Надежда Тэффи
Летом

* * *

   В жасминовой беседке душно и томно от сладкого запаха.
   Прогудит шмель мандолинной струной, задрожит легким шорохом тонкий витой стебелек и затихнет.
   Травяной паучок висит, качается на своей липкой ниточке, слушает, как цветут цветы.
   В жасминовой беседке старая скамейка так густо обросла мохом и гнилушками, что стала будто живая, будто сама выросла из земли, как старый, размякший гриб.
   На скамейке две девочки: одна длинноногая, белобрысая, с веснушками на круглом носу, в ситцевом платье и драном гимназическом переднике. Это Лиза Кириллова, только что одолевшая ужасы науки приготовительного класса.
   Другая – припомаженная, принаряженная, с чисто вымытыми красными руками, – Люня Донацкая, приехавшая с визитом.
   Девочки знают друг друга плохо, и беседа не клеится.
   Лизу смущает великолепие голубого банта в Люниной косе.
   Ей кажется, что Люня не может не презирать ее за драный передник и веснушчатый нос.
   Но нужно как-нибудь выпутываться из тяжелого положения. Кроме того, она хозяйка и должна занимать гостью.
   – Вы любите театры? – спрашивает она самым светским тоном, прикрыв ладонью дырку на переднике.
   – Очень люблю. Ужасно люблю, – отвечает гостья с легким польским акцентом. – Только я еще никогда в театре не была. Мы всегда в Горках живем, а в Горках театров нет.
   – Я тоже люблю театры. Я очень часто в театре бываю. На Рождестве нас возили в ложу, и потом еще была один раз, когда была совсем маленькая; только уж не помню… Вот мама, та еще чаще ездит.
   – Ваша мама ужасная красавица, – покраснев, говорит Люня. – Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее.
   Лиза молча дрыгает ногами.
   – А что, у вас в гимназии очень трудно? – спрашивает Люня.
   Лиза выпрямилась и гордо вскидывает голову:
   – В гимназии? Ерунда, пустяки! Конечно, для новеньких очень страшно. Вы бы, наверное, перетрусили. Уж конечно, – где вам!
   – А вы не боитесь?
   – Я-то? Ничуть! Марья Николаевна говорит мне: «Снимите локти со стола», – а я – хоть бы что. Даже нарочно другой локоть хотела положить, только некогда было.
   – Какая вы! – заискивающе улыбается Люня. – Я бы ни за что не могла!
   – Хо! Я ничего не боюсь! Даже батюшка спросил: «Кто это там на второй скамейке вихрами трясет?»
   – Ой! Ой! Как это вы так можете? А учиться трудно?
   – Учиться? Ужасно трудно. Масса предметов. Чистописание очень трудно. У нас страшно строго. Если букву пропустишь или если клякса – сейчас выключат, и пропала на всю жизнь. Вы бы ни за что не могли.
   Люня из почтительности передвинулась на самый краешек скамейки. Лиза развалилась и гордо расправила дырявый передник, как старый ветеран свое доблестное знамя, простреленное в боях.
   – У нас в классе тридцать девочек. Я всех на память знаю: Александрова, Андреева, Асланова, Бабарусова, Батарникова, Букина…
   – Как это вы так можете! – благоговейно шепчет Люня.
   Она вся съежилась, подавленная и растерянная, и даже голубой бант сконфуженно обвис.
   – Подождите, не перебивайте! Разве можно перебивать, когда называют фамилии. Теперь из-за вас я должна опять сначала начинать. Александрова, Андреева, Асланова, Бабару… Вот видите, как глупо перебивать, теперь я опять должна начать сначала: Александрова, Андреева…
   – Вам, может быть, тесно на скамейке? – робко и почтительно шепчет Люня. – Так вы ложитесь как следует, а я могу здесь на травке посидеть.
   – Ну, еще платье перемажете.
   – Нет, нет, ничего. Да я могу и постоять.
   – У нас в классе есть одна полька, Клембицкая. Вы ее знаете?
   – Нет, не знаю.
   – Какая же вы после этого полька, когда вы своих не знаете! Вы, должно быть, так только, – простая католичка.
   Лиза развалилась на всю скамейку, одну ногу перекинула на спинку, а другою болтала по воздуху. Люня робко, сложив руки, как масон на молитве, смотрела и слушала в благоговейном экстазе.
   – Бабарусова, Батарникова, Букина, Вериго, Елкина… Не смотрите мне в рот, это меня сбивает.
   – А куда мне нужно смотреть?
   – Вот сюда куда-нибудь.
   – На листья?
   – Ну, можно и на листья… Елкина, Значкова… опять вы на меня! Какая вы, право! Ужасно трудно с вами разговаривать! Я устала, я буду спать.
   – Хорошо, вы спите, а я посторожу. Если прилетит пчела, я ее прогоню.
   Лиза закрывает глаза и лежит тихо.
   Люня стоит, сложив руки, и старается не дышать.
   Что-то тихо щелкнуло, и задрожал листик.
   Это свалился сверху маленький жучок.
   Люня вздрогнула, испуганно скосила глаза на Лизу и погрозила жуку пальцем.
   Томно и душно от сладкого запаха.
   Качается травяной паучок, слушает, как цветут цветы.

Надежда Тэффи Летом

* * *

Надежда Тэффи
Летом