Михаил Кубеев
Уголовные тайны веков: история. Документы. Свидетельства

…С врагами можно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй – зверю. Но так как первое часто недостаточно, то приходится прибегать ко второму.
Никколо Макиавелли

Предисловие

Каждое совершенное преступление заключает в себе тайну. Ее фактологическим раскрытием занимаются криминалисты. Рассказ же о коварном замысле мошенника, грабителя или убийцы, о мучениях несчастной жертвы и страданиях потерпевших людей остается на долю литераторов. Они художественными средствами распутывают нить преступления, делают читателя своего рода очевидцем трагических событий…
В предлагаемой документальной книге «Уголовные тайны веков» московского писателя Михаила Кубеева, долгие годы работавшего в качестве журналиста в Германии и ряде других стран Европы, собраны уникальные случаи из криминальной истории Германии, Франции, Англии и, конечно, России. Перед читателем в ретроспективе предстанет не только череда редких по своей изобретательности грабежей, мошенничеств, убийств как прошлого, так и нашего времени, но также особенности проведенных криминалистами расследований.

Россия

Богом, правдою и совестью оставленная Россия, куда идешь ты в сопутствии своих воров, грабителей, негодяев, скотов и бездельников.
А. В. Сухово-Кобылин

«Дело о зарезанной временной купчихе» (1851)

На московском Введенском кладбище, называвшемся прежде Немецким, до 30-х годов ХХ столетия имелся один старинный склеп, который соорудил русский дворянин, известный впоследствии драматург Александр Васильевич Сухово-Кобылин. На черной мраморной доске с крестом была сделана надпись по-французски: «Louse-Elisabeth Simon 1.04.1819–7.11.1850». Это был памятник его любовнице, красивой женщине из Парижа, загадочная смерть которой возбудила в Москве массу кривотолков. Не избежал обвинения в ее гибели и сам будущий автор известной позднее пьесы «Свадьба Кречинского». После окончания следствия, которое длилось семь долгих лет, Сухово-Кобылин уехал во Францию, где и окончил свои дни. Но память о француженке Луизе Симон-Деманш он сохранил до конца своих дней.

Страшная находка

   Рано утром 8 ноября 1850 года на окраине Москвы недалеко от Ваганьковского кладбища, рядом с проезжей дорогой, в месте безлюдном и пустынном, в сугробе наметшего за ночь снега крестьяне обнаружили труп молодой женщины лет тридцати. Они тотчас заявили о своей находке в местный полицейский участок. Приехавший вместе с помощниками пристав Пресненской части господин Ильинский осмотрел место происшествия. Женщина лежала на боку, на ней было одно зеленое платье и легкие бархатные полусапожки, на голове – перекосившаяся синяя атласная шляпа, лицо закрывали длинные светлые волосы. Но ни шубы, ни пальто, ни сумочки полицейские поблизости не нашли. Когда же замерзшее тело перевернули на спину, то на лице убитой увидели страшные кровоподтеки, а на шее – рваную запекшуюся рану. Ильинского удивил тот факт, что на снег почти не натекло крови.
   Никаких следов чьей-либо обуви поблизости обнаружить не удалось, остались лишь полосы от проезжавших мимо саней. По всей видимости, убийство было совершено накануне, 7 ноября, когда обильный снег еще не выпал.
   По предварительным данным осмотра пристав Ильинский сделал заключение, что мотив ограбления практически исключается, так как в ушах погибшей остались золотые сережки с бриллиантами, на пальцах левой руки – два золотых кольца, также с бриллиантами, на правой руке – еще одно золотое кольцо. В кармане платья имелись ключи. И вообще, судя по внешнему виду – богатое платье, модные сапожки, драгоценности, женщина явно принадлежала к аристократическому кругу. Но ни крестика, ни денег у убитой не нашли. При более внимательном осмотре с правой стороны от тела Ильинский все-таки заметил след саней. Копыта лошади показывали направление от Москвы. Складывалось впечатление, что женщину били, душили, а потом перерезали горло. Но происходило все это где-то в другом месте, скорее всего в центре города, а затем тело привезли в отдаленное и пустынное место. Но почему небрежно бросили рядом с проезжей дорогой? Почему не спрятали более надежно? Что-то испугало убийцу или убийц?
   Допрошенные повторно крестьяне ничего нового сказать не могли, больше никаких свидетелей не находилось, и тело по распоряжению пристава отправили в анатомический театр Пресненской больницы. В своей докладной записке московскому обер-полицмейстеру Лужину пристав Ильинский писал, что женщина была убита, очевидно, 7 ноября, более точное время назвать он не решался, так как не имел на руках результатов анатомического обследования медиков. Ему было также ясно, что женщина принадлежала к высоким кругам. И вполне возможно, что убили ее в результате мести или какой-то семейной или любовной драмы. Он рекомендовал не отправлять тело на Крестец в Китай-город, где выставлялись обычно найденные в Москве неопознанные трупы, а выждать несколько дней. У него сложилась твердая убежденность, что у такой богатой женщины должны быть в Москве родственники или знакомые и они объявятся сами. Тогда можно будет судить о мотивах убийства. Так, собственно, и случилось.
   Правда, пристав Ильинский не предполагал, что прикоснулся к делу, расследование которого займет многие годы, а в его орбиту будут вовлечены известнейшие в России люди, начиная с царя Николая I и кончая французским писателем Александром Дюма-сыном, и войдет оно в историю криминалистики России и в историю литературы как одно из беспрецедентных.

Начало расследования

В тот же день, 8 ноября 1850 года, вечером в Английский клуб, располагавшийся на Тверской, прибыл взволнованный отставной титулярный советник по фамилии Сухово-Кобылин. Он отыскал среди посетителей обер-полицмейстера Лужина и в возбужденном тоне пытался что-то ему объяснить. Этот неожиданный разговор вынудил обер-полицмейстера срочно покинуть Английский клуб. Все услышанное было настолько странным, пугающим, что требовалось немедленно это запротоколировать и приступить к расследованию дела.
Сухово-Кобылин заявил, что пропала его содержанка, француженка Луиза Симон-Деманш, тридцати одного года, являвшаяся временной московской купчихой. Утром 8 ноября он, как обычно, направился в Брюсов переулок, в котором в доме графа Гудовича снимал для нее апартаменты. В это время каждый день она готовила завтрак и ждала его. Дома ее не оказалось. Это было более чем удивительно. Вызванные слуги тут же рассказали, что барыня накануне вечером, 7 ноября, ушла из дома и не вернулась. Времени было около десяти часов. Она никому ничего не сказала, просто вышла из дома и назад не вернулась. Слуги не знали, куда и зачем ушла их госпожа. Они предполагали, что она направилась на встречу с господином. Он же 7 числа вечером находился в гостях в доме губернского секретаря, князя Нарышкина, что расположен также на Тверской улице напротив Английского клуба. Но там Луиза не появлялась. Да ее и не ждали. Она вообще туда никогда не приходила, поскольку высшее общество ее не принимало. А сам Сухово-Кобылин поздно вечером 7 ноября уехал из гостей со своей сестрой, графиней Салиас де Турнемир, и, вернувшись к себе домой на Страстной бульвар, лег спать.

//-- Александр Васильевич Сухово-Кобылин --//
   На другое утро он отправился к Луизе и прождал у нее в доме несколько часов. Обеспокоенный, что она у себя не ночевала, Сухово-Кобылин решил навести справки у знакомых. Дело в том, что Луиза плохо говорила по-русски, слабо ориентировалась в городе и особо близких подруг в Москве у нее не было. После объезда ряда знакомых ему удалось установить, что утром 7 ноября в сопровождении знакомой Эрнестины Ландерт, а также ее ухажера поручика Сушкова и чиновника военного генерал-губернатора Панчулидзева Луиза каталась по городу на санях и делала покупки. Она посетила салон модного платья на Кузнецком мосту, была в кондитерской лавке, заезжала в книжный магазин и домой вернулась одна около девяти часов вечера. Примерно в десять часов вечера она ушла. И после этого ее больше никто не видел.
   На Лужина, большого приятеля московского генерал-губернатора Закревского, у которого в свое время служил Сухово-Кобылин и оставил по себе недобрую память, этот визит и рассказ произвели самое неблагоприятное впечатление. Лужин был прекрасно осведомлен о плохих отношениях Сухово-Кобылина и Закревского. Богатый и своевольный дворянин, Сухово-Кобылин за 8 лет службы пришелся не по нраву не только чиновникам, но и самому генерал-губернатору, позволял себе многие непочтительные высказывания, например в отношении жены Закревского, что она в свое время якобы числилась в любовном списке Пушкина, сам волочился за многими юбками, сблизился с замужней Надеждой Нарышкиной и откровенно подсмеивался над рогоносцами. Да, в московском обществе Сухово-Кобылин особенным почетом не пользовался. О нем даже распространяли анекдоты. Более того, о грубом и запальчивом характере не только Сухово-Кобылина, но и его иностранной барыни-приживалки рассказывали неприглядные истории. В канцелярию генерал-губернатора как-то прибегала одна из дворовых девушек Сухово-Кобылина, Настасья Никифорова, отданная в услужение француженке, и жаловалась на жестокое обращение с ней, показывала синяки, ссадины и кровоподтеки. Никаких мер принимать не стали, однако факт остается фактом…
   Таким образом, хоть Лужин и не был еще знаком с докладной запиской Ильинского, но сам факт обращения к нему Сухово-Кобылина говорил о том, что в сеть попалась крупная рыбка, упускать которую, не получив с нее своей выгоды, было бы просто глупо. Кстати, в эпоху Николая I все слои чиновничества жили в основном за счет взяток. Да и брать их не считалось делом постыдным. Государственного жалованья не хватало даже на форменный сюртук. Достаточно вспомнить «Шинель» Гоголя. Отсюда и отношение к своим обязанностям. Дашь в руки деньги – и дело сдвинется с мертвой точки.
   На другой день Лужин внимательно ознакомился с докладной Ильинского. Он обратил внимание на то, что мотив ограбления практически исключался, не обнаружено также попыток насилия, следовательно, убийство совершено в Москве и скорее всего на почве ревности или семейной драмы. Расправившись с женщиной, ее тело затем в спешном порядке вывезли за город и там бросили. Поэтому первые высказывания Сухово-Кобылина о происшествии только укрепили подозрения Лужина в причастности к этому делу самого рассказчика.
   Для начала Лужин предложил отставному титулярному советнику проехать с ним в Пресненскую больницу, посетить там анатомический театр для опознания найденного тела. Ему хотелось посмотреть на реакцию человека, подозрения на которого падали в первую очередь.
   Когда откинули белую простыню, то Сухово-Кобылин чуть не вскрикнул. На цинковом столе лежала бледная молодая женщина. Он узнал ее сразу, это была его Луиза. Но, боже, в каком виде! Волосы распущены, лицо в сильных кровоподтеках, на теле и на руках виднелись ссадины, все указывало на жестокую борьбу, произошедшую между ней и убийцей. Кто мог посягнуть на нее? Извозчик-насильник, который попытался овладеть ею и вывез за город? Ночной грабитель, что польстился на ее украшения?
   Нет, нет и нет. Медики сообщили, что между погибшей и убийцей действительно происходила длительная борьба, но со стороны последнего не было заметно стремление овладеть женщиной. Тогда повреждения носили бы другой характер.
   У Луизы же оказались сломаны переносица, ключица и три ребра. Да, ее убили жестоким образом. Но она была чиста, ее нижнее белье никто не тронул, ее никто не насиловал. Более того, Сухово-Кобылину для дальнейшего опознания предъявили драгоценности, которые у нее никто не отобрал, и он тотчас узнал кольца и серьги, которые в свое время покупал для Луизы. Оставалась одна-единственная версия…
   Лужин мучился в догадках: либо Сухово-Кобылин умело разыгрывает убитого горем любовника, либо искренне переживает? Однако для ареста одних догадок было мало. Следом в больницу пригласили слуг из дома Луизы, их было четверо: горничные Пелагея Алексеева, 50 лет, и Аграфена Кашкина, 27 лет, повар Ефим Егоров, средних лет, и мальчик на услужении, он же кучер, Галактион Козьмин, 17 лет. Все они тоже опознали убитую.
   Предварительный осмотр квартиры, в которой проживала Луиза, ничего не дал. Никаких следов насилия обнаружено не было. Все вещи оставались в целости и сохранности, все на своих местах. Найденные в кармане платья Луизы ключи подошли ко всем шкафам и комодам. Сухово-Кобылин также признал, что ничего не тронуто и все принадлежности женского туалета лежат на столике. Постельное белье находилось на своих местах в шкафах. Не хватало золотых часов, портмоне и брошки. Но их, по-видимому, забрал убийца. Это было существенное заявление. Полицейские убедились: все драгоценности на месте, кроме тех, что оставались у убитой.
   На предварительном допросе слуг Кобылина, проведенном 11–12 ноября 1850 года, все четверо, как один, придерживались самой простой системы защиты – «…ничего не знаем и ведать не ведаем. В дела господские нос не суем – запрещено. Ушла в 10 часов вечера, никому ничего не сказала. А мы и не спрашивали. За чрезмерное любопытство у барина или барыни можно схлопотать и по морде». Этими показаниями полицейские и удовлетворились.
   Допрошенные знакомые Луизы – Эрнестина Ландерт, ее ухажер поручик Сушков и чиновник Панчулидзев – только подтвердили рассказ Сухово-Кобылина. Весь день Луиза провела с ними, каталась по бульварам. Они заходили с ней в магазины, а домой она вернулась одна около 9 часов вечера. Никаких планов на дальнейшее у нее не было. После этого они ее не видели.
   Весь собранный материал Лужин подал генерал-губернатору Закревскому. Он сообщил также и о своих подозрениях. Ведь Сухово-Кобылин первый забеспокоился о пропаже Луизы, кроме того, указал примерное направление, в котором могла уйти его француженка.
   И вообще тип он неприятный, грубый, и Луиза не раз устраивала ему сцены ревности. Хотя, конечно, ее могли убить и ночные извозчики. Польстились на драгоценности. Но куда и зачем она выходила из дома?
   В те дни Москва жила слухами. Говорили о каких-то разбойниках, орудующих у Ваганьковского кладбища и ворующих красивых дам, рассказывали о грабителях-извозчиках, которые берут седока и вывозят его в темное место. Полиция только отмалчивалась. А тут не без ее помощи сразу поползла молва о богатом дворянине Сухово-Кобылине, или, как говорили тогда, о Кобылине, человеке вздорном, строптивом, который в дикой ярости убил свою француженку-любовницу, труп вывез за город и там бросил. Убил потому, что у него завелась другая, Надежда Нарышкина, к которой он зачастил и добивался ее развода. Француженка же надоела ему и стала мешать. Заговорили об этом и в дворянских кругах. Таким образом, недостатка в пересудах и слухах не было. На Сухово-Кобылина стали коситься.
   По повелению Закревского была создана специальная следовательская комиссия, которой он поручил самым внимательным образом во всем разобраться и виновных строго наказать. И вот в голове у Лужина уже завертелась мысль, что если убийство Луизы Симон-Деманш сам Сухово-Кобылин и не совершал, то явно был в нем замешан. Вполне возможно, что совершить злодеяние он поручил наемным людям. А свое пребывание в гостях у князя Нарышкина пытался использовать в качестве алиби.
   Но как и зачем он устранил свою любовницу, это еще предстояло выяснить.

Показания свидетелей

   В этом уголовном деле с самого начала было допущено огромное количество ошибок, проявились все недостатки следственной работы того времени, зачастую недобросовестность и профессиональные небрежности. Во-первых, по горячим следам не было проверено алиби самого Сухово-Кобылина. Ни Закревский, ни Лужин не сочли нужным дать указание своим приставам допросить свидетелей его пребывания 7–8 ноября в гостях у Нарышкиных, где собиралось человек пятнадцать-двадцать из высшего общества. Показания же его сестры в расчет не принимались. Допрос свидетелей был проведен много позже, спустя 4 года, когда те уже плохо помнили об этом событии.
   Во-вторых, поверили сразу показаниям слуг, которые утверждали, что Луиза ушла из дома поздно вечером и они больше ничего о ней не знают.
   Странный уход, если учесть, что за окном ночь и пошел обильный снег, а сани она не просила запрячь, надела на ноги только легкие сапожки. Куда делся тогда ее теплый салоп, в котором в такую погоду она всегда выходила из дома?
   И куда Луиза могла пойти?
   Потом слуги неожиданно вспомнили и наперебой стали утверждать, что хозяйка в тот вечер написала записку своему барину и ждала от него ответа. А потом, не дождавшись, сама отправилась к нему. Куда же еще-то?
   Сухово-Кобылин в самом деле получил от Луизы записку, в которой она спрашивала его, надо ли ей назавтра готовить обед, придет ли он к ней. Но получил он записку только на утро 8 ноября, когда проснулся. Это подтвердил и его камердинер, который и подал ее. Записку приносил повар Луизы Ефим Егоров.
   Перед Лужиным стояли непростые задачи. Ему становилось ясно, что если не обнаружили следов преступления в доме убитой, то тогда стоит их искать в доме подозреваемого. Если слуги все отрицают, то необходимо основательно допросить самого Сухово-Кобылина. И без всякого на то основания по распоряжению Лужина пристав Хотимский и стряпчий Троицкий провели осмотр квартиры Сухово-Кобылина на Страстном бульваре, вернее, флигеля, в котором он жил, так как в самом доме временно проживали его родственники.
   И они обнаружили там такие следы, которые придали всей следственной работе вполне определенное направление. Прежде всего нашли два кастильских кинжала, а в сенях увидели едва заметные пятна крови. Они были на лестнице и на стенах. Кроме того, изъяли еще записку на французском языке, в которой Сухово-Кобылин в шутливой форме угрожал убить Луизу.
   Этого было вполне достаточно, чтобы подозрения Лужина переросли в твердое убеждение. И вот уже Сухово-Кобылин из подозреваемого превратился в обвиняемого.
   16 ноября 1850 года отставного титулярного советника пригласили на собеседование к обер-полицмейстеру. Началось судебное разбирательство. Сухово-Кобылину предложили прежде всего ответить на вопросы письменно и по форме.
   «Объявите ваш чин, имя, отчество, фамилию, сколько лет от роду, какой вы веры, из какого звания…»
   Он ответил на все вопросы. Писал торопливо, пропускал буквы, заметно было, что сильно волновался. «Отставной титулярный советник Александр Васильевич Сухово-Кобылин, от роду тридцати двух лет, холост, бездетный, христианской православной веры…» После этого начался настоящий допрос.

Допрос

   – Ну-с, милостивый государь, – протянул после прочтения записки обер-полицмейстер Лужин, – а теперь скажите мне откровенно, когда и как познакомились вы с француженкой, каким образом она приехала в Москву.
   На этот вопрос Сухово-Кобылину не хотелось отвечать. Он затрагивал слишком интимные и близкие его сердцу чувства. Вот так запросто не мог он рассказать все полицейскому. Разве понял бы этот ведомственный чиновник его мятущуюся душу молодого человека, покоренного с первого взгляда иностранной женской красотой?
   – Так-с, я жду ответа, – напомнил Лужин. – Не хотите рассказывать?
   – О чем? – отрешенно спросил Сухово-Кобылин.
   – О знакомстве с француженкой! – повысил голос Лужин. – Нам нужны все подробности. Вы ведь не были ее мужем?
   – Нет.
   – Вот видите! Безнравственная связь, на глазах у всего общества… – Лужин досадливо покачал головой. – А вы знаете, как наш император Николай Павлович, сам добрый семьянин, к этому относится. Нехорошо-с! И вот в результате убийство!
   – Послушайте, сударь, вы позволяете себе слишком многое! – взорвался Сухово-Кобылин.
   – Это не я, а вы позволили себе слишком многое, – поднялся из-за стола Лужин, оправил свой мундир и придал себе грозный вид. – Отвечайте на мой вопрос! Иначе вас посадят в карцер.
   Сухово-Кобылин, скрипя зубами, вкратце рассказал, что познакомился с Луизой в Париже в 1841 году и предложил ей работу в Москве, она приехала, устроилась модисткой на Кузнецком мосту, а потом он снял для нее особняк и выделил лавку на Неглинной, в которой она торговала вином. Ему пришлось зарегистрировать Луизу как временную московскую купчиху. Женщина она оказалась славная, порядочная и вела исправно свое хозяйство.
   – Так, понятно-с. Но почему, если она была такая славная и порядочная хозяйка, почему же вы не стали ее мужем? – настаивал Лужин.
   – Луиза не хотела жить в России, она думала вернуться во Францию, ей многое здесь не нравилось. Она не знала языка…
   – Ну и почему же не уехала?
   – Не могла решиться.
   – Это вся правда? – перебил его Лужин.
   – Да, – ответил Сухово-Кобылин.
   – А у нас есть сведения, что в деле замешан еще один человек.
   – Какой?
   – Здесь я задаю вопросы, а вы отвечаете! – последовал окрик.
   – Тогда я вас не понимаю! – вскипел Сухово-Кобылин.
   – Вы сами рассказали, что седьмого вечер провели у князя Нарышкина. Верно?
   – Да.
   – И там, конечно же, виделись с замужней Надеждой Нарышкиной. Так или нет?
   При этих словах Сухово-Кобылин тоже поднялся. Разговор принимал ненужное для него направление.
   – Что вы хотите этим сказать?! – повысил он невольно голос.
   – Этим я хочу сказать то, что Надежда Нарышкина, как всем давно известно, тоже ваша любовница. И есть немало свидетелей этой безнравственной связи. Не отрицаете? – осклабился Лужин. – Мы хотели побеседовать с ней, но оказалось, что она срочно уехала в Париж. Что это за поспешное бегство?
   Это был расчетливый удар. Такого поворота Сухово-Кобылин не ожидал. Он ничего не ответил на этот вопрос.
   – Не хотите отвечать, не надо, – усмехнулся Лужин. – Это все говорит против вас. Мы все равно разыщем преступника. Но сперва скажите мне, кого вы можете подозревать в смерти вашей любовницы?
   – Не имею ни малейшего представления, сударь, – ответил Сухово-Кобылин. – Луиза никому не мешала и никому не делала зла. Женщина была глубочайшей порядочности и чистоты. Скорее всего, поздно вечером она отправилась ко мне, но на нее напали грабители. Она оказала им сопротивление. Тогда ее убили, и тело увезли за город.
   – Не слишком ли сложно? Зачем им было увозить ее за город? Вы можете сесть. – И Лужин сам сел в кресло.
   – Этого я не знаю, – пожал плечами Сухово-Кобылин и тяжело опустился на стул.
   – А ваши слуги?
   – А зачем им это было нужно?
   – Вот как? Так вы считаете? – улыбнулся Лужин. – Прекрасно. Если слуги не убивали, то тогда кто же?
   – Я уже сказал, что тот, кто посадил ее в сани и вывез за город. Может быть, пьяный извозчик. О них только и говорят.
   – Итак, вы уверены в том, что на нее напал грабитель-извозчик?
   – Да, – подтвердил Сухово-Кобылин. – Я в этом уверен.
   А что может быть другое?
   – Но тогда объясните мне, почему на ней остались дорогие серьги и кольца? Почему грабитель их не взял?
   – Возможно, его спугнули.
   – Интересно, – протянул Лужин. – Кто же это был? Проезжавшие ночью крестьяне? Но возле Ваганьковского кладбища место темное, безлюдное, кричи на помощь, никто не появится. Крестьяне сами боятся ночью там проезжать. Нет, милостивый государь, это ваше предположение я отвергаю как несостоятельное. Не вяжется оно с фактами.
   – Но если это не ограбление, как вы считаете, то в чем же мог заключаться тогда мотив убийства? – недоуменно спросил Сухово-Кобылин.
   Лужин многозначительно молчал. Потом вызвал пристава Хотимского.
   – Мои люди провели обыск во флигеле вашего дома на Страстном бульваре, – холодно сказал он. – И там в сенях и в гостиной они обнаружили кровавые пятна. Кроме того, ими изъяты два кастильских кинжала, которыми вы в одной записке собирались убить свою Луизу. Так что не стоит отпираться, Александр Васильевич. Дело ясное, надоела вам ваша парижская любовница, хотели избавиться от нее. Да не знали как. Вот и порешили ее ночью. Ударили подсвечником-шандалом, задушили, перерезали горло кинжалом. И отвезли труп за город, бросили и бежали. Торопились к Нарышкиным за алиби.
   От такого вывода Сухово-Кобылин опешил. Не мог сразу сообразить, как ему реагировать.
   – Вы обвиняете меня? – только и мог он произнести.
   – Да, именно вас.
   – Но зачем мне понадобилось убивать Луизу?! – вскричал Сухово-Кобылин.
   – Вот это мы как раз и хотели выяснить у вас, уважаемый господин, – с саркастической улыбкой ответил Лужин. – Кроме вас, с Луизой никто так близко не общался. Прежде всего объясните мне происхождение кровавых пятен на стенах коридора и в сенях?
   – Кровавые пятна? – удивился Сухово-Кобылин. В первое мгновение он опешил, не мог сразу сообразить, что отвечать. Но потом вспомнил: – Это, должно быть, от живности. У нас там повар Егор Ефимов забивал птицу, так делают во многих домах. В сенях стоит и помойная лохань, куда сливают кровь. Это вам подтвердят все дворовые. А кинжалы у меня декоративные. Я привез их из-за границы. Они тупые, ими и убить-то невозможно. Записка же написана была давно, и она никакого отношения к делу не имеет.
   Лужин молча слушал и хмурил брови. Весь его вид говорил о том, что он не верит ни одному слову. Ему хотелось услышать другое. Надо было отыскать уязвимое место в высказываниях обвиняемого, сбить с него спесь.
   – Во всем этом мы разберемся, – остановил он Сухово-Кобылина. – В ваших интересах рассказать мне сейчас все подробности вашего знакомства с девицей Луизой Симон-Деманш. Все до последнего дня. А еще лучше напишите. Вот вам бумага, чернила, перья. Время у вас теперь есть. Мы отвезем вас на гауптвахту. Так что, пишите-с. С утра до вечера и с вечера до утра. Сегодня и завтра. И все прочие дни в вашем распоряжении. На лицах Лужина и Хотимского появились самодовольные улыбки.
   – Ордер на ваш арест уже выписан. – И Лужин тоже взялся за перо.
   Начинались первые записи в «Деле № 11644 о зарезанной временной купчихе Симон-Деманш».

Парижское знакомство

   Такого поворота событий Сухово-Кобылин никак не ожидал. Не помогли ему ни протест, ни взывание к высшим чинам. Его, как преступника, посадили в закрытую карету и повезли к Воскресенским воротам. Арест и заключение продемонстрировали ему, что следователи самым серьезным образом подозревают его в убийстве.
   Не хотелось Сухово-Кобылину посвящать в свои сердечные тайны полицейского, но у него не оставалось другого выхода. Ему пришлось написать. Но на бумаге он изложил не все. Далеко не все. Многие детали остались не зафиксированными. Не стал он подробно рассказывать чиновникам о своих сердечных делах. Его знакомство с француженкой Луизой Симон-Деманш было восстановлено гораздо позже со слов известного журналиста Власа Дорошевича, с которым в порыве откровенности Сухово-Кобылин, к тому времени уже известный драматург, поделился переживаниями бурной молодости.
   Первый раз в Париж юный помещик приехал в 1841 году. Он был вместе с матерью и сестрой, интересовавшимися больше модными тканями и фасонами платьев. Ну какое они общество молодому человеку, который жаждал не только посетить музеи и концертные залы, но и поволочиться за хорошенькими француженками? Естественно, он не пропускал ни одной смазливой мордашки. Ему ведь от роду было всего 24 года. Город покорил Александра своей чистотой и изяществом. Он бродил в одиночестве по Елисейским полям, заглядывал в модные магазины, посещал небольшие ресторанчики.
   В одном из них и познакомился с милой блондинкой, которая показалась ему очаровательной.
   Кобылин сидел за столиком в одиночестве и пил шампанское. За соседним уселись две женщины: одна пожилая, одетая в длинное темное платье, а другая молодая, в светлом платье. Александр некоторое время наблюдал за ними, прислушивался. Женщины говорили о поисках работы. Его заинтриговала блондинка. Ее улыбка, приятные манеры притягивали взгляд. Не в силах более сопротивляться своему чувству, Сухово-Кобылин подошел к дамам, представился, сказал, что он помещик из Москвы, попросил разрешения выпить шампанское за прелестных французских женщин и заказал у гарсона ведерко.
   Дамы немного смутились. Они никак не ожидали такого оборота, но не стали возражать. Молодой черноволосый мужчина с пышными бакенбардами понравился им, они разрешили ему присесть к их столику. Принесли шампанское.
   Мужчина неплохо говорил по-французски, хотя и с заметным акцентом, рассказывал, что он из Москвы, дворянин, владеет несколькими сотнями душ крестьян, имеет винокуренный завод, человек состоятельный, большую часть времени живет в городе, посещает балы, бывает и в модных магазинах. Если бы побольше иностранцев прибывало в Москву, то тогда жизнь в этом городе стала бы вполне похожа на парижскую.
   Молодая женщина назвала себя – Луиза Симон-Деманш. Она приветливо улыбалась и заинтересовалась жизнью в далекой Москве. Александр пригласил ее приехать и самой все посмотреть. Он все разрисовал ей в розовых красках, дал адреса модных магазинов и обещал помощь в обустройстве, оставил свою визитку.
   Сухово-Кобылин никак не ожидал, что та романтическая встреча в парижском кафе будет иметь продолжение. Луиза Симон-Деманш не просто поверила незнакомому человеку, но и отважилась на поездку в Россию. Она села на пароход «Санкт-Петербург» и 6 октября 1841 года прибыла в порт Северной столицы. Оттуда уже на перекладных приехала в Москву. Это была, бесспорно, отчаянная девица, если решилась на столь опасное и рискованное путешествие. Наверняка ее отговаривали и родственники, и знакомые. Немногие отваживались ехать в холодную и чужую заснеженную Россию. Но видимо, трудности с поисками подходящей работы в Париже, тяга к приключениям, а еще больше надежда на того человека, который пообещал ей свое покровительство и денежную помощь, привели к мысли уехать из Франции.
   Встретилась она с Сухово-Кобылиным в Москве случайно. Он зашел в магазин модного платья на Кузнецком мосту и, увидев там Луизу, не поверил своим глазам. Встреча была неожиданной и радостной. Они вспоминали Париж, Луиза делилась своими впечатлениями о жизни в Москве. С того дня Сухово-Кобылин взял вновь прибывшую модистку к себе на содержание.
   Их связь продолжалась без малого 9 лет. За это время Луиза вошла в семью Сухово-Кобылина, она пришлась всем по нраву, ее даже полюбили. Но никто не допускал мысли о браке безродной француженки с богатым и образованным дворянином. Он снял для нее апартаменты в Брюсовом переулке, а в доме на Неглинной выделил торговую лавку, чтобы она могла заняться продажей вина, в услужении у нее было четверо слуг. Правда, обращалась она с ними жестоко, как учил ее сам Сухово-Кобылин, за любые провинности драла за волосы, могла и кулаком стукнуть. Слуги ее не любили.
   Но влюбленные на них внимания не обращали – слуги есть слуги. Они крепостные, с ними можно делать все, что душе угодно, таковы были нравы того времени. За последний год Александр поостыл к Луизе. У него и раньше были другие женщины. Это понятно, он мужчина видный, богатый. Его окружали светские дамы, Александр часто проводил время на балах и званых обедах, на которые Луизу не приглашали. По сути, у нее не оставалось никаких шансов. Она это прекрасно понимала. Но уехать боялась – кто мог так обеспечить ей жизнь во Франции? Чем она стала бы там заниматься?
   К своему несчастью, Луиза узнала также, что у Сухово-Кобылина появилась новая любовница, Надежда Нарышкина, у которой тот частенько проводил вечера. Что оставалось делать Луизе? Устраивать ему сцены ревности? Но они ни к чему не приводили. Он только отдалялся от нее. Нет, надо было решиться на что-то другое. Луизе хотелось откровенно поговорить с ним, спросить у него, что ей делать дальше. Уехать из России? Она в глубине души надеялась, что в конце концов Сухово-Кобылин разочаруется в Надежде Нарышкиной, как разочаровывался во многих других, преодолеет сословные преграды и женится на ней. Кто лучше Луизы подходил этому своеобразному и дерзкому человеку?
   Но француженка ошибалась. Сухово-Кобылин нашел себе такого человека. В замужней Надежде Нарышкиной, женщине эксцентричной, импульсивной, но образованной, которую девочкой отдали за старого князя Александра Нарышкина, он нашел как раз то, чего недоставало Луизе, – образование, происхождение и знатность. Она-то и вскружила ему голову, склоняла к расставанию с Луизой. Надежда была в курсе всех его дел и давала советы. В скором времени она сама собиралась развестись со своим мужем и связать судьбу с Александром Васильевичем. Сухово-Кобылину предстояло сделать выбор. Ему было жаль Луизу. Но родственники предупредили его, что если он будет и дальше продолжать с ней связь, то может лишиться своего наследства.
   И он сделал выбор в пользу Нарышкиной, урожденной Кнорринг, этой «сирены с зелеными глазами». Надежда была уже беременна от него. Они оба пытались это скрыть. Но слухи распространялись, говорили разное, на них показывали пальцем. Ситуация становилась критической, а вскоре стала невыносимой. Что делать, если родится ребенок? Как его регистрировать, что Нарышкина скажет своему мужу? Надежде следовало срочно уехать в Париж, скрыться от жадных глаз и досужих пересудов и там рожать. Туда же должна была уехать и Луиза. Больше ей в России делать было нечего.
   Возможно, так и произошло бы. Но Луиза тянула время, все откладывала отъезд. И вот ее странный и неожиданный уход из дома. Куда, зачем? Этого Сухово-Кобылин понять не мог.
   Надежда Нарышкина после убийства Луизы не отходила от него. Он был угрюм, подавлен. Она поддерживала его на похоронах на Немецком кладбище, не подпускала к открытому гробу. Правда, спустя пару дней после похорон она уехала в Париж, где любовники договорились встретиться после окончания всех неприятностей.
   Но эти неприятности растянулись надолго. Не на месяц или два, как они рассчитывали, а на целые годы…

Признание

   Рассказ о знакомстве с француженкой в Париже, описание ее жизни в Москве в качестве любовницы не продвинули следствие к разгадке ее убийства. Первые допросы Сухово-Кобылина показали, что у него неоспоримое алиби: он был в гостях, да и в целом все его поведение свидетельствовало, что у него не было причин избавляться от Луизы таким варварским способом. Она сама собиралась уехать.
   Найденные же в его доме улики – кровавые пятна и кинжалы с запиской – также не были приняты в качестве убедительных доказательств. Московская медицинская коллегия не смогла признать, что засохшая кровь принадлежала человеку. Следствие грозило зайти в тупик.
   И вот 20 ноября в деле наступил перелом. Допросить слуг доверили другому приставу, Стерлигову. Как он провел допрос, какие задавал вопросы, применял ли при этом пытки, история умалчивает. Но слуги стали давать показания.
   Первым заговорил Ефим Егоров. Его откровения носили такой характер, что пристав срочно попросил аудиенции у Лужина, и тот принял их обоих.
   Вот, что почти дословно рассказал повар француженки Ефим Егоров, позднее все это записали в протоколе.
   Луизу при жизни он знал несколько лет, она была любовницей его барина и распоряжалась в доме как барыня. Барин ее любил и слушал, а она пользовалась этим и наговаривала ему на слуг, а те терпели от него наказания. Все люди ее ненавидели, особенно прислуга. Перед смертью барыня сделалась еще злее и капризнее. Мало того, она задерживала жалованье.
   А иногда вообще ничего не платила. И люди обсуждали между собой, как от нее избавиться.
   7 ноября вечером, в восьмом часу, Егоров пришел к Луизе, чтобы узнать насчет завтрашнего обеда, но ее не было дома.
   И он возобновил разговор с Аграфеной и Пелагеей, как бы окончить задуманное дело. Решились в ту же ночь убить ее. Об этом же сказали и Галактиону Козьмину, который служил в качестве кучера и возил барыню к мадемуазель Эрнестине. Именно Ефима вечером с запиской Луиза послала к барину, которого он не застал дома. А вернувшись, Егоров подговорил к содействию и Галактиона Козьмина.
   В половине второго ночи уже 8 ноября Ефим вместе с Галактионом направился к комнате, где спала Луиза. Она лежала на кровати, а на столике в тяжелом подсвечнике-шандале, по обыкновению, горела свеча. Все было тихо. В руках Ефим сжимал подушку. Он неожиданно закрыл хозяйке рот и стал душить. Но француженка проснулась и стала вырываться. Тогда он схватил ее за горло, ударил кулаком по лицу. Галактион, взяв утюг, стал добивать, бил по лицу, в грудь. Криков не было, шума тоже особого не произошло.
   Когда барыню убили, то девки Пелагея и Аграфена одели ее в платье, Галактион запряг лошадь, они вынесли тело, накрыли его и вывезли за Пресненскую заставу. И у Ваганьковского кладбища свалили. Там же Егоров на всякий случай перерезал Луизе горло ножом.
   Окончив дело, вернулись домой, где девки все привели в порядок. Чтобы отвлечь от себя подозрение, в печи сожгли салоп и решили при допросе говорить, что хозяйка вечером в 10 часов вышла из дома, а куда, не сказывала.
   На следующий день, 22 ноября, Егоров, подтвердив свое признание, дополнительно показал, что «по совершении им убийства взял он, Егоров, у Деманш кожаный портмоне с деньгами – 50 рублей серебром и мелочь серебром с целковый и, кроме того, золотые дамские часы и брошку. Деньги все им прогуляны, кроме что 3 рубля серебром он дал Галактиону; портмоне, часы и брошку он, Егоров, кинул за Пресненской заставой в поле».
   В тот же день были допрошены все соучастники преступления. И они показали примерно то же, что говорил Егоров. Пелагея Алексеева добавила, что Ефим и Галактион, вернувшись, взяли две бутылки вина, выпили и пошли в трактир, в котором сидели до 6 утра. Признание Егорова и слуг в убийстве подтверждалось характером насильственных повреждений на трупе: пробовали удушить подушкой – не удалось, давили руками, и затем в дело пошел утюг – главное их орудие. Когда тело вывезли и появилось сомнение в том, а не жива ли жертва, то тогда и перерезали горло. Крови натекло мало, в основном на платье.
   При этом ни один из слуг не показал против Сухово-Кобылина. Действовали сами, хотели избавиться от злой хозяйки.
   И все. Их признание практически снимало все подозрения с Сухово-Кобылина. Его требовалось освободить, а это означало признание полицией собственной несостоятельности. Но этого как раз и не хотелось мздоимствующим чиновникам. Признание слуг напрочь отвергало версию Лужина о том, что Сухово-Кобылин подговорил наемных людей убить надоевшую ему Луизу. Теряла свою основу и другая вспомогательная версия, что он в сговоре с Нарышкиной убил француженку.
   Новым поворотом дела оказался недоволен и Закревский. От наказания ускользал его насмешник и противник.

Опровержение

   Тем не менее первый департамент московского надворного суда сделал следующее заключение:
   «Ефима Егорова, Галактиона Козьмина и Аграфену Иванову наказать публично плетьми через палачей: Егорова как зачинщика – 90 ударами, а Козьмина и Иванову – по 80 ударов; и по наложении Егорову и Козьмину клейм сослать в каторжную работу в рудник: Егорова – на 20 лет, а Козьмина – на 15…»
   И так далее.
   Слуги радовались. Они считали, что не только избавились от несносной хозяйки, но и что на каторге им будет лучше, чем в доме у Кобылина. Там никто не станет без причины бить их. А жалованья как не было, так его и не будет.
   21 ноября по решению следственной комиссии Сухово-Кобылин за отсутствием достаточных доказательств был освобожден из-под стражи. Формально его к ответственности не привлекали, но он продолжал находиться под подозрением. Ему пришлось дать подписку о невыезде из Москвы.
   Это были тяжелые времена для него. На все запросы в высшие инстанции ему отвечали отказом. Сам царь Николай I осуждал его за безнравственную связь, церковь грозила отлучением. Сложная ситуация складывалась и в семье. Было отчего загрустить. Но в панику Сухово-Кобылин не впадал. Знакомство с судопроизводством, с чиновничьим произволом подтолкнуло его к творчеству. Сидя на гауптвахте, он задумал написать злую комедию, пьесу, у него накопилась масса впечатлений, он только не знал, во что это выльется. Так зародилась идея «Свадьбы Кречинского». Писал Сухово-Кобылин ее примерно все то время, что находился под надзором полиции. Ему хотелось изобразить героя, оказавшегося в долгах, в безвыходном положении. Только женитьба на богатой невесте могла поправить его состояние. Чтобы достать денег, главный герой Кречинский идет на подлог. Ему помогает безнравственный вымогатель Расплюев.
   Пьеса была написана и отдана на рецензию. Тем, кто ее читал, она нравилась, но все высказывали опасение: удастся ли поставить ее – следствие по делу автора так и не закончилось. Да, чиновники не могли простить Сухово-Кобылину легкого выхода из всей этой нашумевшей истории. Слишком крупный улов грозил сорваться с крючка. И Закревский, и Лужин изыскивали любую зацепку, чтобы придраться и повести следствие в нужном для них направлении. И они нашли. Сейчас не представляется возможным доказать, как это было сделано, но вот результат действий полицейских: через несколько дней в Московской уголовной палате, где рассматривалось дело, все слуги, как один, неожиданно для всех стали отказываться от своих прежних показаний. Каждый утверждал, что дал их под страхом наказания. Их мучили, пытали, и они стали говорить то, что от них требовалось. Им обещали за это деньги и вольную. Они поверили и оговорили себя. На самом деле они не убивали барыню, она ушла вечером из дома, а куда – им неведомо. И все вернулось на круги своя.
   Шуму та история наделала много. Снова на допрос потянули Сухово-Кобылина, снова его просили доказать, где и с кем он провел вечер 7 и ночь 8 ноября. И вот тогда ему ясно дали понять, что если он не откупится, то ему грозит тюремное заключение. Его поставили перед фактом.
   Крутой в обращении с лицами ниже себя по положению и званию, требовавший во всем справедливости, Сухово-Кобылин было возмутился, но его снова отвезли к Воскресенским воротам. На гауптвахте в общей сложности он просидел семь месяцев. Дело его зависло. Как быть? Смирить гордыню?
   Сколько денег и кому дал Сухово-Кобылин, о том никто ничего не знает. Но доподлинно известно одно, что деньги он давал, и немалые, и не одному лицу. Следствие же тем не менее тянулось – год, два, три, четыре, пять… За все это время проводились разные следственные эксперименты на квартире Луизы и во флигеле на Страстном бульваре, повторно допрашивались все свидетели. За это же время в театре была поставлена пьеса «Свадьба Кречинского», которая принесла автору шумный успех и всероссийскую известность. Сухово-Кобылина сравнивали с Грибоедовым и Гоголем, о нем писали газеты. Выдающиеся актеры того времени Щепкин и Шумский играли Кречинского и Расплюева. Публика вызывала их на бис, требовала автора.
   Между тем все это время его слуги находились на каторге, а с него обвинения никто не снимал.

Снятие вины

   Очередное разбирательство ничего нового не принесло. Дело дошло до Сената и Государственного совета, попало на консультацию к министру юстиции Панину, и мнения высоких чиновников разделились. И опять никакого движения. Ни за, ни против. И только после кончины ярого нравственника Николая I в 1855 году и с воцарением здравомыслящего Александра II, когда вся страна стала просыпаться от спячки, дело сдвинулось с мертвой точки.
   21 июля 1856 года Сенат на своем заседании сделал наконец вывод, что «все обстоятельства, рассматриваемые отдельно и взятые в совокупности, не составляют улик, требуемых законом». Итог: Сухово-Кобылин к убийству француженки Симон-Деманш не причастен, а следовательно, оправдан. Кроме того, обер-прокурор пришел к заключению, что «дворовые люди – Ефим Егоров, Галактион Козьмин и Аграфена Иванова – не могут, по правилам закона, быть изобличены в убийстве Деманш».
   3 декабря 1857 года этот приговор был утвержден Александром II. На том все дело и закончилось.
   Тяжелые времена вроде бы миновали. В России с успехом шла пьеса Сухово-Кобылина, а он написал еще две – «Дело» и «Смерть Тарелкина». Но при его жизни они были признаны слабыми и на сцене не ставились. Почему? Возможно, потому, что за автором все еще тянулся темный шлейф. И находились видные личности, которые открыто говорили о причастности Сухово-Кобылина к убийству. Сам Лев Толстой добавил в дело свою каплю дегтя, высказав в частной беседе подозрения в отношении Надежды Нарышкиной. В России Сухово-Кобылин оставался чужеродным элементом. И огорченный всем этим знаменитый автор уехал во Францию.
   На этом можно было бы поставить точку. Он встретился, разумеется, с Надеждой Нарышкиной, у которой уже была его семилетняя дочь, названная Луизой. Но кроме Луизы, у Нарышкиной появился еще один ребенок. Тоже девочка. Только ее отцом оказался совсем другой человек, французский писатель Александр Дюма-сын, который тоже несколько лет ждал женитьбы на зеленоглазой русской красавице, жившей в Париже и нуждавшейся в поддержке и денежной помощи. Это был неприятный сюрприз для Сухово-Кобылина.
   Увы, и Дюма не мог сразу решиться на женитьбу. Долго выбирал среди претенденток, но остановился на русской. Правда, его брак состоялся, но только после того, как умер Николай I, не желавший потакать безнравственным связям. И все эти годы несчастная Надежда вынуждена была приезжать в Петербург и давать взятки докторам, которые свидетельствовали, что русский воздух вреден для ее легких и только жизнь во Франции ей на пользу. И еще она старалась добиться от мужа развода, а упрямый старый рогоносец его никак не хотел давать. Благовоспитанный Дюма-сын, поступавший во всем по правилам и законам, не в пример своенравному и распутному отцу, не мог жениться на замужней женщине. Все это Сухово-Кобылин узнал уже в Париже.
   После недолгой супружеской жизни Нарышкина и Дюма убедились, что люди они разные, слишком долог был у них путь к взаимному счастью, многое они за это время потеряли и едва ли смогут далее существовать вместе. Вслед за коротким сожительством последовал развод. Именно к этому времени в Париж навсегда приехал Сухово-Кобылин.
   Мы не знаем, обрел ли он наконец свое счастье в семейной жизни. В Париже он встретил уже не ту молодую, живую и яркую женщину. Не было больше «сирены с зелеными глазами». Он нашел замужнюю даму, у которой было двое детей, но не было особых средств к существованию. Надежда пережила немало разочарований в жизни, особенно после мытарств с разводом с упрямым князем, а затем потерпев неудачу в браке с французским писателем. Да и сам Сухово-Кобылин во многом, конечно, изменился. Страсти обоих поугасли. Тем не менее они вместе прожили до 1878 года, то есть до самой смерти Надежды Нарышкиной.
   После этого грустного события Сухово-Кобылин больше ни с кем не связывал себя брачными узами. Жил один, читал книги и увлекся философией, которой интересовался всю жизнь. Особых гостей не принимал, писать ни пьес, ни воспоминаний не хотел, изредка наведывался в Москву, чтобы посетить Немецкое кладбище, которое сегодня называется Введенским, заходил в склеп, клал цветы к гранитному памятнику. Для него это было святое. И всегда торопился обратно к себе домой.
   В Париже в его кабинете как память о бурной молодости висел портрет милой блондинки с очаровательной улыбкой – Луизы Симон-Деманш.
   Сухово-Кобылин умер в Ницце в 1903 году. Там и похоронен. На его могиле было поставлено небольшое гранитное надгробие.

Позолотите Соньке ручку… (1901)

   В 1936 году известной немецкой актрисе Марлен Дитрих, бежавшей от нацистского режима из Германии сначала во Францию, а затем перебравшейся жить в США, предложили в Голливуде сняться в комедийном и остросюжетном фильме «Желание». Его главная героиня, авантюристка Мадлен де Бопре, вместе со своим напарником устраивает хитроумное похищение драгоценностей из ювелирного магазина. Ей удается ловко одурачить сначала владельца этого магазина, которому она представляется женой известного в Париже врача-психиатра, а затем она тут же отправляется к этому врачу-психиатру с просьбой вылечить ее «мужа»-ювелира, тронувшегося на своих бриллиантах. Она сводит своих обманутых «мужей» и, пока они разбираются, кто из них по-настоящему не в своем уме, вместе с драгоценностями исчезает. Все действие динамично закрученного фильма разворачивается в Париже, затем переносится на границу с Испанией и заканчивается счастливым концом: Мадлен выходит замуж за своего напарника. В то время едва ли кто знал, что вся эта хитроумная и веселая история вовсе не выдумка, а взята из жизни. Причем не парижской, а российской. А еще точнее, произошла она в Одессе в начале XX века. Прототипом Мадлен де Бопре послужила знаменитая российская мошенница, обманщица и профессиональная воровка Шейндля-Сура Соломониак-Блювштейн, более известная как Сонька Золотая Ручка.
   …В пятницу после полудня невысокого роста миловидная барыня в белом платье и широкой шляпе приказала извозчику ехать на угол Ланжероновской и Ришельевской, где располагался магазин известного в Одессе ювелира Карла фон Меля. День выдался солнечный, спокойный, с моря дул свежий ветерок. Зеленая листва каштанов давала прохладную тень. Пролетка неторопливо гремела по булыжникам. Миновав будку городового, она остановилась напротив стеклянной витрины магазина. В этот час прохожих на улице было мало. Городовой тоже отлучился со своего привычного места.
   Войдя в магазин, барыня церемонно поздоровалась и попросила хозяина показать ей новую коллекцию драгоценностей, о которой только и говорили в городе.
   Мель обратил внимание на внешний вид прибывшей богатой дамы. В руках у нее была вышитая жемчужным бисером сумочка, а на пальцах сверкали кольца с камнями. Он тотчас смекнул, что перед ним солидная покупательница, значит, будет солидная покупка, и, изобразив на лице полнейшую любезность, предложил ей присесть в кресло и через несколько секунд выложил на столик драгоценное колье. Камни в нем сверкали и завораживали взгляд. Женщина с улыбкой бережно приложила колье к шее. Мель поднес ей зеркало.
   – Нравится? – с понимающей улыбкой спросил он ее.
   – О да, это действительно великолепное украшение, – с придыханием в горле произнесла дама. – Не зря о нем только и говорят в обществе.
   Она вертела головой, смотрелась в зеркало, на ее лице появилась улыбка восхищения. Через некоторое время она положила колье на столик.
   – Вы не убирайте его пока. А какие есть у вас другие, похожие драгоценности?
   – Простите, вам это колье пришлось не по вкусу? – спросил удивленный Мель.
   – Нет, нет, что вы, оно в самом деле великолепно. Я давно ничего подобного не видала. Но какая у него цена? – при этих словах посетительница чуть понизила голос, и на щеках у нее вспыхнул румянец.
   Она опустила голову. Продавец понял смущение дамы и, склонившись к ее уху, прошептал:
   – Сто тысяч, мадам, – он чуть откашлялся.
   Женщина невольно повела плечами.
   – И тем не менее, – сказала она, – мне бы хотелось взглянуть и на другие.
   – Подождите секундочку, – Мель поднялся с кресла и сделал жест рукой стоявшему наготове молодому продавцу.
   Тот моментально достал из сейфа два футляра и принес ему. Мель раскрыл оба.
   – Мадам, перед вами не худшие варианты, но у них другой рисунок, и на их изготовление ушло меньше камней.
   На черном бархате переливались огнями бриллианты небесной чистоты.
   Колье были прекрасны, но рисунок их оказался проще, а сами камни были поменьше, и стоили они в два раза дешевле.
   Женщина с улыбкой взяла из протянутого ей футляра колье, примерила. Нет, оно не произвело на нее прежнего впечатления. И она снова взялась за первое.
   – Дорого, да мило, – чуть улыбнувшись, сказала дама.
   – Совершенно с вами согласен, мадам, – закивал головой фон Мель и стал закрывать футляры. – Я вполне одобряю ваш выбор.
   В этот момент лицо барыни омрачилось.
   – Что-нибудь не так? – спросил ее Мель.
   – Нет, все так, – со вздохом произнесла покупательница. – Только я не знаю, одобрит ли этот выбор мой муж? Я, к сожалению, не могу купить ничего стоящего, не спросив его разрешения.
   – Понимаю. Но это беда поправимая. А кто ваш муж, позвольте узнать? – спросил Мель, которому давно хотелось выяснить, что за богатая дама пришла к нему, ведь он знал всех своих постоянных клиенток в лицо, а эту видел первый раз.
   – Мой муж – психиатр Ростоцкий, – негромко произнесла она и подняла глаза. – Вы слышали о нем?
   Продавец сделал задумчивое лицо, он пытался припомнить, слышал ли когда-нибудь эту фамилию. Что-то вроде мелькало в газетах.
   – Это не тот ли профессор Ростоцкий, который выступал по одному судебному делу экспертом? – спросил он.
   – Да, конечно, это был мой Вовочка, – дама улыбнулась и встала. – Мне пора, он ждет. Может быть, вы сами нанесете нам визит? Мы живем на Приморской улице, недалеко от дворца Воронцова. Вот его визитка, – дама протянула Мелю белый картонный листочек.
   – О, буду премного рад познакомиться с вашим мужем, – тотчас закивал головой Мель. – Вот, передайте ему также мою визитку, – он протянул даме белый картонный листочек с золотыми тиснеными буквами. – Когда прикажите? Я готов хоть сию минуту.
   – Будет лучше, если я предупрежу его, – дама улыбнулась. – Он у меня такой занятой и рассеянный к тому же.
   Давайте я вам на следующей неделе позвоню и вы приедете к назначенному часу?
   – Прекрасно.
   – Значит, договорились. Только не забудьте захватить с собой колье, – она лукаво улыбнулась и пригрозила пальчиком. – Я думаю, что вдвоем нам удастся его уговорить.
   – Конечно, конечно, не сомневайтесь.
   Мель проводил даму до выхода и еще долго стоял у двери, наблюдая, как открытая пролетка увозила в сторону Приморской улицы его новую богатую клиентку.

   На следующий день, в субботу, у солидного дома на Приморской улице остановилась элегантная дама, одетая в красивое длинное платье. На ней была широкополая шляпа. Она нажала кнопку звонка на двери. Ей открыла горничная в белом переднике.
   – Вы записаны к профессору на прием?
   – Да, я вчера уже была у него, и он назначил мне на три часа.
   – Как о вас доложить?
   – Мадам фон Мель. Вот карточка моего мужа, – с этими словами дама достала из сумочки, шитой бисером, картонный листок бумаги с золочеными тиснеными буквами.
   Горничная взяла его и пропустила посетительницу в дом. Они прошли по длинному коридору с пушистым ковром на полу и поднялись в просторный вестибюль. Здесь у стен стояли плюшевые диваны, на стенах висели картины в золоченых рамах, в клетках сидели попугайчики. Горничная попросила мадам фон Мель подождать и пошла к профессору, чтобы доложить о визите.
   Через некоторое время она вернулась.
   – Профессор просит вас зайти.
   За большим письменным столом, заваленным бумагами, сидел пожилой лысеющий человек в очках. Он вежливо приподнялся при появлении хорошенькой женщины.
   – Рад видеть вас, мадам фон Мель, – улыбнулся он и указал на кресло перед столом.
   Дама неторопливо села и в смущении стала теребить свой кружевной платочек.
   – Какие проблемы привели вас ко мне? – спросил Ростоцкий.
   – Простите, господин профессор, вы знаете моего мужа?
   – Как же, как же, я слышал о нем, – профессор поднес к глазам карточку и принял степенный вид. – У Карла фон Меля самый большой ювелирный магазин в Одессе, на углу Ланжероновской и Ришельевской, верно?
   – Да, – дама грустно улыбнулась.
   – И что же у вас случилось? – в какой-то момент профессору показалось, что женщина пришла, чтобы жаловаться на неудачную семейную жизнь, на то, что ее муж редко бывает дома, а когда приходит, не уделяет ей достаточного внимания и начинаются ссоры…
   Но дама, поборов свое смущение, начала говорить совсем о другом:
   – Он вам не звонил?
   – Нет.
   – Меня, видите ли, очень беспокоит его душевное состояние. Вернее, психическое, – она чуть откашлялась и поднесла платочек к глазам.
   Профессор протянул ей стакан с водой. Дама поблагодарила, отпила и продолжила:
   – Все дело в том, что мы женаты уже пятнадцать лет.
   И я пребывала в счастливейшем состоянии. Мне завидовали мои подруги. Естественно, мне не было ни в чем отказа. Но вот последнее время я стала замечать, что мой муж буквально одержим идеей кражи бриллиантов. Всюду ему чудятся обманщики и воры. То он говорит о колье, за которое ему не заплатили, то о кольцах, которых ему не достает. Иногда даже бросается на людей с кулаками. Мне бы хотелось верить, что он здоров… Но все же будет лучше, если его послушает такой знаменитый психиатр, как вы.
   – А может, ему было бы лучше обратиться в полицейский участок…
   – Нет, нет, что вы, – замахала руками дама. – Боже сохрани. В том-то и дело, что никаких краж у нас в магазине не происходит. Городовой стоит на углу и все видит. Меня пугает состояние его нервов, его психика очень неустойчива. И я не хотела обращаться ни к кому другому. Думаю, что только такой известный врач, как вы, о котором в городе говорят столько хорошего, мог бы все определить по симптомам…
   – Ну что ж, тогда другое дело, – польщенный профессор поднялся из-за стола. – Хорошо, что вы вовремя обратились ко мне.
   Он прошелся по кабинету.
   – Вполне возможно, что от переутомления у вашего мужа возникает маниакально-депрессивное состояние. Конечно, в таком случае ему необходимо показаться хорошему специалисту. Вы приведете его ко мне, и я с ним побеседую, установим диагноз, если понадобится, он пройдет курс лечения – и все войдет в норму. Поверьте мне, не стоит расстраиваться. И потом, вам следует сменить обстановку, поехать куда-нибудь отдохнуть.
   – Вот, вот, я ему тоже об этом говорю, но он ни в какую, твердит только о своей работе и о бриллиантах, для него нет ничего дороже…
   – Не волнуйтесь, – профессор снова уселся за письменный стол. – Приезжайте вместе с ним. Я поговорю с ним наедине, если потребуется, выпишу лекарства.
   – Огромное вам спасибо, профессор, – дама поднялась с кресла. – Вы просто облегчили мне душу. – Она вздохнула и улыбнулась. – Давайте в понедельник на пять?
   – Хорошо, – профессор наклонился к своему календарю и сделал в нем пометку. – Я скажу горничной, она будет вас ждать.
   – Но у меня к вам большая просьба, – дама снова в смущении затеребила свой платочек. – Я подъеду чуть пораньше, чтобы не смущать его. Встречу мужа в вестибюле, успокою.
   А потом вы переговорите с ним наедине. Расспросите его подробно, но без меня. А я подожду в салоне. Хорошо будет, если мы останемся с ним одни.
   – Не волнуйтесь, госпожа фон Мель, действуйте, как сами считаете нужным, я предупрежу горничную, и в понедельник приму вас и вашего мужа в пять. В это время вам никто не помешает.
   Профессор проводил даму до дверей кабинета, где ее уже ожидала горничная.

   В понедельник в три часа в конторе ювелирного магазина Карла фон Меля раздался долгожданный телефонный звонок. И он услышал приятный женский голосок:
   – Добрый день, господин фон Мель, это говорит супруга профессора Ростоцкого. Мой муж готов встретиться с вами завтра в пять часов дня. Мы ждем вас.
   – Благодарю вас, мадам Ростоцкая, я прибуду вовремя.
   Без четверти пять к профессору прибыла госпожа фон Мель. Горничная, зная о предстоящей встрече, проводила ее в салон и оставила одну. Дама тотчас скинула свои туфли, которые засунула под диван, и вытащила оттуда приготовленные заранее домашние тапочки, рядом положила веера, а в руки взяла книгу.
   Ровно без пяти пять раздался звонок. У дверей стоял Карл фон Мель с саквояжем в руке. Горничная проводила его в салон и тотчас вышла. Дама встала с дивана, отложила книгу в сторону и поспешила к ювелиру.
   – Рада вас видеть, господин фон Мель, – она приблизилась к нему вплотную и заговорила вполголоса: – Мой муж в курсе, и он готов встретиться с вами и рассчитаться. Присядьте, пожалуйста. Вы принесли колье?
   – Да, конечно, – ювелир раскрыл свой саквояж.
   – Могла бы я его снова примерить?
   – Безусловно, мадам.
   Ювелир протянул футляр, раскрыл его, и дама взяла из него колье и приложила к своей шее.
   – Ну как? – она с улыбкой повернулась к нему.
   – Прекрасно! – удовлетворенно произнес ювелир.
   – Тогда я с вашего позволения пойду переоденусь. Мне муж подарил черное вечернее платье… Примерю его с колье. И в таком виде появлюсь перед вами. – Она снова улыбнулась и посмотрела на свои миниатюрные часики. – О, вам пора. Идите к мужу, он вас ждет, я скоро к вам приду…
   Дама встала с дивана, направилась к входным дверям и плотно закрыла их за собой. А ювелир, как и было ему сказано, направился к двери кабинета профессора Ростоцкого.
   За столом сидел седеющий пожилой мужчина в очках. Он с интересом посмотрел на вошедшего и поднялся ему навстречу.
   – Господин фон Мель?
   – Профессор Ростоцкий?
   Они пожали друг другу руки и оба сели в кресла. Профессор некоторое время сидел молча, изучал своего нового пациента, а ювелир ждал, когда же речь зайдет о бриллиантовом колье и когда супруга профессора появится в кабинете. Наконец профессор прервал молчание.
   – Простите, мне хотелось бы знать, испытываете ли вы в последние дни какие-либо недомогания, есть ли у вас жалобы на здоровье?
   – Мое здоровье?! – фон Мель даже приподнялся в кресле от такого неожиданного вопроса. – Спасибо, я ни на что не жалуюсь. Меня интересует сейчас мое бриллиантовое колье. Ваша жена сказала, что примерит его и покажется вместе с ним в кабинете.
   – Моя жена?! – теперь настала очередь удивляться профессору. – О чем вы говорите? Какая жена?
   – Ваша, которая в пятницу приехала ко мне в магазин, сказала, что хочет купить мое бриллиантовое колье, просила меня приехать к вам, чтобы уговорить вас. Вы знаете, какая у него цена?
   Профессор некоторое время недоуменно взирал на своего собеседника, пытаясь понять, не об этом ли симптоме говорила жена фон Меля.
   – Простите, но у меня была ваша жена, – осторожно начал он и внимательно посмотрел в глаза пациенту, – и она сказала, что вы нуждаетесь в лечении…
   Карл фон Мель подпрыгнул в кресле.
   – Послушайте, о чем вы говорите, какая моя жена?! Моя жена Софи сидит дома и никуда и ни к кому без меня не ходит. Я пришел, чтобы получить с вас деньги, сто тысяч рублей, за колье, которое хочет купить ваша жена. Она пошла переодеваться в вечернее платье, которое, кстати, вы ей подарили.
   Лицо профессора побагровело.
   – Это какая-то нелепая шутка, сударь, – уже громким голосом начал он, – у меня нет и никогда не было никакой жены.
   Ювелир поднялся с кресла и с удивлением смотрел на профессора. До него еще никак не доходил смысл всей этой сцены.
   – Вызовите свою горничную, – с хрипотой в горле сказал он, – спросите ее, кто была та дама, которая встретила меня в вестибюле, она взяла мое колье…
   Оба мужчины, не сговариваясь, бросились в вестибюль. Там их ждала горничная.
   – Где та дама, которая встретила меня здесь? – с криком бросился к ней ювелир.
   – Она сразу ушла, сказала, что ей надо на минутку к пролетке, и она скоро вернется, – спокойно сказала горничная. – Я закрыла за ней дверь.
   – У вас есть телефон? – бледный, с трясущимися руками, Карл фон Мель вбежал в кабинет профессора. – Меня обманули, и вы тоже соучастник преступления! Негодяи!
   Он набрал номер уголовной полиции. И второпях рассказал о случившейся краже, передал приметы мошенницы. Его слова подтвердил и профессор Ростоцкий. Оба обманутых мужчины не могли смотреть друг на друга. Карл фон Мель не выдержал ожидания, выбежал на улицу и нервно прохаживался возле подъезда. Его попытки расспросить прохожих ни к чему не привели. Многие видели черную пролетку и в ней даму с каким-то мужчиной, но куда они уехали, не мог сказать никто.
   Через полчаса к дому на Приморской улице подлетел открытый экипаж с тремя господами в черных котелках. Они деловито задавали вопросы, слушали ответы потерпевшего и всех свидетелей происшествия, осмотрели вестибюль, нашли под диваном женские туфли, побывали в магазине на Ланжеронской и Ришельевской, выслушали показания второго продавца.
   По всем описаниям получалось, что ювелир Карл фон Мель, как, впрочем, и профессор Ростоцкий, стал жертвой ловкого мошенничества. В картотеке полиции была найдена фотография молодой миловидной женщины, которую оба – и Карл фон Мель, и профессор Ростоцкий – опознали как даму, представлявшуюся каждому из них женой другого. Ею оказалась известная в России и в Одессе воровка Шейндля-Сура Соломониак-Блювштейн, или, по-простому, Сонька Золотая Ручка. За ней числились дерзкие ограбления в гостиницах Москвы, Санкт-Петербурга, Тифлиса.
   Но напасть на след мошенницы полицейские ни в одном из этих городов так и не смогли. Обычно после удачной кражи Сонька вместе со своими подельниками уезжала за границу. Гуляла в Париже, приобретала себе ювелирные ценности, посещала Ниццу. А когда деньги у нее подходили к концу, совершала очередную кражу и возвращалась в Россию.
   Невысокого роста, приятной внешности, обладавшая хорошими манерами, свободно говорившая по-французски, Сонька Золотая Ручка легко входила в доверие к людям. Она умела перевоплощаться в любой образ, который от нее требовала ситуация. И делала это настолько искусно, что никому из окружения не удавалось заподозрить ее в обмане. Сонька Золотая Ручка действовала не одна, и ее помощники всегда были рядом, наблюдали за ситуацией, готовые прийти ей на помощь.
   Карл фон Мель так и не получил свое украденное колье. Обозленный крупной потерей, он подумывал даже о закрытии магазина. Профессор Ростоцкий долго вспоминал о даровитой мошеннице, которая так ловко сумела создать правдоподобную ситуацию и использовала доверчивость богатых людей.
   С того времени прошли годы. Сонька Золотая ручка оказалась на каторге на Сахалине, где практически и закончила свои дни. А слава о ее удивительных способностях и воровских делах осталась в памяти надолго. В 1939 году в Париже произошел похожий случай, о котором писали газеты и который вошел в картотеку Интерпола. Вполне возможно, что голливудский фильм «Желание» и сыгранная в нем роль Марлен Дитрих подтолкнул и новых аферистов провести подобную операцию в Париже. И надо сказать, что она им вполне удалась. И здесь были обманутый врач-психиатр Плесси-Лебертон и известный ювелир Виньо с улицы Вандомской. И у него точно таким образом было украдено колье на сумму двести тысяч франков. Самих мошенников полиции обнаружить не удалось. Вот и получается, что печальный опыт одних ничему не научил других.

Заспиртованная голова (1906)

   Это убийство накануне нового, 1907 года наделало много шуму в Петербурге. Очевидцы рассказывали страшные подробности: когда торжественная церемония освящения Медицинского института закончилась и процессия во главе с членом царствующего дома принцем Ольденбургским, который опекал данное учебное заведение, и правительственными чиновниками спускалась по мраморной лестнице внизк подъезду, где священники, размахивая кадилами, пели: «Аллилуя!», от толпы отделился какой-то молодой человек в черном пальто. Он неожиданно бросился к группе высоких гостей, выхватил из кармана браунинг и с криком «Прощайся с жизнью, подлец!» выстрелил в градоначальника фон дер Лауница. Тот свалился замертво. Возникло замешательство, все растерялись. Раздались крики «Хватайте, хватайте его!». И тогда молодой человек, вокруг которого на миг образовалось пустое пространство, театрально поднес браунинг к своей голове, что-то пробормотал, произвел второй выстрел и упал рядом. Когда его подняли, он был уже мертв. Началась паника, стали звать полицию, прибежали медицинские профессора, благо на освящение института их собралось достаточно, но они могли констатировать только смерть обоих. Кто был этот молодой человек, зачем понадобилось ему убивать генерала Лауница?
   И тотчас возникли пересуды: одни говорили, что всему виной была любовь, что стареющий фон Лауниц и молодой студент не поделили якобы одну петербургскую красавицу.
   У них была жуткая ссора, которая завершилась, увы, трагическим финалом. Другие, считали, что этот политический акт возмездия – дело рук революционеров, которые хотели убрать принца, но все перепутали. Это они на днях убили военного прокурора Павлова, они гоняются за Столыпиным и по ошибке устранили градоначальника. Такие очень скоро доберутся и до царя.
   Полиции не удалось установить имя убийцы. Документов при нем никаких не обнаружили. Как выяснилось позднее, он не был студентом, его фотографии не оказалось и в картотеке революционеров, никакого уголовного прошлого у него не имелось. Тогда кто же это мог быть? Зачем понадобилось ему стрелять в градоначальника? Или это просто какой-то умалишенный, сбежавший из психлечебницы? Но за последнее время из психбольниц и из тюрем никто не убегал. Газетчики выдвигали одну версию за другой. По городу поползли слухи. Время шло, а имя стрелявшего установить так и не могли. Начальник Петербургского охранного отделения полковник Александр Герасимов, который сменил на этом посту неудачника Лопухина, допустившего кровавое 9 января, отдал распоряжение выставить гроб с телом убийцы в анатомическом театре нового Медицинского института для опознания. Пусть приходят все желающие и смотрят. Филеры будут рядом. Они сумеют разговорить посетителей, проследят за ними. Таким образом Герасимов надеялся зацепиться за ниточку, чтобы распутать весь клубок. Была у него еще одна задумка…
   Царь был подавлен, у него испортилось настроение, он с гримасой неудовольствия выслушивал доклады своих подчиненных. Ничего существенного, одни неприятности. Императрица Александра Фёдоровна подливала масла в огонь, в деланном страхе метаясь по комнатам, то в детскую, то к себе, забегала к нему в кабинет, прикрывала покрасневшее лицо веером и шептала на ухо: «Ники, ну Ники, будьте мужчиной, сделайте что-нибудь! Вспомните, только недавно какой-то ужасный бомбист застрелил генерала Павлова. И вот теперь еще одна жертва. Если они убили градоначальника, то завтра доберутся до нашей семьи. Как нам выезжать в открытой коляске? Я боюсь за детей».

//-- Николай II --//
   Эти слова мучили царя. Он и сам понимал, что надо предпринимать активные действия, надо установить личность молодого человека, от которого могут потянуться нити к революционерам. Их в городе развелось видимо-невидимо, все только и говорят о свержении самодержавия. Год назад в январе рабочие вышли к Зимнему дворцу. Толпу разогнали, но были выстрелы и жертвы. Тогда по совету близких людей царь срочно выпустил Манифест, даровавший населению основные гражданские права и свободы. Чего еще? Но народ не успокоился. Из-за угла, тайно продолжали совершать убийства. Теперь добрались до градоначальника. Начинается серия новых терактов? Что мог сделать он, царь, если петербургская охранка во главе с ее новым руководителем Герасимовым, как говорили, талантливым полицмейстером, ничего не выяснила? Кому взбрело в голову выстрелить в человека, имя которого внесено рескрипт древнейших российских фамилий? Фон дер Лауниц не был выдающимся политиком, но зато оказался прекрасным исполнителем царской воли, он происходил из древнего русского дворянского рода, которому еще в 1568 году высочайшей милостью пожаловали поместье в Курляндии. И все последующие выходцы из рода фон Лауниц служили верой и правдой царю и отечеству. На траурных проводах генерал-майора накануне нового, 1907 года епископ Иннокентий из Тамбова, где много лет «исправно» служил Лауниц, подавляя всякое вольномыслие, отметил, что «ради блага отечества он сильными и твердыми действиями водворял мир и спокойствие. Так было в Тамбове, так было и в столице. За это он стал жертвой долга, рабом его». Верные слова, верные выводы. Но если следов убийцы не нашли в Петербурге, так, может быть, есть смысл поискать их в Тамбове?
   Царь принял решение. К тому же в дело пошла записка князя Голицына, в которой он утверждал, что нет такого русского революционера, которого нельзя было бы подкупить несколькими тысячами рублей, ищите провокатора. Чего же медлить? И князь тоже прав. Николай II, недолго размышляя, приказал вызвать в Зимний дворец на беседу начальника охранного отделения полковника Герасимова. Пусть доложит, как идет расследование по делу убитого фон Лауница, пусть расскажет все подробности.
   Начальник охранки будет беседовать с императором? Полковник-царь с полковником-ищейкой? На равных? Такого в практике еще не встречалось. Придворные шептались, они недоумевали. Значит, сильно ослабело руководство государством Российским.
   Как в своих воспоминаниях позднее писал сам Герасимов, ставший под конец службы генералом, царь заинтересованно расспрашивал его о ходе поисков убийцы фон Лауница, о деятельности революционеров в Петербурге и других городах. Пришлось признаться, что жертв на освящении Медицинского института могло быть и больше. О возможности теракта Герасимов предупредил всех высоких правительственных чиновников, в том числе принца и градоначальника. Время неспокойное, в толпе могли скрываться бомбисты. Тем более что ожидали высоких гостей. Послушался его рекомендаций только один человек – председатель Совета министров Столыпин, он не поехал на церемонию и тем самым, возможно, избежал пули. А фон Лауниц проявил упрямство. Да еще накричал. И вот результат.
   Царь согласно кивал головой.
   – И что вы намерены делать теперь, как собираетесь найти убийцу?
   – У нас есть план, и, если Ваше Величество позволит, я могу вкратце пояснить его.
   – Я за этим вас и вызвал.
   – В нем есть некоторые детали, – Герасимов выдержал паузу, – которые не совсем подобающего свойства.
   – Что вы имеете в виду? – нахмурился Николай II.
   – Медицинские профессора обследовали молодого человека. Они установили, что ему примерно 25 лет, роста он среднего, русый, типично русской внешности. Руки простые, натруженные, крестьянские. Он не горожанин. Скорее всего выходец из провинции. Судя по одежде, до недавнего времени служил либо на конюшне, либо был ездовым. Уже вторая неделя проходит, а никакие родственники не объявлялись. Из этого мы сделали вывод, что он явно не петербургский.
   – Он не из Тамбова? – встрепенулся Николай II.
   – Вы угадали, Ваше Величество, – учтиво наклонил голову Герасимов,. – скорее всего оттуда.
   – Вы сказали о некоторых деталях не совсем подобающего свойства? Какие именно? – царь внимательно смотрел на руководителя охранки и пытался понять, в чем же проявляется его талант – в сыске, в развертывании агентурной сети, в подыскивании провокаторов? Но почему они так слабо действуют?
   – Тело мы уже предали земле, а вот голову… – Герасимов замялся.
   – Продолжайте, – кивнул царь.
   – А вот его голову отрезали, простите, отделили от тела и положили в банку со спиртом.
   При этих словах царь невольно поморщился и подумал: «Хорошо, что Александра Фёдоровна ничего подобного не слышит. Боже праведный, ну и дела творятся в имперской столице, сказала бы она, ну и варвары эти русские полицейские. Что будут говорить за границей?»
   – Для чего вы это сделали? – в голосе царя послышались жесткие нотки.
   – Банка уже выставлена в тот самом Медицинском институте для всеобщего обозрения. Люди приходят, смотрят, обсуждают. Извините, Ваше Величество, это еще и акт устрашения, чтобы впредь неповадно было. Мы даже объявление дали в газетах. Нам надо найти его родственников, знакомых, найти хоть какую-то зацепку, ниточку, чтобы распутать весь клубок.
   – И удалось?
   – Есть предположения, Ваше Величество, и скорее всего они близки к истине. Итак, парень родом из Тамбова, из крестьян. Кстати, установлено, что он бывший семинарист, но поругался с начальством. Нашли у него записочку. А раз из Тамбова и раз бывший духовник, следовательно, пострадал во время подавления крестьянских бунтов. Иначе чем можно объяснить его ненависть к генералу фон Лауницу? Крестьян усмирял-то именно он, и без крови там не обошлось. Вот и мотив преступления – идейный. Парень приехал в Петербург, связался с революционерами и выразил желание убить фон Лауница. Его поддержали, определили в извозчики, профессия очень удобная, чтобы караулить, подсматривать и подслушивать. Наши филеры побеседовали с одним извозчиком. Так вот он признал похожим молодого человека с одним парнем, недавно приехавшим из Тамбова, который уже несколько дней не выходит на работу. Вспомнили его предсмертный крик «Прощайся с жизнью, подлец!». А по данным моих филеров, когда он поднес браунинг к своему виску, произнес еще: «Вот и отомстил я за поруганные души». От пули террориста погиб хороший человек, но и одним бомбистом стало меньше.
   – Почему мы не можем разом разгромить всех этих бомбистов, – повысил голос царь, – почему они свободно перемещаются по городу? Где они скрываются?
   – Николай II чуть приподнялся на носки сапог и заходил по кабинету.
   Герасимов не сводил с него своего взгляда, пытаясь уловить направление мысли. Он понимал, что быть чересчур откровенным – значит навредить делу.
   – Ваше Величество, все дело в том, что рядом у нас граница с Финляндией. Там свободная конституция, туда может уехать любой российский житель. Два часа езды от Петербурга. Сложностей никаких нет, предъяви паспорт – и все. Совершил преступление и скрылся за границей. А вот наших ищеек финские полицейские не жалуют и при случае стараются, наоборот, навредить им, не пускают, иногда арестовывают, дают неверные сведения или вообще молчат. Надо решать вопрос с границей. Там необходимо усилить контроль, оттуда к нам тянется ниточка.
   Николай II смотрел в окно на припорошенную снегом обширную дворцовую площадь, на сидевших на красном монолите Александрийского столпа нахохлившихся черных ворон и ему хотелось взять ружье, пальнуть в этих черных птиц, от которых никакой пользы, а только злобное карканье, они несут плохое предзнаменование. Один выстрел – и полный порядок. Он вздохнул и повернулся к Герасимову. Талантлив он или нет, это выяснится позднее, но дело свое знает, и ему надо помочь, добавить денег, пусть активнее его филеры внедряются в сеть этих революционеров. Их надо перестрелять, как черных ворон. И о границе надо подумать. А заспиртованная голова… Что же, это не так плохо. Все в одном: и акт устрашения, и факт наблюдения.
   – В общем, я жду от вас конкретных действий и отчета в письменном виде.
   Герасимов уходил от императора вполне довольный. Аудиенция хоть и затянулась, но получилась деловой. Царь его обласкал, сделал заверения в полной своей поддержке предпринятым мерам и даже денег пообещал дать. Это ли не удача?
   В самом деле, давно пора усилить контроль на границе – финские власти слишком многое себе позволяют. Но и русские полицейские не лыком шиты.
   Собственно, Герасимов так и не раскрыл царю полностью своего замысла. Отделался общими фразами, отвлек внимание заспиртованной головой. Ему требовалось одобрение сверху, всемилостивейшая поддержка. Он ее и получил. А план у него был не столько хитроумный, сколько традиционный, полицейский, но действовавший во все времена безотказно. От своего надежного источника, агента Евно Азефа, подкупленного провокатора, по уровню которого не сыщешь в новейшей истории, Герасимов уже знал, что революционеры, которыми кишмя кишит Петербург, нашли пристанище в курортном финском поселке Териоки (в советское время город Зеленогорск в Ленинградской области – прим. автора). Там в заброшенном двухэтажном отеле собираются только члены боевой организации социалистов-революционеров, которую возглавлял сам… Евно Азеф.
   Но в Териоки Евно появляться не любил, и в целях конспирации, и потому, что были у него разногласия в методах борьбы и устранения высших царских чиновников. Не раз он спорил с руководителем взрывной лаборатории Зильбербергом, не раз они пикировались. Это был невысокого роста чернобородый человечек с горящими глазами, жаждавший жертв и крови. Это он изготавливал все бомбы, чинил все оружие, обучал молодых. От Евно Зильберберг требовал денег на взрывчатку, на оружие, на содержание. А где их брать? В полиции Евно платили только за выданные головы. Но это его личные деньги. Там, в Териоки, собирались все свои, то есть те, которые знали друг друга в лицо, оттуда забывшие свои фамилии и получившие прозвища проинструктированные бомбисты, снабженные тротиловыми шашками, уезжали в Петербург, Москву, Киев. Всего их было человек 30. Помогал Зильбербергу некий Сулятицкий, готовый также на любые жертвы. По данным Азефа, из Териоки в Петербург с заданием убить фон дер Лауница мог поехать только один человек, крестьянский парень из Тамбова по прозвищу Адмирал. Личность незаметная: на собраниях он больше молчал и мечтал убить петербургского градоначальника, который год назад наводил кровавый порядок в Тамбове. Фамилию парня Азеф запамятовал. Или не хотел называть. В любом случае ниточка для Герасимова протянулась вполне надежная.
   …Уже после затянувшихся рождественских праздников, во второй половине января, когда кончился пост, поздним вечером в придорожную гостиницу в Териоки постучались двое молодых людей с лыжами и рюкзаками. Их занесло снегом, они едва не обморозились. Это были студенты из Петербурга, жених и невеста, которые на каникулы приехали в Финляндию, чтобы покататься с гор, да вот сбились с пути, устали, проголодались и попросились на ночлег. Их впустили, напоили чаем, расспросили. Обоим было чуть за 20, что с них взять. Зильберберг, который лично расспрашивал путников, махнул рукой – пусть остаются.
   Жених с невестой остались, переночевали, но наутро не уехали, а попросили разрешения еще немного пожить: хотелось им пару деньков покататься на лыжах, слава богу, погода наладилась. Что с ними делать, пусть катаются. Зильберберг и на этот раз уступил. Почти неделю пробыли молодые люди в закрытой гостинице, беседовали почти со всеми ее постояльцами, вечерами сидели у огонька, пили чай с вареньем, привезенным из дома, подолгу разговаривали со швейцаром и горничной, щедро давали им чаевые, обсуждали нелегкую жизнь в заснеженном и пустынном Териоки, а потом неожиданно исчезли. Ни спасибо, ни до свидания, ни слова благодарности за приют. Зильберберг очень обиделся, но и на этот раз только махнул рукой: вот она, нынешняя молодежь, вот ее воспитание.
   Полученные Герасимовым сведения от «жениха с невестой» дали не только общую картину нахождения базы террористов, методов их подготовки, но и целый список особо одиозных личностей типа Зильберберга и Сулятицкого, готовых жертвовать своей жизнью и жизнью товарищей во имя идеалов революции. Собственно, эти данные можно было считать самым большим уловом петербургской полиции, самой большой продажей боевой организации со стороны ее руководителя Евно Азефа. Бомбистов после пересечения границы теперь узнавали по приметам и вели до самого «дома». На каждого завели досье, в котором было дано подробное описание внешности, одежды и даже особенностей речи. Затем по плану Герасимова, после того как устанавливались явки и пароли, можно было каждого брать под белы рученьки и, ничего не говоря, везти сначала в Медицинский институт показывать заспиртованную голову в банке. Как на нее отреагирует бомбист?
   Как ни удивительно, но одним из первых финскую границу пересек сам руководитель подпольной лаборатории Зильберберг. Это был действительно человек невысокого роста, с черной бородой, с черными, глубоко посаженными глазами – все соответствовало описанию. За ним тотчас отправился филер. Он узнал адрес и явки, а потом, как того требовал Герасимов, вместе с напарником напал на взрывателя, связал его и на карете «скорой помощи» отвез в Медицинский институт. Там схваченного провели в специальную выставочную комнату и показали заспиртованную голову в банке: «Кто этот человек? Говорите, иначе и вас ждет подобная участь». Эффект превзошел все ожидания. Зильберберга чуть не стошнило. Такого он не ожидал. Открывал только рот, ловил воздух. Ему давали нюхать нашатырь, он вертел головой, но признаваться не спешил и фамилию убийцы фон Лауница не назвал. Собственно, особой потребности в его признательных показаниях уже и не было. Его самого опознали находившиеся здесь же «жених и невеста» и подкупленные ими привезенные из Териоки финские швейцар и горничная. Они-то и сказали, что заспиртованная голова молодого человека принадлежит бывшему бомбисту, получившему прозвище Адмирал, он же молчаливый семинарист из Тамбова Кудрявцев, который проходил курс обучения в Териоки.
   Так цепь замкнулась – сработал план Герасимова. Вслед за Зильбербергом в руки полиции попался и другой известный социалист-революционер – Сулятицкий. С ним проделали точно такую же операцию: привезли в Медицинский институт и показали заспиртованную голову. И хотя этот опытный бомбист ни в чем не признался, не назвал себя, его также опознали «жених с невестой» и финские швейцар с горничной.
   Да, план Герасимова сработал вполне успешно. По сути дела, боевая организация социалистов-революционеров была полностью разгромлена. Все ее члены оказались на учете в полиции. Теперь в Петербурге стало заметно тише. Улеглись слухи, перестали страшить публику газетчики. Состоявшийся закрытый военный суд приговорил обоих террористов – Зильберберга и Сулятицкого – к смертной казни. Правда, в целях полицейской конспирации их истинные фамилии не назывались. Теперь о результатах реализованного плана можно было доложить царю.
   Герасимов написал в отчете для государя: «Ваше Величество, одобренный Вами план оказался очень результативным, помогла также и заспиртованная голова. Ее опознали террористы, за которыми мы начали следить еще в Финляндии. Все они признались, установлены их подлинные имена и фамилии. Все они осуждены военным судом. Только вот казнить их надо не под своими истинными фамилиями, а под фамилиями вымышленными, не стоит пугать оставшихся на свободе. У нас есть еще один план…»
   Прочитав отчет, царь выразил удовольствие и своими задумками поделился с императрицей Александрой Фёдоровной, или, по-домашнему, Аликс, успокоив ее. Он и себя посчитал участником проведенной операции. Собственно, с подачи императрицы и зародилась у Николая II мысль присвоить полковнику Герасимову, начальнику Петербургского охранного отделения, звание генерала. Пусть и далее служит верой и правдой царю и отечеству.

Ограбление Ленина, или конец банды Кошелькова (1918)

Безусловно, столь известная в 1918–1919 годах своими массовыми налетами и дерзкими ограблениями банда Якова Кошелькова, действовавшая в основном в Москве и имевшая вначале в своем составе около ста человек, при всей ее беспримерной наглости и разбойной хитрости никогда не привлекла бы к себе такого пристального внимания историков и специалистов правоохранительных органов, если бы не знаменитое нападение на вождя пролетарской революции Ленина. Лихие парни сумели ограбить самого председателя Совета народных комиссаров в то самое время, когда советской власти не исполнилось еще и двух лет. Происшествие, безусловно, неординарное, а по нынешним меркам просто сенсационное. За всю трехсотлетнюю историю существования самодержавия никто не ограбил ни одного царя, ни одного премьера. Как же могло случиться такое в стране, где уже не было царя, где власть взяли в свои руки рабочие и крестьяне, провозгласившие новую мораль, честь и совесть, свободную от греха, как они могли допустить ограбление вождя мирового пролетариата?

//-- Владимир Ильич Ленин (1891) --//
   В советские годы столь печальное событие, как ограбление Ленина, понятное дело, всячески замалчивалось. Еще бы, можно ли ставить имя вождя мировой революции в один ряд с именем какого-то бандита-насильника Кошелькова? Подобный факт никак не вписывался в чистую биографию великого борца за освобождение рабочего класса от эксплуатации капиталистов. На Ленина могли совершать покушения с целью его убийства, устранения политически. Такое деяние логически вполне объяснимо и понятно. Но попытка ограбить?.. Больших ценностей он с собой, как известно, никогда не носил. Человек был по натуре вообще непритязательный, хотя и одевался по тогдашним понятиям вполне как сытый и зажиточный буржуа. Носил усы и короткую бородку, котелок. И все же один господин – масштаб не для солидной банды головорезов. А вот его мощный автомобиль – другое дело. Кто мог разъезжать по городу в ухоженной самодвижущейся коляске? По мнению бандитов, только состоятельный делец, фабрикант, недорезанный буржуй, у которого все пальцы в кольцах с бриллиантами, а карманы наверняка набиты золотыми царскими монетами. Не личность сидевших в машине пассажиров, а она сама привлекла внимание налетчиков. Короче, нападение на Ленина, собственно, и породило к самой банде и, особенно, к ее главе Якову Кошелькову неослабеваемый интерес, сохраняющийся и в наши дни.
   Все произошло поздним холодным снежным вечером 19 января 1919 года. Заместитель председателя ВЧК Яков Петерс в своем кабинете находился один и уже убирал деловые бумаги со стола. Собирался отбыть домой на отдых. Позади был напряженный трудовой день, как две капли воды похожий на предыдущий: сплошные заседания, обсуждение проблем текущего дня и, главное, поиск мер по усилению борьбы с контр-революционными элементами, террористами и всякими бандитами, которых в последнее время развелось видимо-невидимо. ВЧК не хватало квалифицированных кадров, испытывалась нехватка в вооружении. А всю вину за расплодившиеся уголовные элементы взяли на себя бывшие министры Временного правительства. Именно они в 1917 году в эйфории всеобъемлющей свободы выпустили постановление о полной амнистии для всех заключенных, осужденных до Февральской революции, в том числе и для уголовных элементов. Амнистия, по утверждению тогдашнего министра юстиции Керенского, должна была способствовать «напряжению всех творческих сил народа по защите нового государственного порядка, открывающего путь к обновлению и светлой жизни и для тех, которые впали в уголовные преступления».
   Рассчитывали на один результат, а получилось все с точностью до наоборот. Временное правительство, осуществляя якобы благое, гуманное намерение, на самом деле выпустило джина из бутылки. Большая часть из числа освобожденных преступников, а это были десятки тысяч человек, принялась за старое ремесло. Начались повальные грабежи, нападения, убийства. Насильники и грабители, бродяги и пьяницы, выпущенные из тюрем Москвы, Петрограда, Киева, других крупных городов, почувствовав слабость новой молодой власти, не найдя себе подходящего занятия, и прежде всего работы, стали наводить в стране свой уголовный порядок. Кроме того, сотни налетчиков перебрались в центральные районы из прибалтийских и польских губерний. Это произошло в результате эвакуаций тюрем из районов боевых действий. Оперативная обстановка в городе, как докладывали Петерсу, становилась угрожающей. Пьяные дебоширы громили магазины, подвергали нападениям винные склады, совершали налеты на квартиры, грабили жителей, не забывали и районные комиссариаты милиции, куда внезапно врывались и, угрожая бомбами и пистолетами, отбирали у милиционеров оружие, а потом безжалостно расстреливали их.
   Так действовали уже не отдельные преступники, а целые бандитские формирования. Всего их в Москве насчитывалось в 1919 году примерно два десятка. Особенной дерзостью отличались два из них: банда Кошелькова, руководимая неким Яковом Кузнецовым по кличке Кошелек, и банда Сабана, Сафонова Николая Михайловича. Обе натворили столько бед, что все не перечесть. Эти матерые налетчики выбирали либо банки, либо богатые рестораны, короче, искали места, где собирались люди состоятельные. А в последнее время бандиты совсем распоясались, не знали удержу, вламывались не только в частные коммерческие предприятия, но и в государственные учреждения. Заставляли весь персонал лечь на пол и положить руки за голову. Сами же начинали грабить помещения. Потом выворачивали карманы лежавших на полу людей, с женщин срывали украшения, забирали все ценное. Иногда в завершение расстреливали всех подряд, если те сопротивлялись или если налетчики не хотели оставлять свидетелей. При стрельбе не жалели уже никого.
   Петерс знал, что в Москве множились разного рода слухи, население жило в страхе, по вечерам горожане не отваживались в одиночку ходить даже по освещенным улицам в центре. Люди пугались любой тени, крика. Кошелькову же, Сабану и еще некоторым руководителям шаек масштабом поменьше типа Гришки Адвоката, вора-рецидивиста Григория Плещинского, порой приписывали злодеяния, которые они и не совершали вовсе. Московской чрезвычайной комиссии – МЧК – обо всех этих бандитах было известно многое: например, о Кошелькове, что его настоящая фамилия Кузнецов, что носит он прозвище Янька Кошелек, сам родом из Сибири, выходец из семьи каторжника Кузнецова, осужденного на вечную ссылку за разбойные нападения.
   И вот сынок пошел по стопам своего родителя: воровал, грабил, насиловал, убивал. К 1917 году он имел уже десять судимостей. Стал лихим парнем. Его несколько лет разыскивали и в Сибири, откуда он уехал, и в крупных городах, и, в частности, в Москве, где он оставил за собой кровавый след. Собственно, среди прочих налетчиков Кошельков был самой заметной фигурой.
   Год назад его выследили, поймали и готовились предать суду. Но ему удалось ловко обмануть охранников и бежать.
   И сразу после этого его стали называть неуловимым. Да, этот неуловимый Кошельков принес массу проблем Московской чрезвычайной комиссии. Всего год назад его вместе с еще одним бандитом схватили в городе Вязьме. Застали буквально в деле.
   Все, казалось бы, замечательно: схвачен главарь банды, впереди суд, значит, и банде придет конец. Главное – отправить его в Москву и устроить открытый судебный процесс. И вот уже трое конвойных, трое молодых солдат-милиционеров, были назначены сопровождать Кошелькова и его напарника в Москву. Вся поездка прошла спокойно, но когда обоих бандитов вели по улице Мясницкой по направлению к зданию на Лубянской площади, к конвоирам обратилась какая-то убогая старушонка и попросила передать несчастным бедным задержанным арестантам буханку хлеба. Вон они какие сирые и голодные, надо же иметь сострадание. И тут конвоиры допустили огромную оплошность. Они сжалились, забыв обо всех инструкциях и наставлениях, взяли буханку и передали ее Кошелькову. И тот на глазах у всех трясущимися руками моментально разломил ее. Все ждали, что он начнет с такой же жадностью есть.
   Но ничего подобного не произошло. В буханке, Кошельков это знал точно, находилось его спасительное средство – заряженный револьвер. Схватив его, Кошельков взвел курок – и прозвучали три смертельных выстрела. Так налетчик расправился с сердобольными конвоирами, проявившими к нему сострадание.
   Трое истекавших кровью милиционеров остались лежать на булыжной мостовой, а Кошельков вместе с напарником бросился бежать с места преступления. Он хорошо знал подворотни центра, где нередко уходил от преследования. Так случилось и на этот раз. Организованная погоня ничего не дала. Кошелькова и его напарника и след простыл. Они наверняка нашли в центре квартиру и людей, которые их приютили. Свои люди, скорее всего в воровской малине, помогли Кошелькову и в дальнейшей его деятельности. Во-первых, он отлежался, подождал, когда утихнет шум, во-вторых, собрав вокруг себя таких же, как и он сам, лихих парней, снова принялся за старое.
   Очевидцы рассказывали, что после того побега Кошельков якобы обосновался теперь в Сокольниках и оттуда начнет свои смелые вылазки…
   Размышления Петерса прервал громкий телефонный звонок. Кто бы это мог быть в столь поздний час? Он снял трубку, не ожидая ничего хорошего. И сквозь помехи и шум на линии услышал знакомый картавый голос, который, буквально срываясь на крик, ошеломил его:
   – Это Петерс? Петерс, вы меня слышите?! Говорит Ленин… Да, Ленин! На меня напали бандиты, нас всех высадили из автомобиля. Да, угнали автомобиль 1048. Я жив-здоров, нахожусь в Сокольническом исполкоме советов. Прошу срочно выслать автомобиль! Слышите, срочно!..
   Петерс не верил свои ушам: на Ленина напали в Сокольниках? А что делал в этот момент его охранник, чекист Чебанов? Где был опытный шофер Гиль? Петерс в ответ только успевал говорить утешительные слова:
   – Не волнуйтесь, Владимир Ильич, сейчас все сделаем. Высылаю автомобиль и несколько красноармейцев на подмогу. Ждите. Мы разберемся, найдем налетчиков, не переживайте, отыщем автомобиль…
   Кто мог выследить Ленина и напасть на него? Террористы? Нет, на них это не похоже. Те действуют по-другому и сразу бы его убили. Значит, налетчики. Кто орудует и бесчинствует в Сокольниках? Известно кто – Кошельков. Неужели он отважился? А может быть, и не он. Петерс уже представлял себе, как на следующий день Ленин задаст ему трепку, как начнется этот пренеприятнейший разговор. Он уже видел нервную походку Ильича по кабинету, его руки, заложенные в карманы брюк, и слышал рвущий тишину картавый голос.
   Петерс тотчас отдал распоряжения, чтобы за автомобилем Ленина, с открытым верхом и имевшим номер 1048, организовали погоню, чтобы все милицейские посты по местам возможного проезда машины усилили бдительность, поставили заслоны. Он уже знал, что налет был совершен на Сокольническом шоссе, возле Краснохолмского моста. Кошельков лично обезоружил Ленина, отобрал у него документы, часы. Но бумаги на месте смотреть не стал, а вместе с напарниками, довольный добычей, уехал. Учитывая снежные заносы, автомобиль мог двигаться только по тем улицам, которые были свободны от сугробов. Петерс понимал, что в такой ситуации многое зависело от его умения отдать верные распоряжения. И все же главное, что его утешало: Ленин был жив и здоров, находился теперь в безопасности. Если бы угонщиков удалось поймать или хотя бы вернуть украденный автомобиль, то, считай, он свою задачу выполнил. Правда, остается банда налетчиков. С ними со всеми надо покончить самым решительным образом, мобилизовав все силы. Житья они не дадут никому. Иначе они могут натворить еще массу бед. А если это действительно дело рук Яньки Кошелька, то теперь уж точно по Москве разнесутся слухи о его новом беспримерном «подвиге». Это, конечно, прибавит ему бандитской славы и авторитета. Соберутся в своей воровской малине, начнут похваляться. Как же, он сумел ограбить первого человека в стране, самого Ленина. Теперь успокоиться можно будет лишь тогда, когда вся банда Кошелькова будет схвачена, и прежде всего ее главарь.
   Для Петерса начиналась очередная тяжелая ночь: он ждал звонков, отдавал новые распоряжения. Тем временем ему позвонили с одного из милицейских постов и сообщили, что упомянутые преступники бесчинствуют, буквально терроризируя прохожих. В одном месте они остановили извозчика с седоком и отняли у того шубу. Далее на углу Остоженки они напали на какого-то прохожего и сняли с него все ценности.
   И теперь машина свернула к Москве-реке, едет по Хамовнической набережной. Петерс понимал, что в таких условиях для поимки банды потребуется участие воинских частей. Чтобы устроить заслоны на улицах, нужны были надежные вооруженные люди.
   По подсчетам Петерса бензин в машине должен быть уже на исходе. И она либо остановится, либо врежется в сугроб, так как бандиты не умеют толком обращаться с рулевым колесом, с тормозами, а накатанная от саней дорога очень скользкая. В тех местах, куда ехала машина, в это время людей быть не могло. Значит, есть смысл надеяться, что все обойдется и без человеческих жертв. Петерса успокаивала мысль, что Ленин уже в Кремле, отходит от пережитого, человек он не из трусливых и не раз доказывал это личным примером. У него уже имелся горький опыт, приобретенный в подобного рода стычках, и каждый раз он вел себя вполне мужественно. Первый случай такого рода произошел все в той же Москве летом 1918 года, когда вместе с Крупской Ленин, проезжая мимо вокзала, услышал крики «Стой!». За рулем его автомобиля находился тот же шофер Гиль. А поскольку не было видно кричавших, Гиль не снизил скорости. И вот тут из-за угла раздались выстрелы. Это было уже опасно. Гиль остановил машину, и к ней подбежала группа возбужденных красноармейцев с винтовками наперевес. Слава богу, тогда все быстро разобрались в ситуации. Произошла досадная ошибка. Как выяснилось, красноармейцев смутил открытый автомобиль. Им показалось, что в нем едет какой-то недобитый буржуй. Потом был еще один прискорбный случай. И опять же в Сокольническом парке. Там Ленина арестовал какой-то комсомольский патруль. У Владимира Ильича потребовали предъявить документы. Ленин показал свой мандат председателя Совета народных комиссаров. Ему не поверили, подняли на смех и повели в ближайший участок милиции. Там все вскоре выяснилось. Ленина отпустили, а комсомольцам, не узнавшим своего любимого вождя, устроили взбучку, прочитав поучительную лекцию. Этим все и обошлось.
   Ночь с 19 на 20 января 1919 года выдалась действительно тревожной. Петерс никогда еще так много не переживал, ведь он ощущал и часть своей вины в происшедшем. Да и Ленин не был ему чужим человеком. Они близко сошлись еще в Петрограде, где Яков Кристофорович Петерс, латыш по происхождению, опытный чекист, в 1918 году вел следствие по делу покушавшейся на жизнь Ленина эсерки Фани Каплан. Проявил себя закаленным революционером, преданным чекистом, человеком знающим и болеющим за общее дело. Поэтому вместе с правительством его из Петрограда направили в Москву на подмогу, на активизацию борьбы против контрреволюции и бандитов. Прошло всего несколько месяцев, пока он входил в работу, выдвигал свои предложения, и вот такой первый неприятный инцидент.

