Виктор Улин
Шакал

   Памяти Джеральда Даррелла – одного из малой горстки людей, которых я искренне УВАЖАЮ.

   1. «Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, на землю?.»
(Екклесиаст. 3:21)

   2. «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак.»
(А. Гитлер)

1

   «Hallia est omnis divisa in partes tres». Тая от наслаждения, Верников прочитал первую, давно выученную наизусть строчку.
   Потянулся и скорректировал подушку, чтоб лежать, не напрягая шею.
   В номере царила изумительная, ласкающая прохлада.
   Балкон выходил на юг, и по утрам здесь никогда не бывало жарко. Возвратясь с завтрака, Верников на несколько минут включил кондиционер. И почти сразу выключил: подобно кошке, он не выносил даже теплых сквозняков, не говоря о пластах ледяного воздуха.
   Солнце вставало с другой стороны корпуса, накаляя утренними лучами номера, чьи двери располагались через холл. А сюда проникал лишь свет, а не жара.
   Вечером, конечно будет другое дело, – лениво отметил он.
   Но для вечера имелось средство.
   Над которым, правда, пришлось поработать.
   Турки, в отличие от египтян, казались просто паскудными в своей экономии, выжимающей из отеля последний грош. Вся электросистема номера включалась, лишь когда постоялец вставлял в слот свою прокси-карту. То есть электронный ключ от номера. Который, уходя, приходилось забирать с собой. Потому что дверной замок без ключа не открывался. Как, впрочем и положено. Только вынутый из слота ключ сразу все обесточивал. В том числе и кондиционер – и по возвращении номер ожидал чудовищной духотой.
   Конечно, можно было оставить карту на месте, а дверь просто захлопнуть. А потом посетовать на свою забывчивость и попросить дежурного портье открыть номер универсальной картой. Или позвать горничную. Но такой трюк мог сработать раза два или три; повторять его не следовало. Хитрые, несмотря на внешнюю простоту, турки наверняка бы догадались, зачем русский «забывает» карту, оставляя кондиционер включенным. И если бы не нашли способа выставить счет за перерасход энергии, то придумали бы способ выколотить деньги. Например, опустошили в его отсутствие платный мини-бар – небольшой холодильник, где потело около десятка мелких бутылочек и штук пять шоколадок, каждая по три-четыре евро – а потом заявили бы, что все съел и выпил он и заставили платить при отъезде.
   Однако и мириться с тем, что после обеда приходилось окунаться в одуряющий жар, включать кондиционер и ждать приемлемой температуры, Верников тоже не желал.
   Он не знал, сколько получил отель от его путевки после вычета стоимости авиабилетов и доходов турагентства. Наверняка не так уж много. Но он, доктор Верников, не бедный, но и не сверхобеспеченный сорокатрехлетний россиянин, заплатил за двухнедельный отдых тридцать одну тысячу рублей. И не хотел, расставшись с деньгами – которые ему всегда было жаль тратить на себя – испытывать хоть малый дискомфорт.
   Поэтому, увидев хитроумную турецкую экономию, принялся изучать устройство прокси-карты. Помимо магнитной полоски, там торчали контакты микрочипа. Верников мало понимал в технике, но ум практического врача, вынужденного строить работу не на знании, а на догадках, подсказал: функции элементов различны. Карта программируется конкретный замок. Но слоты электросистемы наверняка везде одинаковые. Скорее всего, полоса отпирает дверь, а контакты включают электричество.
   Истинному знатоку электроники такая догадка показалась бы идиотизмом. Но дилетант Верников решил ее проверить.
   Он достал из бумажника несколько автозаправочных и банковских карт, которые неизвестно зачем взял с собой за границу. И принялся поочередно их вставлять. Как ни странно, невозможное получилось. Приняв карту «Лукойлнефтепродукта» за свою, турецкая система заработала.
   И теперь, уходя на обед и вечернее купанье, Верников мог спокойно оставить кондиционер включенным. Для стопроцентной надежности он вывешивал табличку «No disturb» – чтобы не заглянул в его отсутствие проверяющий обслуживания в номерах. По утрам ничего не предпринимал: в эти часы номер убирался горничными.
   Но сейчас не требовалось ничего.
   Воздух оставался по-утреннему свеж.
   Верников чувствовал, что в желудке не прошла тяжесть от кунжутных колец – любимого завтрака, которым он тут наслаждался. И стоило еще полежать перед выходом на море.
   А лежать он любил.
   Потому что в обычной жизни не всегда находилось время даже посидеть.
   Сейчас он вспоминал свои колебания перед поездкой: вообще-то собирались они, как обычные люди, всем семейством. То есть вдвоем с женой. Однако в последний момент у Лены возникли обстоятельства: ей предложили должность генерального директора в одной из крупных фармацевтических фирм города. Пришлось выбирать: отдых или карьера, сама идущая в руки.
   Алена выбрала второе; он всегда отличалась разумностью.
   Но жена не хотела, чтобы Верников пожертвовал собственным отпуском, и заставила ехать его одного. Их отношениям, дружеским и ровным – даром, что у самого Верникова это был третий брак, а у нее второй – недавно исполнилось одиннадцать. Страсть давно ушла, а вместе с нею и желание уединиться в далеком краю. Впрочем, не имея детей, уединиться они могли в любой момент своей обычной жизни. Только в последние годы, размолотые изматывающей работой, секс потускнел и отошел на второй план. Поэтому Верников отправился отдыхать без возражений.
   Тем более, поехал он все-таки не один – с семьей друзей. Сергеем Анохиным, его женой и сыном. Как шутила Алена, она отправила мужа «под присмотром». Хотя таковой Верникову не требовался.
   Он настолько устал за последнее время, что даже в турецком раю, где с утра до вечера сновали сонмища полуголых женщин, не страдал томлением плоти.
   И сейчас, взяв наконец записки Юлия Цезаря о галльской войне, он в глубине души ощущал радость, что вырвался один. Ведь будь рядом Лена – и он не смог бы вот так беззаботно валяться в постели, махнув рукой на кучу всяких мелких дел вроде намазывания кремом, аккуратным развешиванием футболок… которые он просто покидал куда ни попадя. И так далее.
   А одиночество в его возрасте казалось идеальным отдыхом. Тем более, при желании он мог в любой момент пообщаться с Анохиными, а потом вернуться в свою скорлупу.
   Верников поежился от наслаждения полнейшим комфортом.
   Даже искусанные кошками, саднящие после каждого купания предплечья не досаждали. Он привык ощущать – значит, он жил.
   Он еще поерзал на кровати, принимая самую удобную позу.
   Номер был одноместным. И кровать имела среднюю ширину. Более чем достаточную для одного человека. Даже такого высокого, как Верников.
   Когда он вошел в номер, ведомый затянутым в униформу боем, и увидел эту кровать, то с усмешкой подумал, что его школьный товарищ, гениальный гинеколог и столь же безудержный бабник Витя Ульянов прокомментировал бы ложе следующим образом:
   – Идеальная кровать для одинокого мужика. Спать вдвоем нельзя, трахаться самый раз.
   Но Верников собирался здесь только спать. Причем один.
   И еще читать.
   И просто лежать, глядя в потолок.
   Тем более, имелась любимая книга, которую лишь недавно удалось приобрести. Записки Цезаря он прочитал в студенчестве, взяв в библиотеке – и уже тогда его поразила четкость латинской мысли. Эта книга, академическое издание советских времен, сейчас стала редкостью.
   Он купил ее недавно, случайно увидев на рынке пожилую женщину с кучей старых книг, в основном филологической тематики. Верников не стал уточнять, он понял сразу: вдова продает библиотеку лингвиста. Он склонился без надежды – и вдруг с холодком неверия увидел давно вожделенные записки о галльской войне… Несчастная женщина просила за каждую единицу по пятьдесят рублей. Движимый внезапным порывом благодарности, Верников сунул ей триста и быстро ушел, унося Юлия Цезаря.
   Книга оказалась изумительной. В ней имелись оба текста. Оригинал и русский перевод. Верников знал латынь постольку-поскольку, как любой дипломированный врач. Но ему нравилось вчитываться в чеканный строй фраз, пытаясь понять влитую мысль. Всегда имея возможность перевернуть страницы и уточнить.
   У книги нашелся единственный недостаток: покойный хозяин ее, вероятно, даже дома не расставался с дешевой папиросой. Книга была прокурена насквозь и Верников, не переносивший табачного дыма, через минуту чтения почувствовал резь в глазах.
   Пришлось отправить Цезаря в карантин: поставить раскрытым на шкаф, чтобы выветрить табачный дух.
   Так книга стояла долго. Зато теперь Верников спокойно мог ее читать.
   Он уже предвкушал, как увидит сейчас дымные дали Галлии, зеленые луга и тающие у горизонта горы. И погрузится в войну – зверское в общем дело, но описанное столь лаконично, что кровь не воспринималась кровью, а трупы – трупами.
   Записки о галльской войне не отличались большим объемом. И Верников подумал, что будет наслаждаться медленно, мелкими порциями. В тишине, покое и одиночестве.
   Вот и сейчас, прочитав первую строчку, он отложил книгу. Он всегда так делал, с детства умея оттянуть и продолжить удовольствие.
   И книгу начал читать не в первый день, а лишь привыкнув к номеру и наладив себе комфортные условия.
   Верников надел очки, снимаемые во время чтения из-за начавшейся дальнозоркости. Поднялся к зеркальному комоду. Посмотрел, гладко ли выбрит. Отпил глоток из бутыли с водой.
   Наконец снова вернулся в кровать.
   Положил очки на тумбочку.
   Взял книгу, открыл первую фразу.
   «Hallia est omnis divisa in partes tres».
   То есть: «Вся Галлия делится на три части». Так великий император, преобразователь мира и уникальный человек Юлий Цезарь начал свое описание захвата нынешней Франции.
   Под локтем зазвонил телефон.
   Недолго мучалась старушка в высоковольтных проводах, – подумал Верников. Он знал, кто это звонит.
   – Дядя Костя, вы на пляж идете? – раздался в трубке голос младшего, семнадцатилетнего Анохина. – Я побежал лежаки занимать, папа с мамой следом идут.
   – Иду, Коля, иду, – ответил он.
   – Значит, я занимаю четыре на первой линии.
   – Занимай, Коля, занимай…
   Честно говоря, в данную минуту Верникова не влекла даже перспектива нырнуть в Средиземное море. Ему не хотелось вообще никуда из своего прохладного номера, со своей свежей кровати, от своего Цезаря…
   Но не хотелось обижать друзей.
   Верников вздохнул, отложил книгу и встал.

2

   Лифт быстро спускался с четвертого этажа.
   Кабина была большой, к тому же многократно увеличенной зеркалами, которые сияли на трех стенах и на потолке. Турки не догадались сделать зеркальным только пол. Скорее всего, из экономии, а не по соображениям приличий.
   Верников ехал не один. В глубине, приняв самую раскованную из поз, стояла девушка.
   Точнее, девчонка. Лет четырнадцати, от силы пятнадцати. Он видел ее несколько раз в ресторане. Его поражал непотребный стиль ее поведения, проявлявшийся в каждом движении, жесте, даже в коротких шортиках, спущенных на бедра так низко, что открывалась половина наголо выбритого лона, и лишь край пояса прикрывал угадываемую складку срамных губ.
   Она смотрела снизу вверх – томно и влажно, приоткрыв накрашенные губы.
   – Ты штаны свои не потеряешь? – не удержался Верников. – А то турки тебя арестуют.
   – Не бойтесь, дяденька, – мелодичным голоском потаскушки ответила девица и взялась за блестящую пуговицу, которая и так была готова отлететь. – Даже если и потеряю – мама все равно не узнает…
   Девчонка опустила глаза. Но не от смущения, просто уставилась в определенную точку. Не обладая комплексами и привыкнув вести себя, как ему удобно, Верников шел на пляж в одних плавках. Довольно модных, купленных Аленой в прошлом году и скроенных так, что мужское достоинство выпирало королевским размером.
   Такая откусит, проглотит и денег не возьмет – молодежь, мать ее… – думал Верников, выходя из лифта вперед маленькой развратницы.
   И усмехнулся сам себе.
   В этом обнаженном раю чем, как не позывом к совокуплению, заняты головы всех способных к природному акту?
   А ругать молодежь было принято еще в Древней Греции; как образованный человек он это знал. Но, вероятно, ни в одном социуме не существовало такой пропасти между поколением родителей, воспитанным в стране без секса, и их детьми, начавшими жизнь по свободным биологическим законам.
   Вопрос состоял лишь в том: кто окажется счастливее в зрелом возрасте?
   Он, Верников, познавший первую женщину в двадцать четыре года?
   Или эта маленькая ходячая промежность, которая уже наверняка поменяла десяток мокрогубых сверстников, но еще только начала свой разбег…
   Погруженный в ненужные на отдыхе философские мысли, Верников шел мимо стеклянной стены отельных лавок.
   Какой-то турок, прикоснувшись к руке, вкрадчиво обратился по-русски. Не потому что принял его за русского – на русского Верников походил меньше всего – просто турки на любого постояльца набрасывались в надежде, что тот окажется россиянином. Ведь только с последнего имелась возможность легко стрясти деньги за какую-нибудь дрянь.
   – Spaeter! – не взглянув, бросил Верников универсальное немецкое слово.
   И турок отстал. За границей он намеренно выдавал себя за немца, обладая достаточным языковым минимумом: к соотечественникам Гитлера турки не приставали вообще.
   Миновав торговую зону, Верников вышел из отеля, и плотный жар турецкого утра охватил его со всех сторон.

3

   Территория пятизвездного отеля напоминала не Турцию, а какой-нибудь Египет. Причем не курортный оазис, а шоссе Халаиб – Суэц, тянущееся сквозь Аравийскую пустыню. Даже с сухощавого Верникова на пути до пляжа сошло семь потов.
   Белые пластмассовые лежаки вытянулись под голубыми тентами. Расторопный Коля успел занять места в ближнем к морю ряду. И сейчас на брошенных пляжным турком сине-белых матрасах расположилось семейство Анохиных.
   Невысокий, но кажущийся крупнее Верникова из-за огромного живота Сергей.
   Ирина: статная, и почти стройная, в достаточно смелом красном бикини.
   И Коля – с мобильником на шее и наушниками дискмэна в ушах.
   Четвертый лежак был занят для Верникова.
   – Зиг хайль, – не выходя из образа, насмешливо приветствовал он друзей.
   И приложил ладонь к зеленой маскировочной шляпе, которую надевал, пока шел по солнцу с сухой головой.
   Бросил на матрас сумку с пляжным полотенцем.
   Снял часы, очки и сланцы, чтобы сразу идти к морю, но Ирина схватила его за руку:
   – Константин, стой. Ты намазался?
   – Намазался, намазался, – отмахнулся Верников; ему не терпелось пробежать полоску раскаленного песка и нырнуть в прохладную воду.
   – Вижу я, как ты намазался… Хуже Коли, честное слово…Ну-ка повернись. Спину кто тебе мазать будет?
   Верников послушно повернулся.
   – Между прочим, Еленочка мне поручила за тобой следить.
   – Вот и следи, – сказал он.
   – И слежу, – ответила Ирина.
   И, налив в ладонь своего крема, принялась натирать его там, где, на ее взгляд, не доставало защиты.
   Прикосновение ее пальцев, прохладных от еще не нагревшегося крема, было приятным. Было бы даже волнующим, будь Верников сейчас настроен на женские прикосновения. Но настройка давно сбилась, и сейчас он ощущал лишь благодарность за заботу, не более того.
   С Ириной, как и со всем семейством Анохиных, Верниковы дружили больше десяти лет; здоровенный оболтус Коля вырос на руках. Эта дружба возникла случайно. Женившись в третий – и надо полагать, последний – раз на Алене, Верников сумел купить квартиру в новом доме. И так получилось, что Анохины, жившие тремя этажами ниже, быстро оказались единственными людьми, пригодными для нормального общения в подъезде. Несмотря на то, что они принадлежали к разным кругам: Верниковы были медиками, Сергей Анохин – компьютерщиком, а Ирина – бухгалтером. Но они сдружились, постепенно войдя в быт друг друга. Ирина Анохина даже считала себя подругой Елены Верниковой. Хотя у последней не имелось подруг, она вообще мало доверяла женщинам. Но дружба домами оказалась приятным делом.
   За эти годы Верников привык к Ирине Анохине настолько, что воспринимал ее уже как родственницу, а не женщину, на которую можно бросить мужской взгляд…
   …Имелся, правда, один не слишком приятный для него случай в совместной биографии. Лет восемь назад, когда взаимная привычка не вошла в кровь слишком глубоко, и сам Верников, почти молодой, еще не устал от жизни и жаждал приключений. Произошло все летом, когда Колю отправили с бабушкой к родственникам в Москву, а сами что-то отмечали взрослой компанией. То ли Иринин день рождения, то ли какой-то очередной успех Сергея. Но точно у Анохиных, это Верников помнил однозначно. Пили, ели, и снова пили и пили. В то лето пилось необычайно хорошо. А потом, остужаясь, стояли над темной рекой, которая бежала под балконом Анохинской квартиры. Сначала все четверо, затем Сергей увел Лену смотреть новый фильм, привезенный им из Москвы: в те времена в их городе видеокассеты не имели ассортимента. Ирина и Верников остались вдвоем. Она смотрела в небо, разгорающееся над тем берегом июльскими звездами, и совершенно пьяно – как ему казалось – посмеивалась над чем-то своим. И тогда Верников, сразу сознавая, что делает не то, но будучи не в силах себя остановить, обхватил ее сзади. Двумя руками, через подмышки. И взял за грудь. Которая, не впечатляющая с виду, оказалась приятной на ощупь.
   – Константин, не расслабляйся, – тихо сказала Ирина ровным и совершенно трезвым голосом.
   От которого у Верникова прошло помутнение и руки опустились сами – прежде, чем женщина успела их отвести. Он тут же проклял себя за вольность. Он не знал, как смотреть в глаза Сергею, которого всерьез считал другом. Прикинулся более пьяным, нежели на самом деле, и попросил передать Лене, что ушел домой промывать желудок. В это поверили все. Включая скоро вернувшуюся Алену: в ту ночь на каждого пришлось, пожалуй, по бутылке водки, и отравление Верникова казалось естественным. Потом он все-таки некоторое время избегал Сергея. А встретившись во дворе, первые секунды не мог поднять глаза. Пока не осознал простой вещи: Ирина вряд ли рассказала мужу про ночные приставания соседа; ведь из-за такой мелочи не стоило рвать семейственную дружбу – значит, Сергей ничего не знал. И Верников сделал вид, что ничего не произошло, и дружба покатилась дальше по ровным рельсам, проскользнув опасное место. И чего уж Верников, мало искушенный в женской психологии, абсолютно не ожидал – после того невинного домогательства он ощутил, как дружеское расположение Ирины к нему стало еще крепче…
   …То случилось тысячу лет назад. И теперь Верникову не верилось, что он мог даже по пьяному делу посягать на груди сорокалетней женщины, которая сейчас неторопливо натирала ему спину. Впрочем, тогда Ирине было далеко не сорок. Как и ему. Но все ушло в давно прошедшее время.
   – …Ну вот, готов! – Ирина наконец повернула Верникова, любуясь своим трудом. – Нет, ты посмотри, Анохин!
   По какой-то староинтеллигентской, вычурной и ненатуральной привычке она именовала мужа по фамилии. Имя использовала редко – и уж реже некуда, когда дружеское застолье приподнималось до определенного градуса и заблестевший мир представал в радостном свете, ласково называла «Сережиком».
   – А что смотреть? – усмехнулся Сергей. – Мужчина как мужчина. Все что надо, и даже более того.
   – Да, более того. Но именно что того. У тебя, Анохин, тоже более того.
   Только в другом месте.
   – Чем тебе мое место не нравится?
   – Сказала бы я тебе, да дети рядом… Я серьезно, Анохин. Я старше тебя на два года, Костя меня тоже на два. Выходит, ты моложе его на четыре. Тебе ведь даже сорока еще нет! Но посмотри на Костю – поджарый волк. А ты разъелся, как старый орангутанг.
   – Орангутан, – машинально поправил Верников.
   – Что? – не поняла Ирина.
   – Оран-гутан, то есть лесной человек. «Гэ» на конце не нужно. Это безграмотно с биологической точки зрения.
   – Зато верно с человеческой. Посмотри на эту разожравшуюся обезьяну!
   Верников почувствовал, как медленно назревает семейный скандал – которые у Анохиных в последнее время стали довольно частыми, причем всегда по инициативе Ирины, которая абсолютно его не стеснялась. И прежде, чем убежать в море, попытался загасить вспыхнувшее пламя:
   – Ну, если быть точным, не разъевшуюся, а распившуюся. А пиво, между прочим, профессиональный напиток компьютерщиков. Ты рада, что Сергей – директор компании, или нет? Пиво необходимо для мозгов. Это я тебе как доктор говорю.
   – Как ветеринар, если уточнить? – не преминул поддеть Сергей, бывавший иногда чересчур язвительным, в данном случае даже не уловив, что Верников пытается защитить именно его.
   – А какая разница. Все живое устроено сходно, – ответил Верников, переводя разговор на безопасную тему. – И у животных тоже есть мозги. Если мы этого не понимаем, то значит, нам собственных мозгов не хватает. Да, я ветеринар, а не нейрохирург. Но ты так давно меня знаешь и до сих пор не понял простой вещи…
   Он остановился, ощутив, что начинает слишком агрессивно обороняться от Сергея – махнул рукой и побежал купаться.

