Константин Григорьев
Курзал

Андрей Добрынин. Рыжий путник

   Константин Андреевич Григорьев (сценическое имя – Константэн) родился в 1968 году в Омске, но детство и отрочество провел в городе Балхаш Казахской ССР. Нежные воспоминания об этом городе сопровождали Костю всю жизнь – он вообще был верным в своих привязанностях. Перемены в жизни не могли заставить его забыть, отбросить то, что было светлого в прошлом. Балхашские мотивы постоянно возникают в его стихах, прозе, мемуарах. Именно к балхашскому периоду относятся первые творческие опыты Григорьева: там он начал сочинять стихи, песни, музыку, там вместе со школьными друзьями, связи с которыми не терял до конца дней, создал рок-группу и стал выступать с концертами. Окончив школу, он отправился в Ленинград и поступил там в кораблестроительный техникум, из которого был призван в армию и служил в Ораниенбауме. Помню, с каким восторгом он поехал в Ораниенбаум, когда мы как-то были в Питере на гастролях и питерские друзья предложили ему посмотреть места, где он служил. Однако вернулся он грустный: нахлынули тяжелые воспоминания. Оно и понятно: в его части процветала дедовщина, и такому миролюбивому человеку, как Костя, приходилось тяжело. К счастью, он много чего умел: играть на разных музыкальных инструментах, рисовать плакаты, оформлять стенды… Люди с такими навыками в армии всегда были востребованы, и потому Григорьев стал служить в штабе, отдалившись от воинского коллектива с его постоянной грызней. А главное – он стал часто получать увольнения. Они – главная отрада для любого солдата, а для Григорьева вдвойне: рыжий очкастый солдатик стройбата как раз тогда становился поэтом. Питер способен сделать поэтом любого – хоть на день, на час, на минуту; что уж говорить о человеке, который поэтом родился и для расцвета таланта нуждался в соответствующей среде.
   Григорьев без устали бродил по городу, посещал музеи, а потом проторил дорожку на литературные семинары Ленинграда и стал их регулярно посещать. Ознакомившись с его творчеством, руководители семинаров принялись наперебой советовать ему связать свою жизнь с литературой и попытаться поступить в Литературный институт. Безусловно, это делает честь литературным наставникам, так как за незрелостью тогдашних опытов Григорьева они сумели разглядеть твердую основу для дальнейшего развития, а в самом застенчивом рыжем солдатике – человека, наделенного помимо таланта еще и незаурядным упорством (незаменимое для творческой личности свойство). Произошло даже ритуальное благословение: последний оставшийся к тому времени в живых обэриут И. В. Бахтерев дал Григорьеву аудиенцию и предоставил нечто вроде лицензии на право заниматься поэзией. Получение лицензии облегчилось, видимо, тем, что писал тогда Григорьев и впрямь в обэриутском духе. Вот с этим письменным благословением и пачкой довольно невнятных стихов, в которых там и сям сверкали блестки гениальности, Григорьев немедленно после демобилизации явился в Литературный институт и был принят, несмотря на недобор одного или двух баллов – тогдашний ректор Е. Сидоров, видимо, разглядел в абитуриенте и его стихах то же самое, что ранее впечатлило питерских литературных мэтров.
   В институте Григорьев познакомился с целым рядом занятных людей: с Т. Липольцем, ходячей энциклопедией всех наркотических веществ, с И. Гребенкиным, выступившим на 55-летии Центрального Дома литераторов в чем мать родила, и, наконец, с В. Степанцовым и В. Пеленягрэ, которые предложили Григорьеву присоединиться к придуманному ими Ордену куртуазных маньеристов. Понятно, почему эта затея пришлась Григорьеву по вкусу: его всегда, и тогда, и позже, тошнило от политических страстей, которые в те времена с особой силой захлестнули Отечество и от которых зарождавшееся поэтическое движение намеревалось подчеркнуто дистанцироваться. Кроме того, влюбленный в жизнь и ценивший все ее блага и красоты Григорьев оценил также и чувственную, гедонистическую подоплеку куртуазного маньеризма, его тотальное женолюбие. Безусловно, чрезвычайно привлекательной для него оказалась также смеховая, ироническая ипостась куртуазного маньеризма, так как наш герой всегда любил пошутить и посмеяться, но эту свою склонность воплотить в стихах еще не успел. Остроумие, изящное злословие, подчеркнутый аристократизм, богемная легкость – много привлекательного было в куртуазном маньеризме на первых порах. И, разумеется, успех у публики – концерты, переполненные залы, гастроли, телевидение… Разумеется, первые, самые драгоценные книги, изданные с огромным трудом, зато легко продававшиеся и приносившие деньги. А деньги тогда еще бедным куртуазным маньеристам были ох как нужны. Но главное, конечно, не в них, а в том, что поэт Григорьев получил тогда выход к широкой публике, как на концертах, так и на страницах книг, обрел имя, профессиональный статус, убедился в собственной востребованности. Именно в то время Григорьев выработал в себе творческую смелость и отказался от той юношеской усложненности, за которой всегда скрывается боязнь ясности и прямоты: а вдруг не получится? вдруг не умею? вдруг глупость скажу? вдруг засмеют? Оказалось, что Григорьев умеет уже очень многое. Именно в то время родилось немало его шедевров, достойных войти в золотой фонд русской поэзии. Именно тогда Григорьев нашел свой неповторимый стиль, которому уже не изменял и характерными чертами которого являются откровенность, искренность, самоирония, бурная фантазия… Все эти прекрасные качества имеются, конечно, и у других поэтов, хотя редко вот так все вместе – чаще у одного одно, у другого другое. Читая Григорьева, лишний раз убеждаешься в справедливости известного правила: подлинный поэт должен выразить в стихах свою личность, свое отношение к жизни во всех ее проявлениях. Нет в стихах личности автора – значит, стихи есть, а поэта нет. Ныне это правило особенно актуально, ибо расплодилось множество стихотворцев, о личности которых по их произведениям нельзя сказать ровным счетом ничего: она скрыта либо за набившей уже оскомину иронией, либо за странными словесными конструкциями, понятными только одному их создателю, либо за плетением изысканно правильных оборотов, которое становится самоцелью. Иначе говоря, в наше время можно считаться поэтом, по сути дела таковым не являясь. А вот Григорьев поэтом родился, и потому даже в откровенно шуточных стихах, которые вроде бы и не являются лирикой как таковой, личность их творца не просто чувствуется – она безошибочно узнаваема.
   Вообще время учебы в Литературном институте было, как мне кажется, золотым временем для Кости: жилось небогато, но спокойно, на хлеб хватает, только учись и твори. Он и творил. Немалым подспорьем, конечно, стало наличие дружественной среды: товарищей по Ордену куртуазных маньеристов, а также доброжелательной, порой даже восторженной публики. Побуждали к творчеству концерты, все как на подбор успешные, гастроли, съемки, книги, собрания Ордена, сопровождавшиеся чтением стихов и бурным весельем в кругу поклонниц… Кстати, в те же времена, еще при советской власти, Григорьев со Сте-панцовым создали известную ныне группу «Бахыт-Компот». В дальнейшем в жизни Григорьева уже мало окажется таких счастливых периодов, но каждый из них неизменно будет сопровождаться бурным творческим подъемом.
   Разразилась гайдаровская экономическая реформа, и в результате после окончания института Григорьев оказался нищ, как и множество таких же, как он, вчерашних студентов, особенно гуманитариев. Да, стихи приносили ему какой-то доход, но на такие деньги можно разве что покутить вечерок, но не жить изо дня в день. А ведь Григорьев в 1990 году женился по большой любви на женщине с маленьким ребенком. Жена его была больна, болезнь (как позже выяснилось, неизлечимая) постепенно обострялась.
   Приходилось самому ухаживать за ребенком, а после окончания института и снимать жилье – жить у родителей жены не получалось из-за тесноты. Работу по специальности найти не удавалось. В жизни Григорьева начался самый нелегкий период. Ему довелось поработать сидельцем в ночном ларьке и пережить налеты рэкетиров; он трудился грузчиком на ВВЦ – возил на тележке купленные клиентами телевизоры; он торговал видеокассетами в азербайджанском магазине «Наманган»; в промежутках, когда работы не было, случалось Григорьеву и сидеть у Птичьего рынка, продавая всякое барахло из дома. Глупцы полагают, что поэт, мол, должен быть голодным. Что за чушь? Кому он это должен? Стихи – тяжелый труд, требующий полной сосредоточенности, но можно ли сосредоточиться на них, если голова полна заботами о хлебе насущном? Григорьев в это время писал мало, хотя голодным бывал частенько. Одно время он даже хотел совсем бросить писать и перестать помышлять о литературной карьере. Помню долгий разговор с ним об этом в ночном парке «Дубки». К счастью, мне удалось отговорить его от этого безумного шага, и вскоре он показал нам, своим товарищам по Ордену, несколько новых стихотворений, написанных после долгого перерыва. Стихи были интересны по замыслу, но в формальном отношении кое-где явно хромали – Костя был из тех поэтов, которым требуются регулярные упражнения в стихосложении. Вскоре он в этом окончательно убедился и с тех пор не прекращал «точить когти». То, что писалось для тренировки, он обычно отправлял в архив, но иногда зря: литературоведам известно, сколько шедевров начинало писаться только ради разминки. Ряд таких извлеченных из архива произведений, думается, украсит эту книгу и будет приятным открытием для поклонников григорьевского творчества.
   Костя несколько отдохнул душой, когда устроился корреспондентом в газету «Московская правда», точнее, в приложение к ней – «Ночное рандеву», посвященное культурной жизни столицы. Он стал встречаться со знаменитостями, брать у них интервью, ходить на их тусовки… Конечно, знаменитости то были большей частью не высшего разбора, то есть деятели попсы, и сам Григорьев отзывался об их творческих достижениях с иронией, однако занятные личности попадаются везде. Зарабатывал в газете Григорьев мало, но вращался в мирке благополучных людей, в ресторанах за него платили, а тем временем продолжались наши концерты и гастроли (например, не меньше года мы каждый месяц собирали полный зал в Политехническом), а также выходили и продавались наши новые книги. Деятельность Ордена, в частности книжная торговля, служила важным материальным подспорьем для семьи Григорьевых. А во время выступлений Ордена Костя становился все более заметной фигурой, реализуя на поэзоконцертах свои таланты не только как поэт, но и как музыкант и шоумен. В двух последних ипостасях он не пришелся ко двору в группе «Бахыт-Компот», поскольку оказался слишком крупной творческой личностью для этого коллектива, который, как постепенно выяснилось, задумывался вторым его основателем исключительно под себя. Впрочем, вытеснение Григорьева не помешало «Бахыт-Компоту» долгие годы бесплатно пользоваться его сочинениями. В конце концов, несмотря на поистине удивительное миролюбие Григорьева, такое свободное обращение с его песнями все же привело к трениям, послужившим одной из причин распада Ордена куртуазных маньеристов.
   Несмотря на всю свою приятность, время работы в прессе оказалось для Григорьева-художника, на мой взгляд, слишком суматошным. Для того чтобы создавать шедевры, ему всегда требовались покой и сосредоточенность, а в «Московской правде» жизнь представляла собой сплошную беготню. Да и вообще, заигрывания с попсой если и не губили настоящих творцов (загубить их не так-то просто), то на пользу уж точно никому из них не шли. Таким образом, закрытие «Ночного рандеву», происшедшее как раз перед знаменитым дефолтом 1998 года, хотя и огорчило Григорьева как человека, после всех удовольствий вдруг вновь оказавшегося на мели, но на творчество его повлияло скорее благотворно. А вскоре он нашел себе новую работу: стал на пару с автором этих строк редактировать захудалую юмористическую газету «Клюква». Трудно удивляться тому, что «Клюква» до нас захирела: делали ее люди с явно недоразвитым чувством юмора, и купить такую газету человек, находящийся в здравом уме, мог разве что случайно. Зато наши номера до сих пор приятно перечитывать. Сколько там блестящих находок! И огромная заслуга в преображении «Клюквы» принадлежит Григорьеву. То удачное, что сочинил не он, а его товарищ, Костя всегда умел понять, поддержать, умно похвалить, далекий от всякой творческой ревности. К сожалению, журналистской свободой наслаждались мы недолго: хозяева газеты, унылые районные функционеры с армейским прошлым, принялись цензурировать наши материалы и вставлять свои – совершенно идиотские. Вспоминаю, например, материал «Сладость секса»: нашим отставным полковникам кто-то сказал, что газеты, пишущие про секс, здорово продаются, однако то, о чем шла речь в статье со столь завлекательным названием, знали в 98-м году даже малые дети. Лишь для отставных полканов такие банальности могли выглядеть откровением. Ну и так далее… Ко всему прочему, хозяева взяли моду задерживать нашу зарплату, и без того крохотную, а гонорары и вовсе перестали платить и нам (а ведь мы писали три четверти материалов), и нашим авторам. Пришлось нам с Костей вновь переходить на вольные хлеба. Применительно к писакам это означает переход в сословие литературных негров. Так вышло и с нами. О себе умолчу, а Григорьев, воспользовавшись моими связями в издательском мире, сначала около года редактировал боевики, а потом и сам взялся их сочинять. Кое-что он дописывал за других: это когда обессиленный успехом мэтр сдавал в издательство кое-как слепленную болванку и Григорьеву приходилось дописывать любовную линию, или линию бизнеса, или порнографические сцены (а как же без них). Однако для будущих литературоведов сообщу: Григорьев написал и два вполне самостоятельных романа под псевдонимом «Андрей Грачев» для издательства «Вагриус». Зная, что я ранее уже написал несколько боевиков и продолжаю заниматься тем же, Григорьев обсуждал сюжеты своих романов со мной. Вряд ли я сильно помог ему в разработке сюжетных линий, зато уж повеселились мы изрядно. Григорьев старался вставлять в свои боевики всех близких ему творческих людей, поэтому там фигурируют и куртуазные маньеристы, и группа «Лосьон», в которой он много работал, и группа «Бахыт-Компот», и различные представители литературной богемы… Так вот он старался помочь своим приятелям и знакомым.
   В конце 1999 года я вновь поступил на службу в издательство и через некоторое время уломал начальство принять в штат и Григорьева. Года два мы работали вместе, бок о бок. Работа была спокойная, я бы даже сказал, милая: читать, отбирать и редактировать рукописи, писать рецензии, встречаться с авторами… При этом мы не прекращали давать концерты и (спасибо начальству) даже выезжать на гастроли. С этим временем совпадает очередной расцвет творчества Григорьева: его поэтические успехи, как я уже говорил, всегда напрямую зависели не столько от достатка как такового, сколько от возможности сосредоточиться над замыслами, не опасаясь за грядущий день. В 2000 году судьба самым жестоким образом нарушила эту идиллию: у Кости погибла жена. Он предвидел, что такое может случиться, но все же был потрясен. Его семейная жизнь протекала очень непросто, но Костя всегда умел отделять то светлое, что было в его любимой женщине, от влияния порой овладевавших ею темных сил (как-то не поворачивается язык называть это болезнью). Не успел Костя хоть немного оправиться, как редакцию решили расформировать, а ее сотрудников сократить. Некоторое время мы с ним пытались существовать за счет концертов, но тут перед нами в полный рост встала крайне неприятная проблема взаимоотношений внутри Ордена куртуазных маньеристов.
   Чтобы не давать пищи сплетням, скажу только самое главное: в это время окончательно выяснилось, что Орден, который мы считали нашим совместным детищем, на самом-то деле, как и «Бахыт-Компот», задумывался только под одного человека. Мы в этом проекте должны были выполнять роль свиты (кордебалета, почтительного окружения, поставщиков идей и т. п.). То, что мы немало сделали для, как говорится, «раскрутки проекта», дела не меняло. Разумеется, на вышеназванную роль мы согласиться не могли, и Орден совершенно закономерно распался. Мы с Григорьевым испустили вздох облегчения, так как нам больше не приходилось делать хорошую мину при плохой игре, но коммерческому успеху концертной деятельности распад Ордена, конечно, не способствовал, особенно на первых порах. Вскоре Григорьеву пришлось искать работу. Нашел он ее в офисе одной интернет-компании. О коллективе той компании он всегда отзывался тепло (кстати, коллектив отвечал ему взаимностью), но само времяпрепровождение в офисе ненавидел. Дело было, конечно, прежде всего в том, что офисная действительность и творчество – почти полные антиподы. Костя мог мириться с любой деятельностью, если она оставляла ему лазейку для творчества (либо для духовного развития, целью которого являлось опять же творчество), но отсутствие такой лазейки заставляло Костю роптать. При этом речь вовсе не идет о том, что он хотел на службе лишь имитировать деятельность, а тем временем тихонько сочинять. Нет, для этого он был слишком здравомыслящим, а главное – слишком добросовестным человеком. Его добросовестность (она же обязательность, она же пунктуальность) являлась не просто его достоинством как работника – она составляла одну из главных, бросающихся в глаза черт его характера. Над такими характерными черточками своих героев во все времена любили подтрунивать драматурги. Однако мало кто задумывался о том, что эта самая добросовестность у Григорьева являлась лишь внешним выражением другого, более глубокого и несравненно более важного свойства личности. Это свойство называется честностью. Костя был очень честен и, как все честные люди, очень трудолюбив (честных лентяев не бывает). Но он был вдобавок и очень талантлив. Именно поэтому он страдал, оказываясь в такой обстановке, где его таланту приходилось погружаться в спячку. Именно поэтому он и вздохнул с облегчением, в очередной раз попав под сокращение штатов. Да, впереди вновь замаячили нищета и бездомность, но до того он мог хоть на несколько дней полностью предаться сочинительству. К тому же Григорьеву не впервой было выпутываться из самых сложных житейских ситуаций, и потому он верил в свою счастливую звезду. И он оказался прав: ему предложили работу, причем совершенно по специальности. Ему предстояло сочинять: сочинять сценарии корпоративных празднеств, тексты песен для малоизвестных, но денежных исполнителей, стихотворные поздравления для богатых юбиляров, репризы для концертирующих юмористов и т. д. и т. п. Разумеется, всякий настоящий поэт к такому предложению отнесся бы с ужасом; не стал исключением и Григорьев. Он прекрасно понимал, как будет иссушать творческие силы такая работа. Но куда ему было деваться? Альтернативой был офис, да и тот следовало еще поискать. А тут зарплата позволяла оплачивать жилье… Костя согласился и вскоре, как и следовало ожидать, стал жаловаться на творческий упадок. К тому же он прекрасно понимал, что получает лишь малую часть стоимости тех заказов, которые он успешно выполнял. Тем не менее главного он достиг: жить было можно. Постепенно он научился и самому главному в профессии литературного негра: проводить грань между заказной работой и работой «для души». Творчество его стало оживляться. Вдобавок ему помогли устроиться на очень спокойную должность в одной крупной компании, где работать практически не требовалось, но требовалось являться в присутствие. Из-за этого поэтических заказов стало меньше (чему Григорьев только радовался), а уменьшение дохода компенсировалось зарплатой на новой службе. Жизнь в целом наладилась, впереди маячили новые творческие горизонты… И в это самое время Костя внезапно умер. Произошло это в день 20-летия куртуазного маньеризма, когда Костя шел на работу. С собой у него была сумка с книгами, костюмами, текстами стихов и песен, потому что вечером мы должны были давать юбилейный концерт. Мы его и дали, но уже как концерт памяти. Читали только стихи Григорьева. И постепенно оглушенный внезапной бедой зал начал смеяться.
   Так жил поэт Григорьев. Такова внешняя канва его жизни – остальное в его стихах, романах, дневниках. Он стал одним из тех счастливцев, которые ушли, оставив потомкам собственное подробное жизнеописание. Сейчас наша задача – опубликовать не только его стихи (это само собой), но и прозу, и дневники, потому что в них запечатлена жизнь их автора, но и наша жизнь тоже. Можно было бы привести множество других «потому что», но ясно главное: произведения такого рода, если они написаны с любовью, сплачивают людей, а значит, заслуживают публикации и долгой жизни.
   В завершение хочу обратиться к будущим исследователям григорьевского поэтического наследия. Как я уже сказал, Григорьев создавал свои наиболее удачные стихи в обстановке покоя и сосредоточенности, работал над ними вдумчиво, но в дальнейшем возвращаться к ним не любил – предпочитал создать что-то новое, а не шлифовать старое. Так продолжалось довольно долго, но в последние годы творческие привычки Григорьева явно изменились. Его потянуло к старым стихам, он стал находить вкус в устранении тех недоделок и шероховатостей, которые на волне вдохновения или в концертном шуме порой кажутся маловажными, но, перекочевав на лист бумаги, режут глаз искушенного читателя. Не думаю, что Костя стал все чаще возвращаться к уже написанному из-за каких-то дурных предчувствий. Нет, возвращение являлось только признаком зрелости. Постепенно сам автор становится тем самым «искушенным читателем» – это весьма распространенное явление, которое можно только приветствовать. К тому же автор Григорьев обладал несомненными редакторскими способностями и зорко подмечал собственные недоработки. Говорю об этом с такой уверенностью, поскольку претензиями к самому себе Григорьев постоянно делился со мной. Возможно, я удивлю читателя, сообщив, что мы с Костей созванивались каждый день – да, буквально каждый день. Тем для разговоров у нас находилось много, но, как легко догадаться, одной из главных являлось собственное творчество собеседников. Мы читали друг другу свежие опусы, а со временем Костя все чаще сообщал мне, что решил исправить старое, и зачитывал – как именно. Мне обычно приходил в голову какой-то свой вариант, Костя порой принимал его, но чаще обещал подумать. В результате стихи менялись к лучшему: дотошный исследователь сможет убедиться в этом, сравнивая некоторые тексты из этой книги и книг, выпущенных прежде. Кстати, точно так же советовался с Григорьевым и я. В конце концов Григорьев так уверился в плодотворности нашего сотрудничества, что, составив свою книгу «Курзал», назначил меня ее редактором, причем заявил, что примет любые внесенные мной исправления. Для исконно самолюбивых поэтов такое заявление поистине удивительно, а для меня оно – большая честь. Однако выступить редактором мне не довелось, так как Костя не успел найти издателя для своей книги, а издание за свой счет было ему не по карману. Поэтому если я и помогал Григорьеву в работе над стихами, то «в рабочем порядке»: по телефону, при личных встречах, перед концертами… А окончательное решение всегда оставалось за Костей, и, на мой взгляд, оно практически всегда оказывалось правильным.
   Скажу несколько слов о составе этой книги. Ее ядром является «Курзал», составленный самим автором. Костя старался не занимать места в будущей книге ранее опубликованными стихами. Поэтому «Курзал» пришлось дополнить избранными стихами из сольной книги Григорьева «Мой океан фантазии», изданной не где-нибудь, а в Караганде (название может показаться чересчур выспренним, но для Григорьева с его буйной фантазией оно удивительно точное). В книгу вошли избранные стихи из общих книг куртуазных маньеристов «Волшебный яд любви», «Любимый шут принцессы Грезы», «Триумф непостоянства», «Клиенты Афродиты», «Услады киборгов», «Песни сложных устройств». В архиве Григорьева нашлась также безымянная книга его ранних стихов, по большей части еще доманьеристских, написанных под явным влиянием обэриутов (куртуазные стихи появляются лишь в конце этой книги). Многое из этой книги также вошло в настоящее издание и, несомненно, станет открытием для поклонников творчества Григорьева. И, наконец, в новый, расширенный «Курзал» вошли многие стихи, найденные в архиве – те, которые ранее не печатались и, насколько я помню, не исполнялись на концертах. Временами Григорьев был излишне строг к самому себе. Я знаю, что он работал над этими стихами, но выход к читателю они получают только сейчас. Поздно? И да и нет. Думается, время для творчества Григорьева теперь мало что значит. «Мы уже в вечности, брат».

Предисловие [1 - Написано К. Григорьевым. – Сост.]
Из неназванной книги 1993 года

   Константин (Константэн) Григорьев… Человек-легенда… Услышав это имя, дамы на всей территории бывшего Союза неожиданно впадают в состояние, близкое к обмороку, причем могут оставаться в странном оцепенении много часов подряд.
   Вот как описывает зарубежный корреспондент один из подобных случаев: «…в прошлом году ей был присужден титул «мисс Вселенная»! Мы говорили с этой русской девушкой, наверное, обо всем на свете – о водке и о политике, о проблеме абортов и о лунных затмениях… Однако стоило мне упомянуть имя хорошо известного на Западе русского поэта Константэна Григорьева, как девушка покачнулась и, закатив глаза, со стоном рухнула на паркет, увлекая за собой стоявший на скатерти драгоценный сервиз флорентийского стекла, который тут же со страшным грохотом превратился в бесполезную груду сверкающих осколков… Полчаса спустя мне удалось привести красавицу в чувство, но с тех пор я больше не отваживался на подобные эксперименты…» («Нувель Обсерватер», 1992 год).
   Так что же это за человек, одно имя которого, подобно жестокому смерчу, так терзает невинные березовые рощицы девичьих душ?
   Его сценическое имя – Константэн.
   Он молод, остроумен и хорошо образован. Сейчас он живет в Москве и, несмотря на дружеские уговоры западных коллег, не собирается в ближайшее время покидать Россию. В 1993 году успешно закончил московский Литературный институт, до этого жил в Ленинграде, еще ранее – в городе Балхаш (Казахстан). Константэн элитарен насквозь, но при этом очень трудолюбив, если дело касается творчества. Автор одиннадцати книг стихов и четырех романов, Командор-ордалиймейстер и Магический Флюид наипрестижнейшего в столице Ордена куртуазных маньеристов, музыкант, работавший в таких коллективах, как «Бахыт-Компот» и «Творческое бессилие», автор множества текстов для прогрессивной рок-группы «Оазис», актер кино, меломан и обладатель редчайшей фонотеки, член Дворянского собрания, почетный кавалер Всероссийского Клуба самоубийц, Константэн почти всегда непредсказуем в своих творческих порывах, что дает нам право применительно к нему усомниться в справедливости афоризма Жюля Ренара: «Поэт – словно кузнечик, на разные лады поющий одну и ту же нехитрую песенку».
   Пример тому – книга, которую вы держите в руках.
   Листая ее снова и снова, поражаешься прихотливым скачкам необузданного воображения поэта, быстро меняющимся философским и гражданским убеждениям, завораживающим хитросплетениям парадоксальных образов и неустанному экспериментированию.
   Однако о чем бы ни писал этот автор, одной теме он предан глубоко и серьезно. Это тема Любви и Смерти, их удивительного по красоте и трагичности вечного противостояния. Ведь еще Эдгар По заметил, что лучшим образом в любой области искусства является смерть молодой и мистически прекрасной женщины.
   Из газеты «Афиша» (г. Москва, 1991): «Вглядитесь получше в это молодое лицо – жаль, что на черно-белой фотографии не видна мефистофельская огненно-рыжая шевелюра Константэна, снимок не передает и его сложную натуру, совмещающую куртуазный маньеризм с любовью к тяжелому интеллектуально-психологическому року… …Любовь Григорьева к кладбищам, смертям, кошмарам и прочим ужасам восходит, видимо, к его страстной любви к “хэви-метал”, несколько сот кассет которого Константэн слушает всё свободное от книг и стихов время…»
   Из листовки под волнующим названием «Куртуазная рулетка», выпущенной Институтом послушниц при Ордене куртуазных маньеристов: «…рыжий фавн Григорьев был личностью загадочной. Никто не знал, чем завлекал он в свои сети доверчивых христианок. Рыжая борода ли была тому причиной или что другое… Только доподлинно известно, что женщины, отдававшие ему самое дорогое, неизменно сходили с ума. “На совести усталой много зла”, – не без удовольствия сознавался молодой мизантроп…» <…>
   А в этой книге – напоминаем еще раз – самим поэтом подведены итоги активной творческой деятельности за десять лет.
//-- От автора --//
   В эту книгу я включил те стихотворения и тексты песен, которые, вне зависимости от времени их написания, больше всего нравятся мне именно сейчас, осенью 1993 года.
   В основном это ранее не публиковавшиеся стихи и нигде, за редким исключением, не звучавшие песни.
   Мне очень важно дать им вторую жизнь, ведь по самой своей сути они не имеют никакого отношения к андерграунду. Просто так получилось, что мне очень долгое время не удавалось пробиться с ними – отчасти потому, что я катастрофически ленив и всегда прилагал минимум усилий для этого, отчасти – потому, что лгать в искусстве, то есть писать не для Вечности, мне казалось и кажется несерьезным делом. А произведения, написанные с расчетом на условное пребывание в абстрактной – Вечной – сфере чистого искусства, почему-то не котируются в нашем безумном мире.
   Итак, я утверждаю, что моим стихам уготована долгая и счастливая жизнь.

     Я всегда работал на Вечность,
     Это сложно, но я старался.

   Надеюсь, что вы, мои читатели, выживете вместе со мной, попав ненадолго – пока читаете эту книгу – в тот вакуум, где образы искусства живут очень долго, не теряя при этом блеска и свежести, и где бесследно исчезают люди, не имеющие соответствующего интеллектуального оборудования для их восприятия (ну загнул, брат! – К. Г.).

   Жизнь – коротка, искусство – вечно.
   До свидания.

   Костантин Григорьев, г. Москва, октябрь 93 года

   Постскриптум:
   Кстати, если искусство – действительно мир, параллельный обыденной реальности, действительно некий вакуум, населенный призраками лучших человеческих идей, то я большую – и самую значительную – часть своей жизни провел именно в этом мире.
   Меня с вами не было.
   Но зато сейчас ты со мной, читатель.
   Надень волшебные очки и, может быть, ты увидишь в параллельном мире чистого искусства то, что вижу я.
   А если не увидишь – что ж, значит, волшебные очки тебе достались фальшивые.
   Такое бывает очень часто. Однако мы заболтались… В путь!

Стихи

Эрмитаж

     Пыльная зелень растений
     Из рам вылезала и гасла,
     И Тенирса грубые тени
     Казались гвоздями в масле.

     Дорогою чистой родник полз,
     Кувшин разбитый черпал тишь,
     И Снейдерса каменный голос
     Сочился из розовых крыш.

     Казались тучи селедками
     На зеленом бархате неба,
     И Рубенса шепот короткий
     Казался инеем хлеба.

     Ворочались камни так тяжело,
     Что собаки замирали и вздрагивали,
     И Брейгеля снежные хлопья
     Падали мне на лицо.

Буря

     Они выходили из бури
     И в буре опять пропадали,
     И видел я в каждой фигуре
     Смятение каменной дали.

     И видел я в каждом дыхании
     Мир пристальный, обруч лесной,
     Сплетенье ветвей и внимания
     И холода луч выписной.

     И падали с края морозы,
     И там обернулись лисой
     Фламандские белые розы
     С блестящей и крупной росой.

Птичья лавка

     Покинув лавочку страдания,
     Покинув лавку дичи,
     Я посещаю вас, создания
     Прелестнейшей породы птичьей.

     О, ваших голосов настольные,
     Затверженные наизусть,
     Твержу баллады колокольные
     И ошибиться не боюсь.

     Мне нравится, как чистый виноград
     У вас трепещет в чистом горле,
     Как я порой бываю рад,
     Что соловей неразговорлив!

     На буйность бешеного дуба
     Хотел бы выпустить я вас,
     Но эта клетка зримо груба
     И перегрызен последний лаз.

     По льду, скользя и падая,
     Мне не идти за вами вслед,
     Я теряю последнего брата —
     Соловей мой, источник бед.

Странствующий дуб

     Он вспыхнул ворохом листвы,
     И, вздрогнув, удивились Вы.
     Вы вышли из кареты Лета
     Известняковый на уступ,
     И выстрелом из арбалета
     Казался странствующий дуб.
     Он был из прелести изваян,
     Резной листвою знаменит,
     Познавший шорохи развалин
     И пустоту полночных плит.
     У Петрокрепости тенистой
     Он целовался с синевой,
     И удивлялись теннисисты
     Перемещениям его.
     Он насмотрелся Боттичелли,
     Изящно ручку изогнул,
     И деревянные качели
     Между ветвями протянул.
     И вот, коричневый, как вальдшнеп,
     Усеян розами ветров,
     От Петрокрепости все дальше,
     Все ближе к крепости веков.

     Поющий, он идет навстречу,
     Приглашая меня идти рядом.

Прогулка

     Лошади блестящий глаз,
     Летом вынырнув из тьмы,
     Вдруг уставился на нас,
     Как на лошадь смотрим мы.
     В нем качался лунный шар,
     В нем ломались дерева,
     Лошадь совершила шаг —
     С неба рухнула сова.

     На солому быстро сев,
     Выезжали на мысок,
     Скрежетал, туда осев,
     Под колесами песок.
     А хозяин дико пел,
     Песня чудная была,
     И, шарахаясь от тел,
     Лошадь ела удила.

     В море черное вбежав,
     Мы смеялись, речь лилась,
     А повозка, задрожав,
     К белой башне понеслась.
     Звезды капали с небес,
     Я запел, и в этот миг
     Мы увидели – как лес —
     Мы увидели плавник.

Садовник

     Вчера здесь ливни шелестели, казалось от луны светло,
     И листья мокрые блестели, подрагивая тяжело.

     Печальные цветы горели в переплетениях корней,
     Пятном зеленой акварели бродил задумчивый Корней.

     Сегодня здесь тепло и гулко, и пахнет свежею водой,
     Но не выходит на прогулку садовник с длинной бородой.

     В саду деревья постарели, луна качается, седа.
     Пятно зеленой акварели размыла осень навсегда.

Часы для путешествий

     Когда, вослед за умельцем Либуром,
     Я сделал такие часы,
     Они показали —
     Пора.

Пароход

     Мимо песчаного желтого берега, листьев зеленых, ступеней у вод,
     Поднимая тяжелые, красные, словно стеклянные, плицы,
     Медленно вдоль по реке это огромное тело плывет,
     Шествует наш пароход, как садовник песками теплицы.
     Белое облако, тени хрустящие, свежеокрашенные столбы,
     Что дарят прохладу, собеседника моего понимая,
     В синих глубинах стоят плавники и животных прозрачные лбы,
     Камни лазури полны, это травы искрятся, хромая;
     Блики на палубе ярче, девочка смотрит в глубины в бинокль,
     Светлая прядка на солнце сияет и кстати небрежна улыбка,
     Папа на стуле сидит, изучая стальной иероглиф,
     Строгие ветры пришли, и в каюте волнуется скрипка.
     Роза ветров осыпается, и в лепестках смуглые руки Колхиды,
     Осень проходит, на палубу падает снег, и ручьями
     После всего наполняет кувшины колодезной Иды.
     Ида шагает пустыней холодной за нами.
     Блики всё ярче, смотрит принцесса устало,
     Светлая прядка на солнце горит, колонны срезая,
     Пуст белый стул, но над небом горит иероглиф из стали,
     Строгие губы смеются, а Ида шагает босая.

Кубы лесов

     Сидя на пластмассовом стуле,
     Кусая искусственный хлеб,
     Дядя Рома выпускает пули
     В алюминиевый хлеб.

     Над полиэтиленовым ручьем,
     Заломив проволочные волосы,
     Сидит дядя Рома, мечтая ни о чем,
     Поет жестяным голосом.

     Какой красочный мир!
     Химические чернила моря
     Носят красного довольного быка.
     Оранжевые кубы лесов
     На малиновом бархате
     И голубом поролоне
     Поют, как похороны.
     Люди в медных одеждах,
     Непохожие на маму и Олю.

     У кошки сорок две руки,
     Потому что она вертится.

Августовский вечер

     Такими крупными лопухами
     Моя рука не играла с тех пор,
     Как говорю стихами.
     Вода, смеясь, струится с гор.
     Я в красной байковой рубахе,
     В зеленых бархатных штанах
     Сижу – над нами вьются птахи,
     Луна танцует на волнах,
     Устал я больно, но лоб мой
     Горячий еще не раскалывается,
     Река, скорей меня умой,
     Не то забуду, как стих рассказывается.
     В душе поселилось странное чувство,
     Зыбкое, словно скорлупа ореха, —
     Мне кажется, что я люблю сочинительство,
     И мне от этого не до смеха.
     Вот! слышите? бьется мое поэтическое сердце?
     …Хотя нет – это стук далекой мельницы.
     Я задумываюсь – существует ли серый цвет,
     И почему моя душа скоро переменится?

Мой ангел

     А что до грубых увлечений,
     Мне нравится всего одно:
     Твои глаза – вином вино,
     И рот – мученье из мучений.

     Твоя болезненная прелесть
     Как боттичеллевская ложь.
     Пересчитай и подытожь,
     От скольких звезд мы дымом грелись.

     Ты – мед, а мед темнее воска.
     И сладко верить наяву
     Колодезному волшебству
     Пренебрежения прической.

     Как белое на изумрудном —
     Твое сошествие в траву.
     Дай мне внимать, пока живу,
     Тебе, мой ангел, в мире трудном.

Опыты мерцания

     Где остров Олерон, где лунные друзья,
     Где грезится светло под башней треугольной,
     Сеньяли так легки, и винная струя
     Сшибает мох с камней прохладою игольной,

     Где лето существам, похожим на Тебя,
     Но меньше во сто крат и с нежными крылами;
     Волшебные слоны, хвалу цветам трубя,
     Идут за нами вслед, послушные, – за нами.

     Где волки шелестят, опившиеся дна,
     Где пришлые сады, убитые монахи,
     Сферическая глубь и рыбьи имена,
     Ограды, кружева, горячие рубахи;

     Дофин теперь дельфин, но я шагнул во сне
     В сырую благодать, где плачут по грифону…
     Где остров Олерон, что часто снится мне,
     Как часто снится мне твой смех по телефону?

Та, о ком грезят цветы

     Сквозь кристалл изумруда иду за тобой,
     Сквозь кристалл изумруда, в глубины времен.
     Там щебечет листва, там искрится прибой,
     Но иначе, и нет еще наших имен.

     Ты сиянье в саду, или ссора в цветах,
     Или дочь властелина мелодий во сне,
     Или дань волшебству на высоких мостах,
     Если не волшебство по высокой весне.

     Но причем это все улетело, ушло,
     И причем это все я пытался вернуть,
     Только ты, если дождь, уходила в стекло…
     Ах, люблю я до дна эту странную муть…

     Это я о дожде – да, смотрите, идет…
     «Нет, смотрите, идет!» – это ты обо мне…
     В глубину изумруда, в безвременье вод,
     Обреченный, как все, кто идет в глубине.

Связной

     Когда красивую встречаю,
     Безоговорочно влюбляюсь.
     Ее глазами изучаю,
     Но подойти и не пытаюсь.

     Пускай с подругами смеется
     И пусть не доверяет зренью,
     Когда невольно обернется
     Она к иному измеренью.

     Вокруг шумят автомобили —
     И ей автомобиль подали,
     Но ей как будто приоткрыли
     Врата в чудовищные дали.

     Вокруг движение живое —
     И вдруг его не существует,
     И в Вечности нас только двое,
     И звездный холод торжествует.

     Она решит, что это глюки,
     Еще прекрасней от испуга,
     Но мы летим, раскинув руки,
     Чтоб отыскать во тьме друг друга.

     Мы сокращаем расстоянье,
     А бездны воют по соседству,
     И я вхожу в ее сознанье
     И восклицаю: «Соответствуй!

     Из формул и расчетов строгих
     Составлено твое обличье,
     Ты мною выбрана из многих
     За ум и скрытое величье.

     Ты что-то только что сказала,
     Не замечая, что мгновенно
     Свистящим шепотом связала
     Два разные конца Вселенной, —

     Они спружинили и плавно
     Пересеклись в огне сверхновой…
     Теперь и ты узнала явно
     Во мне далекого связного.

     (А я с улыбкой удаляюсь,
     Пока во тьме не исчезаю, —
     Я в этих избранных влюбляюсь,
     Но их к себе не подпускаю…)

     Служу я лишь напоминаньем
     О тех мирах, где пребываем
     Мы – настоящие, сознаньем
     Не наделенные, и знаем,

     Что красота твоя отныне
     Оправдана и не случайна,
     Что ты принадлежишь к общине
     Познавших, что такое тайна,

     Во тьме увидевших свеченье —
     С их вековым! и больше – стажем, —
     А красота без назначенья
     Ошибочна, преступна даже…»

     И тут, очнувшись от полета,
     Мы в мир обычный попадаем,
     Где пять секунд прошло всего-то…
     Что ж, так всегда, пока летаем.

     Теперь мне надо торопиться —
     Через шоссе на свет зеленый…
     А ты встревоженною птицей
     Посмотришь вслед недоуменно.

     Но ты изменишься отныне
     И новым смыслом жизнь наполнишь!
     Ты помнишь звездные пустыни?
     Ты помнишь это?.. ты ведь помнишь?..

По дороге в Кронштадт

     По дороге в Кронштадт – это было вчера,
     Смутной теменью легкой печали,
     Два винта прошептали друг другу: «Пора!»
     Два механика «Стой!» прокричали.

     За бортом, на блестящем изломами льду,
     Бестолковый щенок суетился,
     Он попал неожиданно в эту беду —
     Оступился, с обрыва скатился.

     Он боялся остаться в морозной пыли
     И на берег податься боялся,
     Где и запах, и цвет, как растенья, цвели,
     Где огонь золотой извивался.

     И пока подзывали его штурмана
     И мальчишки бросали печенье,
     На пароме, у трапа, на льду – времена
     Обретали иное значенье.

     Состраданье читалось на каждом лице,
     И заметил я тень между нами —
     Это век мой жестокий в горячем венце
     Все уже называл именами.

* * *

     Последняя неделя Вечности
     Уже прошла —
     Былой любви, былой беспечности,
     Былого зла.

     И нет ни страха, ни страдания,
     Ни ярких стран,
     Мы все – одно воспоминание,
     Один туман.

     Дождь шелестит, и сад безлиственный
     Мерцает, но
     Ты умерла, мой друг единственный,
     Давным-давно.

     Цветок стеклянный, переливчатый,
     Мне поднесен…

     А Вечность видит сон отрывчатый,
     Тяжелый сон.

     Сейчас вздохнет, как умирающий,
     В последний раз —
     И сумрак умиротворяющий
     Укроет нас.

Душа

     От переутомления и скуки,
     Быть может, летом, осенью, быть может,
     Сложив крестом слабеющие руки,
     Я тихо отойду на смертном ложе.

     Но с этой смертью круг не разомкнется:
     Моя душа, пройдя путем известным,
     Очнется вновь и телом облечется —
     Немыслимо бесстыдным и прелестным.

     Пускай она предстанет перед вами
     Красавицей с улыбкой виноватой,
     С ума сводящей, грезящей стихами,
     Признаньями и музыкой объятой…

     Она очнется в парковой беседке
     И обратит внимание не сразу,
     Что в стекла витражей скребутся ветки
     И молит друг сказать хотя бы фразу.

     «Да что со мной? – она посмотрит мимо
     Влюбленного до переутомленья, —
     Где я была? Кто мальчик этот милый,
     Передо мной стоящий на коленях?»

     «По-прежнему к нам дерево скребется,
     И лунный свет по-прежнему чудачит…»
     По-прежнему… но сердце чаще бьется,
     И видят мир глаза чуть-чуть иначе.

История одесского сыщика

     Я сыщик, толстый, но вертлявый,
     Мое прозванье Шпингалет.
     За мною бегают оравой
     Детишки самых разных лет.
     Торговки луком и салакой
     Мне грязным пальцем тычут вслед
     И называют громко «какой».
     Я их не понимаю, нет!
     Под вечер захожу в пивную:
     Хозяин – грубый идиот,
     Он подает мне отбивную,
     А вот руки не подает.
     И я, сдувая на пол пену,
     Неслышно думаю: «Ну-ну,
     Тебя я вытащу на сцену,
     К закону мигом притяну».
     Когда иду по перекрестку
     Вершить очередной арест,
     Люблю свой котелок и тростку,
     Свою работу, вот вам крест!
     Икая грозно и коварно,
     За катакомбами слежу,
     И на маевки регулярно
     Я полицейских привожу.
     Я не рожден Наполеоном,
     Что ж – ведь не я тому виной,
     Зато одесским Пинкертоном
     Слежу за дамочкой одной.
     Она приходит, мне известно,
     С корзинкой к местным рыбакам.
     А что в корзинке, интересно?
     А может быть, листовки там?
     И вот однажды, в час рассвета,
     Я на песке нашел следы
     И дамочку увидел эту
     В матроске белой у воды.
     К ней подошел, сказал учтиво:
     – Мадам, опасно здесь бывать,
     Не лучше ли какое чтиво
     В библиотеке вам листать?
     Вы так беспомощно прекрасны,
     А здесь бунтовщиков лихих
     Довольно много… все опасны,
     Но я выслеживаю их.
     Меня начальство уважает,
     Я – чемпион по городкам… —
     И тут во мне всё замирает:
     Я вижу, что слепа мадам.

Эльфы

     Гроза! разрешенье измучивших душу вопросов.
     Я жду вас в беседке, и тучи закрыли луну,
     И в шуме дождя вьется тонкий дымок папиросов,
     И шумную эту ничто не прервет тишину.
     Молчу – было время слова подготовить заране,
     В бухарском халате стою у беленых перил.
     Вот ваше письмо я нащупал в глубоком кармане —
     О чем оно? Помнил весь месяц, а нынче забыл.
     Цветы, вы о многом со мной говорили, но только
     О ней – никогда… Тут я вздрогнул, заслышав шаги:
     Ах, это она! вся нарядная, как бандеролька;
     Вся почта небес – мне ее получить помоги!
     Вдали – подсказала вам это природная скромность —
     Вы сели, вуали, вуали своей не подняв.
     Мы стали молчать – о, грозы первозданная томность,
     О, линия стана на фоне очнувшихся трав!
     Зачем, для чего вы оделись так пышно, так пьяно,
     Я знаю – мы будем молчать, как и пять лет назад,
     Затем, что мы любим друг друга, и будет так странно,
     Коль нашей беседе подскажет слова старый сад.
     Да, так – мы в природе, однако с природой в разладе,
     Ведь тайна двух душ не похожа на тайны зеркал.
     О нас не напишет поэт в современной балладе,
     Ведь наша любовь непохожа на всё, что он ранее знал.
     Любовь – состраданье скорей, чем сердечная смута.
     Понять это сложно, подробность не зная одну:
     Мы – эльфы Набокова, сморщенных два лилипута,
     Две куклы фарфоровых в душном, жестоком плену.

* * *

     Венценосный журавль над кроватью прошел,
     Закурил я сердито, не в силах уснуть.
     За окном два лунатика ставили шоу —
     Надо шторы задернуть, а деньги вернуть.

     Две огромных фаланги, хрустя скорлупой,
     Пожирали друг друга в холодном углу,
     Гусеница ползла, словно угол тупой,
     И барахтались рыбы на мокром полу.

     Так всегда – начитаюсь я мрачных баллад,
     А потом как в другом измеренье живу:
     Я уснуть не могу две недели подряд,
     Но тяжелые сны вижу я наяву.

     Надо руку поднять, надо крест сотворить,
     Но благое стремленье осилил зевок.
     Вот уже начинает розетка искрить —
     Я угрюмо смотрю, как беснуется ток.

     Где-то в дальней дали громыхнула гроза,
     Из розетки поднялся блистающий шар…
     Поневоле пришлося зажмурить глаза,
     Одеялом накрыться, лежать не дыша.

     Не дыша пролежал я четыре часа,
     Любопытство, однако, сильнее, чем страх,
     Стал подглядывать… Боже! ко мне сквозь леса
     Синеглазая дева идет на руках.

     Шар кружится над нею и движется вслед,
     Осыпая брильянты, светясь в темноте.
     Я пытаюсь спастись, я бегу в кабинет,
     Но квартира не та, переходы не те.

     Стоп! какие леса? что такое леса?
     Почему подменили квартиру мою?
     И откуда доносится скрип колеса
     И неслыханный звук, будто душат змею?

     Вкруг меня зеркала. Отраженье мое
     Представляет собой золотую сову.
     Мне на ушко, хихикая, шепчет навьё,
     В зеркалах, мол, не я – я уже не живу.

     А сова – шоколадка в фольге золотой,
     Но пожрали уже шоколад муравьи,
     И фольгой – невесомой, звенящей, пустой —
     Я лечу вдоль речной шелестящей струи.

     Я кружусь по теченью, я знаю одно —
     Я не призрачней, чем этот шелест речной,
     И как только я лягу на самое дно,
     Венценосный журавль проплывет надо мной.

Баллада

     О набожной подруге короля
     Послушайте старинное преданье:
     Леса и горы, небо и земля
     Не видели прелестнее созданья.
     Когда в весеннем солнечном саду
     Она ступала мягко меж проталин,
     Дышалось легче грешникам в аду
     И в мир входила тишь исповедален.
     Ей был знаком язык зверей и птиц,
     Она читала книги на латыни
     И в окруженье трепетных юниц
     Молилась на окрестные святыни.
     Король ее безмерно уважал
     За ум, за красоту и добродетель,
     С ней на прогулки часто выезжал,
     Беседовал о Боге – Бог свидетель.
     Греховной связи не было у них,
     Их высшая любовь объединяла:
     Невинность – свойство мертвых и святых —
     Казалось, эта пара излучала.
     Ах, дева, не познавшая огня!
     Король к ней относился как к распятью.
     Он подарил ей белого коня
     С чудесными глазами, редкой статью.
     Однажды на прогулке конь помчал
     Красавицу в густую чащу леса…
     Ах, если бы король ее догнал,
     Не вышло бы дальнейшего эксцесса.
     Весь день ее искали там и тут,
     Под вечер только в замке крик раздался,
     Вбежал гонец, сказал: «Ее несут…» —
     И вмиг от бега быстрого скончался.
     Король во искупление вины
     Хотел восславить Господа и Сына,
     Но рухнуло распятье со стены
     И холодом дохнуло из камина.
     Тут с ношей драгоценною вошли:
     В беспамятстве прелестная бедняжка,
     Исхлестанную ветками, нашли
     Ее на дне какого-то овражка.
     Треск факелов. Едва освещена,
     Лежит как спит… Король над ней склонился —
     Она, и в то же время не она…
     Как милый лик ужасно изменился!
     «Виденьем сим любви не оскорблю», —
     Решил король и в спальню удалился.
     И в эту ночь приснилось королю,
     Как будто он в конюшне очутился.
     До странности на явь похож был сон,
     Но в этом сне конюшня пустовала,
     Зловонная вода со всех сторон
     Сочилась и все время прибывала.
     До странности был сон похож на явь,
     Но вот уже воды по грудь, по плечи,
     Король нырнул, король пустился вплавь
     И смех услышал, но нечеловечий.
     На берег вышел к некоему пню
     И видит – возле смрадного болотца
     Его подруга черному коню
     Со стонами и дрожью отдается.
     Король проснулся в ледяном поту,
     Призвал на помощь всю былую веру,
     Подумал: «Спальню выбрал я не ту», —
     И рухнул в сон, как в темную пещеру.
     Но, рухнув, не упал, а лишь повис
     Под сводами… внизу виднелись гробы,
     Хотел вскричать, но только мерзкий визг
     Из отчужденной вырвался утробы.
     И превратился он в нетопыря:
     На тельце пух, на пальцах перепонки,
     А перед ним навроде пузыря
     Висит сосуд для желчеперегонки.
     Опять его супруга здесь была —
     Она совокуплялась с мертвецами,
     Их гнойные, ужасные тела
     Кругом струили голубое пламя.
     Он и она – во власти адских чар?
     Не может быть! он – праведник с пеленок!
     Да и она… Кошмар, какой кошмар.
     Король очнулся, слабый, как ребенок.
     Хотел перекреститься, но не смог,
     Им тяжесть непонятная владела,
     Горел огонь бесовский между ног,
     Казался лик его белее мела.
     Но призраки из склепов и могил
     Ему раскрыли вновь свои объятья:
     Так сон последний, третий наступил —
     Как искупленье или как проклятье.

     Во сне поднялся ветер ледяной,
     Открылись раззолоченные двери,
     Из-за дверей раздался хриплый вой,
     И в спальне показались недозвери.
     Кошмарные созданья: все – без глаз,
     Пред ложем короля они предстали,
     Уселись вкруг него и скопом, враз,
     Подняли морды верх и зарыдали.
     Взошла над замком полная луна,
     В окно влетела девушка нагая,
     Король ее узнал – она, она! —
     Но взор его сгорел, не достигая
     Очей безгласной девы… На атлас
     Постели, улыбаясь, опустилась…
     Клыки ее блеснули, как алмаз,
     И сердце короля остановилось.
     Зато приап горячий поднялся,

     И дева жадным ртом к нему припала —
     Язык вокруг колонны обвился,
     Но ласка эта ужас вызывала:
     Укус вампира следовал за ней!
     Кровь хлынула дымящимся фонтаном, —
     Король, крича, проснулся – из дверей
     Сон вылетел обрывками тумана.

     Ей рвали ногти – плакала она,
     Плевали ей в лицо все поголовно,
     Она твердила: «Это Сатана!»,
     Еще она клялась, что невиновна.
     Ее сожгли, король зачах с тоски,
     Дни потекли привычной чередою,
     Недолго вспоминали старики
     Ту, что ушла навеки молодою.
     О чем сказанье это? Всё о том
     Извечном, непрерывном поединке
     Добра и зла… ведь меж добром и злом
     Мы мечемся покуда, как пылинки.
     К тому ж всегда полезно указать:
     «Се – Дьявол». Знаю, знаю – чьи-то лица
     Покроет аллергии чечевица,
     А кто-то сможет тайну разгадать
     И с Князем Тьмы навек соединиться.

Непокорная дочь

   Водевиль в одном действии.
   Он – дряхлый отец.
   Она – непокорная дочь.

   ОН :

     Бесконечное количество раз
     Я читал тебе нотации, дочь!
     Извертелась ты, ты изолгалась,
     Что ни день я на часах, что ни ночь.

     Ты садовнику вчера отдалась!
     И последним узнаю я о том!
     Почему несешь ты всякую грязь
     В благородную семью, в отчий дом?

     Что ты делала, а ну расскажи,
     На мосту с оравой диких парней?
     Ты хоть именем своим дорожи!
     Что с тобой, не понимаю, ей-ей!

   ОНА :

     Это, папенька, мой детский протест!
     Маньеристов ты в наш дом не пустил,
     На двери повесил каменный крест
     И считаешь – в бегство их обратил!

     Разве демоны оне, Боже мой?
     Почитай, что пишут в книжках оне!
     Переполнены стихи красотой…
     Я читаю их всегда при луне.

     Но прогнал ты их в холодную ночь!
     Я садовнику назло отдалась,
     Это ты сгубил невинную дочь,
     Что наукою любви увлеклась!

     Маньеристу сердце смело отдам!
     Назову его своим дорогим,
     А пока хожу я к диким парням —
     Хоть какой-то выход чувствам моим.

     Будет скотство продолжаться и впредь,
     На концерт коль не отпустишь в Москву.
     Я ведь, папенька, могу умереть…
     Я и так не знаю, чем я живу.

     Ты пойми – мне нужен ласковый друг,
     Я хочу красивых слов, пылких чувств…
     Я хочу, чтоб стала жизнь моя вдруг
     Фестивалем самых нежных искусств!

   ОН:

     Хорошо… ты убедила меня,
     Прослезился я… вот старый дурак!
     Эй вы, слуги, принесите огня,
     Я с тобой поеду… Дайте мне фрак!

   ВМЕСТЕ

     В куртуазную помчимся Москву!
     Эх, гони, ямщик, вперед «кадиллак»!

Конец

* * *

     Я шел к Добрынину, накинув капюшон,
     Я шел и называл себя тупицей:
     В грозу такую дома не сидится
     Лишь тем, кто здравомыслия лишен.

     Ругаясь грязно, словно дезертир,
     Который вдруг патрульному попался,
     Я на деревья больно натыкался,
     В тумане потеряв ориентир.

     Заляпан грязью праздничный костюм,
     Промокли белоснежные манжеты…
     О жизнь, твои несложные сюжеты
     Смутят и самый изощренный ум!

     Скажи, какой безумный канонир
     Устроил в небе эту канонаду?
     А мне всего одну квартиру надо
     Из тысячи ненужных мне квартир.

     Там Вадик Степанцов читает строчку
     О том, что он богат и знаменит,
     Добрынин на балконе ест бисквит,
     Уставившись в невидимую точку.

     Там девочки с распутными глазами
     Щекочут Пеленягрэ под столом;
     Стихи читает Быков напролом —
     Его стихи сравнил бы я с цунами.

     Скорей туда! ведь я себе не враг,
     Мне ливни бесконечно надоели,
     Мне видится, что я уже у цели,
     И я невольно ускоряю шаг.

     В какой-то заколоченный подъезд
     Врезаюсь наподобье метеора,
     О небо! Дом Великого Приора!
     Что ж ни одной живой души окрест?

     Улыбка глуповатая моя
     Сменяется на мину недоверья —
     Кто ж досками крест-накрест эти двери
     Заколотил? Что тайна есть сия?

     Зачем по доскам бегает паук?
     Зачем в крови лежит здесь треуголка?
     А это что там движется? Тень волка
     Я, затаив дыханье, вижу вдруг.

     Похожий на Добрынина слегка,
     Волк этот дом, похоже, защищает;
     Двойная вспышка молний освещает
     Его седые впалые бока.

     Он так огромен, я же так смешон…
     Я оступаюсь, в лужу упадаю,
     И, сидя в луже, громко замечаю:
     «Простите, сир, но лишь на рюмку чаю
     Я шел к Добрынину, надвинув капюшон!»

Из книги «Мой океан фантазии» (Караганда, 2004)

ВДНХ

     Холодный ветер марта в вас влюблен.
     Где обронили вы корону?
     Искали мы цветочный павильон
     От павильона к павильону.

     Блуждали долго: словно гимназист,
     Я объяснялся вам в Любови.
     Поэт бывает часто неказист,
     Но он – поэт в своей основе.

     Смеялись вы над тем, что я влюблен,
     Не замечая, что, похоже,
     Душа моя – цветочный павильон,
     Где стекла выбиты, о Боже!

     Садовник вынес к вам свои цветы,
     Боясь, что вы пройдете мимо.
     И руки в кровь во имя красоты!
     Ах, как любовь неумолима.

     Но я отмечен вами в этот раз
     И награжден я веткой вербы.
     Храни вас небо! Мне оно придаст
     Терпенья, нежности и веры.

* * *

     Сокольники, мороз, коньяк,
     Желанный дым «Герцеговины»…
     Но кажется, что все не так,
     И пройден путь до половины.

     И вот часы назад идут,
     И вспоминается Савойя,
     Тот гимназический уют,
     То потрясенье мировое.

     Я все альпийские цветы
     Тебе сорвал с родного склона
     И уходил в Бельфор, а ты
     За мной бежала до Шалона.

     Но оглянуться я не мог:
     В шинели доблести и долга
     Я шел все дальше на восток,
     А ты за мной бежала долго

     И вскрикнула на полпути —
     Я оглянулся, и в тумане
     Тебя я не сумел найти,
     Но описал потом в романе.

     И вот, столетия спустя,
     Сокольники, мороз, движенье.
     Иду с товарищем, шутя,
     Но ощущаю приближенье

     Чего-то властного, как звук,
     Чему нет сил сопротивляться,
     И оборачиваюсь вдруг…
     Мне дан от Вечности недуг —
     Я разучился удивляться.

Страсти по Фрагонару

     Для лошади – султан, для женщины – гитара…
     А устремлений ввысь для них в помине нет.
     Я вам читал вчера о жизни Фрагонара,
     Вы встали за спиной и погасили свет.

     Я вырвался от вас, послал я за каретой,
     Растрепанный и злой, я бросил вам в лицо:
     «Кто вам сказал, что вы прекрасней книги этой?
     Кто вам сказал, что я могу быть подлецом?

     Ведь вы с моей женой давно уже знакомы,
     Мы ездили втроем в Херсон на уикенд,
     Я, помню, вас водил тогда на ипподромы…
     Скажите, ваш супруг все страховой агент?»

     Дрожали тихо вы в застекленной веранде,
     Потом произнесли: «Ах, как не полюбить
     Вас, видевшего жизнь в Марселе и в Уганде
     И жившего в краях, где невозможно жить…»

     «Пардон, – подумал я, – к чему все эти торги?
     Мадам так хороша, а жизнь так коротка…»
     И посмотрел, кося, уже почти в восторге,
     На газовый платок, приспущенный слегка.

Предостережение

     На пляж спустился утренний туман,
     И чайки разразились хриплым лаем.
     Что наша страсть? Великий океан,
     В который мы за жемчугом ныряем.

     Костюмы сняв задолго до зари
     И позабыв порою про мотивы,
     Снижаемся, пуская пузыри,
     На дно, где трав причудливы извивы.

     Где призрачный коралловый уют
     Лучи пронзают сверху веерами,
     Где рыбки полосатые снуют,
     Морские змеи следуют за нами.

     Среди замшелых плит чернеет грот:
     В нем огоньки враждебные мигают, —
     Ведь, кроме упоительных красот,
     Опасности нас тут подстерегают.

     Пересекая донный барельеф,
     Кругами ходит белая акула,
     А прямо под тобою хищный зев
     Гигантская тридакна распахнула.

     Одна из тех, что губит корабли,
     Захлопывая створки величаво…
     Забудь о страсти, выкормыш земли!
     Тебе грозит подобная расправа!

     Не только жемчуг дарит океан —
     Ты из холодной выбраться юдоли
     Не сможешь, угодишь в живой капкан
     И захлебнешься, дергаясь от боли.

     Тебе нельзя помочь… Так улыбнись
     Глухим океаническим просторам,
     В агонии последней содрогнись
     И проводи меня потухшим взором.

     Я выберусь, умерив сердца стук,
     На берег, в дождь, холодный и колючий,
     И в честь твою восставлю, бедный друг,
     Свечу в часовне, старой и скрипучей.

     У алтаря, от мира отрешась,
     Я встану в выразительную позу,
     И прихожане, истово молясь,
     Поймут, что страсть таит в себе угрозу…

     Теперь, когда любимая моя
     О свадьбе говорит с упреком нежным,
     Тридакну вспоминаю я, друзья,
     С каким-то содроганьем неизбежным.

     И, молча дорогую отстранив,
     Я ухожу, пошатываясь пьяно,
     Насвистывая простенький мотив
     О сумеречных тайнах океана.

Елене

     В углу стоял рояль; в огромной зале
     Туманно и легко струился свет.
     Вы нежно-укоризненно сказали:
     «Пора бы стать решительней, корнет».

     Я тихо отвечал: «Но, предположим,
     Любовь сильнее дерзости горит.
     Иль деланная грубость мне поможет,
     Когда душа в лазури воспарит?»

     Была улыбка ваша оправданьем,
     И я за ушком вас поцеловал…
     Уже потом божественным сияньем
     Нас ослепил любви девятый вал.

     О, эти музыкальные порывы!
     О, послушанье губ и хмель ресниц!
     Умей любить, мой друг! Живи красиво!
     Стань Музой поэтических страниц!
     Но ты вспорхнула, Боже мой, в смущенье
     Распахивая дверь, где снег пошел.
     Очарованье, роза, обольщенье!
     Постой, ты обронила синий шелк!

     Ты шелковую ленту обронила…
     О, эта лента синяя в снегу!
     Пройдут года, меня оставят силы,
     Но в сердце этот день я сберегу.

Элегия

     Два фонаря, как две Дианы,
     Закрыв глаза, нет, просто не горя,
     Охвачены листвой, и схвачены их станы
     Китайским шелком ноября.

     Как много серебра и света!
     Нет, мы увиденного не поймем,
     Но большего, чем неподвижность эта,
     Вовеки не переживем.

     Два фонаря с моста разлиты,
     Оно прошло – виденье двух Диан,
     И в инее река, и берега, и плиты,
     И мост, луною осиян.

Аннет

     Когда ресницы подняла Аннет —
     Уже не полумрак, еще не полусвет,
     Сквозь дым альпийского сияния воды,
     И льды, о Господи, откуда эти льды?

     Откуда этот взгляд в шестнадцать лет,
     И водопада плен, и вздох, летящий вслед,
     И розы, что над пропастью пылали…
     Скажи, Аннет, – ты, собственно, была ли?

Снова про Аннет

     В известный рок-клуб я однажды забрел,
     Я был под шофе уже малость.
     Со сцены гремел чумовой рок-н-ролл,
     Толпа там вовсю отрывалась.

     Внезапно я встретил красотку Аннет.
     Он подошла ко мне с пивом:
     «О, Костик, привет! Сколько зим сколько лет! —
     Скользнув по мне взглядом игривым.

     Аннет несказанно была хороша —
     Опять перекрасилась крошка.
     Мы выбрали столик себе не спеша,
     Решив пообщаться немножко.

     – Аннет, что случилось? Ты так весела,
     Кокетлива и сексапильна.
     Когда-то ты грустной девчонкой была,
     Была депрессивной стабильно.

     – Да брось, Костик, лапа, что было – прошло,
     В то время я думала много.
     Тогда мне казалось, что жить тяжело,
     О смерти молила я Бога.

     Потом вдруг опомнилась – жизнь-то идет,
     У каждой подружки есть парень.
     Придумал, наверное, не идиот,
     Чтоб дать каждой твари по паре.

     И я полюбила и вдруг поняла,
     Что время бежать от маразма.
     Какой же я дурочкой раньше была —
     До первого в жизни оргазма!

     Любовь потрясла, восхитила меня!
     У зеркала стала вертеться:
     Красивая девка я, вся из огня,
     Сама не могу наглядеться.

     Так хватит, решила я, время терять!
     Вон сколько вокруг наслаждений —
     Хочу целоваться, в объятьях стонать,
     И двух тут не может быть мнений.

     Ах, сладостной суки мне нравится роль,
     Я – сука, я – сладкая сука…
     Да! Кроме любви есть еще алкоголь —
     Ведь тоже отличная штука!

     Еще – сигареты, еще – рок-н-ролл,
     Кайфов в этой жизни немало.
     Всё в жизни – наркотик, всем нужен укол,
     Такой, чтоб потом не ломало.

     Ты, кстати, порнушку мне дать обещал:
     Я порно теперь полюбила.
     А помнишь, ты чуйкой меня угощал?
     Меня тогда мощно прибило.

     Пойдем потанцуем? – Мы встали с Аннет,
     И пусть ее мощно шатало,
     Под трэш станцевали мы с ней менуэт,
     Потом вместе вышли из зала.

     …А ночью она обнимала меня,
     Стонала, кричала от страсти.
     Проснулись мы поздно, уже в свете дня,
     Она мне сказала: «Ну здрасьте…»

     Я ей любовался, сидел и курил,
     И гладил рукой ее тело.
     Она бормотала: «Подлец… Заманил…» —
     И вся от стыда розовела.

     Потом вдруг привстала, довольно смеясь,
     В меня запустила подушкой…
     Мы вновь обнялись, на постель повалясь,
     С Аннет, моей новой подружкой.

* * *

     Нас помнят Фонтанка, и сумрак зеленый,
     И золото в черном, и Аничков мост,
     Где мы совершали свой путь изумленный
     От сердца до сердца, от терний до звезд.

     Нас помнят, как помнится выстрел из лука,
     Нас помнят, как помнится плющ на стене,
     Нас помнит Свиданье, нас помнит Разлука,
     И кольца причала, и лед по весне.

     Нас помнят повсюду, пока не устали,
     Торговки, актеры, ветра и венки,
     И легкие эльфы, и бабочек стаи,
     Алмазы на бархате, розы, клинки.

     Нас помнят, и мы забываем, конечно,
     Что время затопит сиянье огня,
     И я позабуду Тебя неизбежно,
     И ты, моя прелесть, забудешь меня.

     Останутся где-то, как вздох отдаленный,
     Окутаны стынущим порохом звезд,
     И лепет Фонтанки, и сумрак зеленый,
     И золото в черном, и Аничков мост.

* * *

     Нет ничего прекраснее на свете,
     Чем запах трав и пятая любовь.
     Любой из нас нуждается в совете;
     Положим, так, – но я-то не любой.

     Опять садятся голуби на кровлю,
     Ты снова здесь, Ты шепчешь мне в окно,
     Чтоб научился я писать не кровью,
     Ведь это так жестоко и смешно.

     На первую же крупную получку
     Чтоб раздобыл обычное добро —
     Чтоб обзавелся шариковой ручкой
     И не макал отныне в кровь перо.

     Я не хочу, чтоб ты меня чинила,
     Оставь меня, оставь меня в грязи!
     Все это были красные чернила,
     Ты просто кровь не видела вблизи.

Трепеты и экстазы

     Хорошо, глаза прикрыв бумажкой,
     Чтобы их от солнца уберечь,
     У больницы имени Семашко
     На скамейку в жаркий день прилечь.

     В перерыв обеденный, законный, —
     Хоть потом работать я готов —
     Я лежу, в мечту мою влюбленный,
     Весь в дурмане листьев и цветов.

     В летнем парке зной пари'т и па'рит,
     Я лежу, разувшийся, в тиши,
     Этот час с излишком не подарит
     Отдыха для тела и души.

     Выпадет из рук том «Л. Андреев»,
     Бомж его прохожий подберет,
     Я усну, мечту во сне взлелеяв,
     И она ко мне во сне придет:

     Стройная, красивая мне снится,
     Снится мне желанная – она
     Смотрит на меня, смежив ресницы,
     Рук ее прохлада мне нужна.

     Я во сне боюсь пошевельнуться.
     Ах, она с небес ко мне летит,
     Ах, цветы под ней не шелохнутся,
     По цветам она ко мне скользит…

     Вдруг вскочу я, липкий весь от пота,
     Догоню веселого бомжа,
     Книжку отобрав, пойду работать.
     Я разбит. Душа моя свежа.

     …Снится мне она и наяву.

* * *

     Я послан в этот мир, как многие,
     Работу сделать и уйти,
     Напасти, беды и тревоги я
     Встречаю на своем пути.

     Иду как будто независимо,
     До срока слеп, до срока глух,
     Но выполняю свою миссию —
     Спокойно формирую дух.

     За мною чудища ужасные
     (Всех прочих чудищ разорвут),
     А с неба ангелы прекрасные
     Советы часто мне дают.

     Зачем свою работу делаю —
     Мне вряд ли суждено узнать,
     Но речью слабой и несмелою
     Уж приближаю благодать.

     Помру, и к ангелам: «Поверьте мне,
     Товарищи, вот мой отчет,
     А вот и пропуск мой в бессмертие…
     Секундочку… а, вот он, вот».

* * *

     От Бекки Тетчер до Джульетты —
     Почти хрустальная пора.
     Уже потом – огни, поэты
     И выпускные вечера.

     Уже потом – веранды, грозы,
     Потом – веранда и гроза,
     Вдвоем – аккорды Чимарозы
     И – роковая пауза.

     Все остальное – сны и сказки,
     Постой, вздохни и не нарушь!
     Нет ниже уровня опаски,
     Чем уровень влюбленных душ.

     Вы целовались так прилежно,
     Про всё на свете позабыв,
     Что стали музыкою нежной
     И шум волны, и звон олив.

Роза

     За стихи мне девушка розу подарила.
     Ах, спасибо, ангел мой! Как же это мило!

     Нет, вы только вдумайтесь – это вправду было!
     За стихи мне девушка розу подарила!

     Я стоял-болтал в толпе посредине зала.
     Засверкало все кругом, а затем пропало.

     Мы остались с ней одни в ледяной пустыне,
     Где холодный лунный свет на торосах стынет.

     «Это Вечность», – понял я, вздрогнул и очнулся.
     И как пьяный розу взял, даже покачнулся.

     Девушка во все глаза на меня смотрела.
     Услыхал не сразу я, как толпа шумела.

     Все вернулось на места – лица, краски, звуки, —
     Кто-то книгу мне пихал в занятые руки:

     «Надпишите, Константэн!» – «Да, сейчас, конечно…»
     Начинался так концерт, он прошел успешно.

     Я счастливый шел домой, вспоминал: «Как мило!
     Девушка мне – Боже мой! – розу подарила!»

Весна у Калитниковского кладбища

     Отовсюду сверкающая весна
     Заволакивает глаза пеленой.
     В нежную даль, что так неясна,
     Лечу, сбитый с толку этой весной.