//-- Владимир Ильич Ленин и Надежда Константиновна Крупская --//
   (Между прочим, тот эпизод с напавшими на него в Сокольниках бандитами Ленин позднее использовал в своей книге «Детская болезнь левизны в коммунизме». В ней он размышлял о роли компромисса для сохранения жизни и писал: «Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооруженные бандиты. Вы даете им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно „Do ut des“ (даю тебе деньги, оружие, автомобиль, чтобы ты дал мне возможность уйти подобру-поздорову).
   Компромисс, по мнению Ленина, во имя спасения жизни вполне уместен, но только не такой, как, скажем, измена идеалам или принципам, не говоря уже о предательстве друзей.)
   Только под утро стали известны некоторые подробности всей операции по поимке угонщиков. Отъехав от места нападения пару километров и убедившись, что никакой погони за ними нет, Кошельков решил заглянуть в документы. Узнав, что жертвой его ограбления является сам Ленин, председатель Совета народных комиссаров, он чуть не взвыл от досады и, даже толком не понимая, что бы он предпринял в том случае, если бы и узнал Ленина сразу, велел своим парням срочно возвращаться к Сокольническому шоссе.
   Машина развернулась и понеслась к Хамовнической набережной. Янька надеялся еще застать Ленина там на месте. Куда он пойдет без документов, без автомобиля? Трудно сказать, какие планы строил Кошельков относительно своей столь известной жертвы, что бы предпринял, если бы увидел вождя пролетарской революции на том самом месте, на котором он его ограбил. Прибыв к Краснохолмскому мосту, Кошельков и его напарники никого там уже не обнаружили. Расстроенный, что упустил такого важного «клиента», Кошельков скомандовал направить машину в самый центр. Настроение у него изменилось, ему захотелось позабавиться и попугать прохожих.
   Автомобиль с сидевшими в нем бандитами, которые громко разговаривали, смеялись и обсуждали смелое поведение Ленина, подъезжал к Садовому кольцу. Парни форсили, выставили напоказ свое оружие. Кошельков поигрывал бельгийским браунингом за номером два, отобранным у Ленина, а потом передавал его каждому из своих, чтобы они его внимательно рассмотрели. У всех было приподнятое настроение, они посматривали по сторонам, и шофер гнал машину во всю мочь. Остановить их в тот момент было совершенно невозможно. Кто бросится в погоню за передвигающимся на бешеной скорости автомобилем, ошалевшие пассажиры которого нагло выставили стволы и могли устроить стрельбу в любую минуту? Это означало бы еще и жертвы среди граждан.
   И все же отданные срочные распоряжения Петерса принесли свой результат. Вскоре у дежурного по первому Хамовническому комиссариату милиции раздался телефонный звонок. И человек, который не пожелал назвать свое имя и фамилию, взволнованным голосом сообщил, что от Кудринской площади в сторону Крымской на большой скорости мчится автомобиль. Незнакомец успел заметить его номер 1048. Этот же человек сказал, что сидевшие в автомобиле люди вооружены и стреляют.
   По Хамовнической набережной, как и предполагал Петерс, бандиты далеко проехать не смогли. Они попали в снежные завалы, в которых и застряли. Кстати, произошло это недалеко от Теплого переулка, где находился милицейский пост, который был уже оповещен о налетчиках. Как выяснилось позднее, в тот час вахту на посту нес молодой милиционер Николай Олонцов. Именно он заметил подозрительную машину, мчавшуюся по набережной и неожиданно оказавшуюся в снежных тисках. Она забуксовала. Люди, вышедшие из машины, пытались вытащить ее из снежного плена. Олонцов взял винтовку наперевес и отправился выяснять, что случилось. Он подошел к машине уже совсем близко и из темноты окликнул возившихся возле нее людей. Но ответом ему послужили выстрелы. Олонцов открыл встречный огонь. Поняв, что им лучше скрыться, налетчики стали убегать. Но Олонцов не отставал.
   К тому же на звуки выстрелов из расположенной рядом воинской части уже спешили красноармейцы, другие патрульные милиционеры. И вот, казалось бы, в тот момент, когда помощь совсем близка и бандитам не удастся уйти от возмездия, шальная пуля сразила Олонцова. Он был убит. А бандиты побежали врассыпную. Ни одного поймать так и не удалось.
   Когда стали осматривать то место, где возле автомобиля завязалась перестрелка, то с другой стороны возле ограждения Москвы-реки обнаружили труп еще одного красноармейца, по фамилии Петров, который, как выяснилось позднее, служил в Московском инженерном военном парке. Становилось очевидным, что, оказавшись поблизости от места происшествия, он хотел прийти на выручку милиционеру Олонцову, но и сам был убит случайной пулей.
   Утром Петерсу сообщили, что бандитам удалось уйти от преследовавших их милиционеров. Приходилось ждать, когда бандиты снова совершат свой налет. Ничего другого не оставалось. Тем не менее дни Кошелькова и его лихих парней были уже сочтены. Он замахнулся на само государство. Вот оно-то и вынесло ему свой окончательный вердикт.
   Позднее всю эту историю с нападением в Сокольниках более подробно рассказала Мария Ильинична Ульянова. По ее словам, во второй половине дня 19 января 1919 года Ленин решил поехать в Сокольники, чтобы навестить отдыхавшую там Надежду Крупскую. И вот на подъезде к Сокольникам дорогу им преградили вооруженные бандиты, которые не только остановили автомобиль, но и заставили всех в нем сидевших выйти. Далее события развивались следующим образом.
   К виску Ленина был приставлен револьвер, и его принялись обыскивать. У него забрали портмоне и его собственный браунинг. Затем настала очередь и Марии Ильиничны. Ехавший в машине в качестве телохранителя чекист Чебанов не мог применить оружие, так как опасался за жизнь Ленина. Шофер Гиль тоже не предпринимал никаких мер к спасению. Оружие у них отобрали. Бандиты не догадывались, кто перед ними. Они считали, что напали на богатых буржуев, которых не грех почистить. Все одеты в хорошие зимние пальто, явно не бедные люди, особенно тот, с рыжеватой бородкой, который сам был при оружии и имел еще и телохранителя. Но главное, что все пассажиры не оказывали никакого сопротивления. Возможно, поэтому налетчики не стали стрелять и вели себя тоже миролюбиво.
   Но тем не менее ситуация, по словам Ульяновой, складывалась опасная, бандиты могли убить их в любое мгновение.
   И поэтому все, как сговорившись, сочли за лучшее не оказывать сопротивления и распроститься с имевшимися при них ценностями и автомобилем. В принципе они поступили вполне правильно. Компромисс полностью оправдал себя. Все остались живы и здоровы.
   Буквально через пару дней, когда еще продолжался розыск по горячим следам, Петерсу позвонил человек, который представился членом банды Кошелькова и признался, что ограбление Ленина – дело рук этой самой неуловимой банды. Итак, предположения Петерса подтверждались. Но как отыскать самого главаря? Этого бандит сказать не мог. Он назвал разные места, в которых Кошельков периодически останавливался. Но найти его там так и не смогли. Главный налетчик и вдохновитель банды по-прежнему был на свободе. Петерс не предполагал, с каким жестоким и коварным человеком предстоит ему теперь иметь дело.
   И вот уже в ночь с 23 на 24 января, спустя всего четыре дня после нападения на Ленина, банда совершила очередное похожее преступление. Налетчики выследили некоего богача, раскатывавшего на своем автомобиле, напали на него и отобрали машину. А затем стали переезжать от одного милицейского поста к другому. Причем на каждом свистели в милицейский свисток. И как только показывался бежавший на тревожный сигнал милиционер, его пристреливали. В одну ночь таким дерзким образом были убиты двадцать два милиционера. Это было неслыханно! До такой дерзости еще никто не доходил.
   И буквально на следующий день, 25 января 1919 года, в газетах появилось предписание Ленина, адресованное Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК), по вопросу усиления борьбы с бандитизмом.

   «Заместителю председателя ВЧК товарищу Петерсу. Ввиду того что налеты бандитов в Москве все более учащаются, и каждый день бандиты отбирают по несколько автомобилей, производят грабежи и убивают милиционеров, предписывается ВЧК принять самые срочные и беспощадные меры по борьбе с бандитами.
Председатель Совета народных комиссаров В. Ленин (Ульянов)».

   Насколько ситуация была серьезной, свидетельствует еще одна мера, предпринятая правительством. В тот же день, 25 января, теперь уже ВЧК, МЧК и административный отдел Моссовета подготовили совместное обращение к жителям Москвы об оказании помощи в борьбе с бандитами. В нем, в частности, отмечалось, что случаи разбойных нападений в городе участились, бандиты распоясались до безграничной наглости. В этой связи всем преступникам объявлялась решительная борьба и население Москвы призывалось к всяческому содействию милиционерам и активному участию в этой борьбе. «Чрезвычайная комиссия, – говорилось в тексте, – считает себя обязанной повести самую решительную и беспощадную борьбу с бандитами, вплоть до полного их уничтожения. Комиссия призывает домовые комитеты и все население немедленно сообщать обо всех подозрительных лицах, живущих без прописки и работы, ведущих широкую жизнь в притонах и ночных клубах. При обнаружении бандитов в домах и при несообщении своевременно о таковых домовыми комитетами последние будут привлекаться к строжайшей ответственности, вплоть до заключения в концентрационный лагерь для принудительных работ. Заместитель председателя ВЧК Петерс».
   При этом сотрудники оперативных органов особое внимание уделяли вокзалам, где чаще всего случались грабежи и кражи, откуда Кошельков вместе со своими парнями мог уехать из Москвы.
   На всех вокзалах столицы решили усилить патрули. И вот 3 февраля 1919 года на Николаевском вокзале (сегодня он называется Ленинградским) переодетые работники московской чрезвычайной комиссии обратили внимание на одного подозрительного человека. По приметам и описаниям это мог быть один из членов банды Кошелькова. Его тотчас задержали и привезли на Лубянку. Во время допросов выяснилось, что чекистами был схвачен действительно матерый бандит по кличке Козуля. Настоящая его фамилия была Павлов. Его допросили. И он рассказал кое-какие детали о банде, о личности самого Яньки. Можно было радоваться, что теперь-то чекисты наверняка выйдут на самого руководителя. Но Козуля, тертый калач, наговорив с три короба, думал о том, как бы ему дать деру. Чекисты расслабились, охрану сократили, и он сумел-таки убежать, воспользовавшись оплошностью конвоиров. Но далеко уйти ему не удалось. Его быстро схватили и снова привезли на Лубянку, усилив охрану.
   На повторных допросах Козуля уже отрицал свою причастность к деятельности банды, не признавал и своего участия в ограблении Ленина. Ему не верили, допросы продолжались. Насколько важной оказалась его персона, можно судить по тому факту, что его допрашивал лично Феликс Эдмундович Дзержинский, тогдашний председатель ВЧК. И только после очных ставок с чекистом Чебановым и шофером Ленина Гилем было доказано участие Козули в нападении 19 января на автомобиль № 1048, ограблении Ленина и других пассажиров, затем угоне машины, бандитских налетах и перестрелке на Хамовнической набережной с убийством милиционеров. Мало того, выяснилось, что Козуля участвовал также в ограблении особняка предпринимателя Иванова, расположенного на Новинском бульваре, и там изнасиловал его дочь. После предъявления этих обвинений Козуля сломался и стал давать показания.
   Сведения, полученные от Козули, позволили чекистам вплотную подойти к банде и схватить нескольких ее членов. И самое главное: удалось схватить еще одного участника налета – Николая Зайцева по кличке Колька-шофер.
   Сотрудники ВЧК и МЧК напали на след и теперь только активизировали свои действия, не ослабляя наблюдения. И сразу нанесли ощутимый удар как по банде Кошелькова, так и по ряду других. Пять человек были арестованы, осуждены и отправлены в тюрьмы, а затем расстреляны. В газете «Известия» от 13 февраля 1919 года сообщалось о приговоре МЧК. Приведем этот текст полностью:
   «По приговору Московской чрезвычайной комиссии расстреляны 10 февраля пять бандитов. И. Волков, известный среди бандитов под кличкой Конек, В. Михайлов – кличка Васька Черный, И. Лазарев – кличка Данилов, Ф. Алексеев – кличка Лягушка и Карл Гросс.
   Из расстрелянных бандитов Волков – Конек участвовал во многих вооруженных грабежах. При его активном участии в ночь на 26 января был ограблен артельщик артиллерийского склада на 130 тысяч рублей. При ограблении были убиты несколько милиционеров.
   Михайлов – профессиональный бандит, 6 раз судившийся, участник ограбления Московской Виндавско-Рижской железной дороги, а также особняка Иванова на Новинском бульваре, ограбления артельщика за Крестовской заставой.
   Алексеев был уличен в ограблении Лубянского пассажа, в ограблении на 15 000 рублей кассирши Марковой. Это старый уголовный преступник, неоднократно судившийся за грабежи.
   Лазарев – участник ограблений, совершенных совместно с Волковым, Алексеевым и Михайловым. К. Гросс укрывал бандитов и снабжал их оружием».
   Сообщение в газете о произведенных расстрелах наглядно показало всем руководителям банд, что МЧК на достигнутом не остановится. Борьба объявлялась им не на жизнь, а на смерть. Бандиты прекрасно понимали, что времена полного разгула и свободного разбоя прошли.
   30 марта 1919 года наркомом внутренних дел РСФСР был избран председатель ВЧК Феликс Дзержинский, железный человек, нацеленный на искоренение бандитизма во всех его проявлениях, желавший как можно скорее наладить нормальную, здоровую обстановку в стране. Во многом благодаря его инициативам чекисты и милиционеры стали работать не разрозненно, как было прежде, а в координации, согласовывая свои планы и действия.
   Вместе с Дзержинским в ЧК и в милицию пришло много молодых, энергичных и бескомпромиссных людей, жаждавших покончить с бандитами. Следует сказать, что в то время Всероссийская чрезвычайная комиссия располагалась в прекрасном здании дворцового типа на Поварской улице, кстати, по сути, рядом с Новинской тюрьмой. Московская же чрезвычайная комиссия (МЧК) въехала в дом бывшей царской охранки в Большом Гнездниковском переулке. Когда же было принято решение об объединении этих двух ведомств в одно, то подыскали два дома – № 9 и № 11 на Лубянке, на углу с Варсонофьевским. Именно эти меры во многом помогли наладить работу чекистов и милиционеров, усилить их действия против бандитов.
   Чувствуя, что кольцо вокруг сжимается и безнаказанно вырваться из Москвы не удастся, зная, что при поимке пощады не будет, Кошельков теперь особую жестокость проявлял в отношении представителей органов власти. Следует сказать, что сам главарь банды по отношению к своим ограбленным жертвам особой жестокостью не отличался. В большинстве случаев он их не убивал. Его главными врагами были милиционеры и чекисты, с которыми он вел беспощадную борьбу.
   Поняв, видимо, что выхода у него нет, Кошельков решил мстить и начал первым предпринимать карательные меры. Он задумал взять инициативу в свои руки и основательно попугать сотрудников милиции. Началась слежка за милиционерами. По тайным каналам Кошелькову донесли, что сотрудник уголовного отдела МЧК Ведерников принимает участие в его поимке. Получив адрес его проживания, Янька велел своим подельникам установить слежку за Ведерниковым и выяснить время его ухода на работу и возвращения домой. Как только ему сообщили об этом, он поздно вечером в сопровождении еще трех парней отправился на квартиру к Ведерникову. Тот, ничего не подозревая, открыл дверь, не спросив даже, кто стучит. И за свою оплошность поплатился: бандиты ворвались в квартиру и буквально всех уложили на пол. А затем в присутствии родственников Кошельков устроил над Ведерниковым судилище. Суд был скорым и кровавым – смертный приговор. Сам Янька после короткого допроса тут же расстрелял Ведерникова. Так погиб еще один молодой чекист.
   Тем не менее уже была обнаружена квартира Кошелькова, и чекисты готовились к его захвату. Оперативники жаждали отомстить за своего погибшего товарища. Двое комиссаров МЧК, Караваев и Зустер, взяли квартиру Кошелькова под наблюдение. Причем они дежурили вдвоем. Казалось бы, предусмотрели все меры предосторожности. Но молодые чекисты не представляли, с каким опытным и прожженным бандитом они имеют дело. Янька сумел перехитрить их. 14 марта 1919 года Кошельков, который уже знал обоих комиссаров в лицо, решил жестоко наказать и того и другого и тем самым снова продемонстрировать всем милиционерам свою лихую удаль. На одной из улиц он открыто приблизился к обоим чекистам и, вытащив наган, тут же на месте расстрелял их. Те не успели даже выхватить свое оружие.
   Это был открытый и наглый вызов. Сотрудники МЧК тоже шли по следу Кошелькова, казалось, еще немного усилий – и его схватят, но налетчик каким-то чутьем распознавал наружное наблюдение, чувствовал погоню и уходил от своих преследователей.
   В апреле по предложению Дзержинского в созданный недавно Московский уголовный розыск пришел новый человек, бывший моряк, волевой и мужественный солдат революции Трепалов, выходец из Петербурга, ученик Железного Феликса, который сам неоднократно участвовал в сложных и опасных операциях. Собственно, перед ним и была поставлена задача усилить борьбу с бандитизмом, выйти на главарей и уничтожить их. Трепалов начал, как теперь принято говорить, с кадровой чистки и реорганизации. Он уволил сразу 15 нерадивых сотрудников, не отвечавших поставленным задачам, затем при МУРе из чекистов организовал особую группу, усилил боевую дружину, которая производила облавы, засады, обыски. То есть создавались условия для более оперативной и мобильной работы. Чекисты должны быть сильнее и умнее бандитов – таким лозунгом руководствовался Трепалов. И вскоре предпринятые им меры дали свои результаты. Трепалов сам принимал участие во многих операциях, показывал пример молодым милиционерам.
   Однако одним из самых печальных событий во всей этой истории явилось массовое уличное ограбление граждан 1 мая 1919 года, когда отмечался праздник мирового пролетариата. В тот день по многим центральным улицам столицы двигались толпы демонстрантов с лозунгами, играли оркестры, настроение у всех было приподнятое. Вечером проходили массовые гулянья. И вдруг на Воздвиженку, куда недавно перебрались ЦК партии и ЦК комсомола, многие другие правительственные учреждения, прямо в толпу гуляющих людей въехал автомобиль с несколькими молодыми людьми. Это была неслыханная дерзость. Кое-кто из гулявших пытался навести порядок. Но сидевшие в машине пассажиры вначале предложили слишком ретивым людям снять с себя самое ценное и отдать им кошельки. А затем открыли беспорядочную стрельбу. Вот что писалось в отчете чекистов того времени (стиль и орфография сохранены полностью):
   «…в седьмом часу 5 человек налетчиков, заранее приготовив автомобиль, отправились от Никитских ворот по Воздвиженке. Бандиты следовали по обеим сторонам улицы, останавливая и грабя всех хорошо одетых прохожих, шедших навстречу. Одежда потерпевших складывалась в машину, двигавшуюся медленным ходом по мостовой. Дойдя до Моховой улицы, налетчики прекратили грабеж и скрылись, завязав перестрелку с милицией и убив трех милиционеров, высланных для их задержания».
   Это были все те же неугомонные лихие парни из банды Кошелькова. К счастью, чекистам удалось напасть на след грабителей, было установлено место их будущей встречи. Наконец 10 мая 1919 года в кофейной у Пречистенских ворот, где Кошельков и три его подручных сидели и отдыхали, вкушая ароматный кофе, к ним внезапно подошли чекисты. У них в руках были заряженные револьверы. Они не стали испытывать судьбу и предложили Кошелькову сдать оружие. Им казалось, что вот теперь под дулами их револьверов он поднимет вверх руки. Но не тут-то было! В ответ Кошельков моментально выхватил свой револьвер, завязалась перестрелка. Мало того, Янька бросил бомбу.
   К счастью, она не взорвалась. Чекисты ответили ураганным огнем. Один из бандитов, по фамилии Хохлов, был тотчас убит, другого, по фамилии Иванов, схватили. А сам Кошельков уже в который раз вместе со своим дружком и «заместителем» Мартазиным выскочил на проезжую часть, остановил извозчика и скрылся за поворотом.
   На 19 мая была намечена еще одна операция по поимке Кошелькова. Сотрудники МЧК, те самые, которые пытались его поймать в кофейне, обнаружили притон этой шайки, или, как тогда его называли, блатхату, который располагался в одной из квартир второго этажа дома по Конюшковскому переулку. Вообще было отмечено, что Кошельков снимал квартиры низкой этажности. Объяснялось это тем, что в случае нападения он старался уйти через окно. На этот раз чекисты окружили дом со всех сторон и приступили к операции. На стук дверь им открыли сразу, как будто ждали и догадывались, кто придет. И тут же завязалась перестрелка. Троих бандитов уложили на месте. Но, ворвавшись в квартиру, чекисты увидели только выбитую оконную раму. Неуловимый Кошельков, а вместе с ним его ближайший друг и соратник Мартазин выпрыгнули из окна и, отстреливаясь, опять сумели бежать. Попытки поймать их по горячим следам ни к чему не привели. Но в результате перестрелки банда Кошелькова понесла ощутимые потери: были убиты известные бандиты Илюша Седов, Костя Маленький и Егор Чибисов. Из чекистов был ранен только один сотрудник – Дворецкий.
   Конечно, после этого прискорбного и неудачного случая с захватом Кошелькова и его банды в МУРе был проведен разбор операции, на котором откровенно признавалось, что молодым чекистам не хватает еще опыта и умения действовать в таких сложных ситуациях, с таким непредсказуемым и жестоким бандитом. Не учитываются все нюансы. А простой лобовой атакой Кошелькова схватить почти невозможно.
   Не прошло и трех недель, как Кошельков с товарищами снова дал знать о себе: бандиты совершили вооруженный налет на контору Афинажного завода, расположенного на Донской улице, и унесли оттуда 3,5 фунта золота, 4 фунта платины. Навар был очень неплохой, поскольку в те годы драгоценные металлы являлись самой твердой и надежной валютой. Сыщики сразу смекнули, что этот налет был сделан неспроста – Кошельков собирался уходить за границу.
   В этот же период в МУРе появилась информация о том, что Кошельков с шайкой из 11 человек готовит ограбление магазина на Кудринской площади. Было принято решение задержать всю банду на месте преступления. Заранее в магазин направили переодетых чекистов, те осмотрели все подступы к магазину, определили место каждого. К операции все было готово, переодетые чекисты заняли свои места. Но их постигла неудача – бандиты у магазина так и не появились. Очевидно, у Кошелькова в МУРе был свой информатор, иначе откуда он мог узнать о засаде? Но это отрицалось. Посчитали, что Кошельков уже накопил достаточный опыт, у него хорошая интуиция, они и помогали ему избежать поставленных ловушек. Считалось также, что это проявление особой хитрости ловкого и подозрительного главаря банды. Но, как показали дальнейшие события, дело было совсем в другом.
   К этому периоду у чекистов накопилось достаточно информации о банде, о ее членах, стали известны и явочные адреса, некоторые воровские малины и блатхаты. Кроме того, начальник МУРа Трепалов решил действовать нелегально, засылал своих наиболее опытных агентов в банду, и те на свой страх и риск пытались наставлять на путь истинный колеблющихся ее членов, которые уже не верили в успех новых ограблений и налетов, таким образом расшатывая авторитет неуловимого Яньки.
   И первым итогом такой деятельности явился тот отрадный факт, что от Кошелькова люди стали уходить. Доверия к нему было все меньше и меньше. Страх перед возможной грозной расплатой вселялся в души бандитов. Уже никто не говорил о 100 членах банды налетчиков, их насчитывалось около 15 человек. Одновременно уменьшилось и количество притонов, в которые банда свозила награбленное добро и где спокойно «оттягивалась». Но если члены банды все чаще стали попадаться в расставленные чекистами сети, то сам Кошельков по-прежнему ускользал. Почему? Тут возникала масса вопросов.
   Итак, после ряда внутренних секретных расследований новому руководству МУРа стало совершенно очевидным, что в милицейских рядах скорее всего имеется чужак, некий информатор, который и предупреждает Кошелькова о готовящихся операциях. Вполне возможно, что Кошельков в свою очередь, не очень доверяя милицейскому информатору, доводил дело до крайности, подставлял под пули своих парней, а себе всегда оставлял лазейку и уходил целым и невредимым.
   И вот за выявление предателя новый начальник МУРа Трепалов решил взяться лично. Нам неизвестно, какие предпринимал он меры, как проверял своих сотрудников, чтобы выявить предателя, ясно одно: очень скоро тот информатор был обнаружен. Его арестовали и допросили. А дальнейшее – это уже, собственно, следствие большой проделанной подготовительной работы.
   В первой половине июня чекисты сумели задержать бандита Сергея Фёдорова, больше известного под кличкой Серёжка-маленький. Этот активный участник вооруженных налетов сразу признался в своей преступной деятельности, но указывать адреса, по которым мог скрываться Кошельков, не стал – он этого и не знал. Дело в том, что сам главарь банды был к тому времени настолько напуган и осторожен, что о своем местонахождении и планах не говорил никому, кроме особо преданных ему лиц. Серёжка-маленький таким лицом себя не считал, но назвал другого приближенного к Кошелькову бандита – Чемоданова по кличке Ванька Чемодан – и обещал помочь его разыскать.
   Сведения, полученные от Фёдорова, были очень ценными. Кое-какие адреса он все же назвал. И вот уже на одной из дач в тогдашнем поселке Новогиреево МУРовцы устроили засаду на Чемоданова. И их ожидания увенчались успехом. Чемоданова схватили быстро, без выстрелов и доставили на Лубянку. Этот преступник сначала пытался отрицать принадлежность к банде Кошелькова. Затем вообще отказался отвечать на вопросы следователя. Тогда решили устроить ему очную ставку. Но и во время свидания с Фёдоровым Чемоданов разыграл сцену негодования и возмущения. Пришлось ему разъяснить, что его участь во многом зависит от поведения и чистосердечного признания. Если же он не будет помогать следствию, то его ждет суровое наказание. И вот под давлением неопровержимых улик, после многочасовых допросов Чемоданов сломался и стал давать показания.
   Он рассказал о своих связях с Кошельковым, о предполагаемой встрече с ним и о том, что на этой встрече будет обсуждаться план нападения на артельщиков в Щелкове. От него чекисты узнали, что, помимо назначенной на 20 июня встречи в Екатерининском парке, имелся и второй, запасной, вариант. Если первая встреча по какой-нибудь причине не могла состояться, то по условиям уговора ее переносили на другой день, в частности в Ново-Проектированный переулок на квартиру скупщика краденого. Тем самым Кошельков показал себя уже мастером конспирации. И вот чекисты устраили сначала засаду в Екатерининском парке. Все вроде было сделано по правилам: сотрудники ЧК под видом горожан прогуливались по аллеям, милые дамы щебетали со своими кавалерами. Все ждали одного посетителя. Но он на встречу не явился ни в назначенное время, ни позже. Спугнули? Или он, возможно, просто что-то заподозрил? Или же у него появились другие планы? В любом случае оставался еще один шанс.
   На следующий день, 21 июня, работники МУРа снова организовали большую засаду по второму адресу в Ново-Проектированном переулке и в ближайших домах. Всей операцией руководил сам Трепалов. В одной из засад находился начальник особой группы МУРа Мартынов, который в своих воспоминаниях сообщил подробности той операции. Засаду установили в четыре часа утра.
   Однако до четырех часов дня Кошельков так и не появился. Наконец в начале пятого часа в переулке заметили двух прохожих. Мужчины, у которых в руках были плащи, шли спокойно, но в их походке чувствовалась какая-то настороженность. В одном из них опознали Кошелькова. Вторым был его приближенный Емельянов по кличке Серёжка Барин. Бандиты неторопливо приблизились к дому, где предполагалась встреча со скупщиком краденого. И тут Кошельков, как бы невзначай, перебросил через руку плащ. Он спрятал под ним пистолет и через калитку вошел во двор. Но дальше двигаться не стал, а вместо себя послал напарника. Барин подошел к двери и толкнул ее ногой. Это был условный сигнал. Тут же раздалась команда: «Руки вверх!».
   Но бандиты вовсе не собирались поднимать руки, они привычным движением выхватили свои револьверы и принялись палить в разные стороны. Чекисты моментально ответили встречным огнем. Смертельно раненный в голову Барин сделал несколько шагов и упал на лестницу. Кошельков, бросив в квартиру бомбу, по счастью не взорвавшуюся, отстреливаясь, бросился бежать со двора. Но на этот раз все пути отступления были отрезаны. Со всех сторон раздавались выстрелы. Несколько пуль попали в Кошелькова. Он упал на мостовую и не двигался. Револьвер валялся рядом. К нему стали с опаской приближаться чекисты. Кошельков не делал никаких движений. Не верилось. Но он действительно оказался смертельно ранен. Его погрузили в машину и срочно направили в лазарет. Однако Кошельков, так и не приходя в сознание, умер.
   При обыске было обнаружено: у Емельянова две заряженные бомбы и один револьвер системы наган, у Кошелькова тот самый краденый бельгийский пистолет системы браунинг за номером два, который он отобрал у Ленина во время налета на автомобиль. Видимо, берег его как реликвию, как талисман, но все-таки применял в разбойных нападениях. Пистолет был вычищен и возвращен его законному владельцу. Кроме того, у Кошелькова имелись при себе два маузера с расстрелянными магазинами и документы на имя сотрудников МЧК Караваева и Ведерникова, отобранные у них после убийства.
   Вообще, банда Кошелькова совершила много разных преступлений, в их число входили вооруженные ограбления сберегательной кассы на Покровке, артельщика Ярославской железной дороги внутри помещения вокзала, артельщика внутри помещения вокзала Николаевской железной дороги, когда произошла перестрелка и убийство милиционера и машиниста, а также ограбление конторы Афинажного завода на Донской улице, где бандитами, как уже известно, были похищены золото и платина. (Впоследствии драгоценные металлы у них были изъяты.)
   Побывавший в 1920 году в Москве известный английский писатель-фантаст Герберт Уэллс, встречавшийся тогда с Лениным, после возвращения на родину написал свою книгу «Россия во мгле», в которой отметил, что среди бела дня на улицах Москвы и Петрограда людей грабили и раздевали и никто не вмешивался. «Тела убитых валялись в канавах, порой по целым суткам, и пешеходы проходили мимо, не обращая на них внимания. Вооруженные люди, часто выдававшие себя за красноармейцев, врывались в квартиры, грабили, убивали. В начале 1918 года новому большевистскому правительству пришлось вести жестокую борьбу не только с контрреволюцией, но и ворами и бандитами всех мастей».
   К сожалению, Уэллс был прав: нравы в стране, только что пережившей революцию, не поднимались порой выше уровня средневекового варварства. Вот только один пример: участники все той же банды Кошелькова, по свидетельствам очевидцев, любили откровенно поиздеваться над некоторыми прохожими, которые им чем-то не понравились. Особенно доставляло налетчикам удовольствие видеть человека в униженном состоянии. Они считали себя хозяевами в городе, правителями улиц, ходили с оружием в руках и не боялись милиции. Оказавшись на одной из центральных улиц, ловили какого-нибудь прилично одетого господина, угрозой и силой заставляли его раздеться догола и… выбривали ему все волосистые места остро отточенным топором. При этом отпускали сальные шуточки, шумно гоготали и призывали прохожих посмотреть на полностью выбритого мужчину. Слава богу, такие игры заканчивались вполне миролюбиво, мужчину отпускали живым, но без одежды. Можно представить себе, что переживал этот бедолага, оказавшийся в таком прискорбном положении. Но долго продолжаться все эти бесчинства не могли. Милиция сумела-таки дать достойный отпор распоясавшимся бандитам. Большинство членов банды Кошелькова уже после его смерти были схвачены.
   25 июля 1919 года газета «Вечерние известия Московского совета» поместила следующее сообщение о расстреле бандитов:

   «По постановлению МЧК расстреляны бандиты: Чубаров, Жарков, Савельев и Рябов – за вооруженное ограбление гражданина Фоломеева; Парашев – за вооруженные грабежи с шайкой Кошелькова и вооруженное сопротивление при аресте, во время которого им было выпущено семь выстрелов в сотрудников уголовного розыска; Осецкий – вор-рецидивист, судившийся семь раз, отбыл наказание в арестантских ротах, ограбил часовой магазин на Б. Дмитровке, совершил побег из концентрационного лагеря и задержан с оружием в руках; Арцыгов – за ограбление артельщика Крестовской водокачки на 300 000 рублей и участие в заговорах с бандитами; Чекурников – за вооруженное ограбление под видом милиционера 2-го Серпуховского комиссариата совместно с шайкой Сабана; Нечаев, вор-рецидивист, задержан с оружием в руках, за сопротивление при аресте и вооруженное ограбление; Фёдоров и Морозов – за грабежи и пользование для своих целей документами ВЧК; Чемоданов – за ряд вооруженных грабежей с шайкой Кошелькова».

   С прекращением деятельности банды Кошелькова жизнь в Москве стала приходить в норму, горожане постепенно избавлялись от вечного страха перед налетчиками и убийцами.
   В завершение следует отметить, что полный разгром банды Кошелькова – одна из самых успешных операций сотрудников тогдашнего Московского уголовного розыска, которые старались не только не отставать от своих собратьев – московских чекистов, представлявших уголовную секцию МЧК, но и в чем-то превзойти их. Дело в том, что чекистам, как политическим разведчикам, полагались многие льготы, в том числе и продуктовые пайки, в которых по тогдашним трудным временам имелись масло, сахар, консервы. А это была немалая прибавка к семейному бюджету.

Визитеры из Одессы (1923)

   Это было самое дерзкое и, если так можно выразиться, самое удачное провинциальное ограбление 1920-х годов, которое произошло в Саратове, тогда считавшемся губернской столицей. Жизнь в нем кипела вовсю: по вечерам открывались двери ресторанов и казино, и состоятельные люди гуляли там до утра. Среди этих состоятельных людей было немало и таких, которые зарабатывали себе на хлеб с маслом и икрой далеко не праведными способами.
   В будние дни по утрам открывались двери других учреждений, государственных и коммерческих, куда приходил служивый люд. Но в данном случае нас интересует один банк под названием Промбанк или Промышленный, который был расположен в самом центре города и оказался объектом ограбления. Налетчики знали, что в нем хранятся солидные суммы денег, и не в мелких затертых купюрах, а в крупных, которым радуется душа любого коммерсанта. Раскрытие этого ограбления можно назвать самой блестящей операцией, проведенной сотрудниками губернского уголовного розыска. С самого начала и до конца операцию возглавлял тогдашний начальник УГРО Иван Свитнев, сыщик с дореволюционным стажем.
   Итак, Промбанк оказался объектом ограбления, и выбрали его не местные налетчики и громилы, а приезжие, так называемые гастролеры, кстати, из Одессы. Их было пять человек.
   И у них уже имелся богатый опыт «изымания лишних денежных средств методом физического воздействия». Один из членов этой заезжей банды, Михаил Кемпер, одессит и по происхождению, и по характеру, принадлежал к тому типу интеллигентных людей, которые привыкли производить впечатление с первого взгляда, то есть он умело использовал выгодные качества своей внешности: греческий профиль, крупные карие глаза, выразительный рот. Одет к тому же был всегда по моде. Внешне даже легкомысленный фат, но вот внутри совсем другой. Внутри он был человеком наблюдательным, бескомпромиссным, жестким и злобным. И еще он ненавидел большевиков и готов был на все, лишь бы им навредить. В свое время Кемпер служил в Киевском военном округе, особого рвения на службе не проявлял, получил множество взысканий. А когда понял, что заметной военной карьеры ему не сделать, то ушел на вольные хлеба, занялся делами, которые могли бы быстро и без забот приносить ему большие деньги. Из таких же, как и он, не очень удачливых людей, бывших военных, сколотил в Одессе банду и, совершив пару ограблений, принесших ему некоторые деньги, решил отправиться в вояж по городам и весям и остановиться в каком-либо другом губернском городе, где бы его никто не знал.
   Саратов всей пятерке понравился. Симпатичный провинциальный и сытый городок на Волге, где, похоже, давно никто никого по большому счету не грабил. Одесситы решили несколько дней пожить в нем: посмотреть, походить, погулять по ресторанам, покутить в казино, присмотреться, а потом уже и приступать к делу.
   Михаил Кемпер несколько дней приходил в Промбанк, изображал делового человека, заполнял некоторые бланки, стоял в очереди – в общем, специально мозолил глаза. И уже после того, как он посчитал, что его запомнили, решил действовать. Он знал распорядок дня: когда открываются двери, приходят первые служащие. Знал некоторых в лицо, знал, когда они покидают банк, когда уходит последний посетитель. Видел и всех сторожей, раскланивался с ними.
   13 августа примерно в половине девятого утра недалеко от саратовского отделения Промбанка остановился легковой автомобиль, в котором находились пятеро молодых людей. Вот один из них легко выпрыгнул из машины и уверенным шагом преуспевающего человека направился во двор банка. Он подошел к задней двери и несколько раз постучал в нее.
   Ночной сторож, который нес вахту, сквозь стекло увидел представительного смуглого мужчину щегольской внешности. Его лицо показалось ему знакомым. И он, недолго раздумывая, открыл дверь. Человек слегка улыбнулся и вежливо поздоровался.
   – Я, видите ли, клиент вашего банка, Драпский моя фамилия, директор обещал принять меня в числе первых посетителей и просил прийти пораньше, – сказал он и, не дожидаясь приглашения войти, оттиснул сторожа и проскользнул за дверь. – У нас с ним серьезные переговоры. Он же сказал мне, чтобы я воспользовался этим ходом, дабы не привлекать внимания.
   Сторож понимающе кивнул и пошел вперед. Он и не придал значения столь раннему и неожиданному визиту. Дело в том, что через заднюю дверь к директору банка действительно иногда приходили особые клиенты и ждали его потом в приемной. Кемпер это заметил и решил также воспользоваться обходным маневром. Наглость, считал он, второе счастье. К тому же одет был по моде и наверняка казался состоятельным коммерсантом. А сторож со своей стороны, впустив его и проявив во всем такт и вежливость, надеялся на хорошие чаевые и спешил вперед. Они прошли длинный пустой коридор и оказались в операционном зале. Он был пуст. Сквозь огромные стекла сюда проникал солнечный свет.
   Незнакомец огляделся, сощурил глаза, словно что-то выискивал. Потом посмотрел на сторожа и улыбнулся.
   – Я не ошибся, это здесь.
   – Что здесь? – не понял его сторож и подошел ближе.
   – Я говорю, здесь, в этом зале, лежат большие деньги, за которыми я пришел. Сейчас, подождите, я для вас кое-что припас. – И с этими словами он вытащил из глубокого кармана плаща спрятанный там обмотанный тряпкой молоток.
   Сторож ожидал увидеть какие-то монеты. Он надеялся на чаевые. И тут молодой человек нанес по голове сторожа оглушительный удар. Тот, так и не дождавшись своих чаевых, в беспамятстве повалился на пол.
   Теперь оставалось его связать, заткнуть кляпом рот и оттащить в какое-нибудь темное и укромное помещение. Часы показывали без четверти девять. Все шло четко по заранее оговоренному плану. Теперь Кемперу предстояло впустить своих четверых помощников и у дверей дожидаться служащих банка.
   Накануне в казино пятеро одесситов еще раз обсуждали все детали плана, во всех подробностях последующие действия: как первым войдет Кемпер, оглушит сторожа, затем откроет дверь для своих напарников и после этого они по одному будут впускать всех служащих банка, которые начнут появляться около девяти часов, и каждого уводить в темную комнату. Это был очень рискованный план. Но ничего другого придумать они не смогли. Оставалось только одно – претворить его в жизнь.
   Через пару минут Кемпер впустил в банк своих напарников, таких же, как и он, щегольски одетых молодых людей. Теперь их стало пятеро, и время приближалось к девяти. Взглянув на часы, каждый вытащил свой револьвер, у каждого в этом налете была своя определенная роль. Но в этот момент произошел сбой, который чуть не поставил на грань срыва всю до мелочей продуманную операцию. Кемпер учел вроде бы все, кроме одного: у сторожа, оказывается, была жена, которая, не дождавшись возвращения мужа в служебную каморку, отправилась его искать. И тут в вестибюле наткнулась на пятерых незнакомых ей молодых людей. Увидев в их руках оружие, она тотчас поняла, кто перед ней, в ужасе закричала, бросилась бежать. Ее с трудом настигли, заткнули в рот кляп, потом связали и отволокли, уже почти потерявшую сознание, в ту же каморку, в которой лежал связанным ее муж. С ними трудностей больше не возникало.
   А часы между тем отбили ровно девять ударов, и в этот момент Кемпер открыл заднюю дверь банка для служащих. И они стали заходить строго по одиночке, как было заведено в банке. Но не успевал каждый сотрудник войти в вестибюль, как его под ручку брал другой молодой человек, в правой руке которого был револьвер. Все происходило столь быстро и буднично, что никто ничего не мог понять. Этот молодой человек, уткнув очередной жертве револьвер в бок, знаками и шепотом давал понять, что вошедшему лучше не открывать рот, не издавать криков, не поднимать вообще никакого шума и следовать вместе с ним, иначе…
   Второй налетчик отводил жертву в другую просторную комнату, правда без окон, где и оставлял ее под надзором третьего своего напарника. Тот не просто держал всех под дулом револьвера, но одного за другим связывал.
   Трудно представить себе, но пятеро налетчиков сумели таким образом устранить всех служащих банка, включая самого директора, его заместителей и даже вооруженных охранников. Все были спокойно встречены в вестибюле и без особых проблем приведены в ту самую комнату-камеру. Никто не подал ни голоса, ни пытался оказать сопротивление. Охранников, естественно, сразу же разоружили. А чтобы между сотрудниками не возникало никаких контактов, их стали укладывать на пол лицом вниз и просили руки заложить за голову. И прошло всего каких-то 15 минут. Потом налетчики еще раз прошлись между поверженными и связали им ноги.
   Итак, все 30 служащих Промбанка оказались в одной комнате. После этого Кемпер закрыл входную наружную дверь и приступил к поискам кассира. Ему нужен был ключ от тех сейфов, которые находились в операционном зале и в которых, он это лично видел, имелись наличные. Кассир под дулом револьвера не стал отмалчиваться, назвал себя и протянул связку ключей. И тут уже налетчики занялись своим основным делом, к которому готовились столько дней. На охране остался один, а остальные четверо с мешками бросились к сейфам. И началась лихорадочная работа.
   Время приближалось к десяти часам. Банк же начинал свою работу с клиентами ровно в одиннадцать. За один оставшийся час с небольшим предстояло не только его основательно почистить, но и перебраться в безопасное место. Для опытных налетчиков времени больше чем достаточно, тем более что ключи от всех сейфов у них уже были. Основная опасность, они это прекрасно понимали, поджидала их не изнутри, а снаружи. Мог прийти какой-нибудь запоздавший служащий или ранний клиент, который мог бы поднять тревогу.
   По приказу Кемпера налетчики торопились и брали только крупные купюры. Ими набивали почтовые мешки и брезентовые банковские сумки. Вокруг витали сотни мелких бумажек, но на них никто не обращал внимания. Кемпер и его помощники были заняты важным делом: им хотелось и как можно больше забрать денег, и как можно быстрее закончить операцию. Они опасались какого-нибудь непредвиденного обстоятельства вроде неожиданного появления жены сторожа. Кто знал: может быть, на улице их уже ожидала милиция, ведь все двери в банке были закрыты? Не поднял ли кто шум снаружи?
   Последние минуты проходили буквально в лихорадочной спешке. И напряжение росло с каждой секундой. После того как все мешки и сумки были наполнены, предстоял еще разговор с оставшимися служащими банка. Им нужно было объяснить, как вести себя дальше. Эту роль снова взял на себя Кемпер. Напарники с нетерпением ждали его в вестибюле у дверей. На часах было без четверти десять. Ровно через час и пятнадцать минут банк должен был открыть свои парадные двери для клиентов.
   Кемпер прошел в ту самую закрытую комнату и объявил всем служащим, что они должны молчать и не двигаться еще, как минимум, час. И если кто-нибудь за это время издаст хоть один звук… Он щелкнул курком револьвера. В общем, им всем не сдобровать. Найдут дома, отыщут на том свете и отомстят.
   Он специально нагнетал обстановку, старался всех запугать до смерти, надеялся, что таким образом им удастся выкроить больше времени и избежать погони. Наружную дверь заперли, ключи выбросили, и через пару минут вместе с напарниками Кемпер уже сидел в автомобиле, который развернулся и направился в сторону от центра.
   Напрасно они так торопились. Тревога была поднята лишь через полтора часа после их отъезда. Первые клиенты в этот день, как нарочно, стали приходить в банк чуть позже одиннадцати. И в удивлении останавливались перед закрытыми дверьми. Им никто не открывал. Либо кнопка звонка не действовала, либо сторож заснул. Никто ничего не понимал. Почему банк не начинает работу? И где его служащие?
   Вызвали милицию. И вот тут-то и выяснилось, что произошло ограбление. Всех связанных служащих банка освободили, затем дошла очередь и до сторожа с его женой. Кассир, который за это время уже успел избавиться от шока, подсчитал, что из нескольких сейфов налетчики забрали всего 150 тысяч рублей в червонцах (общая сумма денег, находящихся в кассе на момент ограбления, составляла 176 тысяч, но мелкие деньги и ценные бумаги налетчики, как мы знаем, не тронули). И милиционеры тотчас приступили к допросу сторожа и служащих банка. Именно сторож, его жена и еще несколько служащих дали точное описание одного чернявого, с греческим профилем, щеголевато одетого молодого человека лет двадцати пяти и его напарников примерно такого же возраста. Многие из служащих успели также заметить, что трое других преступников уже под конец ограбления заметно нервничали. Видимо, поэтому двое из них оставили на месте преступления улики – кепки с заграничным клеймом. После того как налетчики выбежали из банка, был слышен шум отъезжающего автомобиля.
   Подробное описание нападавших, их модный, щегольской вид и вообще первое крупное ограбление такого рода привели сыщиков к мысли, что в Промбанк забрались не местные воры, а заезжие профессионалы, которые изучили работу банка, знали служащих в лицо, все внимательно просчитали и решили провести ограбление перед началом работы служащих и до приема клиентов. Среди местных таких «ювелиров» не наблюдалось. Почерк был чужой. Заезжие гастролеры? Но откуда? Эти первые логические рассуждения привели к тому, что оперативники стали собирать сведения о всех вновь прибывших в город. Послали запросы в другие крупные города, не случалось ли там за последнее время ограбления банка примерно таким же способом. И вот уже буквально через пару дней из Одессы поступила информация о том, что там был ограблен банк именно таким способом: обманное проникновение в банк, затем поджидание служащих и препровождение их в темную комнату. Кроме того, саратовские сыщики отыскали свидетелей, которые видели отъезжавший от Промбанка автомобиль с пятью пассажирами. Кое-кто запомнил номер машины. Так был установлен адрес шофера. И вот в ночь с 18 на 19 августа группа милиционеров во главе с руководителем Свитневым прибыла к дому № 27 на углу улиц Вольской и Малой Казачьей. В состав группы входили помощник начальника УГРО Георгий Шпак, инспекторы Степан Шамов, Николай Третьяков, Яков Досяков, субинспекторы Александр Топчиенко и Александр Турков и несколько агентов первого и второго разрядов. У них имелись данные, что в квартире остановился некий приезжий одессит, который хорошо одевается и целыми днями отсутствует. Род его занятий неизвестен. Хозяин заметил появившиеся у квартиранта полные мешки, явно не с картошкой. Может быть, с сахаром? Он что, спекулянт? Это было странно. Зачем интеллигентному человеку мешки?
   Безногий сапожник Хаим Гендель, который сдал комнату приезжему, все это рассказал милиционерам. И вот они в условленное время постучали в дверь, которая медленно открылась, и на пороге стоял инвалид Гендель. Он осторожно через коридор провел оперативников к комнате с жильцом. Остальное было, как говорится, делом техники. Двадцатидвухлетнего Михаила Кемпера взяли буквально из постели, никакого сопротивления оказать он не успел. Вещественным доказательством его вины стали те самые мешки с деньгами, которые были обнаружены в комнате.
   Примерно через два часа в парадном подъезде дома появились еще двое. Их ждала засада. Услышав окрик «Руки вверх!», один из вошедших сунул руку во внутренний карман пиджака и был тотчас застрелен на месте. При осмотре у него нашли револьвер и 60 тысяч рублей. Второй бандит, воспользовавшись секундной паузой, бросился бежать, отстреливаясь из нагана. Перебежав через улицу, он упал, будучи раненным в ногу. Приподнявшись, повернулся к подбегавшим сотрудникам милиции и бросил к их ногам револьвер с криком «Сдаюсь!». Однако, когда бежавший впереди инспектор Шамов нагнулся, чтобы поднять оружие, налетчик вдруг выхватил из наплечной кобуры маузер и выстрелил два раза. Хорошо, что ни в кого не попал. Когда его задержали, то обнаружили еще один револьвер системы кольт, а также патроны и деньги.
   У налетчиков оказалось богатое «боевое» прошлое. Кемпер, как выяснилось, в 1920 году был сотрудником Киевского военного округа, затем – заместителем начальника заставы на польской границе. Ошеломляющей биографией отличался тот, кто, отстреливаясь, пытался скрыться. Это был 27-летний Борис Дуближанский, служивший раньше политруком конной разведки 45-й дивизии, а затем (под фамилией Зальцман) уполномоченным по информации в Особом отделе той же дивизии.
   В 1922 году он перешел на должность помощника уголовного розыска города Таращи Киевской губернии. Так что военного опыта ему было не занимать.
   Еще один грабитель, задержанный в ту же ночь на даче спящим, Григорий Базилевский, 27-летний уроженец города Херсонеса, служил в Красной армии артиллеристом. Воевал против Деникина, Врангеля, белополяков. Затем стал профессиональным игроком в бильярд. Убитого сообщники называли сразу тремя именами – Михаил Ткаченко, Яков Гертберг, Михаил Арнольдович. Особенных сведений о нем не имелось.
   Впоследствии были задержаны еще два других преступника, участвовавших в ограблении банка. Все они под давлением неопровержимых улик признали свою вину.

Подкоп под меховой магазин (1928)

   Об этом удивительном ограблении в Москве говорили долго. Обсуждали многие подробности, и кое-кто даже высказывал сочувственное мнение. Пойманных с поличным грабителей было жалко. Еще бы, налет совершили не обычные уголовные элементы, а, как выяснилось позднее, вполне приличные люди, даже интеллигентные, образованные, которых преступниками назвать язык не поворачивался. И тем не менее то деяние, которое они совершили, на языке юристов называлось одним термином – «налет с использованием подручных средств». А попались грабители по-глупому. Вот если бы они вовремя сумели избавиться от краденого, если бы не царапины на руках…
   В последние годы НЭПа, как известно, в столице чуть-чуть улучшились условия жизни: в магазинах и лавках появились разнообразные продукты, и среди них дорогие, стали открываться заведения для людей, имеющих большие деньги. Все эти соблазны являлись, естественно, раздражителями для тех людей, у кого таких денег не было.
   Меховой магазин, что до недавнего времени располагался на углу Большой Дмитровки и Столешниковского переулка, всегда считался респектабельным. В нем отоваривались в основном люди именитые, артисты Большого театра, жены известных писателей и разных партийных функционеров. Кстати, Дом артистов – высотное здание – был выстроен рядом, на Большой Дмитровке, по Глинищевскому переулку. В нем поселялись именитые личности, первые звезды немого кино.
   И встречали их в магазине всегда с улыбкой, вели по залам, показывали новые модели. Меховой магазин относился к числу крупнейших магазинов Госторга. В витринах в любое время года красовались меха модной чернобурой лисицы, голубой норки, соболя. Из них шили дорогие манто и вывешивали на изящных манекенах. И находилось немало ротозеев, которые просто глазели на эти несусветные ценности, каждая в несколько тысяч рублей. Кто из простых людей мог к ним подступиться?
   Станислав Швабе, сын бывшего начальника московской сыскной полиции, человек вполне респектабельный, часто задерживался у витрины магазина. Он посматривал на меха и понимал, что за стеклом выставлено настоящее богатство, овладев которым он мог бы безбедно прожить вполне приличное время. Но как пробраться в магазин, как захватить эти ценности, не разбивать же для этого витрину? И как вынести из него все эти вещи? По вечерам, Швабе знал это уже наверняка, на углу прохаживался сторож, а недалеко находилась будка, в которой периодически дежурил милиционер. Сама мысль об ограблении казалась абсурдной. И все же…
   Именно так у Станислава Швабе, человека, как видим, вполне интеллигентного, возникла мысль, что в магазин можно залезть и похозяйничать в нем. Для этого необходимо основательно все продумать и найти лазейку. Он был уверен, что незаметно проникнуть в магазин можно, для этого надо только обмануть сторожа. Летом в магазине хотя и мало посетителей, но все на глазах. Оставалось темное время суток, когда все продавцы покидали магазин. А если, например, спрятаться среди развешенных меховых изделий? Надо только пораскинуть мозгами, как проникнуть в магазин. И он пораскинул… Но времени на это потребовалось гораздо больше, чем он предполагал. Тем не менее результат превзошел все ожидания.
   Это был понедельник. Как всегда, с утра пришедшие в магазин служащие становились за прилавки, доставали наиболее ценные шубы и меха, прохаживались вдоль рядов длинных вешалок с выставленными меховыми изделиями. Все вроде было на своих местах. Но, спустившись в подвал и открыв двери, служащие обратили внимание на странный беспорядок, царивший в этом помещении. Приступив к осмотру, они обнаружили, что шкафы, где хранились самые ценные вещи, которые из-за этого и в торговом зале не вывешивались, пусты. Вынесены шубы норковые, песцовые, чернобурой лисицы, исчезли палантины и меховые шапочки. Всего на сумму 22 тысячи рублей. Кто и как мог это сделать? Начали тщательно осматривать помещение и заметили, что рядом со шкафами в стене появилась дыра размером 50–60 сантиметров. Очевидно, преступники пробили стену и таким образом проникли в подвал. Об этом происшествии тотчас сообщили директору. А он в свою очередь проинформировал сотрудников Московского уголовного розыска и сам, не дожидаясь приезда оперативников, приступил к осмотру места происшествия.
   Ему стало ясно, что преступники совершили подкоп либо через улицу, либо из соседнего дома. Очевидно, обнаружив где-то люк, затем определили, что из него можно пробить туннель. Человек, наметивший расстояние и вообще задумавший эту операцию, наверняка обладал техническими познаниями. Ведь впереди у него были разные стены, городские коммуникации и, наконец, фундамент мехового магазина. Какой же это был каторжный труд, сколько дней понадобилось, чтобы прорыть туннель! Директор качал головой и не переставал удивляться. Но он еще больше удивился, когда перед ним появился инспектор МУРа – женщина.
   Бригаду сыщиков, прибывших на осмотр места происшествия, действительно возглавляла первая женщина, работавшая в МУРе в должности инспектора, – Екатерина Матвеевна Максимова. Она не была новичком в своем деле. У нее по тем временам накопился солидный стаж: в своей должности она находилась уже 10 лет, показала себя исполнительным, толковым, думающим оперативником. В 1923 году за активную деятельность, связанную с раскрытием некоторых особо опасных вооруженных ограблений, ее наградили месячным окладом. В 1925 году за раскрытие ряда краж на московской таможне и разоблачение известной аферистки Захаровой-Емельяновой она получила грамоту и серебряные часы. В свое время Максимова хорошо изучила и Хитровку, и Сухаревку, знала также и воровской мир Москвы. В общем, была далеко не новичок в своем деле. И все же директор был более чем разочарован. Бандиты-мужчины, наверняка сильные, сумели прорыть такой тайный лаз. Сумеет ли женщина разыскать их, найдет ли похитителей, сделавших столь хитроумный подкоп?
   Максимова сразу приступила к работе. Она попросила, чтобы ничего в магазине не трогали и все продавцы оставались на улице. Прежде всего она осмотрела зал, затем входную дверь, все окна, а потом уже спустилась в подвал и начала изучать выломанную стену и лаз за ней. Вначале ей показалось, что преступники оставили его специально для отвода глаз, сами же проникли в магазин традиционным путем: либо через дверь, либо через окно. Уж больно невероятной казалась сама версия о подкопе. Но ни в двери, ни на окнах, кстати зарешеченных, не было никаких следов взлома. Сторож своего места не покидал, милиционер также изредка прохаживался мимо и ничего подозрительного не заметил. Значит, преступниками был-таки прорыт подкоп с одной целью – вынести ценные вещи.
   Максимова поднялась, еще раз прошлась по торговому залу, снова спустилась в подвал, осмотрела его. В нем не было окон, и запирался он стальной дверью, за которой была лестница, ведшая наверх, в торговый зал. Вдоль стен подвала стояли взломанные шкафы, кое-где висели меховые изделия. Грустное впечатление. Сам подвал, как объяснил директор, был своего рода сейфом. В нем всегда хранили наиболее дорогие меха и изделия из них. Из года в год никто не сомневался в надежности его стен. Кто мог проникнуть в него, ведь вокруг фундамент, стены, казалось, метровой толщины? И вдруг пролом.
   Максимова внимательно осмотрела лаз. Он был узкий, и человек средней комплекции в него бы не пролез. Это должен был быть стройный юноша. С другой стороны, тот человек, который долбил фундамент снаружи, наоборот, вероятно крепкий мужчина, обладающий недюжинной силой. Получается, что преступников было, как минимум, двое. Лаз вел куда-то вниз. Максимова вызвала сторожа и попросила его рассказать все подробно о своем дежурстве. Ее прежде всего интересовал вопрос, не слышал ли сторож каких-либо ударов, звуков, которые могли привлечь его внимание. И если слышал, то в какое примерно время они раздавались. Ведь, чтобы пробить такой фундамент, требовалось и время, и мощные удары. Наверняка преступники использовали горняцкое кайло, лопаты, зубила.
   Сторож сказал, что всю ночь неотлучно находился на месте и только раз или два на пару минут отходил по своим делам. Он слышал какие-то глухие удары, но не придал им значения, думал, что в какой-то квартире идет ремонт. Не верить ему было нельзя, сторож уже много лет охранял этот магазин, его знали только с лучшей стороны и неоднократно премировали.
   Исследовать лаз отправился один из самых молодых и стройных сотрудников. Он с трудом пролез в отверстие и попал в подземный колодец. Над головой кирпич, и кругом стены из кирпича, и только в стороне обнаружился узкий проход. Именно в нем сотрудник и нашел несколько бочек, заполненных землей, и вверху небольшое отверстие. С трудом удалось ему подтянуться и выбраться на поверхность. Он неожиданно оказался в помещении котельной того же самого дома. Сверху дыра была завалена тряпьем, а рядом виднелась куча свежевыкопанной земли. Все свидетельствовало о том, что преступники орудовали именно здесь.
   Сотрудник вернулся назад и описал все, что видел. Оперативники тотчас отправились в котельную. Уже во дворе и в самом помещении котельной они отыскали несколько валявшихся лопат и ломиков со следами свежей земли. Похоже, что налетчики работали по ночам, поскольку днем во дворе были жильцы и они сразу заметили бы незнакомых людей. Очевидно, когда уже темнело, группа приходила в котельную, где оставался ее «пробивной инструмент», и приступала к рытью туннеля. Но кто был вдохновителем всей этой идеи, кто вообще догадался начать такую трудоемкую и опасную операцию?
   И Максимова снова вызвала сторожа и стала его допрашивать. Ее интересовало буквально все: сколько времени он сидел перед дверью, когда делал обход, не подходил ли кто к нему. На все эти вопросы сторож ответил отрицательно.
   И тогда Максимова попросила его вспомнить о дежурствах накануне. Не было ли у него каких-либо встреч, вызвавших подозрения. И вот тут сторож тотчас вспомнил, что действительно накануне, в субботу, поздно вечером возле него остановились два прилично одетых господина. Они попросили огонька, сторож дал им спички, а они его за это угостили дорогой папиросой. Постояли, поговорили о погоде. Потом спросили, не холодно ли ему ночью дежурить, на что он ответил отрицательно. Вот и весь эпизод.
   Максимова тотчас сделала свой вывод. Она уже догадалась, кто были те люди, приходившие ночью к сторожу мехового магазина. Она поняла, что в то время как раз пробивали стенку подвала, заканчивая самый опасный этап работы. И вот в этот момент двое из участников налета решили подстраховаться и проверить, не слышно ли что снаружи. Они вообще хотели отвлечь внимание сторожа, что им вполне удалось. Именно в субботу была закончена вся операция с подкопом и кражей. У преступников в запасе оставалось еще свыше 24 часов. Время, достаточное для того, чтобы вынести меховые изделия и надежно их спрятать.
   Сторож по настоянию Максимовой дал подробное описание внешности двух людей, подходивших к нему. Она внимательно выслушала, записала особые приметы.
   Помощником Максимовой по раскрытию кражи в меховом магазине по Столешникову переулку назначили молодого сотрудника МУРа Александра Жукова. И группа приступила к расследованию. Работать прииходилось не только полный рабочий день, но и засиживаться допоздна, иногда и по ночам. Чтобы найти хоть какие-то следы преступников, проверяли старые полицейские картотеки, искали похожий почерк. Важно было выяснить, кто еще, когда в Москве, Петрограде или других городах совершал ограбления подобным образом. И ничего не обнаружили. Получалось, что совершенный под магазин меховых изделий подкоп оказался в своем роде уникальным, был исключением из правила. И сразу возникали вопросы, кто мог его сделать, кто были те два интеллигентных человека, которые ночью подходили к сторожу и просили у него огонька.
   Кроме того, были подробно опрошены жильцы того самого дома, в котельной которого обнаружили лаз. И они тоже сказали, что ничего не видели и не слышали. Ни интеллигентные, ни какие другие люди в их двор не заходили. Хотя какой-то шум из котельной по ночам доносился, но жильцы посчитали, что идет подготовка к отопительному сезону. Сыщики обратили внимание, что всю основную землю из туннеля взломщики оставили в самой котельной. А так как дело происходило летом, то в котельную никто из домоуправления не заглядывал.
   По указаниям Максимовой все рынки Москвы были взяты под особый контроль, везде появились нелегальные агенты, которые «спрашивали» меховые изделия. Но шубы и меха им никто не предлагал и не обещал принести на продажу. Из этого Максимова сделала вывод, что грабители затаились, чувствуют, какой в городе поднялся шум, и решили выждать. Кроме того, все сыщики были проинструктированы по «меховому» делу, при аресте каких-либо перекупщиков краденого или бандитов обращали внимание на меха.
   Шло время, но все принятые меры не приносили желаемых результатов, в поле зрения муровцев так и не попали ни два интеллигентных господина, ни меховые изделия, которые они украли. И уже складывалось впечатление, что грабители вывезли весь свой товар далеко за пределы Москвы, чтобы реализовать его, например, в Петрограде. И на всякий случай в Петроградский уголовный розыск полетела телеграмма, в которой говорилось о необходимости повысить внимание к продаже разных новых и дорогих меховых изделий. Но из Петрограда сообщили, что в последнее время ни на одном рынке не зафиксирована торговля дорогими меховыми товарами.
   Оставалось одно – набраться терпения и ждать в надежде, что преступники как-нибудь заявят о себе. Правда, сами муровцы тоже не сидели сложа руки. Оперативная разработка продолжалась, собирались различные сведения, все «меховщики» были предупреждены. Но удача к сыщикам пришла совсем с другой стороны.
   На стол сыщиков легла обычная оперативная информация. В отчете говорилось, что в один из дней недели на квартире известных МУРу своим пособничеством воровскому клану двух сестер, занимавшихся, кроме того, сводничеством и устройством у себя на дому разного рода свиданий, состоится грандиозная попойка, на которую придут очень интересные люди, и, главное, с деньгами. Об этом стало известно Максимовой. Было принято решение поучаствовать в той вечеринке и заодно организовать в доме засаду. Затем всех попавшихся к милиционерам людей допросить и выяснить, нет ли среди них тех, которые интересовали следствие.
   Появилась маленькая, но все же надежда: а вдруг среди денежных людей окажется тот, которого так ждут сотрудники из группы инспектора Максимовой?
   Рассмотрев все за и против, решили поставить там на всякий случай засаду. Провели ее весьма успешно, никто из собравшихся ничего не подозревал и не думал уходить раньше времени. Пили вино, играли на гитаре, заигрывали с приглашенными девицами. Всех гостей вместе с их веселыми подругами задержали. Никто не оказывал сопротивления. Все были в хорошем настроении и даже отпускали шуточки.
   При проверке выяснилось, что в руки оперативников попали обычные мелкие воришки, те самые, которые снуют по рынкам Москвы, сбывают краденое. Многие из них уже отсидели свой срок за те или иные преступления и теперь промышляли на вокзалах, стараясь не рисковать, чтобы не попасться снова. Но среди задержанных оказался некий стройный молодой человек по кличке Карпуша, в прошлом тоже воришка. У него было несколько приводов. Внимание сыщиков он привлек тем, что обе руки у него были перебинтованы. При обыске в кармане у Карпуши обнаружили большую связку ключей и довольно крупную сумму денег в несколько тысяч рублей. У вора сразу несколько тысяч в кармане? Как выяснилось, в эту компанию он попал случайно. Не был толком знаком ни с одной из сестер. Так, кто-то из знакомых шепнул, что готовится вечеринка, будут девушки, если есть желание, пусть приходит. Только чтоб обязательно деньги были – бесплатно ничего не пройдет. Он и пошел. Поэтому и взял побольше денег.
   Парень был в самом деле стройный, если не сказать худощавый. Максимова, которая решила посмотреть на пойманного парня, тотчас смекнула, что такой вполне мог пролезть в то самое узкое отверстие. И руки у него оцарапаны. Отчего это? Не сам ли он долбил тот тайный подземный ход? Откуда столько денег?
   Его попросили разбинтовать руки. Он нехотя стал снимать марлевые повязки. И тогда все увидели, что его пальцы покрыты сплошными почерневшими порезами и многочисленными ссадинами. Впечатление складывалось такое, что он этими руками разгребал землю. От этого и раны.
   Максимовой тотчас захотелось побеседовать с парнем.
   – Скажи, пожалуйста, Карпуша, – начала она, – где это ты сумел так изуродовать свои руки, словно тебя целую неделю кошки царапали. Откуда у тебя эти раны?
   – Ах, ерунда, – пожал плечами Карпуша. – Встретился с друзьями, сыграли в картишки, да не поделили выигрыш. Вот они и навалились на меня. Пришлось отбиваться.
   – Они что, царапались, как кошки? – усмехнулась Максимова.
   Карпуша только махнул рукой.
   – Всяко было. – И замолчал.
   – А ты расскажи подробности: кто были те твои друзья, почему они исцарапали только руки, а не лицо. Насколько я знаю, мужики всегда целят в морду. Не так ли?
   – Почем мне знать, – пожал досадливо плечами Карпуша. – Попались такие. Дело было на вокзале. Сидели в буфете, познакомились. Потом решили сыграть в карты, пошли на рельсы, выбрали старый вагон. Выпили. Ну и…
   – Хватит врать-то, Карпуша, – покачала головой Максимова. – Неужели ты думаешь, что я поверю такой брехне. Говори, с кем пил, кто были те парни. Я не шучу. Ты не рассчитывай, что выйдешь отсюда на волю просто так. Когда это было?
   – Неделю назад.
   – Опять врешь.
   – Зачем мне врать?
   – Затем, что не хочешь сказать правду. Неделю назад у тебя уже были ссадины – они так быстро не заживают. А две недели назад убили одну женщину. Так вот она царапалась и на насильнике оставила свои следы. И мы его теперь ищем. Так что признавайся: ты не убивал женщину? Не она ли перед смертью сопротивлялась, исцарапала тебе все руки? Мы как раз ищем сейчас такого убийцу. У него должны быть исцарапаны руки.
   – Ну уж нет, – вскричал испуганный Карпуша, – никакую женщину я не убивал. Это все ваши придумки. И рук она мне не царапала.
   – Тогда говори, когда, где и с кем ты поранил руки. Ходил на дело, участвовал в грабеже?
   Карпуша был сбит с толку всеми этими вопросами, отвечал невпопад. Максимова поняла, что нащупала его уязвимую точку, и решила давить дальше, продолжая допрос. Но Карпуша еще сильнее занервничал, он просто сломался, показывал испуг, временами нес полную околесицу. Максимова решила перенести допрос на следующий день. Она чувствовала, что близка к разгадке, что Карпуша скрывает какую-то тайну. Еще немного терпения… Понятно, что после ее наводящих вопросов, напуганный, он снова будет метаться, менять показания. Надо на него надавить, заставить говорить правду. Страх на таких действует отрезвляюще.
   На следующий день Карпуша начал рассказывать какую-то запутанную историю с поездкой в деревню, и по дороге на него якобы напали какие-то парни, хотели обокрасть, но он стал защищаться…
   – Когда это было?
   – Пять дней назад, – ответил он.
   – А у нас есть сведения, что пять дней назад ты находился в Москве, у меня имеется даже адрес, у кого. Могу зачитать? Хочешь?
   Карпуша замахал руками.
   – Я все скажу. Я никуда не ездил, был действительно в Москве. Ходил в баню…
   – Ну, хорош! – резко стукнула ладонью по столу Максимова. Ей надоело подыгрывать этому испуганному и в то же время развязному парню, который кривлялся перед ней. – Я тебя отправлю на экспертизу, и там тебе скажут, где и как ты поранил руки. Снимут следы, сделают соскобы. – Максимова старалась его еще сильнее запугать. – И мы все узнаем. Продолжишь говорить неправду, пеняй на себя. Тебя ждет тюрьма на долгие годы.
   – Ну не надо, тетя, – осклабился неожиданно Карпуша, – нашли чем испугать.
   – Признавайся, откуда у тебя ссадины на руках? Рыл канаву или делал подкоп?
   Карпуша покачал головой.
   – Ни то и ни другое. Я же сказал, был в бане, подрался с парнями. Крепко повздорили, на улице продолжили. Я упал на землю, полз. Вот руки не заживают до сих пор.
   Максимова не стала больше его слушать и вызвала конвойного.
   Она убедилась в том, что, раз Карпуша не признается, раз он придумывает все новые и новые версии, значит, она нащупала верный путь. Это он наверняка делал подкоп. К физической работе не очень приспособлен, хотя и жилистый. В руках у него могли быть три инструмента: лопата, лом, кайло или кирка. Вот он и долбил этот проход, а землю складывал в бочки или выносил наверх. Проход узкий, не развернуться, тогда он помогал себе и руками.
   После этого Карпушу препроводили на медицинскую экспертизу. Врач, осмотрев его руки, сделал заключение: эти порезы и ссадины не могли быть нанесены одновременно. Одним из них уже больше двух недель, другие совсем свежие, причем все они не от ударов в драке по телу или по лицу человека, а скорее всего были нанесены разными мелкими острыми и колющими предметами. Похоже, что парень пробирался сквозь какой-то строительный мусор, в котором попадался и металлолом.
   Максимова снова и снова перечитывала заключение медицинской экспертизы: все ссадины на кистях рук были одного и того же происхождения – от соприкосновения с острыми каменными и металлическими предметами. Причем срок давности у одних – две недели, у других – пять дней. То есть в течение двух недель Карпуша постоянно наносил себе раны на кисти рук. Чем он занимался? Только одним: рыл подкоп под меховой магазин.
   Максимова еще больше укрепилась в этом мнении после того, как Карпушу вызвали в санчасть к доктору якобы для общего медицинского освидетельствования и под предлогом записать все антропометрические данные измерили плечи, талию, бедра. Все записали, все проверили, и получалось, что человек такого субтильного телосложения и в то же время жилистый вполне мог сделать этот проход и протиснуться в лаз размером 50–60 сантиметров. Совпадали к тому же все остальные факторы: возраст, вор-профессионал, стройный, гибкий, содранные от постоянного копания в земле руки, деньги, которые он тратил направо и налево, нежелание говорить правду. Другой, если дело того стоило, давно бы уже признался. Подумаешь, вор-домушник ограбил квартиру, подрался при этом. Посадят. И что? Потом все равно выпустят. Зачем плести небылицы? Карпуша же упорно сопротивлялся, значит, было ради чего.
   Одновременно по картотеке проверили все связи Карпуши, определили круг его знакомых. Беседовали с каждым, кто хоть немного его знал, искали малейшую зацепку. Хотели выйти на того человека или тех людей, которые организовывали это дело. И каждый день Карпушу приводили на допрос к Максимовой. Каждый день она спрашивала и выслушивала его сбивчивые ответы. И по размышлении сделала вывод: этот парень не способен на анализ, не обладает инженерными познаниями, тем более не могла ему прийти в голову мысль об ограблении мехового магазина. Слаб он во всех отношениях. Он только исполнитель. А кто заказчик? Итак, получалось, что идея ограбления родилась в голове совсем другого человека, а вот ее исполнителем вполне мог стать Карпуша.
   Между тем Карпуша в тюрьме вполне освоился, был среди своих. И каждый день, появляясь перед следователем Максимовой, начинал рассказывать новые варианты своих приключений, в которых главными «действующими лицами» были его руки. Появление у него крупной суммы денег он объяснял тем, что ему досталось кое-какое наследство, которое он выгодно продал, и на вырученные деньги жил. Максимова почти не слушала его. Он был ей уже неинтересен. Среди его знакомых нашли кое-кого, кто мог засвидетельствовать, что Карпуша не просто вор-домушник, но и хороший обманщик: если что обещает, то не всегда выполняет. А вернее, совсем не выполняет. И мастер плести небылицы.
   Кроме того, за последнее время его поведение как-то изменилось: он стал беспокойным, выяснял у заключенных, как ему послать на волю весточку. Кто надежный, с кем ее можно переслать. Ага, значит, зашевелился, хочет выяснить, как идут дела у подельников на свободе. Очень хорошо, поможем ему. Этим обстоятельством и решила воспользоваться следователь Максимова.
   Конечно, Карпуша слышал о подсадных утках, знал, что среди заключенных бывают стукачи и всякого рода фраера, которые могут запросто донести. Но очевидно, обстоятельства складывались столь неоднозначно, столь стремительно, что он уже ни на что не обращал внимание. И среди заключенных искал себе товарища, того, с кем можно было поделиться, кто бы подсказал ему, как действовать в складывающейся ситуации. И ему помогли.
   Вскоре он оказался в камере с тем заключенным, у которого заканчивался срок. Тот рассказывал, как он выйдет на волю, как встретится с друзьями, как загуляет. У Карпуши текли слюнки. Он слушал и обдумывал, как ему поступить. Очень хотелось выйти на свободу. Бежать? Об этом не могло быть и речи. В Бутырке и стены толстые, и охрана надежная. Еще не было случая, чтобы кто-то сумел преодолеть все эти преграды. Сделать подкоп? Смешно. Тут одних рук недостаточно. И Карпуша попросил своего сокамерника передать небольшую записочку своим друзьям. И сказал кому, как найти адрес. Он быстро написал несколько слов на «случайно» появившемся у него клочке бумаги и передал ее сокамернику. Тот, недолго думая, сунул записочку в самое надежное место – под стельку своего башмака – и в тот же час вышел из камеры на волю.
   Эта записочка с адресом и именем человека стала тем самым вещественным доказательством вины Карпуши и его участия в подкопе под меховой магазин, путеводной нитью к расследованию всего этого нашумевшего дела. По указанному в ней адресу были тотчас отправлены оперативники, которые взяли дом под наружное наблюдение. И выяснили, что этот адрес не что иное, как настоящая блатхата, на которой собираются местные уголовники, чтобы отдохнуть, «оттянуться» и позабавиться с подружками. Туда приходили и те самые две «сестреночки», в компании которых застали Карпушу.
   Максимова понимала, что находится на верном пути. Ее охватило то нервное возбуждение, которое появляется у охотника, почувствовавшего близость добычи. И все же она полагала, что торопиться не стоит. Главное – выждать, установить имена и фамилии всех людей, приходивших на блатхату, род их занятий, адреса проживания, организовать там наблюдение и потом всех разом забрать. Помимо дела Карпуши, наверняка удастся раскрыть и другие. Вскоре выяснилось, что приходят по адресу настоящие уголовники, те самые, что не раз сидели в тюрьме за крупные кражи. Были среди них и парни, которые промышляли по магазинам. В общем, можно было брать.
   В тот вечер агенты наружного наблюдения донесли, что на блатхате собрались примерно семь парней с подружками. Готовятся к застолью. И тогда Максимова дала команду приступить к операции. Дом был окружен, оперативники поднялись на второй этаж. Дверь им открыла одна из пришедших девиц. Она даже не спрашивала, кто стучит, ожидала, видимо, кого-то еще из своих гостей. Визит милиционеров в форме был настолько неожиданным, что никто из присутствующих не оказал никакого сопротивления. Все прошло тихо и гладко. При обыске огнестрельного оружия найдено не было. Парней вместе с подружками вывели из подъезда и посадили в поджидавший их тут же «кузовок», небольшой грузовичок с открытыми бортами.
   В общей сложности удалось задержать свыше десяти человек. На следующий день начались допросы. Парней допрашивали помощники Максимовой, а она сама решила допросить девушек. Ей хотелось найти среди них тех, которые знали бы Карпушу. Собственно, девушкам признаваться было не в чем, особых преступлений за ними не числилось, и поэтому они говорили обо всем, что знали и не знали. Одна из них призналась, что знакома с Карпушей, что он жлоб последний: обещал ей норковое манто, а потом забыл и продал его. И вообще, у него появились деньги, а делиться с ней он не хотел. Подружка была на Карпушу в большой обиде.
   Эти показания, сопоставленные с теми, что дали на допросах другие уголовники, позволили Максимовой умозрительно установить, что, помимо Карпуши, в «меховом» деле замешаны, как минимум, еще трое. И среди них был тот, технически грамотный, образованный, который сам все высмотрел, сам наметил путь подкопа и дал указания. Но кто он? Явно не из уголовной среды: всех схваченных в тот вечер парней нельзя было причислить к какой-то одной организованной группе. Это были одиночки. Они хорошо знали друг друга. И все-таки был кто-то еще, другой, который периодически, как это поняла Максимова, нанимал их на «работу». К нему-то и была обращена записка Карпуши, который сообщал, что с ним все в порядке и он скоро выйдет. Но кто тот, которому писал Карпуша? Этого не знал никто.
   И началась рутинная оперативно-разыскная работа, по названным адресам выставлялось наружное наблюдение. Снова пришлось ждать. Максимова понимала, что ее терпение в скором времени вознаградится сторицей. Иного и быть не могло. Сеть расставлена слишком широкая, и в нее попадется тот, кого она упорно искала. Так и случилось. По одному адресу, названному девушкой, был схвачен некий молодой человек интеллигентной наружности – Станислав Швабе. Фамилия в те годы далеко не безызвестная, в Москве ее хорошо знали, известна она была и в среде сотрудников милиции, и в среде уголовников. Этот Станислав Швабе был сыном бывшего начальника Московской сыскной полиции, который после Октябрьской революции, прихватив с собой немалые ценности, якобы семейные, и кое-что из архивов, бежал за границу. А вот его сынок почему-то не пожелал присоединиться к отцу. Видимо, посчитал, что дома тоже можно жить неплохо. Сам он, по показаниям, нигде не работал, промышлял коммерческими делишками, перебивался с воды на квас. Так, ничего особенного.
   Максимова понимала, что орешек достался ей крепкий. Такой расколоть сразу не удастся. Швабе разительно отличался от чинов той среды, в которой вращался. И одет прилично, и деньги у него положены в дорогое портмоне. Не похож он на тех, которые пьют только воду и квас. Она не спешила устраивать ему очную ставку с Карпушей, не давала понять задержанному, что ее в первую очередь интересуют не его биографические данные, хотя и они были интересны сами по себе, а прежде всего ограбление мехового магазина на Большой Дмитровке. Она внимательно слушала показания арестованного, делала вид, что ему сочувствует и верит. А он рассказывал, как остался без отца, как трудно пришлось ему, образованному человеку, без денег, как долго искал он работу и не мог ее нигде найти, как у него появились друзья, которые помогали ему наладить торговлю. Этим он и перебивался.
   – И все? – спросила Максимова.
   – И все.
   – Негусто.
   – Негусто, – повторил Станислав.
   – А ваши большие дела?
   – Какие? – тотчас последовал вопрос.
   – Которые позволили заиметь вам большие деньги, что нашли в вашем портмоне, что позволили вам хорошо одеваться, ходить в рестораны. У нас есть данные, что вас не раз видели в «Национале» и пили вы там далеко не воду и не квас. Есть и другие показания. Кстати, дали их те самые парни, которых вы нанимали для своих больших коммерческих дел. Так вы будете говорить мне правду?
   – Я смотрю, вы все и без меня знаете. Зачем же мне еще утруждаться?
   – Но я хочу услышать от вас подтверждения.
   – Ничего я вам больше не скажу, рассказывать мне вам нечего.
   И на этом допрос закончился. Швабе как в рот воды набрал. Максимова его отпустила, но не на свободу, а в камеру, предупредив при этом, чтобы он еще раз хорошенько все обдумал. Только чистосердечное признание позволит сократить ему срок пребывания в тюрьме. Иначе следствие затянется, и срок может тоже затянуться. Она не угрожала, а давала понять, что собраны уже многие факты его уголовной деятельности, уголовники в нескольких случаях называли его фамилию и в его положении лучше всего признаться.
   Швабе молчал несколько дней. А потом все же начал говорить. Итак, выяснилось, что, оставшись один, он решил использовать полученные от отца знания уголовной среды для своих целей. Будучи по натуре романтиком, ему хотелось сколотить банду и стать в ней предводителем. Свою задачу Станислав видел в том, чтобы организовывать дела, разрабатывать операции, все продумывать до деталей, а вот участвовать самому в реализации намеченного не хотелось. То есть всю черновую работу он поручал бы членам своей банды, а сам наблюдал бы со стороны. Естественно, большую долю прибыли от грабежа забирал бы себе в карман. Примерно так и произошло. Уголовники долгое время относились к нему настороженно, присматривались, не очень-то верили. Чужак, белоручка.
   И только когда он сам все же поучаствовал в двух-трех операциях, доказав истинность своих намерений, появилось доверие.
   Посыпавшиеся на Швабе шальные деньги кружили голову, он впервые почувствовал себя свободным, стал модно одеваться, ходил в рестораны. Хотелось предпринять большое дело, такое, чтобы произвело эффект среди бандитов, нашумело в Москве и принесло ему славу и немалые барыши. Он хотел стать героем. Очевидно, в мирное, благополучное время Швабе стал бы выдающейся личностью, для этого у него имелись многие задатки, но обстоятельства того кризисного периода, слабый и неустойчивый характер Станислава перед соблазнами, жажда наживы испортили эту одаренную натуру.
   Максимова понимала все это и не спешила раскрывать свои карты. Дело в том, что в той самой квартире, в которой был схвачен Швабе, оперативники не сразу, а только через пару дней обнаружили тайник. Настоящий, умело замаскированный тайник, в котором хранились те самые краденые шубы из мехового магазина на Большой Дмитровке. Позднее их опознали продавщицы и директор магазина. Итак, самые главные улики были собраны, оставалось только получить признание от самого Швабе.
   А теперь несколько слов о том, как был найден тайник. Вначале осмотр квартиры, в которой проживал Швабе, ничего не дал. Никаких в ней краденых вещей найти не удалось. Так, мелочи, недостойные внимания. Доложили Максимовой. Она настаивала на своем: ищите, что-то там должно быть. Этот Швабе очень изобретательный человек, способен на любые хитрости, нельзя допустить, чтобы он перехитрил всех. И снова день ушел на обыск квартиры. Ничего. Настал следующий день. Опять обшарили все комнаты, прощупали всю мебель, простучали все стены. Ничего. Но вот один оперативник стал осматривать окна. Оказалось, что они выходят в глухой двор. Он забрался на подоконник. Грязные, давно немытые стекла. Опустил глаза и, к своему удивлению, заметил спускавшиеся от окна вниз тонкие веревки. Неужели? Окно тотчас раскрыли, потянули одну из веревок и подняли холщовый мешок. Когда его вскрыли, то поняли, что права была Максимова, которая заставляла их снова и снова осматривать квартиру. В мешке были уложены меховые шубы. Итак, за окном висело несколько таких мешков. Вот и тайник. Разве не изобретательный этот Швабе?
   Все найденные вещественные доказательства были доставлены на Лубянку, осмотрены и ждали своего часа. А Швабе продолжал упорствовать. И даже тогда, когда Максимова прямо спросила его, не причастен ли он к ограблению мехового магазина на Большой Дмитровке, не он ли организовывал все дело и нанял Карпушу для этого, Швабе ничем не выдал своего удивления и только отрицательно покачал головой.
   – С чего это вы взяли?
   – Вы человек изобретательный?
   – Вы ошибаетесь, самый обычный.
   – Ответьте на прямо поставленный вопрос, да или нет?
   – Нет. – И ни слова больше.
   И тогда Максимова решила провести следственный эксперимент. На очередном допросе она официально объявила Карпуше, что он обвиняется в организации ограбления мехового магазина на Большой Дмитровке. Заявила ему также, что он тот самый человек, который прорыл подземный ход. Это доказано заключением медэкспертов. Далее она сказала, что уже схвачен один из главных организаторов этого ограбления Станислав Швабе и он дает показания. Именно Швабе назвал одним из главных участников ограбления Карпушу и хочет свалить на него всю вину.
   Вначале Карпуша, ошеломленный ее словами, не хотел верить, кричал, что все это неправда. Швабе, повторял он про себя, Швабе, не может этого быть, нет, нет! У него началась истерика. Его отвели в камеру – отдохнуть и прийти в себя. Потом он успокоился и признался в том, что действительно рыл подземный ход. Но он не организатор, нет, он только исполнитель. Главными же вдохновителями были Станислав Швабе и еще один товарищ, имени которого Карпуша не знал. После этого Карпушу привели в комнату и через специальное отверстие в стене показали сидевшего за столом человека, которого допрашивал следователь. За столом, это подтвердил побледневший Карпуша, сидел Швабе. Голос у него при этом сел. Он все понял и стал давать окончательные показания. От него же узнали, что Швабе часть меховых шуб упаковал в мешки и спрятал, а часть с одним своим знакомым отправил в Минск для дальнейшей переправки их за границу, где намеревался выгодно продать за золото. Карпуша назвал приблизительный адрес в Минске, где мог находиться отправленный из Москвы груз. В Минск тотчас направили телеграмму с просьбой провести оперативно-разыскную операцию по указанному адресу. И вскоре из Минска пришел ответ: человек из Москвы, охранявший груз и ждавший посланца из столицы, взят под стражу и в скором времени под конвоем будет направлен в Москву.
   После всех этих мероприятий Карпушу в сопровождении конвойных и Максимовой привезли на Большую Дмитровку, где он наглядно показал, как в котельной соседнего дома пробивал цементный пол, как рыл подземный ход, выносил землю: насыпал ее в сумки, затем в мешки и поднимал на поверхность. Таскал землю подальше и ссыпал где-нибудь в укромном месте. Это была изнурительная работа, признался он. Сейчас он за нее ни за что бы не взялся.
   Его вернули обратно на Лубянку. Теперь предстояло провести процедуру опознания и со Швабе. Максимова понимала, что надеяться на полный успех не стоит, Швабе даже под давлением очевидных улик не признает своей вины. Упорный, он искал любую зацепку, чтобы сбить следствие с толку, увести его с главного направления. Но теперь все это уже ее особенно не волновало. Главное было сделано – основные участники ограбления мехового магазина схвачены, они давали показания. И даже человек из Минска начал говорить. Значительная часть украденных шуб найдена и находится на складе. Дело шло к своему последнему, завершающему этапу.
   Как и предполагала Максимова, показания Карпуши на Швабе опять не произвели ни малейшего впечатления. Он никак на них не отреагировал.
   – Карпуша? – деланно пожимал он плечами. – Первый раз слышу.
   – Ну как же, а он много говорил о вас. Рассказывал, как вы его инструктировали, показывали, откуда надо начинать рыть подземный ход, как пробивать стенку. И считает вас основным виновником этого преступления.
   – Врет он все. Этот уголовник просто сваливает свою вину на меня. Номер не выйдет. Я никакого Карпушу никогда не знал, с ним не встречался. И знать его не желаю.
   – А шубы за окном в квартире, в которой вас арестовали? Разве это не вы их туда повесили? – продолжала спрашивать Максимова.
   – Ни о каких шубах ничего не знаю. Это вы меня с кем-то спутали, – упорствовал Швабе.
   – А вот соседи из дома напротив говорят, что видели именно вас, когда вы вывешивали за окна мешки.
   – Им это показалось. Двор там глухой, и солнечного света мало.
   – А вы, говорят, ночью это делали.
   – Ничего я там не делал.
   И так далее и в таком же духе.
   – А как попали вы на эту квартиру? – не отставала Максимова.
   – Чисто случайно.
   – Конкретнее?
   – Один приятель, имени я его не помню, пригласил и попросил его там подождать. Вот я и ждал. А тут нагрянула милиция. У меня от волнения все в голове перевернулось и с памятью стало плохо. Ничего не помню.
   – Странная у вас память. То, что надо следствию, вы забываете, а то, что требуется вам, чтобы выкрутиться из ситуации, помните прекрасно.
   В ответ молчание.
   Несколько дней продолжалась словесная дуэль между Максимовой и Швабе. И хотя обоим было ясно, что Швабе проиграл, его песенка спета, улики налицо, все показания Карпуши и факты перевешивают не просто на весах справедливости, но и здравого смысла, Швабе по-прежнему упорствовал, ни с чем не соглашался.
   Настал день, когда Максимова сказала, что все сроки подошли к концу и следственное дело закрывается. В Минске также завершена работа, там найдены все спрятанные шубы, и теперь неважно, будет говорить Швабе или нет, все это не имеет значения, его ждет суд. Он и определит ему меру наказания.
   А там этап и тюрьма.
   Эти слова неожиданным образом подействовали на Швабе. Он как-то согнулся, глубоко вздохнул и только произнес:
   – Никогда еще не давал показания женщине. Не предполагал, что окажусь в таком зависимом положении.
   – Не вы первый, – сказала Максимова.
   – Да, я понимаю. Хотите, я расскажу свою историю?
   – У вас было столько времени для этого.
   Швабе вздохнул. Видимо, после столь долгой игры в кошки-мышки со следователем, к тому же женщиной, после долгого времени, когда он старался выдать себя за другого, ему самому захотелось признаться ей в содеянном, исповедаться. Правда, Максимова и в этом уловила элемент позы, ему хотелось не столько признаться, сколько прихвастнуть, выставить себя в выгодном свете. Хотелось до конца оставаться героем. Он еще более посерьезнел и начал говорить.
   Безденежье – страшное дело для человека, привыкшего жить в цивилизованных условиях. Безденежье, философствовал Швабе, толкает неординарного человека на неординарные поступки. Магазин на Большой Дмитровке он знал еще с тех времен, когда его отец покупал там для мамы норковые пелеринки.
   Итак, для своей новой коммерческой операции, обещавшей хорошие барыши, Швабе нацелился на этот большой меховой магазин. Самый большой в Москве. Это было как раз то, что надо. Он прохаживался мимо витрин, рассматривал висевшие на манекенах манто, смотрел на цены, раздумывал. Одна чернобурая шуба могла обеспечить ему неплохое житье в течение месяца. А если взять десять, двадцать или сорок шуб? Выходило, что жить припеваючи можно было целый год. Такие радужные перспективы вселяли надежду, будили мысль.
   Швабе несколько раз заходил в магазин. Умело фиксировал все детали помещения, видел вход в подвал, куда перед закрытием продавщицы относили самые дорогие меховые изделия. Видел он и решетки на окнах, знал, что вход в магазин только один, центральный, с угла, другого нет, что вечерами возле магазина прохаживается сторож и милиционер недалеко. Как быть?
   И вот тогда родилась мысль: а если сделать подкоп? Из подвала соседнего дома, например. Или через улицу. И попасть в то самое нижнее помещение, в которое продавщицы складировали самые лучшие изделия. Через некоторое время у Швабе уже созрел весь план предстоящей работы. Он знал, во сколько продавщицы приходят в магазин, когда его закрывают, знал наперечет все манто и разные пелеринки и воротники. Они уже как бы стали его собственностью, он проникся к ним самой нежной симпатией. Это были его деньги.
   В скором времени у Станислава в руках появились и чертежи, на которых были обрисованы фундаменты близлежащих домов. Вот тогда он и принялся изучать черные ходы и все подземные коммуникации. Больше всего его прельщал тот факт, что в соседнем доме имелась котельная, войти в которую, как он вскоре убедился, не составляло никакого труда – она не запиралась ни днем ни ночью. Летом котельная пустая? Естественно. Она, как убедился Швабе, никем не охранялась. Это был прекрасный вариант. Из котельной, согласно чертежам, можно было прорыть небольшой ход, метров двадцать, и выйти к стене фундамента мехового магазина. А там, если орудовать киркой и ломом, легко можно было пробить стенку.
   И все – подвал перед вами.
   Швабе несколько дней шагами сам измерял расстояние, подсчитывал, сколько кубометров земли предстояло выкопать, соображал, куда ее нужно было девать. И затем через своих знакомых уголовников стал подыскивать стройного жилистого парня, который за определенное вознаграждение вместе с ним начал бы делать подземный ход. На одной из встреч он познакомился с Карпушей, сводил его в ресторан. Там за рюмкой водки и рассказал ему свой план. Вначале Карпуша не соглашался – слишком необычная работа. Но когда Швабе подвел его к витрине магазина и показал шубы и цены на них, глаза у Карпуши загорелись. Он тоже измерил расстояние от котельной до магазина и согласился.
   Тяжелой была эта работа, совсем не такой, какой она представлялась в мыслях. Массу неприятностей доставил им цементный пол. Он был на удивление крепкий. Пришлось его долбить ломиками и лопаткой, собирать осколки цемента, складывать их в сумки и затем выносить из котельной. Но много ли так пробьешь? Особое опасение вызывали у них стуки. В пустом помещении котельной они гремели, как звуки набата. А вдруг жильцы дома услышат? Карпуша не раз прерывал работу, осторожно выходил во двор посмотреть, не появился ли там кто. В общем, страху оба натерпелись немало. Работали исключительно днем, в рабочее время. Вечером, к исходу дня, прекращали.
   Ночью вообще ничего там не делали. Да и много ли сделаешь в темноте? К тому же эти гулкие звуки, раскатистое эхо… Отрытый лаз прикрывали валявшимся там железом, разным тряпьем, ящиками. Всячески маскировали.
   Как выяснила позднее Максимова, жители этого дома, естественно, слышали глухие удары, доносившиеся днем из котельной, но не придали им особого значения. Летом ведь всегда идут ремонтные работы. И на этот раз, подумали жители, в котельной что-то ремонтируют. Главное, чтобы отопительный сезон начался вовремя.
   Но, помимо чисто «производственных» трудностей: то лопата ломалась, то лом гнулся, то сумки рвались, встречались и непредвиденные. Однажды на двери котельной, которую грабители считали уже своим домом, появился замок. Это был сюрприз. Новое, неожиданно появившееся препятствие повергло обоих в шок. Несколько дней они ничего не предпринимали, думали, что засыпались, что лаз обнаружили, что по жалобе жителей нагрянули милиционеры и, возможно, ищут их. А потом, когда первые страхи улеглись, стали выяснять, кто мог повесить замок.
   Оказалось, что не милиционеры, а сами рабочие из этой или соседней котельной. Скорее всего, они приезжали в то время, когда там не было ни Карпуши, ни Швабе, и решили повесить замок.
   И тогда за дело взялся Карпуша. Он сумел выяснить у местного дворника, что приезжал истопник, он и запер котельную, а сам уехал за город и до осени его не будет, отопительный сезон начинался лишь в октябре. Это было отрадное сообщение. Вот тогда сообщники с еще большим усердием начали рыть подземный ход. Правда, на завершающем его этапе Швабе отошел от основной работы, все поручил Карпуше. Он осуществлял только общее руководство и безопасность своего подельника. А тот уже наловчился и, как вертлявый червь, вгрызался в землю. Подкоп продвигался, и Карпуша каждый день докладывал Швабе, сколько прорыл.
   И вот настал последний день, когда перед Карпушей появился красный кирпич – стена фундамента дома мехового магазина. Ура, цель достигнута. К его удивлению и еще большей радости, фундамент оказался не таким уж и крепким. Всего несколько часов работы – и образовалась щель. Потом он ее расширил так, что мог влезть корпусом. Но прыгать в подвал не решился, вылез на поверхность отдохнуть и сообщить Швабе, что меха перед ними, можно брать.
   Вынос меховых изделий решили осуществить в ночь на воскресенье. Это был оптимальный вариант. За неделю до этого, также в ночь с субботы на воскресенье, Швабе со своим знакомым прошелся мимо магазина, побеседовал со сторожем, угостил его папироской, убедился, что тот исправно несет свою службу и никуда от магазина не отходит. Тем самым Станислав определил маршрут выноса товара, чтобы не попасться на глаза сторожу и милиционеру.
   Пожалуй, такого волнения сообщники не испытывали со дня начала работы. Шубы набивали в мешки, протискивали их в отверстие и выносили на поверхность в котельной. А потом – вот это было уже по-настоящему страшно – по ночной Москве тащили на снятую квартиру. Сколько мешков – они даже толком не могли подсчитать. Не один десяток. Ну и попотели они тогда! От волнения и тяжелого труда несколько дней приходили в себя.
   Но только этот тяжкий труд не принес им ожидаемого блага. Реализовать украденные шубы в Москве оказалось более чем сложно, пришлось действовать через знакомых уголовников. Те сбивали цену, рассказывали, что милиция подняла всю Москву на ноги, ищут грабителей, которые вынесли шубы из магазина, и ни один скупщик сейчас не возьмет их на реализацию, опасно. Но кое-что подельники все же продали. Поделили деньги. Карпуша решил повеселиться, отправился, дурачок, к знакомым сестрицам. И попался.
   А Швабе? А Швабе, узнав об исчезновении Карпуши, тотчас понял, что дело принимает скверный оборот, предпринял отчаянные попытки спрятать часть товара, а часть вывезти в Минск. Что ему и удалось. Но не больше. Карпуша в этот момент хотя и отнекивался, но для Швабе было ясно, что ниточка скоро потянется к нему. Собственно, так и получилось. Он собирался пересечь границу, но не успел. Да и как выехать, если у него не было особых денег, а в Москве и Минске оставался нереализованный товар? К тому же этот Карпуша, настоящий дурачок, земляной червь, написал записочку на волю.
   И выдал себя и своего руководителя.
   Так закончилось это беспрецедентное дело с подкопом, кражей шуб и затянувшимся расследованием. С того времени до нынешних дней ничего подобного больше в Москве не происходило.

Хитроумный пройдоха, или большой друг из Америки (1972)

   стапу Бендеру, этому великому комбинатору, рожденному писательской фантазией, не могло и присниться такое обилие хитроумных махинаций, которые вполне легально удалось провернуть за свою долгую жизнь Арманду Хаммеру. Этот нищий выходец из дореволюционной России, дитя одесских безымянных евреев, следовал одной заповеди: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей и получишь миллионы». И сумел воплотить в реальность вековечную сказку о несметном богатстве, став настоящим американским миллиардером.
   В Америке, как и в России, вся правда о знаменитостях становится известна после их похорон. Хаммер мечтал дожить до ста лет. Очень беспокоился о своем здоровье, окружил себя первоклассными врачами. И страшно раздражался, если видел рядом с собой людей выше себя ростом. Поэтому его подчиненные, если были ростом более 164 сантиметров, старались на глаза ему не попадаться.
   Седой старец с неизменной улыбкой на устах любил рассказывать своему окружению, как он, представитель капиталистического мира, начинал налаживать бизнес с дремучей коммунистической Россией. Высокие друзья в Советском Союзе, сначала Хрущёв, потом Брежнев и Черненко, а затем и Горбачёв, хотели с помпой отметить его вековой юбилей. И Хаммер, которого в СССР знали как человека, близко общавшегося с Лениным, за свою миссию «мира, дружбы и сотрудничества» вполне серьезно рассчитывал получить самую высокую награду – «Золотую Звезду» Героя Советского Союза. Грандиозное шоу, однако, не состоялось. Он получил только орден Дружбы народов. Почили в бозе его верные почитатели в Кремле – Хрущёв, Брежнев, Черненко. Не у дел оказался перестройщик Горбачёв.
   Сам Хаммер не дожил до своего юбилея. Он умер в 1991 году в возрасте 92 лет. Однако, по сравнению со своими советскими друзьями, только обещавшими благополучие гражданам великой державы, успел пожить в свое удовольствие и накопил миллиардное состояние. Стал суперзвездой капитализма.
   О том, как это ему удалось, складывались легенды. Правда ждала своего часа.

