Ольга Крючкова
Город Богов

От автора

   В 1534 году рыцарь Игнацио Лойола, посвятивший свою жизнь служению Христу и причисленный после смерти католической церковью к лику святых, основал Общество Иисуса. Шесть лет спустя его утвердил буллой Папа Римский Павел III.
   Известная также как орден иезуитов, организация объявила своей целью миссионерскую деятельность в Палестине и возвращение в лоно католической церкви заблудших душ. Со временем иезуиты пронизали сферы государственной власти в Европе. Перед ними трепетали все, но одни их боялись и ненавидели, другие превозносили.
   Члены Общества Иисуса не ограничились распространением собственного влияния в Европе и на Ближнем Востоке. В качестве миссионеров они проникали в Индию, Японию, Китай, Перу, Аргентину. Наконец в 1610 году в Новом Свете, на территории Парагвая Ватиканом официально было основано государство иезуитов, просуществовавшее там более полутораста лет.
   За четверть века до того впервые мыслью о «парагвайском эксперименте» – устройстве общества на равноправных началах – проникся иезуит Диего де Торрес-и-Болло, начинавший свою миссионерскую деятельность в Перу. Позднее он, его сподвижники и последователи Симон Мацете и отец Кастальдино стремились обустроить новоявленную державу по образу и подобию утопического Города Солнца Томмазо Кампанеллы, где якобы была упразднена собственность и воцарилась всеобщая любовь, где мудрость руководит наукой и просвещением.
   Между тем ещё в начале XVI века индейские племена гуарани, населявшие территорию Аргентины вдоль побережья Параны, спасаясь от охотников за рабами, целыми селениями стали переправляться через реку. Они обосновались между Параной и её притоком Парагвай, оттеснив с плодородной долины к границам Бразилии племена тенетехара и камаюра. Свои новые землевладения, захваченные у сородичей, переселенцы нарекли Парагваем, что означает «рогатая река».
   История испанского проникновения в Парагвай начинается с 1516 г., когда дон Хуан де Солис открыл устье реки Параны и вторгся в поселения гордых и свободолюбивых гуарани. В 1536 г. Хуан де Айоле построил Асунсьон – столицу новой провинции. Первыми слово Божие до гуарани донесли доминиканцы, августинцы и францисканцы; иезуиты приняли участие в миссионерстве гораздо позже.
   В 1599 году Диего де Торрес-и-Болло отправился в Рим. Он потратил немало сил и времени, проявив недюжинные дипломатические способности, дабы убедить генерала ордена Клавдия Аквавиву (1581–1615), а затем понтификов Климента VIII (1592–1605) и Павла V (1605–1621) вверить правление Парагваем иезуитам.

   К тому времени, когда орден иезуитов обратил своё внимание на Парагвай, история испанского владычества здесь насчитывала почти столетие. К своему глубокому разочарованию, завоеватели выяснили, что взять с «рогатой реки» практически нечего: из-за скудости недр им не доведётся поживиться ни золотом, ни серебром, ни железной рудой. Но это не остановило иезуитов. 1610 год считается официальной датой основания государства иезуитов, подтверждаемой специальной папской буллой.
   В заключение хочу заметить: эта книга не что иное, как историко-приключенческий роман, в котором отдельные реальные события четырёхсотлетней давности преподнесены в авторской интерпретации. Имеет место и некоторое расхождение их во времени действия с официальными источниками.

Герои романа

   Педро де Альвареш Кабрал – португальский мореплаватель, эмиссар Его величества короля Португалии Мануэля Счастливого в Северном Парагвае.
   Алехандро де Каминья – доверенное лицо и секретарь дона Альвареша.
   Диего де Торрес-и-Болло – член ордена иезуитов, миссионер в Перу, историк, лингвист, автор многочисленных трудов по истории Южной Америки, вдохновитель создания государства иезуитов на территории Парагвая.
   Карлос де Сапатега – эмиссар испанской короны в Парагвае.
   Умберто – старший сын эмиссара.
   Антонио Монтойя, Фернандо Кастилья – иезуиты.
   Родриго Монтойя – отец Антонио, альгвазил Вальядолида.
   Амалия – жена Родриго.
   Гонсало Суарес – иезуит, преподаватель колледжа святого Николая в городе Вальядолид.
   Альфонсо де Ривертес – иезуит-провинциал, руководитель миссии (редукции) Япейю на слиянии рек Парагвай и Парана.
   Педро де Агуадо – член ордена францисканцев, руководитель миссии Сан-Хавьер на юге Парагвая, недалеко от Асунсьона.
   Риккардо Мендоса – комендант крепости Энкарнасьон.
   Ансельмо Эрнандес – помощник Мендосы.
   Хосе де Акоста – профес [1 - Иерархическая ступень в ордене иезуитов. В дальнейшем для простоты понимания: профессор.], член ордена иезуитов, миссионер в Перу, историк, лингвист, географ. Автор множества трудов по истории Южной Америки и лингвистике, он верил в существование легендарного Города Богов.
   Клавдий Аквавива – генерал ордена иезуитов.
   Игнацио де Оканья – странствующий иезуит-миссионер, проповедовавший на территориях Перу, Боливии, Чили, Аргентины.
   Мартин де Посода – иезуит-миссионер, верный помощник и спутник де Оканьи.
   Пабло Хосе де Арринага – иезуит-миссионер, страстно желавший найти страну инков Пайтити (Эльдорадо).
   Гуалемо – вождь индейцев-мапуче.
   Лойхо – сын Гуалемо.
   Килиан – богиня Луны.
   Алонзо дель Гарсия – богатый землевладелец Парагвая.
   Джованна – дочь Алонзо.
   Дельмира – дуэнья Джованны.
   Тимаука – вождь одного из племён гуарани.
   Папилоче – старший сын Тимауки.
   Эстебан Грандола – член ордена святого Доминика, прецептор на территории Бразилии.
   Сесар Бенавенте – член ордена святого Доминика, доверенный человек и соглядатай Грандолы.
   Петроний де Фальконара – член ордена иезуитов, патер миссии (редукции) Тринидад.
   Джон Мак Дамфрис – член ордена иезуитов, викарий миссии (редукции) Сантьяго.
   Марко – альгвазил-креол [2 - Альгвазил – служитель правосудия.].
   Иннокентий Винченце – член ордена иезуитов, патер редукции Санта-Мария.
   Филиппе – викарий, его помощник.

   Ad majorem Dei gloriam (лат.).
   К вящей славе Божией.
Девиз ордена иезуитов

Пролог

   1520 год, командорство Северный Парагвай,
   владения короля Португалии Мануэля I Счастливого
   Дон Педро де Альвареш Кабрал пребывал в своей резиденции Санта-Круз (Святой Крест), расположенной в новом командорстве Северный Парагвай. Прошло почти двадцать лет, как он вместе со своей командой сошёл на неведомое доселе атлантическое побережье с корабля, принадлежавшего португальской короне. Terra do Vera Cruz – Землёй Истинного Креста нарёк отважный мореплаватель открытую им страну. Впоследствии за ней закрепились и другие названия: Terra do Santa Cruz – Земля Святого Креста и Terra do Brasil – Бразилия. Происхождению последнего имени поспособствовало дерево пау-брезил, которое португальцы добывали в местных лесах и переправляли на судах в метрополию. Там же красное дерево обрабатывали и изготовляли из него мебель и музыкальные инструменты.
   Вот уже сколько лет дон Альвареш неутомимо осваивал и скрупулёзно изучал Северный Парагвай. Увы, снаряжаемые им одна за другой экспедиции во все концы нового командорства не оправдали его надежды отыскать несметные богатства на обретённой территории.
   В отправленном в Лиссабон королю Мануэлю I Счастливому докладе дон Альвареш с нескрываемым разочарованием свидетельствовал, что Северный Парагвай пригоден лишь для выращивания сельскохозяйственных культур. А местное население, – продолжал командор, – индейцы аймара, чулупи, ангата, кайва умеют только обрабатывать землю, ремёсел почти не знают; обращению в христианскую веру поддаются трудно. Иисуса Христа аборигены не почитают вообще, отдают предпочтение Деве Марии, потому как она напоминает их языческую мать-прародительницу. Они приносят в храмы цветы и украшают ими алтари; братья-францисканцы, создавшие миссию в здешних краях и пытающиеся обратить в христианство племя аймара, смирились с таким положением дел. В противном случае индейцы целыми кланами и селениями тайно снимались с мест, убивали стражу и исчезали в неизвестном направлении. Дабы сохранить рабочие руки и сберечь урожай, дон Альвареш, пользуясь отдалённостью от королевской столицы, дозволял своим подчинённым идти на уступки аборигенам. Что касается францисканцев, увы, власть командора на миссионеров не распространялась…
   Дон Альвареш развернул карту, на которой искусной рукой картографа и его верного секретаря Алехандро де Каминья были обозначены несколько последних командорств, присоединённых к Terra do Brasil. Теперь их вместе с Северным Парагваем насчитывалось пятнадцать. Командор цепким взором окинул карту и изрёк:
   – Территория Южного Парагвая слишком заболочена, да и испанцы успели основать там свои поселения. Так что португальской короне нужны новые богатые земли.
   – Я слышал, что не покорённые испанцами области раскинулись севернее Санта-Круза. Индейцы-аймара называют их Гран-Чако, то есть Охотничьей землёй, – высказался Алехандро.
   Дон Альвареш перевёл взгляд на секретаря.
   – М-да… И что, там полно дичи? – заинтересовался он.
   – Да, командор, более чем… Аймара – никудышные охотники. Они промышляют только вдоль наших границ, заходить дальше в Гран-Чако боятся, – пояснил секретарь.
   – Интересно! – воскликнул возмущённо командор. – Почему я об этом ничего не знаю?
   – Простите меня, дон Альвареш, но я и сам недавно узнал о Гран-Чако. О плодородном, богатом живностью плато мне поведал индеец, которого, правда, пришлось вознаградить за то.
   – Алехандро, ты всегда удивлял меня умением налаживать контакт с местным населением, – одобрительно заметил командор.
   – Этому немало способствует язык аймара, который я изучил, – скромно пояснил секретарь. – Кстати, наречия племён чулупи, ангата и кайва мало чем от него отличаются.
   – Что ещё ты можешь сообщить про Гран-Чако? – допытывался командор.
   – Согласно легенде, рассказанной индейцем, Гран-Чако населяет племя чачапойя [3 - Предполагается, что чачапойя – «небожители» – имели светлые волосы и светлую кожу. Происхождение канувшего в Лету племени до сих пор вызывает множество дискуссий в научных кругах.]. Появилось оно там с неведомых времён и будто бы охраняет сокровища богов.
   Глаза дона Альвареша блеснули алчным огнем. Он живо вообразил, как ловко его солдаты расправятся с дикарями, вооружёнными одними копьями, и тогда вожделенное золото станет его добычей. По всей видимости, оно и есть то самое сокровище богов! Что же ещё?
   По завершении такой экспедиции можно будет возвратиться в Португалию, в дорогой сердцу Лиссабон. Там он купит роскошный дом недалеко от храма святого Петра, приобретёт породистых лошадей и богатую карету. Командор размечтался, как окружит себя предупредительными многочисленными слугами и наконец-то женится, обзаведётся семейным очагом, благо, что накопленные средства за время верного служения королю Мануэлю вполне позволяют это сделать. Ведь ему минуло уже полвека, а он до сих пор, не ведая покоя, искал и покорял новые земли, обустраивал Бразилию.
   И вот теперь дон Альвареш решил: кампания в Гран-Чако будет для него завершающей.
   – Позаботься о снаряжении экспедиции, – отдал он распоряжение секретарю. – Составь список всего необходимого. Не мне тебя учить, как это делается.
   Тот почтительно поклонился.
   – Как прикажете, командор!
   – И узнай у того аймара подробнее, где именно находится город, полный золота. Моего золота!
   Довольная улыбка промелькнула на лице Алехандро, преисполненного уверенности, что в случае удачного исхода экспедиции дон Педро де Альвареш щедро наградит его.
   – Я позволил себе небольшую дерзость, командор, и уже начертил ориентировочный маршрут, – признался секретарь, протягивая патрону небольшой свиток.
   – Ах, даже так! – изумился тот. – Впрочем, ты всегда отличался похвальной предупредительностью. Клянусь Всевышним, мы вернёмся из этой экспедиции богатыми людьми!
   – Не сомневаюсь, командор…
//-- * * * --//
   …Предрассветная дымка окутала Санта-Круз. Дон Педро де Альвареш в полном военном облачении ещё раз учинил смотр вооружённому отряду, которому надлежало раздобыть золото в городе, охраняемом чачапойя. Не забыл он ещё раз справиться о провизии. Алехандро заверил, что всё в порядке: повозки загружены бочонками с водой и вином, вяленым мясом, крупами, мукой, a также одеждой, обувью, оружием, кузнечными принадлежностями (кто знает, сколько времени продлится экспедиция) и походными шатрами. Предусмотрительный секретарь позаботился и о проводниках из племени чулупи, ибо аймары наотрез отказались идти в Гран-Чако, не прельстившись даже посулами щедрого вознаграждения.
   Старый индеец, поведавший де Каминья о городе богов, предостерёг его:
   – Никому не следует ходить в Гран-Чако! И вам не советую. Ни я и никто из моего племени не поможет…
   – Большую награду получишь! – заверил Алехандро.
   Индеец покачал головой.
   – Я стар и хочу умереть в своей хижине в окружении семьи. Путешествие в запретный город опасно: никто не возвращался оттуда живым…
   Алехандро почувствовал, что его сердце сковал страх, но, взяв себя в руки, недоумённо спросил:
   – Но ведь прежде ты ничего не говорил мне о том, что путешествие в тот город опасно. Почему?
   Старый индеец воззрился тёмными, как смоль, глазами на португальца и ответил:
   – Нельзя завладеть тем, что не может тебе принадлежать. Город окружён высокой стеной, её охраняет змей Колоканна. Попасть внутрь невозможно.
   Не добившись от аборигена вразумительного объяснения, секретарь рассудил, что напрасно теряет время. Поскольку подготовка к экспедиции шла полным ходом, он счёл возможным не тревожить командора предостережениями индейца. Мало ли что наболтает выживший из ума старик!
   …Удовлетворённый смотром своей военизированной команды, дон Альвареш сел на коня и отдал приказ выступать из города.
//-- * * * --//
   Через два дня отряд командора переправился через реку Вермехо, пополнил запасы пресной воды и подстрелил пару болотных оленей. Преодолев заросли квебрахо – бобового дерева, он вступил наконец на земли Гран-Чако. Дон Альвареш, утомлённый переходом, изрядно вспотевший, ибо климат в здешних местах был влажным, окинул пытливым взором раскинувшуюся перед ним бескрайнюю равнину – кампос, густо поросшую сочной травой. Взору его предстали также обособленные островки чаньяра, альгарробо [4 - Разновидности рожкового дерева.], квебрахо и густо разросшийся кустарник изакана.
   Командор повелел разбить временный лагерь. Ему самому в первую очередь требовалась передышка. Возраст, увы, давал о себе знать: переносить жару и влажность становилось всё труднее. Тем временем португальские солдаты успели отлично поохотиться и уже предвкушали, какое отменное жаркое приготовят из птиц, которых в Гран-Чако водилось в избытке.
   На следующее утро охотники за золотом снова тронулись в путь. Дон Альвареш и его верный Алехандро томились сомнениями: в правильном ли направлении они двигаются? Не исключено, что запретный город находится восточнее или западнее, нежели указано на карте, нарисованной со слов престарелого аймара. Сколько ещё им придётся блуждать по Гран-Чако? Кампос бедна пресными источниками, а португальцы изнывают от жажды. Они не способны, подобно индейцам, целыми днями обходиться без питья и еды.
   Полторы недели отряд дона Альвареша двигался по Охотничьей земле. Запасы пресной воды катастрофически таяли. Индейцам выдавать её перестали вовсе, и те утоляли жажду на рассвете росой, обильно выступавшей на цветах, кустарниках, листьях деревьев.
   …Сгустились сумерки. Командор приказал выставить часовых, а сам удалился в шатёр. Он плеснул в чашу немного терпкого вина, выпил его, смакуя, маленькими глотками: увы, экономить напитки приходилось и ему. Растянувшись на походном тюфяке, дон Альвареш крепко заснул…
   – Командор!.. Командор!..
   Мгновенно очнувшись, дон Альвареш профессиональным движением схватил меч, всегда находившийся под рукой.
   – Что случилось? – Он суровым взглядом обвёл капитана и его помощника. – Почему ворвались ко мне без вызова?
   – Простите, командор! Там индейцы… – заспешил с объяснениями запыхавшийся капитан.
   – Нападение? – прервал его дон Альвареш.
   – Нет, проводники-чулупи и носильщики сбежали. Я только что обнаружил их исчезновение, – повинился офицер.
   – Остался один чулупи, – уточнил его помощник, – бормочет что-то невнятное…
   – И ради этого вы прервали мой сон? – разъярился поначалу дон Альвареш, постепенно смягчаясь. – Ладно, ведите сюда дикаря; разберёмся, что он бормочет. Впрочем, я всегда знал, что индейцам доверять нельзя: предадут в трудную минуту. Разбудите моего секретаря: он единственный, кто понимает их речь.
   Полуобнажённый чулупи, представший перед командором, держался спокойно. Скрестив руки на груди и потупив взор долу, он безостановочно что-то бормотал. Наконец вошёл Алехандро.
   – Я сожалею, командор, что прервали ваш сон, – вежливо начал он.
   – Ничего не поделаешь, Алехандро. Я уже проснулся. Проводники разбежались. Хотя какой от них толк? Они сами не знали, куда идти. Вероятно, нестерпимая жажда заставила их повернуть назад.
   – Возможно, – согласился секретарь и приблизился к индейцу, пытаясь разобрать, что он говорит. Вслушавшись, Алехандро замер и побледнел.
   – Ну, говори, что там? – проявил нетерпение дон Альвареш.
   – Право, не знаю, как и сказать, командор.
   – Говори, как есть!
   Алехандро ладонью вытер пот, струившийся со лба, и попытался связно перевести услышанное:
   – Он говорит, что народ-чачапойя приказал им уйти, если они дорожат жизнью. Дальше следовать нельзя: земля принадлежит богу Тамандуаре. Никто из чулупи не посмеет ослушаться бога Тамандуаре: всем известно, что ему служит змей… Он откусывает людям головы и выпивает их кровь…
   Секретарь умолк. Он вспомнил, что говорил ему старый индеец-аймара про змея и про запретный город.
   – Прекрасно! – воскликнул командор. – Значит, мы на правильном пути и близки к цели. Через пару дней непременно найдём золотоносный город. Усилить дозор, чтобы ни один чачапойя не проник в лагерь незамеченным!
   – А если проводник лжёт? – предположил капитан. – Вдруг чулупи просто испугались и отправились обратно? Может, и нет вообще никакого таинственного города.
   – Если чачапойя – кстати, об этом племени я слышу впервые – пробрались в лагерь и разговаривали с чулупи, то почему они нас не тронули? – выразил недоумение Алехандро.
   – Потому что они вооружены палками, – саркастически усмехнувшись, пояснил командор, – в крайнем случае, копьями. А что значит копьё против меча или мушкета? Мы уничтожим этих чачапойя. Они решили остановить нас, запугав насмерть безмозглых чулупи, – не унимался командор. Он всерьёз предвкушал, как будет купаться в золоте.
//-- * * * --//
   Весь следующий день дон Альвареш, окончательно уверившийся в успехе экспедиции, пребывал в прекрасном расположении духа. Алехандро же, напротив, выглядел смущённым и задумчивым. Командор решил, что секретарь устал и нуждается в отдыхе. Он пытался приободрить своего подчинённого:
   – Держись, Алехандро, и потерпи ещё немного! Скоро мы станем богаты.
   День выдался жарким. Солнце палило нещадно. Португальцы были измотаны до предела и изнемогали от жажды – запасы пресной воды не пополнялись почти неделю.
   Командор приказал отряду разбить привал. Сам, спешившись с лошади, он сделал острым кинжалом глубокий надрез на её шее. Несчастное животное издало жалобное ржание. Однако командор цепко держал лошадь под уздцы и с жадностью припал губами к ране, из которой обильно сочилась кровь. Утолив жажду и отерев окровавленный рот, он обратился к своей команде:
   – Всевышний простит мне это прегрешение, ибо не было другого способа сохранить жизнь. Делайте то же самое!
   Португальцы дружно вняли совету своего командора. Многие из них, принимавшие участие в дальних экспедициях, не раз испробовали кровь своих коней. Это не вызывало в них ни отвращения, ни угрызений совести: собственная жизнь того стоит.
   После кратковременного отдыха португальцы снова двинулись в путь. Дон Альвареш вёл отряд по наитию, будучи уверенным, что ему помогает и направляет, куда следует, сам Господь Бог.
   Настал вечер. Измотанные португальцы начали роптать. Командор приказал расположиться на ночлег и выставить усиленную охрану. Алехандро де Каминья, томимый дурными предчувствиями, лично проверил все дозорные посты и только после этого отправился в шатёр, который делил с капитаном и его помощником.
   Он долго не мог заснуть. Неожиданно в памяти всплыли образы отца, обедневшего идальго, и матушки в традиционной испанской одежде – чёрном платье и дымчатой мантилье. Затем перед глазами пронеслось путешествие в Новый Свет на одном из судов торгового флота. Там, на земле Terra do Brasil, он встретил дона Альвареша, к которому поступил на службу, стал его доверенным лицом. С тех пор прошло почти пять лет. Никогда, ни на йоту не усомнился Алехандро в правильности решений своего патрона. Но на сей раз он час от часу всё более склонялся к мысли, что экспедиция в золотоносный город – владение чачапойя – это чистейшей воды авантюра.
   Алехандро упрекал себя за то, что утаил от командора предостережения старца аймара, но теперь, увы, ничего изменить нельзя: либо португальцы достигнут города, либо умрут от жажды и их тела растерзают гиены. Наконец терзаемый тревогой секретарь заснул…
   Сумрак окутал погрузившийся в сон лагерь командорской команды. Безмолвную тишину лишь изредка нарушало стрекотание цикад. Дозорные из последних сил боролись со сном, пытаясь пристально вглядываться в окрестности кампос, но и их глаза предательски слипались.
   Люди в леопардовых шкурах, двигавшиеся по кампос бесшумно, словно призраки, плотным кольцом окружили стан иноземцев. Длинными бронзовыми ножами, составлявшими всё их вооружение, они безжалостно расправлялись с врагами и поражали тех, кто осмеливался приблизиться к охраняемому ими запретному городу.
   Индеец-чулупи, которого допрашивал Алехандро, сидел рядом с оставшимися носильщиками подле костра. Неожиданно он встрепенулся и втянул ноздрями воздух.
   – Я чувствую приближение смерти, – прошептал он и обвёл взором своих спящих соплеменников. – Богам нельзя сопротивляться: такова моя участь, которой следует подчиниться. Скоро я встречусь со своими предками. – Он лёг рядом с индейцами на землю и закрыл глаза.
   Смертоносный круг смыкался всё плотнее. Чачапойя, люди-леопарды, бесшумно сняли дремлющих дозорных. Ещё несколько мгновений – и они также тихо, словно бесполые духи, проникли в лагерь. Не успевающих пробудиться ото сна португальцев стражники в леопардовых шкурах отправляли одного за другим к праотцам.
   Дон Альвареш спал в своём шатре крепким сном. Ему грезилось золото, много золота. Он даже застонал от удовольствия при виде благородного металла. Полог шатра всколыхнулся, словно от налетевшего порыва ветра. Слуга, спавший подле входа, проснулся и выглянул наружу. Чачапойя ловким ударом ножа поразил португальца в грудь и, зажав ему рот, опустил на землю. Затем, осторожно ступая, индеец вошёл в шатёр. Главного белого человека – командора ему приказано взять живым, и он не может ослушаться своего повелителя.
   Алехандро проснулся, и его рука машинально потянулась к мечу. Он крепко обхватил рукоять, металл отчего-то показался ему неестественно горячим.
   – Капитан! – позвал он едва слышно.
   Тот проснулся.
   – Что ещё?..
   – Я чувствую приближение беды. Кажется, у нас незваные гости, – сказал Алехандро, поднявшись с шерстяного одеяла.
   – Да ладно, спите! Завтра опять предстоит тащиться по жаре в этот чёртов город, – проворчал помощник капитана.
   Не успели капитан и его помощник окончательно очнуться ото сна, как в шатёр ворвались трое леопардовых воинов. Меткими ударами они сразили двух португальцев. Алехандро оставили в живых, ибо его хотел увидеть сам повелитель.

   Отряд чачапойя возвращался в город. Командора и его верного секретаря, привязанных за руки и ноги к длинным палкам, словно охотничьи трофеи, несли индейцы. Вылазка чачапойя увенчалась успехом: португальские солдаты, капитан и его помощник были убиты. Не пощадили стражники и носильщиков. Но их тела отнюдь не растерзают гиены. Специальный отряд чачапойя направился к месту расправы. В его обязанность входило разделать трупы португальцев, отобрать лучшие куски мяса, разложить его по бочкам – благо, у белых людей их оказалось в достатке, – засолить и переправить в город.
   Дон Альвареш очнулся, голова и тело нестерпимо болели. Он попытался оглядеться и понять, что происходит. С изумлением командор обнаружил, что привязан к палкам, словно кабан, и индейцы тащат его в неизвестном направлении. Рядом он заметил Алехандро, находившегося точно в таком же положении; секретарь пребывал без сознания, из его плеча сочилась кровь.
   Дон Альвареш попытался закричать, но помешал кляп. Осознав безысходность ситуации, командор начал мысленно молиться. Вскоре он услышал гортанное многолосие чачапойя, различил впереди очертания городской заставы. «Вот я и достиг его, желанного золотого города, – с горечью подумал командор, – дабы на подступе к нему обрести смерть. Увы, не суждено мне насладиться прелестями жизни в Лиссабоне». По мере приближения к городу он заметил, что ворота его переливаются на солнце. «Бог мой, это действительно золото! И оно должно было стать моим».
//-- * * * --//
   Прошло два месяца. В Санта-Круз уже считали экспедицию, возглавляемую доном Альварешем, погибшей. Неожиданно в городе появился сумасшедший индеец-чулупи. Кто-то узнал в нём проводника, отправившегося с экспедицией в Гран-Чако. Он представлял собой жалкое зрелище и не мог связно выражать свои мысли. Монахи-францисканцы приютили его в своей миссии. Через какое-то время речь несчастного начала обретать смысл. Однажды он сообщил монаху-миссионеру:
   – Душу командора забрал змей Колоканна.
   На все последующие расспросы об экспедиции чулупи односложно отвечал:
   – Не помню… Не знаю… Всё перемешалось в голове…
   Истинная причина смерти идальго Педро де Альвареша Кабрала и гибели его отряда так и не была установлена. Предполагалось, в частности, что у первопроходцев закончилась вода, они погибли от жажды в бескрайних землях Гран-Чако.

Глава 1

   1586 год, Лима, владения испанской короны в Перу
   Колокола церкви Санта-Мария отзвонили терцию, третий час после восхода солнца. Хосе де Акоста имел привычку вставать на рассвете, присутствовать вместе с братьями-иезуитами под сводами церкви Санта-Марии на приме, возвещавшей о начале дня; затем он завтракал и приступал к работе.
   Февраль выдался жарким. Профес-иезуит Хосе де Акоста расположился в своём просторном кабинете на втором этаже университета Сан-Маркос. Благодаря ему и стараниям его сподвижников некогда небольшая монастырская школа, основанная в здешних местах орденом святого Доминика, превратилась в одно из крупнейших учебных заведений Нового Света.
   Окна кабинета были распахнуты. Иногда в помещение проникал вожделенный ветерок, доносящий свежесть океана и реки Римак, в устье которой располагался город. Профессор трудился над очередной рукописью, твёрдо вознамерившись доказать своим многочисленным оппонентам, в том числе и вице-королю Перу Франсиско де Толедо, наличие у местных племён собственной письменности. И она не что иное, как узелковая система кипу (на кечуа – языке инков – «quipu» означает «узел»).
   Профессор взял в руки связку, любезно подаренную ему одним из городских индейцев-кечуа, и стал бегло перебирать пальцами многочисленные верёвочные сплетения и узелки, изготовленные из шерсти ламы. Тот же самый абориген научил иезуита читать кипу. Отложив связку, учёный принялся быстро, царапая пером пергамент, записывать собственные мысли. Затем он бросил беглый взгляд на юпану, лежавшую на столе. Принцип работы этого счётного устройства инков также следовало бы описать, но время на всё взять негде. Профессор решил, что юпана напоминает ему абак [5 - Абак – счётная доска, применявшаяся для арифметических вычислений приблизительно с IV века до н. э. в Древней Греции, Древнем Риме. Доска абака была разделена линиями на полосы, счёт осуществлялся с помощью размещённых на полосах камней или других подобных предметов. Камешек для греческого абака назывался псифос; от этого слова было произведено название для счёта – псифофория, «раскладывание камешков».], также счётное устройство, некогда применяемое в древних Риме и Греции.
   День клонился к вечеру, колокола Санта-Марии возвестили о начале вечерни. Иезуит, оставив своё занятие, поспешил в церковь.
   Богослужение принесло Акосте душевное равновесие, в котором он так нуждался в последнее время. Вот уже год, как он скорбел о пропавшей экспедиции, возглавляемой его коллегой Пабло Хосе де Арринагой, преподавателем риторики университета Сан-Мартин.
   Арринага, выходец из небогатой семьи города Вергара, был по происхождению баском. А те, как известно, от рождения слыли людьми смелыми, упорно идущими к достижению поставленной цели. Шесть лет назад Пабло окончил колледж иезуитов в Мадриде. Именно там он прочитал многочисленные труды учёных мужей о таинственной стране инков Пайтити. Ещё будучи новицием [6 - Новиций – послушник. Послушание в различных орденах могло занимать от одного года до трёх лет.], Пабло решил во что бы то ни стало отправиться в Новый Свет и найти последнее убежище инков.
   Со свойственным ему тщанием молодой иезуит, ссылаясь на документальные источники, составил подробный доклад о предполагаемом расположении Пайтити, который представил вице-королю Перу Франциско де Толедо. Секретарь последнего досконально изучил объёмистый труд Арринаги на предмет возможности пополнения казны Перу и Испании, если выделить средства на поиски затерянного Пайтити. Пребывая в сомнениях, он поделился своими соображениями с советниками; те же, ознакомившись с докладом монаха, пришли к выводу, что экспедиция в Пайтити может принести золото.
   Вряд ли конкистадоры во времена Писарро [7 - Франсиско Писсарро-и-Гонсалес (около 1475–26 июня 1541) – испанский авантюрист, конкистадор, завоевавший империю инков и основавший город Лима.] смогли полностью завладеть драгоценным металлом. Да и последняя военная операция под руководством вице-короля окончательно подавила сопротивление инков. Испанцами был подписан договор с вождём Титу Куси Юпанки, согласно которому, аборигены утрачивали свою независимость в Вилькабамбе [8 - Вилькабамба – последние убежище (с 1536 г.) правителя Инкской империи Манко Инки Юпанки после вторжения конкистадоров. Местность, именуемая в хрониках как Вилькабамба, находилась на территории современной провинции Куско в Перу. Регион, покрытый пышной растительностью, выглядел для Сапа Инки подходящим убежищем, где он надеялся переждать мятеж в империи и собрать силы против завоевателей. Манко Инка Юпанки отступил сюда, потерпев поражение в борьбе с испанцами. В Вилькабамбе в 1539 г. был основан город под тем же названием, создан новый императорский двор и воспроизведена система управления, существовавшая в Куско до нашествия испанцев.В Вилькабамбе последовательно правили Сапа Инки, Манко Инка Юпанки (1533/39 – 1545), Сайри Тупак (1545/57 – 1560), Титу Куси Юпанки (1560–1571) и Тупак Амару I (1571–1572).В это время в течение нескольких десятилетий на территории бывшей инкской державы, подконтрольной испанцам, бушевала гражданская война с участием их различных отрядов.]. Территория становилась доступной для колонизаторов, что позволяло беспрепятственно отправлять новые экспедиции на поиски Пайтити.
   Но прежде чем отправить свой доклад вице-королю, Арринага отдал его на строгий суд своего коллеги Хосе де Акосты. Профессор тщательно ознакомился с ним…

