Русская духовная поэзия (сборник)

Тайный путь русской поэзии

   Ранний свет луча дневного
   Озарил мой тайный путь.
Н. Языков

   Тайна, конечно, и должна оставаться тайной. Хотя, с другой стороны, – «Всё тайное станет явным». Однако афишированная тайна оборачивается или срамом, или трагедией. Думается, евангельская мысль как раз трагична. Тайна была выведена на Голгофу и «обнародована». Но почему разглашение тайны обязательно должно стать ее нарушением, почему не может быть своей тайны у целого народа, у целого человечества, у всей Вселенной? Быть и оставаться тайной? Может – и – есть. Но что такое вообще тайна? Целомудренное чудо. Этим целомудренным чудом и определяется качество человека, народа, произведения искусства. Весьма фривольные Рабле и Вийон – этим чудом обладают (хотя в жизни тот же Вийон по оставшимся свидетельствам был, как теперь говорят, «отморозок»), в «телесах» Рубенса и кошмарах Босха оно есть, даже в песенках ветреных и разбитных битлов оно тоже присутствует. А в иных весьма пуританских и «праведных» трактатах и виршах его отчего-то нет, это при всей искренности писавших…
   С другой стороны, некоторые современные авторы полагают, что, чем «гаже» пишешь, тем ярче высвечиваешь «святую» сторону дела. Истоки этой наивности как раз в отсутствии представления о какой бы то ни было тайне. А ведь никакой обратной пропорции здесь быть не может: карнавалу, конечно, природны святые очертания, но литургия от этого не меркнет, а только разгорается ярче в своей первозданности; и все-таки чистая литургия, конечно, стоит здесь во главе угла.
   В чем же тогда тайна? Наверное, в покаянии. Я тут «темню» не по игривости и не по мнительности, а потому, что говорить о покаянии в третьем лице некорректно ни в церковном, ни вообще в моральном, аспекте. Более того, человек, обличая себя, тоже ведь ставит себя, в известной степени, в третье лицо: «Ах, я такой-сякой!» – «Ах, он такой-сякой!» (тыча в себя пальцем). Самоуничижение – грех паче гордыни. Покаяние более обширно, таинственно и – просто. «Я – царь, я – раб, я – червь, я – Бог» (Г. Державин). И требуется особая благодать на человеке, чтобы он мог высказать это в стихах, чтобы он, не разглашая суетно, смог передать драгоценную тайну читателю, вывести и его на Тайный путь поэзии, человеческой души.
   Начинался тайный путь русской поэзии в молитвах. Невозможно поэтому определить его отправной пункт. Начало же того явления, которое и зовется собственно русской поэзией в современном понимании, традиционно полагается в 18 веке; зачинатели его Ломоносов, Тредиаковский и Сумароков. Можно, конечно, с этим не соглашаться и нежно вспоминать Симеона Полоцкого, или, если уж на то пошло, грезить о звёздно далеком (и звёздно же близком) авторе «Слова о полку». Мы этого делать здесь не станем. Мы, – в известной степени, может быть, условно, – начнем все-таки с века 18-го.
   Русский классицизм неслучайно называется русским, как русское барокко тоже неслучайно… Вообще, думается, что жадное впитывание, празднично-тревожное глотание сторонних культурных традиций как раз свидетельствует об обострении национального сознания. Это своего рода присвоение чужих богатств, деланье их своими кровными, это настоящая мужья любовь к полоненной, во всяком случае, всегда чуть насильно, слегка из-под палки приведенной в дом невесте. Такой очаровательной невестой стала для русича Европа. И начался бурный роман, началась поэзия и проза, тиранство и подкаблучничество. Русское барокко, русский классицизм пропитан русским духом, пронизан его сквозьеловыми острыми лучами. Тут и нашлись новые, неслыханные дотоле слова нового русского стиха.
   Но как этот новоявленный русский поэт заговорил о Боге? С огромной радостью, с той радостью, с какой ребенок вбегает утром в родительскую спальню рассказать о первом снеге. Каким монашеским подвигом, какими веками сладчайшего праведного молчания накоплена эта детская радость! Слово рождалось, как Бог, и «Слово было у Бога». Ломоносов хвалит Господа с мощью шума деревьев, наката морских волн на берег и – замирает. Василий Капнист – замирает, стискивает эту радость аскетично, но она изливается из его строк ровным притушенным золотым светом. Иван Крылов, картежник, бывший за это дело и под судом, смеется над собой покаянно; сквозь смех, комично кругля глаза, говорит о Гневе Божием, но в этом смехе – священный ужас и опять она – радость веры. Державин, забавный и грузный, кряхтя, забирается на грозовое облако, но там, как капитан на капитанском мостике, расправляет плечи и говорит напрямую с Господом, что ему дозволяет ликующее дерзновение огромной веры.
   Вся эта махина русского космоса, русского религиозного и национального сознания встретила ополчившуюся на нее ветреную возлюбленную на Бородинском поле. Любя, встретила. Ведь действительно, Франция была мечтой русского дворянина, соответственно, русского офицера. И вот эта обожаемая Франция двинула полки на Россию, с чаемым призывом к свободе, равенству и братству, с протянутым праздником. Вся Европа побросала оружие перед этим прекрасным праздником. Но – не Россия. Почему?! Шалишь! Равенство равенством, свобода свободой, но не тронь другую, тайную, свободу, не тронь потир чистой литургии своими хмельными устами! Прикрой свои обнаженные перси знаменем своей же революции! Ух, шаромыжники! Оловянные солдатики! Разметал вас по сугробам наш Дедушка Мороз! Взять благодарно чужое – это одно, а подчиниться, встать на колени, отдаться, это – нет! Вот и доказательство пронзительного обострения национального сознания.
   Но праздник, хоть и развенчанный, все же не терпит, когда от него отворачиваются, и карает он одиночеством, которое надо выдержать, тогда придет другой вящий праздник. Однако одиночество вовсе не так прекрасно, как принято полагать, и ох как отличается оно от молитвенного келейного уединения. Решили догнать прежний праздник, добежали за ним «бистро» аж до самого Парижа. И – оказались в комическом положении, ведь бежать за праздником – курам на смех. Недаром, по духовному масштабу человек 18 века, князь Михаил Кутузов не советовал идти в Париж. Догонять Наполеона, как обиженную любовницу. Но – побежали.
   Так вот. Одиночество. Да, пришло одиночество. Пушкин, Лермонтов оставили заплаканные жемчужины религиозного одиночества, пустынного созерцания волшебного ангельского неба. Тютчев вместе с планетой летел в это небо с бешеной скоростью, похожей на покой… Некрасов старался разделить страдания – не то чтобы народа, а каждого из народа: хоть что-нибудь да разделить, поделить по-братски, как раньше делили победу, теперь он так делил страдания. И потекла музыка. Дивная церковная музыка. Церковная музыка не только в храме, она в поэзии. Фет. Вечерние огни. Это ласковое мерцающее течение медленно поднесло к XX веку.
   Страдания не поделили. Даже страдания не поделили. Русская поэзия ступила на широкую дорогу к Голгофе. У Блока эта дорога пролегала под окном. Но Блок так и не вышел из дома. Точнее, он выходил, чтобы на рассвете с полпути тенью вернуться и писать дома стихи. Однажды он не вышел, кричал-кричал от чудовищной последней боли… Ахматова и Цветаева прихорошились и – пошли, взявшись неприметно за руки. Мандельштам по льду, Пастернак по óпали, Гумилев… Гумилев остановился перекреститься на церковь, и его отвели в сторону, навсегда. Есенин всё распахивал дверь кабака, почему-то постоянно впереди шествия распахивал, навстречу, и – улыбался обиженно и нежно презрительным взглядам, дело в том, что он шел задами, подворотнями, его пускали с черного хода. Маяковский маршировал, хватаясь за сердце. Волошин останавливался перед морем. И пришли. Ахматова сама превратилась в море, в небо, в воздух, мучительно она искала, во что бы еще превратиться, чтобы громче, на всю Вселенную, крикнуть о великой русской трагедии, огромной беде. И ее услышали все эпохи, и аргонавты испуганно оглянулись на ее голос.
   …Году в 1964-м сын Бориса Пастернака Евгений пошел как-то проведать могилку отца. Глядит, а там спит какой-то мальчик: спит, нежно прижавшись к могилке. Мальчика этого звали Леонид Губанов.

Емельян Марков

Святитель
Димитрий Ростовский

Грешник и Магдалина

//-- Грешник: --//

     Дай мне место, Магдалина,
     У Христовых ног,
     Чтобы их омыть слезами
     Бедный грешник мог.
     Ты уж плакала довольно,
     Ты уж плачем усладилась,
     Ты очистилась от скверны,
     Ты любовью просветилась.
     Я ж, несчастный, и доселе
     Прокажен грехом,
     Опоясан поношеньем
     И покрыт стыдом…
     Близкий к смерти, прихожу я
     К милосердью Божья Сына, —
     Так, у ног Его пречистых
     Дай мне место, Магдалина!

//-- Магдалина: --//

     Милосердьем безпредельным
     Наш Господь богат:
     Всех Он любит, всех зовет Он,
     Всех принять Он рад.
     Пусть все люди соберутся, —
     У Него не будет тесно, —
     Так любовь Его обильна,
     Дом велик Его Небесный!
     Станем плакать лучше вместе
     При Его ногах:
     Есть всегдашняя услада
     В плаче о грехах.

Михайло Ломоносов

Преложение псалма 14

     Господи, кто обитает
     В светлом доме выше звезд?
     Кто с Тобою населяет
     Верьх священный горних мест?

     Тот, кто ходит непорочно,
     Правду завсегда хранит
     И нелестным сердцем точно,
     Как языком, говорит.

     Кто устами льстить не знает,
     Ближним не наносит бед,
     Хитрых сетей не сплетает,
     Чтобы в них увяз сосед.

     Презирает всех лукавых,
     Хвалит Вышнего рабов
     И пред Ним душою правых,
     Держится присяжных слов.

     В лихву дать сребро стыдится,
     Мзды с невинных не берет.
     Кто так жить на свете тщится,
     Тот вовеки не падет.

<1743–1747>

Преложение псалма 70

//-- 1 --//

     В Тебе надежду полагаю,
     Всесильный Господи, всегда,
     К Тебе и ныне прибегаю,
     Да ввек спасуся от студа.

//-- 2 --//

     Святою правдою Твоею
     Избавь меня от злобных рук,
     Склонись молитвою моею
     И сокруши коварных лук.

//-- 3 --//

     Поборник мне и Бог мой буди
     Против стремящихся врагов,
     И бренной сей и тленной груди
     Стена, защита и покров.

//-- 4 --//

     Спаси меня от грешных власти
     И преступивших Твой закон,
     Не дай мне в челюсти их впасти,
     Зияющи со всех сторон.

//-- 5 --//

     В терпении моем, Зиждитель,
     Ты был от самых юных дней
     Помощник мой и Покровитель,
     Пристанище души моей.

//-- 6 --//

     От чрева матери Тобою
     И от утробы укреплен,
     Тебя превозношу хвалою,
     Усердием к Тебе возжжен.

//-- 7 --//

     Враги мои, чудясь, смеются,
     Что я кругом объят бедой,
     Однако мысли не мятутся,
     Когда Господь – Заступник мой.

//-- 8 --//

     Превозносить Твою державу
     И воспевать на всякой час
     Великолепие и славу
     От уст да устремится глас.

//-- 9 --//

     Во время старости глубокой,
     О Боже мой, не отступи,
     Но крепкой мышцей и высокой
     Увядши члены укрепи.

//-- 10 --//

     Враги, которые всечасно
     Погибели моей хотят,
     Уже о мне единогласно
     Между собою говорят:

//-- 11 --//

     «Погоним; Бог его оставил;
     Кого он может преклонить,
     От нас бы кто его избавил?
     Теперь пора его губить».

//-- 12 --//

     О Боже мой, не удалися,
     Покрой меня рукой Своей
     И помощь ниспослать потщися
     Объятой злом душе моей.

//-- 13 --//

     Да в вечном сраме погрузятся,
     Которые мне ищут зла.
     Да на главу их обратятся
     Коварства, плевы и хула.

//-- 14 --//

     Надежду крепку несомненно
     В Тебе едином положу
     И, прославляя безпременно,
     В псалмах и песнях возглашу.

//-- 15 --//

     От уст моих распространится
     О истине Твоей хвала,
     Благодеяний слух промчится
     Тобой мне бывших без числа.

//-- 16 --//

     Твою я крепость, Вседержитель,
     Повсюду стану прославлять;
     И что Ты мой был Покровитель,
     Вовеки буду поминать.

//-- 17 --//

     Тобою, Боже, я наставлен
     Хвалить Тебя от юных лет
     И ныне буди препрославлен
     Чрез весь Тобой созданный свет.

//-- 18 --//

     Доколе дряхлость обращаться
     Не возбранит моим устам,
     Твоя в них крепость прославляться
     Грядущим будет всем родам.

//-- 19 --//

     Твоя держава возвестится
     И правда мною до небес.
     О Боже, кто Тебе сравнится
     Великим множеством чудес?

//-- 20 --//

     Ты к пропасти меня поставил,
     Чтоб я свою погибель зрел;
     Но скоро, обратясь, избавил
     И от глубоких бездн возвел.

//-- 21 --//

     Среди народа велегласно
     Поведаю хвалу Твою
     И на струнах моих всечасно
     Твои щедроты воспою.

//-- 22 --//

     Уста мои возвеселятся,
     Когда возвышу голос мой,
     И купно чувства насладятся
     Души, спасенныя Тобой.

//-- 23 --//

     Еще язык мой поучится
     Твои хвалити правоты,
     Коварных сила постыдится,
     Которы ищут мне беды.

<1743–1751>

Михаил Херасков

Преложение псалма 64

     Коль славен наш Господь в Сионе,
     Не может изъяснить язык:
     Велик Он в небесах на троне!
     В былинках на земли велик!

     Везде, Господь, везде Ты славен!
     В нощи, во дни сияньем равен!

     Тебя Твой агнец златорунный,
     Тебя изображает нам!
     Псалтырями десятиструнны
     Тебе приносим фимиам!

     Прими от нас благодаренье
     Как благовонное куренье!

     Ты солнцем смертных освещаешь,
     Ты любишь, Боже, нас как чад;
     Ты нас трапезой насыщаешь
     Ты зиждешь нам в Сионе град;

     Ты смертных, Боже, посещаешь,
     И плотию Своей питаешь!

     О Боже! во Твое селенье
     Да взыдут наши голоса!
     И наше взыдет умиленье
     К Тебе как утрення роса!

     Тебе в сердцах алтарь поставим,
     Тебя, Господь, поем и славим!

Василий Петров

Преложение псалма 85

     К Тебе, о Боже! простираю
     Мой глас, теперь его воньми,
     На всякой час усугубляю,
     Ко мне Ты ухо преклони.

     От бед меня всех Ты избави,
     Господь Един и всех Творец,
     Смиренного раба прослави,
     Сирот обидимых Отец.

     Я нищ, убог, весьма безсилен,
     Без помощи Твоей святой;
     Тогда бываю изобилен,
     Когда во всех путях с Тобой.

     Я знаю, нет Тебе подобна,
     Ниже в морях, ни на земли,
     Но сохрани мя преподобна,
     Моление мое внемли.

     Ты всею тварью управляешь,
     Един во всех имеешь власть,
     Сердечны тайны всех Ты знаешь,
     Ты зришь теперь мою напасть.

     На мя преступницы восстали
     Твоих велениев святых,
     Совсем бы в прах мя разорвали,
     Исхитивши из рук Твоих.

     Но крепкая Ты мне отрада,
     От всех борющихся со мной,
     Возводишь душу Ты от ада,
     Вселишь ю в вечный Сам покой.

     Враги, то видев, постыдятся,
     И посрамятся купно ввек;
     В студ, срам, прах все обратятся,
     Узнают, что есть человек.

<1764>

Ипполит Богданович

Оды духовные из разных псалмов Давидовых
* * *

     Хвалите Господа небес,
     Хвалите все небесны силы,
     Хвалите все Его светилы,
     Исполненны Его чудес.

     Да хвалит свет Его и день,
     Земля и воздух, огнь и воды;
     Да хвалят рыб различны роды,
     Пучины, бездны, мрак и тень.

     Да хвалят холмы и древа,
     Да хвалят звери, гады, птицы,
     Цари, владыки, сильных лицы
     И всяка плоть, что Им жива.

     Да хвалит своего Творца,
     Да хвалит всякое дыханье:
     Он милует Свое созданье,
     И нет щедрот Его конца.

<1760>

* * *

     Бедами смертными объят,
     Я в бездне ада утопаю;
     Еще взвожу ослабший взгляд,
     Еще на небо я взираю.
     Твой суд, о Боже, прав и свят,
     Тебя я в помощь призываю:
     Воззри, как грудь мою теснят
     Беды, в которых я страдаю.
     Прости, Творец, сию вину,
     Что день рождения кляну,
     Когда от мук ослабеваю.
     Ты сердца видишь глубину:
     Хоть в адских пропастях тону,
     Но от Тебя спасенья чаю.

<1761>

* * *

     Сердечно чувство веселится,
     Душа моя воспеть стремится
     Господни милости ко мне:
     Как смертными объят бедами,
     К живущему под небесами,
     Взывал, погрязши зол на дне.

     Со стоном голос мой плачевный
     И слезны токи повседневны
     Тогда всходили до небес:
     Зиждитель с высоты взирая,
     Помиловал меня карая,
     И к радостям привел от слез.

     Дух томный обратясь к покою,
     Творец всесильною рукою
     Из пропастей меня возвел
     И ноги слабыя поставил
     Недвижимы, дабы я славил
     Творца и повсеместно пел.

<1761>

Гавриил Державин

* * *

     Непостижимый Бог, всех тварей Сотворитель,
     Движением сердец и помыслов Прозритель!
     В последний раз зову к Тебе я в жизни сей:
     Склони с небес, склони свой слух к мольбе моей.
     Воззри, Создатель мой, на сердце сокрушенно,
     Что если, Твой закон желав знать совершенно,
     Я слабым разумом чего не понимал,
     Помилуй Ты меня, коль в нем я заблуждался.
     Твое святое я хотел творить веленье
     Со всею ревностью, но без предрассужденья.
     Се, вижу растворен тот путь передо мной,
     По коему войти я в вечный льщусь покой.
     Войду, конечно, так, я в том не сомневаюсь:
     На милосердие Твое я полагаюсь.
     Ты щедр и милостив был в век сей скоротечный:
     Ты будешь мне Отец, а не Мучитель вечный.

<1776>

* * *

     О Боже, душ Творец безсмертных
     И всех, где существует кто!
     О Единица числ несметных,
     Без коей все они – ничто!
     О Средоточие! Согласье!
     Все содержащая Любовь!
     Источник жизни, блага, счастья,
     И малых и больших миров!

     Коль Ты лишь духом наполняешь
     Своим цевницы твари всей,
     Органом сим увеселяешь
     Себя средь вечности Твоей,
     И вкруг от мириадов звездных,
     Пиющих свет с Твоих очес,
     Сам черплешь блеск лучей любезных
     И льешь их в океан небес;

     И мне, по плоти праху тленну,
     Когда на тот один конец
     Ты вдунул душу толь священну,
     Чтобы в гармонию, Творец,
     И я вошел Твою святую:
     О! ниспошли ж мне столько сил,
     Чтоб развращенну волю злую
     Твоей я воле покорил;

     И так бы сделал душу чисту,
     Как водный ключ, сквозь блат гнилых,
     Как запах роз, сквозь дебрь дымисту,
     Как луч небес, сквозь бездн ночных
     Протекши, теми же бывают,
     Что были в существе своем,
     Или светлей еще сияют,
     Чем злато, жженое огнем.

     Подаждь, чтоб все мое желанье,
     Вся мысль моя един был Ты,
     И истин бы Твоих алканье
     Пожрало мира суеты;
     Чтоб правды, совести, закона,
     Которы мне Ты в грудь влиял,
     Из подлости, хотя б у трона,
     Я ни на что не променял;

     Чтоб, знав мое происхожденье,
     Моих достоинств я не тмил;
     Твоей лишь воле в угожденье
     В лице царя Твой образ чтил;
     Чтобы, трудясь, я безвозмездно,
     Творил самим врагам добро,
     И как Тебе добро любезно,
     Так ненавидел бы я зло;

     Несчастных, утесненных слезу
     Чтобы спешил я отирать;
     Сердца, подобные железу,
     Моей горячностью смягчать;
     Чтоб не был я ни горд, ни злобен;
     На лоне нег не воздремал;
     Но был душой Тебе подобен
     И всю ее с Тобой сливал.

     О сладка мысль и дерзновенна —
     Желать с Творцом слиянну быть!
     Когда придет неизреченна
     Мне радость та, чтоб в Боге жить?
     Когда с Тобой соединюся,
     Любви моей, желаний край!
     Где пред лицом Твоим явлюся,
     Там мрачный ад мне будет рай!

1796

Молитва

//-- по высочайшему отсутствию в армию его Императорского величества 1807 года марта 16 дня --//

     Господи! – воссылают
     К Тебе свои мольбы;
     Взор, длани простирают
     Смиренные рабы:
     Взгляни сквозь страшны бездны
     С высот Твоих святых
     На вздохи, токи слезны,
     На огнь фимьямов их.
     Взгляни и виждь, – Россия,
     Тьмой душ, как звезд, горя,
     Средь тверди голубыя,
     Гласит: спаси Царя!

     Храни его на брани,
     Покой в пути, спаси;
     Твои незримы длани
     Везде над ним носи;
     Будь твердый щит от злобы, —
     Ты зришь, сколь враг его
     Геройских душ свел в гробы
     Средь зверства своего:
     Там мать лишилась сына,
     Там брат пал смерти в дол,
     Четы здесь половина —
     И ты, Творец! доколь?..

     Доколе токи крови
     Велишь нам, грешным, лить?
     Бог благости, любови
     Жесток не может быть:
     Престани же от гнева,
     Рев бури усмири;
     Хлябь алчную Эрева
     Перунами запри;
     Ударь – и с крыл Зефира
     Снесется тихий день,
     Благоуханну мира
     Даст Александр нам сень.

1808

Счастливое семейство [1 - В первой публикации под заглавием: «Счастливое семейство. Псалом 147. Похвали, Иерусалиме, Господа».]