Старший Хаммер – коммунист по убеждениям

   Отец Арманда, фармацевт по профессии, доктор Юлиус Хаммер был выходцем из России, точнее, из Одессы, где его предки строили корабли для российского флота. В семье говорили на русском языке. Тяжелое материальное положение вынудило юных супругов отправиться на поиски счастья в Америку. Молодые люди мечтали разбогатеть, сделаться предпринимателями. Но капитализм пришелся Хаммерам не по вкусу. В начале века, уже в Штатах, Юлиус, которого на американский манер стали звать Джулиус, приобщился к марксизму и ленинскому учению о всеобщем братстве людей труда. Он и сына своего назвал Арманд, то есть «бедный». Энергия била в Джулиусе ключом, и ему предложили участвовать в создании коммунистической партии США. Но надо было на что-то жить, кормить семью, и он организовал небольшое фармацевтическое предприятие. Однако, считала его жена, если прекрасные идеи – это хорошо, то материальное благополучие все же лучше. В семье денег катастрофически не хватало. Они переезжали с квартиры на квартиру, долги росли, неудачи следовали за неудачами.
   У Джулиуса уже возникали мысли о возвращении домой. Он с восторгом приветствовал Октябрьский переворот в России, стремился наладить связи с молодой республикой, в которой управляли неимущие рабочие. У него завязались неплохие отношения с послом России в США Людвигом Мартенсом. Но Джулиусу не советовали возвращаться. Новой России нужны были свои люди в Америке. На его родине царила разруха, для подъема экономики требовались доллары, много долларов. Глава правительства Ленин планировал проводить новую экономическую политику, он открывал ворота для капиталистов. Чтобы выйти из кризиса, на мировом рынке решено было продавать сырье из России, в частности драгоценные камни.
   Так старшему Хаммеру предложили заняться реализацией необработанных бриллиантов. Он с большой охотой взялся за дело. Коммунистические идеи отошли на второй план. Джулиус подключил к бизнесу и своего старшего сына Арманда. Началась активная коммивояжерская деятельность. Молодой Арманд ездил по штатам, искал выгодные рынки сбыта. И находил. Но не забывал и себя. Правда, зачастую ему приходилось действовать не вполне легально. Необработанные бриллианты из России? А как они попали в Америку, кто их привез? Так что нелегальный бизнес и махинации для начинающего капиталиста были не в новинку. Он учился этому у коммунистических друзей.
   За короткое время состояние «красных» Хаммеров увеличилось в геометрической прогрессии. В 21 год изобретательный Арманд, который, помимо бриллиантов, приторговывал еще и дорогими шоколадными конфетами, уже сколотил свой первый миллион. В 23 года он приобрел ученую степень, стал доктором наук. И неплохое житье продолжалось бы довольно долго, если бы не одна осечка.
   В 1921 году Джулиуса неожиданно посадили в тюрьму Синг-Синг, самую известную и самую неприглядную. История темная: то ли он подпольно сделал аборт своей пациентке, и она от этого умерла, то ли продал не то лекарство, то ли совершил еще какую-то махинацию, и его поймали за руку… История о подробностях умалчивает. Но в любом случае это был сильный удар и по налаженному бизнесу, и по семейной репутации. Поставки бриллиантов прекратились. Молодому Арманду пришлось брать производство лекарств в свои руки. Иссяк источник сверхприбыли, поток бриллиантов прекратился, и денежных купюр тоже, а на продаже свечей разве можно заработать миллионы? И «бедному» Арманду, привыкшему к легким деньгам, пришлось предпринимать рискованные шаги.
   Хаммер-младший вспомнил совет многоопытного отца и решил отправиться в Россию. Ему хотелось попытать счастья на родине своих предков. Он рассчитывал напомнить коммунистам в Кремле, что у его отца есть наследник и дело с продажей бриллиантов стоит продолжить…

Бизнес по-российски

   Хаммер прибыл в нищую Россию в 1921 году. Сразу по приезде в Москву ему не удалось встретиться с товарищем Лениным. Бриллианты ему также никто не предлагал. Его вообще никто не ждал. Он поселился в гостинице «Савой», в которой царствовали одни крысы. Питание оказалось отвратительным, обслуживание – еще хуже. Он пытался добиться аудиенции у кого-либо из руководства, рассказать о своем желании помочь больным и голодающим. Но в Кремль его не пускали. Не помогали и слова «мир, дружба и сотрудничество». Чиновники гоняли его из одного ведомства в другое. Отчаявшись, Арманд решил возвратиться домой.
   И вот тогда ему подсказали, что в России испокон веков действует железное правило: «Не подмажешь – не поедешь», по-английски «брайб», то есть «взятка». Он не понял. Хаммеру популярно разъяснили: сперва надо дать на лапу. Прошло немало времени, прежде чем Хаммер сообразил, что от него требуется. Кому и сколько дал – это тайна. Зато он получил дельный совет: не мозолить больше глаза в Москве, где к нему уже присматривается товарищ Дзержинский, который не любит недобитых буржуев. И лучше ему отправиться на Урал и оказывать там помощь больным и голодающим. Нужные бумаги он получит. А потом, наработав таким образом экономический и политический капитал и доверие, может возвращаться в Москву. Тогда Ленин его непременно примет.
   Хаммер намек понял и срочно выехал из Москвы. Он направился на Урал. Нужные бумаги у него были. Остановился в Екатеринбурге, где решил заняться торговлей. В городе и округе действительно свирепствовали болезни, голод. За любые поставки зерна ему предлагались шкурки соболя, песца, других пород ценных зверей. Хаммер довольно потирал руки: на этом можно было хорошо заработать. Он не забывал и про драгоценные камни. Молодого предпринимателя из Америки везде встречали с распростертыми объятиями. Большой популярно-стью пользовались его рассказы об отце-коммунисте, попавшем за свои убеждения в американскую тюрьму.
   Благодаря его усилиям в Уральский регион было направлено американское зерно на сумму 1 миллион долларов. Голодающие были спасены. А на кораблях в Америку уплывало национальное достояние: ценнейший мех, драгоценные камни, антиквариат. На какую сумму? На сколько миллионов? Но кто тогда подсчитывал?
   Хаммер был очень доволен. Его благородное деяние не осталось незамеченным. О нем сообщили в Москву, Ленину.
   И вождь Октябрьской революции обещал принять его. Хаммер со счастливой улыбкой вернулся в Москву. Там, на Урале, он усвоил еще несколько золотых российских правил: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей», «Не пойман – не вор». Теперь он знал, как расположить к себе главу Советского государства, он готовился к большому разговору в Кремле.

Разговор по душам

   Скорее всего, разговор по душам в Кремле с Лениным – это большая легенда. Тем не менее передадим ее в интерпретации самого Арманда. Других свидетелей той далекой встречи никогда не было. Вот что говорит о ней в своей книге воспоминаний «Мой век – двадцатый» сам Хаммер.
   «Нам не нужны врачи, – якобы убеждал его Ленин, – нам нужны деловые активные люди, такие, как вы. У вас здесь большое поле для работы. Я окажу вам любую поддержку. Приступайте». И все? И все! Короток же оказался тот «большой» разговор по душам в Кремле с руководителем первого в мире государства рабочих и крестьян. С Гербертом Уэллсом Ленин беседовал куда более обстоятельно. Разговора хватило на целую книгу.
   В любом случае на память о том разговоре Ленин якобы подарил Арманду свою фотографию и сделал на ней надпись: «Товарищу Хаммеру…». Было, не было? Не похоже на вождя Октябрьской революции. Чтобы он таким образом раздавал автографы? Не любил он такой популяризации, скромный был человек. Но не будем ворошить прошлое. Хаммер сделал очень верный ход, можно сказать исторический. Та фотография с надписью осталась у него и сыграла большую роль в его жизни.
   Как сообщал позднее Хаммер, Ленин посоветовал молодому предпринимателю из Америки приобрести концессию для производства асбеста. И вот доктор Хаммер, который совершенно не разбирался в строительных материалах, отправился в Штаты, нашел капиталистов, готовых вложить деньги в создание предприятия. И ему действительно удалось наладить производство асбеста. Более того, он осуществил импортные поставки товаров из США и других стран в Россию, убедил американских капиталистов в выгодности торговли с этой страной.
   Экономика Советской страны со скрипом стала приходить в норму. А Хаммер размышлял, куда ему следует еще вкладывать деньги. В 1925 году он вспомнил совет Ленина, который говорил ему, что советскому народу надо учиться, учиться и еще раз учиться, и построил в Москве карандашную фабрику. Он снова был при большом деле, затеял производство, в котором мало что смыслил. Но бизнес сулил неплохой доход. Он переехал в Германию, познакомился с новейшим оборудованием. И вот уже дешевые советские рабочие трудятся на высокопроизводительных немецких станках. Фабрика выпускает карандаши, в которых так нуждается неграмотная Россия. Сначала сотни, потом тысячи, а затем десятки тысяч. Обеспечена Москва, ближайшие города и далекая провинция. Карандашей столько, что Хаммер направляет их в Китай, в другие страны и снова зарабатывает неплохие деньги.
   Позднее Брежнев и Горбачёв во время доверительных бесед, как всегда без переводчика, с восторгом рассказывали Хаммеру, что они в школе писали карандашами с обозначением фабрики Хаммера. Они воплощали на деле призыв вождя к учебе. В музее Ленина в Кремле со временем появилась картонная коробочка с карандашами Хаммера. Только вот большевики зря поторопились с переименованием. Невинно загубленные в Америке рабочие итальянцы Сакко и Ванцетти никакого отношения к той фабрике не имели. Ее основателем был действительно Хаммер.
   В 1920-е годы Хаммер стал жить в Москве на широкую ногу. Из Ялты он привез красавицу жену, блондинку, певичку Ольгу Вадину, называвшую себя дочкой белого генерала фон Рута. На Садово-Самотечной он получил в полное распоряжение солидный многоквартирный дом, который переделал по своему вкусу и куда свозил накопленное богатство: из Сибири соболиные меха, необработанные камни, из Петербурга антикварную утварь, которую ему продавали по дешевке, а то и отдавали в обмен на что-нибудь съестное.
   Постепенно его квартира превратилась в музей искусств, в котором можно было полюбоваться на полотна выдающихся художников России, посмотреть кузнецовские фарфоровые сервизы, увидеть редкие царские серебряные столовые приборы, полюбоваться пасхальными яйцами Фаберже.
   Со временем Хаммер становится представителем 38 американских фирм в Советском Союзе. К нему в гости приезжали видные политики и экономисты, художники и артисты. Хаммер устраивал приемы. Он не стеснялся своего богатства: все заработано «честным» трудом. К тому же с ним был близок Микоян. Никто и не отрицал, что это его заслуга, когда Форд после разговора с ним согласился послать советским крестьянам свои тракторы. И Хаммера при этом не обделили. Это его заслуга, что в Нижнем Новгороде решили возводить автомобильный завод-гигант. И Хаммер на этом немного нажился.
   Обширная предпринимательская деятельность Хаммера продолжалась до 1930 года. Давно закончилась НЭП, в Кремле сменилось руководство, которое проводило другую политику. И тут Хаммер почувствовал, что ему лучше подобру-поздорову вовремя убраться из этой страны. Чутье подсказывало, что Сталин не станет делать с ним бизнес. В Кремль его не приглашали. На него косились. В любой момент он мог оказаться врагом советской власти, кровопийцем-капиталистом, американским шпионом.
   Уезжал Хаммер не с пустыми руками. Его никто не проверял, он был все еще уважаемым предпринимателем, известным торговцем, поэтому и загрузился полностью. Чемоданы, сундуки, свертки без числа… Носильщики сбились с ног, когда все это добро переносили на пароход. Зато Хаммер был доволен. На его счету в Америке осели миллионные прибыли, и он увозил с собой царский антиквариат, который скупил за бесценок. Он уезжал не один, а вместе с женой Ольгой. Правда, этот брак оказался недолговечным. Через несколько лет они развелись. Имущество не делили. Как Ольга нищей пришла к Хаммеру, так без средств к существованию и ушла от него. Вообще, на любовной ниве особых страстей Арманд Хаммер не проявлял. У него все было подчинено одной цели – делать деньги, не считаясь ни с кем и ни с чем.

Многолетний перерыв

   С 1930-х и до 1960-х годов, пока к власти не пришел Хрущёв, Хаммер в Советском Союзе не появлялся. Ждал «оттепели». Она наступила после смерти Сталина, после разоблачения культа личности. Особую активность Хаммер развил в годы правления Брежнева. Но были у него и осечки. Причем очень серьезного рода…
   Говорят, что та сцена так и не изгладилась из памяти легендарного миллиардера. В 1972 году в его номер люкс гостиницы «Националь» в Москве неожиданно вошли двое молодых людей, которые представились сотрудниками КГБ, предъявили удостоверения и попросили его предъявить свои документы и вещи. Пусть откроет чемоданы, саквояжи, сумки, папки. Понятые сейчас подойдут. Офицеры блестяще говорили на английском. Хаммер был в шоке – такого никак не ожидал. Не знал, что отвечать, а офицеры настоятельно потребовали предъявить им два письма Ленина, те самые, которые за взятку Хаммер приобрел у одного частного лица и пытался вывезти на Запад незаконным путем.
   Седовласый Арманд в атласной пижаме стоял на коленях перед молодыми людьми. Он слезно умолял их уладить все мирным путем. Уверял, что его, доверчивого человека из Америки, близко знавшего Ленина, настоящего патриота коммунистической России, просто обманули. Он не понял ситуации. Он даже не очень помнил, как письма попали ему в руки и кто тот человек, который их передал… Он пообещал все вернуть. Все должно быть по закону. Все должно быть по порядку. Никак не мог он в глазах своих великих покровителей в Кремле оказаться большим мошенником. Это было в 1972 году.
   В КГБ тогда работал Андропов, знавший о многих неприглядных делах, творившихся в руководстве, а страной управлял Брежнев, не желавший выносить сор из избы. И дело с письмами Ленина, купленными неправедным путем, понятно, замяли. Ни в советскую прессу, ни в западную ничего не просочилось. Но факт в памяти некоторых остался.

Афера с письмами Ленина

   Собственно, расчет Хаммера был довольно хитроумен и при успешном выполнении сулил ему немалые политические и экономические выгоды. Тем более что опыт такого рода операций у него уже имелся. К сожалению, этот респектабельный американец, якобы лично знавший Ленина и прибывавший в Москву с частными визитами «мира, дружбы и сотрудничества», занимался порой, мягко говоря, не совсем благовидными делами. В КГБ было доподлинно известно, что он, купив за бесценок у одного лица в Москве письма Ленина (которые могли быть и фальшивыми, и даже подкинутыми тем же КГБ), рассчитывал вывезти их на Запад. Далее через подставных лиц Хаммер планировал выставить анонимно письма на продажу на одном из мировых аукционов. Затем собирался сам лично выкупить их там, вызвав тем самым большую шумиху в прессе.
   Он надеялся, и вполне справедливо, привлечь внимание Советского Союза к себе и к этой масштабной сделке. А потом при удобном моменте собирался проявить акт доброй воли – подарить письма вождя пролетарской революции руководству СССР. Точнее, второму верному ленинцу после Хрущёва – Брежневу.
   Это был период начавшегося потепления в отношениях между Востоком и Западом. Никсон первым из президентов США собирался посетить Советский Союз, намечалось провести в Хельсинки Совещание по безопасности и сотрудничеству европейских государств с участием США. И ход рассуждений бизнесмена был вполне логичен. Такое его благородное деяние не могло не вызвать ответную реакцию советской стороны. То есть ему, Хаммеру, за этот «подарок» предложили бы наверняка что-нибудь существенное, например поставки нефти или газа по заниженным ценам или изделия антиквариата, как это случалось не раз в годы НЭП и позже.
   В 1972 году афера с купленными незаконным путем письмами Ленина не прошла – вмешалось КГБ. Хаммер впервые понял, что в СССР не все такие уж дураки, которые верят в его бескорыстность. И впредь решил быть более осторожным.
   Не без помощи кремлевского руководства ему удалось выкрутиться. Он отделался легко, только натерпелся страху, боялся огласки. Ведь свидетелем его униженного состояния – слезы, пижама, стояние на коленях – оказался партнер по бизнесу американец Дэвид Карр, которого, кстати, подозревали в связях с советской разведкой. Офицеры КГБ вызвали Карра в номер люкс для опознания и дачи показаний. Он все видел, все слышал и в дальнейшем мог обо всем рассказать.
   У Хаммера, естественно, возникло подозрение: а не была ли вся та безобразная сцена в гостинице подстроена самим Карром? Слухи слухами, а вдруг он действительно работал на Андропова?
   Насколько история в гостинице «Националь» запутана и не выяснена до конца, свидетельствует следующий факт. В 1979 году Дэвид Карр возвращался из Москвы, где он находился, как всегда, по делам Хаммера. По пути в США сделал остановку в Париже. Маршрут был традиционным. Расположился Карр в одном центральном отеле. Из него живым он уже не вышел. Его нашли мертвым в номере. Никаких следов убийства или самоубийства французская полиция не обнаружила. Сердечная недостаточность? Кто его устранил, кому он помешал, какие тайны унес в могилу, неясно и по сей день. Хаммер ни словом не обмолвился о смерти своего бывшего партнера.

История с картиной

Осечка с письмами в 1972 году не охладила пылкого рвения Хаммера продолжать коммерческую деятельность совместно с коммунистами. Он чувствовал, что впереди текут золотые ручьи. Надо только не допускать грубых ошибок. Следовало срочно чем-то забелить брошенную на него КГБ тень. Не прошло и нескольких недель, как он предпринял новые усилия по передаче в дар Советскому Союзу картины великого испанского художника Франсиско Гойи – портрета донны Антонии де Зарате, написанного художником в 1807 году. Неожиданно возникла целая легенда о том, что богатые коллекционеры на Западе давно мечтают приобрести это редкое полотно, готовы платить миллионы и гоняются за ним еще с 1920-х годов.
На этот раз Хаммер прилетел в Москву специально на своем «Боинге-727». Все должно было быть на высшем уровне. Картина вручалась с помпой министру культуры Екатерине Фурцевой. Произносились торжественные речи, пенилось советское шампанское. В Эрмитаже уже готовились к приему ценного дара. Со слов самого Хаммера, специалисты оценивали картину в миллион долларов. Приглашенные на прием советские руководители, представители интелли генции согласно кивали головами. Дорогой, ценный подарок. Миллион долларов! Кто в Советском Союзе мог оспорить это авторитетное заявление? К тому же дареному коню в зубы не смотрят.

//-- Леонид Ильич Брежнев --//
   Дезинформацию пустили из американского самолета, и она полетела по всей Советской стране. Зарубежная пресса быстро разобралась, в чем дело. На Западе появились статьи, в которых авторитетно утверждалось, что портрет донны Антонии, приобретенный Хаммером, всего-навсего вариант картины Гойи. Мало того, этот вариант стоил лишь 60 тысяч долларов. Именно за эту, по сути смехотворную, цену его приобрела вначале художественная галерея самого Хаммера «Кнодлер». А потом выгодно перепродала, но уже за 160 тысяч. А покупателем оказался благотворительный фонд… того же Арманда Хаммера. Неплохая операция! Особенно если учесть, что ту разницу в 100 тысяч долларов предприимчивый бизнесмен оставил себе. Говорят, что в Москву он взял всю сумму наличными. Положил в чемодан атташе-кейс на мелкие расходы. Вполне возможно, что часть из тех денег осела в карманах столь неумеренно обожавших Хаммера советских руководителей.
   В свою очередь Брежнев распорядился также сделать ответный подарок другу Советского Союза – найти картину попроще, но из Эрмитажа. И нашли. Это оказалось полотно В. Кандинского. Из тех, что годами лежали в запасниках и при советской власти не имели никаких шансов увидеть свет. Хаммер уезжал очень довольный. Еще бы, цена картин Кандинского на мировом рынке оканчивалась многими нулями, гораздо большими, чем простые 100 тысяч. Чем не выгодная сделка!
   В КГБ обо всем этом догадывались, как и о многом другом, но ни в 1972 году, ни позже им никто не разрешал даже бросить тень на американского бизнесмена. Волшебные слова «мир, дружба и сотрудничество», ставшие, по сути, дешевой разменной монетой, ценились престарелыми руководителями СССР превыше всего.

Золотые ручьи

   Но Хаммер не был бы Хаммером, если бы позволил так бесславно завершиться той операции с ленинскими письмами. Немного позднее, но все в том же памятном 1972 году, когда неприятная история с КГБ уже забылась, а говорили только о ценном подарке, Хаммер рискнул снова.
   Он все-таки отыскал в одной из нью-йоркских галерей еще два письма Ленина. Выкупил их и привез в Москву. Все было сделано легально. Теперь никто не мог уличить его в незаконной сделке. Он заранее позвонил в Кремль, поставил руководство в известность о готовящемся сюрпризе. Его ждали с распростертыми объятиями.
   Генеральный секретарь Брежнев ронял слезы умиления, когда Хаммер доставал эти бесценные реликвии. У обоих писем была вполне конкретная цена – 128 тысяч долларов. Прилагались чеки, свидетельства их подлинности. Письма также передавались в дар Советскому Союзу.
   Брежнев не знал, чем отблагодарить дорогого гостя, и в свою очередь, преподнес ему золотые часы. Звенели бокалы, пенилось советское шампанское, закусывали икрой, произносили заздравные тосты, потом традиционные – за «мир, дружбу и сотрудничество». В завершение встречи Хаммер, воспользовавшись благодушным настроением большого хозяина, решил договориться о новом проекте – строительстве трубопровода для подачи минерального сырья – нефти и газа – из Сибири в Западную Европу и Америку. Общая стоимость проекта – примерно 20 миллиардов долларов. У советского руководства захватило дух. Вот когда наконец они построят в стране коммунизм. Деньги для этого дает Хаммер и другие компании. Полное завершение проекта было намечено на 1998 год, к юбилею Арманда Хаммера, его столетию. Грандиозный проект, грандиозный юбилей. Деловой американец рассчитывал не только дожить до этого возраста, но еще и погулять на своем дне рождения вместе с советскими руководителями уже в построенном коммунистическом обществе. Шутили, если Хаммер доживет до 100 лет, то ему непременно вручат «Золотую Звезду» Героя Советского Союза.
   Смеялся Хаммер, сквозь старческие слезы горько улыбался Генсек. Дело было сделано, проект века получал зримые очертания, в карман Хаммера снова должны были потечь золотые ручьи. Арманд потирал руки и повторял любимую фразу Бенджамина Франклина: «Партнеры по торговле, как правило, не воюют». Коммунисты ему вторили, перефразировав цитату из Ленина, взятую им у Адама Смита: «Когда идет торговля, то пушки молчат».
   Расчет Хаммера полностью оправдался, письма Ленина сыграли-таки свою политическую и экономическую роль. Он сумел на них сколотить себе по-настоящему хороший капитал, пользуясь всю жизнь одним правилом: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей и получишь миллионы».
   В советскую прессу посыпались восторженные, отзывы, центральные газеты расхваливали на все лады «красного миллионера», которого не останавливают ни затраты, ни идеологические разногласия, когда речь идет о благородном деле «мира, дружбы и сотрудничества». С этого момента для Хаммера не было никаких препятствий. Андропова он особенно не боялся. О том неприятном инциденте в гостинице «Националь» никто не вспоминал.
   И Хаммер с удовольствием прилетал в Москву на своем «Боинге», оборудованном как первоклассный отель. Он мог в люксовом номере своего самолета ходить в атласной пижаме, никого не опасаясь. Мог позвонить в Кремль, и к его самолету тотчас подогнали бы трап с ковровой дорожкой. Он завоевал не только земельные богатства России, но и ее воздушное пространство.
   Его большой друг в Кремле, Брежнев, готов был принять бизнесмена в любой момент. У Хаммера появились собственные охраняемые апартаменты с видом на Кремль. Ему выделили пятикомнатную квартиру в Лаврушенском переулке. Он мог просить теперь о высылке на Запад диссидентов. То есть вмешивался напрямую в политическую жизнь страны, а его слушали и не отказывали ни в чем. Он был человеком с деньгами. Вот только старцы из Кремля либо не догадывались, либо не хотели знать, что его деньги многократно увеличивались после каждой поездки в СССР.

Легендарный миллиардер

   В Лос-Анджелесе многоэтажный офис фирмы Хаммера «Оксидентал Петролеум Корпорейшен» знают все. Это по сути международный торговый центр. Хаммер добывал нефть в Ливии и выгодно продавал ее на мировом рынке. В Америке производил спиртные напитки и торговал ими. В Восточной Сибири качал нефть и газ. По трубам российское сырье уходило в Западную Европу и на западное побережье Америки, расширялся экспорт советского никеля в обмен на оборудование для гальванопокрытий металлов. В Одессе при участии Хаммера был возведен крупный завод для производства аммония и суперфосфатной кислоты. Его строили исключительно из соображений близости к морскому порту. А то, что он отравляет воздух, землю и воду, осознали гораздо позже, когда люди, работавшие на нем и жившие возле него, умерли от отравления или стали инвалидами, когда возник острый вопрос, как быть с отходами.
   В это же время в Москве по просьбе Брежнева возводился Международный торговый центр, который по замыслу Хаммера должен был стать опорным пунктом американской экономической империи. Ее хозяин задумал основательно укрепиться в Советском Союзе. Ведь со времени его первой поездки на банковских счетах прибавлялись новые миллионы и миллионы долларов. Хаммер был причислен к клану миллиардеров. Это были практические результаты его благородной миссии «мира, дружбы и сотрудничества», у которой не было границ.
   За эти перечисленные выше заслуги Хаммера в Кремле наградили орденом Дружбы народов. Он был достойным человеком и помогал советским руководителям латать дыры в экономике. В каком бы месте Советского Союза он ни появлялся, то своим прозорливым оком сразу видел, на чем можно заработать деньги. Сельское хозяйство нуждалось в удобрениях? Нет проблем! Организуем в обмен на что-нибудь твердое. Если нет валюты, можно взять антиквариат. Советский народ от этой сделки не получил больших урожаев: брошенные на разных складах поистине золотые удобрения, с которыми не знали что делать, гнили и отравляли воздух.
   Зато теперь на шестнадцатом этаже его служебного офиса в Лос-Анджелесе располагались не просто богатые апартаменты, а целый музей сокровищ, собранных со всего мира. На полу был постелен красный ковер, за спиной американский флаг – почти что президент Соединенных Штатов. На стенах подлинные шедевры мирового искусства – картины кисти Рембрандта, Тициана, Гойи. Все настоящие, по цене выше миллиона долларов. За стеклами шкафов антикварные часы, яйца Фаберже, сервизы из царских покоев.
   …В кожаном глубоком кресле сидит благообразный седой старец небольшого – 1 метр 64 сантиметра – роста, почти такого же, как у Ленина. Это Арманд Хаммер. Он терпеть не может людей выше себя. И все его 450 личных сотрудников покупают себе обувь на низком каблуке и ходят на цыпочках. Если хозяин дома, то может вызвать любого и по любому поводу. А Хаммер любил работать – это неоспоримый факт – по 7 дней в неделю, по 14 часов в день. Именно поэтому он добился в своей жизни всего, о чем мечтал. Он, доктор наук, начинал как простой фармацевт. Но не лекарства, не медицина, а советская нефть, изделия искусства и российский антиквариат принесли ему миллиардное состояние. Его фирма опутала нефтяными нитями весь мир. Он может купить концессии или продать их. К нему на прием шли шейхи и принцы, его ждали в любой стране мира, но больше всего ему были рады в СССР, где каждый раз встречали с распростертыми объятиями, как настоящего спасителя, как своего коммунистического мессию.
   Всю свою жизнь Хаммер с искусством владел одним важным для любого предпринимателя качеством – умением общаться с разными людьми. Он пропагандировал кредо уживаться с представителями разных взглядов и идеологий.
   А бизнес и прибыль – превыше всякой морали.
   Он всегда улыбался, создавая образ человека, внимательного к проблемам других, находил путь к сердцам великих мира сего. Для этого пользовался весьма простым способом: просил увековечить встречу и брал фотографии на память с дарственными надписями.
   На широком столе в его огромном кабинете было расставлено множество снимков в богатых рамках – целая галерея. На них Хаммер запечатлен с принцами и королевами, с президентами и государственными деятелями, с кем имел дело или планировал начать миссию «мира, дружбы и сотрудничества». Фотографии советских руководителей, Ленина, Хрущёва, Брежнева, а затем и Горбачёва, выдвигались на первый план только в том случае, если к нему в кабинет на шестнадцатом этаже приходил важный гость из Советского Союза. Некоторые догадывались, что Хаммер переставляет фотографии в зависимости от того, кого он принимал у себя в кабинете. Но это не мошенничество, даже не старческие шалости, а уважение к гостю.
   Фотографии служили документальным подтверждением его не просто широких связей с великими мира сего, но и их дружеского к нему расположения. Они давали ему своего рода пропуск, создавали впечатление миролюбивого доброго капиталиста.
   А все начиналось с первой фотографии, подаренной ему Лениным в далеком 1921 году, с надписью: «Товарищу Хаммеру…». С того времени и начались его первые шаги к масштабному богатству. С той памятной поездки в СССР, когда ему исполнилось всего 23 года.

С чего начиналось его богатство

   Ему организовали пышные похороны. Говорили проникновенные речи: «Ушел из жизни удачливый коммерсант, настоящий деловой американец, обаятельный человек, близко знавший принцев и королей, почти государственный деятель». Но при этом не забывали упомянуть, что это был еще и большой друг Ленина, первый западный бизнесмен, пробивший брешь недоверия в отношениях между капиталистами и коммунистами.
   Как позднее скажут его недруги, неуемная страсть к наживе у этого человека вполне мирно уживалась с идеологией коммунизма. Говорили также, что стоило бы ему дожить до ста лет, он наверняка получил бы «Золотую Звезду» Героя Советского Союза. Финансовый король умер, да здравствуют его финансы! Значит, и слава о его махинациях будет жить в веках.
   И все же о Хаммере сказана далеко не вся правда. Оказывается, этот «друг» не стеснялся обманывать близких ему людей. Надувал их, как только мог. Бизнес есть бизнес! Когда в перспективе сверхприбыль, то всякая мораль отступает на второй план. Он пользовался безграничным доверием в Кремле, создал легенду о том, что сам Ленин помогал ему налаживать экономику в России. Фальсификация, подкуп были для него обычным средством в достижении своих коммерческих целей. Коммунисты в Кремле не смогли разглядеть за мягкими улыбками, обходительными манерами расчетливого бизнесмена, который ничего не делает бесплатно.
   У Арманда Хаммера было несколько лиц. Больше всего запомнились два: одно коммунистическое, которое он охотно демонстрировал друзьям в большевистской России, другое капиталистическое, которое видели и знали в Америке. Он менял свои маски, как и фотографии на своем столе. И в этом деле преуспел. Остап Бендер мог бы ему позавидовать. Хаммер был близок со всеми верными ленинцами в Кремле. И только с двумя руководителями СССР – со Сталиным и Андроповым – так и не сумел найти общий язык.

Алмазная афера века (1992)

   Известно, что основными покупателями уникальных ювелирных камней являются, как правило, представители королевских семей, принцы из Саудовской Аравии и самый богатый человек планеты – султан Брунея. Затем следуют голливудские звезды первой величины, богатые бизнесмены. Обработанные камни как товар сравнивают с именитыми произведениями искусства. И приобретение их становится самым надежным способом вложения капитала. Не случайно в последние годы на этом дорогом рынке заметную активность стали проявлять и сверхсостоятельные граждане России. Их желание вложить шальные деньги в уникальные ювелирные изделия настолько велико, что порой они решаются на необычные предложения.
   Осенью 1995 года в Женеве один энергичный гражданин из Москвы обратился к менеджеру аукциона «Кристи» с просьбой продать ему до начала торгов коллекционное «Зимнее яйцо» работы фирмы Фаберже. Он не стал торговаться и предложил за него 8,5 миллионов долларов наличными. То есть дал вдвое больше той цены, за которую собирались выставить яйцо на старте. Этот гражданин сказал также, что он прекрасно знает историю коллекционного яйца, которое было изготовлено в 1913 году, и что именно на Пасху в честь 300-летия дома Романовых царь Николай II подарил его своей супруге Александре Фёдоровне. Российский император заплатил тогда по счету 24 600 рублей. В советское время это самое дорогое изделие смешанной техники вполне официально через государственный магазин «Антиквариат» вывезли за границу и в 1949 году продали на аукционе «Сотби» за смехотворную цену – всего 2 тысячи фунтов стерлингов. И вот новоявленный патриот из Москвы желал бы вернуть это уникальное украшение своей стране.
   Предложенные им 8,5 миллионов долларов были очень заманчивой ценой. Со всех сторон выгодное предложение. Но менеджер не мог самостоятельно принять решение и тотчас известил руководство аукциона «Кристи». И тут последовала пауза – руководство решило подстраховаться и навело справки об этом человеке. Ничего криминального за ним не водилось: местной полиции его имя было неизвестно, Интерпол его также не искал. И все же, несмотря на то, что он был «чист» перед швейцарским и международным законом, коллекционное яйцо ему не продали, отказав под надуманным предлогом.
   Так этот гражданин и уехал со своими 10, а может быть, и больше миллионами долларов наличными в неизвестном направлении. А это ювелирное яйцо чуть позднее все же было выставлено на аукционе. И приобрел его один известный американский коллекционер за 5,5 миллионов долларов.
   Почему, спрашивается, «Кристи» не пошел на выгодную сделку? Да потому, что человек прибыл из России. На аукционе его никто не знал, и, главное, действовал он не по правилам. А новички, готовые расплатиться сразу, наличными, при этом ведущие переговоры закулисно, оказываются в любом случае под подозрением, и, как водится, им в той или иной вежливой форме отказывают и лот не продают. Рынок надо завоевывать с умом.
   Дело в том, что на мировом алмазном рынке, куда так стремится попасть официальная и неофициальная Россия, все места давно распределены. Все фирмы друг друга давно знают.
   И если новичок полезет без спроса и не по правилам, то рассчитывать на удачу ему трудно. «Старики» могут начать свою игру. Не обязательно напрямую, они могут нанять и подставных лиц, особенно если игра ведется по-крупному…
   В 1992 году в далеком Сан-Франциско вполне легально появился энергичный и респектабельный 32-летний российский предприниматель, высокорослый – 190 сантиметров – Андрей Козленок. Этот человек производил самое выгодное впечатление. Он прекрасно владел английским языком, отличался хорошими манерами и обладал широкими познаниями во внешнеторговой деятельности. В свое время Андрей возглавлял совместное предприятие «Совкувейт инжиниринг», то есть имел неплохой опыт кооперации с зарубежными партнерами. Человек со всех сторон перспективный и надежный.
   Быстро окунувшись в деловой мир Америки, Козленок, который интересовался алмазным бизнесом, побывал в Нью-Йорке и узнал, что уникальные гранильные работы по необработанным камням проводит фирма братьев Штайнмец. Но ему подсказали также, что в настоящее время самый выгодный бизнес – это продажа уже обработанных драгоценных камней и редких украшений. Перед ним встал вопрос: где их взять? Вывезти из России? Но для этого нужны большие деньги, которых у него не было. И тогда Козленок решил пойти по другому пути. Разве связи с Россией – это не состояние?
   А известные имена, которые у всех на слуху? Если с умом использовать их, то можно быстро и солидно обогатиться. Однако и в этом случае требовались деньги. Оставалось одно – найти заинтересованных кредиторов, которым можно было рассказывать о своих связях в России на самом высоком правительственном уровне и предложить от имени этих людей перспективную сделку. Главное – не мелочиться. Играть следовало по-крупному.
   Козленок хорошо знал положение дел в алмазной промышленности России. Он знал ее трудности и понял, где стоит искать выход из положения. Постепенно сформировалась идея. Она по своей сути была проста: получить выгодный кредит под алмазные гарантии России. Но провернуть масштабную сделку одному Козленку было не под силу. Требовались солидные партнеры. И они нашлись. Ими оказались американцы, бывшие россияне, братья Шегирян, Давид и Ашот. Проведенные с ними переговоры показали, что они тоже готовы пойти на масштабную сделку с Россией. К тому же выяснилось, что за ними стоят солидные банки.
   Случайно или нет, но так сложилось, что именно в этот период Роскомдрагмет, который в то время возглавлял Евгений Бычков, искал на Западе солидных посредников для получения кредитной линии в сумме 500 миллионов долларов. Деньги требовались срочно для российской компании «Алмазы России – Саха», которая задыхалась без инвестиций. Нужно было модернизировать и развивать отечественную алмазодобывающую промышленность. Остро встала необходимость вырваться из удушающих объятий мировой алмазоскупающей южноафриканской фирмы «Де Бирс».
   У якутского предприятия «Саха» уже имелась договоренность с британской финансовой группой «Нэтвест», которая была готова выделить такую сумму, но взамен выставляла свое условие: Россия должна заключить торговый договор с… «Де Бирс». Круг замкнулся. «Старики», похоже, начали свою игру.
   Как известно, эта южноафриканская компания, которая совместно с корпорацией «Англо-Американ» уже много лет имеет в ЮАР свыше 30% мировой золотодобычи, хотела бы оставаться единственным получателем алмазного сырья из России. И по существовавшим правительственным соглашениям наша страна имела право реализовывать свои алмазы, увы, только через компанию «Де Бирс». Российские же предприниматели, в частности Евгений Бычков, стремились выйти из-под ее жесткой опеки, хотели самостоятельно начать прибыльный бизнес. Желание во всех отношениях похвальное.
   Г-н Бычков поставил перед собой вполне определенную и благородную задачу – в обход «Де Бирс» наладить собственное развитие алмазной промышленности, а кредиты для этого стал искать, естественно, через своих людей в богатых странах. И как ему дали понять из-за океана, в частности «наш человек» Козленок, в этом отношении навстречу готов пойти крупный инвестор – американский банк «Бэнк оф Америка». Но необходимы гарантии. И первое условие – создать на американской земле солидную фирму с надежным уставным капиталом. Кстати, членом совета ее руководителей мог бы стать сам Бычков. Это ли не гарантия надежности фирмы?
   Сказано – сделано. Именно в этой точке объединились интересы Бычкова и Козленка. Выяснив готовность энергичного предпринимателя и его армяно-американских партнеров совершить планируемую сделку, руководство Роскомдрагмета отдало распоряжение Московскому гранильному заводу «Кристалл» перевести в далекий Сан-Франциско американской фирме, еще не существовавшей тогда юридически, драгоценности на сумму 1 300 000 долларов. Сумма, может быть, и не гигантская, но достаточная, чтобы начать хорошее дело. И вот спустя две недели, а точнее, 26 октября 1992 года на свет появилась фирма «Голден АДА». Можно было только приветствовать, что наконец-то наш российский капитал самостоятельно шагнул за океан. Учредителями этой фирмы стали близкие России люди – братья-армяне Давид и Ашот Шегиряны и интеллигентный уроженец Москвы Козленок. В совет руководителей вошел, как и было обещано, Евгений Бычков. Стало быть, все они будут действовать в одной упряжке в интересах Роском-драгмета, в интересах России. Это было приятное событие.
   К тому же выяснилось, что наши парни за рубежом, по их заверениям, были напрямую связаны с кронпринцем богатой алмазами африканской Ботсваны Кгодумо I, который якобы высказал готовность продавать алмазы своей страны через российские организации. И этим поспешили обрадовать бывшего тогда первым заместителем председателя Совета министров Егора Гайдара. Говорили о несметных природных богатствах Ботсваны, о том, что если там начать алмазодобычу, то эти редкие камни можно грести лопатой…
   Но, увы, за всеми этими увлекательными россказнями стояло только одно – камуфляжная, а не алмазная пыль. Как позднее выяснилось, никакого кронпринца Кгодумо I не было ни в Ботсване, ни в каком другом африканском государстве.
   И «наши» армянские братья Шегирян, как и «наш» московский Козленок, совершенно не думали действовать в интересах России. А тут еще благодаря публикациям в прессе в курсе всех этих скрытых и неловких «телодвижений» Роскомдрагмета оказалась «Де Бирс». И пока клубочек катился, дело все больше запутывалось.
   Через некоторое время в России возникла дочерняя фирма от «Голден АДА» под названием «Звезда Урала». Ее создали не в последнюю очередь для отправки драгоценностей за рубеж. Об этом известили Сан-Франциско, оттуда срочно прилетел Козленок, но не один, а с «независимым» бельгийским экспертом Чарльзом Швайцером, кстати, по дальним родственным линиям связанным с «Де Бирс». И они вместе осмотрели и отобрали подходящие ценности из запасов Госфонда, которые могли служить в качестве залога. После возвращения обоих заокеанских курьеров в Сан-Франциско через «Звезду» в нарушение всей установленной процедуры отправки ценностей за границу в фирму Козленка были отправлены уникальные бриллианты, редкие ювелирные изделия, золотые монеты и бытовое серебро – всего на сумму свыше 180 миллионов долларов! Это уже солидные деньги. Ценности направлялись с одним условием: после завершения сделки они будут возвращены в Россию.
   Шло время, но американский банк с кредитом не торопился. И «наши парни» в «Голден АДА» затеяли с Москвой какую-то хитроумную игру-переписку. Все также время от времени они выставляли своего козырного кронпринца, который якобы уже выразил готовность частным порядком для неофициальных переговоров с руководством страны вылететь в Россию. Пусть Москва обеспечит надлежащий особняк и охрану. Алмазы будут, обязательно будут… Не случайно западные партнеры прозвали таких российских предпринимателей «буддистами». У них все будет…
   Прояснение мозгов у россиян началось только в 1994 году, когда становилось все более очевидным, что рассказы о кредите и кронпринце только разговоры, а переведенное за океан национальное достояние страны оказалось под угрозой исчезновения. Да и «наши парни» что-то замолчали. Ситуация в корне менялась. Главным было срочно вернуть отправленное добро. В конце 1994 года в Сан-Франциско отправилась специальная делегация, которую возглавил заместитель председателя Роскомдрагмета Борис Поздняков. Но поезд уже ушел. Фирма «Голден АДА» чувствовала, что настала жаркая пора расплаты, и практически не бездействовала, в права владения ею вступал новый, перекупивший ее хозяин. Делегации вернуть ценности не удалось. К середине 1995 года все стало ясно: бриллианты, алмазы и золото на сумму свыше 180 миллионов долларов исчезли, а все «наши» парни отправились в бега.
   Назревал большой скандал. А тут еще масла в огонь добавила публикация в информационном журнале «Mazal U’Bracha», в которой сообщалось, что после того, как российские ценности прибыли в Сан-Франциско, их тотчас перепродали в Голландию и Бельгию. Деньги переводились на счет «Голден АДА» в швейцарском банке. Часть реализованной суммы осела в частном банке нового владельца компании «Голден АДА» и на счетах его американских коллег. Короче, «наши парни» деньги раскрутили и солидные куски от этого драгоценного пирога положили в свой карман. Деньги они тратили направо и налево: покупали себе высококлассные яхты, экзотические автомобили, солидные виллы и даже самолеты. Жить начали с размахом. Американская пресса писала о новых русских, у которых карманы набиты тысячами долларов, которым ничего не стоит дать официанту на чай 100-долларовую банкноту.
   Можно ли было предвидеть такой поворот событий? Конечно. Ведь при заключении любых сделок всегда определяется надежность партнеров. Мало того, нанятые юристы не только проверяют всю документацию, но и следят за ходом всех денежных операций. Следил ли кто за превращением российских драгоценностей в частные американские доллары? Присутствовали ли при этом представители Роскомдрагмета? Послал ли кто-нибудь сигнал о том, что национальное добро используется совершенно не по назначению? Нет, нет и еще раз нет… Слава богу, пресса не осталась в стороне от подобных скандалов. Зарубежные газеты стали трубить, подняли шумиху. Зашевелились и в России.
   К середине 1995 года обо всей этой операции с алмазами стало известно Контрольному управлению Администрации президента РФ. Ее бывший руководитель Сергей Филатов направил тревожное письмо на имя Б. Н. Ельцина, в котором приводились известные факты. После этого Генеральной прокуратуре РФ было дано поручение заняться разбором аферы и принять по ней соответствующее решение. Вскоре было возбуждено уголовное дело против руководителей «Голден АДА» – братьев Шегирян и Андрея Козленка, а также руководителей Роскомдрагмета. Первым объектом правосудия стал Евгений Бычков. Его отправили в отставку, пытались обвинить в должностных преступлениях и незаконных операциях. Но арестовать не успели: в связи с 50-летием Победы в Великой Отечественной войне подоспела амнистия.
   Тем временем Козленок, прослышав о скандале и о возбуждении против него в России уголовного дела, стал быстро сворачивать американские дела. Он продал свою фирму индийскому предпринимателю Радживу Гусейну и пустился во все тяжкие. Его видели попеременно в Израиле, Испании, Голландии. Он пытался замести следы, чувствовал, что за украденные миллионы придется нести ответ и пасти его будут долго, очень долго. И действительно, по его следам шли не только российские сыщики, но и сотрудники Интерпола. Но все же настоящий поиск развернулся после того, как к делу подключили американское сыскное бюро «Пол Чемберлейн», сыщики которого и вышли на след Козленка. Его нашли в Антверпене. Он изменил внешность, сделал пластическую операцию, но ниже ростом не стал. У него был паспорт, оформленный на имя гражданина Греции Андреуса Илиадиса.
   Стали известны и подробности исчезновения российских алмазов. Большую их часть Козленок продал в Бельгии, точнее, в Антверпене президенту фирмы «Стар Диамонд» Жаку Рота. Но действовал не напрямую, потому что знал: у частного лица никто ничего не купит, а купят через Швейцарию, использовав при этом четыре подставные фирмы из Заира. Сделал это с одной целью: уклониться от уплаты налогов.
   Факт участия в такой операции Жака Рота, который является давним торговым партнером южноафриканской компании «Де Бирс», наводит на мысль, что вся эта хитроумно проведенная афера с исчезновением российских ювелирных ценностей могла быть организована с подключением известной заинтересованной стороны.
   Уже в ходе следствия Роскомдрагмет подал в калифорнийский суд заявление о взыскании с фирмы «Голден АДА» фактически украденных драгоценностей на сумму 180 миллионов долларов. Все документы свидетельствовали в пользу Роскомдрагмета. Началась тяжба. К счастью, удалось отсудить 165 миллионов. Это означало, что все имущество фирмы и ее дочерних компаний переходит в доверительную собственность правительства России. Задержание же самого Козленка было решено провести в период прибытия в Антверпен группы следователей из России во главе с Русланом Тамаевым.
   Высокорослого предпринимателя нельзя было не заметить. Он и в толпе был выше всех на голову. Но взять его решили прямо в офисе, расположенном на знаменитой алмазной улице Ховеньерс. Вначале он ничего не понял, изображал из себя оскорбленного греческого гражданина, но потом быстро успокоился. Уже в полицейском участке выяснилось, что греческий паспорт у Козленка поддельный, а срок рабочей визы, дававший право на проживание в Бельгии, заканчивался через три дня. После допроса Козленка за нарушение паспортного режима переправили в тюрьму.
   Оказавшись перед лицом российских следователей, Андрей Козленок понял, что из рук правосудия ему уже не вырваться, и стал охотно давать показания. Говорил о том, что он знал, что был объявлен в международный розыск. Ему приходилось скрываться. И тем не менее поддерживал телефонные контакты со своими знакомыми в России, в том числе и с высокопоставленными чиновниками.
   Козленок из Бельгии попал в Грецию и, арестованный в Афинах, после ряда переговоров был выдан российским правоохранительным органам. Спустя некоторое время он оказался в российской тюрьме, прозванной «Матросская тишина», дал нужные показания. Между тем из Америки подоспело сообщение об аресте в Сан-Франциско другого бывшего учредителя фирмы «Голден АДА», Ашота Шегиряна. Он обвинялся местными властями в неуплате налогов.
   Похоже, что «алмазная афера» века, как окрестила ее пресса, подошла к своему завершению. Деньги, хоть и частично, но вернулись, преступники, хоть и не все, оказались за решеткой. Справедливость отчасти восторжествовала. Козленок же, как можно догадаться, был только исполнителем. А вот те, кто его инструктировал, кто направлял, помогал, остались на свободе. Их Козленок не выдал, понимая, что пока он за толстыми стенами, он в безопасности. После окончания срока он выйдет на свободу и окажется уязвимым со всех сторон.
   А вдруг те, оставшиеся, напомнят ему о себе? Рискованно! Лучше уж молчать…

Германия

Капитан из Кёпеника (1906)

   Простой немецкий сапожник из Тильзита (ныне город Советск в Калининградской области) Вильгельм Фойгт, внешне смахивавший на представительного кайзера, буквально с пеленок мечтал стать военным. Но осуществить это желание постоянно мешали судимости. Его сажали то за кражу, то за подлог, то за обман, то снова за кражу. Сколько лет просидел в тюрьмах, и сам не мог сосчитать. К сожалению, чем больше накапливалось судимостей, тем дальше отодвигалась мечта. Однако желание стать офицером, надеть военный мундир, покрасоваться в нем перед знакомыми, перед публикой, немного покомандовать от этого не уменьшалось, а, наоборот, становилось идеей фикс. Более того, Фойгт рассчитывал, что форма даст ему возможность совершить крупное ограбление, например банка в Берлине, где, как ему казалось, все учреждения набиты деньгами – дойчмарками. Главное – достать форму и основательно подготовиться к следующему этапу. И он все-таки осуществил свою мечту, правда на старости лет, но тем не менее надел форму, покрасовался, покомандовал, ограбил кассу и… снова оказался на скамье подсудимых. Его дело неожиданно вышло на столь высокий государственный уровень, что рассматривалось не где-нибудь на окраине, а в столице кайзеровской Германии, в центральном зале Уголовного суда. Совершенное им противоправное действие эхом прокатилось по всей стране. Оно вызвало такой широкий общественный резонанс, что кинематографисты даже сняли о нем художественный фильм. Теперь перейдем к сути уголовного преступления.
   Военные в Германии всегда пользовались почетом и уважением. И каждый кайзер старался, чтобы его офицеры не только ревностно выполняли свой служебный долг, подчинялись ему, но и вызывали у публики восхищение, восторг. И потому каждый правитель вносил свою лепту в обожествление военных: кто прибавкой к жалованью, кто наградами, кто красивой формой. Случай с сапожником Фойгтом, возжелавшим в один прекрасный день сделаться военным, да не простым рядовым, а гауптманом, то есть капитаном, показывает, насколько притягателен оказался ореол славы и почитания военных, насколько сильна тяга немцев к желанию покомандовать и навести свои порядки. Об этом человеке, которому короткое время подчинялись военные, чиновники, который захватил целый район Берлина и самочинно отдавал распоряжения, заговорила вся Германия. И жители не знали, как реагировать – то ли осуждать этого человека, то ли восхищаться им. Ничего не скажешь, военная форма была ему к лицу, вот только беда: не было у него никаких документов, подтверждавших, что он военный. Фойгт не имел права носить красивую форму гауптмана. Не было у него и никакого образования. Он даже в армии простым солдатом не был. Ситуация, конечно, принадлежит скорее к разряду комических курьезов, чем к уголовным делам. Правда, если бы не последовавшие за этим серьезные штрафные санкции: лишение всех прав гражданского состояния и несколько лет тюрьмы. Его Величество, сам кайзер Вильгельм II внимательно следил за ходом разбирательства, ведь дело шло о защите поруганной чести офицерства, о наказании виновного и поэтому приобрело государственную важность.
   30 ноября 1906 года выдалось пасмурным и дождливым. Но, несмотря на ненастную погоду, у здания Уголовного суда Берлина собрались сотни одетых в форму людей – офицеров, государственных прокуроров, адвокатов и прочих чиновников. Все ждали приезда тюремной кареты. В ней должен был прибыть виновник судебного разбирательства, житель Тильзита, сапожник Вильгельм Фойгт. Все разговоры велись только о подсудимом. Сапожник стал гауптманом? Непросительно, возмутительно, наказать по всей строгости закона! Он же из тюрем не вылезал! Ему должны вынести самый суровый приговор!
   И вот с немецкой пунктуальностью, ровно в 9.00 и ни минутой позже, прибыла карета. Ровно в 9.30 в зале третьей судебной палаты Земельного суда Берлина под председательством директора Земельного суда господина Дитца открылось заседание. В зал ввели обвиняемого. Рослый пожилой мужчина с солидной осанкой, голубоглазый, с седыми, лихо закрученными усами, держался достойно. На преступника никак не был похож. И ответы у него разумные, здравые, истинный пруссак. Так кто же он? Что о нем известно?
   Фойгт родился в 1849 году в Тильзите, рано овдовел, на руках осталось четверо детей, в армии никогда не служил. Толком никакого образования не получил. Но зато неоднократно был судим. За свою 57-летнюю жизнь семь раз преступал закон и семь раз оказывался на скамье подсудимых. Первый раз в Тильзите 12 июня 1863 года за кражу – срок две недели. Через год похожая ситуация: кража и наказание – три месяца тюрьмы. Через год снова кража и теперь уже девять месяцев заключения, а в апреле 1867 года за подделку документов – 10 лет лишения свободы и штраф в 1500 талеров. И так далее до февраля 1891 года, когда за крупную кражу он получил уже 15 лет тюрьмы и после выхода еще 10 лет полицейского надзора. Фактически вся жизнь прошла на тюремных нарах.
   Председательствующий директор Дитц подробно зачитал материал о всех предыдущих преступлениях, совершенных Фойгтом. Затем слово взял первый государственный прокурор и государственный обвинитель господин Вагнер.
   – Обвиняемый, вы совершили тяжкое преступление, незаконным путем приобрели форму офицера кайзеровской армии и оружие. Далее, еще хуже, одевшись в мундир пехотного гауптмана, вы отправились в район Берлина Кёпеник. Что вы конкретно намеревались там делать, ограбить районную кассу? Почему избрали именно Кёпеник?
   – Господин прокурор, я не собирался грабить кассу, никаких преступных намерений у меня не было. Мне просто хотелось навести порядок в одном из районов Берлина, показать служащим, что такое исполнительская дисциплина и порядок. А район Кёпеника избрал потому, что он далеко от центра, там меня никто не видел и он считается рабочим.
   – Расскажите подробно, с чего все началось?
   – Я с детства мечтал о военной службе. Но мне не удавалось попасть в армию, и я не знал, как это сделать. Жил в бедности. Никто мной не интересовался. Оставалась единственная возможность: купить форму и хоть несколько дней походить в ней, почувствовать себя кайзеровским офицером. 8 октября 1906 года в Потсдаме я купил шинель и амуницию. Еще через пару дней – военные брюки, шпоры. А в Берлине у одного перекупщика приобрел шпагу с ножнами. Чуть позднее достал и военную фуражку.
   – Где вы хранили все эти вещи?
   – Я сдал их в камеру хранения на вокзале Буссельштрассе.
   – Понятно, и вот наступило 15 октября 1906 года. Какими были ваши дальнейшие действия?
   – Вечером я забрал эти вещи, переоделся, прошелся пешком до станции городской железной дороги Варшауер Брюке и поехал в Кёпеник. Должен сказать, удивительное возникает ощущение от ношения формы офицера, все на тебя так смотрят…
   – Обвиняемый, это к делу не относится. В Кёпенике вы первым делом зашли в пивнушку, так, и выпили там пива?
   – Нет, ваша честь, я выпил не пива, а кофе. Все-таки на мне был мундир гауптмана.
   – Далее, через двадцать минут вы отправились в Кёпеник, в сторону ратуши?
   – Нет, ваша честь, это было на следующий день.
   – Так что было на следующий день?
   – На следующий день утром я отправился к озеру Плётцензее, там как раз должна была состояться смена вооруженного военного караула, который состоял из ефрейтора и двух солдат. Я приказал ефрейтору отправиться в полк и привести сюда еще несколько солдат. Он повиновался и привел с собой еще пять солдат и ефрейтора.
   – И что дальше?
   – А дальше я сказал подчиненным, что у меня есть высочайший приказ и они должны мне беспрекословно подчиняться. Вот тогда мы и выпили пива. И мне пришло в голову, что можно отправиться в центр Кёпеника, занять там ратушу. Мы вошли в здание, я приказал четырем солдатам, чтобы они стали охранять помещение и никого не выпускали из кабинетов, а сам с двумя солдатами отправился к бургомистру.
   – К бургомистру Лангерхаузу?
   – Да, к господину Лангерхаузу.
   – И что вы ему сказали?
   – Я сказал ему, что от имени Его Величества он арестован и должен мне во всем подчиняться.
   – И что же ответил бургомистр?
   – Он совершенно растерялся, лепетал что-то несусветное, что это не он, а обербургомистр виноват, что он тут ни при чем…
   – Оставьте эти ваши подробности, они к делу не относятся. Что происходило дальше?
   – Господин бургомистр попросил меня сообщить об этом аресте его супруге, потом он захотел переговорить со своим заместителем.
   – И что вы ему на это ответили?
   – Я сказал, что управление городом перешло в мои руки и я позабочусь обо всем, пусть остается на своем месте, мы во всем разберемся. Бургомистр неожиданно вспомнил, что он сам является резервистом, лейтенантом резерва, на что я ему ответил: «Вот видите, какая вам выпала честь, вас арестовал гауптман».
   – Какие вы предприняли действия дальше?..
   А вот дальше наш герой растерялся. Он не знал, что ему делать. Как поступать, что предпринять, куда девать арестованных, какие отдавать приказы. Вот где сказалось отсутствие образования, опыта распоряжаться людьми и, следовательно, управлять ситуацией. Вся операция могла пойти насмарку.
   У Фойгта на руках не было никаких бумаг, он даже не предъявил приказа об аресте бургомистра. И потом, уже начинался рабочий день, в ратушу, охраняемую двумя солдатами, никого не пускали. Внизу стали скапливаться посетители, которые выражали свое недоумение. Толпа росла. Это означало, что, в конце концов, к ратуше с минуты на минуту могли прибыть жандармы, и тогда ему бы не поздоровилось. Его бы арестовали, вот тогда бы над ним посмеялся уже сам бургомистр.
   И в этой ситуации Фойгт принимает единственно правильное решение: вместе с арестованным кассиром он отправляется к бургомистерской кассе. Ее открывают, он видит в сейфах кучу денег – примерно 2 миллиона марок, но берет себе скромно всего 3557 марок, то есть сумму, примерно равную месячному окладу гауптмана. И все. Ни одной марки подчиненным и соучастникам. Никому ничего. Сейфы запирают. Ключи у кассира, а странный гауптман приказывает своим солдатам оставаться в ратуше еще минимум полчаса. И бдительно нести службу до… следующего распоряжения. А сам исчезает в неизвестном направлении.
   Конечно, был бы Фойгт поумней, посноровистей, похитрей, то взял бы из кассы побольше и уехал бы подальше, замел бы все следы. Но, впервые в жизни почувствовав себя офицером, командиром, человеком чести, он растерялся и остался в городе. Да и по своей натуре Фойгт не был грабителем с большой дороги. Для полного счастья ему не хватало совсем немного: пары тысяч марок. Поэтому и думал, что все сойдет ему с рук. Более того, он вернулся на ту самую квартиру, которую снимал ранее. Взятые из кассы деньги аккуратно расходовал, покупал нужные вещи, ел вкусно и сладко пил, запасся хорошими продуктами. Но долго это краденое счастье продолжаться не могло.
   Примерно через час после исчезновения странного гауптмана в ратуше начался переполох. Вооруженные солдаты не знали, что им делать дальше, как быть с арестованным бургомистром, с его подчиненными, все требовали объяснения, гауптман, имени которого они также не знали, исчез, полчаса давно прошли… За разъяснением обратились в городскую комендатуру. Там в это время случайно находился младший сын кайзера Вильгельма, принц Йоахим. Он-то и поднял тревогу, сообщил о чрезвычайном происшествии дежурному по городу генерал-лейтенанту графу Мольтке. Начали звонить в военные части, проверять. Никто никаких подобных распоряжений – о захвате ратуши в Кёпенике и аресте бургомистра от имени Его Величества – не давал. И вот уже принц и граф вместе с жандармами едут в Кёпеник, к ратуше. Они вооружены и готовы к любым неожиданностям, даже к перестрелке. Но солдаты у входа в магистрат встречают их почтительно, отдают честь, пропускают внутрь.
   Не прошло и нескольких часов, как выяснилось, что и бургомистр, и его подчиненные стали жертвой самого гнусного обмана. Правда, бургомистра на всякий случай арестовали еще раз: в кассе недосчитывалось 3557 марок (а вдруг он сообщник, обманщик, который действовал заодно с гауптманом? Ведь бургомистр несет персональную ответственность за пропажу денег). Вызванные офицеры полка, из которого прибыли солдаты, подтвердили, что по описаниям такого гауптмана у них никогда не было и все полковые гауптманы на месте. Ситуация вскоре полностью прояснилась. Оставалось только одно – вызвать полицию и начать расследование.
   Но как найти этого фальшивого гауптмана, кто он, этот переодетый человек? Бывший офицер? Где проживает? По описаниям это был солидный мужчина 50 лет, роста выше среднего, с голубыми глазами и лихо закрученными седыми усами. Его фоторобот был опубликован на следующий день в берлинских газетах, рисованные портреты расклеили по афишным тумбам, вывесили во всех государственных учреждениях. Шли дни, никаких следов. И вот наконец первая улика: нашли вещественное доказательство – его шпагу, которую он оставил в туалете вокзала Риксдорфа. Это навело полицейских на мысль, что «гауптман» прячет улики, значит, переоделся и носит уже партикулярное платье.
   Далее следовало искать его форму. Поиски продолжались. Все городские вокзалы были под контролем. Правительство Потсдама выделило награду за его поимку – 2000 марок. Магистрат Кёпеника добавил еще 500. В полицию стали поступать сигналы о подозрительных лицах. На вокзале Лихтенберг арестовали одного гражданина роста выше среднего, с голубыми глазами и седыми, лихо закрученными усами. Вскоре выяснилось, что это житель Австрии и что к ограблению ратуши в Кёпенике он не имеет никакого отношения. Затем арестовали еще одного, теперь ниже среднего роста, с седыми усами и похожего на «гауптмана»…
   И вот наконец поступило ожидаемое сообщение: владелец магазина готовой одежды на Фридрихштрассе, самой дорогой улице Берлина, доложил, что 16 октября в его зал вошел пожилой офицер в чине гауптмана и купил у него черный костюм, затем посмотрел остальные и купил еще один костюм и шляпу. И заплатил за все банкнотой достоинством 1000 марок. Этот человек очень торопился и вместе со своими покупками сел в стоявшие у входа дрожки и уехал. По описаниям он очень походил на разыскиваемого человека.
   Примерно такое же описание дал продавец соседнего обувного магазина, где представительный гауптман купил себе туфли. И в тот же вечер в районе Темпельхофа в одной из урн в картонной упаковке нашли военную форму: шинель, амуницию, военные брюки и фуражку – все это, как догадались следователи, принадлежало сбежавшему «гауптману». И все же главную улику, наведшую на след преступника, принес его бывший сокамерник, который, прочитав в газете о похождениях «гауптмана» и о награждении за его поимку, узнал в разыскиваемом своего «коллегу», Вильгельма Фойгта, который, еще сидя на нарах, мечтал раздобыть военную форму и совершить ограбление. Так замкнулся круг подозреваемых и у полиции, помимо точного описания внешности, появились еще фамилия и имя преступника.
   Куда он мог направиться? Очевидно, что из Берлина не уезжал, чувствовал себя в безопасности. Обнаружили, что на Коппштрассе проживает его сестра Берта и совсем недалеко от нее – женщина по имени Фрима, которая назвалась невестой Фойгта. Она и дала адрес, по которому ее жених, Вильгельм Фойгт, снимал жилье, – Лангештрассе, 22. Круг замкнулся.
   Его арестовали рано утром 26 октября. Он еще сидел на кухне в подштанниках и завтракал. Полиция окружила дом, стрелки пробрались даже на крыши соседних домов – от этого «гауптмана» можно было ожидать всего. Затем ворвались в квартиру-мансарду. Навстречу полицейским из-за обеденного стола поднялся степенный мужчина. На вопрос, не он ли является господином Вильгельмом Фойгтом, который переодевался в форму пехотного гауптмана, был дан утвердительный ответ. На его руках защелкнулись наручники, и в комнатах начался обыск. Более ничего компрометирующего не нашли. И в этот момент мнимый гауптман попросил разрешения у полицейских сесть за стол и… закончить завтрак, так как в тюрьме ему такие яства не подадут…
   Он ошибался, яства его ожидали. И еще какие. Его привезли в полицайпрезидиум на Александерплац. Продержали некоторое время в одиночной камере. В это время велись интенсивные переговоры с канцелярией Его Величества. И вот после этого обвиняемого Фойгта начали допрашивать.
   Удивительное дело, с ним обходились очень вежливо, ласково, даже подобострастно. Ему предлагали кофе, сигару, повторный завтрак. Было чему удивляться. Он ничего не понимал, был готов к грубым окрикам, к тычкам, но все наоборот, и он исправно ел и пил предложенное. Только гораздо позже, после вынесения приговора – 4 года тюрьмы, которые назначил государственный обвинитель господин Вагнер, в зале суда Фойгт узнал, что Его Величество кайзер германской империи, его тезка Вильгельм II заинтересовался этой историей, а узнав подробности, очень посмеялся: такого еще не было, чтобы простой сапожник настолько влюбился в военную форму и регламент, что ради ее ношения пошел даже на преступление. Вся эта маскарадная мистификация и головотяпство районных чиновников вызвали не столько осуждение, сколько улыбку. Было над чем посмеяться. Главное, всех ввела в заблуждение военная форма. Его Величество был в восхищении от поступка простого сапожника из Тильзита, который вокруг пальца обвел всю администрацию городского района. Это являлось свидетельством почитания, какое в Германии оказывают военным и носимой ими форме, того, какое магическое действие она может оказать на всех окружающих без исключения. Мнение высшего лица в немецком государстве оказалось решающим и для подчиненных. Все стали смеяться, улыбаться, считать поступок Фойгта скорее курьезом, чем преступлением.
   И вот уже сам директор Земельного суда господин Дитц после зачтения приговора неожиданно пожал Фойгту руку, попросил не волноваться и пожелал ему спокойного времяпрепровождения в камере. И если он будет вести себя достойно, то и выпустят его досрочно – особо тяжким это преступление назвать нельзя.
   На следующий день после вынесения приговора «Берлинская иллюстрированная газета» писала, что если бы Фойгту вынесли оправдательный приговор, то жители столицы встретили бы его с распростертыми объятиями… Триумф авантюры. Срам столичному чиновничеству. Простой сапожник из Тильзита поставил всех на колени. Подобного курьеза в Германии не было за всю историю существования государства.
   Уже находясь в тюрьме, Фойгт узнал, что берлинцы собирают пожертвования, по 50 марок ежемесячно, чтобы после выхода из тюрьмы он смог купить себе специальную военную форму и носил бы ее когда ему угодно и где угодно. Он отсидел 20 месяцев. По выходе из тюрьмы Его Величество кайзер Германской империи Вильгельм II милостиво просил передать ему 28 марок в качестве возмещения морального ущерба и за доставленное удовольствие от проделанной шутки.
   После 20 месяцев тюрьмы Фойгт стал героем Берлина. Он написал благодарственное письмо Его Величеству. Он получал приглашения в богатые дома. На сценах берлинских театров ставились пьесы по мотивам его авантюры, в почтовых киосках продавались открытки с его изображением – статный мужчина в форме пехотного гауптмана, с седыми, лихо закрученными усами. Более того, Фойгт получил приглашение посетить Бельгию, Голландию, Францию. Он разъезжал по городам и весям. Он побывал даже в Америке. Везде его встречали с улыбками, цветами, давали деньги на форму пехотного гауптмана и просили рассказать широкой публике о захвате ратуши и аресте немецкого бургомистра. По завершении заграничных «гастролей» Фойгт написал книгу «Вильгельм Фойгт – капитан из Кёпеника» и заработал достаточно денег на обеспеченную старость. В конце своей жизни он поселился в Люксембурге, где купил себе дом и прогуливался по улицам в форме пехотного гауптмана. Умер Фойгт в своем доме в 1922 году 73 лет от роду.

Экстрасенс для Гитлера (1933)

   1944 году в Лондоне вышла книга Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», в которой немецкий писатель показал необычную жизнь и деятельность удивительного экстрасенса и телепата Оскара Лаутензака, волей судьбы ставшего советчиком Гитлера. Ироничный роман-размышление повествовал о непростых взаимоотношениях всевидящего мага и всевышнего фюрера, людей очень разных и в чем-то похожих. В то время мало кто догадывался, что герой Фейхтвангера – не плод его воображения. Он был «списан» с натуры.
   В Берлине в начале 30-х годов действительно жил приближенный к нацистской верхушке известный тогда ясновидящий Эрик Ян Хануссен, по происхождению австрийский еврей. Именно он давал Гитлеру первые уроки мимики и жеста, предсказал его восхождение. Он и оказался в числе первых, которых, как ненужных свидетелей, устранили сразу после восшествия фюрера на престол.
   «В течение последних четырех дней, какие еще осталось прожить Оскару, был ли он один или на людях, его не покидал мучительный страх, – так описывал состояние последних дней Лаутензака Фейхтвангер. – Страх тяжело наваливался ему на грудь, давил, душил. Встречая штурмовика, Оскар думал: „Может быть, вот этот завтра или послезавтра хватит меня топором по голове“. Катаясь на яхте по озеру, он думал: ‘‘Здесь, может быть, утопят меня’’. Гуляя в лесу, возле своего замка Зофиенбург, он думал: „Не здесь ли меня зароют“. И все время боялся – вот они придут сейчас, сию минуту».
   Это в книге. В действительности же Хануссен никого не боялся. У него и мысли такие не появлялись. В отличие от своего книжного прототипа он до последнего часа был уверен в своей безопасности, строил планы дальнейшей деятельности, потому что был членом СА, в шкафу у него висела сшитая на заказ коричневая форма, вход в его дом в самом центре Берлина на Литценбургерштрассе охраняли полицейские, он имел своего шофера в звании штурмбанфюрера и раскатывал по городу в шикарном американском «кадиллаке», чем вызывал зависть не только у рядовых нацистов.
   Когда его предупреждали об опасности, в ответ он только смеялся. И шил себе дорогие вещи у модных портных, носил золотые кольца с камнями, вечера проводил в лучших ресторанах, устраивал у себя дома и на собственной яхте пышные приемы, на которых дамы из общества демонстрировали свои туалеты, а мужчины обменивались политическими новостями. Он был уверен в покровительстве своих высоких друзей – они пользовались его деньгами. Он был уверен, что Гитлер, как и он, австриец, не даст в обиду человека, сумевшего войти в его доверие – он преподавал ему мимику и жестикуляцию и составил гороскоп. Он не считал себя евреем. Наоборот – чистокровным арийцем. У него для подстраховки имелась древняя грамота. Он обезопасил себя со всех сторон, и нацисты нуждались в его деньгах. Именно ему пообещали в будущем пост директора берлинского дворца оккультизма, а возможно, даже министра. Чего ему бояться?
   К сожалению, артистическая нервная натура Хануссена, обладавшая действительно яркими гипнотическими способностями, не сумела распознать зарождавшуюся в начале 1933 года в Берлине новую напряженную политическую ситуацию. Вокруг экстрасенса, как и ему подобных неарийцев, сгущались черные тучи. Национал-социалисты готовили крестовый поход против иудеев и против представителей строптивой интеллигенции. Из страны уже уехали Марлен Дитрих и Эрих Мария Ремарк. Провидец для других, Хануссен так и не сумел увидеть приближавшийся огонь опасности для себя самого. Он стремился к деньгам и порой в этой погоне делался чрезмерно самонадеянным. Он возомнил о себе и допустил несколько просчетов. Но даже при условии, что он бы их и не допустил, судьба его в нацистской Германии все равно закончилась бы печально.

Начало карьеры

   Слухи о появившемся в столице Австрии удивительном провидце, фокуснике и маге, способном предугадывать судьбу, стали доходить из Вены в Берлин в конце 20-х годов. Новоявленного экстрасенса звали Эрик Ян Хануссен. О нем рассказывали истории одну удивительней другой. То он предсказал якобы гибель океанского лайнера, то сумел найти украденные в одном коммерческом банке деньги, то выиграл судебный процесс в богемском городке Лейтмерице, на котором его обвинили в том, что он жульническим манером забрал деньги примерно у сорока граждан. Но в ходе разбирательства этого путаного дела его вины доказать не удалось, более того, прокурор Роберт Шалек был вынужден признать свое поражение и высказал восхищение перед редким даром обвиняемого – его телепатическими способностями.
   Да, скандалы сопровождали Хануссена с первого дня его профессиональной деятельности. Журналисты писали, что свое знаменитое предсказание о гибели лайнера Хануссен сделал сразу после того, как узнал об этом из сообщений зарубежных газет, что украденные из банка деньги он сумел найти благодаря своим связям в воровском мире, что вообще этот человек при удобном случае пользуется нечистоплотными методами. И на скамье подсудимых в богемском городке Лейтмерице он оказался потому, что в действительности сам совершил жульнические подлоги.
   Хулительная молва доставляла ему неприятные минуты. Он размышлял. Но размышлял не о том, чтобы вокруг него было поменьше всякой непристойной шумихи. Нет. Его волновал вопрос, как избавиться от своего прошлого? Как вырваться из низов социального происхождения, как приобрести независимость, богатство и славу? Только тогда о нем все будут говорить исключительно хорошее.
   Его настоящее имя было Хершель Штайншнайдер. Он родился 2 июня 1889 года от парочки цирковых артистов, в тюремной камере. Детство проходило на дешевых театральных подмостках, и Хершель хорошо знал нравы улицы, так как часто вращался среди бродяг, воров и людей низкого происхождения. Многим фокусам юный циркач научился еще в детстве, когда вместе с труппой бродячих артистов участвовал в концертах. Он показывал зевакам несложные махинации с шариками, веревочками. Но главное, следил за иллюзионистами и гипнотизерами, учился у них умению заглянуть в глаза человеку, разгадать его внутренний мир и предсказать судьбу. Ключевым для него стало слово «суггестивность», то есть «внушаемость». С первых самостоятельных шагов он пытался воздействовать на человека, старался путем внушения повлиять на его поведение. И надо сказать, что это у него получалось, – люди его слушались и подчинялись. Его талант признали профессионалы. Он оказался востребован. Вместе с труппой артистов Хануссен изъездил всю Европу, побывал в странах Ближнего Востока, в Египте, в Америке, и везде он представлял себя как профессора магических наук. Он разбогател, купил себе квартиру, приобрел слугу, думал создать собственный театр.
   На своих сеансах он обычно вызывал из зала человека, которого делал своим индуктором. И через него находил спрятанные расчески, портмоне, зажигалки, «читал» содержание закрытых записок, отгадывал имена, годы рождения, мысли и т. д. То есть представлял полный набор известных сегодняшнему зрителю фокусов. Но лучше всего ему удавались беседы с людьми, у которых он пытался распознать прошлое, чтобы предугадать судьбу, чем снискал себе повышенный интерес у женщин, которые, собственно, и создавали ему рекламу. По слухам, он обладал еще одной феноменальной способностью – умением находить подземные природные ископаемые. С этой целью брал в руки раздвоенную веточку, покручивал ее, а потом по мелким подрагиваниям, по ее тяге отправлялся на поиски воды, подземных богатств…
   Свой дар провидца Хануссен якобы открыл сам, еще когда ему было всего 3 года. Вот как об этом он писал в своей автобиографической книге «Моя жизненная линия», вышедшей в 1930 году. (На русский язык никогда не переводилась.) «Мы жили рядом с кладбищем. С раннего утра и до позднего вечера мне пришлось наблюдать траурные процессии. Поэтому моими первыми впечатлениями были повозки с гробами и тяжелая духовая погребальная музыка. Однажды ночью я неожиданно проснулся. Словно чья-то рука подняла меня с постели, вывела на улицу и направила к дому аптекаря. Я поднял с постели спящую Эрну, взял ее за руку и, ни слова не говоря, повел на кладбище. Там мы присели за большим каменным надгробием. И вдруг через некоторое время раздался взрыв, и дом аптекаря охватило яркое пламя. Это было моим первым предвидением.
   Моим лучшим другом был кучер Мартин. Ежедневно он выезжал на своей телеге в поле, чтобы разгрузить там навоз. На верхней куче этого добра восседал я, трехлетний малыш. Однажды мы попали в грозу. Телега стояла под деревом, где Мартин хотел спрятаться от дождя. Но в этот момент на небе сверкнула молния, я от страха схватил поводья, дернул их, крикнул: «Трогай!». Лошадь рванула вперед, на небе снова сверкнуло, а сзади в этот момент раздался оглушительный треск. Мы обернулись – молния ударила в дерево, под которым мы только что стояли, и оно оказалось объятым пламенем».

//-- Эрик Ян Хануссен --//
   Вся эта книга – по своей сути хвалебный рассказ о множественных случаях телепатии, в которых проявился его незаурядный дар.
   От начала и до конца повествование развивается в русле самолюбования и восхваления, позволяющих ему воспарить над людьми.
   Правда, в 1932 году Хануссен, находясь в Германии, постарается изъять ее из продажи. Он все же опасался, как бы нацисты не обнаружили в ней свидетельств его еврейского происхождения.
   Как ни странно, но в известном смысле его книга оказалась близка другому произведению, которое под названием «Моя борьба» писалось в тюрьме другим человеком, тоже австрийцем и тоже мечтавшим вырваться из низов общества, чтобы добиться своего признания у простых граждан и повелевать ими. Ее автор был его будущий клиент, великий иллюзионист всей Германии – Адольф Шикльгрубер. Влюбленный в себя и во все, к чему он прикасался, Адольф также патетически описывал свое школьное детство: «Я думаю, что уже тогда мой ораторский талант развивался в тех более или менее глубокомысленных дискуссиях, которые я вел со своими сверстниками».
   И далее: «Мои способности к рисованию были бесспорны – они же послужили одним из доводов для моего отца отдать меня в реальную школу».
   У этих двух людей было гиперболическое представление о собственной натуре. Они уже с раннего возраста заявляли о своей исключительности и своем таланте. Отсюда и окрашенные в розовые тона детство и юность, когда у них появились линии духовного родства. Но до личной встречи оставалось несколько лет, и каждому из них предстояло во многом переделать себя.
   Конечно, давно известно, и об этом писали многие поэты, что влюбленность в себя, в свой талант, в свою исключительность отличает даровитого человека от посредственности. Это безусловно. Но чрезмерное увлечение собой может привести к нарциссизму, породить разные пороки, вплоть до маниакальности. Оба этих человека обладали способностью входить в транс.
   Хануссен, как и Гитлер, поняв в раннем детстве, что он человек особый, задумал утвердить себя в обществе. А для этого требовалось прежде всего приобрести себе новое имя. Его имя Хершель у многих вызывало не только улыбку, но и явные насмешки. Да и фамилия Штайншнайдер тоже не доставляла ему большой радости.
   Поэтому сначала он изменил свое имя Хершель на Германа. А позднее, завоевав популярность, купил себе грамоту, из которой следовало, что Эрик Ян Хануссен происходит из древнего рода датских баронов, а евреи Штайншнайдеры были всего лишь его приемными родителями. На всякий случай он даже прошел обряд крещения. Позднее он купит себе чистый паспорт, в который так и запишет свое происхождение. Все это он делал с одной целью – замести следы своего происхождения. Превратившись из еврея в правоверного католика, Хануссен стал снова разъезжать по городам Европы с гастролями.
   Вот как описывал свои встречи с ним известный телепат, авторитет в деле ясновидения, позднее российский гражданин Вольф Мессинг, который встречался с ним в начале 30-х годов в Варшаве.
   «Это – один из немногих известных мне телепатов, – писал он, – в действительности обладавший способностью к чтению мыслей. Я с ним познакомился в 1931 году, перед его выступлением корреспондент одной варшавской газеты представил меня Хануссену за кулисами.
   Работал Хануссен интересно, у него были несомненные способности телепата. Но чтобы они развернулись в полную меру, ему нужен был душевный подъем, взвинченность сил, нужно было восхищение и восторг публики. Я это знал и по себе: когда аудитория завоевана, работать становится несравненно легче. Поэтому в начале выступления Хануссен прибегал к нечестному приему – первые два номера он проводил с подставными людьми.
   Едва он вышел на сцену, встреченный жидкими аплодисментами, и произнес несколько вступительных слов, из глубины зала раздался крик: „Шарлатан!“ Хануссен „сыграл“ чисто по-артистически оскорбленную невинность и пригласил на сцену своего обидчика. С ним он показывал свой первый номер. Надо ли говорить, что „оскорбитель“ мгновенно „перевоспитался“, уверовав в телепатию, и что в действительности этот человек ездил из города в город в свите Хануссена. Я это понял сразу. Но аудитория приняла все за чистую монету и аплодисменты стали более дружными.
   Начиная с третьего номера, Хануссен работал честно, с любым человеком из зала. Очень артистично, стремясь как можно эффектнее подать свою работу. Однако использование подставных лиц не могло уже потом до конца вечера изгладить во мне какого-то невольного чувства недоверия. Мне кажется, что человек, наделенный от рождения такими способностями, как Хануссен, не имеет права быть непорядочным, морально нечестным. Это мое глубокое убеждение».

Хануссен и нацисты

Человек с мистическим складом ума, умевший предвидеть будущее, не мог не заинтересовать восходивших на политическую арену нацистов. А что если способности этого провидца использовать для национального движения? Но как отнесется к нему фюрер? Он сам по натуре человек экзальтированный, легко впадающий в транс. Поэтому было решено как-то аккуратно, ненавязчиво представить Хануссена главе движения. Пусть они для начала просто побеседуют друг с другом. Пусть фюрер сам определит, насколько венский чародей может оказаться им полезен.
В 1926 году в одном из закрытых берлинских салонов Гитлера и Хануссена представили друг другу. Сделал это приближенный в те годы к Гитлеру человек по фамилии Мюллерн-Шенхаузен. Ровесники – им было по 37 лет, у обоих не было настоящего образования, и этот факт их очень сблизил, они оказались одного роста, оба к тому же черноволосы. И глаза у обоих горели одним фанатичным огнем. Только цвет у них был разный. У Гитлера голубые, арийские, а вот у Хануссена карие, семитские. Да и выглядел Хануссен приземистее. Зато Гитлер, как и Хануссен, живо интересовался оккультизмом, спиритизмом и астрологией. И его прежде всего волновал вопрос, что требуется ему лично, чтобы стать выдающимся политиком.

//-- Адольф Гитлер --//
   Хануссен, прекрасный физиономист, сразу распознал непомерное честолюбие Гитлера, его ярко выраженную холерическую и харизматическую натуру и поэтому определил:
   – Если вы хотите стать выдающимся политиком, к чему у вас есть очевидные способности, то вам надо учиться ораторскому искусству. Учиться говорить, жестикулировать, подчинять себе массы. Это особое искусство.
   – Что надо для этого?
   – Зеркало, учитель и тренировка.
   Гитлер был очень удовлетворен той встречей. Этот венский чародей с обворожительной улыбкой на полном лице точно распознал его устремления. С того времени он вызывал к себе Хануссена, беседовал с ним, смотрел на себя в зеркало, принимал разные позы, жестикулировал. А когда оставался один, то давал волю своим чувствам, заводил себя речами, кричал до брызг на стекле. Он часами репетировал и запоминал наиболее эффектные позы. Подсказки Хануссена пришлись очень кстати. Гитлер учился воздействовать на группу лиц, на толпу, на массы. Он должен был их завораживать, он должен был научиться суггестировать, гипнотизировать тысячи, миллионы, десятки миллионов. С того часа начался расцвет ораторского искусства фюрера, поразившего даже близко знавших его друзей.
   Остался доволен и Хануссен. Он приобрел в друзья человека, который стремился к единоличной власти, для которого господство над людьми превращалось в мистическую идею. Только такой может завоевать сердца и чувства миллионов. Правда, фюрер просил Хануссена все их встречи и разговоры сохранять в полном секрете, в абсолютной тайне.
   Гитлер посчитал, что этот человек был хорош для него одного лишь на определенное время и на определенном этапе. Для нацистского всеобъемлющего массового политического движения он не годился. Хануссен – человек не миллионной аудитории, а камерного окружения. Пусть этот венский волшебник поможет ему распознать суть человека, научит, кому стоит доверять, кому нет, в какой степени человек поддается влиянию. Во всех этих вопросах Хануссен был силен. От него Гитлер узнал волшебное слово «суггестивность» – умение воздействовать на людей. И в конце бесед всегда возникала одна и та же тема – что еще надо Гитлеру, чтобы вырваться в лидеры, сумеет ли он стать всегерманским канцлером?
   Приближенность к Гитлеру была внутренним побудительным мотивом, толкнувшим Хануссена вырваться из Вены и переехать в Берлин. Его сжигало честолюбие, ему хотелось быть в гуще мировых событий, хотелось стать самому их частицей. В 30-е годы Берлин являлся Меккой для людей искусства.
   В него съезжались артисты из Парижа, Лондона. Распродав все свое имущество, Хануссен покинул Вену. Его путь лежал на север.
   В июле 1930 года центральные берлинские вечерние газеты напечатали объявление, которое привлекло внимание самой широкой публики: «Провидец всей Германии, присяжный поверенный и консультант иностранных судебных палат, профессор магических наук, Эрик Ян Хануссен предлагает опыты по психографологии, дает советы в профессиональных и личных делах. Адрес: Курфюрстендамм, 26».
   Сюда, в самый центр столицы Германии, по вечерам стали съезжаться черные лимузины. Шоферы открывали дверцы, и солидные мужчины в котелках, дамы в вечерних туалетах спешили подняться на второй этаж, чтобы войти в храм магических наук и познакомиться со знаменитым провидцем, послушать человека, обладающего удивительными гипнотическими способностями, стать его постоянными клиентами.
   В апартаментах Хануссена все стены были обтянуты темными шелковыми материями. Всюду мрамор, висели зеркала в бронзе, были расставлены красивые фарфоровые статуэтки, ходили одетые в ливреи слуги. Все говорило о богатстве и процветании хозяина. И никто из приходивших гостей не догадывался, что в приемной у Хануссена, куда сперва слуга приводил всех приглашенных на сеансы, в стены были вмонтированы микрофоны. Гости ждали, пили предложенный им кофе, коньяк, обменивались мнениями. И таким образом хозяин апартаментов уже знал, о чем они переговаривались, какие высказывали суждения, что им нравилось, что нет, что ожидали увидеть и услышать. Полученная предварительная информация помогала ему «увидеть» или «услышать» мысли своих гостей.
   Всех прибывших гостей новый секретарь Хануссена Исмет Дзино, имевший в крови турецкую примесь, препровождал в полутемную залу и рассаживал в кожаные кресла вокруг огромного круглого стола. В зале совершенно гас свет и загорались подсветки в столе, а на фоне темной стены перед сидящими появлялась фигура мужчины в черном фраке и яркой белизны сорочке. Он медленно, как в трансе, двигался к столу и опускал руки на край светящегося стекла. Зрелище завораживало своей необычностью. Никто не мог отвести от него глаз. Он брал записочки с вопросами, зажимал их в кулаки, закрывал глаза и начинал медленно говорить:
   – Слушайте меня внимательно. Я вижу необычайные вещи…
   Я слышу голоса, я узнаю их, смотрите на меня, слушайте меня, – голос его становился все громче. На лбу выступал пот, он закрывал глаза и продолжал: – Тот, кто вложил свои деньги в акции швейцарских банков, рискует потерять эти акции. Лучше будет, если он заберет деньги оттуда и переправит их в немецкие банки. Они самые надежные и прибыльные. Тот, кто переживает за будущее страны, должен знать, что скоро все мы обретем железную руку, которая смело поведет всех нас вперед…
   Каждый раз он говорил какие-то необычные вещи. Он угадывал заветные желания своих посетителей. А под конец делал общеполитические прогнозы, вещал о том, что национал-социалистическое движение набирает силу и ничто не в силах ему противостоять, что лидер этого движения – выдающийся человек нашей эпохи, что ему одному будет принадлежать весь мир…
   Правда, однажды чуть не произошло несчастье. В газете Геббельса «Ангрифф» («Нападение») сообщалось, что Хануссен на самом деле скрывает свою истинную фамилию. Кто-то из его недругов все-таки раскопал, что он – Хершель Штайншнайдер и по происхождению австрийский еврей. Как может австрийский еврей быть членом немецкой СА? Но тогда эту статью замяли. Главари СА на нее не обратили внимания и ход делу не дали. Время еще не подошло. Вот когда Хануссену пригодилась его грамота. Он все же предъявил ее в магистрате, с грустью в голосе поведал историю о безвременной гибели своих родителей и о том, что его, к сожалению, воспитывали приемные. И ему поверили. Все вернулось на круги своя.
   Снова толпы любопытных собирались у входа в его варьете. Количество желавших приобщиться к искусству всегерманского мага и чародея росло день ото дня и оказалось вскоре столь велико, что пришлось прибегнуть к помощи полиции и принимать визитеров только в определенное время и по предварительной записи. При этом секретарь Дзино рекомендовал ему значительно поднять цены. И деньги потекли в его варьете на Курфюрстендамм рекой. Он купил себе яхту, на которой закатывал балы. Гости пили там шампанское, черную и красную икру ели ложками, лучшие девушки обслуживали клиентов из руководства СА.
   Авторитет и богатство Хануссена росли не по дням, а по часам. И тем не менее он по-прежнему не гнушался принимать у себя в доме людей, страдавших разными недугами. Выслушивал предварительные диагнозы, заключения врачей и приступал к своему «суггестивному» лечению. Он делал пассы, усыплял больного и внушал ему, что он здоров. И тот действительно вставал с кресла, не чувствовал боли. А на столике у Хануссена оставалась стопка бумажек.
   Изобилие денег привело его к мысли выпускать свою газету. Он сам нашел главного редактора, сам подобрал сотрудников и назвал газету «Берлинское еженедельное обозрение – газета провидца Хануссена». Ее стартовый тираж составил 20 000 экземпляров. Но уже через пару недель тираж подскочил почти до 100 000. В условиях инфляции это было необычайным успехом. А волшебник уже серьезно задумывался над тем, где в Берлине построить Дворец оккультизма и не занять ли ему в самом деле пост министра оккультных наук.
   Именно в этот период к провидцу стали все чаще наведываться представители новой нарождавшейся силы – национал-социалисты.
   Хануссен становился близким другом президента берлинской полиции группенфюрера графа Хеллдорфа. С ним он сблизился настолько, что обсуждал многие политические вопросы и даже интимные, они вместе катались на яхте, их обслуживали красивые девушки. Со временем выяснилось, что граф, несмотря на свое высокое положение, оказался в долгах. Хануссен с пониманием отнесся к этому сообщению и безоговорочно выплатил все долги симпатичного графа. Кроме того, обещал дать денег и на приобретение конюшни, оказалось, что граф был заядлый лошадник. Граф в свою очередь знакомит Хануссена со своим адъютантом Вильгельмом фон Остом, тоже любителем девушек и выпивки, затем со своим заместителем оберфюрером Карлом Эрнстом. И этот коричневорубашечник зачастил в известный дом на Курфюрстендамм. Еще бы, его всегда ожидали там не только бесплатные выпивка и закуска, но и любая необходимая ему сумма денег.
   Хануссен был доволен. Что бы там ни говорили о его прошлом, о потерянных деньгах, он полностью обезопасил себя.

Поджог Рейхстага

   В первый месяц 1933 года, накануне выборов в рейхстаг, доктор Геббельс находился в больших муках: он не знал, чем привлечь внимание общественности к личности фюрера. Что сделать, чтобы спровоцировать красных на какое-нибудь гнусное преступление? Как поднять авторитет партии?
   И вот в Берлине уже шепотом распространяются слухи о готовящемся нападении красных на Гитлера. Вождю национал-социалистов угрожает смертельная опасность: его готовятся убить из-за угла. Вскоре об опасности нападения заговорили вслух. Даже в советском посольстве в Берлине на Унтер ден Линден, где традиционно 23 февраля 1933 года был организован прием по случаю годовщины создания Красной Армии, приглашенные нацисты заговорили о том, что должно что-то случиться, обстановка в городе сложилась очень напряженная.
   О возможности нападения на Гитлера Хануссену сообщили близкие ему люди из СА. Он возмутился. Нападение на Гитлера? Да разве это возможно? А если все закончится трагедией? О чем там думают эти господа – пропагандисты? Разве так делают скандалы? Нет, надо действовать по-другому. И Хануссен через графа Хеллдорфа дает понять, что у него есть более интересная идея. И если ее осуществить, то всю вину можно будет возложить на красных. Он предлагает организовать в городе пожар. Как в свое время император Нерон поджег Рим и любовался открывшимся ему зрелищем. Пусть в Берлине загорится здание, которое известно всем. Пусть им будет, например, Рейхстаг.

//-- Рейхстаг --//
   26 февраля 1933 года Хануссен устроил у себя в варьете прием. На нем присутствовали граф Хеллдорф, Карл Эрнст, Вильгельм фон Ост, другие представители СА, некоторые гражданские. Публика элитная. Все с нетерпением чего-то ждали. Снова погас свет, снова на фоне стены появился силуэт человека в черном фраке и начал входить в транс.
   – Слушайте меня, смотрите на меня, – его голос набирал высоту. – Я вижу, я вижу зарево над Берлином. Оно становится все шире, небо окрашивается в красный цвет. Это пожар… Горит самое известное здание Берлина…
   Ничего не ведавшие, кроме графа Хеллдорфа, посетители выходили на улицу потрясенные. Неужели он настолько может предсказывать действительность? Или в дело замешаны другие факторы?
   На другой день над Берлином взвилось красное зарево пожара. Толпы людей бежали по Унтер ден Линден в самый центр города, чтобы посмотреть на пожар. Вечерние газеты сообщили сенсационную весть: коммунисты подожгли Рейхстаг! Они хотели спровоцировать войну, и они спровоцировали ее. Война против коммунистов!
   Это был успех ясновидящего. О его предвидении говорили не только среди политиков. Но это было и его поражение. Кое-кто из руководства СА и среди партийных бонз решил, что этот жирный иудейский предсказатель слишком много знает и много болтает. Такого рискованно оставлять надолго…
   Хануссен понял, что вокруг него появились опасные завистники. Они будут ждать случая, чтобы ему навредить. Поэтому ему хотелось срочно увидеть Гитлера. Но как это сделать? Фюрер был очень занят подготовкой к выборам. Может быть, погадать ему? Через приближенных лиц Хануссен дал понять Гитлеру, что готов составить ему гороскоп на ближайшее время. Он готов сделать для него все возможное.
   Гитлер, по натуре суеверный, страшно боявшийся сглаза и всякого рода негативных предсказаний, согласился на встречу не сразу. Хануссен для большей убедительности предложил сделать магическое предсказание по одному корню под названием «альраун», который, по преданию, рождается в земле под виселицей, причем из капли семени повешенного мужчины. Поэтому по своим очертаниям он похож на человека. Этот корешок (по-русски мандрагора) и даст фюреру защиту от злых чар и сил.
   По свидетельству американского историка Толанда, Хануссен сам ездил в родной город Гитлера Линц, выкопал там корень альраун и при очередной тайной встрече вручил его Гитлеру со стихами, в которых предсказал восхождение Гитлера на пост всегерманского канцлера. Это произошло накануне выборов. И вот удача – Гитлер на выборах безоговорочно победил.
   Хануссен воспрял духом. Он ждал, что о нем вспомнят, его пригласят. Но этого не случилось. Более того, верхушка СА сразу после выборов стала избегать его дом. Все реже в его апартаментах появлялся граф Хеллдорф. Все были заняты погромами против евреев и борьбой с коммунистами.
   Да, Гитлер, став в 1933 году канцлером Германии, был уже не тот человек, когда только восходил к власти и нуждался в любой поддержке. Он не собирался ни с кем делиться лаврами славы единственного провидца и фюрера всей страны. Хануссен сыграл свою роль. Его предсказания были больше не нужны. Кстати, не слишком ли много он знает? Не проболтается ли?
   На стол Геринга, которому было поручено покончить с этим делом, положили досье. В нем находились фотоснимки Хануссена, его биография, его книга с претенциозным названием «Моя линия жизни». Оказывается, этот человек был трижды женат. Геринг, не меньший пуританин, чем Гитлер, пришел в ярость. Для него такая моральная нечистоплотность была хуже, чем бельмо в глазу. Отдельно были сложены листки, в которых прослеживались этапы знакомства фюрера и ясновидящего. Вырезка из газеты Геббельса «Ангрифф», в которой утверждалось, что Хануссен – это «переодетый еврей, его истинное имя и фамилия – Хершель Штайншнайдер». Еврей обслуживал Гитлера? О, ужас! Как могли проглядеть это карательные органы? О чем думал этот простофиля Хеллдорф? Где были глаза руководителей СА?
   «Добрые языки» тотчас подсказали Герингу, что Хануссен не просто чрезмерно богат, у него яхта, он думает построить себе Дворец оккультизма и занять пост министра оккультных наук! Катается на американском автомобиле, который гораздо богаче немецкого «мерседеса», который был у Гитлера. У этого «Jude» масса почитательниц среди артистического мира. Он чуть ли не соперник…
   Этого было больше чем достаточно. Дни Хануссена были практически сочтены.

Конец

   В романе Фейхтвангера кончина Оскара Лаутензака описана так: «За день до открытия академии оккультных наук все газеты поместили на первой странице под жирными заголовками сообщение о том, что Оскар Лаутензак зверски убит. При нем было большое кольцо, знакомое сотням тысяч людей, побывавших на его выступлениях, были драгоценности и деньги, но его не ограбили. Очевидно, убийство совершено по политическим мотивам. Оскар Лаутензак был для красных представителем национал-социалистической идеологии: они убили его из-за угла.
   Фюрер распорядился устроить своему ясновидцу торжественные похороны за государственный счет. Гроб провожала огромная толпа, несли много знамен и штандартов, оркестр исполнял траурные мелодии.
   Сам Гитлер произнес речь на могиле Оскара Лаутензака.
   – Это был один из тех, – провозгласил он взволнованным голосом, – кто колокольным звоном – музыкой души своей – возвещал становление созидаемой мною новой Германии».
   Все эти фразы не более чем насмешка. В действительности Хануссена убили не красные, а его друзья, коричневые. Убили те самые, которые приходили к нему в его дом, в гости, пили шампанское, ели икру ложками, тискали приглашенных им девушек, получали «в долг» деньги и уходили.
   А теперь обратимся к фактам, которые стали известны спустя многие и многие годы после окончания Второй мировой войны, когда в историю канули Геббельс, Геринг, в том числе и великий иллюзионист всей Германии Гитлер.
   …Седьмого апреля 1933 года в местечке Барут под Берлином бродившие по лесу охотники натолкнулись на останки человека, лежавшего на земле лицом вниз. Весна выдалась холодная, накануне шли дожди. Поэтому охотников поразило, что на человеке был только черный фрак. Из-за поднятого воротника белела сорочка, на ногах черные лаковые туфли. Они перевернули тело. Вместо лица – сплошные раны. Время и звери уже изрядно поработали над ним, изменив внешность до неузнаваемости. Срочно вызванный представитель криминальной полиции бегло осмотрел умершего, проверил его карманы, в них ничего не обнаружил. Походил вокруг. Его тоже поразило странное одеяние погибшего. Фрак? И еще дорогое кольцо на левой руке? Это не грабители. Он сразу определил: убит несколькими выстрелами сзади. Знакомый почерк СА. Так устраняли неугодных политических. Полицейский расспросил нашедших тело охотников, отдал приказание своим людям отвезти останки в Берлин. Охотников же предупредил, чтобы рта не раскрывали. О страшной находке никому ни слова. До конца расследования все должно сохраняться в строжайшей тайне.
   Никаких бумаг при себе найденный человек не имел. Все его карманы кто-то заблаговременно вычистил. Поэтому и в берлинском институте судебной медицины при университетской клинике Шарите, куда привезли тело для опознания, тоже долго не могли определить, что за человек оказался у них на оцинкованном столе. Судя по одежде, он был из привилегированных классов. Правда, удалось установить точную причину его смерти – застрелен сзади тремя выстрелами. В голову, в сердце, причем с близкого расстояния. Но кто он? Нашли его чуть в стороне от оживленного автобана Берлин – Дрезден. Пролежал на земле примерно 2–3 недели. Похож на состоятельного человека, возвращавшегося с праздничного вечера, на которого напали бандиты. Но они его не ограбили, а просто застрелили. Может быть, возникла крупная ссора? Выхватили пистолеты и обидчика застрелили. Так все и было. Тело бросили в лесу. Другие версии не выдвигались. Но кто этот человек?
   Тайну раскрыл прибывший на осмотр тела бывший секретарь Хануссена Исмет Дзино. Он с 7 апреля по всему Берлину разыскивал своего пропавшего хозяина. Именно он сказал, что найденный является не кем иным, как известным всегерманским магом и телепатом Эриком Яном Хануссеном, который три недели назад исчез во время представления при весьма странных обстоятельствах. По его словам, как только начался перерыв, Хануссена вызвали в вестибюль для срочного разговора. Он спустился вниз. Вышел как был, в своем фраке. Там его ждали штурмовики, они предложили пройти с ними на улицу в припаркованный у дома автомобиль. Его якобы срочно вызывает к себе руководство партии. Из той поездки Хануссен не вернулся. Поэтому он, Дзино, понятия не имеет, кто мог напасть на его шефа и отвезти его так далеко от города.
   Дзино лукавил. Он не хотел особенно распространяться. Он давно понял, что его шеф играет с огнем и ходит под прицелом. Понял, но боялся сказать об этом. А сейчас его шефу помочь было уже нечем. И правды он не говорил.
   Газеты поместили до удивления краткую информацию. Да, в лесу возле Барута под Берлином был найден труп сорокалетнего мужчины, скорее всего это известный ясновидящий Эрик Ян Хануссен, который стал, очевидно, жертвой ограбления.
   И все. Ограбление в лесу? Почему так далеко от Берлина? Как он туда попал? Эти вопросы в материалах не затрагивались.
   После такого странного сообщения никакого расследования по факту убийства мага и провидца проведено не было. Да и само уголовное дело не возбуждалось. А ведь из жизни и со сцены ушел человек, который будоражил умы многих видных политиков, ученых, артистов, миллионов немцев. Ему пророчили великое будущее. Гитлер о нем даже не вспомнил. Очевидно, что двух телепатов для столицы имперского рейха оказалось более чем достаточно.
   Лишь только тридцать один год спустя прокуратура Западного Берлина провела детальное расследование убийства Эрика Яна Хануссена и точно установила, что его застрелили штурмовики СА Курт Эггер и Рудольф Штайнле. Застрелили из пистолетов по приказу оберфюрера Карла Эрнста и адъютанта Хеллдорфа – Вильгельма фон Оста. К тому времени ни одного из них уже не было в живых, они погибли во время уничтожения верхушки СА. Графа Хеллдорфа казнили в 1944 году за участие в заговоре против Гитлера. И расследование дела об убийстве ясновидца Хануссена было прекращено.
   Тридцать один год спустя в его деле была поставлена окончательная точка. Вскоре стали известны и подробности того трагического для Хануссена дня. Все случилось весьма тривиально. Знакомый представитель СА попросил Хануссена выйти на улицу. И как только он вышел, его силой посадили в автомобиль. Все попытки выяснить ситуацию, узнать, куда его везут, ни к чему не привели. Не помогли и имевшиеся при нем деньги, золотые кольца. По молчаливым лицам штурмовиков Хануссен понял, что попал в безвыходную ситуацию. Он умолял оставить его в живых, призывал на помощь все свои магические силы, всю суггестивную энергию, грозил своими связями с Хеллдорфом и Гитлером…
   Его привезли в лес под Барут и приказали бежать. Он сделал шаг, другой, рванулся вперед, пытался скрыться за деревьями. В этот момент раздались выстрелы…
   Осенью прошлого года мне довелось встретиться с бывшим директором института судебно-медицинской экспертизы университетской клиники Шарите, известным патологоанатомом, профессором Отто Прокопом, выходцем из Вены, с которым я познакомился еще в бытность своей работы в качестве корреспондента АПН в Берлине. Прокоп – заслуженный ученый, автор двухтомного атласа судебной медицины, многих книг, в которых описал наиболее громкие преступления, совершенные в разные годы, в том числе и убийство Хануссена. В свое время ему удалось обнаружить в клинике Шарите опись личных вещей, найденных у Хануссена. Он подготовил несколько публикаций, которые с медицинской точки объясняли феномен ясновидца.
   Мы прошли с профессором по Литценбургерштрассе, где когда-то располагалась 14-комнатная квартира всегерманского чародея и мага, вышли на шумную разноцветную Курфюрстендамм. Остановились напротив сияющего неоновыми витринами дома № 26.
   – У меня с самого начала сложилось двойственное впечатление об этом человеке, – сказал он. – Я ведь жил с ним частично в одно время, в одних и тех же городах, в Вене, а позднее в Берлине. В 1933 году мне было, правда, всего 12 лет… Позднее мне довелось много читать о нем и много писать.
   В Германии ему были посвящены книги, художественный фильм Иштвана Сабо «Мефисто». С одной стороны, Хануссен был вроде умный аналитик, умело определял судьбы других, а с другой, показал свою ограниченность, не сумел предвидеть собственный печальный конец. Его предупреждал секретарь Дзино, многие говорили, что ему надо бежать, земля горела у него под ногами. Ему, еврею, скрывавшему свое происхождение, оставаться в Германии было крайне опасно… В ответ он только смеялся.
   И еще в нем странным образом уживались любовь к дешевой популярности и бесчувственность по отношению к своим близким. У него осталась дочь, которую он практически не видел. Она, кажется, еще жива, ей уже, наверное, свыше 80 лет. Она, кстати, поставила ему на могиле памятник, пыталась на спиритических сеансах вызвать его дух…
   Его погубили жажда денег и стремление приобщиться к великим. Он ошибся в своем выборе, не разглядев в Гитлере параноика и убийцу. Отсюда напрашивается вывод, что Фейхтвангер был прав, когда показал ограниченность и двойное нутро своего предсказателя Оскара Лаутензака. У него был живой пример. Поэтому, на мой взгляд, Хануссен был человек с двойным дном. И в нем в период гитлеризма в большей степени проявился не ясновидец, а шарлатан…

Убийственные страсти по Адольфу (1945)

   Девица Ева Браун в законном браке пробыла всего сутки. Сбылась наконец заветная мечта. И не страшно, что под самый занавес проигранной войны и собственной жизни. Один день в роли фрау Гитлер, а затем… А затем ампула яда и костер. Гори все синим пламенем!
   Она могла спастись. Он приказывал ей не жертвовать собой. У нее имелись накопления. В Мюнхене оставался дом. Тридцать три года – какой возраст, жить бы и жить. Она его не послушалась. Считала себя неотделимой от фюрера, от Германии. И тогда он наградил ее последним, что у него оставалось, – своей фамилией и своим бессмертием. В мир теней белокурая валькирия и гений зла ушли вместе.
   Не каждая девица, как бы романтически ни была она настроена, решится на такое. Ждать всю жизнь, страдать, ревновать, пытаться покончить с собой, а в результате все равно трагический исход. Каким же чувством руководствовалась эта хорошенькая немка, вечно послушная, вечно в тени вождя, но оставшаяся ему верной до конца? Чем привлекал ее диктатор? Умением властвовать над толпой? Едва ли. Страстями? Не похоже. Богатством? Она воспользоваться им в полной мере не успела. Короче, в чем фрейлейн Браун нашла свое счастье с германским канцлером Гитлером? И почему, связав с ним судьбу, решила разделить ее до смертного часа?
   Поздняя осень в Берлине 1989 года. Одна из самых необычных в послевоенной истории Германии. На улице слышны хлопки «выстрелов». Это взлетают вверх пробки от шампанского. У Бранденбургских ворот, на Унтерден-Линден, на Фридрихштрассе и на Курфюрстендамм, повсюду видны группы шумящих людей с бутылками в руках. Раздаются возгласы поздравлений. Звучит веселая музыка. И толпы празднично разодетых прохожих нескончаемой вереницей шествуют мимо Бранденбургских ворот, мимо здания немецкого Рейхстага, над которым развеваются черно-красно-золотистые флаги.
   В небо взлетают радужные ракеты. Разрушилась берлинская бетонная стена, распалась непреодолимая преграда, разделявшая город на две части, разделявшая страну на ГДР и ФРГ, немцев на восточных и западных. Распалась стена, делившая Европу, мир на два враждующих лагеря.
   Да, эта стена пала. А вместе с ней по сути прекращала свое существование и ГДР, называвшаяся форпостом мира и социализма в Европе. С европейской карты исчезло суверенное государство, член ООН. И ни одного выстрела, никакого кровопролития или насилия. Это у немцев-то и без войны? А почему бы и нет? Объединение. Ведь воссоединялось то, что насильно было разделено свыше 40 лет. И вот теперь многолетний период вражды между Востоком и Западом, казалось, закончился. Хотелось верить, навсегда.
   Именно в те осенние дни 1989 года мне, как и другим журналистам, довелось спуститься в одно мрачное подземелье, расположенное рядом с Бранденбургскими воротами. То самое, которое свыше 40 лет скрывало от взоров людей самое длинное в мире бетонное заграждение с колючей проволокой.
   Оно было похоже на обычный подземный переход. Только уж больно неприглядный. Одна ступенька, вторая, третья… Шершавые стены, выступающий из них битый кирпич. Впереди мрак, сверху капает вода. Мы отрезаны от внешнего мира. Это шаги в прошлое, шаги в историю. Туда, в неразделенную Германию весны 1945 года. Не верилось, что это возможно.
   И тем не менее немцы, восточные, сами пошли на это. Сами разрешили вход в святая святых, в бункер рейхсканцелярии. Не верилось, что когда-то по этим ступенькам спускались Гитлер, Геббельс, Гиммлер, Геринг, Борман. И Ева Браун, главное заветное желание которой сбылось в этом мрачном подземелье. За несколько дней до полного краха Германии она стала, наконец, фрау Гитлер. Первой и последней законной женой фюрера.
   В бункере темно, сыро, на бетонном полу вода. Ничего похожего на прежний облик. Ржавые обрезки каких-то труб, железные двери, низкий потолок. Кое-что подштукатурено, кое-что подкрашено, но вид все равно сиротливый, заброшенный. А когда-то все выглядело по-другому. Снова ступеньки, одна, вторая, третья…
   Где-то там еще глубже находились подземные коридоры, комнаты для адъютантов, коммутатор, конференц-зал, где готовилась церемония бракосочетания. Глава государства, любитель пышных ритуалов, и на этот раз не мог изменить своим принципам, и по всему осажденному Берлину несколько часов искали мирового судью. Формальности – это закон, а соблюдение законов – основной принцип в жизни всегерманского фюрера.
   Но вот наконец соблюдены все требуемые условия для торжественной процедуры. И в кабинете вождя на исходе дня 28 апреля восемь гостей поздравляют «молодых». На столе не бог весть какие угощения, в основном те же консервы, шоколад, печенье, но зато достаточно бутылок. Трезвенник Гитлер разрешил по случаю принести дополнительное количество шампанского, коньяка, вина.
   Послышались хлопки «выстрелов». Это взлетали пробки от шампанского. Раздались возгласы поздравлений. Зазвучала музыка. Нет, это не свадебный марш Мендельсона. Едва ли кто сумел бы найти его пластинку в разрушенном городе. Да и какой чудак отважился бы это сделать, если все произведения еврейского композитора в Третьем рейхе были признаны неарийскими и попали в индекс запрещенных. На патефоне крутилась излюбленная пластинка Евы «Красные розы». Сутулый жених в серой униформе с подергивающейся левой рукой, ему пятьдесят шесть, а выглядит он разрушенным стариком, натянуто улыбается, пригубливает бокал токайского. Рядом в черном платье с белым кружевным воротничком под самое горло, любимом платье фюрера, бледнолицая невеста. Она тоже вымученно улыбается, шутит, пытается поднять настроение гостей. Теперь она полноправная хозяйка на этом пиру. До окончательной развязки оставалось едва больше суток.