   Из доклада монаха-иезуита Пабло Хосе де Арринага о землях Пайтити.
   Лима. 1585 год
   «…Пайтити, по моему мнению, – это название местности (возможно, реки или озера) на языке инков, расположенной восточнее Кордильер (Анд) на территории Амазонии, которая в данный момент представляет собой спорную территорию между Испанией и Португалией. Вероятнее всего, речь идёт о некой богатой стране, которую ещё много веков назад заселяли инки. После появления на континенте европейцев многие инки покинули свои города в Перу и устремились в Пайтити.
   Существует ряд документов, в которых путешественники, а также охотники за рабами и различного рода авантюристы, которыми наводнён Новый Свет, упоминают Пайтити как живой город. Его называют также Мохосом или Мусусом по одноимённому притоку Амазонки, на берегах которого раскинулся город. В переводе с языка кечуа Пайтити означает “металлический город” или “город из металла”, вероятнее всего, золота, почитаемого инками.
   Ещё в Мадриде я ознакомился с документом, датированным 1525 годом, связанным с первой экспедицией Франциско Писарро и Диего Альмагро, которую они предприняли в поисках Золотого города в стране Биру (Перу). Не буду излагать всем известные факты покорения Перу и последующих экспедиций Писарро, отмечу лишь, что за пленение короля инков Атауальпы был предложен огромный выкуп в виде изделий из серебра и золота.
   Согласно докладу нотариуса Педро Санчо, губернатор Франсиско Писарро со своей прислугой и переводчиками получил при его разделе 18 июня 1533 года золота – 57 220 песо и серебра – 2350 марок.
   Сам Писарро считал, что инки привезли выкуп из Золотого города, который он именовал Эльдорадо. Эти сокровища на кораблях тайно доставили из Перу в Севилью в конце 1533 года, и чиновники, составлявшие его опись, пришли в немалое удивление, если не сказать, в восторг при виде такого несметного богатства.
   Некий Сьеса де Леон, путешествуя с отцом-торговцем по землям Севильи, случайно увидел, как разгружали сокровища из выкупа Атауальпы, что и побудило его уехать в Южную Америку. Он же в 1553 году в своей книге “Хроника Перу” сделал запись: “Когда я посетил Куско, то случайно услышал разговор среди инков. Они рассуждали о том, что выкуп Атауальпы составил лишь малую долю тех сокровищ, что хранились в их храмах и захоронениях в провинциях, в частности, Пайтити. Для наглядности один из инков зачерпнул из миски горсть маиса и показал её нам, добавив, что большая часть сокровищ инков находится в тех местах, до которых мы, христиане, никогда не доберёмся…” [9 - Педро Сьеса де Леон. Хроника Перу. Глава XXI, приблизительный пересказ.]
   Изучая документы, относящиеся к временам первых конкистадоров, я обнаружил “Доклад о происхождении и правлении Инков”, составленный в 1542 году писцом-переводчиком Хуаном де Бетаносом. В своём труде он приводит сведения о вожде Пачакути Инке, сыне бога Виракоча. Пачакути завоевал оружием многие земли и все поселения Кордильер, а там, где не мог добиться подчинения силой, действовал лестью и подарками, особенно в провинциях Чунчос, Мохос и Андес, дабы иметь свои крепости на реке Пайтити.
   Краткое сообщение о реке Пайтити, датированное 1544 годом, имеется у Кристобаля Ваки де Кастро в связи с завоеваниями Инки Пачакути:
   “…Тех, кого не мог покорить войнами и оружием, приводил к покорности лестью и дарами, каковые были провинции Чунчос, и Мохос, и Андес, вплоть до того, что имел крепости на реке Пайтити и гарнизоны в них”».
   Позже, в 1567 году, де Кастро заключил договор с Хуаном Альваресом Мальдонадо, жителем Куско, о разведывании и заселении земель по ту сторону Кордильер (Анд), начиная с озера и крепости Опотари, крупного поселения в тридцати лигах [10 - 1 лига=4 км.] от Куско. Мальдонадо выслал экспедицию, которая преодолела более двухсот лиг, углубившись в густые, непроходимые леса Амазонии. Он сообщил о реке и озере Пайтити, которые были заселены индейцами. Эту землю он назвал Новая Андалусия…
//-- * * * --//
   Акоста пытался отговорить Арринагу от его замыслов. С полным на то основанием он полагал, что успешная экспедиция действительно обогатит испанскую казну, ибо все уникальные произведения искусства, найденные в Пайтити, последнем оплоте инков, будут переплавлены в дублоны и мараведи [11 - Мараведи – испанская серебряная монета.].
   Но Арринага не намеревался отступать от своей цели. Он заверил коллегу, что будет вести путевой дневник и фиксировать всё, что касается культуры инков. Однако прошёл почти год, а от его экспедиции не было никаких известий.
   Покинув церковь по окончании службы, Хосе де Акоста отделился от братьев-иезуитов, намереваясь пройтись по Лиме. Этому городу он посвятил много трудов и сил.
   Почти двадцать лет минуло, как он в качестве миссионера прибыл в Перу. За это время он побывал в самых отдалённых уголках нового королевства, обращая местное население в истинную католическую веру, в чём немало преуспели и братья-доминиканцы [12 - Соперничество орденов иезуитов и доминиканцев в Южной Америке ощущалось особенно остро. Доминиканцы не желали уступать «завоёванных» позиций.]. Однако Акоста по сути своей являлся не только миссионером, но ещё и историком, географом, натуралистом. Всё увиденное и услышанное во время путешествий он записывал, а затем по возвращении в Лиму перечитывал, анализировал и тщательно переписывал.
   Один из трудов профессора был посвящён племенам аймара, которые населяли Южные Анды. Среди аймара он провёл немало времени, убеждая индейцев принять католическую веру. Его миссия увенчалась успехом. Некоторые из аймара искренне уверовали в Деву Марию, узрев в ней прообраз Матери-земли Пачамамы, и отправились с иезуитами в Лиму, где и поселились под дланью испанцев.
   Всё чаще в черте города можно было встретить не только индейцев кечуа, изначально живших близ устья Римак, но и аймара, облачённых в подобие испанских одежд. Мужчины-аймара носили короткие штаны и свободную рубаху навыпуск; женщины – блузку, несколько широких юбок и яркую шаль. Аймара выращивали картофель, киноа, ока [13 - Киноа – зерновая культура, произрастающая на склонах Анд в Южной Америке. Киноа имеет очень древнее происхождение и была одним из важнейших продуктов питания индейцев. В цивилизации инков киноа была одним из трех основных продуктов питания наравне с кукурузой и картофелем.Ока (Кислица клубненосная) – растение семейства Кисличные, клубни которого употребляются в пищу.], занимались животноводством, ткачеством, вязанием из шерсти ламы, обработкой металлов, изготавливали простые ювелирные и керамические изделия, во многом удовлетворяя потребности увеличивающегося городского населения.
   Непосредственно индейцев в Лиме оставалась лишь малая часть. Их собратьев испанцы силой согнали в специальные селения, редукции, во главе которых стояли духовные отцы, патеры [14 - Патер, он же священник, в общеупотребительном значении – служитель религиозного культа. В римско-католической, православной и ряде других христианских конфессий, признающих традиционное понимание священства, священник есть священнослужитель 2-й степени: ниже епископа и выше диакона (в православии также называется пресвитером).], как правило, пожилые и умудрённые жизненным опытом. Старший патер мог принадлежать к одному из духовных орденов: доминиканцев, иезуитов, августинцев или францисканцев. Он занимался всеми вопросами, касавшимися веры. Патеры имели молодых энергичных помощников – администраторов (часто – светских коадъюторов). В свою очередь, коадъютор опирался на коррехидора, избиравшегося из числа верных испанцам индейцев (по сути, городничий, следивший за общественным порядком), и алькада (также из местного населения), вершившего гражданский суд.
   Условия жизни в селениях, редукциях, основанных испанцами, были суровыми. Индеец не имел права владеть орудиями труда: они принадлежали испанцам и выдавались лишь на время работы. За малейший проступок, случайную порчу имущества алькад тут же подвергал аборигена наказанию. Жизнь индейцев проходила в непрестанном изнурительном труде на благо испанской короны. Женщины работали за ткацкими станками, пряли пряжу из шерсти лам, вязали и шили. Сильных и выносливых мужчин испанцы отправляли в шахты, добывать золото и другие металлы. Остальные, не разгибая спины, возделывали сельскохозяйственные угодья, растили кофе, к которому пристрастились колонизаторы. Подростки пасли домашнюю скотину или помогали взрослым. Смертность среди индейцев была высокой: они умирали как от непосильного труда, так и от болезней, завезённых европейцами из Старого Света. В результате почти полностью вымерли племена чачапойя, чиму и уру-чипайя.
   Редукции постоянно нуждались в притоке свежей рабочей силы, потому испанцы продвигались всё дальше Лимы, захватывая новые земли и порабощая местное население.
   Хосе де Акоста не раз отправлял вице-королю подробные доклады, где излагал свои взгляды и соображения по поводу того, как предотвратить вымирание аборигенов.
   Иезуит провёл тщательные исследования, придя к неутешительным результатам: за время правления испанцев на землях Перу, а это составляло почти полвека с момента третьей экспедиции Франциско Писарро, более половины колонизированного населения исчезло. Некоторые племена ушли далеко в горы и непроходимые джунгли Амазонии, не желая подчиниться конкистадорам, другие погибли, оказывая сопротивление. Остальные, порабощённые, были насильственно переселены в редукции, где вымирали от непосильного туда и нескончаемых болезней.
   …Иезуит достиг небольшой рыночной площади. Индейцы, закончив торговлю, устроили танцы (опытный глаз учёного тотчас уловил происпанские движения) под аккомпанемент флейты-кеначо, изготовленной из тростника.
   Площадь миновал небольшой отряд городской стражи, возглавляемый альгвазилом. Заметив иезуита, он почтительно поклонился. Акоста осенил служителя закона крестным знамением. Индейцы, разглядев в вечерней дымке чёрное монашеское одеяние, также выказали знаки почтения иезуиту. Умиротворённый профессор, минуя рыночную площадь, прошёлся узкими улочками, выведшими его к зданию университета, где он жил и работал последние годы.
   Он поднялся на второй этаж, уединился в своей комнате, размышляя, что, вероятно, наступил тот момент, когда ему придётся расстаться с привычным образом жизни.
//-- * * * --//
   Вице-король Перу, Франциско де Толедо, поначалу благоволил к учёному-иезуиту. Но в последнее время он всё чаще стал выражать недовольство тем, что Акоста якобы излишне благоволит к индейцам, чрезмерно превозносит уровень их развития. Более того, таким образом он пагубно влияет на своих коллег по университету Сан-Маркос, в частности, на Бласа Переса Валеру [15 - Блас Перес Валера (1545, Льяванту, Чачапояс, Перу – 1597, Вальядолид, Испания) – хронист ордена иезуитов, автор ряда фундаментальных исторических исследований по истории инков. Составил словарь знаков токапу, предположительно являвшихся письменностью или тайнописью инков. Являлся соавтором первого в Перу катехизиса на языке кечуа и аймара.], по сути, первого переводчика катехизиса на языки перуанских индейцев аймара и кечуа. Под патронатом профессора Валера увлечённо изучал культуру инков и подобно ему не стеснялся в суждениях.
   Последний труд Акосты, посвящённый описанию золотых табличек – трофеев, которые доставила в Лиму экспедиция, возглавляемая молодым и предприимчивым иезуитом Диего де Торресом, вызвал у вице-короля особенное раздражение. Еще бы: возомнивший о себе бог весть что учёный монах предположил, что украшавшие пластины многочисленные рисунки есть воплощение литературной мысли инков. Идеограммы, которыми были испещрены таблички, и в самом деле напоминали законченные фразы. Потому и ратовал Акоста за изучение бесценных трофеев, а не за переплавку их в дублоны.
   Франциско де Толедо обвинил его в намерении нанести ущерб королевской казне. Учёный муж пытался возразить, но властный и надменный вице-король приказал иезуиту покинуть пределы резиденции и впредь не беспокоить его по пустякам.
   Покинув резиденцию вице-короля, Акоста вернулся в университет Сан-Маркос. Он понимал, что братья по ордену при всём желании не смогут защитить его от козней Его высочества, известного своей злопамятностью.
   Франциско де Толедо действительно приблизил к себе доминиканцев. Те только того и ждали, ибо присутствие в Лиме иезуитов шло вразрез с интересами ордена святого Доминика, желавшего заполучить как можно больше привилегий и бенефициев [16 - В Средневековье этим словом обозначалось земельное владение, передаваемое в пожизненное пользование на условии несения службы – придворной, административной, духовной. Под бенефицием обычно понимают владение определёнными землями и всем, что на них находится. Бенефиций разрешалось передавать по наследству. Или же договор держателя-бенефициария и сеньора мог пересматриваться и перезаключаться на определённых условиях.].
   Вице-король окружил Акосту шпионами, которым вменялось в обязанность не только следить за перемещениями иезуита, но и украдкой читать его рукописи.
   Учёный муж с каждым днём всё отчётливее ощущал, как вокруг него накаляется обстановка. И потому он принял решение отправиться в Буэнос-Айрес, также принадлежавший испанской короне, а оттуда – в милую сердцу Кастилию. Все свои труды профессор намеревался увезти с собой.
   Много лет Акоста собирал коллекцию предметов, относившихся к культуре инков, кечуа, аймара и гуарани, населявших северо-восточные земли Аргентины (задолго до того, как те переправились через Парану). Гуарани не имели своей письменности и, к сожалению, не оставили литературного наследия. Правда, в одной из миссий на территории северо-западной Аргентины иезуиту удалось записать сказание гуарани. В нём говорилось о сотворении народа гуарани, праотце Паи Суме. У Создателя были двое сыновей – Тупи и Тамандуаре. Тупи, как и отец, благоволил к гуарани, а вот его брат, напротив, ненавидел свободолюбивое и гордое племя. Он поссорился с роднёй и удалился в неизвестные земли, где воздвиг собственный божественный город, назвав его своим именем. Акоста полагал, что этот таинственный urbs vetus (древний город – лат.) хранит некую великую тайну.
   Перед тем как покинуть Лиму, профессор намеревался встретиться и поделиться своими мыслями и некоторыми планами с собратом Диего де Торресом. Ему нравился энергичный и напористый молодой иезуит, стремящийся продвинуться по иерархической лестнице, но при этом не лишённый здравого смысла и тяги к познаниям.
   Стемнело. Лима постепенно погружалась в сумерки. Комната Хосе де Акосты наполнилась живительной прохладой. По обыкновению, иезуит ложился спать поздно, после полуночи. В дверь постучали.
   – Входи, Диего, – безошибочно определил учёный муж.
   Дверь отворилась, и на пороге показался молодой иезуит, облачённый, как и подобает, в длинную чёрную одежду, перехваченную красным поясом.
   – Добрый вечер, брат Хосе. – Гость вежливо поклонился старшему собрату. Тот жестом пригласил визитёра присесть на стул.
   – Я рад и признателен тебе, Диего, за то что ты принял моё приглашение, – произнёс Акоста. – В последнее время братья сторонятся меня, не желая навлечь на себя недовольство Франциско де Толедо… – Пожилой иезуит вздохнул. – Увы, противостоять этому человеку бесполезно.
   Диего де Торрес в знак согласия склонил голову, ибо прекрасно был осведомлен о противоборстве отстаивающего интересы науки профессора и деспотичного вице-короля.
   – Возможно, ты слышал о моём намерении отбыть в Буэнос-Айрес, а оттуда в Кастилию, – продолжал Акоста. – Я не был в родных местах много лет… Вероятно, там всё изменилось…
   – Мне жаль, что вы покидаете Лиму, брат Хосе, – с искренней печалью отозвался Диего.
   – Я не сомневаюсь в твоей правдивости, Диего. К сожалению, обстоятельства порой сильнее нас… И даже Господь…
   Диего метнул на Хосе удивлённый взгляд.
   – Вы говорите странные речи, брат мой…
   Учёный усмехнулся.
   – Правильно, будь осторожен. Теперь кругом доминиканцы, шпионы вице-короля. Удивительно, как быстро они нашли общий язык!
   Диего пожал плечами.
   – Доминиканцы отвергают прогресс в том виде, в каком его представляем мы, иезуиты. Его высочество и доминиканцы – родственные души, – саркастически заметил он.
   Профессор не без удовольствия взглянул на своего предполагаемого преемника.
   – Я уже распорядился упаковать свои рукописи и коллекцию предметов быта и искусства… – Хосе жестом указал на два массивных сундука, стоявших в углу. – Но один свиток я оставил, – добавил он тоном заговорщика и тихо, на цыпочках подошёл к двери, неожиданно резко распахнув её.
   Изумлённый Диего увидел скрючившегося на пороге человека, вероятно, подслушивавшего его с Акостой разговор через замочную скважину.
   – Прочь отсюда! – гневно повелел профессор. – Через пару дней я покину город, и тебе не придётся шпионить за мной.
   Соглядай выпрямился, и иезуиты смогли хорошо разглядеть его: он был молод, среднего роста, облачён в старую выцветшую рясу, дабы вид её не подчёркивал принадлежности к какому-либо ордену. Окинув собеседников уничижительным взглядом, шпион удалился.
   – Неслыханно! – гневно воскликнул Диего. – У меня руки чесались! Вздуть бы его как следует!
   – Поверь мне, Диего, это ничего не даст. По крайней мере теперь я уверен, что за дверью никто не подслушивает, и потому расскажу тебе об этом свитке. – Хосе развернул свиток, пробежал по нему глазами и цепко воззрился на молодого собрата. – Помнишь, как ты прибыл в Лиму два года назад?
   – Да, – подтвердил молодой иезуит.
   – Помнишь, с каким рвением ты обращал индейцев в христианство?
   Диего де Торрес согласно кивает.
   – Но ещё с большим рвением ты отправлялся в затерянные города инков, страстно желая разгадать их тайны, – продолжал учёный.
   – Помню. Но, увы, я так и не раскрыл ни одной тайны. Зато нашёл много золота для испанской короны и ордена… Но, признаться, жаждал другого, – с сожалением признался Диего.
   – Хорошо понимаю тебя, брат мой. Я всегда чувствовал в тебе жажду познаний и потому решил подарить тебе этот свиток.
   Диего оживился.
   – О чём он?
   – В нём изложено древнее сказание гуарани. Когда раскалённые камни низверглись на землю, повествует оно, вспыхнули пожары, разрушились все строения. Выжили некто Паи Суме и двое его сыновей. Старший, Тупи, почитался племенами гуарани как бог. Он научил их обрабатывать землю и изготавливать йорбу [17 - Мате (йерба мате) – вечнозеленое дерево или кустарник семейства падубовых. Их листья содержат 0,97–1,79 % кофеина. Вместе со стеблями они идут на изготовление порошка для популярного в юго-восточных странах Южной Америки тонизирующего напитка. Используется также как лечебное средство.], которую они до сих пор употребляют в качестве хмельного напитка и лечебного средства. В отличие от старшего брата младший, Тамандуаре, ненавидел гуарани да и к Тупи питал далеко не родственные чувства. Он удалился в непроходимые леса и основал там город, назвав его своим именем. Согласно сказанию, Тамандуаре призвал злого демона – змея Колоканна, который похищал для него молодых юношей и девушек. Но суть не в этом…
   Профессор прервал рассказ и умолк, обдумывая, как лучше выразить свою мысль. Диего не торопил его. Хосе прошёлся по комнате, распахнул окно и полной грудью вдохнул свежий океанический воздух.
   – Словом, в одной из золотых пластин, что ты привёз полгода назад из экспедиции в Куско, – вновь заговорил он, – есть несколько рисунков. Вернее, были, ибо эту пластину, как и другие, отправили в Испанию. Там бесценные реликвии переплавят в дублоны.
   Диего напрягся, осознав, что наставник собирается посвятить его в некую тайну. Не выдержав напряжения, он воскликнул:
   – Умоляю, говорите! Не томите меня!
   – Я расшифровал эту пластину. Вот она… – Хосе развернул свиток перед молодым учёным и принялся быстро водить указательным пальцем по рисункам, скопированным с пластины. Под каждым изображением давалась подробная расшифровка.
   Диего, как завороженный, не мог оторвать взгляд от свитка.
   – Я узнаю эту пластину, – промолвил он почти шёпотом, – почему-то именно она врезалась мне в память.
   – Запечатленные на ней сцены как раз и передают историю Паи Суме и его сыновей, – пояснил Акоста. – Смотри, Диего! Здесь всё, о чём я рассказывал: каменный дождь, огонь, пожирающий жилища и людей. Далее стоят мужчина и два мальчика. На следующем изображении – старик, он же Паи Суме, и два его взрослых сына. Вот старший сын протягивает группе людей, вероятно, гуарани, колосья. Младший брат запечатлён рядом со змеем. Следующий сюжет: змей обвивает молодую девушку. Ещё на одном рисунке отчётливо видны очертания города… – Пожилой иезуит умолк, переводя дыхание.
   – Город Тамандуаре, – задумчиво произнёс Диего.
   – Да, несомненно. Смотри дальше… – Учёный указал на одно из изображений. – Женщину, вероятно, мать-прародительницу, мы видим во время родов: ребёнок покидает её лоно. Давать жизнь – предназначение женщины. Но погляди сюда… – Хосе привлёк внимание гостя к другому рисунку. – В роли роженицы выступает Тамандуаре, только ребёнок появляется у него изо рта.
   Диего долго рассматривал рисунки, выполненные искусной рукой Акосты. От его цепкого взора не ускользнуло то обстоятельство, что черты лица Тамандуаре слишком похожи на европейские.
   – Что всё это, по-вашему, значит?
   – То, что Тамандуаре создаёт себе подобных. Новорождённый похож на него, как две капли воды…
   Диего оторвал взор от свитка и воззрился на своего старшего собрата по ордену.
   – Но мужчина не может сам воспроизвести младенца на свет. Возможно, это некая аллегория? – предположил он.
   – Я тоже так думал, пока не переговорил с одним старым вождём гуарани. Он увёл своё племя в горы, не пожелав следовать за собратьями через Парану. Старик поведал, что у гуарани издревле бытует поверье: город Тамандуаре существует, и правит там младший сын Паи Суме. Он до сих пор жив, потому что ему служит змей Колоканна.
   Диего с сомнением покачал головой.
   – Может, это только красивая легенда?
   – Старый вождь назвал даже приблизительное местонахождение закрытого города.
   Молодой иезуит округлил глаза.
   – Не может быть! И где же?
   – В Рогатой стране – на землях, где не ступала нога гуарани, – пояснил Хосе.
   – В Парагвае?! – воскликнул молодой иезуит.
   – Вероятно, – согласился Акоста. – Земли там действительно не изучены и малонаселенны. Августинцы, францисканцы и доминиканцы предпочитают создавать свои миссии около Асунсьона или Энкарнасьона, опасаясь продвигаться вглубь сельвы.
   – Допустим, что город существовал. Не исключено, что найдутся какие-то следы, – высказал собственное предположение Диего. – Но ведь основатели его давно вымерли вместе со своим Тамандуаре?
   – Возможно, и нет, – спокойно возразил Хосе. – За двадцать лет пребывания в Перу я поверил во многие мифы и несуществующие города. Конечно, индейцы склонны к мистификации, но в основе каждого сказания лежат реальные события и реальные люди.
   Диего намеревался было продолжить спор, но воздержался. Теперь он понял, за что вице-король так невзлюбил Хосе дель Акосту: слишком смелые он имел суждения…
   Незадолго до того, как покинуть Лиму, профессор получил долгожданную весть из Куско. Местный патер Саманьего в своём письме сообщил, что индейцы привели в город трёх измождённых человек, один из которых находится в крайне тяжелом состоянии. Имя его Пабло Хосе де Арринага…
   Акоста возблагодарил Господа и поспешил в Куско, застав своего молодого коллегу в плачевном состоянии. Пабло говорил с трудом; из его сбивчивой речи Акоста, однако, понял, что землепроходец-исследователь так и не достиг Пайтити. Его отряд долго блуждал по непроходимым лесам. Проводники сбежали. Закончилась провизия. Солдат наконец сразила тропическая лихорадка. Они умирали на глазах, но Арринага ничем не мог им помочь. В живых остались только он и ещё горстка солдат; их-то подобрали и выходили индейцы. Что это за племя, Арринага не знал, люди говорили на не известном иезуиту языке. Затем, когда миссионеру и испанским солдатам стало легче, индейцы доставили их к реке и посадили в лодку, выдолбленную из ствола дерева. Путешествие было долгим. Молодой иезуит попытался запомнить местность, но безуспешно. Ему показалось, что они сплавлялись поочерёдно по нескольким рекам, покуда достигли предгорья Кордильер. Там провожатые – лесные индейцы – передали их замиренным инкам. Те, в свою очередь, ещё на несколько месяцев задержали испанцев у себя, прежде чем переправили в Куско.
   Акоста был безмерно рад, что Пабло остался жив. Он пожелал ему скорого выздоровления и пообещал по прибытии в Испанию без промедления сообщить генералу ордена Клавдию Аквавиве о землях Пайтити и обосновать необходимость снаряжения новой экспедиции.
//-- * * * --//
   Возвращению Акосты в Испанию предшествовало длительное пребывание его в Мексике, где он продолжил свои исследования. В 1587 году на одном из военных судов он вернулся в метрополию, где вскоре был принят королём Филиппом II [18 - Филипп II (21 мая 1527 г. – 13 сентября 1598 г.) – король Испании из династии Габсбургов. Сын и наследник императора Священной Римской империи Карла V. Филипп с 1554 г. был королём Неаполя и Сицилии, а с 1556 г. после отречения от престола своего отца стал королём Испании, Нидерландов и властителем заморских владений Испании.], высоко оценившим вклад иезуита в изучение Нового Света.
   Хосе де Акоста несколько лет прожил на Саламанке, затем перебрался в Вальядолид в качестве орденского сановника, преподавателя и церковного проповедника. Его проповеди пользовались огромным успехом и были изданы в трёх томах. В частности, «О природе Нового Света» и «О распространении Евангелия среди варваров, или О достижении спасения индейцев».
   Акоста побывал также в Риме, где встретился с генералом ордена иезуитов Клавдием Аквавивой, а затем понтификом Климентом VIII. Он первым из членов ордена, вернувшихся из Нового Света, предпринял попытку убедить и генерала, и понтифика в необходимости создания там государства иезуитов, Таким образом, считал он, Старому Свету можно доказать взаимную выгоду мирного существования белых людей и индейцев. Но смелые идеи учёного не вызвали интереса у генерала Аквавивы и не нашли поддержки у Папы Римского. Одна из причин, по которой перспективный проект был отправлен в «долгий ящик», – серьёзные финансовые затруднения в то время у ордена иезуитов и Ватикана.
   Выполнил профессор и обещание, данное Пабло Арринаге. Он предоставил генералу краткое сообщение, основанное на докладе молодого иезуита и написанное когда-то для вице-короля Перу. Но Аквавива скептически отнёсся и к этому начинанию миссионеров, посчитав, что сведений касательно мифического города маловато. Следовательно, и одной загубленной экспедиции в дебрях Амазонии предостаточно.
   Впоследствии Хосе де Акоста в своём труде «Естественная и нравственная история Индии» писал, что по Амазонке «несколько раз плавали испанцы, намереваясь открыть земли, славящиеся своими огромными богатствами, особенно ту землю, которую называют эль Дорадо или Пайтити». По его сведениям, походы совершали сначала аделантадо [19 - Аделантадо – первопроходец в ранге конкистадора, направлялся королём завоёвывать для Испании и исследовать новые земли.] Хуан де Салинас, капитан Педро де Орсуа и монах-иезуит Пабло Хосе де Арринага.
//-- * * * --//
   После отъезда Акосты из Лимы Диего де Торрес долго размышлял над их последним разговором по поводу божественного города, хранящего тайну. В конце концов он признал возможность его существования. Но где? Можно, конечно, рискнуть и потратить на поиски обиталища Тамандуаре средства и время. Но есть ли гарантия, что все его усилия принесут ожидаемые плоды? Словом, Диего убрал в «дальний ящик» подаренный Акостой свиток, решив, что всему своё время.
//-- * * * --//
   Вскоре после этого в Лиме разразился скандал, главным виновником которого стал Блас Валера, друг и сподвижник Хосе де Акосты. Он родился в день святого Бласа в Перу в семье обеспеченного землевладельца Гарсиласо Валеры от его связи с красавицей индианкой Урпай, которую убил впоследствии в припадке ревности. Как только мальчик подрос, отец отправил его на обучение в Трухильо, а затем в Лиму. Успешно окончив школу доминиканцев, а затем колледж иезуитов, Блас стал новицием и вступил в орден иезуитов вместе с двумя другими метисами-чачапойцами. По сему поводу многие братья-иезуиты выказывали недовольство, но последнее слово осталось за Херонимо Руисом дель Портильо, местным главой ордена (провинциалом). Он счёл, что юноши, прилежно учившиеся, владеющие кечуа и латынью, достойно прошедшие послушание, могут быть полезными ордену.
   Молодые люди продолжили образование в коллегии Сан-Пабло, где глубоко изучали теологию. Затем Бласа направили в Куско проповедовать Евангелие. Познакомившись с Хосе де Акостой, он испросил у ордена и получил дозволение преподавать в университете Сан-Маркос.
   До 1582 года в жизни Бласа складывалось всё на редкость удачно, пока он не вступил в связь с индеанкой, дочерью одного из местных вождей. Когда у них родился сын, иезуит не признал своего отцовства. Несчастная женщина одна воспитывала ребёнка.
   Когда мальчику исполнилось шесть лет, с ним произошёл несчастный случай. Бывшая возлюбленная иезуита явилась к нему с ребёнком на руках за помощью. Однако сохранить жизнь мальчику было не в силах Бласа. Убитая горем мать учинила скандал, отголоски которого дошли до местной коллегии иезуитов.
   Ректор коллегии отец Себастьян всегда отрицательно относился к пребыванию метисов в рядах ордена. Он тотчас воспользовался возможностью избавиться от запятнавшего свою репутацию иезуита. В итоге ректор коллегии добился от генерала Аквавивы высылки за пределы Перу всех иезуитов-метисов, но членства в ордене лишать их не стали.
   Блас Перес Валера отправился в Испанию, в Вальядолид, где в это время обосновался Хосе де Акоста. Профессор по старой дружбе помог изгнаннику устроиться преподавателем в колледж святого Николая. Несмотря на скандал в Лиме, руководство колледжа не стало умалять заслуг опального иезуита перед орденом. Тем более что к тому времени он завершил работу над несколькими фундаментальными трудами. Это прежде всего словарь языка кечуа, рукопись об обычаях народа Тавантинсуйу [20 - Империя Инков (Тавантинсу́йу, Тавантинсу́йю) – крупнейшее по площади и численности населения индейское раннеклассовое государство в Южной Америке в XI–XVI вв. Занимало территорию от нынешнего Пасто в Колумбии до реки Мауле в Чили. Империя включала в себя полностью территории нынешних Перу, Боливии и Эквадора (за исключением части равнинных восточных районов, поросших непроходимой сельвой), частично Чили, Аргентины и Колумбии. В 1533 году испанские конкистадоры установили контроль над большей частью империи, а в 1572 году государство инков прекратило своё существование. Есть гипотеза, что Пайтити – последнее пристанище независимых инков.] (отдельные главы он вручил Хосе де Акосте ещё в Лиме), а также «История империи Инков» и «Новая Хроника и Доброе Правление».
   В 1596 году Блас Перес Валера неутомимо разыскивал опальных братьев по ордену, таких же метисов, как сам. В частности, ему удалось установить контакт с Педро де Аньяско и Хуаном Гонсало Руисом. Вскоре он покинул Вальядолид и отправился в Кадис [21 - Кадис основан в 1100 году финикийцами. В настоящее время город на юго-западе Испании, в Андалусии.], где встретился с названными братьями. Они поселились вместе в странноприимном доме иезуитов. Не успели братья нарадоваться встрече, как на город напали англичане. Приют иезуитов вместе с его обитателями сгорел в огне пожарища. Весть о трагической смерти Бласа Переса Валеры достигла Вальядолида, а затем и Рима.
   Но опальные иезуиты чудом остались живы. Воспользовавшись ложной информацией о своей смерти, они сменили имена и отправились в Парагвай. Достигнув слияния рек Парагвая и Параны, братья поднялись на небольшом судёнышке вверх по течению к границе с Бразилией. Там они высадились, с трудом преодолели скалистые берега, испещрённые многочисленными водопадами, и углубились в сельву.
   Миссионерам удалось установить контакт с местными гуарани. Они проповедовали индейцам слово Божие отнюдь не от имени ордена иезуитов, а от лица простых христиан. Вскоре на речном побережье возникли новые миссии, которые Блас Валера назвал Сан-Игнацио и Сан-Мигель.
   Гуарани так возлюбили бывшего иезуита, что нарекли его Руируруна.