     Блажен, кто Господа боится
     И по путям Его идет,
     Своим достатком насладится
     И в благоденстве поживет.

     В дому его нет ссор, разврата;
     Но мир, покой и тишина:
     Как маслина плодом богата,
     Красой и нравами жена.

     Как розы, кисти винограда
     Румянцем веселят своим,
     Его благословенны чада
     Так милы вкруг трапезы с ним.

     Так счастлив, так благополучен
     И так блажен тот человек,
     Кто с честью, правдой неразлучен
     И в Божьем страхе вел свой век.

     Благословится от Сиона,
     Благая снидут вся тому,
     Кто слез виновником и стона
     В сей жизни не был никому.

     Кто не вредит и не обидит,
     И злом не воздает за зло,
     Сыны сынов своих увидит
     И в жизни всякое добро.

     Мир в жизни сей и мир в дни оны,
     В обители избранных душ,
     Тебе, чувствительный, незлобный,
     Благочестивый, добрый муж!

1780
Петербург

Бог

     О Ты, пространством Безконечный,
     Живый в движеньи вещества,
     Теченьем времени Превечный,
     Без лиц, в Трех Лицах Божества!

     Дух всюду сущий и единый,
     Кому нет места и причины,
     Кого никто постичь не мог,
     Кто все Собою наполняет,
     Объемлет, зиждет, сохраняет,
     Кого мы называем – Бог!

     Измерить океан глубокий,
     Сочесть пески, лучи планет
     Хотя и мог бы ум высокий, —
     Тебе числа и меры нет!
     Не могут духи просвещенны,
     От света Твоего рожденны,
     Исследовать судеб Твоих:
     Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает, —
     В Твоем величьи исчезает,
     Как в вечности прошедший миг.

     Хаоса бытность довременну
     Из бездн Ты вечности воззвал,
     А вечность, прежде век рожденну,
     В Себе Самом Ты основал:
     Себя Собою составляя,
     Собою из Себя сияя,
     Ты свет, откуда свет истек.
     Создавый все единым Словом,
     В твореньи простираясь новом,
     Ты был, Ты есть, Ты будешь ввек!

     Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
     Ее содержишь и живишь;
     Конец с началом сопрягаешь
     И смертию живот даришь.
     Как искры сыплются, стремятся,
     Так солнцы от Тебя родятся;
     Как в мразный, ясный день зимой
     Пылинки инея сверкают,
     Вертятся, зыблются, сияют, —
     Так звезды в безднах под Тобой.

     Светил возжженных миллионы
     В неизмеримости текут,
     Твои они творят законы,
     Лучи животворящи льют.
     Но огненны сии лампады,
     Иль рдяных кристалей громады,
     Иль волн златых кипящий сонм,
     Или горящие эфиры,
     Иль вкупе все светящи миры —
     Перед Тобой – как нощь пред днем.

     Как капля в море опущенна,
     Вся твердь перед Тобой сия.
     Но что мной зримая вселенна?
     И что перед Тобою я?
     В воздушном океане оном,
     Миры умножа миллионом
     Стократ других миров, – и то,
     Когда дерзну сравнить с Тобою,
     Лишь будет точкою одною:
     А я перед Тобой – ничто.

     Ничто! – Но Ты во мне сияешь
     Величеством Твоих доброт;
     Во мне Себя изображаешь,
     Как солнце в малой капле вод.
     Ничто! – Но жизнь я ощущаю,
     Несытым некаким летаю
     Всегда пареньем в высоты;
     Тебя душа моя быть чает,
     Вникает, мыслит, рассуждает:
     Я есмь – конечно, есть и Ты!

     Ты есть! – Природы чин вещает,
     Гласит мое мне сердце то,
     Меня мой разум уверяет,
     Ты есть – и я уж не ничто!
     Частица целой я вселенной,
     Поставлен, мнится мне, в почтенной
     Средине естества я той,
     Где кончил тварей Ты телесных,
     Где начал Ты духов небесных
     И цепь существ связал всех мной.

     Я связь миров повсюду сущих,
     Я крайня степень вещества;
     Я средоточие живущих,
     Черта начальна Божества;
     Я телом в прахе истлеваю,
     Умом громам повелеваю,
     Я царь – я раб – я червь – я Бог!
     Но, будучи я столь чудесен,
     Отколе происшел? – безвестен;
     А сам собой я быть не мог.

     Твое созданье я, Создатель!
     Твоей премудрости я тварь,
     Источник жизни, благ Податель,
     Душа души моей и Царь!
     Твоей то правде нужно было,
     Чтоб дух мой в смертность облачился
     И чтоб чрез смерть я возвратился,
     Отец! – в безсмертие Твое.
     Неизъяснимый, Непостижимый!

     Я знаю, что души моей
     Воображении безсильны
     И тени начертать Твоей;
     Но если славословить должно,
     То слабым смертным невозможно
     Тебя ничем иным почтить,
     Как им к Тебе лишь возвышаться,
     В безмерной разности теряться
     И благодарны слезы лить.

1784

Властителям и судиям [2 - Поэтическое переложение 81-го псалома.]

     Восстал Всевышний Бог, да судит
     Земных богов во сонме их;
     Доколе, – рек, – доколь вам будет
     Щадить неправедных и злых?

     Ваш долг есть: сохранять законы,
     На лица сильных не взирать,
     Без помощи, без обороны
     Сирот и вдов не оставлять.

     Ваш долг спасать от бед невинных,
     Несчастливым подать покров;
     От сильных защищать безсильных,
     Исторгнуть бедных из оков.

     Не внемлют! – видят и не знают!
     Покрыты мздою очеса:
     Злодействы землю потрясают,
     Неправда зыблет небеса.

     Цари! – Я мнил, вы боги властны,
     Никто над вами не судья:
     Но вы, как я, подобно страстны
     И так же смертны, как и я.

     И вы подобно так падете,
     Как с древ увядший лист падет!
     И вы подобно так умрете,
     Как ваш последний раб умрет!

     Воскресни, Боже! Боже правых!
     И их молению внемли:
     Приди, суди, карай лукавых
     И будь един Царем земли!

<1780–1787>

Василий Капнист

Награда праведного
Псалом 1

     Блажен, в совет кто нечестивых
     Нейдет, на грешных путь не стал
     И на седалище кичливых
     Губителей не восседал.

     Но всею волей покорится
     Закону Бога своего
     И днем и ночью поучится
     В заветах праведных Его.

     Как древо будет насаждение,
     Что при истоках вод растет,
     Плодом вовремя отягченно,
     И лист его не отпадет.

     Во всем, что ни творит, успеет.
     Не тако грешные, не так:
     Но яко прах, что ветр возвеет
     С лица земли в пустых степях.

     На суд не встанут нечестивы,
     Ни грешны к праведным в совет;
     Господь бо весть пути правдивы,
     А злых в пути погибель ждет.

<1790-е гг.>

Надежда праведного
Псалом 3

     Сколь многие враги восстали
     И мне, о Боже! ищут бед!
     Рекли душе моей в печали:
     «Ему спасенья в Боге нет».

     Но Ты, о Боже! в дни толь злые
     Заступник мой, взносяй мой рог!
     Воззвал к Нему, – и от святые
     Горы меня услышал Бог.

     Засну я в мире и проснуся,
     Зане Господь покрыл щитом,
     От тмы врагов не ужаснуся,
     Нападших на меня кругом.

     Воскресни, Боже! и всечасно
     Спасай меня; – се Ты сразил
     Творящих злая мне напрасно
     И зубы грешных сокрушил.

     Твое, Владыка мой, спасенье
     Мы зрим во всех концах земных,
     И вечное благословленье
     На людях, Господи! Твоих.

Спокойствие праведного
Псалом 22

     Господь мой Пастырь, не страшусь,
     Вовек отрады не лишаюсь.
     На пажитях обильных, злачных,
     При токах тихих и прозрачных

     Меня к покою Он вселит;
     Смятенну душу возвратит
     И на пути наставит правы,
     Для имени Его и славы.

     Хотя во смертну сень пойду,
     Не убоюсь: Тебя найду.
     Жезлом и палицей святою
     Меня утешив, предо мною

     Готовишь Ты в виду врагов
     Трапезу всех благих даров;
     Главу мне миром умащаешь
     И полну чашу наливаешь.

     Вся жизнь исполнится моя
     Щедрот Твоих и благостыни;
     И в храме Твоея святыни
     До смерти водворюся я.

Иван Крылов

Подражание псалму 37

     Смягчи, о Боже! гнев Твой ярый,
     Вины души моей забудь;
     И молний уклони удары,
     В мою направленные грудь!
     Престани в тучах, во блистаньях
     И в бурных пламенных дыханьях
     Являть, колико суд Твой строг;
     Пролей надежду в грудь унылу,
     Яви Свою во благе силу
     И буди в милостях мне Бог!

     Стрелами острыми Твоими
     Мне сердце все изъязвлено
     И, раздираемое ими,
     Горит, как в пламени, оно;
     Свои счисляя преступленья,
     В стыде, в болезни, в изумленьи,
     Смыкаю я смущенный взор.
     Нет предо мною света дневна —
     На мне Твоя десница гневна,
     Хладнее льдов, тягчее гор.

     Все скорби на меня зияют
     И плоть мою себе делят.
     Как воск, во мне так кости тают,
     И кровь моя, как острый яд;
     Как трость ломка во время зною,
     Как ломок лед в реках весною,
     Так ломки ноги подо мной.
     Все множит мне печалей бремя;
     Остановилось само время,
     Чтобы продлить мой жребий злой.

     В сем зле, как в треволненном море,
     Собрав остаток слабый сил, —
     В отчаяньи, в надежде, в горе,
     К Творцу миров я возопил,
     Воззвал и сердцем встрепетался;
     То луч надежды мне являлся,
     То, вспомянув мои вины,
     Терял я из очей свет красный:
     Меч видел мщения ужасный
     И видел ада глубины.

     Вкруг моего собравшись ложа,
     С унылой жалостью друзья,
     Моей кончины ужас множа,
     Казалось, взорами меня
     Во гроб холодный провождали;
     Притворным плачем мне стужали
     Враги сокрыты дней моих;
     А я, как мертв, среди смятенья
     Лежал без слуха, без движенья
     И уст не отверзал своих.

     Но в страшную сию минуту,
     В сей час, ужасный бытию,
     Зря под ногами бездну люту,
     А пред очами смерть мою, —
     Надеждой на Тебя отрадной,
     Как в жар поля росой прохладной,
     Мой слабый дух себя питал.
     Хоть телом упадал я в бездны,
     Но духом за пространства звездны
     К Тебе с молитвой возлетал.

     Нет! – рек я в глубине сердечной, —
     Нет, не погибну я, стеня;
     Исторгнет Бог мой сильный, вечный
     Из смертных челюстей меня,
     И дух мой не отдаст Он аду
     Неправедным врагам в отраду;
     Их не свершится торжество;
     Не посмеется мне их злоба,
     Что у дверей ужасных гроба
     Помочь безсильно Божество.

     Творец! Внемли мое моленье,
     И гласу сердца Ты внемли:
     Хотя ничтожное творенье,
     Я прах, не видный на земли;
     Но что есть мало, что презренно,
     Тобою, Боже, сотворенно?
     Прекрасен звездный Твой чертог;
     Ты в солнцах, Ты во громах чуден, —
     Но где Ты чудесами скуден? —
     Ты и в пылинке тот же Бог!

     И я к Тебе, надежды полный,
     Свой простираю томный глас:
     Смири страстей свирепых волны,
     В которых духом я погряз!
     Мои велики преступленья:
     Их сердцу страшно исчисленье, —
     Но в судии я зрю Отца.
     Мой страшен грех, но он конечен, —
     А Ты, мой Бог, Ты силен, вечен;
     Твоим щедротам нет конца.

<1796>

Ода, выбранная из псалма 71

     Боже, суд Твой цареви даждь
     и правду Твою сыну цареву.

     Подай царю Твой, Боже, суд,
     И правду дай цареву сыну;
     Да к пользе царства примет труд,
     Да истину хранит едину —
     И кротко, как зарей зефир,
     Ко всем странам прольется мир.

     Он не предаст сирот и вдов;
     На трон в лице восседши Бога,
     Сомкнет уста клеветников,
     Спасет и нища и убога.
     Как солнце вешнее с высот,
     Прольет на всех он луч щедрот.

     Как напояет землю дождь
     И проникает мягку волну,
     Так сей ко счастью кроткий вождь
     Прольет в сердца отраду полну, —
     И не затмит его лучей
     Вся толща туч, весь мрак ночей.

     К нему народы потекут,
     Как в океан пространны реки;
     Цари различны дань дадут;
     Он возродит златые веки, —
     И где конец земле, морям,
     Предел его державе там.

     Как неисчерплем океан,
     Его сокровища узрятся;
     Среди его цветущих стран
     Довольство с миром водворятся —
     И дом его, ко славе скор,
     Превысит верх Ливанских гор.

     Его благословит народ;
     Рабы, как чада, будут верны.
     Предупредят зарей восход
     От всех ему хвалы усердны,
     И, мудрости его внемля,
     Ему восплещет вся земля.

<1796–1797>

Ода, выбранная из псалма 87

     Господи Боже спасения моего…

     О Боже! Царь щедрот, спасений,
     Внемли! – К Тебе моих молений
     Свидетель – нощи все и дни.
     Я в нощь свой одр мочу слезами
     И в день иссякшими глазами
     Встречаю мраки лишь одни.
     Да пройдет вопль мой пред Тобою
     Шумящей, пламенной рекою:
     Воззри – и слух ко мне склони.

     В груди моей все скорби люты;
     Нет дня отрадна; нет минуты;
     Теснится в сердце мук собор.
     Уже, к веселью не способен,
     Я бледен, мертвецам подобен;
     Уже ко гробу шаг мой скор;
     Уже в моих я равен силах
     С забвенными давно в могилах,
     От коих отвратил Ты взор.

     Все гнева Твоего удары,
     Как моря гневна волны яры,
     Навел Ты на мою главу.
     Тесним от ближних, обезславлен,
     Друзьями презрен и оставлен,
     Средь кровных чуждым я живу.
     В одре, как в гробе, истлеваю;
     Но руки к небу воздеваю:
     К Тебе и день и ночь зову.

     Увы! иль стон живых безпрочен?
     Или для мертвых столь Ты мочен?
     Они ль певцы Твоих чудес?
     Но кто воспел Тебя во гробе?
     Кто возгласил в земной утробе
     Твой суд иль блеск Твоих небес?
     Кто имя Божье славословил
     И кто в стране забвенья пролил
     Хоть каплю благодарных слез?

     А я, едва заря настанет,
     Едва светило дня проглянет,
     Огнем Живым к Тебе дышу —
     И вместе с хором оперенным
     Под сводом неба озаренным
     Твое величие глашу.
     Куда ни двигнуся ногою,
     Как сердце я свое с собою
     Хвалу чудес Твоих ношу.

     Почто же, Бог мой, презираешь,
     Не внемлешь Ты и отреваешь
     Вопль страждущей души моей?
     Средь нужды, нищеты и горя,
     Как средь бунтующего моря,
     Я взрос от самых юных дней —
     И днесь от бедства не избавлен,
     Как лист иссохший я оставлен
     Среди ярящихся огней.

<1790-е гг.>

Ода, выбранная из псалма 93

     Бог, отмщений Господь.

     Снесись на вихрях, мщений Царь!
     Воссядь на громах – тучах черных,
     Судить строптивых и упорных;
     Ступи на выи непокорных
     И в гордых молнией ударь.

     Доколь вздымать им грудь надменну
     И подпирать пороков трон,
     Правдивых гнать из света вон?
     Доколь Твой презирать закон
     И осквернить собой вселенну?

     Куда ни обращусь, внемля,
     Везде их меч, везде угрозы.
     Там на невинности железы,
     Там льются сирых кровь и слезы;
     Злодейством их грузна земля.

     Так, проливая крови реки,
     Заграбя мир себе в удел,
     Твердят они на грудах тел:
     Господь не видит наших дел
     И не познает их вовеки.

     Безумец! где твой ум и слух?
     Стряхни невежество глубоко;
     Скажи, хоть раз взнесясь высоко:
     Ужели слеп Создавший око,
     И Сотворивший ухо – глух?

     Скажи, оставя мудрость лживу,
     Без света ли – Творец светил?
     Безсилен ли – Создатель сил?
     Безумен ли – Кто ум в нас влил?
     И мертв ли – Давший душу живу?

     Блажен, о Боже, в ком Твой свет:
     Он соблюдется цел Тобою,
     Тогда как, окруженный мглою,
     В изрытый ров своей рукою
     Злодей со скрежетом падет.

     Кто? Кто с мечом? Со мною рядом
     Кто мне поборник на убийц?
     Кто на гонителей вдовиц?
     Никто – всех взоры пали ниц —
     И всех сердца страх облил хладом.

     Никто – но Бог, Сам Бог со мной;
     Сам Бог приемлет грозны стрелы,
     Вселенной двигнет Он пределы,
     Разрушит замыслы их смелы
     И с широты сметет земной.

<1790-е гг.>

Ода, выбранная из псалма 96

     Господь воцарися, да радуется земля.

     Взыграй, вся дышущая плоть!
     Днесь воцарился твой Господь.
     Промчите слух сей, ветры скоры,
     В дальнейшие земли концы,
     Да скачут холмы, как тельцы,
     Как овны, да взыграют горы
     Средь кликов празднующих стран,
     И да восплещет океан!

     Предыдет огнь, и вихрь пред Ним,
     И гром, ревущий в кару злым;
     Окрест несется мрак стесненный,
     Вьют вихри, дождь, и снег, и град,
     И молнии Его блестят
     От края до края вселенной;
     Немеет гром, Ему внемля,
     Как море, зыблется земля.

     На истинах Его престол;
     Судьба миров – Его глагол;
     Врагов палящий пламень – взоры;
     Речет – и огнь их жрет вокруг;
     Воззрит – и тьмы падут их вдруг.
     Как воск пред Ним, так тают горы;
     Земля – певец Его чудес;
     Вещатель славы – твердь небес.

     О вы, певцы богов иных,
     Сравните с мертвой силой их
     Живаго Бога силу живу —
     И усрамитесь падать ниц
     Пред изваяньем хрупким лиц,
     Кладя на них надежду лживу!
     Они, как вы, лишь персть и прах;
     Отрада их – обман и страх.

     Но Ты, мой Бог, Творец миров,
     Един превыше всех богов
     И вышний надо всей землею!
     Воспой Его, правдивых лик;
     Единый Царь судеб велик:
     Он силой все хранит своею;
     В Нем правым жизнь;
     В Нем чистым свет —
     И вне Его спасенья нет.

Вильгельм Кюхельбекер

Магдалина у гроба спасителя

     Мария, в тяжкой горести слепая,
     Назвала вертоградарем того,
     Кто, гроб покинув, ей вещал: «Кого
     В сем гробе ищешь, плача и рыдая?»

     И отвечала: «Тела не нашла я!
     Ах, Господа отдай мне моего!»
     Но вдруг Он рек: «Мария!» – и Его
     В восторге узнает жена святая.

     Не так ли, больший, чем она слепец,
     Взывал я, с промыслом Всевышним споря:
     «Почто меня оставил мой Творец?»
     А Ты – Ты был со мной и среди горя! —
     Я утопал; но за руку, Отец,
     Ты удержал меня над бездной моря.

6 марта 1832

Александр Одоевский

Воскресение

//-- В каземате Петропавловской крепости, в Петербурге, в ночь светлой седмицы 1826 года --//

     Пробила полночь… Грянул гром,
     И грохот радостный раздался;
     От звона воздух колебался,
     От пушек, в сумраке ночном,
     По небу зарева бежали
     И, разлетаяся во тьме,
     Меня, забытого в тюрьме,
     Багровым светом освещали.
     Я, на коленях стоя, пел;
     С любовью к небесам свободный взор летел…
     И серафимов тьмы внезапно запылали
     В надзвездной вышине;
     Их песни слышалися мне,
     С их гласом все миры гармонию сливали.
     Средь горних сил воскресший Бог стоял.
     И день, блестящий день сиял
     Над сумраками ночи;
     Стоял Он радостный средь волн небесных сил,
     И полныя любви, божественные очи
     На мир спасенный низводил,
     И славу Вышняго, и на земле спасенье
     Я тихим гласом воспевал.
     И мой, мой также глас к Воскресшему взлетал:
     Из гроба пел о воскресении.

Александр Пушкин

Пророк

     Духовной жаждою томим,
     В пустыне мрачной я влачился, —
     И шестикрылый серафим
     На перепутье мне явился.
     Перстами легкими как сон
     Моих зениц коснулся он.
     Отверзлись вещие зеницы,
     Как у испуганной орлицы.
     Моих ушей коснулся он, —
     И их наполнил шум и звон:
     И внял я неба содроганье,
     И горний ангелов полет,
     И гад морских подводный ход,
     И дольней лозы прозябанье.
     И он к устам моим приник,
     И вырвал грешный мой язык,
     И празднословный и лукавый,
     И жало мудрыя змеи
     В уста замершие мои
     Вложил десницею кровавой.
     И он мне грудь рассек мечом,
     И сердце трепетное вынул,
     И угль, пылающий огнем,
     Во грудь отверстую водвинул.
     Как труп в пустыне я лежал,
     И Бога глас ко мне воззвал:
     «Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
     Исполнись волею Моей,
     И, обходя моря и земли,
     Глаголом жги сердца людей».

1826

* * *

     Жил на свете рыцарь бедный,
     Молчаливый и простой,
     С виду сумрачный и бледный,
     Духом смелый и прямой.

     Он имел одно виденье,
     Непостижное уму,
     И глубоко впечатленье
     В сердце врезалось ему.

     Путешествуя в Женеву,
     На дороге у креста
     Видел он Марию Деву,
     Матерь Господа Христа.

     С той поры, сгорев душою,
     Он на женщин не смотрел,
     И до гроба ни с одною
     Молвить слова не хотел.

     С той поры стальной решетки
     Он с лица не подымал
     И себе на шею четки
     Вместо шарфа привязал.

     Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
     Ни святому Духу ввек
     Не случилось паладину,
     Странный был он человек.

     Проводил он целы ночи
     Перед ликом Пресвятой,
     Устремив к ней скорбны очи,
     Тихо слезы лья рекой.

     Полон верой и любовью,
     Верен набожной мечте,
     Ave, Mater Dei [3 - Радуйся, Матерь Божия (лат.).] кровью
     Написал он на щите.

