьных сочинений на тему «Как я провел прошлое лето». Как она читала сочинения Колчину. А он, сдерживая зевоту, думал о том, что мальчишки старшего класса совершенно не умеют врать, хотя в их возрасте пора бы это дело освоить. Не умеешь врать, тогда пиши правду: «Прошлым летом я имел одну очень классную девчонку, а на следующей неделе еще одну, но та похуже». Почти все, как один, строчат о том, что с мамой собирали в лесу грибы или купались в море. Ну, кто поверит в такую белиберду? Разве что молодая учительница.
   «Тебе что-то не нравится? – Вера отрывала взгляд от тетрадки. – По-моему не очень интересно. А ты скучаешь». «Я не скучаю, – лежа на кровати Колчин, чтобы не задремать, чесал грудь. Он только что отгадал кроссворд и чувствовал себя состоявшимся семейным человеком. Оставалось только оставить заявление в загсе. Впрочем, с заявлением успеется. – Эта захватывающая сцена… Ну, про целую корзину белых грибов. Правда, очень увлекательно. Мне никогда так не везло: целая корзина. Только, кажется, что я это уже слышал». «Интересно узнать, от кого слышал?» – Вера поправляла очки. «Ну, от кого-то из твоих учеников. Только у того была цела корзина мухоморов».
   Колчин подумал, учительница на самом деле сексуальная чувственная женщина и совсем не зануда, хотя с юмором проблемы. Еще Колчин подумал, что иногда, хотя бы совсем редко, надо быть честным перед самим собой. Расстались они вовсе не разных характеров, не из-за этих клятых тупых сочинений, а из-за нового учителя физкультуры. Как же его звали? Вера ненароком проговорилась: «Юра донес мне портфель до самого подъезда». «Ему было не очень тяжело?», – Колчин гадал про себя, о ком, собственно, идет речь. Он насторожился, подумал, что часто уезжает в командировки. «Что ты. Он очень сильный. Ведет с мальчишками факультатив по вольной борьбе, поднимает штангу». Да, с юмором у Веры так себе, ниже среднего.
   Колчин раздавил окурок в пепельнице, открыв ящик тумбочки, смахнул в него часы, помаду и очки. К черту эти воспоминания. Чтобы этому физруку кто-нибудь из талантливых учеников сломал шею на факультативе.
   Опустив в карман портмоне, он надел плащ, потому что на улице начал накрапывать дождик. Спустившись вниз, вытащил из почтового ящика ключи от «Субурбана», вышел во двор. Среди «Жигулей» и подержанных иномарок черный джип выглядел вызывающе огромным, как динозавр, случайно затесавшийся в коровье стадо. Распахнув дверцу, Колчин заглянул внутрь, решив, что салон больше похож не на автомобильный, а на автобусный. В три ряда диваны, которые впору поставить в квартире, на каждом из них свободно усядутся по четыре человека. И руль, большой, как у автобуса. Добраться предстояло на другой конец города, но это неплохо. Он постарается привыкнуть к машине, изучить ее повадки, а заодно обдумает ситуацию.
//-- * * * --//
   Три недели назад в Россию из Европы приехал агент внешней разведки Максим Иванович Сальников. Выходец из русской семьи, которая нашла убежище в Париже во времена первой эмигрантской волны, отец православный священник, мать домохозяйка. Умерла от рака крови несколько лет назад, сестер или братьев нет. Сальникову тридцать четыре года, в свое время учился на музыканта, неплохо играет на скрипке, но позже решил, что второго Моцарта из него не получится. Продолжив учебу в лингвистическом университете, получил диплом бакалавра, занялся переводами на французский язык классиков русской литературы, сотрудничал с тамошними издательствами. В совершенстве владеет французским и английским, читает и свободно разговаривает на немецком и испанском.
   Вербовочные мероприятия с Сальниковым начали около десяти лет назад. Молодой человек, который в институтские годы придерживался левых взглядов и всегда симпатизировал России, легко пошел на контакт. Еще в Париже под руководством своего русского куратора изучил основы нелегальной работы, конспирации. Молодого лингвиста использовали как связного, он проводил тайниковые операции, но никого из нелегальной русской резидентуры не знал, ни по имени, ни в лицо. Семь лет назад он приехал в Москву, здесь закончил одногодичный факультет Краснознаменного института имени Андропова, затем вернулся в Париж, нашел постоянную работу переводчика в одной из консалтинговых фирм, год спустя, переехал в Брюссель, поближе к Штаб-квартире НАТО. Пока Сальникову не доверяли серьезных дел, его использовали в основном как связника с агентами нелегалами.
   Еще Сальников занимается фотографией. За последние пять лет четырежды бывал в России в качестве туриста. Небольшими тиражами издал во Франции три альбома со своими снимками. В основном это картинки природы, фото древних церквей и монашеских скитов. Последний альбом «Неизвестная Россия» удостоен какой-то второстепенной премии. Уже четыре года подряд в нескольких европейских городах устраивали выставки работ Сальникова, не наделавшие много шуму, они получили благожелательные отзывы в прессе.
   В прошлом году, приезжая в Россию, он завернул в Петрозаводск и Сыктывкар, тогда он начинал работу над новой выставкой и фотоальбомом «Европейский Север». Это хобби помогало Сальникову свободно разъезжать по всему миру, заводить новые связи среди людей, к которым он в прежние времена не мог подступиться. За границей, в Брюсселе и Риме, Колчин дважды встречался с Сальниковым, передавая тому посылки из Москвы. Год назад в Петрозаводске Максим познакомился с искусствоведом музея этнографии Татьяной Гришиной, женщиной двадцати шести лет, разведенной. Под Новый год Гришина переехала в Москву, выменяв прекрасную трехкомнатную квартиру в Петрозаводске на скромную однушку. В нынешнем году Максим приехал в Россию на джипе «Форд Эксплорер» изумрудного цвета, прокатившись по Швеции и Финляндии, сделав серию фотографий, пересек границу в районе Выборга.
   Пробыв в Москве несколько суток, вместе с любовницей Сальников выехал в северном направлении. Будучи в Москве Максим встречался только со своим двоюродным братом Олегом Решкиным. Оружия у Сальникова не было. Решкину в течение недели ни разу не позвонил. Еще через три дня отец Максима Владимир Федорович нашел в почтовом ящике своей парижской квартиры фирменный конверт почтовой фирмы «Ди Эйч Эл», с вложенной в него аудио кассетой. На пленке голос сына. Максим сообщал, что его и Татьяну Гришину взяли в заложники неизвестные преступники. Если священник в ближайшие две недели не соберет миллион долларов и не выедет в Россию для передачи денег похитителям, то Максим и его невеста умрут мучительной смертью.
   Уже на следующий день Сальников старший спустился с трапа самолета в Шереметьево, поселился в гостинице Московской патриархии при Даниловом монастыре. Там же состоялась длительная беседа с доверенным лицом самого Патриарха. Владимир Федорович просил у церкви помощи в розыске сына и посредничестве в переговорах с похитителями, на поддержку правоохранительных органов он не надеялся. На встречи с доверенным лицом Патриарха присутствовал агент СВР, по документам – представитель МИДа. Ему удалось сделать запись. В тот же день кассеты прослушали в Ясенево. В СВР решили во избежание утечки информации и громкого скандала в прессе не привлекать к поискам пропавшего агента ни милицию, ни прокуратуру. Совместно с контрразведкой провести мероприятия по обнаружению и освобождению Максима Сальникова.
   Когда Сальников был в «конторе», он сказал, что собирается дать круг по Золотому кольцу. Сделает серию снимков, а там видно будет. Задача Колчина – проехать этим маршрутом. Броский «Форд Эксплорер» с иностранными номерами не мог раствориться в воздухе. Наверняка найдутся люди, которые запомнили самого Максима, высокого красивого мужчину, и его подружку, больше похожую на фотомодель или манекенщицу, чем на бывшего экскурсовода провинциального музея. «Двоюродный брат Сальникова еще тот фрукт, – сказал сегодня подполковник Беляев. – Такой попутчик – еще то-удовольствие. Впрочем, брать с собой в дорогу этого типа или нет, – решать тебе. Посмотри на него, поговори за жизнь. Глядишь, решение само наклюнется».
   Колчин остановил машину в темном дворе нового панельного дома. Вошел в подъезд, не держась за перила, заляпанные свежей краской, пешком поднялся на пятый этаж, потому, что лифт еще не пустили. Он постоял перед исцарапанной гвоздем дверью, прислушиваясь к звукам. Где-то внизу играла музыка, с верхнего этажа доносилось повизгивание собаки, которую хозяева забыли выгулять перед сном.
   – Кто там?
   – Мне нужен Олег Решкин.
   – Проваливай. Иначе выйду с огромным тесаком для разделки мяса. Без башки на плечах ты вряд ли найдешь обратную дорогу.
   – Я друг Максима Сальникова. Надо поговорить. Время будет оплачено.
   Колчин вытащил из кармана хрустящую банкноту и стал обмахиваться ей, как веером. Дверь распахнулась. В полутемной прихожей стоял худой мужчина лет тридцати с засаленными патлами, в грязных джинсах и свитере, продранном на груди. Из квартиры несло водочным духом и сладковатым запахом дури.
   – Чего стоишь? Заходи.

Глава 6

   Колчин закрыл дверь, скинул плащ и вложил купюру в ладонь хозяина.
   – Где можно поговорить?
   Решкин сунул деньги в карман, через длинный коридор, заставленный коробками, провел гостя в комнату. К стеклам окон скотчем прилеплены пожелтевшие газеты, вместо люстры с потолка свисает лампочка, где попало, расставлены картонные коробки, заполненные барахлом. Из мебели трехногий журнальный столик, сервант, за стеклом пылится одинокая рюмка на тонкой ножке. У противоположной стены диван, на котором лежит женщина неопределенных лет в прозрачных розовых трусах, на полу бюстгальтер, черная юбка, скомканная полосатая блузка. Интерьер дополняли бутылка водки и два стакана на столике. Колчин остановился на пороге. Женщина оглянулась, смерила гостя безразличным взглядом и натянула на себя несвежую простыню.
   Наклонившись над женщиной, Решкин похлопал ее по мягкому месту.
   – Галя, собирайся. Пришел человек для серьезного разговора. Ты нам будешь мешать. Приходи завтра. Нет, лучше я тебе позвоню. Когда дозрею.
   Женщина, чертыхнувшись, поднялась с дивана, завернулась в простыню. Собрав с пола вещи, вышла в коридор.
   – Чертов кретин, – сказал она на ходу. – Дешевка проклятая. Позовет, а потом коленом под зад. Чтоб у тебя член отсох, урод.
   – Прошу прощения за этот бардак, – сказал Решкин. – Переезд на новую квартиру, косметический ремонт и все такое. Эти события настолько выбили меня из колеи, что я даже забыл заплатить взносы в профсоюз. Раньше за мной такого не замечалось.
   Решкин усадил Колчина на еще теплый диван и поспешил в ванную комнату. Стянул через голову драный свитер, задрав кверху руки, побрызгал под мышками освежителем для туалетов, потому, что дезодорант кончился. Причесавшись и натянув черную майку, на которой не так заметна грязь, вернулся в комнату. Сев рядом с гостем, предложил выпить за знакомство. Когда Колчин отказался, плеснул водки в свой стакан и, выпил, понюхал корочку хлеба. Громко хлопнула входная дверь, Галя, уходя, дала волю эмоциям.
   Колчин вытащил из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, протянул ее хозяину квартиры.
   – Колчин Валерий, – вслух прочитал Решкин. – Коммерческий директор экспортно-импортной компании «Фармацевт». Никогда не слышал этого имени. Значит вы торгаш международного класса?
   – Что-то вроде этого, – легко согласился Колчин. – Ввозим в страну импортные медикаменты. И продаем наши дешевые лекарства в развивающиеся страны. С твоим братом мы познакомились во Франции. Он переводил для нас документацию на лекарства, которые мы хотели закупить. Короче, мы стали друзьями. Он подарил мне два фотоальбома, которые выпустил во Франции. – Ладно, Валера, – махнул рукой Решкин. – Что надо?
   – С Максимом Сальниковым произошло нечто такое, – Колчин, подыскивая нужные слова, пощелкал пальцами. – Короче, его похитили неизвестные лица. Миллион долларов – цена свободы.
   В следующие десять минут Колчин подробно пересказал известные факты. В Париже отец Максима получил аудио кассету, на которой записан голос сына. Максим просит собрать деньги и заплатить их похитителям. Владимир Федорович прилетел в Москву, встретился с доверенным лицом Патриарха и просил помощи. Священник не может собрать столь крупную сумму. Но даже если бы деньги нашлись, нет гарантий, что после уплаты выкупа Максима и его невесту оставят в живых. Владимир Федорович обзвонил старых друзей сына, наводил справки, но безуспешно. Олегу Решкину священник звонить не стал, потому что с племянником отношения напряженные, отец Владимир не одобряет тот образ жизни, который ведет племянник.
   Колчин собирается прокатиться по пути Сальникова, по Золотому кольцу, пока след не остыл. Наверняка найдутся люди, которые помнят броский «Форд Эксплорер», помнят Максима и его невесту. Шансы найти заложников невелики, но эти шансы есть, опускать руки и ждать у моря погоды, глупо.
   – Макс предлагал мне поехать с ним, – сказал Решкин. – Но я отказался. Из-за этой чувихи, которую он считает своей невестой.
   – По-моему, она хорошая женщина, – возразил Колчин, который видел Татьяну Гришину только на фотографии.
   – Это, по-вашему. Не удивлюсь, если эта стерва окажется заодно с похитителями. И почему именно вы взялись за поиски моего брата? Фармацевт… Странно…
   – Кто позаботится о Максиме, если этого не сделают его друзья? – вопросом ответил Колчин. – Можно обратиться в милицию, ориентировки разошлют по всем городам и весям. Тем дело и кончится. Потому что главная отличительное качество нашего милиционера, когда дело не касается взяток, – это патологическая лень. Задаром менты задницы со стульев не поднимут. Своими силами можно найти похитителей, вступить с ними в переговоры. Кроме того, брат может позвонить на твой мобильник. Возможно, похитители выдвинут какие-то новые требования или опустят цену. Поймут, что отцу Максима таких денег не собрать. Главное начать, а дальше видно будет.
   Решкин обдумывал ситуацию. Поиски брата могли превратиться в долгое и опасное предприятие. Но оставаться в Москве, сидеть в четырех стенах и ждать в гости азерботов, которым он задолжал за дурь, тоже не блестящий вариант. Кавказцы могут узнать адрес новой квартиры. В лучшем случае его просто попишут бритвой, в худшем – выпустят кишки. Временно слинять из Москвы – хороший шанс, который подбрасывает жизнь.
   – Денег у отца Владимира нету, а еще священник, – проворчал Решкин. – Он, ядрена мать, осуждает мой образ жизни…
   – Отец Владимир, к сожалению, не настоятель Храма Александра Невского, главного православного храма Парижа. У него скромный приход, и доходы скромные. А брат тебе здорово помогает. Он приобрел эту квартиру, потому что ты не раз говорил, что тебе надоело ютиться в коммуналке. Даже диван, на котором мы сидим, куплен на деньги Максима.
   – Вы слишком осведомленный человек, – Решкин зло прищурился. – Для фармацевта. Считаете деньги в чужом кармане. Как налоговый инспектор. Вам ни разу не пробивали голову за любопытство?
   – Пока нет.
   – Эта лафа скоро кончится, – мрачно пообещал Решкин.
   Наклонившись над журнальным столиком, вытащил папиросу из пачки «Беломора», распотрошил ее, высыпая табак на полированную столешницу. Достал из кармана штанов спичечный коробок, набитый канабисом, взял шепотку анаши, смешал с табаком. Набив косяк, щелкнув зажигалкой, глубоко затянулся и вдруг закашлялся, поймав взгляд Колчина.
   – Ну, что, может, пойдешь в ментовку? Накатаешь заявление. А меня арестуют за эту несчастную самокрутку.
   Колчин отрицательно помотал головой. Утром в Ясенево Колчин прочитал объективку на Олега Решкина. Выпускник Геологоразведочного института, он вдоволь помотался по стране, ездил в экспедиции, работал в Узбекистане и Казахстане. Где-то между разъездами успел жениться и завести ребенка, мальчика, которому недавно исполнилось семь лет. Два года назад с женой разошелся. Устав от дорожных приключений, устроился лаборантом в один из проектных институтов, затем экспедитором на фабрику по пошиву детской одежды, Решкин продавал жетоны к игральным автоматам, билеты мгновенной лотереи «Твой шанс»… Ни на одной работе не задерживался дольше трех-четырех месяцев. Наконец решил, что трудовая деятельность противоречит его жизненным принципам и свободным убеждениям.
   Последние два года болтается без дела, увлекается спиртным и легким наркотикам, к которым пристрастился еще в ту пору, когда работал в Казахстане. Канабис покупает у азербайджанцев на Черемушкинском рынке, синтетические таблетки достает через бармена одного из ночных клубов. Однако в последнее время, с переездом на новую квартиру, на рынке и в клубе не показывался. Похоже, наделал там больших долгов, сел на мель и, решив не возвращать деньги, нашел новые точки продажи дури. Разумеется, Решкин не догадывается, что его двоюродный брат сотрудник русской разведки, потому что знать это ему не положено.
   Колчин посмотрел в глаза Решкина. Хозяин квартиры чесал голову, блуждая взглядом по голым стенам.
   – Прошу прощения за беспокойство, – Колчин поднялся, вышел в прихожую, стал натягивать плащ.
   – Подожди, – раздавив папиросу в пепельнице, Решкин побежал следом. – Максим для меня не пустое место. Я не против того, чтобы составить вам компанию.
   – Боюсь, ничего не получится. Из тебя плохой помощник. Я один постараюсь справиться с этим делом.
   – Ни хрена у вас не получится.
   – Это еще почему?
   – Я виделся с Максимом за день до его отъезда, – усмехнулся Решкин. – Он сказал мне, что в последний момент передумал ехать по Золотому кольцу. Слишком много туристов. И памятники известные, давно набившие оскомину. Все эти церкви увидишь на настенных календарях и в буклетах. Он сказал: нужно что-то новое, свежее. Короче, у него другой маршрут.
   – Какой именно? – Колчин вытащил бумажник. – Сведения будут оплачены. Щедро.
   – Так не пойдет. Вот если бы мы работали вместе, другой разговор. Я не хочу смотаться из Москвы. Словом, я поеду с вами. В дороге расскажу все, что знаю. Это мое условие. Без меня у вас нет шансов найти брата.
   – Если ты соврал, придется долго жалеть об этом.
   – На хрен мне врать? Смысл?
   Колчин на минуту задумался. Пожалуй, Решкин не будет тяжелой обузой, сжав зубы, его можно терпеть. Некоторое время. Если парень сделается совершенно невыносимым, Колчин купит ему билет до Москвы, проводит до вокзала и даст пинка под зад.
   – Годится, – кивнул Колчин. – Завтра заеду ровно в семь утра. Не забудь вымыть голову. Если ты мне поможешь, получишь премиальные в конверте. Обставишь квартиру не пустыми ящиками из-под бутылок, а приличной мебелью.
//-- * * * --//
   Москва, Данилов монастырь. 18 августа.

   Священник Владимир Федорович Сальников уже больше недели проживал в монастырской гостинце. Каждый день он любовался на храм в честь святых отцов Семи Вселенских Соборов, ежедневно в шесть утра посещал братский молебен, в прошлое воскресенье в храме Святых Отцов присутствовал на божественной Литургии. Он молился за здравие сына и ставил свечи перед монастырской святыней иконой Божьей Матери «Троеручницы», и становилось легче, но душевное умиротворение длилось недолго. Отец Владимир возвращался в гостиницу, в свой аскетичный, напоминающий монашескую келью номер и коротал время за чтением Библии. Постепенно со дна души поднималась серая муть, мысли путались, чтение не давалось, душой вновь овладевала тревога.
   Похитители сына обещали, что свяжутся с Сальниковым по мобильному телефону еще четвертого дня. Все сроки вышли, но телефон молчал. По приезде в Москву отца Владимира принял священник Протоирей Николай Минаев, на встрече присутствовал работник Министерства иностранных дел, эти люди дали слово не обращаться в правоохранительные органы и по своим каналам оказать Сальникову помощь в поисках сына, но дни шли, а благих вестей как не было, так и нет. Надо крепиться, набраться терпения, ждать и молиться. Другого все равно не остается. Если Сальников пойдет на контакт со Следственным управлением МВД или ФСБ, об этом могут узнать похитители. Небольшая утечка информации – сыну и его невесте вынесут смертный приговор. Следственные органы – это шаг отчаяния, крайняя, последняя мера.
   Вот и сегодня день прошел в молитвах, ожидании чего-то, хорошего или плохого. За окном уже начинали сгущаться сумерки, над городом повисли пепельные облака. Отец Владимир решил, что на вечерний молебен, начинавшейся в пять часов, он не пойдет. Сальников встал со стула, задернул шторы, когда в дверь постучали. Порог номера переступил молодой послушник монастыря, который помогал в гостинице. Одетый в цивильную одежду, молодой человек протянул постояльцу запечатанный конверт из грубой почтовой бумаги. Ни штемпеля, ни обратного адреса, только надпись «Владимиру Федоровичу Сальникову», выполненная то ли на пишущей машинке, то ли на принтере.
   – Кто передал письмо? – спросил Сальников.
   – Этого человека никто не видел. Сегодня на вечернюю Литургию пришло много прихожан. Возможно, кто-то из них зашел в гостиницу, оставил письмо внизу, на конторке.
   – Хорошо, иди, сын мой.
   Чувствуя предательское волнение, Сальников сел к столу, ножницами отрезал от края конверта полоску бумаги. Внутри сложенная вдвое страничка, вырванная из ученической тетради. Сальников трижды пробежал глазами машинописные строки. «Сегодня в шесть тридцать вечера жду вас на середине станции Площадь революции. Наденьте цивильный костюм, а не рясу». Ни подписи, ни слова о деньгах.… Положив письмо в ящик стола, он несколько минут просидел неподвижно, обдумывая ситуацию. Логичнее всего прямо сейчас, не медля ни секунды, связаться по телефону с доверенным лицом Патриарха, сообщив ему о письме. Но что сообщить? Сальникову назначали встречу, ни больше, ни меньше.
   Отец Владимир открыл дверцу шкафа, выбрал коричневый старомодный костюм с широкими лацканами, повязал черный галстук, надел плащ. Вышел из гостиницы, поймав машину, сел на заднее сидение, чтобы не вести разговоры с водителем. Через полчаса машина остановилась у Манежной площади. Сальников никуда не спешил, потому, что времени в запасе много. Он прогулочным шагом дошел до входа в метро Площадь революции. Время от времени оглядывался назад. Возможно, ему на загривок сели оперативники ФСБ. Закончился рабочий день, и народу вокруг столько, что определить, есть ли слежка, невозможно.
   Сальников спустился в метро, сел на свободную скамейку в центре зала и начал беспокойно осматриваться. Поезда приходили и уходили. Служащие спешили домой, сновали молодые парочки, подростки и старики, и увидеть в этом человеческом водовороте чей-то внимательный взгляд, обращенный на отца Владимира, задача из разряда неразрешимых. Волнение, владевшее им, ушло, Сальников был сосредоточен и хмур. Он часто смотрел на циферблат часов. Без четверти семь, а человек, назначивший встречу, не появился. Спиной к Сальникову на шаг впереди встала женщина в три обхвата, загородившая спиной весь обзор.
   Сальников беспокойно завертелся, подумав, что за женщиной его не видно, уже хотел привстать, когда проходивший мимо мужчина бросил на скамейку свернутую трубочкой газету. Человек скрылся в толпе. Сальников развернул сегодняшнюю «вечерку», еще пахнувшую типографской краской. Так и есть, внутри газеты листок, на котором от руки печатными буквами написано. «Доезжайте до станции Текстильщики, сделайте пересадку на электричку до Подольска. От станции каждые четверть часа уходит автобус в сторону области. Сойдите на предпоследней остановке. Пойдете по асфальтовой дороге в сторону садоводческого товарищества „Сосновая роща“». В левом нижнем углу номер автобуса, обведенный в кружок. Сальников сунул скомканную бумажку в карман.
   – Подольск, – сказал он шепотом. – Подольск…
   Пригороды столицы отец Владимир знал плохо.

Глава 7

   Московская область,
   Подольский район.18 августа
   Ближе к концу маршрута в автобусе осталось всего четыре пассажира, пара хмельных юношей и какой-то запозднившийся грибник в старом брезентовом плаще с плетеной кошелкой, прикрытой марлей. Дорога шла лесом, изредка, когда машина выезжала на открытое пространство, у самого горизонта светились огоньки. Отец Владимир вышел вместе с грибником. Остановившись, осмотрелся вокруг, спросил своего попутчика, как добраться до садоводческого товарищества «Сосновая роща». Показывая направление, грибник, молча, махнул рукой куда-то в сторону, мол, дуй туда, не ошибешься. И, повернувшись, быстро зашагал по дороге вслед за ушедшим автобусом.
   Действительно, за спиной Сальникова, если хорошо присмотреться, угадывалась узкая асфальтовая дорога, на развилке врыты столбики, на них укреплен жестяной щит, что-то вроде указателя. На ржавой поверхности можно разобрать буквы, выведенные масляной краской. Итак, до садоводческого товарищества добрых пять километров. «Сосновая роща» где-то там, за лесом. Впрочем, путешествие должно закончиться раньше. Погода разгулялась, гроза, бушевавшая здесь недавно, ушла к Москве, небо очистилось. Сальников шагал по неосвещенной дороге, стараясь не наступать в глубокие лужи, блестевшие в темноте, как нефтяные пятна. Но уже через пару минут промочил кожаные ботинки.
   Высоко над головой, светя сигнальными огнями, пролетел пассажирский лайнер, порыв ветра принес заливистый собачий лай. Кажется, хмурый лес, подступавший к дороге с обеих сторон, тихо дышал, как спящий человек. Увидев за спиной свет, отец Владимир вздрогнул от неожиданности, отошел к обочине, остановился. Не сбавляя хода, мимо проскочила, ослепив фарами, темная машина, еще несколько секунд, и она исчезла за поворотом. Потоптавшись на месте, Сальников двинулся дальше. Не прошел и ста метров, как снова увидел свет за спиной. Он встал, прикрыв глаза ладонью. Машина остановилась так близко, что боковое зеркальце едва не задело отца Владимира.
   Человек в темной куртке и кепке, надвинутой на глаза, вылез с переднего сиденья. Быстро подошел к Сальникову, приказав, упереться ладонями в крышу автомобиля, расставить ноги и не шевелиться. Унизительный обыск длился минуты три, показавшиеся вечностью. Мужчина встал сбоку, больно наступив ботинком на ногу отца Владимира. Убедившись, что за воротом плаща и пиджака нет специального кармана, в котором можно спрятать оружие или диктофон. Проворными руками расстегнул пуговицы, прошелся по карманам костюма, ощупал предплечья, похлопал по голеням и отступил.
   – Садитесь в машину.
   Распахнул перед Сальниковым заднюю дверцу, мужчина сел впереди. Стекла оказались затемненными. Человек, занявший водительское кресло, разговаривал, не поворачивая назад головы.
   – До меня дошел слушок, будто вы общались с ментами. Или…
   – Нет, – ответил Сальников. – Это не в моих интересах.
   – Допустим.
   – Уверяю вас, вы похитили не того человека, – горячо заговорил отец Владимир. Он старался, чтобы голос звучал твердо, не дрожал от волнения, снова подкатившего к сердцу. – Мой сын не банковский воротила, не нефтяной магнат. Он всего лишь вольный фотограф. Нерегулярные заработки, жизнь от гонорара к гонорару, иногда – персональные выставки. Но и они не приносят серьезных доходов.
   – Ладно, – мужчина повелительно махнул рукой. – Любимое занятие всех русских, даже тех, кто живет в Париже, – прибедняться. Оставьте лирику нищим.
   – Около месяца назад у меня состоялся разговор с Максимом на эту тему, – Сальников продолжал говорить, прижав руки к груди. – На его счете в одном из французских банков что-то около тридцати пяти тысяч евро. Но договор с банком составлен таким образом, что получить эти деньги, как говорят у вас, обналичить, может только мой сын. Лично он и никто другой. Даже в том случае, если он напишет доверенность на мое имя, а французский адвокат ее заверит, денег мне не дадут. У Максима есть несколько пластиковых карточек, которые он не брал в Россию. Но на них мизерные суммы, ну, две-три тысячи евро, не больше.
   – Такими деньгами, мы не интересуемся. А как же с вашими накоплениями? Верой и правдой многие годы служить церкви и остаться на склоне лет без гроша в кармане?
   – Я не настоятель большого храма, подворья или монастыря. Я – иерей домового храма святого апостола Иоанна Богослова. Этот храм открыт при православной классической гимназии для учащихся, в основном детей русских эмигрантов, и, разумеется, прихожан. Поверьте, что церковь – не рынок, не доходное место. Я живу скромно в казенной квартире с минимумом удобств. Но у меня есть небольшие накопления. Кроме того, мои друзья в Париже помогли собрать восемьдесят тысяч долларов.
   – Сколько реально вы можете заплатить? Сумма?
   – Двести тридцать тысяч долларов – это все, что у меня есть. Включая долги, которые я набрал. Эти деньги я перевел в один из московских банков. Получить на руки всю сумму можно дня через два-три, предварительно сделав заказ.
   – Вы можете обратиться за материальной поддержкой к Московскому Патриархату…
   – Церковь не дает денег на подобные дела. Это вопрос принципиальный.
   Молчание длилось долго. По крыше машины стучали капли, слетавшие с веток деревьев. Сальников тер ладонью лоб, испытывая приступ мигрени. Он думал, что в Париже, возможно, удастся продать старинные драгоценности покойной матери, серьги с бриллиантами и диадему, выручив за них некоторую сумму. Сколько точно, скажет только ювелир. Еще тысяч двадцать-тридцать долларов можно взять у банка,… Однако, как ни крутись, это не те деньги, на которые рассчитывают похитители.
//-- * * * --//
   Наконец, мужчина сказал:
   – Вы ставите меня в трудное положение, почти безвыходное. Когда вы сможете передать те двести тридцать тысяч?
   – Мне нужно нечто, подтверждающее, что Максим и его невеста живы. Я бы мог поговорить с ним по телефону и тогда…
   – Слушайте, вы не ребенок. Разговор исключен. Телефоном можно пользоваться только в крайнем случае.
   – И, тем не менее, мне нужно знать, что Максим жив. Иначе вы не увидите даже этих денег.
   – Хорошо, – неожиданно согласился человек. – Вы получите подтверждение прямо сейчас.
   Не оглядываясь назад, он бросил на сидение пластиковый пакет. Сальников вытащил из него две видеокассеты.
   – На одной из пленок вы увидите Максима его невесту живыми и здоровыми. Там проставлена дата и время записи. Другая кассета убедит вас в том, что мы серьезные люди. Вы узнаете, что произойдет с вашим сыном, если вы не выполните наших условий. Как только просмотрите записи, сломайте кассеты, размотайте пленку, порежьте ее ножницами. Затем прогуляйтесь по московским дворам и выбросите все, что осталось от кассет, в мусорные контейнеры.
   – Чего вы хотите?
   – Вы не можете выплатить даже четвертой части выкупа. Поэтому должны кое-что сделать для нас. Услуга за услугу.
   – Что ж, я готов, – поспешил с ответом Сальников.
   Слова сами сорвались с губ, и священник тут же пожалел, что, еще не выслушав предложения, согласился его принять. Но теперь поздно.
   – Вам предстоит перевести во Францию некий груз, для этого потребуется трейлер. Посетите оптовые магазины, торгующие церковной утварью. Московская Патриархия, точнее один из ее магазинов, оптовым покупателям отгружает товар багажными вагонами, железнодорожными контейнерами или автомобильным транспортом. Сделайте предварительную заявку и внесите предоплату из тех денег, что вы перевели в Москву. Наберите в ассортименте церковную литературу, предметы православного обихода и богослужения, рукописные и шелкографические иконы, художественные изделия народных промыслов в подарочных наборах, греческий ладан, церковные благовония и всякую такую дребедень. Ни у кого из ваших коллег из Московской Патриархии закупка крупной партии церковных принадлежностей и богословской литературы здесь в России не вызовет подозрений.
   – Что вы хотите провести в грузовике?
   – Пятьдесят плоских и длинных коробок с грузом. Будем считать, что в ящиках разборная корпусная мебель или что-то вроде этого. На них будет выведена по трафарету церковная символика: часовня и парящий над ней голубь. Вам предстоит надеть рясу и проделать весь путь от Москвы до пригорода Парижа в грузовике. Вместе с водителем и моим экспедитором. В сопроводительных документах должны стоять печати Московской Патриархии. Подобные транспорты таможенники не досматривают. Особенно когда грузовик сопровождает священник. Товар выбирайте с тем расчетом, чтобы ваши коробки заполнили примерно три четверти места в кузове. Как только мои ящики окажутся на месте, под Парижем, Максим с невестой будут освобождены. А с вас не возьмут ни копейки выкупа. Кстати, перед отправкой груза вы получите письмо от сына и его фотографию, сделанную накануне. Чтобы убедиться: все без обмана. Ну, что скажете?
   – Хорошо, – вздохнул Сальников. – Будь, по-вашему.
   – Я свяжусь с вами дней через десять, – сказал мужчина. – Там в пакете вместе с кассетами мобильный телефон. Всегда держите его при себе. Если поспешите, вы успеете на последний автобус, который идет к станции. Кстати, мы должны как-то обращаться друг к другу. Можете называть меня Юрием.
   Через минуту Сальников снова оказался один на пустой дороге. Машина с номером, забрызганном грязью, скрылась из вида. Он медленно зашагал обратно к остановке, помахивая пакетом с видеокассетами. Над макушками елей повис узкий серп луны.
//-- * * * --//
   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки
   22 августа
   В кинозале на тридцать мест выключили верхний свет. Техники выкатили стоявший на тумбе проекционный телевизор и ушли. Генерал Антипов и подполковник Беляев, устроившись на мягких креслах в первом ряду, готовясь к просмотру, как по команде расстегнули пиджаки.
   – Видеозаписи сделаны на полупрофессиональную камеру, затем переписаны на бытовые кассеты, – пояснил Беляев. – Запись аналоговая, не цифровая. Поэтому различные специальные эффекты, кровь и все такое, исключены. Эксперты подтвердили подлинность пленки. Теперь мы знаем, что Максим Сальников жив. А его отец каким-то образом вошел в контакт с похитителями, получив от них эти кассеты. Его мобильный и стационарный гостиничный телефоны на прослушке, никаких подозрительных звонков не было.
   – Каким-то образом вошел в контакт, – механически повторил Антипов. – С кем? Когда? Содержание разговора? Личность злоумышленника? Мы научились хлопать ушами, превратились в дилетантов, если какой-то священник, человек не от мира сего, играючи, уходит от слежки.
   – Сотрудники службы наружного наблюдения потеряли его в метро в час пик, когда он пересаживался на Кольцевую линию. Народу вокруг столько, что из пушки не прошибешь. Видимо, тем же вечером, он встретился с бандитами где-то в пригороде. Вернулся в гостиницу при Даниловом монастыре по ту сторону ночи в мокром плаще. Утром попросил администратора принести в его номер видеомагнитофон, просмотрел записи. В обед, поломав кассетные коробки, вышел на прогулку, выбросил их в мусорный контейнер. Пленку он смял и вдобавок порезал ножницами. На видео и звуковых дорожках повреждения серьезные. Наши специалисты сделали склейки и восстановили все, что смогли.
   – Хорошо, – кивнул Антипов. – Что от Колчина?
   – Пока никаких результатов, – ответил Беляев. – Но мы не надеялись на быстрый успех. Решкин по дороге сообщил, что первую остановку его старший брат решил сделать в одной из гостиниц города Владимира. И не соврал. Есть запись в регистрационной книге. Колчин передал, что Сальникова и его невесту там хорошо запомнили. Они провели в городе двое суток. Максим много фотографировал, Татьяна сопровождала его. Обедали в одном из центральных ресторанов. Там Сальникова тоже запомнили: красивый иностранец с русской подружкой. Рассчитавшись за постой, выехали из гостиницы. Но мы знаем пункт следующей остановки Сальникова. Решкин утверждает – это Нижний Новгород. Сегодня спутники будут там.
   – А как там этот братец?
   – Колчин сказал, что работе он не очень мешает. Наших путешественников сопровождают три опытных оперативника, едут следом за ними, выполняют все поручения, чтобы Колчин не тратил время на ерунду. И, само собой, обеспечивают силовое прикрытие. В Нижнем наши опера поселятся в разных гостиницах «Заречная», «Октябрьская» и «На Ильинке». В случае необходимости эти люди будут рядом с ним.
   Антипов достал очки и протер стекла платком. Беляев поднялся, вставил кассету в видеомагнитофон. Взяв пульт, сел на прежнее место, нажал кнопку «пуск». На экране появилась серая рябь, пошли горизонтальные полосы, из динамиков донеслось змеиное шипение. Наконец в кадре появился Максим Сальников, он сидел на венском стуле с гнутой деревянной спинкой. Слегка подавшись вперед, положил запястья, скованные наручниками, на колени. В правом нижнем углу экрана можно разглядеть дату съемки и время, семь вечера, запись сделана пятнадцатого августа. На Сальникове черный свитер и неопределенного цвета мятые штаны. Снимали в темном помещении, в подвале или погребе. Горела тусклая лампочка, подсветка, установленная на камере, оказалась слишком слабой. Лицо казалось желтым, под левым глазом расплылся овал синяка. На скуле ссадина, а нос распух, сделался сизым и повис, как у старого пьяницы.
   – Мне очень жаль, что я втравил Татьяну, а теперь и тебя, отец, в это сомнительное приключение, – Максим говорил медленно, с усилием подыскивая нужные слова. – Но, думаю, плохое рано или поздно кончается. Как говорится, и это пройдет. Мне хочется снова стать свободным человеком. Хочется уехать отсюда, куда глаза глядят. Снова оказаться в Париже, в своей квартире. Прилечь на софу, достать с нижней книжной полки томик Александра Блока. Отправиться в гараж, взять в руки инструменты. И наконец довести до ума тот старый кабриолет «Гольф», который купил еще два года назад. Ну, ты помнишь эту машину. Славная. У меня есть…
   По экрану пошли волнистые зигзаги, голос пропал.
   – Эта часть записи оказалась утерянной, – пояснил Беляев. – Кусок вырезанной ленты мы так и не обнаружили. Обратите внимание, как он говорит, едва языком шевелит. Зрачки глаз сужены, радужка блестит, усиленно потовыделение. Вялый и сонный. Максиму, видимо, колят лошадиные дозы транквилизаторов или наркоту.
   Изображение снова появилось. Максим продолжал говорить. На заднем плане у кирпичной стены сидела женщина, одетая в голубое платье и серую кофту. Женщину можно было назвать миловидной, даже красивой, если бы не темно землистый цвет кожи и не синяк в пол-лица. Стальных браслетов на руках нет, но левая нога прикована длинной цепью к торчащему из стены кольцу. Женщина, сидела, не двигаясь, опустив взгляд.
   – Я очень устал за последние дни, – Сальников поднял скованные руки и вытер испарину, выступившую на лбу. – Но, отец, теперь, ты знаешь, как нас отсюда вытащить. Расплатись с этими людьми, собери деньги…
   Изображение снова поплыло. Пару минут Антипов сидел, глядя в серый экран, нетерпеливо хлопая себя по колену. Но вот динамики зашипели, изображения по-прежнему не было, но появился голос Максима.
   – Крепко обнимаю, отец. И очень на тебя рассчитываю. Но, если больше не встретимся, прости за все. И не горюй.
   – На том утерянном куске пленки что-то важное, – сказал Антипов.
   – Все могло ограничиться просьбами и мольбами о спасении.
   – Может нам все-таки поговорить с отцом Владимиром начистоту? Сделать его союзников в нашей работе, предложить ему деньги для выкупа Максима?
   – Только все испортим. Он боится за жизнь сына, поэтому не пойдет на сотрудничество.
//-- * * * --//
   Беляев вставил в видеомагнитофон вторую кассету, экран телевизора засветился. Похоже, снимали все в том же подвале, где сейчас держат Сальникова с невестой, только на этот раз освещение ярче. Возле деревянного столба стоял голый по пояс мужчина со связанными за спиной руками и ртом, заклеенным полосками пластыря. На вид лет сорок с гаком, худой и жилистый, лицо и руки по локти дочерна загорелые, а грудь бледная, как простыня. Пегие, давно не знавшие мыла волосы, всклокочены, кажется, они встали дыбом от страха. Глазами, вылезшими из орбит, человек пялился в камеру, мотал головой из стороны в сторону и мычал.
   В кадре появилась спина другого человека, одетого в черный кожаный жилет на голое тело, на уровне пояса завязки фартука, на голове то ли черный вязаный чулок, то ли шапочка по самую шею. Палач, не произнеся ни звука, наотмашь ударил пленника кулаком, с зажатым в нем вентилем от пожарного крана. Отошел в сторону и снова ударил, на этот раз снизу вверх, под нижнюю челюсть. Жертва замычала громче. Из щеки, рассеченной поперек, глубоко, до самых зубов, потекла кровь. Челюсть съехала на бок, деформировалась. По экрану пошли полосы.
   – Человека медленно убивают перед объективом камеры, – сказал Беляев. – Снято для устрашения отца Владимира. Жертву выбрали случайно. Возможно, он какой-нибудь приезжий строитель, сезонный рабочий.
   По экрану снова пошли полосы. Появилось изображение, но тусклое. Антипов наклонился вперед. Палач хлестал свою жертву цепью поперек торса, оставляя на груди и животе кровавые отметины. К концу цепи прикрепили грузило, по виду килограммовую гирьку. Человек захлебывался слизью, сочащейся из носа, но не терял сознания. Палач намотал цепь на кисть руки, отвел плечо назад, и ударил, как молотом, кулаком в грудь. Кажется, этот чудовищный по силе удар должен выбить из тела душу. Голова пленника дернулась, он повис на ремнях. На объектив попала капелька крови. В следующую секунду беднягу окатили холодной водой из ведра. Он пришел в себя и замычал, как корова на бойне.
   Кровь, смешанная с водой, стекали под решетку в бетонном полу. Палач не терял времени, вытащил из-за пояса отвертку и от пояса нанес жертве удар в живот. И снова полосы и рябь по экрану. Когда изображение появилось вновь, жертву было трудно узнать. Левый глаз вытек, тело превратились в сплошное дырчатое месиво из мяса и кожи. Человек висел на ремнях, не подавая признаков жизни, палача в кадре не было. Видимо развязка истории уже наступила. Мужчина скончался от большой кровопотери, когда с него спустили брюки и оскопили. Беляев нажал кнопку «стоп».
   – Там дальше покажут женщину, – сказал он. – Ну, в сравнении с этим горемыкой ей досталась легкая смерть. Ей вскроют живот от ребер до лобка. А потом перережут горло. Будете смотреть?
   – Ты что, думаешь, я таких видов не видел? Жалеешь старика?
   – Никак нет. Толку от этого просмотра никакого. Рот жертвы забит тряпкой и заклеен. Палач не сказал ни слова во время казни, не издал ни звука. На голых руках нет татуировок, характерных родимых пятен или шрамов. Ни малейшей зацепки, которая бы помогла идентифицировать личность.
   В зал вошел дежурный офицер, одетый в штатское. Бесшумными шагами он подошел к Антипову, наклонившись, что-то прошептал в ухо. Генерал, отпустив офицера, повернулся к Беляеву.
   – Твоя взяла, просмотр отменяется, – Антипов не смог скрыть вздох облегчения. – Только что наш отец Владимир по телефону заказал авиабилеты до Парижа. На завтрашний рейс, эконом-класс.
   – Что это значит?
   – Вот и я хотел бы знать: что все это значит?

Глава 8

   Нижний Новгород. 19 августа
   Телефонный звонок заставил Колчина открыть глаза. Сев на кровати, он протянул руку и снял трубку.
   – Слушаю.
   – Это дежурный администратор, – женщина говорила заспанным голосом. – Звонят из вытрезвителя. Хотят с вами поговорить. Соединить?
   – Вы не ошиблись?
   Колчин взял с тумбочки часы и посмотрел на циферблат: пять часов утра. Это что, сон, продолжение ночного кошмара? Или неудачная шутка?
   – Соединяйте, – в трубке что-то щелкнуло.
   – Дежурный смены старший лейтенант Горобцов, – кажется, мужчина на другом конце провода не расположен к юмору. – Вы друг Олега Решкина?
   – Не совсем. То есть…
   – К нам попал человек, назвавшийся Решкиным, вашим лучшим другом, – сказал лейтенант. – Мы пробили его по ЦАБу, ну, по центральному адресному бюро. В нашем городе человек с таким именем не проживает.
   – Да, да, Решкин мой друг, – слово «друг» Колчин выдавил из себя с усилием. – Мы туристы.
   – Хорошо, – смягчился лейтенант. – Тогда приходите до шести утра.
   – Почему так рано? Я бы не возражал, если бы он погостил у вас целый день, до самого вечера. Пусть отоспится, придет в себя и все такое.
   – Мы вытряхиваем отсюда алкашей не позднее шести тридцати. Не забудьте его паспорт и деньги, потому что в бумажнике вашего друга нет ни копейки. Если не успеете до шести, отправим его в изолятор временного содержания. На предмет проверки в совершении какого-либо преступления. Вытащить Решкина оттуда будет труднее.
   – Надо заплатить штраф?
   – Не штраф, это плата за услуги.
   Лейтенант назвал адрес, сообщив, что от гостиницы до вытрезвителя десять минут пешим ходом. Колчин выругался, встал и натянул брюки. Через пять минут он спустился в холл, разбудил администратора, дремавшего за стойкой, и попросил ключ от четыреста второго номера.
   – Там живет мой друг. Ну, по поводу, которого звонили из милиции, мне нужен его паспорт.
   – А что случалось?
   – Человек перешел улицу в неположенном месте. Надо заплатить штраф, а денег при себе не оказалось.
   – Поэтому его отправили в вытрезвитель? – усмехнулась женщина, поправляя прическу.
   Колчин беспомощно развел руками, мол, чего в жизни не бывает. Администратор сурово покачала головой, сняла ключ с крючка и положила на стойку. Убогому вранью постояльца она не поверила. Поднявшись наверх, Колчин открыл дверь. Темно серые предрассветные сумерки, пробиваясь сквозь легкие занавески, медленно вползли в номер, пахло сивухой, на столике у окна выстроилась батарея пивных бутылок, пепельница, переполнена окурками, под столом початая бутылка водки. Вчерашним вечером после ужина в ресторане, Решкин сказал, что устал, мертвецки хочет спать. Посидел в своем номере, балуясь пивом, но быстро заскучал в одиночестве и отправился на поиски развлечений, которые закончились в вытрезвителе.
   Паспорт, поверх которого лежала пачка презервативов и пакетик с анашой, нашелся в тумбочке. Вскоре Колчин шагал по пустым улицам, на ходу размышляя о делах, которые сулит новый день.
//-- * * * --//
   Накануне удалось выяснить, что Сальников проживал в этой гостинице, видимо, вычитал в буклете, которые пачками пылятся в холле на первом этаже, что отель – самое уютное гнездышко для усталых путников и всех влюбленных. На вкус Колчина уюта гостинице немногим больше, чем в ночлежке для бродяжек. Но раз уж тут оказался, надо извлечь пользу из своего положения. Сальников, наметив Нижний Новгород как место для съемок, рассказывающих о российской провинции, собирался пробыть в городе неделю или того дольше. Однако, судя по записям в книге регистраций, провел в двухместном полулюксе всего две ночи. Утром вместе со своей женщиной съехал неизвестно куда.
   В других городских гостиницах человек с такой фамилией не зарегистрирован. Морги, где ждали опознания криминальные трупы, больницы, куда могли бы доставить пострадавших в бессознательном состоянии, – проверены. Дорожных происшествий, где бы засветился «Форд Эксплорер» изумрудного цвета с иностранным номером, не случалось ни в городе, ни в области. Правда, удалось найти гостиничную уборщицу, слишком любопытную и памятливую, с феноменальным слухом и к тому же не избалованную деньгами. Просто из любви к живому художественному слову, не помышляя о чаевых, она в лицах очень образно пересказала ссору между парочкой, мужчиной и женщиной. Ссору якобы случайно услышанную в тот момент, когда тетя Маруся чистила плевательницу, стоявшую возле приоткрытой двери в семьсот десятый номер.
   Мужчина был явно не в настроении, а женщина, спорившая с ним, тоже не хотела уступать. «Но ведь мы даже не успели посмотреть город, я никогда не была здесь, – в голосе женщины слышалась нотка обиды. – И для тебя работы непочатый край. Сфотографируй Нижегородский кремль, здание музыкального музея, театра, Дом фольклора». «Темы, которые ты предлагаешь – дешевка низшей пробы. Они не годятся даже для настенных календариков или путеводителей, – мужчина повысил голос. – Для моей выставки и для альбома вся эта ерунда, кремль и памятники, не нужны. Требуется нечто другое. Русская провинция в ее первозданном виде. Простые люди, галерея портретов. Вот это будет в точку». Дальше тетя Маруся поняла разговор плохо, дверь в номер захлопнули перед самым ее носом, спасибо не прищемили. Постояльцы еще долго вяло переругивались и спорили.
   «Может быть, в разговоре они упоминали какое-то имя или название? – чтобы оживить угасающую память уборщицы, Колчин достал бумажник. – Имя. Ну, вспомнили?». Не отрывая взгляда от роскошного портмоне, тетя Маруся облизнусь. «Не называли они имен, – уборщица хорошо понимала, что честность когда-нибудь доведет ее до нищеты, но солгать не смогла. – Правда… Я уж не знаю, название это или что другое. Тот мужик несколько раз повторил слова „волжские дали“. Есть такие шоколадные конфеты». Колчин отслюнявил пару купюр и показал уборщице, пораженной щедростью гостя, фотографии Сальникова и его невесты. «Они самые, – кивнула любопытная баба, запихивая деньги в лифчик. – Она такая складная, вся из себя, фигуристая. Другой мужик с такой девчонкой в номере закроется и неделю не выходит. А у этого голова забита черт знает чем. Фотографии… Тьфу, да пропади они пропадом».
   Следующий час Колчин провел в своем номере, заперевшись изнутри, включив портативный компьютер, он выяснил, что словосочетание «волжские дали» понравилось не только кондитерам, выпускающим одноименные конфеты. В городе и области мирно уживались два ресторана с таким названием, летнее кафе, чебуречная, комбинат бытовых услуг и дом отдыха, расположенный примерно в тридцати километрах от центра. Заезды отдыхающих по пятницам, отъезд в воскресенье. Но все желающие могут на месте купить путевки и жить в прекрасном четырехэтажном здании со всеми удобствами весь остаток лета и осень. Возможно, уборщица ослышалась. Но проверить эти «Дали» все-таки нужно, а тридцать километров для бешеного пса не крюк. Он отправил в Москву короткое донесение и закрыл компьютер. Сегодня же Колчин выедет на место, а там разберется.
//-- * * * --//
   Вытрезвитель помещался в двухэтажном здании еще купеческой постройки, отгороженный от мира бетонным забором, вдоль которого росли чахлые деревца. Ворота распахнуты настежь, на дворе милицейский «газик», напоминающий мятую консервную банку. Поднявшись на три ступеньки крыльца, Колчин нажал кнопку звонка, через секунду лязгнул замок. Толкнув железную дверь, Колчин оказался в узком коридоре, который заканчивался в помещении дежурной части. За деревянной стойкой, сидел лейтенант, видно, тот самый, что звонил в гостиницу. Еще один милиционер, немолодой сержант, пристроился на диване возле зарешеченного окна и, позевывая в литой кулак, переворачивал страницы засаленной книжки.
   – Я по поводу Олега Решкина.
   Колчин положил на стойку паспорт.
   – Приведи задержанного. И одежду выдай.
   Лейтенант привстал со стула, махнул рукой сержанту, мол, действуй, а не ворон считай. Сам углубился в изучение паспорта. Горобцов внес запись в журнал регистраций, заполнил квитанцию и огласил сумму, которую предстояло заплатить за вытрезвление гражданина. Колчин выложил деньги.
   – Мой приятель ничего не начудил? Случайно не разбил витрину или чью-то физиономию?
   – Если бы разбил, мы встретились в суде, – ответил лейтенант, пересчитывая деньги. – Он был настолько пьян, что стоял, привалившись к фонарному столбу.
   – Надо же, как его угораздило, – Колчин щелкнул себя пальцем по горлу. – Не рассчитал свои силы. Впрочем, с кем не бывает.
   – Со мной почему-то не бывает.
   Милиционер снял фуражку и снизу вверх настороженно посмотрел на посетителя, видимо заподозрив его в либеральном отношении к пьяницам.
   – Кстати, – Колчин добродушно улыбнулся. – У меня приятель дней десять назад останавливался в той же гостинице, где сейчас живу я. Мы договорились вместе порыбачить. Я привез снасти и все остальное. А мой друг съехал неизвестно куда. Теперь не знаю, где его искать. У меня возникла шальная мысль: не воспользовался ли он услугами вашего заведения.
   Колчин достал фотографию Сальникова в обнимку с невестой.
   – Вам не доводилось видеть этого человека?
   – Не могу же я запомнить в лицо каждого ханыгу, – лейтенант внимательно, щуря глаза, смотрел на фотографию. – В мою смену такого не было. А женских вытрезвителей в городе вообще нет. Пьяные бабы проводят ночь в обезьянниках изоляторов временного содержания. Это, конечно не отель. Но все лучше, чем быть изнасилованной и убитой на улице.
   – Может быть, посмотрите в журнале, а? Не в службу, а в дружбу. Моего друга зовут Максим Сальников. По национальности русский, но подданный Франции.
   – Это можно. Пожалуйста, хоть сами посмотрите, – сменив гнев на милость, лейтенант положил на стойку журнал регистраций. – Иностранцы к нам не попадали. Если бы произошел такой случай, мне рассказали.
   Колчин, перевернул несколько страниц, пробежал взглядом по строчкам, поблагодарил Горбцова за любезность и вернул журнал.
   – Ваш друг любил выпить?
   – Только легкое пиво и немного коньяка. Но это русское гостеприимство, хлебосольство… Не удивлюсь, если Сальников после обильного застолья проснулся в вытрезвителе. Я по специальности фармацевт, знаю, как водка действует на людей, не готовых к возлияниям.
   – В милицию заявление подавали? Ну, об исчезновении человека?
   – Такое заявление не примут. Факт исчезновения не доказан.
   – Вы правы. Летом исчезает слишком много людей. А потом они чудесным образом находятся. Живыми и здоровыми.
   Колчин обернулся, услышав за спиной тихие голоса. В помещение дежурки вошел Решкин, уже одетый, в сопровождении того самого сержанта. Помятый и несвежий, Решкин глядел на своего спасителя, как побитая собака, тяжело вздыхая и шмыгая носом, давал понять, что вину сознает и после опохмелки готов исправиться. Подойдя к стойке, расписался в какой-то бумажке, дескать, претензий не имею, все вещи возвращены в сохранности. И следом за Колчиным вышел из помещения. Обратной дорогой, продолжая вздыхать и оступаться на ровном месте, Решкин плелся за следом и шепотом самому себе жаловался на жизнь и произвол, творимый ментами.
   – Иди в номер, переоденься и прими душ, – Колчин вложил в ладонь Решкина ключ. – Через полчаса мы прокатимся.
   – Валера, может, вы один прокатитесь? А я бы поспал немного. Стыд, какой… Господи, что бы сказала моя бедная мамочка, царство ей небесное? – Решкин вытер хмельную слезинку. – Пожалуй, ничего не сказала. Накатила стакан наливки. И на боковую.
   – Что бы ни сказала твоя мамочка, одного я тебя в гостинице не оставлю. Иначе очутишься в спецприемнике для бродяг. Вытащить человека оттуда трудней, чем из трезвяка. Собирайся.
   Колчин вернулся в номер, вытащил из сумки мобильный телефон со встроенным скремблером, защищавшим от прослушки, набрал номер одного из оперов, помогавшим ему в Нижнем Новгороде.
   – Володя, есть поручение, – сказал он. – Мы с моим подопечным отправляемся в дом отдыха «Волжские дали», примерно в тридцати километрах от города. Вернемся завтра к вечеру, часам к шести. До этого времени мне нужно все знать о дежурном смены местного вытрезвителя лейтенанте Александре Горобцове.
   Колчин назвал адрес трезвяка.
   – Что именно вас интересует?
   – Все, абсолютно все. Семейное положение, где живет, как с деньгами, есть ли любовница, долги, играет ли в карты. Ну, ты понимаешь. Постарайся выяснить, что за порядки в этом вытрезвителе. А именно: были случаи исчезновения людей, которые воспользовались услугами борцов за трезвость. Работа большая, подключи своих парней, и не жалей казенных денег. И еще. Следует проверить, не продавался ли за последние десять дней на автомобильном рынке «Форд Эксплорер» Сальникова.
   – Что, появился след?
   – Пока только предположение. Очень зыбкое.
//-- * * * --//
   До дома отдыха «Волжские дали» езды на доброй машине всего ничего. Колчин, сверяясь с картой, быстро нашел дорогу. На заднем диване разметался Решкин, он спал как ребенок, причмокивая губами и пуская слюну. Когда джип въезжал в ворота, Олег неожиданно проснулся и озвучил мысль, которая не давала покоя все утро.
   – Менты совсем совесть пропили, – сказал он. – Вчера вечером у меня был полный лопатник денег, а теперь там вошь на аркане. И еще за мифические услуги содрали, что б их вырвало, сук.
   Прекрасным зданием со всеми удобствами оказалась невзрачная кирпичная коробка, сложенная торопливыми шабашниками и обнесенная деревянным забором. К основному корпусу пристроили стекляшку столовой, напоминающей аквариум с немытыми стенками. Оставив машину на пустой стоянке, спутники вошли в холл, остановились перед стойкой администрации, заполнили регистрационные карточки. И долго ждали появления, как значилось на табличке, старшего администратора Лидии Петровны Скоковой. Наконец пришла женщина средних лет с золотой мушкой на щеке, приклеенными ресницами и такой высокой прической, будто волосы она все утро взбивала миксером. Если администратор и удивилась, что в «Волжские огни» в будний день пожаловали два хорошо одетых мужчины из самой Москвы, то виду не подала.
   – Нам, пожалуйста, один двухместный номер, – сказал Колчин. – Желательно с видом на Волгу.
   – Один на двоих? – женщина, сморгнув длинными ресницами, посмотрела на Колчина поверх очков. – Сейчас у нас есть одноместные номера, разница в цене мизерная. Сущие копейки. Кроме того, в двухместных номерах нет вида на реку. По ту сторону только забор и поляна, заросшая лопухами. Первобытный пейзаж.
   – Сойдет и поляна, – не сдался Колчин. – Нам нужен именно двухместный номер. Понимаете?
   Администратор на секунду глубоко задумалась. Наконец ее озарило.
   – А, теперь, кажется, понимаю.
   Скокова обвела внимательным взглядом Колчина и его спутника, многозначительно улыбнулась, давая понять, что она человек широких либеральных взглядов и к однополой любви относится терпимо.
   – Наверное, гости из Москвы у вас не часто останавливаются? – Колчин положил на стойку паспорта.
   – Из Москвы? Обижаете, – патриотически-настроенная администратор надула губы. – У нас недавно даже гражданин Франции останавливался. И пришел в тихий восторг. Вот так. От природы, погоды и всего такого прочего.
   – Из самой Франции?
   Колчин, не рассчитывавший на скорую удачу, от удивления задержал дыхание. Он вручил Решкину ключ от номера, наказал не прикасаться к початой бутылке, лежавшей в чемодане, не ходить в буфет за пивом, а ждать его наверху. Сам наклонился к дорожной сумке, расстегнув «молнию», поставил на стойку флакон духов «Кашарел».
   – Конечно, я не француз, – сказал он. – Но в женской парфюмерии немного разбираюсь. Запах духов – очень изысканный.
   – Это мне? – на этот раз удивилась Скокова.
   Через двадцать минут Колчин узнал все, что даже не мечтал узнать, направляясь сюда. Мужчина по имени Максим Сальников, предъявивший при регистрации паспорт гражданина Франции, и его подружка Татьяна Гришина поселились здесь одиннадцать дней назад в единственном номере люкс, заплатив вперед за неделю. Это были очень воспитанные господа, с манерами, умеющие одеваться и достойно держать себя. Одно слово, порода. Когда они первый раз вышли в столовую, даже повара побросали работу, чтобы взглянуть на эту парочку. Мужчина увлекался фотографией, весь вечер он провел на воздухе, вытащил с собой целую сумку аппаратуры, камеры, объективы и даже штатив. Темно багровый солнечный шар медленно садился за лесом на том берегу реки, оставляя на мертвой зыби красную дорожку, у воды сидел одинокий рыбак, разложив удочки на рогатках. Клев был так себе. Но Сальникова эта картинка вдохновила. Он вернулся в корпус, когда стемнело, и пребывал в прекрасном настроении, даже на ужин не пошел. Сказал, что сыт еще с обеда.
   Со своей красоткой заперся в номере и, обвешенный фотокамерами, снова появился в холле ни свет, ни заря. Он где-то пропадал до обеда, вернулся уставшим, будто пешком исходил весь дальний лес. Около пяти часов вечера на стойке администратора зазвонил телефон. В доме отдыха всего одна телефонная линия, в номерах телефонов нет. Как правило, постояльцам, если им звонят из города, администрация не разрешает пользоваться служебным аппаратом. Если хочется поболтать, в холле установлены три таксофона. Но тут случай особый.
   В тот вечер выпало дежурить Скоковой. Она вежливо поинтересовалась, кто беспокоит постояльца и что ему передать. «Мне он нужен срочно, по делу, – мужчина говорил глухим отрывистым голосом. Впечатление такое, будто телефонную мембрану прикрывали носовым платком. – Если вас не затруднит, позовите его. Я подожду, сколько надо». Скокова возражать не стала, вылезла из своего закутка, поднялась лифтом на четвертый этаж, постучала в дверь. Сальников, одетый в спортивный костюм, сидел перед столиком, на котором стояла вазочка с печеньем и бутылка породистого коньяка. Кажется, парочка отмечала какое-то событие или дату. Скокова передала просьбу звонившего. И вместе с Сальниковым спустилась вниз.
   Разговор продолжался недолго. Максим отвечал односложно: «Да, да… Понимаю… Очень странно. Я ни от кого не жду посылку. Может быть, это ошибка? Моя фамилия Сальников. Проверьте еще раз». Когда он положил трубку, лицо оставалось напряженным. Он секунду постоял в раздумье и сказал, что они с подругой должны срочно выехать в город, вернутся сегодня же вечером, в крайнем случае, завтра утром. Ни вечером, ни утром Сальников и Гришина не появились. Их чемоданы с вещами и фотокамеры остались в запертом номере.
   На следующий день позвонил мужчина, который представился референтом какой-то крупной западной фирмы, где по договору работает Сальников. Якобы референт уполномочен передать просьбу бывшего постояльца. Оставленные вещи упаковать в чемодан и оставить в камере хранения дома отдыха, если такая имеется, или в какой-нибудь подсобке. Максима срочно отозвали в Москву для заключения финансового соглашения. Но он обязательно вернется через неделю, в крайнем случае, через две недели.
   – Я записала название фирмы и фамилию референта на отрывном листке. Но бумажка где-то затерялась. Возможно, выбросила уборщица. Фамилия… Кажется, Жуков. А вот название фирмы не вспомню, что-то на французский манер.
   – И где же сейчас вещи Сальникова?
   – У нас здесь воров нет. Чемоданы и сумка с аппаратурой в кабинете заместителя директора по хозяйственной части. Лежат на антресолях и ждут хозяина.
   Колчин поднялся в номер, толкнул приоткрытую дверь. На подоконнике – пустая бутылка, которую успел-таки прикончить Решкин. Из пепельницы торчал мундштук скуренной папиросы, а по номеру плавал сладковатый запах анаши. Сам обитатель вытрезвителя, раздетый до трусов, даже не сняв с кровати, покрывало, валялся на боку и сопел в обе дырочки. Открыв окно настежь, Колчин, повесил брюки и пиджак на спинку стула, растянулся на соседний кровати. Подложив ладони под голову, он смотрел в потолок, слушал монотонное сопение соседа и думал, что администратор Скокова права: следовало поселиться в отдельных номерах, за Решкиным все равно не углядишь, а перевоспитывать этого хмыря уже поздно.

Глава 9

   Нижний Новгород. 21 августа
   После развода с женой, случившегося около года назад, старший лейтенант Александр Горобцов, не без помощи бывшей супруги Евгении, строивший милиционеру жуткие козни, неудачно разменял общую квартиру. Пережив два гражданских суда, раздел имущества и множество мелких унизительных дрязг и скандалов с бывшей супругой, он оказался в большом минусе. Жена получила прекрасную двухкомнатную квартиру и спустя пару месяцев после развода выскочила замуж за адвоката, совладельца юридической фирмы. А спустя еще три месяца, съехавшись с этим плешивым уродом, переселилась в шикарные хоромы аж в восемь комнат. А несчастный Горобцов очутился в убогом домике на окраине города. Три небольшие комнаты, летняя веранда с прогнившими шаткими полами, за штакетником забора палисадник, заросший диким шиповником и какими-то сорными цветочками, название которых лейтенант не помнил.
   Впрочем, дом, – красивое название для этого курятника. Построенный лет сорок назад из негодного бросового материала, домишко медленно, но верно приходил в упадок, здесь кишели мыши, а стены грыз жучок. Окончательно испортила существование соседская собака, умеющая тявкать часами напролет без перерыва, она не давала спокойно спать ночами. По мере сил Лейтенант привнес сюда некое подобие уюта. Перевез от бывшей жены кое-какую мебель, купил спальный гарнитур, ковер и огромную вазу богемского стекла.
   К следующей весне Горобцов, попытается начать новую жизнь и выберется из этой помойки. Сделает косметический ремонт, чтобы сбыть дом каким-нибудь лохам, хачикам с центрального рынка, которые гоняются за новгородской пропиской. И возьмет подобающую цену, сам в убытке не останется, даже заработает на этой халабуде. Купит новую квартиру и, когда выпадет свободное время, через знакомых ментов вплотную займется теперешним мужем Евгении, устроит ему лично и его юридической шарашке такую веселую жизнь, распугает всех клиентов. Эти адвокаты, бумажные твари, перестанут думать о прибылях, поглощенные подсчетами убытков.
   А пока Горобцов ишачит в поте лица, устроившись сразу на две работы. Сутки дежурит в вытрезвителе, по окончании смены топает домой и отсыпается. К четырем вечера снова надевал форму и отправляется в офис коммерческой фирмы «Дикая магнолия», разбогатевшей на продаже женского белья и постельных принадлежностей. До одиннадцати ночи, пока не уходила последняя уборщица, он торчит на вахте. На следующий день смена в «Магнолии» начинается ровно в полдень и продолжается до восемнадцати ноль ноль. Этот сумасшедший ритм предельно спрессовывал свободное время милиционера и его частную жизнь. Женщина, с которой Горобцов состоял в интимных отношениях, не выражала восторга оттого, что ее любовник где-то телепается ночами, а днем пропадает в своем трезвяке, ей же достаются какие-то жалкие крохи его свободного времени. А плотской любви и вовсе нет. Он вечно уставший, сонный, да и относится к ней по-скотски: отвернется к стене и захрапит.
   Но женские капризы не в счет. Деньги то текли к Горобцову полноводной рекой, то бежали веселым ручейком, – а это главное. Сегодня Горобцов освободился, отдежурив в «Магнолии» по укороченной программе, на час раньше обычного. Он вышел на воздух, остановил какого-то чайника азербайджанца, выехавшего подработать, и назвал свой адрес. Водителю не хотелось переться на другой конец города, гробить машину на разбитых окраинных дорогах, но милиционер, очень приличный на вид и, что удивительно, трезвый в столь поздний час, обещал не обидеть, заплатить вдвое больше обычной таксы. Когда подъехали к частному дому в глухом переулке, освещенным одиноким фонарем, Горобцов даже не подумал выполнить свое обещание.
   – Спасибо за помощь милиции, – сказал он и уже собрался вылезать. Но тут водитель попытался робко возразить, напомнить о денежном долге. Горобцов покрыл его матом и добавил:
   – Еще одно слово, чурка долбанная, и ты у меня просидишь в кандее трое суток. Это как минимум. А твои безутешные родственники будут шастать по всему городу, и искать тебя, козел, с фонарями. Живого или мертвого. Ясно?
   – Ясно, гражданин начальник, – водитель вжал голову в плечи, будто опасался удара кулаком по макушке.
   – Ты подвез работника милиции, выполнил свой гражданский долг, – сказал Горобцов. – И еще смеешь клянчить у меня, у офицера, какие-то деньги? Ты знаешь, что бывает за такие вещи? И вообще у тебя совесть есть или ты ее съел вместе с дерьмом?
   Ясно, денег не видеть, как своих ушей, а в камеру можно запросто загреметь только потому, что твоя рожа не понравилась милиционеру.
//-- * * * --//
   Закончив воспитательную беседу, Горобцов с чувством исполненного долга вылез из машины. Открыл навесной замок на калитке, прошел палисадник и, поднявшись на крыльцо, протопал по веранде. Попытался зажечь лампочку над дверью, но та почему-то не загоралась. В кромешной тьме он долго не мог попасть ключом в щель, даже с досады пнул дверь ногой. Наконец ключ вошел в скважину, Горобцов очутился в тесной прихожей, повесил на крючок форменный китель и картуз с кокардой. Оставшись в милицейской рубахе грязно серого цвета, испорченной чернильным пятном от вытекшей ручки, присел на табурет, стал стягивать ботинки, разминать натруженные ноги.
   Весь день душу глодала тревога, не отпускавшая и сейчас. Накануне в вытрезвитель загремел некий Решкин, турист из Москвы, а наутро вносить плату за услуги явился фармацевт, якобы друг того пьяницы. И показал фотографию гражданина Франции Сальникова и его невесты Татьяной Гришиной, наводил справки, совал нос не в свое дело. Горобцов, постарался убедить фармацевта, что и духу француза не было в вытрезвителе, даже показал регистрационный журнал. Фармацевт внес деньги по квитанции и ушел, а душевное беспокойство осталось. Лейтенант сказал себе, что жизнь полна совпадений и странных казусов, а какой-то заезжий аптекарь в его городе никто, просто хрен на ровном месте: ни связей, ни знакомств, поэтому никакого вреда лично Горобцову этот обормот причинить не сможет. И доказать ничего нельзя, даже если этот жалкий поц потратит на свое частное расследование все сбережения, что отложил на старость.
   Лейтенант влез в вонючие шлепанцы, по коридору прошел на кухню, попил воды из чайного носика. Коридором прошел в гостиную, нашарив ладонью выключатель, врубил свет. И застыл на пороге комнаты. В кресле у окна, положив ноги на журнальный столик, сидел тот самый фармацевт, что накануне приходил в вытрезвитель. Сердце Горобцова екнуло, он открыл рот, поморгал глазами, не зная, что следует говорить в подобных случаях.
   – Вы… Вы как здесь оказались? – лейтенант набрал в грудь побольше воздуха и, не дождавшись ответа, рявкнул. – Немедленно вытряхивайся отсюда. Да я сейчас…
   Он задом шагнул в прихожую, где стоял телефон, но тут за спиной возник какой-то невзрачный тип в кепке. Человек ткнул Горобцова в шею стволом пистолета.
   – Полегче, лейтенант. Подними руки до уровня плеч. Замри. Так и стой.
   Человек, похлопав ладонью по карманам Горобцова, отступил на шаг. Колчин продолжал сидеть в кресле и чему-то нахально улыбаться.
   – Тогда в вытрезвителе ты соврал мне, будто никогда не видел Сальникова, – сказал Колчин. – Теперь я хочу услышать правду.
   – С чего вы взяли, что я вру?
   – Я знаю сто с лишним способов определить, говорит человек правду или лжет, – вежливо ответил Колчин. – Эта процедура занимает всего несколько секунд.
   Лейтенант стоял посередине комнаты, стараясь держаться достойно, сохранять внешнее спокойствие. Он пытался оценить свои шансы. Табельный пистолет сдан в оружейную комнату, в «Магнолии» Горобцов дежурит безоружный, вешая на пояс кобуру, набитую тряпками. Но в доме есть незарегистрированный ствол, в коробке из-под ботинок на антресолях пылится ТТ со снаряженной обоймой. Но как завладеть им, если тебя держат на мушке. Получалось, что положение Горобцова аховое, а шансы добраться до ТТ ничтожны. Кроме того, лейтенант, стоявший в собственной комнате с вытянутыми в стороны руками, выглядел глупо, комично. Как полоумный физкультурник, собравшийся на ночь глядя, сделать гимнастические упражнения.
   – Врущего человека выдают глаза, беспокойные руки? – лейтенант натянуто улыбнулся. – Или что-то еще?
   – С тобой все проще, – Колчин поднялся с кресла, подошел к Горобцову, встав от него на расстоянии шага, заложил руки за спину. – Ты не умеешь убедительно врать, хотя и стараешься. У меня все тот же вопрос: когда, где, при каких обстоятельства ты встретил моего друга?
   – К вашей история я не имею никакого отношения, – Горобцов почувствовал, что к нему возвращается дар речи. – И вашего друга я в глаза не видел. Не знаю, почему вы ко мне…
   Горобцов хотел закончить фразу словом «привязались», но не успел договорить. В следующее мгновение неизвестно откуда вылетел тяжелый кулак и врезался в верхнюю челюсть. Лейтенант даже не понял, с какой руки бил Колчин. Чудом устояв на ногах, он, взмахнул руками, отступил к платяному шкафу. И вдогонку получил второй удар, куда тяжелее первого. Лейтенант почувствовал, как подметки старых тапочек отрываются от пола. Спиной влетел в бельевой шкаф, выломал дверцы, и завяз где-то в темноте, в груде женского белья, что держала здесь подружка. Горобцов, встав на карачки, на четырех конечностях выполз из шкафа. Теперь он плохо ориентировался в пространстве.
   Чья-то рука стянула с головы женские трусики, купленные на распродаже в «Дикой магнолии». Лейтенант получил под ребра жестким рантом ботинка. Этот удар неожиданно поставил его на ноги. Горобцов метнулся в смежную спальню, но потерял ориентировку, снова наткнулся на чей-то кулак, влепился лицом в ковер, висевший на стене. И получил кулаком в затылок. Подняв руки, лейтенант сжал пальцы, повис на ковре, сорвав его со стены, плюхнулся на пол, и огреб встречный удар в лицо подметкой башмака. Но ему не дали упасть, кто-то схватил Горобцова за шиворот рубашки, вторая пятерня вцепилась в волосы и дернула вверх, как лебедка подъемного крана.
   Что-то тяжелое ударило в живот и плечо. Совершив в воздухе сумасшедший пируэт, Горобцов снес ногами верх стекленной горки, забитой дорогой посудой и ценными вещицами. И снова ему не дали возможности передохнуть на полу хоть несколько коротких секунд. Лейтенанта вновь поставили на ноги, подняв вверх за ремень форменных штанов. И толкнули в грудь с такой нечеловеческой силой, что он, как тяжелый таран, врезался в трухлявую стену, изъеденную жучком, проломил ее, будто перегородка была сбита из гнилого картона, и оказался на полу в спальне. Сверху посыпалась какая-то труха, прошиб запах плесени и гниения. Горобцов успел подумать, что после этого погрома за дом не удастся взять и половину цены, на которую он рассчитывал, даже последний палаточник с рынка не согласиться купить эти жалкие руины. А гостиный гарнитур можно пустить на дрова. Эта мысль сверкнула как молния и исчезла во мраке ночи.
   В следующее мгновение, лейтенанта приподняли и бросили на кровать, ножки которой, затрещав, подломились, надвое разломилась полированная спинка из карельской березы. Люстра закачалась под потолком, слетела с крюка, повиснув на проводах, замигала лампочками. За ноги лейтенанта стянули с испорченной кровати, кто-то засадил кулаком по ребрам, кто-то въехал в ухо. Горобцов не думал о защите, уже не мог даже закрыться предплечьями от ударов, не мог крикнуть, потому что ему не хватало воздуха. Левый глаз заплыл, а правый видел какую-то бессвязную мозаику из предметов и мутных человеческих образов. Жестокий прямой в челюсть, отбросил его к зеркальному трюмо. На лету Горобцов выплюнул пару выбитых зубов, раздавил спиной зеркало, брызнувшее острыми осколками, смахнул огромную вазу богемского стекла.
   Сердце опускалось куда-то в желудок, потом подскакивало и стучало возле самого горла. Горобцов харкнул кровью, решив, что через несколько минут его забьют до смерти, сотрут в утиль, в порошок. И спасения нет. Свет в глазах померк, показалось, в правое ухо с разворота саданули кувалдой.
//-- * * * --//
   Горобцов пришел в себя через несколько минут, когда на его физиономию полилась струйка холодной воды из графина, воды, которой он изредка поливал засыхающий фикус. Опираясь на руки, лейтенант оттолкнулся ладонями от пола, сел, тихо застонав, осмотрелся по сторонам. По воздуху летал пух, вылезший из разодранной ногтями подушки. Разрушения в доме выглядели совершенно ужасающими. Платяного шкафа, стоявшего в гостиной, как такового больше не существует, его место заняла груда поломанных досок вперемежку с тряпками любовницы. От стеклянной горки чудом сохранилась нижняя часть. Но хуже всего выглядели стены. Два огромных пролома, справа и слева, в которые запросто пройдет лошадь. Второй пролом, в стене между спальней и кухней, вообще неизвестно когда появился. Кажется, Горобцов таранил стену лишь единожды. Впрочем, много он мог просто не помнить…
   Лейтенанта штормило, подкатывала тошнота. Перед глазами расплывались темные круги, при каждом вздохе острая боль прокалывала поврежденные ребра. А в башке творилось что-то невообразимое. Ощущение такое, что голову оторвали, а затем пришили на место. Но не совсем удачно. Мокрая рубашка в кровавых разводах прилипла к телу, а вода все лилась и лилась за шиворот. Грозной тенью нависал какой-то человек, то ли убийца, выдававший себя за фармацевта, то ли его напарник. Сил поднять голову не было. Лейтенант опустил взгляд и почувствовал, как вдоль позвоночника, промчалась стайка муравьев, больших и холодных как лед.
   Пока он был в забытьи, чертов аптекарь разрезал брючный ремень, расстегнул «молнию» и спустил штаны вместе с трусами до самых колен. Рука в хозяйственной перчатке из толстой резины крепко держала Горобцова за пенис, в другой руке аптекарь сжимал нож-бабочку с двойной заточкой. И уже сделал первый пробный надрез на кожице у самого основания члена. Кровь из ранки капала на доски пола.
   – Сальникова и Гришину доставили в вытрезвитель дней десять назад, – выдавил из себя лейтенант. Распухший язык едва шевелился. – Вернее так… После обеда, ближе к вечеру, к нам заехали два оперативника местного ОВД. Они сунули мне пятьсот баксов и сказали, что примерно через часа на стоянке гостиницы остановится джип «Форд Эксплорер», из машины вылезет мужчина. Его надо задержать и доставить к нам. Всего-то и дел. И это за такие деньги. Я был дежурным смены… Я был дураком… Вы меня убьете?
   – Все зависит от того, что ты скажешь, – ответил Колчин. – Ты уже убедился, что врать – только себе хуже делать. Одно слово лжи, и… Ты знаешь, что случится дальше. Через час на этом месте будет пепелище и обгоревший до неузнаваемости труп, лишенный мужского достоинства.
   – По… Понял, – Горобцов проглотил застрявший в горле комок. – В тот день со мной в вытрезвители находились еще три милиционера, фельдшер и уборщица. И еще водитель экипажа службы доставки. Ему досталось две сотни. Пожалуйста, уберите нож. И дайте воды. Иначе я не смогу говорить.
   Колчин сложил ножик-бабочку, стянул резиновые перчатки и сунул в дрожащую руку лейтенанта пластиковую бутылку, на дне которой плескалось два глотка ржавой воды.
   – Теперь говори.
//-- * * * --//
   Через полчаса Горобцов лежал в спальне, чутко прислушиваясь к шагам в прихожей. Это фармацевт и его помощник, топая башмаками, неторопливо покидали дом. Горобцов приподнялся, привалившись спиной к матрасу разломанной двуспальной кровати, перевел дух. Голова гудела, как перегревшийся паровой котел, сил не осталось даже на то, чтобы встать, пройти в ванную и прилепить к поцарапанному ножом члену полоску антисептического пластыря. Пока он даже не способен натянуть спущенные штаны.
   Горобцов подумал, что нападение на офицера милиции, причинение ему побоев и порча имущества, – серьезное преступление. И надо бы позвонить куда следует, пока эти твари не ушли далеко. Но тут же отмел эту глупейшую мысль. Он слишком хорошо знал, как действует неповоротливая милицейская машина. Пока примут меры, сообщат на все посты приметы нападавших, пройдет часов десять, не меньше. Преступников и след простынет. А в одну прекрасную ночь Горобцов заживо сгорит в этом курятнике.
   Но дело обернется плохо, даже если бандитов каким-то чудом задержат. Тогда в ходе следствия Горобцову придется объяснить многое, отвечать на вопросы, которые он совсем не хочет слышать. Глядишь, за ходом судебного заседания он будет наблюдать через прутья клетки, установленной в зале. Лучше так: милицию он вызовет часа через два, сообщит, что неизвестные в масках напали на него. Били смертным боем до тех пор, пока Горобцов не сказал, что сбережение, заработанные праведным трудом, хранятся в нише за кухонной полкой. Не очень убедительно, но это лучше, чем правда.
   Шаги удалялись, вот бандиты протопали по веранде, но почему-то остановились. Послышались тихие голоса. Лейтенанта передернуло от мысли, что бандиты могут передумать и вернуться, решив не оставлять живого свидетеля. Лейтенант, не двигаясь с места, прислушался, кажется, правое ухо слышит куда хуже левого. Топот ног на веранде. Несколько глухих ударов. Кажется, с разворота лупят подметкой ботинка по дереву. Точно, бьют по двум столбам, поддерживающим крышу веранды. Удары стихли, но уже через секунду Горобцов вздрогнул он оглушительного грохота. Столбы, прогнившие снизу, не выдержали. Крыша обвалилась, лопнули застекленные рамы, поползла вниз, обрушилась шиферная кровля.
   – Господи, – прошептал Горобцов, чувствуя, что слезы снова наворачиваются на глаза. – Господи…
   Других слов он не мог вспомнить.