     Ноги мимо кладбища сами несут —
     Сегодня не буду туда заходить.
     А в просторнейшем парке капели льют!
     А небесная синь хочет с ног свалить!

     Но я дальше лечу – и лечу не сам,
     А как будто что-то меня несет.
     К двум старушкам, пластмассовым их цветам,
     Которые у них никто не берет.

     И они мне кричат: «Цветочки для вас!» —
     Но я, перепуганный, дальше лечу:
     Сверкает какая-то дымка у глаз,
     Не хочу похоронных цветов, не хочу.

     Хочется жить, полной грудью дышать,
     Упасть и смотреть в это небо, ввысь!
     Опять денег нет и неоткуда взять,
     Сегодня связи с миром все оборвались.

     У Птичьего рынка бросили котят —
     Целую коробку, не сумев продать.
     Они, смешные, крошечные, пищат,
     Бегают, не в силах ничего понять.

     Красивая девушка в черном пальто
     Присела на корточки и гладит их.
     Мимо бесшумно скользит авто.
     День вообще удивительно тих.

     Слабость не отпускает, душа полна
     Тоски, накатывающей, как слеза…
     А повсюду – сверкающая весна,
     А капели льют – и слепят глаза.

На лунном берегу

     На лунном берегу мы целовались —
     В беседке, на безлюдном берегу,
     А волны, что из звездной тьмы рождались,
     Бежали к нам и гасли на бегу.

     Я был тогда восторженным и юным,
     А ты была прелестна: вся дрожа,
     Дарила губы мне в сиянье лунном,
     Смеялась, шаловлива и свежа.

     На веках у тебя мерцали блестки,
     А у меня кружилась голова —
     Всё было внове, были мы подростки
     И жаркие шептали мы слова.
     И это всё – мы просто целовались.
     И этим я был счастлив в те года!
     Тебя я проводил – и мы расстались
     И больше не встречались никогда.

     Я издали смотрел, как шла ты к маме,
     Как мать твоя свою ругала дочь, —
     А я, твоими пахнущий духами,
     Ворочался, не мог заснуть в ту ночь.

     Пришел рассвет – я долго просыпался
     И в свете солнца, радостный, лежал…
     Да, с той поры я много раз влюблялся
     И многих женщин нежно обожал.

     Но стало все немножко приедаться —
     Увы, и женщин чары, и луны…
     А раньше так хотелось целоваться!
     Так чувства были все обострены!

     Душа – она ничуть не огрубела,
     Но сгинуло куда-то волшебство,
     И женщины пленительное тело
     Люблю привычно я, узнав его.

     Привык к тому, что люди – только люди,
     Мир делится на женщин и мужчин,
     И о любви, как о каком-то чуде,
     Я не мечтаю – что искать причин?

     Но вдруг пахнёт волшебными духами,
     И женщины поймаешь странный взгляд,
     И вновь земля качнется под ногами,
     Как с той подружкой десять лет назад.

Звездная идиллия

     Мысль была простой до гениальности —
     Долларов побольше накопить
     И, уладив разные формальности,
     Астероид в космосе купить.

     Я – купил, провел там освещение,
     Атмосферой глыбу окружил.
     У меня такое ощущение,
     Будто бы всегда на ней я жил.

     Каждый день встаю я по будильнику
     И тружусь в забое золотом,
     Вечером спешу я к холодильнику,
     Что стоит в вагончике моем.

     Отбираю вкусности для ужина,
     Радуясь, что выполняю план.
     Вспоминаю с нежностью о суженой,
     Наливая водочку в стакан.

     Вспоминаю, как в года тяжелые
     Обещал я ей разбогатеть…
     До чего же классно, что нашел я
     Платину, и золото, и медь!

     Для нее, любимой, рад стараться я,
     Хорошо б сейчас ее сюда…
     Эх, вернусь – куплю себе плантацию,
     Чтобы не работать никогда!

     Мы сидим с помощником-андроидом
     На камнях, я поднимаю тост,
     И горят над нашим астероидом
     Миллионы ярко-синих звезд.

     Я хочу сегодня опьянения —
     И включаю я магнитофон:
     Невозможно слушать без волнения
     Смех прелестный той, в кого влюблен.

     Я устал – и, рухнув как подрубленный,
     Спать ложусь в вагончике моем.
     Снятся мне глаза моей возлюбленной,
     Плюс ее улыбка, плюс наш дом.

     Слышу я сквозь сон шаги андроида —
     Он сказал, что я во сне храплю…
     Как вернусь на Землю с астероида,
     Я ему андроидку куплю.

     Все нормально. Кстати, создает уют
     Мысль, что просчитал все до секунд…

     И машины во дворе работают,
     Без конца просеивая грунт.

Семейная сценка

     «Дорогая, что случилось? Вы – в аллее? Вы – грустите?
     Отчего вы здесь? Боитесь, что пропустите зарю?
     Где же наш слуга-туземец по прозванью Тити-Мити?
     Я при встрече Тити-Мити непременно пожурю.

     Что вы топчете песочек, стоя у оранжереи?
     Не хотите ли бонбошку? Нет так нет, тогда я сам…
     Что такое? Всюду – иней. Не уйти ль нам поскорее?
     Мы рискуем простудиться, здесь угроза есть носам.

     Отвечала дорогая со слезами: «Да, мне грустно,
     Оттого, что я не лягу нынче в летний мой гамак,
     Оттого, что осень злая припорошила искусно
     Первым снегом чудо-розы, что мне подарил Мак-
     Мак…»

     «Дорогая, что вы, право! Ведь таков закон природы!
     И Мак-Мак от нас далёко, он – полярный капитан.
     Ах, утешьтесь и пойдемте, я вам дам журналы моды.
     Ну, утрите ваши слезки, ангел мой! Шарман, шарман!»

     И ушли они, обнявшись; он – каким-то счетом занят,
     А она ответ искала на мучительный вопрос:
     «Разве страсть несхожа с морем? Разве море замерзает?»
     И вослед ей «До свиданья!» тихо пели сотни роз.

Ожидание чуда

     Когда я ждал любви несбыточной,
     Влюблен в абстрактный идеал,
     Я в комнате своей, как в пыточной,
     Стихи томами сочинял.

     Подростком неуравновешенным
     Я бормотал, бродил, творил
     И, будучи почти помешанным,
     Со звездным небом говорил.

     Бежал людей, бежал их мнения,
     Болел, искал себя везде,
     Всегда искал уединения —
     В садах, средь скал и на воде.

     Я, выбором судьбы испуганный,
     Жил в городишке небольшом
     И – неустанно, сладко-путано —
     Мечтал о будущем своем.

     Вопросами измучен сложными,
     Жизнь расчислял я на года…
     О, всеми красками возможными
     Переливался мир тогда!

     Что мне судьбою уготовано?
     Кем стану я? Где буду жить?
     Какая, где она и кто она,
     Кого мне суждено любить?
     Прощай, жизнь маленькая, скромная, —
     Восторг и тайный страх в груди!
     Да, что-то яркое, огромное,
     Волшебное ждет впереди!

     Ждет что-то необыкновенное!
     Ждут самолеты, поезда,
     Любовь, как чудо драгоценное,
     Невиданные города!

     …Где ж то волненье, упоение
     Картинами грядущих дней?
     Я, что ли, стал обыкновеннее?
     Кровь, что ли, стала холодней?

     Да, да, теперь я стал циничнее,
     Насмешливей, спокойней стал.
     Мир стал понятней и привычнее,
     Сбылось все то, чего я ждал.

     Но, жизнь, прошу тебя смиренно я,
     Опять огонь в меня вдохни —
     То ожидание блаженное
     Чудес и странствий мне верни!

     Чтоб я, пленен твоими сказками,
     Вновь от восторга замирал,
     Чтоб мир немыслимыми красками
     Опять, как прежде, заиграл!

     Чтоб чувство жизни настоящее
     Совсем не умерло во мне —
     То, вдаль влекущее, пьянящее,
     Чем полон воздух по весне!

Парадокс (про Оззи Осборна)

     Жизнь – это такая игра,
     Где все и спасает, и губит.
     Чем хуже вы были вчера,
     Тем больше сегодня вас любят.
     Попробуй стать хуже других,
     Потом себе скажешь спасибо.
     Сегодня дашь матерный стих,
     А завтра махнешь на Карибы.
     Стать хуже других нелегко,
     Но ты прояви себя в деле.
     Зайти нужно так далеко,
     Чтоб люди вокруг обалдели.
     Любую рок-группу возьми —
     Все пыхали там и бухали,
     Но стали большими людьми,
     Хотя с ЛСД не слезали.
     Сейчас Оззи Осборн так мил…
     А раньше он психом считался —
     Жену свою чуть не убил,
     Когда наркоты обожрался.
     По-черному Оззик бухал,
     Откусывал головы птичкам,
     Буянил, орал, потакал
     Своим нехорошим привычкам.
     Себе он бухтел под балдой:
     «Хочу быть морально непрочным.
     Чтоб стать настоящей звездой,
     Мне нужно быть мерзким, порочным…»
     И что же? Все любят его,
     Все шоу его обожают,
     Правительство на торжество
     Его в Белый Дом приглашает.
     А если б он паинькой был,
     То был бы не так интересен.
     Никто бы тогда не купил
     Пластинку его новых песен.
     Природа мудра и хитра,
     Вновь Оззик капусточку рубит.
     Чем хуже вы были вчера,
     Тем больше сегодня вас любят.

Равнодушие

     Сверкает первый снег как серебро.
     С другим я встретил Вас. Да, Вы – всё та же,
     Но Ваши остроумные пассажи
     Теперь уже звучат не так остро,
     А просто обращаются в зеро.
     Я стал другим, стал сдержанней, и даже
     Дивлюсь на все любовные миражи…
     А раньше я страдал бы, как Пьеро.

     Да, раньше я страдал бы… Усмехаюсь
     И с Вами крайне холодно прощаюсь,
     И ухожу, сказать не в силах Вам,
     Что женщины вообще мне надоели,
     Что нынче у меня другие цели —
     Я, например, нажрусь сегодня в хлам.

Пока терпимо

     Я помрачнел непоправимо.
     Коль спросите: «Ну, как дела?» —
     Отвечу, как всегда: «Терпимо», —
     Мол, жизнь и легче быть могла.

     Где дней минувших лучезарность,
     Где юный и влюбленный я?
     Осталась лишь одна кошмарность
     Просчитанного бытия.

     Всё – суета сует, всё – сказки,
     Теперь покой – мой идеал.
     Сам в ожидании развязки
     Свои мечты я осмеял.

     Покоя хочется – всего-то!
     Но впереди – болезни, боль,
     И непрестанная работа,
     И, чтоб забыться, алкоголь.

     Не жду от жизни я поблажек,
     Готовлюсь к худшему всегда,
     И кроме денежных бумажек
     Мне ничего не нужно. Да.

     Я помрачнел непоправимо,
     Но на вопрос ваш: «Как дела?» —
     Отвечу так: «Пока терпимо,
     Ведь жизнь и хуже быть могла…»

Офицер в отпуске

     Я восклицал: «О годы роковые!
     Сметем, сметем врагов стеной огня!» —
     Гулял я с Вами, шпорами звеня,
     И честь мне отдавали рядовые.

     Проблемы обсуждая мировые,
     Мы шли по снежным улицам полдня.
     Вдруг в гости пригласили Вы меня —
     Я в Вашей светлой комнатке впервые.

     Шепча про очарованную даль,
     К Вам подхожу… О, дерзкий и влюбленный,
     Что делаю! Клоню Вас, распаленный,
     На Вашу снежно-белую рояль,
     И наблюдает кот Ваш удивленный
     Наш первый поцелуй через вуаль.

История одной женитьбы

     Морозный день! Волшебная картина!
     Как много солнца, как задорен смех!
     Как нравятся мне шубки Вашей мех,
     Ваш нежный взгляд и снежная куртина,

     И носик Ваш – он как у Буратино…
     Люблю таких лисичек – в чем тут грех?
     Вчера за чаем папа Ваш, морпех,
     Воскликнул: «Вижу зятем Константина!»

     Я, помнится, закашлялся тогда.
     А нынче Вы мне в ласке отказали!
     «До свадьбы не могу!» – Вы вдруг сказали,
     И, помолчав, спросил я тупо: «Да?»

     …Вот я и рассказал вам, Господа,
     Как в розовую сеть меня поймали.

Приоритет среди сует

     В душе поднакопилось раздраженье,
     Последствие бесчисленных сует.
     Одно неосторожное движенье —
     И можно натворить немало бед.

     Поссориться со старыми друзьями,
     В их действиях почуяв эгоизм,
     Цинично отнестись к приятной даме,
     Разрушить куртуазный маньеризм.

     А всё из-за усталости, ей-богу.
     Звонки, бумаги – что ж, важна их роль,
     Но ощущаю смутную тревогу,
     Утратив над проблемами контроль.

     Я просто ничего не успеваю,
     А надо ведь еще и сочинять.
     День пролетит, я бабки подбиваю —
     Но очень мало сделано опять.

     И копится, конечно, раздраженье,
     Как следствие бесчисленных сует.
     Одно неосторожное движенье —
     И можно натворить немало бед.

     Так слон бушует в рощице зеленой,
     Ломает ветви, хоботом трубя.
     Неясно чем, но чем-то разъяренный,
     Он злобно всё крушит вокруг себя.

     Но после успокоится и даже
     К слонихе и слонятам подойдет,
     И, видимо, по-своему им скажет,
     Что нынче вел себя как идиот.

     Они его простят, и вся компашка
     К ручью пойдет – валяться там в грязи.
     И, хобот задирая, слон-папашка
     Веселенький мотив изобразит.

     Вот так, мой друг. Не злись, а успокойся.
     Да, много дел, да, планов громадье,
     Но сочиняй, как прежде, и не бойся,
     Что оскудеет творчество твое.

     Когда шедевр напишешь настоящий,
     Покой ты ощутишь, как негу нег.
     День славно начался, вот так бы чаще!
     И ты уже не слон, ревущий в чаще,
     А милый и приятный человек.

* * *

   В здании человеческого счастья дружба возводит стены, а любовь образует купол.
Козьма Прутков

     Я не хожу на презентации и не играю в казино,
     Я пью вино без ажитации – какого сорта, все равно.
     Ни разу не был за границею, но я туда и не стремлюсь.
     Простите мне, Египет с Ниццею, – сначала повидать бы Русь.

     Возможно, весело куражиться у пирамиды наяву,
     Но это мелочи, мне кажется. Мне нравится, как я живу.
     Все эти маленькие радости, что тешат бюргеров всех стран,
     Полны неизъяснимой сладости – бальзам от всех душевных ран!

     Ну вот пришла посылка Олина, в хозяйстве и в семействе лад,
     В читальном зале мне дозволено брать книги на дом – очень рад.
     Рад их жене я пересказывать, коль в книгах редкость отыскал,
     И мягко котика наказывать, чтоб сигареты не таскал.

     У телевизора подремывать иль всякий хлам перебирать —
     В уюте, вроде, что мудреного? Но важно ведь его создать.
     Включив какую-нибудь музыку, оценки песням выносить,
     Себя поглаживать по пузику и думать: «Что ж, перекусить?»

     Предаться творческим занятиям или усладам естества,
     Чтоб уступить опять объятиям мне дорогого существа? &&Звонить друзьям, налившись водочкой, и жаждать разных новостей
     Или вертеть с балкона мордочкой в час ожидания гостей?

     Включать видак, набравшись мужества, на кнопку пульта нажимать,
     Порою замирать от ужаса, порой с надрывом хохотать.
     Мила жизнь маленькая, частная, ведь в ней полжизни мы живем.
     Уютная она, прекрасная – друзья, семья, хозяйство, дом.

     И пусть иные обзываются, пусть бюргером меня зовут,
     Чем они дома занимаются? Ведь им невмочь создать уют.

Киберсонет № 8

     Поженимся! Сегодня, здесь и тут!
     Священник есть, пускай он и андроид.
     Закатим пир на весь наш планетоид,
     Над коим миллиарды звезд плывут.

     Вам нынче мой подарок привезут —
     Сверкающий большой бриллиантоид,
     Споет на свадьбе биомеханоид
     Так, как во всей Вселенной не поют!

     И в наши дни любовь подобна чуду —
     Пусть механизмы умные повсюду,

     Любовь людей никто не отменял.
     Пусть видят все, что Вы моя невеста.
     Нас дразнит робот-клоун: «Тили-тесто!»,
     А мы бежим вприпрыжку в брачный зал!

Мой ВРИО

     А я и не скрываю, что у меня есть ВРИО —
     Двойник мой, биоробот, ну в точности как я.
     Я дал ему свой паспорт, мои он носит ФИО,
     С отчетом возвращается он на закате дня.

     Лежу я на диване, хочу унять зевоту,
     А ВРИО сообщает мне, где он побывал.
     Пока я спал, разнежась, он сбегал на работу,
     Провел переговоры и денежек достал.

     Купил мне все что нужно, успел везде где можно,
     Все строго по инструкции и строго по часам.
     Поскольку он – машина, успеть везде несложно,
     А люди все уверены, что он и есть я сам.

     Я говорю: «Ну что же, ты нынче молодчина,
     А я в твое отсутствие две песни сочинил.
     Ты понимаешь, творчество – вот главная причина,
     Из-за которой я тебя и создал, и чинил.

     Быт или там работа – все это отвлекает
     От сочиненья песен, и прозы, и стихов.
     И творческую личность на поиски толкает
     Таких, как ты, мой ВРИО, бесценных двойников.

     Есть у меня идея – тебе, мой верный ВРИО,
     Помощника я сделаю – ну, ВРИО номер два.
     Вот, представляю, будет веселенькое трио —
     Ты, я и твой помощник. Пусть вздрогнет вся Москва!

     Мы, трое Константэнов, теперь успеем всюду,
     Я буду на концертах, как прежде, выступать,
     Но о деньгах и быте и думать я забуду…
     Хочу творить – и только! Ну и побольше спать.

     Теперь тебя, мой ВРИО, я на ночь отключаю».
     Щелк – ВРИО застывает, блестят на нем очки,
     Я на него с улыбкой смотрю, напившись чаю —
     В нем бегают какие-то цветные огоньки.

     Стоит он, словно елка, и лишь гудит немножко.
     Я подбираю рифмы, склонившись над листом.
     И тут к нам из прихожей моя выходит кошка,
     Дуреет, видя робота, шипит и бьет хвостом.

Богомол

     Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
     Сбылись мои мечты – я вами обладал.
     И вот мы пьем вино… Куда оно в вас лезет?
     Я сам бы так не смог – бокал, еще бокал!

     Да, я теперь любим, и вы мне говорите,
     Как я похорошел… А я ошеломлен:
     Вы курите к тому ж? О, сколько же открытий
     Готовите вы мне, прелестная Мадлон?

     Два месяца назад вы скромницею были…
     Куда там до вина и лунного огня!
     И в толк я не возьму: ужели близость в силе
     В вас монстра разбудить и погубить меня?

     О, как унять ваш пыл? Ну что ж, я мудр и молод;
     Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
     Охотника на птиц – большого богомола
     И опустил его в хрустальный ваш бокал.

     Вы замолчали, вы растерянно смотрели,
     Как шевелится он. И вдруг вы, как дитя,
     Заплакали… Мадлон! Ну что вы, в самом деле?
     Ведь я же пошутил… ведь это я шутя!

     Прижались вы ко мне, я целовал вам руки,
     И нежно утешал, и думал: «Вуаля…»
     И чувствовал глаза, исполненные муки, —
     То богомол на нас глядел из хрусталя.

Живот

     Упрекают меня, что я толстеньким стал,
     Что живот мой все больше и шире.
     Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
     «Относительно все в этом мире…»

     Я покушать люблю, мне худеть как-то лень…
     Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
     На природу взгляните! Чем толще тюлень,
     Тем скорее он самку покроет.

     Очень многие женщины любят таких,
     У кого есть брюшко, между прочим.
     Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
     Добродушны и часто хохочем.

     Конституция тела моя такова,
     Что широк я в кости, а не тонок.
     Говорила мне мама святые слова:
     «Ты не толстый, а крупный ребенок».

     Если б я занимался борьбою сумо,
     Мне кричали бы: «Эй, худощавый!»
     Там, средь жирных гигантов, я был бы как чмо,
     Обделенный и весом, и славой.

     Я смотрю на себя – разве это живот?
     Нет, серьезнее нужно питаться.
     Вдруг борец из сумо на меня нападет
     И начнем животами толкаться?

     Я животик свой пухлый безмерно люблю…
     Что урчишь, моя радость? А, знаю.
     Ну пойдем, дорогой, я тебя покормлю,
     А потом я с тобой погуляю.

* * *

     Ты заболела – пульс остановился,
     Лечил тебя какой-то коновал.
     Я под твоими окнами молился,
     Чтоб кризис поскорее миновал.

     Зима блистала царственным нарядом,
     Был город в эти дни похож на торт,
     А я не мог побыть с тобою рядом —
     Я был студент, я беден был и горд.

     Мне не забыть, как вечером однажды
     Ты подвела меня к своей maman:
     «Вот юноша моей духовной жажды,
     Все остальное – розовый туман!»

     Мамаша отвела тебя в сторонку
     И по-французски стала укорять.
     Тут я ушел. Ты кинула вдогонку
     Пленительное: «Милый, завтра в пять…»

     Да, ты хотела легкого скандала,
     Тебя, наверно, выпорол отец…
     Но на катке ты вскоре вновь сияла,
     И звездный над тобой сиял венец.

     О, как ты в поцелуе трепетала!
     Как нравилось тебе изнемогать!
     Ты к тайне тайн меня не подпускала,
     Но позволяла грудь поцеловать.

     И нежные девические груди
     Пред зеркалом ты гладила потом…
     И вдруг слегла в стремительной простуде —
     И разделил нас черный водоем.

     Вот вышел доктор. Вот остановился.
     Вот снял пенсне. Неужто плачет он?
     «Что с Катей, доктор?» Он перекрестился
     И молча протянул мне медальон.

     «Что это?» – «Если вас она любила,
     Вам лучше знать. Молитесь за нее».
     «Вы врете, доктор!» – «Юноша! мой милый,
     Мужайтесь! и – какое тут вранье…

     Хотите слышать мненье человека,
     Который знает суть добра и зла?
     Пусть Правда умерла в начале века,
     Но Красота сегодня умерла!»

     Сказал – и растворился в полумраке…
     Я выслушал с усмешкой этот вздор
     И подмигнул случайному зеваке,
     Который наш подслушал разговор.

     Смутился и ушел ночной прохожий,
     А я сверкнул железным коготком
     И в книжечке, обшитой черной кожей,
     Поставил крест на имени твоем.

     Довольный неожиданным успехом,
     Нарисовал в цветах и лентах гроб
     И, прежде чем уйти, швырнул со смехом
     Твой медальон в серебряный сугроб.

Летняя ночь

     Гуляли мы с кузиною вдоль пруда,
     А позже приютила нас беседка.
     Подметила кузина очень метко,
     Что летней ночью ждешь невольно чуда —

     Неведомо какого и откуда…
     И, помолчав, спросила: «Слушай, детка,
     Зачем мы стали видеться так редко,
     Стесняться стал меня ты? Это худо».

     Потом вдруг рассмеялась смехом струнным:
     «Пьяна, мон шер, я этим светом лунным…
     Одежды сброшу я! Ты тоже сбрось,
     Ну? Ну же?» Я, конечно, подчинился,
     Мы в пруд вошли, который весь искрился…
     Купанье средь кувшинок началось.

Среди роз

     Я на руки Вас поднял среди роз,
     Вы рассердились и тряхнули бантом.
     «Имею дело с половым гигантом?» —
     В ночной тиши раздался Ваш вопрос.

     Шепнул я в пряди вьющихся волос:
     «Талант во всем является талантом…
     Я одарю Вас крупным бриллиантом!» —
     И на руках в беседку Вас понес.

     Там, наслаждаясь Вашими духами,
     Я разразился дерзкими стихами,
     Потом умолк, потом прильнул к устам —
     Нести Вы прекратили Ваши бреды,
     Я Вами овладел, и в миг победы
     Стон жалобный вознесся Ваш к звездам.

Люди в наушниках, или Прутковщина – 2002

     В метро и на улице, всюду меж нами —
     Люди в наушниках и с плеерами.
     Вижу студенточек и пэтэушников,
     Разные формы и типы наушников.

     Придумал себе я простое занятие —
     Я наблюдаю за всей этой братией,
     Смотрю на их мимику и телодвижения,
     Осторожно делаю предположения.

     Вот идет девушка с кульком зефиру —
     Вероятно, сейчас она слушает Земфиру.
     Другая девушка ковыряет в носу —
     Эта, по-моему, слушает Алсу.

     С безумным взглядом идет металлист,
     В голове у него вопит «Джудас Прист».
     Солдат в сапогах рядом с ним марширует —
     Он слушает Маршала и дико кайфует.

     Сложив губы трубочкой, тихо мыча,
     Шагает поклонник певца Трубача.
     Идет не то мужик, не то баба,
     Тихонько подпевает ансамблю «Абба».

     Еле передвигает ноги мужик —
     Курнул косячок и заслушал «Пикник».
     Кавказец идет, похож на Церетели,
     Явно слушает Тамару Гвердцители.

     Студентка идет, чей объем груди вырос,
     Трясет головой в такт группе «Вирус».
     Идет паренек в майке группы «Металлика»,
     Думаю, он слушает группу «Металлика».

     Стоит паренек, и взгляд его ласков,
     В голове у него заливается Басков.
     Крадется к нему, тоже с лаской во взоре,
     Поклонник певца Моисеева Бори.

     Обнявшись, стоят две девчонки в цвету,
     Проникшись призывами группы «Тату».
     Идут в наушниках гуси и утки,
     Здесь помещенные боле для шутки.

     Идет человек и пьет пиво «Миллер»,
     Слушает группу «Нож для фрау Мюллер».
     Идут хип-хопперы, светлы их лица,
     Они, разумеется, слушают Децла.

     Глазами сверкая, гитарой мерцая,
     Идет паренек и слушает Цоя.
     Приплясывает то ли араб, то ли перс,
     Похоже, под новый диск Бритни Спирс.

     Идет мой знакомый Леня Бернштейн,
     Он дико торчит от команды «Раммштайн».
     Словно обваренная кипятком,
     Слушает тетка, что спел ей Петкун.

     Идет альбинос, изюм кушает,
     В наушниках гигантских что-то там слушает.
     Идет человек с внешностью бандита,
     Ничего не слушает, смотрит сердито.

     Поэтому, закончив свои наблюденья
     И рифмы собрав для стихотворенья,
     Домой возвращаюсь, писать начинаю —
     Выходит прутковщина. Ладно, я знаю.

     Да, завтра мне плеер в дорогу взять нужно —
     С толпой меломанов сольюсь я, и дружно
     Мы двинем под музыку нового века
     Туда, куда песня зовет человека.
     Пусть каждый торчит от любимого трека,
     А тот, кто не с нами – духовный калека.

Оправдание

     Мне говорят, что груб я и циничен,
     Ликующе бездушен и жесток,
     Что к сексу абсолютно безразличен,
     Что сломан человечности росток

     В моей душе… Неправда! Человечность
     Из всех моих стихов буквально прет,
     Лиричность прет из них, еще сердечность
     И искренность чарующая. Вот.

     И вовсе я не груб и не циничен —
     Нежны мои стиховные миры.
     И вовсе к сексу я не безразличен —
     Пока водярой не залью шары.

     От красоты слабею я и таю —
     Я чую красоту сквозь жизни мхи.
     И лапочкам изящным я читаю
     Изящнейшие самые стихи.

     Но зрители с читателями сами
     Ждут от меня приколов, чтобы ржать,
     И вот пишу стихи я с матюками,
     Сам не желая это продолжать.

     Однако вы ведь этого хотели?
     Вы сделали чудовищем меня,
     И в толстеньком моем лиричном теле
     Зачахли все былые зеленя.

     Кривляться я иду на сцену клуба,
     Метаю в зал словесную пращу,
     Потом кривитесь вы – мол, очень грубо…
     Но я вам всем за это отомщу!

     Теперь я, избалованный успехом,
     Ликующе рифмуя матюки,
     К вам в души заползу и с диким смехом
     Сломаю человечности ростки.

Памяти моего монитора «Samsung Syncmaster 14Gl»

     Прощай, мой верный друг, мой старый монитор!
     Внезапно ты погиб, мне отслужив два года.
     В июльский жаркий день угас твой ясный взор.
     Что ж… Все мы будем там, куда пошлет природа.

     Два года день за днем меня ты отражал,
     В твоих пространствах я летал, как авиатор,
     Тебя я никогда, мой друг, не обижал,
     В жару дул на тебя китайский вентилятор.

     Свидетель бед моих и творческих побед,
     Теперь тебя продать я должен на запчасти.
     Крутил ты мне кино, явил мне Интернет,
     Ты был в моей, «Samsung», а я в твоей был власти.

     В тебя глядела та, кого я так любил,
     Наш кот в тебя глазел – их нет уже со мною.
     Все умерли давно, а я живу, как жил,
     Я лишь суровей стал, не хнычу и не ною.

     Мне нужен монитор, я деньги достаю,
     Шагаю в магазин и покупаю новый,
     А дома я в него гляжу и водку пью,
     Он фирмы «Rolsen», он – семнадцатидюймовый.

     Через семнадцать лет большой метеорит
     На Землю упадет и всех нас уничтожит.
     Стена огня нас всех мгновенно испарит…
     Взлетев на небеса, увижу там, быть может,

     Любимую мою, и кошек всех своих,
     И старый монитор… Надеюсь, что увижу.
     Хотя я атеист, но без надежд таких
     Мироустройство я вдвойне возненавижу.

     Но, впрочем, это всё – эмоции. А я
     Хочу бесстрастным стать, как некий терминатор.
     Что было – то прошло. Бей, воздуха струя,
     Новинку обдувай, гудящий вентилятор.

Про Кейт Мосс

     Светские хроники пишут для нас журналисты:
     Кто с кем развелся из нынешних западных звезд,
     Кто прикупил себе новую виллу с бассейном,
     Кто с кем поссорился или кто с кем начал спать.

     Что ни газету откроешь – прочтешь о Мадонне,
     Или о том, что Брэд Питт хочет много детей,
     Или о том, что Том Круз, очевидно, бесплоден,
     Или о том, что на днях обокрали Кейт Мосс.

     Только кого это, собственно, сильно колышет?
     Что мне до этой Кейт Мосс? Или это мужик?
     Нет, вроде девка. Но чем же она знаменита?
     Я у Добрынина спрашивал – тоже не знает ее.

     Позже еще ряд знакомых своих опросил я,
     Все разводили руками: «Какое кейтмосс?»
     Всем наплевать на Кейт Мосс – но откроешь газету,
     На заголовок наткнешься: «Бедняжка Кейт Мосс».

     Да, журналисты, конечно, народ беспринципный —
     С голоду эта Кейт Мосс им не даст помереть,
     Будут строчить о девице и ждать гонораров…
     Только читать это? Нет уж, увольте, прошу.

     Что за бардак? Написали бы о маньеристах —
     Это же всем интересно, и публика ждет.
     Но журналисты – ленивые, жадные люди:
     Коль нет фуршета, они не придут на концерт.

     Каждому, впрочем, свое – пусть живут Кейтом Моссом,
     Наша задача иная – стихи сочинять.
     Кстати, как видите я – тоже малый не промах,
     Вот, сочинил про Кейт Мосс – получу гонорар.

Плохиш и Кибальчиш

     Два существа во мне живут. Признаюсь, нелегко мне с ними —
     Они все время достают меня советами своими.

     Одно созданье – Кибальчиш. Оно крикливо-истерично.
     Другое – внутренний Плохиш. Оно до ужаса цинично.

     Благодаря Кибальчишу, что свят и комсомольски честен,
     Я лирику свою пишу, но я не ею всем известен,

     А тем, что опубликовал ряд матерных стихотворений —
     Мне их Плохиш надиктовал в минуты пьяных озарений.

     Сегодня встал я с бодуна – Плохиш вчера велел нажраться.
     Звенит будильник – вот те на! Мне нужно срочно одеваться!

     Я на свидание бегу, и нужно мне зайти в палатку,
     Чтоб вынуть мелкую деньгу и в темпе выбрать шоколадку.

     Мне Кибальчиш дает совет: «Вон ту купи, она – огромна!
     Купи, и не жалей монет, и подари подруге скромно».

     Плохиш совет иной дает: «Купи малюсенькую, слушай!
     Но не дари, как идиот, а сам скорее жадно скушай…»

     Советы слушая, стою, купить не в силах шоколадки,
     Но вижу девушку свою – и выбегаю из палатки.

     «Эх, как погода хороша!» – невольно сразу отмечаю
     И даме сердца ни шиша из-за советов не вручаю.

     С ней, взявшись за руки, идем гулять по парковой аллее,
     Мне шепчет Кибальчиш: «Стихом обрадуй девушку скорее!

     Прошу тебя, стихи читай!» А внутренний Плохиш бормочет:
     «За грудь, за грудь ее хватай, она лишь этого и хочет!»

     И я, смущенный Плохишом, который мыслит слишком прямо,
     Вмиг представляю голышом со мной гуляющую даму.

     Садимся на скамейку с ней. Бубнит Плохиш: «Ну действуй, ну же!
     Ты, блин, ведешь себя как гей! Гей этой телке вряд ли нужен.

     Я знаю все ее мечты! Под юбки руку суй, под юбки!
     Там – чудеса! Обязан ты мужские совершать поступки».

     «Не вздумай! – Кибальчиш вопит, – ведь это ж первое свиданье!
     Поступок дерзкий оскорбит столь нежно-хрупкое созданье!»

     Но поздно. Лезть под юбки стал я все-таки, набравшись духу,
     Ну и, конечно, схлопотал от юной дамы оплеуху.

     Ушла разгневанной она, а я домой к себе вернулся.
     Я думал: «В чем моя вина? Я к тайне только прикоснулся…

     А как разгневал, ты смотри! Не ждал такого от малышки…
     Возможно, у нее внутри развратной нет пока Плохишки…»

     «Ну что же, с горя подрочи», – Плохиш советует ехидно.
     «Стоп, – отвечаю я, – молчи! Тебя мне слушать просто стыдно!»

     «Вот-вот, а я предупреждал, – гордится Кибальчиш собою, —
     Но ты губищу раскатал… Как жить с раскатанной губою?

     Придется подрочить слегка, а то ты слишком напряженный…»
     Тут я рычу: «Друзья, пока!» – и засыпаю, раздраженный.

     Ложатся спать и Кибальчиш, крикливо-честно-истеричный,
     И гадкий внутренний Плохиш, до безобразия циничный.

     Вот так мы вместе и живем. Но чем бессмысленно ругаться,
     С Кибальчишом и Плохишом всегда советуюсь я, братцы.

Смешной случай

     Я хмур и предельно серьезен всегда,
     Излишне серьезен, возможно.
     Наверное, сердце во мне – изо льда,
     Меня рассмешить очень сложно.

     Пытается как-то меня развлекать
     Подруга моя боевая,
     Приходится всюду за нею скакать,
     С трудом раздраженье скрывая.

     Но нужно скакать, потому что она
     Иначе в постель не ложится.
     Она убедиться, мол, срочно должна,
     Насколько мы сможем ужиться.

     Мое чувство юмора хочется ей
     Проверить на прочность, похоже.
     Ну что ж, так действительно будет верней,
     Ведь я посмеялся бы тоже.

     Не нужен ей хмурый и злой человек,
     Веселый и добрый ей нужен.
     Такому отдаст она бабий свой век,
     Такой может стать ее мужем.

     И вот – летний день, одуряющий зной…
     С подругою я повстречался.
     Идет она в комнату смеха со мной,
     Чтоб там я до колик смеялся.

     А мне не смешно. Ну, кругом зеркала,
     Ну да, искаженные лица.
     Подруга оттуда меня увела,
     Заметив, что начал я злиться.

     Потом мы ходили и в цирк, и в кино,
     Макак в зоопарке смотрели.
     Она-то смеялась, ей было смешно,
     Кричала: «Ты что в самом деле?!

     Гляди, обезьянки! Ты хоть улыбнись!»
     И я улыбнулся… Однако
     Макаки все в страхе от нас унеслись,
     Одна разрыдалась макака.

     Я выполнил просьбу подруги. Увы,
     Осталась она недовольна.
     Зашли мы в киоск. Не поверите вы,
     Вот там было очень прикольно!

     Дала продавщица мне сдачу, притом
     На сотню ошиблась случайно.
     Мы вышли, и я улыбнулся всем ртом,
     Стал весел я необычайно.

     Я дико смеялся и сотню рублей
     Подруге совал – на, потрогай.
     Но что-то случилось с подругой моей,
     Нахмурилась, стала вдруг строгой

     И мне заявила: «Прощай, дорогой.
     Признаюсь, ты очень мне гадок.
     Мне нужен другой, совершенно другой,
     В мозгах у тебя непорядок».

     Ушла. Пропил сотню я всю до рубля,
     Сумел капитально нажраться,
     А над продавщицей-растяпою я
     С тех пор продолжаю смеяться.

     Действительно, случай ведь крайне смешной,
     Вот вам чувство юмора, нате!
     Я знаю теперь – всё в порядке со мной.
     А вы как считаете, кстати?

Оракул

     К оракулу опасною тропой
     Бесшумно в час вечерний я прокрался.
     Увидел маску льва перед собой —
     И этот лев как будто ухмылялся.

     Я знал – монетки нужно опускать
     В пасть львиную, вопросы задавая.
     И я достал монетки – штучек пять.
     За мной следила маска, как живая.

     Робея, я спросил: «Товарищ Лев,
     Мне сколько жить осталось? Вот награда
     Вам за ответ…» Ужасно прогремев,
     Изрек мне голос: «Столько, сколько надо».

     Вторую я монетку опустил
     В пасть львиную предельно осторожно,
     Потом: «А буду счастлив я?» – спросил.
     И голос мне изрек: «Вполне возможно».

     «Что ждет меня, оракул?! – я вскричал. —
     Ждет слава иль глупец меня осудит?»
     Высокомерно голос отвечал:
     «Все будет, может быть… Или не будет».

     «Да что ж это такое? Как же быть?
     В его ответах смысла – кот наплакал!» —
     Подумал я и вновь рискнул спросить:
     «Удачен будет путь мой? Эй, оракул?»

     Естественно, услышал я в ответ:
     «Удачен будет… Или неудачен».
     И в ночь тогда, истратив горсть монет,
     Я двинулся, изрядно озадачен.

     Ну что ж, зато был в жизни день такой,
     Когда я тайны выведать пытался,
     Когда я в час вечерний пробирался
     К оракулу опасною тропой.

Разговор буржуя с девушкой (зарисовка из современной жизни)

     Мы с вами, Маша, непохожи абсолютно —
     Я не про внешность нашу с вами говорю.
     Вы «Приму» курите свою ежеминутно,
     Я «Давидофф» по сигаретке в час курю.

     Вам кофе нравится «Пеле», а я обычно
     Беру в кофейне маччиатто на заказ.
     Вы все блатные песни знаете отлично,
     Мне ж интереснее продвинутый фри-джаз.

     Вы обожаете с тушенкою пельмени,
     А я люблю сходить в китайский ресторан.
     У вас бывают иногда припадки лени,
     А у меня на каждый день составлен план.

     От вас обычно пахнет «Красною Москвою»,
     А мне приятен аромат «Драккар Нуар».
     Вы из метро бредете в дом едва живою,
     А я у дома свой паркую «ягуар».

     По вечерам Карнеги Дейла я читаю,
     А вы – в который раз! – «Незнайку на Луне».
     Из алкоголя я абсент предпочитаю,
     Вам хватит пива «Жигулевского» вполне.

     Вы дорожите каждой мятой пятихаткой,
     Я – новой карточкой «Америкэн Экспресс».
     Свою работу называете вы гадкой,
     А я люблю играть на бирже, сам процесс.

     Мы люди разные весьма, но вот в чем дело —
     Я знаю толк, поверьте, в женской красоте,
     Меня с ума буквально сводит ваше тело,
     Я по ночам о нем мечтаю в темноте.

     О, ваша талия, о, ручки ваши, ножки,
     О, ваши грудки – и улыбка, наконец!
     Мне попадались в жизни миленькие крошки,
     Но, Маша, вас ваял божественный резец.

     Вот двести долларов. Хочу любви экстаза!
     Возьмите, Машенька! Что значит – «Отвали»?
     Что значит фраза «Подрочи под звуки джаза»?
     Как на три буквы вы послать меня могли?

     Ну ладно, ладно, ухожу… Не надо драться!
     Прошу оказывать положенный респект.
     Вам помешал от крупной суммы отказаться
     Ваш, очевидно, крайне низкий интеллект.

     Что значит: «Брату позвоню»? Не надо брата!
     Какой облом! А я ведь к сексу был готов…
     Плетусь по снегу к «ягуару» виновато
     И с отвращением курю свой «Давидофф».

В приморском городе

     Она присела с краешку скамьи…
     Кругом – жара. Отсюда видно море.
     Все планы нынче рухнули мои,
     Пивком я заливаю это горе.
     Хочу грустить один… Моя скамья!
     Придвинусь к даме, предложу ей пива.
     Она поднимет взор, и вздрогну я:
     Она… она действительно красива!
     И мы не будем знать, что в этот миг
     Корабль в ночи, под северной звездою
     Ударится об лед, раздастся крик
     И трюмы вмиг заполнятся водою.
     Она возьмет, рассеянна слегка,
     Бутылку, к ней губами прикоснется,
     Поморщится от первого глотка,
     Но выпьет всю – и вдруг мне улыбнется.
     Я догадаюсь, что произойдет:
     Она поцеловать себя позволит,
     Тропинка в летний парк нас уведет,
     И с платья брошь она сама отколет.
     И нам не будет дела до того,
     Что где-то там, под северной звездою,
     Не пощадит стихия никого —
     Мы будем слишком заняты собою.
     Когда ж мы от восторга с ней замрем
     В траве, на быстро сброшенной одежде,
     Вдали над затонувшим кораблем
     Сомкнутся воды – тихие, как прежде.
     Забуду я, с подружкою шаля,
     Зажмурившись от солнечного света,
     Что не успел к отплытью корабля,
     Что нервничал, не смог достать билета,
     Что я спешил, но лишь себе во зло…
     Узнав о катастрофе, побледнею,
     Пойму, как мне ужасно повезло,
     От жизни и от солнца опьянею.

Загробность

     А есть ли водка в загробном мире?
     Возможно – если вообще он есть.
     А можно ль выпить у них в трактире,
     Стихи прочесть и услышать лесть?

     А есть ли дамы – ну там, в эфире?
     А можно ль даме сказать: «Люблю»?
     А как, допустим, в загробном мире
     Устроить это… ну, ай-люлю?

     А есть ли деньги там и какие?
     Иль там бесплатно всё раздают?
     А есть там Питер, Москва и Киев?
     Они такие же там, как тут?

     А есть компьютеры там и книжки?
     А есть ли, скажем, там интернет?
     Возможно, там это все – излишки,
     Е-мэйлов что-то оттуда нет.

     На арфах ангелы там бряцают
     Или рок-группы там есть, как тут?
     Что там болельщики восклицают,
     Когда команде их гол забьют?

     Зима там есть? Иль все время лето?
     Вопросов много – а где ответ?
     Как это странно, что нет ответа
     На протяжении сотен лет.

     Я – атеист, но и я желаю
     Узнать хоть что-то о мире том,
     О коем я ничего не знаю,
     Куда, по слухам, мы попадем.

     Смотрю на бабочку – ведь когда-то
     Она лишь гусеницей была.
     А вдруг мы так же потом, ребята,
     Распустим в небе свои крыла?

     О прошлой жизни – суетной, бренной —
     Нам будет незачем вспоминать,
     Как и о куколке нашей бренной,
     Что на кладбище должна лежать.

     Всё позади – и печаль, и злобность,
     Метаморфозе благодаря.
     Да и понятье само «загробность»
     Мы не поймем, в небесах паря.

Чудесное приобретение

     Я сегодня потратил все деньги свои.
     Список – что прикупить – составлял я давно
     И пошел с ним врезаться в людские рои,
     А потом на глаза мне попалось ОНО.

     Где найти мне слова, чтоб его описать?
     Это что-то хрустальное плюс огоньки,
     Друг за другом бегущие странно плясать
     И зовущие в странные микромирки.

     Это создано, чтоб завораживать взгляд.
     Это в душу вселяет нездешний покой…
     Я потратил все деньги, но был очень рад,
     Что теперь красотой обладаю такой.

     Я покупку в квартиру с трудом приволок,
     Упаковку сорвал, сел на чудо глазеть:
     Вот бежит огонек, вот еще огонек,
     Вот еще и еще, вот их целая сеть.

     Пусть нет пользы какой-то в покупке моей,
     Пусть питаюсь я хуже теперь – ну и что?
     Мне не жалко истраченных тысяч рублей —
     Ну, допустим, нет пользы… Красиво зато!

     Мне теперь непонятное счастье дано,
     Я на чудо глазеть дни и ночи готов.
     С ним уютно, меня привлекает оно
     Гипнотическим танцем цветных огоньков.

Бегония фуксиевидная

     Какая же участь постыдная —
     Озлиться на мир, Боже мой!
     Бегония фуксиевидная
     Засохла, уснула зимой.

     Что жизнь моя? Повесть обидная,
     Депрессии, стрессы и мрак…
     Бегония фуксиевидная
     Засохла. Я сам себе враг.

     Но вот озорная, бесстыдная
     Весна к нам на землю пришла —
     Бегония фуксиевидная
     Опять ожила, расцвела.

     Вот доля какая завидная!
     Душа моя, тоже проснись!
     Бегония фуксиевидная
     Ждет света и тянется ввысь.

     Зачем же нам биться в агонии,
     Когда так весна хороша?
     У фуксиевидной бегонии
     Учись пробуждаться, душа.

* * *

     После посещения кладби́ща
     Вечно юной, радостной весной
     Кажется такою вкусной пища
     И чудесным то, что ты со мной.

     После созерцания оградок,
     Склепов и пластмассовых цветов
     Кажется, что в мире есть порядок
     И любовь – основа всех основ.

     По дорожкам ты со мной бродила
     В легкой белой курточке своей,
     Изумленно вслух произносила
     Даты и рождений, и смертей.

     Я тобой невольно любовался:
     Ты о чем-то думала всерьез,
     А из-под берета выбивался
     Локон милых крашеных волос.

     Да, ты тоже видела все это…
     Но сейчас ты дома, неглиже,
     Вся в потоке солнечного света
     Вертишься у зеркала уже.

     Я тебе не дам переодеться,
     Подойду и сзади обниму.
     Никуда теперь тебе не деться —
     Здесь тебя, у зеркала, возьму.

     И апрель, и стон твой неизбежный,
     И твои духи меня пьянят,
     Но всего сильней – лукавый, нежный,
     Отраженный в зеркале твой взгляд.

Люби свое тело

   …Люди могут обходиться без тел… но все же время от времени я беру напрокат тело в местном телохранилище и брожу по родному городку…
Курт Воннегут

     Смотришь ты на себя – две руки, две ноги,
     Почему-то всего лишь одна голова…
     Смотришь в зеркало ты, и твои же мозги
     Заставляют шептать тебя эти слова:

     «Почему я такой? Почему без хвоста?
     Крыльев нет почему? Бивней, как у слона?
     Мне дано это тело отнюдь неспроста,
     Почему ж недоволен я им ни хрена?

     Ограничен движений и жестов набор,
     Я на тело смотрю с неотступной тоской,
     Поселенный в него – кем, зачем? – о, позор!
     Почему я такой? Почему я такой?»

     Человек, ты не прав. Своим телом гордись!
     Я могу рассказать тебе случай один —
     Только больше не хмурься, давай улыбнись…
     В общем, жил в Подмосковье один гражданин.

     Гражданин был банкиром; он был одинок;
     Жил в шикарной квартире лет десять уже;
     Накопить за всю жизнь кучу золота смог,
     Но не знал, что как раз на его этаже

     По халатности чьей-то в стене есть плита,
     От которой к нему радиация шла.
     Он не знал ничего, он брал на дом счета,
     Всё сидел, облучался и пел «тра-ла-ла».

     Если б Гейгера счетчик в квартиру его
     Поместить, то зашкалило б счетчик тогда.
     Но бедняга банкир ведь не знал ничего,
     Продолжал облучаться – и так шли года.

     И однажды мутантом проснулся, увы,
     Сел в кровати и чувствует – что-то не так…
     Он ощупал себя по краям головы,
     Тут же бросился к зеркалу с возгласом: «Фак!»

     Там, где ушки его красовались всегда,
     Два огромнейших уха слоновьих торчат,
     Вместо носа свисает до пола байда —
     Длинный хобот; над ним – обезумевший взгляд.

     Хвост внезапно отрос; вместо рук – два крыла;
     Пингвинячее тельце и ласты внизу…
     Потрясенный банкир наш дополз до стола,
     Стал в истерике биться, пуская слезу.

     А потом стал по комнатам бегать, трубя,
     Молотя свою мебель тигриным хвостом,
     Избегая при этом смотреть на себя.
     Быстро уши мотались; он думал о том,

     Как теперь ему быть? Как на службу идти?
     Всё, карьере конец! Засмеют, засмеют!
     Как бы хоботом в банке родном ни трясти,
     Всё ж другие банкиры его не поймут.

     Боже мой! а сегодня Лариса придет!
     Если уши слоновьи увидит она,
     Явно в обморок тут же она упадет,
     Не захочет любить человека-слона.

     Да и чем бы он стал свою гостью любить?
     Там, где раньше красивый торчал великан,
     Нынче – гладкое место… О, как дальше жить?!
     Тут банкир наш увидел бутылку, стакан

     И решил: «Буду пить. Буду хоботом пить!»
     Налакался «Мартини», чего-то поел,
     Обезумел, решил зеркала перебить…
     К счастью, ласты разъехались – он захрапел.

     Через день или два, дверь стальную взломав,
     К человеку-слону из ОМОНа пришли,
     И скрутили его, и, снотворного дав,
     В неизвестную дальнюю даль увезли.

     Я надеюсь, тебя впечатлил мой рассказ?
     Человек, не ропщи, своим телом гордись,
     Все мы – люди, и тело такое у нас —
     Превосходное тело! Да ты оглядись:

     Вот у женщин красивые очень тела,
     В подавляющей массе они хороши.
     У мужчин есть Шварцнеггер. Природа дала
     Нам со сказочной щедростью наши тела —
     Как вместилище нашей нетленной души.

Поэты и еноты

     Стоят на задних лапах еноты в зоопарке,
     А люди им бросают подачки с высоты,
     И нравятся енотам их вкусные подарки…
     А ты, поэт, чем хуже? Енот такой же ты.

     Еноты столь забавны – смотри на них умильно,
     Но на тебя ведь тоже хотят все посмотреть.
     Людей ты забавляешь, они смеются сильно —
     Так есть, так раньше было и так же будет впредь.

     А что ж плохого в этом? Всем нужно развлеченье.
     Так стой на задних лапах, передними маши.
     Еноты ловко ловят конфеты и печенье —
     И ты лови, что кинут, ведь кинут от души.

     Посмотришь на енота – забудешь про заботы.
     Посмотришь на поэта – почувствуешь любовь.
     Еноты и поэты! Поэты и еноты!
     Идя и к тем, и к этим, подарочки готовь.

Мысли о клонировании

     Вот на днях в новостях передали,
     Что клон Гитлера будет взращен —
     Этот клон человечеству нужен,
     Чтоб Адольфа всем миром судить.

     И представил себе я картину —
     Клон уж создан, тихонько растет,
     А потом ему вдруг объявляют,
     Что он – Гитлер и будет казнен.

     Клон стоит и руками разводит.
     Онемел. Лишь глазами – хлоп-хлоп.
     Ну а судьи злорадно смеются:
     «Что, попался? От нас не уйдешь!»

     И хватают охранники клона
     И его волокут на расстрел,
     Упирается он и трясется,
     А клонёры довольны собой.

     Ум за разум от мыслей заходит:
     Это что же, коль денежки есть,
     Можно всех оживлять, кого хочешь?
     Я бы список составил уже.

     Но, однако, вот Пушкин, к примеру:
     Как известно, он смерти искал —
     Жить ему и страдать надоело,
     А теперь его вдруг оживят.

     И опять сочинять ему вирши,
     Что ему, разумеется, в лом.
     Нет, по-моему, он возмутится:
     «Вы почто оживили меня?!

     Щас возьму вот и вновь уничтожусь.
     Я игрушка вам, что ли, козлы?»
     И сбежит кучерявый наш Пушкин
     От ученых незнамо куда.

     И тогда лишь дойдет до ученых,
     Что в природе рассчитано всё:
     Человек – не овечка тупая
     И живет он с оглядкой на смерть.

     Оживлять захотелось ученым
     Тех, кто был на Земле знаменит,
     Но они мертвецов не спросили,
     Потому и приходит на ум:

     «Надо жить незаметно и просто,
     А исчезнуть – с концами, совсем,
     И тогда эти суки-клонёры
     Уж не смогут тебя оживить».

     В завещанье указывай прямо:
     «Запрещаю мой клон создавать»
     И, спокойно вздохнув, отправляйся
     В пустоту, где лишь вечное «Я».

Чемодан

     Девчонки, что ж вы всё рожаете?
     Вы тем, скажу я мягко вам,
     Мужьям своим не помогаете,
     А надо помогать мужьям.

     Младенец криком надрывается,
     В квартире – нехороший дух,
     Его папаша надрывается
     На трех работах или двух.

     Да и мамаша вся всклокочена,
     Она психует, плохо спит,
     Орет: «За ясли не уплочено,
     Мужик ты или инвалид?!»

     Девчонки, вы не понимаете,
     Что нужно не мужей винить.
     Вы вообще НЕ ТО рожаете.
     Ну как бы лучше объяснить?

     Рожайте чемоданы с баксами!
     Вот это круто, это – да.
     Побудете немножко плаксами
     Во время родов – не беда.

     Вам медсестра покажет ласково
     Рожденный вами чемодан,
     И муж вам поднесет шампанского,
     Не от него – от счастья пьян.

     Потом на радостях в палате он
     Начнет беситься и скакать,
     Подарит от Кардена платье вам,
     Вопя: «Ну что, гуляем, мать?!»

     И вы на весь роддом прославитесь
     К великой зависти всех дам,
     А с мужем вы домой отправитесь,
     Везя в коляске чемодан.

     Когда же денежки просадите,
     Зачнете вновь – и все дела.
     Шепнет вам ночью муж усатенький:
     «Роди мне тройню, слышишь, а?»

Стансы

     Вряд ли что-то изменится в мире
     После смерти мгновенной моей,
     И опять в тихоструйном эфире
     Для влюбленных споет соловей.

     И опять будут люди смеяться,
     Волноваться, буянить, грустить,
     И опять будут смерти бояться,
     И для счастья детишек растить.

     И опять кто-то водки напьется,
     Кто-то стансы опять сочинит…
     Мир таков и таким остается,
     Нас реальность творит и казнит.

     Неизбежны законы природы,
     Все живое однажды умрет.
     В бездну царства летят и народы,
     Бездна новую жизнь создает.

     Ежечасно на нашей планете
     Люди гибнут, от старости мрут,
     Им на смену рождаются дети,
     Подрастают и песни поют.

     Мир таков, такова эта данность,
     Люди память о мертвых хранят.
     Мыслеформы моей многогранность
     Миллионы понять захотят.

     Я не зря жил на свете, похоже,
     Ведь, читая и слыша меня,
     Миллионы почувствуют то же,
     Что когда-то почувствовал я.

     Вряд ли что-то изменится в мире
     После смерти моей, но, живой,
     Здесь останусь я в телеэфире,
     В книгах, в дисках, в Сети мировой.

Сладкую цель имеющий

     К испуганной любимой своей подступаю,
     Трясуся от желанья, весь жаром пылаю,
     Дышу от возбуждения чаще и чаще я,
     При этом издавая звуки урчащие.
     С нахальною ухмылкой ладони растопыриваю,
     Горящими глазами на груди позыриваю,
     Зад отклячив, конечности все раскорячиваю,
     Свой рассудок совсем перед нею утрачиваю.
     Тянусь к ее устам, сладко подрагивающим,
     Сигналы шлю глазам, словно омут затягивающим.
     С любимой до предела мы наэлектризованы,
     Два поля притяжения нами как бы образованы.
     Любимая прекрасна в легком платье облегающем,
     Хочу ее желанием неослабевающим.
     Вот к стене я прижал дорогую возлюбленную,
     Вмиг обмякшую, словно под корень подрубленную.
     Я ладонями тело ее обихаживаю,
     Где нельзя и где можно, всюду поглаживаю.
     Тихо стонет она жалобно-причитающе,
     А порой даже вскрикивает как-то пугающе.
     «Ты не бойся меня, – шепотом приговариваю, —
     Я впервые тебя дерзкой лаской одариваю.
     Подивись моей мощи и великолепию,
     Раз мы накрепко связаны розовой цепию,
     И сама удиви меня дикою страстностью,
     К наслажденьям естественным бурной причастностью.
     Давай займемся тем, что всегда актуально,
     Сблизимся телесно и интеллектуально».
     И действительно, девушка преобразилася
     И любовью со мной восемь раз насладилася.
     Я оставил ее на рассвете, уснувшую,
     Изощренностью ласк этой ночью блеснувшую,
     Первый опыт любовный красотке понравился,
     Я ж на поиски новой любимой отправился.
     Растопырив ладони, иду я по городу,
     Треплет ветер власы мои, щиплет за бороду.
     Малыши, завизжав, от меня разбегаются,
     Девы встречные рук распростертых пугаются,
     Но большими ступнями я в их направлении
     Мерно двигаюсь, цель приближая в движении,
     И вонзаю я в девушек взоры горящие,
     Издавая призывные звуки урчащие.

Воля

     Когда-то я в казарме жил
     И бешено мечтал о воле,
     Да, я мечтал, пока служил,
     О женщинах и алкоголе,

     О том, что можно утром встать
     И просто так весь день валяться,
     Лишь книжки умные читать
     Да на гитаре упражняться,

     О том, что можно хоть куда
     В любой момент рвануть с вокзала,
     А можно завернуть всегда
     В уют любого кинозала.

     И увольнительную мне
     Выпрашивать уже не надо,
     И чистить бляху на ремне,
     Боясь начальственного взгляда.

     Патрульные теперь меня
     На гауптвахту не отправят,
     И ротный наш, угрюмый зверь,
     Мне день зловредством не отравит.

     Мне честь не нужно отдавать
     Глядящим злобно офицерам,
     Могу теперь с утра бухать,
     Потом бухим бродить по скверам.

     Сбылась, сбылась мечта моя —
     Живу давно уже на воле,
     Узнал немало я, друзья,
     О женщинах и алкоголе.

     Учусь свободой дорожить,
     Но до сих пор кошмар мне снится,
     Что снова призван я служить,
     В казарму должен возвратиться.

     Проснувшись, я, как идиот,
     Смеюсь от счастья – я на воле!
     Кто отслужил – меня поймет.
     Кто отсидел – поймет тем боле.

     Куда хочу, туда иду,
     Вкушаю дорогие блюда,
     И в жизни сказочном саду
     Творю, люблю и жажду чуда.

     А ведь о жизни о такой —
     Большой, сверкающей, гражданской, —
     Мечтал я в армии с тоской,
     Тоской почти что арестантской.

     Не забывайте, что пока
     Мы бродим средь земных просторов,
     Глядят на нас наверняка
     Десятки глаз из-за заборов.

     Да, с завистью глядят они,
     Как бродим мы в тепле и холе,
     И как не ценим эти дни,
     Отпущенные нам на воле.

     И мнится людям из тюрьмы,
     Что нашей доли нет чудесней.
     Пускай не ценим волю мы —
     Они о ней слагают песни.

     Вон как разволновался я,
     Всерьез задумавшись о воле…
     Не тратя времени, друзья,
     Попоечку устроим, что ли?

Гордыня

     Человек, ты отличай
     Гордость от гордыни.
     За гордыню жизнь тебе
     Настучит по дыне.

     На башке твоей тупой
     Много шишек вскочит,
     Если Бог тебя, дружок,
     Наказать захочет.

     Жить без гордости нельзя,
     Вот и мы не будем,
     Но гордыня есть вражда
     К Богу, да и к людям.

     Ты собою, милый мой,
     Шибко возгордился,
     В результате же твой «мерс»
     Новенький разбился.

     Обнаружил ты потом,
     Выпучив глазища,
     Что пожар спалил твое
     Новое жилище,

     Что восстановить нельзя
     Столь крутую хату,
     Что мобильник отключен
     Твой за неуплату,

     Что участок дачный твой
     Залило потопом,
     Что взбесились все твои
     Кредиторы скопом,

     Что ты должен всем подряд
     К данному моменту,
     Что жена твоя ушла
     Нынче к конкуренту…

     Заорешь ты: «Блин, за что?!» —
     И увидишь Бога.
     Скажет волжским басом Бог
     Из-за тучек строго:

     «Ты, чувак, не отличал
     Гордость от гордыни.
     За гордыню я тебе
     Настучал по дыне.

     Помнишь нищего того,
     Что стоял-крестился,
     Над которым полчаса
     Ржал ты и глумился,

     И в итоге не подал
     Старичку ни крохи.
     Так, чувак, себя ведут
     Лишь тупые лохи.

     Потому что старичком
     Я был, а не кто-то,
     И меня ты оскорбил
     Смехом идиота».

     Ошарашенный, побрел
     Бизнесмен куда-то,
     На людей из-под бровей
     Глядя виновато.

     Не имея ничего,
     Он скулил в печали,
     И копеечки ему
     Люди подавали.

     Стал в ответ наш бизнесмен
     К людям обращаться:
     «Да, я раньше быковал,
     Извиняюсь, братцы.

     Чудом я остался жив,
     Понял я немало…»
     А дальнейшие слова
     Песня заглушала.

     Песня ангелов небес
     Всех и вся прощала,
     И российские поля
     Солнце освещало.

     И у церкви бизнесмен
     Наш остановился,
     Нищим отдал свой пиджак
     И перекрестился.

     И побрел среди ворон
     Он по черной пашне,
     И ударил в этот миг
     Колокол на башне.

Я выдумал их

     Существ я выдумал немало,
     Их бог, и царь, и командир.
     Чтоб вспомнить их, пойдем с начала —
     Прошу пожаловать в мой мир!

     Там богомол сидит в бокале
     (Он на Аннет уставил взгляд),
     Летит в неведомые дали
     Сверкающий Алмазоград.

     Ужасный там ревет Протектор,
     Паук шныряет по Москве,
     Лежит девчонка-архитектор
     Нагая в золотой траве.

     Там две акулы проплывают,
     Навек влюбленные, вдвоем,
     Чумазый мальчик там страдает,
     Навек испачканный углем,

     Идет направо – песнь заводит,
     Направо – сказку говорит…
     Там – чудеса, там Минька бродит,
     За Хуанитою следит.

     Живот сам по себе гуляет,
     Спешит Макдональдс в ресторан,

     Красотка пылко обнимает
     Рожденный ею чемодан.

     По барабану лупит Джонни,
     В отъезде капитан Мак-Мак,
     Илона говорит Симоне:
     «Кузьма Беднов – такой дурак!»

     Вон сколько сочинил я, братцы!
     Надеюсь, вы узнали всех?
     Да, кстати, если разобраться,
     То даже разбирает смех:

     Выдумывал я терпеливо
     Своих героев – адский труд!
     И вот они не просто живы —
     Они меня переживут.

Из книги «Курзал»

Былое и думы

     Вот опять в никуда указал
     Безнадежной влюбленности вектор,
     А когда-то я девушку знал
     Со значком «Молодой архитектор».

     Длинноногую фею любви
     Я увидел, гуляя в Кусково,
     И в глазах прочитал: «Позови».
     И позвал в ресторан «Три подковы».

     Улыбнулась она: «Погоди.
     Не нужны мне твои рестораны.
     Если нравлюсь тебе, приходи
     Завтра в церковь зачатия Анны».

     От названия бросило в дрожь.
     Почему, догадаться несложно.
     И она рассмеялась: «Придешь?»
     Я в ответ прошептал: «Если можно…»

     Белый камень на солнце сиял,
     Дуры-бабочки всюду порхали.
     Я едва за тобой поспевал —
     Мы всю церковь не раз обежали.

     Ты меня измотала вконец,
     В бок меня постоянно толкая:
     «Посмотри, какой фриз-бегунец!
     Луковичная главка какая!»

     А когда мы присели в тени,
     Я решил говорить напрямую.
     Снял очки и сказал: «Извини,
     Но сейчас я тебя поцелую».

     И увидел я сон наяву:
     Волосами ты только тряхнула,
     И легла, усмехаясь, в траву,
     И футболку лениво стянула…

     Все в душе первернулось моей!
     Я увидел упругие груди,
     И кузнечики русских полей
     Застонали, запели о чуде!

     Сколько лет с того лета прошло…
     Где сейчас ты? услышь мои зовы!
     Почему я уверен светло,
     Что мы встретимся, встретимся снова?

     Не забуду я нашей любви —
     Как в траве ты кричала, нагая…
     Луковичные главки твои
     Снятся мне до сих пор, дорогая!

     Юный жар первобытных сердец
     Вновь нас кинет в объятья друг друга,
     Чтоб ты вспомнила бабочек луга,
     Золотую траву полукругом
     И могучий мой фриз-бегунец!

Крупный выигрыш, или Протектор

     Играл в рулетку до рассвета
     Один поэт, и – вот те на!
     Сбылась, сбылась мечта поэта —
     Срубил он сорок штук грина.

     Запели ангелы над залом,
     Где повезло ему так вдруг.
     Он получил все деньги налом —
     Все в пачечках, все сорок штук.

     Как сердце тут заколотилось!
     Поэт наш даже побледнел —
     Ему такое и не снилось…
     И он в машину тупо сел,

     В сопровождении охраны
     Уехал прочь из казино,
     Домой, шатаясь, будто пьяный,
     Ввалился, начал пить вино,

     Потом, как сумасшедший, прыгал,
     Вполне понятно почему, —
     Он деньги прятал, мебель двигал,
     Весь в бриллиантовом дыму.

     Мечтал: «Теперь куплю квартиру,
     Пожить себе я разрешу,
     Беситься я не буду с жиру,
     Но хоть проблемы все решу.

     А вдруг мне хватит и на дачу?
     На кругосветку и на джип?
     Во! На трехтомник свой потрачу!
     На порностудию! На клип!

     Во! Выпущу альбом убойный
     Из лучших песенок своих!
     О! Соберу гаремчик знойный
     Из девочек я ломовых!..»

     Поэт мечтал, уж засыпал он,
     Летел все дальше от земли…
     Тут три огромнейших амбала
     К его квартире подошли,

     В дверь постучались осторожно,
     Переглянулись и – опять.
     А что случилось дальше, сложно
     Словами, братцы, передать:

     Вдруг мусоропровод вздымился,
     Оттуда вырвался огонь,
     И в мир ужасный зверь явился,
     Распространяя всюду вонь.

     Его глазища, как прожектор,
     Амбалов ослепили вмиг.
     Взревел он жутко: «Я – Протектор!
     Поэтовых поклонник книг!

     Ага, приперлись, суки, бляди,
     Поэта деньги отнимать?» —
     И начал зверь мочить, не глядя,
     Амбалов с воплем: «Твою мать!»

     Возможно, он перестарался —
     Двоим он бошки откусил,
     За третьим пять минут гонялся,
     Лупя со всех звериных сил,

     Да всё по почкам и по яйцам…
     Короче, уложил бандюг
     И заревел: «Пусть все боятся!
     Я – лишь поэтам лучший друг.

     Помог я выиграть поэту —
     Ведь я его стихи люблю.
     И вдруг здесь вижу погань эту —
     Козлы, дешевки, завалю!»

     Вдруг, с безобразною улыбкой
     На бородавчатом лице,
     Зверь обернулся синей рыбкой,
     Потом вдруг мухою цеце,

     Потом на сотни фей крылатых
     Рассыпался с глухим хлопком —

     На сотни фей в злаченых латах, —
     И этот золотистый ком,

     В квартиру к спящему поэту
     С хрустальным смехом просочась,
     Стал совершать там пируэты;
     А феи, за руки держась,

     Запели, зашептали разом:
     «Пиши, пиши, поэт, дерзай!
     Награды будут – пусть не сразу,
     Пиши, поэт, не унывай!

     Вот я, к примеру, добрый некто,
     Я за тобой давно слежу,
     Поэт, тебя я, твой Протектор,
     И защищу, и награжу!»

     Поэт в постели шевельнулся —
     Рой фей исчез как быстрый взгляд.
     Поэт проснулся, улыбнулся
     Сказал: «О боже! Я богат!»

Протектор – 2

     Один поэт пришел домой,
     Попил чайку, стал размышлять:
     «Вот мой успех – он только мой?
     Я сомневаться стал опять.

     Мне интуиция моя
     Подсказывает – кто-то есть,
     Кто сделал так, чтоб выжил я,
     Добился славы, смог процвесть.

     Кого же мне благодарить?
     О, этот кто-то, проявись!
     Хотел бы я тебя спросить,
     За что меня ты поднял ввысь?»

     Тут воздух задрожал вокруг
     И странно в люстре свет мигнул,
     Из ниоткуда как-то вдруг
     К поэту жуткий зверь шагнул.

     Он весь искрился и мерцал,
     Он безобразен был собой —
     На задних лапах он стоял,
     Покрытый склизкой чешуей.

     Зверь – полуящер, полухряк —
     Сопел, придя на этот свет;
     Воняло от него, да так,
     Что сразу нос зажал поэт.

     Зверь недовольно заурчал
     И завертелся весь волчком,
     Перед поэтом вновь предстал,
     Уже в обличии ином —

     Красавицей с букетом роз.
     Красавица открыла рот,
     Шепнула: «Кто я, был вопрос?
     Я – твой протектор, это вот

     Я внешне – безобразный зверь,
     Но я стихи твои люблю
     И зла не сделаю, поверь,
     Скорей спасу и исцелю.

     Я помогал тебе всегда,
     Поверив первым в твой талант.
     Ты – мой воспитанник, да-да,
     Мой друг, поэт и музыкант.

     Пусть я в аду почти живу,
     Но красоту люблю, пойми!
     Я сделал так, что ты в Москву
     Приехал, свел тебя с людьми.

     В Литературный институт
     Тебя пристроил, денег дал.
     Талант твой развернулся тут,
     Хоть обо мне ты и не знал.

     С пирушек пьяным ты домой
     Не на автопилоте шел —
     Я вел тебя, мой дорогой,
     Незримою дорогой вел.

     Спасал тебя от пьяных драк,
     Ты мог погибнуть сотни раз!
     Ценя твой дар, я сделал так,
     Что вот ты модным стал сейчас.

     Автографы ты раздаешь,
     Я – за спиной твоей стою,
     Пускай невидимый – ну что ж,
     Горжусь, стихи твои люблю.

     Но буду я карать и впредь
     Тех, кто мешает нам с тобой.
     Ты должен сочинять и петь,
     А я – я принимаю бой.

     Пиши! А вот тебе цветы —
     У вас такие не растут.
     Цветы за всё, что создал ты.
     А мне пора, меня ведь ждут».

     Приняв от девушки букет
     И отойдя с ее пути,
     Немного оробел поэт,
     Но крикнул: «Как тебя найти?»

     Красотка, в зеркало войдя,
     В нем растворилась без следа.
     Раздался рев чуть погодя:
     «Скажи: “Протектор мой, сюда!”»

     Поэт, тряхнувши головой,
     Шатаясь, вышел на балкон.
     Какой закат плыл над Москвой!
     Поэт курил и думал он:

     «Да, интуиция моя
     Опять меня не подвела…
     Ну, развернусь отныне я!
     Во, начинаются дела!»

Фантазии

     Пытаясь как-то секс разнообразить,
     Громадное количество людей
     В постели любят тихо безобразить,
     Но – в свете неожиданных идей.