     Между тем как паладины
     Ввстречу трепетным врагам
     По равнинам Палестины
     Мчались, именуя дам,

     Lumen coelum, sancta Rosa! [4 - Свет небес, святая Роза (лат.).]
     Восклицал всех громче он,
     И гнала его угроза
     Мусульман со всех сторон.

     Возвратясь в свой замок дальный,
     Жил он строго заключен,
     Все влюбленный, все печальный,
     Без причастья умер он;

     Между тем как он кончался,
     Дух лукавый подоспел,
     Душу рыцаря сбирался
     Бес тащить уж в свой предел:

     Он-де Богу не молился,
     Он не ведал-де поста,
     Не путем-де волочился
     Он за матушкой Христа.

     Но Пречистая сердечно
     Заступилась за него
     И впустила в царство вечно
     Паладина Своего.

1829

* * *

     В часы забав иль праздной скуки,
     Бывало, лире я моей
     Вверял изнеженные звуки
     Безумства, лени и страстей.

     Но и тогда струны лукавой
     Невольно звон я прерывал,
     Когда Твой голос величавый
     Меня внезапно поражал.

     Я лил потоки слез нежданных,
     И ранам совести моей
     Твоих речей благоуханных
     Отраден чистый был елей.

     И ныне с высоты духовной
     Мне руку простираешь Ты,
     И силой кроткой и любовной
     Смиряешь буйные мечты.

     Твоим огнем душа палима
     Отвергла мрак земных сует,
     И внемлет арфе серафима
     В священном ужасе поэт.

1830

Мадона

//-- Сонет --//

     Не множеством картин старинных мастеров
     Украсить я всегда желал свою обитель,
     Чтоб суеверно им дивился посетитель,
     Внимая важному сужденью знатоков.

     В простом углу моем, средь медленных трудов,
     Одной картины я желал быть вечно зритель,
     Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
     Пречистая и наш Божественный Спаситель —

     Она с величием, Он с разумом в очах —
     Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
     Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

     Исполнились мои желания. Творец
     Тебя мне ниспослал, моя Мадона,
     Чистейшей прелести чистейший образец.

1830

* * *

     Чудный сон мне Бог послал:
     В ризе белой предо мной
     Старец некий предстоял,
     С длинной белой бородой,
     И меня благословлял.

     Он сказал мне: будь покоен,
     Скоро, скоро удостоен
     Будешь Царствия небес,
     Скоро странствию земному
     Твоему придет конец.

     Уж готовит ангел смерти
     Для тебя святой венец…
     Отрешись волов от плуга
     На последней борозде.

     Сердце жадное не смеет
     И поверить, и не верить.
     Ах, ужели в самом деле
     Близок я к моей кончине?

     Казни вечныя страшуся,
     Милосердия надеюсь.
     Успокой меня, Творец!
     Но Твоя да будет воля,
     Не моя… Кто там идет?

<1835>

Молитва

     Отцы пустынники и жены непорочны,
     Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
     Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
     Сложили множество божественных молитв;
     Но ни одна из них меня не умиляет,
     Как та, которую священник повторяет
     Во дни печальные Великого поста;
     Всех чаще мне она приходит на уста
     И, падшего, крепит неведомою силой:
     Владыко дней моих! дух праздности унылой,
     Любоначалия, змеи сокрытой сей,
     И празднословия не дай душе моей.
     Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
     Да брат мой от меня не примет осужденья,
     И дух смирения, терпения, любви
     И целомудрия мне в сердце оживи.

1836

Евгений Баратынский

Молитва

     Царь Небес! Успокой
     Дух болезненный мой!
     Заблуждений земли
     Мне забвенье пошли,
     И на строгий Твой рай
     Силы сердцу подай.

<1841–1842>

Александр Измайлов

Она молилась

     Она молилась! Луч денницы
     Тускнел на небе голубом,
     А слезы с шелковой ресницы
     Катились крупным жемчугом.
     Она молилась! Вдохновеньем
     Душа полна, и высоко
     Вздымалась грудь, и со смиреньем
     Поникло гордое чело.
     Она молилась! И с улыбкой
     Ее уста озарены;
     То ангел, на земле ошибкой,
     На небо просится с земли.
     Она молилась! Утешенье,
     Казалось, в душу ей сошло,
     В очах сияло умиленье,
     Но за себя иль за кого
     Она молилась?

Николай Гнедич

На французские революционные знамена в Казанском соборе, из которых на одном видна надпись «Qu'est ce que dieu?»

     Произнеси в сем храме, нечестивый,
     Что Божество?..
     Здесь дан тебе ответ красноречивый:
     Вот Бог, вот суд Его, вот Веры торжество!

     Титанов новых легионы
     Безбожие столпив под знамена свои,
     Войною грянуло на алтари, на троны,
     На все святое на земли!

     Уже торжествовало;
     И крест и скиптр попрало в прах,
     И кровию царя на гордых знаменах
     Хулу на Бога начертало!
     И клик ужасный: «Бога нет!»
     Уже, как ада рев, смутил весь Божий свет…

     И где Титанов легионы?
     Где богоборные, кровавые знамены?
     Во храме Вышнего Царя,
     Как бы дрожащие перед Его святыней,
     Поникнули у прага алтаря,
     С уничиженною безбожия гордыней!

1816

Дмитрий Веневитинов

Моя молитва

     Души невидимый хранитель!
     Услышь моление мое:
     Благослови мою обитель
     И стражем стань у врат ее,
     Да через мой порог смиренный
     Не прешагнет, как тать ночной,
     Ни обольститель ухищренный,
     Ни лень с убитою душой,
     Ни зависть с глазом ядовитым,
     Ни ложный друг с коварством скрытым.
     Всегда надежною броней
     Пусть будет грудь моя одета,
     Да не сразит меня стрелой
     Измена мстительного света.
     Не отдавай души моей
     На жертву суетным желаньям,
     Но воспитай спокойно в ней
     Огонь возвышенных страстей.

     Уста мои сомкни молчаньем,
     Все чувства тайной осени;
     Да взор холодный их не встретит,
     И луч тщеславья не просветит
     На незамеченные дни,
     Но в душу влей покоя сладость,
     Посей надежды семена
     И отжени от сердца радость:
     Она – неверная жена.

1826

Николай Языков

Слава Богу

     О, слава Богу, слава Богу!
     Я не влюблен, свободен я;
     Я выбрал лучшую дорогу
     На скучной степи бытия:
     Не занят светом и молвою,
     Я знаю тихие мечты,
     И не поклонник красоты,
     И не обманут красотою.

Февраль 1824

Молитва

     Молю Святое Провиденье:
     Оставь мне тягостные дни,
     Но дай железное терпенье,
     Но сердце мне окамени.
     Пусть, неизменен, жизни новой
     Приду к таинственным вратам,
     Как Волги вал белоголовый
     Доходит целым к берегам.

12 апреля 1825

Иван Козлов

Вечерний звон

     Вечерний звон, вечерний звон!
     Как много дум наводит он
     О юных днях в краю родном,
     Где я любил, где отчий дом.
     И как я с ним, навек простясь,
     Там слушал звон в последний раз!

     Уже не зреть мне светлых дней
     Весны обманчивой моей!
     И сколько нет теперь в живых
     Тогда веселых, молодых!
     И крепок их могильный сон;
     Не слышен им вечерний звон.

     Лежать и мне в земле сырой!
     Напев унывный надо мной
     В долине ветер разнесет;
     Другой певец по ней пройдет,
     И уж не я, а будет он
     В раздумьи петь вечерний звон!

<1827>

Сонет Святой Терезы

     Любовью дух кипит к Тебе, Спаситель мой,
     Не радостных небес желаньем увлеченный,
     Не ада мрачного огнями устрашенный
     И не за бездны благ, мне данные Тобой!

     В Тебе люблю Тебя; с любовию святой
     Гляжу, как на кресте Сын Божий, утомленный,
     Висит измученный, висит окровавленный,
     Как тяжко умирал пред буйною толпой!

     И жар таинственный мне в сердце проникает;
     Без рая светлого пленил бы Ты меня;
     Ты б страхом был моим без вечного огня!

     Подобную любовь какая цель рождает?
     Душа в любви к Тебе надежд святых полна;
     Но так же и без них любила бы она!

<1828>

Молитва

     Услышь, Христос, мое моленье,
     Мой дух Собою озари
     И сердца бурное волненье,
     Как зыбь морскую, усмири!
     Меня не крест мой ужасает:
     Страданье верою цветет,
     Сам Бог кресты нам посылает,
     А крест наш Бога нам дает.
     Тебе вослед идти готовый,
     Молю, чтоб дух мой подкрепил!
     Хочу носить венец терновый:
     Ты Сам, Христос, его носил.
     О, дай, чтоб верою святою
     Рассеял я туман страстей
     И чтоб безоблачной душою
     Прощал врагам, любил друзей;
     Чтоб луч отрадный упованья
     Всегда мне в сердце проникал,
     Чтоб помнил я благодеянья,
     Чтобы обиды забывал…

Молитва

     Прости мне, Боже, прегрешенья
     И дух мой томный обнови,
     Дай мне терпеть мои мученья
     В надежде, вере и любви.

     Не страшны мне мои страданья:
     Они залог любви святой;
     Но дай, чтоб пламенной душой
     Я мог лить слезы покаянья.

     Взгляни на сердца нищету,
     Дай Магдалины жар священный,
     Дай Иоанна чистоту;

     Дай мне донесть венец мой тленный
     Под игом тяжкого креста
     К ногам Спасителя Христа.

3 декабря 1839

Николай Гоголь

* * *

   Никтоже притеякай к Тебе, посрамлен от Тебе исходит, Пречистая Богородице Дево, но просит благодати и приемлет дарование к полезному прошению.
<Богородичен 6-го гласа по тропаре святому>

     К Тебе, о Матерь Пресвятая!
     Дерзаю вознести мой глас,
     Лице слезами омывая:
     Услышь меня в сей скорбный час,
     Прийми теплейшие моленья,
     Мой дух от бед и зол избавь,
     Пролей мне в сердце умиленье,
     На путь спасения наставь,
     Да буду чужд своей я воли,
     Готов для Бога все терпеть.
     Будь мне покровом в горькой доле —
     Не дай в печали умереть.
     Ты всех прибежище несчастных,
     За всех молитвенница нас!
     О, защити, когда ужасный
     Услышу судный Божий глас,
     Когда закроет вечность время,
     Глас трубный мертвых воскресит
     И книга совести все бремя
     Грехов моих изобличит.
     Стена Ты верным и ограда!
     К Тебе молюся всей душой:
     Спаси меня, моя отрада,
     Умилосердись надо мной!

Федор Тютчев

Наш век

     Не плоть, а дух растлился в наши дни,
     И человек отчаянно тоскует…
     Он к свету рвется из ночной тени
     И, свет обретши, ропщет и бунтует.

     Безверием палим и иссушен,
     Невыносимое он днесь выносит…
     И сознает свою погибель он,
     И жаждет веры – но о ней не просит…

     Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
     Как ни скорбит перед замкнутой дверью:
     «Впусти меня! – Я верю, Боже мой!
     Приди на помощь моему неверью!..»

10 июня 1851

* * *

     Теперь тебе не до стихов,
     О слово русское, родное!
     Созрела жатва, жнец готов,
     Настало время неземное…

     Ложь воплотилася в булат;
     Каким-то Божьим попущеньем
     Не целый мир, но целый ад
     Тебе грозит ниспроверженьем…

     Все богохульные умы,
     Все богомерзкие народы
     Со дна воздвиглись царства тьмы
     Во имя света и свободы!

     Тебе они готовят плен,
     Тебе пророчат посрамленье, —
     Ты – лучших, будущих времен
     Глагол, и жизнь, и просвещенье!

     О, в этом испытанье строгом,
     В последней, в роковой борьбе,
     Не измени же ты себе
     И оправдайся перед Богом…

24 октября 1854

* * *

     Эти бедные селенья,
     Эта скудная природа —
     Край родной долготерпенья,
     Край ты Русского народа!

     Не поймет и не заметит
     Гордый взор иноплеменный,
     Что сквозит и тайно светит
     В наготе твоей смиренной.

     Удрученный ношей крестной,
     Всю тебя, земля родная,
     В рабском виде Царь Небесный
     Исходил, благословляя.

13 августа 1855

* * *

     О вещая душа моя!
     О сердце, полное тревоги,
     О, как ты бьешься на пороге
     Как бы двойного бытия!..

     Так, ты – жилица двух миров,
     Твой день – болезненный и страстный,
     Твой сон – пророчески-неясный,
     Как откровение духов…

     Пускай страдальческую грудь
     Волнуют страсти роковые —
     Душа готова, как Мария,
     К ногам Христа навек прильнуть.

1855

* * *

     Над этой темною толпой
     Непробужденного народа
     Взойдешь ли ты когда, Свобода,
     Блеснет ли луч твой золотой?..

     Блеснет твой луч и оживит,
     И сон разгонит и туманы…
     Но старые, гнилые раны,
     Рубцы насилий и обид,

     Растленье душ и пустота,
     Что гложет ум и в сердце ноет, —
     Кто их излечит, кто прикроет?..
     Ты, риза чистая Христа…

15 августа 1857
Овстуг

Святые горы

     Тихо, мягко, над Украйной
     Обаятельною тайной
     Ночь июльская лежит —
     Небо так ушло глубоко,
     Звезды светят так высоко,
     И Донец во тьме блестит.

     Сладкий час успокоенья!
     Звон, литии, псалмопенья
     Святогорские молчат —
     Под обительской стеною,
     Озаренные луною,
     Богомольцы мирно спят.

     И громадою отвесной,
     В белизне своей чудесной,
     Над Донцом утес стоит,
     К небу крест свой возвышая…
     И, как стража вековая,
     Богомольцев сторожит.

     Говорят, в его утробе,
     Затворившись, как во гробе,
     Чудный инок обитал,
     Много лет в искусе строгом
     Сколько слез он перед Богом,
     Сколько веры расточал!..

     Оттого ночной порою
     Силой и поднесь живою
     Над Донцом утес стоит —
     И молитв его святыней,
     Благодатной и доныне,
     Спящий мир животворит.

1862

* * *

     Когда на то нет Божьего согласья,
     Как ни страдай она, любя, —
     Душа, увы, не выстрадает счастья,
     Но может выстрадать себя…

     Душа, душа, которая всецело
     Одной заветной отдалась любви
     И ей одной дышала и болела,
     Господь тебя благослови!

     Он милосердный, всемогущий,
     Он, греющий своим лучом
     И пышный цвет, на воздухе цветущий,
     И чистый перл на дне морском.

12 января 1865

* * *

     Есть и в моем страдальческом застое
     Часы и дни ужаснее других…
     Их тяжкий гнет, их бремя роковое
     Не выскажет, не выдержит мой стих.

     Вдруг все замрет. Слезам и умиленью
     Нет доступа, все пусто и темно,
     Минувшее не веет легкой тенью,
     А под землей, как труп, лежит оно.

     Ах, и над ним в действительности ясной,
     Но без любви, без солнечных лучей,
     Такой же мир бездушный и безстрастный,
     Не знающий, не помнящий о ней.

     И я один, с моей тупой тоскою,
     Хочу сознать себя и не могу —
     Разбитый челн, заброшенный волною,
     На безымянном диком берегу.

     О Господи, дай жгучего страданья
     И мертвенность души моей рассей —
     Ты взял ее, но муку вспоминанья,
     Живую муку мне оставь по ней, —

     По ней, по ней, свой подвиг совершившей
     Весь до конца в отчаянной борьбе,
     Так пламенно, так горячо любившей
     Наперекор и людям и судьбе;

     По ней, по ней, судьбы не одолевшей,
     Но и себя не давшей победить;
     По ней, по ней, так до конца умевшей
     Страдать, молиться, верить и любить.

Март, 1865
Петербург

* * *

     Все отнял у меня казнящий Бог:
     Здоровье, силу воли, воздух, сон,
     Одну тебя при мне оставил Он,
     Чтоб я Ему еще молиться мог.

Февраль 1873

Алексей Кольцов

Плач

     На что мне, Боже Сильный,
     Дал смысл и бытие,
     Когда в стране изгнанья
     Любви и братства нет;
     Когда в ней вихри, бури
     И веют и шумят;
     И черные туманы
     Скрывают правды свет.
     Я думал: в мире люди
     Как ангелы живут,
     Я думал, в тайных мыслях
     Один у них закон:
     К Тебе, Царю Небесный,
     Любовью пламенеть,
     И ближним неимущим
     Без ропота души
     Последнюю копейку,
     Как братьям, уделять.
     А люди – те же звери:
     И холодны и злы;
     Мишурное величье —
     Молебный их кумир,
     А золото и низость —
     Защитник их и Бог.
     И Ты, Отец Небесный,
     Не престаешь вседневно
     Щедроты лить на них.
     О, просвети мне мысли,
     Нерадостны оне,
     И мудрости светильник
     Зажги в моей душе.

Январь 1829

Михаил Лермонтов

Молитва

     Не обвиняй меня, Всесильный,
     И не карай меня, молю,
     За то, что мрак земли могильный
     С ее страстями я люблю;
     За то, что редко в душу входит
     Живых речей Твоих струя;
     За то, что в заблужденьи бродит
     Мой ум далеко от Тебя;
     За то, что лава вдохновенья
     Клокочет на груди моей;
     За то, что дикие волненья
     Мрачат стекло моих очей;
     За то, что мир земной мне тесен,
     К Тебе ж проникнуть я боюсь,
     И часто звуком грешных песен
     Я, Боже, не Тебе молюсь.

     Но угаси сей чудный пламень,
     Всесожигающий костер,
     Преобрати мне сердце в камень,
     Останови голодный взор;
     От страшной жажды песнопенья
     Пускай, Творец, освобожусь,
     Тогда на тесный путь спасенья
     К Тебе я снова обращусь.

1829

Ангел

     По небу полуночи Ангел летел
     И тихую песню он пел;
     И месяц, и звезды, и тучи толпой
     Внимали той песне святой.

     Он пел о блаженстве безгрешных духов
     Под кущами райских садов;
     О Боге Великом он пел, и хвала
     Его непритворна была.

     Он душу младую в объятиях нес
     Для мира печали и слез,
     И звук его песни в душе молодой
     Остался – без слов, но живой.

     И долго на свете томилась она,
     Желанием чудным полна;
     И звуков небес заменить не могли
     Ей скучные песни земли.

1831

Ветка Палестины

     Скажи мне, ветка Палестины:
     Где ты росла, где ты цвела?
     Каких холмов, какой долины
     Ты украшением была?

     У вод ли чистых Иордана
     Востока луч тебя ласкал,
     Ночной ли ветр в горах Ливана
     Тебя сердито колыхал?

     Молитву ль тихую читали,
     Иль пели песни старины,
     Когда листы твои сплетали
     Солима бедные сыны?

     И пальма та жива ль поныне?
     Все так же ль манит в летний зной
     Она прохожего в пустыне
     Широколиственной главой?

     Или в разлуке безотрадной
     Она увяла, как и ты,
     И дольний прах ложится жадно
     На пожелтевшие листы?..

     Поведай: набожной рукою
     Кто в этот край тебя занес?
     Грустил он часто над тобою?
     Хранишь ты след горючих слез?

     Иль, Божьей рати лучший воин,
     Он был, с безоблачным челом,
     Как ты, всегда небес достоин
     Перед людьми и Божеством?..

     Заботой тайною хранима,
     Перед иконой золотой
     Стоишь ты, ветвь Ерусалима,
     Святыни верный часовой!

     Прозрачный сумрак, луч лампады,
     Кивот и крест, символ святой…
     Все полно мира и отрады
     Вокруг тебя и над тобой.

1837

Молитва

     Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
     Пред Твоим образом, ярким сиянием,
     Не о спасении, не перед битвою,
     Не с благодарностью иль покаянием,

     Не за свою молю душу пустынную,
     За душу странника в свете безродного;
     Но я вручить хочу деву невинную
     Теплой Заступнице мира холодного.

     Окружи счастием душу достойную;
     Дай ей сопутников, полных внимания,
     Молодость светлую, старость покойную,
     Сердцу незлобному мир упования.

     Срок ли приблизится часу прощальному
     В утро ли шумное, в ночь ли безгласную,
     Ты восприять пошли к ложу печальному
     Лучшего ангела душу прекрасную.

1837

* * *

     Когда волнуется желтеющая нива,
     И свежий лес шумит при звуке ветерка,
     И прячется в саду малиновая слива
     Под тенью сладостной зеленого листка;

     Когда росой обрызганный душистой,
     Румяным вечером иль утра в час златой,
     Из-под куста мне ландыш серебристый
     Приветливо кивает головой;

     Когда студеный ключ играет по оврагу
     И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
     Лепечет мне таинственную сагу
     Про мирный край, откуда мчится он,—

     Тогда смиряется души моей тревога,
     Тогда расходятся морщины на челе,—
     И счастье я могу постигнуть на земле,
     И в небесах я вижу Бога.

1837

Молитва

     В минуту жизни трудную
     Теснится ль в сердце грусть:
     Одну молитву чудную
     Твержу я наизусть.

     Есть сила благодатная
     В созвучьи слов живых,
     И дышит непонятная,
     Святая прелесть в них.

     С души как бремя скатится,
     Сомненье далеко —
     И верится, и плачется,
     И так легко, легко…

1839

Благодарность

     За все, за все Тебя благодарю я:
     За тайные мучения страстей,
     За горечь слез, отраву поцелуя,
     За месть врагов и клевету друзей,
     За жар души, растраченный в пустыне,
     За все, чем я обманут в жизни был, —
     Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне
     Недолго я еще благодарил.

1840

Крест на скале

//-- (M-lle Souchkoff) --//

     В теснине Кавказа я знаю скалу,
     Туда долететь лишь степному орлу,
     Но крест деревянный чернеет над ней,
     Гниет он и гнется от бурь и дождей.

     И много уж лет протекло без следов
     С тех пор, как он виден с далеких холмов.
     И каждая кверху подъята рука,
     Как будто он хочет схватить облака.

     О если б взойти удалось мне туда,
     Как я бы молился и плакал тогда;
     И после я сбросил бы цепь бытия
     И с бурею братом назвался бы я! —

* * *

   Sie liebten sich beide, doch keiner
   Wollt’es dem andern gestehn.
Heine [5 - Они любили друг друга, но ни один не желал признаться в этом другому. Гейне (нем.).]

