Сергей Валентинович Борисов
Основы философии

Pluralitas non est ponenda sine necessitate.
Уильям Оккам

От автора

   О философии сказано много и большей частью много лишнего, не имеющего отношения к сути ее предмета. Эта книга не о философии, это сама философия. Если мы любим жизнь, если мы любим мудрость, если мы ценим разумное и доброе человеческое общение, если мы заботимся об этих чистых чувствах, значит, мы настоящие философы. Философия всегда где-то рядом, философия живет в нас, следовательно, искать ничего не нужно, достаточно внимательно приглядеться и прислушаться к тому, что уже есть, познать огромный и неповторимый мир нашего Я.
   Эта книга – диалог. На протяжении всех ее глав разговор с читателем будут поддерживать Ignorant (профан), Doctor (ученый) и Мыслители прошлого и современности, оставившие наиболее заметный след в философии. Разговор будет идти на равных, ведь самым главным философом для человека является он сам.
   Для удобства восприятия материала текст учебного пособия сопровожден маргиналиями, содержащими пояснения специальных философских терминов и понятий, а также схемами и рисунками. В конце каждой главы представлены наиболее острые и дискуссионные вопросы по изучаемым темам, не имеющие однозначных ответов, а также список литературы для дальнейшего более глубокого проникновения в философскую проблематику.

Глава 1.
Что такое философия? Введение в предмет философии

   Не следует делать вид, что занимаешься философией, но следует на самом деле заниматься ею: ведь нам нужно не казаться здоровыми, а быть поистине здоровыми.
Эпикур

//-- Диалоги --//
   1.1. Специфика философского мировоззрения
   1.2. Предпосылки философии внутри нас
   1.3. Основания философской рефлексии
   1.4. Структура философского знания
   1.5. Основной вопрос философии и его аспекты
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Дэвид Юм — шотландский философ XVIII в.
   Иммануил Кант — немецкий философ XVIII в.
   Хосе Ортега-и-Гассет — испанский философ ХХ в.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц — немецкий философ XVII–XVIII вв.
   Николай Александрович Бердяев — русский философ XIX–XX вв.
   Фридрих Ницше — немецкий философ XIX в.
   Вильгельм Дильтей — немецкий философ XIX в.
   Мераб Константинович Мамардашвили — советский философ.
   Карл Ясперс — немецкий философ ХХ в.
   Иоанн Дамаскин — византийский философ VII–VIII вв.
   Бенедикт Спиноза — нидерландский философ XVII в.
   Пьер Тейяр де Шарден — французский философ ХХ в.
   Мартин Хайдеггер — немецкий философ ХХ в.
   Рене Декарт — французский философ XVII в.
   Августин Блаженный — средневековый философ IV–V вв.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Николай Кузанский — немецкий философ XV в.
   Иоганн Готлиб Фихте — немецкий философ XVIII–XIX вв.
   Конфуций — китайский философ VI–V вв до н.э.
   Фридрих Энгельс — немецкий философ XIX в.
   Жюльен Офре де Ламетри — французский философ XVIII в.

1.1. Специфика философского мировоззрения

   Doctor: Скажи, любезный, считаешь ли ты, что можно хоть в чем-то быть абсолютно уверенным?
   Ignorant: А почему ты спрашиваешь? А-а, знаю. Ты хочешь опять выставить меня профаном, не так ли? Но у тебя ничего не получится. Да поможет мне его величество здравый смысл! Например, я абсолютно уверен (да и ты тоже), что завтра опять взойдет Солнце.
   Doctor: А на чем основывается твое утверждение?
   Ignorant: На простом ежедневном наблюдении. Изо дня в день, примерно в одно и то же время происходит одно и то же событие – восход Солнца. Природа единообразна.
   Doctor: Однако из того, что раньше было так, логически не следует, что потом все повторится. В том, что Солнце завтра не взойдет, нет логического противоречия.
   Ignorant: Я не понимаю тебя. Что ты хочешь этим сказать?
   Doctor: Только то, что восход Солнца нельзя обосновать дедуктивно, а только индуктивно. Однако индукция всегда опирается на неоправданное допущение.

   Индукция (от лат. inductio – наведение) – способ рассуждения, при котором путём обобщения нескольких частных случаев выводится одно общее правило.
   Дедукция (от лат. deductio – выведение) – способ рассуждения, при котором из общего правила делается вывод для частного случая.

   Ignorant: Почему же мое допущение о том, что «так было и будет всегда, ибо природа единообразна», неоправданное?
   Doctor: Потому что данное допущение о единообразии природы ты можешь полагать только независимо от опыта, так как ты ведь не можешь наблюдать всю природу в ее прошлом и будущем. Однако пытаясь оправдать предположение о единообразии природы, ты опять будешь ссылаться на свой опыт, а потом опять будешь утверждать, что так было везде и всегда. Ты попадаешь в порочный круг. Например, барон Мюнхгаузен рассказывал небылицы, а в подтверждение своих слов приводил «аргумент», что всегда говорит только правду.
   Ignorant: Значит, ты хочешь сказать, что моя уверенность в восходе Солнца столь же неоправданна, как уверенность барона Мюнхгаузена в том, что он поднял себя за волосы?
   Дэвид Юм: Наше мышление устроено таким образом, что, когда нам удается обнаружить некоторую регулярность, мы вынуждены верить в то, что эта регулярность сохранится в будущем. Каузально (индуктивно) эту веру обосновать невозможно, она у нас просто есть [1 - Юм Д. Трактат о человеческой природе, или Попытка применить основанный на опыте метод рассуждения к моральным предметам // Юм Д. Соч.: В 2 т. – М., 1965. – Т. 1. – С. 319.].

Юм Дэвид (1711–1776)

Иммануил Кант: Да, нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению [2 - Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т. – М., 1964. – Т. 3. – С. 101.].

   Кант Иммануил (1724–1804)

   Ignorant: Нет, господа философы, вы меня нисколько не убедили, и я продолжаю настаивать на том, что могу быть уверенным в восходе Солнца! А что ты делаешь?
   Doctor: Бросаю монету. Орел или решка?
   Ignorant: Орел.
   Doctor: Так и есть. Означает ли это, что ты знал, какой стороной упадет монета?
   Ignorant: Нет, я просто угадал.
   Doctor: Но ты же верил в это, и твоя вера оказалась истинной.
   Ignorant: Да, но этого мало.
   Doctor: А что еще требуется для знания?
   Ignorant: Нужно хотя бы какое-то объяснение, обоснование. А вот обоснованная истинная вера и будет знанием.
   Doctor: Однако обоснованность бывает разной степени. Например, я вижу своего приятеля в дорогом костюме за рулем шикарного автомобиля. На основе этого я делаю вывод, что он обзавелся деньгами. Когда же он мне говорит, что у него есть еще вертолет и дом в Майами, мои основания подтверждаются. Однако проблема в том, что мой приятель солгал. Костюм и автомобиль он одолжил, чтобы произвести впечатление на свою знакомую, а вертолет и дом он просто приплел для большего эффекта.
   Ignorant: Значит наши основания нуждаются в проверке.
   Doctor: Но тут мы сталкиваемся с проблемой регресса оснований.
   Ignorant: Я тебя не понимаю, опять ты хочешь меня запутать?!
   Doctor: Вовсе нет, я только хочу внести ясность. Смотри, моя вера базируется на определенных основаниях, эти основания явились следствием другой веры, которую тоже нужно обосновать, и так до бесконечности.
   Ignorant: Вот именно! Поэтому должны существовать хотя бы некоторые убеждения, которые можно принять на веру и считать знанием без обоснования. Иначе все можно подвергнуть сомнению, в том числе и то, что для нас свято – наши принципы, ценности, убеждения. Это недопустимо!
   Doctor: А ты считаешь, что мировоззрение человека и общества не подвержено изменениям и не нуждается в обосновании? Человек всегда создает себя, собирает по крупицам. Поэтому он всегда будет задумываться над вопросом: зачем все это? Зачем этот мир и я в нем? Что происходит вокруг нас? Что делают эти люди, которые нас окружают? Куда они бегут? О чем они разговаривают? О чем думают? Куда бегу я вслед за ними? Чего я хочу от жизни, что я могу знать, на что я смею надеяться, что я должен делать?
   Ignorant: Стоп, хватит! Уверен, вопросов будет больше, чем ответов. Такие рефлексивные остановки небезопасны. Ведь, как знать, ответов на большинство этих вопросов у нас может так и не появиться.
   Doctor: А что тогда? Бежать дальше? А зачем?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Все мы представители массового общества, а значит, у нас не должно быть подобных вопросов. Но они возникают и никуда от них не деться. Это говорит том, что у нас нет определенного духовного стержня, а, следовательно, в современном массовом обществе растет степень отчужденности человека. Из творца общественных отношений человек превращается в массового потребителя.

   Рефлексия (от лат. reflexio – обращение назад) – процесс осмысления чего-либо при помощи изучения, сравнения, а также самопознание.
   Массовое общество — это форма общества современной европейской цивилизации, для которого характерна массовая потребность в материальных и культурных благах и соответствующее массовое потребление, которое должно направляться частично техническим прогрессом, частично системой государственного управления.

   Doctor: Получается интересная картина: внешне общество необычайно интегрированно, монолитно, но внутренне индивидуалистично, рассогласованно. Сознание человека отпускается в свободный полет по информационному пространству, но при этом оно не в состоянии определить свои истоки. В условиях ожидания случайной информации сознание человека отвыкает трудиться над созданием личности, перестает быть направленным на восприятие внутренних переживаний. Главным состоянием человека становится «праздность души».
   Хосе Ортега-и-Гассет: Данное состояние порождает иллюзию доступности жизни во всех проявлениях; все дается мне только по праву моего рождения без каких-либо душевных усилий с моей стороны. Но, превращаясь в простого потребителя, я лишаюсь того «собственно человеческого», что поддерживает и воспроизводит культуру, что придает ей ценность [3 - Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Х. Ортега-и-Гассет. Избр. труды. – М., 2000. – С. 72–73.].
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Однако дело не только в том, чтобы ясно мыслить и всегда совершать рациональный выбор; дело в том, что для такого выбора нужна энергия воли, а ее-то и может перебивать беспокойство повседневных желаний. В зазоры нашего мышления мгновенно внедряется мощный поток иррациональных мотивов и желаний, и мы подчиняемся ему, засыпая наяву и уносясь на крыльях грез. Внимание рассеивается, воля сменяется слепым желанием. Мы не хотим мыслить. Так обнаруживается «ленивый разум» [4 - Лейбниц Г.В. Опыт теодицеи о благости Божьей, свободе человека и начале зла // Г.В. Лейбниц. Соч.: В 4 т. – М., 1989. – Т. 4. – С. 54–62.].

Ортега-и-Гассет Хосе (1883–1955)

   Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646–1716)

   Ignorant: А что такое «ленивый разум» и каковы его проявления?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Во-первых, это наше нежелание мыслить. Во-вторых, это наше притворство (ведь мы осознаем, что спим наяву). В-третьих, это наша привычка не мыслить, мы не в состоянии побороть собственную лень.
   Doctor: Но как бороться с «ленивым разумом»?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Нужно мыслить до конца. Если мы мыслим до конца, мы получаем особое наслаждение от процесса мышления, которое сохраняется в памяти. Поэтому, помня об этой радости, мы вновь обращаемся к мышлению. Эта радость позволяет преодолевать естественный сон интеллекта, просыпаться в своем повседневном существовании, преодолевать зазоры, в которые вклиниваются наши повседневные иррациональные желания, и сохранять непрерывность существования. Именно память о том, как душа радовалась, когда мыслила, и склоняет нашу волю в пользу интеллекта, а не спонтанных желаний.
   Ignorant: Хорошо, господа философы, все это верно, но если мы придем к утверждению, что единственным действенным противоядием от «массовизации» духовной жизни будет занятие философией, то современные практичные люди нас не поймут. Современная культура не может в равной степени поддерживать все стороны человеческой жизни, в своих построениях она ищет более надежные опоры, чем «отвлеченные» конструкции философской мысли.
   Николай Александрович Бердяев: Да, друзья, положение философа в современном мире поистине трагично, философа почти никто не любит. На протяжении всей истории культуры обнаруживается вражда к философии, и притом с самых разнообразных сторон. Поэтому философия есть самая незащищенная сторона культуры. Постоянно подвергается сомнениям сама возможность философии, и каждый философ принужден начинать свое дело с защиты философии и оправдания ее возможности и плодотворности. Философия подвергается нападению сверху и снизу, ей враждебна религия и ей враждебна наука. Она совсем не пользуется тем, что называется общественным престижем. Философ совсем не производит впечатления человека, исполняющего социальный заказ [5 - Бердяев Н.А. Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения // Бердяев Н.А. Философия свободного духа. – М., 1994. – С. 230.].
   Doctor: Чего же не могут простить философам?
   Николай Александрович Бердяев: Прежде всего не могут простить того, что философия кажется людям ненужной, неоправданной, существующей лишь для немногих, пустой игрой мысли.
   Doctor: Но все-таки непонятно, почему «ненужная» и «неоправданная» игра мысли самой незначительной кучки людей вызывает такое недоброжелательство и почти негодование?
   Ignorant: Дело в том, что современный человек относится к философии как к самой неопределенной и отвлеченной области знания, наиболее удаленной от повседневной жизни.

   Бердяев Николай Александрович (1874–1948)

   Doctor: Но это же заблуждение! Во-первых, каждый из нас, отдаем ли мы себе в этом отчет или нет, имеет какие-то философские воззрения. А во-вторых, даже в обыденной речи современные люди активно пользуются такими терминами, как «философия», «философски», «философствовать» и т.п. Может быть, все-таки причина непонимания заключается в нас самих, а за философию мы зачастую принимаем совсем не то, чем она является на самом деле? Философия в переводе с древнегреческого означает «любовь к мудрости». Но в том-то и дело, что любви нельзя научить, как и нельзя заставить любить. Любовь – это чувство, которое возникает однажды. Это чувство нужно в себе развивать, о нем нужно заботиться.
   Ignorant: Действительно, в процессе повседневного общения очень многие толкуют о философии. Например, мы слышим: «Мне нравится твоя жизненная философия». Значит, философия в этом смысле – это образ жизни, деятельности, мысли, способ поведения и т.п. Или: «Не переживай, относись к этому философски». В таком понимании философия – это принятие жизни такой, какая она есть, отстраненное, перспективное рассмотрение жизни. Или (с негативным оттенком): «Хватит философствовать, пора дело делать». То есть здесь философия – это абстрактное, оторванное от жизни рассуждение, неумение четко и логично выразить свои мысли и чувства.
   Doctor: Ты прав. Образчик здравого смысла – «Словарь русского языка» С.И. Ожегова – дает следующие определения понятиям «философия», «философски», «философствовать»: например, «философ – это специалист по философии, а также вообще – мыслитель, занятый разработкой вопросов мировоззрения». Или другое определение, на этот раз в переносном смысле: «Философ – это человек, который разумно, рассудительно и спокойно относится ко всем явлениям жизни, ко всем невзгодам». Ну а понятие «философствовать» употребляется, как правило, в негативном контексте: «философствовать – это мудрено или беспочвенно рассуждать, умствовать, рассуждать на отвлеченные темы» [6 - Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М., 1989. – С. 850.].
   Ignorant: Обыденное представление о философе столь же противоречиво. В обыденном представлении философ фигурирует либо как мыслитель-теоретик, посвятивший себя созерцанию мировых проблем и созданию отвлеченных теоретических систем, либо как мыслитель-пророк, который способен предвидеть будущее, способен давать рецепты счастья и благоденствия для всего человечества или предвещать беды и лишения. Потому он должен нести ответственность за все хорошее и плохое, что происходит в жизни.
   Фридрих Ницше: В самом деле, толпа долгое время не узнавала философа и смешивала его то с человеком науки и идеальным ученым, то с религиозно-вдохновенным, умертвившем в себе все плотское, «отрекшимся от мира» фанатиком и пьянчугой Божьим. И если даже в наши дни доводится услышать, что кого-нибудь хвалят за то, что он живет «мудро» или «как философ», то это означает не более как «умно и в стороне» [7 - Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ф. Ницше. Соч.: В 2 т. – М., 1990. – Т. 2. – С. 326–327.].
   Ignorant: Так кто же это – «философ»?
   Doctor: Характерный для философа вид связи с миром и манера познания вновь и вновь проявляются во все времена и у всех философски одаренных людей. Философ – это тип человека, стремящегося к окончательной, всеобъемлющей ясности и истинности. «Наивный философ» есть в каждом человеке. Стержень философии можно обнаружить внутри нас. Однажды древнегреческого философа Сократа спросили с явной иронией, а стоит ли вообще заниматься философией, на что философ ответил вполне серьезно: «А стоит ли вообще жить, так и не разобравшись в жизни».
   Ignorant: Действительно, прежде чем поставить перед собой те или иные задачи, вполне резонно спросить себя, насколько это важно и нужно для меня, какой в этом для меня видится смысл? В этих вопросах и ответах на них находится корень любого поступка человека, который может быть до поры до времени скрыт не только от других, но даже от него самого.

   Ницше Фридрих (1844–1900)

   Doctor: Верно. Поэтому занятие философией часто предстает не как необходимость, а как то, что надлежит реализовать с помощью нашей собственной деятельности. По отношению к нашей свободе философия выступает в качестве задачи, которую предстоит решить, но не потому, что есть такое принуждение или необходимость, а потому, что философия может считаться за благо. Конечно же, можно жить не философствуя. Но жизнь, не знающая радости и свободы мышления, жизнь, когда человек не стремится стать хозяином своей судьбы, – такая жизнь не является хорошей жизнью. Если для жизни как таковой философия есть излишество, то для подлинно человеческой жизни она как нельзя более необходима.
   Ignorant: Философия, как уже говорилось ранее, – это «любовь к мудрости». Следовательно, философ любит не знания, а мудрость.
   Doctor: И это верно. Мудрость применима к различным аспектам нашей жизнедеятельности, характеризует наше отношение к знанию, к его применению и использованию на практике, а также к конечной цели наших усилий. Например, у древнегреческого философа Платона можно найти: онтологическую трактовку мудрости, когда она рассматривается не только как свойство мыслящего, решающего и действующего человека, но и как объективное свойство мира («Филеб», «Гиппий Большой»); этическую трактовку мудрости как проявление доброй воли, доблести, поступка, связанного с заботой о сохранении и умножении мудрости в своей душе и мире («Евтидем», «Протагор», «Лахет»); трактовку мудрости как искусства («Протагор»); трактовку мудрости как знания («Алквиад», «Менон», «Протагор»). То есть вместо простого накопления массы разрозненных мнений и сведений все это должно быть, во-первых, проверено на состоятельность, во-вторых, тщательно и всесторонне рассмотрено и, в-третьих, организовано в стройную логически непротиворечивую систему воззрений и жизненного опыта. Философия, по сути, формирует мировоззрение.

   Объект (от лат. objectum – предмет) – вещь, предмет, то, что противостоит субъекту, т.е. сознанию, внутреннему миру как часть внешнего мира.
   Субъект (от лат. subjectus – лежащий в основе) – обозначение психолого-теоретико-познавательного Я, противопоставляемого чему-то другому, предмету, объекту.

   Ignorant: А что такое мировоззрение? Мне кажется, настало время разобраться с этим понятием.
   Doctor: Говоря о мировоззрении, как правило, имеют в виду, во-первых, систему взглядов (воззрений) на объективный мир; во-вторых, совокупность взглядов не только на роль и место человека в окружающем мире, но и отношение человека к нему и к самому себе; в-третьих, обусловленные вышесказанным основные жизненно важные позиции людей и социальных общностей; их убеждения, ценностные ориентации, идеалы, а также принципы познания и деятельности. Последнее обстоятельство – свидетельство огромного практического смысла и значения мировоззрения для жизни человека.
   Вильгельм Дильтей: Я бы выделил три основных типа мировоззренческих систем: натурализм (человек понимается как биологическое существо, рассчитанное на удовлетворение влечений и подчиненное материальным условиям своего существования); волюнтаризм (свободная творческая самореализация, независимость человека); холизм (достижение гармонии человека и мира как целого). Однако ни одно из мировоззрений не обладает всей полнотой истины, а лишь выражает один ее аспект. Мировоззрения коренятся в природе универсума и в отношении к ней духа, познающего в конечных формах. И каждое из них выражает в рамках нашего мышления лишь одну сторону универсума. В этих пределах каждое истинно. Но каждое в то же время односторонне. Нам не дано увидеть единство всех этих сторон. Чистый свет истины доступен нам лишь в разложенном виде [8 - Дильтей В. Типология мировоззрений и философия // В. Дильтей. Введение в науки о духе. – М., 2000. – С. 222–231.].

   Дильтей Вильгельм (1833–1911)

   Хосе Ортега-и-Гассет: Любой мировоззренческой позиции присущ рациовитализм.
   Ignorant: А что это такое?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Ratio (разум) + vita (жизнь). Трудно дать точное определение понятию «жизнь». Жизнь – это проявление витальной силы, которая сродни космической, это вечное движение, становление, изменение. А потому «жизнь есть время». Время как сущность жизни – это время необратимое, ограниченное, конкретно-историческое, неразрывно связанное с содержанием человеческой деятельности, а потому это – сама история. В истории же действуют люди как существа разумные, мыслящие, стремящиеся к достижению определенных целей. Бесцельность отрицает жизнь, она хуже смерти. Ибо жить – значит делать что-то определенное, выполнять задание. Выбор же цели, ее определение – это задача разума, который таким образом становится витальным разумом [9 - Ортега-и-Гассет Х. Вокруг Галилея // Х. Ортега-и-Гассет. Избр. труды. – М., 2000. – С. 246–247.].
   Doctor: Таким образом, рациовитализм – это учение о жизни как истории, которая нерасторжима с разумом. Функция витального разума – самоистолкование жизни, что выражается в созидании мировоззрений, определяющих ценностные координаты человеческой деятельности. Система ценностных ориентаций определяет человеческую деятельность, ее ориентиры, придает ей смысл и цель, активность, направленность. Жизнь как история с ее самоистолкованием и конструированием мировоззренческих систем – единственная реальность, в которую погружен человек.
   Хосе Ортега-и-Гассет: Но не следует забывать, что мировоззренческие системы подвержены историческим изменениям. В Средние века человек обретал жизненную ориентацию в вере в Бога как творца и гаранта абсолютных ценностей. Начиная с эпохи Возрождения Бог постепенно переставал быть реальностью для человека, философы все чаще видели в нем продукт человеческого сознания. В Новое время место Бога как подлинной реальности занимает природа, а наука, ее исследующая, трактуется как носительница истины о мире. Для человека XX века наука, как и современная техника, есть уже нечто практически полезное – созданная человеком производительная сила для реализации человеческих целей, «проекта» жизни; но сама она этого «проекта» не создает. Современное человечество призвано осознать, что только историческая жизнь (жизнь как история) есть единственная подлинная реальность, которая определяет все человеческие «проекты», ценности и идеалы, что она сама конструировала то, что люди принимали за независимое от человека и человечества: космос – в эпоху античности; Бога – в Средние века; природу – в Новое время.
   Ignorant: Уважаемые философы, а в чем же тогда специфика философского мировоззрения?
   Doctor: Философия как тип мировоззрения характеризуется в первую очередь традиционной приверженностью Логосу, т.е. понятию, мысли, разуму, идее. Философское мировоззрение рационально в самой своей основе, хотя в истории философии имели место и иррациональные, нигилистические течения. В философии понятия, суждения и умозаключения выстраиваются в логическую цепь аргументов и доказательств. Философское мировоззрение, однако, не просто сумма отдельных знаний об объективной реальности. Они (знания) представляют собой определенную целостную систему и отличаются иерархией, высокой степенью упорядоченности основных теоретических обобщений и выводов.
   Ignorant: В таком случае для большинства людей подлинная философия недоступна, это дело избранных. Научить философии невозможно!
   Doctor: Может, ты и прав, однако учти, что философию легче понять и объяснить, непосредственно занимаясь ею, т.е. философствуя, нежели описывая ее со стороны. Например, существует сравнение обучения философии с обучением танго. Действительно, что будет эффективнее: или прослушать лекцию по теории и истории танго, о достижениях выдающихся танцоров, или обучать приемам танго в процессе танца, когда наставник сам показывает, корректирует движения ученика, и потом ученик
   схватывает саму суть танца и вносит в танец свою индивидуальную манеру исполнения? Ответ ясен.
   Мераб Константинович Мамардашвили: Мы философствуем в той мере, в какой пытаемся выяснить условия, при которых мысль может состояться как состояние живого сознания.
   Ignorant: Чересчур мудрено, я не понимаю!
   Мераб Константинович Мамардашвили: Например, есть какая-то мысль Платона или Канта, но главное не то, что она просто есть, а мыслима ли она как возможность моего собственного мышления, т.е., иными словами, могу ли я ее помыслить как реально выполненную, не как вербально существующую, а как реально выполненное состояние моего мышления?
   Doctor: Действительно, некоторые вербальные записи мыслеподобных состояний такого испытания не выдерживают, показывая тем самым, что хотя и есть мыслеподобие, но, строго говоря, это не мысли, потому что я не могу их исполнять. Ведь мысль существует только в исполнении, как и всякое явление сознания, как и всякое духовное явление.
   Мераб Константинович Мамардашвили: Вот именно. Мысль существует только в момент и внутри своего собственного вновь-исполнения. Так же как, скажем, симфония, нотная запись которой, конечно же, еще не является музыкой. Чтобы была музыка, ее надо исполнить. Бытие симфонии, как и бытие книги, – это бытие смысла внутри существ, способных выполнить смысл [10 - Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. – М., 1992. – С. 21.].

   Мамардашвили Мераб Константинович (1930–1990)

   Doctor: Таким образом, философия – это форма духовной деятельности, направленная на постановку, анализ и решение конкретных мировоззренческих вопросов, связанных с выработкой целостного взгляда на мир и место в нем человека. Философствование базируется главным образом на теоретических методах постижения действительности с использованием особых логических и гносеологических критериев для обоснования своих положений. Темы философствования имеют предельный, самоценный, смыслополагающий, конструктивный, экстраординарный, «возвышенный», «эталонный», всечеловеческий характер. Философские проблемы характеризуются предельностью, фундаментальностью, универсальностью.
   Ignorant: А что философия может дать мне, простому, не искушенному в учености человеку?
   Карл Ясперс: Уникальность философского познания связана с проявлением личностно-экзистенциального характера решения философских проблем, поэтому познание в форме философствования – это всегда обретение действительности в ситуации, в которой в тот или иной момент оказывается человек. В процессе философствования человек определяет себя посредством своего осуществления. Философствование – это то, посредством чего человек становится самим собой, в то время как он становится сопричастным действительности [11 - Ясперс К. Введение в философию // Путь в философию. Антология. – М., 2001. – С. 228.].
   Doctor: Философия специфична не своим предметом, а способом отношения человека к бытию. Сущность философии образует не какой-то особый специфический предмет рассмотрения, а само философское мышление, философствование. Понятно?
   Ignorant: Не совсем. Если философия доступна каждому, если это просто способ самовыражения, самореализации, «осуществления», значит, ее нельзя назвать наукой.

   Ясперс Карл (1883–1969)

   Doctor: Правильно. Философия – это не наука в строгом смысле этого слова, а духовно-практическая форма освоения действительности. В отличие от науки она представляет собой не просто теоретическое знание, интеллектуальную конструкцию, а является выражением основных убеждений человека, его нравственной позиции. Философствование – это духовный акт, в котором действует не только интеллект, но вся совокупность духовных сил человека, включая эмоциональные и волевые качества. В основе философии лежит опыт человеческого существования во всей его полноте.
   Иоанн Дамаскин: Друзья мои, определений философии много. Но следует усвоить хотя бы шесть самых важных: 1) философия есть знание природы сущего; 2) философия есть знание божественных и человеческих дел, т.е. всего видимого и невидимого; 3) философия есть упражнение в смерти; 4) философия есть уподобление Богу; а уподобиться Богу человек может с помощью трех вещей: мудрости, или знания истинного блага, справедливости, которая заключается в распределении поровну и беспристрастии в суждении, благочестия, которое выше справедливости, ибо велит отвечать добром на зло; 5) философия – начало всех искусств и наук; 6) философия есть любовь к мудрости; поскольку же истинная мудрость – это Бог, то любовь к Богу и есть подлинная философия [12 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 622.].

1.2. Предпосылки философии внутри нас

Ignorant: Теперь мне хочется понять, что же побуждает людей философствовать. Откуда берется сама потребность к этому?
Doctor: Позволь мне прочитать тебе одно стихотворение. Оно хотя и наивное, но в нем очень глубокий смысл и, как мне кажется, в нем заключается ответ на твой вопрос.

Мудрейший мудрец

     Когда темно и страшно,
     Он входит в темноте…
     И что темно – неважно!
     Не страшно с ним нигде!
     Он самый – самый – самый
     Удалый – удалец!
     Он храбрый – храбрый – храбрый,
     Мудрейший он мудрец.
     И если надо, горе
     Он может победить!
     И если надо, горы
     Он может своротить!
     Искать его не нужно
     Вблизи или вдали,
     Он не живет снаружи,
     Он живет внутри… [13 - Э. Мошковская.]

   Ignorant: Кажется, я начинаю что-то понимать, но ясно выразить это не могу.
   Doctor: Сейчас разберемся. Всю нашу жизнь можно сравнить с путешествием от определенного начала к установленному концу. Мы вправе спросить себя, что в этом путешествии будет зависеть только от нас?
   Ignorant: Видимо, те ориентиры, которые мы выбираем в пути, те цели, которые ставим перед собой.
   Doctor: Правильно. От этой нашей способности к ориентированию зависит качество нашей жизни. Более того, мы понимаем, что в самом главном и существенном мы должны полагаться только на себя, потому что у каждого из нас свой собственный уникальный и неповторимый путь жизни.
   Ignorant: Однако с детства человека ориентируют разные люди и многие с готовностью берут нашу ориентацию на себя, тем самым облегчая нам груз ответственности.
   Doctor: Но при этом необходимо помнить, что все равно самое важное для человека зависит только от него самого, от его свободного выбора.
   Ignorant: Но всегда ли у человека есть свободный выбор?
   Doctor: Не будем спешить с ответом, прибегнем к иносказанию. Вот тебе притча. Две вольные и свободные собаки были пойманы и привязаны к двум телегам. Они попали в одинаковые условия внешней несвободы, но вести они себя стали по-разному. Одна собака смирилась со своей судьбой и приняла ее. Телега ехала быстрей – собака бежала быстрей, телега ехала медленнее – собака шла шагом, телега остановилась – собака получила возможность лечь и отдохнуть. Другая же собака оказалась «свободолюбивой». Она грызла свой поводок, кидалась на телегу, упиралась лапами, лаяла и скулила, но телега неумолимо влекла ее за собой. И вот собака, совсем обессилев от неравной борьбы, кинулась под колеса телеги и погибла. Так какая из этих двух собак оказалась более свободной: первая или вторая?
   Ignorant: Мне кажется, что вторая. Она не смирилась со своей ситуацией, пыталась противостоять ей. В этом ее свобода.
   Doctor: Хорошо, но тогда возникает другой вопрос: а что дала ей эта свобода? А может, просто эта собака оказалась недостаточно умна и рассудительна и поэтому не смогла реально оценить ситуацию? У притчи есть продолжение. Первая собака увидела на телеге человека и поняла, что телега движется не сама по себе, а управляется им. Этот же человек, оказалось, был намерен проявлять заботу о собаке; он давал ей еду, причем такую обильную и питательную, о какой раньше, будучи свободной, она и не мечтала. Прошли годы, собака служила человеку верой и правдой, и вот человек решил подарить ей свободу и снял с ее шеи поводок. Но как только телега тронулась, собака, не раздумывая, побежала за ней. Возникает вопрос, можно ли эту собаку назвать свободной?
   Ignorant: Мне кажется, что нет. Это просто зависимость от хозяина.
   Doctor: Но ведь у этой собаки был выбор, она его сделала, то есть получается, реализовала свою свободу. Чтобы смысл притчи был ясен, нужно задуматься вот над чем: ставит ли нас жизнь в ситуации, когда мы не в состоянии противиться внешней необходимости? Возможна ли вообще «внешняя» свобода? В чем тогда проявляет себя наш свободный выбор?
   Бенедикт Спиноза: А может, в том, что если мы изменяем свое отношение к тому или иному событию, тем самым мы и реализуем свою свободу? А если свобода – это лишь наше отношение к событию или «осознание необходимости» того, что с нами происходит, то в таком случае наша свобода всегда в наших руках и она безгранична?
//-- Спор о свободе --//
   Тезис: Строгий детерминизм. Мир управляется строгими и безусловными законами природы. Зная состояние мира в определенный момент времени и законы природы, мы можем утверждать, что будущее предопределено. Все объекты мира (включая людей) подчиняются тем же природным закономерностям, они не могут быть от них свободны. Следовательно, у человека нет никакой свободной воли.
   Антитезис: Объективной свободы нет, но свобода переживается субъективно. Мы в состоянии почувствовать себя свободными. Кроме того, мы имеем возможность поступать по-разному. Если даже мы не можем не подчиняться внешней несвободе, у нас есть внутренняя свобода выбора (например, способа действия или отношения к происходящему) [14 - Подробнее об этом будет сказано в главе 4 «Что такое человек? Введение в философскую антропологию».].

   Спиноза Бенедикт (1632–1677)

   Doctor: Мне кажется, что каждое философское учение есть система ориентирования в жизни, следовательно, знакомство с этими системами расширяет пространство нашего выбора.
   Ignorant: Однако у меня есть право соотносить любое философское учение со своим собственным жизненным опытом, рассматривать его с точки зрения практической ценности, полезности для меня. Ведь в конечном счете самым главным философом для каждого человека является он сам. Все дело в том, хорошим он будет для себя философом или плохим.
   Doctor: О, кажется, ты уже начинаешь улавливать суть дела! Давай рассуждать дальше. Итак, мы целиком и полностью погружены, по сути, в одну реальность – жизнь как историю, временность. Данная реальность дана нам посредством различных форм «отражения».
   Ignorant: То есть нас можно уподобить зеркалам, отражающим мир?
   Doctor: Видишь ли, не все так просто. Вообще «отражение» как всеобщее свойство реальности связанно с потенциальной информацией, кроющейся в бытии. Так вот, для нас это своего рода информационное взаимодействие с реальностью.
   Ignorant: А что представляет собой это «информационное взаимодействие»?
   Doctor: Думаю, тебе это отчасти известно. Его простейший вид – раздражимость, далее – возбудимость нервных тканей (нейрофизиологическое «отражение») и, наконец, – психика. Если информационное взаимодействие на уровне раздражимости и простейшей чувствительности обеспечивает активность организма, то нейрофизиологическое «отражение» по мере развития нервной системы дает возможность осуществлять сложные схемы организованной последовательности действий, в конечном счете направленной на достижение жизненно значимой цели.
   Ignorant: А как это происходит?
   Doctor: Организм в процессе взаимодействия с внешней средой не просто реагирует на внешние раздражители, но и активно реализует в столкновении с внешней средой свою внутреннюю программу, в основе которой лежат нейрофизиологические структуры, аккумулирующие «видовой опыт» организма. Так возникает психический образ как результат отношения, взаимодействия его носителя с внешним миром. Это своего рода модель, отображение реальности, представляющее собой определенную программу возможного поведения во внешней реальности, схему «действия до действия».
   Ignorant: Я не совсем понял, что же все-таки представляет собой этот «психический образ» и какова его роль?
   Doctor: Поскольку, как я уже сказал, психический образ строится живым существом в процессе активного взаимодействия с внешним миром, значит, по своему содержанию он является отражением свойств, связей и отношений внешнего мира, освоенных субъектом психики в процессе взаимодействия с миром. Схема действия во внешнем мире, представляющая собой содержание образа, «кодируется» в нейродинамических структурах организма. Формирование и использование психических образов представляет собой органическое единство познавательных и эмоциональных процессов, работы памяти и активности волевой сферы психики. Это предполагает у организма определенную, включенную в этот процесс «схему мира». Но последняя, в свою очередь, в качестве своего необходимого компонента предполагает и определенную «схему тела».
   Пьер Тейяр де Шарден: Даже не нужно быть человеком, чтобы заметить, как предметы и силы располагаются «кружком» вокруг нас. Все животные воспринимают это так же, как мы сами. Но только человек занимает такое положение в природе, при котором это схождение линий является не просто видимым, а структурным.
   Ignorant: А что это значит?

   Тейяр де Шарден Пьер (1881–1955)

   Пьер Тейяр де Шарден: Это значит, что в силу качества и биологических свойств мысли мы оказываемся в уникальной точке, в узле, господствующем над целым участком космоса, открытым в настоящее время для нашего опыта. Центр перспективы – человек, одновременно центр конструирования универсума [15 - Тейяр де Шарден П. Феномен человека. – М., 1987. – С. 38.].
   Ignorant: То есть во всех ключевых вопросах восприятия и понимания мира мы обращаемся к нашему непосредственному жизненному опыту?
   Doctor: Совершенно верно, но мы не можем обнаружить ничего значимого в каком-либо опыте иначе, как посредством рефлексии, т.е. способности сознания сосредоточиться на самом себе и овладеть самим собой как предметом, обладающим своей специфической устойчивостью и своим специфическим значением. Хотим мы того или нет, но рефлексия всегда будет «искажать» наш опыт. Вместо предметов, ценностей, целей, вспомогательных средств, мы рассматриваем тот субъективный опыт, в котором они «являются», т.е. всегда имеем дело с «явлениями» (феноменами).
   Ignorant: Ну вот… Мне казалось, что хотя бы в чем-то мы уже достигли ясности, но опять возникла проблема. Неужели мир, который существует в нашем восприятии, и мир, который существует сам по себе, не одно и то же?

   Феномен (от греч. phainomenon – являющееся) – явление, данное нам в опыте чувственного познания.
   Интенция (от лат. intentio – намерение, тенденция, стремление) – направленность сознания, мышления на какой-либо предмет.

   Doctor: Давай разбираться. Исследованием сознания и его феноменов занимается такое направление современной философии, как феноменология. Так вот, одним из важных свойств, характеризующих сознание, которое установили феноменологи, является свойство интенциональности. Оно обозначает свойство психических феноменов (в отличие от физических) быть направленным на что-либо, т.е. всегда быть сознанием чего-то. Принцип интенциональности сознания говорит о том, что всякий акт сознания направлен на какой-то объект; при этом важно то, что объект, на который направлен тот или иной акт сознания, сам является составной частью этого акта, не в качестве, конечно, физического, скажем, объекта, а в качестве объекта интенционального.
   Ignorant: Ну все. Теперь ты меня совсем запутал…
   Doctor: На самом деле все просто. Например, если мы смотрим в окно и видим дерево, растущее во дворе, то составной частью этого акта сознания будет не только само наблюдение, но и содержание этого наблюдения, т.е. это дерево как видимое нами. В этом качестве данное дерево будет не физическим, а лишь интенциональным объектом, лишь феноменом нашего сознания.
   Ignorant: То есть ты хочешь сказать, что дерево, которое мы видим, существует только благодаря тому, что мы на него смотрим, а также оно существует не само по себе, а только в качестве феномена нашего сознания? Прекрасно! Но я всегда считал и продолжаю считать, что оно существует само по себе как физический объект!
   Doctor: Давай будем последовательными. Мы ведь сейчас говорим о свойствах нашего сознания, а не о наших убеждениях. Не будем подменять тему. Так вот, мы установили, что наше сознание как бы двуслойно: один слой – это сама направленность его актов, их интенция, а другой – это содержание данной направленности: объекты, на которые направлены акты сознания, т.е. чисто интенциональные объекты.
   Ignorant: Да, это мне понятно. Но…
   Doctor: Так вот, давай сначала попытаемся «настроить» наше внутреннее зрение, которое и открывает мир, базирующийся на непосредственном восприятии. Здесь мы обнаружим несколько разновидностей чувств, населяющих наш внутренний мир.
   Пьер Тейяр де Шарден: Первая группа чувств – это онтологические чувства: 1) чувство пространственной необъятности в великом и малом; 2) чувство времени (необъятная глубина времени, упрощающая («прессующая») прошлое и «растягивающая» будущее); 3) чувство количества (или чувство множества), представляющее мир как бесконечное множество объектов; 4) чувство качества, благодаря которому мир воспринимается в пропорции, соразмерности его элементов; 5) чувство новизны, движения, т.е. способность воспринимать изменения под «вуалью покоя» мира; 6) чувство целостности, т.е. восприятие многообразных связей и структурного единства мира [16 - Тейяр де Шарден П. Феномен человека… – С. 39.].
   Ignorant: То есть эти чувства дают нам представление об окружающем мире. Ясно.
   Doctor: Вторая группа чувств – это чувства существования. К этой группе относятся чувство родства, чувство эмпатии и антипатии, страдания и радости, свободы и ответственности, страха и защищенности, чувство любви, социальное (корпоративное) чувство, т.е. чувство, связанное с принадлежностью человека к той или иной социальной общности.
   Ignorant: Кажется, понимаю. Эти чувства дают представление о нашем Я.
   Doctor: И третья группа чувств – это направляющие чувства. Самые мощные из них: 1) чувство долга (этическое чувство), которое было привито нам в самом начале процесса формирования нашего сознания, а потом оно уже стало восприниматься нами как объективно существующая, направляющая сила; 2) чувство прекрасного (эстетическое чувство), которое для своего проявления нуждается не только во внутренних, но и во внешних подтверждениях; 3) чувство веры (религиозное чувство), которое, если захватывает нас, способно кардинально изменить всю нашу жизнь; 4) чувство логики (рассудок), т.е. чувство, координирующее наш разум. Оно оценивает суждения, аргументы, ситуации с точки зрения их согласованности, последовательности, непротиворечивости. Мы зачастую сначала чувствуем логическую ошибку, а уже в дальнейшем разум дает этой ошибке объяснение.
   Ignorant: Хорошо. Допустим, есть у нас эти чувства, и что дальше?
   Doctor: Так вот эти «реальности» нашего внутреннего мира и являются теми необходимыми предпосылками философской рефлексии, которые есть у каждого.
   Ignorant: Но у меня был и другой вопрос: когда же все-таки философия становится необходима, актуальна для человека? Когда у человека появляется потребность философствовать?
   Doctor: Философия становится востребованной в условиях так называемых «пограничных ситуаций», когда наши чувства и разум сталкиваются с неразрешимыми проблемами, парадоксами, противоречиями, побуждающими нас к размышлению.
   Ignorant: А что такое «пограничные ситуации»?
   Карл Ясперс: Это смерть, борьба, страдание, вина. В переживании пограничных ситуаций становится очевидно, что лежащая на поверхности опора на внешние условия может обрушиться, и я окажусь радикально отброшен назад, к себе самому. Сильнее всего это проявляется в осознании смерти: то, что остается нерушимым перед лицом смерти, относится к подлинному бытию, а то, что теряет силу, есть простое наличное бытие [17 - Подробнее об этом будет сказано в главе 4 «Что такое человек? Введение в философскую антропологию».].
   Ignorant: Я кажется понимаю. Это «безвыходные» ситуации, когда внешне ничего изменить нельзя. Это судьба. Единственное, что может сделать человек в этих ситуациях, – это измениться сам, изменить свое отношение к происходящему. Здесь зафилософствуешь поневоле! И не хотел бы думать, голову ломать, а приходится.
   Doctor: Лучше и не скажешь. Ты все понял. Давай рассмотрим пример «пограничной ситуации», взятый из Библии. Люди верят, что Вселенной управляет справедливый и добрый Бог. Праведным воздается, злые наказываются – и это универсальный закон, который срабатывает всегда. Вот Иов. Он непорочен, праведен, справедлив, далек от зла. Но и он страдает. Возникает вопрос, почему и за что?
//-- Иов --//
   …Жил человек в земле Уц. Иов имя его. Был он лучшим из всех людей на земле. Самым справедливым, самым добрым.
   Слова его слушались и решения его ждали, как ждут позднего дождя. Для слепого он был глазами, для хромого – ногами, для сироты – отцом. Таким был Иов, живший в почете и богатстве. И имел он дом, стада, семерых сыновей и троих дочерей. К нему-то и пришел Сатана, и вызвал бурю и уничтожил в один день все стада его и все богатства. Иов только вздохнул глубоко: «Бог дал, Бог и взял. Все от Бога». Но страшная буря на этом не кончилась. Она обрушила дом, в котором находились дети Иова, и все они погибли. И зарыдал Иов, и разодрал на себе одежды, посыпал голову пеплом, но душа его и тут не отвернулась от Бога: «Бог – дал, Бог – взял, – сказал он. – Все Божье». – «Много можешь вынести, больше дам», – сказал Сатана и послал Иову страшную болезнь: все тело его покрыла проказа от кончиков пальцев до кончиков волос. И заметалось сердце Иова. – «Господи, что сделал я Тебе?!» – «Прокляни Бога, – сказала ему жена, – и умри. Разве можно столько вынести?» – «Я принимал от Бога счастье, приму и горе», – ответил Иов. И принял полную чашу. И перелилась эта чаша через край так, что захлебнулась душа. «Что сделал я тебе, Господи?! Вот я сижу один на гноище своем и даже жене моей тяжел мой запах, слуги мои избегают меня, а те, кто счастливы были видеть мою улыбку, смеются надо мной…»
   Пришли к Иову друзья и не узнали его. А узнав, заплакали. И долго сидели молча. И тогда зарыдал Иов, и проклял ночь, в которую был зачат, и день, в который родился.
   «Для чего я не умер в утробе, из чрева вышел и не скончался? Зачем встретили меня колена и к чему сосцы, что я должен был сосать?» – «Что ты, Иов, стыдно, Иов, покайся, Иов», – заговорили друзья. – «В чем мне каяться, друзья мои? Я не вижу за собой вины». – «Нет, Иов. Значит, ты в чем-нибудь грешен. Бог не посылает такие страдания зря. Покайся и попроси у Бога прощения». – «Вы для этого пришли ко мне? О, если бы вы могли помолчать, – какой бы это было милостью!» – «Иов, Иов, но ты богохульствуешь. Неужели ты считаешь Бога несправедливым? Что же, ты – праведнее Бога?» – «Вам мало моего страдания, вы хотите найти на мне еще вину?! Неужели вы не в силах пожалеть меня, друзья мои?.. Нет на мне никакой вины. Я безгрешен. Не с вами, а с Богом говорю, и пусть Бог ответит мне: за что?!»
   И Бог ответил ему из бури. Бог, развернувший небо и землю, горы и море, Бог, создавший душу, сказал: «Вот я! Пусть замолчат люди. Не они, а Я буду говорить с тобой. Перед ними ты безгрешен и нет человека чище и лучше тебя, но зачем ты оставил меня, Иов?»
   – Я, Господи?!
   – Все, и даже ты. Я один с тех пор, как Адам ушел. Я один. Я создал мир, чтобы ты вместил его. Вместил ли ты? Проник ли ты в глубину Мою? Взвесил ли Мои замыслы? Был ли со Мной в час творения? Помогал ли Мне держать землю и расчислять звезды, вонзать луч в лес и золотить горы? Глядел ли в Мои глаза вместе с утихшим морем? Уходил ли в Меня вместе с горою? И что ты сам дал Мне, чтобы судить Меня? Хорошо знать, что кто-то есть, кто может одарить тебя и защитить, кто несет тебя на себе и судит справедливым судом. А кто есть надо Мной? Я сам. Один. Я сам держу все. А Меня – никто. Пробовал ли ты вместе со Мной держать мир и отвечать, а не только спрашивать?
   И затих Иов. И почувствовал, что сердце его раздвинулось и углубилось, так что может вместить в себя все небо и всю землю, и всю боль. И ответил Богу:
   – Господи! Слышу Тебя! Вижу Тебя! Прав Ты, Господи, потому что Ты и есть сама правота. Люблю тебя, Господи! Люблю тебя, Жизнь! [18 - Миркина З., Померанц Г. Великие религии мира. – М., 1995. – С. 339– 341.]

   Ignorant: Да уж… Потерял человек веру в Бога и потерял себя, а как только вернулась к нему эта вера, так и он вновь возродился к жизни. Но не кажется ли тебе, что этот пример характеризует только религиозное мировоззрение? А как же реагируют на «пограничные ситуации» люди нерелигиозные?
   Doctor: Попытаюсь смоделировать для тебя «пограничную ситуацию» на примере философского парадокса «Стена». Допустим, ты идешь в определенном направлении, ставишь перед собой те или иные цели, задачи, надеешься на лучшее, видишь определенную перспективу в жизни и вдруг… перед тобой вырастает Стена. Она необъятна и бесконечна как в высоту, так и в ширину. Она заслонила собой все пространство впереди тебя. Ты недоумеваешь, что это? Ты в растерянности, ты не знаешь, что теперь делать.
   Ignorant: Я буду пытаться разрушить стену.
   Doctor: Но она очень прочная.
   Ignorant: Я попытаюсь перелезть через нее.
   Doctor: Но она уходит все выше и выше.
   Ignorant: Тогда я пойду вдоль стены. Хотя я уже знаю, что ты скажешь: стена окажется бесконечно длинной, не так ли?
   Doctor: Именно так. Но уже с самого начала пути тебя будет мучить вопрос: туда ли я иду? Я пошел направо, а может, нужно налево? Возможно, обход займет долгое время, а вдруг я иду не в том направлении?
   Ignorant: Я сделаю подкоп.
   Doctor: Но у стены обнаруживается не менее прочный и бесконечный фундамент.
   Ignorant: Слушай, мне уже надоело возиться с твоей Стеной. Я вернусь назад, откуда пришел.
   Doctor: Не думал, что ты так быстро сдашься… Однако знай, что теперь это уже не «моя» Стена, а «твоя». Ну, вернулся ты туда, где тебе все известно и привычно, но согласись, ведь то, что осталось позади, уже не имеет для тебя никакой ценности, так как ты теперь не можешь сказать, что тебя ждет впереди что-то новое, значимое, вселяющее надежду. Тебя впереди ждет эта проклятая Стена!
   Ignorant: А я не буду думать о Стене. Эта проблема больше не будет меня интересовать. Хотя, конечно, любопытно бы узнать, что там за Стеной? Возможно, там какой-то новый мир… Так почему же я лишен возможности оказаться там? Так что же мне теперь делать?
   Doctor: Вот видишь, ты и не заметил, как эта внешняя Стена стала твоей внутренней проблемой.
   Ignorant: Нет у меня никаких проблем! Почему меня вообще должна интересовать какая-то Стена?! Мне нет до нее никакого дела.
   Doctor: Давай перенесем эту ситуацию на твой жизненный опыт. Представь сейчас что-то самое дорогое, значительное, очень-очень нужное для тебя, то, что составляет цель или смысл твоей жизни, то, что наполняет твою душу теплотой и светом. Представил?
   Ignorant: Да. И не проси, чтобы я тебе рассказал об этом, это очень личное.
   Doctor: Конечно же я не буду тебя об этом просить. Я просто попрошу тебя представить, что этого у тебя уже нет, это погибло, это умерло, безвозвратно потеряно, потеряно навсегда! Ну, чувствуешь теперь всю мощь этой неожиданно возникшей Стены? Что нам теперь делать, куда бежать, как жить дальше?
   Ignorant: Все, хватит! Мне надоели твои эксперименты! Я не хочу больше быть твоим «подопытным кроликом»!
   Doctor: Ладно, прости меня пожалуйста. Давай представим что-нибудь более тривиальное. Допустим, ты студент и неплохо учишься; хорошие оценки, которые ты получаешь, служат для тебя стимулом к учебе. Но вот я ставлю тебе «двойку»!
   Ignorant: За что?!
   Doctor: А я не буду объяснять причину. Может быть, я несправедливый человек, сужу предвзято, но у меня есть возможность сделать это. Как ты себя при этом чувствуешь?
   Ignorant: Мне непонятно и обидно. И обидно оттого, что непонятно. Я разочарован.
   Doctor: Может быть, тебе хочется, чтобы этой «двойки» не было, и тогда бы твое мироощущение было бы гораздо оптимистичнее?
   Ignorant: Конечно.
   Doctor: Но нет! Это невозможно! Это уже случилось! «Двойка» у тебя есть! Вот она «красуется» в ведомости… А теперь давай подумаем, почему это для тебя так важно? Почему для тебя имеет такое большое значение и смысл цифра «2», выставленная на странице такой-то ведомости? Как это может повлиять на твою дальнейшую жизнь? Как от этого изменишься ты сам? Ты станешь лучше или хуже? С тобой случится что-то непоправимое? Представь себя через 10, 20, 30 лет. Вспомнишь ли ты вообще когда-нибудь об этом эпизоде твоей жизни?
   Ignorant: Скажем так: этот эпизод может радикально изменить мою жизнь. Но я сейчас уже начинаю сомневаться, возможно, это будут изменения к лучшему. Как с той собакой из притчи. Я, например, могу сказать себе: «Ну что же, пускай, если так случилось, значит так надо. Во всяком случае, это не заставит меня стать хуже, ведь чтобы жизнь имела смысл, я должен доверять ей и учиться у нее. Я должен учиться быть лучше, совершеннее, ведь в этом заключается главная цель моей учебы».
   Doctor: И вот мы видим, что Стена блекнет, теряет свои очертания и растворяется в воздухе; она перестает для нас существовать, исчезает как дым, и мы движемся дальше, проходя «сквозь» Стену.

1.3. Основания философской рефлексии

   Ignorant: Все-таки, возвращаясь к нашему предыдущему разговору, можешь ли ты одним словом сказать, с какого самого простого и естественного свойства человека начинается философия?
   Doctor: Пожалуй, с удивления. Об этом еще говорили такие прославленные философы, как Платон и Аристотель.
   Ignorant: Я не совсем тебя понимаю. Я могу удивляться чему угодно, но это не значит, что у меня сразу же возникает потребность философствовать по этому поводу.

   Хайдеггер Мартин (1889–1976)

   Мартин Хайдеггер: Видишь ли, у Платона и Аристотеля речь идет не о случайном и поверхностном удивлении, не о какой-то мимолетной эмоции. Удивление всецело захватывает меня, является основанием моей мысли, присутствует и правит в каждом шаге философии. Удивление не дает мне потерять мою мысль, не дает рассеяться моему вниманию. Благодаря удивлению я «предрасположен» мыслить [19 - Хайдеггер М. Что это такое – философия? // Путь в философию: Антология. – М.; СПб., 2001. – С. 155–156.].
   Ignorant: Интересно, чему это я могу так удивиться?
   Мераб Константинович Мамардашвили: А разве не удивительна сама возможность понять, что мы можем удивляться? Например, удивляться тому, что есть нечто, а не ничто.
   Ignorant: В каком это смысле?
   Мераб Константинович Мамардашвили: В том, что должно, казалось бы, быть ничто, а есть нечто. Таким образом, философия начинается с удивления, и это настоящее удивление не тому, что чего-то нет, а тому, что вообще что-то есть [20 - Мамардашвили М.К. Введение в философию // М.К. Мамардашви-ли. Необходимость себя. – М., 1996. – С. 21.].
   Ignorant: Опять вы говорите загадками, господа философы. Вот, например, Я есть. И что же здесь удивительного?
   Doctor: А ты подумай.
   Ignorant: А что здесь думать. Я себя ощущаю и «изнутри», и «снаружи». Например, я каждый день вижу себя в зеркале. У меня есть свой неповторимый внешний облик, благодаря которому я отличаюсь от всех других. Короче, Я есть!
   Doctor: Хорошо. Теперь представь, что ученые изобрели «универсальный дубликатор» УД-1. Ты заходишь в комнату, ее плотно закрывают, все твое тело сканируется до последнего атома и воссоздается с помощью нанотехнологий в другой комнате. Допустим также, что УД-1 может сделать несколько твоих копий. В принципе, все эти копии – это ты, они тождественны тебе, но они не тождественны друг другу, ведь их несколько, т.е. они тождественны тебе только качественно, но не тождественны количественно. Где же будешь подлинный ты? Или, став «многими», ты автоматически теряешь свою самотождественность?
   Ignorant: Я даже представить себе не могу такую фантастическую картину!
   Doctor: Хорошо. Подумай о чем-то реальном. Например, что происходит с тобой, когда ты меняешься с возрастом? Ведь меняется не только твой внешний облик, но и твое мировоззрение. Где же ты подлинный?
   Ignorant: Я всегда был Я, сколько себя помню. У меня никогда не было ощущения «раздвоенности», «растроенности» или «раздесятиренности». Я – личность, и моя тождественность сохранялась всегда независимо от возрастных изменений. Я двухлетний и я сорокалетний неразрывно связаны. Эту непрерывную психическую связь хранит моя чувственная и биографическая память.
   Doctor: В таком случае, дело не только в твоем внешнем облике. Например, когда ты спишь и видишь сон, где находится твое Я? Было бы неуместно ответить: мое Я лежит в кровати. В кровати лежит твое тело, которое в данный момент ты не чувствуешь и не осознаешь.
   Ignorant: Неужели ты хочешь сказать, что мое Я во время сна «убежало» из моего тела, а когда я проснулся, то оно «вернулось»? Я всегда было во мне, потому что это продукт психической деятельности моего тела, точнее, моего головного мозга.
   Doctor: Хорошо. Допустим, медицине удалось осуществить пересадку головного мозга, и твой мозг пересадили в тело другого человека. Что ты при этом будешь чувствовать?
   Ignorant: Если тебе хочется фантазировать, так уж и быть, я поддержу твою игру. Наверное, у меня будет ощущение, что мне подменили тело, но ощущение моего Я не пропадет. Следовательно, не все биологическое тело существенно для личности, а только головной мозг, который и есть Я. Видишь, все просто.
   Doctor: Ладно. Теперь допустим, ученые научились сканировать мозг и изобрели «мозговой транслятор» МТ-1. Вся информация с твоего мозга была сканирована и с помощью МТ-1 полностью преобразила мозг другого человека. Что ты при этом будешь чувствовать?
   Ignorant: Наверное, у меня опять появится ощущение, что я в другом теле, но ощущение моего Я не пропадет.
   Doctor: Но это же будет не только не твое биологическое тело, но и не твой головной мозг.
   Ignorant: Ты, кажется, меня опять запутал. Так где же тогда мое Я? Это удивительно!
   Рене Декарт: Попытайся представить, что ты спишь и при этом не видишь снов. В этот момент что ты можешь сказать о своем Я?
   Ignorant: Ровным счетом ничего.
   Рене Декарт: В том-то и дело. Наше Я не «где-то» (не в голове и не в головном мозге), оно не занимает места в пространстве. Оно нематериально, следовательно, оно тождественно сознанию. Его можно только помыслить. Наше Я не может существовать без сознания. Поэтому я мыслю, следовательно, существую, – ведь мы скорее знаем о том, что мыслим, чем о том, что существуем. Да и о самом своем существовании мы знаем только благодаря тому, что у нас есть мышление. Даже когда мы склоняемся к мысли об иллюзорности всего на свете, необходимо, чтобы Я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал [21 - Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 268.].

Декарт Рене (1596–1650)

   Августин Блаженный (354–430)

   Августин Блаженный: Конечно, ведь я могу заблуждаться относительно вещей вне меня; но, сомневаясь в них, я осознаю себя самого как сомневающегося. То, что я есть, достоверно заложено во всяком суждении, сомнении, заблуждении. Ведь, заблуждаясь, я есть [22 - Августин Аврелий. О свободе воли // Антология средневековой мысли: Теология и философия европейского Средневековья: В 2 т. – СПб., 2001. – Т. 1. – С. 29–33.]. Так путь к основам достоверности ведет во внутреннюю сферу сознания, поэтому не выходи из себя, вернись в себя самого; истина живет во внутреннем человеке («Noli foras ire, in te ipsum redi; in interiore homine habitat veritas»).
   Ignorant: Я заметил удивительную вещь. В ходе философствования мы начали с удивления, затем стали проверять доводы на состоятельность и подвергать их сомнению и когда, казалось бы, зашли в тупик, сразу же нашлось неожиданное, но очень продуктивное решение проблемы.
   Doctor: Ты сделал верное наблюдение. Ведь недаром древнегреческий философ Сократ утверждал, что для того, чтобы обрести истину или хотя бы приблизиться к ней, нужно твердо усвоить один-единственный постулат: «Я знаю, что я ничего не знаю».
   Ignorant: Ты меня опять удивляешь, док. Как же данный постулат может помочь в поиске истины?
   Doctor: Это утверждение как бы подсказывает нам: доверяй своей интуиции; все, что вызывает сомнение, должно быть подвергнуто сомнению; только так любое знание может быть проверено на состоятельность, ведь любое знание нуждается в тщательном и всестороннем рассмотрении.
   Ignorant: Расскажи мне о Сократе. Меня заинтересовал его метод.
   Doctor: Центральным пунктом философии Сократа был вопрос о благе и добродетели. Как утверждает Сократ в «Апологии» Платона, стимулом для этого послужила надпись на оракуле в Дельфах: «Познай самого себя».

   Сократ (469–399 до н.э.)

   Ignorant: Познай самого себя… Этим мы, по сути, и занимаемся.
   Doctor: Сократ толкует это как требование испытывать человеческое знание и определять, какое благо подобает человеку. Чтобы появилось представление о благе или какое-либо знание вообще, человеческая душа должна быть достаточно подготовлена. В беседах с согражданами Сократ убеждается в том, что хотя все верят, будто уважают благо и добродетели, но для подтверждения этого выдвигают ложные мнения, не выдерживающие проверки разумом в ходе диалога. Испытующими вопросами Сократ расшатывает ложное мнение собеседника, пока тот не начинает признавать, что не знает того, в чем еще недавно был уверен. Такая безвыходность (апория) – поворотная точка, с которой в диалоге могут начаться поиски истинного понимания (рис. 1).
   Аристотель Стагирит: Сократу по праву можно приписать две вещи: во-первых, обоснование через данные опыта, во-вторых, образование общих понятий [23 - Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 327.].
   Doctor: Совершенно верно. Сократ понимает свою философию как майевтику (повивальное искусство), ибо хочет быть лишь помощником в достижении понимания и самопознания, которые каждому надлежит изыскать в себе самому, поскольку они не могут быть усвоены извне.
   Ignorant: В таком случае наше незнание помогает нам в поиске истины. Никогда бы не подумал, что такое возможно!

   Николай Кузанский (1401–1464)

   Николай Кузанский: Но именно так и обстоит дело. Рассудок в состоянии познавать вещи, сравнивая известное с неизвестным и образуя понятия на основе подобий. Но поскольку в мире все всегда лишь более или менее подобно друг другу, а совершенного мерила подобия нет, ничего не познается так, чтобы нельзя было познать его еще совершеннее. Таким образом, стремясь к знанию, мы приходим к познанию нашего принципиального незнания. Человек учится этому незнанию благодаря своему разуму, ибо через это незнание он способен коснуться единства всех противоположностей в бесконечном. Значит, думающий человек всегда находится в состоянии ученого незнания (docta ignorantia) [24 - Николай Кузанский. Об ученом незнании // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 56.].
   Ignorant: Слушай, док, а ведь это «ученое незнание» объединяет нас.
   Doctor: Ты весьма наблюдателен.

   Рис. 1

   Ignorant: Мне хочется подытожить наш предыдущий разговор об удивлении по поводу того, где находится мое Я. Мне кажется, что на утверждении «я мыслю, следовательно, существую», как на прочном основании, можно построить целую философию.
   Иоганн Готлиб Фихте: Ты близок к истине, мой друг. Но для построения философии нужен метод. Пусть наше рассуждение разворачивается по схеме «тезис – антитезис – синтез». Итак, тезис: «Я изначально просто полагает свое собственное бытие».
   Ignorant: Например, Я есть!
   Иоганн Готлиб Фихте: Как ты думаешь, так мыслишь только ты или к этому может прийти любой, кто будет рассуждать также?
   Ignorant: Конечно любой. Но для того, чтобы это понять, нужно отвлечься от всего поверхностного в нашем представлении о Я.
   Иоганн Готлиб Фихте: То есть ты хочешь сказать, что абсолютное Я как единство мыслящего и мыслимого постигается через созерцание. Но до этого отвлечения можно возвыситься лишь посредством абстракции от всего остального (психологического) в личности.
   Ignorant: О, хотя мне так не сказать, но мне кажется, что именно об этом я и думаю.

   Фихте Иоганн Готлиб (1762–1814)

   Иоганн Готлиб Фихте: Тогда давай рассуждать дальше. То, что определено в тезисе – это некая данность, основание нашего мышления. От этого мы можем оттолкнуться, чтобы дать предметное определение нашего Я. В этом нам поможет антитезис: «Я полностью противостоит не-Я».

   Абстрактный (от лат. abstractus – отвлеченный) – продукт чистого мышления, данный в понятиях в противоположность конкретному, т.е. тому, что дано в чувствах.

   Ignorant: Конечно. Например, мне противостоит кто-то другой. Он как зеркало, отражаясь в котором, я лучше узнаю кто я для него. Или, в сам общем виде: Я – это Я, а не-Я – это окружающий мир.
   Иоганн Готлиб Фихте: Однако при этом не стоит забывать, что и кто-то другой, и окружающий мир – это конструкции твоего Я. Отсюда синтез: «Я и не-Я взаимно определяют и ограничивают друг друга».
   Ignorant: На счет «определяют» – понятно, а почему «ограничивают»?
   Иоганн Готлиб Фихте: А как же иначе? Ведь наше абсолютное Я – это бесконечное стремление, деятельность, активность. Оно содержит в себе требование: вся реальность должна полагаться Я как таковым. Но поскольку нет стремления без объектов, Я сталкивается с сопротивлением не-Я, чтобы, преодолевая его, стать практическим, побороть косность окружающего мира. Одновременно конечное Я должно отдавать себе отчет в том, действительно ли оно объемлет собой всю реальность? Граница объектов, на которую наталкивается Я, есть условие того, что стремление становится рефлектированным, а Я знает о себе самом и таким образом может определять себя (рис. 2) [25 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1971. – Т. 3. – С. 203–204.].

   Рис. 2

   Ignorant: Получается, что, философствуя, мы лучше понимаем себя и тем самым реализуем свое право быть свободными и творческими людьми.
   Иоганн Готлиб Фихте: Думаю, ты прав.
   Ignorant: Теперь мне хочется разобраться в том, как в философии сочетаются стремления быть рациональным, логичным и в то же время чутким к своей интуиции, чувствам. Ведь именно это сочетание и есть «любовь к мудрости». Я прав?
   Doctor: Думаю, ты близок к истине. За мудростью, как правило, современные люди «идут на Восток». Восточная мудрость привлекает и завораживает их своей загадочностью, таинственностью, глубиной. Правда, массовое сознание и здесь скользит по поверхности, усваивая только атрибуты Востока, делая их «модными», так и не проникая в глубины восточного мировоззрения.
   Ignorant: Может, приведешь мне какой-нибудь пример восточной мудрости?
   Doctor: Пожалуйста. Когда китайского философа Конфуция спросили, что нужно, чтобы в государстве был мир и порядок, он сказал: «Правитель должен быть правителем, подданный – подданным, отец – отцом, а сын – сыном» [26 - Лунь-Юй // Древнекитайская философия: В 2 т. – М., 1994. – Т. 1. – С. 160.] .
   Ignorant: Только и всего?
   Doctor: Только и всего… Но ты вдумайся, сколько разных смысловых оттенков можно вывести из этого «простого» по форме суждения.
   Ignorant: У нас тоже есть подобная народная мудрость: «Всяк сверчок знай свой шесток». Это означает одно – будь «тише воды, ниже травы» и не высовывайся. Тоже мне мудрость! По-моему, эта «житейская мудрость» унижает человеческое достоинство.
   Doctor: А может, учит смирению и добродетели? Ведь прежде чем что-либо изменять в мире, нужно понять свое предназначение в нем и научиться соответствовать ему.
   Конфуций: Кто хочет править своей страной, должен прежде всего навести порядок в семье. Кто хочет навести порядок в семье, должен прежде всего воспитать свой характер. Кто хочет воспитать свой характер, должен прежде всего иметь правильное сердце. Кто хочет иметь правильное сердце, должен прежде всего иметь искренность в мыслях. Кто хочет иметь искренность в мыслях, должен прежде всего прийти к проницательности.
   Doctor: Давай обратим внимание на сам момент «рождения» мудрого суждения, и мы тогда поймем, на чем может быть основана наша любовь к мудрости.
//-- Беседа Конфуция со своим учеником Цзы-Лу о пользе образования --//
   Учитель сказал: «Я спрашиваю о том, не следует ли тебе, Цзы-Лу, к твоим способностям добавить еще и знания?»
   – А от учения есть какой-то прибыток?
   – Правитель, не поучающий подданного, не может быть прям. Благородный муж, не наставляющий друга, не может быть добродетелен. Честный человек, получивший урок, станет великим мудрецом. И никто из тех, кто любит учиться, не пойдет наперекор должному.
   – В южных горах растет бамбук, который сам по себе прям, и стрелы, изготовленные из него, пробивают даже панцирь из носорожьей кожи. А ведь этот бамбук ничему не учился.
   – Приладь к стреле оперение, надень на нее железный наконечник, и разве не войдет она еще глубже? – сказал учитель Кун [27 - Малявин В.В. Конфуций. – М., 1992. – С. 124–125.].

   Конфуций (552–479 до н.э.)

   Ignorant: Кажется, я начинаю понимать, в чем заключается «загадка» восточной мудрости. Во-первых, эти суждения образные и в них много метафор, что обращено к нашим чувствам и создает благоприятный эмоциональный настрой. Во-вторых, эти суждения об обычных, житейских вещах и делах, т.е. они близки жизненному опыту каждого человека. И, в-третьих, в них есть логика, строгий порядок.
   Doctor: Думаю, ты правильно мыслишь. Философствование – это ведь, по сути, исследование. Его «пусковым механизмом» является проблемная ситуация. Она заставляет работать память, прошлое соотносится с настоящим, ситуация получает качественную оценку. Тем самым начинается процесс творчества новых смыслов, рефлексия и саморефлексия, поиск критериев, выдвижение «рабочих гипотез» и проверка их на состоятельность. И результатом работы, неотделимым от всего процесса, является неповторимое мудрое суждение.
   Ignorant: А можно, объединив всю философскую мудрость, сформулировать самые главные проблемы философии, к которым, как ручейки к реке, стекаются все остальные?

   Критерий (от греч. kriterion – средство для суждения) – признак, на основании которого производится оценка, средство проверки, мерило оценки.
   Метафизика (от греч. meta ta physika – то, что за физическим) – это суть философских дисциплин, которая делает темой изучения существующее как таковое, подвергает исследованию элементы и основные условия всего существующего вообще и описывает значительные, важные области и закономерности действительного. Метафизика во всей смене явлений и выражений ищет постоянное и связь.

   Doctor: Думаю, можно. Например, Платон выразил это в своей знаменитой триаде «Истина – Добро (Благо) – Красота». Когда достигаешь одного, сразу же понимаешь смысл второго и третьего, ибо как основы бытия они неразрывно связаны между собой. Немецкий философ Иммануил Кант свел все многообразие философских проблем к четырем главным вопросам: что я могу знать? (метафизика); что я должен делать? (этика); на что я смею надеяться? (религия); что есть человек? (антропология). При этом последняя проблема, по Канту, включает в себя все другие (рис.3).

Рис. 3

1.4. Структура философского знания

   Ignorant: Теперь меня интересует вопрос: что представляет собой само философское знание, какова его структура?
   Doctor: Основными элементами структуры философского знания являются его разделы, которые суть различные философские дисциплины, обладающие своим предметом, категориальным аппаратом и методами исследования. Наиболее авторитетной считается «лейбнициано-вольфовская система» представления философского знания, сформировавшаяся в эпоху Просвещения (XVIII век). Она выступает как система, основу которой составляет онтология. Задача онтологии как «первой теоретической рациональной науки» – дать непротиворечивое обоснование возможности существования предметов и их порядка. Центральными проблемами этой «школьной» философской системы являются Бог, душа и мир.
   Ignorant: А что изучает онтология?
   Doctor: Онтология — это учение о бытии. В числе первых онтологических учений была философия представителя элейской школы Парменида, автора трактата «О природе». В онтологии исследуются проблемы бытия и мышления; бытия и небытия (ничто); бытия и становления; бытия и сущности; качества и количества; возможности и действительности; движения и развития; пространства и времени; материального и идеального и др. Нетрудно заметить, что в рамках онтологии исследуются вопросы, касающиеся предельных оснований мира [28 - Подробнее об этом см. в главе 2 «Что я могу знать? Введение в онтологию».].
   Ignorant: Хочется поговорить об этом подробнее.
   Doctor: Всему свое время, не будем спешить. Слушай дальше. С онтологией неразрывна гносеология, или теория познания. Чтобы познать бытие, надо знать, что такое знание вообще и знание о бытии в частности. Возможно ли познание бытия? Каковы вообще возможности познания, есть ли предел и границы познания? Что есть истина и каковы ее критерии? Какие виды познания существуют? Как оценить роль научного познания? Эти и многие другие вопросы составляют предмет гносеологии [29 - Подробнее об этом см. в главе 3 «Что есть истина? Введение в гносеологию».].
   Ignorant: Мне кажется, что онтология и гносеология по своим проблемам как бы «перекликаются» между собой.
   Doctor: Это действительно так. Гносеологическая проблематика вышла на первый план в Новое время, когда в связи с промышленной революцией стала бурно развиваться наука, и остро встал вопрос о достоверности знания и критериев его истинности. В ХХ столетии получила развитие эпистемология, раздел теории познания, посвященный закономерностям развития знания как такового, главным образом, научного.
   Ignorant: А какие еще есть разделы философии?
   Doctor: Этика (философия морали). Она оформилась в самостоятельную философскую дисциплину еще в античности. Термин «этика» ввел в философию Аристотель, написавший несколько трудов с этим названием: «Никомахова этика», «Евдемова этика», «Большая этика» и др. В Новое время этику называли практической философией, поскольку полагали, что именно через нее философия становится руководством к правильной жизни.
   Ignorant: Я думаю, это название вполне справедливо, поскольку этика, насколько я понимаю, занимается нормотворчеством и предписывает определенные правила поведения на основе сформулированных ею общественных и личных идеалов.
   Doctor: Однако следует добавить, что делает это она благодаря теоретическому обоснованию моральных понятий: добра и зла, долга и совести, чести и достоинства. История этики знает множество учений, в которых с разных позиций обосновываются мораль и цели нравственной жизни человека. Гедонизм, эвдемонизм (этика счастья), стоицизм, утилитаризм, ригоризм (этика долга), перфекционизм (нравственное совершенствование), теономная (религиозная) этика и др. [30 - Подробнее об этом см. в главе 5 «Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию».]
   Ignorant: А эстетику можно считать философской дисциплиной?
   Doctor: Конечно. Эстетика исследует феномен красоты (прекрасного) и ее преломление в художественном творчестве. Термин «эстетика» ввел в культурный оборот в XVIII в. немецкий философ Александр Баумгартен. Однако это не значит, что до этого не было эстетических исследований. Еще Платон в своих диалогах «Пир» и «Федр» дает развернутые рассуждения на тему красоты, отделяя ее конкретные проявления от самой идеи красоты, которую он полагал вечной и неизменной. Сущность прекрасного раскрывается в сравнении с его противоположностью – безобразным и конкретизируется через понятия трагического, ужасного, возвышенного, низменного и др. В сфере искусства человек не только созерцает красоту, но и является ее творцом. Задача эстетики здесь заключается в том, чтобы выявить, на какие эстетические идеалы опираются в своем творчестве художники, относящиеся к разным эпохам и культурам. Она изучает общие закономерности развития искусства, формирует художественный вкус и помогает понимать смысл художественных произведений.
   Ignorant: А занимается ли философия исследованием общества?
   Doctor: Несомненно. Социальная философия и философия истории составляют важные разделы философского знания. Одними из первых сочинений по социальной философии были диалог Платона «Государство» и трактат Аристотеля «Политика». В сочинении Гесиода «Труды и дни» была предпринята попытка представить в общей форме движение истории от «золотого века» к «железному веку». В Средние века в понимании общества и истории господствовала религиозная точка зрения. Обострение интереса к социально-философской проблематике в Европе произошло в XVII–XVIII вв. в преддверии буржуазных революций и в связи с задачами построения гражданского общества и правового государства. Проблемы взаимоотношения общества и государства, свободы личности и ее политико-правовых гарантий и ныне остаются чрезвычайно важными темами социальной философии. В Новое время также актуализировались исследования в области философии истории, что связано с зарождением идеи исторического прогресса. Цели, направленность исторического процесса и его движущие силы – таковы основные проблемы философии истории [31 - Подробнее об этом см. в главе 6 «Что такое общество? Введение в социальную философию».].
   Ignorant: А занимается ли философия анализом разных форм мировоззрения, например религиозного?
   Doctor: Конечно, занимается. Существует целая философская дисциплина, исследующая религиозную проблематику или религию как социокультурный феномен, которая так и называется философия религии. В первом случае она предстает как философская теология, начало которой было положено еще в трудах античных мыслителей включая Платона, Аристотеля и в особенности неоплатоников Плотина, Порфирия и Прокла. В Средние века философия и богословие практически неотделимы друг от друга, потому что вся культура была религиозной в своих основаниях и в частных своих проявлениях. Философское богословие и ныне существует в странах, где преобладают католическая и протестантская версии христианства. Исследование религии как социокультурного феномена ведется в рамках философского религиоведения, которое зарождается в Новое время в связи с процессами секуляризации культуры, т.е. освобождения ее от тотального влияния религии [32 - Подробнее об этом будет сказано в главе 5 «Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию».].
   Ignorant: А появляются ли в структуре философского знания какие-то новые разделы?
   Doctor: Философское знание, как и все в мире, конечно же, развивается. В XIX в. в качестве самостоятельной философской дисциплины выделилась философия культуры, а в XX столетии – философская антропология, философия науки и техники и глобалистика. Возможно, процесс дифференциации философского знания будет продолжен и в скором будущем появятся новые философские дисциплины, ведь философское знание не является чем-то застывшим, а претерпевает определенные изменения. Причем постоянное развитие философского знания также является его спецификой.

1.5. Основной вопрос философии и его аспекты

   Ignorant: А теперь меня интересует, в каких формах существует философское знание, иными словами, как можно упорядочить все многообразие философских концепций, взглядов, направлений.
   Doctor: Разные формы философского знания существуют в истории и культуре в виде различных традиций, школ и направлений, полемизирующих друг с другом и несущих на себе отпечаток той или иной культуры, исторической эпохи и личности мыслителей. Философская традиция — это определенный тип философствования, характерный для той или иной культуры, культурно-исторической эпохи или широкого сообщества мыслителей. Каждая философская традиция обладает своим набором излюбленных тем, проблем и вопросов, а также неким общим алгоритмом их решений.
   Ignorant: А какие существуют философские традиции?
   Doctor: На самом деле их очень много. Вот один пример философской традиции, представленной широким сообществом мыслителей, – позитивизм. Позитивизм, поставивший задачу «онаучивания» философии, придания ей статуса строгой и эмпирически достоверной дисциплины, несомненно, является философской традицией, объединившей в своих рядах мыслителей и ученых разных стран и имевшей в своей истории несколько теоретических школ (например, «первая волна позитивизма», «вторая волна позитивизма» (эмпириокритицизм), неопозитивизм, постпозитивизм) [33 - Подробнее об этом см. в главе 3 «Что есть истина? Введение в гносеологию».].
   Ignorant: Ты упомянул философские школы. Поясни, что это такое.
   Doctor: Что касается школ, то каждая значительная философская традиция объединяет школы, которые суть концептуально различные способы осмысления и решения тех или иных мировоззренческих проблем в рамках единой для данной традиции мыслительной и духовной парадигмы (от греч. paradeigma – пример, образец).
   Ignorant: Наверняка представители разных философских традиций и школ ведут между собой споры по ключевым философским проблемам.
   Doctor: В рамках современной культуры, пожалуй, уже нет места для ожесточенных философских диспутов. Но теоретическая и духовная борьба внутри одной мыслительной традиции и между традициями – одно из основных условий развития философской мысли. Вследствие этого философия подразделяется не только на традиции и школы, но и на различные направления и течения. Философские направления оказываются как бы сквозными: как правило, они выходят за рамки традиций и школ. К примеру, материализм и идеализм есть наиболее известные и широкие направления в философии, борющиеся друг с другом в различных культурах и эпохах. Могут выделяться и более мелкие философские группировки, объединяющие мыслителей по какому-либо концептуальному критерию. Сенсуализм (эмпиризм) и рационализм представляют собой разные течения в теории познания, отличающиеся друг от друга решением вопроса об источнике познания и критерии истины. Автономная и гетерономная этика по-разному решают вопрос об основаниях морали и источнике морального сознания.
   Ignorant: А можно ли в философии выделить одну стержневую проблему, которая является неким водоразделом между философскими направлениями и течениями?
   Doctor: Таким водоразделом может служить самая большая многоплановая проблема «мир – человек». Она, по сути, универсальна и может рассматриваться как всеобщая формула, абстрактное выражение практически любой философской проблемы. Вот почему она может быть в определенном смысле названа основным вопросом философии.
   Ignorant: А что включает в себя этот «определенный смысл»?
   Фридрих Энгельс: Основной вопрос философии имеет две взаимосвязанные стороны. Первая – это ответ на вопрос, что первично, а что вторично: бытие или мышление, природа или дух. Вторая – вопрос о познаваемости мира, т.е. может ли дух, мышление, сознание без остатка, без границ постичь материю, природу бытия, отразить в понятиях все многообразие универсума. Многие отвечают на этот вопрос положительно, в той или иной форме признавая возможность познания бытия. Те же, кто отрицает принципиальную возможность познания бытия, называются агностиками [34 - Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т. 21. – С. 283.].

