Виктор Петрович Астафьев
Васюткино озеро

   Э́то о́зеро не оты́щешь на ка́рте. Небольшо́е оно́. Небольшо́е, зато́ па́мятное для Васю́тки. Ещё бы! Мала́ ли честь для тринадцатиле́тнего мальчи́шки – о́зеро, на́званное его́ и́менем! Пуска́й оно́ и не велико́, не то что, ска́жем, Байка́л, но Васю́тка сам нашёл его́ и лю́дям показа́л. Да, да, не удивля́йтесь и не ду́майте, что все озёра уже́ изве́стны и что у ка́ждого есть своё назва́ние. Мно́го ещё, о́чень мно́го в на́шей стране́ безымя́нных озёр и ре́чек, потому́ что велика́ на́ша Ро́дина, и ско́лько по ней ни броди́, всё бу́дешь находи́ть что́-нибудь но́вое, интере́сное.
   Рыбаки́ из брига́ды Григо́рия Афана́сьевича Ша́дрина – Васю́ткиного отца́ – совсе́м бы́ло приуны́ли. Ча́стые осе́нние дожди́ вспу́чили ре́ку, вода́ в ней подняла́сь, и ры́ба ста́ла пло́хо лови́ться: ушла́ на глубину́.
   Холо́дная и́зморозь и тёмные во́лны на реке́ нагоня́ли тоску́. Не хоте́лось да́же выходи́ть на у́лицу, не то что выплыва́ть на́ реку. Заспали́сь рыбаки́, рассолоде́ли [1 - Рассолоде́ть – разомле́ть, впасть в со́нное состоя́ние.] от безде́лья, да́же шути́ть переста́ли. Но вот поду́л с ю́га тёплый ве́тер и то́чно разгла́дил ли́ца люде́й. Заскользи́ли по реке́ ло́дки с упру́гими паруса́ми. Ни́же и ни́же по Енисе́ю спуска́лась брига́да. Но уло́вы по-пре́жнему бы́ли малы́.
   – Не́ту нам ны́нче фа́рту, – ворча́л Васю́ткин де́душка Афана́сий. – Оскуде́л ба́тюшко Енисе́й. Ра́ньше жи́ли, как бог прика́жет, и ры́ба ту́чами ходи́ла. А тепе́рь парохо́ды да мото́рки всю жи́вность распуга́ли. Придёт вре́мя – ерши́ да пескари́ и те переведу́тся, а об о́муле, сте́рляди и осётре то́лько в кни́жках бу́дут чита́ть.
   Спо́рить с де́душкой – де́ло бесполе́зное, потому́ никто́ с ним не свя́зывался.
   Далеко́ ушли́ рыбаки́ в низо́вье Енисе́я и наконе́ц останови́лись.
   Ло́дки вы́тащили на бе́рег, бага́ж унесли́ в избу́шку, постро́енную не́сколько лет наза́д учёной экспеди́цией.
   Григо́рий Афана́сьевич, в высо́ких рези́новых сапога́х с отвёрнутыми голени́щами и в се́ром дождевике́, ходи́л по бе́регу и отдава́л распоряже́ния.
   Васю́тка всегда́ немно́го робе́л пе́ред больши́м, неразгово́рчивым отцо́м, хотя́ тот никогда́ его́ не обижа́л.
   – Ша́баш, ребя́та! – сказа́л Григо́рий Афана́сьевич, когда́ разгру́зка зако́нчилась. – Бо́льше кочева́ть не бу́дем. Так, бе́з толку, мо́жно и до Ка́рского мо́ря дойти́.
   Он обошёл вокру́г избу́шки, заче́м-то потро́гал руко́й углы́ и поле́з на черда́к, подпра́вил съе́хавшие в сто́рону пласту́шины ко́рья на кры́ше.
   Спусти́вшись по дря́хлой ле́стнице, он тща́тельно отряхну́л штаны́, вы́сморкался и разъясни́л рыбака́м, что избу́шка подходя́щая, что в ней мо́жно споко́йно ждать осе́ннюю пути́ну, а пока́ вести́ про́мысел паро́мами и перемётами. Ло́дки же, не́вода, пла́вные се́ти и всю про́чую снасть на́добно как сле́дует подгото́вить к большо́му хо́ду ры́бы. Потяну́лись однообра́зные дни. Рыбаки́ чини́ли не́вода, конопа́тили ло́дки, изготовля́ли я́корницы, вяза́ли, смоли́ли.
   Раз в су́тки они́ проверя́ли перемёты и спа́ренные се́ти – паро́мы, кото́рые ста́вили вдали́ от бе́рега.

   Ры́ба в э́ти лову́шки попада́ла це́нная: осётр, сте́рлядь, тайме́нь, часте́нько нали́м, и́ли, как его́ в шу́тку называ́ли в Сиби́ри, поселе́нец. Но э́то споко́йный лов. Нет в нём аза́рта, ли́хости и того́ хоро́шего, трудово́го весе́лья, кото́рое так и рвётся нару́жу из мужико́в, когда́ они́ полукилометро́вым не́водом за одну́ то́ню выта́скивают ры́бы по не́скольку це́нтнеров.
   Совсе́м ску́чное житьё начало́сь у Васю́тки. Поигра́ть не с кем – нет това́рищей, сходи́ть не́куда. Одно́ утеша́ло: ско́ро начнётся уче́бный год, и мать с отцо́м отпра́вят его́ в дере́вню. Дя́дя Коляда́, старшина́ рыбосбо́рочного бо́та, уже́ уче́бники но́вые из го́рода привёз. Днём Васю́тка нет-нет да и загля́нет в них от ску́ки.
   Вечера́ми в избу́шке станови́лось лю́дно и шу́мно. Рыбаки́ у́жинали, кури́ли, щёлкали оре́хи, расска́зывали бы́ли и небыли́цы. К но́чи на полу́ лежа́л то́лстый слой оре́ховой скорлупы́. Треща́ла она́ под нога́ми, как осе́нний ледо́к на лу́жах.
   Оре́хами рыбако́в снабжа́л Васю́тка. Все бли́жние ке́дры он уже́ обколоти́л. С ка́ждым днём приходи́лось забира́ться всё да́льше и да́льше в глубь ле́са. Но э́та рабо́та была́ не в тя́гость. Мальчи́шке нра́вилось броди́ть. Хо́дит себе́ по́ лесу оди́н, напева́ет, иногда́ из ружья́ пальнёт.
   Васю́тка просну́лся по́здно. В избу́шке одна́ мать. Де́душка Афана́сий ушёл куда́-то. Васю́тка пое́л, полиста́л уче́бники, оборва́л листо́к календаря́ и с ра́достью отме́тил, что до пе́рвого сентября́ оста́лось всего́ де́сять дней. Пото́м засобира́лся по кедро́вые ши́шки.
   Мать недово́льно сказа́ла:
   – К уче́нью на́до гото́виться, а ты в лесу́ пропада́ешь.
   – Чего́ ты, ма́мка? Оре́хи кто-то до́лжен добыва́ть? До́лжен. Охо́та ведь рыбака́м пощёлкать ве́чером.
   – «Охо́та, охо́та»! На́до оре́хов, так пусть са́ми хо́дят. Привы́кли парни́шкой помыка́ть да сори́ть в избе́.
   Мать ворчи́т по привы́чке, потому́ что ей не́ на кого бо́льше ворча́ть.
   Когда́ Васю́тка с ружьём на плече́ и с патронта́шем на по́ясе, похо́жий на корена́стого, ма́ленького мужичка́, вы́шел из избы́, мать привы́чно стро́го напомина́ла:
   – Ты от за́тесей далеко́ не отходи́ – сги́нешь. Хле́ба взял ли с собо́й?
   – Да заче́м он мне? Ка́ждый раз обра́тно приношу́.
   – Не разгова́ривай! На вот краю́шку. Не зада́вит она́ тебя́. Споко́н ве́ку так заведено́, мал ещё таёжные зако́ны переина́чивать.
   Тут уж с ма́терью не поспо́ришь. Тако́в стари́нный поря́док: идёшь в лес – бери́ еду́, бери́ спи́чки.
   Васю́тка поко́рно су́нул краю́шку в мешо́к и поспеши́л исче́знуть с глаз ма́тери, а то ещё придерётся к чему́-нибудь.
   Ве́село насви́стывая, шёл он по тайге́, следи́л за поме́тками на дере́вьях и ду́мал о том, что, наве́рное, вся́кая таёжная доро́га начина́ется с за́тесей. Сде́лает челове́к зару́бку на одно́м де́реве, отойдёт немно́го, ещё топоро́м тю́кнет, пото́м ещё. За э́тим челове́ком пойду́т други́е лю́ди; собью́т каблука́ми мох с вале́жин, прито́пчут траву́, я́годники, отпеча́тают следы́ в грязи́, и полу́чится тропи́нка. Лесны́е тропи́нки у́зенькие, изви́листые, что морщи́нки на лбу де́душки Афана́сия. То́лько ины́е тропи́нки зараста́ют со вре́менем, а уж морщи́нки-то на лице́ едва́ ли зарасту́т.
   Скло́нность к простра́нным рассужде́ниям, как у вся́кого таёжника, ра́но появи́лась у Васю́тки. Он ещё до́лго ду́мал бы о доро́ге и о вся́ких таёжных ра́зностях, е́сли бы не скрипу́чее кря́канье где-то над голово́й.
   «Кра-кра-кра!..» – несло́сь све́рху, бу́дто тупо́й пило́й ре́зали кре́пкий сук.