Глава 10

   Париж, пятнадцатый округ 22 августа
   Отец Владимир Сальников не заглядывал в парижскую квартиру сына около полугода, с того времени, когда Максим приезжал сюда на две недели из Брюсселя улаживать какие-то дела с издательством, заключившим договор на выпуск альбома фотографий «Неизвестная Россия». Ничем непримечательный восьмиэтажный дом в три подъезда, построенный полвека назад, находился на узкой улице неподалеку от станции метро Лоюрмель. Времена, когда в доме жили респектабельные буржуа, ушли в прошлое. Теперь здесь поселилось много иностранцев, в своем большинстве не самые бедные выходцы из бывших французских колоний.
   Фасад здания обветшал, красная ковровая дорожка, некогда покрывающая ступени лестницы сначала вытерлась до дыр, а потом и вовсе исчезла, консьержку заменил кодовый замок на двери подъезда. Отец Владимир, не дожидаясь лифта, поднялся на третий этаж пешком, открыл врезной замок и, переступив порог квартиры, вытер ноги о коврик, прошел в комнату. Он зажег свет, потому что вертикальные жалюзи оказались опущенными, а плотные шторы наглухо задернутыми. Комната оклеена потускневшими от времени темными обоями и обставлена кое-как, мебелью, купленной по случаю на рынке или у торговцев антикварным старьем. По левую руку на массивных тумбах одна на одной стоят открытые полки, заставленные безделушками, привезенными сыном со всех концов света, книгами на русском и французском языках, художественными альбомами с репродукциями фотографий и авангардной живописи.
   Справа старинный бельевой шкаф, украшенный ручной резьбой, еще более древний комод с латунными ручками, множеством ящичков и отделений. У окна безвкусная софа, обитая гобеленовой тканью с восточным рисунком, и красно-синими подушками с золотыми кистями. Рядом пара мягких стульев и овальный столик со стеклянной столешницей, на полу пылится пара стаканов и пустая бутылка «Божоле». По стенам вместо картин развешены большие фотографии в пластиковых рамках, в основном черно-белые, сделанные сыном или его знакомыми. В соседней крошечной комнате, с вечно закрытыми окнами, помещалась фотолаборатория Максима, там стоял компьютер для обработки снимков, выполненных в цифровом формате и какая-то другая техника, назначения которой отец Владимир не понимал.
   Постояв минуту посередине комнаты, он повесил пиджак на спинку стула, присел на софу и стал задумчиво разглядывать книжные полки.
   Отец Владимир давно советовал сыну продать эту квартиру, купленную еще в те времена, когда Максим работал в крупном парижском издательстве и получал приличные деньги. Теперь свободному фотографу, живущему в Париже не более месяца в году, эта недвижимость не по карману. Даже самые поверхностные подсчеты показывали: Максим едва сводит концы с концами и не может вносить высокую квартирную плату и ежегодный трехпроцентный налог на имущество. Еще совсем недавно отец Владимир мало задумывался о финансовых делах сына, теперь эти мысли не давали покоя, просто сводили с ума. Каким-то чудесным образом Максим мог позволять себе быть щедрым, даже расточительным человеком. Судя по одежде, дальним путешествиям, из которых он не вылезал, деньги у него не переводились.
   Ясно, что художественная фотография не может принести сколько-нибудь значительных доходов. Тогда что остается? Карты? Долги? Двойная жизнь профессионального жигало? Сотрудничество с порнографическими журналами или подпольными дельцами, тиражирующими развратные снимки и видеозаписи с участием детей?
//-- * * * --//
   В гостинице Данилова монастыря Сальников прокрутил видеозапись с обращением сына о помощи, выучив его наизусть. Отец Владимир повторял эти слова, но не находил в них ни логики, ни смысла. Во-первых, какой еще кабриолет «Гольф»? У сына никогда не было кабриолетов. Если нет машины, какой движок он собирается перебирать своими руками, чтобы потом отправиться в Испанию и на португальское побережье? Во-вторых, Максим никогда не увлекался поэзией. Отец Владимир, встав с софы, поставил стул перед книжными полками. Томика Блока не видно, мало того, нет ни одного поэтического сборника. На книжных переплетах вековая пыль.
   Засучив рукава рубашки, Сальников принялся вытаскивать книги, складывая их стопками на пол, справа от себя. Безделушки и сувениры поставил по левую сторону. Он потрогал задние стенки, сделанные из толстой фанеры. Стенка средней полки плохо укреплена, если нажать посильнее, нижняя часть прогибается. Сальников сходил на кухню, вернувшись с отверткой. Чтобы не испачкать брюки, расстелил на полу газету, встал на колени, будто собирался молиться. Он выкрутил винты из пластмассовых уголков, зацепив прямоугольник фанеры отверткой, вытащил заднюю стенку. Под куском приклеенной скотчем бумаги он увидел дверцу замурованного в стене миниатюрного сейфа. Сбоку круглая рукоятка с набором цифр от единицы до сотни и буквами латинского алфавита.
   Сальников подергал рукоятку, покрутил ее из стороны в сторону. Снял с верхней полки рабочую лампу, передвинул ближе к полке журнальный столик. Сыну хотелось взять с полки томик Блока. Сальников покрутил рукоятку, последовательно совместив со стреловидным указателем, на корпусе сейфа пять латинских буквы: Блок. Никакого результата. Он набрал имя и фамилию поэта. Затем попробовал произвести эти же действия в обратном порядке. Дверца не открылась.
   Добрых полчаса отец Владимир ковырялся с замком, набирая, все пришедшие на ум комбинации букв. Тогда он одна за другой накрутил цифры, соответствующих порядковым номерам букв русского алфавита, из которых состоит имя и фамилия Александра Блока. Буква А – номер один, Б – двойка и так далее. Сальников раз десять сбивался со счета, начинал с начала и опять сбивался. Наконец догадался в два столбца написать на литке записной книжки русский алфавит, присвоив каждой букве порядковый номер. Сальников начал с начала. Александр Блок… Наконец, замок щелкнул, дверца легко открылась.
   Отец Владимир придвинул лампу поближе, заглянул в черное нутро сейфа, запустив руку внутрь, вытащил две толстые пачки денег, перехваченные бумажной лентой с символикой Национального банка Франции. И еще две пары ключей с брелками дистанционного управления, похожий на старинную монету латунный жетон гаража «Форум». На передней стороне выбит абрис автомобиля неизвестной марки, гаечного ключа и крепостной стены, на реверсе порядковый номер владельца гаражного бокса. Больше ничего нет, сейф пуст. Сальников разорвал бумажные ленты, пересчитал банкноты достоинством в пятьдесят и сто евро. Получилось ровно восемьдесят тысяч.
   Обычный экономный француз, который не обедает в ресторанах на Елисейских полях и не одевается в бутиках на площади Святого Сульпиция, на эти деньги достойно проживет несколько лет и еще отложит на старость.
   Сальников вошел в рабочий кабинет сына, включил компьютер и, когда загорелся экран монитора. Через полтора часа отец Владимир закончил беглый просмотр информации, хранившейся на жестком диске. Фотографии, фотографии и снова фотографии. Многие сотни, тысячи цветных и черно-белых снимков. Галерея портретов людей, видов дикой природы в разные времена годы, старинные русские храмы, сельские кладбища, крохотные деревни… Никакой детской порнографии, актов скотоложства.
//-- * * * --//
   Гаражный комплекс «Форум» занимал два десятиэтажных здания на окраине города. Сальников прошел в помещение офиса, предъявив номерной жетон и паспорт контролеру, сидевшему за стойкой. Контролер, полистав паспорт, покопался в компьютере, вернул жетон и вызвал молодого человека в оранжевой фирменной спецовке с логотипом «Форума» на груди и спине.
   – Пригнать машину, месье? Или вы сами подниметесь в бокс?
   – Подожду внизу, – ответил Сальников.
   Через холл он прошел на внутренний двор гаража. Через пять минут из ворот выехал «Гольф» с открытым верхом. Служащий вышел из машины, передал ключи отцу Владимиру.
   – Поднять верх, месье? – спросил молодой человек. – Кажется, собирается дождь.
   – Спасибо, я сам справлюсь, – ответил Сальников.
   – Тогда до свидания. На выезде предъявите жетон контролеру.
   Сальников пригляделся к автомобилю. «Гольф», судя по белоснежному салону, резине и кузову, изготовленному фирмой «Карманн», совершенно новый. Отец Владимир проверил, нет ли в багажнике каких-то вещей, сумки или кейса. Ничего кроме запаски, пустой канистры, емкости с машинным маслом и набора инструментов. Сальников расстегнул два стопорных крючка, потянул крышу на себя, развернув сложенный тент. Закрепив его, сел за руль, бросив портфель на пассажирское сидение, повернул ключ в замке зажигания. На низких оборотах двигателя даже не слышно. Ясно, что ни в какой переборке он не нуждается. Сальников тронул машину с места, совершил круг по двору. Показал жетон вышедшему из будки контролеру и, дождавшись, когда поднимется красно-белый шлагбаум, вырулил на улицу.
   Через час он загнал машину в гараж церковного прихода. В поздний час в этом отдельно стоящим здании не оказалось никого, отцу Владимиру не мог помешать даже старик сторож, который сейчас наверняка уже спит. Сальников зажег верхний свет, переоделся в старый свитер и заляпанные пятнами рабочие штаны. Максим говорил, что мечтает перебрать движок своими руками. Вытащив инструменты, Сальников, открыл капот, принялся осматривать моторный отсек. Ясно, здесь нельзя спрятать даже пару несвежих носков. Покончив с этим делом, он снова осмотрел багажник автомобиля, довольно вместительный, с низкой погрузочной площадкой. В задумчивости отец Владимир присел на верстак.
   Через несколько минут Сальников снял с направляющих водительское сиденье, перевернув его, вспорол опасной бритвой обивку, отстегнул пружины, крест на крест разрезал уплотнитель. И вытащил из сиденья плоский джутовый мешок. Ухватив мешок за края, вывалил на бетонный пол толстые упаковки американских долларов в герметичной целлофановой упаковке. Купюры по десять и двадцать долларов. Отец Владимир долго стоял, разглядывая кучу денег. Мысли путались, голова кружилась так, будто ее только что вытащили из барабана стиральной машины. Дождевые капли стучали о крышу гаража, в темном углу возилась потревоженная мышь. Сальников, немного успокоившись, занялся пассажирским креслом. Через несколько минут на полу гаража выросла еще одна горка американских долларов в вакуумной упаковке.
   Еще около часа отец Владимир возился с машиной, приводя в порядок и устанавливая испорченные кресла. Гараж прихода он покинул во втором часу ночи. Надев брезентовый плащ, вышел под дождь. С собой он тащил мягкий чемодан, набитый деньгами. Дверь парадного отец Владимир открыл своим ключом, вызвал лифт, поднявшись на последний шестой этаж, вошел в квартиру и запер дверь на оба замка и засов. Зашторив окна, принес в спальню чемодан и вывалил его содержимое на кровать. Вооружившись бритвой, Сальников вскрыл упаковки с долларами и долго пересчитывал купюры.
   Если приплюсовать деньги, найденные в сейфе на квартире сына, получалось больше миллиона долларов. Он снова собрал банкноты в толстые пачки, перехватив их резинками от лекарственных упаковок, сложил в новый чемодан «Джеймс Смит» с наборным кодовым замком, сверху бросил пару рубах и полотенец. Если в дороге чемодан каким-то немыслимым образом все же откроется, попутчики Сальникова смогут увидеть эти тряпки, только и всего. Он подошел к зеркальному трюмо, присел на пуфик и, повернул к себе застекленную фотографию покойной жены в рамке из дуба, сказал:
   – Маша, я делаю то, что сделал бы на моем месте любой отец. Эти деньги – пропуск нашего сына на свободу. Теперь мне не надо идти против совести и перевозить на территорию Франции какой-то сомнительный груз.
   Сальников присел к письменному столу у окна, достал из ящика стопку бумаги и чернильную ручку. Около часа он составлял черновик завещания, расписывая, как распорядиться тем немногим, что нажито за долгую жизнь. «Деньги, лежащие на моем счету в банке, прошу направить на нужды домового храма святого апостола Иоанна Богослова, где я имел честь служить иереем», – писал отец Владимир. Он перечитал завещание дважды, решив, что бумага составлена толково.
   Утром он найдет доверителей, оформит завещание у юриста и передаст в адвокатскую контору. Таким образом, имущественные вопросы будут как-то улажены. Завтра же Сальников сядет на поезд. О том, чтобы провести чемодан денег в самолете, нечего мечтать. Открыть счет, положить деньги в банк, чтобы потом обналичить их в Москве, невозможно. Придется открывать источники доходов, а таких источников у скромного иерея нет и быть не может. Дорога далека, предстоит доехать до Берлина, это займет примерно двенадцать часов, затем пересесть на поезд до Москвы. Выходит почти двое суток в дороге.

Глава 11

   Нижний Новгород. 21 августа
   Олег Решкин проснулся оттого, что кто-то потормошил его за плечо. Продрав глаза, он сел на кровати, посмотрел на циферблат часов, лежавших на тумбочке: четверть пятого утра. Свет горит, Колчин, одетый в куртку, вываливает из шкафа вещи на свою кровать и распихивает барахло по дорожным сумкам.
   – Мы уезжаем, – сказал Колчин. – Собирайся.
   – А что, собственно, за спешка? И почему я должен среди ночи… Не жравши…
   Колчин застегнул замки чемодана и «молнии» сумки, присев в кресло возле кровати Решкина.
   – Я вернулся из города. Разведка донесла, что на автомобильном рынке в Чебоксарах засветился «Форд Эксплорер» изумрудного цвета. Редкая машина в этих краях. Номера транзитные, документы оформлены на какого-то Морозова. Что за личность пока не известно. Но ты же узнаешь машину брата с первого взгляда?
   – Не с первого. Но, пожалуй, узнаю, – Решкин, медленно просыпаясь, потянулся за сигаретой, крутанул колесико зажигалки. – А что это за разведка вам донесла, что братов джип появился на рынке?
   – Барыга там знакомый приторговывает, – без запинки соврал Колчин. – Я его заранее предупредил: если появится похожая тачка, свисни.
   – У вас, между прочим, между пальцев бурые пятна, – Решкин прищурился. – А на рубашке брызги крови. Вы что, кого-то убили, пока я спал?
   – Рубашку я сейчас сменю, в спешке не заметил, – кивнул Колчин. – А кровь на пальцах… Хочешь услышать правду? Короче, я помял бока и морду дежурному смены того вытрезвителя, где тебя продержали всю ночь и обчистили.
   – Вы что, серьезно? – Решкин выкатил глаза.
   – Серьезней не бывает. Можешь проверить, если сомневаешься. Позвонишь ему на работу, телефон у меня есть. Тебе ответят, что он в больнице, а в трезвяке этот приятель не покажется, по крайней мере, месяц. Такие дела.
   – Это вы из-за меня? Изувечили мента? Ну, вы даете, – пепел сыпался на голую грудь Решкина, он этого не замечал. – Отделать мента. Из-за того, что меня обчистили в трезвяке. Просто дикость какая-то, в голове не укладывается.
   – А что ему премию выписать за воровство?
   – Не премию, но…
   – Я думал, мы вроде как напарники, – пожал плечами Колчин. – Всегда и во всем должны помогать друг другу. Когда тебя обижают, мой долг заступиться. Восстановить справедливость. Я уверен, что случись такое со мной, ты бы обязательно поквитался с обидчиком.
   – Да? Вы уверены? А я почему-то не уверен.
   – Ну, это вопрос скорее философский. А философией нам заниматься некогда.
   – Вы правы, – глаза Решкина блестели. – Но ведь нас найдут, осудят и загонят туда, куда Макар телят не гонял.
   – Я соблюдал все меры предосторожности, – Колчин с усилием сдерживал смех, рвущийся из груди. – Даже надел маску.
   Решкин вскочил с кровати, оделся за полминуты. Выудил из-под матраса запас анаши, небольшой пластиковый пакетик и, прижав его к груди, стал метаться по номеру. Осторожность требовала, чтобы он немедленно вывалил содержимое пакетика в унитаз и слил воду. Но, если пронесет, если не дойдет до задержания и следственного изолятора… Спрашивается, где Решкин, который в этих краях не знает ни одного толкача, достанет дурь. Он расстегнул молнию спортивной куртки, разодрал внутренний карман и засунул пакетик в дырку, под подкладку.
   – Он надел маску, – сказал Решкин. – Какой, понимаете ли, нашелся Зорро, защитник униженных и угнетенных. Я, между прочим, не просил вас чистить морду тому менту. Судя по крови на ваших пальцах и рубахе, вы явно перестарались. С вами опасно иметь дело. У меня такое предчувствие, что я уже на нарах. Господи, а я ведь даже не насушил сухарей.
//-- * * * --//
   Дорога, умытая дождем, отливала антрацитным блеском. Слева и справа расстелились бескрайние черные поля, на небе занималась серая заря. Солнце, закрытое тяжелыми облаками, еще пряталось за дальней полоской леса, из оврагов поднимался туман. Сидевший на заднем диване Решкин не мог успокоиться, он смолил сигарету за сигаретой. Он ахал и тяжело вздыхал, каждый раз по-новому рисуя в своем воображении картину нападения на милиционера. Вот Колчин, натянув маску, подкрадывается к ничего не подозревающему лейтенанту. В руке кирпич, глаза расширены от возбуждения. Замах, удар. И море крови. Блюститель трезвости лежит в черной луже и что-то шепчет мертвеющими губами. Возможно, перед смертью хочет проститься со старухой матерью. Но кроме убийцы его никто не слышит.
   – Вы его случайно не замочили того мента? – Решкину было слишком тяжело оставаться один на один со своими кошмарами. – А то знаете, как бывает… Раз, раз… И нет человека.
   – Он жив, успокойся. А у меня для тебя подарок.
   Колчин выудил из кармана паспорт и удостоверение, не отрывая взгляда от дороги, передал документы Решкину.
   – Это так, на всякий случай. В гостинице и доме отдыха ты уже регистрировался под своим именем. Больше тебе не стоит светиться. Если твоего брата действительно похитили с целью выкупа, то преступники сделали свой выбор не случайно, по наводке. Не исключено, что им известно и о тебе. Фамилия, имя, отчество и все такое. Твой паспорт я подержу у себя. А эти документы – что-то вроде страховки.
   Решкин включил верхний свет, раскрыл паспорт.
   – Козлов Иван Павлович, – вслух прочитал Решкин. – Откуда у вас моя фотография, которая сюда вклеена?
   – Один знакомый мужик работает в паспортном столе, – ответил Колчин. – Вытащил фотку из архива и выписал тебе новый паспорт. Как видишь, я обо всем позаботился заранее, еще в Москве.
   – Валерий, я смотрю, у вас очень обширные знакомства. Барыга на автомобильном рынке, мужик в паспортном столе… Не знаешь, чего от вас ждать дальше. Козлов Иван. Козлов… М-да, к этому надо еще привыкнуть.
   Решкин сунул паспорт в карман и начал изучать удостоверение.
   – Санитарный инспектор санитарно-контрольного отдела на железной дороге, – прочитал он. – У вас есть и на железной дороге знакомства?
   – Почему бы и нет?
   Решкин, испытывая безотчетную тревогу и тоску, смотрел на дорогу. Ему хотелось оказаться не здесь, на пустой дороге, где человека не увидишь, а в Москве, в своей квартире. В эту минуту даже физиономии азербайджанцев, которым он задолжал за дурь, перестали казаться отвратительными и страшными.
   – Валер, слышь, – Решкин потеребил Колчина за плечо. – Тебя дома ждет кто-нибудь? Ну, жена или… Или еще кто. Хотя бы кошка или рыбки в аквариуме. У меня вот ничего такого нет. То есть все было, но ничего не осталось.
   – А почему ты спрашиваешь?
   – Ну это хорошо, когда человека кто-то ждет, кто-то думает о тебе, вспоминает. Мне кажется, так больше шансов вернуться назад живым. Это не пустые сантименты, это верная примета.
   – Никто меня дома не ждет, – покачал головой Колчин. – Ни любовница, ни рыбки в аквариуме. Была у меня одна женщина, учитель. Я думал, что дело идет к свадьбе, но она ушла. Дорогу мне перебежал преподаватель физкультуры из ее школы. Такой хороший, обходительный, моей женщине доносил до дома тяжелый портфель. С детишками борьбой занимается. Такие, брат, дела.
   – И вы не посадили физкультурника в инвалидное кресло?
   – Что бы это изменило? Подобные проблемы не решишь ни ножом, ни кулаком. Наверное, дело ни в этой женщине, и ни в учителе физкультуры. Все дело во мне. Я не смог дать женщине того, чего она хочет.
   – Что, Валера, проблемы по мужской линии? Или с деньгами тогда возникла напряженка? Ты не купил ей шубу, на которую учителка положила глаз?
   – Вечно ты все опошляешь. Потенция, деньги, шуба…
   – Тогда чего же она хотела?
   – Если бы я это знал. Тогда она была бы не с ним, а со мной.
   – Тогда заведите собаку. Это лучший выход из вашего положения.
   Колчин вспомнил, как пару месяцев назад к нему в гости заявился некто Иван Кузьмич Рябов, ветеринар, сосед со второго этажа. Он притащил на длинном изжеванном поводке серую болонку. Время от времени люди, стремившиеся избавиться от четвероногих питомцев, подбрасывали их в лечебницу при ветеринарной академии. Авось, найдется добрая душа, заберет псину. Рябов постоянно пристраивал бездомных собак, раздавая их знакомым, родственникам, случайным людям, посвящая этому благородному делу все свободное время без остатка. «Добрый кобель, – сказал ветеринар, затащив болонку в прихожую и потрепав ее по грязной морде. – Судя по зубам, не больше полутора лет. Главное, умный, как наш профессор. Знает команды. А уж ласковый… Слов нет. Только ты войдешь в квартиру, а он уже рядом. А в зубах тапочки. Откликается на кличку Жулик. И не капризный. Жрет все, что дашь. Кроме картофельных очисток и ореховой скорлупы».
   «С чего ты решил, что мне нужна собака?» – удивился Колчин. «Каждому человеку нужна собака, – Рябов отстегнул карабинчик поводка. – Не отпускать же ее на улицу. Там дикие псы ее в клочья раздерут». Колчин на минуту задумался. «Я ведь время от времени в командировки езжу, – сказал он. – Кто станет тут с ней заниматься?» «Когда уедешь, оставишь мне, – урезонил Рябов. – У меня своих два кобеля. Разорюсь еще на миску супа. Посмотри, какой окрас. А прикус? Мечта, не прикус. Еще сто раз меня благодарить будешь. Ноги целовать. Он все медали возьмет на собачьей выставке». «Ладно, оставляй, – сдался Колчин. – Но с испытательным сроком. Если этот Жулик повадится среди ночи концерты устраивать или…» «Ни-ни. Таких умных собак с фонарями не найдешь. Главное, Жулик спокоен, как удав. Кстати, с тебя бутылка». И ушел с сознанием выполненного гражданского долга.
   Тапочки жулик не приносил, командам не подчинялся. И вообще он оказался собакой тупой и своенравной. Подолгу сидел на подоконнике, заливисто лаял, завидев голубей или прохожих. Не дожидаясь прогулки, справлял нужду то посередине кухни, то в прихожей возле входной двери. Исцарапал когтями кожаный диван, разбил торшер и сбросил со стола электрический чайник, чудом не обварив кипятком ноги нового хозяина. Наверное, Колчин еще долго терпел выходки своего питомца, не желающего привыкать к порядку. Но у Жулика появилась новая привычка. Ни свет, ни заря, перед рассветом, он стал забираться под одеяло и кусать Колчина за ляжку. Укусы оказались болезненными. То ли Жулик звал на прогулку, то ли требовал жратвы. Колчин садился на кровати, смотрел на светящиеся стрелки часов: половина четвертого утра. И плелся к холодильнику, клал в миску мясной фарш. Снова ложился. И слышал, как Жулик, утолив голод, начинал тихо выть, исполняя какую-то собачью песню.
   На исходе пятой недели Колчин капитулировал. Надев на собаку поводок, спустился на второй этаж и сдал Жулика ветеринару. «Вот тебе твоя умная собака, – сказал он. – Забирай. Я уже вторую неделю сплю в полглаза. Иначе он мне откусит одну из трех нижних конечностей. А это твоя бутылка. С собакой мы не сумели подружиться». «Эх ты, – покачал головой Рябов. – А я любовался, когда ты с Жуликом во дворе гулял». Он забрал бутылку, дернул за поводок и захлопнул дверь. Почему-то именно сейчас Колчин пожалел, что не сумел воспитать собаку, сбагрил ее ветеринару.
//-- * * * --//
   На горизонте расцвела утренняя заря. Жулик вылетел из головы. Колчин крутил баранку и думал о том, что поиски Сальникова и его невесты, возможно, близятся к завершению. Из отдельных эпизодов складывалась общая, пока расплывчатая, канва событий. Инициаторами похищения выступили оперативники, офицеры отдела криминальной милиции местного УВД некие Евгений Блинов и Виктор Ануфриев. Впрочем, милиционеры могли выполнять чей-то заказ, это вернее. Сальников с невестой уехали из гостиницы раньше срока. Оперов, сидевших у них на хвосте, такой поворот событий сбил с толку, запутал. Они приготовили другой план, поэтому весь сценарий пришлось менять на ходу.
   Организовать похищение подданного иностранного государства на территории дома отдыха – вариант самый нелепый из тех, что можно придумать. Возня вокруг Сальникова привлечет внимание отдыхающих и персонала. Ждать, когда он закончит отдых и тронется в путь, слишком долго. Возможно, оперов торопил заказчик. Нашелся предлог, чтобы выманить Максима из «Волжских далей»: по телефону один из похитителей, представившись гостиничным администратором, сообщил, будто на имя Сальникова только что поступило заказное письмо с пометкой «срочно» без обратного адреса, надо бы его забрать, иначе конверт может затеряться в ворохе корреспонденции. До города минут езды минут сорок, по самому Нижнему меньше четверти часа, какое-то время Сальников потратит на сборы в дорогу. Короче, время на подготовку у похитителей оставалось.
   Решили задержать Сальникова прямо на автомобильной стоянке или возле гостиничного корпуса под предлогом проверки документов. Но и тут возможен нежелательный поворот событий. Соберутся зеваки, операм придется предъявлять документы, Сальников поднимет шум… Решили действовать через лейтенанта Горобцова, заступившего на смену в вытрезвителе, этот тип никогда не отказывался от денег, даже если они плохо пахли. Ему сунули двести баксов аванса, пообещав еще три сотни по окончании дела. Лейтенант занял место в кабине «уазика» и вместе с милиционером водителем отправился к гостинице.
   Дело осложнилось, когда с заднего сидения «Форда» вылезла женщина. У Горобцова было всего несколько секунд на раздумье. Отметь все дело, вернуть деньги операм, обо всем забыть. Лейтенант принял другое решение. Вместе с водителем, стокилограммовым амбалом, который голыми руками гнул печную кочергу, выбрались из машины, остановили Сальникова и его спутницу, предложив им предъявить документы. «Вам придется проехать с нами, – лейтенант, нахмурившись, посмотрел паспорта и сунул документы во внутренний карман кителя. – Обычная проверка в рамках операции „Ураган“, которая проводится в городе». Он показал пальцем старый «уазик». «Это в честь чего, проехать?» – удивилась Гришина. «В честь того», – ответил водила. Он стоял, сжав пудовые кулаки, готовый применить грубую силу.
   «Ладно, у них работа такая, прокатимся. Будем считать, что мы попали в ураган, – Сальников, настроенный миролюбиво, положил руку на плечо женщины. – Возможно, мы просто похожи на каких-нибудь… Ну, на гостиничных воришек». Погода оказалась на стороне Горобцова, сгущались вечерние сумерки, но уличные фонари еще не горели, накрапывал дождь. Пятьдесят метров пространства, отделявшие стоянку от гостиницы, свободны от пешеходов. Свидетелей нет, кроме швейцара, стоявшего на ветру под козырьком парадного подъезда, и подслеповатого мужичка, выписывающего квитанции автолюбителям, оставляющим здесь машины. Но этих типов можно не считать. Проговорись они хоть словом, мгновенно лишаться денежной кормушки при гостинице.
   «Уазик» скрылся за забором вытрезвителя. Сальникова и Гришину посадили под замок так называемую «комнату отдыха», временно пустовавшее помещение, провонявшее блевотиной. Бетонные полы и решетки на заплеванном окне. Лейтенант занял свое место в дежурной части. Опера явились, когда совсем стемнело, рассчитавшись с Горобцовым и милиционером водителем, зашли в комнату отдыха. Что там происходило, лейтенант не видел. Но минут через пять Сальникова и Гришину, закованных в наручники, вывели через служебный вход, затолкали их на заднее сидение «Жигулей», где уже сидел водитель, и вывезли с территории.
   Итак, к похищению Сальникова и Гришиной причастны два офицера милиции. За неделю до похищения они взяли отпуск, чтобы подготовиться к делу. Менты выполняли чей-то заказ. Но жадность губит не только фраеров. Джип исчез с автомобильной стоянки возле гостиницы, а два-три дня назад появился на автомобильном рынке в Чебоксарах. Информация об этом дошла до Колчина с опозданием, потому что поступила из местного управления ФСБ в Москву. Затем была передана в Ясенево. Впрочем, эта задержка ничего не меняла. Джип не мог уйти в одночасье, провинция не Москва, здесь другой счет деньгам.
   «Форд Эксплорер» получил транзитный номерной знак, тачка оформлена на некоего Геннадия Морозова, прописанного в Саратове. Не исключено, что при ближайшем рассмотрении, Морозовым окажется одним из милицейских оперов. Место нахождения Блинова и Ануфриева сейчас устанавливают сотрудники ФСБ. Ни в одной из гостиниц Саранска эти люди не останавливались. Значит, снимают частный дом или квартиру, трутся на автомобильном рынке, приглядывая за джипом.
//-- * * * --//
   Чебоксары. 22 августа
   На автомобильном рынке в будний день народу оказалось немного. Покупатели бродили между рядами подержанных машин, приценивались, заглядывали под капот и шагали дальше. Колчин с Решкиным появились здесь после полудня, заметив «Форд Эксплорер» издали. Колчин встал перед внедорожником, долго рассматривал машину, что-то прикидывая про себя. Рядом топтался смурной мужик в потрепанном плаще и кепке, надвинутой на глаза.
   – Вы продавец? – поинтересовался Колчин.
   – Допустим, – мужчина сделал шаг вперед.
   – Цена какая?
   – Вон на стекле табличка.
   Он уже несколько дней торчал на авторынке, устал ждать богатых покупателей и отвечать на праздные вопросы. Колчин положил ладонь на капот, вопросительно глянул на Решкина. Тот пожал плечами, мол, полной уверенности нет.
   – Я присматриваю машину для поездок за город, – сказал Колчин. – У меня большая семья… Плюс собака и любовница.
   – Эго… В таком случае вы нашли, что искали, – лед недоверия в глазах продавца растаял. Морозов решил, что перед ним настоящий покупатель, а не лох. – Машина удобная, улучшенная трансмиссия, бортовой компьютер. Объем четыре литра, сто шестьдесят лошадей. Тут столько наворотов, что за целый день про них не расскажешь.
   – В салоне можно посидеть? – выступил вперед Решкин.
   – Ноги вытрете о картонку.
   Решкин забрался на переднее сидение, захлопнул дверцу и несколько минут просидел в салоне, трогая руль, центральную консоль, установленную на ней магнитолу, кнопки климатической установки и подогрева заднего сидения. Разобравшись с этим хозяйством, начал поднимать и опускать солнцезащитные козырьки. Морозов с беспокойством наблюдал за молодым человеком.
   – Он там ничего не покурочит?
   – Не беспокойтесь.
   Решкин вылез из машины, хлопнув дверцей.
   – Хороша тачка, – вынес он свой приговор. – Но мотор для такой махины слабоват.
   – Да, – кивнул Колчин. – Тут надо подумать.
   Развернулся и, не оглядываясь назад, зашагал в сторону павильонов, где торговали покрышками, аккумуляторами и прочими мелочами, без которых жизнь автолюбителя пресна, как святая вода.
//-- * * * --//
   – Ну? – спросил Колчин.
   – Наша тачка. Сто процентов. В прошлом году на заднюю сторону солнцезащитного козырька я ради хохмы приклеил вкладыш от презерватива. Там голая девка стоит у моря, закрывая интересное место шляпкой. Так вот, моя наклейка до сих пор на месте. Хотя салон хорошо почистили. Поменяли чехлы, даже установили другую магнитолу. У брата было много разных безделушек. Собачка, качающая головой на приборной панели, еще блестящая рыбка, которая крепилась к зеркальцу в салоне. Этой ерунды сейчас нет, а вот презервативная наклейка размером со спичечную коробку чудом сохранилась.
   – Память у тебя еще того… Еще работает. Но если вечерами ты будешь смолить свою дурь, а каждое утро, когда я отвернусь, насасываться водкой, то уже через пару лет не вспомнишь, сколько пальцев на руках. Пока их не пересчитаешь.
   – У вас глаза на спине что ли?
   – Сейчас походим еще пять минут и сматываемся отсюда.
   – А как же этот тип?
   – Теперь он никуда не денется. Нам остается ждать.
   – Лично я ждать не собираюсь, – Решкин, у которого неожиданно разыгрался приступ смелости, тихо ругнулся. – Сейчас же иду в милицию, пишу заявление о том, что машина моего исчезнувшего брата появилась на рынке. Пусть продавца возьмут за жабры и вытрясут из него все дерьмо. До последней капли.
   – Давай, двигай… В милиции твоему появлению очень обрадуются. В Нижнем наверняка возбудили дело по факту посягательства на жизнь сотрудника правоохранительного органа. Не хватает только обвиняемого. И вот он появляется собственной персоной, да еще в пьяном виде. М-да… Еще пару статей уголовного кодекса тебе довесят прямо тут, на месте. Хранение и сбыт наркоты, плюс изготовление и подделка документов. Идите, гражданин Козлов. Еще увидимся. Лет через десять.
   – Я и на вас заявление накатаю. Что это вы мне паспорт всучили. И мента того вы отделали.
   – Насчет мента – это вилами по воде. Я всего лишь фармацевт, а не уличный громила. В гостинце по паспорту Козлова зарегистрировался именно ты. И еще хвастался администратору: я большой человек, санитарный инспектор на железной дороге.
   – Какое же вы после всего этого ничтожество… Убогий шантажист, фармазонщик, гопник. Он называет себя фармацевтом, аптекарем. Как я только сразу не разглядел, что у вас бандитская рожа? Господи, с кем я связался? На какое дно опустился?
   – Ну, все сказал, умник? Теперь пойдем, тебе надо отоспаться. На нас уже люди оборачиваются.
   – Никуда я с вами не пойду. Хватит.
   Колчин ухватил Решкина за рукав и оттащил за угол торгового павильона.
   – Отпустите меня, – прошипел Решкин. – Сказано, – все. Мы разошлись, как водка в подворотне. И верните мои документы. С этой минуты я больше не Козлов.
   – Верну, но не сейчас. Не хочу, чтобы тебя замочили раньше времени.
   – Что вы собираетесь делать? Пока не скажете, не тронусь с места.
   – Хорошо, я все объясню. На рынке у меня свои люди…
   – Свои бандюганы, – поправил Решкин.
   – Ну, пусть будет так. Так вот, завтра к продавцу джипа подойдет человек. Ну, покупатель.
   – Почему только завтра, не раньше?
   – Раньше не получится, – коротко ответил Колчин. – Продавец и покупатель договорятся, оформят сделку тут же, при комиссионном магазине. Морозов получит свои деньги. Дальше за ним проследят. Выяснят, куда именно он понесет выручку. Этот человек работает за свой процент. Основная сумма пойдет на карман похитителям твоего брата. Короче, все под контролем. Но если ты вздумаешь выдрючиваться и устраивать сцены, то все испортишь. А этого я тебе не прощу. Понял меня?
   Колчин сгреб Решкина за воротник куртки.
   – Понял?
   – А что вы мне сделаете? Сунете в задницу раскаленный паяльник?
   – Знаешь, что такое плоскостопие? – Колчин крепче сдавил ворот куртки. – Эта такая неприятная болезненная штука… Вот то же самое у тебя будет с руками.
   – Ладно, ваша взяла, – вырвался Решкин. – Так и быть, подожду. Потому что вы, гражданин фармацевт, очень уж об этом просите.

Глава 12

   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки. 23 августа
   Беляев, раскрыв на столе папку, передал Антипову только что расшифрованное сообщение из Парижа. В нем сообщалось, что по указанию центра за Сальниковым старшим было установлено скрытое наблюдение, которое осуществляли два агента нелегала. Отец Владимир посетил квартиру сына, пробыв там несколько часов. Оттуда на метро направился к гаражу «Форум». По номерному жетону сына получил кабриолет «Гольф», отогнал машину в гараж при церкви. Он покинул гараж далеко за полночь. Сальников нес вместительный чемодан. Всю ночь в его квартире на верхнем этаже горел свет. Сегодняшним утром отец Владимир заказал билет на поезд через Берлин до Москвы. Позднее посетил нотариальную контору и адвоката.
   – Сальникову удалось открыть домашний сейф, где сын хранил жетон от бокса в «Форуме», – сказал Антипов. – Сейф простейший. Максим Сальников не держал в квартире никаких вещей, которые могли бы его скомпрометировать. Жетон от гаража, некоторая сумма наличных.
   – В тайнике «Гольфа» находилось без малого миллион долларов, – уточнил Беляев. – По возвращении в Париж Максим Сальников должен был отогнать кабриолет в Португалию, оставить машину на платной стоянке в городке Коимбра неподалеку от нового кафедрального собора Сен-Нова. Чтобы посылку смог забрать наш агент, которому, собственно, мы и направляли эти деньги. Но Максим попал в заложники. И рассудил, что видеозапись, сделанная похитителями, вряд ли окажется в нашей конторе. Но мы можем отследить действия отца Владимира, через него выйти на преступников. Это лучшее, что мог придумать Максим в его-то положении. Теперь священник уже везет миллион долларов в Москву. Думаю, он доберется до цели.
   Генерал Антипов помолчал, поставив крестик на листке перекидного календаря, выудил из пачки новую сигарету и сказал:
   – Выходит дело, на утраченном куске видеопленки, который мы так и не смогли увидеть, Сальников младший дал наводку отцу, как отрыть домашний сейф, где найти деньги. И отец Владимир легко справился с задачей. Бог с ним… Но деньги все-таки казенные. Миллион долларов, не хвост собачий. Валюта должна вернуться к нам, это во-первых. Отца Владимира нужно сделать участником нашей оперативной игры.
   – Сальников старший не пойдет на сотрудничество, – покачал головой Беляев. – Это противоречит его религиозным убеждениям.
   – Поезд из Берлина приходит в Москву послезавтра днем. Время на подготовку есть. Поручаю это дело лично вам.
   Беляев, редко возражавший начальству, вздохнул и с упрямой решительностью поправил узел галстука.
   – Но есть ли смысл начинать игру? Колчин уже вышел на похитителей. На автомобильном рынке работают оперативники ФСБ. Не сегодня так завтра все фигуранты этого дела будут выявлены и задержаны.
   – Будем надеяться, – Антипов поставил очередной крестик в календаре и прикурил сигарету. – Но у Сальникова старшего прямой выход на похитителей. За ментами могут стоять серьезные люди.
   – Здесь обычной уголовщиной попахивает, – Беляев покрутил головой и чутко повел носом, будто в генеральском кабинете действительно витал какой-то неприятный запах. – Корыстный мотив. Два сотрудника криминальной милиции похитили Сальникова, чтобы получить выкуп. Они решили, что подданный Франции, – жирный гусь, потерявший счет деньгам. Поэтому с отца Владимира тянули миллион долларов. И при этом не погнушались завладеть джипом, выставили его на продажу в соседней области. В роли продавца выступил некий Геннадий Морозов, уволенный из саратовской милиции. Серьезные люди не станут заниматься продажей похищенного джипа.
   – Когда Сальников окажется на свободе, мы откроем бутылку коньяка и сами над собой посмеемся, – сказал Антипов. – Потому что дело оказалось проще пареной репы. А пока занимайся отцом Владимиром.
   – Слушаюсь, – Беляев перевернул листки в папке. – Есть новая информация по Роже Огустену, пришла из Парижа вчерашним вечером. По оперативным данным, в конце этого месяца или в начале следующего он собирается посетить Россию в качестве туриста. Точно время приезда пока неизвестно. Мы поделились информацией с нашими соседями с Лубянки. Без провожатых он не сможет шагу ступить.
   – Тебя послушать, получается, что Огустен так, цыпленок недоделанный. Он всю жизнь торгует оружием, проворачивал такие дела, которые нормальному человеку в страшном сне не приснятся. При этом ни разу не сидел в тюрьме, ухитряется находить общий язык с любой властью, любыми чиновниками. Если мы его прихватим, поднимется такая вонь, что нам с тобой до конца дней отписываться придется. Ты к этому готов?
   – Тогда что делать?
   – Запроси справку в военной контрразведке. Нас интересует когда, где при каких обстоятельствах с дивизионных и армейских складов пропадали переносные зенитно-ракетные комплексы. Случаи хищения, пожары, утрата комплексов в Чечне, других «горячих точках» и так далее. Гарантийный срок службы ПЗРК – десять лет. Значит, справка должна охватить весь этот период.
   Разговор оборвал телефонный звонок по городскому телефону. Беспокоила жена Антипова Любовь Константиновна. Она напоминала генералу, что внук Петя ждет, что дедушка выполнит обещание, и они вместе поедут на казенной машине на дачу в Завидово.
   Он положил трубку и минуту помолчал, будто рядовая поездка на дачу требовала какого-то особого глубокого осмысления. Беляев, поняв, кто звонил и о чем речь, голоса не подавал, делая вид, будто перебирает бумаги в папке. Антипов взял ручку и тут же бросил ее на стол.
   – Ну ее к черту. К такой-то матери пусть идет. Не могу так больше жить. Каждый день изводишь себя, изводишь… Нервы уже ник черту. Все, точка на этом. Пусть катится к матери…
   Беляев, забыв о бумагах, замер. Неожиданно оказавшись посвященным в скандальную семейную тайну, даже приоткрыл рот.
   – Кого, жену к черту? – шепотом спросил он, будто боялся, что его крамольную реплику могут услышать посторонние. – Жена пусть катится?
   – Не жена, – поморщился Антипов. – Эту паршивую бухгалтерию к черту.
   Он выдрал листок перекидного календаря, где рисовал крестики, прикуривая очередную сигарету. Скомкал бумажку, отправил ее в корзину. И, раскрыв новую пачку сигарет, задымил, как смолокуренный завод.
//-- * * * --//
   Чебоксары. 24 августа.

   Солнце уже опустилось за плоские коробки пятиэтажек, а город залили сумерки, когда Геннадий Морозов ушел с авторынка. Несколько остановок он проехал на автобусе, вышел у автовокзала и пересел на другой автобус, который отправлялся к дальней городской окраине. Заняв место у окна, сжал рукоятку пистолета, спрятанного в подплечной кобуре, и стал раздумывать о заработанных деньгах. Несколько дней он загорал под солнцем, мок под дождем на рынке, но труд не пропал даром, покупатель нашелся. Доля Морозова две тысячи зеленых, плюс накладные расходы. Солидный гонорар по здешним меркам. Но это с какого боку смотреть. Ясно, что джип «паленый». Скорее всего, на машине кровь. Если бы дело было простым, Морозова бы не выписали сюда из Самарской области, только для того, чтобы потереться на рынке.
   На последней остановке, так называемом «круге» он вышел, долго плутал по улицам, застроенным частными домами. Завернув за угол длинного забора, остановился. Сунул руку под подкладку куртки, где лежал пакет, туго набитый долларами, проверив, не выпадет ли. Затем переложил пистолет из подплечной кобуры в правый карман. Последние отблески зари растворились во мраке наступившего вечера, а Морозов, бессистемно меняя маршруты, все брел знакомым лишь ему одному путем. Оборачиваясь назад, выбирал самые узкие улочки, где двум пешеходам трудно разойтись. Стараясь не грохнуться в грязные лужи, сворачивал направо и налево, скользил по грязи, чудом удерживая равновесие. За заборами гремели цепями, лаяли собаки, чуявшие чужака. Людей навстречу не попадалось, сзади тоже никого.
   Но Морозову, еще не забывшему навыки оперативной работы, обученному видеть слежку и отрываться от нее, нужно убедиться на все сто, что он не привел с рынка милицейского «хвоста», что дело прошло гладко. Дождик то едва накрапывал, то принимался выбивать такую дробь из жестяных крыш, будто где-то рядом репетировал сводный отряд барабанщиков. Темнота все сгущалась, Морозов, в промокшей куртке и ботинках, упрямо петлял по пригородным улочкам. Останавливаясь за телефонными столбами, делал вид, что прикуривает сигарету и никак не может справиться с сырыми спичками. Прикурив, прятал огонек в ладонь и долго глядел через плечо за спину, не появится ли из-за угла человеческая фигура. Никого. Только он и этот промозглый вечер. Да еще дождь, стегавший по зарослям крапивы. Морозов брел дальше, искренне полагая, что все меры предосторожности соблюдены, его не видит ни одна собака, и только он знает, в какую сторону держит путь.
   Теперь о покупателе джипа, судя по виду, торгашу средних лет с лоснящейся мордой и о его супруге, такой же гладкой и упитанной бабенке, Морозов вспоминал с душевной теплотой. Сначала на рынке появился мужчина средних лет в коротком синем плаще, какие вышли из моды столетие назад, фетровой шляпе с короткими полями и высокой тульей, перехваченной лентой. Видимо, мужик держал свой ресторан или бакалейную лавку. Представившись Сергеем Васильевичем, он с умным видом полез под капот, покопался в моторном отсеке, будто что-то смыслил в американских автомобилях. Потом тщательно вытер руки ветошью и полез в салон, долго проверял, не повреждена ли кожаная обивка под чехлами. Пыхтел, дышал тяжело, как человек, страдающий астмой. То и дело снимал с головы шляпу, какие встречаются лишь в глубокой провинции, и протирал лысую, круглую как шар башку женским платочком с вышивкой.
   Покончив с салоном, стал обследовать багажное отделение, стараясь вникнуть в любую ерундовину, засыпав продавца вопросами. Как откидываются спинки задних кресел, какой пространство образуется в результате этих манипуляций, сколько клади сюда влезет… Морозов был готов к долгому и мелочному торгу, заранее зная, что больше тысячи не сбросит. Это не в его власти. Утомленный своими изысканиями Сергей Васильевич, напоследок вытащил платочек с вышивкой, натерев лысину до зеркального блеска, водрузил на голову шляпу, над которой разве куры не смеются. И ушел, пообещав вернуться где-то через час. «Вернешься ты, жди, – прошептал Морозов, с досады плюнув в след покупателю. – Таракан, жирный скот».
   Устав мокнуть под дождем, уселся на водительское сидение и выкурил подряд три сигареты. Неожиданно Сергей Васильевич появился, даже раньше обещанного времени, притащив с собой толстую кошелку под стать себе. Он не стал объяснять жене, как раскладываются сиденья, а сосредоточился на главном, предложив продавцу сбросить пятьсот баксов. Морозов для вида долго морщился и мотал головой, повторяя, что цена божеская и сбрасывать тут нечего, потому что все уже и так сброшено. Но из уважения к даме, он, как настоящий джентльмен, готов на некоторые уступки. Скажем, сотню баксов сбросит, но не более того. Через час сделка была оформлена в комиссионном магазине при рынке, Морозов, уединившись в сортире, по третьему кругу сосчитал деньги. Отложил девятьсот долларов в «пистон» пиджака. Заклеив пакет клейкой лентой, запихнул его в потайной карман под подкладку куртки и сделал звонок с мобильного телефона, сообщив, что бабки при нем.
//-- * * * --//
   Уже возле самого дома, где-то за спиной хрустнула ветка. Морозов, застыв на месте, обернулся, стараясь понять, что это был за звук. Он стоял, сжимая рукоятку пистолета, вглядывался в дождливую ночь и видел лишь поникший под дождем куст орешника. Мимо пробежала пятнистая собака с выпирающими ребрами и поджарым брюхом. Морозов поднял камень, запустил его в собаку, целя в голову, но промахнулся.
   – Тьфу, развелось вас…
   Он прошагал еще пару десятков метров по кривому переулку. Остановившись у калитки глухого забора, пальцем поддел щеколду. Над трубой поднимается серенький дымок, окна погашены, шторы задернуты. Морозов шкурой чувствовал настороженный человеческий взгляд. Через минуту он вошел в сени, толкнул дверь в комнату. Остановился на пороге, скидывая мокрые ботинки. Виктор Ануфриев опер криминальной милиции из Нижнего Новгорода грелся у печки, тыкая кочергой в жаркие угли.
   – Ну, чего? Как добрался?
   – По дороге, кажется, не обокрали, – Морозов, не зажигая света, бросил на стол упаковку с деньгами, снял куртку, повесив ее на гвоздь. – Потому что я держался за карманы.
   – Очень умно. Зажги лампу, если темно. Но люстру не включай.
   С улицы пробивался свет далекого фонаря. Морозов подошел к столу у окна, ощупью нашарив бутылку со стаканом, плеснул водки. Влил водку в горло, как в воронку, зябко передернул плечами. Взял с подоконника керосиновую лампу, снял закопченный стеклянный колпак, поднес к фитилю горящую спичку, плотнее задернул латаные ситцевые занавески. Придвинув к печке табурет, поменял сырые носки на новые. Вытянув ноги, пошевелил пальцами.
   – А где Блинов?
   – Как всегда у бабы под юбкой, – Ануфриев брезгливо выпятил нижнюю губу. – Ну, я звонил ему на мобильник, сказал, что тачка ушла. Но, кажется, бабы его интересуют больше, чем деньги. Это верный признак душевной деградации. Или умственной отсталости. Он сказал, что возьмет такси и быстро подъедет. И вот уже третий час как едет… Полный придурок.
   – Почему придурок?
   – У любого нормального человека есть три сокровенные мечты: деньги, большие деньги и очень большие деньги. И это верный признак того, что человек нормален по всем статьям. А у Блинова все наоборот. Он повернут на бабах.
   – Может, женщина очень сладкая, – усмехнулся Морозов. – Не оторвешься.
   – Знаю его сладких баб: снял шалаву за пару сотен, – Ануфриев сердито постучал кочергой по печке. – Ладно, явится. А что за покупатели? Личности?
   – Торгаши. Какой-то лысый козел весь в золоте со своей грымзой. Так сказать местные олигархи. Впрочем, хрен их знает… Мне с ними детей не крестить, бабки заплатили и до свидания.
   – М-да. Исчерпывающая информация.
   Ануфриев вздохнул и с умным видом стал, копаясь в печке кочергой, ворошить угли, передвигать горящее березовое полено. Его продолговатое бледное лицо с высокими лобными залысинами, ясные серые глаза выражали сонливость и апатию.
   – Сколько ты сбросил с цены?
   – Штуку, – без запинки соврал Морозов.
   – Мог бы и поторговаться.
   – Мог. Но в этом случае мы запросто проторчали бы тут еще неделю. Что ты собираешься делать?
   – Ждать, чего же еще, – Ануфриев поправил ворот черного свитера, надетого на голое тело. – Когда вернется Блин, разбанкуем бабки. Обо всем забудем и спать.
   – Я бы хотел забрать свою долю и уйти. Если ты не возражаешь.
   – Среди ночи куда-то переться, с такими-то деньгами? – Ануфриев впервые повернул голову, посмотрел на собеседника с любопытством. – Не боишься кого-нибудь встретить на дороге? И схлопотать кирпичом по репе?
   – У меня ствол. Чего бояться?
   Ему не хотелось выходить под дождь, месить грязь до самой трассы, ловить попутную машину, чтобы добраться хотя бы до Ульяновска. Но оставаться на ночь в этом гостеприимном доме вместе с деньгами… Это вообще, история для слабоумных. Блинов – старый знакомый и ждать от него сюрпризов не приходится. Но этот Ануфриев со своими печальными серыми глазами, физиономией поэта и мышцами колхозного бугая, личность темная. Такому проломить чужую башку раскаленной кочергой все равно, что муху пришлепнуть. За две штуки он Морозова на шашлык разделает. А потом найдет в потайном кармане пиджака спрятанные девятьсот баксов и скажет Блинову: «Видишь, я крысу замочил».
   Может статься, к возвращению своего приятеля Морозов будет валяться в погребе на куче гнилой картошки. А этот дом к утру наверняка спалят. Принадлежит он то ли тетке, то ли какой-то дальней родственнице Ануфриева, не поймешь. Возможно, старушку уже прописали на кладбище или в огороде закопали, чтобы не путалась под ногами и не лезла с вопросами.
   – Пожалуй, пойду, – подал голос Морозов. – Жене обещал пораньше обернуться. Да и надоело в этой вонючей избе сидеть. Пойду.
   Ануфриев помолчал минуту. Вбивая кочергой снопы искр из горящего полена, он задумчиво смотрел на огонь.
   – Не торопись, – сказал он. – Надо дождаться Блина. Ты ведь не старые ботинки на толчке продавал, а машину. Там на столе большие деньги. Мы их даже не считали. Как это так: я пойду?

Глава 13

   Чебоксары. Ночь на 25 августа
   Дождь барабанил по крыше фургона «Фольксваген Транспортер» с логотипом неизвестной фирмы и надписью «Строительная пластмасса» вдоль кузова. Машина с выключенными габаритными огнями стояла на обочине асфальтовой дороги, в тени старого тополя, поэтому была почти незаметна со стороны. Темнота навевали тоску и мысли о бренности всего земного.
   Время, кажется, просто забыло о том, что ему полагается двигаться вперед, а не стоять на месте. Колчин сидел в грузовом отделении фургона и таращился на мониторы, укрепленные на передней стенке. Рядом с Колчиным, страдая от вынужденного безделья, беспокойно вертелся на скамье майор ФСБ Павел Васильевич Варенцов. Сегодня утром вместе с группой оперативников из восьми человек и двумя инженерами, отвечающими за работу оборудования и техническую поддержку операции, он прибыл из Москвы. Сзади за пультом сидели, нацепив наушники, тихо переговаривались два инженера, один худощавый черноволосый мужчина, другой не первой молодости расплывшийся дядька по фамилии Смирнов. Он захватил из Москвы целый мешок с домашними пирогами и без остановки жрал, стряхивать крошки с седых усов на включенный магнитофон.
   Группа Варенцова должна выяснить, где отсиживаются менты Блинов и Ануфриев, немедленно задержать и допросить их. Затем, если такая необходимость возникнет и будет команда из центра, доставить задержанных в Москву.
   Первая часть операции прошла гладко.
   Днем на автомобильном рынке появился человек в коротком синем плаще и шляпе. Старомодный гардероб дополняли избыток золота: несколько массивных перстней, цепочка, толщиной с палец и две золотые фиксы во рту. Оперативник, назвавшийся Сергеем Васильевичем, показался Морозову серьезным клиентом. Покупатель, приценившись к джипу, полез в моторный отсек, затем долго копался в салоне. Ползая по салону автомобиля, Сергей Васильевич обработал так называемым «шпионским порошком» передние сидения. Этой штукой, изготовленной на основе нитрофенила пентадина, люминола и еще какой-то безвредной химии, пользовались в тех случаях, когда нужно было «пометить» объект, чтобы оперативники не потеряли его во время слежки.
   Не вступая в затяжной торг, Сергей Васильевич уплыл, пообещав вернуться часа через полтора вместе с женой. Спасаясь от дождя, Морозов упал в водительское кресло и принялся смолить сигарету за сигаретой, терзаясь мыслью, что покупатель обязательно обманет, не вернется. Одетый в хлопчатобумажную куртку на подкладке и брюки из шерсти, хорошо впитывающие фракции «шпионской» пудры, Морозов вертелся на сидении и нервничал.
   Но Сергей Васильевич появился раньше срока, волоча за собой упитанную блондинку неопределенных лет с высокой прической, сотрудницу местного управления ФСБ. Когда сделку оформили и покупатель укатил, Морозова повели московские оперативники. Слежку пришлось прекратить на городской окраине, где Морозов вышел из автобуса и, меняя маршруты, путая следы, принялся бродить по узким улочкам, беспрестанно озираясь по сторонам и оглядываясь назад.
   Выждав время, оперативники пошли за объектом. Через специальные очки были видны микрочастицы пудры, осыпавшиеся с одежды в грязь и мокрую траву. Порошок оставлял зловещее багровое свечение. Казалось, человек, смертельно порезанный ножом, бродит по городской окраине, ищет и не находит место, где можно повалиться у забора, чтобы испустить последний дух. Уже стемнело, когда след привел к дому без номера в Солдатском переулке. За почерневшим глухим забором, среди яблонь одноэтажная постройка, правым углом вросшая в землю. Зашторенные окна светятся тускло, то ли электричество отключили за неуплату, то ли лампочку специально не зажигают. Через полчаса один из оперов, перемахнув забор, прикрепил к стволам деревьев камеры ночного видения и акустические приборы, позволяющие прослушивать внутренние помещения, и поспешил смыться тем же маршрутом.
   …Не отрывая взгляд от мониторов, Варенцов ладонью вытер губы. Ничего интересного не происходило. Две камеры, миниатюрные приборы, не больше детского кулачка, закрепили с тем расчетом, чтобы в поле зрения попадало крыльцо, просматривалась окна и часть садового участка. Слева будка сортира, дровяной сарай с черным проемом вместо двери. Справа у ворот «пятерка» без номера. Промозглый вечер давно сменился глухой ночью. На мониторах можно разглядеть, как ветер гнет ветви сада, в одноэтажном доме по-прежнему не зажигают верхнего света, но, видимо, топят печь.
   На столе возле окна едва теплился фитиль керосиновой лампы, из трубы вылетают искры. Изредка на занавеску ложится человеческая тень и исчезает.
   Для прослушки помещения использовали невидимые глазу лазерные лучи, сфокусированные на окнах. Приборы фиксировали вибрацию стекол от человеческого голоса, звуков передвинутого с места на место стула или упавшей со стола ложки. Когда начинался разговор, антенна ловила сигнал, компьютер в фургоне считывал его, перегоняя звуки в цифровой формат, отсекал лишние шумы. При такой-то технике, Варенцов и Колчин должны отчетливо слышать, как под полом скребутся потревоженные шагами мыши.
   Но проклятый дождь и ветер на корню губили передовые завоевания человеческой мысли. То ли не дрожали оконные стекла, выполнявшие функции некой мембраны, то ли оборудование давало сбои… Из динамиков выходил протяжный свист, какое-то гуканье или звуки, напоминающие удары кровельного молотка по жестяной крыше.
   Колчин поднялся со своего места, пересел в свободное кресло в темном углу фургона, смежил веки. Может, получится вздремнуть хотя бы полчаса. Он подумал, что двухнедельный отпуск пропал безвозвратно. Колчин писал матери, что приедет к ней в рабочий поселок недалеко от Волхова в середине июля, но вот уж сентябрь скоро, а просвета в делах не видно. Те пять дней, что он провел у матери прошлой зимой не в счет. Колчин успел пригнать из райцентра машину с углем. На том сыновние хлопоты кончились.
   Короткий отпуск скомкал сосед Игнат Васильевич Струков, сразу после приезда Колчина он заявился в избу, поставил на стол литровую бутылку самогона и предложил выпить за встречу. Колчин отказался, сразу понял, куда дует ветер. От матери он знал, что внук Василича Олег две недели назад по пьяной лавочки угнал трактор из сельхозкооператива и на нем отправился к бывшей жене в Волхов. Выяснять отношения. Тракториста остановили на трассе сотрудники ДПС. Но младший Струков не хотел отступить без боя. Одному из милиционеров он в кровь разбил лицо, другому поставил синяк под глазом. Сейчас Олег сидел в камере следственного изолятора, дожидаясь, когда его дело передадут в суд. И вот старик явился похлопотать за сына.
   Василич решил: раз Колчин сумел достать для матери уголь, значит, слухи о том, что Валерка стал большим начальником в Москве не брехня – чистая правда. И вытащить внука из тюрьмы можно запросто. Нужно только бутылку поставить и хорошо попросить. «Валерка, я же тебя вот таким помню, – желтым от табака пальцем дед показывал на табуретку. – А ты мне врешь. Он не начальник. А кто же ты тогда? Прыщ на ровном месте? Ты матери машину угля пригнал. Только позвонил. Раз, два… И машина тут. На нашей улице ведро угля достать нельзя. А ты целый грузовик выбил. И еще говоришь – не начальник». «И правда, Валера, – отдернув ситцевую занавеску, мать вышла из закутка за печкой. – Ты бы похлопотал. Олег прошлой весной мне забор поправил. Ну, велик ли грех? Угнал трактор, подрался. Все водка… А так Олег смирный. Да и трактор тот никуда не пропал. На следующий день его обратно притащили». Василич еще минуту назад сидел с потускневшими глазами, уже не надеясь на удачу, теперь обрадовался неожиданной поддержке. Мария Степановна всегда шикала на соседа, а тут заступилась.
   «Валерка, я же тебя на руках носил, – сказал Василич. – Ты же с Олегом сколько раз на речку ходил. И к родникам. Друзья вроде как. Хоть ты и старше. Ну, ядрена корень, помоги ему выбраться. Говорят, в тюрьме лупят смертным боем. Он, может, через три года и сам вернется. Но больной насквозь». Колчин встал со стула, прошелся по комнате, раздраженный непроходимой тупостью соседа, он мучительно подыскивал нужные слова. Но почему-то говорил не слишком убедительно. «Слушай, Василич, – сказал он. – Машина с углем и тюрьма это разные вещи. Я ведь не прокурор. И в МВД не работаю. Я к этой системе вообще не имею никакого отношения. А с милиционерами общаюсь, когда меня останавливают за превышение скорости. Если на Олега завели уголовное дело, то закрыть его я не имею возможности. Если бы просто угнал трактор, то давно бы сидел дома под подпиской. А он милиционеру в глаз засветил. Здесь, в поселке, каждый третий мужик сидел или сидит. Ты и сам сидел. Раза два? Или больше? Я ведь не могу всех оттуда вытаскивать». «А всех и не надо, – покрутил головой Василич. – Я только за Олега прошу. Заступись. Ну, чего тебе стоит. Ведь я тебя на мотоциклетке катал, нянькался с тобой».
   «Ладно, – сдался Колчин. – Вернусь в Москву, наведу справки. Узнаю, чем можно помочь». «Ты сейчас наведи, – не уступал дед. – Приедешь в Москву, все забудешь. Надо сейчас. Я тебя отблагодарю. По-свойски». Василич таинственно подмигнул собеседнику, мол, должок самогонкой отдам. «Хрен с тобой, – махнул рукой Колчин. – Завтра в Волхов съезжу». «Ты бы сегодня съездил, целый день впереди, – глаза Василича увлажнились, кажется, он снова собирался пустить слезу. – Автобус через час пойдет. Вот и съезди». Колчин понял, что ему не отвертеться. Натянул свитер, стал собираться в дорогу. Весь день он проторчал на почте в Волхове, созваниваясь с московскими друзьями, даже на автобус не успел. Обратно пришлось добираться на попутке.
   Когда он в сенях стряхнул снег с ботинок и вошел в дом, увидел все ту же картину. Василич сидит у стола, он так и не двинулся с места, проторчал тут весь день, донимая мать жалобами на жизнь и прикладываясь к бутылке. Самогонки осталось на донышке. Мать стояла у печки. «Отпустят твоего Олега, – сказал Колчин с порога, не дожидаясь вопросов. – Подписку возьмут и отпустят. Дня через три дома будет». «Вот, а говорил – не начальник, – физиономия деда расплылась в улыбке. – Ты, Валерка, ври, ври, да не завирайся. Машину с углем пригнал. А мне говорит; я не начальник». Дед погрозил ему пальцем, вытащил из-под стола вторую бутылку. «Садись, вмажем за такое дело». Колчин долго отказывался, но старик был неумолим, как смерть.
   На следующее утро Колчин проснулся с тяжелой головой, он вышел в холодные сени и, чувствуя приступ тошноты, решил, что под дулом пистолета больше не пригубит дедовой сивухи. «А Василич уже приходил, – сказала мать, когда он вернулся в комнату. – Спрашивал, долго ли ты спишь». «А ему что за дело?» Мать поставила на стол миску с творогом и со сметаной, стакан молока. «Известно чего, вздохнула она. – Опять с бутылкой. Говорит: я Валерке должен магарыч». Колчин ел творог и смотрел в окно, снова пошел снег, на небе занималась серая заря. У забора стояла женщина в валенках и коротком пальто, на голове пуховый платок. Она еще не решилась зайти, видимо, придумывала, с чего начать деликатный разговор. В авоське болталась бутылка с мутной жидкостью, в горлышке затычка из газеты.
   Мать, наклонившись к окну, тоже заметила женщину. «Это Софья Николаевна, – сказала мать. – Через три дома живет. Ты ее должен помнить». Мать, почувствовав, что женщина пришла к ее Валерке по важному вопросу, живо накинула цигейковую шубу, выскочила за порог. Женщины у забора беседовали полчаса. Наконец Софья Николаевна ушла, унося бутылку. Мать вернулась расстроенная, села на лавку. «Ну, что?» – Колчин уже не ждал добрых известий. Новость о чудесном освобождении из тюрьмы Олега с космической скоростью облетела поселок. И теперь, пожалуй, к большому начальнику из Москвы очередь выстроится из ходоков. Каждый со своей бедой или просьбой.
   «Софья хочет нетеля резать, – сказала мать. – Потому что кормить нечем. А из потребкооперации к нам уже месяц не приезжают. Мясо некуда девать. Ты бы попросил кого из своих друзей. Ну, чтобы машину за мясом прислали из кооперации. Может, помогут. А то пропадет мясо. Да, напрасно ты мне уголь привез. Теперь покоя не будет». «Мама, я ведь послезавтра уезжаю, – сказал он. – Приехал, чтобы с тобой побыть. А тут такие дела. Вчера тюрьма, сегодня нетель». Мать только вздохнула, она не умела отказывать людям. Видно, она и сама верила, что ее Валера очень большая шишка в Москве. «Сегодня во сколько автобус до райцентра?», – Колчин поднялся из-за стола. «Автобус? Как вчера», – ответила мать. Он уехал через два дня, напоследок пообещав соседу через улицу похлопотать за сына, которого собираются отчислять из одного московского института за неуспеваемость и прогулы.
//-- * * * --//
   Оперативники сидели в двух легковых машинах, стоявших на въезде и выезде из Солдатского переулка, ждали команды «фас». Торчать возле забора не было резона. В этом чертовом переулке всего в несколько домов негде спрятаться от посторонних глаз. Чужаки могли напугать ночного прохожего, а тот заорет, поднимет шум. Такое прежде случалось. Но хуже, если обитатели дома среди ночи решат двинуть куда-нибудь, например, в кабак, обмыть удачную сделку, за бутылкой или за харчами, да мало ли что у них на уме…
   – Пригнать сюда из Москвы десяток оперативников и наш фургон, нашпигованный самой современной техникой, – Варенцов шлепнул себя ладонью по ляжке. – И вся эта музыка только для того, чтобы взять двух жалких поцев с милицейскими погонами. Каких-то сотрудников криминальной милиции. И еще одного забулдыгу, который продавал ворованный автомобиль.
   Колчин промолчал, он не имел права вдаваться в детали, рассказывать лишнее. Варенцов знал лишь то, что ему было положено знать, ни больше, ни меньше. Сегодняшнюю операцию он считал действом, не достойным своего высокого профессионального уровня.
   – Маразм начальства с каждым днем крепчает. Самые лучшие сотрудники центрального аппарата ФСБ, – Варенцов надулся и ткнул пальцем в грудь, – ловят грязных ментов. У нас что, другой работы нет? Господи… Почему мы здесь? Зачем? Такое в голове не укладывается.
   – Еще уложится, – ответил Колчин.
   Варенцов пригладил волосы с проседью на висках, вытащил из пакета бутерброд, сжевал его, запив минеральной водой, и на том успокоился, решив для себя, что разговорить Колчина все равно не удастся. Изображение на мониторах дрожало, плыло, бежали горизонтальные полосы, из динамиков доносилось кошачье урчание и треск. Варенцов надел наушники и стал думать о том, что ровно в четыре утра оперативники все кончат одним махом: ворвутся в дом через дверь и окна, вытащат этих сукиных детей сонных, положат мордами в грязь. Авось, на допросе не станут вола вертеть.
   – Плохо, все плохо, – сказал он, вслух отвечая на какие-то свои мысли. Варенцов, стянув наушники, бросил их на стойку. – Мы не знаем, сколько людей в этом клоповнике. Есть ли у них стволы. Я не люблю работать втемную.
   Варенцов повернулся к инженерам.
   – Можно сделать что-нибудь со звуком? Я не могу больше слушать это мяуканье.
   – Чего тут сделаешь? – старший инженер Смирнов прикурил сигарету. – До тех пор, пока не кончится дождь, ничего не изменится.
   – Господи, какое дерьмо…
   – Внимание, есть звонок на мобильный телефон, – Смирнов постучал ногтем по индикатору уровня записи. – У кого-то из обитателей этой берлоги есть сотовый телефон. Звонок входящий, с линейного аппарата. Городской номер.
   – Выведи звук, – Варенцов показал пальцем на динамики.
   Что-то щелкнуло, раздались шорохи, треск. Колчин навострил уши, подался вперед. Голоса зазвучали совсем близко, будто собеседники находились в фургоне.
   – Узнал меня?
   – Это… Это ты? То есть вы?
   – Вот решил позвонить. Хочу поинтересоваться, как идет торговля? Бойко? Много бабок намолотили?
   Долгое молчание. Слышны помехи в линии.
   – Если ты насчет того, чтобы поделиться…
   – Оставь эту мелочь себе на похороны.
   – Шутишь? Да… Понимаю юмор. Я могу все объяснить. Так получилось, что эта тачка, ну… Она оказалась как бы бесхозной. И куда ее девать? Она светилась, как бельмо на глазу. Я держал ее в гараже у одного местного бандюка. Но так не могло продолжаться вечно. От нее надо было как-то избавиться. Слепить новые документы, транзитные номера и двинуть ее какому-нибудь лоху в другом городе. Это самый верный вариант. Ну, что с ней еще делать? Кроме того, мы с Блиновым приняли все меры…
   – Можешь не болтать попусту.
   – Подожди, я еще ничего не объяснил. Короче, мы подумали…
   – Я не жду объяснений. Вам нужно было избавиться от тачки? Но заодно вы решили заработать. Чего добру-то пропадать? Так или нет? Вы с Блином нашли способ, как убить двух зайцев. А ведь мы обо всем договорились. Сто раз все обговорили. Я заплатил ровно столько, сколько вы спросили. Я не торговался, а просто выложил деньги. И вы обещали похоронить эту машину. Не продавать ее. Понимаешь? Но вы все обгадили. Теперь рано или поздно по этому следу пойдут друзья с Лубянки.
   – Брось. Да кому в Москве нужна эта жалкая тачка? И этот сраный француз русского происхождения. Да о нем сто лет ни одна живая душа не вспомнит. Ты знаешь, сколько людей пропадает без вести? И концов не находят. И машин не меньше пропадает. Кто станет копаться в этом дерьме?
   – Ошибаешься. На этот раз станут копаться.
   – Слушай, это не телефонный разговор. Мы можем встретиться, когда тебе удобно, и обо всем переговорить. Без спешки, спокойно.
   – Не о чем говорить. Вы взяли деньги и не отработали их.
   – Подожди, послушай. Скоро придет Блин, он лучше моего сумеет все рассказать…
   – Он уже не придет. Напрасно ждешь.
   Долгая пауза. Слышан треск телефонных помех, чье-то тяжело дыхание. Кажется, человек только что пробежал стометровку.
   – То есть? Не понял.
   – Все ты понял. С Блином я закончил разговор. Выслушал его жалкий лепет, вроде твоего. Как говорится, ничего личного, это только бизнес. Скоро мы увидимся и с тобой.
   – Угрожаешь? Мне?
   – Какие уж там угрозы. Сначала я хотел грохнуть тебя, но потом решил откусить твое ухо. Или нос. Надеюсь, ты не против, – человек фыркнул.
   – Ты так разговариваешь с офицером милиции? Если Блин не вернется, я тебя из-под земли достану. Пришпилю…
   – Заткнись. И вытряхни дерьмо из подштанников. Ты просто гнида. Ну, страшно? Ладно, пока живи. До скорой встречи.
   Короткие гудки. Один из собеседников положил трубку. Колчин обернулся назад.
   – Говорите, звонок со стационарного телефона? – спросил он Смирнова. – Откуда звонили, из автомата?
   – Из квартиры, – Смирнов продиктовал адрес. – Там прописана гражданка Чеснокова Вера Никифоровна. Больше никого.
   – Срочно одну машину с операми сюда, – приказал Колчин. – Мы едем в город. А вы тут закругляйтесь без меня.
//-- * * * --//
   Ануфриев положил трубку мобильного телефона на стол. Минуту он стоял, раздумывая над тем, что делать дальше. В печи потрескивали поленья, по жестяным подоконникам стучали дождевые капли, чадила керосиновая лампа. Сидевший возле печки Морозов покашливал и потирал ладони, будто никак не мог согреться. На самом деле он чутко прислушивался к телефонному разговору, стараясь понять, перед кем оправдывается Ануфриев, и почему он так взволнован. Ясно, что-то не так с джипом. Морозов пожалел, что не проявил твердости, настояв на своем. Вернувшись с автомобильного рынка, он кожей почувствовал, что надо бежать из этого дома прямо среди ночи, бежать быстро, без оглядки, иначе дело кончится большими неприятностями, а то и кровью.
   – Что, проблемы?
   Морозов снизу вверх посмотрел на бледное лицо Ануфриева.
   – Похоже на то. Только что звонила одна сволочь… Короче, на объяснения времени нет. Блинов, кажется, того… Не вернется. Точно не знаю, что с ним, но он не придет. И нам надо убираться. Собирай манатки.
   – Мы?
   – Довезу тебя до трассы. А там на перекладных доберешься. Черт, как все это не вовремя.
   Морозов встал, подошел к железной койке, стоявшей в углу, вытащил из-под нее открытую сумку. Скомкав, засунул в нее стираную фуфайку, висевшую на бельевой веревке возле печки, пару рубашек и белье, застегнул «молнию». Задумался, что еще из барахла осталось в избе, но не смог вспомнить. Ануфриев поставил керосиновую лампу у самой стены так, чтобы его тень падала на печку, а не на окно. Присев на корточки, притушил фитиль, отдернул занавеску и протер запотевшее стекло рукавом свитера, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте.
   На соседней улице горел фонарь, где-то тявкала собака, ветер обрывал листья с яблонь. Ануфриев отошел от окна, в задумчивости остановился посередине комнаты. Вернулся назад, наклонился, уперевшись ладонями в подоконник, снова стал смотреть в ночь. И не поверил глазам. Над дальним углом забора появилась человеческая голова. Человек перелез через изгородь и пропал.
   – Где у тебя ствол? – шепотом спросил Ануфриев. – Кажется, к нам гость. Нет, гости. Их двое.
   – Здесь ствол, – понизив голос, ответил Морозов.
   Он даже не успел подумать о том, что надо достать из кармана оружие, как пистолет сам оказался в руке. Предохранитель выключен, курок на взводе. Морозов ударом ноги загнал сумку под кровать, пригнулся, отступая в темный угол. Ануфриев повернул колесико керосиновой лампы, огонек под потемневшим от сажи колпаком совсем погас. Морозов присел в темном углу, он ничего не видел, но изба была невелика, тут легко ориентироваться и без света. Он направил ствол в противоположный угол, на входную дверь. Ануфриев рванулся в сени, что-то загремело, через пару секунд он оказался возле печки, ногой раскрыл дверцу, выплеснул в огонь ведро воды. По комнате поплыли клубы пара, стало тяжело дышать.
   Ануфриев поставил пустое ведро, схватил со стола пакет с деньгами, не придумав, что с ним делать, где прятать, снова бросил на стол. Черепашьим шагом, чтобы не оступиться в темноте и не наделать шума, подошел ко второй койке, вытащил из-под матраса ТТ, передернул затвор, досылая патрон. Ступая на носки и согнув спину, отошел к противоположной от двери стене. Успев подумать, что все решится в несколько секунд. Возможно, решится не в его пользу. Встал, вжавшись спиной в круглые бревна, обеими руками обхватил пистолетную рукоятку. То ли от жары, то ли от волнения ладони мгновенно вспотели.
   – Ты держишь на прицеле дверь? – прошептал Ануфриев.
   – Дверь, – как эхо отозвался Морозов.
   – Я ее плотно прикрыл, – едва слышно отозвался Ануфриев. – А рядом поставил пустое ведро. Имей это в виду. И про окна не забывай.
   – Может, рванем через другую комнату? Ну, через окно на задний двор?
   – Не выйдет, – ответил Ануфриев. – Поздно…
   Стало тихо. Морозов стоял у стены, он чувствовал, как тяжелеют руки, сжимавшие пистолет, но не обращал внимания на это мелкое неудобство. Он прислушивался к звукам, ловил каждый шорох. По-прежнему слышался лишь шум дождя, далекий лай собаки, тикали ходики на стене и хрипло с присвистом дышал Морозов в своем углу. Но вот послышался скрип ржавых петель с сенях, какие-то шорохи. Ануфриев сглотнул кислую слюну, облизал верхнюю губу, которую щекотали капельки пота. В сенях человек. Возможно, не один, двое, если пальнуть через дверь, пули ТТ прошьют доски насквозь. Скорее всего, он уложит наповал ночных гостей. Но если, расстреляв обойму, все же промахнется, шанса перезарядить пистолет у него уже не будет. Или стрелять или дожидаться, когда гости войдут в комнату, едва откроют дверь, положить их на пороге. Одно из двух. Эти мысли вихрем пронеслись в голове, Ануфриев не успел принять решения.
   Он не видел, как распахнулась дверь, но тут загрохотало перевернутое чье-то ногой пустое ведро. Ануфриев трижды нажал на спусковой крючок. Выстрелы грохнули один за другим. Он не видел своей цели, но хорошо представлял, куда летят пули. Через мгновение разлетелось оконное стекло, что-то ударилось об пол, отскочило к печке. Ануфриев вжал голову в плечи и тут же ослеп от вспышки световой гранаты. Показалось, кто-то подушечками пальцев с силой надавил на глазные яблоки, и глаза лопнули.
   – В рот вас всех, – заорал Ануфриев и снова выстрелил. – В рот вас…
   Длинная автоматная очередь полоснула по стене справа налево и назад. Прошитые пулями, со стены слетели застекленные фотографии старухи, хозяйки дома, и ее родни, грохнулись на пол ходики с гирьками. Первая очередь перерезала Ануфриева пополам, вдоль живота. Две пули ударили в грудь, прошли навылет, застряв в подгнивших бревнах. Он выронил пистолет, еще не чувствуя боли, опустился на колени. Не понимая, откуда стреляют, кто высаживает трухлявую раму и лезет в окно. Схватившись ладонями за живот, он упал на бок, круглый стол подпрыгнул, на пол слетела тарелка с объедками, покатились стаканы, пустая водочная бутылка. Кто-то истошно закричал:
   – Ложись, твари-и-и-и…
   Ануфриев хотел выругаться, но рот заполнила сладкая и густая, как кисель, кровь, а язык, свернувшись трубочкой, очутился где-то в горле. Новая вспышка. Затрещала автоматная очередь. Горячая пуля вошла под ребра, другая ударила в горло. На мгновение Ануфриеву показалось, что он тонет, захлебывается в чем-то горячем. И все кончилось.
   Из своего угла Морозов успел выстрелить всего дважды. Когда его ослепила вспышка световой гранаты, выронил ствол, закрыл глаза ладонями. Он увидел, как расплываются цветные круги, что-то кружится, искрит, будто на темном небе сверкают блески праздничного салюта. Треск автоматных очередей, запах горелого пороха заполнили тесное пространство комнаты. Пули ударили Морозова по ногам, чуть ниже колен. Он не успел вскрикнуть, когда несколько грамм раскаленного свинца пробили грудь под седьмым ребром с правой стороны. Морозов не упал на пол только потому, что оказался зажатым в углу между железной койкой и стеной.
   Он подумал, что уже умер, неожиданно для себя открыл глаза, зрение вернулось. В комнате стояла та же кромешная темнота, кто-то прикладом автомата или карабина высадил оконную раму. Теперь Морозов видел темный абрис человеческой фигуры в переплете окна. Он опустил руку, поднял с пола пистолет и выстрелил от бедра, решив, что с четырех метров не промахнется даже в подвижную мишень. Снова ослепила световая граната. Полоснула автоматная очередь. И наступила тишина.