Глава 2

   1596 год, владения испанской короны в Перу
   Монахи ордена иезуитов Игнацио де Оканья [22 - Прообразом монаха-иезуита Игнацио де Оканья послужил Диего де Оканья (ноябрь 1565 г., Оканья, Испания – 17 ноября 1608 г., Мехико, Мексика) – испанский художник, историк, исследователь и путешественник. Монах ордена святого Иеронима, монастыря Девы Марии Гваделупской. Являлся первым путешественником в Перу, оставившим рисунки и портреты южноамериканских индейцев. Мартин де Посода действительно сопровождал Диего де Оканья на протяжении многих лет.] и его верный друг и неизменный спутник Мартин де Посод в течение многих лет путешествовали по землям Перу, Боливии и Аргентины. Игнацио проповедовал культ Девы Марии, который среди местного населения пользовался особенной популярностью. Мартин помогал своему наставнику во всём. Разница в возрасте между миссионерами была невелика, но Мартин, проникшись к Игнацио глубоким уважением и доверием с первой встречи в северо-восточной Аргентине, где они несли слово Божие в племена абирон, изначально признал его его главенство.
   Посетив несколько пограничных с Аргентиной миссий, монахи провели некоторое время в горном селении индейцев мапуче, или арауканов, как называли их испанцы. Несколько недель назад они покинули стан краснокожих и отправились в путь горными тропами, надеясь добраться в конце концов до одной из перуанских редукций. Там они смогут сделать длительную остановку, по-настоящему отдохнуть и собраться с мыслями. В маленьком селении, где монахи остановились на ночлег, они повстречали индейца-кечуа, подрабатывавшего проводником.
   Во время одного из изнурительных переходов через Анды проводник предложил монахам посетить покинутый город, принадлежавший воинственному племени чачапойя. Находился он недалеко от горной тропы, по которой следовали миссионеры. Игнацио, наделённый немалым литературным талантом и умеющий хорошо рисовать, проявил к предложению проводника живой интерес. Он уже предвкушал, какие интересные сделает наброски, какие художественные образы родятся у него в голове.
   Все годы, что Игнацио проповедовал в Новом Свете, он заносил в свой дневник описания местностей, обычаев индейцев и их сказания. Записи, как правило, сопровождал выразительными зарисовками. Поэтому решил воспользоваться случаем и непременно побывать в заброшенном городе.
   Горная тропа резко вздымалась вверх, поэтому миссионерам и проводнику пришлось оставить мулов, на которых они передвигались до сего момента.
   Кечуа оказался человеком весьма словоохотливым, разумеется, усмотрев в том выгоду. Вот и теперь, поняв, что за своё красноречие получит вознаграждение, он не умолкал:
   – Город назывался Куэлап. Это скорее крепость, нежели город в вашем понимании, святые отцы… – Проводник говорил на родном наречии, но Оканья прекрасно его понимал.
   Путники поднимались всё выше и выше. Наконец они достигли высокогорной долины, покрытой сочной зеленью. Посреди неё возвышался высокий холм. Молочная дымка окутывала каменные стены города…
   Игнацио отдышался.
   – А ты уверен, что город заброшен? – спросил он у аймара.
   – Да, святой отец, заброшен. Почти сто пятьдесят лет прошло с тех пор, как инки захватили Куэлап. Многие чачапойя тогда отправились к праотцам. Некоторые спустились с гор и основали новое поселение, Лахалько, оно ещё встретится на нашем пути. А часть племени, воины и их семьи, под предводительством Тамандуаре смогли покинуть город и уйти на дальние земли. Никто точно не знает, где они укрылись. Старики утверждают, что в Рогатой стране.
   – В Парагвае? – уточнил Мартин.
   – Наверное, в Парагвае. Но, думаю, этого никто не знает наверняка, – произнёс, почему-то понизив голос, индеец, продолжая путь по направлению к холму, на котором раскинулся Куэлап.
   Игнацио и Мартин насторожились, ибо уже слышали о Тамандуаре от индейцев-мапуче.
   – А кто такой Тамандуаре? – на всякий случай поинтересовался Оканья, хотя ещё раньше сделал запись о нём в дневнике.
   – Потомок бога, который правил Куэлапом и его окрестностями на протяжении тысячи лет, с тех пор, как здесь поселилось племя чачапойя. Тамандуаре был сыном бога Паи Суме, создателя нашей земли и всего живого. А у Паи Суме был ещё сын Тупи, того почитают племена гуарани… Когда Верховный бог делил земли между сыновьями, Тамандуаре презрительно высказался о гуарани, ибо те не были воинами. И пожелал править Куэлапом…
   Оканья внимательно слушал проводника. Его богатое воображение рисовало картины из прошлого…
   – Ты говоришь, что Паи Суме правил Куэлапом тысячу лет? – переспросил монах рассказчика.
   – Да. В те времена чачапойя были искусными целителями. Их вожди жили долго, – пояснил кечуа.
   Последние слова проводника невольно всколыхнули в памяти Игнацио де Оканья недавние события, произошедшие в Храме Луны, принадлежавшем мапуче…
//-- * * * --//
   Путешественники достигли подножия высокого холма. Вокруг него спиралью извивалась дорожка, мощённая камнями. Проводник смело ступил на неё, монахи последовали за ним. Дорожка упиралась прямо в городские ворота, распахнутые настежь. За ними виднелась площадь, также выложенная камнем.
   – Теперь здесь живут духи погибших чачапойя, – сообщил проводник, обнажив на всякий случай охотничий нож, некогда подаренный ему испанским идальго. Он отлично ориентировался в горах, знал все перевалы и тропы, которые вели из Перу в Боливию и Аргентину, за что и был щедро вознаграждён. Кечуа был настолько смекалист, что, освоив за несколько лет своего ремесла язык колонизаторов, предпочитал на нём не общаться. Сам, однако, отлично улавливал суть разговора испанцев и, таким образом, был постоянно в курсе событий, происходивших по обе стороны Кордильер.
   Монахи вошли в город и остановились посредине площади, чтобы оглядеться. Их взору предстали круглые полуразрушенные дома, сохранившие местами на стенах следы былых пожаров.
   – Говорят, у обитателей Куэлапа были светлая кожа и светлые волосы, как у их бога Паи Суме… – продолжал словоохотливый проводник. – Местные индейцы обходят Куэлап стороной…
   Игнацио де Оканья воспрял духом: если это так, значит, отыщется много интересного. Он приблизился к одному из домов.
   – Если вы, святой отец, отважитесь войти внутрь, – предостерёг его проводник, – то я не ручаюсь за вашу жизнь.
   «После того, что я увидел в племени мапуче, вряд ли ещё чему удивлюсь», – усмехнулся про себя монах. Нахлынувшие воспоминания холодом сковали его тело, но иезуит быстро взял себя в руки.
   – Мартин, – обратился он к своему помощнику, – ты составишь мне компанию?
   – Конечно, – отозвался тот и с готовностью приблизился к развалинам.
   Монахи осенили себя крестным знамением и шагнули вперёд. Солнечные лучи освещали внутреннее пространство здания. В центре угадывалось место для очага, вокруг которого лежало множество обгорелых человеческих останков. Скорее всего, крепость была сожжена инками. У Игнацио сложилось впечатление, что позы погибших свидетельствуют о сильнейшем испуге.
   – Среди них нет ни одного воина, лишь женщины и дети, – безошибочно определил Мартин. – Думаю, их закрыли в доме и сожгли заживо.
   – М-да, – задумчиво протянул Игнацио, снова вспомнив мапуче. Те по крайней мере не убивали своих соплеменников. Он ещё раз внимательно оглядел жилище. – Мы не найдём здесь ничего интересного. Всё уничтожил огонь. Думаю, лучше прогуляться по городу…
   Монахи покинули скорбное жилище, благоразумно отказавшись от осмотра других домов. Однако на противоположном конце площади они заметили высокое сооружение цилиндрической формы, к вершине которого вела спиралевидная каменная лестница. Игнацио тотчас поспешил к нему с намерением обследовать со всем тщанием.
   – Святой отец! Это храм, там совершались жертвоприношения, – пояснил проводник.
   – Тем более я должен его обследовать, – запальчиво ответил иезуит.
   – Смелый вы человек, святой отец, – то ли одобрительно, то ли осуждающе заметил индеец, покачав головой. – Ничего не боитесь.
   Игнацио усмехнулся: «Если бы ты повидал с моё, тоже бы ничего не боялся… Или почти ничего…»
   Иезуиты друг за другом поднимались по лестнице-спирали. Проводник, стоя у подножия храма, с интересом и некоторым страхом наблюдал за ними. Он опасался, что духи чачапойя покарают любопытных монахов и он останется без должного вознаграждения. Но вопреки опасениям проводника миссионеры благополучно добрались до вершины культового сооружения. Оно являло собой ровную площадку, посредине лежал жертвенный камень, рядом с которым зияло отверстие, ведущее во чрево храма.
   Игнацио приблизился к отверстию и заглянул в него.
   – А что, если туда спуститься? – произнёс он, вопросительно взглянув на Мартина.
   – Наверняка там одни кости, – возразил тот.
   – Возможно, – уклончиво ответил Игнацио.
   Он сам не знал, что хотел обнаружить среди скелетов, которыми, несомненно, заполнен жертвенный колодец.
   – Возьми у проводника верёвку, обвяжи меня, и я спущусь вниз, – попросил Игнацио.
   Увещевания его верного друга не рисковать понапрасну действия не возымели, и Мартин, махнув рукой, спустился по лестнице к проводнику. Наконец Игнацио опоясался верёвкой. Мартин проверил, туго ли тот затянул узел.
   – Ох, не спускался бы ты туда, – снова запричитал он, но переубедить Игнацио не представлялось возможным.
   – Нить судьбы ведёт меня во чрево храма, – высокопарно изрёк он и добавил: – Дай мне на всякий случай нож.
   Солнечные лучи, проникавшие внутрь колодезного зева, осветили нагромождения человеческих останков. Спустившись ниже, Игнацио отчетливо различил скорчившиеся или сидевшие на корточках мумии. Они располагались на специальных каменных выступах. Некоторые из них (как предположил монах) были помещены в грубые мешки, с виду практически не пострадавшие от времени. На мешках виднелись стилизованные вышивки человеческих лиц.
   Мартин, изо всех сил удерживавший верёвку, слабел с каждой минутой. Он возопил, умоляя проводника прийти ему на помощь. Тот, хотя и слышал этот вопль отчаяния, всё же колебался. Наконец желание получить дополнительное вознаграждение возобладало над страхом, и индеец устремился наверх по лестнице. Помощь Мартину подоспела, можно сказать, в последний момент.
   Игнацио, слышавший из ритуальной шахты отчаянные мольбы своего собрата, в какой-то момент подумал: «Вдруг Мартин действительно не удержит верёвки и я упаду прямо на груду костей? Так и сгину в заброшенном городе чачапойя…» Когда до него донёсся голос проводника, иезуит облегчённо вздохнул и решил обследовать содержимое одного из многочисленных мешков. Чтобы добраться до них, монах попытался раскачаться и зацепиться за каменный выступ. Ему это удалось без труда. Вытащив из-за пояса нож, он надрезал им мешковину, видимо, сотканную из стеблей какого-то растения.
   Теперь на него взирало лицо мумии. Игнацио полоснул мешок дальше и высвободил свою находку. Его взору предстала мумия женщины, о чём свидетельствовали ожерелье на шее и искусно сработанные серьги из раковин. Мумия сидела на корточках, что-то сжимая в руках. Монах попытался высвободить из цепких пальцев (кстати, отлично сохранившихся) некий предмет. При ближайшем рассмотрении им оказалась ритуальная чаша. Она изображала мужчину, вероятно, вождя, тело которого тугими кольцами обвивал змей.
   Игнацио покрутил чашу в руках, пристально её рассматривая. Удовлетворённый добытым трофеем, он крикнул:
   – Тяните наверх! – Сначала из шахты, показалась рука иезуита, крепко сжимавшая находку, а затем его голова и плечи. – Мартин, принимай! – скомандовал он, и монах-помощник, ловко подхватив чашу, упёрся в неё взглядом.
   – Интересная вещица, – задумчиво произнёс он.
   К нему приблизился проводник и тотчас блеснул своими познаниями.
   – Тамандуаре, бог чачапойя, – указал он пальцем на человечка, – а это его змей Колоканна, который откусывал людям головы.
   Монахи с неподдельным интересом воззрились на индейца.
   – Да, откусывал! – повторил он, отрабатывая обещанное вознаграждение. – Жертву приводили сюда, на крышу храма, и змей откусывал ей голову. Ритуальную чашу наподобие этой жрецы наполняли кровью. Тело бросали в шахту, кровь выпивали, а голову…
   – А голову?! – с нетерпением воскликнул Игнацио.
   – М-да… Старики утверждали, что высоко в горах у чачапойя было святилище, туда жрецы и уносили головы. Что они там с ними делали, никто не знает, – закончил свой рассказ индеец.
   – Странно, – заметил Игнацио, – в шахте, куда я спускался, увидел множество сидящих мумий, зашитых в мешки. У меня сложилось впечатление, что это, скорее, ритуальное погребение.
   Индеец кивнул.
   – Так и есть, святой отец. В шахтах чачапойя хоронили знатных людей, а затем приносили им жертвы. Трупы бедняков замуровывали в стенах их жилищ, а семьи умерших продолжали там преспокойно обитать.
   Мартин осенил себя крестным знамением.
   – Это что же получалось: дома-кладбища?
   Индеец, знавший, что христиане предают покойников земле, и понимавший значение слова «кладбище», согласился:
   – Да, можно сказать и так.
   – О, Господи! – с чувством взмолился Игнацио, крестясь. – Неужели земли вокруг мало? Могли бы по крайней мере сжигать тела усопших…
   На что индеец ответил:
   – Чачапойя считали, что духи умерших охраняют жилище. Хотя от инков они их не спасли.
   Монахи и проводник покинули всеми забытый город чачапойя, где некогда вождь Тамандуаре правил светлокожими людьми.
   На обратном пути Игнацио было, над чем поразмыслить. После двух месяцев проживания в крепости мапуче, посещения Куэлапа у него возникло множество вопросов, на которые хотелось получить ответы. Но от кого? Разве что от самих богов…
//-- * * * --//
   На следующий день после того, как путники покинули Куэлап, Игнацио почувствовал недомогание. Ночью монах, пылавший в жару, беспрестанно бредил.
   – Килиан! Килиан! – повторял он.
   Проводник недоумевал, кого так жалобно зовёт несчастный. Зато Мартин сразу понял, о какой Килиан речь. Бедный его собрат молил о встрече с Богиней Луны, храм которой он посещал у мапуче.
   – Сохрани дневник… Записи передай генералу ордена, – дал последний наказ собрату Игнацио, собрав остатки сил.
   Через два дня он скончался. Индеец был уверен: это духи чачапойя покарали монаха, нарушившего их покой и унёсшего из Куэлапа ритуальную чашу. Иезуит с кечуа похоронили Игнацио возле одного из горных селений. На его могиле они установили крест, дабы каждый, кто мимо пройдёт, узнал: здесь покоится с миром христианин.
   Мартин расплатился с проводником и оставшийся до Лахалько день пути преодолел в одиночестве. Много лет он сопровождал Игнацио, и теперь ему казалось, будто он похоронил в горной деревушке половину самого себя. Достигнув Лахалько, поселения чачапойя и кечуа, он тотчас отправился к местному патеру.
   Патер, монах ордена святого Иеронима, принял гостя радушно, отметив, что тот измучен дорогой.
   – Я похоронил своего друга и наставника, – поделился горем Мартин.
   – Примите искренние соболезнования, брат мой, – посочувствовал патер и продолжил беседу: – Вверенная моему попечению редукция солидная: в ней проживают около тысячи двухсот чачапойя и кечуа. Помощник мой, как и я, монах ордена святого Иеронима. Но он слишком молод и неопытен. Вы же – человек зрелый, многое в жизни повидавший. Буду рад, если вы останетесь в Лахалько и окажете мне посильную помощь. Случается ведь всякое, приходится контролировать даже алькада и коррехидора.
   Мартин задумался. Все прошедшие годы он повсюду следовал за Игнацио, а после смерти наставника ощутил пустоту и неуверенность. Миссионер чувствовал, что нуждается в надёжном для труда, раздумий и отдыха пристанище.
   – Благодарю вас, патер. Я готов принять ваше приглашение.
   – Могу я узнать, к какому ордену вы принадлежите? – поинтересовался патер, ибо чёрное одеяние монаха потеряло свой первоначальный цвет.
   – Иезуитов… – коротко ответил Мартин.
   Патер смутился, так как недолюбливал иезуитов и доминиканцев, заполонивших не только Европу, но и Новый Свет. Однако желание обрести умудрённого опытом помощника заглушило неприязнь.
   Три года Мартин хранил, как реликвию, дневник Игнацио де Оканья. Он так и не осмелился открыть его и прочитать, полагая, что изложенные наставником мысли предназначены исключительно для генерала ордена Клавдия Аквавивы. Но как передать ему дневник?..
   Наконец в редукцию Лахалько из Лимы с инспекцией прибыл Диего де Торрес, снискавший себе среди монахов Перу славу человека умного, честного, принципиального, рассудительного, прекрасно владеющего вопросами теологии и философии. Мартин поспешил встретиться с ним и передать дневник Игнацио де Оканья вместе с ритуальной чашей, найденной в Куэлапе.
   – Покойный Игнацио вёл этот дневник на протяжении двадцати шести лет. Он наделся, что его записи попадут в руки генерала ордена. Вероятно, в них есть нечто важное, о чём я не знаю, – признался Мартин.
   Диего де Торрес принял дневник с благодарностью, ибо по опыту знал, что подобные записи могут хранить ответы на многие вопросы. По возвращении в Лиму де Торрес расположился в университетском кабинете, доставшемся ему по наследству от Хосе де Акосты, и безотлагательно приступил к изучению дневника.

Глава 3

   Из дневника монаха-иезуита Игнацио де Оканья
   Племя мапуче никогда не подчинялось воинственным инкам. Да и мои соотечественники испанцы до сих пор не могут покорить этих сильных духом людей.
   Летом 1596 года я и мой верный друг, монах Мартин де Посода, путешествовали по малоизученным землям Западной Аргентины. В одном из приграничных районов, прилегающих к Чили, мы столкнулись с людьми мапуче. К великому нашему изумлению, они не выказали агрессивности, напротив, увидев наши бедные монашеские одежды, пригласили в свою деревню.
   Располагалась она в горах на ровном плато, окружённом горами. Я сразу определил, что моим соотечественникам было бы трудно завоевать это индейское поселение, по сути, крепость, обустроенную в удобном для обороны месте. Деревню окружал высокий частокол, под его прикрытием даже маленькая горстка людей могла оказывать достойное сопротивление.
   Над частоколом возвышались четыре дозорные башни, я заметил на них часовых. Стены прорезали небольшие бойницы, из которых удобно вести прицельный огонь. Ко всему, крепость была окружена глубоким сухим рвом, преодолеть его наскоком не представлялось возможным.
   Мне наказали идти за проводником след в след, ибо все подходы к селению сплошь усеяны ловушками, ямами с остро отточенными кольями, замаскированными тростником, травой и цветами. Это могила для любого всадника, попади он туда.
   По мосту, перекинутому через сухой ров, мы миновали надёжно укреплённые ворота и оказались внутри крепости. Дома мапуче, сложенные из местного камня, окружали небольшую площадь с установленными на ней несколькими деревянными ритуальными столбами. Часто индейцы совершали около них свои обряды, судили и наказывали провинившихся. Среди строений размерами и отделкой выделялся дом, принадлежавший, по всей видимости, вождю.
   Именно туда нас и проводили, где пожилая женщина накормила меня и Мартина кукурузной кашей. Утолив голод, мы и вовсе почувствовали себя уверенно. Я хорошо знал язык кечуа, и мне было известно, что мапуче, имея тесные контакты с этим племенем, владеют их наречием. Я поблагодарил хозяйку и попытался узнать её имя. Женщина, увы, не удостоила меня ответа.
   Дом разделялся на две части шерстяным пологом, вероятно, изготовленным из шерсти ламы. Он распахнулся, и перед нами предстал крепкий загорелый мужчина, облачённый в длинную тунику, перехваченную кожаным ремнём. Чёрные, слегка раскосые глаза цепко впились в нас. Нос, крупный, с горбинкой, тонкие тёмно-коричневые губы, волевой подбородок, резко очерченные скулы – всё подчёркивало его избранность и высокое происхождение. Волосы мапуче были заплетены в косу. Голову перехватывал широкий кожаный шнур, украшенный серебряными бляшками. Таким я впервые увидел здешнего вождя. В дальнейшем, имея возможность разглядеть правителя наилучшим образом, я отметил, что лицо его, мужественное, хранившее печать ума и мудрости, по-своему красиво.
   Возникнув на пороге своего жилища, вождь не спешил начать с нами разговор. Тогда я и заговорил с ним на языке кечуа:
   – Благодарю тебя за приют и угощение. Могу ли я узнать твоё имя?
   – Я вождь здешнего племени мапуче, – с достоинством сообщил хозяин дома. – Имя моё Гуалемо. Ты, монах, давно, видно, обосновался в наших краях, если знаешь кечуа.
   – Да, почтенный вождь, я много лет странствую по Перу. Молодым человеком прибыл сюда, а недавно мне исполнилось сорок шесть лет. Больше половины жизни я провёл среди индейцев, неся им слово Божие и истинную католическую веру, – ответил я.
   Вождь усмехнулся.
   – Истинную веру, говоришь, монах? Это твоя вера во Христа, распятого на кресте, велит испанцам уничтожать наш народ?! А как же ваша заповедь: не убий?
   Я изумился теологическим познаниям индейца.
   – Откуда тебе известны христианские заповеди? – спросил я.
   – Ты не первый монах, который посещает наше селение. Одного из них я приказал убить, ибо он шпионил в пользу испанцев, – хладнокровно сообщил вождь и воззрился на меня своим цепким взором.
   – Я – не шпион губернатора Лойолы, – мгновенно отреагировал я, ибо вовсе не хотел быть принесённым в жертву местным богам.
   – Ты знаешь Лойолу, этого жалкого негодяя? – надменно спросил Гуалемо.
   Я действительно был знаком с нынешним правителем губернии, потомком первого генерала нашего ордена Игнацио Лойолы, но взглядов его не разделял и жалким бы не посчитал никогда. Губернатор отличался жестокостью как по отношению к своим подчинённым, так и к местному населению.
   – Мне приходилось сталкиваться с ним несколько раз, – подтвердил я предположение высокого собеседника. – Не один я пытался призвать губернатора к милосердию, но тщетно.
   Губы Гуалемо тронула едва заметная улыбка.
   – Ты не боишься осуждать испанца, своего соотечественника?
   – Не боюсь. Он ослеплён властью и опьянён кровью, – пояснил я.
   Индеец сделал жест рукой, означавший, что удовлетворён ответом.
   – Племя мапуче – единственное в Перу, не подчинившееся испанцам. Даже инки, под пятой которых находились аймара, кечуа и чачапойя, выдохлись. Мы сопротивляемся почти сто лет, я уверен, что выстоим, – гордо произнёс вождь и переключился на тему обыденную: – Вам предоставят жильё, где вы сможете отдохнуть, а при желании и погостить у нас. Я убедился, что вы не шпионы.
   С этими словами он скрылся за пологом. Появилась пожилая женщина; она проводила нас в один из домов, стоявших на отшибе селения. Вечерело. Солнце садилось, окрашивая горы в бледно-розовые тона. Краски заката напомнили мне родной дом в Испании, прекрасные розы, которые любила моя матушка, так безвременно оставившая этот мир.
   Войдя в жилище, мы огляделись. Обстановка более чем скромная. Посредине – очаг, вокруг него на земляном полу расстелены шкуры животных. Из нехитрого скарба, сваленного в углу, я извлёк лучину с огнивом (явно испанским) в надежде зажечь свет и хоть немного внимания уделить своему дневнику. Мартин, помолившись, занялся уборкой помещения. Я зажёг огонь, удобно устроился и достал из походного мешка чернильницу, перо и тетрадь в изрядно потёртой кожаной обложке. Четверть века назад, попав в Новый Свет, я начал вести дневник. Его листы были белы и чисты, когда я сделал первую запись. Обложка из бычьей кожи, приятная на ощупь, отливала матовым блеском. Теперь дневник потёрт, листы пожелтели. На многих страницах чернила растеклись, и текст разобрать почти невозможно. Но всё же я снова открываю тетрадь и пишу в надежде на то, что по возвращении в Испанию мой труд пригодится потомкам. Итак, я продолжаю свой рассказ…
   Племя мапуче занимает обширную территорию, не подвластную испанской короне. Место это неспокойное: в горах часто случаются землетрясения и извержения вулканов. Анды, где поселилось племя, с запада обрамляет тонкая полоса суши, стиснутая океаном и горами. Она представляет собой влажную низину, к северу от которой климат становится жарче и горные хребты нисходят к раскалённым пескам пустыни Атакама. На юге земля словно окунается в океан, образуя множество островов [23 - Идёт описание территории Чили, которая в тот исторический период входила в состав Перу и подчинялась испанской короне.].
   Между Андами и прибрежными холмами лежит долина Арауко, которую пересекают многочисленные реки и их притоки. По названию долины мапуче стали именовать арауканами. Северную часть долины занимают луга, южную – непроходимые леса; добываемую там ценную древесину переправляют в метрополию.
   У мапуче нет своего языка, они говорят на общем наречии мапудунгун, насчитывающем несколько диалектов. Язык кечуа, как я отмечал ранее, также популярен. Испанцы ведут на нём переговоры с непобеждённым племенем. Некоторые мужчины мапуче женятся на женщинах кечуа.
   Тысячу лет назад индейцы мапуче расселились по долине Арауко и в прилегающем к ней горном массиве. Издревле мужчины этого племени охотились на ламу-гуанако и оленей, а женщины и дети собирали ягоды, из которых варили пиво. На побережье аборигены ловили крабов, морских ежей, мидий, собирали съедобные водоросли – кочаюйо. Некоторые семьи мапуче охотились на тюленей. Из шкур животных изготавливали шлемы и доспехи.
   В просторных жилищах мапуче может уместиться целое семейство. Около каждого дома на небольшом огороде возделываются картофель, киноа (местный злак), бобы, тыквы, перец. По примеру инков мапуче занялись животноводством, стали выращивать свиней, разводить лам и кур. С приходом моих соотечественников-испанцев в хозяйстве мапуче появилась лошадь.
   Семейства мапуче многочисленные. Здесь принято многожёнство, потому в каждом доме можно насчитать до десяти детей, а то и больше. Выбирая супругу, мужчина учитывает её происхождение. Если, например, младшая жена принадлежит к наиболее влиятельному клану – лофу мапуче, то в семье она займёт главенствующую роль и старшие жёны будут вынуждены ей подчиняться.
   Каждый клан возглавляет вождь – лонко. Гуалемо, с которым я познакомился, и есть лонко. Повседневную жизнь племени регулирует устный кодекс законов и сводов Ад-Мапу. Суд в селении вершат старейшины – ульмены. Для этого они собираются на площади, рассаживаются полукругом около деревянных ритуальных столбов, разводят костёр.
   Ещё, я слышал, высоко в горах у мапуче есть храм, где живёт Килиан. Индейцы почитают её как Богиню Луны и предсказательницу. Никто, кроме умельменов и лонко, не может увидеть таинственную Килиан. Я настолько заинтересовался храмом, что с просьбой разрешить посетить его обратился к вождю – лонко. Глаза Гуалемо расширились от удивления.
   – Ты хочешь проникнуть в храм Луны и побеседовать с пророчицей?
   – Вот именно, так как много лет я веду дневник и надеюсь опубликовать его. Европейцы должны узнать о вашей замечательной культуре.
   Гуалемо, помолчав в раздумье, произнёс:
   – Завтра мой сын отведёт тебя к пророчице. Но только одного.
   Я с благодарностью принял согласие вождя. Меня ничуть не смутило поставленное им условие не брать с собой Мартина.
   Рано утром сын вождя Лойхо зашёл за мной. Мартин, привыкший всюду сопровождать меня, не на шутку встревожился. Я постарался успокоить его, пообещав быть осмотрительным и осторожным, а по возвращении рассказать об увиденном и услышанном во всех подробностях.
   В сопровождении Лойхо я покинул пробуждающуюся деревню. Женщины мапуче поднимались чуть свет и принимались хлопотать по хозяйству. У каждой из них были свои обязанности: одна стряпала, другая шила и стирала, третья ухаживала за огородом…
   Мужчины отправлялись добывать пропитание. Или в нынешние неспокойные времена они сменяли друг друга на контрольных заставах, чтобы не подпустить к селению не замеченными испанцев (как ни прискорбно об этом писать – моих соотечественников).
   … Лойхо прекрасно ориентировался в горах. Мы продвигались вверх по тропе, известной лишь вождю, его сыну и ульменам, а когда солнце поднялось в зенит, достигли храма Луны. Взору открылась небольшая ровная площадка. Культовое сооружение, сложенное из камня и примкнувшее к горе, подёрнутой белёсой дымкой, было почти невидимо, исключая тёмный проём входа, более похожий на зев пещеры.
   Лойхо оглянулся и пристально воззрился на меня.
   – Сейчас мы войдём в храм, монах. Ты не передумал? – спросил он на кечуа.
   – Нет, – уверенно ответил я. – Почему я должен передумать? Ты что, намерен принести меня в жертву своим богам?
   – Ты храбрый человек, монах! Потому и понравился моему отцу… – Сын вождя улыбнулся и растворился в черноте входа. Я последовал за ним.
   В первый момент мне показалось, что я ослеп, и двигался за юным проводником исключительно по наитию. Наконец мы достигли небольшого помещения, скудно освещённого факелами. На каменной стене виднелся искусно высеченный женский лик, вероятно, богини Килиан. В полумраке я смог различить правильные черты её лица. Перед образом был установлен алтарь, почерневший от времени и крови.
   Словно из воздуха, перед нами возникла молодая жрица. Её свободное одеяние – чёрная шаль – кепам, скреплённая на плече заколкой – тупу, – закрывало фигуру от плеч до лодыжек.
   – Великая Килиан ждёт тебя, – обратилась жрица ко мне. Я почувствовал, как внутри у меня всё похолодело, но, превозмогая страх, последовал за ней.
   Пройдя по извилистым тоннелям, мы оказались в просторном зале, созданном природой. С потолка сосульками свешивалось множество сталактитов. В центре зала на каменном троне восседала древняя старуха, одетая во всё чёрное, совершенно не похожая на богиню. Я замер, не зная, как себя вести. Килиан впилась в меня цепким взором.
   – Я ждала тебя, монах. Твоё появление предначертано судьбой, – произнесла она на кечуа.
   Услышав сзади какой-то шорох, я невольно оглянулся: за моей спиной возникли трое воинов, облачённые в шкуры лам.
   – Мои телохранители, – пояснила Килиан и жестом велела им удалиться. – Ты пришёл с чистыми намерениями, не так ли?
   – Да, богиня. Я пришёл с миром, – подтвердил я.
   – Нить судьбы привела тебя в храм Луны, – продолжала Килиан. – Она протянулась из Ла-Платы [24 - Крупнейшая провинция того времени, расположенная на территории Аргентины, охватывающая также южные и юго-восточные районы Парагвая.].
   – Откуда тебе известно, что я пришёл из Ла-Платы?! – воскликнул я изумлённо.
   – Ты забыл, что я пророчица? У меня было видение…
   – Какое? – поинтересовался я.
   Килиан умокла, собираясь с мыслями, затем продолжила:
   – Я не могу озвучить его. Оно слишком сложное для понимания простого смертного, так как ниспослано Нгемупуном, моим отцом, и братом Вангленом. Отец был мудрым правителем, а брат – храбрым воином. Теперь их духи посещают меня…
   Я замер, ожидая, что Килиан посвятит меня в некую тайну.
   – Твоё появление повлечёт за собой цепь событий, и нить судьбы соединит меня с Тамандуаре. Вместе мы сможем противостоять захватчикам.
   У меня перехватило дыхание. Захватчикам? Значит, испанцам! Но ведь я один из них, но здесь об этом словно забыли.
   – Я расскажу тебе легенду, которая тысячу лет живёт среди моего народа.
   Я напрягся: как жаль, что не смогу записать её. Килиан, дивным образом проникнув в мои сокровенные мысли, задала вопрос:
   – Где твой дневник, монах?
   Ошарашенный, я развязал походный мешок, достал дневник и протянул его Килиан.
   – Хорошо, – кивнула она, – тогда пиши.
   Она трижды хлопнула в ладоши. Появились жрицы. Две женщины внесли небольшой столик; за ними шла ещё одна, держа в правой руке деревянный табурет, а в левой прибор для письма.
   – Ты удивлён? – поинтересовалась Килиан.
   – Разумеется, – признался я, усаживаясь за стол и открывая дневник на чистой странице. Обмакнув заострённую палочку в чернильницу, приготовился писать.
   Килиан говорила медленно, будто диктовала текст. Вот он, записанный мною дословно.

   Древнее сказание индейского племени мапуче
   Высоко в чёрном небе парила серебряная птица с огромными голубыми глазами. Вокруг неё царила пустота…
   Тринадцать небесных странников в золочёных одеждах пребывали в чреве этой птицы. Каждый из них бережно сжимал в руках ларец. Несметное богатство содержалось в этих сундучках, которое странники прихватили с собой, покидая прародину.
   Птица, подчинявшаяся только их командам, продолжала удаляться от Серебряной звёзды [25 - Млечный Путь. Главными объектами наблюдения в астрономии инков и мапуче на небосклоне являлись тёмные участки Млечного Пути (спиральной галактики) – своеобразные «созвездия» в терминологии андских культур: Лама, Детёныш Ламы, Пастух, Кондор, Куропатка, Жаба, Змея, Лиса. А также звёзды: Южный Крест, Плеяды, Лира и многие другие.]. Путешественники, измученные долгим полётом, мечтали обрести пристанище.
   Среди них разгорелся спор: где именно должна приземлиться птица? Они долго не могли прийти к согласию. Наконец вмешалась прекрасная Килиан, доселе хранившая молчание.
   – Не для того мы оставили Серебряную звезду, спаслись от своих заклятых врагов, дабы сгинуть в небесах! – воскликнула она. – Пусть птица сама решит, где ей приземлиться! И эта земля станет нашим домом. Там мы разойдёмся в разные стороны и начнём новую жизнь.
   Ванглен, родной брат Килиан, поддержал её. Согласились и остальные.
   И вот серебряная птица, которая несла по Сияющей бездне [26 - Космос.] тринадцать небесных странников, приблизилась к Голубой планете [27 - Земля.] и начала плавно снижаться.
   Внизу разверзлось плато с изображением неких существ [28 - Наска.]. Серебряная птица приземлилась на пустынном плато, изрезанном замысловатыми фигурами. Из её клюва на землю спустились тринадцать небесных странников:
   Паи Суме Марангату (Прародитель) с сыновьями Тупи (Богом плодородия) и Тамандуаре (Возрождающимся),
   Нгемупун (Верховный бог грома) с дочерью Килиан (Богиней Луны) и сыном Вангленом (Богом звёзд),
   Тлалок (Бог дождя) с сыновьями Кетцалькоатлем (Змеем) и Эхекатлем (Богом Ветра),
   Виракоча (Великолепная Сияющая бездна) с сыном Пача Камак-Виракоча (Творцом),
   Ах Мукен Кааб (Погребающий в земле, испепеляющий) с сыном Колопом Увич Кином (Отбирающим глаза у Солнца).
   Они осмотрелись, новая родина им понравилась. Странники распрощались и разошлись в разные стороны. Один лишь Ах Мукен Кааб не спешил покинуть плато. Он приблизился к серебряной птице и молнией, низвергнувшейся из его руки, уничтожил её и лишь затем вместе с сыном отправился прочь.
   Впоследствии Паи Суме Марангату правил племенами гуарани, абирон и чачапойя. Нгемупун – племенами мапуче, пикунче и уильиче. Тлалок – ацтеками. Виракоча – инками, кечуа, аймара. Ах Мукен Кааб – племенами майя, сапотеков, ольмеков и тольтеков.
   Тринадцать небесных странников обрели на земле новую родину и принесли в дар людям мудрость, долголетие, смелость, благородство, способность предвидения, астрономические и магические познания, научили обрабатывать землю, возводить храмы и дворцы, заниматься ремёслами.
   Но злые демоны не хотели, чтобы народы гуарани, мапуче, майя и ацтеки процветали. Они коварно смешали благие дары небесных странников с самыми дурными наклонностями, в результате чего вожди избранных племен стали одержимы властью, богатством, жаждой крови. Жрецы, дабы умилостивить верховных богов, убивали людей, не подозревая, что служат тёмным силам.
//-- * * * --//
   Килиан умолкла. Я дописал последнее слово и взглянул на древнюю пророчицу. Великая богиня Килиан, плакала.
   – Ты удивлён, что боги способны проявлять чувства? – спросила она.
   – По-моему, вы похожи на простую земную женщину, – признался я.
   Килиан загадочно улыбнулась.
   – Ваша Дева Мария тоже была смертной женщиной, но это не мешает вам считать её божеством. Осталось немного, поверь мне, и ты постигнешь тайну Килиан, – пообещала она.
   За моей спиной бесшумно возникла жрица. Я понял, что мой визит к богине завершен. Однако, покидая храм, я отчего-то уверовал в новую, причём скорую, встречу с богиней.
   Лойхо проводил меня в деревню. Я достиг своего временного жилища, когда день клонился к вечеру. Мартин бросился ко мне навстречу, раскрыв объятия.
   – Игнацио, я так переживал за тебя! Дурные мысли лезли в голову, – признался друг.
   Я тяжело вздохнул, не зная, что ответить Мартину: успокоить его или, напротив, поделиться возникшими опасениями. Заботливый собрат приготовил скоромный ужин. За весь день мне маковой росинки в рот не попало, и теперь, ощутив зверский голод, я съел всё подчистую.
   Ещё раз обдумав всевозможные последствия встречи с Богиней Луны, я всё-таки решил подробно поведать Мартину, что со мной произошло. Он никогда не отличался остротой суждений, но на сей раз, внимательно выслушав меня, пришёл в крайнее волнение.
   – Килиан недаром рассказала тебе, Игнацио, эту легенду! Она хотела, чтобы ты задумался…
   – Над чем? – спросил я, хотя и сам догадывался.
   – Над её истинным происхождением. И над происхождением индейских богов. Мы много с тобой путешествовали, и ты всегда заносил в дневник всё, казавшееся тебе значимым. Так вспомни теперь бога Виракоча.
   Я быстро пролистал дневник и нашёл запись, датируемую 1578 годом. Тогда почти год мы с Мартином прожили среди инков в редукции. Запись гласила: «Виракоча считается у инков Верховным Владыкой. Ему оказываются самые высокие почести. Индейцы поклоняются также солнцу, звёздам, грому и земле, именуемой Пачамамой (мать-прародительница). Среди звёзд, всех, без исключения, обожествлённых аборигенами, особенно почитаемы Колька, по-нашему, Плеяда, и Уркучилтай (у европейцев – Лира).
   В ранних сказаниях инков упоминается, что боги спустились к ним со звезды Уркучилтай. Они наделили их мудростью, обучили разным ремёслам. Благодаря пришельцам племя занялось земледелием и животноводством. Звезда Уркучилтай в знак особой признательности ей была возведена индейцами в ранг покровительницы домашнего очага. Инки приносили в жертву богам мелких животных, а во время войн – пленников…»
   Я закрыл дневник и обратился к Мартину:
   – Ну и что? У многих народов в дохристианский период было принято обожествлять звёзды.
   Собрат тяжело вздохнул и покачал головой.
   – Наша беда в том, Игнацио, что мы не желаем видеть очевидное, поскольку это идёт вразрез с христианской верой и подрывает наши устои. Но вспомни девиз нашего ордена.
   Я в полном недоумении воззрился на своего друга.
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Мы выполняем здесь миссию, возложенную на нас орденом, а потому обязаны разбираться со всеми, казалось бы, загадочными явлениями и грамотно их истолковывать. Сила ордена в знаниях. К сожалению, не все это осознают.
   Я задумался над словами Мартина. Действительно, в Новом Свете мы самозабвенно несём слово Божие в дикие племена, но имеем к тому же возможность пополнить бесценными сведениями собственный багаж знаний. Мне невольно вспомнился наш генерал Клавдий Аквавива, напоминавший при любой возможности об ордене тамплиеров:
   – Пока народы Европы пребывали в нищете, а короли передрались за якобы истинную веру, тамплиеры задолго до Колумба открыли Новый Свет и добывали в его недрах серебро и золото. Только глупец мог подумать, что с казнью Великого магистра де Молэ орден закончил своё существование. Как бы не так! Колумб отправился открывать новые земли под флагом тамплиеров и на деньги «давно сгинувшего» ордена, к которому в отличие от Франции и Ватикана всегда благоволили испанские короли. Потому напоминаю вам, братья: «К вящей славе Божией!» – это наш официальный девиз, утверждённый Римом. Но есть другой, который во многом движет нашими поступками: «Всё во имя ордена!» Не забывайте: вы не религиозные фанатики, готовые жечь и убивать за веру, а способные глубоко мыслить учёные мужи. Священное Писание, разумеется, надо уважать, но при необходимости произнесите только «Всё во славу ордена!» и поступайте целесообразно обстоятельствам.