   Васю́тка по́днял го́лову. На са́мой верши́не ста́рой взлохма́ченной е́ли уви́дел кедро́вку. Пти́ца держа́ла в когтя́х кедро́вую ши́шку и ора́ла во всё го́рло. Ей так же горла́сто отклика́лись подру́ги. Васю́тка не люби́л э́тих наха́льных птиц. Он снял с плеча́ ружьё, прице́лился и щёлкнул языко́м, бу́дто на спуск нажа́л. Стреля́ть он не стал. Ему́ ужо́ не paз дра́ли у́ши за по́пусту сожжённые патро́ны. Тре́пет пе́ред драгоце́нным «припа́сом» (так называ́ют сиби́рские охо́тники по́рох и дробь) кре́пко вбит в сибиряко́в с о́троду.
   – «Кра-кра»! – передразни́л Васю́тка кедро́вку и запусти́л в неё па́лкой.
   Доса́дно бы́ло па́рню, что не мо́жет он долбану́ть пти́цу, да́ром что ружьё в рука́х. Кедро́вка переста́ла крича́ть, неторопли́во ощипа́лась, задрала́ го́лову, и по́ лесу сно́ва понесло́сь её скрипу́чее «кра!».
   – Тьфу, ве́дьма прокля́тая! – вы́ругался Васю́тка и пошёл.
   Но́ги мя́гко ступа́ли по мху. На нём там и сям валя́лись ши́шки, попо́рченные кедро́вками. Они́ напомина́ли комо́чки со́тов. В не́которых отве́рстиях ши́шек, как пчёлки, торча́ли оре́хи. Но про́бовать их бесполе́зно. Удиви́тельно чу́ткий клюв у кедро́вки: пусты́е оре́хи пти́ца да́же не вынима́ет из гнёздышка. Васю́тка по́днял одну́ ши́шку, осмотре́л её со всех сторо́н и покача́л голово́й:
   – Эх и па́кость же ты!
   Брани́лся Васю́тка так, для соли́дности. Он ведь знал, что кедро́вка – пти́ца поле́зная: она́ разно́сит по тайге́ семена́ ке́дра.
   Наконе́ц Васю́тка облюбова́л де́рево и поле́з на него́. Намётанным гла́зом он определи́л: там, в густо́й хвое́, упря́тались це́лые вы́водки смоли́стых ши́шек. Он при́нялся колоти́ть нога́ми по разла́пистым ве́ткам ке́дра. Ши́шки так и посы́пались вниз.
   Васю́тка слез с де́рева, собра́л их в мешо́к и, не торопя́сь, закури́л. Попы́хивая цига́ркой, огляде́л окружа́ющий лес и облюбова́л ещё оди́н кедр.
   – Обобью́ и э́тот, – сказа́л он. – Тяжелова́то бу́дет, пожа́луй, да ничего́, донесу́.
   Он тща́тельно заплева́л цига́рку, придави́л её каблуко́м и пошёл. Вдруг впереди́ Васю́тки что-то си́льно захло́пало. Он вздро́гнул от неожи́данности и тут же уви́дел поднима́ющуюся с земли́ большу́ю чёрную пти́цу. «Глуха́рь!» – догада́лся Васю́тка, и се́рдце его́ за́мерло. Стреля́л он и у́ток, и кули́ков, и куропа́ток, но глухаря́ подстрели́ть ему́ ещё не доводи́лось.
   Глуха́рь перелете́л че́рез мши́стую поля́ну, вильну́л ме́жду дере́вьями и сел на сухосто́ину. Попро́буй подкради́сь!
   Ма́льчик стоя́л неподви́жно и не спуска́л глаз с огро́мной пти́цы. Вдруг он вспо́мнил, что глухаря́ ча́сто беру́т с соба́кой. Охо́тники расска́зывали, что глуха́рь, си́дя на де́реве, с любопы́тством смо́трит вниз, на залива́ющуюся ла́ем соба́ку, а поро́й и подра́знивает её. Охо́тник тем вре́менем незаме́тно подхо́дит с ты́ла и стреля́ет.

   Васю́тка же, как назло́, не позва́л с собо́ю Дружка́. Обруга́в себя́ шёпотом за опло́шность, Васю́тка пал на четвере́ньки, затя́вкал, подража́я соба́ке, и стал осторо́жно продвига́ться вперёд. От волне́ния го́лос у него́ прерыва́лся. Глуха́рь за́мер, с любопы́тством наблюда́я э́ту интере́сную карти́ну. Ма́льчик расцара́пал себе́ лицо́, порва́л телогре́йку, но ничего́ э́того не замеча́л. Пе́ред ним наяву́ глуха́рь!
   …Пора́! Васю́тка бы́стро встал на одно́ коле́но и попыта́лся с ма́ху посади́ть на му́шку забеспоко́ившуюся пти́цу. Наконе́ц уняла́сь дрожь в рука́х, му́шка переста́ла пляса́ть, ко́нчик её заде́л глухаря́… Тр-рах! – и чёрная пти́ца, хло́пая кры́льями, полете́ла в глубь ле́са.
   «Ра́нил!» – встрепену́лся Васю́тка и бро́сился за подби́тым глухарём.
   То́лько тепе́рь он догада́лся, в чём де́ло, и на́чал беспоща́дно кори́ть себя́:
   – Ме́лкой дро́бью гро́хнул. А что ему́ ме́лкой-то? Он чуть не с Дружка́!..
   Пти́ца уходи́ла небольши́ми перелётами. Они́ станови́лись всё коро́че и коро́че. Глуха́рь слабе́л. Вот он, уже́ не в си́лах подня́ть гру́зное те́ло, побежа́л.
   «Тепе́рь всё – догоню́!» – уве́ренно реши́л Васю́тка и припусти́л сильне́е. До пти́цы остава́лось совсе́м недалеко́.
   Бы́стро ски́нув с плеча́ мешо́к, Васю́тка по́днял ружьё и вы́стрелил. В не́сколько прыжко́в очути́лся во́зле глухаря́ и упа́л на него́ живото́м.
   – Стоп, голу́бчик, стоп! – ра́достно бормота́л Васю́тка. – Не уйдёшь тепе́рь! Ишь, како́й пры́ткий! Я, брат, то́же бе́гаю – будь здоро́в!
   Васю́тка с дово́льной улы́бкой гла́дил глухаря́, любу́ясь чёрными с голубова́тым отли́вом пе́рьями. Пото́м взве́сил на руке́. «Килогра́ммов пять бу́дет, а то и полпу́да, – прики́нул он и су́нул пти́цу в мешо́к. – Побегу́, а то ма́мка наподда́ст по загри́вку».
   Ду́мая о свое́й уда́че, Васю́тка, счастли́вый, шёл по́ лесу, насви́стывал, пел, что на ум приходи́ло.
   Вдруг он спохвати́лся: где же за́теси? Пора́ уж им быть.
   Он посмотре́л круго́м. Дере́вья ниче́м не отлича́лись от тех, на кото́рых бы́ли сде́ланы зару́бки. Лес стоя́л неподви́жно, ти́хий в свое́й уны́лой заду́мчивости, тако́й же ре́дкий, полуго́лый, сплошь хво́йный. Лишь кое-где видне́лись хи́лые берёзки с ре́дкими жёлтыми ли́стьями. Да, лес был тако́й же. И всё же от него́ ве́яло чем-то чужи́м…
   Васю́тка кру́то поверну́л наза́д. Шёл он бы́стро, внима́тельно присма́триваясь к ка́ждому де́реву, но знако́мых зару́бок не́ было.

   – Ффу-ты, чёрт! Где же за́теси? – Се́рдце у Васю́тки сжа́лось, на лбу вы́ступила испа́рина. – Всё э́тот глухари́на! Понёсся, как ле́ший, тепе́рь вот ду́май, куда́ идти́, – заговори́л Васю́тка вслух, что́бы отогна́ть подступа́ющий страх. – Ничего́, сейча́с посообража́ю и найду́ доро́гу. Та-ак… Почти́ го́лая сторона́ у е́ли – зна́чит, в ту сто́рону се́вер, а где ветве́й бо́льше – юг. Та-ак…
   По́сле э́того Васю́тка пыта́лся припо́мнить, на како́й стороне́ дере́вьев сде́ланы зару́бки ста́рые и на како́й – но́вые. Но э́того-то он и не приме́тил. За́теси и за́теси.
   – Эх, дуби́на!
   Страх на́чал дави́ть ещё сильне́е. Ма́льчик сно́ва заговори́л вслух:
   – Ла́дно, не робе́й. Найдём избу́шку. На́до идти́ в одну́ сто́рону. На юг на́до идти́. У избу́шки Енисе́й поворо́т де́лает, ми́мо ника́к не пройдёшь. Ну вот, всё в поря́дке, а ты, чуда́к, боя́лся! – хохотну́л Васю́тка и бо́дро скома́ндовал себе́: – Ша́гом арш! Эть, два!
   Но бо́дрости хвати́ло ненадо́лго. За́тесей всё не́ было и не́ было. Поро́й ма́льчику каза́лось, что он я́сно ви́дит их на тёмном стволе́. С замира́ющим се́рдцем бежа́л он к де́реву, что́бы пощу́пать руко́й зару́бку с ка́пельками смолы́, но вме́сто неё обнару́живал шерша́вую скла́дку коры́. Васю́тка уже́ не́сколько раз меня́л направле́ние, высыпа́л из мешка́ ши́шки и шага́л, шага́л…
   В лесу́ сде́лалось совсе́м ти́хо. Васю́тка останови́лся и до́лго стоя́л прислу́шиваясь. Тук-тук-тук, тук-тук-тук… – би́лось се́рдце. Пото́м напряжённый до преде́ла слух Васю́тки улови́л како́й-то стра́нный звук. Где-то слы́шалось жужжа́ние.