Глава 14

   Колчин стоял у двери ванной комнаты, привалившись плечом к косяку, и разглядывал лицо женщины, лежавшей на кафельном полу. Лет сорок, нормального сложения, не красавица, нижнего белья под халатом не носила… Ну, что еще скажешь о хозяйке квартиры Чесноковой?
   Женщину убили, ударив по височной кости гаечным ключом, который сейчас лежал на галошнице. Лицо залито кровью, правый глаз вытек, волосы спутались. Видимо, все произошло в прихожей, там на светлых обоях багровые пятна и брызги. Позднее труп, ухватив за ноги, через коридор перетащили сюда. Криминалисты из прокуратуры, которые приедут с минуты на минуту, во всем разберутся, восстановят картину происшествия по минутам. Но очередность событий более или менее и так понятна. Хозяйку убрали как лишнего свидетеля, ее просто не могли оставить в живых. Поздний гость явился сюда около двенадцати. Чеснокова открыла дверь и пустила человека в квартиру. Она впервые видела этого мужчину, но сожитель Блинов хорошо знал его и приказал открыть дверь. Сам он в этот момент еще лежал в кровати, только собирался подняться. Блинов не ожидал нападения, не был к нему готов. Перед смертью он даже не успел надеть майку и штаны.
   Чеснокова влезла в тесный халатик, зажгла свет в спальне и потащилась в прихожую. Открыв дверь, получила такой удар рукояткой пистолета в лоб, что охнуть не успела, упала под вешалку и больше не поднялась. Блинов, услышав странную возню в прихожей, забеспокоился, он поднялся с двуспальной кровати, одной ногой залез в штанину. На больше времени не хватило. Убийца трижды выстрелил с порога, смертельно ранив Блинова первой же пулей, которая вошла под сердце. Затем преступник присел в кресло у журнального столика. Он никуда не торопился, потому что успел сделать почти все дела, запланированные на вечер и ночь. Теперь он хотел немного передохнуть. На столике осталась пивная бутылка, пустой пакет из-под картофельных чипсов и еще пара окурков на полу.
   Человек открыл окно, чтобы легче дышалось, не снимая плаща, снова сел в кресло и, глотая пива и картошку, следил за агонией жертвы. Он скурил две сигареты почти до самого фильтра. Один из окурков погасил о переносицу лежавшего на полу Блинова. Покончив с пивом, убийца дважды выстрелил в голову жертвы с близкого расстояния. Пистолет без глушителя, кожу Блинова прожгли частички пороха. Никого из соседей ночные выстрелы не разбудили. Затем преступник поднял трубку телефона, стоявшего тут же, на столике, и позвонил Ануфриеву. Закончив разговор, вышел в прихожую и наткнулся на Чеснокову. Не решился стрелять, боялся наделать слишком много шума. Сходил на кухню, вытащил из-под мойки разводной ключ и кончил дело парой ударов по голове. Подумал и перетащил тело в ванную комнату. Не понятно почему. Возможно, не хотел, чтобы к утру у соседей снизу на потолке образовалось багровое пятно. И ушел, захлопнув за собой дверь.
   Оперативники выломали ее вместе с косяком, они ворвались в квартиру с часовым опозданием, когда убийцы след простыл. На лестнице собрались проснувшиеся соседи. Колчину осталось осмотреть следы преступления, теперь не представлявшие большого интереса. Ясно, что эти свидетели уже никогда не заговорят.
   Колчин наклонился, поправил распахнувшийся халат так, чтобы он закрывал бледные бедра Чесноковой, застегнул две пуговицы на груди. Он вышел из ванной, прошел на кухню. Открутив вентиль крана, налил большую чашку воды и выпил ее, но жажда не унялась. Колчин попил чая из носика заварочного чайника, сел на табурет у стола, привалившись спиной к стене. По воздуху плавали клубы табачного дыма. Два оперативника, стояли у открытого окна. Мрачные, с серыми лицами, они смолили сигареты и разговаривали шепотом. В том, что все прошло не так, как планировали, нет их вины. Колчин от нечего делать разглядывал разномастные пустые бутылки из-под иностранных ликеров и вин, для красоты выставленные на кухонных полках.
   Мобильный телефон зазвонил в тот момент, когда звонка ждешь меньше всего.
   – Майор Колчин? – голос был незнакомым.
   – Точно.
   – Это старший оперуполномоченный капитан Павел Зуев. Звоню по поручению майора Варенцова. Он сейчас дом осматривает. У меня плохие новости.
   – Подождите минуточку.
   Колчин поднялся с табуретки, проскочил коридор, зажег свет в гостиной, где никого не было, плотно прикрыл дверь.
   – Говорите.
   – Мы сунулись в этот чертов дом, – сказал Зуев. – Света не было. Даже керосиновая лампа не горела. Но нас там ждали. По документам некие Ануфриев и Морозов. Они отстреливались, как сумасшедшие. Мы сразу же налетели на пули. Хорошо хоть среди наших никто не пострадал. Короче, не было шанса взять этих парней живыми. Оба убиты.
   – Они были нужны живыми. От мертвых толку мало.
   – Я же говорю, не было шансов взять хотя бы одного из них. Эти гады, видно, накачались какой-то хренотой, героином или другим дерьмом. Настоящие психи. Палили в белый свет, как в копеечку.
   – Черт побери, – Колчин дал отбой, положил трубку в карман.
   Прокурорских и ментов он решил не дожидаться, подумав, что никакой надобности в его присутствии нет. В квартире четыре сотрудника ФСБ, во всех деталях и так разберутся.
//-- * * * --//
   Колчин неслышными шагами вошел в гостиничный номер, закрыл дверь на ключ, миновав крошечный холл, остановился на пороге комнаты. Никого. Обе кровати застелены покрывалами, видно, что в эту ночь Решкин не ложился. Пахнет табачным дымом, гора окурков в пепельнице, посередине комнаты шлепанцы и мятый халат из искусственного шелка. Мятежная душа Решкина требовала новых приключений, видно, за ними он и отправился. Интересно, какие коленца он выкинет на этот раз? Размолотит самую большую в городе витрину, набьет кому-то морду или помочится на вечный огонь у братской могилы? Можно ставить рубль за сто, что этот фрукт снова нарвется на неприятности, придется вытаскивать его из трезвяка или подпольного катрана, где он, спустив последние деньги, после третьей рюмки снял шлюху и в обнимку с ней завалился на грязный матрас.
   Слишком много неприятностей выпало на одну ночь, для полноты ощущений не хватало только фокусов Решкина. Вздохнув, Колчин повесил плащ на вешалку, скинул ботинки. Подошел к окну и отдернул занавески, на город мутной волной наваливались дождливые предрассветные сумерки. Сев в кресло, поставил на журнальный столик портативный компьютер, подключил к нему мобильный телефон, заглянул в ящик электронной почты.
   Есть одно сообщение, отправленное из Москвы вчера в девять вечера. При помощи специальной программы Колчин перевел набор цифр в текст, пробежал глазами строчки и стер письмо. В сообщении за подписью Беляева говорилось, что Владимир Федорович Сальников возвращается из Парижа с миллионом казенных денег. Главные события разворачиваются именно в столице. По всей вероятности, похититель сына вошел в контакт со священником, и теперь тот, помолясь Богу, надеется передать выкуп преступнику, чтобы сын и его невеста получили свободу. Святая наивность. Для разработки Сальникова старшего Колчина отзывали в Москву.
   Задумавшись на минуту, Колчин набил на компьютере сообщение в центр. Текст заканчивался словами: «Специалистами ФСБ был прослушан разговор между Ануфриевым и неустановленным лицом. У меня нет сомнений в том, что голос человека, звонившего Ануфриеву, принадлежит Николаю Николаевичу Маркову, которого я допрашивал в следственном изоляторе города Краснодара. Как вам известно, Марков совершил побег из автозака, перевозившего его на вокзал для этапирования в Москву. Уверен, когда наши эксперты получат возможность сравнить аудио записи допросов, сделанные в краснодарском СИЗО с записью ночного телефонного разговора, они придут к тем же выводам, к каким пришел я.
   У меня было время обдумать ситуацию. Если мои выводы верны, а голос действительно Маркова, то вполне обоснована следующая версия. Оказавшись на свободе, именно он при помощи сотрудников криминальной милиции Блинова и Ануфриева организовал похищение Максима Сальникова. Позже, когда милиционеры засветились на продаже ворованного джипа, Марков решил ликвидировать их. Марков полгода назад был замечен в ресторане одного из самых роскошных курортов Германии Баден-Бадена в обществе „черного“ торговца оружием Роже Огустена. В свете этих событий первоначальная версия о похищении Максима Сальникова и его невесты с корыстными целями представляется мне мало убедительной и необоснованной. На мой взгляд, Марков, совершая преступление, ставил иные цели и задачи. О мотивах его действий пока остается только догадываться». Колчин зашифровал сообщение и отправил в Москву.
   Через минуту он услышал, как в замке поворачивается ключ. В прихожей загорелся свет. Решкин, что-то буркнув вместо приветствия, вошел в комнату, едва не запутавшись ногами в валявшемся на полу халате, сел на кровать.
   – Ну, как дела? – спросил он злым трезвым голосом.
   – А ты где пропадал?
   – Гулял, – Решкин пригладил ладонью мокрые волосы. – Заснуть не мог. Всю ночь проторчал в этой конуре, а под утро просто начал с ума сходить. Вышел проветриться. Так как дела?
   – Полный облом.
   – То есть?
   – Продавец машины оказался случайным человеком, его фамилия Морозов. Неделю назад он купил джип, чтобы перепродать его и заработать некоторую сумму. Кто был тем продавцом машины, пока не известно. Вероятно, он пользовался подложными документами. Короче, ничего из нашей затеи не получилось.
   Решкин подскочил с кровати и начал расхаживать по комнате от окна до двери и обратно.
   – Так я и знал, что ни хрена не выйдет. Разумеется, этот Морозов не случайный человек, как вы говорите. И вообще от ваших слов за версту воняет враньем, так что, можете дальше не сочинять.
   – Я не сочиняю…
   – Я хочу знать правду, – крикнул Решкин.
   – Тихо ты. Всю гостиницу разбудишь.
   Колчин искренне огорчался, когда сталкивался с человеческим недоверием. Но придумать красивую сказку с хорошим концом не было времени.
   – Что с тем продавцом джипа? И какую за информацию вы из него выдоили?
   – Ничего. Поговорили и разошлись. Ну, почти как друзья. Он ведь тут ни при чем…
   – Как друзья? – Решкин остановился. – Хотите, я переведу все ваши иносказания и недоговорки на русский язык? Вы со своими знакомыми бандитами поймали этого Морозова в темном переулке, поставили ему примочку между глаз. Вывезли за город или на какую-то пресс-хату с глубоким подвалом. И там пытали. Но у бедняги не выдержало сердце, он умер, не успев сказать «мяу». Скоропостижно скончался. Правильно?
   – Ну… Я бы толковал это по-другому…
   – Ясно. Куда вы дели труп? Закопали, пустили в речку плавать? Или ваши знакомые мясники разобрали человека на мелки запчасти и разбросали их по городским помойкам? Чтобы бродячие собаки к утру успели сожрать мясо.
   Не дожидаясь ответа, Решкин упал в кресло. Он вытащил из штанов пластиковый пакетик, высыпал травку на столик. Распатронил папиросу, стал смешивать табак с канабисом. Задача оказалась не из легких, руки дрожали от возбуждения, а на кончике носа повисла капелька пота, мешавшая сосредоточиться.
   – Я уверяю тебя, все было не совсем так. То есть, совсем не так…
   – Черт меня угораздил с вами поехать, – Решкин поднес к папиросе огонек, пустил струю дыма. – Одного не понимаю. Мой брат переводчик и фотограф. Что связывало его, честного человека, с отпетыми бандитами вроде вас. Нет, я не задаю вопросов, потому что правды все равно не услышу. Просто проявляю здоровое любопытство.
   – Нас связывала дружба.
   Решкин помолчал пару минут. Он пыхтел папиросой и, отвернувшись в сторону, наблюдал, как по стеклу ползут дождевые капли.
   – Что это вы ни свет ни заря копаетесь в компьютере? – вдруг спросил он. – Порнуху смотрите?
   – Тебе это может показаться странным, но я веду дневник, – Колчин закрыл компьютер и отключил питание. – Не для истории, для памяти, которая стала меня подводить.
   – Да уж, с исторической точки зрения ваши заметки – просто мусор. И с любой другой точки зрения тоже мусор. Наверное, ведете счет своим кровавым делам. Для себя, не для истории. Из спортивного интереса. А дел много, чтобы ничего не забыть, нужен компьютер с большой памятью.
   – Хватит трепаться, – поморщился Колчин. – Уши вянут и облетают, как листья. Сегодня мы уезжаем обратно в Москву. Разведка донесла, что твой дядя священник ездил в Париж и возвращается обратно с деньгами. Везет выкуп за сына. Видно, по уши залез в долги. Теперь у нас есть шанс через него выйти на похитителей.
   – Поедем, какого хрена, – отозвался Решкин, нервное напряжение последних часов сменилось безразличием и сонливостью. – Наверное, теперь у меня нет выбора, как только таскаться с вами. Впрочем, может, это и хорошо.
   – Что хорошо?
   – То, что вы бандит и убийца. Если мы все-таки найдем брата и тех гадов, которые на него наехали, вы не станете с ними нянькаться. Не будет всей этой унизительной мутоты. Адвокатов, заседателей, кучи бумаг и апелляций в вышестоящую судебную инстанцию. В Америке похитителей людей сажают на электрический стул, а у нас они отделываются легким испугом. На этот раз так не будет. Вы ведь сделаете из них кучу падали? Пулю в лобешник и никакого кипеша?
   Колчин не ответил. Он задумчиво тер ладонью подбородок, раздумывая над тем, когда лучше принять душ и побриться. Прямо сейчас или после пары часов освежающего сна. Решкин воспринял это молчание по-своему.
   – И правильно, – сказал он. – Здесь я на вашей стороне. Только у меня есть одна просьба. В Москве у меня образовались некоторые долги. Задолжал азерботам с Черемушкинского рынка за травку. Не сразу, конечно, в несколько приемов задолжал. А это такие неуправляемые твари. Боюсь, они меня найдут и проломят башку. Мне нужны штуки полторы зеленых. Вы обещали мне заплатить за потраченное время. А я сдуру отказался от денег. Но вот теперь вспомнил об этом проклятом долге.
   – Хорошо, твои труды будут оплачены.
   – И еще одна вещь… У вас нет комнаты или квартиры, где можно пожить какое-то время? Хотя бы неделю.
   – У тебя, кажется, есть своя квартира.
   – Тут такая проблема, – Решкин на секунду задумался. – Короче, моя бывшая жена Рита просила, чтобы я первого сентября пришел к школе. Сын пойдет в первый класс. Я, не подумав, согласился. А потом решил, что там мне лучше не появляться. Все родители придут расфуфыренные, все из себя такие модные, а меня даже костюма нет, чтобы на людях появиться. Ну, в чем я приду? В старых джинсах и свитере с дырками на локтях?
   – Дам я тебе денег на костюм. Без отдачи.
   – Даже не в костюме дело. Сыну Алешке лучше меня не видеть, пока я не завяжу с дурью и выпивкой. Когда я трезвый, руки трясутся, всего ломает. А датый, с духом свежего перегара пойти не могу. Я так решил. Сначала завязываю, а потом превращаюсь в заботливого папашу. Наоборот нельзя. А Ритка, она настырная, как черт. Станет меня доставать телефонными звонками: ты же обещал приехать на первый звонок. Потом сама заявится ко мне на квартиру. Не отстанет. А так я скажу, что я устроился на работу и уехал в срочную командировку.
   – Найду я тебе на неделю квартиру, – согласился Колчин. – Но на первый звонок ты все-таки сходи. Это ведь один раз в жизни бывает.
   – И хрен с ним, – Решкин плюнул в пепельницу. – Первый звонок, последний…

Глава 15

   Москва, Сокольники. 26 августа
   Владимир Федорович Сальников беспокойно вертелся на скамейке, стоявшей у входа в центральную аллею Сокольников. Поглядывая то вправо, то влево, он едва не свернул шею. Следователь Генеральной прокуратуры, назначивший встречу, опаздывал на добрых четверть часа.
   История началась сегодняшним утром. Телефон, стоявший на кухонном столе, зазвонил, когда Владимир Федорович вышел из ванной и, решив перекусить, чем Бог послал, залез в холодильник. Человек, представившись старшим следователем Генеральной прокуратуры Беляевым, сказал, что есть важная информация, которая наверняка заинтересует священника, хорошо бы встретиться и поговорить, но не в конторе на Пушкинской улице, а, так сказать, на нейтральной территории, в парке или сквере.
   «Как вы узнали, что я в Москве?» – Сальников почувствовал, как защемило сердце. «Запросили паспортно-визовую службу». «Но Москва большая, откуда у вас этот телефон?» – не сдавался священник. «Телефон – это проще простого, – ушел от прямого ответа Беляев. – Я ведь работаю в прокуратуре, а не в детском садике носы вытираю. Вы только вчера приехали из-за границы, наверно, устали с дороги, хотите отдохнуть. Но дело касается вашего сына, поэтому лучше не откладывать разговор в долгий ящик». «Случилось что-то страшное? – Сальников присел на стул, ноги сделались ватными. – Он… Он погиб?» «Успокойтесь, – по казенному сухо ответил Беляев. – Информацией о смерти вашего сына мы не располагаем». «Может быть, вы мне что-то объясните?» – от сердца отлегло, но священник понял, что сказал что-то такое, чего не следовало говорить работнику прокуратуры. «Объясню. Но не по телефону. Вы ведь поселились в районе Сокольников. Может быть, там и увидимся?»
   Беляев из вежливости задал несколько ничего не значащих вопросов и условился о встрече в парке в два часа дня. Положив трубку, Сальников уставился в окно. Вчера священник вернулся в Москву, решив не останавливаться в гостинице при Даниловом монастыре. На руках два чемодана, один с тряпками, другой под завязку набит деньгами. В гостинице нет воров, но это, как ни крути, казенный дом, полный чужих людей, не так просто спрятаться от посторонних глаз.
   С вокзала Сальников позвонил своему старому приятелю Павлу Николаевичу Лещенко, спросил, нельзя ли завернуть к нему, пожить дней десять. Получив согласие, взял такси и приехал на квартиру неподалеку от парка Сокольники. Лещенко выходец из России, проживший во Франции последние лет двадцать, теперь работал в московском представительстве известной парфюмерной фирмы. Все лето его семья жила на Лазурном Берегу, а четырехкомнатная квартира в Москве пустовала.
   Утром Лещенко оставил на столе ключи и уехал на работу, никто не мешал обдумать ситуацию. Выходило, что о похищении сына каким-то образом стало известно прокуратуре. Что из этого следовало? К делу наверняка подключат милицию, возможно, и ФСБ. За ним установят наблюдение, станут слушать телефонные разговоры. Такая плотная опека, пожалуй, спугнет преступников. Они не придут за деньгами. Максима и его невесту убьют, чтобы замести следы. Сальников, забыв об утреннем завтраке, заметался по квартире. Для начала засунул чемодан с деньгами в бельевой шкаф. Подумал минуту и перепрятал его под кровать. Домработница, приходившая к Лещенко дважды в неделю, получает приличную зарплату, дорожит работой и не сует нос, куда не следует.
   Священник привел в порядок бежевый выходной костюм, погладил сорочку и выскочил из квартиры. Спешить некуда, но Сальников так разволновался, что пришел в условленное место раньше назначенного времени.
   …Беляев присел на скамейку, когда священник уже перестал надеяться, что встреча состоится. Следователь прокуратуры сразу не понравился Сальникову. Молодящийся отец семейства в безвкусном клетчатом пиджаке и слишком ярком шелковом галстуке. Плешь прикрывают пряди волос, зачесанные на макушку. Ладонь, которую Беляев протянул для пожатия, оказалась холодной и твердой, как доска.
   – Хотел сообщить вам следующее, – сказал он, и, спохватившись, предъявил удостоверение старшего следователя прокуратуры. – Мы знаем, что с вашим сыном произошла серьезная неприятность. На этот счет у нас нет исчерпывающей информации. Известно, что он путешествовал по России в компании своей подружки Татьяны Гришиной. И пропал…
   – Пропал? – переспросил Сальников, фальшиво сыграв удивление. – Максим звонил мне… Да, звонил… Впрочем, точно не скажу, когда это было.
   – От родственников Гришиной в милицию поступило заявление о ее исчезновении. Мы очень рассчитываем на вашу помощь. Дело серьезное, им занимается по нашему поручению следственный комитет МВД. Максим Владимирович гражданин Франции, фигура весьма заметная. Переводчик, известный фотограф…
   Беляев замолчал, неторопливо вытащил пачку сигарет, потряс, как дитя погремушку, зажатый в кулаке коробок спичек, прикурил. Сальников пожал плечами, собираясь с ответом.
   – Надо так понимать, что гражданина России вы бы искать не стали, даже заявление от родственников не приняли, – священник сверкнул глазами. – А тут сразу Генеральная прокуратура схватилась. Как же, гражданин Франции. Да еще переводчик и фотограф. Не дай Бог, информация попадет не только в «Известия», но и в европейские газеты. Непременно поднимется скандал. А вам придется отписываться через свою пресс-службу.
   – Не понимаю, что вас так рассердило. Мы приняли дело к производству и доведем его до конца.
   – Доведете, не сомневаюсь, – хмыкнул Сальников. – Пройдет год, а там сбросите все в архив и забудете, будто ничего не случилось.
   – Я уже сказал, что мы надеемся на вашу помощь. Вы ничего не хотите мне рассказать?
   – Это вы попросили меня придти, чтобы сообщить какую-то информацию. Но пока я ничего не услышал кроме вопросов.
   – Вот вам моя новость: джип Максима Сальникова появился на автомобильном рынке в Чебоксарах. Наблюдение за продавцом установили, ночью его попытались задержать, но он оказал вооруженное сопротивление и погиб в перестрелке. Личность этого человека установили. Но это почти ничего не дает следствию.
   Сальников промолчал. Он чувствовал, что сердце заходится, выскакивает из груди, а воротник рубашки стягивает шею, как удавка.
   – У нас есть сведения из непроверенных источников, что Максима Владимировича похитили, – сказал Беляев. – Преступники потребовали выкуп. И, как мне кажется, попытки связаться с вами уже были. Или я ошибаюсь?
   – Можете срезать зарплату своим информаторам. На этот раз они дали промашку. Со мной никто, как вы метко выражаетесь, не связывался. И не о каком выкупе ничего не знаю.
   Беляев сделал вид, что не слышал последних слов.
   – Давайте начистоту. Получив деньги, бандиты, как правило, убивают заложников. На что вы надеетесь? На провидение, божью помощь или чудесный случай? Я предлагаю вам сотрудничество. Если вы будете играть на нашей стороне, у Максима Владимировича появится больше шансов выжить.
   – В каком смысле «играть»? Мы что, собираемся вместе выходить на театральные подмостки?
   – Вы прекрасно понимаете, о чем речь.
   – У него будет больше шансов выжить, если ваша милиция вместе с прокуратурой не станут копаться в этом деле, – Сальников хотел выразиться грубо, но сдержался.
   – Мы будем копаться. Нравится вам это или нет.
   – Хорошо. Даю слово, что поставлю в известность прокуратуру, как только преступники появятся на горизонте. Оставьте телефон.
   – Жаль, что разговора не получилось, – Беляев вытащил из нагрудного кармана бумажку, нацарапал на ней номер мобильного телефона. – Вот возьмите. Если измените решение, звоните в любое время дня или ночи.
   Он поднялся со скамейки и ушел, прихрамывая на правую ногу. Сальников высидел еще пять минут, ожидая, когда следователь уберется из парка. Встал и быстрым шагом, едва не бегом, заспешил к выходу. Он жалел, что потерял время на бестолковый разговор с этим неприятным человеком. Дома под кроватью пылился чемодан с миллионом долларов, а московская квартира не сейф швейцарского банка, и два хлипких замка на входной двери не остановят воров. Но страхи оказались напрасными, чемодан лежал на своем месте. Сальников накрутил шифр кодового замка, откинул крышку и перевел дух, под мятыми рубашками стопками – пачки долларов, стянутые аптечными резинками.
//-- * * * --//
   Москва, Теплый Стан. 28 августа.

   Колчин открыл окна, чтобы выгнать из комнат запахи прокисшего пива и табака, насквозь пропитавшие квартиру. Эта хата никогда не была образцовым семейным гнездышком. Но Решкин, проживший здесь каких-нибудь два-три дня, сумел превратить стандартную «двушку», обставленную старой мебелью, в настоящую помойку. Сотрудники внешней разведки изредка использовали квартиру для встреч с агентурой, иностранцами, бывавшими в Москве. Последние пару месяцев нога человека здесь на ступала. И в квартире временно поселили Решкина. Теперь по всем углам валялись его скомканные шмотки, пачки из-под папирос и пустые бутылки.
   Полчаса назад Решкин, получив на руки полторы тысячи долларов, уехал на Черемушкинский рынок, чтобы рассчитаться с продавцами дури. Колчин, оставшись в квартире, открыл холодильник, запек в духовом шкафу пиццу, съел пару больших кусков, запив их молоком, которое купил по дороге сюда. Перекусив, нашел на полке пластиковый пакет, обошел квартиру, собирал мусор. Часа через два Решкин, побродив по рынку, вернется обратно, надо надеяться, вернется с деньгами и расскажет, что знакомых азербайджанцев не нашел. По слухам, их несколько дней назад задержали какие-то оперативники в штатском, то ли из ментовки, то ли из ФСБ. Колчин, разумеется, знал, что с толкачами случилась такая неприятность, но Решкину ничего говорить не стал, – путь проветрится, и сам узнает новости.
   Когда в дверь позвонили, Колчин поставил набитый мусором пакет на пол в прихожей, сбросил цепочку и повернул замок. Беляев, переступив порог, тряхнул руку Колчина.
   – После трех отгульных дней ты стал похож на человека, – сказал Беляев.
   – Если это комплимент, спасибо.
   Не снимая ботинок, подполковник прошел в комнату, покосившись на пакет с мусором.
   – И что ты возишься с этим Решкиным? – Беляев сел в кресло, открыл портфель и вытащил тонкую папку с бумагами. – Дерьмо за ним убираешь…
   – Не подкалывай. По большому счету, он нам здорово помог, – Колчин устроился в соседнем кресле. – Решкин нам еще пригодится. Следствие до сих пор могло топтаться на месте…
   – Нам помог случай, – сурово покачал головой Беляев. – Решкин загремел в тот самый вытрезвитель, куда ему и следовало загреметь. А дальше все закрутилось само по себе, без его участия. Впрочем, поступай, как хочешь.
   – Что со священником?
   – Я встретился с ним в Сокольниках, коротко переговорил. Из него плохой актер, Сальников стал утверждать, будто о судьбе сына ему ничего не известно. Этого мы и ожидали. Пока мы с ним разговаривали, наши парни сумели проникнуть в квартиру, где он остановился. Деньги на месте, в чемодане под кроватью.
   Беляев бросил портфель на диван, потряс в воздухе папкой с бумагами, давая понять, что не хочет тратить время на пустую болтовню, когда есть важные новости.
   – Наконец установили личность типа, организовавшего похищение Максима Сальникова, – объявил он, положил папку на столик и смачно припечатал ее ладонью. – Здесь все материалы. Зовут его, разумеется, не Марков Николай Николаевич, а Фогель Юрий Евгеньевич. Тридцать восемь лет, не судим, разведен, детей не имеет. Родился и жил в Волгограде, в семье единственный сын. Отец из обрусевших поволжских немцев, скончался десять лет назад. Служил бойцом пожарной части при одном из закрытых НИИ. Мать, в девичестве Нифонтова, до выхода на пенсию работала начальником почтового отделения. Сейчас доживает век в доме престарелых. По ее словам, не помнит, когда последний раз видела сына. Ну, сам все прочитаешь.
   – Лучше перескажи своими словами. Тебя слушать, это не копаться в казенной макулатуре.
   Беляев встал и, заложив руки за спину, стал расхаживать по комнате.
   О Фогеле известно не так уж много. Рос талантливым парнишкой, с помощью отца в совершенстве выучил немецкий язык, изучал также французский и английский. Но всегда оставался человеком не сдержанным на руку, слишком вспыльчивым. После окончания школы поступил в один из московских технических вузов, но был отчислен с третьего курса за жестокую драку в общежитии, когда на больничную койку попали сразу два учащихся пятого курса. Уголовное дело удалось как-то замять.
   Потом загремел в армию. Службу проходил в Североморске в спецчастях морской пехоты. Характеристики положительные, отличник боевой подготовки, высокий интеллектуальный коэффициент. По окончании службы поступил в Рязанское училище ВДВ. Там добрался до четвертого курса и был отчислен за то, что смертным боем избил офицера, якобы задолжавшему деньги и не желавшему их возвращать. Спасибо, под трибунал не отдали. Дело давнее, темное, что произошло на самом деле, теперь никто не вспомнит. Годы учебы, как говорится, не прошли даром. Фогель владеет всеми видами стрелкового оружия, приемами рукопашного боя, подрывным делом, топографией, маскировкой, может ориентироваться на местности без карты, прыгать с парашютом, отлично плавает и так далее.
   Он возвращается в Волгоград, устраивается на курсы метрдотелей со знанием французского языка, регулярно посещает атлетический зал «Богатырь». Там Фогель знакомится с местными спортсменами, некоторые из которых впоследствии станут ударной силой его банды. Около двух лет он работал в ресторанах крупных городских гостинец, но опять влип в какую-то историю, на этот раз Фогеля подозревали в краже крупной суммы валюты из номера иностранца, коллекционера русского антиквариата. Интурист при ближайшем рассмотрении оказался нашим бывшим гражданином, теперь проживавшим в Израиле. Он приехал в Россию с телохранителем, собирался обтяпать кукую-то выгодную сделку, но наличность увели из-под самого носа. Фогеля несколько раз допрашивали милиционеры, безрезультатно.
   После того памятного случая с коллекционером Фогель больше не искал работу, он сколотил бригаду из качков, принимается утюжить местных коммерсантов. О его группировке милиции известно не так уж много. Малочисленная банда, от десяти до пятнадцати бывших спортсменов, которая бралась за любой криминальный бизнес: торговлю наркотой, похищение людей, рэкет, мошенничество, возможно, занималась заказными убийствами. Банда Фогеля никогда не имела ни собственной территории, ни своего легального бизнеса, она мигрировала, окучивая различные коммерческие структуры. Контролировала несколько продовольственных магазинов в Центральном районе Волгограда, оптовый рынок, фирму, занимавшуюся строительством дач. Бригада не была связана с ворами старой закалки, Фогель презирал судимых уголовников, живущих по закону. Любимые поговорки: «Деньги не пахнут» и «Взятки любят тишину».
   Некоторые его бойцы погибли во внутренних разборках, некоторых отстреляли бандиты из других группировок, двое из оставшихся в живых по сей день мотают срока за тяжкие преступления. Один из этой парочки умирает от костного туберкулеза на Колыме. Второму, некоему Владиславу Петрову по кличке Серый, во время лагерной разборки в одной из мордовских колоний выковыряли ложкой правый глаз. Это случилось два года назад, теперь у Серого другой кликан, – Циклоп. Из Мордовии его перевели в колонию строго режима под Владимиром. На Фогеля было совершено не менее четырех покушений, но он чудом ушел от пули и тюремного срока.
   После того, как группировка прекратила существование, следы Фогеля затерялись, из Волгограда он уехал. Теперь об этой команде толком никто ничего не помнит.
   – Каким образом удалось установить, что Фогель и Марков одно и то же лицо?
   – Выяснить личность Фогеля, удалось, отработав версию с бывшим сотрудником криминальной милиции Евгением Блиновым, он же Блин. Убит в ночь на двадцать шестое августа в Чебоксарах, – ответил Беляев. – Из архива подняли розыскное дело Блинова. В свое время он служил в криминальной милиции Волгограда. По материалам служебного расследования, которое проводила служба собственной безопасности, он предоставлял крышу некой бандитской группировке, имея свой процент с каждого крупного дела. Лидером этой банды был наш старый знакомый Марков, он же Фогель. Материалы на него, фотографии, пальчики, агентурные сведения, имеются в розыскном деле. В свое время управление собственной безопасности провело внутреннее расследование, Блинова хотели прижать, но доказательства были слабоваты. И живых свидетелей нет. Блинов из милиции не ушел, переехал в Нижний Новгород, где жила его мать, и продолжил службу в системе МВД.
   – А дальше следует цепь происшествий, о которых ты все знаешь, – Беляев упал в кресло. – Полгода назад Фогель засветился в компании Огустена. Летом его задерживают в Краснодаре, где Фогель получает большие деньги от одного из чеченских бандитов и террористов Рамзана Вахаева. Чеченцы организовывают побег Фогеля из автозака. Далее следует похищение нашего агента Максима Сальникова. Чуть позднее – расправа над ментами, продававшими внедорожник. И один из ментов старый знакомый Фогеля – Блинов.
//-- * * * --//
   – В этой мозаике не хватало нескольких фрагментов, – сказал Беляев. – Некоторые из них восстановили с помощью военной контрразведки. Нас интересовало: когда, где при каких обстоятельствах за последние десять лет произошли утраты переносных зенитно-ракетных комплексов типа «Игла» или «Стрела», всех модификаций. На воинских складах случались пожары, в огне бесследно пропадали не только сотни вагонов с боеприпасами, горы стрелкового оружия, противотанковые гранатометы и огнеметы, но и системы ПЗРК. Но трудно понять, где пахнет криминалом, а где разгильдяйством. В ходе поисков выяснили, что некий Юрий Евгеньевич Фогель около шести лет назад устроился на службу по контракту в одну из частей Сибирского военного округа. Подняли его дело, – Фогель, тот самый, наш объект, а не его полный тезка.
   Беляев встал и принялся расхаживать по комнате.
   Спустя полтора года после разгрома волгоградской бригады, Фогель возвратился на армейскую службу, его приняли без всяких проволочек, запросов в милицию и других бюрократических формальностей, потому что в войсках вечная нехватка прапорщиков и сержантского состава. А у Фогеля как-никак за плечами четыре года высшего военного училища. Почти полтора года он занимал должность каптера на вещевом армейском складе, который находился в богом забытой дырище. Свердловская область двести с лишним километров до Алапаевска. До ближайшей деревни, где можно посмотреть киношку в клубе, верст двадцать с гаком.
   Невозможно поверить, что за один год Фогель переродился из крутого гангстера, наводившего ужас на волгоградских коммерсантов, в жалкого каптера с мизерной зарплатой, отгружавшего солдатские подштанники. Странная метаморфоза. Но лишь на первый взгляд. По соседству с вещевым складом, за забором и запретной зоной, находился оружейный склад, где в числе прочего хранились ПЗРК. Прямого доступа к оружию Фогель не имел, но не трудно представить, какие порядки царят в этой глухомани. За банку мясных консервов и бутылку перед тобой откроются все двери.
   Вероятно, Фогель получив заказ на поставку оружия от одной или нескольких бандитских бригад, решил идти накатанным путем, сменил гражданский костюм на военную форму, нашел работу в каптерке. Есть и другая версия. Фогель прекрасно знал, что в «горячих точках» спросом пользуется не стрелковое вооружение, которое можно по дешевке купить в Чечне или в Абхазии, а средства подавления авиации. Всегда в дефиците и в большой цене переносные зенитно-ракетные комплексы. Именно ПЗРК, на продаже которых можно срубить огромные деньги, изначально были его целью.
   Ровно четыре года назад, жарким летом в августе, на оружейном складе случился пожар, по версии военной прокуратуры, проводившей расследование, все началось из-за удара молнии в крышу одного из хранилищ. Ночью бушевала страшная гроза. Когда огонь перекинулся на соседние постройки и на территории части начались рваться снаряды и мины, офицеры вывели бойцов из опасной зоны. Но потерь избежать не удалось, погибли три солдата, прапорщик и старший офицер. Трое суток пожарные не могли приблизиться к очагу возгорания, весь лес в округе оказался усыпанным осколками, неразорвавшимися патронами, минами. В огне погибли девяносто два комплекса ПЗРК.
   Надо полагать, что за полтора года Фогель сумел вынести и вывести со складов все, что его интересовало. Версию умышленного поджога военная прокуратура не разрабатывала, потому что изначально не имела доказательной базы. Легко представить себе, как выглядит склад вооружений и боеприпасов после пожара. Огромное поле, перекопанное воронками, засыпанное полуметровым слоем пепла и металлом, вокруг лес, порубленный осколками. Невозможно найти следы поджога, даже по чертежам и схемам трудно восстановить, где стояла столовая, где казарма, где сами склады. В центральных газетах об этом происшествии не писали, скандал быстро замяли. Часть расформировали, Фогеля перевели на другой склад, ближе к Екатеринбургу, но вскоре он подает рапорт, разрывает контракт, уходит из армии, теперь уже навсегда.
   Следы теряются. Есть слухи, что он побывал в горячих точках, кто-то видел его в Европе. Но даже приблизительных сведений о том, чем Фогель занимался последние два с половиной года, – нет.
   – Ну, какие будут мысли? – Беляев шире распахнул дверь балкона.
   – Похищение Максима Сальникова и якобы сгоревшие во время пожара ПЗРК, – звенья одной цепи, – ответил Колчин. – Теперь, когда зенитные комплексы отлежались в тайниках, когда на них нашелся заграничный покупатель, то есть Роже Огустен, самое время вывезти оружие из страны. Священник отец Владимир обеспечит надежный канал для переправки комплексов.
   – Я думал об этом, и Антипову докладывал, – кивнул Беляев. – Сальников старший во время первого приезда в Москву заказал много религиозной литературы, лампадного масла высшего качества, церковную одежду, погребальные комплекты, крестильные рубашки, дароносицы, пояса, даже закладки для Евангелия. Со стороны все выглядит логичным. Цены на эти вещи у нас ниже, чем в Европе. Он заключил договор с транспортным агентством, которое обслуживает перевозки Московской патриархии. Возможно, в том же грузовике, который повезет все эти причиндалы в Европу, будут и ПЗРК.
   – Кое-какие вопросы остаются. Надо бы побольше узнать об этом Фогеле. Циклоп сидит под Владимиром… Если выехать с утра пораньше, днем будешь на месте.
   – Не вижу смысла. Нам не нужен Циклоп. Не сегодня-завтра мы прихлопнем самого Фогеля. Впрочем, съезди, не возражаю.

Глава 16

   Москва, Сухаревка. 28 августа
   Ужин в ресторане подходил к концу, а Юрий Фогель, позволивший себе полкило коллекционного коньяка, с удивлением обнаружил, что совсем трезв. В отдельном кабинете, тесном, как собачья будка, было душно. Круглый стол, заставленный бутылками и закусками, напоминал помойку. Михаил Владимирович Мещеряков, костлявый мужик лет тридцати с небольшим, разделивший трапезу с Фогелем, прикатил из Чечни. Он был доверенным лицом тамошнего авторитета Рамзана Вахаева и сегодня должен был окончательно договориться о цене на товар, порядке денежных расчетов и условиях поставки.
   Мещеряков, забывший вкус ресторанной пищи, поражал хозяина звериной прожорливостью. Кажется, такой количество закусок три человека его комплекции не способны умять за один присест. А Мещеряков, забыв о приличиях, жрет, – за пятерых. Несколько раз он вызывал официанта, листал меню, делал новые заказы, лихорадочно засовывал в рот мясо и рыбу. Покончив с ветчиной, схватился за креветочный салат, не доев, переключился на жульен с курицей и грибами.
   – Это не тушенка с истекшим сроком годности, – повторял Мещеряков. – И не вонючая ставрида.
   Фогель, давно утоливший голод, посмеивался про себя, и от скуки рюмка за рюмкой, глотал коньяк, не чувствуя опьянения. Смолил сигареты и думал, что правильно сделал, выбрав для разговора ресторанный кабинет, а не общий зал.
   – Рамзан дает достойные деньги, – Мещеряков разговаривал с набитым ртом, вытирал губы салфеткой. – Десять тысяч гринов за один комплекс. У тебя их пятьдесят два. Итого мы имеем, то есть, ты имеешь, пятьсот двадцать тысяч баксов. Да, хорошие бабки…
   – Когда мы начинали переговоры, речь шла о двадцати пяти тысячах баксов за одну систему, – сказал Фогель. – Мы ударили по рукам. Это была окончательная цена, которая не подлежит обсуждению.
   – Все на свете подлежит обсуждению.
   Понятно, что имеет в виду этот придурок. Вахаев и его бандиты вытащили Фогеля из автозака, перевозившего его из СИЗО на краснодарский вокзал. Спасли от допросов, тюрьмы и долгого лагерного срока. Сделали новые документы, дали подъемные, ствол ТТ и старый мотоцикл «Урал» с коляской. В той перестрелке Вахаев потерял своего дружбана, такого же ублюдка, как он сам. Эту смерть, прикинув ее приблизительную цену, вычли из тех денег, что причитались Фогелю. Теперь ему самое время платить по векселям.
   – Ты получил аванс, – Мещеряков вытащил сигарету и пустил дым. – Двести тысяч баксов. В таких делах авансов не бывает. А тебе дали деньги, хотя это против правил. Наш общий знакомый тебе доверяет.
   – Ты знаешь, что тот аванс остался у ментов, – вздохнул Фогель. – В Краснодаре при обыске у меня отобрали все. Даже шнурки от ботинок.
   – Это не наши проблемы. Аванс ты взял. И его надо отработать.
   – Ешь твою мебель, – Фогель начинал злиться. – А Рамзан случайно не рассказал тебе, как я очутился на киче? Это его, а не меня, в Краснодаре пасли менты. Они засекли его на автобусной станции в тот момент, когда Рамзан передавал мне этот гребаный аванс. Он благополучно свалил, а меня взяли в гостинице перед отправкой поезда. Все надо было делать не так, аккуратнее, умнее. Теперь он опускает цену.
   – Ты можешь отказаться. Вернуть аванс, заплатить неустойку… Но, как говорят умные люди на Кавказе: разлившись на блоху, не надо жечь кальсоны.
   – Почему-то я раньше не слышал этой великой мудрости кавказских народов.
   – Все еще впереди, – усмехнулся Мещеряков.
   Видимо, он представил себя, что ждет Фогеля, когда тот вернет аванс и заплатит неустойку. Или, забыв финансовые обязательства, уйдет в бега. Чеченские бригады стригут купоны во многих российских городах. Среди ментов есть платные осведомители. Фогеля, куда бы он ни подался, ждет печальный конец. Его вычислят, для затравки отрубят руки. Потом вырежут язык. И ради праздного озорства зададут много бессмысленных вопросов, на которые Фогель уже не сможет ответить. Будет мычать, как корова, и харкать кровью. А дальше… Ему придется умирать долго и трудно. Конечно, есть шанс податься за границу, но спокойной жизни не будет и там. Еще можно принять постриг, уйти в монахи. Полоть огород, чистить картошку, вывозить на поля навоз, класть кирпичи, выполняя повинность.
   – Кроме того, твоя задача облегчается, – Мещеряков плюнул на окурок и бросил его в пепельницу. – Вы с Рамзаном договаривались так: ты сам перевезешь до места свои железяки. Обеспечиваешь транспорт, прикрытие, документы и так далее. И только на нашей территории получаешь полный расчет. Теперь все изменилось. Рамзан решил, что перевозку обеспечат его люди. Твоя задача отгрузить товар и получить бабки.
   – А потом еще купить веревку и удавиться.
   – Зачем давиться? – фыркнул Мещеряков. – С такими деньгами везде хорошая жизнь. Даже в паршивой Москве.
   – Я рассчитывал совсем на другие деньги.
   – Брось. Остаются два вопроса. Где и когда? Только не рассказывай мне, что твой металлолом хранится у черта на рогах. Он ведь где-то здесь, рядом? Или я ошибаюсь?
   – Не ошибаешься. Если выйти на улицу и поймать машину, часа полтора и мы будем на месте.
   Фогелю надоело это словоблудие. С чеченцами невозможно договориться. Нельзя получить даже недельную отсрочку. Поэтому надо решить проблему радикально. Это было ясно с самого начала, с того момента, когда он познакомился с Рамзаном Вахаевым. Хорошо, что Фогель затеял этот торг. Пусть Мещеряков передаст хозяину, что он упирался до последнего. Иначе все будет выглядеть неубедительно. Человека внаглую кидают на миллион долларов, а он даже не пытается поторговаться.
   – У меня есть условие, – Фогель нахмурился. – Только одно условие, но очень важное.
   – Слушаю.
   – При передаче товара должен присутствовать сам Рамзан. Я не доверяю посредникам. Всяким там переговорщикам, которые приезжают в Москву, чтобы пожрать и потрахать здешних девочек. Это серьезная сделка. Рамзан должен увидеть своими глазами, что весь товар в целости и сохранности. Иначе ничего не получится. Даже через мой труп.
   Мещеряков на минуту задумался.
   – Хорошо. Он собирался приехать дня через два-три. Я думаю, он сам захочет взглянуть на это дерьмо.
   – Тогда все. Пойдем отсюда. А то сидим в этой будке, как две кукушки в часах.
   Фогель позвал официанта и бросил на стол несколько мятых купюр.
//-- * * * --//
   Владимирская область,
   колония строго режима №… 30 августа
   Обед закончился в час дня, и жилая зона снова опустела.
   От ворот вахты до барака личных свиданий две минуты хода. Капитан Томшин, заместитель начальника колонии по режиму, проводил Колчина до крыльца. Узнав, что Циклопа еще не привели, четверть часа посидел на лавочке, отвечая на вопросы московского гостя. Томшин здесь человек новый, всего полгода в этой должности, поэтому со всеми зэками как следует не познакомился.
   Накануне, узнав о приезде в колонию сотрудника внешней разведки, он перелопатил дело Владислава Петрова и пришел к выводу, что Циклоп, на воле беспредельщик и отморозок, стал не самым плохим заключенным. За два года всего четырежды побывал в штрафном изоляторе. Да и проступки у него мелкие. Запустил миской с горячей баландой в лицо повара, не снял шапку перед надзирателем, а затем, когда тот сделал замечание, плюнул ему в лицо и так далее. Сюда он переведен из мордовской колонии, где у Циклопа возникли серьезные трения с местными авторитетами, его лишили одного глаза.
   На суде Владиславу Петрову прокурор предъявил двенадцать эпизодов, в том числе разбойные нападения и мокрые дела, но бандит через своих друзей, оставшихся на воле, нанял лучших в городе адвокатов. В итоге удалось доказать лишь один эпизод. Циклоп, возвращаясь с вечеринки, остановил машину возле коммерческого павильона «24 часа», хотел выйти и купить пива, когда раздались пистолетные выстрелы. Он упал на пассажирское сидение, сделав вид, что убит, вытащил из-под кресла пистолет и ответным огнем через лобовое стекло уложил двух нападавших. Расстреляв обойму, вышел из машины, хотел убедиться, что киллеры мертвы, но увидел человека в телефонной будке. Это был восемнадцатилетний парнишка, студент первокурсник, звонивший родителям, предупредить, что задерживается.
   Циклоп решил, что парень звонит в милицию. Не долго думая, достал из багажника «Опеля» помповое ружье шестнадцатого калибра и трижды выстрелил. Картечь разнесла телефонную будку. Петрову светило пожизненное заключение, но адвокаты, завалив судебные инстанции протестами и апелляциями, добились двенадцати лет строгача. Жена Петрова развелась с ним, когда муж еще не добрался до пересыльной тюрьмы, оставила себе все имущество, загородный дом, три квартиры в Волгограде и одну в Москве. Из близких родственников у Циклопа остается родная сестра и племянник, которого этим летом арестовали за вооруженное ограбление двух работяг.
   – Я работаю в этой системе без малого десять лет, – сказал на прощание Томшин. – На моей памяти такое впервые. Ну, когда ваше серьезное ведомство интересуется уголовным отребьем.
   – Меня интересует не сам Циклоп, только его связи, – коротко ответил Колчин. – Дружки на воле.
//-- * * * --//
   – Заключенный Петров Владислав Николаевич номер тридцать шесть дробь четырнадцать, осужденный по статьям…
   На пороге комнаты свиданий стоял двухметровый верзила в черной казенной курточке и штанах не по росту, едва прикрывавших лодыжки. В пудовых кулаках он мял пидарку с длинным козырьком. Целый глаз смотрел на мир со злым прищуром, левый стеклянный глаз напоминал светлую пуговицу от пальто.
   – Садись.
   Колчин махнул рукой, и, дождавшись, когда Циклоп устроится на табуретке, встал и развернул перед его носом удостоверение следователя Генеральной прокуратуры.
   – Хорошая фотография, – одобрил Циклоп, не проявив ни страха, ни любопытства.
   – Тут, на зоне, не уважают мокрушников вроде тебя, – Колчин бросил на стол коробок спичек и раскрытую пачку «Явы». – Зоны живут по старым воровским понятиям. И тебе тут не сладко. Глаз ты уже потерял. Возможно, скоро и голову в сортире утопят.
   Стеклянный глаз Циклопа, оставался широко открытым. Века целого глаза подергивались от тика.
   – Класть я хотел на все их понятия. Я в авторитете, потому что не подставляю задницы и не держу член, когда кончает кто-то из паханов.
   – Все равно хреноватая жизнь, – продолжил Колчин. – Норму в столярном цехе ты не тянешь, на ларек денег нет. А прежние дружки, Фогель, например, о тебе давно забыли, даже посылки с грошовой махоркой ни разу не прислали.
   – Значит, он еще жив?
   – Он стал нашей головной болью. Но к Фогелю мы еще вернемся. Я говорю, что с воли никто кроме сестры Ларисы тебя не греет. Но ты же знаешь, что она одинокая женщина. Развелась три года назад, с тех пор вламывает на двух работах. Вырастила сына Сережку. Короче, деньги на нее с неба не валятся.
   – Мы с Тонькой свои люди. Сочтемся.
   – Я бы мог кое-что сделать для тебя.
   – Не сомневаюсь, – усмехнулся Циклоп.
   – Мне нужна кое-какая информация. Я не верю, что всю вашу волгоградскую команду отстреляли. Кто-то кроме Фогеля наверняка остался на воле. Собственно, о нем самом нам мало что известно. Я задам тебя два десятка вопросов и угощу настоящим кофе, у меня его полный термос. Нас интересует все, что ты сможешь вспомнить. Контакты, дружки, женщины… А я в свою очередь…
   Колчин достал из сумки бумагу и ручку. Поставил на стол термос и пару пластиковых стаканчиков. Циклоп облизнулся.
   – Начальник, я не ссучился. И друзей за пайку хлеба или чашку кофе не закладываю. Мне в этой роскоши до звонка париться, – Циклоп обвел взглядом убогий крысятник с решетками на окнах и часто заморгал глазом. – Пересуда не будет, по закону не положено. Срок не скостят, потому что сижу я по мокрой статье. В другую колонию не прошусь. Так что, от вас, начальник, мне ничего не нужно.
   – Не спеши отказываться. Авось, переведут с общих работ на хлеборезку, в библиотеку или санитаром в медсанчасть. Хочешь, на месяц положим тебя в больницу на обследование. Будешь пить кисель, листать газетки и бока пролеживать на чистой койке. А?
   – Сегодня не базарный день. Мне до лампочки должности лагерных придурков, все эти хлеборезки и медсанчасть, – процедил сквозь зубы Циклоп. – Если уж мне суждено тут сдохнуть, сдохну на общих работах.
   – Подыхай, – разрешил Колчин. – Это легче всего. Кстати, насчет сестры. Я тут навел справки в администрации у вашего заместителя начальника по режиму. Он говорит, что в нынешнем году тебе пришли от нее шесть писем. Три месяца назад, когда ты не сачковал на работе, получил разрешение сделать один телефонный звонок. Что-то вроде премии. Ты позвонил сестре. И очень расстроился после того разговора. Твой племянник Сережа вместе с приятелем избили двух подвыпивших мужиков и, угрожая ножами, обчистили их до нитки и пропил деньги в ту же ночь. Телесные повреждения средней тяжести, разбой в составе группы…
   Колчин замолчал. Циклоп ученый человек и прекрасно знает, сколько лет нагонят за такие дела.
   – И что? – спросил он.
   – Вчера твоего племянника выпустили из Матросской Тишины под подписку, – Колчин положил на стол мобильный телефон. – Потерпевшие хотят забрать свои заявления. Они пояснят, что сами спровоцировали нападение подростков, нецензурно оскорбляли их, угрожали и так далее. Никакого суда над твоим племянником не будет. Все спустим на тормозах. Сейчас я наберу номер, ты поговоришь с сестрой и Сергеем. Парень дома.
   – Дома? – переспросил Циклоп.
   – Но я запросто все переиграю. Отберем подписку, Сережу засунем обратно в камеру, а заявления потерпевших останутся у следователя под сукном. Собственно, дело уже можно передавать в суд. Ну, теперь твой ход.
   – Набирайте номер, начальник. Я хочу поговорить с Ларисой.
//-- * * * --//
   Москва, Красная Пресня. 29 августа.

   На улице уже догорела вечерняя заря, когда Фогель вошел в подъезд типового панельного дома, поднялся на восьмой этаж и позвонил в квартиру. Женщина, открывшая дверь, не выразила ни радости, ни изумления. Она замерла на пороге, в светлых глазах Веры Пермяковой застыл страх, который она не могла побороть или спрятать. Она смотрела снизу вверх на позднего гостя, беспокойными руками теребила поясок халата и кусала губу.
   – Так и будем торчать на пороге? – нарушил молчание Фогель. – Или ты пригласишь меня войти?
   – Не могу, – голос Пермяковой дрогнул. – Скоро муж вернется. Что он подумает? Господи, уходи. Скорее.
   Фогель толкнул дверь коленом, вломился в прихожую и повернул замок. Не снимая ботинок, он прошел в кухню, уселся на стул у окна и, закинув ногу на ногу, прикурил сигарету. Пахло подгоревшим луком, на плите в кастрюле закипало несъедобное варево. Верке богом был отпущен только один талант, она умела хорошо стрелять, но готовила безобразно. Хозяйка вошла на кухню следом за гостем, вытащила половник из кастрюли и, бросив его в мойку, выключила газ. Прислонилась спиной к стене и скрестила на груди руки.
   – Юра, я прошу тебя, муж придет. Я не знаю, что тогда будет. Он нас выбросит с балкона. Высоко падать с восьмого этажа.
   – Ну, если он действительно явится, я, как плохой любовник, спрячусь в шкаф, – Фогель засмеялся. – И просижу в нем до утра. Верунчик, где в твоей квартире шкаф?
   – Мне не до шуток.
   – Нет у тебя никакого мужа. И постоянного любовника нет. Ты хотела сойтись с одним хмырем, завести ребенка, но не смогла. Все из-за того давнего ранения в живот, когда ты чудом не загнулась. А этот хмырь тебя бросил, потому что мечтал менять пеленки и вытирать сопли младенцу. С тех пор ты посвятила себя бизнесу, ты ведь деятельная натура, не можешь сидеть сложа руки. Теперь у тебя какая-то палатка. Не бог весть что, никакой роскоши, но прибыли хватает на скромную жизнь.
   – Ты всегда слишком много знал. Как ты меня нашел? Ведь мы не виделись… Нет, даже не вспомню сколько лет.
   – Память по-прежнему девичья.
   – Что тебе от меня нужно?
   – Вот, так бы сразу, люблю деловых женщин, – Фогель приоткрыл окно. – Сколько русских солдат ты замочила на чеченской войне? Ведь тебе платили по таксе. Солдат, – одна цена. Офицер – другая. Полкана положишь – тогда оттопыривай карман пошире. Ты сумела скопить круглую сумму. А потом было ранение в живот, тебя вытащили из-под обстрела чуть живую. Две полосные операции… Но молодой организм взял свое. В Россию ты вернулась через Азербайджан. Уже с другой фамилией, другим паспортом и с деньгами. Купила квартиру, пыталась стать матерью.
   – Хватит.
   – Сейчас закончу. Ты вовремя спрыгнула с той карусели. В ту пору, когда ты шмаляла федералов, за кровь платили реальные бабки. А потом денежный поток высох, как горная речушка знойным летом. Арабские спонсоры перестали верить в успех чеченской кампании. Двух твоих лучших подружек федералы поставили к стенке и поступили с ними по законам военного времени. Третья девка из Риги умерла от гангрены в полевом госпитале. Точнее в палатке, на голой холодной земле. Автоматной очередью ей раздробило бедренные кости. У нас не было морфина, чтобы облегчить ее страдания. Последние трое суток она кричала без перерыва. И сгнила заживо на моих глазах. Полог палатки откинули для вентиляции, но вонища стояла такая, ух… Словами не передать. Хуже, чем от твоего супа.
   Пермякова откинула со лба прядь крашеных волос. Опустила голову и сжала кулаки.
   – Замолчи, – на глазах выступили слезы. – Я пытаюсь забыть это дерьмо. Не хочу ничего вспоминать, но кошмары снятся до сих пор.
   – Какие мы нежные.
   – Если на то пошло, ты на той войне не пирожками торговал и не в обозе пробавлялся. На твоем счету не меньше загубленных душ.
   – Речь не обо мне. Кстати, на Кавказе я кое-чему научился. Понял, что на крови зарабатывают не те, кто эту кровь проливает. Не завшивленные солдаты в окопах, совсем другие люди. Поэтому я смотался оттуда, не дожидаясь своей пули.
   – Тебе нужны деньги? – Пермякова всхлипнула. – Я дам тебе денег. Соберу, сколько смогу, и дам. Только навсегда забудь обратную дорогу. Оставь меня в покое.
   – Я уйду, – кивнул Фогель. – С нашим удовольствием. Но через десять минут это место займет офицер военной контрразведки. Снайперов, которые отстреливали в Чечне русских солдат, ловят до сих пор. И эта охота еще долго не закончится. Найдутся живые свидетели, те, кто хорошо помнит белокурую снайпершу. Тебя замордуют допросами, очняками, а потом вкатят четвертак без права на досрочку. Как думаешь, сколько лет тебе удастся пропыхтеть в крытой тюрьме?
   Пермякова присела к столу, поставила локти на столешницу и уткнулась лицом в ладони. Наверное, эта баба с удовольствием полоснула кухонным тесаком по шее Фогеля или пришпилила его к стене острым, как бритва ножом, которым десять минут назад шинковала капусту. Но эта смерть ничего не решит, только хуже станет. У Фогеля найдутся заступники, готовые ответить за пролитую кровь. И Пермякова это хорошо понимает.
   – Есть работа, – сказал Фогель. – Ты сделаешь дело, и я больше не напомню о твоем существовании. Никогда. На меня наезжают чички. Мы забили стрелку.
   Фогель коротко обрисовал ситуацию. Встреча состоится через четыре дня в Подмосковье. В Дмитровском районе есть одно тихое место, где несколько лет назад начали реконструировать завод по производству полимерной пленки и пластиковых ящиков под бутылки. Но все бросили на полдороге, кажется, заказчик разорился. Материал, который успели завезти, разворовали. Строители успели начать работы на складе готовой продукции, административное здание подвели под крышу, а производственный корпус едва дотянули до второго этажа. И все это дело обнесли бетонным забором. По-существу, это огромная мусорная свалка, там можно запросто похоронить хоть десяток чеченцев, их трупы найдут нескоро. Если вообще найдут. Лучшего места для встречи не придумаешь. Охраны нет, ближайшая деревня в шести километрах, у самой железки. Три заводских корпуса представляют собой огромную букву П, по существу мышеловку. Очутиться там легко, а вот за выход придется платить кровью.
   Чеченцы приедут ближе к вечеру на двух машинах, им надо забрать ящики из тайника, который Фогель якобы устроил на складе. Двор будет освещен лампой, закрепленной на столбе, прямо над воротами склада, и автомобильными фарами. На территории завода дорога плохая, грунтовая, строители выкопали несколько траншей в два человеческих роста. Бросили негодную технику, пару ржавых экскаваторов, грузовик без движка и колес. Словом, если чички что-то и заподозрят или, напуганные первым же выстрелом, захотят вырваться оттуда на своих машинах, быстрого отхода не получится.
   – Я ведь не требую чего-то невозможного, – добавил Фогель. – Завалишь нескольких чурбанов. И делу конец. Привычная работа.
   – Сколько черножопых? – спросила Пермяков.
   – Человека четыре или пять, – ответил Фогель. – Точно не знаю. У меня уже есть один стрелок, Василь Гудзенко. Ты его должна помнить, в Чечне вы встречались. Он воевал против федералов в составе украинского батальона и, насколько я помню, клеился к тебе. Конечно, до тебя Ваське далеко, не та квалификация, но с пятидесяти метров он запросто попадет в гильзу от патрона. С подвижными целями у него проблемы.
   – Проблемы, – передразнила Пермякова. – Да он стреляет хуже, чем старики трахаются.
   – У Гудзенко будет автомат. Он прикроет тебя плотным огнем. Вооружение знакомое – снайперская винтовка Драгунова, оптика – ОСО 1. Завтра под вечер не выходи из дома. Он заедет за тобой, ответит на все вопросы, отвезет на место. Вы спокойно выберете себе огневые позиции, пристреляете винтовку и спрячете оружие. Пока будете ждать чурбанов, вы с Гудзенко весело проведете время. Если будет настроение.
   – Пошел он на хер. Время еще с ним проводить. Я его никогда трезвым не видела. Кроме того, у этого хохла все венерические болезни, которые только есть на свете. Ему надо вырвать яйца, пока он весь мир не заразил.
   – Ладно, это ваши дела. Главное – живым никто не должен уйти. Еще вопросы?
   – Пожалей меня, найди другого человека, – Пермякова ладонью стерла со щеки расплывшуюся тушь. – Я горстями принимаю транквилизаторы, я сплою со светом, потому что боюсь темноты. Наконец, я не могу стать матерью. Очень мучаюсь от этого, это Бог меня наказал за ту кровь. И самое главное: у меня появился один человек. Короче, он ничего не знает о моем прошлом. Это первый человек, который относится ко мне как к женщине, а не к тягловой лошади. Может быть, у нас с ним что-то получится. Что-то настоящее.
   – Большое и чистое? – уточнил Фогель. – Хорошо бы.
   – И еще… Я консультировалась с одним опытным врачом. Он берется сделать операцию. Возможно, у меня будут дети.
   – Консультировалась с врачом? – Фогель усмехнулся. – Каким-нибудь грязным гинекологом из подпольного абортария? Он просто тянет деньги и парит твои мозги.
   – Это известный хирург. Я ему верю.
   – Что ж, возможно, дети это не так плохо, как мне кажется.
   – Послушай, ведь я имею права получить счастья хоть на три копейки. На две копейки. Вся моя жизнь – это детский дом, спортивная школа, соревнования по стрельбе, сборы, перелеты и переезды. Потом травма. А затем и та проклятая война. Я была дурой, когда поехала туда. Пожалей…
   – Выходит, твой хрен ничего не знает? Так узнает. И не надо меня жалобить. Кстати, ты очень жалела тех парней, которых мочила за деньги?
   – Тогда пообещай, что это твоя последняя просьба. Что ты больше никогда не станешь меня доставать.
   – Уже пообещал.
   Пермякова заплакала.
   – Теперь проваливай, подонок.
   Она всхлипывала, терла кулаками красные глаза. Фогель поднялся, вышел в прихожую и захлопнул за собой входную дверь.

Глава 17

   Москва, Сокольники. 30 августа
   Отец Владимир Сальников устал от ожидания и чувствовал, что его нервы на пределе. Голова шла кругом, а боли в сердце не отпускали. Целыми днями он слонялся по пустой квартире, листал Евангелие, читал и перечитывал строки, которые помнил наизусть, надеясь найти в них утешение. Стоя на коленях, молился перед иконой Николая Чудотворца. После молитвы на душе становилось легче, но вскоре вновь подкрадывалась тоска, а чувство безысходности и горького одиночества накаливались, как стена, погребая под собой робкую надежду на спасение сына. Временами он думал, что стал жертвой какой-то злой мистификации, сына уже давно нет в живых, но похитители продолжают свою игру, и не известно, чего они на самом деле добиваются.
   Отец Владимир подолгу смотрел на трубку мобильного телефона, которую около двух недель назад передал ему человек, назвавшийся Юрием. Стоило нажать на красную кнопку, телефон издавал длинный гудок. Значит, аппарат в порядке и нет смысла заряжать аккумулятор. Но все сроки вышли, а звонка от похитителей до сих пор нет. Возможно, они перепроверяют Сальникова, хотят убедиться, что он по сей день не обращался в правоохранительные органы. Или бандиты уже отказались от своей затеи, поменяли планы, а труп сына и его невесты закопали в безымянном лесу или сожгли в промышленной печи, где уничтожают мусор со свалок. Впрочем, это лишь страшные домыслы. Никаких конкретных фактов нет, и эта неизвестность пугала, приводила в отчаяние.
   Временами он стоял перед окном гостиной, сквозь щель в тюлевых занавесках разглядывал двор. Детские качели, песочница, несколько скамеек, ребятишки бросают мяч в кольцо, укрепленное на стволе старого тополя. По периметру несколько автомобилей. Уже третий день он видел на одном и том же месте серую «девятку», на передних сидениях два мужчины. Значит, московские оперативники, наблюдают за дверью подъезда, хотят проследить, когда и в каком направлении отправится отец Владимир. Что б им пусто было.
   Мобильный телефон зазвонил вчерашним вечером.
   Сальников, вскочив с кресла, нажал кнопку и услышал знакомый голос. «Как дела?» – спроси Юрий. «Нормально», – выдохнул отец Владимир. «Успели купить и церковную утварь и заказать машину для перевозки?», – голос звучал совсем близко, словно человек звонил из соседней квартиры. «Я давно все это сделал, – Сальников почувствовал, как от волнения дрогнул голос. – И машину заказал, и утварь купил. Но случилось нечто такое… В двух словах: мне удалось достать деньги. Всю сумму. Миллион долларов».
   Юрий замолчал, озадаченный таким поворотом событий, молчание длилось так долго, что Сальникову показалось, что пропала связь.
   «Вы слышите меня? – крикнул он в трубку. – Наличные при мне. Я съездил в Париж и вернулся обратно с деньгами. Вы можете получить их хоть сегодня. Умоляю, верните сына». «Не горячитесь, – голос Юрия звучал глухо. – Недавно вы уверяли меня в том, что вы человек бедный. Живете на казенной квартире и все такое. И вдруг миллион наличными. В Париже что, миллионы раздают всем, кто нуждается в деньгах?». «Нашелся один русский меценат, очень состоятельный господин, – Сальников выдал заранее отрепетированный монолог. – Я давно его знаю, он мой прихожанин. Поэтому не отказал мне в помощи». «Хорошие у вас прихожане, – усмехнулся Юрий, кажется, он не поверил ни единому слову. – И почему у меня нет таких добрых знакомых? Дунь, плюнь и миллион, как говориться, на кармане. А залоговое обеспечение?» «Мой прихожанин поверил, что мы с сыном вернем деньги, – ответил Сальников. – Залога не потребовалось».
   «Должен огорчить вас, святой отец, – сказал Юрий. – Труды пропали понапрасну. Мы уже обговорили все условия. Верните деньги их владельцу. Вы знаете, что меня интересует нечто другое. Ваш грузовик. Сейчас вы поедите на Белорусский вокзал, заберете письмо с инструкцией. Прочитаете его в вокзальном туалете. Хорошо запомните все, что там написано, сожгите письмо и бросьте в унитаз. И возвращайтесь домой. Запомните, святой отец: если вы еще раз позволите себе какую-нибудь самодеятельность вроде поездки в Париж за деньгами, жопа вашего сына станет похожа на полцентнера пережеванной резинки. Понял меня?»
   Юрий назвал номер ячейки, шифр и положил трубку. Отец Владимир встал на колени перед иконой и помолился. Надел костюм и, выскочив из подъезда, пешком отправился к метро «Сокольники», он рассчитывал уйти от слежки в общественном транспорте. Сделав несколько пересадок, вышел на Лубянке, взял такси, велел водителю остановиться в квартале от Белорусского вокзала. Оставшуюся часть пути Сальников преодолел пешком. Он часто оглядывался, останавливался возле витрин, делая вид, что рассматривает товары, заходил в магазины и тут же выскакивал на улицу, но так и не смог понять, оторвался ли он от слежки.
   Сальников вошел в здание вокзала, нашел автоматическую ячейку камеры хранения и, набрав шифр, открыл дверцу. Достал из темноты запечатанный конверт, сунув его под пиджак, спросил у постового милиционера дорогу к туалету. Закрывшись в свободной кабинке, вытащил из конверта листок с напечатанным на нем текстом.
   «Утром 5-го сентября вы должны выехать из Москвы. На 70-м километре Минского шоссе остановитесь и подберете человека, которого представите водителю как экспедитора Михаила Семеновича Докучаева. Передадите ему накладные на товар. Экспедитор будет сопровождать груз до места назначения. Слушайте и выполняйте все его указания. На ночевку остановитесь у одного из придорожных мотелей. Ночью в вашу машину перегрузят ящики с церковной маркировкой и запломбируют кузов. Утром отправляйтесь в дорогу. Если дата отправки груза будет перенесена, свяжусь с Вами. Удачи».
   Сальников сжег бумагу и спустил пепел в унитаз. Он вышел на воздух, натыкаясь на прохожих, побродил возле вокзала. Снова разболелось сердце, а недобрые предчувствия захлестнули душу. Похитители ни словом не упоминают о сыне. Возможно, самое худшее уже случилось. Что тогда? Телефонный разговор с этим Юрием следовало вести в ином ключе. Для начала потребовать доказательства того, что Максим жив и здоров. И только после этого… Но задним умом все умны.
   Вернувшись на квартиру около одиннадцати ночи, отец Владимир застал хозяина спящим. Выпив молока, Сальников потушил свет, лег в кровать, подумал, что впереди длинная бессонная ночь, полная тревожных мыслей и кошмаров, и тут же уснул как убитый.
//-- * * * --//
   Сальников проспал до девяти утра и, проснувшись от телефонного звонка, сел на кровати. Дотянувшись до мобильника, нажал кнопку.
   – У вас все получилось, – голос Юрия звучал весело. – Я был рядом и видел, как вы забирали письмо из ячейки. Надеюсь, нет вопросов?
   – Вопросов много, – Сальников сунул голые ноги в шлепанцы. – Вчера я должен был потребовать гарантий. Должен был убедиться, что мой сын жив. Об этом мы договаривались при первой встрече. Но я…
   – Послушайте. Я как раз звоню по этому поводу. Запоминайте: Рижский вокзал. Возможно, это самое тихое место в Москве. Ячейка восемьдесят один. Шифр тот же, что и вчера. Там письмо от сына и карточка. Вы убедитесь, что он неплохо себе чувствует. И бабец при нем.
   – Почему вы не передали письмо вчера?
   – Потому что вы задаете слишком много вопросов. Не самых умных. Кстати, не забудьте избавиться от фотки и письма, как только его прочитаете. Это очень важно.
   В трубке уже пели короткие гудки. Вскочив с кровати, Сальников заспешил в ванную, намазал лицо пеной, схватил бритву, в спешке едва не порезав щеку, кое-как соскоблил щетину. Через десять минут он выскочил из квартиры, уже в лифте вспомнив о том, что вчера, вернувшись с вокзала, даже не открыл чемодан, не проверил, на месте ли деньги. Через минуту эта вздорная мысль выскочила из головы, как пробка из бутылки. Глупо думать о сохранности денег, когда Сальникова так плотно опекают сотрудники правоохранительных органов. На этот раз он решил не тратить много время на игру в кошки – мышки, поймал частника на дороге у самого дома, попросил подбросить его на улицу Гиляровского. Очутившись на месте, отец Владимир побродил по окрестным переулкам, дважды пересек трамвайные пути, заглянул в пару магазинов и, окончательно потеряв терпение, повернул к вокзалу. Его мало волновало, увязался ли следом хвост.
   В утренний час возле ячеек камеры хранения народу оказалось немного. Только какая-то старуха побирушка кашляла и прочищала глотку, да какой-то мужик, по виду рыночный торговец, старался запихнуть в ячейку два безразмерных баула с фруктами. Сальников набрал код, и, нашарив в темноте запечатанный конверт, проследовал в туалет. Народу ни души, пахнет хлоркой, а тишина такая, что слышно, как капает вода из крана. Действительно, Рижский вокзал место спокойное и сортир здесь чистый. Заперевшись в крайней кабинке, постелив газету на стульчак, сел и распечатал конверт. Вытащил цветную фотографию десять на пятнадцать.
   Максим сидит на стуле, рядом с ним на низкой табуретке устроилась Татьяна Гришина. Помещение плохо освещено, чтобы сделать снимок, похитители использовали фотовспышку. Возможно поэтому, лица сына и его невесты кажутся желто-голубыми. Максим пытается улыбнуться, улыбка жалкая, похожая на гримасу боли. Гришина положила ладони на колени, опустила голову, на лицо свешиваются сосульки волос, жирных, давно не знавших мыла. Светлая кофточка сделалась рыжей от грязи.
   Перед собой в одной руке Максим держит лист бумаги, на котором фломастером выведено: «25 августа». В другой руке номер газеты «Комсомольская правда», числа не разобрать. Но хорошо видна фотография известного киноартиста на первой полосе и заголовок статьи «Старик и горе». Можно не проверять, наверняка номер «комсомолки» вышел именно двадцать пятого числа. Сальников сунул карточку в карман и стал читать короткое письмецо, уместившееся на половинке листка из ученической тетради. «Дорогой отец, прости меня за ту боль, которую я тебе невольно причинил. Трудно представить, сколько сил и нервов потребуется от тебя, чтобы все это пережить. Мысленно я с тобой. Но, думаю, не за горами тот день, когда мы встретимся и обнимем друг друга. С нами обращаются нормально. Мне кажется, эти люди не обманут тебя, если ты сделаешь то, что они требуют. Таня и я здоровы. Обнимаю. Максим».
   На глаза навернулись слезы. Поднявшись, Сальников чиркнул спичкой, бросил горящую бумагу в унитаз. Он вытащил платок, промокнул веки. Сальников был разочарован этим посланием, написанным под диктовку преступников. Несколько гладких и скользких, как обмылки, фраз. Вот и все письмецо. Ерунда, главное, что Максим жив. Точнее, был жив еще пять дней назад. Но жив ли он сейчас? Похитители пообещали устроить телефонный разговор с сыном, когда грузовик тронется в путь. Не услышав голос Максима, Сальников не выполнит никаких требований похитителей, с места не двинется. Отец Владимир спустил воду, повернувшись к двери, снял крючок.
   Занятый своими мыслями, он, приоткрыл дверь, увидел впереди абрис человеческой фигуры. Поднял голову, чтобы посмотреть в лицо гражданина, вставшего на дороге. И в следующее мгновение ослеп от боли. Кулак врезался в верхнюю челюсть. Сальников крутанулся на месте, теряя ориентировку в пространстве. Но мужчина ухватил его за левое предплечье и правым коленом ударил в живот. Отец Владимир согнулся пополам и получил жестокий удар ребром ладони по шее. Коротко вскрикнул. Нападавший поднял вверх локоть, резко опустил его на затылок отца Владимира. Сальников упал, ударившись головой о стульчак. Человек нагнулся над отцом Владимиром, ухватил его за уши, потянул голову вверх и резко толкнул ее вниз.
   Сальников, уже не чувствовал боли. Человек быстро обшарил карманы священника, выгреб бумажные деньги, ключи от квартиры, снял с запястья часы. Ногами он запихал Сальникова в кабинку, закрыл дверь. Под краном смыл с ладоней кровь и вышел из туалета.
//-- * * * --//
   Стажеры службы наружного наблюдения ФСБ, дежурившие в это утро во дворе дома, где временно поселился отец Владимир, по рации доложили оперативному дежурному, что в девять двадцать утра Сальников вышел из первого подъезда. Он очень спешил, даже не заметил, что на правом ботинке развязался шнурок, а две верхние пуговицы рубашки не застегнуты. Сидевший за рулем «девятки» лейтенант Шаповалов, сделал пару фотографий священника и убрал камеру в сумку. Младший лейтенант Емельянов, сидевший на переднем пассажирском сидении, поддерживал связь с дежурным офицером. Поступил приказ оставаться на месте, продолжать наблюдение. Сальникова, куда бы он ни пошел, поведут другие оперативники.
   – Я Клен два, – ответил дежурному Емельянов. – Продолжаем наблюдение.
   Он вытащил из бардачка спортивный журнал и, слюнявя палец, принялся листать страницы. Среди бывших коллег по работе, а Емельянова два месяца назад временно для повышения квалификации откомандировали в Москву из Липецка, лейтенант пользовался репутацией спортсмена, мастера силовых единоборств, потому что собирал видеозаписи с боями без правил и мог двенадцать раз подтянуться на турнике. Впереди маячил тоскливый день, заполненный бесконечным ожиданием.
   Лейтенант Шаповалов, тоже недавно приехавший в Москву из провинции, сегодня был старшим по группе. Он, не выпуская изо рта сигарету, таращился в бинокль на молодую особу, ожидавшую поклонника в сквере у детской песочницы. Девчонка натянула кофточку с глубоким вырезом, выпуклый зад закрывала узкая полоска ткани, которую едва ли можно было назвать юбкой. Нижнего белья потаскушка не носила. Шаповалов, припав к окулярам бинокля, шлепал губами и вздыхал, видимо, жалел, что он сейчас при делах и не может позволить себе ничего лишнего.
   – Затащить бы на заднее сидение, – сказал Шаповалов, отвечая на свои мысли. – Разложить там… Да, молодежь, мать ее, подрастает. Блин, где мои семнадцать лет.
   – Что, не понял? – Емельянов оторвался от журнала.
   – Я говорю, ты совсем вольтанулся на своем спорте. Клинический случай. Сделав над собой усилие, Шаповалов положил бинокль на колени. Теперь без всякой оптики он хорошо видел, как у первого подъезда остановилась потрепанная «Нексия», с водительского сидения вышла крупная женщина лет тридцати пяти, аккуратная брюнеточка в очках с дымчатыми стеклами, и скрылась в темноте парадного. Раскрыв блокнот, Шаповалов записал номер машины и время, когда приехала незнакомая женщина: десять с четвертью утра и сообщил по рации дежурному офицеру о появлении незнакомки. Через пару минут рация загудела.
   Шаповалов поднял боковое стекло и включил громкую связь.
   – Я Клен один, – сказал дежурный. – В квартире зафиксированы посторонние шумы. Женщина вошла в помещение. Кроме нее некому. К хозяину квартиру дважды в неделю приходит домработница. У нас нет ни ее фотографии, ни словесного описания. Возможно, это она и есть.
   – Я Клен два. Какие указания?
   – Оставайтесь в машине, продолжайте наблюдение.
   Через десять минут женщина вышла из подъезда. В левой руке она держала вешалку с мужским костюмом, завернутым в полиэтиленовую пленку. В другой руке огромный пластиковый мешок черного цвета. У горловины мешка дырка размером с кулак. Из этой дырки вылез рукав мужской сорочки. Женщина положила мешок на асфальт, открыла заднюю дверцу, бросила мужской костюм на сидение. Шаповалов навел объектив фотоаппарата на женщину, нажал кнопку.
   – Я Клен один, – Шаповалов разглядывал объект через бинокль. – Она вышла из подъезда. Открыла заднюю дверцу «Нексии». Баба забрала мужской костюм на вешалке, упакованный в прозрачную пленку. Пуговицы на пиджаке срезаны. И еще большой мешок, из которого торчит рукав рубашки. Надо так полагать, что эта овца и есть домработница.
   – Клен два, не засоряйте эфир жаргонными словами.
   – Слушаюсь, – усмехнулся Шаповалов. – В мешке грязное белье. Скорее всего, объект с этими шмотками направляется в химчистку. Следовать за ним?
   – Отставить, Клен два, – приказал дежурный офицер. – Оставайтесь на месте.
   Отключая громкую связь, Шаповалов ткнул пальцем в кнопку на приборном щитке. Теперь он видел, как женщина, запихнув тюк с бельем в багажник, села за руль. Машина скрылась за углом дома. Шаповалов взял бинокль, но полуголую девочку, стоявшую у песочницы, как ветром сдуло.
   – Ходят тут, блин, всякие домработницы, – проворчал он. – Трясут грязными тряпками. А ты их фотографируй.
   Емельянов успел перевернуть пару журнальных страниц, как рация снова ожила.
   – Я Клен один, прием, – голос дежурного офицера звучал взволнованно. – Немедленно следуйте за «Нексией». В туалете Рижского вокзала было совершено разбойное нападение на Сальникова. Его избили и ограбили. Сейчас он в дежурной комнате милиции. Вызвали бригаду «скорой». Ключей от квартиры при Сальникове нет.
   Шаповалов повернул ключ в замке зажигания. «Девятка», сорвавшись с места, выскочила на улицу, прямо из-под колес взлетела стая голубей. Машина остановилась. Шаповалов, плохо знавший Москву, лихорадочно соображал, в какую сторону повернуть. Он крутанул руль направо, решив, что «Нексия» попробует вырваться из города через Щелковское шоссе.
//-- * * * --//
   Сальников лежал на кровати, разглядывая потолок, боролся с тошнотой и головной болью, пульсирующей в затылке и отдающей в шею. На стуле, закинув ногу на ногу, сидел подполковник Сергей Василевич Беляев.
   – Конечно, я поступил как последний дурак, – сказал священник. – Но мне и в голову не могло придти, что чемодан уведут из-под носа ваших оперативников. Какая-то дикость… В чемодане был выкуп за сына, миллион долларов. Господи… Я уверен, что чемодан увели именно похитители моего сына.
   – Сейчас вам не нужно ни о чем беспокоиться, – сказал Беляев. – Теперь это наша проблема. Признаться, наши оперативники вели вас до Рижского вокзала. Когда вы спустились в туалет, они остались в зале ожидания. Вы не появились четверть часа. И мои люди спустились вниз. Оперативники нашли вас в кабинке туалета.
   Сальников не слушал.
   – Не знаю, откуда у Максима появились эти деньги. Я долго думал об этом, но никакого логического объяснения не нахожу. Видимо, деньги чужие, их нужно вернуть. Если Господь поможет, и Максим выберется живым из этой переделки, долг придется выплачивать многие годы. Я все испортил.
   – Постарайтесь вспомнить, как выглядел человек, напавший на вас в туалете. Приблизительное описание. Рост, комплекция…
   – Не знаю. На фоне замазанного краской окна я видел темный контур человеческой фигуры. И все. Падая, я ударился затылком об унитаз и потерял сознание. А потом какие-то мужчины помогли добраться до линейного отделения милиции. Там вызвали «скорую». Хотели забрать меня в больницу, но я отказался. Скажите, как могло случиться, что преступники спокойно проникли в квартиру и унесли деньги?
   – Вы открытым текстом сообщили так называемому Юрию, что миллион долларов у вас на руках. Вчера от Белорусского вокзала до дома преступники вели вас. Дальше им оставалось выманить вас из квартиры, добыть ключи и войти. Что и было сделано. Сотрудники службы наружного наблюдения приняли женщину, выносившую костюм и мешок, за домработницу. Решили, что в пакете грязные тряпки. Мы нашли автомобиль. Его бросили до дворе многоэтажного дома в трех кварталах отсюда. Машина зарегистрирована на одну посредническую фирму, которая давно обанкротилась.
   Три часа назад Сальников вернулся из травматологического пункта, где ему, сбрив волосы с затылка, наложи несколько швов, забинтовали голову, поверх повязки натянули эластичную сетку и зеленкой смазали ссадину на лице. До Сокольников отец Владимир добрался на такси. Хозяин квартиры Лещенко, открыв дверь, охнул и, ухватив своего друга под локоть, довел до кровати, выбежал из комнаты и вернулся с большой чашкой чая, разбавленного кубинским ромом. В этот момент отец Владимир, встав на колени, уже вытащил из-под кровати чемодан со сломанным замком, откинув крышку. Всхлипнул и сел на пол, вытянув ноги. Он готов был умереть от ужаса.
   Священник лишь остервенело замахал руками, когда Лещенко попытался задать какой-то вопрос. Отец Владимир, чувствуя головокружение и тошноту, добрался до телефона, снял трубку и набрал номер Беляева. «Приезжайте немедленно, если сможете, – сказал он. – У меня неприятности. Словом… Кажется, я готов к разговору».
   Через сорок минут подполковник переступил порог квартиры, прошел в спальню, где на кровати лежал священник, и выслушал его долгий пространный рассказ.
   Беляев задал еще несколько вопросов и решил, что на сегодня хватит. Хотел подняться и уйти, но Сальников ухватил его за руку.
   – Посидите еще. Скажите, что мне делать?
   – Об этом мы еще поговорим, – ответил Беляев. – Действовать предстоит по предложенному сценарию. Другого не дано. Пятого сентября на семидесятом километре Минского шоссе вы подберете человека. Как там его… Экспедитора Михаила Докучаева. Дальше вы будете выполнять все его указания. Ночью у одного из придорожных мотелей в вашу машину перегрузят ящики с церковной маркировкой. Так? А мы задержим груз и так называемого экспедитора, который будет его сопровождать. И освободим вашего сына.
   – Меня снабдят микрофоном? Или портативной видеокамерой?
   – Не забивайте голову чепухой, – ответил Беляев. – Вас могут обыскать. Если найдут микрофон, убьют на месте. Все оборудование будет установлено в грузовике. Водитель – наш сотрудник.
   – Что за груз я должен переправить в Европу?
   – Оружие.
   Беляев поднялся, тряхнул слабую руку священника.
   – Подождите, – сказал Сальников. – На стуле висит пиджак. В потайном кармане, слева, за подкладкой, фотография Максима и его невесты. Письмо я сжег, а вот карточка осталась.