     Вот парочка, привыкшая друг к другу,
     Привычно мнет постельное белье:
     Супруг ласкает нежную супругу,
     Но думает совсем не про нее.

     Воображает он, трудясь, как пчелка,
     Что он – белогвардейский офицер,
     Она же – на допросе комсомолка,
     И ей к виску приставлен револьвер.

     И он ее насилует свирепо,
     И плачет комсомолка, и кричит,
     И юбка задралась на ней нелепо,
     И грудь одна из кофточки торчит…

     Супруга же сейчас воображает,
     Сама своей порочности дивясь,
     Что ей бандит кастетом угрожает
     И требует, чтоб срочно отдалась.

     Он – грубое животное, скотина,
     (Совсем не то, что муж ее, дохляк…) —
     Поймал ее на улице пустынной,
     Заставил делать так, потом – вот так…

     К нему спешат дружки его, бандюги,
     И все подряд насилуют ее…
     Супруги, возбужденные супруги
     Теперь куда активней мнут белье!

     Другая пара действует иначе —
     Друг друга мажут краской золотой,
     И друг за другом носятся по даче,
     Сверкая необычной наготой.

     Другая пара надевает маски
     И в масках это делает. Они —
     Как персонажи некой странной сказки,
     Двойной галлюцинации сродни.

     С изменчивой реальностью играя,
     Вдвоем скучать в постели так смешно.
     Фантазиям ведь нет конца и края,
     Не зря воображенье нам дано.

     Скажи подруге: «Нынче ты монашка,
     А я – немой садовник, хорошо?
     Ты без мужчин измучилась, бедняжка,
     Ты знаешь: у садовника – большой…

     Я сплю в траве, а ты ко мне подкралась,
     Перекрестилась, юбки задрала…»
     Примерно так… Но, впрочем, это малость,
     Фантазиям подобным нет числа!

     Твоя подруга может быть царицей,
     Нимфеткой, гейшей, чудом красоты,
     Дешевой проституткой, светской львицей —
     Да, словом, всем, что хочешь видеть ты.

     Взгляни в глаза подруге – как мерцают!
     Так вот он, здесь, искомый идеал!
     И в ней черты – о, чудо! – проступают
     Всех женщин, о которых ты мечтал.

     Ее улыбка – точно, без ошибки,
     Улыбка всех, в кого ты был влюблен…
     Ты разгляди в единственной улыбке
     Улыбки сотен женщин всех времен.

Я – председатель клуба кошководов…

     Я – председатель Клуба кошководов.
     По воскресеньям, в девять сорок пять,
     Съев пару холостяцких бутербродов,
     Иду в Дом пионеров председать.

     Там ждут меня нарядные детишки —
     Я открываю дверь, веду их в зал
     И важно им надписываю книжки,
     Которые о кошках написал.

     Потом приходят девочки постарше…
     Но, прежде чем войти, всегда оне
     На лестничном покуривают марше,
     Хохочут и болтают обо мне.

     Одна из них мне часто помогает:
     Читает вслух, стирает мел с доски.
     (И носит свитера, что облегают
     Ее грудей торчащие соски.)

     Она со мной заигрывает, ясно,
     Чтобы потом смеяться надо мной.
     Бандитка! ведь не знает, как опасно
     Мужчину вызывать на ближний бой.

     Однажды я читал о свойствах случки,
     И ручка закатилась к ней под стол…
     Я шарил в темноте, но вместо ручки
     Божественную ножку я нашел.

     С тех пор моя красавица другая:
     Разглядывает пристально меня,
     До крови рот насмешливый кусая
     И от подруг событие храня.

     Под Новый год мы залу украшали
     Стеклянными шарами, мишурой,
     Я чувствовал: подружки ей мешали,
     Она была мысленками со мной.

     И пробил час! она пролепетала:
     «Я, кажется, забыла в клубе шарф…»,
     И музыка любви затрепетала
     Над нами голосами сотен арф.

     И в сумрак мы вошли уединенный:
     Она стянула молча джемпер свой,
     Легла на стол… Я замер, оглушенный
     Невинной, огуречной чистотой.

     Потом, открыв глаза, мы созерцали
     Украшенный флажками потолок,
     Кругом огни загадочно мерцали,
     За окнами поблескивал снежок.

     Я размышлял, чем это завершится:
     Быть может, я с работы полечу,
     Поскольку слишком молода девица,
     Хоть я ее молчанье оплачу.

     А впрочем, нет, есть способ понадежней:
     Магические древние слова
     Произнести как можно осторожней…
     Воспользуюсь… имею все права…

     И произнес! и комната качнулась!
     Прошелестел в тиши хрустальный звон,
     Возлюбленная кошкой обернулась,
     Мяукнула и выбежала вон!

     Ну что ж, ступай… Я все тебе прощаю,
     Хоть буду жить, страдая и любя.
     Всегда я женщин в кошек превращаю,
     Чтоб не скомпрометировать себя.

     Иду по коридорам величаво,
     Огнем нездешним, праведным объят,
     И кошки вслед за мной бегут оравой,
     И стонут, и чихают, и кричат.

Меня ты пылко полюбила…

     Меня ты пылко полюбила,
     Мечтала стать моей женой
     И часто розы мне дарила,
     Встав на колени предо мной.

     Мои ты целовала руки,
     Шептала: «Милый, стань моим!», —
     А я зевал с тобой от скуки,
     Приветлив, но неумолим.

     Меня домой ты провожала,
     Несла тяжелый мой портфель,
     От хулиганов защищала,
     Мечтая лечь в мою постель.

     Тебе давал я обещанье
     Любви твоей не забывать,
     Но только в щечку на прощанье
     Себя давал поцеловать.

     В подъезде часто ты смелела,
     Стремилась дальше ты зайти,
     Пощупать ты меня хотела,
     Но я шипел: «Пусти, пусти!»

     Тянулась ты ко мне руками,
     Но от тебя я убегал,
     «Давай останемся друзьями», —
     Тебе я сверху предлагал.

     Ты уходила с горьким стоном,
     Но не совсем, а лишь во двор —
     Петь серенады под балконом
     О том, что мой прекрасен взор.

     Как я капризничал упрямо!
     В кино меня ты позвала,
     Я ж прокрутил тебе динамо,
     В метро ты зря меня ждала.

     Ты снова назначала встречи,
     Мне покупала шоколад,
     Я приходил порой на встречи
     И делал вид, что очень рад.

     Ты посвящала мне сонеты,
     Меня поила в кабаках,
     Дарила кольца мне, браслеты,
     Порой носила на руках,

     И что ж? Я поневоле сдался —
     Сбылись, сбылись твои мечты,
     Вдруг стоя я тебе отдался,
     И ахнула от счастья ты.

     И я сказал тебе: «Ну ладно…
     Теперь мы будем вместе, да?
     Помучил я тебя изрядно,
     Но ты мне нравилась всегда.

     Наш брак с тобою – неизбежность,
     Мы вскоре сдружимся вполне.
     Твоя настойчивая нежность
     Внушила уваженье мне.

     Теперь ты за меня в ответе,
     Ведь понял я, что, может быть,
     Никто не сможет в целом свете
     Меня так пылко полюбить».

Ты надругалась надо мною…

     Ты надругалась надо мною
     И заявила мне: «Ха-ха!
     Не стану я твоей женою,
     Найду другого жениха!

     Я секса просто захотела.
     От разных слышала я баб,
     Что каждая тебя имела
     И что на передок ты слаб.

     Ты был мной резко обнаружен,
     Мне быстро дал, как идиот.
     А мне ведь муж такой не нужен,
     Который бабам всем дает.

     Прощай и, слушай, вытри слезы.
     Пойду-ка я махну стакан…»
     Я лепетал: «А как же розы?
     Выходит, это был обман?»

     К себе в квартиру я пробрался,
     А ты ушла с ухмылкой прочь.
     Обманутый, я разрыдался,
     В подушки плакал я всю ночь.

     Сказали утром мама с папой:
     «Ты что ж, сынок, позоришь нас?
     Смотри в глаза! И в суп не капай
     Слезами из бесстыжих глаз.

     Все говорят, что ты гулящий,
     Что ты не девственник уже,
     Что с каждой дрянью завалящей
     На нашем куришь этаже.

     Кроме любви и модных тряпок,
     О чем ты думаешь, дебил?» —
     Взревел отец и, снявши тапок,
     В меня им ловко запустил.

     Я тут же из квартиры смылся,
     Побрел куда глаза глядят.
     Зачем так папа рассердился?
     Ну в чем же, в чем я виноват?

     Сравню любовь с хрустальной чашей.
     Зачем в любовь мою плевать?
     Кто на двери железной нашей
     Писал смолой: «Живет здесь блядь»?

     Не та ль, что хвалится подругам
     Победой быстрой надо мной?
     Теперь я убегу с испугом
     От их компании хмельной.

     И пусть они мне вслед гогочут,
     И пусть подстилкою зовут,
     Мое сердечко все же хочет
     Любовь дарить и там, и тут.

     Но опозорен, смят и брошен,
     Бреду один через пустырь.
     Мне этот мир жестокий тошен,
     Уйду я нынче в монастырь.

     Средь позолоты и лампадок
     Забудусь, успокоюсь я,
     И станет дорог мне порядок
     Расчисленного бытия.

     Мне мудрые там скажут речи,
     Мне поднесут Христову кровь,
     И пусть оплакивают свечи
     Мою разбитую любовь.

     Пусть вспомнит злая та девчонка
     Мое паденье, мой позор,
     И то, как я смеялся звонко,
     И светлый мой лучистый взор.

Про мою любимую

     Моя любимая прекрасна —
     Два уха у нее, два глаза,
     Нос между глаз, под носом – губы,
     На голове есть волоса.
     Она плечами водит страстно,
     Грудями и частями таза,
     Есть в ней и маточные трубы,
     Есть и другие чудеса:

     Вот яйцевод, предвестник счастья,
     Вот кровь по венам к мозгу мчится,
     Вот, крепко сшит и ладно скроен,
     Скелет пленительный ее.
     Крестец на месте и запястья,
     Лопатки, ребра и ключицы,
     Он из двухсот костей построен,
     И все это мое, мое!
     Мои гортань и селезенка,
     Язык и ротовая полость,
     Фолликулы, желудок, почки,
     Трахея, бронхи, пищевод.
     Как все устроено в ней тонко,
     И как ей свойственна веселость!
     Любимой я купил цветочки,
     Она со мной гулять идет.

     Она щебечет что-то… Боже!
     Соматотип долихоморфный
     В любимой мне так симпатичен,
     Что я целуюсь долго с ней.
     Мы с нею разные, так что же?
     Соматотип мой – брахиморфный,
     Но то, что я гиперстеничен,
     Любимой нравится моей.

     К тому же я хорош собою:
     Два уха у меня, бородка,
     Нос посреди забавной рожи,
     Очки надеты на глаза.
     К любовному готов я бою —
     В портфеле есть вино и водка,
     Мой шланг со мной, и клубни – тоже,
     И Куперова железа.

     Сегодня мы с моей любимой
     Весь день хотим совокупиться.
     Так нам природа повелела,
     Против природы не попрешь.
     Жизнь силою непобедимой
     В экстазе нас заставит слиться,
     Два наших крайне сложных тела
     В одно вдруг превратятся. Что ж,

     Не нам разгадывать загадки
     Вселенского мироустройства
     Займемся лучше важным делом,
     Что полюбил я всей душой.
     Мы просто вместе ляжем спатки,
     Чтоб изучать оргазма свойства.
     Двум особям половозрелым
     Сегодня будет хорошо.

     Все, все в любимой интересно —
     Живот, и груди, и ключицы,
     Глаза, и ножки, и запястья,
     а также тайна тайн ее.
     К любимой я прижмуся тесно,
     Непоправимое случится,
     И я вскричу тогда от счастья:
     «Ах, это все мое, мое!».

Прощай, Марго! (написано размером «Песен западных славян»)

     Да, Марго, нам придется расстаться —
     Устал от Вас откровенно.
     Кувыркались мы с Вами в постели
     Не раз и не два, а больше,
     Но пришла пора ставить точку
     В отношениях наших, ей-богу.

     Вы меня почти разорили —
     На такси ко мне и обратно
     Приезжаете… Что за причуды?
     Ведь в Москве метро существует.
     Постоянно я Вам намекаю,
     Что метро – вид транспорта тоже.

     Сигареты я Вам покупаю
     Дорогие, тонкие, с ментолом.
     Если Вам они не по карману —
     То бросайте курить, однако.
     А вино! Бутылку за бутылкой
     Выпиваете Вы до и после секса,
     А вино-то нынче дорогое.
     Предлагал я Вам выпить водки,
     Вы смеялись – мол, не Ваш напиток.

     И презерватив нынче дорог —
     Не люблю я эти резинки,
     Но напяливать их приходится,
     Дабы получить доступ к телу.

     Вы спираль бы поставили, что ли,
     Женские ведь есть презервативы,
     Вы ж их игнорируете ловко,
     Как и все мои пожелания.
     Очень мне не нравится резинка,
     Как и большинству мужчин, впрочем.

     Для меня танцуете порою —
     Это в самом деле красиво,
     Но меня грузить болтовнею
     Не устаете при этом.
     Вы, Марго, обычно чушь несете,
     Лучше б Вы побольше молчали.

     Вы меня измучили вопросом:
     «Правда, я красивая, а, Котик?».
     Раз пятнадцать ответил я: «Правда»,
     А теперь отвечать надоело.
     Вы, Марго, похожи на птичку,
     Что повсюду скачет и щебечет,
     Только вот мозгов у ней мало.

     В обществе нельзя появиться
     Вместе с Вами – сразу к мужчинам
     Незнакомым Вы вдруг пристаете,
     Делаете им замечанья,
     Я же рядом криво улыбаюсь,
     Думая: «Дадут ей щас по репе,
     Да и мне достанется, похоже,
     Заодно и мне накостыляют…
     Нет, пора отсюда срочно делать ноги,
     А с Марго пора расставаться».
     Мне нужна веселая девчонка,
     Но такая, чтобы не грузила,
     Чтобы я забыл про резинки,
     Чтобы понимала та девчонка,
     Как непросто деньги заработать
     И как просто их растранжирить —
     Короче, чтоб она была умной.

     Ну а Вас, Марго, я не забуду,
     В целом кувыркались мы славно,
     Но Вы сами испортили все же
     Лучшее, что в наших встречах было.
     Подарю я вам на прощанье
     Томик куртуазных маньеристов,
     Чтобы Вы его изучили
     И дошло до Вас постепенно,
     Как вести себя по понятьям
     И вообще, как удержать мужчину.

     Я же отыщу себе подружку,
     С которой и легко, и приятно,
     Чтоб мои стихи мне читала
     Наизусть, причем с выраженьем,
     А не так, как Вы – по бумажке.

Почему я не люблю гостей

     В гости ко мне заявился дружок институтский.
     Я поначалу приветливо принял его:
     «Как, – говорю, – там дела, в городке вашем тихом?
     Что это вдруг ты внезапно приехал в Москву?»

     Гость отвечает: «Решил покорить я столицу,
     Жить надоело в провинции, мазы там нет.
     Кстати, не дашь ли мне в долг? Я приехал без денег.
     Ну и, пожалуй, чуток поживу у тебя.

     Кстати, а что ты мне нынче предложишь на ужин?
     Водочка есть? Так давай же за встречу бухнем!»
     Я согласился – и водки мы с ним накатили.
     Спать завалился он в кухне, ужасно храпя.

     Утром я встал с бодуна и рванул на работу,
     Гостю записку черкнув, где ключи и т. д.
     Бегал весь день по работе, устал как собака,
     Нервно толкаясь в метро, я приехал домой.

     Гость меня встретил, сияя, заметно под мухой,
     И заявил, что герлу отымел на Тверской.
     Глупо моргая, смотрел я на пьяного гостя —
     Он был отлично одет и сигару курил.

     Взгляд мой заметив, сказал мне дружок институтский:
     «Вот, приоделся, как видишь, ты ж денег мне дал.
     Кончились, правда, они неожиданно быстро.
     Я, если можно, еще попросил бы взаймы.

     Но не волнуйся – верну я долги очень скоро,
     Вот, в казино я собрался, глядишь, повезет.
     Хочешь, отправимся вместе? Не хочешь? Работа?
     Что-то, смотрю я, ты скучно, нелепо живешь.

     Вечно ты занят, работаешь вечно, как дурик,
     Надо по клубам бухать и девчонок снимать…
     Кстати, жратва у нас кончилась. Может, сгоняешь?
     Мне надо сделать тут междугородний звонок».

     Выслушал гостя я тупо и двинул в палатку,
     Много чего накупил и вернулся к нему.
     Вечер прошел в алкогольном тяжелом угаре,
     Жизни учил меня гость, уплетая еду.

     …Так пролетела неделя, все кончились деньги,
     Большую часть проиграл мой дружок в казино.
     Он удивился, узнав про отсутствие денег,
     Съехал к кому-то другому, простившись со мной.

     Я еле-еле потом дотянул до зарплаты,
     Стал экономить на всем. А неделю спустя
     Счет телефонный пришел на гигантскую сумму —
     Времени гость не терял, полстраны обзвонил.

     Да, не забыть мне визит институтского друга —
     Но ведь не мог же я в крове ему отказать?
     Ладно, забыли, ведь он же мне как бы приятель,
     Ладно, проехали, буду я впредь поумней.

     …Месяц прошел. Вновь раздался звонок телефона,
     В трубку приятель, конечно, нетрезвый, орал:
     «Слушай, братан, собираюсь к тебе на недельку!
     Кстати, не дашь ли мне в долг? Я опять на мели».

     Мелко тряся головой и вокруг озираясь,
     После такого звонка я с работы иду.
     Дома сижу в темноте – мол, меня дома нету,
     И телефон игнорирую, и домофон.

     Сколько я так проживу, я сказать затрудняюсь,
     Но упаси меня господи гостя впустить!
     Если он все же прорвется, то к встрече готов я:
     Деньги все спрятал, стоит холодильник пустой.

     Пискну отважно: «С девчонкой живу, понимаешь?
     В гости пустить не могу, и верни-ка долги…»
     Друг обалдеет… Сцену такую представив,
     Мелко тряся головой, в темноте хохочу.

Ода влюбленным

     Мальчик на девочку лезет,
     Лезет, пыхтит и трясется,
     Девочка стонет и грезит,
     Грезит и вся отдается.

     В акте таком неумелом
     Многое нас забавляет,
     Но человечество в целом
     Действия их одобряет.

     Счастья вам, милые дети!
     Вот она, ваша Песнь Песней!
     Нету картины на свете
     Этой картины прелестней.

     Мальчик и девочка ЭТО
     Делают нынче впервые,
     Будут они до рассвета
     Акты вершить половые.

     Позы, извивы, наклоны,
     К телу прильнувшее тело,
     Всхлипы, сопенье и стоны…
     Доброе, нужное дело!

     Что их потом ожидает,
     Сколько роман их продлится,
     Пара влюбленных не знает,
     Только к оргазму стремится.

     Сменят немало партнеров
     Мальчик и девочка наши,
     Оба покажут свой норов,
     Ставши взрослее и краше.

     Многое жизнь им подскажет,
     К опытам если потянет:
     Девочка к девочке ляжет,
     Мальчик на мальчика глянет.

     Впрочем, и так может статься:
     Эти поженятся двое,
     Ну и начнут размножаться —
     Делает так все живое.

     Только пока им в новинку
     То, что для многих – рутина.
     Всю поизмяли перинку…
     Боже, какая картина!

     Да, эти двое достойны
     Высших похвал от поэта:
     Плохо – болезни и войны,
     А хорошо – только это.

     Мальчик на девочке скачет,
     Девочка этого хочет,
     То она громко заплачет,
     То вдруг потом захохочет.

     Это повсюду творится.
     Смерть отступает, покуда
     Пара влюбленных резвится…
     Чудо, великое чудо!

     Мальчик на девочке скачет,
     Мнет ее полные груди,
     Счастливы оба, а значит —
     Жизнь продолжается, люди!

Дума о киберпоколенье

     Прямо на наших глазах поколенье взрастает,
     Рядом с которым мы все уже – анахронизм.
     Есть у меня тут знакомая девушка Кира —
     Я вам скажу, удивляюсь я прям на нее.

     Нравятся ей Кастанеда, Пелевин, Сорокин,
     Фильм под названием «Матрица» нравится ей.
     На дне рождения Киры я с ней накирялся,
     Стала с друзьями знакомить малышка меня.

     Вскоре я понял, как быстро меняется мода —
     «Продиджи» слушать в квартире никто не хотел.
     Геймер какой-то вопил: «Эй, врубите “Фристайлер”!»
     И в Казантипе танцпол почему-то хвалил.

     Перед танцульками все накатили текилы,
     Геймер болтал по мобильному про флоппи-диск.
     Кирочка свет потушила, все ринулись в пляску,
     Я, отставать не желая, с юнцами скакал.

     Кира к подружке своей прижималась все время,
     С ней целовалась и группу хвалила «Тату».
     Видел я клип этой группы – лесбийская тема
     Песне возглавить позволила топ МTV.

     Гости потом разошлись, Кира нас провожала.
     Геймер упал у метро, все вокруг заблевав.
     Стали друзья поднимать его с радостным ржаньем:
     «Бивис, – кричали они, – ну вставай ты, пельмень!»

     Кирочка в шубке загадочно мне улыбалась.
     Мы с ней остались вдвоем, и сказала она:
     «Если тебе поутру не бежать на работу,
     Можем вернуться ко мне и еще посидеть».

     «Ладно, – сказал я, – вот только куплю фрикаделлер,
     Что-то меня от текилы немножко мутит».
     «Делай свой шоппинг», – кивнула мне кротко малышка,
     После спросила: «Ты мне почитаешь стихи?»

     Кирочка, Кира, красивая, как иномарка,
     Ты подарила мне ночь обалденной любви!
     В сексе ты все позволяла. Спросил про подружку —
     Коротко ты отвечала мне: «Дура она».

     Мы CD-ROM неприличный с тобою смотрели
     И в интернете зашли на смешной порносайт.
     Позже, уставши от ласк, ты мне тихо призналась,
     Что с маньеристом мечтала ты ночь провести.

     Утром расстались – зевая, ты двинула в офис,
     Я же побрел отсыпаться и грезить домой.
     И по дороге я думал о том поколенье,
     Что нам на смену идет уже, черт побери!

     …Если на нашу планету обрушатся сверху
     Инопланетные твари и будет война,
     Кира возглавит отряд молодежи отважной
     И с огнеметом в руках будет путь расчищать.

     Тут мне представился лагерь военный, где шепчут
     Парни крутые с девчонками, глядя мне вслед:
     «Этот папашка, что был маньеристом когда-то,
     Пишет нам гимны – в нас дух боевой поддержать».

Ларочка,или О/с в СВ

     Мне – тридцать семь, я – член СП,
     На отдых еду я в СВ,
     Со мною – дамочка в купе,
     А у меня – полно лавэ.

     Раз так, повеселев душой,
     Я говорю: «Вас как зовут?
     Лариса? Очень хорошо.
     А где вино здесь продают?»

     Я за «Мерло» сгонял, и вот
     Его с Ларисою мы пьем,
     И мне она уже поет
     О муже о своем дурном —

     Мол, он не раз был в ЛТП,
     В семье поэтому – м/п,
     На днях попал он в ДТП,
     Кошмар, короче, и т. п.

     «А Вы? Вы, часом, не поэт?» —
     Меня спросила Лара вдруг.
     Подумав, я сказал в ответ:
     «Поэт. Зовет поэта юг».

     Обрадовалась Лара: «Я
     Вас видела по СТС…
     Живой поэт! А у меня
     И жизнь скучна, и муж – балбес…»

     «Ну, Лара… Вы – юна, стройна…
     А как снимаете Вы стресс?»
     Тут женщина, отпив вина,
     Шепнула: «Я люблю о/с…»

     «О/с? А что это – о/с?»
     «Ну, я Вам лучше покажу…
     Дверь вроде заперта? О, йес!
     Сидите…» – «Я и так сижу».

     И, расстегнув ширинку мне,
     Лариса увлеклась о/с.
     Метался я, пылал в огне,
     Душа летала до небес.

     Чуть позже, горячо вскричав:
     «Нет лучше женщины в РФ!»,
     Разделся я, костюмчик сняв,
     На Лару бросился как лев.

     Мелькали за окном АЭС,
     А мы – уже в четвертый раз —
     О/с творили и а/с,
     Была в постели Лара – ас.

     Вот так мы ехали на юг,
     Нас к морю быстрый мчал экспресс.
     Сплетенья ног, сплетенья рук
     Шел восхитительный процесс.

     Теперь всё в прошлом – и экспресс,
     И юг, где я сорил лавэ…
     Ах, Лара! Вспомни наш о/с
     В купе уютного СВ!

     Билет на юг – уже б/у,
     Я весь в заботах и т. д.
     Закончила ты МГУ,
     Теперь ты служишь в УВД.

     Хотя живу я без м/п,
     Что значит – без проблем живу,
     Все ж не могу забыть купе,
     В котором покидал Москву.

     Игра закончилась вничью,
     Но как сладка была игра!
     Я описал ее с ч/ю,
     Что значит – с чувством юмора.

Песнь про отбивную

     Нынче в столовой издательства был со мной случай:
     Взял я рассольничек и отбивную себе.
     Ах, отбивная прекрасная жиром сочилась —
     Как любовался я ею, как скушать хотел!

     После рассольника я к отбивной потянулся —
     Перцем посыпав ее, подносить стал ко рту,
     Но отбивная внезапно тут с вилки свалилась,
     Шмякнулась на пол… Сидел я с разинутым ртом.

     «Не поднимать же теперь негодяйку мне с пола, —
     Мысли носились трусливо в моей голове, —
     Или тихонько поднять? Нет, прощай, отбивная,
     Как же, однако, обидно… Ведь я заплатил!»

     К выходу я из столовой уныло поплелся,
     На отбивную свою поневоле косясь.
     Впрочем, чуть позже сумел я себя успокоить:
     «Ладно, – сказал я себе, – поступи как поэт:

     Просто воспой этот случай довольно досадный,
     Можно гекзаметром, кстати, его изложить.
     Позже продашь эту песнь и в столовой объешься
     Сочных, поджаристых, вкусных свиных отбивных».

8 марта

     Восьмого марта это было: гулял я тихо у Кремля,
     И вдруг меня, как вещь, купила дочь нефтяного короля.

     Со мною рядом смех раздался: «Я, пап, вот этого хочу…» —
     И кто-то басом отозвался: «О’кей, дочурка, я плачу».

     Меня схватили два амбала и усадили в лимузин,
     Затем команда прозвучала: «Хаттаб, на дачу нас вези!»

     Глаза мне сразу завязали повязкой черной и тугой,
     Но объяснять, зачем, не стали. Я испугался, крикнул: «Ой!

     Вы что? Да по какому праву? Куда мы едем, черт возьми?
     Вот, блин, нашли себе забаву! Нельзя так поступать с людьми!»

     Тут рядом туша прокряхтела: «Хорош болтать! А ну заткнись,
     Тебя дочурка захотела, поверь, все будет хорошо.

     Сегодня же – восьмое марта, и ты подарком будешь ей.
     Зовут дочурку, кстати, Марта. Не ссы, пацан, будь веселей…»

     Машина вдруг остановилась, куда-то повели меня.
     Бубнил я: «Марта, сделай милость, остановись… Что за фигня?

     Зачем глаза мне завязали? Зачем свалили на кровать?
     Зачем наручники достали, и как все это понимать?»

     Коварно этак засмеялась дочь нефтяного короля
     И надо мною надругалась, крича: «Ох!», «Ах!» и «У-ля-ля!».

     Потом – опять, еще разочек… Потом подружки к ней пришли…
     Летят так пчелки на цветочек, в цветочной возятся пыли.

     Подружки были садо-мазо, лупили плетками меня,
     Я доводил их до экстаза четыре ночи и три дня.

     Трудился честно, врать не буду, покуда мог их ублажать.
     Но после вырвался оттуда – сумел, товарищи, сбежать.

     К Москве лесами добирался – без денег, но зато живой.
     Да, да, я чудом жив остался и чудом обманул конвой!

     Отныне я восьмого марта на улицу не выхожу.
     А вдруг меня поймает Марта? Нет, лучше дома посижу.

     Запрусь тихонечко в квартире
     И спрячусь от проблем в сортире.

Ангел алкоголя

     Барахтаюсь порой на самом дне.
     Всю жизнь бы изменил, была бы воля…
     Но светоносный Ангел Алкоголя
     Спешит тогда на выручку ко мне.

     Его сиянье вижу в стакане
     И ангельское чую биополе,
     И становлюсь спокойней как-то, что ли…
     И он приходит, будто бы во сне,

     Уводит за собою в мир прекрасный,
     Где нет забот и суеты напрасной,
     Где денег нет – а значит, нет обид.
     Но Ангел не всесилен – возвращаюсь
     Из забытья туда, где, ухмыляясь,
     Злорадный Демон Трезвости сидит.

Похмельный синдром

   «Но спросите у такого человека, зачем он пьянствует? Вы услышите в ответ, что он вовсе не пьяница, пьет не больше, чем другие, и назвать его пьяницей никак нельзя. Подобные ответы типичны для алкоголиков. А теперь взгляните на мозг алкоголика: извилины на нем сглажены и уплощены…»
(из книги врача-психиатра Лидии Богданович).

     Я сегодня проснулся с похмелья.
     Голова с перепоя трещит.
     Я вчерашнее вспомнил веселье,
     Ощущая неловкость и стыд.

     Боже мой, как вчера я надрался!
     Что я нес, что за чушь я порол?
     А как дома-то я оказался?
     И зачем перевернут мой стол?

     Весь палас в омерзительной рвоте…
     Нет, пойду умываться скорей…
     Ну, допустим, «на автопилоте»
     Я дополз до знакомых дверей,

     А что дальше? Не помню, провалы…
     Батарею-то кто оторвал?!
     Батарея-то чем мне мешала?
     А чем письменный стол помешал?

     Встал, умылся и в зеркало ванной
     Мельком глянул. Кошмар. Это кто?
     Истукан там стоит деревянный…
     А пальто чье? Я что, спал в пальто?

     Закурил и сварил себе кофе…
     Как же так? Я, поэт, музыкант,
     В деле выпивки должен быть профи —
     Что же вел себя как дилетант?

     Начиналось все, помню, красиво —
     Я надел самый лучший костюм,
     Выступал… Но смешать водку с пивом?!
     Где же был в это время мой ум?

     Коньяком и вином угостили —
     Хлопнул я и коньяк, и вино…
     О, безумец! Пусть все кругом пили,
     Но ведь пили то что-то одно!

     Все хотел рассказать по порядку,
     Но опять застонал от стыда:
     Для чего танцевал я вприсядку
     С криком «СССР – навсегда!»?

     Для чего я красотке Илоне
     Все мычал, вызывая в ней дрожь,
     Бред какой-то об одеколоне —
     Что я пил его, что он хорош?!

     Может быть, я Илону обидел?
     И кого-то еще, может быть?
     Лишь друзей и бутылки я видел,
     А друзья мне спешили налить.

     Да, сначала все было пристойно,
     Был концерт. Завести удалось
     Целый зал. Выступал я достойно.
     Но потом понеслось, понеслось…

     И разгулом мы вызвали зависть
     У иных ресторанных гуляк.
     На креветку большую уставясь,
     Я смеялся над ней, как дурак.

     Что уж в ней меня так рассмешило?
     Я не помню. Джин с ромом смешав,
     Я кричал: «Вставим Клинтону шило!»,
     С демократками пил брудершафт.

     Появился компрессорщик Петр.
     Я дотоле его не видал.
     Рифмовать я стал «Петр-осетр» —
     Он за стол осетра нам прислал.

     Я девчонок поглаживал груди
     И на ушко шептал им «пойдем»,
     А мужья их, солидные люди,
     Разрешали мне это кивком!

     Ведь они понимали прекрасно,
     Что поэт оглушительно пьян
     И, хотя его пассы опасны,
     Неспособен на подлый обман.

     Пил я, пил, а затем отключался,
     А очнувшись, я видел кино:
     Пеленягрэ куда-то промчался
     С гордым криком: «Айда в казино!»,

     Севастьянов ударил по струнам,
     Все кричат: «Шарабан, шарабан!»,
     А Добрынин послушницам юным
     Наливает «Фетяски» стакан.

     Лятуринская, Рогов, Семенов…
     Там – Введенская, тут – Степанцов,
     Вот Елгешин, Сафонов, Лимонов
     И фотограф наш Миша Сыров.

     Все слилось в оглушительном гаме,
     Я пропел: «Шарабан, шарабан…» —
     И земля поплыла под ногами,
     И я навзничь упал, как чурбан.

     А теперь вот сижу, отупелый,
     И ругаю себя вновь и вновь.
     Правда, что не последнее дело —
     Очень хочется делать любовь.

     Да, бывает с похмелья, признаться,
     Но не только ж с него, господа!
     Эх, не следует так напиваться
     Никогда! Лишь порой… иногда…

Похмельный синдром – 2

   «“Эх ты, служба! Смотри, как надо!” – он налил в стакан водки и опрокинул в рот, словно выплеснул в воронку, только кадык дернулся. “А мне тоже завтра на работу. И плевать!” – пьяно прокричал он Рындину в ухо. “Гога прав, – мило улыбнулась Наташа. – Выпей, Вася. Что с тобой случится? Ради меня…” И она так взглянула на лейтенанта, что у него сладко кольнуло в сердце. Рындин храбро выпил…»
   «Сын приблизился к матери. Она предложила ему хлеб с маслом, но он отрицательно покачал головой, оттопырил губы и издал горловой звук, напоминающий крик молодого осла. Опьяневшие гости засмеялись, кто-то похлопал в ладоши. Поощренный вниманием, мальчик самодовольно улыбнулся и потребовал еще вина. Отец снова налил неполную рюмочку… Неудивительно, что в 16 лет этот мальчик побывал не раз в вытрезвителе…»
(Отрывки из книги опытного клинициста-психиатра Лидии Богданович «О вреде алкоголя»).

     Весь год – поэзовечера.
     Я так когда-нибудь помру.
     Опять напился я вчера,
     Опять мне стыдно поутру.

     Зарядку сделать не могу,
     И это мучает меня.
     Лежу – сплошной туман в мозгу —
     При свете беспощадном дня.

     Жена кричит: «Вот прохиндей!
     Вернулся ночью, в доску пьян!»,
     Я возражаю вяло ей:
     «Но я зато – не наркоман!

     Я – не убийца и не вор,
     Не педофил, не некрофил.
     Мне тяжко слушать этот вздор,
     Да, выпил я, а кто не пил?

     Есенин пил, Добрынин пьет,
     Высоцкий квасил за троих,
     И даже Ельцин поддает —
     Ничем не лучше остальных.

     Ты не кричи. Нельзя же так,
     Когда уже идут войной
     Американцы на Ирак;
     Когда в стране твоей родной

     Подделок водочных полно,
     И всюду ложь обильная…
     Я пью – ведь мне не все равно,
     Переживаю сильно я!

     Пойми, пойми – я твой кумир!
     А ты?! Ты – тоже мой кумир…
     Пойми, пойми – нам нужен мир!
     Единый, нерушимый мир!»

     Жена ушла, задумавшись.
     Пусть, пусть попробует понять,
     Что я наплел про эту жисть…
     А я стал дальше вспоминать:

     Да, мощно я вчера поддал…
     Своим же собственным друзьям
     Зачем-то закатил скандал —
     Зачем, уже не помню сам.

     Друзья простят, друзья поймут.
     Я, вроде, всем им говорил,
     Что я – звезда, я очень крут,
     И в грудь себя при этом бил.

     Ох, стыдно, стыдно… а почто
     Под звуки песни «Бибигуль»
     Я чье-то поджигал пальто
     И чьей-то шубки каракуль?

     Зачем с дурацким смехом я
     По попке девушек лупил?
     Я сам не выношу хамья,
     А вел себя – ну как дебил.

     Все это было как во сне,
     А вспоминать мучительно.
     Как морду не набили мне?
     Вот это удивительно.

     Я при девчонках – о, позор! —
     Описал всю уборную,
     Молол про секс какой-то вздор,
     Чушь архитошнотворную.

     Держа пивко в одной руке,
     В другой держа «Столичную»,
     Я на казахском языке
     Пел песню неприличную.

     Потом упал в костюме я
     И так с улыбкою лежал…
     О, пьяное безумие! —
     Потом я с криком убежал,

     Поймал такси, помчался вдаль,
     Сто баксов кинул, мол, вези! —
     Теперь мне этих денег жаль…
     Очнулся где-то я в грязи,

     Без денег, с мутной головой,
     Без паспорта домой пришел
     И рухнул спать, как неживой —
     О, как же мне нехорошо…

     Но я – по-прежнему поэт.
     Эй! Пьянство – все-таки беда.
     Друзья, скажите водке: «Нет!»,
     А солнечному миру: «Да!».

Мысли с бодуна

   «Каждое утро, когда звезда американского баскетбола Майкл Джордан просыпается, он становится на 173 000 долларов богаче, чем в предыдущий день»
(сообщение из прессы).

     Я просыпаюсь с бодуна
     На двести рубликов беднее…
     Листаю прессу – вот те на!
     Живут, однако, богатеи!

     Что ж так свирепо пьют у нас?
     Что ж так мала моя зарплата?
     А Джордан получает в час
     Семь тысяч долларов, ребята…

     Настанет день, и я уйду
     куда-то в звездное пространство…
     А Джордан в этом же году
     «гарантированно заработает 63 миллиона долларов» —
     как зарабатывал доселе
     с завидным постоянством.

Дневным пьянкам – да!

     Если днем набулькался вина,
     То уже не сделать ни хрена,
     Ну и ладно, жизнь всего одна,
     Встряска иногда и мне нужна.

     Допьяна сегодня я напьюсь,
     С девочками – эх! – повеселюсь,
     Скажут мне: «Окстись!» – так я окстюсь
     И домой на тачке доберусь.

     Там себе скажу: «Живем, Кастет!
     Удивил ты нынче высший свет,
     Все орал: “Прекрасен наш фуршет!
     Пьянкам – да! Войне в Ираке – нет!”»

     Ну и что? Подумаешь – орал…
     Ну, девчонкам предлагал орал,
     Ну, с тарелок мясо жадно брал,
     Но не врал, не крал, не убивал!

     Да, я был веселый и кирной,
     Звал Наташку стать моей женой,
     Все бубнил, что я любим страной…
     Ладно, завтра будет день иной,

     По режиму буду жить опять,
     Днем – пахать, лишь вечером – бухать,
     И свои стихи писать на пять,
     И об этой пьянке вспоминать.

     Встряска, мне желанная, была,
     Только хватит – ждут меня дела,
     Вновь звонки пойдут – им нет числа,
     Вновь интриги… Сколько ж в людях зла!

     Все, уже час ночи. Спать пора.
     Накупил я всякого добра,
     Завтра разгребу его с утра…
     Прыгаю в постель, крича: «Ура!».

     Сон меня накроет, как волна,
     Унесусь песчинкой в море сна.
     Вот я сплю, набулькавшись вина.
     Тело мерно дышит… Тишина…

     И во сне я знаю – жизнь дана
     Человеку вовсе не одна…

Избранные хокку

     Юкку, смешливый монах,
     Лисам в осеннем саду
     Том маньеристов читал.

     Как оживился Гонконг!
     То маньеристы идут
     В белых своих пиджаках.

     Слышишь – лягушка в воде
     Лапками тихо гребет?..
     Мы уже в Вечности, брат.

     Поезд. Колеса чух-чух.
     В зюзю упившись вчера,
     Рыцари Ордена спят.

     Помнится, мы богатеям
     Жестами объясняли:
     Мол, очень хочется рису.

     Мост через горное озеро
     Из лепестков хризантем
     Тянем пятнадцатый год.

     Птицы над лесом кружат.
     В куче опавшей листвы
     Виктор резвится с женой.

     Взять бы всех наших врагов
     Да и ударить башкою
     О фарфоровый гонг.

     Палкою поворошил
     Я муравейник лесной…
     Критик там дохлый лежал.

     Что-то все меньше нападок
     На знаменитый наш Орден…
     Вновь чищу меч самурайский.

     Девушка, критик прелестный!
     Весь обливаясь слезами,
     Меч достаю самурайский.

     К роскоши быстро привыкнув,
     Дня себе не представляю
     Я без двух мисочек риса.

     Весь гонорар от концертов
     Быстро истратил Добрынин
     В зимнем веселом квартале.

     К окнам прильнули японцы —
     Здесь, у огня, на циновках,
     Виктор с женою резвится.

     Каждым космическим хокку
     Мирный контакт приближаю
     С разумом инопланетным.

     Футуристический город:
     Пью на закате дыханье
     Юной андроидки нежной.

     Вспыхну звездой на орбите…
     Все человечество всхлипнет,
     Шутки мои повторяя.

     В иллюминатор уставясь,
     Думаешь горькую думу:
     Дома-то что не сиделось?

     В космос впервые взлетая,
     Съешь, причитая от страха,
     Множество тюбиков с пищей.

     Вот ты и на звездолете!
     Пукаешь от перегрузок,
     Маму зовешь и рыдаешь.

     Тот, кто послушает хокку,
     Завтра японцем проснется,
     Щелочки-глазки мусоля.

     Любят девчонки меня:
     Нравится им ощущать
     Толстый нефритовый ствол.

     Сплю я в ночном колпаке,
     Чтобы родство ощутить
     С Фудзи – священной горой.

     Выпив кувшинчик сакэ,
     Я облегчиться иду…
     Станет полней старый пруд.

     Темным дождливым вечером
     Я фарфоровой кукле
     Вслух читаю стихи.

     Солнце и мороз. Чудесный день!
     Друг прелестный, еще ты дремлешь…
     А я тут хокку пишу.

     Две снежинки танцуют…
     Я спешу происшествие
     Занести в дневники.

     В бесконечном пространстве
     Мотылька отгоняю
     От коробочки с тушью.

     Мудрость откуда во мне?
     Этого знать не могу!
     Не приставайте ко мне.

     Я пунктуален настолько,
     Что, опоздав на работу,
     Сам себе палец отрезал.

     Как описать это счастье —
     Быть целиком из сверканья,
     Красками переливаясь?

     Старец подходит к прилавку
     И вопрошает с надеждой:
     «Секса с пришельцами нету?»

     Снится – стою за прилавком
     Я под луною, в пустыне,
     С вихрем каким-то торгуюсь.

Конец света

     Я – паук восьмидесятиглазый,
     Черный и шерстистый, ростом с дом.
     Как включу нагрудный мощный лазер —
     Все вокруг меня горит огнем.

     Нас таких немало. Мы упали
     Из стального чрева корабля
     И уничтожать живое стали
     На планете с именем «Земля».

     Жили тут до нас такие – «люди»,
     А теперь уж больше не живут.
     Мы как дали залп из всех орудий —
     Вымерли они за пять минут.

     Мы же стали быстро размножаться:
     Самки клали яйца на ходу.
     Стали по планете разбегаться
     В памятном трехтысячном году.

     Центр дал заданье – все постройки
     Быстренько снести, сравнять с землей,
     Испарить возникшие помойки
     Лазером. Я, клацая клешней,

     Бегаю по улочкам московским,
     Все сношу и дико верещу, —
     Но, ведом инстинктом пауковским,
     Между делом самочек ищу.

     Очень устаю после работы,
     Вечером в пещеру прихожу —
     Прежде чем уснуть, поем чего-то,
     А потом в аквариум гляжу.

     Плавают в воде, искрятся рыбки…
     Странно. Я их как-то полюбил.
     А еще играю я на скрипке —
     Сам себе, представьте, смастерил.

     Я вообще мечтатель-многоножка:
     Паутину лучше всех плету
     И еще стихи пишу немножко —
     Всё про самок и про красоту.

     Ночь пройдет – и снова на работу.
     Братья верещат: «Привет, привет!»
     Мы уже готовимся к прилету
     Короля. Москвы уж больше нет.

     Кое-что расчистить нам осталось —
     Кремль и все соборы испарить.
     Это – ерунда, такая малость…
     Мне бы с Королем поговорить!

     Вот и ночь. Все сожжены излишки,
     Стелется повсюду едкий дым.
     Мы, и наши самки, и детишки —
     Все на Красной площади сидим.

     Мы сидим, мохнатые громады,
     Членами в восторге шевеля,
     В звезды мы свои уперли взгляды,
     Жадно ждем прибытья Короля.

     Мы его не видели ни разу.
     Говорят, что он вообще гигант,
     Говорят, что он – тысячеглазый,
     Каждый глаз горит, как бриллиант.

     Мы его ужасно все боимся,
     Он ведь может всех нас вмиг сожрать,
     Если мы хоть в чем-то провинимся
     И ему не станем угождать.

     С самочкою я переглянулся,
     К ней бочком придвинулся чуть-чуть,
     Ласково клешней ее коснулся —
     Хороша у ней головогрудь!

     Но внезапно все заверещали:
     Показался в небе звездолет,
     Пауки все наземь вдруг упали,
     А корабль все ближе – вот он, вот!

     Плавно опустился на планету…
     Все! Открылись двери корабля!
     Все! Дыханья – нету, мыслей – нету!
     Мы сейчас увидим Короля!!!

За музыку

     Пускай талант я, а не гений —
     Свой дар лелею и храню.
     Из наивысших наслаждений
     Стихи и музыку ценю.

     Стихи своим считаю делом —
     И, между прочим, наркотой, —
     Но музыка, возможно, в целом
     Наркотик более крутой.

     Я – человек, уже создавший
     Немало золотых хитов,
     В различных группах выступавший
     Как автор музыки и слов,

     Не зная ни единой ноты,
     Пятнадцать лет играю рок
     И, слушая свои работы,
     Порой испытываю шок:

     Какая роскошь! Да, я в шоке!
     Меня решительно пьянят
     Мои вокальные заскоки
     И разноцветный звукоряд.

     Альбомов множество, я знаю,
     Скопилось за пятнадцать лет.
     Трясусь над ними, озирая
     Коробки дисков и кассет.

     Но мне не очень интересен
     Путь в массы песенок моих.
     Хотя есть штучек двадцать песен,
     Известных более других.

     Еще я – меломан. Мне близко
     Почти что все – хард-рок, хардкор,
     Джаз, авангард, и панк, и диско,
     Тяжмет, и рэггей, и фольклор.

     Как меломан с огромным стажем,
     Берусь на слух определить:
     Вот Фридман нарезает, скажем,
     А вот Стив Вэй пошел пилить.

     …Но лучшей музыкой на свете
     Считаю женский сладкий стон.
     О, как влюблен я в звуки эти!
     Как в эти звуки я влюблен!

     Когда скрипит, трясется койка,
     Вдруг сладкий настает момент —
     Ах, женщина тогда какой-то
     Неповторимый инструмент!

     Она воркует, стонет, плачет
     И громко мамочку зовет,
     Но это – редкая удача,
     Бывает все наоборот:

     Когда красивая пацанка
     Лежит, не скажет даже «ой»,
     Как на допросе партизанка —
     Молчит геройски под тобой.

     За что мне нравятся хохлушки —
     За то, что крайне горячи,
     За то, что вцепятся в подушки
     И в голос голосят в ночи.

     Девчонки! Вы – парней услада,
     Как меломан, как музыкант
     Я вам советую – не надо,
     Не надо прятать свой талант!

     Вы не стесняйтеся, девчонки,
     Шепчите: «Ох!», кричите: «Ах!», —
     Как инструмент изящно-звонкий,
     Послушный в опытных руках.

Пунктуальность

     Я пунктуален неизменно.
     Пусть было мне нехорошо,
     Я должен выйти был на сцену —
     Я встал, оделся и пошел.

     Да, с бодуна меня мотало,
     И во дворе в сей поздний час
     Овчарка на меня напала
     И укусила пару раз!

     Я дернулся, кривясь от боли,
     И улицу перебежал —
     Ногой овчарку отфутболил,
     Но рядом тормоз завизжал:

     Меня машина сбила, смяла,
     Вдруг вылетев на тротуар,
     Все кости мне переломала —
     Настолько страшным был удар.

     Водитель, матерясь ужасно,
     Меня в машину затащил,
     И мы на свет рванули красный —
     Ох, в этом он переборщил.

     Внезапно врезались мы в стену,
     В машине взрыв раздался тут —
     А ведь до выхода на сцену
     Мне оставалось пять минут!

     И я, как некий терминатор,
     Восстал из дыма и огня
     И сделал шаг – но экскаватор,
     Рыча, наехал на меня.

     А я на сцену был обязан
     Через минуту выходить!
     Я вновь восстал, хоть был размазан
     По мостовой, и во всю прыть

     Сюда сквозь парк помчался с криком, —
     Пусть ветки по лицу секут, —
     И счетчик в голове затикал:
     Осталось двадцать пять секунд.

     Вот и ступеньки – что ж, недаром
     Спешил… Но странные дела:
     Откуда-то плеснули варом,
     И потекла по мне смола.

     Я только заскрипел зубами
     И дальше поволок себя,
     Вертя руками и ногами,
     Дверные ручки теребя.

     Вдруг рухнул лист стекла, блистая,
     И срезал голову мою —
     Нет, так я точно опоздаю!
     Вновь терминатором встаю,

     Приладив голову обратно,
     Решаю – это ничего,
     Успеть – успею, вероятно…
     Осталось пять секунд всего!

     В порядок привожу мгновенно
     Себя… Ура! Все хорошо!
     Я должен выйти был на сцену —
     И я, как видите, пришел.

Звонок

     Я пальцем ткнул в дверной звонок,
     Не зная, что в нем кнопки нет,
     И вдруг меня ужалил ток —
     На́, получи урок, поэт:

     Ты думал, что раздастся звон,
     Затем тебе откроют дверь…
     Но больно палец обожжен —
     Тому, что знаешь, ты не верь.

     Мир переменчив и жесток.
     Ты так его воспринимай:
     Сперва всмотрись в дверной звонок —
     Потом уж кнопку нажимай.

Про Макеко

     Макеко в Сердцеву влюбился,
     Вешнинский в Лазареву – тоже,
     И гул весны преобразился,
     На шепот новых пар помножен.

     Душа стесняется живая
     Имен и званий человека.
     А дева, недоумевая,
     Все шепчет: «Я теперь – Макеко?»

     Вот станут жить они, не зная,
     Что мир земной им лишь приснился…
     Смеются души в кущах рая:
     «Макеко в Сердцеву влюбился!»

О лекарствах

     Много лекарств я скопил на все случаи жизни.
     Если, к примеру, вдруг зуб у меня заболит,
     С хитрой улыбкой иду я к домашней аптечке
     И анальгин извлекаю, чтоб выпить его.

     Колдакт от насморка мне хорошо помогает,
     Ампициллином и йодом я кашель лечу.
     Хлоргексидину признателен биглюконату —
     Капнуть его после секса спешу кой-куды.

     Злые болезни повсюду нас подстерегают —
     Свинка, волчанка, чесотка, холера, чума,
     Рожа, рахит, пучеглазие и дистрофия,
     Фурункулез, ожирение, метеоризм.

     Все свои деньги я трачу всегда на лекарства,
     Как-то спокойнее жить мне с аптечкой моей.
     Глажу любовно ее, ведь она мне поможет,
     С ней мне не страшен какой-нибудь лейшманиоз.

     Я, к сожаленью, не знаю, что это такое,
     Но прикупил я в аптеке аминохинол.
     Лейшманиоз с лямблиозом я вылечу быстро,
     Вылечу сам клонорхоз я и описторхоз.

     С тромбангиитом я справлюсь и с плазмоцитомой,
     Справлюсь с сикозом, с кератомаляцией вмиг.
     Очень порою страшусь деформации пальцев,
     Вычитал в книжке, что есть и такая болезнь.

     И неусидчивость – тоже болезнь, между прочим,
     Вот почему я усидчиво дома тружусь,
     Всё разгребаю лекарства в аптечке упорно,
     Думая, что бы еще мне на днях прикупить.

     Вечером водочку пью – это суперлекарство,
     Мне помогает расслабиться этот состав,
     Он же спасает меня от бессонницы. Кстати,
     Пивом всегда полирую я водку, друзья.

     Спать я ложусь, перед этим нарезавшись крепко, —
     Если сикоз подкрадется и описторхоз,
     Просто дыхну я на них, и они, заколдобясь,
     Жертву иную, конечно, искать полетят.

     Мне тридцать пять. Я в больнице лежал лишь два раза,
     В детстве со стула упал, зашивали мне бровь,
     В армии ногу обжег кислотою соляной,
     В общем, и все. Я силен и здоров как бычок.

     Но осторожен я крайне, болеть не желая,
     Вот потому-то к аптечке порой подойду
     И, разбирая лекарства, невольно воскликну:
     – Слава те, Господи, я не болею ничем!

О секретных лекарствах

     Забрался я на склад одной спецслужбы
     Глубокой ночью, в страхе озираясь,
     И стырил, не раздумывая долго,
     С лекарствами секретными коробку.

     Домой вернувшись, кинулся я сразу
     Сортировать натыренное мною,
     Вертел в руках пакеты и флаконы,
     Инструкции читал по примененью.

     Так, есть правдин – известные таблетки:
     Правдином если напоить шпиона,
     Шпион расскажет с воодушевленьем
     Все тайны свои подлые и планы.

     А мне правдин зачем? Ну если разве
     Тихонько в чай подмешивать тем людям,
     Что от меня мои же деньги крысят?
     Такие люди есть. Пусть скажут правду.

     Вот, вижу талантин. Приму-ка горстку,
     Чтоб написать талантливую песню.
     Нет, есть гениалин – он явно круче,
     Во много раз мощнее талантина!

     Накапаю пять капель из флакона —
     Пусть моя песня будет гениальной!
     Есть озверин – о нем я слышал тоже,
     В мультфильме про кота про Леопольда

     Ел кто-то озверин. Выходит, мультик
     Спецслужбами был снят для устрашенья?
     Есть расслабин – он вряд ли мне сгодится,
     И так я расслабляюсь очень часто.

     Есть антипохмелин – ну, эта штука
     В любой палатке есть по всей России.
     Вот проблемин. Инструкцию читаю
     И радуюсь – проблемы все исчезнут,

     Когда таблетку синенькую примешь,
     Но это не наркотик, это средство
     Подсказывает путь решать проблемы.
     Приму-ка пару синеньких таблеток

     И дальше разбирать коробку стану.
     На самом дне, глазам своим не веря,
     Нашел я восемь тюбиков деньгина.
     Деньгин подскажет путь, как делать деньги —

     Причем большие делать миллионы.
     Что ж, срочно я намажусь этим кремом —
     А дальше что? Прилипнут деньги, что ли?
     А, нет. Им не намазываться надо,

     А скушать содержимое деньгина.
     Ну кушаю. А что, на вкус приятно.
     Себе напоминаю космонавта,
     Что в тюбиках еду употребляют.

     А вот еще таблетки квартирола —
     Они помогут мне купить квартиру,
     Но квартирол приму я лучше утром,
     Когда познаю действие деньгина.

     Ложусь я спать, наевшись и напившись
     Мной стыренных в ночи лекарств секретных.
     И говорю с улыбкой, засыпая:
     «Да здравствуют российские спецслужбы!»

О секретных лекарствах – 2

     Я утром встал, умылся и побрился,
     Потом курил, пил кофе, взял гитару
     И сочинить сумел внезапно песню,
     Одну из лучших мною сочиненных.

     «Гениалин подействовал, похоже, —
     Воскликнул я. – Работает лекарство!
     А что ж деньгин? Под действием деньгина
     Сейчас я запишу все варианты,

     Как быстро раздобыть котлету баксов.
     Так, первый вариант – пойти на стройку.
     Второй – стоять в «Макдональдсе» у кассы,
     А третий – просто жить за счет подружки.

     Да, что-то мне не нравятся советы.
     Пока что миллионами не пахнет.
     Короче, я с деньгином обломался —
     Давал он мне дурацкие советы,

     В итоге из двух сотен вариантов
     Один я выбрал – вновь на склад забраться.
     Решил – и сделал. Вот дыра в заборе,
     Вот, сняв ходули, я при свете солнца

     Ползу среди знакомых мне коробок.
     Вдруг вижу, как при помощи правдина
     Допрашивают сторожа службисты.
     Майор Светлова в строгой черной форме,

     Красивая и стройная такая,
     Махнув рукой, коллегам сообщает,
     Что сторож ночью сильно набухался,
     Но вора он не видел, это правда.

     Вдвоем оставшись с крепким капитаном,
     Среди коробок шествует майорша.
     Потом, сказав: «Мне что-то жарко, Вася…»,
     Снимает форму быстро. Я, робея,

     За этой парой тайно наблюдаю.
     «Светлова, до чего ж ты ненасытна», —
     Смеется капитан и, словно кролик,
     Сношается с красавицей в потемках.

     Потом, одевшись, Вася и Светлова
     Сидят и разговаривают тихо.
     И понимаю я из разговора,
     Что трудно им найти такого вора,

     Который вечно ходит на ходулях,
     Но хорошо, что вор не взял коробку,
     Главнейшую из всех, что есть на складе —
     В коробке той таблетки финансола,

     Таблетки нефтегаз-олигархина,
     Таблетки в ней дворцола-глюконата,
     Что в тыщу раз сильнее квартирола,
     И белый порошок президентала.

     «А помнишь, – говорит, смеясь, Светлова,
     Как съел Володька наш президентала?
     Сначала за него мы все боялись,
     Теперь он Президентом стал России…

     А ты, Васек, все честностью кичишься.
     Вот так ходить и будешь в капитанах…»
     «Все сложно», – говорит Васек туманно,
     И, взяв под ручку стройную майоршу,

     Уходит с ней – с майоршей, а не с ручкой —
     Со склада по делам своим обычным.
     А я, порывшись быстренько в коробках,
     Беру себе чуть-чуть олигархина,

     Беру дворцола и президентала
     И вновь к дыре заборной поспешаю.
     Меня не замечает старый сторож,
     Которого с похмелья накормили

     Правдином, и теперь ему так плохо,
     Что он лежит и стонет-причитает.
     Набив карманы всем, что пригодится
     Мне в жизни, становлюсь я на ходули
     И через лесопарк бегу тенистый
     Навстречу своему, ребята, счастью…

     Кто знает – может, даже президентству?

Цикл «Галерея некросонетов»

Дружная компания

     Я не курю, спиртного я не пью,
     Служу в больнице, мою там пробирки,
     По вечерам один сижу в квартирке,
     Поскольку не могу создать семью.

     Белье в кровавых пятнах я даю
     Отстирывать своей соседке Ирке,
     Она белье крахмалит после стирки
     И застилает вновь постель мою.

     Работает соседка в крупном банке,
     Что рядом с нашим домом на Таганке,
     Да, Ирка знает, что я вурдалак.
     По праздникам мы нежных школьниц ловим,
     Я кровь их пью, потом мы их готовим,
     И участковый с нами – он ведьмак.

Упырь

     Знакомая таинственная жуть —
     Мы в полночь покидаем наши склепы,
     Идем ловить людей, немы и слепы,
     Нас жажда крови вытолкала в путь.

     Нельзя задобрить нас и обмануть,
     Мы голодны, ужасны и свирепы,
     Хотя на вид немножко и нелепы…
     Вот девушка. Спешу ее куснуть!

     На снег стекает кровь по подбородку,
     Терзаю молча мертвую красотку
     Огромным и клыкастым ртом своим,
     Довольно равнодушно вспоминая,
     Что я – упырь, что жизнь была иная,
     В которой был я счастлив и любим.

Вампирелла

     Давно я что-то крови не пила.
     Смеется надо мною мой братэлло:
     «Ну ты даешь, сестренка Вампирелла,
     Вставай, нас ждут великие дела!

     Тебя уже являют зеркала!
     Спеши пить кровь, да с чипсами “Эстрелла”!»
     Я отвечаю: «Братец Азазелло,
     Опять я не смогла, ну не смогла!»

     Он – мне: «Но ты же – Дракулы невеста!
     Послушай, ради нашего инцеста
     Мне руку дай! Важна мне наша связь!» —
     И брат со мной решительно взлетает,
     Знакомый город в синей дымке тает…
     Летим пить кровь, целуясь и смеясь.

Брокер и зомби

     Чтоб заработать много тыщ у. е.,
     Купил я дом у старого кладби́ща.
     В нем делаю ремонт – за тыщей тыща
     Летят, но возрастает дом в цене.

     Потом смогу продать его вполне.
     Но что ж дрожит в руке стакан винища?
     Здесь понял я, что я – всего лишь пища
     Для сотен зомби. Ночью страшно мне.

     Вон, снова за окном мелькают рожи.
     Заряжено ружье, «тэтэшник» – тоже,
     Пусть гады только сунутся сюда…
     Но что это? Их двое за спиною!
     Когда вошли? Сейчас я их урою!
     Осечка! Нет, не надо! А-а-а!!!

Точное предсказание

     Петров пришел к цыганке. Через час
     Он выскочил, ругаясь, от гадалки,
     Помчался к шлюхе-индивидуалке,
     Чтоб с нею испытать любви экстаз.

     Во власти стресса так он жал на газ,
     Что вскорости, воскликнув: «Елки-палки!»,
     Вонзился в грузовик, везущий балки,
     Затормозивший спереди как раз.

     И голова водителя Петрова,
     Оторванная быстро и сурово,
     По снегу покатилась к фонарю.
     Что ж, час назад цыганка проскрипела:

     «Где голова? Я вижу только тело…
     А, голова – отдельно, я смотрю!
     Я говорить об этом не хотела,
     Но я всем только правду говорю».

История с донором

     Он донором спермы работал
     И деньги за то получал,
     Что, уединившись с журналом,
     В пробирку исправно кончал.

     Непросто быть донором спермы,
     Когда тебе за шестьдесят
     И если журнал тебе сунут,
     К примеру, про трех поросят.

     Вот так и случилось однажды —
     Наш труженик тихо как вор
     Прошел в кабинет свой рабочий,
     Чтоб там передернуть затвор,

     И вдруг на столе обнаружил
     Он книжку для малых детей.
     В тот день он не мог оторваться
     От этих смешных повестей

     Про Пончика и про Незнайку,
     Про странствия их на Луне…
     В тот день он не смог поработать,
     Зато он был счастлив вполне.

     Домой возвращаясь, наш донор
     В песочницу к детям залез,
     Играл с ними в кашу-малашу,
     А после ходил с ними в лес.

     Да, в детство он впал натурально,
     И этому был очень рад —
     Давно его не возбуждали
     Ни женские груди, ни зад.

     Свою потерял он работу,
     Но детским писателем стал.
     А секс? Если честно, от секса
     Он к старости крайне устал.

     Секс в юности сладок и нужен,
     Когда ж тебе за шестьдесят,
     Опять интересны Незнайка
     И сказка про трех поросят.

     Ведь все старички и старушки
     Читают внучатам своим
     Вслух сказки про Джинна и Вольку,
     И Носова, и братьев Гримм.

     Я, юные, к вам обращаюсь —
     Любитесь, пока вы юны.
     Девчата, любите мальчишек!
     Любите девчат, пацаны!

Дума

     Печально я гляжу на наше поколенье —
     И сразу в рыло дать мне хочется ему.
     Хотя кому – ему? Оно же – поколенье
     И состоит из сотен тысяч разных рыл.

     Вот рыльце девушки. Она комфорта жаждет,
     Чтоб жить как все – с мобилой и авто.
     Она на свет явилась, чтоб возглавить
     Большое ООО и процветать.

     Вот рыло господина в иномарке.
     Рожден он, чтоб возглавить и процвесть.
     Вот рядом с ним и рыло его друга,
     Которого однажды кинет он.

     Кругом одни лишь вежливые рыла,
     Которым по душе капитализм,
     Но упрекать их можно ли за это?
     Тем более наваривать в пятак?

     Тогда я сам себя по рылу ударяю!
     За наше поколение, за все —
     За то, что предаем мы ежечасно
     В самих себе и губим тем себя.

     За наши пионерские парады,
     За робость поцелуев при луне,
     За песни под гитару на картошке,
     За все костры! За смех! За звездопад!

     За девочек, среди которых нынче
     Все меньше почему-то поэтесс,
     И думают они лишь о карьере…
     За мальчиков, стремящихся к баблу,

     За то, что мы могли дать много больше,
     Чем дали, прежде чем сойти в гробы…
     И вот лежу я, дрыгая ногами, —
     Я очень больно дал себе за все.

     Лежу я с бодуна, собой избитый,
     Потом встаю, из дома выхожу,
     В котором угол издавна снимаю,
     По улице бреду и бормочу:

     «Да, я рожден, чтоб по углам скитаться,
     Но я не бизнесмен ведь, а поэт.
     Все, что волнует нас, тридцатилетних,
     В стихах своих я выразил как смог.

     Пока другие делали свой бизнес,
     Я думы и элегии писал.
     Так будь же благодарно, поколенье,
     Что у тебя есть искренний певец!

     А как я благодарность понимаю?
     Чтоб я зашел в шикарный магазин
     И, как поэту, вынес бы мне сверстник
     Ключи от новой хаты: «На, возьми!

     Ты наша совесть, Константэн Григорьев,
     А мы… мы все бессовестные, да…
     Пока мы продавали и копили,
     Ты, наш певец, остался на бобах…»

     Ключи возьму, проскрежещу «Спасибо» —
     И удалюсь. Тут спросят продавца:
     «Кто эта пьянь была с разбитой мордой?»
     И он ответит просто: «Наш поэт.

     Переживает он за поколенье
     И нам ему положено помочь.
     Пойдем его догоним и подкинем
     Тыщонку баксов, чтобы не грустил».

Первобытный маньерист

     Обычно на концертах маньеристов
     Всегда аншлаги; зрители охотно
     Внимают стихотворным откровеньям
     Поэтов, громко хлопают, смеются
     И бурно выражают одобренье,
     Поскольку слышат то, что их волнует.
     В стихах мы восхваляем прелесть женщин
     И, жизнью восхищаясь непритворно,
     Живописуем бездну ситуаций,
     Которые действительно забавны,
     Поскольку пацаны мы юморные.
     Все книги куртуазных маньеристов
     Распродаются сразу же со свистом,
     Ведь люди так устали от абстракций
     И заунывных разных там поэтов.
     Еще бы! Даже людям первобытным
     Хотелось ярких, мощных гимнов жизни,
     А не какой-то вялой чепухи.
     Представьте – вот сидят они в пещере
     В звериных шкурах, жарят мамонтенка;
     Горит костер и самки все довольны —
     Самцы их на охоте не погибли,
     А значит, ночью спариваться будут.
     Есть в племени певец один любимый:
     Он маньерист, хотя и первобытный,
     Зато вполне, однако, куртуазный,
     Короче – четкий, правильный пацан.
     К старейшинам подходит он с поклоном,
     Те петь ему с улыбкой разрешают,
     И на него уставилось всё племя —
     Ведь знают все, что мощно он споет.
     И он поет, размахивая костью,
     О том, какой был сильный мамонтенок,
     Но завершилась славная охота
     И появилась добрая еда;
     О том, что самки племени красивы,
     Они сшивают шкуры все искусней;
     Детеныши, опять же, подрастают —
     Охотники получатся из них;
     Что нет мудрей старейшин в целом мире
     И что нашел средь скал дурман-траву.
     Но тут на смену общему любимцу
     Выходит абстрактист. Его не любят,
     Поскольку чепуху он сочиняет —
     Не в склад, не в лад и, в общем, не о том.
     И абстрактист читает с завываньем
     Свои стишки. Все хмурятся, кривятся…
     Рисует он на стенах завитушки,

     Но тут же маньерист к нему подходит
     И, уголь отобрав у абстрактиста,
     Он мамонта уверенно рисует,
     Пронзенного охотничьим копьем.
     Все радуются. Сразу маньеристу
     Вручают бусы, жареное мясо,
     Девчонок первобытных юных классных,
     Чтоб он их куртизировал всю ночь.
     А абстрактист – он мяса не получит
     И не получит также женской ласки,
     Поскольку не врубается упорно,
     Как следует и петь, и рисовать.
     Уходит он с позором из пещеры,
     Чтоб ящериц ловить себе на ужин,
     А после с отвращеньем хрупать их
     И спариваться с дикой обезьяной,
     Чтоб тем продолжить племя абстрактистов.
     А маньерист с девчонками, наевшись,
     Смеется, закурив дурман-траву,
     Потом косяк старейшинам подносит…

     Вот так когда-то было. Что же нынче
     Так много заунывных абстрактистов
     В России куртуазной расплодилось
     И где на них достало обезьян?!
     Пусть ящериц идут ловить на склонах!
     Без жареного мяса обойдутся
     И без девчонок – все-таки девчонки,
     Конечно, куртуазных маньеристов
     Убогим рифмоплетам предпочтут.

     И книги наши девочки раскупят,
     Чтоб попросить у всех у нас автограф,
     А после в гости дерзко пригласить.
     Я этому ничуть не удивляюсь,
     Поскольку мы – великие поэты.
     Девчонок я целую нежно в губы
     И в ресторан веду их первоклассный,
     Чтоб мясо мамонтенка заказать.

Наставление юному поэту

     Друг мой, ты пишешь стихи? Это очень похвально.
     Помни, однако, что все ведь их пишут кругом,
     И для того, чтоб поэтом прослыть настоящим,
     Должен ты странным и вроде как чокнутым стать.

     Должен звонить ты друзьям где-то в три часа ночи,
     По телефону стихи нараспев им читать.
     Больше того, приставать к ним, мычащим и сонным,
     С трепетом спрашивать их: «Ну, что скажешь? Ну как?»

     Должен всклокоченным стать, и небритым, и грязным,
     А на прогулки в нелепой одежде ходить,
     Вдруг, ни с того ни с сего, хохотать или плакать,
     Что-то себе постоянно под нос бормоча.

     Встретив знакомого, или, к примеру, соседа,
     Смело бросайся к нему и поэмы читай.

     Но если жертве удастся тихонечко смыться,
     Не огорчайся – кого-нибудь встретишь еще.

     Если тебя кто-то ищет – соседи подскажут:
     «А, это тот, что поэт? Как же, знаем его.
     Там-то живет… А, простите, вы тоже – из этих?
     С виду не скажешь – приличный вполне человек…»

     Должен ты пьяницей быть – безусловно, запойным.
     Ежели кто вдруг заглянет в буфет ЦДЛ,
     Сразу тебя там увидит читающим вирши,
     Или, напротив, уткнувшимся носом в салат.

     Если тебя на тусовку зовут – не теряйся.
     Ты раньше всех разузнай, где тут будет фуршет,
     Лучшее место займи, набери две тарелки,
     Кушай и пей, о стихах говоря с полным ртом.

     Может одна из поклонниц тобою увлечься,
     Будет тебе всё прощать, твой лелея талант,
     И по редакциям бегать с твоими стихами —
     Ты же с другою поклонницей будешь кутить.

     Вечно без денег и вечно с похмелья наутро,
     Тонны бумаги испишешь, запутавшись в них,
     Будешь беречь антологию, где напечатан
     Пять лет назад твой сонет – с опечаткой, увы.

     Чтобы тебя все ж запомнили и оценили,
     На выступлениях должен ты всех поразить:

     Выйти на сцену в скафандре с мигалкой, допустим,
     Или вообще без штанов, или в женских чулках.

     Трудно, конечно – поэтов вокруг очень много,
     Каждый считает, что он – лучше всех остальных.
     Многие плохо читают – ты это используй,
     Стань шоуменом – читая, на сцене пляши.

     Всё – для того, чтоб поэтом прослыть небывалым,
     Чтобы легенды ходили, мой друг, о тебе.
     Только тогда на тебя и обрушится слава,
     Только тогда станешь премии ты получать.

     В кресле-качалке сидеть в Переделкине будешь,
     Будут ходить к тебе юные ученики —
     Каждый скафандр держать будет робко под мышкой,
     На пятитомник стихов твоих глазом кося.

     За подбородок возьмешь одного пацаненка,
     Глядя в глаза, тихо молвишь: «Э бьен, мон петит…
     Что же, ты пишешь стихи? Это очень похвально.
     Помни, однако, что все ведь их пишут кругом.