   Вот оно́ за́мерло и че́рез секу́нду сно́ва донесло́сь, как гуде́ние далёкого самолёта. Васю́тка нагну́лся и уви́дел у ног свои́х истле́вшую ту́шку пти́цы. О́пытный охо́тник – пау́к растяну́л над мёртвой пти́чкой паути́ну. Паука́ уже́ нет – убра́лся, должно́ быть, зимова́ть в како́е-нибудь дупло́, а лову́шку бро́сил. Попа́лась в неё сы́тая, кру́пная му́ха-плево́к и бьётся, бьётся, жужжи́т слабе́ющими кры́льями.
   Что-то на́чало беспоко́ить Васю́тку при ви́де беспо́мощной му́хи, вли́пшей в тенёта. И тут его́ бу́дто сту́кнуло: да ведь он заблуди́лся!
   Откры́тие э́то бы́ло насто́лько просты́м и потряса́ющим, что Васю́тка не сра́зу пришёл в себя́.
   Он мно́го раз слы́шал от охо́тников стра́шные расска́зы о том, как блужда́ют лю́ди в лесу́ и погиба́ют иногда́, но представля́л э́то совсе́м не так. Уж о́чень про́сто всё получи́лось. Васю́тка ещё не знал, что стра́шное в жи́зни ча́сто начина́ется о́чень про́сто.
   Оцепене́ние дли́лось до тех пор, пока́ Васю́тка не услы́шал како́й-то таи́нственный шо́рох к глубине́ потемне́вшего ле́са. Он вскри́кнул и бро́сился бежа́ть. Ско́лько paз oн спотыка́лся, па́дал, встава́л и сно́ва бежа́л, Васю́тка не знал.
   Наконе́ц он заскочи́л в бурело́м и на́чал с тре́ском продира́ться сквозь сухи́е колю́чие ве́тви. Пото́м упа́л с вале́жин вниз лицо́м в сыро́й мох и за́мер. Отча́яние охвати́ло его́, и сра́зу не ста́ло сил.
   «Будь что бу́дет», – отрешённо поду́мал он.
   В лес бесшу́мно, как сова́, прилете́ла ночь. А с не́ю и хо́лод. Васю́тка почу́вствовал, как сты́нет взмо́кшая от по́та оде́жда.
   «Тайга́, на́ша корми́лица, хли́пких не лю́бит!» – вспо́мнились ему́ слова́ отца́ и де́душки. И он стал припомина́ть всё, чему́ его́ учи́ли, что знал из расска́зов рыбако́в и охо́тников.
   Пе́рво-на́перво на́до развести́ ого́нь. Ла́дно, что спи́чки захвати́л и́з дому. Пригоди́лись спи́чки. Васю́тка облома́л ни́жние сухи́е ве́тки у де́рева, о́щупью сорва́л пучо́к сухо́го мха-бородача́, искроши́л ме́лко сучки́, сложи́л всё в ку́чку и поджёг. Огонёк, пока́чиваясь, неуве́ренно попо́лз по сучка́м. Мох вспы́хнул – вокру́г посветле́ло. Васю́тка подбро́сил ещё ве́ток. Ме́жду дере́вьями зашара́хались те́ни, темнота́ отступи́ла пода́льше. Моното́нно зудя́, на ого́нь налете́ло не́сколько комаро́в – веселе́е с ни́ми.
   На́до бы́ло запасти́сь на́ ночь дрова́ми. Васю́тка, не щадя́ рук, налома́л су́чьев, приволо́к суху́ю вале́жину, вы́воротил ста́рый пень. Вы́тащив из мешка́ краю́шку хле́ба, вздохну́л и с тоско́й поду́мал: «Пла́чет, поди́, ма́мка». Ему́ то́же захоте́лось пла́кать, но он переборо́л себя́ и, ощипа́в глухаря́, на́чал перочи́нным но́жиком потроши́ть его́. Пото́м сгрёб костёр в сто́рону, на горя́чем ме́сте вы́копал я́мку и положи́л туда́ пти́цу. Пло́тно закры́в её мхом, присы́пал горя́чей землёй, золо́й, угля́ми, све́рху положи́л пыла́ющие головни́ и подбро́сил дров.
   Че́рез час приме́рно он раскопа́л глухаря́. От пти́цы шёл пар и аппети́тный за́пах: глуха́рь упре́л в со́бственном соку́ – охо́тничье блю́до! Но без со́ли како́й же вкус! Васю́тка че́рез си́лу глота́л пре́сное мя́со.
   – Эх, дури́ло, дури́ло! Ско́лько э́той со́ли в бо́чках на берегу́! Что сто́ило го́рсточку в карма́н сыпану́ть! – укоря́л он себя́.
   Пото́м вспо́мнил, что мешо́к, кото́рый он взял для ши́шек, был из-под со́ли, и торопли́во вы́вернул его́. Из уголко́в мешка́ он выковыря́л щепо́тку гря́зных криста́лликов, раздави́л их на прикла́де ружья́ и че́рез си́лу улыбну́лся:
   – Живём!
   Поу́жинав, Васю́тка сложи́л оста́тки еды́ в мешо́к, пове́сил его́ на сук, что́бы мы́ши и́ли кто́-нибудь ещё не добра́лся до харче́й, и при́нялся гото́вить ме́сто для ночле́га.
   Он перенёс в сто́рону костёр, убра́л все угольки́, наброса́л ве́ток с хвое́й, мху и лёг, накры́вшись телогре́йкой.

   Сни́зу подогрева́ло.
   За́нятый хло́потами, Васю́тка не так о́стро чу́вствовал одино́чество. Но сто́ило лечь и заду́маться, как трево́га начала́ одолева́ть с но́вой си́лой. Заполя́рная тайга́ не страшна́ зверьём. Медве́дь здесь ре́дкий жи́тель. Волко́в нет. Змей – то́же. Быва́ет, встреча́ются ры́си и блудли́вые песцы́. Но о́сенью ко́рма для них полно́ в лесу́, и едва́ ли они́ могли́ бы поза́риться на Васю́ткины запа́сы. И всё-таки бы́ло жу́тко. Он заряди́л одноство́льную перело́мку, взвёл куро́к и положи́л ружьё ря́дом. Спать!
   Не прошло́ и пяти́ мину́т, как Васю́тка почу́вствовал, что к нему́ кто-то крадётся. Он откры́л глаза́ и за́мер: да, крадётся! Шаг, второ́й, шо́рох, вздох…
   Кто-то ме́дленно и осторо́жно идёт по мху. Васю́тка боязли́во повора́чивает го́лову и неподалёку от костра́ ви́дит что-то тёмное, большо́е. Сейча́с оно́ стои́т, не шеве́лится. Ма́льчик напряжённо вгля́дывается и начина́ет различа́ть взде́тые к не́бу не то ру́ки, не то ла́пы. Васю́тка не ды́шит: «Что э́то?» В глаза́х от напряже́ния ряби́т, нет бо́льше сил сде́рживать дыха́ние. Он вска́кивает, направля́ет ружьё на э́то тёмное:
   – Кто тако́й? А ну подходи́, не то садану́ карте́чью!
   В отве́т ни зву́ка. Васю́тка ещё не́которое вре́мя стои́т неподви́жно, пото́м ме́дленно опуска́ет ружьё и обли́зывает пересо́хшие гу́бы. «В са́мом де́ле, что там мо́жет быть?» – му́чается он и ещё раз кричи́т:
   – Я говорю́, не пря́чься, а то ху́же бу́дет!
   Тишина́. Васю́тка рукаво́м утира́ет пот со лба и, набра́вшись хра́брости, реши́тельно направля́ется в сто́рону тёмного предме́та.
   – Ох, окая́нный! – облегчённо вздыха́ет он, уви́дев пе́ред собо́й огро́мный ко́рень-вы́воротень. – Ну и трус же я! Чуть ума́ не лиши́лся из-за э́такой чепухи́.
   Что́бы оконча́тельно успоко́иться, он отла́мывает отро́стки от корневи́ща и несёт их к костру́.
   Коротка́ а́вгустовская ночь в Заполя́рье. Пока́ Васю́тка упра́вился с дрова́ми, густа́я, как смоль, те́мень начала́ реде́ть, пря́таться в глубь ле́са. Не успе́ла она́ ещё совсе́м рассе́яться, а на сме́ну ей уже́ вы́полз тума́н. Ста́ло холодне́е. Костёр от сы́рости зашипе́л, защёлкал, при́нялся чиха́ть, бу́дто серди́лся на во́лглую пелену́, оку́тавшую всё вокру́г. Комары́, надоеда́вшие всю ночь, куда́-то исче́зли. Ни дунове́ния, ни шо́роха.
   Всё за́мерло в ожида́нии пе́рвого у́треннего зву́ка. Что э́то бу́дет за звук – неизве́стно. Мо́жет быть, ро́бкий свист пичу́жки и́ли лёгкий шум ве́тра в верши́нах борода́тых е́лей и коря́вых ли́ственниц, мо́жет быть, застучи́т по де́реву дя́тел и́ли протруби́т ди́кий оле́нь.