     Они любили друг друга так долго и нежно,
     С тоской глубокой и страстью безумно-мятежной!
     Но, как враги, избегали признанья и встречи,
     И были пусты и хладны их краткие речи.
     Они расстались в безмолвном и гордом страданье,
     И милый образ во сне лишь порою видали.
     И смерть пришла: наступило за гробом свиданье…
     Но в мире новом друг друга они не узнали.

Пророк

     С тех пор как Вечный Судия
     Мне дал всеведенье пророка,
     В очах людей читаю я
     Страницы злобы и порока.

     Провозглашать я стал любви
     И правды чистые ученья:
     В меня все ближние мои
     Бросали бешено каменья.

     Посыпал пеплом я главу,
     Из городов бежал я нищий,
     И вот в пустыне я живу
     Как птицы, даром Божьей пищи;

     Завет предвечного храня,
     Мне тварь покорна там земная;
     И звезды слушают меня,
     Лучами радостно играя.

     Когда же через шумный град
     Я пробираюсь торопливо,
     То старцы детям говорят
     С улыбкою самолюбивой:

     «Смотрите: вот пример для вас!
     Он горд был, не ужился с нами:
     Глупец, хотел уверить нас,
     Что Бог гласит его устами!

     Смотрите ж, дети, на него:
     Как он угрюм и худ и бледен!
     Смотрите, как он наг и беден,
     Как презирают все его!»

Аполлон Григорьев

Дружеская песня

     Руку, братья, в час великий!
     В общий клик сольемте клики,
     И, свободны бренных уз,
     Отложив земли печали,
     Возлетимте к светлой дали,
     Буди вечен наш союз!

     Слава, честь и поклоненье
     В горних Зодчему творенья,
     Нас сотворшему для дел.
     Разливать на миллионы
     Правды свет и свет закона —
     Наш божественный удел.

     Вы, о мужи Божьей рати,
     На востоке, на закате,
     Вы на всех земли концах!
     Вечной истины исканье,
     Благо целого созданья —
     Да живут у нас в сердцах.

К Мадонне Мурильо в Париже

     Из тьмы греха, из глубины паденья
     К Тебе опять я простираю руки…
     Мои грехи – плоды глубокой муки,
     Безвыходной и ядовитой скуки,
     Отчаянья, тоски без разделенья!

     На высоте святыни недоступной
     И в небе света взором утопая,
     Не знаешь Ты ни страсти мук преступной,
     Наш грешный мир стопами попирая,
     Ни мук борьбы, мир лучший созерцая.
     Тебя несут на крыльях серафимы,
     И каждый рад служить Тебе подножьем.
     Перед Тобой дыханьем чистым, Божьим
     Склонился в умиленье мир незримый.

     О, если б мог в той выси безконечной,
     Подобно им, перед Тобой упасть я
     И хоть с земной, но просветленной страстью
     Во взор Твой погружаться вечно, вечно.
     О, если б мог взирать хотя со страхом
     На свет, в котором вся Ты утопаешь,
     О, если б мог я быть хоть этим прахом,
     Которым ты стопами попираешь.

     Но я брожу во тьме безбрежной,
     Во тьме тоски, и ропота, и гнева,
     Во тьме вражды суровой и мятежной…
     Прости же мне, моя Святая Дева,
     Мои грехи – плод скорби безнадежной.

16 июля 1858
Париж

Иван Тургенев

* * *

     Грустно мне, но не приходят слезы,
     Молча я поникнул головой;
     Смутные в душе проходят грезы,
     Силы нет владеть больной душой.
     Смотрит месяц в окна, как виденье,
     Долгие бегут от окон тени;
     Грустно мне – в тоске немого мленья
     Пал я на дрожащие колени.
     Бог мой, Бог! Коснись перстом творящим
     До груди разрозненной моей,
     Каплю влаги дай глазам палящим,
     Удели мне тишины Твоей.
     И Тобой, Творец, благословенный,
     Бледное чело я подыму —
     Всей душой, душой освобожденной,
     Набожно и радостно вздохну.
     Первый звук из уст моих дрожащих,
     Первый зов души моей молящей
     Будет песнь, какая б ни была, —
     Песнь души, веселый гимн творенья,
     Полный звук – как звуки соловья.

29 декабря 1838
Орел

Из незавершенной драмы «Искушение святого антония»

//-- Из пещеры выходит св. Антоний, высокий, худой старик в монашеской одежде… на поясе висят четки… --//
//-- Св. Антоний: --//

     Мне душно там… молиться не могу я…
     Хотел заснуть… не спится – кровь кипит…
     А, кажется, пора бы ей уняться…
     Меня смущают грешные мечты.
     Я взял Святую Книгу, стал читать;
     Бегут глаза лениво по строкам,
     А мысли закружилися, как птицы,
     И носятся – и нет покоя им…
     Тоскую я… и злюсь… Мне тяжело…
     Я сяду здесь – а ты шуми, о море,
     И глупого баюкай старика!

//-- Две небольшие тучи пролетают над скалами. --//

     Куда ушел мой мальчик, мой Валерий?
     Пора б ему вернуться… Я давно
     Его послал за хлебом… Милый мальчик!

     Как кроток он и тих и как задумчив,
     Как любит он молиться… Он растет,
     Как деревцо на солнце… Ах, не так,
     Не так прошла ты, молодость моя!
     Я был и горд, и зол, и вспыльчив.
     О Боге и не думал – и страстям
     Я предавался весь и без возврата…
     Железный был я, грешный человек…
     Да и теперь не весь я изменился —
     И груб и дик еще теперь… О Боже,
     Не оставляй меня – о мой Спаситель,
     Тебе я весь – смиренно – предаюсь.

//-- Ветер увеличивается… Море темнеет. --//

     Что ж он нейдет? Люблю я с ним молиться…
     И без него заснуть я не могу…
     Перед распятьем вместе каждый вечер
     Мы станем на колени – он читает —
     И слушаю… и вот из старых глаз
     Закапают спасительные слезы.
     Иль иногда мы вечером пойдем
     На берег моря… сядем; и ему
     Я говорю о Боге, о святых,
     О жизни их спокойной и прекрасной…
     Молитвы их мы вместе повторяем —
     И долго с ним мы говорим, и часто
     Слагаем сами грешные молитвы…

1842

Когда я молюсь

     Когда томительное, злое
     Берет раздумие меня…
     Когда, как дерево гнилое,
     Все распадается святое,
     Чему так долго верил я…
     Когда так дерзко, так нахально
     Шумит действительная жизнь
     И содрогается печально
     Душа – без сил, без укоризн…
     Когда подумаю, что даром
     Мой страстный голос прозвенит
     И даже глупым, грубым жаром
     Ничья душа не загорит…
     Когда ни в ком ни ожиданья,
     Ни даже смутной нет тоски,
     Когда боятся так страданья,
     Когда так правы старики, —
     Тогда-тогда мои молитвы
     Стремятся пламенно к Нему,
     Стремятся жадно к Богу битвы,
     К живому Богу моему.

<1843>

Афанасий Фет

Колодник

     С каждым шагом тяжкие оковы
     На руках и на ногах гремят,
     С каждым шагом дальше в край суровый —
     Не вернешься, бедный брат!
     На лице спокойствие могилы,
     Очи тихи; может быть, ты рад,
     Что оставил край, тебе немилый?
     Помолися, бедный брат!

<1840>

Ave Maria

     «Ave Maria!» – лампада тиха…
     В сердце готовы четыре стиха:

     «Чистая Дева, скорбящая мать,
     Душу проникла Твоя благодать,
     Неба Царица, не в блеске лучей, —
     В тихом предстань сновидении ей!»

     «Ave Maria!» – лампада тиха…
     Я прошептал все четыре стиха.

<1842>

* * *

     Как ангел неба безмятежный,
     В сияньи тихого огня
     Ты помолись душою нежной
     И за себя и за меня.
     Ты от меня любви словами
     Сомненья духа отжени
     И сердце тихими крылами
     Твоей молитвы осени.

<1843>

* * *

     Тихо ночью на степи;
     Небо ей сказало: спи!
     И курганы спят;
     Звезды ж крупные в лучах
     Говорят на небесах:
     Вечный – свят, свят, свят!
     В небе чутко и светло.
     Неподвижное крыло
     За плечом молчит, —
     Нет движенья; лишь порой
     Бриллиантовой слезой
     Ангел пролетит.

<1847>

* * *

     Опять я затеплю свечу
     И вечную книгу раскрою,
     Опять помолюся Пречистой
     С невольно-горячей слезою.

     Опять посетит меня радость
     Без бури тоски и веселья,
     И снова безмолвные стоны
     Раздвинет уютная келья.

     Прочь, горе земное; одно лишь
     Про землю напомнит мне внятно —
     Когда, обращая страницу,
     Увижу прозрачные пятна.

<1847>

Мой ангел

     Мой ангел,
     Как он прекрасен,
     Гость – небожитель!
     Он не состарился
     С первой улыбки моей в колыбели,
     Когда, играя
     Златыми плодами
     Под вечною райскою пальмою,
     Он указал мне
     На Матерь-Деву,
     Страдальца Голгофы – и подле
     Двенадцать престолов во славе.
     Он тот же, все тот же —
     Кудрявый, с улыбкой,
     В одежде блистательно-белой,
     С любовью во взоре —
     Мой ангел-хранитель…

<1847>

* * *

     Под небом Франции, среди столицы света,
     Где так изменчива народная молва,
     Не знаю отчего грустна душа поэта
     И тайной скорбию мечта его полна.

     Каким-то чудным сном весь блеск несется мимо,
     Под шум ей грезится иной, далекий край;
     Там древле дикий скиф средь праздничного Рима
     Со вздохом вспоминал свой северный Дунай.

     О Боже, перед кем везде страданья наши
     Как звезды по небу полночному горят,
     Не дай моим устам испить из горькой чаши
     Изгнанья мрачного по капле жгучий яд!

1856

* * *

     О нет, не стану звать утраченную радость,
     Напрасно горячить скудеющую кровь;
     Не стану кликать вновь забывчивую младость
     И спутницу ее, безумную любовь.

     Без ропота иду навстречу вечной власти,
     Молитву затвердя горячую одну:
     Пусть тот осенний ветр мои погасит страсти,
     Что каждый день с чела роняет седину.

     Пускай с души больной, борьбою утомленной,
     Без грохота спасет тоскливой жизни цепь,
     И пусть очнусь вдали, где к речке безымянной
     От голубых холмов бежит немая степь.

     Где с дикой яблонью убором спорит слива,
     Где тучка чуть ползет, воздушна и светла,
     Где дремлет над водой поникнувшая ива
     И вечером, жужжа, к улью летит пчела.

     Быть может – вечно вдаль с надеждой смотрят очи! —
     Там ждет меня друзей лелеющий союз,
     С сердцами чистыми, как месяц полуночи,
     С душою чуткою, как песни вещих муз.

     Там наконец я все, чего душа алкала,
     Ждала, надеялась, на склоне лет найду
     И с лона тихого земного идеала
     На лоно вечности с улыбкой перейду.

<1857>

В альбом
В первый день Пасхи

     Победа! Безоружна злоба.
     Весна! Христос встает из гроба, —
     Чело огнем озарено.
     Все, что манило, обмануло
     И в сердце стихнувшем уснуло,
     Лобзаньем вновь пробуждено.

     Забыв зимы душевный холод,
     Хотя на миг горяч и молод,
     Навстречу сердцем к вам лечу.

     Почуя неги дуновенье,
     Ни в смерть, ни в грустное забвенье
     Сегодня верить не хочу.

1857

К Сикстинской Мадонне

     Вот Сын Ее, – Он – тайна Иеговы —
     Лелеем Девы чистыми руками.
     У ног Ее земля под облаками,
     На воздухе нетленные покровы.

     И, преклонясь, с Варварою готовы
     Молиться Ей мы на коленях сами
     Или, как Сикст, блаженными очами
     Встречать Того, Кто рабства сверг оковы.

     Как ангелов, младенцев окрыленных,
     Узришь и нас, о Дева, не смущенных:
     Здесь угасает пред Тобой тревога.

     Такой Тебе, Рафаэль, вестник Бога,
     Тебе и нам явил Твой сон чудесный
     Царицу жен – Царицею Небесной!

<1864>

Сонет

     Когда от хмеля преступлений
     Толпа развратная буйна
     И рад влачить в грязи злой гений
     Мужей великих имена, —

     Мои сгибаются колени
     И голова преклонена;
     Зову властительные тени
     И их читаю письмена.

     В тиши таинственного храма
     Учусь сквозь волны фимиама
     Словам наставников внимать

     И, забывая гул народный,
     Вверяясь думе благородной,
     Могучим вздохом их дышать.

1865

* * *

     Чем доле я живу, чем больше пережил,
     Чем повелительней стесняю сердца пыл, —
     Тем для меня ясней, что не было от века
     Слов, озаряющих светлее человека:

     Всеобщий наш Отец, Который в небесах,
     Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,
     Да прийдет Царствие Твое, да будет воля
     Твоя как в небесах, так и в земной юдоли.
     Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,
     Прости нам долг, – и мы прощаем должников,
     И не введи Ты нас, безсильных, в искушенье,
     И от лукавого избави самомненья.

<Между 1874 и 1886>

* * *

     Не тем, Господь, могуч, непостижим
     Ты пред моим мятущимся сознаньем,
     Что в звездный день Твой светлый Серафим
     Громадный шар зажег над мирозданьем.

     И мертвецу с пылающим лицом
     Он повелел блюсти Твои законы:
     Все пробуждать живительным лучом,
     Храня свой пыл столетий миллионы.

     Нет, Ты могуч и мне непостижим
     Тем, что я сам, безсильный и мгновенный,
     Ношу в груди, как юный Серафим,
     Огонь сильней и ярче всей вселенной,

     Меж тем, как я, добыча суеты,
     Игралище ее непостоянства,
     Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,
     Ни времени не знает, ни пространства.

<1879>

П. П. Боткину

     «Христос Воскресе!» – клик весенний.
     Кому ж послать его в стихах,
     Как не тому, кто в дождь осенний
     И в январе – с цветком в руках?

     Твои букеты – вести мая,
     Дань поклоненья красоте.
     Ты их несешь, не забывая
     О тяжком жизненном кресте.

     Но ныне праздник искупленья,
     Дни обновительных чудес, —
     Так будь здоров для поздравленья,
     Твердя: «Воистину Воскрес!»

1879

1 марта 1881 года [6 - Стихотворение посвящено дню закладки Храма на крови на месте убийства императора Александра II.]

     День искупительного чуда,
     Час освящения креста:
     Голгофе передал Иуда
     Окровавленного Христа.

     Но сердцеведец безмятежный
     Давно, смиряяся, постиг,
     Что не простит любви безбрежной
     Ему коварный ученик.

     Перед безмолвной жертвой злобы,
     Завидя праведную кровь,
     Померкло солнце, вскрылись гробы,
     Но разгорелася любовь.

     Она сияет правдой новой, —
     Благословив ее зарю,
     Он крест и свой венец терновый
     Земному передал царю.

     Безсильны козни фарисейства:
     Что было кровь, то стало храм,
     И место страшного злодейства —
     Святыней вековечной нам.

1881

* * *

     Молятся звезды, мерцают и рдеют,
     Молится месяц, плывя по лазури,
     Легкие тучки, свиваясь, не смеют
     С темной земли к ним притягивать бури.

     Видны им наши томленья и горе,
     Видны страстей неподсильные битвы,
     Слезы в алмазном трепещут их взоре —
     Всё же безмолвно горят их молитвы.

<Апрель 1883>

* * *

   Дух всюду сущий и единый.
Державин

     Я потрясен, когда кругом
     Гудят леса, грохочет гром,
     И в блеск огней гляжу я снизу,
     Когда, испугом обуян,
     На скалы мечет океан
     Твою серебряную ризу.

     Но, просветленный и немой,
     Овеян властью неземной,
     Стою не в этот миг тяжелый,
     А в час, когда, как бы во сне,
     Твой светлый ангел шепчет мне
     Неизреченные глаголы.

     Я загораюсь и горю,
     Я порываюсь и парю
     В томленьях крайнего усилья
     И верю сердцем, что растут
     И тотчас в небо унесут
     Меня раскинутые крылья.

29 августа 1885

Оброчник

     Хоругвь священную подъяв своей десной,
     Иду, – и тронулась за мной толпа живая,
     И потянулись все по просеке лесной,
     И я блажен и горд, святыню воспевая.

     Пою – и помыслам неведом детский страх:
     Пускай на пенье мне ответят воем звери, —
     С святыней над челом и песнью на устах,
     С трудом, но я дойду до вожделенной двери.

17 сентября 1889
г. Воробьевка

* * *

     Все, что волшебно так манило,
     Из-за чего весь век жилось,
     Со днями зимними остыло
     И непробудно улеглось.

     Нет ни надежд, ни сил для битвы —
     Лишь, посреди ничтожных смут,
     Как гордость дум, как храм молитвы,
     Страданья в прошлом восстают.

28 февраля 1892

Лев Мей

Пустынный ключ

     Таких чудес не слыхано доныне:
     Днем облако, а ночью столп огня,
     Вслед за собой толпу несметную маня,
     Несутся над песком зыбучим, по пустыне,
     И, Богом вдохновлен, маститый вождь ведет
     В обетованный край свой избранный народ,
     Но страждут путники, и громко ропщет каждый,
     Как травка без дождя, палим томящей жаждой.
     Порою впереди – как будто бы вода, —
     Нет, это – марево, – и синею волною
     Плеснула в небеса зубчатых скал гряда.
     Так и теперь… Далёко глаз еврея
     Завидел озеро, и звучно раздались
     И потонули в голубую высь
     Похвальные псалмы – во имя Моисея.
     И вот – опять обман, опять каменья скал,
     Где от веку ручей студеный не журчал.
     И пали духом все, и на песок, рыдая,
     С младенцем пала ниц еврейка молодая,
     И, руки смуглые кусая до костей,
     Пьет жадно кровь свою измученный еврей.
     Но Моисей невозмутим: он знает,
     Что веру истую терпенье проверяет…
     И по скале ударил он жезлом,
     И брызнула вода сквозь твердый слой ручьем…
     И, жажду утолив, раскаявшись в пенях
     И в ропоте, народ молился на коленях…

     Вот так и ты, певец: хоть веря, но молчá,
     Ты, вдохновенный, ждешь, пока возжаждут люди
     Всем сердцем – и тогда ты освежишь им груди
     Своею песнею, и закипит, звуча,
     Она живой струей пустынного ключа.

1861

Аполлон Майков

Еврейская песнь [7 - По мотивам 125-го псалма.]

     Торжествен, светел и румян
     Рождался день под небесами;
     Белел в долине вражий стан
     Остроконечными шатрами.
     В уныньи горьком и слезах
     Я, пленник в стане сем великом,
     Лежал один на камне диком,
     Во власянице и в цепях.
     Напрасно под покровом ночи
     Я звал к себе приветный сон;
     Напрасно сумрачные очи
     Искали древний наш Сион…
     Увы! над брегом Иордана
     Померкло солнце прежних дней;
     Как лес таинственный Ливана,
     Храм без молитв и без огней.
     Не слышно лютен вдохновенных,
     Замолк тимпанов яркий звук,
     Порвались струны лир священных —
     Настало время слез и мук!
     Но Ты, Господь, в завет с отцами
     Ты рек: «Не кину свой народ!
     Кто сеет горькими слезами,
     Тот жатву радости сберет».
     Когда ж, на вопль сынов унылых,
     Сзовешь ко бранным знаменам
     Оружеборцев молньекрылых
     На месть неистовым врагам?
     Когда с главы своей усталой
     Израиль пепел отряхнет,
     И зазвенят его кимвалы,
     И с звоном арф он воспоет?

1838
Санкт-Петербург

* * *

     Зачем средь общего волнения и шума
     Меня гнетет одна мучительная дума?
     Зачем не радуюсь при общих кликах я?
     Иль мира торжество не праздник для меня?..
     Блажен, кто сохранил еще знаменованье
     Обычаев отцов, их темного преданья,
     Ответствовал слезой на пение псалма;
     Кто, волей оторвав сомнения ума,
     Святую Библию читает с умиленьем,
     И, вняв церковный звон, в ночи, с благоговеньем,
     С молитвою зажег пред образом святым
     Свечу заветную и плакал перед ним.

28 марта 1841

* * *

     Когда, гоним тоской неутолимой,
     Войдешь во храм и станешь там в тиши,
     Потерянный в толпе необозримой,
     Как часть одной страдающей души, —
     Невольно в ней твое потонет горе,
     И чувствуешь, что дух твой вдруг влился
     Таинственно в свое родное море
     И заодно с ним рвется в небеса…

1857

Мадонна

     Стою пред образом Мадонны:
     Его писал монах святой,
     Старинный мастер, не ученый;
     Видна в нем робость, стиль сухой;

     Но робость кисти лишь сугубит
     Величье Девы: так Она
     Вам сострадает, так вас любит,
     Такою благостью полна,

     Что веришь, как гласит преданье,
     Перед художником святым
     Сама Пречистая в сиянье
     Являлась, видима лишь им…

     Измучен подвигом духовным,
     Постом суровым изнурен,
     Не раз на помосте церковном
     Был поднят иноками он, —

     И, призван к жизни их мольбами,
     Еще глаза открыть боясь,
     Он братью раздвигал руками
     И шел к холсту, душой молясь.

     Брался за кисть, и в умиленье
     Он кистью то изображал,
     Что от небесного виденья
     В воспоминаньи сохранял, —

     И слезы тихие катились
     Вдоль бледных щек… И, страх тая,
     Монахи вкруг него молились
     И плакали – как плачу я…

1859
Флоренция

Кантата,

//-- исполнявшаяся на парадном обеде в день венчания на царство е.и.в. государя императора Александра Александровича --//

     Мне ли, Господи,
     Мне ль по силам Ты
     Тяжкий крест даешь!
     Недостоин есмь
     Твоея любви!
     Разве Ты мне дашь
     Силу крепкую…
     Умудришь меня
     Своей мудростью…
     Я как верный раб
     Предаюсь Тебе
     И готов в огонь
     И во всяку скорбь,
     Ибо дорог мне
     Не земной почет,
     А Христов венец.

1881

Христос Воскрес!