//-- Ева Браун и Адольф Гитлер --//
   Торжество продолжалось недолго. Адольф, уставший от переживаний дня, не мог задерживаться за пиршественным столом, ему требовалось отдавать последние распоряжения, его ждал письменный стол, он ждал сводки с мест боев, он все еще рассчитывал получить обнадеживающие сообщения от своих генералов. Оставшиеся без своего хозяина гости тоже не стали долго засиживаться за столом и быстро разошлись по своим местам.
   Но вот на следующее утро Ева, став фрау Гитлер, сразу преобразилась. Она входит в свою последнюю роль. На ней все то же черное свадебное платье. Ночь она провела почти без сна. Ей казалось, что выход будет найден, она не теряет надежды и теребит своего супруга, требует, чтобы он что-нибудь придумал, ведь он же гений, ему покоряются народы Европы. А потом, не добившись от него вразумительного ответа, узнав, что все уже предрешено, все кончено и выхода нет, отрешенно бегает по коридорам каземата и истерически кричит на всех, что они предали своего вождя.
   «И Геринг, и Гиммлер обманули нас! Они спасают теперь свои шкуры, а доктор Морелль отравил тебя!» За годы бессловесной совместной жизни она успела настолько впитать в себя дух Гитлера, настолько стала его тенью, что теперь за оставшееся время стремилась хоть как-то выплеснуться наружу, излить свое отчаяние и безысходность.
   А позже, когда счет пойдет уже на часы, когда станет ясно, что все-таки предстоит принимать самое последнее решение, она отправится в опочивальню к своему шкафу, набитому одеждой, и начнет раздавать нажитое. Все отдаст секретаршам и машинисткам, телефонисткам и поварам – и свою любимую шубу из серебристой лисицы, и шелковые платья, и чулки, и украшения. На память. Ей ничего теперь не нужно. Супружеская пара добровольно приняла решение уйти на тот свет и при этом думает о своих подчиненных и близких.
   Театр, фарс? Не без этого. Но и трагедия. Только далекая и чужая и потому непонятная.
   …Четыре лестничных пролета вели в сердце рейхсканцелярии. Затем уже узкая винтовая лестница спускалась в кабинет вождя. И над головой оказывались многие метры армированного бетона, мощных стен, отделявших друг от друга подсобные помещения, в которых располагались его штаб, телефонный узел, поварская. Пробить эту крепь не удалось ни одному снаряду, ни одной бомбе.
   Все свершилось днем позже.
   Выносили тела Адольфа и Евы для сжигания через запасной проход, который вел в сад разрушенной рейхсканцелярии. Для страховки, чтобы никто не узнал, кого выносят, фюрера обернули в солдатское одеяло. Личный его слуга Хайнц Линге и доктор Штумпфеггер надрывались под тяжестью грузного тела, волокли его по крутым ступенькам наверх. Левая рука, парализованная при жизни, вывалилась из одеяла и как плеть болталась на весу. Но времени не было, чтобы заново и туже спеленать тело.
   Еву не пеленали. В черном платье было даже лучше. Жену фюрера еще никто не знал и не видел. Такие, как она, гибли тысячами под развалинами домов. Мартин Борман сам пытался унести ее. Первая леди государства была мертва. Какая радость. Наконец-то эта девица отвязалась от фюрера. Жаль, что ушла вместе с ним. Иначе Мартин показал бы ей подобающее место. Сколько крови попортила ему. Но ноша оказалась для него непосильной. Этой сцены – попытки толстого Бормана хоть напоследок проволочь Еву по коридору – не допустил Эрих Кемпка, личный шофер фюрера. Он-то хорошо знал об их отношениях. Для него Ева была хоть и покойной, но фрау Гитлер, и он буквально вырвал ее тело из рук Бормана.
   В саду рейхсканцелярии, где недавно еще пышно цвели ухоженные цветы, на месте которых красовались теперь воронки, их уложили рядом. Ева справа, как и во время обручения. Минутное молчание, и потом Кемпка облил их бензином. Около 170 литров. Канистра за канистрой. И поджег… Гори все синим пламенем.
   Все это было тогда, в 45-м. Горел Берлин, горели Бранденбургские ворота и Рейхстаг, плавился металл и камень, взрывались и рушились строения. Груды каменных завалов. От здания рейхсканцелярии ничего не осталось. И через 44 года после войны нам удалось преодолеть всего двенадцать ступенек. А дальше стоп, завал. Дальше прохода нет. Где-то далеко внизу оставались еще другие бетонные пролеты, проходы, помещения и узкая винтовая лестница.
   Жаль, конечно. Но достаточно и этих ступенек. Теперь дело за фактами и документами, за свидетельством людей из окружения Гитлера, оставшихся в живых после войны. Они помогут нам почувствовать атмосферу тех лет и воскресить события давно минувших дней.
   Честно признаюсь, именно тогда, во время этого путешествия в подземелье, и родилась у меня мысль написать о… Еве Браун, о ее печальной судьбе и трагической кончине. Почему о ней? Дело в том, что о Гитлере сказано и написано достаточно много, особенно за рубежом: сотни, тысячи, если не десятки тысяч книг. Американский исследователь Роберт Уайт в своей книге «Психопатический Бог» делает вывод, например, что об Адольфе Гитлере написано больше, чем о ком-либо в мировой истории, кроме Иисуса Христа. Километры кинопленки. А как же иначе. Феномен беса европейского, если не мирового масштаба, который своими «мессианскими идеями, стремлением возродить не только величие нации, но и расширить ее жизненное пространство, приобщением к наследию великих германских предков» сумел загипнотизировать миллионы трезвомыслящих и добродушных немцев, вдолбил им в головы, что они самые лучшие, самые дисциплинированные, самые порядочные, и кровь у них самая чистая, и черепа у них самые круглые, что им мешают только евреи и большевики и жизненного пространства у них маловато. И пошла резня народов.
   О нем написано много. Так много, что делается даже страшно. И о резне тоже. И здесь страшно. А вот о супруге его сказано мало, да так мало, что даже стыдно за фюрера. Почему, собственно? Почему получилось так, что жена величайшего из диктаторов не удостоилась внимания биографов? Что не понравилось в ней? Или недостаточно много имелось материала? Глуповата? Совсем нет. Умственное развитие у нее было выше среднего. В детстве ее считали заводилой, и училась она неплохо. Вопрос в другом. Я сказал бы, даже не вопрос, а секрет. Судите сами.
   Стоило мне начать писать о Еве, как незаметно я переходил на Гитлера. И все попытки уйти от него были обречены. Он затмевал собой все. Именно он первый увидел Еву, именно он определял развитие их взаимоотношений, он, и только он, намечал линию ее поведения, ее быт, всю ее жизнь и ее смерть. Но и после смерти затмевал собой. И я понял, что, увы, кто бы ни пытался писать о ней, писать обязательно будет и о Гитлере. Потому что без него понять Еву невозможно.
   Но кое-что оставалось все же и от нее. Индивидуальное. Она сумела по-своему обессмертить Гитлера. Она сделала фильм о нем, о его окружении и о себе. Этот уникальный фильм снят на цветную пленку и сохранился до нашего времени. Она не раз показывала его Гитлеру. Именно он и послужил побудительным мотивом. Фильм Евы, а не Гитлера. Это личный документ, очень интимный. Он, как ничто другое, передает атмосферу и дух времени.

//-- Ева Браун --//
   С экрана смотрели на меня чистые улыбающиеся лица. Никакой мистики, совершенная идиллия. Да, это был настоящий документальный фильм Евы, который она снимала в мирное время в горных местах Баварии, точнее, в Оберзальцберге, на личной вилле Гитлера в Бергхофе, созданной по его эскизам, насчитывавшей 121 помещение и находившейся примерно в 140 километрах к юго-востоку от Мюнхена.
   Завораживающее зрелище. Попадаешь невольно в необычную обстановку, где царит смесь официальщины и семейственности, где надо всем витает дух арийских фантазий Гитлера. Его рабочий кабинет с гигантским и пустым столом, дорогие картины по стенам, ковры и скульптуры, каменные вазы и стеллажи, за которыми виднеются золотые тиснения книг, в коридорах тоже картины в тяжелых золоченых рамах. Это все оригиналы, голландская живопись прошлых веков, пейзажи и портреты немецких кайзеров и рыцарей, резная и массивная мебель. Обстановка экспонатная, музейная, свидетельствующая о романтических вкусах и исторических привязанностях хозяина дома.
   Комната Евы – эта уже поскромней и картины поменьше, а книг совсем нет, но зато мягкие кушетки с подушками, туалетный столик, чувствуется в ней женский уют. Зал приемов с длинным столом для гостей, на стене гигантский гобелен. По вечерам на его место вывешивался белый экран и присутствующие смотрели фильмы. Здесь Ева впервые показывала образцы своего любительского творчества. Фюрер был первый, кто оценивал ее работы.
   Широкий каменный балкон-терраса больше похож на гигантскую смотровую площадку для туристов. Вокруг голубые Альпы. Светит яркое солнце, а небо такое голубое, что трудно отвести от него глаз. Воздух, чувствуется, тих и прозрачен. По небу бегут легкие облачка. С переселением в горный край Бергхоф фюрер как бы приблизился к духовному наследию предков. Казалось, сюда из гор Гарца перебрался завоевательский дух воинственного кайзера Фридриха Первого Барбароссы, предводителя третьего Крестового похода против неверных.
   Вот из белого здания выходит Гитлер. Он в темном цивильном костюме. Совершенно не похож на того крикливого, каким привыкли мы его видеть. Вполне респектабельный мужчина. На нем мягкая коричневая замшевая шляпа, элегантный двубортный костюм, он в хорошем настроении, улыбается, говорит что-то своему адъютанту… Вот он без шляпы, у него вполне круглый череп. Вот он целует замужним дамам ручки, незамужним только пожимает. Соблюдает этикет. Вот он рядом со своей любимой собакой Блонди, треплет ее по загривку, у шезлонга стоит Геббельс, на нем тоже прекрасно сшитый темно-синий поблескивающий двубортный костюм, он тоже улыбается, и у него хорошее настроение. Здесь же прохаживается тучный и несимпатичный доктор Морелль, смахивающий на еврея, личный врач фюрера, он с супругой, близкой подругой Евы. Он лысый, в очках, улыбается, хочет понравиться. Однако его все равно никто не любит, кроме фюрера. Но у политиков свои причуды.
   Теперь камера направлена на элегантного Риббентропа с бабочкой, на неуклюжего Бормана, вечного врага Евы, затем мы видим нарядно одетых женщин – это их жены и знакомые, все они садятся за столик пить кофе. У всех присутствующих, чувствуется, настроение приподнятое. Здесь собрался цвет нации, самые лучшие, самые дисциплинированные, самые порядочные…

//-- Альпы --//
   Тихое спокойное лето 1939 года. Власть в руках нацистов. Внутри страны врагов почти не осталось. Австрия и Чехословакия уже присоединены. Надо замышлять что-то более грандиозное. Мимо прохаживается молодой интеллигентный Шпеер. Он держит в руках журнал, перелистывает его. Он единственный на экране из приближенных, кто останется в живых и все пережитое подробно опишет. И о своем пребывании на вилле, и на том самом каменном балконе. И о своих бесконечных беседах с фюрером об архитектурном преобразовании обликов городов Германии.
   А вот и наша героиня Ева Браун. Одета в национальное платье с белым передником, на голове венок из полевых цветов. Далее камера запечатлела ее во время спуска на лыжах с гор, во время прыжков с обрыва в воду, на пляже, во время катания на доске за катером, на пикнике, на склоне Альп, когда она собирает цветы, похоже, что это эдельвейсы. И всегда она улыбается. Ее цель почти достигнута, она принята в ближайшее окружение фюрера, этаблированна. Правда, на правах только милостивой фрейлейн Браун. Но и это уже много. Перед ней заискивает челядь, послушно щелкают каблуками адъютанты. А почему бы и нет? Мягкие приятные черты лица, голубые глаза, белокурые локоны, приветлива. Кукольное личико? Да. А что в этом плохого?
   Еще одна сцена: Ева Браун в купальном костюме. Подходит к спортивным брусьям, начинает упражняться на них. Затем на земле делает мостик, задирает ноги вверх. Никого не стесняется. У нее хорошая стройная фигура, она этого и не скрывает. Идет на камеру и улыбается. Прямо скажу, это отважные кадры. Гитлер не любил обнаженных женщин, чрезмерное декольте приводило его в негодование. Поэтому любимым платьем на Еве для него было черное, без малейшего выреза. Он стеснялся и своего обнаженного тела. Дальше мы узнаем, почему. И все же Эва не побоялась запретов фюрера.
   У нее хватало мудрости не показывать своему господину то, что вызывало его неудовольствие.

//-- Фюрер в окружении своих сторонников --//
И еще кадр, роковой: триумфальный въезд Гитлера в Берлин 10 июля 1940 года. Его снимает официальная кинохроника. Эпохальное событие, но в черно-белом изображении. Толпы празднично разодетых, истерически восторженных людей встречают вождя на улицах. Разукрашенные Бранденбургские ворота и Рейхстаг. Звучат возгласы поздравлений. Не слышно только хлопков от «выстрелов» и не видно шампанского. Вот кортеж машин неторопливо движется в сторону рейхсканцелярии.

//-- Гитлер встречается с народом --//
   Фюрер держит правую руку на отлете, приветствуя берлинцев. А в это время из окна второго этажа здания рейхсканцелярии, незаметно для окружающих, за ним неотступно следует еще один кинообъектив. Ева Браун фиксирует триумф своего возлюбленного. На цветную пленку. О ее связи с фюрером никто не знает. Официально значится секретаршей. У нее свои апартаменты. Заметно, что фюрер ее выделяет. Особа, видимо, из приближенных. А это решает все. Иначе кто разрешил бы ей снимать.
   Вот лакированная машина покидает улицу, где остаются десятки тысяч восторженных людей, исступленно орущих «Хайль!!!», делает церемонный вираж и выезжает за ворота в сад, где все благоухает от ухоженных цветников. Это сад рейхсканцелярии. Тот самый. Это в нем 30 апреля 1945 года вспыхнет мощный костер от 170 литров бензина, сад рейхсканцелярии, который станет их общей могилой. Но сперва появятся в нем ступеньки, ведущие в подземелье. Одна, вторая, третья…
   И мне делается страшно. Будто подглядел я чью-то тайну, предназначенную не для чужих глаз. И уж менее всего для русского журналиста. Нужно ли сегодня ее раскрывать?
   Давно нет сада рейхсканцелярии, его разгромила артиллерия Красной армии. Нет и виллы Бергхоф. Ее разбомбила с воздуха союзная авиация. Остались Бранденбургские ворота и Рейхстаг. Но если в Берлине ничего существенного, связанного с судьбой Евы, обнаружить не удалось, может, повезет больше на юге. Мне почему-то казалось, что там можно отыскать остатки той каменной террасы, дороги, ведущей вниз к бункеру. И дальше ступеньки. Ровно 65. Одна, вторая, третья…
   В любом случае сама атмосфера могла многое подсказать, навеять на размышления. А факты только дополнили бы картину. В общем, после посещения берлинского каземата был резон отправиться в Баварию, в Оберзальцберг, избранный фюрером для своего отдыха, уединения и работы, расположенный примерно в 140 километрах к юго-востоку от Мюнхена, где родилась Ева Браун.
   Еве было всего 17, когда она познакомилась с Гитлером. Хорошенькая выпускница сначала девичьего лицея, а потом торговой школы, в меру легкомысленная, увлекается музыкой, театром, спортом. Прекрасно сложена. С ее данными только позировать перед объективом. Мечтает приобрести фотокамеру и киноаппарат. По тем временам это была вполне современная девушка. А что касалось ее сентиментально-романтической натуры, вобравшей в себя черты типичной немки – любовь к порядку, послушание и преданность, то это, согласимся, как раз то, чего многим недостает.
   Жила она в буржуазной семье среднего достатка, в которой, кроме нее, имелись еще две сестры, младшая Гретель и старшая Ильзе. Ее отец был учителем. В меру строгий, но и бесконечно любящий своих детей. Фритц Браун хотел, естественно, чтобы у каждой из дочерей была хорошая профессия и счастливая семейная жизнь. И уж никак не представлял он, что его надежда и любовь, хорошенькая Ева, окажется наложницей вождя нации. И не побоялся сказать об этом открыто Гитлеру. Но это было потом, в разгар их романа.
   Интерес средней дочери к фотографии заставил отца подыскать для нее подходящее место. Ее устроили в солидное фотоателье Хайнриха Хоффманна в центре респектабельного Мюнхена, на Аммаленштрассе. Еве нравилось фотографировать и позировать. И она бесконечно радовалась тому, чем предстояло ей теперь заниматься.
   Дело у Хоффманна было поставлено серьезно: имелась прекрасная техника и для фотографирования, и для киноработ, и для ретуши. Его посетителями были только солидные и состоятельные клиенты. Собственно, Хоффманн хотел нанять к себе на службу расторопного юношу, но когда ему привели 17-летнюю Еву с ангельским личиком, он побеседовал с ней и остался доволен. Она его устроила вполне.
   Ева уже знала азы фотодела, но первое время занималась, конечно, регистрацией отпечатков, сортировала карточки. То есть она была в полной мере ученицей, и, надо сказать, вполне прилежной. Учитывая ее старание и возраст, вполне уместно предположить, что в дальнейшем из нее вышел бы неплохой фотограф или кинооператор, если бы…
   Эта встреча произошла в пятницу, в начале октября 1929 года. Но предоставим слово самой героине. Вот как позднее описывала она то событие своей сестре. «После окончания рабочего дня я оставалась еще немного, чтобы привести в порядок фототеку, и взобралась на небольшую лестницу, чтобы достать со шкафа папку. В этот момент в помещение вошел шеф. С ним находился еще господин, уже в возрасте, со смешными усами. На нем был светлый английский плащ, в руке он держал большую фетровую шляпу. Они уселись в угол комнаты как раз напротив меня».
   И в этот момент Ева почувствовала, что посетитель не может отвести глаз от ее ног. Он просто бесцеремонно ее рассматривал. Хоффманн тоже не знал, как выйти из этого положения. Возникла неловкость. Не зная, что предпринять, Ева молча, в полном смущении спустилась с лестницы. Поздоровалась, сделала книксен, и Хоффманн представил ее незнакомцу: «Господин Вольф, познакомьтесь, это наша бравая маленькая фрейлейн Браун».
   По просьбе шефа молодая сотрудница, польщенная столь высоким вниманием, стала быстро сервировать стол.

   «Я была сильно голодна, но только из вежливости смогла проглотить немного печеночного паштета и сделать несколько глотков пива. Пожилой господин сделал мне комплименты, мы беседовали с ним о музыке, о постановке в государственном театре. При этом я заметила, что он буквально пожирал меня своими глазами. Потом, когда стало уже поздно и мне надо было уходить, он предложил довезти меня домой на своем „мерседесе“, но я отказалась. Представь себе лицо моего папы!»

   Так все и было. Едва Ева собралась уходить из ателье, как шеф отозвал ее в сторону и спросил: «Ты что, не смогла узнать, кто этот господин Вольф? Ты что, не смотришь наши фотографии? Это же Гитлер, наш Адольф Гитлер!». «А-а», – протянула ему в ответ Ева.
   Откуда было ей знать, кто этот пожилой господин с горящими глазами и со смешными усиками. Не могла она и предположить, что с этого дня он войдет в ее личную жизнь, как позже он вошел в жизни миллионов немцев, и будет распоряжаться ею, как своей собственной.
   С того дня все и началось. Гитлер умел ухаживать. Для него, человека позы, условностей и традиций, гораздо важнее было именно церемонное ухаживание, чем сближение, не говоря уже об интимной жизни. Вообще, во всем, что касалось церемониала, процедуры, он был большой мастер. Цветы, улыбки, целование ручек, шарканье ножкой, комплименты – весь джентльменский набор. Он присылал фрейлейн Браун коробки красиво упакованных конфет и букеты цветов, приезжал за ней, приглашал в ресторан, в театр. Чем вызывал, естественно, большое смущение Евы. Правда, за всем этим этикетом не стояло каких-то конкретных планов и действий. Когда любовная история подходила к своему апофеозу и оставалось лечь в постель, то он почему-то не стремился лечь в нее вдвоем со своей избранницей, пасовал. Условности превалировали, не мог он, человек, готовивший себя к роли всегерманского канцлера, опускаться до уровня простой постели. Он не был слабаком. Но оставался истинным пуританином и выдерживал эту роль до конца. Да, он сдерживал свои чувства. Не давал им свободы. Не мог полностью расслабиться. И все потому, что боялся повредить своей репутации. Он как огня опасался возникновения за спиной кривотолков, слухов. Чистый человек не может быть порочным. И старался не давать пороку ни малейшего повода. Дело в том, что он всегда работал на публику. Это была специфика его характера. И едва он стал партийным боссом, государственным деятелем, то его дом или резиденция стали выполнять две функции: служебного помещения и жилища. Его жизнь, стало быть, оказывалась у всех на виду. Это с одной стороны. А с другой…
   Вернемся, однако, к нашей героине. Ее подкупило и пленило, естественно, красивое ухаживание взрослого дяди. К тому же приятно было видеть, как ее шеф ходит перед господином «Вольфом», ее новым знакомым, на цыпочках, как угодливо склоняет перед ним голову. К тому же она догадывалась, что гость был не просто богат, но и пользовался огромным авторитетом. Действительно, уже в то время Гитлер считался состоятельным человеком. Он приобрел в красивом горном местечке Оберзальцберге виллу, которую собирался перестроить на собственный манер, с учетом и масштабом будущей деятельности. Он переехал в Мюнхен и снял на улице Принцрегентенштрассе, 16 прекрасную меблированную квартиру из девяти комнат, которую обслуживали две экономки. (Этот дом сохранился и до нашего времени.) Кроме того, он купил новейшую модель 6-местного «мерседеса».
   Чтобы представить себе, какие это затраты, можно для сравнения привести такие данные. В 1929 году в Германии, в которой в то время проживало примерно 65 миллионов человек, число безработных достигало около 5 миллионов. А вот пособие по безработице в месяц выплачивалось от 10 до 50 марок. Жалованье, которое было положено Еве в фотолаборатории Хоффманна, составляло всего 70 марок. «Мерседес», приобретенный Гитлером, стоил примерно 20 тысяч марок.
   Теперь можно понять чувства Евы, когда до нее дошло, какими деньгами располагает странный господин со смешными усиками. Вполне понятно, что в ее возрасте девушки политикой особенно не интересуются. Ничего Ева не знала ни о партийной борьбе, ни о борьбе за власть. Но она прекрасно отдавала себе отчет в том, что в жизни ей выпал редкий шанс, просто уникальный, быть любимой и, возможно, стать женой человека с большим политическим будущим. На это намекали многие, и надо быть просто дурой, чтобы им не воспользоваться.
   Особых планов и соображений у Евы вначале не было. Ухаживает и ухаживает. Кому от этого плохо? Но постепенно она начала понимать, что человек, который обратил на нее внимание, особый, явно не похож на окружающих. Перед ним склоняли головы не только ее шеф Хоффманн, но и куда более высокие чины. Правда, она не знала ни его родословной, ни особенностей его характера. Не знала она также и того, что в его 9-комнатной квартире на Принцрегентенштрассе без малого как год жила дочь его сводной сестры Ангелины Раубал – 20-летняя миловидная племянница Гели Раубал, с которой у Гитлера намечался серьезный роман. Настолько серьезный, что впоследствии ни одна из его женщин, включая и Еву, не смогли полностью заменить ее Адольфу.
   Но откуда у 17-летней девушки способность анализировать, сравнивать, делать серьезные выводы? Главное, что жизнь Евы наполнилась новым содержанием, в нее вошло разнообразие, праздник. И каким бы ни казался пожилым ее ухажер, все равно получать от него подарки было приятно. И в этом не было ничего предосудительного. До Гитлера у Евы, по сути еще ребенка, никого не было. Да и откуда? За плечами у нее оставались лишь девичья школа, строгие нравы в семье. Она еще толком ни с кем не встречалась. А вот у ее нового знакомого были уже разные сердечные страдания. И не все они кончались мирным исходом.
   В 1929 году Гитлер – подающий надежды политик. Он уже и сам почувствовал, что становится другим человеком, приобретает черты властелина, черты человека, умеющего управлять толпой, массами. И следовательно, он предназначен самой судьбой к великим свершениям. А раз так, то обозначенная впереди цель превыше всего и ее перед ним никто не должен заслонять. Никто, будь это жена или любовница. Исключение делалось для Гели Раубал, на которой он задумывал жениться. Тот несостоявшийся брак очень повлиял на него. Настолько, что изменил воззрения на женщин. И ни одну уже, включая Еву Браун, он не рассматривал в качестве возможной жены.
   И с каждой, с кем ему доводилось знакомиться, он оставался в рамках церемониальных отношений. Настолько церемонился с ними, что у последующих биографов вызвал не только недоумение по поводу своей половой активности, но и предположение в полной импотенции. Некоторые утверждали даже, что он был гомосексуалистом. Но это все неправда. Иначе давно нашлись бы доказательства, давно выступили бы свидетели. Никаких данных, свидетельствовавших о тяге Гитлера к однополой любви, не найдено.
   По свидетельствам немецких врачей, которых он допускал к осмотру своего тела в последние годы, его гениталии были в порядке. В 1939 году, накануне начала Второй мировой войны, «физически Гитлер был здоров как лошадь». Это данные из новейшей книги профессора Эрнста-Гюнтера Шенка «Пациент Гитлер», в которой он по сути проанализировал историю болезни знаменитого диктатора. И при этом обнаружил одну особенность, но не в состоянии организма, а в характере пациента, именно ту, которая называется комплексом неполноценности или, используя современный медицинский термин, – патологией характера.
   Он не был, разумеется, никаким девственником. Дело в другом. Просто Адольф особой или просто нормальной мужской активности, тем более страсти, не проявлял. Почему? Да все потому, что у него, по свидетельствам современников, отсутствовали естественные чувства человеческой любви, то есть глубина переживания, сочувствие, нежность, сострадание. Он был холоден и рассудочен. Следовательно, у него была ограничена потребность в интимном человеческом общении. Он по натуре был холоден и черств. А скорее всего сам сделал себя таким, поставив все на кон политической борьбы и ограничивая себя в естественном стремлении к противоположному полу. К этому стоит добавить, что он никогда не пил и не курил и вообще вел «чистый образ жизни», как святой. Собственно, он и готовил себя к этой роли.
   С другой стороны, ему вполне были присущи естественные человеческие проявления – чрезмерная застенчивость и беспомощность. Его молодой напарник в годы юности Аугуст Кубичек вспоминал, что еще в Линце Адольф увлекся одной привлекательной девушкой по имени Стефани из зажиточной семьи. И мучился от нерешительности. Единственное, на что его хватило, – так только выслеживать свой объект обожания и попадаться ему навстречу. Он часами бродил возле ее дома, рассчитывая попасться на глаза, но ни разу не сделал попытки заговорить, познакомиться. Такую же застенчивость он проявлял и позже, особенно по отношению к тем женщинам, которые происходили из высоких родов.
   Другая же пассия Гитлера, Мария Райтер, моложе его, как и Гели Раубал, на 19 лет, к которой он проявлял благосклонность, а потом внезапно остыл, не выдержала сердечных мук и сделала попытку покончить с собой, захотев повеситься. Но осталась в живых: из петли ее, уже без сознания, успел вытащить близкий родственник.
   Все эти любовные истории произошли с Гитлером до встречи с Евой. Гитлер обжегся и напугался, но не смертельно, нет. Он почувствовал, что тесное общение с его персоной определенную категорию женщин могло подвести к опасной черте. С тех пор он как бы приучал себя восхищаться красивыми женщинами. Но делал это как бы по-отечески, не прилагая особых усилий и не усугубляя ситуацию.
   И с Евой ему во многих отношениях повезло. Ему не надо было прилагать каких-либо особых усилий для взаимности с ее стороны. Во-первых, Хоффманн, старая лиса, конечно, все заметил и теперь по-своему обрабатывал свою подчиненную. Во-вторых, и все окружение, а в ателье у него работало ни мало ни много 12 человек, шепталось о начавшемся романе, и, в-третьих, Ева не очень-то сопротивлялась.
   Наоборот, стремилась все сделать для того, чтобы приблизить к себе фюрера.
   Спешить ей стоило. И вот почему. Там же, в ателье, Гитлер еще до Евы обратил внимание на 17-летнюю Генриетту Хоффманн, дочку хозяина. (Она была жива до недавнего времени под фамилией Ширах и иногда давала интервью газетчикам.) Как-то во время очередного посещения он предложил ей поцеловать себя, но получил отказ. Генриетте, о чем она поведала позже, он нравился, но как волевой человек, а не как мужчина. Не ее идеал. Снова обжегся. Слава богу, оставалась боготворящая его Ева. Она сразу пошла за ним. И как результат, ей начали завидовать на работе и дома. Наивно-романтическая натура, она с ним, мужественным героем, борцом, связывала свои мечты о богатстве, славе, почестях.
   Но Ева очень ошибалась, полагая, что сумела завладеть сердцем человека со смешными усами. Этого не произошло ни в 1929 году, ни позже. Его принципы, а в жизни он всегда старался следовать им, требовали от него полной отдачи сил в достижении совершенно иных целей. И какая бы ни складывалась любовная история, фюрер оставался верен себе. Не поддавался.
   Вот более поздний пример, иллюстрирующий всю ту же консеквентность характера Адольфа. Известную киноактрису Рене Мюллер Гитлер пригласил в рейхсканцелярию на чай. Так случалось уже не раз и со многими другими женщинами. Интимные вечера вождя ни у кого не вызывали возражений, наоборот, все окружение во главе с Геббельсом искренне желало, чтобы он, вождь нации, отвлекся, нашел бы себе подходящую партнершу. Ведь лица из его окружения, его ближайшие соратники все уже переженились.
   Так вот, Рене Мюллер была уверена, что вождь хочет с ней переспать. Вся обстановка располагала к этому. Оба уже разделись и собирались было лечь в постель, как Гитлер упал внезапно на пол и стал умолять ее, чтобы она его ударила. Она не решалась, но он настаивал, обвинял себя в разных грехах и ползал перед ней на коленях. Она в конце концов ударила его, это его только подхлестнуло, он требовал ударов еще и еще. Она продолжала его бить, а он приходил в странное возбуждение. Короче, ничего у них не было.
   Но дальше произошла труднообъяснимая история. Тот вечер стоил Мюллер жизни. Она покончила с собой. Почему она умерла и кто способствовал этому, вопросы уже для другого исследования.
   Итак, взаимоотношения Гитлера с женщинами строились по следующему сценарию: он боялся подпускать их слишком близко к себе, чтобы они не спутали величие его задач, а с другой стороны, хоть он и нуждался в них, но не до такой степени, чтобы допускать к телу. Его мужское либидо трансформировалось на другое.
   Сгусток яростной энергии, он любил больше говорить. Не с одним человеком, а с массами. До десяти речей в день! Он выступал темпераментно, зажигательно. Естественно, на большее его хватало редко. Эта способность – говорить, морализировать, поучать – сохранилась за ним, по сути дела, до конца его дней. А вот другая способность так и угасла, не дав зародиться новой жизни.
   В этой связи стоит вспомнить еще один аспект личности фюрера – отношение к медицине. Известно, что Гитлер, мнительный по натуре, очень следил за своим здоровьем. Он не любил табак, алкоголь. А после смерти Гели Раубал в 1931 году отказался и от мяса. Его меню – это чуть подогретые овсяные или картофельные супы, тертые овощи, яйца всмятку, печеные фрукты, натуральные соки. Ничего возбуждающего. Чистый вегетарианец. Откуда же черпал он свою безумную энергию?
   Сам он объяснял это следующим примером: раз слон – самое крупное и сильное в мире животное, не ест мяса и нисколько от этого не страдает, а наоборот, преуспевает, то и человеку следует воспользоваться опытом этого млекопитающего. Правда, он не учитывал, что люди бывают разные. И то, что хорошо слону и Гитлеру, не обязательно должно быть хорошо и для всех людей.
   В любом случае меню ли фюрера тому причина или названные выше особенности его личности, но только с кем бы из женщин ни сходился он близко, почти каждой нес разочарование, страдание и нередко, как мы видим, смерть.
   Появление на его горизонте хорошенькой Евы внесло разлад в отношения с Гели, которые и так не отличались особой гармонией.
   Ссоры, упреки стали делом обычным. Он опекал Гели не только как любящий дядюшка, но и как воспитатель. А в этом особой оригинальностью не отличался. Постоянные запреты, беспричинная ревность привели к тому, что своевольная экспансивная девушка не знала, как ей избавиться от деспотического внимания своего не в меру усердного родственника.
   Уехать в Вену, чтобы начать самостоятельно жить и готовиться к профессиональной сцене (она мечтала стать певицей), Гели не могла, не было средств, да и мать и другие близкие наверняка осудили бы ее поступок. Переломить же дядю, заставить его считаться с ее желаниями не удавалось. А тут еще она обнаружила любовное письмо соперницы, некоей Евы, из которого явственно вытекало, что дядюшка – хороший лицемер, выставил ее на посмешище, заморочил ей голову обещаниями, а сам ничего не делает, умеет только правильно разглагольствовать о морали, о долге. А действует как эгоист, нисколько не считаясь с интересами другого человека.
   Она решила по-своему доказать ему личное право на свободу. И не нашла ничего оригинального, как только воспользоваться крайним средством, выстрелив себе в сердце.
   Оружием послужил вальтер. Именно из такого револьвера в правый висок выстрелил в себя позже и сам Гитлер. Существует предположение, что оружие в руки хорошенькой, но взбалмошной девушке вложил кто-то из окружения Гитлера. Но это уже очередная версия, которая так и осталась неподтвержденной.
   Ее самоубийство очень подействовало на Гитлера. Он сильно переживал, не мог толком объяснить себе причину и мучился в догадках. Именно в этот период заметно ослабли его связи с Евой. Они встречались редко, он почти перестал приглашать ее. Единственным утешением для него оставалась работа: выступать на митингах, ораторствовать, агитировать, убеждать, говорить…
   А чем утешалась Ева? Очень малым: одними ожиданиями.
   А сколько ей исполнилось? Едва 19. В этом возрасте она впервые после аристократических позерских ухаживаний фюрера познала обратную сторону его натуры – черствость и равнодушие. На ее долю оставались редкие звонки из телефонов-автоматов да краткие записки, которые он передавал не лично, а через адъютантов.
   Этот роман мог бы так и угаснуть, если бы не настойчивость родителей Евы. Они-то ведь хорошо знали, кто был ухажером их дочери. Сколько было надежд, разговоров, сколько планов. И вдруг такой финал. А почему, собственно? Какой был дан повод? И требовали личной встречи с будущим вождем нации, требовали разговора с глазу на глаз.
   И он состоялся. Правда, много позже.
   Родители Евы, наивные люди, плохо представляли себе, с кем связалась их дочь. Упования и расчеты на порядочность, благородство, данное слово имели очень мало шансов. Их письма, если и доходили до адресата, то оставались без ответа. Но сигнал они сделали. Ведь Ева была вполне достойной девушкой из благополучной бюргерской семьи. Так почему же не расписаться с ней на глазах у всех и быть спокойным за свое реноме, за свой тыл? Разве могли они догадываться, что имеют дело не с простым смертным, а с «мессией», человеком, который один решил будущее свое и своего народа, в котором не оставалось места ни для жены, ни тем более для семьи.
   Откуда было им знать, что жизненная философия Адольфа Гитлера заквашивалась на романтических представлениях о человеке и его героическом предназначении. Это с одной стороны. А с другой – он концентрировал усилия для повелевания не одним человеком, а массами. Что там жена, дети в сравнении с этими задачами.
   Нет, не случайно Гитлер старался интимную свою жизнь оберегать от посторонних взглядов. Он жил в совершенно другом мире, у него были совершенно другие интересы. Поэтому-то душа его, как и тело, были надежно скрыты от взоров людей. Чтобы не увидели и не догадались, что король-то голый. В общем, понять его можно. Обнаженная натура, такая же, как и у миллионов других, если только не хуже.
   Нет, не случайно Гитлер утверждал, что политик ни в коем случае не должен допускать фотографироваться в купальном костюме. Видимо, было ему чего опасаться.
   Доктор Морелль, личный врач фюрера, позднее раскрыл тайну вождя. Сделал он это, исходя из своих профессиональных надобностей. Волею случая его записи стали достоянием истории. Приведу краткое описание обнаженного тела фюрера, которое он увидел впервые и удивился: «…оно было совершенно белесым, лишенным всякой жизненности. Ясно, что это происходило оттого, что он никогда не открывал его на природе, никогда не подставлял солнечным лучам. Не было на нем и никакой растительности, даже пушок отсутствовал. Кроме того, на правой ноге имелась сильная экзема».
   И вот что странное при этом. Будучи очень внимательным к своей натуре, Гитлер, который ежедневно беседовал с врачами разного профиля о состоянии своего здоровья, обращая внимание на малейшее недомогание, ни разу не спрашивал совета по вопросам своей интимной жизни. Например, он мог поинтересоваться, какими противозачаточными средствами лучше было бы воспользоваться его партнершам, как уберечься от нежелательной беременности, как предостеречься от аборта. Ведь в его распоряжении было все: лучшие врачи, лучшее медицинское оборудование. Но нет, ничего этого не происходило. Ни с одним из врачей он не обсуждал своей интимной жизни. Полное табу. Государственная тайна.
   Что ж, остается предположить, что особых проблем в его интимной жизни не случалось. Кто-то из двоих должен был притерпеться к слабостям другого. Мы догадываемся, кто.
   И Ева, которая в середине романа поверяет свои душевные страдания дневнику, тотчас прекращает всякие записи, как только их отношения налаживаются. Скорее всего она быстро усвоила тактику вождя: в тайну своих с ним любовных отношений никого не посвящала. Ни сестер, ни подруг. Вполне реально, что он рекомендовал ей не вести дальше дневник.
   Скрытный в интимной жизни, он оставался закрытым от взоров любопытных и во время своего отдыха. Его нельзя было увидеть в одной рубашке с короткими рукавами. Даже за обеденным столом рядом с Евой, на которой надета блузка с короткими рукавами, он сидит в мундире, застегнутом наглухо. Гитлер никогда не купался на людях, никогда не бывал на солнце. Он боялся показать себя, чтобы не стать вдруг посмешищем, чтобы о нем не сказали дурного слова. Диктатор, наделенный «волей народа» безграничной властью и одержимый идеей какого-либо гигантского преобразования, не может иметь телесных изъянов. Он силен тем, что скрытен и не проявляет личной слабости. И для всех своих вассалов предстает только в мундире, только на портретах, только на трибуне, только как образец для подражания. В любом случае его внутренняя жизнь, симпатии и антипатии должны быть закомуфлированны, как и тело, чтобы сведения о них никуда не просачивались. Другими словами, попадают в разряд секретных.
   И знать о них могло только очень ограниченное количество надежных лиц.
   Вернемся опять к Еве. После бурных политических дебатов Гитлер почти не вспоминал о ней. Не ответил он и на послание ее отца Фрица Брауна. Все, казалось, подходило к своей развязке. А тут еще добрые подруги показали ей фотографии в газетах, на которых ее возлюбленный был снят в окружении красивых женщин. Он был далеко в Берлине, развлекался там вовсю и не приглашал ее к себе.
   Что оставалось делать Еве? Как обратить на себя внимание фюрера? Она решила воспользоваться испробованным средством. И ровно через год после самоубийства Гели взяла в руки пистолет. Нашла его в письменном столе отца. Сначала написала прощальное письмо своему любимому, в котором никого не обвиняла, а только сообщала о своих неразделенных чувствах. И выстрелила в себя. Но не в сердце, нет, а в… шею.
   Ей, безусловно, было и горько, и обидно, и одиноко, и хотелось в самом деле убить себя. Но не так, как это сделала Гели, а чтобы вроде и убить, и остаться в живых. Уж очень хотелось как-то подействовать на Гитлера, подать сигнал бедствия. Это была первая, но далеко не последняя попытка рассчитаться с неразделенной любовью, с человеком, который наплевательски отнесся к ее девичьим чувствам и надеждам.
   Пуля едва зацепила сонную артерию и особого вреда ей не причинила. У нее хватило сил позвонить знакомому доктору и сообщить о случившемся.
   Гитлер прилетел в больницу вместе со своим личным фотографом, Хоффманном, начальником Евы. Возлюбленный принес огромный букет цветов. Но вот дальше этого знака внимания он не пошел. Состояние больной его интересовало, понятно, но не в такой степени, как вопрос, зачем она это сделала? Слава богу, что в живых осталась, значит, скандала удалось избежать. Поэтому его приезд не столько опасение за здоровье фрейлейн Браун, сколько желание выяснить, сделала ли она этот выстрел вполне намеренно, то есть собиралась убить себя по-настоящему, или выстрелила так, для отвода глаз, чтобы подействовать на Гитлера. Доктору удалось рассеять сомнения Гитлера: выстрел был серьезный.
   К сожалению, этот акт отчаяния ненамного улучшил их отношения. Снова у Гитлера все время и силы отнимает политическая борьба. Он на пути в Рейхстаг, на пути к посту канцлера. Снова их любовный роман оказался на той фазе, что был и накануне попытки самоубийства. И есть ли смысл действительно дальше так жить?
   …Осень 1934 года. Гитлер достиг всего, о чем мечтал. Он глава партии, глава государства, канцлер. У него новые заботы, новое окружение. А Ева, забытая, прозябает в Мюнхене и только слушает сводки по радио, как там в столице живет ее фюрер, с кем встречается, с кем обедает, с кем проводит вечера.
   Ей было 22 года, в этом возрасте многие ее подруги уже обзавелись семейством, а что делать ей, которую он называл своей валькирией и не говорил ни да ни нет. Соперниц у нее вроде не оставалось. Но это пока. А дальше неизвестно, как обернутся события. Да и сам он особых надежд не оставил, после того как популярно объяснил ей, что ему, обремененному высокими государственными задачами, нельзя создавать семью, нельзя иметь детей, потому что на него возложена ответственность за миллионы немцев. Он должен заботиться о них, воспитывать, обучать. И уехал. Пообещал вернуться, говорил, что любит. Как его понять? И когда вернется, поменяет свое мнение? Неизвестно. На память о себе оставил кольцо с турмалином, серьги и браслет, подарок к прошлому дню рождения.
   Она работает по-прежнему в ателье Хоффманна, но прежней радости это ей не приносит. Да и нет того усердия, которое вдохновляло ее вначале. Встреча со странным человеком со смешными усами внесла дисгармонию в ее жизнь, все перевернула в душе. И все же она ни разу не задумывается над тем, а не завести ли себе другого ухажера, поскромней, попроще, но надежней. Нет, нет и нет!
   Осенью 1934 года депрессии у Евы достигли такой степени, что хоть в петлю лезь или берись опять за пистолет. Она снова в отчаянии, приучается принимать снотворное. И мысли уже начинают возвращаться к той первой неудавшейся попытке. А что если снова попробовать…
   Шел 1935 год. Гитлер из Берлина перебрался к себе на горную виллу в Оберзальцберг. Его охватил зуд переустройства. Он окружает себя архитекторами и финансистами, обсуждает с ними планы строительства своей резиденции, удаленной от столицы имперского государства на 700 километров.
   А как же Ева? Он все же проявляет о ней заботу, снял для фрейлейн Браун трехкомнатную меблированную квартиру в спокойном районе Мюнхена Богенхаузен, недалеко от своего жилья. Вскоре Ева переезжает в новую квартиру вместе со своей младшей сестрой Гретль. Причем все расходы, включая оплату мебели, несет Хоффманн. Гитлер изредка навещает свою пассию, но делает это как бы по обязанности и всегда торопится, и разговор о дальнейших отношениях не заводит.
   Он как бы выжидает еще одной попытки, чтобы удостовериться, насколько же верна ему Ева? Зачем? Разве и так не ясно, что эта девочка готова самоотверженно идти за ним в огонь и в воду.
   В эти дни Ева заводит дневник, куда записывает свои переживания. «Мне хотелось бы только одного, тяжело заболеть и по крайней мере восемь дней ничего о нем больше не знать. Почему со мной ничего не случится, почему я должна испытывать такие муки! Лучше бы я никогда его не видела. Я в отчаянии. Сейчас куплю себе снова снотворного порошка и испытаю состояние транса и не буду больше об этом задумываться… Я нужна ему только для определенных целей, другого ничего нет…»
   29 мая рано утром она приняла сразу 20 таблеток. Этого достаточно, чтобы надолго уйти в транс, может быть, уже не возвращаться из него никогда. В полуобморочном состоянии ее нашла старшая сестра Ильзе, у которой было медицинское образование. Она все поняла с первого взгляда. Пыталась разбудить ее, но безуспешно. К тому же обнаружила записи в дневнике. Она вызвала врача, который и вернул Еву к жизни.
   Эта была вторая серьезная попытка самоубийства. Напугались родственники. На этот раз они поняли, насколько глубоко их хорошенькая Ева завязла в этой истории с фюрером. Что же предпринять теперь? Прежде всего Гитлер ничего не должен знать. Иначе этот отчаянный шаг он может расценить как шантаж. Из дневника вырывают страницы. Врача просят поставить диагноз «переутомление». Родители, сначала отец Фритц Браун, затем мать, пишут письма рейхсканцлеру. Фритц, воспитанный на семейных традициях и морали, не может допустить, чтобы его дочь оставалась вне брака. Он просит рейхсканцлера либо узаконить отношения с его дочерью, либо вернуть ребенка в семью. Не очень сведущий в интригах, Фритц передал письмо Хайнриху Хоффманну, надеясь, что таким путем его послание обязательно попадет в руки адресата. А тот? Что сделал Хоффманн? Он, недолго размышляя, передал письмо своей сотруднице фрейлейн Браун. Та прочитала и порвала его на куски.
   Но все же ситуация становилась действительно невыносимой. Гитлер понял это и сам. Ему тоже надоело прятаться от чужих глаз, искать встреч там, где их никто не видел. Донесли ему и о второй попытке самоубийства. Третья, он прекрасно это понимал, наверняка закончилась бы летально. А то, что она не за горами, ясно было как днем. Он наконец сдался. Но сделал это совсем не так, как хотелось бы того Еве и ее родителям.
   Он снизошел до встречи с отцом Евы. По свидетельству фрау Ширах, дочери Хоффманна, эта беседа носила конфиденциальный характер и оставила очень неприятное впечатление. В любом случае кое-какой компромисс был достигнут. Женитьба исключается. Рейхсканцлер не может иметь семьи. Не может связывать себя обязанностями. Зато он… заботится о фрейлейн Браун.
   У Евы есть свое гнездышко, куда изредка под покровом ночи наведывается ее возлюбленный. Она беседует с ним, она выслушивает его планы. Он для нее кумир. Она готова служить ему верой и правдой. Но… у нее мало средств. То, что она получает у Хоффманна, едва хватает на жизнь. Поэтому зависимость от семьи, от отца удручает, связывает руки. А ей теперь надо особенно следить за собой, за своими туалетами.
   Это справедливо. Вскоре у Евы повышается оклад. Сразу до 450 марок. Номинально она числится все еще у Хоффманна, но в фотоателье появляется по мере необходимости.
   Но и на этом щедрость фюрера не заканчивается. Немного позже он выполняет одно заветное желание Евы и покупает ей двухэтажную виллу с палисадником в этом же районе. Это ее собственность. Причем счет оплачивает опять его личный фотограф Хоффманн. Сюда привозят ей продукты, здесь появляются ее успокоенные родственники. Здесь она отдыхает от трудов праведных. Кризис закончился.
   Эта вилла сохранилась и до сегодняшнего дня. Двухэтажное серое здание за каменным забором. В архитектурном отношении не представляет особой ценности – квадратная коробка с парадной лестницей. Только улица называется теперь по-другому. Не Вассербургерштрассе, как раньше, а Дельпштрассе. Переименовали ее после войны. И живут там другие люди. Может быть, родственники? Не знаю. Мне доводилось прогуляться по ней. Кстати, свой домик Ева сначала нарисовала, а потом тоже зафиксировала на пленку. Так что прогулка вдоль высокого каменного забора с калиткой была для меня как встреча со старой знакомой. Но заглянуть на виллу не отважился. Не хотелось вмешиваться в чужую жизнь, объяснять незнакомым людям цель визита.
   Продолжим повествование далее. Чтобы задобрить ее отца, Фритца Брауна, Гитлер предлагает всей семье путешествие на роскошном теплоходе из Гамбурга. Все расходы будут, естественно, оплачены.
   С этого момента жизнь Евы и ее семьи наконец-то преображается. Фюрер оказывает ей большое внимание. Он берет ее с собой в Оберзальцберг. Привозит на виллу, где всем распоряжается его сводная сестра Ангелина Раубал. Знакомит их. Но из этой встречи ничего путного не вышло. Неприязнь обеих очевидна. И снова надо решать Гитлеру, кого оставить. У Евы шансов, ясно, больше. Она молода, красива, услужлива, приветливо улыбается, ни на что не претендует. К Гитлеру обращается только «мой фюрер». Это его устраивает вполне. Ангелина Раубал должна уйти.
   Ева многого достигла. Теперь она, как никогда, близка к выполнению своего главного заветного желания. Она рядом с фюрером и вольна как пташка. Она может жить у себя на вилле на Вассербургерштрассе или же в Оберзальцберге. Она решает переехать в Бергхоф на постоянное жительство. Она новая секретарша. Ее знакомят с ближайшим окружением. Министр пропаганды Геббельс, архитектор Шпеер, доктор Морелль… Все ей мило улыбаются. Но есть и недовольные. Среди них Мартин Борман. Этот известный юбочник очень не хотел бы, чтобы возле фюрера, которого он опекал единолично, вдруг появился еще один советник, к тому же в юбке. Кто такая Ева, на каких правах? Какая она секретарша? Наверняка интриганка.
   Постепенно Ева начинает понимать преимущества своего положения. Она, конечно, не командир для Бормана, но может пожаловаться. А в общем-то это не главное. У нее масса свободного времени, чтобы принадлежать самой себе и своим удовольствиям. Она избрала себе в подруги фрау Морелль, спокойную полную женщину. Они вместе появляются на людях, вместе ходят по магазинам, беседуют о моде.
   Ева не забывает о спорте, она упражняется на брусьях, катается зимой на лыжах, летом купается в озере. Она собирает цветы, занимается фотографией и своим киноаппаратом.
   У нее должно быть только цветное изображение. Увидеть себя на экране такой же, как и в жизни, – это потрясающее ощущение, необыкновенный восторг. Она снимает красочные окрестности Альп, фюрера на их фоне, близких ему людей. Потом передает камеру в руки своей сестре Гретль, и та снимает Еву в национальном платье с белым передником, с венком цветов на голове, на пляже. Сплошная идиллия. Не жизнь, а рай.
   Но до исполнения заветной мечты все еще далеко. Очень далеко. Со временем Ева начинает также понимать, что ее рай приобретен дорогой ценой. Официально она с фюрером не имеет права нигде появляться. Он выезжает в Италию и берет ее с собой. Но на отдалении. Тогда Ева берет с собой сестру Гретль и киноаппарат. У каждого нашлось свое дело. Гитлер беседует с Муссолини, а Ева осматривает окрестности Тосканы и посещает магазины. Фюрер отправляется в Австрию, и Ева с ним. Но не рядом, разумеется. А на таком отдалении, чтобы ни у кого не вызвать ни малейшего повода задуматься о характере их взаимоотношений. Гитлер проводит вечера на банкете, Ева разгуливает по городу с киноаппаратом.
   Ева принята в общество Гитлера. У нее своя комната, своя служанка, свой шофер с машиной. Материальные и комфортные блага у нее есть, но не более того. Она теперь для всех милостивая фрейлейн Браун, секретарша. И в отношениях с фюрером не должна проявлять никаких вольностей. И должна беспрекословно слушаться его указаний. А главное – держаться всегда в тени.
   О ней никто ничего не писал. В официальных сводках ее имя не появлялось, фотографии Евы держались только в домашних архивах. Ее имя запрещалось употреблять открыто. Конспирация была настолько прочной, что население Германии ничего не знало о существовании Евы до конца апреля 1945 года, когда было объявлено о факте кончины Гитлера и его жены.
   Так кем же Ева приходилась ему?
   Для него, понятно, валькирия. Воинственная дева, которая помогает героям в битвах, а потом подбирает души убитых. Может ли для девушки быть что-либо благороднее и возвышеннее! Романтически настроенная, она слушала его с открытым ртом. Валькирии – это преданные девы-богини, вещал он. Сами аскетки, они видели в мужчинах только героев и уносили их души Валгаллу, в чертог мертвых, и там на небесах прислуживали им.
   Что это? Предвидение своей героической кончины? В нем было мощное начало, сильное продолжение, но не было завершения. И поэтому он так часто обращал свой взор назад, к древним сказам и легендам, к мифам. Чем закончится его миссия на земле? Кто пойдет с ним в преисподнюю? Для этой роли он готовил на всякий случай Еву.
   Гитлер-мистик, Гитлер-фанатик знал, чем воздействовать на молодую душу. Так он объяснял Еве ее роль. Она и сама чувствовала себя способной на подвиг, на самопожертвование во имя его, героя. Разве не доказывала она ему свою преданность?
   А кем была Ева для других? Валькирия? Это для любителя истории. А для прагматика – не секретарша, даже не прислуга, выделяемая благосклонностью фюрера. Если нет, то все-таки метресса, любовница, содержанка, причем почти лишенная права голоса. Да, именно так. И этот факт никто не обсуждает.
   Двойственность и двусмысленность положения вызывали, естественно, и кривотолки, и намеки. Негромко, неявственно, но достаточно отчетливо, чтобы доходить до ушей Гитлера.
   И он ничего не менял больше в их отношениях. Ева – его валькирия. Теперь уже до конца.
   Война мало что изменила в размеренной и отлаженной жизни Бергхофа. Гитлер часто и подолгу отсутствовал. Окружение, в основном женщины (адъютанты и обслуживающий персонал не в счет – настоящие мужчины воюют), завтракает, обсуждает бытовые проблемы, потом отправляется, кто по делам, кто на пляж, кто в библиотеку. И все ждут с приездом фюрера свежих новостей.
   Они были очень разные. Это верно. Но ведь в чем-то проявлялось сходство, близость, если не тел, то хотя бы родство душ? Детей у них не было, особой яркой интимной жизни не вели, вместе им доводилось бывать лишь считаные часы. И то у всех на глазах. И тем не менее Ева Браун, вначале неофициальная наложница, тайная любовница, только под самый финал войны, когда все было проиграно, когда враг стоял у ворот и оставалось лишь пустить себе пулю в лоб, стала официальной женой. Не насмешка ли? Не издевательство ли? Зачем это ей? Она вполне могла остаться живой и невредимой, никаких грехов за ней не числилось. Гитлер настаивал на том, чтобы она не выезжала из Мюнхена, ей в Берлине нечего делать. У нее там есть дом. Кругом родственники, друзья. Она там не одинока. Но Ева избрала другой путь. Буквально под бомбежками вражеской авиации, против потоков беженцев она в «мерседесе» помчалась в столицу рейха, чтобы разделить судьбу погибавшего фюрера. Настала ее очередь выступить на сцену. И она не могла сопротивляться этому внутреннему призыву. В последние дни и часы агонизировавшего нацистского государства, единственным живым символом которого оставался лишь дряхлевший фюрер, она решила разделить с ним свою судьбу.
   Не будем описывать свадьбу, свершившуюся в подземном бункере. Это была не свадьба, это был фарс. Жениху 56 лет, но выглядит он намного старше, у него дрожат руки. Он только что написал завещание, его невесте 33 года, она молода, хороша собой, но бледна, потому что знает: через несколько часов ей предстоит покинуть этот мир и уйти вместе с фюрером. Конечно, Гитлеру было приятно, что его последние часы с ним разделила его любовница, его метресса, которая проявила поистине арийский дух преданности. У него был вальтер, калибр 7,65 мм, у нее тоже. По советам докторов им обоим следовало взять в рот по ампуле с ядом, раздавить ее и сразу выстрелить себе в висок. Гитлер торопился. Он отказался от предложений своих подданных выехать из Берлина. Не воспользовался последней возможностью. Да ему это было и не нужно, он уже сам становился трупом. 29 апреля 1945 года после обряда бракосочетания Гитлер продиктовал свое завещание. Вот его окончание: «…Моя жена и я, чтобы избежать краха или капитуляции, выбираем смерть. Мы хотим, чтобы наши останки тотчас же были сожжены на том самом месте, где я выполнял большинство моих каждодневных дел на протяжении 12 лет моего служения народу». На другой день, 30 апреля 1945 года, примерно в половине четвертого пополудни Гитлер и Ева Браун уединились в жилой комнате бункера. Закрыли за собой дверь, сели на софу. Ева раскусила ампулу, Гитлер выстрелил себе в правый висок… Их тела вынесли во двор рейхскацелярии, облили бензином…
   Добровольная кончина Гитлера вполне объяснима. Оказавшись в полном крахе, оставленный всеми, он боялся только одного, что его, как животное, посадят в клетку, будут возить по побежденным странам и станут показывать поверженного бога. А ей-то чего было опасаться? Ни в каких его кровавых делах она замешана не была. Никакие кадровые вопросы не решала. Так в чем же вопрос? Захотела войти в историю?
   Мне довелось побывать в Оберзальцберге летом 1992 года. Это на границе с сегодняшней Австрией, рядом с Зальцбургом. Я не строил никаких иллюзий, когда ехал туда. Слишком много воды утекло с тех пор, как был снят тот фильм.
   …От Бергхофа ничего не осталось. Отдельные холмы, поросшие густой зеленой травой. Зимой здесь Ева каталась на лыжах, а летом собирала цветы. Отсюда всей компанией отправлялись вниз к озеру для купания. На берегу устраивали пикники, дурачились, причем заводилой, как правило, была младшая сестра Евы, Гретль. Потом возвращались в Бергхоф и ждали к обеду фюрера. Если он был в хорошем настроении, то не особенно морализировал, шутил, подтрунивал и говорил до бесконечности. И все слушали, слушали и согласно кивали головами. Иногда он засыпал во время своих монологов. Тогда его аккуратно будили, и он отправлялся вздремнуть на часок после обеда. По вечерам собирались в гостиной и смотрели фильмы. А Гитлер, если был занят, не выходил из кабинета. Он вел ночной образ жизни. И редко когда отправлялся спать раньше трех-четырех часов утра. Его опочивальня находилась рядом с Евиной…
   Американцы, которые первыми побывали здесь, разнесли гнездовье вдребезги. Не оставили камня на камне. Все, что попало им в руки ценное, увезли, спрятали в свои архивы, малозначимое разобрали на сувениры, а весь оставшийся строительный хлам размели, буквально сровняли с землей. От пребывания Гитлера, от его виллы, сокровищницы музейных экспонатов не осталось никаких следов. Дух злого гения растаял, испарился, канул в небытие. А вместе с ним исчезло и место уединения для работы и отдыха. Рассыпалось и все его дружеское окружение.
   Но я пытаюсь все же представить, где стояла Ева с кинокамерой, когда снимала Адольфа, где был шезлонг, возле которого красовался улыбающийся Геббельс. Но нет, это почти бесполезно. От каменной террасы, на которой свершался дневной моцион, никаких следов. Не отыскать и ступенек, ведших в бункер. Их было шестьдесят пять.
   А вокруг холмики, поросшие зеленой густой травой, где безмятежно цветут эдельвейсы. Белые, остролистные, с золотыми тычинками. Кто-то из местных жителей заметил, что эти цветы – «эмигранты» пришли сюда из Сибири. Боже, надо же, ищешь одно, находишь другое.
   Вокруг только голубые Альпы. Яркое, безмятежное солнце и небо. Прозрачное, глубокое.
   Говорят, у фюрера глаза были голубые, пронзительно яркие. И мало кто из женщин выдерживал его взгляд, холодный, бесстрастный, но очень проникновенный. Чем-то он их завораживал. Не одной же любовью к природе.
   Все это было очень давно. А сейчас на бывшей каменной террасе никого нет. Нет человека, который страстно желал сделать мир похожим на себя одного. И подбирал себе людей, которые им восхищались, как и он сам восхищался великим Фридрихом Барбароссой и старался хоть чем-то походить на него. Тот тоже любил поговорить с народом. Ораторствовал, убеждал. У завоевателей всегда много общего. Но у этих имелось и разительное отличие. Древний рыцарь был благородным человеком и не мучил свою возлюбленную, он женился на ней сразу и стал хорошим семьянином. Его жена Беатрикс, моложе своего господина на 20 лет, ответила ему благодарной взаимностью, каждый год рожала кайзеру детей. Один, второй, третий… всего 12. По преданию, дух Барбароссы жив. Только перебрался к себе в горную пещеру в Гарце, где никто больше его не тревожит. И слава богу!
   От фюрера же не осталось никого. Его дух исчез. С той поры в Альпах поселилась мирная тишина. Хочется верить – навсегда.

Тело девицы Роз-Мари (1957)

   Улица Штифтштрассе во Франкфурте-на-Майне, городе банков и импозантных отелей, не принадлежит к числу тех, которые считаются роскошными или престижными, а в ту пору, о которой мы ведем речь, на ней вообще не располагались фешенебельные гостиницы и рестораны, не считая, конечно, небольших пансионов, пивных, типографии, нескольких магазинов женского платья и продуктовых лавок. Но свою известность получила она вовсе не из-за этой скромности. Скорее наоборот. 29 октября 1957 года в сером невзрачном здании под № 36, расположенном как раз напротив типографии, было совершено убийство, последствия которого взбудоражили не только богатый Франкфурт, но и всю Германию. Пресса проявила к нему завидное внимание – свыше 3200 публикаций в иллюстрированных журналах и газетах было посвящено поискам убийцы. Рекордное число! Затем появился фильм «Девица Роз-Мари». Но в самом начале уголовного дела франкфуртская уголовная полиция сбилась с ног в поисках преступника. И не добилась никакого результата. Она оказалась не в состоянии довести свое расследование до логического завершения. Или не захотела? Но почему? Вот с этой загадкой мы и постараемся разобраться.
   Начнем все по порядку. Итак, 2 ноября 1957 года 52-летняя Эрна Крюгер, бывшая актриса, со следами былой красоты на лице, женщина с характером и манерами, тяжело и со вздохами поднималась по лестнице дома № 36. Она шла к своей хозяйке, 24-летней Марии Розалии Нитрибитт, с которой была в ссоре. В тот день ей удалось все же побороть свою гордость, и она решила снова восстановить дружеские отношения. Деваться ей было некуда. Поссорились-то из-за сущего пустяк. Эрна разбила хрустальную вазу и теперь, стараясь замазать свою вину, несла новую вазу и букет цветов. Уже больше года как Эрна находилась в услужении у Розалии, которую она называла в быту «моя деточка», выполняла всю хозяйственную работу по дому и делала закупки продуктов. И все же, несмотря на неплохие условия, у нее появилось желание найти новое место. Вызвано это было одной причиной: Розалия довольно бесцеремонно обращалась с ней, всячески грубила, понукала. А ведь по возрасту Эрна годилась ей в матери. Но с другой стороны – платила неплохо. «Деточка» была красивой стройной блондинкой, которая хорошо знала себе цену, но со временем становилась излишне высокомерной, несдержанной на язык, все внимание уделяла только своей персоне. Короче, женщина с характером, но без манер. Она спала обычно до одиннадцати утра и раньше этого времени никого к себе не допускала. А затем принималась за свой макияж. Приглашала на дом парикмахершу и массажера. И в это время к ней тоже лучше было не соваться.
   Поэтому для своего посещения Эрна выбрала нейтральное время – семнадцать часов. К этому часу Розалия была уже обычно полностью готова. Вертелась перед зеркалом, выставляла голую ножку, хлопала себя по ляжкам, закатывала глаза, придавала себе томный вид, короче, проверяла действие своих чар. Готовилась к предстоящей ночной разгульной жизни. Дело в том, что госпожа Нитрибитт в определенных кругах Франкфурта была личностью известной. Она занималась VIP-проституцией и принимала клиентов у себя на квартире. Иногда отправлялась на вызов. Естественно, об этой ночной жизни Эрна знала, но никогда не вмешивалась. Ей платили и за то, чтобы она, помимо всего прочего, держала язык за зубами.
   По вечерам, когда на улицах зажигались огни, Розалия в вечернем туалете, напомаженная, источая ароматы духов, садилась в свой черный спортивный «мерседес», обитый красной кожей, включала приемник и выезжала на «охоту». Ей, видимо, доставляло удовольствие делить свое ложе не только с зажиточными спокойными бюргерами, представителями банковской элиты, но и с молодыми горячими людьми, в карманах которых больших денег не водилось.
   Остановившись перед дверью в квартиру Нитрибитт, Эрна перевела дух – все-таки третий этаж – и обратила внимание на то, что в нише, куда по утрам ставились обычно бутылки с молоком и пакетики с булочками, насчитывалось ровно три бутылки и три пакетика. Это означало только одно: либо Розалия три дня не выходила из дома, что при ее профессии вряд ли возможно, либо скорее всего куда-то выехала. А это означало, что Эрне придется возвращаться домой ни с чем. Обидно.
   И все же она нажала кнопку звонка и в ту же секунду услышала в глубине квартире негромкий приглушенный лай. Это был серебристый карликовый пудель, они только входили в моду, которого Розалия безумно любила и всюду таскала за собой. Неужели она оставила его дома? Нет, этого не может быть. Она нажала кнопку звонка еще раз. К двери никто не подходил. Еще один длинный звонок. Так, на всякий случай. Встревоженная, не зная, что предпринять, Эрна спустилась вниз и прошлась по улице мимо рядов припаркованных автомобилей. Черный «мерседес», обитый внутри красной кожей, стоял на своем месте – хозяйка никуда не уезжала. Вот это новость! И тогда испуганная женщина решила справиться у соседей, хотела выяснить у них, не знают ли они, куда делась госпожа Нитрибитт. Те ничего вразумительного сказать не могли, но посоветовали вызвать полицию. Мало ли что могло произойти. Тем более что «мерседес» Розалии оказался на месте.
   Патруль на двух зеленых «фольксвагенах» прибыл примерно через двадцать минут. Крепкие молодые ребята тоже звонили, тоже ждали и слушали тявканье и тоскливое завывание пса. Но когда убедились, что дверь им не открывают, решили ее выломать. Несколько ударов плечами и ботинками, и дверь отлетела в сторону.
   В комнатах свет не горел, шторы везде были опущены. В нос ударило тяжелым парким гнилостным запахом. Это означало только одно: в квартире находится труп. За дверью в спальню надрывался от лая пес. Эрну и соседей в квартиру не пустили. Им там нечего было делать. Сами полицейские осторожно вошли в гостиную и увидели лежавшую на кушетке молодую белокурую женщину в нижнем белье. Ноги ее свешивались на пол, она была мертва. Теперь сюда следовало срочно вызвать представителей уголовной полиции, экспертов-криминалистов. Расследованием убийства уличный патруль не занимался.
   Примерно через час к дому № 36 по Штифтштрассе, где уже возле патрульных полицейских машин с мигалками собиралась толпа любопытных, подъехали еще две служебные машины, в которых находились оберкомиссар уголовной полиции Мершель, его заместитель Брайтер, полицейский врач Вегенер и эксперты-криминалисты.
   Уже поднимаясь наверх, они уловили этот тошнотворный сладковатый запах, который заполнил лестничную клетку. В комнате было еще хуже, требовалось открыть окна, проветрить и закрыть батареи отопления, а это могло означать, что некоторые следы и улики могли быть потеряны.
   Мершель сразу направился к трупу. И тут следует остановиться на одном обстоятельстве, которое придало делу вначале комическую окраску. У комиссара, когда он осматривал убитую и встал на одно колено, упала на пол шляпа. Его сотрудник вежливо поднял ее и, чтобы не мешать осмотру, отнес в коридор и повесил на вешалку. А комиссар – в комнате было слишком жарко, несмотря даже на раскрытые окна – забыл о ней. Он прошелся по всем комнатам, прослушал предварительные результаты осмотра убитой от доктора Вегенера и допросил фрау Крюгер, а потом вместе со своей командой удалился. Вместо него оставался Брайтер со своими ребятами. Они должны были допросить соседей, еще раз осмотреть всю обстановку, провести детальный и скрупулезный анализ. О шляпе Мершель забыл начисто. Даже не взглянул на нее. Почему? Дело попалось, как он понял, далеко не простое, и теперь следовало в управлении срочно допросить фрау Крюгер, доложить начальству и основательно разобраться с кое-какими уликами.
   А шляпа все это время висела в коридоре. Висела до тех пор, пока на нее не обратил внимание заместитель Мершеля Брайтер. Он через два часа тоже все дела завершил и собирался уходить. И вот на вешалке увидел мужскую шляпу. Ему даже в голову не пришло, что этот головной убор принадлежит его шефу. Он видел перед собой улику. Находка? Естественно. Да еще какая! Значит, шеф ее проморгал. Удивительно, ведь он ходил по всем комнатам, осматривал обстановку, а шляпы не заметил. Странно! Его заключение было однозначным: шляпу забыл последний посетитель госпожи Нитрибитт, следовательно, он и убийца. Брайтер потирал руки и улыбался, еще бы – он обнаружил такое существенное доказательство. Он энергично двигался взад-вперед по коридору и уже представлял себе удивленное лицо шефа. Он предвкушал свою маленькую победу. Пусть шеф понервничает. Мершель и его хваленые эксперты не заметили шляпу, а ходили по всем комнатам, искали улики, умничали. Вот он и утрет им нос. Шляпу он никому не отдаст. А потом узнает, в каком магазине ее купили, а по оставшимся на ней волосам и жировым осадкам эксперты определят и группу крови, и многое другое, короче, выйдут на след. Ниточка у них появилась.
   Более чем довольный, Брайтер разрешил журналистам, толпившимся у двери в квартиру, сфотографировать обнаруженное «вещественное доказательство». Он надеялся, что теперь с помощью прессы удастся быстро отыскать ее владельца. Собственно, так и случилось. На другой день в комиссии по расследованию убийств с утра и весь день раздавались телефонные звонки – услужливые бюргеры старались помочь следствию и назвали примерно двести человек, возможных владельцев этой злополучной шляпы. Вся история завершилась довольно банально. Господин Мершель не сразу спохватился о пропаже. На улице потеплело, к чему шляпа? А когда развернул газеты, то обомлел – его шляпа красовалась на полосе под жирным заголовком «Рассеянный убийца оставил свой след». Вот тогда-то он и вспомнил, где забыл ее, догадался, что могла повести за собой эта публикация. Короче, когда выяснилась досадная ошибка, то пресса не преминула воспользоваться случаем и долгое время основательно зубоскалила вокруг полицейской шляпы, которую в квартире Нитрибитт забыл рассеянный «убийца».
   Вернемся снова к Мершелю, к тому моменту, когда он осматривал квартиру. Именно тогда у него появились все основания забыть свою шляпу. Прежде всего он обратил внимание на позу убитой. Ее нижнее белье было в порядке, ничего не тронуто – попытка изнасилования исключалась. Доктор Вегенер подтвердил, что на теле никаких следов насилия не обнаружено и внешне ничего не тронуто, не видно никаких выделений. Возможно, ее душили. Но на затылке у женщины зияла кровавая рана. Значит, кто-то сзади ударил ее чем-то тяжелым. В результате наступила смерть. Подушки на кушетке были в крови. Пятна крови обнаружили и на ковре. Кроме того, в гостиной царил беспорядок, кресло оказалось опрокинутым, ковер сдвинут в сторону.
   Но орудия преступления нигде не было видно. Очевидно, между потерпевшей и нападавшим происходила борьба. И главную улику убийца унес с собой. Но самое удивительное заключалось в другом – Мершель никак не мог уловить мотив преступления, что послужило поводом? Дело в том, что убийца не тронул ценности, а в сумочке Розалии полицейские обнаружили примерно 3 тысячи марок, из тумбочки вытащили шкатулку, сплошь набитую дорогими кольцами, серьгами и бусами. В шкафу висели дорогие платья, плащи, пальто. Странно, какой же мотив был у убийцы, какие корыстные цели преследовал преступник, если ничего не тронул?
   Мершель покачал головой. Вот уже и начинаются загадки. Он вопросительно посмотрел на врача.
   – Ну и как, можно установить точное время?
   – К сожалению, жара в квартире могла ускорить разложение, – ответил тот и пожал плечами. – Ничего определенного сказать не могу.
   – Ну и все же? Вчера, позавчера?
   – Еще пару минут терпения.
   Врач Вегенер установил только приблизительную дату смерти госпожи Нитрибитт – 29 или в крайнем случае 30 октября. Но никак не позже. Об этом свидетельствовали и трупные пятна, и засохшая кровь, и степень разложения.
   Мершель выслушал все внимательно и принялся расхаживать по комнатам. Их было три, и все обставлены дорогой мебелью. Хозяйка явно претендовала на роль светской дамы, ей хотелось быть причисленной к клану зажиточных и респектабельных граждан. Он внимательно обошел комнаты. На стенах картины, на полу ковры, в сервантах хрустальные вазы и дорогая посуда. И никаких следов пребывания в доме мужчины. Женские носильные вещи в шкафу находились в полном порядке, на кухне чистота, и только в спальной, где располагалась широкая кровать с балдахином, он обратил внимание на стоявшую на тумбочке фотографию пожилого самодовольного господина. Лицо его Мершелю показалось знакомым. Где мог он его видеть – по телевизору, в иллюстрированных изданиях?
   Выдвинув тумбочку, он наткнулся на небольшую записную книжечку в кожаном переплете, она вся пестрела записями. Это была достойная находка! Она давала ключ к поискам. Он раскрыл ее наугад и обомлел – в ней оказались записаны имена людей, которых комиссар знал лично, да и не только он. Выдвинув второй ящик, он обнаружил фотографии мужчин, которые были ему также хорошо знакомы. На оборотной стороне некоторых имелись надписи: «Дорогой Розалии на память о прекрасных часах»… У Мершеля вспотел лоб. Его платок стал влажным. Он понимал, что в руки к нему попал документ, который обладал такой значительной взрывной силой, что опубликование двух или трех фамилий в прессе, не говоря о фотографиях, могло вызвать грандиозный скандал. И не в одном только Франкфурте. В этой записной книжке на первый взгляд таких фамилий насчитывалось никак не меньше трехсот! И прыткая же эта бабенка Нитрибитт. Тут уже ему было не до шляпы.
   Он вышел в коридор, позвал своего заместителя и, напустив на себя начальственный вид, сказал, что обнаружил в спальне записную книжку, мужской портрет в рамке и альбом с фотографиями. Все это он изъял и попросил только зафиксировать в протоколе. Никаких других объяснений комиссар не стал делать. Ему было не до этого. Он торопился в управление, ему хотелось первому доложить начальнику уголовной полиции, господину Альберту Кальку, о своих находках.
   Но выйти из квартиры комиссару Мершелю не удалось, на его пути неожиданно появилась рассерженная Эрна, которая все это время вместе с журналистами смиренно ждала на лестничной площадке. Бедная женщина надеялась, что ее сразу вызовут для допроса. И тогда пресса накинется на нее, ее будут фотографировать. Она первой обнаружила убитую. Появятся заголовки с ее фамилией. Соседи умрут от зависти. Но этим честолюбивым замыслам не удалось сбыться. Никто ее не вызывал, никто ею не интересовался, более того, ей не разрешили войти в квартиру. И тогда она сама напомнила о себе.
   – Господин комиссар, – обиженным тоном начала она, – почему никто не хочет разговаривать со мной?
   – А в чем, собственно, дело, – нахмурил брови Мершель. – Кто вы?
   – Я работаю у фрейлейн Нитрибитт, прихожу к ней для уборки квартиры и закупки продуктов. Это я вызвала полицию. Это я обнаружила убийство Розалии.
   Этих слов было достаточно, чтобы толпившиеся у двери фоторепортеры начали тотчас снимать пожилую женщину вместе с комиссаром, вспыхивали «блицы», щелкали переводимые затворы. К ней рвались, чтобы узнать имя, фамилию, записать первые высказывания. А вот этого комиссару как раз и не хотелось. Рассерженный, он увел женщину в квартиру и предложил ей пройти в кухню. Здесь у него и состоялся первый допрос, на который он решил не приглашать своего заместителя.
   – Ваше имя, фамилия, почему вы пришли сегодня к госпоже Нитрибитт. – Он достал блокнот и ручку.
   – Меня зовут Эрна Крюгер, – женщина перевела дыхание и достала платочек. – Я помогала фрейлейн Нитрибитт содержать квартиру в порядке. В свое время я играла в театре, знаете ли, умею обставить все со вкусом. Мои советы ей очень пригодились. Она с удовольствием слушала мои рассказы о театре. С возрастом мне пришлось оставить сцену. Это такая история, меня вызвал к себе режиссер…
   – Вы расскажите мне лучше о фрейлейн Нитрибитт, – довольно бесцеремонно прервал ее комиссар.
   – Когда вы видели ее в последний раз, почему пришли к ней сегодня вечером?
   Он напустил на себя сердитый вид, так как решил сразу напугать эту чванливую женщину и получить от нее не только максимум сведений, но и сделать козлом отпущения. Пусть пресса довольствуется этой служанкой, пусть она станет первой жертвой, главное сейчас – отвлечь внимание газетчиков от других лиц. Для прессы это должно быть очередным заурядным убийством с целью ограбления. Ничего в нем особенного нет, никаких сенсаций. В таком ключе он и повел свой первый допрос.
   – Я прихожу к ней почти каждый день к одиннадцати или чуть позже. Это зависело от желаний Розалии. Бедная Розалия, – женщина приложила к глазам платочек. – Она вставала обычно довольно поздно и не любила, когда ей мешали спать.
   – Когда вы были у нее последний раз? – повторил свой вопрос комиссар. – Назовите дату, время.
   – Это было во вторник, 29 октября, – вытерев глаза платком, сказала Эрна. – В тот день я почистила все ковры, вытерла кругом пыль. И Розалия в четыре часа отправила меня домой.
   – Почему так рано?
   – Она ожидала к себе гостя.
   – Какого гостя? – комиссар не отрывал ручку от блокнота.
   – К ней должен был прийти ее друг Хайнц Польман.
   – Кто он такой? – снова не дал ей договорить комиссар.
   – Он ее приятель… – Эрна замялась.
   – Любовник? – в лоб спросил комиссар.
   – Нет, нет, что вы, – замахала руками Эрна. – Он не такой. Нет, господин Польман был как бы доверенным, душевным лицом моей хозяйки. – Она улыбнулась. – Они часто и подолгу беседовали вместе. Я не слушала их разговоров.
   – А когда вы ушли? Вы его видели?
   – Да, он только что пришел, и Розали сделала мне знак, чтобы я выметалась. Мы с ним успели лишь поздороваться. Но и он долго у Розали не оставался.
   – Откуда вам это известно?
   – Ну, – замялась снова Эрна, – я случайно услышала, как Розали говорила по телефону Хайнцу, что ждет еще одного важного гостя и желательно, чтобы он у нее не засиживался.
   – Вы знаете, где проживает господин Польман?
   – Нет, этого я не знаю, – замотала головой Эрна. – Но он не приезжий, он из Франкфурта.
   Комиссар делал пометки в блокноте.
   – Сколько лет этому господину Польману?
   – На вид не больше тридцати.
   – Как он выглядит?
   – Высокий, широкоплечий, черноволосый.
   – Что еще вы можете сказать о нем?
   – Он очень внимательно следит за своей внешностью, от него всегда пахнет хорошим одеколоном.
   – И это все?
   – Да.
   – И после 29 числа вы больше не приходили в эту квартиру?
   – Нет.
   – А почему?
   Эрна не отвечала. Она обдумывала. Стоило ли говорить комиссару о таком пустяке, как разбитая ваза и последовавшая за ней ссора? Поймет ли он ее правильно?
   – Так в чем же дело?
   Эрна не знала, что сказать, она на какое-то мгновение потеряла дар речи, теребила в руках платочек. Но посмотрев комиссару в лицо, вдруг поняла, что он неспроста задавал ей такие вопросы. Неужели ее подозревают? Но в чем? Она побледнела и ухватилась рукой за край стола. И этого мгновения комиссару было достаточно, чтобы активнее повести свое наступление.
   – Значит, вы утверждаете, что со вторника не были в квартире госпожи Нитрибитт?
   – Нет, – замотала головой Эрна. – Дело в том, что… – смущенно поправилась она.
   – Но вы же сказали, что приходили к своей госпоже почти каждый день, почему вы отсутствовали 30 октября и 1 ноября? – комиссар повысил голос.
   – Я была с ней в ссоре, – с трудом выдавила из себя Эрна.
   – Почему вы с ней поссорились?
   Эрна не стала объяснять, а вытащила из сумки свою вазочку, показала букет цветов.
   – Вот из-за чего у нас начался с ней весь сыр-бор, – она с трудом перевела дыхание. – Я ее разбила… – Комиссар понимающе закивал головой, а его глаза выражали сплошное недоверие.
   – Вы сами видите, господин комиссар, вазочка не представляет собой большой ценности, – при этих словах Эрна протяжно вздохнула, – а Розали так накричала на меня, довела до слез. Я не выдержала…
   – И после этого вы…
   – И после этого я ушла и хлопнула дверью. Решила больше к ней никогда не возвращаться. Думала подыскать себе другое место. Но мне так много никто не платил, понимаете – И Эрна Крюгер расплакалась.
   Комиссар Мершель заходил по кухне. Он прекрасно понимал состояние этой женщины. Конечно, она не похожа на убийцу, это ясно, но тем не менее он решил допросить ее с пристрастием. В настоящий момент фрау Крюгер была единственным свидетелем.
   – Вы все вспомнили, что было между вами? – снова начал он.
   – Что вы имеете в виду? – вскинула на него заплаканное лицо Эрна.
   – Я имею в виду вашу ссору. Мне кажется, что не только ваза была поводом к ней. Верно я говорю, фрау Крюгер?
   – Да, – невнятно пробормотала Эрна. – Не только ваза.
   – У госпожи Нитрибитт было ведь много денег. Правильно?
   – Правильно, – закивала головой Эрна.
   – А вам хотелось немного взять у нее. И вы сцепились с ней и стукнули ее по затылку вазой, не так ли? Госпожа упала и потеряла сознание. Вы хотели взять денег, но испугались, собрали осколки вазы и убежали. И три дня не приходили, боялись, что все обнаружится, а потом осмелели и решили проверить, жива ли ваша госпожа? Так ведь?!
   Эрна не отвечала, она только еще ниже склоняла голову к столу и не слушала то, о чем говорил ей комиссар.
   – Я не понимаю, о чем вы говорите, – снова всхлипнула Эрна.
   – Я говорю о том, что вам хотелось взять у Розали денег, вы поссорились с ней и ударили ее вазой по голове. Так это было?
   – Господин комиссар, – глаза у Эрны расширились. Она действительно не понимала, как такая бредовая мысль возникла у столь серьезного человека. Грудь у нее тяжело поднималась. – Как вы могли такое подумать?! Я никогда не позволяла себе даже прикоснуться к чужим деньгам! – выкрикнула она.
   – Понятно, фрау Крюгер, – успокаивающе кивнул головой комиссар и положил ей на плечо руку, – об этом подробнее мы поговорим с вами у нас в полиции. А сейчас скажите мне, вам знаком этот человек? – и с этими словами он вытащил из-за пазухи фотографию мужчины в рамке и показал ее Эрне.
   – Да, знаком, – тотчас согласилась она.
   – Кто это?
   – Фрейлейн Нитрибитт называла его бароном. А точное его имя мне неизвестно.
   – Он бывал у нее в доме?
   – Конечно.
   – Что вы еще можете сказать о нем?
   – Розалия как-то похвастала, говорила, что он из Эссена, баснословно богат. И купил ей дорогое кольцо. Он часто звонил ей по телефону.
   – О чем они говорили?
   – Этого я не знаю. Госпожа Нитрибитт всегда закрывала двери гостиной, а я больше времени проводила на кухне. К вечеру я уходила.
   – А вот эти господа вам знакомы? – и Мершель показал еще несколько фотографий фрау Крюгер. И на этот раз она согласно закивала головой, да, она их всех видела, они в разное время приходили к ее госпоже, но не смогла назвать ни одного имени.
   Допрос затягивался. За дверью нервно вышагивал Брайтер. Он без разрешения не смел заглянуть в кухню. Комиссар не мог его не заметить, но почему-то не приглашал. Странно, чего так долго он беседует со старухой.
   Наконец комиссар вышел и сказал Брайтеру, что вынужден задержать фрау Крюгер и допросить ее в управлении. Больше он ничего не сказал, так как торопился. И ушел, забыв о шляпе. Фрау Крюгер, не чувствуя ног, спускалась за ним по лестнице и закрывала лицо от вездесущих репортеров. Все оказалось совсем не так, как ей представлялось. Сзади она только и слышала выкрики: «Убийца – служанка! Комиссар Мершель ее схватил! Все теперь ясно».
   Допрос в управлении продолжался недолго. Ничего нового сообщить фрау Крюгер не могла, и, когда полностью стемнело, ее уставшую и совершенно разбитую отпустили домой, предупредив при этом, чтобы она держала язык за зубами. Репортеров в этот час у полицейского управления, слава богу, больше не было.
   Но и комиссар Брайтер не терял времени даром. Как только Мершель со своими людьми и фрау Крюгер уехали, он тотчас допросил жильцов дома № 36, пригласил работников типографии. Из их рассказов вырисовывалась следующая картина.
   В среду, 30 октября, соседка снизу слышала, как по квартире фрейлейн Нитрибитт расхаживал крупный мужчина и что-то громко говорил. Женщина также громко отвечала ему. Это был голос Розалии. Оба обменивались репликами. Потом раздался шум возни. И снова выкрики. Видимо, Розалия ссорилась со своим гостем. Затем послышались еще какие-то звуки, но соседка на них внимание не обратила, так как в квартире Нитрибитт всякое случалось – и шумные гости, и музыка, и застолье, все это было не в новинку. Через несколько минут что-то тяжелое упало на пол. И наступила тишина. Значит, угомонились, подумала соседка. Больше она ничего не могла добавить. Ни чьих-либо шагов, ни хлопанья дверью уже не слышала. Но зато разговорился истопник этого дома, его свидетельские показания были очень важны, и Брайтер все внимательно слушал и записывал. Оказывается, еще за день до этого, 29 октября, истопник видел молодого мужчину, спешно выходившего из подъезда дома № 36. Время он запомнил точно – 16 часов 20 минут, так как посмотрел на часы, торопился уйти в магазин. Мужчина прошел мимо, кивнул, сел в темно-серый «форд-универсал» и уехал. От него так пахло…
   – Спиртным? – тотчас спросил Брайтер.
   – Нет, одеколоном, – усмехнулся истопник.
   Этого молодого мужчину он видел не раз вместе с фрейлейн Нитрибитт. Причем его описание – высокий, черноволосый, опрятно одетый – навело Брайтера на мысль, что это и был убийца. Следовало только предъявить ему шляпу…
   – Он был в шляпе? – спросил настороженно Брайтер.
   – Нет. На голове у него ничего не было, – ответил истопник.
   – Очень хорошо, – улыбнулся Брайтер и поблагодарил истопника. – Спасибо за сведения.
   Брайтер прекрасно понимал, что собранных материалов, конечно, маловато для обстоятельного доклада руководству, но все же это лучше, чем ничего. И он примерно через два часа после отъезда Мершеля тоже поспешил в управление, чтобы сделать свое первое сообщение. Главную улику – шляпу – он никому не доверил, вез сам в объемном пакете. Но говорить о ней с ходу не стал.
   Мершеля на месте не оказалось – сидел у начальства. Торопился первым доложить. Брайтер решил не тратить времени даром и прежде всего обратился к картотеке, чтобы выяснить, не проходила ли фрейлейн Нитрибитт у них по каким-либо криминальным делам. Пока занимались с его поручением, он строчил свое донесение. Через полчаса ему доложили, что Нитрибитт чиста, она не замешана ни в одном из криминальных дел. После этого Брайтер и решил доложить свои соображения Альберту Кальку и Мершелю. Благо они уже час как сидели вместе, что случалось довольно редко.
   Они выслушали своего подчиненного молча. В его донесении не оказалась ничего существенного. Все самые главные улики оказались у Мершеля, но он молчал. Молчал и начальник уголовной полиции Кальк. Вообще поведение обоих не понравилось Брайтеру. Так коллеги не поступают.
   Недовольный тем, что они никак не реагируют на его соображения, Брайтер завелся:
   – Если вам не интересно, то я могу не продолжать…
   – Нет, продолжайте, – кивнул головой Кальк. – Все очень интересно, что вы собрали.
   – Дело, как я понимаю, самое заурядное, и никакого энтузиазма у вас не вызывает, но все же я думаю, что через пару дней, самое большее через неделю мы сумеем найти убийцу.
   – Откуда у вас такая уверенность? – холодно спросил Кальк.
   – Мы нашли одну важную улику…
   – Выкладывайте.
   – Сейчас не могу, надо кое-что проверить, и тогда начну…
   – С чего вы начнете? – остановил его Кальк.
   – Поищу среди знакомых госпожи Нитрибитт. Есть у меня на примете один парень. Ему около 30 лет. Высокий, черноволосый. Он был у Нитрибитт в гостях 29-го числа. Его видел истопник. Дал описание.
   – Очень хорошо, – закивал головой Кальк. – А кто еще есть у вас на примете?
   Брайтер заглянул в протокол.
   – Господин Мершель забрал с собой записную книжку, и там были, насколько я догадываюсь, некоторые фамилии, вот с них и следует начать, – нашелся он и повернулся к Мершелю. Но тот никак не реагировал. Более того, он даже не смотрел на Брайтера. Что за новость? Чего он надулся? – Разве я неправ? – обиженным тоном проговорил он.
   Кальк взял карандаш, стукнул несколько раз им по столу.
   – Боюсь, что эту книжку нельзя будет использовать для поиска преступника, – мрачным голосом произнес он.
   – Как это? – не понял Брайтер.
   – Вот так, – повернулся к нему наконец Мершель. – Мы уже час ломаем себе голову, как избежать скандала…
   – Какого скандала, а что, собственно, случилось? – на лице Брайтера застыло удивленное выражение. Он действительно ничего не понимал. Какой скандал, чего они оба скрывают от него?
   – Дело в том, – доверительным тоном начал Мершель, – что в этой записной книжке есть имена таких высокопоставленных людей, что нам с ними лучше не связываться. Едва ли среди них был убийца. Понимаете, Брайтер, они будут очень недовольны, если их фамилии неожиданно попадут в прессу. В таком случае не сносить нам головы. Это значит, что книжку лучше пока оставить в покое.
   Брайтер почесал себе затылок. Ну и головоломка! Однако рекомендации шефа – это все равно что скрытый приказ. Тут было над чем задуматься.
   Но если они не хотят отдавать ему эту книжку, то тогда он может отправиться в те бары и рестораны, которые посещала фрейлейн Нитрибитт. И он рискнул высказать свое соображение.
   Этот его план посещения баров и ресторанов одобрили и Кальк, и Мершель. Да, именно так и следует поступить, просмотреть бары и рестораны, в которые заходила Розалия, выведать круг ее близких знакомых, особенно среди мужчин, и попытаться таким образом выйти на убийцу.
   – Кстати, вы могли бы начать с Хайнца Польмана, – сказал Мершель.
   – А это кто? – не понял Брайтер.
   – Это близкий друг Розалии, – усмехнулся Мершель. – Но не по постельным делам. Если я правильно догадываюсь, то он участвовал в поиске клиентов для Нитрибитт. В любом случае надо будет его разыскать завтра с утра. Похоже, что он был последний, кто посетил квартиру на Штифтштрассе. Как, подходит?
   – Конечно, – сразу согласился Брайтер. Его устраивала ситуация уже с готовой кандидатурой, не надо рыскать по ресторанам. Отыскать Польмана в таком случае не составит труда. – Завтра он будет у меня, будьте уверены.
   – Вот и хорошо, – подытожил встречу Кальк. – На сегодня, я думаю, достаточно? – он посмотрел на Мершеля.
   – Да, пора отправляться по домам, – кивнул Мершель.
   На другое утро Брайтер первым делом отправился в картотеку, ему хотелось проверить, не проходил ли Польман по каким-либо уголовным делам. Но не успел он просмотреть карточки на П, как его оторвали от дела. По телефону сообщили, что внизу добивается аудиенции с ним некий господин Польман. Пропустить? «Как его имя?» – переспросил удивленный Брайтер и замер в ожидании. «Хайнц Польман», – ответили ему с проходной. Брайтер так и присел. Хайнц Польман явился в полицию с повинной? Едва ли. Но тогда что это значит? Это значит, что он не убийца. «Ну что ж», – медленно произнес он, – выпишите ему пропуск, пропустите и глаз с него не спускайте. Сбитый с толку Брайтер положил трубку и подумал: «Хайнц Польман сам пришел. Неужели хочет признаться? На ловца и зверь бежит» – и направился в свой кабинет.
   Хайнц Польман с первого взгляда не понравился Брайтеру. Его внешность полностью соответствовала тому описанию, что дал истопник, – высокий, стройный, черноволосый, модно одетый и надушенный до обморока.
   Брайтер поморщился. Но посетитель был без шляпы. И это обнадеживало.
   – Садитесь, господин Польман, слушаю вас, – сухо произнес он. Ему вспомнились почему-то слова Мершеля о том, что этот тип не годился для любовных утех с Нитрибитт. По сравнению с мужчиной в нем было все наоборот. И чересчур вытянутые манжеты рубашки с запонками, и поднятый воротничок, и цепочка на груди. И этот запах! Весь его облик свидетельствовал, что он любит кокетничать. Но если не с женщинами, то тогда с кем?
   – Вы догадываетесь, по какому делу я пришел? – развязно спросил Польман и вытянул ноги.
   – Нет, не очень, – язвительно произнес Брайтер.
   – То есть как? – привскочил от удивления на стуле Польман.
   – Я надеюсь, что вы мне поясните.
   – Я по делу об убийстве фрейлейн Нитрибитт. Об этом сегодня все газеты сообщили. Вы разве не читали?
   – Читал, читал, – со вздохом ответил Брайтер и подумал, что хорошо бы на этот разговор пригласить Мершеля. Пусть тоже послушает, что расскажет этот полумужчина, полуженщина. Ведь это он назвал ему фамилию Польман. Он поднял телефонную трубку, и Мершель не заставил себя ждать.
   Беседа оказалась затяжной. Польман вначале с охотой отвечал на все вопросы. Он подтвердил, что хорошо знал Розалию Нитрибитт, познакомился с ней случайно на бензоколонке, на которой Розалия часто заправляла свой «мерседес». Он стал бывать у нее в доме. Но никакой любовной связи у них не было.
   – Так какие же вы выполняли у нее функции? – спросил Мершель.
   – Ну уж, конечно, не фрау Крюгер, – усмехнулся Польман. – Мы обсуждали с ней коммерческие дела. Фрейлейн Нитрибитт хотела поучаствовать в моем деле. Но не это связывало нас. Фрейлейн Нитрибитт любила поговорить, а близких подружек у нее не было. Она любила мужчин. Вот и исповедовалась мне. – Он кокетливо поднял левую бровь. – Так что я в курсе всех ее любовных тайн.
   Последняя фраза не понравилась Мершелю. Он тотчас сообразил, что если разговорчивый Польман попадется в руки газетчиков, то его вытрясут до основания, и все тайное сразу станет явным, а этого, как категорически приказал шеф, нельзя было допустить ни в коем случае. Вот тогда ему и пришла в голову мысль – поступить с Польманом точно так же, как и с фрау Крюгер, дать ему понять, что его подозревают по меньшей мере причастным к убийству фрейлейн Нитрибитт. Это собьет с него спесь и даст им возможность выиграть немного времени.
   – Скажите, вы знали кого-нибудь из близких гостей фрейлейн Нитрибитт, – спросил Мершель и насторожился.
   – О конечно, а как же, – оживился тотчас Польман. – Это и господин Вельдман, и господин Ханкель, и господин Кирш, и господин…
   – Достаточно, достаточно, – остановил его красноречие Мершель. Такой набор имен говорил о том, что Польман становится опасным свидетелем. Он мог спутать полиции все карты. – Вы были знакомы с ними лично?
   – К сожалению, нет. Дело в том, что…
   Последняя фраза очень понравилась Мершелю, но договорить Польману он не дал.
   – Скажите лучше, а когда в последний раз вы видели фрейлейн Нитрибитт?
   – Это нетрудно, – улыбнулся Польман. – 29 октября я позвонил ей и она сказала, что очень хочет видеть меня. Голос у нее был взволнованный, просила срочно приехать.
   Я пришел к ней в четыре часа, она была не в духе.
   – Почему? – последовал тотчас вопрос.
   – Поругалась с Эрной. Та, видите ли, разбила хрустальную вазу. Розалия на нее раскричалась. Эрна в слезы, хотела уйти, оправдывалась, в общем, бабий скандал. А тут я появился. Эрна ушла, а Розалия пригласила меня в гостиную, поставила бутылку вина. Она хотела рассказать мне о каких-то своих проблемах. Кто-то ей угрожал. – В этом месте Польман замолчал.
   Но его теперь никто не перебивал. Возникла пауза, оба полицейских молчали. И он снова продолжил:
   – Во всяком случае, я так понял. Конкретно она мне не говорила, а я не спрашивал. Розалия не любила вопросов. Мы выпили с ней немного. Она сказала, что с минуты на минуту ждет гостя и не может со мной долго объясняться.
   – Кого она ждала? – спросил Мершель.
   – Господина Вельдмана.
   – Понятно. И что же вы? Тотчас ушли? – Мершель не сводил с него глаз.
   – Нет, не совсем. У нас была с ней договоренность, что если гости появлялись неожиданно, то мне можно было укрыться на кухне. А уйти я мог после ее окрика: «Эрна, у нас кончился хлеб, купите пожалуйста». Это был сигнал, и я мог выходить из дома и спокойно закрыть за собой дверь.
   – Кого ожидала на этот раз фрейлейн Нитрибитт?
   – Я же сказал: господина Вельдмана.
   – Фабриканта из Эссена?
   – Да, – закивал головой Польман.
   – Барона?
   – Именно.
   – Он приехал, и вы укрылись на кухне?
   – Совершенно справедливо.
   – И так вы не успели узнать, чего опасалась фрейлейн Нитрибитт?
   – Да, не успел, просидел пару минут на кухне, – с кривой ухмылкой произнес Польман.
   – А скажите, – решил переменить тему Мершель, – во сколько точно вы вышли от фрейлейн Нитрибитт?
   – Это было ровно в 16 часов и 20 минут, – не моргнув глазом сказал Польман. – Я сел в свой автомобиль и уехал.
   Он дернул плечами, раскрыл пиджак, и запах одеколона стал еще сильнее.
   – Вы можете проверить. Меня видел истопник этого дома.
   Мершель кивнул. Он искал еще один повод, чтобы продолжить этот допрос.
   – А почему вы на другой день не позвонили фрейлейн Нитрибитт, не выяснили, кто ей угрожал? Ведь она говорила вам, что опасается за свою жизнь. Неужели вы не хотели узнать, что с ней произошло, как она себя чувствует?
   – Что вы хотите этим сказать? – Польман переменился в лице.
   – Где вы были 30 октября? – в лоб спросил его Мершель.
   Тут уже Польман взвился. Его тонкие пальцы судорожно сжимались и разжимались, все лицо неприятно задергалось.
   – Вы что, меня подозреваете? – голос у него сделался визгливым.
   – Да нет, нет, что вы, – успокоил его Брайтер, – мы просто обязаны проверить весь круг знакомых фрейлейн, чтобы исключить подозреваемых лиц. Поверьте, господин Польман, эти вопросы мы вынуждены задавать всем. – Говорил он проникновенно и успокоил молодого человека.
   Польман понимающе закивал головой, перевел дыхание, попросил воды и стал подробно рассказывать, как 29 октября он вернулся к себе домой и стал готовиться к вылету в Гамбург. Ему требовалось срочно отправиться туда по делам фирмы. И рано утром 30 октября он вылетел в Гамбург, пробыл там два дня и вернулся поздно вечером 2 ноября. Все документы у него на этот счет были в исправности, кроме того, его пребывание могут подтвердить сотрудники Гамбургского филиала.
   Да, его высказывания пришлись Брайтеру и Мершелю не по вкусу. Важнейший свидетель выпадал из категории подозреваемых. Если у него железное алиби, а похоже, что так оно и есть, и он не убийца, то тогда кто же убийца? Человек из записной книжки Нитрибитт? А их свыше 300, и каждый известен широкой публике. Тут было над чем поломать голову. Оставалась еще надежда на точное определение даты смерти. А если Нитрибитт была убита не 30, а 29 октября?
   – И все же вернемся к тому моменту, когда фрейлейн Нитрибитт сказала вам, что кого-то опасается, – сказал Мершель. – Вы не могли бы себе представить, кого именно?
   Польман наморщил лоб, убрал под себя ноги.
   – Дело в том, что фрейлейн Нитрибитт была по своей натуре скуповата. Любила деньги. – Он поднял глаза на обоих полицейских и улыбнулся. – Большие деньги. Вполне возможно, что она не сошлась с кем-то из своих клиентов в цене. Могла и пригрозить кому-то разоблачением.
   – Но кому именно? – повторил свой вопрос Мершель.
   Польман пожал плечами.
   – На этот вопрос, господин комиссар, я не могу ответить. В тот день она была вообще немного странной. Нервничала, выпила больше, чем обычно, ходила по комнате. Я ждал, что она мне скажет, кого опасается. Может быть, Вельдмана? Но она этого не сделала. Потом ей позвонили, она забегала по комнате и буквально выпроводила меня на кухню. – Он недовольно сморщил лоб. – Ей явно не хотелось, чтобы я встретился с ее кавалером. Но в тот день все ее подозрения я посчитал несерьезными. У нее и раньше случались размолвки.
   – И все же, господин Польман, припомните, кто мог угрожать фрейлейн Нитрибитт, выскажите свои подозрения, – не успокаивался Мершель.
   – По-видимому, господин Вельдман из Эссена…
   – И он приехал?
   – Да. Но я его уже не видел. Я же сказал, что Розалия выпроводила меня. Побыл немного на кухне, а когда услышал ее крик: «Эрна, купите хлеба, пожалуйста!» – вышел на улицу. Вот и все. – Голос у него сделался обиженным. – Вечером она мне даже не позвонила. Раньше с ней такого не случалось.
   – А вы не могли бы сказать, сколько получала за такие визиты фрейлейн? Какие большие деньги вы имеете в виду? – спросил неожиданно Брайтер. Мершель недовольно поморщился. Это к делу не относилось. Но вопрос задан.
   Польман усмехнулся, потер свои руки.
   – По-разному, господа полицейские. Если это вас так интересует… Все зависело от степени отношений и положения кавалера. Но нижняя ставка была, насколько мне известно, не меньше пятисот. Давали за вечер и тысячу, иногда больше. Не чеками, а наличкой. У нее вся обстановка куплена на эти деньги. Представьте себе, каждый день по тысяче, а иногда и больше. Так накопятся большие деньги. Делали ей и дорогие подарки – кольца, броши, серьги. – Польман оживился. – Она мне нередко показывала свои подарки. Хвастала, от кого что получила…
   – И все же я хотел бы поточнее узнать время, когда вы вылетели в Гамбург 30 октября, – остановил его красноречие Брайтер.
   – Рано утром, первым рейсом, – сухим голосом ответил Польман. – Ровно в 6.30. Мою фамилию вы можете найти в списке пассажиров. – Он протянул свою визитную карточку Брайтеру. – Здесь адрес и телефон моей фирмы. Я на всякий случай свяжусь со своим адвокатом в Гамбурге…
   На этом с ним распростились. Польман обещал ответить на другие интересующие Мершеля и Брайтера вопросы, если они у них еще появятся. И не оглашать свой визит в полицию. Он был очень недоволен, когда прощался, и не протянул даже руки. О чем не сожалели ни Мершель, ни Брайтер. Не хотели прикасаться к наодеколоненному жеманному мужчине-кокетке. Удалился, как порочная девица, виляя задом.
   – И что вы скажете? – спросил Мершель Брайтера, когда они остались вдвоем.
   – Он не убийца, – недовольно произнес Брайтер. – Да и вообще, гомосексуалист. От него за километр тянет…
   – Я не об этом.
   – Я тоже.
   – Так почему вы думаете, что он не убийца?
   – Не вижу мотива.
   – А деньги?
   – Какие еще деньги? В квартире все описано. Все ценности на месте. Эрна показала, что ничего не тронуто…
   – Тоже нашли кому доверять, – перебил его Мершель. – Вы же слышали, что он сказал, – у Нитрибитт были большие деньги. Каждый день по тысяче. Это десятки тысяч. Она хранила их дома. Соблазн и для гомосексуалиста слишком велик. – Мершель покачал головой. – Я вполне допускаю, что Польман мог соблазниться ее деньгами. Она была с ним слишком откровенна. И Польман не настолько глуп, чтобы связываться с мелочью. А для отвода глаз, для глупой полиции решил оставить только 3 тысячи, надеялся сбить нас со следа.
   – Где задействованы большие деньги, там всегда трудно восстановить истину, – многозначительно произнес Брайтер.
   Он сразу догадался, что его шеф раскручивал перед ним совершенно определенную версию, в которой все роли были распределены заранее: Польман – убийца, Нитрибитт – его жертва. Мотив происшествия – корыстный: забрать деньги, большую сумму.
   – Но он же, черт побери, 30 октября улетал в Гамбург! – воскликнул Брайтер.
   – Я не спорю, – спокойно произнес Мершель. – Убил 29 и 30 утром улетел. – Мершель спокойно посмотрел на Брайтера.
   Тот покачал головой.
   – Нет, не может этого быть! Соседка снизу слышала крики именно 30 октября. Это зафиксировано в протоколе.
   Мершель недовольно поморщился. Этого он не учел.
   – Она не могла спутать?
   Брайтер уставился на своего шефа. Он его не понимал. Подтасовка свидетельских показаний? Зачем это ему?
   – Вы поговорите еще раз с ней, не ошиблась ли она? – настаивал Мершель. – Попытайтесь точно узнать, когда она слышала возню в квартире и спор.
   – Я же сказал, 30…
   – А у меня есть заключение врача, что смерть могла наступить 29… – Мершель победоносно посмотрел на Брайтера.
   Теперь уже удивляться настала очередь Брайтеру. В этот момент открылась дверь, и на пороге появился улыбающийся Кальк.
   – Кое-что прояснилось, господа, – он положил руку на плечо Брайтера. – Вот протокол вскрытия. Я беседовал с доктором Вегенером. Фрейлейн Нитрибитт была убита не 30, как мы с вами предполагали, а 29. Тут проставлено и время, около 16 часов. И подпись: врач Вегенер. Вы чем-то расстроены, Брайтер?
   – Нет, – замотал тот головой и устало опустился в кресло. – Только что от нас ушел Польман. Он встречался с фрейлейн Нитрибитт как раз в это время.
   – Все совпадает, – наигранно весело воскликнул Кальк. – О чем же мы с вами разговариваем. Не спускайте с него глаз. Не дайте ему улизнуть. А вы, Мершель, проверьте состояние его фирмы, на какие средства он живет, не делал ли крупные взносы в банк, не покупал ли дорогих вещей. Вообще-то надо бы заглянуть к нему домой и там все проверить. Главное, держите язык за зубами сами и не подпускайте к делу прессу. В крайнем случае можете намекнуть, что мы идем по следу убийцы.
   У Брайтера голова шла кругом. Он ничего не понимал. Кого выгораживает Кальк, почему он выводит следствие на очевидно ложный путь? Кто за этим стоит? Деньги? Или большие деньги? По всей видимости, кто-то из клиентов Нитрибитт обещал заплатить. Но кому? Нет, в такие игры он не играет. Если Кальк и Мершель решили кого-то выгородить, то Брайтер использует свой легальный способ, чтобы докопаться до истины. Ему стало ясно, что вся разгадка скрывается в этой чертовой записной книжке, которую ему так и не показали.
   Он уже не слушал Калька, его не интересовали рассуждения уступчивого Мершеля. Все свои мысли он сосредоточил на том, как подключить к этому делу газетчиков, какую информацию им дать. Они должны пронюхать про ту записную книжку. Вот где таится угроза. Пусть они поднимут шум вокруг нее. И тогда разгорится скандал. Пусть он затронет и полицию, пусть полетят головы начальства, в любом случае его совесть будет чиста.
   И Брайтер втихую от руководства дал понять журналистам, что в деле есть серьезная улика, но ее скрывают от следствия. Эта улика – записная книжка убитой, в которой имеются имена важных клиентов. Настолько важных, что полиция опасается афишировать их. И вполне возможно, что один из этих высокопоставленных лиц и был убийцей.
   Брайтер сам не представлял, какую волну он вызовет. Обман общественности! Подтасовка данных! Где таинственная записная книжка? Это был удар, что называется, ниже пояса. И пошла писать губерния. Какие только предположения не делали газетчики. Разыгравшееся воображение подсказывало им, что в постели Нитрибитт побывала по меньшей мере половина кабинета федерального канцлера. Кое-кто высказал предположение, что фрейлейн Нитрибитт служила коммунистическому режиму, передавала собираемые ею сведения в соседнюю просоветскую Германию или даже напрямую в СССР, и спекулировала «своим красным списком», и что это была месть со стороны тех, кто оказался в этом списке, и что…
   Но ни одна газета при этом не могла назвать ни одного конкретного имени. Тайна следствия сохранялась строго. А таинственная записная книжка как будто исчезла. Один иллюстрированный журнал принялся публиковать серию репортажей, цель которых была восстановить истину. Но как только дело дошло до разоблачений, публикации прекратились. Почему?
   Снимем покров таинственности. Многим промышленникам и состоятельным людям не понравилась вся эта раздутая шумиха и возня вокруг какой-то проститутки Розалии Нитрибитт… С ней спали многие. С кем-то она, видимо, не поделила деньги, потому что была чересчур жадной, и понесла заслуженное наказание. Так стоит ли из-за всего этого поднимать вселенский шум? И они пригрозили некоторым изданиям, что если те не остановят всю эту кампанию, то финансирование реклам прекратится, не будет поступлений больших денег. А журналы и газеты в ФРГ, как и во многих других странах, почти на 90% существуют за счет рекламы. Как тут было не подчиниться! Пресса пошла на попятную. Ей дали понять, кто хозяин в стране.
   И все же небольшая огласка материалов следствия дала ход всему делу. Общественное мнение всколыхнулось. Во франкфуртскую полицию стали добровольно приходить люди. Да, те самые, которые опасались за свою репутацию. Те самые банкиры, промышленники, почтенные граждане, фотографии которых часто публиковали газеты и журналы, реклама их фирм постоянно присутствовала на страницах иллюстрированных изданий. Они приходили пешком, минуя городской транспорт, пряча лицо. Они рассказывали, как познакомились с фрейлейн Нитрибитт, как по вечерам приезжали к ней домой. И также пряча лицо, поднимались по лестнице к ней на третий этаж. О чем еще говорили почтенные люди? О том, что они встречались с Розали и в гостиницах. Но никаких других дел, кроме любовных, с ней не имели. Никаких сведений и коммерческих тайн не разглашали. Никаких связей с СССР. Боже упаси!
   У Брайтера всегда вертелся один и тот же вопрос: а чем, собственно, могла прельщать Розалия всех этих почтенных людей? Что было в ней особенного, почему именно ей отдавалось предпочтение перед другими?
   Как ни странно, ответ у всех был почти одинаков: фрейлейн Нитрибитт прекрасно понимала мужскую душу, с ней было легко не только в постели, но и за столом, за бутылкой вина. Веселая женщина, она помогала многим исповедоваться, любила деньги и не скрывала этого. И к ней тянулись, как к свежему, чистому источнику, оставляя деньги. Но зачем им убивать эту прекрасную девушку? Нет, на это не был способен ни один из них.
   Брайтер и его люди не переставая писали протоколы свидетельских показаний. Мершель теперь понимал, что убийцу следовало искать среди них. Вот они, каждый на виду, следует только устроить основательный допрос, выяснить алиби, и тогда… Но этого как раз и не разрешал делать Кальк. И чем дальше шло следствие, тем лучше понимал Мершель, что основательно попал в грязную историю, из который нет выхода. И он открыто стал на сторону Брайтера. Они не сопротивлялись Кальку, нет, но старались вести дело так, как подобает. И все внимание сосредоточили на известных людях, добровольно дававших показания.
   Со временем этих свидетельских показаний накопилось свыше трехсот. Именно столько, сколько было и записей в книжке Нитрибитт. И Мершель, и Брайтер теперь не сомневались, что среди посетивших полицию мог скрываться истинный убийца. Но какие доказательства? Все приходившие, как один, отрицали возможность нахождения в доме Нитрибитт 29 или 30 октября. Кроме того, у всех находились алиби. Проверка многих показала, что алиби верны. Железные алиби.
   Что оставалось делать полиции? Искать дальше? Надо было выпутаться из щекотливого положения, дело велось уже вторую неделю, и никаких следов убийцы еще не было найдено. Кальк постоянно напоминал, чтобы неукоснительно выполнялась главная задача: ни одна фамилия из свыше чем трехсот (они только свидетели) «в интересах следствия» не должна быть предана огласке. Эти люди чисты, уверял он обоих подчиненных.
   Но убийцу следовало тем не менее найти. Более того, требовалось показать его журналистам, успокоить общественное мнение. Кто мог им стать? Собственно, на этот вывод Мершеля постоянно наталкивал Кальк – им мог быть самый близкий к фрейлейн Нитрибитт человек, который был в курсе всех ее любовных дел, Хайнц Кристиан Польман, человек с нечистым прошлым. В полиции на него было давно заведено дело. Его неоднократно судили как мошенника, обманщика, растратчика и вора. Этого «послужного списка» было вполне достаточно, чтобы нажать на Польмана, заставить его признаться. От него требовалось только одно – добровольно согласиться выполнить роль убийцы и отсидеть положенный срок до… оправдательного приговора. Но за эту услугу он получил бы деньги, большие деньги.
   Любому непредвзятому человеку было ясно, что все обвинение строилось на сплошных натяжках. Мершель сдался первым. Он понимал, что если следствие будет направлено по такому пути, то это поход против истины. Ему предлагалось склонять к признанию человека, который не является убийцей. Мог ли он согласиться на это? Нет. Он больше не захотел играть роль послушного слуги. У него состоялся крупный разговор с Кальком. После этого 12 ноября 1957 года Мершелю предоставили отпуск, а все его сотрудники, в том числе и Брайтер, были отстранены от дальнейшего ведения дела. В служебные дела полиции вмешиваться никто не мог.
   Теперь все основные препятствия на пути у Калька и тех, кто стоял за ним, были устранены. Вместо Мершеля был приглашен гаупткомиссар Радой, человек куда более покладистый и уступчивый, который понимал, что от него требуется, и выполнял все беспрекословно. Прежде всего он поговорил с Польманом, расположил его к себе и завоевал доверие. Его не смущали ни пахнущие одеколоном руки Польмана, ни слишком длинные манжеты его рубашки, ни вообще его женоподобное поведение. Ревностному служаке Радою требовалось довести дело до конца. И он все делал так, чтобы начальство оставалось им довольно.
   И вот когда предварительные разговоры были проведены и сам Польман оказался в курсе дел, его пригласили на секретную беседу, последнюю, но не в полицию, а в один частный дом. Туда Польман прибыл во всеоружии – вместе со своим гамбургским адвокатом Мюллером. Их встретил начальник франкфуртской полиции Кальк и еще одно представительное лицо. Разговор был долгий. О его содержании можно только догадываться. Но ясным становится одно: Польману было предъявлено обвинение. И все имеющиеся у полиции доказательства его вины Кальк выложил на стол. Но Польман был тоже не лыком шит. Он не соглашался. Более того, приводил свои аргументы. Его адвокат указал на явную недостаточность выдвигаемых доказательств. И предлагал пригласить экспертов. Ведь соседи с нижнего этажа показали, что 30 октября слышали, как в квартире Нитрибитт ругались мужчина и женщина. Это был сильный аргумент. Но Кальк в ответ привел свой: они, очевидно, ошиблись датой – по заключению медиков, Нитрибитт была убита не 30, а 29 октября. В конце концов поладили. Торг завершился. Договорились о сумме гонорара за причиняемый ущерб Польману. Да, его купили деньгами. Он не согласился признать себя убийцей, но дал согласие на арест… максимум на год. А потом, когда страсти улягутся, Кальк обещал его выпустить за недостаточностью улик. Такое завершение дела было выгодно полиции и всем тем тремстам почтенным бюргерам Франкфурта, которые не желали быть втянутыми в эту грязную историю и тем более не хотели светиться в печати. Хорошую мину требовалось сохранять и при плохой игре. А больше всех выигрывал Польман – он становился в Германии фигурой номер один, в тюрьме ему создавались соответствующие условия, а в конце он получил бы деньги за помощь следствию.
   В прессу ничего не просочилось. Это спустя годы стало известно, о чем шли переговоры. Спустя годы обнажилась вся подноготная этого дела. Но тогда, в 1957 году, никто ничего не знал и не догадывался, какой судебный фарс планировалось разыграть на глазах у всех. Никто, кроме, может быть, Мершеля и Брайтера. Но они молчали, их фактически отстранили и предложили вести другие дела.
   5 февраля 1958 года спектакль разыгрался по всем правилам криминального жанра: убийца фройляйн Нитрибитт был пойман. Полиция задействовала «фольксвагены» с мигалками, перекрыла движение– ловили важного преступника. Им оказался, как и намекала полиция раньше, Хайнц Кристиан Польман, человек с криминальным прошлым, человек, который польстился на кражу денег у фрейлейн Нитрибитт.
   Когда его выводили из дома, вполне благополучного, улыбающегося, одетого с иголочки, словно приготовившегося к вечернему представлению, то газетчики не могли отделаться от ощущения, что их попросту провели, надули, как и всю общественность. Польман убийца? Сомнения зародились сразу. Это следовало из предъявленных суду обвинений. Вот из чего они состояли.
   Первое: накануне убийства Польман находился в весьма затруднительном денежном состоянии. А вот вскоре после совершения преступления у него на руках оказалась значительная сумма денег в размере 20 тысяч марок. Второе: арестованный не смог четко обозначить источник своего дохода и отказался назвать ту сделку, за которую он получил наличными эту сумму. Третье: он знал, что фрейлейн Нитрибитт хранила эти деньги у себя дома и хотела потратить их на приобретение кольца. Однако Польман отговорил ее от такой сделки, так как опасался, что не увидит этих денег. Четвертое: пойти на такое убийство мог только человек, который хорошо знал образ жизни Нитрибитт, которого она впускала к себе в дом. Пятое: на одежде Польмана, в частности на брюках, были обнаружены пятна крови, происхождение которых Польман не мог объяснить. И наконец, шестое: на месте преступления повсюду были оставлены отпечатки его пальцев.
   Но Польман своей вины не признал, прекрасно понимая, что на его стороне недостаточность улик, шаткость обвинения. Пусть расхлебывают эту кашу все те, кто ее заварил. И на процессе он вел себя не как обвиняемый, а как обвинитель. Да и адвокат Мюллер ему в этом активно помогал. Короче, суд оказался в щекотливом положении. К тому же путаницу вносили показания свидетелей: экономка Эрна последний раз видела свою хозяйку 29 октября. Она была жива до 16 часов. Затем пришел господин Польман и пробыл у фрейлейн до 16 часов 20 минут. Приходил ли в квартиру кто еще после Польмана? Этого Эрна не знала, а следствие умалчивало. Но зато соседи с нижнего этажа настоятельно утверждали, что именно 30 октября слышали, как у них над головой раздавался громкий разговор. Причем один голос был мужской, басовитый и принадлежал человеку немолодому, а второй явно был голосом фрейлейн Нитрибитт. Но как же быть тогда с датой убийства, с заключением врачей? Кто ошибся? На этот вопрос суд так и не смог дать внятного ответа.
   Польмана тем не менее заключили в тюрьму, и страсти понемногу улеглись.
   Через 11 месяцев, 5 января 1959 года, его освободили из-под стражи. И он вышел снова таким же жизнерадостным и веселым, каким его видели в суде. Словно эти месяцы он провел не в заключении, а на курорте. Мотивом его освобождения послужило все то же слабое основание: недостаточность доказательств в обвинении, нехватка улик, отсутствие явно выраженной мотивировки. Все произошло тихо и спокойно, без присутствия прессы. И в тот же день Польман вылетел в Гамбург на встречу со своим адвокатом. Они оба могли быть довольны.
   За молчание на предварительном следствии и за 11 месяцев терпеливого ожидания, ему, мученику и страстотерпцу, полагались большие деньги. Польман был доволен. Мюллер тоже. И Кальк не скрывал своей радости. Он добился того, о чем его просили. А те триста человек, которые в той или иной степени были замешаны в этой грязной истории, могли теперь спать спокойно. Им нечего было опасаться.
   Казалось бы, на этом можно подвести черту. История завершилась. Но суд был неудовлетворен. Слишком много накладок обнаружилось в этом деле. Недовольна была и общественность. И вот, спустя полтора года, а именно 19 июня 1960 года, во франкфуртском суде присяжных под руководством опытного прокурора Зоммера состоялось новое слушание по делу об убийстве фрейлейн Нитрибитт, на которое уже в качестве свидетеля был приглашен и господин Польман.
   Собственно, исход этого дела был изначально ясен – Польмана оправдают. Но формальность есть формальность. Снова перед судьями бывший обвиняемый, бывший преступник, выпущенный на свободу за недостаточностью улик господин Польман. Снова были вызваны свидетели в зал для дачи показаний. И снова Эрна Крюгер рассказывала свою историю ссоры с фрейлейн Нитрибитт, как разбила вазу и расплакалась, а 2 ноября шла к ней, чтобы помириться, и обнаружила в нише три нетронутые бутылки молока и три пакетика с хлебом. Это и навело ее на мысль, что с ее хозяйкой что-то случилось. И снова соседка с нижнего этажа показала, что слышала, как 30 октября наверху в квартире фрейлейн Нитрибитт разразился скандал. На это слушание был приглашен и доктор Вегенер исключительно для того, чтобы еще раз под присягой произнести свое медицинское заключение. Когда наступила смерть фрейлейн Нитрибитт, 29 или 30? От этого зависел весь исход дела. Точная дата смерти. И что же услышали судьи? Они услышали то, что должны были услышать еще более года назад. Оказывается, что жара от включенного отопления ускорила разложение тела и установить абсолютно точную дату убийства было невозможно. Поэтому доктор Вегенер вполне допускал, что фрейлейн Нитрибитт могли убить и 30 октября. Значит, 29 октября практически исключалось, и Польман – не убийца.
   Вот это был уже новый поворот в деле. Но невыясненным оставался вопрос, откуда же у Польмана появились те злополучные 20 тысяч марок, которые он якобы взял у фрейлейн Нитрибитт и которые фигурировали в предварительном обвинении полиции.
   Польман замешкался, не мог вразумительно ответить на этот вопрос, смотрел на своих адвокатов, и складывалось впечатление, что он из-за них пошел на преступление. И тогда ему на помощь пришел сам прокурор Зоммер:
   – Скажите, господин Польман, а не пытались ли люди, которые были не заинтересованы в разглашении этого дела, пойти с вами на сговор?
   – Что вы имеете в виду? – не понял Польман и нахмурил брови.
   – Вы ведь знали, что к фрейлейн Нитрибитт приходило много высокопоставленных гостей. Так ведь?
   – Да, это так, – подтвердил Польман. Он не понимал, куда клонит Зоммер, чего он хочет.
   – Так вот, я продолжу: не предлагал ли вам кто-либо из этих знакомых фрейлейн Нитрибитт деньги за ваше молчание?
   – А кто именно? – снова задал вопрос сбитый с толку Польман.
   В зале раздался смех.
   – Вот это мы и хотим узнать у вас, – улыбнулся Зоммер. – Этим человеком мог быть тот, кто действительно убил фрейлейн Нитрибитт, и он не хотел, чтобы его имя оказалось замешанным в этом деле.
   Польман промолчал. Его адвокаты тоже никак не реагировали.
   И тогда сам Зоммер пояснил ситуацию:
   – Вам предлагали за молчание откупные?
   Польман снова молчал.
   – Четверть миллиона марок?
   Польман не произнес ни слова. Его игра в молчанку означала только одно – да, его купили, да, он отсидел за деньги. Ну и что из этого следует? Только одно – он не убийца. А кто же тогда? На этот вопрос суд так и не дал ответа. Да он его, собственно, и не ставил. Прошло столько лет. Важнее было исправить допущенную ошибку и освободить невиновного. Снять с него все подозрения. И эту свою задачу суд выполнил полностью.
   Так кто же этот Польман? Покрыватель убийц? Или просто мелкий мошенник, каким он и оставался все это время, нечистоплотный человек, который пошел на сделку с такими же мошенниками, как и он, обещавшими за деньги выгородить истинного виновника преступления. Или виновников?
   Польмана полностью оправдали. 12 июля 1960 года судебный процесс во Франкфурте завершился. Польман выходил из зала с улыбкой на устах. Газетчики вертелись возле него, фотографировали, просили дать интервью. Его отпустили на все четыре стороны. Судебное дело фрейлейн Нитрибитт было закрыто. Настоящего убийцу не нашли, его и не искали. Поэтому еще долго отголоски этого дела, не давшего удовлетворения ни прессе, ни общественности, звучали на страницах печати. Снова газеты и журналы пытались провести свое расследование и найти загадочного убийцу, но и у них ничего из этого не выходило. Почти над каждым изданием нависала угроза банкротства. Вывод напрашивается один: если в цивилизованном и законопослушном обществе правосудие пробуксовывает в тех делах, в которых фигурируют именитые личности, то что происходит в обществе нецивилизованном?..