     Должен звонить ты друзьям где-то в три часа ночи…»

     И так далее…

Заспиртошки

     Зажмурив глазки, подогнувши ножки,
     Родившиеся много лет назад,
     В Кунсткамере уродцы-заспиртошки
     За стеклами на полочках стоят.

     Вдоль полок мы с Добрыниным бродили
     И тихо бормотали: «Черт возьми,
     На что когда-то спирт переводили…
     А мы когда бухнем? – Часам к восьми…

     – Так долго ждать?! Но хочется напиться
     Уже сейчас! – И мне. – Ну что, пойдем?
     К восьми вполне успеем протрезвиться
     И энергично наш концерт начнем…»

     Про заспиртошек быстро мы забыли,
     Покинув гисторический музей,
     И вскоре водку пили и шутили
     В компании девчонок и друзей.

     К восьми мы, правда, сильно окосели,
     Но выступили мощно, как всегда,
     А после выпивать обратно сели,
     А уж потом поехали туда,

     Где спать свалились, подогнувши ножки,
     Где каждый в никуда уставил взгляд,
     Точь-в-точь как бедолаги-заспиртошки,
     Которые в Кунсткамере стоят.

     Теперь-то мы с Андреем твердо знаем —
     Нельзя нам спирт показывать с утра,
     Поскольку мы немедленно решаем,
     Что выпить нам немедленно пора.

Раздумья старого киборга

     В моей голове – устаревший компьютер,
     И все ж я стараюсь за модой следить —
     Читаю Пелевина, слушаю «Скутер»
     И в клубы крутые стал часто ходить.

     Приду и смотрю, как играют ди-джеи,
     Как пьяные киборги скачут вокруг
     И как на экране лопочут ви-джеи,
     И вновь ощущаю знакомый испуг:

     В башке у меня – устаревший компьютер,
     Одет я неброско… как примут меня?
     Чу – слышу знакомые звуки! То – «Скутер»!
     Плясать начинаю по-модному я.

     И с грустью я думаю: «Спишут на свалку,
     Как старого киборга, коль не плясать…
     А ну, закадрю-ка вон ту вот нахалку,
     Что взгляды с улыбкой мне стала бросать».

     Красивая девушка – вся на платформе,
     В серебряный втянута комбинезон.
     Зеленые волосы, слышал я, в норме.
     А я зато – рыжий, и в танцах силен.

     Знакомимся с нею и хлещем текилу,
     Но я все боюсь, что мне скажет она:
     «Так ты – устаревший? А скачешь нехило.
     Эх, кончились, папик, твои времена».

     И, чтоб не услышать подобных суждений,
     Я все – про Сорокина да интернет,
     Я все бормочу, что ди-джей местный – гений,
     И вдруг неожиданно слышу в ответ:

     – Послушай, ты клевый, давай-ка с тобою
     По-быстрому трахнемся, есть кокаин…
     Берет меня девушка нежной рукою,
     Ведет меня в мир виртуальных картин.

     Спустя полчаса я шагаю вразвалку
     Домой, улыбаясь, средь каменных стен.
     Я вовсе не старый, мне рано на свалку!
     Я очень полезный для общества член!

     Так, завтра весь день просижу у экрана,
     И буду смотреть лишь одно MTV —
     Потом я пойду, раз на свалку мне рано,
     На поиски модной бесстыжей любви.

     Да, смог дотянуть я до нового века!
     В среде юных киборгов я – не крутой,
     Похож на простого, увы, человека…
     Зато я не списан в полнейший отстой.

Кибервечеринка

     Маркиз к маркизе подбежал
     В украшенной цветами зале:
     – Вы тоже здесь? И вам сказали,
     Что нынче – виртуальный бал?

     Красавица – ему в ответ:
     – О боже, сколь вы старомодны…
     Манеры никуда не годны
     И незнаком вам интернет.

     Прощайте! Вскоре закружусь
     Я в танце с киборгом-мулатом,
     Прелестным полуавтоматом…
     Я, право, связью с ним горжусь.

     Тут, напевая «шалу-ла»,
     К ней киборг подкатил с подносом,
     И наш маркиз остался с носом —
     Маркиза на танцпол ушла.

     Ах, киборг для нее – магнит:
     Он вслух читает маньеристов,
     К тому же он – в любви неистов,
     Маркизу точно ублажит.

     «О, старый добрый футуризм! —
     Маркиз вздыхает огорченный, —
     Будь проклят сей сверхутонченный,
     Безумный киберманьеризм!»

     Но тут с одной из киборгесс,
     С младой красоткой, он напился,
     И вскоре с ней уединился —
     В беседке у пруда исчез.

     Цветут фейерверки в небесах,
     Смех по окрестностям летает,
     В руках мороженое тает,
     А из беседки слышно: «Ах!» —

     И на траве поэт слагает
     Стихи о новых временах.

Снежанка

     Взметнулась наша страсть, как фейерверк,
     Приди в себя, прелестная служанка,
     Сознанье потерявшая Снежанка,
     Яви своих очей лукавых сверк.

     Тебя атаковал я, как берсерк,
     Скрипела долго старая лежанка…
     Приди в себя, красотка-обожанка.
     Испуган я. Где доктор Розенберг?

     – Не нужен доктор, – вдруг ты прошептала, —
     Я… я такую сладость испытала,
     Что улетела в небо далеко…
     Но что это? Не пахнет ли горелым?
     Пока мы занимались милым делом,
     На кухне убежало молоко!

Сонет первой встречи – с изящнейшей кодою

     Наполнился людьми знакомый холл.
     Сегодня выступают три поэта.
     У девушки в руках – моя кассета.
     Я к девушке вплотную подошел

     И тихо произнес, жуя «Дирол»:
     – Вы мне писали. С помощью Flashget’а
     Качал я ваш JPEG из интернета,
     Хотя ваш сайт не сразу я нашел.

     Я видел ваше фото в виртуале,
     Но, боже, как прекрасны вы в реале!
     Со мной вы сотворили колдовство!
     Ах, дайте вашу руку! Не сердитесь,
     Но я хочу вас очень! Убедитесь,
     Как напряглось мужское естество!

     По сторонам тихонько оглянитесь —
     И нежно помассируйте его…

Уродцы

     Стихи, они – как дети малые:
     Не все родятся крепышами.
     Иные – слабые и вялые,
     Их писк не уловить ушами.

     Иные – попросту рахитики
     На кривеньких и тонких ножках.
     Над этими хохочут критики.
     Ну да – что проку в этих крошках?

     Есть детки – дауны смешливые,
     Позора верные гаранты.
     Есть недоноски молчаливые,
     А также есть вообще мутанты.

     У этих – все не как положено:
     Где руки-ноги, непонятно.
     На тельце кожица скукожена
     И нос – на лбу, что неприятно.

     Ну кто же знал, что так получится?
     Кому они нужны такие?
     Пришлось так тужиться, так мучиться,
     И вот итог – стихи плохие.

     Они таращатся на папочку,
     На их родившего поэта…
     Эй, не спеши сложить их в папочку,
     Послушай доброго совета.

     Рожай стихи по вдохновению,
     Зачем уродцев дальше множить?
     Хотя у каждого у гения
     Таких полным-полно, быть может.

     Мой друг, берясь за что-то новое,
     Ты помни о стихах-уродах.
     Потомство людям дай здоровое —
     Хоть даже сам умрешь при родах.

Проводы

     Выступать я должен мощно, свой не опозорив дом,
     На концерт меня сегодня провожали всем двором.
     Резал дикий рев младенцев сонных улиц тишину,
     Тискали меня старушки, словно шел я на войну.

     Громко бабы голосили: «Береги себя, артист!»
     В отдаленье почему-то плакал местный визажист.
     Подошла ко мне Лариска и шепнула: «Думай сам,
     Если хочешь, напоследок я тебе бесплатно дам.

     Вспомнишь после о Лариске. Ну так че ты? Дать – не дать?»
     Я же лишь развел руками: «Опасаюсь опоздать…».
     Ветеран Иван Иваныч мне конкретный дал наказ:
     «Если Путина увидишь, расскажи ему про нас.

     Я на полках тут порылся и буденовку нашел.
     На, носи. А ну, примерь-ка. Что же, вроде хорошо…».
     Подошел казах Ахметов, толстый, круглый, как луна,
     Мне вручил бутыль кумыса, дал халат зеленый: «На!»

     Бывший чемпион по лыжам лыжи мне свои совал,
     А художник наш нетрезвый мой портрет нарисовал.
     Подбежали две девчонки мне котенка подарить.
     Я не смог принять подарок, смог лишь поблагодарить.

     Баянист Никифор лысый, что с утра уже поддал,
     Неожиданно для многих «День Победы» заиграл.
     Вышли бомжи из подвала и пустились в дикий пляс,
     А опухшая бомжиха колотила в старый таз.

     На часы я глянул строго, головою покачал.
     Тут огромный Коля-даун сзади что-то промычал.
     Обернулся я, и тут же две старушки-близнеца
     Колбасу преподнесли мне и вареных три яйца.

     Подошел и доктор Шульман, что-то записал в тетрадь,
     И мое давленье начал деловито измерять.
     А измерив, громогласно объявил: «Дружище, знай:
     У тебя давленье в норме, прям хоть в космос запускай.

     Ну иди, читай куплеты, веселись и песни пой.
     Кстати, вот моя визитка – раздавай всем адрес мой…»
     Вышел даже Фрол Семеныч – пусть он скуп, но вынес он
     Пару стоптанных ботинок для меня и патефон.

     Мне сказал блатной Серега: «Если можешь, закоси.
     Нет? Тогда не верь, не бойся и, конечно, не проси».
     А потом блеснул он фиксой и, вздохнув, добавил: «Эх!
     Если там красючки будут, отдуплись за нас за всех!»

     Мне беременная Нюрка крикнула: «Щас зареву!
     Если можно, Константэном первенца я назову!»
     Я воскликнул: «Всем спасибо! Только мне пора бежать.
     До метро меня не надо, умоляю, провожать».

     Ехал я сюда, расстроган, поспешал в Искусства храм.
     Чуть не опоздал, ей-богу, и теперь вот вышел к вам.
     Крепко выступлю сегодня и свой двор не подведу.
     Вечером домой, надеюсь, я с победою приду.

     Там ведь все переживают, как я выступлю, друзья,
     От волненья выпивают – выпью, как вернусь, и я.
     Вы удивлены, возможно, ведь не знали вы о том,
     Что меня на все концерты провожают всем двором.

Новый метод

     Моя политика проста —
     Атаковать всех дам отважно,
     Хватать их сразу за места,
     Где горячо у них и влажно.

     Я раньше им стихи читал,
     Галантен с ними в обращенье,
     Теперь намного проще стал
     Я относиться к обольщенью.

     Без лишних слов, прям с ходу – хвать!!! —
     И дамы столбенеют сами.
     Стоят, не зная, что сказать,
     И только хлопают глазами.

     Зевнув, я говорю: «Пойдем,
     Пойдем со мной, не пожалеешь.
     Стихи и песни – всё потом,
     Коль ублажить меня сумеешь.

     А то порой слагаешь гимн
     Во славу ветреной красотки,
     А та красотка спит с другим —
     С любым, кто ей предложит водки.

     Что, ты желаешь нежных слов?
     А я желаю секса вволю.
     Ты молода, и я здоров —
     Давай перепихнемся, что ли?»

     О, дамы все молчат в ответ,
     Залившись краскою прелестной.
     Они же знают, я поэт,
     Причем достаточно известный.

     Тянуло их к стихам моим,
     Любили куртуазный Орден…
     Ну как-то неудобно им
     Меня ударить вдруг по морде.

     Они, смиряя гордый нрав,
     Лишь топчутся, потупя взоры —
     Ведь понимают, как я прав:
     К чему мне с ними разговоры?

     А я схватился и держу —
     Куда здесь дамочке деваться?
     Вот так. Понятно и ежу —
     Придется ей мне отдаваться.

     И отдается, с криком аж,
     Счастливая небеспричинно,
     Лишь думает: «Какой пассаж!
     Какой решительный мужчина!»

На кладбище

     Стараясь не испачкать джинсы мелом,
     Через ограду мы перемахнули.
     Ты за руку меня взяла несмело
     И вскрикнула: – Они нас обманули!

     Белела в темноте твоя рубашка,
     Обозначая маленькие груди.
     Я усмехнулся: – Тише ты, дурашка,
     Кругом же спят заслуженные люди.

     А хочешь, я признаюсь, ради бога:
     Я им сказал не приходить, и точка.
     А если хочешь выпить, есть немного,
     А то ты вечно маменькина дочка…

     Ты что-то в тишине соображала,
     Потом внезапно вырвалась и сдуру
     По травяной дорожке побежала,
     Вообразив растленья процедуру.

     Тебя догнать не стоило труда мне…
     О, бег ночной за слабым стройным телом!
     Догнал – и на каком-то узком камне
     Прильнул к твоим губам оцепенелым.

     Когда распухли губы, ты сказала —
     Слегка охрипнув, чуточку игриво:
     – Ну, Константин, никак не ожидала…
     Да вы обманщик… фу, как некрасиво…

     И прошептала, мол, все это дивно,
     Но все ж не до конца запрет нарушен…
     Я тут же заявил демонстративно,
     Что к сексу абсолютно равнодушен.

     Смеясь, ты из объятий увернулась,
     Передо мною встала на колени
     И к молнии на джинсах прикоснулась
     Движеньем, полным грации и лени…

     …И только тут я обратил вниманье,
     Что август – это время звездопада
     И что сверчков несметное собранье
     Поет во тьме кладбищенского сада,

     Что сотни лиц глядят на нас влюбленно
     С овальных фотографий заоградных,
     Нам предвещая проводы сезона
     Встреч нежных и поступков безоглядных.

Воспламеняющий взглядом

     Роман «Воспламеняющая взглядом»
     Я дочитал, и грянул в небе гром:
     Я понял – удивительное рядом,
     Еще точней – оно во мне самом.

     Ну надо же – за год до пенсиона
     Вдруг осознать – оно во мне живет,
     И вспомнить, что еще во время оно
     Дивил я сверхъестественным народ.

     Я с детства был немного пучеглазым,
     Весь двор меня боялся как огня,
     И мать моя пугала всех рассказом,
     Как обожглась однажды об меня.

     Раз получил я в школе единицу, —
     Пол вспыхнул под учителкой моей,
     И отвезли учителку в больницу
     С ожогами различных степеней.

     Закончив школу твердым хорошистом,
     Я поступил в престижный институт,
     Заполнил свой досуг вином и твистом,
     Но продолжались странности и тут.

     Хорошенькие девушки боялись
     Обидеть невниманием меня,
     И ночи мне такие доставались,
     Что я ходил худой, как простыня.

     Мне было непонятно их влеченье,
     И лишь теперь осмыслить я сумел
     Значенье страха, ужаса значенье
     В свершении моих любовных дел.

     Когда ресницы девы поднимали,
     Встречая огнь моих спокойных глаз,
     Они интуитивно понимали
     То, что понять не в силах и сейчас.

     Так, так, допустим напряженьем воли
     Могу я вызвать маленький пожар…
     Как интересно быть в подобной роли! —
     Я из окна взглянул на тротуар…

     Соседка, симпатичная Людмила,
     Зашла в подъезд. Испробую на ней,
     На этот раз осознанно, всю силу,
     Которой наделен с начала дней.

     – Привет, Людмила! – Константин Андреич?
     – Хотите ли рюмашку коньяку? —
     Спасибо, но билеты… Макаревич… —
     Тут я уже Людмилу волоку,

     Сажаю молча в кожаное кресло
     И мрачно наливаю ей стакан.
     Держись, читатель, будет рифма «чресла»…
     Кричит Людмила: – Гадкий старикан!

     Так, так – мне только этого и нужно.
     Гляжу со страшным взором на нее:
     Хрипит Людмила, дышит ртом натужно,
     На ней уже оплавилось белье,

     Дым валит из ушей, сползает кожа,
     Я вижу черный остов, а затем
     Лишь горстку пепла… Господи ты боже,
     Что сделал я? А главное – зачем?

     Затем, дубина, чтобы наслаждаться
     Огромной властью, сладостной такой, —
     Шепчу себе, закончив убираться,
     Держа совок трясущейся рукой.

     На женщину мне стоит осердиться —
     И женщина сгорает без следа.
     А на мужчин мой дар распространится?
     Наверно, нет. Но это не беда.

     Держать всех женщин буду в подчиненье,
     Сей злостный пол в прекрасный превращу!
     Почувствовав же смерти приближенье,
     С собой в могилу многих утащу.

     Философ, маг, судья и благодетель,
     Отныне я – гроза окрестных мест;
     Коль захочу, попорчу добродетель
     И верных жен, и девственных невест.

     Дурная слава – это тоже слава…
     Пока я никакой не приобрел…
     Чу! Барабанят в дверь… никак облава?
     Хотя пускай – я чисто пол подмел.

Привет из Загорска, или Встреча, которой не было

1. Ее письмо

     Я к вам пишу, Григорьев Константин.
     Негодник, вы хоть помните меня?
     Вы для меня – поэт номер один,
     Мне не прожить без ваших строк ни дня.

     Я помню, как вошли вы в ресторан,
     Небрежно скинув шляпу и пальто, —
     Красивый двухметровый великан, —
     Подсели к стойке, крякнули «Ну что?»

     Я задрожала как осенний лист.
     Вы заказали водки (пять по сто),
     Ах, милый куртуазный маньерист,
     Что вы нашли в буфетчице простой?

     В гостинице, куда нас рок привел,
     Вы мне, от водки с ног уже валясь,
     Прочли стихотворенье «Богомол» —
     И я вам как-то сразу отдалась.

     …У нас в Загорске скучно, пыль да зной,
     Роман ваш перечитываю я.
     Пишите же, мой пупсик, Мошкиной
     Валюшке, до востребования.

2. Мой ответ

     Я вам пишу, Григорьев Константин,
     Вам, жертве недоразумения;
     Какой-то двухметровый господин
     Вас обманул… но это был не я!

     Я росту где-то среднего, в очках,
     С такою… медно-рыжей бородой.
     Стихи на куртуазных вечерах
     Мы продаем – их мог купить любой.

     В Загорске был я только пару раз,
     Но я буфетчиц там не соблазнял.
     Да, популярен Орден наш сейчас,
     Но чтоб настолько? Не предполагал.

     А кстати, как вы выглядите, а?
     Уж если вам понравились стихи —
     Прошу в Москву, на наши вечера.
     Они порой бывают неплохи.

3. Ее письмо

     Вот это да. Вот это пироги.
     Так это был совсем не маньерист?
     В Москве моей не будет и ноги.
     И вы, небось, такой же аферист!

     Работала буфетчицей себе,
     Стишков я не читала ни хрена,
     И вдруг – такой прокол в моей судьбе!
     Да ну… Прощайте. Валя Мошкина.

4. Заключение автора

     Товарищи! Я что хочу сказать:
     Есть у меня двойник теперь, подлец.
     Но в общем, если здраво рассуждать,
     Валюшу ведь он смог околдовать,
     А чем? Стихами. Все же молодец…
     На этом сей истории – конец.

Весенний воздух

     Весною мне все кажется смешным:
     Безденежье и поиски работы…
     Капель, простор, а воздух! Воздух! Что ты!
     Иду, смеюсь, весною пьяный в дым.

     Как хорошо быть сильным, молодым,
     Послать к чертям проблемы и заботы.
     Весна! И – ни одной минорной ноты
     В сиянье дня под небом голубым.

     Пьянит весенний воздух арестанта
     И деву, обладательницу банта,
     Красотку в мини-юбке… Как пьянит!
     Во мне с избытком счастья, сил, таланта,
     И, как таблетка антидепрессанта,
     В бескрайнем небе солнышко горит!

Упырячее ТиВи

     Упыри и упырицы завладеют миром вскоре,
     Вмиг изменится, конечно, внешний облик городов.
     Впрочем, их названья тоже – замелькают в разговоре
     Нью-Вампирск и Лос-Могилос плюс Великий Упырев.

     Вы себе представьте только вечно темные квартиры,
     Улицу Загробной Жизни и гигантский Дракулград.
     Вот восходят на трибуну президент и мэр – вампиры,
     Вот по площади по Красной упырей идет парад.

     Вся летучими мышами переполнена столица.
     А над нею черный купол – он от солнца защитит.
     Вот Госдума. Депутатов сытые повсюду лица.
     Вот Лубянка. В кабинете Дракулы портрет висит.

     Вот завод по производству крайне вкусной кровакоки.
     Капсул противочесночных сам в аптеке набери.
     Заколоченные церкви. Битвы кланов, ссоры, склоки.
     Вот студенточка-вампирка. Вот шахтеры-упыри.

     Попивая кровакоку из пластмассовых бутылок,
     Дружно смотрит населенье упырячее ТиВи.
     Вызывает очень много понимающих ухмылок
     Знаменитое ток-шоу «Что вкусней всего в крови».

     Сериал «Большая жажда» вампирейтинг возглавляет,
     Сериал «16 кланов» тоже очень ничего.
     Если кто из кровососов мрачных песен возжелает,
     Шоу «Фабрика вампиров» удовлетворит его.

     Нынче песня популярна под названием «Кусака».
     Под нее танцует в клубах очень лихо молодежь.
     Два бойз-бэнда популярны: «Ад» и «Порожденье мрака».
     У последних есть хитяра «Больше кровушки даешь!»

     Задолбала всех певица Алла – Алла Упырева
     Задушевною балладой «Нету в зеркале меня».
     Как ни включишь телевизор – этот хит услышишь снова,
     Надоедливой певицей недовольна вампирня.

     Есть канал «Домашний Темный» и канал есть «Вамп-Культура»,
     Много кабельных каналов. Например, «Лечу на крик».
     Есть программа для вампирок «Идеальная фигура».
     Стоматологи в рекламе хвалят пасту «Белый клык».

     Юмористы еженощно веселят страну. Их шутки
     О пробирках и прокладках предсказуемы весьма.
     Да и рожи юмористов как-то запредельно жутки —
     Вельзевул Загробнов, скажем, страшен, словно Жизнь сама.

     Журналист Семен Клыковер тиснул злобную статейку
     Про уродство телезрелищ в дайджесте «Кровавый Путь».
     Высмеял он Упыреву Аллу и ее семейку,
     Все статью читали жадно, крови позабыв хлебнуть.

     Был скандал неимоверный. Кланов призатихли войны.
     Упыри кричали: «Точно! Телемафию дави!
     Дайте больше нам каналов! Мы ведь этого достойны.
     Улучшать, бесспорно, надо Упырячее ТиВи».

     А Клыковера Семена за статьи, что гневно-гнойны,
     Президент немедля вызвал в Красный Дом на визави.
     И сказал: «Министром будешь. Формулы твои убойны.
     Орден получи за смелость. В Красном Доме поживи.
     Ежели проблемы будут, что особо геморройны,
     Прилечу летучей мышью сразу – только позови».

     Облачен в простой пуловер,
     Был смущен Семен Клыковер.

     Пауза.

     А ведь думал: «Всё, гейм овер»
     Час назад Семен Клыковер.

* * *

Что вы суете мне водку «Чайковский»?
Знайте, товарищи, я не таковский.

* * *

     Что я скажу вам про водку «Исток»?
     Сделать сумел я один лишь глоток, —
     Мукой ужасной мой лик исказился.
     Что продают нам Кавказ и Восток?

Забота о подруге

     Она с утра пьет водку, как всегда.
     Я трезв, и мне бы надо рассердиться.
     Но голенькая эта чаровница
     Все делает без всякого стыда.

     Мне от нее, ей-богу, нет вреда.
     Живет она, как кошка или птица,
     Ее веселым нравом насладиться
     Спешу, она мила и молода.

     Она меня, похоже, явно любит.
     Ну что с того, что водочки пригубит?
     Сказать ей – стоп? Что может быть тупей?

     Смотрю я с обожаньем на милашку.
     Налью, пожалуй, водочки в рюмашку,
     И поднесу, и сам скажу ей – пей!

Весенние ощущения

     Меня накрывает, питонит, колбасит,
     Вставляет и плющит, аж башню снесло,
     Убийственно торкает, прет и фугасит,
     Мне клево, мазево, кайфово зело.

     Сегодня всё в тему, всё рульно и кульно,
     Готов реалайзить свои я мечты,
     Хайфайно кругом и уже не олдскульно,
     Герлы в мини-юбках фатально круты.

     Весенние пати прайсы подрезают,
     Забег в ширину что ни день без лажни,
     Текста пишут пиплы, ди-джеи вонзают,
     Тотально угарны весенние дни.

     Пусть глючит весною иных чебуреков,
     Но солнечнозонги капелят на бис,
     Кентам от души я желаю узбеков,
     Респект всем реальным, хип-хопперам —
     «Пис»!

Смешные сны

     Жена сказала, что во сне
     Чему-то я опять смеялся.
     Но вспомнить, что там снилось мне,
     Увы, не смог я, хоть старался.

     Что ж мне крутили за кино?
     Каких кинокомедий сцены?
     Зачем нам с вами не дано
     Вернуться в сны, что столь мгновенны?

     Нет, не узнаю никогда,
     Кто рассмешить меня пытался…
     Однако нынче, господа,
     Я сызнова во сне смеялся!

     Привет таинственным мирам,
     Неведомой и грозной силе —
     Заботится ведь кто-то там,
     Чтоб мне смешилки лишь крутили.

     Кошмары инобытия
     Не подпускаются к сознанью.
     Кому-то дорог, что ли, я
     В той смутной области, за гранью?

История одного сноба

     Я послушать люблю Губайдулину,
     Я Тарковского фильмы люблю,
     Я люблю почитать Ахмадулину,
     Реди-мейд и Дюшана хвалю.

     Я люблю кинетизм и абстракции,
     Ассамбляжи и постмодернизм,
     Всех перформансов громкие акции,
     Шнитке, Шёнберга и дадаизм.

     Дома часто ложусь на кроватку я
     И включаю «Культуру»-канал.
     Только там не услышу я гадкое,
     Очень пошлое слово «анал».

     Мне вчера подарили знакомые
     Фильм на видео. Ба, Гринуэй!
     Гринуэя смотрю я с истомою —
     Ну-ка, ну-ка, включу поскорей.

     Только что это? Девушки голые,
     Восемь негров… Нажать бы на «стоп» —
     Но… какие проделки веселые!
     Аж глаза мои лезут на лоб.

     Это не Гринуэй. Это… как это…
     Фильм с названием «Суперанал».
     Прямо в душу мне словно накакато,
     Правда, фильм я два раза прогнал,

     И еще пару раз. Возбудившийся,
     На Тверскую поехал потом.
     А назад возвращался, излившийся,
     Ощутив себя полным скотом.

     Никогда теперь прежним не стану я —
     Новый мир для себя я открыл.
     На вокзале с ухмылкою странною
     Я еще порнофильмов купил:

     «Криминальное трахо со стервою»,
     «Белоснежку», «Счастливый пират»,
     И «Большие батоны. Часть первую»,
     И новинки от фирмы «Приват».

     Позабыты мной фильмы Тарковского,
     Шёнберг, термины школы «дада»
     И концептуализма московского,
     Я совсем опустился… Да-да.

     Но не я виноват, а друзья мои,
     Мне их заумь не нравится, ведь
     Впредь хочу я убойные самые
     Сцены «Жопы со шрамом» смотреть,

     И в постели с веселою дамою
     Хохотать и от страсти звереть.

Маленькая девочка в платье голубом

     Маленькая девочка в платье голубом
     Бегает за бабочкой с маленьким сачком,

     Бегает по садику девочка в очках,
     С бантиком на голове, скобкой на зубах.

     Бегай, бегай, милая, скоро подрастешь,
     И пойдешь учиться ты, и бухать начнешь,

     И начнешь с подругами обсуждать парней,
     И решишь стать женщиной ты в один из дней,

     После в корпорации будешь ты служить,
     И своим мобильником будешь дорожить,

     Выйдя замуж по любви, ты детей родишь,
     С мужем посетишь Нью-Йорк, Лондон и Париж.

     Ждет тебя большая жизнь, полная чудес…
     Если ты не забежишь нынче в темный лес,

     Где маньяки и волки ждут таких, как ты,
     И зубами щелкают, глядя сквозь кусты.

     Что же к лесу ты бежишь? Эй, остановись!
     Я хочу, чтоб ты спаслась, девочка, вернись!

     И остановилась ты, чуя чей-то взгляд,
     И пролепетала «Упс!», и бежишь назад.

     Злобно вспыхнули в лесу зверские глаза,
     Но сегодня ты спаслась. Я как автор – за.

     Береги себя и впредь, девочка в очках,
     С бантиком на голове, скобкой на зубах.

     Настроенье у меня нынче – просто класс.
     Я сегодня, хоть в стихах, но кого-то спас.

     В этом вижу я сплошной суперпозитив,
     Жизнеутверждающий солнечный мотив.

     Я благословляю жизнь в данности ее,
     Где маньяков ждет тюрьма, а волков – ружье,

     Где порхают бабочки посреди цветов,
     Где зависит многое от моих стихов,

     Где должна не умереть, а вернуться в дом
     Маленькая девочка в платье голубом.

Секта

     Ни в школу каратэ, ни в школу танцев
     Я не ходил – хватало прочих дел.
     Но записался в секту воздержанцев,
     Поскольку к сексу как-то охладел.

     Нас в секте было много охладевших
     К приколам эротической возни,
     Хотя курящих, пьющих, сытно евших,
     Но вот насчет потрахаться – ни-ни.

     Прыщавые юнцы и истерички
     Лет сорока, старушки, мужички —
     Все были в секте братья и сестрички,
     А всех иных мы звали «сексюки».

     Ко мне на вечеринке новогодней
     Красивая сектантка подошла,
     Сказав мне: – Ты зажат, так стань свободней, —
     И за руку, смеясь, меня взяла.

     Смутившись, молвил я: – Сестра Лариса,
     Я брат вам, но почувствовал испуг.
     Вы вся такая миленькая киса,
     Что я бы к вам полез, будь я сексюк.

     – Брат Константэн, – она мне отвечала, —
     Я, хоть и не сексючка, смущена…
     Давайте тяпнем водочки сначала!
     Ведь эта ночь быть праздничной должна!

     Мы тяпнули маленько, закусили
     И нежно станцевали под медляк,
     И, радуясь мужской могучей силе,
     Я ощутил… ну как сказать… стояк!

     Сестра Лариса чувствовала тоже,
     Что страшно возбудился я, и мне
     Она шепнула: – Милый брат, похоже,
     Гореть нам с вами в адовом огне.

     И как-то сразу мы переместились
     Тайком от всех в ближайший кабинет,
     Где на палас, целуясь, повалились,
     Где в окна фонарей струился свет.

     Мы словно обезумели с Ларисой —
     Она кусалась, чтоб не закричать.
     Жаль, в миг экстаза к нам ворвался лысый
     Сектант-владыка с воплем: «Вашу мать!»

     И выгнали из секты нас с позором,
     А ведь Лариса год держалась там.
     Юнцы и старички орали хором
     Нам вслед: «К своим валите сексюкам!»

     Так с девушкой моей духовной жажды
     Вернулись мы к началу всех начал.
     Но главному сектанту я однажды
     По лысой тыкве все же настучал.

     С Ларисонькой готов я наслаждаться
     Волшебным сексом каждый день и час,
     Я больше не воздерживаюсь, братцы,
     Я снова оценил любви экстаз.

     У нас в глазах любовь сама ликует,
     Мы знаем, чем заполним наш досуг.
     Уже с утра малышка мне воркует:
     – Ну что, чего желает мой сексюк?

     О, я ценю восторг постельных танцев,
     С Ларисой я маньяком просто стал!
     И странно мне, что в секте воздержанцев
     Я восемь дней когда-то состоял.

Другу

     Друг мой, неужто ты сник и отчаялся?
     Вижу бессмысленный взгляд.
     Да от чего ж ты так рано умаялся,
             Брат?

     Помнишь, мы верили в счастье народное
     И в идеалы свои?
     Спорили про государство свободное.
             И?

     Думал я прежде – в строю ты останешься,
     Вместе отправимся в бой.
     Что ты к огромной бутыли все тянешься?
             Стой.

     Счастье великое и небывалое
     К нам не приходит само.
     Нужно бороться, ведь ты же не вялое
             Чмо.

     Что ты бормочешь про звуки ужасные?
     Да, то хохочет судьба.
     Помнишь мечты наши – светлые, ясные,
             А?

     Не получилась дороженька гладкою,
     Правильной вышла зато.
     Что ты налил себе в рюмку украдкою?
             Что?

     Ты ведь Россию любил, как мамулечку,
     Ты не стоял в стороне.
     Ладно, плесни-ка, пожалуй, граммулечку
             Мне.

     Что ты мотаешь башкою кудлатою?
     Что ты все время мычишь?
     Что ты с ухмылкой сидишь виноватою?
             Ишь.

     Вижу, глазенки твои закрываются,
     Ладно, пойду я к себе.
     Сколько ж ты пьешь? Вон, бутылки валяются…
             Э…

     Спи, бедолага. Но утро спасения
     Нас и всю Родину ждет!
     Верь же в надежд и борьбы воскресение!
             Вот.

     Верю и я. Наше племя бесчисленно,
     Знамя поднимем труда!
     …Тоже напьюсь я. Но гордо, осмысленно.
             Да.

Одним прыжком

     Прыгнул я на женщину, прыгнул я с разбегу,
     Прыгнул прямо в офисе на свою коллегу,
     Потому что ощутил к ней любовь большую,
     Я, как вижу женщину, вообще бушую.

     Было это вечером, было это летом,
     Прыгнул я на женщину догола раздетым,
     Удивилась женщина, но не осерчала,
     Прошептала: «Дверь запри, дорогой, сначала…»

     Ахала и охала женщина от страсти,
     Изгибалась и тряслась у любви во власти,
     А потом мы пили чай, а потом простились,
     А наутро в офисе снова очутились.

     Получил по службе я вскоре повышенье,
     Ах, спасибо, женщина, за твое решенье!
     Ты начальница моя, я твой подчиненный,
     Каждый день по восемь раз я в тебя влюбленный.

     А когда-то я к тебе подойти боялся,
     Но вот так, одним прыжком, высоко поднялся,
     Так что прыгайте, друзья, вы на женщин милых,
     Не стесняйтесь ничего, это в ваших силах.

     Быстро, улучив момент, женщин атакуйте,
     Натиском и яростью их сердца волнуйте,
     Посмотрев по сторонам, чуя в сердце негу,
     Прыгайте на женщину, прыгайте с разбегу!
     Не стесняясь ничего, прыгайте с разбегу!

Тотальное облысение

     Если верить прогнозам ученых,
     Потепленье – уже не вопрос,
     Вскоре мы из-за дырок озонных
     Абсолютно лишимся волос.

     Волосатость повсюду убудет
     Через парочку-троечку лет.
     Парикмахерских больше не будет,
     Обанкротится фирма «Жиллет».

     Не увидишь уже у прохожих
     Бакенбардов, усов и бород,
     И кудряшек, и локонов тоже —
     Облысеет тотально народ.

     Впредь не будет уже разговоров
     О прическах и моде – где связь?
     Удивится безмерно Киркоров,
     Поутру у трельяжа крутясь.

     Он воскликнет: «Какая обида —
     Шевелюры лишиться в момент!»
     Улыбнутся Шандыбин и Фрида,
     Розенбаум и наш президент.

     Да, на лысинах татуировки
     Обязательно в моду войдут.
     Как приятно на лысой тусовке
     Лысой девушке крикнуть: «Салют!».

     А тату на ее черепушке
     Означает: «Готова всегда»,
     А тату у меня на макушке
     Означает: «Я лыс, господа».

     Как приятно среди безволосых,
     Моложавых и радостных лиц,
     Нам поют о любовных вопросах
     Толпы лысых певцов и певиц.

     И актеры уже, и актрисы
     В сериалах все лысые сплошь,
     Новый хит «Ах ты пупсик мой лысый»
     Распевает вокруг молодежь.

     Не рыдай, длиннокосая дева,
     О потере былой красоты,
     А смирись безо всякого гнева:
     Час пробьет – облысеешь и ты.

     Будешь лысая, но не чужая,
     Так что, милая, двигай скорей
     К парикмахеру, тем приближая
     Наступление будущих дней.

     Ты прижмешься к моей безволосой груди,
     Вот и лысая ты, не нужны бигуди,
     Я и сам, как ты видишь, уже облысел.
     Потому что я модный, продвинутый чел.

Сладострастный Лягушкин

     Любил Лягушкин женщин пылко,
     Любил амурные дела.
     Еще бы: у него женилка
     В 20 санти́метров была.

     Она ему напоминала
     О том, что молодость пройдет,
     С утра вставала и торчала
     И как бы говорила «вот!»

     И шел девиц ловить Лягушкин.
     Иных подманивал рублем,
     А иногда, почти как Пушкин,
     Красоток завлекал стихом.

     Поклонник жесткого анала,
     Женилкою он дорожил,
     Оргазмов испытал немало
     И сотни женщин ублажил.

     Но вот задумался Лягушкин —
     Да сколько можно ублажать?
     Зачем, кусая бюст подружкин,
     Я это делаю опять?

     Все деньги трачу я на девок,
     Как некий ненасытный зверь.
     Я разорвал штук сорок плевок,
     И что теперь? И что теперь?

     Мне это все поднадоело,
     Все, больше я не дон-жуан.
     Пойду и выпью водки смело,
     Нажруся нынче вдребадан.

     Лягушкин как-то странно квакнул
     И, отшвырнув подружку прочь,
     Сначала ойкнул, после крякнул,
     Потом ушел, шатаясь, в ночь.

     Такая вот метаморфоза
     С Лягушкиным произошла.
     Спиртных напитков супердоза —
     Вот нынче все его дела.

     На женщин и на их коварство
     В свои лет сорок обозлясь,
     Забил Лягушкин на гусарство,
     Вступил совсем в иное царство,
     Где не нужна с девицей связь.

     Теперь он полюбил бутылку
     И одиночества покой.
     А если вспомнит про женилку,
     Поможет сам себе рукой.

     «Милей всех баб своя рука
     Мужчине старше сорока», —
     Смеясь, Лягушкин повторяет —
     И порнофильмы покупает.

Выбор Лягушкина

     Любил Лягушкин женщин пылко
     В потоке быстротечных дней,
     Но крутобедрая бутылка
     Влекла его к себе сильней.

     За ней ухаживать не надо,
     Она не скажет слова «Нет»,
     И не попросит шоколада
     Или с ментолом сигарет.

     Она не залетит по пьяни,
     Она ничем не заразит
     И аппетитом в ресторане
     Лягушкина не поразит.

     Она не грузит болтовнею,
     Ужравшись красного вина,
     Не бродит пьяная нагою
     В его квартире дотемна.

     Лягушкину ее, заразу,
     Сажать не надобно в такси,
     Свой кайф он получает сразу,
     Бутылке говоря «мерси».

     Пусть женщины и веселушки,
     Бутылка тоже веселит,
     Красивы девочкины тушки —
     Но и она мила на вид.

     Вот почему, поймите сами,
     Лягушкин выбрал новый путь.
     Спешит он вечером не к даме,
     Спешит домой к себе бухнуть.

     Прекрасна и чиста водчонка,
     Не оскорбит и не предаст.
     Иная провопит девонка:
     «Ты что, Лягушкин, педераст?»,
     Но он ответствует ей звонко:
     «Да нет, я просто пить горазд».

     Любил Лягушкин женщин пылко,
     Как джентльмен и кавалер,
     Но оказалася бутылка
     Ему милей любовных сфер
     И разъяренных баб-мегер.

     Но где же вывод, где посылка?
     Да я беру с него пример.

Галапагосы

     В мой гостиничный номер пришла журналистка Илона
     И с весенним кокетством взяла у меня интервью,
     Через час отдалась деловито, без крика и стона,
     На часы посмотрела, оделась, сказала «адью».

     Я пошел в ресторан, там я выпил вина дорогого,
     Двум красивым подружкам стихи с упоеньем читал,
     Ну а ночью они закатились ко мне в полвторого,
     До утра их терзал, на лесбийские игры взирал.

     Но они оказались, увы, секретаршами мэра
     И в свой офис умчались чуть свет, матерясь и спеша.
     Почему же так просто все это, так буднично-серо?
     Потому что небесной поэзии просит душа.

     Не люблю, когда дамы работают и суетятся,
     Ненавижу, когда они смотрят при мне на часы,
     Нет гармонии в этом. Куда они вечно стремятся?
     Съели деньги их душу, съедят и остатки красы.

     Утром, в парке гуляя, я встретил прекрасную даму
     И о том, что она безупречна, в глаза ей сказал…
     Но судьба уготовила мне мимолетную драму —
     К сожалению, пейджер в кармане ее запищал.

     Эх, опять деловая! Да что ж это за невезенье?
     Только хватит, на сей раз не буду уже отступать,
     Вырвал пейджер из рук ее тонких и стихотворенье
     Начал ей нараспев, с придыханием страсти читать.

     Поначалу она изумленные вскинула брови,
     А дослушав, сказала: «Да ты – настоящий поэт!» —
     И взлетели мы с нею, пронзенны стрелою любови,
     У нее на квартире, – скорей это был кабинет.

     Там звонил телефон беспрестанно, звонил очумело,
     Там из ящика диктор о тонкостях бизнеса врал,
     И когда ты, накинув халат на прелестное тело,
     За компьютер уселась, – не выдержал я, заорал!

     Зарубил топором твою микроволновую печку,
     Пылесос «Панасоник» со смехом швырнул я в окно,
     Отключил освещенье и слабую, скромную свечку
     Я зажег, прошептав: «Я искать тебя начал давно,

     Я мечтал о такой, для тебя я стихом плодоношу,
     Не случайно мы встретились, милая, ты не молчи!
     Хочешь, выбежим в сад, светлячков соберу и подброшу,
     И они над тобой ореолом взовьются в ночи?»

     Ты молчала, однако, молчала и тихо бродила
     По руинам квартиры, в дыму ядовитом густом…
     Я сидел на кровати, и я умилялся: «Как мило —
     Вот горит электроника вся, мы здесь только вдвоем».

     …Это было давно, так давно, что Земля изменилась,
     Разве знать ты могла, что тебя я от гибели спас?
     На закате двадцатого века чума появилась —
     Человеческий род от компьютеров быстро угас.

     Первой пала Америка, следом за нею – все страны,
     Где компьютеры были, а были во всех городах,
     Пропадать стали люди – лишь тихо гудели экраны,
     Населенье Земли в виртуальных исчезло мирах.

     Нас осталось немного – живых, настоящих; кочуем
     Мы на льдинах плавучих, одетые в шкуры зверей.
     Возвращаясь с охоты, у жарких костров мы ночуем,
     Наши жены пугают компьютером наших детей.

     Ты спросила на днях, разрезая тюленью тушку:
     «Ну откуда ты знал, что случится все именно так?»

     Океанской воды зачерпнул я в огромную кружку,
     С наслаждением выпил, сказав: «Запряги мне собак».

Поэт и переводчица, или Случай в летней беседке

     С одной смешной сорокалеткою
     Я о стихах заговорил.
     Она меня назвала «деткою»
     И стала гнобить что есть сил:

     – Вы, маньеристы куртуазные,
     Эстрадным клоунам сродни!
     Стишонки ваши безобразные
     Мне отвратительны! Они

     Так далеки от Йоси Бродского
     И в них так много слова «блядь»…
     Да, в нашей жизни много скотского —
     Зачем же это воспевать?

     Я, например, люблю Гандлевского —
     Он скромный, мудрый, да-да-да!
     Он, даже выпив бочку «Невского»,
     Не матерится никогда.

     А вы всё матом поливаете!
     Поэтому на вас идут.
     Вы молодежи потакаете…
     У вас же пиво в зале пьют!

     Идти на поводу у публики —
     Какой позор, какой скандал!
     – Но публика нам платит рублики, —
     Ответил я и зарыдал.

     Моя умолкла собеседница,
     Я стал рыдать еще сильней,
     И в ней заглохла проповедница,
     А жалость пробудилась в ней.

     Она ко мне подсела, тихая,
     И стала нежно утешать,
     Шепча:
     – Да, вас ругала лихо я,
     Но, детка, перестань рыдать!

     Ну брось, ты что, не любишь критики?
     Вот дура я, вот довела…
     Ну что же мы такие нытики?
     Ну улыбнись, и все дела!

     Да, маньеристам я завидую —
     У вас есть слава и успех,
     Поэтому с такой обидою
     Я поливала тут вас всех.

     На самом деле мне так нравятся
     Концерты ваши… даже мат…
     Да всё, чем маньеристы славятся!
     Беру свои слова назад!

     Рыдая, я бубнил:
     – Мне хочется
     У вас идти на поводу…
     Вы поэтесса… Переводчица…
     – Ну так иди…
     – Уже иду…

     Тут мы, укрытые беседкою,
     В объятьях бешеных сплелись,
     И вмиг с моей сорокалеткою
     В экстаза волны унеслись.

     Она была в любви неистова,
     Все разрешала мне, спеша,
     Столь куртуазно-маньеристова
     И безрассудно-хороша!

     Свое мужское дело делая
     С восторгом, честно говоря,
     Я думал: «Ух, какая смелая!
     На жалость я давил не зря…

     Что за чертовка! Ураганище!
     Я страстных дам боготворю!
     Беседка, милое пристанище,
     За все тебя благодарю!

     Как я хочу, чтоб датой редкою
     День в памяти моей искрил,
     Когда с одной сорокалеткою
     Я о стихах заговорил!»

Худший концерт ОКМ

     Худший концерт ОКМ состоялся намедни.
     Слишком уж много мы выпили, надо признать.
     Выпили столько, что вышли, шатаясь, на сцену,
     И полный зал обнаружили перед собой.

     Мы ухмылялись, у нас языки заплетались,
     Впрочем, казалось тогда нам, что все хорошо.
     Пел я в тот вечер ужасно фальшиво и вяло,
     Хлопать мне в такт почему-то никто не хотел.

     Наши остроты чудовищно были циничны,
     Но не смеялся никто – преступили мы грань,
     Грань, за которой уже напрягаются люди.
     Так, например, на невинный из зала вопрос:

     «Можно вступить ли мне в Орден, друзья-куртуазы?» —
     «Можно, но – Машку за ляжку», – Вадим хохотнул.
     А на вопрос: «Что вас в женщине радует больше?» —
     Матерный гимн затянули с Добрыниным мы.

     Впрочем, допеть до конца мы его не сумели,
     Так как забыли позорно свои же слова.
     Кто-то из зала прислал вдруг на сцену бутылку,
     Мы оживились, но нас и сгубила она.

     После антракта, с трудом уже соображая,
     Тупо уставились мы на записки. Андрей
     Стал вдруг из них самолетики делать искусно,
     И, веселясь от души, запускать по рядам.

     «Ой, мама-джан!» – Степанцов голосил в это время,
     Я же девчонок на сцену со смехом тащил,
     Чтоб танцевали под песню, однако девчонки
     Все от меня убегали, ловить их пришлось.

     Дико фонил микрофон, каждый морщился зритель,
     Многие демонстративно на выход пошли,
     Над уходящими мы откровенно глумились,
     Рюмками чокаясь и попивая коньяк.

     Что же, четырнадцать лет выступали мы мощно,
     Ну а намедни мы дали наш худший концерт.
     Он, как ни странно, имел наибольшую прессу —
     Ведь о скандале вопили газеты вовсю.

     Многие про ОКМ лишь тогда и узнали,
     Из любопытства к нам зрители валом пошли.
     Видимо, нужно порой опозориться крепко,
     Чтоб интерес к себе вызвать пресыщенных толп.

     Глупость людская порой не имеет предела.
     Мало кто понял, что долго готовили мы
     Плоские шутки для худшего в жизни концерта,
     Отрепетировав этот концерт от и до.

Я не жалею ни о чем

     Во многих людях я унынье замечаю,
     Цинизм и скука явно стали их бичом.
     А я с улыбкой каждый новый день встречаю,
     Иду вперед и не жалею ни о чем.

     Один знакомый помер от алкоголизма,
     Другой накурится и слезы льет ручьем,
     А я спокоен, полон сил и оптимизма,
     Иду вперед и не жалею ни о чем.

     Иной влезает в иномарку, как в доспехи,
     Хотя ему дорога станет палачом.
     А я настроен на победы и успехи,
     Иду вперед и не жалею ни о чем.

     Один кричит: «Я что-то в творчестве мельчаю»,
     Другой, наград набрав, глядит на всех сычом.
     А я с улыбкой каждый новый день встречаю,
     Иду вперед и не жалею ни о чем.

     Я стал спокойней. Никого не огорчаю,
     Из прошлых дней своих я вышел силачом.
     И жизни каждый миг приветливо встречаю,
     Иду вперед и не жалею ни о чем.

     Я, как бычок, иду и головой качаю —
     Бычок ведь тоже не жалеет ни о чем.

Это было весной на Рублевке

     Это было весной на Рублевке.
     Изощренно и зло матерясь,
     Добровольно сантехнику Вовке
     Бизнес-вумен Марго отдалась.

     Вовка был потрясен и растерян,
     Он впервые в джакузи сидел,
     После ласк он был просто уверен,
     Что его ожидает расстрел.

     Он ведь мужа видал Маргариты —
     Весь в голде мрачный толстый амбал,
     И друзья у него все бандиты…
     Всё, короче, наш Вовка пропал.

     Бизнес-вумен Марго наблюдала,
     Как сантехник менялся в лице,
     И шепнула затем: «Я мечтала
     О таком примитивном самце.

     Я ужасно порочна весною,
     Так забей на прокладки и кран.
     Ты не бойся, а тяпни со мною
     Коньячку дорогого, Вован.

     Муж мой Шурик нескоро вернется,
     Он кому-то сплавляет цемент,
     Что ж мне делать весной остается,
     Если Шурик давно импотент?»

     Долговязый Вован ухмыльнулся,
     Осмелел и погладил Марго,
     И сигарой крутой затянулся, —
     Из Гаваны, скорее всего…

     Бизнес-вумен и Вовка не знали,
     Что за ними довольно давно
     Папарацци Михейчиков Валя
     Наблюдает, глазея в окно.

     Затаился на дубе он старом
     И оттуда смотрел в окуляр,
     Тихо бредя большим гонораром
     За статейку «Рублевский угар».

     Слез он с дуба и скрылся умело,
     Сам себя похвалив: «Ай да я!».
     Сделал он свое грязное дело,
     Вскоре вышла в газете статья.

     …В суд Марго на него подавала
     За моральный ущерб, ну а муж
     Дал пощечину ей для начала
     И развелся с блудницей к тому ж.

     Вовка с Валей бабло поделили,
     Так как в сговоре были они.
     И в шикарный круиз укатили,
     Где проводят с девчонками дни.

     Оба были они папарацци,
     Часто делали вместе дела.
     И умели легко притворяться
     Кем угодно заради бабла.

     Угодила Марго в психбольницу,
     Ни к чему ей теперь бизнес-план.
     Ей ночами тревожными снится
     В виде черта кудрявый Вован.

     Папарацци ей чудятся всюду —
     Все косится она под кровать.
     И бормочет: «Не буду, не буду
     Я сантехникам больше давать».

     Да, несладко живется богатым.
     Папарацци кругом, там и тут,
     Так и жаждут владеть компроматом,
     За который им денег дадут.

     Олигарх отдыхает с мулаткой,
     А фотограф, голодный как волк,
     Из кустов незаметно, украдкой,
     Аппаратом своим – щелк да щелк.

     …Это было весной на Рублевке.
     Изощренно и зло матерясь,
     Добровольно сантехнику Вовке
     Бизнес-вумен Марго отдалась.

Случай в лифте

     Она была богатой леди,
     А он был спившимся бомжом.
     И вот они застряли в лифте
     Под самым верхним этажом.

     Бомж спирта приобрел в аптеке
     И был готов его распить,
     Она была в бутике модном,
     Решив себе колье купить.

     Бомж ухмыльнулся добродушно:
     «Застряли. Вот япона мать…»
     А бизнес-леди стала гневно
     Все кнопки в лифте нажимать.

     Нажала кнопку «Вызов связи»,
     Затеяв нервный разговор,
     И оператор ей ответил,
     Что скоро явится лифтер.

     Потом она звонила мужу —
     Мобильник мощный был при ней, —
     Про бомжика сказав со злобой,
     Что нет людей его грязней.

     Бродяга только почесался,
     Вздохнул и промычал: «Ну да…»,
     А дамочка баллончик с газом
     Из сумки вынула тогда.

     И потянулось ожиданье.
     Она стояла, он сидел.
     Она про бизнес размышляла,
     А бомж тихонько что-то пел.

     Она от вони задыхалась,
     Брезгливо двигая плечом,
     И думала: «Могла застрять бы
     С лихим красавцем-усачом».

     …А рядом, в параллельном мире,
     Она бомжихою была,
     А он крутым был олигархом,
     Но в лифте их судьба свела.

     В другом же параллельном мире
     (А сколько их, нам не понять) —
     Они бомжами были оба
     И в лифте стали выпивать.

     А в третьем параллельном мире
     Богаты были оба, а
     В четвертом мире параллельном
     Она бродягу обняла.

     А в пятом параллельном мире
     Она пустила в ход баллон.
     В шестом она бомжу вручила,
     Подумав, чек на миллион.

     В седьмом она узнала с криком
     В бродяге своего отца.
     В восьмом же мире параллельном
     Их примирила вдруг маца.

     …Однако в первый мир вернемся,
     Ну то есть в мир, привычный нам.
     Там обошлось без приключений,
     Без лишних слов и жутких драм.

     Открыли лифт. Он, прямо скажем,
     Довольно редко застревал.
     К себе домой вернулась дама,
     А бомж уполз к себе в подвал.

     Она мечтала о покое,
     А он мечтал залить шары.
     Не знали эти двое даже
     Про параллельные миры.

     Она с вином в джакузи влезла,
     Он спирт брынцаловский открыл…
     Она была богатой леди,
     А он бомжом вонючим был.

Задача на день

     Поставь себе на день задачу
     И после ее не меняй,
     И, что бы вокруг не творилось,
     Задачу свою выполняй.

     Ты твердо задумал сегодня
     Конфуция том дочитать,
     На давку в метро ты не должен
     Вниманья притом обращать.

     Пускай тебя люди толкают,
     Пусть пивом тебя обольют,
     Верши молчаливо-угрюмо
     Свой душеспасительный труд.

     Порою ты вдруг захохочешь,
     Людей удивляя кругом —
     А просто тебе показался
     Забавным Конфуция том.

     Ты книги поля исчеркаешь
     Заметками типа: «Ништяк!»,
     «Согласен», «Отличная хохма!»,
     «Не верю!» и «Как бы не так!»

     Тебе улыбнется девчонка,
     Но ты на нее не гляди.
     Конфуций и только Конфуций!
     Одна только цель впереди.

     Пускай угодишь ты под ливень,
     Пусть рушатся рядом дома,
     Но ты дочитаешь все притчи,
     А это полезно весьма.

     И к вечеру станешь ты мудрым,
     Как древний китайский мудрец,
     И скажешь себе с облегченьем:
     «Ну всё, дочитал наконец».

     Система работает эта —
     Вчера ты осилить сумел
     Том сказок монгольских веселых,
     Поднявшись над множеством дел.

     На завтра задача иная —
     Японский язык изучить.
     Зачем? Ну хотя бы чтоб время
     Не тупо, а с пользой убить.

     Подумай, а вдруг ты однажды
     Заблудишься в Токио? Вмиг
     Воскликнешь – не зря изучал я
     Когда-то японский язык!

     Но есть и глобальней задача —
     Займись ею прямо с утра, —
     Помочь человечеству в целом!
     Нести ему светоч добра!

     Задач вообще очень много —
     Ведь нужно гореть, а не тлеть!
     Поэму старайся закончить,
     Старайся кино досмотреть.

     А если решишь ты напиться,
     Полнее стакан наливай.
     И, что бы вокруг не творилось,
     Задачу свою выполняй.

     Пускай опустеет бутылка,
     Задача сегодня одна.
     А завтра ты можешь иные
     Придумать себе с бодуна.

Дубовые ритмы

     Сегодня мрачный, неудачный, черный день —
     От дуба радости моей остался пень,
     Не собирать мне больше счастья желудей
     И на коре не выкорябывать идей.

     Не биться лбом о ствол широкий с криком «Эх!»
     И не качаться в гамаке весной утех,
     С ветвей могучих вниз не гадить с высоты,
     Не быть с воронами и галками на ты.

     Не кушать с хрустом короедов и клопов
     И из червей большущих не варить супов,
     Не залезать в дупло, не красить листья хной
     И не чесаться о любимый дуб спиной.

     Однако новый дубик вырастет из пня!
     Не троньте дуб мой и тем более меня.
     На этот раз любимый дуб я огражу
     И лесорубов счастья вряд ли пощажу.

     Прошу, не троньте территорию мою!
     Сижу обычно я на дубе и пою,
     Теперь спилили дуб, куда податься мне?
     Я сплю в подвалах и ругаюсь я во сне.

     И попросил я тут поэта одного —
     Такого рыжего, вы знаете его,
     Чтоб он воспел мои мучения и боль,
     За что уже ему вручил я алкоголь.

     А сам стихов я не умел писать вовек —
     Ведь я как будто и совсем не человек,
     Древесный дух я, ну, по-вашему, друид,
     Теперь, без дуба своего, я инвалид.

     Поэт помог мне, и понятно, почему
     Уже направил я дриадочку к нему.
     Их дело – дело молодое, я же стар,
     Сейчас меня волнует только мини-бар.

     Но дуб взрастет! Придут дриадка и поэт
     Ко мне с детьми своими на лесной обед.
     Возьмем мы эля, на любимый влезем дуб
     И запоем друидский гимн гимн «Шуб-дуби-дуб».

     Так не губите же деревья без нужды!
     Носите лучше им подарков и воды.
     Я вскоре счастливо, как прежде, задышу…
     А Константэна кто обидит – задушу.

Потеря памяти

     Если память потеряю,
     Что тогда произойдет?
     Буду радоваться жизни,
     Но почти как идиот.

     Буду нюхать я цветочки,
     Их названия забыв,
     Буду радоваться просто
     Факту, что могуч и жив.

     Беззаботно поначалу
     Потекут за днями дни.
     Буду с кошками играться,
     Думая – а кто они?

     В зеркале себя увидев,
     Я разглядывать начну
     Свое тело с интересом,
     Бицепсов величину.

     Как моя конечность эта
     Чем-то странным шевелит?
     Это что висит за штучка?
     Для чего она висит?

     Испугаюсь, потому что
     Вдруг расти начнет она.
     Отчего же? Как все странно,
     Непонятно ни хрена.

     Кто я? И, к тому же, где я?
     Абсолютно все забыл.
     Это что за люди в белом?
     Вспомнить просто нету сил.

     Отвезут меня в больницу,
     Будут нежно помогать
     Кушать ложкой, кушать вилкой
     И из букв слова слагать.

     Хорошо лежать в больничке,
     Часто предаваться сну,
     Хлопать медсестру по попке
     И при том пускать слюну,

     Под себя ходить все время,
     Делать все наоборот
     И с бессмысленной ухмылкой
     Кушать за казенный счет.

     Эх, вовек не вспоминать бы
     Имя-отчество свое.
     На фига мне эта память?
     Жизнь прекрасна без нее.

Бизнесы

     Мы все в деньгах нуждаемся,
     Мы ж не коты и киски,
     Которым лишь еда нужна,
     Да сон, да их пиписки.

     И нас волнует это все,
     И жрачка, и пиписки,
     Но мы имеем бизнесы,
     А к ним впридачу риски.

     И чем солидней бизнесы,
     Тем больше наши риски.
     Ведем удач и неудач
     Мы все по жизни списки.

     Порою очень хочется
     Жить наподобье киски,
     Забить на добывание
     Валюты и на риски.

     Но как же я тогда куплю
     И водку, и сосиски,
     И курево отличное,
     И коньячок, и виски?

     Иду, зарплату получив,
     Я через парк и вижу
     Скамеечку. Хлебнув пивка,
     Я подхожу к ней ближе.

     Сажусь. В кустах мяучит кот,
     Ободранный и тощий.
     Я говорю тому коту —
     Итак, живешь ты проще,

     Но я сегодня буду сыт,
     А ты? Ты не трудился,
     Ничем не рисковал небось,
     Валялся и ленился.

     Сидишь голодный и орешь,
     Тебе сейчас не клево.
     Даю совет – пойди найди
     Скорее Куклачева.

     Да, ты лишишься воли, кот,
     Да, там работать надо,
     Но за любой полезный труд
     Положена награда.

     Сейчас тебе сосиску дам,
     А завтра отправляйся
     В кошачий цирк – и в бизнесы
     Кошачии вливайся.

     И станешь ты суперзвездой,
     И станешь есть сосиски,
     А также «Вискас» дорогой
     Из персональной миски.

     Ну все, братишка, мне пора
     Делами заниматься.
     А ты, когда сосиску съешь,
     За ум попробуй взяться…

     Кот, выслушав мои слова,
     Сидит в недоуменье,
     Но видит все же на траве
     Простое угощенье.

     Сосиску, глядя мне вослед,
     Съедает осторожно.
     И удаляется… Куда?
     В кошачий цирк, возможно.

     И я когда-то голодал.
     Но кто-нибудь при этом
     Меня спасал и помогал
     Хоть чем-то. Хоть советом.

Пища богов

     Нашел Улялла пищу богов, поел, побежал к своим,
     Кричал – нашел я, братцы, еду, скорее к ней побежим.
     Еды вкуснейшей поели все, всем стало нехорошо,
     Улялла двигался еле как, шептал – да шо ж это, шо?
     Потом он помер, лапки сложив, все племя вымерло вдруг.
     Храбрый Калялла, скромная Тыч – трупы одни вокруг.
     Последним помер Бабука. Он к смерти не был готов,
     Жить он хотел, но убила его злая пища богов.

     Утром поэт встал, осмотрел ловушки средства «Комбат»,
     Увидел, что тараканы все мертвыми рядом лежат.
     С тех пор насекомые все ушли из дома его навсегда,
     Поэт был рад, он себе повторял – средство «Комбат» – это да…
     Потом погибших он все же воспел, придумал им имена.
     Читатель ведь хочет историй? Так вот вам еще одна.

Рыжий кот

     Моя задача – мешать коту
     Дрыхнуть сегодня днем,
     Поскольку ночью намаялся
     Я с этим рыжим котом.

     Очень уж он избалованный —
     Спал целый день вчера,
     А ночью орал как резаный,
     Хныкал вплоть до утра.

     Даже беруши не помогли
     Мне супротив кота.
     Нынче я буду мешать ему,
     Но совесть моя чиста.

     Если он днем не выспится,
     Ночью, глядишь, поспит.
     Хожу, ищу, где пристроился
     Мяукалка-паразит.

     Я тормошу его целый день
     И говорю при том:
     «Вдумайся лишь, кто ты – и кто я,
     Чучело ты с хвостом!

     Вот я неустанно стихи пишу,
     Отдых чтоб заслужить.
     Будешь вести себя правильно —
     Дружно сумеем жить».

     Это проговорив, кота
     Я тормошу опять.
     А для чего я его тормошу,
     Кот не умеет понять.

     А позже сам себе говорю:
     «Я допускаю вполне,
     Что кто-то так же гоняет меня
     С целью, неясной мне.

     Может быть, все испытания
     Посланы мне затем,
     Чтобы окреп я духом в борьбе,
     Ища решенье проблем.

     Кто-то гоняет меня, как кота,
     Что мне на пользу пойдет,
     Чтобы я не расслабился,
     А шел упорно вперед.

     Кто этот кто-то? Мне видится,
     И, может быть, неспроста,
     Бог с человеческим телом —
     Но с головой кота».

Водкопитающее

     Млекопитающим в детстве я был,
     Водкопитающим нынче я стал.
     В детстве я соску и кашку любил,
     Нынче мне нужен стакан иль бокал.

     Можно ль за это меня осуждать?
     Я изменился, стал старше, мудрей.
     Неинтересно мне соску сосать,
     Мне бы глазищи залить поскорей.

     Стрессы снимаю я не молоком —
     Водкой. Чуть реже – вином и пивком.
     Если сниму я водяркою стресс,
     К жизни и к людям растет интерес.

     Да, я, конечно, не спился пока еще,
     Но кто я теперь, дорогие товарищи?
     Не прямоходящее млекопитающее,
     А кривоходящее водкопитающее.

     Четверостишие вот завершающее:
     Спрошу, на публику взглядом кося —
     Почему же к слову «млекопитающее»
     Так хочется добавить окончание «ся»?

Глядя на город Миасс

     Мне кажется, что в прошлой жизни
     В Миассе жил я и творил,
     И прозвище «Кастет Миасский»
     У населенья заслужил.

     На город глядя из вагона,
     Я ощущаю дежа вю.
     Мне страшно хочется раздеться
     И бегать голым, то есть ню.

     И вспоминается мне смутно,
     Что я нудистом первым был
     Среди писателей миасских
     И голым завсегда творил.

     Я сочинил роман «Разденься!»
     И всю округу им потряс,
     С тех пор съезжаются нудисты
     Со всей страны в святой Миасс,

     Чтоб там на памятник Кастету
     Глазеть, вдыхая анашу,
     И голым сфоткаться на память
     У памятника голышу.

     Ну что ж, уже отходит поезд,
     Уже меня увозит вдаль.
     Стою я у окна одетый,
     И мне чего-то вроде жаль…

Совет Хайяма

     Мне совета Хайяма вовек не забыть —
     «Шутником и насмешником должен ты быть».

     Вот ответ идиотам, что в мыслях нечисты
     И желают меня записать в юмористы.

     Юморист и насмешник – две разные вещи.
     И не надо глазеть на меня так зловеще.

     Может искренне лирик порой рассмеяться,
     Это не превращает поэта в паяца.

     Вот угрюмец, терзающий лиру упрямо.
     Я напомню ему о совете Хайяма.

     Смерти гимн сочинила унылая дама.
     Я напомню и ей о совете Хайяма.

     Чем о смерти создать десять стихотворений,
     Выдай парочку радостных смехотворений.

     Чем вопить, что вся жизнь – беспросветный кошмар,
     Лучше смейся над ней, как великий Омар.

     Пей вино в окруженье красоток хмельных,
     Проживешь много дольше уныльцев иных.

     Вспоминай каждый день, что уныние – грех.
     Ты для счастья рожден, для любовных утех

     Пусть же будет беспечным твой путь и твой смех.

Сонет о полета х во сне

     Сегодня я опять летал во сне.
     Выходит, что во сне я подрастаю.
     Насколько стал я выше? Сам не знаю,
     Но вот что интересно стало мне.

     Своим доволен ростом я вполне,
     Но мяч я баскетбольный не бросаю,
     Двух метров в высоту не достигаю,
     А в баскетболе рослые в цене.

     А вдруг я вскоре стану двухметровым?
     Баскетболистом стану я толковым,
     А вдруг не остановится мой рост?
     А вдруг я трехметровым, братцы, стану?!
     Прославлюсь, буду жить подобно хану
     И свысока смотреть на суперзвезд.

10 рубаи про безумие

1

     Безумный человек бумагу ест
     И в поисках неведомых мне мест
     Уходит из квартиры с чемоданом,
     Чтоб вещи раскидать на весь подъезд.

2

     О, сколько в психбольницах их лежит,
     Безумных и пришибленных на вид!
     Одних совсем никто не навещает,
     Других родня порою навестит.

3

     Неряшливость, отсутствующий взгляд.
     На лавке кошки вежливо лежат,
     Безумца окружив гурьбою странной.
     О чем они с безумцем говорят?

4

     Уходит человек из дома вдруг.
     Он слышит голоса, он видит глюк,
     Но думает, что все это взаправду,
     Бормочет об угрозе адских мук.

5

     В больнице ждет безумцев инсулин,
     Ждут корпуса для женщин и мужчин,
     Откуда можно выйти в мир обычный,
     А можно пролежать там до седин.

6

     Шизофрения – вирус или что?
     Немало книг написано про то,
     Врачи годами спорят о болезни,
     Но залечили много душ зато.

7

     Не дай же Бог душою заболеть!
     Уж лучше небогатым быть и впредь,
     Чем в окруженье призраков ужасных
     В больнице под присмотром умереть.

8

     Два дюжих санитара волокут
     Красавицу больную. Все орут.
     Она на них кричит, чтоб отпустили,
     Они кричат, что быстро довезут.

9

     Сужден безумцам многим суицид.
     Душа у них болеет и болит.
     Они сигают с крыш и режут вены.
     О, кто им убивать себя велит?

10

     Я знаю то, о чем я здесь пишу.
     И, кстати, я еще не выношу,
     Когда смеется кто-то над больными.
     Прошу, не обижайте их, прошу.

Мысли спросонья

     Ах, какое сладкое блаженство —
     Эти потягушки поутру!
     Выспавшись, я счастлив, бодр и весел,
     И нескоро, кажется, помру.

     Впереди так много приключений!
     Я еще со сцены попою…
     А совсем недавно умер Пригов.
     Я с ним как-то делал интервью.

     Умерли Дидуров и Кормильцев,
     Многие покончили с собой.
     Жутко это все, но что поделать —
     Я пока что молод и живой.

     Часа своего никто не знает,
     Дни летят, их не вернуть назад.
     Просто жить – какое это счастье!
     Даже если крайне небогат.

     Помяну ушедших добрым словом
     На веселом жизненном пиру.
     Ах, какое сладкое блаженство —
     Эти потягушки поутру!

Море

     На море людям предлагают
     С утра домашнее вино.
     Там выпить все располагает —
     И шашлычок съесть заодно.

     Жизнь сразу кажется простою,
     Раз все проблемы решены,
     И небывалой добротою
     Наполнен плеск и блеск волны.

     От суеты тут отдыхаешь,
     Спешить куда-то тут смешно…
     И снова шашлычок съедаешь,
     И вновь с друзьями пьешь вино.

     Людей веселых гомон дружный,
     Окрестных гор и пляжей вид,
     И лень кругом, и говор южный —
     Все это без вина пьянит.

     Но раз вернулись мысли к морю,
     Я должен искренне сказать —
     Рекомендую белый «Рислинг»
     Тому, кто едет отдыхать.

     Сам вкус его – уже блаженство,
     Ты словно в сказку попадешь,
     И мигом смех приятный женский
     Втройне приятнее сочтешь…

     Расслабленным вернешься с пляжа
     И примешь душ без суеты,
     Затем легко уснешь – и даже
     Во сне смеяться будешь ты.

     А утром крикнешь ты: – Как чудно!
     Как сердцу радостно в груди!
     Я счастлив! И поверить трудно,
     Что целый отпуск впереди!

Не случилось

     Мы все ждем приключений и чудес.
     Но вот поездка к морю завершилась.
     Жаль, многого не вышло, не случилось,
     К чему имелся тайный интерес.

     Не вышло до конца снять старый стресс,
     Красавица в поэта не влюбилась,
     Хоть многое в поездке сочинилось,
     Активней мог быть творческий процесс.

     И снова впереди одни заботы,
     В поездке не хватило мне чего-то…
     Но море? Море было. Это да.
     Оно сверкало, с нами ворковало,
     И, смертных, нас в объятья принимала
     Бессмертная соленая вода.

Бологое

     Две черные кошки играют в траве,
     Я рядом сижу с бодуном в голове.
     Что странно, совсем ничего не хочу,
     Нальете мне водки – я не накачу.
     Вчера я у озера с другом бухал,
     И в Мшенский источник три раза нырял,
     И Иверский я посетил монастырь,
     И помню хорошего виски пузырь.
     Сейчас я один отупело сижу,
     А после, возможно, пойду полежу.
     Проснулся, и надо бы делать дела,
     А делать-то нечего, ла-ла. Ла-ла.
     А где-то кровавые войны идут,
     А я вот сижу с сигареткою тут.
     И черные кошки играют в траве.
     Забавные две, желтоглазые две…

Кто где купался

     Если говорить о реках, я купался в речке Пшаде,
     А еще в таежной речке под названием Сисим.
     Если про озера вспомнить, сразу вижу Бологое
     И Балхаш великолепный – он же с детства мной любим.