     Повсюду благовест гудит,
     Из всех церквей народ валит.
     Заря глядит уже с небес…
     Христос воскрес! Христос Воскрес!
     С полей уж снят покров снегов,
     И реки рвутся из оков,
     И зеленеет ближний лес…
     Христос воскрес! Христос Воскрес!

     Вот просыпается земля
     И одеваются поля,
     Весна идет, полна чудес!..
     Христос воскрес! Христос Воскрес!

Алексей Плещеев

Молитва

     О Боже мой, восстанови
     Мой падший дух, мой дух унылый;
     Я жажду веры и любви,
     Для новых битв я жажду силы.

     Запуган мраком ночи я,
     И в нем я ощупью блуждаю;
     Ищу в светильник свой огня,
     Но где обресть его, не знаю.

     В изнеможенья скорбный час
     Простри спасительные руки,
     Да упадет завеса с глаз,
     Да прочь идут сомненья муки.

     Внезапным светом озарен,
     От лжи мой ум да отрешится
     И вместе с сердцем да стремится
     Постигнуть истины закон.

     Услышь, о Боже, голос мой!
     Да возлюбив всем сердцем брата,
     Во тьме затерянной тропой
     Пойду я вновь – и без возврата!

1857

Мольба

     И к небу взор поднявши свой,
     Они – исполнены печали —
     Из глубины души больной,
     Души измученной, взывали:
     «У нас на подвиг нету сил!
     Исходит сердце наше кровью,
     Неравный бой нас истомил,
     Взгляни, взгляни на нас с любовью!

     С глаголом мира на устах
     Мы шли навстречу наших братий;
     Откуда ж их внезапный страх,
     Откуда этот вопль проклятий?
     Услышав нашу речь, они
     Мечи хватали и каменья
     И судьям в диком озлобленьи
     Кричали бешено: «Распни!»

     Ужель вражду и злобу мы
     В сердцах людей воспламенили
     Лишь тем, что больше зла и тьмы
     Добро и свет мы возлюбили?
     Что призывали богачей,
     И сильных мира, и свободных
     Не гнать от трапезы своей
     Нагих, и сирых, и голодных?

     И вот, отвержены людьми,
     Изнемогли мы в долгой битве.
     О Боже истины! вонми
     Гонимых чад Твоих молитве!
     Сердца озлобленных смягчи,
     Открой слепым и спящим очи,
     И пусть хоть бледные лучи
     Блеснут в глубоком мраке ночи!»

1861

Яков Полонский

Прости им

     Христос! не Ты ли приходил
     Сказать нам: «Будьте яко дети»,
     – Я как ребенок полюбил
     И хитрецами пойман в сети.

     Христос! не Ты ли яко Бог
     Сказал: «Врагов своих любите»,
     – Любя, я враждовать не мог
     И молвил им: «Не осудите…»

     Но мне от них покоя нет,
     – Невежды туги на прощенье,
     И не щадят они клевет,
     Чтоб истощить мое терпенье.

     Христос! Ты повелел прощать…
     Прости им – так, как я прощаю.
     Меня вовек им не понять,
     А я их глупость понимаю.

* * *

     О Боже, Боже!
     Не Ты ль вещал,
     Когда мне дал Живую душу:
     Любить – страдать —
     Страдать и жить —
     Одно и то же.

     Но я роптал,
     Когда страдал,
     Я слезы лил,
     Когда любил,
     Негодовал,
     Когда внимал
     Суду глупцов
     Иль подлецов…

     И, утомленный,
     Как полусонный,
     Я был готов
     Борьбе тревожной
     Предпочитать
     Покой ничтожный
     Как благодать.

     Прости! – И снова
     Душа готова
     Страдать и жить,
     И за страданья
     Отца созданья
     Благодарить…

Николай Некрасов

Смерти

     Не приходи в часы волнений,
     Сердечных бурь и мятежей,
     Когда душа огнем мучений
     Сгорает в пламени страстей.

     Не приходи в часы раздумья,
     Когда наводит демон зла,
     Вливая в сердце яд безумья,
     На нечестивые дела;

     Когда внушеньям духа злого,
     Как низкий раб, послушен ум,
     И ничего в нем нет святого,
     И много, много грешных дум.

     Закон озлобленного рока,
     Смерть, надо мной останови
     И в черном рубище порока
     Меня на небо не зови!

     Не приходи тогда накинуть
     Оков тяжелых на меня:
     Мне будет жалко мир покинуть,
     И робко небо встречу я…

     Приди ко мне в часы забвенья
     И о страстях и о земле,
     Когда святое вдохновенье
     Горит в груди и на челе;

     Когда я, дум высоких полный,
     Безгрешен сердцем и душой,
     И бурной суетности волны
     Меня от жизни неземной
     Увлечь не в силах за собой;

     Когда я мыслью улетаю
     В обитель к горнему Царю,
     Когда пою, когда мечтаю,
     Когда молитву говорю.

     Я близок к небу – смерти время!
     Нетруден будет переход;
     Душа, покинув жизни бремя,
     Без страха в небо перейдет…

2 ноября 1838

Рыцарь на час

     Если пасмурен день, если ночь не светла,
     Если ветер осенний бушует,
     Над душой воцаряется мгла,
     Ум, бездействуя, вяло тоскует.
     Только сном и возможно помочь,
     Но, к несчастью, не всякому спится…

     Слава богу! морозная ночь —
     Я сегодня не буду томиться.
     По широкому полю иду,
     Раздаются шаги мои звонко,
     Разбудил я гусей на пруду,
     Я со стога спугнул ястребенка.
     Как он вздрогнул! как крылья развил!
     Как взмахнул ими сильно и плавно!
     Долго, долго за ним я следил,
     Я невольно сказал ему: славно!
     Чу! стучит проезжающий воз,
     Деготьком потянуло с дороги…
     Обоняние тонко в мороз,
     Мысли свежи, выносливы ноги.

     Отдаешься невольно во власть
     Окружающей бодрой природы;
     Сила юности, мужество, страсть
     И великое чувство свободы
     Наполняют ожившую грудь;
     Жаждой тела душа закипает,
     Вспоминается пройденный путь,
     Совесть песню свою запевает…

     Я советую гнать ее прочь —
     Будет время еще сосчитаться!
     В эту тихую, лунную ночь
     Созерцанию должно предаться.
     Даль глубоко прозрачна, чиста,
     Месяц полный плывет над дубровой,
     И господствуют в небе цвета
     Голубой, беловатый, лиловый.
     Воды ярко блестят средь полей,
     А земля прихотливо одета
     В волны белого лунного света
     И узорчатых, странных теней.
     От больших очертаний картины
     До тончайших сетей паутины
     Что как иней к земле прилегли, —
     Всё отчетливо видно: далече
     Протянулися полосы гречи,
     Красной лентой по скату прошли;
     Замыкающий сонные нивы,
     Лес сквозит, весь усыпан листвой;
     Чудны красок его переливы
     Под играющей, ясной луной;
     Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —
     В нем легко отличишь издали;
     Грудью к северу, ворон тяжелый —
     Видишь – дремлет на старой ели!
     Всё, чем может порадовать сына
     Поздней осенью родина-мать:
     Зеленеющей озими гладь,
     Подо льном – золотая долина,
     Посреди освещенных лугов
     Величавое войско стогов, —
     Всё доступно довольному взору…
     Не сожмется мучительно грудь,
     Если б даже пришлось в эту пору
     На родную деревню взглянуть:
     Не видна ее бедность нагая!
     Запаслася скирдами, родная,
     Окружилася ими она
     И стоит, словно полная чаша.
     Пожелай ей покойного сна —
     Утомилась, кормилица наша!..

     Спи, кто может, – я спать не могу,
     Я стою потихоньку, без шуму
     На покрытом стогами лугу
     И невольную думаю думу.
     Не умел я с тобой совладать,
     Не осилил я думы жестокой…

     В эту ночь я хотел бы рыдать
     На могиле далекой,
     Где лежит моя бедная мать…

     В стороне от больших городов,
     Посреди бесконечных лугов,
     За селом, на горе невысокой,
     Вся бела, вся видна при луне,
     Церковь старая чудится мне,
     И на белой церковной стене
     Отражается крест одинокий.
     Да! я вижу тебя, божий дом!
     Вижу надписи вдоль по карнизу
     И апостола Павла с мечом,
     Облаченного в светлую ризу.
     Поднимается сторож-старик
     На свою колокольню-руину,
     На тени он громадно велик:
     Пополам пересек всю равнину.
     Поднимись! – и медлительно бей,
     Чтобы слышалось долго гуденье!
     В тишине деревенских ночей
     Этих звуков властительно пенье:
     Если есть в околотке больной,
     Он при них встрепенется душой
     И, считая внимательно звуки,
     Позабудет на миг свои муки;
     Одинокий ли путник ночной
     Их заслышит – бодрее шагает;
     Их заботливый пахарь считает
     И, крестом осенясь в полусне,
     Просит бога о ведреном дне.

     Звук за звуком гудя прокатился,
     Насчитал я двенадцать часов.
     С колокольни старик возвратился,
     Слышу шум его звонких шагов,
     Вижу тень его; сел на ступени,
     Дремлет, голову свесив в колени.
     Он в мохнатую шапку одет,
     В балахоне убогом и темном…
     Всё, чего не видал столько лет,
     От чего я пространством огромным
     Отделен, – всё живет предо мной,
     Всё так ярко рисуется взору,
     Что не верится мне в эту пору,
     Чтоб не мог увидать я и той,
     Чья душа здесь незримо витает,
     Кто под этим крестом почивает…

     Повидайся со мною, родимая!
     Появись легкой тенью на миг!
     Всю ты жизнь прожила нелюбимая,
     Всю ты жизнь прожила для других.
     С головой, бурям жизни открытою,
     Весь свой век под грозою сердитою
     Простояла, – грудью своей
     Защищая любимых детей.
     И гроза над тобой разразилася!
     Ты, не дрогнув, удар приняла,
     За врагов, умирая, молилася,
     На детей милость бога звала.
     Неужели за годы страдания
     Тот, кто столько тобою был чтим,
     Не пошлет тебе радость свидания
     С погибающим сыном твоим?..

     Я кручину мою многолетнюю
     На родимую грудь изолью,
     Я тебе мою песню последнюю,
     Мою горькую песню спою.

     О прости! то не песнь утешения,
     Я заставлю страдать тебя вновь,
     Но я гибну – и ради спасения
     Я твою призываю любовь!
     Я пою тебе песнь покаяния,
     Чтобы кроткие очи твои
     Смыли жаркой слезою страдания
     Все позорные пятна мои!
     Чтоб ту силу свободную, гордую,
     Что в мою заложила ты грудь,
     Укрепила ты волею твердою
     И на правый поставила путь…

     Треволненья мирского далекая,
     С неземным выраженьем в очах,
     Русокудрая, голубоокая,
     С тихой грустью на бледных устах,
     Под грозой величаво-безгласная, —
     Молода умерла ты, прекрасная,
     И такой же явилась ты мне
     При волшебно светящей луне.
     Да! я вижу тебя, бледнолицую,
     И на суд твой себя отдаю.
     Не робеть перед правдой-царицею
     Научила ты музу мою:
     Мне не страшны друзей сожаления,
     Не обидно врагов торжество,
     Изреки только слово прощения,
     Ты, чистейшей любви божество!

     Что враги? пусть клевещут язвительней, —
     Я пощады у них не прошу,

     Не придумать им казни мучительней
     Той, которую в сердце ношу!
     Что друзья? Наши силы неровные,
     Я ни в чем середины не знал,
     Что обходят они, хладнокровные,
     Я на всё безрассудно дерзал,
     Я не думал, что молодость шумная,
     Что надменная сила пройдет —
     И влекла меня жажда безумная,
     Жажда жизни – вперед и вперед!
     Увлекаем бесславною битвою,
     Сколько раз я над бездной стоял,
     Поднимался твоею молитвою,
     Снова падал – и вовсе упал!..
     Выводи на дорогу тернистую!
     Разучился ходить я по ней,
     Погрузился я в тину нечистую
     Мелких помыслов, мелких страстей.
     От ликующих, праздно болтающих,
     Обагряющих руки в крови
     Уведи меня в стан погибающих
     За великое дело любви!
     Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,
     Может смертью еще доказать,
     Что в нем сердце неробкое билося,
     Что умел он любить…
     . . . . . . . . . . . . . . . . .

//-- (Утром, в постели) --//

     О мечты! о волшебная власть
     Возвышающей душу природы!
     Пламя юности, мужество, страсть
     И великое чувство свободы —
     Всё в душе угнетенной моей
     Пробудилось… но где же ты, сила?
     Я проснулся ребенка слабей.
     Знаю: день проваляюсь уныло,
     Ночью буду микстуру глотать,
     И пугать меня будет могила,
     Где лежит моя бедная мать.

     Всё, что в сердце кипело, боролось,
     Всё луч бледного утра спугнул,
     И насмешливый внутренний голос
     Злую песню свою затянул:
     «Покорись, о ничтожное племя!
     Неизбежной и горькой судьбе,
     Захватило нас трудное время
     Неготовыми к трудной борьбе.
     Вы еще не в могиле, вы живы,
     Но для дела вы мертвы давно,
     Суждены вам благие порывы,
     Но свершить ничего не дано…»

Николай Добролюбов

Молитва за себя

     О, дай, молю, о, дай мне, Провиденье,
     До поздней старости дожить,
     И всех надежд моих увидеть исполненье,
     И все труды мои свершить!

     Молю, дай пережить мне увлеченья
     Годов кипучих молодых!
     О, дай увидеть мне конечное решенье
     Сомнений тягостных моих!

     Я не хочу считать существованье
     Числом пирушек и побед;
     Хочу я приобресть познанья
     И воле дать неложный свет.

     Хочу по смерть мою работать и трудиться,
     Пока могу полезным быть,
     И лишь когда мой дух всех сил своих лишится,
     Желаю в мире я почить…

21 августа 1851

В церкви

     Гимнов божественных пение стройное
     Память минувшего будит во мне;
     Видится мне мое детство спокойное
     И беззаботная жизнь в тишине.

     В ризах священных отец мне мечтается
     С словом горячей молитвы в устах;
     Ум мой невольно раздумьем смущается,
     Душу объемлет таинственный страх.

     С воспоминаньями, в самозабвении,
     Детскими чувствами вновь я горю…
     Только уж губы не шепчут моления,
     Только рукой я креста не творю…

1 апреля 1857

Очарование

     С душою мирной и спокойной
     Гляжу на ясный Божий мир
     И нахожу порядок стройный,
     Добра и правды светлый пир.

     Нигде мой взгляд не примечает
     Пороков, злобы, нищеты,
     Весь мир в глазах моих сияет
     В венце добра и красоты.

     Все люди кажутся мне братья,
     С прекрасной, любящей душой, —
     И я готов раскрыть объятья
     Всему, что вижу пред собой…

     Мне говорят, я вижу плохо,
     Очки советуют носить.
     Но я молю, напротив, Бога,
     Чтоб дал весь век мне так пожить.

5 апреля 1857

Алексей К. Толстой

* * *

     Господь, меня готовя к бою,
     Любовь и гнев вложил мне в грудь,
     И мне десницею святою
     Он указал правдивый путь;
     Одушевил могучим словом,
     Вдохнул мне в сердце много сил,
     Но непреклонным и суровым
     Меня Господь не сотворил.
     И гнев я свой истратил даром,
     Любовь не выдержал свою,
     Удар напрасно за ударом
     Я, отбивая, устаю.
     Навстречу их враждебной вьюги
     Я вышел в поле без кольчуги
     И гибну, раненный в бою.

<1857>

Константин Фофанов

* * *

     Долго я Бога искал в городах и селениях шумных,
     Долго на небо глядел – не увижу ли Бога,
     Бога искал я в деяньях природы разумных,
     В бедности мрачной подвала, в роскоши пышной чертога.

     Долго я Бога искал, преисполнен мучительной жажды
     Лик Его светлый увидеть, царящий над миром.
     Долго я Бога искал – и провидел Его я однажды
     В сердце своем, озаренном любовью к несчастным и сирым.

Иван Бунин

Новый храм

     По алтарям, пустым и белым,
     Весенний ветер дул на нас,
     И кто-то сверху капал мелом
     На золотой иконостас.

     И звучный гул бродил в колоннах,
     Среди лесов. И по лесам
     Мы шли в широких балахонах,
     С кистями, в купол, к небесам.

     И часто, вместе с малярами,
     Там пели песни. И Христа,
     Что слушал нас в веселом храме,
     Мы написали неспроста.

     Нам все казалось, что под эти
     Простые песни вспомнит Он
     Порог на солнце в Назарете,
     Верстак и кубовый хитон.

1907

Закон

     Во имя Бога, вечно всеблагого!
     Он, давший для писания тростник,
     Сказал: блюди написанное слово
     И делай то, что обещал язык.

     Приняв закон, прими его вериги.
     Иль оттолкни – иль всей душою чти:
     Не будь ослом, который носит книги
     Лишь потому, что их велят нести.

<1906–1907>

* * *

     Что ты мутный, светел-месяц?
     Что ты низко в небе ходишь,
     Не по-прежнему сияешь
     На серебряные снеги?

     Не впервой мне, месяц, видеть,
     Что окно ее высоко,
     Что краснеет там лампадка
     За шелковой занавеской.

     Не впервой я ворочаюсь
     Из кружала наглый, пьяный
     И всю ночь сижу от скуки
     Под Кремлем с блаженным Ваней.

     И когда он спит – дивуюсь!
     А ведь кволый да и голый…
     Все смеется, все бормочет,
     Что башка моя на плахе
     Так-то весело подскочит!

I3.IX.15
Васильевское

Парус

     Звездами вышит парус мой,
     Высокий, белый и тугой,
     Лик Богоматери меж них
     Сияет, благостен и тих.

     И что мне в том, что берега
     Уже уходят от меня!
     Душа полна, душа строга —
     И тонко светятся рога
     Младой луны в закате дня.

14.IX.15

Сон епископа Игнатия Ростовского

   Изрину князя из церкви соборныя в полнощь…
Летопись

     Сон лютый снился мне: в полнóчь, в соборном храме,
     Из древней усыпальницы княжóй,
     Шли смерды-мертвецы с дымящими свечами,
     Гранитный гроб несли, тяжелый и большой.

     Я поднял жезл, я крикнул: «В доме Бога
     Владыка – я! Презренный род, стоять!»
     Они идут… Глаза горят… Их много…
     И ни един не обратился вспять.

23. I.16

* * *

     В норе, домами сдавленной,
     Над грязью стертых плит,
     Фонарик, весь заржавленный,
     Божницу золотит.

     Темна нора, ведущая
     Ступеньками к горе,
     Груба толпа, бредущая
     С поклажею к норе.

     Но всяк тут замедляется
     И смотрит, недвижим,
     Как Дева озаряется
     Фонариком своим.

     И кротостью усталые
     Полны тогда черты,
     И милы Деве алые
     Бумажные цветы.

6. VIII.16

* * *

     Настанет день – исчезну я,
     А в этой комнате пустой
     Все то же будет: стол, скамья
     Да образ, древний и простой.

     И так же будет залетать
     Цветная бабочка в шелку —
     Порхать, шуршать и трепетать
     По голубому потолку.

     И так же будет неба дно
     Смотреть в открытое окно,
     И море ровной синевой
     Манить в простор пустынный свой.

10.VIII.16

* * *

     И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
     И лазурь, и полуденный зной…
     Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
     «Был ли счастлив ты в жизни земной?»

     И забуду я все – вспомню только вот эти
     Полевые пути меж колосьев и трав —
     И от сладостных слез не успею ответить,
     К милосердным коленам припав.

14.VII.18

Михаил

     Архангел в сияющих латах
     И с красным мечом из огня
     Стоял в клубах синеватых
     И дивно глядел на меня.

     Порой в алтаре он скрывался,
     Светился на двери косой —
     И снова народу являлся,
     Большой, по колена босой.

     Ребенок, я думал о Боге,
     А видел лишь кудри до плеч,
     Да крупные бурые ноги,
     Да римские латы и меч…

     Дух гнева, возмездия, кары!
     Я помню тебя, Михаил,
     И храм этот, темный и старый,
     Где Ты мое сердце пленил!

3. IX.19

* * *

     У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
     Как горько было сердцу молодому,
     Когда я уходил с отцовского двора,
     Сказать прости родному дому!

     У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
     Как бьется сердце, горестно и громко,
     Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
     С своей уж ветхою котомкой!

25. IV.22

Ночь

     Ледяная ночь, мистраль
     (Он еще не стих).
     Вижу в окна блеск и даль
     Гор, холмов нагих.
     Золотой недвижный свет
     До постели лег.
     Никого в подлунной нет,
     Только я да Бог.
     Знает только Он мою
     Мертвую печаль,
     То, что я от всех таю…
     Холод, блеск, мистраль.

1952

Александр Блок

* * *

   С. Соловьеву

     Бегут неверные дневные тени.
     Высок и внятен колокольный зов.
     Озарены церковные ступени,
     Их камень жив – и ждет твоих шагов.

     Ты здесь пройдешь, холодный камень тронешь,
     Одетый страшной святостью веков,
     И, может быть, цветок весны уронишь
     Здесь, в этой мгле, у строгих образов.

     Растут невнятно розовые тени,
     Высок и внятен колокольный зов,
     Ложится мгла на старые ступени…
     Я озарен – я жду твоих шагов.

4 января 1902

* * *

     Тебя я встречу где-то в мире,
     За далью каменных дорог.
     На страшном, на последнем пире
     Для нас готовит встречу Бог.

Август 1902

* * *

     Я их хранил в приделе Иоанна,
     Недвижный страж, – хранил огонь лампад.

     И вот – Она, и к Ней – моя Осанна —
     Венец трудов – превыше всех наград.

     Я скрыл лицо, и проходили годы.
     Я пребывал в Служеньи много лет.

     И вот зажглись лучом вечерним своды,
     Она дала мне Царственный Ответ.

     Я здесь один хранил и теплил свечи.
     Один – пророк – дрожал в дыму кадил.

     И в Оный День – один участник Встречи —
     Я этих встреч ни с кем не разделил.

8 ноября 1902

* * *

     Мой любимый, мой князь, мой жених,
     Ты печален в цветистом лугу.
     Павиликой средь нив золотых
     Завилась я на том берегу.

     Я ловлю твои сны на лету
     Бледно-белым прозрачным цветком.
     Ты сомнешь меня в полном цвету
     Белогрудым усталым конем.