   Что-то должно́ роди́ться из э́той тишины́, кто-то до́лжен разбуди́ть со́нную тайгу́. Васю́тка зя́бко поёжился, придви́нулся бли́же к костру́ и кре́пко засну́л, так и не дожда́вшись у́тренней ве́сточки.
   Со́лнце уже́ бы́ло высоко́. Тума́н росо́ю пал на дере́вья, на зе́млю, ме́лкая пыль искри́лась всю́ду.
   «Где э́то я?» – изумлённо поду́мал Васю́тка, оконча́тельно просну́вшись, услы́шал ожи́вшую тайгу́.
   По всему́ ле́су озабо́ченно крича́ли кедро́вки на мане́р база́рных торго́вок. Где-то по-де́тски запла́кала же́лна. Над голово́й Васю́тки, хлопотли́во попи́скивая, потроши́ли сини́чки ста́рое де́рево. Васю́тка встал, потяну́лся и спугну́л корми́вшуюся бе́лку. Она́, всполошённо цо́кая, пронесла́сь вверх по стволу́ е́ли, се́ла на сучо́к и, не перестава́я цо́кать, уста́вилась на Васю́тку.
   – Ну, чего́ смо́тришь? Не узна́ла? – с улы́бкой обрати́лся к ней Васю́тка.
   Бе́лка пошевели́ла пуши́стым хво́стиком.
   – А я вот заблуди́лся. Понёсся сду́ру за глухарём и заблуди́лся. Тепе́рь меня́ по всему́ ле́су и́щут, ма́мка ревёт… Не понима́ешь ты ничего́, толку́й с тобо́й! А то бы сбе́гала, сказа́ла на́шим, где я. Ты вон кака́я прово́рная! – Он помолча́л и махну́л руко́й: – Убира́йся дава́й, ры́жая, стреля́ть бу́ду!
   Васю́тка вски́нул ружьё и вы́стрелил в во́здух. Бе́лка, бу́дто пуши́нка, подхва́ченная ве́тром, метну́лась и пошла́ счита́ть дере́вья.
   Проводи́в её взгля́дом, Васю́тка вы́стрелил ещё раз и до́лго ждал отве́та. Тайга́ не отклика́лась. По-пре́жнему надое́дливо, вразнобо́й горла́нили кедро́вки, неподалёку труди́лся дя́тел да пощёлкивали ка́пли росы́, осыпа́ясь с дере́вьев.
   Патро́нов оста́лось де́сять штук. Стреля́ть Васю́тка бо́льше не реши́лся. Он снял телогре́йку, бро́сил на неё ке́пку и, поплева́в на́ руки, поле́з на де́рево.
   Тайга́… Тайга́… Без конца́ и кра́я тяну́лась она́ во все сто́роны, молчали́вая, равноду́шная. С высоты́ она́ каза́лась огро́мным тёмным мо́рем. Не́бо не обрыва́лось сра́зу, как э́то быва́ет в гора́х, а тяну́лось далеко́-далеко́, всё бли́же прижима́ясь к верши́нам ле́са. Облака́ над голово́й бы́ли ре́дкие, но чем да́льше смотре́л Васю́тка, тем они́ де́лались гу́ще, и наконе́ц голубы́е проёмы исче́зли совсе́м. Облака́ спрессо́ванной ва́той ложи́лись на тайгу́, и она́ растворя́лась в них.
   До́лго Васю́тка оты́скивал глаза́ми жёлтую поло́ску ли́ственника среди́ неподви́жного зелёного мо́ря (ли́ственный лec обы́чно тя́нется по берега́м реки́), но круго́м темне́л сплошно́й хвойни́к. Ви́дно, Енисе́й и тот затеря́лся в глухо́й, угрю́мой тайге́.

   Ма́леньким-ма́леньким почу́вствовал себя́ Васю́тка и закрича́л с тоско́й и отча́янием:
   – Э-эй, ма́мка! Па́пка! Де́душка! Заблуди́лся я!..
   Го́лос его́ пролете́л немно́го над тайго́й и упа́л невесо́мо – кедро́вой ши́шкой в мох.
   Ме́дленно спусти́лся Васю́тка с де́рева, заду́мался, да так и просиде́л с полчаса́. Пото́м встряхну́лся, отре́зал мя́са и, стара́ясь не смотре́ть на ма́ленькую краю́шку хле́ба, при́нялся жева́ть. Подкрепи́вшись, он собра́л ку́чу кедро́вых ши́шек, размя́л их и стал насыпа́ть в карма́ны оре́хи. Ру́ки де́лали своё де́ло, а в голове́ реша́лся вопро́с, оди́н-еди́нственный вопро́с: «Куда́ идти́?» Вот уж и карма́ны полны́ оре́хов, патро́ны прове́рены, к мешку́ вме́сто ля́мки приде́лан реме́нь, а вопро́с всё ещё не решён. Наконе́ц Васю́тка забро́сил мешо́к за плечо́, постоя́л с мину́ту, как бы проща́ясь с обжи́тым ме́стом, и пошёл стро́го на се́вер. Рассуди́л он про́сто: в ю́жную сто́рону тайга́ тя́нется на ты́сячи киломе́тров, в ней во́все затеря́ешься. А е́сли идти́ на се́вер, то киломе́тров че́рез сто лес ко́нчится, начнётся ту́ндра. Васю́тка понима́л, что вы́йти в ту́ндру – э́то ещё не спасе́ние. Поселе́ния там о́чень редки́, и едва́ ли ско́ро наткнёшься на люде́й. Но ему́ хотя́ бы вы́браться из ле́су, кото́рый загора́живает свет и да́вит свое́й угрю́мостью.
   Пого́да держа́лась всё ещё хоро́шая. Васю́тка боя́лся и поду́мать о том, что с ним бу́дет, е́сли разбушу́ется о́сень. По всем при́знакам ждать э́того оста́лось недо́лго.
   Со́лнце пошло́ на зака́т, когда́ Васю́ткa заме́тил среди́ однообра́зного мха то́щие сте́бли травы́. Он приба́вил ша́гу. Трава́ ста́ла попада́ться ча́ще и уже́ не отде́льными были́нками, а пучка́ми. Васю́тка заволнова́лся: трава́ растёт обы́чно вблизи́ больши́х водоёмов.
   «Неуже́ли впереди́ Енисе́й?» – с наплыва́ющей ра́достью ду́мал Васю́тка. Заме́тив меж хво́йных дере́вьев берёзки, оси́нки, а да́льше ме́лкий куста́рник, он не сдержа́лся, побежа́л и ско́ро ворва́лся в густы́е за́росли черему́шника, ползу́чего та́льника, сморо́динника. Лицо́ и ру́ки жа́лила высо́кая крапи́ва, но Васю́тка не обраща́л на э́то внима́ния и, защища́я руко́й глаза́ от ги́бких ветве́й, с тре́ском продира́лся вперёд. Меж кусто́в мелькну́л просве́т.
   Впереди́ бе́рег… Вода́! Не ве́ря свои́м глаза́м, Васю́тка останови́лся. Так он простоя́л не́которое вре́мя и почу́вствовал, что но́ги его́ вя́знут. Боло́то! Боло́та ча́ще всего́ быва́ют у берего́в озёр. Гу́бы Васю́тки задрожа́ли: «Нет, непра́вда! Быва́ют боло́та во́зле Енисе́я то́же». Не́сколько прыжко́в че́рез ча́щу, крапи́ву, кусты́ – и вот он на берегу́.
   Нет, э́то не Енисе́й. Пе́ред глаза́ми Васю́тки небольшо́е уны́лое о́зеро, подёрнутое у бе́рега ря́ской.
   Васю́тка лёг на живо́т, отгрёб руко́ю зелёную ка́шицу ря́ски и жа́дно припа́л губа́ми к воде́. Пото́м он сел, уста́лым движе́нием снял мешо́к, на́чал бы́ло вытира́ть ке́пкой лицо́ и вдруг, вцепи́вшись в неё зуба́ми, навзры́д распла́кался.
   …Заночева́ть реши́л Васю́тка на берегу́ о́зера. Он вы́брал посу́ше ме́сто, натаска́л дров, развёл ого́нь. С огонько́м всегда́ веселе́е, а в одино́честве – тем бо́лее. Обжа́рив в костре́ ши́шки, Васю́тка одну́ за друго́й вы́катил их из золы́ па́лочкой, как печёную карто́шку. От оре́хов уже́ боле́л язы́к, но он реши́л: пока́ хва́тит терпе́ния, не тро́гать хлеб, а пита́ться оре́хами, мя́сом, чем придётся.
   Опуска́лся ве́чер. Сквозь густы́е прибре́жные за́росли на во́ду па́дали о́тблески зака́та, тяну́лись живы́ми стру́ями в глубину́ и теря́лись там, не достига́я дна. Проща́ясь со днём, кое-где с гру́стью ти́нькали сини́чки, пла́кала со́йка, стона́ли гага́ры. И всё-таки у о́зера бы́ло куда́ веселе́е, чем в гу́ще тайги́. Но здесь ещё сохрани́лось мно́го комаро́в. Они́ на́чали донима́ть Васю́тку. Отма́хиваясь от них, ма́льчик внима́тельно следи́л за ныря́ющими на о́зеро у́тками. Они́ бы́ли совсе́м не пу́ганы и пла́вали во́зле са́мого бе́рега с хозя́йским покря́киванием. У́ток бы́ло мно́жество. Стреля́ть по одно́й не́ было никако́го расчёта. Васю́ткa, прихвати́в ружьё, отпра́вился на мысо́к, вдава́вшийся в о́зеро, и сел на траву́. Ря́дом с осо́кой, на гла́дкой пове́рхности воды́, то и де́ло расплыва́лись круги́. Э́то привлекло́ внима́ние ма́льчика. Васю́тка взгляну́л в во́ду и за́мер: о́коло травы́, пло́тно, одна́ к друго́й, пошеве́ливая жа́брами и хвоста́ми, копоши́лись ры́бы. Ры́бы бы́ло так мно́го, что Васю́тку взя́ло сомне́ние: «Во́доросли, наве́рно?» Он потро́гал траву́ па́лкой. Косяки́ ры́бы подали́сь от бе́рега и сно́ва останови́лись, лени́во рабо́тая плавника́ми.