   Энгельс Фридрих (1820–1895)

   Doctor: Ответом на основной вопрос философии можно считать четыре главных направления философской мысли. Это материализм, идеализм, дуализм и философия тождества. Сразу отмечу, что данная классификация весьма условна, и у нее только одна «школьная» цель – удобство систематизации философского знания. На самом деле любая по-настоящему глубокая философская концепция универсальна, и ее трудно «ограничить» четко определенными рамками философского направления. Об этом необходимо помнить всегда, обращаясь к творчеству того или иного философа.
   Ignorant: Хорошо. Начнем с материализма.
   Doctor: Понятие материального является одним из важных философских понятий. Материальное в философии – это все то, что воспринимается нашими органами чувств, а также имеет физические качества или свойства. Совокупность всего материального называется в философии материей.
   Ignorant: Я не совсем тебя понимаю. Означает ли это, что материя – это некое «первовещество», из которого состоят все материальные объекты?
   Doctor: Раньше действительно считалось, что материя и мировое вещество – это одно и то же. Материю, конечно же, можно назвать веществом, но это не совсем точно. Поэтому правильнее говорить, что материя – это все, что существует вне нас и независимо от нас, т.е. объективно, а также воспринимается или нашими органами чувств, или какими-либо техническими приспособлениями (приборами) и при этом имеет физические качества и свойства.
   Ignorant: Тогда материя – это, в принципе, любой физический объект или явление?
   Doctor: Ты делаешь слишком поспешные обобщения. Абстрактные понятия нельзя сводить к простой наглядности, ведь при этом зачастую теряется их глубокой смысл. Материя очень широкое понятие; материя вообще, в виде какого-либо предмета или объекта, который можно было бы потрогать или увидеть, не существует.
   Ignorant: Что же тогда представляет собой любой предмет окружающего мира?
   Doctor: Он является разновидностью, или формой, материи. Таким образом, материя существует не в виде какого-то определенного предмета, а в виде огромного и даже бесконечного многообразия своих форм.
   Ignorant: Хорошо. А в чем заключается основная идея материализма, его credo?
   Doctor: Основная идея материализма состоит в том, что материя ниоткуда не взялась и никогда не может исчезнуть, потому что она существует вечно, является первоначалом мира, самим миром. Для материи характерны различные уровни сложности. Самой сложной и совершенной формой материи является человеческий мозг, который порождает сознание, а также мышление.
   Ignorant: Но ведь мысль не является материальной, ее нельзя воспринять органами чувств, она не обладает никакими физическими свойствами!
   Doctor: Все, что не воспринимается органами чувств и не имеет физических качеств, называется в философии идеальное, т.е. противоположное материальному. Мысль, следовательно, идеальна, но она продукт мозга, а мозг – это форма материи. Значит, материальное первично, а идеальное вторично и существует только на базе материального, благодаря ему и после него. Идеальное же вторично и полностью зависит от материального. Где нет мыслящей формы материи – мозга, там не может быть ничего идеального. Все эти утверждения являются материалистическими, а их сторонники называются материалистами.
   Ignorant: Интересно, а как в таком случае материалисты относятся к таким понятиям, как «Бог» или «бессмертная душа»?
   Doctor: С точки зрения материализма – это всего лишь человеческие мысли, образы нашего сознания, фантазии разума, который может породить какой угодно идеальный объект, не существующий на самом деле. Таким образом, с точки зрения материализма нет ни Бога, ни бессмертной души, ни прочих религиозных объектов.
   Ignorant: А что же есть?
   Doctor: Как что? Материя! С точки зрения материализма, материя бесконечна не только во времени и пространстве, но также в своих свойствах или качествах, а значит, бесконечно наше познание окружающего мира. Полных знаний о нем, окончательной истины мы не достигнем никогда. Однако главное не в этом, а в том, что мы можем познавать мир, и ничто не мешает нам делать это. Поскольку материальный мир бесконечен, то всегда будут оставаться вещи непознанные, но нет и не может быть вещей, непознаваемых вообще. Ведь в мире нет ничего сверхъестественного, потустороннего, полностью недоступного познанию.
   Ignorant: Назови имена философов, которых можно назвать материалистами.
   Doctor: Выдающимися представителями материализма были французские философы XVIII в. Жюльен Офре де Ламетри, Клод Адриан Гельвеций, Поль Анри Гольбах, а также немецкий философ XIX в. Людвиг Андреас Фейербах, который утверждал, что основным предметом философии должна быть природа и человек как самое совершенное ее создание. Материализм также представлен именами Карла Маркса и Фридриха Энгельса — немецких философов XIX в., рассматривающих материю как единственную реальность, бесконечную во времени и пространстве, существующую в безграничном количестве форм и видов, проявлений и состояний, способную к саморазвитию.
   Ignorant: Меня все-таки продолжает волновать вопрос о соотношении материи и сознания. Если сознание существует только там, где есть высокоорганизованная материя, значит, можно сделать вывод, что сознание тоже материально. Ведь недаром ученые решают проблему создания искусственного интеллекта. Как ты считаешь, допустима ли возможность создания искусственного мозга, обладающего такой же структурой, как нормальный человеческий мозг? Я считаю, что да.
   Doctor: Ну и как это по-твоему можно сделать?

   Ламетри Жюльен Офре де (1709–1751)

   Ignorant: Например, органические нейроны человеческого мозга мы будем постепенно заменять на искусственные и в конце концов не оставим ни одного органического нейрона. Что произойдет? Если человек останется тем же самым, значит, искусственный интеллект возможен.
   Doctor: Однако не стоит забывать, мой друг, что машина в состоянии лишь искусно имитировать разумность, но подлинного разума и понимания у нее нет. Вот, например, эксперимент, названный «Китайская комната». Человеку, не знающему китайского языка, дается набор карточек, на которых изображены китайские иероглифы. К карточкам прилагается инструкция, объясняющая, как комбинировать символы или наборы символов между собой. Человек комбинирует карточки, пользуясь инструкцией. Китаец же видит, что напротив карточек с вопросами человек кладет карточки с правильными ответами. У него создается впечатление, что человек знает китайский язык.
   Жюльен Офре де Ламетри: Господа, но позвольте обратить ваше внимание на то, что людей ведь тоже можно представить как искусно функционирующие механизмы. Если мы досконально изучим механику человеческого тела, то мы получим доступ к пониманию чувственной и мыслительной деятельности человека [35 - Ламетри Ж.О. Человек-машина // Ж.О. Ламетри. Соч. – М., 1983.].
   Doctor: Вы отчасти правы, сознание действительно можно свести к поведенческим предрасположенностям человека. Это тезис бихевиоризма (от англ. behaviour – поведение). Практически все факты поведения человека можно точно установить и описать, без необходимости «понимать» скрывающиеся за ними внутренние психические процессы.
   Ignorant: Тогда получается, что мы отказываем искусственному интеллекту в праве на существование, потому что полагаем, что в машину нужно поместить какой-то таинственный «дух»-сознание. Однако если сознание есть множество поведенческих предрасположенностей, то внешнее поведение не обусловлено никаким таинственным «духом». Если в машину заложить программу всех поведенческих предрасположенностей человека, то мы, по сути, смоделируем сознание.
   Doctor: Допустим. Но ответь мне тогда на такой вопрос: а есть ли сознание у зомби? Физически он выглядит, как мы, передвигается, выполняет какие-то действия, но внутренней жизни в нем нет.
   Ignorant: Действительно, ведь зомби на то и зомби, что он не в состоянии самостоятельно принимать решения, он несвободен, он просто запрограммирован.
   Doctor: Но ведь такому существу сознание не нужно. Следовательно, то, что ты называешь сознанием (совокупность всех поведенческих предрасположенностей человека), таковым не является.
   Ignorant: Но гляди. Поскольку сознание способно влиять на физические процессы (например, я пишу письмо), а на физические процессы оказывают влияние только тождественные им физические факты, следовательно, факты сознания и физические процессы в моем теле – это одно и то же. Или, иными словами, факты сознания – это тоже физические факты.
   Doctor: Но друг мой, в том-то и дело, что сознание невозможно выразить в физических терминах, потому что оно не сводится к совокупности физических фактов. Поэтому помимо физических фактов существуют еще особые ментальные факты.
   Ignorant: И как же ты мне это докажешь?
   Doctor: Представь себе человека, который всю жизнь прожил, нося особые черно-белые линзы. Он всю жизнь изучал строение мозга, в частности, особенности восприятия цвета, досконально изучил все процессы физического и химического свойства, которые происходят в мозге в момент восприятия цвета у нормальных людей, но так и не понял, что такое цвет? Чем, например, красное отличается от синего. И вот однажды ему сняли черно-белые линзы. Человек был поражен, он испытал новые неведомые доселе ощущения цвета. Ему стало все понятно, а прежние знания ему оказались совсем не нужны.
   Ignorant: Ладно, док, оставим пока эту тему. Думаю, сейчас самое время разобраться, в чем же суть концепций идеализма.
   Doctor: Хорошо. Идеализм является противоположным материализму философским воззрением. Если совокупность всего материального называется в философии материей, то совокупность всего идеального называется, как правило, сознанием.
   Ignorant: Мы уже об этом говорили. Под сознанием подразумевается человеческий разум.
   Doctor: Однако это материалистическая точка зрения, согласно которой мышление, разум, духовная жизнь есть только там, где есть человек и его мозг. Философский идеализм говорит о том, что сознание есть не только у человека, а вернее, человеческое сознание – это маленькая часть мирового сознания. Здесь этот термин обозначает некое духовное, разумное начало, находящееся вне человека и не зависящее от него. Это мировое сознание можно назвать божественным, т.е. сознанием Бога, его также можно назвать мировым разумом или абсолютной идеей (как это сделал немецкий философ XIX в. Гегель).
   Ignorant: В чем же в таком случае состоит credo идеализма?
   Doctor: Главным утверждением идеализма является мысль о том, что сознание вечно, несотворимо и неуничтожимо. Это первоначало мира, которое порождает, создает или творит все материальное, физическое, телесное, чувственное. Таким образом, с идеалистической точки зрения сознание первично, а материя вторична, она существует только на базе сознания, благодаря ему и после него. А это значит, что все материальное – это проявление, воплощение или инобытие (иная форма существования) идеального.
   Ignorant: Чем же в таком случае является человеческий разум?
   Doctor: Идеалистическая философия говорит о том, что человеческое мышление, или разум, – это малая частица мирового сознания, которая является как бы «божьей искрой», находящейся в любом человеке. Поэтому познание мира, представляющее собой бесконечное сознание, вполне возможно, ведь в нас представлена его частица, с помощью которой мы можем приобщиться к нему.
   Ignorant: Материализм тоже говорит о возможности познания.
   Doctor: Тем не менее пути познания мира в материализме и идеализме совершенно различны. Материалисты говорят о том, что надо наблюдать окружающую реальность (во многом с помощью органов чувств) и постепенно проникать в ее тайны, открывать ее законы, а идеалисты предлагают, как правило, игнорировать материальный, физический мир, так как он вторичное и неподлинное существование, напрямую устремлять свои мысленные взоры к первичному и настоящему существованию – мировому сознанию, одним только умозрением (а не органами чувств) постигая его вечные истины.
   Ignorant: Кого же из философов мы можем назвать идеалистами?
   Doctor: Яркими представителями идеализма были древнегреческий философ Платон и немецкий философ Георг Вильгельм Фридрих Гегель. Так, Платон говорил, что все видимые нами вещи физического мира – это всего лишь отражения или тени бестелесных идей (эйдосов), находящихся в высшей и невидимой сфере, а Гегель утверждал, что материальная, или чувственная, природа – это в иной форме существующий мировой разум, и называл ее застывшей мыслью.
   Ignorant: Итак, материализм и идеализм – это противоположные друг другу философские воззрения. Но неужели в философии никогда не предпринималась попытка как-то примирить эти две крайности, найти какое-то среднее, компромиссное решение проблемы? Материализм объявляет первопричиной мира материю, а идеализм – сознание. А нельзя ли утверждать, что и материя, и сознание являются одновременно двумя равноценными первоначалами, что мироздание имеет как бы двойственную природу – одна его часть материальна, а другая идеальна?
   Doctor: Есть и такое. Такое воззрение называется дуализмом и говорит о том, что и материя, и сознание существуют вечно и параллельно друг другу, т.е. ни одно из них не может быть причиной или следствием другого. Каждое представляет собой полноценное мировое начало.
   Ignorant: Приведи мне какие-нибудь примеры дуалистических концепций.
   Doctor: По учению древнегреческого философа Аристотеля, материя – это грандиозное строительное вещество, лишенное каких-либо очертаний, качеств или свойств, а идеальное из этого бесформенного материала создает конкретные вещи со всеми их свойствами. Идеальные сущности, которые он называл формами, являются как бы образцами, или эталонами, и, попадая в какой-нибудь бесформенный кусок материи, превращает его в некую определенную вещь. Любой предмет мира, говорит Аристотель, – это единство материи и формы, это часть материи, приведенная с помощью идеальной формы в нормальное состояние. В философии был другой вариант дуализма, предложенный французским философом XVII в. Рене Декартом, который утверждал, что одновременно существуют два равноценных мировых начала – духовное и материальное. Основным свойством первого является мышление, а второго – протяженность. В мире есть и то и другое, причем существуют эти два начала вечно, и ни одно из них не возвышается над другим.
   Ignorant: Ты знаешь, мне кажется, что дуализм не снимает самый главный вопрос – вопрос о происхождении материального и идеального. Если этих начал два, значит, они порождены или созданы неким третьим. Что оно собой представляет? Если нечто материальное, тогда дуализм превратится в материализм, а если нечто идеальное, тогда он станет идеализмом, а если же ни то и ни другое, тогда – что? Не отвечать на этот вопрос нельзя, а ответить на него довольно сложно, потому что не вполне понятно, что еще может быть, кроме материального и идеального.
   Doctor: Ты правильно мыслишь. Действительно, если материя – это полная противоположность сознания, как считают и материалисты, и идеалисты, то мы можем спросить первых, каким образом из материи может произойти то, чего в ней нет, а идеалистам адресовать вопрос, как может сознание породить свою полную противоположность, создать то, что в нем никоим образом не содержится. И в том и в другом случае получается, что нечто происходит из ничего. Для пояснения приведу пример. Ответь мне, любезный, может ли из камня вырасти дуб?
   Ignorant: Что за фантазия?! Конечно же, не может.
   Doctor: А из желудя может вырасти дуб?
   Ignorant: Ну может. И что дальше?
   Doctor: А почему?
   Ignorant: Это же элементарно. Потому что желудь сам продукт дуба, в нем дуб как бы уже содержится, или запрограммирован.
   Doctor: Таким образом, если нечто одно каким-либо образом содержится в другом, то первое вполне может из второго произойти. Значит, если сознание, как считают материалисты, происходит из материи, то оно в ней изначально содержится. И наоборот, если материя, как считают идеалисты, происходит из сознания, значит, она в нем так или иначе представлена.
   Ignorant: То есть ты хочешь сказать, что материя и сознание, как желудь и дуб, не разные вещи, а в конечном итоге одно и то же, а вернее, они разные проявления, или состояния, или формы чего-то одного, единого.
   Doctor: Да. Это единое можно назвать бытием, или вечным существованием, или еще чем-нибудь в этом роде. Воззрение, по которому материя и сознание тождественны друг другу, называется философией тождества. Оно противостоит и материализму, и идеализму. Рассматривая материальное и идеальное как одно и то же, философия тождества снимает вопрос о первичности. Нельзя спрашивать, что было раньше – материя или сознание, точно так же, как нельзя спрашивать, что было раньше – желудь или дуб, курица или яйцо. Будучи тождественными, материя и сознание как бы плавно перетекают, или переходят, друг в друга, и никакой границы между ними нет.
   Ignorant: Концепции каких философов можно отнести к этому направлению?
   Doctor: Одним из представителей философии тождества был нидерландский философ XVII в. Бенедикт Спиноза, который говорил, что существует только одно мировое начало. Им является Бог, или природа. Причем Бог (духовное, идеальное) и природа (физическое, материальное) – это одно и то же в учении Спинозы. Точку зрения философии тождества также разделял немецкий философ XVIII–XIX вв. Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг, который утверждал, что первичным не было ни материальное, ни идеальное, что и то и другое – это потенции (скрытые возможности, качества, свойства) природы, которые она в своем вечном существовании периодически проявляет и реализует. Говоря иначе, природа изначально содержит в себе и материальное, и идеальное и может порождать в разное время и в различных местах как то, так и другое.

Советуем подумать:

   Почему философию можно определить как специфическую форму духовной культуры, не сводимую ни к одной из других ее форм?
   Почему философские вопросы называют вечными?
   Раскройте содержание понятия «метафизика». Почему оно является одним из наиболее важных философских понятий?
   Какие вопросы и проблемы, на ваш взгляд, вытекают из противоречий субъекта и объекта?

Советуем прочитать:

   Бердяев Н.А. Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения // Н.А. Бердяев. Философия свободного духа. – М., 1994.
   Вольф Р. О философии. – М., 1996.
   Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1.
   Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. – М., 1992.
   Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? – М., 1991.
   Ясперс К. Введение в философию (любое издание).

Глава 2.
Что я могу знать? Введение в онтологию

   Бытие… Таким именем существительным именуется то, что мы имеем в виду, когда говорим «есть», «было», «будет»… И все же, едва заслышав слово «бытие», мы уверяем, что за ним невозможно ничего себе представить, в нем невозможно ничего помыслить.
Мартин Хайдеггер

//-- Диалоги --//
   2.1. Всеединство бытия
   2.2. Множественность форм бытия
   2.3. Пространство и время
   2.4. Креационная и эволюционная модели мира
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Фома Аквинский — средневековый философ XIII в.
   Парменид из Элеи — древнегреческий философ VI–V вв. до н.э.
   Зенон Элейский — древнегреческий философ V в. до н.э.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Гераклит Эфесский — древнегреческий философ VI–V вв. до н.э.
   Плотин — древнегреческий философ III в.
   Авиценна — арабский врач и философ XI в.
   Ибн Араби — арабский философ XII–XIII вв.
   Сергей Николаевич Булгаков — русский религиозный философ ХХ в.
   Майстер Экхарт — немецкий философ-мистик XIII–XIV вв.
   Николай Кузанский — немецкий философ XV в.
   Джордано Бруно — итальянский философ XVI в.
   Бенедикт Спиноза — нидерландский философ XVII в.
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг — немецкий философ XIX в.
   Демокрит из Абдер — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц — немецкий философ XVII–XVIII вв.
   Рене Декарт — французский философ XVII в.
   Пьер Абеляр — французский философ XII в.
   Уильям Оккам — английский философ XIV в.
   Вернер Гейзенберг — немецкий физик ХХ в.
   Пифагор — древнегреческий философ VI в. до н.э.
   Рене Фредерик Том — современный французский математик, философ.
   Платон Афинский — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Алексей Федорович Лосев — российский философ и филолог ХХ в.
   Иммануил Кант — немецкий философ XVIII в.
   Николай Александрович Бердяев — русский философ XIX–XX вв.
   Августин Блаженный — средневековый философ IV–V вв.
   Эдмунд Гуссерль — немецкий философ XIX–XX вв.
   Освальд Шпенглер — немецкий культуролог ХХ в.
   Иоанн Скот Эриугена — средневековый философ IX в.
   Ансельм Кентерберийский — средневековый философ XI в.
   Анри Бергсон — французский философ XIX–XX вв.
   Пьер Тейяр де Шарден — французский философ ХХ в.

2.1. Всеединство бытия

   Ignorant: Человек живет в мире, полном различных предметов и явлений. Они возникают и исчезают. Но при всем многообразии изменений что-то все-таки остается постоянным и неизменным?
   Doctor: Это действительно так. Ведь если бы этого не было, мир бы представлялся нам хаосом событий и явлений, в которых невозможно ориентироваться. Действительно, каждый миг нашей жизни ставил бы перед нами массу новых проблем и загадок, и мы бы постоянно блуждали в лабиринтах бесконечности. К счастью, все не так страшно. Мир представляется нам как единая, целостная система, существование которой основано на определенных закономерностях. Философы всех времен пытались уяснить, что представляет собой эта основа, которая позволяет всем предметам существовать, взаимодействовать, соединяться и исчезать. Эту основу выражает понятие «бытие».
   Ignorant: А данная основа мира материальна, вещественна или идеальна, духовна?
   Doctor: А ты вспомни, что мы говорили по этому поводу, рассматривая «основной вопрос философии». Давай определимся с нашей позицией.
   Ignorant: Я не хочу опять погружаться в дискуссию.
   Doctor: А этого и не требуется. Достаточно сказать, что бытие может проявлять себя в разных формах. Бытие бывает материальным и идеальным. Материальное бытие называют существованием, идеальное – сущностью. Материальное бытие имеет пространственно-временные характеристики, оно индивидуально и неповторимо. Идеальное бытие не имеет пространственно-временных характеристик, с точки зрения материальных объектов оно неизменно и вечно.
   Ignorant: Здесь все просто. Если, например, у меня в руках шариковая ручка, я ее вижу, ощущаю, и тем самым она имеет пространственно-временные характеристики, значит – это объект материального бытия. А если теперь эту шариковую ручку я положу в ящик стола, данный объект исчезнет из поля моего восприятия, но образ этого объекта сохранится в моей памяти; сам по себе этот мыслительный образ, конечно же, не имеет никаких пространственно-временных характеристик, следовательно, этот образ – объект идеального бытия.
   Doctor: Хороший пример, но учти, что не все так просто. Как же тогда быть с виртуальностью? Ведь виртуальные объекты даны нам в чувственном восприятии, но тем не менее это не материальные объекты. Ведь существует и трехмерное изображение, и трехмерный звук. Виртуальность оказывает огромное воздействие на жизнь современного человека и, возможно, постепенно она заменит собой весь материальный мир. Ты только представь, вдруг все, что мы считаем материальным, – это уже виртуальность.
   Ignorant: Опять тебя потянуло на научную фантастику. Уверяю тебя, док, все, что мы видим вокруг, – реальность.
   Doctor: Но ты только представь возможность того, что на самом деле твоя жизнь проходит совершенно по другой схеме, чем тебе казалось. Тебе кажется, что материальные предметы окружающего мира оказывают воздействие на твои органы чувств, и полученная в ходе этого воздействия информация поступает в твой головной мозг и обрабатывается в нем. Но если справедливо это допущение, то можно предположить и обратное. Допустим, некие неконтролируемые тобой воздействия на твой головной мозг создают в нем привычные для тебя образы реальности, которые передаются органам чувств. Разница в том, что воздействие идет не «извне», а «изнутри». Но при этом картина мира та же самая. Тогда твое физическое существование могло бы быть просто «мозгом-в-сосуде», к которому подключены сенсорные датчики. И то, что ты считал материальной реальностью, может просто быть виртуальностью твоего сознания, на которое воздействуют неведомые тебе импульсы.
   Ignorant: Мне это кажется абсолютно невероятным. Как тебе такое вообще могло прийти в голову?! Зачем искать сложности там, где все банально просто? Достоверность и очевидность реального существования материального мира настолько несомненна, что не нуждается ни в каком дальнейшем обосновании.
   Doctor: Однако «очевидность» – это, по сути, только твоя психологическая установка, но не рациональный, логический аргумент.
   Ignorant: Хорошо. Если даже допустить, что в твоих словах есть доля правды, объясни, кому и для какой цели понадобилось совершать с нами такой бессмысленный эксперимент, как «мозг-в-сосуде»?
   Doctor: В том-то и дело, что это нам не известно.
   Ignorant: В таком случае твоя гипотеза о «мозге-в-сосуде» абсолютно бессодержательна, так как все останется на своих местах независимо от истинности или ложности этой гипотезы. Что толку говорить об объективности того, что не может быть представлено в качестве реального объекта?
   Doctor: Друг мой, пойми одну простую вещь. Мы рассуждаем об этом не для того, чтобы продемонстрировать друг другу силу своих личных убеждений. Мы должны быть беспристрастны, только тогда нам, может быть, откроется истина. Хочется тебе или нет, но мы все-таки должны рассматривать виртуальность хотя бы как область потенциально возможного бытия.
   Фома Аквинский: Различие между реальным (actus) и потенциальным (potentia) — самое важное в характеристике бытия. Любое сущее способно быть и не быть, т.е. изменяться. Рассмотрим каменную глыбу: в потенции (возможности) это статуя, но в акте (действительности) – нет. Если ваятель придаст ей форму, статуя станет действительностью, но не исчезнет и ее потенция – например возможность превратиться в пыль.
   Doctor: Если все сущее способно к изменению, то возникает вопрос о принципе его единства, в силу которого оно, изменяясь, является этим определенным сущим, этой субстанцией (от лат. substantia – сущность). С этого мы и начали разговор.
   Фома Аквинский: Этот принцип есть форма. Если форма есть определенность, то она нуждается в парном принципе – определяемом. Это само по себе неопределенное, но определяемое (оформляемое) есть материя. Материя – это основа множественности, поскольку одна и та же форма может воплотиться в различных вещах.
   Ignorant: Мне кажется, что-то подобное было у Аристотеля. Его концепцию мы рассматривали как дуализм.
   Фома Аквинский: Насчет Аристотеля ты прав, а насчет дуализма я бы поспорил. Ведь форма и материя не являются самостоятельными видами сущего, способными разделиться: они суть то, посредством чего (quo est) сущее есть то, что оно есть (quod est). Субстанция есть совокупность формы и материи. Сущность актуальна в индивидуальных субстанциях, а мыслится она в общих понятиях.
   Doctor: Значит, уважаемый doctor angelicus, вы хотите сказать, что сущность и бытие – это не одно и то же.

Фома Аквинский (1225–1274)

Фома Аквинский: Конечно, ведь можно знать сущность чего-либо, не ведая, существует ли оно. Акт наделения бытием (actus essendi) делает сущее сущим. Поэтому бытие так относится к сущности, как акт – к потенции. Бытие есть чистая актуальность (рис. 4) [36 - Фома Аквинский. Сумма теологии // Антология средневековой мысли: Теология и философия европейского Средневековья. – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 163–167.].

   Рис. 4

   Ignorant: Господа философы, мне кажется, что я уже потерял нить нашего разговора. Конечно, можно рассуждать о бытии с точки зрения материального и идеального, актуального и потенциального, но все равно мы будем говорить об одном и том же. Вот это и удивительно! Получается, что бытие всякий раз ускользает от нас, и нам всякий раз нужно прилагать определенные интеллектуальные усилия, чтобы его обнаружить.
   Doctor: Мне нравится ход твоих рассуждений. Действительно, с древнейших времен люди пытались как-то «ухватить» и «ухватиться» за подлинное бытие. Самые ранние представления о бытии носили отпечаток мифологического сознания. Люди считали, что все в мире, да и сам мир зародилось из некого первоначала (архе), первовещества, подобно тому, как в яйце зарождается птенец. Первоначало представляет собой, по мысли древних философов, некое вещество, находящееся в вечном движении и перевоплощении. Не меняя своей сути, первоначало – источник многообразных комбинаций своих проявлений, что объясняет многообразие окружающего мира. Таким образом, архе — это вещество, из которого все состоит, форма, управляющая ходом развития, и цель, к которой все стремится.
   Ignorant: Мне кое-что известно об этом из древней мифологии. Существует множество легенд и преданий о происхождении мира из некого первоначала, например легенда о «мировом яйце», «мировом дереве», о возникновении мира из водной или огненной стихии.
   Doctor: Однако постепенно в философии представления о бытии приобретают все более абстрактный характер. Это связано с тем, что очевидная для всех картина мира, предполагающая изменчивость и разнородность его многообразных элементов, данная нам в ощущениях, не соответствовала представлению о бытии как о едином целом, существующем в разуме.
   Ignorant: Действительно, если постигать бытие только умозрительно, то все динамические процессы материального мира станут как бы иллюзорными, неподлинными, ведь мысль не обладает их характеристиками. Но если обращать внимание только на изменчивость форм бытия, то в таком случае станет невозможным наше знание о нем или же это знание тоже будет изменчивым (рис. 5).
   Парменид из Элеи: Я считаю, что бытие все-таки должно быть едино, непрерывно, цельно, неделимо и сплошь однородно, поскольку только таким оно дано нашему разуму. То, что постигает разум, и есть подлинное бытие, ибо мысли без бытия не бывает, так как одно и то же есть мысль и то, о чем мысль существует.

   Рис. 5

   Ignorant: Что это значит? Кажется, что в этом определении бытия речь идет не о многообразном по форме и проявлениям окружающем мире, а о какой-то каменной глыбе, постигаемой разумом.
   Парменид из Элеи: Однако, тем не менее, если мы попытаемся помыслить бытие «само по себе», как нечто объективно существующее, как некое целостное единство, то неизбежно наш разум приведет нас к подобному определению.

Парменид о бытии

     Не возникает бытие и не подчиняется смерти.
     Цельное все, без конца, не движется и однородно.
     Не было в прошлом оно, не будет, но все в настоящем.
     Без перерыва, одно. Ему ли разыщешь начало?
     Как и откуда расти?..
     Так неподвижно лежит в переделах оков величайших
     И без начала, конца…
     Но все же есть для него и последний предел,
     И все бытие отовсюду
     Замкнуто, массе равно вполне совершенного шара
     С правильным центром внутри [37 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 295–296.].

   Doctor: Итак, допустим, бытие дано разуму только в единой, целостной, однородной структуре. Но, принимая это, мы должны иметь в виду, что в таком случае бытию не может быть свойственно никакое изменение, движение, перемещение и т.п., поскольку речь идет о некой «сплошь заполненной» бесконечной структуре. В этой структуре мы не в состоянии зафиксировать какие-либо изменения, поскольку мы сами являемся частью этой структуры и не можем выйти за ее границы, чтобы посмотреть на нее со стороны.
   Парменид из Элеи: Небытие немыслимо ни в прямом, ни в переносном смысле слова, а значит, наличие динамических процессов, происходящих вокруг нас и с нами, является лишь чувственной иллюзией, которая рассеивается при свете мысли.
   Ignorant: Я никак не могу с этим согласиться. Мне кажется, что здесь не наши чувства заблуждаются, а заблуждается наш разум, не доверяющий чувствам.
   Зенон Элейский: Тем не менее, любезный, тебе придется все-таки согласиться с тем, что существование движения недоказуемо [38 - Там же. – С. 296.].

   Парменид из Элеи (540–480 до н.э.)

   Ignorant: Как же я могу согласиться с тем, что противоречит очевидному?! В таком случае я должен буду признать, что либо мои чувства обманывают меня, либо мои мысли не имеют никакого отношения к тому, что является реальностью для чувств. Но я не намерен признавать ни то, ни другое!
   Зенон Элейский: Тогда представь, что ты стоишь у окна и наблюдаешь движение повозки по дороге. Разобьем время твоего наблюдения на мгновения, тогда картина, которую ты наблюдаешь, будет представлять собой отдельные «кадры». В каждое мгновение «кадр» запечатлел предмет (повозку) покоящимся в определенной точке пространства. Следующий «кадр» передает нам покоящийся предмет в другой точке пространства и т.д. Время – это сумма мгновений, это очевидно. В таком случае видимое нами движение есть сумма «покоев». Но сумма «покоев» (это тоже очевидно) никакого движения дать не может. Получается парадокс.
   Ignorant: Парадокс в том, что отчетливо воспринимая движение, я никак не могу его понять, помыслить! Но я же сам двигаюсь. Вот я иду по комнате. Для понимания того, что есть движение, мне этого вполне достаточно.

   Зенон Элейский (490–430 до н.э.)

   Зенон Элейский: Но это ровным счетом ничего не доказывает. Допустим, тебе нужно дойти от одной стены до другой. Для того чтобы покрыть это расстояние, тебе необходимо как минимум пройти половину пути. Но для того чтобы пройти половину пути, тебе необходимо пройти сначала половину этой половины и т.д. Любое расстояние делимо до бесконечности, это очевидно. Но в таком случае получается, что между одной стеной и другой находится бесконечно огромное расстояние, которое нельзя ни вычислить, ни преодолеть. Движение при таких условиях невозможно в принципе; состояние покоя будет длиться бесконечно долгое время, что сводит возможность движения к абсолютному нулю. Таким образом, движение немыслимо, что и требовалось доказать, а потому, как учил Парменид, оно не свойственно бытию.
   Ignorant: Я ничего не понимаю. Мне кажется, что здесь кроется какая-то ошибка.

   Аристотель Стагирит (384/383–322/321 до н.э.)

   Аристотель Стагирит: Ты прав. Но ошибка станет видна, если мы установим четкие различия между актуальным и потенциальным, чувственным и мыслимым в бытии. Важно также иметь в виду, что несмотря на эти различия, бытие представляет собой их единство. Мы видим, что Зенон бесконечно делимое смешивает с бесконечно большим. Он не видит разницы между актуальной и потенциальной бесконечностью. Хотя в возможности время и пространство бесконечно делимы, это не означает, однако, что они в действительности бесконечно раздельны. Потенциальная бесконечность признает бесконечную делимость величин, но не признает, что эта делимость может быть представлена в виде актуально данных раздельных величин [39 - Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 114–115.].

   Апория (от греч. а – отриц. частица и poros – дорога, мост) – безвыходное положение, неразрешимая проблема, потому что в самом предмете или в употребляемых понятиях содержатся противоречия.

   Doctor: Мне кажется, что ошибка Зенона заключается в том, что он абсолютизирует непрерывность времени и противопоставляет ей прерывность пространства. В этих апориях Зенон рассматривает пространство как сумму конечных отрезков и противопоставляет ему бесконечную непрерывность времени. Но пространство, как и время, это тоже непрерывный континуум.
   Ignorant: В чем же тогда смысл этих доказательств?
   Зенон Элейский: В обнаружении противоречия в строго логически выверенных следствиях основных понятий, которыми мы оперируем. Например, в понятии «движение». Противоречие же является достаточным основанием для устранения его из сферы подлинного знания о бытии, перевода его в область «мнений».
   Doctor: Однако если следовать логике рассуждений Парменида и Зенона, то мы неизбежно столкнемся с парадоксом.
   Ignorant: Парадокс будет связан с тем, о чем говорил Аристотель?
   Doctor: Конечно. Ведь абсолютное полагание одного с выводами для него самого предполагает, раз оно абсолютно, то кроме него вообще ничего не существует, т.е. нет ничего иного. Однако в таком случае его не с чем и сравнивать, т.е. нельзя приписывать ему вообще какие-либо признаки и особенности, которые бы возникали в результате его сравнения с иным. В таком случае равно никакая категория не характеризует его, ни его качество, ни количество и прочее, оно делается абсолютно непознаваемым и, следовательно, перестает быть для нас самим собой, исчезает. Кратко: если только существует одно и больше ничего нет, то не существует и этого одного.
   Ignorant: Как же выйти из этого парадокса?
   Doctor: Только если рассматривать бытие как отношение, подобно глагольной связке «есть», существует. Например, «книга (есть) – лучший подарок». Обратим внимание на то, что смысл есть там, где нечто наличное (книга) отсылает к другому, к тому, чего здесь и сейчас нет (лучший подарок). Таким образом, смысл есть не только благодаря бытию, но и благодаря небытию, благодаря вторжению небытия в существование. Ведь этой конкретной книге нужно не просто быть лучшим подарком, но и стать им. Например, что мы видим, читая книгу? Отпечатки черной краски, буквы, слова, текст, смысл текста?
   Ignorant: Наверное, все сразу. Но как это возможно?
   Doctor: Это возможно только благодаря отношению, о котором я говорил, благодаря «перетеканию» актуального в потенциальное и наоборот, о чем говорил Аристотель. Если отпечатки черной краски не исчезнут, то не появятся буквы, если буквы сами по себе не исчезнут, то не увидится слово, если отдельные слова не исчезнут, то не проступит текст, а если мы не перестанем воспринимать текст просто как текст, то не поймем смысл написанного. Таким образом, чтобы смысл был необходимо, чтобы нечто наличное перестало существовать как наличное и уступило место другому, которого здесь как наличного нет. Смысл есть там, где то, что есть, уходит в небытие, а то, чего нет, приобретает бытие. Значит, смысл существует не только благодаря тому, что есть бытие, но что есть и небытие.
   Гераклит Эфесский: Вот именно. Бытие есть непрерывное становление и уничтожение, которым подвержены все вещи, вечно мерцающее пламя, то вспыхивающее, то затухающее. Нельзя дважды войти в одну реку, ибо все течет и ничто не остается неизменным.
   Doctor: Хотя тогда, если подумать, в одну реку нельзя войти и однажды.
   Гераклит Эфесский: Поправка принимается.
   Ignorant: А что же является причиной этой постоянной изменчивости мира?

   Гераклит Эфесский (544–483 до н.э.)

   Гераклит Эфесский: Мир есть постоянный взаимопереход противоречивых качеств: холодное становится теплым, теплое – холодным, влажное – сухим, сухое – влажным. Ничто не мыслимо без своей противоположности: жизнь и смерть, бодрствование и сон, день и ночь. Все происходящее – результат напряжения взаимных противоположностей. В этом смысле война как постоянная борьба противоположностей – «отец» всех вещей. Все противоположности составляют некое единство, обретаемое в борьбе [40 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1998. – С. 335.].
   Doctor: Динамичную картину бытия рисуют также древние стоики. Пассивному началу соответствует материя (хюле), а активному – разум (логос). Логос пронизывает дыханием (пневмой) бескачественную материю и тем самым целесообразно направляет ее развитие. В результате этого контакта в материю проникают «семенные логосы», в которых заложено их планомерное развитие. Логос стоики отождествляли с огнем как первоэлементом. Он пронизывает все своим теплом, образуя жизненное дыхание всякой вещи. Тем самым он выступает и душой, и силой, приводящей все в движение (рис. 6).

   Рис. 6

   Ignorant: Кажется, я понял одну вещь: бытие как единое целое можно мыслить не только статично, но и в динамике происходящих в нем процессов. Только бытие абсолютно, а покой и движение относительны, они просто разные состояния бытия. Но поскольку бытие абсолютно, его очень трудно познать, а объяснить, я думаю, вовсе невозможно, в него остается только верить.
   Плотин: Мне нравится ход твоих мыслей. Действительно, ничего не существует вне связи с Единым (абсолютным бытием). Но оно не есть сущее, в противном случае «единое» сказывалось бы чем-то иным. Ему не подобает имя. Его, безусловно, не назовешь единым, словно сначала оно – нечто иное и лишь потом – единое… Оно познается, скорее, исходя из того, что от него произошло, – из бытия [41 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 549.].
   Ignorant: То есть, если я правильно понял, о чем-то скрытом мы узнаем не напрямую, а опосредованно, по его проявлениям.
   Плотин: Именно так. В силу своей сверхполноты Единое изливается из себя самого. Все свойства и проявления бытия есть его истечения (эманации). Низшие в иерархии бытия уровни отражаются в высших. При этом единство и полнота постепенно утрачиваются, пока, наконец, не образуется мир материальных тел.
   Ignorant: А разве материальный мир сам по себе лишен единства?
   Плотин: Запомни, нет никакого материального мира самого по себе, ибо материя – это небытие. Сама по себе она лишена формы и гармонии и потому безобразна. Она максимально удалена от света единого и представляет собой «мрак телесности».
   Ignorant: Я никак не могу с этим согласиться.
   Авиценна: Прежде чем спорить, ты пойми логику рассуждений твоего оппонента. Единое есть по определению единственное бытие, эссенция (сущность) и экзистенция (существование) которого совпадают и которое поэтому необходимо само по себе. Всякое другое бытие необходимо условно (обусловлено другим бытием) и является преходящим. В силу духовной деятельности Единого возникает иерархически устроенное мироздание [42 - Там же. – С. 732.].
   Ignorant: Все-таки я не могу это принять. Все здесь как-то не так. Я привык к тому, что развитие идет «снизу вверх», а не «сверху вниз».
   Doctor: Попытайся преодолеть твои привычки и связанные с ними предубеждения. Только так тебе откроется древняя мудрость.
   Ignorant: Хорошо. Раскрой мне суть этой мудрости на примере какой-нибудь философской концепции.
   Doctor: Думаю, что самым характерным примером в этом плане будет учение суфизма.
   Ignorant: Кажется, я кое-что слышал о суфизме. О нем говорилось в связи с каким-то современным писателем, но не могу припомнить что именно.
   Doctor: Давай обратимся к самой концепции, а не к ее популярному переложению. А то, что ты слышал упоминание об этом, – не удивительно, на «восточную мудрость» всегда был спрос, но достоянием обыденного сознания, как правило, становится лишь атрибутика Востока, а мудрость от него «ускользает».
   Ибн Араби: Итак, позвольте мне начать. Единство бытия проявляется на трех уровнях: Абсолюта, Имен, мира явлений. Из этих трех уровней первый тот, что содержит существование само по себе, это абсолютное бытие без ограничений и условий. Я именую его Абсолютом, Богом, Истиной. Это – единственная сущностная реальность, абсолютное совершенство, в котором «утаены» все существующие реальности.

Плотин (205–270)

   Ибн Араби (1165–1240)

   Ignorant: Если я правильно понял, док, то здесь подлинное бытие рассматривается как тождественное Богу, и на него переносятся все божественные атрибуты.
   Doctor: Совершенно верно. Тождество бытия и мышления можно постичь либо рациональным (логическим), либо мистическим способом. Здесь мы видим второй способ постижения бытия.
   Ignorant: Если Бог есть все, то что же такое мир, в котором мы живем?
   Ибн Араби: Он – «тень Божья». Возникновение последней – плод божественного стремления проявить себя и таким образом «увидеть собственную сущность». Желание это обусловлено «печалью одиночества», страданием по поводу того, что никто не знает Его, не называет Его имени. Однако Бог проявляет себя не полностью, постоянно «утаивая» что-то за темным покрывалом природных духов, ибо мир сделан из грубой материи.
   Doctor: Таким образом, творение есть переход из состояния потенциальности в состояние проявленности, т.е. процесс реализации необходимости, каковой является божественное бытие в мире бесконечных возможностей.
   Ибн Араби: Совершенно верно, уважаемый.
   Ignorant: А творение и эманация, о которой мы говорили раньше, – это одно и то же?
   Сергей Николаевич Булгаков: Я бы не спешил с такими обобщениями. Между Абсолютным и относительным пролегает грань творческого да будет, и поэтому мир не представляет собой пассивного истечения эманации Абсолютного, как бы пены на переполненной чаше, но есть творчески, инициативно направленная и осуществленная эманация.
   Doctor: То есть, вы хотите сказать, что эманация носит подчиненный характер по отношению к творению?
   Сергей Николаевич Булгаков: Именно так. Понятие творения гораздо шире понятия эманации, оно его в себя включает, так что творение есть эманация плюс нечто новое, создаваемое творческим да будет [43 - Булгаков С.Н. Свет невечерний. – М., 1994. – С. 157–158.]!
   Ignorant: Ясно. Теперь вернемся к предыдущему разговору. Как же проявляет себя Бог в мире?
   Ибн Араби: Во-первых, божественное бытие раскрывается в именах Бога, и во-вторых, оно раскрывается в конкретных формах бытия чувственного мира. Каждое имя (понятие, универсалия) раскрывает одну из граней Единого. В этой определенности выражается ограниченность каждого имени, принадлежность его к разряду множественности. Божественные имена существуют в уме как умопостигаемые – это богоявление в «мире скрытого», тогда как мир явлений есть проявление божественного бытия в «мире свидетельств». Таким образом, Бог одновременно трансцендентен по отношению к миру явлений (т.е. находится за его пределами) и имманентен (принадлежит) ему. Поэтому всякий познает о Боге лишь то, что дано его собственной сущностью [44 - Ибн Араби. Наставления ищущему Бога // Средневековая арабская философия. – М., 1998.].
   Ignorant: А каким образом человек мистически постигает бытие?
   Майстер Экхарт: В глубине своей души человек обретает основу, которой он и причастен к Богу: это искорка души (scintilla animae). В ней может произойти соединение с Богом, если только человек станет полностью покорным этой сокровенной глубине, подчинив ей свою жизнь [45 - Майстер Экхарт. Проповеди // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 400.].

   Булгаков Сергей Николаевич (1871–1944)

   Ignorant: А может человек рациональным способом прийти к постижению бытия?
   Николай Кузанский: Думаю, может, ведь между разумом и верой нет противоречия. Не важно как, а важно что откроется человеку. Если ему откроется, что единство множественности мира заключено в Боге, бесконечном, в котором сняты все противоположности конечных вещей, то ему откроется истина бытия. Бог един, а предметов в окружающем нас мире – огромное множество. Это и есть развертывание, или проявление, или инобытие (т.е. существование в другой форме) единого божества, тождественного всему мирозданию. Вещи, которые мы наблюдаем вокруг себя, совершенно различны и не похожи друг на друга. Но это только с точки зрения самих этих вещей. Ведь если посмотреть на них с точки зрения бесконечного Бога, то тогда получится, что все вещи – одно и то же, так как любая из них всего лишь воплощение Бога, его форма, проявление, частица, его обнаружение [46 - Николай Кузанский. Об ученом незнании // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 61.].
   Doctor: Получается, что Бог одновременно есть абсолютный максимум и абсолютный минимум, ибо поскольку вне Бога ничего нет, то нет и ничего ни большего, ни меньшего, чем он; Бог есть мера всех конечных величин.
   Николай Кузанский: Совершенно верно. В Боге всякое бытие свернуто в единство, в мире же оно развернуто в множественность. Бог – это возможность бытия, но бытие и возможность – это разные вещи, так как все вещи не полностью совпадают со своими возможностями.
   Ignorant: Мне кажется, что у всех рассмотренных нами концепций всеединства бытия есть один общий принцип, суть которого в том, что бытие как единое окончательно познать и выразить невозможно, но оно раскрывается нам через отношения противоположностей материального и идеального, актуального и потенциального, сущности и существования, нечто и ничто и т.п.
   Doctor: Думаю, ты прав. Хочется лишь добавить, что мысль о происхождении мира из единого (божественного) бытия изначально является пантеистической (от греч. pan – все и Theos – Бог).
   Ignorant: Какой-какой? Объясни мне, что это значит.
   Doctor: Предоставим слово итальянскому философу Джордано Бруно.
   Джордано Бруно: Спасибо, коллеги. Итак, Вселенная есть Бог, ибо Бог растворен во Вселенной. Следовательно, Вселенная божественна. Если Вселенная божественна, следовательно, для нее нет ни внешних, ни внутренних границ, т.е. она бесконечна. Если Вселенная бесконечна, следовательно, у нее нет центра, так как центр везде и поэтому нигде. Николай Коперник утверждал, что центром Вселенной является Солнце, но Солнце – это центр относительный, абсолютного же центра Вселенной нет и не может быть. Видимая сфера звезд не есть граница мироздания, это всего лишь тот предел, которого достигает наше зрение, даже вооруженное различными оптическими приборами [47 - Бруно Дж. О причине, начале и едином // Дж. Бруно. Диалоги. – М., 1949. – С. 163.].
   Ignorant: Хорошо. Если Вселенная отождествляется с Богом, то в таком случае мы должны признать, что между материальным и идеальным нет никакого различия. Не так ли?

   Бруно Джордано (1548–1600)

   Джордано Бруно: Так и есть. Поскольку Вселенная божественна, она представляет собой единую живую душу. Живое, разумное божественное начало – это не нечто потустороннее, трансцендентное, оно внутренне, имманентно присуще бытию в целом. Таким образом, материальное и идеальное абсолютно тождественны, т.е. материя является одушевленной, а духовное – материализовано.
   Doctor: Такой философский взгляд принято называть гилозоизмом, он основан на идее тождества материального и идеального как однородного, неделимого целого бытия.
   Ignorant: Мне кажется, что пантеизм и гилозоизм не мог быть одобрен официальной церковью.
   Doctor: Еще бы! С точки зрения христианской церкви – это еретическое учение. Во-первых, пантеизм представляет Бога как некое безличное начало, разлитое во вселенной в противоположность христианскому учению о Боге как абсолютной личности. Во-вторых, божественное начало низводится до уровня материи, что, по мысли официальной церкви, конечно же, принижает божественную сущность. Но если для христианской теологии пантеизм недопустим, то в философии он получает дальнейшее развитие.
   Ignorant: Мне кажется, что философский пантеизм можно рассматривать как одну из философских традиций в рамках направления философии тождества.
   Doctor: Согласен с тобой. Думаю, настало время дать слово представителям данного направления философской мысли.
   Бенедикт Спиноза: Благодарю вас, коллеги. Итак, в моем учении о бытии Бог дефинитивно представлен как субстанция, которая определяется так: это то, принятие чего не нуждается для своего обоснования в понятии какой-либо другой вещи. Субстанция оформляется атрибутами, т.е. качествами, которые разум постигает как существенные. Состояния субстанции я называю модусами (рис. 7).

   Рис. 7

   Трансцендентное (от лат. transcendere – переступать) – выходящее за границы возможного опыта, лежащее за пределами этого опыта, выходящее за пределы человеческого сознания.

   Doctor: Итак, если конечное можно определить как то, что ограничено другим, имеющим ту же природу (например, тело называется конечным, потому что всегда можно помыслить другое, большее), то Бог же, напротив, есть абсолютно бесконечное бытие.
   Бенедикт Спиноза: Совершенно верно. В Боге как абсолютно бесконечном бытии не содержится никакого (ограничивающего) отрицания – следовательно, в нем бесконечное множество атрибутов. Поэтому Бог существует необходимо, он есть единая субстанция и потому неделим. Соответственно, вещи протяженные и мыслимые суть либо атрибуты Бога, либо его модусы.
   Ignorant: Таким образом, вы сперва определяете, что есть бесконечная субстанция, а потом, что – ее конечные модусы (мир и человек)?
   Бенедикт Спиноза: Именно так.
   Doctor: Хочу заметить, что Аристотель, а вслед за ним и Фома Аквинский, выражали это различие понятиями субстанция и акциденция.
   Бенедикт Спиноза: Я же выражаю это различие понятиями natura naturans и natura naturata, т.е. природа творящая и природа сотворенная. Однако все, что есть, есть в Боге, и ничего не может ни быть, ни мыслиться без Бога, поэтому «Deus sive natura» («Бог то же, что природа»).
   Ignorant: Означает ли это, что вы тоже придерживаетесь точки зрения гилозоизма?
   Бенедикт Спиноза: Вовсе нет. Я ни в коем случае не отождествляю Бога с материей. Я подчеркиваю, что Бог есть творящая (naturans) природа, и все, что есть, стало через него (Бога), через него же сохраняясь в бытии. Тем самым любое познание постигает лишь атрибуты и модусы Бога и ничего другого [48 - Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 351–357.].
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: Хочу и от себя добавить кое-что. Природа как субъект есть абсолютная продуктивность, а природа как объект – абсолютный продукт. Если бы существовала только чистая продуктивность, то не возникло бы ничего определенного. Поэтому от конечных форм должно исходить некоторое противодействие – ограничение.
   Ignorant: А в чем причина этого ограничения?
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: Она заключена в самой природе, поскольку та становится объектом для себя самой. Благодаря этим противодействующим силам природа постоянно находится в становлении. Мнимо самостоятельное существование «продуктов» в действительности есть их непрерывное репродуцирование, беспрестанное уничтожение и возникновение. Вся природа одушевлена продуктивной жизнью. Даже так называемое анорганическое – это всего лишь пока не пробудившееся, дремлющая жизнь. В природе идет эволюция, в ходе которой низшие формы поднимаются до высших, в то время как вся природа в целом содержится в вечной субстанции (или абсолюте) [49 - Шеллинг Ф. Введение к наброску системы натурфилософии, или О понятии умозрительной физики и о внутренней организации системы этой науки // Шеллинг Ф. Соч.: В 2 т. – М., 1987. – Т. 1. – С. 193–197.].
   Ignorant: Ну спасибо, господа философы, просветили… Однако все-таки я так и не понял, что же может представлять собой бытие как единое целое? Ну не способен я сопоставить это определение бытия с какой-либо реальностью! Но в таком случае есть ли смысл говорить об объективном существовании того, что никак не может быть нам дано в виде какого-либо объекта?

2.2. Множественность форм бытия

Ignorant: Мне кажется, что самым загадочным и интересным вопросом в онтологии является вопрос о существовании небытия, или ничто. Ведь если есть бытие, должно же существовать еще нечто, ему полностью противоположное, т.е. небытие, или пустота? Могу же я это хотя бы логически предположить?
Doctor: Конечно, можешь. Именно из этого простого предположения и исходят концепции множественности форм бытия.

   Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф (1775–1854)

   Ignorant: Получается, что для того, чтобы что-то возникло, нужно не одно первоначало, а как минимум два, типа мужского и женского…
   Doctor: Ты близок к истине. Например, согласно древнему китайскому канону «Книге перемен» («И Цзин») существуют два космических первоначала – ян (мужское, прочное, светлое, активное) и инь (женское, податливое, темное, пассивное). Их взаимодействием объясняются возникновение и превращения всех вещей и событий. Прежде всего благодаря этому космическому «коитусу» возникают пять элементов (огонь, вода, земля, дерево, металл), а из них все сущее. В учении же древнегреческого философа Эмпедокла четыре элемента (вода, земля, огонь и воздух) движимы силами любви и вражды. В абсолютной любви они образуют однородное единство, а вражда отделяет их друг от друга. Окружающий мир есть, в сущности, действие этих противоположных сил в равных пропорциях. А древнегреческий философ Анаксакгор представил мир наводненным бесчисленным множеством первоначал, которые в различных пропорциях смешиваются друг с другом, образуя вещи, а эти первоначала извергает божественный разум (нус).
   Ignorant: Мне кажется, что именно так постепенно древнегреческие философы подошли к идее атома.
   Демокрит из Абдер: Ты прав. Достаточно представить себе, что бытие ведь не сплошь едино, оно разбито пустотой на мельчайшие, неделимые, невидимые глазом частицы – атомы, которые являются таковыми, поскольку не содержат пустоты. Например, когда мы разрезаем ножом яблоко, он проникает в него через «пустые места». Если бы яблоко не содержало пустоты, оно было бы абсолютно твердым и поэтому физически неделимым. Атомы можно уподобить поднятым ветром пылинкам, наблюдаемым в лучах солнца через окно. Эти пылинки существуют в воздухе, но так как они незаметны из-за своей малой величины, то кажется, что их не существует. Точно так же существуют и неделимые тела, мелкие и невидимые из-за слишком малой величины [50 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 1. – С. 325.].
   Doctor: Получается, что только лишь каждый атом в отдельности внутренне неизменен и представляет собой «парменидовское единое».
   Ignorant: Если подлинное бытие составляют атомы и пустота, то в таком случае реальность можно уподобить мозаичной картине, которая помимо всего прочего постоянно меняет изображение. Смена изображений картины – это динамические процессы, которые происходят вокруг нас и с нами, а сама картина – это воспринимаемый нами мир.
   Doctor: Отмечу лишь, что очертания картины меняются в зависимости от того, где находится наблюдатель. Замечу также, что учение Левкиппа и Демокрита насквозь материалистично и механистично. Состоящие из комплексов атомов вещи обладают определенностью благодаря так называемым первичным объективным качествам – протяженности, весу, плотности, твердости, в то время как цвет, запах, вкус и т.д. суть вторичные, субъективные качества, возникающие лишь через восприятие.
   Ignorant: А как в таком случает происходит сам процесс чувственного восприятия?
   Демокрит из Абдер: Чувственные восприятия есть истечения эйдолов (образов), испускаемых вещами. Душа тоже состоит из тончайших огненных атомов, приводимых в движение истечениями и тем самым порождающих чувственные впечатления (рис. 8).
   Ignorant: А почему душа состоит именно из «огненных атомов»?
   Демокрит из Абдер: Все просто. Огонь образован шарообразными атомами, ибо шар всегда касается других поверхностей столь малым соприкосновением, что всегда соскальзывает. А огонь и есть бесконечно легкая подвижность.

Демокрит из Абдер (460–371 до н.э.)

   Рис. 8

   Ignorant: Не хочу никого обидеть, но мне кажется, что это учение об атомах чересчур уж, как бы это сказать, упрощенно представляет мир, оно чересчур механистично и материалистично. Хочется узнать о дальнейшей судьбе «теории атома» в философии.
   Doctor: Вот тебе для сравнения другая модель. Здесь Вселенная – это уже не механизм, а некая кибернетическая система.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Я утверждаю, что атомы (или монады) изначально «запрограммированы» на определенный порядок и действуют синхронно по индивидуальной программе.
   Ignorant: Каковы же признаки этих атомов-монад?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Во-первых, у них нет формы, ибо иначе отсюда следовала бы их делимость. Во-вторых, в качестве субстанций они не могут быть ни порождены, ни уничтожены. В-третьих, они индивидуальны: ни одна монада не тождественна ни одной другой. В-четвертых, в качестве самосущих у них «нет окон»: никакая субстанция или обстоятельство не может воздействовать ни из них, ни на них (рис. 9).

   Рис. 9

   Ignorant: Я не совсем понял, как же тогда устроено мироздание и как протекают в нем все процессы, если монады никак не воздействуют друг на друга?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: «Информации» и «программы» монад, которые я называю перцепциями (от лат. percipere – воспринимать), задают их отношения друг с другом. Поскольку каждая монада «не имеет окон», но, тем не менее, находится в отношении ко всем другим монадам, следует предположить, что любая монада есть живое, способное к внутренней деятельности зеркало, отражающее универсум со своей точки зрения. Отсюда следует, что любая монада «знает», в каком состоянии находятся все другие.
   Ignorant: То есть Вселенная представляет собой множество «зеркальных душ»? Мне кажется это невероятным!
   Doctor: Никогда не делай поспешных обобщений. Умей выслушать собеседника до конца.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Спасибо, коллега. Я различаю несколько ступеней перцепции: простая, так называемая «голая монада», содержит в себе сведения о состоянии всех других, но не осознает этого; от нее отлична апперцепция, при которой перцепция сопровождается осознанием своего состояния. Соответственно, монады постепенно восходят от материи через животную душу к рефлексивному духу человека (рис. 10).

   Рис. 10

   Doctor: Таким образом, благодаря разности функций монад бытие представляет собой космос (порядок), и он поддерживается без какого-либо взаимодействия монад друг с другом.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Именно так.
   Ignorant: Но, может, теперь-то вы ответите на мой вопрос, почему так происходит и почему монады, по вашему выражению, «не имеют окон»?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Каждая монада отражает Вселенную не потому, что Вселенная воздействует на нее, но потому, что Бог дал ей такую природу, которая самопроизвольно порождает этот результат. Между изменениями в одной монаде и изменениями в другой существует «предустановленная гармония», что производит видимость воздействия.
   Ignorant: А что такое «предустановленная гармония»?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Рассмотрим пример с часами. Чтобы синхронизировать пару часов, надо либо дополнительно связать их друг с другом, либо всякий раз сверять их, либо предоставить их какой-то настроенной совершенным образом собственной закономерности. По-моему, только последнее предположение имеет смысл. Поэтому не может быть двух монад, которые могли бы иметь когда-нибудь какие-нибудь причинные отношения между собой; когда кажется, что у них есть такие отношения, то это лишь видимость. Монады не имеют окон (рис. 11) [51 - Лейбниц Г.В. Монадология // Г.В. Лейбниц. Соч.: В 4 т. – М., 1982. – Т. 1. – С. 427.].
   Ignorant: Но мне кажется, что это учение о «предустановленной гармонии» противоречит тому, что мы видим вокруг. Во-первых, динамические процессы наглядно подтверждают мысль о том, что тела влияют друг на друга, особенно при столкновении. Во-вторых, противоречие вытекает из понимания ощущения, которое все-таки представляется действием ощущаемого объекта на ощущающего. Тогда возникает вообще глобальный вопрос: либо материальное и идеальное – это два «параллельных мира» и связь между ними случайна или «предустановлена», либо – это два «взаимообусловленных мира» и между ними можно установить четкую причинно-следственную связь?

   Рис. 11

   Doctor: Хотя мне и есть что тебе возразить, но я не буду с этим спешить. Итак, что можно сказать по поводу «параллельных миров»?
   Рене Декарт: Позвольте мне. По-моему, коллеги, параллелизм материального и идеального неизбежен, и преодолеть его очень трудно. С одной стороны, Я, выдержавшее сомнение, есть res cogitans, т.е. мыслящая вещь. Здесь совпадают «дух, душа, рассудок, разум». Соответственно, res cogitans есть вещь, которая сомневается, сознает, соглашается, не соглашается, хочет, не хочет, а также получает наглядные представления и ощущает. С другой стороны, ее противоположность – res extensa, внешний, физический мир. Внешним объектам свойственны прежде всего протяженность и движение, далее форма, величина, количество, место и время. Это то, что мы называем первичными качествами тел. Они, кроме того, рациональны, поскольку квантитативны и определены математически. Вторичные же качества, существующие лишь в представлении: цвет, запах, вкус и т.д., т.е. качества квалитативные. Чувственное постигает квалитативное, а рациональное – математически-квантитативное. Чувственное восприятие сообщает нам лишь субъективные и неясные впечатления от внешнего мира, т.е. не дает действительного отображения природы. Надежные физические выводы рассудок может делать лишь опираясь на первичные качества вещей (рис. 12).

   Рис. 12

   Ignorant: Но как же все-таки объяснить видимую и постигаемую связь между двумя «параллельными мирами»?
   Рене Декарт: Могу предположить лишь одно – прямое вмешательство Бога. Видимо, Бог заботится о том, чтобы физический и духовный процессы протекали параллельно при нужном стечении обстоятельств (occasio), ибо Он не может допустить, чтобы человек впал в чудовищные противоречия [52 - Декарт Р. Рассуждение о методе… // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 273.].
   Ignorant: Опять Господь Бог… Но согласись, док, для современного человека было бы странно удовлетвориться просто ссылками на «божественное вмешательство». Пора, наконец, спуститься с небес на землю!
   Doctor: Я понимаю тебя, но все-таки было бы не лишним проследить саму историю установления соответствия материального и идеального «миров» в философии. Прошлое может нам дать самые неожиданные ответы на те вопросы, которые мучают нас в настоящем. Так вот, пожалуй, самой масштабной попыткой установить соответствие между материальным и идеальными мирами была попытка, предпринятая средневековыми схоластами, которая вылилась в знаменитый философский «спор об универсалиях».
   Ignorant: Спор о чем?
   Doctor: Об универсалиях. Универсалии суть общие родовые понятия в отличие от конкретных вещей. Основной вопрос гласит: приписывать ли собственное бытие лишь универсалиям, считая конкретные вещи их несамостоятельными видами, или реальным бытием обладают только конкретные вещи, а универсалии суть просто имена, присвоенные им человеком?
   Ignorant: Ну и о чем здесь спорить? Неужели можно предположить, что универсалии могут существовать сами по себе как нечто первичное? Хотя, погоди, если это эпоха Средневековья, а христианская религия тогда господствовала в умах людей, то с точки зрения теологии иначе и быть не могло.
   Doctor: Ты делаешь успехи. Ты, кажется, начал понимать, что знания о мире неотделимы от той культурно-исторической эпохи, которая их порождает и в них отражается. Так вот, одна позиция в этом споре получила название реализма.
   Ignorant: Понятно. Кто-то же должен был все-таки признать реальность существования конкретных вещей материального мира.
   Doctor: Вот опять тебя подвела твоя поспешность. Все как раз наоборот. С точки зрения реализма утверждалось, что реально существует только целое (общие понятия), а все предметы – это воплощения, отражения этого целого.
   Ignorant: Объясни, как это возможно.
   Doctor: С позиции крайнего реализма универсальные понятия существуют «до» вещей, являются неким Божьим замыслом.

   Схоластика (от греч. scholasticos – школьный) – средневековая философия, направленная на рациональное подкрепление религиозных догматов.

   С позиции умеренного реализма универсалии и вещи представляют собой неразрывное целое, единство материи и формы.
   Ignorant: А не кажется ли тебе, что что-то подобное было и в античной философии.
   Doctor: Ты весьма наблюдателен. Выразим эту преемственность так – «линия Платона» и «линия Аристотеля». Думаю, мы еще неоднократно будем говорить об этих философских парадигмах.
   Ignorant: А как называлась другая позиция в споре об универсалиях?
   Doctor: Другая позиция в споре получила название номинализма. С точки зрения номинализма утверждалось, что реально существуют только вещи, а все понятия – это только названия (имена) вещей. Номинализм тоже был крайним и умеренным. С позиции крайнего номинализма универсалии бессмысленны, поскольку не относятся к объективной реальности. С позиции умеренного номинализма универсалии рождаются в опыте и существуют только в нашем сознании.
   Ignorant: Вот эта позиция мне ближе. А предпринимались в философии попытки создать что-то «универсальное об универсалиях», чтобы вообще прекратить этот спор?

Абеляр Пьер (1079–1142)

Пьер Абеляр: Вот послушайте меня. Я предлагаю следующее. Я полагаю, что универсалии существуют до людей и вещей в качестве идей (прообразов вещей), составляя содержание божественного ума. В вещах они существуют в виде наличия общего. Правда, эта взаимная согласованность вещей не является реально существующим предметом, а постигается человеческим умом через абстракцию. Поэтому понятие о вещи образуется не произвольно, но есть результат абстракции, имеющей свою основу в самих вещах. Относительно человеческого познания универсальность можно приписать лишь словам. Правда, не самим словам, а их содержанию – значению. Следует различать vox (просто звук) и sermo (значение слова), которое и характеризуется универсальностью (рис. 13) [53 - Абеляр П. Глоссы к «Категориям» Аристотеля // Антология средневековой мысли… – СПб., 2001. – Т. 1. – С. 412.].

Оккам Уильям (1300–1349/50)

Уильям Оккам: А я считаю, что универсалии есть результаты деятельности познавательной способности человека, с помощью которой он устанавливает свое отношение к предметам. Понятия суть знаки, указывающие на нечто другое. Понятие есть нечто имеющее место в душе, означающее что-то другое – то, что заменяется (суппонируется) им в предложении. Чтобы понять значение термина, необходимо знать, что он суппонирует (подразумевает) [54 - Оккам У. Избранные диспуты // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 352–354.].

   Рис. 13

   Ignorant: Мне нравится эта позиция. Главное не запутаться с тем, что подразумевается в понятии, когда мы его употребляем.
   Doctor: Например, понятие «человек». В предложении «Сократ есть человек» «человек» предполагает отдельного человека, т.е. термин заменяет то, что он обозначает. А предложение «человек есть вид млекопитающих», конечно же, не означает, что отдельный человек есть вид; здесь термин заменяет понятие. Ну а в предложении «человек есть имя существительное» термин заменяет слово или письменный знак. Так вот, предложение будет истинно, когда субъект и предикат суппонируют одно и то же.
   Ignorant: Скажи-ка мне, док, наверное, современная наука уж точно разобралась в соотношении материального и идеального, актуального и потенциального в бытии. С точки зрения современной физики здесь уже наверняка нет никаких тайн.
   Doctor: Опять ты угодил пальцем в небо. Говорю тебе, страсть к поспешным обобщениям не сулит ничего хорошего. Та проблема, о которой ты говоришь, не только не решена, но, наоборот, в ней наметились новые трудности. Как известно, процессы атомарного уровня описывает современная квантовая физика. Она исходит из принципа, что действия переносятся лишь как целочисленные кратные открытого немецким физиком Максом Планком кванта действия, т.е. физические состояние изменяются не постепенно, континуально, а дискретно.
   Ignorant: Ну и какое отношение это имеет к нашей проблеме?
   Doctor: Самое непосредственное. В качестве примера обратимся к области психического. Если представить себе человека, который думает о чем-либо и вместе с тем пыта ется проследить за своими мыслями, то можно увидеть, что чем более четко этот человек стремится зафиксировать свои мысли, тем больше они удаляются от первоначального предмета. Если же, напротив, наблюдается случай глубокого проникновения в предмет, то нужно признать, что ход мысли человеком не про слеживался, но происходит предельная концентрация на резуль тате мышления. Предельным случаем данной ситуации является озарение, когда решение трудной проблемы приходит к человеку внезапно, без каких-либо промежуточных логических ступеней. Такое озарение, возникшее из глубин бессознательного, можно сравнить с квантовым скачком.
   Ignorant: Хорошо, это мне понятно, но к чему ты все-таки клонишь?
   Doctor: Сейчас поясню. Датский физик Нильс Бор использует квантовую теорию для объяснения строения атома и специфических спектров химических элементов. Поскольку свет ведет себя то как волны, то как «порции энергии», французский физик Луи де Бройль делает вывод, что и частицы, обладающие массой, можно изобразить как волновые явления. Этот принцип дополнительности можно распространить и на пси хические явления, поскольку при наблюдении невоз можно четко отличить сами явления от их сознательного воспри ятия.
   Ignorant: То есть, ты хочешь сказать, что на каком-то уровне исследования материи мы уже не сможем отличить физическое от психического?
   Doctor: Именно так. Основополагающим для микрофизики является принцип неопределенности немецкого ученого Вернера Гейзенберга. При описании квантовых объектов считается, что они не могут быть измерены точно одновременно по всем параметрам. Например, чем точнее измеряется импульс электрона, тем более неопределенным остается измерение его положения в пространстве, и наоборот. То же относится к измерению времени и энергии.
   Ignorant: Но, может быть, все дело в неточности измерений, и в будущем с появлением сверхточных приборов трудности будут устранены.
   Doctor: Все не так просто. Преодолеть эту неопределенность путем повышения точности измерений невозможно. В квантовой меха нике физики столкнулись с неизбежным присутствием субъектив ного начала и пришли к выводу, что дело тут не в нарушении чистоты эксперимента, а в фундаментальном принципе мироустройства.
   Вернер Гейзенберг: Все дело в том, что в современном естествознании те со ставные части материи, которые первоначально считались пос ледней объективной реальностью, вообще нельзя рассматривать «сами по себе», они ускользают от какой бы то ни было объек тивной фиксации. Мы с самого начала находимся в средоточии взаимоотношений природы и человека, и естествознание представляет собой только часть этих отношений, так что общепринятое разделение мира на субъект и объект, внутренний мир и внешний, тело и душу больше неприемлемо и приводит к затруд нениям. В глубинах реальности старое разделение мира на объективный ход событий в пространстве и во времени, с одной стороны, и душу, в которой отражаются эти события, – с другой, иначе говоря, картезиан ское различение res cogitas и res exitens уже не может служить отправной точкой в понимании современной науки [55 - Гейзенберг В. Шаги за горизонт. – М., 1987. – С. 301–304.].
   Doctor: Получается, что для подлинного бытия границы между материальным и идеальным, актуальным и потенциальным несущественны. На этом уровне бытие выступает как мир чистых форм, идей, возможностей.
   Ignorant: Что это значит?
   Doctor: Например, когда ты говоришь: «Мне пришла в голову идея», о чем идет речь? Что конкретно пришло тебе в голову?
   Ignorant: Видимо, какая-то мысль.
   Doctor: О чем эта мысль?
   Ignorant: Да о чем угодно. Большей частью ко мне в голову приходят мысли о чем-то конкретном, предметном.
   Doctor: Но вот тебе в голову приходит такая мысль: «1+1=2». С какой конкретной предметностью это может быть связано?

   Гейзенберг Вернер (1901–1976)

   Ignorant: С любой.
   Doctor: Совершенно верно, ведь идея числа универсальна и может выражать гораздо большую, чем любая предметность, упорядоченность мира. Например, есть яблоко, кирпич, человек, дом, Солнце и т.д. Эти объекты такие разные, но их можно упорядочить благодаря универсальной идее числа, сказав «один». Есть ноги, руки, глаза, уши, полушария и т.д.
   Ignorant: Данные объекты можно упорядочить посредством числа «два».
   Doctor: Получается, что для повседневной жизни абстрактные числовые идеи нам необходимы так же, как вполне конкретные руки, ноги, но эта необходимость иного рода. Это необходимость воспринимать мир как нечто упорядоченное, согласованное, соотносимое между собой во времени и пространстве. Идея числа, таким образом, выступает неким символом структурных связей бытия.
   Пифагор: Я же утверждаю, что идея числа является основой гармонии бытия. Бог – это единство, а мир – это множество, состоящее из противоположностей. Гармония – это то, что приводит противоположности к единству и рождает космос (порядок) из хаоса (беспорядка). Поэтому божественная гармония заключается в числовых отношениях. Вещи суть отражения чисел, их подлинная природа заключается в их математической структуре [56 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1998. – С. 313.].
   Ignorant: Выходит, что число можно рассматривать как некий «первоэлемент», содержащий в себе свойства и физического, и психического, и материального, и идеального?

   Пифагор (580–500 до н.э.)

   Doctor: Можно сказать и так. Например, пифагорейцы учение о числах распространили на самые различные сферы бытия. В математике они добивались систематизации и разрабатывали аксиомы. Теорема Пифагора ведет к открытию иррациональных пропорций. Они развивали картину космоса, в которой светила по круговым орбитам, разделенным определенными интервалами, движутся вокруг неподвижного центра. На идее гармонии стоится и их этика, причем пифагорейцы даже добродетели отождествляли с определенными числами.
   Ignorant: Получается, что главный принцип единства мироздания – числовая гармония. Если нарушена числовая гармония, например, между противоположными началами мира, то космос превращается в хаос. А хаос – это то, что уже невозможно упорядочить. Видимо, это и есть небытие, ничто.
   Doctor: Раньше именно так и считали, пока не возникла теория хаоса (синергетика).
   Ignorant: Теория хаоса?
   Doctor: Именно так. Теория хаоса занимается непредсказуемым поведением систем, подчиненных закону причинности. При определенных условиях динамические системы могут перейти в хаотическое состояние, в котором их поведение принципиально (не по причине неосведомленности исследователя) непредсказуемо. Примерами могут служить климат, рост популяций животных, поведение потоков жидкостей. Малейшее изменение исходного состояния ведет в хаотических системах к совершенно иному варианту развития. Это сказывается, например, на прогнозах погоды – ведь в силу всеобщей причинной взаимосвязи теоретически даже один взмах крыльев бабочки в бразильском лесу может стать причиной смерча где-нибудь в Северной Америке.
   Ignorant: А как любая динамическая система может прийти в хаотическое состояние?
   Рене Фредерик Том: Допустим, дано: агрессивность есть переменная состояния собаки; она возрастает в прямой зависимости от ее злобности и является контролируемой переменной. Предположим, что последняя поддается измерению, дойдя до пороговой величины, она трансформируется в атаку. Страх – вторая контролируемая переменная – производит обратный эффект и, дойдя до пороговой величины приводит к бегству собаки. Если нет ни злобности, ни страха, то поведение собаки нейтрально. Но если обе контролируемые переменные возрастают одновременно, оба порога будут приближаться одновременно, тогда поведение собаки становится непредсказуемым: она может внезапно перейти от атаки к бегству и наоборот. Система называется неустойчивой: контролируемые переменные непрерывно изменяются, переменные состояния изменяются прерывно [57 - История философии: Энциклопедия. – Минск, 2002. – С. 1093.].
   Ignorant: Как же тогда можно исследовать эти хаотические состояния, если их последствия непредсказуемы?
   Doctor: Для этого в теории хаоса существуют специальные понятия, которые наделяются категориальным статусом и используются для объяснения поведения всех типов систем: доорганизменных, организменных и даже социальных.
   Ignorant: Какие это специальные понятия?
   Doctor: Например, бифуркация, флуктуация, диссипация, аттракторы. В условиях, далеких от равновесия, действуют бифуркационные механизмы. Они предполагают наличие точек раздвоения и нелинейности продолжения развития. Результаты их действия трудно предсказуемы. По мнению бельгийского ученого Ильи Пригожина, бифуркационные процессы свидетельствуют об усложнении системы. Российский ученый Никита Моисеев утверждает, что, в принципе, каждое состояние социальной системы является бифуркационным. А в глобальных измерениях антропогенеза развитие человечества уже пережило, по крайней мере, две бифуркации. Первая произошла в палеолите и привела к утверждению системы табу, ограничивающей действие биосоциальных законов. Вторая – в неолите и связана с расширением геологической ниши – освоением земледелия и скотоводства.
   Ignorant: А что такое флуктуации?
   Doctor: Флуктуации в общем случае означают возмущения и подразделяются на два больших класса: класс флуктуаций, создаваемых внешней средой, и класс флуктуаций, воспроизводимых самой системой. Возможны случаи, когда флуктуации будут столь сильны, что овладеют системой полностью, придав ей свои колебания, и, по сути, изменят режим ее существования. Они выведут систему из свойственного ей «типа порядка». Но выведут ли они ее обязательно к хаосу или к упорядоченности иного уровня – неизвестно.
   Ignorant: Ты упомянул еще какую-то диссипацию…
   Doctor: Система, по которой рассеиваются возмущения, называется диссипативной. По сути дела, это характеристика поведения системы при флуктуациях, которые охватили ее полностью. Основное свойство диссипативной системы – необычайная чувствительность к всевозможным воздействиям и в связи с этим чрезвычайная неравновесность.
   Ignorant: Ну а аттракторы? Господи, язык сломаешь…
   Doctor: Аттракторы – это притягивающие множества, образующие собой как бы центры, к которым тяготеют элементы системы. К примеру, когда скапливается большая толпа народа, отдельный человек, двигающийся в собственном направлении, не в состоянии пройти мимо, не отреагировав на нее. Изгиб его траекторий осуществится в сторону образовавшейся массы. В обыденной жизни это часто называют любопытством. В теории хаоса подобный процесс получил название «сползание в точку скопления». Аттракторы стягивают и концентрируют вокруг себя стохастические элементы, тем самым структурируя среду и выступая участниками созидания порядка.
   Ignorant: Пожалуй, хватит для начала… То есть, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что в современной картине мира упорядоченность, структурность, равно как и хаотичность, неопределенность, признаются объективными, универсальными характеристиками бытия.
   Doctor: Совершенно верно. Они обнаруживают себя на всех структурных уровнях развития. Попытки создания теории направленного беспорядка опираются на обширные классификации и типологии хаоса.
   Ignorant: А в чем же значение синергетики для понимания тех онтологических проблем, о которых мы говорили?
   Doctor: Во-первых, обнаруживается новая взаимосвязь между простым и сложным, частным и общим, заключающаяся в том, что эволюция систем может развиваться не только в сторону усложнения, но и деградации, переходя к хаотическим режимам поведения. Во-вторых, процесс самоорганизации системы сопровождается переходом от случайности к необходимости; превращение случайных изменений в детерминированное движение системы происходит в точках бифуркации. В-третьих, синергетика дает новое понимание причинности, а именно взаимодействие причины и действия имеет циклический характер: не только причина, но и действие оказывает влияние на породившую ее причину («принцип дополнительности»). В-четвертых, если в классическом естествознании хаос играл чисто негативную роль, являясь символом дезорганизации и разрушения порядка, то в синергетике он выступает в качестве конструктивного фактора; с одной стороны, из хаоса, или беспорядка, возникает порядок, а с другой – сам хаос представляет собой весьма сложную форму упорядоченности. Ну и, наконец, в-пятых, изменяется взгляд на категорию времени; классическая термодинамика оперирует понятием необратимости времени; «стрела времени» направлена в сторону увеличения энтропии системы, возрастания в ней беспорядка; синергетика дает представление о временной симметрии, обратимости времени [58 - Рузавин Г.И. Синергетика и сложноорганизованные системы // Эпистемология и философия науки. – 2008. – Т. XV. – № 1. – С. 100–116.].
   Ignorant: Понятно. Но давай все-таки вернемся к нашим предыдущим вопросам. Если я правильно понял, то четко установленных границ между материальным и идеальным не существует, они условны. Но, согласись, даже признание этой условности не снимает вопроса об основах бытия, а ведь он самый важный в онтологии.
   Doctor: Если помнишь, вникая в суть спора об универсалиях, мы определили две линии развития идеалистической философии – «линия Платона» и «линия Аристотеля». Теперь самое время поговорить об этом подробнее. Итак, мы видим, что бытие может быть представлено как мир идей (эйдосов), мир, в основе которого лежат идеальные сущности, например числа.
   Ignorant: Поясни, пожалуйста, что ты подразумеваешь под термином «идея»?
   Doctor: Идея (эйдос) – это философский термин, с помощью которого обозначается сущность предметов, явлений и процессов окружающего мира. Дословный перевод термина – «то, что видно», однако видно не зримо в буквальном физическом смысле, видно умом, а не глазами. Идеи есть объекты ума. Наиболее полное развитие данный термин получил в учении древнегреческого философа Платона и был уточнен и дополнен Аристотелем. Идеи, по Платону, суть праобразы реальности, по которым сформированы предметы видимого мира.
   Ignorant: Что это значит, поясни.
   Doctor: Например, из того, что несмотря на различный внешний вид насекомого, рыбы и лошади, мы признаем всех этих отдельных тварей животными, можно заключить, что существует один общий праобраз – «животное», общий для всех животных и определяющий их сущностную форму. Такова идея животного, благодаря которой самые различные организмы только и являются животными (рис. 14).

   Рис. 14

   Ignorant: Ты хочешь сказать, что идея (или универсалия) «животности» является первичной по отношению к ее материальным воплощениям, как в средневековом реализме?
   Doctor: Именно так.
   Платон Афинский: Мир вещественного подчинен миру идей. Он имеет свое бытие лишь по причинности (метексис) и подражанию (мимесис) миру идей, наделенному собственным бытием. Идеи совершенны; не воспринимаются чувственно; более реальны, нежели чувственно воспринимаемые вещи; вечны и неизменны.
   Ignorant: Как же мы постигаем идею?
   Doctor: Идея вещи находит адекватное выражение в общем понятии.
   Ignorant: Действительно, ведь если в существовании чего-либо мы сомневаемся, мы так и говорим: «Без понятия».
   Doctor: Интересное наблюдение.
   Платон Афинский: Идея вещи – это не просто количество ее составных частей, это качество вещи, ее неповторимая цельность. Эта цельность является законом и пределом для всех составных частей вещи.
   Ignorant: Что это значит?
   Аристотель Стагирит: Позвольте мне пояснить. Как составные части сами по себе не имеют смысла без цельности, определенной «формы» вещи, так и просто «пустая форма» без материала (составных частей) тоже не дает нам вещь. Неразрывная связь содержания и формы является законом любой вещи.
   Платон Афинский: Я не могу с этим согласиться. Материальный мир – это только иллюзия нашего воображения. Между идеей и материей лежит непреодолимая пропасть. Не видеть этого различия, это все равно, что не видеть различия между человеком и его тенью.
   Аристотель Стагирит: При всем уважении к тебе, хочу заметить, что самостоятельное существование идей лишь неоправданно удваивает мир, поэтому идеи (формы) относятся к вещам как их причины и основы. Сущность вещей в них самих. В предметах материя и форма встречаются только вместе: чистую материю найти так же невозможно, как и чистую форму. Все дело в их синтезе в процессе становления. В материи сущность заложена лишь как возможность, а действительность она обретает благодаря форме (рис. 15).

   Рис. 15

   Doctor: Таким образом, ты хочешь сказать, что сущности вещей не заключены в их трансцендентных идеях, но реализуются в постепенной проявленности этих вещей.
   Аристотель Стагирит: Именно так. Это развертывание сущности я называю энтелехией (от telos – цель), т.е. всякое становление предполагает цель, а именно переход от возможного к действительному.
   Ignorant: А по какой причине, в таком случае, происходит это становление?
   Аристотель Стагирит: На самом деле причин несколько. Я выделяю четыре причины становления. Возьмем, например, строительство храма. Во-первых, это формальная причина (causa formalis) – предмет получает определенность благодаря идеальной форме (план, чертеж). Во-вторых, это целевая причина (causa finalis), дающая ответ на вопрос «зачем?» (для молитвы и жертвоприношений). В-третьих, это движущая причина (causa efficiens) – процесс воплощения, становления (храм возник по причине деятельности рабочих, строителей). И, в-четвертых, это материальная причина (causa materialis) – предмет состоит из материи (камень, дерево, песок) (рис. 16) [59 - Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 146–148.].

   Рис. 16

   Ignorant: Как, по-твоему, все причины имеют равное значение?
   Аристотель Стагирит: Конечно, нет. Последняя из причин – основа случайности и неупорядоченности предметного бытия, ибо материя «противится» оформлению. Форма определяет сущность, преодолевает сопротивление материи и является субстанцией. В результате этого сопротивления образуются предметы, содержащие несовершенные, искаженные, случайные и привходящие свойства – акциденции.
   Ignorant: Понятно. А теперь ответьте мне, уважаемые, почему идея вещи есть «предел» ее составных частей?
   Doctor: Сейчас сам поймешь. Представь себе ряд натуральных чисел. Можно ли найти число, которое стало бы пределом этого ряда?
   Ignorant: Нет.
   Doctor: Но что же все-таки можно рассматривать в качестве предела этого ряда?
   Ignorant: Бесконечность.
   Doctor: А точнее, идею бесконечности. Ведь бесконечность как вещь или предмет, конечно же, не существует, но она мыслима как идея предела.