4

   Здешнее море в общем не нравилось Верникову, хоть и называлось Средиземным.
   Вероятно, турки построили отель в дешевом и неудачном месте, где всегда дул ветер, и в любое время бушевал накат, взмучивая песок и делая воду непрозрачной. Прибрежная полоска шириной метров в сто отделялась шнуром и именовалась «Заповедной зоной черепах» – «Schildkrotenschutzsone». По словам отельного гида, лупоглазой и косноязыкой южнорусской девицы, здесь исторически жили турецкие морские черепахи, которые до сих пор ползают через пляж и даже откладывают яйца.
   В самом деле, в нескольких местах красно-белые полицейские ленты выделяли квадратные площадки вроде пустых могил с воткнутыми в песок прутиками. Вероятно, так обозначались места кладки. Из-за черепах заповедную полосу не чистили – в отличие от той части пляжа, где стояли лежаки и навесы.
   Неизвестно, нравился ли такой подход черепахам, но для отдыхающих последние сто метров служили полосой препятствий. Грязный песок был усыпан какими-то колючками, нанесенными из моря щепками и прочим естественным мусором. К которому прибавлялся продукт человеческих рук вроде смятых пивных банок, бутылок из-под кока-колы и даже недоеденных арбузов. Которые турки также почему-то не убирали, пользуясь неприкосновенностью «черепашьей зоны».
   Верников пробежал к морю, стараясь миновать самые твердые колючки, и вошел в воду. Море тоже радовало мало. Мелководье через несколько шагов круто падало на глубину. В результате у кромки воды кишели не умеющие плавать. Особенно раздражали Верникова дети. Он их не любил, и сам вид орущих, ревущих и кидающихся песком существ выводил его из себя. Лучше бы уж пляж остался диким и тут по-прежнему ползали молчаливые черепахи.
   Купальная зона отмечалась буйками метрах в пятидесяти от берега. Заплывать дальше было небезопасно: там вовсю гонялись кретины на вонючих водных мотоциклах. Впрочем, внутреннее плавание тоже не обходилось без риска: кретины другого рода взлетали с пляжа на буксирных парашютах, и пловец рисковал в любой момент получить удар ногой по голове. Турок это не волновало.
   До буйков Верников не доплывал; плавать он умел хорошо, но не обладал достаточным запасом сил и быстро уставал. Волны накрывали с головой, не давая отдыхать на спине. Стоять по горло среди других дебилов и прыгать на прибое наскучивало, к тому же вода не отличалась теплотой.
   Поэтому, проведя в море минут двадцать, Верников побежал обратно к тенту.
   Кошачьи укусы, разъедаемые соленой водой, жгли до локтей.
   Сунув ноги в сланцы, чтобы не обжечь подошвы на раскаленном песке, Верников прошел к пресному душу, быстро ополоснул лицо и руки.
   Он вернулся на лежак, расстелил пляжное полотенце и лег – точнее сел, подняв спинку.
   – Это вы, дядя Костя, – не открывая глаз сказал Коля.
   – Я. Папа с мамой купаться ушли?
   – Давно. А вы куда ходили?
   – Как куда? Тоже купаться.
   – Нет, а потом?
   – Потом под душ.
   Пацан, судя по всему, скучал в одиночестве на душном пляже, и теперь забросал Верникова вопросами.
   – А зачем? Мама говорит, морская соль полезна для кожи и ее надо подольше не смывать.
   – Насчет солей, которые содержатся в здешнем море я бы сказал, но промолчу… Я ходил руки обмыть.
   – А зачем?
   – Чтобы не болели, – терпеливо отвечал Верников, прикрыв глаза.
   – А они у вас отчего болят?
   – Кошки покусали.
   – Кошки?!
   – Ну да. Я же кошачий доктор, ты забыл.
   – Нет… Но разве докторов кошки кусают?
   – Конечно, а ты как думал?
   – А… – начал было Коля, но тут взвыл мобильник, висящий на его безволосой груди.
   Он нажал кнопку, прочитал сообщение, и лицо его расплылось в счастливой дурацкой улыбке…
   – От девочки, – усмехнулся Верников.
   – Ага… Вчера ночью на дискотеке познакомились… Такая классная девчонка.
   – Молодец, – похвалил он. – Нигде времени не теряешь.
   – Время деньги, как говорят экономисты.
   – Ну да, ты ведь у нас экономист… будущий. Если папа пристроит…
   – Именно так, – серьезно подтвердил мальчик. – А вы, дядя Костя, почему мобилу с собой не взяли?
   – А зачем она мне? – пожал плечами Верников.
   – Как?! А эсэмэски получать?
   – Коля, мне их девочки не шлют. Да если б и слали, я бы не стал читать, – Верников опять усмехнулся. – Возраст, понимаешь, не тот.
   – А… Если тетя Лена захочет с вами поговорить?
   – Тетя Лена обойдется без разговоров со мной две недели. А если будет слишком надо, она твоей маме позвонит, так договорились…
   Коля сокрушенно покачал головой. В его понимании остаться на курорте без мобильника означало то же самое, что быть без руки или ноги.
   – Пойми, Коля, – довольно мягко сказал Верников. – Для тебя сотовый телефон – игрушка. К тому же купленная и оплаченная папой. Так?
   Парень промолчал, проглотив и последнюю, не слишком приятную для взрослого ребенка, истину.
   – А для меня это рабочий инструмент. Поверь, я уже не помню, когда в последний раз при звонке чувствовал что-нибудь, кроме тревоги. Меня достают пациенты. Днем и ночью и в выходные. Я, конечно, люблю свою работу. Но не до такой степени, чтобы дать ей задавить и на отдыхе. И кроме того…
   – А вот и мы! – сияющая, покрытая каплями воды Ирина Анохина возникла перед ними, словно из знойного марева.
   Следом, поднимая тучу песка, по-слоновьему пылил Сергей.
   Тонкий купальник облепил белое тело Ирины.
   Верников невольно рассматривал ее. Она, конечно, сильно расплылась за последние годы. Отяжелела в бедрах, и грудь казалась уменьшившейся по сравнению с выпирающим животом. В ее фигуре осталось мало от той женщины тридцати с небольшим лет, к которой он в пьяном порыве – выпустившем наружу подсознательные желания – приставал на ночном балконе. Но и в нынешнем облике Ирина Анохина осталась привлекательной. По крайней мере, в мокром купальнике.
   – А ты уже наплавался? Так быстро?
   – Я долго не могу, – словно оправдываясь, сказал Верников. – Плыть мне лень. Кости тяжелые, жира нет, вода не держит…
   – Да уж… Анохин-то вместо буя может висеть. А я туда и обратно четыре раза сплавала.
   – Вы с Анохиным олимпийские чемпионы, давно известно. А я – так…
   Кошачий доктор.
   Он усмехнулся и снова закрыл глаза.
   – А этот все сидит, – продолжала наводить порядок Ирина. – Так и не сдвинулся с места. Ты почему купаться не идешь? Хочешь тепловой удар заработать?
   – Мам, мне тут хорошо. И дядя Костя рассказывал…
   – Это ты дяде Косте и рассказывай, – перебила Ирина. – А не мне…
   Представляешь, Костя – он стесняется идти к морю, потому что на берегу сидят две девочки, с которыми он познакомился на дискотеке…
   – Ну мама! – вмешался вмиг покрасневший Костя. – Ничего я не стесняюсь…
   – Это ты кому-нибудь другому говори. То я тебя не знаю. Возьми вон отца… – она бросила косой взгляд на Сергея, удобно разместившегося на лежаке и ушедшего с головой в компьютерный журнал. – Или лучше дядю Костю. Подойдете вдвоем, скажите им…
   – Да не хочу я никуда идти.
   – Тогда сбегай в бар и принеси всем воды…
   – А мне два пива, – быстро добавил Сергей.
   – Пусть вон папа сходит, – парировал Коля. – Ему полезно двигаться.
   – Ну ты… – начала было Ирина и тут же перебила себя, схватив Верникова за руку: – Вон, вон, идут по сосновой дорожке, смотри:
   – Кто – идет? – лениво спросил Верников.
   Настил из деревянных планок был проложен до начала черепашьей зоны, и когда песок прокалялся до нестерпимости, все ходили к морю только по нему.
   – Да девочки… ближе к нам – та, по которой страдает наш Ромео.
   – Ну мама…
   По дорожке, покачивая бедрами, задницами, грудями и всем прочим, шли два небесных создания в несуществующих стринг-бикини. Ровные, идеально сложенные, совершенные в каждом сантиметре. Словно резиновые куклы.
   Та, что шла справа, ничем не уступала шедшей слева. Коля не зря познакомился с такими. Девчонки были молоды и несомненно глупы, но настолько хороши, что лет десять назад сам Верников – чего греха таить – не отказался бы поочередно раздвинуть им ноги…
   Однако рядом с ним сидела в еще мокром купальнике сорокалетняя Ирина Анохина. Красивая когда-то, но уже потерявшая очертания фигуры, поблекшая лицом – и ей никогда не суждено было вновь сделаться такой, как эти две вагины на ножках. Десять лет дружбы пролетели незаметно – практически они состарились вместе, и теперь Верников не мог ее предать даже на словах. Поэтому он презрительно хмыкнул и сказал:
   – И что? Эта кривоногая уродина и есть предмет, из-за которого ты стеснялся идти к морю?
   И тут же услышал благодарную усмешку Ирины. Она поняла, что он сказал так именно для нее.
   – Слышал, что дядя Костя сказал? А он специалист, поверь мне.
   – Но мама… Но дядя Костя… Они ночью на дискотеке такие красивые были… – простодушно оправдывался Коля.
   – Ах, Николай, Николай, – похлопал его по плечу Верников. – Это же элементарно, и не надо быть Ватсоном… Ночью все девочки красивы…
   Ирина хихикнула.
   – …А уж о мальчиках я и не говорю, – закончил он.
   – Какие мальчики, какие девочки? – встрял в разговор Сергей.
   – Пап, а дядю Костю, оказывается, кошки искусали, – объявил Коля, желая сменить тему.
   – Так это его профессия. Чтобы кошки кусали.
   – Ну не скажи, – ответил Верников, опять чувствуя легкую язвительную усмешку в словах друга-компьютерщика, который считал свою профессию важнее. – Меня кусали не только кошки.
   – Дааа? А кто еще? – с детской непосредственностью уставился Коля, и Верников вдруг отметил, что узким лицом и правильным профилем мальчик страшно напоминает Ирину, какой она была в те годы, когда он ее желал…
   – Ооо… Возьми «Жизнь животных», открой оглавление и вычеркни тех, кто не кусал, – усмехнулся он. – Так быстрее будет.
   – Ну нет, я серьезно, дядя Костя!
   – Серьезно… Собаки, конечно. Разные. Хомяки, крысы, морские свинки, попугаи…
   – А разве попугаи не клюются?
   – Попугаи именно кусаются. Клюются курицы. Клевала, успокойся. Утки щипали и гуси… А также кусали коровы, козы, овцы, лошадь… Как-то раз ящерица…
   – Ты что, даже ящерицу лечил?! – поразилась Ирина.
   – Да нет, – засмеялся Верников. – Непроизводственный случай. На даче как-то раз увидел, наклонился, руку протянул. Она не испугалась, а решила от пальца кусочек откусить.
   – И как – откусила? – хмыкнул Сергей.
   – Нет. Я для нее слишком большим оказался.
   – А еще кто, дядя Костя?
   – Еще… Белка, выдра, уж…Один раз норка, и два раза хорек…
   – …Ну тебе прямо медаль надо дать – за ветеринарные заслуги, – насмешливо перебил Сергей.
   – …И даже осел.
   Верников завершил этим животным полный список покусавших. Но после реплики Сергея упоминание об осле прозвучало невероятно двусмысленно. Так, что Ирина захохотала, весело глядя то на Верникова, то на мужа.
   Верникову стало неловко. Он не хотел обидеть своего язвительного друга. Но Сергей был настолько толстокож, что, кажется не ничего понял. Тем более, тут же снова заговорил Коля:
   – А осел?! Осел откуда?
   – Осел – особая история. Я когда учился, на практике в Средней Азии был.
   Там этих ослов… как собак.
   – Так вы за границей учились?! – уважительно переспросил Коля.
   – Какая заграница, оболтус, – перебил отец. – Учишь тебя учишь, платишь за тебя платишь, а толк один – девочки, да каждый месяц потерянный мобильник… Когда дядя Костя учился, Средняя Азия не была заграницей. Мы жили в СССР. И всякие узбеки были такие же граждане, как и мы.
   – Genau so, – зачем-то по-немецки подтвердил Верников.
   – А верблюд тебя, часом, не кусал? – опять с усмешкой спросил Сергей, который не понимал немецкого и хотел, чтобы последнее слово оставалось за ним.
   – Нет. И даже не оплевал. Верблюд был абсолютно здоров.
   Все помолчали, пытаясь представить себе абсолютно здорового верблюда.
   – А скажите, дядя Костя… – снова начал Коля. – Кто хуже всех кусает?
   – Ты не поверишь, но – самая простая кошка.
   – А почему? – с искренним интересом спросил Сергей.
   – Во-первых, она сама по себе очень кусучая. А потом, у кошки тонкие и длинные зубы. Раны долго не заживают. Посмотри на мои руки…
   – Да уж… – пробормотала Ирина. – Руки твои – это просто ужас. А зачем ты даешь кошкам себя кусать? Неужели нельзя ассистента попросить или хозяина… Чтобы подержал. Или морду ей связать, или еще что-нибудь.
   – Ты правильно сказала. Я именно даю им кусать. Связать и обездвижить можно хоть тигра. Но это точка зрения обычного человека. А не врача. Животных лечить труднее, чем людей. Хотя бы потому, что они не говорят, что у них болит. И сложно отслеживать улучшение. Особенно у кошек. Они слишком маленькие. Анализы и все такое… – тут иначе, чем в человеческой медицине. Все надо видеть быстро и точно. Самый надежный способ – не связывать кошке морду. Пока животному плохо, оно позволит сделать самый больной укол. Поскольку чувствует: я пытаюсь помочь. Когда становится лучше – начинает сопротивляться. Лапами отмахиваться. Легонько покусывать. А вот уж когда укусит по-настоящему – тут можно сказать, что дело сделано. Животное полностью здорово.
   Анохины молчали. Будто он открыл невесть какую истину.
   – Так-то, друзья мои, – подытожил Верников. – Не покусанный ветеринар – это не доктор, а шарлатан… Ну вы как хотите, а я пойду еще поплаваю.
   – Я, пожалуй, с тобой тоже окунусь, – сказала Ирина, вставая. – Этого буя без… – ладно, промолчу при ребенке – уже с места не сдвинешь.
   Верников изо всех сил сдержал улыбку.
   – И ты, – она повернулась к сыну. – Давай вставай. Ушли твои пассии, море свободно. Плыви хоть до Кипра.

5

   Обедали тоже все вместе.
   Коля и тут бежал заранее, занимая место в длинном ресторане. Где все-таки стояла не такая жара, как на открытой террасе у бассейна.
   В первый раз мальчик захватил столик возле стеклянной стены, отгораживающей ресторан от коридора.
   Место оказалось удачным: тут меньше толкались, никто не проносил над головами тарелок. Не бегали дети; и сам их отвратительный визг, стоящий под сводом, здесь казался тише.
   Еда в этом отеле по качеству мало отличалась от пляжа. Впрочем, так считал Верников. Другие постояльцы накладывали полные тарелки и казались вполне довольными. Если говорить точно, еды хватало, но она была невкусной. С точки зрения Верникова, даже несъедобной. Предлагались в разных видах макароны, вермишель, яичницы и колбасы, всяческие котлеты. В обычной жизни Верников не ел такой дряни. Составлявшей основной рацион его соотечественников. Хотя и немцы с удовольствием ели бесконечные колбасы и запеченные шарики из фарша. Он же тщательно обходил все раздачи прежде, чем находил себе что-нибудь пригодное: кусочки курицы, тушенной с овощами, или разваренную без соли рыбу. И всегда накладывал много трав, которые не только разжигали аппетит, но иллюзорно насыщали.
   Вот и сейчас они обедали на прежнем месте.
   Верников отыскал жареное филе индейки и медленно отщипывал по кусочку.
   Анохины же набрали горы макарон, политых ядовитым кетчупом. И турецкие колбаски, выпеченные в форме разрезанных пополам сосисок.
   Перед Сергеем стояло два полных бокала пива. Верников пива не любил и практически не пил, особенно в жару. Как ни странно, в такую погоду слабый алкоголь оказывал на него неприятное воздействие. Из всех турецких напитков он выбрал коньяк, которых показался лучше и крепче других. И наливая большую пузатую рюмку граммов на двести, запивал еду, как водой.
   – Ты почему так мало ешь? – строго спросила Ирина, сравнив порции.
   – Я всегда ем столько, – пожал плечами Верников. – К тому же в этом пятизвездном борделе есть по большому счету нечего.
   – Как это нечего? – она показала свою тарелку.
   – Ну знаешь… Я макарон и в России не ем.
   – Макарон не ешь?! А чем вы с Леной питаетесь?
   – Не знаю, – он пожал плечами. – Питаемся. Но не макаронами. Я их не выношу. А также сосисок и прочей перемолотой дряни, которой здесь в избытке.
   – Тогда тебе надо было ехать не сюда, а отель «Гольф-клуб», – вставил Сергей, отпив пива. – Я в инете смотрел – там несколько кухонь по выбору.
   – Мне вообще надо было родиться не здесь и не сейчас, – махнул рукой Верников.
   – И все-таки, Костя – чем вы питаетесь? – продолжала Ирина.
   – Чем… Мясом. Нормальным. И рыбой. И морепродуктами. И всяческими оливками.
   – Так у вас, наверное, все деньги на еду уходят.
   – Ну не все… – Верников вздохнул. – Но многие. Но что еще остается из удовольствий… еда да выпивка.
   – Кстати, о выпивке, – сказал Сергей. – Как ты можешь в такую жару пить коньяк?
   – Только его и могу. От пива мне плохо.
   – А мне плохо от одного вида твоего коньяка, – ответила Ирина.
   – Напрасно. Попробуй и поймешь, что в жару самое то.
   Ирина протянула руку, осторожно, словно очень горячий предмет, взяла рюмку Верникова, полную на треть. Отпила глоток, поморщилась и вдруг улыбнулась, распробовав вкус.
   – А знаешь, в самом деле здорово! Сначала обжигает, потом так хорошо…
   – Правильно. Так и должно быть. Хоть и турки, но коньяк у них хороший.
   И главное, градус верный.
   – А что – может быть неверный? – засмеялся Сергей.
   – Конечно. Каждый крепкий напиток имеет оптимальный градус. Водка – сорок, это Дмитрий Иваныч Менделеев в диссертации доказал. Коньяк – сорок два. Если меньше, уже не тот вкус. Джин – сорок три, а лучше сорок семь.
   – Неужели два-три градуса могут иметь значение? – удивилась Ирина, отпив еще.
   – Как ни странно – да.
   – Дядя Костя, а можно я тоже попробую? – вдруг спросил Коля.
   – Сиди, тебе еще рано, – отрезала мать, незаметно допивая весь коньяк.
   – Тогда я пойду. Меня друзья звали в бассейн после обеда…
   – Если только бассейн, – строго сказала она. – Никакого моря. После еды нельзя.
   – В бассейн. Только в бассейн, – заверил Коля.
   Его сдуло как ветром. И через пару секунд он уже бежал за стеклянной стеной к выходу. Верников проводил его взглядом. Потом посмотрел в другую сторону. Прямо напротив стола в ряд лавок вклинился медпункт. Белый кабинет с красным крестом и полумесяцем. Там принимал отельный доктор.
   Весь в белом, вплоть до великолепных кроссовок, он напоминал дорогой унитаз.
   – Ой, Костя… Я весь твой коньяк выпила.
   – Неважно, – усмехнулся Верников. – Я сейчас себе еще попрошу.
   – Надо к бару идти… Давай я схожу.
   – Сиди, мне сейчас принесут… Bitte, ein Moment, herr Ober! – поднял палец он, когда мимо пробегал турок-официант.
   – Ja, Bitte? – остановился тот.
   – Ein viermalige Konjak, Bitte.
   – Vier Konjak?
   – Nein. Ein Konjak, aber vier Dosen in eines Glas.
   Поняв, что нужно, турок умчался дальше со своим подносом. Вскоре вернулся, поставив перед Верниковым рюмку, до половины налитую коньяком.
   – Vielendank, herr Ober, – поклонился Верников. – …Вот видишь, быстро и без физических усилий.
   – Дааа… – протянул Сергей, молча наблюдавший все это. – Как ты назвал официанта?
   – Herr Ober.
   – А почему? Ober – это же по-немецки полковник?
   – Полковник – Oberst. Ober – сокращенное от Oberkelner. То есть «старший официант». Гитлеровское, кажется, нововведение. Заигрывание с низшими слоями служащих.
   – Откуда ты знаешь немецкий?
   – В школе учил. И вообще полезный язык.
   – Но как тебе удалось так быстро получить заказ? Другие сами ходят, турки им ничего не носят.
   – С помощью языка, Ирина. И еще благодаря черной памяти Адольфа Алоисовича.
   – Какого – Алоисовича? – не понял Анохин.
   – Гитлера.
   – А причем тут Гитлер?
   – При том, что сапоги Вермахта вбили уважение в немецкому языку во всю Европу и половину Азии. Так глубоко, что не выветрилось до сих пор.
   – Да ну… – Сергей махнул рукой. – При чем тут Гитлер, язык… Просто официант вежливый попался.
   – А ты попробуй по-английски что-нибудь ему закажи, – усмехнулся Верников. – По-русски и не пытайся, они русского в этом отеле не знают.
   – Ну… – Анохин пожал плечами. – Я вообще-то… Технический язык знаю, компьютерный. Но бытовой разговорный… Вряд ли.
   – Скажи лучше, что не знаешь вообще ничего, – с неожиданной язвительностью добавила Ирина. – А так легко, как Костя, вообще не сможешь говорить. Чего уж там.
   – Да ладно. Если надо, я и вам закажу, – утихомирил ее Верников.
   – Слушай, а ведь ты и в магазине можешь по-немецки поговорить, да? – вдруг спросила Ирина.
   – Могу, конечно. И увидишь – цена для немца окажется меньше.
   – Ну это уж ты загнул, – возразил Сергей. – Из области мистики.
   – Давай сходим вечером в маркет, тут поблизости, и сам убедишься.
   – А я здесь тебя хотела попросить. Тут в одной из лавок какие-то травы турецкие продаются… А хозяин по-английски двух слов связать не может…
   – Спросить можно, но зачем тебе травы?
   – Так натуральные же лекарства. Жена моего папы говорила, что у него рак подозревают. Все лучше таблеток…
   – Как говорит мой друг Ульянов относительно лечения серьезных болезней народными средствами – «Лечатся лекарствами; травами – травятся».
   – Слушай, твой Ульянов… Ты столько про него рассказывал. Он кто, я забыла?
   – Хороший человек. И врач от бога. Доктор медицинских наук.
   Кандидатскую, кстати, защищал по абортам. И до сих пор делает их лучше всех в городе. У него руки невесомые. Так что ты имей в виду, если что… – усмехнулся он, посмотрев на Ирину.
   – Ты знаешь, – засмеялась она. – К сорока годам я научилась не беременеть.
   – Правда? – серьезно переспросил Верников. – Знаешь, а вот я перестал беременеть гораздо раньше.
   И все трое искренне захохотали. Весело и дружно.
   – Ты не отнекивайся, у тебя сын растет, – вдруг сказал Сергей.
   – Почему это «у меня». У нас, между прочим… Вот, Костя, Анохин в последнее время полностью дистанцировался. «Твой сын», «у тебя растет»…Ты что имел в виду?
   – А ты сама подумай.
   – А, это… Между прочим, я Коле недавно презервативы купила и объяснила, как пользоваться, – слегка покраснев, призналась Ирина. – А то действительно к твоему Ульянову придется кого-нибудь отправлять.
   – Или в ЗАГС вести, – вредным голосом добавил Сергей.
   – А ну тебя, Анохин. Вот возьму и брошу, и уйду от вас вообще, живите вдвоем, как хотите.
   Ирина замолчала, нехорошо сверкнув глазами, и снова потянулась к Верниковскому коньяку.
   – Ох, ребята… – заговорил Верников, чувствуя, что опять начинает зреть скандал. – Без вас бы я пропал. Все-таки здорово, Сергей – в аэропорт приехали, машину ты там оставил, назад без проблем вернемся. Ну, конечно, мы бы могли и на моей «восьмерке» поехать. Но не поместились бы все четверо с багажом.
   – Да уж, – подтвердила Ирина. – Багажа у нас много. И в основном – мой, как Анохин ни сопротивлялся.
   – Вот я и говорю. Ко мне не полезло бы, а в твою «карину»…
   – Не «карина», а «калдина», – поправил Сергей. – Это другого класса автомобиль.
   – Не знаю вообще, зачем Анохину понадобился этот гробовоз.
   – Как зачем? Сели все вместе, и весь багаж поместился.
   – Сергей правильно говорит, – поддержал друга Верников. – Большая машина бывает нужна в самый неожиданный момент.
   – Кстати ты, Костя, почему машину не сменишь? Не надоело тебе на задрипанной «восьмерке» кататься?
   – Я к ней привык. К тому же не всем везет как тебе. Не все – генеральные директора фирм. Скромному ветеринару хорошая машина не по карману.
   Верников, конечно, говорил неправду. Он давно мог сменить машину, если бы поднатужился со средствами. Но не испытывал в этом необходимости. Как-то незаметно подступил возраст, когда модель и новизна автомобиля утратили свою ценность.
   – А кредит?
   – Какой кредит? Я же по сути частник. И ничем не обеспечен.
   – А ты разве в клинике не числишься? – удивилась Ирина.
   – Числюсь. Не только числюсь, но и работаю. Но платят три копейки. А главный доход – это кошки. Их я на выезде лечу. Почти круглосуточно.
   – А зачем тогда в клинике? Если платят мало?
   – Честно говоря – для интереса. Кошки кошками, а туда порой таких животных доставляют… Вот недавно бабка из деревни утку привезла. В корзинке. Со сломанной лапкой.
   – И что? – спросила Ирина.
   – Шину наложил, забинтовал. Сейчас, наверно, бегает – не угонишься.
   – Но жить все-таки можно?
   – Именно, что жить можно. Не больше. Не забывайте, мне еще алименты по первому браку платить.
   – У тебя там сын? – уточнила она.
   – Сын и дочь. Дурное дело нехитрое, – невесело усмехнулся Верников.
   – И… И долго тебе еще платить?
   – Лучше не спрашивай.
   – Слушай, Костя, – вспомнил Сергей. – У тебя же, помнится, когда-то своя фирма была. «Кошки и собаки», или как там?
   – Да. «Кот и пес». Очень давно. До кризиса. Когда недоумки в цепях напокупали заграничных собак за десять тысяч долларов. А кормили по-российски – объедками. И собаки стали болеть… Вот тогда в самом деле было золотое время. Тогда, кстати, мы с Леной и квартиру сумели купить. Но то давно прошло. После кризиса все рухнуло.
   – Да… – задумчиво протянула Ирина.
   – Кто-то обанкротился, кто-то просто исчез. А тысячедолларовые собаки вышли на помойки…
   – Вот это выражение. Ну прямо Борхес!
   – …И быстро превратились в обычных русских дворняг.
   – А сейчас? Нельзя открыть новую фирму?
   – Можно, конечно. Можно вообще все. Но ты сам прекрасно знаешь, что период начального рынка прошел. Капиталов у меня нет, а мелкий бизнес в России никогда не будет жизнеспособным. Азия-с… Вот и работаю в ветеринарной клинике при сельхозинституте. Можно было бы в какой-нибудь другой – но платят везде одинаковые гроши. А тут привычка – учился там, диссертацию защищал и все такое…
   – У тебя и диссертация есть? – поразилась Ирина, точно они не дружили десять лет.
   – Была.
   – В смысле – «была»?
   – В смысле, что сейчас от нее толку нет. Защищался я вообще по телятам.
   Тогда казалось – перспективная зоотехническая тема. Потом деньги минимальные сделал на собаках. А сейчас выживаю на кошках. Вот такой расклад, – подытожил Верников, сделав большой глоток коньяку и зажевав душистой турецкой травкой.
   – Слушай, Костя… – Ирина внимательно посмотрела на него. – Скажи…
   Скажи, ты сильно жалеешь по тому времени? Докризисному?
   – Сильно, – коротко ответил он. – Хотя бы потому, что тогда я был еще почти молодой. И ловил на себе женские взгляды…
   – Да я серьезно, а ты все шутишь!
   – Так и я серьезно… Деньги сейчас не те. И вообще все не то. Тогда…
   Тогда впереди маячила неясная, но определенная надежда. А сейчас – только яма с… экскрементами. Которая с каждым днем становится все глубже…Но работа… Честно скажу, собак я не очень любил.
   – Почему? Лечить сложно?
   – Да нет, с кошками сложнее… Просто уж больно паскудные твари.
   – Ну, доктор Верников, ты даешь! – захохотал Сергей. – Первый и лучший друг человека – паскудная тварь?
   – Вот именно. Собака слишком давно приручена и впала в сильную зависимость от человека. И в общем утратила черты самостоятельного вида. Бездомная кошка возвращается к дикому состоянию в первом поколении потомства. А любую бродячую собаку помани колбасой – она подбежит и руку тебе оближет. В доме она полностью перенимает черты хозяина и становится похожей на человека. Поэтому я собак и не люблю.
   – Не любишь за то, что похожа на человека? Странно… – сказала Ирина.
   – Да, – жестко ответил Верников. – Потому что я не очень люблю людей. Точнее сказать, я их очень не люблю.
   – Смелое заявление, – откомментировал Анохин.
   – Именно так. Человек – «венец творения» – самое поганое из существ.
   Мерзкое и подлое, к тому же наделенное саморазрушающим сознанием. Рождающим иллюзию необоснованного превосходства над остальным животным миром. И так далее…
   – Господи, Костя… – Ирина прижала руки к щекам. – Что ты такое говоришь…
   – Говорю, что есть. Если бы я любил людей – стал бы простым врачом.
   Я в ветеринары пошел не из-за того, что не смог поступить в нормальный мединститут, и так далее. А по убеждению. Лечить животных – благороднее, чем людей.
   – Но христианский долг…
   – Я не христианин, – отрезал Верников. – Я не верю в бога. Но мне не хочется сейчас об этом говорить. После обеда на сытый желудок портить кровь разговорами о боге… Да пошел он к черту…
   – Это точно, – сказал Сергей. – Что-то мне не удается официанта позвать.
   Схожу-ка я сам за пивом…
   Он поднялся, отдуваясь после обильной еды, и ушел к бару.
   – Ты очень хорошо выглядишь, – сказал Верников, чтобы сгладить резкость последних слов. – На тебе красивое платье… Ни у кого такого нет.
   Он не врал. Длинное вечернее платье из тонкого, золотисто-коричневого шелка мягко струилось по телу Ирины, подчеркивая достоинства и скрывая недостатки. Завершая ансамбль, руку украшал браслет из непонятного материала такого же цвета. Рыжие густые волосы поражали идеальной укладкой, словно час назад она и не плескалась в море.
   – И вообще ты сама красивая женщина в этом отеле.
   – Спасибо, Костя. – Ирина нежно коснулась его руки. – Тем более, ты единственный мужчина, который это заметил.
   Верников хотел возразить, но вернулся Анохин с двумя бокалами пива и обед продолжился уже без серьезных разговоров.

