-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|  Натан Злотников
|
|  Почерк
 -------

   Натан Маркович Злотников
   Почерк


   Открыватель других поэтов

   Основателем «Юности» стал Валентин Катаев, с еще не потерянной одесской лихостью распахнувший страницы журнала для молодежи, и туда ввалилась озорная ватага – неукротимая ватага будущих классиков шестидесятничества. Для Катаева помощь этим неуемным мятежникам была своего рода индульгенцией за долголетнее брезгливое, но все-таки послушание непредугадываемо извилистой линии партии, за верноподданнические заявления и статьи, с отвращением подписываемые рукой, трясущейся от ненависти и от страха, внушаемых Лубянкой, которая не стеснялась выдергивать из картотеки любых знаменитостей, мгновенно превращаемых во врагов народа.
   Александр Твардовский, воспевший коллективизацию и, несмотря на это, лишь случайно не арестованный, ибо ордер был-таки выписан, но потом заигран в кровавой суматохе, отомстил в послесталинское время «наследникам Сталина». Он возглавил флагман воскрешенного народничества – журнал «Новый мир» и напомнил первой громовой публикацией Александра Солженицына о стольких Иванах Денисовичах за колючей проволокой. А рядышком, как боевая подлодка, время от времени стала выныривать из чернильного моря «Юность» и палить по тому же противнику – по партийной бюрократии – стихами и прозой. «Старика Собакина», как подписывался в молодости Катаев, удалось обмануть идеологическим овчаркам: они отняли у него «Юность», посулив ему «Литературную газету» и оставив с носом, отчего он разозлился настолько, что написал кряду несколько кусачих шедевров. Однако «Юность», отданная в 1962 году Борису Полевому, а в 1981-м Андрею Дементьеву, не сменила катаевского курса и к горбачевским временам доросла тиражом до трех миллионов трехсот тысяч – цифра, редкостная в истории журналистики.
   Натан Злотников, более четверти века руководивший поэтическим отделом «Юности», открывая других поэтов, запоздало открыл себя и с горечью исповедовался перед надвигавшейся мучительно медленной болезнью, становясь под немыслимыми пытками совсем другим неожиданно для многих рождавшимся в нем поэтом: «Кому мои письма, где сумрачно слово, нельстиво? В них странное время. Но это такое нечтиво. В них бедные люди, бараки, казармы, больницы, Все скованы цепью вины, без вины – единицы… И письма мои опускаются, точно в копилку, На старый манер, под надежную пробку в бутылку, Плывут в берегах меж пологой землей и крутою, То светом прозренья овеяны, то слепотою. Плывут далеко, по случайной воде, безымянно – Так можно избегнуть презрения, славы, обмана, И пошлого грима так можно избегнуть, старея, И тайны, что любит присяжная галантерея. Жизнь тащит, петляя, бутылку и полем, и садом, И дышит прозрачной звездой и промышленным смрадом, И в гиблую тундру выносит из темного леса Меж двух берегов, столь похожих на Бога и беса. Как жаль, что стандартной стеклянною флягой не стану, Не буду спускаться, как с долгой горы, к океану!.. Он ждет терпеливо, бессмертен и независим, Он ценит находки, читатель внимательный писем».
   Я когда-то написал восхитившие Георгия Адамовича строки об океане как сопернике-поэте: «И одно, меня пронзив, / сверлит постоянно, / что же я скажу про жизнь / после океана?» Злотников написал об океане как о читателе, да еще и внимательном, писем. Здесь вам никакой «равнодушной природы».
   Одиночество? Более неодинокого человека, чем Натан, трудно представить: он был вечно окружен целым выводком молодых поэтов. Но часто именно те, чья неодинокость бросается в глаза, на самом деле одиноки. Его как поэта невольно заслоняла толпа тех, кого он сам выдвигал на авансцену, и, несмотря на пятнадцать выпущенных им книг, он оставался невидим за молодыми спинами.
   По натуре Натан был человеком тихим, мягким. Он не ввязывался в громкую полемическую борьбу, но постоянно проводил линию немногословной порядочности и поддержки тех, кто был более талантлив, чем он, а иногда и менее, что не всегда мешает проявлениям человеческой уникальности. Соревнования за первенство, в отличие от спорта, в искусстве быть не должно: надо развивать самоценность, которая выше самовыпячивания, ибо направлена внутрь.
   В 1964 году секретарь ЦК КПСС по идеологии Л.Ф. Ильичев дал указание главному редактору «Юности» Борису Полевому снять поэму «Братская ГЭС» в связи с искажением в ней героической истории нашей страны. Однако крошечная парторганизация журнала «Юность», где ведущую роль играли бывший секретарь Александра Фадеева, обожавший поэзию С. Н. Преображенский и Натан Злотников, вынесла беспрецедентное решение: обязать коммуниста Полевого обратиться в Президиум ЦК с просьбой оказать доверие редакции и дать возможность напечатать поэму. Так оно и случилось.
   Но не всегда случались победы. Когда, досрочно освобожденный из ссылки, вернулся осужденный за тунеядство поэт, мы с Василием Аксеновым поставили перед Полевым ультиматум: или будут напечатаны стихи этого поэта, или мы выходим из редколлегии. Злотникову, влюбленному и в стихи поэта, и в его образ изгоя, почти удалось уломать главного редактора, но тот уперся в безобидную строку «мой веселый, мой пьющий народ»: «Я же вот не пью, так что, я – не народ?» Когда Злотников, насколько мог, извинительно передал своему идолу просьбу редактора: либо заменить строчку, либо снять одно стихотворение из отобранных восьми, поэт закатил истерику, покрыв великим могучим русским языком своего ни в чем не повинного поклонника, а заодно и меня с Аксеновым, и отказался от публикации цикла. Истерика была взвешенной – поэт уже подал очередное заявление на выезд, а ореол изгоя не сочетался с публикацией в советском журнале. Но я знаю по собственному горькому опыту, как страшно, когда наши идолы вдруг рассыпаются. У многих из них просто-напросто нет дара благодарности.
   В автобиографии Злотников попрощался не с жизнью, а только с той ее частью, из которой уходил:
   «Той жизни. давно уже нет. Переменился почти весь свод обретаемых душевным радением или же не по доброй воле навыков и привычек, обветшали и трухой пошли стены деревянного и шлакоблочного бараков и венцы рубленой избы, реки наши плохо помнят прежние русла; да что там – растворились во времени события и голоса, развеялся авантюрный и волшебный хмель романтических обольщений, поблекли краски. И так странно, что какое-то количество далеко не совершенных строк могут сделаться – нет, не оправданием! – но хоть в малой мере достоверным свидетельством пережитого. Однако почему именно эти строки, а не другие? Разве избранное – всегда лучшее? Совершающий выбор совершает несправедливость».
   Как странно, а может, и закономерно, что такой вывод о несправедливости любого выбора сделал человек, чьей профессией был выбор стихов! Какая прекрасная, человечная, прозрачная до дна исповедь, не правда ли? Смерть перестает быть похожей на смерть, она становится просто-напросто другой жизнью. Человек, пишущий так, не может быть неблагороден другим. Да что такое благородство? Это, наверное, врожденная готовность помочь другим и непозволение себе уставать от просьб о помощи, даже если они изнуряют. Невозможность предательства. Отвращение к злу, не позволяющее принять его сторону хотя бы из соображений гигиены. Вовсе не родившийся вундеркиндом, Натан потихоньку становился большим поэтом, потому что поэзия других, которую он влюбленно вдыхал, даже не принадлежа ему, становилась им самим. Он вырастал, опираясь на всех тех поэтов, которых любил и печатал.
   Отец Натана был из династии местечковых кузнецов, а мама – девятым дитем сапожника. Они полюбили друг друга, когда она работала на чулочной фабрике, а он вкалывал на киевском заводе «Арсенал». Их могла постичь судьба жертв Бабьего Яра, но гигантский завод был разобран и эвакуирован в удмуртский город Воткинск. По дороге к нему на одной из бесчисленных вынужденных остановок на шестилетнего Натана, увлеченно игравшего во что-то свое на насыпи, неотвратимо накатывал воинский состав, но мальчишку спас ученик слесаря с горьковским именем Цыганок – он буквально вышиб Натана из-под паровозного бампера. Перед смертью Натан вспомнил это: «Господи, пронесло! Но люди были благодарны мне только за то, что я жив. Однако разве я умел тогда и мог понимать, что полнота жизни и счастье в ней совершенно немыслимы без подобного рода благодарности!» Дар благодарности другим – вот что сделало его, проведя через все страдания, поэтом.


   О книге Натана Злотникова «Почерк»

   В сильно написанной «Автобиографии» Натан Злотников рассказывает о своем случайном спасении, случившемся в детстве на железнодорожном пути, во время остановки поезда, который вез семью мальчика в эвакуацию.
   Читая об этом, представляешь себе, что, не случись подвига его спасителя, удалого Цыганка, мы были бы лишены большого и сложного мира, предстающего перед нами в «Почерке». К сожалению, шестнадцатилетний Цыганок вскоре погиб на фронте.
   Жизнь Натана Злотникова была сложна. Ему, как, впрочем, и почти всем остальным советским людям, приходилось произносить слова и фразы, противоречащие его стихам. Я склонен доверять стихам больше, чем этим словам и фразам.

     Но обрящем ли то, что мы ищем?
     Но осилим ли в небо подъем?
     А пока, сами нищие, нищим
     Злато-серебро подаем.

   Сказано точно и полностью соответствует времени, о котором пишет Злотников. Для него вообще характерны формулировки острые и неожиданные.

     Пускай неизбежность идет по пятам,
     Но можно ли чаять защиты
     Душе, потерявшейся именно там,
     Где преданы мы и убиты.


     Не в крепости за частоколом оград,
     Не в кущах волшебного сада —
     Спасение там, где и холод, и глад,
     И волчья тропа, и засада.

   Засада, как и всякая засада, была совершенно неожиданной: поэт был настигнут тяжелой болезнью. И если каждый из нас нуждается в спасении, то спасением Натана было то, что он умел лучше всего, – стихи. Они получались чаще всего грустными и беспощадными:

     Где событий железные звенья
     Предо мной в неоплатном долгу,
     Где, ища всякий раз откровенья,
     Всякий раз я лукавлю и лгу.

   Но теперь это была не та наша, якобы патриотическая ложь, о которой говорилось выше, а та, о которой другой поэт сказал: «Мысль изреченная есть ложь». Не потому, что человек сознательно или невольно лжет, а потому что нет у нас сил выразить то, что нас волнует, при этом ни капельки не исказив, выразить с той самой силой, которая лишь изредка доступна настоящим поэтам.
   Читатель сам увидит, как Натан Злотников с редким мужеством преодолевает недоброту судьбы и тяжесть болезни, чтобы как можно более приблизиться к правде жизни, такой прекрасной и такой жестокой. Это к самому автору «Почерка» можно отнести слова из «Песни о молодом вороне»:

     Он летит, и ненароком
     В небе трогает струну,
     И кричит, пронзенный током,
     Как стрелою в старину.

   Юрий Ряшенцев


   Автобиография

   Той жизни давно уже нет. Переменился почти весь свод обретаемых душевным радением или же не по доброй воле навыков и привычек, обветшали и трухой пошли стены деревянного и шлакоблочного бараков и венцы рубленой избы, реки наши плохо помнят прежние русла; да что там – растворились во времени события и голоса, развеялся авантюрный и волшебный хмель романтических обольщений, поблекли краски. И так странно, что какое-то количество далеко не совершенных строк могут сделаться – нет, не оправданием! – но хоть в малой мере достоверным свидетельством пережитого. Однако почему именно эти строки, а не другие? Разве избранное – всегда лучшее? Совершающий выбор совершает несправедливость.
   Мне было шесть лет, когда играл я на железнодорожной насыпи посреди остывающей после жаркого дня приволжской степи. Шел к исходу второй месяц войны. Завод «Арсенал», на котором работал отец, двигался во многих эшелонах на Урал. Я играл, а на соседних путях стояли платформы с заводским оборудованием, теплушки, в одной из которых было на нарах и нашей семье место. Весь драматизм свершившейся со всеми беды, жестокое унижение бегством, горечь и бестолковщина эвакуационной страды, странно, но в начальные дни войны пребывали словно бы за чертой детского сознания. А густой запах свежепросмоленных шпал, смешиваясь с ароматом мяты и чабреца, кружил голову. И столь глубоко был погружен я в себя, что уж решительно ничего вокруг не был способен воспринимать. Подобное блаженное состояние известно многим: очнувшись, человек, даже если он и в летах, чувствует себя обновленным, смотрит свежими глазами, словно их промыли родниковой водой, ходит молодым шагом, и земля под ним пружинит. Но никто – ни молодой, ни старый – не знает, как долго длится блаженство. Очевидно, такое состояние души – не функция времени. Я играл, не чуя сначала отдаленного, а потом все нараставшего и близящегося гула, не слыша, как тяжело вздрагивает земля и наливаются долгим и густым звоном рельсы, – приближался шедший на запад воинский состав. Он торопился, чтобы оборонить всех нас, и потому не в силах был, разогнавшись, удержаться на тормозах, и с каждым новым мгновением приближал ко мне неминуемую гибель. Мама рассказывала, что я даже один раз поднял голову, спокойно посмотрел в его сторону и вновь занялся своим делом. И всех, кто видел это, рассказывала мама, охватил ужас, всех сковало такое глубокое оцепенение, что никто не мог ни крикнуть, ни сдвинуться с места. Спас меня шестнадцатилетний парень по прозвищу Цыганок, ученик слесаря в отцовском цехе; он вышиб меня из-под самого бампера паровоза и скатился вслед за мной по насыпи. И лишь тогда, рассказывала мама, люди очнулись и бросились бежать к насыпи, нетерпеливо ждали, покуда два мощных паровоза серии ФД протащат состав с пополнением – в те дни на фронт мимо нас везли только людей, не технику, а потом радостно обнимали и тискали меня и Цыганка. Но незрелой душе моей вовсе был незнаком тогда тот бескорыстный подъем, рожденный освобождением от общего страха, – перед кем-то, за кого-то. Господи, пронесло! Но люди были благодарны мне только за то, что я жив. Однако разве я умел тогда и мог понимать, что полнота жизни и счастье в ней совершенно немыслимы без подобного рода благодарности! Может быть, за будничным порогом великой войны нечаянный случай чудесного моего спасения неожиданно укрепил сокровенные надежды моих земляков и попутчиков, даровал им вздох облегчения: «Все страшное позади». Хотя увы… Им выпало превозмочь неслыханные жизненные тяготы, голод и холод, протащив на хребте своем войну, сороковые и пятидесятые. Судьбы многих уже пресеклись, и горько думать, что мало кто из них избег унижений и поношений, а уж о лживых обольщениях и иллюзиях – и говорить не приходится. Но тогда-то, в августе 41-го, они стояли тесным кругом, взрослые, сильные, все – выше нас с Цыганком, громко, горячо и разом говорили, потом жгли костер, варили борщ, пели сладкую украинскую песню. А Цыганок через месяц сбежал в действующую армию и погиб. Я же в тот день, пусть и неосознанно, но ощутил сладость уединения на миру и близкое расположение некой власти, что способна соперничать со временем и лишает инстинкта самосохранения.
   В Воткинске, вся жизнь которого предназначалась огромному артиллерийскому заводу, я научился читать и писать. Отец сутками не выходил из цеха, он был разметчиком высшей квалификации, мастером в своем деле. Голодали тогда все страшно, и нам с сестренкой вряд ли удалось бы пережить особенно лихие вторую и третью военные зимы, если бы мама наша святая не бросилась по скудным и сердобольным удмуртским деревням наниматься за горсть овса или черной муки для затирухи. Она не умела жалеть себя, и ей не отказывали в работе. А в летнюю пору стала подряжаться жать рожь на неудобьях. Надо было приноровиться ей, горожанке, работать серпом, и я помню до сего дня следы от ужасных порезов на ее руке – мама была левшой. В Воткинске, где родился Петр Ильич Чайковский, много и подолгу слушал я музыку. Младшие классы собирались в нетопленом зале Клуба машиностроителей, в обиходе этот клуб называли «Машинкой», и три-четыре музыканта из эвакуированных – полного состава оркестра мы не видели – играли нам Чайковского, Бетховена, Брамса. Многие из нас, угревшись, засыпали, и не так сильно хотелось есть. По нынешнему моему разумению, наши педагоги рассчитывали и на это. Иногда после концертов раздавали по маленькому, в четверть ладони величиной, желтому и твердому кусочку жмыха.
   Там, на Урале, я впервые остался один на один с лесом. И духовная насыщенность детского одиночества в лесу, как мне кажется, вполне может быть отнесена к великим таинствам соперничества живого и неживого, противостояния времени и забвения. Пока идешь через угрюмый ельник, через праздничную березовую опушку, через хлипкую гать на болоте, через кусты вереска и ирги на невысоких холмах – сердце привыкает быть свободным.
   Едва научившись плавать, переплывал Каму вблизи Голёва туда и обратно без отдыха. Сейчас бы не решился. Там река делает крутой поворот и открывается в обе стороны далеко. Особенно был красив отвесный, очень высокий берег, на который выводил прямо из города берущий начало проселок. Еще помню пихту над самым обрывом; такого могучего и стройного дерева видеть мне потом уже никогда не приходилось. Взбирался на самую верхушку, под небо. С каждым движением отодвигался горизонт и слышнее становился ветер. Боязно взглянуть вниз на землю или вверх на облака, можно было смотреть только вдаль. И всегда, сколько раз я ни забирался на эту пихту, хотелось остановиться, однако какая-то сила наперекор этому желанию всегда понуждала подниматься повыше. И кряжистая ветвь, и подсохший сук, и самый малый бугорок на стволе служили опорою в этом пути «на небо».
   Пусть читатель великодушно простит меня за то, что в несовершенных этих заметках о жизни, произнося имена тех, кто помогал мне, не назову живущих – говорят, это дурная примета. Пусть будет долог и счастлив их век. А в сердце моем, пока жив, пребудет благодарность к каждому из них, преподавших мне уроки дружбы и бескорыстия. Благодетели! Как жаль, что не только из скудной и все ожесточающейся жизни исчезло прекрасное это понятие, но и само слово, столь благозвучное и емкое по смыслу, с трудом припоминается примитивизирующейся и быстро выхолащиваемой нашей речью. И все же именно так – благодетели. В их слове и совете, в их бесстрашии и доброте и обретал я опору в пути.
   Кто-то из них, как говорят ныне, технарь, кто-то – наш брат, литератор; имена одних прочно принадлежат литературе, истории больших заводов, медицине, науке, имена других малоизвестны. Для меня же каждое имя бесценно.
   Предки мои по отцовской линии были кузнецами. Жили они в местечке Колышки на Витебщине в Белоруссии. Едва ли не все дворы в местечке обретались с нашей фамилией. И ныне, встречая однофамильца, чаще всего убеждаешься, что если не отец, то дед его именно из тех самых Колышек или, на худой конец, все равно повязан белорусским землячеством. Отец мой, Марк Исаакович Злотников, с одиннадцати лет начал работать в кузнице, со временем мог и лошадь подковать, и лемех плуга оттянуть. Мама моя родом из Новоград-Волынского, была девятым ребенком в семье сапожника. Судьба свела моих родителей в Киеве, туда приехали они в самом конце двадцатых годов, как говорится, счастья искать. И нашли, повстречавшись. А век свой недолгий, исполненный утрат и страданий, прожили в согласии, и нас с сестрой на ноги поставили. Отец работал на «Арсенале», мама до моего рождения – на чулочной фабрике. Полного имени ее – Этель – я не слыхал никогда. Все звали ее – Тося. Видимо, поначалу, может быть, еще в детстве, окликали: Этуля… Туля… Туся… Тося. А отца в цехе звали Мотя. Вот так и вышло: Мотя и Тося. Именно так они обращались друг к другу. Красивые были, статные, веселые. Мама петь любила. Острее всего близость с дорогими людьми подтверждается чувством вины. Виноват я перед ними бесконечно, потому что всегда уезжал.
   Случалось, что и сбегал из дому. Бродяжничал с ватагой сверстников от беспутной узловой станции Агрыз до Нижнего Тагила. Кормились свеклой и турнепсом, иногда и шаньгу случалось стянуть на станционном базарчике. Спали, сидя на ступеньках тогдашних пассажирских вагонов, продев руку сквозь холодный металлический поручень; спали на крышах вагонов; ночью, просыпаясь, долго смотрели на звезды, поезд мчался, а звезды были недвижны. Странно, легко ведь было свалиться во сне с покатой крыши, которая на скорости прямо ходила ходуном, но, сколько помню, такого не бывало. И в скиту старообрядческом ночевать доводилось дважды, и на заимках охотничьих, и на плоту под шалашиком, и у костра в лесу ли, в поле – бессчетно. Сколько историй, сколько песен переслушал! Какие мечты голову кружили!
   После семилетки закончил я техникум, стал технологом, специалистом по литейному делу. Затем работал на заводах Одессы и Киева, прослушал – с трехлетним перерывом на воинскую службу – вечерний курс мехфака Политехнического института. В нашем роду я первый, получивший образование – среднее, высшее.
   Армейские годы прошли в заполярном Мончегорске и в Беломорске. Был командиром зенитного орудия, сперва – американского: сорокамиллиметровой скорострельной пушки «Бофорс» (эти совершенно замечательные системы прибыли в нашу страну еще по лендлизу), потом «сотки» – стомиллиметровые пушки. Стихи печатались в армейских газетах Северного военного округа, в журнале «На рубеже», который был предшественником «Севера», в Петрозаводске. Сам факт публикации, таящий всегда неожиданные свежие переживания, каким-то образом менял отношение к собственным строкам. Их прилюдное отчуждение глубоко волновало, и я впервые ощутил, как резко трансформируются привычные связи с прошлым.
   Иногда мне думается, что предыдущие времена воспоследовали прошедшим.
   В Киеве разыскал меня Николай Николаевич Ушаков – ему написали из Петрозаводска, – пил чай, одолев крутую лестницу на пятый этаж, где жили мы в коммуналке. Я стал бывать у него. Сумбур в моей голове, а порою и невежество, совершенное отсутствие сколько-нибудь цельного представления о мире сущем, полагаю, не могли не шокировать Николая Николаевича. Однако он хорошо умел этого не обнаруживать. Как-то дал мне список из сорока книг, рекомендуя их прочесть; первой значилась Библия. Еще дважды Николай Николаевич составлял для меня подобные списки. И я постепенно стал понимать, что существуют книги, необходимые всегда. До сих пор жалею, что списки эти не сохранились. Помню, как взволновала меня догадка о способности слов становиться похожими на тех, кто их написал или произнес. Случалось снести обиду на близкого человека, и надо было найти силы простить его; это было сделать легче, спокойно припомнив не интонацию, а фразеологию разговора, спора, перепалки – друг произносил не «свои» слова.
   Все более определенно зрело во мне решение оставить завод и привычную уже жизненную колею.
   В 1961 году Александр Яковлевич Яшин увез мою рукопись в Москву, куда и я приехал через два года к любимой женщине и стал работать в отделе поэзии журнала «Юность». В этом шаге, конечно, заключался немалый риск. Надо было все начинать сначала, и азбука литературной поденщины была прилежно усвоена. Но, может быть, согласно старинной логике судьба пожертвовала всей предыдущей жизнью моей, как зерном, брошенным в почву, чтобы, исчезнув, оно дало начало новой жизни, в которой многократно, словно в колосе, можно обнаружить зерна именно той жизни, о которой и шла в этих заметках речь.
   Здесь, пожалуй, и завершу.
   Впрочем, еще несколько слов о Москве, с которой хорошо было оставаться с глазу на глаз, как это происходило в детстве – с лесом. Сколько исходил я улиц и переулков, прежде, гораздо раньше, чем сблизился с людьми, без которых бы новая жизнь моя не совершилась. И тогда я узнал, как прочно могут соединиться в сердце радость и тревога, – этот город, его нынешние черты, его башни, камни, скверы, цветное облако храма над Большим Каменным мостом будут дольше меня, но, увы, только дольше, а не вечно: вечное невозможно любить. Это похоже на отношение к детям и уходящим старикам.


   Почерк


   Обращение


     Пока ты прошлому внимала,
     У самых ног разверзлась мгла
     Грядущего и взгляд сожгла —
     Сверкнуло в черной яме жало,
     Целебное, на первый взгляд.
     А все лекарства – это яд.


     Опять надеется страна,
     Что некий явится целитель,
     Одетый пусть в пиджак – не в китель,
     И будет вера спасена,
     И нас гнетущие болезни
     Сойдут на нет, исчезнут в бездне.


     Любимая! Врачи лукавы,
     И каждый знает свой шесток,
     Их жребий добр, а наш – жесток:
     Испить сей жизни, как отравы,
     Подняться с бренного одра,
     Забыв про то, что знал вчера.


     Давай зимой поедем в Крым
     На крепкий чай, на чебуреки,
     На берег, где бывали греки,
     Еще не знавшие про Рим.
     Строенья их – простые знаки
     Тоски о Родосе, Итаке.


     Посула грешного привада —
     Не что мы ждем, а что ждет нас,
     О, был бы легок крайний час!
     Неужто скучен рай без ада?
     И звезды посреди небес —
     Суть искры, что подбросил бес?


     Тогда что век, что три версты,
     Но в сердце – прошлого избыток.
     А для ракет и для кибиток
     Дороги русские пусты.
     Любимая, еще со мною
     Побудь – и жизнью, и женою!



   Барахолка


     Еще шумит в Одессе барахолка.
     Коня удачи взмыленная холка
     Покуда еще реет над толпой.
     Жаргон прекрасный увлечен работой,
     Сверкает слово тусклой позолотой —
     Пред ним тряхнет мошною и скупой.


     Какие лица и какие типы!
     Шпана шальная и маэстро «липы».
     Здесь сыщут то, чего и нет нигде.
     Все – простаки, прохвосты и злодеи
     Свою игру играют, лицедеи,
     И крепко держат зрителя в узде.


     О молодость в провинциальном граде!
     Она прельщалась, дешевизны ради,
     Красивым словом, пестрой мишурой.
     И горькой чистой нотою печали,
     Что возникает в сердце лишь вначале,
     Не на вершине жизни – под горой.


     Так, видно, надобны крупицы соли,
     Чтоб в радости не позабыть о боли
     И не привыкнуть к сытым дням ярма.
     Пусть, скудные, в забвение не канут,
     Когда заворожен был и обманут.
     Но шаг был легок и спина пряма.



   Диалог


     То прозорлив, а то незряч
     Видавший много взгляд
     В стране, где жертва и палач
     Свое общенье длят.


     И с аввакумовских времен
     Кровавый диалог
     Не умер и не погребен,
     Его не слышал Бог.


     Но люди слышали, мертвы,
     Как их уста молчат
     Над колыбелью и, увы,
     Над логовом волчат.


     И глядя времени вослед,
     Переводили дух,
     И видел зрячий, что он слеп,
     И слышал, что он глух.



   Дар


     Я этот мир увидел чудом,
     А первой смерти мало мне,
     Чтоб дар, таившийся под спудом,
     Чужой принадлежал казне.


     Душа напробуется всласть.
     Дано угадывать мне мысли
     И чуять сокровенным клад
     Там, где болота сказок скисли


     И время пятится назад.
     Дано мне зреть под слоем дерна,
     Как лес корней стоит стеной
     И воды Леты чуть минорно


     Шуршат холодною волной.
     Средь Леты слышу скрип уключин
     И жду, виновен пред судьбой,
     Что даром связан и измучен,
     Как музыкант своей трубой.



   Без названия


     Всех живых прожил дольше,
     В смутном зове родства
     Слышу я, как о Польше
     Тоскует Литва.


     Волга, в море впадая,
     Видит сон о Твери,
     И бродяга с Валдая
     В дверь скребет: «Отвори!»


     Как в письме Иоанна
     Землю с небом свело,
     А добро, как ни странно,
     Той же крови, что зло.


     Средь корней, среди веток
     С кем навек сплести нить,
     Чтоб уже напоследок
     Волей душу пленить.



   Письма


     Кому мои письма, где сумрачно слово, нельстиво?
     В них странное время. Но это такое нечтиво.
     В них бедные люди, бараки, казармы, больницы,
     Все скованы цепью вины, без вины – единицы.
     И через ручей, что течет в непробудном овраге,
     Проходят солдаты, властители дум и бродяги,
     Проходят солдаты, провидцы судьбы и пройдохи,
     Проходят солдаты, угарная ругань и вздохи.
     Возможно осилить судьбу и стихи из псалтири,
     Возможно проникнуться верой, чью слабость простили,
     Но сердце и память уйти не желают из плена,
     Где катит ручей, а над ним – словеса, словно пена.
     И письма мои опускаются, точно в копилку,
     На старый манер, под надежную пробку в бутылку,
     Плывут в берегах меж пологой землей и крутою,
     То светом прозренья овеяны, то слепотою.
     Плывут далеко, по случайной воде, безымянно —
     Так можно избегнуть презрения, славы, обмана,
     И пошлого грима так можно избегнуть, старея,
     И тайны, что любит присяжная галантерея.
     Жизнь тащит, петляя, бутылку и полем, и садом,
     И дышит прозрачной звездой и промышленным смрадом,
     И в гиблую тундру выносит из темного леса
     Меж двух берегов, столь похожих на Бога и беса.
     Как жаль, что стандартной стеклянною флягой не стану,
     Не буду спускаться, как с долгой горы, к океану!..
     Он ждет терпеливо, бессмертен и независим,
     Он ценит находки, читатель внимательный писем.



   Медленный вальс


     Нет, не на брегу Дуная, —
     Камень Крымский – не трава, —
     От духов твоих, родная,
     Вновь кружится голова.


     Ночь мгновения короче,
     Над береговой чертой
     Мы легко терялись в ночи
     И сливались с темнотой.


     Время катит ближе к полдню,
     Желтая летит листва,
     Но духи твои лишь вспомню,
     Вновь кружится голова.


     И теперь мороз не страшен,
     Никакой не страшен зной —
     Вечер жизни наш украшен
     Молодою сединой.



   Осеннее танго


     Дворовый пес пошевелит ушами,
     Ошейника ослабив мягкий гнет.
     Любимая, ну что же нам мешает
     Разбить недоумений грязный лед?


     Ведь зря ли нас сдружил счастливый случай
     На – эх, – благословенном берегу?
     Ты с каждым мигом делаешься лучше,
     А я с тобой сравниться не могу.


     Ты вспомни, дорогая, не вчера ли
     Мы молодыми рядышком брели.
     Мы многое с тобою потеряли,
     Но больше всё же мы приобрели.



   Семидесятые


     Словно дитя в колыбели,
     Чайка в заливе кричала,
     Помню, еще в Коктебеле
     Доски мостились причала.


     Берег весь пахнет сосною,
     В грунт погружаются сваи.
     Грусть пусть уходит со мною,
     Жизнь пусть останется с вами.



   Прощальный час


     Зачем нам покидать друг друга,
     Еще помедлим хоть часок.
     Уже гремит разлуки вьюга,
     Забвенья цедится песок.


     А годы мчатся быстро, как недели.
     Вот-вот песка сокроет нас гора.
     Всё! Время вышло – час наш на пределе.
     Прощаемся, любимый друг, пора!


     Минуты не осталось ни одной,
     Обнимемся, любимый друг родной.


     Туда-сюда стриж в небе мечет петли,
     Ему-то что до нас? – Пущай!
     Уходит время, друг родной, помедли!
     Обнимемся, любимый мой. Прощай!



   Сон про снегопад


     Ствол ели проходил сквозь зелень
     И устремлялся к небесам.
     Покуда снег был не постелен,
     Я трудно верил чудесам.


     И вот он лег огромным зверем,
     Дороги и поля покрыв,
     Здесь, что ни дерево – то терем,
     И дышит каждый куст, как взрыв.



   Конец лета


     Вослед уже взлетевшим в небо стаям, —
     Ведь календарь уже исчерпан летний, —
     Вот-вот уедем. Что ж? Мы уезжаем.
     Я средь полей, я средь земли – последний.


     Леса молчат, давно к зиме готовы.
     И снега ждут, как будто бы обновы.
     Леса глядят без отдыха в зенит.
     Свободно сердце. Что ж оно щемит?



   Эпитафия


     Меня забудут, не узнав,
     Как молнии зигзаг.
     И значит, оказался прав
     Мой дружелюбный враг.


     Нельзя, нельзя нажиться впрок,
     Хотя земля тверда,
     Но всё же очень краток срок
     Для жизни и труда.



   Провода


     Вот летят над землей провода,
     Облака обгоняют и птиц.
     И незримая сердцу беда
     Тенью тронет сияние лиц.


     В дальнем крае суровых снегов
     Выйти к старту готова зима.
     А простить и друзей, и врагов
     Не хватает души и ума.


     Льет из крана сухая вода,
     В норы тащит запасы зверье.
     Над землею летят провода,
     Но боятся коснуться ее.



   Долг


     Увяданье старинного долга,
     Возвращенье в назначенный срок,
     Это длится, конечно, недолго,
     Словно в школе последний урок.


     Листья кружат с нарядною грустью
     Над почти что седой головой,
     Жизнь-река – возвращается к устью,
     Где играет оркестр духовой.