   …Значит, так тому и быть: «Всё во славу ордена!» Я настроился во что бы то ни стало разузнать тайну Килиан. Впрочем, некоторые сомнения относительно её здравомыслия меня не покидали: мало ли какая старушенция вообразит себя пророчицей и богиней.
   Древняя пророчица утверждает, что её посещают видения. Может, и правда, посещают. Я уже не раз сталкивался здесь с подобными явлениями. Индейцы, хотя и начинают постепенно поклоняться Христу и Божьей Матери, не перестают прорицать даже во сне. Будто сама земля, которую я исходил пядь за пядью в течение двадцати шести лет, окутывает завораживающей магической пеленой всякого, кто на неё ступает.
   Несколько дней провёл я в бездействии, наблюдая за образом жизни мапуче. Мне довелось ещё раз переговорить с вождём и скрепя сердце пообещать ему, что в ожидании приглашения Килиан вновь посетить храм не стану докучать индейцам своими проповедями. Единственное, что мне оставалось, – пополнять дневник свежими записями.
//-- * * * --//
   Мапуче любили устраивать пышные пиры. Обычно их приурочивали к празднествам, важным религиозным обрядам или Совету племён – айльяреуэ. Такие пиршества могли продолжаться целыми днями, в течение которых поглощались почти все запасы провизии. Впредь индейцы были вынуждены питаться, в основном, поджаренной и приправленной водой мукой вплоть до следующего урожая. Правда, охотники исправно приносили дичь, добытую в окрестных горах и долине.
   Я не раз наблюдал, как едят семьи мапуче. Первыми утоляют голод мужчины, сидя на грубых пнях, застеленных шкурами. После того, как они насытятся, к трапезе приступают женщины и многочисленные дети.
   Кстати, такие застолья не бывают однообразными и скучными. Среди мужчин, например, всегда найдётся словоохотливый нгенпин – оратор, который и сам произнесёт яркую речь, и остальных в беседу вовлечёт.
   Часто мапуче собирались подле ритуальных столбов на площади, и тогда вьюпифе – сказитель развлекал индейцев легендами, историями из жизни воинов.
   Более всего меня поразила чистоплотность мапуче, ежедневно принимавших ванну. Купание в травяном настое, считают они – и с этим нетрудно согласиться – укрепляет здоровье и отгоняет злых духов – кальку. Я и мой друг Мартин имели удовольствие принимать участие в этих водных процедурах. Нам вручили большую бадью и прислали прислужницу. Обнажаться при ней мы не посмели. Заметив наше смущение, она прыснула от смеха и пояснила, что совместное купание мужчин и женщин у них в порядке вещей. Сославшись на свой монашеский сан, не допускающий вольностей, мы все-таки тактично избавились от симпатичной индеанки.
   Казалось, вождь и ульмены о нас забыли. Поселившись на окраине деревни, мы с Мартином постепенно приспосабливались к местным обычаям. Только дети проявляли к нам повышенный интерес. Мартин охотно рассказывал им на языке кечуа всякие истории. Ребятишки прониклись к нему безмерным уважением, ходили за ним по пятам, засыпая вопросами, на которые тот терпеливо и обстоятельно отвечал. Я даже уверовал, что из моего собрата и надёжного помощника может получиться прекрасный учитель.
   Спустя примерно месяц нашего гощения у мапуче мы узнали о возникновении нового вооружённого конфликта между ними и испанцами, моими соотечественниками. Гуалемо призвал меня в свой дом и выдвинул ультиматум:
   – Наше племя вступает на тропу войны. У тебя есть выбор – остаться в селении или покинуть его.
   – Если ты уйдёшь, то никогда не увидишь Килиан, – добавил почитаемый племенем шаман – мачи, стоявший рядом с вождём.
   Его облачение – длинный просторный балахон, увешанный амулетами, – безошибочно выдавал род занятий колдуна. Седые всклокоченные волосы украшали цветные нити с прикреплёнными к ним небольшими речными ракушками, в руках он сжимал деревянный посох с нанизанной на него мишурой. Лицо шамана, изрезанное морщинами, показалось мне отталкивающим, неестественно длинный нос, свисавший до верхней губы, вызывал отвращение…
   – Я остаюсь, – коротко ответил я.
   Вождь, видимо, удовлетворённый таким решением, позволил мне удалиться.
   Затем я узнал, что в доме Гуалемо состоялся бутанмапу – военный совет. Представители почти сорока небольших племён мапуче прибыли в селение, избрали единого вождя – токи, которому предстояло вести объединённые силы в бой.
   Почти сорок лет назад Испания начала колонизацию здешних земель. В те времена мапуче не были искусными воинами, если не считать участие их в распрях и стычках с соседними племенами из-за женщин, потоптанных посевов или якобы наведённой порчи. Нападения конкистадоров вынудили мапуче объединиться. Вожди поняли, что могут выстоять только сообща. И вот теперь я – испанец, монах-иезуит, нахожусь на независимой земле мапуче, в то время как на всей территории Перу, Боливии, Парагвая и Аргентины установилась власть испанской короны.
   Я, разумеется, не присутствовал на военном совете мапуче, но краем уха слышал, что они приготовили коварную ловушку для противника. Сгорая от желания открыть её секрет и внутренне содрогаясь за участь соотечественников, которые могут поддаться на хитрость индейцев, я из конца в конец слонялся по деревне. Никто не обращал на меня внимания – все были заняты военными приготовлениями. Даже дети, переставшие докучать Мартину, который вздохнул с облегчением.
   Каждый воин вооружался и кормился сам. Перед выступлением воины-мапуче долго постились и воздерживались от связей с женщинами. С собой воин брал мешочек с сушеным мясом. На похлебке, приготовленной из него, он мог без труда продержаться до тех пор, пока не получал возможность кормиться грабежом. Не обременённые тяжёлой поклажей воины могли легко передвигаться, стремительно атаковать противника и быстро отступать.
   До испанского вторжения мапуче не знали ни лошадей, ни металлов. Они мастерили оружие из дерева, камня или тростника. Каждый воин сам изготавливал для себя оружие и учился владеть им с детства.
   Военный арсенал мапуче – это луки, палицы, пики, дротики, пращи. На луки, небольшие и слабые, натягивалась тетива из жил животных. Стрелы изготавливались из бамбука – колтгуэ и снабжались каменными или костяными наконечниками, которые иногда смазывали ядом. Палицы – лонко куилл индейцы делали из тяжелого и прочного, как железо, дерева – лума. Ударом такой палицы можно свалить человека в латах или боевую лошадь.
   Пики мастерили из орешника – килья, с наконечниками, как у стрел. Их применяли, чтобы остановить кавалерию. Кроме того, индейцы имели на вооружении дротики, схожие с пиками, только короче; ими ловко пользовались в ближнем бою. Пращи сплетали из древесных волокон и применяли для защиты укреплений, а иногда в рассыпном строю. Некоторые воины привязывали к концам своих пик веревочные петли типа лассо, которыми стаскивали всадников с лошадей.
   Позже мапуче обзавелись новым оружием, захваченным у испанцев: алебардами, топорами, боевыми молотами, мечами и аркебузами – трабукос. Индейцы облачались в доспехи, подобные рыцарским, изготовленные из прочной двухслойной дублёной кожи. Стрела в таких доспехах «увязала», а острый меч мог рассечь их с трудом. Словом, сами того не желая, колонизаторы поспособствовали прогрессу индейского воинства.
   Из рассказов конкистадоров и братьев-монахов я кое-что знал о военной тактике мапуче, отточенной веками междоусобных войн. Они практикуют, например, внезапное нападение – малон из засады несколькими небольшими отрядами. Часто по принципу малона собирали большие армии, которые атаковали противника из леса, из-за холмов или обрушивались на неприятельский лагерь ночью. Существенно, что малон не требует тщательных приготовлений. Иногда аборигены нападали на врагов, даже не уточнив их численность, тем не менее под предводительством опытных полководцев, подобных Гуалемо, выигрывали битвы.
   Сражения в открытом бою случались, когда индейцы ненароком обнаруживали себя раньше времени или, наконец, уверовали в собственные силы. Так, сформированные мапуче пехотные отряд были способны открыто противостоять испанской коннице. В таком случае они выставляли заградительный отряд, вооружённый длинными копьями. Индейцы, плотно сдвигая ряды, втыкали копья в землю, тем самым не позволяя испанской коннице продвигаться вперёд. Полководцы – токи выставляли засадные полки, отрезавшие неприятелю путь к отступлению, наносящие удары ему в тыл и по флангам. Высылались маленькие летучие отряды с целью заманить неприятеля в неудобное для обороны место, где его атаковали главные силы индейцев.
   Иногда мапуче находили ценного союзника из числа замиренных индейцев, которых испанцы использовали как носильщиков или во вспомогательных частях, вооружая их луками и палицами. Они сообщали о планах испанцев, а то и вовсе переходили на сторону «братьев по крови». Но встречались замиренные индейцы, до конца сохранявшие верность покорителям и отдававшие за них жизнь.
   Я некогда читал, как конкистадор Педро Вальдивия [29 - Педро де Вальдивия – (1497–1554) испанский конкистадор, первый губернатор Чили.] описывал сражения арауканов-мапуче с испанским войском. Постараюсь воспроизвести его по памяти:
   «…На поле битвы арауканы выходят стройными рядами, около ста человек в каждом. Свои полки они ставят вперемешку – полк лучников с флангов защищают два полка пикинеров. Пикинеры наступают тесным строем, плечом к плечу…»
   Педро Вальдивия отмечал, что мапуче к югу от реки Мауле воевали иначе, нежели их северные родичи, пикуэнче или промауке. В первых битвах с индейцами испанские уланы – лансеро без особого труда побеждали большие армии, однако испанской пехоте приходилось нелегко. Оружие арауканов – короткие копья, дротики и пращи – почти не отличалось от того, что использовали инки и другие северные племена. Правда, у здешних лучников имелись еще большие палицы. Первую экспедицию Вальдивии, отправившуюся в долину реки Мауле, ночью атаковала армия численностью в семь-восемь тысяч мапуче. Бой шёл около двух часов. Вальдивия описал индейцев так: «Они дрались яростно, держась друг друга, как германцы».
   Германцы – это, по всей видимости, ландскнехты, с которыми Вальдивия воевал в Италии. Однако через два часа индейцы дрогнули, они понесли большие потери, включая своего предводителя – токи. У испанцев были убиты две лошади, а шесть лошадей и шесть человек, закованных в броню, ранены. Поскольку в предыдущих боях с индейцами испанцы редко несли урон, это сражение особенно запомнилось Вальдивии.
   Через несколько лет конкистадор вернулся сюда, чтобы завоевать эту область. На сей раз его атаковали двадцать тысяч мапуче, которые, как и в прошлый раз, ночью обрушились на испанский лагерь. Индейцы предприняли лобовую атаку, так как конкистадоры заняли позицию между двумя озерами. Бой растянулся на три часа. Сто лансеро, испанских конников, во главе с самим Вальдивией несколько раз пытались вклиниться в ряды индейцев, но испанские лошади всякий раз поворачивали прочь. Шестьдесят животных были ранены стрелами, палицами и копьями, несмотря на то что их защищала броня. Наконец Вальдивия приказал лансеро спешиться и идти в атаку вместе с пехотой. Только так испанцы смогли опрокинуть индейское войско.
   Через месяц Вальдивия построил форт из толстых бревен с глубоким рвом там, где теперь расположен форт Консепсьон [30 - Расположенный в Чили, потому как есть ещё парагвайский Консепсьон.]. Но вскоре мапуче атаковали форт силами в сорок тысяч воинов с четырех сторон. «Они бросились на нас, – писал впоследствии Вальдивия, – со всей отвагой четырьмя дивизиями… в лучших одеждах из кожи ламы и тюленьих шкур, раскрашенных в яркие цвета. Некоторые были закутаны в шкуру целиком; голова зверя, украшенная перьями, служила шапкой и была похожа на тиару священника. Даже самый острый топор не мог пробить ее. У многих были луки со стрелами и копья, дубины и палки; пращей не видел ни у кого».
   Индейцы научились противостоять кавалерии, выстроившись фалангой и упирая свои пики в землю, как это делали настоящие ландскнехты. Таким приёмом они могли остановить кавалерийскую атаку, но строй оказывался уязвимым при нападении с фланга или тыла, а также при ударе пеших испанских мечников.
   Мощи испанской кавалерии индейцы противопоставляли внезапные ночные атаки, засады и полевые укрепления. Легендарный Лаутаро, бесстрашный вождь арауканов, изматывал вражеских всадников, заставляя их совершать долгие переходы по жаре и заманивая их на благоприятную для себя местность. Он разработал тактику атак волнами: когда воины на переднем крае уставали, их сменяла следующая волна. Под её прикрытием воины первой волны отступали в тыл, отдыхали, перегруппировывались и вступали в бой, когда подходила их очередь.
   Мапуче-арауканы выстраивались в чёткие, стройные боевые порядки – намунто кона. Кланы индейцев подражали испанской терции: выстраивались каре из восьмисот или тысячи пикинеров и «рукава» на флангах из четырёхсот воинов с луками и палицами в каждом. Этот строй с фронта и флангов прикрывали застрельщики…
   Испанская корона продолжала расширять свои владения на юге. Педро Вальдивия возглавил строительство города Валдивия. Под предводительством Лаутаро мапуче оказывали ожесточённое сопротивление. Они разбили испанцев при форте Тукапель и пленили конкистадора. Индейцы принудили его выпить жидкое золото, столь почитаемый колонизаторами металл. (Неслыханная жестокость. Хотя мои соотечественники поступают с местным населением не менее безжалостно.)
   Через несколько лет погиб и бесстрашный Лаутаро.
//-- * * * --//
   …Мужчины-мапуче покинули селение, отправившись сражаться с испанцами. Внезапно я ощутил острое желание последовать их примеру, но, вняв увещеваниям Мартина, остался. Меня тяготила сумятица мыслей. Если индейцы вернутся с победой и пленниками, как следует вести себя? Сохранять видимое спокойствие или делать вид, что радуюсь вместе с мапуче? Или, поборов страх, Божьим словом поддержать пленников?
   Воины отсутствовали примерно неделю. Всё это время я и Мартин истово молились, дабы Господь сохранил жизни испанским солдатам. Увы, Всевышний оказался глух к нашим мольбам. Мапуче вернулись с победой и пленниками, селение огласил гром ритуальных барабанов.
   Я тотчас отправился к вождю Гуалемо, дабы вымолить у него снисхождение к соотечественникам. Он рассмеялся и с вызовом произнёс:
   – Вы, испанцы, пришли на мою землю с огнём и мечом. Вы хотите превратить нас рабов, приняв за диких животных! И я должен помиловать захватчиков? А кто вернет семьям мапуче их отцов и сыновей? Неужто твой Бог?
   Возразить было нечего, и я в отчаянии взмолился:
   – Тогда хотя бы позвольте семьям пленников выкупить их…
   – Я так и сделаю, – пообещал вождь. – Некоторых пленников я верну их семьям за солидный выкуп, но кое-кому суждено принять участие в ритуале…
   В тот момент я ещё не знал, о каком ритуале идёт речь.
   Мапуче не были людоедами, но соблюдали обычай – прокулон. Это когда знатного пленника приносят в жертву богам, нанося смертельный удар дубиной, а сердце его воины вырезают и съедают, чтобы подпитаться храбростью казнённого.
   По слухам, индейцы иногда отрезали острыми раковинами еще у живой жертвы конечности, жарили их и съедали, а из костей мастерили флейты. Мапуче собирали головы убитых врагов, развешивали их на священном коричном дереве или отправляли в дар другим кланам, привлекая тем самым новых союзников.
   Всё это мне сообщил Лойхо, сын вождя. Я даже подумать не мог, что окажусь свидетелем страшного дикарского ритуала.

   Рассказ о том, как индейцы-мапуче готовились к ритуалу прокулон
   Шаман-мачи считался у мапуче посредником между миром людей и богами, живущими в Вену Мапу, Небесной стране. На самом её верху обитал Нгемапун, Бог грома. Он приходился отцом Килиан, Богине Луны, и Ванглену, Богу звёзд. В числе тринадцати небесных странников, согласно древнему сказанию, они с благими намерениями спустились на землю к людям. А ещё у мапуче существует целый пантеон злых демонов, которые совращают людей, отбирают у них душу, дабы та не попала в Вену Мапу и не воссоединилась с душами своих предков. Их возглавляет Нагмапу, Бог загробного мира.
   И вот настал день, назначенный шаманом для ритуала. Ранним утром, едва забрезжил рассвет, меня и Мартина разбудил ритмичный барабанный бой. Мы умылись, совершили утреннюю молитву и поспешили на площадь. Хлопотавшие здесь помощницы шамана объяснили нам, что сегодня состоится прокулон. А я-то надеялся, что вождь Гуалемо всё-таки отпустит всех пленников за выкуп. И как жестоко ошибся! Глянув на Мартина, я ощутил, в каком он пребывал в смятении. На наших глазах сегодня должно свершиться зло, по сравнению с которым сражение на поле боя – истинное благородство.
   Не раздумывая, я поспешил в дом вождя, но мне преградили путь двое индейцев. Я понял, что разговор с Гуалемо не состоится, да и вряд ли он изменит своё решение. Тогда я устремился к шаману.
   – Прошу тебя, мачи, позволь мне навестить пленников и отпустить им грехи по нашим обычаям.
   Шаман впился в меня немигающим взором. Мне стало не по себе…
   – Я уважаю чужую религию, – наконец ответил он. – Но и ты должен уважать нашу. Иначе вместе со своим другом можешь оказаться на нгильятуэ.
   Шаман кивнул на высокий помост, возводимый на площади. В этот момент мне хотелось возопить: «Люди, опомнитесь! Что вы делаете? Бог создал нас равными». Но я сдержался, понимая, что, как испанец, я не имею права говорить о равенстве.
   – Прикажи своим людям проводить меня к пленникам.
   Шаман кивнул и отдал короткий приказ. Два индейца, вооружённые топорами, подошли ко мне и Мартину. Молча мы последовали за ними.
   На окраине селения для содержания пленников был вырыт специальный подвал, который неусыпно охранялся. Индейцы, вооружённые топорами, приблизились к стражникам и передали им приказ шамана. Те, не выказывая ни малейшего удивления, распахнули перед нами тяжёлую дверь, ведущую в глубокое подземелье.
   Узкий коридор скудно освещался несколькими чадящими факелами. Под ногами метнулись то ли мыши, то ли крысы. Мы достигли темницы и ощутили резкий запах нечистот. Мартин невольно закашлялся.
   Глаза, постепенно привыкая к темноте, различили трёх человек. Двое из них лежали на подстилке на полу, третий кинулся к нам.
   – Вас послал мой отец? Вы привезли выкуп?! – с надеждой в голосе воскликнул он.
   – Нет, сударь, – ответил я. – Я монах и пришёл исповедать вас.
   Идальго отступил к противоположной стене, словно надеясь найти в ней выход.
   – Я слишком молод и не хочу умирать! – горько выкрикнул юноша, вновь бросаясь, будто за спасением, к нам с Мартином. Мы с трудом удержали его.
   – Простите, сударь, не знаю вашего имени, – произнёс Мартин.
   – Дон Антонио де Сандовал, – последовал ответ.
   – Мы случайно оказались среди мапуче, – попытался объяснить Мартин. – Нас также могут убить в любой момент.
   – Что с нами сделают? – раздался спокойный голос.
   Один из идальго, лежавший на полу, поднялся и приблизился к нам. От его богатого одеяния остались жалкие окровавленные клочья. Он сжимал раненое плечо. По выражению его лица было видно, что он испытывает сильнейшую боль.
   Мы с Мартином переглянулись, не зная, что и ответить. Наконец я решился рассказать о той участи, которая их ожидает.
   – Вы примете участие в ритуале прокулон. Для этого на площади селения возвели помост. Вы подниметесь на него под бой барабанов. Шаман обратится с молитвами к своим богам. Затем его помощники разденут, – сказал я и умолк, переводя дыхание. Горький комок подкатил к моему горлу. Собравшись с силами, я продолжил. – Затем вас привяжут к ритуальным столбам, ударом дубины лишат сознания, ножом рассекут у каждого грудь и извлекут сердца…
   Дон Антонио не выдержал и издал вопль отчаяния. Его собрат по несчастью, раненный в плечо, попросил:
   – Продолжайте, святой отец. Мне очень интересно, что станет с нами дальше.
   – Ты что, обезумел, Карлос? – взвился Сандовал. – Тебя растерзают, разрежут на куски эти дикари! Что тут интересного?!
   – Такова нить судьбы, как говорят индейцы. Мы обязаны последовать за ней. Троих идальго выкупили, а нас, как самых знатных, предназначили для совершения ритуального обряда. Скажи, монах, я стану мучеником подобно святым, принявшим смерть за веру? – поинтересовался Карлос.
   Сандовал схватился за голову, упал на колени и издал истошный стон.
   – Я не стану исповедоваться, – добавил Карлос. – Бог оставил нас, отдав на растерзание дикарям. Он отвернулся, всматриваясь в темноту.
   – Но как же ваша бессмертная душа?! – воскликнул Мартин, взывая к разуму пленника.
   – Да чёрт с ней! – коротко бросил в ответ Карлос. – Я столько нагрешил на этой земле, что вряд ли мне уготовано местечко в раю.
   – А вы готовы исповедаться? – обратился я к Сандовалу.
   – Да! – с жаром воскликнул тот. – Только как я смогу это сделать в присутствии посторонних?
   Карлос зашёлся неистовым смехом.
   – Это я-то тебе посторонний? Мы вместе разделывали индейцев на куски и насиловали их женщин. Припомни, как убивали детей, сжигали непокорные деревни! Я с удовольствием послушаю твой предсмертный рассказ.
   Сандовал хотел, видимо, возразить, но слова буквально застряли у него в горле.
   – А ваш друг? – поинтересовался Мартин, жестом указывая на третьего идальго, лежавшего на полу.
   – Хвала небесам, нынешней ночью он скончался. Сердце не выдержало, – пояснил Карлос. – Вы, святой отец, так и не сказали, что сделают индейцы, когда рассекут наши тела…
   Сандовал упал на земляной пол и забился в судорогах. Карлос, довольный собой, рассмеялся. У меня возникло чувство, словно я нахожусь в преисподней, а передо мной стоят грешники, которым суждено пройти семь кругов ада.
   Я принял исповедь у Антонио де Сандовала, так и не доведя рассказ о прокулоне до конца. Несчастные идальго не узнали, что их сердцами полакомятся шаман и вождь, а поджаренными на ритуальном костре кусками тел насытятся все деревенские жители.
   Ни я, ни Мартин не собирались смотреть на казнь соотечественников. Но Антонио Сандовал так горячо умолял нас сопровождать его при восхождении на нгильятуэ, что мы не смогли отказать ему в последней просьбе.
   Я многое повидал на своём веку, но прокулон довёл меня до белой горячки. Несколько дней я прометался в жару и бреду. Мартин, более выносливый и не столь впечатлительный, ухаживал за мной. Только время спустя я отважился открыть дневник и сделать эту запись. До сих пор слышатся мне неистовые крики Антонио и Карлоса…

   Рассказ о ритуале Перерождения
   Наконец в нашем скромном жилище появился Лойхо.
   – Время пришло, – обратился он ко мне, – Килиан ждёт тебя.
   Я тотчас собрался в путь, предусмотрительно прихватив с собой походный мешок, в котором лежал мой дневник. Вдруг Килиан снова расскажет какую-нибудь легенду, и я со всем тщанием запишу её.
   …И вот мы достигли горного храма, преодолели черноту входа, тёмные извилистые тоннели и вошли в зал. Посреди него на высоком ложе возлежала Килиан, укутанная шерстяными одеялами. Неподалёку от неё на шкуре разместился шаман. Невольно к горлу подкатила тошнота, в памяти тотчас всплыли жуткие картины прокулона, особенно тот момент, когда колдун с остервенением голодного шакала пожирал сердце Сандовала.
   – Я ждала тебя, монах, – едва слышно произнесла Килиан и жестом пригласила приблизиться к ложу. – Я ухожу на небеса, на свою прародину. Отец и брат призывают меня. Обряд мачитун [31 - Мачитун – обряд исцеления, проводился шаманом.] не возымел действия.
   Килиан взглянула на шамана, и тот поспешил удалиться. В зал вошла молодая жрица, державшая в руках золотой ларец.
   – С подобными ларцами тринадцать небесных странников спустились на землю, – с надрывом проскрипела Килиан. – Один из них принадлежал мне. Ты, вероятно, хочешь знать: почему я до сих пор жива, а мой отец и брат давно пребывают в Вену Мапу?
   – Я действительно задавался этим вопросом, – признался я, – и потому твоя божественность вызывает у меня сомнение…
   Килиан рассмеялась и тут же закашлялась. Жрица поспешно поднесла ей питьё, приготовленное шаманом, но та жестом остановила свою воспитанницу.
   – Тебе подобных трудно обмануть, – продолжала она, обращаясь ко мне. – Вам мало просто веры, вам необходимо её подтверждение. Мой отец Нгемапун и брат Ванглен были смертны, как и все люди, хотя прожили долгую по земным меркам жизнь. Из тринадцати странников лишь двое получили дар перерождения – я и Тамандуаре. И сейчас ты увидишь, каким образом.
   Килиан кивнула жрице, та поставила золотой ларец на столик подле ложа и открыла его. Я сразу заметил свечение, исходившее изнутри шкатулки, и невольно ощутил трепет.
   – Что это? – поинтересовался я.
   Килиан не удостоила меня ответа. Жрица извлекла из ларца совершенно прозрачный, словно хрустальный, человеческий череп и направила его лицом на меня. Пустые глазницы вспыхнули демоническим огнём…
   – Скажи, что ты чувствуешь? – обратилась ко мне Килиан.
   Я почувствовал, как внезапно меня захлестнула невидимая волна, подхватила и закружила. Ноги обмякли, голова помутилась. Я летел через чёрную бездну, пока впереди не забрезжил свет.
   Я снова увидел просторный зал. На овальном столе стояли тринадцать золотых ларцов, а вокруг – будущие тринадцать небесных странников. Пожилой мужчина, облачённый в необычные одежды, произнёс:
   – Я, Ах Мукен Кааб, вот уже много лет возглавляю наш клан. Вы сами избрали меня главой над собой. Перед лицом надвигающейся опасности скажу одно: нам не выстоять. Силы врага огромны, он уничтожит нас и завладеет «дарами». А ведь мы рождены для того, чтобы охранять их. Прародитель Уркучильай доверил нашему клану сохранение великой, но в то же время и опасной силы. Если «дары» попадут в нечестивые руки, нарушится целостность нашего мира и всё погибнет. Поэтому выход только один – бежать. И как можно скорее! Каждый из вас возьмёт по ларцу, содержание в точности каждого из них мне неведомо. Мы погрузимся на корабль, покинем прародину, найдём подходящую планету и там затаимся.
   Члены клана, облачённые точь-в-точь, как у Мукена Кааба, одежды, затаив дыхание, внимали его речам.
   Затем я отчётливо разглядел, как серебряная птица приземлилась на землю, как из неё вышли тринадцать небесных странников – все в золотых одеждах. Среди них была единственная женщина неземной, божественной красоты. Увы, но в нынешней Килиан её, конечно, не узнать. Я без труда угадал среди мужчин Тамандуаре: высок, прекрасно сложен, ветер развевает его светлые волосы.
   Странники простились друг с другом. Тамандуаре приблизился к Килиан.
   – Здесь мы свободны от клановых предрассудков, – произнёс он. Женщина улыбнулась, с любовью и надеждой вглядываясь в его лицо. – Я непременно найду тебя, Килиан, и мы воссоединимся. Обещаю тебе.
   – Я буду ждать, Тамандуаре, сколько угодно времени…
   И снова меня поглотила волна и окунула в бездну. Она кружила меня, как щепку, а затем выбросила на сушу. Я стал свидетелем кровавой битвы. Затем увидел дряхлого вождя, восседавшего на высоком каменном троне, застеленном шкурой леопарда.
   – О, божественный Виракоча! – воскликнули несколько воинов и распластались подле трона властителя. – Твои враги повержены! Мы захватили множество пленников. Теперь боги получат достойные приношения.
   Виракоча умиротворённо кивнул.
   – Ведите их в Небесный храм, – распорядился он. – Пусть им отсекут головы. Надеюсь, что жертвы умилостивят Великого создателя, Всесильного Уркучильайя.
//-- * * * --//
   Я с трудом очнулся. Открыл глаза, пытаясь сообразить, где нахожусь. От меня по-прежнему не отрывал своих пустых глазниц прозрачный череп, только теперь они потухли. Я правой ладонью отёр пот, струившийся со лба.
   – Что это со мной было?.. – с трудом произнёс я.
   – Вероятно, ты заглянул в прошлое. Видения, которые дарует череп, предугадать невозможно, – объяснила Килиан.
   – Тринадцать золотых ларцов хранили «дары», то есть тринадцать черепов, не так ли? – спросил я, отдышавшись после необычного путешествия. – Видимо, каждый из них наделён особой силой.
   – Ты всё правильно понял, – подтвердила Килиан.
   – Зачем ты позвала меня и к чему эти видения? Что ты хочешь: воссоединиться с возлюбленным Тамандуаре? Но при чём здесь монах – простой смертный человек, не наделённый способностями мага? – Я буквально засыпал богиню вопросами. – Разве череп-чародей не в силах или не хочет помочь тебе?
   Килиан покачала головой.
   – Не помог – такова воля Всесильного Уркучильайя.
   – Так чем же я могу быть полезен тебе?
   Старуха печально взглянула на меня.
   – Ты по-прежнему ведёшь свои записи?..
   – Да, – кивнул я.
   – Запиши всё, что видел, и всё, что увидишь. Обещай, что никому не расскажешь об этом.
   Я пожал плечами.
   – Но дневник смогут когда-нибудь прочитать другие, – попытался возразить я.
   Килиан кивнула.
   – Пусть другой непременно прочитает. А теперь произойдёт то, ради чего ты пришёл.
   Я замер в ожидании. Господи, как меня занесло в этот рассадник магии? Но тут я вспомнил напутствие Клавдия Аквавивы, наш разговор с Мартином и произнёс: «Всё во славу ордена!» Спокойствие и уверенность овладели мною. Килиан, видимо, это почувствовала и подала знак жрице. Та помогла богине подняться с ложа.
   Женщины встали напротив вдруг друга, обхватили руками череп и приподняли его до уровня глаз Килиан. Богиня пристально воззрилась в пустые глазницы. Они вспыхнули, и череп окутала серебристая дымка. Женщины начали быстро, речитативом произносить молитву. На каком языке молились они, понять я не смог, хотя владел многими диалектами Перу. Возможно, это был язык богов, на котором якобы изъяснялись тринадцать небесных странников. Я разобрал только имя Уркучильай.
   По завершении молитвы Килиан закрыла глаза и на глазах начала слабеть. Её руки бессильно соскользнули с черепа и повисли вдоль тела, словно плети. Молодая жрица перевернула череп глазницами к себе и впилась в него взором. Из глазниц вырвались две огненные струйки, голова жрицы окуталась дымкой, подобной испанской вуали. Так она стояла несколько мгновений, а у меня перехватило дыхание от магического действа. Но страха я не почувствовал.
   Наконец всё закончилось: череп потух, а дымчатая вуаль рассеялась. Старая Килиан упала на каменный пол, как подкошенная, и испустила дух. Её душа отправилась в Вену Мапу.
   Молодая жрица приблизилась ко мне, сжимая в руках череп, и произнесла:
   – Отныне я – Килиан, дочь Нгемапуна. Теперь ты можешь идти, но помни всегда о своём обещании.
   Я поспешил покинуть храм, ощущая преследующий меня взгляд пустых глазниц черепа. Неужели так будет и впредь?
//-- * * * --//
   Вернувшись в селение, когда солнце клонилось к закату, я вошёл в дом, упал на своё жёсткое ложе и тотчас заснул. Слава богу, что Мартин не докучал мне расспросами. Правда, на следующее утро он с нетерпением ожидал от меня рассказа о посещении горного храма. Я мысленно произнёс – «Всё во славу ордена!» и впервые в жизни солгал Мартину.
   – Старая Килиан больна, возможно, она умрёт. Она хотела видеть меня, чтобы обсудить вопросы веры, – постарался сказать я уверенным голосом.
   – Неужели эта сумасшедшая признала Христа? – удивился он.
   – Нет, но пожалела, что у неё не остаётся на это времени.
//-- * * * --//
   На следующий день мы покинули независимое селение мапуче. Наш путь лежал к Лахалько, где жили индейцы-чачапойя, принявшие христианскую веру.
   На протяжении всего пути мой мозг беспощадно сверлили одни и те же мысли: Нгемапун и Ванглен также обладали золотыми ларцами, хранящими дары прародины, то есть черепа. Где они теперь и какой обладают силой? Может, все они находятся в горном храме Луны и потому инки не смогли подчинить себе свободолюбивых мапуче? На протяжении почти шестидесяти лет тщетно пытаемся завоевать это племя мы, испанцы.
//-- * * * --//
   Вечерело. Диего де Торрес дочитал последнюю строку записей о пребывании Игнацио де Оканья в племени мапуче. Далее следовало повествование о посещении монахом Куэлапа, заброшенного города чачапойя. Диего отложил дневник, поднялся из-за письменного стола и подошёл к распахнутому окну. Его обдало прохладным ветерком.
   Мозг иезуита лихорадочно работал: «Записи подтверждают догадки профессора Хосе де Акосты о существовании города Тамандуаре. А теперь стало известно о хрустальных черепах, прибывших вместе с небесными странниками с далёкой звезды. Черепа оказывают магическое воздействие на сознание человека и даже переселяют души из одного тела в другое. Черепов должно быть тринадцать. Возможно, три из них, принадлежащие Килиан, о чём свидетельствует Оканья в своём дневнике, а также её отцу Нгемапуну и брату Ванглену, хранятся в храме Луны. Остаётся найти ещё десять. Но в храм Луны может проникнуть только посвящённый. И мапуче-арауканы, сколько отрядов на усмирение их ни посылал губернатор Лойола, по сей день не покорились. Что же предпринять?»
   После длительных размышлений Диего де Торрес решил отправиться в Рим и встретиться там с генералом ордена Аквавивой. С собой он предусмотрительно прихватил свитки Хосе де Акосты, дневник Игнацио де Оканья и ритуальную чашу, найденную в Куэлапе.
   Генерал Аквавива, человек умный, наделённый неординарным для своего времени мышлением, внимательно изучил бумаги, предоставленные Торресом, и пришёл в неописуемое волнение.
   – Несомненно, то, о чём пишет де Оканья, существует, – резюмировал он. – Реликвии индейцев, хрустальные черепа, Город Богов – потрясающе! – восторженно восклицал он. – Ради этого стоило отправиться в Новый Свет! Если наш орден завладеет хотя бы одним из черепов и отыщет Город Богов, раскроет его тайны, то приобретёт уникальные знания и получит неограниченную власть!
   – На данный момент я могу предположительно назвать местонахождение трёх черепов, причём заполучить их будет трудно, – откровенно признался де Торрес.
   – Всецело с вами согласен, – галантно ответил генерал. – Я отправлю верного человека к губернатору Лойола [32 - Одну из операций против арауканов-мапуче возглавлял лично губернатор Лойола. Он попал в плен к индейцам. Вероятно, его использовали в ритуале прокулон. Иезуиты так и не смогли проникнуть в храм Луны, расположенный высоко в горах. Возможно, артефакты и по сей день хранятся в нём.], дабы тот постарался убедить его в необходимости расправы над непокорным племенем. Разумеется, я подкреплю свою просьбу золотом. Вы же отправитесь в Парагвай также не с пустыми руками и в окружении братьев-единомышленников. Осваивать новые земли нужно как можно быстрее. Возведение новых редукций там, где недавно произрастали дикие леса, – ваша первостепенная задача, де Торрес. Не забывайте снаряжать экспедиции на поиски золотого города. В свою очередь, я постараюсь убедить понтифика предоставить Парагваю статус самостоятельного католического государства, где главенствующую роль будем играть мы, иезуиты! – Аквавива закончил эмоциональную речь на пафосной ноте и испытующе взглянул на своего подчинённого.
   Диего де Торрес не ожидал, что генерал окажется таким сговорчивым. Он прекрасно помнил, как Хосе де Акоста также посещал Аквавиву и страстно ратовал за создание государства иезуитов в Парагвае. Более того, ученый-иезуит представил начальству расчёты, свидетельствующие о большой выгоде ордена от этого. Может быть, доказательства были недостаточно вескими? Диего де Торрес не стал рассуждать на эту тему. Главное, что сам он проделал дальний путь не напрасно.
   Долго и усердно корпели Аквавива и Торрес над планом возведения новых редукций, организации в них внутренних структур. Индейцев-гаурани следовало привлечь сюда как рабочую силу на добровольных началах. Трудовая занятость аборигенов особенно обращала на себя внимание генерала. Он никоим образом не хотел содержать местное население за счёт ордена, полагая, что оно само должно кормиться и пополнять орденскую казну. Но с точностью определить, какими ремёслами целесообразно занять гуарани и какие сельскохозяйственные культуры выгодно выращивать, де Торрес мог только по прибытии в Парагвай.
   Закончив организационные вопросы по обустройству редукций, Диего де Торрес с благоволения генерала приступил к формированию отряда единомышленников. Работа предстояла сложная. Предполагалось, что новые редукции будут возводиться сначала вокруг Энкарнасьона по течению реки Параны и на приграничных землях с Аргентиной. Следующий этап – севернее и северо-восточнее крепости Консепсьон [33 - Официальной датой образования Консепсьона считается 1773 год. Однако на этом месте ранее существовала крепость, охранявшая северо-восточные рубежи Парагвая от португальцев.], возведённой у одного из многочисленных притоков Парагвая. Там обитали племена тенетехара и камаюра. Хотя по укладу жизни они были близки гуарани, но всё ещё не подверглись христианизации.
   Шёл 1602 год. Начало нового века Европа встретила с энтузиазмом и большими надеждами. Сорокалетний Диего де Торрес в сопровождении двадцати духовных братьев покинул Рим и на корабле, снаряжённом на деньги ордена, отправился в Новый Свет. Команде единомышленников предстояло покорить северные земли Парагвая и отыскать затерянный Город Богов.
   В это самое время в Рим прибыл Пабло Хосе де Арринага с миссионером Андреа Лопесом, ректором Иезуитской коллегии в Куско. Они предоставили Клавдию Аквавиве пространный доклад о своём путешествии в Пайтити. В нём, в частности, описывался богатый золотом и серебром огромный город, построенный среди тропических джунглей возле водопада. Местные жители, свидетельствовали путешественники, занимаются ремёслами и прекрасно разбираются в металлах. Культовые сооружения города украшены золотыми и серебряными пластинами с выгравированными на них идеограммами. Согласно отчёту миссионера Андреа Лопеса, в Пайтити его пригласил местный правитель и даже предоставил провожатых. Переход до богатого города занял десять дней. Генерал иезуитов недоумевал: многие конкистадоры тщетно пытались проникнуть в Пайтити, а тут сам правитель пригласил в гости христианского миссионера.
   Свою версию выдвинул Пабло де Арринага: инки начали вырождаться, потому как вели изолированный образ жизни. На городских улицах друзья увидели множество детей с врождёнными уродствами. Правитель Пайтити объяснил им, благо оба прекрасно понимали язык инков, что такова кара Великого Бога Виракочи, прогневавшегося на их город. Теперь вождь намерен искать защиту у христианского бога.
   Миссионеры с энтузиазмом его поддержали. У них зародилась идея организовать в Пайтити государство под эгидой ордена иезуитов. Они поделились своими соображениями с Аквавивой, но тот был вынужден разочаровать своих собратьев по ордену, потому как уже состоялось решение о создании христианского государства на территории Парагвая [34 - Соответствующая булла Папы Павла V, официально подтверждающая факт создания государства иезуитов в Парагвае, датируется 1610 годом.]. Однако генерал пообещал выделить средства на сооружение в Пайтити христианской миссии [35 - До сих пор доподлинно неизвестно местоположение Пайтити. По этому поводу имеется несколько версий. Вероятно, город существовал, был разграблен испанцами и постепенно пришёл в упадок.].
   Отправляясь в обратный путь, Пабло де Арринага посетил Вальядолид, где встретился с Хосе де Акостой. Он сообщил профессору о решении генерала создать на территории Парагвая христианское государство, которое возглавит Диего де Торрес, и передал копии зарисовок, сделанные им в Пайтити. Изумлённый Акоста обнаружил среди них изображение бога Тамандуаре и змея-демона Колоканны.
   Пожилой иезуит задумался: неужели Пайтити и есть тот самый Город Богов, который он мечтал найти все эти годы? И он ошибался – город находится в непроходимых лесах Амазонии, а отнюдь не в Парагвае. Профессор надеялся, что де Торрес всё-таки разрешит его сомнения.