6

   После ужина он немного прогулялся с друзьями по крошечной территории отеля.
   На вечер, как обычно, Верников взял из бара полную рюмку коньяка. Двухсот граммов ему хватало.
   В номере, охлажденном с помощью заблокированной электросистемы, было прохладно и комфортно. Верников в шестой или седьмой раз за день принял душ, разделся догола и лег поверх простыни. Мягкого света бра хватало для чтения. Тем более – ему, близорукому с детства, в последнее время привыкшему снимать очки и подносить книгу к самым глазам.
   Он читал Цезаря с наслаждением, не торопясь открывать следующую страницу.
   Когда глаза устали, Верников поднялся, отпил коньяку. Потом вышел на балкон. Прямо в плотный вечерний жар.
   Задвинув дверь, он через стекло пультом включил кондиционер: экономные турки спрятали выключатель где-то в косяке, и стоило открыть балкон, как охлаждение переставало работать.
   Снизу раздавался ноющий вой, виднелись огни аварийной сигнализации. Верников перегнулся через перила, пытаясь понять, что происходит. Под балконами ехал пикап с распылителем, гоня в воздух струю какой-то аэрозоли.
   От местных мошек, – догадался Верников.
   Машина объехала корпус и скрылась за углом. Стало совсем тихо: ему попался хороший номер, выходящий в степь и загороженный от дискотек соседних отелей.
   Сейчас в далекой темноте разгорались огоньки строений. Чуть выше прочих сиял подсвеченный минарет мечети. Над всей землей в густо-синем, слегка прозрачном у горизонта небе всходил наклонный мусульманский полумесяц.
   Газовая машина показалась на дороге, потом свернула на территорию соседнего отеля. Теперь ее вой доносился совсем приглушенно.
   Кругом царил невероятный покой.
   Верников никогда не курил. Но сейчас ему было так хорошо на душе, что впервые в жизни захотелось закурить. Стоять с сигаретой на балконе, словно вися в темноте. И тихо стряхивать пепел. И провожать глазами раскаленные красные звездочки, уносящиеся в нижнюю тьму… Странно, почему пришла в голову такая чушь?
   Верникову стало жарко. Он нырнул обратно в свой прохладный рай.
   Лег на кровать.
   Закрыл глаза и вдруг ощутил легкую тоску по жене. Которая основывалась даже не на желании. Лену он любил как женщину и уважал как человека. И хотя сейчас наслаждался покоем одиночества, ее все-таки не хватало. С нею было бы как-то…
   Верников запнулся, подбирая нужное слово. Теплее, что ли.
   Странные мысли. Ведь он ехал отдыхать с удовольствием. И Лена сама обрадовалась, отправляя его; они не разлучались уже года два: так вышло – и им даже требовалось отдохнуть друг от друга. Но…
   Додумать не дал зазвонивший телефон.
   Верников услышал голос Ирины Анохиной:
   – Костя, ты не спишь еще?
   По турецки был десятый час вечера, но в городе, откуда они приехали, время отличалось на три часа, и там уже стояла ночь. Хотя Верников в общем перестроился к смене пояса.
   – Ну как тебе сказать… Вроде нет. А что?
   – Мы в маркет собрались. Не составишь компанию?
   – Неохота, – признался Верников. – У меня тут прохлада, коньяк и Юлий Цезарь. А все эти тряпки и побрякушки, ты прекрасно знаешь, мне по барабану… Тащиться в жару, в темноте, через степь… Неохота, Ириш.
   – Жаль…
   – Я помню, помню, что обещал сходить в качестве немца, – спохватился он. – Но давай не сегодня, ладно? Я уже напился коньяку и настроился никуда больше не ходить. Хорошо?
   – Хорошо, – грустно согласилась Ирина и положила трубку.
   Вот тебе и одиночество, – вздохнул Верников. – Нет. Чтобы насладиться полным покоем, следовало ехать именно одному.
   А так – ни два ни полтора. Вроде и один и в то же время привязан к компании…
   Эти мысли опять показались странными.
   В самом деле, с Анохиными было в общем хорошо. Не скучно, по крайней мере. Но с другой стороны, он никогда не общался с друзьями так плотно. Максимум, что случалось прежде – застолье на несколько часов. Чтобы как следует выпить, обо всем поговорить, но не надоесть друг другу.
   Когда контакт стал почти круглосуточным, все как-то изменилось. Сергей постоянно язвил, пытался недобро шутить и даже поддевал его, своего друга. Ирина оказалась невероятно нервной, издерганной; Верников понял, что в Анохинской семье стали привычными мелкие скандалы. Да и Коля, вроде бы полностью упакованный, не обремененный ничем кроме мыслей о девичьих прелестях, все равно не выглядел счастливым.
   Вблизи все сделалось хуже.
   И конечно, отдыхать можно лишь в одиночестве…
   Верников поморщился; все это не казалось приятным.
   Он открыл «Записки о галльской войне». Глаза устали по-настоящему, недавнее благостное настроение не возвращалось.
   Верников взял остатки коньяка и снова вышел на балкон, чтобы как следует нахолодить номер.
   С нижнего этажа слышалась негромкая немецкая речь. Беседовали мужчина и женщина. Слишком быстро, чтобы он полностью понял разговор. Разобрал лишь, что они добродушно перемывали косточки каким-то Отмару и Труди. Потом стали обсуждать местный пляж…
   Верникова снова прохватила невнятная, но острая тоска по жене.
   Как-то не так, не так складывался желанный отпуск.
   Откуда-то донесся едва различимый вопль. Верников прислушался: с минарета что-то кричал на арабском языке муэдзин. Равнодушный к любой религии, после своей среднеазиатской практики Верников помнил, что таким словом в исламе обозначался специальный служитель культа. Который в определенный час должен провозглашать с возвышения символы веры или призыв на молитву, или еще какую-то чертовню.
   Немцы продолжали беседу. Теперь сетовали на вредных турок, которые запрещают купаться после десяти часов, когда так хорошо войти в волну голышом.
   Муэдзин кричал и кричал, и степное эхо разносило отзвуки его голоса в неведомое далёко.
   Все были при деле.
   Верников вздохнул, допил коньяк и пошел в номер

7

   Следующий день полностью повторял предыдущий.
   Завтрак, отдых с Юлием Цезарем, поход на пляж, перебрасывание репликами на лежаках, долгий обед, потом мягкий и сладкий сон. И снова купание, поход на ужин в торжественной обстановке.
   Именно торжественной: Ирина, в утренние часы посещавшая ресторан в футболках и пляжных платках, вечером всякий раз надевала платья. Длинные, со всяческими разрезами и прочими деталями, подчеркивающими ее достоинства. Причем на каждом ужине платье оказывалось новым. Отметив это, Верников понял причину непомерности Анохинского багажа.
   Он удивлялся и восхищался Ириной. Потому что его Лена, будучи женственной и тщательно следя за собой, на курорты брала минимум вещей. Считая, что там не перед кем щеголять платьями и мучиться в туфлях на высоких каблуках.
   Ирина же, судя по всему судила иначе. И по вечерам в ресторане немало взглядов обращалось к ней.
   Очередное Иринино платье оказалось красным. Она выглядело совсем просто, только спереди имело разрез. От воротника до пояса. Очень узкий, через него не просматривалось ничего, однако легко угадывалось, что лифчика внизу нет и груди свободны. А оголенный женский бюст вызывает априорный интерес, независимо от возраста. Верников знал это точно.
   Присаживаясь за стол, он не удержался от комплимента:
   – На тебе опять новое платье, и один бог знает, которое из всех мною виденных идет тебе больше.
   – Это да. У Ирины Львовны одни платья теперь на уме и остались, – сказал Сергей Анохин.
   Ирина вспыхнула, но промолчала, закусив губу и опустив голову. Верников увидел, что сзади у нее прикреплен красивый, небольшой но выразительный бант из того же красного материала. Который молодил и освежал весь ее облик. Верников хотел его похвалить, но промолчал, опасаясь, что Сергей опять съязвит в адрес жены прежде, чем она успеет ответить.
   Судя по всему, реплика мужа задела Ирину за живое. Потому что разговор не клеился. Тишину нарушало лишь постукивание вилок да ножей. Стремясь разрядить обстановку, Верников поднялся и сам сходил за коньяком. Взял большую порцию себе, маленькую Ирине. Принес, поставил рюмки на стол. Ирина благодарно кивнула. Но напряжение не проходило.
   – Как твои дела? – спросил он у Коли, который торопливо доскребал шоколадный пудинг, находясь в позиции высокого старта.
   – Нормально, – не очень радостно сказал мальчик.
   – Девчонку-то не уже не боишься? – продолжал Верников, пытаясь вернуть за стол веселье.
   Коля пробормотал нечто нечленораздельное и почти сразу умчался – пробегая по ту сторону стены, он едва не сшиб с ног унитазного доктора, который стоял перед своим убежищем, словно белый паук, поджидающий жертву.
   – Этот Коля уже на немок посматривает, – вздохнула Ирина, первой нарушив молчание. – Новая забота.
   – А в чем забота?
   – Мало ему своих. Еще надо попортить иностранку, чтобы учинить международный скандал.
   – Ага, – язвительно подтвердил Сергей. – И вместе с тобой сесть в турецкую тюрьму.
   – Ну… Презервативами, насколько я понял, ты его обеспечила. На ночь хватит, считать не придется. А насчет того, чтоб попортить, в отношении немецких девушек этого бояться не следует.
   – Почему?
   – Потому что немку невозможно попортить. В смысле нашего понятия.
   – Даже так? – прищурился Сергей.
   – Именно. Это я как врач говорю. С давних времен в Германии девочек дефлорируют в роддоме хирургическим путем.
   – Де… что? – переспросил Сергей.
   – Лишают девственности.
   – А зачем?! – изумилась Ирина.
   – За столом не хочется об этом говорить, – поморщился Верников. – Коротко – чтобы в случае патологии внешних половых органов не возникла проблем с застоем крови в период созревания. Ясно?
   – Примерно, – кивнула Ирина. – И… Это продолжается до сих пор?
   – Насколько я знаю, да. Поэтому немцы совокупляются, как хорьки, начиная с возраста, когда этого и хочется и можется – и являют с точки зрения секса самую продвинутую нацию в мире.
   – Счастливые… – протянула Ирина, думая о чем-то своем.
   Сергей поморщился; он вообще не любил разговоров о сексе, не терпел даже порнографии, представляя исключение из обычного правила.
   – Да. Вспоминая молодость, я часто жалею, что родился не в Германии, – кивнул Верников.
   – Может быть, потому немцы так непритязательны в одежде, – задумчиво сказала Ирина. – Что они привыкли трахаться с детства и им не нужно покорять партнера…
   – Да уж, – снова заговорил Сергей. – Вот тебе-то определенно стоило родиться немкой. Тогда, может, не была бы так озабочена тряпками.
   – Это я, по-твоему, озабочена тряпками? – тихо переспросила она.
   – А что – нет? – Анохин с довольным видом отпил пива. – Представляешь, Костя, закатила перед отъездом скандал. Видите ли, у нее платьев мало. Не хватит на каждый вечер нового. П-проблема…
   – Да! Твоими компьютерными мозгами не понять! – почти крикнула Ирина. – Что если женщина решила менять платья, то должна это делать каждый день!
   – Да уж. Именно должна…
   – Да, должна! Потому что… – она перевела дыхание и продолжала с вызовом. – Потому что мне сорок лет, и у меня последние возможности выйти в нарядном платье. Пока на меня еще кто-то посмотрит, даже среди кучи задастых мокрощелок, за которыми увивается твой сын!
   – …Между прочим…
   – …И грудастых коров, от которых ты, Анохин, всю жизнь без ума.
   – Я…
   – Да – ты, ты, ты! Всю жизнь слюни пускаешь при виде толстых титек, и думаешь, если я ничего не говорю, то ничего не замечаю! Все-таки ты редкостный дурак, Анохин.
   – Ребята… – попытался утихомирить ее Верников.
   Но было поздно. Ирина разбушевалась. Какие-то страсти, видимо, давно ею сдерживаемые, вырвались на волю и уже не подчинялись ничему. События развивались сами по себе. Верникову следовало встать и уйти – но Сергей бросил на друга умоляющий взгляд, и он понял, что тот боится оставаться наедине с женой.
   – Да, дурак. И я всю жизнь, всю жизнь угробила на тебя…
   – Чем ты недовольна, скажи на милость?! – огрызнулся Анохин.
   – А чем я должна быть довольна? Что мне сорок лет, и муж не может меня содержать?
   – Но я…
   – …И я вынуждена экономить каждую копейку! И сама себе покупать вечерние платья для выезда в отпуск! И не могу позволить иметь их столько, сколько мне сейчас надо!
   – Да! – вдруг заорал обычно спокойный Сергей. – Чего тебе еще надо?
   Все сыты, обуты, одеты и накормлены!!! А твои тряпки!
   – Тряпки? Ты платья называешь тряпками?!
   – Да, да, да! Тряпки, на которые можно угрохать целое состояние!
   Верников смотрел, не в силах вставить слова.
   – Ты настолько глуп в своем пивном опупении, что не можешь понять, что такое для женщины одежда…
   Ирина сделала паузу и повернулась к Верникову, обращаясь практически теми же словами, какими минуту назад жаловался Сергей:
   – Представляешь, Костя? Мне в самом деле не хватало на платья, которые я хотела купить. Я попросила у Анохина – можно сказать, впервые в жизни попросила… И он мне отказал, заявив, что денег у него нет.
   – Да, нет! Потому что мне кредит за машину выплачивать!
   – Какой кредит! расскажи моей бабушке-покойнице! Ты даже не догадаешься, Костя… Куда Анохин перед отпуском все деньги угрохал… Он купил телевизор. Метровой диагонали.
   – Сто семь сантиметров! – выкрикнул Сергей. – И как можно сравнивать!
   Тряпку, которую ты два раза наденешь – и плазменную панель!
   – Так зарабатывай столько денег, чтобы хватило и на телевизор и на мои платья! Я замужем, или нет, в конце концов? За-мужем! Ты должен меня содержать. А я в сорок лет не должна унижаться перед сопливым москвичом, нынешним директором нашей конторы, сдавая ему квартальный отчет…
   – Я принесу скальпель, – спокойным голосом вставил Верников, пытаясь разрядить обстановку. – То есть даже не скальпель… Поднимусь в институт на кафедру зоотехники, там где-то до сих пор лежит как образец старый инструмент коновала… Отличная штука, кстати. И отрежу этому гребаному москвичу гениталии, если он тебя обижает.
   – А… А думаешь – это поможет? – дрожащим голосом спросила Ирина, которая, видимо, из последних сил пыталась справиться с собой.
   – Не знаю, – серьезно ответил он. – Во всяком случае, стоит попробовать.
   Но шутка не помогла. Точнее, помогла лишь на несколько секунд.
   – Да, я не могу тебя содержать! – снова заорал Анохин. – Я и так работаю двадцать четыре часа в сутки! И все равно не могу угодить твоим капризам. И твоему недорослю сыну, в которого вкладываются миллионы!
   – Но ты… ты… ты…
   – Ирина. Остынь. Немедленно, – резким докторским голосом обрубил Верников. – Что ты можешь требовать от Сергея? Он и так пидарасится, как папа Карло. Что делать, если у нас такая страна!
   – Я… Я…
   Закрыв лицо руками, Ирина вскочила из-за стола и резко – с грохотом опрокинув стул – убежала прочь.
   Оставив мужчин одних.
   – Was ist los? – строго осведомился толстый и невероятно важный турок-распорядитель, наблюдавший за всем творящимся в зале. – Welche Sorgen?
   – Quatch, – отмахнулся Верников, в волнении не сразу находя правильные слова и коверкая язык. – Meine… Die Frau von meinen Freund… Sie ist… Sie haben ein starke Kopfschmertz. Und hier ist zu heiss. Sie… Sie ist vergangen nach Zimmer zu haben… zu haben ein Kuehlung…
   – Ah, so… – успокоено констатировал турок и удалился.
   – Что ты ему сказал? – натужно поинтересовался Сергей.
   – Я… Примерно… Что у Ирины разболелась голова от жары и она ушла в номер под кондиционер.
   – Спасибо… Спасибо, Костя…
   Сергей вздохнул и с неожиданной теплотой коснулся руки друга.
   – Извини за эту сцену.
   Сейчас, без Ирины, с Анохина слетела язвительность последнего времени – и он снова превратился в того старого друга, которого Верников полюбил десять лет назад.
   – Это ты меня извини, Серега… Я начал кретинский разговор о платьях.
   – Да при чем тут ты… – Анохин в отчаянии всплеснул толстыми волосатыми руками. – С Иркой вообще последнее время что-то невообразимое творится. Климакс у нее, что ли.
   – Не думаю. Просто… Просто кризис середины жизни. Мы незаметно пришли к этому возрасту. А у женщины все острее. Вот ты скажи, скажи, Сережа – ты доволен своей жизнью?
   – Я? Не знаю… – Анохин беспомощно посмотрел на друга. – А ты?
   – Так вот и я не знаю. С одной стороны – не умираем. И даже чуть более того. Звиздурция, Ебипет и прочие задворки цивилизации нам доступны. Но… Но какими силами достались эти победы, вот в чем вопрос.
   – И не говори…Ты знаешь, я ведь в самом деле работаю круглыми сутками. На одном пиве и держусь. Но денег ни хрена нет. Не хватает. Ирка все спускает на Кольку. Вместо того, чтобы заставить его жить – и работать, как все его сверстники хотя бы летом по специальности… вместо этого она его избаловала, как наследного принца. Вплоть до того, что когда я свободен, на экзамены его вожу. Потакает всем его прихотям. Надо джинсы – держи две пары, надо кроссовки – сразу три. Потерял мобильник – отец купит еще дороже. И так далее. Кто растет…
   – Время покажет, – грустно сказал Верников.
   – Время… Костя… – Анохин вдруг обнял друга и уткнулся лбом в его плечо. – Костя, Костя… куда оно ушло, это время. Помнишь молодость…
   Помнишь, как мы на балконе…
   Верников непроизвольно напрягся. Ведь еще пару дней назад он вспоминал, как щупал на балконе груди Ирины.
   – … Из пневматического пистолета стреляли…
   – Помню, – ответил он, хотя забыл начисто.
   – Вот только чей пистолет был – не помню. Твой или мой?
   – Твой, наверное. У меня оружия никакого отродясь не было. Я же мирный человек…
   – А я…
   – …Помнишь… Колька на стул к глазку вставал, чтобы меня увидеть, когда я к тебе за дрелью приходил…
   – …И с телефоном бежал – папа, папа, дядя Константин тебе звонит.
   Водку пить с ним будете, да?
   – Было время. А теперь… Куда все ушло?
   – Костька… Когда мы с тобой в последний раз водку пили?
   – Не помню, – честно признался Верников. – Что за жизнь…
   – Грёбаный случай… Выпить бы. А?
   – Турецкая водка – редкостная гадость. Джин у них тоже дерьмо. Давай коньяку.
   – Давай, – согласился Анохин. – И черт с ним с пивом… Я схожу. Тебе полрюмки, как обычно?
   – Можешь полную принести, – вздохнул Верников.

8

   Телефон зазвонил неожиданно, и Верников этому почти обрадовался.
   Он уже устал читать, однако требовалось нечто внешнее, что заставило бы его отложить книгу.
   – Константин, это я, Ирина…
   – Неужели ты думаешь, что я могу тебя не узнать? – с несвойственной для себя мягкостью ответил он.
   – Костя, я хочу… Я хочу извиниться за истерику. Как-то само собой получилось. Накопилось, нервы… Хотя надо всегда держать себя в руках. Извини, пожалуйста.
   – Не переживай. Все нормально. С кем не бывает…
   Ирина на том конце молчала; Верников чувствовал – ей хочется сказать что-то еще, но она не может решиться. Он положил раскрытого Юлия Цезаря переплетом вверх, чтобы потом сразу найти нужное место.
   – Костя…
   – Да, я слушаю, Ирина.
   – Костя, мне так одиноко сейчас.
   – А где твои герои звездных войн? – спросил Верников, уже раскаиваясь в своей мягкости и стараясь держать нейтральный тон; выслушивать жалобы женщины ему не хотелось.
   Перспектива стать жилеткой для семейства Анохиных ему не улыбалась, а к ней уже наметилась тенденция. Будучи сдержанным и замкнутым, он привык свои проблемы переваривать внутри себя. И в общении с друзьями предпочитал легкость. Поэтому заговорил с Ириной уже суховато.
   – Где им быть… Разбежались оба. Анохин где-то надрался коньяку…
   «Надрался», – с усмешкой подумал Верников. – Выпили мы с ним поровну и в общем немного, а я в полном порядке и даже хмель давно прошел…
   – …И убежал к какому-то своему новому знакомому. Этот придурок, представь, взял в Турцию ноутбук, сейчас хочет выйти в Интернет по мобильному, у него никак не получается. А мой компьютерный гений – ты же его знаешь, хлебом не корми, дай клавишами пощелкать… Ну а Коля сам догадаешься где. Девочек много, и все красивые. Особенно в темноте, как ты точно отметил.
   – Ага… Ясно, – пробормотал Верников.
   – Костя, мне плохо… – Ирина всхлипнула, в ее голосе опять послышались истерические нотки. – Я одна, совершенно одна. И никому не нужна.
   – Брось. Это твои нервы. Ты не одна. У тебя замечательные муж и сын.
   Такие замечательные лишь потому, что рядом с ними ты. Без тебя они загнулись бы через неделю.
   – Нет, Костя… Это так и не так. Не так просто… Одиночество женщины в сорок лет… Тебе трудно понять. Но я совсем одна и мне тут даже не с кем поговорить.
   Верников молчал.
   – Костя… Костя, ну пожалуйста… Не откажи мне в такой малости…
   Давай выпьем где-нибудь коньяку.
   Ему страшно не хотелось подниматься с постели. Снова одеваться, куда-то идти, выслушивать жалобы и утешать… Но вдруг с пронзительной ясностью он вспомнил, как несколько лет назад, во время Алениной долгой стажировки в Москве, Ирина Анохина регулярно кормила его ужинами и вообще следила за тем, чтобы он не загнулся в холостяцком одиночестве. Тогда он испытывал глубокую благодарность этой женщине. И вспомнив это сейчас, понял, что не может отказать Ирине.
   Тем более, что выпить еще порцию коньяку в общем не мешало.
   – Ладно, – вздохнул Верников. – Давай. Встречаемся на ресепшн, где-нибудь присядем.
   Положив трубку, он пошел искать шорты, заброшенные по возвращении из ресторана бог весть куда.

9

   Они сидели на открытой террасе над светящимся бассейном.
   С моря долетал слабенький ветерок, создавая иллюзию прохлады в душной ночи. На столе, засунутая в ужасающе безвкусный, истинно турецкий сосуд, мерцала масляный светильник. Внизу горели фонари. Сбоку на кронштейне слегка покачивалась длинная кварцевая лампа. Между решеток которой с легким треском сгорали мошки, уцелевшие после газовой машины.
   Сгорающие насекомые напомнили Набоковскую «Лолиту». Точнее, не роман, а бездарный фильм, где главный эпизод проходил под шум такой же лампы.
   Тоже, вспомнил, – подумал Верников. – Доктор Гумберт Верников подыскал себе Лолиту… Нечего сказать.
   Весь разнообразный цвет отражался, смешивался и плескался в двух рюмках коньяка.
   Ирина сидела напротив. В том же красном платье, из-за которого вспыхнула сцена. Оперлась на стол, склонилась и подалась к нему. Так, что длинный разрез раскрылся сильнее задуманного. Виднелась белая, не загоревшая ложбинка и начала расходящихся, еще более белых молочных желез. При желании Верников смог бы сейчас рассмотреть все. Но ему не хотелось. Не из какой-то стыдливости. Или элементарной неловкости. Просто Верникову была в общем безразлична его собеседница.
   Нет, Верников относился к Ирине Анохиной хорошо. Очень хорошо – как к сестре, которой никогда не имел. Но вожделение… Тот внезапный, не поддающийся контролю порыв, что заставил когда-то глупо вести себя на балконе… Это ушло. Навсегда.
   Потому что всему есть свой час. И все надо делать вовремя.
   Он подумал об этом, и ему стало жаль сорокалетнюю женщину в красном. И себя самого – постаревшего и растратившего желания. И вообще…
   – Я нравлюсь тебе в этом платье? – неожиданно спросила Ирина, подняв голову.
   – Конечно, – быстро ответил Верников.
   Ему хотелось выпить, закруглить разговор и вернуться в свой прохладный тихий номер к Юлию Цезарю.
   – Ты не о том думаешь, – возразила Ирина.
   – Почему ты так решила? – встрепенулся Верников, словно женщина прочитала его мысли.
   – Потому что я не дура, – грустно усмехнулась она. – Да ладно… пустяки это все. Я благодарна тебе, что ты согласился просто посидеть со мной.
   Ирина поняла рюмку, сделала большой глоток, потом посмотрела сквозь нее на огонь.
   – Если честно… То, что я сегодня за ужином вам устроила – не из ряда вон выходящий факт. А привычное дело в последнее время.
   – Даже так?
   – Именно так…
   Ирина посмотрела снизу вверх: при своем росте он даже сидя возвышался над нею – и Верникова снова пронзила жалость. Этот взгляд, просящий о помощи и знающий, что ее не будет…
   – Костя, мне страшно. Со мной что-то делается. Я стала совершенно невыносимая. Порой я ненавижу Анохина так, что готова его убить. И Кольку тоже. Сама как дурная, балую его сверх всякой меры – и одновременно мне хочется его прикончить. Так они меня оба раздражают…Я это чувствую, и ничего не могу с собой поделать.
   – У тебя с менструациями как дело обстоит? – спокойно поинтересовался Верников.
   – Как?… А, ты об этом! – Ирина усмехнулась с еще большей грустью. – И ты туда же.
   – Нет, я просто врач. И первое, что приходит в голову…
   – Вот и Анохин твердит – у тебя климакс. Какой климакс? У меня все в порядке. Месячные день в день, как всю жизнь было.
   – А с сексом как?
   Верников равнодушно задавал интимные вопросы. И Ирина отвечала, не краснея. Потому что их беседа напоминала не диалог мужчины и женщины, находящихся в репродуктивном возрасте, а прием у врача. Пусть даже ветеринара.
   – Как тебе сказать… Раз в неделю мы с Анохиным трахаемся.
   – Раз в неделю…
   – Это редко или нормально, на твой взгляд?
   – Ну… – Верников пожал плечами, пытаясь прикинуть, занимается ли сам он сексом хотя бы раз в месяц. – Я же не того профиля доктор.
   – Вот и я не знаю. Вроде нормально. Потому что на неделе мертвая с работы прихожу, а утром приходится в шесть часов вставать, чтоб себя в порядок привести, этим двум завтрак сделать и на работу не опоздать. Да и Анохин весь выжатый приезжает. Только в субботу и получается.
   – Получается – значит хорошо, – сказал он, чтобы не молчать.
   – Смотря что и как получается… Мне, знаешь… Мне возбудиться надо. Я порнушку люблю посмотреть, фантазии всякие… А Анохин… Он ничего этого не выносит.
   Верников поморщился; ему претило слушать о сексуальных особенностях друга. Но Ирина полностью настроилась на откровенность.
   – Ему что. Как подросток. Попыхтит и кончит через пять минут. И отвалится спать. А я… Я только завестись успею… И потом мучаюсь.
   – Так скажи ему об этом. Или… Или включи себе порнуху, возбудись до уровня, потом уж его зови. Это же не так трудно.
   – Я так и делаю, но не всегда выходит… Но знаешь, Костя, хуже всего не это…
   Ирина замолчала, отхлебнула еще коньяка. В темных глазах ее влажно блестели отсветы огней.
   – А что? – невольно спросил Верников.
   – Я его не хочу.
   – Как не хочешь? Но…
   – Я хорошо отношусь к Сергею. Столько прожили. И в общем неплохо. И, наверное, люблю его до сих пор… как человека. Но как мужчину… Я к нему равнодушна. Все-таки семнадцать лет вместе. И он меня не возбуждает.
   – Но…
   – Но я с ним трахаюсь. Но при этом закрываю глаза и представляю, что не с ним… – Ирина потупилась. – Понимаешь? Это ужасно, наверное?
   – Не знаю, – честно признался Верников. – Возможно, это даже закономерно. Но кого ты представляешь? Кого ты хочешь?
   – Я сама не знаю, кого хочу… И чего.
   Верников вздохнул. Глотнул коньяку. Потом внимательно посмотрел на Ирину.
   – Знаешь что… Не как кошачий доктор, а просто как человек, я так скажу: тебе нужен любовник. Причем не старый козел. Но и не ровесник. А просто маленький ходячий член. Молодой звиздёныш лет двадцати, из которого ты бы высосала все соки и вернула себе радость жизни.
   – Ох, Костя… Это мне в голову приходило, но…
   – Но что?
   – Мне комплексы мешают. Я в бога верую, а он грешить запрещал… И потом…Ты, наверное, не знаешь, я тебе никогда не рассказывала. Отец ушел к другой женщине, когда мне было десять лет. Мама воспитывала меня в страшной строгости. Все по порядку, на мальчиков было запрещено даже глядеть. До института, по крайней мере.
   Верников внимательно посмотрел на Ирину. В самом деле, по ее уверенному виду никто бы не догадался о детских комплексах.
   – Да. Не позавидуешь тебе.
   – Именно. Поэтому я пытаюсь создать Коле другие условия для личной жизни… Так вот – представляешь, до Анохина у меня был всего один мужчина. Он стал у меня вторым… и практически последним.
   – У меня тоже было мало женщин… По современным меркам, конечно, – вздохнул Верников. – Но так жило наше все поколение. Поганая жизнь…
   – …А ведь столько парней вокруг меня увивалось. И в институте, и потом… Ты не поверишь. Я очень красивая была…
   – Ты и сейчас красивая, – с неожиданной искренностью перебил Верников.
   – …Столько возможностей было… Ужас. Но я ни одну не использовала.
   Ни од-ну… А сейчас мне уже сорок лет…
   – …Всего сорок лет, – поправил Верников.
   – …Уже сорок лет и ничего не исправишь. Все упущено – все, все, все…
   Ирина уронила голову на руки. Потом снова подняла. Глаза ее блестели сильнее прежнего.
   – И знаешь, Костя – нужно было дожить до сорока лет, чтобы понять: нет ничего горше, чем упущенные возможности.
   Верников молчал.
   – Вот ты говоришь – найди молодого любовника…Но где мне его искать?
   Выйти на улицу и крикнуть? Я нигде не бываю, кроме дома и работы. На работе у нас есть молодые парни. Может быть, кому-то из них я даже нравлюсь. Но ведь я начальница – пусть не самая главная, но и не самая последняя. И на меня все смотрят снизу вверх. И опасаются. Как ты сказал, ко мне липнут лишь старые козлы. Но я догадываюсь, что с ними мои проблемы не решатся, а только усугубятся.
   – Вот именно.
   – Костя, а ты помнишь… – с неожиданной горячностью заговорила Ирина, туманно глядя на него.
   Верников ждал продолжения.
   – Ты помнишь… Ночь у нас… лет десять назад…
   – Восемь, – машинально поправил он.
   – Значит, помнишь…
   – Помню все.
   – Помнишь, как ты обнял меня и даже потрогал мою грудь…
   Он кивнул со вздохом.
   – И я тебе сказала – «Константин, не приставай».
   – Нет. Не так. «Константин, не расслабляйся».
   – Вот видишь… Ты все помнишь даже лучше меня… Какой я была дурой.
   Сейчас бы я так не сказала…
   – Нет, это я был дураком. Сейчас я бы так не сделал.
   – Почему? – изменившимся голосом спросила Ирина. – Я не нравлюсь тебе как женщина?
   – Нравишься, – спокойно ответил Верников. – Но… Как тебе объяснить.
   Приставая к тебе, я рисковал разрушить дружбу с Сергеем. А мужская дружба важнее межполовых отношений.
   – Какой ты глупый… Одно другому нисколько не мешает.
   – Мешает. Во всяком случае, я так думаю.
   – До сих пор думаешь?
   – Да, – твердо кивнул Верников.
   – Спасибо тебе, что посидел со мной и выслушал, – сказала Ирина, неожиданно и резко поднимаясь. – Спокойной ночи.
   – Ты обиделась? – спросил он, теперь уже сам глядя на нее снизу вверх.
   – Ни-чуть, – она натянуто улыбнулась. сверкнув в неровном свете яркой, маслянисто красной помадой. – Ты говоришь разумные и абсолютно правильные вещи. Другое дело…
   – Что – другое дело?
   – Ничего, – ответила она. – Волга впадает в Каспийское море. Зимой идет снег. А летом – дождь.
   И круто повернувшись, обдав Верникова шорохом красного платья и ароматом духов, зацокала прочь на своих страшно высоких, вечерних каблуках.