В цветных чулочках и с маской на лице (1968)

   Самое лучшее время для ограбления банка – это пятница, вторая половина дня. Мелкие предприниматели, государственные чиновники разных мастей готовятся к возвращению домой, впереди два выходных дня, и настроение у всех повышается, а бдительность, наоборот, притупляется.
   За два часа до окончания рабочего дня черный БМВ с кельнскими номерами остановился у обочины Линденштрассе. Некоторое время водитель, грузный 40-летний Гуго Варнке, и два пассажира – сидевшая с ним рядом 33-летняя Гизела Верлер, особа приятной внешности, и устроившийся сзади мужчина, ее возлюбленный, спортивного вида, 35-летний Герман Витторф – курили и молча наблюдали за улицей. Ничего особенного их взору не представлялось.
   В ноябрьские дни темнеет быстро, и вот уже загорелись неоновые витрины магазинов, впереди ярче вспыхнули крупные зеленые буквы Гамбургского банка, на улицах усилилось движение. Пятница есть пятница, всем хочется пораньше покинуть службу.
   Гизела загасила сигарету, поправила черный парик, натянула перчатки и, чуть откинув назад голову, сказала:
   – Герман, последняя проверка, пистолет на месте?
   – Да, – негромко ответил мужчина, – мой – за поясом.
   – Прекрасно, – бодрым тоном ответила она. – А мой – в сумочке. Там же у меня и маска. А твоя где?
   – В портфеле для денег, – мужчина растянул тонкие губы в улыбке.
   – Бодрее, бодрее, Герман, – улыбнулась женщина и взялась за ручку двери. – Только мужественным сопутствует удача. Подходим сразу к тем окошкам, у которых нет клиентов. Все должно быть сделано быстро, в пять минут. Не столь важна сумма, сколь наша безопасность. А это значит – внезапность и скорость. Поэтому ты, Гуго, – она повернулась к водителю, – через пару минут уезжай отсюда и жди нас за перекрестком у скверика, рядом со скульптурой Канта. Там никаких прохожих нет, так что, будем надеяться, что и свидетелей не окажется. Кроме Канта, конечно, – Гизела усмехнулась. – Через восемь минут мы вернемся. Теперь вперед. – И она открыла дверцу машины.
   До Гамбургского банка, как они это уже не раз проверяли, дойти можно было за две минуты. В этот час у входа никого из прохожих не оказалось. Женщина первой вошла в ярко освещенный зал. В нем находилось всего десять клиентов. Гизела остановилась у столика, сделала вид, что читает рекламный проспект. На самом деле она еще раз огляделась и, не заметив ничего подозрительного, вытащила из сумочки маску, натянула ее на лицо. Следом, уже в маске, в зал вбежал Герман. В руке у него был пистолет. Он сразу направился к пустому третьему окошку. Гизела спокойно подошла к пятому окну.
   Она вытащила пистолет и, наставив его на кассиршу с удивленным лицом, громко произнесла:
   – Это ограбление! Деньги! Быстро! Иначе стреляю! – Гизела резко обернулась к немногочисленным клиентам, стоявшим у других окон, и еще громче крикнула: – Всем оставаться на своих местах! И не шевелиться! Одно движение – и пуля в лоб!
   Дрожащая кассирша стала вытаскивать пачки банкнот из кассы. Все клиенты застыли у окошек. Они не шевелились, боялись повернуться. Гизела брала пачки и, не глядя, закидывала их в сумку. Примерно такая же операция происходила и у третьего окна. Пожилой кассир выдавал пачки денег мужчине в маске и с пистолетом в руке, и тот швырял их в портфель. Ровно через пять минут оба грабителя спиной к дверям стали уходить. На них со страхом взирали онемевшие кассиры. Все произошло так быстро, так буднично, что никто не успел ничего сообразить. И главное, никто не поднимал шума. И только когда оба грабителя вышли из банка и прошло еще несколько секунд оцепенения, с кассиршей сделалась истерика. Она закричала на весь зал истошным голосом:
   – Полиция! Срочно вызовите полицию! – и упала в обморок.
   Подал наконец голос и пришедший в себя пожилой кассир из пятого окошка. По залу забегали служащие, стали названивать в полицию. Зашевелились и немногочисленные клиенты. Все оставались по-прежнему на своих местах и только переглядывались, еще не веря, что выстрелов не было, что они живы, что грабители спокойно ушли. В их памяти осталось очень немного. Как позднее рассказывали они прибывшим полицейским, грабителей было двое. Первой вошла женщина. Она была в темном плаще. Правда, на ногах были почему-то светлые чулки. Потом на лице у нее внезапно появилась какая-то нелепая карнавальная маска. Так что лица ее никто не заметил. Почти сразу за ней в зал вбежал мужчина. Он тоже был в темном плаще, и на его лице тоже была какая-то устрашающая маска. И кажется, все. По возрасту им от 30 до 40 лет. Никаких особых примет никто не заметил.
   А между тем сразу после удачного ограбления Гизела и Герман быстро перебежали перекресток. Они сели в поджидавший их БМВ. Машина рванула с места. И теперь их маршрут пролегал на север, в сторону автобана Гамбург – Любек. Там, в небольшом портовом городке, они оставят украденный в Кёльне автомобиль, пересядут на яхту и выйдут в море. Пару дней попрыгают в волнах, отдохнут и направятся уже в Киль. Так что полиции не удастся напасть на их след. Их будут искать в Гамбурге, в крайнем случае в Любеке, где найдут брошенную машину. Но во-первых, полиция не сразу установит, что грабители банка поехали именно в Любек, и в частности на угнанном черном БМВ. Свидетелей не было. Разве что старик Кант. Но он никому ничего не скажет. Во-вторых, полицейским и в голову не придет, что грабители ушли от преследования по воде. И в-третьих, эту операцию всю до мелочей продумала Гизела. А она мозговой центр и опора всей банды. Именно по ее совету они уже не раз «чистили» банки. И всегда успешно уходили от погони. Может быть, потому, что Гизела специально выбирала небольшие банки, чаще филиалы, где меньше всего клиентов. Правда, там и выручка не была гигантской. Но разве в этом дело? Главное, что все сходило им с рук.
   Именно по совету Гизелы они приехали в Гамбург, оттуда на разведку отправились в Любек, в котором заранее взяли напрокат небольшую четырехместную моторную яхту. Весь маршрут был расписан до мелочей. Именно Гизела подготовила темные плащи и карнавальные маски, которые они уже засунули в пластиковые мешки. Скоро эти мешки с борта яхты они опустят в холодные воды Балтийского моря. Пора менять облик. Теперь вместо масок они наденут широкополые шляпы и темные очки. В них они будут похожи на настоящих американских гангстеров. А пока…
   А пока черный БМВ выходил из сплетения городских улиц. Впереди находился серый бетонный автобан, их ждали свобода и деньги. Гизела и Герман сидели сзади и подсчитывали выручку. Они оба улыбались. Добыча оказалась не такой уж и малой – 60 тысяч марок. Итак, если всю эту сумму поделить на троих, то каждому достанется по 20 тысяч. Совсем неплохо. Особенно если учесть, что весь налет длился всего пять минут. За пять минут 60 тысяч! Какой банкир может похвастаться такой прибылью? А если этот успех повторить…
   Гизела посмотрела на часы. Ровно 16.30. Через час все магазины закроются. И банки тоже. В Любек они прибудут максимум через 20 минут. Так что у них в запасе оставалось еще 40 минут времени. А что если за пять минут также быстро нагрянуть в филиал Земельного банка в Любеке? И оттуда взять, скажем, тысяч тридцать? На худой конец двадцать? От филиала до гавани на машине ходу всего пять минут. И они в море. Чем не идея? Правда, в таком случае полиция сразу засечет, что действовала та же группа, что и в Гамбурге. Ну и что из этого? Главное – вовремя уйти в море. И Гизела углубилась в карту города Любека. Они въедут с юга, минуют центральные улицы. Там недалеко от порта, она хорошо это помнила, расположился небольшой филиал Земельного банка. Значит, туда.
   …Гуго закинул в рот две пластинки жвачки, неторопливо работал челюстями и спокойно рулил, она подсказывала дорогу. Гизела всю дорогу обдумывала новый вариант. И неожиданно ей в голову пришла мысль, от которой ее бросило в жар. Она откинула голову назад и закрыла глаза. Скоро автобан кончится, и они въедут в Любек. Деньги уже поделены на три части.
   А с какой стати Гуго, это жвачное животное, получит свою долю? Двадцать тысяч этому толстяку только за то, что он не рисковал ничем, сидел в теплой машине и ждал их? Не слишком ли много за такой безмятежный труд?
   И когда они въехали в Любек, когда впереди показались светящиеся голубые огни Земельного банка, план у нее был готов. Она приказала притормозить. Мужчины вначале ничего не поняли. Но, посмотрев вперед, переглянулись.
   – Неужели ты хочешь еще раз? – протянул Герман. Его лицо сразу вытянулось.
   – А почему бы и нет? – озорно блеснула глазами Гизела. – Разве ты не способен еще раз на подвиг? Ты же мужчина.
   – Да, но…
   – Никаких но, – голос у Гизелы приобрел твердость. – У нас есть шанс, и надо им воспользоваться. Сверни вправо, Гуго.
   И черный БМВ с освещенной улицы въехал в пустынный полутемный переулок. Голубые буквы любекского филиала Земельного банка исчезли. И Гизела стала излагать свой план. На этот раз никакой подготовки не будет. Повезет, значит, удача на их стороне. А если нет… Но об этом не может быть и речи. Пора выходить. И тут Гизела неожиданно резко повернулась к Гуго.
   – А теперь твоя очередь.
   – Что?! – не понял он ее. И только сильнее вцепился в руль. – Что ты имеешь в виду?
   – Теперь на дело вместо меня пойдешь ты, – отчетливо произнесла Гизела, посмотрела ему в глаза и слегка улыбнулась. – Времени у нас в обрез. А за руль сяду я. Понял? Бери мою сумочку и вперед. Я буду ждать вас в машине.
   – Но, Гизела? – Гуго сделал глотательное движение, откинул назад мешавшие ему длинные волосы и пожал плечами. – Мне что, и твой парик надеть? – он внезапно почувствовал, как у него вспотели ладони. Идти грабить банк?
   – Без тебя у нас…
   – У нас мало времени, дорогой! – она чуть повысила голос. – Да, надень мой парик, к тому же у тебя длинные волосы. В банке напялишь мою маску. Вот у полиции и будут разноречивые показания. Понял? Даю вам ровно семь минут. Отсюда до банка минута хода. Через пять минут я проеду мимо. Остановлюсь в 50 метрах от банка и буду вас ждать. Первым входит Герман. Осматривается, выискивает пустое окно, надевает маску, следом входишь ты, Гуго, уже в маске. Остальное по обстоятельствам. Все ясно?
   Оба мужчины только молча кивнули. Никто из них не мог ничего возразить. Какой смысл? Гизела была основной организующей силой всей команды. Без нее их союз давно распался бы. Все они слишком разные люди. Именно ей удавались самые дерзкие ограбления. Поэтому и Гуго, и Герман беспрекословно подчинялись этой красивой и волевой женщине. Без нее они сразу теряли свою уверенность. Там, где была Гизела, их ждал успех.
   Гуго закинул в рот еще две пластинки жвачки и вместе с Германом вышел из машины. Вся ситуация в Земельном банке в Любеке повторилась примерно так же, как и в Гамбургском. В этот поздний час перед самым закрытием никто не ожидал налета. Поэтому никто даже не вскрикнул. Клиентов в зале было всего три человека, и они по грозной команде Германа не поворачивали голов. О дерзкой неуловимой банде, грабившей банки, народ был уже наслышан, и поэтому никто не хотел рисковать. Пока, слава богу, все обходилось без кровопролития.
   Герман и Гуго, наполнив сумку и портфель, также спиной отходили к дверям. Клиенты замерли и по-прежнему не поворачивались. И вот тут произошло событие, которое даже предусмотрительная Гизела не приняла в расчет. Именно в этот момент в двери банка вошел еще один клиент. Это была пожилая женщина. Увидев вооруженных людей, она вначале остолбенела, потом резко повернулась и с криком «Грабители! Полиция!» выбежала на улицу.
   У Германа и Гуго не было времени преследовать эту женщину. Да и какой смысл? Стрелять в нее они тоже не решились.
   И бросились наутек. Благо, что Гизела уже ждала в условленном месте. БМВ тихонько двигался вдоль тротуара. Они сорвали с себя маски. Гизела быстро поняла ситуацию. Запрыгивали уже на ходу. И едва Герман и Гуго успели сесть, как из банка на улицу выбежали люди, они возбужденно кричали и показывали пальцами в их сторону.
   Гизела резко вывернула на середину улицы и нажала педаль газа.
   – Что случилось, почему крики? – в ее голосе чувствовалась тревога.
   – Гони в порт, – усталым голосом произнес Гуго и выплюнул в окно жвачку. – Я же сказал, что без тебя у нас не клеится. На этот раз нас, кажется, накрыли.
   – Говори точнее, что произошло? – спокойно проговорила Гизела.
   – Все вначале было нормально. И мы собирались уже выйти, как в этот момент в дверях появилась какая-то старуха, – продолжал Гуго, снял парик, откинул назад волосы и устало вытер лоб. – Черт бы ее побрал! Она увидела нас, заголосила: «Это грабители! Полиция!» – и побежала по улице.
   – Вы маски сняли?
   – Не успели.
   Гизела перевела дыхание.
   – Слава богу, значит, вас не видели. Это все?
   – А тебе что, мало? – повернулся к ней тяжело дышавший Гуго. – Значит, сейчас полиция приедет, начнет расспрашивать, сыщики уже знают, что ограблен Гамбургский банк, по почерку поймут, что действовали одни и те же. За нами организуют погоню по всей стране…
   – Молчи! Полиция приедет в любом случае! – стукнула кулаком по панели Гизела. – Меня интересует другое!
   – Что? – не понял ее Гуго.
   – Деньги! Черт возьми! – не своим голосом закричала она и снова круто повернула руль. – Меня интересуют деньги! Где они? Сколько вы взяли?
   – Ух, – подал наконец голос Герман, который молча наблюдал за перепалкой. – Хватит ссорится. Мы не успели их сосчитать, – он открыл портфель и стал выкладывать пачки. – Тысяча, две, три…
   – Ровно 90 тысяч! – через несколько минут гордо объявил Герман.
   – Всего?
   – Да.
   – Теперь давайте поделим деньги поровну, – подал голос Гуго и потянулся к пачкам.
   Гизела едва сдерживала себя. Ей хотелось резко тормознуть, чтоб этот толстяк стукнулся о переднее сиденье, чтобы его руки не прикасались к деньгам. Толстая, бессмысленная жвачка…
   Машина летела в сторону порта. Мелькали огни небольших магазинов и ресторанчиков. Гизела давила на педаль, слегка притормаживала на перекрестках. Злость придавала ей силу. Повизгивала резина на крутых поворотах. И у нее в голове зародился новый вариант. От Гуго надо избавляться. Он невезучий. Ему нельзя ничего поручить. Там, где он, там неудача. Гризела прекрасно помнила, как после ограбления банка в Нюрнберге они вырвались на автобан, помчались на юг к Мюнхену и тут неожиданно Гуго вспомнил, что по дороге выронил свою маску. Где выронил, не помнил. Она даже оторопела от такого сообщения. Это же вещественное доказательство! Они решили вернуться, на полном ходу развернулись и напоролись на дорожный патруль. Полицейские их остановили, стали рыться в машине, но, слава богу, ничего не нашли. Гуго тогда не на шутку струсил, дрожал всем телом. Гизела видела, что он готов был во всем признаться. Пришлось ей вмешаться, стала рассказывать полицейским небылицу, что ей плохо, она спешит к врачу. Эти дорожные увальни ей поверили. Их отпустили. Нет, без Гуго им будет только лучше. И Герман станет более ответственным. В Киле они расстанутся с Гуго. Пусть он продолжит свою работу водителем такси. На большее ему рассчитывать нечего. Деньги у него есть. Хватит, чтобы купить себе новый автомобиль, и еще останется на безбедную жизнь. А зачем он им, собственно, в Киле? Чтобы кормить и поить его на яхте и слушать всякий бред? Кто мешает им расстаться в Любеке? От такой мысли Гизела повеселела, ей снова стало жарко. Она еще сильнее надавила на педаль газа, и на ее лице появилась довольная улыбка.
   Ничего не подозревавший Гуго слюнявил пальцы и пересчитывал свою долю. Он теперь богатый человек. У него 30 тысяч. Он купит себе новый автомобиль. И еще у него останется на безбедную жизнь, думал он. Зачем ему такой вечный риск? Может быть, пора бросить эту опасную затею и зажить спокойно, в свое удовольствие и без страха перед полицейскими?
   В зеркале заднего вида Гизела видела безмятежную улыбку на его лице. Получил свою долю и радуется. Она твердо знала, что видит его в последний раз.
   И вот наконец они в порту. У причала спокойно покачивались высокие мачты яхт. В этот час на пристани не было видно ни одного человека. Ноябрь, пятница, желающих выходить в море нет. Теперь Гизела и Герман отправлялись на яхту готовить ее к отплытию, а Гуго должен был отвезти машину подальше в город. Поставить ее в районе красных фонарей. Там часто находят беспризорные автомобили. Может, кельнский БМВ простоит там пару дней, пока его не обнаружат. Оттуда Гуго на такси предстояло вернуться обратно в порт. Вот только яхту он не найдет. У причала ее уже больше не будет. Гизела с Германом уйдут в море вдвоем…
   Сведения о том, что на филиал Гамбургского банка совершено нападение, поступили в криминальную полицию как раз в тот момент, когда Гизела, Герман и Гуго выезжали за пределы Гамбурга. Попытки полицейских направить свои машины по следам беглецов ни к чему не привели. Пока водители сориентировались, куда им ехать, пока выбрались на автобан, преступников и след простыл. И теперь один за другим длинные «фольксвагены-комби» с синими мигалками и воющими сиренами тормозили у дверей с зелеными неоновыми буквами. Здесь уже стоял фургон «фольксваген», на котором ранее прибыл комиссар полиции Ханс Майер с помощниками. Здесь же бегали невесть откуда взявшиеся репортеры. Вспыхивали блицы, хотя снимать было нечего. Толпа людей увеличивалась с каждой минутой. Несмотря на пятницу, любопытных, желавших поглазеть на ограбление банка, набралось больше чем достаточно.
   До ушей Майера доносились перешептывания граждан: «Это опять дела банковской леди. Неуловимая она для полиции. Они ее ищут в Гамбурге, а она, небось, уже в другом месте грабит!». Раздосадованный неудачей своих подчиненных комиссар Майер прошел в ярко освещенный зал. Сюда никого не пускали. У окна на улицу на скамейках сидели десять человек. Это были клиенты-свидетели, которые ждали своей очереди, чтобы рассказать о происшедшем. Эксперты-криминалисты возились со своими чемоданчиками возле кассовых окошечек. Они пытались обнаружить хоть какие-то следы. Но пока ничего не находили. Преступники оказались опытными, работали в перчатках.
   Кассирша, уже пришедшая в себя, давала показания одному из инспекторов:
   – Все произошло так быстро, что мы просто не успели ничего сообразить. Женщину я сначала не заметила. Считала деньги. Когда подняла голову, то увидела перед собой какую-то страшную маску и пистолет. И настолько растерялась, что потеряла дар речи. По голосу только поняла, что передо мной женщина. Она потребовала у меня деньги. Потом закричала всем, что это ограбление и чтобы все вели себя тихо. Я стала выкладывать деньги на стойку, женщина кидала пачки в свою сумку. Лица ее я не видела. Волосы у нее были какого-то неестественно-черного цвета. Скорее всего это был парик…
   – Какого возраста могла быть женщина? – спросил ее подошедший комиссар.
   – От тридцати до сорока. Не больше.
   – А рост?
   – Она была высокая, потому что склонилась над стойкой. На ней был темный плащ.
   – Черный?
   – Скорее синий.
   – По выговору не установили, саксонка, баварка?
   – Нет, – замотала головой кассирша. – Она явно из центрального района, говорила на хорошем немецком языке…
   Собранные сведения, которые получил комиссар Майер, не отличались ничем особым от тех, что ему доводилось читать в полицейских сводках при ограблениях других банков. Ясно, что это была та самая банда грабителей, которая действовала до сих пор в центральных районах Германии. Теперь она добралась и до Гамбурга. Ясно, что предварительно преступники изучили все подходы к банку, осмотрели близлежащие улицы для бегства. Они наметили свой план и старались ограбление провернуть в максимально короткое время. За пять-семь минут. Это давало им возможность каждый раз ускользать от полиции. Ясно также, что действовали они, как минимум, втроем. Значит, поблизости стоял припаркованный автомобиль и в нем находился сообщник или сообщники.
   – Комиссар Майер, – к нему подошел полицейский. – Есть двое молодых людей, которые хотят сообщить что-то важное.
   – Давайте их сюда.
   Перед комиссаром появились девушка и молодой человек. Они выглядели обычными трамплерами, из тех, которые голосуют на автобанах в надежде, что их бесплатно подбросят. Оба были в изрядно потертых джинсах, коротких курточках, за спиной рюкзачки.
   – Так, слушаю вас, – сказал Майер.
   – Мы сидели на скамейке за бюстом Канту, – сказал молодой человек.
   – Там в глубине скверика, – подсказала девушка.
   – И тут заметили, – продолжал молодой человек, – что возле тротуара припарковался черный БМВ. Мощная такая машина. Наверняка двести лошадиных сил. За рулем сидел один человек. Он не выходил на улицу.
   – А все время что-то жевал и оглядывался назад, – подсказала девушка. – Мы еще подумали, что он сильно нервничает, кого-то ждет.
   – Да, – прервал ее юноша, – примерно через пять минут к машине подбежали мужчина и женщина. У них были сумки. Они поспешно сели и сразу укатили.
   – Номера заметили? – спросил комиссар.
   – Похоже, мелькнула буква К, – не очень уверенно произнесла девушка. – Возможно, они из Кёльна.
   Комиссар внимательнее посмотрел на обоих, достал свою записную книжечку. Эти свидетели оказались важнее всех банковских служащих. Если машина из Кёльна, то это наверняка та самая группа, которую возглавляет женщина, прозванная журналистами «банковской леди».
   – Я тогда еще сказала Петеру: «Какие подозрительные типы. Куда это они так торопятся?» – снова подала голос девушка.
   – И куда же они, на ваш взгляд, могли поехать?
   – Думаю, что скорее всего подальше из города, либо на юг в сторону Ганновера, либо на север, в Любек. Там легче всего затеряться. Он ведь, как и Гамбург, портовый город…
   Это говорила женщина. К ее голосу стоило прислушаться.
   И комиссар пригласил обоих пройти в «фольксваген»-фургон, чтобы подробнее расспросить.
   – Женщину удалось разглядеть? – продолжал спрашивать полицейский.
   – Она была высокой, с короткой стрижкой, – сказала девушка.
   – И еще у нее были светлые чулки, – заметил молодой человек.
   – А вы смогли бы узнать ее на снимке? – спросил комиссар.
   Молодые люди переглянулись.
   – Там было не очень освещено, – неуверенно начала девушка. – Я видела только ее профиль, – она покачала головой и с сомнением в голове произнесла: – На сто процентов едва ли.
   – А я смотрел на ее ноги, – признался молодой человек.
   – Итак, они сели в черный БМВ и поехали вперед. И вы предполагаете, что в направлении Любека?
   – Скорее всего. Какой смысл возвращаться на юг?
   Комиссар приказал инспекторам внимательно осмотреть место парковки БМВ: может быть обнаружатся следы протектора? А его самого захватила идея с Любеком. Он тотчас связался с комиссаром любекской криминальной полиции и сообщил о происшедшем в Гамбурге. Рассказал и о черном БМВ. Тот поблагодарил и пообещал принять все меры к задержанию банды, если такая у них объявится. И все же собранных сведений о преступниках было явно недостаточно для того, чтобы составить словесный портрет хотя бы одного из них. Тридцать пять – сорок лет, высокого роста. А внешность? Какого цвета глаза, волосы? Кого же искать, если не знаешь противника в лицо?
   Из показанных фотографий молодые люди не выбрали ни одной. Что делать дальше?
   Комиссар Майер вернулся в полицейский участок с очень немногочисленными данными. Выходные для него откладывались. Предстояла кропотливая работа. Но о чем сообщать прокурору, что говорить городским властям? Неутешительными были и доклады экспертов-криминалистов: преступники действовали в перчатках, никаких отпечатков не оставили, ни от обуви, ни от одежды. БМВ стоял на асфальте, и от шин следов не осталось. Нашли только кусочек жвачки. Но ее мог выплюнуть любой прохожий.
   Оставалось проанализировать найденное и сравнить с тем, что было собрано ранее. Комиссар Майер достал папку, на которой стояла надпись: «Ограбления ‘‘банковской леди’’».
   В ней имелись все данные по этой преступной группе. Уже 4 года она буквально терроризировала банки ФРГ. Среди налетчиков всегда находилась женщина. Вполне возможно, что она и предводительствовала.
   Какие только облавы не устраивала полиция, чтобы свое временно поймать преступников, ничего не помогало. Грабители ускользали из любых ловушек. Однажды их остановили на трассе Нюрнберг – Мюнхен, дорожная полиция задержала только за нарушение правил движения. Об ограблении в Нюрнберге полицейские еще ничего не знали. Они-то первые и дали описание внешности трех пассажиров. Только вот их показания не очень совпадали с новыми данными. С января 1964 года по ноябрь 1967 года эта группа совершила свыше 25 ограблений. Общая сумма, которую преступникам удалось «взять» из банков, приравнивалась к полумиллиону марок. Такого рекордного уровня никому еще не удавалось достигнуть. И всюду бандиты использовали краденые мощные машины. Пока полицейские на своих «фольксвагенах» разворачивались, пока оцепляли район ограбления, преступники успевали уехать далеко. Причем действовали они всегда примерно по одной и той же схеме – каждое ограбление длилось не дольше пяти минут. И это давало им запас времени. Они переодевались, работали только в перчатках. Экспертам-криминалистам доставались крохи – кусочки жвачки.
   Безусловно, бандиты учитывали и многие другие факторы. Ограбления они совершали чаще всего по пятницам, во второй половине дня. К тому же выбирали именно отдаленные от центра банки, у которых не было охраны и которые не были защищены пуленепробиваемыми стеклами. Грабители действовали всегда в масках и были вооружены. Но вот что важно: с января 1964 года по ноябрь 1967 они ни разу не применили оружие. Удачливые или расчетливые?
   И все же по описаниям девушки, оказавшейся вместе с парнем свидетельницей бегства грабителей, удалось составить словесный портрет одного мужчины. Он был крупный, полнолицый, с длинными волосами и что-то жевал. Значит, жвачка была его. Теперь криминалисты будут изучать ее химический состав, узнают, откуда она «родом». Но что это им даст? В любом случае предполагаемый портрет одного из преступников следовало отдать журналистам.
   Не успел Майер углубиться в досье, как у него на столе зазвонил телефон. Он снял трубку. На линии был комиссар из Любека. И по его безрадостному тону Майер сразу понял, что беглецы успели не просто прибыть в Любек, но и совершить там еще одно похожее пятиминутное ограбление. Можно было, конечно, вздохнуть и перевести дух. Вина распределялась поровну. Но сообщение из Любека могло означать только одно: на ноги будет поднята вся полиция ФРГ.
   Собственно, Майер был даже рад, что банда совершила еще одно ограбление. Это был сигнал и правительству, которое должно было серьезнее отнестись к экипировке своей полиции, выделить необходимое количество средств на ее техническое оснащение. Где это видано, чтобы автомобили у преступников были мощнее, чем у полицейских? Майер пообещал своему коллеге срочно направить в Любек словесный портрет одного замеченного грабителя. Рассказал о жвачке. Пусть сравнивает со своими данными.
   На другой день все газеты ФРГ опубликовали портрет полнолицего мужчины с длинными волосами, любителя жвачки.
   И сразу в полиции стали раздаваться звонки. По 10–15 за день. За неделю 85 сообщений. Но ни одно из них после проверки не вывело на след преступника. И все же в Любеке был обнаружен некий мужчина, который подходил под описываемый портрет. Он хотел купить себе автомобиль, новый БМВ. Пришел в фирменный салон, и его внешность бросилась в глаза продавцу, который видел в газете портрет похожего человека. Мало того, он еще что-то жевал. Продавец вызвал сотрудника местной охраны и рассказал ему о своих подозрениях, а тот уже позвонил в полицию.
   Сыщики среагировали моментально, но брать подозреваемого посчитали преждевременным. Ему дали возможность купить БМВ и установили наблюдение. Поступили они правильно, поскольку на следующий день выяснились некоторые интересные подробности. Этот человек остановился в небольшой гостинице «Виктория» и собрался уехать в Киль. Но номер просил оставить за собой. В Киле он отправился сразу в порт. Однако не в большой пассажирский, а загородный, где причаливали небольшие частные суда и яхты. Он, очевидно, кого-то там ждал. Но это судно так и не появилось. И тогда было решено его взять. Однако едва полицейские патрульные показались сзади его БМВ, мужчина нажал на педаль газа и попытался выехать на автобан. На этот раз его перехитрили. Все дороги, ведущие на скоростную магистраль, были перекрыты. Ему пришлось остановить свой автомобиль и выйти с поднятыми руками. Он оказался действительно полным и длинноволосым, со жвачкой во рту. Это был Гуго Варнке. Его отправили в Гамбург для идентификации личности.
   Комиссар Майер ждал встречи с ним. Он довольно потирал руки. Наконец-то им повезло. Проведенные расследования и меры, принятые на их основе полицией, дали свои результаты. Петля вокруг «неуловимой банковской леди» неумолимо сжималась. Дни существования банды были сочтены, в этом Майер теперь не сомневался.
   Гуго не стал выкручиваться и без утайки все рассказал комиссару и его помощникам. Правда, признался лишь в том, что принимал косвенное участие в ограблениях, потому что служил у Гизелы Верлер шофером. И только в некоторых случаях, если она приказывала, брал оружие и выходил на «дело». Он же дал подробное внешнее описание своих компаньонов.
   Через несколько дней допросов, когда из него выкачали всю информацию, его препроводили в тюрьму. А с этого момента началась настоящая погоня за Гизелой и Германом.
   Майер с достоинством доложил своему руководству и прессе, что дни «неуловимой банковской леди» буквально сочтены.
   Гизела и Герман прекрасно понимали, что вокруг них складывается крайне опасная ситуация. Легализовать себя они не могли, да и не хотели: привыкли к риску и легким деньгам. Под влиянием Гизелы Герман сделался настоящим профессионалом. Он тоже не мог уже оторваться от общего дела. В момент ограбления был находчивым помощником, там, где надо, проявлял жесткость, но полностью избавиться от страха так и не смог. В противоположность своей подруге, которая не теряла присутствия духа в любых ситуациях, он накануне кражи по-прежнему нервничал, плохо спал и почти ничего не ел. Он с удовольствием отдавал руль Гизеле. Для своих дел они предпочитали по-прежнему красть БМВ, самую мощную машину, на которой и совершали «наезды». Только теперь предпочитали американский вариант, предложенный Гизелой: вместо масок надевали темные очки и широкополые шляпы. Иногда рот повязывали темными платками. Им пришлось-таки взять себе одного напарника, бывшего водителя такси Герхарда Йордана. Без третьего человека у них оставался неприкрытым тыл. Но особого толку от Герхарда не было. Парень оказался хуже Гуго. Любил деньги, а все остальное делать не хотел. И Герман не раз выговаривал Гизеле, сожалел, что она легкомысленно избавилась от Варнке.
   Из сообщений газет и радио они уже знали, что Гуго попался. Его забрали в Киле, где он ждал яхту. В полиции тот полностью раскололся, дал описание их внешности и всех похождений. И конечно, всю вину свалил на Гизелу. Теперь ситуация предельно осложнилась, кольцо вокруг них сжималось. К тому же полиция получила подкрепление. У полицейских появились новые, более мощные «фольксвагены», словесные портреты грабителей красовались на каждом дорожном столбе. А главное, сами банки стали более осторожными, шли на траты и нанимали внешнюю охрану.
   В таких условиях требовалось более тщательно изучать систему защиты. Часто сообщникам приходилось отказываться от намеченного. Идти на явный риск они уже не могли. Им удалось совершить только одно удачное нападение. Это произошло в небольшом городке Билештедте. Там ситуацию они разыграли как по нотам; все повторилось, как и в Гамбургском банке: ворвались в зал, заставили всех клиентов лечь на пол, взяли деньги и ушли от полиции. А вот в Бад-Зегеберге, недалеко от Любека, напоролись на сопротивление самих клиентов.
   Случилось невероятное. Кассиры отказывались выдавать им деньги. Швыряли их на пол, а клиенты кричали Гизеле и Герману в лицо, что они бандиты, грабители. Пришлось открыть стрельбу. Преступники палили вначале в воздух и отходили. Сумка и портфель оказались практически пустыми. К тому же эти безоружные клиенты, заметив, что бандиты боятся стрелять, совсем обнаглели, преследовали обоих до самой машины. И тогда Гизела и Герман, видя свое безвыходное положение, начали стрелять уже в людей. Несколько человек ранили, толпа сразу отстала. Когда сели в свой черный краденый БМВ, Герхард еще выставил в окно автомат и для устрашения дал очередь, за ней вторую. Это полностью отрезвило безоружных нападавших. БМВ наконец рванул с места. Им удалось оторваться от преследователей. Слава богу, впереди никого не было, дорога оказалась свободной, полиция тоже не появлялась. И тут они совершили роковую ошибку. Уверовав в свою безнаказанность и отъехав немного, Гизела решила вернуться к банку. Там, на одной из боковых улиц, они оставили свой новенький БМВ, за который заплатили 30 тысяч. Упустить такую сумму Гизела не хотела. Герман, правда, напомнил ей случай с Гуго: возвращаться – это всегда плохо. Она его не послушалась.
   Полицейские, которые уже прибыли на место стрельбы и делали свои замеры, были ошарашены, когда увидели кативший им навстречу черный БМВ. Машину моментально окружили – поставили заслон сзади и спереди. Все закончилось на удивление быстро и буднично. Герман пытался оказать сопротивление, выскочил из машины, вытащил пистолет, но его выбили из рук. Герхарда и Гизелу попросили выйти. Поняв, что сопротивление бесполезно, Герхард, как был – с еще теплым автоматом у груди, вышел, поднял руки, а вслед за ним появилась и бледная Гизела. Она никак не ожидала такого конца.
   В ее сумочке нашли пистолет. У всех троих на руках защелкнулись наручники. Их пересадили в новенькие зеленые «фольксвагены-комби», от которых свыше четырех лет Гизеле и Герману удавалось ускользать.
   Конец «банковской леди», промышлявшей разбойным бизнесом в Германии, вызвал огромную дискуссию в обществе и в средствах массовой информации Запада. Журналисты обвиняли и полицию, и власти, которые оказались бессильными в борьбе против трех человек, терроризировавших не только банки, но и население. Вывод был сделан однозначный: лучше экипировать полицию и потребовать от банков принятия больших мер безопасности.
   Процесс против банды Верлер – Витторф состоялся в феврале 1968 года в Киле. Он длился несколько месяцев. Выступали десятки банковских служащих, говорили свидетели, оказавшиеся в роли заложников в банках в момент ограбления. Вина всех четверых участников была неопровержимо доказана. Да они сами ее, собственно, и не отрицали. Суд присяжных приговорил Германа Витторфа к 13 годам заключения. Гизелу Верлер – к 9 с половиной годам. Герхарда Йордана и Гуго Варнке – к 9.

Как арабы немецкий банк взяли (12. 4. 1995)

   то беспрецедентное ограбление Коммерческого банка в 1995 году в Берлине западная пресса назвала ограблением века. Преступникам удалось совершить невероятное: они прорыли через улицу подземный ход, взломали перекрытия, проникли в нижнее хранилище и выкрали из железных сейфов 15 миллионов марок. По технике исполнения аналогов в мировой криминальной практике ему нет. С того времени прошли годы. Деньги до сих пор не найдены…
   С курдом Али Ибрахимом немец Себастьян Фиррат познакомился в кафе. У Себастьяна не оставалось денег, чтобы рассчитаться за выпивку, и тут подоспевший черноволосый симпатичный парень не только заплатил все по счету, но и предложил выпить. Они разговорились, и Себастьян поведал новому приятелю о своей нелегкой участи безработного. Али его внимательно выслушал. На следующий вечер они встретились снова, и Али, зная, что 23-летний Себастьян уже несколько месяцев живет на пособие, предложил тому работу на стройплощадке. Вкалывать придется по 15 часов, но зато и оплата, убеждал он, соответствующая.
   Себастьян недолго размышлял. На социальное пособие – несчастные 700 марок – безбедно прожить можно было от силы десять дней. А ему хотелось и выпить, и с подружкой погулять, и на автомашине покататься. В перспективе он мечтал приобрести себе мощный БМВ, новую мебель и вообще зажить, как подобает современному преуспевающему человеку. Али обещал, что деньги ему заплатят достойные, на них можно будет купить и классный автомобиль, и шикарную мебель, и пожить по-человечески. Правда, он сразу предупредил:
   о стройплощадке никому ни слова. Там все трудятся без оформления, а деньги получают «кеш», налом по завершению объема работ. Его отвезут туда и привезут обратно. Главное – не суетиться и не особенно раскрывать рот. Станет своим человеком, его не обидят.

Загадочная стройка

   Это была странная поездка. В тот первый день Себастьяну предложили забраться на заднее сиденье «форда-универсала» с затемненными окнами и по сторонам не смотреть. А еще лучше будет, если он опустит голову вниз. Машина долго петляла по городу, наконец у какой-то церкви она остановилась, и его пересадили в микроавтобус «фольксваген» тоже с зашторенными окнами, снова попросили опустить голову вниз и не поднимать ее без команды. Когда ему разрешили выпрямиться, то машина стояла уже в закрытом гараже. Свет проникал сюда только сквозь тонкие щели запертых ворот.
   «Будешь вместе с Али копать мне траншею, – с заметным акцентом сказал ему незнакомый темноволосый парень, когда Себастьян вышел из машины. – Меня зовут Дерхан, Али мой брат, мы оба из Бейрута. Вместе с тобой будет трудиться еще Музафар, он из Сирии. Платить буду за каждый метр. Учти, если хоть кому что скажешь, то пеняй на себя. Бери лопату, иди за мной, я покажу, где копать…»
   Нормативы были жесткие, и сама работа оказалась изнурительной. Но Себастьян не спрашивал, что они капают и зачем. Лопатой, ломом и киркой вгрызался в горизонтальный шурф. Землю ссыпали в мешки, которые тащили по земляному тоннелю и уже в гараже грузили в микроавтобус. Стенки и потолок подземного хода укрепляли досками. Ворота гаража все время оставались закрытыми, на потолке горела только тусклая лампочка. Поэтому Себастьян не имел понятия, где находился. День за днем одно и то же – поездка в «форде-универсале», затем пересадка в микроавтобус. И везде он ехал с опущенной вниз головой. И только в полутемном гараже ему разрешали распрямиться. Но что там он видел? Ему давали в руки лопату, он спускался в подземный туннель и начинал вкалывать до седьмого пота. Землю ссыпали в мешки, тащили их наверх и снова на четвереньках спускались в подземный тоннель.
   Из редких разговоров Себастьян постепенно узнавал, что его новые друзья прибыли в Берлин из Дамаска. В далекой Сирии обучались в свое время военному делу, умели взрывать, стрелять, драться врукопашную. Вообще-то они готовили себя к террористической деятельности. Стали профессионалами в своем деле. Но их знания и умения почему-то не потребовались, и они отправились искать счастья на чужбине в Европе. В Германии им пришлось заниматься торговлей автомобилями. И тут особых прибылей не сумели достичь, бизнес для новичков оказался трудным, особых барышей не принес. Им повезло, когда они встретились с хозяином. Он и предложил парням «поработать у него на стройке» – выкопать туннель за большие деньги.
   – У вас есть хозяин? – удивился ничего не подозревавший Себастьян. – А как его зовут?
   Братья усмехнулись.
   – Калед, – лаконично ответил Дерхан. – Умная голова.
   – А зачем ему этот туннель? – не унимался Себастьян. Его новые друзья переглянулись и рассмеялись. Они посовещались между собой на арабском языке, и Дерхан ввел немецкого друга в курс дела. Хозяин, которого они уважительно называли Калед, нанял их, чтобы они прорыли туннель в один богатый особняк, а точнее, в Коммерческий банк. Он на другой стороне улицы. По прямой до него метров сто с небольшим. Но им приходится рыть в обход, потому что мешают коммуникации и фундаменты жилых домов, а это уже 170 метров. Зато в банке они разживутся, там очень много денег. Им надо добраться только до подземного хранилища, вскрыть его пол, взять из ячеек содержимое: деньги, драгоценности и отдать все хозяину. А он уж расплатится с каждым. Он щедрый человек. Они широко улыбнулись.
   Будут деньги, исполнятся все желания.

Отступать было поздно

   Себастьян не хотел верить сказанному. Вначале подумал, что над ним пошутили, он ведь считал, что работает на какой-то стройке. Пусть частная, пусть хозяин не платит налогов, но он не собирался участвовать в противоправной деятельности. В Германии за такие штучки по головке не гладят. Он переспросил, ему пояснили. Он участвует в строительстве подземного туннеля, который ведет в нижний бункер коммерческого банка, в котором находятся 400 индивидуальных ячеек. В каждой из них хранятся наличные деньги и драгоценности 400 вкладчиков. Если открыть всего 10 ячеек, то можно обогатиться на всю жизнь. Немцы – богатые люди, и в этих ячейках у них лежит куда больше валюты, чем на счетах. Дело в том, что все эти наличные деньги и драгоценности налоговая полиция не видит и об их существовании не подозревает. Вернее, подозревает, но взять не может. Банк хранит тайну вклада. Именно в таких ячейках многие скрывают свои левые доходы. Но войти в это помещение с улицы незнакомому человеку невозможно – надо предъявлять свою карточку, получить ключи. Процедура довольно сложная. Если же они сумеют незаметно прорыть ход, то вытащат из ячеек не меньше 10 миллионов. А может быть, даже больше. Никто от этого ничего не потеряет – некоторые вклады застрахованы. Тогда и он получит свою долю наличными.
   Себастьян понял, но не мог сразу все это переварить. Ему предлагают ограбить банк? Как же так? Пусть он безработный, пусть у него нет денег, но он никогда не думал о таком способе обогащения. Он не варвар. Знают ли они, что он сын полицейского, примерный парень, который всегда стоял на стороне законности и правопорядка?
   – Если боишься, то можешь бросить, – жестко сказал ему Дерхан, заметив, что Себастьян загрустил. – Мы тебе заплатим за работу. Но если откроешь рот, то мы тебе его закроем. – И он неожиданно вытащил из кармана настоящий револьвер, который Себастьян видел только в кино и на витринах магазинов, торговавших газовым оружием.
   Ситуация становилась серьезной. Себастьян начал соображать, что, похоже, он основательно вляпался. Если откажется, то потеряет все. Да еще и пулю может получить. А если продолжит? То может приобрести минимум… несколько десятков тысяч. Он трудился на «стройке» уже три месяца. За это время они прорыли ход длиной 15 метров. Он втянулся в работу, ему платили деньги. Он водил девушку в ресторан, хвастал, что хорошо зарабатывает, скоро ему хватит и на мощный БМВ, и на новую мебель. Обставит свое жилище по высшему классу, они поженятся и заживут, как короли. И теперь все бросить?
   На другой день его уже не просили опустить голову. Он увидел наконец улицу, узнал зажиточный и спокойный район Берлина – Шлахтензее. В нем располагались престижные виллы, солидные особняки, шикарные магазины модной одежды. Когда пересел в «фольксваген», увидел наконец на другой стороне улицы Брайзгауерштрассе сияющий неоновыми огнями Коммерческий банк. Теперь он хорошо представлял себе, куда они рыли свой ход. Будь что будет, думал про себя Себастьян, он решил от начатого не отказываться и копать подземный туннель дальше.

Первый «сюрприз»

   Препятствие на пути возникло, как всегда, неожиданно и не вовремя. Они вплотную подошли к бетонной стенке. До банка оставалось еще минимум 100 метров. Впереди ни одного здания не было. Откуда же она взялась? Такую ни лопатой, ни ломом не прошибешь. Только отбойным молотком. Послали на разведку Себастьяна. Тот долго ходил, но ничего обнаружить не мог. Кроме канализационного люка. Уж не в его ли стенку они уперлись?
   Ночью вышли на улицу проверить еще раз. И после блуждания в темноте догадались, что действительно натолкнулись на бетонную стенку канализационного люка. Пришлось выгонять из гаража машину, имитировать поломку, под ней открывать крышку и обследовать сам люк. Ход вел в канализационную металлическую трубу диаметром всего 60 сантиметров. В такой можно было передвигаться исключительно ползком. Да и то худому человеку и зажав нос от зловоний. Но главное, что труба проходила рядом с банком, значит, можно сократить путь. Это была обнадеживающая новость. Теперь, чтобы попасть в трубу, им предстояло еще обойти люк и углубиться на несколько метров. Снова каторжная работа…
   Через два месяца они дошли до этой канализационной трубы. Дерхан принес новые инструменты: электродрели, металлорежущий станок, отбойные молотки. Они провели свет, вентиляционные шланги и приступили к вскрытию металлической стенки трубы. Да, дух стоял в ней отменный. По дну струилась какая-то коричневая жижа. Ничего не скажешь, канализация. Значит, следующие 100 метров им предстояло ползти в ней на животе и тащить за собой лопаты, кирки, отбойные молотки, провода?

На грани провала

   Осенью 1994 года Эльке Аренс, владелица модного салона «Бутик Изабель», который располагался рядом с Коммерческим банком, внезапно почувствовала в полу какую-то странную вибрацию, к тому же в оконной раме чуть-чуть стали позванивать стекла. Никто ничего понять толком не мог. Начало землетрясения?
   Она выбежала на улицу, но вокруг все было спокойно. Вернулась в салон и услышала этот неприятный гул. Недолго думая, она обратилась на метеостанцию. Там удивились звонку и рекомендовали связаться с полицией. Она позвонила туда. Какой-то мелкий чин настоятельно посоветовал ей посетить врача и проверить свое кровяное давление. Она была возмущена, говорила, что будет жаловаться вышестоящему руководству, что она… но тут вибрация неожиданно прекратилась, и Эльке закончила бессмысленный разговор.
   Через несколько дней, когда пошли дожди, тайна странной вибрации раскрылась: уложенная мозаичной брусчаткой площадка перед входом в салон «Бутик Изабель» неожиданно «поехала» вперед и опустилась на метр. Вот ужас! Настоящий паводок. Только теперь появились полицейские. Они оцепили место происшествия и вызвали представителей дорожного строительства. Эльке возмущалась, говорила о своем предупреждении. Ее, как могли, успокоили. Мнение строителей и полицейских было единым: ничего страшного не произошло – это просто дождевая вода промыла в почве новый ход. Дело поправимое. Рабочие уехали за инструментами и материалом.
   Себастьян, Дерхан, Али и Музафар с другой стороны улицы с напряжением наблюдали за действиями полиции. Притащили даже бинокль. Рассматривали полицейских. Им казалось, что это полный провал. Конец всем долгим усилиям. Они поняли, что допустили ошибку: поднялись слишком близко к поверхности, не успели укрепить подземный ход – и вот результат. Если полицейские попросят строительных рабочих копнуть глубже, то произойдет еще один обвал, и рабочие сразу наткнутся на их подземный туннель, который проходил рядом. Приходилось ждать, какое решение примут полицейские.
   А те решили задачу просто. Предложили рабочим засыпать яму песком, а сверху снова уложить фасонную брусчатку. Так те и поступили. Через два часа работы все стало на свои места. И площадка стала еще красивее, чем прежде, и главное – прочнее. Хозяйка модного салона ходила вокруг, все проверяла. Похоже, она была довольна. Парни на другой стороне улицы облегченно перевели дух. Они тоже были довольны. Можно было продолжать свою работу. Но…

Второе препятствие

   Силы и нервы у всех были на пределе. Хождение на четвереньках по подземному туннелю, затем ползание в канализационной трубе с мешками, наполненными землей, с инструментами и лампочками туда-сюда их доканали. Даже появление доски на роликах – скейтборда – не очень ускорило продвижение. Дерхан понял, что дело плохо, и решил посоветоваться с хозяином, как быть дальше. К тому же теперь предстояло продумать весь дальнейший план действий. Ясно, что им требовалось подкрепление. Таскать землю в мешках по узкой железной трубе, в которую Музафар из-за своей толщины едва мог пролезть, а затем на досках по туннелю в гараж, было не просто невыносимо трудно, все это отнимало много времени. Таким черепашьим темпом они могли бы копать еще несколько лет. Требовались крепкие помощники. Хозяин неожиданно разрешил сделать большую передышку. Пару месяцев никакой работы.
   Все это время Себастьян отдыхал, готовил свою квартиру к приему новой мебели. Наконец ему позвонили и пригласили снова на «стройку».Теперь к ним прибавились еще два помощника – ливанец Виссам, живший в Берлине нелегально и совсем не говоривший по-немецки, и глухой сириец Момо. Эти парни ни о чем не спрашивали, вгрызались в землю, как кроты, таскали мешки, как вьючные животные. Работа спорилась, темпы значительно увеличились. До банка оставались считаные метры.
   – Скоро ты потребуешься нам в качестве переводчика, – с улыбкой сказал Али Себастьяну.
   – Для чего это? – не понял его Себастьян.
   – Мы нападем на банк сверху, – пояснил подошедший Дерхан, – и ты будешь вести переговоры с полицией.
   – А почему именно я? – снова удивился Себастьян.
   – Потому что ты немец. Пусть они думают, что все дело организовали немцы. На лице у каждого будет маска. Они там наверху сразу все от страха на пол лягут.
   – Я должен буду взять оружие? – не совсем уверенно произнес Себастьян.
   Дерхан покровительственно похлопал его по плечу.
   – Бери пока лопату, идем в туннель. Там я все тебе объясню.
   Разговор был долгим, и теперь Себастьян понял свою роль. Все было совсем не так, как вначале рассказывали ему парни. Хозяин планировал напасть на банк сверху и взять заложников. Инсценировать настоящий захват банка. Дерзкий, вероломный. И пока наверху велись бы переговоры с полицией, пока доставали бы требуемую сумму, снизу Дерхан и Али вычистили бы подземное хранилище. А потом они все вместе убежали бы через свой ход. Времени у них будет вполне достаточно, чтобы уйти от полиции незамеченными.
   Себастьяну становилось ясно, что в случае неудачи он наверху вместе с Музафаром, Виссамом, Момо и банковскими заложниками оставался бы в качестве откупного для полиции. В то время как Али и Дерхан, забрав добычу, смылись бы из города. Хороши друзья! Но ничего другого, как только согласиться с планом Дерхана, он не мог. Слишком большие силы были потрачены на этот туннель, слишком близка казалась цель – разбогатеть. Себастьян отгонял от себя все мысли о том, что его могли обмануть.

Перед банком

   Снизу они с трудом представляли себе, где находятся, правильно ли выбрали направление. А если сбились с курса и ушли в сторону? Приходилось периодически подниматься наверх и сверху искать предполагаемый туннель. Но правильно ли они ориентировались сверху? Решили проверить опытным путем: двое снизу осторожно бурили дырку и в нее просовывали тонкий металлический стержень. А двое сверху наблюдали, в каком месте из-под земли перед банком появится щуп.
   Первая попытка не удалась: снизу уткнулись в каменный бордюр – выбрали неверное направление. Пришлось снова спускаться в туннель, менять направление. На эту процедуру ушло несколько дней. И снова стали сверлить снизу дырку. Сверху оставались Себастьян и Али. Они внимательно наблюдали, откуда выползет щуп. И вот прямо перед входом в банк из мозаично уложенной брусчатки неожиданно вылетели несколько камней и появился тонкий стержень. Можно было радоваться – они у цели. Но стержень торчал открыто, как перископ подводной лодки. Это было настолько неожиданно, что оба оторопели и не знали, что предпринять.
   Дело происходило воскресным днем, и хоть людей на улице было совсем немного, но на их беду как раз мимо проходил прохожий, за ним двигался еще один. Пришлось Себастьяну и Али изображать подвыпивших гуляк. Они, раскачиваясь, прошли мимо кучки камней и со злостью нажали ногой на стержень. Потом, когда стемнело и вокруг никого не было видно, вернулись на место и стали восстанавливать мозаичный рисунок и затем подмели за собой свежую землю. Короче, определить точное направление сверху оказалось не так легко, как они себе представляли. На все это уходили время и силы.
   В любом случае рыть оставалось метров десять и только по прямой линии. Теперь направление они знали точно.

Проверка готовности

   Последние дни перед операцией были очень напряженными. И хотя самая тяжелая работа, как таковая, оказалась позади, все ждали, что скажет хозяин, когда распределит роли и даст команду. Каждый раз, когда Себастьян проезжал или проходил мимо Коммерческого банка, его охватывала дрожь. Он не мог представить себе, как в маске, с пистолетом в руке ворвется в зал, как уложит всех на пол. Сумеет ли? Что кричать при этом? Хозяин с решением почему-то медлил. Тянувшееся время нервировало всех. Сообщники успели вынести из туннеля все тяжелые инструменты: отбойные молотки, кирки, лопаты. Они им больше не требовались. Позади было несколько десятков тонн выкопанного грунта, 170 метров туннеля и почти два года работы. Они добрались до цели – перед ними оставалась последняя каменная перегородка, только потолок туда, где наверху притаилось подземное хранилище Коммерческого банка.
   Хозяин неожиданно расщедрился, дал каждому денег и просил перед ответственным днем икс сделать небольшую передышку, погулять и отдохнуть минимум две недели.
   Себастьян вместе со своей подружкой Кристиной отправился в ресторан, заказал шампанского, рассказал ей о перспективах своей работы. Скоро он за многомесячные труды на стройке получит хорошие деньги. И тогда купит новую мебель, ковры, отремонтирует квартиру, выберет себе спортивный БМВ…
   Он рисовал радужные картины, а в голове у него вертелась мысль: обойдется ли все так хорошо, как он рассказывает об этом Кристине? И чем ближе подходил день икс, тем тревожнее делалось у него на душе. Какой же из него грабитель?
   В школе был примерным мальчиком, всегда слушался отца и мать. И если бы не преждевременная смерть отца, опоры всей семьи, если бы не эта чертова безработица, он никогда не согласился бы на участие в ограблении.
   В субботу, 24 июня, неожиданно хозяин призвал его к себе. Это был настоящий босс, строгий, суровый, в темном костюме, в очках, говорил с акцентом. Показал карту, на которой был нанесен план улицы, домов и самого банка. Себастьян уже знал, что Калед – главный заправила, у него боевое прошлое и он сидел в берлинской тюрьме за торговлю наркотиками, за хранение оружия. Именно там, за решеткой, ему и пришла в голову эта блестящая мысль – прорыть туннель.

Детали плана

   Теперь Калед посвящал в свой план и Себастьяна. Он говорил с ним доверительно, как с равным. Вначале показал оружие – пистолет-пулемет, два обреза, три револьвера, несколько ручных гранат и десятки наручников.
   – А зачем столько наручников? – удивился Себастьян.
   Калед усмехнулся:
   – О них мы поговорим позже, сперва выбери себе оружие.
   Себастьян остановился на револьвере.
   – Молодец, – похвалил его Калед, – это самая удобная штука для нашего дела. И заряжать его просто. А потом крути себе барабан, и твоя жертва глаз не отведет от ствола. Это проверенный магический прием. Но стрелять не торопись!
   После того как вопрос с оружием был решен, приступили к обсуждению экипировки. У всех должны быть одинаковые спортивные костюмы, на лицах черные маски с прорезями для глаз и рта, а на голове бейсбольные шапочки. Руки в резиновых перчатках, на ногах кроссовки. И никаких разговоров между собой. Действовать быстро и бесшумно. Кроме того, за плечами будут рюкзаки. В них инструменты и продукты – вода, шоколад, бутерброды.
   – Заложников надо кормить, – пояснил Калед. – Когда в суде они будут давать показания, то непременно вспомнят об этом, – неожиданно засмеялся он.
   К банку они подъедут на «фольксвагене», который Музафар «снимет» с одной из улиц. Остановятся перед входом, мотор выключать не будут. Пусть все думают, что на нем они собираются уехать. В машине будут четверо: Калед, Себастьян, Музафар и Дерхан. Виссам с ними не поедет, он получил другое задание. За руль посадят Музафара, он профессиональный водитель. Это сообщение несколько успокоило Себастьяна. Если главные исполнители окажутся тоже наверху, тогда его не оставят полицейским.
   – Мы врываемся в зал, – продолжал Калед, – в это время охранников там нет. Ты размахиваешь револьвером и что есть силы со злостью в голосе кричишь: «Всем лечь на пол! Не двигаться, руки за спину!». Мы с Дерханом перепрыгиваем за стойку, собираем деньги, в общем, инсценируем настоящее ограбление. В это время внизу, в тоннеле, Али и ливанец проломают потолок и приступят к очищению ячеек-сейфов. У них будет самая трудная работа – надо вскрыть их как можно больше. Там лежит наша главная добыча. После того как в зале все улягутся на пол, я, Дерхан и Музафар нацепим каждому наручники. Желательно затем каждого приковать к какой-нибудь мебели – к стулу, к столу, чтобы помешать передвижению. Теперь понял, для чего наручники?
   Себастьян согласно кивнул головой.
   – Нам надо тянуть время. Начнем переговоры с полицией. Ты напишешь письма и выдвинешь требования, что мы хотим машину и денег, несколько миллионов. Полиция тоже начнет тянуть время. Если они и выполнят наше требование, то не полностью. Будут играть с нами в кошки-мышки и готовиться к нападению, вызовут снайперов. Нам все это на руку. Мы повысим свои требования. Ясно? Пока они все это будут снова доставать, мы завершим операцию и уйдем через туннель. Теперь все понял?
   Себастьян все давно понял. Но на языке у него вертелся и другой вопрос: если уйдут, то когда же рассчитаются с ним?
   Он пересилил себя и спросил:
   – А сколько денег получу я?
   Калед внимательно посмотрел на него, покачал головой.
   – На месте ничего не брать. Ни одной марки, ни одного украшения! – он неожиданно повысил свой голос. – Все только в мешки. Расчет потом. Убежим, получишь сразу аванс. Несколько десятков тысяч. А через шесть месяцев, когда все утихомирится, и остаток. Понял?! Мы сами найдем тебя.
   Себастьян сделал глотательное движение, снова кивнул и больше ни о чем не спрашивал.
   В воскресенье назначили встречу для всех в гараже. Собираться решили поодиночке.

Нападение

   В то утро, 27 июня 1995 года, только что вышедший на пенсию Норберт Бухвальд решил на минуту забежать в Коммерческий банк, чтобы познакомиться с новой сотрудницей, которой предстояло выдавать ему пенсию. День обещал быть солнечным и теплым. И настроение у Норберта было под стать – приподнятое. Уже находясь возле дверей банка, он заметил белый «фольксваген», который неожиданно затормозил у тротуара. Норберта это несколько удивило: там же остановка запрещена. Но он не стал оборачиваться и вошел в зал, направился, как обычно, к знакомой стойке. Подойти к ней, однако, не успел. За спиной почувствовал какое-то движение и услышал громкий крик: «Всем лечь на пол! Не двигаться, руки за спину!».
   Он наконец обернулся и увидел в зале четверых людей в маскировочных одеждах. В руках у них были пистолеты, автоматы, гранаты.
   – Повторяю! Всем лечь на пол, – снова раздался громкий крик, – руки за спину!
   Норберт почувствовал, как его толкнули прикладом в спину, и он невольно упал. Кто-то вывернул ему руки, и за его спиной защелкнулись наручники. Вскоре в центре зала на полу лежали примерно семнадцать человек – клиенты и сотрудники. Что происходило за стойкой, Норберт не видел, боялся оторвать голову от пола.
   А в этот момент Себастьян, как было ему приказано, опустил на окнах жалюзи, Дерхан разбил наблюдательную телевизионную установку и вытащил видеокассету. Калед и Музафар щелкали наручниками за банковской стойкой.
   Перед входом в банк, у самой двери, Дерхан выложил несколько ручных гранат и дверь запер на ключ. Себастьян снова предупредил, что если кто шевельнется, то получит пулю. В операционном зале все сразу стихло.
   Прошло несколько минут, и снаружи стало заметно движение. Видимо, кто-то успел сообщить в полицию. Возле белого «фольксвагена» появились зеленые зарешеченные бронированные фургоны с полицейскими. Из них выскакивали люди в защитной одежде и с длинными винтовками – снайперы. Улицу оцепили, операция по освобождению заложников началась.
   Теперь наступал черед действовать Себастьяну. Он помог подняться с пола секретарше, снял с нее наручники и стал диктовать письмо для полицейских, собравшихся возле банка. В письме он, как сообщники уже договорились, выдвинул ультиматум: предоставить в их распоряжение автомобиль и 17 миллионов марок. Иначе заложников по одному будут убивать. Это письмо Себастьян передал одной пожилой женщине, которая жаловалась на боли в пояснице, и ее выпустили на улицу.
   Шло время, полицейские ответа не давали. Тогда подняли с пола заместителя директора банка, 33-летнего Армина Енде. Он прекрасно понял ситуацию и беспрекословно стал выполнять все, что приказывал ему Себастьян. По номеру 110 позвонил в полицию, представился и сообщил об ограблении Коммерческого банка в районе Шлахтензее. Но полицейский на другом конце провода никак на это сообщение не отреагировал. Он ему просто не поверил и положил трубку. Снова звонок, и снова никакого результата. Но вот телефон неожиданно зазвонил сам. Себастьян сделал знак, и трубку снял Енде.

Утомительные переговоры

   С ним начала разговаривать женщина. Она представилась сотрудницей полиции. Калед подсказал Себастьяну, что к делу подключили, видимо, психолога. В подобных случаях так всегда делают, чтобы прощупать обстановку. Теперь по наводящим вопросам и ответам служащего они будут рисовать себе картину происходящего. Это как раз то, что им надо. Тянуть время, выдвигать несуразные требования и сбивать полицию с толку. Договорились тем не менее о сумме в 17 миллионов марок и автомобиле перед входом в банк. Если это требование полиция не выполнит, то перед окном на глазах у всех будет застрелен первый заложник. Полицейские обещали все сделать, но к 17.00.
   Такой срок вполне устраивал Каледа и Дерхана. Им оставалось только ждать. И вот снизу раздался знакомый звук сверла: это в нижнем зале, где располагались индивидуальные ячейки-сейфы, заработала дрель, пробивая пол. Сейчас парни появятся, там и начнется работа. Через несколько часов все будет кончено, и они смогут уйти.
   Но вот неожиданно звук сверла послышался и сверху. Себастьян с испугом посмотрел на Дерхана, а тот уставился на потолок. Значит, полицейские пробрались в здание и пытаются сверху просунуть видеокамеру или оружие? Дерхан несколько раз выстрелил в потолок. Жужжание прекратилось.
   Зато внизу началось вскрытие ячеек. Это слышали все, кто лежал на полу: этакое металлическое позвякивание и громыхание опорожняемых металлических ящиков. Между тем заложники начали проявлять нетерпение. Они освоились с обстановкой, и теперь кто-то требовал, чтобы освободили его затекшие руки, кто-то захотел в туалет, третьему сделалось дурно, и он требовал себе лекарство.
   Время тянулось медленно. Снаружи не было заметно никаких движений. Но все понимали, что полиция ищет выход из ситуации. В 17.00 истекал срок ультиматума. Ни денег, ни машины, никакого письма. И тогда Себастьян, как и было оговорено заранее, посадил перед окном мужчину. Енде набрал номер полиции и сообщил, что если условия ультиматума не будут выполнены, то этому мужчине вначале прострелят ногу.
   Себастьян выбрал самого толстого из заложников и подвел его к окну, хотел показать, что они не шутят. Если уж и придется стрелять, то хоть в жирного – такому, как казалось Себастьяну, не так больно будет, и на нем все быстрее заживет. Полицейские пообещали все сделать, но к 19.30.
   И снова томительно потянулось время. А внизу между тем полным ходом продолжалась работа, там очищали одну ячейку за другой. И только наверху все было спокойно. Закованные заложники уже сидели на стульях и посматривали по сторонам. По телефону едва слышным голосом вел переговоры Енде.
   И вот удача: ровно в 19.30 из зеленых бронированных автомобилей показались два полицейских. Они были полностью раздеты, в одних трусах, шли неторопливо, несли в руках пять черных пластиковых пакетов. Приблизившись к двери, положили их и так же неторопливо ушли к машинам. Теперь Себастьян выпустил через дверь Енде, и тот забрал все пакеты. Их содержимое тотчас вывалили на стол. Это были деньги в банковских упаковках. Синие – банкноты достоинством 100 марок и красные – по 200 марок.
   – Смотри, не спрятали ли они там микрофоны или еще какие гадости, – прошептал Дерхан на ухо Себастьяну.
   На столе куча денег – такого обилия Себастьян никогда не видел. Но, помня указание Каледа, ни одной пачки не сунул себе в карман. На деньги уставились и заложники. Дерхан и Себастьян начали их считать. Но при пересчете оказалось, что принесли им не 17 миллионов, как договаривались, а всего 5. Что ж, нашелся еще один повод затянуть переговоры, еще раз повторить свои требования. Главное – тянуть время, чтобы внизу безостановочно велась очистка ячеек.
   И снова Себастьян приказал Енде позвонить в полицию и сказать, что они не освободят заложников и не покинут банк до тех пор, пока не будут выполнены все их требования. Теперь они поднимают свою «планку» и требуют принести им недостающие 12 миллионов, подготовить к вылету вертолет и оставить его на автобане, убрать оцепление перед входом в банк, чтобы они могли беспрепятственно пройти к своему «фольксвагену».

Готовы выполнить все условия

   По телефону полицейские согласились выполнить все требования. Но для этого им опять нужно время. Себастьян переговорил с Каледом, и они решили, что стоит подождать максимум до утра. Между тем Дерхан доложил Каледу, что из 400 ячеек внизу вскрыто уже больше 200. И набрали они по приблизительным подсчетам около 10 миллионов. Полностью готовы два мешка и два чемодана. Момо приступил к транспортировке денег.
   Калед согласно кивнул головой и ушел проверять. Через некоторое время Дерхан сообщил Себастьяну, что Момо и Калед уже «в пути», они унесли с собой большую часть награбленного. Всем оставшимся предстоит покинуть банк около двенадцати ночи. До этого времени заложникам необходимо надеть на головы «спальные мешки» из бумаги, чтобы они ничего не видели и не слышали.
   Уже за полночь Себастьян, Али и Музафар, водрузив на головы безропотных заложников «спальные мешки», осторожно, как кошки, вышли из темного зала. Спустились в подземное хранилище и через дыру в полу исчезли в своем туннеле. Помещение банка было свободно от грабителей и отчасти от денег.
   Прощальное ползание по туннелю – и вот наконец они в гараже. Поодиночке выглядывали наружу. Через улицу виднелись огни «неприятелей» – полицейских машин. Там оцепление, там группа быстрого реагирования, там снайперы. Все нацелены на банк, в котором никаких грабителей больше не было. Никого, кроме заложников. Не комичная ли ситуация? Но времени для смеха у них не оставалось. Банк они взяли без потерь. Теперь важно бесследно уйти и лечь на дно, как сказал Калед.

Поиск

   Первым на другое утро проснулся Норберт Бухвальд. Его разбудил храп пожилой соседки слева. Ему удалось освободиться от бумажного пакета на голове. Вокруг было тихо. За окном уже светало. Он попробовал перевернуться, но ноги затекли. Он подал голос, но на него никто не откликнулся. Он закричал сильнее и неожиданно услышал ответ от подошедшего к нему толстого мужчины.
   – Чего кричишь, похоже, что в банке никого нет, я уже давно прислушиваюсь и ничего не пойму, куда все делись?
   Зазвонил телефон. Норберт с трудом поднялся и ухитрился снять трубку и поднести ее к соседу. И тот радостным голосом прокричал:
   – В банке никого нет! Бандиты, видимо, забрали все деньги и убежали. Освободите нас!
   Это был сюрприз. Полиция представить себе не могла, куда подевались грабители, куда могли они убежать, когда вокруг все было оцеплено тройным кордоном. Сквозь такой заслон мышь не могла проскользнуть. Тем не менее спецназ в маскировочных костюмах не сразу решился штурмовать пустое здание. Пришлось сделать еще несколько звонков.
   Все объяснилось, когда полицейские ворвались в банк и стали обыскивать помещения. И только спустившись в нижнее, они обнаружили вскрытые ячейки и дыру в полу. Ушли через подземный ход? Но когда же они успели его выкопать? И где земля, где инструменты?
   В это время Себастьян и его подельники находились уже далеко от места происшествия.

Конец

   Взломщики многое учли, но все же недооценили опыт берлинской полиции и ее умение работать в экстремальных условиях. Сам подземный ход, который, по сведениям прессы, был признан уникальным сооружением, во многом сохранил следы всех участников ограбления. Во-первых, он привел к гаражу. Были подняты документы, и отыскался настоящий его владелец, который сообщил, кому он сдал гараж. Кроме того, в самом гараже были сняты отпечатки пальцев со всех имевшихся в нем предметов. Отыскался и белый краденый «фольксваген». Остальное было уже делом техники.
   Прошло ровно три недели, и первым взяли, как ни странно, Каледа. Он был в квартире один, готовился к отъезду. Чемодан с новыми носильными вещами, авиабилет до Бейрута. На вопросы полицейских он отказался отвечать. Ничего кроме, «я не знаю, я не участвовал», от него они не услышали. Но по отпечаткам пальцев установили, что он побывал и в гараже, и в подземном туннеле. За ним последовал Момо. В его доме, помимо некоторых вещей, обнаружили спортивную обувь с частичками песка из туннеля. Момо не стал отпираться – улики были слишком очевидны – и рассказал все, что знал. От него полицейские вышли на Себастьяна, который после ограбления получил от Каледа 30 тысяч марок и успел купить новую мебель.
   Все это время он отсиживался дома, расставлял софу, кресла и мечтал о том, как получит остаток заработанных денег и купит себе БМВ. Правда, в душе у него не раз возникали сомнения. Получит ли? И сколько? По телевидению постоянно крутили сюжеты, показывали знакомый ему туннель, потом гараж и, наконец, «фольксваген». Петля сжималась. За любую информацию об участниках ограбления полиция обещала 500 тысяч марок. Себастьян был уверен, что эта сумма была гораздо выше той, которую он мог получить от Каледа. Но свой остаток он так и не получил. Его взяли следом за Момо.
   Итак, в тюрьме оказались Себастьян, Калед, Момо, Музафар и Тони. В бегах находились Виссам, который не принимал участия в самом ограблении, Али и Дерхан. Последние двое и унесли с собой всю добычу. Но неужели два полных мешка и два чемодана они оставили себе? И ни с кем не поделятся? Ведь этой суммы достаточно, чтобы безбедно жить несколько лет нескольким людям. Ее сразу реализовать просто невозможно. Значит, скорее всего деньги спрячут. Но долго ли марки пролежат в бездействии? Ведь им на смену уже идут новые деньги – евро?
   В тюрьме Себастьян рассказал все. Только там он понял, какую совершил глупость – дал втянуть себя в эту аферу. И мало того, что не получил своих «заработанных» денег, так эти бейрутские братья его просто обманули.
   Да, Дерхан и Али повели себя умнее, чем другие. Все деньги взяли себе и сразу ушли со своих старых квартир и никогда там не появлялись. В то время как другие остались почему-то на прежних местах. Позднее полицией было установлено, что в Ганновере за 20 тысяч марок Дерхан купил БМВ и хотел паромом отправить его в Бейрут. Но полиция обнаружила эту машину и сняла ее с корабля. Вначале думали, что в ней скрывается часть добычи, но тщательный обыск ничего не дал – БМВ оказался пуст.
   Сведения Себастьяна были важны, но только в начале следствия. Полицейские не могли решить для себя важный вопрос: кто же был мозговым центром всего предприятия? Калед? По мнению экспертов, психологов, скорее всего нет. Был еще и другой, который стоял над Каледом, который руководил и которому Дерхан и Али принесли все деньги. А Калед так, начальник для Себастьяна и Момо. Тот, другой, которого никто не видел, все время оставался в тени. И он, по всей видимости, стал владельцем всех 15 миллионов. А остальные? Остальные получили по 15 лет тюрьмы.