     Ах, бессмертье мое растопчи, —
     Я огонь для тебя сберегу.
     Робко пламя церковной свечи
     У заутрени бледной зажгу.

     В церкви станешь ты, бледен лицом,
     И к Царице Небесной придешь, —
     Колыхнусь восковым огоньком,
     Дам почуять знакомую дрожь…

     Над тобой – как свеча – я тиха,
     Пред тобой – как цветок – я нежна.
     Жду тебя, моего жениха,
     Всё невеста – и вечно жена.

26 марта 1904
Великая Пятница

* * *

     Девушка пела в церковном хоре
     О всех усталых в чужом краю,
     О всех кораблях, ушедших в море,
     О всех, забывших радость свою.

     Так пел ее голос, летящий в купол,
     И луч сиял на белом плече,
     И каждый из мрака смотрел и слушал,
     Как белое платье пело в луче.

     И всем казалось, что радость будет,
     Что в тихой заводи все корабли,
     Что на чужбине усталые люди
     Светлую жизнь себе обрели.

     И голос был сладок, и луч был тонок,
     И только высоко, у Царских Врат,
     Причастный Тайнам, – плакал ребенок
     О том, что никто не придет назад.

Август 1905

* * *

     Твое лицо мне так знакомо,
     Как будто ты жила со мной.
     В гостях, на улице и дома
     Я вижу тонкий профиль твой.
     Твои шаги звенят за мною,
     Куда я ни войду, ты там.
     Не ты ли легкою стопою
     За мною ходишь по ночам?
     Не ты ль проскальзываешь мимо,
     Едва лишь в двери загляну,
     Полувоздушна и незрима,
     Подобна виденному сну?

     Я часто думаю, не ты ли
     Среди погоста, за гумном,
     Сидела, молча, на могиле
     В платочке ситцевом своем?
     Я приближался – ты сидела,
     Я подошел – ты отошла,
     Спустилась к речке и запела…

     На голос твой колокола
     Откликнулись вечерним звоном…
     И плакал я, и робко ждал…

     Но за вечерним перезвоном
     Твой милый голос затихал…
     Еще мгновенье – нет ответа,
     Платок мелькает за рекой…
     Но знаю горестно, что где-то
     Еще увидимся с тобой.

1 августа 1908

Последний день

     Ранним утром, когда люди ленились шевелиться,
     Серый сон предчувствуя последних дней зимы,
     Пробудились в комнате мужчина и блудница,
     Медленно очнулись среди угарной тьмы.

     Утро копошилось. Безнадежно догорели свечи,
     Оплывший огарок маячил в оплывших глазах.
     За холодным окном дрожали женские плечи,
     Мужчина перед зеркалом расчесывал пробор в волосах.

     Но серое утро уже не обмануло:
     Сегодня была она, как смерть, бледна.
     Еще вечером у фонаря ее лицо блеснуло,
     В этой самой комнате была влюблена.

     Сегодня безобразно повисли складки рубашки,
     На всем был серый постылый налет.
     Углами торчала мебель, валялись окурки, бумажки,
     Всех ужасней в комнате был красный комод.

     И вдруг влетели звуки. Верба, раздувшая почки,
     Раскачнулась под ветром, осыпая снег.
     В церкви ударил колокол. Распахнулись форточки,
     И внизу стал слышен торопливый бег.

     Люди суетливо выбегали за ворота
     (Улицу скрывал дощатый забор).
     Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то,
     Махали руками, чертя незнакомый узор.

     Бился колокол. Гудели крики, лай и ржанье.
     Там, на грязной улице, где люди собрались,
     Женщина-блудница – от ложа пьяного желанья —
     На коленях, в рубашке, поднимала руки ввысь…

     Высоко – над домами – в тумане снежной бури,
     На месте полуденных туч и полунощных звезд,
     Розовым зигзагом в разверстой лазури
     Тонкая рука распластала тонкий крест.

3 февраля 1904

* * *

     Ты проходишь без улыбки,
     Опустившая ресницы,
     И во мраке над собором
     Золотятся купола.

     Как лицо твое похоже
     На вечерних богородиц,
     Опускающих ресницы,
     Пропадающих во мгле…

     Но с тобой идет кудрявый
     Кроткий мальчик в белой шапке,
     Ты ведешь его за ручку,
     Не даешь ему упасть.

     Я стою в тени портала,
     Там, где дует резкий ветер,
     Застилающий слезами
     Напряженные глаза.

     Я хочу внезапно выйти
     И воскликнуть: «Богоматерь!
     Для чего в мой черный город
     Ты Младенца привела?»

     Но язык бессилен крикнуть.
     Ты проходишь. За тобою
     Над священными следами
     Почивает синий мрак.

     И смотрю я, вспоминая,
     Как опущены ресницы,
     Как твой мальчик в белой шапке
     Улыбнулся на тебя.

29 октября 1905

* * *

   И мглою бед неотразимых
   Грядущий день заволокло.
Вл. Соловьев

     Опять над полем Куликовым
     Взошла и расточилась мгла,
     И, словно облаком суровым,
     Грядущий день заволокла.

     За тишиною непробудной,
     За разливающейся мглой
     Не слышно грома битвы чудной,
     Не видно молньи боевой.

     Но узнаю тебя, начало
     Высоких и мятежных дней!
     Над вражьим станом, как бывало,
     И плеск и трубы лебедей.

     Не может сердце жить покоем,
     Недаром тучи собрались.
     Доспех тяжел, как перед боем.
     Теперь твой час настал. – Молись!

Июнь – декабрь 1908

* * *

     Я не предал белое знамя,
     Оглушенный криком врагов,
     Ты прошла ночными путями,
     Мы с тобой – одни у валов.

     Да, ночные пути, роковые,
     Развели нас и вновь свели,
     И опять мы к тебе, Россия,
     Добрели из чужой земли.

     Крест и насыпь могилы братской,
     Вот где ты теперь, тишина!
     Лишь щемящей песни солдатской
     Издали несется волна.

     А вблизи – всё пусто и немо,
     В смертном сне – враги и друзья.
     И горит звезда Вифлеема
     Так светло, как любовь моя.

1914

* * *

   З.Н. Гиппиус

     Рожденные в года глухие
     Пути не помнят своего.
     Мы – дети страшных лет России —
     Забыть не в силах ничего.

     Испепеляющие годы!
     Безумья ль в вас, надежды ль весть?
     От дней войны, от дней свободы —
     Кровавый отсвет в лицах есть.

     Есть немота – то гул набата
     Заставил заградить уста.
     В сердцах, восторженных когда-то,
     Есть роковая пустота.

     И пусть над нашим смертным ложем
     Взовьется с криком воронье, —
     Те, кто достойней, Боже, Боже,
     Да узрят Царствие Твое!

1914

Николай Клюев

* * *

     За лебединой белой долей,
     И по лебяжьему светла,
     От васильковых меж и поля
     Ты в город каменный пришла.

     Гуляешь ночью до рассвета,
     А днем усталая сидишь,
     И перья смятого берета
     Иглой неловкою чинишь.

     Такая хрупко-испитая
     Рассветным кажешься ты днем,
     Непостижимая, святая, —
     Небес отмечена перстом.

     Наедине, при встрече краткой,
     Давая совести отчет,
     Тебя вплетаю я украдкой
     В видений пестрый хоровод:

     Панель… Толпа… И вот картина.
     Необычайная чета:
     В слезах лобзает Магдалина
     Стопы пречистые Христа.

     Как ты, раскаяньем объята,
     Янтарь рассыпала волос, —
     И взором любящего брата
     Глядит на грешницу Христос.

* * *

     Месяц – рог олений,
     Тучка – лисий хвост.
     Полон привидений
     Таежный погост.

     В заревом окладе
     Спит Архангел Дня.
     В Божьем вертограде
     Не забудь меня.

     Там святой Никита,
     Лазарь – нищим брат.
     Кирик и Улита
     Страсти утолят.

     В белом балахонце
     Скотий врач – Медост.
     Месяц, как оконце,
     Брезжит на погост.

     Темь соткала куколь
     Елям и бугру.
     Молвит дед: «Не внука ль
     Выходил в бору?»

     Я в ответ: «Теперя
     На пушнину пост;
     И меня, как зверя,
     Исцелил Медост».

* * *

     В суслонах усатое жито,
     Скидает летнину хорек,
     Болото туманом покрыто,
     И рябчик летит на манок.

     У деда лесная обнова —
     Берестяный белый кошель,
     Изба богомольно сурова,
     И хмура привратница-ель.

     Крикливы куличьи пролеты
     В ущербной предсолнечной мгле,
     Медведю сытовые соты
     Мерещатся в каждом дупле.

     Дух осени прянично-терпкий
     Сулит валовой листопад,
     Пасет преподобный Аверкий
     На речке буланых утят.

     На нем балахонец убогий,
     Но в сутемень видится мне,
     Как свечкою венчик двурогий
     Маячит в глухой глубине.

(1916)

* * *

     Как гроб епископа, где ладан и парча
     Полуистлевшие смешались с гнилью трупной,
     Земные осени. Бурее кирпича
     Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный,
     Зияют небеса. Там муть, могильный сор,
     И ветра-ключаря гнусавый разговор:
     «Украден омофор, червонное кадило,
     Навек осквернена святейшая могила:
     Вот митра – грязи кус, лохмотья орлеца…»
     Земные осени унылы без конца.
     Они живой зарок, что мира пышный склеп
     Раскраден будет весь, и без замков и скреп
     Лишь смерти-ключарю достанется в удел.
     Дух взломщика, Господь, и туки наших тел
     Смиряешь Ты огнем и ранами войны,
     Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны,
     Пугая осенью, как грозною вехой,
     На росстани миров, где сумрак гробовой!

* * *

     Проститься с лаптем-милягой,
     С овином, где дед-Велес
     Закатится красной ватагой
     В безвестье чужих небес.

     Прозвенеть тальянкой в Сиаме,
     Подивить трепаком Каир,
     В расписном бизоньем вигваме
     Новоладожский править пир.

     Угостить раджу солодягой,
     Баядерку сладким рожком…
     Как с Россией, простясь с бумагой,
     Киммерийским журчу стихом.

     И взирает Спас с укоризной
     Из угла на словесный пляс.
     С окровавленною отчизной
     Не печалит разлука нас.

     И когда зазвенит на Чили
     Керженский самовар,
     Серафим на моей могиле
     Вострубит светел и яр.

     И взлетит душа алконостом
     В голубую млечную медь,
     Над родным плакучим погостом
     Избяные крюки допеть.

* * *

     Россия плачет пожарами,
     Варом, горючей золой,
     Над перинами, над самоварами,
     Над черной уездной судьбой.

     Россия смеется зарницами,
     Плеском вод, перелетом гусей
     Над чертогами и темницами,
     Над грудой разбитых цепей.

     Россия плачет распутицей,
     Листопадом, серым дождем
     Над кутьею и Троеручицей
     С кисою, с пудовым замком.

     Россия смеется бурями,
     Блеском молний, обвалами гор
     Над сединами, буднями хмурыми,
     Где чернильный и мысленный сор,

     Над моею заклятой тетрадкою,
     Где за строчками визг бесенят!..
     Простираюсь перед укладкою,
     И слезам, и хохоту рад.

     Там, Бомбеем и Ладогой веющий,
     Притаился мамин платок,
     О твердыни ларца, пламенеющий,
     Разбивается смертный поток.

     И над Русью ветвится и множится
     Вавилонского плата кайма…
     Возгремит, воссияет, обожится
     Материнская вещая тьма!

* * *

     О ели, родимые ели,
     Раздумий и ран колыбели,
     Пир брачный и памятник мой,
     На вашей коре отпечатки,
     От губ моих жизней зачатки,
     Стихов недомысленный рой.

     Вы грели меня и питали,
     И клятвой великой связали —
     Любить Тишину-Богомать.
     Я верен лесному обету,
     Баюкаю сердце: не сетуй,
     Что жизнь, как болотная гать.

     Что умерли юность и мама,
     И ветер расхлябанной рамой,
     Как гроб забивают, стучит,
     Что скуден заплаканный ужин,
     И стих мой под бурей простужен,
     Как осенью листья ракит —

     В нем сизо-багряные жилки
     Запекшейся крови; подпилки
     И критик ее не сотрут.
     Пусть давят томов Гималаи, —
     Ракиты рыдают о рае,
     Где вечен листвы изумруд.

     Пусть стол мой и лавка-кривуша —
     Умершего дерева души
     Не видят ни гостя, ни чаш, —
     Об Индии в русской светелке,
     Где все разноверья и толки,
     Поет, как струна, карандаш.

     Там юных вселенных зачатки —
     Лобзаний моих отпечатки,
     Предстанут, как сонмы богов.
     И ели, пресвитеры-ели,
     В волхвующей хвойной купели
     Омоют громовых сынов.

Николай Гумилев

Христос

     Он идет путем жемчужным
     По садам береговым,
     Люди заняты ненужным,
     Люди заняты земным.

     «Здравствуй, пастырь! Рыбарь, здравствуй!
     Вас зову я навсегда,
     Чтоб блюсти иную паству
     И иные невода.

     Лучше ль рыбы или овцы
     Человеческой души?
     Вы, небесные торговцы,
     Не считайте барыши!

     Ведь не домик в Галилее
     Вам награда за труды, —
     Светлый рай, что розовее
     Самой розовой звезды.

     Солнце близится к притину,
     Слышно веянье конца,
     Но отрадно будет Сыну
     В Доме Нежного Отца».

     Не томит, не мучит выбор,
     Что пленительней чудес?!
     И идут пастух и рыбарь
     За искателем небес.

Заводи

   Н.В. Анненской

     Солнце скрылось на западе
     За полями обетованными,
     И стали тихие заводи
     Синими и благоуханными.

     Сонно дрогнул камыш,
     Пролетела летучая мышь,
     Рыба плеснулась в омуте…
     …И направились к дому те,
     У кого есть дом
     С голубыми ставнями,
     С креслами давними
     И круглым чайным столом.

     Я один остался на воздухе
     Смотреть на сонную заводь,
     Где днем так отрадно плавать,
     А вечером плакать,
     Потому что я люблю тебя, Господи.

Видение

     Лежал истомленный на ложе болезни
     (Что горше, что тягостней ложа болезни?),
     И вдруг загорелись усталые очи:
     Он видит, он слышит в священном восторге —
     Выходят из мрака, выходят из ночи
     Святой Пантелеймон и воин Георгий.

     Вот речь начинает святой Пантелеймон
     (Так сладко, когда говорит Пантелеймон):
     «Бессонны твои покрасневшие вежды,
     Пылает и душит твое изголовье,
     Но я прикоснусь к тебе краем одежды
     И в жилы пролью золотое здоровье».

     И другу вослед выступает Георгий
     (Как трубы победы, вещает Георгий):
     «От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья,
     Но сильного слезы пред Богом неправы,
     И Бог не слыхал твоего отреченья,
     Ты встанешь заутра, и встанешь для славы».

     И скрылись, как два исчезающих света
     (Средь мрака ночного два яркие света),
     Растущего дня надвигается шорох,
     Вот солнце сверкнуло, и встал истомленный
     С надменной улыбкой, с весельем во взорах
     И с сердцем, открытым для жизни бездонной.

Анна Ахматова

8 ноября 1913 года

     Солнце комнату наполнило
     Пылью жаркой и сквозной.
     Я проснулась и припомнила:
     Милый, нынче праздник твой,
     Оттого и оснеженная
     Даль за окнами тепла,
     Оттого и я, бессонная,
     Как причастница спала.

1913

* * *

     Будешь жить, не зная лиха,
     Править и судить,
     Со своей подругой тихой
     Сыновей растить.

     И во всем тебе удача,
     Ото всех почет,
     Ты не знай, что я от плача
     Дням теряю счет.

     Много нас таких бездомных,
     Сила наша в том,
     Что для нас, слепых и темных,
     Светел Божий дом,

     И для нас, склоненных долу,
     Алтари горят,
     Наши к Божьему престолу
     Голоса летят.

1915

* * *

     Думали: нищие мы, нету у нас ничего,
     А как стали одно за другим терять,
     Так сделался каждый день
     Поминальным днем, —
     Начали песни слагать
     О великой щедрости Божьей
     Да о нашем бывшем богатстве.

1915

* * *

     Под крышей промерзшей пустого жилья
     Я мертвенных дней не считаю,
     Читаю посланья Апостолов я,
     Слова Псалмопевца читаю.
     Но звезды синеют, но иней пушист,
     И каждая встреча чудесней, —
     А в Библии красный кленовый лист
     Заложен на Песне Песней.

1915

* * *

     Мне не надо счастья малого,
     Мужа к милой провожу
     И довольного, усталого
     Спать ребенка уложу.

     Снова мне в прохладной горнице
     Богородицу молить…
     Трудно, трудно жить затворницей,
     Да трудней веселой быть.

     Только б сон приснился пламенный,
     Как войду в нагорный храм,
     Пятиглавый, белый, каменный,
     По запомненным тропам.

1914

Бежецк

     Там белые церкви и звонкий, светящийся лед,
     Там милого сына цветут васильковые очи.
     Над городом древним алмазные русские ночи
     И серп поднебесный желтее, чем липовый мед.

     Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
     И люди, как ангелы, Божьему Празднику рады,
     Прибрали светлицу, зажгли у киота лампады,
     И Книга Благая лежит на дубовом столе.

     Там строгая память, такая скупая теперь,
     Свои терема мне открыла с глубоким поклоном;
     Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь;
     И город был полон веселым рождественским звоном.

26 декабря 1921

* * *

     Пока не свалюсь под забором
     И ветер меня не добьет,
     Мечта о спасении скором
     Меня, как проклятие, жжет.

     Упрямая, жду, что случится,
     Как в песне случится со мной,
     Уверенно в дверь постучится
     И, прежний, веселый, дневной,

     Войдет он и скажет: «Довольно,
     Ты видишь, я тоже простил»,
     Не будет ни страшно, ни больно.
     Ни роз, ни архангельских сил.

     Затем и в беспамятстве смуты
     Я сердце мое берегу,
     Что смерти без этой минуты
     Представить себе не могу.

1921

* * *

     Буду черные грядки холить,
     Ключевой водой поливать;
     Полевые цветы на воле,
     Их не надо трогать и рвать.

     Пусть их больше, чем звезд зажженных
     В сентябрьских небесах, —
     Для детей, для бродяг, для влюбленных
     Вырастают цветы на полях.

     А мои – для святой Софии
     В тот единственный светлый день,
     Когда возгласы литургии
     Возлетят под дивную сень.

     И, как волны приносят на сушу
     То, что сами на смерть обрекли,
     Принесу покаянную душу
     И цветы из Русской земли.

1916

Из «Реквиема»

//-- 1 --//

     Уводили тебя на рассвете,
     За тобой, как на выносе, шла,
     В темной горнице плакали дети,
     У божницы свеча оплыла.
     На губах твоих холод иконки,
     Смертный пот на челе… Не забыть!
     Буду я, как стрелецкие женки,
     Под кремлевскими башнями выть.

Осень 1935
Москва
//-- 2 --//

     Тихо льется тихий Дон,
     Желтый месяц входит в дом.

     Входит в шапке набекрень.
     Видит желтый месяц тень.

     Эта женщина больна,
     Эта женщина одна.

     Муж в могиле, сын в тюрьме,
     Помолитесь обо мне.

Распятие

   «Не рыдай Мене, Мати,
   во гробе зрящи»

//-- 1 --//

     Хор ангелов великий час восславил,
     И небеса расплавились в огне.
     Отцу сказал: «Почто Меня оставил!»
     А Матери: «О, не рыдай Мене…»

1938
//-- 2 --//

     Магдалина билась и рыдала,
     Ученик любимый каменел,
     А туда, где молча Мать стояла,
     Так никто взглянуть и не посмел.

1940
Фонтанный Дом

* * *

     …А человек, который для меня
     Теперь никто, а был моей заботой
     И утешеньем самых горьких лет, —
     Уже бредет как призрак по окраинам,
     По закоулкам и задворкам жизни,
     Тяжелый, одурманенный безумьем,
     С оскалом волчьим…
     Боже, Боже, Боже!
     Как пред тобой я тяжко согрешила!
     Оставь мне жалость хоть…

13 января 1945

Борис Пастернак

Дурные дни

     Когда на последней неделе
     Входил Он в Иерусалим,
     Осанны навстречу гремели,
     Бежали с ветвями за Ним.

     А дни все грозней и суровей,
     Любовью не тронуть сердец.
     Презрительно сдвинуты брови,
     И вот послесловье, конец.

     Свинцовою тяжестью всею
     Легли на дворы небеса.
     Искали улик фарисеи,
     Юля перед Ним, как лиса.

     И темными силами храма
     Он отдан подонкам на суд,
     И с пылкостью тою же самой,
     Как славили прежде, клянут.

     Толпа на соседнем участке
     Заглядывала из ворот,
     Толклись в ожиданье развязки
     И тыкались взад и вперед.

     И полз шепоток по соседству,
     И слухи со многих сторон.
     И бегство в Египет и детство
     Уже вспоминались, как сон.

     Припомнился скат величавый
     В пустыне, и та крутизна,
     С которой всемирной державой
     Его соблазнял сатана.

     И брачное пиршество в Кане,
     И чуду дивящийся стол,
     И море, которым в тумане
     Он к лодке, как посуху, шел.

     И сборище бедных в лачуге,
     И спуск со свечою в подвал,
     Где вдруг она гасла в испуге,
     Когда воскрешенный вставал…

Осип Мандельштам

Айя-София

     Айя-София – здесь остановиться
     Судил Господь народам и царям!
     Ведь купол твой, по слову очевидца,
     Как на цепи, подвешен к небесам.

     И всем векам – пример Юстиниана,
     Когда похитить для чужих богов
     Позволила эфесская Диана
     Сто семь зеленых мраморных столбов.

     Но что же думал твой строитель щедрый,
     Когда, душой и помыслом высок,
     Расположил апсиды и экседры,
     Им указав на запад и восток?

     Прекрасен храм, купающийся в мире,
     И сорок окон – света торжество;
     На парусах, под куполом, четыре
     Архангела прекраснее всего.

     И мудрое сферическое зданье
     Народы и века переживет,
     И серафимов гулкое рыданье
     Не покоробит темных позолот.

* * *

     В разноголосице девического хора
     Все церкви нежные поют на голос свой,
     И в дугах каменных Успенского собора
     Мне брови чудятся, высокие, дугой.