10

   Глупо посидев еще немного за пустым столиком, Верников ушел к себе.
   На душе было грустно и почти гадко. Точно он оттолкнул человека, просившего о помощи…
   Чем оттолкнул, какая помощь была возможна?
   Он потряс головой.
   Все правильно, они поговорили. Он выслушал Ирину. А под конец проявил себя мужчиной, не теряющим самоуважения. Потому что если мужчина уступит женской истерике и примет намек, пожертвовав ради этого мужской дружбой, то это не мужчина, а…
   И вдруг без всякой связи он вспомнил один случай из практики.
   От воспоминания стало плохо. Он упорно гнал его из памяти, практически стер, и казалось, что получилось – но сейчас то нахлынуло с прежней силой.
   Это произошло пять или шесть лет назад.
   К нему в клинику принесли обезьянку.
   Да, самую настоящую обезьянку на стальной цепочке – маленькую зеленую мартышку со сморщенным личиком и крошечными человеческими пальчиками. Она была больна неизвестно чем. Хозяин – мерзкий, патлатый и немытый уличный фотограф, не сказал, откуда у него животное. Только пояснил симптомы болезни: обезьянка перестала есть и прыгать, а сидела на одном месте, сухо покашливая.
   Верников по одному виду зверька понял, что имеет дело с вирусной инфекцией. Судя по всему, легочной, поскольку обезьянка уже не кашляла, а хрипела. Возможно, опасной для человека, возможно – нет; о том он даже не думал. Он просто видел, что животное страдает.
   В клинике никогда не лечили обезьян, он не имел под рукой литературы. В те годы не существовало возможности выйти в Интернет и раскопать хоть какую-то информацию. Негде было даже выяснить, какая температура тела считается нормальной для зеленой мартышки. Имея опыт работы с маленькими млекопитающими и руководствуясь интуицией, он определил, что у обезьянки жар. Верников знал лишь одно: высшие приматы болеют практически теми же болезнями, что и человек. И пытался лечить ее, как человека. Которого, прочем, никогда не лечил.
   Начиная борьбу, он предугадывал – чутьем истинного врача чувствовал – свою обреченность. Он понял, что ничем не сможет помочь. Возможно, даже не сумеет облегчить последних страданий этого существа, поскольку не знает, как идентифицировать болезнь. Но если бы даже идентифицировал, это немного бы стоило. Поскольку человеческая медицина за тысячи лет интенсивного развития так и не научилась лечить ни одну вирусную инфекцию. Достижения оказались минимальными: купирование симптомов и борьба с осложнениями. И что можно говорить о животном с ничтожной массой тела, ускоренным обменом веществ и практическим отсутствием иммунитета…
   Но Верников боролся яростно.
   Он оставил обезьянку в изоляторе, выделив специальную клетку.
   Паскудный фотограф исчез, поняв, что зверек безнадежен. Убежал прежде, чем его заставили бы оплатить лечение или эвтаназию…
   А Верников взял ее кровь и помчался в городской кожно-венерологический диспансер. Постольку там в биохимической лаборатории работала его знакомая, которая могла сделать экстренный анализ. У обезьянки, как и предполагал Верников, нашлись антитела, похожие на те, что встречаются у людей, болеющих ОРВИ – респираторной вирусной инфекцией обширной природы, в просторечии именуемой гриппом. Кроме того, у мартышки шел сильный воспалительный процесс. Это он понял, едва взглянув на реакцию осаждения эритроцитов – хотя и не знал, насколько обезьянья норма отличается от человеческой.
   Обдумав результат, наличие респираторной инфекции и показатель РОЭ, Верников почувствовал надежду: быть может, у мартышки человеческий грипп, давший осложнение в виде лавинообразной пневмонии? Это давало шанс. Воспаление легких он мог вылечить даже у мыши.
   И он стал действовать человеческими лекарствами, Сам съездил в аптеку, взял несколько антивирусных препаратов. Зная, насколько быстро развиваются воспаления у маленьких животных, купил самый современный по тому времени антибиотик, один флакон которого стоил почти две тысячи рублей. У человека тот препарат был способен остановить перитонит.
   Однако мартышке он не помог. На следующий день ее состояние ухудшилось.
   Зверек умирал.
   Тогда Верников решился на последнюю отчаянную меру. Прямое переливание крови, давным-давно применявшееся в случаях, когда исчерпаны все средства. То есть соединение двух кровеносных систем в надежде, что здоровая кровь пересилит больную…
   Шаг был рискованным. Хотя Верников знал, что кровь макак и зеленых мартышек совместима с человеческой, он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь осуществлял подобную процедуру. Разумеется, при анализе не определяли группу крови больной обезьянки. Но сам Верников имел донорскую группу – первую, которую в человеческой практике можно переливать любому реципиенту. Оставался риск несовпадения резус-факторов – но им пришлось пренебречь.
   Само собой, в ветеринарной клинике не имелось системы для прямого переливания. Ехать куда-то за ней не оставалось времени. Верников подумал, что суть не изменится, если вливание сделать не вполне прямым. Закатав рукав, самостоятельно наложив жгут и затянув его зубами, он позвал медсестру – молчаливую пожилую женщину, с которой работал не один год. Поняв все, она взглянула на доктора с изумлением, в котором сквозил легкий ужас. Верников молча кивнул и поработал кулаком, чтобы вздулась вена.
   Он сидел, наблюдая, как в стеклянный флакон сбегает по игле его собственная кровь – густая на вид и невероятно красная – и думал, что в погоне за прогрессом человеческая медицина веками использовала животных. Ученые мучили их, резали, били электрическим током, загоняли трубки в слюнные железы, выкачивали кровь и костный мозг, ампутировали живые органы, вставляли датчики в черепную коробку… Тысячи, десятки, сотни тысяч ни в чем не повинных белых мышей, лягушек, собак и тех же обезьян в муках умерли на исследовательских столах лишь для того, чтобы за их счет научились продлевать жизнь самого никчемного из животных – человека. А сейчас, возможно, впервые в истории совершался обратный процесс.
   Человек отдавал свою кровь животному. Не в порядке эксперимента, а пытаясь сохранить огонек уходящей жизни…
   Системы для обычного внутривенного вливания тоже не нашлось; Верников ввел обезьянке свою кровь шприцом. Напряженно наблюдая за ее реакцией, надеясь на что-то и боясь навредить. Вреда он не принес; человеческая кровь в самом деле не вызвала реакции отторжения. Но и чуда не произошло…
   Больше средств не осталось.
   Он с мучительной остротой помнил последние часы. Обезьянка тихо сидела на столе, освобожденная от ошейника, под которым на тонкой шейке до кожи вытерлась шерсть. Верников стоял, ощущая боль: торопясь скорее перелить свою кровь, он не подержал нужное время тампон, и теперь на проколотом локтевом сгибе образовалась гематома, мешающая движению – и, глядя в темное окно, напряженно пытался придумать что-нибудь еще. Ведь он был доктором. И не имел права отступать, сославшись на неизвестность болезни и отсутствие средств.
   Как вдруг почувствовал сухое, осторожное прикосновение.
   Он вздрогнул.
   И увидел, что обезьянка, протянув черную детскую ручку, схватила его палец. А сама, дрожа, смотрела снизу вверх.
   В ее глазах, черных и глубоких, горело выворачивающее душу страдание. И мольба о помощи. И… И совершенно человеческое понимание неотвратимости. Точно под звериной шкуркой томилась немая душа. Которая понимала невозможность спасения и чувствовала близкую смерть, и единственное, в чем нуждалась – осязать близость живого существа, пока не угаснут все ощущения.
   Верников окаменел. Никогда прежде связь животного и врача не пробивала его так остро. Он присел. Обезьянка не выпускала пальца, мучительно глядя на него. Временами глаза затуманивались. Она беззвучно плакала, как человек. Морщась и не глотая слез.
   Маленькому тельцу не хотелось умирать. Верников чувствовал, как крошечный обреченный организм борется с громадой подступающей смерти. Он знал, что по человеческим законам лучше усыпить зверька, прекратив последние муки… Но не мог этого сделать: обезьянка крепко держала его, не давая освободиться.
   Он сидел так неизвестно сколько, погруженный в острое предчувствие конца. Кляня свое бессилие и потеряв ход времени. Обезьянка тихо угасла, так и не отпустив палец человека…
   Этот случай остался самым тягостным воспоминанием его жизни. Он оставил рану, гораздо более сильную, нежели поочередная смерть родителей и два развода с первыми женами.
   Констатировав смерть мартышки, Верников ощутил неживым самого себя. Точно обезьянка, умирая, забрала его собственную душу. Изменяя правилам, он выпил полную мензурку мерзкого медицинского спирта и сидел, бессильно уронив большие руки.
   Зашла медсестра, с молчаливой осторожностью забрала маленький и мохнатый, еще теплый трупик. Верников заметил, что глаза ее влажны.
   А он все сидел и сидел.
   Будучи врачом, он давно привык к смерти.
   В клинику часто привозили безнадежных животных. Птиц, наклевавшихся отравы. И перееханных автомобилем собак. Которых оставалось лишь усыпить, ощущая благо совершаемого. Но кончина маленькой обезьянки его подкосила – возможно, потому что она была слишком похожа на человека. Но человека не настоящего – а чистого, безгрешного и ни в чем не виновного. А потому не заслужившего мучительной смерти при полном сознании.
   Наверное, именно в тот день Верников с особой ясностью осознал, сколь ненавистны ему ханжеские верования людей.
   Какому богу могло найтись место во вселенной и в человеческой душе, если тот допустил смерть безвинного существа? Не сделавшего никому ничего плохого. Но обезьянка умерла, а отвратительный хозяин, мучивший ее на холоде и ветрах в вонючем городском парке, жив-здоров. Ест, пьет и даже спит с женщинами…
   Будь он проклят, такой бог, будь он трижды проклят…
   В тот день Верников единственный раз за всю жизнь поколебался в своей профессии. Если он, умный и образованный человек, кандидат наук. считающий себя специалистом, не смог спасти обезьянку – то возможно, стоит вообще бросить эту работу… Потому что нельзя заниматься чем-то, сомневаясь в собственных силах.
   Он знал, что это – минутная слабость. В памяти шла вереница кошек, собак, уток, попугаев и белых ручных крыс, которых он вылечил… Но все они не перевешивали одну маленькую зеленую мартышку.
   Но все-таки доктор Верников обладал твердым характером. Он пересилил себя. Налил еще спирту, напился до полного остекленения – так, что в конце концов жестами попросил медсестру позвонить домой, чтобы Лена забрала его на такси. Жена приехала, загрузила в машину, потом на себе дотащила до дверей. Раздела и уложила спать, ни о чем не спрашивая, за что он был ей неимоверно благодарен.
   Потом он просто заставил себя все забыть и работать по-прежнему.
   Но сегодня это накатило на него опять.
   Почему?
   Он поймал безнадежный взгляд Ирины. Снизу вверх. Как у той обезьянки.
   Какая глупость…
   Что общего между умирающим зверьком и взбалмошной, истеричной женщиной?
   Он остановил самого себя.
   Он знал Ирину Анохину десять лет. И она никогда не была ни взбалмошной, ни истеричной. Сейчас с нею что-то случилось. Она страдала, ей следовало помочь… Хотя бы вразрез в привычными понятиями.
   Это отметало прочь высокопарные рассуждения о мужской дружбе и верности…
   Но что, что он мог сделать, чтобы помочь Ирине, что?
   Да хотя бы просто сесть рядом. Обнять, склонить ее голову к себе на плечо, погладить по безупречно уложенным волосам и дать поплакать.
   А он этого не сделал. Сухарь, оперирующий высокими материями.
   Верников не мог больше выносить этих мыслей.
   Он снова спустился в бар и выпил полную рюмку коньяка.
   Чувствуя недостаточность, тут же потребовал вторую.
   Хмель снял напряжение, но гадость, возникшая в душе, не смылась до конца.
   Но чем помочь… Ничем.
   Как не смог он спасти обезьянку, так не в состоянии был сейчас вывести из тупика сорокалетнюю отчаявшуюся женщину. Потому что на то не имелось средств…
   И следом, крадясь на цыпочках, вползла в голову еще более тоскливая мысль.
   Его жена Лена в том же возрасте, что Ирина Анохина. И пусть у нее ровный характер, и она никогда не устраивает истерик, но… Но что если и в ее душе зреют такие же проблемы, и она так же мучается и страдает, а он не замечает, даже не знает о том ничего?
   Верников лег на кровать, раскрыл Юлия Цезаря.
   – «Hallia est omnis divisa in partes tres», – прочел он вслух.
   Латунный звон латинской фразы слегка отрезвил.
   Он уцепился за звук мертвого языка, выплывая на поверхность.
   «Hallia est omnis…»
   Раза три звонил телефон.
   Но Верников не взял трубку.

11

   Наутро Ирина ничем не напомнила о вчерашнем конфликте. И он делал вид, ничего не случилось. И так было лучше.
   За ужином, куда Ирина явилась в очередном платье – небесно-голубом, на тоненьких лямочках, с каким-то хитрым приспособлением, выставляющим далеко вперед ее скромную грудь – все было спокойно.
   В качестве компенсации за свое вчерашнее бессердечие Верников предложил сходить за покупками. На что она согласилась.
   Собрались быстро. И когда выходили из отеля, уже смеркалось, но еще не стемнело.
   Верников понятия не имел, где находится поганый турецкий маркет, но Ирина прекрасно все знала.
   Они миновали ворота отельной территории и пошли по дороге. Слева тянулись однообразные убогие виллы, обсаженные незнакомыми Верникову деревьями. С другой стороны раскинулась заросшая бурьяном степь.
   Идти пришлось невесть сколько. Незаметно приблизилась, а потом и осталась позади мечеть, которая с балкона казалась невероятно далекой. Верников поражался, какие расстояния способна преодолевать женщина ради тряпок и побрякушек.
   Навстречу, ревя и мигая сигнализацией, проехал привычный автомобиль с антимоскитным распылителем. Газ волочился длинным серым шлейфом. Вероятно, жители вилл тоже страдали от насекомых, и машина обрабатывала все местное побережье.
   – Что это? – поразилась Ирина.
   – Газваген, – ответил Верников и пояснил: – Травит аэрозолем насекомых.
   Ты разве не видела эту машину около отеля?
   – Нет. Представь себе.
   – Представляю, – буркнул Сергей Анохин.
   Его насильно заставили принять участие в походе. И он каждым словом выражал недовольство: вместо того, чтобы с новым приятелем колдовать над ноутбуком, тащиться черт-те куда и черт-те зачем…
   Трещали цикады. С недалекого моря веяло острой сыростью. Из-за решетчатых заборов торчали диковинные цветы, целые кусты невероятно огромных лепестков. Как ни странно, они не издавали никакого аромата – и вблизи создавали ощущение чего-то фальшивого, поддельного, как и все турецкое. В зеленоватое небо медленно всплывал полумесяц.
   Было тихо, спокойно и почти хорошо. Только на душе у Верникова скребло со вчерашнего вечера.
   Наконец впереди засверкали перебегающие огни. На другой стороне дороги показалось то, что у турок именовалось маркетом. Несколько унылых строений с магазинчиками в нижних этажах. Какие-то убогие кафе на террасах. Мусорные кучи, целые горы смрадно гниющих отбросов, разломанные ящики и смятые жестянки из-под пива. От помойки, которая стояла прямо на тротуаре, шмыгнули в заросли бамбука несколько собачьих теней.
   – И это твой маркет? – уточнил Верников.
   – Да, а что? – ответила Ирина.
   – Да ничего.
   – Стоило тащиться пять километров, – проворчал задыхающийся от жары Сергей. – Чтобы найти вонючую мусорку и несколько лавок, как в отеле.
   – Но ты… – начала было Ирина.
   – Ребята, тихо, – развел руки Верников, опасаясь очередной истерики. – Соблюдаем чистоту эксперимента.
   Они договорились, что сначала в лавку пойдут Анохины. Ирина присмотрит тряпки. А потом, как бы отдельно, явится Верников и спросит цену по-немецки.
   Долговязый и очкастый, не имеющий ничего лишнего, в страшно мятой футболке и старых шортах, Верников не отличался от среднего отдыхающего немца. Во всяком случае, не походил на русских, которые даже на курорте следили за своей одеждой и обвешивались золотом.
   – Хорошо, – проворчал Сергей. – Только я в это не верю.
   – Сейчас увидим, – тихо сказал Верников.
   По дороге их несколько раз хватали за руки турки, торгующие овощами или сувенирами.
   – Spaeter! – цедил Верников, и торговцы отставали.
   Ирина уверенно вела среди одинаковых витрин. Наконец она обернулась к Верникову и он увидел, как темные глаза ее блеснули невероятным, почти физическим вожделением. Он в очередной раз поразился, как преображает женщину возможность пощупать новые тряпки. С этой точки зрения его Лена была, вероятно, нетипичной женщиной: она отличалась спокойствием даже при выборе одежды.
   – Здесь… – прошептала Ирина.
   – Я уж понял, – также шепотом ответил Верников. – Идите, я в засаде.
   Анохины скрылись в лавке. Верников отошел и притворился, будто внимательно изучает афишу закрытой туристической конторы. Через некоторое время вернулся Сергей.
   – Что там? – спросил Верников.
   – А, ну их… – отмахнулся Анохин. – Пока все не пересмотрит – не уйдет…
   – Будем ждать.
   Наконец из лавки вывалилась Ирина. Раскрасневшаяся и очень красивая в голубом платье с выпирающей грудью.
   – Что там? – спокойно повторил Верников.
   – Футболка… – счастливо прошептала Ирина. – Коля рядом стоит.
   Оранжевая, на груди вышито «Гавайи».
   – Слушай… Я, наверное, слишком туп… Но зачем в Турции покупать футболку, на которой написано «Гавайи»?
   – Ты ничего не понимаешь, – счастливо отмахнулась Ирина. – Фирменная вещь. Ярлык «Версаче».
   – Кто бы сомневался, – издевательски подтвердил Сергей.
   – Сколько он за нее просит? – задал Верников главный вопрос.
   – Тридцать долларов.
   – Ясно. Ждите.
   С равнодушным видом он вошел. И сразу увидел Колю возле стойки.
   Верников выдернул край оранжевой футболки, помял в пальцах – мальчик незаметно кивнул. Через секунду подбежал хозяин.
   – Здравству, добры вечер, – заранее осклабился он.
   Поскольку только русский идиот мог тащиться пять километров по душной темноте, чтобы купить поддельную тряпку красной ценой доллара три.
   – Wieviel? – не дрогнув мускулом, спросил Верников.
   – Oh, deutsch… – уважительно пробормотал турок. – Zwanzig Euro.
   Двадцать евро было уже меньше, чем тридцать долларов.
   Но Верников покачал головой.
   – Zu teuer, – с безразличием бросил он и повернулся к выходу.
   – Fuenfzehn Euro! – лавочник схватил его за рукав.
   – Nein, – покачал он головой, высвобождаясь. – Fuenfzehn Dollar.
   Верников успел остро подумать, что предложение немца продать вещь за доллары должно казаться странным. Но турок уже кланялся:
   – Окей, окей…
   Через две минуты, отдав деньги и получив товар, Верников вышел на свободу.
   – Вот, – он протянул футболку Ирине.
   – Сколько?… – спросила она.
   – Пятнадцать долларов.
   – Сколько?!! – выпучил глаза Сергей.
   – Пятнадцать. Правда, я торговался.
   – Вот это да. Никогда бы не подумал, что ты способен торговаться.
   – Я тоже, – усмехнулся Верников. – Но все равно как немцу он мне сразу предложил двадцать евро.
   – Эксперимент удался, – подытожила Ирина, отсчитывая ему пятнадцать долларов.
   – Пап, вам с дядей Костей надо было поспорить, – сказал Коля, судя по всему, войдя в азарт.
   – Поспорьте сейчас, а я еще в одну лавку зайду, – у Ирины загорелись глаза.
   – Хватит, – неожиданно твердо заявил Анохин. – Эксперимент прошел блестяще. Но за такую дрянь мне и пятнадцати долларов жалко.
   Верников ничего не сказал, но в душе чувствовал полную солидарность с другом.
   – Идем обратно, пока мы не оставили тут все деньги.
   – Сергей прав, – сказал он, поскольку тряпичная эпопея успела утомить за несколько минут. – Надо уходить. Турки не такие ослы, какими их хочется видеть. И нас всех вместе могут раскусить…
   Ирина согласилась на удивление легко.
   Видимо, к ней в этот вечер пришло хорошее настроение.

12

   Обратный путь лежал в полной тьме. Лишь изредка пробиваемой редкими фонарями, что зажглись кое-где вдоль дороги.
   Сейчас, когда зрение отступило на второй план и обострились другие органы чувств, проявились тяжелые запахи помоек. Которые у турок, похоже, прятались под каждым кустом.
   – Ну и вонь тут, – продолжал брюзжать Сергей.
   Около одной из куч опять мелькнули собачьи тени. Раздалось рычание, потом непривычное тявканье, и одна собака вынырнула из темноты. Перебежала дорогу и замерла, подхваченная светом автомобильных фар.
   У нее были большие острые уши и длинный хвост, похожий на меховую палку с белым кончиком. И тонкие ноги, поддерживавшие такое же тонкое поджарое тело.
   – Какая странная собака, – пробормотала Ирина. – Я такой…
   – Это не собака, – возразил Верников, не понимая сам, как узнал в полусвете ни разу не виденное животное. – Это… Шакал.
   – Ша-кал?! – не поверил Сергей. – Дикий зверь?!
   – Да. – Здесь почти дикое место. С одной стороны виллы и помойки, то есть цивилизация, с другой – практически девственная степь.
   Машина проехала. Шакал – или кто это был… – прошел еще несколько метров и встал под фонарем, прислушиваясь и нюхая воздух.
   – Я думаю… – начала Ирина.
   – Тихо, – остановил Верников. – Молчите все и не шевелитесь.
   Он негромко засвистел.
   Шакал прянул ушами и посмотрел в его сторону.
   Но остался на месте. Верников сделал по направлению к нему шаг. Второй, третий. Подойдя вплотную, он медленно присел. Шакал смотрел снизу умными темными глазами, продолжая ловить посторонние звуки. Его же, судя по всему, совершенно не боялся.
   – Хороший, хороший… – тихо проговорил Верников.
   И положил ладонь шакалу на загривок. Тот напрягся, чуть зарычал, но тут же успокоился и даже взмахнул хвостом. Верников осторожно погладил жесткую шерсть. Шакал не собирался убегать. В глазах зверя светилось доверие к человеку. Точнее, даже не доверие, а просто признание равным себе. Или нечто сходное – что Верников, много лет имевший дело с животными, ощутил сейчас впервые.
   Они стояли так, зверь и человек, пока откуда-то не послышался злобный собачий лай. Шакал прянул ушами и молниеносно растворился во мраке.
   – Вот это да… – прошептала Ирина. – Он тебя совсем не боялся.
   – А что меня бояться, – засмеялся Верников. – Ведь я же звериный доктор.
   Почти Айболит. А не какой-нибудь охотник или живодер.
   – Но ведь шакал этого не знал, – совершенно серьезно возразил Коля. – Как вам удалось, дядя Костя? Это же дикое животное. От меня вон даже дворовые кошки разбегаются. А тут – шакал. Почти что волк…
   – Если серьезно, Коля… Все очень просто объясняется на уровне рефлексов. Скорее всего, этого шакала еще никогда не бил человек, и он воспринимал меня просто как незнакомое животное. А звери реагируют на запах и позу. От меня не пахло страхом, и я был всего лишь чуть-чуть выше…
   – Ой, Костя… Может, ты обидишься, но я тебе скажу, – перебила Ирина. – Этот шакал такой красивый. В нем стройность и дикость какая-то и свобода… Не объяснить. Так вот, когда ты сидел рядом с ним, вы были чем-то похожи…
   – Умница наша Ирина Львовна, – язвительно вставил Сергей. – Это ведь надо так сказать: доктор Константин Верников похож на бродячего шакала. Не в бровь, а в глаз.
   – Отнюдь, – покачал головой Верников. – Ирина меня не обидела. И мне такое сравнение приятно…
   – …Да я просто хотела сказать, что ты такой же стройный и свободный… – смутившись, принялась пояснять Ирина. – Только худой больно. Пусть Лена тебя откормит…
   – …Потому что животных я люблю больше, чем людей. И сравнение с животным мне доставляет удовольствие.
   – Животных больше, чем людей? – прищурился Сергей. – Даже так?
   – Да. Животные никогда не причиняли мне беспричинного зла. В отличие от людей.
   – Кто ж тебя так обидел? – непонятным тоном спросила Ирина. – Не первые ли жены?
   – Не хочу об этом говорить, – отрубил Верников. – Потом как-нибудь…
   – Слушай, Костя… – заговорил Анохин. – Признаюсь честно – мы с тобой дружим десять лет. Но до сих пор, каюсь, я как-то не воспринимал твою профессию всерьез. Я знал, конечно, что она важная и нужная и так далее… Но все-таки…как бы сказать… второстепенная. А сейчас ты меня просто сразил… Я бы никогда не подумал, что ты настолько проник в душу животного. Что тебя дикий шакал не боится.
   – Да не проникал я, это уж слишком. Но если честно… Вот ты, Сергей, свою профессию любишь?
   – Я?… Признаться, давно не задавался таким вопросом. Вначале, конечно, интересно было. Потом привык… А сейчас – куда, на хрен денешься с подводной лодки. Кормить-то надо этих двух…
   – А ты? – обратился он к Ирине.
   – Обо мне речи нет, – вздохнула она. – Я ведь… говорила тебе. Что жила под гнетом мамы. И шаг в сторону не могла сделать без ее ведома. Мама была бухгалтером и повторяла, что ее профессия кормит. И я не могла стать никем, кроме бухгалтера. Какая тут, к черту, любовь.
   – Ну а с тобой, – довольно жестко сказал он Коле. – Вообще все ясно.
   Тебя родители запихнули, куда смогли. И называешься ты экономистом. А кем будешь – зависит от того, куда родители же после института засунут. И что ты любишь, кроме девочек и мобильника – ты даже сам не знаешь. Так?
   – Увы, так, – ответила за сына Ирина.
   – Ну вот. С вами все ясно. А вот я свою профессию выбрал осознанно.
   Правда, сначала собирался идти иным путем. В десять лет я прочитал книгу Даррелла…
   – А кто это такой? – спросил Сергей.
   – Знаменитый английский натуралист и любитель животных, – разъяснила Ирина.
   – Умница, – похвалил Верников. – Чувствуются остатки классического воспитания… Ну так вот, я прочитал книгу «Моя семья и другие звери». И решил стать биологом. Но потом…
   – Что – потом?
   – Потом однажды нашел живую сороку со склеенными крыльями. Она попала в лужу горячего битума. И тогда понял, что нет предназначения более благородного, чем лечить животных.
   – Высоко сказано, – отметила Ирина.
   – Извини, так слова легли.
   – А… Сорока как? – спросил Коля. – Вы ее спасли, дядя Костя?
   – Увы, нет. Позже я узнал, что птица, у которой склеены перья, обречена практически всегда… Но тогда я твердо решил идти в ветеринары. Вызвав шок у родителей, ведь они были инженерами и прочили мне авиационный институт.
   – А вообще… Ты всех животных спас, которых лечил? – спросила Ирина.
   – Увы, нет… – Верников нахмурился, вспомнив зеленую обезьянку. – Я ведь не волшебник. А всего лишь доктор.
   – Слушай, Костя, – сказал Сергей. – Ты говорил, животных лечить труднее, чем людей? Почему? Только лишь оттого, что они не могут сказать, что болит?
   – Не только. И даже не это главное. Они устроены иначе, чем люди.
   – Разве? Мне кажется, эти, как у вас называется… системы органов у животных и у человека сходные.
   – Именно что сходные. Но функционируют по-разному. Длина кишечника, например, у травоядных в несколько раз больше, чем у хищников. Количество сердечных сокращений, отношение объема крови к весу тела, частота дыхания… Очень много различий; долго объяснять, и вам это скучно. Коротко: у всех животных разная скорость обмена веществ. И в отличие от человека, у животных нет иммунитета. Патогенные процессы развиваются с ураганной скоростью. Начавшуюся болезнь невозможно остановить, если потеряешь время.
   – Как так? – удивилась Ирина. – А я всегда считала, что животные более живучие. Ведь даже говорят – «заживает, как на собаке».
   – Их единственное преимущество. Более высокая способность к регенерации тканей. Но это лишь хирургические заболевания, скорее травматические. А внутренние болезни, инфекции – даже раневые, если проникают глубоко – их лечить невероятно сложно… Впрочем, хватит об этом. Я на врачебную тему могу долго распространяться.
   – Отнюдь, – покачал головой Сергей. – Мне очень интересно послушать профессионала. Всегда полезно узнать что-то новое, о чем даже не подозревал.
   – Ну, если говорить по существу, то вся наша медицина, разделенная на десятки направлений, достигшая определенных успехов и так далее – есть медицина единственного вида живого существа – homo sapiens, то есть человека. Для животных по-настоящему нужно развивать много разных медицин, создавать фармакологии и фармакогнозии, и так далее. Представляете – медицина кошки, медицина собаки, медицина лошади… Сколько видов, столько наук об их лечении. Потому что даже близкие виды невозможно лечить одинаково – например… – Верников сделал паузу, опять вспоминая прошлое. – Человека и обезьяну…
   Он разгорячился. Слова лились – мысли давно накопились, но, кажется, он их ни разу не высказывал их вслух. И был благодарен друзьям, что они слушают его этой теплой турецкой ночью.
   – Мы живем в двадцать первом веке. А ветеринарная медицина осталась на уровне… Даже трудно сказать, какой эпохи. На западе, конечно, все иначе. Но здесь… Человек идет к конкретному доктору в зависимости от заболевания, а я – и терапевт, и инфекционист, и эндокринолог, и хирург, и даже психолог… Я работаю с животными… черт знает сколько, надо считать, мне лень. И вроде накопил достаточный опыт. Но все равно, все равно! – при любом более-менее серьезном случае приходится искать новый путь. И я ощущаю себя земским доктором чеховских времен, когда все болезни лечили содой и клистиром…
   – Никогда бы не подумала…
   – Вы не представляете, как трудно рассчитать дозировку лекарства. Чтобы помочь, а не принести вред. Антибиотики, например. А наркоз… Дать столько, чтобы животное не мучалось, но не вызвать необратимых изменений высшей нервной деятельности…
   – А что, животным дают наркоз?! – поразился Сергей.
   – Конечно, а ты как думал? Когда кошке приходится делать кесарево сечение…
   – …Кесарево?! Кошке?!! – изумилась на этот раз Ирина.
   – Да. У нее тоже бывает неправильное предлежание плода. Особенно у искусственно выведенных чистопородных, которые вообще нежизнеспособны. И тогда приходится…
   – Вот это да…
   – Всякое бывает. А люди, хозяева животных… Честное слово, иногда они глупее тех, кого приносят лечить. Приходит однажды девочка лет двенадцати с хомяком в стеклянной банке. «Дяденька доктор усыпите Тимофея и дайте справку, он бешеный, меня укусил, теперь мама сказала, что сорок уколов в живот надо делать, и так далее.» Я достаю, смотрю – хомяк как хомяк, никаких признаков бешенства. «А как он тебя укусил?» «Взбесился и укусил.» «При каких обстоятельствах?» «А не было никаких обстоятельств, я просто играла с ним. Поднимала вот так – выше своей головы – и на кровать кидала. Пять раз кинула. На шестой раз хотела его взять, он меня и укусил.» Вот вам и бешенство.
   – И что ты девочке сказал? – поинтересовался Сергей.
   – Сказал – давай я тебя пять раз со второго этажа из окна выброшу, на шестой ты меня укусишь, я объявлю тебя бешеной и отправлю усыплять, как ты на это посмотришь?
   – Ну ты жесток… – прижала ладони к щекам Ирина. – Так говорить с ребенком…
   – Во-первых, в двенадцать лет ребенок уже отвечает за свои действия.
   Во-вторых, образ на нее подействовал. И она навсегда запомнила, что нельзя безнаказанно мучить маленьких.
   – А хомяк? – спросил Коля.
   – Хомяк Тимофей, думаю, жив и здоров.
   – Слушай, Костя… – серьезно сказал Анохин. – Я тебя слушал сейчас и поражался. Ты такой думающий, квалифицированный и психологичный врач… если бы ты лечил людей, тебе не было бы цены…
   – Свою цену я знаю, – достаточно жестко ответил Верников. – А людей не буду лечить никогда и ни при каких обстоятельствах. Люди в девяносто случаев из ста сами виноваты в своих болезнях.
   – Вот как?
   – Именно так. И вообще… Душа человека… – Верников посмотрел в усеянное звездами небо. – Это сосуд, всю жизнь наполняющийся скверной. А душа животного – чистый родник, вытекающий из ледника.
   – Ты красиво говоришь, – улыбнулась Ирина.
   – Извини, опять так получилось… Животные безвинны. После смерти их души сразу уходят на небо. Хотя я не верю ни в бога, ни в небо, ни в душу. Но это… что-то особенное, я даже не могу объяснить, как я чувствую.
   – Ты говоришь непонятно… И даже как-то страшно, – вздохнула Ирина.
   – Возможно. Но я точно знаю, что душа вот этого шакала, который всю жизнь вынужден побираться на помойках, отбиваться от собак и обречен быть загрызенным или сбитым машиной – душа этого шакала светлее, чище и добрее, нежели у папы римского…