   Лосев Алексей Федорович (1893–1988)

   Алексей Федорович Лосев: Представим любые геометрические фигуры, например, те круги и шары, с которыми мы имеем дело в нашей повседневной практике. Мы знаем, что они никогда не отличаются абсолютной точностью. Окружность деревянного или железного круга может иметь на себе разного рода углубления, зазубрины, искривления. И если бы мы всерьез стали принимать во внимание все эти реальные и практически ощущаемые нами неправильности в построении окружности бесконечно разнообразных кругов, то ясно, что мы не смогли бы ни в каком случае построить научную геометрию круга. Только отвлекаясь от этих фактических неправильностей наблюдаемых нами реальных кругов и только начиная видеть, что в основе всех этих вещественно неправильных кругов лежит одно и то же идеальное представление о круге, или, так сказать, платоновская идея круга, мы можем приступить к построению геометрии как точной науки.
   Doctor: Более того, мы и реальные-то неправильно построенные круги и шары только и можем мыслить и воспринимать при условии наличия в нашей мысли и в самой действительности именно этого идеального круга.
   Алексей Федорович Лосев: Совершенно верно. Можно, конечно, упрекать Платона в том, что реальные шары он видит на земле, а идеальные и точно геометрические шары только на небе. Дело тут не в земле и не в небе. А дело в том, что все конечное требует признания бесконечности, все материальное требует признания идеального, все единичное управляется общим как своим законом, а всякий общий закон имеет смысл только тогда, когда существуют единичные вещи, которые он обобщает и осмысливает. Здесь – обычная картина платонизма. Мировоззрение можно иметь не платоническое и даже антиплатоническое, но научная методология, выдвигаемая Платоном, неопровержима [60 - Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. – М., 1993. – С. 89.].
   Doctor: Хочу добавить по этому поводу. Например, все научные объекты (как эмпирические, так и теоретические) – это абстракции. Они обладают жестко фиксированным и ограниченным набором признаков в отличие от реальных объектов, которым присуще бесконечное число признаков. Например, материальную точку определяют как тело, лишенное размера, но сосредотачивающее в себе всю массу. Таких тел в природе нет. Они выступают как результат нашего мыслительного конструирования, когда мы абстрагируемся от несущественных (в том или ином отношении) связей и признаков предмета и строим идеальный объект, который выступает носителем только сущностных связей.
   Ignorant: Спасибо, господа философы. Что такое «линия Платона» и «линия Аристотеля» в философии и в чем их значение для науки, мне теперь понятно. Но мне также понятно, что если мы будем пытаться объяснять мир, прибегая к понятиям цели и конечной причины, как это делали Платон и Аристотель, то это объяснение неизбежно приведет нас к идее Бога. Но не считаете ли вы, господа философы, что это свидетельство определенного тупика в развитии знаний о мире?
   Doctor: Имей в виду, когда мы спрашиваем почему происходит то или иное событие, мы подразумеваем одно из двух: либо «какой цели служит это событие», либо «какие более ранние обстоятельства послужили причиной этого события». Ответ на первый вопрос предполагает телеологическое объяснение (т.е. объяснение посредством конечной цели), ответ на второй вопрос – механистическое объяснение (т.е. объяснение посредством первопричины). Действительно, опыт развития науки показывает, что механистический вопрос ведет к научному знанию, в то время как телеологический не ведет.
   Ignorant: Например, материалисты, наподобие Левкиппа и Демокрита, о которых мы говорили, ставят механистический вопрос и дают, естественно, механистический ответ. Но метафизику, на мой взгляд, больше интересует телеологический вопрос и, таким образом, это заводит науку в тупик.
   Doctor: Не будем спешить с обобщениями, ведь относительно обоих вопросов существуют свои пределы, описание которых дал в свое время средневековый философ Фома Аквинский.
   Ignorant: А что это за пределы?
   Doctor: Аквинат приводит пять доказательств бытия Бога. Эти доказательства исходят из непосредственного опыта человека. Они основаны на запрете регресса (прогресса) в бесконечность (regressus (progressus) in infinitum). Первый аргумент: «перводвигатель». Причину любого движения и изменения следует искать вовне. Можно выстроить цепочку «приводных механизмов», пределом которой будет сила, которая движет всем, но что является ее «приводом», будет для нас непостижимо. Эта сила – Бог. Второй аргумент: «первопричина», или космологический. У всякой вещи есть своя причина, ибо ничто не происходит из ничего…
   Ignorant: А-а, понял… Значит, у нашего мира в целом тоже есть причина, которой может быть только Бог.
   Doctor: Верно. Третий аргумент: «всеобщая необходимость». Всякое явление имеет место при определенных обстоятельствах. При этом само явление может быть случайностью, но стечение обстоятельств – это необходимость, чтобы данная случайность произошла. Однако данное стечение обстоятельств тоже окажется случайностью по сравнению с другой необходимостью.
   Ignorant: В итоге получается логическая цепочка, пределом которой является «необходимость всего» – Бог.
   Doctor: Я вижу, ты уловил логику рассуждений Аквината. Четвертый аргумент: онтологический. Каждой вещи мы можем дать качественную характеристику. Эталоном для сравнения всегда будет являться некий предел качества, предел совершенства. Для существования чего-либо пределом качества является вечность и бесконечность. Эти атрибуты существования подходят только Богу. И, наконец, пятый аргумент: телеологический. Материя неизбежно стремится к превращению в хаос, и поэтому необходима внешняя нематериальная сила, которая удерживала бы ее от этого. Самый оптимальный, самый лучший, самый целесообразный исход всех событий, который мы называем всеобщей закономерностью (например, физический закон), есть следствие всеобщей предопределенности событий мира сознательной божественной волей [61 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 828–831.].
   Иммануил Кант: Однако хороши «доказательства»! Насчет логики, вы, конечно, правы, но для доказательства чего-либо одной логики маловато, а потому на самом деле эти «доказательства» ровным счетом ничего не доказывают, потому что они совсем не опираются на непосредственный опыт человека.
   Doctor: Да, действительно, с этим не поспоришь. Ведь метафизическое обоснование бытия опирается только на «принцип интеллигибельности» (от лат. intelligibilis – постигаемый, мыслимый) («Все, что возможно, доступно пониманию»).
   Ignorant: А в чем суть этого принципа?
   Doctor: В том, что порядок творения через посредство божественной идеи (causa exemplaris) к воплощению ее в вещи таков, что он позволяет обратный путь восхождения к идее через процессы абстрагирования. Логическое обоснование онтологического знания дается через анализ возможностей и пределов абстрагирующей деятельности ума. По сути, речь идет о восхождении от видовых понятий и определений к родовым, ведущим к высшей достижимой человеческим умом абстракции – понятию Бога.
   Иммануил Кант: Но суть в том, что эти «доказательства» Фомы Аквинского никак не могут исходить из опыта, потому что в них ноуменальные (метафизические) объекты неоправданно «выдают себя» за феноменальные. Но существование Бога столь же недоказуемо, сколь и неопровержимо. Он является безупречным идеалом, пределом, понятием, завершающим и венчающим собой все человеческое познание. В конечном счете в этом вопросе задачей разума не может быть умозрительное познание. Его смысл – только укрепление моральной веры. Я должен, следовательно, упразднить знание, чтобы расчистить место для веры.
   Ignorant: Погодите-погодите. А какое тогда значение имеют метафизические объекты в нашем знании о мире? Если они ничего не говорят о бытии, а только характеризуют наше мышление, логику, тогда, получается, нам следует вообще отказаться от метафизики?!
   Иммануил Кант: Давай по порядку. Высшие и конечные цели человеческой деятельности мыслятся в идеях разума. Понятно?
   Ignorant: Понятно.
   Иммануил Кант: Идея, задающая форму, в которую должно укладываться растущее in indefinitum (неопределенно далеко) знание, должна быть дана с самого начала, a priori, чтобы всякое приобретаемое знание и всякий поступок складывались в единое целое, в систему. Понятно?
   Ignorant: Честно говоря, не очень…

   A priori (лат.) – независимый от опыта.

   Иммануил Кант: Ты пойми, что идея – это не «абстракция», не «объект», не «сфера реальности». Это нечто первоначальное, определяющее, властвующее и коренящееся в силах и способностях субъекта; это формы деятельности, полагающей цель и мыслящей некоторый «горизонт», постоянно отодвигающийся по мере расширения опыта. Способность первоначально усматривать всеобщее и видеть всякое особенное (вещь и поступок) в его свете – это, собственно, и есть «разум».
   Ignorant: А что дает человеку эта способность?
   Иммануил Кант: Как что? Все! Лишь благодаря этой способности человек может мыслить всякий предмет как «часть» некоторого всеобъемлющего целого, «мира», всякое знание – как элемент «системы», «науки», всякий поступок – как часть «жизни», имеющей «смысл». В идее разума полагается то, чему всегда подчинен весь опыт, научный и жизненный, но что «само» никогда не встречается и не может встретиться как какой-то определенный и конечный «предмет»: оно никогда не «дано», хотя всегда «задано» человеком самому себе; и все, что дано, дано благодаря «заданному» идеей.
   Ignorant: Я, кажется, понял. Вы хотите сказать, что во мне изначально имеется некая способность воспринимать мир и конструировать его как единое целое в соответствии с какими-то предзаданными схематизмами. Но что я, по-вашему, свободный человек или какая-то кибернетическая машина?
   Doctor: Почему кибернетическая? Природная. Но и не машина, а именно свободный разум.
   Ignorant: Природный да еще и свободный разум? Что-то я ничего не пойму…
   Иммануил Кант: Ты только вдумайся. Бездонная глубина звездного неба молчаливо свидетельствует о неисчерпаемости природы: в ней нет «первого» и «последнего»; абсолютное находится не вовне, а во мне самом, не в объекте, хотя бы и самом «высшем» и «запредельном», а в субъекте. Всегда «при нас» находятся «первые начала» бытия и знания. Поэтому метафизика должна интересоваться не объектами разума, число и многообразие которых бесконечно, а только самим разумом. Разум может и должен дать себе полный, исчерпывающий «отчет» в своих простых, первоначальных действиях. Именно так может быть построена онтология — как полное перечисление простых актов рассудка, которыми «схватывается» и строится объект опыта и сам опыт как единое связное целое объективных знаний.
   Ignorant: Но скажите определенно, на основе какой способности человеческий разум приводит все в единое целое?
   Иммануил Кант: Давай рассуждать. Всякое соединение предполагает наличие некоторого первоначального единства. Поэтому высшим принципом метафизики и онтологии, первым началом всякого бытия и знания является «первоначальное синтетическое единство апперцепции».
   Ignorant: Что-что?
   Doctor: То есть первоначальное единство самосознания, которое является основой опыта.
   Иммануил Кант: Спасибо, коллега. Всякий акт эмпирического схватывания предмета и его «понимания», по сути дела, «подводит» его под единство самосознания, включает в целое опыта и жизни, поэтому без единства апперцепции были бы невозможны ни один «объект», ни «природа» как их закономерная связь, ни наука [62 - Подробнее об этом будет сказано в главе 3 «Что есть истина? Введение в гносеологию».].
   Doctor: Вот именно этот принцип синтетического единства апперцепции может заменить прежние метафизические «первоначала» – архэ, материю, Единое, Бога и т.д., о которых мы говорили. А источником этого является ответ на вопрос: что есть человек?
   Иммануил Кант: Совершенно верно.

2.3. Пространство и время

   Ignorant: Теперь мне хочется разобраться с такими онтологическими понятиями, как пространство и время. Ты мне поможешь в этом?
   Doctor: Конечно. Сразу следует отметить, что понятия пространства и времени определяют бытие в наиболее абстрактной форме, поэтому начиная с античных времен эти понятия – объект изучения математики.
   Ignorant: Это понятно, ведь пространство и время в самом общем виде представляются нам просто как некие измеряемые величины.
   Doctor: С точки зрения обыденного сознания это действительно так. Любой объект бытия может быть охарактеризован через его мерность, что основывается на понятии величины.
//-- 38 попугаев --//
   Удав: Какой я? Объясни, Мартышка.
   Мартышка: Ты длинный.
   Удав: Нет, какой длинный?
   Мартышка: Очень длинный.
   Удав: Нет, нет, я хочу узнать каков мой рост.
   Мартышка: Сейчас я измерю твой рост.
   (Мартышка складывает Удава пополам, затем складывает еще раз.)
   Мартышка: Мне все ясно. Твой рост две твоих половины или четыре половины половины.
   Удав: Нет, так ничего не получится.
   Мартышка: Почему не получится?
   Удав: Потому что меня половинами мерить нельзя.
   Мартышка: Почему нельзя?
   Удав: Потому что я целый.
   (Появляется Попугай.)
   Попугай: Я могу измерить твой рост в попугаях.
   Удав: Как?
   Попугай: Сколько попугаев в тебя поместится, таков твой рост.
   Удав: Очень надо… Я не стану глотать столько попугаев.
   Попугай: Зачем же глотать? Глотать никого не надо.
   (Попугай измеряет Удава.)
   Попугай: Твой рост – 38 попугаев и одно попугайское крылышко. Хотя крылышко можно не считать [63 - Остер Г.Б. 38 попугаев // Остер Г.Б. Собр. соч.: В 3 т. – М., 2004. – Т. 1. – С. 126–135.].

   Doctor: Итак, в нашем обыденном представлении пространство может быть одномерным, двухмерным и трехмерным. В геометрии одномерное пространство есть линия (а – длина), двухмерное – плоскость (a, b – длина, ширина), трехмерное – объемная фигура (a, b, h – длина, ширина, высота).
   Ignorant: Кроме того, пространство и время я могу легко измерить и представить посредством числовых соотношений.
   Пифагор: При этом число арифметически будет характеризовать величину, а геометрически – точку. Поэтому любая геометрическая операция, сводящаяся к измерению величины, может найти свое точное соответствие в арифметическом действии.
   Ignorant: Конечно. Это значительно упрощает, а иногда и заменяет процесс непосредственного измерения. Например, измерение одномерного пространства тождественно сложению:
   1+1+1+1… = 38 попугаев;
   измерение двухмерного пространства тождественно умножению или возведению в квадрат:

     a
   • • •
   • • • b      a × b = 3 × 3 = 9;
   • • •

   измерение трехмерного пространства – возведение в куб.
   Пифагор: Более того, любую геометрическую фигуру можно представить арифметически, посредством точек, из которых она состоит.
   Ignorant: Как это?
   Doctor: Смотри. Геометрически доказанные положения Евклида об определении площади поверхностей могут быть представлены арифметически. Например, как измеряется площадь треугольника?
   Ignorant: Это половина произведения величины основания (b) на величину высоты (h).
   Doctor: Представим это следующим образом: (арифметически площадь треугольника равна половине произведения суммы крайних членов на количество членов)

   •
   • •
   • • •
   • • • •    15 = (1+5) × 5/2
   • • • • •

   Таким образом, фигура здесь представлена как описание операций с бесконечно малыми величинами (точками).
   Зенон Элейский: Однако, друзья мои, не стоит забывать, что здесь вас могут подстерегать парадоксы мерности пространства, так как наряду с соразмерными целыми числами существуют еще и «иррациональные» числа, которые никак не соотносятся с соразмерностью целых величин. «Иррациональное» число пробивает в замкнутом пространстве геометрических фигур «брешь» бесконечности. Так что в отношении мерности пространства соотношение в одном вовсе не означает соотношения в другом. Поэтому моя аргументация поддерживает рассуждения Парменида о том, что существует единое, против тех, кто старается доказать, что существует многое [64 - Платон. Парменид // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1993. – Т. 2. – С. 348.].
   Ignorant: Тем не мене все объекты существуют в пространстве, и я не вижу никакой проблемы в том, чтобы устанавливать их четкие пространственные координаты и соотношения.
   Doctor: Но проблема в другом. Давай вспомним. Для Парменида, например, пространства без бытия, а значит и материи, не существует, так как бытие повсюду, оно «сплошь заполнено». Для Демокрита, как выяснилось, пространство может существовать само по себе. Это пустота, небытие, на фоне которой проявляет себя материя. Взгляды близкие к учению Демокрита высказывали такие видные мыслители Нового времени, как Ньютон и Декарт. Ньютон говорил о существовании абсолютного пространства и, следовательно, об отличии движения абсолютного от движения относительного. Декарт считал пространство атрибутом (существенным признаком, предикатом) материи. По Декарту, материя – существительное, а пространство – прилагательное.
   Ignorant: Да, я помню об этом. Но такая точка зрения, как мы выяснили, ведет к дуализму, который так или иначе нужно преодолевать.
   Doctor: Ты прав, поэтому в свое время Лейбниц пришел к синтезу этих точек зрения. Он утверждал, что существует лишь заполненное пространство, и само оно является лишь системой отношений. Именно взглядам Лейбница суждено было перешагнуть свою эпоху и стать достоянием современной физики. В современной физике понятия «пустого» пространства не существует. Где нет материи, там все-таки что-то есть, хотя бы световые волны, чистая энергия. Получается, что бытие в пространстве, например материю, нельзя больше рассматривать как некую неизменную субстанцию или «материал», это просто способ группировки событий. Некоторые события принадлежат к группам, которые могут рассматриваться как материальные объекты, другие, например световые волны, к этим группам в полной мере не принадлежат. «Веществом» мира являются события, и каждое из них характеризуется недолговечностью.
   Ignorant: Но что же в таком случае есть пространство?
   Doctor: Современный взгляд на него состоит в том, что оно не представляет собой субстанции, как утверждал Ньютон (вслед за Демокритом). Пространство не является также прилагательным протяженных тел, как думал Декарт, оно представляет собой систему отношений, как утверждал Лейбниц.
   Ignorant: Погоди, какую систему отношений? Мы ведь можем, например, сказать, что между любыми двумя вещами имеется определенный большой или малый промежуток без наличия промежуточных тел. Это и есть пространство.
   Doctor: Сказать-то мы можем, вот только с точки зрения современной физики данное утверждение абсолютно бесперспективно. Начиная с теории относительности Альберта Эйнштейна, о которой мы еще поговорим, промежуток – это уже не расстояние между вещами, а расстояние между событиями, следовательно, он носит как пространственные, так и временные характеристики. Речь уже идет о причине и следствии, которые нельзя представить просто как действие на расстоянии.
   Ignorant: Хорошо. А тогда что такое время?
   Doctor: Хороший философский вопрос. А ты как думаешь, что это?
   Ignorant: Я думаю, время – это форма течения, последовательной смены явлений и состояний в мире. Все события в мире происходят во времени.
   Doctor: Однако события бывают разные, а может, ход времени, как и пространство, тоже зависит от характера событий?
   Ignorant: Честно говоря, мне это трудно представить. Я все-таки считаю, что время существует само по себе, объективно.
   Doctor: Ты, видимо, говоришь о времени, которое определяется через вращение Земли.
   Ignorant: Да. Однако я хочу добавить, что воспринимать и осознавать это время мы можем по-разному. Например, в зависимости от наших переживаний или от нашей деятельности может казаться, что время либо тянется еле-еле, либо пролетает стремительно.
   Doctor: А может, эти ощущения открывают нам возможность «путешествия во времени»?
   Ignorant: Нет, док. Они субъективны и к «настоящему» времени не имеют никакого отношения. Да и вообще, я считаю, что «путешествие во времени» – это сказки. Путешествовать во времени невозможно в принципе. Если это допустить, то все пойдет шиворот-навыворот, мы столкнемся с непреодолимыми парадоксами. Ты только представь, если допустить это, то мы, например, можем попасть в прошлое до факта нашего рождения. Значит, мы будем вынуждены признать, что мы уже родились, хотя на самом деле нас еще нет на свете. Но это просто немыслимо.
   Doctor: Почему же немыслимо? Ведь ты сам говорил, что существует время «объективное» и «субъективное». Так вот, «субъективное», или личное время, – это биография человека, а «объективное», внешнее время – это как раз то время, по которому можно путешествовать. Если мы путешествуем в прошлое, то факт нашего рождения остается в прошлом нашего личного времени, но для объективного внешнего времени он становится будущим.
   Ignorant: А ведь верно, док… Я, кажется, уже начинаю верить в возможность путешествия во времени.
   Doctor: Какой ты, однако, легковерный…
   Ignorant: У меня лишь один вопрос, но самый важный, – как можно совершить такое путешествие? Например, путешествие в будущее.
   Doctor: Если «машина времени» будет двигаться со скоростью близкой к скорости света, то согласно теории относительности время на этой «машине» будет замедляться по отношению к покоящимся вещам, тогда возможно попасть в будущее. Хотя, честно говоря, это нельзя будет назвать «путешествием», ведь вернуться назад, в прошлое, будет невозможно.
   Ignorant: Слушай, док, а что если путешествие во времени можно представить по принципу квантового скачка? То есть для такого путешествия необходимо совершать «скачки», вырывающие из потока времени, не перемещаться вдоль времени, а оказываться в конкретных точках прошлого или будущего.
   Doctor: Неплохая идея. Но как тогда быть с «петлей причинности»?
   Ignorant: А что это такое?
   Doctor: Мы знаем, что события нашей будущей жизни обусловлены прошлыми событиями. Но для путешественника во времени справедливо и обратное. Получается, что прошлое и будущее могут поменяться местами и тогда изменения во времени потеряют всякий смысл, они просто превратятся в движение по кругу. Но это же абсурд! Не думаю, что кому-нибудь захочется попасть в «петлю причинности».
   Ignorant: Ладно, это действительно абсурдно, но ведь, перемещаясь в прошлое, я могу повлиять на будущие события. Например, устранить все причины неблагоприятных событий, чтобы избежать их в будущем. Как в фильме про Терминатора.
   Doctor: Но твое ли это будет будущее, если ты ограничишься одной лишь миссией Терминатора? Ты никогда не чувствовал, что миссия Терминатора тоже абсурдна?
   Ignorant: Нет. А что такое?
   Doctor: Ведь, изменяя прошлое, он, по сути, создает совершенно новый мир, но на мир реальный и на тех людей, которые послали его из будущего, его миссия не оказывает никакого воздействия. Им всем тогда нужно было тоже отправиться в прошлое вместе с Терминатором, чтобы их надежды на лучшее будущее сбылись.
   Николай Александрович Бердяев: Извините, что прерываю вашу увлекательную беседу, но мне кажется, что настала пора подвести некоторые итоги. Самое главное, что можно установить, это то, что время субъективно и объективно. Это значит, что время есть продукт объективации, происходящей с субъектом. Время есть парадокс, и понять его возможно только в его двойственности. «Время не реально, призрачно, время есть суета, отпадение от вечности». Так думает буддизм, Парменид, платонизм. «Время имеет онтологическое значение, через него раскрывается Смысл». Так думает христианство, и этим обосновывает динамизм истории. Так думает и динамический эволюционизм. Одни думают, что изменение призрачно и суетно, что онтологически-реально лишь неизменное и неподвижное. Другие думают, что изменение реально, что через творчество и активность осуществляется новизна и прибыль, нарастает смысл бытия [65 - Бердяев Н.А. Я и мир объектов… // Н.А. Бердяев. Философия свободного духа. – М., 1994. – Размышление IV. Болезнь времени.].
   Doctor: Означает ли это в таком случае, что если время не просто порядок последовательной связи явлений, то оно есть онтологизация (или объективация) психических способностей человека – воспоминания, восприятия и предвосхищения (воображения)?
   Августин Блаженный: Я думаю, что это так. Нет ни прошлого, ни будущего и неправильно (а лучше сказать, «неточно») говорить о существовании трех времен – прошлого, настоящего и будущего. Правильнее было бы говорить так: есть три времени настоящего – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Эти три времени существуют только в человеческой душе и нигде в другом месте. Настоящее прошедшего – это память, настоящее настоящего – непосредственное восприятие, настоящее будущего – ожидание [66 - Августин Аврелий. Исповедь. – М., 1992. – С. 170.].
   Эдмунд Гуссерль: Мне кажется, что это не совсем так. Время нужно рассматривать не просто как объективацию или онтологизацию психических состояний субъекта, а как некий универсальный горизонт, в котором раскрываются вещи.
   Ignorant: А что это значит?
   Эдмунд Гуссерль: Это значит, что сознание объективного времени, в пределах которого предметы и события локализуются в строго определенном месте, зиждется на внутреннем сознании временности переживаний. Первично при этом сознание текущего момента как актуальности ощущения, поскольку оно является местом (пространством), где возможно ясное представление обо всех переживаниях прошлого и будущего. Настоящее не сосредоточено в одной точке, а протяженно, благодаря чему еще удерживается в памяти случившееся только что (ретенция), а непосредственно наступающее уже ожидается (протенция). Момент настоящего цепью ретенций связан с прошлым, в котором он некогда был настоящим. Эта цепь ретенций, сохраняющаяся в качестве «спадающего» настоящего, делает возможным обнаружить в памяти и ясно себе представить прошлое точно на его месте [67 - Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. – М., 1994. – С. 25–26.].
   Ignorant: Очень уж мудрено… Единственное, что я из этого понял, господа философы, так это то, что пространство и время практически невозможно представить как что-то раздельное, это единое целое.

   Гуссерль Эдмунд (1859–1938)

   Doctor: Неплохо, дружище. Интуиция тебя не подвела. Это единство называют еще пространственно-временным континуумом.
   Ignorant: Чем-чем?
   Doctor: Давай по-порядку. Сформулированная еще в 1905 г. знаменитым физиком Альбертом Эйнштейном специальная теория относительности создала, по сути, новое понятие времени, которое определяется уже не через вращение Земли, а через распространение света (300 000 км/с). Это время так тесно связано с пространственными измерениями, что вместе они образуют пространство, имеющее не три, а четыре измерения. Став координатой, время теряет свой абсолютный характер, становится только «относительной» величиной в системе связей. Таким образом, пространство и время зависят друг от друга, образуя пространственно-временной континуум: чтобы фиксировать какое-либо событие, необходимо задать, кроме трех пространственных измерений, еще временное измерение.

   Эйнштейн Альберт (1879–1955)

   Ignorant: Погоди, объясни мне, где и как можно пользоваться этой четырехмерной системой координат.
   Doctor: Вот смотри. Итак, к прошлому относится все то, о чем мы принципиально можем знать, находясь здесь и теперь. Будущее – это все те события, на которые мы еще можем воздействовать. Поскольку сигналы идут лишь с конечной скоростью света с, световой конус образует границу событий, связанных «темпорально». Вне его границ находится настоящее, в котором события связаны «пространственно». О них мы не можем знать ничего, не можем на них воздействовать. Будущее и прошлое отделены друг от друга конечным отрезком времени, зависящим от удаленности точки зрения наблюдателя (рис. 17).

   Рис. 17

   Ignorant: Ну и как работает эта пространственно-временная модель?
   Doctor: Например, мы смотрим в зеркало: видим прошлое, воздействуем на будущее, но, учитывая малое расстояние и колоссальную скорость света, все это воспринимается нами как настоящее. Но, например, на Солнце в связи с конечной скоростью света все события сдвинуты для нас на 8 минут. С точки зрения данного положения в пространстве-времени мы могли бы знать обо всем, что было там 8 и более минут назад; воздействовать на все, что будет позже; но в пределах этих 8 минут мы не можем ни о чем знать и ни на что воздействовать.
   Освальд Шпенглер: Но позвольте, если мы знаем движение Земли относительно Солнца, то мы не знаем абсолютного движения Солнечной системы в пространстве, которое могло бы происходить в направлении от Земли к Солнцу и обратно. Но в этих случаях световой путь будет укорочен или удлинен в зависимости от приближения или удаления наблюдателя от света. Например, можно предположить случаи, когда для двух наблюдателей применительно к двум случаям «раньше» и «позже» меняют свое значение. Этим, однако, упраздняется постоянство всех физических величин, в определение которых входит время. Известно, что неподвижные звезды, положение которых определяется достигающим Земли светом, представляются (видятся, наблюдаются) в другом месте неба, чем то, которое они действительно занимают. Одно и то же расстояние может быть для различных наблюдателей различно в зависимости от «состояния движения».
   Тело, представляющееся земному наблюдателю шаром, может показаться другому наблюдателю эллипсоидом вращения. Неподвижными тела бывают только применительно к определенной системе. Абсолютных мер длины времени вообще не существует. С этим отпадают абсолютные, количественные определения, а вместе с тем и обычное понятие массы, так как масса была определена как функция движения, как постоянное отношение силы к ускорению [68 - Шпенглер О. Закат Европы. – Ростов н/Д, 1998. – С. 602.].
   Doctor: Пожалуй, вы правы. Например, как мы установили ранее, известны две концепции пространства: пространство неизменное как вместилище материи (взгляд Ньютона) и пространство, свойства которого связаны со свойствами тел, находящихся в нем (взгляд Лейбница). В соответствии с теорией относительности любое тело определяет геометрию пространства. Из теории относительности следует, что длина тела (вообще расстояние между двумя материальными точками) и длительность (а также ритм) происходящих в нем процессов являются не абсолютными, а относительными величинами. Получается, что при приближении к скорости света все процессы в системе замедляются, продольные (вдоль движения) размеры тела сокращаются и события, одновременные для одного наблюдателя, оказываются разновременными для другого, движущегося относительно него.
   Ignorant: Объясните же мне, наконец, господа философы, а что влияет на изменение свойств пространства и времени?
   Doctor: В 1916 г. в общей теории относительности Эйнштейн устанавливает эквивалентность инерции и гравитации. Он толкует гравитацию как искривление пространства массой. Так, например, лучи света вблизи больших масс отклоняются, т.е. следуют по искривленному пространству как по кратчайшему пути. Совокупность всех космических масс вызывает искривление пространства, ведущее к открытой или закрытой форме космоса.
   Ignorant: Получается, что именно массы, создающие поле тяготения, по общей теории относительности, искривляют пространство и меняют течение времени?
   Doctor: Совершенно верно. Чем сильнее поле, тем медленнее течет время по сравнению с течением времени вне поля. Тяготение зависит не только от распределения масс в пространстве, но и от их движения, от давления и натяжений, имеющихся в телах, от электромагнитного и всех других физических полей. Изменения гравитационного поля распределяются в вакууме со скоростью света. При переходе к космическим масштабам геометрия пространства перестает быть евклидовой и изменяется со временем вследствие расширения метагалактики. При скоростях, приближающихся к скорости света, при сильном поле пространство приходит в сингулярное состояние, т.е. сжимается в точку. Через это сжатие мегамир приходит во взаимодействие с микромиром и во многом оказывается аналогичным ему. Таким образом, в теории Эйнштейна материя влияет на свойства пространства и времени.

2.4. Креационная и эволюционная модели мира

   Ignorant: В связи с нашим предыдущим разговором хочется, чтобы ты ответил на давно волнующий меня вопрос – как и когда возникла Вселенная и каково ее будущее.
   Doctor: Сразу же условимся: если мы говорим о бытии в его разных формах и проявлениях, то для него самого вопрос когда не имеет смысла, поскольку в самом понятии бытия заложено признание его первоосновности. Другое дело – материальный, реальный мир. Здесь подобный вопрос вполне уместен. Ответ на него можно получить в свете двух моделей мира: эволюционной и креационной.
   Ignorant: Мне представляется более понятной и правдоподобной эволюционная модель. Во-первых, наша Вселенная достигла современного сложного и высокоорганизованного состояния в процессе естественного развития. Во-вторых, ныне существующий мир был сначала беспорядочным и лишь постепенно, с течением времени, становился все более организованным и сложным. В-третьих, для того чтобы привести Вселенную в современное сложное состояние посредством ныне существующих природных процессов, необходимо огромное время. И, в-четвертых, общим результатом естественных процессов является их улучшение.
   Doctor: В целом все верно. Креационная же модель рисует нам иную картину мира. Во-первых, выделяется особый, начальный период творения, в течение которого важнейшие системы природы были созданы в завершенном, действующем виде с самого начала. Во-вторых, процесс творения был сверхъестественным и нуждался для своего осуществления во всемогущем, запредельном Создателе. В-третьих, мир был создан уже в совершенном виде к концу периода творения. И, в-четвертых, порядок течения естественных процессов улучшаться не может: ведь он был совершенным с самого начала. Ему остается только ухудшаться.
//-- Библия о начале мира --//
   В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью: день один.
   И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И назвал Бог твердь небом: день второй.
   И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя, древо плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так: день третий.
   И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и для времен, и дней, и годов. И да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так. И создал Бог два светила великие: светило большее для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды: день четвертый.
   И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее: день пятый.
   И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему. И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их: день шестой [69 - Библия. Бытие. 1: 1–27.].

   Ignorant: Все это напоминает мне мифы и предания древности, лишенные каких-либо обоснований. Остается непонятным главное: из чего же все-таки был сотворен мир, и когда это произошло?
   Августин Блаженный: В том-то и дело, что Бог творит мир из ничего.
   Ignorant: А что это означает – из ничего?
   Августин Блаженный: Это означает, что до творения не было ни времени, ни материи. И если время возникает только вместе с творением, то Бог пребывает вне времени, а вопрос о том, когда был сотворен мир, лишен смысла. Подумай, как могли пройти бесчисленные века, если они не были еще созданы Творцом и Учредителем всех веков? Было разве какое-то другое время, Им не учрежденное? Так как Бог – «делатель всякого времени», то не могло проходить время, пока Он не создал его [70 - Августин Аврелий. Исповедь… С. 166.].
   Ignorant: Хорошо, это мне понятно. Но как же тогда устроено и как функционирует мироздание в соответствии с креационной моделью?
   Иоанн Скот Эриугена: Существуют четыре формы природы: 1) природа творящая и несотворенная: Бог как творец; 2) природа сотворенная и творящая: божественные идеи, праобразы, Логос; 3) природа сотворенная и нетворящая; индивидуальные вещи (твари); 4) природа нетворящая и несотворенная: это апокалипсис и новое состояние Вселенной, возврат мира к Богу. То есть творение в целом следует мыслить как самооткровение (теофанию) сокровенного Бога, тем самым познающего себя самого [71 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 790.].
   Ансельм Кентерберийский: Хочу немного дополнить. Мир до сотворения Богом содержался в его духе как идея. Идеальные праобразы вещей составляют содержание внутреннего Слова Божьего, а их воплощения суть отражения этого Слова. Все сотворенное само по себе существовать не может – его бытие поддерживается Богом.
   Ignorant: Я, кажется, кое-что начинаю припоминать по этому поводу… Получается, что креационная модель, по сути, находит свое философское обоснование в концепции средневекового реализма, признающего реальное существование общих понятий, универсалий. Помнишь, док, это то, что ты называл «линией Платона» в философии.
   Doctor: А у тебя неплохая память! В принципе, твое обобщение вполне приемлемо.
   Ignorant: Спасибо. Только я не совсем понимаю, что это за загадочное Слово, которое было в начале всего…
   Doctor: В христианской философии Слово (Логос) выступает как сотворенный Богом дух, который первоначально есть божественный разум. После сотворения реального мира божественный разум сделался имманентным миру. Как правило, Логос отождествляется с Христом. Например, в Евангелии от Иоанна: «Вначале было Слово (Логос) и Слово было у Бога и Слово было Бог». И далее: «Слово стало плотью и обитало в ней», т.е. речь идет об отождествлении Логоса с Христом. Христос интерпретируется как Бог, но понятие «Бог» не тождественно понятию «Христос». Бог-отец невидим, а Логос-сын воплотился среди людей, чтобы они через него узнали об отце.

   Теизм (от греч. theos – Бог) – религиозное представление, по которому Бог является творцом мира и постоянно его контролирует.
   Деизм (от лат. Deus – Бог) – представление о Боге, по которому он создал мир, наделил его законами и самоустранился.

   Ignorant: Мне кажется, что при всем отличии эволюционной и креационной моделей мира можно обнаружить и моменты сходства. Например, и та и другая модель предполагают как момент начала мира, так и момент конца мира. А что считает началом мира современная наука?
   Doctor: Начну по-порядку. В начале ХХ в. астрономами с помощью спектрального анализа был замечен «эффект красного смещения» далеких галактик. Красное смещение – это понижение частот электромагнитного излучения: в видимой части спектра линии смещаются к его красному концу. Так вот, обнаруженный ранее эффект Доплера гласил, что при удалении от нас какого-либо источника колебаний воспринимаемая нами частота колебаний уменьшается, а длина волны соответственно увеличивается. При излучении происходит «покраснение», т.е. линии спектра сдвигаются в сторону более длинных красных волн. Таким образом, было зафиксировано красное смещение для всех далеких источников света, причем чем дальше находился источник, тем в большей степени. Красное смещение оказалось пропорционально расстоянию до источника, что привело ученых к выводу о том, что Вселенная расширяется.
   Ignorant: А что послужило причиной расширения Вселенной?
   Doctor: Вот тут-то мы и подходим к тому моменту, с которым ученые связывают начало Вселенной. Расширение Вселенной объясняют с помощью идеи «Большого взрыва» как гипотетической точки отсчета мироздания. «Большой взрыв» произошел 12–18 млрд лет назад. Причем это был не такой взрыв, который знаком нам на Земле и который начинается из определенного центра и затем распространяется, захватывая все больше и больше пространства, а взрыв, который произошел одновременно везде, создав само пространство, причем каждая частица материи устремилась прочь от любой другой частицы. В каком-то смысле идея начала Вселенной породила и идею ее конца.
   Ignorant: Что ты имеешь в виду?
   Doctor: Дело в том, что если допустить, что наша Вселенная как единое целое является замкнутой системой, то все процессы, которые имеют место в ней, должны стремиться к равновесному состоянию, т.е. замедлению, угасанию. Это утверждение, в свою очередь, приводит к идее «тепловой смерти Вселенной». Согласно второму закону термодинамики по прошествии достаточного времени все процессы во Вселенной замедлятся и постепенно прекратятся, время остановится (т.е. не будут происходить никакие изменения) и наступит так называемая тепловая смерть. Наша Вселенная будет расширяться все медленнее и медленнее. Весь галактический газ превратится в звезды, а звезды догорят. Наше Солнце станет холодным мертвым куском шлака, парящим среди других звезд все более одинокого Млечного Пути.
   Ignorant: Получается, что с точки зрения современной науки наша Вселенная расширяющаяся, остывающая и «смертная»… А бесконечна ли она, или что-то есть за ее пределами?
   Doctor: Ты будешь удивлен, но с точки зрения современной физики нашу Вселенную нельзя назвать бесконечной или безграничной. Она конечна и имеет свои размеры. Размеры ее ограничены кривизной светового луча.
   Ignorant: А что это означает?
   Doctor: Если помнишь, мы говорили о том, что свет имеет свойство притягиваться гравитационными полями подобно материи. Так вот вся масса вещества Вселенной и притягивает свет. То есть, если пустить в пространство бесконечный световой луч, то когда-нибудь, через количество времени, которое и представить себе нельзя, он обогнет всю Вселенную, замкнув ее в орбитальное кольцо. Размеры этого кольца и есть размеры Вселенной. Луч будет идеально прям. Но одновременно замкнется.
   Ignorant: Я, кажется, понимаю. Это как кругосветное путешествие: идешь на Запад, огибаешь планету и возвращаешься с Востока. А идешь вроде по прямой.
   Doctor: Совершенно верно. И за пределы этой своей Вселенной мы выскочить не можем. Мы этих пределов и ощутить не можем. Все наше – здесь, «внутри». В какую бы сторону не шел, пусть бесконечно долго, – а все равно ты здесь, кроме этого Мира для тебя ничего нет. И в этом плане прав был Парменид.
   Ignorant: А что же в таком случае можно сказать об эволюции жизни в масштабе Вселенной? Или это тоже случайное и преходящее явление, как и сама Вселенная?
   Doctor: Ну насчет случайности я бы, конечно, поспорил, потому что ничего случайного нет, хотя есть много необъяснимого. Но не буду развивать сейчас эту тему. Что касается твоего вопроса, то основу господствующих ныне взглядов на эволюцию жизни составляют теории развития, возникшие преимущественно в XIX в. У этих теорий были предшественники: Жорж Кювье расценивает свидетельства палеонтологии как основание для теории катастроф, после которых жизнь пересоздавалась в улучшенном виде; Жоффруа де Сент-Илер усматривает в однородности строения живых существ общность их происхождения; Жан-Батист Ламарк допускает, что у организмов есть инстинкт совершенствования, стремящийся ко все более сложным структурам. Совершенствование происходит благодаря приспособлению, вызванному потребностями и наследуемому.
   Ignorant: Насколько мне известно, самой распространенной является модель эволюции жизни Чарльза Роберта Дарвина, представленная в его труде «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859). Основные ее положения я усвоил еще из школьного учебника биологии. Итак, потомство всех живых существ всегда больше необходимого для их сохранения. В нем встречаются варианты с измененными признаками (мутации), выживающие в борьбе за существование и размножающиеся. Отбор (селекция) лучше приспособленных к окружающей среде ведет к дальнейшему развитию вида. Таким образом, все виды растений и животных сформировались благодаря изменению (мутации) и отбору. После Дарвина, насколько мне известно, его теорию распространял Эрнст Геккель, который сформулировал основной биогенетический закон: «Онтогенез (развитие особи) есть краткое и быстрое повторение филогенеза (развития вида)».

   Дарвин Чарльз Роберт (1809–1882)

   Doctor: Что ж, весьма похвально. Однако в ряде философских концепций, посвященных эволюции жизни, теория Дарвина подвергается критике.
   Анри Бергсон: Например, для меня жизнь – это длящийся во времени творческий процесс, инициируемый жизненным порывом, развертывающийся во все новых формах. Лежащий в основе научного исследования рассудок не в состоянии постичь живое, поскольку его статичный, абстрагирующий и изолирующий подход не рассчитан на динамизм и уникальность жизни. Это связано с геометризирующим, количественным пониманием времени в естествознании, противоречащим длительности, лежащей в основе потока жизни, – неделимой реки творчества, вбирающей в себя прошлое и несущей его в будущее. Длительность постижима во внутреннем переживании, соответствующем чистой качественности и интенсивности состояний сознания [72 - Бергсон А. Творческая эволюция. – Минск, 1999. – С. 271–294.].
   Doctor: Хочу отметить, что современной наукой обосновано положение о многообразии форм жизни и о том, что их носителями выступают живые системы различной степени сложности и организованности.
   Ignorant: А что это за системы?
   Doctor: Начнем с того, что на определенном этапе развития Метагалактики в рамках некоторых планетных систем (например, Солнечной) создаются условия для формирования из молекул неживой природы материальных носителей жизни.

   Бергсон Анри (1859–1941)

   Ignorant: Ну и вполне понятно, что как и неживая природа, жизнь имеет ряд уровней своей материальной организации.
   Doctor: Совершенно верно. Можно выделить: системы доклеточного уровня — нуклеиновые кислоты (ДНК и РНК) и белки; клетки как особый уровень биоорганизации, самостоятельно существующей в виде одноклеточных организмов; многоклеточные организмы (растения, животные). Особые уровни организации живой материи образуют надорганизменные структуры. К ним относятся прежде всего популяции — сообщества особей одного вида, которые связаны между собой общим генофондом, скрещиваются и воспроизводят себя в потомстве. Любая популяция представляет собой особую системную целостность. Целостность популяции регулирует поведение и размножение отдельных входящих в нее организмов. Когда, скажем, биомасса стаи саранчи превышает определенный предел, включаются механизмы, тормозящие программы их размножения.
   Ignorant: А какие еще существуют надорганизменные уровни жизни?
   Doctor: Это виды и биоценозы. Последние образуются в результате взаимодействия некоторого множества популяций между собой и с окружающей средой. В целостной системе биоценоза эти популяции связаны так, что продукты жизнедеятельности одних становятся условиями жизни других (например, лес как биоценоз). Благодаря такому взаимодействию, сложным обменным процессам между продуктами жизнедеятельности разных популяций создаются условия для их совместного существования. Многие популяции могут жить только в рамках определенного биоценоза.
   Ignorant: Ну и что в итоге образует самую глобальную систему жизни?
   Doctor: Биосфера. В этой целостной системе различные биоценозы взаимодействуют не только между собой, но и с воздушной оболочкой, через которую идет теплообмен Земли с космическим пространством, с водной средой, с горными породами. При нарушении этих взаимодействий меняется вся сфера жизни на Земле. Для того чтобы поддерживалось ее динамическое равновесие, необходимо не только воспроизводство определенных условий обитания различных организмов, популяций, биоценозов, но и некоторый уровень их разнообразия. При уменьшении этого разнообразия ниже определенного уровня вся биосфера начинает вырождаться.
   Ignorant: А какое место в этой системе жизни занимает человек?
   Doctor: Люди являются частью сферы жизни на Земле. Благодаря постоянно увеличивающемуся производственному воздействию на окружающую среду они вносят возмущения в динамику биосферы. На современном этапе эти возмущения становятся столь существенными, что начинают грозить необратимым вырождением биосферы.
   Ignorant: А можно ли сказать, что биосфера Земли так или иначе влияет на процессы космического масштаба?
   Doctor: Конечно, друг мой, если рассматривать развитие биосферы в рамках еще более широкой целостности – развивающейся Вселенной (Метагалактики). И подобно тому, как в неживой природе формирование каждого нового уровня материальных систем обусловлено целым Метагалактики, так и дифференциация биосферы на качественно специфические уровни организации живой материи обусловлена ее развитием как сложной развивающейся системы. Это имеет отношение и к происхождению человека, общества и культуры. Взаимодействие с окружающей природой, осуществляемое человеком в его практике, представляет собой не просто потребление вещества природы, которое преобразуется человеческой деятельностью. Само это преобразование опирается на законы развития мира и может быть представлено как реализация маловероятных для естественной природной среды линий ее развития, ведь большинство предметов и процессов искусственно созданной человеком «второй природы» не могут самопроизвольно возникать в нашей Метагалактике. Следовательно, происхождение человеческой жизни нельзя назвать случайностью, и у нее есть цель космического масштаба.
   Ignorant: Интересно, а какая это цель?
   Doctor: Предположим, создание нового источника энергии, преодоление энтропии и т.п.
   Пьер Тейяр де Шарден: Уверяю вас, уважаемые коллеги, появление человека на Земле, конечно же, не случайно. Человек, наделенный духовностью, сложным миром сознания, – это запланированный свыше итог эволюции космического целого. Бог растворен в мире и наделяет его «радиальной энергией», ведущей к нарастанию сложности материальных явлений [73 - Тейяр де Шарден П. Феномен человека. – М., 1987. – С. 61.].
   Ignorant: А что такое эта ваша «радиальная энергия»?
   Пьер Тейяр де Шарден: Это концентрация психического в мире. Я считаю, что в процессе космогенеза наблюдается постоянно возрастающая концентрация психического – «радиальной энергии» как естественной формы нисходящей на мир божественной благодати. Процесс эволюции устремлен к своему регулятору (Богу) и финальной цели – «точке Омега». Этот пункт символизирует собою Христа, сопричастного мирозданию, направляющему эволюцию космоса и одновременно трансцендентного ему. Таким образом, эволюция Вселенной проходит стадии «преджизни», «жизни», «мысли» и «сверхжизни». На этапе «мысли» появляется человек, сгущающий в себе психическую энергию, творящий «ноосферу» – сферу мысли, придающий миру личностное измерение. «Сверхжизнь» знаменует собой постоянное единение душ после завершения истории в космическом Христе. Возможно, именно человечество даст миру новый вид энергии, который в состоянии преодолеть материальную смерть Вселенной и возродить ее к новой жизни.
   Ignorant: Ух ты! Правда, это больше похоже на прекрасную сказку с хорошим концом, чем на суровую реальность.
   Doctor: Однако нельзя отрицать того факта, что жизнь, потребляя в процессе своего функционирования и развития из среды вещество, энергию и информацию, упорядочивает материю, переводит ее из менее организованного состояния в более организованное. Самоорганизация осуществляется на всех уровнях живого. Современная наука ищет эту организованность в пространственных структурах и конфигурациях живого, во временной согласованности биохимических реакций, во взаимодействии между видами и популяциями. Даже процессы отмирания, разложения, распада наука рассматривает как звено в процессе поддержания и повышения организованности. Жизнь повсеместно борется с хаосом. Таким образом, жизнь с точки зрения современной науки – это, безусловно, материальная система, подчиняющаяся всем известным законам физики и химии; но это одновременно и система, обладающая внутренне присущими ей свойствами осмысленности и целенаправленности.

Советуем подумать:

   В чем заключаются основные различия элейского и гераклитовского учения?
   Как вы думаете, зачем схоластике потребовалось разрабатывать доказательства существования Бога, если одной веры в него вполне достаточно для того, чтобы считать, что он существует?
   В теизме тезис о сотворении мира является одним из главных; в деизме тоже идет речь о творении. В чем отличие деистической идеи создания мира от теистической?
   Подумайте, являются ли понятия «гилозоизм» и «пантеизм» тождественными. Если нет, то в чем заключается их различие?
   Совпадает ли течение внутреннего времени системы с течением объективного времени? Ответ поясните примерами.

Советуем прочитать:

   Ахутин А.В. Понятие «природы» в античности и в Новое время. – М., 1988.
   Бруно Дж. О бесконечности, Вселенной и мирах // Бруно Дж. Диалоги. – М., 1949.
   Губин В.Д. Онтология. Проблема бытия в современной философии. – М., 1998.
   Доброхотов А.Л. Категория бытия в классической западноевропейской философии. – М., 1986.
   Платон. Парменид // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1993. – Т. 2.
   Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. – М., 1986.
   Тит Лукреций Кар. О природе вещей. (Любое издание).

Глава 3.
Что есть истина? Введение в гносеологию

   Способность познавать вещи – врожденное свойство человека; возможность быть познанными – закономерность вещей.
Сюнь-Цзы

//-- Диалоги --//
   3.1. Познаваем ли мир?
   3.2. Процесс познания
   3.3. Мышление, логика, язык
   3.4. Специфика научного познания
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Горгий из Леонтин — древнегреческий софист, ритор V–IV вв. до н.э.
   Секст Эмпирик — древнегреческий врач, философ III в.
   Пиррон из Элиды — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Мишель Эйкем де Монтень — французский юрист, политик, философ XVI в.
   Фридрих Ницше — немецкий философ XIX в.
   Плотин — древнегреческий философ III в.
   Августин Блаженный — средневековый философ IV–V вв.
   Роджер Бэкон — английский философ XIII в.
   Фрэнсис Бэкон — английский государственный деятель, философ XVI–XVII вв.
   Рене Декарт — французский философ XVII в.
   Бенедикт Спиноза — нидерландский философ XVII в.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц — немецкий философ XVII–XVIII вв.
   Иммануил Кант — немецкий философ XVIII в.
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель — немецкий философ XIX в.
   Фридрих Энгельс — немецкий философ XIX в.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Фома Аквинский — средневековый философ XIII в.
   Томас Гоббс — английский государственный деятель, философ XVII в.
   Джон Локк — английский философ, психолог, педагог XVII в.
   Джордж Беркли — английский теолог, философ XVIII в.
   Уильям Оккам — английский философ XIV в.
   Дэвид Юм — шотландский философ XVIII в.
   Эрнст Мах — немецкий физик, философ XIX–XX вв.
   Платон Афинский — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Артур Шопенгауэр — немецкий философ XIX в.
   Анри Бергсон — французский философ XIX–XX вв.
   Эдмунд Гуссерль — немецкий философ XIX–XX вв.
   Чарльз Сандерс Пирс — американский философ, логик, математик XIX–XX вв.
   Уильям Джеймс — американский философ XIX–XX вв.
   Джон Дьюи — американский философ XIX–XX вв.
   Ганс Альберт — современный немецкий философ, социолог, экономист.
   Людвиг Витгенштейн — австрийский философ ХХ в.
   Уиллард Ван Орман Куайн — американский философ ХХ в.
   Джон Остин — английский философ ХХ в.
   Карл Ясперс — немецкий философ ХХ в.
   Галилео Галилей — итальянский математик, физик, астроном XVI– XVII вв.
   Огюст Конт — французский философ XIX в.
   Джон Стюарт Милль — английский философ, психолог, социолог, экономист XIX в.
   Бертран Рассел — английский математик, логик, философ ХХ в.
   Рудольф Карнап — австрийский философ, логик ХХ в.
   Томас Сэмюэл Кун — американский историк, философ ХХ в.
   Карл Раймунд Поппер — английский философ, логик, социолог ХХ в.
   Вильгельм Виндельбанд — немецкий философ XIX–XX вв.
   Генрих Риккерт — немецкий философ XIX–XX вв.
   Вильгельм Дильтей — немецкий философ XIX в.
   Фридрих Эрнст Даниэль Шлейермахер — немецкий философ XVIII– XIX вв.
   Ханс-Георг Гадамер — немецкий философ ХХ в.

3.1. Познаваем ли мир?

   Doctor: Познанием мира, мой друг, называют его духовное освоение, направленное на поиск истины.
   Ignorant: А что такое истина?
   Doctor: Почти библейский вопрос… Данное понятие имеет очень много аспектов. Мы не будем хитрить и условимся, что истина есть правильно, достоверно установленное соответствие предметов и явлений действительности мышлению познающего человека. Это цель познания. Кроме того, можно допустить, что истина объективна.
   Ignorant: А что означает это допущение, ведь истина не вещь?
   Doctor: Это значит, что содержание истины объективно, но по форме выражения истина всегда субъективна, поскольку ее выражают люди.
   Ignorant: Как же мы можем знать, что наши знания совпадают с объективной реальностью?
   Doctor: Например, критерием истины можно считать практику. Практика соотносит объект и действие, производимое в соответствии с мыслью о нем.
   Ignorant: Слушай, док, если истина является целью человеческого познания, а как известно, человек ставит перед собой осознанные цели, значит, истина уже известна или, по крайней мере, подразумевается?
   Doctor: Скорее всего, это так.
   Ignorant: Но если истина в принципе известна или подразумевается, то что тогда представляет собой процесс познания? В чем его значение?
   Doctor: Будем рассуждать. Например, когда мы говорим: «я знаю, что после лета наступает осень», или «я знаю таблицу умножения», мы утверждаем, что, во-первых, наши знания основаны на опыте («так было всегда»), во-вторых, наши знания являются доказательными («дважды два – четыре») и, в-третьих, наши знания являются универсальными («это знает каждый»). Казалось бы, все ясно и просто, но не будем столь легкомысленными и самонадеянными. Дело в том, что наши знания никогда не будут полными и исчерпывающими, и на это есть как объективные, так и субъективные причины. Пожалуй, первыми на это обратили внимание древнегреческие софисты.
   Ignorant: А кто такие софисты?
   Doctor: Прежде всего отмечу, что древнегреческая софистика явилась следствием повышения уровня образованности греческого общества (расширилась сфера познанного и накопилось множество философских учений), а также следствием демократической политической системы (требовались риторические умения убедительно и изящно выражать свои мысли). То есть задача учителя риторики (кем в большинстве своем и были софисты) – уметь убедительно представить любое возможное положение дел, а при случае и сделать слабейшего (как правило, в суде) сильнейшим. Все это вместе с исходными теоретическими позициями софистов ведет к релятивизму.

   Релятивизм (от лат. relativus – относительный) – философское положение, по которому все в мире относительно и поэтому ни о чем нельзя высказываться определенно и окончательно.

   Ignorant: И где же, в каких областях знания нашлось применение этому релятивизму?
   Doctor: Во-первых, это релятивизм правовых представлений. Софисты установили, что естественное право (фюсис), как правило, противоположно законоположениям (номос), т.е. закон, как тиран, принуждает человека ко многому, что противно его природе. Поэтому закон не цель, а средство. Для сильного – это средство угнетения слабых. Для слабых – это средство защиты от сильного. А внутри гражданского общества закон – средство защиты людей друг от друга. Во-вторых, это релятивизм морали. Моральные ценности не абсолютны, а относительны, поскольку исторически обусловлены, возникают не от природы, а на основе договора. В-третьих, это релятивизм религии. Божества – это проекции доброго, полезного, справедливого, случающегося в человеческом обществе и обусловленного им. Ну и, в-четвертых, это вообще релятивизм любого знания. Известен знаменитый тезис софиста Протагора «homo mensura» (человек – мера): «Человек – мера всех вещей, существующих, что они существуют, а не существующих, что их нет». Тезис «homo mensura» – ядро софистического мышления: бытие проявляется в человеке, воспринимается им, определяется им и существует только относительно субъекта (его слов, мнений – докса), а не само по себе.
   Ignorant: Но в таком случае сомнительным будет любое знание. А поскольку, именно опираясь на эти знания, у нас складывается картина мира, то сомнительным окажется и существование самого мира.
   Горгий из Леонтин: Все верно, ибо ничего и нет.
   Ignorant: То есть как это – ничего нет?
   Горгий из Леонтин: Очень просто, ведь даже если что и есть, оно непознаваемо, а если оно и познаваемо, то точно сообщить об этом кому-либо, не растеряв при этом смысла, невозможно [74 - Секст Эмпирик. Против ученых. Кн. VII // Секст Эмпирик. Соч.: В 2 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 73.].
   Ignorant: Мне кажется, что это – полная чепуха. Поэтому, на мой взгляд, вся эта софистика абсолютно бесполезна.
   Doctor: Я бы не стал спешить с такими выводами. Значение софистов для развития гносеологии очень велико, хотя бы потому, что они первые в философии обратились к проблеме познающего субъекта, попытались расчистить почву для исследования самого процесса мышления, впервые обратились к проблеме языка.
   Ignorant: Но во всем же должна быть мера и в релятивизме тоже.
   Doctor: Здесь ты прав, ибо бывает интересный релятивизм и скучный релятивизм.
   Ignorant: То есть?
   Doctor: Истины, релятивные в скучном смысле, не вступают в противоречие между собой. Например, человек, утверждающий, что ему нравятся сосиски, и человек, утверждающий, что они ему не нравятся, не вступают в противоречие друг с другом. Они вполне могут согласиться с тем, что одному из них сосиски нравятся, а другому – нет. В то же время истины, релятивные в интересном смысле, несовместимы. Они действительно расходятся вследствие определенных, например социокультурных, условий, которые порождают определенные ценностные системы и шкалу оценки.
   Секст Эмпирик: Вот именно с этим я и попытался разобраться. Если позволите, я бы поделился с вами своими соображениями.
   Doctor: С удовольствием выслушаем вас.
   Секст Эмпирик: Итак, представим, например, обычное яблоко. Опишем наши представления. Яблоко желтое, гладкое, приятно пахнущее, сладкое, хрустящее. Итак, мы охарактеризовали яблоко с помощью пяти свойств. А почему именно пять свойств, а не три или семь?
   Ignorant: Все просто. Потому что мы так устроены, у нас пять органов чувств, следовательно, воспринимаемому предмету мы приписываем пять свойств.
   Секст Эмпирик: Хорошо. Но теперь задумаемся. А вдруг у яблока объективно не пять, а десять свойств. Сколько в таком случае свойств мы бы воспринимали?
   Ignorant: Все равно только пять, так как других органов чувств у нас нет.
   Секст Эмпирик: Хорошо, а вдруг у яблока объективно не пять, а всего одно свойство. Сколько бы мы воспринимали?
   Ignorant: Думаю, что тоже пять, так как каждый орган чувств преподносил бы это свойство по-своему.

   Секст Эмпирик (200–250)

   Секст Эмпирик: Все верно. Скажу больше, даже если бы у яблока вообще не было никаких свойств, мы все равно воспринимали бы пять, так как каждый действующий орган чувств рисовал бы нам некую реальность. Следовательно, мы вообще не в состоянии сказать, каков предмет на самом деле, но мы только можем знать, каким он нам кажется в зависимости от устройства наших органов чувств. Мы видим мир не таким, какой он сам по себе, а таким, каким его должны увидеть в силу своей чувственной организации [75 - Секст Эмпирик. Против ученых. Кн. VII… – С. 80.].
   Пиррон из Элиды: Если же вещи непознаваемы, то все суждения о них, как утвердительные, так и отрицательные, являются и истинными, и ложными одновременно, т.е. все можно с равным правом доказать или опровергнуть.
   Ignorant: Ну уж нет, это невозможно!
   Пиррон из Элиды: Возьмем, к примеру, два противоположных суждения об одном и том же предмете: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Какое суждение истинное, а какое ложное?
   Ignorant: Мне вообще непонятно, в чем, собственно, проблема. Если мы сидим за коричневым столом и отчетливо это воспринимаем, то значит первое суждение истинное, а второе ложное.
   Пиррон из Элиды: На основе чего ты так решил?
   Ignorant: На основе своего восприятия, своих ощущений.
   Пиррон из Элиды: То есть на основе своего субъективного опыта.
   Ignorant: Ну и что с того?
   Пиррон из Элиды: А давай теперь отбросим все субъективное, связанное с твоим восприятием, ассоциациями, памятью и т.п. Для начала закрой глаза и попытайся мыслить объективно. Допустим, ты явился в эту аудиторию впервые, и все субъективные восприятия по поводу предметов, находящихся здесь, у тебя отсутствуют. Теперь я говорю то же самое: 1) «стол коричневый»; 2) «стол не коричневый». Теперь какое суждение истинное, а какое ложное?

   Пиррон из Элиды (360–280 до н.э.)

   Ignorant: Ну теперь, конечно, и первое и второе суждение могут быть в равной степени ложными. Самым верным ответом будет: «я не знаю».
   Пиррон из Элиды: В том-то и дело. Хотя лучше вообще ничего не говорить, ибо безмолвие – самая правильная философия [76 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1998. – С. 357.].
   Ignorant: Но чего же мы добиваемся, занимая такую скептическую позицию?
   Пиррон из Элиды: Во-первых, не болтаем ерунды, за что потом придется краснеть. Во-вторых, не паникуем и не сокрушаемся по поводу нашего незнания. Первое есть удержание суждения (эпохе), а второе – невозмутимость (атараксия).
   Ignorant: А как достичь эпохе и не говорить ерунды?
   Секст Эмпирик: Для этого, друг мой, рекомендую обратиться к системе тропов.
   Ignorant: А что эта за система?
   Секст Эмпирик: Итак, первые десять тропов, отталкивающихся от относительности. Относительны: 1) субъект суждения, ибо живые существа, люди, органы чувств и обстоятельства, при которых происходит восприятие, различны; 2) объект суждения, ибо вещи ощущаются по-разному в зависимости от своего количества, а также различны и нравы, формы жизни народов; 3) то и другое вместе взятое: в зависимости от позиции наблюдателя вещи выглядят по-разному, либо к тому или другому что-нибудь «примешано». Частота, с какой встречается явление, тоже влияет на его оценку. Далее, еще пять тропов опираются на противоречие и бесконечный регресс, в который уходит любое высказывание, далее – на относительность, догматизм предпосылок и порочный круг (диаллель) аргументации. Ну и еще два тропа: предмет познается либо из него самого, либо из чего-то другого. Первая возможность исключается в силу фактических противоречий в суждениях о каждой вещи, а вторая – поскольку ведет к бесконечному регрессу либо к диаллели (рис. 18) [77 - Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений // Секст Эмпирик. Соч.: В 2 т. – М., 1975. – Т. 2. – С. 214–242.].

   Рис. 18

   Ignorant: Впечатляет… В таком случае у меня возникает вопрос. А что я вообще знаю?
   Мишель Эйкем де Монтень: Между прочим, это высказывание было девизом всей моей философии.
   Doctor: Хотелось бы услышать обоснование вашей позиции.
   Мишель Эйкем де Монтень: Видите ли, милостивые государи, постоянно становящийся мир расколот на множество фрагментов, и разум всегда остается в дураках, веря в то, что в состоянии познать нечто неизменное. В конечном счете вообще нет никакого неизменного бытия ни в нас самих, ни в природе вещей. И мы сами со своими суждениями, и все смертные вещи непрестанно куда-то беспорядочно текут. Человеческая жизнь тоже проявляется лишь в непостоянстве, недостоверности и постоянной угрозе со стороны смерти.
   Doctor: И что же, по-вашему, может это «уравновесить»?
   Мишель Эйкем де Монтень: Как раз скептическая позиция, которая вовсе не ведет к унынию, а наоборот, освобождает от искажений, воспитывая независимость мышления и чувство уверенности в себе. Тогда и собственный опыт оказывается наилучшим источником познания, собственная душа – наиболее подходящим предметом исследования. Наблюдая ее глубины, человек обретает присущую ему природу и в то же время обнаруживает общую форму человеческой природы вообще [78 - Монтень М. Опыты: В 3 кн. – СПб., 1998. – Кн. 3. – С. 369–370.].
   Doctor: Действительно, мы можем ожесточенно спорить о том, что есть истина, а что – ложь, что есть добро, а что есть зло и т.п. Но чем дольше мы будем говорить об этих вещах, тем больше мы будем запутываться в собственных посылках и выводах, все дальше и дальше будем удаляться от подлинной реальности, которая постигается только молчанием.
   Фридрих Ницше: О, да. Величайшие события – это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы. Не вокруг изобретений нового шума – вокруг изобретений новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он [79 - Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого // Ф. Ницше. Соч.: В 2 т. – М., 1990. – Т. 2. – С. 95.].
   Doctor: Однако не стоит делать трагедии из факта нашего незнания. От того, что человек много ест, он еще не становится здоровее. Кроме того, «ученое незнание» как жизненная позиция делает душу более открытой и восприимчивой к истине.

Монтень Мишель Эйкем де (1533–1592)

Silentium!

     Молчи, скрывайся и таи
     И чувства и мечты свои –
     Пускай в душевной глубине
     Встают и заходят оне
     Безмолвно, как звезды в ночи, –
     Любуйся ими – и молчи.

     Как сердцу высказать себя?
     Другому как понять тебя?
     Поймет ли он, чем ты живешь?
     Мысль изреченная есть ложь.
     Взрывая, возмутишь ключи, –
     Питайся ими – и молчи.

     Лишь жить в себе самом умей –
     Есть целый мир в душе твоей
     Таинственно-волшебных дум;
     Их оглушит наружный шум.
     Дневные разгонят лучи, –
     Внимай их пенью – и молчи!.. [80 - Ф.И. Тютчев.]

   Ignorant: Красиво… Как будто чувствуешь сияние какого-то света…
   Doctor: Да. Недаром ведь издавна в философии истину как напрямую, так и аллегорически, связывали с солнцем и солнечным светом. Наверное, начиная с «мифа о пещере» Платона.
   Ignorant: А что это за миф? Расскажи.
   Doctor: Представь себе людей, окованных цепями, которые сидят всю жизнь в пещере не в состоянии видеть внешний мир. Тени от предметов на поверхности, отбрасываемые на стены пещеры источником света у них за спиной, они принимают за настоящие предметы. Анамнесис (припоминание) словно бы выводит кого-то из этих несчастных на свет дня, позволяя видеть естественные предметы и солнце такими, каковы они в действительности [81 - Платон. Государство. Кн. VII // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1994. – Т. 3. – С. 295–298.].
   Ignorant: И что же эта аллегория означает?
   Doctor: Тени и предметы внутри пещеры соответствуют чувственному опыту, мир же снаружи – сфере интеллигибельных, т.е. умопостигаемых сущностей (рис. 19).

   Рис. 19

   Ignorant: Понятно. В этом плане мне вспомнилось еще учение Плотина об эманации Единого, о чем мы говорили раньше, если это Единое сравнить с солнцем, а эманацию с солнечным светом.
   Плотин: Да, друг мой, свет неразрывно связан с солнцем, неотъемлем от него. Но свет всегда пребывает на периферии солнца. Подобно этому и бытие неотделимо от своего источника – Единого.
   Августин Блаженный: Хочу заметить, что и познание в целом есть не что иное, как иллюминация. Только такое представление поможет нам ответить на вопрос, каким образом мы владеем идеями независимо от чувственного опыта. Вечные истины даны нам благодаря освещению (иллюминации) нас Богом. Это можно сравнить с действием солнечного света. Глазу соответствует способность постижения, освещенным вещам – предметы познания, а солнцу – энергия истины [82 - Августин Аврелий. Исповедь. – М., 1992. – С. 95.].
   Doctor: Да, не удивительно, что учение о свете долгое время было центральной метафизической доктриной в самом старейшем в Европе Оксфордском университете, основанном на рубеже XI–XII вв. Свет рассматривался как порождающая себя самое субстанция и носитель действующих в природе сил. Поэтому их действие можно познавать на основе геометрических законов, которым подчиняется свет.
   Ignorant: Ну а если ученье – свет, то неученье – тьма. То есть «свету истины» всегда противостоит «тень заблуждения».
   Роджер Бэкон: Я считаю, что существует четыре главных источника заблуждений: 1) слепая вера в лжеавторитет; 2) привычка, закрепляющая все ложное; 3) предубеждения невежественного большинства; 4) лжезнание, за которым кроется невежество.

   Бэкон Роджер (1214–1294)

   Ignorant: Как же нам бороться с этими заблуждениями?
   Роджер Бэкон: Способ один – получать необходимые знания, соответствующие каждому источнику заблуждений: 1) библейская экзегеза и интерпретация философских текстов должны опираться на знание языков оригинала; 2) базой всех наук должна стать математика, поскольку содержит врожденное человеку знание. Никакое ясное познание невозможно без свойственной ей очевидности; 3) математические и экспериментальные методы найдут применение при хорошем изучении оптики и ее законов; 4) знание должно строиться на опыте. Все высказывания о природе должны подтверждаться или опровергаться опытом. Поэтому огромная роль в получении знания отводится эксперименту [83 - Бэкон Р. Opus Tertium // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 89.].
   Фрэнсис Бэкон: В качестве продолжения этого разговора, хочу предложить вашему вниманию свою классификацию заблуждений.
   Doctor: Пожалуйста.
   Фрэнсис Бэкон: Итак, к сожалению, человеческому мышлению присущи существенные изъяны, искажающие истину и мешающие получению новых знаний. Эти изъяны я именую идолами.
   Ignorant: Какое странное название…

Бэкон Фрэнсис (1561–1626)

Фрэнсис Бэкон: Не вижу ничего странного, ибо вместо реальности мы часто имеем дело лишь с призраками, порожденными нашим воображением. Вот они. Идолы рода (idola tribus). Они коренятся в человеческой природе, поскольку разум и чувства постигают действительность только по человеческим меркам. Человеческий разум как неровное зеркало, которое, отражая вещи, смешивает свою природу и природу вещей и тем самым искажает ее и нарушает. Идолы пещеры (idola specus). Они заключены в самом индивиде и возникают из его задатков, воспитания, привычек, склонностей. Идолы площади (idola fori). Сам язык приводит нас к заблуждениям, поскольку придает вещам ложные значения. Слова занимают место вещей. Поэтому рождаются бесконечные словопрения об именах. Идолы театра (idola theatri). Это заблуждения, которые передаются догмами философских или научных школ. В истории человеческой мысли накопилось столько идей, концепций, теорий, что теперь человек чувствует себя как в театре, на сцене которого, как актеры, играют все эти теории, заслоняя реальность. Первые два идола можно назвать «врожденными», а два других уходят своими корнями в общественную жизнь человека (рис. 20) [84 - Бэкон Ф. Новый Органон // Ф. Бэкон. Соч.: В 2 т. – М., 1978. – Т. 2. – С. 18–23.].

   Рис. 20

   Ignorant: Но в таком случае как вообще возможно познание мира?
   Фрэнсис Бэкон: Для этого нужно отбросить «общепризнанное», сделать свои чувства и разум максимально открытыми для мира, но при этом все время нужно помнить о том невольном искажении, которое наше мышление вносит в познаваемое им же. Именно поэтому для познания необходим опыт, эксперимент, который желательно заканчивать математикой, уводящей мысль на тот уровень абстракции, где «врожденные» идолы практически не действуют. Наша надежда базируется на все более тесном и прочном союзе опыта и ума.
   Ignorant: И как этого достичь?
   Фрэнсис Бэкон: Нужно начинать с собирания и сравнения наблюдений, а затем в ходе последовательных обобщений мы придем к постижению всеобщих форм природы. При этом индукция не исходит из случайных моментов опыта, а планомерно работает с приведенными в порядок восприятиями (например, классификация с помощью таблиц, схем) и целенаправленными экспериментами.
   Рене Декарт: Уважаемые коллеги, хочу предложить вашему вниманию свою модель оптимального метода познания. Она проста и в то же время универсальна.
   Doctor: Пожалуйста, коллега.
   Рене Декарт: Во-первых, отклоняя всяческие предрассудки, нужно признавать истинным лишь то, что можно познать ясно и отчетливо. Во-вторых, насколько возможно, нужно расчленять проблемы на части. В-третьих, следует в познании продвигаться от простейшего объекта к более сложному, «словно по ступеням». В-четвертых, необходимо обеспечивать полноту системы составления списков, т.е. разработать оптимальный способ классификации знаний [85 - Декарт Р. Рассуждение о методе… // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 259–261.].
   Ignorant: Честно говоря, эти методы кажутся мне применимыми только в области математики или геометрии, ну, может быть, в области естественных наук. К собственно философским проблемам, я думаю, с этими методами не подступиться.
   Бенедикт Спиноза: Не могу согласиться с вами. В своем главном метафизическом труде «Этика» (1677) я, например, с успехом использую геометрический метод. Каждый раздел моего труда состоит из определений, аксиом, теорем с доказательствами, их следствиями и вспомогательными теоремами, комментариями и постулатами. Скажу больше, математическое построение не является здесь лишь внешней формой, оно призвано свидетельствовать о том, что в философии, как и в математике, из высших принципов дедуктивно можно вывести все остальные положения.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Согласен с вами. К логике, как и к математике, с успехом можно применить метод исчисления, если, например, как можно более простые, общие идеи можно выразить посредством универсальных символов, которые, в свою очередь, можно связать со словами как носителями смысла. Эта связь должна устанавливаться по определенным правилам, образцом для которых послужат правила математических вычислений. Таким образом, в процессе познания мы освободимся от заблуждений, как «арифметических ошибок» и добьемся разрешения всех спорных вопросов на основе простых вычислений [86 - Лейбниц Г.В. Об универсальной науке, или философском исчислении // Г.В. Лейбниц. Соч.: В 4 т. – М., 1984. – Т. 3. – С. 444.].
   Иммануил Кант: А не кажется ли вам, господа, что здесь желаемое выдается за действительное? Тем более, если речь идет о постижении философских проблем. Математический метод, при всех его преимуществах, может привести к догматизму в философии; диалектический метод (тезис – антитезис) увлечет разум лишь излишней полемикой; скептицизм существенно затормозит развитие мысли; ну а гипотезы и доказательства как методы точных и естественных наук для философии всегда только средства, но не самоцель.
   Doctor: Что же в таком случае вы предлагаете?
   Иммануил Кант: Мы уже говорили об этом ранее, и обещаю вам, что еще неоднократно будем возвращаться к моей методологии. Скажу лишь, что мой трансцендентальный метод познания дает выход из многих гносеологических ловушек, поскольку познание нужно понимать не как отражение действительности и не как описание реальности, а как деятельность по созданию предмета познания вообще.
   Ignorant: Здесь, кажется, был упомянут диалектический метод. Хотелось бы узнать об этом подробнее.
   Doctor: Слово предоставляется профессору Гегелю.
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель: Спасибо, коллеги. Сразу скажу, что я понимаю диалектику как закономерность, лежащую в основе природы, мышления и самой действительности: каждый тезис уже кроет в себе свой антитезис, и оба снимаются в синтезе. «Снятие» имеет двойственный смысл: это одновременно и «удержание», и «отмена». Снятие, таким образом, есть нечто опосредованное, еще сохраняющее в себе определенность своих изначальных свойств. Диалектика показывает противоречия как моменты перехода или становления в рамках целого, каждое последнее состояние которого превосходит оба предшествующих, не отрекаясь от присущего им смысла [87 - Гегель Г.В.Ф. Наука логики: В 3 т. – М., 1972. – Т. 3. – С. 296–299.].
   Ignorant: Мне не совсем понятно, как «работает» этот метод. Может, вы приведете пример его использования?
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель: Возьмем, например, ту или иную историческую ситуацию или событие. На первый взгляд, это может показаться случайностью, однако если мы проникнем в его логику, то увидим, что это далеко не случайное событие, но необходимая фаза развертывания более богатого содержанием органического целого. Данная в понятии, т.е. правильно истолкованная, история является вспоминающим самоуглублением духа.
   Ignorant: Самоуглублением кого?

Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770 – 1831)

Георг Вильгельм Фридрих Гегель: Духа. Ведь он сам достиг самоотчуждения и овнешнения, а затем вновь примирился с собой, вернулся к себе самому. Дух сначала отпускает себя в чуждую для него форму – природу и, пройдя через историю, приходит к себе в человеке. Проделав до конца это «вхождение в себя», дух становится знающим себя самого духом-Абсолютом (или Абсолютной идеей). В моей философии дух познает себя как субъект и как субстанцию: субъект, мыслящий себя самого и мир, совпадает с субстанцией этого мира. Здесь он обретает тождество бытия и мышления, поскольку субстанция есть саморазвертывающийся дух как самосознающее целое, а потому все действительное разумно, все разумное действительно (рис. 21) [88 - Гегель Г.В.Ф. Указ. соч. – М., 1970. – Т. 1. – С. 102–104.].

   Рис. 21

   Ignorant: Боюсь, что для меня это чересчур мудрено…
   Doctor: Имей в виду, что если диалектический метод Гегеля является идеалистическим в своей основе, то диалектика Карла Маркса и Фридриха Энгельса – материалистическая. Это общеизвестный в советскую эпоху «диамат» (диалектический материализм). Он заключается главным образом в объяснении объективного, не зависящего от человеческого познания процесса развития материи. Таковая понимается не статически, а как находящаяся в постоянном становлении, подчиненном трем законам: 1) закону перехода количества в качество; 2) закону единства и борьбы противоположностей; 3) закону отрицания отрицания.
   Фридрих Энгельс: Материя диалектически развивается посредством столкновения противоположных тенденций и сил, снимающих друг друга на более высоком уровне. Саморазвитие материи происходит «скачками», дискретно, в «перерывах постепенности». Вот как это происходит на примере развития ячменного зерна: зерно падает в землю и там уничтожается («отрицается»). Из него появляется растение, а из его отрицания (отмирания) вновь возникает зерно, но уже на более высокой ступени – превратившись во множество зерен. На этом же примере видно действие двух других законов: так, противоположности зерна и растения сменяют друг друга. Это происходит и через изменение количества (здесь – клеток), которое выступает предпосылкой перехода в качественно иное состояние: от семени к растению [89 - Энгельс Ф. Анти-Дюринг // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. – 2-е изд. – Т. 20. – С. 139.].
   Ignorant: Вот это мне кажется более понятным. Поэтому не удивительно, что диалектический метод можно рассматривать как универсальный.
   Doctor: Однако в любом случае истина может быть найдена благодаря тесному и прочному союзу опыта и разума.
   Ignorant: А из чего складывается познавательный опыт?

3.2. Процесс познания

   Doctor: В теории познания древней стои (IV–III вв. до н.э.) впервые показаны этапы познавательного опыта. Восприятие отпечатывается в душе, как в воске. Возникающие при этом впечатления связываются друг с другом. Таким образом, понятия могут складываться естественным образом в качестве обобщения различных восприятий (пролепсис). Однако пролепсис дает лишь смутное понимание. Ему нужно подтверждение и одобрение разума (логоса). Лишь тогда возможно понимание (каталепсис). Действительное понимание объекта предполагает, таким образом, его точное запечатление в душе, подтверждаемое деятельностью разума.
   Ignorant: Получается, что разум выполняет как бы двойную роль: он сначала выдвигает «гипотезы», а потом находит им подтверждения.
   Аристотель Стагирит: И это не удивительно, ведь и сам разум имеет двойственную природу: его можно разделить на пассивный и активный (творящий). Пассивный разум представляет материю (потенциальное), а активный – форму (актуальное). Пассивный разум связан с чувствами, но познает предметы по их идеальной форме. Активный разум не связан с телом, он является «поставщиком» чистых форм.
   Фома Аквинский: Опираясь на это положение Аристотеля, я бы дал следующее описание познавательного процесса: тело вначале порождает образ в отдельном органе чувств (например, глаз), оттуда он поступает в общее чувство (обнимающее собой предметы различных чувств), чтобы в качестве отдельного образа (species sensibilis) запечатлеться в представлении. Однако пока мы остаемся в сфере чувственного. Но поскольку пассивный разум направлен на общее (species intelligibilis), в действие приводится активный разум. Он абстрагирует (извлекает) общую форму из чувственно единичного и тем самым делает возможным познание в пассивном разуме (рис 22) [90 - Фома Аквинский. Сумма теологии // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 180–183.].

   Рис. 22

   Ignorant: Мне кажется, что тогда познавательный опыт можно уподобить «двойному зеркалу», дающему два отражения – внешнее и внутреннее.
   Doctor: Действительно, многие гносеологические концепции берут за основу эту модель познания, причем их суть сводится главным образом к анализу, разложению сложных явлений на составляющие их элементы с целью возведения их ко всеобщим принципам.
   Томас Гоббс: Как известно, коллеги, первым принципом объяснения природных взаимосвязей является движение. Все же процессы можно объяснить механически. Если мы исходим из того, что все известные представления соответствуют независимым от мышления вещам, то внешние объекты вызывают в органах чувств механическое раздражение, которое затем в силу реакции внутренних жизненных духов производит соответствующее представление в мозгу. Однако нужно помнить, что непосредственным объектом опыта являются не сами вещи, а именно представления. Им присваиваются знаки (имена), играющие для индивида роль ярлыка, а в коммуникации – сообщения. Философская логика должна, таким образом, иметь дело с содержащимися в предложениях представлениями. Истина относится лишь к высказываниям, а не к вещам. Истинность предложения устанавливается путем анализа понятий на основе их точных определений и связей между ними [91 - Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 311–315.].
   Джон Локк: В таком случае следует пересмотреть само понятие опыта. Опыт может быть как внешним (воздействие внешнего мира на наши органы чувств), так и внутренним (результат мышления, деятельности души). На основе внешнего опыта мы получаем чувственные представления, а продуктом внутреннего опыта является рефлексия. На основе представлений и рефлексии мы познаем мир с помощью простых идей. Когда же мы пытаемся размышлять над простыми идеями, то в процессе познания мира появляются более абстрактные, сложные идеи. Например, когда мы видим, что кареты едут одна за другой, проезжая мимо нас, то в нас возникает простая идея «последовательности» тех или иных действий, но если мы дадим себе труд поразмышлять над идеей последовательности, то у нас появится более сложная идея – идея «времени».

Гоббс Томас (1588–1679)

   Локк Джон (1632–1704)

   Doctor: Правильно ли я понял, что термин «идея» вы употребляете в смысле представления, порожденного человеческим разумом?
   Джон Локк: Именно так. Я считаю, что идеи происходят исключительно из опыта, поэтому отвергаю теорию «врожденных идей», якобы существующих до всякого опыта, базирующуюся на учении Платона. Сразу после рождения разум подобен чистому листу бумаги (tabula rasa). Все представления возникают лишь в ходе приобретения опыта и из него. Но сама по себе способность к представлениям уже заложена в человеке.
   Ignorant: Однако в таком случае не совсем понятно, каким же образом можно отделить истинные свойства вещей от того, что привносят в них наши органы чувств?
   Джон Локк: Охотно отвечу вам. На основе внешнего опыта мы получаем идеи первичных качеств (которые возникают благодаря воздействию на наши органы чувств свойств, принадлежащих объектам внешнего мира: масса, движение и т.д.) и идеи вторичных качеств (связанных со спецификой наших органов чувств: запах, цвет, вкус и т.п.). В познании очень важно разделять эти идеи, дабы не поддаться самообману. Нельзя, например, сказать, что «яблоко красное». Яблоко имеет определенную форму, массу, но цвет яблока есть свойство не яблока, а нашего зрения, различающего цвета [92 - Локк Д. Опыт о человеческом разумении // Д. Локк. Соч.: В 2 т. – М., 1985. – Т. 1. – С. 183–192.].
   Doctor: Получается, что имеется два класса идей-представлений: 1) идеи, допускающие произвольное изменение и тем самым порождаемые субъективным воображением (идеи вторичных качеств); 2) идеи, не порождаемые субъектом по своему желанию, а являющиеся чувственными восприятиями, полученными извне (идеи первичных качеств).
   Джон Локк: Совершенно верно. Источником этого второго класса идей являются материальные вещи внешнего мира.
   Джордж Беркли: Но позвольте, господа, а на основании чего вы допускаете, что именно материальные вещи являются источником идей?
   Ignorant: А если не материальные вещи, то что?
   Джордж Беркли: Если следовать логике, то бытие объектов целиком и полностью входит в содержание чувственного восприятия. Например, когда я говорю: стол, на котором я пишу, существует, это значит: я вижу и ощущаю его. Если бы я был за стенами моего кабинета, то мог бы высказаться о его бытии в том смысле, что, будучи в кабинете, я мог бы перципировать (воспринимать) его или что сейчас его перципирует ум какого-нибудь другого человека. Следовательно, бытие вещей есть их воспринимаемость. Невозможно, чтобы они как-либо существовали вне разума или мыслящего существа, которым они перципируются. Все просто: быть для объекта значит быть воспринимаемым, для субъекта – воспринимать (esse est percipi aut percipere). Существуют лишь идеи и разум, а материи не существует вовсе [93 - Беркли Д. Три разговора между Гиласом и Филонусом // Д. Беркли. Соч. – М., 1978. – С. 319–324.].
   Ignorant: Ну здесь я не могу с вами согласиться. Если стол, на котором вы пишете, является материальным, то значит, он и существует как материя.