   Сто́лько ры́бы Васю́тка ещё никогда́ не ви́дел. И не про́сто како́й-нибудь озёрной ры́бы: щу́ки там, соро́ги и́ли о́куня. Нет, по широ́ким спи́нам и бе́лым бока́м он узна́л пе́лядей, чи́ров, си́гов. Э́то бы́ло удиви́тельнее всего́. В о́зере – бе́лая ры́ба!
   Васю́тка сдви́нул свои́ густы́е бро́ви, си́лясь что-то припо́мнить. Но в э́тот моме́нт табу́н у́ток-свия́зей отвлёк его́ от размышле́ний. Он подожда́л, пока́ у́тки поравня́ются с мы́сом, вы́целил па́ру и вы́стрелил. Две наря́дные свия́зи опроки́нулись кве́рху брю́шками и ча́сто-ча́сто задви́гали ла́пками. Ещё одна́ у́тка, оттопы́рив крыло́, бо́ком уплыва́ла от бе́рега. Остальны́е всполоши́лись и с шу́мом полете́ли на другу́ю сто́рону о́зера. Мину́т де́сять над водо́й носи́лись табуны́ перепу́ганных птиц.
   Па́ру подби́тых у́ток ма́льчик доста́л дли́нной па́лкой, а тре́тья успе́ла уплы́ть далеко́.
   – Ла́дно, за́втра доста́ну, – махну́л руко́й Васю́тка.
   Не́бо уже́ потемне́ло, в лес опуска́лись су́мерки. Середи́на о́зера напомина́ла сейча́с раскалённую пе́чку. Каза́лось, положи́ на гла́дкую пове́рхность воды́ ло́мтики карто́шки, они́ ми́гом испеку́тся, запа́хнет горе́лым и вку́сным. Васю́тка проглоти́л слюну́, ещё раз погляде́л на о́зеро, на кровяни́стое не́бо и с трево́гой проговори́л:
   – Ве́тер за́втра бу́дет. А вдруг ещё с дождём?
   Он ощипа́л у́ток, зары́л их в горя́чие у́гли костра́, лёг на пи́хтовые ве́тки и на́чал щёлкать оре́хи.
   Заря́ догора́ла. В потемне́вшем не́бе сты́ли ре́дкие неподви́жные облака́. На́чали прореза́ться звёзды. Показа́лся ма́ленький, похо́жий на ногото́к, ме́сяц. Ста́ло светле́е. Васю́тка вспо́мнил слова́ де́душки: «Вы́звездило – к хо́лоду!» – и на душе́ у него́ сде́лалось ещё трево́жнее.
   Что́бы отогна́ть худы́е мы́сли, Васю́тка стара́лся ду́мать снача́ла о до́ме, а пото́м ему́ вспо́мнилась шко́ла, това́рищи.
   Васю́тка да́льше Енисе́я ещё никогда́ не быва́л и ви́дел то́лько оди́н го́род – Ига́рку.
   А мно́го ли в жи́зни хоте́лось узна́ть и уви́деть Васю́тке? Мно́го. Узна́ет ли? Вы́берется ли из тайги́? Затеря́лся в ней то́чно песчи́нка. А что тепе́рь до́ма? Там, за тайго́й, лю́ди сло́вно в друго́м ми́ре: смо́трят кино́, едя́т хлеб… мо́жет, да́же конфе́ты. Едя́т ско́лько уго́дно. В шко́ле сейча́с, наве́рное, гото́вятся встреча́ть ученико́в. Над шко́льными дверя́ми уже́ вы́вешен но́вый плака́т, на кото́ром кру́пно напи́сано: «Добро́ пожа́ловать!»
   Совсе́м приуны́л Васю́тка. Жа́лко ему́ самого́ себя́ ста́ло, на́чало донима́ть раска́яние. Не слу́шал вот он на уро́ках и в переме́ну чуть не на голове́ ходи́л, поку́ривал тайко́м. B шко́лу съезжа́ются ребя́та со всей окру́ги: тут и эве́нки, тут и не́нцы, и нгана́саны. У них свои́ привы́чки. Быва́ло, доста́нет кто́-нибудь из них на уро́ке тру́бку и без ли́шних рассужде́ний заку́ривает. Осо́бенно греша́т э́тим малыши́ – первокла́ссники. Они́ то́лько что из тайги́ и никако́й дисципли́ны не понима́ют. Ста́нет учи́тельница О́льга Фёдоровна толкова́ть тако́му ученику́ насчёт вре́дности ку́рева – он обижа́ется; тру́бку отберу́т – ревёт. Сам Васю́тка то́же поку́ривал и им табачо́к дава́л.
   – Эх, сейча́с бы О́льгу Фёдоровну уви́деть… – ду́мал Васю́тка вслух. – Весь бы таба́к вы́тряхнул…
   Уста́л Васю́тка за день, но сон не шёл. Он подбро́сил в костёр дров, сно́ва лёг на спи́ну. Облака́ исче́зли. Далёкие и таи́нственные, переми́гивались звёзды, сло́вно зва́ли куда́-то. Вот одна́ из них ри́нулась вниз, прочерти́ла тёмное не́бо и тут же раста́яла. «Пога́сла звёздочка – зна́чит, жизнь чья-то оборвала́сь», – вспо́мнил Васю́тка слова́ де́душки Афана́сия.
   Совсе́м го́рько ста́ло Васю́тке.
   «Мо́жет быть, уви́дели её на́ши?» – поду́мал он, натя́гивая на лицо́ телогре́йку, и вско́ре забы́лся беспоко́йным сном.
   Просну́лся Васю́тка по́здно, от хо́лода, и не уви́дел ни о́зера, ни не́ба, ни кусто́в. Опя́ть круго́м был кле́йкий, неподви́жный тума́н. То́лько слы́шались с о́зера гро́мкие и ча́стые шлепки́: э́то игра́ла и корми́лась ры́ба.
   Васю́тка встал, поёжился, раскопа́л у́ток, разду́л угольки́. Когда́ костёр разгоре́лся, он погре́л спи́ну, пото́м отре́зал кусо́чек хле́ба, взял одну́ у́тку и при́нялся торопли́во есть.
   Мысль, кото́рая вчера́ ве́чером беспоко́ила Васю́тку, сно́ва поле́зла в го́лову: «Отку́да в о́зере сто́лько бе́лой ры́бы?» Он не раз слы́шал от рыбако́в, что в не́которых озёрах бу́дто бы во́дится бе́лая ры́ба, но озёра э́ти должны́ быть и́ли бы́ли когда́-то прото́чными. «А что, е́сли?..»
   Да, е́сли о́зеро прото́чное и из него́ вытека́ет ре́чка, она́ в конце́ концо́в приведёт его́ к Енисе́ю. Нет, лу́чше не ду́мать. Вчера́ вон обра́довался – Енисе́й, Енисе́й, – а уви́дел шиш боло́тный. Не-ет, уж лу́чше не ду́мать.
   Поко́нчив с у́ткой, Васю́тка ещё полежа́л у огня́, пережида́я, когда́ уля́жется тума́н. Ве́ки скле́ивались. Но и сквозь тягу́чую, уны́лую дремо́ту пробива́лось: «Отку́да всё же взяла́сь в о́зере речна́я ры́ба?»
   – Тьфу, нечи́стая си́ла! – вы́ругался Васю́тка. – Привяза́лась как ба́нный лист. «Отку́да, отку́да?» Ну, мо́жет, пти́цы икру́ на ла́пах принесли́, ну, мо́жет, и малько́в, ну, мо́жет… А, к лешака́м всё! – Васю́тка вскочи́л и, серди́то треща́ куста́ми, натыка́ясь в тума́не на вале́жины, на́чал пробира́ться вдоль бе́рега. Вчера́шней уби́той у́тки на воде́ не обнару́жил, удиви́лся и реши́л, что её ко́ршун утащи́л и́ли съе́ли водяны́е кры́сы.
   Васю́тке каза́лось, что в том ме́сте, где смыка́ются берега́, и есть коне́ц о́зера, но он оши́бся. Там был лишь переше́ек. Когда́ тума́н раствори́лся, пе́ред ма́льчиком откры́лось большо́е, ма́ло заро́сшее о́зеро, а то, во́зле кото́рого он ночева́л, бы́ло всего́-на́всего зали́вом – отголо́ском о́зера.
   – Вот э́то да! – а́хнул Васю́тка. – Вот где ры́бищи-то, наве́рно… Уж здесь не пришло́сь бы зря сетя́ми во́ду цеди́ть. Вы́браться бы, рассказа́ть бы. – И, подба́дривая себя́, он приба́вил: – А что? И вы́йду! Вот пойду́, пойду́ и…
   Тут Васю́тка заме́тил небольшо́й комо́чек, пла́вающий у переше́йка, подошёл бли́же и уви́дел уби́тую у́тку. Он так и обомле́л: «Неуже́ли моя́? Как же её принесло́ сюда́?!» Ма́льчик бы́стро вы́ломал па́лку и подгрёб пти́цу к себе́. Да, э́то была́ у́тка-свия́зь с окра́шенной в вишнёвый цвет голо́вкой.