13

   За ужином на Ирине опять сияло новое платье. Белое, с раскиданными горошками. На удивление легкое и воздушное, невесомо овевавшее ее тело, которое сейчас снова казалось стройным. Законченность туалету придавал браслет с большим матерчатым цветком.
   Помня прецедент, Верников ничего не сказал. И Ирина тоже была на редкость молчаливой. Судя по всему, ей нездоровилось: вероятно, она перекупалась. Поэтому ужин, который обычно тянулся часа полтора, закончился очень быстро.
   Проведя полчаса с Юлием Цезарем, Верников решил сходить на море. Не купаться: тяжесть проходила медленно – а просто побродить босиком в пенистой кромке прибоя.
   Не взяв с собой ничего, поскольку лежать уже не собирался, Верников надел шорты и отправился вниз.
   Съехал на лифте, обогнул ресторан, зашагал мимо ряда лавок.
   Миновал медпункт, откуда хищно высовывался унитазный доктор.
   И вдруг увидел, что из дальнего коридора, ведущего в соседний корпус, бежит Ирина Анохина. В том же платье, развевающемся на лету. И с конвертом в кулаке. Явно охваченная какой-то проблемой.
   – Стой, – сказал Верников, раскинув руки.
   – А… Это ты, Костя…
   Налетев, Ирина долю секунды оставалась в его объятиях.
   – Куда бежишь?
   – Да к доктору…
   – К доктору?! – Верников не поверил ушам. – Что случилось? Коля ногу подвернул?
   – Не Коля, а я… У меня что-то с ногами… Сгорели, кажется…
   – Покажи, – приказал он.
   – Вот…
   Ирина подняла ногу и он увидел, что ступни ее сильно покраснели.
   – Подожди. Зачем тебе к доктору?
   – Ну как… Болит очень. И вообще мне как-то всей нехорошо.
   – Поверь, этот доктор не поможет.
   – Поможет, он обещал! Я у него уже была, он меня посмотрел и велел за страховкой сходить, тогда примет.
   – Понятно. И ты бежишь?
   – Ну да… Анохин говорил, у нас хорошая страховка. На пятьдесят тысяч долларов.
   – Ага. Плавали, знаем. В одной фирме путевки брали. А какая там франшиза, Анохин не говорил?
   – Франшиза? Это что такое?
   – Минимальная стоимость медицинской услуги, которую ты оплачиваешь из своего кармана.
   – А разве… разве такая есть?
   – Конечно. Стандартный ход любой компании. За крупное – что случится с одним туристом из десяти тысяч – заплатят, а мелочь вешают на тебя. Иначе они разорятся.
   – А я и не знала… И Анохин… – растерянно пробормотала Ирина.
   – Ты еще много чего не знаешь. Зато я знаю. Наша франшиза составляет семьдесят долларов. Понимаешь, что это значит?
   – Это… это значит…
   – Это значит, – с жесткой расстановкой перебил Верников. – Что сейчас тот мраморный писсуар, которому я бы не доверил даже царапину йодом смазать, измерит тебе давление. Посмотрит язык, пощупает пульс и еще что-нибудь. Даст просроченные таблетки турецкого производства – и это будет стоить ровно семьдесят долларов.
   – Но ведь поможет зато.
   – Вот в этом я как раз сомневаюсь. Я много раз видел его рожу. И то, как он больных осматривает. Поверь, я врач и могу оценить врача. Его цель – прежде всего содрать с тебя деньги. А они у тебя не лишние.
   – А что мне делать…
   – Если у тебя солнечный ожог, возьмем в баре коньяка. Ноги тебе протрем…
   – Костя, это не солнечный… Я знаю.
   – Так, подожди… – Верников посмотрел на Ирину серьезно. – Когда это началось?
   – Сегодня в обед…
   – Похоже на аллергию. Ты ела что-нибудь необычное?
   – Да нет, все как всегда…
   – Медуза?… Впрочем, в этом море медуз я не видел… Мошки накусали?
   Днем их нет… У тебя была когда-нибудь аллергия на траву?
   – Нет… Но знаешь, Костя… Я как раз по траве сегодня утром прошлась босиком.
   – Где?
   – Да вдоль корпуса, по газону. Так приятно, мягкая и влажная…
   – Понятно, – вздохнул Верников. – Газваген.
   – Что?
   – Машина с распылителем. Которая каждый вечер все опрыскивает. В траве сохранилось действующее вещество аэрозоля, у тебя на него аллергия… Пойдем.
   Он решительно тронул Ирину за руку.
   – Куда?
   – Лечить тебя буду.
   – А ты… – Ирина серьезно взглянула снизу вверх. – Ты людей…
   – Умею, умею. Я же сто раз говорил, что животных лечить труднее.
   – А вчера ты утверждал, что ни при каких обстоятельствах людей лечить не станешь… – усмехнулась она.
   – Исключение подтверждает правило, – ответил Верников. – Тем более, друзья для меня – это не просто люди…
   – А почти животные? – засмеялась Ирина.
   – Что-то вроде того.
   Взяв Ирину покрепче, он повел ее за собой.
   Турецкий доктор, от которого на глазах уплывали семьдесят долларов, выбежал, забормотал по-русски.
   – Spaeter, – рявкнул Верников, отодвигая его в сторону.

14

   Казалось, сам лифт в нерешительности замедлил свой подъем. Сквозь тонкое платье от Ирины струился незнакомый жар.
   В коридоре около медпункта он действовал автоматически, как врач.
   А сейчас… Сейчас в самой ситуации витала двусмысленность. С одной стороны он – доктор, пусть ветеринар – собирался лечить пациентку. Но с другой… Они держались за руки и между ними проскакивали искры невнятного напряжения.
   Он, мужчина, вел женщину к себе в номер.
   Этого было достаточно; деталей не требовалось.
   Хотя в самом деле все происходило не так.
   Но Ирина, судя по всему, тоже ощущала растущую неловкость по мере того, как ехал лифт, они шли по коридору, сворачивали за угол…
   – Ну вот, пришли в амбулаторию, – сказал Верников, вытаскивая из кармана прокси-карту. – Сейчас задам тебе таблетку кестина, и все будет нормально…
   Разряжая внезапно накалившуюся обстановку, он намеренно употребил ветеринарный термин.
   – Что задашь? Трепку под условным названием «таблетка кестина»? Или что-то еще?
   – Антигистаминное средство. То есть лекарство против аллергии. Одно из лучших, третьего поколения.
   – Ветеринарное?
   – Почему? Человеческое. Я всегда вожу аптечку на все случаи жизни. А «задать» – так в ветеринарии говорят. В человеческой медицине дают таблетку. А в кошачьей – задают. Ну принято так…
   – Значит, ты меня как кошку будешь лечить, не как человека? – Ирина нервно засмеялась.
   – Ты точна, как всегда. Именно как кошку. Потому что ты знаешь – кошек я люблю больше.
   Они стояли перед его номером. Верников вставил карту, замок щелкнул, и из отворившейся двери хлынул поток чистого ледяного воздуха.
   – Ох, ничего себе… – блаженно пробормотала Ирина. – Как у тебя хорошо… У нас в номере такая жара. Когда приходим, включаем кондиционер и пытаемся не умереть сразу. А у тебя все работает…
   – У меня такая же система. Турки везде одинаковы. Просто я заблокировал отключение, и все.
   – Блин, – со злостью сказала Ирина. – Кто из вас компьютерщик – ты или Анохин? Он вообще ни на что не способен. Я его, между прочим, спросила – а нельзя что-нибудь сделать, чтобы кондиционер работал без нас. Он руками развел и говорит – не-ет, нужен электронный ключ…
   Ирина настолько точно скопировала интонации Сергея, не желающего что-то делать, что Верников невольно усмехнулся.
   – Да ни при чем тут – компьютерщик, не компьютерщик… У меня случайно получилось. Я ведь привык к методу проб и ошибок. Попробовал – и вышло.
   – Но почему ты попробовал, а он даже не стал?!
   – Ладно, сейчас у нас другие проблемы. Садись и показывай свои ноги…
   Верников прошел в туалет, тщательно вымыл руки – как делал механически перед каждым врачебным осмотром.
   Ирина сидела в кресле около круглого стеклянного стола. Он взял ее ступню – маленькую, ровную, с аккуратно покрашенными ногтями. И понял, что она не только красная, а сильно распухшая. Причем отек начал распространяться на щиколотку.
   – Как быстро у тебя это началось? – встревоженно спросил Верников.
   – Не знаю… Сначала просто чесалось, потом около пальцев покраснело, потом дальше, потом опухло… А что?
   – То, что аллергическая реакция продолжается. Краснота поднимается выше. Таблеткой не обойтись. Придется сделать тебе укол.
   – Укол?! А может, не надо… Я уколов с детства боюсь.
   – Я не больно делаю. Просто я опасаюсь, что пойдет дальше и кончится анафилактическим шоком.
   – А что это такое?
   – Ураганная аллергическая реакция. В отдельных случаях заканчивается удушьем от отека легких. В неудачной ситуации без экстренной помощи здоровый человек может умереть от одного укуса осы.
   – Ужас…
   – Я не знаю, что в этой аэрозоли. И может оказаться так, что моей аптечки не хватит и тебя придется везти в настоящую больницу. Что будет гораздо хуже…
   – Господи… Ты меня пугаешь.
   – Да нет, я не думаю, что это грозит. Но я врач и обязан допускать худший из вариантов. Это в медицине как дважды два. Поэтому укол надежнее. Вколю тебе старый добрый супрастин…
   – Ветеринарное лекарство?
   – Нет, тоже человеческое. Древний препарат. Но надежный. И тебе сразу станет лучше.
   – Лошадиным шприцем меня будешь колоть, да? – не очень уверенно пошутила Ирина.
   – Нет, слоновьим, – серьезно ответил Верников. – Ложись и готовь мне место для укола.
   – Ложиться? – с неожиданной растерянностью пробормотала она. – А стоя нельзя?
   – Стоя колют только ленивые медсестры. Которым неохота ждать, пока пациент ляжет. Все равно после укола надо полежать с ваткой, чтоб не образовалась гематома.
   – Но у меня платье помнется…
   – Сними, – спокойно сказал Верников.
   – Снять?!
   В голосе Ирины звучало такое удивление, что Верников невольно рассмеялся:
   – Можно подумать, я тебя в купальнике не видел.
   – Купальник – это купальник, а белье – это белье…
   – Я доктор и меня не следует стесняться, – возразил он, протирая руки спиртом.
   – И кошки… тоже перед тобой раздеваются?
   – Все как одна.
   – Ну ладно… Только ты не смотри.
   – Я и не смотрю. У меня есть занятие.
   За спиной Верникова раздалось шуршание ткани, потом скрипнула кровать. Он спокойно, не думая о постороннем, набрал из ампулы лекарство, выпустил из шприца воздух, взял ватку со спиртом и наконец обернулся.
   Ирина лежала на животе, уткнув лицо в сложенные руки. Спину ее перечеркивала белая полоска бюстгальтера. И такие же белые трусики сияли ниже. Верников окинул ее фигуру равнодушным взглядом врача. Ничто в нем не дрогнуло.
   – Мне через трусы тебя колоть?
   – Я… стесняюсь. Спусти сам, сколько нужно.
   – У меня руки заняты. Я не украду твою попу, давай скорее, а то игла обсеменяется бактериями.
   Ирина вздохнула и обреченно опустила трусы. Ягодицы ее оказались самыми обыкновенными. Не тугими но и не чересчур дряблыми, как и соответствовало возрасту.
   – В какую половинку колоть? – на всякий случай спросил Верников, зная, что у людей могут сохраняться нерассосавшиеся узлы от прежних инъекций.
   – Без разницы.
   – Тогда в правую.
   Верников склонился и привычно расчертил ягодицу на четыре части.
   – Щекотно, – пискнула Ирина.
   – Я определяю место, потерпи.
   Выделив правую верхнюю четверть, Верников погладил кожу.
   – Ты что? С моей попой играешь? Нравится?
   – Конечно. Гладкая и большая, в любое место можно колоть.
   Верников смазал нужное место спиртом и молниеносно вколол шприц.
   – Не больно? – спросил он через несколько секунд, выдернув иглу и прижав место укола.
   – Ни капельки… Костя, у тебя руки просто золотые… Мне никогда никто не делал таких уколов…
   – Руку дай, – скомандовал Верников. – Палец… Вот сюда приложи.
   Ватку чувствуешь? Держи крепко, чтобы не было синяка.
   Он бросил шприц в мусорное ведро, по привычке еще раз вымыл руки.
   Ирина лежала не шевелясь, и послушно прижимая ватку.
   – Кость? – проговорила она невнятно в подушку.
   – Что?
   – А кого легче колоть – меня или кошку?
   – Тебя, конечно.
   – А почему?
   – У тебя попа вон какая большая…
   – Толстая?
   – Не толстая, я этого не говорил. А большая. В смысле, что у кошки вообще попы нет.
   – И куда ты ее колешь?
   – В ляжку. Это гораздо труднее.
   – Потому что у кошки ляжки меньше, чем у меня попа?
   – Именно поэтому, – усмехнулся он и сел в кресло.
   – А тебе часто кошек колоть приходится?
   – Почти каждый день. Иногда даже несколько раз.
   – А они пищат?
   – Когда больные – нет…
   Верников вздохнул.
   – Однажды я сутки сидел около кошки и каждые два часа делал ей укол.
   – Сутки?!
   – Да. Иначе ее было не вытащить.
   – А что с ней было?
   – Не знаю точно. Возможно, чумка…
   – Чума у кошки? И все остались живы?
   – Не чума, а чумка. Никогда не слышала? Так просто называется одна из болезней. Обычно поражает котят и щенят. Если выживают, потом остается частичный паралич задних конечностей. При ходьбе подволакивают.
   – Жалко…
   – Мне тоже.
   – Кошка маленькая была?
   – Месяца три. Размером… – Верников запнулся. – С два моих кулака.
   Маленькая черненькая кошечка с зелеными глазами. Когда меня вызвали, она была в таком состоянии, что я побоялся забрать ее в клинику. Я бы ее просто не довез.
   – И как же ты… сутки сидел около нее?
   – Хозяева поставили на кухне раскладушку. И я их посылал в аптеку. И вводил по десять кубиков физраствора.
   – А что это такое?
   – Слабый соляной раствор, заменитель крови. В человеческой медицине тоже применяется. При общей интоксикации организма. Я не знал, что делать. И решил попробовать как бесспорное средство. Сначала было легко. Потом все труднее. Представляешь – кошка крошечная, а я в нее воду закачиваю…
   – Ей стало лучше?
   – Главное, что ей не становилось хуже. Между инъекциями я несколько раз делал ей клизму.
   – Клизму?!
   – Ну да. Я опасался, что причина всего – пищевое отравление. Хозяева оказались на редкость бестолковые, ничего толком не могли объяснить.
   – И… Что потом?
   – В начале вторых суток я сделал укол преднизолона. С передозировкой, чтобы подхлестнуть защитные силы организма.
   – Помогло?
   – Да.
   – Она тебя укусила? – засмеялась Ирина.
   – Не сразу. Но когда я ей вводил следующую дозу физраствора, она уже пыталась отбиваться. Это означало перелом.
   – За сутки?
   – Да, я же говорил, у животных все процессы идут быстрее, чем у людей.
   Человек может неделю лежать в коме. А животное за несколько часов можно вылечить. А можно потерять…
   – И что теперь эта кошечка?
   – Думаю, в порядке.
   – Тебе тогда хорошо заплатили?
   – Честно говоря – не помню, – признался Верников. – Это была обычная кошка которую хозяева подобрали на улице. Не какой-нибудь чистопородный перс. Ее и звали как-то… Муся или Дуся… Фрося, да, точно Фрося. Да это и неважно. Главное, ее удалось спасти.
   – Костя… – Ирина повернула голову набок, и в глазах ее что-то блеснуло.
   – Костя… Я раньше тебя не ценила. Ты настоящий врач…
   – Самый обычный, – отмахнулся Верников. – Ну ладно. Сейчас взглянем, идет ли кровь из ранки… Палец отпусти… Есть немного. Полежи еще минут десять.
   – А потом?
   – Что – потом?
   – Потом что делать?
   – Идти в своей номер, принять дозу алкоголя…
   – Зачем?!
   – Затем, что алкоголь сам по себе является антигистаминным средством, и комбинированный прием усиливает действие препарата. И уснуть. А завтра проснуться здоровой с белыми ножками.
   – Костя…
   – Что?
   – Костя, а можно… А можно, я у тебя полежу?
   – Ты и так у меня лежишь, – спокойно ответил Верников.
   – Не десять минут. Я выпью алкоголя и усну у тебя. Посплю пару часов, потом пойду к себе.
   – А…
   – …Потому что мне у тебя хорошо. Мне уже становится лучше. Мне лучше просто рядом с тобой. Как той кошке, около которой ты сидел ночь. Можно, а? Ну пожалуйста, это же такая малость?
   – Можно, – неожиданно для себя ответил Верников, обреченно чувствуя, как внутри что-то оглушительно падает вниз. – Лежи, если тебе так комфортнее. Я не буду мешать. Только алкоголя у меня нет. Сейчас спущусь в бар…

15

   – Что-то я устала валяться, – заявила Ирина. – И как я коньяк буду на животе пить?
   – Перевернись на спину, – сказал Верников.
   – Я вообще лежа пить не могу. – Я встану и сяду… Потом снова лягу, так и быть.
   – Дай посмотрю, как у тебя укол… Кровь нет. Но все равно стоит еще минут десять подержать.
   – Мне надоело.
   – Ну смотри… Если синяк будет – сама за свою попу отвечаешь.
   – Я вообще за все отвечаю сама, – ответила Ирина, поднимаясь с постели.
   Верников думал, что она сейчас будет снова надевать платье, аккуратно сложенное на крышку его чемодана, и хотел отвернуться. Но Ирина не вспомнила про одежду. Оставаясь в белье, спокойно прошла по номеру и села в кресло.
   Он опустился рядом, впервые отметив, как предусмотрительно было оборудовать одноместный номер двумя креслами, поставил коньяк. Бармен у ресепшн, зная Верникова, налил полные рюмки.
   – За твое выздоровление, – сказал он, чокаясь с Ириной.
   Она кивнула и отпила сразу половину.
   – Вот закуски у меня нет, – посетовал Верников. – Я привык, понимаешь, пить просто так… И вообще – коньяк, в отличие от водки, закуски не требует.
   – Ерунда, – махнула рукой она. – Обойдемся. Даже лучше. Я быстрее стану пьяная и уж тогда наконец тебя изнасилую.
   – Благодарность доктору от выздоровевшей кошки? – усмехнулся Верников, не принимая слов всерьез.
   – Ага.
   Сам он выпил совсем чуть-чуть. Час коньяка в его распорядке еще не наступил, и алкоголя пока не хотелось. Кондиционер был выключен, поскольку он не любил сквозняков. И сейчас в номере становилось жарковато. Верников поставил босые ноги на железное основание столика. От него шла приятная прохлада.
   – Какие у тебя руки красивые… – вдруг сказала Ирина, взяв его ладонь. – Какие замечательные руки…
   – Самые обычные.
   – Какие руки… – продолжала она. – Крепкие, сильные, и одновременно нежные. Удивительные… Я всегда гляжу на мужчину, на его руки, и пытаюсь представить, как приятно…
   – Что – приятно?
   – Да нет, ничего…
   Они посидели молча. Ирина прикладывалась к коньяку несколько раз.
   Глаза ее знакомо заблестели.
   – Как себя чувствуешь вообще? – осведомился Верников.
   – Нормально. Ты же настоящий доктор.
   – Это радует. Не то, что я настоящий доктор, а что тебе лучше.
   Хотя он сомневался, что за такое короткое время даже инъекция способна снять дискомфорт.
   – Я могу еще вызывать желание, как женщина? – вдруг спросила Ирина.
   – Да, – почти сразу ответил он, хотя не ожидал вопроса.
   – А что тебе во мне нравится?
   Видимо, Ирину не удовлетворял односложный ответ. Верников чувствовал, как разговор помимо его воли сворачивает куда-то не туда. Но он был уверен, что все под контролем, и ответил с улыбкой:
   – Душа.
   – И это все?…
   – Нет, не все, конечно.
   – А что еще?
   – У тебя красивая грудь, – вздохнув, признался он.
   В общем не погрешив против истины. Потому что сейчас грудь Ирины, ловко приподнятая бюстгальтером, выглядела внушительно. В купальнике, хоть и ничего не скрывающем, зрелище оказывалось куда более скромным.
   – А… – Ирина с оттенком пренебрежения погладила белые чашечки. – Это не грудь, а итальянский лифчик. Который так скроен, что увеличивает объем бюста в полтора раза. Но я рада тебе хоть так нравиться…
   Верников не ответил. Что-то ненужное все сильнее нарастало между ними.
   Ирина молча допила свой коньяк.
   – А вот у тебя ноги красивые, – вдруг сказала она.
   – У меня? – искренне поразился Верников. – Ноги?! Разве у мужчины могут быть красивые ноги?
   – Конечно. У тебя просто идеальные. Ровные, длинные, прямые…
   – Ну уж и скажешь, – отмахнулся он, чувствуя внезапное смущение.
   – Тебе с такими ногами в балете бы выступать. Бабы бы ходили специально на тебя смотреть.
   – Скажешь тоже – «в балете». Я ж не голубой…
   – А разве все танцоры голубые?
   – А разве нет?
   Ирина засмеялась; глаза ее блестели все сильнее.
   – Слушай, сними свои шорты, – вдруг потребовала она.
   – Зачем?! – изумился Верников.
   – Они слишком длинные. А я хочу увидеть твои ноги полностью.
   – Можно подумать, ты на пляже не видела, – возразил он.
   – Пляж это пляж. Совсем другое дело. Я здесь хочу. Сними.
   – Я не могу снять.
   – Почему?
   Верников взглянул словно со стороны и удивился словам. Точно разговаривали не мужчина и женщина, перевалившие сорокалетний рубеж – а двое тинэйджеров.
   – Как бы тебе сказать… Ну, в общем, у меня внизу ничего не надето.
   – Ну и что, – пожала плечами Ирина. – Можно подумать, я увижу нечто новое.
   – Раз все знаешь, так зачем снимать? – попытался отшутиться Верников.
   Он все еще считал себя хозяином ситуации. Однако чувствовал, что действие подходит к точке накала, после которой контроль окажется невозможным. И для пресечения стоило поднять Ирину и самому отвести ее домой. Но Верников медлил, не понимая себя.
   – Сними, – настаивала она. – Желание пьяной женщины – закон.
   – Ты не пьяная, – возразил он. – А всего лишь немного выпившая. В лечебных целях.
   – Ну тогда принеси мне еще коньяку.