Франция

Западня для королевы (13.1.1774)

   Сфера с продажей уникального бриллиантового ожерелья, изготовленного специально по заказу Людовика ХV для своей любовницы, графини Дюбарри, стала сенсацией конца XVIII века, эхо которой докатилось и до нашего времени. Это дорогое ювелирное украшение, которое никогда не носила ни одна женщина, не только сыграло свою роковую роль в судьбе королевской фаворитки, но и запятнало имя следующей королевы Франции – Марии Антуанетты, окончившей свою жизнь на эшафоте. Еще ранее по этому загадочному делу были арестованы и отправлены в тюрьму кардинал Страсбургский Луи де Роган, его любовница и зачинщица всей истории Жанна Ламмот, выдававшая себя за графиню Ламмот-Валуа, близкий друг кардинала, его духовный наставник, знаменитый граф Калиостро.
   Александр Дюма, познакомившийся с закулисными событиями не столь далекого прошлого, которые были связаны с махинациями вокруг королевских бриллиантов, оказался захвачен ими настолько, что отдельные эпизоды он использовал в своем романе «Три мушкетера» и более подробно осветил всю историю в романе «Ожерелье королевы». Правда, его неуемная фантазия приукрасила историю, а многие факты он изложил по-своему. В действительности же все происходило несколько иначе.
   Два известных парижских ювелира, Боммер и Бассанж, которые снабжали двор Людовика ХV драгоценными украшениями, согласились удовлетворить вкусы его разборчивой новой избранницы, графини Дюбарри, преемницы знаменитой маркизы де Помпадур, и к маю 1774 года изготовили необыкновенное бриллиантовое ожерелье. Пожалуй, это было их лучшее произведение. Два мастера и их помощники трудились несколько месяцев не покладая рук. И вот все готово! 647 великолепных блестящих ограненных камней разного размера (самые крупные – величиной с вишню) в золотой оправе были нанизаны на ряд перекрещивающихся нитей. Нижнюю часть дополняли четыре знаменитые подвески, выполненные в форме лилий.
   Все, кому доводилось видеть уже законченную работу, были в восхищении и сходились в одном мнении: мадам Дюбарри не устоит перед соблазном приобрести ожерелье, оно ей понравится, она захочет утереть нос своим соперницам, и стареющий король, потакавший многим прихотям своей избранницы сердца, безусловно, воспользуется случаем, чтобы преподнести ей этот, бесспорно редчайший, подарок. Но многих смущал вопрос о цене.
   Боммер и Бассанж, приобретая драгоценные камни, путешествовали по всей Европе. Они залезли в долги. У них росли проценты, они заметно поиздержались и торопились пополнить свое состояние продажей готового ожерелья. И цену назначили в 1 миллион 800 тысяч ливров. (По нынешнему курсу примерно 8 миллионов долларов.) По тем временам цена тоже казалась баснословной. И все же ювелиры были уверены, что Людовик, старавшийся угодить вкусу своей избалованной фаворитки, служившей одно время в публичном доме, наверняка достанет требуемую сумму. Король сам любовался камнями, был в восторге от игры света их бесконечных граней и торопил завершить работы побыстрее.
   Но не суждено было сбыться ни надеждам ювелиров, ни желанию короля удовлетворить изысканный вкус мадам Дюбарри. Всех людей, прикоснувшихся к этому ожерелью, сопровождали несчастья. Всех до одного. Мадам Дюбарри так его и не увидела. Сделке помешала внезапная смерть Людовика. Сраженный жестокой оспой, он несколько дней находился в агонии, потом неожиданно для всех призвал к себе священника. 5 мая 1774 года красавец король в возрасте 63 лет скончался. Во Франции наступил траур. Безутешную мадам Дюбарри выгнали со двора. Она осталась покинутой и никому не нужной фавориткой. Спустя несколько лет пришедшие к власти кровавые революционеры во главе с Робеспьером припомнили этой несчастной графине многое: и распутное прошлое, и связь с Людовиком ХV, и страсть к дорогим украшениям. Она попыталась откупиться, но никакие бриллианты ей уже не помогли, свою жизнь она закончила на гильотине.
   Через несколько дней после похорон в Версале воцарился новый молодой король – Людовик ХVI. Ему 20 лет, он внук скончавшегося короля, преисполнен самых честолюбивых замыслов, и в придворную жизнь внедрились новые нравы. Стало меньше балов и приемов. Финансисты подсчитывали расходы. Никаких лишних трат. Ювелиры были в отчаянии: что делать им с украшением? Есть ли любовницы у нового короля? А не попытаться ли предложить драгоценность его супруге? Как отнесется она к бриллиантам? И вот к ним поступила утешительная весть: жена короля, бывшая австрийская принцесса Мария Антуанетта, целиком и полностью подмяла под себя мужа, он выполняет любые ее прихоти, за короткое время она прославилась своим расточительством, стремлением к роскоши и богатым нарядам. Ее даже прозвали мадам Дефицит. Расходы на содержание двора составляли уже около 34 миллионов франков.
   Значит, настала очередь и ювелиров. Оба мастера тешили себя надеждой добиться аудиенции во дворце. Наконец на их просьбу пришел положительный ответ. Их готовы были принять. Окрыленные ювелиры поехали в Версаль и увидели перед собой новую королеву – женщину статную, красивую, с надменным лицом и по первому разговору совсем не глупую. Если она правит во дворце, значит, правит и во Франции. Они открыли перед ней черный футляр. В нем на черном бархате заблестели необыкновенные камни: 647 бриллиантов! Ювелиры ждали вздохов восхищения, похвалы. Но, увы, к их разочарованию, ожерелье на королеву не произвело особого впечатления. Более того, она высказала совсем обратное мнение. Ей, царственной особе, надлежит показывать не безрассудную роскошь, а бережливость. Казна государства испытывает трудности, и едва ли король в состоянии оплатить назначенную сумму. На такие деньги Франция сможет закупить себе боевой линейный корабль.
   Услышав такое, оба ювелира чуть не упали в обморок. Это был по сути отказ. Они готовились торговаться, собирались сбросить цену. Но ожерелье королеве явно не понравилось. Ювелиры не знали, что делать дальше. Как же так, ведь им говорили, что Мария Антуанетта – женщина взбалмошная, легкомысленная, легко тратит огромные суммы на платья и безделицы, ведь это из ее уст вырвалась фраза, что «если у народа нет хлеба, то пусть он ест пирожные!», а тут она отказывается приобрести настоящее произведение искусства, которое могло бы украсить грудь любой европейской царственной особы. Непостижимо!
   Рассказывали, что от отчаяния Боммер опустился перед королевой на колени. Он рыдал как мальчик. Сквозь слезы говорил о том, что полностью разорился и что если не сумеет продать ожерелье, то покончит жизнь самоубийством. Но королева неумолимо оставалась твердой в своем решении. Вполне вероятно, что ей не хотелось брать вещицу, которая изготавливалась специально для изгнанной из Версаля падшей графини Дюбарри. За ожерельем уже тянулся темный след. В любом случае Мария Антуанетта снизошла только до благосклонного утешения. И разумно посоветовала незадачливому ювелиру разобрать камни и продать их поодиночке. Это спасет его от разорения и смерти. На этом аудиенция была закончена.
   Единственное, что оставалось делать ювелирам, – так это попытаться предложить украшение другим королевским особам. И вот уже их карета мчится в Мадрид, катит к испанскому двору, чтобы они могли показать там королю драгоценное творение. И снова неудача. В Мадриде отказались покупать нити с бриллиантами: слишком дорогая цена и не очень интересный рисунок. В Париж на Вандомскую улицу, где у них был известный ювелирный магазин, оба мастера возвращались более чем удрученные. Росла сумма процентов по кредитам, выданным на приобретение камней, неважно шли дела в мастерской, от королевского двора не поступало заказов, ожерелье становилось, похоже, удавкой, готовой задушить обоих ювелиров. Но афера только начинала раскручиваться.
   Пройдет 10 лет, прежде чем об ожерелье вспомнят снова, но уже по другому поводу. И его снова предложат королеве. Однако сделают это уже не Боммер и Бассанж, а совсем другие люди. И вся ситуация повторится. Только развиваться она будет в гротескно-комическом стиле. А закончится трагически.

Кардинал Роган и граф Калиостро

Кардинал Страсбургский Луи де Роган, главный альмонер Франции (официальное лицо, подающее государственную милостыню), ничего не подозревал о существовании ожерелья. Оно его не интересовало. Он вообще не увлекался ювелирными изделиями. Не знал кардинал и мастеров Боммера и Бассанжа с улицы Вандомской. Но зато его разгульная жизнь вполне соответствовала духу времени Людовика ХV. Респектабельный вельможа, происходивший от двух родов – Бурбонов и Валуа, он во многом подражал королю: одевался по моде, проводил время в развлечениях, любил не только выпить в компании друзей, но и поволочиться за молоденькими девушками. Короче, будучи лицом духовным, вел вполне светский образ жизни. Впечатлительный по натуре, Роган обожал слушать разные загадочные истории. Ему, потомку знатных во Франции родов, в 1772 году пришлось выполнять обременительные функции посла своего государства в Вене, столице Австро-Венгерской империи, которой правила мать Марии Антуанетты, Мария Терезия.

//-- Мария Антуанетта --//
   Это была женщина высокой нравственности и глубокой религиозности. Себе подобной воспитывала она и дочь. Такой образ жизни господину Рогану никак не нравился. Об этом он не раз высказывался вслух и жил по своему уставу. Мария Терезия была недовольна: посла Франции почти никогда не было на месте. Ей доносили, что все свои дни он проводил на охоте, а по ночам утешал себя вином и обществом красивых дам из местной знати. Мало этого, кардинал позволял в их обществе неодобрительные рассуждения о чопорности Венского двора и занудстве самой императрицы. Он закатывал такие пиры, какие во дворце никогда не устраивались. К нему съезжался весь свет Вены. И Мария Терезия решила отомстить своевольному вельможе. Как только умер Людовик ХV и его сменил Людовик ХVI, взявший себе в жены ее дочь, Марию Антуанетту, королева стала направлять в Версаль донесения, в которых в резкой форме осуждала похождения парижского духовного лица. Все его подвиги она расписывала более чем красочно и зло. Марии Антуанетте надоели эти жалобы, и она решила проблему просто – отозвала Рогана с дипломатического поста. В 1774 году Роган вернулся в Париж. Людовик XV, его покровитель, уже умер, и кардинала принял новый король. Он высказал свое неудовольствие, а королева, знавшая его еще с венских времен, не захотела видеть. Это означало, что Роган от двора был отлучен.
   Честолюбивый, полный несбывшихся надежд кардинал оказался в одиночестве. С отчаяния он завел дружбу с двумя сомнительными личностями: графом Калиостро, обещавшим ему долголетие, и мало кому известной графиней Ламмот-Валуа, предлагавшей утехи в постели. Если необыкновенно одаренный человек граф Калиостро необычными суждениями вызывал восхищение и удивление кардинала, то молодая страстная графиня своими ласками и нежными словами воздействовала на его сердце. Днем кардинал выслушивал высказывания Калиостро, который выдавал себя за отпрыска древнейшего рода мусульман, говорил, что он якобы выходец из Аравии, жил во дворце муфтия Ялахаима, утверждал, что родился через 200 лет после Всемирного потопа, был знаком с пророком Моисеем, участвовал в оргиях римских императоров Нерона и Гелиобала. Этим россказням не было конца…
   Вечером, отягощенный думами, кардинал шел в опочивальню. Там его ждали страстные ласки и лобзания молодой женщины. Графиня, отличавшаяся проницательностью, разгадав неудовлетворенное тщеславие, умело воздействовала на старевшего чувства кардинала по-своему. Она рассказывала ему придворные сплетни. Якобы она вхожа в покои королевы, которая доверяет ей свои тайны. Так продолжалось с позднего вечера и до восхода солнца. Под утро графиня уходила от кардинала к мужу, унося с собой в кошельке небольшие суммы.
   В полдень появлялся граф Калиостро, и начинались многочасовые беседы. И снова граф красочно расписывал, как он встречался с Иисусом из Назарета и дискутировал с ним на берегу Тевириадского озера о природе человека и его тяге к богатству. И кардинал слушал. Темы этих разговоров завораживали своей таинственностью. Роган не только подпал под магическое влияние графа, но и всячески содействовал его алхимическим опытам, надеялся получить золото и давал на эксперименты деньги. В глубине души кардинал лелеял мечту с помощью добытого золота открыть себе дорогу в Версаль, добиться встречи с королевой и снова заслужить ее милость. А Калиостро, знавший о честолюбивых планах своего подопечного, только подогревал его желания, но ничего не делал для их осуществления. Он мог вызывать духи прошлого, мог разговаривать с ними, но проникнуть во дворец, повлиять на Марию Антуанетту даже не пытался. На это у него не хватало магических сил. Он продолжал брать деньги и обещал за это продлить жизненный срок старика. И Роган внимал ему и верил.

//-- Граф Калиостро --//
В неменьшей степени усыпляюще действовала на кардинала и Жанна Ламмот, мечтавшая тем или иным способом вырваться из своего окружения и разбогатеть. Она собирала всякие околодворцовые сплетни, разузнавала подробности об образе жизни королевы. От нее кардинал впервые услышал историю об ожерелье, об отказе королевы приобрести его, от нее узнал, что королева – страшная транжирка, но король денег ей не дает, а ей трудно удержаться от соблазнов и сердце ее уступчиво. И постепенно у него зародилась надежда вернуться во дворец и приобрести благосклонность Марии Антуанетты. Не воспользоваться ли для этого услугами Жанны? Оживившаяся Жанна всячески поддерживала в нем эту идею и рассказывала новые небылицы.

Совпадение интересов

   Планы строились с обеих сторон. Роган раздумывал над тем, как задействовать Жанну, но ему нужны были вещественные доказательства действенности ее связей с королевой. А Жанна, тянувшая из него деньги, вместе со своим мужем, королевским телохранителем, мечтателем, бездельником и пьяницей, уже обсуждала очередные шаги, какие им стоит предпринять, чтобы надувать старика и дальше. С помощью мужа ей удалось побывать несколько раз на приеме в Версале, и она многое сумела запомнить из обстановки и придворного церемониала. И теперь ей эти сведения очень пригодились. Но одними описаниями дворцовой жизни долго не прокормишься. И от слов следовало переходить к действиям. Этой живой, авантюрной особе, которая видела себя уже среди придворной челяди в Версале, теперь казалось, что ее мечта близка к осуществлению.
   Мало кто знал, что за внешним ангельским обликом Жанны скрывалась обманщица, безродная нищенка, жившая в свое время на одно подаяние. Ее буквально подобрали на улице одного небольшого городка Бар-сюр-Об, где она просила милостыню и говорила о себе, что принадлежит к королевскому роду Валуа. Местные жители, знавшие ее надуманную историю и не придававшие ей значения, были скупы на подачки. А вот проезжавшая мимо знатная госпожа из Парижа, некая де Буленвилье, остановилась и стала расспрашивать хорошенького ребенка.
   Оказавшийся рядом «случайно» священник подтвердил, что эта девочка – прямая наследница Генриха де Сен-Реми, наследного сына Генриха II и госпожи Николь де Савиньи. Внебрачный ребенок! Бог мой, королевский отпрыск на улице! Эта новость потрясла чувствительную госпожу. Она теперь знала, что ей делать дальше. Это же находка, король с королевой не бросят дитя своих родственников. И маленькую Жанну сажают в карету. Ее везут в Париж, отмывают, одевают и направляют в приют. Теперь над маленькой обманщицей засиял луч надежды. Ей покровительствует королевская чета, они выделяют деньги на ее содержание – имя Валуа сыграло свою роль.
   В своих мемуарах аббат Жоржель так описывал внешность Жанны Валуа: ее лицо не отличалось особой красотой, но нравилось всем своей свежестью и молодостью. Она обладала необыкновенным даром слова. Но под такой привлекательной маской скрывались душа и наклонности Цирцеи, этой коварной обольстительницы, превратившей спутников Одиссея в свиней. Однако это открытие аббат сделал уже гораздо позже. Истории родства с королями поверили. В 1780 году Жанна Валуа вышла замуж за молодого и не очень щепетильного солдата королевской гвардии Ламмота.
   Но денег не было ни у нее, ни у него. А жить оба желали по-королевски. Этой мечте, похоже, было суждено осуществиться после встречи Жанны, активно искавшей связи с придворными, с кардиналом Луи де Роганом.
   Здесь начинается новый поворот в нашей истории. Жанна, догадавшаяся, что требовалось старику, отправилась к своему другу и любовнику Рето де Вильето, с которым решила обсудить пришедшую ей в голову сногсшибательную идею. Этот малый, который не только был хорош в постели, но и кормился тем, что умел подделывать чужие почерки и подписи, был в восторге от ее рассказа и тотчас согласился на предложенную авантюру. Вместе они на простой бумаге набросали проект короткого письма, а потом уже Рето старательно вывел его на золоченой бумаге с геральдической лилией – гербом Людовиков. От имени королевы он подделал подпись: Мария Антуанетта Французская. Первое доказательство было готово.
   И вот в один прекрасный день старик услышал для себя приятную новость. Жанна с таинственной улыбкой сообщила ему, что у нее есть радостная весточка: королева готова его простить. Но для этого следует немного раскошелиться, королева желает помочь одному обедневшему роду, а к королю за деньгами обращаться не может. Ей требуется небольшая сумма, всего-навсего 50 тысяч ливров. И для большей убедительности Жанна с невинной улыбкой протянула ему письмо. Оно было адресовано непосредственно кардиналу и подписано самой Марией Антуанеттой Французской! Бывший посол Франции в Вене, который сам вел служебную переписку с королевским домом, видимо, совсем ослеп и запамятовал, что царственные особы подписывали все письма только именами, данными им при крещении, и никаких других дополнений не делали.
   Что делать, голова у Рогана уже шла кругом, он оказался весь во власти предвкушения от предстоящей встречи с королевой. Он ни на что не обратил внимания и безоговорочно согласился достать обозначенную сумму. Для этого ему пришлось отправиться к ростовщику. Но Жанну это мало волновало. Деньги он передал ей все до одного ливра. Это был ее первый гонорар, но не последний.
   Окрыленная успехом Жанна делает следующий шаг: обещает, что во время предстоящего богослужения королева кивнет в сторону кардинала. Это знак ее благосклонности. И снова удача: Роган действительно заметил брошенный на него случайный взгляд королевы. И вот он сам в знак благодарности выдает своей пассии несколько десятков тысяч ливров.
   А у Жанны, у которой развился непомерный аппетит к легко заработанным деньгам, уже созревает грандиозный план. Она надевает свое самое нарядное платье, садится в карету и едет на Вандомскую улицу к ювелирам Боммеру и Бассанжу. Жанна представляется им доверенным лицом королевы, графиней де Ламмот-Валуа. Затем под большим секретом рассказывает им дворцовые сплетни. Оказывается, Мария Антуанетта не забыла о том бриллиантовом ожерелье. Она испытывала денежные затруднения, а теперь готова приобрести его. Но не сразу, а, может быть, в рассрочку. Цена прежняя – 1 миллион 800 тысяч ливров? Да. Королева готова обсудить этот вопрос.
   Такое заявление было для обоих ювелиров как гром среди ясного неба. Они уже не верили, что им когда-нибудь удастся продать свое изделие, а тут такая обнадеживающая новость. Значит, королева отменила свое решение? В ответ загадочная графиня только кокетливо улыбнулась. Секрет настоящей женщины – в переменчивости ее настроения. Главное, чтобы все сохранялось в тайне. И дама поднесла пальчик к розовым губам.
   Ювелиры заверили доверенное лицо королевы, что все понимают и эти переговоры сохранят в тайне, что готовы пойти на уступки, а ее отблагодарят особо. Ей показали новые драгоценные изделия – кольца, броши. У Жанны разгорелись глаза. Соблазн был слишком велик, но ничего из предложенного она не взяла. А ювелиры нашептывали ей, что пусть королева снова посмотрит ожерелье и скажет свое слово. Боммеру и Бассанжу появление «близкого друга» королевы казалось самим благословением неба. Это была долгожданная награда за муки прошлого. И оба ювелира снова достали знаменитое ожерелье. Открыли черный футляр. И на черном бархате засияли множеством своих граней 647 драгоценных камней. У Жанны перехватило дух – такой красоты ей еще не доводилось видеть. За десять лет ожерелье ничуть не изменилось. Завладей им – станешь королевой!
   После этой встречи Жанна спешит к Рогану. Она благодарит своего благодетеля от имени королевы за ту денежную услугу, которую он оказал ей, показывает новое письмо и рассказывает о желании своей «близкой подруги» приобрести то самое знаменитое ожерелье, от которого она десять лет назад отказалась. Роган слушает внимательно. Он польщен. Слова Жанны, что королева очень сожалеет о своем тогдашнем поспешном решении, для него льются елеем. Он воспрянул духом, впереди перспектива вернуться во дворец, снова оказаться среди своих. Для этого ему придется, конечно, оказать новую услугу королеве. Что ж, он готов.
   Роган с пониманием отнесся к тому, что королева хочет сделать дорогую покупку втайне от своего мужа. И тот, кто поможет ей в этом, будет окружен почетом и всякими милостями. Значит, ему предлагается роль посредника в переговорах с ювелирами? Да, он единственный, на кого можно положиться.
   Роган размышляет. Королева хочет приобрести ожерелье за 1 миллион 800 тысяч ливров? Конечно, сумма баснословная. Таких денег у него в наличии нет. Он колеблется, но потом принимает решение – в лепешку расшибется, лишь бы угодить ей. Пусть залезет в долги, пусть за ним гоняются ростовщики, но для любимой королевы он готов на все. Кардинал внимательно рассматривает письма, смотрит на подпись. Что-то его настораживает? Когда уходит Жанна, он зовет к себе графа Калиостро, показывает ему письма, и тот, самый высокий для него авторитет, подтверждает, что все письма настоящие, их написала сама королева. Мало того, граф предлагает погадать на магическом кристалле. И вот он уже протягивает руки к своему волшебному инструменту, нагревает его своим теплом…
   Несколько часов одинокого сидения, и граф выходит к Рогану. Он с улыбкой возвещает ему, что королева действительно согласна принять своего кардинала и простить его, она его, по сути, простила, ее легкая тень мелькнула в кристальном шаре. Это доброе предзнаменование. После такого заявления последние сомнения у Рогана исчезают.
   Трудно передать ту радость, которую испытывала Жанна, когда на следующий день слушала радостные старческие вопли. Такого дурака ей не приходилось еще встречать. Она понимала, что ситуация становится чересчур опасной, а ей предстоит и дальше играть непростую роль «близкой подруги» королевы, скрывая свое лицо сводницы и мошенницы. Но кто не рискует, тот не выигрывает.
   Для завершения всей аферы ей нужны были новые лица. Без них никак не обойтись. Авантюра начиналась крупная. И ее конечная цена – 1 миллион 800 тысяч ливров – стоила всех затраченных усилий.

Ночное рандеву

   Сейчас трудно сказать, зачем Жанне понадобилось организовывать еще и свидание Рогана с самой «королевой». Хотела окончательно доказать правдивость своих рассказов и действий? Но кардинал ничем не выражал своего особого неверия. Для него одно имя Марии Антуанетты звучало призывным сигналом и полностью заслоняло разум. Как бы там ни было, Жанна принесла ему очередное письмо, в котором говорилось, что королева желает встретиться с ним в Версальском саду, недалеко от рощи Венеры. Там среди райских кущ она заверит его в своей благосклонности и подтвердит, что ей действительно нужна его услуга в приобретении ожерелья. Встреча произойдет поздно вечером при полной темноте. Просьба все сохранять в строжайшем секрете.
   И снова у старика не возникло ни малейшего сомнения.
   В его голове не зародилась мысль: а для чего такие меры предосторожности? Для чего вообще этот ночной маскарад, что даст ему это свидание? Что даст оно королеве? В любовники он не годился, деньги давал по первому ее сигналу. Если королева действительно захотела бы его простить, то для этого имелись другие, вполне надежные и легальные способы: прислала бы гонца с письмом, пригласила бы во дворец. Так всегда делалось с прощеными лицами.
   В конце концов, он мог бы сам пойти к ювелирам и обо всем с ними договориться. Роган мог бы сам написать ответ королеве.
   Но этого как раз и не хотела Жанна. Тогда весь обман тотчас бы раскрылся. И Жанна принимала все меры, чтобы управлять кардиналом и ситуацией. Он находился в плену интриганки и полностью подчинялся ей. И видимо, таковы были нравы XVIII века, что без тайны, интриги, без заговоров многие действия показались бы лишенными смысла. А Луи де Роган, дитя своего века, любивший к тому же, как мы знаем, загадочные истории, не мог не прельститься перспективой побывать ночью в саду у королевы. Он рассчитывал после этого свидания стать новым Ришелье или Мазарини, первым министром короля. Ведь он становился сообщиком королевы…
   И вот наступил назначенный августовский вечер. Кардинал, весь разодетый, благоухая ароматами розовой воды, под покровом темноты садится в карету. Рядом с ним Жанна. Они едут в Версаль. Он счастлив, он торопится на свидание с первой женщиной Франции. Кого же он там встретит?
   Конечно, для этой роли Жанна уже не годилась. Следовательно, нужно было подобрать другую девушку, которая лицом и фигурой была бы похожа на королеву. Задача непростая. Мало того, требовалось еще переодеть ее в богатое платье, научить манерам и заставить говорить приготовленный текст. И наконец отвезти в Версаль. На подготовку всей этой процедуры было затрачено несколько дней. За ее выполнение взялся муж Жанны. Он нашел такую девицу. Ею оказалась его любовница, модистка Николь Лаге. Внешне она действительно напоминала королеву. Стоило ее к тому же еще причесать и соответственно переодеть… В темноте все кошки серы. Николь Лаге пригласили в один дом, нарекли баронессой Ге д’Олива и рассказали выдуманную историю. Эту девицу никто, естественно, не собирался посвящать в настоящий замысел всего спектакля, а ей поведали только о забавной шутке, которую королева якобы хотела разыграть с одним из своих безнадежно влюбленных пажей. За участие в этой забаве «баронессе» была обещана небольшая сумма денег.
   Жанна, по всей видимости, полагала: если старик убедится, что перед ним королева, то он без разговоров выложит затем ее доверенному лицу всю сумму – 1 миллион 800 тысяч ливров – или отдаст само ожерелье! В любом случае наживка сидела на крючке прочно. Но чтобы обман не раскрылся, встречу в саду решили прервать на самом интересном месте. Внезапное появление «доверенного лица» королевы должно было придать реальность всей ситуации. Роль доверенного лица поручалось исполнить Рето де Вильето. Он как раз мог не скрывать своего лица. На принципе узнаваемости и строился расчет заговорщиков.
   Вся разыгрываемая сцена очень напоминала театральную. Фальшивые роли были распределены, и только декорации оставались настоящими. Дрожащий Роган приблизился к «королеве». Он встал на одно колено и покорно склонил голову. Он ждал решения своей участи. Николь превзошла саму себя, как ей было приказано, сделала царственный жест и едва слышным голосом прошептала: «Можете надеяться, что все прошлое уже забыто. Я прощаю вас!». Она уронила розу к ногам старика. Кардинал чуть не лишился дара речи от такой щедрости. Он поднял розу, собирался раскрыть рот, но ему помешали. Как раз в этот момент появился одетый в ливрею молодой человек. Доверенное лицо королевы? Роган вздрогнул. Неужели их засекли?
   Несчастный, он был единственным одураченным лицом во всей этой комедии, какой еще не знала история. Все происходило по правилам сценического искусства. «Королевский камердинер», похожий на настоящего Декло, чтобы придать ситуации драматизм и напряженность, пройдя рядом с Роганом и «королевой», негромко произнес: «Уходите, уходите как можно скорее! Вас могут обнаружить!». И исчез. Роган успел, правда, увидеть королевскую ливрею и лицо «камердинера». Именно на это и рассчитывали заговорщики. Королева тотчас опустила покрывало и удалилась в глубь аллеи.
   Кардинал бежал по темному саду, не чувствуя ног. Вот и карета. Встревоженная Жанна встретила его словами: «Как королева?». «Все в порядке, – ответил возбужденный Роган. – Она меня простила. Я все сделаю, что она просит». В глазах у него стояли слезы умиления, в руках он сжимал розу.

Ожерелье у Жанны

   Собственно, дальнейшая ситуация развивалась как по писаному. Все двигалось по накатанной колее и не требовало от заговорщиков особых выдумок. Главное было сделано. Теперь сам Роган отправился на Вандомскую улицу и заверил обоих мастеров, что готов участвовать в выкупе ожерелья. Такому известному лицу, как кардинал, нельзя было не поверить. В подтверждение своих слов Роган показал Боммеру и Бассанжу письма королевы. Кардинал договорился с обоими ювелирами, что королева купит ожерелье с рассрочкой на 2 года. Ему удалось снизить цену на 200 тысяч ливров. Первый взнос назначался на 1 августа следующего года.
   Довольный Роган, вернувшись домой, сочиняет подробное письмо-отчет королеве. Он благодарит ее за свидание и за ту щедрость, которую она проявила к нему. Он по ее желанию уже побывал у ювелиров и договорился с ними о рассрочке. Они снизили цену, и теперь последнее решение за королевой.
   Это письмо он вручает Жанне с просьбой, чтобы она показала его королеве и та скрепила бы его своей подписью. Это письмо – денежный документ. Жанна недовольна: такого хода она не предполагала, но свою роль и дальше играет безупречно. Она понимала, что все идет к финалу и любая ошибка может не только стоить ожерелья, но и привести ее вместе с заговорщиками в тюрьму. Жанна забирает письмо, обещает срочно вручить его королеве. Несколько дней заговорщики обдумывают, как им следует поступить дальше, подписывать письмо или нет. Так и не достигнув единого мнения, они все оставляют как есть.
   Жанна появляется снова у Рогана и вручает ему неподписанное письмо. Он удивлен, она сухо улыбается. На душе у нее неспокойно.
   – В чем дело? Что случилось?
   – Королева довольна результатами ваших переговоров, сир, но она отказывается подписывать эту бумагу. Как мы и договаривались ранее, все, что касается ожерелья, должно быть сохранено в тайне. Она не может раскрывать своего лица.
   Но на этот раз Роган проявил несвойственную ему настойчивость. Ведь речь шла об 1 миллионе 600 тысячах ливров. Он и так сам увяз в долгах, ему приходится выплачивать за своего племянника 3 миллиона ливров, огромных затрат требуют опыты графа Калиостро, а у него по-прежнему нет ни золота, ни наличных денег. И ему нужны вещественные доказательства того, что королева согласна на условия договора. Иначе ювелиры не выдадут ожерелье. Он и так достаточно сделал для королевы. Свой первый взнос она должна будет внести 1 августа будущего года. Это его последнее слово.
   На этот раз Жанне пришлось подчиниться. Ситуация грозила выйти из-под контроля. Наконец в поведении Рогана проявились черты его мужского твердого характера. Она недовольно взяла письмо и удалилась.
   Прошло несколько дней. Роган ждал, беседовал с Калиостро, тот заверял его, что еще немного терпения – и он получит нужные результаты. Золото будет, и Роган войдет во дворец во всей красе. Для вящей убедительности граф кидал в сосуд с мутной жидкостью мелкие кристаллы и вынимал оттуда вдвое больших размеров. Так произойдет и с бриллиантами королевы, уверял он, стоит опустить их в эту волшебную воду – и они тотчас вырастут до огромных размеров…
   Их опыты прервал приход Жанны. Она снова на пороге его дома. На ее лице знакомая приветливая улыбка. Они удаляются в уединенный уголок.
   – Все в порядке, сир, – шепотом говорит она ему. – Королева подписала ваше письмо. Поезжайте на Вандомскую улицу. Только удалите своего чародея, он может помешать делу. Прошу вас! Сделку следует совершить сегодня. Я буду ждать Вас здесь. Королева сказала, что сюда скоро прибудет ее человек, камердинер, месье Декло, торопитесь. Желаю успеха.
   Роган садится в карету, он спокоен, все идет в соответствии с его пожеланиями. Он в который раз вглядывается в подпись «королевы». Она в полном порядке. Это такое знакомое ему имя – Мария Антуанетта Французская.
   Теперь с этим письмом он едет на Вандомскую улицу и предъявляет его обоим ювелирам как знак официального согласия на покупку. Все, сделка вступила в завершающую стадию. Боммер и Бассанж берут письмо «королевы» как залог и выносят черный футляр.
   И вот уже кардинал принимает ожерелье стоимостью 1 миллион 600 тысяч ливров. В его руках переливаются 647 камней. И ему снова рассказывают историю изготовления бриллиантов по заказу любимого им Людовика ХV для его последней фаворитки графини Дюбарри. Он узнает, какие страдания довелось испытать обоим ювелирам, когда их творение отвергла Мария Антуанетта. Но вот теперь, слава богу, все благополучно завершилось, королева поняла свою ошибку.
   И Роган спешит к своему дому. Сейчас должно прибыть «доверенное лицо» королевы, месье Декло, он заберет ожерелье. Совесть Рогана чиста, он выполнил все условия. А это означает, что наступает его очередь, ему не терпится услышать от королевы, когда можно будет появиться в Версале.
   И снова перед ним разыгрывается сцена, уже последняя. На улице слышен звук подъезжающей кареты. Через некоторое время раздается условленный стук в дверь. На пороге появляется молодой человек. Он одет, как и подобает, в королевскую ливрею. Это знакомый камердинер Декло, роль которого и на этот раз пришлось исполнить Рето де Вильето. Роган, который затаился в соседней комнате, наблюдает за происходящим. Вот Декло открывает футляр, проверяет целостность ожерелья, благодарит от имени королевы за успешную сделку, и дверь за ним закрывается. Карета отъезжает, афера свершилась.
   Но это только первая ее часть. За ней последует вторая, заключительная.

Разоблачение мошенников

   То, что по совету королевы в свое время не захотели сделать Боммер и Бассанж, совершили де Ламмот и Рето де Вильето. Они, не веря своему счастью, внимательно осмотрели ожерелье. В их руки попало целое состояние. Теперь важно правильно им распорядиться. Заговорщики едва дождались возвращения своей предводительницы, показали ей драгоценность и тут же разобрали ее на отдельные камни. Боялись сохранить улики. Королевское украшение в один миг перестало существовать. Теперь дело за «черным рынком». Рето должен был продать часть бриллиантов. Им срочно требовались деньги, чтобы заплатить «баронессе» и рассчитаться с долгами…
   Прошло не так много времени, как в полицию поступили первые сведения о том, что некий господин Рето де Вильето, выдающий себя за поверенного графини де Ламмот-Валуа, продает обработанные бриллианты по удивительно низкой цене. Его пригласили для собеседования. Он подтвердил, что продает фамильные ценности графини де Валуа по ее просьбе. Пришлось графине официально доказывать властям, что она действительно поручила ему продажу своих бриллиантов. Его отпустили, но это событие всех насторожило. Было решено действовать по-другому. Теперь де Ламмот, нагруженный бриллиантами, отправляется в Лондон, чтобы начать их распродажу среди английской знати. А Жанна загружает шесть карет и отправляется в свой родной городок Бар-сюр-Об, чтобы покрасоваться там перед местными жителями, которые когда-то презрительно называли ее нищенкой и самозванкой. Теперь она могла вволю потешаться над своими обидчиками.
   Но в ее отсутствие события в Париже развивались своей чередой. Роган был раздосадован, что королева никак его не поблагодарила за покупку. Он не знал, что и думать. Наконец 2 февраля 1785 года в Версале состоялся зимний праздник, на который были приглашены многие известные особы. На нем присутствовали кардинал и ювелиры. И тут его постигло новое разочарование: к королеве его не подпустили. И к своему удивлению, он не увидел на ее груди бриллиантового ожерелья. Что бы это значило?
   Между тем приближался срок уплаты первого взноса. И вот тут, без ведома Жанны, обеспокоенные Бассанж и Боммер составляют новое письмо королеве. В нем они снова заверяют ее в своих верноподданнических чувствах и радуются, что у нее имеется теперь лучшее в мире ожерелье, которое они надеются скоро увидеть на ее груди. Это письмо и несколько бриллиантов для продажи Боммер собственноручно передал доверенной королевы госпоже Кампан. От нее письмо попало в руки Марии Антуанетты. Прочитав его, государыня была вне себя от гнева: «Этот неуемный Боммер, похоже, совсем сошел с ума! О каком ожерелье идет речь? Я не собираюсь у них ничего покупать! Мне не нужны никакие бриллианты!». И она снова отказалась покупать ожерелье. Так Боммер ни с чем вернулся в свою мастерскую.
   Подходил срок первого взноса. Жанна опасалась, как бы дело не открылось раньше времени. Она вернулась в Париж и снова подготовила фальшивое письмо от имени королевы, в котором содержалась слезная просьба перенести срок оплаты взноса с 1 августа на 1 октября. Испытывая сейчас денежные затруднения, королева сможет выплатить тогда не 400, а сразу 700 тысяч ливров.
   И вот тут-то Роган занервничал. Королева на него не реагировала. Во дворец его не приглашали. Да и вообще странно, что Мария Антуанетта отделывалась от него только своими не очень понятными посланиями. Он сравнил два последних письма и, о ужас, к своему удивлению, обнаружил, что они написаны разными почерками. Разъяренный Роган стал допытываться у Жанны, кто их написал, ждал объяснения. И ей уже в который раз удалось его успокоить: королева нервничает, у нее не ладятся дела с мужем. И в качестве доказательства Жанна вручила кардиналу в счет будущей оплаты 30 тысяч ливров от королевы. Остальная сумма в 670 тысяч – 1 октября.
   Но эти деньги уже не могли успокоить кардинала. Его сомнения подогревали и сами ювелиры, которым еще ни разу не доводилось так долго ждать от королевского двора возвращения долгов. История близилась к своему завершению.
   И тогда Жанна отваживается на поступок, который на первый взгляд кажется безрассудным: она сама приехала к ювелирам и объявила им, что то первое письмо, которое они получили в качестве денежного документа, не что иное, как подделка. Королева его не подписывала. Боммер, Бассанж и она стали жертвами мошенничества.
   Ювелиры в бешенстве. Кто кого обманул? Где этот доверенный королевы? На этот вопрос Жанна ответить не могла. Она согласна с ювелирами: их всех надул человек в королевской ливрее, который представился доверенным лицом королевы, забрал ожерелье и скрылся с ним. Но тогда деньги следует требовать с кардинала. Он ведь тоже попался на удочку мошенников. Высказывая свою мысль, Жанна рассчитывала, что ювелиры надавят на Рогана, и он, перепуганный этим обстоятельством, не захочет предавать дело, позорящее его имя, огласке. Тем более что в нем замешана еще и обожаемая им королева. Таким образом, он будет вынужден выплатить всю сумму ювелирам сам. Возможно, что так бы и произошло. Но Боммер и Бассанж решили поступить по-своему. Они больше не хотели ничего ждать. Их не интересовал Роган. Они хотели отыскать свое ожерелье и направились в Версаль. Мастера надеялись все выяснить у самой королевы.
   Их приняла госпожа Кампан. И от нее Боммер и Бассанж узнали, что королева не получала никакого ожерелья. И никакого залогового письма никому не отправляла. Это явное мошенничество, над ними кто-то зло подшутил.

Шутки кончились

   15 августа, в праздник Успения Богородицы, кардинал должен был служить в придворной часовне. На этот праздник съезжался весь цвет Парижа. Луи де Роган облачился в свои торжественные одежды. Церемония была длительная, после ее окончания ему предстояло еще раздавать милостыню. Но на этот раз кардинал не успел приступить к своим дополнительным обязанностям.
   Сразу после богослужения к нему подошел посланец короля и попросил его подняться в кабинет Людовика. Удивленный таким неучтивым вмешательством в процедуру, Роган последовал за ним.
   Когда он оказался в кабинете, там, кроме Людовика, была Мария Антуанетта и еще несколько министров. По их суровым лицам Роган понял, что произошло что-то непредвиденное. Он терялся в догадках…
   Людовик не ответил на его церемониальное приветствие и только сухо спросил:
   – Расскажите мне все об истории с бриллиантовым ожерельем, кто надоумил вас купить его от имени королевы?
   Роган был сбит с толку. Он не знал, что отвечать. Говорить правду в присутствии короля – значит выдать королеву. Но возможно, она все уже рассказала королю.
   – Так кто поручил вам купить ожерелье от моего имени? – неожиданно выкрикнула королева.
   Роган, поняв, насколько серьезна ситуация, решил говорить правду.
   – Одно ваше доверенное лицо, графиня Жанна де Ламмот-Валуа, – негромко произнес он. – Я думал услужить Ее Величеству и взялся за эту сделку.
   Королева не выдержала. Лицо ее побледнело, она уже не могла сдерживать себя.
   – Милостивый государь! Что вы себе позволяете! Неужели вы подумали, что для такого поручения я выбрала бы вас? Я не разговариваю с вами уже десять лет и не хочу разговаривать! Я достаточно наслышана о ваших подвигах! И я никогда не знала названную вами графиню! Объяснитесь!..
   Рогану не оставалось ничего другого, как рассказать всю историю с начала и до конца. Он признал, что его ловко одурачили, он стал жертвой мошенничества. Кардинал предъявил подложные письма с подписью Марии Антуанетты Французской. Раскаяние ему не помогло: взбешенная королева требовала его немедленного ареста. Скандал только разгорался.
   И Рогана сразу из королевских покоев препроводили в Бастилию. На другой день в городке Бар-сюр-Об арестовали и самозванку Жанну де Ламмот. Ей было предъявлено обвинение в мошенничестве, подлоге и клевете. Но хитрая обманщица и здесь пыталась вывернуться. Она тотчас сочинила историю, что всю эту аферу с продажей бриллиантового ожерелья организовали граф Калиостро и его жена. Это они уговорили кардинала взяться за все это дело, они изготовили подложные письма, обманом взяли ожерелье, разрезали его и все камни продали. По ее заявлению в тюрьму бросают и Калиостро.
   И тут наконец начал давать показания Роган. По его описанию полиция нападает на след «баронессы» д’ Оливы, которая пыталась скрыться в Брюсселе. После ее допроса картина масштабного мошенничества стала проясняться. Теперь в Женеве арестовали пытавшегося там скрыться Рето де Вильето. Его доставили в Париж и в Бастилии сделали всем очную ставку. Отпираться было бесполезно. Все стали давать правдивые показания. Все, кроме Жанны. Она упорствовала до последнего.
   В ночь с 29 на 30 августа всех заключенных перевели из Бастилии в другую тюрьму Консьержери, и 5 сентября был издан королевский указ, согласно которому дальнейшее расследование всего дела поручалось парламенту.
   Собственно, результат его был ясен. Виновные были схвачены, все, кроме мужа Жанны. Его следы терялись в Лондоне. Все обвиняемые приготовились к самому худшему. Но как быть с одураченным кардиналом, с его чародеем и магом Калиостро? Дело в том, что вся знать вступилась за кардинала. Считалось, что затронута честь не одного лица, а всего духовного и светского Парижа.
   Королева в гневе совершила неверный ход. Она не предполагала, какой симпатией у народа пользовался добродушный кардинал, раздатчик милостыни. Вокруг здания суда ходили толпы недовольных людей с плакатами. Они скандировали: «Свободу невинно обманутому Рогану!», «Позор королеве!».
   Приговор был вынесен вечером 31 августа. По его основным пунктам:
   – Жанна де Ламмот, как главное действующее лицо всей аферы, приговаривалась к публичному признанию в преступлении, к наказанию кнутом, клеймению на обоих плечах буквой V – от слова «voleuse», что означало воровка, и пожизненному заключению в смирительном доме;
   – Ламмот, как соучастник, приговаривался заочно к пожизненной каторжной работе;
   – Рето де Вильето приговаривался к изгнанию на всю жизнь из королевства;
   – девица Николь Лаге лишалась занимаемой должности;
   – кардинал освобождался от обвинения, так же как и граф Калиостро.
   Правда, Людовик настоял на том, чтобы графа Калиостро выдворили из Франции, и в конечном счете он умер в итальянской тюрьме.
   Процесс закончился. Но, как видим, все виновные, за исключением де Ламмота, понесли достаточно мягкое наказание. Это не в последнюю очередь было вызвано тем обстоятельством, что в обществе началось брожение. Беда королевского двора состояла в том, что в ходе рассмотрения дела он допустил частое упоминание имени королевы. Это дало повод к различного рода толкам. В конце концов, никто не верил, что Мария Антуанетта ко всей этой неприглядной истории не имела никакого отношения. Наоборот, считалось, что она, известная мотовка, сама заварила всю эту кашу, а расхлебывать заставила своих нанятых исполнителей. Это она избежала участи приговоренных и свалила всю вину на сообщников.
   Таким образом, самыми популярными людьми стали кардинал и его друг, маг и чародей Калиостро. Тайные типографии печатали выступления судей на процессе, высказывания обвиняемых, появлялись рисунки, на которых в карикатурной форме была изображена королева с ожерельем на шее, повсюду раздавались угрозы в ее адрес. Ситуация достигла такой точки кипения, что если бы приговор кардиналу и Калиостро был бы обвинительный, то могло вспыхнуть восстание. В этих условиях свою положительную роль сыграли бы бриллианты.
   Полиция безуспешно пыталась отыскать Ламмота: его так и не нашли ни во Франции, ни в Англии. Он исчез, а вместе с ним исчезли и бриллианты. По рассказам, он под чужой фамилией вел роскошный образ жизни в Лондоне. Зато его жена испытала все муки тюремного заключения, всю тяжесть наказания. Еще в зале суда она начала бесчинствовать и запустила тяжелым бронзовым подсвечником в Калиостро. Когда ее клеймили, она изрыгала проклятия, обвиняла во всем кардинала, потом принялась за королеву и в конце концов впала в такое неистовство, что ее пришлось держать пяти сильным тюремщикам. Впоследствии она пыталась покончить собой, кидалась под ноги лошади, хотела удушить себя одеялом.
   Заключение длилось для нее только 10 месяцев. В апреле ей удалось бежать из тюрьмы. Жанна сумела соблазнить охранника, пообещав ему бриллианты. И он помог ей переодеться в мужское платье. Тайком она отправилась к своему мужу в Лондон, где и умерла. Правда, и здесь не обошлось без обмана. Одни говорили, что смерть ее наступила от разлития желчи, другие – от бешенства: она не выдержала позора и выбросилась из окна на мостовую.
   Кардинал вышел из тюрьмы и закрылся у себя в резиденции в Страсбурге. Пережитое им потрясение – арест, тюрьма, суд – оставило неизгладимый след в его душе. И он уже никогда не делал больше попыток приблизиться к Версалю.
   Не избежала страшной участи и Мария Антуанетта. Пожар кровавой революции разрастался и охватил всю Францию. Королю не удалось спасти себя и свою семью. Его обезглавили в январе 1793 года, по новому французскому календарю в нивозе. Спустя десять месяцев, в брюмер, на гильотину положила свою голову его австрийская супруга – Мария Антуанетта, так и не ставшая Французской.

P. S. Русский след

   В заключение следует сказать, что история с похищением дорогого бриллиантового ожерелья вызвала огромный интерес не только во Франции. На нее, помимо Дюма, живо откликнулся Гёте. По горячим следам он написал нравоучительную комедию «Великий Кофта», в которой под вымышленными именами изобразил главных героев всей аферы во главе с королем и его супругой, а под Кофтой подразумевался граф Калиостро. Шиллер сочинил целый роман, названный «Духовидец». В нем под вымышленными именами он показал авантюриста и лжеученого итальянского чародея и его сообщников. Но ни один из европейских авторов не ставил своей целью проследить судьбу главной героини этой сенсационной аферы. А между тем, как позднее стало известно, Жанна де Ламмот не покончила с собой в Лондоне. Она вообще уехала из Англии. Куда? В те годы считалось, что в неизвестном направлении.
   Россия познакомилась с этими бурными событиями в 1786 году, когда в Петербурге появились две брошюры, взбудоражившие общественное мнение. В них подробно описывались деяния обманщицы графини Жанны де Ламмот-Валуа, вошедшей в доверие к несчастному кардиналу Страсбургскому де Рогану, и, разумеется, опыты мага и алхимика графа Калиостро, который в свое время уже был в Петербурге. Брошюры имели успех и вызывали сочувствие не к королевскому двору и обманутой Марии Антуанетте, а к изобретательной юной мошеннице, бесстрашной Жанне.
   Спустя свыше ста лет знаток русской старины М. И. Пыляев в свой книге «Замечательные чудаки и оригиналы», вышедшей в Петербурге в 1898 году, неожиданно привел рассказ о некой странной графине Гоше, прибывшей в конце XVIII века из Франции в Петербург и подружившейся с камеристкой царицы Елисаветы Алексеевны, Марией Бирх. Ходили упорные слухи, якобы полиции известно, что под именем Гоше в России скрывалась знаменитая французская авантюристка Жанна де Ламмот, которая привезла с собой шкатулку с бриллиантами и какие-то письма. Она была невысока ростом, с приятным лицом и живыми глазами, отличалась изяществом в одежде, но одевалась скромно и себя особенно не афишировала.
   Позднее графиней заинтересовался сам император Александр I, который пригласил ее к себе на секретную беседу. О чем он говорил с графиней, осталось неизвестным. Но после той тайной аудиенции графиня Гоше срочно поменяла место своего жительства. Ей было рекомендовано уехать из Петербурга. И она укрылась в Крыму, где и провела свои последние годы, как сообщал Пыляев.
   А вот и более свежие сведения. В начале нашего века известный русский поэт Максимилиан Волошин, который проживал в Крыму и любил подолгу бродить по окрестностям, по дороге в Старый Крым недалеко от деревни Арматлук отыскал на одном заброшенном татарском кладбище каменное надгробие. Оно заинтересовало его тем, что надпись на нем была выбита по-французски, а вверху высечен простой католический крест. Стерев наслоения пыли и мха, он с удивлением прочитал женское имя: «Жанна де Ламмот». Однофамилица или же действительно та самая знаменитая авантюристка? Об этом случае Волошин рассказал поэту Всеволоду Рождественскому, который написал целую новеллу на эту тему.
   Некоторые советские историки, которые заинтересовались версией смерти Жанны де Ламмот в Крыму, сумели установить следующее: служанка, жившая с графиней последние годы, в свое время сообщила властям, что перед смертью ее хозяйка сжигала какие-то документы и что-то говорила о бриллиантах, а перед самой кончиной умоляла похоронить ее в закрытом темном платье и не делать омовения. Однако с ее волей не посчитались и после смерти тело обмыли. При этом на плечах были обнаружены шрамы от клеймения.
   После похорон состоялась распродажа вещей покойной. Часть из них купил ее душеприказчик из эмигрантов француз барон Боде, в то время директор училища виноградарства и виноделия в Судаке. Слухи о смерти французской графини дошли и до Петербурга. И вскоре оттуда прибыл нарочный от военного генерал-губернатора со срочным предписанием изъять шкатулку графини и все документы, имевшиеся при ней. Но, увы, нарочный опоздал. Как показал барон Боде, в шкатулке не было никаких бриллиантов, не было в ней и документов. Кто знает, говорил ли он правду?
   В 1887 году поселившийся в Феодосии французский консул Луи Бертрен, большой почитатель и знаток творчества Александра Дюма, прослышав об этой истории, стал собирать все сведения, касавшиеся жизни графини Гоше в России и в Крыму. И он подготовил свою версию. По его данным выходило, что под именем графини Гоше скрывалась Жанна де Ламмот, которая последние годы своей жизни провела в Крыму. Сведения о ее кончине в Лондоне и запись в приходской книге Ламбертской церкви просто подделка.
   В 1913 году исследователь юга России профессор Маркевич, как бы подводя итог всей этой шумихи, в ряде статей написал, что он разделяет точку зрения Луи Бертрена. По его мнению, правительство России не случайно оказывало такое внимание к жизни ссыльной графини. Под ее именем скрывалась действительно Жанна де Ламмот.
   Вполне понятно, что великий Александр Дюма при всей своей неистощимой фантазии и предположить не мог такого необыкновенно бурного завершения жизни главной героини своего романа «Ожерелье для королевы».

Рубин для Наполеона (14. 2. 1804)

   В 1794 году, спасаясь от преследований ярых сторонников Французской революции, уничтожавших и грабивших монашеские ордена, 90-летняя настоятельница монастыря Шато-Шалон аббатиса Франсуаза-Елизавета была вынуждена покинуть его и переселиться в древний городок на востоке Франции, Безансон. Здесь старушка жила уединенно, незаметно, проедая остатки унесенных с собой небольших средств. Однако через три года, когда все сбережения подошли к концу и денег не оставалось даже на еду, она отважилась на крайний вариант: решила продать свое фамильное достояние – рубин «Ватвиль», который унаследовала от аббата Жана де Мореля и для сохранности вставила в свой посох. Этим камнем, вывезенным еще в Средние века из Индии, владели в основном богатые церковники, однако ценился он у ювелиров Европы не столько за свои вес и огранку, сколько за темное вкрапление на одной из сторон. Легенда гласила, что вкрапление будто бы появилось от зубов морского чудища, выброшенного из пучины на берег бурей. В его оскаленной пасти рыбаки и обнаружили рубин. В любом случае вкрапление свидетельствовало о древности и магической способности камня приносить доброму владельцу богатство, а жадному – несчастье. «Ватвиль» был настолько известным, что вошел даже в специальный реестр уникальных камней Европы.
   Франсуаза-Елизавета по совету знакомых понесла свой рубин к единственному местному богачу господину Нувону, который прославился тем, что скопил состояние, исключительно основываясь на скупости к самому себе и близким. Она была вынуждена признаться ему в своих стесненных средствах. И господин Нувон, сразу догадавшийся, в чем цель визита, поспешил ответить, что революция не обошла стороной и его, он находится в тяжелом финансовом положении и помочь деньгами не может. Однако гордая настоятельница не собиралась просить у него в долг. Она отвинтила верхнюю часть посоха, достала ярко-красный камень и положила его на стол. К ее удивлению, господин Нувон не высказал никакой заинтересованности и даже не взглянул на драгоценность.
   – Милостивый государь, – скорбно начала аббатиса, – я вынуждена расстаться со своим единственным сокровищем. Вынуждена потому, что могу умереть с голоду. Я прошу вас взглянуть на него. Этот камень был когда-то украшением моей обители в Шато-Шалоне. Ко мне приезжали ювелиры из Парижа, в том числе известный Гравен, все они любовались им и просили продать. Европейские монархи мечтали вставить его в свою корону, предлагали сотни тысяч франков, но я не соглашалась. И если бы не эта революция…
   – Простите меня, уважаемая аббатиса, – вежливо перебил ее господин Нувон, – я верю вам, но, к сожалению, драгоценными камнями особенно не интересуюсь и еще меньше в них разбираюсь. Я лишен способности определить на глаз, ценный этот рубин или нет. Поэтому и не могу его у вас купить.
   – Послушайте меня, господин Нувон,– не отступала от своего аббатиса, – я старый человек, жить мне осталось немного, и я не хотела бы умереть нищенкой. У вас же есть шанс получить хорошее наследство. Революция не любит богачей, но времена раздора пройдут, демократия кончится, верьте мне, и к власти придет император, и, если вы этот камень подарите монарху, тогда он принесет вам не только большое богатство и благополучие, но и славу всему Безансону. За добро добром вознаградится. Мне же нужно совсем немного: чтобы хватало на еду и осталось на похороны. Поэтому я предлагаю вам для надежности отвезти рубин в Париж и прицениться там у ювелиров. Они скажут вам, что это за камень и какая у него цена. Сходите в Пале-Рояль, спросите ювелира Гравена.
   Господин Нувон, поняв, что так просто от аббатисы ему не отвязаться, согласился с ее доводами и взял себе камень. Оставшись один, он долго рассматривал его в лупу, но ничего особенного не заметил, кроме разве темного пятнышка, которое попытался отскрести вначале ногтем, а потом и напильником. Но вскоре эти попытки прекратил, так как понял всю их тщетность, и завернул рубин в носовой платок. Рассказ о европейских монархах его заинтриговал.
   На следующей день господин Нувон, который захотел проверить рассказ аббатисы, отправился в Париж. Он остался верен себе и для поездки выбрал старомодный, уже изрядно поношенный сюртук и стоптанные башмаки. «Революция не любит богачей, – вспомнил он слова аббатисы. – Меня быстрее поймут в демократическом обличье». Погуляв немного по городу, под вечер он отправился в Пале-Рояль и остановился у крупного ювелирного магазина. Некоторое время рассматривал за витринным стеклом лежавшие на черном бархате сиявшие камни различной величины, кольца, броши. Удивленный блеском выставленных изделий, он долго не решался переступить порог.
   Потом, преодолев свою робость, все же зашел. Но не стал называть имя Гравена, не стал говорить о пославшей его аббатисе, а как обычный посетитель, облокотившись о прилавок, ждал, когда один из пожилых продавцов освободится и обратит на него внимание. И когда тот повернулся к нему, Нувон наклонился вперед и заговорщическим тоном негромко произнес:
   – У меня есть один дорогой камушек, достался от буржуев, не угодно ли будет вам взглянуть на него?
   Продавец в недоумении кивнул, и господин Нувон вытащил из кармана свой носовой платок, развернул его и достал красный рубин, потер его о рукав и положил на стекло.
   И тут произошло неожиданное – продавец уставился на рубин и некоторое время не произносил ни слова, словно оцепенев. Господин Нувон начал уже волноваться, хотел забрать камень. Но в этот момент продавец быстро схватил рубин, посмотрел его на свет, а затем кинул в открытый сейф и запер на ключ.
   – Хватайте его! – крикнул он, указывая на господина Нувона. – Это вор, он украл из монастыря Шато-Шалон рубин «Ватвиль»!
   В магазине начался переполох. Продавцы окружили господина Нувона и скрутили ему руки. Он никак не ожидал такой реакции и пытался оправдаться, но его никто не слушал. И только после того, как прибыла полиция и проверили его документы, недоразумение рассеялось, продавец признался, что сомнения у него вызвала прежде всего поношенная одежда господина. Откуда у такого мог появиться дорогой рубин? Наверняка украл. Из-за этого он и поднял шум.
   Господин Нувон, едва оправившийся от пережитого шока, в свою очередь заявил, что оделся так не случайно, не хотел привлекать к себе внимание грабителей, так как прибыл из Безансона и имеет деликатное поручение от самой аббатисы Франсуазы-Елизаветы на оценку рубина у ювелира Гравена. При этих словах пожилой продавец наклонил голову.
   – Простите за подозрение, – вежливо, но холодно сказал он, – это меня зовут Гравен.
   – О, рад познакомиться! – воскликнул господин Нувон. – Мне о вас рассказывала аббатиса, говорила, что вы посещали ее монастырь Шато-Шалон, просили продать «Ватвиль», она тогда не согласилась. Видимо, пожадничала, а теперь вот просит вас оценить его.
   Господин Гравен закивал головой, открыл сейф, бережно двумя пальцами взял красный камень и посмотрел его на свет.
   – «Ватвиль», бог мой, тот самый «Ватвиль», который десять лет назад я видел у аббатисы, – он грустно улыбнулся и велел принести толстую книгу – реестр уникальных камней.
   Раскрыв ее, Гравен показал господину Нувону изображение «Ватвиля». В книге была дана его история, говорилось и об отличительном признаке камня – темном вкраплении. Там же было записано имя последнего его владельца – аббатисы Франсуазы-Елизаветы.
   – Сколько же он теперь стоит? – с придыханием в горле произнес оживившийся господин Нувон, до которого стало доходить, каким богатством он может овладеть.
   – Точно сказать, сколько стоит теперь «Ватвиль», я не берусь, – сухо отозвался господин Гравен, – во всяком случае у нас в магазине не хватит денег на то, чтобы заплатить вам за него. Передайте аббатисе, что сейчас не стоит продавать этот камень. Времена меняются, и с годами он станет еще дороже.
   – Прекрасно! – воскликнул совершенно обалдевший господин Нувон. – И все же, какую цену мне сказать аббатисе?..
   Господин Гравен с сожалением взглянул на настойчивого господина.
   – Сейчас странные цены, – пожал он плечами. – По нынешним временам «Ватвиль» стоит никак не меньше 10 тысяч франков, может быть, и больше.
   – Спасибо за оценку, – осклабился господин Нувон. – Так я и передам аббатисе. – И с этими словами он завернул рубин в свой носовой платок.
   Он был недоволен этим посещением магазина. В его душе все кипело от негодования. Ювелиры-всезнайки заподозрили в нем вора и вызвали полицию. Этот Гравен слишком высокого о себе мнения. Но ничего, зато он многое узнал, и теперь «Ватвиль» будет принадлежать ему одному.
   По возвращении в Безансон господин Нувон не стал рассказывать аббатисе о своем приключении в магазине и предложил ей за камень всего две тысячи франков. Больше за него Гравен якобы не хотел давать. Торговаться аббатиса не стала, согласившись при условии, что полным владельцем камня господин Нувон станет только после ее смерти. О чем она напишет в своем завещании. На том и остановились.
   Выделенных денег скромной аббатисе хватило на еду, на оплату жилья, и оставалось кое-что даже на последний день. Через два года настоятельница монастыря Шато-Шалон тихо скончалась. Ее похоронили скромно, почти незаметно. Зато господин Нувон с того момента стал полноправным владельцем «Ватвиля».
   …Шел 1804 год. К этому времени республика пала, в стране восстанавливались старые порядки, в Париже шли торжественные приготовления – там французским императором собирались провозгласить Наполеона. А в Безансоне новые власти назначили господина Нувона, как самого представительного и обеспеченного, выборным от своего департамента для поздравления императорской четы во время предстоящей коронации. Именно тогда господин Нувон и вспомнил совет старой аббатисы о подарке для императора. В короне монарха должен засиять знаменитый рубин «Ватвиль». Этот широкий жест не только принесет господину Нувону богатство и славу, но и позволит перебраться в Париж, чтобы занять подобающее кресло в правительстве нового властителя.
   О своем решении господин Нувон сообщил новым властям, чем вызвал у них прилив ликования. В Безансоне только и говорили о том, какой благородный этот господин Нувон, который жертвует императору свой знаменитый рубин и тем самым прославляет их департамент.
   И вот за несколько дней до коронации господин Нувон, одетый по своей привычке в поношенное платье, снова прибыл в Париж. На этот раз он не стал заходить к ювелирам-всезнайкам – они его не интересовали. Нувон заглянул в расположенный по соседству небольшой ювелирный магазинчик. Там предъявил молодому хозяину рубин, сказав, что перед ним знаменитый «Ватвиль». Это слово, правда, не оказало ожидаемого магического действия. Молодой человек слышал о «Ватвиле», но никогда не видел его. Тогда господин Нувон с гордостью в голосе объявил причину своего посещения: он от департамента Безансон готовится подарить этот «Ватвиль» будущему императору для короны. Но его смущает темное пятнышко на боку. Нельзя ли его устранить?
   Тогда хозяин взял камень и с интересом стал его рассматривать. Наконец он подтвердил, что рубин, безусловно, хорош, но с таким изъяном едва ли украсит собой императорскую корону.
   – Так я и знал, – упавшим голосом произнес господин Нувон и подумал, как хорошо, что он заблаговременно зашел проверить этот чертов «Ватвиль», иначе разразился бы скандал. – Я не могу, конечно, дарить императору порченый камень, – продолжил он. – Что скажут мои властительные друзья в Безансоне? До коронации осталась всего неделя, – озабоченно произнес он. – Можно ли его исправить?
   – Есть один способ облагородить этот камень, – сказал с сочувствием ювелир.
   – Это какой же? – оживился господин Нувон.
   – Снять пятно полностью, – ответил ювелир. – И тогда рубин приобретет свою истинную ценность.
   – И вы смогли бы это сделать?
   – Постараюсь, – ответил ювелир. – Дело это непростое. Камню придется придать другую огранку, и он станет меньших размеров.
   – Но пятна не будет?
   – Нет.
   – Согласен, – обрадованно сказал господин Нувон, подумав, что теперь он приобретет свой «Ватвиль» в совершенном виде. – Только мне нужно успеть до коронации. Через три дня вы закончите?
   – Это довольно сложно. Но если вы хорошо заплатите…
   – Сколько вы хотите?
   – Две тысячи франков.
   – О! – воскликнул господин Нувон. – Это же целое состояние…
   – По временам Директории, – перебил его продавец. – А теперь это обычные деньги.
   – Простите, не слишком ли много?
   – Поверьте, работа стоит того. Придется много снимать, шлифовать.
   Господин Нувон задумался.
   – Вы можете отнести его в Пале-Рояль, – продолжал молодой ювелир. – Это рядом, но там с вас возьмут гораздо дороже.
   – Нет, нет, только не к ним, – замотал головой господин Нувон. – Я согласен, приступайте к работе. Через три дня я зайду.
   Обнадеженный господин Нувон вернулся к себе в Безансон, а продавец, еще раз внимательно осмотрев рубин, решил на всякий случай навести справки о нем в Пале-Рояле. Он опасался брать на себя ответственность за этот «Ватвиль», предназначенный для короны императора. Пусть на огранку возьмут его опытные мастера, он все равно на этом хорошо заработает.
   В соседнем магазине молодой ювелир показал камень старому Гравену и рассказал, что пришедший к нему некий господин Нувон из Безансона назвал этот камень «Ватвилем» и хотел бы спилить с него темное вкрапление. Гравен взялся за голову.
   – Бог мой, он хочет погубить «Ватвиль»!
   – Не знаю… Он хочет подарить его императору. И не хочет, чтобы на нем оставалось пятно.
   – Идиот!!!
   – Он мой клиент! – напомнил молодой ювелир.
   – Что ж, желание заказчика для нас закон, – неожиданно согласился Гравен, у которого уже созрела мысль, как спасти «Ватвиль». – Мы готовы удалить пятно. Приходите через два дня, и вы получите чистый рубин, – со вздохом сказал старый мастер. – Мои огранщики сделают все в лучшем виде, отполируют его, и вам это не будет ничего стоить.
   Молодой человек ушел, господин Гравен задумался. Ему никак не хотелось портить знаменитый «Ватвиль», и он решил вместо него отдать другой рубин, без пятен, но меньших размеров. Желание заказчика – закон для исполнителя, считал он. И через два дня вручил молодому ювелиру обновленный «Ватвиль». За произведенную «огранку», как и обещал, брать ничего не стал.
   Довольный, что провернул выгодную сделку, молодой ювелир вернулся к себе. Ему оставалось только дождаться своего клиента из Безансона.
   На следующий день в его лавке появился господин Нувон. Молодой хозяин продемонстрировал ему «свою работу» – чистый рубин. Никакого пятна на нем не было. Правда, он стал гораздо меньших размеров, но зато у него прибавилось яркости и прозрачности.
   – Это тот самый «Ватвиль»? – недоверчиво спросил господин Нувон, рассматривая камень.
   – Конечно. Не удивляйтесь, таким он стал после новой огранки, – с улыбкой ответил молодой ювелир. – Пятно оказалось очень глубоким. Пришлось много снять.
   – Хорошо, – сказал господин Нувон. – Вот возьмите 2 тысячи франков. – Он отсчитал деньги и забрал свой камень.
   Выйдя на улицу, господин Нувон неожиданно вспомнил о соседнем ювелирном магазине, в котором хозяин Гравен несколько лет назад обозвал его вором, и решил заглянуть к нему. Ему захотелось похвастать своим «Ватвилем». Пусть завидует! Скоро этот очищенный камень засияет в короне императора…
   В магазине Пале-Рояль покупателей не было. Господин Нувон с гордым видом подошел к прилавку и спросил ювелира Гравена. Молодой продавец сказал, что он только что отъехал по важным делам во дворец. Тогда господин Нувон достал носовой платок, развернул его и с типичной для него гордостью выложил на прилавок рубин. Он ждал возгласов удивления, криков, но ничего не произошло. Молодой продавец лишь бегло взглянул на камень.
   – Вы хотите его продать? – спросил он.
   – Простите, а разве вы его не узнаете?
   – Как не узнаю? – переспросил удивленный продавец. – А что в нем особенного?
   – Да это же знаменитый «Ватвиль». Пару лет назад я показывал его вашему хозяину Гравену. Он тут с ума сходил!
   – Простите, – пожал плечами продавец, – но ваш камень совсем не похож на «Ватвиль». – Для консультации он подозвал еще одного продавца. Тот тоже подтвердил слова своего коллеги.
   – Это не «Ватвиль», уважаемый, вас кто-то обманул. У «Ватвиля» было темное вкрапление, а у этого ничего нет.
   – Ах, вы, молодые люди, ничего не понимаете, – с возмущением в голосе произнес господин Нувон, – это все тот же «Ватвиль», но у него новая огранка. Пятно спилили. Камень стал чище, прозрачнее. Скажите мне лучше, сколько он теперь стоит?
   – Простите, мы не можем купить его у вас. У нас такие уже есть, – снова напомнил ему продавец.
   – Я не собираюсь ничего продавать, мне нужно узнать его стоимость?! – вскричал взбешенный господин Нувон. – Я готов за это заплатить!
   Продавец открыл сейф, вытащил еще несколько точно таких же рубинов и, указывая на ценник, сказал:
   – Каждый по две тысячи франков.
   Господин Нувон сжал кулаки.
   – Что?! Не может этого быть! – севшим голосом выдавил он из себя. – Всего 2 тысячи франков?! Вы шутите? Это я за его огранку отдал две тысячи франков… Я же собираюсь подарить его императору… Всего две тысячи… – Ему стало нехорошо, и он обеими руками оперся о прилавок. – А вы не могли бы принести свою книгу – реестр с перечнем самых ценных камней Европы? – едва слышно попросил он. – Я помню, там должен быть рисунок «Ватвиля»…
   – Нет, к сожалению, не сможем.
   – То есть как нет? А где же она?
   – Эту книгу забрал с собой господин Гравен. Его срочно вызвали в Версаль к императору. Он должен будет показать во дворце самые красивые камни из нашей коллекции для предстоящей коронации. Вот и взял с собой эту книгу.
   Из магазина господин Нувон вышел на негнущихся ногах. В глазах у него было темно, он плохо разбирал дорогу и судорожно сжимал в кулаке крохотный камешек, его обновленный «Ватвиль», стоимостью всего 2 тысячи франков. Он едва сдерживал слезы и не знал, что ему делать, куда идти. Твердо Нувон знал только одно: коронация состоится без него, в короне императора «Ватвиль» не окажется, значит, возвращаться в Безансон ему нельзя, житья там не будет, но и в Париже он чужой человек.
   Незаметно ноги привели его на берег Сены. Долго бродил он вдоль парапета, вглядывался в темные волны, вспоминал слова аббатисы о революции, не любящей богачей, о славе и благополучии, которое принесет ему рубин. Благополучие? Он неожиданно раскрыл свой кулак, посмотрел еще раз на обновленный «Ватвиль», который принес ему одно несчастье, и со злостью швырнул его в воду…
   В день коронации императора на берегу Сены рыбаки обнаружили прибитый волнами труп пожилого мужчины в поношенном платье. Вызвали полицию. По найденным документам удалось установить личность. Утопшим оказался некий господин Нувон из Безансона. Сделали запрос в Безансон, и местные власти подтвердили, что господин Нувон был выборным от их города и отправился в Париж, чтобы вручить императору при коронации свой рубин. По всей видимости, ночью на него напали грабители, рубин отобрали, а самого столкнули в воду.

Украденная Венера (15. 3. 1820)

Всемирно известная скульптура Венеры Милосской, эталон женской красоты, выставленная в Лувре, не имеет, к сожалению, обеих рук. Великолепное произведение неизвестного ваятеля, высеченное из белого мрамора, было привезено, как считается, с греческого острова Милос, отсюда и название – Милосская. Возраст эталона красоты оценивается в 2200 лет. В Венере действительно восхищает все: и грациозная осанка, и прическа, и тонкие черты лица, и аккуратные складки одежды. По одной легенде, в руках она держала яблоко, по другой – щит. Но руки потеряла не во время раскопок или перевозки. Их не стало, по всей очевидности, в результате яростной потасовки между турками и французами.

//-- Венера Милосская --//
   Вот как это произошло. Примерно в 1820 году известный французский мореплаватель и естествоиспытатель Дюмон-Дюрвиль (его полное имя Жюль Себастьян-Сезар Дюмон-Дюрвиль) отправился в кругосветное плавание, и первым местом, куда он зашел, был остров Милос Греческого архипелага. Кораблям под его командованием предстояло заправиться водой и провиантом. Чтобы не терять впустую времени, капитан с другими офицерами отправился осматривать местные достопримечательности. Случайно, проходя мимо жилища одного пастуха, Дюмон-Дюрвиль в деревянном загоне для коз заметил стоящую неприметную женскую фигуру. Приблизившись, Дюмон, к своему удивлению, узнал в ней греческую богиню любви Афродиту (у римлян – Венера). На вопрос, откуда она у крестьянина, тот рассказал, что выкопал ее недавно из земли. Дюмон тотчас попросил продать ее ему. Но хитрый крестьянин сообразил, что может на этом нажиться. Он обратил внимание на то, что перед ним богато разодетый французский офицер, и запросил непомерно большую цену. Торг ни к чему не привел, поскольку у Дюмона таких денег не оказалось. Но упустить великолепное творение он не мог. Ему страстно захотелось добыть статую. Он видел похожую скульптуру в придворном музее и чувствовал, что новоявленная Венера прославит его.
   За помощью ему пришлось обратиться к послу Франции в Константинополе. Тот согласился выделить необходимую сумму. Однако, когда Дюмон снова прибыл на Милос, хитрый крестьянин сообщил ему печальную весть: он якобы продал скульптуру одному турецкому богачу, и тот должен в скором времени забрать ее.
   Досаде Дюмона не было предела. Тогда он тоже пустился на хитрость и предложил крестьянину гораздо большую сумму. Тот, поразмыслив, согласился перепродать. А турку надлежало сказать, что француз был первым и купил скульптуру раньше, о чем крестьянин просто забыл.
   Довольный Дюмон отдал требуемую сумму и приказал матросам, чтобы они аккуратно запаковали скульптуру. Так, с грузом он отправился на корабль.
   Однако прибывший за своей покупкой турок догадался, что его обманули. Он избил крестьянина и затем вместе со слугами бросился в погоню. Французов настигли на подходе к берегу. На предложение турок вернуть статую французы ответили отказом. И тут завязалась настоящая потасовка: и те и другие обнажили шпаги. В пылу сражения бедная богиня любви становилась попеременно достоянием то одной, то другой стороны. Потекла кровь, но пострадали не только люди, но и сама Венера: она так долго переходила из рук в руки, что в конце концов сама оказалась без рук. И все же французы проявили себя истинными рыцарями, они не отдали свою добычу, быстро погрузили ее на корабль. Потом на месте происшедшего сражения люди Дюмона долго искали отбитые руки богини, но ничего не нашли. Видимо, турки забрали их с собой.
   Скульптура долгое время вызывала восхищение французского двора. Ее выставили в Лувре. Дюмон был осыпан всяческими милостями.
   Позднее он организовал экспедицию по следам пропавших кораблей знаменитого мореплавателя Лаперуза, останки которого обнаружил на далеком острове Ваникоро недалеко от Австралии. К сожалению, после возвращения домой Дюмон погиб в железнодорожной катастрофе. Но спасенная им Венера, хоть и без обеих рук, вызвала интерес во всем мире. Ее копии множились и стали продаваться не только в антикварных лавках, но и в обычных магазинах. Поднятый вокруг нее ажиотаж приводил иногда к курьезным ситуациям.
   В конце XIX века одна американская газета из Сан-Франциско сообщила, что местный ценитель искусств заказал себе копию парижской Венеры. Ему хотелось стать обладателем эталона женской красоты из Лувра. Tе доставить пообещали.
   Прошло несколько недель, и копия наконец прибыла. Но когда ее распаковали, то у ценителя перехватило дыхание: у Венеры не оказалось обеих рук. И тогда возмущенный получатель потребовал через суд если не возвращения потерянных частей тела, то хотя бы возмещения убытков. Он заказывал себе полноценную копию, с руками. Свою жалобу-прошение потерпевший направил в фирму, осуществлявшую эту поставку, и в суд. И вот тут последовало самое удивительное: суд принял сторону заявителя. И вынес решение, что за обе сломанные руки ответственность несет железнодорожная компания. Это она обязана возместить своему заказчику все убытки, то есть оплатить стоимость поломанных при транспортировке рук.
   Заявитель свои деньги получил и остался доволен. Лишь позднее он узнал, что у самого оригинала Венеры, выставленного в Лувре, нет обеих рук. Понятно, что после этого конфуза забирать свое заявление ценитель парижской скульптуры не стал. Конфузиться второй раз ему не хотелось.

Возвращение шедевра (16. 3. 1911)

   Скорее всего знаменитый портрет Моны Лизы («Джоконда») творение гениального итальянца Леонардо да Винчи, написанный в 1505 году и выставленный в Лувре, никогда не привлек бы к себе пристального внимания мировой общественности, если бы не одна авантюрная история, которая приключилась с ним в начале XX века.
   В понедельник 21 августа 1911 года Лувр, как и другие крупные художественные музеи Парижа, был закрыт для посетителей. Внутри здания находились только реставраторы и служащие, которые убирали помещения.
   Тридцатилетний декоратор Винченцо Перуджия, итальянец по происхождению, одетый, как и другие, в форменный халат, неторопливо переходил из зала в зал. Он уже 6 лет работал в Лувре и многие картины знал наперечет. Как и полагалось человеку его профессии, он внимательно осматривал залы, присматривался к висевшим полотнам, выискивал изъяны в экспозиции. В его задачу входило поддержание интерьера в порядке. Но в тот день цель у него была совсем другая. Он делал вид, что осматривал залы. На самом деле следил за служащими и ждал, когда те покинут зал, в котором висела «Мона Лиза». Винченцо, собственно, и устроился на эту нехлопотливую должность для того, чтобы отыскать среди сотен небольших полотен то, которое представляло бы наивысшую ценность. На «Мону Лизу» указывали реставраторы и художники. Она считалась истинным украшением Лувра. И с того момента Перуджия тоже стал к ней внимательно присматриваться. Чарующая полуулыбка Джоконды манила какой-то тайной, на нее можно было смотреть бесконечно долго. Ее автор, гениальный соотечественник Винченцо, итальянец Леонардо сумел передать в этой картине чистоту и кротость женского характера. А если «Мону Лизу» незаметно вынести из музея и продать частным образом какому-нибудь коллекционеру? На этом наверняка можно заработать кучу денег.
   Выбор Перуджии одобрили и сообщники – реставратор Ив Шадро и его коллега, художник-копиист и профессиональный мошенник Эдуардо де Валферно. Оба они уже не раз осуществляли подобные операции. Свое «искусство» оттачивали в странах Южной Америки, где обычно находили какого-нибудь не очень чистого на руку дельца от искусства, которому за приличное вознаграждение обещали достать любую понравившуюся ему конкретную работу из галереи. Фокус состоял в том, что они являлись в галерею, представлялись там экспертами по живописи и за небольшую плату просили показать им картину для определения ее возраста и степени старения. «Экспертам» верили, вручали оригинал. За короткое время они изготавливали его точную копию. Затем оригинал, якобы чуть-чуть отреставрированный, они возвращали в музей. Далее художники приглашали в галерею самого коллекционера. Он указывал им на тот оригинал, который хотел бы иметь у себя в частном собрании картин. Через некоторое время мошенники доставали ему «оригинал», а на самом деле вручали копию.
   Коллекционер был доволен. Он считал, что у него в галерее находится оригинал, а в музее висит лишь его копия. Довольны были и служители музея. «Эксперты» заверяли, что картина, побывавшая в их руках, теперь долго не потребует реставрации. И все расставались во взаимном удовлетворении. Но в большом выигрыше оказывались Шадро и Валферно, которые за всю эту операцию от коллекционера получали приличные деньги.
   К тому времени, когда вскрывалась подоплека их мошенничества, оба обычно находились уже в другой стране.
   Со временем Шадро и Валферно перенесли свою технику подделки оригиналов и в богемный Париж. И там это новое «искусство» они еще больше усовершенствовали. В частной типографии мошенники заказывали отпечатать себе страницы газет, в которых публиковали сообщения о краже знаменитых полотен. Эти газетные вырезки они предлагали коллекционерам как свидетельство того, на какие картины упал взгляд воров. Говорили также, что могут достать украденные оригиналы. И если коллекционеры соглашались их приобрести, то мошенники сбывали им свои копии. Работа у них спорилась. Отбоя от заказчиков не было, и деньги у обоих не переводились.
   В конце концов в своей «работе» они достигли такого совершенства, что даже знатоки не могли определить, где оригинал, а где его копия. Но все же им хотелось сделать еще что-то необычное, удивить весь мир.
   И вот с подсказки Перуджии, с которым познакомились в Лувре, Шадро и Валферно остановили свой выбор на «Моне Лизе». Решили, что на ней можно хорошо заработать. Оба не раз оценивающе разглядывали картину. На первый взгляд это было обычное полотно в деревянной резной раме, покрытой бронзой, размером 77 х 53 сантиметра. Но оно действительно завораживало зрителя. У него всегда собирались ценители прекрасного, обсуждали его достоинства. И все трое сошлись во мнении, что продажа этой удивительной картины принесет им неплохие деньги. Если скатать само полотно в рулон и спрятать его под халат или куртку, то незаметно его вынести не представит особого труда.
   …В тот день, 21 августа, Винченцо, в душе несостоявшийся художник, некоторое время искренне любовался произведением своего знаменитого земляка. Ничего подозрительного вокруг не происходило. Зал быстро опустел. Всю операцию – освободить полотно из рамы и свернуть его – он проделал в считаные секунды. Раму поставил в дальний угол и прикрыл ее портьерой. Полотно упрятал под халат. Оставалось только его вынести. Так же неторопливо он проделал обратный путь, переоделся, попрощался с привратником, вышел на улицу и перевел дыхание. Все обошлось благополучно. Свернул за угол и сел в поджидавшую его пролетку, в которой уже сидели Ив и Эдуардо.
   – Ну как, принес? – в один голос спросили они его.
   – Да, – едва слышно ответил он, сам не веря своей удаче.
   – Тогда вперед! – крикнул Эдуардо вознице.
   Лошади рванули, и пролетка полетела по набережной Сены.
   В запасе у них оставались сутки. В понедельник пропажу никто не заметит, а вот во вторник начнется переполох, и директор Лувра Пижоле вызовет полицию, организует погоню. Но где они будут искать? За это время Перуджия с друзьями успеет уехать далеко от Парижа. Они переберутся в укромное местечко на севере Италии и будут радоваться долгожданной добыче. Картину можно вывезти в Испанию, в Германию, куда угодно…
   Пропажу обнаружили на следующий день, во вторник. Вначале высказывались предположения, что картину забрали реставраторы. Но после того как все вызванные специалисты признались в том, что не брали ее, персонал заволновался.
   А кто мог взять? Подозрения пали сперва на одного немца, который часто приходил в музей и откровенно восхищался женским портретом. Затем стали говорить, что «Мону Лизу» украли по заказу американского миллиардера Джона Моргана, владельца собственной картинной галереи, оцениваемой в несколько десятков миллионов долларов, который давно проявлял интерес к «Джоконде». И только под вечер выяснилось, кто был истинным похитителем. Сотрудник Лувра, исчезнувший декоратор, итальянец Винченцо Перуджия. Но как выйти на его след? Остался он во Франции или выехал в Италию? Действовал один или с сообщниками?
   Директор музея Пижоле предложил полиции организовать поиск преступника не только во Франции, но и за ее пределами. Были опрошены многие художники, реставраторы, были предупреждены все музеи и хозяева крупных частных коллекций. Но дни проходили за днями, а никаких следов похитителей картины не обнаруживалось. Ни из Германии, ни из Италии, ни из Испании не поступали сообщения о пропавшей «Джоконде». Газеты на все лады расписывали подробности ограбления. Даже российская пресса подключилась к поискам и сожалела по поводу пропажи прекрасной «Моны Лизы».
   В один миг эта картина стала знаменитой на весь мир. В газетах появились фотографии грабителя Винченцо Перуджии и украденной им «Моны Лизы», предлагалась премия тому, кто укажет на след похитителя.
   Тут же вспомнили о двух странных обстоятельствах, предшествовавших краже. В 1909 году в Дании вышла книга анонимного автора под названием «Мона Лиза», в которой описывалась удивительно похожая кража этой картины. Правда, при проверке оказалось, что автор книги вскоре скончался, а значит, едва ли мог участвовать в ограблении. Был еще один настораживающий факт: в 1910 году из Америки в Лувр неожиданно поступил телеграфный запрос, не украдена ли «Мона Лиза». Тогда же Лувр телеграфировал обратно, что картина не украдена и висит на своем месте.
   Теперь уже толпы людей приходили в Лувр только для того, чтобы посмотреть на то место, откуда «Мону Лизу» вынесли. Потянулись тоскливые дни ожидания. Полиция не оставляла поисков. Фотографии предполагаемого преступника Винченцо Перуджии мокли под осенним дождем. Обещанной наградой никто особенно не заинтересовался. Были, конечно, звонки, поступали письма. Однако ни одна из выдвигавшихся версий не подтверждалась. Никаких следов картины не находилось.
   И вот прозвучал обнадеживающий звонок. Из Португалии сообщили, что недалеко от границы с Испанией полиция задержала двух путешественников, в багажнике автомобиля которых обнаружен украденный из Лувра шедевр – «Джоконда». Наконец директор Лувра Пижоле и вся общественность Франции могли вздохнуть спокойно. В Португалию выехала делегация экспертов и журналисты. Но радость их была преждевременной. При исследовании оказалось, что полиция нашла лишь очень слабую копию «Джоконды».
   Вскоре историю с кражей полотна Леонардо да Винчи стали постепенно забывать. Дело в том, что полицейские искали украденную «Мону Лизу» в Европе. Португалия была последней точкой. Сыщикам и в голову не приходило, что похитители могли вывезти картину с континента, например за океан, в далекую Америку.
   Перуджия, Шадро и Валферно заранее перебрали многие варианты для ее укрытия. Конечно, они могли спрятать небольшое полотно где-нибудь в укромном местечке во Франции или в Италии. Но тогда, чтобы сбыть картину, пропажа которой вызвала столь невероятный шум в Европе, им пришлось бы ждать годы. Поэтому, поразмышляв таким образом, похитители пришли к выводу, что увезти ее лучше всего за океан. Им к тому же срочно требовались деньги, и притом немалые.
   Прибыв в Нью-Йорк, они стали прицениваться. И тут Винченцо осенила еще одна блестящая мысль: если продать «Мону Лизу» и прибыль разделить на троих, то много ли на ней наживешься? Деньги быстро исчезнут и все. А вот если сделать несколько копий…
   И тогда за работу взялись Ив и Эдуардо. Они сидели в небольшой мастерской и трудились не покладая рук и кистей. Труд был нелегкий, потому что копии требовалось сделать похожими на оригинал. Пока они сидели над полотнами, Винченцо подыскивал клиентов.
   Первым, кто, как считается, клюнул на приманку, был коллекционер и покровитель искусств, тот самый миллиардер, владелец собственной художественной галереи Джон Морган. Эдуардо не стал его стесняться и откровенно признался, что готов продать полотно великого Леонардо да Винчи, «Мону Лизу». Да, да, ту самую настоящую картину, которую недавно похитили из Лувра. Коллекционер, который был уже наслышан об этой истории, вначале не поверил, а спустя некоторое время, подумав, согласился. Он решил, что если даже и не выставит эту картину у себя в галерее, то во всяком случае его дети и внуки станут владельцами творения знаменитого да Винчи. А со временем все забудется.
   Он подробно расспросил об обстоятельствах кражи и пришел к выводу, что имеет дело с теми самыми ворами. В цене сошлись быстро, так как Эдуардо запросил всего 300 тысяч долларов. На следующий день он передал картину коллекционеру и получил всю сумму наличными.
   Довольный коллекционер спрятал столь удачно приобретенное сокровище подальше от глаз любопытных. Он и предположить не мог, что получил не оригинал, а всего лишь удачную копию. Еще пять точно таких же «оригиналов» предлагались другим коллекционерам. И каждый из них купился на «украденный из Лувра шедевр». В общей сложности на проданных фальшивках троица заработала около 2 миллионов долларов – по тем временам целое состояние. С учетом того, что все эти противозаконные сделки осуществлялись нелегально, естественно, никто из новых владельцев и рта не раскрывал, не рассказывал, что купил украденную из Лувра «Джоконду».
   Но самое интересное в том, что сам оригинал так и остался невостребованным. Вернее, вначале на него не находилось покупателя. Потому что запросили слишком большую цену. А потом Винченцо решил его вообще не продавать. Он посчитал себя единственным владельцем картины, который имеет право ею распоряжаться. Вспыхнула ссора: его друзья требовали продажи и дележа. И тогда в один прекрасный день Винченцо тайно покинул своих друзей. Вместе с ним отбыла и «Мона Лиза». Это обстоятельство и спасло, собственно говоря, творение великого мастера. Винченцо задумал вернуться в Италию вместе с подлинником.
   …Свыше двух лет путешествовала «Мона Лиза» – из Европы в Америку и обратно. И Винченцо, которому снова потребовались деньги, посчитал, что этого срока вполне достаточно, чтобы все о нем позабыли. Он поселился в северной провинции Италии Комо, занялся продажей антикварных изделий, но особых денег за эту деятельность не получал и, когда его прежние накопления подошли к концу, решил продать картину. Он написал письмо одному известному флорентийскому коллекционеру Гери с предложением приобрести у него настоящую «Джоконду». И назначил цену – полмиллиона франков, по тем временам очень крупную сумму. Подписался как живописец Леонарди из Парижа. Гери, знавший о пропаже из Лувра картины да Винчи, сразу заподозрил в предлагавшейся ему сделке что-то неладное, показал письмо полицейским и рассказал об обстоятельствах кражи «Джоконды» из Лувра. Те предложили продолжить игру с этим Леонарди и пригласить его во Флоренцию, где бы он продемонстрировал свое полотно. И тогда Гери написал ответное письмо, в котором выразил свое согласие приобрести знаменитую «Джоконду» за назначенную сумму и попросил художника приехать во Флоренцию. Винченцо, посчитав, что напал на солидного покупателя, тотчас выехал во Флоренцию и остановился в гостинице «Триполи».
   На встречу с «живописцем из Парижа» в гостиницу «Триполи» Гери пригласил еще одного «специалиста», на самом деле министра искусств Италии Коррадо Риччи, большого знатока живописи и ценителя творчества да Винчи. В соседнем помещении уже приготовились полицейские. Именно Риччи, увидев полотно в руках Леонарди, сразу воскликнул: «Никакого сомнения! Это подлинник!». И в комнату вошли полицейские. Они объявили «живописцу Леонарди», что он арестован и обвиняется в краже картины Леонардо да Винчи из Лувра 21 августа 1911 года. Винченцо, не ожидавший такого поворота дела, не успел ничего возразить, и на его руках защелкнулись наручники.
   И вот 12 декабря 1913 года экстренное сообщение о находке легло наконец на стол французских сыщиков. О найденном портрете Моны Лизы тотчас сообщили директору Лувра Пижоле, который не хотел в это верить. И он сам во главе целой делегации экспертов выехал во Флоренцию.
   Все остальное было уже делом техники. Пижоле и его коллеги удостоверили подлинность «Моны Лизы». Это был тот самый украденный из Лувра оригинал. Когда полицейские приступили к допросу Винченцо, то он пытался оправдать свои действия тем, что не собирался грабить Лувр, что его целью была не нажива, а желание возвратить своему итальянскому народу творение великого земляка, которое в качестве военного трофея вывез французский император Наполеон. Перуджия говорил о том, что если завоеватель император Наполеон считается героем, то и он, Винченцо, не может быть преступником. Но это его объяснение не посчитали достаточным для оправдания. Все присяжные на суде высказались единогласно – виновен. И Винченцо Перуджию отправили за решетку.
   А картину между тем снова повесили в Лувре на то самое место, где она висела два с лишним года назад. И с того времени для охраны полотна были приняты особые меры. Его поместили за толстым стеклом и провели сигнализацию.

Расстрел танцовщицы (17. 5. 1917)

Мату Хари и сегодня называют первой стриптизершей начала ХХ века. В самом деле, на сцене во время экзотических танцев она первой стала сбрасывать с себя прозрачные покровы и оставляла на груди и бедрах несколько ниток с блестящими украшениями. Мужчины не спускали с нее глаз, ждали продолжения. А она, почти обнаженная, исчезала за кулисами, оставаясь в памяти как притягательная женщина-тайна…
Все ее тайны будут раскрыты полностью только в 2017 году, ровно через 100 лет после гибели. Правда, главная давно известна: Мата Хари хотела быть великой танцовщицей, а стала супершпионкой XX столетия. Ей нравилось исполнять эротические танцы с раздеваниями, заводить именитых любовников, а сотрудникам разведок Франции, Германии, Англии продавать «постельную» информацию. Кто мог устоять перед красивой, чувственной женщиной? Жаждавшая славы и денег, она, авантюристка по натуре, не представляла, что найдутся мужчины, которые способны ее предать. Увы, они нашлись. За неудачи на фронте ее французским «друзьям», высокопоставленным офицерам, пришлось искать виновного, и они решили отыграться на Мата Хари сполна.

//-- Мата Хари --//
   …Судьба к ней вначале была довольно сурова. Голландка по происхождению, Мата Хари, по рождению Маргарета Гертруда Целле, приехала в Париж в 1902 году, когда ей исполнилось уже 26. За спиной были годы неудачного замужества с человеком вдвое старше ее, с которым она жила в родном городке Леувардене, затем в далекой экзотичной Индонезии на Яве, потом на острове Суматра, куда его, как офицера, перевели на службу. Там она пережила смерть своего первенца-сына. Там, после того как муж застал ее в более чем откровенной ситуации с младшим чином, начался семейный разлад, усилившийся после рождения дочери.
   Возвращение домой, в Голландию, не сулило ничего хорошего. По прибытии Гертруда сразу развелась и осталась одна, без дочери, которую муж забрал к себе на воспитание. У нее не имелось особых средств к существованию. Что было делать одинокой и избалованной мужским вниманием женщине? Как обеспечить себе приток приличных средств? Она чувствовала в себе массу талантов. Но какой был главнее? Нравиться мужчинам? За годы семейной жизни она уже познала силу своих притягательных чар, любовники в один голос утверждали, что она обворожительна, и рекомендовали только сцену. Сладкая лесть кружила голову, давала толчок к радужным мыслям. Ей хотелось быть красивой, хотелось, чтобы вокруг вились интересные кавалеры. В Голландии Гертруде все опостылело, и она решила отправиться во Францию. Ее манил Париж, город, в котором еще со времен Людовиков кипела искрометная, шальная жизнь.
   Но для нее все началось очень прозаично. Работы никто не предлагал. Незнакомой девушке пришлось пробовать себя в качестве простой натурщицы. И она сразу потерпела неудачу. Художники, которым она представлялась моделью, не посчитали ее фигуру достаточно выразительной. Тело у нее было стройное, молодое, но вот грудь… Маловата, да и вообще сама она слишком длинна, неуклюжа.
   Гертруда не стала прислушиваться к такой обидной критике. Она просто решила сменить амплуа, вспомнила о сцене и занялась танцами. Толчком к этому послужил номер, который ей довелось увидеть в исполнении пленительной Айседоры Дункан. Гертруда решила тоже попробовать свои силы в балете. Но ей хотелось показывать не балетные пируэты, а свое тело. Она вспомнила аборигенов с острова Ява, их непритязательные одежды и чувственные телодвижения. И стала учиться Камасутре. Так постепенно у нее родилась легенда о том, что она прибыла из Индии, где служила в Храме солнца, и зовут ее Мата Хари, что по восточному означает «глаз дня» или «солнце», а ее танцы – это целый рассказ о любви и разлуке.
   Слава пришла в один день. В 1905 году, когда Мата Хари исполнилось 29 лет, ее пригласил на выступление в своем знаменитом восточном салоне известный меценат Эмиль Гийме. На вечер собрался весь цвет Парижа. Мата Хари знала об этом и потребовала гонорар – тысячу золотых франков. И вот тут она превзошла саму себя. Со сцены доносились звуки чарующей восточной музыки, неслись упоительные запахи, и вдруг сквозь дымчатую пелену восточных тканей стала появляться неземная богиня в золоченых одеждах. Она неторопливо кружилась по сцене и сбрасывала с себя прозрачные покрывала. Одно, второе, третье… Потом Мата стала призывно двигать бедрами, медленно изгибать свой стан.
   Ей долго аплодировали, а в перерыве между танцами в кабинет посылали корзины с цветами и визитные карточки. Ее признали, она сделалась предметом разговоров среди именитых мужчин. С того вечера ее стали приглашать в светские салоны: на выступление к миллионеру барону Ротшильду, на танцевальный вечер к шоколадному королю Менье. С ней добивался встречи итальянский композитор Пуччини, ее жаждал увидеть Массне. С того момента началось ее головокружительное восхождение в свет, а затем турне по Франции и другим столицам Европы.

//-- Танец Мата Хари --//
   Но слава танцовщицы держалась только на любовных связях. У Мата Хари не было своего театра, не было труппы и не было толком антрепренера. Ей приходилось устраивать свои представления через именитых друзей, в частных салонах, на закрытых подмостках. Приглашения сыпались со всех сторон. Ее имя стало символом восточной чувственности и любви. От своих благодетелей Мата Хари получала солидные гонорары. Настоящие театры ее искусства, однако, не признавали. Она попыталась поступить в русскую балетную труппу Сергея Дягилева – ей отказали. Откровенные телодвижения не подошли к классическому стилю. Рискнула предложить свои услуги в танцевальном театре – номер не понравился.
   К началу Первой мировой войны ситуация изменилась. У Маты Хари появились соперницы. Более молодые, более рискованные, более темпераментные. А в 1914 году ей исполнилось уже 38 лет. Она пока не чувствовала возраста, по-прежнему умела красиво преподнести свое тело, но Франция ей приелась. Зато Германия… Немцы, большие любители грубого эротического шоу, были от нее в восторге. Рассказывают, что сам кайзер Вильгельм восхищался ее танцами и приглашал к себе на обеды. В Германии Мата Хари прожила больше года. Именно в Берлине ее и завербовала немецкая разведка, присвоив код Н 21. Отсюда танцовщицу с заданием направили во Францию. Задача у нее была не из сложных – выведывать у своих богатых любовников информацию, в частности планы обороны Франции, узнавать имена агентов, заброшенных в Германию. Ей дали шифры для написания секретных писем и несколько тысяч имперских марок.
   С 1915 года Мата Хари уже практически не танцевала. Посылала дипломатической почтой в Берлин свои письма. Но за эти услуги особых денег не получала. Неудачи преследовали ее, а денег становилось все меньше. Пришлось опуститься на несколько ступенек пониже и отправиться в войска. Ее принимали высокие французские офицеры. Небольшие гонорары ее не устраивали, но зато она получала нужную информацию. Правда, здесь следует заметить, что на этот счет единого мнения нет. Была ли настолько важна ее информация, что за нее немцы платили деньги? Едва ли. Мата Хари не особенно разбиралась в военных секретах и, как считают современные эксперты, ничего особо ценного передать не могла. В любом случае ясно, что получаемые суммы ее не удовлетворяли. Не зная, как обеспечить себя, она решила продаться французской разведке. И призналась Второму бюро, что работает на немцев. А чтобы ей поверили, рассказала о том, как немцы на своих подводных лодках ввозят оружие в Марокко. Ее внимательно выслушали и предложили продолжить игру и сбор данных. Французы не испытывали к ней особого доверия. Почему? За ней тянулся темный шлейф из Германии.

//-- Мата Хари выступала в откровенных костюмах --//
   Итак, Мата Хари добровольно взяла на себя ношу двойного агента. Платила ли ей за это французская разведка? Какие-то деньги она, конечно, получала. Но опять же едва ли большие. Основные капиталы поступали по-прежнему от ее высокопоставленных любовников, которых она изредка навещала.
   Именно в этот период Мата Хари знакомится с российским офицером, 23-летним лейтенантом Вадимом Масловым. У нее трепещет сердце, она готова идти за ним хоть на край света. Но он довольно холодно воспринимает ухаживания стареющей дамы. Он беден и горд. Она его понимает и хочет сколотить капитал. И Мата Хари снова во Втором бюро заявляет, что готова взяться за любое сложное задание.
   Французы, которые по-прежнему опасались, что двойной агент может водить их за нос, направили ее с заданием в Бельгию. Ей требовалось выведать данные о работавших в этой стране шести агентах. Мата Хари справилась с заданием, но один агент провалился. Англичане, союзники французов, которые тоже подключились к этой игре, тотчас сообщили об этом французам. На Мату Хари был собран солидный компромат. Ее судьба повисла на волоске. И в этот момент ее Вадим уехал в Мадрид. Он ее бросил, она ему надоела?
   Не последовать ли ей за ним? Она снова предложила свои услуги французской разведке, но уже в столице Испании.
   С ней согласились и попросили наладить там связи с немецкими офицерами. И вот тут следившие за ней французские агенты установили, что она в столице Испании получала из банка деньги, которые ей пересылали из Берлина! При чем тут русский Маслов? Ее видели в обществе молодого немецкого моряка по имени Вильгельм Канарис, ставшего впоследствии главой немецкой военной секретной службы – абвера. Она его любовница!
   Компромата было больше чем достаточно. Круг сужался. Мата Хари это чувствовала и в ноябре 1916 года села на пароход «Голландия», намереваясь уплыть на родину. Однако поездка не состоялась. Британские секретные службы, следившие за ней, сняли ее с парохода. Ее привезли в Скотленд-Ярд. Томительные часы ожидания. Чего от нее хотят англичане? С ней начал беседовать глава Особого отдела сэр Бэзил Томсон. Он объявил, что подозревает ее в работе на немецкую разведку. А в условиях военного времени это чревато… На что Мата Хари откровенно ответила ему, что да, она разведчица и у нее есть такое задание. «От кого?» – последовал вопрос. «От французской разведки», – ответила она. Мата Хари прекрасно знала о закулисных связях обоих шпионских ведомств. И если бы англичане проверили ее признание, то они убедились бы, что она не лгала.
   Англичане, получив подтверждение от своих французских коллег, ее отпустили. Мата Хари вернулась в Париж, надеясь встретить там Вадима. Но, увы, его нигде не было. А ее возвращения ждали. Город жил в атмосфере шпиономании. Стены домов были оклеены призывавшими к бдительности плакатами. Она попыталась снова обратиться во Второе бюро, но с ней не захотели даже встречаться. Это был полный провал. И в этот момент военный министр генерал Лиоте отдал приказ об ее аресте.
   13 февраля 1917 года у дверей номера Мата Хари в гостинице появились агенты тайной полиции. Ей предъявили ордер на арест и предложили сесть в машину. Она догадывалась, что ее ждет, и была готова к этому. Ей предстояли длительные допросы, очные ставки, косвенные улики.
   Судебный процесс над Мата Хари начался 24 июля 1917 года. Ее обвинили в работе на немецкую разведку, в передаче секретных данных, которые привели к основным неудачам французской армии на фронте. На нее списали все грехи, какие только могли. Пресса тоже постаралась представить ее как опаснейшего национального врага. И в один миг у этой обворожительной стриптизерши не оказалось защитника, ни один из ее высокопоставленных друзей не захотел протянуть ей руку помощи.
   Мата Хари пыталась оправдаться, говорила, что честно выполняла все задания Второго бюро, что не чувствует за собой вины. Но, увы, ей не верили. Вызванный для дачи показаний ее молодой русский любовник Вадим Маслов явиться в суд побоялся. После этого Мата Хари потеряла веру в себя, перестала по-настоящему защищаться.
   Процесс закончился единодушным приговором – «виновна». Наказание в условиях военного времени только одно – расстрел. Она подала апелляцию – ее отклонили. Не помогло и обращение ее старого друга и бывшего любовника адвоката Эдуара Клюне. Мата Хари сама отклонила его ходатайство. Ей было уже все безразлично. Без внимания осталась также и просьба о помиловании, поступившая от Министерства иностранных дел Голландии. Все было предрешено.
   15 октября 1917 года ее вывезли на военный полигон в Венсенском лесу. Элегантная дама 41 года, в меховом пальто и шляпе. Ей предложили завязать глаза. Она отказалась, смело смотрела в лицо солдатам и улыбалась. Но осторожные военачальники под ружье поставили не эмоциональных французов, а холодных зуавов. Знали, что на них можно было положиться. Двенадцать стволов нацелены на одну женскую грудь. Первый же выстрел поразил ее в сердце…
   Споры о виновности или невиновности Маты Хари не утихают и по сей день. Стоило ли казнить эту необычную женщину, вся жизнь которой была сплошной любовной и сценической игрой? Она ведь не перестала играть и тогда, когда завербовалась и работала сразу на три разведки. Очевидно, не воспринимала все это всерьез. Ей требовались деньги. И она умела получать их только одним способом – продажей себя. Сами французы, работавшие с ней, признавались позднее в своих мемуарах, что суд вынес слишком поспешное решение, и не стоит ждать 2017 года, чтобы понять, что Мата Хари была профессиональной любовницей и непрофессиональной шпионкой. Поторопились, а виной тому – военное время.