     Вальс играет, играет, играет,
     И сжимаю я твой локоток.
     Друг, зачем уходить нам из Рая,
     Не спеши, мы помедлим чуток.


     Пронеслись грозных бед цунами,
     С гордых елей осыпали хвою,
     Это время прожито нами,
     Мы за все заплатили с лихвою.


     Заплатил дорогую я цену,
     А потом и сбился со счета,
     И теперь этой жизни на смену
     Подступает другое что-то.


     Подступает что-то другое,
     Золотою покрытое ржою,
     В небе радуга нежной дугою
     Украшает счастье чужое.


     Но я рад, что щедрое благо,
     Проблуждав по кривым дорогам,
     В дом вошло, где горячая влага
     Застит чей-то взор ненароком.



   Волшебный вальс


     Решаюсь, руку протяну, —
     И мы вступаем в круг,
     Где наши судьбы на кону
     И всё решится вдруг.


     Вздохнет музы́ка горячо,
     Как бы издалека,
     Чтоб опустилась на плечо
     Любимая рука.


     Скажу «моя» и скажешь «мой»
     На много, много лет,
     Уже пора идти домой,
     И погасили свет.


     Нам светит ночь всю напролет
     Последняя звезда,
     Волшебный вальс в душе поет,
     Не молкнет никогда.



   Плот


     Уют родимых мест меня уже не лечит,
     Здоровья не дает, как было раньше, впрок,
     Хоть весел самогон, сметаной полон глечик
     И корочкой хрустит с вязигою пирог.


     Но должен я суметь, вкушая разносолы,
     Пока ломи́тся стол, пока дымится хмель,
     Соврать, о, вновь соврать, что все мы новоселы
     Земли, где мы живем за тридевять земель.


     Пусть принимают ложь за чистую монету,
     Мне важно не узреть, что к нам законы злы,
     Что беден, скуден быт, и в нем спасенья нету,
     Что строго нищета все вымела углы.


     Погодки и друзья не уличат в обмане,
     Но странно, контур слов как бы размыт слегка,
     Я трезв, а всё вокруг – как плот плывет в тумане,
     И голоса звучат уже издалека.



   Флоренция

   Нет синтаксиса – есть
   намагниченный порыв, тоска
   по корабельной корме, тоска
   по червячному корму, тоска
   по неизданному закону, тоска
   по Флоренции.

   О. Мандельштам



     Полуседой и нищий звездочет
     Во сне моем, где время не течет,
     По небу шарит старою трубою,
     Пытаясь небо высмотреть до дна,
     Ища звезду безвестную, она,
     Быть может, связана с моей судьбою.


     Но нет ее, и мы на посошок
     Допьем вино, и грохнет он щеколдой.
     Вдохну распыл небесный, порошок, —
     Утешусь дозой наркомана подлой.


     Флоренция ждала меня века.
     И господин, и раб ее ремесел,
     Я глиной был, и сталью мастерка,
     И деревом стропил, подмостков, весел.


     Пока я здесь при флагах и гербах
     Для всяких бед служил мишенью в поле,
     Там был беспечен, словно вертопрах,
     На двух горбах, на двух холмах Фьезоле.


     Пока меня здесь из-за ста причин
     Не брали, не пускали, не включали,
     Там Бог послал прозренье и почин
     И наградил ко всем дверям ключами.


     Но равно сердцу любы все равно
     Поля Тосканы, Тотьмы перелески,
     Вода Москва-реки, вода Арно,
     Шпиль Казакова, купол Брунеллески.


     Когда бы не забвенья полынья
     И тонкий лед злословья и вранья,
     Я б знал, чья жизнь для чьей была предтеча.
     В каком краю земли моя душа
     Себя нашла, и мучась, и греша,
     И где был сон, где со звездою встреча.



   У карьера


     Ковш выскребет всю душу у карьера,
     А в кузов бросит только горсть песка,
     И самосвал поедет вдоль барьера,
     Что строили напрасно облака.


     В его стекле качнется мирозданье,
     Плеяды, Млечный Путь, два фонаря.
     Скопирует златое очертанье —
     Круг нимба – Божий ангел у руля.


     А колея, с небес сползая косо,
     За лесом тонко прозвенит вдали.
     Легко кружась, тяжелые колеса
     Как бы не чуют тяжести земли.


     Взметнется мягкий снег за самосвалом.
     Мазутный выхлоп скатится в овраг.
     И утвердится тьма в большом и малом.
     Но там, где я стою, – нет, все ж не мрак.



   Журавль


     О Господи, прости, я виноват кругом —
     На небе, где нас нет, всегда искал синицу,
     А медленный журавль на небе на другом
     Лишь крыльями взмахнул – и канул за границу.


     Скользит он под уклон и сдерживает стон.
     Его несет, несет к Кавказу, к Приднестровью.
     Там дым летит с полей, и воздух напряжен,
     И птичий путь краплен совсем не птичьей кровью.


     Хотя не всем с руки раскладывать силки,
     В обманный дуть манок, живое брать на мушку,
     Но медленно гребет, инстинкту вопреки,
     Где можно вмиг сгореть, пропасть ни за понюшку.


     Так в чем моя вина? А в том, что ночь темна,
     И даже свет течет с чужбины на чужбину.
     А перелетных душ как задрожит струна —
     Так поднимаю взгляд и распрямляю спину.



   Без названия


     Всё дороже голоса друзей,
     Голоса родни.
     Гулко в поле, словно здесь музей.
     И мы в нем одни.


     Мы свои оставили пенаты,
     Сожаленья нет.
     Здесь – музей, мы – словно экспонаты.
     Каждый – раритет.


     Нас уже почти что не осталось,
     Просеки – пусты.
     Даже лес не может скрыть усталость,
     Ржавые листы.


     Ветви здесь летят над головою,
     Как большое знамя,
     Словно с отшумевшею листвою,
     Лес простился с нами.



   Вожак

   Д. Сухареву


     Всё у́же меж туч синева и всё у́же,
     Гром гулко стучит молотком.
     Вчера еще дряблые лужи
     Взялись непрозрачным ледком.


     Над полем, что грезит про отдых,
     Когда еще не рассвело,
     Качнулся под птицами воздух,
     И стая встает на крыло.


     Уж ветры студеные свищут,
     Лес никнет пред ночью немой,
     И птицы под снегом не сыщут
     Возвратной дороги домой.


     Вожак их ведет лабиринтом
     В пустыне небес голубой.
     И, тайным послушен инстинктам,
     Всю стаю зовет за собой.


     Внимает он дальним приказам
     И путь сокращает на треть —
     Ведь то, что не видимо глазом,
     Душою возможно узреть.



   Без названия


     А где мечты моей руины —
     Лишь дерн кладбищенский бугра,
     И слышно песню с Украины,
     И слышен тихий плеск Днепра.


     Какая страсть, какая сила,
     Какая на́ небе звезда,
     Стихи неужто и могила
     Из юности влекли сюда.


     По зову ласкового взгляда —
     Не блеска золотых монет,
     Бывал я там, где быть не надо
     И где меня давно уж нет.


     Вблизи почти забытых пашен
     Слышнее жаворонка соло,
     Там подмосковного подзола
     С песком златым живая смесь.


     И там ничто, никто не страшен,
     А страшное всё было здесь.



   Без названия


     Не всё на свете тьма и мрак —
     Есть дальний свет в окне.
     Обидно только, если враг
     Не где-то, а во мне.


     Всяк в мир приходит гол и наг.
     Ну что ж? Живи с умом,
     Но горько, что таится враг
     В тебе, в тебе самом.


     Бог хворь поможет превозмочь,
     Спасенье наше в нем.
     И сменится когда-то ночь
     Простым и ясным днем.



   Море


     Как в первый раз увидел море,
     Тогда был молод и безус,
     Попробовал вино предгорий
     И был готов войти во вкус.


     Вновь вышел на песок залива
     Чуть поседевший и хмельной,
     Волна, как девочка, счастливо
     Бежала за другой волной.


     На мир гляжу печальным глазом —
     Ведь жизнь все ближе к рубежу,
     И все ж упрямо раз за разом
     На этот берег прихожу.


     Там парус спит давно на рее,
     Там блекнет солнце, как янтарь,
     И пусть я становлюсь старее,
     Но море молодо, как встарь.



   Ноябрь на Истре


     Уже осенний снег скользнул по хвое,
     Всплывают пузырьки в реке со дна.
     На всю округу нас всего-то двое,
     И ты на жизнь мою всего одна.


     Какая мне дана, о Боже, милость,
     Багряный лист роняет в Истру клен,
     Ведь ты давно во мне уж растворилась,
     И я в тебе давно уж растворен.



   Гитара


     Когда бы я владел тобой, гитара,
     То многого б не потерял.
     Встать на ноги от страшного удара
     Мне помогал Урал.


     Еще струна вибрирует и дышит,
     И баритон своим звучаньем горд,
     А в черном небе, словно шелком вышит,
     Цыганского страдания аккорд.


     Звени, гитара, слушай вздохи бубна,
     А взгляд твой нежным гневом опален,
     Мне все равно, в тебя я беспробудно
     От первых звуков песенных влюблен.



   Шекспир


     Что мыслит бедный сочинитель,
     Заложник вымысла и чар,
     Свечой освещена обитель,
     Где он мечтает по ночам.


     И всё ж иным и высшим светом
     Мы точно все освещены,
     Сам Бог руководит поэтом,
     Чтоб люди были спасены.


     Он чувство даровал шестое,
     Вслед чувству меры и вины…
     Да, вымыслы, увы, пустое,
     Но рукописям нет цены.



   Без названия


     Не хочется думать о старом,
     Я не позабыл ничего,
     Господь наградил меня даром,
     Я был недостоин его.


     И думать об этом некстати,
     Жизнь вдоль я прошел, поперек,
     Года, не жалея, растратил,
     А душу свою уберег.


     Еще суждены мне удары
     И пение флейты и струн.
     На вид, может быть, я и старый,
     А сердцем по-прежнему юн.



   Отъезд


     Что поймем здесь, былое итожа,
     Слыша истринских птиц волхованье.
     Наше смутное время похоже
     На вокзальное расставанье.


     Пусть хрустального воздуха грани
     От короткого светят мороза,
     Вдруг для сердца печального грянет
     Вечно дальний гудок паровоза.


     Наших лет потускнеет остуда, —
     Боль, как в прошлых веках, но иная.
     И куда мы поедем отсюда?
     Я не знаю, не знаю, не знаю…



   Пилигрим


     Время выскользнет птицей —
     В небе теплый комок, —
     Я лишь вдруг за границей
     Понял, как одинок.


     Поезд с именем скорым
     Заглушил звук имен,
     Громогласным забором
     Был мой путь заслонен.


     И судьбе не переча,
     Жду попутных огней,
     Мне обещана встреча,
     Я не помню о ней.


     Муза вовсе не рада,
     Что ведет в никуда,
     Я кому-то награда,
     А кому-то беда.



   Пророчество


     Мне не пожалуют отсрочки,
     Пересеку весь век, как двор,
     И напишу четыре строчки,
     Похожие на приговор.


     Упьюсь московской, сладкой речью,
     Вослед Фортуне семеня,
     И вновь не покорюсь увечью,
     Которое гнетет меня.


     Я трачу время днем и ночью,
     Но сердце говорит мне: «Трать!»
     Я не гадаю, а пророчу —
     О будущем пишу в тетрадь.



   Взгляд


     Мы связаны единым сроком,
     Единой волею Творца,
     Нас ожидает ненароком
     Разлука, как сойдешь с крыльца.


     Нас ожидает опыт новый,
     Вся череда удач и бед,
     Всё то, что не оценишь словом,
     Как взгляд, нам посланный вослед.



   Память


     Громогласна людская молва,
     Словно утренний крик петухов,
     Одинокие меркнут слова
     На краю одиноких стихов.


     Быстрой жизни продлится кино,
     Мимолетны провал и успех,
     Я – молчун, позабытый давно,
     Сердцем горестным помню о всех.



   Сумерки


     Нет, я не раб телеэкрана,
     Интригу не держу за хвост.
     Февраль и свет уходят рано,
     Немного раньше первых звезд.


     Всё ближе ночь, за нею вечность,
     За ней холодная зима.
     Нет-нет, пока еще не тьма,
     Покуда только сумеречность.



   Без названия


     Я знал, когда грохочет медь,
     Когда поют фанфары.
     И всё же, надобно суметь
     Уйти, пока не стары.


     Ведь вечно не идут вперед,
     И нет второй попытки,
     Но грянет час, придет черед
     Укладывать пожитки.


     И пусть еще не все сказал
     И грустный финиш рядом,
     Пора, пора окинуть зал
     Прощальным, долгим взглядом.



   Религия


     Религия моей свободы
     Рассеет зимний сумрак серый,
     И я смогу сквозь дни и годы
     Пройти путем мечты и веры.


     Слова судьбу мою упрочат,
     За окоем, даст бог, взгляну,
     Чтоб не устать от многих строчек
     И женщину любить одну.



   Эхо

   Памяти В. Берковского


     Мы – уходящая натура
     Единственной навек страны,
     А наших песен партитура
     Певца дождется и струны.


     И радость детская стыдливо
     Над отчим краем прозвенит,
     Как эхо плача или взрыва
     Голубкою взлетит в зенит.


     Не стоит ожидать успеха
     Там, где скрипит земная ось,
     Ведь эта песня – только эхо
     Того, что испытать пришлось.



   Провожание поезда


     Состав пошел в мгновенье ока,
     Скользнул за стрелку, стал далек.
     Печально, грустно, одиноко
     Мелькает красный огонек.


     На рельсах стынет ранний иней,
     Стою под крыльями ворон.
     И всё безлюдней, всё пустынней
     Когда-то праздничный перрон.



   Горстка слов

   Г. Красникову


     Жизнь последний делает виток,
     И пора ей подводить итог.
     Ах, не жалко, что казна совсем пуста.
     Слава Господи, душа моя чиста.


     Пусть пред взором зимний колорит,
     Вдруг душа еще что сотворит,
     И хоть мир давно уже не нов,
     Примет он поклон и горстку слов.



   Близнецы


     Не разлучайте нас с болезнью,
     Она несет меня, как плот,
     Она нужна мне, как Полесью,
     Просторы гибельных болот.


     Она мой лекарь и подруга,
     В ней – строгий ум и жаркий пыл.
     Земля пружинила упруго,
     Покуда я здоровым был.


     Мне надоело, как седины,
     Страницы горести листать.
     И всё же мы семь лет едины,
     Сиамским близнецам подстать.



   Огонек в ночи


     Когда во тьме предзимней ночи
     Он перед сердцем возникал,
     Путь сразу делался короче
     Средь рухляди рейсшин, лекал.


     А он, который издалека
     И обнаружил, и повлек,
     Всё так и светит одиноко,
     Не потускнел и не поблек.



   В зеркале


   I


     Сумерки в городе ближе к окошку
     С тонкой златою пыльцою заката.
     Эх, отшумела вся жизнь понарошку,
     Или я это придумал когда-то.


     Жаль, ни к чему больше нету охоты,
     И неужели я больше не воин?
     Вот они женщины, строки и ноты,
     Так отчего же я мертв и спокоен?



   II


     Как быстро привыкают к чудесам
     И к помощи услужливой удачи,
     Мне кажется, я этим болен сам,
     Оплошности свои не зря мы прячем.


     А где был сквер, сегодня свалка,
     И мы глядим растерянно и жалко,
     Ведь мы еще чувствительны и зрячи,
     И мы любви достойны и удачи.




   Вина


     Не знаю я, сколько мне ждать заповедного часа
     На скользких плотах, на крутых терриконах Донбасса,
     На рельсах, жарою каленных, седых от мороза,
     На зыбкой трибуне, на тендере паровоза.


     Все время прошло, хмель и пот испарились до капли,
     Приблизилось небо, и скрепы земные ослабли,
     Лишь что-то чуть слышно звенит в забытье и тумане —
     Иль стремя, иль нищая мелочь в кармане.


     Покуда Господь это небо звездами заполнил,
     Я понял свой путь, только больше забыл, чем запомнил.
     С чиновником встретился, с низким завистником, с вором —
     И каждый пытал меня властью, наветом, измором.


     Они ненавидят меня, эти вечные трое:
     Им странно, что можно недолю утешить игрою,
     Как девочку куклой утешить в больничной кровати,
     Где радость слаба и, казалось бы, вовсе некстати.


     Им странно, что длинною можно упиться строкою,
     Как женщиной трепетной или холодной рекою,
     Чья близость мне голову кружит, чья нежная сила
     От бед моих прочь – но куда? – всякий раз уносила.


     Они доконают когда-то меня, эти трое,
     За то, что я им непонятное строил и строю —
     Воздушные замки, миражи в пустыне и птаху,
     Летящая тень от которой похожа на плаху.


     Как жаль мне, что там, куда вывезет все же кривая,
     Останусь один, вековечной вины не скрывая.
     А если и что-нибудь скрою, то только причину:
     Та ноша, что поднял и нес, мне была не по чину.


     Нет счастья, конечно, но жизнь-то могла быть иною,
     Когда бы сумел со своею расстаться виною.
     Но как ее брошу? И если чего-нибудь стою —
     По миру она никогда не пойдет сиротою.



   Призрак вождя


     Как долго прозреваю и живу я.
     Забрел случайно в старое кино,
     Где воронье слеталось, торжествуя.
     И каркнул я с той стаей заодно.


     Зачем? Ведь я уж понял: здесь чужие,
     Меня не зря считавшие врагом.
     Что на суде на Страшном ни скажи я,
     Хоть так, хоть этак – виноват кругом.


     Я б рот зажал, когда бы знал заране
     То, что нутром холопским не пойму.
     Когда он появился на экране,
     Мой подлый голос сам потек к нему.



   Праведник

   Риталию Заславскому


     На мертвую землю повалится снег головой,
     И дворники выйдут, как встарь, в жалком блеске регалий.
     Звоночки роняя, проедет трамвай по кривой
     Аллее иль горке, где книжки читает Риталий.


     В нем сердце болит, но об этом не знает никто.
     А новое жадное время не знает отсрочек.
     Нет в городе нищих, блаженных, бомжей и кинто [1 - Уличные торговцы, завсегдатаи духанов.],
     Чтоб слезы пролить над забытою нежностью строчек.


     О, если бы можно спасти этот берег крутой
     От страха, от спеси, от зла, от слепого угара,
     Чтоб мир и покой воцарились вкруг Лавры святой
     И дальше, вдоль вечной реки, аж до Бабьего Яра.


     Как тесно стандартным домам на старинных холмах,
     Как вольно, просторно и голо собакам бездомным
     И кошкам бездомным, и птицам!.. Как будто впотьмах,
     Блуждают их души и тени по улицам темным.


     Но тот, кто прощает, кто числит грехи и долги,
     Однажды покажет кривую аллею иль горку,
     Где можно счастливо вздремнуть возле теплой ноги
     И ласку скупую отведать и сытную корку.


     Ведь сколько пригрелось, очнулось от смерти, спаслось,
     Поверив в людей и в могущество благодеянья!..
     Но город по-прежнему душат и зависть, и злость,
     И с круч его стогны свергаются без покаянья.


     Бог ночь ночевал или, может быть, век вековал,
     Чтоб верой согреть человека, собаку и птицу.
     И праведник сходит с Ним в пыльный архивный подвал
     И смотрит на нас сквозь налитую грустью страницу.



   Встречный ход


     Закинешь в воду поплавок —
     Прочтешь на дне следы, —
     И он всплывет, как островок,
     Средь золотой слюды.


     А рыбе виден небосвод
     Из глубины воды,
     И существует встречный ход
     Удачи и беды.


     Так, словно тянут за узду,
     Она со дна всплывет
     И снизу верх проткнет слюду,
     Как будто тонкий лед.


     И воздух ощутит живой —
     Глоток, еще глоток…
     Потом возьмет крючок кривой,
     Крутой, как кипяток.



   Монета


     Вдруг скользнула из рук золотая монета
     Мимо перстня в рубинах и тугого манжета,
     И три века потом миновали.
     То ли дом не сгорел, то ли балки не сгнили,
     То ли сделалась камнем рубашка из пыли
     Вкруг тельца золотого в подвале.


     Где блуждала судьба дорогого чекана?
     В кулаке у раба? В круглой чаше фонтана,
     Рядом с рыбкою, тоже златою?
     В сундуках у царя? В гулком трюме пирата?
     В старом синем чулке? В дневнике нумизмата?
     В Божьем храме с молитвой святою?


     Так свой час сторожит на взрывателе мина,
     Так томятся во тьме драгоценные вина —
     Тайна спит за решеткой кристалла.
     Время мчит, но, увы, не обгонит улитки.
     Фарт деньгами сорит или грабит до нитки,
     Чтоб у счастья цена возрастала.


     Вот и жизнь наша ждет до поры и до срока —
     Для кого-то отрада, для кого-то морока —
     Гнет потравы, фавор урожая.
     Кто откроет нам свет, кто узнает нам цену,
     Кто на карте всех судеб простит перемену,
     Где одна только нам не чужая?



   Без названия


     Ни чужого колодца
     Не хочу, ни дороги двуликой.
     Мне достанет болотца,
     Где кровь моя рдеет брусникой.
     Там, где зреют обиды,
     Словно чертополох в чистом поле,
     Сердцу не от Фемиды
     Облегченье – от приступа боли.


     Птицы поздно иль рано
     Волю все ж предпочтут нашим смутам.
     Но их крепче капкана
     Держит в небе привычка к маршрутам.
     А где Днепр за Десёнкой
     Уплывает, как сом за уклейкой,
     Я бежал за девчонкой
     Еще довоенной аллейкой.


     Я бежал за мечтою
     И давно ослеплен мертвой вспышкой,
     И не многого стою,
     Беглый раб, с сединой да одышкой.
     Птицы все прилетели —
     Кто к стрехе, кто к ольхе, кто к рябине.
     А душа в этом теле,
     В этом мире давно на чужбине.



   Без названия


     Не возьму я, Европа, Америка,
     К вам билет, словно кассовый чек,
     Не сумею я с гиблого берега
     Вдруг решиться взойти на ковчег.


     Не расстанусь с привычкой счастливою
     Видеть свет сквозь предутренний мрак,
     Китеж-град, сказку-присказку лживую,
     Где спасет только умный дурак.


     Наша вечность случайно потеряна
     В неглубоком колодце времен
     Под копытами сивого мерина,
     Под кривыми крылами ворон.


     И когда грусть-тоска бьет по темени,
     Вижу свет лет сто сорок подряд —
     Это Гоголь листки жжет средь темени,
     Это «Мертвые души» горят.



   Дожди


     А всё же как я бестолково
     Стесняюсь дорогих людей,
     Хотя запомнил слово в слово
     Все песни нынешних дождей.


     Дожди журчат на водостоке
     И шумно плещутся в тазах,
     А наши медленные сроки
     Всё убывают на глазах.


     Мы скоро это дело бросим,
     Ведь и минута дорога,
     Глядишь, и на пороге осень,
     А вслед за нею и снега.


     Тогда любая радость кстати
     И помнить беды недосуг —
     Заглянет школьных лет приятель
     Иль позвонит хороший друг.



   Без названия


     Стоит луна, и мне так жалко
     Свет, падающий с высоты.
     А тень сосны лежит, как палка,
     Что кто-то выбросил в кусты.


     Открылись так далёко дали,
     Что смог я различить звезду,
     Все поколения чего-то ждали,
     И я, конечно, тоже жду.



   Река


     Река недвижна, хоть несется
     Вода, сминая берега,
     В широкой пойме бык пасется
     И точит о пенек рога.


     Ах, этот месяц слишком сладок,
     Хоть утомился от забот,
     А тот, кто к угощенью падок,
     Найдет себе на ветке плод.


     Юг занят сбором сочных вишен,
     Изгиб реки – изгиб курка,
     Мир весь в движенье, а недвижен,
     Но время мчится, как река.



   Сосна


     Сосна несет высоко крону,
     Сосна все лето здесь спала,
     И держит на ветвях ворону
     Ее прозрачная смола.


     Отсюда далеко столица,
     Наш дом отсюда – полверсты,
     И вещая взирает птица
     На лес с опасной высоты.


     На птиц глядит без интереса,
     Чьи тени нелегко поймать,
     Мы сказки дорогого леса,
     Увы, не в силах понимать.



   Снегопад


     Снег упал, как просеян сквозь сито,
     Он стремился к нам множество лет.
     На явления пошлого быта
     Уронил романтический свет
     .
     Чтоб короною снежной увенчана,
     На исходе осеннего дня,
     Заглянула в глаза незастенчиво
     Та, что младше и старше меня.



   В мастерской


     Всё гляжу, один средь книг,
     Как лютует непогода,
     Я – прилежный ученик
     В мастерской твоей, природа.


     Облака, снегам под стать,
     В солнечной окраске алой,
     Здесь учусь я рисовать
     И учусь лепить, пожалуй.



   Китайская ваза

   Суть профессии святая —

     Правду сочиню.
     Вазу древнего Китая
     Медленно чиню.


     Словно россыпи иголок
     Меркнут на снегу,
     За осколочком осколок
     Клею, как могу.


     Даже на путях реформы
     Краскам страшен тлен.
     Вазе, чьи вернули формы,
     Чужд забвенья плен.


     Мчит на радость долгим взглядам
     К дальним временам,
     Службу служит с нами рядом
     Красоте и нам.



   Видение


     Когда небесный полог шелка
     Закат заменит на парчу,
     Откроется мне узенькая щелка,
     Куда взглянуть я захочу.


     Там средь огней созвездий и светил
     Весь Млечный Путь рекой в пустыне высох,
     Там всех страстей взрывается тротил
     И балерины движутся в кулисах.


     Там отблески зеркальные ловлю
     Под крыльями неугомонных чаек.
     И вижу ту, кого давно люблю,
     Хотя она меня не замечает.



   Перед снегом


     Песню нового новей затевает соловей.
     Осенью душа полна хмелем горького вина.
     В час заката аметист многогранен, как артист.
     Лес пред снегом, как зверек, краски свежие сберег.


     Над водой остывшей прям, он, как яблоко, румян.
     Спорит кроной с высотою, крашен охрой золотою,
     И спешит на землю лечь, чуя стужи торжество,
     Хвоя ржавая его, падая с высоких плеч.


     Угождая перелескам, вечная поет река,
     Освещая рощи блеском на полгода и века.
     Сменой красок увлечен,
     Я в их играх ни при чем.


     Как ворчливый древний дед, что везде давно бывал,
     Прусь сквозь шумный карнавал резко буднично одет,
     Там, где на исходе дня краски август распростер,
     Этот праздник без меня отпылает, как костер.



   Без названия


     Грустный запах жасмина
     Обратил взгляд к весне.
     Путь ведет меня мимо,
     Словно служит не мне.


     Два орла в небе кружат,
     Там, где мир нелюдим,
     А дороги ведь служат
     Тем, кто бродит по ним.



   Романс


     Я на Севере так продрог,
     На ветрах Хибин так промерз.
     Я тебя любил между строк,
     Я тебя любил среди звезд.


     А сейчас такая тоска,
     Если встречу вдруг василек,
     Ты сегодня очень близка,
     Я сегодня очень далек.



   Кануны


     Накануне чеченской войны
     Мы все живы, беспечны, вольны.
     Но какой-то случайный глоток
     Нездоровая наша свобода


     Ухватила – в нем хлад небосвода,
     В нем подземной реки кипяток.
     О, недаром мы чуем нутром
     По Кавказу катящийся гром,


     И недаром там русский снежок
     На героя летит, на злодея,
     Кто с горы, от тоски холодея,
     Бочку с нефтью толкнул и поджег.


     Через нищие наши поля
     Мчится, искрами в небо пыля,
     Смрадный, страшный, богатый пожар.
     В нем – итог, но, быть может, кануны.


     Кто убит – тот спокойный и юный,
     А кто жив – тот тревожен и стар.



   В ночном, 1943


     Трофейный конь не знает языка,
     Он входит в воду и плывет без всплеска,
     И сыромятной кожей поводка
     Все сновиденья обрывает резко.


     А прямо у воды стоит костер, —
     В стене огня зияет щелью просинь, —
     Сейчас бы я о нем сказал: костел,
     Тогда же – только хворост в пламя бросил.


     Роились звезды в близких небесах,
     А в дальних небесах гуляли кони,
     Паслись в лугах поемных и овсах,
     И тени их росли на небосклоне.


     И прежде чем костер упал к ногам
     И горизонт покрылся краской медной,
     Они вернулись к нашим берегам,
     К ярму чужому, к жизни этой бедной.


     И я грустил до крайних дней войны
     Не потому, что не пустился следом
     В поля небес, где созревают сны,
     А потому, что путь назад неведом.



   Без названия


     О, не спеши понапрасну.
     Время свиданий не в счет.
     Я раньше утра погасну,
     Тьмой меня смертной сечет.


     И как фонарь у распутья,
     Выше времен и людей,
     Бьюсь о железные прутья
     Длинных студеных дождей.



   Сирень


     Каждый раз забываю, что я уже стар,
     В миг, когда окликаешь из темени зыбкой.
     Только чую, как веет горячечный жар
     Сквозь сирень под окном и сирень за калиткой.


     В миг, когда окликаешь, – не помню, к чему
     Эту краткую жизнь мучил долгою пыткой,
     Чтоб рванулась, переча душе и уму,
     Сквозь сирень за окном и сирень за калиткой.


     К лепесткам, что осыплются под ноги в грязь,
     Где друг другу мы только случайные гости —
     То ли грезим, как птицы, за ветви держась,
     То ли спим, как сирени тревожные грозди.



   Без названия

   Наташе


     О время наше общее, продлись,
     Еще порадуй нас, еще помучай.
     Так судьбы наши, друг, переплелись,
     Что их разъять уже не сможет случай.



   Отплытие


     Когда уже все отданы швартовы,
     И сходни упадают тяжело,
     И вдаль позвал уже маршрут фартовый,
     И встал корабль, как птица на крыло,


     И вот он поместился в тесном русле
     Иных ветров, иных глубин, иных систем,
     А я всё не отделаюсь от грусти,
     Что это расставанье насовсем.



   Талант


     Пусть скрипка Моцарта стара,
     Но звук родит мальчиший голод,
     Да, он родился лишь вчера,
     Но и чрез век он будет молод.


     Таков святой таланта нрав,
     И это, видно, знал Бетховен —
     Талант почти всегда виновен,
     И потому он вечно прав.



   Без названия

   Ф. Искандеру


     Уходит жизнь – за милей миля
     От наших городов и сел,
     Я книжку старую Фазиля
     Вновь с прежней радостью прочел.


     Увидел обновленный город —
     И мысль толкнула, как удар:
     Здесь каждый был когда-то молод —
     Увы, сегодня каждый стар.


     Друг, не выбрасывай тетради
     И не спеши сдавать в утиль,
     Ведь мы, единой строчки ради,
     Крепили дружество, Фазиль.



   Без названия


     Над нами небо цвета стали,
     Холодный, словно лед, металл,
     А наши паруса устали,
     Да я и сам, увы, устал.


     От старых слов мороз по коже,
     Мы приняли, что суждено.
     А что в душе? А там все то же —
     Любовь, рожденная давно.


     Она струною старой прозвенит,
     Когда сорвусь вдруг в бездну,
     Ее мотивчик будет знаменит
     И свеж потом, когда исчезну.



   Деревья


     Вечно деревьев вершины
     Тянутся к облакам.
     Где-то на небе решили,
     Что это склонность к стихам.


     Но ведь предутренний час —
     Только разведка,
     Ведь улетает от нас
     Каждая ветка.


     Хочется знать чудеса,
     Небо без дыма,
     Тянет под старость в леса
     Неудержимо.


     Это движенье крови,
     В сердце нет сходства.
     В нашей к деревьям любви
     Привкус сиротства.


     Бьет увядания вьюга,
     Я с ней погасну.
     Зря мы теряем друг,
     Зря!.. Понапрасну.



   Предзимье


     Что нам сейчас электричество,
     Если такой закат?
     Женщина, ваше величество,
     Как говорил Булат.


     Нынче в предчувствии холода
     Строже лица людей,
     Но пробуждаются молодо
     Песни осенних дождей.


     На огороде чучело
     Смотрит в леса, где тьма.
     Лето уже наскучило,
     Скоро зима.



   Истра


     Жить – не впрок, стареть – тем паче,
     Вот и сохну на корню,
     Третий месяц я на даче
     К Истре голову клоню.


     А малькам вдоль шумной Истры
     Трудно отыскать уют —
     Как негаснущие искры,
     По кривой волне снуют.


     И чему учить нас может
     Неумолчная вода,
     Что отвесный берег гложет,
     Сотрясает города?


     Нынче нрав ее спокоен,
     Тишина живет на дне,
     Так с войны пришедший воин
     Слов не любит о войне.



   Виртуальные танцы


     Мы движемся в глуши столицы
     Вдали от праздничных ракет,
     Пред нами светлые страницы,
     А не парадных зал паркет.


     В каком году мы танцевали?
     В каком году, в каком году?
     Теперь и вспомню я едва ли,
     Но я веду, веду, веду.