   – Моя́! Моя́! – в волне́нии забормота́л Васю́тка, броса́я у́тку в мешо́к. – Моя́ у́точка! – Его́ да́же лихора́дить на́чало. – Раз ве́тра не́ было, а у́тку отнесло́, зна́чит, есть тягу́н, о́зеро прото́чное!
   И ра́достно, и как-то бо́язно бы́ло ве́рить в э́то. Торопли́во переступа́я с ко́чки на ко́чку, че́рез бурело́м, густы́е я́годники продира́лся Васю́тка. В одно́м ме́сте почти́ из-под ног взметну́лся здорове́нный глуха́рь и сел неподалёку. Васю́тка показа́л ему́ ку́киш:
   – А э́того не хо́чешь? Провали́ться мне, е́сли я ещё свяжу́сь с ва́шим бра́том!
   Поднима́лся ве́тер.
   Качну́лись, заскрипе́ли отжи́вшие свой век сухи́е дере́вья. Над о́зером заполо́шной ста́ей закружи́лись по́днятые с земли́ и со́рванные с дере́вьев ли́стья. Застона́ли гага́ры, веща́я непого́ду. О́зеро подёрнулось морщи́нами, те́ни на воде́ заколыха́лись, облака́ прикры́ли со́лнце, вокру́г ста́ло хму́ро, неую́тно.
   Далеко́ впереди́ Васю́тка заме́тил уходя́щую в глубь тайги́ жёлтую боро́здку ли́ственного ле́са. Зна́чит, там ре́чка. От волне́ния у него́ пересо́хло в го́рле. «Опя́ть кака́я-нибудь кишка́ озёрная. Мере́щится, и всё», – засомнева́лся Васю́тка, одна́ко пошёл быстре́е. Тепе́рь он да́же боя́лся останови́ться попи́ть: что, е́сли накло́нится к воде́, подни́мет го́лову и не уви́дит впереди́ я́ркой боро́здки?

   Пробежа́в с киломе́тр по едва́ приме́тному бережку́, заро́сшему камышо́м, осо́кой и ме́лким куста́рником, Васю́тка останови́лся и перевёл дух. За́росли сошли́ на нет, а вме́сто них появи́лись высо́кие обры́вистые берега́.
   – Вот она́, ре́чка! Тепе́рь уж без обма́на! – обра́довался Васю́тка.
   Пра́вда, он понима́л, что речу́шки мо́гут впада́ть не то́лько в Енисе́й, но и в како́е-нибудь друго́е о́зеро, но он не хоте́л про э́то ду́мать. Ре́чка, кото́рую он так до́лго иска́л, должна́ привести́ его́ к Енисе́ю, ина́че… он обесси́леет и пропадёт. Вон, с чего́-то уж тошни́т…
   Что́бы заглуши́ть тошноту́, Васю́тка на ходу́ срыва́л гро́здья кра́сной сморо́дины, сова́л их в рот вме́сте со стебелька́ми. Рот своди́ло от кисля́тины и щипа́ло язы́к, расцара́панный оре́ховой скорлупо́й.
   Пошёл дождь. Снача́ла ка́пли бы́ли кру́пные, ре́дкие, пото́м загусте́ло круго́м, полило́сь, полило́сь…. Васю́тка приме́тил пи́хту, широко́ разро́сшуюся среди́ ме́лкого оси́нника, и залёг под неё. Не́ было ни жела́ния, ни сил шевели́ться, разводи́ть ого́нь. Хоте́лось есть и спать. Он отковырну́л ма́ленький кусо́чек от чёрствой краю́шки и, что́бы продли́ть удово́льствие, не проглоти́л его́ сра́зу, а на́чал соса́ть. Есть захоте́лось ещё сильне́е. Васю́тка вы́хватил оста́тки горбу́шки из мешка́, вцепи́лся зуба́ми и, пло́хо разжёвывая, съел всю.
   Дождь не унима́лся. От си́льных поры́вов ве́тра кача́лась пи́хта, стря́хивая за воротни́к Васю́тке холо́дные ка́пли воды́. Они́ ползли́ по спине́. Васю́тка ско́рчился, втяну́л го́лову в пле́чи. Ве́ки его́ са́ми собо́й на́чали смыка́ться, бу́дто пове́сили на них тяжёлые грузи́ла, каки́е привя́зывают к рыболо́вным сетя́м. Когда́ он очну́лся, на лес уж спуска́лась темнота́, сме́шанная с дождём. Бы́ло всё так же тоскли́во; сде́лалось ещё холодне́е.
   – Ну и заряди́л, окая́нный! – обруга́л Васю́тка дождь.
   Он засу́нул ру́ки в рукава́, прижа́лся плотне́е к стволу́ пи́хты и сно́ва забы́лся тяжёлым сном. На рассве́те Васю́тка, стуча́ зуба́ми от хо́лода, вы́лез из-под пи́хты, подыша́л на озя́бшие ру́ки и при́нялся иска́ть сухи́е дрова́. Оси́нник за ночь разде́лся почти́ до́нага. Бу́дто то́ненькие пласти́нки свёклы, на земле́ лежа́ли тёмно-кра́сные ли́стья. Вода́ в ре́чке заме́тно прибыла́. Лесна́я жизнь примо́лкла. Да́же кедро́вки и те не подава́ли го́лоса.
   Распра́вив по́лы ва́тника, Васю́тка защити́л от ве́тра ку́чу ве́ток и лоскуто́к бересты́. Спи́чек оста́лось четы́ре шту́ки. Не дыша́, он чи́ркнул спи́чку о коробо́к, дал огоньку́ разгоре́ться в ладо́нях и поднёс к бересте́. Она́ ста́ла ко́рчиться, сверну́лась в тру́бочку и заняла́сь. Потяну́лся хво́стик чёрного ды́ма. Сучки́, шипя́ и потре́скивая, разгора́лись.
   Васю́тка снял прохуди́вшиеся сапоги́, размота́л гря́зные портя́нки. Но́ги издря́бли и смо́рщились от сы́рости. Он погре́л их, вы́сушил сапоги́ и портя́нки, оторва́л от кальсо́н тесёмки и подвяза́л и́ми держа́вшуюся на трёх гвоздя́х подо́шву пра́вого сапога́.
   Гре́ясь во́зле костра́, Васю́тка неожи́данно улови́л что-то похо́жее на комари́ный писк и за́мер. Че́рез секу́нду звук повтори́лся, внача́ле протя́жно, пото́м не́сколько раз ко́ротко.
   «Гудо́к! – догада́лся Васю́тка. – Парохо́д гуди́т! Но почему́ же он слы́шится отту́да, с о́зера? А-а, поня́тно».
   Ма́льчик знал э́ти фо́кусы тайги́: гудо́к всегда́ отклика́ется на бли́жнем водоёме. Но гуди́т-то парохо́д на Енисе́е! В э́том Васю́тка был уве́рен. Скоре́й, скоре́й бежа́ть туда́! Он так заторопи́лся, бу́дто у него́ был биле́т на э́тот са́мый парохо́д.
   В по́лдень Васю́тка по́днял с реки́ табу́н гусе́й, уда́рил по ним карте́чью и вы́бил двух. Он спеши́л, поэ́тому зажа́рил одного́ гуся́ на ве́ртеле, а не в я́мке, как э́то де́лал ра́ньше. Оста́лось две спи́чки, конча́лись и Васю́ткины си́лы. Хоте́лось лечь и не дви́гаться. Он мог бы отойти́ ме́тров на две́сти-три́ста от ре́чки. Там, по редколе́сью, бы́ло куда́ ле́гче пробира́ться, но он боя́лся потеря́ть ре́чку из ви́ду.
   Ма́льчик брёл, почти́ па́дая от уста́лости. Неожи́данно лес расступи́лся, откры́в пе́ред Васю́ткой отло́гий бе́рег Енисе́я. Ма́льчик засты́л. У него́ да́же дух захвати́ло – так краси́ва, так широка́ была́ его́ родна́я река́! А ра́ньше она́ ему́ почему́-то каза́лась обыкнове́нной и не о́чень приве́тливой. Он бро́сился вперёд, упа́л на край бе́рега и жа́дными глотка́ми стал хвата́ть во́ду, шлёпать по ней рука́ми, окуна́ть в неё лицо́.
   – Енисе́юшко! Сла́вный, хоро́ший… – шмы́гал Васю́тка но́сом и разма́зывал гря́зными, пропа́хшими ды́мом рука́ми слёзы по лицу́. От ра́дости Васю́тка совсе́м очуме́л. При́нялся пры́гать, подбра́сывать горстя́ми песо́к. С бе́рега подняли́сь ста́и бе́лых ча́ек и с недово́льными кри́ками закружи́лись над реко́й.
   Так же неожи́данно Васю́тка очну́лся, переста́л шуме́ть и да́же не́сколько смути́лся, огля́дываясь вокру́г. Но никого́ нигде́ не́ было, и он стал реша́ть, куда́ идти́: вверх и́ли вниз по Енисе́ю?