Глава 18

   Москва, Теплый Стан. 1 сентября
   Чуть свет явился Колчин, сорвал с Решкина одеяло и заявил, чтобы тот надевал новый костюм, купленный накануне, они едут в школу, к Алешке на первый звонок.
   – Этот чертов звонок только через полтора часа, – Решкин сел на кровать и прикурил сигарету. – Чего это вы заявились так рано?
   – Чтобы ты не успел напиться.
   Сообразив, что дальнейшие препирательства не имеют смысла, Решкин, подтянув трусы, поплелся в ванную. Он пять минут выстоял под холодным душем, сменил белье, оделся и даже пожужжал электробритвой. Стоя перед зеркалом, побрызгался одеколоном и по совету Колчина смазал волосы какой-то липкой пахучей дрянью. Заглянув на кухню, подкрепился сыром, твердым как солдатская подметка. Запив сыр крепким кофе, почувствовал, что окончательно проснулся и теперь готов предстать хоть перед самим Господом на Страшном суде, за себя стыдно не будет.
   – Выглядишь на все сто с копейками, – одобрил Колчин. – Сегодня твоя бывшая жена пожалеет, что имела глупость с тобой расстаться.
   Он помог по-модному завязать узел галстука, вложил в нагрудный карман платок и ткнул ладонью в спину Решкина, направляя его к выходу.
   На переднем сидении серного «Субурбана» лежал букет желтых гладиолусов.
   – Чувство вкуса вас подводит, – сказал Решкин, положив цветы на колени. – Желтый цвет – это цвет измены.
   – Желтый – это модно, – Колчин рванул машину с места. – А изменять нам с тобой некому. Ну, разве что ты изменишь родине. Но это не самая большая беда. Мне кажется, родина переживет эту потерю спокойно.
   Колчин засмеялся.
   – Туда придет не только моя жена, но ее теперешний муж, – сказал Решкин. – Он хозяин какого-то там кафе или чего-то вроде того. Он не заставляет Ритку крутить голой жопой на эстраде. И на том спасибо. Хотел вас попросить об одолжении, хотя я только этим и занимаюсь последнее время. Прошу об одолжениях. Если случайно зайдет разговор обо мне, вы скажите, что я в порядке. Ну, работаю и все такое. Стал человеком, а не ходячей блевотиной, низшей формой жизни на земле.
   Колчин кивнул:
   – В таком прикиде, как у тебя, людям ничего не нужно объяснять. Твоя жена все поймет без слов.
   Когда Колчин поставил машину на стоянку возле школы и вместе с Решкиным дошагал до заднего двора, там уже начиналась торжественная линейка. Первоклассников строили в ряд, а на возвышение, напоминающее летнюю эстраду, влезли учителя, несколько районных чиновников, члены родительского комитета, впереди всех встал мужик с пегими волосами в старомодном мятом костюме и красной лентой через плечо, видимо, директор школы. Из репродуктора, укрепленного над сценой, доносилась мелодия школьного вальса.
   Среди этой суматохи Решкин с трудом отыскал Алешку, присев на корточки, расцеловал его, хотел сунуть сыну цветы, но руки ребенка уже были заняты букетом белых гвоздик. Из людского водоворота выплыла Рита, одетая в брючный костюм, за собой она волочила свою вторую половину. Рита то плакала, то улыбалась, поэтому со стороны напоминала тихо помешанную. Валентин Маркович Зубков держался отстраненно и высокомерно. Кивнув Решкину, он сделал вид, что не заметил его протянутой руки.
   Алешка то и дело оглядывался назад, на отца, дергал его за полу пиджака:
   – Папа, а Валентин Маркович говорил, что ты не придешь.
   – Как же я мог не придти? – Решкин перекладывал цветы из руки в руку, не зная, что с ними делать. – Глупости. Меня хотели отправить в командировку за границу. В Италию. Уже все документы готовы. А я отказался, потому что у тебя первый звонок.
   Решкин говорил громко, перекрикивая музыку, чтобы Рите и Зубкову было слышно, чтобы они осознали, на какие жертвы пошел бывший муж, сделав свой нелегкий выбор между Римом и пыльным школьным двором. Зубков все слышал и ухмылялся, подталкивая Риту ладонью в бок, мол, твой бывший всегда был мастак приврать, но сейчас самого себя переплюнул.
   – Вот заливает, – шептал Зубков. – В Италии по нему очень соскучились. Тьфу.
   Лешке не стоялось на месте, он вертел головой, оборачивался назад:
   – Пап, а тебя еще за границу снова пошлют?
   – Конечно, сынок, – кивнул Решкин. – Со дня на день в Англию собираюсь.
   – А ты мне велик привезешь?
   – Велик я тебе здесь куплю.
   – Пап, а Валентин Маркович говорил маме, что ты неудачник. И умрешь под забором.
   – Ты все перепутал. Это он про себя говорил.
   Разговоры стихли, когда к краю сцены подошел пегий директор и, смачно высморкавшись в микрофон, начал выступление.
   – В этот светлый и радостный день мы собрались здесь, чтобы от имени вас, то есть нас… Нашего дружного сплоченного педагогического коллектива поприветствовать первоклашек и их родителей. Сегодняшний день станет для всех нас и, разумеется, вас незабываемым событием, потому что вы, то есть мы…
   Колчин стоял в стороне у забора, курил и в пол-уха слушал, как директор путается в словах. Наверное, он преподает словесность, а свободное время посвящает собирательству спичечных коробков. К счастью, место у микрофона уже занял представитель муниципалитета. Время поджимало, поэтому чиновнику пришлось ограничиться набором общих фраз, еще раз поздравить и пожелать. Снова заиграла музыка. Родители захлопали в ладоши. Старшеклассник посадил на плечо девчушку с бантом, которая потрясла в воздухе звонком. Дети отправились на первый урок, а толпа на заднем дворе почему-то долго не рассасывалась. В общей сумятице Решкину удалось всучить свой букет взволнованному директору.
   Вынырнув из толпы, он подозвал Колчина.
   – Пожалуйста, постойте у машины. Ритка со своим хмырем будут мимо проходить. Пусть увидят.
   Действительно, через минуту Зубков и Рита вышли через ворота заднего двора на стоянку. Они остановились и наблюдали, как Решкин вальяжно подошел к шикарной американской машине. Рослый водитель, одетый по последней моде, распахнул перед ним заднюю дверцу.
   – Пожалуйста, – громко сказал Колчин. – Осторожно на ступеньке.
   – Олег, Олег, – крикнула Рита.
   Решкин, уже поставивший ногу на подножку, собирался опустить зад на диван, но тут, услышав свое имя, спрыгнул на землю. Рита остановилась на расстоянии шага. Зубков, кусая губу, топтался за ее спиной.
   – А ты изменился, – сказала Рита. – Так изменился, что сам на себя не похож. Даже не ожидала, что ты придешь.
   – Я в Италию собирался, – Решкин врал по второму кругу, но итальянская идея почему-то так захватила воображение, что уже не отпускала. – Италия моя слабость. А вот теперь придется в Англию переться. К этой стране лично у меня симпатий мало.
   Обалдевшая Ритка слушала, открыв рот.
   – Где же ты работаешь? – спросила она.
   – В одной секретной силовой организации, – он вытащил темные очки и нацепил их на нос.
   – Господи, ты меня пугаешь… Секретная организация.
   – Но об этой нельзя говорить на людях. Тем более в присутствии всяких там сомнительных типов.
   Он выразительно покосился на Зубкова. Ресторатор поежился под этим взглядом и только сейчас, хорошенько присмотревшись, заметил шикарный костюм Решкина, дорогие ботинки и часы. Особое совершенно неизгладимое впечатление на него произвел вышколенный водитель, под пиджаком которого угадывалась подплечная кобура и торчавшая из нее рукоятка пистолета. И, разумеется, огромный черный внедорожник, который, возможно, стоит дороже, чем весь жалкий бизнес Зубкова. Физиономия помимо воли хозяина сделалась плаксивой, в глазах вспыхнули желтые подхалимские огоньки. Зубков шагнул вперед, завладев рукой Решкина, с чувством потряс ее. И, неожиданно для себя, пригласил того в гости.
   – Конечно, если выберете время, – добавил Зубков, склонив голову на бок. – Если выберете. Очень будем ждать. В нашем доме вам всегда рады. Всегда.
   Он подхватил Риту, посадил ее в свою корейскую таратайку, повздыхал и увез от греха подальше.
//-- * * * --//
   Вернувшись на казенную квартиру, Колчин достал из портфеля фотокарточку, протянул ее Решкину.
   – Этот снимок похитители твоего брата сделали двадцать пятого августа. Посмотри внимательно. Может, в твою бедовую голову придет хоть одна светлая мысль.
   Решкин, еще не остывший после проводов сына в школу, встречи с бывшей женой и Зубковым, был сосредоточен на собственных переживаниях и не сразу понял, что от него требуется. Взяв карточку, прищурился, поднес ее близко к глазам, затем полез в ящик серванта, достал увеличительное стекло и, присев к столу, долго разглядывал изображение через лупу. Наконец вынес свой вердикт:
   – Тут хрен чего поймешь. Видно, что Максим бледный, как смерть. Он давно не мылся, его кормят не каждый день. Он потерял килограммов десять живого веса. И, кажется, подхватил какую-то кожную болезнь. Кожа между пальцев покраснела и шелушится. И его невеста выглядит не лучше.
   – Что-нибудь еще?
   – Что именно вас интересует? И какая светлая мысль должна придти мне в голову? Скажите прямо.
   – Возможно, ты заметил что-то необычное.
   – Вот что я заметил: они не протянут в этом подвале и месяца. Это точно. И, кажется, похитители не хотят оставлять их в живых. Это написано на лице Максима. Он старается улыбаться, но в глазах полная безнадега. Он уже понял, что к чему. Понял, что шансов нет.
   – Ты наблюдательный.
   Колчин достал из сумки кассету, вставил ее в окошко подавателя видеомагнитофона, включил телевизор.
   – Этот фильм похитители около двух недель назад передали отцу Владимиру, – сказал он. – Чтобы тот знал, что Максим жив. Священник разломал кассету и выбросил ее в мусорный контейнер. Наши ребята ее достали и восстановили все, что можно восстановить.
   – Я вижу, ваши ребята есть везде и всюду, даже священнику на хвост сели, – усмехнулся Решкин. – Скажите, а вы в воровском табеле о рангах авторитет? А где же ваши татуировки? Всякие там звезды на груди, змейки на руках, церкви с куполами на спине?
   – Я их свел в одной профильной клинике. Твоя задача внимательно посмотреть запись. Я ее просматривал раз десять. И сделал примерно те же выводы, что сделал ты, когда глянул на фото. Максим не в лучшей форме. И, главное, он потерял надежду на спасение.
   По экрану пошла рябь, горизонтальные полосы. Из этой мути появился Максим Сальников, одетый в черный свитер и мятые брюки в бурых пятнах. Он сидел на венском стуле в шаге от стены, помещение темное, напоминающее глубокий подвал. Сзади у самой стены сидела женщина с лицом землистого цвета и овалом синяка, расплывшимся от левого глаза до самого подбородка. На ноге ржавая цепь, прикрепленная к металлическому кольцу, торчащему из стены. Если верить метке в углу экрана, запись сделана пятнадцатого августа. За спиной оператора светилась лампочка, на камеру установили дополнительную подсветку.
   – Мне очень жаль, что я втравил Татьяну, а теперь и тебя, отец, в это сомнительное приключение, – говорил Максим. – Но, думаю, плохое рано или поздно кончается. Как говорится, и это пройдет. Мне хочется снова стать свободным человеком. Хочется уехать отсюда, куда глаза глядят.
   По экрану пошли полосы, голос пропал.
   – Этот кусок видеозаписи мы не смогли восстановить, – сказал Колчин. – Впрочем, не буду мешать.
   Колчин вышел на кухню, распахнул окно и выкурил подряд две сигареты. Он думал, что от Решкина глупо ждать помощи или дельного совета. Этот видео просмотр – пустая трата времени. Отец Владимир согласился на сотрудничество. Теперь, если все пойдет по сценарию, написанному в Службе внешней разведке в соавторстве с ФСБ, Фогеля задержат на подъезде к российско-белорусской границе, точнее, на выезде из Смоленска. В грузовике помимо ряс, подрясников, церковной утвари и религиозной литературы должны находиться пятьдесят узких и длинных коробок с религиозной маркировкой. В этих коробках зенитно-ракетные комплексы «Игла», которые отправляются к своему покупателю Роже Огустену, но до него не доедут.
   В кабине грузовика помимо отца Владимира и чекиста водителя будет сидеть сам Фогель, по документам – экспедитор Докучаев. До границы с Белоруссией фуру наверняка будет сопровождать легковая машина с его подручными. Таковы законы всех криминальных трафиков. В операции будет задействовано около полусотни опытных оперов ФСБ, полтора десятка автомобилей, различная спецтехника. Получается, что у Фогеля и его людей нет шанса спрыгнуть с этой карусели. Их возьмут и упакуют. ПЗРК «Игла» вернутся на военные склады или будут утилизированы. Все в порядке, и можно начинать рутинную работу: допросы, очные ставки, новые допросы… Но один вопрос остается, возможно, главный вопрос: что станется с Максимом и Татьяной Гришиной. Логика подсказывает, что перед тем, как отправиться в путешествие за границу, Фогель вычеркнет из сложного уравнения эти величины. Трупы оставят в том же подвале или, облив соляркой, сожгут в лесу. Оставлять заложников в живых – глупость высшей пробы.
   Циклоп, на беседу с которым Колчин угрохал целый день, дал кое-какие наводки. Список из трех лиц, оставшихся на свободе после разгрома волгоградской бригады. Эти люди уехали из города, начали новую жизнь. Никто их не искал, ни милиция, ни тамошняя братва. Отъезд – это уже капитуляция, белый флаг. Один из бандитов, некто Панфилов, полтора года назад похищен из подъезда многоквартирного дома. Он оставил машину на стоянке, вошел в парадное. Но в квартиру на пятом этаже не поднялся. Его полуразложившейся труп выловили из озера у песчаного карьера неподалеку от Мытищ. Родственники опознали убитого по ботинкам и продолговатому шраму на правом предплечье.
   Итак, в списке всего два возможных подельника Фогеля.
   Это некий Сергей Воловик, по оперативным данным, человек незаурядной физической силы, исполнявший в волгоградской бригаде роль штатного убийцы, и кликуха у него соответствующая – Палач. В настоящее время Воловик проживает в Астраханской области, на хуторе в сорока верстах от поселка городского типа Никольское. В конфликты с законом не вступал, от дел отошел, людей сторонится, старается жить отшельником. Откармливает какую-то живность, возит мясо на рынок в Ахтубинск. Кажется, собирается жениться.
   Второй фигурант – Никита Порецкий по кличке Лещ, сорока одного года, дважды судимый за разбой. Этот осел в Самаре, сколотил бригаду из малолеток и пробавляется всякой мелочевкой, воровством и перепродажей краденого. Не сегодня завтра его прихватят и посадят. Порецкий, считает себя интеллектуалом на том основании, что закончил два курса заочного техникума коммунального хозяйства.
   Нужно понять, кто из этих людей может помогать Фогелю. Воловик? Как-то не верится, что он перековался в честного фраера, спокойно живет на богом забытом хуторе, разводит овец. Не верится… Но из милиции сообщают, что в последние два-три месяца он не выезжал за пределы района. Значит, помогать Фогелю в его делах просто не имел возможности.
   Порецкий, он же Лещ, несомненно, ухватился бы за масштабное дело.
   Однако нужен ли Фогелю такой компаньон, человек пьющий, болтливый. Если следовать этой логике, ни Порецкий, ни Воловик к похищению Сальникова отношения не имеют. Но чутье подсказывало Колчину, что кто-то из этих парней замазан в деле. Но кто?
   Слишком мало времени, чтобы проводить следственные действия, по крупицам собирая данные на Воловика и Порецкого. До отправки транспорта остаются считанные дни. Не исключено, что Сальникову остается жить и того меньше. Колчин выбросил окурок и вернулся в комнату.
//-- * * * --//
   Решкин придвинул стул к телевизору, нажав кнопку «пауза» и, поставив локти на колени, внимательно вглядывался в экран.
   – Ну, какие мысли тебя одолевают? – Колчин сел на диван, гадая, что именно заинтересовало Решкина.
   – Мысли все те же. Мы в дерьме по самые ноздри. И совсем скоро этого дерьма поднавалит сверх всякой меры.
   – Об этом я и сам догадываюсь.
   – Вы играете со мной втемную, ничего толком не рассказываете. И еще ждете от меня каких-то ответов. Ставлю вам пять с плюсом по идиотизму.
   – Тогда слушай: имя похитителя, его личность установлены. Это некий Юрий Фогель. Человек с пестрой биографией. На Фогеля мы выйти пока не можем, не знаем, где он прячется. В свое время у Фогеля была бандитская команда в Волгограде, пятнадцать бойцов. Большинство из них давно погибли в разборках. Сегодня из бывших дружков на свободе остались только двое. Никита Порецкий живет в Самаре, Сергей Воловик залег на дно на хуторе в Астраханской области.
   – Астраханская область большая, – сказал Решкин. – Где именно он осел?
   – Этого населенный пункт обозначен только на военной карте.
   Колчин открыл портфель, вытащил карту и, развернув ее, расстелил на полу как ковер. На стол карта не помещалась. Встав на колени, Колчин долго водил пальцем по бумаге, пока не нашел темную точку. Скатившись со стула, Решкин на четвереньках подполз к Колчину, и долго разглядывал место, на которое показывал палец.
   – Я военные карты плохо читаю, хотя окончил Геологоразведочный институт и так долго ездил по стране, что потерял счет своим командировкам. Скажите, что это за белое пятнышко неподалеку от хутора? Судя по карте, от него до Воловика километров десять. Соляное озеро?
   – Точно. Вот тут от руки помечено, что промышленная добыча соли там прекращена около десяти лет назад. Видишь, на берегу озера черным кругом обозначен рабочий поселок Заря. Он перечеркнут фломастером. Значит, жителей здесь не осталось.
   – У вас на руках такая информация, а вы не поняли, где прячут пленников.
   – Какая такая? Информации ноль. Когда бандиты связываются с Сальниковым старшим, они всего дважды воспользовались мобильным телефоном. Они не отправляют посланий по электронной почте. Телефонные звонки были из Москвы, это все, что можно сказать с уверенностью. Похищенных могут держать в городе или в деревне, в пустыне или в тундре.
   – Отлично, – неизвестно чему обрадовался Решкин. – Эти съемки в подвале проводили именно на этом хуторе неподалеку от соляного озера.
   – С чего такие выводы?
   – Между прочим, я выпускник Геологоразведочного института, я давно потерял счет партиям, в которых побывал, – Решкин поднялся на ноги, подошел к телевизору, показывая пальцем на остановленный кадр видеозаписи. – О таких вещах я знаю больше, чем кабинетный эксперт Академии наук. Потому что все видел своими глазами и щупал своими руками. Итак, мы видим обычный подвал. Серый бетонный пол, стены выложены красным кирпичом. Теперь посмотрите сюда, в угол. Здесь слой пыли на бетоне. И между кирпичей проступает тот же светлый налет. Слишком светлый для пыли. А теперь взгляните на фотографию. Те же самые следы. На юго-западе Астраханской области летом сильные ветры, песок вперемежку с солью проникает в помещение, как бы плотно ни закрывали люк. Отсюда и этот налет.
   – Качество съемки и фотографии неважное. Трудно судить, что это такое. Соль или пыль столетий. Но когда нет других версий, и эта хороша.
   Колчин убрал в портфель карту, видеокассету и фотографию, ушел на кухню. Плотно закрыв за собой дверь, четверть часа проговорил по телефону. Решкину, вертевшемуся в прихожей, не терпелось узнать, что за разговор, но удалось разобрать лишь несколько фраз, общий смысл телефонной беседы ускользнул. Вернувшись в комнату, вытащил из тайника за батареей пакетик анаши и пачку «Беломора». Добрый косяк делу не помеха, только мозги прояснятся. Но неожиданно передумал, убрал пакет на прежнее место, скурил папиросу и на том успокоился. В прихожей послышались шаги, Колчин вошел в комнату, принюхался к дыму и не услышал сладковатого аромата травки.
   – Решено: я вылетаю в Волгоград, – сказал он. – Оттуда доберусь до места на машине. Оказывается, не ты один обратил внимание на тот белый налет. Короче, мне надо заехать на тот хутор, где обретается Сергей Воловик. Чем черт не шутит… А ты поживешь тут до моего возвращения. А потом переедешь к себе.
   – Как? – Решкин всплеснув руками. – Вы не берете меня с собой? Это ведь моя идея насчет соляного озера. Это мой брат сидит в том подвале. Это Максима замочат, если мы не вытащим его. А я должен ждать, когда хрен с неба свалится? Так не пойдет. Или вы берете меня или…
   – Или что?
   – Или я вам, – Решкин погрозил Колчину кулаком.
   – Ты ведь только сегодня утром в Англию собирался, – Колчин засмеялся. – Или в Италию? Не хочу нарушать твои великие планы.
   – Бросьте свои блядские шутки.
   – Все может оказаться не так хорошо, как тебе кажется, – помотал головой Колчин. – Если тебя подстрелят, кто принесет цветы на мою могилу?
   – На вашу могилу я цветов не принесу, не надейтесь. А умирать все равно придется. Почему бы не сделать это сегодня или завтра…
   – Черт с тобой. Собирайся, если такой смелый. Вылет из Домодедово через три с половиной часа. На месте будем поздним вечером, чуть свет тронемся в путь.

Глава 19

   Подмосковье. 2 сентября
   В первых вечерних сумерках недостроенные корпуса завода полимерных материалов выглядели так, будто по ним целые сутки работала вражеская артиллерия. Вера Пермякова уже третий час торчала на лестничной клетке между третьим и четвертым этажами административного корпуса. Она устроилась на пластмассовом ящике, поставив его в простенке между двух оконных проемов и подстелив под зад ветошь. Попила воды и съела пару галет. Прикладом винтовки Пермякова высадила стекло, каким-то чудом сохранившееся в одном из окон, вытащила из рамы острые осколки.
   Вера часто поглядывала на мужские наручные часы на потертом ремешке. В полумраке стрелки светились мертвенным зеленоватым светом. Фогель обещал, что чеченцы на двух легковых машинах и одном грузовике приедут на заводской двор около пяти вечера, но вот уже седьмой час, а клиентов все нет.
   От нечего делать Пермякова поднималась с ящика и разглядывала большой заводской двор, когда-то перепаханный тяжелой техникой, теперь он зарос сорным подлеском и превратился в мусорную свалку. Груды битого кирпича, насквозь проржавевший экскаватор с опущенным ковшом, почерневший остов грузовика без движка и колес, несколько растрескавшихся бетонных плит, сваленных одна на другую, широкая продолговатая яма, заполненная тухлой водой, вдоль двора две траншеи в человеческий рост. Траншеи заросли травой и местами осыпались. Напротив административного корпуса, в ста метрах через двор, склад готовой продукции. Приземистая, вросшая в землю, кирпичная коробка высотой в два этажа с обвалившимися углами, плоской крышей, на которой навалены почерневшие вентиляционные короба. Металлические створки ворот сорваны с петель и покорежены так, будто по ним прошла танковая колонна.
   На крыше склада занял позицию Василий Гудзенко, вооруженный автоматом. Он торчит там третий час, видно, основательно задубел, проморозился на ветру, как член эскимоса. Моросил мелкий дождь, Гудзенко, чтобы укрыться от непогоды, подстелил под себя ветхий матрас, набитый соломой и дохлыми мышами. Сверху накрылся пустыми мешками из-под цемента. В своем укрытии он одну за другой смолил сигареты, время от времени показывалась его всклокоченная голова. Когда Вера появлялась в окне, Гудзенко махал рукой из стороны в сторону. Этот жест означал, что звонка от Фогеля еще нет. По уговору, Фогель, показывавший чурбанам дорогу до места, должен звякнуть минут за десять до того, как машины появятся на месте. Он позовет к телефону какую-нибудь женщину, извиниться, мол, не туда попал и нажмет на кнопку отбоя. Условный сигнал подан.
   По сценарию Фогель заговаривает зубы, пытаясь настроить чичков на миролюбивый лад, притупить их бдительность. Можете убедиться, он один, совершенно беззащитен, нет ни ствола, ни пера. Когда вся эта паршивая компания оказывается возле склада, Фогель входит в помещение, чтобы там сесть за руль «Урала» и выгнать грузовик на двор. В кузове якобы находится оружие, за которым и приехали чички. Осматривать товар в помещении склада нельзя, электропроводка неисправна, люминесцентные лампы перебиты, сорваны с крюков. А на дворе еще светло, да и на столбе рядом с воротами склада горит единственная на всю округу лампочка в двести пятьдесят свечей. Легенда не слишком убедительная, но для чичков хороша и такая. Итак, Фогель исчезает в темноте склада. А дальше все идет как по писанному.
   Гудзенко стреляет первым, стараясь вывести из строя движок тачки, замыкающей колону, чтобы лишить противника возможности прорваться назад. Чеченцы, поняв, откуда по ним бьют, стараясь укрыться от пуль, залягут за машинами, с противоположной стороны от Гудзенко. И станут удобными мишенями для Веры Пермяковой. В помещение склада, через ворота они не побегут. Там, в темноте, их может ждать новая смертельная ловушка, их которой живым не выберется никто. На это весь расчет.
   Но позиция Гудзенко неудачная. Так только он откроет огонь, его обнаружат. Контур темной человеческой фигуры на крыше здания хорошо просматривается снизу. Ответным огнем чеченцы заставят Гудзенко залечь. Ему придется перемещаться с места на место по краю крыши, чтобы не стать легкой добычей стрелков. У Василия шансов мало, и ему не помешает помолиться о спасении души.
   Позиция Веры тоже оставляет желать лучшего, сектор возле подъезда административного здания – мертвая зона для снайпера. Этот прямоугольник нельзя обстрелять сверху, не подставившись под пули. В подъезд можно незаметно просочиться, подняться вверх по лестнице, захламленной строительной рухлядью. На верхнем марше между вторым и третьем этажом под сваленными у стены досками закреплена граната Ф-1, леска привязана к предохранительной чеке и лестничной решетке. В подъезде полумрак, леска невидима. Человек, который вздумает подняться наверх, зацепится за растяжку и плохо кончит. Это разовая страховка. Сейчас Вере не помешали бы глаза на затылке и немного везения. Кроме того, стрелять придется из положения стоя, но так быстро устают, начинают дрожать руки.
   Как будет Фогель выбираться из этой каши – его дело. Вероятно, есть надежный план отступления. Когда начнется пальба, чички забудут о Фогеле, они будут думать, как сберечь от лишних дырок свои шкуры. Два дня назад Вера вместе с Гудзенко побывала здесь, она пристреляла винтовку и замерила расстояние от своей позиции до ржавого грузовика, до ворот склада и до середины двора, где развернутся основные события. Оптический прицел винтовки имеет шкалу дальности до цели, приблизительной дальности. Гораздо удобнее держать эти цифры в голове, а не сверяться с оптикой каждую секунду. Если приедут четыре-пять чичков, исход схватки решится в две минуты. Если народу будет больше, задача снайпера существенно осложняется.
   Винтовка СВД бьет одиночными выстрелами, в идеале, один выстрел – одно попадание. Но здесь развернутся не съемки коммерческого боевика, где человек с оптической винтовкой царь и бог на поле брани. Здесь прольется настоящая кровь, а не свекольный сок. А из снайперской винтовки мажут и очень хорошие стрелки.
//-- * * * --//
   Пермякова присела на ящик, натянула вязаную шапочку на лоб. Вытащила из кармана армейского бушлата мятую пачку сигарет без фильтра, чиркнула спичкой. По подъезду поплыл серый дымок, табак горчил на губах. Если часы не врут, сейчас семь с четвертью вечера. Чем дальше текло время, тем веселее становилось на душе. Возможно, вся затея Фогеля лопнула, как детский шарик. Чеченцы еще в Москве или по дороге сюда почувствовали неладное, прижали Фогеля так, как они умеют это делать. Раздели догола, сделали на груде несколько продольных и поперечных надрезов ножом, спустили пару лоскутов кожи. Это так, для затравки, для честного разговора. Судьбы не баловала Веру, но возможно, сейчас припасла этот королевский подарок, гибель Фогеля. Можно подождать еще час с небольшим, бросить винтовку, послать Гудзенко к матери и уйти туда, где грохочут электрички, идущие в сторону Москвы.
   Вера раздавила тлеющий окурок, сделала пару глотков воды, съела шоколадный батончик с орехами и еще раз приложившись к горлышку бутылки, прополоскав рот, сплюнула на пол. Она подумала: Фогель прав, зарабатывает не тот, кто кормит вшей и проливает кровь в горячих точках, весь навар оседает в карманах других людей, тыловых крыс, никогда не нюхавших пороха, не знавших запаха смерти. Пермякова поднялась с ящика, выглянула в окно. На крыше склада стоял Василий Гудзенко, он подошел к самому краю, огороженному хлипкими гнутыми перильцами, едва достающими до бедер. Василий беззвучно открывал и закрывал рот, скрещивал над головой руки. Давал знак, что звонок от Фогеля уже прошел, с минуты на минуту все компания будет здесь.
   Пермякова в ответ махнула рукой, мол, ясно. Можешь отваливать в сторону, иначе ветром сдует вниз. Она скинула бушлат, бросив его на ступени лестницы. Оставшись в камуфляжных штанах, подпоясанных офицерским ремнем, солдатских ботинках на шнуровке с голенищами, закрывающими щиколотки ног, и полушерстяном коричневом свитере с высоким горлом. Пермякова натянула тонкие кожаные перчатки, вытащила из-за пояса пистолет, проверила обойму, передернув затвор, поставила курок в положение боевого взвода и, включив предохранитель, опустили пистолет в правый карман. Послышался звук автомобильных двигателей, работающих на малых оборотах. Значит, машины миновали лесопосадки, через которые проходит грунтовка в две колеи.
   Вера развязала тесемки рюкзака, вытащили оттуда два коробчатых магазина на десять патронов каждый. Патроны бронебойные, цельнометаллические со стальным сердечником, самый современный крутой бронежилет они прошивают легко, как картон. Звук автомобильных двигателей сделался ближе, вероятно, машины уже миновали ворота, въехали на заводскую территорию, сейчас они появятся из-за угла склада готовой продукции. Присев на ящик, Пермякова положила винтовку на колени, вставила магазин в подаватель, щелкнула пружина. Пермякова потянула затвор, досылая патрон в патронник.
   Еще раз протерла фланелевой тряпочкой окуляры съемного оптического прицела. Вытащила из рюкзачка круглое зеркальце, отломанное от старой пудреницы. Вера ногой отодвинула к стене ящик, поставила винтовку у ног, вжалась спиной в простенок между окнами, взглянула на часы: пять минут восьмого. Вытянула вперед руку с зеркальцем. Теперь она, не обнаруживая себя, может наблюдать за тем, что происходит во дворе и на крыше склада. Гудзенко отошел от края крыши. Снизу его не видно. Присев на корточки, растопырил колени, поставив автомат между ног. На дворе стояли, не выключая двигателей, четыре автомобиля: «КАМАЗ» с синей кабиной и брезентовым тентом, два жигуленка, темно бордовый седан «Вольво». Тачки остановились в ряд, первым в колонне «КАМАЗ», он в тридцати метрах от ворот склада. За грузовиком пристроился «Вольво», чуть поодаль, рядом с ржавым экскаватором, встали две «пятерки». С позиции Пермяковой до экскаватора без малого сто метров.
   Из машин вылезли четверо, трое кавказцев и Юра Фогель. Теперь Пермякова могла услышать обрывки чужих разговоров, смех и матерщину. Интересно, сколько народа осталось в машинах? Еще человек пять-шесть? Чеченцы не желают топтаться во дворе, месить грязь и мокнуть под дождем. На столбе горит одинокая лампа, спрятанная в металлический конус отражателя, сеется дождь, разгулялся ветер. Фигуры людей и автомобили просматриваются неважно, и оптика тут плохой помощник. Правой рукой Пермякова потянула вниз горловину свитера, вытащила висевший на шнурке серебряный крестик и поцеловала его. На удачу.
   В горле пересохло, а под ложечкой засосало от голода. Но сейчас не время утолять жажду и жрать. В рюкзаке лежит банка рыбных консервов, полкруга ливерной колбасы, хлеб и бутылка свежей воды. Она со вкусом перекусит, когда закруглит дело.
//-- * * * --//
   Фогель выбрался из салона «Вольво», ботинки утонули в грязи, он матерно выругался. Рамзан Вахаев, сбривший усы, перекрасившийся в светлого шатена, был одет не по погоде, в темно серый костюм и легкие туфли.
   – Блин, что это за помойка? – Вахаев говорил так громко, что Вера слышала все слова. – Мне тут не нравится.
   – Мне тоже не нравится. Но что делать… Я не могу хранить свои игрушки в каком-нибудь московском подвале или на чердаке.
   Фогель что-то тихо добавил. Пермякова разобрала лишь слова «дерьмо собачье». Отставив руку с зеркальцем, она смотрела на Фогеля, стоявшего лицом к административному корпусу. Хотела увидеть страх в его глазах, хотя бы волнение, суетливые жесты, жалкую улыбоку. Но Фогель был спокоен, как идиот. Он стоял на утонувшем в грязи щите, сколоченном из полусгнивших досок, ухмылялся и смолил сигарету. Повернулся спиной к Пермяковой, показал пальцем на ворота склада. И заговорил громче, хотел, чтобы его услышали все, кто приехал сюда.
   – Сейчас я выведу грузовик из этой дыры, – сказал он. – Ты, Рамзан, со мной не ходи, иначе утонешь в этой параше.
   Эта последняя реплика была адресована еще и Пермяковой. Что вроде сигнала: я пошел, будь наготове. Вера знала, что на складе нет никакого грузовика с игрушками и погремушками. Там лишь строительный мусор, искореженные неведомой силой металлический скелет электроподъемника и мешки с цементом, давно превратившимся в камень. Если этот Рамзан и его приятели все же увяжутся следом за Фогелем, их нужно завалить первыми. Это работа Пермяковой. Фогель же скроется в темном пространстве склада, ищи его с фонарями. Рамзан покачал головой, отказываясь идти на склад.
   – Выгоняй свой грузовик, – сказал он.
   В зеркальце Пермякова видела спину Фогеля. Он, перепрыгивая на ходу лужи, неторопливо шагал к воротам. Вот он глубоко затянулся табачным дымом, бросил сигарету. Окурок, описав дугу, упал в траншею. Через несколько секунд Фогель скрылся из виду.
   Через зеркало Пермякова видела, как, передвигаясь на карачках, Василий Гудзенко медленно добрался до края крыши. Вот он привстал, развернулся в пол-оборота, опустил вниз ствол автомата. Стало так тихо, что Вера услышала, как внизу негромко разговаривают чеченцы. Гудзенко прицелился в «пятерку», стоявшую последней. Одной очередью нужно вывести машину из строя, разбив моторный отсек, хорошо бы прихлопнуть водилу. Гудзенко распрямил ноги, передернул затвор и, поймав цель, нажал на спусковой крючок. Автоматные выстрелы прозвучали тихо и как-то странно, будто по полу рассыпался сушеный горох. Длинная очередь пробила капот автомобиля, полоснула по ветровому стеклу, снова ударила по капоту. Отлетела решетка радиатора, лопнули фары. Кровь подстреленного водителя брызнула на стекла.
//-- * * * --//
   Чеченцы, стоявшие у «Вольво» не сразу сообразили, что происходит. Первым в грязь рухнул Вахаев. За ним залегли остальные. Лежа на боку, Вахаев вытащил пистолет из подплечной кобуры, стал вертеть головой из стороны в сторону, стараясь понять, откуда прилетели пули. Гудзенко, расстреляв магазин, присел на корточки, сменил пустой рожок на снаряженный. Кажется, его не заметили. Бросив зеркальце на подоконник, Вера подняла винтовку, прижалась щекой к прикладу, установила шкалу боковых поправок на единицу и, поймав в прицел мужскую фигуру, лежавшую на земле, нажал на спусковой крючок.
   Пуля вошла точно в основание шеи, перебив мозговой ствол. Человек умер, не успев вскрикнуть.
   Передернув затвор, Пермякова навела ствол на второго кавказца, лежавшего по правую руку от Рамзана Вахаева. На мужчине был клетчатый пиджак и черные брюки, пистолет в левой руке. Да, теперь его жизнь стоит не дороже клетчатого пиджачка. Ни хрена она не стоит. Выстрел. Пуля попала в затылок, в нижнюю часть головного мозга. Чеченец дернул правой рукой и затих.
   Вахаев вскочил на ноги и побежал к складу, он несколько раз поскользнулся на жидкой грязи, но чудом сохранил равновесие. Когда до ворот оставалось метров десять, сообразил, что бежать в темноту незнакомого помещения, значит, подставиться под пули. Вахаев, изменив направление, дунул к «КАМАЗу», спрятался за его высоким бортом. В это же время люди, остававшиеся в машинах, уже поняли, что к чему, дверцы распахнулись, как по команде. Чеченцы высыпали на заводской двор, рассредоточились кто где. Откинув тент грузовика, на землю спрыгнули двое рослых мужиков славянской наружности, они добежали до траншеи, скатились вниз по крутому почти отвесному откосу. За ними припустил водитель «КАМАЗа».
   Пермякова вскинула винтовку, выстрелила, почти не целясь в спину водителя. Пуля разорвала сердце в мелкие клочья, человек по инерции пробежал еще метра три, раскинул руки в стороны, словно собирался обнять землю, рухнул, проехавшись лицом по грязи. Пермякова не успела сообразить, сколько человек в общей сложности находилось в машинах. Приблизительно четырнадцать, если не брать в расчет Фогеля. Четверо, считая водителя «пятерки», которого завалил Гудзенко, готовы. Осталось десять человек.
   – Всего-навсего, – прошептала Пермякова и слизала языком каплю пота. – Всего-то десять… А то и меньше.
   Она отступила от окна в темноту лестницы. Позиция неудобная. Двор плохо просматривается. Но хорошо видна траншея у склада, где залегли мужики, выпрыгнувшие из кузова грузовика. Один из них высунул голову, стал озираться по сторонам. Не теряя ни секунды, Вера нажала на спусковой крючок. Пуля ударила в точку между носом и зубами, разорвав мозговой ствол. Человек закатил глаза и, перевернувшись через голову, кубарем скатился на дно траншеи. Его напарник не рискнул высунуться. Утопая в грязи и тухлой воде, залег на самом дне траншеи.
   Пермякова, сделала шаг к окну, увеличив площадь обстрела.
//-- * * * --//
   Гудзенко, перезарядив автомат, снова оказался у края крыши. Он видел, что все дверцы автомобилей распахнуты, но не мог понять, справился ли он с главной задачей, вывел ли из строя «жигуленок», замыкавший колону. Гудзенко выпустил по машине длинную очередь, изрешетив ее вдоль и поперек, справа и налево.
   – Куда ты, сука, лепишь. Дебил обосраный, – прошептала Пермякова. – В машине никого, урод. Что б тебя стошнило.
   Израсходовав патроны, Гудзенко отбежал к вентиляционным коробам, присев на корточки, вытащил из подсумка снаряженный магазин, передернул затвор. И, согнув спину, отправился обратной дорогой на край крыши. Пермякова, разглядывая через прицел винтовки затихший двор, увидела на куче щебня, поросшей жухлой травой, контуры человеческого тела. Мужчина, видимо, уже понял, что из автомата бьют сверху, с крыши склада. Он лег спиной к Пермяковой и сделался удобной мишенью. Вера прицелилась. Сухой хлопок. Вылетела стреляная гильза. Пуля вошла в затылок, в основание черепа, и вышла через рот, выбив зубы и вырвав язык. Пермякова отступила на шаг, разглядывая двор через светящуюся сетку прицела.
   Человеческая голова показалась из-за наваленных друг на друга бетонных плит. Показалась и исчезла. И снова вынырнула. Пермякова плотнее прижалась щекой к прикладу, прищурила глаз, правой рукой чуть повернула маховичок боковых поправок. И выстрелила. Пуля ударилась в бетонную плиту, срикошетила. Голова пропала. Черт. Мимо…
   Стало жарко. Пот заливал глаза. Рукавом свитера Пермякова вытерла лоб, сорвала с головы вязаную шапочку. Пропитавшиеся потом волосы повисли грязными сосульками. Она снова прижалась щекой к теплому прикладу. Никого не видно. Но там внизу есть люди. Они не уйдут отсюда, пока не получат то, зачем пришли. Но где они? Вопрос на засыпку.
   Гулкая тишина, от которой звенит в ушах. Мотор грузовика заглох. Слышно, как на низких оборотах работают движок «Вольво», а на крыше административного здания ветер перекатывает с места на место пустые жестянки из-под краски. Этот ветер набирает силу, он колышет листья молодых деревьев, разросшихся во дворе, поднимает с земли бумажный мусор. Значит, его скорость от пятнадцати до восемнадцати километров в час. Пуля, выпущенная с расстояния ста метров, отклонится от точки прицеливания на пять сантиметров. Все это, влажный воздух, дождь и ветер, надо учесть, когда берешь цель в сетку прицела. Даже при таком слабеньком дожде и влажности сопротивление воздуха увеличивается. Значит, точка, в которую войдет пуля, будет находится ниже точки прицеливания. Выходит, что на том месте, где через снайперский прицел виден контур человеческой фигуры, ее на самом деле ее нет.
   Итак, Вера промазала. Не беда, она все наверстает.
   Пермякова переместилась к левому оконному проему. Припав к резиновой гармошке, установленной на окуляре прицела, долго всматривалась в темноту двора. Вот он. Есть. Человек, отжавшись ладонями, приподнялся с земли, совершил короткую перебежку, упал на кучу мусора. Стрелять неудобно. Видна лишь левая рука и нижняя часть плеча. На этот раз Вера целилась так долго, что ладони начали подрагивать, а дуло выписывало в воздухе мелкие спирали. Чем дольше целишься, тем меньше шансов попасть в цель. Кажется, человек намерен сделать еще одну перебежку, чтобы спрятаться за грузовиком. Он приподнялся, пригнувшись, побежал дальше. Пермякова сделала поправку на упреждение и выстрелила.
   Человек остановился, посмотрел назад, будто его окликнули по имени. Пуля попала в бок, под ребра. Мужчина опустился на колени. Пермякова добила его выстрелом в ухо. Пуля прошла навылет, сломав височные кости, выбила мозги. Человек рухнул в грязь и больше не пошевелился. Снизу раздались пистолетные выстрелы. Но стреляли не в Пермякову. Разлетелась на мелкие осколки лампочка, висевшая над складом.
   – Черт, – прошептала Пермякова. – Черт, черт…
   Гудзенко, присев на колено, выпустил две длинных очереди по полутемному двору. Он поливал свинцом пространство, не видя ни единой цели. Израсходовав патроны, не стал отступать к вентиляционным коробам, чтобы не терять времени. Оставшись на краю крыши, перезарядил автомат. Снизу раздалось несколько сухих пистолетных хлопков. Гудзенко повалился на бок, отполз в сторону, ухватившись за ремень автомата, он волочил оружие за собой. Оказавшись в безопасности, сел на мокрый гудрон, скинул бушлат, раскрыл перочинный нож. Разорвал на груди черную рубашку, оставшись голым по пояс, ножом распорол ткань на длинные лоскуты. Пока силы не ушли вместе с кровью, нужно наложить повязку. Иначе дело дрянь. Пуля попала в правую часть груди, чуть ниже ключицы. Легкое, кажется, не задето. Действуя одной рукой, Гудзенко кое-как наложил повязку, действуя левой рукой, перезарядил автомат.
   – Лежи, не высовывайся, мудак, – прошептала Пермякова. – Лежи…
   Гудзенко подполз к краю крыши, по всполохам выстрелов, он уже определил то место, откуда к нему прилетела пуля. Молодая березка неподалеку от подъезда административного корпуса. За деревцем лежит человек. Гудзенко прищурился, опустил ствол. Кажется, он видит контур человеческой фигуры. Выстрелы грянули с той и другой стороны почти одновременно. На этот раз снизу били из автомата прицельными короткими очередями.
   Из окна Пермякова видела, как правая нога Гудзенко подломилась. Вскрикнув от боли, он полоснул по низкорослой березке, за которой уже не видел человеческой фигуры. Через секунду оружие вывалилось из рук и полетело вниз. Гудзенко пошатнулся, как пьяный, схватившись за живот, навалился телом на хлипкие перила, ограждавшие периметр крыши. Перила, не выдержав тяжести человеческого тела, заскрипели и наклонились. Оказавшись на самом краю крыши, Гудзенко еще продолжал сжимать железную палку поручня. Еще одна коротка очередь. Пальцы разжались, Гудзенко полетел вниз, в полете он дважды перевернулся через голову. Тело ударилось в ржавую форму, предназначенную для замеса бетона, выбило из нее звук, похожий на удар треснувшего церковного колокола.
   Пермякова еще пару секунд назад определила позицию стрелка, который вел огонь по крыше склада. Человек с автоматом прятался за гусеницей ржавого экскаватора. Не сверяясь с делениями прицельной сетки, она определила расстояние на глаз: сто пять метров. Теперь главное – не промахнуться. Пермякова сделала глубокий вдох, задержала дыхание. Руки словно одеревенели, оставаясь неподвижными, предательская дрожь исчезла. Она плавно надавила указательным пальцем на спусковой крючок. Выстрел. Пуля вошла в шею, брызнул фонтанчик крови. Человек выпустил из рук автомат, медленно осел на землю. Привалившись спиной к гусенице экскаватора, вытянул ноги, задрал голову кверху. Глаза закатились к темнеющему небу.
   Новая автоматная очередь ударила откуда-то слева.
   Пермякова вздрогнула от неожиданности. Пули прошли вдоль и поперек окон, попали в стену за ее спиной, отколов от кирпичей сухую штукатурку. Пермякова отступила назад к лестнице, но было поздно. Новая очередь. Пули изрешетили оба оконных переплета. Полетели щепки. Горячая пуля ударила в бок, сбила Веру с ног. Ремень сорвался с плеча, винтовка выпала из рук. Пермякова потеряла сознание, но через несколько секунд пришла в себя.
   Она лежала на ступеньках лестницы, правый бок чуть ниже ребер болел так, будто на него выплеснули кружку крутого кипятка. Свитер и правая штанина уже успели пропитаться кровью. Стекая по ноге, кровь попала даже в солдатский ботинок. По окнам продолжали бить короткими очередями. На минуту стрельба затихала. Затем новая короткая очередь и снова тишина.
   Пермякова задрала свитер, ранение сквозное, ничего особенного, бывало и хуже. При падении она сильно ударилась затылком о ступеньку. То ли от потери крови, то ли от этого удара голова налилась тяжестью, начинала кружиться. Пермякова ногой подтянула к себе рюкзак, нашарила на его дне склянку с антисептиком, зубами вытащила пробку. Выплеснула жидкость на рану. Оторвав полоску пластыря, закрепила марлевый тампон на входном отверстии. Нужно бы обработать выходное отверстие от пули. Но до него не дотянуться.
   Подняв винтовку, она осмотрела прицел. Оружие упало неудачно, на левую сторону ствольной коробки, где закреплен оптический прицел. Ясно, теперь снайперский прицел бесполезен, но можно пользоваться обычным открытым прицелом. Пермякова вытащили из кармана снаряженный магазин, перезарядила винтовку. И вжала голову в плечи. По окнам выпустили еще одну короткую очередь. Нужно немедленно решить: уходить отсюда или оставаться на месте. Если подняться вверх на два марша, окажешься на крыше административного здания. Но теперь, раненой, ей будет трудно прятаться. Кроме того, все эти перемещения приведут к дополнительной потери крови. Она наверняка еще не раз потеряет сознание. По кровавому следу ее быстро розыщут и добьют.
   Итак, решено: она остается. Здесь больше шансов на спасение.

Глава 20

   Автоматная очередь еще дважды прошлась по окнам. Стрельба стихла.
   Пермякова, низко пригнув голову, сидела на нижней ступеньке и ждала, следя взглядом за перемещением секундной стрелки часов. Один круг, второй, третий… Внизу послышались тихие голоса. Говорили по-русски. Далекие отблески света доставали сюда, на площадку между третьим и четвертым этажом. Светя фонариком, вверх поднимались трое мужчин. Пермякова, ухватившись за перила, поднялась на ноги, спустилась на несколько ступеней вниз. Остановившись посередине лестничного марша, прижалась спиной к стене. Голова еще кружилась, но так легче сохранять равновесие. Голоса сделались ближе. Видимо, гости шли друг за другом, выдерживая безопасное расстояние.
   – Брось, пока не поздно, – сказал один из мужчин.
   Голос гулко разносился по замкнутому пространству подъезда.
   – Какого хрена? – голос низкий с едва заметным кавказским акцентом. – Мы просто поднимемся и пришьем этого педика. Если он еще дышит.
   Пермякова вытащила из кармана пистолет, выключила предохранитель. Ладони оказались теплыми и скользкими от крови. Но сейчас от винтовки мало толку. Длинный ствол не годится для ближнего боя. Руки дрожали, пистолетная рукоятка так и норовила выскользнуть из пальцев. Свет фонарика и голоса сделались еще ближе. Видимо, мужчины, идущие впереди, уже миновали второй этаж. Люди на минуту остановился, освещая дорогу фонарем, и продолжили медленно подниматься. Теперь совсем близко от них граната и леска, протянутая вдоль ступеньки. Лишь бы не заметили растяжку.
   – Что нам тут надо? Посмотреть на мертвяка?
   – Помолчи, пожалуйста.
   – Я думаю, что…
   – Дерьмо. Что тут, собаки нагадили? Или что… Надо взглянуть.
   Сердце в груди Пермяковой то проваливалось и переставало биться, то бешено стучало. В следующую секунду грохнул взрыв. По подъезду разлетелись доски, щепа, осколки битого кирпича. С потолка посыпалась штукатурка. Снизу поднялся столб цементной пыли, такой густой, что глаза сами собой закрылись. Уши заложило, но через несколько секунд слух вернулся. Пермякову шатнуло, она упала, ударившись прошитым пулей боком о край ступеньки. Пистолет выпал из разжавшихся пальцев. Кто-то пронзительно закричал внизу. Крик перешел в стон и быстро стих. Фонарь внизу продолжал светить. Этот свет колебался, световой круг шарил по стенам. Но сквозь густую завесу пыли стало невозможно разглядеть даже ладонь вытянутой руки.
   Пермякова лежала на лестнице, чувствуя, что из открытой раны льется кровь. Она слышала шаги, кто-то карабкался вверх. Она пыталась нашарить пистолет, ладони натыкались на какой-то мусор, ствола не было. Неожиданно руки ослабли, Пермякова снова провалилась в забытье. Она очнулась оттого, что кто-то, схватив ее за кисти рук, вытащил с лестничного пролета вверх, на площадку. Пермякова головой пересчитала ступеньки. Человек навалился на грудь, сел на живот, расставив ноги в стороны, сжал бедра. И несколько раз, отведя назад руки, ударил открытыми ладонями по лицу Пермяковой. Затем ухватил жертву за уши, потянул голову на себя, резко толкнул вниз, ударив Пермякову затылком об пол. Из правого уха пошла кровь, она капала за горловину свитера.
   Пермякова открывала глаза, но почти ничего не видела.
   Рамзан Вахаев, всклокоченный, в пиджаке, разорванном на груди и плечах, с лицом серым от цементной пыли, поочередно отводил за спину то правую то левую руку, продолжая наносить не слишком сильные, но чувствительные удары по лицу и шее. Наконец, отбив ладони, остановился.
   – Где Фогель? – спросил он.
   Вахаев тяжело дышал, из полуоткрытого рта воняло, как из помойки, с нижней губы капала слюна. Лоб, подбородок и щеки Вахаева глубоко исцарапаны, будто он недавно поймал бешеного кота, чтобы открутить ему голову. Схватка с котом закончилось неудачно для чеченца.
   – Слышишь меня, сраная зараза? – прошептал но, потому что голос неожиданно пропал. – Слышишь, прошмондовка?
   Пермякова пыталась плюнуть в лицо противника, но в глотке пересохло.
   – Ну, что молчишь? – Вахаев оскалил зубы. – Тебя выхлопной трубой отодрали в зад? Говори, спасай шкуру.
   – Я скажу, скажу. Дай передохнуть. Фу, не могу, тяжело, – выдавила из себя Пермякова. – Скажу… Возвращайся, гад, обратно в поганую Чечню. И трахни свою мать и сестру, извращенец. Проклятый педераст.
   Женщина засмеялась. Смех напоминал то ли лай собаки, то ли кашель чахоточного. Вахаев, размахнувшись, справа и слева, влепил тяжелые пощечины. Рот Пермяковой наполнился кровью, она не могла говорить. Только что-то промычала и помотала головой из стороны в сторону. Вахаев приподнялся.
   – Где Фогель? Спрашиваю последний раз.
   Пермякова закрыла глаза. Все кончено. Она почувствовала, укол ножа. Обоюдоострое лезвие, пропоров свитер, ужалило между пятым и шестым ребром. Пермякова до боли сжала зубы. Кажется, все… Впереди темная бесконечность. Есть ли жизнь после смерти? Какая непроходимая чушь.
   Пермякова услышала близкий хлопок пистолетного выстрела. Кровь Вахаева брызнула ей на лицо. Чеченец, выронив нож, повалился на пол.
   Фогель, ногой отпихнул Вахаева в сторону. Склонившись над Пермяковой, прижал ладонь к ее шее. Сердце билось, как часы. Удар, удар… На разорванном свитере расплывались багровые круги. Фогель шагнул вперед, ухватив Вахаева за плечо. Пуля попала в спину, прошла навылет через грудь. Вахаев, широко раскрыв рот, хрипел и тихо кашлял, на губах выступила пена. Нож с деревянной рукояткой и стальным тыльником валялся у стены.
   – Ты, кажется, меня искал? – Фогель сплюнул вязкую слюну пополам с цементной пылью. – Искал? Ну вот, я здесь.
   Вахаев прижав ладони к ране, молчал. Не тот случай, когда что-то решают слова. Фогель приподнял ствол и добил раненого двумя выстрелами в лицо.
   Он снова нагнулся над Пермяковой, подложил ей под голову рюкзак, задрал свитер до самой шеи. Осмотрел пулевое ранение, кончиками пальцев ощупал затылок.
   – Как ты? – спросил Фогель.
   – Бывало и хуже, – Пермякова, оттолкнувшись рукой от пола, попыталась привстать, плюнула кровью. – Царапина на боку. И всех дел. Я думала, ты опоздаешь.
   – Вчера я оставил машину с другой стороны корпуса. Сейчас я отвезу тебя к одному армянину, у него что-то вроде частной практики на дому. Он тебя заштопает. Я тебе помогу дойти до машины…
   – Сама дойду. Только голова кружится.
   – Пройдет, – сказал Фогель. – Ты сильно приложилась затылком. И крови потеряла… Ну, пару стаканов. Или чуть больше. Завтра уже будешь на ногах. На тебе раны заживают быстрее, чем на собаке. Покрасишь губки и побежишь к своему любовнику. Целоваться.
   – Ты меня отпустишь? Навсегда?
   – Отпущу, – пообещал Фогель. – Но сначала ты выполнишь еще одно поручение. Совершенно пустяковое. Возможно, все обойдется даже без крови.
   Пермякова застонала, на глазах выступили слезы.
//-- * * * --//
   Астраханская область. 2 сентября.

   Колчин гнал машину по пустой проселочной дороге, насвистывая себе под нос заупокойный вальсок. Тачку так трясло, что казалось, подвеска, готова была развалиться, а вода в радиаторе закипала от зноя. Решкин, вертелся на заднем сидении, разглядывая унылый плоский ландшафт, серо-желтую степь, уходящую к горизонту. Изредка, вдали мелькал какой-то одинокий хутор или деревенька в несколько дворов. Людей не видно, видимо, днем, в самую жару, все разбрелись по дворам, дожидаясь вечерней прохлады. По обочинам разрослись плутняк, ковыль и полынь, покрытые густым налетом пыли. Осень в эти края еще не собиралась.
   Границу Волгоградской и Астраханской областей машина пересекла около одиннадцати часов, в полдень солнце вошло в зенит и жарило нещадно. Ветер, влетавший в салон, сушил кожу, забивал глотку мелким песком. Поэтому Решкин часто чихал, вытирая нос грязной тряпицей. Ни встречных, ни попутных машин почти не попадалось. За последний час навстречу пропыхтел старый трактор на колесном ходу. Дымя, как сухопутный пароход, он волочил за собой прицеп с коровьим навозом. Борта прицепа наклонились в стороны, навоз сыпался на дорогу. Да еще пролетел на сверхзвуковой скорости «жигуленок», на его багажнике каким-то чудом удалось поместить десяток мешков с кукурузой.
   – Мы не заблудимся? – Решкин поднял с носа на макушку солнечные очки. – Едем, едем и никаких ориентиров. Ни одного указателя. Хоть бы палку кто воткнул.
   Решкин рассмеялся: до него дошла двусмысленность последней фразы.
   – Давно бы заблудились, – ответил Колчин. – Но тут только одна дорога. Нам еще километров двадцать до развилки. Там будет элеватор. Его мы не проглядим.
   – Зачем нам элеватор? Хотите поживиться в закромах родины?
   – Там нас ждет один человек.
   – Понятно. Бандит ждет, – Решкин чихнул. – А как вам понравился тот сукин сын, что вчера приперся провожать в школу моего сына? Ну, Зубков, эта поганая тварь? – Решкин до сих пор продолжал переживать вчерашние события. – Наглый, как сто китайцев. Отнял у меня любимую женщину. Теперь отнимет сына. Эх, нашелся бы хороший человек, пустил Зубкову кровь из всех дырок. И заодно уж сжег его забегаловку. Так называемое кафе, где кормят котлетами из лежалой собачатины. Кстати, вы в этом вопросе помочь не можете?
   – Заказные убийства и поджоги – не моя специализация. И вообще я тебе не крестная фея. Хотя этот Зубков мне тоже не понравился, глаза у него жуликоватые. Прежде чем сесть с ним в один трамвай, три раза подумаешь.
   – Убийства не ваша специализация, – усмехнулся Решкин. – Господи… Нашли отговорку. А я развесил уши до колен. И поверил. Конечно, у меня нет денег, чтобы заплатить вам за эту небольшую услугу. Но я как-то отработаю, как-то сумею отблагодарить… Еще не знаю как.
   – Если ты не выбросишь эту кашу из головы, загремишь по приговору суда в республику Коми или куда подальше.
   – Вам этого не понять, что творится тут, – Решкин ткнул себя пальцем в грудь. – Зубков унизил меня. Рита – не бесплатное приложение к моему члену. Она нечто большее. Отнять у меня эту женщину, все равно, что отнять у бизнесмена всю прибыль. Или отобрать водку у ханыги. Жизнь теряет всякий смысл.
   – Недавно ты сам говорил, что все бабы одинаковы, как пивные бутылки.
   – Это я про других женщин. Не про нее.
   Решкин снял через голову майку, теперь из одежды на нем оставались джинсы, обрезанные бритвой чуть выше колена. Он снова отвернулся к окну. Все та же бесконечная степь. Сухое жнивье, до белизны выжженное солнцем, норы сусликов, бесцветное небо. Решкин раздумывал над тем, что сейчас самое время выкатить ведро пива и закурить это дело добрым косяком. Но пива не найдешь и в ста верстах от этого места, а дури в пакетике остается всего на два-три перекура. Решкин привстал, высунул голову и плюнул на дорогу, плевок повис на заднем крыле. В таком поганом настроении хорошо шататься по темным улицам и писать на углах домов непристойные надписи. Но вокруг не было ни одной стены.
   – Эх, блин, – сказал Решкин. – В этой степи даже дерева нет, чтобы повеситься от тоски.
   – Дерево я тебе найду, – пообещал Колчин.
   – Буду очень благодарен. Очень.
   Накануне, прилетев в Волгоград, они пересели в машину, водитель отвез их в частный дом на городской окраине, вложил в ладонь Колчина ключи и смотался. На дворе стояла синяя «десятка» с помятым крылом. В доме не чувствовалось запаха человеческого жилья, словно хозяева отмечались здесь раз в пятилетку. Вместо цветов на подоконниках слой пыли, на стенах ни одной застекленной фотографии в рамочке, нет даже будки сторожевой собаки. Правда, белье на койках свежее. Ближе к ночи появился смурной мужик, с лицом желтым и совершенно неподвижным. Человек сильно смахивал на экспонат музея восковых, но в отличие от куклы умел разговаривать. Он вывел Колчина на порог, Решкин, пытавшийся подслушать беседу, не понял ни слова.
   Когда человек скрылся за калиткой, Колчин помылся в душевой кабинке во дворе, растерся полотенцем и, открыв холодильник, выставил на стол пару пива и банки рыбных консервов. Легли заполночь. В полутьме Решкин заметил, как Колчин сунул под подушку темный продолговатый предмет и отвернулся к стене. Что под подушкой? Бумажник? Или пистолет? Если так, от кого он задумал отстреливаться? Эта мысль долго не давала уснуть. Вдобавок ко всем неудобствам железная койка с панцирной сеткой, доставшаяся Решкину, пронзительно скрипела, на чердаке пиликал сверчок, на дворе тонким серебряным голосом пела голосистая птичка. Решкин засыпал и снова просыпался.
   Утром он чувствовал себя разбитым, как старая телега, в которую влетел шальной грузовик. Колчин был весел настолько, что позволил себе пару сальных анекдотов, которые Решкин услышал будучи студентом.
//-- * * * --//
   «Десятка», свернув с асфальтовой дороги на грунтовку, проехала еще пару сотен метров и, съехав на обочину, остановилась позади «Нивы» светло серого цвета с пятнами ржавчины на багажнике и надписью «Землеустройство» вдоль кузова. Метрах в трехстах впереди старый зерновой элеватор, сколоченный из потемневших досок. Не видно ни рабочих, ни грузовиков с зерном. Видимо, от былого великолепия осталась только стая ворон.
   Колчин вышел на дорогу, за ним выбрался Решкин. Подтянув спадавшие шорты, он присел на раскаленный от солнца капот машины, уперся ногами в бампер и стал наблюдать за происходящим. В лицо дул горячий ветер, а капот автомобиля жег зад, как раскаленная сковородка. Но лучшей позиции, чтобы услышать чужой разговор, не сыскать.
   Возле землеустроительной «Нивы» топтался дочерна загорелый мужик в рубашке с короткими рукавами и бумажных брюках. Представившись Иваном Ильичом, он покосился на Решкина и неодобрительно покачал головой, словно осуждая его легкомысленный вид: обрезанные джинсы, не знавшие стирки, сандалии на босу ногу и татуировку в виде змейке на правой ключице. Тряхнул руку гостя, Иван Ильич вопросительно посмотрел на Решкина. Колчин молча кивнул. Свой человек, при нем можно говорить.
   – Еще не поздно все изменить, – Иван Ильич вытер платком испарину. – Нужно привлечь ребят из нашей местной конторы. У них есть кое-какой опыт в таких делах. Если заложник действительно находится на хуторе Воловика, его освободят, как говорится, без шума и пыли. Если вы сунетесь туда один… То есть с ним, – Иван Ильич, поморщившись, кивнул на Решкина. – Не знаю… Дело может кончиться не в нашу пользу. Мы ничего не знаем о том, что происходит на том хуторе. Не знаем, сколько там человек. Что у них на уме.
   Иван Ильич говорил тихо, почти шепотом, но Решкин хорошо разбирал слова. Ветер дул в его сторону, а Федосеев выразительно шевелил губами. И без звука поймешь, о чем он базарит.
   – Я уже взвесил шансы, – отозвался Колчин. – И в Москве со мной согласились. Если привлечь ваших ребят, все может кончиться быстро и совсем не так, как мы хотим. Этот Воловик, по нашей информации, полный отморозок и дегенерат. И у него наверняка приказ: в случае любой опасности сначала убить заложников, и только потом спасать шкуру. Поэтому действия группой отпадают. Местность открытая, незаметно туда трудно подобраться даже ночью.
   Федосеев раскрыл пластиковую папку и передал в руки Колчину синее удостоверение с золотым тиснением.
   – По документам вы старший инспектор Комитета по земельным ресурсам и землеустройству. Решкин ваш помощник. Сейчас в области составляют земельный кадастр. То есть измеряют земельные угодья и в зависимости от плодородия почв и других факторов выставляют оценочную стоимость земли. Об этом областная и районные газеты пишут почти в каждом номере. Поэтому ваше появление на машине с надписью «землеустройство» и соответствующими документами не должно вызвать подозрений. Вот, взгляните.
   Федосеев открыл багажник «Нивы». На брезенте лежали вещицы, которые используют в полевых условиях геологи или землеустроители. Оптический угломер на треноге, нивелир, ковылек – деревянный раскладывающийся циркуль, расстояние, между концами которого составляет два метра. В багажнике уместились портативный угломер, топор, саперная лопатка, ящик для хранения породы, закопченный чайник, два свернутых спальника, геологический молоток, зубила четырех видов, полевая сумка, фонарик и еще много всякого бесполезного хлама.
   – А это вы заказывали.
   Федосеев, отодвинув запаску, откинул край брезента. Колчин увидел восемнадцати зарядный пистолет П-96 девятого калибра, гранатомет ГМ – 94, напоминающий охотничье ружье с двумя вертикальными стволами и пистолетной рукояткой, подсумок с гранатами калибра сорок три миллиметра, бинокль ночного видения, десяти зарядный карабин «Тигр» и помповое ружье КС – 23 калибра двадцать три миллиметра, несколько коробок с патронами. Колчин погладил ладонью полированный ружейный приклад.
   – Внушительный арсенал.
   – Да, уж, – кивнул Федосеев. – Мой земляк по неосторожности на стрельбище слишком сильно прижал приклад к щеке. Выстрелил и сломал себе нижнюю челюсть. У этой пушки такая отдача, что даже крепкому человеку трудно устоять на ногах, когда приклад бьет в плечо. Стреляет картечью или круглыми пулями. Одно точное попадание специальным патроном – и в куски разлетается моторный отсек автомобиля. Вы уж поосторожнее…
   – Думаю, тяжелая артиллерия нам не понадобится, – улыбнулся Колчин. – Но лучше уж иметь пушку под рукой, чем оказаться без нее. В нужный момент.
   – Под водительским сидением портативная радиостанция, – сказал Федосеев. – Настроена на нашу частоту. Выход на связь дважды в сутки, в полдень и в полночь, ваш позывной «Иволга». Если два раза подряд вы не выходите на связь, будем рассматривать это как сигнал тревоги и примем экстренные меры. В крайнем случае, раздавите стеклышко на панели радиостанции и жмите красную кнопку, это сигнал СОС. Наши парни на вертолете доберутся до места за час.
   – Что за хозяйство у Воловика?
   – В прежние годы там была база мелиораторов. Хотели сюда воду провести, пробовали бурить глубинные скважины, чтобы создать несколько хозяйств по выращиванию ранних овощей. Но потом посчитали, что овчинка выделки не стоит. Овощи получались золотыми. И мелиоративную станцию упразднили. Воловик купил тамошние постройки за гроши. В здании конторы устроил дом.
   Федосеев захлопнул багажник, попрощался с Колчиным за руку. Решкин спрыгнул с капота, перетащил вещи из «десятки», забросив их на заднее сидение «Нивы», и отошел в сторону. Федосеев сел за руль, машина круто развернулась, плюнула песком из-под колес и помчалась в обратном направлении, оставляя за собой шлейф желтой пыли.
   – Это какой-нибудь крестный отец из местных? – спросил Решкин.
   – Ты поверхностно судишь о людях.
   – Да такого вооружения нет даже в частях специального назначения, – Решкин и смачно плюнул в дорожную пыль. – Представляю, каких денег стоят эти стволы. М-да, все наше общество прогнило насквозь, сверху до низу. С головы до хвоста, как рыба. Армии воевать нечем, а всякие местечковые бандюганы запросто достают новейшие разработки оружия. Просто слов нет. Нет их у меня, этих слов…
   Решкин залез на заднее сидение, когда «Нива» тронулась с места и набрала ход, он, перегруженный впечатлениями последних дней, неожиданно смежил веки и задремал. Колчин обернулся назад и выключил радио. Едва приметная дорога петляла среди степи, у горизонта появились прозрачные облака, не обещавшие дождя. Иногда попадались жиденькие лесопосадки. За околицами начинались бахчи, урожай уже собрали, но кое-где на выжженной земле виднелись зеленоватые бока мелких арбузов. Колчин остановил машину, зашел на бахчу и вернулся с двумя арбузиками, такими горячими, будто их только что вытащили из духовки. Он разрезал арбуз и напился горячего сока.
//-- * * * --//
   Время от времени Колчин останавливал машину и открывал капот, чтобы мотор немного остыл. Не снимая колпачок радиатора, ждал, когда температура охлаждающей жидкости немного понизится, и можно будет ехать дальше. Решкин, вытянувшись на заднем сидении, свесил ноги и во сне беззвучно шевелил сухими губами, крыл последними словами Зубкова.
   Соляное озеро и несколько полуразвалившихся хибар на его берегу проехали около пяти вечера. Солнце сделалось совсем близким, повиснув над горизонтом, наливалось зловещими багровыми красками. Колчин остановил машину на выезде из поселка. Натянув на голову панаму, открыл капот, усевшись на горячую землю в тени машины, расстелил карту, придавив ее края мелкими камушками. Решкин вылез из салона, надел очки, сел рядом.
   – Вот тот самый белый налет, который мы видели на фотокарточке и видеозаписи, – он развел руки по сторонам.
   Частицы соли заполняли трещинки в высохшей почве. Фантастический пейзаж. Кажется, земля покрыта снегом. Только под жгучим солнцем этот снег не таял. Решкин вышел из состояния задумчивой созерцательности и повертел в руках небольшой арбуз. Подбросил его на ладони, стукнул его об коленку, расколол надвое, густо обрызгал голую грудь, пузо и лицо сладким соком.
   – Тьфу, зараза… Шорты испортил.
   Решкин, разозлившись, отбросил подальше разбитый арбуз, полез в машину, долго вытирался мятым полотенцем. Поднявшийся ветер дул с озера, он бросал в лицо кристаллики соли, острые, как перемолотое стекло. Соль забивалась в нос, прилипала к губам. Колчин долго разглядывал пометки на карте, наконец, сложив ее, сказал:
   – Ближайший населенный пункт отсюда в сорока километрах. Местная специфика, люди селятся по берегам реки, в такую глушь никто не забирается.
   – Что тут делать нормальным людям? Тут живут всякие отбросы вроде этого Воловика, которые не в ладах с законом или собственной совестью.
   – Мы совсем близко. Если наши расчеты верны, скоро увидишь брата. Надеюсь, живого. Ты в каких отношениях с оружием?
   – В самых дружеских. В армии три-четыре раза стрелял из автомата. Но в геологических экспедициях не расставался с двустволкой или помповым ружьем. Столько дичи намолотил: просто море крови. Из мелкашки попадаю белке в глаз с тридцати метров.
   – Хоть сейчас я надеялся услышать слово правды. Увы. Тебе уже тридцатник. Когда же повзрослеешь?
   – С этим еще успеется.
   – Ладно, там в багажнике патроны с круглыми пулями и картечью. На гильзах соответствующая маркировка. Пулями не пользуйся, бери картечь. Если доведется воспользоваться ружьем для самозащиты, с такими боеприпасами ты точно не промахнешься.
   Решкин встал, открыл багажник, вытащил ружье. Все просто, ребенок разберется. Трубчатый магазин находится под стволом, ружье перезаряжается, когда отводишь цевье назад. Три патрона в магазине, один в стволе. Он натянул на ружье кожаный чехол с ручкой, стал осматривать короткий тупорылый гранатомет. Похожая система. По сути, то же помповое ружье, только магазин расположен над нарезным стволом, приклад откидной, плюс пистолетная рукоятка. Для перезарядки нужно откинуть крышку магазина и вставить три гранаты калибра сорок три миллиметра. Решкин нежно, как несмышленого ребенка, погладил ствол гранатомета и накрыл его брезентом.
   Ближе к хутору, последние полкилометра, дорога пошла под уклон, поэтому владения Воловика можно было рассмотреть издали. Приземистый одноэтажный дом с застекленным крыльцом, сложен из кирпича сырца и побелен известью, напоминает то ли сельский клуб, то ли свинарник. Окна, выходившие на солнечную сторону, закрыты внешними ставнями, шиферная крыша и чердачное окно, напоминающее очко солдатского гальюна. Напротив дома большая саманная постройка с плоской крышей. Похоже на гараж, в котором мелиораторы некогда держали свою технику. Рядом какие-то сараи, клети для овец. Участок обнесен полуразвалившимся забором из глиняных блоков. На дворе ни души, только пара худых собак лежит в тени высокого колодца, ветер перегоняет с места на место бумажный мусор и пыль. По солнцепеку бродит одинокий петух с грязно-серым хвостом. Решкин проводил ладонью по влажному лбу, бодрое настроение улетучилось, сменившись тревогой, тянущей душу вниз, в самые пятки.
   – Вот, блин, занесла нас нелегкая, – повторял он. – Вот, блин, занесла…
   Колчин остановил машину у наглухо закрытых ворот, сваренных из кусков жести и покрашенных небесно голубой эмалью. Сквозь краску пробивались разводы ржавчины. Он посигналил двумя короткими гудками и одним длинным. Нет сомнения, машину заметили еще издали, не так уж часто в здешние края заносит чужаков. Ветер унес гудки, наступила тишина. Выбравшись из машины, Колчин подошел к воротам, постучал кулаком в калитку. Через минуту с внутренней стороны лязгнул засов, скрипнули петли. Из калитки вышла женщина неопределенных лет в застиранном ситцевом платье, голова замотана платком, из которого торчал длинный нос. Женщина вопросительно глянула на Колчина и стала разглядывать надпись на кузове «Нивы».
   – Вам чего? – голос оказался скрипучим, как несмазанные петли железной калитки. – Заблудились что ли?
   Колчин сунул под нос женщины удостоверение.
   – Комитет по землеустройству, – сказал он. – Проще говоря, мы с помощником – землемеры. Берем образцы почвы и все такое. Нам бы переночевать, воды залить в радиатор и отдохнуть немного. Мы заплатим. Вторые сутки мотаемся по степи. Работа, черт бы ее побрал…
   Женщина, поджав тонкие губы, минуту помолчала, будто решала шахматную задачу.
   – Уж и не знаю… Ладно, подождите тут. Спрошу хозяина.
   И ушла, закрыв калитку на засов. Минут через пять появился хмурый худой мужик в мятой исподней рубахе, заправленной в кальсоны. Судя по виду, наемный рабочий Воловика. Мрачно кивнув землемерам, открыл замок на воротах, распахнул створки.
   – Загоняйте машину туда, – мужик показал пальцем на плоскую саманную постройку. – Еще весной привезли сена. Можете на нем спать. Жратву готовьте во дворе. Только дождитесь, когда стемнеет и ветер стихнет.
   Теперь Колчин увидел кострище, обложенное кирпичом. Он сунул в ладонь мужчины пару мятых купюр. Мужик, зыркнув глазами по сторонам, сунул деньги под рубаху. Колчин загнал машину в темноту сенного сарая, поднял капот и велел Решкину выгружаться.