Беркли Джордж (1684–1753)

Джордж Беркли: Я думаю, вы ошибаетесь, ибо, признавая материю, вы признаете фактическое существование абстрактных идей. Но представить себе идею, лишенную конкретной определенности, невозможно. Нельзя помыслить идею движения, не мысля в то же время чего-то медленного или быстрого, идею протяженности – не мысля цвета и величины, т.е. какого-либо чувственного качества. Признавать существование абстрактных идей можно лишь потому, что в языке имеются выражения с обобщающим смыслом. Тогда слова принимают за имена, полагая, будто имени чего-либо всеобщего должно соответствовать и существование чего-либо всеобщего. Таким образом, признание материи означает не что иное как признание существования «вещи без определений», но это, согласитесь, немыслимо. А потому, согласно «бритве Оккама», материю следует отсечь (рис. 23).

   Рис. 23

   Ignorant: Я не совсем понял, причем здесь какая-то бритва.
   Уильям Оккам: Так называют установленный мною принцип экономии мышления: «Без необходимости не следует утверждать многое» («Pluralitas non est ponenda sine necessitate»). Все аргументы, не являющиеся необходимыми для объяснения данной вещи, излишни и потому должны отсекаться. Например, если мы имеем дело с двумя теориями, в равной степени подтвержденными имеющимися свидетельствами, то всегда следует выбирать более простую теорию. Этот методологический принцип прежде всего я обращаю против предрассудка, согласно которому любому высказыванию с необходимостью соответствует некоторая реальность, в результате чего и бывает необоснованное умножение сущностей, исходящее исключительно из данных языка.
   Ignorant: Хорошо, господа философы, однако все равно я вас не понимаю. Вы что, подобно софистам утверждаете, что внешнего мира, познаваемого нашим чувственным опытом, не существует?
   Джордж Беркли: Вовсе нет. Я просто отрицаю материальность этого мира. Ответь-ка мне на вопрос: существует ли звук падающего дерева в лесу, где никого нет?
   Ignorant: Что за странный вопрос. Конечно существует.
   Джордж Беркли: А что он собой представляет?
   Ignorant: Это шум, который может услышать любой нормальный человек.
   Джордж Беркли: Но не забывай, что в лесу никого нет, следовательно, некому воспринимать этот шум, а значит, и самого шума нет, ибо он есть не что иное, как простое чувственное восприятие человека или его идея-представление.
   Ignorant: Стоп, погодите… А как же вы тогда объясните принципиальное сходство представлений всех людей как не существованием единого для всех воспринимаемого ими мира?
   Джордж Беркли: Друг мой, еще раз повторяю, самой по себе материальной действительности нет, но поскольку она нематериальна, а идеи существуют лишь в каком-либо разуме, то существует некий всеобъемлющий разум, который перципирует все объекты. Это Бог. «Вещи», таким образом, суть не что иное как комплексы идей, перципируемые Богом и возникающие в нас благодаря аффекции (возбуждению) нашего ума. Порядок и связи, установленные между идеями, и есть законы природы.
   Ignorant: Получается, что мы живем не в реальном, а в виртуальном мире, в мире божественного разума? Честно говоря, мне трудно представить такую фантастическую картину. Это немного напоминает твой «мозг-в-сосуде», док…
   Doctor: Ладно. Давай просто остановимся на том, что опыт в познании помогает связать реальную действительность с теми мыслительными процессами, которые протекают в нашем разуме, иными словами, благодаря опыту факт может быть привязан к идее.
   Ignorant: Например, если мы сначала видим на небе тучи, а затем на нас льется дождь, то мы делаем вывод о том, что тучи – причина дождя.
   Doctor: Однако погоди, все не так просто и ясно, как кажется на первый взгляд.
   Ignorant: Ну что опять? Здесь-то в чем проблема?
   Уильям Оккам: Ты забыл о всемогуществе Бога, ведь Бог мог бы создать вещи другими и по-другому. То, что он создает опосредованно, через вторичные причины (естественные динамические связи в мире), он в любой момент может «переделать» сам непосредственно. Из этого следует, что как существование вещей, так и связь причины и следствия мы не в состоянии познать исходя из необходимых оснований [94 - Оккам У. Избранные диспуты // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 336–337.].
   Ignorant: Вы меня, конечно, извините, но это звучит совсем не научно и не практично. Все-таки вся человеческая практика по преобразованию мира свидетельствует о том, что главные причинно-следственные связи природных явлений можно точно установить и продуктивно использовать.
   Уильям Оккам: Однако я продолжаю утверждать, что ни из какого сущего А не следует с необходимостью существование сущего В. Все, что можно установить, это что В естественным образом, регулярно следует за А (например, дым – за огнем). Значит, сотворенный мир для человека есть взаимосвязь определенным образом сконфигурированных фактов.
   Ignorant: Но это же и называют причинностью. Мы ее устанавливаем, исходя из фактов, следовательно, она и относится к фактам.
   Дэвид Юм: Однако согласись, что хотя причинностью называют необходимую связь между фактами, когда из одного факта следует другой факт, но необходимый вывод можно сделать, только выводя одно понятие из другого. Из факта не следует ничего, кроме его существования. Следовательно, причинность существует не в природе, а только в нашем сознании.
   Doctor: Хотелось бы, чтобы вы дали некоторые пояснения этому.
   Дэвид Юм: Пожалуйста. Я исхожу из того, что непосредственным предметом нашего опыта являются исключительно содержания нашего сознания (перцепции), которые делятся на два класса: впечатления и представления. Из впечатлений возникают простые представления. Тем самым невозможно представить себе или помыслить что-либо, что никогда не было дано в непосредственном восприятии.
   Doctor: Но у человека есть способность на основе своего воображения образовывать из этих простых представлений комплексные представления, которые, следовательно, возникают уже не из непосредственного впечатления.
   Дэвид Юм: Конечно. Связь представлений происходит по закону ассоциации, означающей способность переходить от одних представлений к другим, и притом на основе принципов подобия, общности во времени или пространстве, причины и следствия. Однако понятие обладает смыслом, лишь если компоненты соответствующего ему представления можно возвести к впечатлениям (рис. 24) [95 - Юм Д. Трактат о человеческой природе… // Д. Юм. Соч.: В 2 т. – М., 1965. – Т. 1. – С. 89–92.].

   Рис. 24

   Doctor: Но возникает вопрос: каким образом мы судим о чем-то, выходящем за пределы нашего непосредственного восприятия и памяти?
   Дэвид Юм: Дело в том, что ассоциации представлений строятся на основе причинно-следственных отношений и поэтому кажется, что и все факты основаны на отношении причины и следствия. Когда, например, мы видим, как один бильярдный шар ударяет по другому, то об ожидаемом следствии судим исходя из предыдущего опыта. Однако отношение причины и следствия не является сущностно необходимой связью, присущей объектам, а потому она не познаваема чисто рациональным путем, независимо от опыта. Мы говорим, что А и В причинно связаны, если многократно наблюдали последовательность их смены, так что представление о В ассоциативно следует за представлением об А на основе нашей привычки. Но это можно отнести лишь к высказыванию о привычной последовательности представлений, а не к сущности вещей. Поэтому понимание истинных источников и причин всех процессов остается, к сожалению, недоступным для людей [96 - Юм. Д. Трактат о человеческой природе… – С. 170–174.].

   Мах Эрнст (1838–1916)

   Эрнст Мах: Соглашусь с коллегой. Связи в природе не настолько просты, чтобы каждый раз можно было указать на одну причину и одно следствие, в природе нет причины и нет следствия. Природа дана нам только раз. Повторения равных случаев, в которых А было бы всегда связано с В, т.е. равные результаты при равных условиях, т.е. сущность связи между причиной и следствием, существуют только в абстракции, которую мы принимаем в целях объяснения фактов. Единственный вид отношений, существующий между элементами, – это функциональные отношения. В самом общем виде их можно определить как отношения координированного изменения, возникновения или сосуществования явлений. В функциональном отношении изменение, возникновение или существование одной из его сторон сопровождается определенным изменением, возникновением или существованием другой стороны. Именно сопровождается, а не вызывается, ибо ни одна из сторон этого отношения не является определяющей. Поскольку между элементами мира нет отношений «сущности – явления», «причины – следствия», а есть лишь функциональные отношения, постольку и в познании следует считать устаревшими такие понятия, как причина, «вещь в себе», сущность и заменить понятие причины математическим понятием функции. За понятием причины можно сохранить лишь литературное и бытовое применение, а из науки оно должно быть изгнано [97 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т.4. – С. 250–256.].
   Doctor: Хочу заметить, что рассмотренные выше вопросы были в свое время объектом философского спора между рационалистами и эмпириками. Рационалисты (Декарт, Спиноза, Лейбниц) считали, что знания должны быть общезначимыми, доказуемыми, передаваемыми. Но такие знания дает только разум, следовательно, он – источник знания, а опыт лишь позволяет проявиться истинам разума.
   Ignorant: А как же следует познавать мир?
   Doctor: Поскольку мир устроен логично, его постигают дедуктивным путем. Образцом служит математика, делающая выводы на основании немногих достоверных аксиом.
   Ignorant: А какую позицию занимали их оппоненты – эмпирики?
   Doctor: С их (Локк, Беркли, Юм) точки зрения, содержательную информацию может дать только опыт, разум же играет роль инструмента, который собирает и обрабатывает чувственные данные. Действительны лишь единичные предметы и события. Правильно пользуясь разумом, можно упорядочивать их и извлекать из них индуктивные выводы. Значимость этого направления проявилась в его связи с возникновением естествознания, а также в подчеркивании им роли индивида.
   Ignorant: Помнится, Локк критиковал какую-то теорию «врожденных идей». Что это за теория?
   Doctor: Хорошо, что ты обратил на это внимание. Это один из ключевых вопросов спора. Рационалисты действительно разделяли теорию «врожденных идей» (idea innata), уходящую своими корнями еще в учение Платона.
   Платон Афинский: Я всегда утверждал, что идеи не выводятся из их конкретных «воплощений» – они усматриваются беспредпосылочно. Разум устремляется к началу всего. Достигнув его и придерживаясь всего, с чем оно связано, он приходит затем к заключению, вовсе не пользуясь ничем чувственным, но лишь самими идеями в их взаимном отношении, и его выводы относятся только к ним.
   Ignorant: Но откуда появляется само знание об идеях?
   Платон Афинский: Человеческая душа получает эти знания из своего прежнего, потустороннего существования. Еще раз повторю, идеи не разрабатываются, а усматриваются – они заново вспоминаются. Всякое знание и научение есть припоминание (анамнесис): душа созерцала идеи до своего очередного рождения, но забыла их, войдя в тело [98 - Платон. Менон // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1990. – Т. 1. – С. 589.].
   Ignorant: А нельзя ли обойтись без этой восточной мистики?
   Августин Блаженный: Попытаюсь растолковать тебе проще. Например, потеряла женщина драхму и разыскивала ее со светильником. Если бы она не помнила о ней, она бы и не искала и не нашла ее. И откуда бы она знала, найдя ее, что это та самая драхма, если бы она ее не помнила? Так бывает всегда, когда мы мыслим: мы как будто ищем и находим что-то потерянное. Если какой-то предмет случайно исчез из вида, но не из памяти, образ его сохраняется в памяти и его ищут, пока он не появится перед глазами. Таким образом, найденное узнается по его образу, живущему в нас [99 - Августин Аврелий. Исповедь. – М., 1992. – С. 141.].
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Я считаю, что «врожденные идеи» представляют собой всего лишь набросок, эскиз будущего знания, подобно тому, как в глыбе мрамора просматриваются очертания будущей скульптуры, намеченные резцом ваятеля. Поэтому главная задача познания – этот едва уловимый контур превратить в завершенную систему знаний, полностью обнаружить скрытое во врожденных идеях содержание.
   Джон Локк: А я все-таки продолжаю утверждать, что нет ничего в разуме, чего раньше не было в чувствах.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Кроме самого разума!
   Иммануил Кант: Господа, давайте не будем спорить попусту. Уже давно следовало бы признать, что не познание направлено на предметы, а предметы – на познание. То есть предметы не даны непосредственно сознанию и не познаются им непосредственно. Для познания открыта только трансцендентальная идеальность. Всякое человеческое познание начинается с созерцания, переходит от него к понятиям и заканчивается идеями.
   Doctor: Что же вы скажете по поводу чувственного опыта человека?
   Иммануил Кант: Только то, что наш чувственный опыт, характеризуемый отражением, есть лишь представление (воображение); он передает лишь копию действительности, но не саму действительность. Воображение – это способность видеть в интуиции объект, который сам по себе не является реальным. При этом чувственность как пассивная способность воспринимать информацию, это прежде всего способность воспринимать ее в строго определенной форме. Эта форма помогает интуитивным представлениям быть распознанными, «расшифрованными» рассудком.
   Doctor: И что это за формы чувственного опыта?
   Иммануил Кант: Априорными формами чувственного опыта являются пространство и время. Невозможно представить себе ни что-либо вне пространственной протяженности, ни само пространство отдельно от его содержимого или как несуществующее. Следовательно, оно априорно лежит в основе наших чувственных восприятий. С этим связана возможность чистой (априорной) геометрии. Время также невозможно изъять из чувственности. Без него нельзя представить себе ни длительность, ни следствия и т.д. Оно есть форма внутренней чувственности, т.е. упорядочивает наши представления [100 - Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч.: В 6 т. – М., 1964. – Т. 3. – С. 32–35.].
   Doctor: А что же представляет собой мыслительный опыт человека?
   Иммануил Кант: Возможность мыслительного опыта связана с априорными формами рассудка, которые, «сталкиваясь» с феноменами чувственного опыта, дают нам ясные и отчетливые понятия и суждения.
   Doctor: Получается, что рассудочные «априорные формы», образно говоря, выполняют роль проявителя, в котором смутное изображение на фотографии делается ясным и отчетливым.
   Иммануил Кант: В качестве таких «априорных форм» рассудка можно рассматривать десять категорий предикатов и четыре категории суждений.
   Ignorant: А что такое категории?
   Doctor: Десять категорий сформулировал в свое время Аристотель – «изобретатель» формальной логики. На переднем плане у Аристотеля, как и у его учителя Платона, стоит понятие: оно и только оно обозначает категорию.
   Аристотель Стагирит: Итак, любое сказанное отдельное слово обозначает либо сущность (Аристотель), либо количество (1 м 70 см), либо качество (философ), либо отношение (ученик Платона), либо место (Афины), либо время (IV в. до н.э.), либо состояние (сидя), либо обладание (т.е. принадлежность) (бородатый), либо действие (учит), либо страдание (т.е. пассивность) (научил).
   Фома Аквинский: Хочу отметить, что в качестве категорий предикатов можно пользоваться трансценденталиями.
   Ignorant: Чем-чем?
   Фома Аквинский: Сейчас поймешь. Вот гляди, каждая вещь есть сущее (ens) в отношении акта наделения бытием. Реальная вещь (res) означает фактическое содержание с точки зрения сущности. В силу своей внутренней неделимости сущее есть одно (unum). Оно есть нечто (aliquid) в отличие от другого. Эти трансценденталии истинно (verum) и благо (bonum) указывают на познавательную согласованность души и другого сущего. Так, «благо» есть качество согласованности с волевой способностью души; «истинно» – согласованности со способностью познавательной. Поэтому мое определение истины таково: «Истина есть согласованность вещи и разума» («Veritas est adaequato rei et intellectus») [101 - Фома Аквинский. Сумма теологии // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 175.].
   Иммануил Кант: Я же дедуцирую категории двумя способами: 1) по пути формы суждений традиционной логики (количество, качество, отношение, модальность) в соотношениях с категориями предикатов; 2) методом трансцендентальной дедукции, основанном на синтетическом единстве многообразного в апперцепции. Если помните, мы об этом уже говорили.
   Doctor: Теперь самое время поговорить об этом подробнее.
   Иммануил Кант: Как вы уже поняли, опыт в целом подчинен единому порядку. Условие этого порядка – категория: она сводит многообразие имеющихся представлений в единую апперцепцию. Постоянной основой этого приведения в единство является «Я мыслю».
   Doctor: Таким образом, категории необходимы, чтобы упорядочивать данные опыта, сводя их к единству субъекта?
   Иммануил Кант: Именно так, ведь объектом опыта может быть лишь то, что приведено к такому порядку. Сумма всех этих объектов и есть «природа» (картина мира), законодателем для которой выступает рассудок со своими категориями.
   Doctor: И как же происходит это суммирование?
   Иммануил Кант: Сперва в схематизме: каждой (собственно говоря, пустой) категории присуща определенная схема, связывающая ее с созерцанием. Связующим звеном между категориями и созерцанием является время. Время – ощущение как внешнее, так и внутреннее, а потому лежит в основе всякого опыта. Затем следует система основоположений. Основоположения задают условия, при которых возможен опыт. Они, собственно, суть «законы природы». Они содержат в себе основания для всех иных суждений и, следовательно, выступают априорными предпосылками научного опытного познания. Эти основоположения задают объем возможного объективного опыта: в качестве объектов или вообще «природы» нам может являться только то, что априорно сформировано по принципам чувственности и чистого рассудка. Ведь лишь благодаря применению этих принципов что-либо может быть дано нам в синтетическом единстве многообразного. Стало быть, переживаемый нами в опыте мир есть мир не «кажимости», а необходимости данного явления: он подчинен законам, а именно законам нашей познавательной способности [102 - Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука // И. Кант. Соч.: В 6 т. – М., 1965. – Т. 4. – Ч. 1. – С. 174–176.].
   Doctor: Но все-таки познание человека нельзя назвать безграничным…
   Иммануил Кант: Конечно, ибо сами формы сознания это некое искусство (Природы или Бога), которое скрыто в глубинах человеческой души; в сам механизм деятельности форм нам вряд ли когда-нибудь будет позволено проникнуть, и эта тайна никогда не откроется нашему взору. Кроме того, сфера рассудочной деятельности ограничена миром явлений (феноменов), т.е. вещей для нас. Вещи же в себе (ноумены) так и остаются непознаваемыми. Мир их «проблематичен», т.е. они всегда будут в сфере возможного, но не действительного. Ноумены нельзя познать с помощью категорий.

   Шопенгауэр Артур (1788–1860)

   Артур Шопенгауэр: Я полностью разделяю позицию профессора Канта о том, что мир дан познающему человеку лишь как представление, т.е. лишь в соотношении с чем-то представляющим, которым является сам человек. Однако я утверждаю, что мы познаем нечто двояким образом: как объект (представление) и как волю. То, что мы воспринимаем как материальные вещи, суть не что иное как объективированные акты воли. А нам остается лишь считать, что это фундаментальное отношение таково же и для всех других представлений, внутренняя сущность которых, таким образом, есть воля. Все явления – не что иное как объективации единой воли, лежащей в основе мира в качестве непознаваемой «вещи в себе».
   Ignorant: Честно говоря, я привык понимать под волей некие усилия, которые предпринимает человек, например, для совершения какого-нибудь поступка или мобилизации своих внутренних ресурсов.
   Doctor: Да, это привычная для нас индивидуально-психологическая трактовка воли, однако есть и иное ее понимание, а именно как онтологического принципа всего мироздания.
   Артур Шопенгауэр: Воля в моем понимании – это иррациональный и слепой напор. Он постоянно стремится к образованию форм. Но поскольку все, что он претерпевает в своем стремлении, есть он же сам, он находится в состоянии борьбы с самим собой, которой и порождаются этапы его объективации. На низших этажах природы он проявляется в виде физических и химических сил, на ступени органического – как воля к жизни и инстинкт самосохранения и размножения. Наконец, в человеке появляется разум, превращающийся в инструмент слепой воли.
   Doctor: Объясните, пожалуйста, в чем же тогда согласно вашей концепции заключается специфика познания мира.
   Артур Шопенгауэр: Дело в том, что познание познанию рознь. Разворачивающиеся в пространстве и времени представления, подчиненные логическому закону достаточного основания, образуют лишь косвенные ступени объективации воли. Непосредственно она объективируется в идеях, лежащих в основе отдельных вещей как их модели. Для субъекта идеи выступают в форме объектного бытия, но не подчинены логическому закону достаточного основания. Они суть вечные и неизменные формы всех явлений, все многообразие которых порождается ими в пространстве и времени посредством принципа индивидуации [103 - Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Немецкая классическая философия: В 2 т. – М., 2000. – Т. 2. – С. 661.].
   Doctor: Видимо идеи, о которых вы ведете речь, можно усмотреть только в интуиции, а не посредством логического доказательства.
   Ignorant: А что такое интуиция? В чем специфика этого способа познания?
   Doctor: Интуиция – это особый, непосредственный вид познания, основанный на ясном внутреннем образе или непосредственном постижении сущности. Философы издревле считали, что интуиция – это духовное прозрение, нечто вроде вдохновения, сведения, которые открываются цельно и непосредственно, вне мышления. Например, Сократ, Платон, Августин Блаженный, Декарт, Лейбниц, Гегель и многие другие считали, что помимо истин разума существуют истины, которые можно постичь только интуицией.
   Уильям Оккам: В связи с этим в познавательном процессе я предлагаю различать интуитивное и абстрактное познание. Интуитивное познание без тени сомнения схватывает существование предмета. Оно имеет место в случае познания всего чувственно воспринимаемого и внутренних состояний человека. Абстрактное познание дает возможность высказываться (на основе понятий) об объекте и в его отсутствие, но ничего не говорит о фактическом существовании предмета. Тем самым оно всегда отсылает к интуитивному познанию. Так, например, невозможно разумное обоснование бессмертия души, поскольку для этого не существует эмпирической основы.
   Бенедикт Спиноза: Продолжая вашу мысль, уважаемый doctor invincibilis, хочу уточнить, что, по сути, мы говорим о трех способах познания: 1) чувственное, возникающее посредством аффектов и способное порождать лишь смутные и неупорядоченные родовые понятия; 2) рациональное, оперирующее общими понятиями путем умозаключений; 3) интуитивное, осуществляющееся «с точки зрения вечности» (sub specie aeternitatis), т.е. в отношении к абсолюту [104 - Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 375.].
   Анри Бергсон: Я же считаю, уважаемые коллеги, что интуиция – это та полоса инстинкта, что всегда пребывает в разуме. Она противоестественна, как скручивание воли вокруг нее самой, благодаря чему разум может совпадать с реальным, а сознание жизни – с самой жизнью. Именно в глубь жизни ведет нас интуиция, т.е. инстинкт, ставший незаинтересованным, осознающим самого себя, способным размышлять над своим предметом и безгранично расширять его. Однако нужно помнить, что интуиция, при всей ее революционной роли, обладает также одним существенным гносеологическим недостатком – она совершенно не поддается описанию, т.е. не может быть представлена как метод познания.
   Doctor: Как же это можно объяснить?
   Анри Бергсон: Дело в том, что интуитивная попытка и попытка оформления мысли действуют в разных направлениях. То же самое усилие, которым мы связываем мысль одну с другой, заставляет исчезнуть интуицию, которую мы взялись накапливать. Философ вынужден отказываться от интуиции, как только она дала ему толчок, и доверяться самому себе с тем, чтобы продолжать движение, выдвигая концепции одну за другой. Но тогда он начинает терять почву под ногами, его теория отрывается от жизни [105 - Бергсон А. Творческая эволюция. – Минск, 1999. – С. 196.].
   Ignorant: Однако можем ли мы вновь овладеть этой интуицией?
   Анри Бергсон: Видите ли, у нас есть только два способа выражения: понятие и образ. Система развивается в понятиях, но когда ее перемещают к интуиции, давшей ей начало, она сжимается в образ. Если же мы хотим превзойти образ и подняться над ним, то неизбежно вновь скатываемся к понятиям, и к тому же к понятиям еще более смутным, более общим, нежели те, от которых мы направились на поиски образа и интуиции. Вынужденная принять эту форму, попавшая в запруду на выходе из истока, первичная интуиция покажется тогда чем-то самым бесцветным и холодным, что только есть в мире; она предстанет простой банальностью [106 - Бергсон А. Философская интуиция // Путь в философию. Антология. – М., 2001. – С. 211–212.].
   Эдмунд Гуссерль: Господа, я бы хотел представить вашему вниманию возможность феноменологического анализа сознания на основе интуитивно-созерцательной самоочевидности феноменов сознания. Исходным при этом выступает понятие интенциональности, которое обозначает свойство психических феноменов (в отличие от физических) быть направленным на что-либо, т.е. всегда быть сознанием чего-то.
   Ignorant: Я помню, мы уже говорили ранее об этом свойстве сознания.
   Эдмунд Гуссерль: Замечательно. Так вот, по форме интенциональные акты можно разделить на сигнитивные (обозначающие), интуитивные и смешанные. Сигнитивные акты имеют логико-грамматический характер. Они бывают номинативными и пропозициональными. Первые дают имя объектам и понятия о них; вторые суть предложения, выражающие те или иные суждения относительно тех или иных соотношений между объектами.
   Doctor: Однако чисто сигнитивные акты только обозначают объекты, но непосредственно их не дают.
   Эдмунд Гуссерль: Совершенно верно, ведь я могу знать наименование какого-нибудь объекта, иметь о нем понятие, но при этом сам он непосредственно может и не быть мне дан. Непосредственная данность объектов осуществляется при помощи интуитивных актов. В первую очередь к ним относятся чувственное восприятие и воображение.
   Doctor: Уточните, пожалуйста, что означает в вашем понимании термин «интуиция»?
   Эдмунд Гуссерль: Он обозначает здесь непосредственную данность и ничего более. Сигнитивные и интуитивные акты сознания могут взаимодействовать друг с другом. Чисто сигнитивные акты дают лишь пустые значения, но интуитивные акты могут наполнять эти значения соответствующим содержанием. В результате возникают смешанные акты.
   Ignorant: Например?
   Эдмунд Гуссерль: Пожалуйста. Например, я знаю слово «Тегусигальпа», и мне известно, что так называется столица республики Гондурас. Для меня в данный момент произнесение этого слова есть чисто сигнитивный акт, поскольку обозначаемый им город интуитивно мне ни в каком отношении не дан. Этот акт наполняется для меня интуитивным содержанием в том случае, если я побываю в Тегусигальпе и чувственно восприму ее ландшафты. То же самое произойдет, если я прочту где-нибудь описание этого города и ознакомлюсь с его фотографиями, в результате чего смогу его вообразить.
   Doctor: Однако для того, чтобы познавать мир, одних интенциональных актов явно недостаточно. Как минимум еще нужно уметь связывать, соотносить эти акты между собой.
   Эдмунд Гуссерль: Все верно, коллега. Поэтому наряду с чувственным восприятием и воображением существует независимая от них категориальная интуиция, которая непосредственно дает общие отношения между объектами – абстракции, такие как рядоположенность объектов, их следование друг за другом или друг из друга, отношения части и целого, принадлежности признака предмету и т.п. Допустим, я вижу красную розу. Знание о том, что эта роза красная, не может быть дано мне чисто чувственным путем. Эту розу и этот красный цвет я воспринимаю при помощи чувственной интуиции, но связь между ними не может быть дана никаким чувственным ощущением. Она дается только при помощи категориальной интуиции [107 - Гуссерль Э. Феноменология: Статья в Британской энциклопедии // Логос. – 1991. – № 1.].

3.3. Мышление, логика, язык

   Ignorant: Вот здесь речь шла об абстракциях, а, как известно, абстрактное мышление называют мышлением отвлеченным. У меня возник вопрос: от чего же и зачем отвлекается человек, мысля абстрактно?
   Doctor: Если точно следовать термину, то не отвлекается, а извлекает. Из массы конкретных свойств предмета, о которых он думает, он извлекает и рассматривает – словно под микроскопом – одно (иногда больше) какое-либо свойство этих предметов или одно отношение между этими предметами. В связи с этим, как ты думаешь, что же сложнее, абстрактное или конкретное?
   Ignorant: Конечно, абстрактное в силу своей «малопонятности».
   Doctor: Твой ответ говорит о том, что, к сожалению, тебе не хочется думать. Абстрагирование – отвлечение от многого в предмете ради одного его свойства, пренебрежение всеми гранями драгоценного камня, кроме одной. А одностороннее, конечно, несравненно проще многостороннего и, выходит, конкретное неизмеримо сложнее абстрактного. Само слово «конкретное» означает «составное, сложное, многостороннее». А сложное надо познавать через более простое, и абстрактное мышление оказывается необходимым, чтобы познать любое конкретное явление.
//-- Мыслить абстрактно --//
   Мальвина: «У вас два яблока. Некто взял у вас одно яблоко. Сколько яблок у вас осталось?»
   Буратино: «Два».
   Мальвина: «Почему?»
   Буратино: «Да я же не отдам некту яблока, хоть он дерись».

   Георг Вильгельм Фридрих Гегель: На самом деле между абстрактным и конкретным нет никакого противоречия. Мысля абстракциями, можно мыслить и вполне конкретно. Конкретное есть единство многообразного. На него выходят или к нему приходят, когда пытаются выявить или охватить как можно больше сторон (каждая из которых – абстракция) исследуемого предмета и затем дать его синтетически целостное определение, понимание. Конкретно мыслим мы и тогда, когда точно очерчиваем границы применимости той или иной истины, когда приписываем ее к определенным времени и месту. В данной связи принято говорить, что нет абстрактных истин, истины всегда конкретны, а путь познания – это восхождение от абстрактного к конкретному [108 - Гегель Г.В.Ф. Наука логики: В 3 т. – М., 1972. – Т. 3. – С. 21.].
   Ignorant: Мне кажется, что философское мышление является самым абстрактным.
   Doctor: Понимаешь, дело не в этом. Просто философ должен уметь подчинять свое мышление определенным правилам, абстракция для него – средство исследования или просто «рабочий инструмент».
   Ignorant: На чем же базируется абстрактное мышление?
   Doctor: Главным, ключевым элементом абстрактного мышления является понятие. Понятие – это форма мышления, в которой отражаются некоторые общие признаки целого ряда разных объектов, но которая в то же время не представляет никакую конкретную реальность.
//-- Диалог о понятиях --//
   Коля: Саша, а Саша, видал ты когда-нибудь птицу?
   Саша: Вот нашел диковинку! Конечно, видал.
   Коля: А я тебе говорю, что ты никогда птицы не видал.
   Саша: Ты шутишь?
   Коля: Нет, я не шутя тебе говорю, что ты никогда не видал птицы.
   Саша: Вот вздор какой! Да я вот и теперь вижу канарейку, что сидит в клетке на окне.
   Коля: Это канарейка, а не птица.
   Саша: Да разве канарейка не птица?
   Коля: Канарейка – птица, но я говорил, что ты не видал не канарейки, а птицы вообще; не вороны, не курицы, не голубя, а вообще птицы, которая не была бы никакой конкретной птицей.
   Саша: Ну такой птицы, конечно, я не видал; все птицы бывают или канарейки, или голуби, или вороны, а птицы, которая была бы себе просто птицей и более ничем, – такой нет.
   Коля: Но хочешь, я тебе докажу, что ты и канарейки нигде не видал.
   Саша: Нет, уж этого ты мне не докажешь.
   Коля: Нет, докажу. Какого цвета наша канарейка?
   Саша: Желтенькая, но в крылышках у нее есть и сероватые перья.
   Коля: А на голове?
   Саша: На голове у нее хохолок.
   Коля: У всех ли канареек есть на голове хохолок, а в крыльях серенькие перья?
   Саша: Нет, у нашего соседа канарейка вся желтенькая и без хохолка.
   Коля: Следовательно, канарейки бывают разные, и ты не видал всех канареек, какие есть на свете? Не правда ли?
   Саша: Конечно, нет.
   Коля: Следовательно, ты видал ту или другую канарейку: нашу канарейку, канарейку нашего соседа, а канарейки вообще не видал.
   Саша: Ты, кажется, смеешься надо мной… [109 - Ушинский К.Д. Детский мир и хрестоматия // К.Д. Ушинский. Педагогические соч.: В 6 т. – М., 1989. – Т. 3. – С. 407–408.]

Пирс Чарльз Сандерс (1839–1914)

Чарльз Сандерс Пирс: Мне кажется, что все многообразие определений понятий можно свести к одному основанию, которое выражено мной посредством следующей прагматической максимы: «Подумай, какие следствия, которые могли бы иметь возможную практическую значимость, мы приписываем предмету нашего понятия в нашем представлении. Тогда наше понятие об этих следствиях и будет всем нашим понятием о предмете» (рис. 25).

   Рис. 25

   Ignorant: Я не совсем это понял. Можете пояснить?
   Чарльз Сандерс Пирс: Все просто, понятия поясняются на основе представления об их возможных следствиях. Пояснение и в необходимых случаях исправление понятий осуществляется путем экспериментального разбирательства с реальностью.
   Ignorant: То есть смысл понятия станет нам ясен, если мы увидим и разберем фактические последствия каких-либо действий?
   Чарльз Сандерс Пирс: Не стоит понимать все так буквально. Как правило, у нас возникают представления о практических последствиях, полученных путем умозаключения в ходе мысленного эксперимента. Его результаты должны пройти проверку в процессе коммуникации между действователем и исследователем. Таким образом, устанавливается истина как согласие всех членов «бесконечной общины исследователей» [110 - Пирс Ч.С. Закрепление верования // Вопросы философии. – 1996. – № 12. – С. 113–114.].
   Уильям Джеймс: Целиком и полностью разделяю вашу мысль. Так как сама действительность пластична, обладает множеством форм, следовательно, знание о ней сформировалось как метод улаживания споров, которые возникают из-за многообразных результатов практических действий людей, преследующих самые разные цели. Человек считает истиной то, что наилучшим образом руководит им, что лучше приспособлено к любой части жизни и позволяет лучше слиться со всей совокупностью его опыта.
   Doctor: Хочу заметить, что в этой связи прагматизм можно охарактеризовать и как своеобразный конвенциализм (соглашение о целесообразности) в теории познания, поскольку с его точки зрения истина не самоцель, это то, что лучше работает на нас, истина нужна для практической деятельности, должна быть полезной.
   Уильям Джеймс: Вы правы, ведь истина – это кредитный билет, который имеет силу только в определенных условиях [111 - Джеймс У. Введение в философию. – М., 2000. – С. 42.].
   Джон Дьюи: Я считаю, что мы должны исходить из того, что познание отнюдь не пассивно, но уже само по себе является деятельностью. Познание есть инструмент успешной деятельности.

   Джеймс Уильям (1842–1910)

   Оно служит овладению ситуациями и решению практических проблем. Мышление и познание лучше всего объяснять исходя из того, как они проявляют себя в определенных взаимосвязях поступков при решении проблемных ситуаций [112 - Дьюи Д. Реконструкция в философии. Проблемы человека. – М., 2003. – С. 69–72.].
   Doctor: Наряду с этим познавательный процесс человека все-таки представляет собой большей частью размышления и рассуждения. Чтобы рассуждения были правильными и обоснованными, нужен не только богатый жизненный опыт. Нужно не просто знать, а уметь то, что знаешь, переложить на понятный для другого язык, не растеряв при этом смысла.
   Ignorant: В таком случае мы должны руководствоваться некими универсальными правилами разумного рассуждения, чтобы избежать ошибок в изложении знания и не терять при этом их смысла.
   Doctor: Конечно. Та отрасль философии, которая занимается сущностью самого мышления, а именно аргументацией или разумным обоснованием, называется логикой. Является ли наша аргументация правильной или ложной, зависит от того, следует ли она логическим законам или нарушает их. Итак, формальная логика строится на понятиях и суждениях.
   Ignorant: А что такое суждения?
   Doctor: Суждения – это простые предложения, в которых содержится утверждение или отрицание чего-либо.
   Ignorant: Как же упорядочить все многообразие суждений? По-моему, это невыполнимая задача.

   Дьюи Джон (1859–1952)

   Doctor: На самом деле все очень просто. Суждение условно можно разделить на четыре элемента (например, суждение «все люди смертны»): 1) «Все» — квантор (указывает на объем понятия субъекта относительно суждения); «люди» — субъект S (понятие о предмете суждения); 3) «смертны» — предикат P (это то, чем характеризуется S); 4) глагольная связка (может отсутствовать). Так вот, суждения в формальной логике классифицируются по качеству и по количеству субъекта. По качеству суждения делят на утвердительные и отрицательные, а по количеству на общие и частные. В делении по качеству изменяется глагольная связка. В утвердительных суждениях в предикате что-либо утверждается о субъекте, а в отрицательных, наоборот, в предикате что-либо отрицается относительно субъекта. В делении же по количеству изменяется квантор. Для общих суждений характерны кванторы «все», «ни один», а для частных квантор «некоторые».
   Ignorant: Да, действительно, все очень просто.
   Doctor: Итак, каждое повествовательное предложение в формальной логике может быть утвердительным или отрицательным, общим или частным. Кроме того, возможны комбинации этих характеристик. Данных комбинаций – четыре, соответственно, мы имеем четыре типа суждений. Это общеутвердительные (A), общеотрицательные (E), частноутвердительные (I) и частно-отрицательные суждения (O). Для их обозначения берутся гласные буквы латинских слов affirto (утверждаю) и nego (отрицаю).
   Ignorant: А как в логике можно учесть все многообразие смыслов суждений?
   Doctor: Дело в том, что содержание мыслей формальную логику вовсе не интересует, предмет ее исследования – их форма. В этом смысле формальную логику можно сравнить с грамматикой языка. Грамматика во многом отвлекается от значения слов, и для нее «я тебя люблю» и «я тебя ненавижу» – предложения совершенно однотипные; каждое предложение состоит из подлежащего, сказуемого и дополнения. Разница только в содержании, а не в форме. Итак, логические обоснования бывают дедуктивными или индуктивными.
   Ignorant: Как это понимать?
   Doctor: Для начала приведу пример логического обоснования вообще. Допустим, ты стоишь на остановке в ожидании автобуса, его долго нет. На месте тебе надо быть через полчаса. Может быть, пойти пешком? Эта вынужденная прогулка займет примерно 40–45 минут, автобус же довезет тебя за 10–15 минут, значит, у тебя в запасе 15–20 минут. Вполне вероятно, что за это время автобус появится. Следовательно, ты делаешь вывод, чем сейчас же идти пешком и наверняка опоздать, лучше спокойно ожидать и приехать вовремя. Так вот, дедуктивная логика связана с обоснованием убедительного вывода.
   Ignorant: Что это значит?
   Doctor: Если мы имеем верные основания, следовательно, вывод, базирующийся на них, явится сам собой и будет убедительным следствием этих оснований. Вернемся к нашему примеру. Если верно, что: 1) автобус придет в течение 15–20 минут, а вся поездка зайиет 10–15 минут; 2) идти пешком – 40–45 минут, а нам надо быть на месте через полчаса, следовательно, вывод о том, что нужно стоять на остановке и ждать, верен.
   Ignorant: Однако в реальной жизненной ситуации мы не можем на 100% гарантировать, что наши основания верны. А вдруг автобус сломается в дороге и придет позже? Этих «вдруг», в принципе, может быть сколько угодно.
   Doctor: Именно в таких случаях работает индуктивная логика. Индуктивная логика определяет степень вероятности тех выводов, для которых 100%-ное доказательство невозможно. Индукция, пусть неосознанная, дает аксиомы и постулаты. Дедукция создает из них теоремы.
   Ignorant: Интересно, что представляют собой эти теоремы?
   Doctor: В качестве примера разберем самый простой вид дедуктивного умозаключения – силлогизм. Силлогизм – это доказательство, состоящее из двух посылок и одного заключения (вывода). Пример силлогизма:

   Все люди смертны.
   Сократ – человек.
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Сократ смертен.

   Ignorant: Ну и что с этим делать?
   Doctor: Для начала определим тип каждого суждения. Затем установим, где субъект, а где предикат. Для того чтобы определить S и Р в посылках силлогизма, сначала нужно сделать это в выводе. При этом мы увидим термин, который повторяется в двух посылках, но отсутствует в выводе. Этот термин называется средним и обозначается буквой М (horos mesos).
   Ignorant: Так. Ну и что дальше?
   Doctor: Далее, в каждом из типов суждений между субъектом (S) и предикатом (Р) существуют отношения распределенности.
   Ignorant: Что это значит?
   Doctor: Если термин распределен, то подразумевается, что все элементы понятия, о которых идет речь в одном термине, включаются в другой термин. Если термин нераспределен, то подразумевается, что лишь часть элементов понятия, о которых идет речь в одном термине, включаются в другой термин. Распределенность в формальной логике обозначается знаком (+), а нераспределенность знаком (–).

   Таблица распределенности

   Ignorant: Честно говоря, я не понял.
   Doctor: Сейчас поймешь. Например, проанализируем суждение типа А (общеутвердительное): «Все люди смертны». S («люди») распределен, так как говорится о всех людях, которые обладают свойством «быть смертными». Р («смертны») нераспределен, так как подразумевается, что данное свойство присуще не только людям, но и другим живым объектам, следовательно, подразумевается лишь часть элементов понятия, о которых идет речь в термине. Мы можем также проанализировать суждения остальных типов. Например, «ни один человек не является смертным» (Е).
   Ignorant: Давай я попробую. Здесь и S и Р распределены, так как данные термины «самостоятельны», т.е. никак между собой не пересекаются.
   Doctor: Правильно. В суждении типа I «некоторые люди являются смертными» S и Р нераспределены, так как квантор некоторые предполагает лишь часть людей, которые обладают свойством «быть смертными». Р нераспределен, так как подразумевается, что данное свойство присуще не только людям.
   Ignorant: Ну а в суждении типа О «некоторые люди не являются смертными» S нераспределен, об этом свидетельствует квантор «некоторые». Р же в этом суждении распределен, так как подразумеваются именно все те люди, которые не являются смертными. Все ясно, только непонятно, зачем мы это делаем.
   Doctor: Ты же сам хотел увидеть, как выстраиваются логические теоремы. Так вот, это условия для их построения, в частности для того, чтобы определять правильность вывода силлогизма, нужно: во-первых, видеть различия между утвердительными и отрицательными суждениями, во-вторых, знать, что такое «распределенность», в-третьих, уметь определять средний термин. И, естественно, нужно знать сами правила определения состоятельности силлогизма.
   Ignorant: Что это за правила?
   Doctor: Существует пять правил, с помощью которых можно определить состоятельность силлогизма. Если силлогизм не нарушает эти правила, то он состоятелен. А если нарушает хотя бы одно, – силлогизм ошибочен.
   Правило 1. Средний термин должен быть распределен, по крайней мере, один раз.
   Правило 2. Если термин не распределен в посылках, он не должен быть распределен в заключении.
   Правило 3. Из двух отрицательных посылок не может следовать ничего.
   Правило 4. Если одна из посылок отрицательна, то заключение должно быть отрицательным.
   Правило 5. Отрицательное заключение не может следовать из двух утвердительных посылок.
   Ignorant: Ясно. В этом плане формальная логика мало чем отличается от математики или геометрии.
   Doctor: В некотором роде это действительно так. Силлогизм про Сократа – исходный силлогизм Аристотеля (первая фигура). Из него Аристотель вывел еще две фигуры, а позже в традиционную логику вошла еще одна (четвертая) фигура. Эти фигуры характеризуют категорические силлогизмы (рис. 26). Однако наряду с категорическими в логике распространены умозаключения в виде условных силлогизмов. Импликация (если, то…).

   modus ponens:
   P → Q
   P ______
   Q

   гипотетический силлогизм:
    P → Q
   _Q_→_R_
   P → R

   modus tollens:
   P → Q
   __¬_Q
   __¬ P

   дизъюнктивный силлогизм:
   P ˅ Q
   __¬_P
   Q

   Рис. 26

   Ignorant: Ну что ж, если все многообразие умозаключений можно свести к такой стандартной форме, то вполне возможно использовать эти правила для определения состоятельности или несостоятельности дедуктивных выводов.
   Чарльз Сандерс Пирс: Хочу обратить ваше внимание на то, что наряду с дедукцией и индукцией существует еще один способ логического вывода – абдукция (объясняющая гипотеза). Абдукция выводит заключение от результата и правила к случаю. Этот метод на деле применяется в ходе построения любой научной гипотезы. В отличие от дедукции вывод здесь носит вероятностный характер (как в индукции), но расширяет поле познания, поскольку порождает в мышлении новую идею, делая тем самым возможным новые научные концепции (рис. 27) [113 - Пирс Ч. Начала прагматизма. – СПб., 2000. – С. 72.].
   Ignorant: Однако существуют ли общие универсальные законы или принципы правильного, логически непротиворечивого мышления?
   Doctor: Конечно. Под законами правильного мышления подразумевается необходимая, существенная, устойчивая связь между мыслями. Наиболее простые связи между мыслями выражают следующие формально-логические законы: 1) закон тождества; 2) закон (не)противоречия; 3) закон исключения третьего и 4) закон достаточного основания. Данные законы являются общими и универсальными для любых логических операций, начиная с уровня понятий и кончая умозаключением и доказательством.
   Ignorant: В чем же содержательная сторона этих законов?

   Рис. 27

   Doctor: Итак, закон тождества гласит: «В процессе определенного рассуждения всякое понятие и суждение должны быть тождественны самим себе».
   Ignorant: Что это значит?
   Doctor: Все очень просто. Нельзя в процессе рассуждения подменять одну мысль другой, одно понятие другим. Нельзя тождественные мысли выдавать за различные, а различные – за тождественные. Нарушение закона тождества приводит к двусмысленностям в понятиях, подмене одного предмета обсуждения на другой, подмене темы обсуждения («подмена тезиса»), смысловой спор может перерасти в «спор о словах» («подмена понятия»).
//-- Софизмы, нарушающие закон тождества --//
   – Употреблять лекарство – это благо?
   – Благо.
   – Ты стремишься к тому, чтобы блага в твоей жизни было больше?
   – Конечно.
   – Следовательно, ты должен пить больше лекарств.

   – Сидел человек, а потом он встал. Стоящий человек – это тот же человек, что сидел?
   – Конечно.
   – Следовательно, сидеть все равно, что стоять.

   – Ты лжешь!
   – Нет, я говорю всегда правду. Ведь что такое ложь? Это то, чего нет на самом деле. Так?
   – Ну.
   – Значит, лгать невозможно, поскольку ложь – это то, чего нет.

   – Приобретать хорошее – это благо?
   – Конечно.
   – А вор приобретает хорошие вещи?
   – Разумеется.
   – Следовательно, вор совершает благое дело.

   Ignorant: В чем суть «закона (не)противоречия»?
   Doctor: Итак, закон (не)противоречия: «Два противоположных суждения не могут быть истинными в одно и то же время и в одном и том же отношении». Например, не могут быть одновременно истинными суждения об одном предмете типа А и Е (хотя могут быть одновременно ложными). Кроме того, суждения об одном и том же предмете типа А и О, а также Е и I будут противоречить друг другу.
//-- Нарушение закона (не)противоречия (парадоксы теории множеств) --//
   «Мэр города». Каждый мэр города живет или в своем городе, или вне его. Был издан приказ о выделении одного специального города, где жили бы только мэры, не жившие в своем городе. Возникает вопрос: где должен жить мэр этого специального города?
   «Генерал и брадобрей». Каждый солдат может сам себя брить или бриться у другого солдата. Генерал издал приказ о назначении одного специального солдата-брадобрея, у которого бы брились только те солдаты, которые себя не бреют. Возникает вопрос: у кого должен бриться этот специально выделенный солдат-брадобрей?
   «Каталог всех каталогов». Все каталоги подразделяются на два рода: 1) такие, которые в числе перечисляемых каталогов не упоминают себя (нормальные), и 2) такие, которые сами входят в число перечисленных каталогов (ненормальные). Библиотекарю дается задание составить каталог всех «нормальных» каталогов. Должен ли он при составлении своего каталога упомянуть и составленный им?
   Ignorant: В чем суть «закона исключения третьего»?
   Doctor: Закон исключения третьего: «Из двух противоречащих суждений одно истинно, другое ложно, а третьего не дано».
   Данное правило относится прежде всего к противоречивым парам суждений типа А и О, а также Е и I.
   Ignorant: А почему действие данного закона не распространяется на противоположные суждения типа А и Е?
   Doctor: Давай думать. Например, садясь в самолет, мы можем себя успокаивать: «Все самолеты благополучно приземляются» (А). Хотя мы можем и запаниковать: «Ни один самолет не приземляется благополучно» (Е). Конечно же, Бог даст, истинным будет первое суждение. Но мы будем всегда сомневаться, так как в этой паре (А и Е) ложность Е вовсе не предполагает автоматически истинность А и наоборот. Неопределенность привносит «третий элемент» (например, «некоторые самолеты не приземляются благополучно (О)). В паре же противоречащих суждений, например, А и О («Все самолеты благополучно приземляются» и «Некоторые самолеты не приземляются благополучно») «третьего элемента» не существует. Проверка – «логический квадрат» Аристотеля (рис. 28).

   Рис. 28

   Ignorant: Ты упоминал еще и четвертый закон правильного мышления?
   Doctor: Да, закон достаточного основания: «Всякая истинная мысль должна быть достаточно обоснованной».
   Ignorant: Мне не совсем понятно, в чем же суть данного закона?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Никакой факт не может быть истинным и признаваться существующим, никакое высказывание – правильным, если нет достаточного основания считать, что это так, а не иначе, хотя такие основания по большей части могут оставаться для нас неизвестными.
//-- Самый мудрый --//
   Три мудреца вступили в спор, кто из них более мудр. Спор помог решить случайный прохожий, предложивший им испытание на сообразительность. «Вы видите, – сказал он, – что у меня 5 колпаков, 3 из них – черные, а 2 – белые. Закройте глаза!» С этими словами он надел каждому мудрецу по черному колпаку, а белые спрятал в мешок. «Можете открыть глаза, – сказал прохожий после этого. – Кто угадает, какого цвета колпак украшает его голову, вправе считать себя мудрым». Долго сидели мудрецы, глядя друг на друга. Наконец один из них воскликнул: «На мне – черный!» Как он догадался?

   Ганс Альберт: Учитывая несомненный эффект закона достаточного основания, тем не менее мы должны иметь в виду, что некритическое следование ему может привести к догматизму. Догма возникает в результате стремления к достоверности, сформулированного в принципе достаточного основания, дающего последнее обоснование всем высказываниям. Так перед исследователем встает «трилемма Мюнхгаузена» (т.е. несбыточная мечта повторить «подвиг» Мюнхгаузена, который вытаскивает сам себя из болота, да еще вместе с лошадью): 1) что делать с бесконечным регрессом, ибо каждая вновь обнаруженная ступень знания в свою очередь требует обоснования и так ad infinitum; 2) как избавиться от логического круга, ведь то, чем обосновывают, само должно быть обосновано, что невозможно из-за незавершенности познания; 3) как определить критерий достаточности, если не известно то «целое», на которое он опирается, следовательно, процесс обоснования просто прерывается и сводится к тому, что вводится догма, утверждение, истинность которого якобы очевидна и потому не нуждается в обосновании. Чтобы вытащить себя из этого «болота», исследователь хватается за догму, как спасительную соломинку [114 - История философии: Энциклопедия. – Минск, 2002. – С. 26.].
   Ignorant: Слушай, док, если познавательные проблемы в большинстве своем логические, а логика исходит из языка, то, возможно, часть проблем – это просто языковые ошибки, которые легко устранить. Если наш язык будет точным, логически непротиворечивым, то в результате мы получим верное описание действительности, верное знание о ней.
   Doctor: Что ж, в философии ХХ в. предпринималась попытка совершить такого рода «лингвистический поворот», т.е. поворот к языку как предмету философии. Первоначально этот поворот совершался путем введения анализа. Берясь за проблемы, их переводят в корректные и осмысленные языковые формы. Благодаря этому в наших высказываниях выявляются и устраняются влекущие за собой недоразумения моменты. Выросшая на этой основе цель – создать идеальные, т.е. абсолютно ясные языки — является главной темой этой философии, особенно представителей так называемого Венского кружка. Позднее развивается философия обыденного языка: ее предмет – язык в его реальном обыденном употреблении.

   Витгенштейн Людвиг (1889–1951)

   Людвиг Витгенштейн: Поворот к языку – давно назревшая необходимость в теории познания хотя бы потому, что только исходя из предложения, мы конструируем, домысливаем предмет. Любой предмет – это, по сути, языковая или знаковая конструкция, он всегда вторичен. Как единичный факт предмета нет.
   Ignorant: Что вы имеете в виду?
   Людвиг Витгенштейн: То, что мы не можем воспринимать что-то, не имея знака чего-то, лишено смысла. Мир состоит из вещей и их «конфигураций» – атомарных фактов. В атомарном факте вещи соединяются отношением. Эти отношения составляют логический костяк мира и тем самым обеспечивают общность языка и мира. Граммофонная пластинка, музыкальная мысль, нотная запись, звуковые волны – все они состоят в том отражающем внутреннем отношении, которое связывает язык и мир. Всем им одинаково присуща логическая структура. Говоря же о языке, я хочу подчеркнуть, что значение языка есть прежде всего его употребление.
   Ignorant: Что это значит?
   Людвиг Витгенштейн: А как ты научился языку? Через употребление слов, усвоив определенные правила языковой игры. Понятия в языковой игре употребляются по принципу «семейного сходства». Это сходство можно уподобить сходству лиц на семейной фотографии. Язык – это «форма жизни», в язык вживаются. Слова ставятся в языке на места по правилам, словно фигуры в шахматах. Это предполагает конвенциональную систему правил. Таким образом, вопрос о сущности языка разрешается в описании семейных сходств языковых игр [115 - Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. – М., 1994. – Ч. 1. – С. 83.].
   Ignorant: Я так и не понял, что вы вкладываете в понятие «семейное сходство» применительно к языковым играм.
   Людвиг Витгенштейн: Рассмотрим, например, процессы, которые мы называем «играми». Я имею в виду игры на доске, игры в карты, с мячом, борьбу и т.д. Что общего у них всех?
   Ignorant: В них должно быть что-то общее, иначе их не назвали бы играми.
   Людвиг Витгенштейн: Однако сказать так, значит, ничего не сказать. По-моему, достаточно просто внимательно присмотреться, нет ли чего-нибудь общего для них всех. Ведь, глядя на них, ты не увидишь чего-то общего, присущего им всем, но заметишь подобие, родство и причем целый ряд таких общих черт. Так что не думай, а смотри! Присмотрись, например, к играм на доске с многообразным их родством. Затем перейди к играм в карты: ты находишь здесь много соответствий с первой группой игр. Но многие общие черты исчезают, а другие появляются. Если теперь мы перейдем к играм в мяч, то много общего сохранится, но многое и исчезнет. Все ли они развлекательны? Сравним шахматы с игрой в крестики-нолики. Во всех ли играх есть выигрыш и проигрыш, всегда ли присутствует элемент соревновательности между игроками? Подумай о пасьянсах. В играх с мячом есть победа и поражение. Но в игре ребенка, бросающего мяч в стену и ловящего его, этот признак отсутствует. Посмотри, какую роль играют искусство и везение. И как различны искусность в шахматах и теннисе. А подумай о хороводах! Здесь, конечно, есть элемент развлекательности, но как много других характерных черт исчезает…
   Ignorant: Но в этом многообразии можно утонуть! Каков же будет результат этой нашей работы?
   Людвиг Витгенштейн: А результат этого рассмотрения таков: мы видим сложную сеть подобий, накладывающихся друг на друга и переплетающихся друг с другом, сходств в большом и малом. Я не могу охарактеризовать эти подобия лучше, чем назвав их «семейными сходствами», ибо также накладываются и переплетаются сходства, существующие у членов одной семьи: рост, черты лица, цвет глаз, походка, темперамент и т.д.
   Ignorant: Получается, что наша неспособность схватить неуловимую, скрытую сущность понятия обусловлена не нашим невежеством, а ошибочным предположением о том, что такая сущность вообще существует.
   Людвиг Витгенштейн: В том-то и дело. Скрытая сущность понятия – это не более чем философская иллюзия. В значении термина нет ничего сверх того, что раскрывается в обыденной практике его употребления и разъяснения его значения другим людям.
   Doctor: В философии обыденного языка действует тот же принцип: «не спрашивай о значении, смотри на употребление». Поиски определенного значения, окончательных критериев и синтаксической точности ставятся здесь под сомнение в пользу учета контекста, семейных сходств слов и выражений, фактического и практического употребления языка.
   Уиллард Ван Орман Куайн: Именно поэтому я рассматриваю традиционную теорию значений не более чем как «миф о музее». Значение ошибочно представляется как ярлык на предметах, висящих в галерее – все равно, считаются ли «экспонаты» платоновскими идеями, самими предметами или их идеями (представлениями) в сознании. Но истинное положение дел – в отношении употребления языка обществом. Мы научаемся языку, связывая явления с определенными эмпирическими раздражениями, которые подтверждаются (и тогда усиливаются) или не подтверждаются (и тогда гасятся).
   Doctor: Но все-таки вы не будете отрицать тот факт, что любой язык выстраивается на объективных онтологических основаниях?
   Уиллард Ван Орман Куайн: Конечно, с этим-то и связана проблема употребления языка. Например, если кто-нибудь, увидев кролика, воскликнет на неведомом для нас языке «гавагай», мы не будем знать, имеет ли он в виду кролика, части кролика или «все минус кролик». Какой-нибудь другой язык мог бы работать с совсем другой системой классификаций. Поэтому до конца осмысленно можно высказываться о предметах и свойствах лишь в рамках личной, образцово проработанной и в конечном счете неисследуемой (т.е. «непрозрачной» для иностранца) онтологии [116 - Куайн У. Слово и объект. – М., 2000. – С. 46–51.].
   Джон Остин: Язык – это, по сути, форма деятельности. В разработанной мной теории речевых актов я различаю локутивный акт, состоящий в простом произнесении, и иллокутивный, заключающийся в связанной с ним деятельности, например угроза, благодарность и пр. Кроме того, есть и перлокутивный акт, выражающий результат речи. Чтобы имели место эти речевые акты, необходимо выполнение ряда условий, а речевое выражение в конечном итоге будет понятно только в рамках определенных конвенций (рис. 29) [117 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т. 4. – С. 476–477.].

Рис. 29

3.4. Специфика научного познания

   Ignorant: Теперь мне хотелось бы поговорить о научном познании: как оно возникло, в чем его специфика, ну и каковы перспективы его развития?
   Карл Ясперс: Установлено, что формирование науки проходило в два этапа: 1) становление логически и методически осознанной науки в Древнем мире; 2) возникновение современной науки, вырастающей с конца Средневековья, решительно утверждающейся с XVII в. и развивающейся во всей широте с XIX в. [118 - Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М., 1994. – С. 100.]
   Ignorant: Что же явилось предпосылкой к научному поиску?
   Аристотель Стагирит: Пожалуй, то, что все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих.
   Doctor: Однако хочу заметить, что собственно теоретическая мысль формируется первоначально как продолжение практической деятельности. Например, геометрия – искусство измерения земли, или межевание; арифметика – искусство счета, использовавшееся купцами; диалектика – искусство ведения беседы при помощи вопросов и ответов; эристика – искусство спора и т.д. В практической деятельности на первое место в интеллектуальных схемах, с помощью которых люди отражали свое воздействие на окружающую предметную среду, стали выдвигаться инструментальные факторы. Все-таки для развития и утверждения науки более значимым является второй этап. Ведь он был ни чем иным, как настоящей «научной революцией».
   Ignorant: Почему?
   Doctor: Самое главное – радикально изменился характер взаимоотношения человека с природой.
   Рене Декарт: Перед нами открылась возможность вместо спекулятивной философии, которая лишь задним числом понятийно расчленяет заранее данную истину, найти такую, которая непосредственно приступает к сущему и наступает на него, с тем, чтобы мы добыли познание о силе и действиях огня, воды, воздуха, звезд, небесного свода и всех прочих окружающих нас тел, причем это познание (элементов, стихий) будет таким же точным, как наше знание разнообразных видов деятельности наших ремесленников. Затем мы таким же путем сможем реализовать и применить эти познания для всех целей, для которых они пригодны, и таким образом эти познания (эти новые способы представления) сделают нас хозяевами и обладателями природы [119 - Декарт Р. Рассуждение о методе… // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 286.].
   Doctor: Таким образом, был задан особый специфический стиль научного мышления: это, во-первых, опора на эксперимент, поставляющий и проверяющий результаты, и во-вторых, господство аналитического подхода, направляющее мышление на поиск простейших, далее неразложимых первоэлементов реальности (редукционизм).
   Галилео Галилей: Естественными надежными опорами познания являются разум и опыт. Поэтому в естественных науках, выводы которых истинны и необходимы, тысячи демосфенов и тысячи аристотелей не смогут вопреки фактам сделать истиной то, что ложно.
   Doctor: Эмансипация от традиционных авторитетов, в особенности от натурфилософии Аристотеля, и развитие количественно ориентированных методов радикально изменяют картину космоса и природы.
   Ignorant: Почему?
   Doctor: Например, Аристотель не знал, как определять температуру человека или животного, точнее, знал, но не мог это точно зафиксировать. Температура определялась исключительно прикосновением руки – смутные, приблизительные оценки. Поэтому для него медицинская наука – искусство. Именно накопление эмпирических данных, их продуманная систематизация, использование измерения, подсчета, взвешивания – дает ясные и точные критерии знания. Кстати, если ты говоришь «я знаю», то что ты имеешь в виду?

   Галилей Галилео (1564–1642)

   Ignorant: Я уверен.
   Doctor: Или просто верю?
   Ignorant: Нет, я не сомневаюсь.
   Doctor: А может, просто ты полагаешь, что знаешь, или тебе хочется в это верить?
   Ignorant: Ну вот, ты меня опять запутал…
   Doctor: Все дело в том, что для нашего знания, как для доказательства преступления, не хватает свидетеля. Я могу это доказать, когда могу свидетельствовать об этом или найду свидетеля. Поэтому наука, как и криминалистика, – это расследование преступлений (прецедентов). Хотя, как правило, ученый, прежде чем вести расследование, сам «совершает преступление» (проводит эксперимент), т.е. он и преступник, и следователь в одном лице. Это, конечно же, во многом облегчает задачу. Таким образом, специфика науки – это ее деятельностная направленность.
   Ignorant: Как же можно определить науку – как специфический познавательный процесс?
   Doctor: Пожалуй, так: наука – это особый рациональный способ познания мира, основанный на эмпирической проверке или математическом доказательстве. Что касается базовых философских понятий, то для научного познания характерна замена понятия «сущность» понятием «функция». Ориентация на числовое представление предметов, описание их закономерных взаимосвязей и отведение определению сущности второстепенной роли способствовало прежде всего прогрессу в области естествознания.
   Ignorant: И как это было?
   Doctor: Символической фигурой этого поворота можно считать Николая Коперника, совершившего своего рода прорыв от замкнутой средневековой к открытой динамической модели мира. Метод квантитативного (т.е. представленного в числовых соотношениях) познания природы был развит Иоганном Кеплером, который внес коррективы в систему Коперника и установил принципиальные связи между математическими и динамическими (физическими) закономерностями в астрономии. Для Галилео Галилея уже вся физическая действительность определена числовыми соотношениями. Книга природы, по его словам, написана на языке математики, буквы которого – геометрические фигуры. В эпоху Просвещения применение математики и метод наблюдения приводят к прорыву в естествознании. Самый значительный пример этого – Исаак Ньютон. Его механика (1687) – всеобъемлющее квантитативное объяснение природы, работающее на принципе строгой причинности и отсекающее лишние гипотезы. На эту эпоху приходится множество научных открытий. Характерная для Просвещения вера в прогресс была основана и на успехах в овладении силами природы. Таким образом, научные законы дают человеку власть над природой. Они отобрали эту власть у чуда и случая.

   Ньютон Исаак (1643–1727)

   Ignorant: А предпринимались ли учеными попытки «онаучить» саму философию?
   Doctor: Конечно, предпринимались и предпринимаются до сих пор. Это все, что связано с философской традицией позитивизма. Основателем позитивизма считается Огюст Конт, который в своем главном труде «Курс позитивной философии» (1830–1842) попытался дать решение вопроса о развитии, структуре и функциях знания в рамках общества.

   Конт Огюст (1798–1857)

   Огюст Конт: В основу своей теории я положил закон трех стадий развития знания. Этот закон описывает не только духовное развитие человечества, но и каждой отдельной науки, а также отдельного человека. Итак, 1) в теологическом, или фиктивном, состоянии человек объясняет явления мира воздействием сверхъестественных существ; 2) метафизическая, или абстрактная, стадия есть, в сущности, замаскированная теология, только сверхъестественные существа здесь заменены абстрактными (пустыми) сущностями; 3) на научной, или позитивной, стадии поиски последних причин прекращаются, и познавательный интерес обращается к реальным фактам. Его основа – наблюдение, исходя из которого можно познать всеобщие закономерности. На последней стадии человеческий дух достигает своей высшей ступени, но в некоторых областях еще может застрять на прежних стадиях [120 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1971. – Т. 3. – С. 553–554.].
   Ignorant: Объясните, пожалуйста, значение слова «позитивный», которое, как я понял, является ключевым в вашей концепции.
   Огюст Конт: Для меня «позитивное» означает фактическое и полезное, что подразумевает и преодоление разрыва между теорией и практикой; достоверное в отличие от неразрешимых метафизических проблем; точное; конструктивное; наконец, относительное в отличие от претензий метафизики на абсолютное. В соответствии с этим в рамках науки можно установить иерархию с математикой во главе, за которой следуют астрономия, физика, химия, биология и социология. По этой шкале можно определить степень желаемой позитивности, а также последовательность, в которой науки строятся друг на друге. При этом степень сложности процессов, которыми они занимаются, возрастает сверху вниз.
   Ignorant: А почему социология (наука об обществе) замыкает этот ряд?
   Огюст Конт: Дело в том, что социология еще не достигла состояния позитивной науки. Поэтому она должна быть построена в этом духе, чтобы появилась возможность улучшить социальные стандарты жизни на основе более точных прогнозов общественного развития.
   Ignorant: Означает ли, что для позитивной стадии развития науки необходимо пересмотреть и переработать все прежние научные понятия и методы исследования?
   Джон Стюарт Милль: Думаю, что да. Возьмем, например, понятие «закон природы». Законами природы мы называем некоторые регулярности, единообразия, подмеченные при исследовании единичных фактов. Законы являются результатом обобщения такого рода фактов и служат для их объяснения и предсказания. Однако сами законы знанием не являются. Есть только знание о единичных, конкретных фактах или такое, которое получено с помощью индуктивных умозаключений. Однако и само индуктивное умозаключение есть всегда, в конце концов, умозаключение от частного к частному. Таким образом, развитие научного знания есть, по сути, последовательное накопление знаний о единичных, частных фактах.
   Doctor: Однако согласитесь, что общие утверждения, получаемые в результате индукции, играют полезную роль в науке.
   Джон Стюарт Милль: Вне всякого сомнения, но только эта роль является чисто инструментальной: общие утверждения помогают сохранить знание о множестве конкретных фактов. В науке вывод непременно должен пройти через промежуточную стадию общего предложения, так как науке эти выводы нужны в качестве памятных записей. Таким образом, общие утверждения в науке – это просто узелок, завязанный на память [121 - Там же. – С. 601–602.].
   Doctor: Однако не будем забывать и дедукцию, имеющую огромное значение для науки.
   Джон Стюарт Милль: Однако позитивная наука должна добиваться синтеза индукции и дедукции. Поэтому наиболее продуктивным является гипотетико-дедуктивный метод.
   Ignorant: А что это за метод?

   Милль Джон Стюарт (1806–1873)

   Джон Стюарт Милль: Сейчас я покажу его в действии. Итак, мы начинаем с какого-нибудь предположения (хотя бы и ложного), чтобы посмотреть, какие следствия будут из него вытекать; а наблюдая то, насколько эти следствия отличаются от действительных явлений, мы узнаем, какие поправки надо сделать в нашем предположении. Затем в эту грубую гипотезу вносим грубые же поправки, и процесс повторяем снова; сравнение выводимых из исправленной гипотезы следствий с полученными фактами дает указание для дальнейшего исправления и т.д., пока дедуцируемые результаты не будут в конце концов поставлены в согласие с фактами.
   Doctor: Хочу отметить, что если с точки зрения позитивной философии науки мы подвергли пересмотру понятие закона природы, значит, нужно пересмотреть и понятие научного факта.
   Эрнст Мах: Полностью согласен с вами, коллега. Ведь мир в своей основе состоит из элементов, которые представляют собой соединение физического и психического. Поэтому в отношении физического мира и человеческого сознания эти элементы нейтральны: они не включаются полностью ни в первый, ни во второе. Эти элементы однородны, равнозначимы, среди них нет более важных, более фундаментальных или существенных, нет деления на «первичные» и «вторичные» качества, res cogito и res extens. На мой взгляд, такого рода представление о нейтральных элементах мира преодолевает крайности материализма и идеализма и разрешает противоречия между этими направлениями в философии.
   Doctor: Какие же выводы можно сделать исходя из этого представления?
   Эрнст Мах: Следствием такого видения мира, при котором в нем усматривают лишь однородные элементы и функциональные связи между ними, является дескриптивизм в теории познания, при котором все функции познания, в том числе и научного, сводятся к описанию. Описания же сводятся к определению численных величин одних признаков на основании численных величин других признаков при помощи привычных численных операций. Это и есть идеал научного знания. Описание есть построение фактов в мыслях. Наша мысль составляет для нас почти полное возмещение факта, и мы можем в ней найти все свойства этого последнего.
   Doctor: В таком случае, следуя вашей логике, и научные законы оказываются не более чем описаниями.
   Эрнст Мах: Так и есть. Великие общие законы физики для любых систем масс, электрических, магнитных систем и т.д. ничем существенным не отличаются от описаний. Точно так же можно истолковать и научную теорию. Быстрота, с которой расширяются наши познания благодаря теории, придает ей некоторое количественное преимущество перед простым наблюдением, тогда как качественно между ними никакой существенной разницы нет ни в отношении происхождения, ни в отношении конечного результата. Причем теория оказывается худшим видом описания, ибо она дальше всего отстоит от объекта. Однако мы вынуждены пользоваться теориями, поскольку они в сокращенном и сжатом виде аккумулируют в себе огромные множества отдельных описаний, которые трудно было бы запомнить и воспроизвести. В использовании теорий проявляется принцип экономии мышления [122 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т. 4. – С. 250–256.].
   Doctor: Неудивительно поэтому, что свое дальнейшее развитие эти идеи получили в неопозитивизме.
   Ignorant: Что ты имеешь в виду?
   Doctor: Если помнишь, мы уже говорили об этом в рамках этой темы. Возникновение неопозитивизма связано с поворотом философии к языку, к его смыслам и логическим структурам. В частности, Бертран Рассел и Людвиг Витгенштейн выдвинули положение о том, что все высказывания делятся на три основных категории: 1) логико-математические (аналитические); 2) эмпирические (синтетические); 3) метафизические (научно-неосмысленные). Философия должна проанализировать высказывания, имеющие хождение в науке. На основе этого анализа изъять из науки все научно-неосмысленные высказывания, обеспечить построение идеальных логических моделей осмысленного научного рассуждения.
   Ignorant: Но как можно определить, являются те или иные высказывания научными или ненаучными? Каков критерий научности?
   Бертран Рассел: Этим критерием является принцип верификации (от лат. verus – истинный и facio – делаю) высказываний. Согласно этому принципу только те высказывания имеют научный смысл, которые допускают в конечном счете сведение их к высказываниям, фиксирующим непосредственный чувственный опыт индивида, к атомарным высказываниям.
   Ignorant: А нельзя ли объяснить это поподробнее?
   Рудольф Карнап: Итак, предложения осмысленны тогда, когда их содержание можно проверить эмпирически или можно указать, каким образом это сделать. Значение предложения совпадает с тем, как мы устанавливаем его истинность или ложность; и предложение имеет значение только тогда, когда такое установление возможно. Все дело в том, что многие предложения только имитируют предметную соотнесенность, которой не обладают: они как будто относятся к объектам, а на самом деле – к словам [123 - Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом языка // Путь в философию: Антология. – М.; СПб., 2001. – С. 46–48.]. Например: «Мы вчера говорили о человеке. Человек – не вещь, это просто абстракция». Это пример псевдообъектных предложений.
   Ignorant: Почему?
   Рудольф Карнап: Объект-то один – «человек как живое существо», однако предложения относятся только к слову «человек», а именно: слово «человек» часто употреблялось вчера, слово «человек» обозначает одушевленный предмет и слово «человек» есть родовое понятие. Это напоминает известную выходку Диогена по поводу определения человека Платоном как «двуногого существа без перьев».

   Рассел Бертран (1872–1970)

   Бертран Рассел: Таким образом, истина рассматривается как совпадение высказываний с непосредственным опытом человека. Однако в современной науке «непосредственного» очень мало, все обосновывается посредством разветвленных цепей рассуждений. Это то, что можно назвать молекулярными высказываниями. Как молекулы состоят из атомов, так и молекулярные высказывания состоят из атомарных высказываний, которые могут быть напрямую сопоставлены с подтверждающим или опровергающим опытом [124 - Рассел Б. Проблемы философии. – М., 2000. – С. 256.].
//-- Программа Венского кружка --//
   1. Всякое знание – это знание о том, что дано человеку в чувственном восприятии. Вне чувственных восприятий нет никакой реальности, во всяком случае, ученые ничего не могут сказать о ней. Таким образом, всякое знание может относиться только к чувственным восприятиям.
   2. То, что дано в чувственном восприятии, мы можем знать с абсолютной достоверностью. Структура предложений должна совпадать со структурой факта. Истинное предложение является истинным не только потому, что оно верно описывает некоторое положение дел, но и потому, что в своей структуре «показывает» структуру этого положения дел. Атомарные (протокольные) предложения выражают чувственные восприятия субъекта, истинность которых для субъекта является несомненной.
   3. Все функции знания сводятся к описанию чувственных данных. Если мир представляет собой комбинацию чувственных данных и знание может относиться только к чувственным данным, то оно сводится лишь к фиксации этих данных. Следовательно, нужно отказаться от объяснения и предсказания в науке. Остается только описание явлений, поиски ответов на вопрос «как?», а не «почему?».

   Doctor: Такова модель науки, предлагаемая логическим позитивизмом. В основе науки, по мнению неопозитивистов, лежат протокольные предложения, выражающие чувственные данные субъекта. Истинность этих предложений абсолютно достоверна и несомненна. Совокупность истинных протокольных предложений образует эмпирический уровень научного знания – его твердый базис.
   Ignorant: Однако у меня возникло сомнение: все ли научные высказывания можно свести к данному способу верификации?
   Doctor: Твои сомнения вполне оправданны, ибо, как выяснилось в дальнейшем, многие научные высказывания невозможно верифицировать подобным образом. Логический позитивизм встал перед дилеммой: либо исключить эти высказывания из науки, либо дать новое истолкование принципа верификации. Но тут возникла другая проблема, связанная с тем, что сам принцип верификации невозможно верифицировать, следовательно, его тоже нужно отнести к метафизическим (научно-неосмысленным) высказываниям. Кроме того, современная наука в своем развитии не может опираться исключительно на опыт, например, конструктивное, творческое мышление может не содержать никаких эмпирических данных.
   Ignorant: Что же делать?
   Doctor: Преодолевая этот кризис, критический рационализм (или постпозитивизм), сделал предметом изучения не научные высказывания, а науку как целостную, динамичную, развивающуюся систему. Научное знание является целостным по своей природе. Его нельзя разбить на отдельные высказывания или на независимые друг от друга уровни: уровень наблюдения (эмпирический) и уровень теории (теоретический). Любое эмпирическое высказывание обусловлено какой-то теорией. Наука как целостное явление требует к себе разносторонних подходов: культурно-исторического, методологического, науковедческого, психологического, логического и т.д. В научной методологии можно выделить «контекст открытия» и «контекст оправдания». Предметом логико-методологического анализа знания может быть только «контекст оправдания», в то время как «контекст открытия» может выступать только в качестве предмета психологии, истории или социологии науки.
   Томас Сэмюэл Кун: Нужно всегда иметь в виду, что научное познание осуществляется не учеными-одиночками, а сообществом ученых-профессионалов, действующих по неписаным правилам, которые регулируют их взаимоотношения друг с другом и обществом в целом.
   Ignorant: А что это за правила?
   Doctor: Например, таким правилом является запрет обращаться к властям или широким массам, чтобы они выступили в качестве арбитров для разрешения научных споров. Таким арбитром может быть только компетентная профессиональная группа.
   Томас Сэмюэл Кун: Так вот, теория до тех пор остается принятой научным сообществом, пока не подвергается сомнению основная парадигма (т.е. установка, стиль и образ мыслей, которые дают научному сообществу модель постановки проблем и их решения) научного исследования в данной области. Парадигмы имеют как познавательную, так и нормативную функции. Они дают ученым основные принципы их познавательной деятельности и формы реализации этих принципов [125 - Кун Т. Структура научных революций. – М., 1975. – С. 29.].
   Doctor: Это напоминает складывание пазла. Это занятие характеризуется тем, что для него существует гарантированное решение, которое может быть получено некоторым предписанным путем. Пытаясь сложить картинку, вы знаете, что такая картинка существует. При этом вы не имеете права изобретать собственную картинку или же складывать пазлы как вам захочется, хотя бы в результате и получались более интересные, с вашей точки зрения, изображения. Вам необходимо сложить пазлы вполне определенным образом и в результате получить предписанное изображение.

   Кун Томас Сэмюэл (1922–1996)

   Томас Сэмюэл Кун: Точно такой же характер носят проблемы нормальной науки. Парадигма гарантирует, что их решение существует, и она же задает допустимые методы и средства отыскания этих решений.
   Ignorant: А как же тогда будут взаимодействовать между собой научные теории, если у них разные парадигмы?
   Томас Сэмюэл Кун: Так как научная теория – это образование, подчиненное парадигме, то теории, существующие в рамках различных парадигм, несопоставимы. При смене парадигм невозможно осуществить преемственность теорий. Ведь парадигмы – это дисциплинарные матрицы. Они принуждают (дисциплинируют) ученых и состоят из упорядоченных элементов (понятийный аппарат, общая методология, система ценностей, типичные примеры). Примерами подобных парадигмальных теорий являются физика Аристотеля, геоцентрическая система мира Клавдия Птолемея, механика и оптика Ньютона, кислородная теория Лавуазье, электродинамика Максвелла, теория относительности Эйнштейна, теория строения атома Бора и т.д.
   Ignorant: Тем не менее в истории науки парадигмы сменяют друг друга.
   Томас Сэмюэл Кун: Конечно, однако это представляет собой целую научную революцию.
   Ignorant: И как это происходит?
   Томас Сэмюэл Кун: Итак, научные теории проходят в своем развитии различные фазы: 1) в допарадигматический период у исследователей нет консенсуса относительно сути их предмета, а потому исследование слабо ориентировано на одну цель; 2) в зрелый («нормальный») период какой-нибудь школе удается решающий прорыв. Образцом оказывается одна парадигма, за которой следуют другие; 3) однако неизбежно появляются аномалии, которые невозможно разрешить с помощью господствующей парадигмы. Постепенно накапливаясь, они приводят к кризису, который имеет содержательную (методологическую) и эмоционально-волевую (утрата доверия) стороны. После этого происходит научная революция, и место старой парадигмы занимает новая. Я еще раз подчеркиваю, что старая и новая парадигмы несовместимы. Новая парадигма не продолжает развитие старой. Между ними принципиальный разрыв [126 - Кун Т. Структура научных революций… – С. 86.].
   Карл Раймунд Поппер: Я не могу согласиться с вами. Все-таки наряду с научными революциями мы наблюдаем и приращение научного знания.
   Ignorant: Как оно происходит?
   Карл Раймунд Поппер: Это можно показать следующей схемой: П1 – ВТ – УО – П2. Проблема (П1) разрешается временной теорией (ВТ). Последняя в ходе дискуссии или экспериментальной проверки подвергается устранению ошибок (УО), во время которой возникает следующая проблема (П2). Соответственно, всякое знание есть знание гипотетическое, все теории суть гипотезы. Истинная теория недостижима, просто теории становятся все более «истиноподобными» [127 - Поппер К. Логика и рост научного знания. – М., 1983. – С. 539–540.].
   Ignorant: Какой же новый метод верификации научного знания вы можете предложить?
   Карл Раймунд Поппер: Иногда в науке целесообразнее отказаться от верификации в пользу фальсификации. В той степени, в которой научное высказывание говорит о реальности, оно должно быть фальсифицируемо, а в той степени, в которой оно не фальсифицируемо, оно не говорит о реальности.
   Doctor: Поясните, пожалуйста, свою мысль.
   Карл Раймунд Поппер: Глядите, традиционное представление о науке таково: сначала наблюдаем, что происходит в мире, потом замечаем регулярные, повторяющиеся события и на основе этого индуктивно выводим закономерности. Однако первая логическая проблема состоит в том, что из того, что в прошлом все подчинялось одному правилу, вовсе не следует, что в будущем это тоже должно быть так.

   Поппер Карл Раймунд (1902–1994)

   Ignorant: Но ведь есть новые наблюдения, которые подтверждают (верифицируют) закономерность.
   Карл Раймунд Поппер: И тут возникает вторая логическая проблема – очередное подтверждение ни в коем случае не делает теорию более вероятной с логической точки зрения, а только с психологической.
   Ignorant: В таком случае теорию принципиально невозможно доказать (верифицировать).
   Карл Раймунд Поппер: В том-то и дело, потому что ее можно лишь опровергнуть (фальсифицировать).
   Ignorant: Почему?
   Карл Раймунд Поппер: Потому что никогда не станет возможным при помощи наблюдений окончательно доказать какое-то общее утверждение, однако одно-единственое наблюдение может опровергнуть общее утверждение. Например, «все лебеди белые» – невозможно индуктивно доказать, но один единственный факт «черного лебедя» легко опровергает это утверждение. Дело в том, что невозможно выводить закон из какого бы то ни было числа случаев. Индуктивный вывод не принудителен с логической точки зрения, а вот дедуктивный метод отлично работает в случае modus tollens.
//-- Метод фальсификации --//
   Перед нами четыре карточки, на каждой из которых с одной стороны нарисованы буквы или «А», или «Б», а с другой – число или «2», или «5».
   Задание: установите самый быстрый способ истинности следующей гипотезы: «Карточки с гласными буквами на одной стороне имеют четное число на другой стороне». Какие карточки нужно перевернуть для того, чтобы установить истинность этой гипотезы?

