Леонид Иванович Добычин
Дориан Грей

1

   Заходил правозаступник Иванов – с брюшком и беленькими усиками: рассказал два таинственных случая из своей жизни.
   Сорокина, откинувшись на спинку, рассеянно слушала. Смотрела равнодушно и снисходительно, как ленивая учительница. Над стулом висел календарь и Энгельс в кумачной раме.
   Ломились в лавки. Несло постным. Взлетали грачи с прутьями в клювах. Гора на другом берегу была бурая, а зимой – грязно-белая, исчерченная тонкими деревьями, будто струями дождя.

     – перед ротой командир, —

   пели солдаты, —

     хорошо маршировал.

   С полотенцем на руке, Сорокина смотрелась в зеркало: под глазами начинало морщиться. Пришел отец, веселый:
   – Я узнал рецепт, как варить гуталин.
   Мать поставила на стол солонку и проворно подошла к окну.
   – Пахомова! Вся изогнулась. Откинулась назад. Остановилась и оглядывается.
   И, поправив черную наколку, осанисто, словно дама на портрете в губернском музее, посмотрела на отца.
   Он, бравый, с висячим носом, как у тапира в «Географии», стоял перед зеркалом и протирал стетоскоп.
   Тучи разбегались. Старуха Грызлова, в черной мантилье с кружевами и стеклярусом, несла церковную свечу в голубом фарфоровом подсвечнике.
   – Сегодняшний ветер, – подняла она палец, – до Вознесенья.
   То там, то здесь ударяли в колокол.
   Сорокина поколебалась. Нищая открыла дверь.
   Тоненькие свечи освещали подбородки. Духовные особы в черном бархате толпились на средине, перед лакированным крестом.
   – Глагола ему Пилат!..
   Пахомова, в толстом желтом пальто, не мигая, смотрела на свою свечку.
   Моргали звезды. Сторож, задрав бороду, стоял под колокольней:
   – Нюрка, шесть раз бей.
   – Я полагала, вы неверующая, – подошла курносенькая регистраторша Мильонщикова.
   Вертелась карусель, блестя фонариками, и, болтая пестрыми подвесками, медленно играла краковяк.

     – русский, немец и поляк,

   – напевала Мильонщикова.
   Светился погребок. Пошатываясь, вылезли конторщики:
   – Ваня, не падай…
   – Кто это?
   – Не знаю. Вылитая копия Дориана Грея – как вы полагаете?
   Ваня. Плескались в вставленных в вертушку бутылках кагор и мадера, освещенные лампочками. Ваня.

2

   На скамейках губернского стадиона сидели няньки. Голый малый в коротеньких штанишках, задыхаясь, бегал вдоль забора.
   Сорокина встала и, оглядываясь, медленно пошла.
   – Вы не Василий Логгинович? – прислонясь к воротам, тихо спросил пьяный.
   Грудастая девица сунула записку и отпрянула:
   «Придите, послушайте слово „За что умер Христос“».
   Цвела картошка. На оконцах красовались занавесочки, были расставлены бутылки с вишнями и сахарным песком. Побулькивали граммофоны.
   Поздоровалась дебелая старуха в красной кофте – уборщица Осипиха.
   – Товарищ Сорокина, – сказала она, – я извиняюсь: какая чудная погода.
   Голубые и зеленые пространства между облаками бледнели.
   На гвозде была чужая шапка и правозаступникова палка с монограммами.
   Самовар шумел. На скатерти краснелся отсвет от вазочки с вареньем.
   – Религия – единственное, что нам осталось, – задушевно говорила мать: – Пахомова – кривляка, но она – религиозная, и ей прощаешь.
   И, держа на полдороге к губам чашку, значительно глядела на отца.
   Он дунул носом.
   Правозаступник принялся рассказывать таинственные случаи. В тени на письменном столе показывал зубы череп.
   Фонари горели под деревьями. Музыканты на эстраде подбоченивались, покуривали и глазели. Заиграли вальс. Притопывая, кавалеры чинно танцевали с кавалерами. Расходясь, раскланивались и жали руки.
   Сорокина ждала в потемках за скамейками.
   Вот он. Шапка на затылке, тоненький…
   Если бы она его остановила:
   – Ваня, – может быть, все объяснилось бы: он перепутал, думал, что не в пять, а в шесть.
   – Не забираться же с пяти, раз – в шесть.
   Она взяла бы его за руку, и он ее повел бы:
   – Мы поедем в лодке. У меня есть лодка «Сун-Ят-Сен».

3

   Мать вышла запереть. В сандалиях, она стояла низенькая, и ее наколка была видна сверху, как на блюдечке. Старуха Грызлова прогуливалась – в пелерине. Нагибалась и рассматривала листья на земле.
   – Шершавым кверху, – примечала она: – к урожаю.
   В открытое окно Сорокина увидела затылок ее внучки.
   Она сидела за роялем и играла вальс «Диана». Правозаступник Иванов, опершись на окно, стоял снаружи. Покачивая головой, он пел с чувством:

     – дэ ин юс вокандо,
     дэ акционэ данда. [1 - Действовать, опираясь на закон (лат.).]

   И его чванное лицо было мечтательно: приходила в голову Италия, вспоминался университет.
   Развевались паутины. Под бурыми деревьями белелась церковь с синими углами.
   – Мама, – кляузничала девчонка за забором, – Манька поросенка то розгами, то – пугает.
   Библиотекарша смотрела на входящих и угадывала:
   – «Джимми Хиггинс»?
   По улице Вождей слонялись кавалеры в наглаженных штанах и девицы в кожаных шляпах:
   – В Америке рекламы пишутся на облаках… – Мечтали.
   В сквере подкатилась Осипиха с георгиной на груди и старалась разжалобить:
   – Говорят, я гуляка, – горевала она, – а я и дорог не знаю.
   – В первую декаду – иссушающие ядра, – предложил газету зеленоватый старичок, – во вторую – обложные дожди.
   Подсела Мильонщикова:
   – Пройдемтесь в поле.
   Голубенькое небо блекло. Тоненькие птички пролетали над землей.
   – Помните, – оглянулась и понизила голос Мильонщикова, – однажды весной мы обратили внимание…
   Молчали. В городе светлелись под непогасшим небом фонари. Расстались не скоро.
   – Эти звезды, – показала Сорокина, – называются Сэптэнтрионэс…
   Отец, приподняв брови, думал над пасьянсом. Мать порола ватерпруф. Сорокина раскрыла книгу из библиотеки.
   Тикали часы. Били. Тикали.
   За окном собака лаяла по-зимнему.
   «Дориан, Дориан», – там и сям было напечатано в книге:
   – «Дориан, Дориан».

Леонид Иванович Добычин Дориан Грей

1

2

3

Леонид Иванович Добычин
Дориан Грей