Глава 21

   Москва, Ясенево, штаб-квартира Службы внешней разведки. 3 сентября
   Генерал Антипову отменил утреннее совещание, вызвав к себе для доклада подполковника Беляева и ведущего специалиста аналитического управления СВР Павла Ивановича Суслова.
   – У меня три новости, – раскрыв красную папку, начал Беляев. – Новость первая. Из московского управления ФСБ сообщают, что вчера вечером в Подмосковье на одной из законсервированных строек устроили большую пальбу. Местные милиционеры прибыли на место, когда все было кончено. Сначала подумали, что произошла бандитская разборка. Но, осмотрев место происшествия, ужаснулись. Двенадцать трупов, большинство убитых по внешнему виду кавказцы. Милиционеры вызвали оперативную группу ФСБ и экспертов. Специалисты работали всю ночь. Пока результатов судебных экспертиз нет, но можно утверждать точно…
   Беляев, прошуршав бумагами, выдержал эффектную паузу.
   – Не тяни, брось свои штучки, – поморщился Антипов. – Какое отношение эта пальба имеет к нашему делу?
   – Один из убитых – Рамзан Вахаев, – сказал Беляев. – С близкого расстояния ему дважды выстрелили в лицо, оно сильно изуродовано. Но труп дактилоскопировали. Остальные тела пока не идентифицированы. Видимо, подручные Вахаева. Их заманили в безлюдное место, очень удобное для подобного дела, и перестреляли. Одного за другим. Стреляли с двух точек. Основную работу выполнил снайпер. Десять человек убиты из СВД с оптикой. Оружие найдено.
   – Какие у тебя соображения?
   Антипов прикурил первую сигарету, подумал секунду и поставил крестик в перекидном календарике.
   – Гибель Вахаева и его боевиков много ставит на свои места. Теперь понятно, за что чеченец отдал деньги Фогелю в Краснодаре. Аванс за ПЗРК. Когда Фогеля задержали, именно Вахаев и его боевики отбили его у конвоя во время этапирования в Москву. Теперь время пришло, и чеченец потребовал свое оружие. Но у Фогеля совсем другие планы и другой покупатель, Роже Огустен, который в отличие от чеченцев дает высокую цену. И Фогель поступает так, как считает нужным. Профессиональная работа. Уложить десять человек из одного ствола, в условиях сильного ветра и плохой видимости… Это, знаете ли, даже не ремесло, а высокое искусство.
   – Давай вторую новость.
   – Колчин с Решкиным добрались до хутора, где обретается Воловик, – сказал Беляев. – В полночь Колчин вышел на связь с сотрудниками местного управления ФСБ. Пока все идет гладко. Их пустили на ночлег. Во время сеанса радиосвязи Колчину еще раз передали приказ: не предпринимать никаких самостоятельных действий. Его задача – подкупить кого-то из местных. По возможности выяснить, содержат ли на хуторе Сальникова и его невесту. На этом точка, миссия выполнена. Думаю, никаких сюрпризов не будет. У Колчина и Решкина надежное прикрытие.
   – С этим ясно. Что дальше?
   – Вчерашним вечером в Москву из Парижа рейсом «Аэр Франс» прилетел Роже Огустен, – Беляев перевернул машинописную страницу. – Поселился в гостинице «Космос», скромный одноместный номер за сто пятьдесят долларов в сутки. Обо всех контактах Огустена нас немедленно будут ставить в известность оперативники ФСБ. На этот час известно, что он из номера не выходил. Цель приезда ясна. Огустен хочет встретиться с Фогелем, обсудить последние детали операции, что-то уточнить и так далее.
   – Брось, Сергей Васильевич, – сказал Антипов. – На каждый чих у тебя уже готова убедительная версия. Но если призадуматься, все расползается по швам. Огустен – известная фигура. Он подозревает, что занесен в наш черный список. Возможно, он догадывается, что и Фогель попал к нам на мушку. И вдруг приезжает сюда, чтобы поговорить с ним за жизнь. Очень умно с его стороны.
   Беляев почувствовал себя уязвленным.
   – Время покажет…
   – Время, которого у нас нет, все покажет, – проворчал Антипов. – А с меня спрашивают сейчас. Начальство вызывает на ковер, а я от волнения забываю, в каком кармане вазелин. Вчера трижды звонили со Старой площади. Там хотят знать, как идет операция. Если сказать по-русски: у нас дерьма по горло и скоро пойдет дождь. Фогель гуляет на свободе. Где заложники, неизвестно. Миллион долларов казенных денег у Сальникова свистнули так же просто, как бумажник на вещевом рынке. Наконец, эти ПЗРК… Понимаешь, куда ветер дует?
   Беляев пожал плечами.
   – Это не просто кража партии оружия с военных складов. Не просто попытка вывести за рубеж ПЗРК. Это политика. Чтобы стало понятнее, я пригласил Павла Михайловича. Наши аналитики под его началом по заданию руководства страны подготовили докладную записку с некоторыми выкладками. Они попытались осветить ряд вопросов. Например, где, когда, кем, с какой эффективностью возможно применение переносных ЗРК. Сегодня эта бумага уйдет на Старую площадь. Павел Иванович, перескажите суть своей работы. Очень коротко.
//-- * * * --//
   Аналитик Суслов, худой невыразительный мужчина в очках с толстыми стеклами, хранил молчание во время доклада Беляева. Получив слово, откашлялся в сухенький кулак, перевернул несколько листков блокнота. Странички оказались снизу до верху исписаны кудрявым старушечьим почерком. Исписаны так плотно, будто Суслов был помешан на экономии казенной бумаги. Голос аналитика был тихим и вкрадчивым, как шепот весеннего ветра.
   – Затрону лишь несколько моментов. По нашим данным, у Роже Огустена есть рынки сбыта оружия в Северной Африке, на Ближнем и Среднем Востоке. Покупатели выступают военизированные формирования исламского толка. Если ПЗРК будут вывезены из России, они могут попасть, например, в Ирак или Афганистан. Во время первой войны в Персидском заливе коалиционные силы понесли потери в авиации за счет применения иракцами устаревшего комплексом «Игла – 1». По сведениям из разных источников, «Иглой» сбили четыре многоцелевых самолета вертикального взлета «Харриер». Во время войны в Югославии американцы понесли потери в авиации также вследствие применения «Иглы». Наша страна на высшем уровне заявила о нераспространении этого вида вооружений. Если ПЗРК снова будут применены против сил НАТО, неизбежен политический скандал.
   – Какого рода? – спросил Беляев.
   – Американцам не понравится, если их летчиков и морских пехотинцев станут убивать российским оружием. Не следует исключать, что террористы могут применить ПЗРК в Европе против гражданских самолетов. Если истребители и штурмовики могут как-то увернуться от ракеты, то гражданские лайнеры на высоте до трех тысяч метров совершенно беззащитны против «Иглы». Израильтяне стали устанавливать на пассажирских самолетах системы, уводящие зенитные ракеты с боевого курса. Оснастить такой системой один самолет стоит более миллиона долларов. Но это не гарантирует полной безопасности. Если две-три «Иглы – Н» будут выпущены по лайнеру с разных точек с интервалом в несколько секунд, самолет погибнет. Фогель планирует переправить во Францию пятьдесят два ящика с грузом. Значит, следует исходить из того, что в его распоряжении именно столько комплексов.
   – Пятьдесят два, – повторил Беляев. – Попадание ракеты в пассажирский авиалайнер приводит к гибели самолета и всех пассажиров?
   – Во время пожара на военном складе под Алапаевском Свердловской области, где Фогель проходил службу по контракту, были утрачены ПЗРК «Игла – Н», одна из последних разработок. В отличие от других модификаций «Игла – Н» обладает, как бы это правильно сказать… Наибольшей убойной силой. Максимальная дальность поражения пять километров, высота три километра. Эти характеристики чуть хуже, чем у других модификаций. Также незначительно снижена скорость поражения целей на встречных и до гонных курсах. Зато масса боевой части ракеты увеличена почти втрое. Головка самонаведения может различать истинные и ложные цели в условиях искусственных помех. Проще говоря, если гражданский самолет поражен «Иглой – Н», его шансы в борьбе за живучесть ничтожны.
   – Значит, не исключена возможность применения ПЗРК в Европе? – Беляев взял ручку и поставил жирную козявку на чистом листе. – Но вы же говорили про Ближний и Средний Восток.
   – У нас мало исходных данных, чтобы делать конкретные выводы, – ответил Суслов. – Но конечный пункт назначения – Франция. Именно туда при помощи Сальникова старшего должны доставить комплексы. Возможно, морским путем оттуда груз отправится на Восток. Возможно, «Иглы» останутся в Европе. Эти комплексы – голубая мечта террористов всех стран и континентов. Комплекс можно скрытно провести до места пуска в багажнике или салоне легковой машины. Он уместится в чемодане. Длина «Иглы – Н» в походном положении чуть больше метра. Пусковая труба состоит из двух секций, которые соединяют перед боевым применением. Масса в боевом положении около двадцати килограммов. Это вместе с ракетой.
   – Удобно и практично, – сказал Беляев.
   – Наши эксперты попробовали моделировать различные ситуации. Вот один из вариантов. «Иглы» распределят по различным ячейкам какой-либо террористической организации, действующей в Европе или на Ближнем Востоке. Члены одной ячейки не знают о существовании других ячеек, каковы правила конспирации, которые вам не надо объяснять.
   – И что? – вздохнул Антипов.
   – Террористы выдвигают требования к правительству одной из европейских стран. Например, освободить из тюрем всех террористов, отбывающих тюремные сроки. Правительственные чиновники, естественно, заявляют, что на переговоры с людьми, запятнавшими себя кровью, не пойдут никогда. Боевики заваливают пассажирский самолет. Их задерживают, но правила игры не меняются. Главари террористов вновь выдвигают те же условия: выпустите из тюрем наших людей. Здесь кончаются разговоры о принципах. Одно из двух: боевики выходят на свободу или на землю падает новый лайнер.
   – И правительство идет на уступки?
   – Да, это унизительно. Но выбора нет. Заметьте, что террористам не нужно осуществлять сложные операции. Захватывать и убивать заложников, как было во время Олимпиады в Мюнхене. Устраивать бойню в египетском Луксоре, когда боевики расстреляли пятьдесят восемь туристов из разных стран. Не нужно взрывать посольства или синагоги. Своих целей можно добиться простыми и эффективными средствами, когда на руках «Иглы – Н».
   – Подобный вариант развития событий возможен и в России?
   – Но европейские риски на порядок выше. Представьте, что случится, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Мы готовили доклад по поручению высших государственных лиц, – уточнил Суслов. – Не в наших правилах преуменьшать опасность, когда она реальна.
   – Сколько стоит «Иглы – Н» на черном рынке вооружений? – спросил Антипов.
   – Таких модификаций «Иглы» на международном черном рынке еще не встречалось. Предположительно стоимость – от ста тысяч долларов до двухсот тысяч. Можно предположить, что Роже Огустен покупает один комплекс по пятьдесят тысяч долларов или чуть выше. И получает на его перепродаже как минимум триста процентов прибыли. Если Фогель кладет в карман более двух с половиной, даже трех миллионов долларов, Огустена загребет вчетверо больше.
   – Да, с таких заработков можно позволить себе слетать в Россию и несколько дней пожить в номере «Космоса», – покачал головой Беляев. – И еще останется сдача, чтобы купить на память меховую шапку и балалайку.
   – Ваши эксперты взяли за основу самый мрачный сценарий развития событий, – Антипов и перевел взгляд на Суслова. – Они исходят из того, что мы не сможем помешать, Фогелю вывести из страны ПЗРК. Но мы с подполковником Беляевым другого мнения. Мы знаем день и час, когда из Москвы выйдет грузовик с Сальниковым старшим. Можем предположить, где и когда в машину перегрузят комплексы. И не допускаем, что ПЗРК уйдут за рубеж.
   – А как же заложник? – Суслов протер платком стекла очков.
   – Мы ждем известий от Колчина. Как только информация от него поступит, в Астраханскую область вылетят оперативники ФСБ и совместно с местными операми освободят Сальникова и его девицу. Бойцы в готовности номер один.
   – А если Сальникова там не окажется?
   – Значит, Максиму не повезло, – Антипов не переносил вопросы, начинавшиеся словам «если». – Мы искали его не там, где следовало. И наша ошибка будет стоить ему жизни. Еще вопросы?
   – Вы уверены, что с ПЗРК все схвачено?
   – На все сто, – кивнул Антипов. – В противном случае, если операция сорвется, мне следует не на пенсию уходить, а застрелиться прямо на рабочем месте.
   – Когда грузовик выезжает из Москвы?
   – Завтра. Во второй половине дня.
   – Что ж, будем надеяться, что мои аналитики проработали впустую. Хорошо бы так.
   – Вы свободны, – Антипов потянулся за сигаретой.
   Суслов поднялся со стула и вышел из кабинета.

Глава 22

   Астраханская область, хутор Воловика
   3 сентября
   Под утро из прилетевшей тучи пролился дождик. Крупные капли барабанили по крыше сеновала. Решкин, проснувшись от этих новых звуков, вылез из спальника, стряхивая с майки прилипшие соломинки, вышел из ворот, встав под навесом рядом с «Нивой», подставил ладони под дождевые капли. Наглотавшись за ночь пыли, запахов пересохшего сена, вздохнул полной грудью, почувствовав прохладу. Шесть утра, на дворе никого нет, ставни дома наглухо закрыты. По левую руку гараж на три автомобиля. Справа – вытянутая постройка с плоской крышей, хлев или сарай.
   Под дождем вокруг колодца бродят собаки. Видимо, здесь принято поздно ложиться и не вставать с первыми петухами. Вчера вечером, когда стемнело, из дома выходили какие-то мужики, смолили папиросы, о чем-то разговаривали. Где-то трещал, выпуская дымное облако, движок генератора, питавшего дом электричеством. Женщина, встретившая нежданных гостей у ворот, вынесла собакам две миски объедков, оставшихся с ужина. К землеустроителям никто из мужиков не подошел. Только женщина издали спросила, нужна ли вода.
   Решкин подумал, что в этом самом доме, за наглухо закрытой дверью и ставнями, возможно, держат Максима и его невесту. Чего проще, взять ружье, пройти через двор, выбить хлипкий замок прикладом. А дальше, как Бог пошлет. Всего несколько десятков метров и вот он, конец пути, конец всем сомнениям. Решкин подумал, что, пожалуй, переступив порог загадочного дома, проще простого нарваться на пулю.
   Кто-то закашлялся за спиной Решкина, не успевшего додумать мысль до конца. В темном углу сеновала на ящике сидел Колчин, привалившись спиной к стене, он сосал соломинку, языком перекладывая ее из одного уголка рта в другой. Решкин вгляделся в лицо Колчина и понял, что в эту ночь он не спал ни минуты.
   – Как думаете, почему нас пустили сюда на ночевку?
   Решкин испытал что-то похожее на укол совести. Вот человек всю ночь глаз не сомкнул, а он дрых, как палка.
   – Как-никак мы районное начальство, – Колчин выплюнул соломинку. – Не Бог весть кто, но все-таки… Землемер в этих местах не последний человек. А Воловик не хочет ни с кем ссориться. Сейчас у него другие задачи.
   – Что будем делать?
   – Ждать. Ты же бывший геолог, значит, должен уметь ждать.
   – У моря погоды?
   – Не знаю чего. Случая. Своего шанса.
   Дождевая туча, бросив на землю последние капли, уплыла куда-то в степь. Солнце повисло над крышей дома.
   – Жрать охота, – сказал Решкин. – Чего-нибудь горяченького. Если сейчас не поесть, пока прохладно, кусок в горло до самой ночи не полезет. Но дров тут не достать ни за какие деньги.
   – Ты умнеешь на глазах. Если дальше так пойдет, то у тебя есть все шансы выиграть утешительный приз на олимпиаде для умственно отсталых землемеров.
   Колчин поднялся на ноги, вытащив из багажника канистру с машинным маслом и саперную лопатку, вышел из сарая. Присев у кострища, насыпал горку песка, плеснул на него машинного масла. Перемешав смесь лопаткой, бросил горящую спичку. Песок загорелся. Проделав дырочки в банках с консервированным бобовым супом, Колчин поставил их возле огня. Сам присел на корточки, прикурил сигарету. Хлопнула дверь, по ступенькам крыльца спустился мужик в майке без рукавов и широких коротких штанах. Защищая глаза от солнца, он поднес ко лбу ладонь и пару минут наблюдал за Колчиным, соображая, из каких горючих материалов тому удалось соорудить костер, ведь дров нет ни на дворе, ни в сарае.
   Не найдя ответа, мужик робко как-то боком доковылял до костра, присел на корточки рядом с Колчиным, что-то буркнул вместо приветствия и, назвавшись Федором, спросил, как величать гостей. Колчин представился. Решкин подошел ближе, встал рядом с мужиком, разглядывая татуировку на загорелом плече: кинжал, протыкающий голую женскую грудь, и диковинные штаны, сшитые из мешковины. На правой брючине крупная надпись «сахар», на левой ГОСТ ТУ 08. На ляжке бурые разводы, похожие на застиранные пятна крови. Видимо, мешок, перешитый в штаны, в прежние времена использовали для переноски разделанного мяса. Вопрос, какого мяса, не человечины ли? От этой мысли по спине Решкина пробежал холодок, будто за шиворот сунули кусок льда.
   – Это где ты такие модные портки раздобыл? – поборов робость, поинтересовался Решкин.
   – Свои джинсы в карты просрал, – охотно объяснил мужик, поскребывая шею крючковатыми ногтями. – Вот донашиваю, что попалось. Уже на заднице светятся, а поменять не на что. Туго тут с тряпками.
   – А что за пятна на ткани? – не отставал Решкин.
   – Уж больно ты любопытный, – мужик, подняв голову, взглянул на собеседника снизу вверх и усмехнулся. Глаза мутные сужены в недобром прищуре. Над левой бровью косой шрам от ножа, верхние зубы железные. – Случайно не из милиции, паря?
   – Я землемер, – Решкин, нутром почуяв опасность, инстинктивно отступил на шаг. – А спросил так… Из интереса. Надо же о чем-то спросить.
   – Пятна – это кровь, – мужик наблюдал, как Колчин вытаскивает из горящего песка банки и открывает их остро заточенной саперной лопаткой. – Овец еще два месяца назад забили, потому что нечем кормить этим летом. Такая жарища… Всю траву солнце выжгло.
   – Есть денежная работа, – Колчин вытащил из кармана ложку, протер ее клочком бумаги, зачерпнул дымящегося супа. – У вас тут крепких мужиков вроде тебя много?
   – Не то чтобы много, – ушел от прямого ответа Федор. – А что за работа?
   – Нужно отъехать отсюда в сторону соляного озера и нарыть в разных местах несколько двухметровых шурфов. Ну, это такие ямы.
   – Что-то вроде могил?
   – Не совсем, – покачал головой Колчин. – Ямы круглые. Цель в том, чтобы я и мой помощник могли взять с разной глубины образцы почвы. Эти образцы отвезем в лабораторию при земельном Комитете. Там проверят, сколько соли в земле. Пригодна ли она для земледелия или, скажем, скотоводства.
   – Ни на что она не пригодна.
   – Я это понимаю, – Колчин хлебал суп из банки. – Но нужно официальное заключение, что содержание соли превышает норму. Тогда земли будут отнесены к категории бросовых. Понимаешь?
   – Понимаю, – глядя на суп, облизнулся Федор. – Только с этими ямами нужно подъезжать не ко мне, к хозяину. Его зовут Сергей Сергеевич Воловик. Сходи в дом, он уже проснулся. Спроси. Даст добро, пойдем копать твои ямы. Последняя комната слева.
   Встав на ноги, Колчин протянул недоеденную банку супа и ложку Федору.
//-- * * * --//
   Дом Воловика сохранил все приметы бывшей казенной канторы мелиораторов. Прежде чем войти в помещение, пришлось миновать сколоченную из досок застекленную веранду, заваленную всяким хламом: стульями с отломанными ножками, колченогим столом, разобранными железными койками, старыми оконными рамами, гитарой с расколотой декой и порванными струнами.
   Прямой, как палка, коридор, стены которого кое-как покрасили белилами, упирался в глухую стену, по обе стороны несколько закрытых дверей, под ногами пружинят истончавшиеся доски. Пахнет свежей краской, хлоркой и еще какой-то химией. Для полноты ощущений не хватает разве что доски почета, забытой здесь мелиораторами, с портретами передовиков производства и стенгазеты «В бой за воду». Налево закуток кухни. Большой стол, на котором свободно умещается алюминиевый чайник на полведра, стопки мытых тарелок и огромная кастрюля. В углу газовый баллон и старая плита с помятой крышкой.
   Колчин, стараясь не разбудить своими шагами еще обитателей дома, прошел в конец коридора, костяшками пальцев постучал в дверь. В комнате грохнулся на пол какой-то металлический предмет.
   – Кому дать в морду, чтобы меня оставили в покое? – пробасил раскатистый голос.
   Колчин опустил ручку, перешагнул порог и остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Ставни закрыты, в комнате света не больше, чем в кладбищенском склепе. На узкой кровати у стены сидел бритый наголо мужик. Из одежды только трусы с восточным рисунком. На полу валяется металлическая кружка и пустая водочная бутылка.
   – Это ты что ли, землемер? Я так и понял. Мои ребята не скребутся в дверь, а просто пинают ее ногами. Издержки аристократического воспитания, долбаный сарай.
   Воловик наклонился, мучимый похмельной жаждой, поднял кружку, поставил на тумбочку. Наполнил кружку из эмалированного кувшина и осушил ее в три глотка. Потянувшись к окну, открыл ставни.
   – Чего надо? Халявой тут не пахнет.
   Колчин изобразил некое подобие улыбки и попросил прощения за беспокойство. Вытащив из кармана удостоверение инспектора Комитета по земельным ресурсам, подержал его у носа хозяина, не дожидаясь приглашения, уселся на стул с деревянной спинкой. И коротко объяснил суть делового предложения: для земельной экспертизы необходимо выкопать несколько шурфов в районе соляного озера, чтобы взять пробы грунта с разной глубины. На хуторе Воловика есть трудоспособные мужики. Дело выгодное, не слишком тяжелое, если начать работу, не дожидаясь полуденной жары. И лишние деньги еще никому не вредили…
   Загибая пальцы, Колчин осматривался. На стене над кроватью несколько пожелтевших от времени фотографий голых девиц, над карточками висит охотничье ружье двенадцатого калибра и патронташ на ремне. За спиной самодельный платяной шкаф из фанеры, напротив кровати пианино «Лира», на крышке которого гвоздем выцарапали фашистскую свастику. На полу домотканый коврик. С потолка вместо люстры свешивается прозрачная груша стосвечовой лампочки. Если в доме существует подвал, а подвал тут должен быть, люк в него находится не в кухне и не в этой комнате. Но где этот люк?
   Вопросов набирается много. Если Воловик и Фогель заодно, как они общаются? С помощью голубиной почты? Стационарного телефона здесь нет, мобильный аппарат в такую глушь не добивает. Что остается? Радиостанция. Воловик наверняка знаком с основами кулачного боя, но радиодело не его профиль. Остается спутниковый телефон. Но это слишком дорогое удовольствие для человека, который спит на провалившейся койке, держит в своей комнате исчирканное гвоздем пианино и самодельный шкаф из фанеры.
   Осмотреть все помещения можно, выманив людей Воловика за пределы его владений. Куда-нибудь подальше в степь, к соляному озеру. А самому вернуться в опустевший дом, где никого не останется кроме хозяина и той носатой бабы с металлическим голосом. Воловика можно подпоить, выставив на стол бутылку армянского коньяка, что сейчас лежит в дорожной сумке. От коньяка он не откажется. Пары рюмок достаточно, чтобы хозяин проспал богатырским сном до вечера, а, проснувшись, ничего не вспомнил. Кухарке можно просто сунуть денег.
   Другой возможности осмотреть дом нет. Из Москвы поступил приказ: в переговоры с Воловиком не вступать, заложников, они действительно сидят где-то в подвале, не освобождать. Этим позднее займется специальная группа ФСБ, которая прилетит из Москвы, как только в деле появится ясность. Колчин должен срисовать подробный план земельного надела Воловика и его дома. Расположение комнат, обстановку, оружие, что есть в наличии, число людей и так далее.
   – Мы имеем право привлекать к работам местное население, – сказал Колчин. – Есть утвержденный прейскурант для земляных работ. Деньги небольшие. Но плох тот хозяйственник, который не найдет возможности заплатить сверх прейскуранта. Вообще-то, чтобы взять образцы грунта, по технологии нужно выкопать полторы дюжины шурфов. Но мы выкопаем всего четыре-пять ям, не слишком глубоких. Все равно никто проверять не станет. Возьмем пробы из них. А вы получите деньги за восемнадцать шурфов. Идет? Оплата наличными.
   Воловик поднял руку и ладонью припечатал муху, севшую на лысину. Размазал ее по голове и смахнул на пол.
   – И сколько, долбаный сарай, выходит на круг?
   – Если перевести на баксы, двести колов.
   – Хм-м, по здешним меркам неплохо. Даже кучеряво. Сам видишь, какая жара стоит все лето. Восемьдесят голов овец под нож пошли, потому что вместо травы в степи одни колючки. Мы тут живем просто. Кормимся тем, долбаный сарай, что земля пошлет. А она, едрена вошь, шиш посылает. Без масла. Короче, предложение принимается.
   – Когда начнем?
   – Сейчас, долбаный сарай, своих ребят свисну. Через пять минут они будут готовы.
   – Музицируете? – Колчин кивнул на пианино.
   – Не я. Был тут один пианист, – слово «пианист» Воловик произнес, брезгливо поморщившись, словно выплюнул самое грязное ругательство. – Недавно коньки откинул. Скоропостижно. М-да… Схоронили, долбаный сарай, за забором. Напротив сортира.
   – Сердце?
   – Что-то вроде того. И еще кровотечение горлом.
   Воловик погладил ладонью толстую бабью грудь, давая понять, что разговор окончен. Колчин стал медленно подниматься со стула, дверь за спиной скрипнула. Он успел оглянуться, увидеть силуэт человеческой фигуры, руку, занесенную над головой. Кажется, пятерня сжимала ствол. На то, чтобы увернуться от удара, не хватило мгновения. В следующую секунду Колчин, получив рукояткой пистолета по затылку, грохнулся на пол. Перед глазами расплылись фиолетовые пятна. Он попытался встать, оттолкнувшись руками от пола. Но кто-то наступил подметкой армейского башмака на пальцы. Колчин попытался выдернуть руку, не получилось.
   – Лежи, гад.

Глава 23

   Ствол ткнулся в шею. Чьи-то ладони прошлись по спине и бедрам. Колчина дернули за ворот майки, заставив перевернуться на спину. Мужчина с жиденькой бороденкой в пятнистых камуфляжных штанах и желтой майке, продранной на груди, стоял над Колчиным, расставив ноги. Ствол в левой руке, правая рука свободна. Человек наклонился, ощупал пояс и карманы, вытащил удостоверение и выкидной ножик, передал Воловику.
   – Руки за голову, – приказал человек. – Так и держи.
   – Надо же, перед нами лежит инспектор Комитета по земельным ресурсам, – Воловик рассмеялся. – Большой человек. Первый раз в жизни встречаю настоящего землемера, гребаный сарай. Да еще живого.
   Колчин видел голые безволосые ноги Воловика. Ноги с красными подагрическими шишками, серыми наростами на ступнях и желтыми ногтями, пораженными грибком. Воловик быстро шевелил пальцами, будто тщательно разминал их. Видимо, он готовился сыграть ногами на пианино пятую симфонию Шостаковича. Пахло не французскими духами, и даже не розовым маслом, пахло свежим дерьмом. Хозяин бросил удостоверение и нож на пол, поднялся, натянул штаны и светлую майку без рукавов, выудил из-под кровати пыльные кеды и обулся. Сняв со стены двустволку, натянул ремень с патронташем. Вытащил из-под подушки автоматический пистолет Стечкина, сунул ствол под ремень, опустил в карман снаряженную обойму. Переломив ружье, вставил патроны в патронник и тыльной частью ладони одновременно взвел оба курка.
   – Я готов, землемер. Вставай, – сказал он и ткнул Колчина в грудь ружейным стволом. – У меня тут не хлев, чтобы свиньи валялись.
   Колчин, заложив руки за голову, тем же длинным коридором поплелся к выходу, распахнув дверь ногой, вышел на залитый солнцем двор. Воловик тыкал ружейным стволом между лопаток, заставляя двигаться быстрее. Прошли колодец, остановились возле сенного сарая. «Ниву» из-под навеса уже выкатил на двор расторопный Федя. Его штаны с надписью «сахар» украсили свежие багровые брызги. Возле кострища на земле сидел Решкин. Он вытирал кулаком кровавые сопли и всхлипывал, то ли от боли, то ли от страха. Посмотрел на Колчина и отвел взгляд. Затем медленно встал, сплевывая вязкую слюну, поднял руки, сцепил пальцы за головой, как ему приказали.
   Решкин утешал себя мыслью, что каждый прожитый день – это всего лишь отсрочка смертного приговора, который нам вынесла судьба еще при рождении. Отсрочек было много, очень много. Не сосчитать. Но вот они кончились. Сейчас люди Воловика откроют багажник «Нивы», найдут оружие. Потом зададут несколько вопросов. Возможно, они не станут тратить время на говорильню. Толстый мужик с двустволкой в руках, дуплетом выстрелит в грудь Колчина. Потом выбросит стреляные гильзы, перезарядит дробовик и кончит его, Решкина.
   Воловик передал ружье Феде.
   – Держи их на мушке, ели кто захочет почесать задницу, лупи сразу с двух стволов, – он шагнул к Колчину. – Что, землемер, не хочется умирать?
   – Честно говоря, не очень.
   – А ведь придется сдохнуть, долбаный сарай. Придется. Без обид, я против тебя ничего не имею, но… Короче, вы заехали в неподходящее время. Сейчас нам тут не нужны ни землемеры, ни агрономы, ни прочее говно.
   – У меня есть деньги, – сказал Колчин. – Возьмите все.
   Голос звучал тускло, невесело. Видно, Колчин в душе не надеялся на чудесное спасение и не верил в волшебную силу наличных.
   – У тебя были деньги, – поправил Воловик.
   Он шагнул к Колчину, размахнулся и кулаком впечатал его в стену сенного сарая. Выломав спиной дверь, сбитую из древних досок, Колчин грохнулся на землю, подняв тучу пыли. Он встал на карачки, снизу вверх посмотрел на Воловика и тут же получил ногой под ребра и снова упал в пыль. Застонал, прикрыв голову руками. Но Воловик ударил ногой в живот. Колчин перевернулся и получил подметкой по спине. Забыв о своих обязанностях, подскочил Федя и, демонстрируя свое рвение, пару раз приложил Колчина прикладом дробовика.
   – Жаль, камеры нет, – Федя ударил Колчина прикладом по почкам. – А то бы сделали карточку и пустили ее в ящик. Пусть твоя жена полюбуется на тебя, такого красивого.
   Запыхавшись, Федя пнул ногой лежачего человека и смачно плюнул на него. Решкин отвернулся, он не мог смотреть на эту расправу. Неожиданно возня стихла. Колчин лежал на боку у разломанной двери. Вытирал ладонью окровавленные губы и пытался сесть. В это время в бедовой голове Воловика щелкнул какой-то клапан. Забыв о своей жертве, он отошел к «Ниве».
   – Кто-нибудь машину осматривал, гребаный сарай?
   – Я в салоне полазил, – Федя подтянул короткие штаны. – Там под сидением прятали вот эту рацию. Иностранная.
   Федя показал пальцем на рацию, которую он вытащил из-под сиденья и поставил на капот «Нивы».
   – Что за рация? – Воловик глянул на плоский ящик, сурово посмотрел на Решкина. – Только попробуй соврать…
   – Это для связи… Ну, по этой шарманке мы можем поговорить с земельным комитетом. Докладываем, где находимся, что за работы проводим и вся такая белиберда. Хотите, покажу, как это делается?
   – Стой на месте, гребаный сарай.
   Воловик поднял с земли саперную лопатку, оставленную у кострища Колчиным. Потрогал пальцем заточку. Такой штукой запросто надвое развалишь человеческую голову. Воловик отсоединил аккумулятор, широко размахнувшись, закинул его на крышу сарая, но на этом не успокоился. Скинув рацию на землю, пару раз рубанул по ней штыком саперной лопатой, словно тяжелым тесаком. Пластмассовый корпус разбился вдребезги.
   – Это чтобы руки не чесались с кем-нибудь связаться и уточнить свое местоположение, – повернувшись к Феде, пояснил он. – Гребаный сарай, я же сказал: не телепайся туда-сюда, держи их на мушке. И шмаляй, если только пальцем пошевелят.
   Сам нырнул в салон автомобиля, вытащил ключ из замка зажигания, обогнув машины, отрыл багажник. Поверх брезента валялся всякий геологический хлам: молоток, зубила, полевые сумки. Воловик потянул край брезента. Решкин зажмурил глаза. Под брезентом оружие. Зря он стал заколачивать баки, будто они землемеры. Надо было придумать какую-то правдоподобную историю, что-то жизненное, с криминальным уклоном. Но сейчас поздно поворачивать оглобли. Если бы Воловик не сунулся в багажник машины, у них остался минимальный, пусть шанс на спасение. Один к ста. Но тотализатор закрылся, ставки не принимают. Теперь нет ни этого шанса.
   Решкин скосил глаза на хозяина хутора. Воловик откинул брезент, наклонился. Выкинул на землю пару фонариков с длинными рукоятками, двухместную палатку в чехле. И захлопнул багажник. Решкин облегченно вздохнул. Выходит, пока он спал, Колчин успел вытащить стволы из машины и где-то их спрятать. Уже легче. Теперь, если убьют, то хотя бы не очень больно.
   – Да, землемеры в наше время не самые богатые люди, гребаный сарай, – сказал Воловик. – Грошовое дерьмо. И тачка у вас фуфловая, полусгнившая. Такую можно обменять разве что на пару ишаков и мешок сушеной рыбы. Ты, кажется, базарил про деньги?
   Воловик подошел к сидевшему на земле Колчину, отставил ногу и пнул его в бок.
   – Сейчас, – Колчин, пошатываясь, поднялся на ноги. Его штормило, будто он ступал не по твердой земле, а по палубе корабля, уходящей из-под ног. – Тут деньги. Я их никогда в машине не держу. На всякий случай. Вот они.
   Он шагнул к спальнику, расстеленному на сене.
//-- * * * --//
   – Стоять, – крикнул Воловик. – Не тронь. Я сам.
   Он поднял спальник, расстегнул молнию, засунув руку внутрь, выудил толстое кожаное портмоне с язычком на медном клапане и металлическими уголками.
   – Солидный лопатник, – сказал Воловик, взвешивая на ладони бумажник и прикидывая про себя, сколько капусты может в нем уместиться. Пару штукарей сюда только так влезут. И еще место останется. – Сейчас глянем, долбаный сарай, какие крохи нам перепали.
   Облизнув сухие губы, Воловик расстегнул клапан. Колчин попятился, отступая к стене. Воловик медленно открыл бумажник. И в то же мгновение ослеп от вспышки света. Раздался сухой хлопок, повалил черный, как сажа, дым. Хозяина шатнуло, он выпустил из рук горящий кусок кожи. Мужик в пятнистых штанах стоял в десяти шагах от Колчина, услышав хлопок, от неожиданности едва не выронил пистолет. Федя не понял, что произошло, почему толстый лопатник, который еще мгновение назад держал в руках хозяин, вдруг взорвался и загорелся. А рожа Воловика за секунду сделалась кроваво-черной. Размышлять об этом некогда, Федя вскинул ствол ружья, готовясь пристрелить старшего землемера, а заодно и его подручного. Но не сразу увидел цель.
   – Ложись, – крикнул Колчин.
   Решкин, стоявший возле левой двери «Нивы», выбросил руки вперед и повалился на землю. Перевернувшись с живота на спину и обратно, он откатился под машину. С этой позиции можно было увидеть, что происходил у сенного сарая и за его разломанной дверью. Колчин, уходя с траектории ружейного выстрела, бросившись на землю, перевернулся через правое плечо. Федя успел выстрелить, но картечь попала в то место, где противника уже не было. Крутанувшись через голову, Колчин, лежа спиной на земле, взмахнул левой ногой. Снизу врезал каблуком в левую руку Феди, сжимающую цевье ружья. Он выбил дробовик и, подцепив носком башмака правую ногу противника, дернул ее на себя, а мыском левой ногой ударил противнику в пах. Федор грохнулся на землю.
   В эту секунду Воловик вышел из ступора и закричал голосом человека, только что пережившего кастрацию без наркоза. Этот крик наверняка можно услышать где-нибудь в далеко степи, у самого соляного озера, а то и дальше. Сорвавшись с места, забыв обо всем на свете, Воловик припустил к дому. Он прижимал ладони к лицу и наверняка ни черта не видел. Из-под пальцев сочилась кровь, стекая с подбородка, она капала на шею, на светлую майку. Посередине двора он оступился, тяжело грохнулся на землю. И на пузе отполз за колодец.
   Все происходило так быстро, словно перед глазами Решкина крутили кино, где кадры мелькали один за другим, и не было возможности понять значение происходящего. В следующее мгновение он увидел Колчина с дробовиком в руках. Мужик в пятнистых штанах, отошел от первого испуга, приподнял руку с пистолетом. Решкин подумал, что у Колчина в стволе только один патрон. Наверняка он не промахнется, но еще вопрос, кто успеет нажать на спусковой крючок первым. Картечь сбила мужчину с ног. Выронив пистолет, он упал на спину. Человек был еще жив. Решкин видел его искаженное болью лицо. Он катался в пыли и скулил. Вот раненый перевернулся на бок, подобрал ноги к животу и больше не пошевелился. Не теряя ни секунды, Колчин поднял с земли пистолет трижды пальнул в Федю, пытавшегося подняться на ноги.
//-- * * * --//
   Нутром поняв, что смертельная опасность миновала, Решкин, работая локтями, выполз из-под машины, встал на карачки и, передвигаясь на четвереньках, вполз в сенной сарай, распластался на земле, закрыв голову руками.
   – Вставай, – крикнул Колчин. – Бери ружье, прикроешь меня.
   Решкин поднял голову. Колчин, забравшись в дальний угол сарая, на скудные остатки пересохшего сена, встал на колени. Вот где он прятал оружие… Со стороны двора раздались сухие хлопки пистолетных выстрелов. Пули, раскрошив доски в щепу, ушли неизвестно куда. Решкин, чувствуя слабость в коленях, поднялся на ноги, он не знал, что делать дальше. Колчин сверху кинул помповое ружье, пару коробок с патронами, гранатомет и подсумок с зарядами, засунул за пояс свой девятимиллиметровый пистолет П-96.
   – Я не понимаю, что делать, – сухой язык едва шевелился во рту. – Как это, прикрывать?
   Спрыгнув вниз, Колчин схватил Решкина за шкирку, тряхнул его. Развернулся и влепил пощечину.
   – Очнись, – прохрипел Колчин. – Надо действовать. Или твоего брата сейчас замочат.
   Послышались новые пистолетные хлопки. Стрелок не мог видеть людей за стеной сарая, поэтому, надеясь на случай, бил наугад, куда придется. Пули влетели в то место, где прежде была дверь, пробили заднюю стенку, отодрав пару досок.
   – Слышишь меня? – Колчин так тряхнул Решкина, что у того пошла носом кровь. – Ну же, приди в себя.
   – Что мне делать?
   Впавший в заторможенное состояние, Решкин пучил глаза, похожие на фары дальнего света, и шевелил губами, стараясь что-то сказать, но все слова куда-то пропали.
   – Просто стреляй. Ружье заряжено. Ты же говорил, что попадал в глаз белке. Ну, попади сейчас. Хоть во что-нибудь попади. Слышь… Но гранатомет не трогай.
   – А зачем же вы тогда…
   – Это на крайний случай. На самый крайний.
   Колчин сунул ружье в руки Решкина, проворно взобрался на сено и покинул сарай через дыру в задней стене. Следом грянули выстрелы. Решкин упал на колени перед коробками с патронами. Разорвал картон, сунул горсть патронов в карман, решив, что если он сейчас струсит, это промедление будет стоить Колчину жизни… О таком подумать страшно. Если Колчина грохнут, тогда он, Решкин, останется один на один с похитителями брата. И уж точно не выпадет фишки спасти Максима, да самому живым не выбраться. Решкин выскочил из сарая, свет ударил в глаза.
   Новые выстрелы. Пуля просвистела где-то совсем близко. Стреляли из-за колодца стоявшего посередине двора, между домом и сенным сараем. Воловик пришил в себя, стянув майку, вытер с лица кровь и крупицы сгоревшего на коже пороха, вытащив из-под ремня ствол, открыл беспорядочный огонь. Решкин встал в полный рост, вскинул ружье, зажмурив левый глаз, взял на прицел колодец, за которым прятался Воловик. И нажал на спусковой крючок. Из ствола вылетела не картечь, а круглая пуля. Заряд прошел выше колодца, ударил в деревянное крыльцо дома. Пуля сорвала с петель дверь. Выстрел оказался таким громким, что заложило уши. Неведомая сила толкнула Решкина в плечо так, что он выпустил ружье из рук. И сам спиной рухнул на землю. Но тут же вскочил, стерев пыль с лица, подобрал оружие, сообразив, что отдача слишком сильная, удобнее стрелять с колена. Решкин снова прижал приклад к плечу.
   Из-за колодца выглянул Воловик и трижды выстрелил в сторону противника. То ли прицел пистолета сбился, то ли Воловик повредил глаза, когда в его руках взорвался бумажник, но пули прошли далеко от цели. Лопнуло переднее колесо «Нивы», разлетелось боковое стекло. Осколок полоснул по щеке Решкина, но тот даже не поморщился. Крепче прижал приклад, передернул цевье. Вылетела стреляная гильза. Решкина нажал на спусковой крючок.
   На этот раз пуля вошла точно в середину колодца, разворотив глиняные блоки. Над двором поднялся столб коричневой пыли высотой с трехэтажный дом. Стоя на колене, едва Решкин сохранил равновесие. Передернул затвор и выстрелил. Приклад ударил в плечо, как кувалда. Шестидесятиграммовая пуля разнесла колодец до основания.
   – Не нравится? – заорал Решкин во всю глотку. – Не нравится, сука?
   Столб пыли ветром понесло к воротам. Сквозь это мутное облако Решкин видел, как Воловик, прятавшийся за развалившимся колодцем, подскочил и, прихрамывая, заковылял к дому, приволакивая правую ногу. Выбросив из кармана на землю горсть патронов, Решкин дрожащими пальцами, перезаряжал ружье. Пыль щекотала нос, застилала глаза, которые начали слезиться, он не мог разобрать маркировку пластиковых гильз. Чем снаряжены патроны, картечью или круглыми пулями? Хорошо бы картечью. Тогда он не промажет, разлетевшись веером, картечь не оставит Воловику шанса. Пулей слишком трудно попасть в подвижную фигуру.
   Решкин засунул третий патрон в подаватель. Вскинул ствол.
   – Не нравится, – прошептал он. – Ему не нравится… Вот же сука драная…
   Грянул ружейный выстрел. Вылетевшая из ствола пуля надвое разорвала собаку, в испуге метавшуюся по двору и не находящую выхода из опасной зоны. Задняя часть псины взлетела над землей, на пару секунду повисла в воздухе, грохнулась в пустоту колодца. Воловик, припадая на ногу и согнув спину, медленно приближался к крыльцу. Нога была то ли ушиблена, то ли мякоть все же задета пулей. Брючина, пропиталась кровью, на бедре висели то ли лохмотья ткани, то ли лоскуты кожи. Воловик упрямо приближался к своей цели. Еще секунда-другая, и он скроется в доме.
   – Не промахнись, – шептал Решкин. – Только не промажь.
   Он совместил мушку с прорезью прицела, но ствол выписывал кренделя, фигура Воловика удалялась. Силясь унять дрожь, Решкин, присев на другое колено, поставил левый локоть на бедро, положил указательный палец на спусковой крючок и стал медленно его сгибать. Воловик поднялся на крыльцо и, споткнувшись о верхнюю ступеньку, упал. Грохнул выстрел. Пуля разворотила деревянные ступеньки, посыпались стекла веранды. Воловик, загребая руками, как пловец, забрался вверх. Решкин снова прицелился, чувствуя, что последний шанс достать противника, уходит, как вода в песок. Новый выстрел. Пуля пробила в стене дома дыру размером с баскетбольный мяч. Глаза слезились от пыли и въедливого запаха горелого пороха, но Решкину казалось, что это слезы обиды. Он подумал, что охромевший Воловик далеко не ушел. Спрятался на веранде среди рухляди. Заполз под железную койку, сверху накрылся столешницей и сейчас меняет мокрые подштанники.
   Решкин вытер пот. Вместо похитителя собственного брата он пристрелил лишь беспородную собаку. С этим ружьем, с этими патронами, которыми можно уложить слона, но с десяти метров человека не пристрелишь, одна морока.
   – Суки, суки, – прошептал Решкин растрескавшимися губами, на которых запеклась сукровица. – Чтобы вас вырвало…
   Бросив ружье, стянул через голову майку. На правом плече уже вызревал продолговатый кровоподтек, оставленный прикладом. И тут откуда-то сверху, из чердачного окна дома, ударила прицельная автоматная очередь. Пули, разлетевшись веером, чудом не зацепив Решкина, прошили «Ниву» вдоль и поперек, за пару секунд кузов превратился в сито. Вторая очередь резанула по стене сарая. Успев грохнуться в пыль, Решкин, позабыв о никчемном ружье, пополз обратно к сеновалу. Автоматная пальба стихла, видно, стрелок перезаряжал оружие.
//-- * * * --//
   Колчин, выскочив из сарая, подпрыгнул, уцепившись за саманные блоки забора, легко перемахнул его, оказавшись с внешней стороны. Никем не замеченный он изо всех сил дунул вдоль забора. Бежать пришлось долго, изгородь причудливо изгибалась, разросшиеся колючки рвали штаны, впивались в щиколотки ног. Ступни попадали в норы сусликов, проваливались в ямы, образовавшиеся в земле, растрескавшейся от жары. Нестерпимо горячий воздух обжигал глотку. После пяти минут изнурительного бега Колчин сбился на шаг.
   Завернув за угол, остановился. Кажется, здесь. Выбрав ровное место, он поднял руки и подпрыгнул, зацепившись за край забора, но забрался на него с третьей попытки. Действительно, Колчин подобрался к дому с тыла. Отсюда метров двадцать до задней стены, рядом с которой стоит сложенная из досок будка дизельного генератора, похожая на большую собачью конуру с выхлопной трубой. Спрыгнув с забора, Колчин, подбежал к дому, встал возле окна комнаты, в которой нынешним утром начал разговор с Воловиком. Прижался спиной к стене, старался уловить какие-то звуки, доносящиеся из дома. Но слышал только оглушительные ружейные выстрелы, несколько пистолетных хлопков и сердце, стучащее в груди, как молоток жестянщика.
   Ружье стреляет, значит, Решкин жив. Слишком мало времени, чтобы принимать хорошо продуманные решения. Ситуация такова, что здесь нужно действовать методом кувалды и динамита.
   Колчин достал из-за ремня пушку, выключил предохранитель. Повернувшись к окну, высадил пистолетной рукояткой стекло и хлипкую раму. Переплет окна треснул поперек, но совсем не вылетел. Отступив на шаг, Колчин, подпрыгнув, навернул по нему подметкой башмака. Через секунду он оказался в комнате хозяина. Битое стекло трещало под ногами. Здесь никого. Он подошел к двери, присев, потянул на себя ручку. Бросился в коридор, перевернувшись через голову, распластался на досках поза. Пространство до входной двери закрывает облако пыли. Это Решкин из ружья испортил всю обстановку. Колчин вскочил на ноги, дернул ближнюю к себе ручку двери.
   На табурете возле окна сидел человек, на тумбочке перед ним что-то похожее на раскрытый «дипломат», в правой руке телефонная трубка. На кровати за спиной лежат два пистолета ТТ и обойма. Свободной рукой человек тыкал пальцами в клавиши, набирает номер. Так и есть, спутниковый телефон. Услышав близкие звуки, мужчина повернул голову, увидев на пороге Колчина, бросил трубку. Не вставая с места, потянулся к пистолету, лежавшему на кровати, успел схватить его. Колчин трижды выстрелил от бедра. Пули, попав в правый бок и левое плечо, сшибли мужчину с табуретки на пол. Он потянул телефонный провод, спутниковый телефон, заключенный в дипломате, полетел на пол. Мужчина, истекая кровью, приподнял руку с оружием. Колчин едва успел отскочить в сторону. Ответные выстрелы прошили дверную коробку, одна пуля застряла в стене.
   Колчин добил раненого двумя выстрелами в пах.
   Человек сплел ноги, заскулил, перевернулся на бок. В последнее мгновение своей жизни он успел дважды пальнуть в спутниковый телефон. Колчин выругался. Если от телефона осталось хоть что-то, эксперты смогут установить, куда звонил Воловик и кто связывался с ним. Но на это, экспертизу нужно время. Много времени, часы, дни… А у него и минуты нет. Колчин сделал пару шагов вперед, услышал скрип половиц, но не успел оглянуться. Какой-то человек, подкравшись сзади, бросился на спину. Пистолет выскочил из руки. Колчин успел выставить руки вперед, чтобы, упав на пол, не разбить лицо в кровавый блин. Противник оказался человеком слишком тяжелым, неповоротливым, но физически мощным.
   Он пыхтел, как раскочегаренный паровоз, прижимая Колчина к полу, сумел просунуть огромную лапу ему под шею, выполнив удушающий захват. Человек потянул назад волосы Колчина, резко толкнул его в затылок, ударив лбом об пол, при этом продолжая сжимать шею мертвой хваткой. Колчин взбрыкнул ногами, чтобы чем-то отвлечь внимание, тут же правой рукой вцепился в большой палец противника, вывернул его до костяного хруста.
   – Ай, сука…
   То были первые слова, произнесенные в пылу борьбы. Колчин вывернул палец сильнее, человек ослабил хватку, попытался выдернуть руку и Колчин, ожидая этого, руку отпустил. В ту же секунду, оттолкнувшись бедром от пола, повернулся всем корпусом вправо. Сбросил с себя противника, еще лежа на спине, врезал ему локтем по переносице. Подскочил, оказавшись сверху, ударил человека в уже сломанный нос основанием ладони. Колчин навалился на противника, не пытавшегося оказать сопротивления, схватил его за волосы, пальцами правой руки стал давить на основание носа. Человек, харкая кровью, запрокинул голову назад. Колчин ударил ребром ладони по горлу, и снова стал выкручивать нос, доламывая хрящ. Почувствовав, что противник вот-вот умрет от болевого шока или потеряет сознание, Колчин ослабил хватку. Наклонился ближе, подушечкой правого пальца надавил на глаз.
   – В какой комнате люк в подвал? – прохрипел Колчин. – Где? Секунда на размышление. И выдавлю шлифты. А потом повторю вопросы. Скажешь правду – умрешь легко. Соврешь, – пожалеешь, что родился.
   Изо рта противника сочилась кровавая пена, челюсть тряслась, зубы клацали, казалось, он отдает концы, но мужчина понял смыл угрозы.
   – Средняя… Средняя комната по коридору. Там, возле ручки, еще наклейка. Ну, приклеена этикетка от жвачки. Или что вроде того. Ты найдешь…
   Человек закатил глаза ко лбу. Колчин перевел дух, вскочив на ноги, поднял пистолет. Вязать этого борова по рукам и ногам нечем, да и времени нет. Оставлять живого нельзя. Колчин трижды выстрелил в голову лежавшего на полу человека.

Глава 24

   Воспользовавшись моментом, Решкин вскочил и рванулся в темноту сарая. Снова упал, распластавшись на земле, схватил гранатомет, поднял крышку магазина, вытащив из подсумка четыре гранаты, зарядил оружие. Новая автоматная очередь прошила доски. Решкин дополз до дверного проема, пользуясь клубами пыли, висящими над двором, как дымовой завесой, залег за задними скатами «Нивы». Он смутно видел чердак дома, но почему-то точно знал, что на этот раз не промахнется. Пули пробили крышу машины, прошили бензобак. Решкин оторвал голову от земли, откинул складывающийся приклад. Он плотнее сжал пистолетную рукоятку, положил палец на спусковой крючок. Тупое рыло гранатомета теперь направлено на чердак. Лишь бы не вспыхнул бензин, вытекающий из бака машины.
   Решкин выстрелил. Он не видел, как сорока трех миллиметровая граната вылетела из ствола. Через долю секунды дом вздрогнул от взрыва и, как показалось, сместился куда-то в сторону. С оглушительным треском полопались листы шифера, закрывающие двускатную крышу, на чердаке вспыхнул огонь, правый угол дома обвалился.
   Из чердачного окна сначала вывалился автомат без магазина, через мгновение вниз полетел раздетый до пояса человек. Лицо окровавленное, левую руку чуть ниже локтя словно откромсали ножницами. Предплечье болталось на лоскуте кожи. Человек упал на покатую крышу веранды, он был еще жив, шевелил ногами и мотал головой. Старые солдатские галифе, давно потерявшие свой первоначальный цвет, горели ниже колен. Человек почему-то не пытался сбить огонь, единственной рукой он с фанатичным исступлением цеплялся за лопнувшие листы шифера, стараясь удержаться, не упасть. Решкин передернул затвор и снова выстрелил.
   Граната попала в деревянную веранду. Во все стороны разлетелись доски и хлам, пылившийся там годами. Крыша поднялась, разломилась надвое и отлетела в сторону, будто была сделана из папье-маше. Куски шифера, словно осколки крупнокалиберного снаряда, разрезали воздух. Человека в горящих штанах взрывной волной подбросило вверх, перевернуло через голову. Он что-то выкрикнул, захлебнулся своим криком, но Решкин не разобрал слов. Мужчина грохнулся спиной на битые саманные кирпичи. Левая рука отлетела в сторону. Круглая столешница, описав в воздухе замысловатую дугу, добила раненого, припечатав его к земле. Труп Воловика тоже подбросило вверх, через мгновение он опустился на груду битого кирпича.
   – Не нравится? Вам не нравится? – заорал Решкин не своим, тонким бабьим голосом, передернул затвор. – А меня убивать нравилось? А-а-а… Такая артиллерия вам не нравится? Ублюдки сраные. Ну, теперь ловите. А-а-а…
   Лицо сделалось черным от грязи и пороховых газов, кровь снова пошла из носа. Она мгновенно свертывалась, засыхала на лице, как короста. Только теперь Решкин обратил внимание, что сделалось так жарко, что спину жгло огнем, а пыль и дым валят со всех сторон. Он оглянулся назад. Сухое сено в сарае загорелось, видимо, от пули. Огонь набирал силу, языки пламени поднимались вверх. Решкин подумал, что в сене осталось оружие и, главное, боеприпасы. У него на руках только этот гранатомет и несколько зарядов в подсумке.
   Мысль тут же выскочила из головы. Решкин, прижимаясь к земле, отполз подальше от «Нивы», от бензиновой лужи, что растеклась под машиной. Теперь он смутно ориентировался в пространстве и времени, но сквозь плотную завесу пыли и дыма не видел свои цели, но чувствовал их шкурой.
//-- * * * --//
   Перешагнув через труп, Колчин выбрался в коридор, и услышал автоматную очередь. Палили с чердака. Значит, Решкин до сих пор жив. Колчин, держа пистолет наизготовку, сделал несколько осторожных шагов вперед и остановился. В конце коридора сквозь завесу пыли пробивался солнечный свет. Впереди несколько дверей, за каждой из них может поджидать отморозок с топором, занесенным над головой, или автоматом. Все двери похожи, на каждой накарябано ругательство или сделан похабный рисунок, но прилепленной этикетки от жвачки что-то не видно… Впрочем, на противоположной стороне коридора, на второй двери просматривается какой-то потемневший бумажный квадратик, похожий на старую марку или спичечную этикетку. Пожалуй, эта самая дверь, которую он ищет.
   Колчин сорвался с места. На разбег осталось всего пять-шесть метров. Слишком короткая дистанция, чтобы высадить замок. Он подпрыгнул, выставив вперед правую ногу, врезал тяжелой подметкой башмака чуть выше ржавой железной ручки. Дверь, затрещав и разломившись надвое, влетела в комнату вместе с Колчиным, оказавшимся на полу под грудой сухой щепы и развалившихся саманных кирпичей. Вместе с дверью вылетел косяк, распался на несколько частей. С крюка сорвало пластиковый светильник. Треснули оконные стекла. Что-то тяжелое упало с потолка, шибануло в затылок, ржавый гвоздь распорол майку от лопатки до поясницы.
   В коридоре обвалился потолок. Пыль поднялась такая, что не увидишь свое отражение в зеркале с метрового расстояния. Жаркая волна, накатившая сзади, задрала ноги Колчина кверху и снова опустила их.
   – Господи, – прошептал Колчин, сплевывая пыль. – Что это было? Что?
   Ясно, от одного даже очень сильного удара ногой в дверь не могло развалиться полдома. Значит… Значит, Решкин добрался до гранатомета. И теперь не известно, чего следует беречься. Решкина с его артиллерией или бандюков, засевших в доме. Колчин приподнялся, среди битых кирпичей нашел пистолет. Пыль медленно оседала. Теперь он мог разглядеть обстановку комнаты: возле потрескавшихся стен пара пружинных матрасов, поставленных на деревянные чурбаны. У окна пластиковая бочка, заменявшая стол. А в трех шагах впереди, ближе к окну, открытый люк подвала, темный, как могила.
   Колчин замер, прислушался. Ошибиться он не мог, из подвала доносились человеческие голоса. Мужчина чихнул, прочистил нос, ругнулся и что-то сказал. Слова звучали глухо, будто человек говорил в подушку. Мужику отвечала женщина, она говорила высоким, срывающимся на крик голосом. Часто всхлипывала и повторяла:
   – Не надо… Я прошу вас… Не надо, я ведь не сделала вам ничего такого. Господи… За что… Я вам ноги мыть стану….
   – Заткни пасть. Сволочуга.
   Колчин сделал еще один осторожный шаг к открытому люку. Он наклонился вниз, стараясь, чтобы его тень оставалась незаметной, нагнулся еще ниже, прислушался. В подвале горел слабый мерцающий свет. То ли включили фонарик на севших батарейках, то ли коптила самодельная свечка, слепленная из курдючного сала. Теперь слышался другой, незнакомый мужской голос.
   – Ну, правда, – сказал человек. – Мое дело маленькое…
   В ответ отборная ругань. Колчин, осторожно передвигая ногами, подобрался к люку еще на полметра. И услышал пистолетный выстрел, тихий, похожий на хлопок далекой петарды. Колчин, уже составивший в голове, приблизительный план действий, понял, что все его расчеты ни к черту не годятся. Надо иначе… Но как? Хлопнул второй выстрел. Через мгновение на веранде разорвалась граната. Колчин сунул пистолет под ремень и попытался упасть, чтобы взрывная волна прошла поверху, не задев его. Но не успел.
   Он вдруг превратился в бестелесное существо, которое поднялось над полом, как воздушный шарик. Колчин почувствовал толчок в спину. И полетел в сторону открытого люка, перевернулся через голову, грудью упал на приставную лестницу и съехал вниз, пересчитав ребрами все ее перекладины. Свечка погасла. Колчин открыл глаза, когда вокруг царила почти полная темнота.
   – Кто здесь? – крикнул мужчина глухим басом. – Отвечай.
   Только наверху сквозь плотную завесу пыли просматривалось квадратное окошко люка. В дома что-то падало, гремело и взрывалось. Казалось, стропила не выдержат, постройка сложится, как карточный домик, погребет под собой пленников, томившихся в подвале, их охрану и, разумеется, самого Колчина. Через неделю трупы наверняка откопают, уложат в гробы. Но то слабое утешение. Сверху сыпалась земля, треснула несущая балка на потолке подвала.
   – Отвечай, – прохрипел мужик. – Или стреляю.
   – Свои тут, – скрипучим не своим голосом отозвался Колчин, выгадывая секунду. – Свои, братан.
   Оттолкнувшись от земли руками, он попытался подняться, сделал неверный шаг вперед, наступил на что-то мягкое, кажется, на человеческие ноги, и снова оказался на полу. Пистолет выпал из-под ремня, провалился в штаны. Колчин, едва не застонав от досады, лежа на земле, расстегнул ширинку, дернул пистолетную рукоятку, застрявшую между ног.
   – Кто свои? Назовись.
   – Господи, – Колчин выдернул пистолет из штанов. – Да я это… Федя.
   В ответ грохнул совсем близкий выстрел. Видимо, следовало назвать другое имя. Колчин, ориентируясь на огонь, вылетевший из ствола, прыгнул в сторону. И еще в полете трижды выстрелил на звук. Он услышал, как противник вскрикнул, застонал и затих. Колчин, набрал в грудь пыльного воздуха, чтобы перевести дух хоть на секунду и почувствовал, будто кто-то засунул в нос травинку и вертит этой травинкой в ноздре. Он чихнул. И в тот же момент из темноты кто-то прыгнул на спину, ударил чем-то тяжелым по затылку. Колчин упал на бок, перевернулся на живот, пистолет выскочил из руки и отлетел в темноту. Противник саданул Колчина дубиной поперек груди, ударил еще раз. Палка переломилась надвое.
//-- * * * --//
   Решкину показалось, что человеческая тень мелькнула слева от дома, там, где стоял гараж на три машины. Кто-то бежал к автомобилю, чтобы вырваться из этого кромешного ада на четырех колесах, протаранив запертые ворота. Ни черта не видно. Кажется, человек сел в белую «пятерку», которую выкатили на двор еще вчерашним вечером. Хлопнула дверца. Заработал двигатель.
   – Нет, товарищ… Подожди, дорогой.
   Решкин зашелся сухим кашлям от пыли и песка, забивших глотку. Не раздумывая, выпустил заряд по гаражу. Граната насквозь прошила заднюю пассажирскую дверь, разорвалась в салоне. Машина вспыхнула, как спичка. Крыша, прошитая осколками, выгнулась дугой. Разом вылетели все стекла и передние дверцы, водителя выбросило на землю вместе с креслом. Распластавшийся на земле человек, кажется, был мертв. Решкин перевел дыхание, вытер ладонью пот, заливавший глаза. Неожиданно человек сел, оттолкнувшись ладонями, встал на ноги.
   Сделал несколько шагов вперед, не понимая, что произошло, и куда он держит путь. Одежда дымилась, по груди текла кровь, такая густая и темная, что казалась это вовсе не кровь, а масляная краска. Мужчину штормило, как пьяного, потерявшего дорогу к дому. Он остановился, схватился руками за горло, по которому минуту назад чиркнули острые как бритвы осколки стекла. Кровь брызгала из горла. Мужчина грудью повалился на землю, и взбрыкнул левой ногой и больше не пошевелился. За его спиной взорвалась «пятерка». Заднюю часть автомобиля подбросило в воздух, из бензобака вылетела струя огня. Через секунду машина превратилась в горящий факел. По двору поплыл черный дым.
   Решкин, спеша, пока еще что-то можно было разглядеть, дослал последний заряд в патронник, дал залп по фронтальной стене дома. Граната, влетев в окно кухни, взорвалась с оглушительным грохотом. Через мгновение рванул газовый баллон. Дом дрогнул, сбросил с себя последние листы черепицы, утонул в клубах пыли, но каким-то чудом устоял. Решкин лихорадочно работая руками, поднял крышку магазина, вставил новые заряды. И только после этого взглянул вперед. Передней части дома, кухни и двух комнат, как не бывало. Видна потрескавшаяся стена какой-то комнаты и темный квадрат коридора, на переднем плане груды битого кирпича, шифера, обломки деревяшек.
   И еще женщина… Совершенно голая, с длинными каштановыми волосами ниже плеч. И эта женщина идет к нему. Приближается медленно, шаг за шагом… Решкин положил гранатомет, протирая глаза. Голая молодая баба среди этих руин – это что-то запредельное. Чистый сюрреализм.
   – Господи, – прошептал Решкин. – Только стриптиза тут не хватало.
   Он не догадался, что с взрывной волной с женщины, вчера встречавшей землемеров у ворот, сорвало шифоновую юбку и блузку свободного покроя. Женщина высадила спиной дверь, влетев в одну из комнат, ударилась затылком об пол, чудом не сломав шею. Несколько минут она пролежала без сознания, а когда очнулась, среди общего разорения смогла найти только автомат со снаряженным рожком. Решкин красными глазами пьяного кролика смотрел на женщину, схватывая все новые детали. Крупная родинка возле левой ключицы, лицо в грязных разводах, с уголков губ стекает слюна пополам с кровью, трусы спущены чуть ли не до колен.
   А в руках автомат Калашникова. Автомат…
//-- * * * --//
   Колчин почувствовал, как кто-то прыгнул на него, одной рукой ухватил за шиворот майки, другой рукой за шею. То ли человек оказался слишком тяжелым, то ли Колчин, в азарте борьбы, не заметив того, растратил последние силы, но сбросить с себя противника, перевернувшись на бок, он так и не смог. Тогда он одной рукой уперся мужчине в подбородок, заросшей колючей щетиной. Стал отжимать подбородок от себя. Пятерней другой руки вцепился в волосы, потянул голову на себя, стараясь этим приемом свернуть человеку шею. Или, по крайней мере, сбросить с себя эту скотину. Но шея мужика оказалась толще, чем у породистого племенного бугая, которого возят по выставкам.
   Мужик пыхтел, давил горло Колчина. Из полуоткрытого рта капала слюна. Колчин подумал, что все кончено. Решкин пальнул из гранатомета не в самое подходящее время. И вот итог. Колчин подыхает от асфиксии в подвале, провонявшим человеческими экскрементами, пылью и крысиным дерьмом. Не самое приятное место на свете. Видно, так тому и быть. Колчин ударил открытой ладонью в подбородок, но человек успел повернуть голову в сторону. Промазал… С такого-то расстояния. Колчин почувствовал, как глаза вылезают из орбит, он начинал хрипеть. Он слышал разрыв гранаты на улице, звон битых стекол. На несколько секунд наступила тишина.
   Колчин предпринял последнюю отчаянную попытку освободиться, зная, что на большее сил не хватит. Он отпустил голову мужчины, оттолкнулся ладонями от земляного пола. Хотел приподнять корпус как можно выше, откинуть голову назад, затем, выбросив ее вперед, нанести удар лбом по зубам противника. Но из этой затеи ничего не вышло. Колчин слишком быстро терял силы.
   И тут он услышал такой мощный взрыв, что заложило уши. Через мгновение рванул газовый баллон на веранде. Земля зашевелилась, затрещали, начали сыпаться стены. Несущая балка под потолком грохнулась вниз. Колчин почувствовал, что человека, только что сидевшего на нем, сжимавшего лапами его шею, как ветром сдуло. Сверху на лицо падали комья сухой земли или штукатурки. Дюймовые доски, поддерживающие потолок каземата, треснули. Колчин попытался пошевелить руками, но это удалось сделать не сразу. Руки и тело оказались засыпаны землей. Борясь с головокружением, Колчин медленно разгреб руками землю, одну за другой вытащил ноги, выплюнул изо рта влажный комок земли. Стало тихо. Можно услышать, как что-то потрескивает на дворе. Почувствовать запах горелой резины.
   Ухватившись рукой за стену, Колчин поднялся на ноги, решив, что искать пистолет под этими завалами дело безнадежное. Но куда делся тот человек? И что произошло с обитателями подвала?
   – Сальников, ты здесь? – спросил Колчин и удивился, так глухо звучал его голос. – Максим…
   В темноте раздался шорох и сухой кашель. Колчин сжал кулаки, выдвинул вперед плечо, отвел левую руку, готовясь к удару. Новая схватка неизбежна. Кто-то снова закашлялся. В другом конце подвала, шагах в десяти справа чиркнули спичкой, язычок пламени осветил мужское лицо с бородой и длинными патлами. Человек поднес спичку к огарку свечи, фитиль принялся, зашипело сало. Интересно, сколько ему лет? Возраст тут понятие растяжимое. Где-то от тридцати до шестидесяти.
   – Максим, это ты? – спросил Колчин.
   – Меня зовут Мамаев Николай, – человек кашлянул, едва не задув огонь свечи. – Можно просто Коля. Я живу в этом подвале уже… Нет, точно не знаю… Года полтора. Или больше. Заработал туберкулез. Я харкаю кровью, поэтому держитесь от меня подальше.
   – Вы заложник?
   – Ну, вроде того. Только выкуп за меня платить некому. У моих родственников деньги никогда не водились. Я жив только потому, что хорошо чиню автомобили. Любую рухлядь. Я механик. Поэтому меня не закопали живого за тем проклятым забором. А ты кто?
   – Я и мой напарник случайно тут оказались, – к Колчину, прочистившему глотку, медленно возвращался дар речи. – Землемеры. Остановились переночевать. А тут такая петрушка началась.
   – Началась… Хорошо сказано. А что, теперь всем землемерам выдают стволы, из которых можно такой домино разрушить?
   – Всем, не всем… Но кому надо, выдают, – веско ответил Колчин.
   Наклонившись, Николай поставил свечку на гору земли. Сальный огарок давал столько света, чтобы рассмотреть интерьер погреба почти во всех деталях. Из-под кучи земли торчали голые женские ноги. Посередине подвала возле упавшей приставной лестницы лежал человек, который весил около полутора центнеров. Это он едва не придушил Колчина. Бритая голова расколота упавшей сверху балкой, лицо залито кровью, тело присыпано землей. Колчин присел рядом с мертвой женщиной, разгреб ладонями грунт, долго смотрел в незнакомое лицо. Лет двадцать пять или около того, светлые вьющиеся волосы, вздернутый нос. Левый глаз открыт и, кажется, смотрел на Колчина с немым укором. Если бы ты был чуть расторопней… Правый глаз вытек. Пуля попала в него и прошла навылет, прошив затылочную кость. Нет, эта женщина не Татьяна Гришина.
   – Кто она? – спросил Колчин.
   – Черт знает, – отозвался Николай. – Живет тут около двух месяцев. Девчонку подобрали на вокзале в Астрахани, привезли сюда. Мужиков много. И всем этого хочется. Ее таскали наверх и имели десять раз на дню. В последние дни у нее совсем поехала крыша. Она стала заговариваться.
   – Надо нам отсюда выбираться, – сказал Колчин. – У меня там наверху молодой напарник. Если у него не отобрать гранатомет, он закопает нас живыми.
   – Теперь выберемся, – кивнул Мамаев. – Если ты мне немного поможешь. А то у меня сил с гулькин хрен.
//-- * * * --//
   Женщина остановилась возле того места, где недавно стоял колодец, открыла рот и засмеялась идиотическим смехом. Из ствола вылетели огненные вспышки, затрещали выстрелы. Она стреляла от бедра короткими очередями. Решкин метнулся было к машине, но сообразил, что туда нельзя, снова рухнул на землю. За ремень подтянул к себе гранатомет. Автоматные пули выбили фонтанчики земли перед самым носом.
   Следующая очередь его точно достанет. Бежать некуда. Можно броситься в горящий сарай и там заживо поджариться до хрустящей корочки. Но есть другой вариант: попасть в цель с первого выстрела. Он вскинул гранатомет, кое-как прицелившись, нажал на спусковой крючок и зажмурил глаза, не посмотрев, куда легла граната. Казалось, в следующую секунду он погибнет. Но автомат больше не стрелял. Решкин открыл глаза и не увидел женской фигуры. Только мутное облако пыли на том месте, где секунду назад стояла голая баба. Решкин сел, бросил гранатомет, ощутив приступ тошноты, настолько сильный, что до боли свело желудок, а рот наполнился кисло-горькой, как уксус, слюной.
   Он поднялся на ноги, силясь справиться с тошнотой. Сарай за его спиной уже вовсю полыхал, принялись стены, огонь лизал стропила. Решкин, пошатываясь, сделал шаг вперед и услышал звук шагов, который, кажется, доносился с самого неба. Не поверив ушам, Решкин поднял голову. В ту же секунду с крыши сарая на плечи ему прыгнул незнакомый человек с ножом в правой руке. Решкин успел отступить на шаг, мужчина упал за его спиной. Но тут же оттолкнулся ногами от земли, подпрыгнув, повис на Решкине, свободной рукой вцепился в волосы и справа приставил к горлу нож.
   Мужчина снова о чем-то спросил хриплым шепотом, но слов не понять. Решкин который раз за сегодняшнее утро приготовился умереть. Сейчас обоюдоострый клинок, пройдется по шее. Заденет сонную артерию. И у него останется две-три минуты мучительной агонии.
   Мужик, шевеля горячими губами прямо возле уха, повторил свой вопрос, и снова Решкин, объятый волнением и страхом, не понял слов. Но то была передышка в несколько секунд. Передышка, позволившая собрать последние силы. Решкин резко повернулся вокруг своей оси, оставив в левой руке противника клок выдранных волос. Предплечьем отбил руку с ножом. Правым кулаком ударил нападавшего в лицо. И тут же левой ногой провел удар в пах. Охнув от боли, мужчина выпустил нож, пошатнулся, но устоял.
   Решкин бросился на противника грудью, сбил его с ног. Навалившись сверху, несколько раз саданул кулаками по лицу, но удары оказались то ли слишком слабыми, то ли противник ловко подставлялся под них основанием черепа. Через мгновение, незнакомец вцепился руками в лицо сидящего на его груди Решкина, засунул большие пальцы под губы, стал растягивать руки, стараясь разорвать рот. Чтобы освободиться, пришлось повалиться на бок. Все преимущество растаяло в одно мгновение. Мужчина забрался на Решкина верхом, одной рукой придерживая противника за горло, другой рукой пару раз долбанул по лицу наотмашь. Превозмогая боль, Решкин оскалил зубы и, зарычав, как собака, попытался захватить атакующую руку. Дернул ее на себя и зубами вцепился в предплечье.
   Сжав челюсти, выдрал клок кожи. Горячая кровь брызнула на лицо. Но человек все же высвободил раненую руку и снова въехал кулаком в верхнюю челюсть. Решкин согнул колени, ударив противника в спину, но то была слабая защита. Нападавший обеими руками вцепился в горло и стал сжимать твердые, словно вырезанные из дерева, пальцы. Перед глазами разбежались синие точки, расплылось светлое пятно, похожее на газовое облако. Решкин задыхался. Он попытался перевернуться на бок, высвободиться, выгадать хотя бы секундную передышку, поймать еще один глоток воздуха, но только попусту тратил силы. Воздуха не хватало, он захлебывался слюной и кровью.
   Старался отодрать пальцы от шеи, но пальцы сжимались еще крепче. Решкин почти ничего не видел, глаза туманили слезы. Слабость, похожая на онемение, овладела всем телом. Он расслабил плечи, раскинув руки в стороны, водил ими по земле, словно гладил ее на прощание. Правая ладонь то и дело натыкалась на какую-то палку, гладкую и длинную. Решкин, уже терявший способность соображать, не сразу понял, он касается пальцами рукоятки саперной лопаты. Солнце потемнело, язык вывалился изо рта, наливаясь синевой. В ту последнюю секунду, показавшуюся вечностью, секунду, отделявшую его от смерти, Решкин, так крепко обхватил ладонью черенок, что побелели костяшки.
   Он ударил по голове противника полотном лопаты. Человек от неожиданности ослабил хватку. Решкин ударил еще раз, уже сильнее. Глотнув воздуха, снова ударил, сбив с себя противника. Человек упал боком на землю, схватился за голову. И тут же поднялся на колени. Решкин уже стоял на ногах.
   Противник попытался ухватить его за ремень, притянуть к себе и ахнуть кулаком между ног. Решкин рубанул воздух, ударив остро заточенным лезвием лопаты по вытянутой руке чуть ниже локтя. Что-то хрустнуло. Рука повисла, лицо человека исказила гримаса боли, челюсть отвалилась, как у мертвяка. Только теперь Решкин разглядел нападавшего. Паренек с дочерна загорелым лицом, светло серыми глазами. Лет двадцати. Курносый нос, коротко стриженные выгоревшие волосы. Что занесло его сюда? Зачем ему понадобилась чужая жизнь и чужая смерть? Нет ответа. И не будет.
   Решкин ухватил рукоятку лопатки обеими руками, отвел ее за спину и, вложив в удар жалкие остатки сил, произвел выпад в движении. Тычком вогнал полотно лопаты в живот парня. Отпустил рукоятку и отступил на два шага назад, испугавшись того, что только что сделал. Человек упал на спину и больше не пошевелился. Из живота торчала рукоятка лопатки, открытые глаза смотрели на солнце. Решкин, пошатываясь, побрел, куда глядели глаза. А куда они глядели, он и сам не знал. Он не видел, как за его спиной вспыхнула бензиновая лужа, загорелась «Нива». Охваченная пламенем, обвалилась крыша сарая.
   Мелкими старушечьими шагами, беспрерывно кашляя, Решкин, пошатываясь, прошагал метров двадцать вдоль забора. Сделал минутную остановку, покашлял и побрел дальше. Ветер гнал над двором черный дым горящих автомобильных покрышек, бензиновую копоть и песок. Решкин прошел мимо ворот, мимо собачьей головы, лежавшей под кустом алычи. Ноги подламывались и не хотели двигаться. Он остановился, присел, привалившись спиной к стене забора, вытянул ноги.
   – Ну, съели, гады? – спросил он неизвестно кого и ответил за мифического собеседника. – Спасибо. От пупа нажрались.
   Решкин улыбнулся жалкой затравленной улыбкой, упал на горячую землю и лишился чувств.