16

   Когда он в очередной раз вернулся, Ирина опять лежала на кровати.
   Только уже вообще без ничего. Белье невинно висело на спинке кресла…
   Увидев ее, он и поразился, и нет: все к тому шло, это было ясно почти сразу. И разумеется, Ирину следовало выпроводить немедленно после укола. Но он этого не сделал… Неважно почему: руководствуясь медицинской необходимостью предотвратить синяк, или поддавшись чему-то иному, исподволь вызревшему внутри… В общем, теперь причина уже не имела никакого значения. Он позволил Ирине задержаться дольше необходимого минимума и тем самым принял ее условия игры. И теперь не оставалось ничего, кроме как продолжать.
   Верников прошел к столику и поставил коньяк на стеклянную поверхность.
   – Я тебе совсем не нравлюсь? – тихо проговорила с постели Ирина.
   – Нравишься, – ответил он.
   Странное дело: на пляже сквозь мокрый купальник все спрятанное Ириной проступало наружу. Но сейчас, когда она лежала перед ним действительно обнаженной, ее тело представлялось иным. Возможно, виной были ее груди, бесстыдные треугольники, словно выбеленные на загорелом фоне. На которых выделялись средней величины соски. И еще один белый угол сиял там, где под выпуклым животом начинались ее ноги. А ниже непристойно чернел пушистый мысок, побритый по границе купальника.
   И самым поразительным – хоть это и выглядело полным абсурдом! – казался ему факт, что у Ирины, сорокалетней матери семейства, имеются в наличии все обычные женские атрибуты. Груди. Соски. Шерстистое лоно. А под ним, в складках срамных губ, наверняка найдется вагина. Куда теоретически можно вставить пенис… Алена была ровесницей Ирины Анохиной, но Верников не удивлялся, видя ее тело. Впрочем, со своей последней женой он познакомился, когда они еще могли назваться молодыми; все сексуальное казалось естественным.
   Но обнаружить настоящие половые органы между ног добропорядочной Ирины… Это выходило за рамки.
   Правда, какой-то отстраненной частью Верников подумал, что для серьезного соблазнения Ирине стоило-таки сидеть, а не ложиться: в вертикальном положении торса кожа на ее молочных железах наверняка натягивалась и казалась гладкой. Сейчас, когда груди растеклись по бокам, поверхность их сделалась дряблой, покрылась впадинами и неровностями. Да и сами соски втянулись внутрь. Видимо, кормление Коли не прошло даром. Бюст безжалостно выдавал возраст своей хозяйки.
   Но это не казалось важным: женская грудь при любом состоянии оставалась женской грудью и не могла не манить к себе.
   И еще Верников отметил, что сейчас происходит нечто действительно ужасное, не входящее в рамки и могущее повлечь необратимые перемены. Он стоит в номере, спокойно рассматривая соски жены его лучшего друга, подруги его жены, матери дружественного семейства, и так далее… Он не предугадывал, что в самом деле сможет дойти до такого. Тогда, восемь лет назад на балконе, он был слишком пьян; да и сама ситуация не грозила обернуться чем-то действительно серьезным.
   В отличие от нынешней.
   – Ну и что ты стоишь, – с легким раздражением в голосе позвала Ирина. – Или теперь ты увидел нечто новое?
   – Да нет, в общем, – ответил Верников, все еще пытаясь делать вид, что события под контролем.
   – Тогда подойди ко мне.
   Он обреченно приблизился.
   – Очки сними.
   – Зачем?
   – Поцарапаешь меня.
   Верников послушно положил очки на тумбочку. Голое тело размылось в глазах – как всегда, пока зрение не успело аккомодироваться. Изъяны сгладились, и женщина показалась по-настоящему красивой. Да и сама ситуация тоже как-то расплылась и стала менее резкой… И почти допустимой.
   – Поцелуй мне грудь, – сказала Ирина.
   Взяв руками молочную железу, она сунула сосок безвольно нагнувшемуся Верникову. Он послушно взял в рот быстро вырастающую, тугую шершавую шишечку. Ирина принялась шарить руками по его телу.
   Бред какой-то, – параллельным сознанием отмечал он. – Зачем мне все это нужно…
   – Ну и сними же наконец свои чертовы шорты, – приказала она, переведя дух. – Я же вижу, что он хочет меня. Хотя ты, дурачок, из последних сил сопротивляешься.
   Верников проклинал свою плоть, не слушавшуюся рассудка.
   – Вот это член… – восхищенно пробормотала Ирина, схватив его предательский отросток. – Вот это да…
   – Ничего особенного, – чувствуя, как по-мальчишески краснеет, возразил он. – Член как член…
   – Говори кому-нибудь другому, – ответила она, подтягивая его к своим разведенным ногам, опрокидывая на себя и яростно втыкая мокрую головку в скользкую жаркую глубину. – А не мне… Ох… «Член как член»… Он еще может и не войти…
   Ирина ловко управлялась с его интимным предметом.
   – Ой… Ничего себе толщина… Нет, давай, давай, только не быстро, а то порвешь меня сразу… А я хочу тебя почувствовать… Давай, давай… так… Все. Где у тебя яйца? Вот… Вошел. Теперь работай.
   Все случилось молниеносно. Секунду назад он стоял одетый, а сейчас уже полностью оказался в ней.
   Черт, что я делаю… – продолжала настаивать трезвая половинка. – Зачем я это делаю… Совокупляюсь с женой лучшего друга… Как последний хорек… Как хорек…
   А Ирина уже выгибалась под ним. У Верникова давно не было новых партнерш, а Лена не отличалась темпераментом – и сейчас он словно познавал первую женщину – которая, если вспомнить, находилась в возрасте нынешней Ирины…
   Лавина, которую обрушила Ирина не поддавалась ни контролю ни описанию. По сути не он занимался с нею сексом, а она насиловала его, выжимая все возможное наслаждение.
   Он даже не уловил момента, когда она насытилась – так бурно и яростно происходил их контакт.
   – Я – все, – вдруг сказала Ирина, мгновенно расслабившись. – Ты великий молодец. Я так боялась, что ты кончишь раньше времени, и я не успею… Спасибо тебе. Теперь можешь и ты.
   До сих пор, сам он ничего не чувствовал: мешали посторонние мысли, сверлившие голову. И вдруг поняв, что он все еще находится в женщине, удовлетворенной им, а не кем-нибудь, он осознал, как угрызения совести отходят прочь, позволяя наконец сконцентрироваться на собственных ощущениях.
   – В тебя можно? – все-таки уточнил Верников. – Или выдернуть?
   – В меня можно все, что угодно, – улыбнулась она. – У меня спираль стоит. Делай что хочешь…

17

   – Ну вот теперь я могу пойти к себе… – блаженно бормотала Ирина, потягиваясь, как большая, довольная жизнью кошка. – Меня, наверное, уже потеряли…
   – Прими душ прямо здесь, – сказал Верников. – Из тебя по дороге потечет…
   – В самом деле, – засмеялась она. – Я об этом как-то не подумала… Вот была бы картина маслом… Принеси мне, пожалуйста, туалетной бумаги, а то я и тебе тут за два шага все залью. Ты же в меня месячную дозу выдал…
   Верников натянул шорты и опустошенно сел в кресло. Возбуждение, владевшее им во время секса, спало. Сама мысль о женщине, с которой он только что совершил коитус, и которая сейчас отмывалась от его семени, была противна – почти тошнотворна.
   Черт… – думал он, отхлебывая коньяк. – Зачем я поддался… Это было наваждение одной минуты… Одной минуты… Всего одной. Не хватило твердости в определенный момент. Если бы я сразу… И не было бы ничего… В чем теперь стоило бы раскаиваться…
   – …Вот и я, – раскрасневшаяся, голая и слегка влажная, Ирина появилась перед ним. – Я такая пьяная… От коньяка и всего прочего…
   В самом деле, она слегка пошатывалась. И что он хотел от жизни, если напоил женщину, а потом требовал от нее разумного поведения? Будто не знал как медик: алкоголь в любой женщине развязывает прежде всего похоть.
   – Почему у тебя такое лицо? – спросила она, подходя ближе. – Что-то не так? Тебе было плохо со мной?
   – Нет. Хорошо.
   – А… – она усмехнулась, взглянув совершенно трезво и ясно.
   Верников в очередной раз поразился удивительной способности Ирины молниеносно выходить из пьяного состояния. Или много пить, но не пьянеть, а лишь прикидываться пьяной?
   Она села. Но не в соседнее кресло, а на край кровати. Закинув ногу на ногу, скрестив руки под грудью – которая без поддержки итальянского бюстгальтера не казалась значительной. Но все равно выглядела тугой и ровной.
   – Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
   – Ну…
   – …«Как я, такой великолепный и нравственный, согрешил с женой лучшего друга и подругой своей жены, и так далее. Как я посмотрю завтра в глаза твоему мужу и сыну?» И все такое прочее… И ты уже раскаялся, что поддался мне. Так?
   – Так, – твердо ответил Верников, решив не отпираться и взглянув прямо на нее. – Сергей в самом деле мой лучший друг. И я совершил поступок, недостойный мужчины. Хотя скажу честно: мне было с тобой очень хорошо. Но Сергей…
   – Знаешь, что Верников…
   Он отметил, что Ирина после полового акта, вероятно, уже считает его полностью своим и даже называет по фамилии, как мужа.
   – …Что я тебе скажу… Катись ты к черту вместе со своим возлюбленным Анохиным…
   Она переменила позу, по-другому сложила ноги. На мгновение мелькнула ее раскрывшаяся промежность, розовые губки, темный вход. Сейчас это не вызывало в нем никаких эмоций.
   – …Если ты говоришь такие вещи женщине сразу после секса.
   В самом деле, я как-то не так поступаю, – подумал Верников. – Она-то в чем виновата, самому надо было соображать… И не высказывать мысли вслух. Итак все ясно.
   – Ир, извини меня, – сказал он, опустив руку на ее влажное теплое колено.
   – Я в самом деле сказал лишнего. Просто все… неожиданно.
   – Ну… – Ирина положила свою небольшую ладонь поверх его, удерживая на себе. – Я понимаю. И ты меня тоже извини. Я тебе резко сказала…
   Верников через силу улыбнулся.
   – Я просто что хотела тебе сказать… Ты посмотри на жизнь иначе. Анохин – это Анохин… И, кстати, Лена – это Лена. А я – это я. Понимаешь? Я не придаток Анохина. Я живой человек, имеющий право на счастье. Как и ты тоже. Или не так?
   – В общем так.
   – Так не воспринимай все, как пионер. Мы взрослые люди. И если мне чего-то не хватает в жизни, и тебе тоже… Ведь признайся честно – не хватает?
   Верников молчал; он боялся впускать в себя такие мысли.
   – Не говори мне ничего. И не пытайся себе ответить прямо сейчас. Просто запомни мои слова и подумай, на досуге, ладно? Вот над чем подумай: если бы тебе всего-всего хватало и ты был бы счастлив и удовлетворен на сто процентов, разве ты не выпиннул бы меня сразу? Я еще раз говорю – не отвечай сейчас. Только запомни.
   – Ты умная женщина, – вздохнул он.
   – Не такая дура, как мужики считают…
   – …Я никогда не говорил слово «дура»! – перебил Верников.
   – Но чтобы оценить мой ум, тебе все-таки пришлось меня трахнуть.
   Он пожал плечами; на такой аргумент не находилось ответа.
   – Так вот… Если нам обоим чего-то не хватает, и если мы нашли друг друга сейчас, то почему…
   Все верно, – быстро отметил он.
   Было бы полностью верным, если бы не один, все ломающий, факт. Ирина его не возбуждала, не сильно нравилась как женщина и даже во время полового акта он не ощутил с нею чего-то особенного, позволившего бы говорить о новом цвете жизни…
   – …Нам нельзя доставить друг другу удовольствие? Мы взрослые люди. И можем все делать по-умному…
   Верников опять пожал плечами.
   – И семья тут ни при чем, – быстро добавила она, словно ожидая следующего возражения. – Не думаешь же ты, что один раз трахнувшись, я побегу разводиться с Анохиным и потребую, чтобы ты на мне женился?
   – Нет, конечно.
   Такая глупость в самом деле не могла прийти ему в голову.
   – Ты со мной согласен?
   – В общем да, – признался он.
   – Ну так расслабься… И помоги мне одеться, мне в самом деле пора домой.
   – Ладно… Только сначала я принесу себе коньяку… Мне нужно…
   – Хорошо, – улыбнулась Ирина. – Тогда я еще немножко полежу.

18

   Около ресепшн Верников столкнулся с Колей Анохиным.
   – Дядя Костя, – встревоженно спросил мальчик. – Вы маму не видели?
   – Нет, – не раздумывая соврал он, почувствовав, что даже не краснеет. – А что?
   – Да она куда-то ушла и карту с собой забрала. Папа тоже где-то ходит, я в номер не могу попасть.
   – Попроси на стойке вон ту девушку со светлыми волосами. Она по-русски говорит. Скажи ей, родителей нет, ты в номер попасть не можешь. Она пошлет боя с универсальной картой. Я видел, так часто бывает.
   – Спасибо, дядя Костя… Но куда все-таки мама делась?
   – Ну… – Верников на секунду запнулся. – Наверное, ее какая-нибудь тетка утащила в маркет. Она обо всем забыла и пошла…
   Чувствуя себя полнейшим подлецом: не только совокупился с матерью пацана, но еще и наврал ему, как завзятый потаскун – он вернулся к себе.
   Голая Ирина раскинулась на его постели, наслаждаясь ледяным потоком кондиционера.
   – Телефон не звонил? – спросил Верников, сделав большой глоток коньяка.
   – Не-а… А что – ты кого-то ждешь? – Ирина вытянула длинные ноги, став еще больше похожей на довольную кошку.
   – Я-то не жду. Тебя ищут.
   – Кто? – равнодушно поинтересовалась она.
   – Коля. Он в номер не может попасть, ты карту с собой прихватила. И Сергея тоже нет.
   – Карту, между прочим, я Анохину оставила. Потому что он в номере сидел, когда я к врачу убежала. А Коля не маленький. Пусть отца ищет, он знает, где живет тот повернутый болван с ноутбуком. Или на ресепшн попросит, чтобы открыли…
   – Я именно это ему посоветовал. И еще сказал, что ты, наверное, с кем-то в маркет пошла.
   – Правильно. И вообще – не маленькие оба, перебьются. Надоели они мне до смерти, даже думать о них сейчас не хочу.
   Она замолчала, размышляя о чем-то своем.
   – Как себя чувствуешь? – спросил Верников, пытаясь вернуться в роль доктора.
   – Великолепно, – ответила Ирина, сверкая глазами. – Как может чувствовать себя женщина после…
   – Я не о том говорю, а об аллергии, – перебил Верников.
   – А я как раз о том. Чувствую себя прекрасно. Гораздо лучше, чем до встречи с тобой.
   – А ноги как?
   – Подойди и посмотри.
   Верников подошел. Он не успел нагнуться – Ирина высоко подняла ногу, дав ему ступню. Он увидел, что в самом деле краснота стала пропадать. Лечение оказалось не напрасным. Он об этом хотел сказать, но Ирина, высвободив ногу, уперлась ею в его грудь. И принялась перебирать пальцами шерсть. Верников был ошарашен: никто никогда не ласкал его таким образом.
   – Ноги прекрасно, – сказала Ирина. – Хуже другое…
   – Что? – спросил он.
   – То, что я вовремя не ушла. И теперь… теперь опять тебя хочу.
   – Это похвально, – неожиданно для себя кивнул Верников. – Но я… Вряд ли окажусь состоятельным для второго раза.
   – Сейчас посмотрим, – засмеялась Ирина, упруго поднимаясь и одним движением сдергивая с него шорты. – Ложись и расслабься.
   Он не успел возразить, как движением руки она опрокинула его на спину.
   Верников лежал и видел рыжую голову Ирины на своем животе, чувствовал ее прикосновение к своей плоти. Он опять думал – какая ужасная, недопустимая ситуация: жена его друга лежит сейчас голая и спокойно занимается с ним оральным сексом… Что все это надо остановить. Вскочить, прервать, отправить Ирину домой, вычеркнуть из памяти случайный половой акт… Но плоть не слушалась ума, испытывая мучительное удовольствие от ее нежных и довольно умелых ласк. И не только половой орган – все тело его отзывалось судорогами на упругие, точные, настойчивые прикосновения ее языка…
   – Ну вот, – Ирина откинулась, удовлетворенно облизывая влажные губы.
   – Погляди сам!
   И она приподняла перед Верниковым его орган.
   Который жил своей жизнью, не слушаясь хозяина – раздулся, сознавая свою важность и предвкушая порцию удовольствия.
   – А ты боялся… Странно, Костя – такой большой, а не знаешь, что в этом деле все зависит от женщины. И ее желания.
   – Теперь знаю, – вздохнул он.
   – Нет, ты только посмотри – Ирина продолжала держать его пенис, словно ручку переключения скоростей. – С таким членом – и иметь мало женщин?! Признайся, что ты мне врал, и у тебя их была добрая сотня.
   – Как ты можешь оценить мой член, если у тебя, по твоим же словам, было всего два мужчины, – парировал он. – Признайся, что это ты соврала.
   – Я-то не врала. Просто я порнушку люблю посмотреть. И, поверь, я видела больше разнообразия, чем женщина, меняющая реальных мужиков каждый месяц.
   – Ты мне льстишь. В порнухе совсем другие габариты. Туда именно по размеру и набирают.
   – Не льстю… не льщу… Ты не понимаешь. Не в длине дело. И не в толщине как таковой. И вообще на в размерах. А в том, что… Это трудно объяснить. Но твой член создан для того, чтобы делать женщину счастливой. Меня просто поражает, как тебя могли отпустить две твоих первых жены…
   – Оставим моих первых жен, – прервал ее Верников. – А то у меня сейчас опадет.
   – Ладно. Но поверь – у меня мало опыта, но есть интуиция. Во всяком случае, с Анохиным…
   – Слушай, давай хоть про Анохина не будем. А то…
   – Ладно-ладно, раз ты такой чувствительный… Только знаешь что…
   – Что?
   – Если честно, я бы с удовольствием позвала сейчас Анохина, чтобы вы меня вдвоем оттрахали… Или по очереди.
   Верников ошеломленно молчал. Такого он не ожидал.
   – Впрочем, не слушай пьяную женщину, мне чего только в голову не взбредет, – тут же поправилась она, уловив его замешательство. – Мне с тобой сейчас хорошо. И никого больше не нужно. Кто-то мне недавно плел по молодого любовника… На хрена мне молодой, который кончит, как кролик, за три секунды…
   – Откуда ты про молодых знаешь? – не удержался он.
   – Оттуда. Я не тебе вру. У меня действительно было всего два мужчины.
   Но зато есть масса подруг. Некоторые из которых трахаются с кем ни попадя, а я умею слушать. И делать выводы. Так что во всем, что касается секса, мне можно верить.
   – Ладно, поверю, – согласился он.
   – А теперь, похоже, я и сама кое-чему поучусь…Если я тебя наконец нашла…Сейчас я хочу верхом…
   – Делай со мной, что хочешь, – обреченно вздохнул Верников…
   … Время потеряло ощутимость. Ирина скакала на нем, и в углах ее губ кипела пена. Груди ее остервенело прыгали вверх-вниз, грозя оторваться от тела и улететь куда-нибудь на балкон. Никогда прежде Верников не видел, чтобы женщина испытывала такое чудовищное наслаждение от секса.
   Ирины то откидывалась назад, почти ложась спиной на его ноги, удерживаясь каким-то чудом – то склонялась к нему, порывисто и жадно целуя. В губы, в шею, хватала его соски, ласкала и покусывала.
   Ее крестик с распятием болтался на цепочке, временами ударяя его концом. Точно мертвый Христос пытался напомнить Верникову, что тот совершает сразу два страшных греха: прелюбодействует с женой ближнего.
   А и черт с тобой, – думал Верников, ощущая уколы золотого мертвеца. – Ты давно сгнил, а я живу и наслаждаюсь…
   И стискивал мягкие Иринины бедра, не давая ей соскользнуть.

19

   Ирина ушла, когда уже полностью стемнело.
   Удовлетворив ее, Верников продолжал упражнения. Будучи довольно пьян и вообще отвыкнув от интенсивного секса, он никак не мог дойти до точки. И решил отказаться от этой цели, но Ирина настаивала, чтобы он тоже получил удовольствие вторично. И старалась как могла, стимулировала всякими способами. Несколько раз звонил телефон, кто-то стучался в дверь. Они не отзывались, бешено натирая друг о друга свои усталые, покрасневшие и опухшие половые органы. Это продолжалось бесконечно. Но в конце концов он все-таки сумел из себя выдавить еще одну дозу.
   Потом Ирина опять принимала душ. А Верников сидел в кресле. Голый, опустошенный и совершенно разбитый. Словно после многокилометрового кросса. Впрочем, спортом он никогда не занимался, и сравнение пришло теоретически.
   Наконец он помог ей одеться, даже застегнул на спине итальянский бюстгальтер. И тихо поцеловав, закрыл за ней дверь.
   Вернулся в номер и упал на кровать.
   Сексуальное возбуждение спало, снова выбросив его в реальность.
   На душе было гадко, как никогда.
   Гадко, мерзко и стыдно.
   Стыдно перед своим другом Сергеем.
   Стыдно перед женой, которой не изменял много лет и в общем уже не собирался этого делать.
   Стыдно перед Колей Анохиным, который называл его дядей Костей и, похоже, уважал больше, нежели своего пузатого отца.
   Стыдно даже перед своей профессией – перед собственными правильными разговорами и позицией благородного человека, которую перечеркнул одним махом, поддавшись физиологическому порыву.
   Это произошло случайно, – твердил он, оправдываясь перед пустотой. – Ошибка… С кем не бывает… Ошибка, инспирированная дамской похотью и женским коварством. Ирина хитростью заманила к себе в постель. Точнее, хитростью проникла в постель к мне. Но этого больше повторится, не повторится… Это забудется и не повторится никогда. Никогда…
   Верников снял очки, включил бра и раскрыл Юлия Цезаря.
   Покойный император внес в душу умиротворение.
   Но через некоторое время Верников почувствовал невнятную, неуловимую тревогу.
   Точнее, не тревогу – а нечто, мешающее лежать и наслаждаться полной расслабленностью, как получалось прежде.
   Он отложил книгу.
   Огляделся, прислушался – нет, кругом ничего не изменилось.
   И вдруг понял, в чем дело…
   Постель пахла Ириной.
   Ее потом, ее выделениями, просто ее кожей. Ей самой, соблазнившей его…
   На этой простыне он не мог спокойно лежать. Потому что запах Ирины вызывал ненужные воспоминания. И желание… повторить это еще раз.
   Так сколько у меня было женщин, в самом деле? – ни с того, ни с сего подумал Верников.
   Он потер виски.
   Тамара, Лида, Рая, Зоя, Марина, Людмила… Алла, две Ольги… Нет, три Ольги, две Натальи… или тоже три? Нет, две. И еще Надя… И еще одна Людмила, и… Женщин оказалось так мало, что он помнил их не только по именам, но даже в хронологическом порядке… Мог пересчитать… Наверняка получится меньше двух десятков…
   Тьфу, что за черт! – Верников сел на кровати. – Какой ерундой я занят. Как сопливый подросток, пересчитываю своих женщин. Чушь, недостойная мужчины. Какая разница сколько их было – двадцать, или сто двадцать, или двести двадцать. Я же не сексуальный рекордсмен. Не в количестве дело… Дурь какая-то лезет в башку. И все из-за этого запаха. Как теперь тут жить?
   Чепуха, конечно. Эту простыню сменят завтра, и все забудется. А сейчас нужно как следует проветрить номер.
   Он вышел на балкон, оставив дверь раскрытой.
   За перилами раскинулась темнота, пробиваемая редкими огоньками вилл. И фонарями дороги, бегущей вдоль края степи. В невидимых кустах где-то бродил шакал.
   Едва чернея над светлой кромкой горизонта, нависали несуществующе далекие горы этой унылой и неплодородной страны.
   И паря между землей и звездами, горели окна минарета. Муэдзин снова вышел на службу.
   Но, вероятно, сменился ветер. Потому что сейчас Верников отчетливо различал слова.
   – Ля-илля-илля-хуууу… – тревожно и отчаянно вопил мусульманин, словно укоряя его, кошачьего доктора Константин Иваныча Верникова. – Бисмилля ир-рахман рахиииим!..