     И с укрепленного архангелами вала
     Я город озирал на чудной высоте.
     В стенах Акрополя печаль меня снедала
     По русском имени и русской красоте.

     Не диво ль дивное, что вертоград нам снится,
     Где голуби в горячей синеве,
     Что православные крюки поет черница:
     Успенье нежное – Флоренция в Москве.

     И пятиглавые московские соборы
     С их итальянскою и русскою душой
     Напоминают мне – явление Авроры,
     Но с русским именем и в шубке меховой [8 - Посвящено М. Цветаевой.].

* * *

     О, этот воздух, смутой пьяный,
     На черной площади Кремля
     Качают шаткий «мир» смутьяны,
     Тревожно пахнут тополя.

     Соборов восковые лики,
     Колоколов дремучий лес,
     Как бы разбойник безъязыкий
     В стропилах каменных исчез.

     А в запечатанных соборах,
     Где и прохладно, и темно,
     Как в нежных глиняных амфорах,
     Играет русское вино.

     Успенский, дивно округленный,
     Весь удивленье райских дуг,
     И Благовещенский, зеленый,
     И, мнится, заворкует вдруг.

     Архангельский и Воскресенья
     Просвечивают, как ладонь, —
     Повсюду скрытое горенье,
     В кувшинах спрятанный огонь…

Марина Цветаева

Молитва

     Христос и Бог! Я жажду чуда
     Теперь, сейчас, в начале дня!
     О, дай мне умереть, покуда
     Вся жизнь как книга для меня.

     Ты мудрый, ты не скажешь строго:
     «Терпи, еще не кончен срок».
     Ты сам мне подал – слишком много!
     Я жажду сразу – всех дорог!

     Всего хочу: с душой цыгана
     Идти под песни на разбой,
     За всех страдать под звук органа
     И амазонкой мчаться в бой;

     Гадать по звездам в черной башне.
     Вести детей вперед, сквозь тень…
     Чтоб был легендой – день вчерашний.
     Чтоб был безумьем – каждый день!

     Люблю и крест, и шелк, и каски,
     Моя душа мгновений след…
     Ты дал мне детство – лучше сказки
     И дай мне смерть – в семнадцать лет!

26 сентября 1909
Таруса

* * *

     Идешь, на меня похожий,
     Глаза устремляя вниз,
     Я их опускала – тоже!
     Прохожий, остановись!

     Прочти – слепоты куриной
     И маков набрав букет,
     Что звали меня Мариной
     И сколько мне было лет.

     Не думай, что здесь – могила,
     Что я появлюсь, грозя…
     Я слишком сама любила
     Смеяться, когда нельзя!

     И кровь приливала к коже,
     И кудри мои вились…
     Я тоже была, прохожий!
     Прохожий, остановись!

     Сорви себе стебель дикий
     И ягоду ему вслед, —
     Кладбищенской земляники
     Крупнее и слаще нет.

     Но только не стой угрюмо,
     Главу опустив на грудь,
     Легко обо мне подумай.
     Легко обо мне забудь.

     Как луч тебя освещает!
     Ты весь в золотой пыли…
     – И пусть тебя не смущает
     Мой голос из-под земли.

3 мая 1913
Коктебель

Стихи о Москве

//-- 1 --//

     Облака – вокруг,
     Купола – вокруг.
     Надо всей Москвой —
     Сколько хватит рук! —
     Возношу тебя, бремя лучшее,
     Деревцо мое
     Невесомое!

     В дивном граде сем,
     В мирном граде сем,
     Где и мертвой мне
     Будет радостно, —
     Царевать тебе, горевать тебе,
     Принимать венец,
     О мой первенец!

     Ты постом – говей,
     Не сурьми бровей,
     И все сорок – чти —
     Сороков церквей.

     Исходи пешком – молодым шажком! —
     Все привольное
     Семихолмие.

     Будет твой черед:
     Тоже – дочери
     Передашь Москву
     С нежной горечью…

     Мне же – вольный сон, колокольный звон,
     Зори ранние
     На Ваганькове.

31 марта 1916
//-- 2 --//

     Из рук моих – нерукотворный град
     Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

     По цéрковке – все сорок сороков
     И реющих над ними голубков;

     И Спасские – с цветами – воротá,
     Где шапка православного снята;

     Часовню звездную – приют от зол —
     Где вытертый – от поцелуев – пол;

     Пятисоборный несравненный круг
     Прими, мой древний, вдохновенный друг.

     К Нечаянныя Радости в саду
     Я гостя чужеземного сведу.

     Червонные возблещут купола,
     Бессонные взгремят колокола,

     И на тебя с багряных облаков
     Уронит Богородица покров,
     И встанешь ты, исполнен дивных сил…
     – Ты не раскаешься, что ты меня любил.

31 марта 1916
//-- 5 --//

     Над городом, отвергнутым Петром,
     Перекатился колокольный гром.

     Гремучий опрокинулся прибой
     Над женщиной, отвергнутой тобой.

     Царю Петру и вам, о царь, хвала!
     Но выше вас, цари: колокола.

     Пока они гремят из синевы —
     Неоспоримо первенство Москвы.

     – И целых сорок сороков церквей
     Смеются над гордынею царей!

28 мая 1916
//-- 6 --//

     Над синевою подмосковных рощ
     Накрапывает колокольный дождь.
     Бредут слепцы Калужскою дорогой, —

     Калужской – песенной – привычной, и она
     Смывает и смывает имена
     Смиренных странников, во тьме поющих Бога.

     И думаю: когда-нибудь и я,
     Устав от вас, враги, от вас, друзья,
     И от уступчивости речи русской, —

     Надену крест серебряный на грудь,
     Перекрещусь – и тихо тронусь в путь
     По старой по дороге по Калужской.

Троицын день, 1916
//-- 7 --//

     Семь холмов – как семь колоколов.
     На семи колоколах – колокольни.
     Всех счетом: сорок сорокóв, —
     Колокольное семихолмие!

     В колокольный я, во червонный день
     Иоанна родилась Богослова.
     Дом – пряник, а вокруг плетень
     И церковки златоголовые.

     И любила же, любила же я первый звон —
     Как монашки потекут к обедне,
     Вой в печке, и жаркий сон,
     И знахарку с двора соседнего.

     – Провожай же меня, весь московский сброд,
     Юродивый, воровской, хлыстовский!
     Поп, крепче позаткни мне рот
     Колокольной землей московскою!

8 июля 1916
//-- 8 --//

     Москва! Какой огромный
     Странноприимный дом!
     Всяк на Руси – бездомный.
     Мы все к тебе придем.

     Клеймо позорит плечи,
     За голенищем нож.
     Издалека-далече —
     Ты все же позовешь.

     На каторжные клейма,
     На всякую болесть —
     Младенец Пантелеймон
     У нас, целитель, есть.

     А вон за тою дверцей,
     Куда народ валит, —
     Там Иверское сердце,
     Червонное, горит.

     И льется аллилуйя
     На смуглые поля.
     – Я в грудь тебя целую.
     Московская земля!

8 июля 1916
Александров
//-- 9 --//

     Красною кистью
     Рябина зажглась.
     Падали листья.
     Я родилась.

     Спорили сотни
     Колоколов.
     День был субботний:
     Иоанн Богослов.

     Мне и доныне
     Хочется грызть
     Жаркой рябины
     Горькую кисть.

16 aвгуста 1916

* * *

     Рок приходит не с грохотом и громом,
     А так: падает снег,
     Лампы горят. К дому
     Подошел человек.

     Длинной искрой звонок вспыхнул.
     Взошел, вскинул глаза.
     В доме совсем тихо,
     И горят образа.

16 ноября 1916

* * *

     Чуть светает —
     Спешит, сбегается
     Мышиной стаей
     На звон колокольный
     Москва подпольная.

     Покидают норы
     Старухи, воры,
     Ведут разговоры.

     Свечи горят.
     Сходит Дух
     На малых ребят,
     На полоумных старух.

     В полумраке,
     Нехотя, кое-как
     Бормочет дьяк.

     Из черной тряпицы
     Выползают на свет Божий —
     Гроши нищие,
     Гроши острожные,
     Потом-кровью добытые,
     Гроши вдовьи,
     Про черный день
     Да на помин души
     Отложенные.

     Так, на рассвете,
     Ставят свечи,
     Вынимают просфоры —
     Старухи, воры, —

     Так, на рассвете,
     Темный свой пир
     Справляет подполье.

10 апреля 1917

* * *

     Закинув голову и опустив глаза,
     Пред ликом Господа и всех святых – стою.
     Сегодня праздник мой, сегодня – Суд.

     Сонм юных ангелов смущён до слез.
     Бесстрастны праведники. Только Ты,
     На тронном облаке, глядишь как друг.

     Что хочешь – спрашивай. Ты добр и стар,
     И Ты поймешь, что с эдаким в груди
     Кремлевским колоколом – лгать нельзя.

     И Ты поймешь, как страстно день и ночь
     Боролись
     Промысел и Произвол
     В ворочающей жернова – груди.

     Так, смертной женщиной, – опущен взор,
     Так, гневным ангелом, – закинут лоб,
     В день Благовещенья, у Царских врат,
     Перед лицом Твоим – гляди! – стою.

     А голос, голубем покинув грудь,
     В червонном куполе обводит круг.

Март 1918

Владимир Маяковский

Послушайте!

     Послушайте!
     Ведь, если звезды зажигают —
     значит – это кому-нибудь нужно?
     Значит – кто-то хочет, чтобы они были?
     Значит – кто-то называет эти плевóчки
     жемчужиной?
     И, надрываясь
     в метелях полýденной пыли,
     врывается к Богу,
     боится, что опоздал,
     плачет,
     целует ему жилистую руку,
     просит —
     чтоб обязательно была звезда! —
     клянется —
     не перенесет эту беззвездную муку!
     А после
     ходит тревожный,
     но спокойный наружно.

     Говорит кому-то:
     «Ведь теперь тебе ничего?
     Не страшно?
     Да?!»
     Послушайте!
     Ведь, если звезды зажигают —
     значит – это кому-нибудь нужно?
     Значит – это необходимо,
     чтобы каждый вечер
     над крышами
     загоралась хоть одна звезда?!

1914

Сергей Есенин

* * *

     За горами, за желтыми долами
     Протянулась тропа деревень.
     Вижу лес и вечернее полымя,
     И обвитый крапивой плетень.

     Там с утра над церковными главами
     Голубеет небесный песок,
     И звенит придорожными травами
     От озер водяной ветерок.

     Не за песни весны над равниною
     Дорога мне зеленая ширь —
     Полюбил я тоской журавлиною
     На высокой горе монастырь.

     Каждый вечер, как синь затуманится,
     Как повиснет заря на мосту,
     Ты идешь, моя бедная странница,
     Поклониться любви и кресту.

     Кроток дух монастырского жителя,
     Жадно слушаешь ты ектенью,
     Помолись перед ликом Спасителя
     За погибшую душу мою.

1916

* * *

     Троицыно утро, утренний канон,
     В роще по березкам белый перезвон.

     Тянется деревня с праздничного сна,
     В благовесте ветра хмельная весна.

     На резных окошках ленты и кусты.
     Я пойду к обедне плакать на цветы.

     Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,
     Похороним вместе молодость мою.

     Троицыно утро, утренний канон.
     В роще по березкам белый перезвон.

1914

* * *

     Пойду в скуфье смиренным иноком
     Иль белобрысым босяком —
     Туда, где льется по равнинам
     Березовое молоко.

     Хочу концы земли измерить,
     Доверясь призрачной звезде,
     И в счастье ближнего поверить
     В звенящей рожью борозде.

     Рассвет рукой прохлады росной
     Сшибает яблоки зари.
     Сгребая сено на покосах,
     Поют мне песни косари.

     Глядя за кольца лычных прясел,
     Я говорю с самим собой:
     Счастлив, кто жизнь свою украсил
     Бродяжной палкой и сумой.

     Счастлив, кто в радости убогой,
     Живя без друга и врага,
     Пройдет проселочной дорогой,
     Молясь на копны и стога.

1914

Осень

   Р.В. Иванову

     Тихо в чаще можжевеля по обрыву.
     Осень – рыжая кобыла – чешет гриву.

     Над речным покровом берегов
     Слышен синий лязг ее подков.

     Схимник-ветер шагом осторожным
     Мнет листву по выступам дорожным

     И целует на рябиновом кусту
     Язвы красные незримому Христу.

1914

* * *

     Гой ты, Русь, моя родная,
     Хаты – в ризах образа…
     Не видать конца и края —
     Только синь сосет глаза.

     Как захожий богомолец,
     Я смотрю твои поля.
     А у низеньких околиц
     Звонно чахнут тополя.

     Пахнет яблоком и медом
     По церквам твой кроткий Спас.
     И гудит за корогодом [9 - Корогод – хоровод.]
     На лугах веселый пляс.

     Побегу по мятой стежке
     На приволь зеленых лех [10 - Лехи – полевые полосы.],
     Мне навстречу, как сережки,
     Прозвенит девичий смех.

     Если крикнет рать святая:
     «Кинь ты Русь, живи в раю!»
     Я скажу: «Не надо рая,
     Дайте родину мою».

1914

* * *

     Запели тесаные дроги,
     Бегут равнины и кусты.
     Опять часовни на дороге
     И поминальные кресты.

     Опять я теплой грустью болен
     От овсяного ветерка.
     И на известку колоколен
     Невольно крестится рука.

     О Русь – малиновое поле
     И синь, упавшая в реку, —
     Люблю до радости и боли
     Твою озерную тоску.

     Холодной скорби не измерить,
     Ты на туманном берегу.
     Но не любить тебя, не верить —
     Я научиться не могу.

     И не отдам я эти цепи,
     И не расстанусь с долгим сном,
     Когда звенят родные степи
     Молитвословным ковылем.

<1916>

* * *

     Колокольчик среброзвонный,
     Ты поешь? Иль сердцу снится?
     Свет от розовой иконы
     На златых моих ресницах.

     Пусть не я тот нежный отрок
     В голубином крыльев плеске,
     Сон мой радостен и кроток
     О нездешнем перелеске.

     Мне не нужен вздох могилы,
     Слову с тайной не обняться.
     Научи, чтоб можно было
     Никогда не просыпаться.

1 февраля 1917

* * *

     О пашни, пашни, пашни,
     Коломенская грусть,
     На сердце день вчерашний,
     А в сердце светит Русь.

     Как птицы, свищут версты
     Из-под копыт коня.
     И брызжет солнце горстью
     Свой дождик на меня.

     О край разливов грозных
     И тихих вешних сил,
     Здесь по заре и звездам
     Я школу проходил.

     И мыслил и читал я
     По библии ветров,
     И пас со мной Исайя
     Моих златых коров.

1918

* * *

     Серебристая дорога,
     Ты зовешь меня куда?
     Свечкой чисточетверговой
     Над тобой горит звезда.

     Грусть ты или радость теплишь?
     Иль к безумью правишь бег?
     Помоги мне сердцем вешним
     Долюбить твой жесткий снег.

     Дай ты мне зарю на дровни,
     Ветку вербы на узду.
     Может быть, к вратам Господним
     Сам себя я приведу.

<1918>

* * *

     Отвори мне, страж заоблачный,
     Голубые двери дня.
     Белый ангел этой полночью
     Моего увел коня.

     Богу лишнего не надобно,
     Конь мой – мощь моя и крепь.
     Слышу я, как ржет он жалобно,
     Закусив златую цепь.

     Вижу, как он бьется, мечется,
     Теребя тугой аркан,
     И летит с него, как с месяца,
     Шерсть буланая в туман.

<1918>

* * *

     К теплому свету, на отчий порог,
     Тянет меня твой задумчивый вздох.

     Ждут на крылечке там бабка и дед
     Резвого внука подсолнечных лет.

     Строен и бел, как березка, их внук,
     С медом волосьев и бархатом рук.

     Только, о друг, по глазам голубым —
     Жизнь его в мире пригрезилась им.

     Шлет им лучистую радость во мглу
     Светлая дева в иконном углу.

     С тихой улыбкой на тонких губах
     Держит их внука она на руках.

<1917>

* * *

     Не от холода рябинушка дрожит,
     Не от ветра море синее кипит.

     Напоили землю радостью снега,
     Снятся деду иорданские брега.

     Видит в долах он озера да кусты,
     Чрез озера перекинуты мосты.

     Как по мостику, кудряв и желторус,
     Бродит отрок, сын Иосифа, Исус.

     От восхода до заката в хмаре вод
     Кличет утиц он и рыбешек зовет:

     «Вы сходитесь ко мне, твари, за корму,
     Научите меня разуму-уму».

     Как по бережку, меж вымоин и гор,
     Тихо льется их беседа-разговор.

     Мелка рыбешка, сплеснувшись на песок,
     Подает ли свой подводный голосок:

     «Уж ты, чадо, мило дитятко, Христос,
     Мы пришли к тебе с поклоном на допрос.

     Ты иди учись в пустынях да лесах;
     Наша тайна отразилась в небесах».

<1917>

* * *

     Свищет ветер под крутым забором,
     Прячется в траву.
     Знаю я, что пьяницей и вором
     Век свой доживу.
     Тонет день за красными холмами,
     Кличет на межу.
     Не один я в этом свете шляюсь,
     Не один брожу.
     Размахнулось поле русских пашен,
     То трава, то снег,
     Все равно, литвин я иль чувашин,
     Крест мой как у всех.
     Верю я, как ликам чудотворным,
     В мой потайный час.
     Он придет бродягой подзаборным,
     Нерушимый Спас.
     Но быть может, в синих клочьях дыма
     Тайноводных рек
     Я пройду его с улыбкой пьяной мимо,
     Не узнав навек.
     Не блеснет слеза в моих ресницах,
     Не вспугнет мечту.
     Только радость синей голубицей
     Канет в темноту.
     И опять, как раньше, с дикой злостью
     Запоет тоска…
     Пусть хоть ветер на моем погосте
     Пляшет трепака.

<1917>

* * *

     Мне осталась одна забава:
     Пальцы в рот – и веселый свист.
     Прокатилась дурная слава,
     Что похабник я и скандалист.

     Ах! какая смешная потеря!
     Много в жизни смешных потерь.
     Стыдно мне, что я в Бога верил.
     Горько мне, что не верю теперь.

     Золотые, далекие дали!
     Все сжигает житейская мреть.
     И похабничал я и скандалил
     Для того, чтобы ярче гореть.

     Дар поэта – ласкать и карябать,
     Роковая на нем печать.
     Розу белую с черною жабой
     Я хотел на земле повенчать.

     Пусть не сладились, пусть не сбылись
     Эти помыслы розовых дней.
     Но коль черти в душе гнездились —
     Значит, ангелы жили в ней.

     Вот за это веселие мути,
     Отправляясь с ней в край иной,
     Я хочу при последней минуте
     Попросить тех, кто будет со мной, —

     Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
     За неверие в благодать
     Положили меня в русской рубашке
     Под иконами умирать.

<1923>

Максимилиан Волошин

Усталость

   М. Стебельской

     И тогда, как в эти дни, война
     Захлебнется в пламени и в лаве.
     Будет спор о власти и о праве,
     Будут умирать за знамена…

     Он придет не в Силе и не в Славе,
     Он пройдет в полях, как тишина;
     Ничего не тронет и не сломит,
     Тлеющего не погасит льна
     И дрожащей трости не преломит.
     Не возвысит голоса в горах,
     Ни вина, ни хлеба не коснется, —
     Только все усталое в сердцах
     Вслед Ему с тоскою обернется.

     Будет так, как солнце в феврале
     Изнутри неволит нежно семя
     Дать росток в оттаявшей земле.

     И для гнева вдруг иссякнет время,
     Братской распри разомкнется круг,
     Алый Всадник потеряет стремя,
     И оружье выпадет из рук.

1915

Святая Русь

   А.М. Петровой

     Суздаль и Москва не для тебя ли
     По уделам землю собирали,
     Да тугую золотом суму?
     В сундуках приданое копили,
     И тебя невестою растили
     В расписном да тесном терему?

     Не тебе ли на речных истоках
     Плотник-Царь построил дом широко —
     Окнами на пять земных морей?
     Из невест красой, да силой бранной
     Не была ль ты самою желанной
     Для заморских княжих сыновей?

     Но тебе сыздетства были любы —
     По лесам глубоких скитов срубы,
     По полям – кочевья без дорог,
     Вольные раздолья да вериги,
     Самозванцы, воры да расстриги,
     Соловьиный посвист да острог.

     Быть Царевой ты не захотела:
     Уж такое подвернулось дело.
     Враг шептал: «Развей да расточи…
     Ты отдай казну свою богатым,
     Власть – холопам, силу – супостатам,
     Смердам – честь, изменникам – ключи».

     Поддалась лихому подговору,
     Отдалась разбойнику и вору,
     Подожгла посады и хлеба,
     Разорила древнее жилище,
     И пошла поруганной, и нищей,
     И рабой последнего раба.

     Я ль в тебя посмею бросить камень?
     Осужу ль страстной и буйный пламень?
     В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
     След босой ноги благословляя, —
     Ты – бездомная, гулящая, хмельная,
     Во Христе юродивая Русь!

1917

На дне преисподней

   Памяти А. Блока и Н. Гумилева

     С каждым днем все диче и все глуше
     Мертвенная цепенеет ночь.
     Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
     Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.

     Темен жребий русского поэта:
     Неисповедимый рок ведет
     Пушкина под дуло пистолета,
     Достоевского на эшафот.

     Может быть, такой же жребий выну,
     Горькая детоубийца, – Русь!
     И на дне твоих подвалов сгину,
     Иль в кровавой луже поскользнусь, —
     Но твоей Голгофы не покину,
     От твоих могил не отрекусь.

     Доконает голод или злоба,
     Но судьбы не изберу иной:
     Умирать, так умирать с тобой
     И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

1922

Георгий Иванов

* * *

     Хорошо, что нет Царя.
     Хорошо, что нет России.
     Хорошо, что Бога нет.

     Только желтая заря,
     Только звезды ледяные,
     Только миллионы лет.

     Хорошо – что никого,
     Хорошо – что ничего,
     Так черно и так мертво,

     Что мертвее быть не может
     И чернее не бывать.
     Что никто нам не поможет
     И не надо помогать.

1930

* * *

     Для чего, как на двери небесного рая,
     Нам на это прекрасное небо смотреть,
     Каждый миг умирая и вновь воскресая
     Для того, чтобы вновь умереть.