   Ода духовому оркестру


     Быть может, где-то ближе к Раю
     Всё дышит музыкой живой.
     Не важно вовсе, что играют,
     А важно, что оркестр духовой.


     Ах, этот вальс и эта полька
     Под сенью парковых аллей
     Остались в памяти, и только,
     А это нам всего милей.


     Весь этот мир вокруг, простой и милый,
     Не вспомнит дней минувших рать,
     Где я слабел, теряя силы,
     Чтоб силы новые собрать.


     Пусть грустных дней последних малость
     Мелькнет пред нами и молчит,
     Нам только музыка осталась
     И до сих пор в душе звучит.



   Летописец


     Где пишут без черновиков,
     Клубится пыль семи веков.
     И прочный ряд полуустава,
     Как богатырская застава,
     Не знает страху и чернил…
     …Но ангел крылья уронил.


     Жизнь разворачивает свиток
     Противу всех, себе в убыток,
     И кормит с кончика пера
     Печаль без злата-серебра.
     Вначале трубы прозвучали,
     А истина – в конце, в печали.


     Да, летописец зрит итог,
     Смыкая Запад и Восток
     С той тайной частью небосвода,
     Где смердам и князьям свобода
     Открыта как Великий пост
     Средь справедливости и звезд.


     Цепь рассуждений и оценок
     Смерть перервет или застенок.
     Крива излучина ярма,
     Дорога к истине пряма.
     Бог даст все описать, как есть, —
     Хватило б мужества прочесть.



   Стансы в сентябре


     Первым холодом осени дух мой согрет.
     Бедный лес Подмосковья красив и без рамок,
     Я брожу в нем, великой державы полпред
     Без верительных грамот.


     Предрассветной росы горек свежий рассол,
     Дымка мха молодого ползет по запястью,
     Лес готов меня слушать, но чей я посол,
     Я забыл, по несчастью.


     Видно, так перепутались там времена,
     Так разъята раздором земля и границей,
     Что иссякли хлеба, оскудела казна —
     Послан я со слезницей.


     Не гордыня, а совесть мне душу разъест,
     Слезы выест простор от Амура до Риги,
     Сход сестер милосердья и вселенский разъезд
     Мне пошлют на вериги.


     Что, держава моя, грустен твой небосклон?
     Подбирая наречья, ступаю под сень я
     То надежды, то леса. Мой путь погребен
     В темных дебрях спасенья.



   Без названия


     За Красногорском низкие холмы,
     Прохладные приюты свежей тьмы,
     И новое шоссе летит до Риги —
     Туда, за прибалтийский окоем,
     Где мы еще умели быть вдвоем,
     Где храмы полны светом, словно книги.


     Такая там стояла тишина
     От легкого латгальского вина,
     От близости, от счастья, от испуга,
     Что невозможно надышаться впрок,
     Что, жизни испытав короткий срок,
     Нет силы вдруг остаться друг без друга.


     Шоссе летит, как ласточка, стремглав,
     Касаясь облаков, деревьев, трав,
     Дыша озоном и бензинным чадом,
     И в дальней дали исчезает с глаз,
     Как все, что мы любили в добрый час,
     Что унеслось, что остается рядом.



   Октябрь 93-го


     Под свастикою черная рубаха,
     И ночь толпы, и вой ее, и рык.
     Я испугался, не почуяв страха,
     Как будто к этой смерти не привык.
     И день, и два от дома до погоста
     Дежурное летает воронье,
     Не крестной муки на губах короста,
     Но жар их иссушивший – от нее.
     Когда бедой срывает двери с петель,
     Мужайся перед пулей и мечом,
     Терпи и глаз не опускай, свидетель,
     Ты виноват, ты прав, ты обречен.



   Алёна


     Все листья облетят с акации и клена,
     Их яркий хоровод затихнет, покружив.
     Ты только отзовись, как в прошлый раз, Алёна,
     А я тебя везде ищу, покуда жив.
     Там, где сейчас стоишь, играют на рояле.
     И струны в нем дрожат и ходят ходуном.
     Уютно ли тебе в солдатском одеяле,
     На камском берегу, где лодки кверху дном?
     Ты выступи на свет, как будто на иконе,
     Из темной темноты лицо свое яви.


     Все воры наших лет, увы, еще в законе.
     А горькая вина у нас давно в крови.
     Когда б отозвалась с барачного помоста
     И стали мы видны друг другу хоть на миг —
     Не думал бы тогда, что я кричу с погоста,
     Поверил бы навек вранью великих книг.
     Пока безумство рвет свой меч из ржавых ножен,
     А ржавый листопад кружит, как в старину,
     Алёна, видит Бог, наш случай невозможен —
     Мне жалко звать тебя с войны и на войну.



   Без названия


     Не хватает мне самой малости,
     Уходящему в ночь, в снегопад,
     Чтоб меня, хотя бы из жалости,
     Верный голос не кликнул назад.
     Не сочтясь с годами суровыми,
     За душою оставил должок,
     Чтоб сыскать под семью покровами
     Откровения свежий снежок.
     Чтоб неслышно уйти с поверхности
     В глубину от слепой пурги
     К прежней силе и прежней верности,
     Что хранят и друзья, и враги.



   Без названия


     За три-четыре дня до ледостава
     Теряет постепенно ход река.
     Гляжу туда, где наших дней не стало,
     Глазами молодого старика.
     Передо мной пологий берег, ива,
     Беспутная и скользкая тропа,
     Разбросанные, словно после взрыва,
     Гнилые доски, облака, щепа.
     Там ты гуляла с веточкой сирени,
     Боялась глубины, как высоты.
     Там волны ударялись о колени
     И звезды расцветали, как цветы.
     Там было жаль не красоты, не лета,
     А краткой ночи накануне дня.
     Как это странно, до сих пор согрета
     Душа тем летом… Обними меня.
     Река не очень думает о русле,
     И звездами, и льдинками звеня.
     А в грустной песне, слышишь, нету грусти.
     Нет в смерти смерти… Обними меня.



   Сума


     Если этот мир тюрьма,
     То живу я задарма,
     А за стенами ее —
     Только смерть, небытие.


     Но еще живут репьи,
     Бабочки и муравьи,
     И проворнее, чем мысль,
     Стриж сближает дол и высь.
     Тайнами полны леса,
     И поля полны овса,
     А холщовая сума
     Знает, чем полна, сама.
     В ней, непраздничной на вид, —
     Речи милой алфавит,
     Где так дорог каждый звук,
     Словно друг иль сердца стук.
     Здесь вся воля, все права,
     Если верно взять слова.
     Здесь безмерная цена
     На родные имена.



   Изба


     Провинции скромна картина,
     И красота ее не в моде.
     Но если очень пофартило,
     То книги сыщутся в комоде.
     Все пламя в каганце узорном
     Сгорит без копоти и чада,
     Покуда за окошком черным
     Потянется на выгон стадо.
     И мальчиком усну я ночью,
     И встану отроком под утро,
     И выгон за избой воочью
     Увижу ярче перламутра
     … Ах, время, я и не заметил,
     как ты ускорило теченье,
     и где изба, что в лихолетье
     приют открыла мне и чтенье?
     От старости она ли сгнила,
     Жучок ли съел, пожар – не знаю.
     Но там, где место это было,
     В душе лишь пустота сквозная.
     Никто и следа не отыщет,
     Давно трава стоит стеною,
     И все же контур пепелища
     Обходит стадо стороною.



   Осенний романс

   Т. Жирмунской


     Ах, семь струн пронеслось над гитарой в ночной потолок.
     Дрогнул голос, волнения спрятать не в силах.
     Самый первый куплет, не романс еще, только пролог,
     То ли в воздухе темном потек, то ли в жилах.
     И все сущее вдруг стало ближе и стало родней.
     Все пустячное прянуло прочь, легче тени.
     Что мне краткая жизнь с бедным перечнем праздничных дней,
     Где я весел и пьян, но гуляю не с теми?
     Бабье лето царит, паутинки висят на кустах.
     Год пройдет или век, исцеляя, корежа.
     Помня все, что забыто, забыл, что у всех на устах, —
     Не пойму до сих пор только, что мне дороже.
     А в старинных словах не случайно запутался хмель.
     Не случайно душа повинуется звуку —
     Чтоб и в тесном кругу, и за тридевять дальних земель
     Горько помнить любовь, сладко помнить разлуку.



   Дар пророчества


     А если ты пророк, то это не порок.
     Лишь молния растет над головой со скрипом,
     И страшно нажимать всеведенья курок,
     А в теле дрожь и жар, как будто болен гриппом.
     Боюсь смотреть вперед – надежда часто врет.
     Пока она бубнит, уверенно кивая,
     Как будто карусель, кружит круговорот
     Страстей. но только всех не вывезет кривая.
     Боюсь смотреть назад – там застарелый смрад
     Дотла сгоревших битв, интриг и разговоров,
     Случавшихся тогда, как нынче, невпопад,
     Ведь краткой жизни суть все та же, тот же норов.
     Так что же я искал, когда огонь сверкал
     И молния, ветвясь, качалась и скрипела?
     Что в глубине небес и в глубине зеркал
     Сокрыто?! Что за весть там для меня поспела?
     Всеведенья угар силен, хотя и стар.
     Но эхо бренных сил вернется вспять с окраин
     В то место, где душа и этот странный дар
     Еще со мной, со мной, но я им не хозяин.



   Без названия


     Что кричат записные витии,
     Чем грозят со стандартных трибун?
     На российских полях Византии
     Древней распри пасется табун.
     Осторожные шепоты лести,
     Яд интриги, и нож, и кастет
     С этим временем всё еще вместе.
     А у нас уже времени нет.
     Вдоль по выжженным стогнам ступая,
     Жизнь не знает, когда мы умрем,
     И, наверное, служит, слепая,
     Для кого-нибудь поводырем.
     Кто привык быть и вечным, и зрячим
     И не знать за собою вины,
     Кто смеется, не видя, как прячем
     Мы сомнения, – нет им цены.
     Но обрящем ли то, что мы ищем?
     Но осилим ли в небо подъем?
     А пока, сами нищие, нищим
     Злато-серебро подаем.



   Балкон и мальчик


     Балкон стоял один среди деревьев сада
     И был необходим как завершенье взгляда.
     Дорожки всех аллей, по произволу Божью,
     Одна другой милей, сошлись к его подножью.


     Старинная река играла, говорила.
     Ложились облака на легкие перила.
     Не знал я в том раю, что прямо и что криво.
     …Очнулся на краю, на самом гребне взрыва.


     То был короткий миг вселенского покоя.
     Он в душу мне проник, и постарел легко я.
     Мир низвергался ниц до бабье-ярской глины,
     Летели тени птиц сквозь пламя и руины.


     А в небе, выше всех, среди огня и дыма,
     Похожий на ковчег, балкон парил незримо.
     И вот уж сколько лет плывет он, как в пустыне.
     Но дома, дома нет, и мальчика – в помине.



   Без названия


     За четыре как будто квартала,
     Впрочем, точно никто не поймет,
     То ли вскрикивал ворон картаво,
     То ли вскидывался пулемет.


     Голоса эти – этот и этот —
     Вшиты в память одной бечевой:
     Под воронью волшбу с черных веток
     Нажимал я крючок спусковой.


     И все поле учебного боя
     Содрогалось, и ныло плечо.
     И хотелось покоя, покоя,
     И хотелось еще и еще.



   Трансформации


     Я, видно, не был никогда в Париже,
     Не брел стерней уральской вслед телеге.
     На Рейне все соборы были ниже
     Церквушки деревянной на Онеге.


     Не предо мною плавились поленья,
     Я шерстью зверя не дышал паленой,
     Не предо мною падал на колени
     Мадридский бык в арене раскаленной.


     Не я всегда ценил свое, как наше,
     Не я произносил грузинам тосты.
     До льстивой похвалы не я был падок,
     Не подо мной пружинили помосты


     Послевоенных бедных танцплощадок.
     Не я тащил орудье на горбу,
     Не я искал любви в родной Наташе,
     А вышло, что нашел свою судьбу.



   Тишина


     Придорожного скрежета мука
     И молчащих лесов торжество.
     Тишина – не отсутствие звука,
     А гармония жизни его.


     Доля грустная, будь мне женою
     И надежным щитом и копьем.
     Мы упьемся в свой час тишиною
     И забвенья сполна изопьем.


     Нет, отнюдь не в объятиях смерти,
     Не в чертогах предвечного сна,
     Ведь не зря на хорошем концерте
     Прямо в душу глядит тишина.



   Между жаворонком и орлом


     Под облачным черным крылом
     Журавлей провожаю стаю —
     Может быть, я тоже летаю
     Между жаворонком и орлом.


     Слышу двух сердец средь небес
     Единенье и разноголосье.
     Так, наверное, слушает лес
     Волка вой и дыхание лося.



   Кораблик


     Где деревянные звучали сабли,
     И где дежурил маленький штурвал,
     Вдоль по ручью бумажный мой кораблик
     Стремительно и грустно уплывал.


     Кончался день, и голубые тени
     Поверх ручья ложились поперек,
     Кораблик мой, легко задев колени,
     Скользнул к воде, как маленький зверек.


     Но вскоре он исчез за поворотом,
     И мокрый парус вдалеке погас,
     Как знать, что ждет пловца, и что там, кто там?
     Но этого не знаю и сейчас.


     Какие там дожди на землю лили,
     Туманы там какие залегли?
     Что было с нами, да и где мы были,
     Иль мы, как детский парусник, вдали?



   Ночное зеркало


     Устав от многих несвершенных дел,
     Я в зеркало ночное поглядел,
     Был мир московской ночи многолик,
     Светлел на волосах какой-то блик.


     Быть может, это с поднебесных круч
     Влетел в окно к нам зыбкий лунный луч.
     Быть может, в предсентябрьской ночи
     Плыл отсвет непогашенной свечи.


     Иль поднят сквозняками в потолок,
     Льнул к волосам ненужной ваты клок?
     Наутро, отошедши ото сна,
     Я грустно понял: это седина.



   Двое


     Вот поезд взял курс на Воронеж,
     Вздохнул, похожий на клячу.
     Если ты что уронишь —
     Я ровно столько утрачу.


     Солнце искрит, как слиток,
     В тучах свой облик пряча,
     Если тебе прибыток,
     Значит, и мне удача.


     В шуме знакомых улиц
     Наши текут недели,
     Если тебя коснулись,
     Значит, меня задели.



   Мачты


     Увижу мачты кораблей
     Под вечер, около шести,
     Есть виды, может быть, милей,
     Но взгляд мне трудно отвести.


     Видны за две, за три версты,
     Держась, пусть из последних сил,
     Они похожи на кресты
     Матросских нищенских могил.


     Меня не увлекала даль,
     Что вдруг откроется душе,
     Но издавна манила сталь,
     Что рыбой плещется в ковше.


     Я перешел за ту черту,
     Где нет ни хмеля, ни деньжат,
     А мачты в мурманском порту,
     Как стрелки компасов дрожат.



   Жизнь


     Вот он мой путь, червоточина,
     Сердце берет под узцы.
     Темной прохладою веет обочина,
     Светом сияют торцы.


     Мне увертюра звучала,
     Правды я так и не знал:
     Только мелькнуло начало,
     Тут же грохочет финал.


     Нет уж, судьба, не до шуток,
     Время все вышло в цене,
     Кажется, что промежуток
     Богом ниспослан был мне.


     Сброшу защитную робу,
     Взяв Ариаднину нить,
     Мало отведать мне пробу —
     Душу хочу полонить.



   Свет радости


     Вновь гляжу молодыми глазами
     На холмы, что на той стороне.
     Жизни дни так легко исчезали,
     Что ее стало мало во мне.


     Знают, может быть, только тетради
     И вода зачарованных рек,
     Как легко я, как весело тратил
     То, что Богом дано мне навек.


     Лишь когда подступает усталость,
     Вижу радости брызжущий свет,
     Хоть надежды во мне не осталось,
     Да и в ней меня, кажется, нет.



   Византия


     Нет, свои не припомню пути я,
     Всё закрыли снега и дожди,
     И дымится моя Византия,
     Как погасший костер, позади.


     Ухожу я, хромающий, старый,
     От насмешек, от сплетен и стрел,
     Только бы не возникли пожары,
     Только лес бы живой не сгорел.



   Без названия


     Оборвался листьев шелест —
     Это осени каприз,
     Словно бы во тьму, на нерест
     Ускользнули листья вниз.
     Но сгорит разлуки порох,
     И однажды по весне —
     Возвратится листьев шорох,
     Словно блудный сын, ко мне.



   Памяти В. Т. Шаламова


     Острога образ или храма
     Мне чудится в стихах Варлама.
     Какие муки, боли, сроки
     Испытаны душой живой?!
     И надо слушать эти строки
     Лишь с обнаженной головой.



   Киев, Кирова 7/9


     Да, я с холмов днепровских родом,
     Где вечная течет вода,
     Не продан старый дом и продан,
     Но я еще вернусь туда.


     И гулкого подъезда двери
     Узрят мой старый лик как есть,
     И промелькнувших лет потери
     Не хватит силы перечесть.


     Немного надо человеку:
     Свой нрав знать вдоль и поперек,
     Ступил я дважды в одну реку,
     Меня никто не остерег.



   Один из нас


     Еще я был не ближе к Богу,
     Но приближался этот час,
     Мне указал тогда дорогу
     Один из нас, один из нас.


     Хотя был мир тогда неведом,
     Но жизнь предстала без прикрас,
     Как все, я был подвержен бедам —
     Один из нас, один из нас.


     Уж истина была все ближе,
     Как будто смерть, но только спас
     Меня, чтоб я и встал, и выжил,
     Один из нас, один из нас.



   Трещина в зеркале


     Когда-то непогожим днем
     За гулкой стаей веток
     Мы снова в зеркале мелькнем,
     Быть может, напоследок.


     Неведенья светлеет мгла,
     Как на брегах Дарьяла,
     Кривая трещина прошла,
     И нас с тобой разъяла.


     Как будто горная река
     Стекло взломала криво,
     Чтоб врозь внезапно берега
     Отпрянули от взрыва.


     Всё ближе к нам грозовый фронт,
     Рев грома нарочит,
     Пусть зеркало снесут в ремонт —
     Ничто уж нас не разлучит.



   Без названия


     Накануне Рождества
     Вдруг душа воспомнит тело,
     Где, скажи, моя листва —
     Отшумела, улетела.


     Рыба так спешит на нерест,
     Чтя любви извечный гнет,
     Кто же листья мне вернет,
     Ветра музыку и шелест?


     Ведь заглядывал я в бездну,
     Где так холод нарочит,
     Пусть когда-то я исчезну,
     Это всё во мне звучит.



   Впервые


     Нельзя быть вечно виноватым,
     Нельзя и правым вечно быть,
     Давно уж расщепили атом
     И утолили волчью сыть.


     Ведь люди всё почти познали —
     Дорогу в рай, дорогу в ад,
     Лишь вечно в танцевальном зале
     Влюбленные, заснув, кружат.


     А листья упадают с клена
     И грустно украшают нас —
     А мы на мир глядим влюбленно,
     Как будто видим в первый раз.



   Украина


     Поздняя в Москве рябина,
     Как слезинка, виснет,
     Родина моя – чужбина
     Для далеких мыслей.


     Краску желтую смешаю
     С краской голубою,
     Навсегда себя лишаю
     Быть весь век с тобою.


     Нет, я не двуликий Янус,
     Сердце, боль уйми,
     Знаю, навсегда останусь
     На холмах семи.



   Старинный романс


     Я напишу для вас на память
     Пять строчек с роковым концом,
     А вы наденете на палец
     Заветный камешек с кольцом.


     Во глубине любимых комнат
     При ярком солнце, при луне
     Он обо всем вам, друг, напомнит,
     И вы взгрустнете обо мне.



   На проволоке


     Ирония нужна для равновесья,
     Когда идешь над пропастью шутя,
     Когда под взглядом Бога виден весь я,
     И слеп, и зряч, как малое дитя.


     Здесь ангелов душа услышит пенье,
     Ведь ангел ради Господа поет,
     А может, эта жизнь – паденье,
     Иль всё-таки она – всегда полет?…



   Без названия


     Всем известно, земная склоняется ось,
     Как у слесаря в пальцах зубило,
     Неужели и там побывать довелось —
     Среди тех, кого сердце любило.


     О, как тягостно вдруг осознать пустоту,
     Эта тяжесть мне кажется сплетней,
     Мне невмочь, дорогие, невмоготу
     Быть без вас в этой жизни последней.



   Без названия


     Любимая, гадалки снова лживы,
     Но времени, мой друг, на них не трать,
     Пока мы вместе и пока мы живы,
     Побудем рядом, доставай тетрадь.


     Мы рядом, друг, сегодня, как впервые,
     И снова, снова сходимся во всем.
     Слова, сейчас рожденные, живые,
     Мы в старые страницы занесем.



   Без названия


     Вернутся в гавань ближе к ночи
     Все корабли,
     А эта жизнь, увы, короче
     Ночей любви.


     Не все к морям сбегутся реки
     Под свист гудка,
     Лишь ночь любви в душе навеки,
     Хоть коротка.



   Без названия


     Любовь пред нами, друг, не виновата,
     Она случайным верила мечтам,
     Зачем глядим мы в сторону заката? —
     Рассветный луч ведь не бывает там.



   Песня о молодом вороне


     Ворон черен, норов спорен,
     Тьма внутри, вокруг черно.
     Обронил он десять зерен,
     Проросло одно зерно.


     Десять раз он круг за кругом
     Под ночной звездой скользил
     В небе теплом и упругом,
     Где к хурме припал кизил.


     Скоро вымахнет пшеница
     Над землею в полный рост,
     Скоро ворону жениться,
     Холостой не строит гнезд.


     Он летит, судьбы не зная,
     Дышит сыростью полей.
     Тяжела звезда ночная,
     Спелый колос тяжелей.


     Он летит, и ненароком
     В небе трогает струну,
     И кричит, пронзенный током,
     Как стрелою в старину.



   Застолье


     О, если б знать, что когда запоем,
     Весь мир уместится в стакане,
     И каждый тогда настоит на своем
     Пути, и грехе, и обмане.


     И каждый умрет перед памятью жен,
     Себя проклянет, умирая.
     И каждый воскреснет, навек окружен
     Напевом, как стенами рая.


     И каждый ушлет за другими вослед
     Свой голос, чтоб стать побратимом,
     Чтоб вынести тяжесть и счастья, и бед
     В старении необратимом.


     Ведь тело с душой, хоть никто не привык,
     Увы, разомкнутся, как звенья,
     А голос ко праху слетит хоть на миг
     Из общего хора забвенья.



   Исход
   Шереметьево-2


     Не говори, я помню этот путь,
     Прозрачность дней, угрюмой ночи муть,
     Прожектор, что взлетал из подземелья,
     Пока в три стороны тянули воз,
     И в бедном сердце не хватало слез,
     Как в бедном доме водки для похмелья.


     Петр Шереметев или же Борис
     Из ада – вверх, из рая – гляньте вниз:
     Что мы творим сейчас на вашем поле,
     Каких веков легко зорим казну,
     Ко смерти отходя или ко сну
     Судьбы своей, точней сказать, недоли.


     Бог собирает, но транжирит черт,
     И кровь земли уходит из аорт,
     А самолет, взлетев, теряет силу
     Там, на скрещенье взлетных двух полос,
     Где хорошо архангелу спалось,
     Не знаю, Михаилу, Гавриилу…


     Не все ль равно, воззвала чья труба
     К стране, в которой нету нераба
     И горьким пламенем горит обида?
     Кому невмоготу, кому – лафа,
     Пока есть ложь, и пятая графа,
     И гнет чинуш, и страх, что хуже СПИДа.


     Я вслушивался в голоса людей,
     Не зная, эллин кто, кто иудей,
     Но зная, что их разлучать жестоко.
     И можно ли сказать наверняка,
     Склонившись к устью, чем сильна река —
     Водой притока или же истока?


     Чтоб улететь на запад и на юг,
     Над полем самолеты чертят круг,
     И этот круг, увы, стократ повторен.
     На свежем пне так тесно от колец,
     Что не сочтешь. Но в нем сокрыт конец
     Ствола, и кроны, и лесов, и зерен.



   Дикий гусь

   Ю. Ряшенцеву


     Или хворь наконец отпустила,
     Или жизнь тяжело так прошла,
     Но разлука все краски сгустила
     И легла от крыла до крыла.


     А пока распрямлюсь от недуга,
     И глаза подниму к небесам,
     И врага потеряю, и друга,
     И себя потеряю я сам.


     Как же вдруг позабуду и кину
     Красоты умирающей гнет,
     Что вослед улетевшему клину
     Только голову ниже нагнет?


     Как же веровать стану в удачу,
     Если дышится сердцу с трудом,
     Если путь свой за облаком прячу
     И скольжу, как река подо льдом?


     Век за веком и слева, и справа
     Только грустные взгляды ловлю.
     Мне не нравится эта держава,
     Потому что ее я люблю.



   Сказка

   Когда эта жизнь прекратит наконец

     В пыли волочиться да в росах,
     Протянет ей ночь золотой каганец,
     Протянет ей день черный посох.


     И станет усердно светить фитилек
     Из мерзлых уральских бараков,
     Где детской надежды летал мотылек
     Близ пушек и танковых траков.


     А посох упрется в нечаянный след,
     Чтоб тень его пала стрелою
     В ту сторону света, где грохоты бед
     Смолкали пред песней незлою.


     Пускай неизбежность идет по пятам,
     Но можно ли чаять защиты
     Душе, потерявшейся именно там,
     Где преданы мы и убиты.


     Не в крепости за частоколом оград,
     Не в кущах волшебного сада —
     Спасение там, где и холод, и глад,
     И волчья тропа, и засада.



   Без названия

   Лене и Саше

   Грустно жить в перевернутом мире,

     Где нулем завершается счет,
     Где движенье времен и цифири,
     Как река, вверх по руслу течет.


     Где, судьбу упреждая, исчезну
     Раньше ярко сгоревшей звезды,
     Где в небес раскаленную бездну
     Ястреб падает из борозды.


     Где событий железные звенья
     Предо мной в неоплатном долгу,
     Где, ища всякий раз откровенья,
     Всякий раз я лукавлю и лгу.



   Контакт


     Через вечность дельфину плывется легко,
     Он дитя этой мудрой, бесшумной стихии.
     А когда детских звезд закипит молоко,
     Лес отпустит на волю все листья сухие.


     И они за дельфиньим помчат плавником,
     Неподдельной, скупой позолотой играя,
     И спустя краткий век попадут прямиком
     В молодые края иль в преддверие рая.


     Там иной материк, там иная среда,
     Там иной океан караулит свой случай.
     В отдаленье всех наших времен череда
     Примитивней простой карусели скрипучей.


     Почему ж, там вздохнув только раз, с высоты
     Вновь дельфин к нам соскальзывает в преисподню?
     Может, если не вышло придумать мосты
     Между ними и нами, бросит зыбкую сходню?


     Я взбегу на нее, и качнусь, и замру,
     Дрожь пронзит мое тело и чувство шестое.
     Это чувство дельфинье не всем по нутру,
     Но и жизнь без него, видно, дело пустое.



   Старая икона


     Там краски три-четыре,
     Доска совсем темна,
     Но все ж и без псалтыри
     Душа обращена


     К перетерпевшей муки
     И вновь обретшей плоть
     Душе, что страх разлуки
     Сумела побороть.


     В глазах толпы и стражи
     Пески пустынь рябят,
     Никто не знает даже,
     Что ангелы трубят.


     Нет, не о том их вести,
     Что солнце и луна
     Пред грешным взором вместе,
     Как Бог и сатана.


     И не о том, что топот
     Веков, всей лжи уста
     Не пересилят шепот,
     Слетающий с креста.


     Они трубят о прахе
     Родном на дне могил,
     О том разлучном страхе,
     Что превозмочь нет сил.



   Осень-91


     Пройдет немного времени, и мы
     Друг друга распознаем после смуты.
     А государству новые умы
     Легко предложат новые маршруты.


     Всех дней сегодняшних и быль, и боль
     Во днях грядущих стихнут, словно эхо.
     Там, в прочном пресном быте страхов, соль,
     Пожалуй, только лишняя помеха.


     А мы, средь вольных все еще рабы,
     Расправить спину так и не успели,
     Но вновь взвалили ношу на горбы,
     Как и вчера, и тащим еле-еле.


     И все же этой ноше каждый рад,
     Рад жизни, хоть и чудится порою
     Стальной капкан иль волчьей ямы смрад
     Под золотою листьев мишурою.



   Капля


     Кто смахнет дождинку с плоской тучи?
     Разве только ветер невезучий?
     И помчится весело за ней.
     С высоты – где круто, где полого —
     Поведет незримая дорога,
     И чем ближе к месту, тем верней.


     Мимо спелой молнии ветвистой,
     Мимо уток, помнящих про выстрел
     В предрассветной мгле родных болот,
     Мимо куполов и крыш покатых,
     Мимо фонарей и стен в плакатах,
     Мимо лиц у Сретенских Ворот.


     Вот она ударилась со звоном
     В скверике, где травка за бетоном,
     Как монетка, что достигла дна,
     И лежит себе, забот не зная:
     В темном небе дырочка сквозная —
     Света высота, тьмы глубина.


     Неживому быть легко счастливым.
     Как зрачок у хищника с отливом,
     Капля спит. Вбирая солнца луч.
     Но очнется – в тот же миг погаснет,
     Испарится, словно страсть иль праздник,
     Станет ветром, зря он невезуч.



   Кораблекрушение


     Приснился сон мне: кораблекрушенье,
     Работа боцманской команды, пенье
     Нетрезвых пассажиров, вой сирен.
     И смоляные факелы в подпору
     Прожекторам, лучи которых в гору
     Вдруг вознеслись, когда начался крен.


     Плоты спустили на воду, и люди,
     Забыв о власти, славе, злате, блуде,
     Заполонили плотно каждый плот.
     Вода шипела, мчась с фальшбортом вровень,
     С проворством змея, с яростью жаровен
     Охватывая плот и небосвод.


     И та, с которой был непрочно связан
     Одним непритязательным рассказом,
     Да чаепитьем, да пожатьем рук,
     Была совсем спокойна, как ребенок,
     Не ведающий, сколь убог и тонок
     Ковчег, где спит душа, и сто вокруг.


     При погруженье взорвалась машина,
     И взрыва одинокая вершина
     Меня над океаном вознесла.
     О ужас, уцелел я в этом мраке!
     Как стыдно быть живым и слушать враки
     Свои о мертвых, коим нет числа.



   Элегия


     Белозубая лошадка тихо прядает ушами
     И бредет по мелководью ранним утром камышами.
     Волочится вслед за нею дым костра с дыханьем гари,
     Друг глядит вослед печально, тронув струны на гитаре.


     Он глядит, как дым и грива вдруг меняются местами,
     Припадает к старой песне пересохшими устами.
     И пока не вышел хворост, и не пробудились птахи,
     И не поскользнулось солнце на солдатской плоской бляхе,
     Друг утешится словами, что собрал я ненароком
     Здесь, на Каме, в прошлой жизни, внемля белкам и сорокам.


     Этих слов пустые линзы от густой росы намокли,
     И сквозь них всё видно, словно в перевернутом бинокле.
     Кажется забавой детской то, над чем горюем, плача,
     Белозубою лошадкой – приблудившаяся кляча.
     Кажутся стезей прямою перепутанные стежки,
     Ярким рыцарским нарядом – наши сирые одежки.


     Кажется нам самоцветом и костер средь хмурой рани.
     Но нет силы вспомнить песню, что его играют грани.
     Лишь струна живет охотой за духовной сытной снедью,
     А слеза горчит в гортани и течет по сердцу медью.



   Колька


     На колени стелили бархотку,
     Приносили гармонь иль баян,
     Я играл целый вечер в охотку,
     Трезвым трезвый, но, кажется, пьян.


     Не хочу даже и лиходею
     Пожелать, чем язвит меня старость.
     Инструментами я не владею, —
     Но вот музыка в сердце осталась.


     Дирижировал музыкой Колька,
     Драмкружковец и главный помреж,
     А под утро, не спавший нисколько,
     Я был снова и собран, и свеж.


     В стороне от веселья и смеха
     Я теперь осторожно бреду,
     Если слуха касается эхо,
     Мнится мне – это слышу в бреду.


     Брезжат вальсы, и танго, и полька,
     И над Камой ночной небеса,
     Наши игры и танцы, и Колька,
     И умерших друзей голоса.



   Без названия

   А. Килину


     Друг, взрослели мы, голодая,
     В сердобольном удмуртском краю.
     Там надежда моя молодая
     Знать не знала про старость мою.


     Я, знавший про секреты стали,
     О близком здравье вижу сны,
     Здоровья жду, как в детстве ждали
     Мы окончания войны.



   Приглашение к исповеди


     Ударит ветр по камышам,
     И тронет бард струну.
     Поговорим же по душам,
     Как было в старину.


     Ах, только бы надежный Ту
     Над головой парил,
     Я так давно начистоту
     С тобой не говорил.


     Под изморозь легла трава,
     И кудри не черны,
     А мы забыли те слова,
     Что были нам верны.