   Doctor: Однако необходимо помнить, что в науке важно не только найти правильное объяснение, но и добиться понимания.
   Ignorant: А в чем специфика объяснения и понимания в науке? Разве одно не предполагает другого?
   Doctor: Видишь ли, долгое время объяснение и понимание рассматривали как своего рода водоразделы между естественными и социально-гуманитарными науками. У истоков этого водораздела находится известная дуалистическая установка Канта, который противопоставил природу как царство необходимых законов человеку как источнику нравственной свободы. Именно это положение лежит в основе системы рассуждений неокантианцев. Природа, с их точки зрения, – это то, что существует до и независимо от человека по своим собственным необходимым, вечным и универсальным законам, а культура – продукт деятельности человека, преследующего всегда определенные цели и ориентирующегося в этой своей деятельности на определенные нормы, идеалы и ценности. Отсюда и принципиальная разница как в целях, так и в методах гуманитарных наук в их сопоставлении с науками естественными.
   Вильгельм Виндельбанд: Следует различать по используемому методу науки о природе и науки о духе. Естествознание номотетично; оно исследует всеобщие законы; наука же о духе идиографична — она исследует данные частные факты, прежде всего исторические [128 - Виндельбанд В. Избранное. Дух и история. – М., 1995. – С. 666.].
   Генрих Риккерт: Науки можно разделить на «генерализирующие» и «индивидуализирующие». Понятие же исторически-индивидуального можно получить, лишь стоя на ценностной точке зрения, в свете которой индивидуальное попадает в поле зрения лишь в своем уникальном значении. Многообразие событий получает свое единство через ценностное восприятие [129 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т. 4. – С. 286.].
   Вильгельм Дильтей: Именно поэтому науки о духе отличаются от естественных наук тем, что изучают действительность, порожденную самим человеком, т.е. в них дух занимается творением самого же духа. Потому различны и методы познания: природу мы объясняем, дух – понимаем. Общественные и творческие достижения людей являются выражением внутренних процессов, душевной жизни. Их можно постичь лишь путем вживания в целостность душевной жизни. Поэтому основы теории познания наук о духе – не абстрактный субъект познания, а целостный человек, т.е. волящее, чувствующее, понимающее существо.
   Doctor: Какими же методами вы предлагаете изучать человека?
   Вильгельм Дильтей: Методы изучения человека должны быть основаны на взаимосвязи переживания, выражения и понимания. Переживания — это структурные единицы, из которых строится душевная жизнь. В них актуализирована взаимосвязь сознания и его содержаний. Выражение есть концентрация переживаний во внешних формах (например, в жестах, языке, искусстве и т.д.). Следовательно, все эти формы суть объективации душевной жизни. Понимание есть постижение внутренней жизни на основе ее внешних проявлений. Понимание объективаций чужой душевной жизни есть повторное переживание на основе опыта собственной душевной жизни [130 - Дильтей В. Понимание. Герменевтическая теория наук о духе // В. Дильтей. Введение в науки о духе. – М., 2000. – 214–221.].
   Doctor: Хочу отметить, что учение о понимании называется герменевтикой.
   Ignorant: А почему такое странное название?
   Doctor: По имени греческого бога Гермеса, который выполнял на Олимпе разные посреднические функции. Собственно разработкой методов герменевтики всерьез занялись немецкие философы XIX в.
   Фридрих Эрнст Даниэль Шлейермахер: Герменевтика – это учение об искусстве, или технике, понимания, исследующее условия, при которых возможно взаимное постижение людьми друг друга в их жизненных проявлениях. Поскольку всякий текст в одно и то же время и является индивидуальным проявлением автора, и принадлежит к общей сфере языка, его толкование идет прежде всего по двум путям. Объективный (грамматический) метод понимает текст, исходя из языка как целого, субъективный — из индивидуальности автора, привносимой им в процесс творчества. Затем следует второе подразделение – на компаративный (сравнительный) метод, выводящий смысл из сравнения высказываний в их языковом и историческом контекстах, и дивинационный (угадывающий), ухватывающий смысл интуитивно, путем вчувствования. Эти методы должны взаимодействовать, постоянно дополняя друг друга в процессе понимания [131 - Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. – М., 1988. – С. 232–244.].
   Ханс Георг Гадамер: Для меня же понимание – это не столько метод, сколько способ бытия самого человека, открывающий ему мир. Процесс понимания идет по герменевтическому кругу, в котором частное должно объясняться исходя из целого, а целое – исходя из частного. Поэтому необходимы нацеленные на смысловое целое «проективные суждения», которые должны быть, однако, осознанными и поддающимися исправлению. Понимание традиции подобно диалогу, ибо ее свидетельства выдвигают притязания на истинность, которые интерпретатор должен заново актуализировать как возможный ответ на свой вопрос. Так в этой встрече меняется его собственный горизонт, как и произведение, оказывая воздействие, приобретает новый смысл по мере роста отделяющей нас от него дистанции (рис. 30) [132 - Там же. – С. 317–320.].

Гадамер Ханс Георг (1900–2002)

   Рис. 30

   Ignorant: Я, кажется, понял, в чем суть этого деления наук. Итак, если я специалист в области естественных наук, меня, как правило, совсем не интересует индивидуальная неповторимость предмета; я во всем буду искать общую закономерность. Если я гуманитарий, то львиная доля моего исследования будет посвящена детальному описанию исследуемого предмета; меня будет интересовать полнота прецедента.
   Doctor: Действительно, для гуманитария полное познание закономерности – убийственно. Например, если бы историки добились абсолютного познания в области закономерностей социальных процессов – история бы погибла, события лишились бы своей уникальной неповторимости, а значит, непредсказуемости.
   Ignorant: Получается, что для ученого-естественника все единичные факты равнозначны в свете научной теории, а для гуманитария любой единичный факт уникален. Естественник систематизирует факты, гуманитарий их переживает и дает другим «вжиться» в них.
   Doctor: Однако не советую тебе очень уж увлекаться углублением этого разграничения. Между естественными и гуманитарными науками нет пропасти, наоборот сейчас наблюдается и приветствуется тенденция к интеграции этих форм познания. Да, верно, что естествознание стремится установить прежде всего законы явлений и подвести под них единичные эмпирические знания, но неверно, что науки об обществе вовсе не отражают объективных законов и не пользуются ими для объяснения социально-исторических явлений и деятельности индивидов. Верно, что понимание взглядов, мнений, убеждений, верований и целей других людей – чрезвычайно сложная задача, тем более что многие люди неправильно или не до конца понимают самих себя, а иногда намеренно стремятся ввести в заблуждение. Однако неверно, что понимание неприменимо к явлениям природы. Каждый, кто изучал естественные или технические науки, не раз убеждался, как трудно и как важно понять то или иное явление, закон или результат эксперимента. Поэтому объяснение и понимание – это два взаимодополняющих познавательных процесса, используемых и в естественно-научном, и в социально-гуманитарном познании.

Советуем подумать:

   Как вы понимаете утверждение Дж. Беркли и Д. Юма о том, что действительность – это поток ощущений?
   Считается, что И. Кант произвел в философии переворот, равный по своему значению перевороту Коперника в естествознании. Как вы думаете, в чем он заключается?
   Как соотносятся познание и практика?
   В чем смысл софизмов как логического приема в доказательствах, рассуждениях?
   В чем смысл понятия «парадокс» в познании истины? Назовите известные вам парадоксы, которые оказали решающее влияние на развитие научных представлений.

Советуем прочитать:

   Беркли Дж. Три разговора между Гиласом и Филонусом. (Любое издание).
   Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания. – М., 1990.
   Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей появиться как наука. (Любое издание).
   Кун Т. Структура научных революций. – М., 1975.
   Рассел Б. Проблемы философии. – М., 2000.
   Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. – М., 1995.
   Юм Д. Исследование о человеческом разумении. (Любое издание).

Глава 4.
Что такое человек? Введение в философскую антропологию

   Modus quo corporibus adhaerent spiritus comprehendi ab hominibus non potest, et hoc tamen homo est.
   Человек не способен постичь соединение духа с телом, а между тем это и есть человек.

//-- Диалоги --//
   4.1. Человек и культура
   4.2. Бытие человека
   4.3. Феномены человеческого бытия: страх, свобода, любовь
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Эрих Фромм — немецко-американский философ, психолог, социолог ХХ в.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Альберт Великий — средневековый философ XIII в.
   Фома Аквинский — средневековый философ XIII в.
   Макс Шелер — немецкий философ XIX–XX вв.
   Хельмут Плеснер — немецкий философ ХХ в.
   Арнольд Гелен — немецкий философ ХХ в.
   Конрад Лоренц — австрийский биолог ХХ в.
   Владимир Сергеевич Соловьев — русский философ XIX в.
   Джованни Пико делла Мирандола — итальянский философ XV в.
   Иоганн Хейзинга — нидерландский культуролог ХХ в.
   Эрнст Кассирер — немецкий философ ХХ в.
   Поль Рикер — французский философ ХХ в.
   Георг Зиммель — немецкий философ XIX в.
   Жан Жак Руссо — французский философ XVIII в.
   Лао-цзы — китайский философ VI в. до н.э.
   Мэн-цзы — китайский философ IV в. до н.э.
   Чжуан-цзы — китайский философ IV в. до н.э.
   Артур Шопенгауэр — немецкий философ XIX в.
   Виктор Эмиль Франкл — австрийский психиатр, психолог ХХ в.
   Зигмунд Фрейд — австрийский невропатолог, психиатр, психолог XIX–XX вв.
   Серен Кьеркегор — датский философ XIX в.
   Карл Ясперс — немецкий философ ХХ в.
   Мартин Хайдеггер — немецкий философ ХХ в.
   Платон Афинский — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Эпикур — древнегреческий философ IV–III вв. до н.э.
   Луций Анней Сенека — римский философ I в.
   Лев Николаевич Толстой — русский писатель XIX–XX вв.
   Бенедикт Спиноза — нидерландский философ XVII в.
   Жан-Поль Сартр — французский философ ХХ в.
   Августин Блаженный — средневековый философ IV–V вв.

4.1. Человек и культура

   Ignorant: Если помнишь, мы рассуждали ранее о месте и роли человека в мире. Не хочешь ли продолжить беседу на эту тему?
   Doctor: С удовольствием. Начну с того, что, как ни странно, но до сих пор в своих изображениях универсума наука так и не определила место человека. Физике удалось временно очертить мир атома. Биология сумела навести некоторый порядок в конструкциях жизни. Опираясь на физику и биологию, антропология (т.е. наука о человеке), в свою очередь, кое-как объясняет структуру человеческого тела и некоторые механизмы его физиологии и психики. Но полученный при объединении всех этих черт портрет явно не соответствует действительности.
   Ignorant: Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь…
   Doctor: Просто человек в том виде, каким его удается воспроизвести сегодняшней науке, – животное, подобное другим. Но если судить хотя бы по биологическим результатам его появления и жизнедеятельности, не представляет ли он собой как раз нечто совершенно иное?

   Фромм Эрих (1900–1980)

   Эрих Фромм: Друзья мои, мне, кажется, понятна причина ваших сомнений. Ведь человек – это не вещь, а живое существо, которое можно понять только в длительном процессе развития. В любой миг своей жизни он еще не является тем, чем может стать, и чем он, возможно, еще станет. Человеку нельзя дать такое определение, как столу или часам, и все же определение этой сущности нельзя считать полностью невозможным [133 - Фром Э. О любви к жизни // Э. Фромм. Психоанализ и этика. – М., 1998. – С. 511.].
   Ignorant: Мне кажется, господа философы, вы опять все усложняете. В нашей обыденной жизни вопрос «кто есть человек?» решается очень просто. Никто ведь не путает людей с обезьянами, кошками или собаками. Во-первых, человека характеризует специфический внешний облик и способы поведения, а во-вторых, человек – это существо разумное, обладающее сознанием.
   Doctor: А что значит – обладать сознанием? Сможешь объяснить?
   Ignorant: Попытаюсь. Мне кажется, что обладать сознанием – значит прежде всего отделять себя от всего окружающего мира, удерживать это отличие, формировать и формулировать свое Я, обладать способностью самопознания и т.д. и т.п.
   Doctor: Но ведь человек не только обладает сознанием, он активно им пользуется, оно ему жизненно необходимо. Во-первых, он создает рациональную, подчиненную закономерностям картину мира. А во-вторых, он выражает себя, передает свои мысли и чувства посредством языка и речи.
   Ignorant: Я считаю, что все особенности и функции сознания человека можно выразить понятием «душа». У человека есть особая душа, которой нет, например, у других живых существ.
   Doctor: Хотя понятие «душа» нельзя с полным правом причислить к научным, тем не менее в философии древности оно действительно рассматривалось как ключевое в характеристике сущности человека.
   Аристотель Стагирит: Если позволите, я бы дал на этот счет свои пояснения.
   Doctor: Конечно.
   Аристотель Стагирит: Душа человека состоит из трех частей: 1) вегетативная, или растительная душа; 2) чувственная, или животная душа; 3) разумная душа. Функцией растительной души является питание, животной – ощущение и локальная подвижность, разума – духовная деятельность [134 - Аристотель. О душе // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 397.].
   Ignorant: Видимо, разумная часть души и есть определяющая в характеристике человека.
   Аристотель Стагирит: Несомненно. Разум занимает особое положение: его можно разделить на пассивный и активный (творящий). Пассивный разум представляет материю (потенциальное), а активный – форму (актуальное). Пассивный разум связан с чувствами, но познает предметы по их идеальной форме. Активный разум не связан с телом, он является «поставщиком» чистых форм. Пассивный разум – индивидуален, смертен, активный – всеобщ, бессмертен.
   Ignorant: Если я правильно понял, то вы верите, что именно активный (деятельностный) разум является сущностью человека и служит гарантом бессмертия его души?
   Альберт Великий: Именно так. Душа человека бессмертна, так как активный разум есть часть души и формообразующий принцип в человеке.
   Фома Аквинский: А будучи формой тела, душа и после отделения от тела сохраняет качество единичности, в этом ее бессмертие [135 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 852.].
   Альберт Великий: Хотя активный разум представлен в людях в виде индивидуальных вариаций, но в качестве результата божественного творения причастен к всеобщему и потому дает возможность общезначимого, объективного знания.
   Ignorant: При всем уважении к вашим доводам, господа философы, хочу сказать, что мне, современному человеку, более близок научный подход в антропологии, опирающийся не на Священное Писание и Аристотеля, а, к примеру, на данные биологии.
   Doctor: В таком случае следует задуматься над особенностями проявления живого в мире.
   Макс Шелер: Если позволите, хочу заметить, что психическую деятельность следует представлять в определенной иерархии. Первая ступень – это эмоциональный напор, присущий всему живому от растения до человека. За этим следует инстинкт, ассоциативная память, практический разум (возможность выбирать, способность предвосхищать) и, наконец, только у человека – дух. Благодаря ему человек не привязан к рамкам органической жизни. Но в то же время дух противостоит принципу всего живого – напору. Напор – причина переживания действительности, складывающаяся на основе опыта сопротивления, которым его встречает реальность. Бытие, пережитое через это сопротивление, есть наличное бытие человека. Дух же дает возможность пережить смысловую определенность бытия [136 - Шелер М. Положение человека в Космосе // Проблема человека в западной философии. – М., 1988.].
   Doctor: Не кажется ли вам, уважаемый коллега, что в таком случае неизбежен своего рода дуализм духа и «напора», определяющий развитие человека и общества?
   Макс Шелер: В этом-то все и дело. Дух не обладает силой, достаточной, чтобы воплотить свое познание сущности в действительность. Лишь там, где его идеи соединяются с реальными факторами жизни (например, инстинктами), они обретают действенную силу.

   Шелер Макс (1874–1928)

   Хельмут Плеснер: Я предлагаю исходить из того, что всему живому свойственна позициональность: оно выделяется на фоне существующей вне его окружающей среды, соотносится с ней и воспринимает ее реакции. Форма организации растения — открытость: оно встроено в окружающую среду, напрямую зависит от нее. Замкнутая форма животного, напротив, благодаря развитию органов (и мозга как центрального органа) сильнее сосредотачивает организм на самом себе и тем самым дает ему большую независимость. Лишь человек отличается эксцентрической позициональностью.
   Ignorant: Какой странный термин. А что это значит?
   Хельмут Плеснер: Это значит, что только человек умеет относиться к себе рефлексивно. Он постигает себя в трех аспектах: как предметно данное тело, как душу в теле и как Я, с точки зрения которого он и занимает эксцентрическую позицию. Благодаря дистанции, с которой человек относится к себе самому, жизнь для него – выполняемое им самим задание. Из себя, и только из себя он обязан сделать то, чем должен быть, и потому от природы предрасположен к культивированию себя самого [137 - Плеснер Х. Ступени органического и человек: Введение в философскую антропологию. – М., 2004. – С. 251–266.].
   Ignorant: А как с точки зрения естественной истории можно объяснить такую предрасположенность человека?

Плеснер Хельмут (1892–1985)

   Гелен Арнольд (1904–1976)

   Арнольд Гелен: Корни этой предрасположенности следует искать в том, что если животное хорошо приспособлено к окружающей среде, целиком находясь под управлением инстинкта, то человек биологически – существо ущербное. Его существование под угрозой в силу неприспособленности и оттеснения инстинктов. Но зато, с другой стороны, он открыт миру и, значит, способен научаться, поскольку не прикован ни к какому горизонту опыта или образцу поведения. Поэтому благодаря своему рефлексивному сознанию человек способен перестраивать условия своей жизни (выживания), созидая для себя искусственную окружающую среду – культуру [138 - Гелен А. О систематике антропологии // Проблема человека в западной философии. – М., 1988.].
   Конрад Лоренц: Могу утверждать, что и все базовые мыслительные способности человека, и их предпосылки (например, «a priori» Канта) – плод биологической эволюции. Человеческий аппарат построения картины мира базируется на фундаментальном принципе: жить – значит учиться. Эволюция есть процесс, в ходе которого приобретаются знания. Наши предустановленные формы созерцания и категории приспосабливаются к внешнему миру по точно тем же законам, по каким копыто лошади приспосабливается к степному грунту, плавник рыбы к воде. Поскольку наш аппарат построения мира под давлением отбора в течение миллионов лет не мог позволить себе впасть в угрожающие его существованию ошибки, его заданные параметры в значительной степени соответствуют отображаемой окружающей среде [139 - Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. – М., 1998. – С. 248–255.].

   Лоренц Конрад (1903–1989)

   Ignorant: Ну хорошо, насчет познавательного аппарата понятно. Но ведь у человека есть еще система ценностей, моральных норм и запретов. Это очень важные признаки, характеризующие жизнедеятельность человека именно как культурного существа. И это, по-вашему, тоже продукт биологической эволюции?
   Конрад Лоренц: Конечно, друг мой, а как же иначе? Такие моральные явления, как эгоизм и альтруизм, встречаются у животных точно так же, как агрессивность и механизмы ее контроля. По причине амбивалентности (двойственности) естественных признаков (например, агрессивности и социального поведения) фактическая детерминированность врожденной формой поведения должна учитываться как наличное состояние, но не может служить мерилом должного [140 - Там же. – С. 136–156.].
   Ignorant: Честно говоря, я не совсем понял…
   Doctor: Видишь ли, первые и простейшие нравственно-социальные запреты (табу), например, запрет на близкородственные половые связи, убийство и поедание себе подобных, возникшие в глубокой древности, навеки сохранили свое непреложное значение. Но для них сначала была естественная предрасположенность, а лишь впоследствии они перешли в сферу должного. Но так или иначе именно нравственно-социальные запреты конституируют первобытно-родовую общину в противовес животному стаду.
   Ignorant: То есть по характеру этих запретов мы можем обнаружить принципиальное отличие человеческих норм от стадных животных инстинктов.
   Doctor: Именно так. От стадных инстинктов любой степени сложности они отличаются, по крайней мере, тремя существенными признаками: 1) они касаются всех членов родовой общины – как слабых, так и сильных, тогда как в стаде «недозволенное» существует лишь для слабейших особей; 2) они принципиально несводимы к инстинкту самосохранения, диктуя человеку поступки, подчас индивидуально вредные (самоограничение), а иногда даже и самоубийственные (самопожертвование); 3) они имеют характер обязательств, нарушение которых влечет за собой кару, исполняемую общиной как целым. Это – остракизм, т.е. поголовное отвращение от преступника, изгнание его из племени, а в предельном смысле данного акта – исторжение из общества в природу. С извергом (извергнутым, отлученным) никто не может общаться. Он уподобляется иноплеменнику или животному и в качестве такового может быть убит.
   Ignorant: А какие самые первые и главные требования стали объектом табу?
   Doctor: Во-первых, это абсолютный запрет на кровосмесительство; во-вторых, абсолютный запрет на убийство соплеменника (в дальнейшем – сородича, близкого); в-третьих, требование поддержания жизни (прокормления) любого из соплеменников, независимо от его физической приспособленности к жизни.
   Ignorant: Хочу заметить, что и современные нормы морали не отменяют ни одного из этих древнейших требований. Кровосмесительство, убийство отца или брата, согласие на голодную смерть неудачливого или увечного родственника вызывают и у современных людей тот же священный ужас. Получается, что эти простейшие запреты образуют вечный фундамент, над которым надстраивается все многообразие более поздних ценностей и норм. Однако меня продолжает интересовать вопрос, какие естественные причины привели к этому?
   Doctor: Пожалуй, это острейшая потребность во внутристадном мире. Первые орудия труда использовались на охоте, а значит, являлись орудиями убийства. А поскольку внутри первобытного стада гоминид существовала гаремная система половых связей, то чтобы положить конец убийственной, орудийно-вооруженной половой конкуренции самцов, надо было сделать «гарем самок» ничейным, т.е. наложить запрет на все половые связи внутри своей группы. Тем самым исключался инцест, и возникла экзогамия. И все это прочно закрепили самые первые религиозные тотемические культы.
   Ignorant: А что это за религиозные культы?
   Doctor: «Свое племя» осознавалось прежде всего как группа, поклоняющаяся одному и тому же тотему (чаще всего – животному). Тотем мыслился как мифический прародитель группы, от которого она получала свое родовое имя. Считалось, что все члены группы «едины во плоти» с почитаемым тотемом и что плоть эту нельзя ни поедать, ни делать объектом полового обладания. Нарушение этого запрета каралось смертью. Путем решения проблемы внутристадного мира устранялась стадная («гаремная») организация и создавался принципиально иной тип примитивной коллективности: первобытно-родовая община, связанная с другой такой же общиной задачей произведения потомства. В итоге брачные связи переставали быть средством воспроизведения стадновидовой общности и подчинялись определенному социокультурному порядку, хотя и представленному иррационально (тотемически, а позднее – мифологически).
   Ignorant: Хорошо, с этим разобрались. Но все-таки человеческая природа, о которой мы говорим, как была в моем понимании двойственной, так и осталась. Это-то и вызывает удивление – как в человеке сочетается биологическое и духовное, конечное земное существование и стремление к вечной жизни, осмысленное и лишенное смысла, индивидуальная неповторимость и социальная «безликость»?!
   Doctor: А ты рассуждаешь, как настоящий философ! А может, проблема человека – это прежде всего проблема выбора методов ее исследования? Может, все дело в точке зрения исследователя?

   Соловьев Владимир Сергеевич (1853–1900)

   Владимир Сергеевич Соловьев: Думаю, вы правы. Мы видим, что, с одной стороны, человек есть существо с безусловным значением, с безусловными правами и требованиями, и тот же самый человек есть только ограниченное и преходящее явление, факт среди множества других фактов, со всех сторон ими ограниченный и от них зависящий, – и не только отдельный человек, но и все человечество в целом. Получается, что мы волей-неволей должны определиться и выбрать из двух вариантов один (третьего не дано): или признать, что человек имеет свое безусловное значение, свои безусловные права не только в своих собственных глазах, но и во вселенском масштабе, или же признать, что человек есть только простой биологический факт, т.е. нечто условное, ограниченное, такое явление, которое сегодня есть, а завтра может и не быть.
   Ignorant: Ну и что же вы предлагаете?
   Владимир Сергеевич Соловьев: Давайте рассуждать. Если человек как факт сам по себе не истинен и не ложен, не добр и не зол, то он только натурален, он только необходим, он просто существует. А если так, пусть же человек не стремится к истине и добру, ведь все это только условные понятия, в сущности – пустые слова. Если человек есть только факт, если он неизбежно ограничен механизмом внешней действительности, пусть он и не ищет ничего большего, чем эта натуральная действительность, пусть он ест, пьет, веселится, а если невесело, то он, пожалуй, может своему фактическому существованию положить фактический же конец [141 - Соловьев В.С. Чтения о богочеловечестве // В.С. Соловьев. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 2. – С. 21–22.].
   Ignorant: Ну уж нет. Мне трудно согласиться с тем, что я, мол, просто биологический факт, случайное явление природы. Я все-таки считаю, но, правда, не могу объяснить почему, что мое существование не случайно, в нем есть какой-то смысл и не только для меня, но и для мира в целом.
   Джованни Пико делла Мирандола: Послушай-ка древнюю легенду, может, тогда поймешь, в чем твое предназначение и достоинство. Заканчивая творение мира, Бог раздал уже все качества, так что на долю человека не досталось ничего особенного. Поэтому он сказал человеку: «Тебе не положены непреодолимые границы – тебе самому придется… определять свою природу, пользуясь своей свободной волей. Я поставил тебя в средоточие мира, дабы оттуда ты мог обозреть все, что в этом мире есть… Тебе вольно опуститься до низшего мира и стать наравне со скотом. Но тебе так же вольно подняться в высший мир божественного, решившись на это собственным духом» [142 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 55.].
   Ignorant: То есть человек всегда ощущает себя в центре мироздания благодаря тому, что у него есть разум и свободная воля. Постижение этой свободы и нацеливает человека на поиск смысла своего существования.
   Doctor: Однако нужно помнить, что сознание и самосознание человека развивается и действует не в «безвоздушном» пространстве. Оно возможно только в рамках культуры. Поэтому в самом широком смысле этого слова любая осмысленная жизнь человека – это культурная жизнь, а сам человек по своей сути – это культурное существо.
   Ignorant: Но ведь человек не всегда был «культурным». Если поместить человека с рождения в условия дикой природы, то он превратится в животное.
   Doctor: Это действительно так, при определенных условиях человек может стать животным, но ведь животное даже при самых идеальных условиях никогда не станет человеком.
   Ignorant: Что ты хочешь этим сказать?
   Doctor: Давай сравним жизнь человека и жизнь животного по одному существенному аспекту – характеру взаимоотношения с окружающей средой. Что мы видим? Животное активно приспосабливается к окружающей среде, стремится слиться с ней. От этой способности зависит его выживание. Человек же не столько приспосабливается сам, сколько активно «приспосабливает» природу, преобразует ее для удовлетворения своих потребностей. То есть человек наделен умением оборачивать природу против нее самой. С помощью все более и более изощренных приспособлений он в состоянии изменить, перестроить под себя конфигурацию окружающего мира.
   Ignorant: Погоди, док, но ведь животные тоже преобразуют природные ландшафты своей жизнедеятельностью, они строят жилища, организуются для совместного добывания пищи и даже при этом используют примитивные орудия труда.
   Doctor: Однако нельзя не заметить существенного отличия человеческой деятельности от деятельности животных, которое состоит в том, что у животных достигается только удовлетворение витальных потребностей, а у человека, помимо решения этой задачи, существует механизм «социального наследования» поведенческих программ. Иными словами, у человека «атрофирован» генетический механизм передачи поведенческих программ от поколения к поколению, от вида к индивиду.
   Ignorant: А в чем суть этого механизма «социального наследования»?
   Doctor: Это как раз и есть культура, т.е. «опредмечивание» накапливаемого человеческого опыта, позволявшее сохранять в объективированном и отторгнутом от самого человека – и потому не исчезающем со смертью – виде добываемые им знания, ценности и умения. Таким образом, биологическое существование является для человека одновременно и социальным, благодаря неизвестному природе виду активности – человеческой деятельности. В результате деятельность человека породила новую, человеческую форму бытия – культуру.
   Ignorant: Значит, суть культурной жизни человека – это постоянные усилия, непрестанный труд, направляемый сознанием?
   Doctor: Пожалуй, так. Ведь сознание как специфически человеческая форма регуляции и управления взаимоотношением с миром существует как бы в двух формах. Во-первых, оно предполагает наличие «коллективных представлений», фиксирующих накопленный опыт культуры и образующих содержание таких социокультурных систем, как мировоззрение, идеология, мораль, наука, искусство, которые обычно и именуются системами общественного сознания. Во-вторых, содержание «коллективных представлений» этих систем должно быть сделано достоянием внутреннего мира реальных конкретных людей, «интериоризировано» (усвоено) ими, стать субъективной реальностью их мироотношения. Поэтому сознательные усилия человека могут быть направлены вовне на создание искусственной, комфортной для него среды обитания. Так появляется мир «второй природы», т.е. материальных объектов и систем, созданных руками человека. Но данные усилия могут быть применены к самому человеку, ведь культурным человек становится не столько по своей природе (т.е. благодаря своим биологическим особенностям), сколько вопреки ей, трансформируя свою природу под соответствующий культурный стандарт. Там, где эти сознательные усилия ослабевают или прекращаются, культура начинает погибать. Таким образом, существование культуры зависит от ее непрерывного воспроизводства.
   Ignorant: А из чего в таком случае складывается культурная жизнь человека?
   Doctor: Ну, во-первых, это способы человеческого действия, схемы, образцы, в соответствии с которыми человек строит свой труд и поведение.
   Ignorant: А что это конкретно?
   Doctor: Как бы тебе объяснить… Это совокупность приемов «орудования», оперирования с предметами, а также это способы общения, изложения своих мыслей и чувств, способы коммуникации. Это те «матрицы» поведения, усвоенные в детстве, которыми мы пользуемся всю жизнь.
   Ignorant: Понятно. А что во-вторых?
   Doctor: Во-вторых, культура – это вся совокупность созданных людьми культурных объектов, то, что называется «второй природой». Вот подумай, чем, например, палочки для еды отличается от древесных веточек?
   Ignorant: Что за вопрос? При всем внешнем сходстве отличий много, но самое главное – палочки для еды приносят пользу человеку, а веточки существуют сами по себе.
   Doctor: Правильно. Любой культурный предмет функционален, уже в самой его форме скрыто его предназначение, так как он создан или «позаимствован» у природы специально для удовлетворения тех или иных человеческих потребностей. Овладевая функциями культурных предметов, мы чувствуем себя комфортно в искусственной, культурной среде обитания.
   Ignorant: Если есть «во-первых» и «во-вторых», значит, должно быть и «в-третьих»…
   Doctor: Ты чрезвычайно проницателен… Третья составляющая культурной жизни человека – это духовные ценности: истина, красота, добро, вера, надежда, любовь и т.д. Это не реальные, а идеальные «матрицы» чувствования, мышления и поведения людей. Это некие ориентиры, трансценденталии, никогда не достижимые, но тем не менее вселяющие надежду на лучшее, задающие цели, ориентиры и смыслы человеческой жизни.

   Трансцендентальное (от лат. transcendere – переступать) – предпосылки возможного опыта и знания о нем.

   Ignorant: Ты ранее упомянул, что и сам человек – это тоже продукт культуры.
   Doctor: Конечно. Человек всю жизнь проводит в рамках «второй природы», это самая пригодная для него среда обитания, а значит, он и сам оценивает себя как «культурный предмет», через свою роль, предназначение, функцию, ценность в рамках культуры. Например, человек всегда остро чувствовал неудовлетворенность своим биологическим телом, тяготился им и постоянно его изменял в соответствии с теми или иными культурными образцами. Наиболее распространенной и «мягкой» формой культурной «стилизации» биологического облика человека является ношение одежды, украшений, использование косметики и т.п. В это человек вкладывает глубокий культурный смысл. Но при этом человек остается носителем биологической природы. Ведь по своему биологическому облику человек пока мало чем отличается от своего первобытного предка.

   Хейзинга Иоганн (1872–1945)

   Иоганн Хейзинга: По моему мнению, базовой для культуры является такой феномен бытия человека, как игра, ведь игра древнее культуры. Игра распространяется одновременно на мир животных и мир людей, значит, она не опирается по своей сущности на какой-нибудь рациональный фундамент, она не связана ни с определенной ступенью культуры, ни с определенной формой мировоззрения. Поэтому игра предшествует культуре, сопровождает ее, пронизывает ее от рождения до настоящего времени. Вместе с тем культура не происходит из игры в результате некоторой эволюции, а возникает в форме игры: культура изначально разыгрывается — самой культуре в исходных ее формах присуще нечто игровое, т.е. она осуществляется в формах и атмосфере игры [143 - Хейзинга И. Homo ludens. Статьи по истории культуры. – М., 1997. – С. 60.].
//-- История парика --//
   В XVII в. модным считался стилизованный парик. Исходным пунктом столь длительной моды на парик остается, конечно, тот факт, что прическа из волос скоро начала требовать от природы больше, чем способна была дать значительная часть мужчин. Парик появился вначале как суррогат для возмещения скудеющей красоты локонов, т.е. как подражание природе. Когда же ношение парика стало всеобщей модой, он быстро потерял всякую претензию на фальшивое подражание естественной шевелюре и стал элементом стиля. Он означает в самом буквальном смысле обрамление лица, как холста – рамкой. Он служит не для подражания, но для того, чтобы выделять, облагораживать, возвышать.
   Итак, примечательно в ношении парика не только то, что он, будучи неестественным, стесняющим и вредным для здоровья, господствует в течение полутора веков, но также и то, что чем дальше, тем больше парик отдаляется от естественных волос, все более стилизуясь. С рубежа XVII–XVIII вв. парик, как правило носят только напудренным белой пудрой. И этот эффект портреты донесли до нас, без сомнения, весьма приукрашенным. Что могло быть культурно-психологической причиной этого обычая, установить невозможно. С середины XVIII в. начинается отделка парика рядами жестких, накрахмаленных локонов над ушами, высоко начесанным хохлом и лентой, которой парик перевязывают сзади. Всякая видимость подражания природе исчезает, парик окончательно становится орнаментом [144 - Там же. – С. 176–177.].

   Ignorant: Получается, что приобщаясь к культуре, мы просто усваиваем правила некой игры, чтобы потом всю жизнь играть в нее? Но почему для нас это так важно?
   Эрнст Кассирер: Да потому что человек изначально формировался как символическое животное. Именно в символе заключается универсальное выражение культурной, духовно-творческой деятельности человека. Символ всегда обозначает нечто чувственное, воплощающее в себе чувство посредством способа, каким оно дано.
   Ignorant: Честно говоря, мне не совсем понятно…
   Эрнст Кассирер: Вот гляди. Символическая репрезентация (представление) выполняет три основных функции: 1) функцию выражения, в которой непосредственно отождествляются друг с другом знак и обозначаемое (например, мир мифического мышления); 2) функцию представления, в рамках которой символический характер мышления осознается, но которая все еще относится к предметной сфере (например, обыденный язык); 3) функцию обозначения, в рамках которой математические или логические знаки относятся лишь к абстрактным отношениям (например, научный язык) (рис. 31) [145 - Кассирер Э. Философия символических форм: В 2 т. – М.; СПб., 2001. – Т. 1. – С. 107–130.].

Кассирер Эрнст (1874–1945)

Рикер Поль (1913–2005)

Поль Рикер: Поэтому мы видим, что символ всегда заставляет думать. Это говорит о том, что символ отсылает мышление к действительности, которой самостоятельно ему не найти. Однако среди возможных способов интерпретации символа есть два диаметрально противоположных: герменевтика доверия, нацеленная на восстановление утраченного смысла (например, приобщение верующего к религиозной символике), и герменевтика подозрения, стремящаяся разоблачить символ как искажающую маску вытесненных аффектов (например, психоанализ) [146 - Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. – М., 1995. – С. 39–40.].

   Рис. 31

   Георг Зиммель: Я уверен, что культуросообразность человека обусловлена самой жизнью. Как известно, жизнь стремится к расширению, воспроизводству, усилению и в конечном счете к преодолению собственной смертности. Эти процессы вынуждают ее активно противостоять окружающему миру, дающему ей пространство и ограничивающему ее. При этом жизнь производит социокультурные формы, коренящиеся в этом созидательном процессе жизни, но теперь отделяющиеся от нее и развертывающие собственные законы и динамику, уже не сводимые к свойствам породившей их причины. Таким образом, индивид приобретает «субъективную культуру», лишь становясь причастным к этой «объективной культуре» (например, к науке, праву, религии). Одновременно с этим возникает постоянный разрушительный конфликт, поскольку объективные формы препятствуют творческому саморазвитию жизни, навязывая ей чуждые, раз и навсегда данные законы [147 - Зиммель Г. Конфликт современной культуры // Зиммель Г. Избр. – М., 1996. – Т. 1. Философия культуры. – С. 505–508.].
   Жан-Жак Руссо: Я бы хотел поддержать коллегу. Господа, здесь очень много говорилось о роли и значении культуры в жизни человека, о том, мол, что культура во всех отношениях положительна, оказывает «облагораживающее», «цивилизующее» влияние на жизнь человека. Однако позвольте заметить, что наряду со всеми этими сомнительными преимуществами, культура несет в себе массу недостатков, о чем свидетельствует весьма плачевное состояние человека в современном обществе.
   Doctor: Что вы хотите этим сказать?
   Жан-Жак Руссо: Я утверждаю, что только в свободном естественном состоянии в пределах естественного порядка человек может целиком положиться на свое чувство. В противоположность этому рефлексия, так пестуемая культурой, представляет собой источник социального зла и внутреннего разлада в человеке. Состояние рефлексии противно природе и копающийся в себе человек есть выродившееся животное.
   Doctor: Что же в таком случае является основой человеческой природы?

   Руссо Жан-Жак (1712–1778)

   Жан-Жак Руссо: Основой человеческой природы является любовь к себе, из которой происходят все остальные чувства, и прежде всего сострадание. Из этих естественных отношений возникают примитивные общественные порядки, не нарушающие, однако, существующих свободы и равенства. Так вот с развитием культуры и общественных институтов естественное равенство исчезает. Изначально доброкачественная любовь к себе превращается в эгоизм. Решающим переломом при этом было разделение труда и появление частной собственности, поскольку отношения собственности вынудили людей начать конкурентную борьбу друг с другом. И именно культура скрепляет на человеке эти оковы. Разум и наука ослабляют естественное чувство. Роскошь обессиливает людей, искусственность поведения делает их нечестными [148 - Руссо Ж.-Ж. Рассуждения о науках и искусствах // Ж.-Ж. Руссо. Избр. соч.: В 3 т. – М., 1961. – Т. 1. – С. 52.].
   Doctor: Что же вы в таком случае предлагаете?
   Жан-Жак Руссо: Я предлагаю в корне изменить всю систему приобщения человека к культуре, т.е. всю систему образования и воспитания. Ребенка нужно по возможности изолировать от дурного влияния общества; он должен учиться на собственном опыте, а воспитание должно при этом приспосабливаться к его развитию; учителю же необходимо заботиться о здоровой естественной среде, в которой бы ребенок рос физически и психически крепким. Тогда негативное влияние современной культуры как неизбежного зла будет минимизировано.
   Doctor: В таком случае, может быть, нам стоит заняться формированием «гармоничной личности» прямо в утробе матери?
   Ignorant: Господи, док, о чем ты говоришь?!
   Doctor: Я говорю о генной инженерии, которая, возможно, в недалеком будущем даст нам образцы таких «идеальных людей».
   Ignorant: А что, неплохая мысль. Ведь вполне естественно, что родители желают своим детям только лучшего будущего. Почему бы, если есть возможность, не позаботиться об этом заранее, еще до факта их появления на свет. Например, если появятся медицинские центры, где будущим родителям дадут гарантию, что в случае применения генной инженерии их ребенок будет навсегда защищен от всех известных болезней или будет обладать высоким уровнем интеллекта, то, наверное, многие воспользуются этими медицинскими услугами.
   Doctor: Хорошо. Представим себе эту картину. Допустим, в скором будущем медицина сможет обнаружить некие генетические маркеры интеллекта. Проводится искусственное оплодотворение, затем осуществляется отбор оплодотворенных яйцеклеток по этим маркерам. Или просто генетики научатся имплантировать молекулярную цепочку ДНК, позаимствованную у какого-нибудь гения. И вот вам гарантирован умственно одаренный ребенок! Или же медицина будущего научится удалять гены, ослабляющие организм и увеличивающие опасность заболеваний, и вместо них вставлять гены, обеспечивающие жизнеспособность, хорошее физическое здоровье. Или же появится возможность генетически привить иммунитет ко всем распространенным болезням. И вот гарантирован абсолютно здоровый ребенок! Или же, наконец, рассмотрим еще одну возможность. Как известно, естественный отбор требует смены поколений, поэтому любой живой организм запрограммирован на смерть, т.е. существует некий ген старения, напоминающий часы, отмеряющий срок жизни, в функцию которого входит убить нас. Так вот, допустим, что ученые научились удалять ген старения, таким образом, внутренней причины для смерти у организма больше нет, и человек будет жить очень долго, фактически станет бессмертным. Как все просто! Но разве ты не видишь в этом потенциальной опасности для человека?
   Ignorant: Интересно, в чем же заключается опасность, если все так замечательно?
   Doctor: Замечательно?! Ладно, не будем обращать внимания на то, что выделить гены интеллекта и установить соответствующие маркеры весьма проблематично и что, наверное, до конца понять механизм соотношения генов так и не удастся (например, укрепление физического здоровья может негативно повлиять на умственные способности и наоборот). Допустим, с медицинской точки зрения все великолепно. Но дело в другом. Ведь нельзя же отрицать тот факт, что генетически улучшенные дети, скорее всего, будут хуже адаптированы к образовательной, социальной, да и в целом культурной среде. Девиантность даже со знаком плюс воспринимается как «ненормальность», что затруднит социализацию этих детей.
   Ignorant: Значит, для этих детей должны быть созданы особые условия.
   Doctor: Именно это и настораживает. Что бы не говорили, как бы не запрещали генную инженерию, деньги решат все, а следовательно, богатые и влиятельные люди неизбежно воспользуются ее преимуществами. Однако это приведет к еще большему углублению социального расслоения, образованию нового элитного класса «сверхлюдей», живущего замкнуто, изолирующего себя от всех остальных, чтобы не ухудшить свою генетику. Получается, что эгоистические интересы родителей, отношение к детям как к статусной «игрушке» приведет к тому, что гендерные и культурные предрассудки будут еще более углубляться, а следовательно, будущие поколения столкнутся с еще большим количеством проблем. А представь, если генетически измененные признаки будут передаваться по наследству, то риск ошибки приобретет характер наследственной болезни, что может вообще иметь катастрофические последствия для человечества. Я уж не говорю о возможности генной инженерии зародышевых путей.
   Ignorant: А что это такое?
   Doctor: В клетках зародышевого пути – полный объем генетической информации, и потому на этой ступени открывается возможность манипулирования всем доступным наследственным материалом. Здесь может развернуться генетическое дизайнерство, использующее геноматериал разных видов, проектирование и производство широкого ассортимента генетических конструктов. Они могут сколь угодно далеко отклоняться от человека во всем – в своем генотипе, фенотипе, психоинтеллектуальных характеристиках. Например, они могут быть «химерами», межвидовыми гибридами, существами с фантастической гипертрофией какого-либо выделенного свойства и т.п. [149 - Хорунжий С.С. Проблема постчеловека, или Трансформативная антропология глазами синергийной антропологии // Философские науки. – 2008. – № 2. – С. 24–25.]
   Ignorant: Как-то жутковато становится от таких картин. Неужели с этим связано будущее человека, его биологического облика?
   Doctor: Думаю, нет. Скорее всего, на смену человеку придет киборг.
   Ignorant: Кто-кто? Ну ты даешь, док! Кибогри бывают только в голливудских фильмах. Как ты себе это представляешь?
   Doctor: Первый процесс, который отчасти уже доступен современному человеку, – это вживление в тело и мозг всевозможных компьютерных имплантантов, чипов: от уже применяемых «биомехатронных» протезов разных органов до устройств, усиливающих физические, сенсорные, когнитивные способности человека, и далее – к перспективе, когда участки мозга заменяются машинными элементами. А второй процесс – это вообще полное выключение человека из актуальной реальности.
   Ignorant: Интересно, кто из людей на такое согласится и как это вообще может произойти?
   Doctor: Особого согласия не требуется, и это уже происходит с нами. Современный человек все более переносит свое бытие в разнообразные формы записи, прежде всего электронные. По сути, скрипторика постепенно становится самосознанием и самоутверждением большинства людей, связанных между собой через Интернет. Человек, проводящий все большую часть своей жизни у компьютера, становится по роду занятий скриптором своего бытия. Все становится частью виртуальной реальности, которая по существу есть психофизическая проекция письменных знаков. Виртуальные города, магазины, банки, университеты, книги, издательства, клубы, профессиональные и досуговые сообщества – все это, впечатанное буквами и цифрами во всемирную сеть, становится субстанцией и горизонтом нашего бытия.
   Ignorant: Это понятно. Но мы ведь говорим о самом биологическом теле человека, оно ведь не «впечатанное», а живое.
   Doctor: Это как сказать. Разве мы сами не «впечатаны» в мир по правилам генетического кода? Может быть, как раз поэтому мы, бессознательно ощущая свою «написанность», пытаемся наше собственное бытие перевести в систему знаков, символов.
   Ignorant: Ну хорошо. И как это может повлиять на будущий облик человека?
   Doctor: Чем больше с помощью компьютеров разрастается мир знаков, тем теснее сжимается мир человека в физическом измерении. Почти вся информация о мире умещается уже в маленький ящик-компьютер, где скриптор получает Вселенную как текстуальное сообщение – и по-своему переписывает его, посылает сообщение от себя. Поскольку носители информации постоянно уменьшаются в размере, то вполне возможно, в ближайшем будущем вся продукция нашего головного мозга может поместиться на флэшку размером с булавочную головку. В таком случае можно предположить, что постепенно такому материальному сокращению подвергнется и само человеческое тело.
   Ignorant: И как же это произойдет?
   Doctor: Вот смотри. Человека, по сути, можно представить как информационную модель, матрицу, которая сохраняет свою устойчивость на протяжении всей жизни, хотя материальный состав организма непрерывно меняется. Соответственно, она может быть перенесена в память компьютера. То есть человеческий организм, некогда «развернувшийся» из биологического гена, может быть опять «свернут» в информационный искусственный ген.
   Ignorant: Но в таком случае можно вообще обходиться без тела…
   Doctor: Вот именно. Ведь на его содержание требуются огромные материальные ресурсы (еда, тепло, энергия, транспорт и т.п.), несравнимо большие, чем на поддержание работы компьютера. Так что вполне вероятно, что в ближайшем будущем мир будет населен преимущественно искусственными интеллектами в форме мыслящих компьютерных программ, способных переноситься от одного компьютера к другому через электронные сети. Эти компьютерные программы будут поддерживать свою жизнеспособность, а также одновременно управлять множеством своих программируемых тел (роботов), созданных с помощью нанотехнологий. Содержание человеческого сознания «перегрузится» в обширную компьютерную сеть и посредством этой сети обретет своего рода развоплощенное, транссубъективное, но обладающее разумом бессмертие [150 - Эпштейн М.Н. Homo Scriptor: Введение в скрипторику как антропологию и персонологию письма // Философские науки. – 2008. – № 8. – С. 138–141.].

4.2. Бытие человека

   Ignorant: Судя по твоему рассказу, док, человеческой природе в ближайшем будущем грозит существенная трансформация.
   Doctor: Думаю, что это неизбежно, хотя пока, говоря о человеческой природе, мы имеем в виду только те свойства человека, которые можно охарактеризовать как наиболее стойкие, неизменные, общие, выражающие его особенности как живого существа. Они были присущи человеку во все времена, независимо от биологической эволюции и исторического процесса. Выразить человеческую природу – это и значит раскрыть эти свойства.
   Ignorant: Однако не будем забывать, что человеческая природа двойственна.
   Doctor: Это верно. Так вот проблема двойственности человеческой природы наиболее отчетливо проявляется в соотношении биологического (генетического) и социокультурного (средового) в человеке. С одной стороны, «чистой животности» у человека почти нет, так как с момента своего рождения он погружается в искусственную, социокультурную среду обитания, задающую определенную программу жизнедеятельности. Но, с другой стороны, у человека есть стойкие биологически обусловленные задатки, на которых базируется и предопределяется успешность той или иной жизненной программы.
   Ignorant: А можно ли все-таки говорить, что какой-то один элемент из этой «двоицы» имеет определяющее значение?
   Лао-цзы: Человек природный, друг мой, подобен иве, а человек культурный подобен чаше. Поэтому воспитывать человека как культурное существо – это все равно, что из ивы сделать чашу.
   Мэн-цзы: В том-то и дело. Можете ли вы, оставив нетронутой иву, сделать из нее чашу? Вы должны сначала срубить иву, а затем сделать из нее чашу. Поэтому так же нужно сначала нанести ущерб человеку природному, чтобы воспитать в нем человека культурного. А иначе ваши слова приведут к тому, что все люди Поднебесной будут считать культуру бедствием.

Лао-Цзы (604 – ? до н.э.)

Лао-цзы: Человек природный подобен бурлящему потоку воды: откроешь ему путь на восток – потечет на восток, откроешь ему путь на запад – потечет на запад. Природа человека не разделяется на добрую и недобрую, подобно тому, как вода в своем течении не различает востока и запада.

   Мэн-цзы (372–289 до н.э.)

   Мэн-цзы: Конечно, вода не различает востока и запада. Но разве она не различает, где верх и где низ? Стремление природы человека к добру подобно стремлению воды течь вниз. Среди людей нет таких, которые бы не стремились к добру, так же как и нет такой воды, которая бы не стремилась течь вниз. Если ударять по воде и приводить ее в движение, можно заставить ее подняться выше лба. Если же устроить преграду, то можно заставить воду подняться в гору. Но разве это зависело от природы воды? Сила привела к этому. Пусть человек природный подобен потоку воды, но сила культуры придает ему направление [151 - Мэн-цзы // Древнекитайская философия: В 2 т. – М., 1994. – Т. 1. – С. 243–244.].
   Ignorant: Однако позвольте вам возразить. Мне кажется странным, что вы считаете человека добрым от природы. Неужели основы всех добродетелей заключены в человеке от рождения? В это трудно поверить. Все-таки мне кажется, что человек по своей природе нейтрален в отношении добра и зла.
   Мэн-цзы: Твои слова таят великую опасность и смуту, а исходят они из неверия в высокое предназначение человека. Человек, рождаясь, получает «великий удел» – свою сущность. Однако она включает также и «переменный удел». Под великим уделом я подразумеваю то, что предопределено Небом и над чем человек не властен. Переменный же удел связан с тем, что зависит от человека, от его личных усилий. Ты знаешь, как растет рис?
   Ignorant: Честно говоря, я не силен в сельском хозяйстве…
   Мэн-цзы: Как не всякое рисовое зернышко созревает, так и не в каждом человеке проявляются заложенные в нем потенции. В обоих случаях требуются действия, усилия. Небо вложило в человека потенциальное добро, но для того, чтобы то проявилось, ему следует действовать в соответствии с правилами должного воспитания, стать культурным. Вот тогда можно ждать хорошего урожая.
   Чжуан-цзы: А я скажу так: мерило человека – земля, мерило земли – небо, мерило неба – дао, мерило дао – оно само.
   Ignorant: А что такое это ваше дао и какое отношение оно имеет к человеческой природе?
   Чжуан-цзы: Язык не в состоянии адекватно выразить сущность дао. Оно безымянно, поскольку все имена означают нечто определенное, дао же есть верховный принцип по ту сторону всех различий – путь природы и жизни. Пожалуй, это то, что вы, европейцы, называете понятием бытие. Так вот, человек обладает как бы двумя натурами. Одна – естественная, порождаемая и определяемая дао (а потому истинная), другая – искусственная, порождаемая и определяемая страстями, свойственными человеческому Я (оттого ложная). Исходя из этого идеальным человеком считается тот, в котором истинная натура возобладает над ложной. Поэтому праведный путь мудреца состоит в том, чтобы позволить дао руководить собой, внутренне освободившись от всякой эгоистической деятельности.
   Doctor: Но это скорее характеризует человека природного, а не человека культурного. Проблема заключается в том, как использовать природные силы человека на благо его культурной жизнедеятельности.
   Чжуан-цзы: Нет, уважаемый, проблема не в этом. Проблема в том, как преодолеть саму двойственность человеческой природы, чтобы человеку, наконец, обрести мир и гармонию в душе. Настоящий мудрец действует через недеяние. Он не совершает никаких попыток вмешательства в происходящее. Чем меньше человек старается планировать, руководствуясь собственными желаниями, тем полнее вещи следуют дао. Чем больше законов и предписаний, тем больше совершается преступлений. Чем меньше правитель вмешивается в дела, тем благополучнее живет народ. Многочисленные же моральные предписания говорят о том, что настоящая добродетель утрачена. Кто живет добродетельно, тот не размышляет об этом, и тем более не нуждается в правилах и предписаниях. Дух человека должен, наконец, обрести покой подобно незамутненной воде. Он должен отказаться от сопротивления, и тогда ветер дао понесет его, словно сухой лист [152 - Чжуан-цзы // Древнекитайская философия: В 2 т. – М., 1994. – Т. 1. – С. 277–279.].
   Ignorant: Однако вопрос в том, куда он его вынесет… Я не верю в судьбу. Я не считаю, что человеку подобает сидеть сложа руки в ожидании попутного ветерка. Человек сам творит свою судьбу.
   Doctor: Между прочим, ты употребил выражение, значение которого можно истолковать для человека как в положительном, так и в отрицательном смысле. Согласись, кому-то судьба расточает блага, а кому-то – страдания. Так что было бы неплохо, если бы человек, творя свою судьбу, знал бы о том, что он творит. Вспомни, мы ведь как-то говорили о том, что подлинное бытие всегда ускользает и найти по жизни «точку опоры» не так-то просто.
   Ignorant: Конечно. Все течет, все изменяется…
   Doctor: Вот-вот. Философия буддизма, например, вообще не признает никакого постоянного существования, считая, что все пребывает в становлении и исчезновении. Поэтому у человека нет никакого индивидуального Я, поскольку вообще нет никаких устойчивых, постоянно существующих субстанций.
   Ignorant: А что же в таком случае есть?
   Doctor: Есть только неустойчивые качества и состояния (дхармы), из которых состоят все воспринимаемые явления. В появлении и исчезновении этих явлений нет никакой причинности, они (причины) просто выносятся за скобки как несущественные.
   Ignorant: Интересно, а в чем же тогда нужно искать причинность?
   Doctor: В учении о переселении душ и кармическом воздаянии.
   Ignorant: А-а, знаю-знаю… Сейчас об этом многие толкуют. Однако для меня это не более чем «восточные сказки». Как я могу всерьез воспринимать это, если моя жизнь дана мне только раз, а о якобы предыдущих жизнях я совсем ничего не помню. Это столь же недоказуемо, как твоя история про «мозг-в-сосуде».
   Doctor: Эх, милый мой, сколько раз говорить тебе, что ограничивая свой жизненный опыт лишь тем, что тебе близко, понятно, а потому приятно, ты замыкаешь себя в тесном мирке догм и предубеждений, сужаешь горизонт своего видения мира. Пойми, что самодовольное ощущение безопасности и стабильности в бытии призрачно, если ты отвыкаешь трудиться над его постоянным поиском. Если ты не видишь проблемы, это не значит, что ее не существует.
   Ignorant: Ладно, док, убедил. Так что там по поводу буддистского постижения человеческой судьбы?
   Doctor: Согласно буддизму человек принудительно рождается вновь в новом обличии в зависимости от совершенных им поступков (карма). Цепь новых рождений (сансара) не кончается, пока поступки обусловливают круговорот переселения души. Поскольку не существует индивидуального Я как устойчивой субстанции, новое живое существо, возникающее в результате деяний предыдущего, не тождественно с ним ни в душевном, ни в телесном отношении. Оно есть лишь звено в причинной цепи деяний, продолжающейся за пределы смерти и ведущей к новой жизни. Однако наряду с этим есть возможность избавления от круга перерождений – воздержание от всяких деяний и страстей (аскеза). Через аскезу обретается знание.
   Ignorant: И в чем же причина этих постоянных перерождений?
   Doctor: Причинная связь такова: из (1) неведения возникают (2) кармообразующие движущие силы, а из них – (3) сознание и отсюда (4) имя и телесная форма (индивид), а потом появляются (5) чувства и тем самым (6) контакт (чувственное восприятие) с внешним миром; из ощущения возникает (8) жажда (алчность), а с ней (9) влечение к жизни, в результате – (10) кармическое становление и (11) новое рождение, а затем (12) старение и смерть (рис. 32).

   Рис. 32

   Ignorant: Так в чем же наше неведение, док, объясни наконец.
   Doctor: Наше неведение в том, что мы не знаем четырех вещей: 1) жизнь есть страдание; 2) причины страдания – влечение к жизни; 3) избавление от страданий – погашение влечения к жизни; 4) есть путь, чтобы погасить это влечение.
   Ignorant: Ну и что это за путь?
   Doctor: Он состоит из восьми этапов: 1) истинное воззрение (понять смысл этих четырех принципов); 2) истинное намерение (принять эти принципы как личную жизненную программу); 3) истинная речь (воздержание от лжи внешней и внутренней, блокировка житейской логики); 4) истинные поступки (ахимса — ненанесение умышленного вреда живому); 5) истинный образ жизни (кармическая чистка, исправление своего прошлого и будущего в настоящем); 6) истинное усилие (постоянная бдительность, душевное бодрствование, работа над собой); 7) истинное внимание (обращать внимание только на то, что вечно, не делать новых «зацепок» за преходящее, суетное, возвращающее в сансару); 8) истинное сосредоточение (медитация).
//-- Христианский дзэн --//
   Наставник спросил его, как он занимается медитацией. «Молча сижу в присутствии Бога без слов, мыслей, образов», – ответил Джонстон. «Ваш Бог всюду?» – спросил наставник. – «Да». – «Завернитесь в Бога». Джонстон внутренне пережил это. «Очень хорошо, – сказал наставник. – Продолжайте. Просто оставайтесь так. И когда-нибудь вы почувствуете, что Бог исчез и остался только мистер Джонстон». Джонстон ответил: «Бог не исчезнет. Может исчезнуть Джонстон и тогда останется только Бог». – «Да, да, – сказал наставник. – Это все равно. Это именно то, что я имел в виду». Безразлично – Бог исчезнет или мистер Джонстон исчезнет. Должна исчезнуть двойственность [153 - Миркина З., Померанц Г. Великие религии мира. – М., 1995. – С. 262.].

   Ignorant: И что же будет с тем, кто прошел эти восемь этапов?
   Doctor: Тот, кто познал благородные истины и прошел по восьмеричному пути, добивается спасения. Конечная цель – вхождение в нирвану (полное угасание, прекращение перерождений).
   Ignorant: Да, впечатляет… Однако мне кажется, что эта система очень уж, как бы это сказать, специфически восточная что ли… В западной философии, наверное, такой взгляд на бытие человека невозможен в принципе.
   Doctor: Опять ты поторопился с выводами.
   Артур Шопенгауэр: Если позволите, я бы высказал свое мнение на этот счет.
   Doctor: Конечно.
   Артур Шопенгауэр: Друзья мои, говоря о человеке, следует различать в нем эмпирический и интеллигибельный характер. Интеллигибельный характер есть свободная объективация единой воли; он определяет неизменное сущностное ядро отдельного человека. На фоне этого предзаданного характера внешние воздействия возбуждают переменчивые мотивы, из которых с необходимостью складываются поступки. В таковых проявляется эмпирический характер: он несвободен, поскольку есть лишь подчиненное законам природы проявление лежащей в его основе воли.
   Ignorant: Я не совсем понял, что вы хотите этим сказать?
   Артур Шопенгауэр: Только то, что человек совершает поступки не потому, что сначала познает, а потом хочет, а потому, что познает, чего он хочет (т.е. познает свою волю). Все существа произошли по единой воле и, стало быть, в своей глубине тождественны друг другу. Это относится не только к людям, но и ко всем живым существам. Чем больше сознание человека овладевает жизнью, тем глубже он понимает, что всякая жизнь есть страдание. Воля стремится к удовлетворению и свершению. Но ни то ни другое в мире недостижимо: всякое удовлетворение недолговечно, и ни одно стремление не удовлетворяется достижением цели. Мера страдания неисчерпаема и растет вместе с сознанием.
   Ignorant: Судя по вашим словам, судьба человека всегда трагична, и ему никогда не видать счастья.
   Артур Шопенгауэр: Наше существование счастливее всего тогда, когда мы его меньше всего замечаем: отсюда следует то, что лучше было бы совсем не существовать.
   Doctor: Однако хотя разум и может прийти к такому выводу (в пользу несуществования), тем не менее он почему-то не спешит тут же покончить с собой.
   Артур Шопенгауэр: А это происходит как раз потому, что нами руководит в конечном счете не разум, а неразумная воля к жизни, и она-то не соглашается с этими доводами разума. Познание и воля чужды и враждебны друг другу. Конечное сознание индивида показывает воле ее бесконечную сущность несовершенным, искаженным образом. Отсюда кажется, например, что если разобьют зеркало, в которое я смотрюсь, то вместе с ним и уничтожусь я сам. В этом источник иллюзии, что вместе со смертью интеллекта человека погибает и сама его жизнь.
   Ignorant: Какова же в таком случае перспектива человека?
   Артур Шопенгауэр: Как правило, люди руководствуются двумя установками в отношении жизни. В утверждении воли человек сознательно видит жизнь такой, какова она есть, и принимает свою судьбу со всем, что произошло и еще произойдет. В отрицании воли он стремится преодолеть страдание, гася волю к жизни. Именно по этому пути идут буддистские и христианские аскеты [154 - Шопенгауэр А. Мир как воля и представление // Немецкая классическая философия: В 2 т. – М., 2000. – С. 690–700.].
   Doctor: И все-таки, господа, говоря о природе человека, мы должны подчеркнуть неповторимый синтез биологического и социокультурного в ней. Взять хотя бы нашу внешность, которая ярко отражает те или иные социокультурные нормы и идеалы, присущие современной эпохе. Моде подвержено не только социальное в человеке, но и биологическое, так как человек активно «трансформирует» свое тело в соответствии с теми или иными культурными стереотипами (например, сейчас в моде подтянутые, спортивные фигуры). Тем не менее наша внешность жестко обусловлена определенным генетическим набором и в общем и целом может быть рассчитана по законам Менделя, как внешность щенка или цыпленка. Или другой пример – наш пол. С точки зрения биологического – это нечто интимное и сугубо индивидуальное. Но, с другой стороны, пол-гендер – это особая культура, обусловленная характером одежды, типом поведения, особым этикетом, местом и функциями в обществе и еще многим другим.
   Ignorant: Вот мы все говорим о двойственности биологического и социокультурного в человеке, о возможности ее преодоления, что если немного сместить акцент и сформулировать вопрос следующим образом: а что важнее в человеке, то, что он является носителем всеобщих, типичных для той или иной культурной среды признаков и свойств, или то, что несмотря на это, он остается единичной, яркой и неповторимой индивидуальностью?

Франкл Виктор Эмиль (1905–1997)

Виктор Эмиль Франкл: Уважаемые коллеги, хочу по поводу этого вопроса привести пример из личной жизни. Однажды я сформулировал, что будучи профессором в двух областях, неврологии и психиатрии, я хорошо сознаю, до какой степени человек зависит от биологических, психологических и социальных условий. Но, кроме того, что я профессор в двух областях науки, я еще человек, выживший в четырех концентрационных лагерях, и потому являюсь свидетелем того, до какой неожиданной степени человек способен бросить вызов самым тяжелым условиям, какие только можно себе представить.

   Фрейд Зигмунд (1856–1939)

   Зигмунд Фрейд: Мне кажется, что если поставить некоторое количество самых различных людей в одинаковые условия голода, с возрастанием голода все индивидуальные различия сотрутся, и вместо них появится однообразное выражение неукротимого биологического побуждения.
   Виктор Эмиль Франкл: При всем уважении к вам хочу заметить, что в концентрационных лагерях истинным было противоположное. Люди стали более различными. Маски были сорваны с животных – и со святых. Голод был одним и тем же, но люди были различны. В счет шли не калории [155 - Франкл В. Человек в поисках смысла. – М., 1990. – С. 143–144.].
   Серен Кьеркегор: Мне хочется поддержать вас, поскольку затронутая здесь тема мне чрезвычайно интересна. Я с горечью замечаю, что в отношении человека наша классическая философия стоит sub specie aeterni (на точке зрения вечного), поэтому она упускает из виду конкретное, временное становление существования, бедственное положение того, кто существует. А поскольку абстрактно мыслящий и сам всегда наделен конкретным существованием, он становится «комичной фигурой», не желая признаться самому себе в этой основе своего бытия и мышления. Он сам и его мышление превращаются в фантомы.
   Doctor: И что вы предлагаете?

   Кьеркегор Серен (1813–1855)

   Серен Кьеркегор: В противовес этому я предлагаю философу стать субъективным, т.е. установить отношение познания к познающему, сущность которого – существование, ибо единственной действительностью, о которой существующий не просто знает, является его собственная действительность, то, что он существует; и эта действительность есть его абсолютный интерес.
   Doctor: Если человеческое существование становится таким образом центром философского поиска, то возникает вопрос: что есть в таком случае человек?
   Серен Кьеркегор: Человек есть не «двоица» биологического и социокультурного, а синтез бесконечного и конечного, временного и вечного, свободы и необходимости, короче говоря, вообще синтез. Однако помимо этого, он еще и самость, ибо самость есть отношение, которое устанавливается к себе самому. Самость человек обретает, лишь устанавливая сознательное отношение к синтезу своего бытия. Самобытие, таким образом, отнюдь не дано человеку природой, а является заданием, в ходе выполнения которого он реализует свою свободу.
   Ignorant: Однако я могу предположить возможность того, что человек может ощутить себя неготовым к такому синтезу и сознательно или бессознательно упустить свою, как вы выразились, самость из рук.
   Серен Кьеркегор: Ты прав. Это поистине трагичное состояние порождает в человеке страх и отчаяние, проявляющиеся как паралич воли к бытию самим собой. Но поскольку человек не сам создал себя в качестве синтеза – это сделал Бог, — то это отчаяние есть состояние неподготовленности к встрече с Богом [156 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1971. – Т. 3. – С. 726–727.].
   Ignorant: Интересно, а какие при этом стадии существования проходит человек в поисках своей самости?
   Серен Кьеркегор: Я именую их – эстетическая, этическая и религиозная. На эстетической стадии человек живет непосредственно, т.е. еще не выбрал себя самого в качестве самости. Он живет во внешнем и чувственном, потребляя согласно девизу «Взять от жизни все сполна». Например, Дон Жуан. Но поскольку, ведя такой образ жизни, он зависим от внешнего, т.е. от того, что не в его власти, то невысказанное основное настроение эстетического бытия проявляется как отчаяние по поводу возможного исчезновения его условий. Скачок к этической стадии бывает тогда, когда в своем отчаянии индивид выбирает себя самого. Этическое существование выбрало себя как самобытие, получив тем самым независимость от внешнего; оно становится субъектом решений, а жизнь приобретает ответственность и непрерывность. Но и эта стадия не последняя, ибо благодаря тому, что возможна вина, этик познает, что не способен вести жизнь, соответствующую этическому идеалу, поскольку живет в условиях греха. Это ведет человека к религиозной стадии. Тот, кто осознал свою греховность, понимает, что не в состоянии избавиться от нее в одиночку, в христианском понимании, ибо лишь Бог может создать предпосылки истины (рис. 33) [157 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1971. – Т. 3. – С. 710–711.].

   Рис. 33

   Карл Ясперс: Я, пожалуй, соглашусь с вами по поводу того, что человеческое бытие всегда представляет собой задание, которое человек обязан выполнить, реализуя свою свободу. Поэтому экзистенция есть все то, что составляет сущность моей самости, в отличие от всего того, что принадлежит мне лишь внешне, может быть тем или другим и зависит от условий, которые задал не я сам.
   Ignorant: Мне не совсем ясен контекст употребления вами термина экзистенция. Вы могли бы пояснить?
   Карл Ясперс: Конечно. Начнем с того, что человек обретает себя как наличное бытие в заранее определенных, и притом не им самим, природных, культурных и исторических условиях. В них-то он и должен решить, чем он, собственно, является. Но поскольку человек изначально постоянно живет, твердо полагаясь на свои внешние условия, нужен какой-то особый толчок, который вернул бы его к собственной экзистенции. Таким толчком могут быть пограничные ситуации: смерть, борьба, страдание, вина.
   Ignorant: Я, кажется, знаю, о чем вы говорите. Я вспомнил, что именно вы употребляли термин «пограничные ситуации» в самом начале нашего знакомства с философией, когда говорили о предпосылках философской рефлексии.
   Карл Ясперс: У тебя хорошая память. Это действительно так. Так вот я продолжу. Поскольку экзистенция не в состоянии найти свое основание в наличном бытии, она нуждается в трансценденции. Трансценденция выступает ориентиром для экзистенции, будучи источником и пространством ее свободы. Трансценденция может быть познана экзистенцией через шифры (символы). Когда эти шифры читаются, имманентное становится прозрачным, и через него просвечивает трансценденция [158 - Ясперс К. Философская вера // К. Ясперс. Смысл и назначение истории. – М., 1994. – С. 426–428.].

   Экзистенция (от лат. exsistentia – существование) – индивидуальное существование.

   Мартин Хайдеггер: Хочу отметить, коллеги, что бытие человека, по сути, – это и есть так долго искомое философами подлинное бытие. Я его называю Dasein, т.е. тут-бытие (присутствие), поскольку бытие человека, соотнося себя с бытием как таковым, само отличается пониманием бытия. Это и есть экзистенция. Единственная трудность в том, что бытийные признаки присутствия можно постичь не через категории (что возможно для бытия вообще), а через экзистенциалы.
   Ignorant: А что это за экзистенциалы?
   Мартин Хайдеггер: Ну, например, «в-мире-бытие» (in-der-Welt-sein). Гляди, для освоенности с миром необходимо разобраться с тем, что тебя окружает, с теми принадлежностями, которые определяются подручностью (Zuhandenheit), т.е. имеются в распоряжении для применения. При этом данные принадлежности находятся в образованной взаимными ссылками связи, соучаствующей в конструировании мира [159 - Хайдеггер М. Бытие и время. – М., 1997. – С. 53–59.]. Или «событие» (ZuSein). Это совместное присутствие с другими, оно обречено на «ктотость», выраженную в социальных статусах и ролях [160 - Там же. – С. 114.]. Или вот еще – «самочувственность».
   Ignorant: Это, наверное, настроение человека, каково ему на душе – радостно, печально, скучно, страшно и т.д.
   Мартин Хайдеггер: Именно так. Но думаю, что все же основным видом самочувственности является страх, в котором присутствие оказывается как бы перед самим собой и своими глубоко личными возможностями [161 - Там же. – С. 140–142.].
   Ignorant: А в чем причина страха?
   Мартин Хайдеггер: Наверное, в самой заброшенности человека в мир, в самой фактичности его существования, указывающей на то, что человек вступил в обладание своим бытием, не зная толком о глубинной причине этого. Поэтому его главная забота в том, чтобы увязать в единое целое свою экзистенциальность (способность к бытию), фактичность (заброшенность в бытии) и обреченность («ктотость» в социокультурном пространстве).

4.3. Феномены человеческого бытия: страх, свобода, любовь

   Ignorant: Если страх можно считать неотъемлемым элементом повседневной жизни любого человека, то в чем же суть этого страха?
   Doctor: Вообще страх можно определить как разновидность страдания. Но если страдание – это то, что происходит с нами в тот или иной момент настоящего, то страх – это страдание «досрочное», опережающее, идущее из будущего.
   Ignorant: Интересно, и чем же этот страх обусловлен?
   Doctor: Конечно же, страх во многом обусловлен биологически. Это защитный природный механизм, предупреждающий об опасности. Если, например, животное испытывает страх в том или ином месте, оно просто спасается бегством. У человека же все гораздо сложнее. Чувство страха может появиться у человека в ситуации, когда реально ему ничего не угрожает или эта угроза мнимая. Но в том-то и проявляется сложность и глубина человеческой психики, а значит, сложность и глубина человеческого страха.
   Ignorant: А ты боишься смерти, док? Мне, честно говоря, всякий раз, когда я думаю о смерти, становится жутковато. Ведь это неизбежно случится со мной, я потеряю все, что мне близко и дорого, включая самого себя, свое Я. И именно знание о том, что это произойдет неотвратимо, страшит меня больше всего.

Гамлет о страхе смерти

     Быть или не быть – таков вопрос;
     Что благородней духом – покоряться
     Пращам и стрелам яростной судьбы
     Иль, ополчась на море смут, сразить их
     Противоборством? Умереть, уснуть –
     И только; и сказать, что сном кончаешь
     Тоску и тысячу природных мук,
     Наследье плоти, – как такой развязки
     Не жаждать? Умереть, уснуть!
     И видеть сны, быть может?
     Но вот в чем трудность:
     Какие сны приснятся в смертном сне,
     Когда мы сбросим этот бренный шум, –
     Вот что сбивает нас; вот где причина
     Того, что бедствия так долговечны…
     …И кто бы плелся с ношей,
     Чтоб охать и потеть под нудной жизнью,
     Когда бы страх чего-то после смерти –
     Безвестный край, откуда нет возврата
     Земным скитальцам, – волю не смущал,
     Внушая нам терпеть невзгоды наши
     И не спешить к другим, от нас сокрытым? [162 - Перевод М. Лозинского.]

   Doctor: Да, друг мой, страх смерти является основным человеческим страхом. Именно он наиболее остро ставит вопрос о смысле жизни. Однако парадокс заключается в том, что живя повседневной жизнью, мы большей частью вовсе не думаем о смерти и не испытываем страха перед ней, будто бы смерти вовсе не существует или она нас не коснется.
   Платон Афинский: Настоящему философу не подобает бояться смерти, ибо страх этот от неразумности. Если же рассудить толком, то непременно придешь к выводу, что душа человека бессмертна.
   Ignorant: А что свидетельствует об этом?
   Платон Афинский: Во-первых, душа однородная и цельная субстанция, что роднит ее с идеей. Во-вторых, раз душа в состоянии познать идеи, значит – она подобна идеям, так как подобное познается подобным. В-третьих, душа живет параллельно с телом. И, наконец, в-четвертых, сущностным признаком души является жизнь; жизнь и смерть противоположны; следовательно, душа не причастна смерти [163 - Платон. Федон // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1993. – Т. 2.].
   Ignorant: Получается, что в твоем понимании душа существует всегда – как до своей земной жизни, так и после смерти тела.
   Платон Афинский: Я не сомневаюсь в этом. Ведь настоящая родина души – это сфера ума, а в теле она квартирантка и проявляет себя в виде различных чувственных устремлений. Она заперта в теле, всегда неудовлетворена и всегда страдает, а потому «сома есть сема», т.е. сома (тело), а сема (могила) души. В таком случае целью земной жизни, по сути, является подготовка к освобождению души, когда она полностью станет разумной. Смерть – это настоящее избавление.
   Эпикур: А я хочу добавить, что хотя мы и называем смерть самым страшным из зол, но, если подумать, смерть не имеет к нам никакого отношения, так как пока мы существуем, смерть еще отсутствует; когда же она приходит, мы уже не существуем. Получается, что то, что смерть существует, или то, что смерти нет, доказать невозможно, ведь мы пока еще живы, а смертью не может быть состояние живой души. Сама жизнь делает смерть абсурдной, отрицает ее [164 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1998. – С. 402–403.].
   Ignorant: Ну хорошо, господа философы, а почему же все-таки человек боится смерти?

   Эпикур (342/341–271/270 до н.э.)

   Эпикур: А почему ребенок боится грозы? Просто в силу своей неразумности он отдается во власть ложному и суеверному страху. Если разумный человек освободится от этого суеверия, он станет поистине свободным и счастливым.
   Ignorant: Я бы не назвал себя суеверным, тем не менее смерть страшит меня.
   Луций Анней Сенека: Вот ты говоришь, что умирать страшно. Но рассуди, разве кто-то возвращался оттуда?
   Почему же ты боишься того, о чем не знаешь? Не лучше ли понять намеки неба? Заметь: в этой жизни мы все болеем – то одной болезнью, то другой. То нас донимает желудок, то нога. Со всех сторон в этом мире нас преследует дыхание болезней, ярость зверей и людей. Со всех сторон нас будто гонят отсюда прочь. Так бывает лишь с теми, кто живет не у себя. Почему же тебе страшно возвращаться из гостей домой? [165 - Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. – М., 1993. – С. 309–310.] Так вот запомни простую истину: смерть страшна и тяжела тому, кто, хорошо знакомый всем, сам до смерти так и не познал себя.
   Ignorant: Однако я чувствую, что к моему страху смерти примешивается еще страх боли (физической или душевной), которая сопровождает смерть. Если смерть все равно неизбежна, но есть возможность избавиться от всякого рода боли, то в таком случае смерть будет страшить куда меньше.
   Doctor: Помощь при смерти, искусство облегчить умирающему смерть или ускорить смерть, чтобы избавить умирающего от мук, называется эвтаназией.
   Ignorant: Мне кажется, что у безнадежно больного человека по всем «мирским и божеским законам» должно быть право на эвтаназию.
   Doctor: Так считают многие, однако эвтаназия – очень сложная проблема, требующая комплексного решения. Помимо того, что право на безболезненную смерть – это вопрос нравственный, связанный с индивидуальным выбором человека, это также вопрос социальный. Поэтому его надо решать с точки зрения как минимум трех позиций: морали, права и религии. Однако достигнуть компромисса бывает очень нелегко.

   Луций Анней Сенека (4 до н.э. – 65 н.э.)

   Ignorant: Мне сейчас пришла в голову одна мысль. Гляди, чтобы смерть оказалась «легкой», она должна быть безболезненной как для тела, так и для души, т.е. как бы незаметной. Но человек не думает о смерти только в состоянии счастья, полноты жизни. Означает ли это, что эвтаназия должна совершаться в момент, когда человек достиг ощущения полного счастья?
   Doctor: Это еще один аспект проблемы. Однако большинство людей будут единодушны в том мнении, что осознание факта нашей смертности вовсе не говорит о том, что мы не можем быть счастливы.
   Лев Николаевич Толстой: Все дело в том, что смерть есть зло только для тех людей, кто полагают свою жизнь во времени. Для людей же понимающих жизнь в том, в чем она действительно заключается, в усилии, совершаемом человеком в настоящем для освобождения себя от всего того, что препятствует его соединению с Богом и другими существами, нет и не может быть смерти [166 - Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. – С. 7.]. То есть тайна жизни и смерти заключается, по сути, в том, что когда делаешь хорошее и испытываешь от этого духовную радость, – это и есть жизнь. А когда делаешь заведомо плохое или же не сдерживаешь себя, тогда-то ты и лишаешь себя настоящей радости жизни, т. е., независимо от состояния тела, ты – мертв. Получается, что жизнь и смерть находятся рядом, они есть не что иное как состояния души человека, следовательно, во власти человека сделать так, чтобы смерти не было.

   Толстой Лев Николаевич (1828–1910)
//-- Смерть Ивана Ильича --//
   «Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая, непреодолимая сила. Он бился, как бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что он не может спастись; и с каждой минутой он чувствовал, что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становится к тому, что ужасало его. Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее. Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая. Это-то оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперед и больше всего мучило его».
   Иван Ильич не может принять неизбежного. Он чувствует, что что-то не пускает его в эту «черную дыру», какая-то неведомая сила сдерживает его, заставляет прислушаться к себе, всмотреться в свою переполненную страданием душу. Время для него останавливается, и он затихает, прислушиваясь.
   «В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить». Первое, что видит Иван Ильич, – это припавшего к его руке сына. Он видит жену. «Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него». Ивану Ильичу стало жалко их. Он вдруг почувствовал, что в душе его рождаются светлые и теплые чувства, он ощутил потребность совершить последнее в жизни, но очень нужное для него дело.
   «Да, я мучаю их, – подумал он. – Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», – подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал:
   – Уведи… жалко… и тебя… – Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.
   И вдруг ему стало ясно, что то, что томило и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто, – подумал он. – …А смерть? Где она?»
   Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
   Вместо смерти был свет.
   – Так вот что! – вдруг вслух проговорил он. – Какая радость!
   Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом реже и реже стало клокотанье и хрипенье.
   – Кончено, – сказал кто-то над ним.
   Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, – сказал он себе. – Ее нет больше» [167 - Толстой Л.Н. Смерть Ивана Ильича // Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. – М., 1984. – Т. 11. – С. 95–96.].