Глава 4

   1589 год, Вальядолид, Кастилия
   Вальядолид раскинулся в долине, образованной слиянием рек Писуэрга и Эсгева. Его основателями считались римляне, завоевавшие земли местных кельтских племён и давшие будущему поселению имя, состоящее из двух слов: Vallis (на латыни означает «долина») и Tolitum (в переводе с кельтского – «место слияния вод»). Итак, новое римское поселение стало Долиной, в которой происходит слияние вод. Много позже арабы, захватившие эти земли, называли важное стратегическое поселение Белад Валид, что означало город Валида, то есть город правителя.
   В XI веке город перешёл под длань короля Леона Альфонса VI, который поручил своему подданному, графу Педро Ансуресу разместить близ слияния рек военный гарнизон. Граф безукоризненно справился с заданием и сохранил для поселения древнее название – Вальядолид.
   Впоследствии город станет центром культуры Кастилии, что в значительной степени определило его удобное расположение. Спустя столетие король Альфонсо VIII, внук Альфонса VI, перенесёт в Вальядолид свою резиденцию, а именно – во дворец бывших арабских правителей Альказар, тем самым поспособствовав дальнейшему процветанию города.
   А ещё через столетие Мария де Молина, королева-регент, в течение почти тридцати лет будет править Кастилией жесткой рукой именно из Вальядолида. Она добьётся от понтифика Климента VI предоставления столице королевства права на основание университета.
   Но Вальядолид прославился не только как культурный центр Кастилии. Город знавал и тёмные времена инквизиции. Именно здесь родился Великий инквизитор Томас Торквемада; стремительно продвигаясь по иерархической лестнице, он безжалостно преследовал еретиков и перекрещенцев.
   Вальядолид сильно пострадал от пожаров и почти сорок лет пребывал в полнейшем забвении. Лишь бракосочетание принцессы Изабеллы Кастильской и принца Фердинанда Арагонского во дворце Вивария снова вдохнуло жизнь в умирающий город. Поговаривали, что бракосочетание особ королевской крови свершилось тайно и даже небезызвестный Томас Торквемада, духовник Изабеллы, не был оповещён об этом событии.
   Изабелла и Фердинанд так любили друг друга, что пренебрегли своим близким родством. Они прибыли в Вальядолид, переодевшись купцами, и обвенчались у местного епископа. Но документа от Папы Римского, дающего в исключительных случаях разрешения на браки в связи с близким родством жениха и невесты, они так и не получили. Впоследствии эта бумага, якобы увенчанная печатью понтифика, появилась у королевской четы, но подлинность её подвергалась серьёзному сомнению.
   Изабеллу и Фердинанда многое связывало с Вальядолидом, и они по взаимному согласию перенесли сюда столицу уже объединённого королевства. Здесь католические короли впервые приняли Христофора Колумба, поделившегося с власть предержащими особами своими чаяниями по поводу открытия новых земель и расширения влияния испанской короны. Однако в это время Испания переживала далеко не лучшие времена, идеи страстного путешественника, воспринятые как фантазия, были отвергнуты.
   Позже Изабелла Кастильская под влиянием своего нового духовника, Фернандо де Талаверы, изменила своё мнение об отважном мореходе. Королевская чета пожаловала Колумбу и его наследникам дворянство. Документ, заверенный королевской печатью, свидетельствовал, что в случае удачи заокеанской экспедиции Христофор Колумб становится вице-королём всех открытых или приобретённых им земель. Более того, этот титул ему дозволялось передавать по наследству. К слову, знаменитый путешественник скончался именно в Вальядолиде, обретя здесь своё последнее пристанище.
   Деньги на снаряжение экспедиции Колумб искал самостоятельно. Он обрёл единомышленников и нашёл материальную поддержку среди рыцарей орденов Алькантара и Калатрава [36 - Орден Алькантара был основан в 1156 году доном Суеро и доном Фернандо Барриентосом для защиты новопостроенной церкви Сан-Юлиан де Пераль от мавров. Орден Калатрава создан в 1158 году в одноимённой крепости Калатрава, освобождённой от мавров. Затем крепость Калатрава перешла в руки тамплиеров. Есть версия, что тамплиеры посещали Американский континент, где добывали золото и серебро для нужд ордена. Морские карты попали в руки гроссмейстера (магистра) ордена Калатравы (возможно, Алькантары) и затем были переданы Христофору Колумбу. Ордена оказали также финансовую поддержку его экспедициям. Правда, Колумб до последнего был уверен, что открыл Индию. Паруса каравелл морехода венчал красный равноконечный крест тамплиеров.]. Но тогда ни они, ни королевская чета, вернее всего, и сам Колумб не могли вообразить, что спустя каких-то полвека Испания подчинит себе большую часть земель Южной Америки и станет одной из сильнейших морских держав в мире. А уж о том, что новоявленный орден иезуитов замыслит основать на новых землях своё государство, католические короли и подумать не могли.
   После пожара, постигшего город в 1561 году, столица королевства была перенесена в Толедо, а затем в Мадрид. Тем не менее, отдавая должное культурному наследию и потенциалу Вальядолида, орден открыл здесь колледж святого Николая [37 - Иезуитские колледжи представляли собой авангард современных идей в Испании.]. Сюда отбирали способных мальчиков для обучения их латыни, праву, риторике, классическим авторам, философии, теологии, различным церковным дисциплинам, естественным наукам. У воспитанников развивали чувство прекрасного, знакомили с трудами известного учёного-иезуита Хосе де Акосты. Предполагалось также, что он прочтёт старшим ученикам курс лекций по истории Нового Света, в частности, даст обзор своих известных сочинений «О природе Нового Света», «О распространении Евангелия среди варваров, или О достижении спасения индейцев», «Естественная и нравственная история Индии». Выступая перед аудиторией или работая за письменным столом, учёный всегда использовал обширный фактический материал и формулировал смелые идеи. В частности, Акоста выдвинул предположение о заселении Америки выходцами из Азии. Он также считал, что американская фауна сродни европейской. Акоста первым предпринял попытку классифицировать народы Америки по этнокультурному принципу, выделив три основные «категории варваров». Подробно и занимательно описал учёный-иезуит особенности цивилизаций ацтеков и инков.
//-- * * * --//
   Семейство Монтойя в Вальядолиде никогда не отличалось богатством, хотя его глава дон Родриго не раз назначался местным алькадом на должность альгвазила. Но как человек честный, принципиальный и абсолютно неподкупный, он не мог поживиться за чужой счёт. Дона Амалия, жена альгвазила, за годы их семейной жизни родила четырёх сыновей и трёх дочерей. Семейство занимало небольшой трёхэтажный дом, построенный в традиционном для здешних мест стиле.
   В Вальядолиде дома сооружались вокруг corral, внутреннего двора. Постройки представляли собой изолированные островки, соединённые с улицей единственной дверью. Здания имели по нескольку этажей, и, когда на верхних хозяева открывали окна, их разговоры непременно становились достоянием соседей.
   Первый этаж, как правило, с низкими потолками, отводился под хозяйственные нужды, на втором находились зал-столовая, спальня супругов, кухня, кабинет отца семейства и estudio, где хранились книги, рукописи, различные документы. Третий этаж обычно отдавался детям.
   Жалование альгвазила позволяло дону Родриго достойно содержать дом и семью, но отложить что-либо на чёрный день практически не удавалось. Девочки подрастали, необходимо было подумать об их приданом и предстоящем замужестве. Перед pater familias [38 - Отец семейства (лат.).] стояла непростая задача.
   Двоих старших сыновей дон Родриго успешно пристроил на государственную службу: один стал мелким чиновником в торговой палате, второй – помощником уважаемого рехидора, члена Городского совета. Третий сын, увы, не проявлял интереса ни к службе, ни к домашним обязанностям, предпочитая приятное времяпрепровождение в таверне в окружении друзей и девиц. К тому же он отличался вспыльчивостью, задиристостью и прослыл в родном городе завзятым дуэлянтом. Даже почтенный отец не мог благотворно повлиять на своего отпрыска. И однажды после очередных увещеваний родителей незадачливый сын покинул отчий дом, преисполненный решимости стать наёмником-ландскнехтом в одном из многочисленных, постоянно с кем-то воюющих германских княжеств.
   Младший, Антонио, с ранних лет проявлял живой интерес к окружающему миру, пытаясь с детской порывистостью изобразить всё, восхитившее его, на бумаге. Он без конца рисовал город, людей, животных, растений. Даже за столом во время трапезы мальчик не оставлял своего занятия, чем немало смущал отца и порой приводил в негодование матушку.
//-- * * * --//
   Около ратуши, где располагались городские коррехидоры, постоянно собиралась толпа праздных зевак. Она ждала появления конвоируемого преступника, чтобы забросать его заранее припасёнными тухлыми яйцами или камнями. Особенно в этом занятии преуспели мальчишки. Они метили своей жертве прямо в глаз и частенько попадали в цель. Родриго специально не отгонял их, считая, что нарушитель закона получает по заслугам.
   Вот и на этот раз из ворот ратуши появились Родриго и два стражника, препровождавших в судебную палату горожанина, жестоко убившего из ревности свою молодую жену. Толпа тотчас оживилась. Убийца не успел прикрыть лицо связанными руками, как в него полетели камни и яйца. Родриго ухмыльнулся.
   – Что, не нравится? Вот, верно, твоя жена потешается на небесах!
   – Будь ты проклят, злодей! – с отчаянием выкрикнула в след арестованному измождённая молодая женщина. – Ты лишил меня сестры, а своих детей матери! Гореть тебе в аду!
   При упоминании ада убийца поёжился. Он уже успел раскаяться в содеянном, но невозможно было бы что изменить.
   Судебная палата была переполнена альгвазилами и стражниками, сопровождавшими преступников, которые в порядке очерёдности ожидали решения своей участи. Альгвазилы, как один, были облачены в униформу: удлинённую куртку – хубон со стоячим воротником и откидными рукавами жёлто-зелёного цвета, которые шнуровкой крепились непосредственно к лифу. По последней моде хубонам была придана форма латного доспеха, для чего куртка набивалась копрой. Из-за выпуклой груди горожане прозвали одежду альгвазилов «гусиным чревом».
   На ноги альгвазилы натягивали красные кальсес, штаны-чулки, и обували короткие кожаные башмаки тёмных цветов. Головы блюстителей закона украшали красные береты с белыми перьями. Из оружия у каждого из-за пояса виднелся меч, в руке – пика. Часто представители закона носили с собой небольшой барабан, который также крепился на поясе.
   Судебные заседания обычно возглавлял городской алькад, присутствовали несколько уважаемых рехидоров и альгвазилов. Они, заслушав дело и посовещавшись, выносили приговор наказуемому. Родриго перепоручил своего «подопечного» стражникам и попытался сосредоточиться, чтобы коротко и ясно изложить суть дела.
   – Отец! – неожиданно услышал он и оглянулся. К нему сквозь толпу пробирался его сын Хесус, служивший помощником у одного из уважаемых рехидоров. – Здравствуй, отец!
   Отец и сын обнялись, они давно не виделись.
   – Как твои дела? Всё ли в порядке? – поинтересовался альгвазил.
   – Всё хорошо, спасибо, отец! Я тороплюсь, но прежде хочу сказать тебе…
   Родриго насторожился.
   – Признайся, что-то случилось?
   – Нет, твои волнения напрасны. Я хочу сообщить, что рядом с храмом Святого Николая открывается колледж иезуитов. Почему бы не отдать туда Антонио? Они как раз набирают способных мальчиков.
   Родриго удивился.
   – Право, не знаю, что сказать тебе, Хесус. Обещаю подумать.
   В этот момент дверь в зал заседаний распахнулась, приглашая рехидоров и их помощников занять надлежащие места. С минуты на минуту начнутся судебные слушания.
   После заседания Родриго решил пройтись по городу, и ноги сами привели его к храму святого Николая. Альгвазил огляделся. «И где здесь колледж, о котором рассказал Хесус?» Около двухэтажного здания, примыкавшего к храму, он заметил человека, облачённого в длинную чёрную одежду. Родриго решительно направился к нему.
   – Простите меня, сударь! Говорят, здесь открылся колледж…
   Человек в чёрном одеянии приподнял брови.
   – Да, и вы стоите рядом с ним. – Он жестом указал на дверь, над которой виднелась надпись.
   Родриго неплохо понимал по-латыни и прочитал: «Quidquid discis, tibi discis…»
   – Чему бы ты ни учился, ты учишься для себя, – перевёл он.
   – Похвально! Вы разбираетесь в латыни, – одобрительно заметил незнакомец.
   – Да, когда-то я изучал каноническое право, а оно, как известно, предполагает знание латыни.
   – Вы служите альгвазилом?
   – Да, – подтвердил Родриго, хотя род его занятий безошибочно определялся форменным облачением.
   – Почему вы интересуетесь колледжем? – поинтересовался собеседник.
   – Думаю отправить туда на учение своего младшего сына. Мальчонка на редкость способный, но непоседливый. Хочу, чтобы он добился в жизни большего, нежели я.
   Незнакомец кивнул.
   – Похвальное желание всякого родителя, заботящегося о своём отпрыске. Приводите мальчика завтра после полудня. Спросите Гонсало Суареса – это я. Можно ли узнать ваше имя?
   – Родриго Монтойя, – ответил альгвазил и замялся.
   – Вы хотите что-то спросить? – тотчас понял Суарес.
   – Вы – иезуит?
   – Да, – с достоинством подтвердил тот. – Если ваш сын достойно закончит обучение, то станет схоластиком, новицием, а затем членом ордена иезуитов. Перед ним будут открыты все двери. Он сможет посвятить себя как духовным занятиям, так и светским.
//-- * * * --//
   В этот же день за ужином дон Родриго сказал жене:
   – В городе открылся колледж святого Николая. Там заправляют иезуиты.
   Амалия встрепенулась.
   – Иезуиты?.. – насторожилась она.
   – Да, – спокойно кивнул головой супруг, поглощая жаркое.
   Девочки также сидели за столом, соблюдая надлежащие правила поведения, главным из которых было – не вмешиваться в разговоры старших. Один только Антонио ёрзал на стуле, отвлекая сестёр от трапезы бесконечными вопросами или, того хуже, попытками запечатлеть их, жующих, на бумаге. На рисунки шаловливого брата, изображавшие сестёр в смешном виде, девочки очень обижались.
   – Они носят всё чёрное, – неожиданно бросил реплику семилетний Антонио. – Я их видел сегодня на улице и даже нарисовал. Если хотите, покажу.
   Он повернулся к отцу, ища у него поддержки. Но уставший за день альгвазил не проявил к предложению сына ни малейшего интереса. Дона Амалия невольно перекрестилась.
   – Скоро иезуиты наводнят город, – робко заметила она.
   – Это точно, – согласился Родриго, – только не надо их бояться: они вовсе не похожи на доминиканцев. Можешь поверить. По долгу службы мне не раз приходилось ловить так называемых еретиков и передавать их в руки Святому суду…
   Дона Амалия обычно за ужином обходилась без прислуги. Она подложила мужу жаркого в тарелку и спросила:
   – Родриго, признайся, ты ведь неспроста упомянул о колледже?
   – Разумеется. Завтра во второй половине дня одень прилично Антонио. Я отведу его в колледж.
   Дона Амалия, поражённая словами мужа, оцепенела и, не мигая, уставилась на него.
   – Я что, на плаху его поведу?! – возмутился Родриго. – Надо же мальчишке чем-то заниматься, иначе он с ума нас сведёт! В колледже его станут обучать разным наукам, в том числе и рисованию. Я разговаривал с одним из иезуитов…
   Дона Амалия очнулась.
   – А сколько это будет стоить? – спросила она.
   – Если Антонио их заинтересует, то платить за учёбу не придётся. Иезуиты отбирают способных детей, чтобы вырастить из них достойных членов ордена, – пояснил отец семейства.
   – Значит, наш сын станет иезуитом? – с дрожью в голосе произнесла Амалия.
   – Возможно, если закончит колледж святого Николая.
   – Но… – пыталась возразить женщина.
   – Никаких «но»! Я уже обо всём договорился, – решительно подвёл итог пререканиям Родриго.
   Девочки многозначительно переглянулись: наконец-то они избавятся от надоедливого братца. Мальчик тоже прекрасно понял, что за ужином решается его будущее. С присущим ему любопытством он засыпал отца вопросами:
   – Я, правда, смогу там рисовать? А читать меня научат? Я тоже буду одеваться во всё чёрное и меня будут бояться, как иезуитов?
   Дона Амалия перекрестилась.
   – Родриго! – взмолилась она. – Подумай ещё, прежде чем отправлять к иезуитам нашего сына.
   Альгвазил отпил из чаши вина.
   – И думать нечего! Ты, женщина, ничего не понимаешь. Иезуиты сильны, с ними считаются в Испании, во Франции и в Итальянских королевствах. Я хочу, чтобы наш сын стал уважаемым человеком, а не нищим художником. Всё, я иду спать! У меня завтра тяжёлый день.
   Родриго вышел из-за стола и удалился в спальню. Девочки, закончив трапезу, отправились в свою просторную комнату этажом выше. Дона Амалия приблизилась к сыну, вновь увлёкшемуся рисованием, и поцеловала его в макушку.
   – Сынок мой, – прошептала она, невольно представив Антонио взрослым статным мужчиной, облачённым в чёрные иезуитские одежды. Сердце её сжалось…
   Неожиданно мальчик отвлёкся от любимого занятия и взглянул на матушку огромными глазами, напоминающими спелые вишни.
   – Я буду иезуитом, – спокойно произнёс он. – Правда, мама?
   Дона Амалия потихоньку заплакала.
//-- * * * --//
   На следующий день дон Родриго отвёл своего младшего сына в колледж святого Николая. Их встретил Гонсало Суарес, сразу обратив пристальное внимание на мальчика. Антонио не растерялся и протянул иезуиту рисунки, которые взял с собой, ослушавшись отца. Суарес внимательно рассмотрел их и заметил, обращаясь к альгвазилу:
   – У вашего сына есть талант. Я беру его под своё покровительство.
   – Благодарю вас, – обрадовался польщённый родитель.
   – Занятия начнутся через неделю, в день Святого Лаврентия [39 - 10 августа.]. Пусть мальчик приходит утром, ближе к терции [40 - Около девяти часов утра.]. Вечером после занятий он будет возвращаться домой. Суббота и воскресение – выходные, – уточнил Суарес и добавил: – Мы снабдим учеников всем необходимым для занятий.
   В этот же день Антонио поделился новостью с соседом, десятилетним Фернандо Кастилья, сыном коррехидора – приятелем Родриго Монтойя.
   У Фернандо от удивления округлились глаза.
   – Выдумки! – выпалил он.
   – Ещё чего! – обиделся Антонио. – Приходи к храму Святого Николая через неделю, сам всё увидишь! В колледже меня научат читать и писать!
   – Мой отец постоянно твердит, что надо обучаться грамоте. А мне что-то не хочется, – признался Фернандо.
   – Напрасно. Наши отцы служат закону, и они уважаемые люди. А кем станем мы? – не по-детски серьёзно поставил вопрос ребром Антонио.
   – О себе и скажи, – парировал Фернандо.
   – Я буду иезуитом, – твёрдо произнёс Антонио.
   – А кто они такие? – не унимался соседский мальчишка.
   Антонио и сам точно не знал ответа на этот вопрос, но не растерялся:
   – Отец говорил, что они влиятельные люди, к ним прислушиваются даже короли.
   Фернандо примолк, обдумывая слова Антонио. Вечером он со всей серьёзностью заявил отцу, что хочет учиться в колледже святого Николая. Почтенный коррехидор удивился и порадовался случившейся перемене в сыне, которого прежде никогда не тянуло к наукам.
//-- * * * --//
   Антонио Монтойя и Фернандо Кастилья провели в стенах колледжа святого Николая семь лет. За это время многое изменилось. Антонио, блестяще освоив все дисциплины, стал серьёзным и рассудительным юношей. Особенно он тяготел к лекциям Хосе де Акосты и Бласа Валеры, которые могли часами рассказывать о Новом Свете.
   Юноши твёрдо усвоили две непреложные истины. Первая гласит: «Non scholae, sed vitae discimus». – «Не для школы, а для жизни мы учимся», лат. Вторая – «Tantum possumus, quantum scimus» – означает: «Столько можем, сколько знаем», лат.
   Гонсало Суарес, опекавший своих питомцев, старался подмечать склонности каждого из них, способствовать развитию дарований. С его подачи руководство колледжа намеревалось отправить Антонио Монтойя по окончании им трёхлетнего новицитата в Перу или Парагвай. Правда, ещё решался вопрос, в какой ипостаси он туда явится – светского или духовного коадъютора?
   Что же касается Фернандо Кастилья, то юноша за годы обучения достиг успехов в теологии, хотя и не потерял авантюристической жилки, проявлявшейся с самого детства. Суарес, определённо, прочил ему будущее духовного коадъютора.
   Три года новицитата пролетели незаметно. Антонио и Фернандо в совершенстве освоили духовные упражнения, разработанные первым генералом ордена Игнатием Лойола. Одно из них, касающееся «совершенствования полного испытания совести», призывает молодого схоластика: благодарить Господа Бога за полученные благодеяния; просить благости для познания своих грехов и очищения от них; требовать отчёта от своей души, сначала в мыслях, затем в словах и, наконец, в действиях, просматривая по порядку истекшее время; решить исправиться с помощью благодати Божьей [41 - Игнатий Лойола. «Духовные упражнения». Перевод с латинского С. Лихаревой.].
   После окончания новицитата и завершения ступени схоластика Антонио готовился стать светским коадъютором, а Фернандо – духовным. Но для этого требовалось ещё несколько лет. Тем временем Антонио самозабвенно преподавал в начальных классах колледжа, а Фернандо выполнял различные поручения ордена, часто покидая родной Вальядолид, так что друзья виделись редко.
   В начале 1602 года проректор колледжа получил из Рима письмо, в котором говорилось, что духовный коадъютор Диего де Торрес-и-Болло отправляется в Парагвай с целью основания новых миссий. Для этого предприятия он намерен привлечь молодых и энергичных братьев по ордену.
   Проректор по прочтении письма тотчас пригласил к себе в кабинет Гонсало Суареса и, посоветовавшись с ним, решил рекомендовать духовному коадъютору Диего де Торресу-и-Болло воспитанников учебного заведения Антонио Монтойя и Фернандо Кастилья. Молодые иезуиты восприняли новость с воодушевлением и вскоре отправились сначала в Рим, а затем в Новый Свет.