   Годы


     Дождаться хотелось в июле
     Хорошей погоды.
     Когда же они прошмыгнули,
     Все лучшие годы?


     Неужто и жизнь на излете,
     Как мост над рекою? —
     Держусь за нее я в блокноте
     Последней строкою.



   Бессонница


     Жизнь – карандашик в руке,
     Что есть напрасней.
     Пламя на сквозняке
     То разгорится, то гаснет.


     Времени черный квадрат.
     Страсть. Я ведь с нею.
     Список последних утрат
     Жизни длиннее.


     От двух часов до трех —
     Спокойная луна,
     Собачий перебрех,
     Пустая тишина.


     Стремится без перил
     Жизнь вверх или вперед.
     Я кашу заварил —
     Никто не разберет.


     Для смеха, для утех
     Всегда найдется дата,
     Но только нету тех,
     Кто нас любил когда-то.



   Возраст


     За лесом застучал мотор,
     И вторит эхо свыше,
     Как будто чей-то разговор
     Я невзначай услышал.
     Июнь, какая благодать,
     Все звезды за туманом,
     Костра на солнце не видать,
     Весь шлях закрыт бурьяном.
     Пусть оскорбляют суета,
     Обманы и бездушье,
     Я чувствую свои лета,
     Как ветеран оружье.



   Последний вальс


     Наш вальс с тобою неминуем,
     Сейчас опора он и щит.
     Давай, любимая, станцуем,
     Ведь музыка уже звучит.


     Быть может, был плохим я мужем,
     Но ты прекрасною была.
     Мы не умрем, покуда кружим,
     Пока звучат колокола.



   Без названия


     Порою мне становится невмочь,
     Жизнь беззащитна, хоть и коротка,
     А весь наш век – лишь день и ночь
     Перед нажатьем кнопки и курка.



   Без названия

   Эдуарду Гордону


     В стенах ижевского лицея
     Судьба поднимет до высот,
     И время, словно панацея,
     От блеклой немощи спасет.


     Пройду по грязи и по лужам,
     Тропинку протопчу в снегу.
     Мне кажется, что я там нужен
     И, значит, счастлив быть могу.



   На горней высоте


   I


     Заветных слов живая смесь
     Приучит веровать мечтам.
     Когда не пишется, мы здесь,
     А если пишется, мы там.



   II


     Всё верю в тайну и в число,
     И это, видно, неспроста,
     Туда возносит ремесло,
     Где в сердце входит высота.




   Колыбель


     Помнится, катил в телеге я
     Средь родных холмов Урала,
     И звучит моя элегия
     Там, где матушка стирала.


     Спину разогнет степенно
     Возле бедных, верных книг,
     И сойдет густая пена
     С рук бессонных на рушник.


     Путь не вел меня лишь прямо,
     Хоть избег я пуль и стрел,
     Где же ты сегодня, мама,
     Без тебя я постарел.


     И в груди болит от бега
     Аж за тридевять земель,
     А уральская телега —
     Первой жизни колыбель.



   Без названия


     Ах, за уральским бараком
     Я верил в множество примет.
     Пусть мир пока окутан мраком,
     Но где поэзия – там свет.



   Без названия


     Не знаю, что меня спасло
     От глупых споров.
     Сердечной думы ремесло
     Свой прячет норов.


     Слова слетают с высоты
     В тетрадь, как в клетки.
     Им узкие тесны листы,
     Как птицам ветки.


     Простые песни вещих птиц,
     Их смех, их боли
     Прижиться смогут
     Средь страниц неволи.



   Без названия


     Наше время на излете.
     Истекает срок,
     Что мне видится в блокноте
     Меж неровных строк.


     За густым туманом сивым —
     Камские края.
     Вижу край, где был счастливым
     И здоровым я.


     Вижу пляж красивый в Ниде,
     Блеск ночных орбит.
     Я на путь свой не в обиде,
     Хоть я там забыт.


     Там уже метет пороша,
     Твердь белым бела,
     Памяти опасной ноша
     Мне не тяжела.



   Семья


     Из-за дальних Пиренеев
     Прилетел родной звонок.
      Мы под старость лет умнеем, —
     Каждый больше одинок.


     Сколько сердце потеряло,
     Жизнь оставив про запас,
     От Мадрида до Урала
     Очень-очень мало нас.



   Равновесие


     Быть может, на Урале найду я край земли?
     Мы много потеряли, друг, мы много обрели.
     И мы вернем едва ли, что скрыл туман вдали,
     Мы много потеряли, но больше обрели.


     В надежном материале достались нам рули,
     Мы злато потеряли, надежду обрели.
     Мы жили под царями, хоть сами короли,
     Мы годы потеряли, любовь мы обрели.



   Без названия


     Воспевал стариков, а любил молодых,
     Жизнь несла без рывков до волос до седых,
     Грустный воздух больниц мне печально знаком.
     И тоска пленных птиц с предпоследним звонком.
     Без стропил и перил все бежал, все спешил —
     Жизнь свою торопил мчать быстрее машин.
     Отдохну как-нибудь, стыд грозит мне перстом:
     Так кончается путь – там лишь тьма под крестом.
     Отдыхать нет причин, хоть кончается круг,
     И финал различим, оглянись, кто вокруг?
     Бедам всем вопреки, рядом – лишь старики,
     Все бодры и крепки, дням своим вопреки.



   Воткинск 1943


     Марта неокрепший лед,
     Мысли мчатся до Урала,
     Там, где ночи напролет
     Матушка моя стирала.


     В койках двух госпиталей
     Копится живая сила,
     Вдоль картофельных полей
     Санки матушка тащила.


     Деревянные дома,
     Деревянные бараки,
     От беды сойдешь с ума
     В тыловом промерзлом мраке.


     Белая слепит пурга,
     В бой народ пошел гуртом —
     Разобьем, страна, врага,
     Разглядим его потом.


     Мама с мыслью о своем
     Снежный перейдет редут.
     Волк с волчицею вдвоем
     Рядом в ста шагах бредут.


     Только конченый дебил
     Мнил, что одолеет нас.
     Я люблю, кого любил,
     Чту Урал – вот он и спас.



   Вечер


     У всех подъездов пары
     Во тьме и тишине,
     А сердце шлет удары —
     Они гудят во мне.


     Эх, был бы я моложе,
     Я также вечер весь,
     Как эти пары, тоже
     Во тьме стоял бы здесь.



   Без названия


     Ремесло наше вовсе не мед,
     И спешат мои строки вразлет,
     Уцелеть бы им всем до конца
     От угрозы, клевет и свинца.
     Чуют строки прощания лёт —
     Их забвенье иль гибель прервет.



   Без названия


     Под холмом, под соснами
     Речки тихий берег.
     Дети стали взрослыми,
     А душа не верит.


     Молодое племя,
     Старые поленья,
     Как поступит с нами
     Это поколенье?


     В этих юных людях
     Прежних дум костяк, —
     Может быть, осудят,
     Может быть, простят?..



   Без названия


     Надоедливой хвори ноша
     Тяжела, но тянусь к чудесам.
     Зря ли зимнего снега пороша
     Прикипела к моим волосам,
     Греет дружбы огонь, я иного
     Не хочу вовеки огня,
     И любовь, словно жизнь и обнова,
     За углом ожидает меня.



   Попытка автопортрета


     В стихах есть ворон, бык и два орла,
     Река, вода в которой замерла,
     Лицо моей любимой под дождем
     И древний город, где я был рожден.
     Есть очертанья неба и морей,
     Местечко есть и для души моей,


     Есть город, где обрел я дом и кров,
     Где не всегда был справедлив, суров.
     Паек голодный есть, уральский, жалкий жмых,
     Есть имена ушедших и живых.
     Мерещились удача и почет
     И тот незримый, кто меня прочтет.



   Без названия


     Грешен я, мне всё дороже
     Грех мой. И меня спасут
     Лишь любовь твоя, быть может,
     И, наверно, Божий суд.



   Посох


     Постарел неустанный мой посох —
     То он в черной грязи, то он в росах,
     Как тебя мне узнать за туманом,
     За изгибом тропы, за курганом?
     Друг у друга, родная, мы в сетях,
     Но узнаем себя только в детях.



   Мираж


     Все эти улочки моих окраин,
     Где пахнут булочки ванильным раем,
     Где баба-бестия лжет по старинке,
     Где все известия найдешь на рынке.
     Там на скамейке, друг, мы рядом сели,
     Там близко ржавый круг от карусели,
     Там запах мафии в саду любом,
     Там фотографии хранит альбом.


     Душа, уныла, сил своих не трать —
     Ведь то, что было, не разобрать.
     Да, вахту строгую сдал экипаж,
     Пылит дорогою жизнь, как мираж.



   Слова


     Сейчас почти мне ясно:
     Я был необходим,
     Вдоль Камы не напрасно
     С ватагою бродил.
     Слова звучат некстати,
     Иных и нет давно,
     И не дано узнать им,
     Что в них заключено.



   Без названия


     Я помню танго то осеннее,
     И влажный берег, и самшит.
     Ведь то, что нам несет спасение,
     Сперва и мучит, и страшит.
     Как прежде я люблю загадки
     И парусам смотрю вдогон,
     Жаль, годы стали очень кратки —
     То шагом шли, то мчат бегом.



   Роща


     Стояла она золотая,
     Смотрелась в болотную гать.
     А нынче вся роща – пустая:
     Ни птиц, ни листвы не слыхать.


     Вдоль речек, вдоль тропок, вдоль улиц
     Домчит до ветвей снегопад.
     Как будто бы птицы вернулись
     И листья примчались назад.



   Бурлаки


     Бурлаки бредут по суше
     Над большой рекой.
     Взгляд художника им служит,
     Но грядет другой.
     Кто не тянет бечеву,
     Уличен во лжи.
     Проживет не наяву
     С верой в миражи.
     Не случайный ротозей
     Их заметит где-то.
     Сберегает их музей,
     Золото багета.



   Пейзаж


     Ночью в темноте реки
     Бакенов сверкнули бусы.
     Все евреи – старики,
     Даже и безусы.
     Ведь не с мыслью о плохом
     Я стихи кропал.


     След мой во поле глухом
     Высох и пропал.
     А сегодня на часах
     Время всех времен.
     Я и в рощах, и в овсах
     С детства растворен.



   Поэты


     Сочтемся адресами,
     Всех в небе звезд не счесть.
     Все, что понаписали,
     Не хватит сил прочесть.


     Мы счет ведем веками,
     Велик наш аппетит,
     А кто в стихи вникает,
     Взгляд в небо обратит.



   Летопись 1


     Как я из небытия возник
     В товарном беженском вагоне?
     Но помню мамы светлый лик,
     Ее слезу, как на иконе.
     Твердит мне, как глухой тетере,
     Кукушка заповедный срок, —
     И все дороже мне потери,
     И все милее пыль дорог.



   Без названия


     Когда худое всё отринем
     И вновь сойдемся за столом,
     Под небом чистым, ярко синим
     Не станем помнить встреч со злом.
     Когда отринем все худое,
     Прихлынет снова к сердцу тишь,
     И ты меня живой водою,
     Как было прежде, напоишь.



   Без названия


     Ах, Европа-Азия, Милая Абхазия,
     Где украшен, как резьбой,
     Снежной пеною прибой,
     Где клубятся у горы
     Наши прошлые пиры.


     Там я хмеля груз пронес.
     Слово как-то произнес.
     Там свежа любви стезя
     И не старятся друзья.
     Там, с легендой спутав быль,
     Выйдет на берег Фазиль.
     Там густа, как соль, тоска
     Вдоль прибрежного песка.
     Отмелью залив там узкой
     Стянут, как шнурком.
     Там, забыт или не узнан,
     Прошмыгну тайком.



   Кахетия


     Я забыл тогда об одном,
     Что разводят песню вином.
     Словно краска на небе холста,
     Кровь у песни грузинской густа.
     Распрямлюсь, всю отрину муру,
     Растворюсь в этой песне, умру,
     Пел Джансуг мне, пел Автандил,
     Взгляд девичий за мною следил.



   Без названия


     Когда я поднимусь в зенит —
     Тропой, не напролом,
     Там ангел кроткий осенит
     Меня своим крылом.
     Повинную главу слезам
     Предам я под плащом —
     И слух мой различит: «Сезам»,
     И буду я прощен.



   Возвращение


     Вот я возвратился в милый дом,
     И клубит дороженька за мной,
     И вращается, скрипя, с трудом,
     На оси железной шар земной.
     Книги здесь лежат, как на витрине,
     Между августом и сентябрем.
     Все худые мысли мы отринем,
     Добрые – пред сердцем соберем.



   Без названия


     Доесть бы эту жизнь хоть чайной ложкой,
     Последние спроваживая дни,
     Но книжка под малиновой обложкой
     Напомнит, друг, что мы давно одни.
     Да, некуда уже спешить, мы дома,
     Где нелюдимости надежный щит,
     И никого вокруг до окоема
     Усталый глаз не различит.



   Без названия


     Когда моя звезда взглянула вниз,
     Через небесный свесившись карниз,
     И бросилась ко мне с высот, спеша,
     И в тот же самый миг зашлась душа.
     И тотчас птицы прянули с ветвей,
     И в нашем мире сделалось светлей.



   Кавказ
   Душа и водопад


     О, сколько дали бесполезной
     Вмещает тьмы ущелья ад,
     И держит страх над сладкой бездной
     И путника, и водопад.
     Я задохнусь, пока летит вода,
     Вода, покуда падает, тверда.
     Там обменялись голосами
     Два горных эха и две тьмы,
     Поэты всё уж написали,
     Что только замышляем мы.



   «Белая гвардия» М. А. Булгакова


     Внимаю весенним громам,
     И взгляд поднимается к высям,
     О городе нашем роман,
     По счастью, давно уж написан.
     О прошлом, душа, не жалей,
     Пусть клин журавлей протрубил,
     В Мариинском из милых аллей
     Меня окликает Турбин.



   Мечта


     Когда-нибудь я сделаюсь звездой,
     Чтоб с высоты небесного поста
     Мечтать над негасимою водой,
     Мечтать, не зная отдыха и сна,
     Как о земле мечтает высота,
     Как о волне мечтает глубина.



   Без названия


     От старости до колыбели
     Нас гром оглушал, звон капели,
     Земля содрогалась вдогон
     И жаром дышал полигон.
     А ветви и звезды над нами
     Дразнили листвой, именами.
     Мир всех новостей, всех разлук
     Таился внутри и вокруг.
     Общался он с нами, мы с ним,
     Хоть скрытен он, необъясним.



   Без названия


     Холодные краски заката,
     Увы, я не буду когда-то.
     Предзимья остывшая нота.
     По мне ведь соскучится кто-то.
     Закроется эта страница,
     Как та, с Украиной, граница,
     Остались там юные силы,
     Да детство, да те две могилы.



   Несовпадения


     Слов цветочная смесь
     Прикипает к устам.
     Ах, забыть бы мне здесь,
     Что говаривал там.
     Трудно жить на износ —
     Грусть спешит по пятам,
     Здесь я то произнес,
     Что не вымолвил там.
     Пусть в начале начал
     Не загадывал срок,
     Здесь о том промолчал,
     Что я где-то изрек.



   Без названия


     Нынче не становится теплей,
     Только луч закатный ярок блеском.
     Полон я молчанием полей,
     Тишиной стогов и перелесков.
     Нынче тучи вновь грозят Синаю,
     И темнеет древняя вода.
     Наступает то, что не узнаю,
     То, что не увижу никогда.
     От разлуки никуда не деться,
     А зима не будет без снегов.
     На тебя мне век не наглядеться,
     Век не возвратить мне всех долгов.
     Сердце вновь возжаждало удач,
     Ястреб устремился вновь за уткой,
     Женщину встревожит детский плач,
     И она склонится над малюткой.



   Флейта

   Доре Черашней


     Поет в оркестре флейта,
     Гремит в оркестре медь,
     Но каково же ей-то
     Средь шума тихо петь?
     Кто учит – удивится.
     И кто зовет ее?
     Она поет, как птица,
     Она поет свое.
     За чередой осин
     Мелькает образ чей-то.
     Играет клавесин,
     И нежно вторит флейта.
     Ах, радостная мука,
     Разлуки карнавал,
     Ведь воздух прежду звука
     У сердца побывал.



   Без названия


     Свет упадает с молодых ветвей,
     Смолою пахнет от могучих бревен,
     Был справедлив я с долею своей
     И только пред одной тобой виновен.



   Без названия


     Все трудней небесам
     В этом взоре помещаться.
     Жизнь текла по усам,
     И спешишь ты прощаться.
     Берегу для души
     Эти взгляды и слово,
     Не спеши, не спеши,
     Мы не встретимся снова.
     Пусть фортуна опять
     Нашей воле покорна.
     Жизнь не двинется вспять,
     Не найдет нас повторно.



   Крест


     На Ваганьково церковь святая,
     Где ты Господа часто молила,
      Снег сюда долетает с Алтая
     И ложится плашмя, где могила.
     Кто сюда привезет нас когда-то,
     Кто поймет, что же крест этот значит?
     Кто по праву вдовы или брата
     Погорюет, помянет, заплачет?..



   Романс Г. Свиридова
   Из кинофильма «Метель»


     Пусть плачут скрипка и флейта,
     И ты, друг, слезу оброни.
     Ведь образ неведомый чей-то
     Мечтам твоим лучшим сродни.
     Дождаться бы только конца,
     Забвенья, концерта, сеанса.
     Дождаться бы только творца,
     Воскресшего в нотах романса.



   Небожитель


     Осилит кто к богам дорогу
     Как часть душевного пути
     И кто к небесному порогу
     Сумеет близко подойти —
     Увидит сверху судьбы наши,
     И звездный испытает гнет,
     И вечность из волшебной чаши
     С молитвою своей глотнет.



   Без названия


     Мне не хватает вестей.
     Новь отдается мне болью.
     Мне не хватает гостей,
     Честно готовых к застолью.
     Я погружаюсь в леса,
     С камнем вращаю пращу.
     Может, вот-вот в небеса
     Душу свою отпущу.



   Родник


     Мне бы отыскать родник,
     Чтоб живой воды испить.
     Жаль оставить вас одних
     В этом мире жить.
     Дерн вкруг родника промок,
     В нем таится ночь.
     Я бы вам, друзья, помог,
     Только мне невмочь.
     Узкая струя светла —
     День сверкает в ней.
     Нас судьба не зря свела,
     Ворожбы сильней.



   Прозрение


     Когда же я достигну дна,
     Где тьма скрывает ложь,
     Ты только, может быть, одна,
     Одна меня поймешь.
     Но я уже давно старик
     И я давно другой,
     Хоть истины на краткий миг
     Коснулся сам рукой.



   Метаморфозы


     В марте меня не стало,
     Был я внутри, не вовне.
     Темная грань кристалла
     Сердцу светила во мне.
     Время пошло скорее.
     Жизнь подступила рывком.
     Стал я себя старее —
     Сделался вдруг стариком.



   Строка


     Тянутся за мною следом
     Нити летних паутин.
     Хорошо, что всем неведом
     И бредешь совсем один.
     Гром ударит, стихнет эхо.
     В русло заползет река,
     Мне покуда не помеха
     Предыдущая строка.
     Где-нибудь поближе к маю
     Станут гуще времена.
     Я строку свою узнаю.
     Но узнает ли она?



   Фото внучки


     Твой дед не мастер, но художник,
     Знай, внучка деду дорога,
     И этот сказочный кокошник,
     Игрушечные жемчуга.
     Твой взгляд, что послан раньше срока, —
     Он мил и, кажется, не строг
     Тому, кто все еще далёко,
     Но все ж приблизится в свой срок.



   Без названия


     Душа сочтет находки и потери,
     Но время не вернет назад.
     Засыпаны скамейки в сквере,
     Где грустно громыхает листопад.



   Будничное облако


     Вот облако стоит над старым садом,
     Под ним клубок обид и чья-то зависть рядом.
     А верхний ветерок шевелит его пряди,
     И этой жизни срок сокрыт в моей тетради.
     Был праздник и балы, но это не со мной,
     Листы мои белы и дышат тишиной.



   Без названия


     За милости платить мне нечем,
     Поднадоела эта сцена.
     Мне чудилось, что буду вечен,
     Но все кончается мгновенно.



   Без названия


     Куда судьбы уводит нить,
     Куда бредешь по следу?
     Ведь пораженье пережить
     Так трудно, как победу.



   Весы


     О, заблужденья горний свет,
     В тот миг душа желала песен.
     И строй ее был равновесен, —
     Без этого и дела нет.
     В мгновенья острых откровений
     Бессмертия стучат часы.
     И вот тогда приходит гений,
     Чтоб строже покачнуть весы.



   Ротонда


     Цвет неба в Париже жемчужен,
     Листва шелестит о тепле,
     Мы с другом закончили ужин,
     Допив до конца божоле.


     Вторую отгрохали смену
     В просторных цехах у «Рено»,
     Мой взгляд, опустившись на Сену,
     Спокойно уходит на дно.


     Все меньше над Сеною света,
     Тревожней движенье планет.
     Есть взгляд, и он ждет меня где-то,
     Дороже которого нет.



   Слава


     Грядут иные времена,
     А слава у меня скромна,
     Она свою все ждет звезду
     И не бывает на виду.
     И только через много лет
     Весьма досужий славовед
     В краю, где вьется воронье,
     Сумеет отыскать ее.
     Признание подаст в горсти
     И тихо скажет ей: «Прости».
     Она ответит: «Ничего», —
     И отвернется от него.



   Русский стих


     Российские скрепы в стихе
     Сердечны, лиричны, надежны,
     Как жало стальное в сохе,
     Как меч, погружаемый в ножны.
     Коснется глубоких низин,
     Достигнет заоблачной выси,
     Ему я необходим,
     Навек от него я зависим.



   Дом


     Королевское величие
     И имперскую парчу
     На семейные обычаи
     Променять давно хочу.
     Видеть дорогие лица
     Вкруг домашнего стола.
     И, как прежде, удивиться,
     Как любимая светла.
     Хорошо, что я ей нужен,
     И мой нрав, и седина.
     Неужели был ей мужем,
     Мне женой была она?..



   Реквием


     Жизнь течет в привычном русле
     В свете нашинских широт.
     Не умею ждать без грусти
     Предпоследний поворот.
     Надо бы запомнить лица,
     Каждого к себе прижать,
     Восхищаться и дивиться,
     Что конца не избежать.



   Работа
   Выдумка


     Для зарисовки, песни или оды
     Придумывал сюжеты, эпизоды,
     Года, часы и наших судеб миги
     Укладывались тесно в строки, в книги…
     Так знай, Москва и дальние края,
     Вся эта жизнь – лишь выдумка моя.



   Шторм


     Боль сердце забудет и слухам не верит.
     Дверь памяти заперта на засов,
     Ведь яростно волны бросались на берег,
     Как выводок бешеных псов.
     На береге мокром, на береге голом
     Клубилась пернатых река,
     А дружеский луч протянулся над молом
     С грозовых высот маяка.



   Полонез


     Все годы я прожил, не больше
     Осталось под кровлей небес,
     Я помнил о страсти и Польше,
     И песню мне пел полонез.


     Ведь прошлое станет дороже,
     Остынет когда от скорбей.
     Здесь дамы все больше похожи
     На ищущих корм голубей.


     Ступают они на паркет,
     Как речки в просторы долин.
     И свежий, как взгляд, кринолин
     Роняет к подножиям свет.



   Воробьи


     Летят под снегом воробьи
     Вдоль жизни краткой.
     На строки скромные мои
     Глядят украдкой.


     Да, время воробьям не впрок —
     День меньше ночи,
     А жизни нашей птичий срок
     Того короче.



   Почтовый ящик

   Среди бумаг манящих

     Висит почтовый ящик.
     По межэтажным склонам
     Спешу к нему с поклоном.
     Мне напиши письмо,
     Как это прежде было.
     Пусть ищет путь само,
     Покуда не остыло.
     Летит, легко пронзив поля,
     Живая колея.



   Без названия


     Я песне не верил отважной,
     Увы, недоверчивым был.
     Ведь ради ромашки бумажной
     Я розу живую забыл.
     Теперь красота уж далече,
     Гармонии сгнили мостки,
     И мне упадают на плечи
     Печальных обид лепестки.



   Без названия


     Поэт сказал и замолчал,
     Скрипит земная ось.
     Он часто слышит по ночам
     Все времена насквозь.
     Он хром, и даже инвалид,
     Но не спешит он к тризне,
     А сердце у него болит
     Всю жизнь и после жизни.



   Без названия


     Я техник и слова, и стали,
     Мне послан был некий сигнал,
     И барды прилежно листали
     Еще не забытый журнал.
     Пусть песня летает по свету,
     Как было во все времена,
     Пускай она будет поэту
     Сквозь ночи забвенья видна.



   Сладость


     При свете утренней звезды
     Я небу свежему покорен,
     Пекусь о судьбах малых зерен,
     Что принесут в свой час плоды.
     Любуясь то цветком, то маем,
     Мы приторный вкушаем мед
     И до поры не понимаем,
     Что жизнь прозревшая поймет.
     И дуновенью ветерка
     Подставив потный лоб бессчетно,
     Вдруг понимаем неохотно,
     Что сладость под конец горька.



   Напутствие


     Ну что, друзья, заканчиваю путь,
     Сбираю мысли все с пожитками,
     До места доберусь, хоть как-нибудь,
     Где белыми удача шита нитками.
     Тогда-то и забудут меня пусть,
     Как злато деревенское в рогоже,
     Ведь для меня всю жизнь казалась грусть
     Веселия казенного дороже.



   Сортавала


     Полюбуюсь на лес сбереженный —
     Он раденьем лесничества цел.
     Миловидные финские жены
     До путины томятся без дел.
     Две зенитки и ласточка – трое —
     Вот кто в небо глядит, верь – не верь,
     А пред ночью все ж тихо откроет
     Мне красавица местная дверь.



   Полет


     Полета страх и наважденье,
     Когда с любимой вы вдвоем.
     Сначала мнилось, что паденье,
     Но оказалось, что подъем.
     Несемся, судьбам не переча,
     Здесь фарта нашего порука.
     Сначала чудилось, что встреча,
     Но оказалось, что разлука.



   Ночь


     Светлой ночи истома
     Там, где клад наш зарыт,
     Тенью нашего дома
     Переулок закрыт.
     Дым над крышей как стебель.
     Старой лужи стекло.
     И хоть в городе темень,
     Но в душе ведь светло.



   Письмо


     Я опустил письмо в почтовый ящик
     И грустно поглядел за окоем,
     Там плавали две черточки манящих,
     Две уточки, летящие вдвоем.
     Вдруг я взгрустнул, задетый за живое,
     Хотя, покуда жив и невредим,
     Ну почему они летят там двое,
     А я стою внизу совсем один?
     Быть может, непогода в том повинна
     Или страницы незабытых книг?
     Но где моя вторая половина —
     Я остро вспомнил в тот же самый миг.



   Песочница


     Тропинкой прошествовал инок
     В стоящий над Истрой лесок,
     Темнея, в песочнице вымок
     Минувшего лета песок.
     Играют в песочнице дети,
     Как в истринском русле вода,
     Никто из детей не заметит,
     Что лето ушло навсегда.
     Все иглы слабеют у ели,
     А взгляды уже повзрослели.



   Мелодия


     Когда я слышу голос фортепьяно,
     Я понимаю все свои года
     И снова вижу заросли бурьяна
     И вдоль столбов стальные провода.
     Так прошлое в нас оживает спящее,
     Так подступает к сердцу настоящее.



   Сожаление


     Признаюсь в любви я к Испании
     И прыгну, простившись, на челн,
     Когда бы я ведал заранее,
     Что буду я с ней разлучен.
     Зря выдумал долю счастливую,
     Зря пробовал свежий клавир,
     А жизнь не текла под оливою,
     Как сказочный Гвадалквивир.



   Без названия


     Осень, осень, пора откровений в природе.
     Я люблю твоих листьев золотое круженье,
     Потому что они в бесконечном полете,
     А на мокром асфальте только их отраженье.



   Без названия


     Я вымечтал мечту,
     Сейчас тетрадь листаю.
     И жизнь не всю прочту,
     Но все ж ее читаю.


     Мы вместе так давно,
     Родней сестры и брата,
     А то, что нам дано,
     Дано нам без возврата.



   Другу

   О. Чухонцеву


     Скопил нектар стихов по меркам пчел
     И другу в день рождения прочел.
     Что ж, одиночество опять
     Подталкивает нас друг к другу.


     Жив старый долг соединять
     Слова, вязать из них кольчугу.
     А та кольчуга тяжела,
     Но, видно, нам не пригодится,


     Ведь сколько весят
     Два крыла —
     Не может знать
     В полете птица.



   Сверстникам


     Добрые мысли таятся под спудом.
     Время тоскует в железной узде.
     Звук фортепиано над Воткинским прудом,
     Музыка тонет в прозрачной воде.


     Ах, фортепиано, старинные струны,
     Черный, блестящий и праздничный лак.
     Дети войны и жестокой фортуны,
     Мы возвращаемся в нищий барак.


     Бой полыхает на старом кордоне,
     Тянут солдаты войну на горбу,
     Век не удержишь на детской ладони,
     Ладно еще, удержали судьбу.


     Жизнь поманила нас гранью кристалла,
     Это была нам хорошая весть.
     Музыка длится, но многих не стало,
     Эх, разузнать бы: а я еще есть?



   Ода Грузии


     О Грузия, твои поэты
     Не спорили о пустяках.
     На берегах бесшумной Леты
     Они с ней спорят о веках.


     Под сенью вечного хорала,
     Что выплыл облаком из тьмы,
     Я вспомнил милого Урала
     И перелески, и холмы.


     Ты, гордая, царишь без позы,
     Но вечной тайны не таи.
     Лицо мне обожгли вдруг слезы, —
     О Господи! – они твои.



   Танго


     Еще покуда свежи силы,
     Покуда есть огонь в огне,
     Пока здоровы и красивы,
     Прильни ко мне.


     Пусть где-то ожидает гибель
     И суеты коварной лед,
     Светла рука твоя в изгибе,
     Как будто молнии полет.


     Как зыбкий свет над черной бездной
     Вдруг душу увлечет в зенит,
     Приблизит к сердцу лик небесный
     И крепче нас соединит.



   Поэт


     Не до соловьиных трелей,
     Не до праздничных пиров —
     Род мой в Киеве расстрелян,
     И над ним сомкнулся ров.


     Этой черной смерти миги
     Проливают в сердце свет.
     Где же люди? Где же книги?
     Но кто помнит – тот поэт.



   Без названия


     Я опять, как в детстве, устремлен
     В гущу непроглядную времен.
     И хоть ветер злой меня сечет,
     Все ж не прерываю грозный счет.


     Зол извечно благостный июль,
     Но не хмурься, друг мой, не горюй.
     Катится по лесу красный шар:
     Это хищный зверь – лесной пожар.


     Лапу и ко мне огонь простер.
     Я как хворост, что попал в костер.
     Ухожу – пора уж по годам,
     Но сперва тепло огню отдам.



   Без названия


     Зачем нас тянет в никуда?
     Давай хоть насладимся светом этим.
     На том – все та же ждет беда
     И никого мы там не встретим.


     Смотри, сигналят нам с реки
     И, кажется, подмоги просят,
     А бакенов все огоньки
     Теченье быстрое уносит.


     Как будто бы в рыбачью сеть
     Случайно звезды залетели.
     И рыбы, что не знают смерть,
     Волну качнули, как качели.


     Еще мой улей копит мед
     И нету для любви запрета.
     Дорога все еще зовет
     И катится моя карета.


     Умеет сладостно кирять
     На облучке глумливый кучер.
     Покуда есть мне, что терять,
     И путь опасный не наскучил.



   Без названия

   Н. З.


     Увы, уже не близко
     Прекрасных лет кино,
     А наша переписка
     Закончилась давно.


     Но что все боли тела
     И горести ума,
     Когда душа хотела
     Дождаться лишь письма.


     Я стар и независим.
     Жизнь сохнет на корню.
     Но строки твоих писем
     Навеки сохраню.



   Без названия


     Ах, сердце слышит голос медный
     Вблизи нехоженых дорог.
     Любимый друг, прошу, помедли.
     Прости-прощай, нам вышел срок.


     Пошла последняя минута.
     Друг милый, новой встрече верь,
     Но нету силы почему-то
     Обняться и захлопнуть дверь.



   Без названия


     В Москве поэтов не осталось,
     А раньше было без числа —
     Кого взяла навеки старость,
     Кого хвороба унесла.
     Остались только их могилы,
     Да утомленные враги,
     Да город, им родной и милый,
     Что помнит тени и шаги.



   Без названия


     Забудем эту музыку, родная,
     Она уже играет не для нас.
     Судьба нас дожидается иная,
     Чтобы никто, никто уже не спас.


     О, неужели ты совсем забыла,
     Каким Господь светил для нас огнем,
     Каким счастливым наше время было
     И как легко мы растворялись в нем?


     Наверное, пришел к нам издалёка
     Другого времени суровый пласт.
     Любому сердцу – да – в нем будет одиноко,
     Когда оно свой прошлый путь предаст.