     Если говорить про море, я купался часто в Черном.
     Я нырял в него на пляжах, я нырял и с горных круч.
     Если говорить о чем-то экзотическом и редком,
     То еще я в чудотворный окунался Мшенский ключ.

     Для чего вам знать все это? Вспомните, как мир прекрасен,
     И пореже восклицайте: «Наша жизнь – кошмар, увы!»
     Лучше попросту вот эти вы стихи перечитайте
     И составьте тоже список четкий, где купались вы.

     Кстати, сообщил секретно я вам правду о купаньях,
     А не выдумал, допустим, это все из головы.

10 рубаи про путешествия

1

     Я не был за границей никогда.
     Но ждут меня чужие города,
     Ведь я же сделал паспорт заграничный…
     Америка, Китай – скорей туда!

2

     Хочу увидеть разные моря,
     И океаны, честно говоря,
     Себе уже невольно представляю:
     Вот Тихий океан… Закат… Заря…

3

     Желанье путешествовать растет,
     Хотя довольно скромен мой доход,
     Но, может быть, найдется щедрый спонсор,
     В Париж я буду ездить каждый год.

4

     Царь Пушкина не выпустил в Китай,
     Сказал – твори в России, не скучай…
     И Пушкин не увидел заграницу,
     А я увижу, повод только дай!

5

     Работою измотанный, сижу.
     Трудясь, я никогда не торможу.
     Настало время отдыха – представил
     Себе, что я на пляже возлежу.

6

     В Японии желаю побывать,
     Бутылочку сакэ с собою взять
     И тихо побродить у океана,
     И блюда только местные вкушать.

7

     Поэту нужно странствовать порой,
     Чтоб кругозор в пути расширить свой,
     Чтоб новые шедевры появлялись,
     Рожденные дорожной новизной.

8

     Хочу опять Криницу посетить,
     Друзей из Краснодара навестить,
     Конечно, лучше летом, чтоб купаться,
     А вдруг зимой? Что ж, так тому и быть.

9

     Быть может, изменить всю жизнь мою?
     В Москве живу давно и здесь пою,
     Но можно ведь у моря поселиться,
     Хозяйство завести, да и семью…

10

     Возможно, все на свете – суета,
     Но вспомни море, все его цвета…
     Какой покой сулит нам встреча с морем!
     И есть в покое этом красота.

Чудесный сон

     Во сне шумела радостно волна,
     Красавицы на пляже загорали,
     Вино друзья в стаканы разливали,
     Кричали – в день рожденья пей до дна!

     Юна и безупречно сложена,
     Смеялась рядом сказочная краля.
     Потом в кафе все долго танцевали,
     Потом двойная выплыла луна…

     Проснулся бомж опухший на скамейке,
     Нечесаный, в облезлой кацавейке,
     Ему как раз и снился дивный сон.
     Колокола воскресные звонили,
     Был полдень. Потянулся бомж к бутыли,
     Воронами и псами окружен.

Встреча поэтов

     Это было на Арбате. Повстречались два поэта,
     И один другому сразу стал вопросы задавать:
     – Как насчет пивка в кафешке? Все-таки жара и лето,
     Вовчик, угощаю! Слушай, мы не виделись лет пять!

     Вот нормальное местечко. Темный «Гиннесс» принесите!
     А давай по шашлычочку! Я бы пару порций съел.
     Ну, рассказывай, чем дышишь? Что не ездил на Таити?
     Все поэты там тусили. Ты чего так похудел?

     Долговязый хмурый Вовчик выпил пива осторожно
     И ответил: – Знаешь, Славик, я теперь другой поэт.
     Не пишу стихи для ржачки, это больше невозможно.
     Не пишу про звезд эстрады и не лезу в высший свет.

     Все мои стихи сегодня – это разговоры с Богом.
     Я устал быть юмористом, откровенно говоря.
     Тут же Славик громко фыркнул: – Это говорит о многом,
     То-то нет тебя в обойме. Зря ты эдак, Вовчик, зря.

     Слышал ли мою поэму «Случай в ресторане “Пушкин”»?
     О Корчагине ослепшем и о Ксении Саваж?
     Что ты! Как над нею ржали Галкин, Ургант и Коклюшкин!
     Я ее читал за месяц, не совру, раз тридцать аж!

     А на днях большая очень мной закончена баллада
     Про трех карликов и Ксюшу, клуб «Апшу» и анашу.
     Я читал ее раз десять. Знаю я, что людям надо.
     Все кругом обалдевают от того, что я пишу.

     Дико ржали от баллады Витька Дробыш, Пашка Воля,
     Канделаки хохотала и знакомые менты.
     Да, я нынче в шоколаде… Вовчик, что ты? Спекся, что ли?
     Я возьму тебя в команду, вспомни старые хиты!

     Ведь писал же ты когда-то уморительные штучки!
     Ты же первым, помню, выдал ломовейшие текста́
     Как в гей-клубе захолустном выступать пришлось Сердючке —
     Или стих про губы Ксюши. Это ж просто красота!

     Тут у Славика мобильник зазвонил, и Славик сразу
     Начал говорить: – Конечно, однозначно напишу!
     Я в сюжет, конечно, вставлю Ксению Саваж, заразу,
     А до кучи вставлю также карликов и анашу.

     Славик выключил мобильник, съел шашлык и выпил пиво,
     Вовчику вручил визитку – позвони, мол, хорошо?
     И ушел ловить машину, жить беспечно и красиво,
     Вмиг летящею походкой в жизнь гламурную ушел.

     Вовчик же сидеть остался. Он сидел весьма угрюмо,
     Видел он плакат огромный рядом с Ксенией Саваж.
     О гламуре, о тусовках были Вовчиковы думы,
     Он достал блокнот измятый из плаща и карандаш.

     И решил писать смешную матершинную балладу
     Под названием «Лошарик, лох и Ксения Лошак»,
     Потому что быть в обойме, быть в тусовке Вовке надо,
     Можно ль без стихов о Ксюше обойтись?.. Нельзя никак!

Сонет о жизни и смерти

     За смертью смерть. Друзей не воскресить.
     Нет, к этому привыкнуть невозможно.
     Ведь вроде жизнь устроена надежно,
     Мы счастливы и любим пошутить.

     Но каждого машина может сбить,
     Болезнь убить. Жить надо осторожно,
     Не делать людям зла. Зачем? Ведь можно
     Любить людей и водку с ними пить.

     Сегодня жив, а завтра мигом помер,
     Все ахнут – как же так, вот это номер!
     Вот как тонка невидимая грань
     Меж быстренько отцветшим и живущим…
     Твори, люби, цвети, кури, будь пьющим
     И никого злым словом не порань.

Два мудреца

     Сказал один мудрец другому:
     «Не существует ничего.
     Вот видишь, мы подходим к дому,
     Но, в сущности, ведь нет его.

     Вот этих вот собак и кошек,
     Что как бы есть – их тоже нет,
     И голубей, и хлебных крошек,
     Соседей нет. Привет, сосед!»

     «Привет, ребята! Вы слыхали,
     Что цены резко подросли?
     Бакс вырос, а рубли упали.
     Мы все отныне на мели.

     Чего молчите? Ну вас в жопу!» —
     Вскричал сосед и убежал
     К несуществующему шопу
     Смотреть, как сыр подорожал.

     Два мудреца переглянулись
     И тоже побежали в шоп.
     Где, видя цены, ужаснулись
     И вскрикнули: «Мать вашу ёб!»

     «Да что же, что это такое? —
     Один другого вопросил. —
     Нет этой жизни нам покоя,
     Сыры я всей душой любил.

     Пусть нереально все на свете
     И в целом нереален мир,
     Но кто в ответе, кто в ответе
     За столь подорожавший сыр?»

     Вопросу не было ответа,
     Как нет инфляции конца.
     Взгрустнули, понимая это,
     Два сыроеда-мудреца.

     Народ скакал вприпрыжку к кассам,
     Скупая все под звон монет.
     И дорожала с каждым часом
     Та жизнь, которой как бы нет.

Сонет про зарядные устройства

     Мобильник разрядился. Я к нему
     Зарядное устройство подключаю,
     А также к ноутбуку. Замечаю,
     Что съесть хочу сегодня шаурму.

     И выхожу я в зимушку-зиму,
     И вскоре шаурму я поглощаю,
     Домой вернувшись, водки наливаю,
     Сегодня я от жизни все возьму.

     Лежим и заряжаемся – мобилки,
     Компьютеры и я. Я – от бутылки,
     Мне топлива достаточно, я рад.
     Я сплю. Вокруг меня в теченье ночки
     Устройств зарядных чудо-огонечки
     Зеленые и красные горят.

Что же вам не жилось? 10 рубаи

1

     Вот вены вскрыл себе мой давний друг,
     Знакомая шагнула с крыши вдруг,
     Ушли они из жизни так внезапно,
     Что я невольно чувствую испуг.

2

     Не вправе их решенье осуждать,
     О смертности я думаю опять.
     Что будет, если мир покинешь этот?
     И надо ли так быстро покидать?

3

     Так что же вам на свете не жилось?
     Неужто всласть не елось, не пилось?
     Неужто не хотелось больше секса?
     Да что же вдруг в душе оборвалось?

4

     Вы создали проблему всем друзьям,
     Родителям, несчастным старикам,
     Все, кто любил вас, мучаются нынче —
     Упрек вы как бы бросили всем нам.

5

     Как эта жизнь светла и хороша!
     Пускай в кармане нету ни гроша,
     Но деньги будут, будет и веселье,
     Сюда за счастьем послана душа.

6

     Есть книги, телевизор, телефон,
     Есть утром пробуждение, есть сон,
     Есть радости – еда, любовь, досуги,
     Таков наш мир. Неужто скучен он?

7

     Вам Лондон не увидеть и Париж,
     Вы видели Россию только лишь,
     Я мог бы с вами пить вино на яхте,
     Но мертвеца вином не угостишь.

8

     И новостей вам больше не узнать,
     И больше Новый год не отмечать,
     Не радоваться буйным дням весенним
     И в снах цветных вам больше не летать.

9

     Так что ж случилось? Порча или сглаз?
     Терпенья просто кончился запас?
     Депрессия? Долги? Я знать не знаю,
     Но я все время думаю о вас.

10

     Я верю, что родитесь вы опять,
     Любовь и счастье сможете познать,
     И в новой жизни, радостной и светлой,
     Себя вам не придется убивать.

Крысофоб (новогодняя история)

     Крысофоб Иван Лысяев Года Крысы испугался,
     Но пошел в родной свой офис, чтобы Новый год встречать.
     Вздрагивал там целый вечер, неестественно смеялся,
     Потому что стал подарки с диким страхом получать.

     Всюду был зверек знакомый – на брелоках и липучках,
     В виде свечек и подставок, был на всех календарях,
     То держал пивную кружку, то сигару в серых ручках,
     И кричали сослуживцы: «Земляная Крыса! Ах!»

     Тихо говорил «спасибо» всем Иван Лысяев лысый,
     А потом он выпил водки, чтобы снять кошмарный стресс,
     Осмелев, открыл брошюру «Как ухаживать за крысой»,
     Чтением увлекся даже, в нем проснулся интерес.

     По пути домой Лысяев прикупил живую крысу.
     Он назвал ее Ларисой и невольно полюбил.
     Рису он сварил Ларисе, напоил водой Ларису,
     Дал орешков ей, а страха перед ней не ощутил.

     Крысофоб стал крысофилом! Очевидна польза чтенья.
     А к тому ж о крысах много снято телепередач.
     Говорит Иван Ларисе по утрам: «Мое почтенье!»,
     И теперь от Года Крысы ждет свершений и удач…

     Спросите, возможно, вы вот —
     И каков отсюда вывод?
     Победит любую фобию
     Интересное пособие!

О параллельных мирах

     Если на самом деле
     Есть параллельный мир,
     Может, оттуда лезут
     Ведьма и злой вампир?

     Только миров подобных
     Множество может быть,
     Кто-то в одном безумно
     Может меня любить.

     Если умру внезапно,
     Надо ль рыдать с тоской?
     Да, я сей мир покинул,
     Но ведь ушел в другой!

     Может быть, в счастье светлом
     Буду купаться весь,
     Может быть, пожалею
     Всех, кто остался здесь…

     Мало кому отсюда
     Хочется уходить,
     Но ведь миры получше
     Могут взаправду быть —

     Ярче! И грандиозней!
     Нам ли о том судить?

10 рубаи о модной внешности

1

     Кто нынче в моде? Эмо-молодежь.
     И я, и я хочу быть модным тож!
     Парик надену черный, весь накрашусь,
     Девчонки-эмо взвизгнут – как хорош!

2

     Да, я поэт, но чтобы стать звездой,
     Жить буду с разноцветной бородой,
     Носить невероятные костюмы,
     Очки чудные, перстень золотой.

3

     Неплохо сделать пирсинг для красы,
     Чапаевские вырастить усы,
     И в уши вдеть сверкающие серьги,
     Да и на двух руках носить часы.

4

     Пусть люди скажут – кто это? Кошмар!
     А им ответят – явно суперстар,
     Такому фрику место в телешоу,
     Он заслужил огромный гонорар.

5

     Позвали в телешоу – не робей!
     Неси пургу и бред и в бубен бей!
     Тебя мгновенно зрители запомнят
     И выделят среди других гостей.

6

     Войдя с телеэкрана в каждый дом,
     Ты станешь интервью давать кругом,
     Хотя был раньше парнем незаметным.
     Все имидж, имидж, дело только в нем!

7

     И раз ты в телевизоре, дружок,
     И как бы шут, пройдет какой-то срок —
     И книжки выпускать начнешь ты быстро,
     Причем тираж их будет сверхвысок.

8

     Откроешь вскоре личный ресторан,
     С гастролями объездишь уйму стран,
     Всегда в обнимку с новою подружкой,
     Всегда с крутой сигарой, вечно пьян.

9

     Так что ж тебе мешает стать таким?
     Боязнь прослыть нелепым и смешным?
     Конечно, ведь не выйдешь на работу
     Ты с этим новым имиджем своим.

10

     А все-таки подумай – может быть,
     Разумнее свой образ изменить?
     Вот Константэн в буденовке, в халате…
     Все девочки спешат его любить!

Внесем ясность, товарищи

     Товарищи, я человек большой культуры,
     Достоен прижизненной скульптуры,
     Написал стихов огромное количество,
     Поэтессы говорят мне «Ваше величество».

     На мои стихи сочиняются пародии,
     Нет поэта меня рыжебородее,
     Пожалуй, только невежа или умственно отсталый
     Заявит, что совершил я в творчестве мало.

     При всем при этом я человек небогатый,
     Никогда не греб деньжищ лопатой,
     Не скопил ни на машину, ни на квартиру,
     Есть загранпаспорт, но нет денег мотаться по миру.

     В телевизоре редко я теперь появляюсь,
     Посему небольшим гонорарам своим не удивляюсь,
     И тому, что нет у меня толстенькой книжки,
     И тому, что мне на голову часто валятся незаслуженные шишки.

     К чему я, товарищи, все это вам озвучиваю?
     Да потому что решил вам напомнить по случаю,
     Что я существо рыжее, а значит, везучее,
     Но подводит Фортуна, баба подлючая.

     А вам я хочу сказать спасибо, товарищи,
     Особенно которые стихи мои знающи,
     Благодаря вам я убеждаюсь, что все делаю верно,
     И надежда на счастье моя безразмерна.

     Заказывайте стихи, покупайте пластинки и книжки,
     Дабы с поэта окончательно не свалились штанишки,
     И пока мы все не уплыли по Стиксу на Хароновой лодочке,
     Я обязательно вас поблагодарю и охотно выпью с вами водочки.

О загадке народной любви

     Не все из того, что я написал,
     Почему-то народу стало близко,
     Где-то текстов пятьсот, как я выяснял,
     А остальное как будто писал я пипиской.

     Товарищи, вы что, очумели совсем?
     Конечно, общечеловеческое – это выбор народа,
     Но когда я сочиняю, я не стремлюсь понравиться всем,
     В этом и есть поэта внутренняя свобода.

     Меня считают автором «Богомола» и «Живота»,
     «Черного огурца», «Рецепта успеха» и «Хуаниты»,
     Но ведь помимо этого мною написано до черта!
     А многие тексты даже мной благополучно забыты.

     Вы скажете – вот, завел шарманку опять,
     Как будто он гений. Ну ладно, не гений,
     Но что вам стоит внимательно перечитать
     Все полтора миллиона моих сочинений?

     Хотя, конечно, и у Высоцкого есть множество песен,
     Которые не главные, а как бы второсортные,
     Весь его архив вряд ли вам интересен,
     Для себя отбираются песни знакомые, для ностальгии комфортные.

     Я публиковался во множестве журналов, газет и книг,
     В интернете. Перечитайте, как будете посвободнее…
     И тогда вы поймете, насколько Григорьев Костяйка велик,
     Что, возможно, нету поэта нетрезвее, безумнее, а значит, народнее!

Игривые пентаметры

1

     Тапочки есть у меня, сами собой небольшие,
     Девушка в гости придет – тапочки ей подаю,
     После, вкусивши любви, с девушкой мы выпиваем…
     Много веселых подруг тапочки помнят мои.

2

     Мирамистина запас в комнате ванной держу я,
     Я ведь уже не малыш, дамы приходят ко мне,
     Чтобы последствий плохих не ощущал я от связей
     Крайне порочных моих, нужен мне сей препарат.

3

     Можно невинность хранить, быть непорочным аскетом,
     Только вокруг посмотри – любятся все, кто живет:
     Кошки, собачки, кроты, и, разумеется, люди.
     Глупо прожить без любви, хоть ты дурак, хоть мудрец.

4

     По телефону звоню и говорю. В это время
     Девушка, сзади присев, нежно ласкает меня.
     В ушко язык запустив, в трусики лезет рукою…
     Нравится все это мне, надо свернуть разговор.

5

     Девушка просит с утра водки. Ну что ж, наливаю.
     Сам-то с утра я не пью, превозмогая бодун.
     Тяпнув, желает любви девушка. Это прелестно.
     Трезвым ее ублажать лучше и как-то стыдней.

6

     Лучше уж прямо сказать – то-то и то-то мне нужно,
     Девушка ахнет сперва, после навстречу пойдет.
     Просто намеки, увы, могут совсем не сработать,
     Так и помрешь дураком, мало о сексе узнав.

Стихи о разлуке

     Бежит человек по перрону,
     Растерян и горем убит,
     И машет рукой вслед вагону,
     Что вдаль укатить норовит.

     Любимая в нем уезжает,
     И горем убита она,
     А все же рукой помавает
     Бегущему в рамке окна.

     И оба почти что рыдают,
     Любовь почитая за честь,
     И оба как будто желают,
     Чтоб поезд остался где есть.

     Но нет! Укатился он в бездну
     Российских дорожных глубин,
     Теперь и рыдать бесполезно,
     И, в общем-то, нету причин.

     Влюбленная пиво открыла,
     Зевнула, подумала: «Эх!
     Ну все, слава богу, свалила,
     И тяпнуть немного не грех.

     На море роман заведу я,
     С утеса там буду нырять.
     А этого, блин, обалдуя,
     Подольше бы мне не видать».

     Влюбленный, большой, как горилла,
     Подумал: «Чего мне грустить,
     Она, слава богу, свалила,
     Пойду-ка девчонкам звонить».

     И вскоре, нарезавшись водки,
     Начав многодневный загул,
     В объятьях распутной молодки
     Неверный влюбленный уснул.

     Вы скажете – фу, что за нравы!
     Любовь не такая совсем,
     Нет, эти влюбленные правы,
     Достала их куча проблем.

     Они друг от друга устали,
     И ссорились часто уже,
     Поэтому и изменяли
     Любви на житейской барже.

     Примчится влюбленная с юга,
     Влюбленный падет к ней на грудь,
     Соскучатся. Да, друг от друга
     Нелишне порой отдохнуть.

     А если начнутся укоры,
     Тяжелые, мрачные дни,
     Капризы, нелепые ссоры,
     Расстанутся снова они.

     И вновь побежит по перрону
     Однажды мальчишка седой,
     Махая рукою вагону,
     Что вскоре вернется сюдой.

Готовность к подвигу

     Насмотревшись западных боевиков,
     Я понял, что мир бывает суров.
     И вот я моделирую ситуацию,
     В которой спасаю русскую нацию
     И в целом мировую цивилизацию.

     У меня отобрали паспорт и рацию,
     Требуют какой-то секретный чип,
     Под ногти хотят вонзить длинный шип.
     Сыворотку правды используют, гады,
     Военную тайну узнать им надо.
     Признаться честно, мне страшновато,
     От сыворотки я пьянею, ребята,
     Но буду хитрым, ловким и смелым
     И выражаться уклончиво в целом.

     Про местонахождение секретного чипа
     Скажу: «А он устарел уже, типа,
     Сдавайтесь, не одолеете Русь!»,
     После чего диким смехом зальюсь.
     Про военную тайну я слыхом не слыхивал,
     Лишь у компьютера трубкой попыхивал.
     Не лейте же, гады, мне воду на темя,
     Не тратьте на мой допрос свое время.
     От сыворотки пьяный уже в говно,
     Громко спою «А нам все равно!»,
     Расскажу о проблемах с квартирою
     И о том, как часто я онанирую.

     Позже меня подвесят на дыбу.
     Я с иронией замечу: «За это спасибо!»
     Начнут лить на меня горячее олово,
     С сарказмом добавлю: «Вот здорово!»
     Гвозди начнут забивать мне в руки,
     Зевнув, заявлю: «Умираю от скуки».
     Иголки под ногти загонят аж по две,
     Вскричу: «Каждый русский готов на подвиг!»
     Когда перейдут к бензопиле,
     Я запою: «Оле-оле-оле!»
     Наконец решат меня расстрелять.
     Ехидно воскликну: «Облом, вашу мать!»

     Тут в бункер ворвутся наши бойцы,
     С врагами отчизны, с козлами борцы,
     И с дыбы снимут меня, изувеченного,
     Но поцелуем Родины как бы отмеченного.
     На командира уставив глаза, от боли чуть косые,
     Я прошепчу: «Служу России!»
     И упаду, ощущая головокружение и муть,
     И нацепят мне орден красивый на грудь.

     Вот так бы я повел себя в ситуации,
     Когда от человека зависит спасение нации,
     Я пыток не боюсь и вам советую не бояться.
     Готовясь к подвигу, я решил за себя серьезно взяться.
     Я не какой-нибудь там мазохист,
     Но мне не страшны террорист и фашист.
     Недавно я попросил вырвать мне здоровый зуб,
     А вчера себе в колено ввинтил шуруп.

Московский зоопарк

     День августа, приятная жара.
     Забыв про суету и про запарки,
     Хочу гулять в московском зоопарке.
     Итак, решенье принято с утра.

     Потратился, но это все мура.
     Зато увидел рожу капибарки,
     Енота, что выпрашивал подарки,
     Слона, что возвышался, как гора.

     Мы с Майей не попали в дельфинарий,
     И в царство змей, и в местный инсектарий,
     Зато кускус нас очень удивил.
     Коктейль и пиво, вкусные хот-доги,
     И водка. Мы нарезались в итоге,
     Но в этот день я просто счастлив был!

Дар предка

     Мой предок, Терентий Григорьев,
     Немало профессий сменил,
     А все потому, что был странным,
     Стихами всегда говорил.

     Таким был он с самого детства,
     Не ведал никто почему,
     И как-то естественно, просто
     Давалась рифмовка ему.

     Все дамы его обожали
     За редкий таинственный дар,
     Воспеть мог он без подготовки
     Хоть девушку, хоть самовар.

     Поэты ему удивлялись,
     Считая чужим все равно.
     Еще бы – корпят, сочиняют,
     А этому с детства дано.

     Когда заполнял документы,
     Терентий опять рифмовал,
     Его увольняли со службы,
     Он новую службу искал.

     А так-то им город гордился,
     Живет, мол, у нас чудачок,
     Григорьеву все наливали
     То водочку, то первачок.

     Водил он экскурсии классно,
     Водил он трамвайчик речной,
     В стихах выражаясь искусно,
     От славы и женщин хмельной.

     Но после случилось несчастье —
     Терентий с обрыва упал,
     И сказочный дар свой мгновенно,
     К прискорбию всех, потерял.

     Обычным он стал человеком,
     Стал прозой, как все, говорить,
     Покинули дамы поэта,
     Никто не стремился налить.

     И умер от горя Терентий,
     Оставив детишек-сирот.
     Мне дар по наследству от предка
     Достался, хотя и не тот.

     Могу говорить я стихами,
     Но чтобы все время, всегда?
     Нет, проза нужна однозначно,
     Не птички же мы, господа.

     Хотите, попробуйте сами
     Весь день изъясняться в стихах,
     Особенно если на службе.
     Окажетесь вмиг в дураках.

     Теперь я московский чиновник,
     Хотя и стихов наплодил.
     А если б я жил, как мой предок,
     Возможно, уже бы не жил.

     Я даже немного боюся —
     Вдруг стану, как он, рифмовать?
     Уж лучше с поэзией прозу
     По жизни с умом сочетать.

Прыгун и ягуарица

     У девушки скромной, ухоженной
     Есть собственный свой «ягуар».
     Откуда машина у скромницы?
     Возможно, любовника дар.

     Прозвав ягуарицей девушку,
     Хочу стать ей ближе, родней,
     Но трудно к ней даже приблизиться,
     Я нищий почти перед ней.

     Метнусь под машину заморскую,
     Имея к той девушке страсть,
     Но так, чтоб не слишком пораниться,
     Чтоб только в больничку попасть.

     Начнет посещать меня девушка
     И деньги совать под белье,
     А я сообщу ягуарице,
     Что я обожаю ее.

     Стихи сочиню я красивые
     О том, как ее я люблю,
     И образ любовника прежнего
     В глазах ее синих затмлю.

     Ведь он не любил ее, дурочку,
     А только машины дарил,
     А также с ее же подружками
     Бесстыжими в клубах кутил.

     Я нищий, зато не изменчивый,
     Попробовать надо дружить,
     А если понравится, попросту
     Совместным сожитием жить.

     Такие мечты потаенные
     Давно я в душе берегу.
     Мне б духу набраться и прыгнуть бы
     В жизнь лучшую, а не могу.

     Не знать мне любви ягуарицы,
     Я трушу, но план ведь так прост:
     Колеса, больничка, признание —
     А после и свадебный тост.

     Иду по дороге и думаю,
     Но мент окликает меня —
     Опять под колеса бросаешься,
     Придурок? Смотри у меня!

     И я убегаю стремительно,
     А после на травке лежу
     И на иномарки, летящие
     С Рублевки, уныло гляжу.

Беззаботный мир

     Слова простые и понятные —
     Зарплата, ништяки, вискарик.
     От них становится мне радостно,
     И голова – как полый шарик.

     Слова плохие, неприятные —
     Цейтнот, безденежье, запара,
     Болезни… Сразу как-то хочется
     Уйти от этого кошмара,

     Уйти туда, где не кончается
     Загул с веселыми друзьями,
     Где нет цейтнота, ну а рублики
     Являются в карманы сами,

     Где на заботы всеми забито,
     Капели льются, как весною,
     И шепчут голенькие девочки:
     «Не уходи, побудь со мною».

     Ах, где ворота в мир беспечности?
     К ним не заказана дорога,
     Туда переместиться в силах мы,
     Но выпить надо очень много.

     Звучат слова там «закусь», «водочка»,
     Девчонки там в объятья просятся,
     Слова же, что с работой связаны,
     Там попросту не произносятся.

Моих соседей обокрали…

     Моих соседей обокрали,
     Взломали дверь – и всё, вперед!
     Мою же дверь ломать не стали,
     Ведь ясно – тут бедняк живет.

     Дверь эту всю цемент закапал,
     И лень его мне отмывать,
     И краской масляной наляпал
     Я сверху цифры «25».

     И воры, видя дверь такую,
     Махнули на меня рукой,
     И неограбленный кукую
     В квартирке съемной небольшой.

     Лицо – как дверь. Раз глуповато,
     То ты нелеп и ты не крут,
     Работодатели-ребята
     Ничем тебя не напрягут.

     Я с треснувшим стеклом обычно
     Ношу неброские очки
     И бормочу себе – отлично,
     Да, простоват я, чувачки.

     А был бы при автомобиле,
     Крутым бы если внешне был,
     Меня б работой завалили,
     И я бы от работы взвыл.

     Работодателям, как уркам,
     Друг, никогда не доверяй,
     Уж лучше выглядеть придурком,
     Чем угодить в их как бы рай.

     Итак, соседей обокрали,
     Все в панике, сосед ревет.
     Мою же дверь ломать не стали.
     Ведь видно – здесь балбес живет.

Одержимость

     В меня какой-то дух вселился,
     Он заразительно хохочет,
     Он хочет, чтоб я матерился,
     Чтоб гадости писал, он хочет.

     Я как могу сопротивляюсь,
     Но на концертах маньеристов
     Все чаще матом я ругаюсь
     И в этом делаюсь неистов.

     И дух доволен мной, собака,
     Себе нашел он развлеченье.
     Я грубо матерюсь, однако
     Я сам не свой от огорченья:

     Ведь я же от рожденья лирик,
     Любующийся всем на свете,
     А не какой-нибудь сатирик,
     Всю жизнь халтурящий в газете.

     Я превращаюсь в деграданта,
     Колоды порнокарт тасую
     И на полях поэмы Данта
     Пиписки с крыльями рисую.

     Мне дух злорадно сообщает,
     Что дух он древний и могучий,
     А в смысле мата обещает,
     Что дальше будет только круче.

     Вчера с балкона я ругался,
     При этом страшно веселился.
     Потом соседям я признался,
     Что древний дух в меня вселился.

     Друзья-поэты мне сказали
     После концерта: «Хватит мата!
     Ведь нынче в зале были дети,
     Старушки, скромные девчата…»

     Всем телом дергаясь, кривляясь,
     Вокруг друзей я прыгал дерзко,
     Кричал отчаянно: «Признаюсь,
     Мне самому все это мерзко!

     Я не хочу читать все это,
     Но дух меня сильнее, братцы…
     Спасите бедного поэта!
     Хуй! Хуй! Пизда! Пизда! Ебаться!»

Рецепт успеха

   Люди, которых коробит от сильных выражений, просто трусы, пугающиеся настоящей жизни, и такие слабые люди наносят наибольший вред культуре и общественной морали.
Ярослав Гашек

     Я раньше не хотел вставлять
     В стихи, как человек неглупый,
     Словечки типа «жопа», «блядь»,
     «Пизда» и «конская залупа».

     И написал я дохуя,
     Но жажда побыстрей нажиться
     Меня заставила, друзья,
     Теперь со сцены материться.

     Забыты и врожденный такт,
     И чувство меры… Ну а хули?
     Писать я нынче должен так,
     Чтоб люди в зале не уснули.

     Я раньше славил поцелуй,
     И вздохи, и любви томленье,
     Потом заметил: скажешь «хуй!» —
     И в зале сразу оживленье.

     Глаза у девочек горят,
     Ведь им понравиться несложно, —
     Их восхищает грубый мат…
     В натуре, ебануться можно!

     Им все про еблю подавай…
     Ну что ж, я сам – ебака грозный.
     Ох, мата будет через край,
     Пусть видят – я мужик серьезный.

     Я знаю, что раздастся смех,
     Когда я матюгаться буду,
     И охуительный успех
     Имею я теперь повсюду.

     Вот так, откуда ни возьмись,
     Ко мне вдруг слава подвалила.
     Ох, похуй-нахуй-заебись!
     Эх, блядь, ебическая сила!!!

Разговор с домашним роботом

     – А что такое поеботина? —
     Спросил меня мой робот старый,
     Когда валялся на диване я
     С хорошей книжкой и с гитарой.

     Я строго стал его допрашивать:
     – Ты где услышал это слово?
     – Сказали мне другие роботы,
     Добавив, что живут хуёво.

     Что им пахать остоебенило,
     Что люди все опизденели,
     Ебутся, ни хуя не делают,
     Слоняются кругом без цели,

     Над роботами издеваются,
     Третируя их и толкая,
     Что профсоюз спасет всех роботов,
     Вот поеботина какая.

     Подумав, я ответил вежливо:
     – Что ж, в профсоюз вступить ты волен,
     Но, слушай, то плохие роботы,
     Вот ты, к примеру, всем доволен?

     – Да, господин, мне с вами весело,
     К тому же, если разобраться,
     То роботы затем и сделаны,
     Чтобы хозяйством заниматься.

     Еще мне нравится подглядывать,
     Когда подружек Вы ебёте.
     А я вот в сексе не нуждаюся,
     Нуждаюсь только лишь в работе.

     Но что ж такое поеботина?
     – Так! Слушай, робот, объясняю.
     – И выложил за час я роботу
     Все-все, что сам о мате знаю.

     И задымился робот вскорости,
     Вдруг что-то в нем перегорело.
     Увы, понятья столь абстрактные
     Понять машина не сумела.

     Смотрел я, как беднягу скрючило,
     И думал: «Надо же, сломался.
     А я по жизни безболезненно,
     Как все ребята, матюгался.

     Ну что ж, пойду за новым роботом —
     Есть рядом с домом мастерская.
     А этот сломан окончательно…
     Вот поеботина какая!»

Где я живу

   Я есть… машина для литературных работ и весьма несильный человек для жизни. Я присутствую в жизни весьма мало и несколько странно.
Михаил Зощенко о себе

   Кто хочет понять поэта, должен идти за ним в его страну.
Гёте

   А ведь полжизни я практически провел в другой реальности.
Мой дневник, 1988-й год

     Живу я в выдуманном мире,
     Выдумываю сам его.
     Хожу, бывает, по квартире,
     Не замечая ничего.

     Хожу и песню сочиняю,
     Унесся мыслями отсель,
     И некогда мне сделать чаю,
     И некогда прибрать постель.

     Алмазы, розы, изумруды
     Мелькают в голове моей,
     И злата вспыхивают груды,
     И я богаче всех людей,

     И отправляю я ракеты
     В иных галактик круговерть,
     На неизвестные планеты,
     Где неизвестно слово «смерть»,

     И побеждаю жутких гадов,
     Что угрожать посмели мне,
     И во главе своих отрядов
     Скачу с красоткой на коне.

     Но пробил час – стихи готовы,
     И возвращаюсь я к делам,
     И с удивленьем вижу снова
     Вокруг себя и грязь, и хлам.

     Ох, денег заработал мало
     Я в этом месяце совсем.
     Живу я плохо здесь и вяло,
     В свой мир сбегая от проблем.

     Там я Владыка всей Вселенной,
     Там надо мною нет суда,
     Когда-нибудь я, несомненно,
     Совсем переселюсь туда.

     Ну а пока что в это мире
     Я должен баксы добывать,
     Уборку затевать в квартире,
     Болеть, звонить, переживать.

     Достала эта биосфера,
     То, что мы видим наяву.
     Но есть понятье «ноосфера».
     Я большей частью там живу.

Mea culpa

     Я говорю не в припадке маразма,
     Нет, говорю я, былое ценя:
     Если кого не довел до оргазма,
     Милые дамы, простите меня!

     Я ведь старался, но что ж вы так долго?
     Вновь расстаемся со счетом 6-0.
     Я как бы снова не выполнил долга,
     Как бы душевную чувствую боль.

     Помню, родители мне говорили:
     Вырастешь, сына, пойдешь по рукам,
     Радуйся грозной мужской своей силе,
     Но доводи до оргазма всех дам.

     Я и стараюсь навроде машины,
     Не забывая подружку спросить:
     «Ты приплыла? Ты дошла до вершины?
     С миром вокруг ты утратила нить?»

     Да, я стараюсь. А сердце как бьется!
     Скачет, как будто оно – воробей.
     Но иногда моя дама смеется,
     Нежно воркуя: «Да ладно, забей!»

     В общем, непросто до сладкого спазма
     Вместе доплыть, до двойного огня.
     Если кого не довел до оргазма,
     Милые дамы, простите меня!

     Сам я поклонник стенаний и криков,
     Но – виноват, что поделаешь тут?
     Вот вам, однако, Добрынин и Быков:
     Я не довел, а они – доведут.

Про мариниста

     Был я куртуазным маньеристом
     Долго. Нынче, честно говоря,
     Стать хочу поэтом-маринистом
     И писать стихи лишь про моря.

     Мирные прибрежные пейзажи,
     Шум волны и рыбок воспою,
     Скалы, пограничников на страже,
     Пучеглазых крабиков семью.

     Рифмовать я буду «горе-море»,
     Рифмовать «земля» и «корабля»,
     Сочинять про парус на просторе,
     И совсем забуду слово «бля».

     Я в стихах забуду материться,
     Разве иногда, нечасто, ну
     Чтоб эффекта нужного добиться,
     Если шторм описывать начну.

     Думаю назвать я, между нами,
     Книжку, чтобы выдержать свой стиль,
     Скажем, так: «Закатное цунами»,
     Или, скажем, так: «Рассветный штиль».

     Или, скажем, так: «Медуза счастья»,
     Или так: «Девятый вал зову!»,
     Или так: «От бриза до ненастья»,
     В общем, как-нибудь да назову.

     Но, боюсь, потом настанет горе —
     Не поймут меня мои друзья,
     Со своими виршами про море
     Никому не нужен стану я.

     Заскучают вскоре люди в зале,
     Если я начну им докучать
     Строками о рыбках и о шквале,
     Вскоре я и сам начну скучать.

     Нет, не быть мне, люди, маринистом,
     Море что – вода и глупый краб.
     Снова куртуазным маньеристом
     Я в угаре пьянок дымно-мглистом
     Буду воспевать бухло и баб.

Главное в жизни

     Волнует мысль меня одна,
     Причем который год подряд,
     Что в жизни жизнь сама важна,
     А не какой-то результат.

     К чему ведут суеты дней?
     Да к ночи после этих дней,
     И баловать себя важней,
     Чем психовать и гнать коней.

     Сумей создать себе уют.
     Вот я, по-моему, сумел.
     И кошки, скажем, так живут,
     Как я – поспал, попил, поел.

     Но кошки более вольны.
     К чему им службой дорожить?
     Живут затем, что рождены.
     Так почему ж и не пожить?

     Их жизнь понятна и ясна.
     Гляжу на них и думать рад,
     Что в жизни жизнь сама важна,
     А не какой-то результат.

     И вечерком я вновь бухну.
     Я баловать себя должон,
     А думать о делах – да ну,
     Я целый день был напряжен.

     Спать лягу, в бытие влюблен,
     Уйду в красивые мечты,
     Затем увижу синий сон,
     Как все уснувшие коты.

Чудеса вокруг

     А знаете ли вы, что в горах над Алуштой,
     Если едешь в машине, от высоты закладывает уши?
     А знаете ли вы про сувенирных свинюшек из ракушек?
     А знаете ли вы про сочетанье домашних колбас и галушек?
     А знаете ли вы про пансионат «Море» и его рестораны?
     Я тоже об этом недавно не знал, как ни странно.
     А знаете ли вы про 17 шахтеров, погибших у самого моря?
     Тормоза отказали в автобусе у ехавших к морю, вот горе.
     Я в Алуште пил водку, размышляя про горе шахтерово,
     А на сцене кривлялся двойник Филиппа Киркорова.
     А видали ль вы на украинском сериал мексиканский,
     Диалог: «Хосе-Антонио!» – «Що?» Эффект весьма юморянский.
     А слыхали ль вы зимнего Черного моря шум?
     На меня и Добрынина он наводил много дум.
     На кипарисах снег, в бокалах – лучший коньяк…
     После – в поезде пьянка и шутки. Вот так. Эх, вот так,
     Вот так мы с Андреем недавно съездили в Крым.
     Чудеса воспеваю, поскольку рожден не слепым,
     Не глухим, не немым, и знаю, кто миром заведует.
     Чудеса-то вокруг – неспроста… Неспроста.
     Продолжение – следует.

Магия

     Безусловно, слово – это чудо.
     Как поэт, однажды понял я:
     Если я скажу – два изумруда,
     Их вы и увидите, друзья.

     Если я скажу – скорей смотрите,
     Роза распустилась, а на ней
     Утренней росы сверкают нити,
     Вспыхивают сотнями огней, —

     Розу вы увидите все разом,
     Даже ощутите аромат,
     И роса, подобная алмазам,
     Прикует на время каждый взгляд.

     Но ведь в том-то, собственно, и дело —
     Нет здесь розы, нет здесь и росы,
     Лишь слова, что спаяны умело,
     Вызвали иллюзию красы.

     Это просто магия поэта,
     Что сродни любому колдовству.
     Вы же точно видели всё это —
     Розу и росу, как наяву?

     Мы, поэты, подлинные маги,
     Можем что угодно сотворить
     И посредством слова и бумаги
     Вас околдовать и покорить.

     Тайных слов мы знаем сочетанья,
     Мы словами можем убивать,
     Можем вызывать из тьмы созданья,
     О которых лучше вам не знать.

     Можем и влюбить в себя навеки,
     Можем опозорить и проклясть.
     Мы уже не люди-человеки,
     Нам дана немыслимая власть.

     Смотрим вслед поэтишкам убогим,
     Коим нашей силы не дано.
     Все о чем-то пишут, но немногим
     Магией владеть разрешено.

     Мало, мало нас на этом свете!
     Подлинный поэт – особый вид.
     Бойтесь, распознав в таком поэте
     Явственный магический флюид.

Наша яхта

     В лучах восходящего солнца
     Наш Орден на праздничной яхте
     По волнам лазурным несется,
     Всё те же герои на вахте.

     Ламбада звучит из колонок,
     И ветра разносят порывы
     То шутки, то стоны девчонок,
     То хохота частые взрывы.

     Кругом же – стальные громады
     (То – символы толстых журналов),
     Встречаем мы трупные взгляды
     Почивших давно адмиралов,

     И критиков синие губы
     Застыли в последнем оскале…
     А я еще думал – кому бы
     Сказать, чтоб о нас написали?

     А я ждал каких-то рецензий
     На сборники наши, концерты.
     Теперь у меня нет претензий —
     Мертвы, как я вижу, эксперты.

     Ну что же, а мы еще живы,
     У нас еще праздник… Гуляем!
     Не только же из-за наживы
     Мы женщин в веках прославляем.

     У нас тут веселье в разгаре,
     А женщины любят веселье,
     Нас знают на всем земном шаре,
     Так выпьем! Плевать на похмелье!

     Иду я с бутылкой на вахту,
     Хочу быть от скорости пьяным —
     Эх! Будет мотать нашу яхту
     По разным морям-океанам!

     Залив с мертвецами покинем.
     К тому, чему нету названья,
     Помчимся, покуда не сгинем
     В слепящем, нездешнем сиянье!

Ирония

     С надеждой, с верою неистовою
     Быть околдованным опять
     То Тютчева я перелистываю,
     То Бунина. И что сказать?
     Нет, классиков я не освистываю,
     Но так уже нельзя писать.

     Мы люди часто выступающие, —
     Я говорю про ОКМ, —
     Аншлаги всюду собирающие
     Легко и просто, без проблем,
     Мы мастера, отлично знающие,
     Что людям интересно всем.

     Народ желает иронического
     И остренького. Ну, он прав.
     Довольно было элегического
     Изображения дубрав
     И воспевания лирического
     Луны, цветов и всяких трав.

     Да, хлесткие и ослепительные,
     Смешные мы стихи творим,
     На темы самые волнительные
     Со зрителями говорим,
     Аплодисменты оглушительные
     Звучат в ответ на наш экстрим.

     А есть поэты обозлившиеся,
     У них улыбка не в чести,
     Творят, с тоскою породнившиеся…
     Нет, с ними нам не по пути.
     Без чувства юмора родившиеся
     Где смогут радость обрести?

     Мы – рать, по-своему воинственная,
     Смех помогал нам сотни раз,
     Любуйся нами, о Единственная
     Богиня, важная сейчас,
     Богиня светлая, таинственная
     Ирония – царица масс.

     Вновь классиков я перелистываю,
     Вновь начинаю понимать —
     Русь куртуазно-маньеристовою
     Сама всегда хотела стать!
     Чтоб с жаждой юмора неистовою
     Все хохотать и хохотать!
     И сумму баксово-рублистовую
     Пиитам юморным давать.

Источники вдохновенья

     Если выдать пьянице с утречка пол-литру,
     Пьяница хоть что-нибудь должен учудить.
     Если дать художнику новую палитру,
     Он шедевр неслыханный может сотворить.

     А поэту надобны для стихотворений
     Имена политиков, женщин имена
     Иногда – названия редкостных растений,
     Иногда – названия пива иль вина.

     Подбирает рифмы он ко всему на свете:
     Ну, к примеру, если взять город Ярославль,
     Рифма есть «Переяславль», знают даже дети,
     Есть «голавль», «журавль», а вот новая – «прославль».

     Если летом выбрался вдруг поэт на море,
     Он дорогу воспоет, чайку над волной,
     И закаты южные, впрочем, как и зори,
     Девушек, им встреченных, воспоет хмельной.

     Ежели в Армению занесет поэта,
     Сразу сотни новых слов хлынут на него:
     Городов названия, имена – все это
     Темы, темы новые, было б мастерство.

     Воспоет он горы там, виды Еревана,
     Воспоет бозбаш и хрчик, как и жирный хаш,
     Гаянэ и Шаганэ, вкусность айлазана,
     И услышит: «Ты – алмаз! Кулишян ты наш!»

     Как же, как же не писать о толме и кчуче,
     Мшоше, шпоте и других вкусностях, ну как?
     Нет, конечно же, поэт стих родит могучий,
     Попивая над Арпой дорогой коньяк.

     Гумилев был в Африке, написал «Жирафа»,
     Надо путешествовать, чтобы сочинять!
     Или можно просто взять миф про Голиафа
     Обыграть и песенку сотворить на ять.

     Только вот не надо ныть – все уже воспето,
     Ну сходи хоть в зоопарк, посмотри на птиц,
     Вот фламинго – явная тема для поэта,
     Если ты устал в стихах воспевать девиц.

     Или можешь описать, что сегодня кушал,
     Или слово выдумать – скажем, «сладкокисль»…
     Книжку если дочитал, музыку послушал —
     Все в стихи немедленно, вот тебе и мысль.

     Да, неисчерпаема новых слов палитра,
     Жизнь подкинет с ними встреч, только подожди.
     В честь шедевра нового раздави пол-литра,
     Радуясь, что слов и тем много впереди.

Омонимические рубаи

     Просил подругу я, чтоб стопку мне дала,
     Подруга юная меня не поняла.
     Имел в виду я, господа, стаканчик водки,
     Гляжу – несет мне стопку книжек со стола.

     Сказал мне лавочник в разгаре трудодня:
     «Опять валяешься на лавке у плетня?»
     Я возразил ему на то с веселым смехом —
     Глянь, лавка есть и у тебя, и у меня.

     Порвал ребенка акуленок, слопал часть —
     И разрыдался: «Как я мог так низко пасть!»
     Ему на то сказала ласковая мама:
     «Не плачь, а кушай, ведь на то тебе и пасть».

     Забрался сноб столичный ночью в сена сноп.
     А там уж спал пастух, вскричавший: «Грязный сноб!»
     И он так мощно врезал снобу, что у сноба
     Из глаз цветных веселых искр брызнул сноп.

     Парашютист один рассказывал врачу —
     Мол, так и так, без парашюта вниз лечу,
     Он не раскрылся, блин! Тут врач сказал: «Голубчик,
     Вы отлетались, и теперь я вас лечу».

     Одной рукою за дверной держась косяк,
     Другой я вставил в зубы плановый косяк,
     И прикурил, и очень скоро захихикал,
     И надо мною пролетел слонов косяк.

О внутренней свободе

     Поэт, писавший о дамах,
     О розах и бриллиантах,
     Вдруг стал писать о какашках,
     Бомжах и разных мутантах.

     С цепи как будто сорвался,
     Вдруг дико стал материться,
     И сальности наполняют
     Теперь его книг страницы.

     Поэт при этом спокоен,
     Настроен он добродушно,
     Когда его критикуют,
     Бормочет: «Как с вами скучно.

     Совсем я не изменился,
     Могу писать что угодно,
     Зато всегда очень мощно,
     За что любим всенародно.

     Мои стихи о какашках —
     Не дань какой-либо моде,
     От шор свободен я просто,
     Толкую вам о свободе.

     Естественность мне по нраву,
     И вы не будьте ханжами,
     Мои стихи погрубее
     Читать вы просите сами.

     Пишу на темы любые,
     О том пишу и об этом,
     Собой при том оставаясь,
     Большим и ярким поэтом.

     Запретных тем не бывает —
     Рабле читайте почаще,
     Зачем внушить мне хотите,
     Что я какой-то пропащий?

     Порой люблю хулиганить
     И даже грязно ругаться,
     При этом лирик я тонкий,
     Вы ж сами знаете, братцы.

     Свободен я абсолютно,
     Шедевров многих создатель.
     Плюю на то, что бездарный,
     Тупой шипит обыватель:

     «Поэт, писавший о дамах,
     О розах и бриллиантах,
     Вдруг стал писать о какашках,
     Бомжах и разных мутантах».

Стихи и бизнес

     Вот возьму и брошу сочинять,
     Мной и так написано немало.
     Надо ситуацию ломать,
     Вечное безденежье достало.

     И не надо будет размышлять
     Мне о заполняемости зала.
     Эх, пойду бабульки зашибать,
     Подыскав партнеров для начала!

     Ну конечно, мы возьмем кредит,
     Выдумаем фирме нашей имя,
     Секретарш, хорошеньких на вид,
     Подберем с партнерами моими,

     И откроем офис, и его
     Быстренько и ловко обустроим,
     И в теченье года одного
     Капитал наш грамотно утроим.

     И тогда куплю себе я джип,
     Две квартиры, клуб открою модный,
     Закажу о нас рекламный клип
     Как о фирме якобы народной.

     В Штаты я слетаю по делам,
     Где приобрету в Техасе ранчо
     Выбью инвестиций пацанам
     И себе во время бизнес-ланча.

     Но потом увижу я закат
     Сказочный, и сердце встрепенется,
     Сто сонетов напишу подряд,
     Ибо вдруг поэт во мне проснется.

     Я вернусь в Москву, с похмелья вял,
     Но партнеры крикнут мне: «Придурок,
     Ты не те бумаги подписал,
     Срочно вызываем наших урок!

     Блин, мы обанкротимся теперь!
     Что, писал стишки опять, писатель?»
     Я притихну, как побитый зверь,
     Думая: «Спаси меня, Создатель!»

     Как же был наивен я и глуп!
     И какая ждет меня расплата?
     Эх, прощайте, джип, квартира, клуб…
     Всё из-за стихов, из-за заката!

     Люди, знайте – трудно совместить
     Бизнес и стихи. Делюсь советом:
     Выбирайте, кем вам нужно быть —
     Бизнесменом или же поэтом.

Москва – Питер

     Надевши куртку, шапку, свитер
     И сумку собранную взяв,
     Я еду на гастроли в Питер,
     Немного водочки приняв.

     Я и с собою взял спиртного,
     В бутылку из-под «Спрайта» влил,
     В метро хлебнул оттуда снова,
     Хихикая: «Всех обхитрил».

     На Ленинградском на вокзале
     Меня Добрынин ждет Андрей,
     Мы с ним намедни обсуждали,
     Как на вокзале пить мудрей.

     И вот я подхожу к Андрею,
     Который, как и я, косой,
     Идем в буфет, чтоб взять скорее
     Пивка и сыра с колбасой.

     Купить я мог бы водки честно,
     Но так любой уедет в путь,
     Мне с псевдо-«Спрайтом» интересно
     Смекалкой и умом блеснуть.

     И вот, наквасившись изрядно,
     Мы загружаемся в вагон.
     Иду я в тамбур, где прохладно,
     Смотрю, как вдаль уплыл перрон.

     И думаю, куря: «Отлично
     Поэтом-гастролером быть!
     С Андреем завтра, как обычно,
     Пойдем знакомых навестить,

     Потом пойдем, опять же вместе,
     В рок-магазин и в »Букинист»,
     Потом – концерт в прекрасном месте
     И – новый день, как белый лист.

     Вот так и надо жить, ей-богу,
     Любимцам своенравных муз.
     Пойду к Андрею, вновь немного
     С ним тяпнем. Славен наш союз!»

     В купе вернувшись, наслаждаюсь
     Колбаской фирмы «Кампомос»
     И спать ложусь, и отключаюсь
     С улыбкою под стук колес.

Некий рассказ про некий случай

     Довольно толстенький субъект,
     Во мраке неприметный,
     Забрался ночью на объект
     Космический секретный.
     Что дальше с ним произошло?
     Что, что… Его поймали —
     И за желанье делать зло
     Сурово покарали.

     Такой вот случай был на днях.
     А где – вам знать не надо.
     Как и о подленьких делах
     Уловленного гада.
     Подробности вам разъяснить,
     Поверьте, подмывает,
     Но попрошу меня понять —
     Нельзя. Вот так бывает.

     Я не могу назвать объект,
     И, кстати, не случайно
     Наш, нет, не наш, туда субъект
     Залез. Но это тайна.
     Я никогда не выдавал
     Военных тайн, ребята.
     Я вам и так уж рассказал,
     Пожалуй, многовато.

     И хорошо б забыли вы
     Рассказанное мною.
     Ведь люди, храбрые как львы,
     Стоят за нас горою.
     А кто они, я умолчу,
     Сообразите сами.
     Стихи закончить я хочу
     Такими вот словами:

     Врагам покажем кой-чего!
     Пускай трепещут гады!
     А если кто-то там… того,
     То нет ему пощады.
     Дадим всем перцу… Этак вот!
     В бараний рог! Вот так вот!
     С мечом кто кой-куда придет —
     Пусть знает: будет плохо!

     Позвольте завершить рассказ
     О том, как, скажем, некто,
     Неважно кто, но тайну спас
     Серьезного объекта.
     Он принял кое с кем, друзья,
     Какое-то решенье.
     Вот. И простите уж меня
     За краткость изложенья.

Если б я богатым был…

     Если б я богатым был,
     Я б жилье себе купил
     Первым делом на Таганке,
     В том же доме, где и жил.

     Я бы джип себе купил,
     Ресторанчик бы открыл,
     Пару клубов, где с друзьями
     Пел бы я и водку пил.

     Умножая капитал,
     Я б ни с кем не враждовал,
     Стал бы вскоре меценатом
     И поэтам помогал.

     Если б я богатым стал,
     Я б невесту подыскал,
     Подженился бы, конечно,
     И детишек нарожал.

     Хорошо богатым быть!
     Можно все легко решить —
     На Ваганьковском кладбище
     Место для себя забить.

     Можно группу раскрутить
     И телеканал купить,
     И собранье сочинений
     Собственных осуществить.

     Быть при этом молодцом,
     А никак не подлецом,
     Уважаемым повсюду
     И влиятельным лицом.

     Я б объездил целый мир…
     Но, увы, я нищ и сир,
     Ни жилья, ни сбережений,
     На столе – засохший сыр.

     Вот таков мой трудный путь,
     Впереди – болезней жуть,
     Как помру, то уж наверно
     Похоронят где-нибудь.

     Ничего. Не унывать!
     Надо жить и сочинять,
     Раз не суждено богатства,
     То и ладно, наплевать.

     Все же я большой поэт,
     Автор песен и эстет,
     Ну подумаешь, нет денег —
     Их у многих тоже нет.

     И сижу я не в тюрьме,
     И не заплутал во тьме
     Разных подлых комбинаций
     В хитром собственном уме.

     Всем событиям открыт,
     Прост на деле, прост на вид,
     Я живу легко и ярко,
     Что о многом говорит.

     Не жалею ни о чем.
     Мне стихи писать не в лом,
     Стал я культовым к тому же
     Музыкантом и певцом.

     Вновь кругом весна царит,
     В небе солнышко горит,
     Ни к кому я не имею
     Ни претензий, ни обид.

     Мне бы евро тысяч сто.
     Да, их нету. Но зато
     У меня ведь есть свобода,
     А вот это – кое-что.

     В небе солнышко горит,
     Я иду, смеясь навзрыд.
     О свободе, о свободе,
     О свободе мысль пьянит.

     Да, о собственной свободе,
     О свободе мысль пьянит!

Альтернатива

     Вот женщина – юна, прекрасна,
     Ее движения красивы,
     Но все опять сведется к сексу,
     Неужто нет альтернативы?

     Какой такой альтернативы?
     Чего же нам искать другого?
     Хотим оргазмов – получаем,
     Потом хотим оргазмов снова.

     И что? И это все? Не больше?
     Давайте шевелить мозгами.
     Должны же быть другие схемы,
     Ведь мы являемся богами.

     Секс – это здорово, конечно,
     А я вот большего желаю.
     Ну трах, и снова трах, и снова…
     Чего ж хочу я? Сам не знаю.

     Да, можно в бизнесе забыться,
     Увлечься спортом или водкой,
     Но чем заняться, кроме секса,
     С лукавой юною красоткой?

     Как секса избежать с подругой?
     Ну вместе станете молиться,
     Плоть усмирив, но неизбежно
     Захочется повеселиться.

     Ну можно стать сэнсэем дамы,
     Учить ее единоборствам,
     Но лишь одно прикосновенье —
     И все окажется притворством.

     Заняться можно вампиризмом,
     Пить кровь, и чтоб подруга – тоже,
     Но это как-то очень мрачно
     Да и на правду не похоже.

     И получается, что сексу
     Реальной нет альтернативы,
     Покуда мы умны, красивы,
     И вообще покуда живы.

     Что с нами будет после смерти?
     Быть может, там альтернатива?
     Неведомо, но здесь мы можем
     Любить друг дружку, выпив пива.

     Не устареет эта схема.
     Не нужно ничего иного.
     Опять подруга хочет секса —
     А получив, захочет снова,

     Она к нему всегда готова,
     Поскольку молода, здорова,
     И если ты не жаждешь ласки,
     Она самца найдет другого.

     Я философски заключаю:
     Еда, искусство, деньги, слово,
     Всё в мире – приложенье к сексу,
     А он – всего первооснова.

     И нет ему альтернативы,
     Пока умны мы и красивы,
     А мы божественно красивы,
     Да, мы божественно красивы,

     Умны, как боги, и красивы.

Концерт в тумане

     Скромен я был и трезв,
     Вежлив и тих, когда
     Мне поднесла винца
     Пьяных друзей орда.

     Я не железный, я
     Выпил стаканчик, да.
     Стала мне ближе вмиг
     Пьяных друзей орда.

     Стал я потом частить,
     Много курил, острил,
     Пиво, коньяк и джин,
     Водку употребил.

     И на концерте я,
     Как говорят, блеснул,
     Ну и ничьих надежд
     Вроде не обманул.

     Правда, не вспомнить мне,
     Что я читал и пел,
     Я как в тумане плыл
     И сквозь туман смотрел.

     Как-то проник в метро,
     Как-то попал домой.
     Мог ведь и не попасть,
     Господи боже мой.

     Но ничего, пускай,
     Дикий бодун пройдет,
     Раз удался концерт,
     Мелочи все не в счет.

     Если б я трезвым был,
     Был бы я столь хорош?
     Видно, большой талант
     Все-таки не пропьешь.

     Хватит себя терзать,
     Мучаться от стыда.
     Благословенна будь,
     Пьяных друзей орда!

     Выпьем еще не раз,
     Дамы и господа,
     Рожицы вы мои,
     Пьяных друзей орда!

     Вами душа горда.
     Ну а без вас – беда.
     Эх, выпьем снова, да.
     Прямо сегодня, да!

Мой недостаток

     Во время секса очень громко я ору —
     И ничего с собой поделать не могу.
     Такие ноты в миг оргазма я беру,
     Что после голос поневоле берегу.

     Ужасным криком я пугаю детвору,
     Что вечно возится в песочницах своих,
     Собак, и кошек, и соседей по двору —
     Пенсионеров и бабулек боевых.

     Когда иду я, наоравшись, в магазин,
     Вокруг все шепчутся: «Годзилла наш пошел».
     А продавец веселый, кажется, грузин,
     Мне говорит: «Вах, много секса – хорошо!»

     Ору я ночью и ору я по утрам,
     Ору, случается порой, средь бела дня,
     Я иногда себя пугаюсь даже сам,
     И все подруги убегают от меня.

     Ну, дома ладно, а бывает, что в гостях
     С прекрасной девушкой я секс переживу,
     Она лишь пискнет что-то типа «Ох!» да «Ах!»,
     Ну а потом я вдруг сиреной зареву.

     Меня не раз уже хотели отлупить,
     Но я же крепкий парень, сразу сдачи дам.
     Да, я такой, но вам меня не изменить,
     Как и вопящих в миг оргазма многих дам.

     Сейчас ищу себе подругу из таких —
     Чтоб стали вместе мы неистово орать,
     Хотя, возможно, нам для актов половых
     Придется за город совсем переезжать.

     Живет на дачах там немало крикунов,
     А почему они живут там? Потому,
     Что самым шумным из девиц и пацанов
     Проблематично выжить в городском дому.

     Возьму девчонку и на дачу с нею – шасть,
     Раз такова у нас, у шумных, се ля ви,
     Там наоремся, наоремся с нею всласть,
     Пока совсем там не охрипнем от любви.

     Нет, мы нормальные, а вы, секс-молчуны,
     Подумать явно о терпимости должны.
     Все люди в сексе молчуны иль крикуны,
     Не обижайте крикунов, секс-молчуны.

Весенняя радость

     Великолепный весенний день!
     Я сочиняю стихи с утра,
     Птички поют свою дребедень,
     Гнездышки вить им уже пора.

     Солнце и неба голубизна,
     И облака, и асфальт сухой —
     Как же прекрасна всегда весна!
     Как же я весел и бодр весной!

     Чувствуя с миром большим родство,
     Искренне жизнь по весне люблю.
     Денюжек мало – так что с того,
     Подзаработаю, накоплю.

     Вечером нынче – большой тусняк,
     Будут поэты и много дам.
     Там почитаю, спою песняк,
     Водочки тяпну с друзьями там.

     Повеселюсь я, повеселюсь,
     Похохочу я, похохочу.
     Может быть, даже в кого влюблюсь,
     Ибо влюбиться сейчас хочу.

     Много чего я куплю в пути —
     Прессу и витамины «Ревит»,
     Завтра покупки все разгрести
     Дома с утра мне предстоит.

     Эх, на вокзале палаток меж
     Софт поищу и новый музон!
     Как же весенний воздух свеж!
     Сводит с ума чистейший озон.

     Всем я доволен сейчас, друзья,
     И не жалею сейчас ни о чем.
     Попросту счастлив от солнца я,
     Попросту мне огорчаться в лом.

     Все, что касается мутных проблем,
     Предпочитаю на время забыть.
     Всем я доволен, буквально всем,
     Нравится мне сочинять и жить!

     Радость переполняет меня,
     К черту проблем и дел дребедень!
     Боже, как ждал я такого дня!
     Великолепный весенний день!

Газель пятая

     Помню, в детстве пионерском был я удивлен, клянусь.
     Видел мотыльков в аллее целый миллион, клянусь.

     У столовой это было, там, где заросли кустов.
     Каждый мотылек к подружке был там прикреплен, клянусь.

     Тучами они порхали в тусклом свете фонарей.
     До сих пор я вспоминаю это, словно сон, клянусь.

     Было тихо, лишь озерный поодаль шумел прибой.
     Мотыльками окружен был я со всех сторон, клянусь.

     Я не знал тогда, что жить им день, всего лишь день дано.
     Утром шел я той аллей, был я огорчен, клянусь.

     Стал асфальт ковром из мертвых черно-красных мотыльков.
     В мудрецы тогда природой был я посвящен, клянусь.

     И хотя понять природу человеку не дано,
     Упоенье каждым мигом я возвел в закон, клянусь.

     Для Вселенной, очевидно, люди вроде мотыльков:
     Мы считаем век наш длинным – но ничтожен он, клянусь.

     Так давайте наслаждаться жизнью, словно мотыльки,
     Прожил ты не зря на свете, если был влюблен, клянусь.

     Будь с веселою подругой нежен и живи легко,
     Каждый миг цени, неважно, что ты обречен, клянусь.

     Каждым летом в той аллее мотыльки кружатся вновь.
     И, что странно, так и будет до конца времен, клянусь.

     Мотыльки не знают горя, зла на бога не таят —
     Полагают, день огромный кем-то им вручен, клянусь.

     И танцуют в упоенье танец искренней любви,
     И собой они являют счастья эталон, клянусь.

     Я, Григорьев, долго думал, и решил, что человек
     Не для горя, а для счастья небом сотворен, клянусь!

Мое большое сердце

     Маша, Марина, Кончита, Пепита
     Плюс баба Зина, чей стон басовит,
     Бритни с Кристиною, Зита и Гита —
     Всех вас Григорьев вот тут вот хранит! (показать на сердце)

     Тут вот, поскольку оно вот такое (развести руками),
     Много любовей вместилось туда —
     Стелла, Беата, Омацу и Хлоя,
     Тсунгхи, Тянь-Хоу, Хатор, Далида.

     Помню я груди, обычно такие (показать),
     Помню и то, до чего я так слаб (попа),
     Где вы, Фатьма и Цзиньлянь озорные,
     Где вы, Парвати, Чхунхян и Рабаб?

     Разве мы больше друг друга не встретим?
     Вис и Урсула, я помню ваш пыл!
     Я ведь любил вас и этим, и этим (сердце, голова),
     Всех вас вот этим я пылко любил! (пах).

     Мне Квак-Ма-Лунг справедливо сказала,
     Что до сих пор я влюблен в Нго-Енг-Ти.
     Да, я влюблен в нее, только мне мало
     Прошлых побед вспоминать ассорти.

     Мо из дворца, крошка Ньядьы из чума,
     Вас никогда не спишу я в утиль,
     Где вы, Пупелла, Элжбета и Ума,
     Голди, Матильда, Жасмин, Изергиль?

     Хельга, Гортензия и Хуанита,
     И Каллироя из океанид,
     Кэрол, Камари и Чита – ах, Чита! —
     Всех вас поэт тут и тут вот хранит! (сердце, голова)

     Всех вас увлек бы я в райские кущи,
     Всех бы собрал вас в гарем вот такущий – (показать),
     Всех вас вот этим бы снова любил! (пах)
     Но Квак-Ма-Лунг не одобрит мой пыл.

     И, от нее ускользнув, я тихонько
     Вас навещаю, Люсинда и Тонька,
     Светик. А что? Награжден я большим (пауза)

     Сердцем таким (показ). Даже нет, вот та-а-аким! (показ)
     И неспроста был я вами любим!

Разгульные вирелэ [2 - Вирелэ – шестистрочная строфа старофранцузской поэзии.]

     Вот опять мы втроем
     Выступаем, даем
             Шоу.
     Скоро шоу конец,
     И в гримерку мы – лет’с
             Гоу !

     Как я рад, что опять
     Нынче пить и гулять
             Будем!
     Надо же иногда
     Отдохнуть от труда
             Людям.

     Ох, как трудимся мы!
     Напрягаем умы,
             Пишем.
     Крики: «Браво! Ништяк!
     С вами – хоть за барак!» —
             Слышим.

     Да уж, мы не лохи,
     И читаем стихи
             Четко.
     Так вперед, пацаны!
     Льется пусть в стаканы
             Водка.

     Кто-то льстиво сказал,
     Что гримерка – как зал
             VIP’a.
     Скромничать мы могли б,
     Но ведь мы – и есть VIP
             Типа.

     Пусть опухли чутка
     Наши от коньяка
             Рожи,
     Но талант – он при нас,
     И пропасть нам не даст
             Боже.

     Состоявшись вполне,
     Мы даем по стране
             Жару.
     Пусть же не уязвит
     Нас скорбей и обид
             Жало.

     Кто тут спонсор? Ах, вы?
     Ну, по клубам Москвы
             Едем?
     Будем пить и гулять,
     Будем там приставать
             К ледям.

     Раз по клубам есть гид,
     Голос мой прозвучит,
             Хрипл:
     «Жизнь – как сказочный сон,
     Гоу ту пати! Кам он,
             Пипл!»

     Пусть начнется угар,
     Развеселый кошмар
             Пати,
     Где мы выпустим пар,
     За концерт гонорар
             Тратя.

     Есть лавэ для лафы,
     Все мы любим кайфы…
             Кстати,
     Кто узнать хотел тут,
     Как поэты живут?
             Нате!

     Нам ли двигаться вспять,
     В жизни что-то менять?
             Ноу!
     И опять мы втроем
     Ломовое даем
             Шоу.

Бесформенные стихи

     Надоело мне втискивать в твердые формы мысли свои.
     Надоели мне также и рифмы. Напишу я хотя бы разок
     в своей жизни абсолютно бесформенные стихи. Женщину
     я озадачил на вечеринке, где все приставали к ней
     гнусно. Дочкой назвал я, напившись, ее. Хотя она моей
     ровесницей была. А потом я предложил ей выпить на
     брудершафт со мной. И стали мы с ней целоваться
     послаще, потискал я тайно упругие груди-шары. Думаю,
     что пробудил в женщине сей дремлющий в девочке
     каждой комплекс любви неподдельной к папе. И впредь
     поступать я думаю так же. В том смысле, что буду писать
     неуклонно стихи я, лишенные формы, и предаваться
     дичайшему разврату мысленно и телесно. Не деградация
     это, а поиск свободы. Помнишь ли, дочка, что вовсе не
     дочка, нежного папу, который не папа? Папу – не папу,
     что смог озадачить переоценкою взглядов привычных на
     суть отношений женщин с мужчинами дочку – не дочку?
     Папа все помнит, который не папа… Папа-парапа-парапа-
     папапа.

Интервью

     Журналистка Женевьева с небольшою головой
     Летним днем в моей квартире диктофон включила свой.

     Журналистка из Европы очень миленькой была,
     А такой округлой… впрочем, я отвлекся, ла-ла-ла.

     Девушка пришла о группе разузнать, прослушав нас.
     Был акцент ее забавен, мы курили «Голуаз».

     Вот она спросила, плюхнув в сок томатный кубик льда:
     «“Идолами молодежи” вы ведь называться, да?»

     «Ну, – ответил я с улыбкой, – выбор наш сейчас таков.
     Ну а как нам называться? Идолами стариков?

     Мы фигачим с диким драйвом модный гедонистик-попс,
     Мы – гиганты, перед нами бэнд любой – как мелкий мопс.

     Саня, я, Андрей и Денька – кто мы? Идолы и есть.
     Выступаем словно боги и привыкли слышать лесть.

     Мы – экс-лидеры известных групп, и неспроста мы – экс.
     Мы же супергруппа! Кстати, как вам песенка про секс?»

     Женевьева покраснела и, потупивши глаза,
     Начала вдруг раздеваться, прошептав: «О, секс! Я – за!

     Я любить это занятье, песня возбуждать меня.
     Ну, кам он, мой рюсски мишка, мне на поезд сегодня…»

     Через пять часов примерно Женевьева поднялась
     Голенькой с моей постели и воскликнула, смеясь:

     «Рюсска есть лубов как надо! А в Европа нет мужчин.
     Ти мой Распутин, секс-айдол, рашен крэйзи лав машин!

     Ах, большая дубинушка – это очень карашо!
     Приезжать в Париж ти с группа, на гастроль, а я пошёль!»

     Проводил я журналистку, ну а с группой мы в Париж
     Вылетели через месяц поддержать страны престиж.

     Всю объездили Европу мы с гастролями тогда,
     Женевьевы грудь и… ножки полюбил я, господа.

     Говорил я ей спасибо за себя, за пацанов —
     И, конечно, мы с ней часто рюсска делали любов.

     Все могло бы быть иначе, а не так вот – крэкс-фэкс-пэкс,
     Если бы в репертуаре песни не было про секс.