   Ме́сто бы́ло незнако́мое. Ма́льчик так ничего́ и не приду́мал. Оби́дно, коне́чно: мо́жет быть, дом бли́зко, в нём мать, де́душка, оте́ц, еды́ – ско́лько хо́чешь, а тут сиди́ и жди, пока́ кто́-нибудь проплывёт, а пла́вают в низо́вьях Енисе́я не ча́сто…

   Васю́тка смо́трит то вверх, то вниз по реке́. Тя́нутся берега́ навстре́чу друг дру́гу, хотя́т сомкну́ться и теря́ются в просто́ре. Вон там, в верхо́вьях реки́, появи́лся дымо́к. Ма́ленький, бу́дто от папиро́сы. Дымо́к стано́вится всё бо́льше и бо́льше… Вот уж под ним обозна́чилась тёмная то́чка. Идёт парохо́д. До́лго ещё ждать его́. Что́бы ка́к-нибудь скорота́ть вре́мя, Васю́тка реши́л умы́ться. Из воды́ на него́ гля́нул парни́шка с заостри́вшимися ску́лами. От ды́ма, гря́зи и ве́тра бро́ви ста́ли у него́ ещё темне́е, а гу́бы потре́скались.
   – Ну и дошёл же ты, дружи́ще! – покача́л голово́й Васю́тка.
   А что, е́сли бы до́льше пришло́сь броди́ть?
   Парохо́д всё приближа́лся и приближа́лся. Васю́тка уже́ ви́дел, что э́то не обыкнове́нный парохо́д, а двухпа́лубный пассажи́рский теплохо́д. Васю́тка си́лился разобра́ть на́дпись и, когда́ наконе́ц э́то ему́ удало́сь, с наслажде́нием прочита́л вслух:
   – «Серго́ Орджоники́дзе».
   На теплохо́де мая́чили тёмные фигу́рки пассажи́ров. Васю́тка замета́лся на берегу́.
   – Э-эй, приста́ньте! Возьми́те меня́! Э-эй!.. Слу́шайте!..
   Кто-то из пассажи́ров заме́тил его́ и помаха́л руко́й. Расте́рянным взгля́дом проводи́л Васю́тка теплохо́д.
   – Эх, вы-ы, ещё капита́нами называ́етесь! «Серго́ Орджоники́дзе», а челове́ку помо́чь не хоти́те…
   Васю́тка понима́л, коне́чно, что за до́лгий путь от Красноя́рска «капита́ны» ви́дели мно́жество люде́й на берегу́, о́коло ка́ждого не наостана́вливаешься, – и всё-таки бы́ло оби́дно. Он на́чал собира́ть дрова́ на ночь.
   Э́та ночь была́ осо́бенно дли́нной и трево́жной. Васю́тке всё каза́лось, что кто-то плывёт по Енисе́ю. То он слы́шал шлёпанье вёсел, то стук мото́рки, то парохо́дные гудки́.
   Под у́тро он и в са́мом де́ле улови́л равноме́рно повторя́ющиеся зву́ки: бут-бут-бут-бут… Так могла́ стуча́ть то́лько выхлопна́я труба́ рыбосбо́рочного ка́тера-бо́та.
   – Неуже́ли дожда́лся? – Васю́тка вскочи́л, протёр глаза́ и закрича́л: – Стучи́т! – и опя́ть прислу́шался и на́чал, припля́сывая, напева́ть: – Бот стучи́т, стучи́т, стучи́т!..
   Тут же опо́мнился, схвати́л свои́ мана́тки и побежа́л по бе́регу навстре́чу бо́ту. Пото́м ки́нулся наза́д и стал скла́дывать в костёр все припасённые дрова́: догада́лся, что у костра́ скоре́й его́ заме́тят. Взметну́лись и́скры, высоко́ подняло́сь пла́мя. Наконе́ц из предрассве́тной мглы вы́плыл высо́кий неуклю́жий силуэ́т бо́та.
   Васю́тка отча́янно закрича́л:
   – На бо́те! Э-эй, на бо́те! Останови́тесь! Заблуди́лся я! Э-эй! Дя́деньки! Кто там живо́й? Э-эй, штурва́льный!..
   Он вспо́мнил про ружьё, схвати́л его́ и на́чал пали́ть вверх: бах! бах! бах!
   – Кто стреля́ет? – разда́лся гу́лкий, прида́вленный го́лос, бу́дто челове́к говори́л, не разжима́я губ. Э́то в ру́пор спра́шивали с бо́та.
   – Да э́то я, Ва́ська! Заблуди́лся я! Приста́ньте, пожа́луйста! Приста́ньте скоре́е!..
   На бо́те послы́шались голоса́, и мото́р, бу́дто ему́ су́нули в го́рло па́клю, зарабо́тал глу́ше.
   Разда́лся звоно́к, из выхлопно́й трубы́ вы́летел клуб огня́. Мото́р затарахте́л с пре́жней си́лой: бот подраба́тывал к бе́регу.
   Но Васю́тка ника́к не мог э́тому пове́рить и вы́палил после́дний патро́н.
   – Дя́денька, не уезжа́йте! – крича́л он. – Возьми́те меня́! Возьми́те!..
   От бо́та отошла́ шлю́пка. Васю́тка ки́нулся в во́ду, побрёл навстре́чу, глота́я слёзы и пригова́ривая:
   – За-заблуди́лся я-а, совсе́м заблуди́лся-а…
   Пото́м, когда́ втащи́ли его́ в шлю́пку, заторопи́лся:
   – Скоре́е, дя́деньки, плыви́те скоре́е, а то уйдёт ещё бот-то! Вон вчера́ парохо́д то́лько мелькну́-ул…
   – Ты, ма́лый, що, ска́зывся?! – послы́шался густо́й бас с кормы́ шлю́пки, и Васю́тка узна́л по го́лосу и смешно́му украи́нскому вы́говору старши́ну бо́та «Ига́рец».
   – Дя́денька Коляда́! Э́то вы? А э́то я, Ва́ська! – переста́в пла́кать, заговори́л ма́льчик.
   – Я́кий Ва́ська?
   – Да ша́дринский. Григо́рия Ша́дрина, ры́бного бригади́ра, зна́ете?
   – Тю-у! А як ты сюды́ попа́в?
   И когда́ в тёмном ку́брике, уплета́я за о́бе щеки́ хлеб с вя́леной осетри́ной, Васю́тка расска́зывал о свои́х похожде́ниях, Коляда́ хло́пал себя́ по коле́ням и восклица́л:
   – Ай, ска́жэнный хло́пець! Та на що тоби́ той глуха́рь сда́вся? Во наляка́в ри́дну ма́ты и ба́тьку.
   – Ещё и де´душку…
   Коляда́ затря́сся от сме́ха:
   – Ой, шо б тоби́! Он и ди́да вспо́мнил! Ха-ха-ха! Ну и би́сова душа́! Да зна́ешь ли ты, дэ тебя́ вы́несло?
   – Не-е-е.
   – Шестьдеся́т киломе́тров ни́же ва́шего ста́ну.
   – Ну-у?
   – Оце́ тоби́ и ну! Ляга́й дава́й спать, го́ре ты моё ги́ркое.
   Васю́тка усну́л на ко́йке старшины́, заку́танный в одея́ло и в оде́жду, кака́я име́лась в ку́брике.
   А Коляда́ гляде́л на него́, разводи́л рука́ми и бормота́л:
   – Во, геро́й глухари́ный спит соби́, а ба́тько с ма́ткой с глу́зду зъиха́лы…
   Не перестава́я бормота́ть, он подня́лся к штурва́льному и приказа́л:
   – На Песча́ному о́строви и у Кораси́хи не бу́дет остано́вки. Газу́й пря́мо к Ша́дрину.
   – Поня́тно, това́рищ старшина́, домчи́м хло́пца ми́гом!
   Подплыва́я к стоя́нке бригади́ра Ша́дрина, штурва́льный покрути́л ру́чку сире́ны. Над реко́й понёсся пронзи́тельный вой. Но Васю́тка не слы́шал сигна́ла.
   На бе́рег спусти́лся де́душка Афана́сий и при́нял ча́лку с бо́та.
   – Что э́то ты сего́дня оди́н-одинёшенек? – спроси́л ва́хтенный матро́с, сбра́сывая трап.
   – Не говори́, па́ря, – уны́ло отозва́лся дед. – Беда́ у нас, ой беда́!.. Васю́тка, внук-то мой, потеря́лся. Пя́тый день и́щем. Ох-хо-хо, парни́шка-то был како́й, парни́шка-то, шу́стрый, вострогла́зый!..
   – Почему́ был? Ра́но ты собра́лся его́ хорони́ть! Ещё с пра́внуками поня́нчишься! – И, дово́льный тем, что озада́чил старика́, матро́с с улы́бкой доба́вил: – Нашёлся ваш паца́н, в ку́брике спит себе́ и в ус не ду́ет.
   – Чего́ э́то? – встрепену́лся дед и вы́ронил кисе́т, из кото́рого зачёрпывал тру́бкой таба́к. – Ты… ты, па́ря, над старико́м не сме́йся. Отку́дова Васю́тка мог на бо́те взя́ться?
   – Пра́вду говорю́, на берегу́ мы его́ подобра́ли! Он там таку́ю полу́ндру устро́ил – все че́рти в боло́то спря́тались!
   – Да не трепли́сь ты! Где Васю́тка-то? Дава́й его́ скоре́й! Цел ли он!
   – Це-ел. Старши́на пошёл его́ буди́ть.