   Памяти ушедших


     Свет, отражаемый гранью кристалла,
     Вдруг ускользает под потолок.
     Всех, кого вымолвить страшно, не стало —
     Гибельный год навсегда уволок.


     Все они там беспробудно уснули,
     Где по соседству иные миры.
     Там в бесконечном и черном июле
     Нету спасенья от смертной жары.


     Сверху глядят они прямо из рая,
     Добрые взгляды летят круто вниз.
     Может быть, это и есть тот Израиль,
     Где нас готовы принять и без виз.


     Все же признаемся, рай – это рай,
     Пусть не дождаться звонка там иль писем.
     Вспомню лишь только, что есть этот край,
     И становлюсь, словно зверь, независим.


     Может быть, все же там что-то другое,
     Что оставляет душа про запас.
     Нет палачей, стукачей, нет изгоев —
     Значит, и слово живет меньше нас.



   Стихи о друге

   Памяти Сергея Дрофенко


     Зачем следить движенье птиц,
     Воды теченье,
     Искать в чертах родимых лиц
     Предназначенье?


     Когда любовь уже сильней,
     Чем ложь и лихо,
     Нет ничего прекрасней дней,
     Летящих тихо,


     Как птицы длинной чередой
     Над рощей белой,
     Как речка с тусклою водой
     Оледенелой.


     Судьбой давно определен
     Предел конечный,
     Чертог лесов, и круг имен,
     И путь наш вечный.


     Зачем же вглядываться так?
     Все в мире ново!
     Хоть было все – и свет, и мрак,
     И наше слово.


     До середины Крымского моста
     Меня несла неведомая сила.
     Одно я знал: все это неспроста
     Приснилось мне – иль в самом деле было.


     Светили две неяркие звезды,
     И тучи громоздились, словно горы,
     Но было далеко до темноты,
     Я видел Кремль и тихие соборы.


     Я видел Стрелку, одинокий дом,
     К реке ступени, лодочку на козлах
     И птицу, раздвигавшую с трудом
     Крылом блистающим промозглый воздух.


     Стояли льдины тесною толпой,
     В единое вдали сливаясь поле.
     Казалось, там, вдали, их ждал покой
     И таянье без ломки и без боли.


     Стоял недвижен я и напряжен,
     Пронизан острым холодом железным,
     Пытаясь жизнь свою понять и сон,
     С безмолвием в соседстве неизбежном.


     Но проезжал троллейбус золотой
     И сыпал искры прямо на перила,
     Тяжелой шиной шоркал, над водой
     По светлым льдинам тень его скользила.


     Но торопливо шла и горячо
     Дышала женщина, под шубкой модной
     Угадывал я низкое плечо,
     Двух оспинных прививок след холодный.


     Но трубы клокотали на МОГЭС,
     Мигали фонари, сверкали окна,
     И по теченью вниз, на край небес,
     Весь город уплывал бесповоротно.


     Похожий сверху на скопленье льдин,
     Он плыл и плыл дорогою крылатой.
     И только неподвижен был один
     Осевший холмик за литой оградой.


     Так что влекло к реке? Судьба, весна?
     Обнять весь этот мир и с ним проститься
     Еще не поздно! Жизнь понятней сна.
     Не поздно незнакомке вслед пуститься.



   Без названия


     Буран над лапой снежной ели
     Гудел, свистел, трубил,
     И пьяно шатались метели,
     Касаясь озябших рябин.


     Война нашу жизнь разрубила,
     И вижу за тенью моста —
     Там гроздья проносит рябина,
     Как свежие раны Христа.



   Снежинки


     Каждая снежинка – светлый миг,
     Времени ночного легкий пласт.
     А любовь, родная, наш двойник,
     И она вовек нас не предаст.


     Время ожидает новостей,
     Снег засыпал окна все на треть,
     Снег пронзить способен до костей,
     Но способен также и согреть.


     Вот летят снежинки надо мной,
     Словно искры от костра точь-в-точь,
     Наполняют сердце тишиной
     И уносят взгляды мои в ночь.



   Музыка


     Дух музыки не отлетел от нас —
     Когда луна покатится по крышам,
     В душе очнется танго или вальс, —
     И мы, как встарь, лишь музыкой и дышим.


     Судьба не в образе злодея
     Уже ведет нас круг за кругом —
     И кружим мы, хмелея, молодея,
     Навеки сблизившись друг с другом.



   Без названия


     Никто цветов не видит по ночам,
     Когда уже звезды последний свет потух,
     И тем, как светлый голос твой звучал,
     Ничей, увы, не восхитился слух.


     Ослабла творческая воля,
     И взгляд теряет остроту,
     А ветер вдруг приносит мусор с поля
     И упадает на лету.


     Но сколько б смрадом в нас ни дуло,
     Не отпускаю жизни нить,
     Пусть выглядит спина сутуло, —
     Я постараюсь распрямить



   После дождя в парке


     Мне парусом кажется зонтик тугим,
     И звук горловой упирается в нёбо,
     А ветер несет с лепестков георгин
     Прохладу и острые клинья озноба.


     И хочется жизни недолгой внимать
     И верить любви, ни о чем не жалея,
     И хочется плечи твои обнимать,
     Во тьме растворясь, где нас манит аллея.



   Два сна


     Приснились мне в Телави —
     Прошу, уж мне поверьте, —
     Два сна – один о славе,
     Другой был сон о смерти.


     Луна, мне не чужая,
     Глядела вниз с испугом,
     Два эти сна сближая
     И разводя друг с другом.


     Но явь – сон о напрасном —
     Все повернет вверх дном.
     Два сна ночных о разном —
     Но оба об одном.



   Арбат


     Жили мы небогато изначальной порой,
     В переулках Арбата пахнет краской сырой.
     Добрых взглядов везенье, наших встреч уголки,
     Там, где нету спасенья от прекрасной строки.


     Чем старей, тем дороже гром стихов и подков.
     Здесь спешил я к Сереже [2 - Поэт С. П. Дрофенко.], жил здесь Коля Глазков.
     Мы бродили без цели, ждали добрую весть —
     Все равно не успели главных слов произнесть.


     В каждом дне, в каждом часе есть любовь к именам.
     Значит, что-то в запасе Бог оставил и нам.



   Без названия


     Две уточки парят
     Над краем дыма:
     Двух одиночеств яд —
     Судьба едина.


     За невысокий окоем
     Скользят они.
     Летят, летят – всегда вдвоем,
     Всегда одни.


     Уже видать лицо зимы
     Рябое.
     Кто в небе, если там не мы
     С тобою?


     Зачем метаться оголтело,
     Травой подсохшею шурша.
     Но кто из нас, родная, тело?
     А кто – душа?



   Ирисы


     Ирисы в мае – цвет аметиста
     И затаенная грусть.
     Песни весны с прилежаньем статиста
     Выучил я наизусть.


     Птахи в лесу подпевают стоусто —
     Голос мой звонче стократ.
     Жаль, что в душе сиротливо и пусто
     После разлук и утрат.


     Мне одиноко. Ну что ж?
     Это старость, Это – старинный недуг:
     То, что от жизни мелькнувшей осталось
     После утрат и разлук.



   Без названия


     Все чаще думаю о Боге.
     Ведь там, где правда, там – покой.
     Страницы крупных антологий
     Пересеклись с моей строкой.


     Пусть кто-то устремится следом,
     Как за своею тенью мим.
     Тот, кто душе еще неведом,
     Но все-таки уже любим.



   Жестокий романс


     До свиданья, в самом деле,
     Обними, сожми в тисках.
     Только боль осталась в теле,
     Только иней на висках.


     Ты еще прекрасней будешь.
     Жаль, что сердцу все равно.
     Как же ты меня забудешь,
     Если нет меня давно?



   Без названия


     Я не плачу, а пою.
     Только жду удачу,
     Жизнь последнюю свою
     На погибель трачу.


     Знаю, из последних сил
     Мой сражался предок.
     Я люблю, кого любил,
     Может – напоследок.



   Полночь


     Звякнет поздний трамвай,
     Охнет песня без слов.
     Возле берега свай —
     Лес сгоревших стволов.


     Море – шире Оби,
     Ковш побольше горсти,
     Ты любовь долюби,
     Сохрани и прости.


     Ведь вина не ее,
     А вина перед ней,
     Скудно наше жилье
     Возле вечных камней.


     И строка коротка,
     Осень здесь ни при чем,
     Мы живем не века,
     Каждый ведь обречен!



   Июнь


     Июнь пронзили холода,
     Он погрузился в кому.
     Зачем мне мертвая вода,
     Пока еще живому?


     Больничный надоел режим,
     Он мне закрыл все двери,
     А мы ведь тем лишь дорожим,
     На чем есть тень потери.



   Разлука в июле


     Не смотри, взгляд не мучай слезами
     И платочек не комкай в руке.
     Это я, милый друг, исчезаю
     В бесконечно родном далеке.


     Там в соседстве любимых растений
     Пресекаются дни и пути.
     Сердце все погружается в темень
     Без надежды тебя обрести.


     Неужели любовь вероятна
     И твой образ не чей-то двойник?
     Мне уже не вернуться обратно
     Ни на год, ни на час, ни на миг.



   Без названия


     Истринские просторы,
     Поступь родных времен,
     Я человек, который
     В этих годах погребен.


     Этой водой разбавлен,
     Этой покрыт травой,
     Этим ударен ставнем,
     Здесь я упал, но живой.


     Сделался я, по счастью,
     Другом всего, не врагом —
     Малой, но важной частью
     Мира, что дышит кругом.


     Петь я готов невольно,
     Словно ручей во рву,
     Господи, как же мне больно,
     Если хоть листик сорву.



   Истринская ива


     Хорошо мечтать о вас в июле
     Над рекой холодной и пустой.
     Иву гнули, гнули, не согнули —
     Выпрямлялась с прежней красотой.


     Облако разорвано кусками.
     Вечереет. Видно, скоро семь.
     Там, где вы всегда меня искали,
     Там меня давно уж нет совсем.



   Без названия


     Душа бездомна и устала,
     Сидеть бы лучше взаперти,
     Ведь никого за два квартала
     Не докричаться, не найти.
     Или прилюдно, иль тайком
     Старинная догадка гложет —
     Кто начинает жить стихом,
     Уже как люди жить не может.



   Баянист


     Я, свой взгляд поднимающий к небу,
     И уставший давно, и, казалось, без сил,
     Всё играл сколько мог, я играл на потребу,
     Если кто-нибудь только просил.


     И душа забывала про тело,
     И добро управлялось со злом,
     Хоть мелодия криво летела,
     Словно птица с подбитым крылом.



   Без названия


     Быстрой жизни матерьял
     Весь иссяк в преддверье краха,
     Но я столько потерял,
     Что теперь живу без страха.



   Светлый час и черный


     Внимаем звукам, свистам, звонам,
     Глядим сквозь годы.
     И в добрый час, когда светло нам,
     Мы дышим воздухом свободы.
     Но в черный час и мертвый,
     Как приступ боли,
     Нас душит воздух спертый
     Кнута, неволи.



   Обретение

   Н. В. З.


     Люби, лишь в этом суть —
     Сказал мой одногодок.
     Я знал, пустившись в путь,
     Ты – лучше всех находок.


     И взглядов всех синей
     Очей заветных жжение,
     Влечешь меня сильней
     Земного притяжения.


     Твои цветы не вянут,
     Но светят мне из тьмы,
     И те нас не помянут,
     Кого забыли мы.


     Не ошибается природа.
     Жизнь мечена крестом дорог,
     Рожденная внезапно ода
     Вдруг пригождается нам впрок.



   Отчужденье


     Еще не скоро день рожденья,
     Еще пройдет немало дней,
     Но горький привкус отчужденья
     Не замечать мне все трудней.


     Свет дней веселых нынче мрачен,
     Блеснул над лужицей ледок,
     Но вкус тепла уже утрачен,
     Все ближе мерзкий холодок.


     Мне не по силам ноша плоти,
     Дается каждый миг трудом,
     И никогда вы не вернете
     Меня обратно в этот дом.



   Мариинский парк


     В этом городе, где меня нет,
     Не слышно веселых подков.
     Над берегом сказочный свет,
     Как было в начале веков.


     Там наши звучат имена,
     Там листьев осенних лото,
     Но вот из родного окна
     Меня не окликнет никто.


     Мой парк свое прячет чело,
     И ясен конец мне маршрута,
     Казалось бы, все ничего,
     Но сердце болит почему-то.



   Воздушный шар


     Весну сегодня жаль,
     Она нас не спасет,
     Не отпускай воздушный шар,
     Меня он унесет.


     За полог неба голубой, —
     Ведь наша ноша так легка, —
     А надо мной и над тобой
     Всё те же облака.


     Гимн высоте полета власть
     Шепнет нам по слогам,
     И если суждено упасть —
     Паду к твоим ногам.



   Рассвет


     Еще почти никто не знал,
     Что всех нас ждет перемещенье,
     А пойма, словно тронный зал,
     Где нет избытка освещенья.


     Вдруг лучик солнца, только малость,
     Как миг свиданья под часами,
     А все вокруг уже менялось,
     Да ведь и мы менялись сами.



   Речной теплоход


     Надо мною звенят
     Тихо дождика струны,
     Расставания яд
     Сеют в реку буруны.
     Наша пристань и день —
     За кормою далече,
     Легкий плащик надень
     На любимые плечи.
     Тучи мчат к рубежу
     В край, где эхо умолкло,
     Я тебя увожу
     И хочу, чтоб надолго.



   Без названия


     Свеча под утро чает угасания
     Над ветхою страницею Писания.
     Там слово, будто дикого зверька,
     Ведет монашья твердая рука,
     Чтобы вкусить и радости, и боли,
     Забыться в тесных письменах неволи,
     Чтоб тайны памяти беречь до веку,
     Державе послужить и человеку.



   Без названия


     Из множества звезд
     Жду Кассиопею,
     Я выстроил мост,
     И все я успею.
     Бывает порой
     Путь брезжит иной,
     Но время горой
     Стоит предо мной.
     За птицами вслед
     Вся жизнь улетает,
     А времени свет
     Тускнеет и тает.



   Время

   Ю. Ряшенцеву


     Как партизан, стремящийся к своим,
     Всей жизнью мы чему-то предстоим.
     Мы – части непонятной речи,
     Неведомой души предтечи.
     Душа другой душе всегда верна.
     И наша кровь течет сквозь времена.
     Лишь потому расстаться мы не в силах,
     Что время ощущаем в своих жилах.



   Диапазон


     Наше время почти миновало,
     В нем нет места для новичка
     Между злобой девятого вала
     И задумчивой скрипкой сверчка.
     Между силой, что спрятана в зерна,
     С вековечной надеждой Земли,
     Между гордым звучанием горна
     И позорным шипеньем змеи.



   Песня паруса


     Звенят над нами паруса,
     Грудь заслонив от стресса.
     И распахнулись небеса
     От леса и до леса.
     Сулит холодные чаи
     Нам колея кривая,
     И станем мы средь толчеи
     Ждать до ночи трамвая.
     Однако повезет не нам,
     А нам сушить поленья,
     И вновь корабль по волнам
     Скользит без промедленья.
     За мертвой он спешит водой
     И за водой живою,
     И снова парус молодой
     Поет над головою.



   Волна


     Волна скребет песок на пляже,
     И кажется, падет вот-вот:
     То медленно на спину ляжет,
     То рухнет прямо на живот.
     Не слышала она про старость
     Для плавников и для ветвей,
     И ей неведома усталость
     И гибель непонятна ей.



   Будни

   Мы в небе скоро устаем…

   Ф. Тютчев



     Взгляд упадал в небес проем,
     Печальный и глубокий,
     Мы в небе скоро устаем,
     Хоть на земле мы боги.


     И входят в сердце небеса,
     Кровь расправляет жилы,
     Мы совершаем чудеса,
     Своей не зная силы.



   Красновидовские строфы


   1


     Наш адрес вроде под замком,
     Его не знает почта.
     И наш овраг не всем знаком.
     Наш адрес значит вот что:


     Живем у края крутизны
     Земля – ничья в округе,
     И старые нам дарит сны,
     И что ни сон – о друге.


     Ручей летит в далекий пруд,
     Цепляя дно оврага,
     Он чист и копит весь мой труд,
     Как добрая бумага.


     Над ним – крутые берега,
     Простор и ветер вольный,
     И молодой луны серьга,
     И голос колокольный.


     Куда уходят наши дни
     И весь наш сор бумажный?
     Лишь электричества огни
     Летят в провал овражный.



   2


     К нам едут в дом со всех концов:
     Лафа – не надо виз.
     И там, где Истры цвет свинцов,
     Мост подвесной повис.


     Удобен и широк настил,
     Но все же есть изъян:
     Ведь каждый, кто у нас гостил,
     Ушел смертельно пьян.


     А зыбкий мост чуть-чуть ведет.
     Дрожит его настил.
     Как мы нужны тому, кто ждет,
     Тому, кто проводил.


     Уже недалеко снега,
     Все холодней норд-ост.
     Как низко пали берега,
     Держа забытый мост.


     Шагай быстрее, пешеход,
     Смотри смелей вокруг.
     Не уберечься от невзгод,
     Когда неверен друг.


     Ведь дружба – это старый мост,
     Зачем нам мост новей?
     И пусть далёко нам до звезд,
     Мы верим в сыновей.


     И Божья воля нас хранит,
     И друг родней, чем брат.
     Так старый вековой гранит
     Хранит для внуков град.



   3


     Счастливый часто одинок
     В судьбе своей постылой.
     Снег падает у самых ног
     Моей любови милой.


     Несет он вести без стыда,
     Несет с холмов Синая,
     За ним следит с небес звезда,
     Его сестра родная.


     К ней ластится игривый лес,
     Как пес, что ищет друга,
     И борозда – почти с небес
     К ней тянется в три плуга.


     Одна любовь другой любви,
     Увы, спешит на смену,
     А Красновидова холмы, —
     Пока не застит свет умы, —
     Оплатят перемену.


     Ей служит Подмосковья лес
     И борозда седая,
     Там нитка падает с небес,
     В ушко иглы впадая.


     А этот лес – почти щенок,
     Как сельский скверик тихий.
     Он встал на стыке двух дорог,
     Он лег у ног портнихи.


     Она у края облаков сидит,
     Не зная страха,
     Вбирает дальний стук подков
     Лишь ветхая рубаха.


     Ее шитья волшебный дар
     Творили, видно, сказки.
     И можно перенесть удар
     И различить все краски.


     Она еще сведет к концу
     Работу созиданья,
     Приблизит к доброму лицу
     Все наше мирозданье.



   4


     Вспомни друг о друге,
     Не думай о плохом.
     Пора лечить недуги
     Молитвой и стихом.


     Под елью, под сосною
     Стоит наш добрый дом.
     Мы летом, не весною,
     Туда махнем гуртом.


     Там свет не сдавлен мраком,
     Там оклемаюсь я,
     Там в небе над оврагом
     Двух ласточек семья.


     Под сень родного крова
     Войдем, устав слегка,
     А добрая корова
     Нам вышлет молока.


     Там, новой жизни ради,
     Досуг любви не нов.
     Там свежие тетради
     Тесны от старых слов.


     Там драгоценные огни
     Удвоены в стекле не новом,
     Там перед вечностью одни
     Дрожим под паровозным ревом.


     Там на убогом костыле
     Я занят нудною ходьбою.
     Там страшно, как слепой во мгле,
     Я спорю со своей судьбою.



   Без названия


     Цветок сирени, запах тленья,
     Снега зимы растаяли давно.
     А рыцарское наше поколенье
     Прошло по всем экранам, как кино.


     Российской воли отшумело вече.
     Пусть нынче даже можно, что нельзя.
     Забвенье вечно, делать больше неча,
     Нас помнят лишь забытые друзья…




   Покаяние


     Родная, если Бог поможет мне,
     Я, может, оклемаюсь по весне.
     И мы с тобой прямым путем возврата
     Поедем к югу, пробуя на вкус


     Все города забытых лет,
     Все станции с вишневыми садами —
     Казатин, Нежин… Боже, Боже мой,
     Все были живы, все, кого любил я.


     Как будто возвращаюсь вновь домой
     С войны жестокой – и глаза в тумане.
     Но где те звуки, краски, голоса,
     Где жизнь, которая прошла?


     Да так, что кажется, я не жил.
     Неужто вся она – утрата?
     Где млечный путь возврата?
     Где старой дружбы чудеса?


     Где наши адреса?
     И что мне плакать пред окном,
     Когда все кувыркнулось кверху дном,
     И это – за грехи мои расплата.



   Без названия


     Так я вдруг и далеко уехал, —
     Не слыхать и не видать нигде.
     Если же вернусь – недолгим эхом,
     Слабыми кругами по воде.


     Я чем старше, тем моложе.
     Что ж, по дереву стучу.
     Жизнь вторую – дал мне Боже,
     Третьей жизни – не хочу.


     Мне всего досталось вдоволь.
     Вечностью дразнила даль.
     Выше звезд – днепровский тополь,
     Кран под ним проносит сталь.


     И за то судьбе спасибо,
     Что был добрым я влеком.
     Сталь в ковше плывет, как рыба
     С ярко-красным плавником.



   Не бойся

   Все дороги ведут в Рим…


     Летят автомобили,
     Ведут дороги в Рим.
     Друг друга мы любили,
     Быть может, повторим.


     Конечно, это странно,
     Конечно, неспроста
     Пути ведут до храма
     И дальше, до креста.


     Зачем нам Вечный город,
     Где вечности тюрьма,
     Когда распахнут ворот
     И сводит страсть с ума?


     Когда по зову милой
     За тридевять земель
     Спешишь, исполнен силой,
     Неведомой досель.


     Года бредут гурьбою,
     Беда стоит стеной.
     Не бойся, я с тобою,
     Не бойся, ты со мной.



   Без названия


     За перилами веранды
     Тощий пес сидит, не жадный,
     Водит в нёбе языком.
     Рядом с тенью Карадага
     Одинокая собака
     Побирается тайком.
     Хлеб из рук берет спокойно
     И благодарит достойно,
     Не юля, не лебезя.
     Ест, не уронивши крошки,
     И уходит по дорожке,
     Потемневшей от дождя.


     Ночью вновь гроза шумела.
     В близком небе то и дело
     С треском молния росла.
     Вся земля была чужая.
     Он бежал, волну кусая,
     Сам – сгустившаяся тьма.
     Улеглось, утихло море.
     И в собачьем кротком взоре
     Я наутро увидал
     Ужас мглы и жизни бедной…
     Холод… И звезды рассветной
     Нержавеющий металл.



   Два одиночества


     Я видел тучные и пыльные отары,
     Где горных рек безумствует бурун.
     Сердечные я слушал голоса гитары
     И тех, кто в тишине касался струн.
     Кричали тыщи птиц у Баренцева моря,
     На Ладоге толкались сотни льдин.
     Со старым одиночеством не споря,
     Пред новым был опять всегда один.



   Без названия


     Непостижная наука —
     Ах, помилуй, Бог!
     Предстоящая разлука —
     Поле без дорог.


     Только за чертой обочин
     На разломе лет
     Замысел людской так прочен,
     Что оставил след.


     Дым струится над жилищем,
     В сотах зреет мед.
     Если мы путей не ищем,
     Нас никто не ждет.


     Я наивно думал: низость —
     Это не про нас.
     Это только то, что мнилось
     В нехороший час.


     А когда же как снарядом
     Сшибло меня с ног,
     Понял я, что счастье рядом,
     Понял: рядом Бог.


     Понял я – судьбе послушен,
     Понял, встав едва:
     Мир вокруг великодушен
     И любовь жива.



   Новый берег


     Законы Шариата или Ньютона,
     Но жизнь моя туманами окутана.
     И то, что горько в ней, и то, что сладко,
     Есть тайна и волшебная загадка.


     Как новый брег не узнан я, неведом.
     И всем ветрам открыт, всем бурям, бедам.
     И спрятан меж двумя материками.
     Жаль, други мои стали стариками.


     Они меня всё ищут в океане,
     Как забулдыга истину в стакане.
     Так в театре, припозднясь, свой ищут ярус.
     Я к ним спешу на связь, высматриваю парус.


     А может, так я пал той роковой весною,
     Что стал совсем уж мал и заслонен волною.
     Не горько быть больным, пока ты не обуза.
     Глядишь, по выходным зайдет, как прежде, муза.


     Ей немощь и костыль совсем уж не помеха.
     Ей лес как монастырь, куда сослали эхо.



   Без названия


     Ты и судьба совсем одни,
     И нет надежды и подмоги.
     И пусть мы счет ведем на дни,
     Счет на века ведут лишь боги.


     Хоть взгляд мой
     До неба простерт,
     Завидую всем тем,
     Кто мертв.



   Пожары


     Опять, как было в семьдесят втором,
     Над всем огнем гремит впустую гром —
     Ни капли вниз дождя не пролилось.
     Вновь надо жить, надеясь на авось.


     Но веет гарью с торфяных болот,
     И солнце золотит песок пустынь.
     Не зря ведь в имени моем есть царский корень «Злот»,
     Хоть горестно стучит в дрянной гудрон костыль.



   Без названия


     Экзамены все сдал, я – новосел.
     Что ожидать еще мне на веку?
     Я книгу этой жизни всю прочел,
     Но вновь уперся в первую строку.
     Как трудно жить мне без врагов.
     Без них как будто бы не весь я.
     Так трудно плыть, не видя берегов,
     Идти, теряя равновесье…



   Без названия


     Полуупущенное лето
     Как парус ветхий и большой.
     В календаре какая мета?
     Какая дата за душой?


     И все-таки к зиме, быть может,
     Изменятся и суть, и стиль.
     И я шагну, коль Бог поможет,
     Отбросив страхи и костыль.



   Лесной пожар


     Ну и что, что наш пожар ничей,
     Выше верхних веток.
     Уж давно ведь взгляды москвичей
     Не взлетали этак.


     Выше сосен, выше нижних звезд,
     Даже выше взрыва —
     Там, на всех один, большой погост
     Ждет нас терпеливо.



   Без названия

   И. Розену


     Сегодня уезжаю
     Не в праздники, а в будни,
     Поближе к урожаю,
     Не на пиратском судне,


     На родственных колесах,
     Под родственным крылом.
     Еще мой дряхлый посох
     Не выброшен на слом.


     Здесь жили две недели
     Пустяшною заботой.
     Леса вокруг редели
     Закатной позолотой.


     Сюда гляжу оттуда,
     Любуясь и страдая.
     Здесь старых листьев груда,
     Картошка молодая.


     И мы еще все юны,
     Еще все смотрим гордо,
     Как на гитаре струны
     До первого аккорда.


     Как только жизнь вторая
     Вверх вознесет гитару,
     Все струны, замирая,
     Готовятся к удару.


     Они забыли что ли
     Про радости в начале,
     Про спазмы острой боли
     И приступы печали.



   Август


     Этот месяц почти на пороге
     Близкой осени, и листопад
     Подбивать побуждает итоги
     И смотреть не вперед, а назад.


     Что осталось там за спиною?
     Жизни склон до последнего дня
     Отделила, увы, как стеною,
     Хворь моя теперь от меня.


     Рим пирует. Вино и петарды,
     Украшения в самом ходу,
     Но пророчат упрямые карты
     Неприятности или беду.


     А в империи пусто и чисто.
     Цезарь пьян, он Овидию друг.
     Зря увозят страницы эпистол
     Корабли к дому друга на юг.


     Прочь с арен посметали опилки
     Тучи дикие варварских стрел.
     Далеко от Рима до ссылки,
     Где Овидий скучал и старел.



   Без названия


     Долго я не знал, что зло
     Ищет путь ко мне.
     Ладно, что еще везло
     Мне в моей стране.


     Всходы доброго зерна
     Не всегда верны.
     Ну а в том, что жизнь трудна,
     Нет моей вины.


     Побреду не без труда,
     Где глухой осот.
     Может быть, сама беда
     Вдруг меня спасет.



   Без названия


     Еще пока не потускнело слово,
     Однако прозвенел уже звонок.
     Порой мне тяжко. Что же тут такого?
     Со мною жизнь – и я не одинок.


     Где вкус вина и киевских черешен,
     Любви, что прячет сердце про запас?
     Видать, я виноват кругом и грешен
     Пред тем, кто видит всё и кто прощает нас.



   Без названия


     Темно в Москве от новых фонарей,
     И срок их службы краток и жесток.
     Свет вытек в ночь нисколько не скорей,
     Чем из яичной скорлупы желток.


     И лишь для невеликого ума
     Печатаются полосы газет.
     Там виноваты те, кого давно уж нет,
     Ведь свет порой слепит сильней, чем тьма.


     Ждет осень снега, ждать устала.
     И селезень кричит, коснувшись льда.
     Как будто грань погасшего кристалла
     Под сердцем птицы лед замерзшего пруда.



   Без названия

   Н. В. З.


     Неужто я тебя покину,
     Приму чужое за свое,
     К земле родной, как на чужбину,
     Вернусь вкусить небытие?


     Наверное, и там все то же —
     Грустит о дереве пенек:
     Все далее и все дороже
     Предзимний над Москвой денек,


     Где, моего чураясь взгляда,
     Идешь ты сквозь Кузьминский лес
     Под занавесом снегопада,
     Что опускается с небес,


     А где мечты моей руины —
     Лишь дерн кладбищенский бугра.
     И слышно песню с Украины,
     И слышен тихий плеск Днепра.


     Какая страсть, какая сила,
     Какая на небе звезда.
     Стихи неужто и могила
     Из юности влекли сюда?


     По зову ласкового взгляда —
     Не блеска золотых монет —
     Бывал я там, где быть не надо
     И где меня давно уж нет.


     Вблизи почти забытых пашен
     Слышнее жаворонка соло.
     Там подмосковного подзола
     С песком златым живая смесь.
     И там ничто, никто не страшен,
     А страшное – все было здесь.



   Без названия

   Н. Новикову


     Его прислал ко мне Маршак
     Когда-то в добрый час.
     Его ждал флот и сам главком,
     Но выбрал он Парнас —


     Тот поэтический отдел,
     Где рядом столько лет,
     Устав от склок, средь бездны дел
     Мы добывали свет.


     Жаль, друг, что жизнь так коротка,
     Короче с каждым днем,
     Но все же каждая строка
     Горит живым огнем.



   Без названия


     От проезжего трамвая
     Зарево на пол-окна.
     С милой в ссоре не бывая,
     Сгинул прочь – она одна.


     Катятся вагоны мимо,
     Искры падают с колес,
     И судьба неутомимо
     Шлет разлуке много слез.


     Я привез бы две обновки —
     Прядь седую да звезду,
     Но на этой остановке,
     Знать, уж больше не сойду.



   Без названия


     Я уже живу весною,
     К лету тропочку торю,
     И за то, что ты со мною,
     Господа благодарю.


     Ты такое испытала
     И такой сносила груз! —
     Крепче вечного металла
     С родственной душой союз.


     Клады в матушке-природе
     Не сокрыты там и сям.
     Мы еще с тобой побродим
     По театрам, по гостям.


     В старой парковой аллее
     Побредем на дальний свет.
     Знаю, что тебя милее
     Никого для сердца нет.


     Так, не опуская взгляда,
     Шел и шел бы, сколько мог.
     Ты – одна моя отрада,
     Мой любимый огонек.



   Без названия


     Величальные песни слагая,
     Пью отраду, никак не напьюсь.
     Экономлю тебя, дорогая,
     Потому что растратить боюсь.


     Что-то все же оставит мне Боже —
     Добрый взгляд, добрый голос и жест,
     Дни, что многих сокровищ дороже,
     Тайны всех наших памятных мест.



   Без названия


     Уже весною веет,
     И даже летом теплым,
     Кровь движется живее,
     А солнце бьет по стеклам.


     И хочется простора,
     Да Истринского плеса,
     Да громкого мотора,
     Что гонит вскачь колеса.



   Сердце в Кастрополе


     Ожиданием согрето,
     Сердце к берегу свернет.
     Жаль, над гребнем парапета
     Твой платочек не сверкнет.


     В новом ритме, в старом ритме
     Нас настигнут радость, грусть.
     Только что-то говорит мне,
     Что с тобой не разминусь.



   Пихта


     Где ты, мой Урал, кто тебя украл?
     Кто тебя туманами закрыл?
     Камы берега – там летят снега,
     Легче лебединых крыл.


     Где снега мели, там гореть кострам.
     На краю земли пихта, словно храм.
     Прямо над рекой ветви мчатся врозь,
     На душе покой чует каждый гость.


     Я ж чужой – чужим, новый старожил,
     С деревом большим с детских лет дружил.
     Озорную мысль я сжигал дотла
     И взбирался ввысь вдоль его ствола.


     С ветки, как с крыла спящего орла,
     За лесной предел жадно я глядел,
     Ночью где и днем закипает сталь,
     С пихтою вдвоем мы смотрели в даль,


     Где за окоем солнца никнет луч,
     Где в ночной проем мчат обрывки туч.
     Стоило ль труда день и целый час
     В даль глядеть, туда, где живу сейчас?



   Сопротивление


     Не в телеге, не в карете
     Мчалась в мире жизнь моя.
     Вот уж минуло две трети
     Дней земного бытия.