   Ignorant: Я хочу поговорить еще об одном виде страха, который может сопутствовать нам в повседневной жизни. Не знаю, как его назвать и в чем его причина, но иногда нас может страшить общество, окружающие нас люди. Точнее сказать, мы боимся самих себя в окружении других людей, чувствуем неуверенность в себе.
   Эрих Фромм: Мне кажется, друг мой, что источником этого социального страха является боязнь собственной свободы, которая может быть наградой, а может быть наказанием. Человек боится всякой изоляции, избегает одиночества, но рост уровня свободы в современном обществе делает его самостоятельным, одиноким, независимым, а стало быть, и полностью ответственным за все, что он совершает. Вот этот груз ответственности, тесно связанный со свободой, и пугает, страшит современного человека, заставляет его бежать от свободы в любые формы «симбиозов» от садо-мазохистских пар до тоталитарного государства, отнимающего свободу, но берущего на себя ответственность. Социальный страх – это фактически страх наказания, которое не обязательно выносят судебные власти, но которое следует из самого хода событий: потеря работы, потеря жилья, разорение, ухудшение положения дел и т.д. Гораздо безопаснее жить в условиях, где все решают за тебя [168 - Фромм Э. Душа человека. – М., 1992. – С. 18–19.].
   Doctor: Хочу заметить, что окружающая нас социальная действительность обладает чудовищным потенциалом средств устрашения: бедность, преступность, терроризм, нетерпимость, злоупотребления властью, политические просчеты, войны, судебные ошибки, социальная несправедливость, экономический кризис и многое другое. Мы вдруг начинаем замечать, что на определенных исторических поворотах политической жизни государство начинает буквально культивировать страх, превращаться в «машину страха».
   Ignorant: А почему это происходит?
   Doctor: Приходится признать, что на современном этапе истории «машина страха» – это действенное орудие поддержания жизнеспособности государственной системы, это то, благодаря чему на государство уповают как на единственного защитника в этом нестабильном мире. Благодеяния со временем забываются, к ним легко привыкают, страх же остается с человеком надолго, а может, и навсегда. Государство же пользуется наиболее эффективными рычагами, утверждая свою власть.
   Ignorant: Но есть ли выход у человека из этого «штопора» страха?
   Doctor: Выход есть всегда. Задумаемся, что же такое наш страх? Ведь это, по сути, «самозаводящаяся» эмоция, т.е., как правило, мы боимся своего собственного страха, отождествляем себя с ним. Получается, что мы незаметно для себя преобразовываем свое чувство в некий объект, который будто бы существует сам по себе, вне нас. Но ведь сам по себе страх – это лишь абстрактное обозначение нашего конкретного переживания, которое возникло в определенных условиях, по определенной причине. Получается, что не мы боимся чего-то определенного, а страх владеет нами, т.е. мы сами отдаем себя во власть страху и тем самым превращаем свое существование в проблему. В конце концов, мы можем прийти к тому, что окончательно запутаемся, и погибнем (как в прямом, так и в переносном смысле) от собственного страха.
   Ignorant: Как же выйти из этой ситуации, док?
   Doctor: Нужно понять одну простую вещь: «я» и «мой страх» – это не одно и то же. А если мы это поняли, то мы уже не должны играть по правилам страха, а должны всячески стремиться нарушать стереотипы и логику, которые навязывает нам наш страх.
   Ignorant: Но ведь многое в мире происходит помимо нашей воли, мы не умеем предвидеть будущее или управлять событиями.
   Doctor: Конечно, будущее скрыто от нас, но это будущее мы творим «здесь и сейчас», каждый день, каждый час, каждое мгновение – это реальные предпосылки будущего, а значит, будущее нам подвластно. Все дело в нашем отношении к тому, что с нами происходит.
   Ignorant: А каким должно быть это отношение?
   Doctor: Чтобы понять это, зададимся вопросом: какой самый первый страх мы испытали в жизни?
   Ignorant: Если честно, я не помню.
   Doctor: И не удивительно, потому что это страх рождения, нашего появления на свет. Это то, что произошло не по нашей воле, но жизнь, которую мы тем самым обрели, считается сейчас самым ценным, что у нас есть. Если эту неизвестность мы приняли с радостью и благодарностью, если это событие мы рассматриваем как отправную точку к чему-то лучшему, то чего на свете, происходящего помимо нас, стоит бояться? Почему своим страхом мы лишаем себя радости доверия жизни?
   Ignorant: Если помнишь, мы говорили о том, что источником социального страха может быть осознание человеком груза ответственности, связанного с его свободой.
   Doctor: Видишь ли, люди по-разному трактуют понятие свободы. Многим кажется, что свобода – это категория, которая целиком относится к сфере влечения, а не воли и разума. Если ты, например, пришел в магазин и задумался – что купить: пирожное с белым кремом или с розовым? В итоге купил с розовым. Почему?
   Ignorant: Скорее всего, оно мне больше понравилось, только и всего.
   Doctor: Получается, что ты почувствовал некоторую потребность, пытающуюся найти свое удовлетворение в действии. Действия, совершающиеся под влиянием влечения, характеризуются, благодаря непосредственному следованию друг за другом мотива и действия, слабым контролем сознания или полным его отсутствием. Удовлетворение влечения характеризуется сильным чувством радости, неудовлетворение – чувством досады. Только и всего. Данную трактовку свободы можно назвать «негативной», т.е. «не хочу и не делаю» или «что хочу, то и ворочу».
   Ignorant: Видимо, существует и другая, «позитивная» трактовка свободы?
   Doctor: Конечно. Свобода – это категория, относящаяся к сфере воли и разума. Например, ты едешь в общественном транспорте и желаешь или же не желаешь уступить место пожилому человеку. Наконец, ты уступил место, хотя тебя никто об этом не просил, если не считать повелений твоей совести. Получается, ты совершил осознанный, волевой поступок и тем самым реализовал свое право быть свободными. Таким образом, воля в противоположность влечению представляет собой духовный акт, благодаря которому подтверждается некоторая ценность [169 - Подробнее об этом см. в главе 5 «Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию».].
   Ignorant: То есть это то, что принято называть свободной волей человека?
   Doctor: Вот именно. Волевой мотив, а следовательно, и ценность, обнаруживаются в пределах определенной жизненной ситуации. Каждый волевой мотив неизбежно порождает сопротивление, сомнение в душе, от силы которого зависит, будет ли воля иметь своим следствием некоторое действие. Воля как духовный акт всегда является свободной, т.е. может выбирать среди многих мотивов даже такой мотив, который противоречит жизненным потребностям человека. Благодаря этому человек представляет собой существо, которое может добровольно действовать наперекор своим собственным интересам и даже уничтожать себя во имя какой-либо духовной цели.

   Ценность — то, что чувства людей диктуют признать стоящим над всем и к чему можно стремиться, относиться с уважением, признанием, почтением.

   Бенедикт Спиноза: Я считаю, что прежде чем говорить о наличии у человека свободной воли, нужно сначала разобраться с «механикой страстей человеческих», т.е. с нашими аффектами, хотя бы с тремя основными – влечением, которое, будучи осознанным, становится желанием самосохранения и, далее, радостью и печалью. Познание истинной природы наших аффектов даст нам возможность увидеть перспективы для совершенствования нашей жизни. В той мере, в какой наш разум освобождается от аффектов, он приближает нас к истинной свободе.
   Ignorant: А в чем же заключается эта истинная свобода?
   Бенедикт Спиноза: Истинная свобода есть осознание неизбежности необходимого как блага. Человек, познающий, что все необходимое содержится в Боге, тем самым и обретает свободу, покоряясь ходу событий, определенных Богом и в конце концов все человеческое существо растворяется в «разумной любви к Богу» («amor Dei intellectualis») [170 - Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 398.].
   Doctor: Сейчас мне хочется заострить ваше внимание не на «внутреннем», а на «внешнем» аспекте свободы. Ведь ни для кого не секрет, что в процессе исторического развития человек становится все более свободным, например в моральном или политическом плане. Если, скажем, в эпоху Средневековья каждый человек находился под неусыпным контролем общественной морали в форме традиций, обычаев, то с наступлением буржуазной эпохи, ростом городов человек становится полноправным хозяином своей жизни и меньше зависит от общественных норм. Поэтому, например, моральные нормы становятся более гибкими, более терпимыми. Однако возникает вопрос: обретя «внешнюю» свободу, стал ли человек счастливее?
   Ignorant: Мне кажется, что нет, ведь становясь свободным и независимым, человек становится одиноким, ответственным за все, что с ним происходит в жизни.
   Жан-Поль Сартр: Однако этого не стоит бояться, ведь только пройдя испытание свободой, человек поймет, что он собой представляет. Ведь человек потому и не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам.
   Ignorant: Что вы хотите этим сказать?
   Жан-Поль Сартр: Этим я хочу сказать одну простую вещь, что у человека достоинства больше, нежели у камня или стола. Человек – это прежде всего проект, который переживается субъективно [171 - Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. – М., 1990. – С. 323.].
   Doctor: Мы бы с удовольствием выслушали ваши пояснения.
   Жан-Поль Сартр: Пожалуйста. Необходимо различать в-себе-бытие, т.е. независимое от сознания бытие вещей, и для-себя-бытие — руководимое сознанием бытие человека. В-себе-бытие не соотносится ни с собой самим, ни с чем-либо другим; оно «плотно», т.е. представляет собой позитивность, не прерываемую никаким небытием; оно есть то, что оно есть. Ничто появляется лишь вместе с человеческим сознанием. Для-себя-бытие способно к негации (к разрыву бытия небытием). В этом предназначение человеческой экзистенции. Она несет свое отрицание в себе самой, т.е. противоречиво. Это означает, что человек есть бытие, проектирующее себя из настоящего в будущее; он сущностно определен своими возможностями. Благодаря этому проекту он – всегда уже за пределами самого себя, он есть то, что он еще не есть. Поэтому основа бытия человека – свобода, ибо ему не остается ничего иного, кроме как осуществлять себя самого, т.е. делать из себя нечто; он осужден быть свободным [172 - Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто. Заключение // Путь в философию. Антология. – М.; СПб., 2001.].

   Сартр Жан-Поль (1905–1980)

   Ignorant: Мне не совсем понятно, что значит «осужден быть свободным»?
   Жан-Поль Сартр: Все дело в том, что ситуация, в которой проявляется такая свобода, является данной и не выбирается. Я не выбираю свое тело, как не выбираю и свое историческое, географическое, общественное и прочее место, но я несу ответственность за тот смысл, который вкладываю в совокупность этих факторов. Ведь нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть. Выбрать себя так или иначе означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, так как мы ни в коем случае не можем выбрать зло. То, что мы выбираем, – всегда благо. Но ничто не может быть благом для нас, не являясь благом для всех. Если, с другой стороны, существование предшествует сущности, и если мы хотим существовать, творя одновременно наш образ, то этот образ значим для всей нашей эпохи в целом. Таким образом, наша ответственность гораздо больше, чем мы могли бы предполагать, так как распространяется на все человечество.
   Doctor: Вы можете пояснить это на каком-нибудь примере?
   Жан-Поль Сартр: Я сошлюсь на историю с одним из моих учеников, который пришел ко мне при следующих обстоятельствах. Шла война. Его отец поссорился с его матерью; кроме того, отец склонялся к сотрудничеству с оккупантами. Старший брат был убит во время наступления немцев в 1940 году. И этот юноша с несколько примитивными, но благородными чувствами хотел за него отомстить. Мать, очень опечаленная полуизменой мужа и смертью старшего сына, видела в нем единственное утешение. Перед этим юношей стоял выбор: или уехать в Англию и поступить в вооруженные силы «Сражающейся Франции», что значило покинуть мать, или же остаться и помогать ей. Он хорошо понимал, что мать живет им одним и что его уход, а возможно и смерть, ввергнет ее в полное отчаяние. Вместе с тем он сознавал, что в отношении матери каждое его действие имеет положительный, конкретный результат в том смысле, что помогает ей жить, тогда как каждое его действие, предпринятое для того, чтобы отправиться сражаться, неопределенно, двусмысленно, может не оставить никакого следа и не принести ни малейшей пользы: например, по пути в Англию, проезжая через Испанию, он может на бесконечно долгое время застрять в каком-нибудь испанском лагере; может, поехав в Англию или в Алжир, попасть в штаб писарем. Следовательно, перед ним были два совершенно различных типа действия: либо конкретные и немедленные действия, но обращенные только к одному человеку, либо действия, направленные на несравненно более широкое общественное целое, на всю нацию, но именно по этой причине имеющие неопределенный, двусмысленный характер и, возможно, безрезультатные. Как же в этом случае человек может реализовать свою свободу? Что может помочь человеку сделать выбор? [173 - Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм… – С. 328.]
   Ignorant: Он может обратиться за советом к какому-нибудь авторитетному человеку.
   Жан-Поль Сартр: Но в годы войны, на оккупированной территории, людей условно можно было разделить на три группы: либо те, кто сотрудничает с оккупантами, либо те, кто занимает нейтральную позицию, либо те, кто оказывают сопротивление. Получается, что уже заранее известно, какой совет даст представитель каждой из этих групп. Проблема выбора осталась.
   Ignorant: Он может пожертвовать своими устремлениями ради ближнего, т.е. своей матери.
   Жан-Поль Сартр: Да, это благородно. Но, скорее всего, где-то там, на фронте воюет такой же, как он молодой человек, у которого, скорее всего, тоже есть мать, и он – ее единственный сын. Или это недостойная жертва?
   Ignorant: Что же делать?
   Жан-Поль Сартр: Вот именно, делать! Сделать выбор – это уже подвиг, что бы ты ни выбрал. И что бы потом ни случилось, как бы потом ни сложилась твоя жизнь, время все расставит по своим местам. Прав тот, кто выбирает и отвечает за свой выбор. Судьба не простит того, кто бездействует. Время не даст ему покоя, пока он не научится выбирать, пока он не научится быть свободным, пока он не станет личностью.
   Ignorant: Теперь мне хочется несколько изменить тему и поговорить о чем-то более приятном. Например, многие утверждают, что смысл жизни обретается в любви. Я, пожалуй, соглашусь с этим.
   Doctor: Это действительно так, ведь разговор о сущности любви – это всегда разговор о сущности человека, человеческого существования. Хотя мы можем обнаружить некое подобие любви и у животных, но мы вынуждены признать, что это относится только лишь к области инстинктов. Данная область у человека тоже есть, но имеет лишь остаточные проявления. Человек – часть природы, но все же, однажды оторвавшись от нее и противопоставив себя ей, он уже не может к ней вернуться. Ему остается только идти вперед, к неизведанному, развивая свои чувства и мысли, чтобы отыскать новую гармонию – гармонию человеческую.
   Ignorant: А есть ли у человека какие-нибудь ориентиры на этом пути?
   Doctor: Ориентиров предостаточно, однако ни в чем нельзя быть уверенным. Человек может быть уверен только в прошлом, которого уже нет, а что касается будущего, то он может быть уверен только в том, что рано или поздно умрет. В этом источник того, что в философии называют отчуждением человека, порождающим тревогу и страх в его душе. Отчуждение – источник внутренней неудовлетворенности человека, стремления к гармонии, совершенству, идеалу. Однако у отчуждения есть еще иное проявление, непосредственно связанное с нашим полом, – это чувства стыда и вины.
   Ignorant: Я не понимаю чего же здесь стыдиться и тем более, за что себя винить, ведь половые различия – это естественные свойства человеческой природы и для них существуют четкие культурные регламентации?

   Отчуждение – превращение каких-либо явлений и отношений в нечто иное, чем они являются сами по себе.

   Doctor: Попробуем разобраться. В библейской истории о первородном грехе Адама и Евы мы можем увидеть рождение этих неведомых доселе чувств. Адам и Ева вдруг впервые почувствовали себя чужими, чуждыми друг другу, потому что они еще не умели и не научились друг друга любить.
   Альберт Великий: Осознание человеческой разобщенности без воссоединения любовью – вот подлинный источник отчуждения, порождающий чувство вины и стыда. Ведь недаром нравственная способность человека к добру заключается именно в подсознательном воспоминании об изначально благой жизни до грехопадения (синдересис).
   Эрих Фромм: Хочу заметить, что хотя Адам и Ева близки друг к другу, они все же чувствуют, что разделены, отдалены друг от друга. Они испытывают глубочайший стыд: стыд оттого, что видят друг друга «нагими» и одновременно чувствуют взаимное отчуждение, невероятную пропасть, разделяющую их. «Они сделали себе опоясания», пытаясь тем самым избежать всей полноты человеческих отношений – скрыть наготу, в которой они предстали друг перед другом. Но стыд, как и чувство вины, не спрячешь за фиговым листом. Они не сблизились друг с другом и в любви; возможно, они и желали друг друга физически, но физическая близость не устраняет отчуждения между людьми. И то, что они действительно не любили друг друга, проявляется в том, как они друг к другу относятся: Ева даже не пытается защитить Адама, а Адам стремится избежать наказания, обвиняя во всем Еву, а не защищая ее [174 - Фромм Э. Искусство любить // Э. Фромм. Душа человека. – М., 1992. – С. 114–115.].
   Ignorant: Да, любить не так-то просто, это настоящее искусство.
   Эрих Фромм: Полностью согласен с тобой.
   Doctor: Однако к пониманию этого человечество пришло не сразу, а постепенно. В первобытную эпоху весь человеческий род еще ощущает себя единым с природой. Земля, растения, животные, человек – все это единый мир, пронизанный магическими родственными отношениями. В эту суровую эпоху, когда человечество балансировало на грани жизни и смерти, люди находили духовное удовлетворение и преодолевали отчуждение посредством того, что отождествляли себя с животными, ища у них защиты и покровительства.
   Ignorant: Я помню, мы говорили об этом. Ты имеешь в виду господствующие в первобытную эпоху верования и культы тотемизма.
   Doctor: Да. Но чем больше человек обособлялся от мира природы, создавая для себя отвоеванную у ней культурную среду обитания, тем более в нем нарастало чувство отчуждения, одиночества, неудовлетворенности. Эта тоска по «потерянному раю» существует у человека по сей день. Она выражается в постоянном поиске смысла и гармонии, обрести которые человек может только в любви.
   Ignorant: Я сейчас подумал, что, наверное, запрет близкородственных, кровосмесительных связей, который налагал на человека тотем, был тем исходным пунктом, с которого началась история облагораживания и одухотворения полового чувства.
   Doctor: Наверное, это так. Ведь именно с этого момента и навсегда люди обрекали себя на то, чтобы родниться с дальними, преодолевая их чуждость, учась взаимопониманию, терпимости и доверию. Половая любовь выступала важным фактором миролюбия в отношениях между общинами, родами, племенами. И не случайно почти во всех языках мира слово «любовь» означает одновременно и наиболее высокую, просветленную форму полового влечения, и просто доброжелательность, милосердие в отношениях между людьми.
   Ignorant: Действительно, любовь – это очень широкое понятие. Оно может обозначать самые разные чувства: это и материнская любовь, родственная любовь, и любовь-дружба, привязанность, это и эротическая любовь-страсть, это и жертвенная любовь, любовь-сострадание, милосердие, это и любовь в отношении утверждения тех или иных духовных ценностей, например любовь к Родине (патриотическая любовь), любовь к искусству, любовь к родной истории или культуре. Так, наверное, можно продолжать до бесконечности.
   Doctor: Давай поговорим не о всех видах любви, а только о наиболее распространенных – это любовь-эрос, «платоническая любовь» и любовь-агапэ. Например, любовь-эрос, как ты сказал, – это любовь-страсть. Часто ее называют также влюбленностью. В человеке поселяется и человеком овладевает некая довлеющая над ним сила, которая будоражит чувства, определяет мысли и поступки человека. Это чувство иногда спокойное и ровное, иногда мучительное и болезненное, а иногда радостное и торжественное. Лучше всего это чувство передает поэзия, и это не случайно.

     Богу равным кажется мне по счастью
     Быть тем человеком, который так близко-близко
     Перед тобой сидит, твой звучащий нежно слушает голос
     И прелестный смех. У меня при этом
     Перестало бы сразу сердце биться:
     Лишь тебя увижу, – уж я не в силах вымолвить ни слова.
     Но немеет тотчас язык, под кожей
     Быстро легкий жар пробегает, смотрят,
     Ничего не видя, глаза, в ушах уже –
     Звон непрерывный.
     Потом жарким я обливаюсь, дрожью
     Все тело охвачено, зеленее
     Становлюсь травы, и вот-вот как будто
     С жизнью прощусь.
     Но терпи, терпи: чересчур далеко
     Все зашло… [175 - Сапфо // Античная литература. Греция. Антология. – М., 1989. – С. 116.]

   Ignorant: Да уж. Это трудно выразить в словах, это просто чувствуют… Однако я могу сказать определенно, что эротическая любовь – это любовь индивидуальная, направленная на конкретного человека. Она как бы поэтизирует его индивидуальную неповторимость.
   Doctor: В этом, пожалуй, и заключается духовность эротической любви. Любовь-эрос характеризуют не морально-этические, а эстетические категории, связанные с понятием «идеала» красоты. А посему две вечные темы эротической любви – верность и ревность, именно они подчеркивают индивидуальный и эстетический характер этого вида любви.
   Ignorant: Однако как раз эротическую любовь сопровождают чувства стыда и вины. Следовательно, в эротике кроется какая-то опасность для человека. Например, христианская церковь называет сексуальное чувство греховным и в качестве поруки ссылается на текст Библии. А прелюбодеяние вообще рассматривается как смертный грех.
   Doctor: Однако не будем отрицать особенности Библии как культурно-исторического источника. Мы – светские люди, поэтому можем подойти к тексту Библии не с позиции Священного Писания, а с позиции культурно-исторического «слепка» древней эпохи. Например, в Библии мы можем обнаружить запрет есть свинину, а также мясо морских животных (кроме рыб), запрет ростовщичества, легализацию рабства. Может быть, сдержанность в проявлении сексуального чувства – это тоже некий анахронизм?
   Ignorant: Но сексуальную жизнь человека нельзя не регламентировать. Иначе она может принимать противоестественные формы.
   Doctor: Интересно, что ты имеешь в виду?
   Ignorant: Например, гомосексуализм. Для большинства людей этот вид эротической любви неприемлем, вызывает отвращение и справедливо порицается.
   Doctor: Однако мы же не можем закрыть глаза на природную силу эротического чувства. Если даже ты тщательно скрываешь в себе это чувство, это же не значит, что его у тебя нет. Видимо, такова твоя человеческая природа, и лучший индикатор достижения согласия с ней – испытываемое тобою удовольствие.
   Ignorant: Ну ты даешь, док! Но ведь гомосексуальный половой акт – это же просто грязь, свинство! Я не могу говорить об этом, не испытывая отвращения.
   Doctor: И ты считаешь правомерным свои личные негативные эмоции выдвигать в качестве критерия оценки эротических чувств людей? Далеко же ты пойдешь в этом! Если быть честным, сама по себе грязь отвращения не вызывает, спроси об этом детей, играющих во дворе, или садоводов, копающихся в огороде.
   Ignorant: Но согласись, что гомосексуализм и копание в огороде – это все-таки разные вещи. Кроме того, гомосексуальный половой акт опасен для здоровья.
   Doctor: Опасным для здоровья может быть все что угодно, начиная от неправильного питания и кончая стрессами и экологией.
   Ignorant: Но ведь это предосудительно с нравственной точки зрения, особенно если речь идет о развращении несовершеннолетних.
   Doctor: А не является ли более нравственно предосудительным лицемерие взрослых по этому вопросу, полуправда, оказываемое на детей психологическое давление, чрезмерная требовательность к ним или, наоборот, поощрение их эгоизма, избалованность?
   Ignorant: Хорошо, но отсутствие контроля и регламентации в отношении сексуальной жизни человека приведет к промискуитету. Непостоянство и неразборчивость в связях, отсутствие глубины чувств, отношение к человеку как к средству, а не цели – вот явные негативные последствия промискуитета.
   Doctor: Понятно. Но тогда любую игру, например, спортивную тоже следует считать нравственно предосудительной. Ведь игра – это прежде всего развлечение, стремление к удовольствию, выброс энергии, а для достижения этого зачастую меняют партнеров, соперников, состав команды. А что если проявления эротического чувства тоже сродни игре?
   Ignorant: Мне кажется, док, что ты просто водишь меня за нос. Что ты хочешь всем этим сказать?
   Doctor: Только то, что твое негативное отношение к многообразию проявлений эротической любви определяется не столько разумом, сколько эмоциями, например чувством отвращения и брезгливости, стыда и вины. Но это таит в себе опасность порождения в общественном мнении различных «монстров» в виде устойчивых фобий и навязчивых идей наподобие расизма, деления людей на «своих» и «чужых». Когда имеешь «образ врага», можно не задумываться о собственных проблемах.
   Ignorant: Ну ладно, постараюсь руководствоваться только разумом.
   Doctor: В таком случае самое время разобраться с понятием «платоническая любовь».
   Ignorant: А что это такое?
   Doctor: Рождение данного понятие связано с произведением «Пир» древнегреческого философа Платона Афинского.
   Платон Афинский: Итак, вы уже говорили о чувственной и духовной ступенях любовного переживания. Чувственное начало ограничивается красивыми формами зримого, тяготеет к тому, что воспринимается непосредственно. Лишь духовная любовь поднимается к высотам идеального, видит запредельное. Любовь как бы ведет человека вверх, осуществляет восхождение к истинно прекрасному, духовному, бессмертному. Ведь, согласитесь, не все те, кто влюблены во что-то или в кого-то, любят по-настоящему. Телесная любовь есть лишь проявление более глубокого стремления человека к неуловимой Красоте, которая возносит Эрос выше любого физического действия.
   Ignorant: А каким путем человек приходит к постижению истинной любви?
   Платон Афинский: Путем постоянного совершенствования, преобразования первоначального сексуального желания в стремление к чему-то большему, абсолютному.
   Ignorant: К чему же?
   Платон Афинский: Сейчас поймешь, не спеши. Итак, вот каким путем нужно идти в любви: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради этой высшей красоты вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным делам, а от прекрасных дел к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о высшей красоте, и не познаешь наконец, что же есть красота.
   Ignorant: И что же есть эта высшая красота?
   Платон Афинский: Это трудно выразить словами. Подумай, если бы кому-нибудь довелось увидеть высшую красоту чистой, без примесей и без искажений, не обремененную человеческой плотью, человеческими красками и всяким другим бренным вздором, если бы эту божественную красоту можно было увидеть воочию в цельности ее идеи. Неужели ты думаешь, что человек, устремивший к ней взгляд, подобающим образом ее созерцающий и с ней неразлучный, сможет жить жалкой жизнью? Неужели ты не понимаешь, что, лишь созерцая красоту тем, чем ее и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки совершенства, а совершенство истинное, потому что постигает он истину, а не призрак? А кто родил и вскормил истинное совершенство, тому достается в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он [176 - Платон. Пир // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1993. – Т. 2. – С. 121– 122.].
   Doctor: В этой прекрасной характеристике любви мне видится некоторое сходство с любовью-агапэ.
   Ignorant: А что это за вид любви?
   Doctor: Это жертвенная любовь, любовь-сострадание. Она тоже может быть для человека источником полной и глубокой радости. Характерным примером такой любви является религиозная любовь, которая обращена не только к Богу, но и к любому его творению.
//-- Из «Нагорной проповеди» --//
   Вы слышали, что сказано: «Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего».
   А Я же говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.
   Да будьте сынами Отца нашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.
   Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же делают и мытари?
   И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?
   Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец наш Небесный [177 - Библия. Евангелие от Матфея. 5: 43–48.].

   Августин Блаженный: Да, друзья мои, истинная любовь всегда направлена на Бога. Только в ней человек находит ориентир для своих поступков. Если же любовь истинна, то нет нужды ни в каком моральном законе. Люби и твори, что хочешь. Мы можем пользоваться внешними благами лишь ради высшей цели – любви к Богу, мы любим ради самой этой любви. Но если мы извлекаем из внешних благ наслаждение ради самих себя, то искажаем подлинную цель любви [178 - Августин Аврелий. Исповедь. – М., 1992. – С. 219.].
   Ignorant: Получается, что любовь-агапэ может происходить только от внутреннего нравственного богатства человека, ведь она совершенно бескорыстна и не просит ничего в ответ.
   Doctor: Конечно, она есть стремление любить так, как любит Бог созданный им мир, – от полноты и от избытка, ради самой любви.
   Ignorant: Но погоди, док, мы же не можем в своих мыслях и чувствах «копировать» Бога.
   Doctor: Этого и не требуется. Но в нашей власти, если мы обладаем радостью бытия, поделиться этой радостью с другим, подарить другому возможность светлого видения действительности. Это любовь «от избытка», а не «от недостатка», и поэтому она ничего не требует взамен. Избирательная любовь – это любовь-эрос. Эрос выбирает в любимые лишь того, к кому можно тянуться, до кого следует взлетать. Он никогда не почтит своим вниманием недостойного, неинтересного, ничтожного. Но Эрос требует и взаимной любви, страсти, привязанности. А любовь-агапэ – это сострадание, жалость ко всем, к любому, даже самому низкому и порочному. Ведь любой человек, как бы грешен, злобен, безобразен он ни был, нуждается в любви-сострадании и достоин ее.
   Ignorant: А эта жалость и сострадание не может еще более унизить человека?
   Doctor: Вовсе нет, ведь она дается не свысока, она основана на принципиальном равенстве людей, на том, что все – «божьи дети», только одни идут верным путем, а другие заблудились, сбились с дороги, следовательно, именно они более чем кто-либо нуждаются в жалости, сострадании, протянутой руке.
   Эрих Фромм: Подводя итог нашему разговору о любви, хочу сказать, что любовь есть связь, предполагающая сохранение целостности личности. Любовь – это действенная сила в человеке, сила, разрушающая преграду между человеком и его собратьями, сила, которая объединяет его с другими; любовь помогает человеку преодолеть чувство одиночества и отчуждения и вместе с тем позволяет ему оставаться самим собой, сохраняя свою целостность. Поэтому вера в любовь, возможную как общесоциальное, а не исключительно индивидуальное явление, есть разумная вера, в основе которой – отражение самой сокровенной сущности человека.

Советуем подумать:

   Почему многие философы говорят о человеке как тайне?
   В чем заключается противоречивое единство биологического и социального в человеке?
   В чем заключается экзистенциальная парадоксальность человеческой жизни? Какими примерами можно ее проиллюстрировать?
   Почему тема смерти является одной из центральных в экзистенциализме? Какие черты человеческого существования вытекают из факта его смертности с точки зрения экзистенциализма?
   Как вы понимаете тезис о том, что без свободы нет ни награды, ни наказания?

Советуем прочитать:

   Демидов А.Б. Феномены человеческого бытия. – Минск, 1999.
   Кант И. Антропология с прагматической точки зрения // И. Кант. Соч.: В 8 т. – М., 1994. – Т. 7.
   Кон И.С. В поисках себя: Личность и ее самосознание. – М., 1984.
   Плеснер Х. Ступени органического и человек: Введение в философскую антропологию. – М., 2004.
   Проблема человека в западной философии. – М., 1988.
   Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. – М., 1990.
   Франкл В. Человек в поисках смысла. – М., 1990.
   Фромм Э. Душа человека. – М., 1992.

Глава 5.
Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию

   Существуют истины, в которых недостаточно убедить кого-либо, но которые надо дать почувствовать; именно таковы истины морали.
Шарль Луи Монтескье

//-- Диалоги --//
   5.1. Проблема морального выбора
   5.2. Эстетические ценности и их роль в человеческой жизни
   5.3. Философия и религия: свобода разума и свобода совести
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Джон Локк — английский философ, психолог, педагог XVII в.
   Освальд Шпенглер — немецкий культуролог ХХ в.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Дэвид Юм — шотландский философ XVIII в.
   Стивен Лоу — современный английский философ.
   Джордж Эдвард Мур — английский философ ХХ в.
   Альфред Джулс Айер — английский философ, логик ХХ в.
   Джон Стюарт Милль — английский философ, психолог, социолог, экономист XIX в.
   Луций Анней Сенека — римский философ I в.
   Иммануил Кант — немецкий философ XVIII в.
   Эрих Фромм — немецко-американский философ, психолог, социолог ХХ в.
   Аристипп из Кирены — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Эпикур — древнегреческий философ IV–III вв. до н.э.
   Эпиктет — римский философ I–II вв.
   Николай Гартман — немецкий философ ХХ в.
   Макс Шелер — немецкий философ XIX–XX вв.
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг — немецкий философ XIX в.
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель — немецкий философ XIX в.
   Александр Мень — российский религиозный философ, историк ХХ в.
   Уильям Джеймс — американский философ XIX–XX вв.
   Лев Николаевич Толстой — русский писатель XIX–XX вв.
   Псевдо-Дионисий Ареопагит — христианский философ V в.
   Фома Аквинский — средневековый философ XIII в.
   Ансельм Кентерберийский — средневековый философ XI в.
   Альберт Великий — средневековый философ XIII в.
   Мартин Лютер — основатель протестантизма (XVI в.).
   Рене Декарт — французский философ XVII в.
   Готфрид Вильгельм Лейбниц — немецкий философ XVII–XVIII вв.
   Блез Паскаль — французский философ, математик XVII в.
   Людвиг Андреас Фейербах — немецкий философ XIX в.
   Карл Маркс — немецкий философ, политический деятель XIX в.
   Фридрих Ницше — немецкий философ XIX в.
   Анри Бергсон — французский философ XIX–XX вв.

5.1. Проблема морального выбора

   Doctor: Послушай, друг мой, а как ты относишься к вегетарианству? Ты не считаешь поедание мяса животных нравственно предосудительным?
   Ignorant: Я не вегетарианец и не вижу ничего предосудительного в поедании мяса. Я считаю, что поскольку животные обладают примитивным сознанием, к их жизни и смерти неприменимы моральные оценки.
   Doctor: Однако немало и умственно недоразвитых людей, обладающих примитивным сознанием вследствие болезни или травмы. Тем не менее на них нравственные нормы распространяются в полной мере.
   Ignorant: Я не пойму в чем проблема, док. Мясо животных поедает подавляющее большинство людей. А то, что хорошо для большинства, не может быть ошибкой. Кроме того, большинство религий не считает нужным запрещать поедание мяса. А религия проповедует нравственные ценности.
   Doctor: Но мы же знаем, что мнение людей меняется с течением истории. Например, когда-то большинство людей считало морально приемлемым рабство. Религия тоже не может быть авторитетной в вопросах этики, потому что тоже, как и мораль, подвержена культурно-историческим трансформациям. Моралей и религий множество, а этика одна.
   Ignorant: Ну хорошо. Но ведь ты не будешь отрицать тот факт, что животных, которых мы поедаем, специально разводят для этого. Они обязаны нам своей «искусственной» жизнью, которую они получили специально для того, чтобы стать нам пищей.
   Doctor: Но ведь это тем более отвратительно. Массовое производство животных и условия их содержания противоестественны.
   Ignorant: Не знаю что и сказать… Видимо, такова человеческая природа, что поедание мяса для человека необходимо и полезно для здоровья.
   Doctor: Это не так. Миллионы людей на Земле вообще не употребляют мяса и чувствуют себя вполне здоровыми, следовательно, для поддержания здоровья мясо животных не требуется.
   Ignorant: Но люди от природы всеядные существа. Так уж мы биологически устроены, поэтому есть мясо для нас вполне естественно. Кроме того, многие животные едят животных, поэтому нет никаких природных запретов на это.
   Doctor: Здесь ты лукавишь. Далеко не все виды «естественного» поведения человека оправданы с моральной точки зрения, скорее, наоборот. Например, убийцу или каннибала суд не оправдает только на основании того, что животным тоже свойственно уничтожать себе подобных.
   Ignorant: Ладно, док. Теперь ты подумай над моим вопросом. Допустим, корабль, на борту которого плывут люди и животные, будет тонуть, кого будут спасать в первую очередь: людей или животных? Ответ, по-моему, ясен. Следовательно, в отношении жизни и смерти у людей неоспоримое преимущество перед животными.
   Doctor: Но давай твой пример дополним следующим обстоятельством: на тонущем корабле наряду с нормальными людьми терпят бедствие люди умственно отсталые. Кого нужно спасать в первую очередь?
   Ignorant: Нет, док, так вопрос ставить вообще нельзя; человеческие жизни равноценны.
   Doctor: Вот на этом и остановимся. Пока ясно одно: мораль – это особая форма духовной жизни общества, регулирующая действия людей с помощью общепринятых норм.
   Ignorant: А как определяются эти нормы?
   Doctor: Эти нормы определены этическими ценностями. Моральные нормы являются общепризнанными, но они не закреплены в праве. Поэтому моральные нормы различны у разных народов и, кроме того, они меняются с течением времени. Моральные нормы устанавливают правила поведения, которые считаются достойными, благородными, приличными.
   Джон Локк: Я бы выделил три вида законов морали: 1) божественный закон, мера которого есть грех и долг, так как эта мера непосредственно дана человеку Богом, будучи связана с потусторонней карой или воздаянием; 2) гражданский закон, представляющий собой нормы наказуемости деяний, установленные государством; 3) закон общественного мнения, или молвы, для которого критерий различения добродетели и порока связан с уважением или презрением [179 - Локк Д. Опыт о законе природы // Локк Д. Соч.: В 3 т. – М., 1988. – Т. 3. – С. 39–40.].
   Ignorant: Получается, что мораль в самом общем виде – это форма социального регулирования, представляющая собой систему норм и правил, принятых в данном обществе. А как же тогда соотносятся понятия «мораль» и «этика»?
   Doctor: Этика учит оценивать всякую ситуацию, чтобы сделать возможными нравственно правильные поступки. Она воспитывает в человеке призвание завершать мир путем «надстраивания» к царству существующего царства того, что должно быть. Этика исследует, что в жизни и в мире обладает ценностью. Эти ценности нужно искать как во всех ситуациях, так и в личности. Этика способствует пробуждению оценивающего сознания.
   Поэтому для соотношения понятий морали и этики характерен принцип множества моралей и единства этики.
   Ignorant: В таком случае наше определение морали следует дополнить. Тогда получится, что мораль – это форма социального регулирования, представляющая собой систему норм и правил, соблюдение которых является результатом внутреннего выбора человека, результатом его осознанного, волевого решения.
   Doctor: Да, так, пожалуй, будет лучше.
   Освальд Шпенглер: Однако хочу вас предостеречь, уважаемые коллеги, что точного и логически выверенного определения морали дать невозможно. Поскольку все логическое – пространственно неподвижно, механично, постольку все этическое есть чистый живой образ. Его можно передать физиогномически, драматически, музыкально, но нельзя ввести в схему. В этом различие знания людей и познания природы. Необманным откровением этического образа души будет всегда больше искусство, а не наука. Вот причина почему теории морального содержания дают всегда несовершенную картину морали и почему они совершенно лишены влияния на живое проявление всего человеческого. Излагать этику в качестве ученой доктрины – значит не понимать ее сущности. Она не образует, она есть только выражение известного образования. Она не есть образец и цель, а форма и вид развивающегося бытия [180 - Шпенглер О. Закат Европы. – Ростов н/Д, 1998. – С. 493.].
   Doctor: Я вполне разделяю вашу позицию, поэтому предлагаю исходить из того, что интуитивное представление о морали, нравственности есть у каждого из нас. Мы не будем сейчас искать ответы на вопрос, откуда берутся эти представления, как они формируются и как на это влияет социальная и культурно-историческая среда. Предметом нашего разговора будет попытка разобраться, как действует в нас моральная интуиция, как она определяет наше поведение и какие при этом характерные особенности имеют наши мотивы и действия.
   Ignorant: Но это-то и есть самое сложное…
   Doctor: Начнем с нашего личного опыта. Приведи для начала примеры нравственных поступков.
   Ignorant: Их огромное множество: уступить место в транспорте пожилому человеку; не лгать; заботиться о других людях и помогать им в их проблемах; быть бескорыстным; быть сострадательным, прощать другим их промахи; любить людей. Продолжать?
   Doctor: Думаю, достаточно. Теперь давай разберемся, почему, например, уступить место в транспорте пожилому человеку – это нравственный поступок?
   Ignorant: Все просто – это общепринятая норма поведения.
   Doctor: Значит, так делают все?
   Ignorant: Далеко не все. Просто для многих это является важным, пусть даже приходится жертвовать приятным и полезным для них лично, но в этом, кажется, и заключается характерная особенность морали.
   Doctor: Получается, что если человек жертвует чем-то во имя другого, то он автоматически совершает нравственный поступок?
   Ignorant: Наверное, это так. Но прежде чем жертвовать чем-то, нужно знать, будет ли принята эта жертва и кому она вообще нужна.
   Doctor: Прежде всего она нужна тому, кто действует. Если я попадаю в ситуацию, которая требует от меня какого-то поступка, я как бы проверяю себя. У меня есть свобода выбора. И если я совершаю нравственный поступок, я действую сознательно и добровольно.
   Ignorant: Однако в чем же заключается моя свобода выбора, если я уже заранее знаю что такое «хорошо», а что такое «плохо»? Кроме того, саму ситуацию, которая требует какого-либо решения, я не создаю, не могу предугадать и даже не могу ее отложить на потом. Получается, что эти ситуации навязаны мне извне. Где же здесь свобода?
   Doctor: Я имел в виду свободу не «внешнюю», а «внутреннюю». Попадая в ситуацию морального выбора, я поступаю только так, как захочу. Например, любо я уступлю место, либо останусь сидеть; либо проявлю заботу о другом человеке, либо проигнорирую его.
   Ignorant: Мне кажется, что говоря о моральном выборе, мы не учитываем одного важного обстоятельства, а именно – социальное окружение, которое явно или неявно оценивает наши действия. И в нашем примере, возможно, одним из мотивов наших действий будет реагирование на мнение окружающих.
   Doctor: Однако если мы совершаем тот или иной поступок только потому, что этого требуют окружающие, то этот поступок нельзя назвать нравственным, даже при хорошем результате.
   Ignorant: Это почему же?
   Doctor: Потому что здесь нет никакого свободного внутреннего выбора, просто человек готов считаться с мнением окружающих и тем самым как бы передает им свою ответственность за свои действия. Более того, в некоторой степени это даже небезопасно для личности, ведь социальное окружение при любых условиях будет право в своих глазах, а совершать поступок приходится конкретному человеку и, следовательно, вся полнота ответственности тоже ложится на него. А вдруг однажды социальное окружение потребует от человека совершить то, что расходится с моральными нормами? Ведь есть разные проявления общественной воли, например национализм, расизм, раболепие перед авторитетом, нетерпимость к инакомыслящим и т.п. Тогда получается, что следование моральным нормам будет не соответствовать, а расходиться с общественным мнением.
   Ignorant: В таком случае следование моральным нормам – это тяжкое бремя для человека, которое сопряжено не столько с радостью от чувства выполненного долга, сколько со страданием.
   Doctor: Это не совсем так. Ведь мы совершаем моральный поступок ради него самого, и от того, похвалили нас за это или нет, его ценность не изменяется. Конечно, неприятно, если на наши искренние чувства отвечают черной неблагодарностью, но человеку надо точно уяснить, что для него важнее – нравственный поступок сам по себе или же мнение окружающих и его задетое самолюбие.
   Ignorant: Но если моральный поступок такой житейски неудобный род действия, то почему же все-таки мораль для большинства людей остается важной жизненной ценностью?
   Doctor: Если подумать, то в этом нет ничего удивительного, ведь посредством морального выбора человек может доказать самому себе, что он является свободной, независимой личностью, способной принимать волевые решения. Моральный поступок есть плод выбора того, что человеку в данный момент представляется благом.
   Ignorant: Но мало ли что мне может показаться благом в той или иной жизненной ситуации…
   Doctor: Я не о том толкую. Благо имеет ценность, но не в смысле объективного измерения (как на рынке), а безотносительную, ценность саму по себе.
   Аристотель Стагирит: Самое главное благо для человека – это деятельность души сообразно с разумом. Поэтому добродетели бывают двух видов: дианоэтические (теоретические, идеальные, вечные), например добро, абсолютное благо, и этические (практические, исторически и социокультурно обусловленные, преходящие), например мужество, умеренность, щедрость и т.д. Однако нравственное поведение не возникает просто из понимания, а приобретается благодаря практике – упражнению, привыканию и научению [181 - Аристотель. Никомахова этика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1984. – Т. 4. – С. 78.].
   Ignorant: И как, по-вашему, можно определить нравственный поступок?
   Аристотель Стагирит: По своему конкретному содержанию этическая добродетель определяется как середина между ложными крайностями [182 - Там же. – С. 85.]. Например, мужество (трусость – ярость), умеренность (сладострастие – безразличие), щедрость (скупость – расточительство) (рис. 34).
   Doctor: Таким образом, моральный выбор доступен только разумному существу, способному рассуждать о ценностях, но одного разума недостаточно.
   Ignorant: А что еще нужно?
   Doctor: А ты не догадываешься? Для морального выбора необходима еще и воля, чтобы принять решение, несмотря на внешние препятствия и внутреннее сопротивление. Разум и воля как предпосылки выбора делают человека ответственным за свой поступок.

   Рис. 34

   Ignorant: Ответственным перед кем?
   Doctor: Перед законом, обществом, Богом, но, самое главное, перед самим собой. Чувство ответственности хранит и воспроизводит наш внутренний опыт. От этого никуда не деться.
   Ignorant: Итак, для морального выбора необходимы свободная воля и возможность разума отличать добро от зла.
   Doctor: Конечно, иначе как бы возникло чувство ответственности (или вины)? Человек – не автомат и не зомби, признание жесткой зависимости человека от внешних обстоятельств есть унижение его достоинства. Чтобы быть моральным, как правило нужно противостоять обстоятельствам – для этого и требуется свободная воля. Мы можем снисходительно относиться к тем, кто «сдался» и «унизился», но чувство ответственности не даст этого снисхождения по отношению к самому себе.
   Ignorant: Мне все-таки не совсем понятно, откуда у человека появляется эта свободная воля?
   Doctor: Видишь ли, свободная воля – это феномен, который не доказывается «научно», свободная воля ненаучна, так как действует вопреки всеобщей объективной причинности мира (т.е. того, из чего исходит любая наука). Но именно свободная воля дает человеку возможность совершать поступки. Наука здесь и не нужна, поскольку представление о благе и нравственное чувство – это очевидности, которые постигаются простым здравым смыслом. Люди могут быть очень разными в чем-то своем, специфичном, профессиональном и т.п., но в простом общении между ними гораздо больше общего, чем может показаться на первый взгляд. Достаточно только оказать друг другу внимание, проявить душевную заботу. В той или иной конкретной ситуации человек стремится к тому или иному конкретному благу, но при этом ему также важно чувствовать, что он приближается к высшему, безусловному, истинному благу. Ведь для положительной самооценки, душевного комфорта человеку недостаточно получать лишь те или иные житейские блага, ему важно чувствовать, что у него верный ориентир, и он совершает усилия в нужном направлении. Если у тебя есть моральное намерение и ты даешь свободное согласие на его осуществление (совершаешь поступок), – это акт свободной воли, ты реализуешь свою свободу.
   Ignorant: Давай теперь подытожим все, о чем шла речь, и сформулируем несколько наиболее важных характеристик ситуации морального выбора.
   Doctor: Итак, во-первых, совершение морального поступка, как правило, заставляет жертвовать полезным и приятным с точки зрения человеческой природы. Во-вторых, если приходится чем-то жертвовать, то, следовательно, моральный поступок требует определенных усилий воли и разума. И, пожалуй, еще одно: в моральном выборе всегда определяющее значение имеет внутренний мотив человека, а не мнение окружающих. По крайней мере, данные характеристики можно рассматривать как универсальные руководства к нашим конкретным действиям в любой жизненной ситуации.
   Дэвид Юм: Хочу заметить, уважаемые коллеги, что хотя разум играет в ситуации морального выбора свою характерную роль, однако фундаментальнее его – нравственное чувство. Действия оцениваются позитивно, если они полезны и приятны для самого индивида или для других, т.е. для общества в целом. «Хорошо» и «плохо» – это только отношение субъекта к тому, что он видит и делает, т.е. ценность морали придают не сами поступки, а наши эмоциональные реакции на то, что мы видим и делаем.
   Ignorant: Получается, что дело обстоит так, как если бы мы смотрели на мир через особые моральные очки: оценки, которые мы считаем объективно присущими «внешнему» миру, в действительности создаются нашими эмоциональными очками, через которые мы рассматриваем мир.
   Дэвид Юм: Именно так. Если бы мы могли снять эти очки, то обнаружили бы, что мир «сам по себе» лишен ценностей. Возьмите любое действие, которое признается порочным, например, умышленное убийство. Рассмотрите его со всех сторон и попробуйте найти в нем то, что вы называете пороком. Вы ничего не найдете до тех пор, пока не обратите свою рефлексию на свою собственную душу и не обнаружите чувство осуждения, возникающее у вас по отношению к этому поступку [183 - Юм Д. Исследование о человеческом познании // Юм Д. Соч.: В 2 т. – М., 1965. – Т. 2. – С. 337.].
   Стивен Лоу: Существует три варианта «очковой модели» морали: субъективизм (когда лично я считаю что-то нравственным или безнравственным), интерсубъективизм (когда сообщество людей, к которому я принадлежу и которым дорожу, считает что-то нравственным или безнравственным), и эмотивизм (когда моральные суждения есть просто выражение моих эмоций, переживаний, симпатий или антипатий). Это то, что я называю «урафу-теория» морали. При этом субъективные ощущения основаны на двух принципах – эгоизма и альтруизма. Индивид не только преследует личные цели, но и как существо социальное способен разделять чувства и интересы других, поскольку интегрирован в общественное целое. Поэтому альтруизм – одна из основ нравственности: благодаря ей чувства одного человека передаются другому. Тем самым получает необходимое обоснование интерсубъективность моральных ценностей [184 - Лоу С. Философский тренинг. – М., 2007. – С. 277–278.].
   Джордж Эдвард Мур: Согласен с вами, коллега. Хочу добавить, что с помощью лингвистического анализа я пришел к выводу о принципиальной неверифицируемости основных положений этики и религии. Понятие добра вообще не поддается аналитическим усилиям, будучи простым, ни к чему другому не сводимым качеством. Поэтому оно постигается интуитивно, а все попытки его определения с помощью сведения к другим качествам – натуралистическая ошибка [185 - Мур Дж. Принципы этики. – М., 1984. – С. 100–101.].
   Альфред Джулс Айер: По большому счету, понятия морали – это всего лишь псевдопонятия. Их наличие ничего не добавляет к их фактическому содержанию. Эти понятия вообще не являются именами какого-либо свойства. Моральные и религиозные высказывания можно интерпретировать лишь как проявление эмоций, установок, предписаний [186 - История этических учений / Под ред. А.А. Гусейнова. – М., 2003. – С. 750–751.].
   Джон Стюарт Милль: Коллеги, я бы хотел предложить вашему вниманию разработанную мной универсальную форму этики. Это «утилитарианизм», главный принцип которого – наивысшее счастье для наибольшего числа людей [187 - Там же. – С. 699–700.].
   Ignorant: А как реализуется этот принцип?
   Джон Стюарт Милль: Как любой человек от природы стремится к счастью, так и для совокупности людей счастьем является общее благо. О моральном качестве поступка следует судить по его ожидаемым последствиям, причем мерилом выступает содействие счастью (наслаждению) и предотвращение несчастий (страданий) тех, кто затронут этими последствиями. Следует учитывать не только количество счастья, но и прежде всего качество, ибо оно допускает различные ценностные ступени. Мерилом же для сравнения количества и качества счастья выступает суждение тех, у кого благодаря приобретенному опыту больше возможностей для сравнения (рис. 35).

Мур Джордж Эдвард (1873–1958)

   Рис. 35

   Ignorant: Мне кажется, что утилитаристская этика таит в себе одно противоречие, которое можно обнаружить на примере какой-нибудь ситуации морального выбора. Представим себе действия людей на борту тонущего корабля, например трагедию «Титаника». Если известно, что один человек спасется ценой жизни другого, то значит, принципы утилитаризма верны. Будет спасена хотя бы одна жизнь. Но пока все живы, волей-неволей нужно принимать решение в интересах меньшего, а не большего количества людей, ведь фактически нужно обречь на смерть одних, чтобы спасти других. В связи с этим тот, кто принял это решение, фактически взял на себя ответственность действовать в интересах этого «счастливого меньшинства», тем самым обрекая других на смерть. Однако можно было не брать на себя такую ответственность и целиком сосредоточить свои усилия только на том, чтобы спасти свою жизнь. По крайней мере, уже одним спасенным стало бы больше.
   Doctor: Вот поэтому ключевым вопросом в проблеме морального выбора является вопрос критерия. Таким универсальным критерием может служить только абсолютное благо.
   Ignorant: А что это такое?
   Doctor: Абсолютное благо – это благо, отказ от которого есть безусловное зло.
   Ignorant: Ну и чем же оно характеризуется?
   Doctor: Во-первых, абсолютное благо не может быть натуральным благом. Нам нужно избегать «натуралистической ошибки». Практически в любой ситуации морального выбора человеку приходится жертвовать каким-либо натуральным благом, чтобы следовать моральному долгу. Во-вторых, в ситуации выбора абсолютное благо может быть только единственным (хотя может выражаться в различных формах). Человек всегда выбирает между добром и злом, но не всегда осознает это, ему кажется, что он выбирает между двумя и более благами, однако эти блага изначально неравнозначны. Зло порождается недооценкой абсолютизма моральных требований или переоценкой ценности блага, выступающего как соблазн (так как это благо опрометчиво признается абсолютным благом). В-третьих, абсолютное благо связано с выбором альтруистической ориентации в поступках. Моральный момент здесь не в природе самого блага, а в отношении к этому благу. Альтруизм превращает натуральное благо в абсолютное.
   Ignorant: Получается, что натуральное благо (когда для себя) может «конвертироваться» в моральную ценность (когда для других).
   Doctor: Совершенно верно. Моральный момент здесь заключается не в природе самого блага, а в нашем отношении к другому человеку или собственному поступку. Посредством этого любое натуральное, утилитарное благо обретает морально-этическую ценность.
   Луций Анней Сенека: Ты прав, ведь благодеяние нельзя осязать рукою: оно заключается в душе. Существует большая разница между материею благодеяния и самим благодеянием. Посему благодеяние заключается не в золоте, не в серебре и не в каком-либо другом из предметов, слывущих весьма ценными, но в самом расположении дающего. Люди неопытные обращают внимание только на то, что бросается в глаза, что дается и становится предметом обладания, и, напротив, мало ценят то, что на самом деле дорого и ценно. Все, чем мы владеем, что мы видим и к чему прилепляется наша похоть, – непрочно, преходяще. Судьба или неправда могут у нас отнять это. Благодеяние же продолжает пребывать и после утраты того предмета, через посредство которого оно было оказано. А чего никакая сила не может упразднить, то сделано надлежащим образом [188 - Луций Аней Сенека. О благодеяниях // Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М., 1995. – С. 19.].
   Иммануил Кант: Хочу заметить, друзья мои, что добрая воля добра не благодаря тому, что она приводит в действие или исполняет. Она добра не в силу своей пригодности к достижению какой-нибудь поставленной цели, а только благодаря волению, т.е. сама по себе. Если бы даже в силу особой немилости судьбы или скудного наделения суровой природы эта воля была бы совершенно не в состоянии достигнуть своей цели; если бы при всех стараниях она ничего не добилась и оставалась одна только добрая воля, – то все равно, она сверкала бы подобно драгоценному камню сама по себе как нечто такое, что имеет в самом себе полную ценность [189 - Кант И. Основание метафизики нравов // И. Кант. Соч.: В 6 т. – М., 1965. – Т. 4. – Ч. 1. – С. 229–230.].
//-- Суд Клеанфа --//
   Клеанф послал двух мальчиков разыскать и вызвать Платона из академии. Один обыскал весь портик, равно как обежал и другие места, где, по его предположению, можно было встретить Платона, и вернулся домой настолько усталым, насколько же и безуспешным. Другой – присел возле ближайшего фокусника и в то время, когда, бесцельно скитаясь и блуждая, присоединился к толпе домашних слуг и играл, встретил проходящего мимо Платона, которого и не искал.
   «Первого мальчика, – рассудил Клеанф, – который насколько мог – выполнил то, что ему было приказано, мы, безусловно, похвалим, ну а другого, счастливого бездельника, мы, тем не менее, должны наказать» [190 - Луций Аней Сенека. О благодеяниях… – С. 133–134.].

   Doctor: И еще хочется добавить, что абсолютное благо может быть отличимо от морального соблазна с помощью рефлексии. С помощью рефлексии мы можем обнаружить противоречие с моральным законом, когда, например, будем анализировать мотивы своего выбора, мы легко отделим абсолютное благо от соблазна.
   Ignorant: Давай теперь разберемся в том, что же представляет собой настоящий моральный поступок?
   Doctor: Моральный поступок – это особый род действия, включающий в себя как минимум четыре компонента: во-первых, нравственный мотив, т.е. то нравственное чувство, которое побудило нас к действию; во-вторых, цель поступка, т.е. предвосхищение в уме результата действия; в-третьих, собственно поведение человека и, в-четвертых, конечный результат (он может соответствовать цели, а может – нет). Причем мы видим, что окружающие нас люди в состоянии оценить только два последних компонента нравственного поступка, два первых компонента известны только нам, это наша тайна, поэтому, совершая моральный поступок, нужно быть готовым к тому, что он может встретить непонимание и даже неодобрение со стороны окружающих.
   Ignorant: Во имя чего же тогда совершаются добрые дела?
   Doctor: А ты так и не понял? Во имя самих этих дел! Истинно добрые дела всегда совершаются втайне. Возможно, окружающим людям наш поступок не откроет эту тайну, но это не важно. Главное – дело сделано, и оно достигло своей цели. Видимость обманчива, добро – правдиво; видимость изменчива, добро – постоянно; видимость рассеивается, добро – остается.
   Иммануил Кант: Ценность поступка нельзя устанавливать исходя из его субъективного намерения. Ведь цель поступка может быть ограничена сферой естественной необходимости. Поступки, подверженные эмпирической случайности, не могут считаться свободными. Отсюда следует, что лишь разумность воли может обеспечить нравственное качество поступка.
   Ignorant: А что «освобождает» нравственный поступок от случайности?
   Иммануил Кант: Долг освобождает человека от детерминированности эмпирическими случайностями. Естественную необходимость он заменяет необходимостью поступка, продиктованную уважением к моральному закону. Долг принуждает волю и поступки человека принимать во внимание моральные законы, порожденные разумом.
   Ignorant: Но ведь бывает, что какой-нибудь поступок, совершенный случайно, тоже может оказаться согласным с предписанием долга?
   Иммануил Кант: Конечно бывает, но такое соответствие поступка долгу можно назвать лишь легальностью в противоположность моральности, предполагающей совершение поступка исходя из самого долга [191 - Кант И. Метафизика нравов // Кант И. Соч.: В 6 т. – М., 1965. – Т.4. – Ч.2. – С. 125–126.].
   Ignorant: Получается, что добро – это как бы внутренний свет, который озаряет душу человека. В лучах этого света все вокруг приобретает смысл, любое действие человека становится значимым.
   Doctor: Более того, добрая воля, по сути, перерождает человека, он смотрит на мир другими глазами.
   Ignorant: А как происходит это перерождение?
   Doctor: Перерождение, как правило, происходит через жертву. Человек жертвует собой прежним во имя себя настоящего.
//-- Выбор Авраама --//
   Было раннее утро. Авраам встал вовремя, велел оседлать ослов и вместе с Исааком покинул свой шатер. Сара же глядела на них из окна, до самой долины, пока их не стало больше видно. Они молча ехали три дня, и на утро четвертого дня Авраам все так же не проронил ни слова, но поднял глаза и увидел вдали гору Мориа. Он отослал слуг и, взяв Исаака за руку, один взошел с ним на гору. Но Авраам сказал самому себе: «Мне не хотелось бы скрывать от Исаака, куда приведет его этот путь». Он остановился, возложил руку с благоговением на голову Исаака, и тот склонился, чтобы принять это благословение. И лик Авраама был исполнен отеческой любви, взгляд его был мягок, слова звучали нежно. Но Исаак не смог понять его, душа его не сумела возвыситься.
   Он обхватил руками колени Авраама, в отчаянии бросился к его ногам, прося пощадить его молодую жизнь, полное надежд будущее. Тут Авраам поднял мальчика, взял его за руку и пошел дальше, и слова Авраама были исполнены участия и милосердия. Но Исаак не мог понять его. Авраам поднялся на гору Мориа, но Исаак не понимал его. Тогда Авраам отвернулся от Исаака на мгновение, но, когда Исаак снова увидел лицо Авраама, оно изменилось, взгляд его был неистов, вид – ужасен. Он схватил Исаака за грудь, швырнул его на землю и сказал: «Глупый юнец, ты что, веришь, что я твой отец? Я – идолопоклонник. Ты что, веришь, что это Божье повеленье? Нет! Это мое желание». Тогда задрожал Исаак и вскричал в своем страхе: «Господи, смилуйся надо мной; если нет у меня отца на земле, будь моим отцом!» Но Авраам тихо сказал про себя: «Господи, благодарю Тебя; лучше, чтобы он верил, что я – чудовище, нежели потерял веру в Тебя» [192 - Кьеркегор С. Страх и трепет. – М., 1993. – С. 19.].

   Эрих Фромм: По поводу этой трагичной ситуации хочу сказать, что все-таки следует различать два вида совести в человеке: авторитарную и гуманистическую.
   Ignorant: То есть пример с выбором Авраама – это действие авторитарной совести.
   Эрих Фромм: Конечно. Авторитарная совесть опирается на ориентиры, полученные извне, не прочувствованные и не продуманные самим человеком. Это усвоенный внешний авторитет, и хотя он действует изнутри, он остается по сути внешним. Отступление от его указаний вызывает страх, священный трепет. Авторитарная совесть – не обсуждается. Интересы личности целиком подчинены общему благу.
   Doctor: А что же в таком случае является гуманистической совестью?
   Эрих Фромм: Гуманистическая совесть – это совесть нашего истинного Я. Она ориентируется на продуктивное развитие личности, на внутреннюю и внешнюю гармонию, без перекосов. Она не дает сделать из личности рабыню безликих социальных требований. Именно по этому критерию можно провести различие между понятиями «мораль» и «нравственность» [193 - Фромм Э. Психоанализ и религия // Сумерки богов. – М., 1990. – С. 166–168.].
   Ignorant: Помнишь, док, мы говорили о том, что моральный выбор ставит человека в весьма затруднительную ситуацию. Возникает вопрос, какими критериями руководствуется человек, совершая моральный выбор?
   Doctor: Сразу скажу, ответ не прост. Поскольку моральный поступок совершается не только «вовне», но и «внутри» человека, критерии тоже могут быть как внешними, так и внутренними. Внешним критерием служит одобрение окружающих, если наш поступок соответствует моральной норме.
   Ignorant: Однако ты же сам говорил, что для истинно морального поступка этот критерий не является самым главным. Ведь в зависимости от той социальной среды, в которой мы находимся, один и тот же поступок может встретить как одобрение, так и отрицание.
   Doctor: Вот именно. Голос общественного мнения всегда будет звучать громче нашего индивидуального голоса, и он может заглушить наш слабый голос, даже если это будет голос совести. Общественное мнение всегда категорично и безапелляционно, но мы должны помнить главное – совершать поступок только нам, соответственно отвечать за него будем тоже только мы. Значит, в моральном выборе человек должен руководствоваться прежде всего внутренними критериями.
   Ignorant: А что это может быть?
   Doctor: Будем рассуждать. Любой человек стремится к благу, потому что хочет быть счастливым, однако в образах этого блага мораль может выступать либо как средство, либо как цель.
   Аристипп из Кирены: Я утверждаю, что не согрешив против истины, мы можем сказать, что любой моральный поступок доставляет человеку чувство удовлетворения и даже радости. Человек чувствует прилив жизненной энергии, у него улучшается настроение. В противоположность этому поступок безнравственный, малодушный, постыдный вызывает на душе такое гадкое чувство неудовольствия, неудовлетворенности собой, что хочется «провалиться сквозь землю». Если это так, то, может быть, критерием «хорошего» и «плохого» в человеческой душе является либо переживание удовольствия, либо переживание неудовольствия. В таком случае все, что приносит удовольствие и радость, можно с полным правом назвать истинным благом, и абсолютно не важно, какой путь привел тебя к этому. Ведь мед в золотой ложке ничуть не слаще меда в деревянной ложке, следовательно, наслаждение (удовольствие) есть благо само по себе. Чтобы ощутить подлинное удовольствие, нужно стремиться к нему всеми возможными путями, и если ты достигаешь цели, значит, ты поступал правильно [194 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М., 1998. – С. 119–120.].
   Doctor: Это позиция гедонизма (от греч. hedone – удовольствие), которая в качестве практической философии может служить одним из критериев морального выбора людей. Если принцип удовольствия рассматривать как абсолютное благо, то по сравнению с ним понятна вся иллюзорность и относительность утилитарных, натуральных, житейских благ.

   Аристипп из Кирены (435–355 до н.э.)

   Ignorant: Мне это понятно. Например, зачем тебе богатство, почести, власть, высокий социальный статус, если ради этого ты лишаешь себя удовольствий общения, любви, дружбы и т.д.
   Doctor: Или зачем тебе здоровье, если ради этого ты лишаешь себя удовольствия вкусной еды, питья, чувственных наслаждений и т.д.
   Ignorant: Ну нет, с этим я не могу согласиться. Здоровье превыше всего!
   Doctor: Бесспорно, здоровье есть благо. Однако здоровый человек своего здоровья не замечает, он пользуется им для получения удовольствий. А если он превращает всю свою жизнь в путь достижения этого блага (здоровья), то этим «искажает» собственное существование, делает его бедным на удовольствия. Он начинает ощущать, что жизнь как бы проходит мимо него, лишается смысла.
   Луций Анней Сенека: Я не могу принять аргументы гедонизма в качестве критериев, поскольку в них цель подменяется средствами. Если добродетель и может доставить какое-либо удовольствие, то из этого вовсе не следует, что к ней стремятся ради удовольствия, так как последнее является не единственным результатом добродетели, а одним из многих. Добродетель ставит себе иную задачу, но тем не менее оказывается плодотворной и в этом отношении. Как на вспаханном для посева поле вырастают кое-где цветки, хотя и не для этих растеньиц, как бы они ни были приятны для глаз, затрачено столько труда, – у сеятеля была другая цель, а это только случайно привходящее явление. Точно так же и удовольствие – не награда за добродетель и не побудительная причина к ней. Добродетель привлекательна не потому, что доставляет наслаждение, а наоборот, она доставляет наслаждение благодаря своей привлекательности [195 - Луций Аней Сенека. О счастливой жизни // Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М., 1995. – С. 174.].
   Эпикур: Все дело не в количестве, а в качестве наслаждения. Поэтому я определяю наслаждение негативно, как отсутствие боли и смятения.
   Doctor: Мне кажется, вы толкуете наслаждение чересчур широко.
   Эпикур: Зато оно становится доступным каждому. Если удовлетворены основные жизненные потребности, то большее наслаждение невозможно – все остальное будет уже его вариациями, станет лишь разнообразнее ощущение наслаждения. Все потребности человека я бы разделил на три группы: 1) естественные и необходимые; 2) естественные и не необходимые; 3) неестественные и не необходимые, возникающие только вследствие ложного суждения. Мы видим, что удовлетворить потребности первой группы можно без труда, поэтому умение обходиться малым – важнейшая добродетель. Благоразумие после «расчета наслаждений» без труда взвешивает пользу и вред возможных последствий. В результате мудрец достигает правильной, безмятежной жизни (атараксии) (рис. 36) [196 - Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов… – С. 403.].

   Рис. 36

   Doctor: В связи с этим хочется сказать, что древнегреческие философы делали различие между эвтихией — благоприятствием обстоятельств и благосклонностью судьбы – и эвдемонией — способностью чувствовать эту благосклонность, чувством счастья. Эвтихия – ценность, основанная на отношении вещей, а эвдемония – ценность блага, относящаяся к внутреннему состоянию человека. Чувство счастья зависит не от достижения определенных благ, а от внутренней способности человека быть счастливым.
   Ignorant: Получается, что наша способность быть счастливым может быть истолкована и в нравственно-этическом смысле?
   Doctor: Конечно. Наша жизнь может быть полна удовольствий, мы можем удовлетворить почти все материальные потребности, мы можем добиться почета и уважения в обществе, но при всем при том мы можем заметить, что у нас нет самого главного – счастья. Счастье очень трудно найти, потому что оно внутри нас, мы им обладаем, но до поры до времени не знаем об этом. Но нигде больше счастья нам не найти.
   Ignorant: Почему это?
   Doctor: Материальные блага прирастают за счет их накопления и превращаются в отчуждающую силу, т.е. мы начинаем зависеть от них, наша живая душа подчиняется регламенту мертвых вещей. Счастье же прирастает по мере наших усилий по утверждению своего образа бытия, по утверждению ценностей. Для счастья действует закономерность: чем больше тратишь, тем больше приобретаешь. Мы не должны бояться «тратить» себя, человеческая жизнь неисчерпаема. Только так мы приблизимся к источнику счастья, который скрыт в каждом из нас. Если удовольствия и материальные блага можно расценивать как случайные подарки судьбы, которыми еще нужно должным образом распорядиться, то в обретении счастья нет ничего случайного, все зависит только от нас, от наших усилий. Поэтому мы будем счастливы настолько, насколько сами захотим быть счастливыми.
   Ignorant: Однако, говоря о счастье, мы должны отдавать себе отчет в том, что наша жизнь не всегда будет радостна и беззаботна. Мы не сможем сделать нашу жизнь свободной от лишений и бед, каковыми являются неудача, болезнь, старость и смерть.
   Doctor: Тем не менее из того, что люди смертны, вовсе не следует, что они не знают счастья. Более того, по настоящему добродетельный человек не может быть несчастен, так как он умеет сохранить в целости источник своего внутреннего счастья до тех пор, пока уверен в том, что никакие превратности судьбы не заставят его опуститься до низкого, недостойного поступка.
   Эпиктет: Полностью согласен с тобой. Все безнравственные поступки – это саморазрушение человеческой природы. Жить в соответствии с нравственностью, значит всячески развивать и укреплять свою личность в противовес всему внешнему, не быть покорным судьбе, не склоняться ни перед какой силой. Когда ты заметишь, что ты начинаешь в душе своей упрекать Бога, то разбери внимательно то, чем ты недоволен, и ты увидишь, что оно так и должно было быть и не могло быть иначе.
   Ignorant: Ну и что теперь, сидеть сложа руки?
   Эпиктет: Для начала и это неплохо, во всяком случае, у тебя появится возможность не спеша и спокойно подумать о своей жизни. И ты увидишь, что у тебя больше всего того, из-за чего ты хлопотал и старался. Только за это ты и можешь отвечать. Кто к чему способнее, тот и имеет больше успеха как раз в том самом, в чем он способнее другого. Помни это, и тогда ты ни на что не будешь роптать. То, что представляется нам злом, на самом деле таковым не является, ведь настоящее горе наше происходит не от того, что случается с нами, а от того, что мы неразумно думаем о случившемся. Отстраним же эти неразумные мысли, и прекратится то, что мы считали несчастьем [197 - Эпиктет. В чем наше благо? // Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М., 1995. – С. 215–216.].

   Эпиктет (50–138)

   Ignorant: Мне что-то напоминает такая позиция мудрого недеяния… Как будто разговариваешь с даосом.
   Doctor: Или фаталистом…
   Ignorant: Что ты имеешь в виду?
   Doctor: Античные стоики считали, что миром правит Бог, тождественный Разуму-Логосу. С разумностью Логоса связаны целесообразный и планомерный порядок вещей и событий. Он запланирован шаг за шагом и реализуется одной божественной силой. Такой предопределенный порядок стоики называют роком (fatum), а предопределенную им цель – провидением (providentia). От необходимости, царящей в мире, уклониться невозможно. В связи с этим изменить что-то во внешнем мире человек не может. Внутренняя позиция – единственное, что во власти человека.
   Луций Анней Сенека: Кто согласен, того судьба ведет, кто не согласен – того она тащит.
   Doctor: В таком случае внешняя свобода человека заключается только в сотрудничестве со своей судьбой. Цель человека в том, чтобы жить в согласии с природой. Лишь так он достигнет гармонии, ведущей к доброму течению жизни и счастью (эвдемонии).
   Ignorant: И в чем же заключается счастье фаталиста?
   Doctor: Счастье достижимо, если покой души не нарушает никакой аффект, который рассматривается как чрезмерно усиленное влечение. Он по своей природе зиждется на представлении, которому придается ложная значимость. Действуя, он становится пафосом, страстью. Поскольку ее объектом человек редко овладевает полностью, он испытывает неудовлетворенность. Поэтому, стоический идеал – апатия, свобода от аффектов (рис. 37).

   Рис. 37

   Ignorant: Вот не думал, что апатия может быть для кого-то нравственным идеалом…
   Doctor: То что понимали под апатией стоики, вряд ли соответствует твоему привычному пониманию. Самое главное, чему они учили, – это правильному, разумному отношению к миру и к своим влечениям. Если достиг гармонии в этом, значит, достиг счастья.
   Ignorant: Когда ты впервые употребил понятие «моральный закон», у меня возникло сомнение по поводу этого словосочетания. Объясни, неужели нравственность обладает такой силой, что ее можно сравнивать с другими силами мироздания, например жизнью, законами природы?
   Иммануил Кант: Что же тебя смущает? Моральный закон в нас – это и есть всеобщий закон мироздания. Каждая вещь в природе действует согласно определенным законам. Брошенный вверх камень падает вниз, растение тянется к солнцу, животное стремится обзавестись потомством. Но только человек как разумное существо способен осознать эти законы и построить на них систему принципов и ценностей. Если человеческий разум определяет программу поведения в соответствии с данными законами, то воля человека реализует эту программу на практике. Воля, таким образом, это способность выбирать разумную, осознанную программу поведения.
   Ignorant: Но ведь мы говорили, что воля человека может находиться под влиянием многих субъективных мотивов, условий. Даже в рассмотренном нами примере: уступить или не уступить место в транспорте пожилому человеку, есть масса субъективных «оправданий», чтобы не уступать (я устал, мне лень, мне безразлично, мне неприятно и т.д.).
   Иммануил Кант: Но объективное требование нравственного закона одно – ты должен! Каждому необходимо согласиться с тем, что закон, если он должен иметь силу морального закона, должен быть основой обязательности, непременно содержит в себе абсолютную необходимость. Основу же обязательности должно искать не в природе человека или в тех обстоятельствах в мире, в какие он поставлен, но a priori исключительно в понятиях чистого разума и что каждое другое предписание, которое основывается на принципах одного лишь опыта, и даже общее в каком-то отношении предписание, если только оно хоть в малейшей степени – быть может, лишь по одной побудительной причине – опирается на эмпирические основания, можно, правда, назвать практическим правилом, однако никогда нельзя назвать моральным законом.
   Ignorant: Таким образом, действие морального закона – это всегда принуждение, хотим мы того или нет.
   Иммануил Кант: Конечно, ведь моральный закон всегда представлен в форме категорического императива. Категорический императив – это повеление, которое человек обязан выполнять категорически, невзирая на особенности ситуации, в которой он находится, и не связывая с достигаемыми пользой и удобствами.
   Doctor: Уважаемый профессор, какие же практические руководства к действию мы можем извлечь из формулы категорического императива?
   Иммануил Кант: Во-первых, всегда поступай так, чтобы твой поступок мог стать нравственным образцом для всех, т.е. совершать нравственный поступок нужно, невзирая на конкретные внешние обстоятельства и последствия, ведь сам по себе он имеет гораздо большее значение, чем те обстоятельства, которые послужили поводом для него. Во-вторых, не делай другим ничего такого, что ты сам бы не хотел претерпеть со стороны других. И, в-третьих, никогда не используй других людей как средство для достижения собственных (пусть даже самых благих) целей [198 - Кант И. Критика практического разума // И. Кант. Соч.: В 6 т. – М., 1965. – Т. 4. – Ч. 1. – С. 250–256.].
   Ignorant: Честно говоря, я ни разу не встречал людей, которые полностью бы следовали всем формулировкам категорического императива.
   Doctor: Это не удивительно, потому что таких людей нет и не было.
   Ignorant: Какой же цели тогда служат эти формулировки?
   Doctor: Категорический императив и его формулировки – это своего рода тест-проверка на нравственность мотивов наших реальных поступков. Если формулировки категорического императива не наполнять конкретным жизненным содержанием, то они сами по себе не способны предписывать какое-либо действие. Самые главные решения в жизни мы должны принимать в себе, мы должны научиться быть честными с собой, только тогда наша свободная воля будет действовать в унисон с всеобщей волей морального закона.
   Николай Гартман: Хочу обратить ваше внимание на следующий момент. Поскольку упомянуто, что действительный критерий «максимы» поведения состоит в том, что она может быть в то же время всеобщим законом или нет, то в ней очевидно заключено нечто такое, чего человек как личность принципиально не может хотеть. Он, скорее, должен хотеть, чтобы сверх всякой всеобщей значимости в его поступках было еще нечто собственное, что на его месте никто другой не мог бы или не должен был бы делать. Если он отказывается от этого, то он является просто одним из множества номеров, который можно заменить любым другим; его личное существование ненужно, бессмысленно [199 - Гартман Н. Этика. – СПб., 2002. – С. 163–164.].
   Макс Шелер: Я считаю, что ценности априорно и идеально даны человеку в эмоциональных актах. Они не существуют на каких-то самосущих «ценностных небесах», но связаны с личностью как средоточием актов, хотя и в качестве сущностно необходимого для нее «эмоционального априори».
   Doctor: Так в чем же вы не согласны с Кантом?
   Макс Шелер: Его этика излишне формализована. Ценности определяются содержательно и связаны с личностью, но в то же время ценности имеют априорную иерархию. Ценности образуют надысторическую шкалу. Каждому месту, которое на ней занимает ценность, соответствует особый эмоциональный акт, тип личности и форма общности. Это нельзя не учитывать [200 - Там же. – С. 174–175.].

5.2. Эстетические ценности и их роль в человеческой жизни

   Doctor: Как ты думаешь, что изучает эстетика?
   Ignorant: По-моему, эстетика – это теория прекрасного.
   Doctor: А имеют ли в таком случае эстетическую ценность те произведения искусства, которые стремятся изобразить ужасное или безобразное? Например, стихи Бодлера или картины Верещагина.
   Ignorant: Конечно, имеют. Значит, эстетика – это в целом теория искусства.
   Doctor: Но как же быть тогда с естественной природной красотой, к которой у нас, несомненно, эстетическое отношение, но это ведь не «произведение искусства»?
   Ignorant: В таком случае я не знаю ответа на твой вопрос.
   Doctor: Я думаю, нам необходимо обратиться к первоначальному значению слова «эстетика», как проявлению чувственности или чувствительности.
   Ignorant: Остается выяснить: чувствительности к чему?
   Doctor: Чувствительности к той стороне вещей, которая позволяет рассматривать их как произведения искусства, даже если они не были задуманы их создателями в качестве таковых. Что, например, объединяет, с точки зрения эстетических ценностей, элементы «триады Сократа»: красивый кувшин, породистого жеребца и стройную девушку?
   Ignorant: Даже не знаю, что сказать…
   Doctor: Наличие скрытой стороны этих предметов, именуемой формой. Эстетика, таким образом, это чувствительность к форме, а искусство в целом – это то, посредством чего форма становится стилем.
   Ignorant: Что же в таком случае можно назвать красивым?
   Doctor: Красота, как правило, представлена посредством зримой и слышимой формы восприятия. Что касается обоняемого, осязаемого и вкусового, то эпитеты «красивый» или «прекрасный» опять-таки находят поясняющее выражение в зримых и слышимых формах. В целом же зримые и слышимые формы можно свести к пространственной форме со всеми ее атрибутами (объем, линия, цвет, акустика, или колебания в пространстве). Таким образом, во-первых, наиболее сильные, богатые, стойкие ощущения, которые могут быть восприняты как красота, мы привыкли получать через доминирующие органы чувств – зрение и слух. Во-вторых, понятие красоты очень условно и размыто. В-третьих, как правило, все эстетическое противопоставляется прагматическому (потреблению, обладанию, натуральной пользе). В-четвертых, красота воспринимается посредством формы (зримой или слышимой).
   Ignorant: Понятно. Однако я думаю, что следует еще добавить, что у любого произведения искусства есть автор.
   Doctor: Ты прав. Произведение искусства является прежде всего культурным артефактом, т.е. созданным кем-то. Даже если это природное явление, сам факт его фиксации (фотография, картина или размещение на выставке) делает его артефактом. Кроме того, у произведения искусства должен быть присвоенный статус (автор, коллекция, сообщество искусствоведов).
   Ignorant: А если представить, например, что в галерее современного искусства уборщик по рассеянности оставил свое ведро и швабру. Посетители ведь вполне могут принять это ведро и швабру за произведение искусства.
   Doctor: Ну что ж, они, конечно, ошибутся, но если бы это был замысел художника или владельца галереи, то же самое ведро и швабра стали бы произведениями искусства.
   Ignorant: Нет, док, мне это кажется абсурдным. Хотя искусствоведы придают тем или иным объектам статус произведений искусства, но они не всегда объясняют, почему они это делают. Должны же существовать какие-то веские основания, чтобы считать те или иные объекты произведением искусства. Одного субъективного решения мало. Существуют ведь критерии, по которым определяются эстетические ценности.
   Doctor: Давай попытаемся их установить. Первоначально искусство существовало неразрывно с производительной деятельностью, было сугубо утилитарным. Например, в ремесленном обществе ремесленника и художника отличить невозможно.
   Ignorant: Почему это?
   Doctor: Потому что ремесленный продукт был одновременно произведением, в котором выражалась индивидуальность мастера, наложившая на продукт отпечаток его личного мастерства и таланта.
   Ignorant: А чем отличается ремесленный продукт от продукта промышленного производства?
   Doctor: Давай сравним современную мебель с мебелью в стиле барокко. Какой продукт лучше удовлетворяет человеческие потребности?
   Ignorant: По-моему, промышленный.
   Doctor: Правильно. Какой продукт более функционален?
   Ignorant: Тоже промышленный.
   Doctor: И это верно. Но какой продукт более безлик, усреднен и лишен индивидуальности?
   Ignorant: Опять промышленный.
   Doctor: Следовательно, промышленный продукт – утилитарный предмет; ремесленный продукт – это и утилитарный предмет, и произведение искусства. Но конечно, самим ремесленником эти столы и стулья не осознавались как произведения искусства. Однако со временем эти столы и стулья стали таковыми, потому что их можно сравнить с промышленным продуктом и в этом сравнении прийти к выводу, что ценность их – в их неповторимости, «штучности». Они созданы вручную, а современные столы и стулья поставлены на поток, являются продуктом простой технологической сборки. Таким образом, применяя «метод от противного», можно сказать, что появление искусства и эстетической оценки связано с появлением техники и идеи технологического прогресса. Традиционно техника воспринимается как антипод искусства, хотя по-древнегречески искусство – tehne.
   Ignorant: А в чем главные отличия техники и искусства?
   Doctor: Если техника характеризуется сознательным установлением правил средств и методов, то искусство во многом порождается бессознательным, интуицией, озарением. Техника – это продуктивность, основанная на методе, технологии, продуктивность же искусства основана на свободной творческой фантазии. Техника чрезвычайно восприимчива к прогрессу, ее характеризует массовость; искусство же – это область индивидуальных достижений (идея прогресса применительно к искусству бессмысленна, так как нельзя сказать, что одно произведение искусства превосходит другое, они одинаково ценны своей уникальностью и неповторимостью).
   Иммануил Кант: Вы правы, коллега. Ньютон все свои шаги, которые он должен был сделать от первых начал геометрии до своих великих и глубоких открытий, мог представить совершенно наглядными не только себе самому, но и каждому другому и предназначить их для преемства. Но никакой Гомер не может показать, как появляются и соединяются в его голове полные фантазии и вместе с тем богатые мыслями идеи, потому что он сам не знает этого и, следовательно, не может научить этому никого другого [201 - Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Соч.: В 6 т. – М., 1966. – Т. 5. – С. 324–325.].
   Doctor: Получается, что своего рода ограниченность искусства связана с ремесленным характером творчества в нем: в качестве индивидуального занятия ремесло быстро достигает своего предела, за которым оно уже не может двигаться вперед.
   Иммануил Кант: Действительно, искусство сравнимо с ремеслом по способу творчества, но по цели творчества – существенная разница. Искусство отличается от ремесла; первое называется свободным, а второе можно назвать искусством для заработка. На первое смотрят так, как если бы это была игра, т.е. как занятие, которое приятно само по себе; на второе смотрят как на работу, т.е. как на занятие, которое само по себе весьма обременительно и привлекает только своим результатом (например, заработком) [202 - Там же. – С. 319.].
   Ignorant: Получается, что искусство всегда приятно само по себе, т.е. имеет ценность в себе самом.
   Doctor: Именно так. Однако понимание этого в культуре было не всегда. Например, в античной и средневековой культуре искусство фактически отождествлялось с ремеслом и наукой. Издавна известны так называемые семь свободных искусств. Это грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, музыка и астрономия. Что в этом перечне будет искусством в нашем понимании?
   Ignorant: Пожалуй, только музыка.
   Doctor: Кстати, поэтому древнегреческий философ Платон сурово осуждал любую «искусственность» и никак не отождествлял ее с понятием прекрасного. Платон искал образцы прекрасного «в красивых телах и красивых поступках», а потому видел красоту только в природе и нравственности.
   Ignorant: Да, я помню. Именно в этом суть так называемой платонической любви, о которой мы говорили.
   Doctor: Правильно. Так вот для него суть природной красоты – это чистота, нравственность, а подражание природной красоте – это искусственность (чувственность, сентиментальность, сексуальность).
   Аристотель Стагирит: Если позволите, я бы мог показать на примере поэтического творчества, в особенности трагедии, какие принципы лежат в основе искусства.
   Doctor: Пожалуйста.
   Аристотель Стагирит: Основные понятия моей теории искусства таковы: 1) подражание (мимесис), т.е. искусство лишь подражает действительности, но не воспроизводит ее; 2) единство действия, времени и места: действие должно быть внутренне целостным, последовательным и законченным; 3) катарсис (очищение): искусство должно просветлять человека по мере того, как он отождествляет себя с действующими лицами и благодаря этому разряжает свои аффекты в другой сфере (рис. 38) [203 - Аристотель. Поэтика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1984. – Т. 4. – С. 651–653.].