Глава 25

   Подмосковье, Домодедовский район, пансионат «Ударник»
   4 сентября
   Помощником Роже Огустена оказался француз русского происхождения по имени Артур Клемон, производное от настоящего имени Артур Клементьев. Бумажная душа и педант. Помощников у Огустена, надо думать, целый штат и наверняка все редкостные зануды. Этот был невысокий, подтянутый мужчина с заметной, как луна на темном небе, плешью. Клемон позволял себе выпивку пару раз в году, в свой день рождения и на Рождество, был помешан на вегетарианской диете, посещал тренажерный зал, изо всех сил молодился, стараясь нравиться всем девушкам без разбора. В одежде предпочитал полуспортивный стиль «репортер»: клетчатые пиджаки в серо-голубых тонах от «Канали» за тысячу евро, льняные рубашки и галстуки с абстрактным рисунком от «Нины Ричи», стоивший не меньше сотни. При таких тряпичных излишествах, приходилось на чем-то экономить. Поэтому Клемон курил отвратительные тонкие сигары с пластиковым мундштуком по двадцать центов за штуку.
   Стряхнув пепел на пол, он открыл портфель, положил перед Фогелем на журнальный столик тонкую стопку бумаг в прозрачной папке.
   – Вот здесь все, – сказал он. – Сейчас вы просмотрите копии документов, запомните номер вашего счета и имя банкира, который лично станет заниматься вашими финансовыми делами. Затем бумаги надо уничтожить. Потому что номер счета должны знать только вы и еще два-три высокопоставленных служащих банка. Если возникнут вопросы, я помогу во всем разобраться.
   – Ваша помощь не потребуется, – Фогель хотел ответить какой-нибудь колкостью, мол, сам не лаптем щи хлебаю, но сдержался, не желая портить настроения человеку, доживающему на земле последние минуты. – Я имел дело с разными банками. В том числе французскими.
   Вытащив из папки листки, закинул ногу на ногу. Потянувшись к стакану с соком, чуть разбавленным водкой, промочил глотку. Для трезвого человека финансовые документы слишком забористое чтение.
   Из гостиной деревянного домика с летней верандой открывается идиллический пейзаж: молодая березовая роща, газон, трава еще по-летнему зеленая, клумба с фиолетовыми хризантемами. По подоконнику мерно стучали дождевые капли, на стене ходики с кукушкой, а в небольшом камине горящие березовые поленья. Фогель, развалившись в кресле с протертыми подлокотниками, бегло просматривал бумаги и думал о том, что такая вот избушка со всеми удобствами идеальный приют художников и лирических поэтов. Дом стоял в ста метрах от забора, на самой окраине пансионата. Отсюда до главного корпуса, где Фогель иногда обедал, минут двадцать ходу. Никто не нарушает уединение, сестры-хозяйки ленятся топать сюда по пустяковым делам, а не званных гостей не бывает.
   Он снял этот домик по подложному паспорту, сразу решив, что поселится не в главном корпусе, бетонной коробке, напоминающей городскую многоэтажку, а где-нибудь на отшибе. В пансионате десятка три таких курятников, разбросанных по обширной огороженной глухим забором территории. В каждом из домов добротная мебель, паровое отопление, да еще и камин в придачу. Постельное белье меняют каждую неделю. Не поленившись осмотреть все пустующие дома, Фогель выбрал именно этот, самый дальний и самый старый. Сюда нельзя подъехать на машине, приходилось оставлять ее на стоянке у главного корпуса, в такую даль редко заходят грибники из отдыхающих, а на окнах есть плотные жалюзи.
   – Я вас поздравляю с удачной сделкой, – сказал Клемон, которому надоело молчать и смотреть, как Фогель перебирает бумажные листки. Француз повертел в руках кожаный портсигар, похожий на кошелек. – Хорошо сработано. Остроумно. Одна ваша задумка, с этим, как там его… Задумка со священником, она дорогого стоит.
   – А вас поздравляю с хорошими комиссионными, – улыбнулся Фогель.
   Клемон лишь скромно пожал плечами, глупо отрицать очевидные факты. Ясное дело, в ближайшее время он заведет себе еще одну молодую любовницу, танцовщицу из ночного клуба «Ле Куин», накупит целый шкаф спортивных пиджаков и перейдет с дрянных американских сигар на настоящую Гавану «Монтекристо Спешиал» по три бакса за штуку. И вообще – жизнь прекрасная и удивительная штука до тех пор, пока в потайных карманах шуршат деньги. И об этом надо говорить открыто, без ложного ханжества.
   – Я хотел немного задержаться в России, но теперь появились дела во Франции, – сказал Клемон. – Это приятные дела.
   Фогель улыбнулся в ответ и снова промолчал. Он не любил говорить в лицо собеседнику неприятные вещи. Какому человеку понравится, если ему вдруг заявят, что через пять минут он, увы, сдохнет. Жить Клемону остается, Фогель покосился на часы с кукушкой… Остается двенадцать минут. Нет, уже десять. Клемон перехватил взгляд Фогеля.
   – Вы куда-то торопитесь?
   – Нет, сегодня я совершенно свободен. Подумываю, когда лучше заказать обед в эту избушку. Скажем, через полчаса вас устроит?
   – Да, я очень проголодался.
   – Итак, мой банковский счет открыт в банке «Ла Посте», – сказал Фогель. – Там уже лежит задаток – миллион двести тысяч евро. Чтобы распоряжаться деньгами по своему усмотрению, не нужна личная подпись. Нужно знать только свой номер. Поддерживать связь с банком можно из любой точки планеты, скажем, через интернет или просто по телефону. Моими поручителями выступили юридические конторы, которые, разумеется, принадлежат господину Огустену. Я все правильно понял?
   – Правильно. Честно сказать, это мое первое по-настоящему большое дело, – Клемон был доволен собой и не скрывал этого. – До сих пор мне выпадали не слишком крупные дела, черновая работа. И комиссионные весьма скромные. Между нами: последние два года я выполнял заказы некоторых мусульманских организаций в Алжире. Это достойные люди. Они умеют убивать. И они умеют умирать. Но есть один существенный недостаток: они слишком бедны, чтобы обеспечить мою старость.
   – Но теперь-то все изменилось.
   – Да, в будущем, думаю, мне светят хорошие перспективы. Господин Огустен, как говорят в России, очень авторитетный человек. Своих людей он не обижает.
   Фогель хотел сказать, что воображению и оптимизму Клемона можно позавидовать. Уверенность в завтрашнем дне, радужные перспективы, которые он успел себе нарисовать, все эти девочки, костюмчики и всякое такое дерьмо, которое он вкладывает в понятие «красивая жизнь». На самом деле, все – лишь пустые фантики. А Клемон, он даже не человек, он съемный заменяемый винтик в машине Роже Огустена. Продукт одноразового употребления, что-то вроде бумажной салфетки или куска туалетной бумаги. Пару лет Клемона использовали для работы в Алжире и Ливии, затем наклюнулась эта операция. Клемон, специалист по оружию, должен был убедиться, что товар на месте, все комплексы технически исправны, находятся в прекрасном состоянии. И готовы к отправке за границу. Он также должен передать Фогелю копии финансовых документов.
   Клемон выполнил все задания. На этом его миссия окончена. Босс лично просил Фогеля оказать ему это небольшое одолжение, убрать Клемона. Огустен избавляется от всех людей, кто знает хоть крупицу правды о его последней операции с русскими ПЗРК.
   – О, да, – согласился Фогель. – Я уверен, что у вас блестящие перспективы. Просто блестящие. Что касается Роже Огустена… Я передавал ему по электронной почте закодированные сообщения. Я категорически возражал против его приезда в Россию. В этом нет необходимости. Наконец, это опасно. Но все-таки он здесь.
   – У вас есть канал связи с господином Огустеном? – удивился Клемон.
   – Почему бы и нет, – пожал плечами Фогель.
   – Да, конечно… Господин Огустен не встречается с вами, не проверяет ваш товар. Эти поручения он дал лично мне. Я их выполнил и сообщил боссу, что все в порядке. Что касается риска… Никакого риска нет. Огустен простой турист. Я допускаю, что в России у так называемых компетентных органов на него собрано обширное досье. Но что с того? Ваши чекисты не рискнут задержать моего патрона, потому что это грозит международным скандалом. Который России нужен, как старику подагра.
   – Но зачем привлекать внимание…
   – Понимаю ваши тревоги, – Клемон вытащил из своего кожаного кошелька новую сигару, снял целлофановую упаковку. – Огустен уже не молодой человек. У него в крови временами не хватает адреналина. Чувство опасности, пусть мнимой опасности, это такая вещь… Огустену кажется, что адреналин – это гораздо лучше свеженькой девочки. Хотя я придерживаюсь иного мнения.
   Клемон печально улыбнулся, поднес огонек зажигалки к кончику сигары и вздрогнул, как от удара. Из настенных часов высунулась деревянная птичка и, широко разевая клюв, дурным голосом прокуковала одиннадцать раз. Утро… А впечатление такое, что на дворе ненастный вечер. Фогель, извинившись, поднялся с кресла, бросил бумаги в огонь камина, вышел из комнаты и, миновав узкий темный коридор, заперся в ванной комнате. Он пустил воду, вытащил из шкафчика пистолет, завернутый в целлофановый пакет, передернул затвор. Через минуту, неслышно ступая по ковровой дорожке, вернулся в комнату, встал на пороге. Клемон, повернувшись лицом к окну, смотрел на стекло, по которому ползли дождевые капли.
   Фогель сделал четыре шага вперед, приподнял руку с оружием и выстрелил в затылок Клемону. Француз осел в кресле, голова повисла над грудью. Фогель поднял стреляную гильзу, опустил ее в брючный карман. Снял с нижней губы Клемона горящую сигару, бросил ее в камин. Затем тщательно обыскал труп, сжег документы и две пластиковых карточки. Перетащил тело на диван, прикрыл пледом и зашторил окна.
   Через пять минут он вышел из домика. Закрыв за собой дверь, спустился вниз по ступенькам и бросил ключ в клумбу с фиолетовыми хризантемами.
//-- * * * --//
   Москва, Тушино. 4 сентября.

   Квартира Роберта Ханокяна, бывшего хирурга одной из московских больниц, находилась в двух кварталах от платформы, где останавливались пригородные электрички. Фогель преодолел этот путь пешком. Улицы оказались пустыми, моросил дождик, пахло ранней осенью. До цели путешествия оставалось всего ничего, но Фогель неожиданно свернул в приоткрытую дверь филиала Сберегательного банка. Остановившись перед окошком, вытащил сотню долларов.
   – Ваш паспорт, пожалуйста, – кассирша оторвалась от компьютерного монитора.
   – Чтобы поменять баксы, нужен паспорт? – удивился клиент.
   – Обязательно.
   – В таком случае я зайду позже, – улыбнулся Фогель.
   Он выяснил все, что хотел. Если его старый приятель Ханокян где-то меняет валюту, то происходят это именно здесь, в филиале Сбербанка, в двух шагах от дома. Ханокян слишком ленив, чтобы переться к метро, в другую менялку, где не спрашивают паспорта.
   Оказавшись на улице, Фогель вошел в старый двор, свернул в первый от арки подъезд и, сложив зонт, пешком поднялся на последний шестой этаж, потому что лифта в доме не было. Позвонил в квартиру и долго ждал, пока хозяин, стоявший с другой стороны двери, разглядит его физиономию через мутное стекло врезного глазка.
   Наконец упала цепочка, щелкнул замок, Фогель перешагнул порог, очутившись в просторной прихожей, заваленной какими-то коробками и мебельной рухлядью. С потолка свешивались подслеповатая лампочка, на стене картина в позолоченной раме. Кажется, сельский пейзаж, выполненный маслом. На переднем плане избушка и чахлое деревце. Полотно так засидели мухи, что стало невозможно разглядеть, что еще на нем нарисовано.
   – Добро пожаловать, – хозяин обрадовался искренне, зная по опыту: когда здесь появляется Фогель, появляются деньги. – Твоя больная идет на поправку.
   – Идет на поправку? Это как? В том смысле, что еще не умерла?
   – Я плохо понимаю такой юмор. Что ты морщишься? От меня пахнет клопами? Это всего лишь коньяк.
   Меньше всего Ханокян был похож на врача. Небритый, одетый в полосатые пижамные штаны и несвежее белье, он, как всегда, был навеселе. Ханокян потряс руку гостя, задрал майку и почесал живот, заросший густыми волосами, похожими на собачью шерсть. Пока Фогель снимал плащ, в прихожую вышла старая рыжая кошка и потерлась мордой о его брюки, словно ждала подачки или доброго слова. Фогель погладил кошку за ухом, подумал, что с хозяином Мурке не повезло. Тот сам жрет не каждый день, перебиваясь коньяком, а кошку может не кормить неделю.
   Фогель прошел в так называемую гостиную, поклеенную купеческими обоями с позолотой. Комната выглядела так, будто Ханокян только вчера перебрался сюда и еще не успел распаковать коробки с вещами. На самом деле врач жил здесь около пяти лет, в коробках держал перевязочный материал, лекарства и кое-какой медицинский инструмент, купленный по случаю за гроши. Угол комнаты отгорожен большой матерчатой ширмой, за которой операционный стол, штативы для капельниц и пара пустых ведер для стока крови и воды.
   Фогель устроился на шатком стуле у стены. Ханокян присел на табурет возле окна, потряс в воздухе початой бутылкой с коньячной этикеткой, предложил выпить гостю, когда тот отказался, щедро плеснул в стакан и выкатил его залпом, даже не поморщился. Три года назад Ханокяна, уличенного сотрудниками милиции в краже и сбыте на сторону морфина, поперли с работы. Хорошо хоть не кончилось тюрьмой, дело за взятки кое-как замяли, не довели до суда, но после той истории врач мог устроиться разве что в периферийный морг, санитаром или мойщиком трупов.
   Однако предприимчивый кавказец открыл на дому что-то вроде частной клиники, превратив одну комнату в кладовку и операционную, другую комнату в лазарет, сам с раскладушкой переехал на кухню. Он вынимал пули, штопал раны бандитов, раненых в разборках или по пьяному делу, лечил венерические болезни, случалось, делал аборты проституткам или школьницам. С голоду не умирал, но дела шли так себе. К тому же врач стал слишком часто искать истину на дне бутылки. Когда глухой ночью Фогель привез сюда Веру Пермякову, хирург обрадовался, как ребенок. Денежной работы давно не подваливало.
   – Ну, что скажешь? – спросил Фогель. – Когда она встанет на ноги?
   Ханокян приложил палец к губам. Мол, Пермякова в соседней комнате через стену, а дверь в коридор осталась открытой.
   – Ничего, она в порядке, – прошептал он. – Заражения нет. Задеты только мягкие ткани. Ну, я промыл рану, наложил швы и вколол лошадиную дозу антибиотиков. Но Вера потеряла много крови. Теперь все дело во времени. Ей нужен покой, чтобы восстановить силы.
   – Покой? – переспросил Фогель, понизив голос. – На какое время?
   – Две недели постельного режима. Ее можно перевести домой. Свой адрес Пермякова сказала мне. Буду ее навещать.
   – Две недели? Даже и не думай, – Фогель показал врачу два пальца. – Вот сколько дней у тебя в запасе. Она мне нужна, есть важная работа. И ни к чему ее перевозить домой. Пусть отлеживается здесь.
   – За два дня она не поправится. Пойми: у нее сквозное пулевое ранение. Ты привез сюда эту женщину через два часа после того, как ее зацепило. Удивляюсь, как она не умерла от потери крови. Ей повезло, если бы пуля попала в живот, наверняка начался бы перитонит. А ты говоришь два дня…
   – Перитонита у нее нет. И это не первое пулевое ранение, которое она получает. На этой бабе раны заживают скорее, чем на собаке. Два дня – и весь разговор.
   – Об этот не может быть и речи, – Ханокян упрямо помотал головой. – Можешь не платить мне ни копейки. Намотай себе на ус: денег я не возьму. Я не хочу, чтобы эта женщина умерла у тебя на руках. Или очутилась в городской больнице. Едва она придет в чувство, туда явится дознаватель с кипой протоколов. За ним придет следователь прокуратуры. Они не отвяжутся от твоей Веры, пока не узнают, при каких обстоятельствах она получила огнестрельное ранение. И кто тот хирург, который оказал ей помощь.
   – Ничего такого не будет…
   – Мне вот здесь конфликты с законом, – Ханокян провел ребром ладони по горлу. – Я спать не могу ночами, вздрагиваю от каждого шороха на лестнице. Все кажется, явятся менты. Отвезут в кандей, выкрутят яйца и заставят вспомнить имена всех пациентов. У меня нет денег на взятки следователям. Грошей едва хватает, чтобы клеить на лапу местного участкового. Так, сую ему мелочь. И меня не трогают. Наконец, мне жалко губить эту женщину.
   – Мне она нужна.
   – Черт бы тебя побрал, – Ханокян так резко поднялся на ноги, что упала табуретка. – Я армянин, я все объясняю тебе, блин, по-русски. Даже без акцента. Но почему-то не доходит. Ты самый упертый человек во всем этом поганом городе. У нее разойдутся швы, начнется кровотечение, которое своими силами не остановить. Она умрет у тебя на руках или в больнице. Я так крепко сяду на нары, что меня с зоны трактором не вытащить. И до тебя доберутся.
   Фогель минуту помолчал. Он разглядывал манжету своей светло голубой рубашки, на которую попала капелька крови, когда он выстрелил в затылок тому французскому жлобу, отравлявшему воздух сигарами. Ясно, пятно не отстирать. Жалко рубашку, совсем новая.
   – Ты был и остаешься великим гуманистом нашего времени, – сказал Фогель. – Черт побери, еще полчаса назад я думал, что люди, у которых есть совесть, начисто перевелись. Их просто нет в Москве. Оказывается, живут такие люди. Приятная неожиданность.
   Он тоже поднялся со стула, полез в карман пиджака, вытащил толстую стопку бумажных денег, перетянутую резинкой. Повертев деньги в руках, протянул их врачу. Ханокян нахмурился, покусал нижнюю губу, изображая на своей роже то ли сомнения, то ли душевные муки, которых он никогда в жизни не испытывал. Снял резинку, пересчитал доллары и, облизнувшись, опустил их в глубокий карман пижамных штанов. Конечно, Фогель всегда оставался крутым и щедрым человеком, но на этот раз самого себя переплюнул.
   – Ты наследство получил? Или грохнул кого-то из банкиров?
   – Наследство. Как раз на днях моя богатая бабушка врезала дуба. Отписала мне вышитое крестиком полотенце, свой чепчик и эту мелочь.
   – Я отработаю, – промямлил Ханокян.
   – Носильные вещи Веры в ее рюкзаке. Перед отъездом накачай ее какой-нибудь хренотой. Обезболивающими препаратами… Не знаю чем. Нужно, чтобы какое-то время, хотя бы сутки, она хорошо себя чувствовала.
   – Нет необходимости. Если откроется кровотечение, поможет только хирург. А чувствует она себя сносно.
   – Теперь я должен с ней поговорить.
   Фогель вышел в коридор, открыл дверь соседней комнаты, переступив порог, поморщился от неприятных запахов. Пермякова, одетая в мужскую нательную рубаху с завязками на груди, лежала на койке, отвернувшись к стене.
   – Я слышала ваш разговор, – сказала она, не поворачивая головы. Голос звучал слабо, было видно, как на шее пульсировала синяя жилка. – Но я ничего не буду для тебя делать. Ты обещал, что отстанешь навсегда…
   – У меня нет времени на болтовню, – ответил Фогель. – Вот, посмотри.
   Он присел на стул, ногой отодвинул под кровать судно. Пермякова повернула голову. Выглядела она неважно, лицо желтое, как у старухи, нос заострился, а глаза потухли. Фогель сунул ей в руку фотографию молодого мужчины.
   – Это, кажется, твой жених?
   – Не твое собачье дело, – Пермякова взглянула на карточку, спрятала ее под подушку. – Откуда она у тебя?
   – Побывал у него дома, пока хозяин ходил на блядки. Осмотрелся. Человек два года назад развелся с женой, платит алименты, живет небогато. Если ты захочешь связать с ним жизнь, понадобятся деньги на приданое. Ты выполнишь еще мое поручение и получишь сто тысяч баксов. Подаришь ему на свадьбу какую-нибудь безделушку. Съездишь за границу в профильную клинику, ты наверняка сможешь стать матерью.
   – Это дешевая тема. Не хочу слушать.
   – Но с деньгами легче начинать новую жизнь? А?
   – Я не буду ничего делать ни за какие деньги. Лучше убей меня прямо сейчас.
   – Ты мне нужна.
   Протянув руку, он поднял край рубахи, осмотрел рану на правом боку. Рана ему не понравилась. Держится отек, есть нагноение.
   – Все почти зажило, – улыбнулся Фогель. – Зеленку жалко тратить на эту жалкую царапину. Если будешь упрямиться, я принесу сюда не фотографию этого хрена. В хозяйственной сумке принесу его голову. Ты не веришь мне?
   – Верю. Чертов шантажист. Что на этот раз?
   – Объясню. Ты запоминай.
   Фогель поднялся и проверил, плотно ли закрыта дверь.

Глава 26

   Астраханская область, хутор Воловика
   4 сентября
   Вертолет дал три круга по периметру хутора, пошел на четвертый заход, включив прожектор. Видимо, командир корабля не решался дать команду на посадку, пока своими глазами во всех деталях не рассмотрит место, где предстоит приземлиться машине, не оценит ситуацию. Световой круг прожектора шарил по земле, вырывал из темноты полуразрушенный дом с обвалившейся крышей, обгоревшие остовы автомобилей, руины какого-то сарая, посередине двора зияла воронка. Глубокое отверстие в земле неправильной формы, все, что осталось от колодца. Недавно тут догорел большой пожар, огня уже не было, но над руинами еще плавал прозрачный дым, кое-где светились оранжевые угольки.
   Два мужика сидели у едва тлеющего костра, неподалеку от них на сером матрасе лежал раненый или убитый человек, закрытый бардовой тряпкой. Когда вертолет заходил на пятый круг, человек на матрасе вдруг приподнялся и стал оживленно жестикулировать. Майор ФСБ Иван Ильич Федосеев, тот самый, что полутора суток назад возле заброшенного элеватора передал машину, оружие и документы землемеров Колчину и Решкину, не отрывался от иллюминатора. В бинокль он разглядывал разрушения, царящие внизу, силился представить картину того, что происходило здесь несколько часов назад, но не смог, подвело воображение. Федосееву казалось, что на хутор, сбившись с курса, залетел штурмовик, выполнявший учебные стрельбы и бомбометание. Отстрелявшись и отбомбившись, боевая машина ушла на аэродром. Федосеев поднялся со скамьи, прошел в кабину пилотов и махнул рукой командиру экипажа, мол, приземляйся, хватит круги нарезать.
   Колчин и бывший заложник Мамаев сидели у костра и, задрав головы кверху, следили за сигнальными огнями вертолета, слушая шум винтов. Решкин, лежал на матрасе, который удалось выудить из-под развалин дома. Ни одеяла, ни простыни откопать не смогли, зато нашлась плюшевая с кистями скатерть, в недавнем прошлом покрывающая праздничный стол хозяина. Бордовая, продырявленная пулями, прожженная в двух местах, она напоминала знамя полка, разгромленного в тяжелых боях. Решкин, подогнул ноги к животу, завернувшись в скатерть, как гусеница в кокон, спал до тех пор, пока шум вертолета не сделался невыносимым. Но и тогда проснулся не сразу. Отогнав сон, сел на матрас, натянув скатерть на голову, уставился в небо, усыпанное крупными звездами, стал наблюдать за вертушкой.
   После событий прошедшего дня он, отделавшись несколькими царапинами и синяками, все еще пребывал в состоянии прострации и болезненной заторможенности. Под вечер повысилась температура, затем разыгрался приступ неуемного звериного аппетита, и Решкин смолотил две банки мясных консервов, которые удалось откопать в развалинах дома. Через минуту его вывернуло наизнанку, лицо сделалось бледно зеленым, температура неожиданно спала, вместо лихорадочного возбуждения им овладела сонливость и апатия. Завернувшись в скатерть, он упал на матрас, расстеленный на земле, и сказал: «А мне тут нравится, гребаный сарай. Воздух и все такое… Только падали много вокруг. Она смердит». И мгновенно уснул.
   Сейчас лицо Решкина налилось красками жизни, а глаза приобрели осмысленное выражение.
   – Кто это в вертолете? – спросил он слабым голосом.
   – Не беспокойся, это друзья, – Колчин ткнул палкой в костер, к темному небу взлетел сноп искр. – Ты можешь еще поспать, время до рассвета еще есть.
   – Значит, опять ваши бандиты прилетели, – сделал вывод Решкин. Волосы, еще днем встали дыбом, и теперь не хотели ложиться. – Нигде вас не оставляют ваши дружки. Даже вертолет присылают. Наверное, после того, как я себя показал в этой стычке, показал настоящим героем, вы пригласите меня в свою банду? На мокрую работу?
   – Будешь очень проситься, приглашу.
   Поверх разодранной залитой кровью майки Колчин натянул рубашку с коротким рукавом, найденную в развалинах. Рубашка оказалась тесной в плечах, с легкомысленным рисунком: море, пальмы и узкая полоска пляжа, на которой нежится полуголая девица.
   – А сколько платят наемным киллерам? – Решкин перестал понимать юмор. – У них как, оплата сдельно или аккордно? Или сидят на голой зарплате?
   – Все зависит от квалификации.
   – Моя-то квалификация дай Бог. Сами видели, сколько я народу намолотил. Со страху. Если бы я не испугался до поноса, то подохли бы не они. Я подох первым.
   – Это верно, – без спора согласился Колчин. – Ты мне, можно сказать, жизнь спас. Но потом чуть не отобрал ее назад. Если бы ты еще раз пальнул из гранатомета, то заживо похоронил нас в том подвале.
   – Я же не пальнул. Потому что заряды кончились.
   Решкин быстро потерял интерес к разговору и вертолету, заходившему на посадку. Он сделал из фляжки несколько глотков солоновато-горькой воды, набранной из колодца и прокипяченной в тазике. В воде плавали какие-то мягкие безвкусные комочки и ворсинки собачьей шерсти. Зевнув, Решкин обвязал голову штанами и, повалившись на матрас, укрылся дырявой скатертью.
//-- * * * --//
   Когда вертолет сел, на землю спустились девять оперативников ФСБ в полной боевой экипировке с автоматами наперевес, с ними подполковник Федосеев в гражданской одежде и бронежилете поверх рубашки. Приказав оперативникам размять ноги и перекурить, Федосеев тряхнул руку Колчина.
   – Да, похоже, работы моим парням вы не оставили.
   – За такой работой люди не бегают, – махнул рукой Колчин.
   Взяв подполковника под локоть, он отвел его в дальний конец двора, за разрушенный дом, коротко пересказал события вчерашнего дня, вложил в руку контрразведчика мятый листок бумаги, исписанный огрызком карандаша. Цифры, цифры…
   – Эту шифровку нужно передать в Москву, в ФСБ, там знают, что делать с моим сообщением, – сказал Колчин. – Чем скорее, тем лучше.
   – Не проблема. Вам удалось спасти одного заложника. Он важный свидетель. Этот Мамаев нам нужен.
   – А мне нужен больше вашего, – ответил Колчин. – Мамаев останется со мной. И не пытайтесь протестовать. Приказы здесь отдаю я. Когда Мамаев попросит вас забрать его с собой в Астрахань, твердо откажитесь. Я, Решкин и Мамаев останемся здесь. В гараже Воловика чудом уцелел старый «жигуленок». И пара бочек бензина, закопанных в землю. С рассветом мы уедем.
   – Вам виднее, – Федосеев лишь пожал плечами. – Я оставлю здесь пару наших оперов охранять место происшествие до приезда криминалистов. Что еще от меня требуется? Оружие, люди?
   – Карабин, пистолет и рация не помешают, – кивнул Колчин. – Плюс патроны.
   – Рации нет. Пистолет у вас свой остался. Карабин и патроны дам.
   – Сейчас мы пойдем к костру. Вы послушаете Мамаева. Мне он уже все рассказал, теперь ваша очередь послушать. Постараетесь запомнить все, что он скажет. Как только прилетите обратно в Астрахань, следом за моей шифровкой, отправьте в Москву свой отчет. Опишите все, что увидели своими глазами и услышали от бывшего заложника.
//-- * * * --//
   История Николая Мамаева, единственного оставшегося в живых свидетеля, оказалась простой и грустной.
   Отслужив армейскую службу, и окончив железнодорожный техникум, он пять лет работал помощником машиниста локомотива, гонял товарные составы по всей стране, пока случайно на танцах в родном городе не встретил свою будущую жену Тоню. Сыграв свадьбу, они начали строить семейную жизнь в комнате общежития на окраине Ярославля. Когда родился ребенок, Мамаев ушел с железной дороги, чтобы оставаться ближе к молодой жене. Армейские друзья помогли устроиться в автосервис. Работа не то чтобы денежная, но без куска хлеба с маслом не останешься. Так прошло еще пять лет. Работа, дом, ребенок… И все бы ничего, но Мамаева как магнитом тянули дороги и дальние странствия, да еще праздников в жизни почему-то стало так много, что Коля потерял им счет. Новый хозяин автосервиса поставил вопрос ребром: или Мамаев завязывает с пьянством или получает на руки трудовик и катится на все четыре. Праздничную жизнь заканчивать не хотелось, пришлось забирать трудовую книжку.
   Приличной работы долго не находилось, деньги, отложенные еще в лучшие времена, кончились быстро. Мамаев какое-то время перебивался случайными заработками, разгружал вагоны на товарной станции, и спускал деньги там же, в стоячей привокзальной пивной. Из «стекляшки» ноги не несли домой, в это убогое деревянное общежитие, где мебель ходит ходуном, когда под окнами грохочет товарняк, а очередь в сортир чуть ли не по записи, как к хорошему дантисту. Из этой беспросветной копеечной жизни не виделось выхода. Ребенок вечно болел, а жена, красота которой слетела, как пыльца с бабочки, вызывала лишь раздражение, а чаще жалость.
   Однажды Мамаев, проснувшись утром дома, нашел под продавленным диваном чужую женскую сумочку. Ключи, несколько мятых купюр, дешевая косметика. Он с трудом вспомнил, что накануне на задах вокзала ударил по лицу какую-то бабу, когда она упала, приложившись головой о бордюрный камень, сунул под куртку эту клятую сумочку. В дневной сводке происшествий по телеку передали, что некая гражданка была жестоко избита и ограблена неподалеку от здания вокзала. Сейчас врачи борются за жизнь пострадавшей, приметы преступника известны и вопрос его задержания – это вопрос времени. Мамаев, всегда не сдержанный на руку, словно предчувствовал, что судьба рано или поздно загонит его на тюремную шконку. Он незаметно выбрался из общаги, утопил сумочку под решеткой ливневой канализации, вернувшись, раздавил в одиночестве чекушку и побросал в рюкзак шмотье.
   На столе оставил записку, мол, подвернулась срочная денежная работа. В бригаде шабашников, которые не первый год строят в Подмосковье дачи и всегда при хороших заказах, не хватает каменщика. Его берут на работу с испытательным сроком. Билет на поезд уже в кармане. За сезон, до середины осени, он сможет намолотить приличные деньги. Ясно, не было ни бригады шабашников, ни заказов… Но пролеживать бока на диване, дожидаясь ментов, слушать ворчание жены, видеть болезненное лицо сына, не осталось сил. Может, оно и к лучшему, что он той бабе по репе въехал.
   На попутках Мамаев добрался до Коломны, оттуда электричкой до Москвы. Вот уже четыре с лишним года прошло, а за все это время он лишь однажды побывал дома, но там не зажился. Показалось, что жена не сильно-то ждала. Навестил мать, отвел сына на представление в заезжий цирк и купил обратный билет.
   Он мотался по стране, не отказываясь ни от какой работы. Когда бывал при деньгах, еще не успев дойти до ближайшей пивной, заворачивал на почту и отбивал переводы Тоне и матери. Года полтора назад Мамаева занесло в Астрахань. Что он забыл в этих краях, теперь уже запамятовал. Хорошо помнит, что стоял апрель, вечер ясный, как день. Было так тепло, что в зимних сапогах на рыбьем меху гудели ноги, а пиво в вокзальном буфете отдавало несвежей рыбой. Там к нему и подвалил Воловик с каким-то придурком. Спросили, что он тут делает, какой работой интересуется. Мамаев, любивший прихвастнуть, ответил, что он швец и жнец… И даже строитель. Но большей частью по автомобильному делу. С завязанными глазами переберет движок любой таратайки с космическим пробегом, и машина еще столько же набегает. Воловик с дружком переглянулись и заказали водки. Судьба Мамаева была решена. Он смутно помнит долгую поездку по степи. Темная ночь, ветер, вокруг ни огонька.
   Так началась новая жизнь на хуторе. Время от времени сюда приезжали машины, грузовики или легковушки, все как на подбор, старые. Мамаев копался в моторах, иногда перекрашивал кузова, выполнял жестяные работы. Еще он доил корову, кормил свиней и овец, получая вместо денег лишь зуботычины. Он жил в том подвале, где его спас от смерти Колчин. Спал на тюфяке, питался всякими отбросами с хозяйского стола. Но забыл вкус водки, теперь на выпивку даже не тянет. Время от времени в подвале появлялись горемыки вроде Мамаева. Бывали мужики, но в основном женщины. Дружки Воловика находили баб на том же вокзале или ночами, во время вылазок в Астрахань, хватали на улице, запихивали в машину и увозили.
   Мужиков всегда тянуло в бега. Они только об этом и говорили, словно бредили. А женщины, хоть они и покрепче мужиков, тоже долго не выдерживали. То плакали, то смеялись… В один прекрасный день пленникам приказывали подняться наверх. Назад люди не возвращались. Надо так полагать, хоронили их за забором, в степи.
   Мамаев только потому остался жив, что умел ковыряться в железяках, ни с кем не спорил, ни на что не жаловался и не забивал голову мыслями о свободе. Бежать отсюда все равно некуда. Зимой морозы страшные, а летом еще хуже. Далеко не уйдешь. Бывало, его сутками не выпускали из подвала, забывали кормить, он терял счет времени, даже не знал, какой месяц на дворе. Временами, особенно в холода, когда открывался кашель, шла мокрота с прожилками крови, хотелось удавиться. Однажды Мамаев спрятал в рукаве ватника и принес в подвал супинатор для обуви, наточил его о камень. Пробовал резать вены, но кровь не шла, быстро свертывалась. А полоснуть этой железной ложкой по горлу не хватило духу. И мысль о самоубийстве он оставил, решив, и так скоро приберется, или Воловик, увидев, что от работника мало проку, пристрелит его. Наверно, матери Мамаева уже нет на этом свете, жена и ребенок забыли о непутевом папаше, решив, что он уже никогда не вернется. На этой мысли он успокоился.
   После года, проведенного в плену, условия жизни стали меняться к лучшему. За Мамаевым особо не следили, когда выпускали наверх. Он мог свободно гулять по двору, сидеть на солнце, даже разговаривать с людьми Воловика. Правда, на ночь его по-прежнему сажали на цепь.
//-- * * * --//
   Во время своих прогулок по двору и дому, удалось кое-что узнать. В доме Воловика было два подвала. В том, что поменьше, сыром и затхлом, держали Мамаева и других работяг или женщин, жизнь которых ничего не стоила. Второй подвал, с сухими стенами, выложенными кирпичом, с системой принудительной вентиляции, находился в другой стороне дома, ближе к выходу. Туда Мамаев заглядывал лишь однажды, недели две-три назад по команде сожительницы Воловика Елены Павловны спускал вниз ведра с водой и жестяное корыто, пленникам разрешили помыться. В подвале сидели мужчина и женщина. Лампочка тусклая, оба арестанта в лохмотьях, мужчина зарос щетиной. Да и баба выглядела не лучше. Так что, сходу определить возраст пленников Мамаев не смог.
   Единственное, что он запомнил: женщина называла мужчину по имени Максимом. А он ее величал Татьяной. Мамаев решил, что перед ним коммерческие заложники, за свободу которых Воловик рассчитывает получить приличные бабки. Иначе с чего бы такие нежности: теплая вода в ведрах, корыто и даже брусок яичного мыла. Женщина, приглядывалась к Мамаеву, пока он сновал с ведрами взад назад. «Послушайте, – сказала она наконец, – вы ведь тоже тут не по доброй воле? Тогда скажите, где мы находимся? Хотя бы приблизительно. Область, район». Мамаев поднял голову, выразительно посмотрел на раскрытый люк подвала. Снизу были видны ноги человека, который топтался перед самой лестницей. «За разговоры с вами мне выбьют последние зубы, – шепотом ответил он. – А их у меня и так немного осталось». Женщина схватила его за локоть, с силой сжала пальцы: «Нет ли возможности передать на волю записку? Всего несколько слов. За любые деньги. Я умоляю».
   Он вырвал руку и выругался, поднялся наверх по лестнице, удивляясь про себя на этих людей. Какая разница этой бабе, как называется область или район, где их держат. Если родственники заплатят выкуп, есть шанс выжить. А других вариантов не светит.
   Неделю назад Мамаев развешивал на просушку шкуры забитых овец, дело было к вечеру. Тех женщину с мужчиной вывели на двор. Руки за спинами скованы наручниками, глаза завязаны. Пленников посадили в фургон без номера и увезли неизвестно куда. Закрыли ворота. Воловик немного подвыпил, к тому же он ободрал в карты кого-то из своих помощников, поэтому пребывал в добром настроении. Хлопнул ладонью по плечу зазевавшегося Мамаева и улыбнулся. «Наверное, завидуешь им? – спросил Воловик. – Напрасно. Кому бы я не стал завидовать, так этим ублюдкам». И ушел в дом. А на следующий день Мамаева разбудили чуть свет, едва он успел сполоснуть морду и выпить кружку воды, появился сам Воловик и объяснил задание. В гараже на небольшой глубине закопаны пятьдесят с лишним ящиков. Задача рабочего: выкопать эти ящики из земли, перетащить в сенной сарай и сложить штабелем в углу, если понадобится помощь, пусть свиснет.
   Воловик прислал трех мужиков. Вчетвером они работали, как проклятые. Действительно, на глубине метра оказались зарытыми деревянные ящики с откидными крышками. Все защитного цвета с металлическими ручками и карабинчиками вместо замков, весом килограммов по двадцать. В таких ящиках хранят крупнокалиберные снаряды или другие армейские боеприпасы. Впрочем, насчет боеприпасов – это лишь догадка. В ящики он носа сунуть не посмел, а маркировка, нанесенная на доски, оказалась густо замазанной суриком. В тот день работягу покормили до отвала вяленой бараниной, даже поставили на стол графин с грушевым компотом. А еще через день на хуторе появился настоящий иностранец. Франтоватый такой мужик среднего роста и средних лет, подтянутый, нет намека на живот или лишний вес. Очень молодится, лет под пятьдесят, но возраст выдает только небольшая плешь и морщины на шее. Носит штаны шикарного кроя и спортивные клетчатые рубашки. Мамаев на своем веку видел не так уж много иностранцев. Но это точно залетный гусь, оттуда.
   Иностранец проторчал в сенном сарае, где были сложены ящики, целый день. Воловик называл его Артуром и приказал свой сожительнице приготовить плов. Но Артур от плова отказался. Он попросил сварить ему фасоль и заправить ее какой-то травой и майонезом. Иностранец пробыл на хуторе около двух суток, а потом исчез, будто его и не было. А следом появился подержанный «КАМАЗ», серая кабина, темный синий прорезиненный тент на кузове. Воловик приказал внимательно осмотреть машину, в порядке ли она. Мамаев управился к обеду, вылизав каждый винтик, убедился, что тачка прочнее танка. «Как думаешь, до Москвы эта ласточка долетит? – спросил Воловик вечером. – Учти, ты за свои слова отвечаешь… Жизнью». «Она до Владивостока долетит, – кивнул Мамаев, расставаться с жизнью в этот ясный день да еще на сытый желудок совсем не хотелось. – С присвистом, без единой поломки».
   Вторую половину дня загружали ящиками кузов грузовика. Водила попался не здешний, какой-то смурной. В работах участия не принимал, сидел в тенечке, смолил сигареты и жевал мелкие яблоки. Грузовик ушел, как только в кузове оказались все пятьдесят два ящика, груз сопровождали люди Воловика на «жигуленке». Вот и вся история. Буквально на следующий день у ворот хутора просигналила «Нива» светло серого цвета с мелкими пятнами ржавчины и надписью «Землеустройство» вдоль кузова. Сожительница хозяина Елена Павловна открыла ворота и, спросив разрешения, пустила гостей на ночлег.
   И что теперь? Ни Воловика, ни его любовницы, ни его подручных… Даже живых псов не осталось. Да и самого хутора, считай, больше нет. А Мамаев, уже поставивший жирный крест на своей жизни, обрел свободу. Правда, что делать с той свободой, он еще не знает. Не было времени подумать.
//-- * * * --//
   Закончив рассказ, Мамаев задрал штанину и стал расчесывать больную щиколотку, натертую цепью. Он ждал вопросов, но залетный начальник в бронежилете поверх рубашки и Колчин долго не произносили ни слова. Только Решкин заворочался на своем матрасе и попросил воды. Сделав пару глотков из фляжки, снова с головой накрылся плюшевой скатертью.
   – Невеселые у тебя приключения получились, – покачал головой Федосеев. – Ну, скажи спасибо, живой остался. С чем тебя и поздравляю.
   – Вы обратно полетите или как? – отважился на вопрос Мамаев.
   – Скоро уж полетим. Дело к рассвету.
   – В Астрахань? – Мамаев все чесал зудевшую щиколотку и смотрел на Федосеева, как на Бога, сошедшего с небес на землю. – Вы бы и меня прихватили. Мне бы хоть какому врачу показаться. И надоело мне тут в этой проклятой степи. Так надоело, что сил нет оставаться. Возьмите меня с собой. Если надо, я все письменно изложу. Кого тут видел, кого из убитых по имени помню…
   – Не имею права. Спецрейс. Начальство строго запретило брать на борт посторонних.
   – Я же не посторонний, – Мамаев, всхлипнув, прижал руки к груди. – Господи, сделайте одолжение. Поймите…
   – Сказано: начальство запретило. И не проси. Приказ есть приказ. В полдень приедут работники прокуратуры. Им все подробно изложишь. Ответишь на вопросы для протокола и все такое. Они осмотрят место происшествия и заберут тебя с собой. Если ты им очень понравишься.
   – Я не баба, чтобы нравиться, – Мамаев готов был разрыдаться. – Но как же так? Я столько времени просидел на цепи… У меня на теле живого места не осталось…
   – Это ты потом докторам расскажешь.
   Федосеев поднялся на ноги, сделав вид, что раздражен тупым упрямством и настойчивостью бывшего заложника, зашагал к вертолету, на ходу махнув рукой летчикам, мол, заводи шарманку. Колчин тоже поднялся, пошел следом. Он получил из рук Федосеева карабин и подсумок с патронами и сказал:
   – Слушайте, а немного денег у вас не найдется? Мои все сгорели.
   Федосеев достал потрепанный кошелек, выгреб из него все бумажные купюры, ссыпал в горсть мелочь. Сунул деньги в руку Колчина, пообещавшего вернуть долг с первой же получки.
   – Я плохо понимаю цель вашей операции, – сказал Федосеев. – Не сую нос в то, что мне не положено знать. Но неужели рассказ этого Мамаева что-то значит? Он ведь обычный бомж.
   – Все, что он рассказал, важно, – ответил Колчин. – Пожалуйста, ничего не упустите.
   – Слушайте. Может, плюнете на все, полетите вместе с нами? Вы основательно выдохлись. Десять часов здорового сна – и вы снова станете человеком. Да и какой смысл тут торчать?
   – Ничего не имею против здорового сна. Но я должен проверить рассказ Мамаева. У меня остались вопросы. Сделать это я смогу только тут, на месте.

Глава 27

   Москва, Тушино
   5 сентября
   Врач Роберт Ханокян из-за денежных затруднений редко появлялся в светских местах, но сегодня нарушил традицию, навел стрелки на брюках, завязал узел бордового галстука, натянул пропахший нафталином пиджак, маскировавший высокий живот. Насвистывая под нос фокстрот, отправился в ресторан «Комета», до кабака от дома полтора квартала, поэтому тратиться на такси не пришлось. Впрочем, сегодня врач мог себе позволить многие излишества. Накануне он получил от Фогеля приличные деньги и теперь раздумывал, как их потратить, чтобы с пользой и в свое удовольствие. Для начала ресторан, хорошая мясная закуска, плюс жульен, на горячее – фирменное жаркое. Полкило коньяка для затравки, а десерт – девочку помоложе и помягче. Знакомый метрдотель подберет свеженькую.
   Ресторан «Комета» напоминал зал ожиданий провинциального вокзала. По стенам развешены копии картин старых маринистов в золоченых рамах, по углам поставили кадки с фикусами. Здесь не было ни капли уюта, ни частицы человеческого вкуса, зато посетителей немного и кухня отменная. Ханокян выбрал столик рядом с круглой эстрадой, дожидаясь горячей закуски, прослушал выступление молодящейся певички и соло на скрипке местного еврея, косящего под цыганского барона. По залу плавали облака табачного дыма, запахи подгоревшего мяса и кислой капусты. Ханокян, быстро нагрузившись коньяком, не обращал внимания на пустяки. Дышалось легко, словно майским утром в лесу, на душе пели колокола. Ханокян решил завтрашний день посвятить покупкам. Он пройдется по Новому Арбату, выберет костюм, плащ и дорогие туфли, которые стоят целое состояние. На Арбате же возьмет билет на самолет и, закруглив все московские дела, полетит к родственникам в Ереван.
   Пусть злопыхатели, распускавшие по городу гнусные слухи, дескать, Роберта выгнали из докторов, увидят его во всем великолепии. Чисто выбритого, в синей тройке и шикарных туфлях. Пусть недруги выпьют и пожрут на его деньги. Если не подавятся. Гульнув в Ереване, он вернется в Москву и отправится к знакомому стоматологу, своему земляку. Пока есть деньги, надо поставить коронки. К врачу с гнилыми зубами пациенты относятся недоверчиво. Еще он зайдет в Москве к одной знакомой парикмахерше, женщине падкой на кавказцев, поживет у нее неделю, а там видно будет. Если что-то еще останется на кармане, он продолжит веселье. Если деньги кончатся, возьмется за работу. Так или иначе, впереди целый месяц сытой и пьяной жизни.
   Ханокян пальцем поманил официанта, заказал еще коньяка и сказал:
   – Ты вот что, дружок… Позови этот пархатого со скрипочкой. Пусть он еще постарается.
   Ханокян, наполнив рюмку, стал думать о приятном. Сегодня днем пациентка Вера Пермякова вдруг открыла свой запыленный рюкзак, вытащила сверток с чистыми тряпками и заявила, что сейчас же уезжает домой, там и стены лечат. Ханокян вышел в соседнюю комнату, набрал номер мобильного телефона Фогеля и сообщил ему новость. «Не мешай, путь едет, – ответил Фогель. – Ей не вредно побыть дома. Возможно, это последний случай, другого не будет». Ханокян лишь пожал плечами, спросил и записал на бумажке адрес пациентки. В эту минуту он почувствовал, что гора сваливается с плеч. С Пермяковой могли возникнуть большие проблемы, но худшее позади, теперь пусть Фогель сам разбираются с этой бабой.
   Врач, провожая пациентку до дверей, предупредил, что рана не зажила, кровотечение может открыться из-за любого пустяка. «Не наклоняйтесь, не поднимайте ничего тяжелее карандаша, не принимайте ванну, – напутствовал он Веру, копаясь с дверным замком. – Сегодня вечером я заеду хотя бы на пять минут». «Я не открою дверь, – ответила Пермякова. – Хочу побыть одна». «Как знаете, – улыбнулся Ханокян. – Желаю доброго здоровья». «Тебе того же», – ответила Пермякова и начала медленно спускаться вниз по ступенькам.
//-- * * * --//
   На сцену снова вышел скрипач, помахал Ханокяну рукой, как старому знакомому. Врач хотел сделать ответный жест, но перевел взгляд на дверь. Двое мужчин в серых костюмах вошли в зал, один из них, тот, что старше, что-то шепнул на ухо метрдотеля. Тот через плечо обернулся на Ханокяна и беспомощно развел руками. Мужчины через зал по проходу между столиками неторопливо двинулись в сторону эстрады. Врач подумал, что идут именно к нему. Но кто эти люди? Лица серьезные и решительные.
   Ханокян вспомнил, что пару месяцев назад делал аборт одной молоденькой потаскушке, которая залетела от своего дальнего родственника, несовершеннолетнего недотепы. Как же звали эту сучку? Кажется, Настя. После аборта у девки возникли осложнения, она была вынуждена лечь в больницу, тайна ее нежелательной беременности раскрылась, произошел большой семейный скандал. А Настя, позвонив Ханокяну, имела наглость заявить, что два ее великовозрастных друга, между прочим, очень серьезные мужчины, переломают хирургу ноги и, главное, руки. Да еще пройдутся молотком по его пальцам и локтевым суставам. Чтобы впредь не смог даже прикоснуться к женщине, не то что занести инфекцию в ее влагалище. Тогда врач не придал значения этим угрозам. Если бы Ханокян записывал все случаи, когда рассерженные пациенты грозились переломать ему грабли, свинтить башку и даже кастрировать, пришлось заводить блокнот толщиной в три пальца.
   Эти воспоминания пронеслись за короткую секунду, как ураган, оставивший в голове полный хаос и разорение. Мужчины отодвинули в сторону парочку, поднявшуюся потанцевать. Теперь сомнений не было: идут за ним. Нет, та потаскушка тут не при чем. Дело куда серьезнее. Повинуясь необъяснимому инстинкту, Ханокян опустил руку в брючный карман, смял в клочок бумаги с записанным на нем адресом Пермяковой, сунул бумажку в рот и, проглотив ее, вылил в пасть фужер «нарзана». Мужчины остановились перед столиком врача, старший раскрыл красную книжечку, другой оперативник показал казенную бумажку. Похоже на квитанцию из химчистки. Что-то накалякано размашистым подчерком, врач от волнения не смог прочитать ни слова, буквы плясали перед глазами. Внизу смазанная печать, даже не печать, а какая-то грязь, будто бумагу испачкали дегтем. Кто-то из оперов позвал официанта.
   – Рассчитайтесь за ужин и пройдемте с ними.
   – Это мне… Это как прикажите…
   Ханокян дрожащими руками вытащил бумажник, бросил на тарелку с хлебом пару мятых купюр. Через минуту он, получив в гардеробе свой плащ, сидел на заднем сидении казенной машины с затемненными стеклами. С двух сторон его сдавливали оперативники, приказавшие врачу согнуться и положить голову на колени. Спасибо наручники не надели.
//-- * * * --//
   Через час машина остановилась. Ханокян, не имевший представления, куда его привезли, слышал, как лязгнули ворота, а где-то рядом залаяла собака. Ему приказали опустить голову, вытолкали из машины. Набросив на голову плащ, повели куда-то. Один из оперов держал врача за шиворот пиджака, другой шагал впереди, выдавая короткие реплики: «вперед», «стоять», «налево»… Ступеньки поднимались вверх, дальше что-то вроде коридора, поворот и новый коридор.
   Ханокян, не первый раз вступавший в конфликты с законом, на своей шкуре испытавший прелести СИЗО, немного успокоился и гадал про себя, куда же они приехали. На Бутырку, где он проторчал почти полгода, не похоже. Ясно, это не тюрьма. Значит, изолятор временного содержания. Тоже не похоже. Жаль, что он с испугу не рассмотрел ту бумажку, что сунули под нос в кабаке. Плащ сняли с головы Ханокяна, усадив его на стул. Оперативники вышли в коридор, закрыв за собой обитую железом дверь, и врач удивленно осмотрелся по сторонам.
   Казенная комната с крашеными стенами, конторский стол, правый угол которого обгрызли мыши. На столе лампа в пластиковом колпаке, графин с желтоватой застоявшейся водой, телефонный аппарат и чернильный прибор. Единственное окно, забранное решеткой, выходит не на внутренний двор. Ханокян кашлянул от удивления. Из окна видны молодые яблони, глухой забор, возле которого лежит свернутый шланг для поливки огорода, стоит заступ и штыковая лопата. Солнце уже село, но света еще много. За забором ясно просматриваются верхушки сосен и берез. Это же лес, значит, его привезли…
   – Где я? – Ханокян адресовал вопрос мужчине лет тридцати, сидевшему с другой стороны стола. – Я хочу знать, куда меня привезли?
   – В то место, где нам удобно поговорить, – из темного угла выступил вперед подполковник Беляев, одетый в щеголеватый костюм и яркий галстук. – Это мой коллега, следователь городской прокуратуры Андрей Матвеевич Шолохов.
   Беляев показал рукой на молодого человека, сидевшего за столом, но сам почему-то не представился и должности своей не назвал.
   – Случайно не родственник того великого писателя? – вежливо поинтересовался протрезвевший дорогой Ханокян. – Ну, который, «Поднятую целину» сбацал?
   – Родственник, – сурово кивнул Шолохов. – По прямой.
   – Я и смотрю что-то есть… Общее.
   – Ханокян, у нас нет времени на художественный треп, – Беляев говорил, расхаживая по кабинету. – Дело важное. Я задам несколько вопросов, без протокола. И надеюсь получить правдивые ответы. Мы заинтересованы в правде, а у вас есть шанс оказаться на свободе. Живым и здоровым. Если вы ничего не скроете.
   – Само собой, – кивнул Ханокян. – Какие секреты от прокуроров.
   – Вчера под вечер вы зашли в отделение Сберегательного банка, что рядом с вашим домом, и обменяли на рубли две тысячи долларов. Я хочу знать, от кого вы получили эти деньги?
   – Я их скопил. Давно копил. А тут думаю, чего им лежать? Жизнь дается человеку только один раз, поэтому…
   – Напоминаю, что времени у нас нет. Вопрос: от кого вы получили доллары, обмененные в банке? Назовите имя.
   – Говорю же, деньги я скопил. Доллар к доллару откладывал. А тут собрался на родину махнуть.
   – Эти деньги несколько дней назад вместе с чемоданом украли у одного достойного человека. Священника. Пострадавшего жестоко избили в вокзальном туалете, забрали ключи от квартиры и оттуда увели чемодан с деньгами. Преступник не предполагал, что номера всех купюр переписаны сотрудниками компетентных органов. Да, он этого не знал… И расплатился с вами теми самыми долларами. Итак, имя и фамилия.
   – Да, теперь припоминаю, – всплеснул руками Ханокян.
   Он подумал, что напрасно пожалел лишнюю минуту и поменял деньги в банке, где нужно предъявлять паспорт. Следовало отправиться в обменный пункт неподалеку от метро, там документов не спрашивают.
   – Действительно два дня назад ко мне обратился один знакомый. Он просил осмотреть его супругу. У нее недомогание по женской линии. Ну, я опытный хирург. Хоть меня и лишили практики, в душе я остаюсь врачом. Мой знакомый приехал вместе с женой, я осмотрел ее. Действительно, у его супруги есть небольшие отклонения… Впрочем, это врачебная тайна. Короче говоря, он расплатился со мной, и они ушли. Имя этого человека Павел Семенович… Кажется, Кузнецов. Точно не скажу. Связь у нас односторонняя, его телефона я не знаю. Познакомились в прошлом году в поезде, я возвращался с юга. Оставил ему свой номер…
   – В вашем доме не бывает случайных знакомых, – сказал Беляев. – И с чего бы такие высокие гонорары?
   – Ну, этот Кузнецов очень обеспеченный человек, – заерзал на стуле Ханокян. – Две тысячи для него не велики деньги. Человек очень приличный. На вид. Никогда не скажешь, что он способен жестоко избить и ограбить священника. Но кто знает… Чужая душа потемки. Из-за такого пустяка, вы могли бы не тащить меня за тридевять земель. Поговорили бы в ресторане…
   – Будем считать, что вы соврали последний раз, – повысил голос Беляев. – Если вы соврете еще раз, то прошлые неприятности покажутся насморком, в сравнении с тем, что вас ждет.
   – Господи, почему всегда так? – Ханокян постучал себя кулаком по груди. Кажется, постучали по пустой винной бочке. – Если человек говорит правду, ему не верят.
   – Предупреждаю, – голос Беляева сделался глухим, зловещим, – не заставляйте нас применять крайние меры.
   Наступила тишина. В голых стенах гулко звучали шаги Беляева. Ханокян думал о том, что у этих горе сыщиков ничего нет. Следователь Шолохов просто молокосос. Ему нечего предъявить задержанному кроме собственных соплей. И тех меченных ментами денег. Тот следак, что постарше, сразу видно, – лох. Потерял голову от собственного бессилия. Мечется по кабинету, как замужняя баба, нажившая ребенка от негритоса.
   И доказать ничего нельзя. Да, он консультировал одну женщину, муж которой оказался слишком щедрым человеком… За такие дела реального срока не припаяют. Хотите лишить его диплома врача? Уже лишили, до вас. Но остается одно затруднение: опера могут провести обыск на квартире. Окровавленные бинты, использованные шприцы и пустые ампулы он успел выбросить. Но в тайнике за кроватью остались неразменные десять тысяч баксов. Если их найдут, Ханокяну придется врать с удвоенной энергией. Скажет, что мужик, приводивший на консультацию жену, выронил те деньги в прихожей, а он поднял и спрятал, дожидался, когда человек вернется за своими бабками, тот не пришел… И так далее. Хотите верьте, хотите нет.
   Но Фогель хорош. Всучил ему эти ворованные доллары, не подумав, что вольно или невольно подставляет врача. Сука… Из вредности, в отметку надо бы его заложить. Но расколоться сейчас, назвать имя Фогеля, рассказать о той подстреленной бабе, что ушла домой сегодня утром… Нет, это равносильно смерти. Сболтни Ханокян хоть самую малость, Фогель или его дружки размажут его по стенке. Так размажут, что лопатой не отскребешь. Или пустят обезглавленный труп в речку. Поэтому придется крутить вола до последнего. Если надо, он готов выдержать побои, готов отправиться в камеру, набитую извращенцами.
   – Слушайте, я не мальчик, я калач тертый перетертый, – сказал осмелевший Ханокян. Он вспомнил об одном земляке, довольно приличном адвокате по уголовным делам и решил, что сейчас ему нужен именно этот человек. – Слава Богу, имею представление, что такое угрозы следователя и вообще меры психологического давления. Однажды меня подставили коллеги, обвинили в продаже на сторону наркотических препаратов. Прямо в операционной надели браслеты, а потом заткнули в камеру на тридцать рыл. Короче говоря, все это я уже видел. И так легко меня не запугаешь. И законы я знаю. Допросы, которые вы проведете без моего адвоката, будут оспорены в суде. А материалы изъяты из дела. Если, конечно, до суда дойдет. В чем я лично очень сомневаюсь.
   Беляев потер ладонью лоб, будто у него неожиданно разыгралась мигрень, обратился к Шолохову:
   – Этот Ханокян умнее дятла. Не могу с ним разговаривать. Продолжай ты. Я вернусь через десять минут. Стакан чая выпью с бубликом.
   Беляев вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.
   – Так вы настаиваете на адвокате? – удивился следователь Шолохов. – Хотите ему позвонить? Так бы сразу и сказали. Без долгой преамбулы.
   Следователь показал пальцем на телефон. Ханокян покачал головой. Действительно, сопля на заборе, а не следователь. Он потянулся рукой к трубке. Но тут Шолохов неожиданно приподнялся, схватил со стола телефонный аппарат и, размахнувшись, ударил им по лицу Ханокяна. Не ожидавший нападения врач, не успел прикрыть лицо руками. Удар пришелся в основание носа. На рубашку брызнула кровь. Врач зажал ноздри пальцами. Разбитый аппарат, развалившись на две части, упал на пол. И только тут Ханокян, ослепленный болью, обратил внимание, что у телефона нет провода. Значит, никакому адвокату он не мог позвонить. А телефон нужен только для того, чтобы бить в морду задержанных. В следующую секунду Шолохов въехал ему кулаком чуть ниже уха. Ханокян, неловко покачнувшись на стуле, не удержал равновесия. Упал на бетонный пол и, протирая штаны, спиной отполз к стене.
   Но резвый следователь, уже тут как тут, выскочил из-за стола, ударил его каблуком ботинка в грудь. Охнув от боли, врач получил подошвой ботинка в живот. На глазах выступили слезы боли, Ханокян хотел закричать, позвать на помощь людей, чтобы оттащили от него этого психопата и садиста. Но крик не успел вырваться из груди. Шолохов вцепился в лацканы пиджака поближе к горлу. Стал со всей силы тянуть отвороты в разные стороны, навстречу друг другу, сдавливая горло петлей, получившейся из складок одежды.
   Ханокян широко раскрыв рот, глотал воздух, но воздуха не было. Он высунул синий язык, отчаянным усилием попробовал оторвать руки следователя от одежды, но схлопотал носком ботинка в пах. Кровь из носа хлынула ручьем, горячая и вязкая, она попадала в рот, Ханокян кашлял, петля на шее сходилась все туже. Мелькнула мысль: сейчас не тридцать седьмой год, чтобы вот так запросто человека в следственном кабинете удавить. Впрочем, его привезли не в следственный кабинет. Мысль ужаснула Ханокяна. Привезли сюда именно за тем, чтобы избавиться от него. И спрятать следы. Видно, сильно насолил им Фогель. Мысль оборвалась, как нитка. Ханокян, широко раскрыв рот, захрипел, лицо налилось предсмертной синевой, в глазах потемнело.
//-- * * * --//
   Ханокян очнулся оттого, что кто-то лил воду ему на лицо. Разлепив веки, увидел нависшую над ним фигуру следователя, пузатый графин в руке. Врач, сел на полу, промочив штаны.
   – Садись на стул, скотина, – прорычал Шолохов и матерно заругался. – И чтобы больше тут не падал. Ну, кому сказано?
   Ханокян, застонав от боли, поднялся, поставил упавший стул на прежнее место, робко сел на краешек сиденья. Его штормило, перед глазами плыли круги, а язык распух так, что еле ворочался во рту. Только что Ханокян заглянул в лицо смерти. И эта костлявая физиономия ему не слишком понравилась. Он потрогал рукой лицо, почувствовав, что альвеолярный отросток левой челюсти и основание носа сделались подвижными и тихо похрустывают.
   Родственник великого писателя бросил на стол несвежий скомканный платок.
   – Вытри сопли, мразь.
   Ханокян не отважился потянуться за платком. Ожидая нового удара в лицо, он вжал голову в плечи.
   – Введите его, – крикнул Шолохов во всю глотку.
   Через минуту на пороге стоял участковый инспектор Сергей Давыденко. Ханокян сморгнул, он не хотел верить собственным глазам. Капитан милиции, которому врач раз в месяц совал деньги, чтобы тот не слишком часто приходил в его квартиру, переоборудованную в частный лазарет, сейчас имел жалкий вид. Один глаз заплыл, будто в него ужалила оса, губы распухли и посинели, а мочка левого уха разорвана пополам. На серый пиджак, перепачканный в грязи, капает кровь.
   – Ну, что скажешь, капитан, – Шолохов ковырял в зубах обломанной спичкой. – Узнаешь этого жука?
   – Это Ханокян, – сказал участковый. – Лечит на своей квартире бандитов и всякую шваль. Местных шлюх и сифилитиков.
   – Значит, лечит бандитов?
   – Так точно.
   – Получал от него деньги?
   – Три сотни зелеными в месяц.
   – Все, – махнул рукой Шолохов. – Увести.
   Не успела закрыться дверь, как в кабинет без стука зашел бритый наголо детина с рожей неандертальца. Одет в брезентовую робу и резиновые сапоги, обрезанные чуть выше щиколотки.
   – Можно копать?
   – Пора уже, – кивнул Шолохов. – А то ночь скоро.
   – Какого он роста? – спросил детина.
   – Почем я знаю, – следователь посмотрел на Ханокяна и крикнул. – Встать. Я к тебе обращаюсь, гнида, встать. Выпрями спину.
   Ханокян поднялся, чувствуя, что ноги не держат, а колени вибрируют так, что эту дрожь нельзя скрыть от посторонних глаз.
   – Метр семьдесят пять, – на взгляд определил мужик в робе. – Я выкопаю метр сорок и в глубину метр двадцать, чтобы долго не валандаться. Подогнем ему ноги, и он ляжет, как родной.
   – Куда лягу? – тупо переспросил Ханокян.
   Неандерталец и Шолохов выразительно переглянулись.
   – Копай, стахановец, – сказал следователь.
   Мужик ушел. А Шолохов вытащил из ящика стола сигареты, прикурил. Чтобы чем-то занять беспокойные руки, направил отражатель лампы в лицо врача и стал баловаться кнопкой, включая и выключая яркую лампочку. Он не задавал вопросов, просто курил и щелкал кнопкой. Ханокян видел, как за окном появился тот самый мужик в робе и сапогах. Поставив на сырую траву электрический фонарь, поплевал на ладони и воткнул в землю штык лопаты. Почва тяжелая, глинистая. Работа сразу пошла туго. Мужик бросил лопату, стал рубить заступом корни деревьев, физиономия быстро раскраснелась. Ханокян следил за человеком, как зачарованный. Ясно, могила выйдет короткой и неглубокой. Ах, да… Ему подогнут ноги к животу, кое-как посадят в эту яму, закидают землей.
   Дверь хлопнула. Ханокян повернул голову.
   – Вы закончили? – спросил Беляев, стряхивая с пиджака хлебные крошки. – Так быстро? Очень хорошо.
   – Он мне сломал челюсть, и нос тоже сломал, – тихо пожаловался Ханокян, почему-то решив, что Беляев следователь «добрый». – Изувечил… Чуть не удавил… Пока вас не было.
   – Разве? – застыв на месте, округлил глаза Беляев. – Шутить изволите? Вечером у меня всегда падает зрение. На единицу. Но, по-моему, вы в таком виде и были доставлены сюда из ресторана. Там вы крепко выпили, танцевали, споткнулись, неловко упали… Возможно, что-то сломали себе. Метрдотель все подтвердит. Кстати с травмой челюсти трудно есть твердую пищу, но разговаривать можно.
   – Я вообще не танцевал, – Ханокян всхлипнул и отчаянным усилием воли заставил себя не разрыдаться. – Я и посидеть, по-человечески не успел… А там, за окном, мне копают могилу. Потому что он так приказал.
   Ханокян вытянул палец в сторону Шолохова.
   – Ах, значит, вы еще не закончили? – Беляев адресовал свой вопрос то ли молодому, но прыткому следователю, то ли Ханокяну. – Раз так, раз не закончили, я пойду выпью еще стаканчик чая. А вы тут продолжайте. В том же духе. Но долго не затягивайте.
   – Нет, нет, – отчаянно крикнул Ханокян, выбросив вперед руки. – Его зовут Юрий Евгеньевич Фогель. Я познакомился с ним давно, когда работал в Волгограде. У Фогеля была бригада бандитов, которые окучивали местных торговцев. Ну, короче, случались разборки, в которых бригада Фогеля несла потери. Иногда я штопал его парней или доставал лекарства, которые нельзя купить в аптеке. Я думал, что все кончилось еще тогда, думал, что Фогель погиб. Но он нашел меня в Москве. Последний раз привез мне какую-то бабу со сквозным пулевым ранением. Я хотел навестить ее вечером…
   – Адрес?
   – Этой бабы или Фогеля?
   – И тот и другой, – ответил Беляев.
   – Она живет неподалеку от зоопарка, на улице Шверника, у меня был листок с ее адресом, – сломанная челюсть потрескивала и болела, язык едва ворочался, Ханокян шепелявил, слюна капала на пол. Но врач почувствовал облегчение, когда увидел, что тот детина, копавший могилу, так и не закончив работу, взял фонарь и куда-то смотался. – Бумажку я… Съел я ее, но адрес запомнил. Фогель снимает большую зимнюю дачу рядом с Подольском. Я был у него в гостях, мы душевно посидели в тот вечер, ну, вспомнили шальные годы молодости.
   Шолохов подсунул бумагу, вложил в руку Ханокяна самописку.
   – Начните с адресов. А дальше поясните, где и при каких обстоятельствах познакомились со своим приятелем. Какие услуги ему оказывали. В Волгограде и здесь, в Москве. Старайтесь писать коротко и сжато. Экономьте свое и наше время.
   Ханокян записал адреса, но дальше дело пошло хуже. Мысли в голове путались, сжатая в пальцах ручка дрожала, выводя на бумаге немыслимые каракули. Но Беляев, так и не покинувший кабинет, помог наводящими вопросами, сделав пометки в своем блокноте. Через час Ханокян закруглил писанину, поставил свою подпись на каждом листке и ответил на несколько вопросов подполковника.
   – Вот видите, стоило немного потеребить память, и результат есть, – Беляев перечитал рукописные страницы и потер ладони. – А вы начали с вранья.
   – Скажите, что меня ожидает? – Ханокян подумал, что чистосердечным признанием он если не обеспечил себе свободу, то уж точно спас жизнь, оградил от дальнейших пыток и издевательств. – Я готов сотрудничать.
   – Что вас ждет? – ухмыльнулся Беляев. – Для начала пустяковая медицинская процедура. Простой укол. А там посмотрим.
   – Я не дам делать себе никаких уколов, – Ханокян решил, что убьют не пулей, а ядом. – Может быть, у меня аллергия на этот препарат. Не делайте ничего, я буду молчать обо всем, что здесь происходило. Это в моих интересах. Слышите, вы… Как вас там…
   Подполковник выглянул в коридор, позвал врача и еще кого-то. Через минуту в кабинет явились два архаровца, бравшие Ханокяна в ресторане, и плюгавый совершенно лысый мужичок с акушерским саквояжем. Поставив саквояж на стол, раскрыл его, вытащил шприц, уже наполненный какой-то дрянью. Зубами сняв с иглы колпачок, врач железным голосом приказал скинуть пиджак и закатать рукав рубашки выше локтевого сгиба. Ханокян сверкал глазами, как затравленный зверь, он пытался подняться со стула, но оперативники силой стянули с него пиджак, попробовали поднять вверх рукав, но Ханокян, снова увидавший костяное лицо смерти, не давался. Он отчаянно отбивался одной ногой, сжимал пальцы замком и плевался. Из носа хлынула кровь. Кто-то с корнем вырвал из рубашки рукав, кто-то прижал руку к столешнице. Ханокян почувствовал, как под кожу входит игла шприца. Через несколько секунд по телу разлилось приятное тепло, будто он одним махом засосал пол-литра спиртного. Глаза затуманились, комната и люди, находящиеся в ней, перевернулись.
//-- * * * --//
   Ханокян очнулся от холода и открыл глаза.
   Он лежал на мокрой траве, вверх поднимался пологий склон откоса, в низине стоял густой туман. Оттуда, из этого тумана, сипло прокричала электричка. Итак, судя по этим звукам, он находится где-то поблизости от железнодорожных путей. Но какая нелегкая занесла его сюда? Ханокян сел на землю, подогнул ноги, ощупал сломанный нос отросток челюсти. На нем рубашка без одного рукава, залитая кровью. На локтевом сгибе след от укола. Рядом валяется пиджак, тоже перепачканный в крови. Эта кровь запеклась на лице, на руках.
   Обхватив ладонями тяжелую, как двухпудовая гиря голову, Ханокян силился вспомнить, что случилось накануне. И кто его так раскрасил, под Хохлому. На теле живого места нет. Он, кажется, пришел в ресторан. Или в пивную? Да, именно в пивную. Или все-таки в ресторан? Кажется, возникла ссора. Даже завязалась драка. И, естественно, Ханокяну, не самому великому специалисту по кулачному бою, навешали кренделей. И что было дальше? Туман. Такой же густой туман, который сейчас лежит в низине. Черт, все проклятая водка. Ханокян, дрожа от холода, скинул рубашку, поплевав на нее, кое-как стер кровь с лица. Проклиная себя и охая от боли, поднялся на ноги, натянул пиджак на голое тело. Медленно побрел вверх по насыпи.
   Через пару минут увидел близкие силуэты домов. Это же Тушино. Точно, он рядом с домом. Слава Богу…