     Для чего этот легкий торжественный воздух
     Голубой средиземной зимы
     Обещает, что где-то – быть может, на звездах —
     Будем счастливы мы.

     Утомительный день утомительно прожит,
     Голова тяжела, и над ней
     Розовеет закат – о, последний, быть может, —
     Всё нежней, и нежней, и нежней…

* * *

     Я не пойду искать изменчивой судьбы
     В краю, где страусы, и змеи, и лианы,
     Я сел бы в третий класс, и я поехал бы
     Через Финляндию в те северные страны.

     Там в ледяном лесу удары топора,
     Олени быстрые и медленные птицы,
     В снежки на площади веселая игра
     И старой ратуши цветные черепицы.

     Там путник, постучав в гостеприимный дом,
     Увидит круглый стол в вечернем полусвете.
     Окончен день с его заботой и трудом,
     Раскрыта Библия, и присмирели дети…

     Вот я мечтаю так, сейчас, на Рождестве
     Здесь тоже холодно. Снег поле устилает.
     И, как в Норвегии, в холодной синеве
     Далекая звезда трепещет и пылает.

* * *

     Эмалевый крестик в петлице
     И серой тужурки сукно…
     Какие печальные лица,
     И как это было давно.

     Какие прекрасные лица
     И как безнадежно бледны —
     Наследник, императрица,
     Четыре великих княжны…

* * *

     Я хотел бы улыбнуться,
     Отдохнуть, домой вернуться…
     Я хотел бы так немного,
     То, что есть почти у всех,
     Но что мне просить у Бога —
     И бессмыслица и грех.

* * *

   И.О.

     Как туман на рассвете – чужая душа.
     И прохожий в нее заглянул не спеша,
     Улыбнулся и дальше пошел.

     Было утро какого-то летнего дня.
     Солнце встало, шиповник расцвел
     Для людей, для тебя, для меня…

     Можно вспомнить о Боге и Бога забыть,
     Можно душу свою навсегда погубить
     Или душу навеки спасти —

     Оттого, что шиповнику время цвести,
     И цветущая ветка качнулась в саду,
     Где сейчас я с тобою иду.

Александр Солодовников

Тюрьма

   Благо мне, что я пострадал,
   дабы научиться уставам Твоим.
Псалом

//-- 1 --//

     Решетка ржавая, – спасибо,
     Спасибо, старая тюрьма!
     Такую волю дать могли бы
     Мне только посох да сума.

     Мной не владеют больше вещи,
     Всё потемняя и глуша,
     Но Солнце, Солнце, Солнце блещет,
     И тихо говорит душа.

     Запоры крепкие, – спасибо!
     Спасибо, лезвие штыка!
     Такую мудрость дать могли бы
     Мне только долгие века.

     Не напрягая больше слуха,
     Чтоб уцелеть в тревоге дня,
     Я слышу всё томленье духа
     С Екклесиаста до меня.

     Спасибо, свет коптилки слабый,
     Спасибо, жесткая постель.
     Такую радость дать могла бы
     Мне только детства колыбель.

     Уж я не бьюсь в сетях словесных,
     Ища причин добру и злу,
     Но в ожиданье тайн чудесных
     Надеюсь, верю и люблю.

1920
//-- 2 --//

     Лен, голубой цветочек,
     Сколько муки тебе суждено.
     Мнут тебя, треплют и мочат,
     Из травинки творя полотно.

     Всё в тебе обрекли умиранью,
     Только часть уцелеть должна,
     Чтобы стать драгоценною тканью,
     Что бела, и тонка, и прочна.

     Трепли, трепли меня, Боже!
     Разминай, как зеленый лен,
     Чтобы стал я судьбой своей тоже
     В полотно из травы превращен.

1938–1956
//-- 3 --//

     Дорожу я воспоминаньем,
     Как отец меня плавать учил.
     Покидал средь реки на купанье,
     Но рядом со мною плыл.

     И когда я в испуге и муке
     Задыхался и шел ко дну,
     Отцовские сильные руки
     Поднимали меня в вышину.

     И теперь, когда я утопаю
     И воочию вижу конец,
     Я, как мальчик тот, уповаю,
     Что рядом со мною Отец.

     Он вернет из любой разлуки,
     Вознесет из любой глубины,
     Предаюсь в Его крепкие руки
     И спокойные вижу сны.

1938–1956
//-- 4 --//

     Святися, святися
     Тюрьмой, душа моя!
     Стань чище нарцисса.
     Свежее ручья.

     Оденься, омойся,
     Пучочки трав развесь,
     Как домик на Троицу
     В березках весь.

     Темница чем жестче.
     Суровее и темней,
     Тем солнечней в роще
     Души моей.

     Чем яростней крики
     И толще прут в окне,
     Тем льнут повилики
     Нежнее ко мне.

//-- 5 --//

     «Всякий огнем осолится».
     «Имейте соль в себе»…
     Не огнь ли – моя темница,
     Не соль ли – в моей судьбе?
     В огне размягчилось сердце,
     Очистила душу соль.
     Влеком евангельской вершей,
     Забыл я неволи боль.
     Воскреснет вольная птица
     И в самом жалком рабе.
     «Всякий огнем осолится».
     «Имейте соль в себе».

1919–1921

Алексей Марков

* * *

     «Господи, помилуй,
     Господи, прости!
     Господи, дай силы
     Крест свой донести…», —

     Он шептал невнятно,
     Корчась на полу,
     Где расплылись пятна
     Ржавчины в углу…

     Помертвели губы:
     Бить умеют там! —
     Выплюнул он зубы
     С кровью пополам…

     Нет, не мог он зверем
     Умереть сейчас!
     …А ведь жил, не веря,
     Жил и не крестясь…

     Но в кого… В кого же
     Верить на земле?
     «Милосердный Боже,
     Ты приди ко мне…»

     Господи, помилуй,
     Господи, прости,
     Господи, дай силы
     Крест свой донести…

1949

Анна Баркова

Старуха

     Нависла туча окаянная,
     Что будет – град или гроза?
     И вижу я старуху странную,
     Древнее древности глаза.

     И поступь у нее бесцельная,
     В руке убогая клюка.
     Больная? Может быть, похмельная?
     Безумная наверняка.

     – Куда ты, бабушка, направилась?
     Начнется буря – не стерпеть.
     – Жду панихиды. Я преставилась,
     Да только некому отпеть.

     Дороги все мои исхожены,
     А счастья не было нигде.
     В огне горела, проморожена,
     В крови тонула и в воде.

     Платьишко все на мне истертое,
     И в гроб мне нечего надеть.
     Уж я давно блуждаю мертвая,
     Да только некому отпеть.

1952

Леонид Губанов

* * *

     Я дам тебе сегодня голубей
     и угощу тебя вишневым соком.
     Но ты упряма, нет тебя верней —
     звезде печальной и звезде далекой.

     Откланиваясь бархатным плащом,
     берешь ты шляпу в лебединых перьях
     и тихо говоришь – что я прощен,
     а я не верю, слышишь, я не верю!

     Узорчатое красное окно
     открыто, и два голубя сомкнулись,
     и крылья их в веселое вино
     моей зари невольно окунулись.

     Как хорошо им в небе голубом
     кружить и на лету лишь целоваться —
     как две души, познавшие любовь, —
     им ничего на свете не бояться.

     Вот так же я, отвержен и угрюм,
     глядел, как разбивали мне корону,
     но все равно я прокричал – люблю! —
     и сам поцеловал топор холодный.

     Венец из лавра будет мне к лицу,
     как красная рубаха злому кату.
     Я дань несу Небесному Отцу —
     свои стихи в серебряных окладах.

     И рядом я не вижу никого,
     кто бы принес еще хотя бы слово,
     а ты – луч солнца в царстве вековом
     моей души, где яблони и совы.

     О, Муза! Полевые мы цветы,
     кто пьет с нас, тому сладко, сладко,
     сладко…
     И в этот миг молитвою святых
     у сердца зажигается лампадка!

* * *

     И вечности изменчивый поклон,
     и вежливая ложь – не пить ни грамма,
     и сорок тысяч сгорбленных икон,
     что в очереди по подвалам храма,
     волнуясь, встали в трещинах, в пыли,
     перебирая ризы, как платочек.
     Ах, чтобы написать вам смысл земли,
     мне не хватает лишь двенадцать точек
     тех звезд блаженных, где душа моя
     студит виски и с неподдельной грустью
     к последней церкви шлет, боготворя,
     слез неземных земное захолустье.
     Цепочкою юродивых мой почерк —
     в железах буквы и в крови колена,
     а на губах фиалковых пророчеств —
     надменно угрожающая пена.
     И вечности изменчивый поклон,
     и то ли крышка, то ли просто фляжка
     через плечо… и колокольный звон,
     что одевает в белую рубашку!..

Шалаш настроения

     Все будет у меня – и хлеб, и дом,
     И дождик, что стучит уже отчаянно.
     Как будто некрещеных миллион
     К крещеным возвращаются печально.

     Заплаканных не будет глаз одних,
     Проклятья миру этому не будет.
     Благословляю вечный свой родник
     И голову свою на черном блюде.

     И плащ, познавший ангела крыло,
     И смерть, что в нищете со мною мается,
     Простое и железное перо,
     Которое над всеми улыбается.

     А славе, беззащитной, как свеча,
     Зажженной на границе тьмы и тленья,
     Оставлю, умирая, невзначай —
     Бессмертные свои стихотворенья.

     Все будет у меня – и хлеб, и дом,
     И Божий страх, и ангельские числа,
     Но только, умоляю, будь потом —
     Душа, отцеловавшая отчизну!..

* * *

     Я падаю, я падаю
     с могильною лопатою,
     но не питаюсь падалью,
     а я живу лампадою.

     Лампадой под иконою,
     и на иконе – Боженька,
     я с высотою горною,
     и мне не надо большего.

     И мне не надо лишнего,
     земного и угрюмого.
     Живу я с пьяной вишнею,
     а вы о чем подумали?

     И Ангелы, и Ангелы
     летают рядом горние,
     я – Пятое Евангелье,
     а вы меня не поняли.

     Евангелье живое я,
     даю себя пролистывать,
     а вы – мои животные,
     меня же вы – освистывать.

     Отдали нас облапывать,
     пошли всю жизнь – обвешивать,
     вы хамы! С вашей лампою
     великие вы грешники!

     В Америке и в Англии
     стихи мои полюбите.
     Я – Пятое Евангелье,
     но вы меня не купите!..

* * *

     Задыхаюсь рыдающим небом,
     Бью поклоны на облаке лобном.
     Пахнет черным с кислинкою хлебом,
     Пахнет белым с искринкою гробом.

     По садам ли гуляют по вишенным
     Палачи мои с острым топориком?
     По сердцам ли шныряют по выжженным
     Две невесты мои, как две горлинки?!

     Молодятся молитвы на паперти,
     Согрешившей души и отверженной,
     Ах, с ума вы сегодня не спятите,
     Спите, будете крепко утешены.

     Я не верю ни черту, ни дьяволу,
     И в крапиве за древней избушкою,
     Как невеста, зацветшая яблоня
     Кое-что мне шепнула на ушко.

     Я поднялся к ней пьяно-оборванный,
     Как ромашка от ветра покачиваясь,
     И как будто держали за горло,
     Я прослушал все то, что назначено.

     И сказала она удивительно
     Кротко, просто, а значит, искусно:
     То, что стал я писать – ослепительно,
     То, что стал я так пить – это грустно.

     То, что стал я хулой темных всадников.
     То, что стал я хвалой падших ангелов,
     Что пьют водку и в светле, и затемно
     И шабят «Беломор» в мокрых валенках.

     И на плечи дала мне огромного
     Ослепительно-вещего ворона,
     Он в глаза посмотрел мне холодные,
     А потом отвернулся в ту сторону,

     Где стояла босая и белая,
     Майским градом еще не убитая,
     И весна, и любовь моя первая
     Со своими немыми молитвами.

     Вся в слезах и, как будто в наручниках,
     Кисти рук у нее перевязаны,
     Со своими подругами лучшими,
     Со своими лучистыми сказками.

     Нет, они от меня не шарахались,
     А стояли в молчании скорбном,
     Как невесты царя, что с шалавами,
     С шалопаями встретятся скоро.

     На плечах моих ворон не каркнет,
     На устах моих слово не вздрогнет.
     И летит голова моя камнем
     К их стопам, где слезами намокнет.

     Сохрани и помилуя мя, Боже!
     Сокруши сатану в моем сердце,
     Неужели удел мне положен,
     Там у печки с антихристом греться?

     Сохрани и помилуя мя, Дева
     И Пречистая Богоматерь,
     Пока губится бренное тело,
     Пусть души моей смерть не захватит.

     Сохрани и помилуй в восторгах
     Меня, грешного нынче и грязного,
     Под холодной звездою востока,
     И с глазами еще не завязанными.

     Мы повержены, но не повешены,
     Мы придушены, но не потушены,
     И словами мы светимся теми же,
     Что на белых хоругвях разбужены.

     Помяни нас в свое воскресение,
     Где разбитой звездой восклицания,
     Где и пьяный-то замер Есенин,
     Все свиданья со мной отрицая.

     Пусть хоть был он и мотом, и вором,
     Все равно мы покрепче той свары.
     Все равно мы повыше той своры,
     Все равно мы позвонче той славы.

     Соловьев на знаменах не надо
     Вышивать, выживать нам придется,
     Как обрубленным яблоням сада.
     Как загубленным ядом колодцам.

     И пока не погасло светило
     Наших дней, обагренных скандалом,
     Ничего нас с тобой не смутило,
     Ничего нас с тобой не судило.
     Да и Слово сиять не устало.

     Разлучить нас с тобою – нелепо.
     Муза! Муза в малиновом платье.
     Ты – Мария Стюарт, и на этом
     Все же вышьем мы царскою гладью.

     Что концы наши в наших истоках
     И что нет отреченья и страха.
     Каждый стих наш – преступной листовкой,
     За который костер или плаха!

     Пусть бывает нам больно и плохо,
     Не впервой нам такие браслеты,
     И зимой собираем по крохам
     Нашей юности знойное лето.

     Что же скажет угрюмый мой ворон?!
     Ничего… просто гость и не больше,
     Ничего, просто дикая фора
     Слова, жившего дальше и дольше.

     Вот и все, да и тайн больше нету,
     Музы, музы, покатим на дачу.
     Задыхаясь рыдающим небом,
     О себе я уже не заплачу!..

* * *

     Я тебя забываю…
     Забываю тебя!
     Словно в гроб забиваю
     желтый труп ноября.
     Ничего я не знаю,
     да и знать не хочу,
     я тебя задуваю —
     золотую свечу!
     И навек ли, не знаешь?
     Эта осень в красе…
     Ты во мне умираешь!
     Умираешь совсем.
     А душа моя – бойня
     злых и сочных обид,
     и впервые так больно
     от горячих молитв!..

* * *

     По дорогам-зеркалам
     и по зеркалам-дорогам,
     раздеваясь догола,
     сердцем бью в колокола —
     обожди еще немного.

     По цветам и лопухам,
     по реке из горностая
     сколько б раз ни подыхал,
     по подвалам опухал —
     никогда вас не оставлю.

     По вину и молоку,
     по картежному проселку —
     поклоняйтесь дураку,
     поклоняйтесь кулаку,
     я же – своему бесенку!

     По глаголевым стихам,
     по нагорьям, там, где игры.
     Что уставились на храм,
     что в одну я ночь воздвигнул?

     Своему греху молюсь,
     над горой великой маюсь.
     И рукой обнять боюсь,
     и зрачком отснять стесняюсь.

     Чудо! Чудо там лежит.
     Что народ мой православный?
     И куда опять бежит?
     А бежит смотреть на славу.

     Строили вы тридцать лет
     и потом еще три года,
     что ж, блажен мой первоцвет,
     и благословенны роды!

     Храм построен без креста,
     в темноте построен, слепо,
     только вот над ним звезда,
     а в глазах, в глазах – все небо!

     По дорогам-зеркалам
     и по зеркалам-дорогам
     не имел я ни двора,
     не имел я ни кола.
     А теперь имею Бога!..

* * *

     Никто не узнает
     и не добежит.
     Что слава? Что знамя?
     Что сабля? Что щит?..

     Что мнимые кости
     беременной власти?
     Что сласти? Что трости?!
     Что лживые страсти?

     Что небо вкрутую?
     Что солнце нам всмятку?!
     Прошу я святую —
     на боль мою взгляд хоть.

     Молюсь в тишине я
     и в грозах молюсь,
     прибитый шрапнелью
     по имени – грусть.
     Заступница света!
     Затворница тьмы!
     Дай теплого лета
     и легкой зимы.
     Дай хлеба на воле,
     дай неба в тюрьме,
     избави от горя,
     избави и не
     оставь, ради сына,
     Иисуса Христа.
     И первенца силы
     зажги, как звезда.
     Ничто мне не страшно,
     о Матерь моя!
     Он первый, он старший,
     лампадка моя!
     А что без него мне —
     ты знаешь сама —
     неволя, неволя,
     глухая зима.
     Что муза? Что слава?
     Что шпага? Что щит?
     Малютка-держава,
     защиты ищи
     не в теплых ладонях,
     а в сердце отца,
     где веры довольно
     и милость Творца!..

Последняя просьба

     Еще не выжжена трава,
     еще дожди не промелькнули.
     Я не хочу себя скрывать
     ни от грозы и ни от пули!
     Ни от Архангела в тиши
     и ни от губ разбитых молнии,
     и золотой своей души
     я не меняю, это поняли?!
     Пока не слышу зов трубы,
     пока себя гублю, не брезгуя,
     глагол своей святой судьбы
     несу к тебе на очи трезвые.
     И каюсь, каюсь каждый день
     в презренной слабости от Дьявола.
     Но ты пойми – я ссоры тень,
     я Евы траурное яблоко.
     Добро и зло в моей груди,
     а в сердце, в сердце нежность ангельская.
     Пока я жив, молю, приди! —
     без телефона и без адреса.
     Пока я жив, молю, гряди
     со славою своей и воинством!
     Пока я жив, молю, свети
     по всем моим тропинкам тóристым!..

* * *

     Мир праху твоему, печаль, – и в том
     Клянусь твоим единственным перстом,
     Отрезанным, как хлебный черствый ломоть.
     И вам меня, увы! увы! увы! —
     Ни в море, ни в объятиях травы
     Уж не настичь, не укусить как локоть.

     Шалуньей ты захваленной была,
     Румяна, да скора, да белобока,
     Но свел я вас, остались два крыла,
     Которые я зашвырнул высоко.
     И вот засим! Собравши хворост чувств,
     Которые я наломал в опале,
     Я в свой камин бросаю эту сушь,
     Чтобы они как в детстве запылали.
     Чтоб был я свеж как ветер и румян
     Как та заря, что ходит стороною
     И глухарем садится за бурьян
     У егерей дремучих за спиною.
     Чтоб был влюблен, как солнце, в небосклон,
     Испытывая прелесть постоянства,
     И слезы лил как дождь, гремел как гром,
     Ошпаренный подвохами гражданства.
     Как у скалы, соль не сходила б с губ,
     Ну а в груди – весь век плескалось море,
     Чтоб был я в зле неисправимо скуп,
     И щедр как дети, испытавши горе!
     Чтобы мою хладеющую кровь
     Бессмертной тризной согревала радость,
     И как святой водой умытый вновь,
     Познал Христа смирение и храбрость.
     О, ты! Людской и непокорный род,
     Печаль и грусть, увядшая на ликах,
     Я вижу, вижу твой слепой уход
     От вешних зорь и лебединых кликов.
     Мертвей пергамента, по городам
     Гоняет ветер вас, сухие тени,
     А я пред незабудкой, как Адам,
     Готов склонить холодные колени.
     Я вырос нынче из звериных шкур,
     Трещат по швам пещерные повадки,
     И в сердце, как в соборе, – сочный гул
     Глагола, разминающего складки!
     Сто лет протянет этот богатырь,
     Кому-то горек, а кому-то сладок,
     Он вашу жизнь, как пыльную Псалтырь,
     Отмоет кровью и засадит садом!
     Мир праху твоему, моя печаль!
     Да здравствует любовь по милосердью!
     И золотая рыбка у плеча,
     И каждое желанье по поверью!..

12 сентября 1978

Русская духовная поэзия (сборник)

Тайный путь русской поэзии

Святитель Димитрий Ростовский

Грешник и Магдалина

Михайло Ломоносов

Преложение псалма 14

Преложение псалма 70

Михаил Херасков

Преложение псалма 64

Василий Петров

Преложение псалма 85

Ипполит Богданович

Оды духовные из разных псалмов Давидовых * * *

* * *

* * *

Гавриил Державин

* * *

* * *

Молитва

Счастливое семейство [1 - В первой публикации под заглавием: «Счастливое семейство. Псалом 147. Похвали, Иерусалиме, Господа».]

Бог

Властителям и судиям [2 - Поэтическое переложение 81-го псалома.]

Василий Капнист

Награда праведного Псалом 1

Надежда праведного Псалом 3

Спокойствие праведного Псалом 22

Иван Крылов

Подражание псалму 37

Ода, выбранная из псалма 71

Ода, выбранная из псалма 87

Ода, выбранная из псалма 93

Ода, выбранная из псалма 96

Вильгельм Кюхельбекер

Магдалина у гроба спасителя

Александр Одоевский

Воскресение

Александр Пушкин

Пророк

* * *

* * *

Мадона

* * *

Молитва

Евгений Баратынский

Молитва

Александр Измайлов

Она молилась

Николай Гнедич

На французские революционные знамена в Казанском соборе, из которых на одном видна надпись «Qu'est ce que dieu?»

Дмитрий Веневитинов

Моя молитва

Николай Языков

Слава Богу

Молитва

Иван Козлов

Вечерний звон

Сонет Святой Терезы

Молитва

Молитва

Николай Гоголь

* * *

Федор Тютчев

Наш век

* * *

* * *

* * *

* * *

Святые горы

* * *

* * *

* * *

Алексей Кольцов

Плач

Михаил Лермонтов

Молитва

Ангел

Ветка Палестины

Молитва

* * *

Молитва

Святитель
Димитрий Ростовский

Оды духовные из разных псалмов Давидовых
* * *

Награда праведного
Псалом 1

Надежда праведного
Псалом 3

Спокойствие праведного
Псалом 22

В альбом
В первый день Пасхи