Глава 5

   После длительного морского путешествия Диего де Торрес вместе с молодыми иезуитами достиг берегов Аргентины. Вскоре они оказались в заливе Ла-Платы, на расстоянии десяти лиг от Буэнос-Айреса. Де Торрес без труда нанял судно, переправлявшее торговцев, монахов и различного рода авантюристов по реке Парана в Парагвай.
   Владелец судна, креол, в котором сразу же угадывалось смешение испано-индейских кровей, предупредил иезуита, что путешествие предстоит нелёгкое: река изобилует подводными камнями и порогами. Предостережения коадъютора не смутили, так как он был преисполнен решимости достичь Асунсьона. Все иезуиты не смогли разместиться на одном судне, походившем, скорее, на большой плот, так что де Торресу пришлось нанять ещё несколько подобных плавательных средств. На каждом плоту веслом ловко орудовал креол, а для удобства пяти-шести пассажиров была установлена небольшая хижина.
   Антонио Монтойя, Фернандо де Кастилья и ещё несколько монахов, разместившиеся на одном плоту, с замирающими от восхищения сердцами любовались красотами прибрежных девственных лесов. Антонио не удержался, открыл блокнот и, вооружившись художественным углем, стал рисовать. На бумаге появились река, деревья. Вот к воде спустился олень. Иезуиты, затаив дыхание, наблюдали за ним, пока тот не скрылся из вида, а в альбоме художника грациозный образ его сохранился. Поражённый изобилием птиц с ярким оперением, Антонио расстроился, что не может нарисовать их в красках. В густых зарослях метнулась стайка некрупных животных.
   – Смотрите, кошки! – воскликнул удивлённо Фернандо. – Может быть, здесь есть и собаки?
   Антонио укоризненно покачал головой.
   – Вспомни, что ты изучал в колледже, Фернандо. Здешние лесные собаки называются магеллановыми…
   Де Кастилья пожал плечами и с удовольствием вдохнул пьянящий воздух свободы. Наконец-то колледж и новицитат остались в прошлом. Он молод, перешагнул ступень схоластика и готовится стать духовным коадъютором. В группе иезуитов, сплавлявшихся по реке Паране, числились не только схоластики, но и светские коадъюторы. Здесь, в городах и селениях Нового Света, были востребованы грамотные и преданные организации иезуитов представители светской власти, а также члены ордена, только что поднявшиеся на ступень духовного коадъюторства. Все они принесли три монашеских обета – бедности, целомудрия и повиновения, дали присягу верности, связующую орден с Папой Римским.
   Немногословные креолы вели свою маленькую флотилию по реке, делая кратковременные остановки. Они настоятельно советовали иезуитам не удаляться от плотов, ибо леса кишели не только безобидными пампасскими кошками и магеллановыми собаками, но и ягуарами.
   Антонио предпочитал прогуливаться вдоль берега, наслаждаясь созерцанием зарослей камышей и раскинувшихся на воде кувшинок. Остальные иезуиты предавались различным занятиям. Кто-то помогал креолам готовить пищу в котлах, которые везли на плотах вместе с пассажирами. Другие проводили время в молитвах и размышлениях о миссии и собственном предназначении в Новом Свете. Де Торрес поддерживал теологические и философские споры схоластиков, тем самым оттачивая их ум, пополняя знания. От его цепкого взора не ускользнула тяга Антонио к уединению. Духовный коадъютор не подвергал сомнению способности своего ученика, тем не менее настоятельно порекомендовал ему чаще принимать участие в дебатах, а не предаваться только рисованию и созерцанию природы. Антонио признался:
   – Я хочу написать труд о флоре и фауне Нового Света, а для этого необходим обширный материал…
   Поразмыслив, де Торрес пришёл к выводу, что воспитанник правильно избрал ступень светского коадъютора, а не духовного. Антонио нравился де Торресу по-особому. Возможно, он привлекал почтенного иезуита своей жаждой знаний.
//-- * * * --//
   Путешествие иезуитов по реке продолжалось три недели, прежде чем они достигли порогов, неслучайно прозванных бешеными. С рёвом ниспадающая с мощных каменных глыб вода вмиг поглотила бы и разнесла в щепки не то что плот, а любое крепкое судно. Потому иезуиты и креолы заблаговременно вытянули свои плоты на сушу и волоком перетащили их по берегу до безопасного места. До крайней точки Парагвая, Япейю, оставалось два дня пути.
   Эта редукция принадлежала ордену иезуитов, и путешественникам не терпелось посетить её, чтобы набраться практического опыта и использовать его в дальнейшем при создании миссий. Там уже ожидали де Торреса и его команду – обмен информацией у ордена был налажен отменно. Альфонсо де Ривертес, провинциал Парагвая, уполномоченный орденом, подготовился наилучшим образом встретить дорогих гостей и в честь их прибытия устроить феерию.
   Небольшая флотилия причалила к берегу. Не успели иезуиты во главе с де Торресом ступить на сушу, как раздался страшный шум, донёсся невообразимый грохот. Растерявшиеся и оглушённые монахи увидели, как невесть откуда появившиеся на реке два фрегата нещадно палят из пушек друг в друга. Ошарашенные иезуиты осенили себя крестным знамением, решив, что на территорию Парагвая вторглись португальцы. В довершение морской баталии, приведшей гостей в смятение, на суше также разыгралась битва. Между собой сражались два эскадрона кавалерии (переодетые в испанцев иезуиты и местные гуарани в форме португальцев) и две пехотные роты.
   Де Торрес поначалу не знал, как поступить: остаться на берегу, где идёт сражение, или вернуться на плоты и попытаться спастись бегством? Но вряд побег удастся: быстроходные фрегаты легко их настигнут.
   Поразмыслив, он решил вручить свою и подчинённых судьбы в руки Господа. Иезуиты уселись на берегу и продолжили молитвы. Креолы предпочли вернуться на плоты и укрыться в хижинах.
   Раздался боевой клич индейцев, и битва чудесным образом прекратилась. К иезуитам, готовым проститься с жизнью, приблизились празднично одетые аборигены. Старшие из них подхватили миссионеров под руки и увлекли в сторону редукции.
   Толпа индейцев, окружившая иезуитов, проследовала через девственный лес. Гости достигли крепости, обнесённой высокой деревянной стеной, за которой обнаружилось несколько дозорных вышек. Иезуиты миновали массивные ворота, и перед ними открылась огромная площадь, осенённая зеленью пальм и окружённая крытыми галереями. Далее виднелись деревянные постройки. С противоположной стороны возвышался католический храм Успения Девы Марии, единственное каменное здание в здешних местах, к нему примыкала коллегия иезуитов.
   Возле коллегии располагались торговые лавки, арсенал, тюрьма, ремесленные мастерские, госпиталь и исправительный дом для женщин, совершивших незначительные провинности. Словом, все те государственные учреждения, которые имеет любой развитый европейский город.
   Поблизости находилась канцелярия коррехидора, избираемого из числа гуарани. Жилища индейцев – это простые прямоугольные хижины, сложенные из обожжённых кирпичей и покрытые камышом или тростником. Пока толпа индейцев бурно выражала гостям свою радость, Антонио потихоньку покинул шумное сборище, чтобы воочию ознакомиться с условиями жизни аборигенов.
   В колледже под руководством профессора Хосе де Акосты он, как и другие студенты, тщательно изучил множество трудов, посвящённых Новому Свету. Они были написаны представителями различных орденов: францисканцев, августинцев, доминиканцев и, разумеется, иезуитов. Труды сильно разнились; монахи порой высказывались слишком смело и откровенно как об индейцах, так и об испанских колонизаторах, зачастую своих соотечественниках. Но их объединяла идея сохранения древней индейской культуры, богатой и разнообразной, а также выживания самих аборигенов. Многие из них были уничтожены первыми конкистадорами, другие умерли от болезней в миссиях, редукциях, третьи покинули родные места и растворились в дебрях Амазонии. Тайная провинция инков Пайтити, сокрытая в девственных лесах Амазонии, будоражила воображение воспитанников колледжа.
   Антонио видел, как к Диего де Торресу приблизился важный пожилой иезуит в окружении небольшой свиты, состоявшей из монахов и верных гуарани. Судя по всему, это и был провинциал Альфонсо дель Ривертес. Пока иезуиты обменивались приветствиями, Монтойя успел заглянуть в одну из хижин-близнецов.
   Она представляла собой просторное помещение, предназначенное для проживания многочисленного – до пятнадцати человек – семейства гуарани. В этот час всё взрослое население редукции встречало гостей, дома оставались лишь дети. Они копошились на земляном полу, с удивлением разглядывая непрошеного гостя. Рядом с ними лежали, сидели, прыгали многочисленные кошки и собаки. В углу копошились то ли крысы, то ли мыши, издавая отвратительное попискивание.
   Один из малышей играл с водной свинкой. Позднее иезуиту объяснили, что у местной ребятни это любимое домашнее животное. Не только потому, что забавно и от природы наделено сообразительностью, но и за возможность в любой момент его зажарить и съесть. Антонио едва не стало дурно от скопившегося в хижине смрада, он поспешил покинуть её и присоединился к сотоварищам в храме Успения. Никто не заметил его кратковременного отсутствия.
   Убранство храма поразило Антонио. Оно было слишком ярким, не привычным для испанского католика. Притолоку украшала вычурная лепнина, раскрашенная в ярко-оранжевый цвет. Над входом виднелось декоративное окно в обрамлении лепестков экзотического цветка. Фрески на стенах, изображавшие отцов-иезуитов в окружении индейцев, привели молодых схоластиков и коадъюторов в полное замешательство. По их представлению, эти пёстрые сюжеты обыденной жизни никак не вписывались в строгие каноны оформления католических церквей.
   Алтарь являл собой не престол в привычном понимании христианина, а некое языческое сооружение, украшенное цветами, гирляндами, пальмовыми ветками. Он повергал истинного католика в шок, ибо, помимо распятия Христа и скульптуры Девы Марии, яркой и броской, здесь находилось изваяние Марии Магдалины, что претило всем католическим догмам. Но Парагвай отстоит слишком далеко от Ватикана, дабы опасаться праведного гнева понтифика. И провинциал Альфонсо де Ривертес чувствовал себя на этой земле уверенно, если не сказать, вольготно. Не кто иной, а именно он вершил законы в парагвайских миссиях, принадлежавших ордену. Что же касается доминиканцев, искавших любой компромат на иезуитов, до Япейю они не добрались.
   Иезуиты отличались от других монашеских орденов именно тем, что смели по многим поводам иметь собственные суждения. Это касалось и личности Марии Магдалины.
   Согласно традиционной версии, безродная Мария Магдалина зарабатывала блудом. Увидев Христа, она оставила постыдное ремесло и последовала за ним. В Вифании Мария омыла ноги Христа миррой и отёрла их своими волосами. Она присутствовала и на Голгофе. Тем не менее в представлении католика Мария Магдалина прежде всего отождествлялась с блудом.
   Теологи ордена иезуитов придерживались иного воззрения на неё. По их версии, родителями Марии Магдалины были Сир и Евхария, уважаемые горожане Магдала. В пятнадцатилетнем возрасте их дочь стала невестой Иоанна Богослова, который, однако, ради служения Господу отказался связать себя брачными узами.
   После распятия Христа Мария Магдалина вместе с братом, сестрой Марфой и святым Максимином проповедовала христианство в Галлии, в городах Сент-Мари-де-ла-Мер и Массилии (Марсель). Затем она удалилась в пустыню, где прожила тридцать лет, оплакивая Христа и свои грехи. Её одежда истлела, наготу прикрывали лишь длинные волосы. Перед смертью она вновь увиделась с Максимином, ставшим к тому времени епископом. Он причастил Марию Магдалину и похоронил её в заложенной им в Провансе церкви Saint-Maximin-la-Sainte-Baume.
   …Де Торреса, как и молодых иезуитов, поразило нетрадиционное убранство храма. Он не постеснялся высказаться по этому поводу. Альфонсо дель Ривертес лишь развёл руками, пояснив, что все средства хороши для привлечения гуарани в храм божий. Диего воздержался от комментариев, решив, однако, что в построенной им редукции церковь будет соответствовать исключительно традиционным католическим канонам.
   Гостей проводили в сады, благоухающие ароматом цветов и экзотического кустарника, полные самых лакомых плодов. За садами в окружении апельсиновых и лимонных деревьев ютилось кладбище. Далее простирались полевые угодья с присоседившимися к ним мельницами. И снова обширные сады, поля маиса, плантации табака, бобов, чая, хлопка и сахарного тростника. За полями и плантациями тянулись обширные пастбища, на которых вдоволь кормились, набирали живой вес овцы, козы, крупный рогатый скот.
   Справное хозяйство редукции произвело на духовного коадъютора и его подопечных неизгладимое впечатление. Де Торрес мысленно подсчитал доходы, получаемые дель Ривертесом. От предполагаемой суммы у него перехватило дух.
   Однако ничего из увиденного не принадлежало гуарани: индейцы были всего-навсего грубой рабочей силой, нещадно используемой для построения иезуитского государства в Парагвае.
   Утомлённые длительной прогулкой иезуиты вернулись в редукцию, где их ждали сытный ужин и долгожданный отдых. С рассветом де Торрес и его подопечные снова двинулись в путь.
   Через два дня миссионеры прибыли в Асунсьон, раскинувшийся на равнинном левобережье реки Парагвай, в месте впадения в неё притока Пилькомая. Антонио, следовавший своему призванию запечатлевать на бумаге всё увиденное и изумившее его, не подозревал, что его путевые заметки и зарисовки через несколько лет станут известным в Новом Свете трудом, изданным под названием «Путешествие по реке Парана и посещение миссии Япейю монахом-иезуитом Антонио де Монтойя».
   Асунсьон был заложен испанскими завоевателями 15 августа 1537 года, в день христианского праздника Успения Пресвятой Богородицы, потому и нарекли его поначалу городом Успения нашей госпожи Святой Марии Богородицы. В дальнейшем название сократили, оставив только одно слово – Успение, то есть Асунсьон. Для испанцев город стал опорным пунктом в колонизации Парагвая.
   Миссионеры, покинув плоты, ступили на сушу и огляделись. Небольшая уютная лагуна была переполнена индейскими лодками-долблёнками. На берегу возвышались крепостные стены города со сторожевыми башнями. Между затейливыми машикулями виднелись корабельные бомбарды, из бойниц, прорезавших стены, отчётливо выступали дула кулеврин. Над городскими воротами, украшенными сложным гербом с изображением Девы Марии, католического прелата, башни-донжона и льва, опутывающего ствол пальмы хвостом, ощерился своими многочисленными дулами рибодекин. Без сомнения, город был отлично укреплён. Колонизаторы, видимо, накрепко запомнили нападения на них гуарани.
   Дон Карлос де Сапатега, эмиссар Его величества Филиппа III, со вкусом и роскошью отстроил свою резиденцию в центре города. Вокруг неё расположились дома местной знати, правда, ещё малочисленной, ибо Парагвай считался в Испании местом, богом забытым. Обычно в далёкую колонию отправлялись разорившиеся идальго и гранды, где титуловались аделантадо. Первопроходцы покоряли непроходимые джунгли и заболоченные притоки реки Парагвай в поисках плодородной земли для своей будущей асьенды. Затем аделантадо узаконивали земельную собственность в Асунсьоне; соответствующий документ скреплял своей подписью и печатью сам дон Карлос. В результате испанский авантюрист становился крупным землевладельцем. Но прежде чем деньги потекут к нему ручейком, а потом – рекой, предстояло построить дом, обработать землю, вырастить и продать урожай. Для всего этого нужна рабочая сила, которая, кстати, рядом. Это местные индейцы-гуарани.
   Напротив резиденции эмиссара раскинулась центральная торговая площадь с ратушей, где заседали рехидоры – отцы города. Здесь же под эгидой коррехидоров и альгвазилов вершился суд. Любой горожанин испанского происхождения мог подать сюда жалобу.
   Часто испанцы женились на местных женщинах-гуарани, потому как те были единственными представительницами прекрасного пола в здешних местах. Со временем смешанных браков становилось всё больше, и скептики поговаривали, что полукровки скоро вытеснят испанцев за пределы крепостных стен. Брачный союз жениха-европейца и невесты-гуарани скреплялся в ратуше бумагой специального образца в присуствии альгвазила или коррехидора. Венчались только горожане испанского происхождения.
   Церквей в городе было несколько. Самая большая – Девы Марии Асунсьонской, каменная, с богатой отделкой, возвышалась на центральной площади. Посещали её, в основном, испанцы. Остальные, более скромные, построенные из дерева, располагались на окраинах города, где патеры, доминиканцы, францисканцы и августинцы совершали службы и читали проповеди своей пастве, как правило, индейского происхождения.
   На городской окраине ютились бедные индейские хижины, в которых обитала прислуга. Рядом с рекой разместились ремесленные мастерские, кожевенные, лесопильные склады и даже небольшая верфь, где строились лёгкие речные суда. Индейцы, проживавшие на территории города, облагались специальным налогом и прикреплялись к энкомендеро – поручителям, в роли которых выступали зажиточные горожане – испанцы. Энкомьенда распространилась и на сельскохозяйственное производство, когда индейцы-гуарани выплачивали налоги своему землевладельцу.
   В последние годы, когда эмиссаром Парагвая был назначен дон Карлос де Сапатега, в Парагвае получило распространение репартимьенто – распределение земли, орудий труда для её обработки и рабочей силы между мелкими колонистами, потому как их становилось всё больше. Небольшие фермы – репартимьенто, возникшие в предместьях Асунсьона, отвоёвывали новые пахотные земли у непроходимых лесов, разросшихся на берегах реки.
   В черте города и его окрестностях обитали многочисленные виды тропических птиц, в том числе попугаи, туканы, ибисы и нанду; из млекопитающих встречались капибара, водные свинки, а также летучие мыши и броненосцы. Среди деревьев и кустарников виднелись жилища термитов. В жаркие дни жители Асунсьона страдали от нашествий полчищ москитов, клещей, саранчи.
   Духовный коадъютор Диего де Торрес и его сподвижники вошли в город, за ними следовали носильщики с немногочисленным скарбом монахов. В этот момент церковные колокола возвестили нону, девятый час после восхода солнца. Мимо вновь прибывших монахов проследовал небольшой отряд городских стражников. Де Торрес разузнал у них, где находится странноприимный дом ордена францисканцев.
   С этим орденом коадъютора связывало давнее сотрудничество. Ещё будучи в Перу, он познакомился в Лиме с Педро де Агуадо, миссионером-францисканцем.
   Де Агуадо происходил из влиятельной испанской семьи. По окончании Мадридского университета, где изучал теологию и математику, он решил отправиться миссионером в Новый Свет. После некоторых раздумий идальго примкнул к монашескому ордену францисканцев, бывших духовниками многих государей и пользовавшихся огромным влиянием в светских и государственных сферах. Правда, позднее их сильно потеснили иезуиты.
   Орден францисканцев, основанный Франциском Ассизским почти триста лет тому назад, проповедовал апостольскую бедность, аскетизм, любовь к ближнему, уход за больными и строгое послушание Папе. Эти заповеди импонировали молодому пылкому Агуадо, мечтавшему нести людям добро. Он, как многие образованные его современники, ненавидел доминиканцев, считая их кровожадными религиозными фанатиками, цепными псами Ватикана. Ему нравилось, что францисканцы часто вступали с доминиканцами в полемику по вопросам теологии и философии, нередко выходили победителями. Как и их оппоненты, францисканцы участвовали в инквизиционных процессах. Однако, тщательно изучив все детали дел, неоднократно выносили оправдательные приговоры. Все эти факторы, безусловно, повлияли на решение Агуадо в выборе ордена. К тому же в Мадридском университете некоторые дисциплины преподавали францисканцы, в том числе и теологию, к которой Педро проявлял повышенный интерес.
   Специальной буллой, утверждённой понтификом в 1256 году, францисканцы получили право преподавания во всех европейских университетах. Они не преминули им воспользоваться, создав свою систему богословского образования, воспитавшую целую плеяду мыслителей. В то же время орден активно развивал миссионерскую деятельность. Как только испанцы проникли в Новый Свет, орден тотчас провозгласил заокеанские земли сферой своих интересов. В 1561 году он отрядил туда пятьдесят монахов-миссионеров, в их числе оказался и Педро де Агуадо.
   Молодой францисканец отправился в Лиму, где познакомился с Хосе де Акостой. Расставшись с профессором, он отправился в Парагвай, где организовал миссию Сан-Хавьер. Будучи уже в зрелом возрасте, Педро встретился с Диего де Торресом. За годы, проведённые в Перу, францисканец де Агуадо проникся симпатией и доверием к иезуитам. Долгое время он вёл переписку с Диего де Торресом, пока тот не отправился в Рим. Теперь предстояла новая встреча давних знакомых…
//-- * * * --//
   Иезуиты остановились в странноприимном доме братьев-францисканцев. Управитель, пожилой францисканец, в течение тридцати лет пребывающий в Асунсьоне и помнящий его худшие времена, при виде целого отряда молодых иезуитов тотчас смекнул: орден иезуитов идёт в наступление. Не исключено, что он подчинит Парагвай своему влиянию. Однако эти мысли дальновидный служака оставил при себе. На вопросы де Торреса о Педро францисканец отвечал с подчёркнутой вежливостью, поскольку ему было известно о симпатиях собрата к ордену иезуитов.
   Удовлетворённый удачным завершением длительного путешествия и гостеприимным приёмом францисканцев, де Торрес, немного отдохнув и утолив голод, поспешил нанести визит эмиссару Его величества, дону Карлосу де Сапатега. Иезуит рассчитывал на его помощь. Он без труда отыскал резиденцию эмиссара и сообщил секретарю о своём прибытии.
   Появление коадъютора де Торреса не вызвало у дона Карлоса удивления. Он уже знал, что понтифик подписал буллу, наделявшую орден иезуитов особыми полномочиями в Парагвае. Более того, король Филипп III в своём послании эмиссару настоятельно советовал проводить политику невмешательства и оказывать иезуитам всяческую поддержку. Такое положение дел дона Карлоса не устраивало. За годы пребывания в Асунсьоне он привык, что все беспрекословно выполняют его распоряжения, даже монахи-миссионеры. С иезуитами всё обстоит иначе.
   Дон Карлос расхаживал по кабинету, намеренно затягивая приём иезуита. Он размышлял: какой линии поведения придерживаться? Сказать, что слышал о папской булле и ожидал прибытия миссионеров? Или всё же сделать вид, что не в курсе последних событий, касающихся ордена иезуитов и его непомерных аппетитов? Остановился на последнем варианте. Он не стал переодеваться к приёму гостя. Впрочем, и обыденный его костюм смотрелся роскошно. Приталенный колет из золотистого бархата украшали серебряные пуговицы и кружевные манжеты; шею обрамляла горгера – гофрированный воротник; модные брагетты, короткие штаны набитые ватой, сшиты из такой же ткани, что и колет; стройные ноги обтягивали молочного цвета чулки; остроконечные туфли из бежевой мягчайшей кожи с серебряными пряжками достойны всяческих похвал. Модный гардероб эмиссар предпочитал выписывать из Мадрида, откровенно брезгуя носить одежду, изготовленную местными мастерами.
   …В кабинет вошёл де Торрес. Эмиссар окинул визитёра пытливым взглядом: перед ним стоял зрелый мужчина, явно наделённый умом и недюжинной физической силой. Седые, коротко остриженные волосы, выбившиеся из-под чёрной биретты, придавали иезуиту благородный вид. Его традиционное одеяние невольно навело эмиссара на мысль, что гость чем-то похож на чёрного мудрого ворона. В свою очередь, де Торрес также изучал эмиссара. В какой-то момент взгляды мужчин скрестились, и каждый интуитивно почувствовал силу оппонента. Эмиссар выдавил подобие улыбки, решив разрядить обстановку.
   – Господин де Торрес, я приветствую вас в Асунсьоне, – произнёс он, намеренно обращаясь к иезуиту, как к светскому лицу. Того, в свою очередь, это ничуть не смутило. Напротив, коадъютор понял, что эмиссар пребывает в замешательстве. – Прошу вас, присаживайтесь! – Дон Карлос жестом указал на массивное кожаное кресло.
   – Благодарю вас, – произнёс де Торрес, усаживаясь, и похвалил: – Отличное кресло.
   – Изготовлено здесь, в Асунсьоне, в кожевенных мастерских. Гуарани могут отменно работать под присмотром…
   От внимательного и чуткого де Торреса не ускользнуло, что во время разговора эмиссар не раз делал краткие паузы, собираясь с мыслями. Это подтвердило догадку: дон Карлос знал о его прибытии и отнюдь не рад этому. Иезуит понимал: папская булла наделяет их будущую миссию практически неограниченной властью, что, безусловно, не может понравиться эмиссару, до сего дня считавшему себя хозяином Парагвая. Мало того, документ обязывает любого католика оказывать содействие де Торресу. Духовный коадъютор решил не провоцировать де Сапатегу, быть благоразумным и предельно вежливым, ибо на данный момент нуждался в поддержке здешней власти.
   – Я хотел просить вас о помощи, дон Карлос, – признался иезуит.
   Эмиссар уже мысленно прикидывал, сколько потребовать золотых дублонов с иезуита за оказанную услугу.
   – Разумеется, я готов помочь святой церкви, как всякий добропорядочный христианин, – склонив голову в знак согласия, произнёс он.
   – Мне и моим собратьям необходимо добраться до крепости Энкарнасьон.
   При этих словах эмиссар вздохнул с облегчением: земли вокруг Энкарнасьона сплошь поросли девственными лесами. Единственная миссия, которая там была основана с огромным трудом, принадлежит доминиканскому ордену. Намерение иезуита отправиться туда разрешило все сомнения и опасения де Сапатеги. Он воспрял духом.
   – Лучше всего это сделать водным путём. Местные земли сильно заболочены, да и проводники порой ненадёжны, – со знанием дела заметил эмиссар. – Я прикажу предоставить судно в ваше распоряжение, оно и доставит вас в Энкарнасьон, – пообещал он. – Вы пройдёте вниз по течению реки Парагвай, а затем Парана приведёт вас прямо к крепости. Путешествие займёт дней пять, не больше…
   – Благодарю вас. Не хочу злоупотреблять вашей щедростью, но нам ещё понадобиться провизия. Serva me, servabo te.
   Эмиссар кивнул, он прекрасно разбирался в латыни.
   – Вы получите всё, что необходимо, дабы добраться до Энкарнасьона, – заверил он. – Но всему своя цена. Я также отпишу тамошнему коменданту крепости, дабы Риккардо Мендоса оказывал вам всяческую помощь.
   Де Торрес улыбнулся, другого ответа он и не ожидал.
   – Argumentum argentarium, – как бы невзначай бросил он и дружелюбно улыбнулся.
   Словом, иезуит и эмиссар прекрасно поняли друг друга, решив совершить товарообмен. Один, как представитель власти, мог предоставить судно и провизию на первое время, а также составить протекцию; второй – щедро оплатить услуги.
   Де Торрес возвращался в странноприимный дом, вполне удовлетворённый визитом, так как получил то, что хотел. Правда, казённых денег, выданных прокуратором и адмонитором, несколько поубавится. Он ещё раз мысленно проанализировал разговор с эмиссаром, придя к выводу, что за показным спокойствием и непринуждённой светской беседой тот затаил ненависть. Диего подумал, что полезно было бы заиметь в резиденции своего осведомителя, который сможет регулярно отправлять в новую миссию денунциации – тайные донесения.
   После ухода иезуита дона Карлоса посетили точно такие же мысли. Но кого из окружения де Торреса можно завербовать? Молодые иезуиты преисполнены надежд и веры, вряд ли кто-то из них польститься на деньги.
//-- * * * --//
   Ознакомившись с городом, миссионеры отправились в Сан-Хавьер, миссию, организованную францисканцами пятнадцать лет назад примерно в десяти лигах от города. Диего де Торресу хотелось увидеть её воочию. Он попросил у францисканцев несколько повозок и в компании своих подопечных отправился в путь. К тому времени у духовного коадъютора уже имелся опыт организации миссий в Перу, а также налаживания в них духовной жизни индейцев. Ещё в Риме он обстоятельно обдумал, какими именно станут новые редукции, но всё же как человек, жаждавший познаний, всегда был готов поучиться у других монашеских орденов.
   Иезуиты покинули Асунсьон на рассвете, едва церковные колокола отзвонили приму, возвестившую о начале дня. Они сели в повозки и направились по дороге, петлявшей вдоль реки Парана и ведущей на юго-запад, к Сан-Хавьеру.
   Иезуиты достигли францисканской миссии поздно вечером. Крепостные ворота уже были затворены. Южные миссии часто подвергались нападениям охотников рабами с территории Аргентины, поэтому францисканцам приходилось соблюдать предельную осторожность и даже обучить военному ремеслу мужчин-гуарани.
   Не успели путешественники покинуть свои повозки и приблизиться к воротам, как раздался резкий окрик на ломаном испанском языке:
   – Стойте там, где стоите, иначе я прикажу лучникам стрелять!
   Диего де Торрес, вскинув голову, обнаружил на деревянной крепостной стене воинственного человека, по всей видимости, коррехидора или альгвазила из местных гуарани. Окружавший его отряд лучников пребывал в боевой готовности и мог в любой момент сразить непрошеных гостей по приказу своего командира.
   – Я монах-иезуит Диего де Торрес! Хочу видеть Педро Агуаду, руководителя вашей миссии.
   – Хорошо, я доложу о вас патеру, – сказал, подумав, командир гуарани. – А кто рядом с вами? – Он жестом указал в сторону молодых иезуитов.
   – Мои помощники. Мы прибыли на землю Парагвая, чтобы организовать новую миссию. Но прежде я надеюсь переговорить с патером.
   Ждать иезуитам пришлось недолго. Вскоре крепостные ворота отворились, и они беспрепятственно проследовали на территорию миссии. Молодых иезуитов проводили в специально отведённую хижину, Диего де Торреса – в дом патера.
   Антонио Монтойя с удовольствием отметил чистоту и порядок в помещении, куда его привели с собратьями, не в пример той хижине, в которую он заглянул в Япейю. Хотя про себя он подумал: вряд ли гуарани во францисканской миссии обитают в столь комфортных условиях. Здесь было всё необходимое: двухъярусные кровати с чистыми тюфяками, набитыми душистыми травами; длинный деревянный стол, вокруг которого стояли с десяток грубо сколоченных табуретов. В углу виднелся массивный сундук для вещей.
   Не успели путники разместиться, кто где, как женщины-гуарани принесли им ужин: суп из кукурузной крупы с луком, приправленный молоком. Изрядно проголодавшиеся собратья дружно и с удовольствием приступили к трапезе, черпая деревянными ложками золотистое варево и смачно жуя ещё тёплый, недавно испеченный маисовый хлеб. На второе женщины подали тушеный маис, а на десерт – напиток «кана», приготовленный из сахарного тростника и меда.
   После сытного и вкусного ужина все сразу улеглись спать. Завтрашний день, как ожидалось, будет весьма напряжённым: иезуитам предстояло сопровождать своего духовного коадъютора и вникать во все тонкости обустройства францисканской миссии.
   Тем временем Диего де Торрес и Педро Агуадо не могли наговориться после долгой разлуки. Пожилой францисканец с теплом вспоминал о Хосе де Акосте и был рад услышать, что тот преподаёт в колледже Вальядолида. Монахи за ужином и чашами освежающего парагвайского напитка «йерба мате» поговорили о своих общих знакомых, вспомнили прежние времена в Перу. Наконец Педро Агуадо задал прямолинейный вопрос:
   – Признайтесь, Диего, ведь вы неспроста навестили меня, да ещё в сопровождении своих братьев?
   Иезуит отпил йербы, поставил чашу на стол и открыто глянул в глаза францисканца.
   – Разумеется. В ближайшие дни я намерен отправиться в Энкарнасьон, на земли terra di querra. Там предстоит основать редукцию, которая станет отправной точкой для ордена. По моим соображениям, лет через десять вокруг Энкарнасьона должно располагаться не менее пяти-шести редукций.
   Францисканец был прекрасно осведомлен, как прочно иезуиты обосновались в Перу, оттеснив августинцев, францисканцев и даже доминиканцев на второй план.
   – На то вами получено благословение Ватикана, не так ли?
   Де Торрес улыбнулся.
   – Безусловно, дорогой друг. Я получил соответствующую буллу, увенчанную печатью Папы Климента VIII.
   – Ещё в Лиме вы мечтали о государстве иезуитов. Я помню ваши рассуждения на этот счёт. Значит, вы сумели убедить генерала Аквавиву, а тот, в свою очередь, – понтифика?
   – Да, и поэтому я прибыл в Парагвай. Но должен признаться, что понтифик пока не решился предоставить Парагваю статус государства иезуитов, ведь здесь находятся также миссии францисканцев и доминиканцев.
   Агуадо промолчал. Он не сомневался, что со временем, лет через десять, а может, и раньше, понтифик (ныне здравствующий или его преемник) непременно подпишет такой документ, Парагвай перейдёт в руки ордена иезуитов. И что тогда? Вероятнее всего, миссии доминиканцев будут закрыты. А вот ему, францисканцу, для пользы дела следует найти общий язык с иезуитами.
   – Завтра я ознакомлю вас с миссией, Диего. Уже поздно, пора спать. – Хозяин поднялся из-за стола, гость последовал его примеру.
   Педро Агуадо провёл бессонную ночь, размышляя о будущем Парагвая, напористой решимости иезуитов закрепиться на его землях и о судьбе своей миссии, на создание которой орден потратил колоссальную сумму не только золотых реалов, но и человеческих жизней.
//-- * * * --//
   Из путевого дневника монаха-иезуита Антонио Монтойя
   Во францисканской миссии Сан-Хавьер о распорядке дня её обитателей оповещал церковный колокол. Первый его удар разносился далеко по округе ранним утром. Гуарани просыпались, одевались и, наскоро поев, что бог послал, собирались на центральной площади. Посреди её красовалось изображение Пресвятой Девы. Как заверяли пастор-францисканец Педро де Агуадо и его помощник викарий, подобным наглядным образом они успешно прививают индейцам духовные знания.
   После того как индейцы заполнили площадь, началось богослужение, хотя и необычное в восприятии европейца. В молитве люди просто взирали на небо. Религиозное действо завершал крестный ход, впереди процессии несли небольшое изваяние Пресвятой Девы.
   Обойдя несколько раз площадь с молитвами и музыкальным сопровождением, гуарани, построившись в колонны, отправлялись на работу в поле под звуки барабанов и флейт. За ними неусыпно наблюдали, вылавливая нерадивых, инспекторы-францисканцы и соглядатаи-гуарани. Возвращались индейцы в миссию также под пение бодрых песен, снова собирались на площади и совершали крестный ход. Под звон церковных колоколов гуарани распускали.
   Всё в миссии было пронизано символикой и культом. Даже в самый обыденный, рутинный труд в поле вклинивались всевозможные символические обряды. И это для того, чтобы побуждать индейцев к полной самоотдаче, чтобы они знали и помнили: за ними с небес наблюдают Господь Бог и Пресвятая Дева Мария.
   Стоявший во главе миссии Пабло де Агуадо, патер-францисканец, полностью посвящал себя духовному культу. Молодой викарий считался его помощником и руководил хозяйственными делами. У него, в свою очередь, также были помощники, молодые францисканцы-инспекторы.
   Патер обычно показывался индейцам только во время богослужения. В другое время он общался с ними через должностных лиц – коррехидоров и альгвазилов. Избирали их ежегодно открытым голосованием из местного населения, но по спискам патера. В результате те и другие оказывались целиком зависимыми от викария, который мог отменять любые их распоряжения и отдавать новые. Под его неусыпным контролем каждое утро распределялась работа на день.
   Патер еженедельно выслушивал исповедь, которая для индейцев была обязательной, он же вершил суд. К нерадивым или проштрафившимся работникам применялись санкции: выговоры с глазу на глаз и публичные, порка кнутом, тюремное заключение и самое страшное наказание – изгнание из миссии. Гуарани настолько привыкали к сложившемуся образу жизни, что не могли представить иное существование.
   Патер и викарий жили обособленно от работников-поселенцев. Видя того и другого облачёнными в богатые одежды среди воскурений, индейцы, склонные к мистификации, воспринимали их как высшие существа.
   Земельные владения францисканской миссии делились пополам: одна половина – тупамба, что означает Божья земля, и вторая – абамба, то есть личная земля. Первая обрабатывалась гуарани коллективно. Труд на общинной земле был обязательным для всех индейцев, включая коррехидора, альгвазила и ремесленников. Зерновые культуры, основополагающие для экономики миссии, сеялись на общинной земле. Абамба, расчленённая на небольшие наделы, распределялась между семьями гуарами.
   Как правило, земельный участок индеец получал, собравшись жениться, передавать его по наследству не дозволялось. Если после смерти кормильца оставались вдова и дети, надел отходил в общий фонд, а семью на своё содержание брала миссия. Освоение частной земли, возделывание на ней сельскохозяйственных культур и сбор урожая – все процессы до мелочей контролировались и регулировались викарием. Семена для посадки и рабочий инвентарь выделялись из общественных фондов.
   Меня поразила запущенность личных участков, в то время как общественные земли были тщательно возделаны. Францисканцы жаловались на безразличие индейцев по отношению к собственности, ибо те предпочитали получить наказание за плохо возделанный участок и жить на общественные запасы. По несколько раз подряд гуарами могли попросту съедать выданный им семенной материал и приходить к коррехидору за новыми семенами и хорошей поркой. Францисканцы, считавшие установленный ими уклад безупречным, сетовали на якобы детский характер индейцев.
   Миссия владела стадами лошадей и быков, которые паслись в пампасах. Общинные быки выделялись индейцам в пользование для обработки личных участков. Нередко гуарани хитрили: получив общественного быка, разделывали его на мясо. Затем работник приходил с виноватым видом к коррехидору и рассказывал историю о том, что бык потерялся и он в этом не виноват. За подобную провинность индейцу назначалась порка на площади у позорного столба. Но даже такое наказание не могло отучить индейцев от подобных хитростей и уловок. И это при том, что мясо общественных быков раздавалось жителям миссии два раза в неделю. В назначенный день они отправлялись на склад, где кладовщик вызывал всех поименно и выдавал каждому по равному куску мяса на человека. Подобным образом индейцы снабжались чаем.
   Достойного уровня достигли развивающиеся в миссии всевозможные ремесла. Здесь я увидел каменщиков, оружейников, мельников, художников, ювелиров и горшечников. Мастерски были сложены печи для обжигания извести; мельницы приводились в движение лошадьми и людьми. В миссии отливались колокола, печатались книги на иностранных языках, которые затем отправляли в Старый Свет и продавали там с большой выгодой.
   Все произведенные товары и продукты питания поступали на склады, где работали обученные письму и счету индейцы. Часть «плодов» коллективного труда доставалась населению. Рулоны ткани, например, делились на равные отрезы и раздавались поочерёдно: девочкам и мальчикам, мужчинам и женщинам. Понятно, что население одевалось однообразно. Раз в год каждая семья получала нож и топор. Наведался я также в дубильные и башмачные мастерские, благо, что францисканцы располагали огромными стадами. Шерсть раздавалась женщинам на дом, где они пряли пряжу.
   По контрасту с жилищами индейцев местная церковь, впрочем, как и в Япейю, поражала своей роскошью. Построенная из камня и богато украшенная, она вмещала до пятисот человек; стены её отделаны блестящими слюдяными пластинами, алтари – золотом. Правда, своеобразных росписей, как в Япейю, я не заметил.
   Миссию окружали высокая стена и ров. Ворота бдительно охранялись: без пропуска въезд и выезд запрещались. Общение между индейцами различных миссий не допускалось. И в этом мы смогли убедиться воочию. Никто из гуарани, кроме военных и пастухов, не имел права ездить верхом. Все средства передвижения– лодки, каноэ, повозки – принадлежали общине.
   Браки заключались два раза в год на торжественной церемонии. Выбор жены или мужа контролировался патером. Если юноше или девушке кто-то приглянулся, это доводилось до сведения Педро де Агуадо, а потом от его имени сообщалось заинтересованной стороне. Однако, как я выяснил, патер не всегда считался с чувствами влюблённых. Имел место случай, когда несколько молодых пар совершили дерзкий побег из миссии. Только после долгих переговоров и согласия патера на их женитьбу беглецы вернулись.
   Детей в миссии появлялось на свет много. Однако францисканцы всерьёз были обеспокоены снижением численности населения: смертность всё-таки превышала рождаемость. И это несмотря на то что в миссии был устроен госпиталь.
   В миссии я впервые попробовал чудодейственный напиток «йерба мате». Йерба (Ilex paraguariensis, лат.) – вечнозеленое дерево или кустарник, из листьев и стеблей которых изготавливают порошок для напитка. Рассказывают, что будто бы почти семьдесят лет назад конкистадоров, моих соотечественников, познакомили с этим растением индейцы-гуарани. Вряд ли первопроходцы смогли бы самостоятельно открыть его целебные свойства. Тем более что их первые поселения и миссии были основаны вблизи реки Парагвай, а это сто лье от мест произрастания йербы.
   Гуарани научили конкистадоров приготавливать живительный порошок, протаскивая листья сквозь пламя и таким способом слегка подвяливая их. Затем листья измельчали и заливали кипятком. Трудно представить, что европейцу вдруг могло прийти в голову обращаться с незнакомым растением подобным образом да ещё употреблять в пищу.
   Гуарани называют йербу травой бога Тупи. Приготовленный напиток они заливают в специальные сосуды, выдолбленные из тыквы, так питьё долго сохраняет свои замечательные свойства. Используют йербу индейцы в лечебных и магических целях.
   Согласно их поверьям, у этого растения есть душа, принадлежавщая некогда прекрасной индеанке. Существует много вариантов трогательной легенды. Я записал её в пересказе одного альгвазила-гуарани: «Однажды некий почтенный старик постучался в дверь дома Караи, который в те времена был мужчиной, и попросил разрешения переночевать. Дочь Караи с радостью принялась ухаживать за гостем. Наутро, прощаясь, незнакомец признался Караи, что он является посланником бога Тупи, и добавил:
   – Тупи хочет отблагодарить твою прекрасную и заботливую дочь за оказанное мне гостеприимство. Он превратит её в кустарник, чтобы в будущем она не знала горя и не умерла, как обычные люди. Твоя дочь обретёт бессмертие.
   Так и случилось. С тех пор девушку стали называть Ка'а – йерба мате. Много плохого и хорошего произошло за это время, но дочь Караи до сих пор жива. Ведь её срезают, а она вырастает заново, молодая и красивая, как прежде. Йерба мате – это бессмертная душа гуарани. А гуарани – сущность земли, на которой растёт йерба».
   Признаться, мне, как просвещенному человеку, благодарность Тупи представляется весьма сомнительной: превратить человека в растение за доброту и ласку! Отчего он не подарил девушке вечность другим способом? Нет, сложно всё-таки понять индейцев…
   Я записал и более древнюю версию мифа, которую мне также поведал альгвазил: «Давным-давно по землям Парагвая прошел святой человек и пророк. В разных областях люди нарекли его многими именами. Так, в Парагвае он Паи Суме или Паи Чуме. Этого светловолосого человека, явившегося издалека, знают и все гуарани. Для них он Паи Суме, Тхоме Марангату, Аваре Чуме Марангату. Он тот, кто научил индейские племена возделывать землю, охотиться, рыбачить, собирать плоды дикорастущих деревьев, ухаживать за животными. Святой пришелец подарил индейцам кукурузу и маниок. А ещё он открыл гуарани секрет приготовления йербы…»
   Я вспомнил лекции профессора Хосе де Акосты, которыми заслушивался в колледже. Он изложил тогда схоластикам свою версию о боге Паи Суме и его сыновьях Тупи и Тамандуаре. Так вот, профессор считал, что Тамандуаре некоторое правил в Перу племенами чачапойя, позже поверженными инками. Вождь Тамандуаре увёл свой народ из города, дабы сохранить независимость. Куда именно ушли чачапойя, доподлинно неизвестно. Возможно, они удалились в дебри Амазонки и создали там подобие Пайтити – провинции инков. Хотя ученый полагал, что Тамандуаре держал курс на Парагвай. Впрочем, я уже успел убедиться, что земля здесь полна тайн и затеряться среди сельвы древнему городу несложно. Не удивлюсь, если пристанище Тамандуаре окажется где-то рядом…
   Акоста искренне верил, что чачапойя владели секретом если не вечной жизни, то, уж точно, долголетия. В доказательство он демонстрировал идеограммы, срисованные им с золотых табличек. Тех самых бесценных реликвий – свидетельств богатейшей культуры индейцев, которые много лет назад привёз из Куско и передал на изучение в университет Сан-Маркос молодой тогда иезуит Диего де Торрес. Увы, впоследствии уникальные трофеи были переплавлены в слитки и отправлены в Мадрид, где превратились в дублоны и реалы, драгоценные поделки для королевской семьи.
   На табличках изображались сцены из повседневной жизни индейцев, в том числе рождение нового бога, Тамандуаре. Преемник старого бога появлялся на белый свет как плоть от плоти изо рта родителя. Все идеограммы сопровождались увлекательными комментариями профессора. Ещё в ту пору я мечтал отправиться в Парагвай и найти божественный город, окутанный тайнами. Неужели возраст его жителей исчисляется веками? Если племя чачапойя на самом деле владело древними знаниями, тогда ими можно будет воспользоваться и продлить жизнь моим современникам.
   Если подытожить впечатления от посещения миссии Сан-Хавьер, то, по отзывам духовного коадъютора и братьев, в целом они оказались благоприятными и пригодятся в нашей практической деятельности. Впрочем, визит наш в эту редукцию был настолько краток, что я невольно заподозрил Диего де Торреса в неприятии им некоторых сомнительных начинаний провинциала де Ривертеса. Надо признаться, меня тоже смутили фривольное оформление внутреннего убранства церкви, а также теснота и грязь в хижинах тамошних гуарани. Впрочем, подвергать критике чужие действия всегда проще, нежели делать что-то самому.
//-- * * * --//
   Через несколько дней иезуиты погрузились на корабль и отправились в Энкарнасьон. Они проделали тот же путь, что и ранее, вплоть до слияния рек Парагвай и Параны, где располагалась редукция Япейю. Де Торрес не пожелал ещё раз увидеться с Альфонсо де Ривертесом, и потому корабль безостановочно проследовал дальше. Через пять дней, как и обещал эмиссар, они достигли Энкарнасьона.