Глава 28

   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки
   6 сентября
   Совещание у генерала Антипова затянулось за полночь. Кроме хозяина кабинета здесь присутствовали подполковник Беляев и полковник ФСБ Дмитрий Михайлович Гусаров, бравый черноволосый мужчина с пышными усами, кончики которых он, слюнявя пальцы, подкручивал кверху. Первым, как обычно, получил слово Беляев.
   Он доложил, что допрос бывшего врача Ханокяна, дал свои результаты. Установлены адреса, по которым проживает некая Вера Игнатьевна Пермякова и сам Фогель. По этим адресам выехали группы оперативников ФСБ. Вчерашним днем Пермякову видели соседи, когда днем она входила в подъезд. Вечером к ней явился гость, мужчина, по описанию похожий на Фогеля. И увел женщину неизвестно куда. Сейчас хозяйки дома нет: телефон отвечает бесконечными гудками, дверь на звонки не открывают. На даче под Подольском, которую снимает Фогель, картина иная. Старший оперативной группы, выехавшей на место, передал, что до сих пор в окнах первого этажа горит свет, слышна музыка. Судя по всему, арендатор на месте. Фогель не подозревает, что место его пребывания установлено, дача обложена со всех сторон, оперативники ждут команды. Дачу в начале лета через риэлторскую фирму «Росполюс» снял некто Вячеслав Антонов, но документы наверняка подложные.
   Кто такая Вера Пермякова, почему ее раненую Фогель привез к подпольному лекарю, будет установлено в ближайшее время. Завтра или через день. Возможно, эта женщина принимала участие в той перестрелке, что произошла на территории недостроенного завода. Впрочем, сейчас, это не имеет решающего значения. Главный вопрос, что предпринять в этой ситуации? Наклевывается два варианта. Задерживать Фогеля немедленно или дожидаться, когда он погрузит в трейлер ПЗРК «Игла». И действовать по старому плану. Захватить машину с оружием и самого Фогеля во время транспортировки комплексов.
   – Решаю не я, – сказал Беляев. – Но второй вариант кажется мне более логичным и осмысленным. Мы берем Фогеля с поличным, тепленьким. Операция хорошо подготовлена, привлечены лучшие силы. Никакой осечки быть не должно. Если мы попробуем захватить Фогеля сейчас, на даче, у него будет шанс во время штурма дома покончить с собой.
   – Фогель не самоубийца, – покачал головой Антипов. – Пуля в висок – это не про него. Он может оказать вооруженное сопротивление, но будет взят живым.
   – Не исключено, что его вообще нет на даче, возразил Беляев. – Свет, музыка… Но человека мы не видели.
   – Установлено, что хозяева этой фазенды сейчас за границей, – подал голос полковник ФСБ Гусаров. – Мои ребята поговорили с комендантом садового товарищества «Дубки». Он утверждает, что на участке этим летом появлялся мужчина, похожий на Фогеля. Ночевал редко, от случая к случаю, однажды надолго исчез. Живет тихо. Гости приезжали всего пару раз. Какие-то мужчины.
   – Предположим, Фогель действительно на месте, и его задержат, – снова возразил Беляев. – Но где гарантия, что он не уйдет в несознанку. Станет все отрицать. По большому счету, ему терять нечего. Пока мы не установили, где находятся комплексы, доказательная база у нас так себе, хлипкая…
   – Уйдет в несознанку, доказательная база, – усмехаясь, повторил Антипов и показал пальцем на Беляева. – Где ты нахватался таких словечек? Это у ментов бывает: несознанка и слабая доказательная база. Потому что они работать не умеют и не хотят. У нас подобного не случается. Ты лучше моего знаешь, что человека хватает на сутки, на двое суток. Потом Фогель начнет петь, как знаменитый итальянский тенор. С чувством, со слезой. Расскажет, где спрятаны ПЗРК, куда дел деньги, украденные у Сальникова старшего, и так далее. Лишь бы шкуру спасти. Поэтому основная задача его взять. Все остальное – по боку. Ваше мнение?
   – Люди готовы, – ответил Гусаров. – Садоводческое товарищество блокировано. Бойцы расставлены по всему периметру. Муха не вылетит. Сейчас мы ищем сложное решение простого вопроса. Брать Фогеля немедленно или отложить это дело до лучших времен. Я начинал рядовым оперативником и пересчитал все ступеньки служебной лестницы. Мой опыт подсказывает: есть шанс – лови его, не мешкай. Не жди другого случая.
   – Согласен, – кивнул Антипов. – И постараюсь объяснить почему. Да, мы планировали задержать Фогеля во время перевозки ПЗРК. Но не нужно забывать, что в нашей игре должен принять участие отец Максима Сальникова, человек сугубо гражданский, далекий от подобных мероприятий. Разумеется, он получил все инструкции, согласился работать с нами. Но одно дело устные наставления, совсем другое реальная спецоперация. Как поведет себя Сальников в минуту опасности? Ответ на этот вопрос не знает никто. И еще один вопрос: вправе ли мы подвергать жизнь священника смертельному риску, если есть возможность риска избежать? Ответ отрицательный. Наконец, последнее. Сальников пошел на сотрудничество с нами, потому что верит: жизнь его сына будет спасена. Но сейчас лично у меня нет уверенности, что мы вытащим Максима. Мы до сих пор не знаем, где заложники, как подступиться к ним. Даже не имеем понятия, живы они или уже…
   Антипов замолчал, когда напольные часы в корпусе красного дерева пробили два удара. Генерал посмотрел на циферблат наручных часов. До пяти утра еще есть время.
   – Как себя ведет Роже Огустен?
   – Впечатление такое, будто он действительно приехал в Москву как обычный турист. «Лебединое озеро», Красная площадь… В контакт ни с кем кроме личного экскурсовода и администратора гостиницы не вступал.
   – Тогда с какой же целью он сюда приехал?
   Беляев пожал плечами.
   – Уже завтра Огустен улетает в Азербайджан. В программе – экскурсия по старому Баку. Затем он вернется во Францию.
   – Есть известия от Колчина?
   – Никаких, – Беляев раскрыл папку, перевернул пару листков. – Последнее сообщение отправлено утром четвертого сентября из астраханского управления ФСБ. Подполковник Федосеев, побывавший на хуторе Воловика, точнее на его руинах, приводит рассказ единственного заложника, оставшегося в живых. Некоего Мамаева. Он рассказал, что предположительно Максима Сальникова и его невесту увезли с хутора девять дней назад. Это все, что о них известно. Машина, груженная ящиками, похожими на те, в которых хранят боеприпасы, выехал из хутора четыре дня назад. Скорее всего «КАМАЗ» уже где-то в Москве или Подмосковье.
   – Но Колчин в своей шифровке утверждает, что Мамаев не вызывает у него доверия, – сказал Антипов.
   – Так точно, – кивнул Беляев. – Колчин планирует задержаться в Астраханской области еще на два-три дня. После пожара на хуторе он остался без денег, без связи, без специальной аппаратуры. Положение у него сложное. Но пока мы не можем ничем помочь Колчину, потому точно не знаем, где он находится. Надеюсь, когда он вернется, операция будет благополучно завершена, а Фогель уже обживет камеру СИЗО. Что же касается спасенного заложника… Мы пробили Мамаева по своим каналам. Короче, факты, изложенные Мамаевым, подтверждаются. Я не понимаю, почему Колчин усомнился в правдивости этого рассказа.
   – Подтверждаются только те факты, которые вы смогли проверить, – уточнил Антипов. – Ладно, поживем – увидим. Сейчас постараемся сосредоточиться на Фогеле. Если все получится…
   – Мы его возьмем, – Гусаров щелкнул пальцами. Звук вышел смачным, будто выстрелили из детского пугача.
//-- * * * --//
   Предрассветные сумерки накрыли своим серым пологом влажный хвойный лес, вплотную подступивший к садоводческому товариществу «Дубки». Машина полковника Гусарова, командовавшего специальной группой ФСБ, задействованной в операции, остановилась на лесной дороге, не доехав до участков полкилометра. Дорога оказалась узкой, разбитой грузовиками. Водитель Коля, съехал на обочину и заглушил двигатель. Полковник вылез с переднего сидения, пожал руки двум офицерам, ожидавшим его приезда, задал несколько вопросов. Опера ФСБ оказались похожи друг на друга, как близнецы. Высокие парни в пятнистых бушлатах и штанах, заправленных в высокие голенища армейских ботинок на шнуровке. Беляев, тоже вылез из машины, он держался в стороне, но слышал весь разговор слово в слово. Старший офицер доложил, что на даче по-прежнему светятся окна первого этажа, играет негромкая музыка, на двор никто не выходил. Похоже, что у хозяина гости, возможно, женщина. Иначе с чего бы Фогелю устраивать эти затянувшиеся посиделки.
   – Что за музыка?
   Офицер назвал имя знаменитого эстрадного певца.
   – Хм, нет там никакой женщины, – Гусаров от плеча рубанул воздух ладонью. – Этого с позволения сказать артиста слушают одни гомосеки. Женщин от его сладкого голоса блевать тянет. Судя по репертуару, наш подопечный тоже того… С едва заметной голубизной. Не исключено, что мы снимем его с какого-нибудь мужика. А вы… Вы во время штурма этой дачи берегите свои задницы, как боевое знамя.
   Офицеры, нахмурившись, переглянулись.
   – Все будет нормально, – продолжая улыбаться, он, поплевав на пальцы, подкрутил кончики усов. – Начинаем ровно в пять. Сафонов – старший. Обо всех передвижениях докладывать ему. И действовать по его команде. Огонь на поражение не открывать ни при каких обстоятельствах. Этот человек, возможно, вооружен. Но наши друзья из Службы внешней разведки, – он кивнул на одинокую фигуру Беляева, – очень надеются, что вы возьмете объект живым.
   – Возьмем, – кивнул один из офицеров.
   – Дело простое, – кивнул Гусаров. – На этот раз не нужно устраивать убийство политического деятеля, замаскированное под инфаркт. Нужно взять обычного бандюка.
   Оперативники промолчали. Видимо, полной уверенности, что все пройдет как по писанному, не было.
   – Мы хотим использовать коменданта товарищества «Дубки» Петра Ивановича Лобанова, – сказал один из офицеров. – Он через калитку войдет на участок, поднимется на крыльцо и постучит в дверь. Скажет, что музыка играет слишком громко. Соседка через участок не может с вечера уснуть, жалуется. Разговор отвлечет внимание людей, которые находятся в доме, хотя бы на полминуты. Это даст нам возможность скрытно проникнуть на участок, через заднюю секцию забора, занять позиции под окнами. Мы объяснили Лобанову, что в доме опасный преступник. Комендант инвалид, пенсионер. Отставной военный строитель, он все понял и согласился. Его дело сказать два слова и быстро уйти тем же маршрутом.
   – Не самая гениальная идея, – поморщился Гусаров. – Тем более что вы выдаете мне свои соображения за несколько минут перед штурмом. Когда нет времени на импровизацию. Ну, раз полтора взвода специально подготовленных офицеров, прошедших «горячие точки», не в состоянии разоружить одного бандита без помощи старика, больного пенсионера, несчастного инвалида, что ж… Пусть придет. Авось, поможет. Если еще ноги таскает.
   – Но мы хотели…
   – Отставить. Все, парни, разошлись, – сказал Гусаров. – Вы сами знаете, что делать.
   Мужчины развернулись, перепрыгнув придорожную канаву, скрылись в лесу. Беляев посмотрел на часы. Пять без четверти. Накрапывает мелкий дождик, небо хмурится и, кажется, рассвет никогда не наступит.
   – На вот, подполковник, подними боевой дух, – Гусаров вытащил из внутреннего кармана плаща плоскую фляжку и протянул ее Беляеву. – Пей, не стесняйся. У меня всегда с собой запас имеется.
   Беляев отвинтил колпачок, приложившись к горлышку, сделал большой глоток разведенного спирта. Гусаров, следивший за Беляевым насмешливым взглядом, забрал фляжку и, запрокинув голову к небу, показывая класс, влил спирт в глотку, словно в бездонную воронку, и зажмурился от удовольствия. Через минуту он уже сидел в машине рядом с водителем, Беляев устроился сзади.
   – Может быть, не стоит въезжать в поселок, пока все не кончится, – сказал он. – Как бы не спугнуть.
   Гусаров оглянулся. Хмыкнув, посмотрел на подполковника исподлобья, осуждающе покачал головой. Наверное, так смотрят на последних трусов или дезертиров, сбежавших с передовой во время решающего боя. Гусаров, встречавший подполковника Беляева лишь в приемных высокого начальства, видимо, держал его за сугубо штабного работника, никогда не нюхавшего пороха, сделавшего карьеру на интригах и лизоблюдстве.
   – Не спугнем, – Гусаров похлопал водителя по плечу. – Давай, Коля, вперед. На малых оборотах. Вторая улица, повернешь направо. Восьмой дом от угла. Самый край участков. За домом начинается лес.
   «Волга» медленно тронулась с места. Белобрысый водитель Коля, не проронивший за всю дорогу ни слова, точно повторил маршрут. Сделав последний поворот направо, он снизил скорость до пяти километров. Двигатель работал так тихо, что был слышан скрип гравия под колесами. Гусаров дотронулся до плеча Николая, давая знак остановиться. Машина прокатилась вперед еще метров пять и встала на левой стороне улицы, у забора. Полковник достал из кармана фляжку и в один глоток прикончил плескавшиеся на дне недопивки. Азарт охотника, который видит близкую дичь и уже не может ее упустить, бил по мозгам сильнее разведенного спирта.
   – Дача Фогеля справа, – пояснил он, показывая пальцем вперед. – Вот тот сплошной двухметровый забор.
   Беляев посмотрел на часы: без трех минут пять. Он опустил стекло, услышав пронзительный вороний крик. Птица, потревоженная приближением людей, сорвалась с вершины сосны, взмахнув крыльями, взлетела высоко вверх и пропала.
   Фигура человека в длинном плаще, казалась, соткалась из утреннего тумана, лежавшего в оврагах. Комендант товарищества Петр Лобанов, одетый в брезентовый дождевик с капюшоном, опираясь на палку, неторопливо брел с противоположной стороны улицы. Неожиданно остановившись, Лобанов долго разглядывал чужую «Волгу» с затемненными стеклами, соображая, откуда взялась машина, и кому из дачников она принадлежит. Он скинул с головы капюшон, провел ладонью по седым коротко стриженым волосам. Видимо, понял, каким ветром сюда занесло казенную «Волгу», и кто в ней сидит, помахал рукой и пошел дальше. Комендант толкнул калитку и скрылся за забором.
   – Зря мы привлекли этого старого козла, – вздохнул Гусаров. – Нашли, едрена мать, помощника. Сразу видно, тупой, как сибирский валенок. Пойдем, посмотрим, что там происходит. Последний раз через дырку в заборе я пацаном смотрел на голых девок. Ну, тряхну стариной.
   Гусаров вылез из машины, боясь пропустить самое интересное, быстро зашагал вверх по улице. Беляев увязался за ним, проклиная про себя беспокойного полковника, которому не сиделось на месте. Гусаров нашел щель в заборе, перешагнув глубокую придорожную канаву, прижался к сырым доскам щекой. Беляев устроился рядом с полковником. С этой позиции просматривался дом красного кирпича с высокой мансардой и застекленной летней террасой, в окнах первого этажа все еще горел свет, слышались звуки музыки. К дому вела вымощенная плитами прямая дорожка.
//-- * * * --//
   Комендант Лобанов поднялся на ступеньки крыльца, нарочито громко топая резиновыми сапогами. Остановившись, вытер ноги о коврик, постучал своей клюшкой в дверь. Не дождавшись ответа, снова постучал, уже сильнее, громче. Незапертая дверь приоткрылась, Лобанов переступил порог. Было видно, как он в нерешительности топчется на пустой веранде, не зная, что делать дальше. То ли убираться по добру по здорову, то ли войти в дом и сказать пару слов дачнику. Робея, Лобанов стукнул палкой в дверь комнаты. Постоял, вращая головой из стороны в сторону, будто услышал какой-то звук, но не мог понять, что это за звук и откуда он доносится. Беляев не видел бойцов ФСБ, но, бросив взгляд на часы, понял, что они уже на участке, заняли позиции под окнами и готовы ворваться в дом.
   – Уходи, старик, – прошептал Беляев. – Уходи же…
   Лобанов, продолжая воровато озираться по сторонам, потянул на себя ручку двери, сделал неуверенный шаг вперед и пропал из вида.
   – Что этот старый черт делает? – сказал Гусаров. – Что он себе позволяет, блядский отморозок?
   Беляев хотел что-то ответить, но зажмурился от яркой вспышки. Веранда осветилась всполохом огня. Земля под ногами дрогнула. В доме посыпались стекла. Через долю секунды прокатился грохот взрыва, похожий на близкий грозовой раскат. Лобанов, проломив спиной раму веранды, вылетел из дома, перевернувшись в воздухе через голову. Изо рта выскочила вставная челюсть. В полете ударился ногами о ствол дерева. Переломившись надвое, упал в рыжую траву. Брезентовый плащ горел, пуская серый дым. Взрывная волна прокатилась по участку. С деревьев сдуло листву. Беляев, что есть силы оттолкнувшись ногами от земли, прыгнул на дорогу, распластался на земле, накрыл голову руками. Сверху посыпались камушки.
   Гусарову повезло меньше. Взрывная волна снесла со столбов секции забора. Полковник, провалившись в придорожную канаву, полную дождевой воды, оказался накрыт разломанным забором и кроной упавшей яблони. Через несколько секунд Беляев поднялся на ноги. Он видел, как в дом врываются люди в камуфляжной форме. Вокруг летали стодолларовые банкноты. Некоторые бумажки горели на лету. Беляев, вытянув руку, подхватил одну из банкнот, пролетавшую над головой. Сто баксов. Водитель Коля, уже примчавшийся сюда, помогает выбраться из-под поломанных досок своему начальнику. Серый плащ полковника Гусарова безнадежно испорчен, волосы мокрые, лицо в подтеках грязи, а усы грустно повисли.
   – Как вы? – Беляев шагнул к полковнику.
   – Жив, – Гусаров длинно выругался, пытаясь стряхнуть с плаща липкую грязь. – Вот же, блин, мои парни… Нашли себе помощника. Инвалида, мать его… Сука, суки… А откуда столько денег?
   Беляев не ответил. Он отошел в сторону, вытащил из кармана мятую пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Он быстро дорисовал картину происшествия.
   Фогель, имевший на руках чемодан с долларами, украденными у Сальникова старшего, хочет выяснить, откуда священник достал эту сумму. Еще недавно Сальников божился: он небогатый человек и не может заплатить выкуп. И вдруг миллион. Возможно, священник пошел на сотрудничество с ФСБ. Чекисты вручили ему тот чемодан, переписав номера купюр или пометив их специальным составом. Ясно, проку от таких денег немного. Долларами можно рассчитаться на вещевой барахолке. И только. В банк с ними не сунешься. Есть вариант обмена баксов на рубли через частные меняльные лавочки, где не спрашивают документов. Скидывать за раз по три-четыре сотни, чтобы не привлекать к себе внимания. Но это слишком долго, слишком нудно и рискованно. Фогель решает проверить свое предположение, отстегивает крупную сумму Ханокяну, наперед зная, что армянин моментально начнет сорить деньгами, прожигая жизнь, как умеет. Врач ему больше не нужен, его не жалко сдать.
   Худшие опасения Фогеля оправдываются. Ханокян разменивает деньги в филиале Сбербанка, что в двух шагах от его дома. Номера купюр уже разосланы во все финансовые учреждения. Едва за Ханокяном закрывается дверь, кассирша поднимает тревогу. Прибывшие на место оперативники ФСБ устанавливают за врачом слежку и берут его в ресторане. В это время Фогель находился где-то рядом. Возможно, он своими глазами видел сцену задержания. Никаких сомнений в том, что врач расколется на первом же допросе, расскажет, что однажды гостил на даче, которую снимает его друг, у Фогеля нет. Он тут же возвращается в товарищество «Дубки», заходит в дом, где держал чемодан с наличностью, понимая, что скоро сюда нагрянут чекисты. Оставляет двери открытыми. Перед входом в комнату устанавливает растяжку с гранатами или самодельным взрывным устройством. Получите ваши дерьмовые бабки обратно.
   Но погибли не чекисты, погиб посторонний гражданский человек. Лобанов вошел на веранду, постоял в нерешительности. Толкнул дверь комнаты, не заметив леску, протянутую вдоль порога. Последнее, что он увидел, – открытый чемодан, набитый долларами.
   Беляев вытащил из кармана трубку мобильного телефона. Аппарат, как ни странно, работал. Набрав домашний номер генерала Антипова, услышал его рык, страшный спросонья.
   – Ну, что у вас?
   – Фогель устроил большой фейерверк, – ответил Беляев. – Оперативники, кажется, не пострадали. Погиб один старик из местных. После задержания Ханокяна, Фогель понял, что доллары меченые. Отсюда вывод – Сальников старший сотрудничает с чекистами. Фогель заложил взрывное устройство рядом с чемоданом, набитым деньгами, и смылся. Сейчас на земле столько долларов, хоть граблями собирай.
   – Значит, наша контора потеряла этот миллион? – переспросил Антипов.
   – Возможно, что-то удастся собрать. Главное – Фогель убил сразу двух зайцев. Теперь он точно знает, что священник Сальников наш человек. Иначе откуда у него меченые деньги. Операция провалилась, не успев начаться. Теперь Фогель больше не появится. Он уже отказался от затеи перевести ПЗРК на грузовике с церковной утварью. Понял, что мы все контролируем.
   – Сейчас за тобой вышлют машину, езжай в Ясенево. Я подъеду.
   – Не надо звонить в гараж. Поймаю машину на трассе. Хочу поскорее смыться. Скоро здесь будет слишком много людей.
   – Когда совещание закончится, отправишься к Сальникову старшему, – сказал Антипов. – Мы обязаны все ему объяснить, обязаны сказать правду. Хотя услышать это он хочет меньше всего на свете. Разговор будет нелегким.

Глава 29

   Астраханская область
   6 сентября
   «Жигули» в очередной раз заглохли где-то посередине степи, на грунтовой дороге, очертания которой едва угадывались. Солнце поднималось над гладким, как бильярдный стол полем, обещая очередной нестерпимо жаркий день. Решкин, лежавший на заднем сидении, открыл глаза и скинул с себя пропыленную плюшевую скатерть. В салоне было душно, капот поднят. Колчин и Мамаев, видимо, снова копались в моторе. Распахнул дверцу, Решкин свесил ноги, приложил ладонь ко лбу. Кажется, жар, мучивший его, спал. Осталась лишь слабость и неистребимая жажда. Решкин поднял с резинового коврика фляжку, лежавшую на полу, поднес горлышко к губам и сделал пару глотков солоноватой воды, после которой пить хотелось еще сильнее.
   События последних двух дней Решкин помнил смутно. Едва они выехали с хутора Воловика, мотор зачихал и заглох. Бензин из вкопанных в землю бочек, которым они заправились на хуторе, оказался совсем паршивым. Колчин и Мамаев принялись за ремонт. Через какое-то время машина снова встала. И так продолжалось, пока не стемнело. В первых сумерках проезжали одинокую деревеньку, по окраине которой протекал широкий ручей. Цветом вода напоминала спитый чай. Возле ручья разрослись кусты и низкорослые деревца. Машина еще не набрала ход, когда Мамаев, сидевший на переднем сидении, резко распахнул дверцу и, вывалившись на дорогу, прыгнул к обочине, по пологому склону покатился вниз к ручью. Колчин дал по тормозам. Выскочив следом, сломя голову помчался за Мамаевым. Решкин, забыв о болезни и высокой температуре, вылез с заднего сидения и во все глаза следил за происходящим.
   Мамаеву оставалось перебраться через ручей и скрыться в высоких зарослях камыша, а там поминай как звали. Но не сложилось, как было задумано. Колчин сверху прыгнул ему на плечи, сбил с ног. Повалил на спину, несколько раз от души врезал по морде. Перевернул Мамаева на живот, за волосы дотащил до воды и стал макать головой в ручей. Дав своей жертве придти в себя, Колчин повторил экзекуцию и вытащил полуживого Мамаева на берег. Тот лежал на животе, блевал какой-то черной жижей. Но Колчин хотел, чтобы его урок запомнился надолго. Он еще дважды топил Мамаева в ручье, а потом, в последний момент, когда бывший заложник уже наглотался воды по самые гланды, снова выволакивал на берег, давая время отдышаться. Потом заставил Мамаева подняться, влепил ему пару пощечин и пинками пригнал к машине. Усадил на пассажирское кресло, проволокой прикрутил левое запястье к ручке передней дверцы. Сел за руль и погнал машину дальше.
   «Я ненавижу вас», – сказал с заднего сидения Решкин. «Это с чего такое глубокое чувство? – поинтересовался Колчин. – И даже без взаимности». «Вы только что издевались над этим несчастным человеком, как фашист, – сказал Решкин, чувствуя, что температура продолжает подниматься и его трясет, то ли от ярости, то ли в ознобе. – Чуть не убили человека. Он просидел полтора года в подвале только для того, чтобы терпеть ваши издевательства и зуботычины?» «Ну, где он просидел последние полтора года я тебе позже расскажу, – ответил Колчин и обратился к бывшему заложнику. – Или ты сам все нам расскажешь?» Мамаев, опустив голову, что-то промычал. Машину трясло на ухабах, проволока глубоко врезалась в руку, причиняя боль. Не дождавшись ответа, Колчин снял одну руку с баранки, коротко размахнувшись, внешней стороной ладони ударил Мамаева по губам.
   «Прекратите, вы», – заорал Решкин. «Если ты настаиваешь, прекращаю», – Колчин снова ударил Мамаева. На счастье, машина заглохла. Солнце свалилось за горизонт, и ясный вечер мгновенно превратился в глухую беспросветную ночь. Колчин открутил проволоку, приказал Мамаеву лечь на землю и лежать неподвижно. Решкин открыл дверцу, растянулся на заднем сидении, наступило странное забытье, непохожее на сон. Он спал, но слышал, как Колчин мучает вопросами Мамаева. Временами раздавались звуки, похожие на хлопки в ладоши, видно, Колчин окончательно вошел в кураж и продолжил избиение пленника, начатое у ручья. Мамаев о чем-то просил, в чем-то клялся. Наступала тишина, и снова звучали человеческие голоса. От слабости Решкин не мог разлепить глаз, но и заснуть не мог. Под утро он увидел лицо Мамаева, затекшее от побоев и, испытав приступ тошноты, снова повалился на сидение.
   Вчера они въехали то ли в маленький поселок, то ли в большую деревню. Залили в бак настоящего бензина, но мотор, не принял и хорошего топлива, он продолжал чихать, перегревался и готов был снова заглохнуть. Колчин злился и вообще вел себя как заправский бандит. Он то последними словами крыл «Жигули», то показывал Мамаеву литой кулак, то задирал майку, демонстрируя рукоятку пистолета, торчащую из-под ремня, и напоминал, что не промахнется, когда пленник вздумает повторить побег. Поколесив по поселку, ближе к обеду завернули в забегаловку на центральной улице.
   Колчин долго мусолил меню и пересчитывал мелкие деньги. Приняв трудное решение, пальцем поманил официантку и сделал заказ. Три чашки бульона, три порции комковатого картофельного пюре, напоминающего загустевший клейстер, и чай без сахара. Мамаев поел с аппетитом, даже вылизал тарелку языком. Решкин не притронулся бы к этим деликатесам, но Колчин чуть ли не силком заставил его есть. Официантка с буфетчицей разглядывали странных оборванцев из дальнего угла и боязливо перешептывались.
   Чтобы поспать хоть несколько часов, остановились в крайнем доме у какой-то старухи бобылки с бельмом на глазу. Каждому досталась застеленная железная койка. Мамаев валился с ног от изнеможения. Колчин, пред тем, как дать команду «отбой», проволокой привязал щиколотку Мамаева к задней спинке и пообещал, что пристрелит пленника, если тот попытается сесть на кровати без его разрешения. Для убедительности вытащил из-за пояса пистолет и потыкал дулом в между глаз Мамаева, показывая то место, куда войдет первая пуля. Занавесив окно куском марли, разделся, сунул пистолет под подушку и накрыл лицо пожелтевшей от времени газетой. Решкину не спалось, по лицу ползали мухи, температура не спадала, но усталость взяла свое. В сумерках его растолкал Колчин и сказал, что нужно собираться.
   Снова сели в машину и, выехав со двора старухи, прокатились по главной улице. В окнах домов мелькали огоньки, а Решкину почему-то хотелось плакать. «Высадите меня, – он прикоснулся к плечу Колчина, крутившего баранку. – Прошу вас, высадите и дайте хоть немного денег. Мелочь. Я вернусь в дом той старухи, может, пустит до утра. А там отобью телеграмму в Москву бывшей жене. Она вышлет денег на обратный билет. Я больше так не могу». «Я тоже больше не могу, но молчу, – буркнул Колчин, не отрывая взгляда от дороги. – Между прочим, мы ищем твоего брата. Не моего, твоего. Понял?» «Я сдохну от температуры где-нибудь на дороге, – всхлипнул Решкин. – И вы закопаете меня на обочине, как беспородного пса». «Обещаю, что твое тело будет доставлено в Москву, и ты обретешь вечный покой не на обочине, а на кладбище. Как все люди», – ответил Колчин, который всегда умел ободрить упавшего духом человека. «Большое спасибо», – Решкин, понимая, что ничего не добьется, вытер кулаком закипавшие на глазах слезы.
   «Ты переволновался, – сказал Колчин. – Как можно говорить, пережил сильный стресс. Первый раз в жизни испачкал руки кровью. Отсюда твой жар, отсюда желание все бросить и смотаться, куда глаза глядят. К утру тебе станет легче». Мамаев, сидевший рядом с Колчиным, молчал. Решкин покрутил головой. Огоньки поселка оказались позади, впереди беспросветная ночь и ухабистая дорога. Неожиданно асфальт кончился. Колчин, проехав пару километров, повернул обратно, они мотались по степи еще битых два часа, но так и не нашли дорогу. «Хрен с ней, с дорогой, – сказал Колчин. – Утром найдем. Сейчас всем спать».
//-- * * * --//
   Решкин снова попил воды из фляжки. Колчин с Мамаевым, закончив копаться в моторе, заняли передние сидения. «Жигули», чихнув, тронулись с места.
   – Как себя чувствуешь? – оглянулся назад Колчин.
   – Еще не живой, но уже не мертвый, – отозвался Решкин. – Температуры, Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами. Представьте, что случиться, если в Европе с интервалом в несколько дней завалят, скажем, пять-десять самолетов, полных пассажирами кажется, нет.
   – Я же говорил, что жар спадет.
   – За два последних дня я так и не сообразил, куда же мы едем.
   – Мы больше стояли, чем ехали, – ответил Колчин. – Сейчас мы направляемся в гости к человеку, который на грузовике увозил из хутора Воловика пятьдесят два армейских ящика. Что в тех ящиках я тебе расскажу, когда наше путешествие закончится. В том же грузовике был Максим с невестой. А наш знакомый, – Колчин мрачно покосился на Мамаева, – наврал, будто твоего Максима увезли с хутора неделей раньше.
   И на дорогу вышел человек в голубой милицейской рубашке с короткими рукавами и фуражке с кокардой, показал рукой на обочину, давая знак остановиться. Колчин тормознул. Из тени старого тополя в лицо ударили фары дальнего света. Под деревом стоял «уазик» с мигалкой на крыше, синей полосой на кузове и надписью «милиция». Колчин распахнул дверцу, вылез из машины. Решкин прислушался.
   – Документов нет, но я все могу объяснить, – говорил Колчин. – Послушайте, надо связаться…
   А дальше неразборчиво. Мамаев обернулся назад и сказал:
   – Все, парень, приплыли.
   Через минуту пассажиров вытряхнули из салона. Колчин стоял у машины, раздвинув ноги и уперевшись ладонями в капот «Жигулей».
   – Всем встать, как он, – скомандовал капитан.
   Плотный мужик лет пятидесяти с круглым обрюзгшим лицом и узкими глазками, он, сжимая в руке пистолет, размахивал оружием, как дирижер палочкой. Второй милиционер, кажется, прапорщик, тоже узкоглазый и смуглый, вышел из-за дерева, встав чуть поодаль, направил на задержанных ствол автомата. Дождавшись, когда требование будет выполнено, капитан сноровисто обыскал пассажиров «жигуля», бросая на дорогу найденные предметы. Пистолет Колчина, две запасных обоймы и моток проволоки уже лежали в пыли. В кармане Решкина нашли сильно похудевший пакетик анаши, мятую пачку папирос и зажигалку. Мамаев оказался совсем пустой. Капитан, отступив в сторону, раскрыл пакетик, принюхался.
   – Твое дерьмо? – шагнув вперед, ткнул Решкина кулаком в бок. – Твое, спрашиваю?
   – Кто-то выбросил. А я на дороге подобрал.
   – У нас тут своих уличных отбросов хватает, и наркоманы есть, – сказал капитан. – Хоть неводом лови эту шваль. Но вы, сразу видно, дичь покрупнее.
   – Мы не дичь, – пытался возразить Решкин, но снова схлопотал кулаком под ребра. На этот раз удар оказался чувствительнее, Решкин с трудом устоял на ногах.
   – Держи этих парней на мушке, – повысив голос, приказал капитан прапорщику. – Дернутся – стреляй по ногам. Если кто побежит, мочи его на хрен.
   Вытащив ключи из замка зажигания, открыл крышку багажника и присвистнул:
   – Мать твою… Да у них тут самозарядный карабин и снаряженные обоймы к нему. Давно к нам такие гуси не залетали. На кого охотимся?
   Общее молчание. Милиционер-водитель, похожий на школьника, выбрался из «газика», он не хотел пропустить самого интересного. Решкин почувствовал, как руки закрутили за спину, на запястьях защелкнулись стальные браслеты, и подумал, что все в жизни от Бога. Лучше из тюремной камеры смотреть на небо в клетку, чем продолжать это мучительное и опасное путешествие, в конце которого его ждет ничего хорошего: пытки или насильственная смерть.
   Через четверть часа милицейский газик, остановился на окраине поселка, во внутреннем дворике местного отделения милиции. Сюда уже подогнали «Жигули», на которых путешествовали вооруженные люди. Камера предварительного заключения оказалась просторной комнатой с земляным полом и окошком, но таким крошечным, что сквозь него на волю едва ли выберется кошка. На полу вдоль стен валялись четыре тюфяка, набитых соломой. Земляной пол и тюфяки провоняли потом и нечистотами, а стены камеры, в незапамятные времена побеленные известью, теперь оказались испещренными похабными надписями и рисунками.
   С путешественников сняли браслеты, закрыли дверь с глазком и подавателем для пищи, обшитую листами жести. Колчин встал у окна, долго рассматривал безрадостную картину: голую, выжженную солнцем степь. Ни деревца, ни кустика, ни человека. Мамаев сел у стены и, задрав штанину, начал чесать ногу. Решкин, давно забывший о брезгливости, растянулся на тюфяке и принялся изучать настенную роспись.
   – Помни о тех, кто тебя трахает и кормит, – прочитал он вслух. – Хорошо сказано. Кстати, сюда, в эту богом забытую глушь, ваши бандиты не доберутся. И ничем вам не помогут.
   – Мои бандиты? – усмехнулся Колчин. – Пожалуй.
   – Ничего смешного. Мы можем заживо сгнить в этой помойке, – продолжил Решкин. – И о нас никто не вспомнит. Кроме мух и крыс. Обидно, блин.
   – Еще менты вспомнят, – Колчин сел на пол, привалившись к стене. – И совсем скоро. Не успеешь соскучиться.
   Он не закончил фразу, как лязгнул засов, дверь открылась, Решкина выдернули на первый допрос. Через полчаса он с подбитым глазом и кровоточащей губой снова оказался в камере. Лег на тот же тюфяк, отвернулся к стене и всхлипнул.
   – Ну, чего там? – Колчин присел на корточки рядом с Решкиным.
   – Ничего. Мне задали три-четыре вопроса, а потом навешали… Этот мордастый капитан не поверил ни единому слову. Я так понял, что до конца этой недели мы будем припухать тут, а потом нас куда-то переведут. То ли в область, то ли в районный центр. Если бы все наши документы не сгорели во время пожара…
   – Сколько народу в этом клоповнике?
   – Капитан, водитель газика и еще прапор. Ну, тот самый с автоматом, который был на дороге. Он меня вел до кабинета и обратно.
   – Это хорошо. Хорошо. Такими силам менты тут пьяного шоферюгу не удержат.
   – А почему вы спрашиваете? – Решкин беспокойно заворочался и сел, стыдливо прикрыв подбитый глаз ладонью. – Вы что опять задумали?
   – Нам некогда тут засиживаться. Надо найти водителя грузовика. Если он еще жив, то обязательно покажет место, куда перевезли заложников и те ящики. А времени – с гулькин клюв. Каждая минута на счету.
   – Только попробуйте что-нибудь выкинуть, – взвился Решкин. – Только попробуйте… Меня тошнит от крови. Связавшись с вами, я только это и вижу: насилие, насилие и снова насилие. Предупреждаю по-хорошему, я постучу в дверь и сообщу милиционерам, что вы задумали бежать. Здесь наверняка найдется подвал без окон и дверей, там вы просидите неделю. До тех пор, пока в район не отправят. А там у вас будет шанс сделать чистосердечное признание.
   – Побег? Ничего такого в голове не держал, – удивился Колчин. – Я попробую объяснить капитану, что мы не заезжие убийцы, а честные люди. Вот и все.
   – Смотрите у меня, – Решкин погрозил пальцем. – Ваша вольница кончилась там, за порогом этой камеры.
   – Как скажешь, – усмехнулся Колчин. – Кстати, нас тут трое. Ты свое мнение высказал. Я против того, чтобы задерживаться тут лишнюю минуту. А у нашего друга Мамаева с ментами давние трения. Если выяснят личность, откуда он такой взялся и сколько трупов на его совести, Мамаев остаток дней проведет в крытой тюрьме для особо опасных рецидивистов. Правильно я говорю?
   В ответ Мамаев лишь вздохнул и продолжил сосредоточено скоблить ногу.
   – Вот видишь, – подвел итог Колчин. – Два наших голоса против одного.
   – Хватит дрючить мне мозги, – взвился Решкин. – Если вы что-то задумали, бежать или еще что… Я подниму тут такой кипеш…
//-- * * * --//
   Дверь камеры приоткрылась, прапорщик, не переступая порога и не спуская с плеча автоматного ремня, прислушался к разговору и, не поняв его смысла, показал пальцем на Колчина.
   – Как там тебя… На выход. Руки за спину.
   В коридоре помимо прапорщика оказался белобрысый милиционер-водитель. Он сжимал в руке табельный пистолет. Колчина поставили лицом к стене, снова прошмонали рваные штаны, залезли в карманы, под рубашку, даже заставили раскрыть рот и сказать «а-а-а». Нет ли под языком или за щекой половинки бритвенного лезвия.
   – Руки за голову. Шагай вперед, – приказал прапорщик, ткнув дулом в поясницу. – Ну, скот, шевели поршнями.
   Темным узким коридором вышли на внутренний дворик. Колчин, зажмурившись от яркого света, споткнулся о камень, башмак без шнурков слетел с ноги. Прапорщик приказал остановиться и натянуть обувь. За несколько секунд Колчин успел осмотреться. Внутренний дворик, это пятьдесят квадратных метров, зажатых между двумя домами: в одном держали задержанных, в другом, что побольше, находился так называемый административный корпус. Тесное пространство отгородили от мира саманным забором, поверху которого пустили колючку, сюда же загнали три автомобиля: «уазик», побитые «Жигули» путешественников и какую-то машину, судя по очертаниям, «Волгу», накрытую брезентом, чтобы не перегрелась на солнце. Посередине двора круглая клумба, на которой вместо цветов разрослась сурепка. Значит, начальство из района заворачивало сюда давно, прошлой весной, а то и раньше.
   Натянув башмак, Колчин заложил руки за спину и неторопливо проследовал по дорожке к административному корпусу. Дальше по коридору до двери с надписью «начальник поселкового отделения милиции капитан Урузбеков». Здесь в простенке Колчину приказали задрать лапки, расставить ноги и встать мордой к стене.
   – Это еще не расстрел? – спросил он.
   Прапорщик в ответ с силой ткнул задержанного автоматным дулом под лопатку и, приоткрыл дверь начальственного кабинета, спросил можно ли ввести очередного хмыря. Через минуту Колчин сидел на железном табурете с деревянным сиденьем. Напротив него за конторским столом возвышался мордастый капитан, страдавший от жары. Колчин посмотрел через окно, забранное решеткой, на улицу. Перед отделением милиции пыльный палисадник, на другой стороне глинобитный дом с закрытыми ставнями. Видимо, мужское население поселка до холодов разъезжается по большим городам, на заработки. Здесь остались только малолетние дети, женщины и инвалиды, приравненные к детям.
   Капитан, потянувшись рукой к подоконнику, выключил транзисторный приемник.
   – Меня зовут Урузбеков Геннадий Махмутович.
   Он обмахивался фуражкой, как веером. На столе жужжал вентилятор, но его мощности не хватало, чтобы разогнать застоявшийся воздух, пропитанный запахами пота и пыли. Заниматься рукоприкладством в самое жаркое время дня капитану не очень хотелось, видимо, он решил отложить воспитательные мероприятия до вечера, а пока ограничиться устной беседой.
   – Запомнил имя? Это чтобы ты знал, на кого жаловаться, когда ляжешь в больницу.
   – С каким диагнозом?
   – Стандартным: травмы средней тяжести. Ушиб головного мозга, печени, почек… Плюс несколько сломанных ребер, чтобы ты не только кровью ссал, но и ночью заснуть не мог от боли. Эти травмы тебе уже обеспечены. Но если ты начнешь выдрючиваться и, мать твою, врать, телесные повреждения окажутся серьезными. Например, открытая черепно-мозговая травма. Ну, нравится?
   – Что-то не очень, – Колчин заерзал табурете.
   – То-то, а главный хирург райбойльницы, между нами, закончил Ветеринарную академию. И давно забыл все, чему научился в Москве. Он еще с горем пополам удалит ишаку грыжу. Но к больному человеку такого доктора лучше близко не подпускать. Поэтому у нас в районе так много смертельных случаев.
   Урузбеков показал большим пальцем себе за спину. На гнутом гвозде висела толстая сучковатая палка, покрашенная черной краской, чтобы хоть издали напоминала резиновую дубину. Капитан, повернувшись назад, повесил на другой гвоздь фуражку и сказал:
   – Я подарю тебе главное в жизни – здоровье. Ты ответишь на вопросы и будешь в свое удовольствие давить клопов в камере. В начале следующей недели придет машина из прокуратуры, заберет тебя и твоих дружков, живых и здоровых, в следственный изолятор. Там прокатают ваши пальчики, проверят по картотеке. А у нас тут нет ни картотеки, ни краски. Вся надежда на твои правдивые показания. Ну, выбирай.
   – А есть из чего выбирать?
   – А ты сообразительный, – впервые улыбнулся Урузбеков, показав мелкие мышиные зубки, порченые табаком. – Это хорошо.
   Капитан вытащил из ящика стола чистый бланк и, задавая вопросы, стал водить пером по бумаге. В тонкости Уголовно-процессуального кодекса Урузбеков глубоко не вникал, называя задержанных, то арестованными, то преступниками, путаясь с оформлением протокола, он матерился, промокал влажный лоб платком, словно не документ составлял, а пахал целину. То ли капитанские погоны и милицейский картуз достались ему по знакомству или за взятку, то ли капитан искренне презирал бумаготворчество, больше полагаясь на тяжелый кулак и табельный ПМ, – сразу не поймешь.
   – Послушайте, мы напрасно теряем время, – сказал Колчин. – Я майор внешней разведки. Совместно с ФСБ мы проводили операцию по освобождению заложников, и еще ищем оружие, украденное с военных складов. Я не люблю высоких слов, но на карту поставлена безопасность тысяч людей. Не имею права сказать больше того, что сказал. Главное – у нас очень мало времени. Каждая минута на счету.
   На несколько секунд Урузбеков потерял дар речи, даже бросил ручку на стол. Он лишь хлопал ресницами, разглядывая физиономию наглеца, сидящего напротив него. Грязные волосы, запыленное лицо, похабная рубашка с голыми купальщицами под пальмой. Из-под рубахи виднеется майка, такая же грязная, со следами крови. Майор внешней разведки… Возможно он шизофреник, сбежавший из закрытой психушки, куда его упекли до конца дней. Возможно, просто опасный бродяга. Но, скорее всего, бандит, совершивший мокрое дело, искавший место, где можно до поры до времени спрятаться и подождать, когда осядет пыль. Но за поясом у этого психа торчал восемнадцатизарядный пистолет П-96 девятого калибра. Урузбеков слыхом не слыхивал о такой пушке, отродясь в руках такую дуру не держал. Возможно, в словах этого оборванца есть капля истины. Капитан отогнал вздорную мысль: офицерам внешней разведки в этих краях делать нечего. А пушка… Сегодня бандюки вооружены гораздо лучше сотрудников правоохранительных органов.
   – Понимаю, что мои слова, моя одежда, вызывает у вас, мягко говоря, недоверие, – продолжил Колчин. – Но все можно объяснить. Я прошу лишь об одном одолжении: снимите телефонную трубку, свяжитесь с астраханским УФСФ, точнее с подполковником Федосеевым.
   – Ты в Калмыкии, а не в Астраханской области.
   – Значит, утром мы пересекли административную границу. У меня нет карты, нет средств связи, – кивнул Колчин. – Калмыкия… Тем лучше. Нам сюда и надо. Дозвониться в соседнюю область, думаю, не проблема. Всего несколько минут вашего драгоценного времени, и все разъяснится. Прошу вас. Вы сразу поймете, вру я или говорю правду.
   – Телефон на пашет, – Урузбеков поднял трубку аппарата, вытянул руку, чтобы Колчину было слышно, что гудка нет. – Линию обещали починить сегодня утром. Значат, починят к вечеру, не раньше. Но если бы линия была в порядке, я ни минуты не потратил на телефонную говорильню. Потому что без очков вижу, что ты пизди…
   – Послушайте, я майор СВР. И прошу проверить мои слова.
   – А хоть бы и так, хоть бы и майор, – сморщился Урузбеков. – Срать я хотел с высокой колокольни на таких умников из Москвы. Раньше я тоже работал в большом городе. Там я был лишь маленьким винтиком большой машины. А потом по недоразумению оказался здесь. Сначала мне не слишком понравилась эта вонючая дыра. А потом я понял, что в этом поселке я царь и бог в одном лице. Меня боится и уважает каждая собака в радиусе ста пятидесяти верст. Про людей уж я не говорю. Понимаешь? А жить можно и здесь.
   Урузбеков потер большой палец об указательный, словно считал бумажные деньги.
   – Но вы сотрудник милиции…
   – Заткнись, придурок. Здесь свои законы, то есть мои законы. Если моя левая пятка захочет, от тебя и твоих дружков не останется даже пригоршни пепла. Хоронить будет нечего. Ни следственное управление МВД, ни ФСБ, ни одна спецслужба мира никогда не узнает, что ты проехал мимо этого поселка. И я не потерплю, когда какой-то залетный хер появляется на моей территории с оружием, да еще качает права. Если СВР проводит какую-то там долбаную операцию, должны первым делом меня поставить в известность. А теперь закрой пасть и отвечай только на мои вопросы.
   – О своих операциях СВР не ставит в известность капитанов милиции.
   – Ты еще не заглох?
   Урузбеков удивленно поднял брови и уставился на задержанного, желая услышать ответ. Колчин, уже сообразил, что все его объяснения и уговоры, пустая трата времени. Если повезет, через неделю его отправят в райцентр. Возможно, тамошний следователь прокуратуры не окажется законченным самодуром и придурком. Возможно, он даже свяжется с начальством Колчина, инцидент удастся замять. Но это случится только через неделю.
   – Я, кажется, задал вопрос.
   – Вопрос? – переспросил Колчин. – Пошел ты в жопу, чертов мудила. Это мой ответ. А теперь занеси его в протокол.
   Глаза капитана вылезли из орбит, он вскочил на ноги. Кресло на колесиках откатилось к стенке. Капитан сорвал со стены дубину, накинул ремешок на запястье. Он широко размахнулся, целя в шею человека, сидящего через стол от него. Колчин, сорвавшись со стула, отступил в угол тесного кабинета. Дубина, описав в воздухе полукруг, врезалась в вентилятор, сбила его сто стола.
   – Галиджинов, – капитан заорал так, что уши заложило. – Прапорщик, немедленно сюда, с наручниками. И Юсупова зови.

Глава 30

   В дверном проеме на секунду показалась испуганная физиономия прапорщика. И тут же исчезла. Видно, наручников при себе у Галиджинова не оказалось. Капитан выбежал из-за стола, понимая, что зажатому в углу человеку деваться некуда. Через зарешеченное окно на улицу не сиганешь. Капитан успел пожалеть, что начал допрос, не заковав задержанного в наручники. Ясно, ему бы и ноги следовало пристегнуть к табурету.
   – Руки на стол, сука, – заорал он. – На стол руки… Кому сказал?
   Но Колчин не выполнил команды. Капитан, сделав пару шагов вперед, занес дубину, зажатую в правой руке, себе за спину, собираясь вложить в удар вес собственного тела, с маху опустить палку, как кувалду, на голову этого ублюдка. Одним ударом выбить из него дух, а повезет, и мозги. Но дальнейшие события развивались так быстро, что капитан потерял нить происходящего. Колчин шагнул вправо, уходя с траектории удара. Наклонившись, захватил ногу капитана в области подколенного сгиба, рванул ее вверх. Одновременно левой рукой ударил его под нос, толкнул в грудь корпусом. Рука опустилась, ремешок дубины соскользнул с запястья.
   Капитан спиной повалился на рабочий стол, оттолкнулся от столешницы локтями, пытаясь подняться. И получил такой удар коленом между расставленных ног, что от боли потемнело в глазах. Капитан буквально взлетел со стола и нарвался на встречный кулак Колчина. Из сломанного носа, кровь брызнула на незаполненный бланк протокола. Колчин ухватил Урузбекова за волосы и дважды припечатал затылком об угол стола. Мир поплыл перед глазами, капитан выплюнул выбитый зуб. И в следующее мгновение получил удар ребром ладони по горлу. Урузбеков высунул язык, глотая воздух широко раскрытым ртом, схватился руками за горло, разорвал ворот рубахи. Колчин вытащил пистолет из кобуры капитана, забросил оружие на высокий пыльный шкаф.
   – Стоять, к стене.
   Толкнув дверь ногой, в кабинет влетел прапорщик, сделав пару шагов вперед, остановился, стараясь правильно, как учили в милицейской школе, оценить ситуацию. Капитан с пунцовым лицом лежал на столе, рвал ворот рубашки, подбородок в крови, нос съехал на бок, изо рта вылез фиолетовый язык. Напавший на капитана уголовник стоит спиной к двери. Галиджинов бросил на пол две пары бесполезных наручников, за которыми бегал в ружейную комнату, передернул затвор автомата, положил палец на спусковой крючок. Правая рука дрожала от напряжения, палец на спусковом крючке вибрировал, будто его дергали за нитку.
   Галиджинов направил ствол между лопаток Колчина, решив, что в тесном пространстве кабинета он не промахнется, уложит бандита наповал, короткой очередью в спину. А потом, когда эта тварь сдохнет, пальнет в потолок. Если начнется служебное расследование, запишут, что прапорщик сначала дал две предупредительных очереди, и только потом, когда преступник не оставил ему выбора, выстрелил на поражение. Ничего, что в спину. Это не важно. На всякий случай, Галиджинов сделал еще один шаг вперед, приставив автоматное дуло к спине Колчина.
   – Стоять, – снова крикнул прапорщик, голос сорвался, дал петуха. – Ни с места… Руки за голову.
   Но маленький кабинет дал фору не прапорщику, а задержанному. Колчин стал медленно поднимать руки вверх, будто собирался сплести пальцы на затылке. Но вдруг резко повернулся на правой ноге, предплечьем отбил руку с автоматом от себя. Прапорщик нажал на спусковой крючок, автоматная очередь прошлась по стене, пули глубоко вбились в саманные кирпичи. Продырявили, сшибли со стены капитанскую фуражку. Колчин с силой ребром ладони сверху вниз ударил по руке, сжимавшей цевье автомата, раздробив прапорщику сустав большого пальца. И левым кулаком въехал ему в ухо. Сорвал с плеча ремень автомата. Прапорщик, вжав голову в плечи и ссутулив спину, покачивался из стороны в сторону, прижимая к животу искалеченную руку, и стонал от боли.
   – Менту не вредно подкачаться, – сказал Колчин. – Иначе все время бить будут. Впрочем, ты меня все равно не послушаешь.
   В следующую секунду прапорщик получил такой удар основанием кулака в лицо и одновременно заднюю подножку, что рухнул спиной на пол, как подкошенный. Конторский стол подпрыгнул, звякнул разбитый вентилятор. Колчин вытащил из кармана прапорщика ключи от камеры. Вернулся к столу, развалившись на котором, капитан продолжал бороться с приступами удушья. Дернув за волосы, стащил его на пол. Поднял наручники, приковал руку к табурету, привинченному к полу железными уголками. Затем, взяв руку прапорщика, подтащил его к тому же табурету, пристегнул запястье к ножке другой парой наручников, ключи утопил в чернильнице.
   Колчин осмотрелся по сторонам. Важно, уходя, ничего не забыть. Он сорвал со стены карту, пришпиленную конторскими кнопками, обшарил стол, в нижнем ящике нашел свой пистолет П-96, запасные обоймы и пакетик анаши. Сунул пушку за пояс штанов. В среднем ящике лежали ключи от автомобиля и кожаное портмоне с золотыми уголками. Колчин, пошелестев купюрами, опустил портмоне в карман, довольный уловом.
   Теперь, кажется, все… Нет, не все. На столе среди мятых залитых кровью бумаг лежал выбитый зуб. Колчин взял зуб, наклонившись, вложил его в нагрудный карман капитана. Чтобы не потерялся среди бумажного мусора, все-таки память.
   Он вышел из кабинета в тесный коридор, плотно прикрыв за собой дверь. Повернул к выходу и столкнулся с милиционером-водителем. Юсупов стоял в дверном проеме, держа пистолет в полусогнутой руке. Ствол направлен в грудь Колчина.
   – Ни шагу вперед, – твердо сказал Юсупов. – Иначе стреляю.
   Колчин остановился. В этой суете он совершенно забыл об этом парне.
   – Подними руки над головой, – Юсупов свел брови на переносице, в полутемном коридоре его глаза светились желтыми зловещими огоньками, как у кота, вышедшего на мышиную охоту. – Очень медленно. Одно неверное движение, и пуля ваша. Повторять не буду. Сегодня тебе не повезло, гад.
   Колчин приподнял руки до уровня груди, сделал два быстрых шага вперед. Одной рукой схватил милиционера за запястье, другой рукой вывернул пальцы, обезоружив Юсупова за полторы секунды.
   – Чувак, это тебе не повезло, – возразил Колчин. – Когда в следующий раз соберешься стрелять в человека, сними пистолет с предохранителя. Где тут ружейная комната?
   Он подбросил пистолет на ладони, сжал рукоятку и направил ствол на колено милиционера.
   – В конце коридора последняя дверь, – вздохнул Юсупов. – Ключ в замке.
   – А чья «Волга» на дворе под брезентом?
   – Капитанская.
   – Я так и подумал. Ты не возражаешь, если я на ней немного покатаюсь?
   – Конечно, не возражаю. Катайтесь, сколько душе угодно. В свое удовольствие. В багажнике запасная канистра с бензином. Вы не убьете меня?
   – Как-нибудь в другой раз. При случае.
   Через минуту Колчин загнал водителя в тесную каморку без окон, приказал встать на колени в углу, заложить руки за голову. Сам осмотрел несколько старых автоматов, взял тот, что поновее, на другое плечо повесил карабин, который менты отобрали утром. Засунул в сумку из-под противогаза пять снаряженных магазинов и коробки с патронами, оказавшись в коридоре, запер за собой металлическую дверь. Вышел на двор и закинул ключ за забор. Стянув с «Волги» брезент, нажал кнопку на брелоке, открыл переднюю дверцу, сев за руль запустил двигатель. Бензина много. Он сунул пистолет под водительское сиденье, карабин и автомат с патронами положил в багажник. Бегом вернулся к камере, отрыл замок и задвижку.
   – Всем на выход, – объявил Колчин. – Живо.
   Мамаев, ни о чем не спрашивая, вскочил с тюфяка и шмыгнул в дверь. Решкин встал, покосился на руки Колчина, забрызганные кровью. И передернул плечами, словно температура снова повысилась и его бросило в жар. На ватных негнущихся ногах потащился следом за Мамаевым. Через распахнутые ворота «Волга» вылетела на улицу, скрипнув тормозами, исчезла в облаке пыли.
//-- * * * --//
   Превозмогая боль в горле, капитан сел.
   – Он не фэ… Не фэ…
   – Что-что? – не понял Галиджинов.
   Прапорщик пришел в себя и теперь лежал на полу, глядя в потолок, посасывал сломанный палец.
   – Говорю, он не фраер, – выдавил из себя капитан. Он вытащил из кармана выбитый зуб, осмотрел его со всех сторон и, вздохнув, снова опустил в карман. – Матерый бандюга. Почему ты его не пристрелил, когда была возможность?
   – Секунды не хватило.
   – Да, бедному жениться – и ночь коротка.
   – Он мог запросто нас грохнуть, но оставил в живых. Почему?
   – Скоро ты задашь этот вопрос Колчину лично, – ответил Урузбеков. – Ну, перед тем, как он сдохнет.
   Добрых пять минут капитан пытался выворотить из пола табурет, налегая на него плечом, пиная ногой. Но металлические ножки, сваренные из кусков арматуры, даже не погнулись. Тогда капитан наклонился вперед, ухватившись пальцами за столешницу, потянул стол на себя, но не смог сдвинул его ни на миллиметр. Из головы вылетело, стол ведь тоже прикручен к полу. Черт… Капитан попытался достать кончиками пальцев до телефонного провода. Аппарат можно кинуть в окно, размолотив стекло, позвать кого-нибудь на помощь. Нет, до провода не добраться, слишком далеко. Он привстал, но удалось лишь сесть на колени, лицо едва доставало подоконника. Тогда Урузбеков расстегнул ремень, скрутил его трубочкой, размахнувшись, запустил в окно. На пол посыпались стекла.
   – Люди, помогите, – заорал Урузбеков. – Люди, сюда. Эй, вы…
   Кажется, улица видела послеобеденный сон. Ветер перегонял с места на место тучи пыли и мусор, солнце взошло высоко и жарило изо всех сил. Вопли капитана слышала лишь соседская собака, спасавшаяся от жары в канаве. Через десять минут капитан потерял голос.
   – Теперь ты кричи.
   – Люди, все сюда, – заорал прапорщик. – На милицию напали вооруженные преступники. Все сюда…
   Минут через двадцать в окне показалась старушечья физиономия, завязанная платком по самый нос.
   – За кузнецом беги, бабка, – приказал Урузбеков, к которому понемногу возвращался потерянный голос. – Пусть мчит сюда со всех ног. Возьмет ножовку и весь инструмент. На нас преступники напали. Хотели завладеть оружием и боеприпасами. Надо срочно организовывать погоню. Надо…
   Урузбеков с досады махнул рукой. Чего это он распинается перед какой-то тупой безмозглой бабкой.
   – Дуй скорее, старая жопа, – заорал он. – Чего стоишь? Беги, мать твою… Зараза.
   Физиономия исчезла, капитан вытер пот ладонью и перевел дух. Кузнец быстро справится с наручниками. Еще трое сотрудников милиции сегодня сидят по домам на другом краю поселка. За ними надо послать мальчишку из хибары через улицу. Один человек поедет в район, чтобы вызвать поддержку. А пока Урузбеков попробует организовать погоню своими силами. Дорога тут одна. Этим гастролерам, если они хотят жить, рано или поздно придется, уходя от преследования, съезжать с трассы в открытую степь. Ветер сегодня слабый. Следы протекторов будут хорошо видны до самой ночи. С рассветом погоня продолжится. Но на этот раз все будет по-другому. Без гнилого либерализма, переговоров и требований поднять лапки кверху. Этого Колчина и его дружков просто закопают в степи, живых или мертвых. Как получится. Разумеется, Урузбеков и словом не обмолвится о том, что Колчин назвался майором СВР, просил связаться с астраханским управлением ФСБ. Разговора такого не было. Окажись слова этого проходимца правдой, капитан не только погон лишится, вся жизнь, налаженная на новом месте, разобьется вдребезги. Служебное расследование, неудобные вопросы в прокуратуре, увольнение из органов… И поедет, и покатится. Нет, Колчина нельзя брать живым.
   – Мы их достанем, – сказал Урузбеков. – Немного терпения. И они наши.
   Прапорщик вытащил изо рта распухший налившийся синевой палец.
   – Достанем, – кивнул он. – Ну, блин, лучше бы им на свет не рождаться.
//-- * * * --//
   Москва, Сокольники. 6 сентября.

   Накрывшись от дождя зонтом, Сальников ждал Беляева на той же скамейке, где они познакомились ровно десять дней назад. На этот раз подполковник пришел раньше назначенного времени. Беляев выглядел уставшим, под глазами тени, глаза тусклые, волосы, кое-как зачесанные на макушку, не прятали лысину. От прежнего лощеного пижона не осталось следа: мокрый плащ, кривой, наспех завязанный узел галстука. И пахло от него гарью, пожаром. Казалось, подполковник на ранней зорьке отправился за грибами, а потом грелся у лесного костра.
   – Становитесь под мой зонт, – сказал священник. Не терпелось поделиться новостью, но выдержка прежде всего. – Вы промокли.
   – Это полбеды. Давайте пройдемся.
   Они двинулись вперед по пустой аллее. Беляев, собравшись с духом, начал свой рассказ. Место, где жил Фогель установлено. Утром оперативники пытались взять его на съемной даче, но ничего не вышло. Погиб комендант садоводческого товарищества, два опера получили травмы при взрыве. Чемодан с деньгами, похищенный у Сальникова, лежал возле двери, там же у порога установили растяжку и взрывной механизм, гранату с прикрученными к ней тротиловыми шашками.
   – Мне очень жаль, что погиб человек, но мы условились совсем о другом, – Сальников остановился, опустил и сложил зон. – Вы же сами разработали план. Я арендовал трейлер, купил церковную утварь и богословскую литературу. Фогель должен был загрузить в машину свой груз и вместе со мной направиться к границе. Так ведь? Я пошел на сотрудничество с вами, потому что надеялся спасти Максима… Но вы задумали какую-то операцию… Задумали взять этого Фогеля, отменив все наши договоренности.
   – Все изменилось слишком быстро…
   – С самого начала Фогель водил нас за нос, – продолжил Беляев. – Он задумал вывезти из страны опасное оружие. Это не атомная бомба. Но все очень серьезно. Фогель предполагал, что у спецслужб есть какие-то данные на него. И действовал очень ловко. Зайдем туда, а то совсем промокнем.
   Беляев кивнул на кафетерий, напоминавший большой аквариум, где за стеклом плавали пара посетителей и буфетчица.
//-- * * * --//
   «Стекляшка» пропиталась запахами жареных желудей, из которых здесь, видимо, готовили кофе, и водочным духом. Сальников встал за столом в углу, Беляев, потоптавшись у стойки, поставил на поднос блюдце с пирожными, два стакана горячего чая и сто пятьдесят коньяка. Отец Владимир, не любившей сладкого, от огорчения забыл все прежние привычки и съел эклер. Беляев глотнул коньяка и немного согрелся.
   – Почему Фогель похитил именно моего сына? Мало ли иностранцев в России…
   – Фогель узнал о Максиме все или почти все. У Фогеля высокий интеллектуальный коэффициент, он не ординарный уголовник. Машины с грузом Московской патриархии на границе, как правило, не досматривают. Вы – небогатый человек, не сможете заплатить выкуп. Значит, согласитесь на сделку.
   – И он оказался прав, – вздохнул Сальников.
   – Фогель первоначально планировал продать оружие главарю одной из чеченских бригад. Позднее нашелся более солидный покупатель за границей, он дал высокую цену. Так или иначе, этим летом после встрече с авторитетным чеченцем Фогеля задержали в Краснодаре. В следственном изоляторе наш сотрудник предъявил ему фотографии, сделанные в Баден – Бадене: Фогель в ресторане рядом с торговцем оружием, французом. Мы совершили ошибку, показав ему эти карточки. Фогель понял, что ему на хвост сели сотрудники спецслужб и начинает действовать. Он бежит из тюрьмы с помощью чеченцев, обещая им то же самое оружие, которое должен продать французу.
   Не сомневаюсь, Фогель держал в запасе, по крайней мере, два варианта переправки оружия через границу. Первый вариант – транспортировка в трейлере с церковной утварью и литературой. Другие варианты нам пока не известны. Фогель организует похищение Максима, перевозит его в Астраханскую область на хутор своего подельника Воловика. Там же, закопанное в земле, хранится оружие. Фогель встречается с вами, выдвигая заведомо невыполнимое требование: миллион долларов выкупа. И, когда вы говорите, что таких денег во сне не видели, предлагает перевезти нечто в кузове машины, груженой церковной утварью. В тот момент Фогель еще не отказался и от других вариантов. Он выбирает, взвешивает, просчитывает ходы. Но чем меньше времени остается до сделки, тем сильнее он нервничает, беспокоится.
   – Но ведь нет причин для беспокойства…
   – Все идет не совсем так… Во-первых, милиционеры, которые похитили Максима, нарушили уговор. Не избавились от внедорожника вашего сына, а выставили его на продажу на автомобильном рынке. И засветились. Фогель успевает разделаться с одним из подельников. Другой гибнет в перестрелке с оперативниками ФСБ. Во-вторых, на Фогеля наезжают чеченцы, требуя свое оружие, за которое уже заплатили часть денег. С чеченцами он разбирается, заманивает их в ловушку и мочит одного за другим. В-третьих, на хвосте сидят контрразведчики. Положение у него так себе, шаткое. И тут выясняется, что вы неизвестно откуда достали и привезли в Москву миллион долларов. Большой сюрприз. Не было денег и нате вам… Это окончательно портит настроение Фогелю. Понимаете? Он склонился к мысли, что Сальников старший снюхался с чекистами. Он кладет в ячейку камеры хранения Белорусского вокзала фото Максима, следит за вами. Затем выманивает на другой вокзал, Рижский. Избивает в туалете и забирает ключи. От Рижского вокзала до квартиры, где вы остановились, – несколько минут на машине. Фогель добирается за двенадцать минут. Пять минут он потратил, переодеваясь женщиной.
   – Но ваши оперативники сделали фотографии.
   – Карточки вышли мутные. Но что мы видим? Некто в женском платье с длинными рукавами, в парике и больших черных очках входит в подъезд дома. Женщина высокая, плечистая, хорошо развиты икроножные мышцы. Затем она выходит из парадного с костюмом, завернутым в целофан, и огромным пакетом. Через дырку вылез рукав рубашки. Опера решили, что домработница везет белье в прачечную. На самом деле Фогель никому не мог перепоручить этого дела. Чемодан с миллионом долларов сотенными купюрами весит более десяти килограммов. Если привлечь к делу какую-нибудь воровку, она может не справиться.
   – Но что он узнает, украв деньги?
   – Купюры, все до единой, переписаны нами. Деньги нельзя сдать в банк.
   Фогель понимает: если Сальников заодно с чекистами, деньги должны быть мечеными. Фогель расплачивается долларами с одним медиком, чьими услугами иногда пользуется. Врач меняет баксы на рубли в ближайшем к дому филиале Сбербанка. И тут же попадает к нам на прицел. На допросе он рассказывает о Фогеле, о той съемной даче, где однажды гостил. Мы принимаем решение взять Фогеля сегодняшним утром. Покойный комендант участков натыкается на взрывное устройство и чемодан с деньгами, лежащий у порога. Вот и вся история.
   – У меня есть важное сообщение, – вспомнил Сальников. – Сегодня утром мне звонила женщина. Спросила, готов ли грузовик. Я ответил, что выезжать можно хоть завтра. Она сказала, что наш друг задерживается в другом городе по важным делам. Она ему все передаст, он вернется в Москву дня через три-четыре.
   – Да-да, знаю, – кивнул Беляев. – Звонок сделан из телефона-автомата. Мне уже приносили распечатку. Голос незнакомый. Фогель просто тянет время. Выгадывает лишний день. Не вините себя. О дальнейших действиях Фогеля можно только догадываться. Возможно, он попробует переправить оружие через Казахстан, Украину. Теперь вам же лучше не задерживаться в Москве.
   – Значит…
   – Да, Фогелю больше не нужен заложник.
   Сальников на минуту закрыл глаза. Глубоко вздохнул, сдерживая слезы.
   – Но надежда еще остается?
   – У нас есть оперативник, который, возможно, вышел на след Фогеля. Точными данными мы пока не располагаем. Известно, что наш человек находится где-то на юге Астраханской области. Связи с ним временно нет, поэтому мы не можем оказать ему никакой активной поддержки.
   Беляев и Сальников вышли на воздух. Подполковник повернул к выходу из парка, но священник неожиданно остановился.
   – Вы идите, – сказал он. – А мне надо побыть одному.
   Беляеву показалось, что Сальников готов заплакать. Тряхнув руку священника, подполковник ушел, не оглядываясь назад. Где-то вдалеке грохотали раскаты грома, на город надвигалась большая гроза.

Глава 31

   Калмыкия. 7 сентября
   Часа полтора Колчин без остановки гнал машину по степной дороге, доехав до едва приметной развилки, тормознул. Вправо, в чистую степь, уходила ухабистая грунтовка. Колчин разложил на баранке мятую карту, сорванную со стены в кабинете капитана Урузбекова, поводил пальцем по бумаге, пытаясь вычислить свое место положение. Решкин, как всегда, сидел сзади. Уперевшись локтями в колени, разглядывал резиновый коврик у себя под ногами, изо всех сил боролся с позывами тошноты и страхом.
   Кажется, все тело свело судорога, а в брюхо влили бутылку уксуса, горько-кислый комок застрял в горле, – ни туда, ни сюда. Колчин сказал, что все милиционеры остались живы, никто серьезно не пострадал. Но какая вера Колчину? Во время побега из поселкового отделения милиции Решкин не видел ментов, ни живых, ни мертвых. Если Колчин говорит правду, за ними уже выслали погоню, которая дышит в затылок. В степи негде спрятаться, это не лес, ни горы. Солнце еще высоко, в такую ясную погоду человеческая фигура, тем более автомобиль, хорошо виден издали. Это только с первого взгляда степь кажется голой и пустой. Как ни странно, вокруг есть люди.
   Когда они мчались сюда, навстречу пропылил трактор, два мужика в белых войлочных шапках гнали стадо баранов, голов сорок. Остановившись, они проводили машину взглядами и начали о чем-то переговариваться. Эти люди наверняка наткнутся на ментов, скажут, где именно и в какое время видели светлую «Волгу». Все выложат, что знают, потому что нет резона врать. Ясно, от преследования не уйти. Но остается призрачный шанс спасти жизнь: прекратить бессмысленную гонку. Но кто согласиться сдаться? Вступать в переговоры с Колчиным, унижаясь, выпрашивать, чтобы тебя отпустили, занятие бесполезное. Можно, распахнув дверцу, выпрыгнуть на дорогу и попробовать бежать.
   В памяти еще живы воспоминания, когда такой фокус проделал Мамаев. Сначала Колчин едва не утопил его в гнилом ручье, а потом отделал чуть не до потери сознания. В этот раз он станет отбивать кулаки. Пустит пулю в спину – и делу конец. Остается только пропадать. Решкин вышел из столбняка, услышав, что Колчин и Мамаев, склонились над картой и чем-то переговариваются.
   – Если рвануть по асфальту, будем в поселке Восток скоро, – говорил Мамаев. – Въезжаем прямо на центральную усадьбу. А там до Машкиного дома рукой подать. Телефонная линия повреждена. И не известно, когда ее починят. Ты сам об этом говорил. Значит, менты в Востоке о нас ничего не знают. Мы все успеем сделать. А вот грунтовая дорога. Она забирает вправо.
   – Это не факт, линию могли починить, – ответил Колчин. – А прямой путь не всегда самый короткий. Мы заедем в поселок с тыла.
   – Я фартовый, – сказал Мамаев. – Если что задумал, то выгорит. Поехали напрямик.
   Вместо ответа Колчин захлопнул дверцу и, повернув направо, погнал машину по грунтовке. Решкин выпрямился и уныло уставился на дорогу. Вокруг все та же степь, выжженная солнцем земля сменяется островками разросшейся полыни и ковыля. Попадаются приземистые деревца с восковыми листьями, голый кустарник, усыпанный колючками. Машину так трясло, что Решкин опустил стекло и прижал ладонь ко рту, он боялся затопить горячей блевотиной весь салон. Эти тигровые чехлы, коврики и даже рулевую колонку, а заодно уж и Колчина. Но мало-помалу, дорога сделалась ровнее. Через четверть часа тошнота немного отпустила, Решкин попил воды из фляжки и, почувствовав что-то похожее на аппетит, вспомнил, что есть нечего.
   – Куда мы едем? – спросил он. – Я должен хотя бы знать, как называется то место, куда меня везут подыхать.
   – Поселок Восток, – ответил Колчин. – Теперь ты захочешь узнать, что мы там забыли. Ты слышал рассказ Мамаева? Ну, тогда на хуторе. Еще вертолет прилетал и в нем были люди. Ты лежал у костра и, кажется, не спал.
   – Мне было хреново, но слух не пропал.
   – Пока есть время, я дополню рассказ, чтобы все стало понятно. Мамаев действительно спешно смотал удочки из родного Ярославля, потому что изувечил и обворовал женщину. И дожидаться ареста не хотел. Однажды он встретил в поезде случайного попутчика, это был некто Григорий Седых. К тому времени Седых отбыл четвертый срок. Сидел, как всегда, за квартирные кражи. Не собирался завязывать, значит, нужен помощник. К тому моменту Мамаев был готов на все ради денег.
   – Это правда? – спросил Решкин.
   – Да пошел ты, – отозвался Мамаев. – Кто ты такой, прокурор?
   Колчин повертел ручку радиоприемника, нашел местную радиостанцию. Видимо ждал, что в эфир дадут оперативную милицейскую сводку, приметы преступников, напавших на поселковых милиционеров. Но по радио крутили калмыцкую народную музыку, тягучую и унылую, как эта голая степь.
   – Парочка стала гастролировать по южным городам, – продолжил Колчин. – Когда менты подбирались слишком близко, Мамаев и Седых ложились на дно. В поселке Восток у Седых живет давняя зазноба. Они приезжали в глубинку и отсиживались тут, сколько надо, пропивали ворованные деньги и набирались сил. Однажды в Ростове они накололи хорошую хату, вошли. Упаковали барахло, но хозяева, муж с женой, вернулись не вовремя. Седых схватился за нож, а Мамаев помог ему добить хозяев.
   – Я не убивал, – буркнул Мамаев. – То есть, когда я взялся за молоток, хозяева были уже того… Ну, почти готовы.
   – Двойное убийство не квартирная кража, – сказал Колчин. – Седых и Мамаев приехали в поселок Восток, но надолго там не задержались. Нужно было найти более безопасное лежбище. У Седых был адрес Воловика. К нему на хутор друзья и перебрались. К тому времени Седых и Мамаев поняли, что попали в крутой переплет. Седых – в прошлом водитель грузовика, ему поручили съездить в Астрахань, купить подержанный грузовик и вернуться обратно на машине. Воловик, державший на своем хуторе заложников, ждал указаний. За день до нашего появления Фогель приказ перевезти оружие и заложников в другое место.
   – Это где-то в Калмыкии, – сказал Мамаев. – В кабину с Седых сел дружбан Воловика, еще два человека в залезли в кузов. По всем прикидкам выходит, что «КАМАЗ» должен остановиться на ночь в этих краях. Гриша сказал: если будет оказия, заеду к Машке Совковой. И там оставлю тебе записку. Чтобы знал, где меня искать, мое тело. Похорони по-человечески – вот последняя просьба. Гришка знал, что из этого рейса живым не вернется. Вот поэтому мы и едем в Восток. Может, там найдем записку или что.
   – А как же цепь, на которой ты сидел в подвале? – спросил Решкин. – И туберкулез, которую подцепил в сырости и холоде?
   Мамаев промолчал.
   – Нет никакого туберкулеза, – ответил за него Колчин. – А ноги шелудивые, потому что насекомые покусали. А он начесал до волдырей. Якобы цепь ему натерла. А я сначала поверил в сказку о рабе. Но потом вспомнил все события в хронологическом порядке. Ведь Мамаев мог напасть на меня там, в подвале, но не рискнул. Он не знал, что творится наверху. Когда пальба стихла, подумал, что живых в доме кроме него не осталось. Воловик и все его люди погибли. Значит, остается шанс все концы повесить на мертвых. Раба пожалеют и отпустят на все четыре стороны. Поэтому он так рвался улететь с хутора на вертолете.
   – Как же вы узнали все это подробности?
   – Мамаев рассказал. Он не стал дожидаться, когда я спущу с него портки. И поднесу к члену горящую зажигалку.
   – А почему вы решили, что этот Седых поедет на грузовике именно на юг? – допытывался Решкин. – Он может поехать на север, например, в Москву.
   – Воловик перед отправкой проговорился, что путь лежит именно на юг. Да и логика подсказывает: тащить груз в Москву и дальше, через европейские границы, таможенные посты, полицию – слишком рискованно. Даже если перебросить оружие в машину Московской патриархии, а с собой возить отца Владимира… Я с самого начала подозревал: возня вокруг Сальникова затеяна, чтобы пустить нас по ложному следу.
   Машина свернула с дороги в степь, оставляя за собой высокий шлейф песка и пыли. Колчин выключил радио. На горизонте показались приземистые постройки. Кое-как слепленные хибары с плоскими крышами. Видимо, это и есть Восток.
   – Зря в объезд махнули, – вздохнул Мамаев. – Только время угрохали.
   – Мы заедем к этой Машке ровно на пять минут, – сказал Колчин, через плечо обернувшись к Решкину. – Ты беги на почту.
   – Она работает до шести вечера, – вставил Мамаев. – Потому что там почтальонша аккуратная. Это на центральной площади.
   «Волга» въехала в поселок, остановилась перед домом, на который показал Мамаев. Саманный забор с калиткой из некрашеных досок, ни номера, ни названия улицы. Впереди такие же дома близнецы, на дороге ни души. Колчин залез в бардачок, пошарив в нем, вытащил карандашный огрызок и вчерашнюю районную газету. Другой бумаги не нашлось. Подложив колено, накарябал текст, адреса и номера телефонов. Вырвав из газеты клок, вложил бумагу его в ладонь Решкина. Расстегнул портмоне капитана Урузбекова.
   – Отобьешь две телеграммы, – сказал он. – Одну в Москву, другую в Астраханское управление ФСБ.
   – Управление ФСБ? – Решкин выпучил глаза.
   – Или позвонишь по междугороднему телефону и прочитаешь текст телеграммы. Я все записал. Хочу, чтобы ты понял одну важную штуку. Если не струсишь, не убежишь куда-нибудь в степь, – за нами вышлют вертолет. Он появится здесь часа через полтора. К этому времени мы, возможно, уже будем знать, где находится твой брат. Понял? Никакой связи у нас нет. Только эта клятая почта. Поэтому я прошу тебя: не убегай, отбей телеграммы. Если ты не успеешь или не сможешь этого сделать… Мы вряд ли доживем до утра. Понял?
   – Я что, совсем тупой?
   Решкин вылез из машины, хлопнув дверцей, со всех ног помчался вверх по улице. Так рванул, что только ветер засвистел в ушах.
   – ФСБ, ФСБ, – повторял он на бегу.
//-- * * * --//
   Колчин толкнул дверь и вошел в комнату. Худая простоволосая женщина в застиранном халатике, сидя за столом у окна, выходящего на задний двор, перебирала рис. В углу на тумбочке пищал радиоприемник, в люльке у стены ворочался младенец. Женщина поднялась, вытерла фартуком руки, заложила ладони за спину и почему-то отступила на шаг, к самой стене. В глазах застыл страх.
   – Вы кто? – спросила Совкова.
   Колчин шагнул в сторону, пропуская вперед Мамаева.
   – Седых не заезжал? – Мамаев, перепрыгнув ступеньки крыльца, вбежал в комнату, встав на домотканый коврик, стал бешено вращать глазами. – Я спрашиваю, Гришка приезжал?
   Совкова облегченно вздохнула: свои.
   – А когда он должен был приехать? Я думала, вы вместе…
   Сорвавшись с места, Мамаев кинулся в соседнюю комнату, запутался в цветастой занавеске, повешенной в дверном проеме. Сорвал ее с гвоздей, бросил на пол.
   – Черт, мать твою…
   Влетев в спальню, отодвинул от стены диван. Перебравшись через него, оторвал плинтус, державшийся на одном гвозде. Вытащил кусок половой доски, все еще надеясь на чудо. Двери в поселке не запирают. Возможно, Гришка заскочил на минуту, когда его сожительницы не было дома. Заскочил, чтобы оставить записку. И уехал. Присев на корточки, Мамаев сунул руку вниз, вытащил целлофановый пакет с деньгами. Пошарил ладонью в темном тайнике. Ничего. Хозяйка пошла следом за гостем, молча наблюдая за ним.
   – Ни хрена, – вздохнул Мамаев. – Но есть еще одно место, где можно поискать.
   – Что за место?
   – На милицейской карте обозначены все колодцы. Возле одного из таких колодцев стоит ничейный домишко. Там на ночь иногда останавливаются проезжие шофера. Денег за постой платить не надо. Было время, когда мы с Седых почти месяц жили в той хибаре. Я так думаю, он завернул туда.
   – Далеко отсюда?
   – Верст двести. Поедем?
   Колчин не ответил, тронул женщину за плечо, попросил воды, залить в радиатор.
   – И мне бы еще кусок веревки, – сказал Колчин.
   – Удавиться? – оскалился Мамаев.
   – В милиции отобрали ремень. Теперь штаны спадают. Найдется?
   Совкова молча кивнула и пошла на двор, Колчин увязался за ней. Мамаев, приладив половую доску на место, вернулся в большую комнату, сел за стол, вытащил из пакета толстую пачку денег, перевязанную ленточкой. Смахнул на пол горку риса, слюнявя пальцы, начал считать купюры, дважды сбивался со счета. И начинал заново. Когда хозяйка с Колчиным вернулись в комнату, на столе лежала стопка бумажных денег. Мамаев стоял возле люльки, прищурив глаза, пристально всматривался в лицо младенца.
   – Когда родила? – повернув голову, спросил он.
   – Уж три месяца.
   – Надо ехать, – сказал Колчин. – Поторапливайся.
   Совкова нервно терла чистые руки фартуком. Заметив деньги на столе, не могла оторвать от них взгляда. Мамаев ниже склонился над кроваткой, поправил мятую распашонку.
   – Пацан? Сам вижу, что пацан. А ты случаем не нагуляла мальца от залетного шоферюги?
   – Гришкин, – ответила Совкова.
   – Вижу, что Гришкин. Теперь вижу.
   Младенец мотал головой, пускал слюни и задирал кверху голые ножки. Мамаев улыбался, будто именно он, а не Гришка, доводился мальчику отцом. Мамаев сунул в крохотную ладошку палец, красный, покрытый царапинами. Выпрямился, шагнул к двери. Но неожиданно остановился, повернулся к Совковой.
   – Ты вот что. Не знаю, получится ли у Гришки вернуться сюда. В обозримом будущем.
   – Его снова посадили? – Совкова опустила беспокойные руки. – Надолго?
   – Не знаю, где он, – покачал головой Мамаев. – И когда вернется, не знаю. Влипли мы с этим Воловиком. Напрасно к нему подались. Ты заверни нам пожрать что-нибудь. А то живот урчит, как паровой котел.
   Совкова нырнула в закуток за печкой. Чем-то загремела, вернулась с двумя кукурузными лепешками, завернутыми в серую марлю. Мамаев полез в карман, достал свою половину денег, бросил их на стол.
   – Это ребенку. Хотел своему пацану отправить. Но он у меня того… Он у меня уже взрослый.
   Колчин открыл рот, чтобы снова поторопить Мамаева, но услышал сухой треск автоматной очереди. Выскочил на крыльцо. Ударила вторая очередь, длинная. Колчин прислушался, стреляли где-то рядом.
   – К машине, – закричал он. – Садись за руль.
   Колчин выскочил в калитку, открыл багажник «Волги», достал карабин. Залез на заднее сидение. Мамаев сел за руль, рванул с места.
//-- * * * --//
   Решкин примчался на площадь, где сходились три поселковые улицы, долго осматривался по сторонам, к своему удивлению не заметил ни одного человека. Посередине площади торчал одинокий столб, на макушку которого приделали ржавый репродуктор. Справа дом с плоской крышей, на двери навесной замок и вывеска «Поселковый клуб „Восток“». Рядом с клубом низкая дверь в продуктовый магазин, больше похожая на нору. По левую руку косенькая вывеска «почта», прибитая над дверью глинобитного одноэтажного дома.
   Толкнув дверь, Решкин вошел в душное помещение. За конторкой стена, сверху донизу завешанная плакатами и афишами кинофильмов, выходивших в прокат лет пятнадцать назад. За деревянной конторкой русская женщина неопределенного возраста. Черный рабочий халат, газовый желтый платочек вокруг шеи. Почтальонша изучала журнал с выкройками платья. Она посмотрела на посетителя без всякого интереса и зевнула, широко распахнув пасть, полную железных зубов.
   В пыльную витрину, выходившую на площадь, билась муха.
   – А у вас всегда так? – Решкин встал у конторки. – Так тихо?
   – А кому тут шуметь? Сейчас все на работах в поле. Народ возвращается, когда стемнеет.
   Почтальонша сказала, что отсюда можно сделать междугородний звонок, но ждать, пока соединят, придется долго, возможно, часа полтора, а то и все два. С телеграммами все проще, надо только текст написать.
   – Давайте два бланка, – кивнул Решкин. – Одну телеграмму в Москву, другую в Астрахань.
   Не отходя от стойки, он вытащил из кармана газетный обрывок, опустил кончик перьевой ручку в чернильницу, с грехом пополам накарябал адрес астраханского УФСБ. Вздохнул, покусывая губу, стал по слогам разбирать каракули Колчина, выведенные на серой бумаге, испещренной газетным шрифтом.
   – А вы откуда приехали? – подала голос почтальонша.
   За целый день сюда пришло пять или шесть посетителей. Последние два часа никто не заглядывал, это время почтальонша одна высидела здесь, в жаркой будке, изучая выкройки и разговаривая сама с собой. Теперь хотелось переброситься словом с живым человеком.
   – Случайно не от Дашмана путь держите?
   – Я тут душманов не встречал, – ответил Решкин. – Если не считать тех, кто в милицейской форме.
   – Это поселок такой, Дашман, – сказала почтальон. – У меня там муж работает до конца осени. Электриком. Кошары для овец строят, нужно свет подвести.
   Решкин обмакнув перо в чернильнице, склонился над бумагой. Периферическим зрением он уловил какое-то движение на площади. По другой стороне мимо магазина и клуба пробежал голоногий мальчишка в майке, зашитой между ног, за ним промчалась собака. Поднялась пыль, будто за домом проехала или остановилась машина. Решкин увидел человека в голубой рубахе и фуражке, человек высунулся из-за угла, сделав короткую перебежку, с разбега брюхом повалился на землю, спрятавшись за фонарным столбом. Выставил вперед ствол автомата. Второй мент, низко пригибаясь к земле, побежал вправо, к магазину, миновав дверь, упал за деревянными ступеньками клуба. Менты не те, что остановили их на дороге, а затем заткнули в камеру с земляным полом. Эти Наверняка местные. Решкин почувствовав, как помимо воли у него задрожали руки, а дыхание перехватило. Приступ страха продолжался лишь пару секунд, не дольше. С улицы что-то закричали, Решкин разобрал лишь слово «руки». Затем дважды пальнули в воздух.
   – Ложись на пол, – крикнул он почтальону, не сомневаясь, что огонь откроют без предупреждения. Ментов меньше всего волнует, что на почте помимо предполагаемого преступника или преступников окажутся посторонние люди. – Ложись. Дура, ложись…
   Выстрелы грянули, когда Решкин еще не успел закончить фразу. Разлетелась мутная витрина, пули навылет прошили фанерную стойку. Бланки телеграмм, сложенные стопкой с другой стороны конторки, разлетелись по сторонам. Вторая автоматная очередь разнесла входную дверь в щепу. Пули посекли стену, украшенную выцветшими от времени плакатами и афишами. Лопнул большой стеклянный плафон, укрепленный на потолке, сверху посыпались кусочки глины и мелкие стекляшки. Решкин, вжавшись в пол, накрыл голову ладонями. Он видел, как из-под фанерной перегородки показался тонкий кровавый ручеек. Да, почтальонша и сообразить ничего не успела, когда ударила первые выстрелы.
   Менты, видимо, перезарядили оружие. Длинная очередь изрешетила конторку, выбила оконную раму вместе с наличниками, прошлась по стене. Решкин успел подумать, что пули обязательно достанут его. Если не прямым попаданием, то рикошетом. Он дополз до угла, перебрался через мешок с луком, толкнул дверцу конторки, вполз в служебное помещение. Выстрелы на несколько секунд стихли. Видимо, менты взвешивали свои шансы. По их расчетам выходило, что бандиты, укрывшиеся на почте, не могли выжить под плотным кинжальным огнем. Одно из двух. Либо они смертельно ранены, либо уже откинулись. Решкин оглянулся через плечо.
   Почтальонша лежала на спине, открытый рот полон крови. В левой руке зажат журнал с выкройкой платья. Кровь успела насквозь пропитать черный рабочий халат. Выше правой скулы выходное отверстие от пули размером с большую монету. Решкин отвернулся и пополз дальше, через раскрытую настежь дверь, в темную подсобку. Здесь должна быть дверь на улицу или лестница на крышу. Но Решкин не увидел ни лестницы, ни двери. Только ржавые напольные весы, конторский стол с одной тумбой и пара мешков лука.
   – Черт, где же дверь? – прошептал он. – Тут должна быть дверь.
   Снова ударили автоматные очереди. Видимо, менты решили не жалеть патронов и добить бандитов, если эти гады еще дышат. Теперь Решкин понимал, пули его не достанут. А в запасе есть пара минут.
   Он пополз к противоположной стене, тут было так темно, что ладони вытянутых рук не было видно. Нашарил неровную поверхность стены, встал на колени, впереди какой-то выступ, и вот она, – дверь. Изнутри обшита войлоком, поэтому с улицы не пробивается даже узкая полоска света. Накладной замок, железная ручка. Решкин с тоской подумал, что ключ от двери в халате убитой женщины. Придется возвращаться обратно. Выстрелы стихли, нет сомнений, что скоро менты ворвутся через раздолбанную парадную дверь и, увидав живого Решкина, расстреляют его из двух стволов. Надо успеть. Он вытер горячий лоб ладонью, лег на пол и пополз обратно.
//-- * * * --//
   «Волга» выскочила на площадь, когда стрельба прекратилась, и два милиционера вышли из своих укрытий. С автоматами наперевес двинулись через площадь к почте. Машина, газанула, едва не врезалась в столб, но Мамаев, вывернув руль, ушел от столкновения, въехал в палисадник одного из домов, повалил хлипкий забор. Переключившись на вторую передачу, не остановил машину, лишь сбавил скорость. Колчин с заднего сидения хотел крикнуть, чтобы водила ни в коем случае не тормозил, неподвижную машину легко расстреляют из автоматов. Но Мамаев и так все понимал, «Волга» вильнула, перескочила неглубокую канаву, описала замысловатый полукруг, замедлила ход, затем снова поехала быстрее.
   Застигнутые врасплох, милиционеры застыли на месте, решая, куда деваться: убегать с площади или найти укрытие здесь и попробовать замочить водилу, а затем превратить тачку в сито. Один из ментов отступил назад, прижался спиной к столбу, поднял автоматный ствол, собираясь пальнуть от бедра. Второй мент стал пятиться к двери магазина. Колчин высадил прикладом карабина заднее стекло, но выстрелить прицельно не мог, машину трясло, бросало из стороны в сторону. Он видел убогий глинобитный домик, в котором располагалась почта. Ни двери, ни витрины, только пулевые отметины на стенах. Есть шанс, что Решкин еще жив. Если так, он должен выбежать из задания и забраться в машину. Если он ранен, дело хуже…
   – Стой, – крикнул Колчин.
   Мамаев, не выключая передачи, нажал на тормоз. «Волга» встала, как вкопанная. Он с тоской подумал, что сейчас один из ментов упадет замертво. Значит ему, Мамаеву, как соучастнику убийства, светит пожизненный срок. Впрочем, до суда он все равно не доживет. Менты убьют его раньше, еще в СИЗО.
   Сквозь полукруглую прорезь прицела Колчин наблюдал, как милиционер, стоявший у столба, вскинул автомат. Выстрел из карабина прозвучал глухо. Мент выпустил из рук оружие, согнувшись, схватился за икроножную мышцу. Сел на землю, обхватил рану ладонями. Мамаев включил передачу, ногой утопил педаль акселератора. Машина, сорвавшись с места, описала еще один полукруг и снова резко остановилась. Колчин видел, как из-за угла дальнего дома выбежали два милиционера, кажется, у этих только пистолеты.
   – Надо уезжать, – крикнул Мамаев. – Сейчас нас кончат.
   – Сделай еще круг, – рявкнул в ответ Колчин. – Последний.
   Машина на третьей передаче рывком дернулась с места, заложив крутой вираж, встала в десяти метрах от почты. Если Решкин жив, он выскочит сейчас. Пули ударили в кузов «Волги» слева. Пробили дверцы и заднее крыло. Мамаев, спасаясь от обстрела, упал на пассажирское сиденье. Колчин, не видя своих целей, несколько раз выстрелил в воздух, чтобы отпугнуть ментов. В ответ ударила автоматная очередь, но прошла сверху, даже не зацепив крышу.
   Когда на площади снова раздались выстрелы, Решкин, растянувшись на полу, шарил по карманам рабочего халата убитой женщины. Ключа не было. Решкин поднял голову, отжался от пола на руках, решив, что менты снова открыли беспорядочный огонь, но ничего не увидел. Кто стрелял? И в кого? Обзор закрывал стол, стоявший у разбитой витрины. Возможно там, в одном из ящиков стола, лежит ключ от задней двери. Его надо достать. Решкин встал на корточки, и только сейчас понял, что с головы до ног перепачкан чужой кровью. Выругавшись про себя, приподнял голову выше. Пыль на площади такая, будто началась буря.
   Но сквозь эту завесу четко виден абрис светлой «Волги», тормознувшей возле почты. Решкин, забыв об опасности, подскочил на ноги, рванулся вперед, запрыгнув на стол, перешагнул подоконник, спрыгнул на землю. Подбежав к машине, рванул на себя дверцу и упал на пол, между сидениями. «Волга» сорвалась с места. Колчин успел вставить в направляющие новую обойму на десять патронов, несколько раз пальнул в никуда. В ответ прозвучали пистолетные выстрелы.
   Мамаев вырулил с площади в кривой переулок, вымощенный камнем, прибавил газу. Через пару минут машина на полном ходу выскочила из поселка, сбив на повороте зазевавшегося барана.