Маньеристы в Калмыкии

     Маньеристы сели в самолет, быстро прилетели в Элисту,
     Где калмыцкий встретил их народ на машинах в аэропорту.
     Сразу же последовал обед с водкою в каком-то кабаке,
     Где мы все общались на предмет слов на их, калмыцком, языке.
     И, хоть нас никто не торопил, мы решили осмотреть хурул —
     Дивный храм в заснеженной степи, где стоял молитв буддистских гул.
     А потом отправились в музей, а оттуда – прямо в Сити-чесс,
     Городок для дорогих гостей. Там в коттедж наш Орден дружно влез.
     Были мы в Калмыкии три дня, ели там наваристый дутур,
     Жгли в коттедже благовония, показали всем культур-мультур.
     В дискотеке выступили – там был мороз и в шапках все толклись,
     Чтоб согреться, пили мы за дам и в конце концов перепились.
     Алексей-батыр, Кирсана друг, Баянча, и Гена, и Казбек —
     Что за люди, чудо! Помню, вдруг кто-то меня выманил на снег,
     На калмычку Свету показал, говорит: «Бери, она твоя»…
     Я не помню, взял ее, не взял, – помню, что была смешливая.
     А потом – автобус в Краснодар, ну а там, как спел уже Вадим,
     «Правильный базар, бухло, угар», музыка, стриптиз, табачный дым.
     Не забыть мне город Элисту, не забыть мне водку «Улугбек»,
     Светочки раскосой красоту, как на ее шубку падал снег.
     Жизнь моя – ты, кажется, в цвету, Вся ты – словно сон и царство нег.

Подарок

     Был, помню, день рожденья у меня,
     Мы выступали с Орденом как раз.
     Я пил с друзьями в честь такого дня
     И пили мы, естественно, не квас.

     Ко мне после концерта подошла
     Девчонка бесподобной красоты,
     Автограф у меня она взяла
     И даже подарила мне цветы.

     Я не хотел такую отпускать.
     Притиснул неожиданно к стене
     И горячо стал на ухо шептать:
     «Поехали, поехали ко мне!»

     В такси мы целовались с ней взасос.
     Мы таяли от ласк, нас била дрожь…
     Водитель старый, что домой нас вез,
     Бурчал: «Ох уж мне эта молодежь!»

     В квартире я, не зажигая свет,
     Чулки и блузку с девушки сорвал
     И повалил в прихожей на паркет —
     И вмиг от наслажденья застонал.

     Потом мы перебрались на кровать,
     Где вновь пошла любовная игра,
     Красотке надо должное отдать —
     Она меня терзала до утра.

     Я лишь тогда вниманье обратил
     На кожу юной дивы, господа.
     И я от изумленья рот открыл —
     Такого я не видел никогда:

     В татуировках вся она была…
     Я присмотрелся – ба! Мои стихи!
     Вот – «Богомол», вот – хокку… Ну дела!
     Вот – тексты песен, с нотами, хи-хи.

     А где пупок – там надпись покрупней:
     «Здорово! С днем рождения, Костян!
     Ну как тебе подарок от друзей?»
     И подписи: «Вадим, Андрей, Вован».

     Красотка объяснила мне, смеясь,
     Что скинулись на днях мои друзья,
     Ей заплатили – и она сдалась,
     Как давняя поклонница моя.

     Добавила: «На мне ведь – не тату:
     Похоже, но все это можно смыть.
     Навек не стану портить красоту,
     Ее за штуку баксов не купить».

     Я вспомнил, что рассказывал друзьям
     Про то, как зэки раньше в лагерях
     Вдобавок к черепам и куполам
     Себе наколки делали в стихах,

     Есенина, к примеру, – это факт.
     Я ведь об этом много раз читал.
     Тут зазвонили в дверь. Я вздрогнул: «Фак!»,
     Халат накинул, к двери подбежал.

     Пришли ко мне Вован, Андрей, Вадим
     С девчонками, шампанским и галдят:
     «Эй, открывай! Нормально погудим!
     К тому ж у нас тут – фотоаппарат».

     Я им открыл и был запечатлен
     С красавицей моею расписной.
     Я прыгал, хохотал и был влюблен,
     Все чокались фужерами со мной.

     …Теперь всё в прошлом. Я порой смотрю
     На фото, где мы с девушкой стоим,
     Той самою. Взволнованно курю
     И кольцами пускаю синий дым.

     Она давно смоталась за бугор,
     Но никогда ее мне забыть.
     Я, кстати, часто думаю с тех пор:
     Что за подарки мне друзьям дарить?

Поездка в Полинезию

     Мы – звезды иронической поэзии
     И звездный образ жизни мы ведем.
     На днях вернулись мы из Полинезии,
     Ну, то есть мы с Добрыниным вдвоем.

     Туда нас пригласили, чтобы лекцию
     Прочли бы мы туземцам о стихах.
     Побед любовных личную коллекцию
     Пополнить рвался я на островах.

     На «Боинге» летели в дупель пьяными —
     Ох, сколько ж было выпито тогда!
     Летели над морями-океанами
     И пели песню «Снежная пизда».

     Полинезийцы встретили нас криками
     И повезли в плавучий ресторан.
     Мы с бодуна, с немыслимыми ликами,
     Ужрались там буквально вдребадан.

     Что пили? Да напитки только местные,
     Ну что-то вроде терпкого винца.
     Нам лили, лили… Мы, как люди честные,
     Все чашки осушали до конца.

     Потом плясать мы ринулись с Андрюшею
     В гирляндах из тропических цветов.
     С какою-то туристкой, жирной хрюшею,
     Скакал я и орал: «Хочу мэйк лов!!!»

     Она куда-то делась. Снова в пьяночку
     Я окунулся, будто в океан.
     Потом одну приметил таитяночку
     И к ней пошел, пошел как на таран.

     Затем – провал. Очнулся я на лекции,
     Которую я сам же и читал.
     Туземец тучно-складчатой комплекции
     Сидел передо мной и мирно спал.

     Туземца разбудил я. К сожалению,
     По-русски он совсем не понимал,
     Зато мне по Андрееву велению
     Записку от Андрея передал.

     А тот мне сообщал, что нынче женится,
     Что таитянку крепко полюбил,
     Что лекцию читать сегодня ленится,
     Что я вчера кому-то морду бил.

     Вот так вот мы слетали в Полинезию.
     Нисколько по деньгам не поднялись,
     Раз лекцию сорвали про поэзию
     И с кем-то даже спьяну подрались.

     Но свадьба-то была. И ночь с цикадами,
     Кокосы, черный жемчуг и песок,
     Атоллы, песни, скалы с водопадами —
     Короче, счастья редкого кусок.

     Плюс дайвинг, скаты – манты океанские,
     Прозрачная зеленая вода…
     Реалии родные таитянские…
     О них мы не забудем никогда.

     Да-да, сдружился очень я со скатами,
     Купался с ними пять часов подряд.
     Ты искупнись-ка с этими ребятами —
     Они твои движенья повторят.

     А деньги что? В рулетку в час везения
     Сыграй – они посыпятся дождем.
     И гастролируй вновь до опупения —
     Так звездный образ жизни мы ведем.

Инструкция влюбленной в меня девушке

     В Константэна влюбившись Григорьева,
     Уважай ты его, не позорь его,
     Чистых мечт его, светлых зорь его,
     Относись к нему санаторьево.
     Он от бед и проблем все прячется,
     Ты готова ль с поэтом нянчиться?
     Ты способна ль деньгами помочь ему,
     Не треща все дни по-сорочьему?
     Ты готова ль жизнь посвятить ему?
     Ведь не только хочется тить ему,
     Сладких губок и секса лютого,
     Нет, приветствуй его салютово,
     Если он заявляется в ночь домой,
     Рапортуй: «Все сделано, котик мой,
     Провела весь день я в лихом труде:
     Все стихи твои набрала в “Ворде”,
     Все постирано и поглажено,
     Все с квартплатою мной улажено.
     Что ж как дура я, извини, стою?
     На-ка, стопочку водки испей свою,
     Да садись за стол, да отужинай,
     На уют, тобою заслуженный».
     Если ест поэт, ты сиди молчи,
     Лишь влюбленности излучай лучи,
     Иногда слезу от любви роняй
     Да стакан поэтовый наполняй.
     И, возможно, скажет тебе поэт:
     «Я сегодня, слышь, сочинил сонет,
     Набери ж его под диктовку, плиз.
     А потом получишь обновку – приз».
     И, сонет набирая стремительно,
     Восклицай: «О, как восхитительно!
     Гениально! Милый мой Костенька!
     А другие пишут так простенько…»
     А потом поэту себя дари,
     Он могуч пока, крепок до зари,
     Восхваляй его инструмент любви,
     «Великанским» чаще его зови.
     Поутру поэту в постель неси
     Чашку с кофием, ласки вновь проси,
     Ненасытней будь и бесстыжее,
     Что оценит чудище рыжее,
     Без которого жизнь твоя пресна,
     Но с которым вместе в душе – весна.
     В общем, так – влюбилась в Григорьева,
     Приближенье славы ускорь его,
     Относись к нему евпаторьево
     И корми лишь многокалорьево.
     Становясь свидетелем зорь его,
     Обеспечь его территорьево.
     С ним не спорь и не раздражай его,
     Береги, цени, обожай его.

Ночь на вековой

     Мы водку пили с девочкой одной,
     Теперь лежим и спим, но мне мешают —
     Какие-то собаки громко лают,
     Музон играет громко за стеной.

     Отбойный молоток, о боже мой,
     Вгрызается в асфальт, его терзает,
     Машин сигнализация взвывает,
     Но вату я сую в канал ушной.

     Проснувшись утром, вату вынимаю,
     И кто я, где я, вскоре понимаю,
     Несу подружке кофию в постель.
     Она меня спросонья обнимает
     И кофе свой едва не проливает…
     Ах, детка! Ах, восторгов дикий хмель!

Миллиарды живущих

     Я собой иногда недоволен,
     Даже если и сыт, и здоров.
     А ведь кто-то сейчас страшно болен
     И надеется на докторов.

     Кто-то умер сегодня от рака,
     Кто-то вдруг под машину попал,
     Закусала кого-то собака,
     Кто-то с крыши высотки упал.

     Кто-то просто слепой от рожденья,
     А ведь как-то на свете живет,
     У кого-то бывают виденья —
     Этот кто-то со страхом их ждет.

     Кто-то в муках сегодня рожает,
     Кто-то заперт в психушке навек,
     И никто к нему не приезжает…
     Тоже как-то живет человек.

     А недавно цунами убило
     Много тысяч людей, это факт.
     А теракты? О, сколько их было,
     Каждый месяц почти что – теракт.

     Миллионы бомжуют уныло
     Да водяру дешевую пьют,
     Но кому-то весьма подфартило,
     Сотни тысяч – шикарно живут.

     Миллиарды живущих на свете
     Постепенно должны умереть,
     И на смену им новые дети
     Подрастут, чтоб расцвесть и созреть.

     Я вот выбрал дорогу поэта
     И стихами своими горжусь,
     Каждый день, начиная с рассвета,
     Вновь над рифмой упрямой тружусь.

     Но порой вспоминаю невольно,
     Что сейчас я в порядке вполне,
     А кому-то сейчас очень больно,
     Очень плохо – и хуже, чем мне.

Хмельная красотка меня обнимает, выражая ко мне свои чувства и обижаясь на то, что она все реже кувыркается со мной в моей постели (Подражание древним китайцам)

     Водки выпив слегка,
     Обнимает красотка меня.

     Тихо мне говорит:
     «Константэн, что опять за фигня?

     Мы поедем к тебе
     Или нет? Отвечай!» Отвечаю:

     «Ладно, тачку поймаем,
     Тебя ублажу, малышня».

     Стали веселы мы.
     В сотый раз я уже замечаю,

     Как девчонкам желанна
     В постельках с парнями возня.

Зараженные бабосом

     Чем богаче твой знакомый, тем ведет себя страннее —
     На звонки не отвечает, чопорно себя ведет.
     Сохранять бы мог приличья этот малый, по идее,
     Но как будто заразился он безумьем – так-то вот.

     Созвониться с ним порою абсолютно нереально,
     Ну а если созвонишься, он бурчит: «Давай быстрей»,
     Он себя причислил как бы к расе избранных нахально,
     А тебя считает как бы самым низшим из людей.

     Я тут фильмов насмотрелся фантастических кошмарных,
     Там обычно мерзкий вирус нападает на людей,
     Зараженная прослойка может жить в домах шикарных,
     Но инопланетный вирус действия диктует ей.

     О добре и зле меняет он привычные понятья,
     Заставляет зараженных думать только про бабос,
     Зараженные считают, что они отныне братья,
     И уныло повторяют все они: «Говно вопрос».

     Неспроста они стремятся кучковаться на Рублевке.
     Я их видел на Рублевке – очень странные они.
     И общаться невозможно с ними без спецподготовки,
     И в коттеджах специальных все они проводят дни.

     Я стихи читал им, помню, но они не понимали
     Тонкой лирики, однако оживлялись, если я
     Про бабос читал – глазенки зараженных всех сверкали,
     И опять же понимал я: все они – одна семья.

     А бабос, ужасный вирус, заставляет жертв с Рублевки
     Вывозить себя на Запад, в банк швейцарский класть бабос.
     Размножается там вирус вообще без остановки,
     Сколько ж он людей испортил, сколько жизней он унес!

     У меня тут есть знакомый – он все чаще повторяет
     С дергающейся гримасой: «Есть бабос, говно вопрос».
     Мой знакомый изменился – человека ведь меняет
     Злобный вирус непонятный. Кто ж его сюда занес?

     Заразиться опасаясь, стал я нервным, напряженным.
     Вдруг мою изменит душу этот вирус? Ну уж нет.
     Я стараюсь не общаться с человеком зараженным,
     Опознать такого чтобы, нужно помнить ряд примет:

     Он стремится на Рублевку, возомнив себя элитой,
     Никогда не помогает тем, кто победней его,
     Книги лишь тогда читает, если автор – знаменитый
     И в масс-медиа толкуют все про автора того,

     На Канарах и в Европах зараженный отдыхает,
     Оставляя там бабосы: наш, российский, капитал.
     Он Россию мало знает и сограждан презирает,
     Почему? Да потому что вирус мозг его пожрал.

     Зараженные бабосом глазками сверкают злобно,
     Думая, кого бы кинуть, как бабоса подкопить.
     Но один нюанс могу я разъяснить для вас подробно:
     Зря решили вы, что просто душу за бабос купить.

Раешник о двойниках

     Ой, тирли-бом, ту-ру-ту-ту.
     О двойниках вам раешник прочту.
     Спор об иных идет до сих пор.
     Так, например, древний грек Стесихор
     Заявил, что Елены не было в Трое,
     Что за призрак ее сражались герои.
     Сама же она в Египте была,
     Где с мудрым Протеем покой обрела.
     Да, у Трои кипели такие страсти,
     А Елены там не было, приехали, здрасьте.
     Говорят, что у Гитлера был двойник,
     Он застрелился, а Гитлер в тот миг
     В Южной Америке сам находился,
     Где прожил долго и снова женился.
     На папку похожие, Гитлера дети,
     Возможно, живут на нашей планете.
     Говорят, что умер Маккартни Пол,
     Двойник его выступает, мол.
     Именно он приезжал в Москву,
     Я – Пол, говорил, до сих пор я живу.
     Тут я подумал – вот так облом,
     Если одни двойники кругом.
     Гляжу на подружкин веселый лик
     И думаю – а вдруг это тоже двойник?
     Гляжу на Добрынина и размышляю —
     А не с двойником ли его выступаю?
     Да нет, это точно Владимирыч наш.
     Но мысли такие пугают аж.
     Недавно в тусовке слушок возник,
     Что и у Григорьева есть двойник.
     Судите сами – был толстяком
     Тот Константэн и ходил с брюшком,
     Теперь же как будто его подменили —
     Нету брюшка, бом-бом, тили-тили.
     Говорят, что уехал в родной Балхаш
     Настоящий Григорьев – ну, толстенький наш.
     В Москве же остался его двойник —
     Внешне похожий рыжий мужик.
     Сам ничего он не сочиняет,
     С гоготом только девиц соблазняет.
     Это неправда, не верьте, нет!
     Перед вами – все тот же Григорьев-поэт.
     Подобные слухи мне слышать лестно,
     Но они навредить могут мне, если честно,
     Как и слухи о том, что не мы с Андреем
     Чешем по клубам сейчас и музеям,
     Что двойников мы берем на подмогу.
     Но мы ж не «Ласковый май», ей-богу.
     У тех пареньков был подобный чес,
     Но мы – неподдельные принцы грез.
     Зачем же нам копии наши зеркальные?
     Мы – это мы, как есть, изначальные,
     Пускай и циничные мы, и нахальные,
     Но неповторимые и уникальные.

Ода поцелую

     Вот целует мать младенца, наклонившись над кроваткой,
     Так и хочется воскликнуть: «Дивный миг, остановись!»
     Вот влюбленные весною на скамеечке украдкой
     В первом сладком поцелуе, потрясенные, слились.

     Школьница целует в шейку недовольного котенка,
     А друзья целуют в щеку недовольного меня.
     Поцелуй есть знак приязни, но все сложно с ним и тонко —
     Вон усопшего целует в знак прощания родня.

     С поцелуя все начнется и закончится им тоже,
     Поцелуй – он даже мертвых в сказках может оживить.
     Та, с кем тянет целоваться, для тебя других дороже,
     Целоваку вряд ли можно чем-нибудь остановить.

     Настоящий целовака поцелуев массу знает,
     Целоваке в этой жизни завсегда везде ништяк.
     Поцелуй он, скажем, «сари» от «инато» отличает,
     И «кувшинчик» с «самаяном» он не спутает никак.

     И французский, и воздушный, и за ушком, и дразнящий, —
     Разновидностей штук сорок поцелуев знает он.
     И с ума подружку сводит целовака настоящий,
     Издает его подружка жалобный и страстный стон.

     Ну а мы-то что же с вами? Что же мы так мало знаем?
     Открывайте «Кама-сутру» и целуйтесь каждый день.
     А ведь как у нас обычно? Ну покурим, побухаем
     И потрахаемся в темпе. Нам учиться сексу лень.

     Умный этому искусству обучаться все же станет.
     Гимн сложил я поцелуям – заучите вы его!
     Все на свете зацелуем, зло тогда от нас отпрянет!
     Целоваки, целоваки! Повышайте мастерство!

Универсальная газель для ухаживаний (Подражание Хафизу)

     Я страдаю от муки… Ах, Катя!
     Почему мы в разлуке? Ах, Катя! [3 - Можно вставлять другие имена – Лариса, Марина, «Ах, Майя!», «Ах, Маша!» и т. д.]

     До чего ж ты умна и прекрасна!
     Заломил я в отчаянье руки. Ах, Катя!

     Целовать я хочу тебя нежно.
     Я в любви покажу тебе трюки. Ах, Катя!

     Я волнуюсь, когда тебя вижу.
     Посмотри – мои вспучились брюки. Ах, Катя!

     Доведу я тебя до оргазма.
     Издаю я призывные звуки. Ах, Катя!

     Посмотри, до чего я прекрасен!
     Ты со мною забудешь о скуке. Ах, Катя!

     Я – Григорьев, влюбился, как мальчик.
     Так пойдем делать сладкие штуки! Ах, Катя!

Сонет о незнании

     Не знает человек, когда умрет,
     И есть ли жизнь загробная, не знает,
     Но поневоле деньги добывает,
     Глядит оптимистически вперед.

     Он думает – вот так, за годом год,
     Скоплю я капитал. Пусть нарастает.
     Куплю жилье. Ведь люди покупают.
     А там, глядишь, и пенсия грядет.

     Но завтра этот самый добывала
     Раздавлен будет грудою металла,
     И в небо улетят его мечты.
     И пенсии уже он не дождется.
     А как он жил? А жил он как придется,
     Пахал и уставал от суеты…

     Незнание как мудрость нам дается.
     Запомню это я. Запомни ты.

Самообразование (Хвостатый сонет)

     Лежу я на постели с бодуна.
     О, как вчера хотелось веселиться!
     И к полночи сумел я вдрызг напиться,
     Плясал с друзьями. Ночь прошла без сна.

     Зарплата где? А нету ни хрена…
     А где же все вчерашние девицы?
     Я помню их смеющиеся лица,
     Но начисто забылись имена.

     А, ладно. Начался мой день паршиво,
     Но я читаю книги терпеливо,
     Хотя в них много полной чепухи.
     Казалось бы – валяюсь и читаю,
     Но нет. Образованье получаю,
     Чтоб лучше сочинять свои стихи.

     Имеют в жизни важное значение
     Лежание спокойное и чтение.

Мелкота

     Странные, ранее мне незнакомые,
     В Кринице встретились мне насекомые.
     Один удивительно гадкий жук
     Вызвал во мне неподдельный испуг.

     Громко трещали повсюду цикады,
     Мне бы побольше узнать о них надо.
     Громко шумели повсюду сверчки.
     Висели под потолком паучки.
     Летали, жужжа, и осы, и пчелы.
     Боялся я их – ведь ходил полуголый.
     Гусениц видел. Вот их не боялся,
     Напротив, над ними подолгу смеялся.
     Смеялся еще я над муравьями,
     Мухами, древесными клопами.
     Я видел спариванье стрекоз,
     Оценил изящество этих поз.
     Видел бабочек разнообразных,
     Очень красивых, белых и красных.
     Сфотографировал и богомола,
     Вилкой потрогал его для прикола.
     По листьям дерева он убегал,
     А позже вниз головой застывал.
     Я видел собачку, пившую воду морскую,
     И крошечных крабов, по коим невольно тоскую…
     Насекомые дружно живут у моря,
     Ни за что не платя и ни с кем не споря,
     Помимо их, есть еще мелкота —
     Собачки бродят, котов до черта,
     Однажды забрел к нам ежик смешной,
     В стакан из-под сметаны залез с головой.
     Мелкоты повсюду такое наличие,
     Что меня восхищает Божье величие,
     Спасибо ему я всегда говорил
     За то, что разумным меня сотворил,

     Талантом поэта меня одарил
     И весь этот мир предо мною раскрыл.
     И этому миру я гимны пишу
     И буду писать их, покуда дышу.
     Что же до мелкоты – она забавна,
     За ней наблюдать полезно и славно,
     Но рад я, признаюсь, быть не червячком,
     А поэтом, мыслящим чувачком.

Миниатюрка-грустилка о раздавленном крабике

     На взморье, где цвели заката краски,
     Угасли краба выпуклые глазки.
     В глазах моих читается грустинка.
     Прощай навек, морская животинка.

Туркменские сказки

     Я читаю туркменские сказки,
     Ибо мне подарил их учитель,
     И надеюсь попасть, их читая,
     Быстро в мудрости высшей обитель.

     Даже если ухудшится зренье,
     Буду пялить я в книжечку глазки,
     Чтобы все изучить и запомнить
     До единой туркменские сказки.

     Если ж я совершенно ослепну,
     То уеду к туркменам навеки —
     На базаре рассказывать сказки
     За еду. Скажем, за чебуреки.

     Поднесут буламак мне вкуснейший
     Или мисочку плова с айраном.
     Новых сказок придумаю много,
     Будут звать меня все Костей-джаном.

     Буду в черных очках и в халате
     Я сидеть у дверей на базаре.
     Постепенно, чтоб стать популярней,
     Обучусь я играть на дутаре.

     Может быть, обо мне пойдет слава,
     И скоплю я теньге и туманов,
     Счет открою я в местном сбербанке,
     Как немало известных порханов.

     Может быть, меня пери полюбит.
     Вспомню я, оценив ее ласки,
     День в Кринице, когда мне Добрынин
     Подарил вдруг туркменские сказки.

Шуточная миниатюра

     Полюбил принцессу юный паж.
     Ехал он в карете с ней по лесу,
     На камнях тряхнуло экипаж,
     Паж упал, и прямо на принцессу.

     Стал он извиняться, только вдруг
     Девушка чуть слышно прошептала:
     – Нет, вставать не нужно, милый друг…
     А затем пажа поцеловала.

     В ясные глаза его взглянула,
     Свой корсет впервые расстегнула…
     Лес шумел, сияли звезды лета
     И, скрипя, качалася карета.

     Ну а кучер осуждал все это.

Как сложится день

     Как сложится день, неизвестно.
     Меняются мысли и планы,
     Я счастлив с утра, если честно,
     Причем каждый день, постоянно.

     О, сколько приятных событий
     Меня впереди ожидает!
     О, сколько чудес и открытий
     Почти ежедневно бывает!

     Друзья появляются всюду,
     Коньяк с ними пью и водчонку,
     Возможно, сегодня я буду
     Красивую трогать девчонку.

     В кафе посидеть с ней уместно,
     Шептаться о том, что интимно.
     Как сложится день, неизвестно.
     Но, думаю, сложится дивно.

     Забыв про душевную смуту,
     Чудесные вижу миражи.
     Я в данную счастлив минуту.
     Я счастлив! Не верится даже…

Сонет про НЛО

     Летают над Москвою НЛО.
     И днем, и ночью, чувствую, летают.
     За нами ежечасно наблюдают,
     Глядят в иллюминаторов стекло.

     Нам точно не известно их число.
     Не все пришельцы злобными бывают.
     Порой стихи их наши забавляют,
     Тогда они гогочут весело́.

     Я, померев, на Марсе окажуся,
     Затем соображу, когда очнуся:
     Я – во дворце, и жив я, и здоров.
     Вручив мне с водкой длинный стаканоид,
     Вдруг скажет, улыбнувшись, гуманоид:
     «Пойдем. Мы все хотим твоих стихов».

Сонет о радости бытия

     Прошли болезни, снова я здоров.
     Мурлычу я с утра, как рыжий котик.
     Не нужен мне теперь антибиотик,
     И колдакт я убрал, и кетанов.

     И жизнь буквально рвется из штанов,
     Имею я в виду любовный дротик,
     И женской ласки нужен мне наркотик,
     И мир опять прекрасен, свеж и нов.

     И я теперь прекрасен, похудевший
     И в творчестве взаправду преуспевший!
     Сегодня буду счастлив я, друзья!
     С девчонками я буду обниматься!
     Я буду хохотать и напиваться!
     О, свежесть чувств! О, радость бытия!

Пейджер

     Незаметно, потихонечку
     Пейджер в прошлое ушел.
     А недавно вместе с пейджером
     Бизнесмен к победам шел.
     Диктовал своей любовнице
     Мэссидж, а затем она
     На своем читала пейджере
     От бойфренда письмена.
     Аппарат считался сотовый
     Запредельным и крутым,
     А сейчас у всех мобильники,
     Мы уже привыкли к ним.
     Если даже вам захочется
     Пейджер в дело запустить,
     Службы пейджерные вымерли…
     Как же с аппаратом быть?
     Надо похороны пейджеров
     Вместе организовать,
     Вызвать прессу, телевиденье,
     Всех друзей своих созвать.
     Чтоб играл оркестр бухариков,
     Речи прозвучали чтоб,
     А потом бы эти пейджеры
     Положили в скромный гроб.
     Над могилой мини-памятник
     Надо бы установить,
     И на нем черты покойного
     Пейджера изобразить.
     А потом упиться водочки,
     Вспоминая времена,
     Связь когда была по пейджерам
     Абсолютно всем нужна.
     Вспомнить ваучер, мавродики,
     Перестройку, словно сон,
     Как ходили на эротику
     В местный видеосалон.
     Вспомнить Горбачева, Ельцина
     И телепрограмму «Взгляд».
     Все прошло, а вроде было-то
     Пару месяцев назад.
     Ты в метро поедешь с кладбища.
     Вспомнишь, несколько взгрустнув,
     Как любил одну красавицу,
     В страстных ласках утонув.
     Как лежали вы, обнявшися,
     Пейджер рядом с ней лежал.
     Где теперь твоя красавица?
     Ведь ее ты обожал.
     Как ты счастлив был, задумайся!
     Как кружилась голова!
     Как забыть те ночи страстные,
     Те горячие слова?
     Молодость прошла прекрасная,
     Бесполезно волком выть.
     Техника пускай меняется,
     Но вот это – не забыть.

Мужская консультация

     Какая-то дискриминация!
     Вновь роль мужчины неясна.
     Раз женская есть консультация,
     То и мужская быть должна.
     Хочу, чтоб врач меня осматривал,
     Да не за деньги, просто так,
     И утешал чтоб, и подбадривал,
     И говорил: «Не хнычь, чувак.
     Ты перенервничал, мне кажется,
     В профилакторий поезжай.
     Там отдохнешь, и все уляжется,
     Все это просто стрессы, знай».
     Но врач не говорит мне этого,
     Он просто тупо денег ждет.
     Ему реально фиолетово,
     Что там со мной произойдет.
     Да, почему-то так считается,
     Что есть бабло у мужиков,
     И доктор даже не стесняется
     Тянуть у нас из кошельков.
     А если у меня депрессия,
     А ежели болит душа?
     Мужик – ведь это не профессия,
     Брожу порою без гроша.
     С друзьями мы стучим стаканами,
     Когда на лавочке сидим,
     Глазами добрыми и пьяными
     На женщин с завистью глядим.
     Как раз напротив консультация,
     Закрытая для алкашей.
     Нет, нам осталась лишь прострация,
     Осталось нам лишь слово «Пей!».
     «Спасет нас алкоголизация! —
     Мне собутыльники твердят. —
     Пусть женщины к врачам спешат,
     Пускай кругом дискриминация,
     Махнем по двести пятьдесят!

     У нас тут тоже консультация,
     Где собутыльник – врач и брат».

Осенним вечером возвращаюсь из супермаркета

     Я продуктов купил
     И шагаю домой под зонтом.

     Как китаец Ли Бо,
     Я любуюсь осенним дождем.

     И сидящей в ветвях
     Говорю обезьяне продрогшей:

     «В дом ко мне приходи,
     Вместе водки хорошей попьем».

     Обезьяна в ответ
     Говорит: «Я вам только кажусь,

     Также кажется вам,
     Будто есть супермаркет и дом».

     Озадачен ее
     Философским ответом, я позже

     Водки видимость пью,
     Ужин призрачный скушав притом.

     Сомневаясь уже
     В том, что призрачной водки мне хватит,

     В призрачный супермаркет
     Я иду за вторым пузырем.

     Там кассирша сидит,
     Это видимость только кассирши,

     Но за призрачным я
     По привычке тянусь кошельком.

     Что за странная осень.
     Вдруг дурачит меня обезьяна,

     В смысле – призрак ее,
     И мы все здесь взаправду живем?

     Это надо обдумать.
     А пока что я в дом возвращаюсь,

     Нереальную дверь
     Отперев нереальным ключом.

Унылый сонет

     Да, в пику нашим виршам удалым
     Пора бы написать сонет унылый.
     В нем дождь идет, сидит рахитик хилый,
     В грязи с щеночком возится больным.

     Чахоточный поэт напился в дым
     И кашляет над свежею могилой,
     С надрывом жутким плачет он о милой,
     Ведь тифом унесло ее брюшным.

     Пытается поэт определиться —
     Повеситься ему иль застрелиться?
     Промозглый вечер холоден и мглист.
     Облезлый кот в овраге помирает.
     Безумные мелодии играет
     Косой, горбатый местный гармонист.

Грезы Жоржетты (сонет)

     Уныние, уныние кругом.
     Повсюду – холод, мрак, туман и слякоть.
     Жоржетте юной хочется поплакать,
     Она под вечер шепчется с отцом:

     «Никто не ходит, папенька, в наш дом.
     Мне совершенно не с кем покалякать.
     Тик-так, тик-так… Часам бы все тик-такать,
     А я-то ведь старею с каждым днем!»

     «К нам, доченька, – отец ей отвечает, —
     Десант поэтов скоро приезжает,
     Устроим дома бал. Да будет твист!»
     Жоржетта, размечтавшись, засыпает.
     Ей снится, что на танец приглашает
     Ее усатый душка-маньерист.

Расписная

     Ухлестывая за Дашей, Наташей или Машей,
     Присматривайтесь к татуировкам на женщине вашей.

     Помните, подругу за прелести трогая, —
     Татуировки могут объяснить очень многое.

     Например, в какой зоне она срок отбывала
     И о чем под одеялом казенным мечтала.

     Если на картинке женщина голая,
     С бутылкой в руке, на дельфине веселая

     С развевающимися волосами по морю скачет,
     «Рожденная свободной» сия картинка значит.

     Целующиеся голубки, сидящие на ветке,
     Это память о любви. Такие тату нередки.

     Бандитке наколют в зоне или на этапе
     Даму в чулках, с пистолетами и в ковбойской шляпе.

     Сердцеедке наколют даму со шпагой.
     На шпаге сердца, дама смотрит с отвагой.

     Интеллектуалке наколют музу с арфой летящую,
     На музе крылатой цепь, похожая на настоящую.

     Вот голый мужик дарит женщине корону и драгоценности, что ли?
     Эта татуировка означает «Было все, получила неволю».

     От звонка до звонка отсидела – это часы на руке.
     Десять лет в колонии – роза в колючей проволоке.

     Летящая на аисте по небу дама —
     Это мать-одиночка, скажу вам прямо.

     Женщина, стоящая на крылатом колесе,
     Означает Фортуну, это знают все.

     Символ амнистии – ласточка с письмом в клюве, само собою.
     Тигр – это отрицаловка. Кот в цилиндре – склонность к разбою.

     Презрение к смерти – это пляшущие скелеты.
     Хватит, пожалуй. Но прошу вас запомнить все это.

     Если вы татуировки женские, как я, изучаете,
     О своих подругах вы многое узнаете.

     Кстати, вы о татуировках тоже немало можете знать.
     Подходите, я готов все интересное зарисовать и записать.

Небыличка

     Прилетела ко мне
     Птичка-небыличка.
     Голова как у кота,
     Вместо тельца – спичка.

     Крылья как у бабочки
     И один лишь глаз.
     Этот глаз порой рубин,
     А порой алмаз.

     На палас мой села,
     Радостно запела:

     «На Таганке с утра
     Ездят на пингвинах.
     Оживает икра
     В ваших магазинах.
     Снес яйцо петушок
     В метрополитене.
     Карлик пишет стишок
     На полиэтилене.

     На Камчатке всплыла
     Нынче чудо-рыба
     И она произнесла
     Басом слово «ибо».
     А с Китайской стены
     Сняли карусели
     И вчера три луны
     Над Землей висели».

     Птичка замолчала.
     Я сказал: «Ну что ж,
     Новостей немало,
     Хорошо поешь».
     Птичку поблагодарил
     И печенкой покормил.

     Мне без птички не узнать, —
     Вдумайтесь, откеда? —
     Что произошло опять
     В мире снов и бреда?
     Пусть, как прежде, ко мне
     Прилетает птичка,
     Наяву да во сне.
     Есть уже привычка.
     Я приветствовать рад
     Тварей необычных,
     Что в мой дом так спешат
     Из миров различных.
     Много их, нелегко
     Им порой живется.
     Здесь для них молочко
     И мяско найдется.

     Вот поела и спит
     Птичка-небыличка.
     Глаз-алмаз не горит…
     Эх ты, горемычка.
     Ладно, милая, спи.
     До сих пор не знаю,
     Из какой ты степи,
     Из какого краю?
     Лапками теребя,
     Ты лежишь комочком.
     Я накрою тебя
     Чистеньким платочком.

     Слышу шорох опять.
     Слышу шепот: «Костя…»
     Вновь пора принимать
     Мне кого-то в гости.

Слабость и сила

     Вот стать бы несчастным и слабеньким,
     Чтоб не приставали ко мне
     С работами, с дикой квартплатою,
     И жил бы я тихо вполне.

     Никто б на меня не рассчитывал,
     Поскольку я не потяну,
     И страшное цен повышение
     Меня б не тянуло ко дну.

     Имел бы я скромную пенсию,
     Имел бы убогонький вид
     И справку имел бы о том, что я
     По части ума инвалид.

     Играл бы я с кошкой любимою,
     Читал бы все дни напролет,
     Смотрел сериалы длиннейшие,
     Едой набивая живот.

     Родня выдавала бы денег мне
     За то, что я слабый такой.
     И был бы врачами прописан мне
     Уют и полнейший покой.

     А раз я и сильный, и умница,
     А раз я трудиться могу,
     То должен, как лошадь, я вкалывать,
     Кряхтеть, добывая деньгу.

     Проектами должен безумными
     Увы, заниматься все дни,
     И люди кричат мне – ты справишься,
     И вечно торопят они.

     Так стал я психованным, дерганым,
     И за небольшое бабло
     На разных фронтах я работаю,
     Свой ум проклиная как зло.

     И часто невольно я думаю:
     Да благо ли – сила моя?
     За годы мучительной пахоты
     Не стал я богаче, друзья.

     Пробиться не смог в миллионщики
     И вряд ли когда-то пробьюсь,
     Хотя ведь с утра и до вечера
     Почти ежедневно тружусь.

     Смотрю, в человеческом обществе
     Законы весьма хороши:
     Ты слабый – тебя мы не трогаем,
     Ты сильный – иди и паши.

     Раз я не алкаш, не наркоша я,
     Чье счастье – один ганджубас,
     Со мною никто и не нянчится,
     А нянчатся с ними как раз.

     Ну как же! Они же, несчастные,
     Не могут в себе побороть
     Желанье бухать аж до белочки
     И шприцем прокалывать плоть.

     Так лучше прибиться мне к слабеньким,
     Покой и уют обрести,
     Пока от трудов и безденежья
     С ума не успел я сойти.

     Есть сила огромная в слабости,
     С той силой считаются все,
     Жалеют больных, чья беспомощность
     В своей очевидна красе.

     Молюсь, глядя в чистое небушко:
     «Я скоро свихнусь от труда.
     Так сделай, прошу тебя, Боженька,
     Чтоб я не пахал никогда.

     Снабжаешь других миллиардами,
     А мне не даешь ни шиша.
     Мужик я могучий, а все-таки
     Устал я, устала душа.

     Хочу стать несчастным и слабеньким,
     Но скромный доход получать,
     И целыми днями в бутылочку
     С любимою кошкой играть».

Стихи про кота Мурзика

1

     Меня интересует сильно,
     Кем кот себя осознает.
     Быть может, он не знает вовсе,
     Что он зовется словом «кот»?

     Быть может, он Король Вселенной,
     А люди – слуги для него?
     Вот он лежит и источает
     Уверенность и волшебство.

     Да, кот котом у нас зовется,
     Но не животное на нас,
     А нечто большее взирает
     Из глубины кошачьих глаз.

2

     Кошачьих крепко уважая,
     Боюся тигров я и львов,
     Но вот домашний милый котик
     Достоин самых нежных слов.

     Он успокаивает как-то
     Самим наличием своим,
     Его печенкою кормлю я,
     Пушистик этот мной любим.

     Я, кстати, вообще кошатник,
     И мне не нужен верный пес.
     Кота я тискаю и глажу,
     Пищащего, целую в нос.

3

     Порой поэт про кошку пишет,
     Хоть кошки у него и нет,
     Он завести ее не может,
     В разъездах вечно наш поэт.

     Оставить не с кем будет кошку,
     Он может лишь о ней мечтать,
     С котенком только виртуальным,
     Компьютерным сидеть-играть.

     Когда же рядом кот реальный
     Мурлычет, песенки поет,
     Чего о нем писать стихи-то?
     Он не мечта, а просто кот.

4

     В квартире очень сильно пахнет,
     И запах неприятен сей.
     Ты говоришь коту: «Твой запах
     Смущает всех моих друзей».

     Ты говоришь коту шутливо:
     «Вот накажу тебя за вонь!»,
     Но вероломно он уткнется
     Вдруг мордочкой в твою ладонь.

     Что ж, кот, живущий как умеет,
     Согласно своему уму,
     Так ластится и так мурлычет,
     Что вмиг прощаешь все ему.

5

     Коты ужасно любят дрыхнуть
     И, вероятно, видят сны.
     Им доллары, как мне, не снятся,
     Они им просто не нужны.

     Проснусь – а на груди мурлычет
     Пригревшийся любимый кот.
     Встаю. Бежит за мной на кухню,
     Сел и сидит. Печенки ждет.

     Я говорю: «А нет печенки.
     Мне денег неоткуда взять».
     Сидит и смотрит, дрянь такая.
     Потом идет обратно спать.

6

     Кот – неразумное созданье,
     А если непородист кот,
     То от него дохода нету,
     Одни убытки и расход.

     Вот он играется с бумажкой,
     А я с утра сижу тружусь,
     И иногда на дармоеда
     Хвостатого весьма сержусь.

     Но вот и вечер. Выпью водки —
     И снова дорог мне мой кот,
     Поскольку он красивый, мягкий
     И тоже песни создает.

7

     Вот я люблю металл послушать,
     Коту, похоже, все равно,
     Играет «Ксентрикс», или УДО,
     Или какое-то говно.

     И вот кота я приучаю
     От группы группу отличать,
     И появилась на мордашке
     Кота разумности печать.

     Когда звучит металл, котяра
     И весел, и хорош с лица,
     Когда попсня звучит, скучает
     И лапой умывается!

8

     Кот иногда не понимает,
     Что человеку он вредит.
     Вот провод он жует, а провод
     Невкусный вроде бы на вид.

     Невкусный, но, однако, важный!
     Ведь он к компьютеру ведет!
     А ну-ка живо брысь отсюда,
     Бесстыжий и вреднючий кот!

     Ты что с компьютером наделал?
     Все мне испортил, все сжевал!
     Смотри, сгрызу твои игрушки,
     Которые тебе давал.

9

     Пристал я к своему котишке:
     «Скажи, ты русский или нет?
     Зачем ты не Иван, а Мурзик?
     Давай немедленно ответ.

     И что в графе «национальность»
     Обычно пишешь ты, скажи?
     Где регистрация, где паспорт?
     А ну-ка мне их покажи.

     Что, нету? Так и не мяукай,
     Беспаспортное существо.
     Раз в юридических вопросах
     Не понимаешь ничего.

10

     Нет больше Мурзика на свете.
     Его сбил черный «мерседес»,
     Когда котишка на дорогу
     Неведомо зачем полез.

     Но я дарю ему бессмертье —
     Ведь я же цикл стихов сложил
     О том, что жил на свете Мурзик,
     И что поэт его любил.

     Теперь наш Мурзик, словно Гамлет,
     Литературный есть герой.
     И вспомнят о коте веселом
     Мои читатели порой.

Стихи про спиртное

1

     Вот мой космический корабль,
     Вот пищевой отсек.
     Андроид служит – робот он,
     Я пью – я человек.

     Мы возвращаемся домой,
     За это пью до дна.
     Ах, Землюшка, планетушка!
     Такая ты одна.

     Андроид блеет: «Вы уже
     Опустошили бар,
     Покуда добираемся
     Домой мы со Стожар.

     Последний тюбик водочный
     Под вашею стопой,
     У вас не праздник редкостный,
     А форменный запой!»

     «Молчи, несчастный, – говорю, —
     Что можешь ты понять?
     Куда упрятал ты коньяк
     И джин, едрена мать?

     Смотри, пойдешь сортировать
     Венерианский мох».
     Андроид, прошептав «О, нет!»,
     Изображает вздох,

     Уходит, возвращается,
     Приносит мне поднос,
     На коем джин, и ЛСД,
     И много папирос,

     А также тюбик лучшего
     Земного коньячка.
     Земля в иллюминаторе
     Совсем уже близка.

     Гитару шестиструнную
     Я достаю свою
     И задушевно-искренне
     Вполголоса пою

     О тех, кого не видел я
     Уже давным-давно…
     Андроид пляшет, двигаясь
     Нелепо и смешно.

     И словно цветомузыки
     Включилось волшебство
     На лысой металлической
     На голове его.

2

     Жил человек по фамилии Дурново.
     Фамилия его соседа была Кавагоэ.
     Но круче фамилия была у того,
     Кого звали Иван Палыч Спиртное.

     Примерным человеком был Дурново,
     Очаровательнейшим был Кавагоэ,
     Оба выпивали, в отличие от того,
     Чья фамилия призывала купить спиртное.

     Иван Палыч Спиртное не курил,
     Отродясь не выпил вина ни грамма,
     В гостях он сердился и говорил:
     «Ну не пью я, ну что вы как дети прямо!»

     Он коллекционировал марки и календарики,
     Чем смешил Дурново и лысого Кавагоэ.
     Продавал в зоопарке воздушные шарики
     Добродушный усач Иван Палыч Спиртное.

     Жизнь его пролетела легко и стремительно,
     Теперь он в раю отвергает стакан,
     Он умер во сне… Но к чему же, действительно,
     К чему была трезвость, Спиртное Иван?

3

     А кто из вас тут пил одеколон?
     Я пил, чего нисколько не стесняюсь.
     Хотя я чаще водку пить стараюсь,
     Но был мной как-то он употреблен.

     О, бедность перестроечных времен!
     Я помню, как на этот шаг решаюсь —
     В компанию друзей своих вливаюсь,
     Пить нечего, но все кричат «Камон!»,

     И в кружки полился напиток «Саша».
     Сказала мне потом моя мамаша,
     Что слишком надушился чем-то я,

     Наврал я про свидание с девицей.
     Итак, хотите мощно надушиться?
     Что ж, экспериментируйте, друзья!

4

     Во Франции русских богатых
     называют словом «нуварищи».
     Неологизм забавнейший
     родил недавно Париж,
     Скрестив естественным образом
     русское слово «товарищи»
     Со словом своим французским
     презрительным «нувориш».

     Что пьет нуварищ на Западе?
     То же, что все нуварищи.
     «Хеннесси» или старинное
     сверхдорогое вино.
     Пьет, пока пол-России
     мрет от паленой водярищи,
     А это как раз нуварищу
     пузатому все равно.

     И хочется мне обратиться
     С призывом к этим нуварищам:
     Прежде, чем все вы лопнете
     От изысканных вин,
     С бедствующими россиянами
     Своим делитесь наварищем,
     Пришлите вагон с «Вдовой Клико»
     В Москву хотя бы один.

     Ведь может завтра красный петух
     Подкрасться к вашим амбарищам,
     И яхты ваши роскошные
     Он тоже охватит враз.
     И ваши все ассигнации
     Охватит лютым пожарищем,
     Вот так за жадность вам отомстят
     Господь да рабочий класс.

     Делитесь, падлы, награбленным,
     Кончайте ваши художества,
     Богач, кривящий губищи,
     Бедному люду враг.
     У нас ведь тут руки длинные,
     Мы знаем способов множество,
     Как вас извести, чтоб лопнули
     Сотни толстых пузяк.

     Шлите нам лучшие вина, нуварищи,
     Конкретно нам, маньеристам куртуазным,
     Иначе вы нам вообще не товарищи,
     И мы вас подвергнем насмешкам
     и издевательствам разнообразным.

Идеи

1

     У меня есть такая идея —
     Распродать все-все, что имею,
     Чтоб остался один чемоданчик,
     Чтоб катил я по жизни, как танчик,
     Чтоб жил я легко и свободно,
     Поселяться мог чтоб где угодно,
     Не имея ненужного хлама.
     Не идея, а золото прямо.
     Но ведь если я где обоснуюсь,
     То потом я опять разволнуюсь —
     Как прожить без любимых игрушек,
     Книжек, мебели и дивидюшек,
     Без одежды большого запаса,
     Без компов, без ТиВи, без паласа?
     И начну покупать я все это,
     Не по мне, видно, участь аскета,
     И бессребренника-мудреца.
     Ламца-дрица, ребятки, ца-ца.

2

     Идея одна осенила меня —
     Хочу я раздать призы словесные.
     Кто для меня человек года? Я.
     Вручу сам себе я подарки прелестные.

     Уже Новый год приближается к нам,
     А кто у нас нынче голос нации?
     Учредив номинацию эту сам,
     Я победил и в этой номинации.

     Кто наша надежда? Григорьев К.
     Хрустального кто обладатель пера?
     Кто самый безумный поэт пока?
     Опять же Григорьев. Ура, ура!

     Самый галантный мужчина кто?
     Ну-ка, попробую-ка догадаться…
     Да! Не какой-нибудь конь в пальто,
     А я – победитель всех номинаций.

     Ну все, успокоился. Дальше пойдем,
     Вот конкурс на звание «Лучший друг».
     Добрынин Андрей побеждает в нем.
     Он мой учитель и друг, и не вдруг.

     А в номинации «Душа компании»
     Побеждают Гаврилов и Лида Боброва.
     Забыть невозможно все их старания,
     Как и друзей наших из Королёва.

     В номинации «Самый могучий атлет»
     Побеждает Блэк Бомбер, это бесспорно.
     Мало пьет, не курит совсем сигарет
     И даже, по слухам, снимался в порно.

     Ваньке достанется приз сейчас
     В номинации «Самый знающий рокер».
     В номинации «Лучший Локкер» у нас
     Побеждает, представьте себе, сам Локкер!

     Мой спич уподоблю программы гвоздю.
     Хотите, свой конкурс придумайте тоже.
     Надеюсь, я там побежду-победю
     Хоть в чем-нибудь, как один из «Идолов молодежи».

3

     Не употреблять в стихах слова —
     Идея в целом не нова,
     Но актуальна. Вот будет зрителям сюрприз,
     Если я перейду на получасовой бессловесный вокализ.
     В нем выразить смогу я то,
     Что словами не выразишь и что
     Высказать хочется. Но есть проблемка тут —
     На следующий концерт зрители вряд ли придут.

4

     Моя идея заключается
     В том, что смертью жизнь кончается.
     Воспоминанья души в особом месте стираются,
     Она каким-то образом обновляется,
     Затем в новорожденного младенца вселяется.
     Таким образом, сейчас на Земле живут
     Те же, кто жил тысячелетьями тут,
     Но есть, возможно, и новые, пришлые из космоса души.
     Да услышит меня всяк имеющий уши.
     Так что смерти особо не бойтесь,
     Вселитесь в новое тело, не беспокойтесь.
     Пожалуй, кроме тех, кто выбрал великое Ничто,
     Он не родится, но он в пустоте растворится зато.

Опрос декабря

     Что опрос декабря показал?
     То, что жизнь – это некий вокзал.
     Мы семьсот россиян опросили
     И подобный ответ получили.
     Правда, восемь сказали, что жизнь —
     Это наших надежд яркобрызнь.
     Трое жизнь обозвали ламбадой,
     Двое – неугасимой лампадой.
     А научный один старичок
     Заявил, будто жизнь есть крючок.
     Заглотивший его, будто рыба,
     Человек рождается, ибо
     До того был в среде, не похожей
     На реальности облик расхожий.
     Померев же, нырнет человек
     Рыбкой в струи невиданных рек.
     Старичок говорил целый час,
     Утомив, без сомнения, нас.
     Заявила одна нам девица
     Будто жизнь – это повод напиться
     И еще чтобы уестествиться
     И плодиться, плодиться, плодиться.
     Кто-то так говорил: жизнь – кошмар.
     Кто-то так: жизнь спираль, а не шар.
     Прокричал нам один респондент
     Про космический эксперимент.
     Бомж сказал: «Жисть?.. Ну, это… Ну жисть.
     На водяру хватает, кажись».
     А бандит заявил: «Жизнь есть сон,
     Сон о том, как добыть миллион».
     Матерились иные порой.
     Ну а хакеры всею толпой
     Жизнь назвали программой крутой
     И компьютерной даже игрой.
     Проскрипела старушка одна:
     «Жизнь похожа бочку говна».
     «Жизнь есть как бы большой самолет, —
     Нам сказал мрачный юноша-гот, —
     Самолет, полный змей, пауков
     Ядовитых весьма “Черных вдов”».
     Все ж в опросе вокзал победил.
     Многим образ вокзала был мил.
     Жаль, что внятно никто не сказал —
     Почему, в самом деле, вокзал?
     И откуда нам ждать поездов
     И куда каждый ехать готов?
     Где предел, у какого столба?
     Эх, Россия. Дороги. Судьба…

Сонет на 300 000 евро

     Всему на свете все же есть цена.
     Старинные полотна стоят много,
     А что стихи? Стихи? Ну, если строго,
     Порой совсем не стоят ни хрена.

     Но в мире справедливость быть должна.
     Купить сонет хотите? Ради бога.
     Продаст его охотно мастер слога
     За цену дорогого полотна.

     Нет, не за миллион стандартных евро,
     За триста тысяч. Вот цена шедевра,
     Скажите, кто готов его купить?
     Где, где миллиардеры, меценаты?
     Мне вскоре предстоят большие траты,
     Купите! Тыщу можно и пропить.

Сонет про щедрость

     Опять 8-е марта на носу.
     Опять дарю подружкам я квартиры,
     Рубины, бриллианты и сапфиры,
     И шубы каждой лично в дом несу.

     Машины, сыр, икорку, колбасу
     Дарю. Мы, богачи, порой транжиры.
     У нас, миллиардеров, есть кумиры —
     Мы крайне любим женскую красу.

     Я щедрости своей не удивляюсь.
     В душе миллиардером я являюсь,
     Подарками хочу всех удивить.
     Пусть наяву я беден, к сожаленью,
     Но всем дарю мечты и поздравленья,
     Могу сонет вот этот подарить!

Сонет про фотоальбом

     Рассматриваю свой фотоальбом.
     Вот я совсем малюсенький, кудрявый,
     А вот уже овеян громкой славой,
     И очень пьян, и с девушкой притом.

     А вот мои друзья сидят с бухлом.
     А вот артисты дружною оравой.
     А вот я даже в смокинге. Вид бравый,
     В карете я сижу. А вот мой дом.

     Да, творческий мой путь был необычен.
     Я думаю – что ж, я фотогеничен
     И явно добрым ангелом храним.
     Мне просто захотелось убедиться,
     Что многим смог я в жизни насладиться,
     Умел дружить, любил и был любим.

Сонет о пользе страхов

     Как страшно, скажем, заживо сгореть
     В авто или, допустим, в самолете.
     Обидно утонуть в лесном болоте,
     В пустыне от безводья умереть,

     На льва или акулу посмотреть
     И стать затем куском съедобной плоти…
     Зачем я размышляю на работе
     О смерти? Размышлять не буду впредь.

     О чем же думать? Женщинам я нравлюсь,
     С друзьями в бар я вечером отправлюсь,
     И денег много есть, и нет хвороб.
     Что толку размышлять о смерти лютой?
     Я в жизни дорожу любой минутой,
     Из чаши жизни жадно пью взахлеб!

Кому что снится (сонет)

     День отшумел, и спать ложатся все.
     И всем созданьям что-нибудь да снится.
     О принце грезит юная девица,
     Собачка видит сон о колбасе.

     Маньяку сон о лесополосе
     Покоя не дает – мелькают лица
     Убитых. Олигарху снится Ницца,
     Водителю – восьмерка в колесе.

     А мне вот спать эрекции мешают.
     Во сне меня красотки ублажают…
     Поменьше надо мяса с перцем жрать.
     Но лучше пригласить к себе красотку,
     Любить ее и пить весь вечер водку,
     Затем без сновидений вовсе спать.

Ноев ковчег (Вольная интерпретация мифа)

     Ноев ковчег. Каждой твари по паре.
     Толпятся женщины на тротуаре,
     Ждут – а кого из них выберет Ной?
     Должен уехать он только с одной.
     Вышел и смотрит – кого ж ему взять?
     Эта глупа, если мягко сказать,
     Та любит спорить, с ней трудно ужиться,
     С этой извратом нельзя насладиться.
     Эта умна, но ни кожи ни рожи.
     Вот и близняшки. С ними негоже.
     Эта озлоблена что-то не в меру.
     Та приняла очень странную веру.
     Эта толста чересчур, та – худышка,
     Вот очень мелкая, просто как мышка.
     Рядом – огромная, ростом два метра.
     Эта мила, но в башке много ветра.
     Та чем-то стыдным все время болеет,
     Эта готовить совсем не умеет…
     С тою союз может быть очень прочен.
     Ной призадумался, Ной озабочен.
     Вот улыбнулась ему негритянка.
     Вот подмигнула ему индианка.
     Чукчанка стоит и призывно хохочет,
     Но белую женщину Ной выбрать хочет.
     Проще с ежами – еж да ежиха,
     Если комар – к нему комариха.
     С женщиной сложно. Минусы, плюсы,
     Разные мнения, разные вкусы…
     А выбрать-то надо всего одну.
     Все остальные пойдут ко дну.
     Кричат ему женщины: – Не тяни!
     Меня выбирай! – Нет, меня! – Эй, рискни!
     Чего ты молчишь? Ведь время идет!

     Откашлявшись, Ной открывает рот…

Хвала ногтям

     На эти плечи, эти локти
     Готов я сутками глядеть.
     А ногти, Господи, а ногти!
     Тут можно просто обалдеть.

     Они изящны, и длинны, и
     Покрыты лаком дорогим.
     Они, конечно, накладные,
     Но не чета ногтям другим.

     Их чья-то дерзость создавала
     Не для труда, а чтоб играть.
     С такими можно лишь бокалы
     Держать и мальчиков ласкать.

     Берут нас женщины и танцем,
     И смехом, и слезами, и
     Духами тонкими, и глянцем
     Немыслимым, да и ногтьми.

     С утра бедро ты показала,
     Что расчесала ты во сне,
     «Ногтями, видишь, расчесала», —
     Сказала ты с улыбкой мне.

     Глядел я на бедро безумно,
     Не как знакомый твой, а как
     В глухой ночи сопящий шумно
     Жизнестрадалец-маниак.

     Хотел бедро я жадно трогать,
     С тобой порхать в земном раю,
     И чтоб твой длинный узкий ноготь
     Вонзался в спину бы мою.

     Всю жизнь свою переиначу,
     Как быть? Не уходи, постой!
     Смотрю на ногти я и плачу —
     Они исполнили задачу:
     Сражен я женской красотой.

Мыслитель

     Я мыслитель, мыслитель могучий,
     Мои мысли – мои скакуны.
     Вслед за мной ходят толпами люди,
     Что записывать мысли должны.

     Я иду по большому проспекту,
     Размышлять ни о чем не хочу,
     Вдруг я замер, задумался крепко.
     Встрепенулись поклонники, чу!

     Постоял я, подумал немножко
     И изрек: «Наша жизнь – океан».
     А потом без малейших сомнений
     Я зашел в дорогой ресторан.

     Сел за стол. За соседние сразу
     Люди быстро уселись мои.
     Заказал я бифштекс и бутылку
     Золотого, как небо, аи.

     Ученицы мои оживились,
     Любят девочки роскошь и шик.
     «Всем вина, я плачу!» – крикнул старший,
     Самый преданный мой ученик.

     Я изрек: «Деньги – грязь». Все притихли,
     Зашуршали тетрадками вновь.
     «Деньги – грязь!» – прослезилась девица,
     Посвященная мною в любовь.

     Как там звать ее? Честно, не помню.
     У меня ж их десятки на дню.
     Я меню полистал и промолвил:
     «Что любовь? Это то же меню…»

     Отобедав, мы вышли толпою
     На покрытый снежком тротуар.
     Я зашел без малейших сомнений
     И раздумий в ближайший пивбар.

     А потом мы в закусочной пили,
     А потом у меня на дому.
     На столе танцевали девчонки,
     Я смеялся – не помню чему.

     День закончился оргией дикой,
     Поутру поднесли мне рассол.
     Я изрек: «Наша жизнь – это пьянка».
     Повалялся и мыться пошел.

     Только в ванной один я бываю,
     Да и то не всегда, не всегда.
     Почему же за мной постоянно
     Восхищенная ходит орда?

     Потому что мыслителей мало.
     Вот и стал я властителем дум.
     Если я говорю, все смолкают,
     Прекращаются гомон и шум.

     Вышла книга моих афоризмов,
     Это нужно отметить скорей.
     Ах, куда занесет меня нынче?
     Ах, какую мне пнуть из дверей?

     Чем поклонников я озадачу
     И поклонниц, девиц штормовых?
     Я не знаю, но знаю – им нужен
     Эскадрон моих мыслей шальных.

Три пути (написано после прочтения книги «Нравственные принципы строителя коммунизма»)

     Как помрешь, что скажут люди разные?
     Хорошо б сказали – он был смел,
     Жил достойно, честно, мудро, правильно,
     Сделал очень много славных дел.

     Хуже, если скажут – да, покинул нас
     Человек, что много обещал,
     Но ни то ни сё он был, товарищи.
     Кем он стал? Никем так и не стал.

     О словах ужасных размышляю я,
     Становлюсь от страха ликом бел.
     Скажут вдруг с ухмылкою: «Покинул нас
     Лодырь, тунеядец, бракодел».

     Так живи, чтоб все кругом шепталися —
     «Это активист, не бракодел!»
     Чтобы твой портрет на предприятии
     На доске позора не висел!

Газель с дельным советом

     Не выспался и нездоров? Всем жалуйся на то.
     Давно не сочинял стихов? Всем жалуйся на то.

     Не хвастайся, что все пучком, мой друг, ни перед кем!
     Тверди о происках врагов – всем жалуйся на то.

     Чтоб не завидовал никто успеху твоему,
     Кричи, что ходишь без штанов, всем жалуйся на то.

     Как можно чаще горько плачь, о бедах говори,
     Бубни, что этот мир суров, всем жалуйся на то.

     Кричи, что девы не дают, хотя они дают,
     И жалуйся, что пуст альков, всем жалуйся на то.

     И все жалеть тебя начнут, нести тебе дары.
     Избыток ощутив жиров, всем жалуйся на то.

     Ведь вскоре ты начнешь толстеть, как и бумажник твой,
     А ты ругай клеветников, всем жалуйся на то.

     Ходи обедать в гости, там все жадно пожирай,
     А ежели закрыт засов – всем жалуйся на то.

     Деньжат ты выпроси в гостях и хнычь, что, дескать, ты
     Не вылезаешь из долгов – всем жалуйся на то.

     Я, Константэн, даю совет – дары приняв, затем
     Кричи, что мало их, даров, всем жалуйся на то.

Рубаи омонимические – 2

     Один китайский древний мандарин
     Спросил себя без видимых причин:
     «Материя – весь мир иль ткань для платья?» —
     И съел, смеясь, вкуснейший мандарин.

     О, шахматы! Вновь слышу я: «Вам мат!»,
     И рвется из груди отборный мат,
     Пойду в спортзал борьбою заниматься.
     Там матово блестит спортивный мат.

     Моргаю я все время – морг да морг.
     Я в бане был и дикий вопль исторг.
     Бандит из некой шайки отнял шайку
     Мою, сказав: «Иди-ка мыться в морг».

     Девица шла по берегу, коса.
     Свисала низко русая коса.
     Навстречу девке шла косой песчаной
     Вся в черном Смерть, в руке была коса.

     Боксер шагнул на ринг. Сказали – бокс!
     Соперник стрижен был под полубокс.
     В нокаут улетели оба разом.
     Ждал каждого теперь больничный бокс.

     Жил бракодел. Любил он делать брак.
     Заводу, коллективу был он враг.
     Жена в слезах ушла от бракодела.
     А он был рад, что смог разрушить брак.

     Гулял, мыча, у пристани бычок.
     Матрос Ефрем раскуривал бычок.
     Бычки в томате жадно кушал бомжик,
     Бубня: «Крупнее раньше был бычок».

     На нашем предприятии патрон
     К воротнику придумывал патрон,
     Не знал он, что за ним следящий снайпер
     Уже загнал в винтовку свой патрон.

Про Серегу и цыган

     Серега Бурилов напился,
     С друзьями рванул на вокзал.
     А вскоре большой засветился
     Под глазом Сереги фингал.

     Не поняли люди поэта,
     Который по пьянке шумел,
     И в глаз ему дали за это.
     А он же всем счастья хотел!

     Хотел он, чтоб водку все пили,
     Готов угостить был поэт.
     Цыгане его обступили,
     В итоге мобильника нет.

     И паспорт, и деньги пропали,
     Накрылися мокрой пиздой.
     Серега поспал на вокзале,
     А после уехал домой.

     А где же друзья его были?
     Куда подевались опять?
     Их где-то менты повинтили,
     Пока отходил он поссать.

     Но только наутро Серега
     С похмелья об этом узнал.
     Такая вот, блин, безнадега.
     Такой вот веселья финал.

     Но все начиналось красиво —
     Стихи, день рожденья и смех,
     Закуски, и водка, и пиво,
     И близость любовных утех.

     Куда подевались девчонки,
     Мобильник, цветы и мечты?
     Какие ж цыгане – подонки!
     Какие ж подонки менты!

     Серега теперь в день рожденья
     Старается много не пить…
     Мы данного стихотворенья
     Попробуем суть уловить:

     Пускай и напьется Серега,
     Друзья, будьте рядышком с ним.
     Не дайте ему, ради Бога,
     Упиться, как водится, в дым.

     Вы знаете, он ведь хороший,
     Он правильный, наш человек.
     Не надо, чтоб он всею рожей
     Внезапно валился на снег.

     Не надо ущерба здоровью.
     Поэт – это гордость страны.
     Давайте друг друга с любовью
     Поддерживать, если пьяны.

Собираю подарки

     Так и будет всю жизнь, буду я волноваться,
     Как уважить кого, что кому подарить.
     Жизнь ужасна порой, но не стоит бояться,
     Буду до смерти жить, и неважно, где жить.

     Даже если на дно опуститься придется
     И с бродягами хлеба краюшку делить,
     День рождения – он ведь всегда остается,
     Думать будут бродяги, что мне подарить.

     И от мысли такой как-то сразу теплее,
     И о трудностях хочется просто забыть.
     Не для бедствий ведь созданы мы, по идее,
     А для счастья, и чтобы кого-то любить.

     Юбилей у кого-то, кому-то – семнадцать,
     Что вручить, размышляю, да как угодить?
     Так и будет всю жизнь: буду я волноваться,
     Как уважить мне ближних, что им подарить.

Сонет о квадратных метрах

     Квартирную проблему я решу,
     Купив себе два-три квадратных метра.
     Укрыться бы от снега и от ветра,
     От ливней. Ведь о большем не прошу.

     Где ж денег взять? Затылок вновь чешу.
     В поэзии давно я вроде мэтра…
     Надену-ка шляпенцию из фетра,
     К риэлторам пойду, их насмешу

     Своей наивной просьбой о квартирке.
     Скажу – чего смеетесь? Мы не в цирке.
     Три метра потяну лишь по деньгам.

     Купить хочу малюсенькую хатку,
     Зато свою. Там лягу я в кроватку,
     Уютно и тепло мне будет там.

Рубаи о космонавте Григорьеве

     Итак, я прибыл в Звездный городок.
     Я, в общем-то, спортивный мужичок,
     Ну где тут центрифуги-тренажеры?
     Я бросил пить, забыл про табачок.

     Два года обучался я всему,
     Что пригодится телу и уму.
     Космической накушался я пищи,
     Два года жил в космическом дому.

     Сплошные перегрузки, дикий стресс.
     Я в местный планетарий как-то влез,
     Но вместо звезд мне чудились бутылки.
     Во мне проснулся к пьянству интерес.

     Вьетнамцу предложил я забухать.
     Сказал он, что меня не понимать.
     Вот он и полетит, похоже, к звездам,
     Неужто я напьюсь, сорвусь опять?

     Два года тренировок псу под хвост!
     Напился я, сказал нелепый тост,
     Теперь мне не слетать, похоже, в космос.
     С макаками вожусь – вот где мой пост.

     Макаки все сбежали от меня.
     Ловили их две ночи и два дня.
     Я дико в планетарии напился,
     Курил гашиш. Такая вот фигня.

     Пора покинуть Звездный городок.
     Не смог я космонавтом стать, не смог.
     Прощай, мечта о звездах! Вновь бухаю,
     Среди макак забивши косячок.

     Я дома и уже готовлюсь к сну,
     Домой забрал макаку я одну.
     Назвал ее, друзья, Костяйкой-младшим.
     Бухаем с ней и смотрим на луну.

     Костяйка-младший в космос хоть летал,
     А я-то кто? Лишь пьяницей я стал.
     Но снятся мне полеты и планеты…
     Мечтать и верить я не перестал.

     Такая вот история, друзья.
     Стихи пишу про космос часто я,
     А вам скажу, спешащим в космонавты, —
     Гашиш, табак, бухло – нельзя, нельзя!

Абстрактисты-мошенники

   Посвящается Василиску Гнедову, Казимиру Малевичу, Джону Кейджу, чье произведение «Молчание» представляет собой 4 минуты 12 секунд полной тишины, и другим деятелям авангарда

     В консерватории к роялю
     Известный пианист выходит.
     Все ждут, когда польются звуки,
     Но ничего не происходит.

     Лишь музыкант сидит недвижно,
     Как будто молится кому-то.
     И продолжается все это
     Четыре с небольшим минуты.

     Закончилось произведенье
     «Молчание». Конечно, можно
     Зааплодировать безумно
     Или похлопать осторожно,

     Шепнуть сидящим рядом людям,
     Чтоб не сочли тебя тупицей:
     «Куплю пластинку с этой пьесой,
     Чтоб снова ею насладиться».

     А можно просто присмотреться
     К тому, что происходит в зале.
     Как что? Внезапно и спонтанно
     Аплодисменты зазвучали.

     Все дружно хлопают артисту,
     А кое-кто восклицает: «Браво!»,
     Что абстрактисту Джону Кейджу,
     Конечно, добавляет славы.

     Все точно знают – их надули,
     Но все восторг изображают,
     Пока мошенники деньжонки
     За сценой быстренько считают.

     Им смыться надо поскорее.
     Вдруг честный человек найдется
     И заорет – верните деньги,
     Иначе ваша кровь прольется.

     Однако в зале, к сожаленью,
     Вновь не находится такого,
     И абстрактисты делят кассу
     И залы собирают снова.

     Один художник очень много
     Наштамповал кубов-квадратов.
     Один поэт стал знаменитым,
     Стихи без текста напечатав,

     И я бы выйти мог на сцену
     И промолчать в теченье часа,
     Потом уйти назад в гримерку
     Спросив друзей – ну, как там касса?

     Но я не абстрактист, я честно
     Стихи читаю со словами,
     Причем читаю очень мощно,
     За что и уважаем вами.

     Кто рад, когда его считают
     За бестолковую скотинку,
     Тот пусть и дальше с важным видом
     Пустую слушает пластинку.

     Но вы не покупайте дисков
     И книг прохвостов-абстрактистов,
     Купите книги и пластинки
     Нас, куртуазных маньеристов.

     На это не жалейте денег,
     Давайте Кейджа позабудем:
     Мошенник – он и есть мошенник,
     Все врет он и себе, и людям.

Сонет о последних днях одного жирного ублюдка

     Я фильм документальный посмотрел
     О толстяке, которому сказали,
     Что вскоре он умрет. Ох, вы бы знали,
     Что начал вытворять сей жирный чел!

     Начальству нахамить он захотел,
     Уволился со службы, но вначале
     Насрал на стол, и это всё снимали,
     И трудно позабыть, как он кряхтел.

     И вправду вскоре умер он от рака,
     Кидаясь перед этим, как собака,
     На всех, кто оставался дальше жить.

     Он отомстить решил здоровым людям…
     Кино такое вряд ли мы забудем,
     Но – надо ль так из жизни уходить?

Мальчик чумазенький

     Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,
     Теплой водою с песнями ты умываешься,
     Ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,
     Сладкой истомой манят тебя потягушечки.

     А в это время западный мальчик чумазенький,
     С впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,
     Катит свою в шахте с углем вагонеточку,
     Чтоб получить вечером мелку монеточку.

     Каждое утро, гладкий, довольный, сияющий,
     В школе встречаешь добрых и верных товарищей,
     Пахнет цветами светлая комната классная,
     Нежно ерошит вихры твои солнышко ясное.

     А в это время западный мальчик горбатенький
     Гробик несет, спотыкаясь, для младшего братика —
     Он схоронил мать, отца, двух сестренок, трех дедушек,
     И все равно прокормить ему надо семь детушек.

     Ты каждый вечер ходишь гулять по Москва-реке,
     С девушкой милой, глаза у нее как фонарики,
     Робко в любви объясняясь, за полную грудь берешь,
     Шепчешь на ушко стихи и в аллейку ее влечешь.

     А другой мальчик с улыбкой бессмысленной жуткою
     Возится в жалкой лачуге своей с проституткою,
     Завтра ему чуть свет на работу опять вставать,
     Как бы скорей закончить и завалиться спать.

     Школу закончив, может, ты станешь директором,
     Или инспектором, или вообще архитектором,
     Сытый, веселый, румяный и к людям внимательный,
     В ладушки будешь играть с женой привлекательной.