   Рис. 38

   Ignorant: Хочу заметить, что, помимо этого, искусство является также формой творческого самовыражения. На мой взгляд, это тоже немаловажно.
   Doctor: Согласен с тобой. Однако нужно помнить, что у древних греков созерцание ставилось выше деятельности. Это и понятно: созерцание (по-гречески – «теория») приобщает человека к тому, что вечно, т.е. к самой сущности природы, в то время как деятельность погружает его в преходящий, суетный мир «мнения». Кстати, в Средние века христианство высшей формой деятельности признавало лишь то, что ведет к спасению души, а это то, что сродни созерцанию: молитва, богослужебный ритуал, чтение священных книг. И только в эпоху Возрождения своего рода священный, сакральный характер приобретает творческая деятельность вообще. С ее помощью человек не просто удовлетворяет свои сугубо земные нужды, он созидает новый мир, создает красоту, творит самое высокое, что есть в мире – самого себя. И не случайно, что именно в эпоху Возрождения размывается грань между «наукой» (теорией) и «техникой» (т.е. искусством, созданием чего-то искусственного).
   Ignorant: Как это можно объяснить?
   Doctor: Инженер и художник в понимании эпохи Возрождения – это творец. Художник теперь не просто подражает созданиям Бога, он подражает божественному творчеству.
   Ignorant: Каким это образом?
   Doctor: В божественных творениях художник видит, улавливает закон их построения.
   Ignorant: Итак, какой же предварительный вывод мы можем сделать?
   Doctor: Я думаю такой, что культура античности и Средневековья признавала только два вида искусств: «прислуживающие искусства» (например, искусство ремесленника) и «свободные искусства» (это «бескорыстное теоретическое познание»). Современное же понимание искусства сродни понятию «изящные искусства»; данное понятие вошло в оборот сравнительно недавно, в буржуазную эпоху.
   Ignorant: Мне сейчас хочется обратить внимание на то, что искусство для художника и искусство для обывателя – это разные вещи. Тем не менее, если мы обнаружим схожие моменты в этом сравнении, то тем самым сможем лучше понять универсальное значение искусства в жизни любого человека.
   Doctor: Что ж, давай попытаемся.
   Ignorant: Итак, что есть искусство для художника?
   Doctor: Прежде всего художнику необходим некий избыток времени и энергии для того, чтобы творить. Несомненно, он получает удовольствие от процесса творчества, от проявления своей фантазии, самовыражения, самореализации, а бывает, и от самоутверждения, жажды признания, уважения. Искусство выступает для него важнейшим способом познания мира как внешнего, так и внутреннего. Для многих художников искусство есть форма эскейпизма (т.е. бегства от мира), ухода от повседневности в «свой» мир.
   Ignorant: Мне кажется, что практически все отмеченные тобой функции искусства можно считать универсальными, свойственными большинству людей. Только у художника они проявляются в процессе творчества, у обывателя же – в процессе созерцания, вчувствования в произведения искусства.
   Doctor: Думаю, ты прав. Недаром ведь говорят, что искусство существует для искусства.
   Ignorant: Мне кажется, суть этого принципа заключается в том, что ценность искусства в нем самом, а значит, искусство является для самого себя своей собственной целью. Об этом мы уже говорили раньше.
   Doctor: Да. Поэтому, например, популярной эстетической темой буржуазной эпохи является тема конфликта художника и буржуа. Буржуа символизирует утилитарную, прозаическую сторону индустриального общества. В этом плане характерна, например, судьба Ван Гога. Его конфликт с обществом был объективен и неизбежен. Он просто был обречен на нищету и проклятье. Только так может проявляться независимость художника от общества, от религии, от привычных ценностей. Только так художник может творить. Эту способность к творчеству издавна называли термином, обозначающим божественную часть человеческой души: гением.
   Ignorant: А как вообще можно объяснить гениальность?
   Doctor: Видишь ли, парадокс гения заключается в том, что он знает или же отчетливо представляет, что нужно делать, но не может объяснить, как он это делает. Этому просто нет объяснений. Секрет гения в ремесле – «ловкость рук». Секрет гения в искусстве – «творческая манера» (совокупность приемов и правил его искусства). Манеру художника можно в некоторой степени сравнить с научным методом, но разница в том, что в методе согласование правил с целью может быть определено четкими принципами, в то время как произведение искусства находится на уровне чувственного и чувственности, и художник не может осмысливать сочетание средств через принципы, а может только чувствовать его – и дать его почувствовать, представляя свое произведение.
   Иммануил Кант: Для меня гений – это талант создавать то, для чего не может быть никакого определенного правила, но, наряду с этим, талант гения задает правило всему искусству. Гений создает впечатление легкости, а не труда. Он творит, как сама природа, со счастливой спонтанностью и, похоже, без напряжения и принуждения. Итак, его можно определить как природное дарование, как прирожденные задатки души, через которые природа дает искусству правило [204 - Кант И. Критика способности суждения… – С. 325.]. Обретая свою способность творить как свойство своей природы, художник находит в инстинкте непосредственную уверенность, с которой он творит так же, как действуют животные: наверняка и не рассуждая. Важнейшим свойством гения является естественная непринужденность, достигающая результата без усилий и как бы играя.
   Doctor: Однако, конечно же, эта легкость обманчива. Искусство было и остается изнурительным ремесленным трудом, требующим усилий души и тела. Именно благодаря труду художник становится по-настоящему свободным. Только труд подчиняет себе вдохновение и инстинкт. Ни божественное вдохновение, ни природный талант не являются по-настоящему свойствами художника: это только сделанные ему подарки. Лишь посредничество труда может превратить в собственное творение художника то, что поначалу было непосредственной данностью инстинкта, Божьей милостью или волей случая.
   Ignorant: А скажите, господа философы, гениальность – это дар или проклятье?
   Doctor: Скорее всего – это и то и другое. Гений оригинален, потому что у него нет ни правил, ни образцов. Но если оригинальность заключается просто в том, чтобы отличаться от того, что уже делалось, или в том, чтобы освобождаться от нормы, то сумасшествие тоже оригинально. Поэтому гений и сумасшествие близки (возьмем того же Ван Гога), но гений отличается от сумасшедшего тем, что сумасшедший абсурден, а абсурд как чистая оригинальность совершенно бесплоден, в то время как гений является творческим, созидающим началом. Здесь мы выходим еще на одну философскую проблему: соотношение понятий «индивидуальность» и «личность».
   Ignorant: А разве эти понятия в характеристике художника обозначают не одно и то же?
   Doctor: Думаю, что нет. Индивидуальность – это категория эстетическая, в то время как личность – категория этическая. Если мы рассматриваем человека с точки зрения того, как и чем он отличается от всех людей, то мы смотрим на него как бы извне, глазами художника; к поступкам человека мы прилагаем в этом случае только один критерий – критерий оригинальности. Что же касается личности, то в ней главное другое: способность осознавать меру своей свободы в ситуации нравственного выбора и нести ответственность за выбор. Далеко не всегда обогащение индивидуальности совпадает с развитием и углублением личности, скорее наоборот. Самоценность индивидуальности означает абсолютизацию эстетического подхода к человеку.
   Ignorant: Понятно. Возвращаясь к теме гениальности, мне кажется, я нашел способ ее определения.
   Doctor: Интересно, что это за способ?
   Ignorant: Гениальность можно определить по принципу «золотой середины» Аристотеля. Это будет мера между двумя крайностями: с одной стороны, подражанием (талант без оригинальности), с другой – манерничаньем (оригинальность без таланта). Вот только надо иметь само это чувство меры.
   Doctor: Думаю, то чувство меры, о котором ты говоришь, называется эстетическим вкусом. Вкус проявляется тогда, когда эстетическое удовольствие, вызванное прекрасным, начинают отличать от простого чувственного удовольствия.
   Ignorant: Это как?
   Doctor: Например, мы можем признавать красоту музыки Баха, хотя, возможно, испытываем большее чувственное удовольствие от популярной музыки. Но если мы сетуем на музыку Баха, что она не доставляет нам чувственных удовольствий или не «волнует чувства» так, как популярная музыка, – это как раз признак неразвитого вкуса. Ну а если мы вообще отвергаем музыку Баха в силу отсутствия ее чувственного влияния на нас, значит, увы, у нас вообще отсутствует эстетический вкус.
   Иммануил Кант: Вопрос в том, что вкус – это дело не чувственности или чувствительности, это дело суждения, а потому, если предмет только нравится, его нельзя назвать прекрасным.
   Ignorant: Почему это?
   Иммануил Кант: Потому что чувственное удовольствие – это субъективное удовольствие, и каждый из нас является единственным судьей своего собственного удовольствия.
   Doctor: Хороший вкус может в принципе допустить, что от музыки Баха не испытывают удовольствия, созвучного с удовольствием от популярной музыки, но хороший вкус не может смириться с тем, что музыку Баха не считают прекрасной. Здесь речь идет о том, что имеет ценность само по себе. Уметь видеть эти ценности – дело эстетического вкуса. Вкус, таким образом, обнаруживает элемент всеобщности, который в эстетическом суждении поднимается над частным характером чувственного удовольствия.
   Ignorant: Однако можно ли суждение эстетического вкуса считать обоснованным, доказательным?
   Иммануил Кант: Хороший вопрос. Парадокс в том, что суждение эстетического вкуса нельзя с полным правом назвать доказательным. Если я говорю: «запах этой розы приятен», речь идет просто об эмпирическом суждении, столь же субъективном, ибо столь же связанном с состоянием моих чувств, как если я скажу: «эта роза красная», тогда как дальтоник не воспринимает ее, как я. Зато, если я скажу: «эта роза красивая», мое суждение будет претендовать на всеобщность в такой же степени, как и научное суждение. Однако я никак не смогу этого доказать, я не смогу привести никакого правила, позволяющего придать моему суждению силу научного закона. Такое суждение, следовательно, не является ни эмпирическим, ни доказательным. Это суждение эстетическое [205 - Кант И. Критика способности суждения… – С. 211.].
   Ignorant: А почему так происходит?
   Иммануил Кант: Видишь ли, суждение эстетического вкуса – это суждение об удовольствии, но удовольствии незаинтересованном. Красота дается в ощущении. Следовательно, она не может мыслиться, даже в расплывчатой форме, потому что нельзя сформулировать ни ее понятие, ни правило для ее создания. Красота может быть объяснена только в противоречивых терминах. Это некая целесообразность помимо всякой цели.
   Ignorant: Существует расхожее мнение «о вкусах не спорят». Так ли это?
   Doctor: Конечно же, если под вкусом мы подразумеваем чувство приятного или неприятного, то о чем же спорить? Каждый остается судьей своего собственного удовольствия. Но, как мы выяснили выше, эстетический вкус – это умение проводить различие между тем, что мне нравится и тем, что прекрасно, а это значит, что эстетический вкус проявляется в суждении, воспитывается с помощью образования, критики и дискуссии. Следовательно, о вкусах спорят и надо спорить, но, конечно же, спор о вкусах не может и не должен иметь форму строго научного диспута.
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: Хочу отметить, уважаемые коллеги, что, например, постижение истории и культуры возможно только в сопоставлении научного, теоретического знания с искусством.
   Ignorant: Почему?
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: Потому что в вопросах постижения истории и культуры искусство имеет то несомненное преимущество перед наукой, что схватывает истину как целое и постигает ее непосредственно, в то время как наука всегда дает лишь какую-то «часть» истины и действует опосредованно. Чем больше в саму природу проникает закономерность, тем больше исчезает этот покров, тем духовнее становятся сами феномены, а после исчезают полностью. Так в итоге рождается субъект-субстанция, Я. В истории, искусстве и культуре в целом Я постепенно объективируется. Так объективное становится субъективным, а субъективное – объективным. Изучение первой фазы – предмет научной теории, изучение второй фазы – предмет истории и искусства [206 - Шеллинг Ф. Система трансцендентального идеализма // Ф. Шеллинг. Соч.: В 2 т. – М., 1987. – Т. 1. – С. 480–482.].
   Ignorant: Скажите мне, а в чем заключается характерная особенность современного искусства?
   Doctor: Современное искусство отмечено прежде всего субъективной оригинальностью художника. Оригинальность на грани безумия – это отчасти «хороший тон» современного искусства.
   Ignorant: Однако мы должны помнить, что манерничанье – это, несомненно, оригинально, но не всегда гениально.
   Doctor: Так или иначе, субъективная манера становится подлинным предметом современного искусства, которое отчасти представляет собой чистую форму без содержания. Форма всегда абстрактна. Абстракционизм всегда концептуален, а потому «надуман». Абстракционизм в искусстве, на мой взгляд, следствие эстетизации технического. Неизбежность прохождения через стадию абстракции проистекает из количественных параметров общества и из важности, которую приобретают в нем проблемы материального производства. Когда общество вступает в индустриальную эпоху, его идеал легче принимает форму статистической таблицы, чем произведения искусства.
   Ignorant: Однако, на мой взгляд, и индустриальную эпоху характеризует свой идеал красоты. Есть, например, такое понятие: «промышленная эстетика». Что это такое, док, можешь объяснить?
   Doctor: Попытаюсь. Триада «современного Сократа» в рамках промышленной эстетики выглядела бы так: вместо красивого кувшина – кухонный комбайн, вместо жеребца – спортивный автомобиль, а вместо юной девушки – фотомодель. Промышленная эстетика стремится через внешнюю форму промышленных объектов примирить свободу вкуса с функциональными требованиями. Например, и природные объекты сочетают в себе оптимальную функциональность, с одной стороны, и эстетически привлекательную оболочку, с другой (цветок, бабочка, скачущая лошадь, коралловая рыбка).
   Ignorant: Но является ли промышленная эстетика именно эстетикой? Взять хотя бы наши примеры – фотомодель, кухонный комбайн, автомобиль. Это совершенство, законченность, но это совершенство механизма, математического правила. Является ли это собственно искусством?
   Doctor: Хороший проблемный вопрос. Современный художник тоже отчасти стремится к совершенству математического правила, он стремится в глазах публики выглядеть интеллектуалом, создать концепцию своего искусства. Особенно это видно на примере «символа» искусства индустриальной эпохи, сочетающего промышленную оформленность и чувственное содержание, – кинематографа. Кино как индустрия характеризуется производственной и коммерческой рентабельностью, структурным менеджментом, как искусство – возможностями индивидуального самовыражения, непосредственным эстетическим контактом со зрителем, выразительностью средств. Именно кино составляет сейчас нерв современного искусства, проявляет на данный момент наивысшую жизнеспособность. Кино – это искусство движущегося и озвученного образа. Камера одним взглядом передает сложную совокупность предметов, людей, ситуаций, психологических моментов, т.е. кино обладает привилегией сделать обыденную реальность эстетической явью. Если бы не стремление к «заумной концептуализации», которой страдает современный эстетический вкус, и жертвой которого становится кинематограф, кино способно было бы открыть миру принципиально новый пласт эстетики.
   Ignorant: Ну а помимо кино, что еще можно сказать о современном искусстве?
   Doctor: В современном искусстве эпохи постмодерна отчетливо выделяется тенденция его «массовизации». Она решительно противостоит модернизму и авангарду. Ее участники отвергают авангардистскую страсть к экспериментированию, погоню за новизной, устремленность в будущее. Всему этому они противопоставляют эклектизм, смешение всех существующих форм, стилей и манер, используя для этого приемы цитирования, коллажа, повторения. Футуризму авангарда они предпочитают пессимизм, ностальгию по прошлому, гедонизм настоящего. В той или иной степени они реабилитируют классическую эстетику прекрасного. Такую эстетику можно назвать эстетикой китча.
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель: Да, господа, хочу подытожить, что царство искусства может существовать только там, где истинное схватывается лишь как прекрасное, т.е. в чувственной непосредственности, которую понятийный анализ не может разложить. Золотой век, век греческого искусства или расцвета средневекового искусства, больше не вернется. Разумеется, искусство все еще может интересовать и волновать. Тем не менее, став объектом критического рассудка, оно перестало быть предметом почитания, выражением абсолюта. Мы можем находить греческие статуи богов превосходными, а изображение Бога-отца, Христа и Марии достойными и совершенными, – это ничего не изменит: мы все же уже не преклоним перед ними колен [207 - Гегель Г.В.Ф. Эстетика. – М., 1968. – Ч. 1. – С. 111–112.].

5.3. Философия и религия: свобода разума и свобода совести

   Ignorant: Теперь мне хочется разобраться с понятием «религиозные ценности».
   Doctor: Чтобы увидеть смысл понятия «религиозные ценности», достаточно провести сравнительный анализ распространенных обыденных представлений о религии.
   Ignorant: Хорошо. Например, верующий человек определяет религию, как мне кажется, следующим образом: «Религия – это данное Богом истинное откровение и вытекающее из этого богопочитание».
   Doctor: Примерно так. Однако мы ведь знаем, что религий много, поэтому заострение вопроса на «истинном» и «ложном» невольно будет уводить мысль в сторону догматическую или же политическую, а не философскую. Давай попытаемся проверить состоятельность данного определения с помощью сравнительного метода, т.е. используя форму этого определения, применим ее к другому понятию, например музыке. В таком случае получается, что музыка – это известная и любимая мною мелодия, к которой желательно приобщить как можно больше людей. С этим определением трудно согласиться. Как говорил основоположник научного религиоведения Макс Мюллер, «кто знает только одну религию, тот не знает ни одной».
   Ignorant: А вот как, наверное, определяет религию атеист: «Религия – это свод суеверных положений и вытекающие из этих положений ненужные и суеверные действия».
   Doctor: В чем же причина суеверия?
   Ignorant: Ну, во-первых, в страхе перед необъяснимыми, грозными явлениями природы и, во-вторых, вера в таинственные магические силы, которые способны влиять на этот неведомый мир и использовать его силу.
   Doctor: Хорошо. Проверим состоятельность данного определения с помощью нашего метода. Теперь получается, что музыку будет оценивать тот, кто ее не понимает и не любит. Музыка, сказал бы он, – это воспроизведение звуковых волн гортанью или извлечение их с помощью специальных инструментов; это занятие, в котором нет никакой практической пользы, и поэтому людей следует от него отучать.
   Ignorant: Да, звучит весьма абсурдно.
   Doctor: Есть еще один способ определять религию: «Религия – это свод норм и правил, которые обеспечивают мир и порядок в обществе, порицают дурные наклонности человека и поэтому в высшей степени полезны для общества и государства».
   Ignorant: Но тогда по аналогии музыка – это весьма полезное средство для обучения, например танцам или маршированию, а потому его надо активно использовать. Тоже весьма абсурдное определение.
   Doctor: В принципе, у всех представленных выше «обыденных» определений религии есть один общий недостаток: речь идет лишь о внешних функциях религии, о ее полезности или ценности для чего-то более важного и существенного, чем религия сама по себе, поэтому ни одно из этих определений не выражает ее истинной природы.

   Мень Александр Владимирович (1935–1990)

   Александр Мень: Я считаю, что глубокий смысл религии заключен в том, что Божественная Реальность остается сокровенной и не подавляет человека необходимой очевидностью. Этим несовершенный дух ограждается от безмерного, от того, что превышает его силы, и это сохраняет нашу свободу перед Богом. Постижение его совершается постепенно, в строгом соответствии с готовностью человека к мистической Встрече. Бог как бы завуалирован, скрыт от элементарного восприятия. Шаг за шагом входит Он в сознание людей через природу, через любовь, через чувство тайны и переживание Священного. С этим связано и историческое многообразие религий, которое отражает различные фазы и уровни Богопознания [208 - Мень А.В. История религии: В поисках Пути, Истины и Жизни: В 7 т. – М., 1991. – Т. 1. – С. 63.].
   Doctor: Таким образом, сущностное в религии – это некое «внутреннее переживание», именуемое обычно религиозным опытом. Наше сознание будет расширять пространство религиозного опыта только в том случае, если будет для этого достаточно подготовлено.
   Ignorant: А в чем заключается это переживание?
   Уильям Джеймс: Это трудно объяснить, но я чувствовал себя много раз в тесном общении с Божеством. Я наслаждался встречами с Ним, никогда о них не прося и никогда их не ожидая. Они, казалось, состояли только в забвении всех моих мыслей и всех усилий моей обыденной жизни… То, что я испытывал в эту минуту, было временным исчезновением моей личности наряду со светозарным откровением смысла жизни, более глубокого, чем тот, который был мне привычен… [209 - Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. – М., 1993. – С. 62.]
   Ignorant: А каковы предпосылки религиозного опыта?
   Александр Мень: Во-первых, наличие развитой духовной интуиции.
   Ignorant: Что это значит?
   Александр Мень: Например, если для одного человека легкодоступны самые сложные формулы высшей математики, а для другого даже простые арифметические действия – трудный, мучительный процесс, то это нисколько не подрывает объективной значимости математической науки как таковой. Если одного человека музыка заставляет плакать, другому доставляет просто удовольствие, а для третьего она может показаться лишь утомительным шумом, – то это вовсе не умаляет ее объективной красоты и величия. Поэтому нет ничего удивительного в том, что среди многообразия психических типов должны встречаться люди с различной мистической восприимчивостью и с различной степенью интенсивности духовной интуиции.
   Ignorant: А какова вторая предпосылка религиозного опыта?
   Александр Мень: Это наличие определенной духовной и нравственной подготовки. Например, чтобы увидеть микроорганизмы, недоступные невооруженному глазу, достаточно воспользоваться микроскопом, но чтобы созерцать мир нематериальный, мир абстрактных образов и получать от этого какой-то отклик, чувственное переживание, необходимо совершенствовать самого себя, создать орган внутреннего зрения, так называемый третий глаз, похожий на объект созерцания и равный ему. Как говорил римский философ Плотин: «Душа никогда не увидит красоты, если она сама прежде не станет прекрасной». То же самое можно отнести и к религиозному опыту.
   Ignorant: Есть еще и третья предпосылка?..
   Александр Мень: Да. Третья предпосылка религиозного опыта – свободная воля человека. Воля поможет человеку преодолеть внутренние и внешние трудности. Обретение религиозного опыта – это большой труд, для осуществления которого требуются волевые усилия, работа сознания.
   Лев Николаевич Толстой: Ну и самая главная предпосылка, на мой взгляд, – это вера. Верить – значит доверять тому, что нам открывается, не спрашивая о том, отчего это так и что из этого выйдет. Такова истинная вера. Она показывает нам, что мы такие и что мы поэтому должны делать, но ничего нам не говорит о том, что выйдет из того, что мы будем делать то, что велит нам наша вера. Если я верю в Бога, то мне нечего спрашивать о том, что выйдет из моего послушания Богу, потому что я знаю, что Бог – любовь, а из любви ничего, кроме добра, выйти не может. Когда человек узнает истинную веру, с ним делается то же, что с человеком, засветившем свет в темной горнице. Все становится ясно и на душе весело [210 - Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993. – С. 10.].
   Александр Мень: Хочу отметить, что встреча с Богом происходит в жизни каждого человека, и религиозный опыт есть опыт универсальный, всечеловеческий. Разница лишь в том, к какому результату приводит эта встреча, осознает ли ее человек или проходит мимо [211 - Мень А.В. История религии… – С. 65–66.].
   Ignorant: А кто это Бог? Сможете ли вы ответить на этот вопрос, господа философы?
   Doctor: Бог, чтобы быть таковым, должен обладать, как минимум тремя характеристиками: Он всемогущ, всеведущ и всеблаг.
   Ignorant: А как мы можем познавать Бога?
   Псевдо-Дионисий Ареопагит: Существует три способа богопознания: 1) утвердительный, когда можно перечислить божественные качества (например, триединство); 2) отрицательный (апофатический), когда приводятся характеристики окружающего мира и отрицается, что о Боге можно говорить так же; 3) мистический, когда Бог непосредственно являет себя верующему, вступает с ним в контакт. В Боге в качестве его мыслей и волевых актов содержатся архетипы (праобразы) всего сущего. Все конечное исходит от него, имея свою сущность в силу причастности к архетипам. Но если тварное причастно к Богу, то он не причастен к тварному, ибо Бог превыше бытия и превыше сущности. Исхождение вещей из Бога идет по ступеням, в результате чего складывается иерархический порядок сущего. Мир стремится вернуться в Бога как причину бытия, по которой мир и возник. Тоска человеческой души по Богу сбывается в мистическом единении с божественным единством [212 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1969. – Т. 1. – Ч. 2. – С. 607–609.].
   Александр Мень: Мы должны понимать, что познание Бога есть одновременно и дело разума и чувства, и, как правило, оно ставит разум под вопрос. Разум есть необходимое средство этого познания в той мере, в которой он не позволяет помещать Бога там, где его просто нет. Поэтому в обретении религиозного опыта может помочь еще один важный компонент. Это знак, догматический символ, синтезирующий интеллектуальный и чувственный опыт [213 - Мень А.В. История религии… – С. 77.].
   Doctor: Как ни странно, но самой «божественной наукой» издавна слыла философия в том смысле, что божественной была бы всякая наука о божественном, запредельном.
   Аристотель Стагирит: Не вижу в этом ничего странного и утверждаю, что философия и есть божественная наука, причем по двум основаниям: она такова постольку, поскольку имеет в качестве объекта Бога и поскольку ею прежде всего обладает Бог. Единство этих двух оснований заключается в том, что в Боге ум через сопричастность предмету мысли мыслит сам себя. Следовательно, философская жизнь – это участие в движении мысли, посредством которого Бог мыслит самого Себя. Поэтому подобная жизнь будет, пожалуй, выше той, что соответствует обычному человеку, ибо так он будет жить не в силу того, что он человек, а потому, что в нем присутствует нечто божественное [214 - Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1975. – Т. 1. – С. 94–95.].
   Doctor: Хочу лишь отметить, что эта идея греческой философии находит логическое завершение в христианской теологии, которая видит в познании Бога силу и радость, необходимые для того, чтобы возвыситься над обыденным знанием. С другой стороны, христианская теология находит в греческой мысли средства обосновать определение блаженства через созерцательное мышление. Таким образом, греческая философия дала христианской мысли одновременно и фундаментальное обоснование теологии как спекулятивной науки о Боге, и концептуальные средства для разработки подобной науки.
   Ignorant: Однако мне кажется, что верующий человек не может допустить, чтобы философия присваивала себе слишком большие права в отношении веры.
   Doctor: Конечно, ведь поставить перед философией задачу понять веру, значило бы свести к природе сверхприродное откровение веры, которая есть «дар благодати». Благодать, разумеется, «не отменяет» природы: следовательно, откровение веры по благодати не запрещает пользоваться разумом. Тем не менее именно благодать просвещает разум, а не наоборот. Поэтому для верующего вера превосходит разум. Человек «оправдывается верою».
   Ignorant: Что это значит?
   Doctor: Ты сам посуди, если сделать положения веры вполне умопостигаемыми, то это значит, дать ей обоснование. Но доказательство веры отняло бы ее заслугу. Если бы вера не была сверхразумным усилием, в ней не было бы ничего, что заслуживало бы сверхъестественного спасения.
   Фома Аквинский: Конечно, теология может что-то перенимать от философских дисциплин, но не потому, что нуждается в этом по необходимости, а для того, чтобы полнее раскрыть свое содержание. В самом деле, она получает свои принципы не от других наук, а непосредственно от Бога через откровение. Поэтому теология не получает от других наук чего-либо так, как если бы они стояли над нею, но пользуется ими как стоящими ниже нее, как служанками. Причина, по которой теология пользуется философскими дисциплинами, заключается не в том, что ей самой чего-то не хватает: дело в недостаточности нашего собственного ума. Опираясь на познанное посредством естественного разума (что лежит в основе прочих наук), он легче продвигается к сверхразумным истинам, трактуемым теологией, когда его как бы ведет за руку [215 - Фома Аквинский. Сумма теологии // Антология средневековой мысли… – СПб., 2002. – Т. 2. – С. 148–149.].
   Ансельм Кентерберийский: Могу вас заверить, что хотя вера в любом случае – исходный пункт, а содержание догматов не может быть опровергнуто никакими рациональными доводами, тем не менее истинный разум с необходимостью ведет к истинам веры, и потому христианин должен постигать свою веру интеллектуально. Более того, смысл христианского вероучения можно постичь даже исключительно исходя из доводов разума, без обращения к помощи авторитетов (Библии, отцов церкви). Например, обоснованный мной онтологический аргумент с логической необходимостью, убедительной даже для неверующего, выводит существование Бога.
   Ignorant: Интересно, что это за онтологический аргумент.
   Ансельм Кентерберийский: Вот смотри. Бога мы определяем как то, выше (совершеннее) чего невозможно помыслить ничего. Это положение понятно и неверующему, значит, оно содержится в его разуме. Если он теперь признает, что более совершенно то, что не только мыслится, но и существует, значит – он признает существование Бога. Если неверующий признает существование Бога случайным, а необходимое гораздо совершеннее случайного, то, чтобы не впадать в противоречие, он должен признать, что Бог не только существует, но и существует необходимо (рис. 39) [216 - Ансельм Кентерберийский. Прослогион // Там же. – С. 196–198.].

   Рис. 39

   Альберт Великий: Мне кажется, что все-таки нужно четко разграничить вопросы, разрешимые с помощью разума, и вопросы веры, понимание которых основано на откровении. Например, вопрос о вечности мира философским путем не разрешим, в то время как все вопросы, доступные разуму, должны подвергаться рациональной же проверке.
   Фома Аквинский: Но самое главное, мы должны помнить, что вера и разум не противоречат друг другу, поскольку то и другое – от Бога. Поэтому и теология с философией не могут прийти к разным истинам. Но они расходятся в своих методах: философия исходит из тварных вещей и восходит от них к Богу, теология же берет свое начало от Бога. Поскольку откровение сообщает человеку такие истины, которые необходимы для его спасения, всегда остается возможность самостоятельного исследования вещей, не объяснимых откровением. Философия служит теологии добрую службу, рационально подтверждая и защищая основы веры, – ведь хотя догматы веры сверхразумны, но отнюдь не противоразумны [217 - Фома Аквинский. Сумма теологии // Антология средневековой мыс-ли…– СПб., 2002. – Т. 2. – С. 150–151.].
   Мартин Лютер: При всем уважении к вам, господа богословы, не могу с вами согласиться. По-моему, то обстоятельство, что человек – разумное существо, вовсе не умаляет совершенной греховности и испорченности его природы, в силу которых человек не в состоянии усилием собственной воли или добрыми делами добиться оправдания перед Богом: этого он может достичь лишь благодаря милости Божьей (sola gratia) и вере в него (sola fide). Никакие посредники (ни разум, ни философия, ни теология) не заменят непосредственного, основанного на личной ответственности отношения к Богу в акте веры. Единственным авторитетом для человека является Слово Божье – Писание (sola scriptura) [218 - Лютер М. Свобода христианина // М. Лютер. Избр. произведения. – СПб., 1994. – С. 26–41.].
   Рене Декарт: Однако не будем отрицать, что представление о Боге (идея Бога) есть у каждого.
   Ignorant: Но возникает вопрос: откуда взялась эта идея Бога?
   Рене Декарт: Вот именно. Давайте рассуждать. Идеи могут либо приходить из самого сознания, из внешнего мира, либо внушаться сознанию высшей инстанцией. С идеей Бога внешний мир не имеет ничего общего – ведь он не может давать вообще никаких ясных представлений. Но сознание не может получить представление о Боге и из себя самого. Хотя у меня и есть некое представление о субстанции, поскольку я сам – субстанция, оно все же не может быть представлением о бесконечной субстанции, поскольку я сам конечен. Такое представление может исходить только от некой действительно бесконечной субстанции. Это подкрепляется тем доводом, что в причине всегда больше бытия, чем в следствии, поэтому бытийно более слабое не может быть причиной более сильного – божественной субстанции.
   Doctor: Ну и к какому выводу вы приходите?
   Рене Декарт: К такому, что идея Бога есть врожденная идея. Положение о таких идеях, с одной стороны, равнозначно психогенетическому утверждению, что такие представления внушены душе Богом. С другой стороны, их можно квалифицировать как достовернейшие представления вообще: эти одинаковые для всех идеи коренятся в сознании независимо от внешнего мира. Стало быть, они-то и обладают наивысшей ясностью, а значит, наивысшей достоверностью [219 - Декарт Р. Рассуждение о методе… // Р. Декарт. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 1. – С. 271.].
   Ignorant: Но в таком случае получается, что такое раз и навсегда полученное доказательство можно рассматривать как окончательное, так что больше не появится необходимость об этом думать.

   Лютер Мартин (1483–1546)

   Doctor: Да. Из этого следует позиция деизма: «Бог сотворил мир совершенным, но больше не вмешивается в мировые события».
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Ну и что вас смущает? Если исходить из простого логического принципа достаточного основания, последним достаточным основанием с необходимостью является Бог. Отсюда неизбежный вывод о том, что существует только одна – божественная – субстанция, и она совершенна. Конечно, возможно бесконечное множество миров, приближающихся к существованию по мере достигнутой ими степени совершенства. Однако Бог создал в качестве существующего лишь один-единственный, а тем самым и лучший из всех возможных мир. В сравнении со всеми прочими он обладает высшей степенью внутренней соразмерности. Таким образом, достигается максимальное разнообразие, в то же время идущее рука об руку с максимально возможным порядком, т.е. достигается столько совершенства, сколько лишь возможно [220 - Лейбниц Г.В. Рассуждение о метафизике // Г.В. Лейбниц. Соч.: В 4 т. – М., 1982. – Т. 1. – С. 144.].
   Ignorant: Совершенства?! Но вы же не будете отрицать, что в «наилучшем из возможных миров» существует зло?
   Готфрид Вильгельм Лейбниц: Друг мой, ответ на ваше сомнение достаточно подробно изложен в моем «Опыте теодицеи» (1710), где я пришел к выводу об «оправдании» Бога. Тем не менее думаю, будет не лишним напомнить сейчас ее основные положения. По сути, существуют три различных вида зла: 1) метафизическое зло, возникающее в силу тварности мира: все тварное несовершенно, ибо в противном случае оно было бы божественным, как и сам Творец; 2) физическое зло (например, боль, горе) оправдано уже своей функцией: оно может быть полезным (например, для самосохранения индивида) или служить карой с целью исправления; 3) моральное зло, т.е. грех, как следствие человеческой свободы и основание для спасающей деятельности христианства. Таким образом, мы видим, что Бог не творит зло, но допускает его, но благо намного его превосходит [221 - Лейбниц Г.В. Опыт теодицеи… // Г.В. Лейбниц. Соч.: В 4 т. – М., 1989. – Т. 4. – С. 144–151.].
   Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг: Хочу заметить, что у меня несколько иной взгляд на проблему теодицеи. Поскольку все сотворенное идет от Бога, но в то же время от Бога отлично, начало творения должно заключаться в том, что в Боге не есть он сам, т.е. не в его существовании, а в его основе. Эта основа есть темное, бессознательное начало (тьма), бесформенное, произвол, который должен быть преобразован в свет существования (форму, разум, общую волю). В то время как в Боге оба существенных признака неразрывны, у человека они отделены друг от друга, в чем и заключается возможность проявления добра и зла. Поскольку в человеке как возникшем из основы есть относительно независимое от Бога начало, то он свободен творить добро или зло. Зло возникает не из основы само по себе, а в том случае, когда воля человека отрекается от света (рис. 40) [222 - Шеллинг Ф. Философские исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах // Ф. Шеллинг. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – С. 115–125.].

   Рис. 40

   Блез Паскаль: Мне кажется, что любая «рациональная теология» неизбежно приводит к противоречивым следствиям. Поэтому я не могу простить деистам того, что они хотели бы во всей своей философии обойтись без Бога, но не могли обойтись без того, чтобы Бог дал пинка вселенной и тем запустил ее ход; после чего Бог был им больше не нужен. Но главное в другом. Да, из упорядоченности мира можно вывести доказательство существования Бога; но чтобы установить упорядоченность, необходимо уловить связь частей внутри целого. А какой порядок можно найти в мире, «перекроенном» научными открытиями Нового времени, если это – «бесконечная сфера, центр которой везде, окружность – нигде»?
   Doctor: Что вы хотите этим сказать?
   Блез Паскаль: Дело в том, что о конечном мире можно сказать, что он не содержит своей причины в себе самом. Но бесконечный мир самодостаточен! Невозможно выйти за его пределы, чтобы достигнуть там божественной бесконечности: Бога и нас разделяет бесконечный хаос.
   Doctor: И что из этого следует?
   Блез Паскаль: Как вы не видите, что если вселенная бесконечна, то как же человек может быть завершением, венцом творения, предметом особой заботы Бога, каковым его считает религия? Когда я вижу слепоту и ничтожества человеческие, когда смотрю на немую вселенную и на человека, покинутого во мраке на самого себя и словно заблудившегося в этом уголке вселенной, не зная, кто его сюда поместил, зачем он сюда пришел, что с ним станет после смерти и не способного все это узнать, – я пугаюсь, как тот, кого спящим привезли на пустынный ужасный остров и кто просыпается там в растерянности и без средства оттуда выбраться. И потому меня поражает, как это люди не впадают в отчаяние от такого несчастного удела [223 - Паскаль Б. Мысли. – М., 1995. – С. 131.].
   Doctor: И как же выйти из этой ситуации?

   Паскаль Блез (1623–1662)

   Блез Паскаль: Нужно признать, что поскольку разум может иметь дело лишь с конечным, то подлинным носителем познания становится сердце. Мы познаем истину не только разумом, но и сердцем; именно в последнем случае мы узнаем первые принципы. Ум, ориентированный сердечно, есть тонко чувствующий ум, а ориентированный разумно – просто ум геометрический.
   Ignorant: То есть именно сердце делает главный выбор – в пользу или против веры?
   Блез Паскаль: Конечно. Это можно представить в образе пари: выбирая, признавать или не признавать существование Бога, человек, если он полагается на Бога, рискует конечным (своим ничтожным существованием), чтобы выиграть бесконечное (свое вечное блаженство) [224 - Там же. – С. 187–188.]. Если этот решающий выбор сделан, ему остается только строить свою жизнь, смиренно полагаясь на Бога. В этом как раз и видится выход из бедственного положения человека, несчастного промежуточного существа: благодаря разуму – почти ангела, в силу же своей приземленности – почти животного.
   Ignorant: Однако давайте из прошлого перенесемся в современность. Я думаю, никто из вас, господа философы, не будет отрицать, что современное общество является в основном безрелигиозным.
   Людвиг Андреас Фейербах: О, да… Место веры теперь заняло неверие, место Библии – разум, место религии и церкви – политика, место неба – земля, место молитвы – работа, место ада – материальная нужда, место Христа – человек… [225 - Фейербах Л. Необходимость реформы философии // Фейербах Л. Соч.: В 2 т. – М., 1995. – Т. 1. – С. 66.]
   Doctor: Пожалуй, самый значимый перелом в этом вопросе произошел в период XVIII–XIX вв. Гуманистическая философия, как правило, базируется на критике религии и религиозного сознания.
   Ignorant: Интересно узнать, как все это произошло…
   Doctor: Например, огромный резонанс в Европе вызвала книга немецкого профессора Давида Фридриха Штрауса «Жизнь Иисуса» (1835). Штраус отвечает на вопрос об исторической достоверности Евангелий отрицательно, применяя исторический метод и демонстрируя их противоречивость. Тем самым основа Нового Завета объявляется недостоверной как исторический факт. Штраус интерпретирует ее как собрание мифических представлений еврейского народа. Этот результат он распространяет и на христианское вероучение в целом.
   Людвиг Андреас Фейербах: А я в своем сочинении «Сущность христианства» (1841) доказываю, что религию можно свести к ее антропологической основе. Сущность религии видится мне в гипостазировании самосознания человека как родового существа. Проецируя вовне свои сущностные признаки в качестве ничем не ограниченных идеалов, он творит себе богов. Сознание Бога есть самосознание человека, богопознание – самопознание человека. Это возникшее в результате проекции существо тем божественнее (идеальнее), чем больше своих позитивных качеств вкладывает в него человек, поэтому, чтобы Бог стал богаче, человек должен обеднеть.
   Ignorant: По-вашему получается, что человек максимально отчужден именно в религии. Но почему?
   Людвиг Андреас Фейербах: Потому что посредством религии он приучается осознавать самого себя лишь в чуждой реальности, которой он отдал свою собственную сущность, чтобы иметь возможность себе ее представить. Человек обладает лишь иллюзорным самосознанием в виде религиозного отчуждения потому, что он еще не достиг всевластия над природой, но уже потерял (в процессе труда и истории) свое первоначальное единство с нею [226 - Фейербах Л. Сущность христианства // Л. Фейербах. Указ. соч. – Т. 2. – С. 34.].

   Фейербах Людвиг Андреас (1804–1872)

   Карл Маркс: Полностью согласен с вами. Религиозное убожество есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества. Религия – это вздох угнетенной твари, сердце бессердечного мира, подобно тому, как она – дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа [227 - Маркс К. К критике гегелевской философии права // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – Т. 1. – С. 414.].
   Doctor: Хочу отметить, что гуманистический атеизм Фейербаха и Маркса – это, по сути, атеизм наступающей индустриальной цивилизации, которая одерживает свои первые успехи в борьбе с природой и осознает свою власть над миром. Такая цивилизация ставит себе целью достичь не сверхъестественных небес, а завоевать реальные землю и небо. Отношение рода человеческого к миру и отношения между людьми внутри человеческого рода стали реальными практическими отношениями в мире, а не некими мистическими связями, и они осуществляются реальными прозаическими способами посредством труда и политики.
   Георг Вильгельм Фридрих Гегель: Воистину, современный человек не знает иной утренней молитвы, кроме чтения газеты, которая связывает его собственные существование и деятельность с существованием и деятельностью всего человеческого сообщества [228 - Гегель Г.В.Ф. Позитивность христианской религии // Г.В.Ф. Гегель. Работы разных лет: В 2 т. – М., 1970. – Т. 1. – С. 191.].
   Doctor: Да, действенной реализации человеческой сущности человечество ищет здесь, на земле, практическими средствами, а не в ином мире какими-то сверхъестественными способами. Впрочем, необходимость преодоления религии не является специфически лозунгом Фейербаха и Маркса: им глубоко проникнуто все современное сознание, при всем разнообразии его политических окрасок.
   Фридрих Ницше: Я выношу свой обвинительный приговор христианству по следующим пунктам: оно стало главной причиной «изнеженности» людей; его учение состоит из отживших свое реликтов парадоксального мира античных представлений; оно уповает на несуществующее потустороннее, в которое уже не верят люди; христиане лицемерят, поскольку не живут в согласии с тем, во что, как они стараются делать вид, верят. Бог давно умер.
   Ignorant: Что вы хотите этим сказать? То, что Бог не существует?
   Фридрих Ницше: Не совсем так. Фраза «Бог не существует» принадлежит теоретическому атеизму, тогда как «смерть Бога» – это грандиозное событие всей человеческой истории. Сам подумай, где он – Бог? Мы его убили – ты и я! Мы все его убийцы!
   Ignorant: Позвольте, но как мы сделали это?
   Фридрих Ницше: Те же самые люди, которые inter pares (среди равных) столь строго придерживаются правил, надиктованных нравами, уважением, привычкой, благодарностью, еще более взаимным контролем и ревностью, которые, с другой стороны, выказывают в отношениях друг с другом такую изобретательность по части такта, сдержанности, чуткости, верности, гордости и дружбы, – эти же люди за пределами своей среды, стало быть, там, где начинается чужое, чужбина, ведут себя не многим лучше выпущенных на волю хищных зверей. Здесь они смакуют свободу от всякого социального принуждения; в диких зарослях вознаграждают они себя за напряжение, вызванное долгим заключением в мирном сожительстве общины; они возвращаются к невинной совести хищного зверя как ликующие чудовища, которые, должно быть, с задором и душевным равновесием идут домой после ужасной череды убийств, поджогов, насилий, пыток, точно речь шла о студенческой проделке… В основе всех этих благородных рас просматривается хищный зверь, роскошная, похотливо блуждающая в поисках добычи и победы белокурая бестия. [229 - Ницше Ф. К генеалогии морали // Ф. Ницше. Соч.: В 2 т. – М., 1990. – Т. 2. – С. 427–428.].
   Doctor: Но если наше общество больно, как же оно, по-вашему, выздоровеет?
   Фридрих Ницше: Выздоровление будет связано с тремя превращениями духа: вначале дух становится верблюдом, терпеливо несущим бремя старой морали, затем – львом, бьющимся с драконом ценностей. Сотворить для себя свободу и священное «нет» даже перед лицом долга – вот для чего нужен лев. В конце концов дух станет ребенком, разыгрывающим творчество. Высшие ценности обесценятся, здание лжи, воздвигнутое болезненным христианским мышлением, последовавшим за Сократом, разрушится. Греко-христианская традиция уже несет в себе зародыш ничто.
   Ignorant: Интересно, каким, по-вашему, будет этот «новый человек»?
   Фридрих Ницше: Читал моего «Заратустру»? Если да, то ты не мог не понять, что сверхчеловеку свойственна полная свобода от традиционных ценностей. Его действия ориентированы на все земное: он стремится к силе, жизненности и власти. Ему противостоят стадные люди, все еще склоняющиеся перед выдуманным Богом и присягающие на верность морали слабости и сострадания. Однако немногочисленные сверхлюди достаточно сильны, чтобы сносить горечь, связанную со своей свободой и ориентацией на витальную грубость.
   Ignorant: Как же тогда в будущем будут определяться добро и зло?
   Фридрих Ницше: Они будут определяться исходя из того, идут ли они на пользу жизненной силе и связанному с ней приросту власти. Что есть добро? Все, что усиливает в человеке чувство власти, волю к власти, саму власть. Что есть зло? Все, что вытекает из слабости. Что есть счастье? Ощущение того, что власть растет. Не удовлетворенность, но прирост власти; не мир вообще, но война; не добродетель, но деятельность.
   Doctor: Подводя итог, я бы выделил две разновидности отрицания Бога. Первая отрицает Бога как такового, но не отрицает божественного, которое присутствует, например, в человечестве, поскольку за ним можно признать мудрость, справедливость и доброту. Эта форма атеизма отказывается лишь относить к Богу предикаты, которые нравственное сознание почитает как божественные. Но эти предикаты отрицает другая разновидность атеизма, которая вследствие этого и является имморалистским атеизмом. Примером первой разновидности атеизма можно считать учение Фейербаха и Маркса, а вторая разновидность атеизма характеризует взгляды Ницше. Фашизм, например, популяризировал эту вторую разновидность атеизма, эту моральную раздвоенность в образах гангстера-интеллектуала и палача – почитателя Гельдерлина и любителя Моцарта.
   Ignorant: На мой взгляд, именно подобный опыт опровергает все претензии такой «морали» на утонченность, показывая, что ее приверженцы постоянно уступают побуждениям к насилию и преступлению. Тот, кто хочет стать архангелом зла, в конце концов оказывается просто зверем.
   Doctor: Полностью согласен с тобой. Напротив, атеизм Фейербаха поддерживает традиционную мораль, причем до такой степени, что сохраняет ее религиозную окраску. Когда предикаты морального сознания относятся не к Богу, а к человеку, они не становятся менее почитаемыми. Таким образом, атеизм Фейербаха отрицает не религию, а Бога. На место почитания Бога он ставит культ «божественного человека».
   Людвиг Андреас Фейербах: Все верно. Человек человеку Бог – таково высшее практическое основоначало, таков и поворотный пункт всемирной истории [230 - Фейербах Л. Сущность христианства… – С. 244.]. Отношение ребенка к родителям, мужа к жене, брата к брату, друга к другу, вообще человека к человеку, короче, моральные отношения сами по себе суть истинно религиозные отношения.
   Ignorant: Однако мы говорили, что есть другой Бог – «Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова». Это не безличный абстрактный Бог философов и ученых. Это Бог обетования и глубокой внутренней уверенности, Бог духовного диалога (истинной молитвы). Это та простая сердечная уверенность, та непосредственная убежденность, над которой не властно никакое рассуждение.
   Анри Бергсон: На мой взгляд, разное понимание Бога связано с разными формами морали и общества. Эти формы можно представить как закрытую и открытую, которым соответствуют статические и динамические формы религии. Закрытое общество возлагает на индивида совокупность позиций, в которой мораль функционирует как система безличных норм, диктуемых требованиями сообщества. Открытая же мораль зиждется на свободе, любви и живом примере. Подобно этому царящее в статической религии окостенение служит сохранению существующего общества. Оно защищает от страха и неуверенности, в то время как суть динамической религии заключается в мистике, цель которой – соединение человека с Творцом [231 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т. 4. – С. 501–502.].
   Doctor: Однако философия, будучи упражнением мысли, всегда будет подозрительна в глазах адептов трансцендентальных религий. Вера, удовлетворяющая потребностям сердца, презирает мысль, которая не достигает ее убежденности, и ненавидит рефлексию, которая может поколебать эту убежденность. Однако вера без мысли вынуждена отрицать самое себя, отрицая подлинно святое: надежду, справедливость, нравственную праведность. В то же время вера может сохраниться, лишь воспринимая мысль. Именно в этом ярко проявился опыт современной веры. Только «святоши», у которых больше рвения, чем ума, полагают, что вера не может сохраниться, не отвергая мышления: но слаба та вера, которая не верит в себя настолько, чтобы выдержать испытание разумом.

Советуем подумать:

   Сократ учил: «Кто мудр, тот и добр». Что имел в виду философ?
   В чем суть «натуралистической ошибки» в трактовке феномена морали?
   Как вы понимаете принцип ненасилия? Дайте ему свое обоснование или опровержение.
   Объясните, почему категории добра и зла тесно взаимосвязаны?
   Кант утверждал: «Делать добро другим людям по мере нашей возможности есть долг независимо от того, любим мы их или нет…» Прокомментируйте эту мысль философа.
   Что такое красота? Дайте определение данного понятия.
   Можно ли согласиться с тем, что «страх создал богов»? Ответ обоснуйте.

Советуем прочитать:

   Борев Ю.Б. Эстетика. – М., 2002.
   Гусейнов А.А., Апресян Р.Г. Этика. – М., 1998.
   Гусейнов А. А., Иррлитц Г. Краткая история этики. – М., 1987.
   Кьеркегор С. Страх и трепет. – М., 1993.
   Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий. – М., 1995.
   Соловьев В.С. Оправдание добра // В.С. Соловьев. Соч.: В 2 т. – М., 1988. – Т. 1.
   Сумерки богов. – М., 1990.
   Толстой Л.Н. Путь жизни. – М., 1993.
   Фейербах Л. Сущность христианства. (Любое издание).
   Швейцер А. Культура и этика. – М., 1973.

Глава 6.
Что такое общество? Введение в социальную философию

   Общество подобно каменному своду: он рухнул бы, если бы камни не препятствовали друг другу падать, и этим он держится.
Луций Анней Сенека

//-- Диалоги --//
   6.1. Человек в толпе: «я» и «мы»
   6.2. Сферы общественных отношений: труд и богатство
   6.3. Сферы общественных отношений: государство и политика
   6.4. Современное общество – источник будущих конфликтов
   6.5. Знание и наука в современном обществе
//-- Действующие лица --//
   Ignorant — профан.
   Doctor — ученый.
   Карл Маркс — немецкий философ, политический деятель XIX в.
   Мартин Бубер — еврейский философ ХХ в.
   Иоганн Готлиб Фихте — немецкий философ XVIII–XIX вв.
   Семен Людвигович Франк — русский философ, психолог ХХ в.
   Антонио Грамши — итальянский философ, политический деятель ХХ в.
   Георг Зиммель — немецкий философ XIX в.
   Карл Густав Юнг — швейцарский психолог, психиатр ХХ в.
   Адам Смит — шотландский экономист, философ XVIII в.
   Джон Локк — английский философ, психолог, педагог XVII в.
   Аристотель Стагирит — древнегреческий философ IV в. до н.э.
   Мануэль Кастельс — современный американский социолог, экономист.
   Жан Бодрийяр — французский философ ХХ в.
   Платон Афинский — древнегреческий философ V–IV вв. до н.э.
   Владимир Сергеевич Соловьев — русский философ XIX в.
   Гуго Гроций — голландский государственный деятель, философ права XVI–XVII вв.
   Томас Гоббс — английский государственный деятель, философ XVII в.
   Шарль Луи де Монтескье — французский философ права и истории XVIII в.
   Жан Жак Руссо — французский философ XVIII в.
   Владимир Ильич Ленин — политический деятель, основатель Советского государства.
   Никколо Макиавелли — итальянский политический деятель, историк XV–XVI вв.
   Даниэл Белл — современный американский социолог, футуролог.
   Юрген Хабермас — современный немецкий философ, социолог.
   Хосе Ортега-и-Гассет — испанский философ ХХ в.
   Гюстав Лебон — французский антрополог, социолог XIX–ХХ вв.
   Элвин Тоффлер — современный американский социолог, футуролог.
   Макс Хоркхаймер — немецкий философ, социолог ХХ в.
   Теодор Адорно — немецкий философ, социолог ХХ в.
   Герберт Маркузе — немецко-американский философ, социолог ХХ в.
   Сэмюэль Хантингтон — современный американский культуролог.
   Жан-Франсуа Лиотар — французский философ ХХ в.
   Иммануил Кант — немецкий философ XVIII в.

6.1. Человек в толпе: «я» и «мы»

   Ignorant: Ну и что такое общество?
   Doctor: Обществом, в самом широком смысле, называется совокупность исторически сложившихся форм совместной жизни и деятельности людей.
   Ignorant: Так что оно так, вот только люди, которые окружают нас, очень разные. Казалось бы, на первый взгляд, в обыденной жизни нас с ними больше разъединяет, чем связывает. Например, мы живем в больших городах, ездим в общественном транспорте, ходим в магазин за покупками, и нас всегда и везде окружает множество людей, которых, возможно, мы видим первый и последний раз в жизни.
   Doctor: Тем не менее мы понимаем, что живем с ними сообща и это очень важно для нас, ведь самым страшным наказанием для человека является одиночество. Вещи в природе разделены гораздо сильнее, чем человеческие души. Более того, если бы не было людей вокруг, мы бы утратили представление о себе самом, потому что другие люди – это зеркала, вглядываясь в которые мы узнаем, что есть наше Я. Например, для того чтобы человек увидел себя в зеркале, он должен осознать, что в зеркале отражен именно он, а не какое-то другое существо.
   Ignorant: Мне кажется, что для любого человека восприятие зеркального отображения как своего подобия абсолютно очевидно.
   Doctor: Между тем в действительности это вовсе не так. Недаром животные не узнают себя в зеркале. Оказывается, для того чтобы человек увидел себя в зеркале, он должен уже обладать определенными формами самосознания. Формы эти не даны изначально. Человек их усваивает и конструирует.
   Ignorant: И как же это происходит?
   Doctor: Он усваивает эти формы с помощью другого зеркала, уже не реального, а метафорического. Это «зеркало», в котором человек видит самого себя и с помощью которого он начинает относиться к себе как к человеку, т.е. вырабатывает формы самосознания, – общество других людей.

   Маркс Карл (1818–1883)

   Карл Маркс: Хотелось бы развить эту метафору. Так как человек родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: «Я есмь я», то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь относясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него формой проявления рода «человек». Отношение человека к самому себе необходимо опосредовано его отношением к другому человеку. Единство человека с человеком основывается на взаимном понимании, общении, любви, дружбе, совместном труде [232 - Маркс К. Капитал // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – Т. 23. – С. 62.].
   Ignorant: Хочу отметить, что разнообразные формы сообщества – стая, стадо и т.п. – можно наблюдать уже в животном мире.
   Doctor: Но человек отличается от животных тем, что он осознает потребность в совместной жизни. Так и рождается общность людей, на которой основано общество.
   Карл Маркс: Поэтому общество не представляет собой простую «сумму» индивидов; общество выражает сумму тех связей и отношений, в которых эти индивиды находятся друг к другу.
   Ignorant: Однако не совсем понятно, почему общество как нечто конкретное, т.е. те люди, которые нас окружают, определяется как нечто абстрактное, неуловимое, т.е. отношения между людьми?
   Карл Маркс: Дело в том, что человек в процессе своей жизнедеятельности вступает в разнообразные отношения с себе подобными. По большому счету, именно эти отношения задают характер деятельности индивида, поэтому мы с полным правом можем сказать, что любая деятельность человека носит общественный характер.
   Doctor: Следует отметить, что в социальных отношениях другой человек является для меня не просто объектом (типа стол, стул, дом, дерево и т.п.), а особым объектом.
   Ignorant: В чем выражается эта «особость»?

   Бубер Мартин (1878–1965)

   Мартин Бубер: Гляди, во-первых, я признаю, что другой является носителем тех же человеческих свойств, что и я. Во-вторых, другой и я представляем собой некое родовое, первичное единство – человечество. Общество возникло раньше индивида, поэтому идея общества заложена в самом человеке. Таким образом, человек изначально – существо общественное.
   Ignorant: Но как это можно доказать? Что свидетельствует об этом?
   Мартин Бубер: Другой изначально входит в наше «Ты» (а вместе с нами – наше «Мы»), не имеющее соседства и связующих звеньев и поэтому он заполняет все поднебесное пространство. Это не означает, что кроме него ничего другого не существует. Просто все остальное начинает жить в его свете, через отношения с ним [233 - Бубер М. Я и Ты // М. Бубер. Два образа веры. – М., 1995. – С. 19.].
   Иоганн Готлиб Фихте: По-моему, моя «Я – не-Я концепция» очень хорошо поясняет эти моменты. Давайте рассуждать. Разумное существо не может осуществить себя, не считая себя способным к свободной деятельности. Если возможно самосознание, то это означает, что Я полагает границу своей деятельности, т.е. мир вне себя. Однако стимул к самоопределению может быть понят лишь как побуждение, исходящее к Я от других разумных существ. Тем самым Я в состоянии понять себя как самостоятельно действующее, лишь если допускает существование вне себя других свободных разумных существ, ограничивающих поле своей деятельности в пользу его возможных действий и таким образом, в свою очередь, признающих его разумным существом. Тем самым Я не может осуществить себя, не вступая в отношения с другими разумными существами (рис. 41) [234 - Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1971. – Т. 3. – С. 241–242.].

Франк Семен Людвигович (1877–1950)

Семен Людвигович Франк: Уважаемые коллеги, я бы предложил рассматривать в качестве основы, порождающей и воспроизводящей общественную жизнь, соборность.

   Рис. 41

   Ignorant: А что это такое?
   Семен Людвигович Франк: Соборность – это духовная связь между людьми, внутреннее органическое единство, которое лежит в основе всякого человеческого общения. Соборное единство образует жизненное содержание самой личности, это как бы ее духовное питание, которым внутренне живет личность, ее богатство, ее личное достояние.
   Ignorant: А как по жизни проявляет себя это «соборное единство»?
   Семен Людвигович Франк: Соборное единство возможно только по отношению к чему-то конкретному – данной семье, данному народу, данной церкви и т.д. Для соборного чувства нет «человечества вообще», а поэтому нет пустого понятия «любви к человечеству», но есть содержательное понятие «любовь к ближнему». Я выделяю три основные формы соборности: брачно-семейное единство; единство религиозных (сакральных) принципов; общность судьбы и жизни окружающих людей. Эти три формы всегда существуют совместно. Соборная связь переживается мистически, имеет – осознанно или неосознанно – религиозный фундамент под собой и вместе с тем приводит к совместности жизни и судьбы и укрепляется ею [235 - Франк С.Л. Духовные основы общества. – М., 1992. – С. 58–60.].
   Doctor: Получается, что «я» и «мы» – это одинаково первичные категории, поскольку одно без другого немыслимо.
   Ignorant: То есть, если я говорю «я», то подразумеваю «мы», и наоборот?
   Doctor: Так оно и есть. Например, ты говоришь: «Я – хороший студент». Но как ты можешь определить, хороший ты студент или нет, не подразумевая других студентов? Если ты просто говоришь: «Я – студент», то характеризуешь себя с точки зрения определенного социального статуса, т.е. места в обществе и общественных отношениях. Даже если ты говоришь просто: «Я», то само это «я» возможно только «на фоне» того, из чего ты его выделяешь, т.е. «на фоне» таких же, как ты, людей. Не будь этого «фона», твое «я» потеряло бы всякую индивидуальность и значимость.
   Ignorant: Однако согласись, док, тот факт, что мы общественные существа, не снимает проблему одиночества. Более того, человек нигде не чувствует себя столь одиноким, как в толпе чуждых ему людей.
   Мартин Бубер: Я считаю, что если у нас появляется такое чувство, значит, у нас изменился характер отношений с этими людьми. Когда Я выходит из отношения «Я – Ты» (или «Я – Мы») и существует в своей обособленности, оно, удивительным образом разрежаясь и приобретая чисто функциональный характер, погружается в естественную данность отделенности тела от окружающего мира и пробуждает в ней Я в его собственном качестве. Только теперь может осуществиться сознательный акт Я в отношении «Я – Они». В этом опыте Я замкнуто на самом себе: выделившееся Я объявляет себя носителем ощущений, а окружающий мир – их объектом. Фраза «Я вижу дерево» сказана так, что она передает не отношение между человеком и деревом, но устанавливает факт восприятия дерева-объекта сознанием человека, и фраза эта уже устанавливает границу между субъектом и объектом [236 - Бубер М. Я и Ты… – С. 28–29.].
   Doctor: То же самое можно увидеть и в отношениях между людьми.
   Мартин Бубер: Совершенно верно. Сфера «Я» – это наш внутренний мир, наша индивидуальность, которой мы дорожим и в которой находим «приют». Сфера «Они» – это социальные институты, в которых мы, вступая в многообразные и многочисленные отношения с себе подобными, пытаемся реализовать себя. Жизнь в социальных институтах – это значительная часть всей нашей жизни. Но социальные институты – это то, что «вовне». Там человек преследует всевозможные цели, работает, совершает сделки, оказывает влияние, становится предпринимателем и конкурирует с другими, организует, хозяйствует, служит, проповедует. Это до некоторой степени упорядоченная и более-менее согласованная структура, где дела идут своим ходом благодаря разносторонним усилиям человеческих мускулов и мозга [237 - Там же. – С. 39.].
   Ignorant: Но позвольте, если человек погружается в уже существующую и отлаженную систему отношений, принимает все «правила игры», установленные институтами, а затем на определенном этапе из этой системы выбывает и освобождает место другому, в чем же тогда проявляется значимость его социальных функций? Ведь, по большому счету, мы не знаем ни реальных предпосылок, ни конечного итога той социальной деятельности, которой занимаемся. Должно смениться не одно поколение людей, прежде чем станет ясно, имела ли наша деятельность какое-либо значение, или она просто была бесполезной, а может, даже и вредной. В таком случае, если человека и можно считать творцом общественных отношений, то данное творчество осуществляется по принципу «не ведаю, что творю».
   Doctor: А что, может быть, ты и прав… Вот, например, исторический материализм, основанный на учении Карла Маркса, большое значение уделяет аспекту общественной практики.
   Карл Маркс: Хочу сказать, что я сам принимал активное участие в политических событиях, а потому по необходимости занимался конкретными делами. Так вот, я считаю, что исходным пунктом для осмысленного преобразования действительности должна стать беспощадная критика всего существующего. В этом я пошел гораздо дальше Фейербаха. Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его. Тем самым практика оказывается главным критерием истины [238 - Маркс К. Тезисы о Фейербахе // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. – 2-е изд. – Т. 42. – С. 264–266.].
   Ignorant: Ну и какое отношение это имеет к поставленной мной проблеме?
   Карл Маркс: Самое непосредственное. Если материя определяет сознание, то прежде всего в форме общественных отношений. Основу развития человечества составляют экономические процессы: они есть «базис» истории, а все прочие элементы общества (например, культура) суть «идеологическая надстройка». Не сознание людей определяет их бытие, а наоборот, их общественное бытие определяет сознание.
   Ignorant: То есть вы хотите сказать, что люди исподволь, во многом бессознательно посредством системы общественных отношений формируют свою историю.
   Антонио Грамши: По сути, это действительно так. Однако в этот процесс можно внести и сознательный элемент, если тебе откроется понимание полного тождества истинной философии и истории. Тогда истинная «философия практики», непосредственно воздействуя на обыденное сознание широких масс, преобразуя их «стихийную философию», помогая им выйти из состояния пассивности и подчиненности и подняться до уровня сознательных исторических деятелей, может способствовать тому, что в конечном итоге приведет к ликвидации не только классов, но и векового деления людей на командующих и исполнителей. Поставив вопрос, что такое человек, мы хотим спросить: чем человек может стать, т.е. может ли человек стать господином собственной судьбы, может ли он «сделать» себя самого, создать свою собственную жизнь? Итак, мы говорим, что человек – это процесс, точнее – это процесс его поступков. Если, как говорит Маркс, сущность человека есть совокупность всех общественных отношений, то все эти отношения должны быть поняты как активные, причем центр этой активности – сознание отдельного человека. Отсюда каждый переделывает и изменяет самого себя в той мере, в какой он изменяет и переделывает весь комплекс взаимоотношений, в котором он является узлом, куда сходятся все нити [239 - Грамши А. Тюремные тетради: В 3 ч. – М., 1991. – Ч. 1. – С. 51–52.].
   Георг Зиммель: Однако хочу заметить, что человеческие стремления и действия имеют кроме сознательной цели еще другие, не предвидимые их участниками, последствия. И в особенности это имеет место, когда они скрещиваются между собой; по большей части люди вообще достигают на деле не того, к чему они сами стремились, а чего-то совсем иного, часто даже им самим нежелательного. Вожди Французской революции хотели осуществить свободу, равенство, братство, царство правды и разума, а фактически осуществили буржуазный строй; и так по большей части бывает в истории [240 - Зиммель Г. Проблемы социологии // Зиммель Г. Избр. – М., 1996. – Т. 2. Созерцание жизни. – С. 309–310.].

   Зиммель Георг (1858–1918)

   Семен Людвигович Франк: По этому же образцу можно объяснить никем не предвидимые общие последствия скрещения стремлений, ставящих себе совершенно иные, частные цели. Тропинки в лесу и поле возникают не потому, что многие сговорились сообща проложить их, а потому, что каждый в отдельности, один за другим, для себя самого и, не сговариваясь с другими, идет в определенном направлении; следы от этой ходьбы множества людей само собой складываются в общую тропу. Каждый человек, покупая и продавая товары, не думает о введении общей цены; но в результате стремлений множества людей, думающих только о своей собственной выгоде, о том, чтобы купить дешевле и продать дороже, складывается как равнодействующая спроса и предложения, общая цена на товар. Именно таким образом складываются нравы, обычаи, мода, укрепляются общественные понятия, утверждается власть и т.п. Так первые князья, «собиратели земли», думая только о своей личной выгоде, расширяют и обогащают государство; так массы земледельцев в поисках новой земли и более свободной жизни в своем переселении совместно, неведомо для себя, колонизуют новые страны и т.п. [241 - Франк С.Л. Духовные основы общества. – М., 1992. – С. 41.]
   Doctor: Таким образом, можно подытожить, что единство и общность в общественной жизни, будучи независимы от сознательной воли отдельных участников и в этом смысле возникая «сами собой», все же суть не действие каких-либо высших, сверхиндивидуальных сил, а лишь итог стихийного, неумышленного скрещивания тех же единичных воль и сил – комплекс, слагающийся и состоящий только из реальности отдельных, единичных людей.
   Карл Густав Юнг: А может, в основе этого лежит коллективное бессознательное?
   Ignorant: А что это такое?
   Карл Густав Юнг: Исследуя человека, я пришел к выводу о избыточности проявления у него жизненной энергии (либидо), воспринимаемой им в качестве бессознательного стремления или желания. Либидо человека на протяжении жизни претерпевает ряд сложных превращений и может трансформироваться и возвращаться вспять из-за каких-то жизненных обстоятельств, что приводит к воспроизводству в сознании человека целого ряда архаических образов и переживаний, связанных с первичными формами жизнедеятельности людей еще в первобытную эпоху. В таком случае бессознательное в первую очередь коллективно и безлично, а уж затем субъективно и индивидуализировано. Коллективное бессознательное проявляется в виде архетипов культуры, которые нельзя описать, осмыслить и адекватно отразить в языковых формах [242 - Юнг К.Г. Архетип и символ. – М., 1991. – С. 64.].
   Doctor: Какие же следствия вытекают из этой гипотезы коллективного бессознательного?
   Карл Густав Юнг: Исследуя соотношение индивидуального и социального бытия человека, я пришел к выводу, что в истории человечества эта проблематика выражается по-разному, в зависимости от специфики восточных и западных культур. Восток с его мистическим колесом жизни, реинкарнацией и переселением душ формирует человека при абсолютизации коллективного бессознательного, принижая всякое личностное начало в человеке. Западная культура, как это сложилось к XIX в., характеризуется преобладанием рациональности, практицизма и научности во всех сферах бытия, а господствующая во многих европейских странах протестантская мораль, основанная на индивидуализме и возвышающая субъекта, отмечена пренебрежением к коллективно-бессознательным основам культуры. Обращенность европейской культуры к достижению, успеху, к личностной победе приводит к серьезной ломке психики человека.
   Doctor: И к какому же выводу вы пришли?

   Юнг Карл Густав (1875–1961)

   Карл Густав Юнг: Я считаю, что европейская культура больна и ее надо лечить.
   Ignorant: Интересно, каким образом?
   Карл Густав Юнг: Необходима интеграция сознательного и бессознательного начал в психике человека; только в таком случае формируется подлинная индивидуальность, т.е. такой человек, который хорошо представляет особенности архетипических основ своей культуры и имеет четкое представление о специфике своих личностных психических особенностей [243 - Там же. – С. 98.].
   Doctor: Хочу заметить, что из концепции архетипов культуры несколько позже вырастает теория менталитета, успешно разрабатываемая в современной гуманитарной науке.
   Ignorant: А что такое менталитет?
   Doctor: Слово «менталитет» (от лат. mens – образ мыслей) обозначает совокупность установок и предрасположенностей человека, социальной группы, этноса чувствовать, мыслить и поступать определенным образом. Менталитет предполагает не только наличие определенных традиций и норм культуры, он включает и коллективное бессознательное, которое определенным образом влияет на поступки людей и на их понимание действительности. Таким образом, в том числе и благодаря Юнгу, бессознательное и неосознанное в индивидуальной и социальной психике стало равноправным объектом научного исследования и сознание стало пониматься как природное и культурное, как чувственное и рациональное, как личностное и коллективное. Такой подход оказался значительно более плодотворным, нежели господствовавшая до того концепция классического рационализма.

6.2. Сферы общественных отношений: труд и богатство

   Ignorant: Каковы же характерные особенности социальных отношений в разных сферах общества? Например, в экономической сфере.
   Doctor: В экономической сфере преимущество общественной жизни для каждого индивида видится наиболее отчетливо. Иерархия всех экономических отношений строится, по большому счету, на одном глобальном принципе – общественном разделении труда.
   Адам Смит: Полностью согласен с вами. Ведь в цивилизованном обществе человек непрерывно нуждается в содействии и сотрудничестве множества людей, между тем как в течение всей своей жизни он едва ли успевает приобрести дружбу нескольких лиц. У всех животных каждая особь, достигнув зрелости, становится совершенно независимой и в своем естественном состоянии не нуждается в помощи других живых существ. Между тем человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, и тщетно будет ожидать он ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах делать для него то, что он требует от них.
   Ignorant: Значит, по-вашему, человеческий эгоизм при определенных условиях может приносить общественную пользу?
   Адам Смит: А ты сам посуди: всякий, предлагающий другому сделку какого-либо рода, предлагает сделать именно это. Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что тебе нужно, – таков смысл всякого подобного предложения или отношения. Именно таким путем получаем мы друг от друга значительно большую часть услуг, в которых мы нуждаемся. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности (человечности), а к их эгоизму, и никогда не говорим им о наших нуждах, а только об их выгодах [244 - Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народа // Антология экономической классики: В 2 т. – М., 1993. – Т. 1. – С. 91.].

   Смит Адам (1723–1790)

   Ignorant: Получается, что сама склонность людей к обмену породила первоначальное разделение труда и связанные с ним общественные отношения.
   Doctor: Во всяком случае, благодаря общественному разделению труда реализуются как разносторонние индивидуальные способности людей, так и их совокупный труд приносит совокупную общественную пользу. Здесь мы видим, как и в любой другой сфере общества, синтез индивидуального и социального.
   Ignorant: А какое значение в системе общественных отношений имеет частная собственность?
   Джон Локк: На мой взгляд, это ключевой вопрос. Мы знаем, что в естественном состоянии человечества царит общность имущества. Но природные богатства должны быть присвоены, чтобы ими можно было пользоваться, обеспечивая тем самым самосохранение. Переход к частной собственности происходит на почве труда. Каждый человек обладает правом собственности на свою личность, а то, что он получил от природы собственным трудом, добавив к ней тем самым что-то от себя, тоже становится его собственностью. Но поскольку каждый вправе накопить лишь столько, сколько может потребить, то поначалу никаких больших богатств не возникает. Положение меняется с введением денег, происходящим со всеобщего согласия. Поскольку это позволяет человеку извлечь больше экономической выгоды, чем он в состоянии потребить, начинается накопление богатств, в том числе и земельных угодий. Поскольку введение денег произошло со всеобщего согласия, то и возникающее отсюда неравное распределение собственности уже в естественном состоянии молчаливо принимается в качестве законного (рис. 42) [245 - Локк Д. Два трактата о правлении // Д. Локк. Соч.: В 3 т. – М., 1988. – Т. 3. – С. 287–290.].
   Ignorant: Ну что ж, мы имеем разделение труда, обмен продуктами труда, но это еще, по большому счету, нельзя назвать экономическими отношениями. Для того чтобы они функционировали, нужны определенные условия.

   Рис. 42

   Doctor: Конечно же, такие условия существуют, и они не только декларируются, но и юридически закрепляются. Например, для функционирования рыночных экономических отношений необходимы свобода хозяйственной деятельности, равноправие видов собственности (при доминировании частной), учет спроса и предложения на товары и услуги, свободное ценообразование, конкуренция и многое другое. Под воздействием всех этих условий и факторов происходит удивительное превращение продукта труда в товар. Механизм этого превращения учеными раскрыт не до конца, он во все времена представлял и представляет серьезную проблему.
   Ignorant: А в чем суть этой проблемы?
   Doctor: При обмене невозможно определить настоящую цену товара и всегда приходится удовлетворяться приблизительной оценкой его стоимости. В этом источник многих противоречий в отношениях людей в экономической сфере. Например, я хочу обменять простую шариковую ручку на меховую шапку.
   Ignorant: Разочарую тебя, док, но вряд ли кто-то согласится на подобную сделку. Могу даже объяснить почему.
   Doctor: Пожалуйста.
   Ignorant: Во-первых, потребность в меховой шапке гораздо «масштабнее», чем потребность в ручке. Во-вторых, на производство шапки затрачено гораздо больше труда, чем на производство ручки, это и определяет разную стоимость этих товаров.
   Doctor: Следовательно, для того, чтобы обмен состоялся, необходимо добиться пропорционального соотношения потребительной и меновой стоимости товара.
   Ignorant: Как это возможно?
   Doctor: Существует несколько критериев, определяющих рыночную стоимость товара. Прежде всего – это потребность в товаре, определяющая спрос. Объем спроса на рыночный товар уменьшается с ростом цены товара при прочих равных условиях. Поэтому с точки зрения экономического интереса всегда лучше то, что обходится дешево, т.е. требует меньше затрат на производство и потребление. Этот экономический критерий потому столь очевиден, что он вполне соответствует человеческой психологии. Для всякого очевидно, что существующее в изобилии лучше того, что встречается как редкость, потому что пользование им более распространено, ибо «часто» имеет преимущество перед «редко». Вода, которую Диоген Синопский черпал рукой из ручья, и необходима, и бесплатна, между тем как золото ему вообще было ни к чему.
   Ignorant: На мой взгляд, в системе рыночных отношений стоимость товара прежде всего выражается в денежном эквиваленте.
   Doctor: Это еще один критерий. Однако определение стоимости вещи посредством денег совершается не столько исходя из «природы» товара, сколько «по установлению», поэтому данное определение будет тоже весьма условным. Например, 5 рублей в 1980, 1992, 1996, 2003, 2009 гг. – номинал один, но «реальные деньги» совершенно разные.
   Ignorant: В таком случае, наверное, более точным критерием оценки товара будет затраченный на его производство труд, т.е. стоимость вещи можно определить количеством труда, «содержащимся» в ней.
   Doctor: Однако часто бывает трудно установить соотношение между двумя различными количествами труда.
   Ignorant: Почему это? Чем больше времени затрачено на производство товара, тем он и дороже.
   Адам Смит: Однако, друг мой, это соотношение не всегда определяется только временем, затраченным на две работы разного вида. Во внимание так или иначе следует принимать степень претерпеваемой трудности и проявленной искусности. Один час какой-нибудь тяжелой работы может заключать в себе больше труда, чем два часа легкой работы. Точно так же один час занятия таким ремеслом, обучение которому стоило десяти лет труда, может содержать в себе больше труда, чем месячное усердствование в каком-нибудь заурядном и общедоступном занятии. Таким образом, оценить стоимость товара через труд чрезвычайно сложно, кроме того, данная оценка никогда не будет устраивать всех, ибо только тот, кто трудился сам, может реально знать, чего это ему стоило [246 - Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народа… – С. 164.].
   Doctor: Таким образом, мы видим, что теория трудовой стоимости имеет две стороны – экономическую и этическую.
   Ignorant: Но можно же утверждать, что стоимость продукта должна быть пропорциональна количеству затраченного на него труда или что фактически труд регулирует цену.
   Doctor: Утверждать, конечно, можно, однако принцип, что человек имеет право на продукт своего собственного труда, бесполезен в период промышленного развития. Допустим, что мы работаем на выполнении одной из операций по производству автомобилей Форда. Как можно определить, какая часть общей продукции создана нашим трудом? Или, допустим, мы работаем в железнодорожной компании на перевозке товаров. Кто сможет решить, какая часть в производстве товаров приходится на нашу долю? Такой подход привел тех, кто желал предотвратить эксплуатацию труда, к отказу от принципа права на продукт своего собственного труда в пользу более справедливых методов организации производства и распределения. Теорию трудовой стоимости обычно защищали из враждебности к какому-либо классу, рассматриваемому как хищнический (эксплуататорский) класс.
   Ignorant: Поясни это, мне не совсем понятно…
   Doctor: Например, античные и средневековые мыслители, в какой мере они придерживались этой теории, выступали из вражды к ростовщичеству.
   Аристотель Стагирит: Ростовщичество – зло, ведь самый естественный путь к приобретению богатства – это искусное управление домашним хозяйством и землями. Богатству, наживаемому таким путем, есть предел, но нет границ богатству, наживаемому торговлей. Торговля имеет отношение к деньгам, но богатство не есть накопление монеты. Богатство, приобретаемое торговлей, справедливо ненавидят, потому что оно неестественно. Поэтому с полным основанием вызывает ненависть ростовщичество, так как оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: цель денежных знаков – облегчить меновую торговлю, взимание же процентов ведет именно к росту денег. Поэтому этот род наживы состояния является противоестественным [247 - Аристотель. Политика // Аристотель. Соч.: В 4 т. – М., 1984. – Т. 4. – С. 395.].
   Ignorant: Послушали бы Аристотеля современные банкиры…
   Doctor: Между прочим, общечеловеческие ценности никто не отменял. Только благодаря им рынок тоже может быть цивилизованным. Итак, продолжим. Экономист Давид Рикардо направлял теорию трудовой стоимости против помещиков, а Карл Маркс – против капиталистов.
   Карл Маркс: И это не случайно. Оценивая критерии ценности товара, я пришел к выводу, что товар сам по себе начинает все больше приобретать «фетишистский характер», т.е. товар ценится сам по себе без должного осознания источников, определяющих его ценность. По крайней мере, данные источники не всегда можно точно установить. То есть в условиях функционирования экономической сферы современного общества возникает противоречие, связанное с появлением отчужденного, «противоестественного» труда и богатства [248 - Маркс К. Капитал // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч.– 2-е изд. – Т. 23. – С. 82.].
   Ignorant: И в чем заключается суть этого противоречия?
   Карл Маркс: Начнем по порядку. Например, в условиях возникновения обществ было ясно, что труд является ценой, какую нужно заплатить за всякое богатство. Но с развитием разделения труда связь между богатством и трудом все более ослабевает. При этом с теоретической точки зрения сознание не схватывает более происхождение стоимости вещей и особенно денег, которые представляются мистически ценными сами по себе. Даже на практике, вне иллюзий мистифицированного сознания, богатство проявляется как самоценное, так как оно воспроизводится «само», независимо от какого бы то ни было труда того, кто им владеет. Так, первоначальное отношение, соответственно которому труд производит богатство, перевертывается в новое отношение, согласно которому богатый живет не трудясь, так как его деньги производят и работают за него.
   Ignorant: Почему же данное отношение является отчужденным и «противоестественным»?
   Карл Маркс: Сейчас объясню. Итак, я исхожу из принципов, разработанных английскими экономистами: стоимость товара рассматривается мной прежде всего как концентрированное рабочее время. Денежная экономика не только затушевывает общественную сущность труда, но и делает возможным накопление стоимости – в противовес примитивному обмену. Такое накопление – цель капиталистического способа хозяйствования. От отношения «товар – деньги – товар» он переходит к формуле «деньги – товар – деньги», причем товар становится лишь путем к накоплению в руках капиталиста все больших денежных сумм. Поэтому последний организует производство не для обслуживания личных нужд, а для все нового производства.
   Ignorant: А что является источником этого прироста?
   Карл Маркс: Прибавочная стоимость! При производстве товара капиталист отдает производителю – рабочему – отнюдь не все, а оставляет часть средств себе. Капиталист просто «покупает» рабочую силу на свободном рынке. Рабочий не только отрабатывает рабочее время, необходимое для своего существования, но и в добавочное время создает неоплаченную прибавочную стоимость.
   Ignorant: То есть в этом-то и кроется основное «зло»?
   Карл Маркс: Конечно. Эта взаимосвязь – важнейший источник отчуждения. В условиях разделения труда рабочий теряет всякий контакт с продуктом своего труда. Он чувствует, что капиталист его эксплуатирует, а собратья конкурируют с ним. Анонимная власть денег отчуждает его от собственной сущности. Такие отношения не оставили между человеком и человеком никаких иных уз, кроме голого интереса, кроме бесчувственного «чистогана» (рис. 43).