20

   На завтрак он шел, как на Голгофу.
   Подходя к ресторану, внутренне напрягся, зная, сколь трудно будет общаться с Сергеем и делать вид, будто вчера ничего не произошло…
   Конечно, он-то сам уже все решил. Вычеркнуть вчерашний день из жизни полностью. Забыть и стереть. И жить, как прежде.
   Если… Если получится. Ведь сейчас он увидит Ирину, для которой эпизод не мучителен, а сладок… И она… С Анохиными он окажется между двух огней. Ирина будет подавать тайные знаки. А перед Сергеем придется притворяться…
   Издали увидев столик, Верников почувствовал облегчение: там сидела только мужская часть семьи Анохиных.
   Это обрадовало. И… И одновременно в душе толкнулась странная досада. Словно после вчерашнего, осужденного и стертого из памяти казуса, он хотел поскорее увидеть Ирину…
   Нет, конечно. Секундная слабость прошла, отсутствие женщины радовало. В душу закралась надежда, что и она во всем раскаялась. И постарается забыть свое безумие. И отношения с семьей Анохиных не пошатнутся. Хотя удержать все в прежнем состоянии будет трудно.
   Увидев, как Сергей поднялся и ушел за чаем, Верников ускорил шаг. Про Ирину было лучше спросить у Коли.
   – А мама где? – стараясь говорить равнодушно, поинтересовался он.
   – Мама на завтрак не пошла, – безмятежно ответил Коля, разрезая яичницу с колбасой. – И на пляж сегодня тоже не пойдет. Ее вчера кто-то покусал, она ходила к доктору…
   – К этому, что ли? – Верников кивнул в сторону медпункта, где дежурил белый санфаянс.
   – Ну да. Страховка же… Он ей какие-то таблетки дал, велел выпить и лежать. А она вместо этого потащилась в маркет…
   …Это хорошо, – молниеносно пронеслось у него в голове. – Ирина наврала обо всем полностью, включив мою подачу. И если Сергей поверил – а почему бы ему не поверить… – то ее вчерашнее отсутствие никак не свяжется со мной…
   – …И ей стало хуже. Поэтому сегодня она лежит.
   – …Привет, Костя!
   Сергей Анохин подошел сзади. Верников напрягся перед тем, как обернуться к другу. Он почувствовал, что изнутри поднимается неприятное, мучительное ощущение. Пересилив себя, он поднял голову:
   – Привет, Сергей.
   Эти два слова дались с невероятным трудом.
   И все-таки он произнес их ровным голосом. Успев мгновенно отметить, что Сергей смотрит, как обычно. Спокойно и слегка усмешливо. То есть, скорее всего, он ни о чем не подозревает.
   – Как дела?
   – Нормально. Только Ирка вон заболела…
   – Да, мне Коля уже сказал. А что с ней конкретно? Может, посмотреть надо?
   Верников говорил привычным докторским тоном.
   – Да ничего не надо, ну ее вообще… – Сергей раздраженно отмахнулся. – Ее то ли покусал кто-то вчера, то ли травой какой-то обожглась. В общем, ноги покраснели и стали зудеть. Доктор ее осмотрел – нормальный, кстати доктор – дал таблетки, велел лежать. Так нет – вскочила и опять поперлась с какими-то дурами за тряпками. Ну и находилась, ясное дело. Сегодня плохо себя чувствует, и ноги горят.
   Версия Сергея уточнила сказанное Колей. Верников еще раз изумился предусмотрительности Ирины. И великолепному образцу женской лжи.
   Начни врать мужчина, он бы постарался использовать максимум правды – чтобы не завраться в тупик. С точки зрения Верникова, Ирина вполне могла признаться, что именно он дал ей лекарство, после чего она почувствовала временное облегчение и, не заходя в номер, пошла в маркет. То есть построить ложь на реальном фундаменте. Ведь до вчерашнего дня их отношения оставались такими, что сам Верников не видел ничего особенного в том, чтобы привести Ирину в номер для укола. И Сергей, вероятнее всего, поблагодарил бы друга за быструю помощь.
   Но Ирина мыслила совершенно иначе. Видимо, именно по-женски. И стала лгать полностью, от начала. Возвела целый небоскреб лжи. Чтобы ничто, даже самый малый факт не связывал ее и Верникова. Наверное, в этом крылось главное отличие женщин от мужчин.
   Завтрак продолжался как обычно. Они о чем-то разговаривали. Причем Сергей без Ирины – как уже случалось – казался мягче, спокойнее и добродушнее.
   Верников слушал, отвечал, прихлебывая кофе с кунжутными колечками – и от этой обыденности только сильнее разгорался стыд перед другом, которого вчера предал.
   Даже мысли о жене, которую тоже предал, отступили на второй план.
   Господи, – думал он, глядя на мирно жующего Анохина. – Как было бы хорошо, если бы все обстояло именно так, чему верит сейчас Сергей…
   Ему страшно хотелось выпить. Но утром в ресторане не наливали. Он решил, что дождется десяти часов, пойдет на ресепшн и примет дозу в баре.
   А потом, уже перед уходом, Верников, мучимый виной перед Сергеем, неожиданно сказал:
   – Слушай, Серега, хочешь поделюсь одним случайным ноу-хау?
   – Конечно, – кивнул Сергей. – А каким?
   – Я в своем номере заблокировал систему электроснабжения.
   – Как?!
   – Пойдем, покажу. Может, и у тебя получится.
   Они поднялись к нему. Оглушительный стыд, вызывавший дрожь в кончиках пальцев, понемногу прошел. И Верников разговаривал с другом почти спокойно. А Сергей изумился, увидев, как Верников обманул расчетливых турок.
   – Черт, жаль – я ни одной карточки с собой не взял, – посетовал он. – Все ненужные документы оставил, чтоб не посеять тут по случаю.
   – У меня есть еще кое-какие, – сказал Верников. – Возьми все, попробуй – может одна тоже подойдет…
   Он прошел к комоду, рядом с которым стояла полка для чемодана, раскрыл его и стал перетряхивать вещи, ища на дне запрятанный бумажник.
   – Костя, что это у тебя такое? – раздался голос Сергея.
   Верников обернулся – и волна ужаса, обдав попеременно холодом и жаром, пронеслась с такой силой, что он еле устоял на ногах.
   На столе перед зеркалом, среди отельных буклетов и бутылок с минеральной водой, спокойно лежал Иринин браслет.
   Тряпичный цветок – белый в черный горошек.
   Который она сняла вместе с платьем перед уколом – и забыла надеть после всего.
   Это конец, – понял Верников. – Можно поверить любому вранью. Но надо быть полным дураком, чтобы не сопоставить вчерашнее исчезновение жены с оказавшимся тут браслетом. А Сергей не дурак… И это – конец. Конец…И теперь уже все раскроется. Прямо сейчас… Потому что уверенно изворачиваться, подобно Ирине, я не сумею. Все сейчас рухнет – рухнет все, покрыв прошлое стыдом и позором…
   И что обиднее всего – ведь это он сам оказался таким безголовым болваном, что утром даже не взглянул, что творится в номере – а потом по собственной инициативе позвал Сергея…
   – Такая красивая вещь, – безмятежно продолжал Анохин. – Приятно в руки взять…
   Он вертел браслет, разглядывая так и сяк. Напряженно ловя интонации друга, Верников не мог понять: шутит Сергей, готовясь к неприятному выяснению, или говорит всерьез…
   – И главное, она напоминает мне что-то знакомое…
   – В лавке, наверное, видел, – решил-таки врать Верников. – У турка усатого. За поворотом.
   Такая лавка действительно существовала, и там продавалось всякое сувенирное барахло. Но открывалась она позже других. Начав лгать, он мгновенно вспомнил детали и назвал именно ее. Чтобы Сергей прямо сейчас не пошел проверять слова. Будто отсрочка времени давала шанс на исправление ситуации.
   – Красивая вещь… – повторил Сергей задумчиво.
   – Мне тоже так показалось, – продолжая играть, хотя внутри все тряслось от стыда за самого себя, ответил Верников. – Я Лене купил. Надо же что-то из Турции привезти. А это лучшее из всего, что видел.
   – А там еще такие есть?
   – Не помню, честно говоря. Кажется, несколько штук было… А что?
   – Да у Ирки вроде платье есть примерно такого рисунка…
   «Примерно такого»? – подумал Верников. – Он издевается надо мной, готовя расправу – или в самом деле настолько невнимателен к жене, как не раз говорила Ирина? Ведь платье и цветок сделаны из одного материала…
   – Я бы тоже ей купил… А то она на меня здорово обижается за отношение к ее тряпкам…
   Верников напряженно молчал.
   – Женщину надо время от времени ублажать мелкими подарками, – без всякого намека усмехнулся Сергей. – Иначе в один прекрасный день она набросится сзади и загрызет.
   – Купи такой же, – предложил Верников. – А если нет – все равно что-то подобное можно подобрать.
   – Да, так и сделаю… Жалко, та лавка поздно открывается, а то прямо сейчас бы пошел…
   Верников похвалил себя за удачное вранье.
   – Принес бы ей, пока она лежит… Меньше бы стала пилить… Ну ладно, с пляжа зайду.
   – Конечно, – поддержал его Верников, уже практически поверив, что Сергей не хитроумствует, а говорит искренне.
   – Ну что, идем к морю?
   – Иди, я догоню, Коля места займет… – Верников усмехнулся лучезарно и совершенно правдоподобно. – Ирины нет, кто меня будет на пляже кремом мазать? Самому придется поработать.

21

   Верников с трудом дождался одиннадцати часов, когда, по его понятиям, появлялся усатый турок.
   Прихватив злосчастный цветок, он слетел вниз.
   Посетителей не было, и хозяин уныло переставлял товар.
   Тут продавалась всяческая поддельная, дорогая по цене и неимоверно уродливая дрянь. Ятаганы, которые страшно брать в руки. Фигурки черепах, издали кажущиеся керамическими, но в самом деле грубо отштампованные из пластика. Жуткие в своей несоразмерности китайские кошки. И прочее барахло, которое бы не купили в обычной жизни, но разбирали в качестве сувениров на отдыхе.
   Достав приготовленную десятидолларовую бумажку, Верников приблизился к турку. Насколько он помнил, тот хорошо говорил по-русски.
   – Добрый день, – приветствовал турок. – Как дела? Что хотел купить?
   – Есть дело. На десять долларов.
   – Десять долларов – хорошо. Что хотите?
   Верников держал купюру перед носом хозяина, не давая ее в руки.
   – Я плачу вам десять долларов. И даю вот этот цветок. Чтобы вы его продали его одному человеку. Моему другу. Я хочу над ним пошутить.
   Турка не интересовала цель Верниковской комбинации. Он увидел деньги, товар и обрадовался сделке.
   – Я понятно говорю?
   – Понял-понял, давай-давай. Кому продать?
   – Одному русскому… – Верников задумался, как безошибочно описать Анохина. – Он… Пониже меня ростом, без очков, вот с таким животом, и обычно ходит в футболке, на которой написано…
   У Сергея имелось несколько одинаковых белых футболок с рекламой компьютерной фирмы. Сейчас он силился вспомнить, и никак не мог вытащить вертящееся у поверхности названия.
   – Это есть тот, с которым ты всегда ходите четыре? Еще женщина вот такая… – лавочник быстро и точно очертил высокую фигуру Ирины с раздавшимися бедрами. – И молодой парень.
   – Да, – кивнул Верников, поразившись, как четко их запомнили. – Продадите только ему. За… два доллара.
   – Лучше за пять? – хитро прищурился жадный турок.
   – Вот вам еще пять долларов, – добавил Верников. – Продадите за два.
   Это мой друг и я за все плачу сам.
   – Окей, окей, – закивал тот, молниеносно спрятав деньги и положив цветок на кучку дешевых часов. – За два доллар. И только ваш друг.
   На пляже Верников лежал с Анохиными. Разговор шел вяло и ни о чем. Он напряженно думал над двумя вопросами: вспомнит ли Сергей про цветок, и не продаст ли его лживый турок кому-то другому за хорошую цену? Последнее волновало особенно; поработав в Средней Азии, Верников в принципе не доверял мусульманам, а уж турки среди всех казались наиболее паскудными. Возможно, следовало отдать цветок перед самым приходом Анохина… Но сделать это естественно оказалось бы нелегко. Да и согласился бы лавочник на такие сложности ради десяти долларов?…
   Наконец пришло время возвращаться к обеду.
   Коля давно исчез, увидев на пляже молодых кукол; он боялся их в первые дни, но сейчас без стеснения бежал следом. Одна из них – кажется, как раз та, которую выбрал пацан – ходила топлесс. Показывать ей было в общем нечего, но Колю демонстрация приводила в телячий восторг. И не только его: когда девица купалась, на берегу всегда словно невзначай стояло несколько турок. Для которых любоваться белой женщиной считалось за счастье, а уж подсмотреть ее соски наверняка казалось пределом возможного.
   Перед входом в корпус Верников заколебался – не напомнить ли Сергею про цветок? Но Анохин ничего не забыл. Войдя в коридор, он свернул к нужной лавке.
   Все получилось точно по плану. Сергей сразу увидел цветок и купил его за два доллара не торгуясь. Турок играл роль равнодушного продавца, лишь перед самым уходом незаметно подмигнув Верникову.
   Что ж, – подытожил он, простившись с другом до обеда и шагая к своему лифту. – Операция по исправлению ошибки стоила бутылки сорокасемиградусного джина в «Дьюти-фри»… Если все пройдет гладко, то дешево отделался.
   Правда, остался последний шаг: реакция Ирины на внезапный «подарок» мужа. Обычная женщина могла растеряться и все выдать. Ирина же, изовравшаяся в дым, скорее всего, должна была быстро сориентироваться. Стоило, конечно, позвонить ей и предупредить, но обговаривать заранее Верников не хотел. А сейчас он уже не успевал подняться в номер и позвонить раньше, чем Сергей окажется у себя: путь в семейный корпус от выхода оказывался короче, чем в центральный, где жил Верников.
   Feci quod potui, – подумал Верников.
   Оставалось надеяться на то, чтобы Ирина не сплоховала в решающий момент…

22

   Ирина не сплоховала.
   На обеде она не появилась, но на ужин спустилась во вчерашнем платье с горохом. На запястье ее белел цветок, прошедший столько перипетий.
   – Смотри, Костя, – сказала она, протянув руку над столом. – Какой мне браслет Сережик подарил. Точно к платью подходит!
   – Костя знает, – смущенно добавил Анохин. – Я же у него увидел, и мы вместе пошли тебе покупать.
   – И тебе, Костя, спасибо! Вам обоим спасибо.
   Ирина держалась так, будто вчера ничего, абсолютно ничего не произошло. Верников почти успокоился. Женщина оставалась обычной – даже более спокойной, чем всегда. Верников смотрел на нее – и вдруг с досадой осознал, что пытается угадать под белым платьем белую тень итальянского бюстгальтера, который видел и на Ирине и отдельно от нее.
   Чтобы избавиться от наваждения, он встал и пошел за коньяком.
   Вернувшись, он застал Ирину одну.
   – А где твои? – спокойно спросил он.
   – Коля убежал к девчонкам, Анохин отправился за пивом – странно, что вы не столкнулись у бара.
   – Там за мной очередь образовалась, – ответил Верников. – Как твои ноги?
   – Ноги в полном порядке. Ты что, – Ирина вдруг улыбнулась именно так, как он опасался: заговорщически и хитро-прехитро. – Думал – я из-за ног весь день лежала?
   – А из-за чего?
   – Сам не догадываешься?
   – Нет, – честно признался Верников.
   – Да потому что у меня там все стерто напрочь… Мы с тобой вчера, конечно, перестарались. Больше так не будем. Станем дозировать…
   Верников вздрогнул; Ирина не собиралась стирать вчерашнее, а наоборот – ждала продолжения. Выстроенная идиллия рушилась. К счастью, в проходе появился Сергей, несущий два бокала пива.
   Ирина оглянулась – словно спиной ощутила приближение мужа. Но все-таки успела сказать быстрым шепотом:
   – А здорово ты выкрутился из истории с цветком…
   – О чем вы тут оживленно болтали без меня? – добродушно поинтересовался Сергей, плотно усаживаясь на свой стул.
   – Да вот, – ответила Ирина. – Все хвастаюсь перед Костей твоим подарком.
   – А ну-ка покажи еще раз, – попросил Анохин и, взяв запястье жены, стал разглядывать цветок под разными углами.
   – В самом деле, хорошо смотрится, – подыграл Верников. – И к платью подходит.
   – Ага… Только… Только мне кажется, твой цветок немножко другой оттенок имел. И форму более элегантную… В общем, он бы лучше подошел.
   Верников встретился с глазами Ирины. Там плясал с трудом сдерживаемый смех. Ему стало не очень приятно.
   – Слушай, Костя… У Лены такое платье есть, как это?
   – Нет вообще-то.
   – Ну так, может, поменяем твой цветок на мой? Если платья нет, то в принципе мелочи не важны. А Ирине будет лучше.
   Эта история, похоже, никогда не кончится… – мучительно подумал Верников.
   – С удовольствием, – сказал он, отметив вспышку изумления на лице Ирины. – С удовольствием бы поменялся, и вообще отдал бы тебе тот цветок. Но… Но дело в том, что его у меня уже нет…
   – Нет?! – с неподдельным удивлением уставился Анохин. – А где он…
   Ведь с утра еще был…
   – Ну… – Верников молниеносно выдумал правдоподобную легенду. – Я его кое-кому подарил.
   – Подарил?! – растерянности Анохина не было предела. – Но ты же сам сказал, что купил Лене.
   – Так получилось, Сереж.
   Анохин качал головой, не понимая.
   – Как бы тебе объяснить, ну… Вот Ирина уйдет, я тебе расскажу. А то… А то, боюсь, она меня Ленке выдаст.
   – Не выдам, не выдам, вот те крест! – открыто засмеялась Ирина. – Мы же друзья. Рассказывай, а то я от любопытства умру. И все равно ведь выведаю, если захочу.
   – Да уж, если ты захочешь… – Верников бросил на нее мгновенный взгляд, полный смысла.
   – Именно, – не моргнув глазом парировала Ирина.
   – Ну ладно… Так вот, Сережа… Мы на отдыхе… Но ты женатый, а я тут – повторяю, тут – вроде как холостой…
   Ирина смеялась вовсю.
   – А кругом женщины всякие… И девицы… И вообще…
   Верников врал увлеченно, впервые обнаруживая в себе такую способность.
   – Понимаешь меня?
   – Ну… Как тебе сказать… Примерно, – ответил Анохин, который всегда держался как идеальный семьянин.
   – Так и скажи, Анохин, – подначила его Ирина. – Можешь меня не бояться, не съем. Что я – не знаю, что было бы, окажись ты здесь без меня в обществе во-он той грудастой тетки…
   – Какой? – пойманный врасплох, Сергей обернулся за ее рукой.
   – Да ушла она, ушла. Не возбуждайся без причин…
   – Нет, я…
   – В общем, – перебил Верников, опасаясь семейной разборки, которая у Анохиных могла начаться с любой момент. – В общем, все прошло нормально. Но после она увидела цветок у меня на зеркале – в точности как ты. И стала клянчить – подари да подари… Ну что было делать. Тем более, как ты правильно сказал, у Лены нет подходящего платья. И об этом я подумал после твоих слов…
   – Но когда ты все успел?! – спросил Анохин.
   – Когда-когда… Было бы желание, – ответила за него Ирина.
   – Правильно мыслишь… От обеда до ужина времени больше чем достаточно. В общем, уплыл цветок. И теперь ты разве что сможешь на него посмотреть.
   – А кто… Кто, так сказать, был… была… – Ирина в открытую потешалась ситуацией и хотела довести все до конца. – Предметом твоей низменной страсти?
   – Вон та девчонка, – без раздумий сказал Верников, увидев невдалеке маленькую шлюху, с которой однажды шутил в лифте.
   – Которая? Черненькая?
   – Да нет, вон та. Со светлыми волосами до плеч. У которой шорты на письке держатся, не видишь разве?
   – Эта мокрощелка?! – притворно удивилась она. – Ну ты, Верников даешь… Уже по малолеткам пошел. Седина в бороду – бес не в ребро, а гораздо ниже… Скоро полтинник человеку, а вкусы как у нашего Коли.
   Верников молча развел руками. Он изображал смущенное признание, но на душе царила невероятная гадость. Вместе с Ириной они разыгрывали доброго простодушного Сергея. Двое любовников издевались над обманутым мужем, как в пошлейшем водевиле. Это следовало кончать.
   – Надеюсь, ты хоть успел надеть презерватив? – упивалась Ирина. – А то на одних анализах разоришься.
   Женщина упивалась игрой и, похоже, могла продолжать ее бесконечно.
   Она наслаждалась выражением Сергеева лица. Ведь Анохин сам никогда не разговаривал на подобные темы и не любил их в беседах.
   – Не переживай, твой рассказ о воспитании Коли пошел мне впрок. – ответил Верников и добавил. – Ну все, хватит. Мне и так стыдно, что пришлось рассказать, а тут ты еще. Я не знаю, как у меня вышло… Давайте о чем-нибудь другом.
   – Сережик, принеси мне, пожалуйста, чаю, – ласково попросила Ирина.
   Когда Анохин поднялся и, пыхтя, ушел в дальний конец зала, Ирина наклонилась поправить ремешок на туфле. А сама нашла под скатертью голую ногу Верникова и нежно тронула ее пальцами.
   Он не ответил; это шло вразрез с его решением. Умная Ирина оценила реакцию и выпрямилась, сложила руки перед собой.
   Некоторое время они молчали. Все невысказанное и так проносилось между ними через стол.
   – Зря ты так волнуешься, – наконец сказала она серьезным усталым голосом. – Я понимаю, конечно. Твоя мужская дружба, и все такое…
   Верников пожал плечами. Ему не хотелось разговаривать.
   – Но ты видел – видел?
   – Что – видел? – не удержался он.
   – Эту комедию с цветком. Может, ты подумал, что Анохин, как всякий уважающий себя рогоносец, делает хорошую мину при плохой игре и смотрит через закрытые глаза?
   Верников не ответил.
   – Уверяю тебя – нет. Я знаю его двадцать лет. Он в самом деле все принял за чистую монету. И как большой дурачок радовался, когда внезапно угодил в стиль моему платью. Ты представляешь – быть настолько невнимательным, чтобы не заметить этот цветок на мне вчера? Да что вчера – я же дома мерила эти платья и вертелась, как дура, перед ним.
   Чтобы ничего не говорить, Верников отхлебнул коньяка.
   – Я еще раз повторяю. Открой глаза и посмотри. Анохин абсолютно равнодушен. Я ему на хрен не нужна. Он относится ко мне как к удобной неплохой вещи, с которой не собирается расставаться в силу привычки.
   Он грустно покачал головой.
   – Я помню, что ты говорил вчера, и я тебя понимаю. И ничего не прошу и ни к чему не призываю. Но и ты тоже вспомни мои слова. И подумай… Подумай над всем этим…
   – Подумаю, – через силу выдавил он.
   – Пожалей меня хотя бы как женщину, – вдруг добавила Ирина, и губы ее неожиданно дрогнули. – Мне всего сорок лет… И так грустно, если жизнь кончится в никому не нужности.

23

   Поздним черным вечером в охлажденном номере Верников опять умиротворенно читал Юлия Цезаря.
   Постель, с утра перестеленная, уже не пахла Ириной; вообще ни чем не пахла, кроме свежести и белизны. И не напоминала ни о чем.
   Вообще ничто ни о чем не напоминало.
   Вчера они занимались сексом не один час, но Верникову не запомнилось ничего. Ирина оказалась страстной и жадной – но при том не оставила чего-то такого, что зацепило бы и мучило сейчас тоской по ней.
   Произошло все случайно. Верников не добивался Ирины. И секс с новой женщиной не был ему нужен; он привык к будничной жизни с женой, ничего сверх того не требовалось.
   Правда, Ирина что-то там говорила – «подумай о том, есть ли в жизни счастье и адекватность». Имея в виду, что будь у них с Леной все прекрасно, то он на нее бы и не взглянул.
   Сейчас даже обо этом думалось легко. Что вообще означает «все прекрасно»? Это зависит от человека. У них с Леной после двенадцати лет совместной жизни выработались привычные спокойные отношения. И что самое главное – оба не страдали от недостатка чувственных удовольствий. То ли из-за прохладного темперамента, то ли просто все силы уходили на работу. Раньше он даже не задавался вопросом, нормально ли такое состояние.
   Ирина пыталась разбудить в нем нечто новое. Бурное и горячее. Но ей не удалось.
   Потому что сейчас, лежа с книжкой в уютной постели, Верников спокойно констатировал факты. Его жена, пожалуй, холоднее Ирины. Но, во-первых, вчера он был ее новым мужчиной, что подстегивает темперамент. А во-вторых – и это было главным – Верников осознал, что сам не нуждается в бурностях. Он к ним не привык.
   Хуже, что вчерашний поступок расколол внутри него дружбу с Сергеем. Но он твердо решил все стереть и вести себя, как ни в чем ни бывало. Что в общем удалось. Ведь почти все сломанное можно склеить. Причем если постараться, то практически незаметно.
   Главное – не ломать дальше.
   История с Ирининым браслетом показала, сколь опасно в его возрасте, давно миновавшем пору авантюр, пускаться в приключения.
   Он правильно сделал, не ответив на прикосновение в ресторане.
   И Ирина, кажется, все поняла.
   Им осталось здесь около недели. В России все вернется на круги своя.
   Его жизнь превратится в утренние приемы и вечерние разъезды по пациентам, захватывающие часть ночи. Звонки на мобильный, вырывающие из любого состояния. Невозможность выпить рюмку коньяка, когда просит душа – поскольку никогда не известно, не придется ли через пять минут сесть за руль и ехать к больной кошке.
   И в этой адовой круговерти – которую он сам выбрал – не будет места даже для воспоминаний о случайном коитусе. Тем более, не найдется условий для повторения. И все забудется. Так же легко, как тот случай на пьяном балконе.
   Пусть на этот раз дело не ограничилось тисканием грудей – но все равно рассосется и это.
   Верников снова взял книгу. Один раз он уже дочитал ее до конца.
   И теперь, раскрыв на первой странице, начал заново: «Hallia est omnis divisa in partes tres.»

24

   Верников шагал на пляж.
   Как всегда, в плавках с болтающимися зелеными завязками и своей защитной шляпе. Шел, помахивая пакетом с пляжным полотенцем. Не спеша – зная, что Анохины заняли место.
   Зная также, что через несколько минут увидит Ирину. Которой все-таки слегка опасался: он не верил, что попробовав и получив удовольствие, она оставит дальнейшие попытки. Потому что при всем уме, Ирина прежде всего была женщиной. А женщина никогда не остановится, пока не получит желаемого; этот вывод он сделал давно.
   У развилки дорожек, соединявших корпуса, пляж и бассейны, на клумбе рос причудливый куст. Растение вроде туи с жесткими плоскими лапками. Довольно высокое, но подстриженное так, что на длинном стволе торчали три шара из плотной зелени.
   Верников сто раз проходил мимо, но заметил их только сейчас. И остановился, разглядывая плод усилий турецкого садовника.
   И вдруг увидел Ирину.
   Идущую навстречу от моря.
   Точнее, ее красный купальник, издали блестевший на солнце.
   Внутри что-то сжалось. Следовало повернуться и юркнуть в какую-нибудь дверь, в соседний корпус, лишь бы не встретиться сейчас вдвоем. Потому что это напоминало первую встречу, приведшую известно к чему…
   Однако что-то не дало уйти. И он продолжал стоять, рассматривая выстриженный куст. Положившись на судьбу. Которая должна была провести Ирину мимо или увести ее в сторону, заставить ее заговорить или промолчать, и так далее…
   Разумеется, Ирина никуда не свернула. И мимо не прошла. Подойдя, остановилась. Лицо ее осветилось внезапной радостью – точно она не видела Верникова меньше часа назад.
   – Костя, ты?
   – Ну да, я. Не спешу, как всегда.
   – Ясно.
   Ирина замолчала, продолжая стоять перед ним. Солнце обливало светом ее фигуру, ткань купальника горела красным огнем.
   – А ты куда?
   – Крем от загара забыли. Пришлось возвращаться. Больше ведь некому.
   Коля со своими голосистыми девками плещется, Анохин взял четыре стакана пива и компьютерный журнал, теперь не сдвинется с места, пока все не выпьет и не прочитает… Известное дело.
   – Да, – вздохнул Верников.
   И вдруг с изумлением обнаружил, что держит Ирину за руку. Или это она держит его? Или их руки потянулись одновременно и теперь уже совершенно непонятно, кто кого взял?
   Да это и не было важным. Потому что они уже молча шли по дорожке. Сначала медленно, потом все быстрее. Мимо поворота к семейному корпусу, мимо лавок и белого доктора… Куда? зачем? Верников не понимал… Пока не осознал, что стоит в понимающемся лифте, не выпуская Ирининой руки…
   Дверь номера оказалась открытой, в коридоре стояла высокая тележка, изнутри слышалось гудение пылесоса. Верников шагнул, потом остановился, взглянул на Ирину.
   – Чепуха, я в другом корпусе, а они тут не меняются, – отмахнулась она и прошла за ним.
   – Хэлло, – сказала горничная, убиравшая санузел.
   – Morgen, – по привычке ответил Верников, проводя Ирину на балкон.
   По пути отметив остро, что простыня на постели уже сложена привычным турецким цветком – значит уборка почти завершена, и…
   Ирина стояла, положив руки на перила. Верников зашел сзади. Проклиная себя всеми возможными словами, обхватил Ирину и, как когда-то давно, взял ее груди. Соски мгновенно набухли, сквозь купальник уперлись в его пальцы.
   – Константин, не расслабляйся, – серебряным голоском пропела Ирина, и добавила: – Подожди еще пять минут…
   Она отставила зад и пристроилась так, что его рвущийся наружу орган лег в ложбинку между ее ягодиц. Ткань не мешала контакту. Ирина двигалась, он терся об нее и чувствовал, как мысли об Анохине, дружбе и всем прочем улетучиваются. Закинув голову через плечо, Ирина подставила губы. Они целовались жадно и судорожно. Словно студенты, уединившиеся на вечеринке.
   Хочу, хочу, хочу… – жарко пульсировало в голове.
   – Окей, окей! – раздалось из номера.
   Верников отпустил Ирину, шагнул в комнату – горничная стояла на пороге, закрывая дверь. Он выглянул следом, повесил на ручку «No disturb» – зная, что следом может нагрянуть контролер. И на всякий случай закрыл внутреннюю защелку.
   Первым, что он увидел, обернувшись, был лифчик от купальника, невинно краснеющий на сером ковровом полу. Чуть ближе, столь же непринужденно, валялись трусики.
   А еще ближе стояла кровать.
   И на ней, раздвинув ноги, лежала готовая Ирина…

25

   С этого дня все пошло вразнос.
   Верников проклинал себя за похоть и отсутствие воли.
   Но уже не мог остановиться.
   Внешне жизнь осталась неизменной.
   Они по-прежнему встречались в ресторане, ходили на пляж, вечерами гуляли, несколько раз ходили в далекий маркет, где Верников повторял немецкую хитрость, помогая Ирине покупать все новые тряпки для Коли.
   Шли прежние беседы, Верников опять вспоминал истории из ветеринарной практики. Все было, как было.
   Но при любой возможности они с Ириной тихо исчезали, чтоб уединиться в его номере. И там за несколько минут проделывали упражнения, от которых потом у него стучало в висках а она, быстро ополоснувшись, уходила покачиваясь.
   И это совершалось уже несколько раз в день – как только представлялся случай.
   Когда Верников закрывал за Ириной дверь, чтобы порознь появиться на территории, его пробивало привычное раскаяние. И еще живое желание все прекратить.
   Однако он знал, что не сумеет остановить лавину которая тащила его самого.