     Мальчик же западный, чахлый, забитый, запуганный,
     Кашлять-чихать будет пылью противною угольной,
     А потерявши работу, в сиянии месяца
     В жалкой лачужке своей с облегченьем повесится.

     Будь же ты проклят, тот дяденька, что вдруг решил вести
     Нашу Россию по западному тому пути!
     Очень обидно в трудах загибаться во цвете лет,
     Черт знает чем заниматься, чтоб раздобыть обед.

     Вижу, на улицах наших уж проявляются
     Дети чумазые, к гражданам так обращаются:
     «Дайте хотя бы копеечку, добрые, милые!»
     Только спешат мимо них люди хмурые, хилые…

Счастье (эти стихи нужно петь)

     Я к дому Вашему примчал автомобильно —
     На день рожденья Ваш я прибыл пунктуально,
     И торт вручил Вам, улыбаясь инфантильно,
     И в зал прошел, где все шумело карнавально.

     Я сел за стол, где было людно и бутыльно,
     И все глазел на Вас – смеялись вы хрустально,
     В колье из жемчуга Вы выглядели стильно,
     И вдруг я понял, что влюбляюсь в Вас тотально.

     Мои соседи гоготали так дебильно,
     Так безобразно ели, так шутили сально,
     Что посуровел я, напрягся очень сильно,
     Но Вы сказали через стол мне: «Все нормально!»

     Потом спросили: «Как Вам пишется? Стабильно?
     А не хотите почитать нам музыкально?»
     И я кивнул, и стал читать стихи обильно,
     Жестикулируя эффектно-театрально.

     Иные гости сразу замерли субтильно,
     Другие кушать продолжали машинально.
     Сосед мой справа ухал как-то замогильно,
     Сосед мой слева заорал: «Конгениально!»

     Вы подошли ко мне, шепнули сексапильно:
     «Не уходите, я сегодня уникальна…»,
     Когда же ночью гости расползлись рептильно,
     Вдвоем остались мы, нам стало сексуально.

     Вдвоем остались мы – и вспыхнули фитильно,
     И зарычал тогда от страсти я брутально,
     И обхватил я Вас за талию горилльно,
     И потоптались мы с минуту вертикально,

     Потом мы в ванную пошли, где стало мыльно,
     Потом, обнявшись, мы уснули моментально…
     А утром Вам я заявил: «Люблю Вас сильно,
     И это чувство, уверяю Вас, кристально!

     Я не хочу умчать от Вас автомобильно,
     Давным-давно я не влюблялся так тотально!
     Давайте вместе жить спокойно и цивильно!
     Жить хорошо мы будем, даже процветально!»

     В колье из жемчуга лежали вы умильно,
     И вдруг кивнули мне смущенно-улыбально…
     И вновь мы вспыхнули – светло и ювенильно,
     И счастья крик вдвоем издали эпохально!

Бросаю пить

     В 2010-м – наступающем – году
     Я очень сильно изменюсь и к святости приду.
     Я перестану мясо есть, я брошу водку пить,
     Про курево забуду я, начну в спортзал ходить.
     Я стану воплощением здоровья, наконец,
     И все зашепчутся кругом – какой я молодец.
     Я по режиму буду жить и пить один кефир,
     И бегать по утрам трусцой, чтоб сбросить лишний жир.
     Займусь я бодибилдингом и стану пресс качать,
     И на работе больше всех я стану получать.
     Карьеру быстро сделаю – поскольку всех бодрей,
     Румяней, энергичнее, настойчивей, мудрей.
     Я накатаю книжицу о радости труда,
     О том, что пить, как и курить, не нужно никогда.
     Сто лет, возможно, проживу – здоровых, долгих лет…
     Ну а пока той святости во мне, конечно, нет.
     Я сам себе назначил срок – то будет новый век.
     До той поры хочу успеть пожить… как человек!
     Осталось мало времени до резких перемен.
     Нет, я не должен трезвым быть среди постылых стен!
     И нажираюсь водки я, и пива – как бы впрок,
     Зубами жадно мясо рву, чтоб накопить жирок.
     И беспрестанно я курю, и неустанно пью,
     На четвереньках бегаю, похожий на свинью.
     Шарахаются от меня соседи и друзья,
     Ведь я небрит, ведь я немыт, воняю крепко я.
     Ох, напоследок я хочу повеселиться всласть —
     Я начал пакостить кругом и начал вещи красть.
     Я захожу в любой подъезд, чтоб справить там нужду,
     Старушек полюбил пугать – я их у лифта жду.
     Внезапно, с диким хохотом, бросаюсь я на них —
     Им корчу рожи страшные и даже бью иных.
     Потом бегу к друзьям-бомжам, мы политуру пьем
     В каком-то детском садике, под крашеным грибком,
     И голосами хриплыми орем мы до тех пор,
     Покуда не заявится милиция во двор.
     Себя я в вытрезвителе все чаще нахожу —
     Лежу под серой простыней, от холода дрожу.
     Пусть с бодуна меня мутит, колотит и трясет,
     Пусть перегаром от меня за километр несет,
     Я тихо бормочу себе: «Я лишь сейчас – такой,
     Ждет очищенье впереди, и святость, и покой…
     Уже через два месяца наступит Новый год,
     Он обновленье лично мне с собою принесет.
     Тогда – ни капли в рот, клянусь. А нынче я – спешу,
     Опять я вечером напьюсь и мясом закушу!
     Да, кстати, нужно провести один эксперимент —
     Перед великой трезвостью понюхать клей «Момент»,
     Да мухоморов бы достать, да дернуть анаши, —
     Всё перепробовать хочу, все средства хороши…»
     Лежу я в вытрезвителе, одежды не дают,
     На фоне белокафельном здесь чертики снуют.
     «Уйдите, проклятущие!» – кричу я им, чертям,
     Глазами злобно зыркая по стенам и углам.

Хорошенький рыженький Костик (фантазия на тему Ярослава Смелякова)

     В московском престижном районе
     Почти что двенадцатый год
     Хорошенький рыженький Костик
     На улице тихой живет.

     Стихи каждый день сочиняет,
     Качает свой пресс по утрам.
     А по вечерам пьет водярку,
     Немножко совсем, сам на сам.

     С тех пор, как он занялся спортом,
     Он сбросил немало кило.
     Успех у девчонок имеет,
     Живется ему весело.

     Не зря с одобреньем веселым
     Соседи глядят из окна,
     Когда он идет за жратвою,
     Зеленый слегка с бодуна.

     В оконном стекле отражаясь,
     Идет он, на бомжа похож.
     Задумчивый, честный, хороший…
     Да чем же он так уж хорош?

     Спросите об этом девчонку,
     Что в доме напротив живет.
     Она о знакомстве с поэтом
     Мечтает двенадцатый год.

     Недаром на каменных плитах,
     Где Костик прошелся пешком,
     «Я Вас обожаю, Григорьев!» —
     Она написала мелком.

     Не может людей не растрогать
     Девчонки отчаянной пыл.
     Григорьев, однако, на надпись
     Внимания не обратил.

     Он под ноги часто не смотрит,
     К тому ж вообще близорук.
     Девчонка рыдала ночами,
     А после придумала вдруг —

     Плакат нарисует огромный,
     К поэту подкатится вновь,
     На всех перекрестках планеты
     Напишет она про любовь!

     На полюсе Южном – огнями,
     Пшеницей – в кубанских степях,
     На русских полянах – цветами
     И пеной морской – на морях.

     И в небо залезет ночное,
     Все пальцы себе обожжет,
     Но вскоре над тихой Землею
     Созвездие Кости взойдет.

     «Я Вас обожаю, Григорьев!» —
     Простые девчонки слова
     Пусть будут ночами светиться
     Над снами твоими, Москва.

     Соседи поэта, подумав,
     Что делать, конечно, поймут.
     Однажды огромной толпою
     Девчонку к нему подведут.

     И сердце поэта забьется
     С девчонкиным вдруг в унисон.
     И скажет ей рыженький Костик:
     – Ей-богу, я прямо смущен…

     И Костику папа девчонки
     Ключи от квартиры вручит.
     И все зарыдают от счастья,
     А кто-то «Ура!» закричит.

     И хором споет вся Таганка,
     Двоих провожая в постель:
     «Лишь тот добивается цели,
     Кто видит конкретную цель!»

Стихотворения из разных книг

Про мужа

     Моя любовь нисколько не похожа
     На тысячи похожих на нее:
     Волшебней взгляд, благоуханней кожа,
     И с нею вдохновенней забытье.

     Она мила: всегда мы были склонны
     Листать вдвоем стихов заветный том,
     Но не зайти с ней в модные салоны —
     Ревнивец-муж убьет ее потом.

     Ну что с того, что вместе мы читаем?
     Достойный муж, к чему ревнуешь ты?
     Мы с нею только в шахматы играем,
     Мы с нею только смотрим на цветы.

     Я знаю, у тебя мораль простая —
     Со мной сойтись под медленный отсчет
     В серебряном лесу, где листьев стая
     От выстрела с деревьев потечет.

     Я упаду, зажав руками рану,
     Жизнь промелькнет в глазах наоборот…
     И молча угасать, невинный, стану,
     И вдалеке от слез она умрет.

* * *

     Прикусывая нижнюю губу,
     Глаза ты в поцелуе закрываешь.
     Я про тебя расспрашивал Судьбу,
     Судьба смеялась: «Ты в любовь играешь».

     Какая вдохновенная игра!
     Ты вся – весна, вся – ветра дуновенье,
     На черепичных крышах флюгера
     Предсказывают мне твое явленье.

     Ты можешь не ценить моих стихов.
     Цена стихам – одно твое вниманье,
     Легчайший аромат твоих духов,
     Твои слова, твой взгляд, твое дыханье.

     Быть может, я и ошибусь в тебе,
     Но это дело прошлое, похоже.
     И я смотрю в глаза своей Судьбе:
     Нет, это не игра, вот только что же?

* * *

     Весною, после долгого затишья,
     Вдруг получаю весточку от вас:
     Дагерротип – божественный анфас! —
     И о любви забавное двустишье.
     И сразу вспоминается танцкласс,

     Наш разговор: «Мальчишка вы бедовый…» —
     «Кто вам сказал?» – «Подруги говорят». —
     «А вы?» – «Согласна», – откровенный взгляд,
     И рук излом, пленительно-медовый,
     И в орхидеи сброшенный наряд.

     Потом вы утро каждое бросали
     В мое окно цветущую сирень…
     Мы целовались с вами каждый день —
     Сбегая к морю, или на вокзале,
     Или в тиши окрестных деревень.

     Запомнился мне вашего именья
     Заглохший сад в сиянии луны —
     Вы были каждым листиком пьяны,
     Вы гладили деревья и коренья,
     Набухшие от близости весны.

     Ах, что тогда кощунством мне казалось,
     Теперь так мило! Дивная моя!
     Ужели снова пенье соловья

     Коснулось вас, и в сердце к вам закралась
     Любви неосторожная змея?

     Что ж, если так, я скоро буду с вами:
     Мне хочется услышать вашу речь,
     Обжечь губами жемчуг ваших плеч
     И невзначай, – небесными словами,
     Волшебница, – в беседку вас увлечь.

     …Я подъезжаю к вашему именью,
     Дорога мимо кладбища лежит,
     Извозчик пьян, лошадка чуть бежит,
     Жужжат шмели, и сладкому волненью
     Душе моей предаться надлежит.

     Однако чувство смутное тревоги
     Звенит в почти что летней духоте,
     Бросая мне в глаза, назло мечте,
     Надгробье, свежий холмик у дороги
     И дорогое имя на кресте.

     «Останови!» – шепчу я. В туче пыли
     Из брички выхожу и вижу: да,
     С небес упала горняя звезда…
     «Уж, барин, года два как схоронили, —
     Бубнит извозчик в спину. – Ах, беда!»

     Ах, что со мной? Все вижу как в тумане…
     Еще одна из множества утрат!
     Я плачу у кладбищенских оград.
     Но ведь письмо, лежащее в кармане,
     Я получил – с курьером – день назад!

     С курьером! Значит – срочное посланье?
     Нет, что-то получается не то.
     Курьер, я помню, в черном был пальто,
     Глазами зыркал, делал приседанья
     И все шутил: мол, я для вас – Никто.

     Двустишье перечитываю снова,
     Оно приобретает смысл иной,
     Зловещий шарм и отзвук неземной:
     «Любовь, мой друг, всего первооснова!
     Вы, милый, скоро будете со мной…»

Алмазоград

     «…Я отогрею сердцем землю,
     И в мерзлоту ворвется жизнь.
     Алмазы к солнцу я подъемлю!
     Алмазоград, лучами брызнь!..»

     Вот так поэма начиналась
     Лихого сварщика в пальто.
     Поэма автором читалась
     Однажды в северном ЛИТО.

     И заполярные поэты,
     Романтики, бородачи,
     Кивали, слушая все это,
     Торшеры душ в ночи включив.

     А рядом их сидели музы
     С сиянием любви в глазах,
     Едва окончившие вузы
     Девчата в теплых свитерах.

     В тетрадки что-то все писали,
     Не смея слова проронить.
     Снежинки за окном плясали,
     Курили, кто хотел курить.

     Руководил объединеньем
     Известный северный фантаст —
     Сейчас он, кстати, от волненья
     Прикуривал десятый раз.

     И оттого, что получились
     Стихи у этого юнца,
     Слезинки радости катились
     С пергамента его лица.

     За выступавшим наблюдала
     Его жена на букву «М»,
     И за любимым вслед шептала
     Любимейшую из поэм.

     И вспоминалось ей так живо,
     Как в этот край, в наш с вами век,
     Для светлых дел, не для наживы
     Пришел советский человек.

     Построил здесь проспект Хрустальный —
     Эх, отступись от нас, зима! —
     Чеканкою оригинальной
     Украсил все его дома.

     Возвел аэропорт Полярный
     Из белых строгих чертежей,
     Свершая гордо труд ударный
     Для новых, будущих людей.

     Возвел ряды алмазных фабрик,
     Чтобы Дитя-XXI
     Пустило радостный кораблик
     Однажды по реке Далдын.

     Танцколлективы заплясали,
     И праздник сам собой возник,
     Чтоб в клуб из мрамора и стали
     Взглянул Вселенной нежный лик.

     И так глядел бы с восхищеньем,
     Как мать любуется дитем,
     На рук людских произведенья,
     Идущие своим путем.

     А милый! в пору золотую
     Как он робел, сказав ей: «Ты…»,
     Неся любовь свою большую
     И заполярные цветы!

     Смеясь, как оправляла юбки,
     Разгоряченная впотьмах,
     И кимберлитовые трубки
     Вертелись у нее в глазах…

     Но – стоп. Поэт закончил чтенье,
     Взор на фантаста обронил.
     Поднялся тот, но от волненья
     Руками только разводил.

     А все захлопали в ладоши
     И ну поэта поздравлять!
     Уж сварщика за слог хороший
     Хотели на руках качать,

     Как речь фантаст завел такую:
     «Друзья! стихи, да, хороши,
     Но я не оттого ликую,
     Что наслаждался от души.

     А оттого, что наконец-то
     От города в сей добрый час
     Могу вручить вот эту нэцке
     Достойнейшему среди нас,

     За то, что выдумал названье
     Для места, где мы все живем,
     Алмазоградцы! А собранье
     Мы послезавтра соберем.

     Итак, тебе, питомец Лиры,
     Вручу я нэцке и – молчи! —
     И от двухкомнатной квартиры
     Вот эти самые ключи.

     Тебе весь город благодарен
     На нашей на Далдын-реке!» —
     И неожиданно ударил
     Его графином по башке.

     Поэт успел сказать: «Однако…» —
     И на ковер стал оседать.
     Так безобразнейшая драка
     Внезапно в клубе началась.

     Лишь через два часа примерно
     Угомонилося ЛИТО.
     Поэт затих, и как-то скверно
     На нем топорщилось пальто.

     Сверкали крупных два алмаза
     Уже в глазницах у него,
     А нэцке, больше став в три раза,
     Носилося под звуки джаза
     По потолку вниз головой.

     Фантаст сначала раздвоился,
     Потом их стало пятьдесят,
     И все дробился, все дробился —
     Уж сотни в воздухе висят.

     Кто мог из них передвигаться —
     Все стали в черно-синий круг
     И в молчаливом странном танце
     Усердно заплясали вдруг.

     Природа же в оцепененье
     Уставилась на них. В закат
     Летел сверкающим виденьем,
     Дрожал, пылал Алмазоград —
     Кристалл огромный, а в нем – сад.

Кузина

     Где именье над черной водой,
     Умер барин, совсем молодой,
     Воспаление легких схватил,
     День промаялся, к ночи почил.

     Через год седоусый отец
     На чердак поднялся наконец,
     Разобрал все бумаги его
     И решил, что сынок был «того».

     Как же раньше он не замечал,
     Что сынок слишком часто молчал?
     И теперь был отец не готов
     К усвоенью таких вот стихов:

     «Со стеклянной кузиной вдвоем
     Вдоль обрыва мы тихо идем, —
     Там, внизу, волны тихо шуршат,
     Здесь – цикады легонько звенят.

     Мы спускаемся вниз, мы скользим,
     К перевернутой лодке бежим
     И, усевшись на ней под луной,
     Смотрим за набежавшей волной.

     А кузина моя все молчит,
     Лишь стекло под луною горит —
     И тончайшее кружев литье,
     И кристаллы в руках у нее.

     А ведь нынче-то бал-маскарад!
     Отовсюду к нам гости спешат:
     Медвежата, цветы и жучки,
     И русалки, и лесовички…

     Хороводы мы стали водить
     И шестами по заводи бить,
     Стали весело в прятки играть,
     Появляться и вновь исчезать.

     Разыгрался-замаялся я!
     Только где же кузина моя?
     Где там звякает кружев литье? —
     Отыскал на качелях ее.

     И она мне за тридцать шагов
     Улыбнулась, поклясться готов!
     Стал ее на качелях качать,
     Каждый пальчик-стекло целовать.

     Вся застенчивость и чистота,
     В чудных бликах ее красота…
     Ах! гляжу – мы обратно идем
     Со стеклянной кузиною в дом…»

     Прочитал седоусый отец
     Эти строки тайком, как юнец,
     Осторожно сундук отворил,
     Осторожно бумаги сложил,

     Бормоча: «Что за странный каприз?»
     По рассохшейся лестнице вниз
     Он спустился, и в спальню вошел,
     И к кровати своей подошел,

     Выпил рюмку, улегся в кровать…
     И не мог, разумеется, знать,
     Что сейчас под обрывом речным,
     Под молочным туманом густым

     Над стеклянной могилой сынка
     Два стеклянных кружат мотылька,
     Ивы плещут стеклянной листвой
     Над печальной стеклянной вдовой.

На лодочной станции

   Леночке

     Было лето. Отчего-то зной томил как никогда.
     Мы с тобой, толкнув ворота, оказались у пруда.
     Мужички там пили водку, кто-то песню затянул,
     Заплатив, мы сели в лодку, и я веслами взмахнул.
     Было пусто и безлюдно в час полуденный кругом,
     Ты мне улыбалась чудно в легком платьице своем.
     Так мы плыли и молчали, счастье в тишине храня,
     И твои глаза сияли нежно-нежно на меня.
     Мимо нас скользили рощи, травы маленьких полей,
     Жизнь сейчас казалась проще, и понятней и милей.
     А причалив и учуяв острый запах шашлыков,
     Понял я, что есть хочу я и быка сожрать готов.
     Подошли к палатке, взяли два шампура, сладкий сок
     И на стульчики упали – зной и вправду был жесток.
     По тарелочкам бумажным осы ползали, жужжа,
     К нам под зонт подсела дама, с виду – прямо госпожа.
     Из палатки полосатой – не забыть его вовек —
     Все таращился восточный длинноусый человек.
     Он, конечно, видел ясно, как в один волшебный миг
     Ты с улыбкою прекрасной отдала мне свой шашлык.
     Задохнулись все от зноя неизвестные цветы.
     Щеку подперев рукою, мною любовалась ты.
     Все б я ос жужжанье слушал и цветы бы обонял,
     Пил бы сок, шашлык твой кушал, в соус хлеб макал, макал.
     …А у вас такое было? Согласитесь, господа,
     Вспоминать все это мило. Хорошо ведь летом, да?

«У нас будет маленький»

   А. Добрынину

     Вставив в зубы «Ротманса» окурок,
     Я кричал на вас в тени акаций:
     «Я вам не какой-нибудь придурок,
     Надо было, блин, предохраняться!»

     Изжевав и выплюнув окурок,
     Глядя зло на кружева и ленты,
     Я кричал: «Но я по жизни юрок
     И платить не стану алименты!»

     С жадностью куря другой окурок,
     Топая, как спятивший слоненок,
     Я кричал: «Довольно глупых жмурок,
     Кто сказал, что это мой ребенок?»

     Вы, все это выслушав, беззвучно
     Как стояли, так и повалились.
     Боже мой, как с вами стало скучно.
     А ведь как мы раньше веселились!

     «Нет, предохраняться надо было», —
     Буркнул я в акациях у пруда.
     Облик ваш гримаса исказила,
     Я ушел на цыпочках оттуда.

     В честь чего вы стали юной мамой?
     Вы б хоть мое мнение спросили!
     Я вас звал своей Прекрасной Дамой,
     Но сегодня вы меня взбесили.

Влюбленный лабазник

     Я – влюбленный лабазник, я в лавке сижу
     И красивую девушку жду дотемна,
     И верчу калькулейтор, и в окна гляжу —
     Не идет ли она, не идет ли она.

     Слышу смех во дворе, слышу – снег заскрипел,
     Вот и входит она – та, кого люблю я.
     С молодым человеком? Да как он посмел?
     …Как снежинки сверкают на шубке ея!

     Как прелестна девчонка, как губки красны!
     Не работает явно она ни хрена —
     Нет, с ногтями такой несусветной длины
     Занимается только любовью она.

     Я б женился на ней, только все это дичь:
     Я же знаю – прошла бы безумная ночь,
     И я утром велел бы ей ногти остричь,
     Чтоб могла по хозяйству она мне помочь.

     Молодой человек начал мне диктовать,
     Стал я бегать по лавке, хватая товар,
     Суетливо товар этот стал паковать,
     Но – считая в уме, каким будет навар.

     Вот они и ушли, снова снег заскрипел,
     Пару левых червонцев я к сердцу прижал;
     Как сказать остроумное что-то хотел,
     Чтоб она обратила внимание!.. Жаль.

     Ничего, скоро нужную сумму скоплю,
     Покупателям глупым хамя и грубя,
     И красоточку эту я на ночь куплю…
     А любовь? Деньги есть – и полюбят тебя.

* * *

   Если бы нам сговориться о том, чтобы женщин не трогать,
   Женщины сами, клянусь, трогать бы начали нас.
Публий Овидий Назон. «Наука любви»

     Здоровой девушке несвойственна стыдливость,
     Как заявил однажды Лев Толстой —
     Ей свойственна особая игривость,
     Дабы зажечь мужчину красотой.

     Здоровой девушке не свойственно ломаться,
     Продолжим мы за графом Львом Толстым,
     А свойственно внезапно отдаваться,
     Охваченной желанием простым,

     Прямо на улице, в подъезде, на работе,
     В лесу… А что? Не вечно ж ей цвести!
     Она могла б отдаться целой роте —
     Так начинает всю ее трясти.

     Здоровой девушке не свойственно стесняться,
     А свойственно от похоти вопить
     И за парнями робкими гоняться,
     Их догонять и наземь их валить,

     Подряд насиловать… Так вот она какая,
     Здоровая та девушка? Ну да…
     Что ж нас, поэтов, часто упрекают
     В отсутствии морали и стыда?

     Здоровым юношам не свойственно стесняться —
     Любовь и страсть опишем от души,
     Всё, всё как есть! Мы все хотим влюбляться,
     Природа… В общем, все мы хороши.

* * *

     Они по весеннему парку гуляли
     Средь шелеста, лунного света, теней…
     Она улыбнулась: «Поручик, едва ли
     Стихи ваши новые старых сильней.

     Нет, нет, не подумайте, я не ругаю,
     Но те – чаровали, сияли, влекли,
     А новые – как-то сухи… Полагаю,
     Меня вы случайно сюда привели?»

     Они оглянулись – кругом было тихо,
     Лишь где-то невидимый пел ручеек,
     Лишь, фыркнув, в траве пробежала ежиха
     И свежий в листве пробежал ветерок.

     И поняли оба, что́ может случиться,
     Но вида не подали, дальше пошли;
     Им что-то мешало друг другу открыться,
     Они о стихах говорить предпочли.

     Поручик задумчиво молвил: «Княгиня,
     Мне ваша оценка дороже всего,
     Вы – критик чудесный и мне не врагиня,
     Все верно – ушло из стихов волшебство,

     Зато если раньше я интуитивно
     В поэмах своих Красоту отражал,
     Теперь – вы подметили точно и дивно —
     Писать стал я суше… Я к Смыслу сбежал!

     Всё-всё – описанья, неясные грезы —
     Забросил в угоду я мысли живой.
     Я в поздних стихах, как и в опытах прозы,
     Отчетливо вижу путь истинный свой!»

     Она возражала – он не соглашался,
     Она хохотала – конфузился он.
     Она не давала поручику шанса
     Признаться в любви, хоть и был он влюблен.

     Они по весеннему парку гуляли
     И спорили. В небе горела луна,
     Гуляли они и, конечно, не знали,
     Что завтра начнется большая война,

     Что лучше они бы друг другу открылись,
     Что оба погибнут на днях… А пока
     Они шли поляной, вдруг остановились,
     Забыли слова, над травою склонились
     И вместе рассматривали светлячка.

А. Добрынину на день рождения

     В доме престарелых скоро отбой,
     В полутемном зале – поэт-ветеран,
     Седой Андрей Добрынин, тряся головой,
     Сидит у телевизора, смотрит в экран.

     На нем халат и тапки; сегодня ему
     Исполнилось – о ужас! – ровно сто лет.
     Поэт он знаменитый, и лишь потому
     Нянечки ворчат, но не выключают свет.

     Он Нобелевской премии лауреат,
     Ему разрешено телевизор смотреть.
     Нянечки со швабрами идут вдоль палат,
     Бормочут: «Не дай Бог вот так помереть».

     Вдруг седой Добрынин, тряся головой,
     Окошко открывает и лезет в сад,
     А там над ним мерцает созвездий рой,
     Перед ним поэты-друзья стоят.

     Шампанское открыли, раздался смех,
     Юные богини окружили его,
     Влекут его на ложе любовных утех,
     И вот в саду вершится любви торжество.

     Нянечки поэта утром найдут,
     Лежащего с улыбкой на мокром песке.
     Кулак закоченевший его разожмут —
     Сережка золотая блеснет в кулаке.

* * *

     Очень грустною была девушка Аннет,
     Повторяла про себя: «Смысла в жизни нет».

     Проклинала этот мир и свою судьбу.
     Не хотела жить Аннет и спала в гробу.

     Говорила всем она лишь про суицид,
     Начитавшись ужасов, плакала навзрыд.

     Музыку унылую слушала Аннет,
     В комнате покрасила стены в черный цвет.

     Вдруг свела ее судьба с пареньком простым,
     Улыбнувшись, он сказал: «Тю, чего грустим?

     Меня Жориком зовут. Выпьем или как?» —
     И сплясал перед Аннет танец краковяк.

     Он привел ее к себе, водкой угостил.
     Вдруг подумала Аннет: «Жорик очень мил».

     И, расслабившись, Аннет быстро напилась,
     С Жориком вступив затем в половую связь.

     Сладкая, горячая ночь у них была,
     Ведь на этот раз Аннет не в гробу спала.

     С этим парнем проведя пять ночей подряд,
     Изменилася Аннет, полюбив разврат.

     Перекрасилась она, стала веселей,
     Стала рэйвы посещать (Жорик был диджей).

     Все подходят к ней: «Аннет? неужели ты?
     Мы не знали, что в тебе столько красоты!»

     Парни все теперь хотят с ней потанцевать.
     В общем, счастлива Аннет, незачем скрывать.

     Светятся глаза у ней, светится душа…
     Девушки! любите жизнь! жизнь так хороша!

     Не мрачнейте – это вам правда не идет.
     Улыбайтесь до ушей – счастье вас найдет!

     (Вариант: «Жорик вас найдет».)

Предназначение киборга-поэта

     Я – Константэн, я киберманьерист,
     Точнее – киборг, раз полумашина.
     Я слушаю металл, как металлист,
     И выгляжу я внешне как мужчина.

     Обманчив, безусловно, внешний вид:
     Под розовой и очень нежной кожей
     Хромированный зверь во мне сидит,
     На остов человеческий похожий.

     Но он есть я, и мы с ним заодно,
     И, чтобы жизнь в обоих не угасла,
     Я много ем, пью водку и вино,
     Ему же подавай для смазки масло.

     И девушки довольны мной весьма —
     Мне говорят: «Твой поршень – как железный!»
     Ведь прихожу я к девушкам в дома
     Вершить обряд приятно-бесполезный.

     В моих глазах мелькают цифры в ряд,
     И все мои просчитаны движенья.
     Как странно, что сей сложный агрегат
     Был кем-то создан для стихосложенья.

     Из будущего заслан я сюда,
     Чтобы узнать людей обычных чувства,
     Что есть любовь, что – счастье, что – беда,
     И для чего вообще нужны искусства.

     Ведь в будущем людей не будет, нет,
     Среди машин не выжить человеку…
     Когда-нибудь, спустя две тыщи лет,
     Андроидка зайдет в библиотеку.

     Возьмет кристалл, уставится в него,
     Стихи мои прочтет о пылкой страсти —
     И вдруг накроет это существо
     Волна нечеловеческого счастья.

     И вспомнит та андроидка тогда
     И первый взгляд андроида-бойфренда,
     И то, как он вправлял ей провода
     Под тихий джаз вселенского биг-бенда.

     А где сейчас он? Очень далеко —
     Отправлен на Венеру, в мир туманный…
     Андроидка вздохнет – как нелегко,
     Когда в пути друг милый и желанный.

     Потом прошепчет: «О, вернись скорей,
     Любимый, с этой чертовой Венеры!»
     И вспыхнет солнце яркое над ней —
     Как над людьми давно прошедшей эры.

Исповедь гражданина Тугодумова, или Власть смеха

     Человек я довольно угрюмый
     И живу я с людьми не в ладу,
     Но, объят невеселою думой,
     На концерт маньеристов иду.

     Я придирчиво стул выбираю,
     Мрачный дядя – вот-вот укушу.
     Я сижу, желваками играю,
     Но поэтов невольно прошу:

     «Рассмешите меня, рассмешите!
     Где прославленный ваш юморок?
     Ну-ка, чудо со мной совершите,
     Перверните мой темный мирок…»

     В зале – гвалт, все вокруг веселятся,
     Все довольны и счастливы, но
     Я иду в гардероб одеваться,
     Бормоча: «Не смешно… Не смешно!»

     Ухожу я с концерта угрюмый,
     Растворяюсь в морозной пыли,
     Вновь объят невеселою думой:
     «Маньеристы… И что в них нашли?»

     Потечет за неделей неделя,
     Буду я вспоминать их стихи,
     Улыбаться начну еле-еле:
     «Ха-ха-ха. Хо-хо-хо. Хи-хи-хи…»

     Постепенно потом, поэтапно
     До меня смысл их шуток дойдет,
     И начну хохотать я внезапно,
     Открывая щербатый свой рот.

     И прохожие станут коситься
     На меня подозрительно так,
     Но я начал теперь веселиться,
     Я теперь стал прикольный чувак.

     Я в метро хохочу, в магазине
     И в бесплатный зайдя туалет,
     И глядят изумленно разини
     Мне, такому смешливому, вслед.

     Да, я стал хохотунчик-парнишка,
     Поубавилось сразу проблем.
     Я, хихикая мелко, как мышка,
     На концерты спешу ОКМ.

     Что же раньше я жил как пропащий,
     Неулыбчивый, прямо как труп?
     Пусть прохожие видят всё чаще
     В моем рту мой единственный зуб.

Милые собачечки

     Я встал сегодня очень рано,
     С трудом преодолев зевоту,
     Умылся под водой из крана
     И хмуро двинул на работу.

     И в полумраке перехода,
     Куда толпа людей втекала,
     Собачка никакой породы
     Другой собачкой обладала.

     Народ собачек сторонился,
     Предавшихся внезапно блуду,
     Я ж поневоле умилился:
     «Эх, всюду жизнь! Любовь повсюду!»

     Девчонки рядом улыбались —
     А как же тут не улыбаться?
     Собачки же вовсю старались,
     Не собираясь расцепляться.

     Забыв о скуке и зевоте,
     Пошел я потихоньку дальше,
     Весь день кричал я на работе:
     «Природа не потерпит фальши!»

     Сгорая от любовной жажды,
     Я тут же закадрил девчонку,
     Чтобы покрыть ее однажды,
     Как тот кобель – ту собачонку.

     Да, мне напомнили собачки,
     Что день без секса – день пропащий.
     Нельзя от жизни ждать подачек,
     Жить надо жизнью настоящей.

     Не тот понравится девчонкам,
     Кто вял, затюкан и пассивен,
     А тот, кто в этом деле тонком
     Настойчив, ласков и активен.

Август в провинции

     Я страстно целовал Вас, мял шелка
     И горячо шептал: «Моя отрада!
     Не мучайте меня, прошу, не надо!
     Я вырвался на сутки из полка!

     Да, вы боитесь мужа-старика,
     Но он нас не отыщет в гуще сада!
     Ах, август – это время звездопада…
     Ловите миг! Ведь ночь так коротка…»

     Вы улыбнулись в зарослях сирени,
     Передо мной вдруг встали на колени,
     Я ахнул: «Да! Вот так! Еще чуть-чуть…»
     Чуть позже Вы тряхнули головою,
     Я застонал, и теплое, живое
     Вам брызнуло на шею и на грудь.

Неудавшийся импотент

     В постели утром я проснулся —
     Пусть с бодуна, зато живой.
     Я вспомнил пьянку, усмехнулся,
     Тряхнул гудящей головой.

     Лежала рядышком девчонка,
     Я тупо на нее глядел,
     Потом придвинулся и тонко,
     Изящно ею овладел.

     Девчонка, сбросив одеяло,
     Все поняла в один момент
     И удивленно прошептала:
     – Обманщик! Ты не импотент!

     Я, мерно двигаясь, ответил:
     – Ну да, как видишь, не совсем…
     Вчера, когда тебя я встретил,
     Я сам не ожидал проблем.

     Ну выпил три бутылки водки,
     С тобой знакомиться полез…
     Всегда в присутствии красотки
     Стояк бывал, а тут исчез.

     Я, если помнишь, огорчился,
     Ну а потом махнул рукой:
     Такой вот казус получился,
     Я стал мужчина никакой.

     Я думал – жить вне секса буду,
     Плотнее творчеством займусь.
     Я много предавался блуду,
     Теперь от блуда отвернусь.

     Как хорошо быть импотентом
     И никого не вожделеть,
     И к женщинам, и к порнолентам
     Внезапно сразу охладеть!

     – Эй, слушай! Я те охладею! —
     Девчонка простонала вдруг. —
     Ты помолчи… Я вся балдею…
     Давай сильней и глубже, друг!

     Такой, как ты, мне парень нужен…
     Какой же… Ах! Какой большой…
     Не останавливайся, ну же!
     Я скоро кончу… Мама! Ой!

     Тут мы с партнершею приплыли
     К желанным берегам вдвоем,
     И с наслажденьем закурили,
     И похмелилися вином.

     Она вторично захотела —
     И получилось все опять,
     И понял я, что это тело
     Всегда готов уестествлять,

     Что импотентом не являюсь,
     Все как положено стоит,
     Но если сильно набухаюсь,
     Тогда, конечно, не стоит.

     Читатель, хочешь веселиться?
     Тогда бухай, но лишь слегка —
     Вон сколько ходит по столице
     Голодного молодняка.

     И все хотят, сегодня, срочно…
     Так будь разумным мужиком —
     И удивишь девчонок точно
     Невероятным стояком.

     Люби подружку раз за разом,
     Забыв про отдых и про сон,
     И симулировать оргазм
     Ей не придется – будет он.

Про ленивца

     Хотел бы я ленивцем стать древесным
     И в джунглях вяло ползать по ветвям.
     Я находил бы крайне интересным
     Забраться в крону и повиснуть там.

     Висел бы я и спал, и мне бы снилось,
     Что я живу в Москве, что я поэт,
     И жизнь моя уродливо сложилась,
     И денег у меня все время нет.

     «Как человеком быть смешно и скушно,
     Тем более поэтом и в Москве, —
     Подумаю сквозь сон я добродушно,
     Покачиваясь медленно в листве. —

     Как я доволен участью ленивца!
     Еды полно… И самочек смешных…
     Здесь все меня считают за счастливца —
     Ведь я ленивей всех друзей своих».

Ирочка

     Террорист Иван Петров
     Был улыбчив и здоров,
     Хоть за годы терроризма
     Наломал немало дров.

     Бомбы всякие взрывал
     И листовки раздавал,
     И с усмешкой сатанинской
     Самолеты угонял.

     Он кричал: «Даешь террор!»,
     Слушал панков и хардкор,
     Но однажды для прикола
     Съел гигантский мухомор.

     Он потом всю ночь не спал,
     Все рыдал, дрожал, стонал,
     Корчился в поту холодном,
     Смерть и жизнь осознавал.

     К нему девочка пришла
     И сказала: «Хватит зла,
     Я из-за тебя, Петрова,
     В страшных муках умерла.

     Ты взорвал меня, Петров,
     Было мне лишь пять годков,
     Не спасли меня уколы
     И старанья докторов.

     Терроризм окончен ваш,
     Ты сейчас мне руку дашь,
     В ФСБ пойдешь со мною
     И друзей своих там сдашь».

     И пошли они вдвоем
     Звездной ночью в черный дом —
     Душегубец и девчушка
     В белом платьице своем.

     В черном доме на диван
     Сел и слышит сквозь туман:
     «Меня Ирочкою звали,
     Помни обо мне, Иван…»

     Много лет прошло с тех пор,
     Наш Петров, как подлый вор,
     В камере лежит холодной,
     С Ирочкой ведет он спор.

     Он давно сошел с ума,
     Он забыл, что есть тюрьма,
     Все, что видит он и знает —
     Платье белое и тьма.

     Кто там бомбу достает?
     Слушай, юный идиот,
     Коль пойдешь ты в террористы,
     Ирочка тебя найдет.

     Тихо ты с ума сойдешь
     Или сам себя убьешь,
     Что, не веришь? Ну посмотрим.
     Это сказочка? Ну что ж.
     Ты как Ирочку увидишь,
     Все узнаешь, все поймешь.

Сон

     Расстрел красивой женщины я видел:
     Зарею нежной, в пять часов утра.
     Из глубины тюремного двора
     Я прошептал ей: «Кто тебя обидел?»

     Она с колен легко и быстро встала
     И взором, полным темного огня,
     Презрительно окинула меня,
     Сказала: «Ты!» – и вдруг захохотала.

     Что до меня, то я не удивился,
     Хотя едва ли с ней знаком я был.
     Мне подали пальто; я закурил,
     Махнул рукой и молча удалился.

     И во дворе раздались звуки залпа,
     И понял я: она не солгала,
     И жизнь моя иною быть могла,
     Но Ангел Расставания внезапно
     Воздел над нами мрачные крыла.

Стихотворения, не публиковавшиеся и не сведенные автором в сборники

На рисовом зерне

     Я не Гагарин-космонавт и я не знатный хлебороб,
     Но обо мне в один момент узнала сразу вся страна,
     Когда на рисовом зерне, упорно глядя в микроскоп,
     Я умудрился поместить все строчки книги «Целина».

     И началось! гудел весь цех, шептались все мои друзья,
     Несмело стали подходить: «Ну ты даешь! А ну покажь…»
     А вскоре вызвали в партком, и в партию был принят я,
     Мне грамоту вручили там, и мой пошел партийный стаж.

     Ну а вдобавок ко всему – коттедж уютный с розами,
     Автомашина «Жигули» и сразу три путевки в Крым.
     Стоял фужеров перезвон – большими пили дозами
     Со мной стахановец-шахтер и докер вместе с ним.

     Все это было уж в Москве, куда направили меня
     По праздничной ВДНХ в костюме новом побродить.
     Там о сопернике своем узнал настороженно я:
     Он смог на маковом зерне все «Возрожденье» поместить.

     И все же именно тогда в моей судьбе был звездный час!
     В журналах назывался я – Левша, умелец, молодец!
     Пускай с соперником вдвоем фотографировали нас,
     Зато на равных пили мы – фотограф, я и он, подлец.

     Я из Москвы привез жену – на вечеринке, сквозь ха-ха
     Она взглянула на меня, порезав палец до крови…
     Я вскоре преподнес ей то, чего нет на ВДНХ —
     На рисинке я уместил цикл стихотворный о любви!

     Мы с ней бродили по ночам по этой выставке вдвоем
     И целовались до утра у павильона, где цветы,
     Спускались, сдерживая смех, в забитый снегом водоем —
     Пятнадцать статуй золотых над нами разевали рты.

     Республики СССР – о, как их было не узнать!
     Я с чудо-рисинкой своей страну раз двадцать пересек.
     И за границу съездил я – у Тауэра поморгать,
     Париж, Венеция, Нью-Йорк – везде мелькал мой пиджачок.

     Да неприятности пошли – жена ребенка родила,
     Но хроменького, а затем пришлось коттедж нам продавать,
     А через год, взяв «Жигули», она к сопернику ушла —
     Он смог на маковом зерне ее портрет нарисовать.

     И утешает только то, что в космос рисинка одна
     Моей работы в корабле уже отправлена в полет —
     На ней земной наш алфавит, земные цифры и жена,
     И часть моей души с галактиками встречи ждет.

     Лети, лети, коснись пространств и расскажи им обо мне!
     Что в жизни было у меня все, чем гордится человек,
     Что был Героем соцтруда, что к звездам я летал во сне,
     Что в одиночестве теперь встречаю двадцать первый век.

Детеныш

     Гуннар и Маша стояли, взявшись за руки,
     Среди металлических скал
     На побережье искусственного океана.
     Хмурые волны боязливо кружились
     Вокруг гигантской и как бы роящейся
     Мегаструктуры черного цвета, достигавшей
     Высотой до планетного купола.
     «И это всего лишь детеныш, – явно гордясь
     Достижениями Научного Совета Кольца Галактик,
     Шепнул Гуннар в микрофон своего скафандра. —
     А взрослая особь вырабатывает до ста пятидесяти
     Сверхобъемных галлюцинаций в половину микросекунды.
     Маша застенчиво посмотрела на своего спутника
     Влажными потемневшими глазами:
     «А можно, я дам малышу грудь?»
     И оба дружно рассмеялись.

Рекламная пауза

     Ковбои Хаггис дружно скачут,
     На них подгузники «Стэй драй»,
     Хохочут, никогда не плачут,
     И ты, дружок, не унывай.

     Бормочешь ты о горькой доле,
     Прощенья просишь за грехи,
     О тягостной земной юдоли
     Ты пишешь скверные стихи.

     Ты стонешь, как тюремный узник,
     Рыдаешь в царстве Красоты…
     Ты просто не сменил подгузник,
     И оттого невесел ты.

     Вот я, к примеру, выбираю
     Из всех подгузников «Стэй драй»
     И прям от смеха помираю,
     Воспринимая мир как рай.

     Ты тоже головы не вешай,
     Я показать пример хочу:
     На мне всегда подгузник свежий,
     Я весел, бодр – и хохочу!

Миссия поэта Григорьева

     Я – гость из будущего. Я
     Сюда к вам прибыл не случайно.
     Сказать, в чем миссия моя?
     Ну так и быть, открою тайну.

     Там, в будущем, нам плохо жить,
     Среди дождей кислотных льющих.
     Сюда я послан устранить
     Виновника всех бед грядущих.

     Из-за него у нас – война.
     Он совершит здесь ряд открытий,
     Затем наступят времена
     Больших, неслыханных событий.

     А кто он – вам я не скажу.
     Меня он знает как поэта.
     Зла на него я не держу,
     Но ведь в опасности планета!

     Пока что я стихи пишу,
     Гуляю с жертвой по столице,
     Но лучемет с собой ношу,
     И он мне вскоре пригодится.

     Да, он все ближе, этот час,
     Когда убийство совершу я
     И спрячусь второпях от вас
     В машину времени большую.

     Толкну рычаг и подожду,
     Чтоб полностью она включилась,
     И в будущее попаду,
     Которое переменилось.

     Но не узнают там меня,
     В прекрасном гармоничном мире,
     Не будут знать, что спас их я.
     Что ж, в скромной поселюсь квартире,

     Как все, я проживу свой век
     Под куполом Земли лучистым —
     Счастливый тихий человек,
     Что был когда-то маньеристом.

     Три тысячи десятый год —
     Москва теперь совсем иная,
     Живут здесь люди без забот,
     Зла и насилия не зная.

     Припомню прежнюю Москву,
     Взмыв к облакам на турболете.
     Да, я-то знал, зачем живу.
     А вы? А вы зачем живете?

Про моря

     Вновь не поехал я на море —
     Увы, поездка сорвалась.
     Простое, рядовое горе —
     Мечта всего лишь не сбылась.

     Мираж растаял, вновь пашу я
     И, чтоб без огорчений жить,
     Поездку долгую, большую
     Пытаюсь в мыслях очернить.

     Могли обворовать в дороге
     Меня попутчики-козлы.
     Я мог переломать все ноги,
     Упав с береговой скалы.

     Мог утонуть, вопя: «На помощь»,
     Сгореть на солнце иль простыть,
     Ввязаться в драку мог бы в полночь,
     Потом в больничку угодить.

     Мог рыбой отравиться или
     Мог вовсе в рабство загреметь…
     Украли бы и посадили
     В подвал колеса там вертеть.

     Мог паспорт потерять на пляже,
     Мог гонорею подцепить,
     Мог – СПИД и сифилис… Мог даже
     Хозяйский домик подпалить.

     Мог заступиться за подругу —
     И схлопотал бы пулю в лоб…
     И я еще грущу по югу?
     Да что ж я, братцы, остолоп?

     Вот идиот! Хотел на море?
     Нет, лучше дома полежу,
     А при ближайшем разговоре
     Друзьям все это расскажу.

     Они, конечно, посмеются —
     Им к морю надо поскорей.
     Ну что ж, дай Бог им всем вернуться
     В Москву со страшных тех морей.

Послание спонсорам

   «На тот момент он имел состояние в 250 млн долларов».
Книга о Джоне Ленноне из серии «ЖЗЛ»

     Спросите, что мне нужно. Отвечу, чуть дыша:
     «Лишь двести миллионов долларов США.

     Имел такие деньги, к примеру, Леннон Джон.
     Ну, двести не дадите, так хоть бы миллион.

     Ну как за что? За то, что я – признанный поэт.
     Что, жалко миллиона? А штуки баксов нет?

     И штуки не даете? Что значит «хи-хи-хи»?
     Ну дайте хоть бы сотку – за песни и стихи.

     Задумайтесь, ей-богу, вы, спонсоры, над тем,
     Что написал бы Леннон, оставшийся ни с чем?

     Я Леннона послушать порой и сам люблю,
     Но двести миллионов никак уж не скоплю.

     Нам платят по-другому, и как ты ни воюй,
     Получишь в результате не доллары, а хуй…»

     И я от этой мысли вновь ухожу в запой,
     Обняв бутылку водки натруженной рукой.

Как преуспеть

     «Как преуспеть» – такую книжку в библиотеке я украл,
     А вечером, хвативши лишку, ее, представьте, потерял.

     В своей квартире, вот досада! Куда-то сунул и забыл.
     Конечно, столько пить не надо и с водкой я переборщил.

     Теперь не преуспею, видно, раз книжку эту не прочел…
     А так хотелось! Так обидно! Но все же выход я нашел:

     Знакомый бизнесмен Иваныч из магазина запчастей
     Мне выдал эту книгу на ночь, причем всего за сто рублей.

     Я стал читать – не все понятно, но сделан, главное, конспект.
     Пора нести ее обратно. Я выбегаю на проспект.

     Взволнован я и счастлив даже – эх, скоро стану богачом!
     Возможно, мне Иваныч скажет, что вместе горы мы свернем.

     Но что это? У магазина полно машин, зевак, ментов…
     Какой-то говорит мужчина: «Иваныч, блин, того… готов!»

     Я спрашиваю: «Что такое?» Он ухмыляется: «Как – что?
     В Иваныча стреляли двое, и он теперь как решето».

     Домой я тихо возвращаюсь, ложусь одетым на кровать,
     Теплом, уютом наслаждаюсь и начинаю прозревать.

     Иваныч был крутой парнишка, и то не смог он уцелеть,
     Вот до чего доводит книжка с названием «Как преуспеть».

     Нет, я крутым быть не сумею, об этом лучше позабыть,
     Иначе так же преуспею, а хочется еще пожить.

Порой накатит

     О, сколько в нас намешано всего!
     Мы все – актеры некой странной пьесы.
     Покуда наше тело не мертво,
     В нем происходят сложные процессы.

     Вчера был приступ злобы у меня,
     Не помню почему, да и не важно.
     Сегодня же, при ярком свете дня,
     Я приступаю к творчеству отважно.

     Позавчера был приступ доброты,
     Хотелось всех обнять и всех утешить,
     Дарить прохожим девушкам цветы…
     Вчера ж хотелось грабить, жечь и вешать.

     Еще бывают приступы вины,
     Раскаяния и душевной боли.
     Ах, до чего бываем мы смешны,
     Играя нам предписанные роли!

     Порой нахлынет приступ мотовства,
     Порою – ослепительного счастья,
     Порой – веселья или плутовства,
     Порой же – дикий приступ сладострастья.

     Не стоит забывать о том, друзья,
     Что химия в нас бродит как попало,
     И ежели кого обидел я,
     То это просто желчь во мне взыграла.

     А так-то я и вежлив, и учтив,
     А до чего бываю ласков ночью!
     Хотя вчера я был готов почти
     Прохожих разрывать зубами в клочья.

Живот-2

     Странно, конечно, но многим понравилось
     Стихотворенье мое про живот.
     И, очевидно, кому-то представилось,
     Как живота обладатель живет.

     Вот он проснулся. А что ж ему снилося?
     Что он подтянут, и строен, и юн…
     Все это в брюхо теперь превратилося —
     Гулкое, тяжкое, словно чугун.

     И над Хозяином все потешаются —
     Авторитет, мол, какой отрастил…
     У музыкнтов живот называется
     Словом «бемоль», если кто-то забыл.

     Спортом заняться друзья мне советуют,
     Бегать и мышцы качать круглый год.
     Или попробовать сесть на диету… Вот
     Этих советов не любит живот.

     Любит свининку он, любит картошечку,
     Любит от водочки он забалдеть,
     Любит отведать всего понемножечку
     И в честь хозяина песенку спеть.

     Да и Хозяин, за пузо ругаемый,
     Все же имеет успех у метресс.
     Ну на хрена ему непробиваемый,
     Словно стальной, из квадратиков пресс?

     Он не спортсмен, а поэт замечательный!
     Ну растолстел – ерунда, ничего.
     Вон он веселый какой, обаятельный,
     Вон как колышется брюхо его!

     Пусть грациозностью не отличается,
     Пусть он попал к обжирательству в плен,
     Пусть утолщается и утолщается…
     Но полюбуйтесь, каков Константэн!

     Понял давно он, что самое главное —
     Кушанья, дамы, друзья, алкоголь…
     Вновь выступает он в шествие славное,
     Гордо по жизни неся свой бемоль.

Как я болел

     Был у меня недавно грипп —
     Атаковал внезапно, гад,
     Как некий внутренний талиб,
     Вдруг объявивший мне джихад.

     Мой внутренний Афганистан
     Таблетками бомбить я стал —
     Так я им, как американ
     Ский президент, ответку дал.

     Бен Ладен внутренний шипел:
     «Всех уничтожу вас, козлов!» —
     Но я разбить его успел
     И снова весел и здоров.

     Погиб мой внутренний талиб,
     Ликует внутренний Джордж Буш,
     И пью я водку класса «V. I. P.»,
     И пиво пенное к тому ж.

     Скучал без внутренней войны,
     Зевая, делал я дела…
     Нам всем бен Ладены нужны,
     Чтоб смысл жизнь приобрела.

Вниз по теченью

     Уютно по теченью плыть
     И ничего не ждать,
     Работать, грезить и любить,
     Смеяться и страдать.

     Однажды кончится река,
     Я рухну в водопад…
     Но ведь плыву, плыву пока,
     И нет пути назад.

     Звучи, звучи, речной мотив,
     Далекий свет, свети.
     Не может щепка супротив
     Течения идти.

     Но может удивиться вдруг:
     Как жизни суть проста!
     Какие берега вокруг!
     Какая красота!

     Пусть впереди туман и мрак,
     Но надо дальше плыть —
     Закон судьбы написан так,
     Лишь так и может быть.

     Не может щепка ни давать,
     Ни что-то брать с собой.
     Ей только бы закон принять,
     Написанный судьбой.

На полпути в альфонсы

     Живу я скромно, ну и что?
     Зато веселый и живой,
     Налоги не плачу зато
     И не имею дел с братвой.

     Те, кто воистину богат,
     Живут недолго в основном,
     Живут в испуге, плохо спят,
     Их доят все, кому не в лом.

     Я как разумный человек
     И не стремлюсь богатым быть.
     Наш на земле недолог век,
     Чего же ради мне копить?

     С собой в могилу не возьмешь
     Ни доллары, ни в банке счет.
     Так, потихонечку живешь —
     Здоров и сыт, чего еще?

     И не прижмет меня к стене
     Охотник за чужим баблом.
     Имею то, что нужно мне,
     Не зарастая барахлом.

     Я не аскет и не монах,
     Люблю поесть и водку пью,
     Вся жизнь проходит в кутежах,
     За что хвалю судьбу свою.

     Люблю романчик замутить,
     Ведь я для дам неотразим,
     Но женщинам за секс платить
     Считаю глупым и смешным.

     Ведь у меня есть кое-что,
     Что женщин радует весьма.
     А это стоит баксов сто,
     Приспичило – плати сама.

     Да, я за равенство полов,
     Хоть деньги в общем-то фигня.
     Не так уж много мужиков
     С таким хо-хо, как у меня.

     Я нынче удивляюсь сам
     На то, что стали мне платить,
     И много новорусских дам
     Меня хотят заполучить.

     Как правило, замужних дам —
     Муж на конгрессе, скучно им,
     А я им наслажденье дам —
     Порою даже враз двоим.

     Подарки дарят, в гости ждут…
     Ну и приходится идти,
     Ведь слухи про меня ползут,
     Что я могу с ума свести.

     «О Боже! Хватит! О-ё-ё!» —
     Кричит жена банкира. Что ж…
     Я, возвращаясь от нее,
     Смотрю с ленцой на молодежь.

     «Что, обжимаетесь пока?
     В метро целуетесь? Ну-ну…
     А я уже на роль бычка-
     Производителя тяну.

     Все альфонсирую Москву
     И сотни дам успел покрыть…
     Да, нынче скромно я живу,
     Но скоро стану лучше жить».

Стих про осень

     Вот и осень снова наступила,
     Стала желто-красною листва.
     Двести пятьдесят приму на рыло,
     Чтобы не болела голова.

     Я задумал спиртом медицинским,
     Чуть разбавив, скрасить вечерок
     И усугубить все это «Клинским»,
     Потому что пьянство – не порок.

     Пью я, как обычно, в одиночку,
     И никто не нужен мне сейчас.
     Я смотрю в невидимую точку
     И курю французский «Голуаз».

     Вскоре куру-гриль я стану кушать,
     Пялясь в телевизоры свои,
     Параллельно диски буду слушать,
     Зощенко листать и Навои.

     А потом я лягу спать, конечно,
     Утром вновь делами подзаймусь,
     Ну а если день пройдет успешно,
     Сызнова, товарищи, напьюсь.

     Потому что осень наступила,
     Тихо льется с кленов листьев медь,
     Тяжко мне, и грустно, и уныло —
     И об этом тоже нужно спеть.

Прощание с Аленкой

     За что мне все эти страданья?
     Ушла вот из жизни жена.
     Прощай… Или нет – до свиданья,
     Любовь моя, юность, весна!

     Ты зверя во мне усмиряла,
     Была очень ласковой ты,
     Но после смертельно устала,
     В итоге шагнув с высоты.

     А я вот остался в суетах,
     Хоть мир без тебя и не мил.
     В делах и в дурацких советах
     Погряз я и сердцем остыл.

     Да что мне осенние дали,
     Звонящие колокола?
     На смену тоске и печали
     Великая злоба пришла.

     Все кажется мелким, ничтожным,
     Меж миром и нами – стена.
     Вчера было счастье возможным,
     Теперь моя участь – война.

     Какие-то хари повсюду,
     Лишь глупость и подлость кругом.
     Теперь притворяться не буду:
     Я зверь – и гори всё огнем!

     Мне деньги нужны, идиоты,
     Придется – ведь выбора нет —
     Дебильные делать работы,
     В дебильный влезать Интернет,

     Стишочки строчить подебильней,
     Дебильные песенки петь.
     Глядишь, телефончик мобильный
     Куплю, чтобы всюду успеть.

     Людишки, конечно, оценят
     Мой пыл и похвальную прыть…
     Тебя мне никто не заменит,
     Об этом смешно говорить.

     Ужасная, черная злоба
     Объяла мое существо…
     Теперь я, возможно, до гроба
     Любить не смогу никого.

Хитрые мазилки

     Мне надоело деньги занимать
     И надоело нищим быть поэтом,
     Корпеть над каждой строчкой и при этом
     В безвестности полнейшей прозябать.

     Известно избалованным эстетам —
     Художник может деньги зашибать:
     Повозится над чьим-нибудь портретом
     И сядет тыщи долларов считать.

     Ну вот я и пойду теперь в мазилки,
     Пока совсем не утонул в бутылке, —
     Абстрактную фигню изображу
     И с этою бессовестной мазнею
     В Манеже свою выставку устрою
     И всю Европу с ней изборозжу.
     Как все мазилки, буду жить обманом
     И продавать свой бред туристам пьяным.

Трехголовый дракон маньеризма

     Ядовитого полон цинизма,
     Изрыгающий пламя во мгле,
     Ядовитый дракон маньеризма
     По российской шагает земле.
     Он идет, как всегда, с бодунища,
     Перегаром несет от него,
     Он идет и шукает винища,
     Но пока не нашел ничего.
     Тут навстречу дракону выходит
     Мощный воин, Иван-богатырь.
     Он глазами пространство обводит,
     У него есть со спиртом пузырь.
     Снизу вверх на дракона взирая,
     Богатырь вынимает свой меч,
     Чтоб во славу российского края
     Вражьи головы разом отсечь.
     Богатырь ухмыляется злобно,
     Но дракон прошептал и затих:
     – Трехголовым быть, Ваня, удобно,
     Выпивать хорошо на троих.
     Чем вытаскивать меч, ты бы, Ваня,
     Лучше спиртиком нас похмелил.

     Ты же видишь – бредем как в тумане…
     Похмели, Ваня! Нет больше сил!
     А тебя мы за это стихами
     В виде платы, клянусь, развлечем
     И в дальнейшем твои с потрохами
     Стопроцентно мы будем втроем.

     Стало жалко Ивану дракона,
     И достал он со спиртом пузырь.
     По законам хорошего тона
     Выпил с бывшим врагом богатырь.
     Слушал долго стихи маньеристов
     И от смеха едва не охрип,
     И поил до упаду артистов —
     Все довольны, никто не погиб.

//-- Мораль --//

     Не жалей для друзей алкоголя
     И дракона с утра похмели!
     Ох ты поле, ты русское поле!
     Эх, Россия! Нет краше земли!

Робкий киберлох

     К одиночеству я и к покою стремлюсь
     И ухаживать мне за девчонками лень.
     Вот кончается пятница – нынче напьюсь,
     Впрочем, водочку пью я и так каждый день.

     Чем же мне выходные, к примеру, занять?
     Ну понятно – компьютер, дневник, интернет…
     Буду фильмы смотреть, книжки буду читать,
     На звонки отвечать и готовить обед.

     Ну а как же девчонки? Ну как… Да никак —
     Тратить время свое на девчонок мне в лом.
     Да, когда-то я был в этом деле маньяк,
     Мог всю ночь проторчать под знакомым окном.

     Был я влюбчив безмерно, настойчив и смел,
     И горели глаза, и энергия шла,
     И ухаживать я и хотел, и умел,
     И влюбленность порой обоюдной была.

     А теперь обленился, потухли глаза,
     Так же видят они юных женщин красу,
     Только доводов «против» не меньше, чем «за»,
     Я энергии прежней в себе не несу.

     Не хочу повторения всей суеты.
     Как представлю себе: вновь – сплошное вранье,
     Вновь – такси и резинка, вино и цветы…
     Головою качаю – не то! Не мое!

     Словно робота, кто-то меня отключил.
     Что ж, найдется такая, кто включит меня —
     Любопытная девушка, полная сил,
     И задора, и свежести, вся из огня.

     Я проснусь, осмотрюсь и спрошу: «Что, опять?» —
     И с гуденьем взволнованным я поползу,
     Растопыривши руки, ее догонять,
     Со смеющимся образом в каждом глазу.

     Я ее догоню, я ее завалю,
     Удивится она: «А ты в сексе неплох…»
     Где же, где же она – та, кого полюблю?
     На красоток смотрю – и робею, как лох.

Диджей Кастет открывает страшную тайну

     К себе я женщин привлекаю
     Не только тем, что я – поэт,
     Теперь себя я нарекаю
     По-модному: «DJ Kastet».

     Листаю записную книжку
     И думаю: «Вот, есть предлог…
     Какую бы завлечь малышку
     В мой музыкальный уголок?»

     Ага, твой номер обнаружен.
     Я приглашу тебя на чай,
     Скажу: «Мне женский голос нужен
     Для песни. Срочно выручай».

     Ты, поломавшись, согласишься,
     Хоть вообще-то не поёшь,
     И в дверь мою ты постучишься,
     И в студию мою войдешь.

     Мое диджейство ты заметишь
     С корыстной зоркостью змеи
     И благосклонностью ответишь
     На притязания мои.

     Увидишь клавиши, гитары,
     Шнуры, колонки у окна.
     Тут я себе плесну водяры,
     Тебе же я плесну вина.

     И, возбудителя поспешно
     В бокал твой длинный подмешав,
     За то, чтоб запись шла успешно,
     Я предложу – на брудершафт!

     И выпьем мы, и улыбнемся,
     И целоваться мы начнем,
     И поневоле увлечемся,
     На койку повалясь вдвоем.

     И я шепну: «Клянусь, что вскоре
     Эстрадной станешь ты звездой!» —
     И «да» в твоем увижу взоре,
     А через миг услышу: «Ой,

     Ты так чулки порвешь! Постой-ка,
     Давай я их сама сниму…»
     И заскрипит под нами койка,
     И в звездную мы рухнем тьму.

     Очнемся в позе неприличной,
     Покурим, выпьем заодно,
     Ты промурлычешь: «Ах… Отлично,
     Какое у тебя вино…»

     Тебя вновь торкнет возбудитель,
     Ты завопишь: «Хочу опять!»
     В итоге ты мою обитель
     Покинешь суток через пять.

     И я валяться буду вялый,
     Тобой исчерпанный до дна,
     И стану размышлять, усталый:
     «Победа? Да, еще одна…

     К тому же я подруги стоны
     Могу теперь в альбом вставлять —
     Включив тихонько микрофоны,
     Успел я стоны записать.

     Да, быть прикольно музыкантом,
     Но мысль смущает мой покой:
     Зачем пленять девиц талантом,
     Коль возбудитель под рукой?»

Песни сложных устройств

     Три пьяненьких сложных устройства
     На перрон сошли Московского вокзала,
     Что находится в Санкт-Петербурге,
     И по сторонам огляделись —
     День был хороший, солнечный.

     «К Пантелеичу сразу поедем, —
     Заявило устройство А. Добрынин. —
     У него мы свои шмотки побросаем,
     У него нам жить три дня и две ночи.
     Лично я в такую погоду
     Не отказалось бы пройтись по городу».

     Сложное устройство Магистр
     Степанцов с Приором согласилось,
     А устройство Константэн Григорьев
     Промолчало, ибо редко говорило.
     И поехали все трое к Пантелеичу.

     Вечером сложные устройства
     Появились в «Привале комедиантов»,
     Где собралось немало народу
     Куртуазных маньеристов послушать.

     И стали устройства петь свои песни
     О жизни и немыслимом счастье
     Любить и наслаждаться взаимностью.

     Прекратились в Питере в тот вечер
     Всевозможные преступления.
     Бандиты на тёрках братались,
     Слезы утирая друг другу,
     Побросав стволы и кастеты —
     Такова была сила пенья.

     Все, кто ссорились, вдруг помирились,
     И в милицию пошли террористы,
     Сутенеры и шпионы сдаваться,
     Восклицая: «Мы неправильно жили!»

     А влюбленным стать ближе, роднее
     Помогли песни сложных устройств —
     Да, тем вечером было зачато
     Множество будущих петербуржцев.

     Все на улицах из машин выходили
     И цветы дарили друг другу,
     И просили прощенья друг у друга —
     Такова была сила пенья.

     Пели устройства самозабвенно,
     Ничего вокруг не замечая,
     Так глухарь на токовище токует,
     Призывая страстную подругу.

     Естественно, три сложных устройства
     Обласканы были красотками.
     Все выпили и долго плясали,
     И жизнь вокруг была восхитительной!

     В другие два дня были пьянки
     С устройствами Сашей Тенишевым
     И Ивановым Юрою.
     Также пили и с Сергеем Семкиным,
     Прекрасным и приятнейшим в общении устройством.
     Ездили радостно в пригороды,
     А ночью 23 апреля маньеристы в Москву отправились,
     Петь продолжая и в купе поезда.

     Любой, кто слышал их пенье,
     Становился добрее и чище,
     Вся Россия такой становилась,
     Озаряясь таинственным светом!
     Вот и вы, дорогие товарищи,
     Не смущайтесь, в ладоши хлопайте,
     Улыбайтесь, ведь это так здорово!
     Наслаждайтесь каждой минутою
     Вашей жизни, такой замечательной!
     Подпевайте же дружно и весело
     Песням сложных устройств.

О женщинах и кошках

     Гулял я с Вами целых пять часов,
     Потратил весь запас изящных слов.
     Придя к вам в гости, лег я на диван,
     Усталостью внезапной обуян.
     Я лег, поскольку выбился из сил,
     Потом у Вас я кошку попросил.
     Вы принесли мне кошечку. Она
     Прошлась по мне, надменна и важна,
     И рядышком со мною улеглась,
     Нисколько незнакомца не боясь.
     Пушистое смешное существо
     Со мною сотворило волшебство —
     Оттягивать умеют кошки стресс.
     Не знаю как, но стресс мой вдруг исчез.
     Лежали мы, довольные весьма,
     Она зевнула и ушла сама.
     Ах, кошки! Что за маленький народ!
     На помощь, если нужно, он придет.

     Учись у кошки, женщина, учись!
     Мужчину не грузи, не суетись,
     Коль он устал, его не тормоши,
     Ему помочь старайся от души,
     Истерик не закатывай ему,
     Спокойной будь, все делай по уму,
     Не напрягай его, а успокой,
     Поверь, оценит он подход такой.
     Желания мужчины угадай,
     Для этого за кошкой наблюдай.
     Мужчины ценят ласку и уют,
     А от сварливых жен всегда бегут.
     Дай, дай ему душевной теплоты,
     Будь нежной, ласковой и скромной ты,
     И бросит он гулять на стороне,
     А вот к тебе привяжется вполне,
     Мамой клянусь!

О природе вещей

     Мне постоянно люди говорят,
     Что я на сцене весь преображаюсь,
     Что становлюсь безумно энергичен
     И что самоирония моя
     Безмерно обаятельна. Все верно.
     Но в жизни я, конечно же, другой.
     Энергию свою разумно трачу,
     Коплю ее для новых выступлений
     И для великих дел, что ждут меня.
     Лежу я апатично на боку
     В квартирке и лениво размышляю:
     Когда на полной скорости бежит
     Гепард за антилопой, он сжигает
     Буквально всю энергию, что есть,
     В последнем и решающем броске,
     Затем он антилопу догоняет,
     Потом лежит и дышит тяжело,
     Не в силах встать и даже шевельнуться.
     Вот так же поступает и творец.
     Валяется он часто на диване,
     Листает книжки, смотрит телевизор,
     Энергии не тратя никакой.
     И вдруг звонок в квартире раздается —
     Друзья зовут творца затусоваться,
     И должен он немедленно бежать
     Туда, где скоро всё съедят и выпьют.
     Ну что ж, переключается творец
     На скорость максимальную и мчится
     Туда, где будут тетки и фуршет.
     Там скорость он снижает до нуля,
     Расслабленно тусуется с друзьями,
     Вдруг видит тетку всей своей мечты
     И снова скорость полную включает,
     Чтоб ночью поиметь сегодня секс.
     Короче, есть коробка скоростей
     В любом из нас, о чем я и толкую.
     Вот я на малой скорости сейчас
     Закончил сочинять стихотворенье
     И, скорость максимальную включив,
     Мчусь за бутылкой водки в супермаркет,
     На максимальной скорости ее
     Я выпиваю, с лязгом отключаюсь,
     Хотя потом средь ночи я встаю,
     Иду на средней скорости за пивом,
     И пью его, и снова засыпаю,
     И долго без движения лежу.
     Энергию во сне скопив большую,
     Я утром встану, сделаю зарядку,
     И по делам, пускай и с бодунища,
     На скорости предельной побегу.

Измеритель подлости, или Подломер

     Я что-нибудь всегда изобретаю,
     Ну а потом, конечно, патентую
     В бюро патентов, где ко мне привыкли,
     Полезные свои изобретенья —
     Различные машины и приборы,
     Таинственные смеси и рецепты,
     Волшебные почти цветные мази,
     Что не всегда, увы, приятно пахнут.
     Сидят в бюро патентов бюрократы,
     Мне трудно с ними, вижу их ухмылки,
     Они все чудаком меня считают
     И злятся, если мази приношу я.
     Один лишь человек в конторе этой
     Относится ко мне почти с любовью —
     Техничка баба Люся, что со шваброй
     Повсюду ходит и бормочет что-то.
     Когда я прихожу, она обычно
     Мне новости рассказывает сразу —
     Кто приходил еще в бюро патентов,
     Что слышала она из разговоров.
     Отлично понимает баба Люся,
     Что конкуренты очень мне мешают,
     А я с недавних пор ее любимчик,
     Ей давший чудо-мазь омоложенья.
     Теперь я с любопытством наблюдаю,
     Как бабка эта вправду молодеет,
     Исчезла седина, морщин все меньше…
     Что будет дальше, нам с ней интересно.
     Вчера я изобрел прибор-малютку,
     Назвал его, подумав, подломером,
     Им подлость измерять людскую можно,
     Проценты на дисплее он покажет.
     Его направил я на бабу Люсю
     И даже поневоле сам опешил,
     Увидев ноль процентов. «Вот так чудо, —
     Подумал я, – безгрешна как младенец».
     Потом зашел с прибором к бюрократам,
     Которые, меня увидев, сразу
     Уставились в бумажки деловые,
     Вниманья на меня не обращая.
     О, я тогда увидел на дисплее
     И сто, и двести подлости процентов,
     И встроенная в мой прибор сирена
     Завыла тут же, как я и задумал.
     Мне стало ясно – здесь бывать опасно,
     И вышел из бюро я горделиво,
     И, подмигнув лукаво бабе Люсе,
     К себе домой стопы свои направил.
     А дома понял я, что очень скоро
     Прославлюсь я – ведь можно подломером
     Производить отбор людей в разведку,
     В подводный флот и даже в космонавты.
     Детектор лжи, понятно, существует,
     Но подломер, мне кажется, покруче —
     В разведку не возьмут того солдата,
     В ком подлости аж семьдесят процентов.
     Политикам прибор мой станет важен,
     Но, глядя вдаль, я вижу, что придется
     И антиподломер изобрести мне,
     Поскольку подл почти любой политик,
     Но, антиподломером защищенный,
     Почти святым он выглядеть сумеет.
     Что до меня, то подлости всего лишь
     В себе я два процента обнаружил.
     Ну, это допустимые проценты,
     Хотя клянусь не подличать я больше.
     Да, все же это ведь не сто процентов,
     Но и не ноль… Ах, Люся, баба Люся,
     Когда она совсем помолодеет,
     Женюсь на ней, бюро свое откроем
     И смело руку помощи протянем
     Другим изобретателям известным,
     Проверенным моим же подломером,
     И в жизни все изменится моей.
     Ах, только бы родная баба Люся
     В младенчество совсем уж не вернулась
     И вовсе не исчезла бы со свету,
     Стремительно от мази молодея.
     Да, надо поскорей рецепт придумать
     Фиксации подобного процесса.
     Без антимолодина мне придется
     Катать в коляске крошку бабу Люсю.
     Тут вдруг меня идея осеняет —
     К столу бросаюсь. Боже, как все просто!
     Но что придумал я – об этом позже
     Я расскажу, товарищи, всем вам.