   Рис. 43

   Doctor: Таким образом, мы видим, что отчуждение – это объективный социальный процесс, характеризующийся превращением (как деятельности человека, так и ее продуктов) в самостоятельную, довлеющую над ним, враждебную силу. Отчуждение порождено соответствующим типом социальных взаимоотношений, при котором отношения между людьми подменяются отношениями между вещами. Неизбежное следствие этого – фетишизация предметного мира (деньги, власть, положение в обществе и т.п.). Отчуждение проявляется в господстве овеществленного труда над живым трудом, в превращении субъекта в объект манипуляции, в отсутствии контроля производителя над результатами труда.
   Ignorant: Я не поверю, что за всю историю капиталистических экономических отношений не предпринимались попытки преодоления этого отчуждения.
   Doctor: Конечно предпринимались. Примером этого может служить фордизм.
   Ignorant: Интересно. Расскажи мне об этом.
   Doctor: Американский предприниматель Генри Форд в 20– 30-е годы ХХ в. провел глобальные технико-организационные преобразования на своих предприятиях, которые имели большие социальные последствия. Форд особо подчеркивал важность двух моментов. Во-первых, он ставил акценты на комплексной механизации (конвейерное производство) и «научном менеджменте», следуя в последнем пункте Фредерику Тейлору. Другой принципиальный момент его предпринимательской деятельности состоял в сохранении высокого уровня заработной платы работникам. Эта практика обосновывалась двумя доводами. Высокая заработная плата рассматривалась как условие производственной дисциплины и преодоления текучести кадров. Кроме того, высокие доходы населения были необходимы для повышения емкости внутреннего рынка. В конечном счете результатом стало укрепление социальных связей и накопление социального капитала.
   Ignorant: Хочу заметить, что в современной системе экономических отношений наемный труд – господствующее явление, тем не менее он многим приносит радость и даже является смыслом их жизни.
   Doctor: Дело в том, что современное капиталистическое общество благодаря активной общественно-политической деятельности трудящихся, а также благодаря активному вмешательству государства в экономическую сферу фактически основывается на общественном процессе производства и потребления, что снижает остроту внешних и внутренних конфликтов. Частная собственность повсеместно преобразуется или фактически является формой общественной собственности, где равную долю с собственниками имеют лица наемного труда. Кроме того, лица наемного труда активно вовлекаются в управление производственным процессом. Частная собственность, как ее понимали прежде, все больше утрачивает свое социальное значение. Так, физическое обладание расширяющимся кругом вещей превращается по большей части в средство доступа (в том числе и привилегированного) к общественной собственности. Физическое обладание предметами частной собственности в общественном сознании все больше превращается в привилегию, которая со временем может стать нетерпимой. Таким образом, наемный труд, исторически сложившийся в своей частной и отчужденной формах, является теперь важнейшим инструментом современной культуры, посредством которого человек может почувствовать себя социально значимой личностью.
   Мануэль Кастельс: На мой взгляд, стержневым концептом современного капитализма становится понятие сети. Современный капитализм организован на манер интернет-глобальных информационных сетей, охватывающих все страны, независимо от каких бы то ни было политических и государственных границ. Базисной структурной моделью социального взаимодействия в этом обществе становится сетевой проект экономического, производственного или культурного плана, создаваемый участниками сети, а не отдельной компанией. И как результат этого – пространство перестает играть свою роль в макроэкономике. Все решают информация и контроль над ней [249 - Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. – М., 2000. – С. 37–40.].
   Doctor: Таким образом, мы видим, что на смену теории трудовой стоимости приходит, по сути, информационная теория стоимости.
   Ignorant: А что это означает?
   Doctor: Гляди, почти повсеместно в производстве товаров и услуг резко умаляется доля физического труда, и именно на них (товары и услуги) переносится стоимость с орудий производства. Наряду с этим увеличивается роль интеллектуального труда, знаний, информации. Главным уже становится не физический износ и амортизация промышленного оборудования, а его «моральный износ» в связи с новыми открытиями и изобретениями.
   Ignorant: Итак, получается, что сетевой маркетинг увязывает воедино и труд, и получение прибыли, и потребление. Мне кажется, что в современных условиях экономического изобилия и перепроизводства ради прибыли именно потребление и механизмы его регулирования приобретают ключевую роль.
   Жан Бодрийяр: Все это правда, вот только нельзя не заметить, что потребление в жизни современного человека давно уже стало своего рода новой знаковой системой его отношений с миром вещей, это еще один вариант «фетишизации товара», новая форма отчуждения. Потребление – это виртуальная целостность всех вещей и сообщений, составляющих отныне более или менее связный дискурс. Потребление есть деятельность систематического манипулирования знаками.
   Doctor: Что вы хотите этим сказать?

   Бодрийяр Жан (1929–2007)

   Жан Бодрийяр: Смотрите, ведь потребляются не сами вещи, а именно отношения через серию вещей, в которых они проявляются. Отношения более не переживаются – они абстрагируются и отменяются, потребляясь в вещи-знаке. Подобный статус отношения/вещи организуется на всех уровнях благодаря строю производства и потребления. Такова реальность гипермаркета как некого гомогенного пространства, в котором сосредоточены самые разнообразные функции жизнедеятельности человека (работа, потребление, развлечение, медиа, культура).
   Doctor: В чем же, по-вашему, заключается особенность этих новых отношений в пространстве «общества-гипермаркета»?
   Жан Бодрийяр: Формируется специфический дискурс соблазна потребительских стремлений. Потребительские стремления производят «машины желания», которые соблазняют, приносят наслаждения и даже эксплуатируют людские центры наслаждения.
   Doctor: То есть вы имеете в виду навязывание человеку тех или иных потребностей?
   Жан Бодрийяр: Совершенно верно. Только нужно учесть, что в процессе навязывания потребностей усваиваются не только предлагаемые товары, а вся знаковая структура символического обмена (товарная марка, реклама, потребности, деньги, кредит, социальные отношения и т.д.). Вещь становится единством знака и товара, что постепенно приводит к замене реальности ее знаками. Например, дискурс рекламы навязывает человеку желание иметь не столько саму вещь, сколько символ, бренд, представляющие ее. Знаки, в отличие от вещей и людей, легко взаимозаменяются, перекодируются, что делает бессмысленным традиционные гуманистические критерии ценностей. Например, элементами знаковой игры становятся красивое и безобразное в моде, «левые» и «правые» в политике, правда и ложь в масс-медиа и т.п. «Примите ваши желания за реальность» – вот лозунг современного общества-гипермаркета.
   Ignorant: А какая, на ваш взгляд, в этом кроется опасность для современного человека?
   Жан Бодрийяр: Ныне господствует новый стиль жизни – «жизнь взаймы». Опережающее потребление по отношению к накоплению, убегание вперед, форсированное инвестирование и хроническая инфляция (копить деньги становится бессмысленно); отсюда берет начало вся современная система, где вещь сначала покупают, а затем уже выкупают своим трудом. Благодаря системе кредита устанавливается своеобразное сообщничество: современный потребитель непроизвольно принимает как должное то бесконечное принуждение, которому он подвергается, – обязанность покупать, чтобы общество продолжало производить, а сам он мог работать дальше, дабы было чем заплатить за уже купленное.
   Ignorant: И в чем же здесь опасность?
   Жан Бодрийяр: Все очень просто: общество кредитует вас ценой формальной свободы, а на деле вы сами его кредитуете, отчуждая в его пользу свое будущее. Через кредит – систему бесплатного одаривания и формальной свободы, которая одновременно внедряет в «сердце вещей» социальную санкционированность, зависимость и фатальность, – домашний быт получает прямую нагрузку, в нем появляется социальное измерение, но только не на благо, а во зло. Там, где кредит доходит до своего абсурдного предела (когда, например, из-за платежей за машину не остается денег на бензин, чтобы на ней ездить), то есть до той крайней точки, где человеческий проект, отфильтрованный и раздробленный экономическим принуждением, пожирает сам себя, – там проявляется основополагающая истина нынешнего строя: вещи здесь предназначены вовсе не для того, чтобы ими владели и пользовались, но лишь для того, чтобы их производили и покупали [250 - Бодрийяр Ж. Система вещей. – М., 1995. – С. 130–135.].
   Doctor: Получается, прав был Маркс, в современном обществе-гипермаркете подготовлена определенная почва для осуществления символического насилия и выработаны различные механизмы для этого. Речь идет об управлении и направлении желаний, мыслей и поведения объектов социальной реальности. Господствует негласный договор: гиперреальность («матрица») соблазняет индивида различными подарками и посулами, то удовлетворяющими, то разжигающими желания, в обмен на молчание и «сон разума» (предоставление рабочих мест, системы страхования и здравоохранения, рекламные акции/подарки, зрелища масс-медиа и т.д.). Современный социум живет в условиях постоянного соблазна и не подозревает о том, что благодаря эксплуатации его центров наслаждения над ним осуществляется постоянное насилие, которое уже давно отучило людей мыслить и действовать самостоятельно.

6.3. Сферы общественных отношений: государство и политика

   Ignorant: Давай теперь поговорим о государстве. Что это такое?
   Doctor: Государство – это исторически сложившаяся форма союза людей, которая в идеале направлена на свободу и благополучие граждан и является воплощением права и справедливости в обществе. Объединение людей в государство или вокруг государства составляет политическую сферу общества. Государство всегда выступает как некая самодостаточная целостность, как некое подобие автономного живого организма.
   Ignorant: В таком случае государственную и политическую деятельность можно считать важной для любого человека?
   Платон Афинский: Видишь ли, людей на земле много, а государств гораздо меньше, следовательно, разобравшись с крупным, легче будет анализировать мелкое. Государство во всем больше отдельного человека. Если, например, мы говорим о справедливости какого-либо отдельного человека, то по сравнению с этим справедливость в масштабах государства имеет гораздо большие проявления и гораздо большее значение (как, впрочем, и несправедливость). Следовательно, если государство является гарантом и хранителем общественной жизни, то справедливость должна быть тем, что связывает все части государства воедино, обеспечивая тем самым некий заданный законом режим жизнедеятельности [251 - Платон. Государство. Кн. II // Платон. Собр. соч.: В 4 т. – М., 1994. – Т. 3. – С. 129.].
   Ignorant: А как возникло государство?
   Платон Афинский: Я считаю, что возникновение государства связано не с тягой людей к построению государственных форм, а со слабостью отдельных индивидов. От природы будучи наделен лишь немногими способностями, человек вынужден примыкать к другим людям. При этом основой общности является разделение труда.
   Doctor: И как же, по-вашему, должно быть устроено «идеальное государство»?
   Платон Афинский: Оно должно состоять из трех сословий: 1) высшее сословие: мудрецы, философы, воспитатели, которые несут заботу о правильном образе жизни граждан; 2) сословие стражей, воинов, которые заботятся о внешней и внутренней безопасности; 3) сословие ремесленников, торговцев, крестьян, задача которых удовлетворять материальные нужды государства. Правители-философы должны проходить многоступенчатую систему образования, по сути, учиться всю жизнь. С 35 лет их можно приобщать к государственной деятельности, и только лет в 50 они могут занимать высшие посты. Только тогда мудрость объединится с властью. В этом государстве должна быть запрещена частная собственность и провозглашена общность женщин и детей. Деторождение должно регулироваться государством с целью отбора лучших [252 - Там же. – Кн. IV–V.].
   Ignorant: А как насчет справедливости?
   Платон Афинский: Справедливость как добродетель, друг мой, реализуется и в человеке, и в государстве, но не в индивидуальной деятельности, а в гармонии целого. Так что общий интерес всегда превыше индивидуального.
   Ignorant: Честно говоря, мне бы не хотелось жить в таком государстве. Я не могу согласиться с тем, что права и свободы, которые я привык воспринимать как естественные, доступные всем, являются лишь привилегией немногих.
   Doctor: Согласен с тобой. Социальная жизнь дает нам понять, что государство является носителем очень важных общественных функций, как внешних, так и внутренних. Если утверждается, что государство является гарантом справедливости в обществе и хранителем общественной жизни, то наиболее важными внутренними функциями государства можно считать социальную и правоохранительную.
   Аристотель Стагирит: Человека, живущего вне государства, можно сравнить с одинокой пешкой на шахматной доске, не имеющей без окружающих фигур ни смысла, ни значения, ни ценности. Человек есть общественное существо в гораздо большей степени, нежели муравьи, пчелы или другие стадные животные, и именно это отличает его от всех других существ. Только человек способен различать добро и зло, справедливость и несправедливость, но вне государства не существует ни отношений, ни поступков, в которых проявлялись бы эти качества. Поэтому государство оказывается первичным по отношению к семье, и роду, и каждому отдельному человеку, как целое первично по отношению к своим частям. Например, рука, отделенная от тела, теряет возможность реализации своей главной функции, а значит, перестает быть собственно рукой, т.е. она остается рукой только по названию, но не по сути. Так и отдельно взятый человек в сравнении с государством [253 - Аристотель. Политика… – С. 378–379.].
   Doctor: Итак, если Платон разрабатывает свое государство в сфере идеального, то вы, как я понял, – в сфере возможного.
   Аристотель Стагирит: Конечно. Ведь общество создано не ради только того, чтобы жить, но преимущественно для того, чтобы жить счастливо. В противном случае следовало бы допустить и государство, состоящее из животных, чего в действительности не бывает, так как животные не могут составить общества граждан, стремящегося к благоденствию всех. Поэтому причины возникновения государства я вижу не в стремлении индивидов компенсировать свою слабость, а в их естественной склонности к общности, ведь человек по природе своей существо общественное. Государство складывается по мере роста отдельных сельских общин. В конце концов образуется полис как объединение множества сельских общин. Только полис гарантирует автаркию (независимость) общины.
   Ignorant: Какие же существуют формы государственного устройства?
   Аристотель Стагирит: Я их делю на три «правильные» и три выродившиеся, признавая переход одних в другие: монархии – в тиранию; аристократии – в олигархию; народовластия (политии) – в демократию. Каков будет порядок правления, зависит от числа обладателей власти: одного – немногих – всех.
   Ignorant: И что же для вас является предпочтительным?
   Аристотель Стагирит: Предпочтительным мне представляется государственное устройство, служащее общему благу, а выродившимся – учитывающее только интересы правителей. Наиболее реализуемой и стабильной согласно принципу «золотой середины» является полития (умеренное народовластие) (рис. 44) [254 - Там же. – С. 459–462.].

   Рис. 44

   Владимир Сергеевич Соловьев: Хочу заметить, что, называя государство городом, греки – первые создатели человеческой культуры – указали на существенное значение для государства его культурной (нравственной) задачи. Если свободные роды и племена принимают принудительную организацию, если частные интересы подчиняются условиям, необходимым для существования целого, то это делается не с тем, конечно, чтобы поддержать дикую, полузвериную жизнь людей. Государство есть необходимое условие человеческой образованности, культурного (нравственного) прогресса. Поэтому принципиальные противники государственной организации бывают непременно вместе с тем и принципиальными противниками образованности. Таким образом, не стоит забывать и о национально-культурной функции государства [255 - Соловьев В.С. Значение государства // В.С. Соловьев. Соч.: В 2 т. – М., 1989. – Т. 2. – С. 552–553.].
   Ignorant: То есть государство символизирует собой те «естественные» принципы и ценности, которые объединяют людей в общество, и берет их под свою защиту.
   Гуго Гроций: Эти принципы и ценности, о которых ты говоришь, можно назвать естественным правом.
   Ignorant: А что включает в себя это понятие?
   Гуго Гроций: Следует различать позитивное, т.е. установленное и действующее в данное время право, и естественное право – вечное и нормативное. Позитивный закон может претендовать на вступление в силу только в том случае, если соответствует естественному праву. Естественное право есть заповедь разума, указывающая на то, что данный поступок – вследствие его соответствия или несоответствия самой разумной природе – или морально необходим, или же мерзок.
   Ignorant: А что лежит в основе самого естественного права?
   Гуго Гроций: Это, пожалуй, и стадный инстинкт, свойственный людям, который побуждает их объединяться в организованное общество, и разум, благодаря которому человек может познать, что соответствует, а что не соответствует природе человека (сотворенной Богом).

   Гроций Гуго де Грот (1583–1645)

   Таком образом, содержание естественного права может быть установлено, во-первых, исходя из очевидных принципов, связанных с природой человека, а во-вторых, из сопоставления того, в чем сходны взгляды всех цивилизованных народов [256 - Гуго Гроций. О праве войны и мира. – М., 1994. – С. 72–73.].
   Томас Гоббс: «Стадный инстинкт», «политическое животное»… На основании чего, интересно, вы утверждаете, что человек от природы – общественное существо? От природы ли?
   Doctor: Уважаемый коллега, потрудитесь объяснить, в чем суть ваших возражений.
   Томас Гоббс: Охотно объясню. В естественном состоянии все люди равны и потому имеют равное право на все, т.е. право иметь и делать все то, что каждый хочет. Каждый человек волен реализовывать свои природные задатки и пользоваться всеми средствами в целях самосохранения. Поскольку каждый стремится к своей выгоде в ущерб другим и то же делают остальные, то ясно, что естественным состоянием людей до их объединения в государство была война и притом война всех против всех (bellum omnium contra omnes).
   Ignorant: Как же, по-вашему, это состояние было преодолено?
   Томас Гоббс: Да, любезнейший, эта война могла бы длиться вечно. Человек живет одиноко, жизнь коротка и полна горестей, ибо никто не смеет ожидать, что сможет долго сохранить ее. Но поскольку инстинкт самосохранения фундаментален, возникает стремление к прочному миру. Поэтому первый естественный закон гласит: «Следует стремиться к миру, насколько он достижим». А из этого первого закона следуют все остальные.
   Doctor: И какой на основании этого можно сделать вывод?
   Томас Гоббс: Самый простой и естественный: безопасности можно достичь, лишь если отказаться от права всех на все, а также закрепить некоторые права или отказаться от них, что и предполагает обуздывающий всех договор.
   Doctor: Но соблюдение естественных законов может быть гарантировано, лишь если отдельные люди подчинят свою волю какой-то одной воле.
   Томас Гоббс: Вот именно поэтому люди заключают общественный договор, суть которого в том, что каждый обязуется перед каждым другим не чинить препятствий воле одного, которому он подчинился. Так возникает государство, определяемое мной как институт, воля которого согласно договору, заключенному всеми, считается их общей волей. Носителем высшей государственной власти может быть один человек или группа лиц. Их власть неограниченна, неотчуждаема и неделима (рис. 45) [257 - Гоббс Т. Левиафан… // Антология мировой философии: В 4 т. – М., 1970. – Т. 2. – С. 336–338.].

   Рис. 45

   Ignorant: Получается, что государство есть результат общественного договора, соглашения. Иначе говоря, люди, живущие первоначально в условиях неограниченной свободы, заключили молчаливый договор, по которому они обязались гарантировать при помощи всеобщей воли неотъемлемое право на личную жизнь и собственность; так и возникло государство.
   Шарль Луи де Монтескье: Милостивые государи, мне лично концепция происхождения государства господина Гоббса представляется не историчной. Я не могу согласиться с тем, что позитивное право стало применяться исключительно из стремления локализовать естественное состояние войны всех против всех. Скорее, для этого есть естественные основания, которые кроются в самой природе вещей. На основе их постепенно складывается дух законов. На людей воздействуют, определяя их поведение, различные факторы, но отсюда образуется один общий дух.
   Ignorant: А что это за факторы?
   Шарль Луи де Монтескье: Большей частью – это природные данности: территория, которая может оказать влияние на форму правления: большие страны склоняются к монархии, маленькие – скорее, к республике; климат чреват в том числе большей устойчивостью сложившегося правления в теплых зонах; кроме того, существуют такие исторические и социальные факторы, как религия, нравы, историческая традиция, формы хозяйства, но прежде всего принципы управления. Можно определить все эти факторы по их «удельному весу» в каждом данном правовом состоянии (рис. 46).
   Doctor: А о каких принципах управления вы ведете речь?

   Монтескье Шарль Луи (1689–1755)

   Шарль Луи де Монтескье: Я различаю три формы государственного устройства, каждая из которых подчиняется своему принципу, а именно: деспотию, построенную на страхе; монархию, основанную на чести; республику: либо демократическую, либо аристократическую, принцип которой – добродетель [258 - Монтескье Ш. О духе законов // Ш. Монтескье. Избр. произведения. – М., 1955. – С. 161–169.].
   Doctor: Идея общественного договора долгое время господствовала в характеристике государства, особенно когда философы пытались объяснить его происхождение, функции и значение в жизни общества. На мой взгляд, лучше всех суть этой идеи изложил Жан-Жак Руссо в своем «Общественном договоре» (1762).

   Рис. 46

   Жан-Жак Руссо: Спасибо, коллега, за лестный отзыв. Я считаю, что каждый из нас подчиняет обществу свою личность и все, что ему принадлежит, высочайшему руководству общей воли. Подчиняясь общей воле, каждый тем самым гарантирует свободу себе и равенство всем. Ведь в общую волю входит и его собственная. Таким образом, каждый человек подчиняется лишь своему собственному закону. Добровольный отказ от естественной свободы облегчает достижение правовой свободы. Общественный договор порождает суверенность народа. Законы действительны лишь тогда, когда изданы с согласия общей воли. В ином случае они – только индивидуальные указы. По-моему, сразу ясно, что нет необходимости в дальнейших рассуждениях о том, кто должен быть законодателем, ибо законодательство заключается в изъявлении общей воли, равно как и в том, стоит ли над законами какой-нибудь глава правительства, ибо таковой есть член государства, и в том, может ли закон быть несправедлив, ибо никто не причинит несправедливости самому себе, и в том, как можно одновременно быть свободным и все же подчиняться законам, ибо таковые суть лишь список изъявления нашей воли [259 - Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре. Трактаты. – М., 1998. – С. 208–209.].
   Владимир Ильич Ленин: Если цель ясна, то было бы преступно просто ожидать благоприятного стечения обстоятельств, не предпринимая никаких усилий революционного переустройства общества. Я считаю, что необходим именно радикальный переворот, поэтому всегда категорически отвергал реформизм как концепцию мелких постепенных улучшений в рамках существующего строя, столь популярный на Западе.
   Doctor: Ну и как же по-вашему должно происходить это коренное переустройство общества?
   Владимир Ильич Ленин: Ни для кого не секрет, что великие вопросы в жизни народов решаются только силой. В каких бы формах ни происходила революция, в любом случае надо принудить прежний господствующий класс отказаться от власти, – добровольно он этого не сделает. Изучая и обобщая опыт происходивших в истории революций, я разработал целое учение о революции, о революционной ситуации, о диктатуре пролетариата как средстве защиты и развития революционных завоеваний. Революция – это следствие прежде всего объективных процессов, она не делается по заказу или по желанию революционеров [260 - Ленин В.И. Две тактики социал-демократии в демократической революции // В.И. Ленин. Полн. собр. соч. – Т. 11.].
   Doctor: Что вы подразумеваете под этими объективными процессами?
   Владимир Ильич Ленин: Прежде всего это действия больших масс людей. Когда нет открытого политического выступления масс, его не заменят и искусственно не вызовут никакие путчи. При этом участие масс должно быть тем большим, чем глубже преобразование общества.
   Doctor: Но вы ведь не будете отрицать и влияние субъективных факторов?
   Владимир Ильич Ленин: Конечно, не буду. Более того, в своей работе «Что делать?» (1902) я доказал, что социалистическое сознание не возникает само собой из экономического положения пролетариата, оно вырабатывается теоретиками на гораздо более широкой основе и должно вноситься в рабочий класс извне. Поэтому я разработал и провел в жизнь теорию партии как передовой, ведущей части класса. Также я показал роль субъективных моментов в революции, которые не возникают сами собой из объективной революционной ситуации [261 - Ленин В.И. Что делать? // В.И. Ленин. Полн. собр. соч. – Т. 6.].
   Doctor: Ну и что же будет итогом революционного переустройства общества? В чем его главная цель?

   Ленин Владимир Ильич (1870–1924)

   Владимир Ильич Ленин: Это коренное изменение (или даже ликвидация) самой политики, испокон века строящейся на разделении людей на управляющих и управляемых. Здесь я целиком и полностью разделяю идею Маркса и Энгельса об отмирании государства как органа политического классового господства. Отмиранию государства должна предшествовать его радикальная демократизация — введение выборности и сменяемости не только депутатов, но и чиновников, оплачиваемых на уровне рабочих, все более широкое привлечение к государственному управлению представителей народа, так чтобы в конечном итоге все управляли по очереди и функция управления перестала бы быть привилегией [262 - Ленин В.И. Государство и революция // В.И. Ленин. Полн. собр. соч. – Т. 33.].
   Doctor: Да, как известно, на практике все вышло сначала не совсем так, а потом совсем не так. Была ли причиной тому утопичность этого «сценария» или неблагоприятность конкретных условий его реализации, но развитие нашей страны пошло в прямо противоположном направлении. Во всяком случае, мы видим, что возможен иной подход к оценке государства.
   Ignorant: Какой?
   Doctor: Естественные права и свободы личности, которые государство часто защищает не лучшим образом, а также практика тоталитарных режимов, дают основание рассматривать государство как орудие насилия. Недаром господин Гоббс сравнивает государство с библейским Левиафаном – символом огромной неодолимой силы.
   Томас Гоббс: А как же иначе? Для того чтобы сделать согласие в обществе постоянным и длительным, требуется общая власть, держащая людей в страхе и ограничивающая произвол каждого отдельного человека, власть, которая могла бы защитить людей, как от вторжения чужеземцев, так и от несправедливостей, причиняемых друг другу. Эта власть представляет собой сосредоточение всех прав в одном человеке или группе людей, которые отныне становятся как бы единым лицом, представляющим права и интересы всех доверившихся ему граждан. Таким образом, собственные воли множества лиц сливаются в единую волю одного лица, чем и достигается реальное единство, когда все превращаются как бы в единого гигантского человека, составленного из множества отдельных людей. И когда это совершается, происходит рождение государства – великого Левиафана, которому мы обязаны своим миром и своей защитой.
   Ignorant: А что такое тоталитарное государство?
   Doctor: Тоталитарное государство рассматривает себя как самоцель общественной жизни (индивид – ничто, государство – все). Оно претендует и захватывает в свои руки (с помощью пропаганды и террора) руководство всеми происходящими в государстве событиями; оно решает, что есть зло, а что – добро, что есть истина, а что – ложь, что ценно, а что – нет. На место свободы оно ставит дисциплину и превращает граждан в своих функционеров.
   Ignorant: Получается, что за мир и спокойствие, которое обеспечивает нам государство, мы должны платить очень высокую цену. Мы, по сути, предоставляем государству полное право распоряжаться нашей свободой и нашей жизнью.
   Doctor: Именно поэтому для любого тоталитарного общества характерен конфликт «государство – личность». Даже если этот конфликт скрыт и на первый взгляд незаметен, это не снимает его остроты.
//-- Грамм и тонна --//
   Даже у древних наиболее взрослые знали: источник права – сила, право – функция от силы. И вот – две чашки весов: на одной грамм, на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и единственный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны [263 - Замятин Е.И. Мы // Е.И. Замятин. Избр. – М., 1989. – С. 383.].

   Ignorant: Однако мы не должны забывать, что помимо внутренних функций, государство призвано выполнять внешние функции, связанные, например, с вопросами обороны страны. Здесь, я думаю, без жесткой дисциплины не обойтись.
   Doctor: Да, друг мой, история возникновения государств показывает, что внешние функции этого социального института, связанные с возможностью обеспечить защиту и покровительство сельской общине, вначале были преобладающими. Но впоследствии с расширением территорий объединенных общностей, с ростом экономических, социально-правовых и национально-культурных связей, доминирующей функцией государства становится все-таки функция управления и осуществления власти, т.е. политическая.
   Ignorant: Если считать, что функция власти является самой важной функцией государства, то нет ничего удивительного в том, что государство будет стремиться к укреплению власти любыми способами, невзирая на естественные права и свободы граждан.
   Никколо Макиавелли: Милостивые государи, предлагаю вам раз и навсегда отбросить все иллюзии относительно морально-этических принципов, которыми якобы руководствуются в политике. Соблазн власти велик, и борьба за власть – это очень жестокая борьба, в которой любые средства хороши для достижения поставленной цели. Счастье и несчастье человека зависят от его личной силы (virtu) и стечения обстоятельств (fortuna). Поэтому государь должен уметь приспосабливаться к требованиям внешних обстоятельств и, кроме того, обладать личной силой, способной воздействовать на переменчивую судьбу. Вероломные правители, насилием и коварством создавшие могучие государства, по праву считаются великими политиками, хотя их ужасающая жестокость и бесчеловечность не позволяет славить их как замечательных людей [264 - Макиавелли Н. Государь. Трактаты. – М., 2003. – С. 111.].
   Ignorant: Может, вы объясните нам некоторые «механизмы» борьбы за власть, которыми пользуются политики.
   Никколо Макиавелли: Могу вас заверить, что я долго и основательно изучал эту «кухню» и поэтому предлагаю правителю самые оптимальные способы борьбы за власть. Например, готовясь к захвату государственной власти, претендент должен хорошо обдумать все неизбежные жестокости, чтобы совершить их сразу, за возможно более короткий срок. Природа людей такова, что, будучи легко обиженными и сохранив силы для мести, они долго стараются отомстить, но, серьезно ущемленные, мстить уже не могут, поскольку лишаются сил. Поэтому подданных следует или ласкать, или поступать с ними настолько жестоко, чтобы уже не опасаться их мести. Причем все обиды следует наносить разом, тогда обиженный меньше чувствует каждую из них в отдельности и меньше озлобляется; напротив, благодеяния следует оказывать понемногу, растягивая их, чтобы они лучше запечатлелись в памяти. Кто в политике поступает иначе, тот непременно проигрывает [265 - Там же. – С. 43.].
   Doctor: А что касается внешней политики?..
   Никколо Макиавелли: Стремление к завоеваниям – естественное стремление всякого государства, поэтому, если государь имеет перевес сил над своим соседом, он должен непременно напасть на него. Никогда не следует воздерживаться от нападения из желания избежать войны, ибо она в таком случае не устраняется, а лишь оттягивается и непременно разразится позже, как только противник обеспечит перевес сил.
   Ignorant: Но погодите, а где же здесь справедливость?!

   Макиавелли Никколо (1469–1527)

   Никколо Макиавелли: Друг мой, еще раз повторю, тот, кто хочет всегда использовать веру в добро и справедливость, неминуемо погибнет в политике среди многих людей, чуждых добра и справедливости. Поэтому государь должен научиться не столько быть добродетельным, сколько пользоваться добродетелью для достижения своих целей. Следует действовать так, чтобы казаться добродетельным, но подлинная верность добродетели была бы гибельна для правителя [266 - Там же. – С. 67–68.].
   Ignorant: То есть вы хотите сказать, что справедливость в политике – это только видимость?!
   Никколо Макиавелли: Но ведь люди и так больше судят по видимости, чем по сути, потому что видимость доступна всем, а проникнуть в суть способны лишь немногие. Большинство считает правителя таким, каким он кажется, и лишь немногие, ощутившие на себе его коварство и силу, знают, каков он на самом деле. Эти немногие не посмеют выступить против мнения толпы, да она и не поверит им. Толпа идет за видимостью и успехом, а именно с этим прежде всего должен считаться государь, желающий сохранить власть [267 - Там же. – С. 78.].
   Doctor: Конечно же, современное общество пытается обезопасить себя от тирании государства с помощью воплощения в жизнь идей «гражданского общества» и «правового государства».
   Ignorant: А какие условия необходимы для этого?
   Джон Локк: Все просто. Единственным полноправным сувереном в государстве должно быть само гражданское общество, которое, создавая государственное управление, определяет, например, быть этому государству демократией, олигархией или монархией. Чтобы сохранить свою свободу, гражданское общество должно иметь право контроля над государственной властью и право изменения формы государственного устройства в случае необходимости. В правовом государстве независимо от форм правления должно неукоснительно соблюдаться правило: «Ни для одного человека, живущего в гражданском обществе, не может быть сделано исключение из его законов» [268 - Локк Д. Два трактата о правлении // Д. Локк. Соч.: В 3 т. – М., 1988. – Т. 3. – С. 316.].
   Ignorant: Однако данный принцип существенно ослабит государственную власть.
   Джон Локк: Но так и должно быть, ибо подлинные гарантии прав личности как раз и заключаются в слабости государственной власти, поэтому в правовом государстве действует принцип разделения властей. Власть должна находиться в разных руках, в этом гарантия того, что она не превратится в слепое и смертоносное для гражданского общества орудие. Власть должна превратиться в слаженный механизм, обслуживающий само гражданское общество.
   Doctor: А чем вы обосновываете эффективность принципа разделения властей?
   Джон Локк: Тому масса примеров в истории моей родины. Правительство – это лишь средство для разрешения недоразумений, возникающих в естественном состоянии общества вследствие того, что каждый человек в этом состоянии является сам судьей в своем деле. Но когда спорящей стороной становится, например, король, то правительство уже не является таким средством, поскольку король выступает одновременно и как судья, и как истец. Именно такая постановка вопроса привела меня к мысли о том, что правительства не должны быть облечены неограниченной властью и что правосудие должно быть независимо от исполнительной власти.
   Doctor: Да, подобные аргументы получили потом большое распространение как в Англии, так и в Америке.
   Джон Локк: По большому счету, в конституционном государстве может быть только одна верховная власть – законодательная. Все остальные власти должны подчиняться ей. Но и она является только доверенной властью, передаваемой верховному органу народом на определенных условиях. Поэтому за народом всегда остается право устранить или заменить высший орган, когда власть начинает действовать вопреки оказанному ей доверию [269 - Там же. – С. 339.].
   Шарль Луи де Монтескье: Хочу заметить, что хороша та форма правления, которой свойственна умеренность, ибо лишь тогда она гарантирует свободу. Свобода же служит и ограничению власти через саму власть благодаря разделению властей: на законодательную власть, которая должна контролировать исполнительную, состоящую из двух палат – контролирующей верхней и издающей законы нижней палаты; исполнительную власть, обладающую правом вето на решения законодательной; судебную власть, четко отделенную от исполнительной [270 - Монтескье Ш. О духе законов… – С. 289–290.].
   Doctor: Итак, мы видим, что политика всегда связана с борьбой в обществе различных групп и слоев населения, имеющих разные интересы, за реальное участие в выработке и принятии государственных, властных решений, или, по крайней мере, за влияние на содержание этих решений. Однако вплоть до начала Нового времени (XVII в.) и появления раннекапиталистического общества только в отдельные периоды истории наблюдалась сколько-нибудь развитая политическая жизнь и то, как правило, политическая борьба сводилась к заговорам, тайным интригам, убийствам и переворотам.
   Ignorant: А когда же все-таки начала складываться политическая система современного типа?
   Doctor: Полноценная политическая система западноевропейских стран складывалась на протяжении столетий в ходе отделения общества как свободной деятельности людей от государства. Другими словами, в результате становления демократического правового государства и гражданского общества. Следствием такого отделения и явилось возникновение и устойчивое существование различных организаций – политических партий, союзов, движений, которые выступают основным звеном связи между государственными органами власти и основной массой населения.
   Ignorant: На чем же в таком случае должно основываться демократическое правовое государство?
   Doctor: В идеале – на общественном мнении, которое есть отношение массового сознания к тому или иному социально значимому событию на какой-то момент времени. Оно и выступает практическим звеном в той самой обратной связи между объектом управления – народом и властью, народом, который оценивает полученные в обществе результаты, степень их отклонения от первоначально поставленных целей.
   Ignorant: Все ясно, однако у меня возник вот какой вопрос: а кто уполномочен судить о благе народа (или общества) в целом? Очевидно, что если это будет делать правительство, оно всегда будет решать в свою пользу.
   Doctor: По-видимому, Локк, Монтескье, Руссо и многие другие сказали бы, что решение должно приниматься большинством граждан.
   Ignorant: Но многие вопросы нужно решить быстрее, чем можно установить мнение избирателей, например, вопросы войны и мира.
   Doctor: Да, действительно, мы здесь можем выйти на следующий парадоксальный момент: большинство нарушений прав граждан проистекают, как правило, не в результате злоупотреблений государства властью, а в результате осуществления государством своих законных функций. Например, люди, пережившие нацизм, но не подвергшиеся при нем преследованиям, часто говорят, что в те времена было хотя бы безопасно ходить по улицам. Тем, кто ценит «порядок», истинное правовое государство кажется безумием: преступники защищены от правоохранительных органов, а общество, по всей видимости, не защищено от преступников. Однако поборники гражданских прав часто интерпретируют высокую преступность как цену, которую обществу приходится платить за скрупулезное соблюдение законности.

6.4. Современное общество – источник будущих конфликтов

   Ignorant: А как же можно охарактеризовать современную стадию развития общества, и как она называется?
   Doctor: Видишь ли, до сих пор не существует точно установленного термина, характеризующего сегодняшнюю стадию развития общества. Наибольшее распространение приобрел термин американского социолога и политолога Даниэла Белла «постиндустриальное общество».
   Ignorant: Ну и что это такое?
   Doctor: Это общество, в котором экономика основана главным образом не на производстве товаров, а на производстве услуг, доминируют классы профессиональных и технических работников, теоретическое знание занимает центральное положение, развита интеллектуальная технология, которая представляет собой системный анализ, построение моделей и тому подобное, а сама технология, по крайней мере потенциально, способна самостоятельно развиваться.
   Даниэл Белл: Итак, мы имеем, доиндустриальное, индустриальное и постиндустриальное общества. Первое базируется на сельском хозяйстве, охоте и рыболовстве, заготовке леса и извлечении полезных ископаемых и других природных ресурсов, которые можно использовать при минимальной обработке. Оно является в основном добывающим. Индустриальное общество носит производящий характер: оно использует энергию и машинную технологию для изготовления товаров. Постиндустриальное общество является обрабатывающим: здесь обмен информацией и знаниями («обработка данных») происходит в основном при помощи телекоммуникации и компьютеров.
   Doctor: То есть для вас критерии разграничения обществ лежат в сфере отношений человека с природой, машинами и другими людьми.
   Даниэл Белл: Именно так. Первое общество есть воплощение взаимодействия человека с дикой природой, второе – взаимодействие человека с преобразованной природой, или машинами, третье – взаимодействие человека с человеком, или игры между людьми [271 - Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. – М., 1999. – С. CX–CXI.].
   Ignorant: А что это за «игры между людьми», которые лежат в основе постиндустриального общества?
   Даниэл Белл: Дело в том, что постиндустриальное общество, поскольку оно концентрирует внимание на услугах – человеческих, профессиональных и технологических, – является игрой между людьми. Организацией исследовательских групп, отношениями между врачом и пациентом, учителем и учеником, правительственными служащими и просителем, короче говоря, миром, в котором сочетаются научное знание, высокая образованность, общественная организованность и все то, что предполагает скорее кооперацию и взаимодействие, чем координацию и иерархию. Таким образом, постиндустриальное общество является также и коммунальным обществом, т.е. обществом, в котором социальной единицей является скорее организованная группа, чем индивид. Однако хочу заметить, что кооперирование людей является куда более трудноразрешимой задачей, чем управление вещами. Участие является условием объединения в группу, но когда существует множество различных групп, стремящихся к слишком разным вещам и не готовых заключать между собой сделку, то наступает конфликт или дело заходит в тупик. В результате мы имеем либо политику консенсуса, либо политику безысходности [272 - Там же. – С. 635.].

   Белл Даниэл (1919)

   Юрген Хабермас: Чтобы преодолеть эти конфликтные и тупиковые ситуации, я предлагаю между властью, государственно-политическими структурами и частной сферой гражданской жизни (предпринимательством, семейной жизнью и т.д.) расположить автономные, самодеятельные объединения граждан. Цель деятельности этих объединений («общественных палат») – достижение взаимопонимания и согласия между различными социальными слоями в обществе. Средством их достижения выступает непрерывный диалог, непрерывное общение людей, взаимный обмен информацией, аргументами в пользу своей точки зрения, выслушивание иных мнений. Причем все стороны, участвующие в диалоге, должны исходить из намерения достигнуть согласия [273 - Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб., 2000. – С. 113–114.].
   Ignorant: Итак, в чем же по-вашему, господа философы, источники внешних и внутренних конфликтов современного общества?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Прежде всего, на мой взгляд, это «массовизация» общественной жизни. Современная общественная жизнь теряет свой духовный стержень, а потому в современном массовом обществе растет степень отчужденности человека. Из творца общественных отношений человек превращается в массового потребителя. Современный город представляет собой безликий муравейник чуждых друг другу людей-механизмов, связь между которыми настолько опосредована, что ее нельзя ни понять, ни почувствовать. Господствует одна безликая биомасса. Массовое сознание губит общественную жизнь, оно не дает общественной жизни проявить себя, не дает ей шансов выжить.
//-- «Призрак» массового общества: «последний человек» --//
   Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
   «Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?» – так вопрошает последний человек и подмигивает.
   Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.
   «Счастье найдено нами», – говорят последние люди и подмигивают.
   Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло.
   Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно.
   От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
   Они еще трудятся, ибо труд – развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
   Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.
   Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.
   Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца.
   Они еще ссорятся, но скоро мирятся – иначе это расстраивало бы желудок.
   У них есть свое удовольствие для дня и свое удовольствие для ночи; но здоровье – выше всего.
   «Счастье найдено нами», – говорят последние люди и подмигивают [274 - Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. – М., 1990. – Т. 2. – С. 11–12.].

   Ignorant: А что означает понятие «массы»?
   Гюстав Лебон: «Массы» – это низшая и самая многочисленная ступень пирамиды социума. Ее бессознательное поглощает сознательную деятельность отдельных индивидов. И именно эта «коллективная душа», легко внушаемая и агрессивная, будет править в ХХ веке.
   Хосе Ортега-и-Гассет: Видите ли, для того чтобы ощутить массу как психологическую реальность, совсем не требуется иметь перед глазами людские скопища. Масса – это всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью [275 - Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Х. Ортега-и-Гассет. Избр. труды. – М., 2000. – С. 45–46.].
   Doctor: В чем же, по-вашему, кроется потенциальная опасность «массовизации» общественной жизни?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Массовое общество – это все новые и новые толпы, которые с таким ускорением низвергаются на поверхность истории, что не успевают пропитаться традиционной культурой. И в результате современный средний европеец душевно здоровее и крепче своих предшественников, но и душевно беднее. Оттого он порой смахивает на дикаря, внезапно забредшего в мир вековой цивилизации [276 - Там же. – С. 68.].
   Doctor: А какие характерные признаки этого «массового человека» можно выделить?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Во-первых, жизнь представляется для массового сознания во всех отношениях материально доступной. То, что прежде считалось удачей и рождало смиренную признательность судьбе, стало правом, которое не благословляют, а требуют. Во-вторых, для массового сознания не существует никаких социальных барьеров. В-третьих, массовое сознание характеризуется безудержным ростом запросов и потребностей. «Массовый человек» пребывает в полной уверенности, что завтра мир станет еще богаче, еще лучше и совершеннее. Однако такое утверждение является ошибкой, следствием искаженного взгляда на мир.
   Ignorant: А почему?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Просто, видя мир так великолепно устроенным и слаженным, «массовый человек» полагает его делом рук самой природы и не в силах додуматься, что дело это требует постоянного воспроизводства, усилий людей незаурядных. Еще труднее ему уразуметь, что все эти легко достижимые блага держатся на определенных и нелегко достижимых человеческих качествах, малейший недобор которых незамедлительно развеет прахом великолепное сооружение [277 - Там же. – С. 73.].
   Doctor: Ну и к какому же выводу вы приходите?
   Хосе Ортега-и-Гассет: Мой вывод неутешителен: массовое сознание больше всего на свете заботит его собственное благополучие и совсем не заботит самое главное – истоки этого благополучия. Не видя в благах цивилизации ни изощренного замысла, ни искусного воплощения, для сохранности которого нужны огромные и бережные усилия, «массовый человек» и для себя не видит иной обязанности, как убежденно домогаться этих благ, единственно по праву рождения. В дни голодных бунтов народные толпы обычно требуют хлеба, а в поддержку этих требований обычно громят пекарни. Чем не символ того, как современные массы поступают с той цивилизацией, которая их вскормила и напитала? [278 - Там же. – С. 74.]
   Doctor: Однако хочу заметить, что современное постиндустриальное общество все-таки несколько изменило акценты в отношении массового сознания. Массовая культура приобретает глобальный и тотальный характер. Если раньше массы просто игнорировались элитами, то современный мир заинтересован, чтобы в культуру, в общественную жизнь было втянуто как можно большее количество людей.
   Ignorant: А с чем связана эта заинтересованность?
   Doctor: Современный человек имеет дело с постоянно возрастающим потоком информации, что приводит общество к проблеме стандартизации, упорядочивания знания и потребления, к необходимости мобильного механизма трансляции информации – только массовая культура справится с этими задачами. В условиях «избытка информации» массовая культура выполняет роль семантического «гардероба», в котором каждый может подобрать свой код культурной идентификации.
   Ignorant: Получается, что массовая культура – это не обязательно культура безликая, однородная, усредненная, она может быть чрезвычайно разнообразна, она проявляет удивительную способность к «мутациям».
   Doctor: Но в том-то и проблема – как систематизировать или стандартизировать это буйное разнообразие, это буйство свободы?
   Ignorant: Мне кажется, что для многих «развлекательный характер» массовой культуры может стать своего рода спасением от одиночества и социальных потрясений, отдыхом от эмоциональной и информационной перегруженности сознания. Кстати, а почему жизнь человека в современном обществе постоянно находится на грани стресса?
   Элвин Тоффлер: Я считаю, что причиной этого является стремительность и непредсказуемость будущего. Для характеристики этого феномена я применяю термин «футурошок» (т.е. шок будущего).
   Ignorant: А чем характеризуется этот футурошок?
   Элвин Тоффлер: Шок будущего – это вызывающая головокружение дезориентация, являющаяся следствием преждевременного прихода будущего. Шок будущего – это феномен времени, продукт сильно ускоряющегося темпа перемен в обществе. Он возникает в результате наложения новой культуры на старую. Это шок культуры в собственном обществе. Например, извлеките индивида из его собственной культуры и поместите его внезапно в окружение, резко отличающееся от собственного, с другим набором подсказок – другими понятиями о времени, пространстве, труде, любви, религии, сексе и всем остальном, – затем отнимите у него всякую надежду увидеть более знакомый социальный ландшафт, и его страдания от перемещения удвоятся. Вот что такое футурошок. А теперь представьте, что не только индивид, а целое общество, целое поколение, включая его самых слабых, наименее умных членов, вдруг переносится в этот новый мир. В результате – массовая дезориентация, шок будущего в больших масштабах. Вот перспектива, которая открывается сегодня перед человеком. Перемены лавиной обрушиваются на наши головы, и большинство людей до абсурда не подготовлены к тому, чтобы справится с ними.
   Ignorant: А почему так происходит?

   Тоффлер Элвин (1928)

   Элвин Тоффлер: Например, в прошлом неизменность была идеалом. Занимался ли человек пошивом обуви или строительством кафедрального собора, все его силы и помыслы были сосредоточены на том, как сделать то, что он производит, более прочным. Он хотел, чтобы творение его рук пережило время. Пока общество вокруг него было относительно устойчивым, каждый предмет имел свое определенное назначение, и экономическая логика подсказывала следовать курсом, не подверженным переменам [279 - Тоффлер Э. Шок будущего. – М., 2002. – С. 23–24.].
   Ignorant: Да, например, мой дедушка рассказывал мне, что выгоднее было покупать вещь стойкую и носкую, пусть даже дорогую, в расчете, что она прослужит долго и ее можно, в случае чего, починить, чем какую-нибудь модную и красивую, пусть даже более дешевую, которая придет в негодность уже через год.
   Элвин Тоффлер: В том-то и дело. Но когда в обществе возрастает темп перемен, экономика постоянства неизбежно уступает место экономике недолговечности. Во-первых, развивающаяся технология скорее движется в направлении снижения издержек производства, чем стоимости ремонтных работ. Издержки производства зависят от его автоматизации, ремонтные работы в значительной степени остаются ручной операцией. Следовательно, часто вещь выгодней заменить, чем починить. Поэтому экономически разумнее производить дешевые, не подвергающиеся ремонту одноразовые изделия, пусть даже они не служат так же долго, как вещи, которые можно починить. Во-вторых, развивающаяся технология с течением времени делает возможным усовершенствовать изделия. Например, компьютеры новых поколений превосходят своих предшественников по основным характеристикам. Следовательно, с тех пор как мы можем предвидеть дальнейший технический прогресс, все больше усовершенствований за укорачивающийся промежуток времени, экономически выгоднее производить вещи, которые не будут служить долго, а не товары длительного пользования. И, в-третьих, в то время как темп перемен ускоряется и они доходят до самых отдаленных уголков общества, возрастает неуверенность в будущих потребностях. Признавая неизбежность перемен, но неуверенные в том, как они отразятся на нас, мы не решаемся вкладывать большие ресурсы в жестко закрепленные предметы, признанные служить неизменным целям. Избегая «привязки» к установленным формам и функциям, мы производим изделия для краткосрочного использования или же пытаемся сделать их легко приспосабливаемыми.
   Doctor: Какой же на основании этого можно сделать вывод?
   Элвин Тоффлер: Увеличение товаров одноразового использования, по сути, ведет к распространению «одноразовой культуры», что представляет собой реакцию на постоянно испытываемое давление непредсказуемого будущего. В то время как перемены ускоряются, а трудности множатся, мы можем предположить дальнейшее расширение круга действия «принципа одноразовости», начиная от отношений человека с вещами и кончая отношениями между людьми [280 - Тоффлер Э. Шок будущего… С. 67–68.].
   Doctor: Можно ли говорить в таком случае о своего рода «болезни» общества, которое уже не может функционировать по-старому?
   Элвин Тоффлер: Так и есть. Ведь, по сути, современное общество постоянно испытывает муки революционных изменений. В 20–30-х годах коммунисты использовали клише «общий кризис капитализма». Сегодня ясно, что они очень узко смотрели. То, что происходит, – не просто кризис всех индустриальных обществ, независимо от политических форм. Одновременно мы переживаем революцию молодости, сексуальную революцию, расовую революцию, колониальную революцию, экономическую революцию и очень быструю и глубоко идущую технологическую революцию. Поэтому вполне можно говорить, что мы находимся в эпицентре сверхиндустриальной революции.
   Doctor: А как можно охарактеризовать эту современную «революционную ситуацию»?
   Элвин Тоффлер: Для этого необходимо немало воображения, ведь она не развивается строго по прямой. Она закручивает спираль изменений, движется рывками, иногда возвращается назад. Она принимает форму квантованных скачков и диалектического единства противоположностей. И только исходя из тезиса, что мы движемся в направлении совершенно новой стадии экотехнологического развития – сверхиндустриальной стадии, – мы сможем понять наше время. Только предполагая революционные изменения, мы сможем раскрепостить наше сознание и попытаться решить задачи, которые ставит нам будущее.
   Doctor: Однако прежде всего любая революция предполагает новизну…
   Элвин Тоффлер: Сверхиндустриальная революция наполняет новизной жизнь бесчисленного количества людей, противопоставляя их незнакомым институтам и новым ситуациям. Достигая самой глубины нашей личной жизни, быстрые и огромные изменения коснутся традиционных семейных структур и сексуальных установок. Они разобьют вдребезги привычные отношения между молодежью и стариками. Они свергнут наши традиционные ценности – деньги и успех. Они изменят работу, игру и образование до неузнаваемости. Но при этом все будет сделано в рамках захватывающего, элегантного, но в то же время и пугающего научного прогресса.
   Ignorant: Интересно, а что же нас ждет в будущем?
   Элвин Тоффлер: О, мой друг, будущее будет разворачиваться как бесконечная последовательность причудливых происшествий, сенсационных открытий, невероятных конфликтов и совершенно новых противоречий. Это значит, что многие члены сверхиндустриального общества никогда не почувствуют себя в «своей тарелке» в будущем. Мы можем понять ощущения человека будущего, представив себе путешественника, который остается чужим в чужой стране, который только ее почувствовал и приспособился к ее нравам, но уже должен двигаться дальше, в другую чужую страну. Сверхиндустриальная революция может уничтожить голод, болезни, невежество и насилие. Более того, вопреки пессимистичным предсказаниям прямолинейных мыслителей, сверхиндустриализм не будет ограничивать человека, не будет требовать от него сурового и мучительного единообразия. Наоборот, он откроет массу новых возможностей для персонального роста, приключений и наслаждений. Он будет равноценным и удивительно открытым для индивидуальности. Проблемой каждого человека будет не проблема выживания в условиях жестокого режима и стандартизации, а проблема выживания в условиях полной свободы [281 - Там же. – С. 207–209.].
   Doctor: В таком случае возникает проблема адаптации к новизне и быстротечности жизни. Как она может происходить?
   Элвин Тоффлер: Один из наиболее распространенных откликов на высокоскоростные изменения – это полное отрицание. Стратегия маленького человека заключается в «блокировании» себя от непрошеной реальности. Когда требования принятия решений достигают пика, он решительно отказывается получать новую информацию. Подобно жертве стихийного бедствия, чье лицо «регистрирует» общее неверие, этот маленький человек также не может принять очевидность своих ощущений, т.е. он решительно заключает, что все неизменно и что все доказательства изменений являются просто кажущимися. Он находит успокоение в таких клише, как «молодые люди всегда были бунтарями», или «ничто не ново под луной», или «чем больше вещи меняются, тем больше они остаются теми же». Безымянная жертва будущего, маленький человек, сам организует свою личную катастрофу.
   Ignorant: Но ведь можно как-то подстраиваться под перемены.
   Элвин Тоффлер: Конечно можно, – это специализация. Специалист не блокируется от всех новых идей или информации. Он энергично пытается идти в ногу с изменениями, но только в исключительно узком секторе жизни. Так, физик или финансист использует все последние инновации в своей профессии, но остается совершенно закрытым для социальных, политических или культурных инноваций. Внешне они справляются хорошо, но они столь же стремительно движутся к разладу с самими собой. Они могут однажды утром проснуться и осознать, что их специальность устарела или неузнаваемо трансформировалась событиями, взрывающимися вокруг них.
   Ignorant: В таком случае можно как-то протестовать против безудержности перемен.
   Элвин Тоффлер: Некоторые выбирают и эту стратегию. Они становятся одержимыми возвращением к ранее успешным шаблонам адаптации (реверсионизм), которые в настоящий момент неуместны и неадекватны. Реверсионист упорствует в своих предыдущих программируемых решениях и привычках с догматическим безрассудством. Чем сильнее изменение угрожает извне, тем методичнее он повторяет прошлые режимы действий. Его социальная перспектива регрессивна. Испытав удар будущего, он истерически пытается сохранить не соответствующий действительности статус-кво или требует в той или иной замаскированной форме возврата к успехам прошлого.
   Doctor: Да, полностью согласен с вами. Терроризм начала века, эксцентричный черный флаг анархии снова вошли в моду. Руссоистский культ благопристойных дикарей процветает вновь. Старые идеи марксизма выдаются как безусловные рефлекторные ответы на проблемы завтрашнего сверхиндустриального общества. Реверсионизм маскируется под революционность.
   Ignorant: А что если просто не замечать перемен, жить только так, как хочется, только сегодняшним днем и вообще не заботиться о будущем?
   Элвин Тоффлер: Это тоже весьма распространенная позиция. Я ее называю – сверхупроститель. Продвигаясь ощупью, сверхупроститель принимает любую идею, к которой он случайно приходит. Этот поиск унитарного решения на интеллектуальном уровне имеет свои параллели в действии. Поставленный в тупик озабоченный студент, «пинаемый» родителями, неуверенный в своем статусе, измученный постоянно меняющейся образовательной системой, вынужденный заботиться о будущей карьере, системе ценностей и «достойном» стиле жизни, неистово ищет способы упростить свое существование. Прибегая к ЛСД, героину и другим наркотикам, он выполняет нелегальный акт, который имеет, по меньшей мере, одно достоинство – объединить его несчастья. Он выдает множество больных, кажущихся неразрешимыми проблем за одну большую проблему и таким образом радикально, но временно упрощает свое существование. Девочки-тинэйджеры, которые не справляются с ежедневно накручиваемым клубком стрессов, могут выбрать другой драматический акт сверхупрощения – беременность. Подобно наркотикам, беременность может очень сильно усложнить их жизнь позже, но сегодня беременность делает все другие проблемы незначительными. Поскольку давление неумолимо усиливается, напряжение принимает форму раздражительности, гнева, а иногда выливается в бессмысленное насилие. Насилие тоже предполагает «простой» способ борьбы с растущей сложностью и многообразием выбора. Небольшие происшествия получают несуразный отклик, а серьезные происшествия вызывают неадекватную реакцию. Все это может объяснить глубокую апатию, которая выключает из общественной жизни миллионы людей, безразлично – старых или молодых [282 - Тоффлер Э. Шок будущего… – С. 391–396.].
   Ignorant: Как же все-таки выйти из этого состояния футуро-шока?
   Элвин Тоффлер: Я считаю, что единственным способом сохранить какое-то подобие равновесия в ходе сверхиндустриальной революции – ответить изобретением на изобретение: создать новые личные и социальные механизмы, регулирующие изменения. Следовательно, нам нужно не слепое принятие или слепое сопротивление, а множество творческих стратегий, чтобы избирательно формировать, отклонять или ускорять изменения. Индивиду нужны новые принципы, чтобы задавать темп своей жизни и планировать ее вместе с кардинально новой формой образования. Ему также могут понадобиться специальные новые технологические помощники, чтобы повысить его адаптивность. В то же время обществу нужны новые институты и организационные формы, новые буфера и регуляторы равновесия [283 - Там же. – С. 405.].
   Doctor: Хочу заметить, что, например, представители Франкфуртской школы социальной философии уже давно пришли к выводу, что все факты жизни современного общества уже заранее предзаданы его социальной структурой и культурными стереотипами. Поэтому необходимы новые критерии для анализа социальных процессов. Речь идет не о реформах в рамках существующей системы, а о ее радикальной критике с целью изменения существующего status quo. Цель такого изменения – гармоничное строение общества, эмансипация посредством устранения господства и угнетения.

   Хоркхаймер Макс (1895–1973)

   Макс Хоркхаймер: Мы, по сути дела, замахнулись ни больше ни меньше как на то, чтобы дать ответ на вопрос, почему человечество, вместо того чтобы прийти к истинно человеческому состоянию, погружается в пучину нового типа варварства.
   Ignorant: А что вы имеете в виду?
   Макс Хоркхаймер: Речь идет о двух мировых войнах и фашизме, но также о деградации культуры и самого человека в так называемом массовом обществе позднеиндустриального капитализма.
   Doctor: Так почему же присущее Просвещению стремление к разуму, свободе, человечности обернулось в XX веке своей противоположностью?

   Адорно Теодор (1903–1969)

   Теодор Адорно: Суть дела в том, что Просвещение, будучи течением буржуазным, с самого начала было обременено роковым для него стремлением к господству — к господству над природой и господству над другими людьми. Эти два типа господства взаимосвязаны, и именно они, поставив себе на службу разум, превратили его в неразумие, а свободу – в порабощение. В конечном же итоге они привели к античеловеческой идеологии и практике фашизма, попытавшегося установить абсолютное, тоталитарное господство в лице фюрера и «высшей расы».
   Макс Хоркхаймер: Господство разума, провозглашенное эпохой Просвещения, инструментом которого является понятие, привело к объективации природы. Благодаря этому человечество выжило в борьбе с природой, но расплачивается за это отчуждением. Это «опредмечивание» теперь, в свою очередь, пронизывает и отношения между людьми, и отдельного человека к себе самому. Тем самым оно является коррелятом абстрактного товарного обмена в капиталистической экономике.
   Теодор Адорно: Просвещение откатывается назад, к мифу, поскольку в конце концов человек оказывается беззащитным перед лицом тотального принуждения: анимизм одушевлял предметы, индустриализм опредмечивает души. Мораль, массовое производство культуры и наука в равной степени определяются чистым формализмом инструментального рассудка. Они служат вводящей в заблуждение связи в качестве носителей тотального овладения человеком и природой. Поэтому угроза нависает над самим индивидом. Отдельный субъект растворяется в управляемом мире [284 - Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней: В 4 т. – СПб., 1997. – Т. 4. – С. 563–564.].

   Маркузе Герберт (1898–1979)

   Герберт Маркузе: Хочу заметить, что, по большому счету, рациональное больше не служит свободному развитию человека. Мышление человека «одномерно» увековечивает существующее, маскируя его иррациональность. Поэтому психосоциальная ситуация современного общества является репрессивной. Принцип удовольствия, изначально свойственный влечениям, заменяется принципом реализма, выродившимся в принцип производительности [285 - Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: Исследование идеологии развитого индустриального общества. – М., 2003. – С. 406–407.]. Кроме того, на мой взгляд, в современном обществе уже нет смысла уповать на классовое сознание и миссию пролетариата, как это «по привычке» делают марксисты. Ныне господствует всеобщий конформизм, пролетариат уже полностью интегрировался в капиталистическое общество и надеяться теперь можно лишь на аутсайдеров — на безработных, угнетенные национальные меньшинства, левых интеллектуалов и т.д.
   Теодор Адорно: Что ж, вы правы, марксизм как набор цитат для метарассказа о марше к социализму как эквиваленту жизни духа, конечно же, не нужен социальной науке. Но марксизм может быть стимулом к развитию критического сознания. Например, разработанная мной концепция «негативной диалектики» направлена на пресечение тоталитарных тенденций как в обществе, так и в науке об обществе. Эту концепцию я противопоставляю всей прежней философии, считая, что ее стремление к Абсолюту, тождеству, системе как раз таким тенденциям благоприятствует.
   Doctor: В таком случае для вас должна быть неприемлемой и гегелевская диалектика с ее триадой движения от тезиса к антитезису и синтезу.
   Теодор Адорно: Конечно, поскольку синтез как отрицание отрицания – это всего лишь более тонкая форма оправдания существующего. Философия же должна быть критической и, следовательно, воплощать в себе дух постоянного отрицания. Она должна быть антиавторитарной и антитоталитарной и, следовательно, отрицать любые тенденции к замыканию в системе, к «овеществлению» и окостенению, к подчинению и манипуляции, к господству человека над человеком [286 - Реале Д., Антисери Д. Указ. соч. – С. 562–563.].
   Ignorant: Итак, если одним словом, как же все-таки можно охарактеризовать духовное состояние и образ жизни современной эпохи?
   Doctor: Если одним словом, то это – постмодерн.
   Ignorant: Ну и что это такое?
   Doctor: В социальной сфере постмодернизм как духовное состояние и образ жизни соответствует обществу потребления и массмедиа (средств массовой коммуникации и информации). В нем нет четко выраженной социально-классовой структуры. Уровень потребления, главным образом материального, выступает основным критерием деления на социальные слои. Это общество всеобщего конформизма и компромисса. К нему все труднее применять понятие «народ», поскольку последний все больше превращается в безликий «электорат», в аморфную массу «потребителей» и «клиентов». В еще большей степени это касается интеллигенции, которая уступила место интеллектуалам, представляющим собой просто лиц умственного труда. Число таких лиц возросло многократно, однако их социально-политическая и духовная роль в жизни общества стала почти незаметной. Постмодерн лишил их прежних привилегий. «Раньше интеллектуалы вдохновляли и вели народ на взятие Бастилий, теперь они делают карьеру на управлении Бастилиями». Интеллектуалы уже не претендуют на роль властителей дум, довольствуясь исполнением более скромных функций. В наши дни писатель и художник, творец вообще, уступают место журналисту и эксперту.
   Ignorant: А кого же все-таки можно назвать самыми типичными и распространенными фигурами современного общества?
   Doctor: Это «яппи», что в буквальном смысле означает «молодой горожанин-профессионал». Это преуспевающий представитель среднего слоя, лишенный каких-либо «интеллигентских комплексов», целиком принимающий удобства современной цивилизации, умеющий наслаждаться жизнью, хотя и не совсем уверенный в своем благополучии. Он отказывается от самоограничения и тем более аскетизма, столь почитаемых когда-то протестантской этикой. Он склонен жить одним днем, не слишком задумываясь о дне завтрашнем и тем более о далеком будущем. Главным стимулом для него становится профессиональный и финансовый успех. Причем этот успех должен прийти не в конце жизни, а как можно раньше. Ради этого он готов поступиться любыми принципами.
   Ignorant: Ну а еще?
   Doctor: Это, пожалуй, «зомби», представляющие собой запрограммированные существа, лишенные личностных свойств, неспособные к самостоятельному мышлению. Это в полном смысле слова массовые люди, их можно сравнить с магнитофонами, подключенными к телевизору, без которых они теряет свою жизнеспособность.
   Ignorant: А что можно сказать по поводу идеологии современного общества?
   Doctor: В современном обществе все формы идеологии выглядят размытыми и неопределенными. Господствует, пожалуй, «софт-идеология», т.е. мягкая, нежная, ненавязчивая. Она уже не является ни левой, ни правой, в ней мирно уживается то, что раньше считалось несовместимым.
   Ignorant: А что ты можешь сказать по поводу мировоззренческих установок современного человека?
   Doctor: Я думаю, что это своеобразный фатализм. Его особенность состоит в том, что человек уже не воспринимает себя в качестве хозяина своей судьбы, который во всем полагается на самого себя, всем обязан самому себе. Конечно, яппи выглядит весьма активным, деятельным и даже самоуверенным человеком. Однако он вполне понимает, что слишком многое в его жизни зависит от игры случая, удачи и везения, идущих из непредсказуемого и стремительно надвигающегося будущего. Он уже не может сказать, что начинал с нуля и всего достиг сам.
   Ignorant: Ну а как же цель и смысл жизни?
   Doctor: Цель уже перестает быть важной ценностью. Причиной тому служит опять же разочарование в идеалах и ценностях, в исчезновении будущего, которое оказалось как бы украденным. Все это ведет к усилению нигилизма и цинизма. Нынешний цинизм во многом вызван разочарованием в модернистских идеалах Просвещения (разум, наука, прогресс). Цинизм постмодерна проявляется в отказе от многих прежних нравственных норм и ценностей. Этика в современном обществе уступает место эстетике, принимающей форму гедонизма, где на первый план выходит культ чувственных и физических наслаждений.
   Ignorant: А что представляет собой современная культура?
   Doctor: Я думаю, ты уже понял, что в культурной сфере господствующее положение занимает массовая культура, а в ней – мода и реклама. Моду можно считать определяющим ядром не только культуры, но и всей современной жизни. Она действительно в значительной мере выполняет ту роль, которую раньше играли мифология, религия, философия и наука. Мода все освящает, обосновывает и узаконивает. Все, что не прошло через моду, не признано ею, не имеет права на существование, не может стать элементом культуры. Даже научные теории, чтобы привлечь к себе внимание и получить признание, сначала должны стать модными. Их ценность зависит не столько от внутренних достоинств, сколько от внешней эффективности и привлекательности. Однако мода, как известно, капризна, мимолетна и непредсказуема.
   Ignorant: Мне кажется, что современную культуру также характеризует зрелищность, театрализация.
   Doctor: Согласен с тобой. Действительно, театрализация охватывает многие области жизни. Практически все сколько-нибудь существенные события принимают форму яркого и эффектного шоу. Например, театрализация пронизывает политическую жизнь. Политика при этом перестает быть местом активной и серьезной деятельности человека-гражданина, но все больше превращается в шумное зрелище, становится местом эмоциональной разрядки. Политика все больше наполняется игровым началом, спортивным азартом, хотя ее роль в жизни общества не уменьшается и даже возрастает. В некотором смысле политика, мода, спорт становятся «религиями» современного человека.
   Ignorant: Теперь мне бы хотелось перейти от анализа конфликтов внутренних к анализу конфликтов внешних. Внешнюю политику современных государств нельзя ведь назвать миролюбивой, наоборот, старые очаги военных конфликтов продолжают тлеть и повсеместно разгораются новые.
   Самюэль Хантингтон: Все верно, ибо мы вошли в эпоху столкновения цивилизаций [287 - Хантингтон С. Столкновение цивилизаций // Полис. – 1994. – № 1.].
   Ignorant: А что это значит?
   Самюэль Хантингтон: Дело в том, что наиболее значимые конфликты глобальной политики будут теперь разворачиваться не между нациями-государствами, а между нациями и группами, принадлежащими к разным цивилизациям. Столкновение цивилизаций станет доминирующим фактором мировой политики. Линии разлома между цивилизациями – это и есть линии будущих фронтов.
   Doctor: Ответьте, коллега, можно ли считать грядущий конфликт между цивилизациями завершающей стадией той эволюции, которую претерпели глобальные конфликты в современном мире?
   Самюэль Хантингтон: И да, и нет. На протяжении полутора веков после Вестфальского мира, который оформил современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачивались главным образом между государями – королями, императорами, абсолютными конституционными монархами, стремившимися расширить свой бюрократический аппарат, увеличить армию, укрепить экономическую мощь, а главное – присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил нации-государства. Начиная с Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями. Данная модель сохранялась в течение всего XIX века. Конец ей положила Первая мировая война. А затем в результате Русской революции (1917) и ответной реакции на нее, конфликт наций уступил место конфликту идеологий. Сторонами этого конфликта были коммунизм, нацизм и либеральная демократия. Во время «холодной войны» этот конфликт вылился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была нацией-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идеологических категориях.

   Хантингтон Самюэль (1927–2008)

   Doctor: Однако все прошлые конфликты между правителями, нациями-государствами и идеологиями были главным образом конфликтами западной цивилизации. Можно ли сказать, что с окончанием «холодной войны» подходит к концу и западная фаза развития международной политики?
   Самюэль Хантингтон: Конечно. Сейчас в центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории, как мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом сами начинают творить историю по собственным меркам.
   Ignorant: Почему же, по вашему мнению, отношения между цивилизациями обязательно будут конфликтными?
   Самюэль Хантингтон: Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны, они наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и, что самое важное, – религии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и группой, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют различные представления о правах и обязанностях, свободе и принуждении, равенстве и иерархии. А такие различия более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами.
   Doctor: Однако различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает насилие.
   Самюэль Хантингтон: Тем не менее именно различия между цивилизациями в течение столетий порождали самые затяжные и кровопролитные войны. Во-вторых, мир становится более взаимосвязанным и взаимозависимым. Взаимодействие народов разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к тому, что глубоко осознаются различия между цивилизациями и тем, что их объединяет. Взаимодействие представителей разных цивилизаций укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность. В-третьих, процессы экономической модернизации и социальных изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаментальных движений. В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада.
   Ignorant: В чем это выражается?
   Самюэль Хантингтон: С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой – возможно, как раз поэтому среди незападных цивилизаций происходит возврат к собственным корням. На вершине своего могущества Запад сталкивается с незападными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы придать миру новый облик, незападный. Например, прежде в незападных странах элиты обычно состояли из людей, более других связанных с Западом, получивших там образование и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Сейчас все изменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс девестернизации элит и их возврата к собственным культурным корням. Но одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль жизни, культура приобретают популярность среди широких слоев населения.
   Ignorant: А в чем же, по-вашему, заключается самая главная причина конфликтов?
   Самюэль Хантингтон: Дело в том, что культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого их труднее совместить, а в случае конфликтной ситуации свести к компромиссу. Люди могут стать приверженцами любой идеологии, изменив прежним пристрастиям в этой сфере, бедные могут стать богатыми, и наоборот, но русские при всем желании не могут стать эстонцами, а азербайджанцы – армянами.
   Doctor: Как же, по-вашему, разворачивается конфликт цивилизаций?
   Самюэль Хантингтон: Он разворачивается на двух уровнях. На микроуровне групп, обитающих вдоль «линии разлома» между цивилизациями, которые ведут борьбу, зачастую кровопролитную, за земли и власть друг над другом. На макроуровне стран, относящихся к разным цивилизациям, которые соперничают из-за влияния в военной и экономической сферах, борются за контроль над международными организациями и «третьими странами», стремясь всюду утвердить собственные политические, культурные и религиозные ценности. Если в годы Второй мировой войны основные очаги кризисов и кровопролития сосредоточивались вдоль политических и идеологических границ, то теперь они перемещаются на «линии разлома» между цивилизациями.
   Ignorant: А где находятся эти «линии разлома»?
   Самюэль Хантингтон: Как только был ликвидирован идеологический раздел Европы и мира, так вновь возродился ее культурный раздел, например, на западное христианство, с одной стороны, и православие и ислам – с другой. Следующая мировая война, если она разразится, будет войной между цивилизациями. Центральной осью мировой политики в будущем станет уже наметившийся конфликт между Западом и «остальным миром» и реакция незападных цивилизаций на утверждение западной мощи и западных ценностей.

6.5. Знание и наука в современном обществе

   Ignorant: Я уверен, что процессы, которые затронули современное общество, не могли не оказать влияние на знания и науку. Как же проявили себя глобальные перемены в этих сферах жизни общества?
   Doctor: Что касается науки, то она подвергается со стороны постмодернизма серьезной критике. Наука перестает быть привилегированным способом познания, лишается прежних претензий на монопольное обладание истиной. Постмодернизм отвергает ее способность давать объективное, достоверное знание, открывать закономерности и причинные связи, выявлять предсказуемые тенденции. Науку критикуют за абсолютизацию рациональных методов познания, игнорирование других методов и способов – интуиции, воображения, переживания мистического.
   Жан-Франсуа Лиотар: Как ни странно, но изменение роли и значения научного знания в современном обществе произошло во многом благодаря его собственному продукту – техническому прогрессу. Постмодерн также внес свои коррективы. Научное знание стало стремительно терять свою прежнюю легитимность. Катализатором данного процесса явилась современная наука с ее неопределенностью, неполнотой, неверифицируемостью, катастрофичностью, парадоксальностью. Все это вытеснило «великие рассказы» о диалектике природы и просвещении, антропологии, истине, свободе и справедливости, основанные на духовном единстве, консенсусе между говорящими. Постмодернизм, проистекающий из развития научно-технического прогресса, привел к распаду «энциклопедической структуры» науки, где каждая ее отрасль занимала строго отведенную ей территорию. Классическое определение границ различных научных дисциплин подвергается постоянному пересмотру [288 - Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. – М.; СПб., 1998. – С. 95–96.].
   Doctor: Объясните, пожалуйста, как, по вашему мнению, исторически сложилась такая ситуация.
   Жан-Франсуа Лиотар: В классической научной парадигме изначально господствовал дух позитивизма, вытеснив традиционное знание или знание, данное в откровении (интуитивно). Для научного доказательства требуется расширение приборного комплекса, а это, в свою очередь, всегда требует дополнительных затрат. Следовательно, без денег нет ни доказательства, ни проверки высказываний, ни истины. Но в конце XVIII в., во время первой индустриальной революции было сделано новое «открытие»: нет техники без богатства, но нет и богатства без техники. Техническое устройство требует инвестиций, но поскольку оно оптимизирует результативность того, к чему применяется, то можно оптимизировать также и прибавочную стоимость, получаемую с такой повышенной эффективности. Достаточно реализовать эту прибавочную стоимость, т.е. продать продукт, полученный при усовершенствовании. Таким образом, система замыкается: часть продукта при этой продаже пойдет в фонд проведения исследования, предназначенного для дальнейшего усовершенствования. И именно в этот момент наука становится производительной силой, т.е. моментом в циркуляции капитала. Отсюда вывод: научно-техническую революцию двигало скорее желание обогатиться, чем познать, ведь ученых, техников и аппаратуру покупают не для того, чтобы познать истину, но чтобы увеличить производительность и прибыль [289 - Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна… – С. 109–112.].
   Иммануил Кант: Я всегда утверждал, что вред, приносимый наукой людям, состоит главным образом в том, что огромное большинство тех, кто хочет себя в ней проявить, достигает не усовершенствования рассудка, а только его извращения, и для большинства наука служит просто орудием для удовлетворения тщеславия. Ученые думают, что все существует ради них. Дворяне думают так же.
   Doctor: Однако вклад науки в общественный прогресс очевиден.
   Иммануил Кант: Тем не менее наука всегда была заражена двумя болезнями. Имя одной – узость горизонта, однобокость мышления, имя другой – отсутствие достойной цели. Поэтому наука нуждается в верховном философском надзоре. Ученый становится своего рода одноглазым чудовищем, если у него отсутствует философский глаз. Это опасное уродство, когда человек замыкается в предрассудках какой-либо одной области знаний. Поэтому я называю такого ученого циклопом. Он – эгоист науки, и ему нужен еще один глаз, чтобы посмотреть на вещи с точки зрения других людей. На этом основывается гуманизация наук, т.е. человечность оценок. Второй глаз – это самопознание человеческого разума, без чего у нас нет мерила величия наших знаний [290 - Кант И. Основание метафизики нравов // Кант И. Соч.: В 6 т. – М., 1965. – Т. 4. – Ч. 1. – С. 253–255.].
   Ignorant: Я думаю, что современная информационная эпоха внесла в научное знание свои существенные коррективы.
   Жан-Франсуа Лиотар: Ныне, в эпоху информатизации, идет процесс сильной экстериоризации знания относительно «знающего», на какой бы ступени познания он не находился.
   Ignorant: Что это значит?
   Жан-Франсуа Лиотар: Дело в том, что старый принцип, по которому получение знания неотделимо от формирования разума и даже от самой личности, устаревает и выходит из употребления. Новое отношение к знанию, по сути, имеет форму отношения производителей и потребителей товаров, т.е. стоимостную форму. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и в обоих этих случаях, чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью. В связи с этим национальные государства, академии, университеты лишатся привилегии в отношении производства и распространения знания.
   Ignorant: Почему это?
   Жан-Франсуа Лиотар: Усиливается обратный принцип, согласно которому общество существует и развивается только тогда, когда сообщения, циркулирующие в нем, насыщены информацией и легко декодируются. Традиционные научные структуры тогда начинают проявлять себя как фактор непроницаемости и «шума» для этой коммуникационной «прозрачности», которая идет в паре с коммерциализацией знания. Сейчас происходит новая легитимация-конструирование как феномен детской игры «Лего» – это свободное моделирование предметности вне нормативных канонов и жестких правил: free style как базовый стиль легитимации, призыв к вольному фантазированию.

   Лиотар Жан-Франсуа (1924–1998)

   Таким образом, современность характеризуется многообразием языковых игр, подчиняющихся различным правилам. Наука, погруженная в позитивизм той или иной частной области познания, исследовательские задачи решает по частям, но никто не владеет целым. Таким образом, спекулятивное знание не является больше легитимным.
   Doctor: Но в таком случае необходимо пересматривать и всю систему трансляции знания, всю систему образования.
   Жан-Франсуа Лиотар: Вне всякого сомнения. Глядите, как было раньше. Дидактика обеспечивала воспроизводство знания. Первой его предпосылкой являлось то, что получатель высказывания – студент (учащийся) – не знает того, что знает отправитель, собственно поэтому ему есть чему поучиться. Вторая предпосылка заключалась в том, что он может выучиться и стать экспертом того же уровня компетенции, что и учитель. Это двойное требование предполагало третье: существуют высказывания, по поводу которых уже состоявшийся обмен аргументами и приведенными доказательствами, формирующими прагматику исследования, считается достаточным, и поэтому они могут передаваться в процессе обучения в том виде, в каком есть как не подлежащие более обсуждению истины. Иначе говоря, преподают то, что знают: таков эксперт. Современность же требует иного подхода.
   Ignorant: Какого?
   Жан-Франсуа Лиотар: Современной дидактике необходимо признать, что условия истинности, т.е. правила игры в науке, являются имманентными этой игре и не могут быть установлены иначе, как в споре, который должен быть сам по себе научным, и что не существует иного доказательства верности правил, кроме того, что они сформированы на основе консенсуса экспертов. Следовательно, в плане увеличения эффективности и жизнеспособности, университет, наряду с функцией профессионализации, должен играть новую роль. Это роль переподготовки или непрерывного образования. Передача знаний молодым людям до начала активной жизни в стенах университета теряет свою эффективность. Но знание всегда будет востребовано «на выбор» взрослыми, начавшими трудовую деятельность или собирающимися начать ее, с тем чтобы повысить свою компетенцию и профессиональное продвижение, но также для усвоения информации, языков и языковых игр, которые позволят расширить горизонт их профессиональной жизни и соединить их технический и жизненный опыт [291 - Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна… – С. 121.].
   Doctor: Действительно, в игре с неполной информацией преимущества получает тот, кто знает или может получить дополнительную информацию. Такова ситуация студента в процессе обучения. Однако современная информационная эпоха ставит нас в ситуацию «избыточной информированности». Но в таких играх с исчерпывающей информацией дополнительная информация уже не столько «получается» извне, сколько добывается как «прием» новой организации данных. Такая новая организация получается при совмещении данных, считавшихся независимыми друг от друга. Эту способность дает жизненный опыт, это и есть подлинная компетенция. Такова ситуация взрослого, получающего дополнительное образование.
   Жан-Франсуа Лиотар: Все верно, ибо мир знаний эпохи постмодерна – это как раз мир, управляемый игрой с исчерпывающей информацией, в том смысле, что она в принципе доступна для всех экспертов. При равном доступе к информации увеличение эффективности в производстве знания заключается не в его приобретении, а в жизненном опыте (компетенции), позволяющем либо выполнить новый «прием» организации данных, либо вообще изменить правила игры. Если преподавание должно обеспечивать не только воспроизводство компетенций, но и их прогресс, то, соответственно, необходимо, чтобы передача знания не ограничивалась передачей информации, а учила бы всем процедурам, способствующим увеличению способности сочленять поля, которые традиционная организация знания ревностно изолировала друг от друга [292 - Там же. – С. 126.].
   Doctor: Это, по сути, теория игр. Она полезна тем, что порождает идеи, заставляет думать. А иметь идеи – это высшее достижение образованного человека.

Советуем подумать:

   Как сложилось общество? Ваша версия.
   Каковы источники саморазвития общества?
   Что называет К. Маркс отчуждением? Каково, по Марксу, будущее эксплуататорских общественно-экономических формаций?
   В чем заключается философское обоснование идей гражданского общества и правового государства?
   Что такое информационное общество и каковы противоречия и перспективы его развития?
   Каковы, на ваш взгляд, сценарии будущего в разных сферах общественных отношений?

Советуем прочитать:

   Бубур М. Я и Ты. (Любое издание).
   Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. (Любое издание).
   Лоренц К. Восемь смертных грехов цивилизованного человечества // К. Лоренц. Оборотная сторона зеркала. – М., 1998.
   Макиавелли Н. Государь. (Любое издание).
   Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс. (Любое издание).
   Платонов С. После коммунизма: Книга, не предназначенная для печати. – М., 1991.
   Тоффлер Э. Шок будущего. – М., 2002.
   Франк С.Л. Духовные основы общества: Введение в социальную философию. – М., 1992.

Сергей Валентинович Борисов Основы философии

От автора

Глава 1. Что такое философия? Введение в предмет философии

1.1. Специфика философского мировоззрения

1.2. Предпосылки философии внутри нас

Мудрейший мудрец

1.3. Основания философской рефлексии

1.4. Структура философского знания

1.5. Основной вопрос философии и его аспекты

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Глава 2. Что я могу знать? Введение в онтологию

2.1. Всеединство бытия

Парменид о бытии

2.2. Множественность форм бытия

2.3. Пространство и время

2.4. Креационная и эволюционная модели мира

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Глава 3. Что есть истина? Введение в гносеологию

3.1. Познаваем ли мир?

Silentium!

3.2. Процесс познания

3.3. Мышление, логика, язык

3.4. Специфика научного познания

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Глава 4. Что такое человек? Введение в философскую антропологию

4.1. Человек и культура

4.2. Бытие человека

4.3. Феномены человеческого бытия: страх, свобода, любовь

Гамлет о страхе смерти

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Глава 5. Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию

5.1. Проблема морального выбора

5.2. Эстетические ценности и их роль в человеческой жизни

5.3. Философия и религия: свобода разума и свобода совести

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Глава 6. Что такое общество? Введение в социальную философию

6.1. Человек в толпе: «я» и «мы»

6.2. Сферы общественных отношений: труд и богатство

6.3. Сферы общественных отношений: государство и политика

6.4. Современное общество – источник будущих конфликтов

6.5. Знание и наука в современном обществе

Советуем подумать:

Советуем прочитать:

Сергей Валентинович Борисов
Основы философии

Глава 1.
Что такое философия? Введение в предмет философии

Глава 2.
Что я могу знать? Введение в онтологию

Глава 3.
Что есть истина? Введение в гносеологию

Глава 4.
Что такое человек? Введение в философскую антропологию

Глава 5.
Что я должен делать и на что я смею надеяться? Введение в аксиологию

Глава 6.
Что такое общество? Введение в социальную философию