     Нет, нисколько не похоже,
     Что за мной ненужный путь,
     Если вдруг поможет Боже,
     Я готов еще рискнуть.


     Пусть дано случиться бедам,
     Грянет зла девятый вал —
     Я же никого не предал,
     Никого не убивал.


     Было ведь и много хуже,
     Перед всеми я в долгу —
     Стерпим, выстоим и сдюжим,
     И кому-то помогу.



   Прощальные стансы

   Памяти Жужи Раб


     Время – грубый капризный прораб,
     Ставит крестики, меры не зная,
     Я слыхал – умерла Жужа Раб,
     И теперь мне темно у Дуная.
     Адрес припоминаю опять:
     Лацы Лайоша, дом номер пять.


     Я теперь не поеду туда,
     Вряд ли и доберусь, хоть с трудом,
     В мир, где мчит сиротливо вода,
     Где грустят ее сад, ее дом,


     Где ворона сидит и орел,
     Черных-черных четыре крыла:
     Умерла… умерла… умерла…
     Грусть пронзает насквозь, как стрела:
     Умерла. умерла. умерла.


     Дождь мадьярский по крыше стучал,
     Над Москвою кружились метели.
     Танцевали мы с ней по ночам.
     И вкруг ног ее юбки летели.



   Пророки


     Вещали правду древние пророки,
     Перстом грозили Богу и царям.
     Их жизни неотмеренные сроки
     Кончались часто возле сточных ям.
     Вершили суд, держа за руку вора.
     Их скоропись не знала запятых.
     Вина не избегали, битвы, спора.
     И были признаны в числе святых.



   Ветка сирени


     В ослепленье, в озаренье, во хмелю, в дурмане
     Веточка сырой сирени спит в простом стакане.
     Ветка срок свой не просрочит – грешная, святая.
     Тихо кружит лепесточек, вниз к воде слетая.
     Ветку клонит к непогоде запах тлена, гари.
     Наши годы на исходе, а любовь – в разгаре.



   Без названия


     И прежде чем расстаться, лучше вдоволь
     Втоптать душою этот добрый взгляд.
     Пускай в Байкале ходит кругом омуль,
     Как это было сорок лет назад.


     Да, дорогая, сорок, ровно сорок
     Совсем несхожих, незабвенных лет.
     Мы испытали жар, и хлад, и морок,
     А чуб мой нынче совершенно сед.


     Не зря ходили в лес мы за грибами
     И спорили часами напролет,
     Касаясь пересохшими губами, —
     Как жжет огнем холодный синий лед.



   Без названия

   В. С. Берковскому


     Когда, устав бродить по свету,
     Вернусь под кров, что греет нас,
     Поставь, любимая, кассету —
     Услышим барда полубас.


     Напев летит и в небо канет,
     Вернется, словно жизнь к азам;
     Но легче на сердце не станет,
     А станет горячо глазам:


     Ведь никогда мне не покинуть
     Судьбину горькую свою
     И, видно, никогда не сгинуть
     Ни в дальних странах, ни в бою.



   Без названия


     Сухо осенью в близком лесу,
     Пахнет воздух далеким дымком,
     Держит ворон крыло на весу,
     Прячет тайны свои под замком.


     Подошла и сразила беда.
     В грустном сердце забытые сны.
     Навсегда не страшны холода,
     Но боюсь повторенья весны.



   Без названия


     Солнышко блестит блесною
     В центре неба и пруда.
     Лес давно пожух от зноя,
     Ржавчиной взялась вода.


     Пошлой мысли обнищанье,
     Под конец идущий год.
     Наша жизнь всегда прощанье,
     В будущее переход.


     В этом грустном переходе
     Много бабочек и пчел.
     Я не весел по природе,
     Тайну жизни не прочел.



   Молитва


     Господь, верни мне годы, когда писал тайком.
     Всей Камы пароходы ко мне шли прямиком.
     Господь, верни недели, когда, не зная сна,
     Ходил, бродил без цели у милого окна.
     Господь, верни мне миги, верни и не жалей,
     Когда казались книги сокровищ всех милей.



   Без названия


     Свет скользнул из рук,
     И сгустился мрак.
     Все слабее друг, все сильнее враг.
     Только все равно в сердце страха нет —
     В нем давным-давно
     Рядом тьма и свет.



   Стезя


     Напои меня, родник,
     Холодом кристалла,
     Вышел на люди тайник,
     А меня не стало.


     Полон весь тайник камней,
     Серебром и златом.
     В нем их – как ночных огней
     В городе богатом.


     Самоцветы в нем,
     Слова, музыка святая
     И целебная трава
     Дальних гор Китая.


     А тайник на все готов,
     Все подаст с поклоном.
     Радуга семи цветов
     В тайнике бездонном.


     В нем бессмертья сладкий плен,
     Сладость вольной воли,
     Все богатства в нем – взамен
     Лишь одной юдоли.


     Жизнь тасует имена,
     Наши судьбы, гены.
     Но стезя моя – одна —
     Нету мне замены.



   Куст шиповника


     В летнем небе нет запретов
     Ни стрижам, ни воробьям.
     Лепесточек фиолетов
     Прижимается к ветвям.


     Куст возрос из добрых зерен,
     Рядом он – подать рукой.
     Дал его нам Гриша Горин,
     А не кто-нибудь другой.


     Кто теперь еще подарит
     Для растопки уголек?
     Светит роза, как фонарик,
     А наш друг уже далек.



   Без названия


     Гнетет мне душу жалость,
     Звезда стоит в окне.
     Осталось жизни малость —
     На донышке, на дне.


     И в том остатке крошки,
     Которыми я сыт,
     Там те, кто понарошке
     Не жил и кто забыт.


     Всех бед шумит цунами,
     Удач – наперечет.
     Как та звезда над нами,
     Как жизнь, что в нас течет.



   Пластинка 41-го года


     Детской жизни далекий зачин
     Наливается болью свинцовой.
     Платья маминого крепдешин
     Гимнастерки касался отцовой.


     И мелодия плавно текла,
     По домашнему кругу кружила.
     Вдоль пластинки бежала игла,
     В патефоне слабела пружина.


     Я люблю быстрой жизни игру,
     Наши песни учу наизусть.
     И, как видно, пока не умру —
     Я пока еще смерти боюсь.



   Без названия


     Он обнимался с нею,
     Ведь жажда – это мука,
     А тень была длиннее,
     Чем близкая разлука.


     И надо же случиться,
     Что горечь краткой ссоры
     Толкнула научиться
     Забыть любимой взоры.



   Без названия

   П. С. Дитюку


     Я наши встречи, разговоры
     И нынче помяну добром,
     Мы шли на Киевские горы,
     Сидели долго над Днепром.


     Цвел парк вокруг – средина мая,
     Звенела дальняя пчела.
     Смеялись мы, не понимая,
     Что эта жизнь уже прошла.



   Ноябрь


     Птичьи крики в небе отзвучали,
     Вечный завершается транзит.
     Спит под клином озеро в печали,
     Что чрез год его лишь отразит.



   Ода терпению


     Что ж, душа, получай все обиды,
     Оскорбления все получай.
     В наших окнах унылые виды,
     В наши двери стучится печаль.


     Каждый день с каждым днем все дороже,
     И все слаще терпения мед.
     Час придет, мы беду превозможем,
     Солнце лик свой и к нам повернет.



   Без названия


     Взлетает к небу туча галок,
     Там – грозный вран посерединке.
     И лес над Истрой грустен, жалок,
     Как старый пес на птичьем рынке.



   Песенка


     Пойду погуляю немного,
     Где в поле скучают стога.
     Пусть манит, обманет дорога, —
     Дорога – не жизнь дорога.


     Мне облако светит, как парус
     На этом пустом берегу,
     Оно уплывет, я останусь.
     Я в сердце его берегу.


     Ах, выпью холодного чаю
     Под лампою в несколько ватт.
     По всем, кого знал я, скучаю,
     И всех, кого знал я, прощаю,
     Пред всеми кругом виноват.



   Признание


     Над Истрою старые ивы
     И старые тучи гуртом.
     Мы были с тобою красивы,
     Но только не знали о том.


     За грудами грязи и пыли
     Ждал клад нас на месте пустом.
     Родная, мы счастливы были,
     Но только не знали о том.



   Призрак освобождения

   О. Чухонцеву


     Давай хоть взглядом про запас
     Окинем край земли,
     Пока дороги наши нас
     Навек не развели.


     Из нами созданной тюрьмы,
     Под снегом ли, дождем,
     От женщин, что любили мы,
     Когда-нибудь уйдем.


     Кто в жизни не искал утех,
     Свою он душу спас,
     А смерть – она из тех,
     Кто не обманет нас.



   Возле леты


     За плечами – прекрасные годы,
     Но уже мы у берега Леты.
     Вспоминаем серьезные оды,
     И вослед озорные куплеты.


     Все познало – и свет, и тени —
     Человечье, живое око.
     Не привыкло лишь к старой системе —
     Жить от срока до нового срока.



   Без названия


     Сретенская Застава,
     Отзвуки дальних лет.
     Скромная моя слава —
     Бедный и скудный свет.


     Зимняя кружит птица,
     Убывает сила,
     Ах, велика столица,
     Но любви моей не вместила.



   Общая тетрадь


     Наша общая тетрадь,
     Полустертая клеенка.
     О душа, себя не трать, —
     Время рвется там, где тонко.


     Полдень жизненный погас.
     Мы вот-вот дойдем до точки.
     Но останутся от нас
     Эти самые листочки.



   Без названия


     Навек запомню блеск огня
     Да искру от кресала,
     Когда любила ты меня
     И письма мне писала.


     Здоров я буду и богат,
     Красив и независим,
     В душе храня наш хрупкий клад
     Посулы твоих писем.



   Без названия


     Этой осени желтая краска
     Заслонила иные цвета.
     У тебя, как в жару у подпаска,
     Приоткрыты призывно уста.


     Не забыть, будь в больничном пылу я,
     Чем над Истрою воздух пропах, —
     Терпкий привкус того поцелуя,
     Что мерцал до зимы на губах.



   Без названия


     Минувшего испив отраву,
     Изведав счастья наяву,
     Я новых грубых дней отраву
     Ослабшим голосом зову.


     Пускай они придут всем скопом,
     Пусть грянет их девятый вал.
     Мой взгляд блуждает по Европам,
     Где я, покуда жил, живал.


     Тогда ведь был я в полной силе,
     Жить не утратил аппетит,
     А тех, кто зря меня простили,
     Уже ничто не возвратит.



   Без названия


     От приуральского поселка Шел на восток, под облака, Покуда в сердце не умолкла Звучащей струйкою тоска.


     К чему мне радость и богатства, И даже песни соловья? Ах, только б в сердце не погасла Любовь последняя моя.



   Без названия


     То был не взгляд, а лишь движенье
     Твоих улыбчивых бровей.
     И тотчас возвратил нам пенье
     Почти забытый соловей.


     Открылись перед нами дали,
     Неведомые рубежи,
     Но мы тогда еще не знали
     Сетей обмана, подлость лжи.



   Два дерева


     Два дерева встречают дни за днями
     И снега ждут, увы, не ровен час —
     Переплелись ветвями и корнями —
     Напротив нас, похожие на нас.



   Январь


     Когда отхлынет жизни шум и звуки
     Впитают все запасы тишины,
     И, повзрослев, не удивятся внуки,
     Что нет грехов за нами и вины, —


     И я уйду под облаком, как флагом,
     За самый дальний перекресток зим
     Своим неверным, грузным, зыбким шагом,
     Покуда я и горд, и нелюдим.



   Канун рождества


     Этот свет надо мною все тот же,
     Запасаться мне трудно им впрок.
     Неужели, родная, я отжил
     И подходит все ближе мой срок?


     Неужели пропащий я парень?
     Нет, у строчек небесный заряд,
     И по-прежнему, друг, лучезарен
     Твой волшебный негаснущий взгляд.



   Памяти В. Корнилова


     Тускло мне в потемневшей природе
     Средь печальных и пасмурных дней,
     А сегодня с уходом Володи
     Даже сердцу в груди холодней.


     И хоть властью отнюдь не обласкан,
     Был средь нас он давно знаменит.
     Вновь готов был поверить я сказкам,
     Если он вдруг прочтет, позвонит.


     От похвал веткой, грузной от почек,
     Опускалась моя голова.
     У него был особенный почерк,
     И писал он свои лишь слова.


     А теперь ведь и больно, и стыдно
     После стольких утрат, стольких бед.
     Боже правый! Прости нас: обидно,
     Что умеем смотреть лишь вослед.



   Танец


     Я не помню, когда я с тобою
     Танцевал, полутрезв, полупьян,
     Под негромкой эстрадной трубою,
     Под негромкий и грустный баян.


     Ах, мне памятны эти объятья,
     Крымской неги задумчивый лик.
     Только жаль, был не в силах понять я,
     Что наш танец, как жизнь, невелик.



   Коптилки


     Вот молния сверкнула и погасла,
     А яркий свет всегда ведь невпопад.
     Но жизнь все гуще подливает масла
     В бесчисленное множество лампад.


     Кровь добежит до самых крайних жилок,
     И будем мы когда-то спасены.
     Ведь брезжит сердцу тусклый свет коптилок
     Вдоль всей войны и до конца войны.



   Без названия

   Памяти В. П. Астафьева


     Зимних дней болевая изнанка,
     Полусерый сиротливый свет,
     Поминается нынче Овсянка
     На страницах центральных газет.


     Как-то шли с ним по кочкам, по тине,
     Где тумана пасется баран,
     На рисковом крутом серпантине
     Да по сербским, отвесным горам.


     И войны вдруг осыпался пепел
     На упрямую прядь старика.
     Крепко думал, но крепкую не пил,
     Но вот проза, как водка, крепка.


     Ну куда ты собрался, Петрович?
     Земляки за тобою и знать. Так прощай же!
     Подобных сокровищ
     Нашей Родине больше не знать.



   Прощание с «Юностью»


     Я не вбивал, увы, подковки
     Пред входом в скромный кабинет,
     Но там, на милой Маяковке,
     Меня давно, мой друг, уж нет.


     Ничей там не сверкает гений,
     Пока там не открыт музей, —
     Там только незабвенны тени
     Моих коллег, моих друзей.



   Вернисаж

   И. Обросову


     Та обнаженная натура,
     Что гений создает шутя, —
     Забытых тайных чувств культура,
     Молчит, как малое дитя.


     Но скоро уж проснется голос,
     Жизнь нашу вспомним наизусть,
     В нем плещет светлая веселость
     И темная струится грусть.


     Пока еще нас не стыдятся жены,
     И водка в рюмочках пока не яд,
     Льстит сердцу плавный образ обнаженный, —
     Нас ищут, милый, хоть потуплен взгляд.



   Обмани


     Наши исчезающие дни
     Растворились все за окоемом.
     Неужели, друг мой, мы одни
     В этом грустном мире незнакомом?


     Вот опять, мой друг, мы здесь же, —
     Хорошо, что мы одни.
     Обними меня, как прежде,
     И любовью снова обмани.



   Эстафета

   Кричит случайный пароходик…

   Д. Сухарев



     Туристы все давно в походе,
     Давно погашены костры,
     Плывет осенний пароходик,
     И тени на воде остры.


     Колышутся под ветром ели,
     Мерцает серебро сетей,
     А дети наши повзрослели
     И завели своих детей.


     Хоть берега, как прежде, круты
     И бакенов сломался ряд,
     А наши прежние маршруты
     Родные внуки повторят.



   Рябины


     Веселой зимы каруселью
     Сегодня меня не задело,
     Но я не подвержен веселью,
     Веселье – ведь грустное дело.


     Эх, знать бы, что лучше, что хуже,
     И думать про гроздья рябины,
     Соседский шофер неуклюже
     К ним вышел из душной кабины.


     В глазах его мука и нега —
     Ведь нынче крыло он разбил,
     Он, щурясь от яркого снега,
     Взирает на ветки рябин.


     Печаль человека чиста,
     К нам снег опускался, не тая.
     И гроздь разгоралась святая,
     Как рана на теле Христа.



   Без названия

   Я пока еще сентиментален…

   Б. Корнилов



     В горизонт, при блеске молний близкий,
     Смерч вонзился, как веретено.
     Знаю, где-то черные есть списки,
     В них, как видно, числюсь я давно.


     Пусть пока еще не стал золою —
     Ведь для злой охоты не сезон,
     Пусть приговорен я силой злою —
     Силой доброй злу назло спасен.


     Не избегну черного я списка,
     Лишь любовь – последняя броня.
     Жаль, увы, сегодня слезы близко,
     Но сердце милой близко от меня.


     Глаз не зря внимателен к деталям.
     Слава Богу, мне всю жизнь везло.
      Я пока еще сентиментален
     Оптимистам липовым назло.


     Жизнь познала долгий путь лишений,
     Тьму во тьме, когда не зришь ни зги,
     Для кого-то, знаю, мы – мишени.
     Может быть. Но только не враги.



   Без названия


     Любовь, мне горько от вина,
     Куда ни глянь – моя вина.
     Жаль, эту жизнь не повернуть назад,
     Кругом я пред тобою виноват.


     Но все мои исхожены пути,
     Любимая, прости меня, прости.
     Ногой не в силах шевельнуть, рукой, —
     О, если бы я мог!..
     Но все же строчку за строкой,
     Стихи мне шлет мой добрый Бог.



   Песенка о счастье


     Потрогаю рукою батарею,
     Как музыкант струну.
     Прохладные слова в душе согрею
     И бережно верну.


     Вот Родина и дом,
     Дорога и семья,
     И птицы в небесах, и слезы на глазах.
     А счастье там, где милая моя.


     О добром слове помню, как о брате,
     В нем – Родина и все ее края.
     Я сед и, видно, многое утратил,
     А счастье там, где милая моя.


     На горести не сетую в испуге,
     Пряма кривой дороги колея.
     Я рад, когда ко мне приходят други,
     А счастье там, где милая моя.



   Без названия


     Было время, каждый водоем,
     Лужица или вода канала
     Отражали нас с тобой вдвоем,
     И дорога эта нас узнала.


     Может быть, под бременем забот
     Память проявила к нам немилость.
     Ты все та же, да и я все тот,
     Но судьба от нас вдруг отдалилась.



   Без названия


     Заплатил я дорогую цену,
     А потом и сбился со счета,
     И теперь этой жизни на смену
     Подступает другое что-то.


     Подступает что-то другое,
     Золотою покрытое ржою,
     В небе радуга нежной дугою
     Украшает счастье чужое.


     Но я рад, что щедрое благо,
     Проблуждав по кривым дорогам,
     В дом вошло, где горячая влага
     Чей-то застит взор ненароком.



   Синева


     Праздничный до срока дремлет колокол,
     Пробуждения его мы ждем —
     Небо занавешено, как пологом,
     Серым утомительным дождем.


     Неужель за ветхою калиткою
     Отыщу я верные слова,
     И нас утром ободрит улыбкою
     Ясная живая синева.



   Художник


     Художник, нарисуй портрет,
     Холст натяни потуже,
     Меня, как видишь, вовсе нет,
     А то мне было б хуже.


     Творец, не вняв запретам,
     Сидел перед холстом.
     А суть, чтоб стать портретом,
     Проступит лишь потом.



   БРОДЯГА


     Вот идет он вдоль оврага,
     Где ручей о камни бьет,
     Только светлая отвага
     Сердце темное ведет.


     Так устал он от бездомья
     Средь холодных берегов,
     Только глины рыхлой комья
     Упадают от шагов.


     Он устал, беды потомок,
     От болезней, от врачей,
     Вдаль бредет по дну потемок,
     Безымянный, как ручей.



   Поцелуи


     Обсыпан стружкою по брови,
     Рубанок мастер дал, топор,
     Но кто учил меня любови,
     Не помню я и до сих пор.


     Тогда казалось, сердце пело,
     И обрывалась с миром связь,
     А целовался я несмело,
     Спеша, волнуясь и стыдясь.


     Дешевых слов не тратя всуе,
     Простые только брал подряд, —
     И нынче наши поцелуи
     Как будто звездочки горят.



   Без названия


     Вот наконец и запутался в хвое
     Ветер зимы.
     Видишь, над Истрой целуются двое?
     Это не мы.
     О, неужели минувшего ради,
     Где цвел абрикос,
     Все над рекой перепутались пряди
     Милых волос?
     Все перепутались сказки и были,
     Жизнь вся иная.
     То, что давно уже все позабыли,
     Я вспоминаю.



   Без названия


     Двое, обнявшись, стоят,
     Это ведь все их занятье,
     Час или два уж подряд,
     Их не слабеют объятья.


     Нынче встречаю их реже
     За листопадной пургою,
     Лист еще краскою свежей
     Не шелестит под ногою.


     К песням привыкший неспетым,
     Вижу аллею.
     Долго гляжу я вослед им,
     Нежно жалею.



   Прощанье с молодостью


     Объятья и гусарские гулянки
     Меня пленить, однако, не посмели.
     Подъезды и укромные полянки
     Запомнились сильнее, чем постели.


     Мы окно приоткроем,
     Пусть луна светит в нем.
     Не хочу быть героем,
     Что играет с огнем.


     Мне давно не по летам
     Мимолетный кураж.
     И ночевки «валетом»,
     И смертельный этаж.


     Наигрался я вдоволь,
     Два знал тура и три,
     Ходит праздничный омуль,
     Словно просит: «Не ври».



   Костер


     Зачем припоминать минувший гнет,
     Припоминать минувшие проклятья.
     Сейчас костер сквозь хворост полыхнет
     И эту ночь в свои возьмет объятья.


     Когда корят меня: «А чей ты?»,
     Представлю образ твой и стать.
     Вдох должен мой пройти сквозь флейты,
     Чтоб чистой музыкою стать.



   Без названия


     Мои уходят поезда
     В неведомые рейсы,
     Горит попутная звезда,
     Гудят стальные рельсы.


     Люблю могучий их мотив
     И встречный ветер юный,
     Характер у дорог строптив,
     Такой, как у фортуны.



   Мечтания о мае


     Скоро зима грядет,
     К стуже земля намокла,
     Но ведь зима пройдет,
     В мае оттают стекла.
     Пусть рвет и мечет вьюга —
     В мае почки живые:
     Милая, мы друг друга
     Словно увидим впервые.



   Дальний свет


     Пусть смотрит зависть лживым взором,
     Ведь я все – сколько было лет —
     Как будто длинным коридором
     Иду на слабый дальний свет.


     Елеем выпачкан и сажей,
     Я был наследник, я же предок.
     Быть может, кто-то что и скажет —
     Не для хвалы, а напоследок.



   Фотоальбом


     Хотя нас в это лето мучит зной,
     Альбом вдруг поражает новизной.
     Глядим в давно минувшие года,
     Не зная сожаленья и стыда.


     За чередою лет, за грузом пыли
     Такие мы, какими были, —
     Воспоминания, оркестры,
     Событий канувших реестры.


     Хотя осталось дней наперечет,
     Грядущее опять тебя влечет.
     Ты смотришь на последнее звено —
     Ведь первое итак твое давно.



   Без названия


     Над Истрою в томительном июле
     Летают взгляды, спутники и пули.
     Товарищи, коллеги мои, братцы!
     Смогу ли я куда-нибудь добраться,
     Чтоб совершить какую-то по счету
     Полезную и важную работу?


     Пусть прошлое и скрылось в дальней дали,
     Но помню, хоть и лет уж мне немало,
     Как было с нами в августе, в начале,
     Когда ты на плече моем дремала.



   Без названия

   Н. В. З.


     Очарованье самых первых дней
     Из наших сумерек видней.
     Хоть это было и давно,
     Там солнцем все освещено.


     Там сад, там пляж, там ты и я,
     Там та укромная скамья.
     Там наши восемь дней подряд,
     Там стыд, там грех и долгий взгляд,


     Там наша ночь вся до зари —
     Смотри, смотри, смотри, смотри!
     Там наша ночь вся – напролет,
     Никто не знает, что нас ждет.


     Там я сильнее с каждым днем:
     Волшебным жжет меня огнем —
     Обиды все в душе сотри – Смотри,
     смотри, смотри, смотри!


     Горю свечою на ветру.
     Ты отвернешься – я умру.



   Без названия


     Где-то идут и вздыхают пророки.
     Вечны дороги, а жизнь коротка.
     Но отчего же в заветные сроки
     Светлой и краткой родится строка?



   Вразумление


     Я был удачей опьянен —
     О славе думал, не позоре.
     Из многих – на слуху – имен
     Свое ловил я в общем хоре.


     И вдруг я протрезвел за миг,
     Гром грянул, словно канонада,
     Дождь полетел за воротник,
     Мороз прошиб, а не прохлада.


     Я шел и слушал водосток
     Под громыхающею крышей.
     Удача – вовсе не итог —
     Есть кое-что еще повыше.



   Без названия


     Оставаясь минувшему верен,
     Ты мечтой запасаешься впрок
     На земле, где сурово отмерен
     Не большой и не маленький срок.


     Где заводы верны обороне,
     В час, когда подойдет мой черед,
     Кто-то белые руки уронит —
     И внезапные слезы утрет.



   Без названия


     Падает с темного неба звезда,
     Нашим дыханием встречным согрета.
     Падает – значит кончается лето,
     Падает, словно птенец из гнезда.


     Искры роняя горячего света,
     Падает медленно, словно ракета.
     Строятся тучи темнеющим фронтом.
     Что ждет еще нас за горизонтом?


     Молния чертит зигзаг на металле.
     Разве не всё еще мы испытали?
     Разве дружили, водились не с теми,
     И не для нас просыпались глаголы


     В час, как на милые летние долы
     Двигались грозные зимние тени?..



   Без названия


     Сегодня допишу письмо,
     Друзей представлю лица,
     Оно в свой путь вспорхнет само
     И полетит, как птица.
     И взгляд мой полетит за ней
     Быстрее ухарских саней.



   Детская гордыня


     Во сне я все еще ребенок,
     На Воткинский ступаю пруд,
     И лед скрипит, заснежен, тонок,
     И зелен скол, как изумруд.


     Мерещится мальчишке, мне,
     Что я пришел из дальних стран,
     А здесь страна совсем другая,
     Бреду, тоску превозмогая
     От тяжести побед и ран.


     Нет, эта даль мне не чужая,
     И светит огонек в окне,
     И горд я, словно бы въезжая
     На белом, может быть, коне.



   Годовщина


     Этот мир, очевидно, ничей,
     Предстает предо мною воочью.
     Днем поет безумолку ручей,
     Ива шепчется с ивою ночью.


     Лет, гляди, тридцать девять назад
     Были те же в предзимье дела.
     И кипел, и бурлил листопад
     Возле бедных домишек села.


     И теперь у судьбы я в долгу,
     Хоть не ставлю случайность ни в грош,
     Без меня ты легко проживешь.
     Без тебя я и дня не смогу.



   Без названия


     Не грусти, моя отрада,
     Покрасуйся, пофорси.
     Слышь, в овраге серенада
     На латыни и фарси.


     Под торжественные клики
     Нас казнят или спасут,
     Благолепные таджики
     Облепиху принесут.


     Ой ты, ягода-малина,
     И топор-колун с пилой,
     Ой ты, песня-мандолина
     И гитара под полой!..



   Без названия


     Вверх судьба ведет, не потакая,
     А потом толкнет наоборот.
     Что мне в полночь делать у Тракая,
     Возле ветхих каменных ворот?
     Где он, романтический идальго,
     С тощим романтическим конем?
     Что ему невзрачная медалька
     На потертом лацкане моем?..
     Что тревожим мы бессмертный камень?
     Он в седины вечные одет,
     Он живет и будет жить веками,
     Мы ж уйдем, и нас почти уж нет.



   Без названия


     Ветерок предосенней недели
     Замирает на миг у виска.
     Чую, песни мои надоели —
     В них теперь не огонь, а тоска.


     Я давно по оврагам и нивам
     Не хожу – старомодный чудак.
     Это счастье – быть здесь счастливым,
     Просто быть – мне довольно и так!



   Ручей


     Ручей мне бросился на грудь,
     В нем блеск и тяжесть —
     Он как ртуть.
     Все камешки видны на дне,


     Охвачен звездным я огнем
     И, видно, растворился в нем,
     А может быть, и он – во мне.


     Падучих звезд слежу полет.
     Ручей мне виден за версту,
     Он птичьим голосом поет
     И улетает в темноту.



   Осколок


     Наших бед свежи ожоги,
     Срок леченья долог.
     Время подводить итоги,
     Извлекать осколок.


     Он торчит под сердцем прямо,
     Не прервет дыханье,
     Чтобы помнить блеск бурьяна,
     Блеск и колыханье.


     Мы скакали через поле
     В мир, что незнаком.
     Без тебя мне – как в неволе:
     Мука под замком.



   Нижний Кастрополь


     Когда-нибудь ребенок малый,
     Нарядный, словно в сказке паж,
     Впервые встретит эти скалы,
     Изогнутый дугою пляж.


     И хмель ковыльного дурмана,
     И древний Крымский колорит,
     И тропки нашего романа
     Неверным шагом повторит.



   Без названия


     О, как тень твоя светла,
     Время, Оно!
     А зима моя пришла
     Без разгона.


     Я увидел только треть,
     Но все мало.
     А теперь бы хоть успеть
     До вокзала.



   Высота


     Боюсь, как в детстве высоты,
     Как бы чужим добром разжиться.
     Там виден мир за три версты
     И голова моя кружится.


     Ведь не корысть и не почет,
     Не призрак старости и лени,
     А что-то кверху все ж влечет,
     На ненадежные ступени.



   Пора сенокоса


     Травою поросшие рвы,
     Ряды обработанных грядок,
     А запах подсохшей травы,
     Как прежде, и горек, и сладок.


     Минувшего не береди
     Под крышей кривой сеновала.
     Я думал, вся жизнь впереди,
     А жизнь уж давно миновала.



   Танцы на вокзале


     Танцуют нищие старухи.
     Убого, хмуро матерясь.
     С их горестной ночевки мухи
     Разносят по вокзалу грязь.


     Их мучит музыка простая —
     То взмоет вверх, то рухнет вниз.
     Они в тревоге, словно стая
     Не улетевших к югу птиц.


     За недалеким окоемом
     Горит печальная звезда,
     А по дорогам незнакомым
     Им не поехать никогда.



   Без названия


     Я чувствую острее с каждым днем,
     Как свойственно певцам и лицедеям,
     Что скоро мы объятья разомкнем
     И навсегда друг к другу охладеем.


     Мы знали тьму на этом свете,
     Немало в жизни пострадав,
     Как будто мы попали в сети
     И хищно душит нас удав.



   Успенье


     Казалось мне, что в этой звоннице
     Пьют по ночам.
     Но в день Успенья Богородицы
     В ней благовест звучал.


     Шли густо, хлопали калиткою,
     Будили сад.
     Стояли со свечой, с молитвою
     И стар и млад.


     Стонало эхо в окнах глухо,
     Тянулось по стерне.
     Так звуку подставляет ухо
     Оглохший на войне.



   Отповедь

   Диане


     Эка невидаль, скажешь, забыли.
     Не таких заносило песком.
     И под грузом обиды и пыли
     Не такие лежали ничком.


     Нет, печалью души не насытишь.
     Лучше в сердце накопим слова —
     И, глядишь, вдруг всплывем, Словно Китеж,
     И сквозь тьму прорастем, как трава.



   Поэзия


     Прозрят слепцы чутьем шестым
     Про красоту уродца,
     Про родники среди пустынь
     На самом дне колодца, —
     Так и поэт в лесу времен
     Душой всевидящей умен.



   Без названия


     Ездил близко, не дальше Твери,
     Возвращался, стучал – отвори!
     Был на небе седьмом и на дне.
     Свет родимый в родимом окне


     Различаю издалека.
     Им живу, на земле я пока.
     Если вдруг потускнеет окно,
     Станет в мире и в сердце темно.



   Имя


     Я не верю ни в нечет, ни в чет,
     Несходство их сердца не ранит.
     Но кто-то меня перечтет
     И вслух твое имя помянет.


     Он далью небес голубою
     Насытит пускай долгий взгляд.
     Ведь я жил одною тобою
     Все годы и миги подряд.



   Кижи

   Ф. Искандеру


     Когда-то плыли мы по шхерам,
     В Онежском озере в туман,
     Как будто зябким полднем серым
     Читали рыцарский роман.


     Жизнь пишется не на бумаге —
     От катера в двухстах шагах
     Мерцали всадники и шпаги
     На бедных низких берегах.


     Баклан вдруг устремился к туче,
     Под ней сушил свои крыла,
     А холод прошибал все круче —
     Так, что и водка не брала.



   Без названия


     О, как я вечно гнал судьбу вперед,
     Терпел напраслину, обиду,
     А жизнь уже ушла за поворот
     И стала пропадать из виду.


     Весенняя поет всю ночь вода.
     Опять к утру отпотевают рамы.
     Боюсь, чтоб не толкнулась в дверь беда
     На сером бланке грустной телеграммы.



   Без названия


     Слышна в бравурном марше нота,
     Что в гуще радости горька,
     Вот-вот за краешек блокнота
     Скользнет последняя строка.


     Привычки ей страшна утрата,
     Закатная пугает медь.
     Ей равно – воля или злато,
     Ей все равно – пасть иль взлететь.