Скандал на Вандомской улице (18. 6. 1938)

   Мистер Древс, житель туманного Альбиона, человек благородных кровей, но без определенных занятий, к тому же с большими запросами, любитель шахмат и эстет по натуре, вышел недавно из лондонской тюрьмы, где отсидел несколько месяцев за мелкое мошенничество. Попался по-глупому: попытался еще раз «прокрутить» погашенный банковский чек. Подлог заметили, и на аристократических запястьях Древса тотчас защелкнулись наручники. Печальный опыт не прошел даром. Теперь мистер Древс был настроен избегать в дальнейшем всяких случайных и дешевых поступков. Любая операция должна быть продумана до мелочей. Потому что в мире его «бизнеса» есть свои четкие закономерности. И угодил он в тюрьму оттого, что не сумел предвидеть их развитие. Стало быть, предвидение, как и во всем, означает безопасное приближение к задуманной цели. И тогда он не только не попадет в тюрьму, но и сумеет разбогатеть. Отныне играть он будет исключительно по-крупному. Главное – суметь предугадать последующий ход противника. По логике все получалось прекрасно. Но как окажется на практике?
   В одной из лондонских воскресных газет мистер Древс прочитал, что в Париже на знаменитой улице Вандомской, которую еще во времена Людовика XIV облюбовали ювелиры, начинается распродажа уникальных украшений из золота и серебра. Клиенты смогут там познакомиться с коллекциями лучших современных мастеров. На фотографии красовались брошь с бриллиантами и кольцо с рубином. «Что может быть приятнее для женщины, чем получить в подарок модные украшения из Парижа?» – по-английски и по-французски кокетливо вопрошала рекламная надпись. Правда, цена у изделий была головокружительная – 150 тысяч франков. Много ли найдется желающих выложить такую кругленькую сумму?
   Попытка не пытка, решил мистер Древс, который как раз нуждался в больших деньгах. В жизни, как и в шахматах, победа достается тому, кто неожиданным ходом способен сбить противника с толку и вынудить его к прогнозируемому действию. «Во Франции меня не знают, – рассуждал далее мистер Древс, – и мои оппоненты не представляют, с какими намерениями я к ним направляюсь. Белые начинают и выигрывают. Мне достаточно предвидеть минимум четыре хода. А предвидеть, как говорил знаменитый французский физик Паскаль, значит управлять».
   И он в хорошем расположении духа на припасенные у него на черный день деньги заказал на четверг себе железнодорожный билет до Парижа, а на субботу – обратный авиабилет до Лондона.
   Скорый поезд Кале – Париж неторопливо приближался к центральному вокзалу столицы Франции. На перрон мистер Древс вышел в размышлении, куда отправиться в первую очередь.
   Стоял октябрь 1938 года. Утро выдалось на удивление теплым и сухим. Был тот ранний час, когда улицы еще не успели заполнить машины, редкие пешеходы не раздражали, а сам воздух казался свеж, чист и навевал приятные мысли. До субботы оставалось еще два дня. Их лучше всего посвятить ознакомлению с достопримечательностями. А что делать сейчас?
   Мистер Древс взглянул на часы – стрелки показывали ровно восемь. Если отправиться на Вандомскую улицу, то можно взглянуть на витрину. И магазин напротив неплохо было бы осмотреть. Но какой смысл торопиться делать все в первый день? И банки пока не работают. Нет, сперва стоит разместиться в гостинице. Там его должны запомнить и полюбить. В Лондоне он заказал себе фирменные визитные карточки с родовым гербом. На землю Франции ступил потомственный барон, желавший осмотреть архитектуру города и для своей жены приобрести ювелирные украшения. А если он барон, то, стало быть, человек со средствами.
   И мистер Древс, тяжело вздохнув, поднял руку. Он понимал, что ему предстоят неминуемые траты, от которых никуда не деться. Возле него остановилось такси. Он попросил отвезти его на площадь Вандома в гостиницу «Риц», куда два дня назад направил телеграмму.
   Все дальнейшие события развивались в русле того плана, который он разработал дома. Швейцар приветливо распахнул перед ним двери. Мягкий ковер скрадывал его шаги. Посыльный нес впереди небольшой саквояж. Мистер Древс улыбнулся хорошенькой девушке-администратору, которая тотчас отыскала его телеграмму. Он неторопливо достал портмоне, вытащил свою визитку и попросил записать себя бароном Древсом. Поговорив немного о прекрасной погоде и получив ключи, он направился к лифту. За два дня проживания персонал его запомнит. Особенно если он будет давать хорошие чаевые. В любом случае администратора – мистер Древс в этом был уже уверен – он очаровал своей внешностью и манерами, оставив на память маленький сувенир из Лондона. В субботу она будет дежурить снова.
   Два дня пролетели совершенно незаметно. Мистер Древс провел их в блуждании по городу. Сначала завершил свои плановые дела: навестил известный французский банк, проверил еще раз состояние своего счета, прошелся по Вандомской улице. Затем стал знакомиться с достопримечательностями Парижа, прогулялся по Елисейским полям, сходил в Лувр, был в восхищении от безрукой Венеры Милосской, не мог отвести взгляд от загадочной улыбки Моны Лизы, побывал на Монмартре, купил картину «Вид Вандомской улицы».
   Под вечер в субботу он собирался вылететь назад в Лондон, а до обеда хотел сделать дорогие покупки, приобрести жене, например, ювелирные украшения. В лондонских газетах писали о коллекции на Вандомской улице. Он не ошибся? С этими словами мистер Древс показал администраторше номер лондонской газеты. «Нет, нет, – восхищенно заверила его девушка, – распродажа продолжается. „А что может быть приятнее для женщины, чем получить в подарок модные украшения из Парижа?‘‘ – с улыбкой процитировала она рекламное объявление. „Вы меня убедили“, – с этими словами и ответной улыбкой мистер Древс передал администратору ключи от номера.
   Время было около одиннадцати часов. Швейцар с учтивым поклоном распахнул перед ним двери. Мистер Древс вышел на улицу. Древс сделал знак, и к нему подъехало такси. Он громко назвал адрес.
   Примерно в четверть двенадцатого респектабельный господин в плаще, с саквояжем в левой руке раскрыл двери ювелирного магазина на Вандомской улице. Он подошел к прилавку, улыбнулся продавцу, развернул газету и заговорил с заметным акцентом. Вошедший попросил показать ему напечатанные на снимке брошь с бриллиантами и кольцо с рубином, которые он видел еще в Лондоне и которые хотел бы купить для своей жены.
   Продавец с пониманием кивнул и вынул из-за стеклянного прилавка обтянутую черным бархатом панель. Но выложенные на ней брошь с бриллиантами и золотое кольцо с рубином на покупателя особого впечатления не произвели. Наоборот, на его лице появилось скептическое выражение, как будто он увидел совсем не то, что ожидал. Неприятно пораженный таким оборотом, продавец заторопился и предложил другие броши и кольца из коллекции магазина. Но и они не особенно вдохновили покупателя. Тогда ювелир занервничал, достал новые драгоценности и разложил их перед придирчивым клиентом. И снова никакой положительной реакции. Черты лица вошедшего господина оставались не просто холодны, в его глазах читалась саркастическая насмешка. Все предложенные украшения ему совершенно не понравились.
   И тогда ювелир завелся. Он выложил все имевшиеся у него кольца и броши, старался во всю, а капризный покупатель их снова отверг. Чем это объяснить? И тут в душу ювелира закралось сомнение: а не пытается ли этот странный субъект отвлечь его внимание. Либо просто водит за нос? Но с какой целью? Ювелир опешил от такой мысли и посмотрел на клиента более внимательно.
   Мистер Древс прекрасно видел, что продавец уже не в себе, и понял, что ход сделал правильный. Продавец не мог объяснить себе такого поведения и смотрел на него с явной опаской. Но мистер Древс был человеком искушенным и от своего намеченного плана отступать не собирался. Да, он сознательно тянул время, он выигрывал минуты и создавал свой образ придирчивого и странного покупателя. Более того, впереди ювелира ожидало еще одно неприятное открытие.
   Вот наконец стрелки на часах сошлись на двенадцати.
   И в этот момент мистер Древс, как по команде, приблизил к себе те первоначально отвергнутые им брошь и кольцо по цене 150 тысяч франков и полез во внутренний карман плаща. Он неторопливо достал свое кожаное портмоне. А продавец в этот момент вытер вспотевший лоб и перевел дыхание. Кажется, клиент собирался платить. Но вместо банкнот привередливый господин протянул продавцу раскрытую чековую книжку с эмблемой известного французского банка.
   Вот этот жест ювелиру совсем не понравился. Он ожидал увидеть франки, на крайний случай фунты, но уж никак не чек. Теперь на его лице появилась недовольная мина. Дело в том, что в субботу в двенадцать часов дня все банки закрываются. Для продавца это означало, что приобретенный чек пробудет в сейфе минимум полтора дня. Кто подтвердит его платежеспособность? Поэтому оплата чеком на гигантскую сумму в такое время не могла не вызвать у него подозрение. С этого момента зашедший господин с манерами человека из общества и говоривший с заметным английским акцентом еще больше ему не понравился. А что, если после покупки он уедет из Парижа, где его потом искать? Что оставалось делать продавцу?
   – Я не могу принять этот чек к оплате, – сухо произнес он.
   – То есть как это «не могу»?! – деланно вскинул брови мистер Древс.
   Комедия только начинала разыгрываться.
   – Сегодня суббота, и ваш чек останется непогашенным почти два дня. Для меня это убыток.
   – Какая чепуха, – возмутился мистер Древс, – у нас в Англии такого не может быть. О каком убытке идет речь? Впереди воскресенье.
   – Я не могу проверить вашу личность, – с трудом выдавил из себя продавец. – Мне нужны доказательства, что вы кредитоспособны.
   – Ах, ну это другое дело, – развел руками мистер Древс. – Вы можете проверить мою личность, я остановился в гостинице «Риц». Меня зовут барон Древс, я англичанин, вот мой паспорт и визитка.
   Ювелир только пожал плечами.
   – Это меня не убеждает.
   – Я прошу вас немедленно позвонить в гостиницу, – мистер Древс повысил свой голос, – и вам там скажут, кто я такой, – его возмутило подозрение продавца. – Спросите в конце концов у администратора, – путая английские и французские слова, продолжал выкрикивать возмущенный мистер Древс.
   Ювелир, не говоря ни слова, достал аппарат и позвонил. И приятный женский голос сообщил ему, что барон Древс из Лондона действительно проживает в отеле «Риц», он состоятельный клиент и к нему нет никаких претензий. Более того, он приятный человек и дает хорошие чаевые. После завтрака барон отправился покупать ювелирные изделия.
   Что оставалось делать бедному ювелиру? Он извинился за свои подозрения. Но и барон Древс не стал перегибать палку. Он тоже признал себя неправым. Ему, иностранцу, следовало, конечно, знать, что банки во Франции в субботу закрываются в двенадцать. Он принимает извинения. Они улыбнулись друг другу.
   На чеке появилась сумма в 150 тысяч франков, и он был принят к оплате. Барон убрал портмоне в плащ, а сверток с драгоценностями опустил в свой саквояж. Первый ход был удачный. Теперь предстояло сделать второй.
   Выйдя из магазина, мистер Древс остановился на тротуаре, как будто размышляя. Не понравилась покупка? Или увидел кого-то, кто мог ему помешать? К тому же он стал как-то странно озираться. Ювелир все это время внимательно наблюдал за ним. Вышел даже из-за прилавка, приподнялся на цыпочки. В поведении этого барона было что-то такое, что с самого начала возбуждало подозрения. Снова смутные беспокойства зашевелились в его душе. А стоявший на тротуаре господин по-прежнему оглядывался, нервно помахивал саквояжем, словно кого-то ждал, потом втянул голову в плечи, поднял воротник, словно хотел скрыть свое лицо. Вот он быстрым шагом пересек улицу и остановился. Потом двинулся было вправо, побежал, но неожиданно вернулся и скрылся в дверях соседнего ювелирного магазина. Вот это новость?! Что ему там понадобилось? Тут ювелир снова тяжело перевел дух. Сердце у него учащенно забилось.
   Он с трудом заставил себя отойти от витрины. Может быть, и там этот барон захочет расплатиться своим чеком? А не фальшивый ли он? От этой мысли лоб у ювелира покрылся испариной. Дрожащими руками он достал из кассы чек и принялся его рассматривать. Что-то не понравилось ему в нем. То ли подпись была не слишком разборчивой, то ли печать слегка размытой. Чек был явно не в порядке. В банк звонить поздно, там с клиентами уже не работают. Он снова достал телефон, набрал номер своего хозяина, просил извинения и умолял его срочно приехать и проверить злополучный чек. Потом, поразмышляв немного, преодолев свою профессиональную гордость, набрал номер того самого соседнего конкурирующего ювелирного магазина напротив, решил на всякий случай предупредить коллег.
   А в магазине напротив разыгрывалась другая сцена. Мистер Древс раскрыл саквояж и выложил на прилавок сверток, в котором находились брошь с бриллиантами и золотое кольцо с рубином и лежала копия оплаченного чека на сумму 150 тысяч франков. С сожалением в голосе он признался, что совершил ошибку. Купил в магазине на противоположной стороне улицы для своей жены украшения, которые ему не понравились с самого начала. Он поддался минутной слабости, теперь вот раскаивается и хочет продать брошь и кольцо. Возвращаться обратно ему стыдно.
   Удивленный продавец и его помощник уставились на брошь с бриллиантами и кольцо с рубином и не могли понять, зачем понадобилось этому господину сначала покупать дорогие вещи, а потом их продавать. При этом клиент согласился нести потери, лишь бы продать. Продавец был готов совершить сделку, только, к сожалению, в его кассе едва ли наберется требуемая сумма. Но господин не торопился, он готов был подождать. Пусть возьмут деньги взаймы у соседа. Ему необходимо сегодня же продать драгоценности. Так как у него авиабилет в Лондон, он обязан вернуться домой и не хочет везти в подарок жене вещи, которые – он уверен – ей не понравятся.
   Именно в этот момент в магазин и позвонил взволнованный ювелир из магазина напротив. Возбужденным голосом он рассказал о непонятном разборчивом покупателе, который купил у него только что брошь и кольцо на сумму в 150 тысяч франков, и оплатил покупку странным чеком. И вел себя более чем подозрительно, перебрал массу изделий. И все они ему не понравились. Потом он на улице осматривался по сторонам, словно кого-то поджидал.
   В ответ ювелир услышал, что и у соседей этот странный субъект ведет себя тоже непонятно. Он хочет как раз продать купленные брошь и кольцо и получить наличные. Он торопится, так как улетает сегодня в Лондон.
   – Ах вот оно в чем дело! Улетает и хочет обналичить свой чек! Это явный подлог! – закричал возмущенный ювелир. – Он только что купил у меня по чеку брошь и кольцо и теперь хочет получить за них наличные. Тут без полиции никак нельзя обойтись! Задержите его!
   Ошарашенный такой новостью, продавец соседнего магазина согласился с ювелиром, сказав, что вместе с помощником постарается клиента задержать.
   – Да, да, задержите его в магазине как можно дольше, – кричал в трубку возмущенный наглым поступком своего клиента ювелир, – я сейчас же звоню в Сюрте. Боюсь, что он действует не один, ждет сообщников и, скорее всего, скрывается от полиции! Смотрите, чтобы не убежал!
   А мистер Древс, заметив всю эту возню, никуда и не собирался убегать. Он примерно догадывался, как поступит наблюдавший за ним из-за витрины своего магазина ювелир.
   Когда прибыла полиция и потребовала у мистера Древса документы, он снова изобразил на лице деланное удивление. Показал английский паспорт, оплаченный счет в гостинице «Риц», авиабилет до Лондона. Но это не убедило полицейских, они требовали, чтобы господин прошел с ними в участок. Там с ним будут разбираться. Ювелиры из двух магазинов наперебой кричали, что он мошенник, оплатил подложным чеком, что его личность стоит проверить, он ждал сообщников…
   Возле магазина собралась толпа. Тотчас возник слух, что некий англичанин проник в ювелирный магазин и попытался его обокрасть. Говорили, что он не один и полиция ищет его сообщников.
   Два полицейских вывели мистера Древса под руки из магазина. Он пытался возмущаться, кричал, что это произвол, нарушены его элементарные права человека, гражданина дружественной страны. Но его никто уже не слушал. Саквояж со свертком у него отобрали, а рядом в белых халатах семенили ювелиры. Своими колкими репликами они только добавляли масла в огонь. Их заявления под улюлюканье толпы были для полицейских самым весомым доказательством вины англичанина. Нарушителя затолкали в машину.
   В гостиницу в этот день барон Древс не вернулся. Он опоздал, естественно, на самолет. Его препроводили в одиночную камеру. А ювелиры радовались, как дети, чувствовали, что в полицию с их помощью залетела птичка солидного масштаба, что схваченный мошенник промышляет в разных странах. Возможно, полиция выйдет на его сообщников. Они мечтали дождаться понедельника, чтобы проверить чек и банковский счет, есть ли на нем сумма в 150 тысяч франков? А главное, ювелир из магазина был счастлив, что снова сделался обладателем броши с бриллиантами и золотого кольца с рубином.
   Между тем мистер Древс был рассержен не на шутку. Он не только возмущался, но и пытался доказать полицейским, что никакого преступления не совершил. Разве он виноват в том, что купил ювелирные украшения, которые ему не нравились с самого начала? И есть ли его вина в том, что он решил их продать? Что в этом дурного? У него в понедельник в Лондоне начинаются важные переговоры, на которых обсуждается проект стоимостью в несколько миллионов фунтов стерлингов. И если он не вернется к этому сроку, то кто заплатит ему за нанесенный ущерб?
   Все эти высказывания производили на полицейских впечатление не больше, чем буря в стакане воды. У них, наоборот, только крепло убеждение, что господин явно перемудрил и что они поймали редкого фальшивомонетчика и махинатора. В понедельник его приведут к прокурору, и он там расскажет, как хотел обмануть ювелиров с Вандомской улицы.
   В понедельник к зданию известного французского банка с утра приехали оба ювелира. С ними был и представитель полиции. Всех интересовал чек. Подложный или нет? Если не подложный, то – они были уверены – на его счету ни одного франка нет. Наступал момент развязки.
   Чек протянули кассиру. Тот осмотрел его со всех сторон, затем проверил по книгам. Его резюме несколько охладило пыл обоих ювелиров – чек оказался настоящий. Еще большее разочарование ожидало всех троих через несколько секунд. Деньги с этого счета никто не снимал. Чек был действительно выписан на сумму 150 тысяч франков! И такая сумма существовала в наличии на счету!
   Для всех троих это сообщение было как ушат холодной воды. Все трое испытали настоящий шок. Что оставалось им делать? В чем могли они теперь обвинять своего странного покупателя? Полицейский быстро распрощался с обоими неудачниками и спешно отправился в Сюрте, чтобы сделать сенсационное сообщение.
   А мистер Древс по-прежнему буйствовал в своей камере. Он прекрасно знал, какие события развернутся в банке и чем они закончатся. Он был не настолько наивен, чтобы за уникальные брошь и кольцо рассчитаться подложным или погашенным чеком. Нет, игру он затеял слишком крупную и в ней уж никак не хотел рисковать. Единственное, чего он опасался – как бы ювелирам не взбрело в голову обратиться в английское посольство. Или, еще хуже, в Скотленд-Ярд. Там его могли бы быстро вывести на чистую воду. Но на это, слава богу, ума у них не хватило.
   Дело мистера Древса дошло до суда. Но еще у прокурора выяснилось, что ювелиры ложно обвинили барона Древса в тех преступлениях, которые он не совершал. Его оскорбили подозрением в мошенничестве и подлоге, его посадили в тюрьму, его продержали в ней два дня, у него отобрали его законную покупку.
   И барон Древс в свою очередь обвинил обоих ювелиров в оскорблении своей личности, покушении на его права и свободу. Он потерял важный заказ и будет вынужден по возвращении в Лондон платить неустойку. Кто возместит ему потери? Он написал свой иск и потребовал возместить ему ущерб в размере 150 тысяч фунтов стерлингов. Это значительно превышало ту сумму, в которую оценивались брошь и кольцо. Но ведь следовало учитывать и его издержки: траты на билеты, гостиницу, такси, на время, проведенное в тюрьме, на сувенир для администратора, чаевые и, наконец, картину «Вид Вандомской улицы».
   Суд все его претензии счел вполне обоснованными и обязал обоих ювелиров оплатить ему указанную сумму и принести свои извинения.
   В Лондон мистер Древс возвращался в более чем приподнятом настроении. Свою партию он выиграл блестяще. Ни одного неверного хода. Он лишь не предвидел, что две ночи ему придется провести в тюрьме. Но без этого игра была бы не такой интригующей. Кто не рискует, тот не выигрывает. Единственное, в чем он ругал себя, так это в том, что в Лондоне до поездки в Париж ни с кем не заключил пари. Иначе мог бы приплюсовать себе еще несколько тысяч. Но этот вариант он решил припасти уже для Германии…

Кладбищенская история Лудена (1961)

   Этот беспримерный уголовный процесс во Франции, который длился 14 лет и закончился в 1961 году, продемонстрировал правоохранительным органам многих стран Европы ту проигрышную ситуацию, в которую попало судейство, проявившее свою беспомощность и неумение правильно использовать многие улики, в том числе косвенные, для доказательства вины, в нашем случае женщины, и вынесения соответствующего приговора. Исход процесса решило состязание между прокурором и защитой. В результате судейство признало свое полное поражение. Приговор не был вынесен. Увы, если обвинитель не способен установить вину подозреваемого, то обратная сторона – защита – в свою очередь может использовать этот шанс и добиться его полного оправдания за недостаточностью улик. И тогда преступник будет оправдан? Да. Подобные провальные уголовные процессы, когда виновные не только не получают положенный им срок, а прямо из зала суда выходят на свободу, не редкость для многих цивилизованных стран, в том числе и для тех, правовая система которых всегда служила образцом для подражания.
   Расследование этого дела началось солнечным майским днем 1949 года, когда маленький заштатный городок Луден, расположенный на юго-западе Франции, в провинции Вьенн, был разбужен ранним утром: на местное кладбище стремительно пронеслась странная кавалькада, состоявшая из четырех черных машин. Похороны? Кто-то умер? Почему в городе об этом никто ничего не знает, почему молчит кюре и не бьют колокола? Что за наваждение? Где похоронный катафалк? Судя по номерам, машины приехали из Парижа, Марселя и Пуатье. Откуда такая честь? Местные жители недоумевали, выходили на улицу, спрашивали друг друга. Никто не мог толком понять, кто приехал и с какой целью отправились сразу на кладбище. Пояснение внес вышедший к образовавшейся толпе бывший полицейский врач, пенсионер Локар: «Это следователи из Сюртэ, они будут выкапывать трупы. Да, да, не пугайтесь, приехали по делу нашей неуемной Марии Беснар, так что скоро узнаете, почему в ее семье столь часто умирали родственники». «Значит, все-таки она их травила?» – «А вы не догадывались!?» – «А кто же рассылал тогда неприличные письма?» – «Некому, кроме нее». – «Вот теперь все понятно. Получается, она отравила нас всех своими неприличными письмами, а своих родственников просто уморила ядом, верно?» – «Конечно». – «А каким же ядом?» – «Ну, тут большого ума и знаний не надо, известно чем, мышьяком».
   В своем конечном суждении полицейский пенсионер был, безусловно, прав. Чтобы отравить человека мышьяком, особого ума и знаний не требуется. В деревнях каждая хозяйка знает, что мышьяк – лучшее средство для травли грызунов. Это самый распространенный, дошедший до нас с древних времен антисептик, лучший противомикробный препарат. Им лечат многие болезни, в том числе и зубную боль. В чистом виде мышьяк не ядовит, но вот все его соединения с водой и другими жидкостями, в частности с желудочным соком, становятся чрезвычайно опасными для жизни. При остром отравлении мышьяком, принятым внутрь, наблюдаются сильные боли в животе, рвота, понос, возникают судороги и наступает коллапс, паралич. Однако по одним этим симптомам и без анализов трудно определить характер болезни, ее исход, нужна солидная квалификация, опыт, чего у многих провинциальных эскулапов часто не хватало.
   …Могильщики копали быстро. За их работой наблюдали парижские врачи Сета и Гийон, директор лаборатории полицейской экспертизы в Марселе доктор Жорж Беру, смотритель кладбища Жан Морен, следственный судья из расположенного южнее административного центра Пуатье Пьер Роже и еще несколько экспертов-криминалистов. Они не представляли, сколько раз им придется приезжать на это кладбище, сколько раз предстоит копать, закапывать и снова выкапывать трупы недавно и давно умерших людей. Десятки разворошенных могил, десятки сдвинутых со своих мест памятников. Такого в судебной практике еще не происходило ни в одной стране цивилизованного мира. Кладбище будет представлять собой перепаханное поле. Яма углублялась на глазах. За скорость обещали двойную оплату. Все должно происходить без особой огласки. И вот из глубины подняли почерневший деревянный гроб.
   Вскрыли крышку, и взору людей открылись останки мужчины, Леона Беснара, бывшего мужа Мари Беснар, скончавшегося, как свидетельствовало медицинское заключение врачей Галлуа и Шованеля, 2 года назад от почечной колики. Прибывший патологоанатом надел марлевую повязку, натянул резиновые перчатки и приступил к делу. Он орудовал скальпелем, ножницами и пилой. Собранный материал складывался в специальные пронумерованные колбочки. Следом за могилой Леона вскрыли и захоронение матери Мари, 80-летней Марии-Луизы Девайо, которая, как свидетельствовало заключение тех же врачей, умерла в январе 1949 года от свирепствовавшей в Лудене эпидемии гриппа. Однако обе эти скоропостижные смерти многим жителям Лудена показались странными, неожиданными, некоторые давно подозревали, что здесь не обошлось без участия Мари Беснар, особы нечистоплотной, алчной, во имя собственной наживы, ради удовлетворения любовной похоти готовой на любой проступок.
   Дело в том, что накануне своей кончины Леон Беснар жаловался жене начальника местной почты, соседке мадам Пинту, что его супруга Мари связалась с военнопленным молодым, здоровым немцем, закрутила с ним любовь, и они вдвоем травят его. Он чувствовал, что добром это не кончится и в конце концов его отправят на тот свет. Так и случилось. Кстати, мать Мари, Мария-Луиза, постоянно упрекала свою дочь в распутстве. В доме ни дня не проходило без скандала.
   Попытки прибывших специально из Пуатье двух полицейских инспекторов Ноке и Нормана разговорить мадам Пинту, выяснить обстоятельства дела ни к чему не привели. При первых же вопросах женщина почему-то тотчас замолчала, замкнулась в себе и отказалась вообще что-либо говорить. От других соседей толку было тоже не больше. И тем не менее следственный судья из Пуатье Пьер Роже, которому едва исполнилось 25 лет и до которого давно доходили все эти слухи, на свой страх и риск завел уголовное дело об убийстве Леона Беснара и Марии-Луизы Девайо путем отравления. Его вера в виновность Мари Беснар подкреплялась тем фактом, что накануне появления немца в имении Беснар и незадолго до этих двух подозрительных смертей в городок Луден на разные адреса жителей, в основном мужчин, поступали странные анонимные письма. В них неизвестный, по-видимому женщина, столь живо описывал постельные утехи между мужчиной и женщиной, причем в таком похотливом и откровенном виде, что многие посчитали их преступной порнографией и отнесли местному криминалисту, доктору Эдмону Локару. Тот внимательно изучил все письма, сравнил почерк с подчерками других писем, поступавших на местную почту, и сделал вывод, что подобные фантазии могли прийти в голову очень неудовлетворенной женщины, буквально сгорающей от своей неутоленной страсти. Такой в Лудене была только одна – зажиточная землевладелица Мари Беснар, жаждавшая найти себе хорошего мужа. Более того, доктор сравнил почерк анонимных писем с почерком самой Мари и с полной уверенностью установил: их писала одна и та же рука, и эта рука принадлежит опять-таки Мари Беснар. Свои соображения он изложил в послании судье Роже. Таким образом, уверенность юного судьи подкреплялась добытыми фактами опытного криминалиста. По сведениям того же Локара, сразу после появления в имении Беснар в 1947 году 20-летнего бывшего военнопленного немца Дитца, который, опять же по слухам, сделался любовником 50-летней Мари, поток писем прекратился. Далее, по сообщениям Локара, вызванная для разговора в отделение полиции Мари Беснар вела себя вызывающе нагло. На вопрос, с какой целью она писала письма столь непристойного содержания, ничего не ответила. При другом вопросе, не искала ли она таким образом себе полового партнера, Мари неожиданно замкнулась. А потом сказала, что тот, кто писал, хотел просто посмеяться над сонными жителями Лудена. Свою причастность к этим скабрезным посланиям она полностью отвергла. Ей не поверили, но отпустили. Уголовное дело заводить тогда не стали, хотя вся ситуация свидетельствовала, что неуемная Мари устранила мешавших ей людей, сначала мужа, затем мать, и осталась теперь в имении с немцем одна.
   Тем временем после эксгумации двух трупов и проведенных лабораторных исследований из Марселя в Пуатье пришли утвердительные данные. Доктор Жорж Беру сообщал, что в результате количественного и качественного анализа, сделанного в лабораториях полицейской экспертизы, установлено, что в теле скончавшегося Леона Беснара обнаружено 39 миллиграммов мышьяка на килограмм веса тела, то есть такое количество, которое должно рассматриваться как вполне достаточное, чтобы смертельно отравить человека. Далее Беру отметил также, что в теле покойной Марии-Луизы Девайо обнаружено еще большее количество мышьяка – 58 миллиграммов на килограмм веса тела. Все эти вещественные доказательства послужили основанием провести очередную эксгумацию трупов других родственников Беснар, неожиданно скончавшихся от разных болезней.
   В течение всего лета трудились могильщики на кладбище. Следом они выкопали труп первого мужа Мари, Огюста Антиньи, затем двоюродной бабушки Огюста, мадам Луизы Лекон, ушедшей также скоропостижно, затем бабушки Леона Беснара, вдовы Гуэн. Уже не один, а несколько патологоанатомов трудились в поте лица. Они орудовали скальпелями, ножницами и пилами. И снова весь собранный материал складывали в специальные пронумерованные колбочки и отправляли в Марсель…
   И вот наконец 21 июля 1949 года, когда данные медицинской экспертизы однозначно подтвердили подозрения мадам Пинту и других граждан Лудена о явном отравлении, те же инспекторы из Пуатье, Ноке и Норман, имея на руках ордер на арест, прибыли к имению мадам Беснар. Дверь им открыла сама хозяйка – среднего роста женщина в очках, ничего привлекательного в наружности, самая обычная, каких в округе сотни. И тем не менее эта особа подозревалась в совершении целого ряда особо тяжких преступлений. Ей предъявили ордер на арест и вместе с немцем Дитцем усадили в тюремную машину. Обоих подозреваемых повезли в Пуатье на встречу с судьей Роже. На первом же допросе мадам Беснар все отрицала, ее сожитель Дитц вторил ей. А поскольку против немца не было никаких улик и прочих подозрений, то после пристрастного допроса – ему на всякий случай наломали бока – Дитца отпустили. Он, недолго раздумывая, понимая, что легко отделался, тотчас отправился к себе в Германию, откуда уже больше не возвращался. Между тем первый допрос заставил судью Роже по-новому взглянуть на дело с отравлениями. У него на столе появились новые данные инспектора Ноке, которые свидетельствовали, что молчание мадам Пинту и некоторых других жителей объяснялось вовсе не нежеланием оказывать помощь следствию, а обычным страхом. Их просто запугали. Первой в этом призналась мадам Пинту. К ней приходил некий господин, который представился полицейским из Парижа, из Сюртэ, и такого наговорил, что у нее не только рот закрылся, но и коленки затряслись… Вскоре выяснилось, что этим человеком был частный парижский сыщик Локсидан. За солидное вознаграждение он был нанят Мари Беснар. Это он, выполняя поручение своей хозяйки, насмерть запугал мадам Пинту и других жителей Лудена. Теперь у Роже не было никаких сомнений относительно виновности сидевшей перед ним 53-летней особы со скромным, благочинным лицом.
   Разговор предстоял долгий и непростой. Дело в том, что на столе у судьи Роже находились и другие дополнительные свидетельские показания, собранные инспекторами в Лудене, о целой серии крайне подозрительных смертей, произошедших в течение несколько лет, начиная с 1927 по 1941 год, причем не только в семье Беснар, но и среди ее дальних родственников и друзей. Эти показания подтверждались также поступившими данными из Марселя от доктора Беру, полученными после эксгумации еще нескольких трупов бывших членов семейства Беснар. И судье очень хотелось услышать из уст самой Мари не только всю ее биографию, но и некоторые пояснения к семейной жизни и странным смертям родственников. Стенографистка готовилась делать обширные записи.
   Итак, обратимся к этим записям. Дочь обедневшего крестьянина Пьера Эжена Девайо Мари Девайо с детства мечтала обрести надежную семью, иметь много детей, стать хозяйкой в доме. Вполне похвальные мечты. Единственный способ приобрести желаемое она видела в замужестве. В 1919 году, в возрасте 23 лет, она вышла замуж за своего двоюродного брата Огюста Атиньи. Молодые переехали жить в замок мужа Мартен. Шли годы, жизнь налаживалась, но детей у них почему-то не было. Виной тому было, видимо, слабое здоровье Огюста. Последнее время он часто кашлял и в 1927 году неожиданно скончался от туберкулеза. Такой диагноз поставили лечившие его доктора…
   На этом месте рассказ обвиняемой прервался. Судья Роже еще раз посмотрел бумаги доктора Беру. Тот сообщал, что в останках первого мужа Мари, покойного Огюста Атиньи, несмотря на то что тело его пролежало в земле свыше 20 лет, обнаружено 60 миллиграммов мышьяка на каждый килограмм веса тела. Этого количества, как мы уже знаем, было более чем достаточно, чтобы отравить человека.
   Вернемся к исповеди мадам Беснар. После кончины благоверного Огюста, через два года, она вторично вышла замуж, теперь за Леона Беснара. У Леона был свой дом в Лудене, к тому же он владел москательной лавкой, а в сельской местности у него имелась еще обширная усадьба. Вот когда мечта Мари стала осуществляться. Правда, Леон был в плохих отношениях со своими родственниками, враждовал с каждым.
   И только Мари поддерживала со всеми хорошие отношения, и ей платили той же монетой. Особенно она сошлась с двоюродной бабушкой Леона, 80-летней вдовой мадам Луизой Леконт, посылала ей свое собственное вино. И та, находясь на смертном одре, в завещании упомянула также Мари Беснар. Умерла Луиза Леконт в 1938 году. И в этом месте пауза…
   Роже снова обратился к бумагам с заключением доктора Беру. В них значилось, что в результате проведенной токсикологической экспертизы в останках покойной мадам Леконт обнаружено 35 миллиграммов мышьяка на килограмм веса. Дальше – еще больше. Помимо родственников, Мари взялась и за своих близких знакомых. Это подтверждали данные других анализов, проведенных с частями трупов соседа Беснара, 65-летнего кондитера Тусена Ривэ, неожиданно скончавшегося в 1939 году, и его супруги Бланш, умершей немного позже. После смерти обоих «друзей» семьи Беснар Мари унаследовала кондитерскую лавку и небольшое состояние. Алчность и ненасытность натуры Мари Беснар были поразительны. Ее интересовали деньги, деньги и еще раз деньги. И ничто не могло остановить в стремлении завладеть ими.
   – Вы подмешивали что-либо в ее вино своим близким?
   – Нет.
   – Давали какие-то лекарства?
   – Нет.
   – У вас в доме был мышьяк?
   – Нет.
   – Вы знаете, что это такое?
   – Нет.
   – Вы травили грызунов?
   – У нас их не было.
   – Кто лечил всех родственников Беснар?
   – Доктор Деларош.
   – Вы помогали ему в этом?
   – Нет.
   – Вы дружили с семьей Ривэ?
   – Нет.
   – Но вы были знакомы с месье Тусеном Риве и его супругой Бланш?
   – Да…
   – Отчего они скончались?
   – Не знаю.
   – Вас подозревают в отравлении, есть данные анализов.
   – …
   Все попытки судьи заставить Мари Беснар говорить по сути дела, добиться от нее признания в содеянном, установить истину были обречены. Она либо все отрицала, либо тотчас замолкала. Улики не признавала, делала вид, что не понимает, о чем идет речь. Многочасовой допрос немного дал для установления истины и признания вины. Мари отвели в камеру. Судья Роже понял, что ему предстоит иметь дело либо с очень хладнокровным расчетливым противником, либо… Нет, другого не дано. Под личиной благообразной простой женщины скрывалась многократная убийца, которая ни в чем не сознается.
   В ее упрямстве он уже убедился. Значит, предстоит борьба, предстоит состязание законника с изворотливым преступником. Удастся ли доказать, что все подозрительные смерти в Лудене не случайные, что к каждой приложила свою руку мадам Беснар, зависело не только от результатов экспертизы, но и от правильно сформулированного доказательного обвинения.
   И судья Роже занялся бумагами. Ему предстояло изучить еще, как минимум, 12 неожиданных и труднообъяснимых смертей членов семейства Беснар. Он уже знал, что через 2 года после кончины мадам Леконт от апоплексического удара отдал богу душу отец Мари Беснар Пьер Девайо. После его похорон Мари унаследовала усадьбу и несколько сотен тысяч франков. С того времени она значилась уже крупной землевладелицей. Но этого ей было мало. В бумагах доктора Беру отмечалось также, что, несмотря на заключение врачей о причине смерти Девайо – апоплексический удар, истинной причиной послужило отравление: эксгумация и анализ показали содержание 30 миллиграммов мышьяка на килограмм веса покойного.
   В том же 1940 году, в ноябре, от паралича внезапно умер отец Леона, свекор Мари, Марселен Беснар. Лечивший его врач Деларош посчитал причинами смерти старческую слабость и инсульт. В эксгумированных частях трупа этого покойного доктор Беру обнаружил 38 миллиграммов мышьяка на килограмм веса. После кончины отца Леона супруги Беснар получили свыше 220 тысяч франков. А через год за месье Марселеном Беснаром последовала и его супруга, свекровь Мари, Мария-Луиза Беснар, ей было 66 лет. Непонятная желудочная болезнь длилась 9 дней. После ее кончины доктор Деларош установил диагноз – воспаление легких. За своей свекровью ухаживала и невестка Мари. После смерти матери Леона ее родной дочери Люси досталось свыше 260 тысяч франков, такую же сумму унаследовала и супружеская чета Мари и Леона. Но вот в останках трупа Марии-Луизы Беснар доктор Роже обнаружил 60 миллиграммов мышьяка на килограмм веса. Отравлена? Безусловно. Не прошло и нескольких недель, как внезапно тяжело заболела сестра Леона, Люси, 45-летняя особа. Болезнь прогрессировала. Лекарства не помогали. Через несколько недель ее обнаружили повесившейся у себя дома.
   В заштатном городке, кроме криминалиста Локара, не было никого, способного провести детальное расследование этого странного самоубийства. По показаниям жителей, Люси была очень верующей, набожной католичкой и совершить суицид не могла, для этого у нее не было никаких оснований. Но где доказательства? Ее тело эксгумировали. В останках трупа доктор Роже обнаружил 30 миллиграммов мышьяка на килограмм веса тела – отравлена. И тут у судьи Роже возникли подозрения в том, что совершить подобное едва ли под силу одному человеку. Возникал резонный вопрос: как эта женщина, жившая в захолустье, не имевшая никакого образования, решилась на такой поступок – отравление целого ряда здоровых людей? По предварительным подсчетам в общей сложности она отравила свыше двенадцати человек. Неслыханное преступление. В судебной истории Франции ничего подобного не было. Какими же надо обладать хладнокровием и выдержкой, чтобы методично из года в год отравлять своих родственников, присваивать себе их имущество и деньги, обеспечивая себе безбедное существование? Она действовала одна или у нее были помощники? Если были помощники, то только из ближайшего окружения. Кто они? Где Мари доставала мышьяк? У аптекаря? Но он все отрицает.
   Судья Роже все больше и больше убеждался в том, что, каким бы извергом ни была Мари Беснар, ей требовался помощник. И вполне возможно, что всяческую поддержку в этом ей оказывал ее супруг, Леон Беснар. А потом, когда основные имущественные и денежные запросы Мари были удовлетворены, он сам стал жертвой отравления. При этом мотивы убийства изменились. Мари достигла предела своих мечтаний и желаний. Деньги ее особенно уже не интересовали, а вот стареющий супруг мешал: он не мог ее удовлетворять, и, не зная, что предпринять дальше, она стала писать похотливые письма, изыскивая себе тем самым партнера. Когда же у нее завелся этот здоровяк немец, она прекратила писать письма, решила взяться за мужа. Он стал ей помехой.
   Судья Роже еще и еще раз внимательно перечитал все бумаги и в который раз убедился, что количество доказанных отравлений составляет двенадцать. Ему не верилось. А если перекопать все кладбище? Сколько они еще найдут несчастных жертв? Но не допускают ли они какую-либо ошибку? В самом деле, какая психически нормальная женщина могла столь методично травить людей из своего окружения? И тем не менее это факт. В истории встречались случаи, когда человек вроде вне всяких подозрений, действовавший к тому же осмотрительно, мог отравить и большее количество людей. Таких, правда, единицы. Но они есть. Осталось доказать, что Мари Беснар – одна из них. Основным свидетелем обвинения являлась мадам Пинту, которая хорошо знала и семью Беснар, и обстоятельства дела. Но показания остальных свидетелей большой ценности не представляли. Их высказывания могли служить лишь косвенными уликами. По сути, не было ни одного человека во всем Лудене, который мог бы прямо уличить Мари Беснар в содеянном преступлении. Все близкие и дальние родственники лежали в могиле. У знакомых были только подозрения. Значит, все обвинение следует строить на данных лабораторных анализов, проведенных доктором Беру. Нелегко ему придется, если он возьмет на себя основную часть доказательства.
   К чести судьи Роже следует сказать, что, несмотря на молодой возраст, он владел всеми навыками не только судейской, но и криминалистической работы. В течение длившегося два года судебного разбирательства – допросов, предъявления разных вещественных улик, в том числе данных анализов, выступления свидетелей – он испробовал все средства воздействия на Мари Беснар. Роже пытался склонить ее к сотрудничеству, старался добиться у нее признания. Все было тщетно. Он даже подсаживал к ней в камеру женщину, которая должна была разговорить Мари. Никаких компрометирующих высказываний, никаких личных откровений. Собственно, в этом нет ничего удивительного. С самого начала судебного процесса Мари взяла себе защитника, даже двух. И не из местных, не из Пуатье, а из столицы. Состоятельная женщина может позволить себе выбрать самых дорогих, самых надежных, самых авторитетных из парижских адвокатов. Защищать ее взялись Эйо и Дюклюзо. Они-то, опытные, во многом и настраивали Мари, определяли линию ее поведения и ответы на все вопросы судьи. Более того, они пригласили в Пуатье и третьего защитника, светило парижской Гильдии адвокатов, кавалера ордена Почетного легиона 64-летнего Альбера Готра. Этот защитник, ознакомившись с материалами дела, прежде всего съездил в Марсель, где каким-то образом внимательно изучил данные токсикологических исследований. Он побеседовал со свидетелями в Лудене, побывал на кладбище, поговорил с могильщиками и понял, что у судьи, кроме подозрений мадам Пинту и прочих косвенных улик, прямых доказательств вины Мари Беснар нет. Все обвинение строилось на лабораторных анализах доктора Беру. Данные же лабораторных исследований о количестве смертельной дозы мышьяка истолковывать можно двояко. Кто знает, какое количество мышьяка образовалось в процессе гниения, какое количество его принесли с собой почвенные воды? А как быть с микробами, которые поглощают мышьяк из почвы, почему они не могут служить его переносчиками? Где гарантия, что не произошла ошибка? И так далее и тому подобное. К тому же Готра не сомневался в том, что во время судебного процесса сумеет переключить внимание общественности на себя и вызвать симпатии к обвиняемой. Он обладал даром убеждения и умением активизировать силу даже слабой аргументации. Главное – дать противнику убедиться в собственной непогрешимости и вот тут-то нанести разящий удар. Потом еще один и, наконец, завершающий…
   22 февраля 1952 года Дворец юстиции в Пуатье напоминал встревоженный муравейник. На улице, несмотря на ненастную погоду, собрались те, кто не мог попасть в зал заседаний, а это были сотни людей. Репортеры готовились передавать сенсационные сообщения. На скамье обвиняемых – жительница Лудена 53-летняя землевладелица Мари Беснар. Она одета в черное пальто, на голове черная испанская шаль – всем своим видом она изображала ложно обвиняемую вдову. После открытия заседания председатель суда Фавар предоставил слово прокурору Жиро. Опытный обвинитель начал с того небольшого дела, которое, казалось бы, не имело прямого отношения к отравлению, но создавало образ Мари Беснар как особы алчной, корыстолюбивой, – он обвинил ее в подлоге. То есть в подделке документов, а точнее, в изготовлении фальшивой подписи на квитанциях, которые давали ей право получать ренту за одну из своих умерших родственниц. В результате приговор: 2 года тюрьмы и штраф в размере 50 тысяч франков. Это было начало. В лице общественности обвинение приобрело полную поддержку. То же самое произошло и на следующий день, когда стали выступать свидетели, и прежде всего мадам Пинту. Она и рассказала о том разговоре с мужем Мари, Леоном, когда он прямо обвинил свою жену в подготовке его отравления – она кормила его каким-то супом, после которого его неоднократно рвало. Второй день заседания – и обвинение посчитало, что процесс уже выигран. Парижские адвокаты особой активности не проявляли и не придирались. Процесс явно двигался именно в том направлении, в той тональности, которую ему придали обвинитель Жиро и судья Роже. Затем выступили полицейские инспекторы Ноке и Норман.
   На третий день в Пуатье из Марселя прибыл доктор Жорж Беру, который должен был поставить точку в списке предъявляемых обвинений. Он начал с того, что рассказал суду обо всех проведенных им токсикологических исследованиях с частями трупов умерших родственников мадам Беснар и некоторых ее друзей. Такие работы его лаборатория осуществляла по заявке криминальной полиции всей Франции. В его лаборатории проводились также исследования многочисленных проб почвы с могильных участков кладбища в Лудене на содержание в них растворенного мышьяка. И вывод, который напрашивался сам по себе: количество обнаруженного мышьяка в земле было значительно меньше, чем количество мышьяка, обнаруженного в трупах. И сразу последовал неожиданный вопрос председателя суда Фавара: «Означает ли полученная вами разница в количествах мышьяка, что все эти умершие люди были отравлены?». Однако на этот вполне естественный вопрос Жорж Беру ответил почему-то отрицательно. «Ваша честь, со стопроцентной убежденностью я этого сказать не могу. Речь идет о том, что в исследованных мною частях трупов был обнаружен мышьяк». И вот после этого заявления слово взяла защита. Готра с документами на руках прежде всего сравнил количество вскрытых могил – двенадцать – с количеством исследованных частей трупов, прибывавших в Марсель. И оказалось, что эти количества не совпадают. Не совпадали количества колб, отправленных для лабораторных исследований из Лудена, с количеством полученных в Марселе. Получается, что на каком-то этапе произошла ошибка, к части колб из Лудена прибавились колбы из других городов Франции. Очевидная путаница. Посмотрите в списки: в одних колбах – внутренности, в других – ткани тела. В таком случае можно ли говорить о чистоте полученных результатов? Не произошла ли подмена одних лабораторных анализов другими? А если факты показывают, что это так, то можно ли продолжать обвинительный процесс? Эти вопросы смутили не только судейство, но и самого доктора Беру. Дело в том, что в Марселе действительно подобные подмены случались. И доктор Беру о них знал. Более того, он действовал давно известными методами и передовые новейшие разработки не применял. Его можно было также упрекнуть относительно и чистоты, и аккуратности проводимых исследований. Не было и четкой регистрации. К сожалению, обо всем этом знал адвокат Готра и бил по самому больному: по организации исследования, выставляя в самом неприглядном свете доктора Беру и данные его лаборатории. Готра положил на стол председательствующего списки, которые были составлены у вскрытых могил, и другие списки, сделанные в лаборатории. Разница была очевидной. Но это не все. Готра подготовил еще один удар.
   – Уважаемый председатель, уважаемые судьи, в отчете доктора Беру, копия которого у вас на столе, вы увидите данные о содержании количества мышьяка, обнаруженного в волосах Тусена Ривэ. Извините, но это непростительная ошибка. Каждый из присутствующих здесь в зале свидетелей, жителей Лудена, может подтвердить, что месье Ривэ был лысым. У меня есть еще один отчет – об исследовании, простите, глаза вдовы Леконт. Но вы можете себе представить, что стало с глазом, который пролежал в земле 11 лет! Можно ли в таком случае доверять данным исследований других частей трупов?
   Симпатии зала были на стороне Готра. Но и судьи прекрасно понимали, что обвинению нанесен тяжелый удар, у него, по сути, был побит самый главный козырь. Если подвергнуты сомнению результаты анализов частей трупов, то следует либо снова проводить эксгумацию, либо отказаться от обвинения и отпустить на свободу Мари Беснар. Но Готра не удовлетворился достигнутым. У него были припасены и другие аргументы.
   Затем адвокат спросил Беру, писал ли он судье Роже записку со следующим содержанием: «Если Вас не удовлетворит мой отчет о проведенных анализах, я просил бы сообщить мне об этом, чтобы я смог внести необходимые изменения?». Что означает «внести необходимые изменения?». Это подмена одних данных другими?
   По сути, Готра поставил под сомнение компетентность Беру как эксперта. Можно ли доверять результатам его исследований? Но и это было не все. Готра неожиданно для всех достал из портфеля шесть запечатанных колбочек с серым веществом.
   – Уважаемый доктор Беру, вы утверждали, что ваш многолетний опыт ученого-исследователя позволяет только по одному внешнему виду отличить мышьяк, например, от сурьмы. Верно?
   – Да, это так. Подобные эксперименты проводятся еще на студенческой скамье.
   – В таком случае скажите мне и всему суду, в каких из этих колбочек находится сурьма, а в каких – мышьяк?
   И случилось невероятное. Беру попался на простую приманку. Вместо того чтобы сразу отказаться, не идти на поводу у защиты, которая явно подставляла его, он взялся за пробирки. Нам трудно судить, что повлияло на его ответ – волнение, плохой свет или просто усталость, но он отобрал три пробирки и сказал, что в них мышьяк. И ошибся. Лучшего ответа Готра не ожидал услышать.
   – К сожалению, вы опять ошиблись, уважаемый доктор Беру! Во всех шести пробирках одна сурьма, вот у меня данные лабораторных анализов.
   И хотя этот эксперимент не имел никакого отношению к делу об обвинении Мари Беснар в многократных отравлениях, но под сомнение был поставлен авторитет Беру как эксперта и чаша весов склонялась в пользу обвиняемой. Готра выходил победителем из всех состязаний. Ему не мог противостоять ни обвинитель Фавар, ни тем более плохо подготовленный эксперт Беру.
   Процесс приближался к своему завершению. Общественное мнение заколебалось. На скамье подсудимых сидела либо ложно обвиняемая, то есть жертва неправильно проведенных экспертиз, либо… Дело трещало по всем швам. Суду оставалось только одно – назначить других экспертов и провести новые исследования на более высоком, качественном уровне. На это ушло два года. Снова на кладбище Лудена появились могильщики. Снова они копали и перекапывали. Теперь части трупов исследовали с помощью атомных изотопов. Частицы трупов помещали в атомный реактор и обстреливали элементарными частицами. Количество обнаруженного мышьяка снова показало значительное превышение нормы. Однозначный ответ новых экспертов – известных судебных медиков-токсикологов Рене Фабра, Кон-Абреса, Анри Гриффона и Рене Пьедельевра – сводился к одному утверждению: да, было произведено отравление. В волосах только одного Леона Беснара было обнаружено количество мышьяка, превышавшее норму в 44 раза!
   Но и Готра не сидел сложа руки. Он читал исследования ученых-токсикологов, биологов и даже атомщиков, он самым скрупулезным образом изучал проблему отравления мышьяком, искал сведущих консультантов, которые могли бы компетентно отстоять другую точку зрения. И он нашел таких.
   15 марта 1954 года возобновились слушания по делу отравительницы Мари Беснар. На этот раз местом для проведения судебного процесса избрали город Бордо. Для создания общественного настроения по улицам прошла демонстрация свидетелей обвинения, прибывших из Лудена. Они несли плакаты, на которых были обвинительные надписи. У присяжных должно было априори создаться представление о Мари Беснар как об алчном, корыстном и болезненно-сексуальном существе.
   И на этот раз Готра был на высоте, показал и свою эрудицию, и умение склонять чашу весов судейства в свою пользу. Он прочитал популярную лекцию по атомной физике и нейтронно-активационному анализу мышьяка. И затем перешел к обвинению экспертов. Он уличил их в том, что они якобы избрали неправильное «время обстрела» мышьяка в ядерном реакторе. Поэтому ценность их результатов сводится к нулю. Его слова подтвердили эксперты со стороны защиты. И снова между учеными вспыхнул спор, который продолжался несколько часов. Ни одна из сторон не сумела доказать свою правоту. Мари Беснар уже давно перестала слушать выступления экспертов. И тогда Готра снова взял слово:
   – Извините, уважаемые эксперты, – начал он, – какое количество мышьяка считается достаточным для отравления? Десять миллиграммов на вес тела? А двадцати достаточно? Но кто из представленных в зале свидетелей видел в руках Мари Беснар мышьяк? Кто видел, как она давала его кому-нибудь из умерших родственников? Нет никого. А ведь обвинение утверждает, что яд в организм мог попасть только из чужих рук. А если она его не давала? Если он попал из почвенных вод? Насколько мне известно, токсикологи до сих пор не убеждены в том, растворяется ли в воде мышьяк, содержащийся в любой почве, и может ли он попасть в трупы природным способом.
   А если все же попадает природным путем?
   И снова весь процесс, благодаря Готра, его умелому маневрированию мнением и вниманием участников суда, перешел в плоскость доказательства ошибочности научной экспертизы. Снова разгорелись жаркие споры между экспертами обвинения и защиты. И ни к какому однозначному выводу они не пришли. Суд ушел на совещание и постановил перенести заседание, назначить новые слушания после проведения новой экспертизы.
   Второй процесс над Мари Беснар закончился так же, как и первый: никто не захотел взять на себя ответственность признать вдову убийцей двенадцати человек. Готра добился, чтобы Мари Беснар выпустили под залог. Ее выпустили. Она вернулась в родной Луден. Ее дом оказался разграблен местными жителями, на нее указывали пальцем, с ней не здоровались, ее считали убийцей, которую выпустили на свободу только потому, что эксперты проявили свою некомпетентность, не сумели доказать факт отравления.
   Заштатный городок Луден уже давно перестал жить нормальной добропорядочной жизнью. Все сосредоточилось на кладбище. И снова появились могильщики. И снова, к ужасу жителей, заработали лопаты. К делу был привлечен ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии Фредерик Жолио-Кюри. И все равно провальный процесс спасен не был. С 1949 по 1961 год трупы на кладбище выкапывали в третий или в четвертый раз. Жители сами сбились со счета. Помимо родственников Беснар, выкапывали и других: части трупов требовались для сравнения. Дело доходило до абсурда, до выступления жителей, противившихся этому глумлению. Но работы тем не менее продолжались. Специалисты соорудили даже огромную модель Луденского кладбища, запускали туда воду, чтобы проследить ход ее движения под землей.
   17 ноября 1961 года Мари Беснар в третий раз направили в тюрьму. В третий раз она сидела в зале суда на скамье подсудимых. Экспертами-обвинителями по ее делу были ученые Трюо и Пьедельевр. Они представили суду доказательства того факта, что столь большие дозы мышьяка не могли попасть в тела покойников из почвы. У всех трех предполагаемых отравленных жертв Мари Беснар и похороненных вплотную друг к другу содержание мышьяка различное. Следовательно «почвенная» версия попадания мышьяка исключается.
   Но и у защиты был эксперт, ученый с мировым именем Трюффер. Он задал Трюо вопрос:
   – Простите, уважаемый эксперт, вы, надеюсь, не забыли результатов эксперимента, который проводили в 1952 году? Помните, два года назад вы отравили собаку и закопали ее на Луденском кладбище. А через два года откопали. И что же вы обнаружили? Яда не было. Куда же он делся? Испарился. Или его вымыли подземные воды?
   Вопрос был по существу. На него Трюо не сумел дать однозначный ответ. Он промолчал.
   – Теперь судите сами, месье и мадам, – сказал Трюффер, – нам остается признать, что когда речь заходит о действии мышьяка под землей и внутри трупов, то однозначного ответа мы пока получить не можем. Опыты показали, что бактериальное гниение растительных и животных останков способствует растворимости мышьяка. Но у нас нет возможности судить и говорить о том, имеет место процесс растворения мышьяка в данной почве или нет. Решение данного вопроса зависит от слишком многих факторов, недоступных нашему рассмотрению. А раз нет абсолютно точных данных, объясняющих появление мышьяка в том или ином случае, то нельзя безоговорочно отрицать возможность его проникновения в трупы из земли. Если существует сомнение в представленных доказательствах, то вопрос следует решать в пользу обвиняемой.
   Слово взял Готра. Он чувствовал себя победителем, он выиграл процесс, и он должен завершить его:
   – Все возвращается на круги своя. Дело по обвинению Мари Беснар подошло к своему заключению. Оно не доказано. А раз так, то обвинение не может более настаивать на продолжении судебного разбирательства. Дело не имеет практически никаких перспектив.
   12 декабря 1961 года Мари Беснар вышла из зала суда свободной. Она была полностью оправдана. Убийца двенадцати человек найден не был.

Англия

«Свадебное путешествие»… на тот свет (19. 1. 1910)

   Рано утром 23 ноября 1910 года в центральной лондонской тюрьме под ногами приговоренного к смертной казни через повешение 48-летнего доктора Хоули Харви Криппена, американца по происхождению, открылись створки в преисподнюю. Через 5 секунд его тело безжизненно повисло в петле. За происходящим наблюдали прокурор, начальник тюрьмы, священник, врач и палач.
   Так был казнен преступник, жестоким образом расправившийся со своей красавицей женой и пытавшийся с молодой любовницей убежать в Америку. Этот человек упорствовал во время следствия и даже перед лицом смерти не признал своей вины. Его имя несколько недель не сходило со страниц американской и европейской прессы.
   …Он был невысокого роста, щуплый, в толстых очках в золотой оправе. Ни одного жеста, ни намека на страх или раскаяние. Стиснутые в замке пальцы рук. Прямой правдивый взгляд. Однако по мере того, как зачитывались материалы следствия, становилось ясно, что именно в его интеллигентной голове постепенно созревал план коварного убийства своей жены, очаровательной красавицы актрисы Коры, именно он своими руками, взяв нож, расчленил ее молодое тело, вытащил все кости, а потом тайно захоронил останки. Лица у судей и у публики вытягивались и все больше мрачнели. Перед ними вырисовывался образ злодея, кровавого палача, не пожалевшего человеческой жизни для достижения собственной эгоистической цели. Его тотчас окрестили исчадием ада. Женщины назвали Криппена оборотнем в образе человека. И его благоприятную внешность посчитали лишь лицемерной маской, скрывающей жестокую суть бессердечного убийцы.
   Процесс против доктора Криппена начался в зале суда в Лондоне 18 октября 1910 года. Дело вели одетые по традиции в черную мантию и парики главный обвинитель прокурор Ричард Мьюир и председатель суда лорд Альверстоун. Сидевшие слева и справа от них судьи, адвокаты, также в черных мантиях и в париках, внимательно прислушивались к доводам обвинения. В зале суда собралось много публики. Процесс представлялся необычный, убийство произошло из-за романтической любовной интриги доктора Криппена с его молоденькой секретаршей. Развитию их начавшейся бурной связи мешала несчастная жена. И вот доктор решил от нее избавиться самым изощренным способом, который мог зародиться только в мозгу медика. Газеты смаковали все подробности убийства. Рассуждали на тему, как удалось ему расчленить труп, куда он прятал части тела, где голова, руки и ноги. И еще публиковали материалы о ходе подготовки к тайному бегству обоих переодетых любовников на пароходе в Америку. По свидетельству репортеров, исчадие ада Криппен еще до суда был полностью изобличен. Ему оставалось только признать свою вину. Такому и виселицы мало. Все жаждали увидеть доктора Криппена с петлей на шее. А пока в зале заседания суда все стремились услышать его голос, посмотреть на его реакцию.
   Обвинительная речь прокурора Мьюира, в которой он обрисовал образ 34-летней страдающей молодой талантливой женщины, ставшей жертвой тирана, была также направлена на то, чтобы вызвать сочувствие публики. В глазах впечатлительных дам стояли слезы. Именно в квартире дома 39 на Хиллдроп-Кресчент, которую снимал доктор Криппен, он сначала усыпил и отравил свою прекрасную Кору и потом разрезал ее на куски. Все конечности спрятал в разных местах города, а туловище, вернее, то, что от него осталось, завернул в сорочку и закопал в подвале доме. Далее, не постеснявшись близких друзей, соседей, буквально на следующий день привел в эту же квартиру, где совершил убийство, свою новую возлюбленную, 20-летнюю Этель Ли Нив, с которой стал жить как с женой. И всем окружающим рассказывал чудовищную ложь, что обожаемая им Кора якобы по своим артистическим делам отправилась в солнечную Калифорнию. Но в пути на пароходе простудилась, подхватила воспаление легких и по прибытии в Филадельфию умерла. Никто ему, конечно, не поверил. Жизнерадостная Кора, которая больше, чем кто-либо, заботилась о своей внешности и здоровье, не могла допустить такую глупость. И с какой стати она отправилась в Калифорнию, никому ничего не сказав? Почему оставила дома свои наряды и украшения? Именно друзья Коры по варьете первыми подняли тревогу, именно они сообщили в полицию о ее странном исчезновении и о новой возлюбленной доктора Криппена. И он, злодей, похоже, почувствовал, что над ним сгущаются тучи, и сразу после посещения полиции стал готовиться к побегу. Надеялся таким образом замести следы. Но это ему не удалось. Возмездие настигло ничего не подозревавших беглецов в пути. Их сняли с океанского лайнера, направлявшегося из Антверпена в канадский Квебек. И вот убийца в суде.
   Обвинительная речь всем понравилась. Раздались даже непроизвольные хлопки. Прокурор сел на место, довольный произведенным впечатлением. Доктор Криппен так и не поменял своей позы. Застыл, как мумия. О чем он думал? Сожалел о содеянном, задумался о том, что его ждет, или готовился к опровержению?
   Настала очередь председателя суда лорда Альверстоуна. Он должен был задать главный вопрос. Тот самый, ответ на который означал бы, будет продолжен судебный процесс или он закончится сразу. В зале тотчас смолк шум.
   – Хоули Харви Криппен, – громко сказал лорд Альверстоун, повернувшись к сидевшему за деревянным ограждением маленькому человеку в очках, – итак, вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве своей жены Коры Криппен 1 февраля 1910 года. Считаете ли вы себя виновным?
   В зале воцарилось полное молчание. Все повернулись к обвиняемому и с нетерпением ждали его ответа. Признается или нет?
   Криппен поднялся, положил белые руки на деревянное ограждение. Он чуть наклонился вперед, выждал несколько секунд и затем четко произнес:
   – Нет, не считаю, милорд. – И ни слова больше.
   Затем, не дожидаясь кивка, Криппен снова сел и сцепил пальцы в замок. Он был полон уважения к самому себе и в зал даже не посмотрел. По рядам публики прокатился гул возмущения. Послышались недовольные выкрики. Судья был вынужден призвать шумевших к спокойствию.
   Последовал еще вопрос:
   – Мы располагаем неопровержимыми доказательствами вашей вины. Об этом говорил только что прокурор Мьюир. Эксперты в один голос утверждают, что вы обманным путем сначала усыпили и отравили свою жену, потом убили ее, расчленили и часть тела закопали у себя в подвале. Причем не забыли посыпать останки негашеной известью. Так это или нет?
   Криппен снова неторопливо поднялся, несколько секунд обдумывал ответ, а потом сказал:
   – Эксперты могут утверждать все, что им угодно, милорд, однако это еще не доказывает, что убийство совершил я, что именно я расчленил тело и закопал его у себя в подвале.
   В этом доме я жил с 1905 года, и кто-то до меня мог там закопать все, что угодно. Так что моя вина не доказана, и поэтому я не считаю себя виновным.
   Он снова сел. Криппен не поменял ни своего выражения лица, ни позы даже после того, как в зал заседания внесли страшную банку с формалином, в которой плавал кусок кожи с волосами с лобковой части тела Коры. Затем на стол прокурора легла часть полусгнившей сорочки, которую опознали подруги Коры. Это были те вещественные доказательства, которые полицейские обнаружили при раскопках в подвале дома, и теперь они являлись главными уликами.
   – Вы признаете, что найденные в подвале части одежды с эмблемой фирмы «Братья Джонс» – от нижней сорочки, что принадлежала вашей жене? Она купила там три такие сорочки. Старший инспектор Уолтер Дью нашел такую запись в книге приобретенных покупателями товаров, – спросил прокурор Мьюир.
   – Это ничего не доказывает, – доктор Криппен снова встал. –Такие сорочки покупали и многие другие женщины. Почему эта должна была принадлежать моей жене?
   – А чем вы объясните свой поспешный отъезд в Америку? Почему вы записали себя в список пассажиров парохода «Монтрозе» под вымышленной фамилией Робинсон и от кого вы скрывали Этель Ли Нив, переодев ее в матросскую форму? – попытался съязвить председатель Альверстоун. – Вы стали собираться к побегу буквально на следующий день после прихода инспектора Дью, так ведь?
   – Я американец и никому не обязан давать отчеты о своих поступках, – сухо ответил доктор Криппен. – Если хотите знать, то мне просто надоели разговоры о моей личной жизни. И я, чтобы их прекратить, решил вернуться на родину. И это мое право записать себя под любой фамилией.
   Доктор Криппен снова сел. Он и на этот раз остался верен себе, не признал вещественных доказательств, изобличающих его вину. Его последующие ответы на вопросы судьи и прокурора были такими же, как и прежние, – отрицательными.
   Заседание первого дня длилось до самого вечера. Никто из зала не хотел уходить. По сути, ни по одному из пунктов обвинения доктор Криппен так и не сознался. Он не посчитал себя убийцей. Почему? Всем стало ясно, что процесс затянется и обвинению придется основательно потрудиться, чтобы прижать доктора Криппена к стенке неопровержимыми доказательствами. Сумеет ли оно?
   К сожалению, в этом деле далеко не с лучшей стороны проявила себя защита. Адвокат доктора Криппена Артур Ньютон не особенно утруждал себя знакомством со своим подзащитным, не старался выработать свою линию защиты, и, главное, не искал смягчающих его вину обстоятельств. Единственное, на что он отважился, – постоянно утверждать, что найденные останки женского тела в подвале не принадлежали Коре Криппен. Способствовало этому вначале то обстоятельство, что у самих экспертов на этот счет не было единого мнения. И все. Но эта линия защиты вскоре потерпела неудачу. Дальнейшие заключения приглашенных патологоанатомов со всей очевидностью доказали обратное. И кусок кожи в формалине был признан всеми частью тела убитой молодой женщины, срок нахождения в земле которой соответствовал примерно шести месяцам, то есть дате с 1 февраля, когда пропала Кора Криппен. Но главное, удалось доказать, что и остатки нижней рубашки – именно от сорочки, которая принадлежала ей. Кроме того, эксперты установили, что перед убийством Кора была отравлена. В тканях нашли микроскопическое содержание яда гиосцина. При смешивании с кофе, пивом или ликером его вкус не чувствуется. Старшему инспектору Уолтеру Дью удалось найти также и фармацевтический магазин фирмы «Леви и Барроу», в котором доктор Криппен и приобрел пять гран этого токсического вещества, которое в своей практике он не применял. К тому же попытки полицейских отыскать следы исчезнувшей Коры в Филадельфии ни к чему не приводили.
   Все эти серьезные аргументы заметно ослабили и без того шаткую позицию защиты. Ее эксперты не нашли существенных возражений. Слишком очевидны были доказательства обвинения. С другой стороны, если бы Артур Ньютон рассказал всю трудовую биографию Криппена и потребительское отношение к нему Коры, если бы он постарался вызвать сочувствие к своему подзащитному, если бы поведал неприглядные стороны жизни этой якобы прекрасной супруги, имевшей интимные связи со многими своими приятелями и импресарио, если бы сидевшие в зале женщины узнали, что Кора ничем не интересовалась, кроме своей внешности, одежды и украшений, а деньги на их приобретение безропотно давал доктор Криппен, то тогда, вполне возможно, их мнение изменилось бы и присяжные отнеслись бы к обвиняемому с должным сочувствием. Ничего подобного, однако, не произошло.
   Тогда попробуем помочь защите. Суть всей этой истории крылась, как стало известно позднее, не столько в докторе Криппене и его «ужасном» эгоистичном характере, о котором столь красочно рассказывал прокурор и писала пресса, а в его жене Коре, известной как Тернер или под псевдонимом Бель Эльмор, обладавшей несильным голосом и не очень выразительными артистическими данными, мечтавшей попасть на большую сцену. Но приведем сначала те факты из биографии самого Криппена, которые должен был бы обнародовать на суде адвокат Ньютон. Прежде всего стоит сказать, что Криппен был прекрасный специалист. Он, как молодой врач, стажировался сначала в Англии, затем в Америке, проходил практику в университетах и клиниках Филадельфии, Детройта, Нью-Йорка и Торонто. Ему прочили неплохую карьеру. Вообще все, что он делал в профессиональном плане, свидетельствовало о его уравновешенном и серьезном характере. В 1887 году он впервые женился. Его жена Шарлотта Белл умерла при родах. От этого брака у него остался сын.
   Свое новое счастье, как ему казалось, он нашел в 1893 году в Нью-Йорке, когда на одном из вечеров ему, уже солидному доктору, представили хорошенькую 17-летнюю высокую девушку, мечтавшую о сцене. Она ему не просто приглянулась, она вскружила доктору голову. Он был от нее без ума и, узнав о ее честолюбивых планах, тотчас согласился помочь воплотить их в жизнь и готов был платить любому антрепренеру, любому преподавателю, лишь бы для Коры был открыт путь в театр, лишь бы она пела себе и ему на радость. Для него человек искусства был как бы святым и заранее вызывал восхищение. И Кора быстро распознала характер своего нового знакомого. Однако она, несмотря на юный возраст, была совсем не таким уж наивным и добросердечным ребенком, каким показалась Криппену с самого начала. Она догадалась, что новый ухажер влюблен в нее по уши и в таком состоянии очень покладист, а значит, не пожалеет на нее средств, и дала согласие на замужество. Но сразу после свадьбы пустилась во все тяжкие. Одни поклонники сменяли других. Все они были ее учителями, все восхищались ее талантом. В их доме находились постоянно люди, которые пророчили Коре большое артистическое будущее.
   Дипломированный врач, специалист по глазным и ушным болезням, а позднее и практиковавший дантист, доктор Криппен не сразу распознал что к чему. Он и не предполагал, что этот брак принесет ему одни неприятности. Счастья, которого он искал, не было с самого начала. Кора в своей молодой жизни знала очень многое и до него состояла уже в нелегальном браке с одним из своих многочисленных ухажеров. Близкие Криппену люди предостерегали доктора, рекомендовали разойтись с ней. Но он никого не хотел слышать. Трезвые доводы разума не воспринимал. Перед его глазами стояла черноглазая и черноволосая соблазнительная статуэтка – его Кора. И доктор Криппен делал все для ее благополучия. Его не пугали трудности ее молодого характера. Он считал, что со временем Кора станет взрослее, остепенится и будет нормальной женой. Позднее Криппен узнал, что она скрывала от него многое. Так, например, по происхождению она оказалась никакой не американкой. Она сама толком не знала, чья она дочь, то ли русского и немки, то ли поляка и немки. Ее звали Кунигунда Макамоцки. Подвижная, с тонким голоском, почти на голову выше своего щуплого мужа, она производила впечатление. Но только в первое время. А потом, при общении с ней, это впечатление меркло. Кора не могла говорить ни о чем другом, как только о своем непризнанном таланте, о сценической жизни. Именно Кора своим эгоистическим характером способствовала тому, что доктор Криппен увидел супружескую жизнь только с одной стороны: нужно давать жене деньги, и чем больше, тем надежнее будет его семейное счастье. Но деньги не сделали Кору добрее к нему. Ей хотелось скорее на сцену, она уверовала в то, что после некоторых занятий музыкой и пением ей удастся выступать перед публикой. Она мечтала о красивых нарядах, ее ждали слава, успех, деньги. Она крутилась перед зеркалом и пела, пела…
   Доктор Криппен не сразу понял, какую он совершил ошибку. А со временем, очевидно, боялся признаться самому себе, что его жизнь с этим человеком становится пустой, как и все, чем занималась Кора. Но, будучи по натуре человеком скрытным, он своих эмоций никогда не показывал. Кора была его законной женой, как бы там ни было, она ему нравилась, он готов был оплачивать все ее расходы. И они увеличивались с каждым годом.
   Криппен жил в Филадельфии, где у него была работа. Кора жила в Нью-Йорке, где ее обучали преподаватели. Однако со сценой у нее там никак не ладилось, никто не делал ей заманчивых предложений. Зато именно в этот момент доктор Криппен получил приглашение на работу в Лондон от одной американской фармацевтической фирмы, предлагавшей на продажу свои патенты. И он в 1900 году решил отправиться в Лондон на новое место работы. Кора захотела повидать Старый Свет и чуть позднее тоже прибыла к нему. Она рассчитывала найти в Лондоне себе занятие по вкусу. Уж в Европе, если не на оперной сцене, то в варьете или на крайний случай в мюзик-холле, она наверняка займет достойное место.
   Доктор Криппен работал, домой приходил поздно, а у Коры в Лондоне дела снова не заладились. Даже в окрестностях большого города никто не хотел предоставить ей место в мюзик-холле. Зато за короткое время она обзавелась друзьями, с которыми часами сидела в ресторанах, говорила об искусстве, творчестве, потом в дорогих магазинах приобретала красивые наряды. Оплачивал все, естественно, доктор Криппен. А Кора пользовалась все большим успехом у ресторанной публики.
   Но, вернувшись домой, устраивала ему сцены. Ей не хватало дома уюта, не хватало теплоты и заботы. Требовалось нанять экономку, которая бы убирала в квартире, мыла посуду, гладила платья. Терпеливый доктор Криппен не возражал. По сути, он вел всю домашнюю работу сам. Он создавал в доме уют и тепло. Он приобретал продукты, он угощал друзей Коры спиртным. Просто его на все не хватало. Но когда он пытался говорить об этом, начинались истерики. Поводом для ссоры мог служить любой пустяк. Раздраженная своими неудачами, Кора давала волю слезам, кричала, что в Лондоне она не чувствует себя в настроении. Скоро доктор Криппен понял, что все его усилия по сохранению семьи напрасны. И в Лондоне он от Коры отдалился еще более, чем в Нью-Йорке.
   Долго так продолжаться не могло. Жизнь стала действительно ненужной, пустой. Да и его терпению подходил конец. Именно в этот отчаянный момент доктор Криппен познакомился с девушкой, которая была полной противоположностью Коры. Двадцатилетняя секретарша, блондинка Этель Ли Нив была также выше его ростом и крупнее. Но у нее был ангельский характер. Она смотрела на доктора влюбленными глазами, готова была следовать за ним по пятам. Это его и покорило. Он стал чаще задерживаться на работе, ходил с Этель на прогулки, много рассказывал ей о своей жизни в Америке, он раскрывал перед этой девушкой свой мир и нашел наконец в ней то, что не мог найти в Коре, – понимание и любовь.
   Но что было делать с Корой? Естественно, она не дала бы ему развода. Она была уже не очень молода – 34 года, и, судя по всему, ее артистическая карьера полностью закончилась. Кора осталась на задворках искусства. Да и доктор Криппен понял, что никакого таланта у нее нет, а вместо него одни капризы. Ее сварливый характер с годами только ухудшится. Так стоило ли ему продолжать жить с такой женщиной? Но если бы он с ней все же развелся, то ему пришлось бы платить алименты на ее содержание. И немалые!
   Да, доктор Криппен был действительно влюблен. Не столько телесно, сколько духовно. Кора его не интересовала. Он торопился на работу, как на свидание со своей любовью. И жизнь стала приобретать для него свою прелесть. Вероятнее всего, в этот период и зародилась у него мысль о том, что от жены следует срочно избавиться. И сделать надо все так, чтобы никто ничего не заподозрил. Кора должна уехать в Америку – навсегда. Обо всех деталях этого преступления доктор Криппен на суде так ничего и не сказал. Он не признал себя виновным. Он не признал себя преступником и не считал себя убийцей. Поэтому и не было доказано, что именно он убил Кору. Знала ли о его замысле Этель? Скорее всего нет. Едва ли эта юная и неискушенная девушка смогла бы тогда спокойно переселиться в его квартиру и жить там, зная, что в подвале разлагаются части трупа убитой им жены.
   Через пару недель, после того как он устранил Кору, доктор Криппен распространил слух о том, что она неожиданно уехала на пароходе в Филадельфию. Еще через три недели он сообщил о том, что получил из Америки письмо, в котором его известили о тяжелой болезни и смерти жены. Она в пути сильно простудилась. А когда прибыла на место, то умерла от воспаления легких.
   Это была его первая и серьезная ошибка. Тем самым он навлек на себя большие подозрения. Близкие подруги Коры, которым он сообщил эту печальную весть, оказались ошеломлены. У них тотчас появилось сомнение относительно странной поездки и смерти Коры. Они считали, что Кора не могла уехать в далекую Калифорнию, не поставив их в известность. Почему она не подготовила писем? Почему не послала их с дороги? На нее это не было похоже. Они бы ответили ей. Сообщили бы, что не успела она уехать, как некая молоденькая секретарша стала носить почему-то ее украшения и туалеты, более того – неслыханное нахальство – давно легла в супружескую постель Криппенов. Подруги приходили в дом 39 на Хиллдроп-Кресчент и просили рассказать им подробности о смерти Коры. А чтобы удостовериться, что все сказанное доктором Криппеном правда, подруги Коры попросили бывшего жильца этого же дома, который хорошо знал ее, проверить все высказывания доктора Криппена в полиции. Этим жильцом был некий Нэш, которого подружки Коры и уговорили отправиться в Скотленд-Ярд.
   Это было 30 июня 1910 года. С Нэшем беседовал старший инспектор Уолтер Дью. Свидетель заявил, что удивлен странным отсутствием госпожи Криппен, якобы умершей на пароходе на пути в Филадельфию, и уже тем более не может объяснить себе, как это доктор Криппен может привести в семейный дом молодую женщину, которая носит одежду Коры.
   Рассказанного оказалось достаточно, чтобы инспектор Дью попросил написать заявление и пообещал лично заняться этим делом. Прежде всего он поинтересовался семейной жизнью доктора Криппена и опросил нескольких его знакомых. Супруги между собой последнее время не очень ладили.
   В первых числах июля вместе с сержантом Митчеллом инспектор решил осмотреть дом 39 на Хиллдроп-Кресчент и выслушать объяснения самого доктора. Но им не повезло: в тот день полицейские застали на квартире одну Этель Ли Нив. Это была высокая крупная бледнолицая девушка с печальными темными глазами. Она охотно показала им комнаты, провела в палисадник. Ничего подозрительного обнаружить тогда не удалось. Квартира как квартира. Чистые комнаты, никаких подозрительных следов. Но это-то и насторожило инспектора. Он не чувствовал удовлетворения и вместе с сержантом отправился к Криппену на работу на Оксфорд-стрит. Их появление в бюро было для доктора Криппена совершенно неожиданным.
   И тут он допустил вторую ошибку. Видимо, не успел как следует приготовиться и рассказал полицейским совсем другую историю. По его словам, Кора Криппен вовсе не умерла, а покинула его вместе с одним из своих поклонников, а с кем именно, не знает. И он, чтобы избежать скандала и ненужных кривотолков, изобрел эту историю с ее смертью.
   – Мистер Дью, можете мне поверить, что я искренне любил эту женщину, – взволнованно говорил доктор Криппен инспектору. – Я выполнял все ее прихоти, надеялся, что она станет настоящей певицей. Но, увы, на большую сцену она так и не попала, зато в нашем доме не переводились сценические поклонники Коры. И мне приходилось оплачивать все ее счета. Я просил Кору быть благоразумной, но она меня не слушала и грозилась уйти к одному американцу, у которого было гораздо больше денег, чем у меня, и он мог взять ее на содержание. Скандалы следовали за скандалами, но у меня денег больше не было. И вот 1 февраля утром я обнаружил, что она тайно ушла от меня. Собственно, это было лучшее решение для нас обоих. Естественно, я не мог открыто сказать об этом нашим общим знакомым, поэтому и решил сообщить всем, что она умерла. Для меня во всяком случае. Думаю, что она сейчас в Филадельфии вместе со своим новым другом греется на солнышке и смеется надо мной. Но меня это уже больше не волнует.
   – Я прекрасно понимаю, вас, доктор, – ответил инспектор Дью, – но вы должны правильно понять и меня, к нам поступило заявление, и мы обязаны разыскать вашу жену. Даже если она находится в Америке.
   – Прекрасно, – нервно отозвался Криппен и заходил по кабинету. – Тогда у меня будет повод потребовать у нее развод официально.
   – Только не забудьте обеспечить себе свидетелей. Иначе вам не поверят.
   – О, это несложно. Я уверен, что теперь после всего этого она сама не захочет оставаться моей женой.
   Это объяснение доктора Криппена показалось инспектору не лишенным логики, тем более что ему удалось разузнать такие подробности о семейной жизни супругов, которые как раз свидетельствовали в пользу доктора Криппена. Дью уже знал, к какой артистической карьере стремилась Кора Криппен и чего она достигла. Полицейские вернулись на набережную Королевы Виктории, чтобы составить свой отчет. Можно было вполне удовлетвориться высказываниями доктора Криппена. Его жена не из той категории лиц, которые так легко убегают от своих зажиточных мужей. Побегает, побегает и вернется. Может быть, у них все и наладится.
   Закончив отчет, инспектор заметил, что ему все же не хватает веских аргументов в пользу доктора Криппена, и, чтобы уточнить еще кое-какие детали, он решил еще раз наведаться в дом 39 на Хиллдроп-Кресчент.
   11 июля Уолтер Дью снова позвонил в дверь Криппена, но ему никто не открывал. Снова звонок, более продолжительный. В доме, очевидно, никого не было. Тогда Дью отправился на работу к доктору на Оксфорд-стрит. И вот там он узнал ошеломляющую весть: доктор Криппен вместе со своей молодой любовницей срочно уехал в Америку. В два дня распродал свое имущество. Причину никому не объяснял. Видимо, отправился в свадебное путешествие, подсмеивались сотрудники.
   Такой поспешный отъезд означал не что иное, как бегство. Значит, прав был сосед Нэш, который сделал заявление о странном исчезновении Коры Криппен. Правы были ее подруги, которые во всем сомневались и требовали заключить доктора Криппена под стражу. С этого времени медленно, но верно стал приходить в действие механизм поисков.
   На другой день, получив разрешение Скотленд-Ярда на проведение расследования, инспектор Дью и еще несколько сыщиков приступили к тщательному осмотру дома. Они снова прошлись по комнатам, простучали все стены, перекопали палисадник. Но ничего подозрительного заметить не удалось. Спустились в подвал. И снова занялись простукиванием и прощупыванием стен и пола. Ничего не вызвало у них сомнения. Решили продолжить работу на следующий день. И вот 13 июля снова стали осматривать пол и стены подвала. И тут обнаружили, что некоторые кафельные плитки в полу не очень плотно уложены. Их удалось вытащить из земли. И сыщики взялись за лопаты…
   Обнаруженная полусгнившая бескостная масса едва напоминала останки нижней части человеческого тела. В любом случае для инспектора Уолтера Дью сомнений не было – доктор Криппен преступник, который убил свою жену. Он попытался скрыть ее останки, а после того, как на его след вышли полицейские, сбежал. Оставалось вызвать коронера, предъявить ему вещественное доказательство преступления и привлечь к делу экспертов.
   Страшная находка в доме доктора Криппена вызвала волнение в Скотленд-Ярде. Приглашенный в тот же день хирург и патологоанатом профессор Огастес Джозеф Пеппер сам спустился в подвал и стал проводить там свои первые исследования. Для него не было сомнения в том, что перед ним останки человеческого тела, из которого вытащили кости. Значит, действовал человек, хорошо знакомый с медициной. В тот же день останки извлекли из земли и перевезли в морг. Уже там между частями тела были обнаружены частички полусгнившей женской нижней рубашки, которую позднее опознали подруги Коры.
   Собственно, первого заключения профессора было достаточно, чтобы Скотленд-Ярд объявил розыск доктора Криппена и разослал по всей Англии циркуляр, предписывавший срочное задержание подозреваемых персон. На другой день газеты напечатали объявление о розыске 48-летнего американского доктора Криппена, невысокого лысоватого человека в очках, пучеглазого и его 20-летней английской любовницы Этель Ли Нив, крупной бледнолицей девушки с большими темными глазами.
   На такую публикацию в газете «Дэйли Мэйл» с подробными описаниями внешности обоих преступников наткнулся капитан Кендалл на британском судне «Монтрозе», которое вышло из Антверпена и взяло курс на канадский город Квебек. Собственно, капитан не знал еще всех своих пассажиров. Но газета обещала солидную награду тем, кто укажет на двух опасных преступников, которые отправились на пароходе в Америку.
   Через два дня капитан «Монтрозе» обратил внимание на невысокого немолодого человека в очках, пучеглазого, рядом с которым находился крупный парень в матросской форме с нежным лицом и большими глазами. В списке пассажиров они значились, как отец и сын Робинсоны, и занимали роскошную двухместную каюту, но вели себя совсем не по-родственному. Как заметил старший помощник, скорее, как молодые любовники: ласкались, целовали друг другу ручки. Этот факт больше всего возмутил капитана. Он, последователь строгой викторианской морали, не мог допустить, чтобы на его корабле происходило безнравственное действо. Переодетые любовники в одной каюте? Такого допустить он не мог. Но подозрение – это еще не основание для ареста. А если старший помощник ошибся? Чтобы не мучить себя сомнениями, капитан сам взялся за наблюдение и вскоре убедился, что старший помощник прав. В матросской форме чувствовалась женская фигура. И он тотчас по телеграфу, тогда еще совершенной новинке среди средств связи, направил Скотленд-Ярду свою знаменитую телеграмму, в которой описал внешность и поведение обоих подозрительных пассажиров.
   Из Скотленд-Ярда сразу ответили, что, согласно описанию, оба пассажира наверняка являются разыскиваемыми опасными переодетыми преступниками. За ними необходимо установить негласное наблюдение. Если их поведение изменится, то их следует арестовать. Надеть наручники и посадить в отдельные каюты. В любом случае в Квебеке их на землю не выпускать и ждать прибытия агентов из Скотленд-Ярда.
   Так и сделали. За обоими пассажирами установили слежку. И капитан Кендалл все больше убеждался в своей правоте: перед ним были переодетые любовники. Его это возмущало гораздо больше, чем тот факт, что они преступники.
   Сразу после получения телеграммы от капитана Кендалла старший инспектор Уолтер Дью вместе с сержантом Митчеллом выехал ночным экспрессом в Ливерпуль, откуда выходило быстроходное судно «Лауренсия» курсом на Квебек и по расписанию прибывало туда намного раньше «Монтрозе».
   Прибыв в Квебек, оба сыщика не стали дожидаться прихода судна, а наняли баркас и направились ему навстречу. Предупрежденный капитан Кендалл застопорил в море ход. Вскоре баркас причалил к борту, и английские полицейские поднялись по трапу на палубу, где скопилось много пассажиров и среди них переодетые беглецы. Капитан опасался, что на борту может произойти стычка, что оба преступника окажут сопротивление. Но ничего этого не произошло. Уолтер Дью и Митчелл спокойно подошли к группе пассажиров, наблюдавших за швартовкой баркаса, и остановились напротив доктора Криппена и его спутницы.
   – Мы с вами, кажется, знакомы, доктор Криппен, – начал инспектор. – Ваше свадебное путешествие закончилось. Именем закона я, старший инспектор Скотленд-Ярда Уолтер Дью, арестую вас и вашу спутницу Этель Ли Нив. Вы обвиняетесь в убийстве своей жены Коры Криппен. – И на руках ошеломленных беглецов, которые и словом не успели обмолвиться, сержант Митчелл тотчас защелкнул наручники.
   Толпа в недоумении раздвинулась. Пассажиры с удивлением рассматривали двух людей, на руках которых висели стальные браслеты. Инспектор и сержант вместе с несколькими матросами тотчас повели переодетых беглецов в каюту капитана, чтобы оформить протокол.
   В тот же день инспектор Дью телеграфировал в Лондон об успешной поимке обоих преступников…
   Был ли у доктора Криппена хоть малейший шанс спастись от виселицы? В те времена едва ли. Слишком большой резонанс получило его дело: зловещей фигурой сделала его пресса, негативно воспринимали его женщины. Переодевание и тайное бегство на пароходе только добавило драматизма к ситуации. Он был, по сути, обречен заранее. Да и улики были слишком очевидные. И несмотря на то, что он не признал себя виновным ни по одному пункту обвинения, процесс закончился через пять дней.
   22 октября после краткого совещания все присяжные пришли к единому мнению: «виновен, смерть через повешение». Об этом в зале суда объявил лорд Альверстоун. Защита обратилась в апелляционный суд, но в пересмотре дела ей было отказано.
   Ровно через месяц в лондонской тюрьме состоялась казнь. В это время Этель Ли Нив уже находилась на свободе. Она отделалась только легким испугом – ее полностью оправдали. С того далекого времени о ней никто ничего больше не слышал. А дело доктора Хоули Харви Криппена вошло в хронику уникальных преступлений начала XX века. И Скотленд-Ярд мог по праву гордиться своим проведенным кратким и четким расследованием. Правда, при одном но: вина доктора Криппена так и не была полностью доказана.

Обнаженная во сне и наяву… (20. 2. 1951)

Эта криминальная история случилась в Лондоне накануне Рождества 1951 года, когда вся деловая жизнь в городе заметно затихла, зато ярче вспыхнули огни рождественских базаров и улыбающиеся люди делали друг другу подарки. Наступал период всеобщего благоденствия и любви. В самый канун великого праздника и познакомился зрелый женатый мужчина 33 лет – христов возраст – с 11-летней подружкой своей дочери и решил сделать ей подарок. Написать портрет. В их взаимоотношениях все с самого начала было пристойно, даже возвышенно. Вот только исход… Исход этой истории потряс не только Лондон, но и всю Англию.

Приглашение на каникулы

   Одиннадцатилетняя Маргарет Спевик, ученица пятого класса средней школы в Челси, известном районе Лондона, где издавна селились в основном люди творческих профессий, дружила со своей одноклассницей Пэрл Хеппер. Девочки особенно сблизились, когда в начале декабря Маргарет сломала руку и Пэрл стала часто навещать ее. Они думали даже вместе встречать Рождество, во время каникул уехать на море. Затем, когда рука у Маргарет зажила, она отправилась в гости к подруге. И здесь впервые увидела картины ее отца, художника по профессии, мистера Уильяма Хеппера. Они привели ее в восхищение. Еще бы, таких причудливых откровенных сюжетов на библейские темы, такого буйства красок ей не доводилось видеть. Она впервые с любопытством рассматривала и полуобнаженную страстную Марию Магдалину, и целующихся ангелов, и эротического Христа. Впечатлительная девочка не могла оторваться от этих картин. Она была ошеломлена, а отец Пэрл оказался польщен. Такой юный возраст и такое тонкое восприятие живописи!
   Маргарет сама не понимала, почему ее тянуло снова и снова взглянуть на картины отца Пэрл. Она старалась почаще бывать в доме у подружки. У нее появилось даже желание взять у мистера Хеппера уроки рисования и живописи. Здесь следует сказать, что по своему происхождению Уильям Хеппер не был англичанином. Уроженец Гибралтара, он имел не только двойное гражданство – испанское и английское, но и южный темпераментный характер. Помимо живописи, мистер Хеппер увлекался еще писательством. Он сочинял короткие рассказы, как для взрослых, так и для детей, отсюда его способность ладить с молодыми людьми. Умел он находить с ними общий язык. И Маргарет сразу прониклась к нему симпатией, тем более что собственного отца у нее не было.
   На мистера Хеппера это знакомство произвело также приятное впечатление. Но по поводу самой 11-летней Маргарет возникали у него совсем другие мысли и желания. Мистер Хеппер, сам того не понимая, стал испытывать не простую симпатию к этому ребенку. Ему хотелось прижать ее к себе, погладить, приласкать. Эти простые желания становились навязчивыми, и он почувствовал к маленькой Маргарет эротическое влечение. Да, да, эта малолетка с белокурыми волосами, больше похожая на ангелочка с тонкими ручками и ножками, с большими глазами, она тревожила его дух и мучила тело. Мистер Хеппер не знал, что ему предпринять. Он с удовольствием слушал Маргарет и с еще большим удовольствием ее рассматривал. Фарфоровая статуэтка с матовой кожей. Только сзади крыльев не хватает. Тонкие черты нежного лица и томный взгляд. И это в 11 лет! Она начала ему сниться. Обнаженная, приходила к нему, садилась на край постели, снимала с него одеяло и начинала ласкать. От таких видений у него выступала испарина.
   Он решил написать ее портрет. Именно такой, какой видел ее во сне, какой приходила она к нему – обнаженной, с тонким тельцем, с чуть оформившимися грудями, с белокурыми локонами. Он представлял себе, как поставит мольберт, сделает набросок, потом возьмет палитру. Но писать обнаженную натуру в квартире не мог. Ему мешали жена и дочь Пэрл. Значит, сделать это лучше всего подальше от дома, подальше от чужых глаз, например на природе, у самого моря. Так в голове у художника стал зарождаться коварный план…
   17 января 1952 года мать Маргарет, миссис Спевик, получила письмо. Оно было от мистера Хеппера. В нем он сообщал, что на зимние каникулы вместе с семьей намерен совершить поездку к себе на виллу в Хов, что в нескольких милях от известного морского курорта Брайтон, и он приглашает с собой маленькую Маргарет. Эта поездка, как сообщал далее мистер Хеппер, позволит младшей Спевик отдохнуть и окрепнуть на природе и приобщиться к таинствам искусства. Он готов там написать ее портрет и обучать основам рисования и живописи. Это будет его подарок.
   Миссис Спевик долго раздумывала. Отправить дочь с людьми, которых знала только по ее рассказам? А если с ней что случится? Да и так ли уж ей все это нужно? Но Маргарет сама стала уговаривать мать. Ей очень хотелось провести каникулы в компании мистера Хеппера, тем более что он собирался написать ее настоящий портрет маслом. Мало того, за позирование мистер Хеппер обещал платить по 3 шиллинга за час. Это звучало убедительно. Миссис Спевик дала свое согласие. Однако на всякий случай она решила все-таки встретиться с самим мистером Хеппером с глазу на глаз и обсудить с ним все детали поездки. Тот выразил полное понимание естественного беспокойства матери и при встрече сумел успокоить миссис Спевик и заверил ее, что все пройдет благополучно. Пэрл и Маргарет будут вдвоем там резвиться и отдыхать, а он напишет их портреты. Миссис Спевик согласилась, но выдвинула и свое условие: она приедет их проведать.
   Через пару дней Маргарет взяла с собой небольшой саквояжик и, сказав матери: «До скорой встречи», ушла из дома. Это было 3 февраля. Через день миссис Спевик получила из Хова красочную открытку от дочери. Маргарет писала, что очень довольна, на новом месте ей все нравится. Море, соленый воздух, прогулки по пляжу, разговоры о начавшейся работе над портретом…

Страшное открытие миссис Спевик

   7 февраля, в воскресенье, миссис Спевик, как и было договорено с мистером Хоппером, местным поездом отправилась в Брайтон. Оттуда ее должны были забрать на машине и отвезти в Хов. Но на вокзале ее никто не встретил. Это было большое разочарование. Она приготовила подарки для Маргарет и Пэрл, она так готовилась к предстоящей встрече. И вот на тебе, сидит на станции в полном неведении, ждет, нервничает и не имеет понятия, почему за ней не приехали. Что могло случиться?
   Прождав два часа, миссис Спевик отправилась назад в Лондон. Едва прибыв домой, она тотчас позвонила Хепперам, полагая, что те из-за каких-то возможных причин были вынуждены прервать отдых и вернулись домой. Но, к сожалению, она ошибалась: трубку у Хепперов никто не снимал. Через час она позвонила снова с тем же результатом. Не зная, что предпринять, миссис Спевик отправилась сама к Хепперам. Ей хотелось на месте убедиться, что там никого нет.
   Она долго и безуспешно жала кнопку звонка. Дверь ей никто не открывал. Она понимала, что в квартире никого нет, ведь вся семья находилась в Хове, но все же еще на что-то надеялась. В тот момент на душе у миссис Спевик впервые сделалось как-то тревожно. Почему? Она и сама не смогла бы ответить на это. А в голове завертелись уже назойливые вопросы: куда отправляться ей теперь, что предпринять дальше.
   И тут ей на помощь пришла соседка Хепперов. Она слышала многочисленные звонки миссис Спевик, видела, что женщина находится в затруднении, и вышла к ней. О местопребывании семьи Хепперов она ничего не знала, зато подсказала адрес их виллы в Хове. И снова миссис Спевик отправилась на вокзал. Снова пригородный поезд и окрестности Лондона. Теперь дорогу она знала точно.
   На этот раз поездка показалась ей долгой и утомительной. Наконец вечером, когда уже начало темнеть, добралась она до Хова. Каково же было ее очередное разочарование, когда вместо виллы с палисадником и подземным гаражом, которую ожидала увидеть, глазам ее предстал обычный вытянутый стандартный многоквартирный дом, похожий на барак, из тех, в которых в курортный сезон отдыхающим из Лондона сдают комнаты. Стало быть, вместо виллы всего-навсего квартира или, еще хуже, одна комнатка для целой семьи? Зачем же понадобился такой обман?
   И еще ее смутил тот факт, что, несмотря на вечернее время, окна в доме почти не горели. Во всяком случае зажглась одна пара только на третьем этаже, а ниже – сплошные черные глазницы. Заглянуть в них с улицы было невозможно, требовалась лестница. Может быть, в доме никто не живет, а она перепутала адрес? Миссис Спевик еще раз взглянула на бумажку – все соответствовало, это был тот самый адрес.
   Она потянула на себя ручку, и дверь подъезда неожиданно открылась. Миссис Спевик поднялась на второй этаж. Вот и дверь, обитая черным дерматином. За ней должны быть Хепперы. Она нажала кнопку звонка – резкий, неприятный металлический зуммер нарушил тишину. И потекли минуты ожидания. За дверью никакого движения. Может быть, ее просто не хотели впускать? Но почему? Что произошло? Она отпустила руку. За дверью царила все та же страшная тишина.
   Ее охватило отчаяние. Сомнения, возникшие еще в Лондоне, теперь, после столь явного обмана, только укрепились. Где семья Хепперов? Где Пэрл, где наконец ее Маргарет? И она с неистовой силой забарабанила в дверь…
   Часы показывали девять. Это было то самое время, когда Маргарет должна была готовиться ко сну. Бедная девочка, она так привыкла к домашнему теплу и уюту. Но где же она теперь? Что скрывается за черной дверью? Она постучала к соседям, но ей никто не открыл. Весь дом казался вымершим. Отчаявшаяся мать уселась на ступеньки. Она была полна решимости остаться здесь ночевать, лежать у порога, дождаться утра, пока не выяснит, что произошло.
   Возле двери миссис Спевик обнаружила возвращавшаяся к себе домой местная жительница. Она выслушала объяснения миссис Спевик и пригласила ее к себе. И тут выбившаяся из сил мать Маргарет услышала неутешительные для себя вести. Да, мистер Хеппер действительно снимает в этом доме одну комнату с туалетом. Он периодически приезжает сюда, чтобы побродить по окрестностям, подышать свежим воздухом и писать этюды. Но прибывает он, как правило, один. Семья? Да, у него есть жена и дочь, но они живут в Лондоне и сюда не заглядывают. В Хове их никто не видел.
   А как же 3 февраля? Он ведь должен был приехать с семьей – жена, дочь Пэрл и девочка Маргарет? Разве они не приезжали? Соседка подтвердила, что видела мистера Хеппера, но с ним была только одна незнакомая девочка и больше никого. Жены с ним не было. Но где же они теперь, допытывалась перепуганная насмерть миссис Спевик? Этого соседка не знала. Она видела их только раз, 3 февраля, и больше они не встречались. Они, видимо, вернулись в Лондон.
   От такого сообщения миссис Спевик чуть не лишилась чувств. Что оставалось ей делать? Соседка предложила ей переночевать у себя, но у миссис Спевик были другие намерения. Она во что бы то ни стало хотела попасть в комнату Хеппера. Может быть, там записка, проливающая свет на эту историю. Может быть, там вещи Маргарет. А вдруг она сама лежит беспомощная и не может открыть дверь. У нее ведь была сломана рука и она еще не совсем оправилась после болезни. Сердце матери разрывалось от горя, от нехорошего предчувствия, оно подсказывало ей, что там, за черной дверью, скрывается разгадка пропажи ее дочери.
   Оставалось только одно радикальное средство – взломать замок. Но откуда у двух слабых женщин силы, чтобы вскрыть тяжелую входную дверь? После нескольких безуспешных попыток подобрать ключи соседка предложила всю операцию перенести на утро. Но миссис Спевик ни за что не соглашалась. Тогда был найден компромисс. Соседка хлопнула себя по лбу: лучше всего отыскать управляющего, у которого были ключи от всех квартир. И вот обе, убедившись, что им вдвоем не справиться с непосильной задачей, отправились в домовую контору.
   Уже было за полночь, когда им удалось разыскать управляющего. Уговаривать его пришлось долго, он не соглашался, потому что не понимал нетерпения этих женщин, потому что на дворе ночь, чего они всполошились, мистер Хеппер исправно платит, с ним никогда не было никаких проблем. Но, видимо, встревоженный вид миссис Спевик, ее умоляющие глаза и решимость не отступать сделали свое дело, разжалобили управляющего. Он взял ключи, и они отправились к квартире Хеппера.
   И вот опять знакомая дверь. Поворот ключа, легкий нажим плечом, щелчок выключателя…
   От увиденного у миссис Спевик зашевелились на голове волосы. Горло сдавил спазм. Она сделала три шага вперед, из груди вырвался протяжный крик: «Моя Маргарет! Что сделал он с тобой?». Ноги у нее подкосились, и она, не выдержав страшного зрелища, рухнула на пол. Она упала рядом с кроватью, единственным ложем в этой узкой комнате, на котором лежало обнаженное и бездыханное тело ее дочери.
   Маргарет была совершенно голой. И без признаков жизни. Как установило в дальнейшем следствие и экспертиза, ее сначала изнасиловали, а потом задушили. Рядом у окна стоял мольберт, на котором был сделан набросок обнаженной Маргарет.