Глава 6

   Капитан Мендоса охотился на гуарани в пятнадцати лье от Энкарнасьона. Отлавливать их становилось всё труднее с тех пор, как они начали находить убежище у обосновавшихся недалеко от крепости августинцев, создавших две миссии. Мендоса вместе со своими matones [42 - Головорезы (исп.).] вынужденно уходил всё дальше от крепости, вверенной, кстати, капитану на попечение самим эмиссаром, углубляясь в непроходимую сельву.
   Но на этот раз охота выдалась удачной. Matones захватили сотню крепких молодых гуарани. Мендоса намеревался продать их бандейрантам, наведывавшимся в Парагвай из Аргентины или Бразилии.
   Земли вокруг Энкарнасьона принадлежали испанской короне, следовательно, аборигены – гуарани, особенно принявшие христианство, считались подданными Его величества Филиппа III и попадали под его покровительство. На официальных бумагах всё это так и выглядело, но не в реальности.
   Около пяти лет назад Риккардо Мендоса стал комендантом Энкарнасьона, затерявшегося в глухомани девственных лесов; влажная сельва подступала к стенам крепости. Молодой, алчный до денег и власти бывший наёмник решил во чтобы то ни стало закрепиться на новой должности. Тем более что в Испанию вернуться он не мог: над ним тяготело обвинение в убийстве альгвазила Аликанте.
   Когда двадцатипятилетний Риккардо предстал перед Сапатегой в sala de audiencia [43 - Зал суда (исп.).], эмиссар сразу признал в бывшем наёмнике нужного ему человека. Этот человек не побоится трудностей, не испугается диких зверей, укротит индейцев. Не спасует он и перед доном Алонзо дель Гарсия – владельцем асьенды, находившейся недалеко от Энкарнасьона.
   Однако эмиссар счёл нужным предупредить новоявленного коменданта:
   – В пяти лигах от города расположена асьенда El Paraiso [44 - Рай (исп.).], хозяином которой является дон Алонзо дель Гарсия. Хочу предостеречь вас, Мендоса…
   Тот напрягся.
   – Говорите, дон Карлос, прошу вас!
   Сапатега пристально глянул на капитана и, выдержав паузу, продолжил:
   – С доном Гарсия меня связывает давняя дружба. Мы прибыли в этот дикий край много лет назад. С тех пор немало чего произошло. Так, погиб прежний комендант Энкарнасьона, а до меня дошли слухи о не сложившихся у него добрых отношениях с тамошним энкомендеро [45 - Поручитель (исп.).].
   Мендоса понимающе кивнул.
   – По прибытии в Энкарнасьон и вступлении в должность я сразу нанесу визит вежливости дону Гарсия.
   – К тому же, – порекомендовал эмиссар, – не стоит вмешиваться в дела El Paraiso.
   Капитан тотчас смекнул, что владелец асьенды мнит, вероятно, себя хозяином и прилегающей округи. «Тем более надобно постараться расположить его к себе», – решил про себя практичный испанец и, распрощавшись с эмиссаром, отправился в Энкарнасьон.
   Крепость оказалась небольшой, но вполне пригодной для жизни. Новый комендант быстро освоился. В его обязанности входили поддержание здесь, а также в сторожевых фортах образцового порядка, обеспечение провиантом солдат. Надлежало своевременно выплачивать служивым жалованье, дабы они не разбежались. Иначе южные рубежи Парагвая останутся без охраны, чем не преминут воспользоваться бандейранты и давние недруги – португальцы.
   Мендоса, как и обещал эмиссару, отправился с визитом вежливости к здешнему энкомендеро дону Гарсия. Его взору предстала асьенда, окружённая высокой каменной стеной, за которой виднелись сторожевые вышки. Ворота El Paraiso отворились, и капитан проследовал во внутренний двор. К нему тотчас подошёл конюший и взял лошадь под уздцы. Коменданта окружили трое guardaespaldas [46 - Гвардейцы (исп.).] – здоровенные креолы, облачённые на испанский манер в колеты просторного покроя и облегающие, сильно потёртые кожаные штаны. Невольно обратив на них внимание, Мендоса заключил, что охранники энкомендеро много времени проводят в седле. Каждый из стражников был вооружён эспадой и дагой с длинным клинком [47 - Эспада – испанский меч; дага – кинжал для левой руки при фехтовании эспадой.].
   – Я – новый комендант крепости, – отрекомендовался Мендоса.
   Креолы многозначительно переглянулись. «Не эти ли мордовороты прикончили моего предшественника?» – предположил Рикардо. Guardaespaldas, словно прочитав мысли незваного гостя, осклабились, обнажив белоснежные зубы.
   – Покойный комендант не проявлял должного уважения к нашему господину, – пояснил один из креолов.
   – Я намереваюсь наладить с доном Гарсия тесные дружеские отношения, – заверил гость.
   Креолы удовлетворённо кивнули.
   Мендоса миновал внутренний двор с хозяйственными постройками, проследовал в небольшой палисадник, засаженный экзотическими растениями. Отсюда открылся прекрасный вид на патио [48 - Патио – открытый внутренний дворик жилого помещения.]. Площадь патио была вымощена терракотовой плиткой, в центре сверкал водной гладью бассейн, окружённый благоухающими клумбами, между которыми виднелись декоративные вазы, наполненные фруктами. Чуть поодаль Мендоса увидел лежаки, затенённые от солнечных лучей балдахином. На одном из них отдыхал хозяин, облачённый в белоснежную рубашку и свободного кроя штаны. Рядом с ним, замерев в благоговении, несли сторожевую вахту два чёрных мастифа [49 - Мастиф – старинная английская порода догообразных собак.], стоившие целое состояние.
   Тут же под одной из арок, увитых виноградными лозами и дарующих благодатную тень, стояла нарядная девочка лет десяти, прелестное nino numado [50 - Избалованное дитя (исп.).]. Она наслаждалась пением сидевших в клетках птиц, а вокруг важно расхаживали ручные фазаны и цесарки.
   Позади патио возвышался двухэтажный, оплетённый плющом каменный дом с прилегающей к нему крытой галереей.
   У Мендосы невольно возникло ощущение покоя и уюта, романтизма и защищённости от угроз, исходящих из внешнего мира. На миг ему показалось, что он не покидал милой сердцу Испании и по воле судьбы не был заброшен в богом забытые края, кишевшие дикарями.
   Телохранители доложили о прибытии гостя. Дон Гарсия проявил к нему явный интерес, ибо сам был заинтересован в поддержании взаимовыгодных отношений с представителем власти.
   Из-за арки появилась креолка-кормилица и увела девочку в дом. Провожая взглядом милое дитя, комендант невзначай подумал, что лет через пять из малышки вырастет красавица и все здешние энкомендеро кинутся сватать за неё своих сыновей. Хотя вряд ли дон Гарсия снизойдёт до их предложений.
   Как и предрекал Рикардо, пять лет спустя милое nino numado превратилось в очаровательную девушку. Мендоса, посещая El Paraiso, наблюдал, как расцветает Джованна дель Гарсия. Теперь при встрече с ней он ощущал волнение и душевный трепет. Тридцатилетний комендант не раз задавался вопросом, какие чувства он испытывает по отношению к юной прелестнице. Неужели любовь?
   Своим неожиданным открытием Риккардо был сбит с толку. Он, преступник, сбежавший от наказания из Испании в Новый Свет, здесь – наёмник, не раз обагривший оружие кровью врага, связи имел только с маркитантками, а то и вовсе с падшими женщинами. И вот тебе раз, влюбился в пятнадцатилетнюю девушку и робеет, словно мальчишка, при виде стройной ножки.
   К тому времени Мендоса хорошо изучил нрав и принципы дона Гарсия, так что и мечтать не мог о женитьбе на Джованне, покуда не разбогатеет.
//-- * * * --//
   Дель Гарсия прибыл в Парагвай почти двадцать лет назад, не имея за душой ни единого сентаво [51 - Сентаво – разменная монета в Испании и Португалии.]. Потомок древнего, но обедневшего рода Кастилии, он не мог смириться с потерей влияния и богатства своей семьи. Когда Алонзо исполнилось девятнадцать лет, он отправился в Парагвай в надежде сколотить состояние и построить асьенду, отвоевав землю у девственных лесов и аборигенов. Но прежде ему довелось сражаться наёмником сначала против португальцев, затем с гуарани.
   Удача улыбнулась Алонзо, когда король Филипп II назначил эмиссаром Парагвая Карлоса де Сапатегу. Новый ставленник был почти сверстником Гарсии, также честолюбив и охвачен желанием разбогатеть. Иначе зачем было бы ему отправляться в богом забытые земли? Неужто терпеть лихо, страдать от укусов москитов да постоянно исходить потом в адском тропическом пекле? Алонзо ещё в Испании несколько раз встречался с Сапатегой. Узнав, что тот прибыл в Асунсьон и занял высокую должность, он тотчас поспешил к нему на поклон.
   Дон Карлос принял земляка с распростёртыми объятиями, более того, пригласил к себе в помощники. То, что Гарсия беден, как церковная мышь, эмиссару было только на руку. В его представлении по-настоящему преданными службистами могут быть исключительно люди, целиком и полностью зависимые от начальства.
   Сапатега отправил Алонзо в район среднего течения Параны, где намеревался возвести крепостное укрепление. Но прежде надлежало тщательно обследовать местность, разузнать как можно больше про её обитателей. Для этого помощнику дали людей и провизию.
   За дело Гарсия взялся рьяно. Для начала с командой умельцев смастерил надёжные заслоны от португальцев, постоянно нападавших с территории Бразилии. Через год на месте топей возвышалась крепость Энкарнасьон, комендантом которой был назначен Гарсия. Под его началом были сооружены также несколько приграничных фортов.
   До эмиссара порой доходили слухи, что действия Алонзо были далеко не гуманными. Однако его ничуть не смущала жестокость потомка древнего рода по отношению к индейцам, и он вознаградил друга и соратника за верную службу, пожаловав земли недалеко от Энкарнасьона.
   Дель Гарсия, несказанно обрадованный, тотчас отправился осматривать свои новые владения. Они представляли собой непроходимую сельву, но, несмотря на это, Алонзо назвал будущую асьенду «El Paraiso».
   С годами энкомендеро стал мудрее и сдержаннее. Он взял в жёны дочь одного из местных вождей и тотчас заручился поддержкой большей части населения. Вскоре у индеанки родилась девочка, которую нарекли Джованной. В это время в Энкарнасьон прибыла миссия августинцев. Гарсия лишь развёл руками: против святой церкви не пойдёшь, ибо он воспитан как истинный католик. Волей-неволей ему пришлось помогать монахам в организации христианских миссий, которые, разрастаясь по округе, усиливали своё влияние на местное население.
   Дель Гарсия уже не чувствовал себя безраздельным хозяином здешних земель. Он обратился к эмиссару с просьбой об отставке и получил от него приглашение в Асунсьон. Сапатега принял своего друга в обновлённой резиденции, которая поражала размахом и роскошью. Алонзо обратил внимание и на то, что эмиссар облачен в богатые одежды, сшитые, вероятно, по последней европейской моде. «А я, кажется, окончательно одичал в Энкарнасьоне», – не без иронии отметил про себя визитёр.
   Аудиенция была назначена ровно в полдень. Секретарь эмиссара проводил коменданта в изящно меблированный гостевой зал.
   – О вашей отставке, Гарсия, не может быть и речи! – резко бросил вместо приветствия дон Карлос, обжигая подчинённого строгим взглядом.
   Алонзо был не из робкого десятка и не раз проявлял чудеса храбрости в провинциальном Энкарнасьоне. Не без труда, но достойно выдержав напор эмиссара, он ответил:
   – Августинцы не только обращают индейцев в истинную веру, но и делают привлекательной жизнь в миссиях, где те трудятся на благо святой церкви. Поверьте, доходы августинцев внушительные…
   – Я тоже размышлял над тем, что августинцы укрепляют свои позиции, – признался эмиссар, – и пришёл к выводу: это неизбежно, а мы, истинные католики, призваны помогать миссиям. Я выправил вам специальную бумагу, согласно которой, вы наделяетесь правами энкомендеро, то есть становитесь поручителем индейцев. Статус, по сути, весьма неопределённый, растолковать его можно по-разному. Но главное, что понятие поручительства не расходится с указом Его величества, запрещающим подвергать насилию и нещадно эксплуатировать новообращённых гуарани. Разумеется, из Мадрида многие здешние проблемы видятся в ином свете.
   Алонзо усмехнулся, подумав про себя: «Если не понуждать ленивых и нерасторопных дикарей к строительству и обработке земли, каким тогда образом колония принесёт короне ожидаемый доход?»
   – Итак, вы становитесь энкомендеро, – с нажимом в голосе и расстановкой произнёс эмиссар.
   Судя по тону патрона, Алонзо тотчас смекнул: новым статусом его наделяют неспроста. Сапатега, будто прочитав его мысли, продолжил:
   – Согласитесь, Гарсия, ведь мы отправились в Парагвай не только послужить короне, но и поправить своё материальное положение.
   Алонзо невольно подался вперёд, ибо эта тема была для него животрепещущей. Разумеется, за годы пребывания в Энкарнасьоне ему удалось скопить некоторую сумму, но она отнюдь не отвечала его чаяниям.
   – Совершенно с вами согласен, дон Карлос! – энергично поддакнул новоявленный энкомендеро.
   – Благодаря своему новому статусу вы сможете сдавать землю мелким арендаторам, взимая с них соответствующий налог. Но это, – пояснил доверительно эмиссар, понизив голос, – для отвода глаз. Недавно я подписал специальный указ о распределении земли между мелкими колонистами, репартимьенто, потому как их всё больше прибывает из метрополии. Вам вменяется в обязанность обеспечивать новых поселенцев работниками-гуарани и орудиями труда.
   Алонзо прекрасно понял, куда клонит эмиссар.
   – Получается, дон Карлос, с вашего благоволения я становлюсь рабовладельцем.
   Эмиссар сдержанно улыбнулся.
   – Да, если всё называть своими именами. Но, когда из Мадрида прибудет королевский инспектор, он убедится, что формально вы действуете в рамках закона. Не дай бог, пожалует кто-нибудь из папских легатов…
   – Путешествие по океану вряд ли привлечёт почтенных каноников. В Риме-то куда проще разглагольствовать…
   – Алонзо, ещё немного, и вы превратитесь в еретика! – Изумлённый эмиссар вскинул брови.
   Дель Гарсия осенил себя крестным знамением и подумал: «Тебя бы в сельву да к индейцам. Ты стал бы еретиком через пару месяцев, а я прозябаю в богом забытой крепости почти пять лет…»
   Дон Карлос, довольный собственной остротой, от души рассмеялся. У Алонзо, однако, возникло ощущение, что эмиссар ещё не сказал самого главного. Он не обманулся. Дон Карлос извлёк из стоявшего на массивном письменном столе деревянного ларца свиток, увенчанный личной печатью.
   – Вот документ, – он протянул его визитёру. – Отныне вы моё доверенное лицо.
   Алонзо расплылся в довольной улыбке. Новоявленному fidecomisario [52 - Доверенное лицо (исп.).] не терпелось поскорее развернуть свиток и прочитать текст.
   – Теперь мы с вами связаны взаимными обязательствами, – эмиссар сделал глубокую паузу и устремил многозначительный взгляд на vis-a-vis.
   Тот напрягся, сообразив: настал кульминационный момент встречи; всё, сказанное прежде, – всего лишь прелюдия.
   – Как комендант крепости и землевладелец, вы знаете, что своих людей и солдат надо кормить, – нарушил молчание Сапатега.
   – Разумеется, – подтвердил Гарсия.
   – Так вот. Должностной чин позволяет мне решать, у кого из землевладельцев следует закупать провиант для обеспечения крепостей и гарнизонов.
   Сметливый Алонзо возвёл глаза к небу, мысленно возблагодарив Бога, эмиссара и короля Филиппа II. Он вспомнил даже своих родителей, которые произвели его на свет, правда, не позаботившись обеспечить достатком.
   – Закупки будут производиться по завышенной цене, – гнул свою линию эмиссар.
   – Я очень надеюсь, дон Карлос, что именно мне вы окажете столь высокое доверие, – решился вставить реплику энкомендеро.
   Эмиссар был уверен в успешном исходе щекотливого предприятия. Мыслимо ли отказываться от возможности получить баснословные доходы? А со своим благодетелем он готов щедро делиться ими. Ну а что касается казны, как говорится, своя рубашка ближе к телу. Главное, чтобы отправляемая в Мадрид отчётность выглядела привлекательно и не вызывала вопросов.
   После визита в Асунсьон дела Алонзо дель Гарсии резко пошли в гору. По-прежнему будучи комендантом Энкарнасьона, он стал самым влиятельным и богатым землевладельцем на территории Гуайро, в районе средней Параны. Спустя годы эмиссар внял просьбам своего «компаньона» освободить его от должности и назначил нового коменданта. Дель Гарсия искренне обрадовался отставке: его собственные владения – сто югада [53 - Югада – мера площади в средневековой Испании. 1 югада =32 гектарам.] земли, огромные стада коров и овец – требовали постоянного внимания.
   К тому же Джованна подрастала, и надо было позаботиться о её будущем. Золотые реалы заполняли сундуки, стоявшие в потайной комнате El Paraiso: Алонзо дель Гарсия готовил для дочери солидное приданое. А для того, чтобы подыскать достойного, богатого и родовитого, жениха, предстояло отправиться в Асунсьон.
   Назначенец Сапатеги оказался не тем человеком, которого дон Гарсия желал бы видеть во главе Энкарнасьона. Он сделал ему, как принято в Испании, три предупреждения. Новоявленный комендант не внял им и за своё упрямство поплатился жизнью.
   Вскоре в Энкарнасьон прибыл Риккардо Мендоса. После первого же посещения El Paraiso он уяснил для себя, что гораздо предпочтительнее иметь дона Гарсию в союзниках, нежели в противниках. А уж если и противостоять такому могущественному человеку, то только хитростью.
//-- * * * --//
   Августинцы успешно распространяли своё влияние в Гуайро: индейцы племени гуарани всё охотнее принимали крещение, в связи с чем промысел Мендосы по добыче рабов для перепродажи их португальцам становился всё опаснеё. Удаляясь от привычных мест охоты всё выше по течению Параны, Риккардо и его matones обнаружили в этих краях две христианские миссии – Сан-Игнацио и Сан-Мигель, организованные некогда Бласом Пересом Валерой, ныне принявшим индейское имя Руируруна, и его сотоварищами.
   Тем не менее Риккардо не отказался от намеченных планов. Он намеревался удачно поохотиться и пленить не менее пятисот гуарани. Появление миссионеров на столь отдалённых землях от Асунсьона и вверенного ему Энкарнасьона ничуть его не смутило. Всё же Мендоса отправил в Сан-Игнацио и Сан-Мигель шпионов, и те выяснили: миссионеры – простые христиане, не принадлежавшие ни к одному из ныне известных монашеских орденов. Это известие весьма обрадовало коменданта, поскольку можно было не опасаться святой церкви, а в нападении на миссии обвинить португальцев. В случае удачной охоты он рассчитывал выручить солидную сумму в португальских эскудо, значительно приумножив тем самым свой капитал. Вот тогда он и отправится в El Paraiso к дону Алонзо просить руки несравненной Джованны.
//-- * * * --//
   Тем временем дель Гарсия послал письмо в Асунсьон своему давнему другу и компаньону дону Карлосу де Сапатеге. В ближайшее время, сообщал энкомендеро, он собирается посетить столицу колонии вместе с дочерью и подыскать ей там достойного жениха. Алонзо просил эмиссара посодействовать ему в столь деликатном предприятии. Тот сразу и с удовольствием согласился помочь наилучшим образом устроить судьбу Джованны, которую знал с детства, восхищался её красотой и не подвергал сомнению благопристойность девушки.
   Он переговорил с несколькими благородными отцами семейств, у которых сыновья достигли брачного возраста. Почтенные гранды, наслышанные о богатстве отца Джованны, проявили к единственной наследнице дона Гарсии живой интерес. Дон Карлос тотчас отписал о своих радениях Алонзо и отправил письмо с одним из торговых судов, постоянно курсировавших между столицей и Энкарнасьоном. Неделю спустя дель Гарсия получил письмо и внимательно с ним ознакомился. Он особенно заинтересовался молодым грандом Энрике дель Каспе, отец которого недавно скончался. Наследник получил во владение дом в Асунсьоне, недалеко от резиденции самого эмиссара, а также асьенду Diosmío [54 - Святые небеса – лат.] с огромными стадами коров, плантациями хлопчатника, сахарного тростника, сои, кукурузы, пшеницы, табака, занимавшими почти двести югада земли.
   Воодушевлённый ответом эмиссара, Алонзо уже представлял Джованну хозяйкой асьенды со смелым по тогдашнему времени наименованием. Особенно его впечатлили земли предполагаемого зятя. Впрочем, он не сомневался: Джованна столь очаровательна, что не оставит равнодушным Энрике.
   Хозяин El Paraiso приказал портнихам-креолкам сшить новые наряды для дочери, во всём полагаясь на её вкус. Джованна приняла хлопоты отца с благодарностью: по его словам, молодой человек был красив и богат. О каком ещё женихе мечтать девушке? Воспитанная в строгости под присмотром кормилицы и двух перезрелых дуэний, Джованна относилась к предстоящему браку, как к должной обязанности. Достигнув пятнадцатилетнего возраста, она не познала любви, ни один мужчина не взволновал её сердца. Да и случиться подобное не могло, так как девушка из асьенды, по сути, никуда не отлучалась. Теперь же ей предстояло увлекательное путешествие. К тому же дель Гарсия намеревался построить дом в Асунсьоне и затмить его роскошью жилища соседей – грандов и идальго.
   Весть о предстоящем отъезде дель Гарсии с дочерью в Асунсьон дошла до Мендосы. Он только что вернулся с охоты на рабов. По его приказу миссии Сан-Игнацио и Сан-Мигель были сожжены. Matones от души порезвились: прикончили бывших иезуитов, тщетно молящих головорезов о спасении жизней, вдоволь насладились девочками-гуарани, строптивых убили на месте. Детей испанцы побросали с высокой скалы в стремительный поток Параны: верхнее течение реки особенно бурное, здесь множество каменистых порогов и водопадов. Пленённых мужчин-гуарани бандиты связали, заковали в деревянные колодки и переправили в Бразилию.
   В условленном месте, во временном лагере, Риккардо Мендосу поджидали два известных бандейранта – Антонио де Кампус и Бартоломео де Секейра. Когда-то португальцы предпочитали устраивать дерзкие вылазки на территорию Парагвая, круша всё живое на своём пути. Но затем короли Испании и Португалии подписали так называемый Тордесильясский договор, разграничивший сферы влияния в мире. Правда, перемирия хватило ненадолго, и бандейранты снова начали терзать Парагвай.
   Со вступлением дона Карлоса де Сапатеги в должность эмиссара Парагвая португальцам пришлось окончательно усмирить свой пыл: новый представитель Его величества короля Филиппа II (а затем и Филиппа III) не намеревался мириться с произволом, творившимся на вверенных ему землях.
   Бандейранты не гнушались выдавать себя за монахов, в частности, францисканцев и августинцев, и даже служили мессы около поселений индейцев. Доверчивые гуарани покидали свои укрытия и выходили к мнимым монахам, привлечённые красивым религиозным действом. Бандейранты тотчас хватали несчастных…
   Если выманить гуарани не удавалось, бандейранты окружали индейскую деревню и поджигали её, чтобы «выкурить» из хижин жителей. Пленников заталкивали в охраняемые загоны и держали там, как скот, пока не отловят нужное количество. Охота на рабов могла длиться месяцами, за это время сотни пленников умирали.
   Карлос де Сапатега снарядил военную экспедицию и нанёс внезапный удар по базе бандейрантов, находившейся недалеко от восточных границ Парагвая, городу Сан-Доминго. Охотники за рабами понесли тяжёлые потери и на некоторое время присмирели. Некоторые бандейранты перебрались в город Сан-Паула, раскинувшийся на берегу Атлантического океана. Возможно, поэтому их стали называть паулистами.
   Паулисты занялись разведкой полезных ископаемых, в частности, золота, серебра, алмазов. Экспедиции были трудны и опасны, сопровождались голодом и болезнями. Из-за недостатка продовольствия бандейранты, случалось, обустраивались на каком-либо приемлемом участке земли, возделывали его под посевы зерновых или овощей. Вырастив и собрав урожай, они наконец углублялись в сельву дальше, фактически осваивая внутренние районы Бразилии. Не удивительно, что такие походы затягивались на долгие месяцы, порой годы. Город Сан-Паулу стал базой большинства известных бандейр.
   Антонио де Кампус и Бартоломео де Секейра не намеревались терять доходный бизнес. Они заново отстроили Сан-Доминго и сменили политику, предложив Мендосе взаимовыгодную сделку: он поставляет им гуарани – они выплачивают ему приличное вознаграждение. Затем главари бандейрантов перепродавали рабов втридорога владельцам фазенд [55 - Фазенда – крупное землевладение в Бразилии.] в Бразилии.
   За последнюю партию невольников Риккардо получил две тысячи португальских эскудо – неплохая добавка в личную копилку. Вернувшись в Энкарнасьон, он пересчитал все свои сбережения: почти двадцать тысяч золотых португальских реалов, пятнадцать тысяч португальских эскудо и десять тысяч динейро [56 - Динейро чеканились из так называемого биллона, сплава серебра и лигатуры (меди с примесями).] – солидный капитал.
   Однако настроение Мендосы было омрачено предстоящей поездкой Алонзо дель Гарсии в Асунсьон. Один из моряков, готовивших корабль к отплытию, проговорился о намерении хозяина выдать дочь замуж. Красная пелена застелила глаза Риккардо, кровь ударила в голову. Он тотчас переоделся и верхом на лошади помчался в El Paraiso.