   Дед Афана́сий бро́сился бы́ло к тра́пу, но тут же кру́то поверну́л и засемени́л наве́рх, к избу́шке:
   – А́нна! А́нна! Нашёлся пескари́шка-то! А́нна! Где ты там? Ско́рее беги́! Отыска́лся он…
   В цвета́стом пере́днике, со сби́вшимся на́бок платко́м показа́лась Васю́ткина мать. Когда́ она́ уви́дела спуска́вшегося по тра́пу обо́рванного Васю́тку, но́ги её подкоси́лись. Она́ со сто́ном осе́ла на ка́мни, протя́гивая ру́ки навстре́чу сы́ну.
   …И вот Васю́тка до́ма! В избу́шке нато́плено так, что дыша́ть не́чем. Накры́ли его́ двумя́ стёгаными одея́лами, оле́ньей дохо́й да ещё пухо́вой ша́лью повяза́ли.

   Лежи́т Васю́тка на топчане́ разомле́вший, а мать и де́душка хлопо́чут о́коло, просту́ду из него́ выгоня́ют. Мать натёрла его́ спи́ртом, де́душка напа́рил каки́х-то го́рьких, как полы́нь, корне́й и заста́вил пить э́то зе́лье.
   – Мо́жет, ещё что́-нибудь поку́шаешь, Ва́сенька? – не́жно, как у больно́го, спра́шивала мать.
   – Да мам, не́куда уж…
   – А е́сли варе́ньица черни́чного? Ты ведь его́ лю́бишь!
   – Е́сли черни́чного, ло́жки две, пожа́луй, войдёт.
   – Ешь, ешь!
   – Эх ты, Васю́ха, Васю́ха! – гла́дил его́ по голове́ де́душка. – Как же ты сплохова́л? Раз уж тако́е де́ло, не на́до бы́ло мета́ться. Нашли́ бы тебя́ ско́ро. Ну да ла́дно, де́ло про́шлое. Му́ка – вперёд нау́ка. Да-а, глуха́ря-то, говори́шь, завали́л всё-таки? Де́ло! Ку́пим тебе́ но́вое ружьё на бу́дущий год. Ты ещё медве́дя ухло́паешь. Помяни́ моё сло́во!
   – Ни бо́же мой! – возмути́лась мать. – Бли́зко к избе́ вас с ружьём не подпущу́. Гармо́шку, приёмник покупа́йте, а ружья́ что́бы и ду́ху не́ было!
   – Пошли́ ба́бьи разгово́ры! – махну́л руко́й де́душка, – Ну, поблука́л мале́нько па́рень. Так что тепе́рь, по-тво́ему, и в лес не ходи́ть?
   Дед подмигну́л Васю́тке: де́скать, не обраща́й внима́ния, бу́дет но́вое ружьё – и весь сказ!
   Мать хоте́ла ещё что-то сказа́ть, но на у́лице зала́ял Дружо́к, и она́ вы́бежала из избу́шки.
   Из ле́су, уста́ло опусти́в пле́чи, в мо́кром дождевике́, шёл Григо́рий Афана́сьевич. Глаза́ его́ ввали́лись, лицо́, заро́сшее густо́й чёрной щети́ной, бы́ло мра́чно.
   – Напра́сно всё, – отрешённо махну́л он руко́й. – Не́ту, пропа́л па́рень…
   – Нашёлся! До́ма он…
   Григо́рий Афана́сьевич шагну́л к жене́, мину́ту стоя́л расте́рянный, пото́м заговори́л, сде́рживая волне́ние:
   – Ну, а заче́м реве́ть? Нашёлся – и хорошо́. К чему́ мокре́ть-то разводи́ть? Здоро́в он? – и, не дожида́ясь отве́та, напра́вился к избу́шке. Мать останови́ла его́:
   – Ты уж, Гри́ша, не осо́бенно стро́го с ним. Он и так ли́ха натерпе́лся. Порасска́зывал, так мура́шки по ко́же…
   – Ла́дно, не учи́!
   Григо́рий Афана́сьевич зашёл в избу́, поста́вил в у́гол ружьё, снял дождеви́к.
   Васю́тка, вы́сунув го́лову из-под одея́ла, выжида́тельно и ро́бко следи́л за отцо́м. Дед Афана́сий, дымя́ тру́бкой, пока́шливал.
   – Ну, где ты тут, бродя́га? – поверну́лся к Васю́тке оте́ц, и гу́бы его́ тро́нула чуть заме́тная улы́бка.
   – Вот он я! – привскочи́л с топчана́ Васю́тка, залива́ясь счастли́вым сме́хом. – Уку́тала меня́ ма́мка, как девчо́нку, а я во́все не просты́л. Вот пощу́пай, пап. – Он протяну́л ру́ку отца́ к своему́ лбу.
   Григо́рий Афана́сьевич прижа́л лицо́ сы́на к животу́ и лего́нько похло́пал по спине́:
   – Затарато́рил, варна́к! У-у-у, лихора́дка боло́тная! Наде́лал ты нам хлопо́т, попо́ртил кро́ви!.. Расска́зывай, где тебя́ носи́ло?
   – Он всё про о́зеро како́е-то толку́ет, – заговори́л дед Афана́сий. – Ры́бы, говори́т, в нём ви́димо-неви́димо.
   – Ры́бных озёр мы и без него́ зна́ем мно́го, да не вдруг на них попадёшь.
   – А к э́тому, па́пка, мо́жно проплы́ть, потому́ что ре́чка из него́ вытека́ет.
   – Ре́чка, говори́шь? – оживи́лся Григо́рий Афана́сьевич. – Интере́сно! Ну-ка, ну-ка, расска́зывай, что ты там за о́зеро отыска́л…
   Че́рез два дня Васю́тка, как запра́вский провожа́тый, шага́л по бе́регу ре́чки вверх, а брига́да рыбако́в на ло́дках поднима́лась сле́дом за ним.
   Пого́да стоя́ла са́мая осе́нняя. Мча́лись куда́-то мохна́тые ту́чи, чуть не задева́я верши́ны дере́вьев; шуме́л и кача́лся лес; в не́бе раздава́лись трево́жные кри́ки птиц, тро́нувшихся на юг. Васю́тке тепе́рь люба́я непого́да была́ нипочём. В рези́новых сапога́х и в брезе́нтовой ку́ртке, он держа́лся ря́дом с отцо́м, принора́вливаясь к его́ ша́гу, и нагова́ривал:
   – Они́, гу́си-то, как взлетя́-ат сра́зу все, я ка-ак дам! Два на ме́сте упа́ли, а оди́н ещё ковыля́л, ковыля́л и свали́лся в лесу́, да я не пошёл за ним, побоя́лся от ре́чки отходи́ть.
   На Васю́ткины сапоги́ нали́пли ко́мья гря́зи, он уста́л, вспоте́л и нет-нет да и переходи́л на рысь, что́бы не отста́ть от отца́.
   – И ведь я их влёт садану́л, гусе́й-то…
   Оте́ц не отзыва́лся. Васю́тка посемени́л мо́лча и опя́ть на́чал:
   – А что? Влёт ещё лу́чше, ока́зывается, стреля́ть: сра́зу вон не́сколько ухло́пал!
   – Не хвали́сь! – заме́тил оте́ц и покача́л голово́й. – И в кого́ ты тако́й хвасту́н растёшь? Беда́!
   – Да я и не хва́стаюсь: раз пра́вда, так что мне хвали́ться, – сконфу́женно пробормота́л Васю́тка и перевёл разгово́р на друго́е. – А ско́ро, пап, бу́дет пи́хта, под кото́рой я ночева́л. Ох и продро́г я тогда́!
   – Зато́ сейча́с, я ви́жу, весь сопре́л. Ступа́й к де́душке в ло́дку, похвали́сь насчёт гусе́й. Он люби́тель ба́йки слу́шать. Ступа́й, ступа́й!
   Васю́тка отста́л от отца́, подожда́л ло́дку, кото́рую тяну́ли бечево́й рыбаки́. Они́ о́чень уста́ли, намо́кли, и Васю́тка постесня́лся плыть в ло́дке и то́же взя́лся за бечеву́ и стал помога́ть рыбака́м.
   Когда́ впереди́ откры́лось широ́кое, затеря́вшееся среди́ глухо́й тайги́ о́зеро, кто-то из рыбако́в сказа́л:
   – Вот и о́зеро Васю́ткино…
   С тех пор и пошло́: Васю́ткино о́зеро, Васю́ткино о́зеро. Ры́бы в нём оказа́лось действи́тельно о́чень мно́го. Брига́да Григо́рия Ша́дрина, а вско́ре и ещё одна́ колхо́зная брига́да переключи́лись на озёрный лов.
   Зимо́й у э́того о́зера была́ постро́ена избу́шка. По сне́гу колхо́зники забро́сили туда́ ры́бную та́ру, соль, се́ти и откры́ли постоя́нный про́мысел.
   На райо́нной ка́рте появи́лось ещё одно́ голубо́е пя́тнышко, с но́готь величино́й, под слова́ми: «Васю́ткино оз.». На краево́й ка́рте э́то пя́тнышко всего́ с була́вочную голо́вку, уже́ без назва́ния. На ка́рте же на́шей страны́ о́зеро э́то суме́ет найти́ ра́зве сам Васю́тка.
   Мо́жет, ви́дели вы на физи́ческой ка́рте в низо́вьях Енисе́я пя́тнышки, бу́дто небре́жный учени́к бры́знул с пера́ голубы́ми черни́лами? Вот где-то среди́ э́тих кля́ксочек и есть та, кото́рую имену́ют Васю́ткиным о́зером.

Виктор Петрович Астафьев Васюткино озеро

Виктор Петрович Астафьев
Васюткино озеро