Задумчивость

     Я с детства был задумчив и угрюм,
     Всегда один, всегда во власти дум,
     Когда подрос, таким же я остался,
     И вот бреду один сквозь жизни шум.

     Задумчиво по улицам брожу,
     Порой в ночные клубы захожу,
     Где сам с собой задумчиво танцую
     И на людей задумчиво гляжу.

     Вот девушка. Задумчива она.
     Глядит в бокал вина, пьяным-пьяна.
     Подсаживаюсь к ней. Молчим угрюмо.
     Накрыл нас грохот рэйва, как волна.

     Молчим, потом задумчиво встаем
     И к выходу задумчиво идем,
     Задумчиво такси ловлю, и вскоре
     Мы проникаем с девушкой в мой дом.

     Задумчиво раздевшись догола,
     Любовные мы делаем дела,
     Задумчиво и долго, очень долго
     Сплетаем мы горячие тела.

     А почему задумчив я? Трава
     Попалась мне убойная, братва,
     Высаживаю восемь косяков,
     Потом разгуливаю, никаков.

     Уже не пробивает на хи-хи,
     Отвлекшись от житейской чепухи,
     Все думаю о смысле бытия
     И чуйский план засаживаю я.

     Рустам меня, однако, не подвел,
     Хотя на штуку баксов и развел,
     Зато мне обеспечен долгий кайф.
     Вот так, ребята, – просто итс май лайф.

     А девушка останется со мной,
     Побудет как бы временной женой,
     Нам хорошо задумчиво торчать
     И наши ощущения сличать.

Мой выбор

     Нет, не к лицу мне злоба и цинизм,
     Не так уж мир людей я ненавижу,
     По-прежнему его волшебным вижу,
     Хоть я – уже поживший организм.

     Я выстрадал свой тайный оптимизм
     И никого напрасно не обижу.
     Врага скорей прощу я, чем унижу,
     Мой выбор – высочайший гуманизм.

     Пусть иногда мне страшно, грустно, плохо,
     Пусть многим я кажусь примером лоха,
     Я жду чудес от жизни все равно.
     С людьми быть гуманистом очень сложно,
     Врядят, орут, психуют, лгут безбожно,
     Тиранство и цинизм повсюду, – но
     Учусь людей прощать, когда возможно…
     Так должно жить, так просто быть должно!

Округлый мир

     Воспевать я желаю все круглое,
     Нежно-мягкое все воспевать,
     А на все угловатое, резкое
     Постоянно глаза закрывать.

     Воспевать я желаю все зыбкое,
     Все ленивое, вроде котов,
     А корявое, злое и желчное
     Я к себе подпускать не готов.

     Чертежи не люблю я и графику
     И без них обойдусь как-нибудь.
     Боттичелли, Брюллова и Рубенса
     Обожаю – и женскую грудь.

     Обожаю все гладкое, спелое
     И вокруг себя, и вдалеке,
     Как Манилов, мечтатель расслабленный,
     Как Обломов на новом витке.

     В абсолют возвожу я расслабленность
     И в итоге в тот мир попаду,
     Где среди мягко-зыбких округлостей
     Утешенье и отдых найду.

     Будут бегать там мягкие котики
     Сквозь уютности сонных веков,
     И лежать буду я на животике
     В гамаке посреди облаков.

Поэт о политике

     Сказали мне, что я фашист.
     Ну вот. Зачем же обзываться?
     Я куртуазный маньерист,
     Поэт и музыкант я, братцы.

     Людей люблю и нашу Русь,
     Живу спокойно, как умею,
     В политику я не суюсь
     И убеждений не имею.

     Я вообще как некий кот,
     Живущий ради наслаждений.
     Никто к коту не пристает
     Насчет партийных убеждений.

     В одном лишь котик убежден —
     Он должен спать и есть печенку,
     А по весне не против он
     Покрыть кошачую девчонку.

     Такой подход по нраву мне.
     Но все хотят ответов ясных —
     На чьей я все же стороне,
     За белых я или за красных?

     Все это – не моя игра.
     Вопросы эти пахнут кровью.
     Желаю людям я добра,
     Зову к душевному здоровью.

     Я не фашист, не либерал,
     Зато в работе постоянно,
     И я страну не обокрал,
     Как многие политиканы.

     Я от политики далек
     Еще и потому, мой критик,
     Что мне по жизни не помог
     Ни разу ни один политик.

     Мне не нужна чужая роль
     И ваши не нужны знамена.
     Поэт – он сам себе король,
     Он создает свои законы.

     Свою реальность я слепил
     И, в жажде радостей неистов,
     В один бы лишь союз вступил —
     В союз тотальных гедонистов.

     Чтоб ярко, сразу с двух концов
     Моя бы пламенела свечка,
     Чтоб я имел без лишних слов
     Все, что пленяет человечка.

     Не надо ярлыков лепить.
     Вручили музы мне корону,
     И счастлив я поэтом быть
     И поклоняться Аполлону.

Дайте мне сто тысяч баксов!!!

     60 000 долларов мне бы скопить,
     Чтоб я смог на Таганке квартиру купить.
     40 000 – ремонт и другие дела,
     Чтобы жизнь не в позорных условиях шла.
     Да, для ровного счета мне нужно сто тыщ,
     Я ведь мощный поэт, не на заднице прыщ,
     Мне давно уже гнездышко свить бы пора,
     Мне под сорок, а все ни кола ни двора.
     Почему? Почему?.. Я тружусь каждый день,
     Не торчок, не алкаш… Что за дикая хрень?
     Много вышедших книг у меня за спиной,
     Но прописки все нет, я Москве неродной.
     Банк мне, что ли, ограбить? Убить, что ль, кого?
     Написать мэру города, людям его?
     Неужели нельзя мне найти уголок?
     Двадцать лет тут живу я почти, это срок.
     Озверел я совсем от проблемы своей,
     С омерзеньем смотрю на богатых свиней,
     У которых и виллы, и много квартир,
     Каждый день у которых – веселье и пир.
     Я считаю, что право здесь жить заслужил,
     Раньше я в Казахстане, напомню вам, жил,
     Но сейчас я уехать туда не могу,
     Чтоб стихи на озерном писать берегу.
     Здесь, в Москве, все дела у меня и друзья,
     Здесь по разным концертным площадкам трусь я,
     И пока я спокойно снимаю жилье,
     Но квартира чужая, отнимут ее.
     Дайте денег, прошу, – кто там, эй, богачи!
     Миллиарды захапали, суки, рвачи,
     Но ведь я не прошу миллиардов себе,
     Лишь сто тысяч, чтоб выжить в житейской борьбе.
     Я размножу вот эти стихи и пошлю
     Разным миллиардерам, хоть их не люблю,
     А потом буду ждать каждый день письмеца
     С нервным тиком сильнейшим на морде лица.
     Если писем не будет, буржуи, от вас,
     Я смертельно обижусь на подлый ваш класс,
     И с Добрыниным вместе возглавлю отряд
     Из простых, обездоленных, честных ребят.
     И заявится к вам в пыльных шлемах отряд —
     Все в кожанках, с винтовками, в связках гранат,
     И на вас мы не будем кричать и рычать —
     Просто встанем в дверях, продолжая молчать.
     И вы сами помчитесь бабло доставать
     И зеленые пачки нам в руки совать,
     И поделим при вас мы все это бабло,
     Попивая буржуйское ваше бухло.
     И дадут пацаны мне сто тысяч тогда,
     «Новоселье на днях, – улыбнусь я, – да-да!»
     Пусть поплачет буржуй, жирным телом трясясь,
     Ну а я посмеюсь, в новый дом заселясь.
     Позвоню я буржую, скажу: «Слышь, не плачь.
     Просто знай свое место отныне, богач.
     Игнорировал ты слез народных ручей,
     Но найдется управа на вас, богачей».

Три разные модели

     Мне говорят: поэты все стараются
     Блеснуть рифмовкой, мысли остротой,
     Твои ж стихи, Григорьев, отличаются
     Какою-то крестьянской простотой.
     Друзья твои смешней в стихах ругаются,
     И ты на ихнем фоне не крутой.

     Вздыхаю: «Да, модель я устаревшая,
     Похоже, я и вправду простоват.
     Во мне на десять плат – одна горевшая,
     Друзья меня важнее во сто крат.
     Но кое в чем модель я преуспевшая,
     Хитов за мной штук двести пятьдесят».

     Я – это я. Зачем одно и то же-то?
     По-разному проходят наши дни.
     Все разное у нас – ты глянь на рожи-то,
     На творчество моих друзей взгляни.
     Ведь прожил я не то, что ими прожито,
     Открыл свое – не то же, что они.

     И сочиняем с разными мы целями,
     У каждого из нас – своя игра,
     И пишет кто-то больше акварелями,
     А кто-то – маслом. Да, признать пора:
     Мы созданы различными моделями,
     Но все-таки для света и добра.

     Что подтвердил Добрынин мне вчера,
     Когда мы пили с ним под каруселями.

Послание моей боевой подружке

     Мы с тобою небогаты,
     Но ведь как-то мы живем,
     И желаем наслаждаться,
     Как все люди, каждым днем.

     Вместо «Хеннесси» мы водку
     Пьем из чарок – не беда.
     Я поэт, и не последний,
     Ты мила и молода.

     А вот был бы я богатым,
     Мог и не узнать тебя,
     Лишь одних фотомоделей
     Избирательно любя.

     А была бы ты богатой —
     На Рублевке бы жила
     И в джакузи бы сидела,
     Напевая «шалу-ла».

     А потом бы на Канарах
     Оказались ты и я,
     Полюбили бы друг дружку,
     «Хеннесси» с утра пия.

     А потом тебя на джипе
     Я бы в горы укатил
     И, как всех фотомоделей,
     За соски бы ухватил.

     А потом мы на машине
     Рухнули бы в пропасть вдруг,
     Но у нас же нет машины,
     Поживем еще, мой друг.

     Богачей уже немало
     Погибало за рулем,
     Мы же, хоть и небогаты,
     А пока еще живем.

     И живем не так уж плохо:
     Я тебе дарю духи,
     Ты же наизусть читаешь
     Лучшие мои стихи.

     Нету джипа и джакузи,
     Есть метро и ванна. Вот.
     Да буквально каждый честный
     Россиянин так живет.

     Ты мне нравишься, хотя я
     Как бы одинокий волк —
     Ты смешить меня умеешь,
     Да и в сексе знаешь толк.

     Явно мы нужны друг дружке,
     Так что просто будь со мной,
     Мой забавный человечек,
     Мой цыпленочек смешной.

* * *

     Пойдем со мной ко мне домой,
     Мы водку будем пить,
     Пойдем со мной ко мне домой
     Друг дружку веселить.

     Пойдем со мной ко мне домой
     В двенадцатом часу.
     Пойдем со мной ко мне домой
     На кладбище в лесу.

     Пойдем со мной ко мне домой
     В мой паутинный склеп.
     Увидишь гроб трухлявый мой,
     Мой зачерствелый хлеб.

     Пойдем со мной ко мне домой,
     Там будем план курить.
     Нам есть о чем, мышонок мой,
     С тобой поговорить.

     Пойдем со мной ко мне домой,
     Ведь ты же так юна,
     И потому пойдем со мной —
     Мне кровь твоя нужна.

     Из жести будут там венки,
     Из пластика – цветы.
     Такой любви, такой тоски
     Еще не знала ты.

     Полеты ждут нас впереди,
     Бессмертие… Вставай,
     Пойдем… Не хочешь – не иди.
     Что, хочешь? Руку дай…

Странник

     Я странник, странник бездомный,
     Но я не буду тужить.
     Опять проснулся я в месте,
     Где буду временно жить.

     И это просто отлично!
     Я буду весел и свеж,
     И ждут меня приключенья,
     И мне не нужен мятеж.

     Мне все равно интересны —
     И мудрецы, и глупцы.
     Вхожу я гостем приятным
     В лачуги и во дворцы.

     Остаться просят порою,
     Осесть и службу нести,
     Но нет, я странник по жизни,
     Я должен дальше идти.

     Ношу простую одежду,
     Не золото, не парчу,
     Зато дана мне свобода
     Идти, куда захочу.

     Один поэт мне поведал,
     Что он бы многое дал
     За право утром проснуться
     Там, где еще не бывал.

Миг сближенья

     Фантастически красивы разноцветные гирлянды,
     Что таинственно мигают и меняют свой узор,
     Упоительно-волшебна встреча посреди веранды
     С юной девушкой прелестной – и ее призывный взор.

     В этот миг вокруг веранды все снежинки замирают
     И в морозном черном небе застывает фейерверк,
     И два сердца замирают: первым чувством не играют,
     Девушка пришла к поэту – и ее он не отверг.

     И шампанского хмельнее эта встреча для поэта —
     И духов сладчайший запах, и хрустальный тихий смех,
     Поцелуй в игре беззвучно-переменчивого света,
     Робость, головокруженье, белой шубки нежный мех.

     Вот он, вот он, миг движенья, ласки до изнеможенья,
     Все разрешено поэту, все почти разрешено!
     Вдруг он видит, что снежинки все опять пришли в движенье,
     Фейерверки с жутким треском распустились в небе, но

     Шепчет девушка поэту, из объятий ускользая
     И в аллее исчезая: «Завтра снова приходи!»
     Он кивает в знак согласья, он, в аллею взгляд вонзая,
     Долго курит, ну а сердце бешено стучит в груди.

     Он не хочет относиться к юной девушке цинично,
     Он в любовь поверить хочет, он обманываться рад,
     Все ведь было так отлично, сказочно и гармонично,
     Для чего марать цинизмом то, что было миг назад?

     Нет, поэт реально счастлив, он прийти в себя не может,
     Ну а главное – вот это: «Завтра снова приходи!»
     Миг сближенья очень краток, он ведь был уже, он прожит,
     Дальше будут встречи, ласки, сам же миг – он позади.

     Наш поэт не раз был счастлив, он об этом пишет книги,
     Как никто, ценить умеет он призывный женский взор,
     Миг сближения внезапный… Ах, все эти чудо-миги
     И волнуют, и чаруют, и красивы до сих пор.

     Да, всегда они внезапны, эти миги огневые…
     Вдруг понравиться друг другу, нежные искать слова…
     Так и хочется, чтоб снова это было как впервые,
     Чтоб кружилась, и кружилась, и кружилась голова!

     Фантастически красивы разноцветные гирлянды,
     Что таинственно мигают и меняют свой узор,
     Упоительно-волшебна встреча посреди веранды
     С юной девушкой прелестной – и ее призывный взор.

Утреннее размышление о денежных знаках

   А. Добрынину

     Что деньги, Андрюша? Ведь главное – дружба.
     Сменили с тобой мы немало работ,
     Нам разные дяди внушали, что служба
     Гигантский и верный доход принесет.

     И где те доходы, и где те работы?
     Но знали мы четко, что в жизни главней,
     И тихо стихи заносили в блокноты
     На фоне унылых своих трудодней.

     Ведь что б ни случилось по жизни с поэтом,
     Он должен шедевры свои сочинять,
     Пусть он на мели совершенно при этом
     И думает, где бы хоть стольник занять.

     Что ж, будут концерты и будут гастроли,
     Вновь книги и диски свои продадим…
     С тобой целый год мы гуляем на воле,
     Причем в ресторанах частенько гудим.

     Живем за счет творчества. Это непросто,
     Зато мы не пашем на дядю уже.
     Всегда и закусим, и выпьем грамм по сто,
     Плывя в край чудес на житейской барже.

     Да, есть край чудес. Там нас встретят однажды
     И вознаградят за упорный наш труд.
     От голода там не умрем и от жажды,
     Там нашу баржу на руках понесут.

     В Ульяновске, в Питере и в Краснодаре
     Мы в край попадали подобных чудес.
     Все будет отлично, мы нынче в ударе,
     Нам только дензнаки нужны позарез.

     Мы – люди искусства – то густо, то пусто…
     Не я эту фразу придумал, – народ.
     Но мы сочиняем, и будет капуста,
     Баржа куда надо сама приплывет.

     Сама приплывет и в песочек уткнется,
     Опять заклубятся вокруг чудеса…
     Скорей бы. Пока же нам ждать остается,
     Что скоро пройдет неудач полоса.

     Но вновь растолстеют бумажники наши,
     Обнимем девчонок, сигары куря,
     И скажем друг другу, содвинувши чаши:
     «Не зря мы стихи сочиняли, не зря».

Маскарад

     Нимфетке хрупкой я сказал: «Салют! —
     В алмазном вихре бала-маскарада. —
     Я – Константэн, поэт». – «Ну что ж, я рада». —
     «Я тоже рад, но как же вас зовут?» —

     «Да Радой и зовут. Ну как вам тут?» —
     «Да чудно все. Хотите винограда?
     Давайте снимем маски наши, Рада?» —
     «Нет, что вы, Константэн, нас не поймут.

     Вы, как и я, лисенком нарядились?
     Смешно! А я вас знаю, вы мне снились.
     Да, вы поэт… Ах, муж идет за мной!
     Звоните!» И смотрел я вслед нимфетке,
     Успевшей написать мне на салфетке
     Свой телефонный нумерок прямой.

     А муж ее седой был в маске волка
     И взгляд имел колючий как иголка,
     И Раду через час увез домой.

Она ушла

     Ушла, красивая такая,
     Такая нежная – ушла.
     Я ночь провел, ее лаская,
     Но эта ночь, увы, прошла.

     Ах, бизнес-леди, озорница!
     Чтоб зарабатывать лавэ,
     Теперь она в свой офис мчится
     С шофером личным в «БМВ».

     Ей сорок семь, она богата,
     Всю ночь мы хохотали с ней
     И много выпили муската
     Среди измятых простыней.

     А это что? Глазам не верю —
     Конверт с деньгами, а на нем
     Написано: «Поэту-зверю
     За ночь, за счастье быть вдвоем».

     Не шло об этом даже речи.
     Смущен я, честно говоря.
     Скажу я ей при новой встрече:
     «Конверт с деньгами – это зря».

     Я хмурюсь на краю дивана,
     Потом включаю НТВ
     И вижу в новостях экрана
     Ее разбитый «БМВ».

Дитя порока (мини-поэма в двух главах с эпилогом)

Глава первая

     Шел пятый день веселой пьянки.
     Изведав множество чудес,
     Мы очутились на Таганке
     С безумным бизнесменом С.

     Я чувствовал себя прескверно —
     И перепил, и недоспал.
     А С. был бодр неимоверно
     И басовито хохотал.

     Кричал он: «Веселее, зёма!
     Пройдут похмелье и мигрень!»
     У С. мы оказались дома,
     Поскольку был субботний день.

     Там я как следует добавил,
     А С., жуя гематоген,
     Меня жене своей представил —
     Малютке-хохотушке Н.

     Сказал он: «Вот Григорьев, гений,
     Шоб как родного приняла!
     Ведь заслужил он, без сомнений,
     Чуток уюта и тепла.

     Давайте посидим как люди,
     Забег устроим в ширину.
     Кастет, смотри, какие груди —
     Во я нашел себе жену!»

     Н. улыбнулась мне игриво,
     Пропела: «Ну, гульнем слегка?» —
     И принесла пять литров пива
     И три бутылки коньяка.

     Да, Н. бухнуть решила тоже,
     Поскольку день субботний был.
     Я, помнится, прилег на ложе,
     Лишившись совершенно сил.

     Прилег, в себя залив спиртное,
     Решив, что не пойду домой,
     Ну а проснулся оттого я,
     Что кто-то гладил фаллос мой.

Глава вторая

     Я прошептал, продравши зенки:
     «Н., что ты делаешь? А С.?»
     Но Н. с усердием спортсменки
     Еще ускорила процесс.

     А С. храпел неподалеку,
     Раскинув руки, как Христос.
     Да, от такого мало проку
     В любовных играх, в смене поз.

     Он бормотал во сне: «Короче!»,
     Кричал кому-то: «Покупай!»,
     И так в течение всей ночи.
     А Н. шептала мне: «Давай!»

     И я давал – куда деваться,
     Жалея бизнесмена С.,
     И думал: «Начал я спиваться —
     Вот, на жену чужую влез…»

     Но после пары-тройки палок
     (Простите этот оборот)
     Себе я показался жалок,
     А Н. – совсем наоборот.

     Она буквально озверела,
     А после заявила мне:
     «Что загрустил? Ты действуй смело,
     Все наяву, а не во сне.

     Не парься. Я сказала мужу,
     Что двух самцов желаю я.
     К тому же ты поэт. К тому же
     Мне ласка по душе твоя.

     А я – а я дитя порока,
     Хочу, чтоб с мужем вы вдвоем
     Меня оттрахали жестоко.
     Вот он проснется – и начнем.

     Он – за, я это знаю точно,
     Я – за, ты тоже вроде за?
     Ну, трахните меня порочно!
     Забудь, Кастет, про тормоза!

     Живешь ты вроде где-то рядом,
     Хоть каждый вечер приходи…» —
     Н. озорным сверкнула взглядом,
     Меня погладив по груди.

Эпилог

     С тех пор, друзья, прошло полгода.
     Хожу я часто к С. и Н.
     Поэтам всем нужна свобода,
     И это понял бизнесмен.

     И я всегда теперь при баксах,
     А по квартире их хожу
     Обычно голый, только в слаксах,
     И в этом клевость нахожу.

     Но Н. сказала нам однажды,
     Что мало ей двоих мужчин,
     Что ей для насыщенья жажды
     Желателен еще один.

     Вздохнули мы, но в ходе пьянки
     Возник еще один чувак.
     Н. счастлива была. Вот так,
     Вот так живем мы на Таганке.
     У нас тут все живут вот так.

Билет в париж

     Цена на авиабилет
     В Париж невелика.
     Купил, садишься в самолет,
     Взлетаешь в облака.

     Ну, для меня-то велика —
     Я все-таки поэт.
     Доход мой чрезвычайно мал,
     И лишних денег нет.

     Мои приятели в Париж
     Мотаются давно,
     Там веселятся от души,
     А мне-то не смешно.

     Прописки нету и жилья,
     Загранбумажки – тож,
     Хотя поэт хороший я
     И в целом я хорош.

     Ну что ж, удачи вам, друзья,
     Летите кто куда.
     А сколько стоит ваш билет
     В один конец? Ах, да.

Этюд о Марсе и московской жаре

     Сегодня очень тяжелый день.
     Эх, жизнь моя, трагифарс!
     Жара под сорок. В одних трусах
     Пишу сценарий про Марс.

     Пошел на кухню и заглянул
     Там в холодильник. Ура!
     Бальзам и водку я буду пить
     Под вечер, как и вчера.

     Не так все плохо и тяжело —
     Работа все-таки есть,
     И мне не может никто запретить
     Бухнуть и вкусно поесть.

     О Марсе многое я узнал,
     Да, утомился, ну что ж…
     Ведь важно знать, что настанет час,
     Когда душой отдохнешь.

Послание А. Дрожжину

     Пятнадцать лет с горящим взором
     За женщинами я скакал,
     Их удивлял своим напором
     И секса бешено искал.

     Пятнадцать лет оргазмов, стонов
     И причитаний… Боже мой!
     Я королев свергал с их тронов,
     Я спал со шлюхою хромой,

     Я разводил на это дело
     Легко красавиц и страшил,
     Я на толстух бросался смело,
     С лолитками любовь вершил.

     Мне отдавалось много юных,
     А также старых поэтесс —
     К иным я в клубах и салунах
     На публике под юбки лез.

     Теперь я подустал немножко,
     Огонь любовный поугас.
     Смотрю на деву – да, вот ножка,
     Вот грудка, вот призывность глаз…

     И что с того? Желанья, где вы?
     Зачем так рано я устал?
     Ведь чувствуют мгновенно девы,
     Кто рвется в бой, кто – перестал.

     В глазах моих погасших пусто,
     И это в тридцать пять-то лет!
     Меня волнует лишь капуста,
     Которой, кстати, вечно нет.

     Мне мой покой сейчас дороже
     Любви акул, любви мальков…
     Вот то ли дело Саша Дрожжин,
     Который в бой всегда готов!

     Вот он – орел! Ах, Саша, Саша!
     Пускай звучит всегда твой смех.
     Любимец дам и гордость наша,
     Уж отдуплись за нас за всех.

     Никем из женщин ты не брезгуй,
     Сверкни алмазом в их судьбе,
     Пускай всегда конек твой резвый
     Находит пастбище себе!

     Ты, в обращенье с дамой тонок,
     Честь маньеристов поддержи,
     Но к самым пылким из девчонок
     И нам дорожку укажи.

     «Виагру» купим мы и жа́ньшень
     (Позвольте мне так срифмовать)
     И заползем, кряхтя, на женщин
     В попытке их атаковать.

     И пусть хоть с покупною силой,
     Но возгордимся мы собой,
     Ведь может статься, Саша милый,
     Что это наш последний бой.

После бала, или Что ей было нужно

     Был бал, великолепный бал,
     А я от ревности был бел —
     С тобой весь вечер танцевал
     Улан-дебил, собой дебел.

     В карету я тебя увел, —
     Вослед нам пялился дебил, —
     А дома в спальне, крайне зол,
     Впервые я тебя побил.

     Крича: «К улану-подлецу
     Ты льнула, он тебя хватал!» —
     Я по красивому лицу
     Тебе пощечин надавал.

     Я думал: «Всё! Конец всему!
     Нельзя так даму обижать…»
     Но, к удивленью моему,
     Ты попросила продолжать.

     Всю ночь мы провели без сна,
     Стонала ты: «Бей, бей меня!» —
     И очень ты была страстна,
     Такого я не ждал огня.

     Нам не всегда дано понять,
     Что нужно женщине от нас —
     Меня ты стала обожать,
     Побоев просишь каждый час,
     Чего не мог я ожидать,
     Тебя ударив в первый раз.

     К тебе я ключик отыскал,
     Огонь в тебе разжечь сумел
     В ту злую ночь, когда был бал,
     А я от ревности был бел.

Все впереди!

     Я не был за границей никогда
     И не ласкал ни разу иностранку —
     Мулатку, скажем, или негритянку,
     А ведь летят, летят мои года!

     И девственниц, горящих от стыда,
     Не увлекал пока я на лежанку…
     Еще хочу испробовать цыганку
     И новые увидеть города!

     Да, яркие нужны мне ощущенья,
     Поскольку я далек от пресыщенья.
     Хочу, что все стремительно неслось!
     И девушки, и странствия, и слава —
     Все будет, все обрушится, как лава.
     По-моему, все только началось!

Поэт Григорьев исписался…

   Впрочем, объявят тогда,
   Что исписался уж я,
   Эти вот все господа:
   Критики, дамы, друзья.
В. Ходасевич

     Поэт Григорьев исписался.
     Не в силах выдумать ни строчки,
     Он с критиками разругался,
     Однако это лишь цветочки.

     Спиваться стал он и буянить,
     На ближних зло свое срывая,
     Стал ежедневно наркоманить,
     Свою порочность не скрывая.

     Стал деньги воровать Григорьев,
     Чтоб раздобыть себе на дозу,
     И в кучу вляпался исторьев,
     И обществу являл угрозу.

     Стал малолетних проституток
     К себе он приводить все чаще,
     При этом вид его был жуток
     И ныл он спьяну: «Я – пропащий».

     И это все еще цветочки.
     На улицу он вышел голым
     И крикнул: «Я дошел до точки!» —
     С лицом бессмысленно-веселым.

     Его упрятали в психушку
     И там кололи сульфазином.
     Он часто там рыдал в подушку
     И ссорился с врачом-грузином.

     Никто не приходил проведать
     В больницу бывшего поэта.
     Он вскоре перестал обедать,
     Но врач-грузин узнал про это

     И стал кормить его насильно
     Посредством пищевого зонда.
     А ведь когда-то так обильно
     Писал Костян стихи и зонги.

     Но дать слабинку может каждый,
     Поэтому тактичней надо
     С людьми такой духовной жажды,
     С поэтами такого склада.

     Сейчас Григорьев – как растенье,
     А мог из жизни сделать сказку, —
     Из нашей с вами жизни – сказку! —
     Коль получал бы поощренья,
     Субсидии, любовь и ласку.

Сиянье

     Я человечество люблю, причем взаимность ощущаю.
     Обиды редкие терплю, прощать умею – и прощаю.

     Злодеем не являюсь я и мизантропом не являюсь,
     Мне дороги мои друзья, и в женщин часто я влюбляюсь.

     Ну как людей мне не любить – их души, чаянья, их лица?
     Как все хорошее забыть и сердцем вдруг ожесточиться?

     Вчера с друзьями я кутил, и, к счастью моему большому,
     Один мне плащик подарил, другой довез меня до дому.

     Выходит, я в догадках прав: в нас доброта – первооснова.
     Взрослее став, мудрее став, в такой устав я верю снова.

     Люблю не без разбору всех, но в целом люди мне приятны,
     Ведь все, пожалуй, любят смех, а многие умны и статны.

     Я думаю, что боги мы, божественна природа наша,
     И наши светлые умы мир лучше делают и краше.

     А если так, зачем тогда вражда, и ненависть, и свары,
     И взгляды холоднее льда, и злоба, и войны кошмары?

     Зачем значенье принижать божественного в человеке?
     Зачем друг друга обижать? Оставим свары в прошлом веке.

     В нас поровну добра и зла – зло нужно вычищать нещадно,
     И станет жизнь кругом светла, и мы учиться станем жадно

     Простым, казалось бы, вещам – любить, и уважать, и верить,
     И больше помогать друзьям, и меньше врать и лицемерить.

     Ты можешь стать мрачней и злей, возненавидеть мирозданье,
     Не видя над планетой всей немыслимой любви сиянье.

     Сиянье уничтожит тьму и зло огнем своим лучистым.

     Я сердцу верил своему, я стал поэтом и артистом,

     Но как я долго шел к тому, чтоб стать еще и гуманистом!

Странный сон

     Мне странный сон приснился – будто
     Политики и кинозвезды,
     Эстрадные артисты наши
     В грязи картошку собирают.
     Огромное мне снилось поле
     И мелкий дождик моросящий,
     Барак, в котором от работы
     Все эти люди отдыхают.
     Ну а пока они в костюмах
     И в лучших платьях от Версаче,
     Все в золоте и бриллиантах
     В грязи уныло копошатся.
     А между ними в телогрейках,
     В тряпье немыслимом каком-то
     Бомжи, опухшие от спирта,
     Начальниками важно ходят.
     Они покрикивают: «Ну-ка,
     Живей работаем, живее,
     А про лентяев мы доложим
     Тому, кто вас сюда направил.
     Картошки много уродилось,
     Она нужна России срочно,
     В отличие от ваших песен,
     Концертов, пленумов, ток-шоу.
     Привыкли ездить в лимузинах,
     Себя считая высшим светом,
     А нас, бомжей, считая быдлом
     И не пуская на тусовки…»
     Вдруг после этих слов, нелепый
     В своем костюме белоснежном,
     Захныкал олигарх известный
     И рухнул в грязь, крича: «Устал я,
     Я больше не могу, ей-богу,
     Я два мешка собрал картошки.
     Мои возьмите бриллианты,
     Возьмите чековую книжку,
     Но отпустите, отпустите
     Меня передохнуть в Барвиху!»
     Тут бомжи все переглянулись
     И мрачно стали надвигаться
     На олигарха… В этом месте
     Я, к сожалению, проснулся.
     Включил я тут же телевизор
     И через полчаса примерно
     Вздохнул с немалым облегченьем,
     Увидев: все идет как прежде.
     Артисты скачут на эстраде,
     Политики и кинозвезды
     Сияют от самодовольства,
     А бомжики отраву хлещут.
     Я лишь про сон свой вам поведал,
     Сон в самом деле необычный,
     А есть ли в нем мораль – не знаю,
     Зато есть яркая картинка.
     Чего нам только не приснится!
     Мне что-то хочется напиться.

Алкаши

     Алкаши под балконом бухают с утра,
     Громко песни орут, как орали вчера,
     Не работают, явно квартиры сдают,
     Спирт аптечный и пиво дешевое пьют.
     У алкашки одной есть болонка – она
     Еле ходит: стара или просто больна.
     Очень грязная эта болонка всегда,
     А хозяйка ее – это просто беда:
     Как нажрется, так воет, достала уже,
     Громко воет порой на моем этаже,
     В шесть утра начинает без умолку выть.
     В это время хочу я алкашку убить,
     Так как спать не дает эта мерзкая дрянь,
     Поднимая меня в несусветную рань.
     Каждым летом, когда зеленеет газон,
     Алкаши открывают свой дикий сезон.
     С той поры, как скамейку поставили тут,
     Алкаши мне буквально житья не дают.
     Мне Добрынин советует: ночью намажь
     Солидолом скамейку, плюя на мандраж,
     Или презервативы наполни водой
     И швыряй эти бомбы одну за другой.
     Я, конечно, на это пойтить не могу,
     Хоть картины расправы рисую в мозгу.
     Не пойму, почему весь огромный наш дом
     Алкашей этих терпит с их вечным бухлом.
     Я, конечно, и сам часто водочку пью,
     Но ведь я песняков на весь двор не пою —
     Дома, тихо, культурно, устав от трудов,
     Я бухаю, в отличье от этих скотов.
     В общем, так: посоветуйте, как же мне быть?
     Может, правда водички в резинку налить
     И с балкона швырнуть, и услышать их крик,
     И, хихикая, спрятаться в комнате вмиг?
     Или клеем намазать скамейку тайком?
     Или выяснить, где тут живет управдом?
     Вот такая проблема. Хотелось бы мне
     О красивом писать, не об этой фигне,
     Но когда в шесть утра поднимают меня,
     Понимаю я вновь: это все – не фигня.
     Невозможно работать – в башке моей муть,
     Невозможно от шума и снова заснуть.
     Я хожу раздраженный, все лето я злюсь,
     Но в ментовку звонить все же я не возьмусь.
     Если кто-то придумал хороший рецепт —
     Подскажите, молю, окажу вам респект,
     И, возможно, мы вместе бухнем вечерком,
     Но культурно, без драки под чьим-то окном.
     И войду я, качаясь, попозже в подъезд,
     И пускай алкашня меня взорами ест.

Про зелень-мелень

     Москва. Жара. Листочков зелень.
     Как говорится, зелень-мелень.
     А почему так говорится?
     И что такое эта мелень?

     Спросил я мудреца седого,
     Что слово «мелень» означает.
     Старик ответил мне сурово,
     Что ничего не означает.

     Не удивился я нисколько,
     Поплелся с пивом в парк зеленый
     И в парке лег я на скамейку
     И задремал, жарой сморенный.

     И снилась мне вся в бликах мелень
     Плюс разноцветный и чудесный
     Переливающийся шмелень
     И благостный машлык небесный.

     Я понял после пробужденья,
     Что слов ненужных нет на свете.
     Кто хочет в тайну их проникнуть,
     Тот в строки вдумается эти.

     Тот новые миры познает,
     Поскольку их не отрицает.
     Лишь для замкнувшихся в познаньях
     Чудес, похоже, не бывает.

     Для них закрыто слово «мелень» —
     И ничего не означает.

Сон о проездных

     Я сон увидел, странный и забавный.
     Во сне была зима, однако люди
     Носили дружно летние одежды.
     Ни холодно, ни жарко было там.

     Какой-то нагловатый человечек,
     Две черных ласты к сердцу прижимая,
     Две ласты из набора для купанья,
     Мне говорил: «Пошли со мной, не дрейфь».

     И тон его, и это панибратство
     Мне крайне не понравились. Сказал я,
     Что надо заглянуть мне в магазинчик,
     Где диски и кассеты продают.

     И я через пустырь пошел спокойно,
     И вскоре в магазин вошел безлюдный,
     Который вдруг поехал, как вагончик,
     Тихонечко неведомо куда.

     И встретил я в вагоне-магазине
     Улыбчивую тихую девчушку
     И стал ее расспрашивать, как выйти,
     Поскольку я в метро попасть хочу.

     Мы вышли с ней на улицу и быстро
     В каком-то помещенье оказались,
     И я спросил: «А что это за город,
     Где взять мне проездные на метро?»

     И девушка дала мне проездные
     На девять и одиннадцать поездок,
     Так много их дала, что я смутился —
     Зачем ко мне так девушка добра?

     Тут зазвенел будильник, я проснулся,
     И первое, что в голову пришло мне —
     Что девушка была самой Россией,
     Россией, что в беде мне помогла.

     Но цифры! Что за цифры это были —
     Одиннадцать и девять? Очень странно.
     Есть в номере домашнем телефона
     Моем такие цифры, ну и что?

     Сон – это сон, не больше и не меньше,
     Нелепо делать выводы серьезно
     Из этаких картин, однако этот
     Порадовал меня престранный сон:
     Россией был я все-таки спасен.

О деньгах и о животных

     Существ на свете очень много,
     И как-то каждое живет.
     Вот слон, вот кошка, вот минога,
     А вот жираф, а вот енот.

     Живут себе, не рассуждая,
     Хотя у всех полно забот:
     Коровка, сено поедая,
     Исправно молоко дает;

     Бобер свои плотины строит,
     Собаки дачи сторожат,
     И никого не беспокоит,
     Где срочно раздобыть деньжат.

     Лишь человек охреневает
     От разных мыслей и проблем;
     Порой буквально завывает:
     «Опять нет денег, нет совсем!»

     И носится с безумным видом,
     Пытаясь денег раздобыть,
     И счет ведет своим обидам,
     И может ближнего убить.

     Очнись, безумец! Деньги будут,
     Отнюдь не главное они.
     Они убудут и прибудут,
     А ты – ты дни свои цени.

     Они как раз неповторимы,
     Любой из них неповторим.
     Мы небом, видимо, хранимы,
     Раз что-то каждый день едим.

     Побереги, ей-богу, нервы,
     Знакомых нервы пожалей.
     Купи хоть рыбные консервы
     За двадцать с чем-нибудь рублей.

     Поел – и сыт, и можно спатки,
     И неохота психовать.
     Покоясь в тепленькой кроватке,
     Ты повтори себе опять:

     «Вот птицы. Ведь не жнут, не сеют
     И не приучены к труду,
     Но пропитание имеют,
     И я совсем не пропаду.

     Сегодня я поел чего-то,
     Бог даст, и завтра я поем,
     Найдется для меня работа,
     Найду решенье всех проблем.

     Всего важней не суетиться
     И жить в согласии с собой —
     Так, как живет любая птица,
     Так, как живет зверек любой».

Встреча с кичливым невеждой, которого насмешило словосочетание «Куртуазный маньеризм» и которому я свысока и крайне спокойно сказал: «Ну, если вкратце, то это смешные стихи»

     Как у многих творцов, у меня
     Фильмография есть, дискография,
     Фотографий обширный архив
     И обширная библиография.

     Не сидел я без дела ни дня
     И своими горжусь достиженьями.
     Побеждаю обычно судьбу,
     Но, конечно, знаком с пораженьями.

     Сочинительство стало судьбой
     Для меня, и когда мне встречается
     Лох, стихов не читавший моих,
     В чем признаться совсем не стесняется,

     Говорю: «Что же делать с тобой?
     Да, невежество все же шокирует.
     Что ж ты, книг не читал никаких?
     Кто же глупостью нынче бравирует?

     Ты хотя бы зайди в интернет
     Да скачай там стихи мои, песенки,
     Если ты их не знаешь – узнай,
     Поднимись вверх по умственной лесенке.

     Я отнюдь не последний поэт,
     Так читай, пополняй свои знания.
     Извини, ты невежда. Прощай.
     Нет общаться с тобою желания».

     И действительно, я ухожу.
     Ну и пусть этот лох удивляется.
     Я презрением всех награжу,
     Кто вот так вот ко мне заявляется.

     Я по жизни лишь с теми дружу,
     Кто читать мои тексты старается.
     И все реже людей нахожу,
     Кто в таланте моем сомневается.

Как не удивляться?

     Много плюсов и минусов в жизни бывает.
     Иногда их полярность меня удивляет.
     Есть уверенность в том, что я мастер и гений.
     Нет жилья, нет прописки и нет сбережений.

Мягкач

     Легендарную мягкость мою
     Можно мудростью высшей назвать.
     Я спокоен, я песни пою
     И ни с кем не хочу воевать.

     Легендарную мягкость мою
     Можно тупостью также назвать,
     Ибо разному любо жлобью
     У меня каждый день воровать.

     То вдруг песню подтибрит один,
     За свою выдавая потом,
     То голдастый джипач-господин
     В смысле денег устроит облом.

     Да, кругом джипачи-ловкачи,
     Каждый – самый лихой и крутой,
     Записали меня в мягкачи,
     В бессловесный какой-то отстой.

     Видно, следует мне заорать:
     «Вы почто обобрали меня
     И хотите опять обобрать,
     От тусовок престижных гоня?!

     Озадаченно вслед я гляжу
     Вам, меня посадившим на мель,
     И в руке, кстати, рюмку держу —
     Помогает не злобствовать хмель.

     Вы помчитесь гулять в ресторан,
     Я на ужин поем морковчи.
     Мне достаток умеренный дан,
     Вам – от собственных замков ключи.

     Веру в братство во мне сокрушив,
     Вызывая на рвач и кусач,
     Обобрали меня вы, решив,
     Что по жизни я рохля-мягкач.

     Лишь Добрынину я одному
     Доверяюсь в часы неудач.
     Я пожалуюсь просто ему,
     Он-то вам и устроит жесткач».

Летний день

     День сегодня ясный, жаркий, птички песни распевают,
     И, ничуть не напрягаясь, сочиняю я стихи.
     Листья на ветвях деревьев и трепещут, и сверкают,
     Из земли растут цветочки, сорняки и лопухи.

     Очень много нынче солнца и людей повсюду много,
     Все желают веселиться, все купаются уже.
     Если кто с утра нажрался и уснул – да ради бога.
     Что же я сижу тружуся на четвертом этаже?

     Этот день не повторится – значит, нужно шевелиться,
     Пропустить нельзя чудесный, ясный, жаркий летний день.
     Будут позже дни иные, будет нудный дождик литься,
     Но сегодня все гуляют, Крэйзи Фрог орет: «Бень, бень!»

     Сумасшедший лягушонок всех достал своим «бень-бенем»,
     Но включил мотив знакомый кто-то в джипе дорогом.
     Так, начну-ка собираться. Что мы, Костенька, наденем?
     Будет жарко мне в косухе, в чем-нибудь пойду другом.

     Кто пьет пиво на газоне, кто пошел по ресторанам,
     Женский смех повсюду слышен, женщины хотят любить.
     Что ж, пойду гулять скорее, а вернусь под вечер пьяным,
     Потому что в день подобный просто глупо трезвым быть.

Никто не звонит

     Звонили чаще, покуда я
     Не отключился,
     Покуда в офисе я, друзья,
     Не очутился.

     Теперь служу я и потому
     Тусуюсь мало.
     «Ну где же я столько сил возьму», —
     Бурчу устало.

     Да, я на службу с утра спешу,
     Поэт и воин.
     Но деньги есть и стихи пишу —
     Вот и спокоен.

     Читаю книги, не жду гостей,
     В душе суровость.
     Иногда отсутствие новостей —
     Лучшая новость.

Борьба с бесами

     Мне бесы шепчут яростно: «Кастет!
     Прописки у тебя, квартиры нет,
     Так сподличай, своруй, убей за деньги,
     Зачем всегда бормочешь “нет-нет-нет”?»

     Мне бесы шепчут яростно: «Чувак!
     Твой друг срубил бабла, ему – ништяк,
     А ты сидишь опять в глубокой жопе,
     Ленивец, неудачник и дурак».

     Мне бесы шепчут яростно: «Ну что,
     Добудешь евро, тысяч этак сто?»
     Я отвечаю: «Пусть и небогат я,
     Но, слава Богу, я не ваш зато».

     Мне бесы шепчут яростно: «Дебил!
     Пошел бы, ради денег бы убил».
     Я говорю спокойно: «Кыш, уроды!
     Вот вас бы я бесплатно истребил».

     Мне бесы шепчут яростно: «Смотри!
     Вот богачи, а мы у них внутри,
     Ты что же, сам себя не уважаешь?
     Давай-ка стань богатым, не дури!»

     Мне бесы шепчут яростно: «Помрешь
     Однажды в нищете, раз в ней живешь,
     Прописки нет, жилья и сбережений,
     Ты бомж!» Я улыбаюсь: «Ну и что ж».

     Мне бесы шепчут яростно: «Кругом
     Все гонятся за славой и баблом,
     Воруют, предают, идут по трупам,
     Скорее стань таким же, дуролом!»

     Мне бесы шепчут яростно: «Ты чмо!
     Стал жирным, жрешь какое-то дерьмо».
     Я говорю: «Стараюсь похудеть я,
     Не выйдет, так пойду в борцы сумо».

     Мне бесы шепчут яростно: «Дружил
     Ты с тем, кто хрен на дружбу положил,
     Скорее отомсти ему!» Вздыхаю:
     «Идите на хуй! Буду жить, как жил».

Зима – 2005

     Опять зима, морозы и пурга.
     Встаю я рано утром на работу,
     Работаю аж до седьмого поту,
     Но жизнь мне и такая дорога.

     Все успеваю. Радуга-дуга
     Из сотен мыслей пусть уймет зевоту.
     Живу в трудах, имея к ним охоту,
     А рядом смерть, костлявая карга.

     Я ни о чем по жизни не жалею,
     От радостей, доступных мне, шалею.
     Я жил как мог, я много песен спел.
     В такой же зимний день, а не весною,
     Пусть в старости приходит смерть за мною.
     Зимой, во сне уйти бы я хотел.

Концлагерь жизни

     Чтоб жить, нам надо мужество иметь —
     Концлагерь жизни всех нас уничтожит,
     И думаешь порою: «А быть может,
     Бороться хватит, проще умереть?

     Ведь надо добывать деньгу уметь,
     За будущее страх все время гложет,
     Отсутствие здоровьичка тревожит…
     Но нет, товарищ каторжник, не сметь!

     Конечно, смерть наступит неизбежно,
     Но жизнь свою люблю пока я нежно,
     Уж дотяну до гроба как-нибудь.
     И нужно иногда без слов ученых
     Поддерживать на муки обреченных
     И до конца пройти свой скорбный путь».

Цыпленок

     Возможно, сам виновен я отчасти,
     Не надо доверять таким бабенкам.
     Убила ты во мне цыпленка страсти
     Большого. Был он бройлерным цыпленком.

     В глазах его любовь моя сверкала,
     Ждал от тебя он зернышек участья,
     Когда б его ты нежно приласкала,
     Он стал бы птицей Рух двойного счастья.

     Но ты его отвергла, оттолкнула,
     Не выдала ни зернышка цыпленку,
     Надежды наши подло обманула,
     И на любовь прислала похоронку.

     Теперь смеяться можешь ты, конечно,
     Цыпленочка, похоже, ждет могила.
     Пытался он бороться безуспешно,
     Но снова ты пятой его давила.

     Сводил он к переносице глазенки,
     Пищал под заскорузлою пятою…
     Бывают беспощадными девчонки,
     Не все они сияют добротою.

     Ты о любви могла часами ботать,
     А оказалась самкой недостойной.
     Тебе б на птицефабрике работать
     Убийцею на линии убойной.

     Познала в совершенстве ты искусство
     Лишать мужчин надежды огроменной.
     Прощай, едва родившееся чувство,
     Прощай, цыпленок страсти убиенной.

     Ты с ним была по-изуверски грубой,
     Убийца ты, и нет тебе прощенья.
     И каркает в душе моей безлюбой
     Родившаяся вовсе не беззубой
     Ворона беспощадного отмщенья.

Негритянки по вызову

     Негритянки по вызову, негритянки по вызову!
     И недорого вовсе, и свежо, и остро!
     Это и экзотично, и волшебно-сюрпризово!
     И не надо знакомиться с негритянкой в метро!

     Негритянки по вызову, негритянки по вызову!
     Мы с приятелем думаем, пьянку чем завершить,
     Чтобы стало гламурненько, бронзово-парадизово…
     И в газету мы пялимся – может быть, позвонить?

     Негритянки по вызову, негритянки по вызову!
     Я ни разу не пробовал этих черненьких дам.
     Только носом клюет друг все более книзово,
     И в итоге, наклюкавшись, мы идем по домам.

     По двору погоняю я голубя сизого,
     Почитаю Хафиза и прикину эскизово:
     Получу гонорар с перевода Хафизова
     И к себе приглашу негритянку по вызову.

Чтобы помнили

     В Москве живу я много лет
     Тут все сурово: или-или.
     Сегодня на коне поэт,
     А завтра все о нем забыли.

     Поэтому напоминать
     Он о себе обязан всюду,
     В ток-шоу глупых выступать,
     Запомниться простому люду.

     На все тусовки ходит он,
     Как некий идол молодежи.
     Я чрезвычайно удивлен:
     Все это делал я, и что же?

     Все было – радио, TV,
     Автографы, аншлаги, пресса
     И проявления любви
     И искреннего интереса.

     Гастроли, славы яркий блеск…
     Софиты мне глаза слепили…
     Известности был мощный всплеск,
     Теперь меня почти забыли.

     Я не ленюсь, при чем тут лень?
     Неужто пройден славы полюс?
     Героев новых каждый день
     Себе находит мегаполис..

     Нет в телевизоре меня,
     Туда пробиться очень сложно.
     Что ж, о себе напомню я
     Москве иначе – это можно.

     Я буду водку мрачно пить
     Среди персон таких же странных,
     А после зеркала крушить
     Престижных самых ресторанов.

     Прилюдно я обматерю
     Всех телезвезд и звезд эстрады,
     А после с шумом закурю
     Косяк огромнейший. Так надо.

     Затем издам ужасный крик
     И выпущу, быть может, газы,
     И перекошенный мой лик
     Появится в газетах сразу.

     Потянутся ко мне опять
     Издатели и репортеры,
     Раз я сумел скандал создать,
     Раз обо мне повсюду споры.

     В душе спокойствие храня,
     Я всех обматерю свободно.
     Я, чтобы помнили меня,
     Могу пойти на что угодно.

     Мне крикнут вслед: смотрите, вот
     Поэт, который матерится.
     Да, этот крут, решит народ.
     Реально крут, решит столица.

     Полюбит искренне страна
     Мой новый имидж, как ни странно —
     Поэта, шлющего всех на,
     Безбашенного хулигана.

     Героем стану новостей,
     Стихи мои за пару дней
     По всей России разойдутся,
     Я ж разойдусь еще сильней…
     Так и до лирики моей
     Простые люди доберутся.

Смертник

     Не спится мне, и ночью темной
     У вертухая на виду
     Я в камере моей огромной
     Сижу и часа казни жду.

     Мне страшно. Как дрожат коленки…
     Придут, отнимут жизнь мою…
     Я, головой прижавшись к стенке,
     Тихонько шлягеры пою.

     Вот если бы случилось чудо,
     Меня бы выпустили вдруг…
     Я больше убивать не буду,
     Уеду тихо жить на юг.

     Как самого себя мне жалко.
     Жаль, не дано сойти с ума.
     Сулила долгих лет гадалка —
     Врала. Вся жизнь кругом – тюрьма.

     Ведь каждый – смертник в мире этом.
     Но мне не надо к палачу!
     Я был бродягой и поэтом,
     Я жизнь люблю, я жить хочу!

     Убил девчонку ночью снежной,
     Разок понервничал, и вот
     Сижу, жду казни неизбежной,
     Никто на помощь не придет.

     А судьи кто? Кто дал им право?
     Обидно – жил бы я да жил
     Тихонечко, не кучеряво,
     Ну на заводе бы служил.

     А что там за шаги? За мною
     Уже пришли, и лязгнул ключ.
     И ужас мутною волною
     Накрыл меня, тягуч и жгуч.

     Священник что-то мне бормочет
     Потеть я начал и дрожать.
     Он вроде как помочь мне хочет, —
     Тогда помог бы убежать.

     А вот уже я в коридоре,
     Все ярким залито огнем…
     Вдруг солнце вспомнил я и море,
     Как я мальцом купаюсь в нем.

     Меня не слушаются ноги,
     Меня насильно волокут.
     Я вою от тоски. О боги!
     Какой кошмар. Конец. Капут.

     И вот уже я на пороге
     Того, что мы не видим тут,
     К чему земные все дороги
     Людей живущих приведут.

Жалобы поэта

     Всю жизнь страдая от гонений,
     Но человечество любя,
     Упрятал я свой ум, свой гений,
     Свой пыл подальше вглубь себя.

     Уж раз меня никто не любит,
     Тем более стихи мои,
     Мой гений больше не вострубит,
     Не воспарят стихов рои.

     Погибнут замыслы сонетов,
     Поэм засохнут зеленя.
     На свете много есть поэтов,
     Но нет гонимее меня.

     Я всех насмешников бестактных
     Теперь молчаньем накажу.
     Я лишь в договорах контрактных
     Со мной значенье нахожу.

     Не вышло из меня поэта —
     Ну что же, бизнесом займусь
     И вскоре зашибать монету
     На чем угодно научусь.

     И в самых лучших ресторанах, —
     В таких я прежде не бывал, —
     Забуду о душевных ранах,
     Найду покой, найду привал.

     Забуду о былых гоненьях
     За сытной дорогой едой,
     Забуду о стихотвореньях
     Моих, осмеянных толпой.

     Но не забуду злые морды
     Всех улюлюкавших мне вслед.
     Ни одного, шагая гордо,
     Не приглашу на свой обед,

     Где ждут меня икра, соленья,
     Где так ушица горяча…
     Поэтом я познал гоненья,
     Но кто ж погонит богача?

     Нет, буду весел каждый день я,
     Над вашим смехом хохоча.
     Жаль, все былые откровенья
     В душе угаснут как свеча —

     И я былой, средь населенья
     Бродивший, что-то бормоча.

Стихи к выступлению в клубе «Алиби»

     Ликуйте, панки и эстеты,
     И угощайте пивом дам!
     В клуб «Алиби» пришли поэты
     Читать стихи своим друзьям.

     Сегодня, правда, воскресенье,
     Мне как-то боязно бухать…
     Не лучший день для выступленья,
     Но – все же будем отдыхать.

     Вам выпало узреть воочью,
     Как мы в компании кутим.
     Возможно, мы сегодня ночью
     Красоток новых обольстим.

     Возможно, трезвыми убудем,
     Но это – худший вариант.
     Давайте пить водяру будем,
     Давайте купим провиант!

     Давайте радоваться жизни,
     Андрей Добрынин, атамань!
     Сюжетом, образами брызни,
     Унылость рифмой протарань!

     А за тобой и я, Костяйка,
     Устрою также стихобрызнь.
     Где наливальщик? Наливай-ка!
     Да здравствуют любовь и жизнь!

Сверхразум

     Нет разума разумней ничего.
     Пожалуй, разве только что сверхразум.
     Решает он загадок сотни разом,
     Но людям не дано постичь его.

     А если кто постиг, то он – того,
     Дуреет, коль судить по странным фразам,
     Хохочет, получает сдвиг по фазам,
     Теряет с человечеством родство.

     Сверхразум отнял разум у бедняги
     За то, что тот, исполненный отваги,
     Куда-то за пределы заглянул.
     Туда, где сверхвозможная разумность
     Таит в себе и думы, и бездумность,
     Где вакуума жуткий, вечный гул.

Дедушка-лесник

     «Дедушка-лесник, не надо
     Васю и меня пугать,
     Ножики и плоскогубцы
     С грозным видом доставать.

     Вы зачем нас привязали,
     Перед этим оглушив?
     Мы не мусорили вовсе,
     Пили лишь аперитив.

     Да, мы с Васей обнимались,
     Мы немножко напились.
     Но ведь мы не просто геи,
     Мы жениться собрались!

     Для чего же вам, скажите,
     Страшная бензопила,
     Ржавые крюки и цепи,
     Эта длинная игла?

     Дедушка-лесник, не надо!»
     Это был последний крик.
     Сделал свое дело быстро
     Злой горбун, седой старик.

     Трудно жить без развлечений
     Леснику в его глуши.
     Зарабатывает в целом
     Он какие-то гроши.

     И нашел себе он дело —
     Бой порокам объявить,
     Так что без нужды не стоит
     Людям в темный лес ходить.

     Ждет их молчаливый дядя,
     Много ждет ужасных мук…
     Вой пилы, кровавый фартук,
     Иглы, цепи, ржавый крюк.

     Вдруг ты тоже попадешься
     Этакому мяснику?
     Так подумай, в чем ты грешен,
     Что ты скажешь леснику.

О смерти и об ангелах

     Поэт проснулся, быстренько умылся,
     Включил компьютер, выпил кофеечку
     И, закурив, записывать стал с ходу
     Во сне к нему пришедшие идеи.
     «Возьмем, – писал он, – крупный мегаполис,
     В котором ежедневно умирают
     Сто человек, а может быть, и триста.
     Неужто Смерть одна пришла за всеми?
     Она бы всюду просто не успела,
     Похоже, их, смертей, десятки бродят.
     А где они, к примеру, обитают?
     Собрания проводят и досуги?
     Кому они пожаловаться могут
     На трудности в работе? Неизвестно.
     Наверное, на сотню мирных граждан
     Одна лишь Смерть приходится, и зорко
     Следит она за тем, что происходит.
     Но человек – он вечно всюду ездит,
     Садится в поезд, мчит на самолете.
     Возможно, что за ним следит бригада
     Смертей не городских, смертей дорожных,
     И если самолет на землю рухнул,
     Работы им, дорожным, подвалило.

     В деревне же на сто дворов, возможно,
     Одна лишь Смерть, скучая, обитает.
     Неделями сидит там без работы,
     Лишь изредка случается там что-то.
     Один всего лишь Ангел на деревню
     Приходится, присутствуя при родах,
     Но тоже в основном сидит скучает,
     Со Смертью в карты режется порою.
     Нет, в городах – совсем другое дело,
     Там ангелы совместно проживают,
     Собрания проводят и ученья —
     Как помогать заблудшим человекам.
     Над ними, очевидно, есть начальник,
     Какой-нибудь Архангел. Над смертями
     Есть также управляющий делами.

     И ангелы, и смерти бестелесны,
     Но могут здесь на время проявиться,
     Толпа идет большая по проспекту,
     А в ней гуляет Ангел, спрятав крылья.

     Вы скажете, что выдумка все это,
     Но мы ведь с вами знаем очень мало,
     Одно лишь ясно – Смерти не под силу
     Управиться одной с делами всеми.
     К тому же я пишу о людях только,
     А если кот, собака помирают,
     То кто за ними, так сказать, приходит?
     Наверное, есть смерти ниже рангом…»
     Поэт писать закончил, а попозже
     Пошел гулять, в дороге размышляя
     О том, что людям видеть невозможно,
     Но что буквально рядом обитает.
     На все его вопросы нет ответа,
     Займется он привычными делами,
     Останется лишь странный документик,
     Записанный с утра, в его бумагах.
     Но ангелы и смерти поразились

     В то утро интуиции поэта.
     Ему поаплодировали даже:
     Еще бы – ведь о них хоть кто-то вспомнил.

Две девушки, две розы, две печали

     Две девушки, две розы, две печали.
     В метро им люди место уступали,
     Поскольку девы выглядели славно
     И ехали на похороны явно.
     Все видели, что девушки красивы,
     Все думали тайком – а мы-то живы…
     Прелестны были юные подруги,
     И видел я, что груди их упруги,
     Глаза их жизнью светятся и блещут,
     Тела их под одеждою трепещут.
     С осенних похорон они вернутся,
     Напьются и знакомым отдадутся.
     Поняв, что жизнь земная быстротечна,
     Что надо жить любовью, жить беспечно.
     Ведь так милы любовные восторги
     На фоне ими виденного в морге,
     На фоне всех гробов, венков, могилок
     Острее жажда жить под звон бутылок.
     За девами мужчины наблюдают
     И мысленно все ими обладают,
     Я тоже обладаю, уж поверьте,
     В чем вовсе нет греха на фоне смерти.
     Вся жизнь и есть со смертью примиренье
     И с ежедневной похотью боренье.
     Такие вот мне мысли навевали
     Две девушки, две розы, две печали.
     Когда они вагон наш покидали,
     Мужчины все потупившись стояли.

Маньяки и мы

     Вокруг меня полно маньяков,
     И вообще опасно жить.
     Вот я мечтаю о квартире,
     Чтоб вечно ею дорожить.

     А ведь маньяки-то не дремлют,
     Горят в глазах у них огни,
     И часто у людей квартирных
     Жизнь отбирают вдруг они.

     У тех людей, что в шоколаде,
     Без всяких видимых причин
     Жизнь в одночасье отбирают,
     У женщин или у мужчин.

     Вот это очень интересно —
     Им наплевать совсем на то,
     В голде и в соболях ты ходишь
     Или в залатанном пальто.

     Они есть злоба в чистом виде.
     Вот ты построил особняк,
     Ты стал богат, и вдруг прирезал
     Тебя маньяк за просто так.

     Не социальный статус важен —
     Маньяку на него насрать, —
     А осторожность и уменье
     Не подпускать, не доверять.

     С собою ножик и мобильник,
     Как многие, давно ношу,
     И на сограждан зорким глазом
     Я подозрительно кошу.

     Раз на квартиру нету денег
     И сбережений тоже нет,
     Куплю я лучше на толкучке
     С шипами страшными кастет.

     Читая книги об убийцах,
     Я как-то сразу поумнел,
     Теперь мне стало не до жиру,
     Я выжить страстно захотел.

     Да, обойдусь я без жилища,
     Но осторожным буду я,
     На безопасность тратя тыщи…
     Для людоеда жирной пищей
     Поэт не должен стать, друзья.

О важности живых выступлений

     Прогнозов мы не оправдали,
     Нас на гастроли не зовут,
     И мы спиваться тихо стали,
     И невостребован наш труд.

     В чем дело, до конца не ясно,
     Но накопился страшный стресс.
     Мы, чтобы снять его, бухаем,
     Раз к нам утрачен интерес.

     Мы те же самые поэты,
     Но что-то нынче не фартит,
     Прут на Кретинина эстеты,
     Бездарнов нынче знаменит.

     А мы в бомжи пойдем, похоже,
     Устроив из коробок дом,
     Полиловеют наши рожи,
     Друзей лиловых заведем.

     Забудем про билеты, кассу,
     Про то, что был аншлаг порой,
     И люк, ведущий в теплотрассу,
     Над пыльной лязгнет головой.

     Не те уже, похоже, силы,
     Но можно в теплотрассе жить,
     И вместо виски и текилы
     Настой боярышника пить.

     Та может быть… Читатель, друже,
     Ты этого не допусти!
     Нам аплодируй и к тому же
     За вход сегодня заплати.

     Ведь тем любезны мы народу,
     В родном загадочном краю,
     Что клали с давних пор на моду
     И гнули линию свою.

     А коль настрой поэтов мрачный —
     Спеши поэтов угостить,
     Не загоняй во мрак чердачный
     И не спеши нас хоронить.

     Всю расстановку сил удачный
     Концерт способен изменить.

Молитва

     На фоне разной чепухи,
     Житейской неурядицы
     Мне нравится писать стихи
     О том, что все наладится.

     На фронте жизни я солдат,
     Присяду где присядется,
     Пойду куда глаза глядят.
     Все будет, все наладится.

     Работа ради трудодня
     Из памяти изгладится,
     И Муза навещать меня
     Опять с утра повадится.

     Я стал мудрей, я не спешу.
     Пусть сердце не надсадится.
     Молитвенно стихи пишу
     О том, что все наладится.

Жду вдохновенья

     Раньше я мысли в стихах излагал,
     Мыслей не стало.
     Все, что за парочку лет написал,
     Плохо и вяло.

     Может быть, возраст виною тому,
     Может быть, водка.
     Ваши упреки спокойно приму,
     Мягко и кротко.

     Где же хиты, вдохновение где?
     Жду не дождуся.
     Думаю лишь о бухле и пизде,
     Пью да ебуся.

     И на кого же спустить мне собак?
     Тихо зверею.
     Может, фашисты устроили так,
     Может, евреи.

     Грубая шутка. Не шутка – говно.
     Тем утешаюсь,
     Что я известным поэтом давно
     Вроде являюсь.

     Вроде являюсь любимцем богов,
     Баловнем неба.
     Сколько написано в прошлом стихов!
     Пенсию мне бы.

     Ладно, пока наяву и во сне
     Жду вдохновенья,
     Вот вам о том, как не пишется мне,
     Стихотворенье.

Куртуазный первомай

     Скажи, с кем солидарен ты, поэт?
     С трудящимися или с плохишами,
     Что чванятся огромными деньгами
     И зырят свысока на белый свет?

     Для них ты ноль, тебя как будто нет,
     Ведь классовая пропасть между вами.
     Буржуй владеет яхтами, дворцами,
     А ты что накопил на старость лет?

     Имея очень скромную зарплату,
     Себя причисли к пролетариату
     И красное ревзнамя поднимай!
     Под ним поют герои и красотки…
     Трудящиеся, дружно выпьем водки
     За нас, за Куртуазный Первомай!

Восемь дней пути

     Пускай не гладит жизнь по холке —
     Взят отпуск по календарю.
     В купе лежу на нижней полке,
     В окно вагонное смотрю.

     Через тринадцать лет, что странно,
     Вновь еду к маме в Казахстан.
     Стучат колеса неустанно,
     Набит деньжонками карман.

     Я буду осторожен, чтобы
     Все шло нормально, как сейчас.
     Отстаньте от меня, хворобы,
     Мне совершенно не до вас.

     Пусть будет так, а не иначе.
     А дальше что? Не знаю сам.
     Но путевой дневник я начал,
     Готовясь к разным чудесам.

     Я позже подведу итоги.
     Все будет – солнце и дожди,
     И эти восемь дней дороги,
     И годы счастья впереди.

Поезд

     Что делать в поезде? Пить водку,
     Глазеть в окно, стихи писать,
     Соседку вычислить – красотку,
     Ей всюду место уступать.

     В наушничках музы́ку слушать,
     Вести тихонько дневничок,
     Беседовать о жизни, кушать
     Вкуснятинку да пить чаек.

     А дальше будет миг прибытья —
     Перрон, объятья. А потом —
     Великолепные событья
     И наслажденье каждым днем.

     Свою пополню фонотеку,
     Имея плеер под рукой,
     Задумаюсь про фильмотеку…
     Неважно, где я, – всё со мной.
     Везде комфортно человеку,
     Когда в душе его покой.

Сонет про казино

     Поверить в это долго я не мог —
     Я выиграл, и выиграл немало!
     Все знают – новичкам везет сначала.
     Так я и есть тот самый новичок!

     Азартный затащил меня дружок
     Сегодня в казино. Там все сверкало,
     Сперва не по себе мне как-то стало,
     Но, думаю, сыграю хоть разок.

     И вдруг – невероятное везенье!
     Шампанское, купюры, поздравленья…
     Какой подарок щедрый от небес!
     Я не из тех, что сутками играют,
     Но чудеса, как понял я, бывают, —
     Когда ты сам от жизни ждешь чудес.

Cонет про клеймо

     Стремятся все друг друга заклеймить,
     И за собой я тоже замечаю,
     Что людям я оценки выставляю,
     Хоть с этим и не следует спешить.

     Смотрю я: вот подлец. Но что за прыть!
     Подлез ко всем кормушкам как-то с краю.
     Вот лезет графоман к земному раю,
     Ждет премий, растуды его язвить.

     Хохочут раздолбай и психопатка,
     И крайний эгоист смеется гадко.
     Все над тобой хохочут. Вот дерьмо.
     Найдут тебе, поверь мне, погоняло,
     Тебе на лоб поставив для начала
     Похлеще, чем ты думаешь, клеймо.

Сонет о своевременности

     Я гимны жизни радостно пою,
     А все же неуклонно я старею.
     Хотя пером по-прежнему владею,
     Над бездной на обрыве я стою.

     И думаю у бездны на краю:
     Живу и сочиняю как умею,
     Но страшно мне – а вдруг я не успею
     Увидеть книгу главную свою?

     За годом год мелькают незаметно,
     А где же мои книги? Где конкретно?
     Когда ж я напечатать их смогу?
     Песок в часах песочных быстро тает,
     И слово «Своевременность» сверкает
     Алмазами в испуганном мозгу.

Сонет о славе

     Концерты, фестивали, интернет.
     Поэты всюду – сзади, слева, справа.
     Кому-то сочинительство – забава,
     Таланта у кого-то просто нет.

     Затиснут в угол истинный поэт.
     Он знает по себе, что значит слава.
     Дает она за деньги, как шалава,
     И требует премножества сует.

     Поэты на тусовки все разбились,
     И даже шлюхой-славой насладились
     Творцы неимоверной чепухи.
     Но сколько в телешоу ты ни суйся
     И сколько ради славы ни тусуйся —
     Стихи решают всё, одни стихи.

Моим друзьям

     Вы друзья, мое мненье учтите —
     Как помру, нагулявшись сперва,
     На могильной плите напишите
     Обо мне вот такие слова:

     «Он в людское уверовал братство —
     Оттого и проблемы имел,
     Пусть не смог он добиться богатства,
     Но был честным и жил как умел.

     Был душою он чист, как ребенок,
     Прозу, песни, стихи сочинял,
     Обожая хороших девчонок,
     Пил он водку и слушал металл».

Константин Григорьев Курзал

Андрей Добрынин. Рыжий путник

Предисловие [1 - Написано К. Григорьевым. – Сост.] Из неназванной книги 1993 года

Стихи

Эрмитаж

Буря

Птичья лавка

Странствующий дуб

Прогулка

Садовник

Часы для путешествий

Пароход

Кубы лесов

Августовский вечер

Мой ангел

Опыты мерцания

Та, о ком грезят цветы

Связной

По дороге в Кронштадт

* * *

Душа

История одесского сыщика

Эльфы

* * *

Баллада

Непокорная дочь

* * *

Из книги «Мой океан фантазии» (Караганда, 2004)

ВДНХ

* * *

Страсти по Фрагонару

Предостережение

Елене

Элегия

Аннет

Снова про Аннет

* * *

* * *

Трепеты и экстазы

* * *

* * *

Роза

Весна у Калитниковского кладбища

На лунном берегу

Звездная идиллия

Семейная сценка

Ожидание чуда

Парадокс (про Оззи Осборна)

Равнодушие

Пока терпимо

Офицер в отпуске

История одной женитьбы

Приоритет среди сует

* * *

Киберсонет № 8

Мой ВРИО

Богомол

Живот

* * *

Летняя ночь

Среди роз

Люди в наушниках, или Прутковщина – 2002

Оправдание

Памяти моего монитора «Samsung Syncmaster 14Gl»

Про Кейт Мосс

Плохиш и Кибальчиш

Смешной случай

Оракул

Разговор буржуя с девушкой (зарисовка из современной жизни)

В приморском городе

Загробность

Чудесное приобретение

Бегония фуксиевидная

* * *

Люби свое тело

Поэты и еноты

Мысли о клонировании

Чемодан

Стансы

Сладкую цель имеющий

Константин Григорьев
Курзал

Предисловие [1 - Написано К. Григорьевым. – Сост.]
Из неназванной книги 1993 года