   Четверг


     В четверг наступит час свиданья,
     Луна склонится на звезду.
     Волшебней древнего преданья
     Твой лик. К тебе я подойду.


     Все настоящее далече,
     А будущее – под рукой.
     Никто не помнит, что за речи
     Я бормотал, нес вздор какой.


     И голова идет уж кругом,
     Восторг дыханье оборвал.
     И сердце сдавлено испугом,
     И тьмы грядет девятый вал.


     Воспомнить хочется подробно
     Неделю всю, до четверга.
     И лунному лучу подобна
     Вдруг обнаженная нога.



   Воспоминание о теннисе


     Почти не помню вкус победы,
     Короткий бег и длинный шаг,
     Не помню, как пружинят кеды,
     Как звон меча звучит в ушах.


     Меня болезни далеко отбросили,
     Но тянутся ко мне надежд лучи.
     Как яблоки, поспевшие по осени,
     Так плавно падают на корт мячи.



   Прощанье


     И вот я утратил браваду, покой,
     Когда обняла полуголой рукой,
     Привстав на дорожном косом валуне,
     И теплые губы прильнули ко мне.


     Шел к станции в блеклом мерцании звезд
     И помнил прощанье почти двести верст.



   Самостояние


     Звонок или гудок
     Не заглушат молвы,
     Увы, я не ходок,
     Увы, увы, увы!


     Медовых два зерна
     На краешке стола.
     Походка неверна,
     И поступь тяжела.


     На землю провода
     Летят с высот столба.
     Меня вела беда,
     Сейчас ведет судьба.


     В бриллиантах иль в росе
     Сверкает колея.
     Пусть все идут, как все,
     А я иду, как я.



   Михнево 1963 г.


     Я труд постылый бросил.
     И вот сейчас мы врозь.
     Но помню эту осень,
     Рябины спелой гроздь.


     Она светилась мило,
     Была тебе к лицу,
     Когда ты подходила
     К тесовому крыльцу.


     Душа моя больная
     Зачем вникает в суть,
     О том припоминая,
     Чего уж не вернуть.


     У слова коротка судьба,
     Судьба сурова, как судья.
     Судьба назначит слову цену,
     Погасшему пошлет на смену.



   Без названия


     Ведь смысла тусклое свеченье
     Куда страшней, чем заточенье,
     Отсутствие в нем красок, боли
     Печальней темноты неволи.
     И я люблю его давно,
     Ведь жизнь мою ведет оно.



   Вдвоем


     Вот березка застыла на круче,
     Замерзает, нагая.
     Я тебя понимаю все лучше,
     Моя дорогая.


     Размыкаются губы, и звенья,
     И былинки травы,
     Наших сомкнутых рук единенье
     Все слабее, увы.


     Но и в миг, когда в горле комок,
     Мы наш гимн допоем,
     Даже каждый, когда одинок,
     Мы, родная, вдвоем.



   Местечко Колышки


     Луна поближе к маю
     Оплыла словно свечка.
     Под Витебском, я знаю,
     Еще живет местечко.


     Дома кривые, окна,
     Соседи, тары-бары.
     И все-таки не молкнут
     Сердечные удары.


     Гвоздя стального ради,
     Расплавлен прут в огне.
     Там в кузне, знаю, прадед
     Мечтал и обо мне.


     Молитва там святая
     Легко парит над спальней.
     А борода седая —
     Над старой наковальней.



   Гроза


     Вдруг с горней высоты
     На крыши, на цветы,
     Сверкая серебром,
     Дождь хлынул, ухнул гром.


     И звякнули тазы,
     Вскричали тормоза,
     И мертвый свет грозы
     Почти обжег глаза.


     Свет мертвенным неоном
     Дрожит в окне моем.
     Гроза с весельем, звоном
     Ушла за окоем.


     И стал слышнее клекот
     Бессонного ручья —
     Гроза уже далеко,
     Как молодость моя.



   Китайские лечебные шары

   …Все мы китайцы, все мы скитальцы…

   Б. Ахмадулина



     А дружества стезя святая
     Весь век не ведает пробела.
     Волшебные шары Китая
     Волшебная прислала Белла.


     Густа в них зелень изумруда,
     Мерцание небес Востока.
     Я стар и трудно верю в чудо —
     Оно и скрытно и жестоко,


     Но доброты бессмертной зерна —
     Им светит Млечный Путь тесьмою,
     И станет мне рука покорна,
     Быть может, лишь пред зимней тьмою.



   Без названия


     Пусть проживут подольше внуки,
     Где старая тетрадь жива,
     До них дойдут, быть может, звуки
     И лучшие мои слова.


     Не трубный звук, что дух венчает,
     Пройдя сквозь времена,
     А нота нежная печали
     И скрипочки струна.


     Пречистенки московский дворик,
     Дерзаний ранний пыл,
     Да, путь порою был мой горек,
     Но там я счастлив был.



   Без названия


     Надо б жить иначе,
     Как живет трава,
     Знать, мне Бог назначил
     Сочинять слова.
     Не от изобилья
     Выбран матерьял.
     Сколько позабыл я,
     Сколько потерял?
     Жить бы на природе
     И остаться с ней,
     Пусть средь слов я главный вроде,
     Но они главней.



   Парад


     Душа обновлению рада,
     Я каждому празднику рад,
     А старому сердцу отрада
     Припомнить военный парад.
     Какие стучат барабаны,
     Какие оркестры поют,
     Над горкою прыгнут туманы,
     Где пушки торжественно бьют.
     Под медленной свежей ракетой
     Колышутся листья и дым,
     Зрю тех, кто по площади этой
     Вдоль шагом пройдет молодым.
     Нет зависти, только отрада
     И даже военный уют,
     Блестящее время парада
     Здесь, как леденцы раздают.



   Без названия


     Я тебя люблю такую,
     Как ты шла в Крыму ко мне.
     Жизнь прошла, и я тоскую,
     Словно было все во сне.
     Не старею, вспоминая,
     Берег моря, южный зной,
     Ты сейчас, увы, иная,
     Да и я, мой друг, иной.
     Помню паруса флотилий,
     Вижу, позабыть боюсь —
     Мы ведь щедро заплатили
     За нестарый наш союз.
     С гребня волн сползает пена,
     Словно серебро с венца, —
     Знай, все то, что неизменно,
     В нас пребудет до конца.



   Дыня


     О, ломтик азиатской дыни,
     Он царственной служил гордыне,
     Он сладок, как любви мотив,
     И нежен, и медоточив.
     Он словно месяц молодой
     Над горизонтом, над звездой,
     В нем хищный контур ятагана,
     Что поднят к небесам войной.
     Он – точно в бездне океана,
     Случайный парус над волной.
     Однажды я, смирив гордыню,
     Купил себе большую дыню,
     Она похожа на бейсбольный мяч,
     А воздух полдня, словно речь, горяч.
     Я брел в толпе дневного жара
     С Алайского, как помнится, базара.



   Ремесло


     Когда душа, преодолев забвенье,
     Вновь снова ожила назло врагам,
     Услышал я трубу и нежной флейты пенье,
     Услышал гром в горах могучий, как орган.
     И хворь, что прежде мучила, давила,
     Обрадовала нынче и спасла,
     Чтоб красота вновь сердце удивила,
     И вновь я предан власти ремесла.



   Радуга


     Осенней радости сутулость
     Усталости дневной полна,
     Под ней стыдливо изогнулась
     С кокетством девичьим волна.


     Красот земных изображеньем —
     Пейзажу дней не навреди —
     Волнует в нас воображенье
     И учащает стук в груди.



   Без названия


     А все же тяжела вода ручья,
     Там, где оврага оголился склон,
     Она весь век с рождения ничья,
     А мне хотелось взять ее в полон.
     Владеет нами только тот предмет,
     Что выбран сердцем средь других, не вдруг,
     Ведь каждый миг он источает свет,
     Что встречи нам сулит средь всех разлук.
     И в этом смысле наш ручей родной
     Моложе и давно сильней меня,
     Он весел, серебром своим звеня,
     Не я владею им, а он владеет мной.



   Воспоминание


     Помнишь, море для нас, дорогая, синело,
     Паутинки летела прозрачная нить,
     Как в то лето меня – не пойму я – сумела
     Полюбить, за собою в Москву поманить.
     Я забыл, что была мне послушна зенитка,
     И литья после отжига свет голубой,
     И как тянется вслед за иголкою нитка,
     Весь свой век я счастливо тянусь за тобой.
     Зря распахнуты настежь прощания двери,
     Снова дразнят нас колером синим,
     Бог поможет нам выжить, осилить потери,
     Даже радость, быть может, осилим.



   Нить


     Я знаю, где-то есть моя звезда,
     О ней вдруг вспоминаю иногда,
     И каково ей средь других светил,
     Где тарантас людской судьбы катил.
     И каково в бездонной вышине
     Вести меня и думать обо мне,
     Ведь, чтобы тайну общую хранить,
     Одна нас на века связала нить.



   Зеркала


     Пока свершает солнце круг и смотрит на звезду,
     Без устали соха и плуг рождают борозду,
     За трактором или конем вдаль тянется она,
     И зря мы в зеркале мелькнем, как наши времена.
     Исчезновенья быстрый страх с тревогой пополам
     Людской вдруг испытает прах, послушный зеркалам,
     И кто бы ни молил за нас – Христос или Аллах,
     Исчезнем все мы в некий час, как тени в зеркалах.



   Без названия


     Когда от сокровенной тяжести земной,
     Я отряхнулся, ошалев слегка,
     Конь гарцевал высокий подо мной,
     А на плечах клубились облака.
     Легко привык я к сладкому окурку
     И к власти сил, чья поступь высока,
     Вдруг кто-то сдернул облака, как бурку,
     И тьма надвинулась издалека.
     Свою не ощутил вдруг плоть я,
     Хоть мысль и речь звучали в унисон,
     И в этот миг я уронил поводья,
     Умчался конь, и мой прервался сон.



   Дружба

   Ю. Ряшенцеву


     Когда шагнешь вдруг за пределы круга,
     Где трудно оставаться одному,
     Но тайна обретенья друга
     Неведома покуда никому.
     Ведь только лишь родным и милым
     Такая ноша не обуза,
     Да, только им, мой друг, по силам
     Космическая тяжесть груза.
     У дружбы не ржавеют звенья,
     Ей срок всегда в последний раз,
     В ней – и надежда, и спасенье,
     Что в мире этом держит нас.



   Ласточка


     Из Египта ласточка летела,
     Воздух наш хватала полным ртом,
     И рвалась душа быстрее тела
     К дереву на берегу крутом.
     Над отвесной линией залива
     Веточка дрожит в гнезде пустом,
     Вслед вещунье смотрит сиротливо
     Дерево на берегу крутом.



   Свеча


     Не хочу идти к врачу,
     А хочу зажечь свечу,
     Ведь она и не горит —
     Рядом с ангелом парит.


     Не страшна ей высота,
     Тень парящая чиста,
     Чтобы все стихи прочесть,
     Чтобы не забыть про честь.


     И про старые долги
     Скромную свечу зажги,
     Станет ясного ясней —
     Жизнь сгорает вместе с ней.



   Без названия


     Костер стоит среди поляны,
     Дрожит, качаясь, словно пьяный,
     В преддверии зимы погас, —
     Как много тьмы, как мало нас.
     Все машет, словно он живой,
     Хмельной и буйной головой,
     А тень сутулого огня,
     Увы, похожа на меня.


     Уносит в небо ветер быстрый
     Летучий жар, стальные искры,
     Играют дерзкие умы,
     Влекут неудержимо в пляс,
     Забыт суровый нрав зимы,
     Как мало тьмы, как много нас.



   Обладание


     Гляжу в заветную аллею,
     Как бы спешу к тебе опять,
     Нет, я о прошлом не жалею,
     Его у нас нельзя отнять.



   Явление


     Я шел неведомо куда,
     Быть может, по дороге в Рим,
     Из тьмы сказаний и гнезда,
     Когда возник вдруг Серафим.


     Он был во мне и надо мной —
     Тот самый. Я глаза открыл
     И различить сумел шесть крыл
     И коготь круглый и стальной


     Средь мусорной воды и тины
     И неказистых низких гор,
     Где русских классиков картины
     Волнуют душу до сих пор.



   Без названия


     Настанет час, покину ваши сборы,
     Я деревом хочу взлететь над вами,
     Где облаков давно клубятся горы,
     Мне ватными кивая головами.
     Там горделивый месяц ходит князем,
     Художников там синева учила,
     Листва моя с ветвей слетает наземь,
     Как будто искры с грубого точила.



   Сон о пойме


     Мне пойма наша виделась в тумане,
     Затихшая пред хладом близких зим,
     Как будто я участвовал в обмане,
     Не с другом здесь, а с недругом своим.
     И ты, любимая, в тот миг одна
     Вблизи звезды, что никогда не гасла,
     Узрела жизнь, где мне не все-то ясно,
     А жизнь давно тебе лишь и видна.



   Дорожные впечатления


     Как часто говорил себе – гляди:
     Холмы, леса, поля и реки —
     Все, все, что ты увидишь впереди,
     Оставил прежний пилигрим навеки.


     И все другие чудеса подряд,
     Все чудеса, земных согласно правил,
     Вобрал неведомого друга взгляд,
     А мне, как видно, не оставил.



   Без названия


     Карнавальный блеск светил
     Под конец маршрута,
     Значит кто-то мне светил,
     Я светил кому-то.
     С нами до родимых мест
     Говор колокольный,
     Прям наш путь, несем свой крест,
     Путь наш не окольный.



   Без названия

   А перед ним стоит сосна, вся в ожидании весны.

   Б. Окуджава



     Пробудясь, встряхнусь от сна,
     Словно бы от пут,
     Предо мной стоит сосна,
     Ветви вверх плывут.
     Вешних синева высот
     Их за облако несет,
     Ввысь всех мучит тяга —
     Мысли, взгляда, флага.
     И летит веселый лес
     Посреди моих небес.



   Без названия


     Душа моя все летние недели
     Как над оврагом постаревший вяз,
     Ведь я в своем небыстром деле,
     Как самосвал в распутицу, увяз.


     Мне надо с той строкой быть рядом,
     Что ждет уже на берегу другом,
     Я с медом вкус знавал, знавал и с ядом,
     Знал цену встреч и с другом, и с врагом.
     Пускай и уставая, и хромая,
     Я медленно, но все-таки спешу,
     И этой жизни смысл не понимая,
     Пойму, как только строчку допишу.



   Новый Завет


     Звезду увидев на востоке,
     Вошли к младенцу пастухи,
     Найдя откровения строки,
     Поэты зачали стихи.
     Под яркие звездные миги
     Искали все суть в именах,
     И тайны неведомой Книги
     Открыл пред свечою монах.
     А солнца бессмертное око
     Тускнело при свете имен,
     И все-таки было далеко
     До наших с тобою времен.



   Без названия


     Да, жизнь быстра, как будто выстрел,
     Как свет, что невзначай погас,
     Все то, что промелькнуло быстро,
     Прощаясь, медлит возле нас.



   Без названия


     Каждый поэт поет,
     Дело его – полет,
     Он словами рисует,
     Он смертельно рискует,
     Смотрит, лицо свое скрыв,
     Гибель – его тайный взрыв.



   Смена вех


     Да, скоро время отдавать швартовы,
     Но продолжаем мы смотреть вперед,
     Но место все же уступить готовы
     Тому, кому сейчас пришел черед.


     Казалось бы, достаточно нам опыта,
     И множить его нет уже причин,
     И надо собираться в путь без ропота,
     Не жалуемся, нет, и не ворчим.



   Без названия


     Я проснусь на заре молчаливо,
     На тебя напоследок взгляну,
     Где под Истрой печальная ива
     Никогда не забудет войну.


     Ах, свобода, не нас выбирая,
     В миг докучливых дрязг или пут,
     Как невеста, мечтала о крае,
     Где ушедшего все-таки ждут.


     Пусть считает спидометр мили,
     Где к зиме устремилось шоссе,
     Все когда-нибудь вдаль уходили,
     Но, увы, возвращались не все.


     Ворон крылья чернит свои в саже,
     Надо мной замыкает свой круг,
     Кто мне галстук, однако, завяжет,
     Я сегодня еще однорук.



   Без названия


     Да, возле нас слишком много железа,
     Холоден вечно бездумный металл,
     Памяти склад не бедней, чем у Креза,
     Но от щедрот непомерных устал.


     Богом ниспослана сердцу отрада
     Быть пред невинным и слабым в долгу,
     Кроткий упрек, грусть собачьего взгляда
     Долго-предолго забыть не могу.


     Эта собака в глаза мне глядела,
     Голос ее за порогом замолк,
     Но ведь и руки остались без дела
     В миг, только звякнул железный замок.



   Стихи о балладе А. Кочеткова «С любимыми не расставайтесь»

   Стэлле Постниковой


     И всё ж, что здесь такого?
     Ведь ход баллады нарочит.
     Но вот баллада Кочеткова
     Давным-давно во мне звучит.


     На свете ведь ничто не ново,
     Лишь время катится вперед,
     А он нашел такое слово,
     Что, не старея, все живет.


     И столько нежности и боли
     В строке, воспевшей грозный час,
     Писал он о своей любови,
     А вышло, что писал о нас.



   Наташечке


     Знаешь, друг, по прошествии лет
     Мы забудем труды и бои.
     Лишь любви нашей брызжущий свет,
     Словно свет очень яркой звезды,
     Сквозь бульвары сквозит и сады,
     Все стремится за нами вослед.



   Без названия


     Скоро уходить со сцены,
     Подступает к сердцу грусть,
     Не боюсь я перемены,
     Ничего я не боюсь.


     Но гляжу вперед и прямо,
     Не надеясь на авось.
     Всё ж кому под силу драма,
     Что сыграть нам довелось,
     Сможет повторить едва ли
     Нашей жизни чудеса,
     Мы и душу надрывали,
     И срывали голоса.
     Ни завистливого взгляда,
     Ни клевет не знали мы —
     Вот о чем припомнить надо
     На пороге долгой тьмы.



   Два зеркала


     Да, жизнь быстра, как будто выстрел,
     Как свет, что невзначай погас,
     Все то, что промелькнуло быстро,
     Нас долго держит в крайний час.


     Видна Останкинская вышка,
     И служит телу чистотел,
     Еще ты за порог не вышла,
     А дом тревожно опустел.


     Внутри очерченного круга
     Осталось слишком мало нас —
     Два зеркала друг против друга,
     Как два слепца, стоят без глаз.



   Без названия


     Толстый пласт календарей,
     Что торопит наши годы,
     Гонит, гонит поскорей
     В тесный сумрак непогоды.


     Горстка годовщин и дат,
     Что гвоздем прибита криво,
     Ведь никто не виноват
     В линии кривой отрыва.


     А меж ними есть одна,
     Заглянув в нее, как в бездну, —
     Ни просвета в ней, ни дна, —
     Потому я в ней исчезну.



   Ссора


     Не уезжай из города, пусть все не правы,
     Смотри, как обезлюдели заставы,
     И голосов давно не слышно птичьих
     Вдоль перегонов ближних электричек.


     Минуют дни, и ты забудешь скоро,
     С чего ж возникла наша ссора,
     В остывшем сердце воцарится тишь,
     Тогда ты обе стороны простишь.



   Без названия


     Я внимаю горькой пене,
     Птичьим сладостным хорам
     И не жалуюсь, что если
     Вдруг покину этот храм.
     Разве выпущу из рук
     Этих перелесков вотчину,
     Ежели фортуна вдруг
     Затолкает на обочину.
     Там не виден мой полет
     Ни прохожим, ни проезжим,
     Желтый листопад падет,
     Занесет снежочком свежим.


     К небу подниму глаза —
     Для души большая сила,
     Если выпадет слеза —
     Значит, здесь могила.



   Близость снега


     Дохнуло прохладою луга,
     Зря зиме говорим: «Не спеши!».
     Одиночество – это заслуга,
     Может быть, не одной лишь души.


     Тучи мчат и толпою, и строем,
     И все ближе к нам хлад без прикрас,
     Звезды древним разрозненным роем
     Сочиняют всё сказки для нас.


     Там, где зерна надежд расцветали,
     Тотчас в чьей-то душе расцвело,
     Ведь сравнимо лишь только с цветами
     В небе ангельское крыло.



   Цыган


     Покуда дни в избытке,
     Не страшен холод зим,
     Цыган всю жизнь в кибитке,
     И музыка вся с ним.


     Верь струнному удару,
     И нежности очей,
     И песне под гитару,
     Печали горячей.


     Цыган – не раб удачи,
     Весь путь свой напролет
     Он слез своих не прячет,
     О нас с тобой поет.


     Верь в счастье беспробудно
     И в путь, что не забыт,
     Верь гулким вздохам бубна
     И в цоканье копыт.


     Верь светлому туману
     И женщине одной,
     Верь сладкому обману
     Мелодии родной.



   Череда


     Мы времени знавали злое пенье,
     Его сухой мороз и влажный зной.
     Так поредело наше поколенье,
     Платя за эту жизнь последнею ценой.
     И младшие уже спешат на смену,
     Путь к цели неисповедим.
     А время снова набавляет цену,
     Но в сторону его мы не глядим.



   Встреча


     В саду соседском близко, за версту,
     Стояла девочка, как деревце в цвету.
     К ней в руки устремляется поток
     И, словно шелк, сквозь пальцы тонкие протек,
     Рассыпались все мысли у меня —
     Как будто камешки рассыпались, звеня.



   Портрет


     Не деловой расчет,
     Не громкий хор похвал,
     Весь век туда влечет,
     Где вовсе не бывал.
     Да, надо рисовать
     Случайный миг живой
     И надо рисковать
     Судьбой и головой.
     Не химией пилюль —
     Глотком вина согрет,
     Дождусь, когда июль
     Допишет мой портрет.
     Кривит улыбка рот,
     Хоть взгляд таит металл,
     Но я, увы, не тот,
     Каким я быть мечтал.



   Сон лошади


     У лошади – прекрасное лицо,
     В ее глазах туман раздумий тает,
     Сегодня дорогое письмецо
     Из мест родной конюшни прилетает.
     Случается такое по весне
     Тому, кто и любим, и не забыт,
     Она, сверкнув, привиделась во сне
     От холки под звездой и до копыт.
     Там кто-то в дальнем стойле гонит сон
     При свете облаков и темных звезд,
     Где каждый, кто встревожен и влюблен,
     Идет сквозь ночь, как через зыбкий мост.
     Там – высота и острый там испуг,
     Там горизонт тугой, как тетива,
     Там жизнь и бег хранит небесный луг
     И воздух свеж, как вкусная трава.



   Без названия


     Я вспоминал тебя во сне,
     И, значит, скоро быть весне.
     Вовек не примирюсь со злом,
     Во сне летаю, как в былом.
     Когда прервется мой полет,
     Я, как река, скользну под лед,
     Лечу и вспоминаю милых,
     Лечу, лечу, а пасть не в силах.



   Пастернак


     Еще весна, а вроде осень,
     Дождь плещется в плену корыт
     И там, где в окруженье сосен,
     Могильный камень косо врыт.
     Его не знал я и не видел,
     Но правил шум застрял в ушах,
     О нем судили где-то в МИДе
     И на высоких этажах.
     И хоть давно стал знаменит,
     Но до сих пор он незаметен,
     Принадлежал он тем и этим,
     С написанным навеки слит.



   Без названия


     Случались времена запретов
     В худые годы старины,
     Но только взгляды всех поэтов
     Бесстрашно вверх устремлены.
     Повелевает даль сердцами,
     Повелевает тайной взгляд,
     И звезды от того мерцают,
     Что их, как угли, шевелят.



   Постоянство


     Душа давно уж к вам стремилась
     И замирала в полушаге,
     Мне не по силам ваша милость
     И разномыслия овраги.
     Сверкает позолотой Сенеж,
     А время наш мосток сломало,
     И ничего не переменишь,
     Да ведь и мы менялись мало.



   Бабочка


     С мощами праведника рака
     Хранит святыню много лет.
     Душа, как бабочка из мрака,
     Торопится на этот свет.
     Тот лепесточек не завянет,
     Пока зов Божий не погас,
     Но то, что манит нас и тянет,
     Верней всего и губит нас.
     Судьба коварным лицедеем
     Торопится и взять, и дать.
     Куда спешим? Ведь мы успеем
     Уразуметь и пострадать.



   Строка друга

   Э. Грачеву


     Да, годы летят друг за другом,
     Верша вековечный транзит.
     Строка, сочиненная другом,
     Опять мое сердце пронзит.
     Я сразу ее не запомнил,
     Ведь дергали пальцы струну,
     Но взор только ею заполнен,
     Я в ней растворен и тону.
     Пусть дружбы недолгой начало
     В закатном и грустном огне,
     Она в нем когда-то звучала,
     А нынче очнулась во мне.



   Голгофа


     На раздорожье и на стыке,
     Где эхо слилось с болью,
     Где взгляд раба и взгляд владыки,
     Унижен одной ролью, —
     Там отзвуки вселенской боли
     Теряются в тени олив,
     А тот, кто назначает роли,
     Навечно будет справедлив.



   Исповедь


     Скажу вам честно, падре,
     Я не хочу совета,
     В заброшенном театре
     Всегда нехватка света.


     Густеет паутина,
     И пыль летит с кулис,
     Увы, не всем фартило
     Глядеть всё вдаль, не вниз.


     Ведь был прославлен скоро,
     Кто истину сказал,
     Злой шепоток суфлера
     Пустой не слышит зал.



   Баня


     Свеча горит и дышит,
     Ночного мрака клок
     Летит туда, где вышит
     Узором потолок.
     Среди кружков и линий
     Туманы моросят,


     Мерцает тусклый иней
     И капельки висят.
     Бери здоровье даром
     И помни имена,
     Не зря ведь дышит жаром
     Горячая стена.
     Пусть пляшут оголтело
     И грязь, и суета,
     Но жадно дышит тело,
     Сияет чистота.



   Заполярье


     Там, где всполохи в небе сплетены,
     Где вольный свет живет, не зная плена,
     Вдоль окоема, словно вдоль стены,
     Стоят созвездья, преклонив колена.


     Там взгляды все сошлись, согрев зенит,
     И под землей переплелись коренья,
     Там зов любимой реет и звенит,
     А слез кристаллы обостряют зренье.



   Оркестр в Мариинском парке

   Судьба не напишет реестра,
   Учтя облаков колыханье,
   А я духового оркестра
   Все слушаю сердцем дыханье.
   Ах, музыка, эта музыка
   Над старой рекой голубою,
   Где линии Божьего Лика
   Провидит душа над собою.
   Быть может, я счастье увижу,
   Ведь день наш еще не погас,
   А жизнь эта ближе и ближе
   Общается с каждым из нас.


   Октябрь


     В октябре моем,
     В нашем октябре
     Мы с тобой вдвоем,
     Как щенки в норе.


     Лампа на столбе,
     Свет сродни луне,
     Я давно в тебе,
     Ты давно во мне.
     Улицы изгиб
     С мокрой мостовой,
     Кто из нас погиб,
     Кто из нас живой?



   Колокол


     Чтит звонарь ударом
     В колоколе грусть,
     Помнит он недаром
     Песню наизусть.
     И плывет как милость
     В небе звон густой,
     Песня породнилась
     С птичьей высотой,
     Только ближе к полдню
     Поостынет пыл,
     Музыку я помню,
     А слова забыл.



   Друзьям

   Ане, Андрею, Оле


     Жив старой сказки рыцарь,
     Вооружен и сед,
     А нашей дружбе тридцать
     Минувших быстро лет.
     Нам не нужны наряды,
     Пока душа жива,
     Пока трепещут взгляды
     И стыдные слова.
     Мы – искра в мрачной смуте,
     Нет дыма без огня,
     Мы так близки по сути,
     Как старая родня.



   Взор


     Под сенью кирпичных арок,
     В пыли, недоступной глазу,
     У золота цвет не ярок,
     Его оценишь не сразу.
     Покуда творят в зените
     Круги волшебства и тайны,
     Нельзя без собственной прыти
     Постигнуть сей мир случайный.
     Нельзя доверяться злодею,
     Где вороны каркают хором,
     А я, хоть и быстро седею,
     Гляжу нетускнеющим взором.



   Актеры


     В движенье вечном и нескором
     Вблизи благословенных стен
     Как много раз я был актером,
     А лучше бы не быть совсем.
     Мы перед вечностью – подростки,
     И наша не стареет рать,
     Ведь мы восходим на подмостки
     Не только жить, но умирать.



   Без названия


     Мы море слушали с тобою
     И с ним хмелели не спьяна,
     В нем стихотворною стопою
     Звучала крымская волна.
     Как будто бы в нарядном зале,
     Мы жили все мгновенья эти,
     Не знали устали, как дети,
     Да и себя еще не знали.



   Лес


     Мой милый друг меня проводит,
     Увы, пока я одноног,
     Утешен байкой и беседой,
     Ведь я, как сторож, одинок.


     Я сторожу свои Стожары,
     Всю осыпь звездную несу,
     Цвет осени люблю я ржавый,
     В осеннем я стою лесу.


     Здесь все деревья мне как сестры,
     Огонь закатный в небе сник,
     И никогда топор свой острый
     Сюда не нашивал лесник.


     Свое лицо за бородою
     Он мимо пронесет молчком
     И напоит живой водою,
     Одарит крепким табачком.


     Его умение спасало —
     Лес ценит многолетний труд,
     Ударит о кремень кресало,
     Две искры упадут на трут.


     Пока заря осветит окна
     Пред разгорающимся днем,
     Займутся мягкие волокна
     С веселым нянчиться огнем.


     Учись у леса жизни длинной,
     Живи в нем, только не спеши,
     И на холмах земли былинной
     Ветвями честными маши.



   Без названия


     Всей жизни матерьял
     Истерт, зияют пятна,
     Ведь то, что потерял,
     Не возвратить обратно.
     Под силу лишь стиху
     Узреть звезду в зените,
     В гипс обратить труху
     И в шелк гнилые нити.



   Без названия


     К тебе я приближаюсь постепенно,
     Ты только о минувшем не забудь,
     Пойми, сойдет размолвок злая пена
     И прямо к сердцу обнажится путь.


     Оно так манит, словно колокольня,
     Прельщает добротой, живым огнем,
     Я в сердце у тебя, ему не больно,
     Ведь я давно уж поселился в нем.



   Комов


     Устав от сотен писем и созвучий,
     Шел по тропе, от дождика рябой,
     Но дружбу не пророчит добрый случай,
     Она нам предназначена судьбой.


     Там, в мастерской, всегда был кто-то третий —
     Предчувствием свершений, перемен
     Волшебный свет разбуженных столетий
     Легко струился вдоль высоких стен.


     Его труды не станут вдоль обочин,
     Войдут в страницы, в сердце вечных книг,
     Он глыбы неподъемные ворочал,
     Был тих и скромен, скромен и велик.


     Он был создатель века и мгновений,
     Творец чудес и красоты законов,
     А спросят: «Кто он, Комов?» Отвечаю: «Гений».
     А кто же гений – отвечаю: «Комов».



   Память о Крыме


     В море музыка играет,
     Пароходики снуют,
     Кто-то на берег взирает
     С палуб тесных и кают.


     Шлюпки кружат подобьем щепок,
     Отпускной волнует флирт,
     И, как давним летом, крепок
     Воздух моря, словно спирт.


     В этом южном крае милом
     Вспоминал когда-то Русь,
     Он теперь мне не по силам,
     Я туда не доберусь.


     Помню время дорогое,
     Помню милые места,
     Море там теперь другое,
     Музыка теперь не та.



   Жить


     Старости белая вьюга
     Вдруг обожжет, словно сплетней,
     Мы не увидим друг друга,
     Это ведь век наш последний.


     Прошлое наше далече,
     Хмурится даль к непогоде,
     Крепко держи мои плечи,
     Век наш уже на исходе.


     Глянь вдоль черты окоема,
     Тучи опустится полог,
     Все, что за ним, незнакомо,
     Век наш последний недолог.


     Месяца меркнет подкова,
     Но вдруг блеснет ярче слова,
     Небытия никакого,
     Жить мы попробуем снова.



   Без названия


     Было время, не мог я когда-то
     Обойтись без любимых очей,
     И смолкал предо мной виновато,
     Убегая из леса, ручей.


     Было в юности – на батарее,
     Возле пушек кормились грачи,
     И пускай становлюсь я старее,
     У любимой глаза горячи.


     Наше время сейчас холоднее,
     Ищут корм в час отлета грачи,
     Пусть я стар, но душой не беднее,
     И любимой глаза горячи.



   Листопад


     Листья в лужах плывут под водой —
     Золотые, червонные пятна.
     Я – старик еще молодой,
     Жизнь пройдя, возвращаюсь обратно.


     Там, где бури бьют наповал,
     Где обветрены лица,
     Я когда-то уже побывал,
     И мой опыт сгодится.


     Листья валятся книзу ничком
     За деревьями сада,
     Скрипка вновь грустит под смычком
     В поздний час листопада.



   Блокнот


     Зимой бывает, как весной,
     На ветках набухают почки,
     В надежной книжке записной
     Давно заполнены все строчки.