26

   Однажды вечером они разными путями побежали к нему сразу после ужина, урвать полчаса перед вечерней прогулкой.
   С первого раза Верников играл в сексе пассивную роль: он сдался, уступив домогательствам Ирины, и продолжал сохранять такую позицию. Даже начиналось всегда одинаково: Ирина сама раздевалась и ложилась, не требуя подготовительных действий.
   А он приступал к половому акту, словно подчиняясь ее давлению. Так казалось удобнее для его совести, отбивавшейся от реальности.
   Но сегодня получилось иначе.
   Влетев в номер, он шагал от стены до стены, нетерпеливо дожидаясь Ирину и ощущая томление между ног.
   Прошла целая вечность, прежде чем раздался тихий стук и она скользнула в приоткрытую щелку: душистая и горячая, в красном вечернем платье.
   Пока Верников вешал табличку и запирал дверь, Ирина уже расстегивала сзади платье, привычно спеша раздеться.
   – Подожди, – вдруг сказал он.
   Ирина замерла, держась за подол.
   Он прошел в кресло, сел и протянул руки:
   – Иди сюда!
   Глядя непонимающе, поскольку не ожидала резкой перемены в его поведении, Ирина приблизилась. А он, тоже совершенно не понимая себя, вдруг обхватил ее за бедра. И уткнулся в ее угадываемый под шуршащим платьем живот.
   – Костя, ты… – пробормотала Ирина.
   – Я… – ответил он.
   А сам задрал платье и увидел Иринины трусики. Прямо на уровне лица. Не узенький слип, а довольно высокие, почти до пупка, бордового цвета, отороченные темными кружевами.
   – У тебя… трусы бордовые, – глупо сказал Верников.
   – А что – мне под красное платье зеленые надеть? – засмеялась она.
   Он тоже рассмеялся, потому что ему сделалось неожиданно легко на душе. И погладил этот невероятно соблазнительный Иринин живот – выпуклый и круглый, уходящий круто вверх под тонкой, туго натянутой тканью.
   – Живот толстый у меня, не нравится, да?
   – Не-а. Он не толстый, а очень приятный. И мне очень нравится…
   Верников еще раз тронул его ладонью.
   – И бедра у тебя приятные…
   Он опустился ниже. Сквозь плотные трусы скорее угадывались, чем осязались подстриженные волосы. Потом скользнул в промежность. Ирина слегка развела ноги. Пальцы чувствовали бугры больших губ и даже чуть высовывающиеся язычки малых…
   Верников гладил интимные места Ирины – и ощущал томительное наслаждение во всем своем теле.
   – Костя, я тебя сегодня не узнаю… – раздался сверху ее тихий голос.
   – Я тоже… – признался он.
   Исследуя Иринину промежность, он вдруг увидел темное пятно.
   – У тебя трусы мокрые, – с глупым смешком сообщил он.
   – Конечно. А ты как думал?
   – Описалась, пока ко мне бежала?
   – Дурачок ты дурачок… – она потрепала его сверху по стриженой ежиком голове. – Забыл – когда женщина хочет мужчину, то ее влагалище выделяет влагу.
   – Нет… – хрипло ответил Верников. – Не забыл… Но… Неужели ты так сильно меня хочешь?
   – Сама удивляюсь, но да. Настолько сильно, что трусы уже давно промочила. За ужином опасалась, как бы сквозь платье не прошло…
   Оттягивая момент, когда начнется цель всех манипуляций, он прижался лицом к ее трусам. К тому месту, где они раздваивались, выпуская из затейливых кружев толстые ноги Ирины. И вдыхал смешанный запах влажной ткани и ее генитальных выделений…
   Потом – решившись так отчаянно, будто они не совершали по несколько коитусов ежедневно – взялся за резинку. Открылся живот, круглый и двуцветный: загорелый сверху и молочно-белый в нижней части. Затем показались волосы, выступило вызывающим бугорком лоно, наконец появилась складка, обозначившая срамные губы… Ирина переступила, и трусы упали на пол.
   Открывая перед ним – старым дураком, разменявшим пятый десяток – вечную тайну женских гениталий. Привычных и неоднократно познанных, но вызвавших здесь и сейчас бурю сладких, возбуждающих ощущений.
   Запах женской вагины, освобожденной от трусов, сделался совершено невыносимым. Кажется, даже в молодости Верников никогда не наслаждался им с такой содрогающей силой.
   – Можно… – по-мальчишески спросил он. – Можно, я у тебя… там… поцелую?
   – А тебе… не противно? – словно захваченная врасплох, вздрогнула Ирина.
   – Почему мне должно быть противно?
   – Просто…
   Верников молчал в ожидании конца фразы: «…Анохин брезгует». Но сейчас даже мысль об Анохине не мешала желанию. Однако Ирина все-таки ориентировалась в обстановке с поразительной быстротой.
   – …Просто я уже забыла, когда мне так делали в последний раз, – со вздохом ответила она.
   – Я тоже, – признался Верников.
   И неожиданно подумал, что в самом деле – их интимная жизнь с женой сделалась настолько примитивной, что невозможно было помыслить даже о минимальном разнообразии вроде оральной ласки половых органов…
   – Положи на столик, – попросил он, протянув Ирине свои очки.
   Она взяла их и рассмеялась.
   – Ты… что? – не понял он.
   – Да так… Вспомнила институтскую шутку.
   – Какую? – уточнил Верников, мучительно протягивая время.
   – У нас учились девочка Женя и мальчик Гриша. Оба очкарики. Которые с первого курса ходили за ручку, хотя поженились только на пятом. Так вот, бытовала дежурная шутка. Неприличная, как я потом осознала: «Гриша поцеловал Женю в губы – она сдвинула ноги и сломала ему очки». Я не понимала тогда смысла, просто смеялась со всеми…
   – Зато теперь мне не сломаешь, – засмеялся Верников.
   Он провел языком по Ирининым губам, задохнувшись от ошеломительного вкуса ее выделений. Она чуть согнула ноги – и Верников погрузился в вагину, стараясь высосать забытую им влагу. Он сжимал ее мягкие разведенные бедра, даже не думая о том, что вот сейчас он, положительный доктор Верников, пьет из жены своего друга и даже не стыдится того, что делает.
   – Тебе… приятно? – спросил он, на секунду оторвавшись.
   – Дааа… – продышала Ирина. – Костя… я в самом деле не узнаю тебя сегодня.
   Верников счастливо улыбнулся.
   – Клитор мне полижи, пожалуйста, – еле слышно попросила она. – Если можешь…
   – Могу, конечно…
   – Только он у меня глубоко, я тебе сейчас сама достану…
   Опустив руки, Ирина вывернула темно-розовые срамные губки. Между блестящих ногтей появилась красная, набухшая головка ее плоти.

27

   Не удовлетворяясь обычной постелью, они проделывали из ряда вон выходящие вещи.
   Ходили купаться вдвоем: Коля не отлипал от девчонок, а Анохин, которому благодарный владелец подключенного к сети ноутбука презентовал кипу свежих журналов, сидел под тентом, окружившись пивом и не желая от жизни больше ничего.
   Ирина уплывала к буйкам, Верников по привычке валялся на спине или прыгал в волнах. Потом она возвращалась, и они останавливались на мелководье, где женщине доставало по плечи, а ему по грудь. Стояли и разговаривали совершенно невинно, как десятки других купальщиков; временами Ирина даже махала одной рукой Коле или кому-нибудь из подруг.
   А другой орудовала под водой: на ощупь отыскивала завязку его плавок и распутывала узелок. И забиралась внутрь, и ласкала его мгновенно распухающий до неприличия половой орган. Верников испытывал одновременно шок и не изведанное ранее удовольствие. В самом деле, дожив до сорока трех лет, он раньше никогда не предавался таким разнузданным развлечениям. Абсолютно безопасным, поскольку взмученная вода около пляжа просматривалась в глубину не больше, чем на десять сантиметров – и от того особо будоражащих. Он чувствовал себя школьником, познающим с Ириной тайны взрослого мира.
   И что самое странное – при всем том она не казалась ему развратной.
   Каким-то открывшимся умом он видел в ней обычную сорокалетнюю женщину, обделенную разнообразием сексуальной жизни. Или вообразившую себя таковой. Но так или иначе, стремящейся наверстать упущенное, пока не подошел срок, когда все станет полностью безразличным.
   Но как следовало позиционировать себя самого?
   Верников врал, говоря, что занимается этим не из удовольствия, а из жалости и сочувствия к Ирине.
   Как врач по отношению к пациентке, которую невозможно излечить другим способом.
   Во всяком случае, за ширму такого малодушия, и это получалось.

28

   Ирина скакала на нем в позе наездницы.
   Она вообще любила быть сначала сверху, объясняя, что так легче регулировать ритм, чтобы дойти до точки.
   Этим вечером Ирина уже получила свою дозу наслаждения, причем даже два раза подряд. И теперь, по установившемуся графику, пришла очередь Верникова.
   Но сейчас он сам выбрал эту позу. Причем в отличие от привычного положения – лицом к лицу, чтобы усиливать удовольствие Ирины, просовывая руку под низ живота и лаская ей половые органы – он попросил сесть спиной.
   Ирина устроилась удобно и прыгала, опершись на его ноги. Он помогал ей, толкая снизу. Иринина задница была столь мягкой, что пальцы тонули в ней, и это страшно возбуждало.
   Под белыми ягодицами он видел корень своего пениса, теряющегося в заросших шерстью Ирининых недрах. Это зрелище заводило его еще сильнее. И он то поднимал ее вверх – так, что едва не выскальзывал – то опускал на себя, и ее волосы соприкасались с его волосами.
   С каждым движением Ирины, с каждым взглядом на контакт их гениталий Верников ощущал приближение чуда. Не короткого пика, какой он привык испытывать за эти дни – а чего-то нового, обещающего и пугавшего одновременно.
   И когда он почувствовал, как все тело немеет в ознобе, рванувшемся от промежности, он снова откинул Ирину далеко вперед. А с первым толчком, насадил обратно, пытаясь войти глубже возможного.
   Он, кажется, стонал – чего с ним не случалось очень давно – если случалось вообще в прежней, спокойной и почти бесстрастной жизни.
   Выгибаясь, чтобы затолкать пульсирующий орган поглубже, он приподнял Ирину своим телом, оторвавшимся от простыни. Мысль о том, что отросток его плоти, невидимый сейчас никому, толкается внутри нее, орошая ее внутренности источником жизни, постепенно заполняя свободное пространство, доводила просто до умопомрачения. И он испытывал наслаждение длинное, какого никогда не знал прежде.
   Ощущения казались недостаточными – он обхватил Иринины загорелые плечи и повалил ее спиной на себя, продолжая толчки и мучась в сладостных судорогах. Длина его пениса оказалась недостаточной – или, возможно, ее задница была слишком толстой и детородное отверстие в таком положении сильно поднялось – он выскользнул, продолжая выбрасывать семя. Ирина поймала нежными пальцами скользкую, онемевшую головку и, усиливая ощущения, принялась выдаивать последние капли на себя.
   Едва не потеряв сознание, Верников блаженно опустился. Тело казалось невесомым и просто несуществующим.
   Им владело странное чувство. До сегодняшнего дня с Ириной – как практически со всеми из без малого двух десятков одноразовых женщин – он всегда испытывал одинаковое превращение.
   Загорался и отдавался чувствам по время коитуса. Подходя к пику, наслаждался телом партнерши. Но лишь только из него вырывалась первая струя, как внутри все падало. Мысль о сексе становилась неприятной, а сама партнерша уже не возбуждала, а вызывала отвращение. И еще не слив до конца семенную жидкость, Верников уже чувствовал желание выдернуть свою плоть и скорее идти под душ. И мыться долго, чтобы по возвращении этой женщины не было в его постели.
   Но сейчас… Сейчас он испытывал нечто нехарактерное.
   Пик наслаждения прошел, Ирина играла его обмякшей плотью, щекотно катая по своему пушистому пригорку. Но в нем ничего не изменилось. Он продолжал ощущать умственное наслаждение от контакта с ее телом. И происшедшего казалось недостаточно. Уже полностью обессиленный, он нашел ее грудь и принялся ласкать соски.
   Однако и этого не хватило. Приподнявшись, он уткнулся губами в ее шею, осторожно поцеловал где-то за ухом…
   – Ты что? – сразу хочешь еще раз? – нежно спросила Ирина.
   – Может и хочу… Но не могу. Но это неважно. Просто… Просто мне очень хорошо сегодня с тобой.
   – Мне кажется, раньше ты мне этого не говорил, – очень тихо сказала она.
   – Мне тоже так кажется, – столь же тихо ответил он.
   – Так что же случилось сегодня?
   – Не знаю. Количество перешло в качество, – усмехнулся Верников. – И в конце концов, разве это важно?
   – Наверное, ты прав. Важно не это…
   Ирина продолжала ласкать его пенис, потом вдруг отняла руку, поднесла к лицу и выругалась:
   – Блин! Ну так и знала! Не раньше, не позже! Ну что с собой делать…
   – Что случилось? – спросил Верников в блаженном отупении.
   – Да вот, смотри…
   Она повернулась и показала пальцы. Испачканные розовой жидкостью.
   – Менструация началась… Что-то вроде рано… Может, в самом деле мы с тобой перетрахались и она до срока пришла… Зла не хватает на свой организм. У нас еще целых пять дней. Могли бы натрахаться черт знает как. И – на тебе… Облом.
   – У нас… все впереди, – не веря своему голосу, вдруг возразил Верников.
   – Что… Что ты сказал?…
   – У нас все впереди.
   – Ты уверен? – Ирина пытливо посмотрела на него.
   – Знаешь… – он пожал плечами, лежа под ее взглядом. – Кажется, уверен.
   – Так кажется или уверен?
   – Уверен, – ответил он. – Теперь уверен.
   – Тогда можно жить, – облегченно усмехнулась она. – Точнее не так: тогда есть зачем жить…
   Он молча и беспомощно улыбнулся.
   – А теперь принеси мне туалетной бумаги побольше, а то придется расплачиваться и за простыню, и за ковровое покрытие.

29

   Переждав после ухода Ирины время, достаточное для того, чтобы случайные знакомые не увидели их вместе, Верников спустился к бару у ресепшн.
   Он был шокирован и смят собственными словами. Рядом с Ириной они вырвались самопроизвольно. И очень уверенно. А сейчас он уже не понимал, как мог сказать такое.
   Он, вначале твердо решивший вычеркнуть единственный случай из жизни, потом давший себе – точнее ей – поблажку на нескольких дней. А теперь…
   Эти мысли следовало срочно залить коньяком.
   Выпив одну полную рюмку у бара, Верников взял вторую и присел за столик на низкий турецкий диван.
   Все повернулось совершенно иначе. Что-то сдвинулось в их отношениях… Но Ирина не изменилась, значит – изменился он сам. Но почему?
   Ирина говорила о его собственной неудовлетворенности жизнью… Неужели она оказалась права?
   Верников поднялся, подошел к стойке администраторов и попросил телефон, чтобы позвонить в Россию.
   Алена отозвалась не сразу. Когда взяла трубку, у нее был ровный – сонный и спокойный голос.
   – Лен, это я, – глупо сказал он.
   – Костя… – пробормотала невидимая жена. – Костя?! Ты откуда?
   – Я… отсюда.
   – Откуда «отсюда»? – уточнила она.
   – Из Турции.
   – Что случилось?
   – Да ничего, – ответил Верников, уже не понимая, зачем кинулся звонить домой. – Как у тебя дела?
   – Нормально. Все в порядке… Извини, я спала… Ты знаешь, сколько у нас сейчас времени?
   – Около часу ночи? – догадался Верников, взглянув на свои часы.
   – Вот именно. Ты меня страшно напугал. Что-нибудь случилось все-таки?
   – Нет, все нормально. Просто… Просто решил позвонить. И все.
   Верников хотел добавить – «потому что я тебя люблю», но такие слова казались чуждыми в их установившихся отношениях с женой. Да и прозвучали бы фальшиво сейчас, когда он еще не отмылся после Ирины. Произнесенные, они, возможно, удержали бы его на какой-то поверхности. Но промедлив секунду, Верников уже знал, что говорить не стоит. Потому что слова все равно улетели бы в пустоту. Созданную неизвестно кем из двоих.
   – Извини, что разбудил. Спокойной ночи, Аленушка, – просто сказал он.
   – Спокойной ночи Костя, – ответила жена и первой дала отбой.
   Опустив трубку, Верников некоторое время стоял, тупо глядя на телефон.
   Пытаясь осознать, что ожидал от этого разговора. Потом пошел к столику, где осталась его вторая рюмка.
   И вдруг увидел Колю Анохина. В футболке с надписью «Гавайи», новых джинсах и огромных кроссовках, украшенных по ранту синими и красными отражателями, мальчик одиноко стоял посреди холла.
   – Николай! – окликнул он. – Ты что тут делаешь?
   – Дядя Костя… – Коля обернулся и Верников увидел, что он кусает губу, пытаясь не расплакаться. – Это вы…
   – Я, кто же еще… Ты что тут, и что случилось?
   – Ничего, – механическим голосом ответил мальчик.
   – Тот-то и вижу, – сказал Верников. – Что ничего… Признавайся честно – девчонка бросила, да?
   Он сказал первое пришедшее на ум и поразился, увидев, что слова попали в точку. Коля подавленно кивнул.
   – Не горюй, – махнул рукой Верников. – Может, у нее просто плохое настроение. Женщины такие создания, у них все меняется очень быстро.
   – Не… не в этом дело… – мучительно выдавливая слова, возразил Коля. – Я… мы… Мы собирались сегодня пойти на дискотеку в соседний отель. Я за ней зашел, а она сказала – не пойду. И уехала с двумя турками… На машине…
   – С турками? На машине?
   – Ага…
   – Ладно, – Верников вздохнул. – Слезами горю не поможешь. Пойдем.
   – Куда?
   – Садись вон туда – видишь где коньяк стоит? Я сейчас приду, поговорим.
   Коля послушно заковылял к указанному столику. Верников взял еще четверть рюмки, сел на диван рядом с мальчиком, обнял его узкие подрагивающие плечи:
   – На вот, выпей.
   – Эт-то что… коньяк? Мне мама запрещает…
   – Со мной можно. Мама бы разрешила. Пей, Николай, на тебе лица нет.
   Коля принял рюмку, сделал крошечный глоток, закашлялся и покраснел.
   Потом пересилил себя, выпил еще. Верников продолжал держать тяжелую руку на его плече.
   Выпив до дна, Коля посмотрел снизу вверх. По глазам Верников понял, что хмель оказал воздействие.
   – Так с турками, говоришь, уехала? – спросил он.
   – Да… у… уехала, – голос Коли не дрожал, но язык слегка заплетался.
   – Наа-плюй на нее, – твердо ответил Верников. – Если она поменяла тебя на двух кривоногих азиатов.
   – Но она… Ей… Она мне так нравилась, дядя Костя, – признался Коля и быстро закрыл лицо руками.
   – Вот что я скажу тебе, Николай… Мужчина вправе плакать. Слезы не признак слабости, а совсем наоборот. Но эта кукла, бросившая тебя ради турок на чужой машине, не стоит твоих слез, поверь.
   – Почему на чужой? – вдруг удивился мальчик.
   – Они твои ровесники?
   – Да, кажется. Может, чуть постарше.
   – У тебя есть своя машина или деньги, чтоб ее купить?
   – Нет.
   – Так и у них тоже. Им родители дали машину… И эта дрянь…
   – …Но она…
   – …Эта дрянь, – с нажимом повторил Верников, ощущая себя так, будто вскрывает опухоль без наркоза. – Выбрала грязных турок с чужими деньгами. Она тебя недостойна. Забудь о ней.
   Коля вздохнул.
   – Я понимаю… Это очень неприятно. Дома ты к такому не привык. Так?
   – Так…
   – Потому что ты наверняка одет лучше всех в группе. У тебя самый дорогой мобильник и отец подвозит тебя к институту на машине.
   Он кивнул подавленно.
   – А тут получилось по-другому. То есть точно так же, только турки оказались в твоем положении. Как ты в России по отношению к одногруппникам, которые беднее тебя… Точнее, твоих родителей. Так?
   – Ну так…
   – Я говорю тебе не очень приятные вещи. Но ты мужчина и должен смотреть на все по-мужски. И в общем подумай – нужна ли тебе женщина…
   – Она еще не женщина… девушка пока, – поправил Коля.
   – Неважно… Существо женского пола, которое можно перекупить, заплатив побольше?
   Коля молчал; ему было нечего ответить.
   – И поверь, она еще пожалеет, что не пошла с тобой, а поехала с турками.
   – Почему?
   – Потому что они завезут ее куда-нибудь на квартиру, оттрахают по очереди и одновременно, а потом вытолкают.
   – Как?!
   – Так. Ты что – турок не знаешь?
   – Но эти… Такие же студенты, в Стамбуле учатся.
   – Ох, Коля, Коля… – Верников потрепал мальчика по щеке. – Запомни истину: хороший турок – мертвый турок.
   – Это кто так сказал? – у пацана загорелись глаза.
   – Не помню кто и где. Про индейцев, правда. Но турки мало чем отличаются. Так что забудь, наплюй и будь мужчиной. Немками займись…
   – Немки меня боятся. Они к тому же ни одного нормального языка не знают, только по-немецки…
   – Тогда их тоже на хрен… Сдались они тебе. Итальянок найди. Или француженок. Или еще кого-нибудь. Ты молодой красивый парень. И девки должны по тебе плакать. А не ты по ним.
   – Я… постараюсь.
   – Ты сам машину-то хорошо водишь? – спросил Верников, желая отвлечь мальчика от грустных мыслей.
   – Я… Я вообще водить не умею…
   – Как? Разве тебе папа не дает?
   – Не дает… Хотя я просил, когда на дачу ездим. На старой не давал, потому что говорил, управляется тяжело. А к новой вообще близко не подпускает. «Сцепление сожжешь» и еще что-то…
   – Н-да… Это непорядок. Мужчина должен уметь обращаться с машиной… Вот что, Николай, – вдруг сказал Верников, хотя минуту назад и не думал об этом. – Вернемся, в выходные покатаемся. Я тебя научу. Так нельзя жить.
   – Правда, дядя Костя? – снизу вверх уставился на него Коля. – У вас время найдется?
   – Вот тебе моя рука, – сказал Верников, пожимая узкую ладонь мальчика.
   – Дядь Кось… – растроганно пробормотал он. – Я знаю, что вы лучший друг папы. Он всегда об этом говорит. Но теперь я знаю, что вы и мой лучший друг…
   Верников промолчал.
   Господи, какая нелепость, – подумал он. – Как лживо я теперь живу… Только что оттрахал жену Сергея и мать этого мальчика – и спокойно слушаю о том, что я лучший друг семейства.
   – И мама тоже говорит…
   – А вообще, Коля, – перебил его Верников, не в силах слушать еще и про маму. – Скажу я тебе… Женщины не главное в жизни.
   Коля ничего не ответил.
   – Займись чем-нибудь полезным. Тем же компьютером. Вообще цель мужчины – это дело. Дело, понимаешь? А женщины уже вторичны. Как бы добавка к жизни. Понимаешь?
   Коля кивнул.
   – Впрочем нет, – устав врать, он покачал головой. – Я говорю тебе правильные вещи, как должен говорить взрослый дядька юному парню вроде тебя. На самом деле все не так.
   Он закрыл глаза и увидел все еще живую картину: широкую белую задницу Ирины, ее срамные губы в завитках темной шерсти и тонущий там корень его собственной плоти…
   – Все как раз наоборот. Женщины – главное и единственное, ради чего вообще стоит жить. И все цели, которые ты ставишь, все достижения, к которым стремишься, нужны лишь для того, чтобы увидеть свое отражение в восхищенных женских глазах…
   Коля слушал завороженно.
   – Беда только в том, что ты никогда не можешь получить желаемого.
   Его всегда оказывается то больше, то меньше, но никогда в самый раз. И пока научишься дозировать – так вся жизнь и пройдет… Впрочем, ты, наверное, не понял, что я сказал.
   – Понял примерно, – сказал Коля, еле ворочая языком. – Спасибо вам, дядя Костя… Так здорово, что я вас встретил. Если бы не вы, то я…
   – Ну, если бы – не если бы… Если бы у бабушки был… – извини меня Коля, я не могу уточнить… – то это был бы дедушка. Ты же меня встретил – значит, о другом и говорить не стоит. Ты дашь мне слово что сейчас вернешься в номер никуда больше не побежишь?
   – Даю, – твердо ответил мальчик.
   – Верю. Если мама начнет возникать, почему от тебя спиртным пахнет, пусть мне звонит, ясно?
   – Ясно…
   – Ну ступай. А насчет машины – решено. В России начнем курсы молодого бойца.

30

   Вот я и стал жилеткой для всего семейства Анохиных, – думал Верников, поднимаясь на лифте. – Все по очереди жаловались на судьбу…Даже Коля. Хотя я всегда считал их идеальным беспроблемным семейством.
   И никто, кроме Ирины не знает, кем стал еще…
   Он вошел к себе.
   Постель невыносимо пахла Ириной.
   Но сегодня этот запах не раздражал. Наоборот – Верников окунулся в аромат и лежал, вспоминая секунды сегодняшнего соития.
   И вдруг почувствовал досаду, что у Ирины начались месячные – и что в самом деле оставшиеся дни они не смогут заниматься сексом…
   Ну и что, – пришло в голову прежде, чем он успел проанализировать мысли. – Месячные не навек. Они кончатся почти сразу после возвращения. И все то же самое повторится там…
   В России. Он прекрасно понимал, что там совершенно иное бытие. Дом и работа, кошки и клиника. Устоявшаяся жизнь, в которую вторглась Ирина. Вернее, он сам опрометчиво впустил ее, как лисичку на порог – а потом уже не мог выпроводить.
   И теперь все изменится. Ему придется выкраивать время, искать место. И встречаясь с Ириной, быть настороже – принюхиваться и прислушиваться, как тот шакал с длинным хвостом, обреченный на выживание в условиях враждебной среды.
   Придется что-то делать, – думал он. – Искать друзей с пустой квартирой… Или даже снимать… Или прибегать к услугам комнат на несколько часов…
   Он знал, что кое-кто живет двойной или даже тройной жизнью. И никогда не мог понять этих мужчин – не верил, что можно быть таким рабом своей плоти. Добровольно идти на неимоверные трудности ради нескольких часов, в течение которого пенис бултыхается в вагине чужой женщины…
   А теперь… Теперь докатился до этого сам.
   И ужасно, что все получилось само собой.
   Ведь Ирина не нужна ему. Не была нужна раньше, не нужна в общем и теперь. Но тем не менее он не врал: ему хорошо с нею, и он не может порвать решительно и бесповоротно.
   И не заметив сам, он – испытавший три брака и решивший остановиться добропорядочный семьянин – превратился в заурядного стареющего потаскуна.
   И будет жить, как похотливое животное.
   Впрочем, животные биологически умнее людей. И если они живут именно так – то, вероятно, в этом и есть главный смысл живого существования?
   Алена, Сергей… Супруги отошли на второй план. Видимо, Ирина оказалась права в отношении его жизни. Если соединенный ее капризом, он не в силах от нее оторваться.
   Грустно… Как грустно, оказывается, жить на свете. Грустно и пусто. Ведь еще не так давно, в поздней молодости, казалось: вот-вот и жизнь наладится, уже наладилась… и теперь станет счастливой и правильной. А выходит – нет, ничего невозможно наладить и устроить и застопорить в одном состоянии, и все время чего-то не хватает, и все не так. Не так, не так…
   Впрочем, – пытаясь успокоить частичку своего «я», думал Верников. – До возвращения целых пять дней. За это время все может забыться, рассосаться и сойти на нет…
   …И все-таки как жаль, как чертовски жаль, что целых пять дней они не смогут наслаждаться друг другом…
   Обреченно вздохнув, Верников зачем-то вышел на балкон.
   Отель спал.
   Спали немцы внизу, исчезли огоньки в придорожных виллах.
   Подсвеченный минарет одиноко висел в черноте, но муэдзин молчал. Видимо, понял, что его все равно никто не слушает в темноте угарной ночи.
   И лишь откуда-то издали – призрачно и пустынно, точно вопль заблудившейся души – доносился рев одинокого ишака.

   2005 г.
   © Виктор Улин 2005 г.

Виктор Улин Шакал

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

Виктор Улин
Шакал