Поиски убийцы

   Прибывший вскоре на место происшествия полицейский врач установил, что смерть наступила примерно 24 часа назад. Двадцать четыре часа назад в этой комнатушке разыгралась трагедия, стоившая жизни 11-летней девчушки. Маргарет, белокурый ангелочек с кротким личиком, стала жертвой необузданной похоти взрослого мужчины. Надругавшись над ребенком, он ее убил и скрылся.
   Миссис Спевик не могла прийти в себя. И все же у нее хватило сил, чтобы рассказать инспектору всю роковую историю знакомства ее дочери с художником Уильямом Хеппером. Она показала письмо, которое взяла на всякий случай с собой, затем достала открытку своей дочери. Она только теперь поняла, что мистер Хеппер давно задумал свой коварный план – выманить ее дочь из Лондона, оторвать от матери и здесь в полном одиночестве надругаться над беззащитным ребенком. Следы в комнате и показания соседки свидетельствовали об одном: злодеяние мог совершить только один человек – мистер Хеппер.
   Теперь перед полицией вставал вопрос, куда он мог скрыться, где его искать. Требовалось прежде всего установить местонахождение жены Хеппера и его дочери. Они наверняка могли сказать много ценного. Это было несложно: 8 февраля миссис Хеппер и Пэрл прибыли в Лондон. Они находились у своих родственников в деревне и ничего не подозревали о случившемся. Сообщение об убийстве Маргарет и продполагаемом убийце Хеппере их потрясло. Они никак не могли предположить, что их муж, отец пошел на такое преступление. Но тут же выяснилось и другое: они ничего не знали и о готовящейся поездке мистера Хеппера вместе с Маргарет в Хов. Он им ничего об этом не сказал. Не имели они представления и о его теперешнем возможном местонахождении. Сами они уезжали к родственникам по его просьбе.
   Весть об убийстве 11-летней школьницы из Челси всколыхнула всю страну. Газеты на другой день поместили сообщение об этом на первых полосах. Фотографии обнаженной Маргарет, красочные рассказы репортеров кочевали из номера в номер. Активные поиски Хеппера велись теперь по всем крупным городам Англии, были перекрыты вокзалы, аэропорты, морские гавани. Пять тысяч полицейских участвовали в поимке возможного преступника. По просьбе Скотленд-Ярда к поискам Уильяма Хеппера подключились также испанская, французская полиция и Интерпол.
   Казалось бы, в такой непростой обстановке преступнику просто некуда деться. Но Хеппер как в воду канул. Потянулись томительные дни ожидания. Прошла неделя, за ней вторая, потом третья… Никаких сведений в полицию не поступало. Дело грозило перейти в разряд нераскрываемых. Газеты о нем уже не вспоминали. И вот тогда сотрудники Скотленд-Ярда решили прибегнуть к новому, еще никем ни разу не опробированному средству – обратиться к помощи населения через каналы телевидения.
   Три дня подряд на экранах телевизоров показывались фотографии Уильяма Хеппера и убитой им маленькой Маргарет. Диктор просил ответить на вопросы: где, когда в последний раз их видели вместе, кто мог видеть этого человека, где он скрывается.
   И опять потянулись томительные дни ожиданий. Но вот цепочка однообразных дней прервалась. Телевидение сработало! На стол инспектора английской полиции легло письмо из далекого испанского городка Ируна. Вслед за ним раздался звонок из того же Ируна, расположенного на испано-французской границе. На связи был шеф местной испанской криминальной полиции. Он сообщил, что на днях в одном кафе был арестован человек, похожий по описаниям на того, которого разыскивает лондонская полиция и который обвиняется в изнасиловании и убийстве школьницы. Этот человек представился художником. Его взяли потому, что у него не оказалось денег, чтобы оплатить обед. Кроме того, жители Ируна, в котором каждый знал своего соседа в лицо, видели передачу английского телевидения. Приметы показанного человека совпадали. Художник имел при себе паспорт, из которого следовало, что у него два гражданства – английское и испанское. Звать его Уильям Хеппер.
   При аресте он не оказал никакого сопротивления, на предъявленные ему обвинения никак не прореагировал. Для выяснения обстоятельств его направили в следственный изолятор испанской тюрьмы.
   И вот начались долгие переговоры о выдаче преступника английской стороне. Сделать это оказалось не так просто. Испанская сторона требовала вещественных доказательств его вины. На все эти переговоры и выяснения уходило много времени, но доказательства были предъявлены. И наконец 23 марта 1952 года Уильяма Хеппера переправили в Лондон.

Оправдательные письма

Казалось бы, теперь, после того как убийца Маргарет Спевик схвачен, дело за судом. Доказать его вину будет легко. Ведь есть свидетели, есть улики. Но, увы, в этом деле английское правосудие столкнулось как раз с одной из тех проблем, которые возникают всякий раз, когда обвиняемый, оправившийся после первого шока, начинает в корне менять свои показания, которые он давал на предварительных допросах. Короче, Хеппер попытался водить судей за нос.Что произошло? Попав в испанскую тюрьму, пока шли все переговоры о его выдаче, Хеппер времени даром не терял. Никто не требовал от него признания в убийстве. Никто вообще к нему в камеру не приходил. И он стал сочинять пространные письма своей дочери, жене, послу Испании в Лондоне, другим официальным лицам. На бумаге он не просто излагал свою точку зрения на случившееся, но и полностью отрицал свою причастность к убийству. Своей дочери он плакался, например, о том, что у него неуравновешенный характер, от которого страдает сам, что после автомобильной аварии у него бывают провалы в памяти. Далее он писал, что, по всей вероятности, ездил в Хов, но в бессознательном состоянии, и произошло это по вине его жены, с которой он накануне поссорился, страшно переживал, не знал куда себя деть, а дальнейшее из его памяти стерлось. Примерно в таком же духе он писал и послу. Хеппер прекрасно понимал, что в дальнейшем все эти письма будут привлечены к делу в качестве вещественных доказательств. Он понимал также, что в руках опытного защитника они могут стать его козырной картой. Так стоило ли ему спешить и добровольно признаваться в содеянном? Убитую уже не вернешь. Зачем же убивать еще одного?

Я не виноват, я не убивал!

   – Итак, Уильям Хеппер, уроженец Испании, художник по профессии, проживающий в Челси, признаете ли вы себя виновным в том, что обманным путем 3 февраля 1952 года заманили 11-летнюю Маргарет Спевик в Хов, изнасиловали ее там, а затем задушили?
   На этот вопрос английского судьи Хеппер не дал ответа, а только отрицательно замотал головой. Вид у него был разнесчастный, потерянный, почти невменяемый. Он как бы воспринимал вопросы, но полностью осмыслить их не мог. Поэтому не мог дать исчерпывающий ответ.
   Судья повторил свой вопрос. И снова та же реакция.
   – Может быть, вы как-то объясните свое поведение и расскажете, что вы делали в Хове с 3 по 6 февраля?
   И снова ответа не последовало. Голова опустилась на грудь, Хеппер засыпал. Предполагаемый преступник с первого допроса дал понять, что никакой вины за собой не признает. Более того, в минуты просветлений он отрицал все. Хеппер не признавался даже после предъявления ему вещественных доказательств – незаконченного портрета обнаженной Маргарет, ее саквояжика, других вещей, найденных в комнате. Он ничего не узнавал. Складывалось впечатление, что ни вещественные доказательства, ни другие улики не смогут поколебать его уверенности в том, что он ни к изнасилованию, ни к убийству отношения не имеет.
   Не доказав полностью вину, нельзя определить и меру наказания, отсюда невозможность вынести судебный приговор. А если на скамье подсудимых оказался в самом деле невменяемый? Тогда к нему следует применить совсем другие меры воздействия.
   Что оставалось делать судье? Либо принять заявление обвиняемого и повернуть процесс в обратную сторону, либо попытаться помочь ему и вызвать на откровение, возбудить у него естественное сострадание. Началась изнурительная работа – «разговор по душам». И она дала свои результаты. Но совсем не те, на которые рассчитывали наивные представители правосудия. Хеппер стал выдвигать собственную версию случившегося. Он начал «раскручивать» те фрагменты из своих писем, в которых изложил и страшную ссору с женой, после которой был не в себе, ничего не помнил и действовал как во сне. Он не понимал, зачем поехал в Брайтон. И совсем не помнит, была ли с ним маленькая Маргарет.
   – А кто же писал открытку матери Маргарет, кто начал писать портрет ее ребенка? – спрашивали его возмущенные судьи. На этот вопрос они так и не услышали ответа. Хеппер сразу ушел в себя, замкнулся и замолчал.
   – Но вы не отрицаете, что приезжали в Брайтон? – следовал другой вопрос.
   – Да, возможно, – слабым голосом отвечал подсудимый. – Но действовал я в полном «затмении», ничего не помню. Со мной и раньше происходили такие странности, – пояснил он. И поэтому вспомнить ничего толком не мог.
   Обвиняемого просили уточнить, с какого момента произошло с ним это «затмение». Он отвечал, что с момента приезда в Брайтон.
   – Но как и что произошло дальше – не помню. У меня, видимо, здорово помутился рассудок.
   Выслушав такие заявления обвиняемого, пришлось судьям назначить медицинскую экспертизу. От нее Хеппер не отказался. Вполне возможно, что его готовность встретиться с психиатрами объяснялась тем, что он увидел снова шанс на спасение. Процесс длился уже не первый месяц, интерес к нему со стороны широкой публики почти пропал и, как казалось самому Хепперу, снижалась степень его наказания.

Психиатры «разговорили» Хеппера

   После многократных встреч и бесед с психиатрами Хеппер стал припоминать многие детали. И вдруг на него снизошло озарение: он вспомнил, что в Хов с ним ездила не 11-летняя Маргарет, а его жена. Да, да, это его жена, увидев, в каком он оказался нервическом состоянии, решила поехать с ним вместе. Она, видимо, опасалась за его поведение. Он приехал, поставил мольберт, стал писать Маргарет, а потом уснул. Проснувшись, увидел рядом с собой молодую женщину. Он подумал, что это его жена, и стал ласкать ее. Она ответила ему взаимностью. Он совершил с ней половой акт, и тут жена стала на него кричать, обвинять его во всех грехах, пыталась его укусить. Вне себя от боли и злости он вырвался из ее объятий. Дальнейшее не помнил, так как снова оказался в «затемненном» состоянии.
   Более того, он вспомнил, что нечто подобное с ним также произошло несколько лет назад, когда он после автомобильной катастрофы поругался с женой. И тогда у него появились провалы в памяти. Как выяснило следствие, Хеппер действительно попадал в автомобильную катастрофу. Но вот о его провалах в памяти ничего не могли вспомнить ни его жена, ни дочь.
   И снова Хеппер заявил, что он скрывал от всех свои «затмения», боялся, что его упекут в сумасшедший дом…
   Что оставалось делать лояльным судьям после такого заявления? Назначить, естественно, еще одно обследование, еще одно собеседование. Еще одна медицинская экспертиза, за ней следующая… А время между тем шло.
   Свыше 2 лет длился процесс с забывчивым Хеппером. Семь ученых-психиатров осматривали его, беседовали с ним под душам. И пришли к различному мнению: одни утверждали, что обвиняемый должен быть отправлен в клинику на более детальное обследование, другие считали, что, наоборот, он совершенно нормален, но из-за неуравновешенности характера у него могли возникать проблемы с памятью. Наконец один психиатр высказал предположение, что если обвиняемый во сне пытается убить свою жену, а проснувшись и обнаружив возле себя молодую девушку, совершает похожие действия наяву и убивает спавшую с ним рядом девушку, то это неподсудно, это уже сложная психиатрия… И тут судьи поняли, что все, хватит, достаточно – такой процесс никогда не прекратится!
   К сожалению, психиатрам так и не удалось доказать вменяемость или невменяемость Хеппера. Сделать это предстояло суду.

Справедливое обвинение

   Защита, воспользовавшись таким оборотом дела, в своем заключительном слове требовала для своего подзащитного полного и безусловного оправдания. Убийство не доказано, Хеппер невиновен, его следует освободить из-под стражи.
   – Вы любите детей? – спрашивал его защитник.
   – Да, сэр, конечно, очень, – отвечал обвиняемый.
   – Вы испытывали к ним когда-нибудь эротическое влечение?
   – Нет, никогда!
   – Вы убили маленькую Маргарет?
   – Нет, этого я сделать не мог.
   – Вы уверены в этом?
   – Абсолютно. У меня есть своя дочь, я ее люблю, как мог бы я убить собственного ребенка?
   И адвокат тотчас выдвинул свое требование – освободить Хеппера: он не виновен.
   – Я не увидел ни одного конкретного доказательства вины моего подзащитного и не услышал об этом, – продолжал он. – Косвенные же улики не могут быть приняты в расчет. Начатый портрет Маргарет ни о чем не говорит. Мать сама дала согласие на его написание. Мы не можем восстановить полную картину пребывания Хеппера и девочки в Хове. Сам факт убийства не доказан. И кто убийца – так и осталось невыясненным. Следовательно, мой подзащитный невиновен. Если же господа присяжные заседатели сочтут Хеппера виновным, то они должны принять во внимание его нервическое состояние. Семь ученых-психиатров не могли прийти к одному мнению. Мой вывод основывается на авторитетном заключении медиков: подзащитный не убивал Маргарет Спевик. А если кого и убивал, то только свою жену. Но совершил это злодеяние во сне, под влиянием изменений в психике, а это уже несколько меняет дело, и поэтому подзащитный не несет ответственности за свой поступок.
   Другого мнения был обвинитель.
   – Господа присяжные, прошу вас иметь в виду следующее, – заявил он. – Перед судом в течение двух с лишним лет обвиняемый разыгрывал из себя сумасшедшего. И делал это настолько убедительно, что сбил с толку даже некоторых уважаемых психиатров. Но обман, как бы его не завуалировать, все равно раскроется. Факты слишком очевидны, и о них я повторять не буду. Наш процесс завершается, и мы обязаны вынести окончательный вердикт. И у меня в этой связи к вам один вопрос, уважаемые господа присяжные. Что сказать нам теперь матери Маргарет? Если принять во внимание логику защиты, то получается, что обвиняемый если кого и убил, то собственную жену. Но она, как видите, жива, а ребенка он не убивал. Но он, как вы знаете, мертв. И такой абсурдной логикой хотят отыскать истину? Нет, уважаемые господа присяжные, на самом деле суд просто хотят ввести в заблуждение. Делается это с одной-единственной целью – освободить обвиняемого. А как же истина?
   Известно, что до знакомства с Маргарет Спевик обвиняемый был совершенно нормальным человеком. И никогда не вспоминал о своих «затмениях». Но за два года тюрьмы он не только не сошел с ума, но выработал свою оправдательную тактику поведения. Такую же коварную, как и его способ заманить беззащитного ребенка. Тогда он перед матерью разыграл целый спектакль, а теперь перед нами изображает из себя больного шизофренией, которой никогда не страдал.
   Нет, уважаемые господа присяжные, обвиняемый все тщательно продумал и рассчитал, что своим поведением ему удастся обмануть судей, ввести их тоже в заблуждение. Он убил доверчивого ребенка и трусливо сбежал в Испанию. Надеялся затеряться в глубинке и скрыться от правосудия. Не вышло. Телевидение передало его фотографию по всем странам, и Хеппера опознали. Из испанской тюрьмы он рассылает письма, в которых дает собственную версию убийства, уже заранее внушает всем мысль, что он не преступник. На допросах избирает тактику умолчания. Потом, когда это не дает нужного результата, начинает фантазировать. И так увлекается, что увлекает за собой других. Профессиональный художник и писатель, он овладел искусством воздействия на чувства окружающих в совершенстве.
   Но фантазия – одно, а реальность – другое. Я не верю в его сны и вымыслы. Не для этого собрались мы здесь. Более того, считаю, что ответ на главный вопрос: кто убийца? – дан вполне исчерпывающий. Характер этого человека слишком опасный для всего общества. Он виновен, хотя и не признает этого. Он виновен, хотя этого не сумели понять ни его защита, ни психиатры. Он – единственный организатор и исполнитель задуманного преступления. И за свой страшный поступок должен быть наказан по всей строгости закона.
   Присяжные ушли на совещание. После недолгого отсутствия они появились в зале суда. Вердикт их был краток: Уильям Хеппер признан виновным в изнасиловании и убийстве 11-летней Маргарет Спевик. Его приговорили к смертной казни. Так завершилось «затяжное дело Хеппера». Через неделю после вынесения приговора, 11 августа 1954 года, убийца был повешен.

Почтовый по расписанию не прибыл (21. 3. 1963)

   После столь откровенного вечернего разговора Брюс долго не мог уснуть. Сама судьба послала ему этого соседа. Он ходил по камере, мерил шагами несчастные девять метров, смотрел на зарешеченное окно, переводил взгляд на старика Гриффитса. Тот уже спокойно похрапывал. А все сказанное им так захватило Брюса, что в своем воображении он видел подвалы Английского банка, в которых стопками складывались старые, вышедшие из употребления купюры. Но ему они казались гораздо ценнее, чем новые. Их были десятки, сотни, тысячи. Миллионы фунтов стерлингов, которые свозились со всей Англии. Сорок лет их пересчитывал Гриффитс, сортировал, делал крошечные дырочки и нанизывал на нить. Гирлянды денег лежали потом годами бесцельно в подвалах и ждали сжигания. И вот перед самым выходом на пенсию этот дуралей соблазнился на несчастные 20 фунтов, за что и пострадал. Но его судьба не очень волновала Брюса. Наиболее интересным в рассказе старика был тот эпизод, когда он участвовал в перевозке изъятых ветхих купюр. Из Глазго в Лондон на почтовом поезде. Сумма варьировалась от четырех до пяти миллионов. Деньги отправляли в мешках, которых насчитывалось, как правило, свыше сотни. Везли всегда в одном и том же втором вагоне с надписью: «Royal Mail» («Королевская почта»), который по сути никем не охранялся, кроме сопровождавших груз пяти банковских служащих. И у них не было огнестрельного оружия! Эти, тоже дуралеи, были совершенно уверены, что на них никто не нападет. Их вагон имел только особые запоры. И все. Ошеломляющая новость! Значит, получалось, что если в безлюдном месте остановить почтовый поезд и вскрыть вагон, то можно было спокойно стать обладателем нескольких миллионов! И все обошлось бы без кровопролития. Было от чего возбудиться. Старик Гриффитс и представить себе не мог, на какую благодатную почву упала его столь ценная информация.
   Сидевшему в 1961 году в камере следственной лондонской тюрьмы Брюсу Рейнольдсу было ровно 33 года. Он был благополучно женат и имел сына, который с нетерпением ждал его возвращения. До выхода на волю ему оставалось всего три дня. Судебное разбирательство завершилось практически в его пользу. Но заниматься после освобождения рутинным трудом он не собирался. Поэтому лучшего себе подарка к дню выхода и представить не мог.
   Внешне Рейнольдс выглядел вполне благопристойно. Он и одевался как денди, отличался хорошими манерами. И не имел ничего общего с обычным тюремным сбродом. Может быть, поэтому Гриффитс почувствовал к нему расположение и поведал свою тайну? Брюс не остался в долгу и сказал, что владеет собственной антикварной лавкой. С ним охотно вступали в сделку крупные бизнесмены, банкиры, ювелиры. А попался тоже на мелочовке – продал несколько фальшивых картин, которые принимал за оригиналы.
   Все это была заведомая ложь. Та самая, которую он рассказывал следователям на допросах. И даже сам поверил в нее. И старик ему, естественно, поверил. Бывшему банковскому служащему, далекому от изощренной криминальной среды, и в голову не могло прийти, что за респектабельной внешностью благожелательного человека, за светскими манерами скрывался матерый преступник, тесно связанный с уголовным миром. Да, Брюс Рейнольдс был человеком с двойным дном. Он на виду у всех осуществлял законные коммерческие операции, а подпольно участвовал в организации разного рода ограблений банков и ювелирных магазинов. Правда, непосредственного участия в грязном деле почти никогда не принимал, все больше делал через наемных подручных, а вот куш получал наибольший. Полиции долгое время не удавалось поймать его с поличным. Ей доставались лишь косвенные улики его вины. По ним Рейнольдса не раз забирали в тюрьму. Но до настоящего суда дело не доходило, он сидел только в следственном изоляторе. Брюс Рейнольдс был слишком опытным мошенником, чтобы попасться на мелочовке. Зато теперь сообщение Гриффитса нацелило его на такую аферу, которая обещала не только миллионы, но и большой шум во всей Англии.

Поиск партнеров

   После выхода из тюрьмы Рейнольдс первым делом отправился к своему другу, 30-летнему Чарли Уилсону, изобретательному человеку, любившему лошадей, женщин и красивую жизнь. Оба приятеля понимали друг друга с полуслова, и едва Брюс намекнул на почтовый вагон «Royal Mail» с «большими монетами», как глаза у Чарли моментально загорелись, и он предложил этот знаменательный день отметить в дороге – прокатиться из Лондона до Глазго, туда и обратно. Не терпелось ему посмотреть все своими глазами. Блестящая идея, одобрил Брюс.
   Сказано – сделано. Они взяли билеты первого класса, ехали, как короли, проводник никого в купе к ним не подсаживал, всю дорогу весело болтали, потягивали виски и внимательно смотрели за окно. Эта поездка им многое дала. Они узнали расписание движения не только пассажирских, но и товарных поездов, осмотрели местность с обеих сторон железнодорожного пути.
   Рейнольдс не говорил, но ему все же хотелось проверить правдивость рассказа Гриффитса. Старик не врал, все совпадало. Знакомые люди в Глазго сказали, что почтовый, которому предстояло преодолеть 620 километров, выезжал обычно под самый вечер, шел в основном ночью и никаких больших остановок в пути не делал. И сопровождали второй вагон действительно только пять банковских, ничем не вооруженных служащих. Все это были обнадеживающие вести.
   Рейнольдс и Уилсон обратно в Лондон возвращались в приподнятом настроении. И снова смотрели за окно, выискивая наиболее подходящее для их планов место.
   – Послушай, – Чарли сощурил глаза, – а как ты собираешься остановить поезд? Лечь на рельсы?
   – Наивный, – усмехнулся Брюс, – мы воспользуемся для этого техникой. Он перевел взгляд в окно, вскочил и неожиданно выкрикнул: – Смотри, это то, что нам надо! – и он лбом прислонился к стеклу.
   Слева по ходу поезда мелькали пустынные поля.
   – Вот и мачта семафора, на которой мы зажжем наш красный фонарь! Запомни это место, мы сюда еще вернемся! Ближайшая впереди станция Чеддингтон, до Лондона, значит, 60 километров. Это нам вполне подходит.
   Он, довольный, уселся на свое место. Они проезжали через мост Брайтгоу возле Сиерс-Кроссинг в графстве Букингемшир. Вдалеке слева и справа располагались фермерские хозяйства, места пустынные. Приятели поздравили друг друга с удачным началом и сделали по хорошему глотку виски.
   – Мы приедем сюда на автомобиле и все внимательно осмотрим, – продолжал возбужденным голосом Рейнольдс. – Наш первый семафор перед Чеддингтоном.
   Улыбающийся Чарли снова разлил виски. Теперь можно было по-настоящему расслабиться.
   Для осуществления задуманного оставалось подобрать подходящих компаньонов. Они посчитали, и выходило, что мозговой центр должен состоять, как минимум, из 3–4 руководителей, а непосредственных исполнителей должно быть 10 или 11 человек. Да, теперь Рейнольдсу требовались надежные люди из числа тех, которым не только можно было доверить тайну этой операции, но и которые в деле проявили бы себя настоящими профессионалами. Их нужно было посвятить в общую задачу и приступить к тренировкам.
   Осенью 1962 года Рейнольдс и Уилсон встретились с 30-летним Гордоном Гуди, владельцем дамского парикмахерского салона в южном Лондоне. Коллеги давно слышали о «подвигах» друг друга, но все как-то не было случая познакомиться поближе. И вот один клерк адвокатской конторы, который подзарабатывал именно тем, что сводил вместе больших боссов и давал им советы, привел Рейнольдса и Уилсона к Гуди в парикмахерскую. Там они немного посовещались и затем отправились в один из полулегальных баров Сохо, где можно было спокойно выпить и поговорить откровенно, не боясь чужих ушей.
   Рейнольдс, Уилсон и Гуди сидели в отдельном сепаре, пили темный «Гиннесс», смотрели друг другу в глаза и вели обстоятельный разговор. Операция предстояла очень непростая. Остановить почтовый поезд, который шел не менее 60 миль в час, вытащить из вагона несколько десятков мешков с деньгами – на все это требовались, как минимум, десять хорошо подготовленных людей, которые могли бы действовать строго по команде. В их распоряжении было всего 10–15 минут. Следом за почтовым шел другой состав. Значит, ровно через 10–15 минут после ограбления им всем предстояло скрыться с места происшествия с десятками мешков, набитых мелкими банкнотами. Но куда спрятать такую уйму денег? Это были непростые задачи. Ведь за ними в погоню поднялась бы не только полиция Соединенного Королевства, но и вся Англия. Да что там Англия, в действие вступил бы наверняка Интерпол.
   На Гуди, как понял Рейнольдс, человека спортивного склада и вполне закаленного, предстоящие трудности особого впечатления не произвели. Он был не только готов к ним, но даже радовался возможности преодолевать их. «Чем сложнее задача, – сказал он, – тем мобилизованнее мы будем действовать. В вашем распоряжении мои ребята. Они все проверены в самых разных ситуациях, опыт у них достаточный и выполнят все, что им скажут».
   Гуди знал, что говорил. Не в пример Рейнольдсу, он сам держал себя в форме и участвовал в вооруженных ограблениях. Поэтому и считался одним из опытнейших в этом деле. Пару месяцев назад ему вместе с его молодцами удалось напасть на инкассаторов лондонского аэропорта Хитроу и поживиться неплохим уловом – суммой в 62 тысячи фунтов стерлингов. Об этом писали все английские газеты. Подозрение пало на основного организатора всей акции Гуди, его вызвали на допрос в Скотленд-Ярд, но за недостатком обвинительного материала отпустили. Перед законом он оказался чист. Все эти обстоятельства и расположили к нему Рейнольдса и Уилсона.

Мозговой центр действует

   После обсуждения общего плана действий Гуди предложил ввести в центр еще одну кандидатуру – своего дружка Рональда Эдвардса, 30-летнего владельца ночного клуба, человека семейного, вполне надежного, имевшего неплохой опыт по части взламывания чужих сейфов. Он окажется незаменимым, когда потребуется вскрыть запоры второго вагона.
   – Согласен, – кивнул головой Рейнольдс.
   – Но это еще не все, – усмехнулся Гуди.
   – А что еще?
   – Мы четверо – главные действующие лица? Мозговой центр, верно?
   – Верно, – прищурил глаза Рейнольдс, прекрасно понимая, куда клонит Гуди.
   – Теперь я хочу знать детально, в чем состоит вся операция.
   И Рейнольдс уже более конкретно рассказал, что им предстоит делать. Прежде всего остановить поезд у семафора под Чеддингтоном, затем расцепить состав и вместе с локомотивом и вторым вагоном отъехать на милю вперед к мосту Брайтгоу, где их будет ждать машина, и там погрузить в нее мешки. А затем всем смыться. Найти ферму, куда можно было бы привезти деньги, поделить их между собой.
   – Мы подошли, кажется, к главному, – усмехнулся Гуди. – Так вот, я хочу знать, на какую могу рассчитывать долю?
   Рейнольдс ждал этого вопроса, и у него уже был готов ответ. Но решил с ним не спешить.
   – Ты хочешь знать, сколько получишь после завершения всей операции? – задумчиво произнес он. Уилсон тоже насторожился. Этот вопрос они не раз уже обсуждали. Делили деньги и так и эдак, в зависимости от количества участвующих. И вот снова настал важный момент. Что скажет на этот раз их негласный шеф?
   – Нам надо всем знать, во имя чего мы рискуем, – поддакнул Уилсон.
   – Верно, – обернулся к нему Гуди. – Мне и моим парням важно знать все заранее, чтобы потом не сомневаться в конечном результате.
   – Поскольку нас четверо и мы главные действующие лица в этой истории, – Рейнольдс постучал пальцами по столу, – то каждый получит… поровну. Предположим, по миллиону… По миллиону фунтов стерлингов, – отчетливо повторил он. – Договорились?
   – Вполне, – кивнул головой Уилсон.
   – Значит, по рукам?
   – Заметано. А сколько получат остальные парни? – спросил Гуди.
   – Им я предлагаю дать по сто тысяч, – сухо ответил Рейнольдс.
   – Не мало? – спросил Гуди.
   – Нет, вполне достаточно, – качнул головой Рейнольдс. – Их задача – разгрузить вагон, побросать мешки в машину и выехать в нужном направлении. Не такая уж это большая сложность. Мы руководители операции, и весь ее успех зависит от нас. Если мы захватим 4,5 миллиона, то как раз полтора и пойдет на оплату парням. Не забывайте о сегодняшних тратах. Нам предстоит начать тренировки, приобрести транспорт, и на это все потребуются деньги.
   – Понял, вполне справедливо, – согласился Гуди. – Но есть еще вопрос: а если кто ночью проедет по шоссе мимо моста Брайтгоу и нас заметит?
   – Этого не случится, – улыбнулся Рейнольдс.
   – То есть как?
   – Мы поставим дорожные знаки «объезд». И все.
   И они дружно рассмеялись.
   Собственно, теперь все трое прекрасно понимали, что для осуществления столь масштабной операции им предстоит основательно подготовить людей. Следовало подумать, где их разместить, куда вывозить, чтобы пробовать в деле, как платить в период подготовки, где достать экипировку для них, откуда взять дорожные знаки.
   Рейнольдс был вполне доволен той встречей и результатом переговоров. Дело начало приобретать действительно зримые очертания. Гуди предложил привлечь к операции своих проверенных парней: Джимми Уайта, бывшего парашютиста-десантника, Боба Уэлча, владельца ночного клуба в западном Лондоне, Джими Хасси, владельца ресторана в Сохо, Роджера Кордри, работавшего когда-то на железной дороге и понимавшего толк в световых сигналах. Потом было решено пригласить и одного мелкого мошенника, который умел ласково улыбаться, пользовался благосклонностью женщин и любил красивые тряпки. Его звали Рональд Биггс. Теперь вся компания насчитывала ровно 15 человек.

Подготовка

   К лету 1963 года каждый из пятнадцати членов группы прекрасно представлял, чем будет заниматься. Для обсуждения наиболее сложных вопросов собирались, как обычно, вчетвером: Рейнольдс, Гуди, Уилсон и Эдвардс. «Мозговой центр» заседал в заранее снятых сепаре, которые охранялись снаружи. Там пили черный «Гиннесс», смотрели на карту, рисовали схему остановки локомотива. Семафор стоял в миле от дороги, подъехать к нему по сильно пересеченной местности не было возможности. Значит, как и говорил Рейнольдс, предстояло отцепить локомотив с вагоном «Королевской почты» и отогнать его на милю вперед, где их ожидал бы грузовик. Операция трудоемкая, но вполне выполнимая.
   После обсуждения всех деталей ограбления они позволяли себе расслабиться и мечтали о будущем, говорили о деньгах, на которые у каждого были свои виды. Затем расходились для инструктажа парней. И везде верховодил Рейнольдс: он один держал все нити управления в своих руках. Всем будущим исполнителям втолковывал мысль, что для всех них это шанс обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. Впереди их ждали рестораны, роскошные автомобили, поездки в экзотические страны и красивые женщины. Но для всего этого надо было вначале потрудиться. О негативных последствиях такой операции он старался не говорить. Важно заразить парней привлекательной идеей, дать им пищу для размышлений о деньгах, а не о решетке. Поэтому опасную тему, как действовать им дальше после ограбления, он старался не затрагивать. У него на этот счет был подготовлен собственный план.
   Опытный человек, он прекрасно понимал, что, если ограбление поезда пройдет благополучно, их объявят в розыск по всей стране. Весь Скотленд-Ярд поднимется на ноги, подключат Интерпол, кругом развесят их портреты. Все законопослушные англичане начнут присматриваться друг к другу, прислушиваться. Скрыться пятнадцати бандитам будет очень трудно, практически невозможно. И если поймают хотя бы одного, то ниточки потянутся и к остальным четырнадцати. Поэтому, чтобы обезопасить себя и максимум одного или двух своих партнеров, Рейнольдс задумал сразу после операции… сдать оставшихся одиннадцать человек. Пустить по их следу полицию. Пусть сыщики занимаются ими. А самим под шумок на частном самолете вылететь во Францию. Это был реальный шанс остаться на свободе.
   Ближе к августу подготовка велась в интенсивном темпе. Они уже не раз небольшими группами по ночам выезжали к мосту Брайтгоу, к тому самому семафору, осматривали железнодорожные сигналы, ждали почтовый. Он появлялся ровно в 3 часа и 3 минуты. Подсчитали, что для торможения и полной остановки составу потребуется никак не меньше минуты. В их распоряжении оставалось еще 10–15 минут. Они ждали следующий состав, а потом скатывались по насыпи, забирались в грузовую машину и уезжали. Тренировали отход. Все проверяли по секундомеру. Местность им стала уже хорошо известна.
   В 40 километрах от моста Брайтгоу они обнаружили заброшенную ферму «Лезерслейд», которую сняли на несколько недель. Именно сюда грузовик должен был доставить мешки с деньгами. Именно здесь первое время могли отсидеться одиннадцать членов банды. Для них Рейнольдс и Гуди приобрели два джипа-лендровера, окрашенных в зеленый маскировочный цвет, и армейский пятитонный грузовик. А для себя и своих двух партнеров зарезервировали небольшой самолетик, который находился на частном аэродроме в 800 метрах от фермы.
   Со дня на день росло нервное возбуждение. День икс назначили на 8 августа. Почтовый своего расписания не изменил и по-прежнему проходил возле моста в 3 часа ночи с тремя минутами. Теперь все парни периодически собирались на ферме и детально обсуждали план нападения. Здесь же они хранили и свою маскировочную форму – темные комбинезоны, а для головы – темные камуфляжные шапочки с прорезями для глаз. Для рук – только перчатки, фонари, топоры и ломики; никакого огнестрельного оружия: джентльмены должны обойтись без кровопролития.

День икс настал

   Восьмого августа 1963 года уже далеко за полночь, когда полностью стемнело, все пятнадцать человек, одетые в черные комбинезоны и шапочки, сели в грузовик и в лендроверы и отправились к семафору. Курить было строжайше запрещено, разговаривали только шепотом. У каждого имелось миниатюрное переговорное радиоустройство. Так удобнее было руководить операцией в полной темноте.
   Грузовик остановился под мостом. Они выждали несколько минут. Вокруг все было тихо. Дорожные знаки были заблаговременно расставлены. Ни одна машина не проехала мимо. Отсюда им предстояло идти пешком около мили в сторону семафора. Уже на месте Кордри, работавший на железной дороге, снова осмотрел сигнальные устройства на мачте, телефонный аппарат внизу, проверил свои фонари. Без пяти три было решено обрезать тянувшиеся вдоль дороги телефонные провода. На сигнальную мачту забрался Уилсон. Он должен был черным мешком закрыть сначала зеленый сигнал семафора. Через 5 секунд внизу Кордри зажигал предупредительный желтый и только после этого, тоже через 5 секунд, Уилсон включал фонарь с красным стеклом. Теперь оставалось ждать почтового.
   Он появился точно по расписанию. В 3 часа ночи ночную тьму прорезали мощные прожектора локомотива. Загудели рельсы. Свет приблицался. Скорость, как они и подсчитывали, составляла 60–70 миль в час. Вся группа улеглась на насыпи. Почтовый неумолимо двигался к месту засады.
   Рейнольдс смотрел на секундомер и равномерно считал: 21, 22… И вот по его команде погас зеленый сигнал. Через 5 секунд зажегся желтый. Локомотив заметно сбавил ход. Еще через 5 секунд наверху вспыхнул красный свет. Раздалось громкое шипение тормозов. Сигналы подействовали, почтовый останавливается! Еще 40, 50 секунд ожидания.
   Спустившийся с мачты Уилсон подбежал к Рейнольдсу.
   – А если это не почтовый, а товарный? Что будем делать?
   – Не болтай чепухи, – сквозь зубы произнес Рейнольдс. – Такого не может быть.
   Но сомнения терзали и его душу. В самом деле, если это не почтовый, что делать тогда? Этот вопрос почему-то раньше никому из мозгового центра не приходил в голову.
   – Ошибка исключена, – твердо произнес он. – У них это расписание устойчивое, и действует уже много лет.
   Он поднес к губам переговорное устройство.
   – Всем приготовиться! Сейчас начинаем.
   Он считал последние секунды, ждал полной остановки состава и появления надписи на втором вагоне – «Royal Mail», в котором находились заветные мешки.
   Но тут случилось непредвиденное. Состав не успел еще полностью остановиться, как из освещенной будки локомотива на землю спрыгнул человек в форме машиниста. В окно высунулся его напарник.
   – Побыстрей, Дэвид, свяжись с Чеддингтоном! Спроси, что они там, с ума посходили, откуда взялся красный?
   – Не волнуйся, Джек, сейчас все выясню!
   Человек, спрыгнувший на землю, намеревался подойти к семафору, где находился телефонный аппарат, но не успел он сделать нескольких шагов, как его окружили пять человек в черных комбинезонах. Они моментально скрутили ему руки и в рот сунули кляп.
   Другая группа из 5 человек по ступенькам уже забиралась в кабину локомотива.
   Машинист, который вел состав, Джек Миллс, не мог ничего толком понять, куда делся его Джек, откуда взялись здесь эти странные люди в черном. Он пытался оказать сопротивление, закричал, но его ударили по голове ломиком, обернутым мешковиной, и он потерял сознание. Машиниста оттащили в угол. И в это же время в кабину подняли его напарника Дэвида Уайтби.
   Между тем Рейнольдс не терял времени впустую. Вместе с подручным Джонни Делли он забрался между вторым и третьим вагоном и в считаные секунды отсоединил сцепку. Он торопился, так как понимал, что другие служащие, сопровождавшие этот почтовый поезд, могут проснуться и выйти на железнодорожную насыпь, поинтересоваться, почему остановились. И надо было воспользоваться моментом, пока они спят и не ведают, что происходит с составом.
   Он побежал к локомотиву. По радиопереговорному устройству отдал приказ:
   – Всем сесть в первый и второй вагоны! Отъезжаем!
   Между тем машинист пришел в себя, попытался снова закричать, но ему кратко объяснили, что происходит, и под угрозой применения силы заставили взяться за управление дизелем. Локомотив неторопливо тронулся в темноту. Через минуту он уже приблизился к мосту. И Эдвардс вместе со своими штурмовиками приступил к вскрытию второго вагона. Слышавшие снаружи шум пятеро служащих не могли понять, что происходит. Ничего не поняли они и тогда, когда с шумом распахнулась дверца и на них наставили фонари. И лишь когда они увидели фигуры в черном с ломами и топорами в руках и услышали крики: «Не шевелиться! Иначе стреляем! Это ограбление, всем лечь на пол!», – поняли, что происходит что-то невероятное.
   Никто из них сопротивления не оказал. Да и какой смысл бороться против десятка вооруженных лиц. Страх парализовал у сопровождавших почтовиков всякую волю. Главным в этой ситуации оставалось одно – выжить. Забравшиеся в вагон парни моментально выгнали их из вагона и заставили лечь на железнодорожную насыпь лицом вниз. К ним приставили свою охрану, и работа закипела. Она продолжалась чуть больше 3 минут. Парни работали как остервенелые: носились из вагона к машине и обратно, брали по 2–3 мешка. За это рекордное время были перекинуты из вагона в кузов грузовика 124 мешка с деньгами.
   На путях стоял без огней локомотив с двумя вагонами, почтовые служащие оставались лежать на насыпи. Ограбление века свершилось. Ровно в 3 часа 18 минут, когда на востоке появились чуть заметные светло-розовые полоски, машина с добычей тронулась в путь. Ехали без огней и в кузове также старались не говорить, хотя возбуждение всех охватило большое. Парни впервые в жизни за несколько минут стали владельцами несметного богатства – перед ними лежали несколько миллионов фунтов стерлингов. Никто и не собирался пересчитывать всю эту мелочь, набитую в мешки. Четыре миллиона, пять, шесть… Имело ли это теперь значение? Никто из них и предположить не мог, каким быстрым и результативным окажется исход этой операции. Они жали друг другу руки и шепотом поздравляли с победой.
   Через 20 минут грузовик свернул с основной трассы и приблизился к ферме. Теперь предстояло разгрузить мешки, поделить добычу и разбегаться в разные стороны.

Начало поисков

   Напуганные железнодорожники лежали бы так на насыпи еще неизвестно сколько времени, если бы их не обнаружили почтовые служащие остальных отцепленных вагонов, которые отправились на разведку – искать исчезнувший локомотив. Они исправили связь, и ровно в 4 часа 37 минут в кабинете начальника сыскной полиции графства Бекингемшир старшего инспектора Малкольма Фьютрелла раздался телефонный звонок. Железнодорожники из поезда Глазго – Лондон сообщили экстренную весть: совершено ограбление почтового поезда. Они подробно рассказали ему об отцеплении второго вагона с номером «М 30204 М» с королевской почтой и локомотивом и об исчезновении 124 мешков с деньгами.
   Фьютрелл несколько минут оторопело вслушивался в сбивчивую речь звонившего и все пытался понять, кому взбрело в голову разыгрывать его в такую рань. Ограбить почтовый поезд, остановить целый состав… Но звонивший назвал себя и уверял, что все рассказанное им правда – грабители в самом деле остановили поезд, отогнали вагон и вытащили из него все деньги, которые они везли из Глазго в Английский банк. Скандал на всю Европу!
   Тут было над чем задуматься. Но небольшого начальника сыскной полиции графства Бекингемшир это сообщение касалось в той части, что ограбление было совершено на его территории, а что касалось королевской почты… Фьютрелл не знал толком, что должен предпринять, но постарался снять с себя хотя бы часть ответственности. Ограблением королевской почты должны заниматься агенты Скотленд-Ярда. Да и вообще у него были сомнения, что все случившееся правда. Тем не менее он все же позвонил дежурному офицеру местного главного полицейского управления и доложил обстановку.
   Тот вначале тоже все принял за не очень удачную шутку, но Фьютрелл порекомендовал ему связаться с железнодорожниками Лондона, куда почтовый так и не прибыл, и проверить у них полученные сведения. Данные подтвердились, и после этого дежурный офицер отдал приказ полицейским службам проверить факт исчезновения второго вагона с почтой и рекомендовал направить на место происшествия полицейский наряд.
   Только через 3 часа после ограбления возле моста Брайтгоу появились следователи и сыщики. Увидев локомотив, вскрытый вагон и блуждавших возле него растерянных почтовиков, полицейские поняли, что произошло действительно нечто из ряда вон выходящее. Они вызвали подкрепление и служебных собак. Осмотр местности ничего не дал. На насыпи были следы, но чьи, теперь разобрать было невозможно. И самое печальное, что ни машинист Миллс, ни его подручный Уайтби, ни пять почтовых служащих, сопровождавших второй вагон, не могли дать описание нападавших. Их было человек 10–15, говорили они, все были одеты одинаково: в черные комбинезоны и в черные шапочки. И все. Железнодорожники не видели, как грузили мешки и куда потом уехали бандиты. Да, они слышали рычание мотора грузовика. Но в какую сторону он удалился, сказать не могли.
   Местные полицейские быстро поняли, что масштаб совершенного ограбления им явно не по зубам, и старший инспектор Фьютрелл принял решение призвать на помощь агентов Скотленд-Ярда. Пусть именитые и прославленные берутся за это дело, пусть у них болит голова, куда пропали 124 мешка с деньгами. Он отдал распоряжение оцепить местность в районе 50 миль, останавливать подозрительные грузовые машины и проверять их содержимое. Эти бандиты, если они на грузовике, не могли уйти далеко.
   Сотрудники Скотленд-Ярда во главе со старшим инспектором Джеральдом Мак-Артуром прибыли только в середине дня. Первым делом они еще раз осмотрели место происшествия, постарались отыскать под мостом следы грузовика. Сам Мак-Артур находился в специальной полицейской машине, в которой размещался его временный штаб. Сюда стекались все сведения, получаемые от дорожных полицейских, здесь проходили совещания.
   Фьютрелл доложил обстановку и рассказал о принятых мерах. По карте они стали внимательно смотреть еще раз на расположенные в округе фермерские хозяйства.
   – Они не могли уйти далеко, – говорил Мак-Артур. – Ограбление совершено в 3 часа 5 минут. Ваши люди прибыли на место происшествия ровно в 6 часов утра, вы обнаружили фальшивые дорожные указатели, но трогать их не стали. Понятно. И сразу перекрыли все дороги. Очень хорошо. Так что уйти далеко они не могли. Какие еще приняли меры?
   – Уже обратились по радио к местным жителям с просьбой сообщать нам обо всех подозрительных типах и о грузовиках, информировать нас обо всем, что покажется достойным внимания.
   – Все это правильно. Я уверен, что бандиты не могли далеко уйти. Сто двадцать четыре мешка – это не иголка в стоге сена. Их надо поделить и где-то хранить. Надо прочесывать местность.
   – Да, – согласился Фьютрелл, – но после ограбления прошло 12 часов. Я боюсь, что они уже выскользнули за пределы нашего графства. Это единственное для них спасение. Спрятаться здесь невозможно, местные жители предупреждены.
   – Давайте не будем гадать, а начнем прочесывать, – Мак-Артур поднялся со своего места, и они вышли из машины. – Надо искать грузовик, – сказал он.
   – А если они все разбежались в разные стороны?
   – А куда тогда дели мешки?
   Фьютрелл почесал затылок. Ну и задачку задали им эти бандиты. Не знаешь, с чего начинать поиски.
   – По-моему, следует также начать проверять всех банковских служащих почтового поезда Глазго, – сказал Фьютрелл. – Кто-то из них мог дать наводящую информацию.
   – Согласен с вами, – кивнул головой Мак-Артур. Но договорить они не успели. У машины остановился дорожный полицейский на мотоцикле и передал только что полученный им протокол показаний водителя молочного фургона, который в половине пятого утра видел, как неподалеку от Чилтона взлетел одномоторный самолетик.
   – Здесь есть аэродром? – удивился Мак-Артур.
   – Да, – сказал Фьютрелл. – Сохранился со времен войны. Но он бездействует.
   – Это вы так думаете. А наши с вами противники, видимо, сумели его оживить. Я боюсь, что на нем улетели как раз наши с вами самые главные зачинщики всей этой истории. Срочно направьте туда людей, узнайте, кому принадлежал самолет, какой взял курс, обыщите всю местность. Надо срочно проинформировать наши военно-воздушные силы. А ведь еще надо прочесывать местность.
   – Но на таком самолетике могли улететь максимум два-три человека. А где остальные десять-пятнадцать? – Фьютрелл недовольно смотрел на Мак-Артура.
   – Вот их надо искать вам, искать здесь поблизости. Дайте еще раз сообщение по радио. Надо договориться с Английским банком, чтобы он выделил премию на поимку. Ладно, это я возьму на себя. А вы приступайте – время работает против нас. Я займусь самолетом. Уверен, что на нем улетели главные действующие лица.

Побег

   Повторное обращение Скотленд-Ярда к жителям Англии грабители услышали по радио к вечеру. Диктор передал, что за сведения, указывающие на местопребывание десяти-пятнадцати бандитов, выделяется огромная премия размером в 200 тысяч фунтов стерлингов. Полиция сумеет отблагодарить всех, кто окажет ей помощь в поисках. Диктор просил обращать внимание на каждого, кто рассчитывался наличными, особенно купюрами достоинством в 5 и 1 фунт стерлингов. Эта новость повергла многих преступников в уныние. Во-первых, премия в 200 тысяч фунтов! Эта сумма в 2 раза превышала размер того гонорара, который обещал всем участникам Рейнольдс. Во-вторых, все полученные купюры были достоинством только в 5 и 1 фунт стерлингов. И в-третьих, им некому было больше советовать, как выходить из положения: Рейнольдс вместе с Гуди и Эдвардсом сразу после ограбления смылись с фермы на лендровере. Главари забрали с собой 74 мешка. Куда они отправились, никто из грабителей не знал. Даже дружок Рейнольдса Чарли Уилсон не был в курсе. А что делать им, простым исполнителям? Теперь получалось, что каждый житель округи будет наверняка информировать о любом попавшемся ему на пути незнакомце. Тем более если в руках у того окажется объемный мешок. А если еще рассчитываться наличными?
   На ночь было решено все же остаться на ферме. Требовалось поделить оставшиеся деньги, убрать все следы пребывания. Но спать не мог никто. Деньги в мешках, как магнит, притягивали их. Сколько фунтов осталось? В конце концов все решили заняться дележкой. На двенадцать человек 50 мешков. Значит, на каждого приходилась четвертая доля от мешка.
   А сколько это в натуральном выражении?
   Деньги уже никто не считал. Их сыпали прямо на пол, засовывали в карманы, за пазуху, набивали портфели, сумки. Парней охватил какой-то психоз. Но гора банкнот на полу не уменьшалась. По ним ходили ногами, топтали… Некоторые скисли и были близки к отчаянию. Как убраться незамеченными с фермы всем двенадцати, когда в округе шныряет полиция? Как пронести незаметно эти набитые до отказа портфели, сумки? Четверо решили бежать. Они набили до отказа свои карманы, насовали деньги за пазуху, помолились и отправились на все четыре стороны. И надо сказать, что им удалось незамеченными добраться до Лондона.
   Но большинство не хотело рисковать. И тут у Чарли Уилсона блеснула идея. В свое время он помог одной смазливой девице немецкого происхождения по имени Карин, выступавшей в дешевом кабаре, выкарабкаться из низов и попасть в общество. Она не без его помощи удачно вышла замуж за адвоката Брайена Филда. Именно Филд по просьбе Рейнольдса за солидную сумму снял эту ферму. Если Брайен им не окажет помощь в трудную минуту, то при расследовании всего дела наверняка вскроется его роль как пособника. И тогда карьера адвоката, его реноме будут окончательно испорчены.
   И Уилсон, взяв на ферме старый велосипед, без единого фунта в кармане отправился на почту, чтобы разведать обстановку и позвонить Филду.
   Трубку сняла Карин. Она сразу поняла, кто звонит и по какому делу. Ее охватило волнение. Об ограблении поезда трубили все газеты, передавали экстренные сообщения телевидение и радиостанции, за поимку беглецов была объявлена премия. И вот один из участников ограбления звонил ей прямо домой и требовал помощи. Она решила отвести беду от мужа и согласилась приехать сама. Уилсон рассказал, как к ним добраться, и посчитал, что будет даже гораздо лучше, если за рулем окажется женщина. Она не вызовет особых подозрений.
   До фермы Карин добралась только глубокой ночью. Ее два раза останавливал полицейский патруль, проверяли документы. Она приехала взволнованной. А увидев на полу такое количество денег, она пришла в полное замешательство. Вывезти на ее спортивном «Ягуаре» оставшиеся мешки было просто нереально. На центральных дорогах дежурят полицейские. Ехать предстояло только окольными путями, а это означало, что пришлось бы несколько раз возвращаться. Тем самым увеличивался риск.
   И тогда Уилсон предложил еще одну идею. А если Карин снабдить радиопередатчиком и на «Ягуаре» послать ее вперед? Тогда следом спокойно может двигаться грузовик с деньгами. При появлении полицейских Карин просигнализирует, и они повернут обратно. Все согласились, что в их положении это самое разумное решение.
   На ферме по приказу Уилсона была проведена последняя уборка: тщательно подметали пол, протирали тряпкой ручки дверей, стекла, уничтожали все следы пребывания. И только после этого забрались в грузовик. Вперед выехала Карин.
   Выбрали проселочные дороги. Двигалась Карин неторопливо и, к счастью, не встретила ни одного полицейского патруля. Так вместе с грузовиком прибыла к себе домой. Теперь ей предстояло принять у себя в доме восемь мужчин с мешками, набитыми деньгами. Как сделать так, чтобы никто из соседей ничего не заметил? Мешки с деньгами внесли в дом, а грузовик отогнали на несколько кварталов и оставили на улице. Войдя в дом, парни поняли, что выбрались из ловушки, потребовали вина, пива и принялись пировать. Потом стали вытряхивать мешки и снова пересчитывать. Каждому досталось по 150 тысяч фунтов. Все деньги в купюрах 5 и 1 фунт стерлингов.

Сколько веревочке не виться…

   На следующий день в полиции раздался анонимный звонок. Некий житель сообщал, что видел на ферме «Лезерслейд» нескольких людей, ему совершенно незнакомых. По его словам, ферма давно стояла заброшенной. На ней уже несколько лет никто не жил и никакие работы не проводились. И только сразу после ограбления поезда на ней появились люди, загорелись огни, началось движение.
   Старший инспектор Скотленд-Ярда Мак-Артур не очень торопился. У него была масса подобных звонков и похожих сообщений. И все они оказывались ложными. Ему не хотелось зря терять времени и отвлекать своих людей на этот анонимный сигнал. Но тем не менее уже во второй половине дня он отправил наряд для проверки. И оказалось, что сделал правильно. Полицейские по телефону передали ему, чтобы он срочно сам прибыл на ферму. По возбужденному голосу докладывавшего Мак-Артур догадался, что они наткнулись на то самое искомое гнездо. Полицейские ходили из помещения в помещение, внимательно осматривали столы, стулья и обнаружили, что на ферме жило не меньше десяти-пятнадцати человек. В подвале нашли свежие бутылки из-под пива и полотенца. Более того, во дворе обнаружили остатки костра, в котором грабители пытались сжечь свою «рабочую униформу». Вызванные эксперты отыскали и отпечатки пальцев на столе, стульях. Набралась куча вещественных доказательств.
   Все это позволило сделать для прессы заявление, в котором полиция сообщила, что вышла на след грабителей и скоро будут произведены первые аресты. Мак-Артур знал, что говорил. В картотеке удалось найти отпечатки пальцев и сразу определить нескольких участников, стали известны их имена, фамилии и, главное, физиономии, которые были уже хорошо известны полиции. В прессе появились фотографии нескольких грабителей, молодых парней в возрасте до 30 лет. Это был первый шаг к поимке.
   Собственно, публикации в газетах и спровоцировали нервозность в поведении грабителей. Некоторые из них пустились во все тяжкие. Забыв об осторожности, парни гудели по-черному, ходили по ресторанам, заказывали вина, пиво, икру ели ложками. И рассчитывались мелкими купюрами. Кое-кто приобрел личные автомобили. И опять в качестве расчета использовались наличные деньги. Собственно, именно наличные деньги, о которых сообщалось в прессе, и вызвали подозрение у ряда владельцев гостиниц и ресторанов.
   Как ни странно, одним из первых попался опытный Гордон Гуди. От свалившегося на него миллиона он совсем потерял голову. Познакомился с 19-летней манекенщицей Маргарет Перкинс и вместе с ней стал наносить визиты в самые дорогие рестораны Лондона, снимал шикарные номера в гостиницах и везде пировал. Он давал чаевые официантам и стюардам в пятифунтовых купюрах, на которые, как известно, просила обратить внимание полиция. Это его и погубило.
   Его заложил стюард, который помогал ему и его прекрасной особе выйти из такси. Подвыпивший Гуди сунул мальчишке пять фунтов. Потом, видимо, забыв об этом, полез в карман снова и опять вытащил пятифунтовый билет. Парень от такой щедрости опешил. А потом вспомнил приказ по гостинице и, проводив добрых гостей в номер, побежал докладывать своему начальству.
   Мак-Артур мог праздновать начало победы. В его сети попала крупная рыбешка. Следом за Гуди в нее угодили Джон Дэли, бывший автогонщик Рой Джеймс, Чарли Уилсон. Десятого декабря 1963 года за решеткой сидели уже двенадцать человек. Забрали и адвоката Брайена Филда, но его жену трогать почему-то не стали. На свободе оставались только Брюс Рейнольдс, Джеймс Уайт и Бастер Эдвардс.
   Судебный процесс, который начался 20 января 1964 года в небольшом городке Эйлсбери на юге Англии, привлек к себе внимание всей мировой прессы. Он длился почти три месяца. За этот период времени были допрошены сотни свидетелей, зачитаны показания множества железнодорожников, местных жителей. Вина всех двенадцати непосредственных обвиняемых была по сути неопровержимо доказана. По этому делу в качестве соучастников проходило еще семь человек, в их числе и адвокат Брайен Филд.
   Шесть наиболее активных грабителей, среди них Чарли Уилсон, Гордон Гуди, Рональд Бигс, получили по 30 лет лишения свободы. Остальные шесть – от 20 до 25.
   Но вот через семь месяцев к процессу снова было привлечено внимание журналистов и общественности – из тюрьмы бежали двое. Сначала Чарли Уилсон, а затем через год и Рональд Бигс. И снова началась погоня. Продолжалась она ровно четыре года.
   За это время Чарли Уилсон осел в Канаде, стал преуспевающим предпринимателем. Но это его не спасло. Полиция вышла на его след и объявила его разыскиваемым и бежавшим из тюрьмы участником ограбления почтового поезда. В то же время защелкнулись наручники и на запястьях Брюса Рейнольдса. Все четыре года ему удавалось успешно скрываться от полиции. Он не улетел на самолете, как предполагала вначале полиция, а оставался в Лондоне, вел скромный и незаметный образ жизни. Горький опыт его сообщников кое-чему его научил. Затем он выехал в Мексику, но долго в этой стране не задержался и отправился в США, затем во Францию. Но нигде не мог найти себе места, а деньги кончались. Его узнал по физиономии полицейский Скотленд-Ярда Томми Батлер. Рейнольдс не оказывал сопротивления и на суде вел себя вполне благопристойно. Его приговорили к 25 годам тюремного заключения.
   …На свободе до настоящего времени остался только один из пятнадцати обвиняемых – Рональд Бигс, который успешно скрылся от английской полиции в Бразилии. Там он женился на местной жительнице, и она родила ему ребенка. По бразильским законам мужчину, отца семейства, даже совершившего преступление, нельзя высылать другому государству, с которым у Бразилии на этот счет не существует особых договоренностей. Правда, уже состарившийся Бигс мечтает о возвращении на родину. Об этом он недавно заявил отыскавшим его журналистам. Его не пугает даже перспектива провести остаток своей жизни в тюрьме. Большое железнодорожное ограбление – это веха в его жизни. И благодаря ему он свои лучшие годы провел в достатке и на свободе.

Тайна Тутанхамона (22. 4. 1990)

   Богатые гробницы грабили и до Рамзеса II. И как ни пытались древние царедворцы скрыть за толщей каменных кладок дорогую утварь усопшего, его украшения, как ни пытались засыпать и замуровать вход в подземелье, находились умельцы, которые отодвигали камни, пробивали стены и становились обладателями уникальных сокровищ. Почти все захоронения древнейших фараонов, спрятанные в гигантских пирамидах, оказались разграбленными.
   Но усопшие иногда жестоко мстят тем, кто врывается в их вековые тайны. И их жертвами могут стать не только грабители, но даже ученые, действующие исключительно в исследовательских целях. Для истории все люди, явившие миру то, что было скрыто за темной толщей времени, одинаковы…
   В 90-х годах XX столетия бывший сотрудник Скотленд-Ярда Грехэм Мэлвин и вышедший на пенсию профессор медицины невролог Ян Ишервуд выступили с сенсационным заявлением –им удалось разгадать одну из самых древних детективных загадок в истории человечества – тайну смерти наследника египетского царя Эхнатона молодого фараона Тутанхамона, который в возрасте 19 лет скоропостижно скончался в 1352 году до Рождества Христова. Оба исследователя пришли к выводу, что фараона просто-напросто убили, а потом уже над ним был совершен полный обряд бальзамирования с выниманием внутренностей и торжественного захоронения в Долине царей.

//-- Гробница Тутанхамона --//
   Детектив и ученый внимательно изучили документы, связанные с раскопками и обнаружением тела фараона. И узнали много необычного. Но все по порядку.
   Как известно, захоронение фараона Тутанхамона было единственным, до которого не добрались грабители. Оно оставалось на протяжении долгих веков в целости и сохранности. И уже в наше время обладателями уникального клада стали ученые.
   В 1917 году английский египтолог Говард Картер и желавший прославиться богатый аристократ лорд Карнарвон приступили к масштабным раскопкам на восточном берегу Нила в Долине царей, где были уже обнаружены многие гробницы. Оба предпринимателя надеялись отыскать захоронение останков самого молодого из всех умерших фараонов. У них имелась карта и подробное описание местности, составленные по историческим источникам. Но все их попытки отыскать точное место погребения Тутанхамона заканчивались неудачей. Не попадалось никаких наглядных свидетельств. И только спустя пять лет при раскопках рабочим случайно удалось обнаружить ступеньки, ведшие в неизвестное подземелье.
   Трудно представить себе то возбуждение, которое охватило обоих англичан, когда они наконец оказались внизу перед плотно закрытой дверью. Все ее печати сохранились в полной целостности. Это означало, что грабители не проникали сюда. Ученые были первыми!
   Конечно, Карнарвон уже был наслышан о проклятии фараонов, знал о несчастной судьбе человека, который в конце XIX века привез в Англию саркофаг неизвестного фараона. Его корабль едва не потерпел крушение, а дом, в котором хранили саркофаг, неожиданно загорелся. Фотограф, снимавший его, позднее застрелился. Все прекрасно помнили недавнюю трагедию, потрясшую весь мир, когда непотопляемый лайнер «Титаник» в 1912 году ушел на дно и унес с собой 1513 человек. Оказалось, что в одной из кают за капитанским мостиком ученые перевозили ценнейший груз – египетскую мумию. Это были останки пророчицы, жившей в царствие Ахенатона, тестя Тутанхамона. На ее покрывалах были начертаны слова предупреждений…

//-- Картер и Карнарвон у входа в гробницу Тутанхамона --//
Но лорд Карнарвон не придавал значения всем этим расхожим сведениям. Он считал их в большей степени поздними вымыслами и легендами. И вот настал тот счастливый миг, когда со всеми предосторожностями были сняты печати и дверь с трудом поддалась нажиму. Пламя зажженных свечей даже не колебалось, и они оба сделали первые шаги в темноту времени, в мрак веков, в нетронутую могилу фараона.
То, что они увидели там, превзошло все их ожидания – молодого фараона, еще ничем себя не проявившего, похоронили со всеми подобающими почестями как великого правителя – его охраняли статуи каменных воинов-идолов, ему в последний путь были переданы роскошные колесницы, дорогое оружие, сундуки, шкатулки, масса других предметов для личной жизни. Одно перечисление найденных драгоценных предметов заняло в книге-описи 700 разделов. Можно было представить себе, с какой же роскошью хоронили известных правителей Египта. К сожалению, практически ни одно захоронение древних царей не дошло до нашего времени в сохранности. Все они были разграблены. И только гробница Тутанхамона пережила века и оказалась нетронутой.

//-- Передняя комната гробницы Тутанхамона --//
   В четвертой, самой дальней, комнате исследователи обнаружили каменный саркофаг. С помощью канатов и блоков подняли плиту. Под ней находился золоченый кедровый гроб, по форме напоминавший фигуру человека. На его крышке хранился веночек из полевых цветов, которые положила, очевидно, молодая вдова. Причем засохшие цветы сохранили следы своих красок. Когда же сняли крышку, то увидели голову и руки Тутанхамона, выкованные из пластины чистого золота. Причем глаза были из вулканического стекла, а веки – из стеклянной массы цвета бирюзы.
   Но, чтобы добраться до самого тела, ученым пришлось снять еще две крышки с двух деревянных гробов. И вот наконец они достигли самой мумии. Вся почерневшая, она лежала в какой-то ароматической жидкости, напоминавшей смолу. Сняв с лица последнюю золотую маску и некоторые покрывала, ученые увидели саму мумию. И оказалось, что все кованые золоченые портреты удивительным образом передавали черты лица фараона. Сразу возник вопрос: отчего же мог умереть такой здоровый на вид человек?
   К осмотру тела приступил анатом доктор Дерри. Он был первый, кто распутывал повязки на теле молодого фараона. Он был первый, кто прикоснулся к его телу. Именно доктор Дерри определил, что Тутанхамон умер скорее всего на 19-м году жизни. Однако причину его преждевременной смерти он установить не смог. Собственно, его вины в этом не было. Техника того времени еще не позволяла внедриться в ткани и определить характер их повреждения. Главное, что волновало тогда египтологов, что из двадцати восьми фараонов, захороненных в Долине царей, нетронутой оказалась могила только одного – Тутанхамона. Тридцать три века к ней не прикасалась рука человека. Кроме саркофага, в подземелье был найден шкаф-часовенка, в котором хранились сердце, мозг и внутренности умершего. Однако обследование этих органов также не дало четкого ответа на вопрос о причине его смерти.
   Но вот то, что случилось впоследствии, напоминает сцены из фильмов ужаса. Вскоре после обнаружения в саркофаге мумии молодого фараона английские, а за ними французские и немецкие газеты стали писать о загадочных смертях. Высказывались предположения, что все лица, причастные в той или иной степени к вскрытию саркофага, были якобы прокляты разгневанным обнаженным фараоном. И он стал мстить своим обидчикам и грабителям. В 1923 году первым умер сам лорд Карнарвон. Врачи не смогли точно определить причины болезни, повлекшие его смерть. За ним последовала его дочь, скончавшаяся от укуса какого-то неизвестного насекомого. Затем покончил самоубийством родной брат Карнарвона. От непонятной болезни умер и секретарь Картера. Затем настала очередь археолога Артура Мейса, вытащившего первый камень из замурованного входа в усыпальницу. Следом скончался рентгенолог Арчибальд Рейд, который снимал бинты на мумии. Причем их кончине предшествовали одинаковые симптомы: упадок сил, жар, озноб и, наконец, беспамятство.

//-- Золотая маска Тутанхамона --//
   Медики были бессильны что-либо предпринять. Из всей экспедиции было насчитано примерно 20 умерших: одни скончались от укусов местных москитов, другие – от сердечных заболеваний. И тогда кто-то вспомнил о глиняной табличке с надписью, которую толком расшифровать не могли, но предполагали, что на ней написано грозное предупреждение. Какое? Месть фараона, который жестоко расправится с теми, кто нарушил его многовековое уединение? Неизвестно. Однако с того времени тайна смерти Тутанхамона обросла еще одной странной легендой, породив массу слухов и домыслов. Эти сенсационные сообщения по сути и заслонили собой поиски причин смерти самого фараона.
   Никому в голову не приходило сравнить судьбы других археологов, которые также скончались от непонятных болезней уже после того, как они участвовали во вскрытии могил из Долины царей. Оказывалось, что во многих случаях они находили похожие глиняные таблички, которые уже удалось расшифровать. Надпись на них гласила следующее: «Дух умершего свернет шею любому грабителю, как паршивому гусаку!» или «Не прикасайтесь к вечности, иначе мы отомстим!».
   Но вот что кажется удивительным во всей этой истории – сам Говард Картер оставался живым и невредимым. Позднее он, удрученный неожиданной напастью, писал, что все причины загадочных смертей участников раскопок объяснялись тем, что они явились якобы цепочкой досадных случайностей и совпадений, никакого отношения к фараону не имевшие, – у одних был преклонный возраст, и они плохо перенесли долгое многомесячное пребывание под солнцем, другие стали жертвами собственной неосторожности, их кусали скорпионы и ядовитые змеи. Но это объяснение мало кого удовлетворило.
   Короче, с того времени ученые-египтологи по сути удовлетворились полученными данными членов экспедиции и, в частности, доктора Дерри. Высказывались и предположения, что молодой фараон мог также умереть от укуса какого-нибудь насекомого или змеи.
   Английский сыщик Мэлвин и медик Ишервуд отрицали все вышеприведенные заключения. Основываясь на документах и данных своих исследований, они пришли к выводу, что сам фараон стал скорее всего жертвой дворцового заговора. Тутанхамон правил 9 лет, он был живым и нормальным ребенком. В юношеском возрасте развивался также нормально. Примерно за год до смерти Тутанхамон женился и в браке был счастлив. Исследователями не было обнаружено никаких свидетельств, в которых бы говорилось о его болезнях. Стало быть, смерть наступила внезапно. Но отчего?
   С помощью рентгеновских снимков Ишервуд внимательно рассмотрел фрактуру костей основания черепа и обнаружил, что сзади по нему был нанесен сильный удар, от которого Тутанхамон, по-видимому, и скончался. Единственными заинтересованными лицами в его смерти могли быть двое – визирь Эйе и военачальник Хоремхеб. Из истории известно, что они, регенты и учителя, желали смерти молодого фараона, отец которого умер еще при его рождении. Они справедливо опасались, что у молодого фараона, недавно женившегося, скоро должны были появиться свои дети. Стало быть, появившиеся наследники полностью лишили бы надежды обоих визирей овладеть троном. Эйе и Хоремхеб могли вступить между собой в сговор. Им требовалось срочно устранить правителя. Именно они жаждали взять власть в свои руки и править поочередно. Так, собственно, и произошло.
   Как был убит Тутанхамон, мы уже никогда не узнаем. Если верить Мэлвину и Ишервуду, то молодого правителя ударили сзади тяжелым предметом по голове и проломили основание черепа. Затем инсценировали, очевидно, несчастное падение фараона. После его внезапной смерти власть перешла в руки обоих заговорщиков. Они воздали умершему полагавшиеся почести, запрятали тело поглубже, а на поверхности принялись уничтожать его храмы и все, что было связано с памятью династии Эхнатонов, из которых происходил Тутанхамон.

//-- Роспись гробницы Тутанхамона --//
   Своими исследованиями Мэлвин и Ишервуд снова привлекли внимание к тайне смерти двадцати человек, участвовавших во вскрытии гробницы. Журналист Филипп Ванденберг, который несколько лет занимался изучением «проклятия фараонов», впервые высказал предположение, ставшее сенсацией, что гробницы внутри пирамид могли оказаться идеальной питательной средой для бактерий, которые на протяжении многих столетий образовали новые, неизвестные современному человеку штаммы, сохранившие свою ядовитую сущность до наших дней.
   В древние времена грабители, вскрывавшие гробницы, всегда проветривали их, не лезли туда сразу. И те, кто так поступал, оставались в живых.
   Как установили современные микробиологи, никакой мести фараона в действительности не было. И укусы скорпионов здесь ни при чем. На самом деле лорд Карнарвон, его дочь и другие археологи стали скорее всего жертвами особых микротоксинов, развившихся в гнилостной среде, скопившихся в захоронении Тутанхамона и вызвавших особую и редкую болезнь гистоплазмоз. Причем болезнь эта является инфекционной. Спасти заболевших могли только антибиотики, которых тогда еще не было. Их открытие было сделано только в 70-е годы прошлого века.
   …Сегодня гробница самого молодого властелина Египта хранится в том же склепе в Долине царей, где в 1922 году ее обнаружили английские исследователи. Каменные ступеньки ведут в загадочное помещение. За толстым стеклом саркофага видна золоченая маска фараона с темными глазами, взгляд которых устремлен в вечность. Его покой уже никто больше не потревожит.

Похождения лондонского призрака

   В тот теплый вечер начала августа 1888 года, точнее, в полночь часы на Биг-Бене отбили, как всегда, положенные 12 ударов. Движение пролеток, дилижансов, дорогих экипажей на центральных улицах давно стихло, людей почти не было видно. Полицейские с фонарями двигались своими привычными маршрутами. Именно в это время в районе Ист-Энда, в кварталах Уайтчапел, Спитсфилда, Стипни, вблизи известных злачных мест, как правило пивных пабов, прогуливались молодые «леди», представительницы древнейшей второй профессии. Они амурничали, кокетничали, зазывали запоздавших прохожих к себе домой. Их многие знали в округе, их лица были известны полицейским. Все было как всегда. Кроме одного…
   В тот же поздний августовский вечер на свое дело впервые вышел человек, которого никто не видел и никто не знал.
   И в кармане у него находился остро отточенный нож. Маршрут его передвижения также был неизвестен, он мог двигаться как в карете, так и пешком, но ясной становилась цель. Вот впереди под газовым фонарем он увидел прогуливавшуюся молодую женщину и насторожился. Внешне вполне привлекательна, стройная фигура, на вид чуть больше тридцати. Профессионалка, явно поджидает клиента. Мужчина не торопился, рассматривал, выбирал удобную позицию. Темнота его скрывала, поэтому напасть он мог неожиданно. Но он мог и заговорить. Женщина охотно откликнулась бы – таковы законы ее профессии. Однако мы не знаем, заговорил ли человек в тот вечер со своей первой «избранницей», начал амурничать или… Все это осталось за кадром.
   Предполагается, что на свою жертву этот незнакомец нападал сзади. Он зажимал ей рот левой рукой, а правой одним движением резал горло, слева направо, от основания шеи до правого уха. Однако вполне возможен вариант, что этот человек вроде знакомился, амурничал и только после двух-трех типичных для ситуации фраз, которые могли вызвать у него мгновенный приступ ярости, неожиданно левой рукой хватал женщину за волосы, а правой наотмашь ударял ножом по горлу. В тиши ночи раздавался едва слышный короткий захлебывающийся крик. И жертва в луже крови медленно оседала на мостовую. Но, совершив злодеяние, преступник не исчезал, он задирал юбки, разрывал нижнее белье и резал тело, полосовал до основания живота. После первого убийства он выжидал некоторое время, а потом принимался за второе, третье…
   Специалисты медики между собой сразу назвали его хирургом, в любом случае человеком не без медицинских познаний, ближе всего к той самой смертной сфере, которая называется «патологоанатомия». Именно медики установили, что своим тонким ножом, похожим на огромный скальпель, преступник перерезал жертве сначала горло, лишал жизни, а потом полосовал от грудины до полового органа и выпускал внутренности. Делал он это вполне профессионально, как настоящий патологоанатом, отсюда появилось и прозвище Джек-потрошитель. Непонятно только, с какой целью он это делал. И почему объектами его выбора становились исключительно уличные товарки, жрицы дешевой любви, выходившие по вечерам на панель. Ведь по сути это были не очень образованные, распутные, падшие и уже немолоденькие проститутки. Особых денег у них не было, снимаемое жилище оказывалось убогим. Кто мог на них польститься? Убийца деньги у них не брал, не насиловал. Зачем же резал? Какой мужчина решится на подобное? Нормальный? Едва ли. Опять же среди медиков возникло мнение, а не был ли преступник врачом-гинекологом, сделавшимся маньяком? Или это просто очередной женоненавистник-извращенец, возжелавший отомстить слабому полу за поруганную нравственность? Правда, таких явно не совсем здоровых, тяготевших к тому же к патологоанатомии в Лондоне до сих пор вроде не объявлялось. Лучшие сыщики Скотленд-Ярда терялись в догадках. Они обыскивали не только окраины, центр, но и самые отдаленные районы, следили за всеми подозрительными мужчинами, прочесывали злачные места. Безрезультатно. У подозрительных имелись алиби, их отпускали, прямые свидетели преступлений не объявлялись. Слухи ползли один страшнее другого. В полицию сотнями стали поступать письма с требованием навести порядок в городе, поймать убийцу. По вечерам женщины боялись выходить на улицу. Шло время, газеты выдвигали самые различные версии, полицейские изучали оставшиеся на месте преступления следы, опрашивали местных жителей, выдвигали версии, но настоящего преступника поймать им так и не удавалось. Убийца словно издевался над профессионалами из Скотленд-Ярда, над обществом, над Англией, в конце концов, над здравым смыслом. Он молчал и после себя оставлял только жуткие кровавые лужи, уходя в неизвестность, в темноту. Шли дни, недели, все вроде успокаивались, посчитав, что убийца прекратил свою охоту, как вдруг ночью он снова незаметно двигался по улицам со своим острым ножом. И снова в тиши уснувшего Лондона в районе Ист-Энда раздавался приглушенный крик: горло перерезано, внутренности выпущены, и в луже крови лежала очередная жертва. Прибывшим полицейским оставалось только констатировать: Джек-потрошитель своего кровавого дела не оставил, это его рука – снова проститутка, снова почти отрезанная голова и вспоротый живот. И возникали те же навязчивые вопросы: кто он, зачем это сделал, какими мотивами руководствовался? Была это месть или зверское желание просто напугать жриц покупной любви? Однозначного ответа не находилось. Загадка, сохранившаяся на десятилетия, на века.
   И точного ответа не найдено до сих пор. Остались только версии, предположения, догадки и круг подозреваемых лиц.
   Десятки книг, тысячи статей, многосерийные художественные фильмы, наконец, солидные документальные исследования ученых-криминалистов были положены в основу раскрытия серии этих загадочных убийств. Преступника никто не видел, имени его никто не знал. Так и вошел он в историю с прозвищем, которое ему дали судебные медики, – Джек-потрошитель, или, по-английски, Jack the Ripper. На самом деле это фантом, призрак, условное название группы лиц или женщины, а скорее всего одинокого мужчины, совершивших в 1888 году в Ист-Энде, в самом темном и бедном районе Лондона, где проживали низы общества – безработные, проститутки, переселенцы, прибывшие из Индии, других стран Азии, шесть тяжких преступлений. Собственно, грабежи, насилия и даже убийства в этой отдаленной и перенаселенной части города не были явлением чрезвычайным. Проживание в тесных комнатушках, в жалких лачугах, под одной крышей десятков и сотен неимущих людей, многие из которых были алкоголиками, наркоманами, чуть ли не ежедневно приводило к дракам, к поножовщине. Социальная почва для преступлений любого рода была вполне подходящей. Известный американский писатель Джек Лондон уже позднее, в начале XX века, специально «опустился» на самое дно Ист-Энда, он даже переоделся в отрепья, чтобы поближе познакомиться с этим феноменом – вопиющей нищетой среди показной роскоши. Его волновал один вопрос: каким образом в самой богатой и зажиточной столице европейского мира могло появиться столь антигуманное явление, как дно общества, ставшее благодатной почвой для расцвета преступности. И в своей книге «Люди бездны» писатель пришел к выводу, что ничего удивительного нет, скорее закономерно, что в заброшенной, нищей социальной среде зарождаются зависть, злость, человеконенавистничество, желание убивать.
   Следовательно, не стоит удивляться, что именно в данных условиях впервые в цивилизованном мире произошли убийства, которые обозначили как серийные, совершенные к тому же с особой степенью жестокости и которые вызвали во всем Лондоне, более того, во всей Великобритании и даже в Европе шок, потрясение.
   Сегодня тот самый рабочий портовый район Ист-Энда в Лондоне, конечно, изменился. Незнакомому человеку трудно отыскать те злачные места, куда по вечерам выходили продажные женщины, которым Джек-потрошитель готовил кровавую баню. И все же кое-что от конца XIX века осталось: подновленные и нарядные дома на узких кривых улочках, подкрашенные одинокие газовые фонари. Их сохранили с одной целью – привлекать туристов. И рассказывать им страшные истории о Джеке-потрошителе. Именно по этим улочкам Ист-Энда, сначала по Пламберс, затем по Майтер-Сквер, далее по Дорсер-стрит к известному пабу «Тен Беллс» проходит специальная экскурсия. Здесь все сохраняет атрибутику конца XIX века. И гид останавливает группу любопытствующих туристов сначала как раз на тех местах под газовыми фонарями, где в конце лета 1888 года начали совершаться загадочные серийные убийства. Теперь попытаемся более точно воспроизвести всю картину происходившего, обратимся к полицейским отчетам.
   Итак, глубокой ночью 6 августа 1888 года по темной улице Пламберс квартала Уайтчапел двигался констебль Бар. Он совершал свой обычный ночной обход. Окна большинства домов были темны, двери на запоре. Все, как всегда. В темноте он едва не споткнулся обо что-то мягкое. Посветил под ноги фонарем и в ужасе отпрянул назад – перед ним в луже крови лежала женщина. Убита? Кто это сделал, когда, почему он не слышал крик? Бар наклонился и сразу узнал ее – это была тридцатипятилетняя проститутка Марта Тэрнер, которую совсем недавно он допрашивал после облавы в Уайтчапеле. У нее было перерезано горло, голова почти отделена от туловища, все платье в крови и в полном беспорядке. Такого злодеяния видеть констеблю еще не доводилось.
   Как установили позднее судебные медики, у Марты Тэрнер оказалось почти до основания перерезано горло, голова едва держалась на остатках мышц и кожи. Никаких других особых повреждений найдено не было. Прибывшие на место преступления полицейские всполошили всю округу, приступили к опросу местных жителей. Но выяснили они немного. Никто никого не видел и ничего особенного не слышал. Говорили, что перед этим по булыжникам якобы проехалась карета. Но и что из этого? Дело об убийстве проститутки Марты Тэрнер так и осталось бы незамеченным (в Ист-Энде подобные происшествия не были редкостью), если бы не удивительная жестокость и примененная сила, с которой преступник перерезал горло. Действовал садист, пытавшийся напугать уличных жриц любви? Расследование шло своим размеренным чередом, произошедшее стали понемногу забывать. Минуло чуть больше трех недель, и вот 31 августа того же года, также темной ночью на одной из улиц Спитсфилда снова раздался приглушенный женский крик. Теперь дежурившие констебли обнаружили убитой другую проститутку, Энн Николс. У нее тоже было перерезано горло, голова почти отделена от туловища. Мало того, преступник вспорол ей живот, и на землю вывалились все внутренности. Зрелище не для слабонервных. Второе похожее преступление расшевелило общественность. Требовалось дать объяснения, как такое могло произойти повторно и почему полиция не принимает должных мер?
   Меры, конечно, принимались. Сыщики бегали по всему городу, искали преступника, только никаких существенных доказательств найти не могли. Преступник оказался нетипичный, его поведение было трудно объяснить, тем более предсказать, оно не поддавалось логике. Потом следует учесть, что в Англии, в отличие от Франции, в конце XIX века криминалистика как наука только зарождалась, только создавалась картотека преступников, в которую заносились основные метрические данные, но без дактилоскопии, то есть без отпечатков пальцев.
   8 сентября поздним вечером улицы стихли. По Лондону начал расползаться туман. В портовой части города, в Ист-Энде, он был еще гуще. Сказывалась близость к морю. И вот в этой призрачной ночной туманной тишине снова раздались приглушенные мужские шаги. Снова перед его глазами газовый фонарь и под ним одинокая расплывчатая женская фигурка, проститутка. Это Энни Чэпмэн, она вышла на свое традиционное место. Вокруг ни души. Откуда-то из центра доносился стук колес дилижанса. Женщина зевала, собиралась отправиться домой, как вдруг перед ней возникла фигура в черном. Энни хотела улыбнуться, произнести слова приветствия. Привычным движением левой руки мужчина неожиданно схватил женщину за волосы и притянул к себе. Острый нож вонзился в горло. И дальше все происходило, как и с последней жертвой: у лежавшей на мостовой Энни преступник вспорол живот и выпустил все ее внутренности. Где-то далеко, в самом центре Сити, на башне Биг-Бена часы начали отбивать свои ночные удары времени – один, второй, третий…
   О третьем преступлении начальнику лондонской полиции Чарльзу Уоррену доложили рано утром. Он тотчас распорядился снарядить отряды полиции и начать патрулирование улиц не только Ист-Энда, но и всего города. Теперь к поиску Джека-потрошителя были привлечены все полицейские силы Скотленд-Ярда. Обыскивались подвалы, чердаки, каждую ночь по двое-трое полицейских прочесывали кварталы Уайтчпела, Спитсфилда, Стипни. Ничего, никаких результатов, полная тишина. Преступник затаился, понял, что его ищут, спрятался или сбежал? Уехал из Лондона? Шли дни, недели. Казалось, настали долгожданные тишина и покой. Преступник сделал свое черное дело и ушел в небытие. Но вот подошло 30 сентября. Обеспокоенные проститутки, организовавшие вначале дежурство, выходили по двое и по трое. Но, не выдержав конкуренции и перессорившись, снова прогуливались поодиночке. Элизабет Страйд немногим отличалась от своих товарок: чуть за 30, не слишком привлекательная внешность, но зато опытна, умело разговаривала с мужчинами. Время приближалось к утру. Ни одного клиента за эту ночь ей так и не удалось подцепить. Вот, может быть, этот – из туманной темноты к ней приближалась мужская фигура. Еще несколько шагов. Но что это? Вскрикнуть она не успела. Ей заткнули рот. Мелькнуло стальное жало ножа. И дальше разыгрался привычный кровавый спектакль – перерезанное горло, вспоротый живот, выпущенные внутренности. Не успела остыть кровь проститутки Страйд, как в эту же ночь настала очередь еще одной – на этот раз под тот же нож попала Катрин Эддоуз. На месте преступления были обнаружены и первые вещественные доказательства – лоскут окровавленной одежды и надпись на стене: «The jewes are not the men who will be blamed for nothing» («Евреи – не те люди, которых будут обвинять без нужды»). Прибывший начальник полиции Уоррен приказал тотчас стереть эту надпись, он опасался, что она может привести к погрому среди еврейского населения. Ее не зарисовали, не сфотографировали, а только занесли в протокол. Вскоре один местный чиновник по почте получил странное письмо, автор которого признавался в том, что он является Джеком-потрошителем. И для доказательства прикладывал срезанный кусок человеческой печени.
   Широкий шум, вызванный очередным, пятым по счету, зверским убийством, вынудил министра внутренних дел выступить с заявлением и назначить награду в 1000 фунтов стерлингов за поимку опасного человека. Чтобы как-то успокоить общественность, в лондонской полиции произошли перестановки: несколько руководящих лиц были вынуждены подать в отставку. Со своего поста ушел и начальник лондонской полиции Уоррен. На его место назначили Монро, а начальником отдела уголовного розыска стал бывший адвокат Роберт Андерсен. Изменилось ли что-то в действиях полиции, появились ли новые доказательства причастности лиц к преступлению, объявились ли новые свидетели? Да, были добыты новые существенные доказательства убийства, появились и свидетели. Сотни людей были допрошены, десятки бездомных воришек сидели за решеткой, город очищался от скверны. Но только среди них не было одного, главного – убийцы. Его не могли найти и вновь назначенные люди. Правда, после сентябрьских волнений наступила тишина. Октябрь прошел без особых происшествий. Наступил ноябрь. Все же новые люди в Скотленд-Ярде сумели навести порядок в городе – так посчитали в Букингемском дворце и на Даунинг-стрит.
   Призрачное спокойствие было нарушено 9 ноября. Мэри Джэйн Келли не выходила на улицу. Она не стояла под газовым фонарем. И все же именно ее преступник выбрал в качестве шестой жертвы. Ее тело с перерезанным горлом и вспоротым животом было найдено в комнатке дешевой гостиницы Ист-Энда. На этот раз один человек все же видел выходившего из номера Келли мужчину. Вот как он описал его: среднего роста, 35 лет, с крупным носом, с черными волосами и вздернутыми кверху тонкими усами.
   У полиции накопилось уже достаточно данных, к которым присовокупилось и последнее – описание внешности преступника, возможно, самого Джека-потрошителя. Круг подозреваемых лиц теперь вроде сузился и определился: стали искать человека с большим носом и черными изогнутыми усами. Но подробного описания внешности и методов кровавой работы преступника оказалось все же мало для его поимки. Шестое убийство стало последним в этой серии. После 9 ноября 1888 года ничего подобного ни в Ист-Энде, ни в других районах Лондона не происходило. Город вздохнул спокойно. Это исчезновение преступника, по выводам полиции, объяснялось тремя причинами: либо Джек-потрошитель, выполнив свою миссию, уехал из Англии, либо умер (мог покончить с собой), либо попал в полицию за какое-либо другое преступление.
   В пользу второй версии – мог покончить с собой – свидетельствовали признания нескольких личностей, прежде всего некоего Джона Друита, юриста-неудачника, который через два месяца после смерти шестой жертвы, Мэри Джейн Келли, неожиданно свел счеты с жизнью. Он бросился в Темзу и утонул. Почему на него обратили внимание? Во-первых, он оставил предсмертную записку, в которой назвал себя Джеком-потрошителем, во-вторых, Друит обладал медицинскими познаниями, его отец был практикующим врачом, в-третьих, после этого случая убийства проституток прекратились. Но все же полученных данных было недостаточно, чтобы со стопроцентной гарантией заявить: личность Джека-потрошителя установлена. К тому же по внешности Друит не подпадал под описание мужчины с крупным носом и усами. Нельзя забывать и о том, что под подозрением находились и другие лица. Полицейские обратили внимание, например, на признания осужденного на смертную казнь врача Томаса Нейла Крима, который в свое время отравил пять проституток. Начато было судебное расследование. И вот когда спустя 4 года после кровавых экзекуций маньяка и судебных разбирательств врача Нейла Крима подвели к виселице, то на ухо палачу он неожиданно прошептал, что знаменитый Джек-потрошитель – это он и есть, врач Томас Нейл Крим. Но палач не прислушался к его словам, казнь совершилась, и тайну последней исповеди Крим унес с собой в могилу.
   Помимо Крима, на подозрении у полиции оставался еще ряд лиц, занимавших серьезное имущественное положение в обществе, которые могли быть также идентифицированы с Джеком-потрошителем, но достаточных улик для их поимки и ареста не находилось. К числу таковых относились секретарь основателя Армии спасения, отличавшийся неумеренными сексуальными потребностями, искавший утешение в обществе проституток; далее парикмахер Джордж Чапмэн, который убил свою жену, отрезав ей голову; наконец, известный художник немецкого происхождения Сиккерт (по-английски Сайкерт), чьи произведения отображали сцены насилия, а также мистические и порнографические сюжеты. Все они находились под подозрением, их допрашивали, но свою причастность к преступлениям они категорически отрицали, и существенных доказательств их вины у полиции не находилось. Был еще один человек, имя которого в общественных местах старались не произносить. И о нем мало кто что знал. Уже в наше время научный сотрудник Би-би-си Стивен Найт, который также расследовал феномен Джека-потрошителя и использовал для этого материалы Скотленд-Ярда, пришел к выводу, что виновником всех этих ночных похождений и совершенных злодеяний была… королевская семья, вернее, один из ее отпрысков, а еще точнее, член королевской фамилии, сын будущего короля Эдуарда VII, большого ветреника и любителя женского пола, принц Альберт Виктор. По свидетельствам приближенных ко двору медиков, большим умом принц не отличался, он тяготел к низам общества, ходил к проституткам Ист-Энда. От них заразился сифилисом, и у него были все основания для совершения мстительных действий. По заключению Найта, последняя, шестая жертва Мэри Джейн Келли якобы забеременела от принца. Она родила ребенка и стала угрожать принцу разоблачением. Мог возникнуть большой общественный скандал, тень ложилась на королевскую семью. И вот тогда, по мнению Найта, бывший в то время премьер-министром Солсбери по договоренности с королевой Викторией принял решение устранить шантажистку и ее ближайших подруг. За дело взялся личный врач королевы сэр Вильям Галл, к нему присоединился уволенный шеф лондонской полиции Уоррен, кучер и небезызвестный художник-импрессионист Сиккерт. Эта четверка ночью в карете, имея на руках нужные адреса, якобы разъезжала по темным улицам Ист-Энда, выбирая требуемую фигуру. Якобы Сиккерт заговаривал с проституткой и приглашал развлечься в карете, она рядом, за углом. Соблазнял угощением и хорошей оплатой. В карете же все было готово к экзекуции. Варварским способом каждой женщине резали горло, затем рассекали живот и вспоротые тела выбрасывали на мостовую. Участие шефа лондонской полиции в убийстве этих проституток не только препятствовало раскрытию преступления, но и наводило сыщиков на ложный след, этим обстоятельством якобы и объясняется неспособность полицейских отыскать настоящего Джека-потрошителя. Но весь этот мистический, увлекательный и сенсационный сюжет, более подходящий для написания страшной истории в духе Эдгара Уоллеса, основывается исключительно на предположениях, домыслах и догадках. Достоверных фактов и доказательств участия в этих злодеяниях членов королевской семьи найдено не было.
   Немецкий исследователь Юрген Торвальд в своей книге «Век криминалистики» считает более правдоподобной другую версию, связанную с причастностью к этим убийствам русского фельдшера, работавшего в то время в Ист-Энде. Этот фельдшер прибыл в Лондон из Парижа, где, по некоторым данным, сожительствовал с одной гризеткой, которую убил зверским образом – отрезал голову и вспорол живот. Спасаясь от французской полиции, он поселился в Лондоне, опустился на дно и, боясь разоблачения, менял свои фамилии, называл себя то Педаченко, то Коноваловым, то Острогом. Торвальд высказывает предположение, что этот врач, имевший все основания скрываться и от английской полиции, и есть тот самый искомый Джек-потрошитель, который пользовал лондонских проституток, а потом начал их убивать. Свою жизнь этот русский фельдшер закончил в 1891 году в сумасшедшем доме Петербурга, куда попал после убийства еще одной женщины.
   Остановимся на упоминавшемся уже подозреваемом в этих преступлениях художнике Уолтере Ричарде Сиккерте. Ученик Уистлера и друг Дега, завсегдатай лондонского полусвета, он писал в импрессионистской манере. Сюжеты его картин тяготели к мистике, к порнографии, а распущенный образ жизни свидетельствовал о порочных наклонностях. По мнению некоторых, такой мог взяться за нож и убивать проституток. Для доказательства приводили некоторые порочащие его биографические данные. Сиккерт родился в 1860 году в Мюнхене. Его отец, датчанин, по профессии художник, иллюстрировал сатирические журналы, мать, женщина англо-ирландского происхождения, была якобы незаконной дочерью проститутки-алкоголички, танцевавшей в каком-то мюзик-холле. Так вот Сиккерт с детства был знаком с безнравственным поведением женщин, поэтому мог взяться за нож, чтобы отомстить своей бабушке-проститутке и матери.
   В 1868 году он поселился в Лондоне, посещал Школу изящных искусств, а в 1883 году отправился в Париж, где подружился с Мане и Дега. Когда вернулся в Лондон, то снял небольшую квартирку в районе Ист-Энда. Во время допросов в полиции он отрицал как свою причастность к убийствам, так и связи с Уорреном и Галлом. Тем не менее уже в наше время образ Сиккерта, его богемная жизнь в Лондоне, убийственные произведения, допросы в полиции произвели столь сильное впечатление на современную американскую писательницу Патрицию Корнвелл, автора детективных бестселлеров, что она решила провести собственное расследование. И результатом его явилась книга «Портрет убийцы: Джек-потрошитель. Дело закрыто». В этом объемном труде писательница анализирует феномен лондонского призрака, останавливая свое внимание исключительно на одной личности – на Сиккерте. Чтобы убедить общество, всю читающую публику в правдоподобии выдвинутой собственной версии, Корнвелл потратила немало денег, купила несколько десятков полотен Сиккерта, тщательно проанализировала их и пришла к выводу, что художник – явный психопат, ненавидевший женщин, способный совершить насилие любого рода. Более того, она наняла ученых-криминалистов и предложила им среди подозреваемых лиц найти того, который действительно мог быть Джеком-потрошителем. Естественно, эти ученые, зная о внимании писательницы к личности Сиккерта, указали на него. Корнвелл убеждена, что она сумела полностью доказать вину художника. В своей книге писательница приводит и другие улики: например, утверждает, что якобы письма Джека-потрошителя, направленные им в полицию, и восемь писем Сиккерта написаны на бумаге с одинаковыми водяными знаками.
   В местных кругах Лондона, как и Парижа, знали, конечно, что Сиккерт – неутомимый женолюб, большой ходок на сторону. У него было три жены, и первые два брака закончились неудачей: слишком много вольностей он позволял себе. Его вторая жена, студентка художественного училища Кристине Энгус, которая была на 18 лет моложе его, также страдала от неверности супруга. Патриция Корнвелл считает, что Сиккерт отравил Кристину. И чтобы замести следы преступления, он якобы самолично кремировал ее. В 1926 году довольно истасканный Сиккерт, которому исполнилось 66 лет, женился в третий раз. И снова его избранницей стала художница, Тереза Лессор, которая оставалась рядом с ним до его кончины в 1942 году. Все эти приведенные биографические данные Корнвелл интерпретирует по-своему, исключительно в целях подтверждения собственной версии: Джек-потрошитель не кто иной, как Ричард Сиккерт. В интервью газете «Нью-Йорк Таймс» она заявила: «Обычно к 50 годам серийные убийцы выдыхаются. Подготовка к убийству, преследование жертв, само убийство, ускользание от полиции – все это требует огромной траты энергии». Именно поэтому Джек-потрошитель стал искать тихую гавань и нашел ее в лице Терезы Лессор».
   Книга Корнвелл подверглась серьезному разбору и критике. Сенсационного открытия не получилось. С резкими возражениями выступили как любители-исследователи, завороженные тайной Джека-потрошителя, так и профессионалы-криминалисты и искусствоведы. Их общее мнение можно сформулировать одной фразой: «Увлекательно, но бездоказательно». То есть писательница, фанатически убежденная в своей правоте, рассказывает известную версию и приводит лишь косвенные улики. Фундаментальных доказательств у нее нет. Ее однозначный вывод, основанный лишь на собственных представлениях: Сиккерт – женоненавистник, он взялся за нож, он убийца – не подтверждается ни фактическими, ни биографическими данными и потому не может считаться убедительным. К сожалению, как мы видим, версий много, но ни одна из них не может быть признана единственной и окончательной.

Михаил Кубеев Уголовные тайны веков: история. Документы. Свидетельства

Предисловие

Россия

«Дело о зарезанной временной купчихе» (1851)

Страшная находка

Начало расследования

Показания свидетелей

Допрос

Парижское знакомство

Признание

Опровержение

Снятие вины

Позолотите Соньке ручку… (1901)

Заспиртованная голова (1906)

Ограбление Ленина, или конец банды Кошелькова (1918)

Визитеры из Одессы (1923)

Подкоп под меховой магазин (1928)

Хитроумный пройдоха, или большой друг из Америки (1972)

Старший Хаммер – коммунист по убеждениям

Бизнес по-российски

Разговор по душам

Многолетний перерыв

Афера с письмами Ленина

История с картиной

Золотые ручьи

Легендарный миллиардер

С чего начиналось его богатство

Алмазная афера века (1992)

Германия

Капитан из Кёпеника (1906)

Экстрасенс для Гитлера (1933)

Начало карьеры

Хануссен и нацисты

Поджог Рейхстага

Конец

Убийственные страсти по Адольфу (1945)

Тело девицы Роз-Мари (1957)

В цветных чулочках и с маской на лице (1968)

Как арабы немецкий банк взяли (12. 4. 1995)

Загадочная стройка

Отступать было поздно

Первый «сюрприз»

На грани провала

Второе препятствие

Перед банком

Проверка готовности

Детали плана

Нападение

Утомительные переговоры

Готовы выполнить все условия

Поиск

Конец

Франция

Западня для королевы (13.1.1774)

Кардинал Роган и граф Калиостро

Совпадение интересов

Ночное рандеву

Ожерелье у Жанны

Разоблачение мошенников

Шутки кончились

P. S. Русский след

Рубин для Наполеона (14. 2. 1804)

Украденная Венера (15. 3. 1820)

Возвращение шедевра (16. 3. 1911)

Расстрел танцовщицы (17. 5. 1917)

Скандал на Вандомской улице (18. 6. 1938)

Кладбищенская история Лудена (1961)

Англия

«Свадебное путешествие»… на тот свет (19. 1. 1910)

Обнаженная во сне и наяву… (20. 2. 1951)

Приглашение на каникулы

Страшное открытие миссис Спевик

Поиски убийцы

Оправдательные письма

Я не виноват, я не убивал!

Психиатры «разговорили» Хеппера

Справедливое обвинение

Почтовый по расписанию не прибыл (21. 3. 1963)

Поиск партнеров

Мозговой центр действует

Михаил Кубеев
Уголовные тайны веков: история. Документы. Свидетельства