     Но грустно видеть сборы птиц,
     Щебечут, собираясь в стаю,
     И я невесело листаю
     Гроздь опустевших вдруг страниц.



   Жребий


     Прочти в лазурном ясном небе
     Себе упрек.
     Почти что каждый знал свой жребий,
     А я предрек.


     Я проживу судьбу солдата —
     В ней жар и злость,
     Все, что мне предстоит когда-то,
     Уже сбылось.


     Осенних листьев медный мед
     Шлях скроет пледом,
     А путь, что вдаль меня ведет,
     Душе неведом.



   Велосипед


     Девушку несет единым духом
     Наших летних вечеров поток,
     Шелестит над полудетским ухом
     Ухажера нежный шепоток.


     А в садах уже сгустилась дрема,
     Теплится в окошках тусклый свет,
     Я вослед смотрю вдоль водоема,
     Где, как тень, скользит велосипед.


     Все смотрю, как растворились дали
     На пустынном зябком берегу,
     Но бездумно вновь крутить педали,
     Видно, никогда уж не смогу.



   Вздох

   Памяти Р. Ольшевского


     Когда сквозь просеку вонзала
     Свой лучик низкая звезда,
     От подмосковного вокзала
     Ушли в безвестность поезда.


     А гулкий рельс гудел устало,
     Как будто забывал и пел,
     Но тот, кого вчера не стало,
     Письма послать нам не успел.



   Без названия


     Поэзия, твой посох изнемог,
     Ты странствуешь по городам и весям,
     Твой плащ изодран, он давно промок
     На стылом ветре огрубевших песен.
     К небесному все ближе алтарю,
     Где сыплет звезды вечное кресало,
     А я тебя за то благодарю,
     Что ты вела меня и не бросала.



   Свиданье


     Боль возвратится к старой ране,
     Как к месту подписи печать,
     Я думаю, мой друг, заране
     Пора свиданье назначать.
     Ты место выбери любое,
     Скажи точнее день и час.
     Ведь Бог запомнил нас обоих,
     А врозь Он и не помнит нас.



   Любовь

   Когда-нибудь я к Вам приеду…
 Д. Самойлов


     В конце концов недолгих буден,
     Где свет и вечная вода,
     Неужто мы про всё забудем,
     Быть может, ты? Я – никогда!
     Подскажет, может быть, внучатам
     Жизнь – через год иль через век —
     Твой образ в душу мне впечатан,
     Как в эту землю русла рек.



   Буквица


     В сотах копится приторный мед,
     Исчезают следы на воде,
     И меня уж никто не найдет,
     Ведь давно меня нету нигде.
     Под грохочущей крышей небес,
     Перед вещими взглядами птиц
     Я, как буквица, в книге исчез
     Средь бессмертных и ветхих страниц.



   Без названия


     Где младости глупая фронда,
     Ведь мы у черты горизонта,
     Но к ней дотянуться, хоть близко,
     Нельзя без смертельного риска.
     Всё ближе разлуки число,
     А жизнь – это то, что прошло.



   Музам


     Нет, я еще покуда не ушел,
     Я чую ваши мысли, ваши нити,
     А путь мой долог, грозен и тяжел —
     Свой долг вернул я, – вы мне свой верните.


     Да, опыт мой трагичен, хоть и мал.
     Весь век судьбы не отвергал я вызов,
     Хоть было трудно, но всегда внимал
     Я вашим сумасбродствам и капризам.



   Без названия


     Еще покуда свежи силы,
     Покуда есть огонь в огне,
     Пока здоровы и красивы,
     Прильни ко мне.


     Пусть где-то ожидает гибель
     И суеты коварный лед,
     Светла рука твоя в изгибе,
     Как будто молнии полет.


     И, темень ночи не ругая,
     Глядим в окно.
     Не отстраняйся, дорогая,
     Ведь мы – одно.



   Парус

   Наташе


     Уже прошли такие сроки,
     Что вовсе не осталось нас.
     «Белеет парус одинокий» —
     Звучало прежде, как сейчас.


     Природы молодые соки
     Рождали в детском сердце грусть.
     «Белеет парус одинокий» —
     Заучивали наизусть.


     И я, простой уральский школьник,
     На Каму мчал во весь опор,
     А дальний белый треугольник
     Волнует душу до сих пор.


     Я был романтиком, не так ли?
     Хотя сейчас почти что стар,
     Но жадно видел все спектакли,
     Что предлагал репертуар.


     Билет я брал на третий ярус,
     Недорого – рублей по пять, —
     Белеет одинокий парус –
     И я люблю тебя опять.



   Вера


     Дергает цыган струну,
     Горе свое прячет,
     Смотрит на мою страну
     И беззвучно плачет.


     Над страной стоят дымы,
     Мечутся пожары —
     Мне недолго до зимы,
     Я давно ведь старый.


     Не пущусь, как было встарь,
     За живой водою,
     Не взгляну на календарь
     С верой молодою.


     Ой да Вера, хороша —
     Локоны да ленты,
     Вера – детская душа,
     Круглые коленки.



   Гонец


     Любимая! Я безымянный гонец
     Из дальних провинций вселенского стона,
     Полвека сполохи дрожащий венец
     Несут надо мной в глубине небосклона.


     В начале пути легконогий пострел,
     Суровой дороги прочтя длинный свиток,
     Я вместе с посланьем своим постарел,
     И все Ариадны остались без ниток.


     Живая и мертвая плещет вода
     От быстрых шагов – в левом, в правом кювете.
     А может быть, труд мой не стоил труда?
     Что скажут о нем слишком взрослые дети?


     Уж полдень горячий давно за спиной,
     А вечер прохладу сгущает и тени.
     Но, послан к виновным самою виной,
     Я прав не имею встречаться не с теми.


     И вот. Даже в толпах людских нелюдим,
     С угрюмым терпеньем ищу адресата,
     Который лишь миг мне и необходим,
     А я ему – вечно. И нет мне возврата.



   Подкидыш


     Подобран на Полесье был подкидыш.
     Он, парень русский, говорил на идиш,
     Который мне не чужд, да незнаком.
     Забытый глухо и войной, и школой,
     Я шлялся со шпаною поселковой
     И дверь в бараке открывал пинком.


     Семья их только вырвалась из боя,
     Но свежей метою тавро изгоя,
     Казалось, было выжжено на нем.
     И то сказать – пускай оно некстати —
     Дите подсунут ближе к доброй хате,
     А доброе помечено огнем.


     Уж сколько лет подряд – виновен? прав ли? —
     Отнюдь не повод для начала травли,
     А повод – темнота иль недород.
     Подкидышу кричали: – Жид пархатый!.. —
     И нес он боль мою, невиноватый,
     А я не знал, что мы один народ.


     Весь опыт пакостный людского сора
     Вбирала с жадностью мальчишья свора,
     И дух разбоя ноздри щекотал.
     Клубились мутью драки, и при этом
     Не зря прутом, свинчаткою, кастетом
     Нам кулаки утяжелял металл.


     Мы шастали в округе, нагло перли
     Сквозь нищий быт, покуда костью в горле
     Подкидыш встал дороги поперек.
     И был он изувечен до уродства,
     Но зернышку вины или сиротства
     В жестоком сердце прорасти предрек.


     И этот мир предстал пред взором внове
     Подкидышем, что знать не знал о крови,
     О месте средь расчисленных светил,
     О слепоте, что извлекла раздоры
     И ненависть из ящика Пандоры…
     И он мое ничтожество простил.



   Воткинское море


     Я не был здесь всегда, давно,
     Как в чуждых землях за кордоном.
     Но это я внимал здесь звонам
     Церквушки, канувшей на дно.


     И, медленно кружась, стрекозы
     Чуть не касались наших лиц
     Среди распахнутых страниц
     Нечитаной российской прозы.


     Не скудный быт госпиталей,
     Не остовы сгоревших танков
     Нас добивали, как подранков,
     А блеклый свет пустых полей.


     И блеск мазутной акварели,
     Чье семицветье вмерзнет в лед
     И не исчезнет, но уснет,
     Чтобы опять ожить в апреле.


     Сквозь стрекозиное крыло
     Скользила Кама молодая
     И те поля, где, голодая,
     В нас удивление росло.


     И может, на пути к Синаю
     Пал тот, кто перед морем тьмы
     Дал право говорить мне «мы»,
     Когда себя я вспоминаю.



   Вечеринка


     Мчал трамвай по предместью,
     Искры сыпались с дуг
     В дом, где кованой жестью
     Окантован сундук,


     Где и с чувством, и с толком
     Попивают вино
     С искрой, с огненным сколком,
     Что горчит все равно.


     Та, с кем время не пресно,
     С кем наш круг моложав,
     На сундук, как на кресло,
     Села, ноги поджав.


     Пусть рябину, чьи грозди
     Первый холод поджег,
     Хвалят поздние гости,
     Выпив на посошок.


     Пусть ни благам, ни бедам
     Не пришел еще срок —
     За ушедшими следом
     Ускользнет за порог.


     И покуда трамваи
     Бороздят белый свет,
     Я один допиваю
     Этот старый сюжет.



   Колчак


     Пел о звезде он пред расстрелом,
     Угрюмо слушал комиссар,
     А узник ждал всем крепким телом
     Мерцающий небесный жар.
     Шли паровозы вдоль вокзала,
     Шел вдоль теплушек караул,
     И мутная слеза сползала
     По желвакам небритых скул.
     Где комиссар? В Москве? В Казани?
     А где он, певший о звезде?
     Он – за чертогом наказаний,
     Он – в Омске, в Томске, он везде.



   Спор

   В. Сырокомскому


     Печально, что лес поредел,
     Что клонятся веточки ниц,
     Что жизнью положен предел
     Для трав, для деревьев, для птиц.
     И новость сия не нова,
     Но память владеет ключом.
     И в мире, где мир обречен,
     О вечности спорят слова.



   Шпала


     Я человек из хора,
     Мой голос в нем пропал,
     Я – поезду опора,
     Одна из многих шпал.
     Прогрессу на потребу,
     Где лес стоит стеной,
     Мой поезд мчит по небу,
     Как ангел надо мной.



   У края пропасти


     Смотри, легла черта
     Приметой поведенья.
     Сомнений правота
     Спасла нас от паденья.
     Тропа стремится к селам,
     Вся в росах по утрам,
     Как пасечника к пчелам,
     Приводит сердце в храм.



   Бабий Яр


     А жизнь, что мне досталась даром,
     Замрет здесь, листьями шурша.
     И слезоньки над Бабьим Яром
     Льет русская моя душа.



   Без названия


     Неужто я знал наизусть
     Ту жизнь, что стремглав пронеслась,
     В ней радость сходились и грусть,
     В ней с вечностью множилась связь.
     А Нестор, веков книгочей,
     Учил и терпеть, и терять,
     Слеза из бессонных очей
     Скользнет раньше взгляда в тетрадь.
     Так строят и путь, и мечту
     На стыке опасных эпох.
     Прочту о себе, все прочту,
     Вздохну – будет легок мой вздох.



   Без названия


     Наше расставанье затянулось,
     Мы на стыке судеб и эпох.
     Постепенно нам сдается юность,
     Старость застает всегда врасплох.
     Утешитель и целитель строгий,
     Прозорлив вожак и все ж незряч.
     Указуют нам всегда дороги,
     Ангел наш и все-таки палач.
     Солнце наших дней давно в зените, —
     Нам, однако, видится закат.
     Наши корни, словно жизни нити,
     Тянут вглубь, а кажется – назад.



   Без названия


     Я, тайной музыкой влеком,
     Могу когда-то сгинуть в бездну,
     Давно привыкший жить стихом,
     Однажды без него исчезну.



   Без названия


     Я песен своих не пою,
     Я танцев своих не танцую,
     Как будто бы в отчем краю
     На спящей лошадке гарцую.
     Там берег крутой над Днепром,
     Там парк мой не высох, не вымер,
     Там высится крест, словно гром,
     И мир вразумляет Владимир.



   Без названия


     О Грузия, звучат твои напевы,
     Где каждый звук и сладок, и жесток.
     Они со мной, как взгляд стыдливой девы,
     Что подала когда-то мне цветок,
     В симфониях работы и страданий
     Мгновенья счастья очень коротки.
     Мы скрылись все за окоемом дальним,
     А на цветах опали лепестки.



   Музыка в парке


     Да, я пришел из той эпохи,
     Где серебро трубы горит,
     Оркестра духового вздохи
     Внушали жизни тон и ритм.
     На звук свирели и кларнета
     Я торопился со всех ног,
     В туманы парка, в гущу лета
     Так селезня влечет манок.
     Я на скамье сидел понуро,
     Вбирая сердцем чистый свет,
     И музыка не обманула,
     Душой не покривила, нет.
     Где сердце музыке внимало,
     Сейчас гремит поток машин.
     Хотя и лет уж нам немало,
     Вновь каждый раз
     Мы к ней спешим.
     В ней, словно в кратере вулкана,
     Соседствуют и ад, и рай,
     И пьяный холодок стакана —
     И боязно взглянуть за край.



   Без названия


     Возвысясь над легендой, сплетней
     И над хулой, всегда напрасной,
     Жизнь сердцу видится последней
     И всем смертям назло – прекрасной.



   Поющий лес


     Над Истрой – прекрасные виды,
     Свободное поле небес,
     Как будто бы хор из «Аиды»
     Звучит красновидовский лес.
     Срок вышел закончиться лету,
     Пред хором зеленым стою.
     И слушаю музыку эту
     И, кажется, тоже пою.



   Место


     Здесь наших помыслов мост,
     Жизни покатая сцена.
     Скоро я сдам этот пост,
     Мне ведь положена смена.
     Звуков густеющий мед
     Тянется с колоколен,
     Место мое займет
     Тот, кто силен и не болен.
     Нет, не коплю я обиду,
     Дело вершу земное,
     Пусть исчезаю из виду —
     Место мое за мною.



   Без названия


     Отпущенным распорядиться сроком
     И никого не огорчить упреком.
     А то, что было сердцу суждено,
     Закончилось, как старое кино.
     Зажегся свет, и прошлое воскресло.
     Но мы сидим, страшась покинуть кресла.



   Любопытство


     Шли рядом бродяги и знать,
     С добром я встречался и злом,
     Всю жизнь мне хотелось узнать:
     А что там за дальним углом?
     Какая легла нам стезя?
     Какой открывается вид?
     И можно ли то, что нельзя?
     И что это сердце болит?
     Что ждет за чертой, хоть не трус,
     Где многим отважным хана?
     И сладок ли сахар на вкус?
     А соль каждый раз солона?
     И думаю с грустной тоской
     Пред близким концом и свирепым,
     А что еще там за доской?
     А что за доскою и крепом?



   Дневные звезды


     Со дна небес, из глубины
     Шлём свет, но путь его не прост.
     Поэта взгляд – наш верный мост,
     А большинству мы не видны.
     Нетрудно быть в саду героем
     На переломе мирных зим,
     Труднее все же перед строем
     Собою быть, собой самим.
     И вот я остаюсь наедине
     С болезнью, одиночеством, тревогой.
     Прошу, никто не подходи ко мне,
     Прошу, не подходи, прошу, не трогай.
     Прошу, прошу, прошу, прошу, прошу —
     Коснешься – свалишь,
     Ведь я над бездною глухой вишу,
     За краешек надежд держусь едва лишь.



   Похороны Б. Слуцкого


     Нет в похоронном круге дальнем
     Географических лекал,
     Когда с тоскою и страданьем
     Самойлов слово изрекал.
     Скорбящие не замечали
     В толпе былых и новых зим,
     Что общею тесьмой печали
     Повязаны навеки с ним.
     Еще казенного запрета
     Амбарный грохотал засов,
     И сердцу снилась до рассвета
     Седая щеточка усов.



   Любители живописи


     Не зря ходили мы с тобой в музеи,
     Хоть ход времен почти необратим,
     Мы размышляли, слушали, глазели
     Вблизи нам полюбившихся картин.
     Когда всю жизнь и небо голубое
     Внезапная поглотит темнота,
     Воспомним радость, унося с собою
     Картин невыцветающих цвета.



   Без названия


     В смутном круге суеты,
     Правды и вранья
     Я уже немного ты,
     Ты – немного я.
     Скальный грунт и грязи слизь,
     Острый шпиль и дно,
     Мы с тобой давно слились,
     Мы с тобой – одно.
     Видно, нас связал Господь,
     Как с водою сушу,
     Разделил меж нами плоть,
     Дал одну нам душу.



   Картина


     Художник, то, что ты создашь,
     Давным-давно владеет нами,
     Бессмертен скромный карандаш.
     И красочной палитры знамя.
     Томлюсь, как узник в карантине,
     Как слово в очень старой песне,
     А то, что явлено в картине,
     Навек не канет в темной бездне.



   Живопись


     Я жизнь свою живописную
     Словами медленно рисую,
     Чтоб верные ее черты
     Явились вновь из темноты.



   Гоголевский бульвар


     По высохшим, по золотым, по медным
     Бредем листам.
     Любимая, давай помедлим
     И здесь, и там.
     Еще нас ждут за облаками
     Снега зимы.
     Но ведь не зря же привыкали
     К друг другу мы.
     Пусть мусор с праздничной листвою
     Составил смесь.
     Мы дышим небом и Москвою —
     И там, и здесь.



   Ладога


     В прохладном воздухе Суоми
     Летят на север облака,
     Поет лебедка на пароме,
     И тяжесть на душе легка.
     Здесь уточка, пути не зная,
     Твердит себе: «Лети, лети!»
     И трещина в скале сквозная
     Все море держит взаперти.
     Нет, не хочу поверить чуду
     И удивляться не хочу.
     Здесь дольше жизни не пробуду,
     И раньше уток улечу.
     Есть где-то сторона иная,
     И я люблю ее одну,
     И это море вспоминая,
     Быть может, вдалеке взгрустну.



   Без названия


     Отпустить рискую в луг,
     Там цветок сорви.
     Я тебя рисую, друг,
     Красками любви.
     С глаз слезинку вытри,
     Позабудь беду,
     Кистью на палитре
     Краски разведу.
     Я убогий странник,
     Что позабыл покой,
     Свой холст я и подрамник
     Сведу одной рукой.
     …Не сравнится образ милый
     С тем, что я пишу —
     Это кисти не под силу
     И карандашу.



   Свет


     Этот образ мил для взора,
     Светит мне сквозь тьму.
     Он – отрада и опора
     Сердцу и уму.


     Я забыл, что я калека,
     Снова жить спешу,
     Вот почти уже полвека
     Этот свет пишу.



   Канун смены


     Звук наших неразборчивых молений
     В коловращенье старых слов живых.
     Сейчас проходит смена поколений,
     И новый век меняет часовых.


     И надобно беречь свой пост, как слово,
     Забыв про развлеченья, верить, петь,
     Свой труд храня от нетерпенья злого,
     Чтоб до прихода смены дотерпеть.



   Гром и молния


     Волшебен древний Рим,
     В нем жив особый ритм.
     Творец всегда незрим,
     Покуда он творит.
     От всех красот дворца
     Конь бросится в намет.
     Полюбит всяк творца,
     Кто замысел поймет.
     Дарить людей добром
     Всегда спешит строка.
     Спит в рукописи гром,
     И тайна велика.
     И Богу благодарен,
     Я – раб опасных зон,
     Что громом тем ударен
     И молнией спасен.



   Крымский романс


     Полвека мы с любимой помним,
     Как паутин тянулись нити,
     Качался раскаленный полдень
     И солнце плавилось в зените.
     Лучи сквозь прорезь туч вонзали
     Теплынь, и время пахло маем,
     Мы ничего о нас не знали,
     Да и сейчас почти не знаем.



   Без названия


     Какой еще измерить мерой
     Длину и лет, и зим?
     Считай, что лишь одною верой
     Мы наше время длим…



   Без названия


     Мне по душе фиолет —
     Цвет свеклы и киевских вишен.
     На склоне неведомых лет
     Шаг жизни почти что неслышен.


     Как искорка дремлет в кремне,
     Назло неудачам и бедам,
     Мечтаю: сейчас обо мне
     Подумал и тот, кто неведом.
     Он верит, что правду кую,
     Как это судьба предрешила,
     Он верит в удачу мою,
     И вера его нерушима.



   Без названия


     Мне бы каплю удачи, самую малость.
     Я устал от беды и потерь.
     В механизме зимы все же что-то сломалось,
     И проснулась от спячки капель.


     А сорока, с двухцветным пером, пролетая,
     От закатного слепнет огня.
     Солнце сдвинется, как золотая
     В механизме пого́д шестерня.


     Оттого я готовлю бумаги к отъезду,
     Чтобы сбросить скорей в непроглядную бездну
     Круг спасения и кандалы,
     Запись скромную, из-под полы.



   Сосёнка


     Эти поляны люблю,
     Рощу люблю над рекою.
     Звездную осыпь ловлю
     Хворой и слабой рукою.
     Может, над быстрой водой,
     Где нет дороги злодею,
     Справлюсь с лихою бедой,
     Телом своим овладею.
     Хворость превысила срок,
     Хочется взяться за дело,
     Хочется новых дорог,
     Коим не будет предела.
     Стройной сосёнки игла,
     Словно запевка в балладе,
     И в непогоду мила,
     Руку не колет, а гладит.



   Тост


     Когда ударит гром и резкого испуга
     Над самой головой натянутся ремни,
     Родная, в этот миг нельзя нам друг без друга —
     За плечи обними, щекой ко мне прильни.


     Мы теплый хлеб жуем и афоризм Сократа.
     Между жарой пустынь и тьмой полярных льдин.
     И, даст Бог, доживем до старости когда-то,
     До праздничных пиров, до будничных седин.



   8 Марта


     Я аукнулся с эхом,
     Где платформы начало.
     В этот день я приехал,
     В этот день ты встречала.
     Да, Москва – это Мекка,
     Но уже не чужая,
     Мы с тобой уж полвека,
     Но живу, уезжая.


     А дорога – далече,
     То в Сибирь, то к Парижу.
     Всё мечтаю о встрече,
     Где тебя вновь увижу.



   Опыт


     Я видел созревшее лето в апреле,
     Империи рушились, царства хирели.
     Знал годы застоя и миг передела,
     Знал слово пустое, знал доброе дело.
     Знал взгляд мудрецов, что Вселенной старей,
     Знал пенье слепцов и крик дикарей.
     Знал истину (вот я по древу стучу),
     Но больше я знать ничего не хочу.



   Без названия

   Всё, что не ты, – так суетно и ложно…

   А. Толстой



     Свет лунный окунает рощу в мел,
     А я к нам мчусь, горяч и неумел,
     Ведь время подступает осторожно,
     Как в паводок заведено.
     Всё, что не ты, – так суетно и ложно,
     Всё, что не ты, – темно.



   Родословная


     Где наша жизнь пыталась молодая,
     Среди лесов Урала, на холмах,
     Понять себя, борясь и голодая,
     Слепить строку в еще сырых умах,
     Туда ведет железная дорога,
     В Прикамье, в тыл, к отвесным берегам,
     В места, что помнят о рожденье Бога,
     Чей голос страшен на фронтах врагам.
     Там судеб изначальных перекресток,
     Там, у грядущих дней своих в долгу,
     Жизнь узнавал на вкус, еще подросток,
     И чувствовал, что ей служить могу.



   Слово


     Когда Господь пошлет в тиши
     Строку иль строк букет,
     Ты это слово запиши,
     Оберегая свет.
     Ты это слово не забудь, —
     Нам не указ Главлит, —
     Оно скостит кому-то путь
     И чью-то жизнь продлит.



   Звезда


     Когда я только начинал
     Искать себя и путь,
     Еще далёко был финал,
     Не проступила суть.
     Еще не разомкнулся круг,
     И не был горек хлеб,
     И были живы все вокруг
     Ваятели судеб.
     Я время торопил легко,
     Дни торопил, года.
     И где-то очень далеко
     Сверкнула мне звезда.
     В ту сторону свернул большак,
     К звезде шла колея.
     И я тогда прибавил шаг
     И понял вдруг: моя.



   Без названия


     Вся музыка заключена в рояле,
     Там ночи тьма слышна,
     Там скрылся тот, кого распяли,
     А с ним – всех песен тишина.


     Коварство ненасытным зверем
     Родит то смуту, то скандал,
     Но мы всем сердцем вечно верим
     Тому, кто ради нас страдал.



   Без названия

   В эпоху грустных новостей
   Мы не свободны от страстей,
   Наш путь теряется во мгле,
   А нас все меньше на земле.
   Все меньше остается дней,
   И ноша каждому трудней.
   Взгляд друга, строки добрых книг
   Теперь дороже, что ни миг.


   Эскиз


     Крыло ворон чернее сажи,
     Где трав нарядный малахит.
     Мертвеют русские пейзажи,
     Узнав, что их певец убит.


     Всей жизни легкая карета
     Не помнит под собой колес.
     Нет в мире счастья без поэта,
     Печали нет, нет светлых слез.



   Весенние стансы


     Пиры и смерть – анод с катодом,
     Всех нас замкнули с двух сторон,
     Державинским подобно одам,
     С прибытком уравняв урон.
     Вновь мы клянемся ближним, дальним,
     И судит Бог нас поделом,
     Пьем рюмочки над поминальным,
     Собравшим нашу боль столом.



   Памяти Вадима Делоне


     Да, непосильна вольному уму
     Привычка к заколдованным местам.
     Мне тесно в этом небе одному,
     Где всю постиг неволю Мандельштам.
     Пусть в душу веет сыростью с реки,
     Пусть вновь ее одолевает гнет,


     И юноша, вкусивши хмель строки,
     На площадь или в небеса шагнет.



   Ель и паучок


     Ее краса не вдруг видна,
     Нет желчи в ней и зла.
     В ней крепость доброго вина,
     Родной земли смола.
     Ткет паутину паучок,
     Молва разносит грязь,
     Хмель бродит рядом, одинок,
     Знакомством с ней гордясь.
     От поношения молвы
     Роняет хвою ель —
     Вино стареет, друг, увы,
     Но вечно молод хмель.



   Случайное зерно


     Еще шучу я, озорую,
     Команды жду, как все: «Пора!»
     И землю выберу сырую,
     Когда грядет моя пора.
     Вот наконец-то я и дома
     Или, точней, вновь на посту,
     Из темной глуби чернозема
     Зерном случайным прорасту.
     Нет-нет, тебя я не покину
     И дорогую сердцу Русь,
     Не предпочту навек чужбину,
     Туда я не переберусь.
     Ведь здесь мои остались силы,
     И эти две сосны в окне,
     Остались песни и могилы
     И те, кто помнят обо мне.



   Наташина роща


     Где солнце делает прыжок,
     Там роща время стережет,
     Всё помнят стройные стволы:
     Стрельбу, и брань, и похвалы.
     От порчи и врага Бог спас,
     Пришельцы все пропали с глаз:
     Суровый гунн, веселый лях.
     Жизнь держит гнезда на ветвях.



   Фотография


     Черно-белое фото из дубового зала
     Не для ровного счета судьба заказала.
     Там еще мы дерзаем дни и годы считать,
     Зиму сравнивать с маем, старым сказкам под стать.
     Служит нить Ариадны тем сюжетам, что вечны,
     Где мы скромно нарядны и нескромно беспечны.



   Моя строка


     И когда сверкнет под небом синим
     Строчка, что я вынянчил с пелен, —
     С ней узрел я свет, мы вместе сгинем,
     С ней душой я прочен, окрылен.
     Значит, справедливости законы
     Живы, раз строку еще веду,
     Сила в ней, как и у той иконы,
     Повернувшей вспять от нас беду.



   Вспышка памяти


     Там, где беспамятства клубится мрак,
     Прозренье вспыхнет вольтовой дугою,
     Мосток уронит на глухой овраг
     Одно воспоминанье на другое.
     Прочь сгинут все никчемные года,
     Приблизится всё, что любили,
     И мы себя увидим без стыда
     И грешных душ изведаем глубины.



   Без названия


     Пусть ненавистен я злодею,
     У всех, кого люблю, в долгу.
     Быть может, словом я владею,
     Владеть собою не могу.
     Мир над собой окину глазом,
     Увижу серебро и медь.
     И вновь пойму, как трудно разом
     Любить и обладать не сметь.



   Без названия


     Не клонись одинокому ворону,
     В черных крыльях таится печаль.
     Посмотри невзначай в мою сторону,
     Помолись обо мне невзначай.
     Гребет мое весло прочь ото лжи и яда,
     И время отнесло на расстоянье взгляда.
     А там, где ты сейчас, мои посулы скисли,
     Жизнь разметала нас на расстоянье мысли.
     В далекой стороне, где бьет волна о сушу,
     Ты вспомнишь обо мне и успокоишь душу.



   Мотив


     Мы все храним и несем
     Письма, записки, блокноты.
     Можно забыть обо всем,
     Если услышишь три ноты.
     Если услышишь мотив
     Танго или романса —
     Он ведь когда-то светил,
     Облаком поднимался.
     Дремлет шофер на руле,
     А ветерок на цунами,
     Мы до сих пор на земле,
     Ну, а мотив наш над нами.



   Без названия


     А когда меня не станет,
     Грянут будни сплошь, —
     Чье-то слово о Натане
     Окликом сочтешь.
     Нашей жизни свет и муки
     Вспомнишь все с азов
     И пойдешь на эти звуки,
     Словно бы на зов.



   Туча


     Туча летит надо мною,
     Молнией освещена.
     Сроки медовому зною
     В миг сокращает она.
     И для травы, и для злака,
     И для старинных планет
     В гуще кромешного мрака
     В ней – ослепительный свет.



   Мосты


     Жизнь воспаленными устами
     Сочтет все наши дни подряд.
     Стихи бы я сравнил с мостами,
     Они над временем парят…



   Берн

   Льву Гордону


     Открыточка города Берна
     В ней – Альп недалеких азарт.
     Мне люб милый тонус модерна,
     Уютные гнезда мансард.
     Привез ее юноша смелый,
     Товарища редкостный сын,
     Приехавший в наши пределы
     Из дальних своих Палестин.
     А может быть, как-нибудь в Берне
     Мы съедемся издалека,
     Чтоб встретиться в теплой таверне
     И выпить неспешно пивка.



   Интеллигенты


     Как будто в кадрах киноленты,
     Я вижу вас, интеллигенты,
     Как вы беды тащили воз
     В пылу работы на износ.
     И, видно, я вам не солгу,
     Сказав, страна у вас в долгу.
     Вы сочиняли, вы чертили,
     Умея выбрать: или – или.
     Ваш скромный вдохновенный труд
     Хула и сплетня не сотрут.



   Памяти В. Савельева


     Смерть праведника – это ль не удел!
     Но что пред вечным небом наши счеты?
     Терпенью, быстрым дням, часам работы…
     Не к нашим берегам сеть принесет улов,
     А впрочем, ход судьбы судьбе неведом.
     Володя не узнает наших слов
     И наших взглядов, что метнулись следом.



   Исполненное желание


     Деревом я стал – ведь ты хотела,
     Корни в холм вошли, как в радость – грусть.
     Свежей тенью молодого тела
     С праведником, с грешником делюсь.


     Ветви мои полнят светом, мглою
     Легкий ветер, птицы и листва.
     Взмыл бы в небо острою иглою,
     Да с землей не разомкнуть родства.


     С местом этим ты меня связала,
     Чтобы приходить в мороз и зной,
     Словно мифу… Все-то тебе мало
     Без меня тревоги и со мной.


     Верь, я дерево, и мочи нету
     Улететь, как прежде, на века,
     Потому что нынче б всю планету
     Мне пришлось поднять за облака.


     Верь, я дерево, и оттого-то
     Спариваю листья с высотой
     И даю им силы для полета,
     Чтобы осень встретить сиротой.


     Я как перст один,и нету дела
     Судьбам, в рвань оденусь иль в парчу.
     Деревом я стал – ведь ты хотела,
     Так не спрашивай, о чем молчу.



   Концерт в Клину

   Григорию Горину


     Так внезапно мой лес поредел,
     И стволы улеглись в штабель бревен.
     А душой я своей не владел.
     Кто владел – перед тем я виновен.


     Я б не вспомнил печальных осин
     И веселой осанистой ели,
     Если б так не звучал клавесин,
     Вторя голосу виолончели.


     В долгом звуке ее виден крест
     Расставанья смычка со струною,
     Горемычность родительских мест
     И пред новью, и пред стариною.


     Сил с избытком. А хвать, нету сил,
     Пусть для вида хотя, для порядка.
     Оттого и поет клавесин,
     Словно русская наша трехрядка.


     Как мне вынести эту игру,
     Если музыка нынче иная?
     Что мне делать, когда я умру,
     Ничего, кроме жизни, не зная?



   Выздоровление


     Я выброшен болезнью за черту
     В порыве оголтелом и жестоком.
     Так поражают разум и мечту,
     Орудуя и топором, и током.
     Когда-нибудь, разбуженный набатом,
     Обрящу прежний смысл и прежний путь
     И снова возвращусь к своим пенатам,
     Когда-нибудь, когда-нибудь.
     Мне скажут: это призрак, чудо,
     Ведь путь возврата страшен и тяжел,
     Никто не возвращается оттуда,
     Но я упрям, я всё-таки дошел.