Михаил Веллер
Думы

* * *

   Подумать хотелось.
   Мысль эта – подумать – всплыла осенью, после дня рождения.
   Женился Иванов после армии. За восемнадцать лет вырос до пятого разряда. А в этом году в армию пошел его сын. А дочка перешла в седьмой класс.
   Какая жизнь? – обычная жизнь. Семья-работа. То-сё, круговерть. Вечером поклюешь носом в телик – и голову до подушки донести: будильник на шесть.
   Дача тоже. Думали – отдых, природа, а вышла барщина. Будка о шести сотках – и вычеркивай выходные.
   Весь год отпуска ждешь. А он – спица в той же колеснице: жена-дети, сборы-споры, билеты, очереди, покупки… – уж на работу бы: там спокойней; привычней.
   Ну, бухнешь. А все разговоры – об этом же. Или про баб врут.
   Хоп – и сороковник.
   Как же все так… быстро, да не в том даже дело… бездумно?..
   И всплыла эта вечная неудовлетворенность, оформилась: подумать спокойно об всем – вот чего ему не хватало все эти годы. Спокойно подумать.
   Давно хотелось. Некогда просто остановиться было на этой мысли. А теперь остановился. Зациклился даже.
   – Свет, ты о жизни хоть думала за все эти годы? – спросил он. Жена обиделась.
   Мысль прорастала конкретными очертаниями.
   Лето. Обрыв над рекой. Раскидистое дерево. Сквозь крону – облака в небе. Покой. Лежать и тихо думать обо всем…
   Отрешиться. Он нашел слово – отрешиться.
   Зимой мысль оформилась в план.
   – Охренел – в июле тебе отпуск?! – Мастер крыл гул формовки. – Прошлый год летом гулял! – Иванов швырнул рукавицы, высморкал цемент и пошагал к начальнику смены. После цехкома дошел до замдиректора. Писал заявления об уходе. Качал права, клянчил и носил справки из поликлиники.
   – Исхудал-то… – Жена заботливо подкладывала в тарелку.
   Потом (вырвал отпуск) жена плакала. Не верила. Вызнавала у друзей, не завел ли он связь: с кем едет? Они ссорились. Он страдал.
   Страдал и мечтал.
   Дочка решила, что они разводятся, и тоже выступила. Показала характер. Завал.
   Жена стукнула условие: путевку дочке в пионерский лагерь. Он стыдливо сновал с цветами и комплиментами к ведьмам в профком. Повезло: выложил одной кафелем ванную, бесплатно. Принес – пропуск в рай.
   В мае жена потребовала ремонт. Иванов клеил обои и мурлыкал: «Ван вэй тикет!» – «Билет в один конец». Еще и новую мойку приволок.
   Счастье круглилось, как яблоко – еще нетронутое, нерастраченное в богатстве всех возможностей.
   Просыпаясь, он отрывал листок календаря. Потом стал отрывать с вечера.
   Вместо телевизора изучал теперь атлас. Жена прониклась: советовала. Дочка читала из учебника географии.
   Лето шло в зенит.
   Когда осталась неделя, он посчитал: сто шестьдесят восемь часов.
   Врубая вибратор, Иванов пел (благо грохот глушит). По утрам он приплясывал в ванной.
   Чемодан собирал три дня. Захватил старое одеяло – лежать.
   Прощание получилось праздничное. На вокзале оркестр провожал студенческие отряды. Жена и дочка улыбались с перрона.
   Один, свободен, совсем, целый месяц – впервые за сорок лет.
   В вагон-ресторане он баловался вином и улыбался мельканию столбов. Поезд летел, но одновременно и полз.
   У пыльного базарчика он расспросил колхозничков и затрясся в автобусе.
   Кривая деревенька укрылась духовитой от жары зеленью. Иванов подмигнул уткам в луже, переступил коровью лепешку и стукнул в калитку.
   За комнату говорливый дедусь испросил двадцатку. Иванов принес продуктов и две бутылки. Выпили.
   Оттягивал. Дурманился предвкушением.
   Излучина реки желтела песчаной кручей. Иванов приценивался к лесу. Толкнуло: раскидистая сосна у края.
   Завтра.
   …Петухи прогорланили восход. Иванов сунул в сумку одеяло и еды. Выбрился. У колодца набрал воды в термос.
   Кусты стряхивали росу. Позавтракал на берегу, подальше от мычания, переклички и тракторного треска. Воздух густел; припекало.
   Приблизился к своей сосне. Он волновался. Расстелил одеяло меж корней. Лег в тени, так, чтоб видеть небо и берег. Закурил и закинул руку под голову.
   И стал думать.
   Облака. Речной плеск. Хвоинка покалывала.
   Снова закурил. И растерянно прислушался к себе.
   Не думалось.
   Иванов напрягся. Как же… ведь столько всего было.
   Вертелся поудобней на бугристой земле. Сел. Лег.
   Ни одной мысли не было в голове.
   Попробовал жизнь свою вспомнить. Ну и что. Нормально все.
   Нормально.
   – Вот ведь черт, а. – Иванов аж пот вытер оторопело. Ведь так замечательно все. И – нехорошо…
   Никак не думалось. Ни о чем.
   И хоть бы тоска какая пришла, печаль там о чем – так ведь и не чувствовалось ничего почему-то. Но ведь не чурбан же он, он и нервничал часто, и грустил, и задумывался. А тут – ну ничего.
   Как же это так, а?
   Еще помучался. Плюнул и двинул в магазин. Врезать.
   Не думалось. Хоть ты тресни.

Михаил Веллер Думы

* * *

Михаил Веллер
Думы