Глава 32

   Калмыкия. 7 сентября
   Фогель добирался до места чуть более суток, хотя первоначально рассчитывал уложиться в восемнадцать часов. Самолетом до Волгограда, оттуда машиной через Калмыкию до побережья Каспийского моря. Не такой уж долгий путь. Перелет из Москвы оказался приятной прогулкой в сравнении с бесконечной дорогой по жаркой степи. По прямой выходило около пятисот километров. Но трястись на «Ниве» по пескам, по пересохшим болотам и солончакам, переезжая с проселка на проселок, – выше человеческих сил и, если разобраться, никакого выигрыша во времени.
   Вера Пермякова, купившая билет на самолет до Волгограда по паспорту подруги Анастасии Левашовой, перенесла все дорожные перипетии стоически. Она все еще испытывала недомогание, от слабости клонило в сон, из раны на боку выделялась что-то похожее на сукровицу. Приходилось каждый час задирать блузку, стягивать повязку, чтобы сменить марлевый тампон, пропитанный антисептиком.
   По шоссе Фогель благополучно добрался до Элисты, купил воду в пластиковых бутылках и бутерброды с козьим сыром, в аптеке бинты и кое-какие мелочи, забытые в Москве. В городе он задержался на полчаса или того меньше, свернув на восток, на трассу номер сто пятьдесят четыре, проехал по ровной дороге до Яшкуля, остановившись у заправки, наполнил бак и пустую канистру. Здесь свернули к югу, на асфальтовую дорогу в две полосы.
   Фогель повернулся к Пермяковой и сказал, что они выбились из расписания всего часа на три, терпимо. Сказал и сглазил. Хорошая дорога, а вместе с ней и везение, закончились, когда пересекли границу Черноземельского района. Здесь поднялся сильный ветер, гнавший песок навстречу машине. Временами Фогель не мог понять, где заканчивается асфальтовое покрытие и начинается пустыня. Коричневый песок заметал дорогу, оставляя на поверхности серые проплешины асфальта. Чтобы не сбиться с пути, пришлось снизить скорость до тридцати километров, а позже съехать на обочину и, включив фары дальнего света, остановиться.
   Стекла подняли, в салоне стало душно и жарко, как в парной. Хотелось стянуть с себя майку и штаны, но Фогель переборол это желание, по опыту зная, что лучше не станет. «Мне плохо, – сказала Пермякова. – опусти стекло хоть ненадолго». Фогель помотал головой: «Если я это сделаю, через минуту песка в салоне будет по колено». Огромное жгучее солнце померкло, превратившись в тусклую монетку, висящую в небе. Ветер налетал волнами, бросал в лобовое стекло песок с такой силой, что становилось не по себе, подмывало развернуть машину и на полном газу дернуть в обратном направлении. Фогель долго терзал радиоприемник, тыкая пальцем в кнопки, но из динамиков выходил сухой треск, похожий на электрические разряды.
   На душе было тревожно. Последний раз он общался по телефону с Воловиком первого сентября, в тот день машина с грузом благополучно вышла с хутора. Но уже на следующий день спутниковый телефон молчал, как индийская гробница. Фогель успокаивал себя тем, что Воловик не в ладах с техникой, возможно, что-то испортил в аппарате. Раз грузовик ушел, причин для беспокойства нет. И все же червяк точил сердце. Когда проезжали Аршань Зельмень, Фогель едва не свернул на восток, чтобы убедиться, что Воловик жив и здоров. Но отогнал эту идею. Его интересует не лошадиное здоровье Воловика, а сохранность груза. Свернуть на хутор, значит понапрасну потерять часов восемь, а то и все десять. Драгоценное время, которое на вес золота.
   Фогель выключил приемник, повернулся назад. Пермякова, подложив под голову полупустой рюкзак, боком лежала на заднем сидении. Рот открыт, дыхание глубокое и тяжелое. Он хотел разбудить женщину, чтобы, пока есть время, еще раз повторить инструкции. Вера не страдает провалами памяти, но принимает антибиотики и прочее дерьмо, которое прописал Ханокян, отсюда лекарственная сонливость, забывчивость и тугодумие. Фогель не стал тревожить Пермякову, – нестерпимую духоту легче переносить во сне.
   Инструкции он повторит позже. Ничего мудреного. По прибытии на место, в заброшенный рыбачий поселок, куда, надо думать, благополучно перевезены ПЗРК, снайперу предстоит страховать Фогеля и защищать оружие, когда его станут перегружать в вертолет. Хочется надеяться, что неприятностей не случится. Но хороший стрелок, контролирующий ситуацию, не помешает. За работу Фогель заплатил вперед, еще в Москве. Сто тысяч долларов, как и обещал. Он мог бы с легкостью выложить и двести тысяч, и все триста. Деньги, похищенные у Сальникова, помеченные чекистами, не стоили той бумаги, на которой напечатаны. Однако эта странная щедрость могла насторожить Веру, она задумается: с чего это он разбрасывается деньгами, как мусором?
   Песчаная буря продолжалась около двух часов и закончилась также неожиданно, как и началась. Фогель долго расталкивал Пермякову, пока не сообразил: женщина не спит, она в глубоком обмороке. Он распахнул дверцы, и долго копался на заднем сидении, протирал лицо Пермяковой марлевыми тампонами, смоченными водой, подносил к носу склянку с тройным одеколоном, потому что нашатырного спирта в аптечке не оказалось. Когда Вера пришла в себя, солнце опустилось за горизонт, и ясный день за несколько минут превратился в непроглядную ночь. Где-то далеко у горизонта светилось огоньки. Это пастухи, перегонявшие лошадей, устраивались на ночлег. Фогель отогнал машину в сторону от дороги, разложил сиденья и сказал, что предстоит ночевка в степи. Едва на востоке появились первые проблески утренней зари, он поехал дальше на юг. Дорога оказалась пустой, как карманы нищего.
//-- * * * --//
   Около десяти утра «Нива» добралась до цели. В берег билась лазурная морская волна. Пахло йодом и горячим песком. В пятидесяти метрах от кромки моря стояло несколько построек, что-то вроде сараев, сложенных из природного камня. Пустые провалы вместо окон и дверей, под натянутым полотнищем брезента – «КАМАЗ», колеса которого глубоко утонули в песке, а лобовое стекло покрывал сантиметровый слой пыли. На жердях, воткнутых в песок, с незапамятных времен сохнут дырявые рыбачьи сети. Не выходя из машины, Фогель дважды нажал на клаксон.
   В дверном проеме ближней хибары появился существо в вытертых до белизны джинсах и майке неопределенного цвета, физиономия заросла густой щетиной, щеки ввалились, а над правым глазом вырос фурункул, отливающий синевой. Из-под офицерского ремня торчит рукоятка ТТ. В оборванце Фогель едва узнал некоего Борю Чугунова, старшего по группе. С Чугуновым он встречался в Москве, обсуждая план доставки ПЗРК на побережье.
   Фогель вышел из машины, приказав своей спутнице оставаться на месте и держать оружие наготове до тех пор, пока он не даст знак, что все нормально.
   – Что, совсем потерял человеческий облик? – Чугунов потер ладонью пегую от пыли бороденку, тряхнул руку Фогеля и коротко доложил. – У меня без особых происшествий, если не считать, что все консервы, которые взял с собой, оказались испорченными. И питьевая вода на исходе. Парням, которые сопровождали груз, я выдал расчет. Как договорились, три штуки на нос. И отпустил их сутки назад. Иначе мы с голодухи друг друга сожрали бы.
   – Правильно, – кивнул Фогель. – Кто остался?
   – Со мной только водитель Гриша Седых. Вы сказали его не отпускать, пока не прилетит вертушка. И двое этих гавриков, мужик с бабой. Сидят в крайней хибаре.
   – Они что-нибудь ели в последние дни?
   – Что я им, блин, кормящая мать? – Чугунов шлепнул себя ладонями по бокам, выбив из штанов пыль. – Самим жрать нечего, живот к позвоночнику прилепился. Ну, давал им, кажется, сушеной рыбы. Вчера. Или позавчера? Не помню… Но они жрать и пить не просят. Спят целыми днями. Ни живые, ни мертвые…
   – Значит вертолет, раньше времени не прилетал?
   – Сегодня обязательно появится. Груз в порядке. Из кузова машины ящики перетащили вот туда, присыпали грунтом, – Чугунов показал пальцем на дальний дом с плоской крышей и снова начал жаловаться. – Вчера тут такое было… Буран поднялся. Думали, песком с головой засыплет. А у нас тут ни связи, ни жратвы, воды на день. Слишком рано мы сюда приехали.
   – Ничего, с голоду ты не опух, а худоба всегда шла крутым мужикам вроде тебя, – улыбнулся Фогель. – Кстати, я сам попал в этот буран.
   – А что это за телка с вами? На заднем сидении?
   – Барышню зовут Верой, выдашь ей винтовку с оптикой и патроны.
   – А мои деньги привезли? – решился на главный вопрос Чугунов.
   – Как договаривались, сорок штук.
   Фогель обернулся, махнул Пермяковой, мол, все в порядке, вылезай. Посовещавшись с Чугуновым, решили, что женщине будет удобно отдохнуть в одной из хибар, где есть настоящий пружинный матрас и пара пластиковых ящиков. Проводили Пермыкову до места, вернулись к машине. Открыв багажник, Фогель вытащил сумку с консервами и хлебом, бутыль с питьевой водой и рюкзак с пожитками. Зашел в ближнюю хибару, бросил вещи у порога. Возле двери, накрывшись марлей, беспокойно ворочался на стеганом спальнике Гриша Седых. Он облизывался и сладко вздыхал.
   Значит, видел сон с гастрономическим уклоном. Лагерь строгого режима в республике Коми, раннее утро перед шмоном и выходом на работы. Жарко натопленная столовка. Пайки хлеба и полные миски наваристой баланды, заправленной перловкой и молодой крапивой. Чугунов, увязавшийся следом, хотел вытащить из раскрытой сумки банку тушенки и кирпичик хлеба.
   – Потерпи пять минут, – покачал головой Фогель. – Сначала покажи мне бабу с мужиком.
   – Это мигом.
   Чугунов вышел на воздух, побрел вдоль полосы прибоя, остановился перед крайней хибарой. Фогель переступил порог. Справа на земляном полу лежал худой высокий мужчина в грязных штанах с дырками и серо-коричневой фуфайке, продранной на локтях. По лицу ползали мухи. Но человек не замечал этого. Людей он тоже не заметил. Фогелю на секунду показалось, что Максим Сальников мертв. Дыхания нет, лицо земляного цвета, глаза глубоко провалились. Но человек неожиданно приподнял руку, прикрыл лицо рукавом фуфайки, застонал и отвернулся к стене. В темном углу, прислонившись спиной к стене, сидела женщина в серой майке и тренировочных брюках. Фогель шагнул к ней, остановился. Женщина смотрела на него, она открыла и закрыла рот.
   Фогель смотрел на женщину. Лицо желтое, кожа истончала, как пергамент. На губах серая пленка, нос и щеки шелушатся. Женщина улыбнулась идиотической улыбкой, возможно. Нижняя губа лопнула. На подбородок скатилась густая капелька крови.
   – Дай сюда.
   Фогель, вытянув руку, повернулся к Чугунову.
   – Что-что? – не понял тот.
   – Я сказал: дай сюда.
   Догадавшись, о чем речь, Чугунов вложил в открытую ладонь рукоятку пистолета. Фогель сделал шаг вперед, чуть опустил ствол. И, собираясь с духом, зажмурил глаза.
   Татьяна Гришина смотрела на него снизу вверх, стараясь сообразить, что происходит. Что это за человек? Зачем нужен пистолет? Или она снова путает сон с явью? Последний раз ей давали воду вчерашним утром. Кружку мутной солоноватой воды. И еще маленькую сохлую рыбку, костлявую, с большой головой. Рыбку, целую вечность пролежавшую под палящими солнечными лучами. Твердую, как камень. Гришина съела ее целиком вместе с чешуей. Вторую рыбку отдал Сальников. Он не ел уже несколько дней, впадал в забытье. Просыпался и снова спал. Если бы не Сальников, она давно бы умерла или сошла с ума. Не мудрено, что от голода и жажды ей начали видеться всякие несуразности. Этот пистолет…
   Фогель нажал на спусковой крючок. Дважды выстрелил женщине в голову. Правая рука упала на землю. Гришина повалилась на бок, оставляя на стене кровавый полукруг. Сальников беспокойно заворочался, но даже не открыл глаз. Фогель передал пистолет Чугунову, вышел из хибары. На ходу закурил, глубоко затянулся. Чугунов брел следом, отставая на полшага.
   – Ты вот что, – Фогель выплюнул окурок. – Сейчас растолкай этого Седых. Быстро позавтракаете. Затем напоите водой того мужика. И выройте могилу. Заверните женщину в одеяло и похороните.
   – Может, могилу на двоих выкопать? Зачем нам этот хрен сдался?
   – Случись какие-нибудь неожиданности, им можно будет прикрыться. И улететь на вертушке.
//-- * * * --//
   Москва, Ясенево, штаб-квартира
   Службы внешней разведки
   7 сентября
   Подполковник Беляев вошел в кабинет генерала Антипова без стука. В красной папке, содержавшей оперативные сообщения, оказалось несколько бумаг, заслуживающих интереса.
   – Никаких вестей от Колчина по-прежнему нет, – сказал Беляев, разложив расшифрованные телеграммы на столе для посетителей. – Информация у нас все та же, что была и вчера, и три дня назад. Колчин с Решкиным и Николаем Мамаевым выехали с хутора и как в воду канули. Силами астраханского УФСБ были организованы поиски пропавших по всей территории области, но они не дали результатов.
   – Давай к делу. Что нового?
   – Есть сводка, полученная по каналам МВД. Вчера утром на юго-востоке Калмыкии милиционеры остановили старые «Жигули» без номера, в салоне находились водитель и два пассажира. При обыске у водителя нашли пистолет, серийный номер ствола не сообщают. Наверное, не успели переписать. В багажнике находился самозарядный карабин Симонова. Задержанных доставили в поселковое отделение милиции. Где-то через час с небольшим эта троица совершила дерзкий побег. Сообщается, что милиционеры были жестоко избиты. Изъятые карабин и пистолет похищены преступниками. Кроме того, из оружейной комнаты пропал автомат и патроны. «Жигули» бандиты оставили во внутреннем дворе, пересели на новую «Волгу» начальника отделения капитана Урузбекова.
   – И какое отношение эта информация имеет к Колчину?
   – С хутора Воловика он уехал на старых «Жигулях». При себе имел пистолет и карабин Симонова, несколько снаряженных обойм к нему. Вот я и подумал: возможно, Колчин и те преступники на «Волге»…
   – Думаешь, работа Колчина? – оживился Антипов. – Но почему он не смог объясниться с этим Урузбековым? Зачем применил насилие? Приметы тех людей известны?
   – В ориентировке МВД приметы не сообщают, – покачал головой Беляев. – Но есть любопытный факт. Где-то чрез полтора часа в соседнем поселке Восток бандиты были заблокированы на площади, у почты. Но отстрелялись и, ранив в ногу одного из милиционеров, вырвались на той же «Волге». В районе почты… У Колчина нет связи, возможно, с почты он пытался дозвониться в Москву или в Астрахань.
   – Тогда тем ментам, что блокировали, очень повезло, – сказал Антипов. – Колчин мог перестрелять их всех. Но не сделал этого.
   – И вот последнее сообщение: силами Юстинского, Яшкульского и Черноземельского РУДВ организован поиск особо опасных вооруженных преступников. Милиционеры полагают, что бандиты будут обнаружены в течение ближайших часов, еще до наступления темноты. Обнаружены и уничтожены. Есть приказ в случае вооруженного сопротивления живыми их не брать. Созданы три поисковые группы, которые идут по следу беглецов.
   – Колчин бывал в разных переделках, – Антипов покачал головой. – Но погибнуть где-то в Калмыкии от пуль ментов… Господи, какая нелепость.
   Есть возможность связаться с ментами из поисковых групп? И отменить эту самодеятельность?
   – Исключено, – покачал головой Беляев. – Я только что созванивался с заместителем министра внутренних дел Калмыкии. Поисковые группы находятся в степи, поблизости нет населенных пунктов. Точные координаты милиционеров не известны. Рацией оснащена только одна группа. Да и аппарат старый, едва дышит. Боюсь, что помочь Колчину уже не в наших силах.
   Антипов поднялся встал, пристукнул кулаком по столу.
   – Что значит не в наших силах? Немедленно выезжай на аэродром «Чкаловский», туда прибудет группа оперативников. Вместе вылетите спецрейсом в Элисту. Оттуда вертолетом местного управления ФСБ до места, где находится Колчин. Вы должны вытащить его.
   Беляев поднялся.
   – Слушаюсь. Я прикидывал этот вариант с самолетом. Мы вряд ли успеваем. В лучшем случае окажемся на месте вечером. К тому времени наверняка все будет кончено. Колчин ранил милиционера. Живым его брать не станут.
   – Так что же, мы позволим ментам расстрелять Колчина? Немедленно выполнять приказ. Беляев, ты вытащишь его. Живого и невредимого.
//-- * * * --//
   Калмыкия. 7 сентября.

   Светлая «Волга» с пулевыми пробоинами на кузове остановилась возле глинобитной постройки без окон, рядом с которой торчал, как труба, сложенный из камня высокий колодец. Вокруг степь, в вышине светло серого неба рисует замысловатый узор крупная птица. Солнце, встававшее над горизонтом, сулит бесконечный жаркий день и трудную дорогу. Светлые облака, напоминавшие морскую рябь, быстро рассеиваются, но утренний ветерок еще ласков. Колчин выбрался с водительского сидения, размял ноги и подумал, что они забрались далеко на юг, берег Каспийского моря где-то рядом. Километров тридцать или того меньше.
   Мамаев выскочил из машины, нырнул в темноту хибары.
   – Есть, – крикнул он, выскочив обратно. – Есть записка.
   Развернув скрученную трубочкой бумажку, прочитал текст.
   – Лежала под камнем в углу. Я так и знал, он напишет. Если будет случай, напишет.
   Колчин взял бумажку. Всего несколько строчек, нацарапанных простым карандашом. «Коля, пишу и не знаю, увидимся ли мы. Если не вернусь в Восток, мою долю, что лежит в тайнике, отдай Машке. Она знает, что делать с деньгами. Надежды на счастливый конец мало. Мы едем в поселок Рыбачий, это километров сорок южнее залива Иван-Караул. Если будет случай, съезди туда. Поставь табличку или крест на моей могиле. Чтобы знали: в земле не собака лежит. Прощай, Седых».
   – Что ж, не зря прокатились, – сказал Колчин и сунул бумажку в карман. – Судя всему, до этого Рыбачьего остается всего ничего.
   – Это судя по чему? – спросил Мамаев.
   – Ветер дует с моря. Морской дух чувствуется. И облака висят не над степью, над морем. Кстати, надо залить воды в радиатор. И наши бутылки наполнить до конца.
   Колчин перелил бензин из канистры в бензобак, чтобы в горючее не попала пыль и песок, обмотал горлышко воронки тряпкой. Открыл капот, чтобы движок немного остыл. Радиатор, задетый пулей в перестрелке на площади, немного подтекал. Колчин плоскогубцами сплющил секцию медной трубки. С такой поломкой и при такой жаре тачка проедет недолго. Что дальше, неизвестно.
   Мамаев поднял с земли гнутое ведро с привязанной к ручке длинной веревкой. С заднего сидения выбрался Решкин. Физиономия помятая, будто на ней кто-то посидел пару часов, а потом сплясал лезгинку. Глаза красные воспаленные. Он щурился от солнца, отходя от дремоты, часто смаргивал веками, стараясь понять, куда на этот раз занесла нелегкая.
   – Господи, хоть воды напьюсь, – сказал Мамаев.
   Намотав конец веревки на руку, перегнулся через колодец, бросил вниз ведро, загрохотавшее о стенки. Веревка размоталась до конца. Ведро ударилось о сухое дно колодца. Не веря худшим предчувствиям, Мамаев подергал веревку и смачно плюнул.
   – Вот, блин, попили водички, – сказал он, вытащил из-за уха сигарету, чиркнул спичкой. – В радиатор залили. И высох наш колодец.
   Решкин сел под кустом, почти не дававшим тени, положив перед собой плоский камень. Выпотрошил папиросу, смешав табак с остатками анаши, набил последний косяк и, блаженно закрыл глаза, пустил струйку дыма.
   – А в этой пустыне миражи случаются? – спросил он.
   – Они и в Москве случаются, – отозвался Мамаев. – Когда пару косяков засадишь.
   – Фу, жара, – Решкин отогнал муху.
   – А хрена ты хотел, умник? – спросил Мамаев. – Номер люкс в отеле «Балчуг». С девочками и кондиционером? И ванильного мороженого?
   – Да пошел ты, – огрызнулся Решкин. – Имел я тебя и всех твоих родственников по очереди.
   Решкин, засмеявшись, закашлялся дымом.
   Выждав, когда мотор немного остынет, Колчин, отвинтил колпачок радиатора. Вытащил из салона пару полупустых бутылей с водой. Слил всю воду в радиатор, бросил в высохший колодец бутылки. Он потряс фляжку, на донышке плескалось немного воды. Хватит, чтобы пару раз смочить губы.
   – А других колодцев поблизости нет? – спросил он.
   Мамаев отрицательно помотал головой, сел на песок, привалился спиной к крылу «Волги». Веки слипались. Хотелось спать, но спать нельзя.
   Путники пережили не самую легкую ночь в жизни. С дороги пришлось съехать, Колчин издали увидел проблесковые маячки патрульной машины. Выключив фары и габаритные огни, погнали по бездорожью. Около дух ночи путники останавливались передохнуть на пару часов, но короткий сон не принес облегчения, накопившаяся усталость давила плечи, как неподъемный рюкзак. Колчин, кое-как растолкав своих спутников, сменил Мамаева за рулем. Машина взяла курс на юго-восток. Ехали минут двадцать, останавливались, давая двигателю короткую передышку. Несколько раз «Волга» застревала в песке и, казалось, даже трактором вытащить ее нет никакой возможности. Перед рассветом Мамаев сказал, что они заблудились. Колчин вышел из машины, долго смотрел на небо, усеянное звездами, наконец, сказал: «Мы едем правильно».
   – Смотрите, – Решкин показал пальцем на север.
   От горизонта к небу взлетела сигнальная ракета. Описала дымный полукруг и погасла. Мамаев присвистнул.
   – Чего это?
   – Менты разбились на поисковые группы, идут по нашему следу, – ответил Колчин. – Видимо, связи между группами нет. Поэтому они пускают ракеты. Они еще далеко. Километров тридцать, не меньше. Но скоро расстояние сократится до минимума.
   – Они нас видят? – Мамаев поднялся на ноги, отряхнул штаны.
   – Это не важно. У них есть следы протекторов.
   – Надо куда-то сворачивать, – крикнул Мамаев. – Менты прижимают нас к морю. Оттуда мы не уйдем.
   – Еще посмотрим, – Колчин плюнул под ноги. – Живей, в машину.
   Мамаев, захлопнув капот и плавно тронул с места, стараясь не поднять столб пыли. Машина покатила по степи. Взлетела на песчаный откос, начала спуск. В низине русло пересохшей речки, ровное и твердое, как асфальт. Мамаев погнал машину по этому руслу на юг, включил печку, давая дополнительный объем для воды, охлаждающей мотор. В кабине стало жарко. Решкин что-то проворчал, вытер пот и обхватил голову руками. Казалось, они едут прямиком в ту сторону, где смерть без устали машет косой. И встречи можно ждать с минуты на минуту.

Глава 33

   Калмыкия. 7 сентября
   В половине первого дня вертолет Ми – 8 с пяти-лопастным несущим винтом без опознавательных знаков на фюзеляже зашел на посадку и приземлился. Двадцатиметровые винты еще крутились, когда распахнулась дверь, и Роже Огустен, сделав шаг по короткому трапу, спрыгнул на землю. Инстинктивно он пригибался, прижимал ладонью всклокоченные волосы. Фогель не спешил обнаружить себя, не вышел навстречу. Десять минут наблюдавший за вертолетом из окна ближней к морю хибары, он успел рассмотреть экипаж: усатых мужчин в гражданской одежде.
   Роже Огустен, как было условленно, самолетом добрался из Москвы до Баку. Из столицы Азербайджана машиной до Сумгаита, в пригороде которого люди Огустена нашли частную авиакомпанию «Акмури», занимавшуюся туристическим бизнесом. Огустен взял в аренду лучший в компании вертолет, нанял опытный экипаж. Пятисоткилометровый путь от Сумгаита до поселка Рыбачий по воздуху занимал около двух с половиной часов. Летчики еще не знали, что в Сумгаит они больше не вернуться. На обратном пути вертушка дозаправится Сиазане. А ночью перелетит в Иран, завершив свое путешествие в пустыне, в ста километрах от побережья Каспийского моря.
   Огустен не выглядел усталым. В белой сорочке с короткими рукавами, серых летних брюках, ботинках из плетеной кожи и темных очках он напоминал богатого туриста, путешествовавшего в свое удовольствие. И вот теперь попутный ветер занес его в рыбачий поселок.
   Фогель вышел из своего укрытия, подошел к Огустену, потряс его руку.
   – Как долетели?
   – Приятная прогулка, не более того, – Огустен почти без акцента говорил по-русски.
   – Как экипаж?
   – Неплохо. Для азербайджанцев, – ответил Огустен. – Мне встречались летчики классом выше. Жаль, что этим парням придется остаться здесь. Вы сами это сделаете?
   – Если мне достается грязная работа, я ее выполняю.
   Фогель показал пальцем на дальнюю хибару с плоской крышей.
   – Видите панаму защитного цвета? Там у меня снайпер. Женщина. Она выполнит все мои команды, прикроет нас с тыла, если возникнут какие-то неожиданности. Лишних людей здесь не останется. Мы возьмем с собой только Бориса Чугунова. Он бывший военный, в прошлом летал на штурмовиках, но знаком и с вертолетами. Его опыт может быть полезен.
   – Вы уверены, что доведете вертолет? – Огустен, щурясь от солнца, снял очки, протер стекла платком. – Пусть даже с помощью этого Чугунова? Если есть хоть какие-то сомнения…
   – Сомнений нет, – улыбнулся Фогель. – Я подниму вертушку и посажу ее хоть на пятикопеечную монету.
   – У вас все готово?
   – Сейчас начнем погрузку. Но сначала осмотрю машину.
   Фогель подошел ближе к вертолету, забрался на борт, зашел в салон и кабину пилотов, снова спустился на землю, погладил ладонью дюралевые заплатки на корпусе. Так латают пулевые пробоины. Когда-то эта вертушка выполняла задачи в «горячих точках». Боевой вариант вертолета Ми – 8 с пяти-лопастным винтом, превратили в транспортник, установив в салоне десяток мягких кресел с высокими спинками и подлокотниками, столики. Вертолет оснастили новыми двигателями с дополнительной газотурбинной установкой и пылезащитными устройствами на входе в воздухозаборник. Когда-то на фюзеляже были пилоны для подвески легких бомб и неуправляемых ракет, пулеметная установка в носовой части кабины. Теперь все это хозяйство демонтировали, зато оснастили машину дополнительными топливными баками, увеличив дальность полета в два с половиной раза, до тысячи двухсот километров.
   – Теперь надо кое-что сделать, – сказал Фогель. – Прикажите летчикам отвинтить и вынести из салона все кресла и столики. Это займет не более часа.
   – Но можно обойтись и без этого, – возразил Огустен. – Только напрасно потеряем время. Вертолет поднимает четыре тонны груза. А наши игрушки, по моим подсчетам, вместе с ящиками весят не более полутора тонн.
   – Но в салоне слишком мало места. Груз габаритный. Пятьдесят два ящика трудно разместить в тесном пространстве. А лишний час ничего не значит. Мы в полной безопасности. Вокруг одни пески. Тут даже пастухов не встретишь.
   Огустен подошел к летчикам, перекуривавшим возле машины, принялся что-то объяснять, оживленно жестикулируя. Командир экипажа высокий мужик с гривой седых волос и пышными усами отвечал, махал рукой и крутил у виска пальцем. Через пару минут Огустен вернулся.
   – Они сказали, что не станут курочить кресла. Вертолет – собственность их чертовой компании. Если они испортят салон, потеряют работу. И больше никогда не попадут в авиацию.
   – Вы деньги предлагали?
   – Разумеется. Но, кажется, для них эта летающая кастрюля дороже долларов.
   – Господи, вы разучились общаться с простыми людьми. Надо быть ближе к народу.
   Фогель добежал до машины, вытащил из бардачка пистолет. Решительным шагом направился к летчикам.
   – Кто у вас бортмеханик? – спросил он, остановившись на расстоянии трех метров от азербайджанцев. Летчики молча переглядывались.
   – Я задал вопрос: кто тут бортмеханик?
   – Я командир корабля, мена зовут Ашот Гулиев, – высокий летчик сделал шаг вперед. Он волновался, не отрывал глаз от пистолета, зажатого в руке Фогеля. – И я отвечаю за сохранность машины. Мы не можем выкинуть из вертолета кресла и столики. Потому что…
   – Не хочу слушать это дерьмо, – поморщился Фогель. – Кто бортмеханик?
   Вперед шагнул мужик лет тридцати. Один из всей троицы он носил фуражку и офицерские брюки с голубым кантом.
   – Вообще-то я, но…
   Фогель не дослушал, он приподнял ствол и от бедра трижды выстрелил в живот мужчины. Тот согнулся пополам, сел на песок. Облокотившись окровавленной ладонью о землю, застонал. Фуражка упала на песок и, подгоняемая ветром, покатилась к морю. Фогель добил летчика выстрелом в голову. Товарищи убитого отступили к вертолету, будто там их ждало спасение.
   – Бортмеханик мне не нужен, – Фогель наступил ногой на плечо убитого и навел ствол на командира экипажа. – Мне кажется, что вы вдвоем справитесь. Быстро демонтируете кресла и столики, выбросите рухлядь из салона. Или я ошибаюсь?
   – Справимся, – кивнул Гулиев. Его смуглое лицо сделалось бледным, как гребень морской волны. – Конечно, без вопросов… Вдвоем даже легче работать. Никто под ногами не крутится.
   – Вот видите, – Фогель сунул пушку под ремень. – Я облегчил вашу задачу.
   Он вернулся к Огустену, привалившемуся плечом к стене рыбацкого домика. Светлая рубашка сделалась влажной от пота, волосы спутались.
   – На вас лица нет. Торгуете оружием и никогда не видели насильственной смерти?
   – Видел. Но не могу к этому привыкнуть.
   – Говорил же вам: не прилетайте сюда. Пришлите помощника.
   – Есть вещи, которые нельзя перепоручать другим людям, – покачал головой Огустен. – В этом деле я должен участвовать лично. Где тут можно посидеть в тени?
   – Минутку.
   Фогель, засунув два пальца в рот, коротко свистнул. Из хибары вылезли Чугунов и Седых, ожидая команды, вытянулись в струнку, как солдаты на плацу.
   – Откапывайте ящики, – скомандовал Фогель. – Перетаскивайте их к вертолету. Задача ясна? Работать без перекуров.
   Чугунов кивнул. Седых подтянул штаны. Фогель отвел гостя в тень хибары, усадил на кособокую скамейку, вросшую в песок, принес бутылку с водой и пластиковый стаканчик.
//-- * * * --//
   После полудня, когда солнце взошло в зенит, Вера Пермякова заняла позицию на крыше рыбацкой хибары. Здесь жару можно было терпеть, потому что вдоль берега гулял легкий ветерок.
   Осмотрев снайперскую винтовку, патроны и оптический прицел с четырехкратным увеличением, она первым делом почистила ствол, напоминающий канализационную трубу. Разорвав упаковочный картон, отобрала патроны, капсюли которых не тронула ржавчина. Для пристрелки оружия выбрала чахлое деревце примерно в ста метрах от хижины. Произвела первый выстрел по нижней ветке без корректировки прицельных приспособлений. Пуля едва чиркнула по стволу и ушла в пространство. Пермякова обмотала ствол винтовки тряпками, чтобы он не перегревался на солнце, дождалась, когда металл остынет, и произвела второй выстрел. Затем несколько раз повторила свои действия.
   Вычислив кучность винтовки, установила прицел. Последний раз взяла на мушку ветку дерева и срезала ее первым же выстрелом. Положила оружие на крышу, собранную из сохлого горбыля, поверх винтовки расстелила брезентовое полотнище. Сама с ног до головы накрылась марлей, как простыней, и, лежа на боку и стала ждать, разглядывая в бинокль пустынный ландшафт. Фогель сказал, что вероятность появления чужаков в окрестностях брошенного поселка невелика, но если поблизости появится двуногое существо, надо бить на поражение.
   Он заплатил щедро, как обещал. Перед отлетом из Москвы в Волгоград Пермякова абонировала депозитарную ячейку в одном из банков, положила туда деньги. И теперь сердце было на месте, потому что все получилось без обмана. А деньги она всегда готова отработать. Скоро она вернется обратно, полечится у хорошего врача, а не у того армянина коновала. С такими деньгами, забыв о страшных призраках прошлого, можно начать жизнь с чистого листа. Когда прилетел вертолет, и Фогель в горячке спора пристрелил одного из летчиков, Пермякова лишь покосилась через плечо на человека, лежавшего на песке и снова припала к окулярам бинокля. Минута шла за минутой. Ветер гнал по степи песок, солнце жарило нещадно, последние облака развеялись без остатка.
   Пермякова сосала горячую воду из фляжки, оборачиваясь, видела, как летчики вытаскивают из салона, сбрасывают на землю кресла и еще какой-то бесполезный хлам, а люди Фогеля переносят к вертушке ящики армейского образца. Что в тех ящиках и куда они полетят, Веру волновало меньше всего на свете.
   Когда на горизонте появилась светлая «Волга», Пермякова нахмурилась, стараясь оставаться незаметной, подползла к противоположному краю крыши, поманила Фогеля рукой.
   – Там машина, «Волга». Сколько человек в салоне, пока не видно.
   – «Волга»? – удивился Фогель. – Одна машина? Это не менты?
   – Не похоже.
   – Если свернут в нашу сторону, сделай все, что нужно.
   Фогель крикнул Чугунова, приказал вытащить Сальникова из хижины, посадить его на землю рядом с ящиками. Чтобы человек был виден издалека. А затем снова таскать груз. Взволнованный появлением неизвестной машины Роже Огустен крутился под ногами, мешал, как только мог, и давал летчикам бесполезные команды.
   Вернувшись на прежнюю позицию, Пермякова прижала к глазам окуляры бинокля. Машина ехала медленно, теперь можно разглядеть пулевые отметены в правой части кузова, над капотом поднимается пар, видимо радиатор закипает. Машина нырнула за песчаный холм и пропала из виду. Но вот она снова появилась, медленно сползла вниз по откосу. Водитель вывернул руль влево, «Волга» покатила в сторону рыбачьих домиков. Все, теперь она мимо не проедет. Пермякова сняла брезентовую тряпку с винтовки, ствол чуть теплый, значит, первая пуля попадет ту точку, куда метит стрелок. Она прижала тыльник приклада к плечу, приложила щеку к теплому дереву.
   Цель двигалась на Пермякову. Если верить дальномеру оптического прицела, а в такую жару он может врать, до машины пятьсот семьдесят метров. В голову водителя попасть трудно, а вот в грудь – это в самый раз. Пермякова передвинула маховички прицела и боковых поправок, задержала дыхание, словно перед прыжком в воду. Сейчас она четко видела абрис человеческой фигуры за рулем. Прищурив глаз, нажала на спусковой крючок так, что его движение точно совпало с осью винтовки. Звук выстрела унесло ветром. Пуля прошила лобовое стекло в том месте, где сидел водитель. Машина еще метров тридцать двигалась вперед, плавно замедляя ход. Пермякова сосчитала до десяти и произвела второй выстрел, на этот раз целя в голову. Есть попадание.
   Неожиданно «Волга» свернула вправо, проехала еще несколько метров и остановилась. Видимо, смертельно раненый или уже мертвый водитель, упав грудью на баранку, вцепился в нее руками и, заваливаясь на бок, вывернул руль в сторону. Сквозь перекрестные нити прицела Пермякова хорошо видела машину, но не видела людей оставшихся в салоне. А ведь там, на переднем пассажирском сидении, кто-то сидел. Точно, там был человек.
//-- * * * --//
   Когда «Волга» съехала вниз по пологому склону, Решкин, сидевший сзади, вытянул руку, показывая в сторону моря, будто он один видел эту картину: водную гладь, белый песок и раскаленное солнце, повисшее над водой. Поверхность моря, отражавшая солнечный свет, слепила глаза. До кромки воды простиралась кочковатая песчаная полоса, из грунта кое-где торчали сухие кустики ковыля и тонконогие деревца с облетевшими листьями и корявыми ветками, кажется, сделанными из проволоки. Прямо по курсу, примерно в пяти сотнях метрах, прилепившиеся одна к другой тесные лачуги с плоскими крышами и пустыми глазницами окон. Чуть левее, рядом с обрезом моря, светлый вертолет Ми – 8, ящики защитного цвета, сложенные лесенкой.
   Никто из людей, сидевших в машине, не услышал звука выстрела. Пуля, прошив ветровое стекло, ударила справа в грудь Мамаева. Выпустив из рук баранку, он вскрикнул, ссутулив плечи, стал заваливаться вперед. Прижал ладони к груди, из-под пальцев сочилась густая кровь. Колчин, нырнув под приборный щиток, одной рукой схватил раненого за плечо, потянул на себя, вниз. Но Мамаев не ложился, мешал ремень безопасности, Колчин, сообразив, в чем дело, щелкнул застежкой ремня, вытащил из замка металлический язычок. Снова дернул на себя Мамаева, но было поздно. Вторая пуля ударила ниже левого глаза, сломала верхнюю челюсть, выбила зубы, вышла из шеи и застряла в подголовнике кресла. Кровавые брызги разлетелись по всему салону, кажется, лопнула не человеческая голова, а большая банка с томатным соком.
   Колчин, забрызганный кровью, вывернул руль в сторону, выгнув тело, дотянулся ногой до педали газа, вдавил ее в пол. Бил снайпер. Из автомата или из карабина, даже снабженного хорошей оптикой, слишком трудно, почти невозможно попасть в движущуюся цель с такого расстояния. Значит, надо уходить из зоны обстрела на колесах, если машина встанет, шансы на спасение падают. «Волга» выплевывала из-под покрышек песок, двигатель ревел, как авиалайнер, набиравший высоту. Через полминуты передние колеса ткнулись в высокую кочку, машина встала, мотор заглох. Колчин повернул ключ в замке зажигания, надавил на педаль. Двигатель даже не чихнул. Пуля ударила в заднюю дверцу, продырявила сидение.
   – Вылезай из машины, – обернувшись назад, крикнул Колчин. – Не забудь карабин и патроны. Они у тебя под ногами. Ползи вперед.
   Но Решкин все понял без слов, он толкнул дверь, повесив на шею ремень фляжки, вывалился из «Волги», дернул на себя карабин, брезентовую сумку с патронами. Вжавшись в песок, пополз вперед. Он чувствовал, как капли чужой крови засыхают на носу и щеках, хотелось вытереть лицо ладонью, но руки были заняты. Один за другим раздались два хлопка. Пули попали в кузов «Волги», зацепили бензобак. Решкин оглянулся через плечо, следом полз Колчин. Видимо он успел нырнуть в багажник, потому что волок за собой автомат и подсумок со снаряженными магазинами. Грохнул взрыв, на секунду машину оторвало от земли, с треском вылетело лобовое стекло, волна огня прошлась от багажника до моторного отсека, поднялась вверх. Над землей вырос высокий гриб ядовито-черного дыма.
   – Если менты потеряли нас из виду, считай, сейчас снова нашли, – крикнул Колчин. – Скоро будут здесь. В степи такой пожар виден за пятьдесят верст.
   – Что же делать?
   – Назад, вверх по склону, нельзя, – ответил Колчин. – Да и делать там нечего. Надо двигать вперед. Снайпер сидит на крыше ближней к нам хибары.
   Колчин на секунду высунулся из-за песчаного холмика. Местность впереди неровная. Совершая короткие перебежки, падая и укрываясь за барханными цепями, напоминающими морские волны, можно подобраться ближе к снайперу, попытаться достать его прицельным выстрелом из карабина. Шансы стрелков не равны, но других вариантов не просматривается. Колчин передал Решкину автомат, сунул в направляющие карабина обойму патронов и передернул затвор. Они выпили из фляжки по последнему глотку воды, Решкин перекрестился.
   – Следуй за мной на расстоянии примерно двадцати метров, – сказал Колчин. – Короткая перебежка и падай на песок. Когда я выстрелю, бей короткой очередью поверх моей головы. Не важно, куда попадешь. Главное, не дать снайперу прицелиться.
   Поднявшись на четвереньки, Колчин бросился вперед, пробежав метров двадцать, упал грудью на пологий склон бархана. Никто не стрелял. Колчин сделал еще одну перебежку. И еще одну. Выстрелов не было. Возможно, снайпер хитрил, подпускал его ближе, чтобы ударить наверняка. Или просто потерял из вида свою цель. Решкин бежал следом, вставая и падая на песок, он ругался последними словами. Колчин снова поднялся, петля из стороны в сторону, пробежал метров пятьдесят, свалился за бархан. Отполз в сторону, хотел снова подняться. Пуля просвистела над самой макушкой, срубив сухой кустик за спиной.

Глава 34

   Пермякова перезарядила винтовку, накрыла ствол марлей, чтобы оружие хоть немного остыло, и стала разглядывать в бинокль горящую «Волгу» и барханные цепи. Кажется, она упустила одного из пассажиров, решив: все кончено. И только тогда увидела распахнутую крышку багажника и мелькнувшую тень человека.
   Пермякова расстреляла еще десяток патронов. Когда «Волга» загорелась, хлопнул бензобак, подумала, что на этот раз не промахнулась. Человек или люди, укрывшиеся за машиной, наверняка погибли. Наверное, это какие-то случайные туристы, возможно, семейная пара, выбрав для путешествия по степи и пескам самую неудачную машину, тяжелую «Волгу», свернули с дороги, прямиком к морю. И нарвались на пули. Им не повезло. Оборачиваясь назад, Пермякова видела, что из вертолета уже выкинули последний хлам. Заканчивают переносить и складывать один на другой армейские ящики. Откуда-то приволокли мужика, изможденного, в грязных лохмотьях. Посадили его на песок перед ящиками, но человек не мог сидеть, он валился на бок, снова садился и падал. Пермякова пару минут наблюдала это жалкое зрелище, не понимая, зачем у вертолета оставили этого полуживого оборванца. Увлеченная своими мыслями, не заметила, что снова открылось кровотечение из раны в боку.
   Наконец она взяла в руки бинокль. Посмотрела на горящую машину, потом взглянула левее и увидела человека, бежавшего через барханы к рыбачьему поселку. В руке карабин, за поясом пистолет. Человек повалился на землю, скрывшись за песчаным холмом. Но тут же откуда-то сзади появился второй мужчина с автоматом в руке. Совершив перебежку, упал и потерялся из виду. Люди бегут резво, со скоростью два-три метра в секунду и движутся под углом сорок пять градусов по отношению к стрелку. Пермякова взялась за винтовку, поймала в прицел одну из своих мишеней во время следующей перебежки, высчитав величину упреждения, повернула на оптическом прицеле боковой барабанчик. Мужчина с карабином снова побежал, но упал неожиданно, Вера выстрелила, пуля прошла чуть выше головы.
   Пермякова снова прицелилась, чувствуя, что на этот раз достанет цель. Но в последнее мгновение внимание отвлекло непонятное движение на дальнем песчаном холме. Повернув голову, Пермякова увидела, как вниз по склону съезжают две милицейские машины, канареечные «уазики». Бросив винтовку, она отползла к противоположному краю крыши, оставляя за собой кровавый след, отчаянно замахала рукой.
   – Там менты на двух машинах. Менты… Едут к нам.
   Фогель, помогавший перетаскивать ящики, бросил свою ношу. Снизу вверх посмотрел на Пермякову. Его глаза горели как раскаленные угли.
   – И хрена ты ждешь? Хрена ты от меня хочешь? Доброго совета или пинка в жопу? Мочи их всех. Мне нужно еще полчаса, даже меньше.
   Через полминуты Пермякова, не успев перевязать рану, заняла свою позицию. Милицейские машины остановились неподалеку от горящей «Волги». Три мента вылезли наружу, о чем-то толковали друг с другом, размахивая руками. Пермякова сделал новые поправки, установив прицел, соответствующий расстоянию. Грянул выстрел, один из ментов, схватился за голову. Ноги подкосились, мент упал на песок. Его товарищи, не понимавшие, что же случилось, шагнули к убитому. Выстрел. Пуля сбила фуражку со второго мента, вошла в левое ухо, вышла из правого. Третий милиционер, сам повалился на землю, не видя противника, выпустил автоматную очередь в сторону рыбацких хижин.
   Одна из машин тронулась с места, поехала прямо на снайпера. Пермякова легко поймала в прицел водителя, нажала на спусковой крючок. Дверца распахнулась, убитый водитель вывалился из кресла на песок. Пермякова дважды выстрелила в радиаторную решетку, надо вывезти из строя двигатель, чтобы ментам не повадно было приблизиться к ней на четырех колесах. Из машины выскочили три милиционера, попадали на землю. Затрещали беспорядочные автоматные очереди. С такого расстояния о прицельной стрельбе из короткого меновского автомата нельзя и мечтать. Пустой перевод патронов. К тому же милиционеры находятся в невыгодной позиции, против солнца.
   Впервые с начала этого бесконечного дня Пермякова испытала легкое головокружение и слабость в руках. Сетка прицела дрожала. Она опустила винтовку. И только тут почувствовала, что лежит в горячей луже. Повязка и майка пропитались кровью. Понимая, что сейчас не время менять марлевые тампоны с антисептиком, она сделала пару глотков воды из горлышка фляжки. Всему виной это проклятое солнце, которое бьет человека нещадно, как молотом. Она перевела дыхание, слабость понемногу отпускала. Пермякова потянулась к винтовке.
//-- * * * --//
   Капитан милиции Геннадий Урузбеков, возглавлявший поисковую группу из десяти вооруженных милиционеров, лежал за невысоким барханом, не смея высунуть головы. Только что на его глазах были убиты прапорщик Галиджинов и водитель Юсупов. Убиты с одного выстрела. Значит, против них действует хорошо подготовленный снайпер. Милицейская группа наткнулась на целую бандитскую шайку. Остается только гадать, скольким бандитам противостоит горсточка отважных, не знающих страха милиционеров, и чем кончится этот неравный поединок.
   Время от времени Урузбеков поворачивал голову направо, с тоской наблюдая, как медленно, пуская в небо облака темного дыма, догорает его новая «Волга». От этого зрелища сжималось сердце, и слезы наворачивались на глаза. Какая была машина… Впрочем, стоит ли травить душу. Лучше подумать о том, как выбраться из этой мясорубки. Ясно, стрелки держат под прицелами милицейские машины. Оставаться на месте нельзя. Бандиты подберутся ближе и перебьют милиционеров по одиночке. И вперед нельзя. Вправо и влево не побежишь. Там негде спрятаться. А вот если рвануть вверх по склону. И укрыться за вершиной холма. Пожалуй, это крайне опасный, но единственный путь к спасению. И времени на раздумья не осталось.
   – Я за подмогой, – во всю глотку гаркнул Урузбеков. – Сейчас вернусь. С подкреплением. Жди-те-те…
   Оставив автомат на земле, чтобы не тянул вниз, он вскочил на ноги, развернулся и побежал к склону холма. Ноги цеплялись за сухую траву, когда начался подъем, стали увязать в песке. Но Урузбеков не замечал этого, казалось, он летел над землей. Когда до вершины холма оставалось десяток метров, штаны зацепились за колючий куст. Капитан не удержал равновесия, упал на грудь, оттолкнулся руками, чтобы подняться. Пуля ужалила в левую ногу, чуть ниже ягодицы. Урузбеков распластался на песке и почувствовал, что в него снова попали. Горячий кусок металла вошел под сердце, и мир погрузился в темноту.
   Пермякова перезарядила винтовку и только тут вспомнила о двух мужчинах, потерянных из виду. Она повернулась налево и тут, увидев вспышку, пригнула голову. Пуля просвистела где-то рядом. Ударила автоматная очередь. Пермякова, меняя позицию, переползла на самый угол крыши, высунув голову, поднесла к глазам бинокль. Опасность совсем близко, два мужчины бегут к ней, быстро сокращая расстояние. Один повалился на песок, за ним упал и второй. Пермякова подняла винтовку. Но цели снова пропали из поля зрения. Из-за дальнего бархана виднеется нога. Пермякова выстрелила.
   Решкин вскрикнул от боли. Пуля попала чуть выше колена, по касательной навылет прошила бедро, вырвав кусок мяса. Он поджал ноги к животу. В следующую секунду раздался близкий хлопок. Это Колчин, высунувшись из своего укрытия, вскинул карабин и выстрелил. Пермякова почувствовала, как пуля вошла в левую ключицу, раздробив кость. Она повалилась на бок, на секунду лишилась чувств, но снова пришла в себя от боли. Лежала на спине и, прищурив глаза, смотрела в серое выцветшее небо.
   Колчин понял, что достал снайпера выстрелом из карабина. Не убил, так ранил. Он положил оружие на песок, метнулся назад, упал рядом с Решкиным.
   – Подними ногу, – сказал Колчин. – Рана должна находиться выше сердца, иначе изойдешь кровью.
   Решкин двумя руками приподнял простреленное бедро. Вытащив раскладной нож, Колчин распорол брючину по всей длине. Ранение сквозное, кость не задета, артерия тоже цела. Он стянул с себя майку, разорвал ее надвое, спеша, наложил повязку, затянув концы ткани, так крепко, как только смог.
   – Оставайся здесь, – сказал он. – Не высовывайся. Просто лежи и жди. И не опускай ногу.
   – Я хочу пить, – Решкин заплакал.
   – Потерпи.
   – Ты вернешься?
   – Пятьдесят на пятьдесят.
   Колчин поднялся и, подхватив карабин, побежал вперед. Со стороны хижин никто не стрелял. Защитной панамы снайпера не видно. Каждые двадцать метров Колчин падал, лежал на песке, выжидая. Снова бежал вперед и снова падал. До рыбацких хибар оставалось рукой подать. Еще одна перебежка, Колчин рухнул на песок за старой перевернутой лодкой с поломанными досками в днище. Теперь до ближайшей хижины, на крыше которой снайперское гнездо, оставалось метров шестьдесят или около того. Еще одно усилие, и он окажется в рыбацком поселке. Колчин выглянул из-за лодки. Обзор закрывали старые хибары, виден только хвост вертолета, несколько армейских ящиков, возле которых на песке лежит…
   Прикрывая глаза от солнца, Колчин пригляделся внимательнее. Точно, Максим Сальников. Ошибки быть не может. Очень исхудал, одет в грязные лохмотья, и все-таки это он. Сальников пошевелился, попытался сесть и упал. Видимо, он пребывал в полуобморочном состоянии, плохо понимая, что происходит вокруг, и где он находится.
//-- * * * --//
   Фогель не слышал выстрелов с крыши уже минуты три, но не мог себе позволить отойти от вертолета, забраться наверх по приставной лестнице и узнать, что с Пермяковой. Он подтаскивал ящики к вертушке, помогая Седых и Чугунову поднимать их на борт. Со стороны милицейских машин доносились короткие автоматные очереди. Пуля дура, она может продырявить топливные баки или того хуже зацепить боевую часть одного из ПЗРК. Тогда возможен взрыв, который сметет в море останки вертолета и людей.
   – Что делать, что мне делать? – Огустен, потерял солнцезащитные очки и даже не заметил этого. Его лицо пошло пятнами, он ожесточенно тряс руку Фогеля. – Что мне делать?
   – Лечить нервы, что же еще, старый дуралей, – крикнул Фогель. – Забирайтесь на борт. Ложитесь на пол между ящиками и не рыпайтесь. Скоро я все закруглю. Ну, быстро.
   Фогель, взяв Огустена под руку, проводил до вертолета, помог забраться по трапу наверх. Ноги француза дрожали от слабости или от страха. Огустен прошел в салон, лег на пол между ящиками. Фогель вбежал в кабину, нажав красную кнопку, запустил двигатели.
   Спустившись вниз, поманил рукой летчиков, приказав им укрыться в одной из хибар.
   – Сюда давайте, сюда, – Фогель остановился у ближней хижины. – Ну, скорее.
   Летчики неуверенно подошли к нему.
   – Вы нам нужны живые, – сказал Фогель. – Спрячетесь здесь, будете ждать моего сигнала. Позову, когда все кончится.
   Он отступил от дверного проема, пропустив пилотов в тесное помещение, сделал шаг назад и, выхватив пистолет, выстрелил в затылок сначала одному, затем другому пилоту. Когда люди упали, снова нажал на спусковой крючок, каждому две пули в голову. Он выскочил из хибары, мигом взлетел по приставной лестнице на крышу. Пермякова лежала в луже крови, но была в сознании. Когда он позвал ее, оглянулась назад.
   – Меня немного зацепило, – голос слабый, едва слышный. – Но я в порядке.
   – Я заберу тебя отсюда, – прокричал в ответ Фогель. – Продержись еще десять минут. Только десять минут. Слышишь?
   Пермякова молча кивнула. Фогель спустился вниз, поднялся на борт вертолета, остановился посередине салона, начал считать ящики. Тридцать семь…. Сорок две… Пятьдесят… Двух ящиков не хватало. Лежавший на полу в проходе Роже Огустен поднял голову.
   – Что еще случилось? – спросил он. – Мы скоро вылетаем?
   – Как только так сразу, – огрызнулся Фогель и крикнул Чугунова. – Двух ящиков нет на месте. Где они?
   – Должно быть там остались, – Чугунов развел руками. – Мы не заметили. Они же землей присыпаны…
   – Тащите их сюда, мать вашу, придурки сраные, – крикнул Фогель. – Скорее.
   Он спрыгнул на землю, побежал к «Ниве», открыв багажник, вытащил пистолет со снаряженной обоймой и мегафон. Встал за углом ближней к ментам хибары.
   – Внимание, – прокричал он в мегафон. – Я обращаюсь во всем, кто меня сейчас слышит. Внимание. Предлагаю немедленно прекратить стрельбу. В противном случае пострадают невинные люди. У нас в руках находятся заложники. Одного из них вы видите своими глазами. Повторяю. У нас в руках заложники. В случае если с вашей стороны прозвучит хоть один выстрел, все они будут казнены немедленно. Предлагаю прекратить огонь. В этом случае никто не пострадает. Повторяю…
   Фогель трижды прокричал свое обращение, едва не сорвал голос. Он бросил мегафон на песок, побежал обратно к вертушке. Менты, видимо, целиком не расслышали его слов, мешал шум двигателей и винтов. Со стороны холма продолжали звучать одиночные выстрелы.
//-- * * * --//
   Пермякова пришла в себя. Кажется, кровотечение остановилось. Голова еще немного кружилась от слабости, но оставалась ясной. Она слышала звук работающих двигателей вертолета, видела, как с холма по склону спускается вниз еще одна милицейская машина. Пермякова прицелилась, выжидая, когда машина остановится.
   Колчин выскочил из-за лодки, бросился вперед напрямик, не петляя. Добежал до крайней хижины, завернул за угол, прыгнув в оконный проем, голой спиной повалился на земляной пол. Снайпер, если он еще жив, где-то наверху, над ним. Колчин, подняв ствол карабина, разглядывал потолок из старых не струганных досок. Местами сквозь эти доски проступали кровавые пятна. Вот капелька крови сорвалась вниз, ударила Колчина в лоб. В ту же секунду прозвучал близкий выстрел. Стреляли с крыши. Еще один выстрел.
   Колчин навел ствол на угол потолка, где расплылось причудливое пятно, напоминающее жабу с растопыренными лапками. Несколько раз нажал на спусковой крючок, расстреляв всю обойму патрон за патроном. Горячие гильзы дымились на земле, сверху через дырки в досках, потек кровавый ручеек. Бросив карабин, Колчин вскочил на ноги, выпрыгнул из хибары через окно. В десяти метрах от него два человека, взявшись за металлические ручки, тащили к вертолету очередной ящик. Люди остановились, ошалело уставились на незнакомца.
   Чугунов, бросив ящик, выхватил пистолет из-под ремня. Согнул руку в локте. Колчин успел первым. Он стрелял навскидку, точно зная, что с такого расстояния не промахнется. Чугунов выронил ствол, опустился на колени и ткнулся лицом в песок. Его напарник поднял кверху руки.
   – Я ни в чем не виноват, – крикнул он. – Я делал, что скажут. У меня нет оружия.
   – Ты Седых?
   – Откуда вы знаете?
   – Татуировок слишком много, – Колчин шагнул вперед, отфутболил валявшийся на песке пистолет. – Ты тут вроде один блатной, весь из себя расписанный. Француз здесь?
   – В вертолете. Спрятался между ящиками.
   – Седых, хочешь жить, слушай сюда. Там, за лодкой, лежит мой товарищ раненый в ногу. Мигом туда. Нежно взвали его на плечи и принеси на это место.
   Шум винтов и работающих двигателей вертолета перекрывал звук человеческих голосов. Приходилось орать во всю глотку.
   – Сейчас, моментом.
   – Вздумаешь бежать – пристрелю. Заберусь на крышу и кончу из карабина. Усек? Теперь действуй.
   Колчин побежал к вертолету. Свернул за угол очередной хибары и остановился. Слева пустая хижина, справа море. Впереди ровное пространство, перегороженное рыбачьими сетями, висящими на жердях. Фогель стоял спиной к Колчину. В эту минуту черт дернул его наклониться за темными очками Огустена, валявшимися рядом с пустой бутылкой.
   Фогель выпрямился, увидел Колчина, стоявшего в десяти метрах от него, увидел ствол пистолета, направленный в грудь. И за мгновение оценил шансы. Оставалась призрачная возможность выдернуть из-под ремня свой пистолет и пальнуть. На это уйдет ровно полторы секунды. Но этих полутора секунд в запасе не было. Фогель, стараясь перекричать шум моторов, открыл рот и с жаром выпалил несколько слов. Колчин выстрелил дважды. Фогель повалился вперед, но не упал, ухватившись руками за сеть, повис на ней. Запутался, в ее паутине как огромная рыба. Глубоко загнанные в землю жерди не упали, лишь чуть накренились. Фогель, доживая последние мгновения, трепыхался в сети, стараясь разорвать ячейки, выбраться из ловушки. Он хрипел и кашлял. Кровь шла горлом, заливая подбородок и шею. Наконец пальцы разжались, он обмяк, повис на сети, растопырив руки и выкатив глаза.
//-- * * * --//
   Короткие автоматные очереди сделались ближе. Видимо, милиционеры, прячась за барханами, медленно подбирались к рыбацким хижинам. Колчин, переложив пистолет в левую руку, залез в вертолет, прошел в кабину пилотов, выключил двигатели. Вернулся в салон.
   – Огустен, где ты там? Вылезай. В противном случае выхожу из вертолета и бросаю сюда гранату. Считаю до десяти. Раз…
   – Я здесь.
   Огустен поднялся из-за ящиков, с задранными руками прошел к выходу, дал себя обыскать и вытолкать из вертолета. Колчин, ухватив француза за ворот рубашки, дотащил его до угла хижины, подтолкнул вперед, сунув в руки мегафон.
   – Ты знаешь, что сказать, – прошипел Колчин, потому что пересохший язык не ворочался, а в глотке першило. – Ты заложник. Иностранный гражданин. Большой человек. Один выстрел в нашу сторону, и случится грандиозный скандал на самом верху. Головы полетят. Все переговоры только через офицеров ФСБ. Разговаривать с ментами не буду. И никакой отсебятины.
   Колчин погрозил Огустену пистолетом. Француз сделал неуверенный шаг и остановился. Выстрелы смолкли.
   – Я француз, гражданин дружественной России страны. Я крупный бизнесмен, очень известный человек, – крикнул Огустен в мегафон. – Но сейчас я никто. Всего лишь заложник. Прошу вас немедленно прекратить огонь. В противном случае я и мои товарищи по несчастью будут расстреляны на месте. Умоляю: прекратите огонь. Я француз, я большой человек. Если я пострадаю, неизбежен международный скандал. На самом высоком уровне. Если вы поняли меня, два раза выстрелите в воздух.
   Огустен оглянулся назад. Колчин поднял большой палец кверху, мол, все складно, дуй дальше. Послышалось два пистолетных выстрела.
   – Люди, от которых мы зависим, отказываются вступать в переговоры с милицией, – крикнул Огустен. – Им нечего терять. И они требуют, чтобы сюда вызвали группу офицеров ФСБ. Времени на раздумье нет. Прошу вас выполнить все требования, пока не пролилась кровь.
   В ответ еще два выстрела в воздух. Значит, менты все слышали. Теперь сюда они не сунутся, не рискнут подвергать опасности жизнь великого и гениального француза. Огустен набрал в легкие воздуха, хотел что-то добавить от себя, но Колчин махнул рукой, мол, закругляйся, ты все сказал. Вытянув руку, затащил француза за угол хибары. Присел на песок. Обессиленный Огустен опустился рядом, перевел дух, вытер ладонью мокрый лоб. Минуту они молчали. Первым заговорил Огустен:
   – Вы ведь разобрали слова, которые сказал Фогель перед смертью. Я видел всю эту сцену с начала до конца через иллюминатор. Интересно знать, что именно он сказал.
   – Ничего серьезного. Пустяки.
   – И все-таки.
   – Он крикнул: «вот и снова увиделись». И умер.
   – Как банально, – покачал головой Огустен. – Вот и снова увиделись… Господи, как банально. И как глупо.
   Огустен замолчал, обхватив руками голову, он покачивался из стороны в сторону. Колчин хотел выкурить сигарету, но сигарет не было. Он вытянул ноги, решив, что ему нужны хотя бы пять минут отдыха. Затем он встанет, напоит водой Максима Сальникова, смажет кремом или салом его обожженное солнцем лицо. Потом где-нибудь найдет бинты или чистые тряпки, перевяжет рану Решкину. А сейчас пять минут отдыха.

Эпилог

   Москва, Борисовские пруды. 16 сентября.

   Дверь открыли сразу, будто с другой стороны Колчина давно ждали. Бывшая жена Решкина Рита, пропустила гостя в прихожую и внимательно прочитала раскрытое удостоверение.
   – Я всего на минуту, – сказал Колчин. – Меня зовут Валерий Колчин. Мы виделись с вами первого сентября, когда провожали вашего сына в школу. Помните? И хорошо. Где нам удобно поговорить?
   Из кухни, вытирая руки фартуком, вышел Зубков, нахмурившись, буркнул себе под нос «зрась» и поплелся назад. Рита провела Колчина в комнату, усадила на стул, сама села напротив. Она ждала плохих известий, то есть совсем плохих, поэтому поспешила с вопросом.
   – С Олегом что-то случилось? Ножом пырнули? Я так и знала, что эти знакомства с торгашами из Черемушкинского рынка кончатся только поножовщиной. Только кровью.
   – Ваш бывший муж действительно был ранен, но совсем не так, как вы решили. Это пулевое ранение в бедро. Стрелял профессионал, снайпер. Короче, Олегу повезло, что он остался жив.
   – Повезло. Скажете тоже… Вас вот не ранило. Это вам повезло, не ему.
   – Виноват. Не берет меня пуля. Впрочем, все еще впереди.
   – Господи, – всплеснув руками, Вера вскочила со стула, прижала ладони к груди. – Мой Олег… Он…
   – Сейчас его жизнь, как говорится, вне опасности. Вчера его перевели из реанимации в обычную палату военного госпиталя имени Бурденко. Там же находится и старший брат Олега Максим Сальников. Только диагноз у него другой. Вирусный гепатит, обезвоживание организма и крайнее истощение. Максим тоже медленно идет на поправку. Так что, все не так уж плохо. Постоянный пропуск в больницу на ваше имя заказан. С завтрашнего дня вы сможете придти туда в любое время дня и ночи. Если захотите.
   Из соседней комнаты высунулась голова Алешки, сына Решкина. Парень, видимо, слышал начало разговора и теперь хотел знать все подробности.
   – Иди сюда, – поманил рукой Колчин. Когда мальчик подошел ближе, погладил его по коротко стриженой голове и сказал. – Ты можешь гордиться своим папой. Таких героев поискать. И, пожалуй, не найдешь во всей Москве.
   – Правда? – спросил Алешка.
   – Офицеры не врут, – ответил Колчин. – Особенно детям.
   – А мне в госпиталь можно?
   – Конечно, можно. Твой папа расскажет все, что сочтет нужным. В разумных пределах, разумеется. Разглашать государственные тайны он не имеет права.
   – Какие тайны? – переспросила Вера. – Ничего не понимаю. Расскажите сами хоть что-нибудь.
   – Ваш бывший муж спасал жизнь своего брата, – сказал Колчин. – На самом деле спас жизни многих людей. Совершенно незнакомых ему, совершенно чужих. Все началось с того, что в руки одного преступника попало очень серьезное оружие…
   Валентин Маркович Зубков, расстелив на кухонном столе пленку, чистил рыбу. Из разговора, доносившегося из комнаты, он слышал лишь обрывки слов, мучительно стараясь восстановить общий смысл рассказа, но ничего не получалось. Ясно, этот тип пришел по поводу бывшего мужи Риты, этого забулдыги и наркомана, которому, считай, забронировано место в дурке. Колчин приличный на вид мужик. Судя по прикиду, крутой бизнесмен или бандитский авторитет.
   Однако в прошлый раз, во время встречи у школы первого сентября, он почему-то состоял кем-то вроде водителя при Решкине. Странно… Мучимый жгучим любопытством, Зубков бросил недочищенный рыбий хвост. Отошел к раковине и, сполоснув руки под струей воды, вытер ладони о фартук. Неслышными кошачьими шагами прокрался вдоль коридора ближе к комнате. Неожиданно остановился, скорчил страшную рожу. Это под ногой скрипнула половица. Кажется, не заметили. Он прижался плечом к стене, выставив вперед ухо. С этой позиции Зубков хорошо разбирал не только слова, но и целые предложения.
   – Решкин участвовал в специальной операции по захвату этого бандита и оружия, которое международная преступная группа планировала отправить на одну «горячую точку», – говорил Колчин. – Ваш бывший муж защищал государственные интересы России. Проявив при этом мужество и, я бы сказал, настоящий героизм. Не получается у меня сказать своими словами. Все выходит по казенному. Вот что: мне Решкин спас жизнь.
   Зубков потряс головой. Кажется, речь идет о совсем другом человеке, однофамильце. Потому что этот уличный отброс Олег Решкин собственные интересы защитить не может, не то что государственные. Позволил из-под носа у себя увести красавицу жену, запил. И покатился в канаву. Сердце Зубкова билось неровно, мысли разбегались и путались.
   – За проявленное мужество ваш муж, я хотел сказать, бывший муж, представлен к высокой государственной награде, – продолжил Колчин. – Поверьте, он эту награду заслужил.
   Чувствуя, что разговор к концу, Зубков рванул на кухню, снова взялся за рыбий хвост, но неожиданно рыбина, как намыленная, выскользнула из рук, смачно шлепнулась на пол, забрызгав брюки соком. Зубков отложил нож. От волнения руки тряслись, так недолго себя поранить. Он присел на край табуретки и подумал, что когда-то, на заре туманной юности, тоже был награжден за участие в забеге школьников старших классов.
   Кажется, ему вручили переходящий вымпел, расшитый золотом, и грамоту с профилем какого-то вождя или вождей. Печать, подпись… Все, как положено. К тому же, в трудовую книжку занесены две благодарности. Это тоже не хвост собачий. Господи, и так куда же подевалась та грамота? Сейчас Зубкову казалось очень важным найти бумажку и показать жене. Видишь, твой муж не какой-нибудь хрен в стакане. Бегает со скоростью ветра или даже быстрее. Точнее, бегал когда-то. Ну, не важно… Так где же она? Куда подевалась проклятая грамота? На антресолях? Зубков глубоко вздохнул и успокоил себя мыслью, что достоинства мужчины измеряются не орденами и грамотами. Зубков хорошо зарабатывает, он прекрасно готовит и в постели еще будь здоров. Молодому даст фору. И вообще деньги – вот единственный аршин, который изменяет человеческие чувства и женскую верность. А Зубков, к счастью, не банкрот.
   В прихожей послышались голоса, хлопнула дверь. Через минуту Рита вошла в кухню, не заметив валявшейся на полу рыбины, выудила из пачки Зубкова сигарету, что случалось редко, в минуту душевного волнения или тревоги, встав у приоткрытого окна, прикурила. Стала внимательно разглядывать какую-то далекую точку. Вдруг Рита закашляла, смяла окурок в пепельнице, шагнула к двери и только тут вспомнила о Зубкове.
   – А, это ты… Рыбу чистишь? – Рита смотрела на мужа как на пустое место. – Это хорошо, это очень кстати. Чисти дальше. Завтра мужу в больницу нужно отнести чего-нибудь вкусненького, домашнего.
   Зубков поднял с пола рыбину, бросил ее в мойку.
   – Если мне не изменяет память, до сегодняшнего дня твоим мужем был я, – Зубков вложил в свои слова толику иронии и высокомерия. – Или я снова ошибаюсь?
   – Возможно, ошибаешься, – сказала Вера. Ее глаза сделались темными и глубокими, как осенний омут. – Возможно, я ошибаюсь. Не пойму. Но я совсем не разбираюсь в людях. Прожила с Олегом столько лет, но не сумела понять его душу.
   – Какую еще душу? – повысил голос Зубков. – То место, где у него когда-то была душа, давно занято другими вещами. Потаскушками, бутылками и анашой. У меня в кафе ревизия на носу, а ты говоришь такие вещи. Душа…
   Он протянул руку, он хотел обнять жену, но Рита дернула плечом, вырвалась и что-то зло прошипела.
   – Послушай, Вера…
   – Оставь меня со своей жалкой ревизией. И не разыгрывай тут сцен из бразильской мелодрамы.
   …Колчин вышел под дождь, поднял воротник плаща и быстро прошагал пешком полтора квартала. У троллейбусной остановки его посетила приятная мысль: торопиться, собственно, некуда. С завтрашнего дня он в отпуске, а дома его никто не ждет. Разве что старые тапочки, халат и непрочитанная газета. Оглядевшись по сторонам, он заметил вывеску питейного заведения и через пару минут приземлился на одноногом табурете перед стойкой бара. Заказал двойную водку с соком. Сделал глоток и подумал, что на этой недели обязательно съездит к матери. Это святое. А потом, вернувшись в Москву, уговорит одну знакомую и махнет с ней на юг. В крайнем случае, подцепит симпатичную девочку. Он вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал номер подруги.
   – Марина? – спросил он. – Ах, это ее тетя… Как я вас сразу не узнал. А Марина далеко? На юге, в Крыму? Спасибо, я еще позвоню.
   Он дал отбой. Да, в Крыму сейчас благодать. Там как раз бархатный сезон, а по набережной Ялты гуляют такие фифы, что шею свернешь на них глядя. Он сделал глоток из стакана и подумал, что таскать с собой на юг девочку – это чистый вздор, блажь, идея, достойная идиота. В лес со своими дровами не ходят.
   – Не ходят в лес, – сказал он вслух.
   – Что-то? – не понял бармен.
   – Еще одну водку с соком. И орешков, – Колчин вспомнил, что дома его никто не ждет. Значит, можно позволить себе некоторые вольности. – И еще кружку пива.
   – Хорошо, но вам придется поторопиться. Мы скоро закрываемся.
   – Вот как? – удивился Колчин. – Почему так рано?
   – Потому что даже у бармена есть жена, дети. И даже собака.
   – Собака? – удивленно переспросил Колчин. – А это идея…
   Он вытащил мобильник, перевернул пару страниц записной книжки, откопав телефон соседа по подъезду ветеринара Рябова.
   – Это я, – сказал Колчин. – Вот звоню поинтересоваться, нет ли у тебя приличной собаки на примете. Которая ночами не кусает за ляжку и не гадит посередине кухни.
   – Ну, на ловца и зверь бежит, – неподдельно обрадовался ветеринар. – На твое счастье, есть совершенно чудный экземпляр. Только сегодня привез. Значит, ты дозрел до собаки? Давно пора.
   – Что за пес?
   – Полугодовалый американский Стаффордшир. Чудесный окрас. Мощная грудь, лапы. А прикус… Это просто песня. Обучен командам. Такая собака целое состояние стоит, а тебе достанется всего за пару бутылок. Слышишь? Это он лает. Хозяина почуял.
   – Стаффордшир – собака убийца, – возразил Колчин. – Бедренную кость человека перегрызает, как карандаш. В собачьем бою, он порвет в клочья двух питбулей.
   – Все правильно. Но ты крутой прикинутый чувак, именно такой пес тебе и нужен, – быстро нашелся с ответом Рябов. – Когда ты гулял по двору с той болонкой, я от смеха просто в лежку лежал. Подняться не мог без посторонней помощи. Такой солидный чувак выгуливает этого жалкого мопса. Ощипанного, как дохлая курица. Стаффордшир – совсем другое дело. Вы просто созданы друг для друга. Два суровых мужественных существа.
   – Тебе надо устроиться рекламным агентом. Быстро сделаешь карьеру. У тебя талант по этой части. Ладно, жди. Через полчаса приеду.
   – Выпивон не забудь. На халяву собаку не получишь, так и знай.
   Колчин поднялся с табурета, бросил деньги на стойку и вышел на улицу.

Андрей Троицкий Прыжок в темноту