Глава 7

   Мендоса примчался в асьенду на взмыленном коне, когда день уже клонился к вечеру. Алонзо и его дочь ужинали. Мажордом доложил хозяину о прибытии коменданта крепости. Тот удивился:
   – Так поздно! Неужели что-то случилось?
   Джованна, с аппетитом расправлявшаяся с десертом – смесью кукурузы, молока и патоки, невозмутимо заметила:
   – Дорогой отец, неужели с Риккардо Мендоса может хоть что-то случиться? Никогда не поверю.
   Алонзо усмехнулся.
   – Если бы ты не была моей дочерью, то я невольно подумал бы…
   – …что я влюблена в Мендосу, – продолжила за него Джованна.
   – Вот именно, – подтвердил Алонзо и с сожалением вздохнул. – Предчувствую, вечер безвозвратно испорчен. Не хватало ещё проблем перед отъездом. Заканчивай ужин без меня, – обратился он к дочери, – я приму Мендосу в кабинете. – Он сделал повелительный жест мажордому, и тот поспешил за визитёром.
   Риккардо не удалось хотя бы краем глаза увидеть юную прелестницу, лишившую его покоя, тогда как до сих пор Мендоса отличался неизменным хладнокровием. Его проводили в кабинет дель Гарсии. Хозяин встретил нежданного гостя, сидя в просторном кожаном кресле с бокалом вина в руке.
   – Простите меня, дон Гарсия, за столь поздний визит, – как можно спокойнее произнёс Мендоса.
   Алонзо сделал приглашающий жест, указав на соседнее кресло. Риккардо почтительно поклонился энкомендеро, прежде чем расположиться на мягком сиденье.
   – Признаться, amigo [57 - Друг (исп.).], я удивлён… – Судя по интонации, хозяин едва сдерживал недовольство.
   Из-за тяжёлой, шитой шелками портьеры появился слуга-креол, внёсший серебряный поднос с двумя бокалами на нём, наполненными испанским вином.
   – Угощайтесь, – предложил Алонзо.
   – Благодарю! – Риккардо принял услужливо поданный бокал и залпом осушил его.
   – Да вы, amigo, взволнованы! – воскликнул хозяин, заметив, как дрогнула его рука.
   – Вы на редкость внимательны, дон Гарсия. Я не просто взволнован, я взбешён! – Сдерживать далее скопившиеся гнев и обиду Мендоса не смог.
   – Что же тому послужило причиной? – невозмутимо поинтересовался энкомендеро и пригубил вино.
   – Ваш отъезд в Асунсьон. Я слышал, что вы намерены устроить судьбу Джованны, – глубоко вздохнув и собравшись с силами, объяснил Риккардо.
   – Намерен! А ты здесь при чём? – Глаза Алонзо округлились. – Не смей переходить границы дозволенного! – резко бросил он.
   – Разумеется. Простите меня, дон Гарсия! Я позволил себе лишнее…
   Хозяин милостиво кивнул коменданту.
   – Так и быть, объяснись! – снизошёл он.
   Мендоса встал с кресла.
   – Я люблю вашу дочь… и прошу её руки.
   Несколько тягостных минут дон Гарсия не отводил леденящего взгляда от незваного гостя. Затем, поднявшись из-за стола, самодовольно, с пафосом в голосе воскликнул:
   – Моя дочь – красавица и умница, её невозможно не любить. Но как ты, Мендоса, посмел просить её руки?!
   В ярости он отбросил бокал, тот упал и разбился. Остатки вина растеклись по роскошному ковру.
   – Да, я дерзок! Но я не могу смириться с тем, что Джованна будет принадлежать другому! – выкрикнул в отчаянии Риккардо.
   – Ты лишился рассудка, Мендоса! – Алонзо дрожал от гнева. – Вспомни, кто ты есть! Нищий идальго, комендант крепости, торговец рабами!
   Риккардо замер: он и подумать не мог, что дону Гарсии известно о его незаконном промысле.
   – Я знаю про тебя всё, щенок! – Алонзо расходился всё пуще. – Ты снюхался с португальцами! Да одно моё слово, и тебя вздёрнут на виселице! Эмиссар сам накинет петлю на твою шею!
   – А не вы ли покупали у меня рабов, дон Алонзо? – Природное хладнокровие помогло Мендосе укротить пылающий в груди огонь, взять себя в руки. – Неужели забыли, что повязаны одной ниточкой? Если эмиссар узнает про меня, то недруги и завистники насладятся вашим падением.
   – Ты смеешь угрожать мне! – ярился дон Гарсия.
   – Отнюдь нет. Я пришёл просить руки Джованны.
   – Что ты можешь ей предложить? Жизнь в захудалой крепости?
   – Я могу построить дом в Асунсьоне и достойно содержать жену.
   – На какие доходы? – не унимался дон Гарсия. – Те, что получены за торговлю рабами? Нечего сказать, достойное занятие для идальго, которому даже домой, в Испанию, путь заказан.
   Мендоса почувствовал, что его сердце вновь сковал холод: дон Гарсия всё про него знал, значит, Джованну он теряет навсегда.
   – Прочь отсюда! – гремел зычный голос энкомендеро. – Иначе я позову своих телохранителей.
   Портьера слегка колыхнулась, из-за неё появились три здоровенных креола, в их силе Мендоса не сомневался. Коменданту крепости ничего не оставалось, как откланяться и незамедлительно покинуть асьенду. Скажи он ещё хоть слово, креолы тут же расправились бы с ним, а затем бросили в сельве, обвинив в убийстве индейцев.
//-- * * * --//
   Риккардо мчался, пришпоривая коня, не разбирая дороги. Время приближалось к полуночи. Из сельвы доносились леденящие душу звуки, издаваемые обезьянами и другими бодрствующими представителями фауны. Но Мендоса за годы пребывания в Парагвае давно свыкся с ними и не обращал на многолосую какофонию ни малейшего внимания. Наконец он натянул поводья, резко остановив коня.
   – Я ненавижу тебя, Гарсия! Будь ты проклят! – в сердцах выкрикнул он, тяжело дыша и отчётливо слыша стук собственного, бешено колотящегося сердца.
   Немного успокоившись, Риккардо слегка пришпорил коня, и тот неспешно тронулся с места. До Энкарнасьона у коменданта крепости было достаточно времени, чтобы как следует обдумать свои последующие действия. «Открыто выступать против Гарсии – чистое безумие, – размышлял он. – Его ублюдки прикончат меня из-за угла, и Джованна достанется какому-нибудь худосочному родовитому гранду. Надо действовать хитростью, а для этого усыпить бдительность Алонзо. Этим я и займусь завтра».
   На следующий день, едва церковные колокола отзвонили терцию, Риккардо принялся сочинять послание дель Гарсии. Обладая даром красноречия, он долго и витиевато заверял энкомендеро в глубочайшем к нему почтении, заверял его в безграничной преданности, искренне сожалел о вчерашней дерзости и молил простить его. Закончив высокопарную эпистолию, он ещё раз пробежался по ней глазами. Удовлетворённый собственным сочинительством, он свернул письмо в рулон и скрепил его сургучной печатью. К посланию Мендоса присовокупил подарок – тушу оленя, подстреленного намедни охотниками.
   Получив письмо, дон Алонзо поначалу и распечатывать его не хотел, а тушу оленя распорядился отдать своим работникам. Однако любопытство взяло верх, и он ознакомился с посланием Риккардо. Его содержание пролило бальзам на задетое самолюбие дель Гарсии, и он почти простил дерзкого идальго. Как известно, любовь травами не лечится [58 - Поговорка, популярная в средневековой Европе.]. К тому же Джованна настолько хороша, что любой мужчина может потерять из-за неё голову.
//-- * * * --//
   Тем временем Мендоса отправился в арсенал и, разглядывая устаревшие аркебузы [59 - Аркебуза– гладкоствольное, фитильное дульнозарядное ружьё, один из первоначальных образцов ручного огнестрельного оружия, появившийся в первой трети XV века. Поначалу аркебуза была громоздкой, однако пуля, выпущенная из орудия конца XV века со скоростью около 300 м/сек, пробивала тяжёлый рыцарский доспех на расстоянии до 30–35 метров. В XVI веке с появлением мушкетов за аркебузами закрепляется репутация лёгких ружей малого калибра, применяемых также знатью на охоте. В европейских средневековых армиях формировались специальные полки аркебузиров.], решил, что inhostemomnialicita [60 - По отношению к врагу всё дозволено (лат.).]. В его голове созрел план, как заполучить прекрасную Джованну и наказать её несговорчивого отца. Он выбрал десяток аркебуз, в которых пороховой заряд поджигался с помощью фитильного замка. Этим оружием не пользовались последние лет десять, ибо из Испании были присланы ружья с колесцовыми замками. Сам Мендоса предпочитал (помимо эспады) пользоваться новейшим изобретением оружейников – пистолетом Puffer [61 - Такие пистолеты появились в конце XVI века, предположительно, в 1580 году, возможно, несколько ранее.], сравнительно небольшие размеры которого позволяли носить его незаметно под колетом или жилетом – корпесуэло [62 - Корпесуэло – узкий безрукавный жилет, к которому часто привязали чулки тесемками.].
   Вдобавок к аркебузам Риккардо прикупил бочонок пороха. Приобретённое оружие он приказал своим подельникам загрузить в повозку и тщательно укрыть пустыми мешками, а сам, оседлав коня, покинул крепость в сопровождении трёх matones. Мендоса направлялся к Тимауке, кацику [63 - Кациками называли замиренных вождей гуарани.] здешнего племени, не присоединившегося ни к одной из христианских миссий. Он знал, что Джованна была рождена от женщины-гуарани, дочери вождя этого племени. Отец не одобрял её замужества и воспринял раннюю смерть дочери как заслуженную кару бога Тупи за вероотступничество.
   Небольшой отряд испанцев приближался к селению – касикасго [64 - Как правило, испанские хронисты и миссионеры именовали вождей гуарани касиками. Владения их называли касикасго.]. Но Мендоса по опыту знал, что отряд из десяти – двенадцати индейцев охраняет касикасго, искусно скрываясь за деревьями. Не доезжая до него, он отдал своим людям приказ остановиться и спешился сам. За время пребывания в Парагвае Риккардо освоил язык гуарани и вполне мог изъясняться на нём.
   – Я пришёл с миром к вашему кацику Тимауке и принёс дары! – нарочито громко произнёс он.
   В подтверждение своих слов Риккардо извлёк из повозки одно из ружей и потряс им, чтобы гуарани, притаившиеся в сельве, хорошо его разглядели. Спустя мгновение, словно лесные духи, перед ним возникли два воина-гуарани.
   – Мы проводим тебя к кацику, – сказал один из них.
   Вскоре испанцы достигли селения, огороженного высокой деревянной стеной. Ворота распахнулись, и отряд беспрепятственно проследовал вперёд. Его тотчас окружили мужчины, вооружённые копьями.
   Риккардо, обратившись к стражникам, повторил, что пришёл с миром, и показал ружьё. Гуарани охватил неподдельный восторг, ибо огнестрельное оружие являлось пределом их мечтаний. Коменданта проводили в самый просторный дом, обиталище почтенного кацика Тимауке. Хозяин встретил гостя, сидя на плетёной циновке. Испанец бросил на кацика беглый взгляд – индеец сразу ему не понравился. Полноватый, скуластый, с маленькими заплывшими глазками, он напоминал дикого поросёнка, ненароком выбежавшего из сельвы.
   Тем не менее Риккардо почтительно поклонился и в третий раз сообшил:
   – Я пришёл к тебе с миром и принёс десять ружей.
   – Ружья заряжаются порохом? – тотчас вскинулся Тимаука, вперив поросячьи глазки в гостя.
   – Да, кацик…
   Тот удовлетворённо кивнул и сделал рукой приглашающий жест:
   – Садись и расскажи, что привело тебя в моё селение.
   Мендоса опустился на циновку напротив кацика, устроившись поудобнее, без обиняков заявил:
   – Можешь получить богатую добычу и ещё с десяток ружей, исполнив мою просьбу.
   Кацик был отнюдь не глуп, он сразу же догадался:
   – Ты хочешь кого-то убить…
   – Да, энкомендеро, отнявшего у меня любимую девушку.
   – Странно об этом слышать от испанца… – Кацик усмехнулся. – Ты, христианин, хочешь убить себе подобного. Впрочем, не моё дело. Лучше обстоятельно растолкуй, что я поимею, избавив тебя от противника?
   – На корабле, который покинет крепость и отправится в Асунсьон, будет много красивой одежды и домашней утвари, а также золота и, возможно, испанских реалов. Мне нужны одни женщины. Мужчин, которые их сопровождают, можешь убрать.
   Кацику понравился ответ гостя. Давно он не уничтожал коварных испанцев, посягнувших на свободу индейцев и их земли.
   – Если доставишь женщин в условленное место целыми и невредимыми, я дам тебе двух лошадей в полной упряжи.
   Кацик задумался. Предложение испанца было весьма заманчивым.
//-- * * * --//
   Через несколько дней, едва забрезжил рассвет, Алонзо дель Гарсия и его дочь Джованна в сопровождении дуэний, прислуги, телохранителей и небольшого вооружённого отряда покинули асьенду и отбыли в направлении Энкарнасьона.
   Когда церковные колокола отзвонили терцию, кортеж энкомендеро миновал крепость. В небольшой бухте, что в пол-лье от неё, на якоре стояло небольшое торговое судно «Vientodecola» [65 - «Попутный ветер» (исп.).], готовое по команде дона Алонзо тотчас отправиться вниз по течению Параны.
   Риккардо Мендоса, поднявшись на сторожевую башню, правым глазом прильнул к подзорной трубе, наблюдая на расстоянии, словно хищник, за своей жертвой. Он видел, как домочадцы дона Алонзо, в том числе и Джованна, погрузились в лодки и направились к судну. Когда двое телохранителей помогали девушке подняться по трапу, его охватила нервная дрожь. «Грязные полукровки, как они смеют касаться её!» – негодовал он, совершенно забыв, что Джованна точно такая же креолка, как и стражники.
   Наконец люди и многочисленные сундуки со скарбом благополучно погрузились на корабль. «Поднять якорь!» – отдал команду капитан. Риккардо с башни наблюдал, как набежал vientodecola, надув паруса, и судно заскользило вниз по течению, постепенно набирая скорость.
   – Это твоё последнее путешествие, Гарсия! – прошипел Мендоса, опустив подзорную трубу, и злорадно рассмеялся.
//-- * * * --//
   Битком набитый колонистами корабль, на котором Диего де Торрес и его подопечные покинули Асунсьон, приближался к намеченной цели. Оставался день пути. Смеркалось. Капитан приказал бросить якорь. Иезуиты, изморённые теснотой и духотой на судне, погрузились в небольшую шлюпку и сошли на берег, с удовольствием ощутив под ногами твёрдую почву. Они намеревались развести костёр и приготовить сытный ужин.
   Пока несколько братьев, отличавшихся хозяйственной хваткой, хлопотали у походного котелка, Антонио и Фернандо решили прогуляться вдоль берега. За разговором друзья не заметили, как удалились от собратьев на изрядное расстояние. Сквозь сгущавшиеся сумерки Антонио неожиданно разглядел очертания плота, прибитого течением к берегу.
   – Смотри, что это? – обратился он к Фернандо.
   – Похоже на плот, и, кажется, на нём кто-то есть…
   Иезуиты знали, что гуарани, обитатели этих диких мест, не отличались гостеприимством по отношению к колонистам, и потому поспешили к плоту. Поперёк него, раскинув руки, лежал мужчина; на его некогда белой рубашке чернела запёкшаяся кровь.
   – Господи Всевышний! – в один голос воскликнули молодые иезуиты и бросились к несчастному на помощь.
   К сожалению, она не потребовалась: незнакомец был мёртв. Видимо, течение Параны бросало плот с бездыханным телом от берега к берегу не менее недели. Монтойя, пристально вглядевшись в лицо бедняги, воскликнул неожиданно с жаром:
   – Фернандо, ты не узнаёшь его?
   Тот, растерянный, склонился над телом, затем, распрямившись, осенил себя крестным знамением.
   – Не могу поверить! Это же Блас Перес Валера, он преподавал в нашем колледже. Как он попал сюда?
   – Вряд ли мы теперь об этом узнаем, – резонно заметил Антонио. – Надо обо всём сообщить духовному коадъютору, а утром похоронить несчастного.
   Когда Антонио и Фернандо рассказали де Торресу об их ужасающей находке, тот, потрясённый услышанным, воскликнул недоумевающе:
   – Блас Валера – здесь?! И вы говорите, он мёртв?
   – Да, святой отец, к сожалению, – подтвердил Фернандо.
   Немного успокоившись, Диего задумался. До него доходили слухи о том, что Валера покинул Вальядолид и отправился в Кадис. Он также слышал, что на город напали англичане и сожгли прецепторию иезуитов. Блас Валера и ещё несколько монахов считались погибшими. И вот он здесь! Вернее, был в этом краю, а теперь он мёртв. Что всё это значит?..
   Мысли не давали Торресу покоя. В конце концов он пришёл к выводу, что Блас Валера самовольно сложил с себя духовный сан и как частное лицо отправился в Новый Свет, точнее, в Парагвай. Зная Бласа ещё по Перу как страстного путешественника, учёного-исследователя и истового христианина, он предположил, что тот вполне мог создать миссию в самом труднодоступном месте. Но кто и за что посмел убить его? Неужели индейцы? В этом как раз Диего сильно сомневался: аборигены непременно почувствовали бы искреннее расположение Валера к ним, более того, прониклись бы доверием. Размышляя далее, де Торрес заключил, что Блас, вероятнее всего, организовал миссию в верхнем течении Параны, на границе с Бразилией, откуда постоянно совершали набеги охотники за рабами. Диего был преисполнен уверенности, что бывший иезуит защищал свою миссию до конца.
   Непонятно только, как он, смертельно раненный, добрался до плота. Возможно, кто-то из гуарани помог ему, надеясь спасти своего духовного наставника. Но это всего лишь версия. Де Торрес, конечно, понимал, что вряд ли когда узнает правду о гибели соотечественника и преступление останется безнаказанным.
   На рассвете тело Бласа предали земле. Духовный коадъютор прочитал заупокойную молитву. Молодые иезуиты, непрестанно осенявшие себя крестом, на похоронах по-особому явственно осознали ответственность и опасность своей миссии. Романтизм и жажду познаний в их головах потеснила необходимость прежде всего выжить в диком краю, где молодые люди могут надеяться лишь на самих себя.
   До отплытия корабля оставалась пара часов. Дабы отвлечь собратьев от тягостных раздумий, Диего де Торрес произнёс наставление из духовных упражнений Игнатия Лойолы, первого генерала ордена: «Человек сотворён для того, чтобы хвалить Господа Бога своего, почитать Его и служить Ему и через то спасти свою душу. Всё же остальное, обретающееся на земле, создано ради человека, для того, чтобы помочь ему достичь цели, ради которой он сотворён. Отсюда следует, что человек настолько должен пользоваться всем созданным, насколько оно помогает ему в достижении его цели, и настолько должен от него отказываться, насколько оно ему в этом мешает. Поэтому необходимо стать настолько бесстрастным ко всем творениям, насколько это дозволено нашей свободной воле и не возбранено ей; так, чтобы мы желали скорее здоровья, нежели болезни; богатства, нежели нищеты; почести, нежели унижения; жизни долгой, нежели короткой. И подобным образом во всех остальных вещах, желая и избирая единственно то, что нас лучше ведёт к цели, для которой мы созданы» [66 - Перевод с латинского С. Лихаревой.].
   Молодые иезуиты со всем тщанием внимали словам наставника. Увы, ни они, ни коадъютор не ведали, что в миссии Сан-Мигель погибли их бывшие братья, Педро де Аньяско и Хуан Гонсало де Руис. Монахи вместе с Бласом покинули Кадис и отправились в Парагвай проповедовать среди гуарани. Благородный порыв миссионеров завершился трагически: они были убиты Риккардо Мендосой и его головорезами.
//-- * * * --//
   В то же самое время корабль «Vientodecola», принадлежавший Алонзо дель Гарсия, стоял на якоре близ берега на расстоянии в пол-лье от иезуитов. Почти вся команда спустилась на берег. На корабле под охраной отца, телохранителей-креолов и капитана расположились на ночлег Джованна, её кормилица и дуэньи. Казалось, ничто не предвещало беды. Ни корабельной команде, ни пассажирам было невдомёк, что по берегу за ними неотступно следует отряд гуарани, привыкших к дальним переходам по сельве.
   Теперь индейцы затаились в прибрежных дебрях в ожидании, когда испанцы улягутся спать. Тимаука отправил с отрядом своего старшего сына, Папилоче, который успел стяжать в племени воинскую славу. Наследник кацика приказал своим людям разделиться на две группы. Одна из них должна обезвредить спустившихся на берег матросов. Для гуарани, способных бесшумно передвигаться по сельве, эта задача не представляет труда. Другой группе, вооружённой трубками с ядовитыми стрелами, следует незаметно подплыть к судну, снять дозорных, подняться на палубу, убить всех мужчин, а женщин доставить Тимауке в условленное место. Захват богатого корабельного груза, ценных трофеев довершит Папилоче со своими приближёнными.
   И вот сумерки окутали сельву. Испанцы, отужинав, расположились на берегу на ночлег, наскоро разбив изрядно потрёпанный походный шатёр. Часового выставили, скорее, по привычке, так как были уверены в полной своей безопасности: ведь индейцы давно замирены. Да и кто осмелится напасть на людей самого энкомендеро? Про Папилоче, старшего сына почтенного кацика Тимауке, белолицые до сих пор знать не знали, ведать не ведали.
   Молодой гуарани бесшумно, словно призрак, возник из-за дерева и пустил смертоносную стрелу в дозорного. Та угодила испанцу в плечо. Раненый охнул, затем дёрнулся несколько раз и замер. Гуарани, довольный, усмехнулся: шаман его племени ещё не разучился изготавливать ядовитое снадобье, моментально парализующее жертву, будь то человек или животное. Индеец подал условный знак соплеменникам, они появились из сельвы и окружили шатёр, в котором спали испанцы.
   Тем временем к кораблю, оседлав ствол срубленного дерева, приблизились трое индейцев, также вооружённые трубками с ядовитыми стрелами-шипами. По-обезьяньи легко и быстро, они вскарабкались на палубу. Не успели несущие вахту телохранители дона Алонзо сообразить, что происходит, как тела их были парализованы.
   Ночь выдалась душной, дон Алонзо не мог заснуть. Покинув каюту, он вышел на палубу, облачённый в просторную рубашку и неизменные. кожаные штаны – любимую одежду, которую не согласился бы сменить на самый модный наряд. Впрочем, относительно модный, поскольку информация об изысках европейских кутюрье доходила до Парагвая с большим опозданием.
   Проходя мимо каюты дочери, дон Алонзо услышал раскатистый храп дуэньи Дельмиры, которую за глаза называл Гаргульей [67 - Гаргулья (горгулья) – драконовидная змея, обитавшая якобы во Франции, в реке Сене. Она с огромной силой извергала воду, переворачивая рыбацкие лодки и затопляя дома. Изображения гаргулий часто украшали готические храмы.]. Драконовидную змею пожилая наставница Джованны напоминала хозяину и характером, и внешностью. Приоткрыв дверь, он увидел при блёклом свете догоравшей свечи мирно спящую дочь; рядом притулилась кормилица, дуэньи улеглись подле двери на тюфяках. Гаргулья сладко всхрапнула, дон Алонзо, сдержав смех, прикрыл дверь.
   Из трюма на палубу вела небольшая лестница, едва энкомендеро ступил на неё, как его обдало внезапно набежавшим ветерком. Не подозревая о грозившей опасности, Гарсия поднялся наверх. Бледная луна освещала палубу. Энкомендеро едва не споткнулся о телохранителей, раскинувшихся на дощатом настиле в неестественных позах. Не успев подумать, что случилось, он почувствовал укол в шею. Дон Гарсия машинально схватился за рану, пальцы нащупали отравленный шип. Он хотел закричать, позвать на помощь, но язык будто одеревенел. Сознание его помутилось, и энкомендеро рухнул на палубу, как подкошенный.
//-- * * * --//
   Первой проснулась Гаргулья и, увидев перед собой индейцев, возопила:
   – Прочь отсюда, нечестивцы! Как вы посмели нарушить сон моей госпожи?
   Папилоче усмехнулся: он в отличие от своего отца владел языком колонизаторов и прекрасно понял возвысившую на него голос страхолюдную служанку. Тотчас проснулись, заголосили и запричитали остальные женщины, с ужасом глядя на непрошеных гостей. Только Джованна, не успев прийти в себя после сна, будто оцепенела.
   Папилоче что-то выкрикнул на своём гортанном наречии – его подельники мигом ринулись к женщинам. Они схватили их, невзирая на крики, сопротивление и укусы. Гаргулья исхитрилась так вцепиться зубами в руку обидчика, что тот взвился от боли.
   Джованна со слезами звала отца на помощь. Папилоче приблизился ней и произнёс на ломаном испанском:
   – Твой родитель отправился к праотцам.
   – Ты убил моего отца? – Джованна, задрожав, с ужасом глянула на индейца.
   Папилоче схватил девушку за подбородок, приподняв его. Та невольно умолкла.
   – Твой отец пришёл на нашу землю со злым умыслом, – гневно произнёс сын кацика. – Если бы ты не была дочерью моей сестры, которую он погубил, я убил бы тебя.
   Девушка знала, что её давно умершая мать была дочерью одного из вождей гуарани. От неё Джованна унаследовала смуглую кожу и необычный разрез глаз. Неужели перед ней её дядя? Она попыталась дерзко ответить родственнику, но он ещё сильнее сжал её подбородок, не позволив племяннице возразить ему.
   Женщин связали, заткнули рты кляпами и вынесли на палубу. Джованна увидела мёртвых отца и телохранителей. В этот момент девушке показалось, что жизнь её кончена.
//-- * * * --//
   Тимаука встретил своего сына в условленном месте. За ним следовал отряд, нагруженный добычей.
   – Где женщины? – коротко спросил кацик Папилоче.
   Тот приказал привести их. Тимаука приблизился к пленницам, стараясь разглядеть каждую как можно лучше.
   – Старые, – указал он жестом на кормилицу и дуэний. – А это она? – Тимаука кивнул в сторону Джованны.
   – Да, отец, – подтвердил Папилоче.
   Кацик приказал развязать Джованну. Та, гордо выпрямившись, стояла перед вождём гуарани, не подозревая, что видит родного дедушку.
   – Она похожа на мою дочь, – помолчав, заметил кацик, – те же глаза, цвет кожи…
   После того как отец удовлетворил своё любопытство, Папилоче велел опять связать Джованну.
   – Отправляйся с добычей в селение, – распорядился кацик, обращаясь к сыну. – Женщин я доставлю сам.
   – Отец, ты слишком доверяешь испанцам, – возразил было Папилоче, но Тимаука жестом остановил его.
   – Если мне суждено умереть, ты займёшь моё место. А теперь я хочу получить обещанных лошадей.
   Папилоче понял, как непросто ему переубедить отца: ведь лошадь в полной упряжи – неслыханное богатство для любого гуарани. Однако он не отступил и добился от отца согласия не рисковать. Пусть Мендоса сам приходит в селение, приводит обещанных лошадей и забирает женщин, которых за деньги всё равно с рук не сбудешь.
   Отряд под предводительством Тимауки двинулся в касикасго. В пути, обдумав предстоящую сделку с испанцем, кацик пришёл к выводу, что продешевил. В конце концов, девушка – его внучка, которую он почти даром отдает чужеземцу. Да если бы не его содействие, комендант крепости ни за что не получил бы столь лакомый кусочек. На подходе к селению Тимаука решительно настроился просить у испанца ещё одну лошадь. Кстати, об авансе – десяти аркебузах – он благополучно забыл.
//-- * * * --//
   Мендоса с отрядом своих matones ещё с вечера прибыл в гарнизон, где намеревался встретиться с кациком.
   – У меня есть сведения, – сообщил командиру, – что гуарани захватили знатную сеньориту и разграбили её имущество. Возможно, какой-то вождь намеревается сделать её своей женой…
   – Какая дерзость, дон Риккардо! – вскипел начальник гарнизона. – Это неслыханно – пленить белую женщину! Что ни говорите, а якобы замиренные и поклоняющиеся Деве Марии гуарани в душе остаются сущими дикарями, – убеждённо заявил он.
   – Вот именно, и поэтому наш долг освободить молодую сеньориту.
   – Разумеется, дон Риккардо! – с жаром согласился офицер. – Я с удовольствием подстрелю с десяток гуарани! Аркебузы, полученные в прошлом году, в полном порядке.
   Следовательно, отметил Мендоса про себя, он очень кстати выписал в своё время из Асунсьона новое оружие для гарнизонов. Часть устаревших аркебуз комендант крепости отдал Тимауке в качестве задатка. Обошлись они, правда, в кругленькую сумму, но нетрудно наверстать упущенное с торговли рабами. Есть, кроме того, надежда поживиться богатством заклятого врага Алонзо де Гарсия.
   Риккардо намеревался не только освободить Джованну, но и безжалостно расправиться с гуарани. Тимаука и Папилоче слишком много знали, так что их судьба была предрешена. Комендант был уверен, что сын вождя с добычей отправится в селение, а в гарнизон в сопровождении немногочисленных воинов явится самолично кацик. И вот теперь он с нетерпением поджидал индейцев, затаившись с небольшим отрядом аркебузиров в сельве на подступах к гарнизону. Мысли о Джованне вызывали у Мендосы чувство упоения: ещё немного, и она будет принадлежать ему.
   Тимаука в назначенное время не явился, а командир гарнизона усомнился в достоверности сообщения Риккардо.
//-- * * * --//
   Мендоса в бешенстве метался по гарнизону. Он уже учинил разнос командиру за какую-то ничтожную провинность, хотя, по сути, придраться было не к чему: в воинской части соблюдался полный порядок. Выпустив пар, Риккардо уединился в кордегардии [68 - Кордегардия – помещение для караула, охраняющего крепостные ворота. Обычно располагалось у входа или выхода из них, рядом с самими воротами, нередко было приспособлено для обстрела из него (через бойницы) пространства под воротами. Является разновидностью фортификационных сооружений.] со своим помощником Ансельмо Эрнандесом.
   – Чёрт бы подрал этого хитроумного кацика! – ярился Мендоса. – Теперь я должен идти к нему на поклон! Неужели он что-то заподозрил?..
   – Не исключено, – предположил Ансельмо, наполняя чашу вином. – Выпейте, дон Риккардо. Вам надо успокоиться и подумать, что предпринять дальше.
   – Я в бешенстве и не в состоянии о чём-либо думать! – не унимался Риккардо.
   – Охладите свой пыл, иначе не получите Джованну, – резонно заметил помощник. – Ведь яснее ясного: эту экспедицию вы задумали ради обладания дочерью Алонзо дель Гарсия, которого прежде следовало уничтожить. Не так ли? – Кабальеро [69 - Кабальеро – в Испании в X–XVI вв. дворянин или родовитый человек, нёсший военную службу в кавалерии. Кабальеро обладали рядом привилегий, даруемых дворянству. Позднее этот термин стал использоваться в качестве вежливого обращения к мужчине в испаноязычных странах.] устремил пристальный взгляд на своего патрона.
   Мендоса залпом осушил чашу с вином.
   – Ты слишком умён, Ансельмо!
   – Я рад, что вы наконец это оценили, – хладнокровно констатировал Эрнандес. – Итак, что вы намерены делать?
   – Отправлюсь в касикасго гуарани с двумя лошадьми и заполучу наконец Джованну, а в придачу её злобных дуэний. Затем прикажу осадить поселение и спалить его дотла.
   – Отлично! – скептически воскликнул Ансельмо. – По моим сведениям, в касикасго проживают не менее пятисот гуарани. И Папилоче, сын кацика, отличается незаурядным умом. Не сомневаюсь, именно он отговорил отца идти в гарнизон.
   – Сдаётся мне, ты преувеличиваешь способности индейца, – усомнился Мендоса.
   – Возможно, однако factasuntpotentioraverbis [70 - Факты сильнее слова (лат.).], – глубокомысленно изрёк Ансельмо.
   – Перестань наконец умничать! – возмутился Мендоса. – Если у тебя есть идея, то говори!
   Ансельмо наполнил свою чашу вином и глубокомысленно воззрился на своего патрона.
   – Недавно вы получили три бочки португальской мадеры…
   Риккардо округлил глаза.
   – И что, ты хоть знаешь, в какую сумму они мне обошлись?
   – Догадываюсь… Но что вам дороже, мадера или девушка? – вкрадчиво поинтересовался Ансельмо.
   – Зачем ты спрашиваешь, если знаешь ответ заранее! – возмутился Риккардо.
   – Тогда присовокупите их к обещанным лошадям. Индейцы непременно перепьются. Если в вино добавить ещё сонного зелья…
   – Если ты избавишь меня от кацика и его сына, а лучше – от всего касикасго сразу, – нетерпеливо прервал кабальеро Мендоса, – обещаю тебе щедрую награду.
   – Вы знаете, как я уважаю вас, дон Риккардо, – спокойно продолжил Эрнандес, – и всегда служил вам верой и правдой…
   – Тысяча реалов – хорошая награда за твою верность! – подытожил Мендоса. – Ты согласен со мной?
   – Разумеется, дон Риккардо. – Ансельмо Эрнандес почтительно поклонился.
//-- * * * --//
   На следующий день Риккардо Мендоса отправился в селение гуарани. Он самолично правил повозкой, в которой лежали три бочки отменной мадеры, сдобренной стараниями Ансельмо сонным зельем. За повозкой следовали две пристяжные лошади в полной упряжи и под седлом, как было обещано кацику. Мало того, под седлами виднелись стёганые вальтрапы [71 - Вальтрап (итал. gualdrappa) – толстое суконное покрывало под седлом или иногда поверх седла. Вальтрапы могут изготавливаться из хлопчатобумажной ткани, меха и других материалов.] из цветной атласной ткани, отороченные мехом опоссума [72 - В 1553 году в книге «Хроника Перу» Сьеса де Леона даётся первое упоминание и описание опоссума: «Так как ущелья уж очень непроходимые, в них водится много животных, и крупные львы, а также есть животные, похожие на маленькую лисицу, с длинным хвостом и короткими лапами, бурой окраски, да и голова, как у лисицы. Я видел однажды одну из них, и возле нее было семь детенышей, и так как она услышала шум, то открыла сумку, природой размещенную у неё на собственном брюшке, и она очень быстро собрала детенышей, убегая с большим проворством, так что я испугался за ее существование – будучи такой маленькой, бежать с такой ношей – и таки убежать. Называют это животное чуча [Chucha]».].
   Воины, охранявшие ворота, впустили гостя в селение, ибо были предупреждены Папилоче о его возможном прибытии. Сын кацика внимательно осмотрел повозку, лошадей (они привели индейца в неописуемый восторг), а затем, указав на бочки, спросил:
   – А это что?
   Мендоса, дабы не вызвать подозрений, старался вести себя дружелюбно, держаться непринуждённо.
   – Я привёз отличное вино. Ведь всё у нас удалось на славу, поэтому, думаю, стоит отметить это событие. Выпивки хватит на всех. – Папилоче, смущённый неслыханной щедростью испанца, невольно насторожился, а тот продолжал разглагольствовать: – Вы оказали мне неоценимую услугу, и теперь наши судьбы связаны одной нитью. Мне искренне захотелось отблагодарить тебя и твоих воинов.
   Сыну кацика польстило уважительное отношение к нему испанца, но он постарался не подать вида.
   – Хорошо, идём в дом, – пригласил он гостя. – Вождь ждёт тебя.
//-- * * * --//
   Тимаука при виде испанца приосанился, показывая, что именно он хозяин положения и гостю придётся с этим смириться. Риккардо прекрасно это понимал и не намеревался идти с кациком на конфликт. Напротив, он почтительно поклонился и произнёс:
   – Приветствую тебя, Тимаука. Я привёл двух лошадей, как и обещал…
   Папилоче приблизился к отцу и быстро вполголоса, дабы не услышал испанец, сообщил, что лошади и впрямь великолепны. Мало того, гость привёз с собой в дар отменную португальскую мадеру.
   Кацик удивлённо поднял брови: он не ожидал такой почтительности от Мендосы и промолчал о своём желании получить ещё одну лошадь. Видимо, подумал про себя Тимаука, любовь испанца к его внучке столь велика, что за ценой он не постоит.
   – Женщины в полном порядке, – поставил кацик в известность облегчённо вздохнувшего коменданта. – Надеюсь, молодую креолку не постигнет участь её матери…
   Риккардо, наслышанный о родстве Джованны и Тимауки, поспешил заверить дедушку:
   – Я люблю её, она ни в чём не будет нуждаться, а вы останетесь моими друзьями.
   Старому индейцу понравился ответ испанца. В душе он порадовался, что дон Гарсия, презиравший индейцев и погубивший из ревности его дочь, мёртв. Зато внучка Джованна, воспитанная как истинная испанка и католичка, достанется человеку, уважающему его племя. Он жестом подозвал сына.
   – Отведи испанца к ней. Пусть уходят с миром.

   Папилоче кивком головы пригласил за собой Риккардо. Мужчины поспешили к хижине, стоявшей на отшибе селения, где содержались пленницы. Те же пребывали в отчаянии. Гаргулья, досточтимая Дельмира, непрестанно молилась. Кормилица пыталась успокоить и приободрить питомицу:
   – Нас непременно спасут. Кто посмеет купить белых женщин? Ни один кацик не отважится! Значит, за нас потребуют выкуп.
   – Но кто его заплатит? – усомнилась вторая дуэнья, донна Тереза, смахивая ладонью струившиеся по щекам слёзы. – Наш хозяин мёртв. Упокой Господь его душу!
   При упоминании об отце Джованна разразилась рыданиями.
   – Матерь Божья, – шёпотом взмолилась кормилица, – что с нами теперь будет?
   Приблизившись к узилищу, зорко охраняемому тремя молодыми и крепкими гуарани, сын кацика коротко отдал им приказ. Один из стражников тотчас распахнул дверь хижины. Услышав голоса индейцев, доносившиеся снаружи, перепуганные женщины сбились в стайку. Первым вошёл Папилоче, окинул тяжёлым взглядом пленниц и бросил небрежно:
   – За вас дали выкуп, так что здесь вы теперь никому не нужны.
   Когда в дверном проёме возник Риккардо, Джованна, не веря своим глазам, вскрикнула. Комендант кинулся к ней.
   – Сеньорита, успокойтесь! Все ваши злоключения позади. Позвольте позаботиться о вас.
   Дуэньи и кормилица замерли, благоговейно глядя на своего спасителя. Растерянная и отчаявшаяся Джованна невольно протянула к нему руки.
   – Риккардо, вас послал сюда Господь…
   – И он тоже, сеньорита, можете не сомневаться, – ухмыльнувшись, подтвердил лукавый испанец и заключил девушку в объятия. Та доверчиво прильнула к его груди.
   Женщины и Риккардо поспешно покинули селение гуарани. Неподалёку их ждала повозка. Мендоса помог разместиться в ней Джованне и служанкам, а сам сел на козлы. Длинным кнутом, которым обычно пользуются здешние энкомендеро, он со всего маху хлестнул бедное животное по спине. Рванув с места, дребезжащая телега покатилась по ухабам. Проехав около двух лье, она остановилась. К вознице почти вплотную приблизился невесть откуда появившийся Ансельмо.
   – Как всё прошло, дон Риккардо?
   – Гуарани ни о чём не догадываются. Женщины, как видишь, со мной.
   Ансельмо слегка улыбнулся, зная, какой пылкой страстью пылает Мендоса к юной Джованне дель Гарсия. Теперь прелестница в его власти.
   Заговорщики спокойно общались на родном испанском языке, не опасаясь, что кто-то их поймёт.
   – Через пару часов дикари напьются до беспамятства. Надеюсь, amigo, ты знаешь, что делать, – многозначительно произнёс Мендоса.
   – Разумеется, дон Риккардо. Кацик и его сын отправятся к своим языческим праотцам. Молодых мужчин и женщин мы пленим и доставим в условленное место, бандейранты останутся довольны. От стариков и детей, как от лишней обузы, я прикажу избавиться.
   Мендоса одобрительно кивнул помощнику и тронул вожжи, к вечеру он рассчитывал достичь асьенды El Paraiso. Ансельмо провожал повозку завистливым взглядом, пока та не скрылась из вида в сельве.
   – Надо полагать, дон Риккардо, что предстоящую ночь вы проведёте в объятиях прекрасной Джованны, – вслух произнёс кабальеро, а про себя подумал, что с удовольствием поменялся бы местами со своим патроном.
//-- * * * --//
   Повозка благополучно достигла асьенды. Прислуга, уже прослышавшая о гибели хозяина и о пленении индейцами молодой сеньориты, выбежала во двор, бурно радуясь спасению Джованны и горько оплакивая в то же время безвременно ушедшего в мир иной дона Гарсия.
   В тот же вечер наследница огромного состояния выслушала страстные признания Риккардо и без излишних церемоний, несмотря на строгое воспитание в испанских традициях, возлегла с ним на ложе.
   Наутро дуэньи, огорчённые и крайне обеспокоенные опрометчивым поступком своей питомицы, буквально набросились на Риккардо, когда тот наконец покинул любовное гнёздышко.
   – Ах, это вы, сеньоры! Сегодня вы выглядите прекрасно… – Мендоса пребывал в чудесном настроении, так что даже Гаргулья показалась ему очаровательной женщиной.
   – Дон Риккардо, мы благодарны вам за наше спасение и будем молить Господа, дабы он даровал вам долгие годы жизни, но… – Гаргулья взяла на себя смелость начать щекотливый разговор. – Поймите меня правильно, сеньор. Я опекала Джованну с её малых лет, заботилась о ней, как о собственной дочери. Мне очень жаль, что она…
   – Нарушила вопросы чести, – закончил фразу Мендоса. – Простите великодушно меня, сеньора! Накануне произошло столько событий, что при всём желании я не успел обвенчаться с Джованной. Ведь я давно питаю к ней страстные чувства и потому, услышав о коварстве гуарани, предпринял всё возможное для вызволения её и вас из плена. Смею заверить вас, сеньоры, что наглые дикари понесли наказание и впредь никому не причинят вреда. Да упокоит Господь душу нашего многоуважаемого дона Алонзо… – Риккардо осенил себя крестным знамением.
   Дуэньи прослезились и также принялись креститься.
   – Но, дон Риккардо… – снова завелась Гаргулья.
   – Да, сеньора, я понимаю, что вы хотите сказать. Я намерен тотчас обвенчаться с Джованной. Кажется, в асьенде был молодой викарий. Думаю, дон Гарсия, пребывая на небесах, простит нашу поспешность – таковы обстоятельства.
   Дуэньи удовлетворённо переглянулись.
   – Мы готовы служить вам, дон Риккардо, верой и правдой, – заверила коменданта Гаргулья.
   Мендоса самодовольно улыбнулся, решив безотлагательно заняться осмотром теперь уже собственных владений.

Глава 8

   В то время, как Риккардо Мендоса занимался «спасением» Джованны, корабль, на котором путешествовали иезуиты, бросил якорь в небольшой бухточке недалеко от Энкарнасьона. Ещё недавно именно в этом месте стояло судно Алонзо дель Гарсии «Viento de cola».
   Иезуиты высадились на берег и, возблагодарив Господа за благополучное окончание длительного пути, отправились в крепость. Диего де Торрес рассчитывал на гостеприимство здешнего коменданта, тем более что он привёз ему послание от эмиссара. Но ни коменданта, ни его помощника Ансельмо Эрнандеса в крепости не оказалось. Правда, офицер, остававшийся здесь за старшего, распорядился, чтобы монахам предоставили достойный ночлег и ужин, – о влиянии и могуществе ордена иезуитов он был осведомлен не понаслышке.
   Риккардо прибыл в крепость только через три дня. Всё это время он провёл в асьенде El Paraiso, щедро срывая цветы любви и наводя в имении свои порядки на правах законного супруга.
   Приезд иезуитов немало изумил дона Мендосу. К тому времени уже вернулся Ансельмо Эрнандес и доложил, что кацик и его старший сын убиты, а все работоспособные молодые гуарани проданы бандейрантам. Индейцы, как и предполагал помощник, перепились мадеры, изрядно приправленной снотворным зельем, так что расправиться с ними не представляло никакого труда. Отчаянное сопротивление испанцам оказали только караульные, охранявшие подступы к деревне, но силы были слишком не равны.
   Мендоса, довольный заключительным аккордом преступной операции якобы по спасению Джованны, полностью доверяя Эрнандесу, решил негласно передать ему управление Энкарнасьоном, чтобы самому сосредоточиться на приятном – любовных усладах и роли крупного землевладельца. В знак благодарности и расположения к своему помощнику комендант преподнёс ему золотой перстень с изумрудом, извлечённый из одного из бездонных сундуков покойного тестя, плюс обещанную тысячу реалов.
   В честь скоропалительной женитьбы Риккардо подельники наполнили себе по бокалу хереса.
   – В Энкарнасьон прибыли иезуиты, – сообщил Мендоса. – Что думаешь по этому поводу, Ансельмо?
   Тот пожал плечами, сделав смачный глоток хереса.
   – Против святой церкви, увы, не пойдёшь. Подозреваю, что со временем эти миссионеры создадут нам определённые проблемы. Тогда и будем их решать, дон Риккардо. А пока они освоятся в здешних местах да начнут строительство миссий, пройдёт немало времени. Полагаю, года три-четыре у нас в запасе есть, чтобы пополнить карманы португальскими реалами и эскудо.
   – От иезуитов избавиться непросто, – задумчиво протянул Мендоса.
   …На следующий день он принял в своём кабинете Диего де Торреса. Тот передал коменданту послание, в котором эмиссар просил оказывать миссионерам всяческую помощь. Для начала нужно было определиться с расположением миссий. Разумеется, де Торрес не знал здешних мест, и комендант с готовностью представил ему как консультанта и определил в помощники Ансельмо.
   Хитроумный Эрнандес не торопился содействовать миссионерам. Около месяца они единственно, пожалуй, чем занимались, так это освоением языка гуарани. Наконец де Торрес вынужден был признать, что распоряжения начальства не всегда всесильны и следует действовать в обход их. Он преподнёс Ансельмо десять золотых арагонских флоринов [73 - Золотой арагонский флорин имитировал аналогичную флорентийскую монету и весил 3,5 грамма.] – сумму, вполне достаточную для побуждения кабальеро к действию. После этого сразу была снаряжена экспедиция в сельву, чтобы определиться с выбором мест под обустройство будущих миссий. Диего де Торреса сопровождали несколько братьев, в том числе и Антонио Монтойя, который не забывал попутно вести свой дневник.
   Эрнандес по согласованию с Мендосой увёл иезуитов в непроходимые дебри, как можно дальше от крепости. Однако эти девственные места приглянулись де Торресу, и он выбрал участки для трёх миссий, назвав их Хесус, Сантьяго и Сан-Космэ [74 - Ныне территория Аргентины.]. Затем, переправившись со своей командой через Парану на плотах, Диего нашёл место для миссии Санта-Лоренция.
   Де Торрес хранил в памяти легенду о Городе Богов, рассказанную ему ещё в Лиме Хосе де Акостой. Он, как и профессор, проникся уверенностью в существовании таинственного града и не терял надежды найти его в непроходимых дебрях сельвы. Потому экспедицию в удалённые районы Гуайро иезуит воспринял с энтузиазмом, который кабальеро Эрнандес принял попросу за фанатизм.
   Дел по обустройству новых редукций накопилось невпроворот, тем не менее Фернандо Кастилья попросил позволить ему отправиться вверх по реке Паране и отыскать там миссию, основанную некогда Бласом Пересом Валера. Де Торрес был немало изумлён желанием молодого иезуита, но, поразмыслив, решил, что авантюрная затея Кастильи может обернуться пользой для ордена. К Фернандо присоединились ещё двое братьев, по происхождению француз и итальянец. Не мешкая, они на плоту отправились вверх по течению Параны.
//-- * * * --//
   Весна 1608 года, миссия доминиканцев в Сан-Паулу, Бразилия
   Эстебан де Грандола, прецептор [75 - Фактически – руководитель.] миссии доминиканцев, расположенной недалеко от Сан-Паулу, где прочно обосновались бандейранты, неспешно прохаживался по одной из увитых виноградными лозами галерей резиденции. Прецептора одолевали тяжёлые мысли… Несколько дней назад он получил эпистолию от своего верного человека, близкого к окружению понтифика Павла V. Соглядай сообщал, что новый Pontifex Maximus [76 - Верховный суверенный понтифик (лат.).] симпатизирует иезуитам и намеревается подписать буллу, официально закрепляющую их права на землях Парагвая. Словом, Папа готов подтвердить независимый статус государства иезуитов.
   Эстебан де Грандола считал, что новоявленное государство иезуитов значительно ослабит позиции ордена святого Доминика не только в Новом Свете, но неизбежно и в Европе. Истинный христианин в душе, он полагал, что все монашеские ордена равно созданы для служения Господу. Но каждый из них стремился к распространению именно своего влияния. Организация новых миссий и прецепторий – свидетельство возрастающего могущества ордена. А за влияние и власть приходится бороться.
   Прецептор глубоко сожалел, что его орден потерял слишком много времени и сил, участвуя в инквизиционных процессах, не прекращавшихся в европейских католических державах. Тем временем иезуиты прочно обосновались на территории Аргентины, Перу, Мексики. И вот настал черёд Парагвая.
   Прецептор не сомневался в способности иезуитов создать и укрепить редукции в девственной сельве, ибо не только наслышан был, но и сам мог привести сколько угодно свидетельств их упорства и умения вовлекать гуарани в христианскую веру. К глубокому огорчению Эстебана де Грандолы, орден святого Доминика так не преуспел.
   Доминиканец теребил в руках дорогие нефритовые чётки, подаренные ему Бартоломео де Секейра, бандейрантом из Сан-Доминго, не раз посещавшим прецепторию. Всякий свой визит бандейра сопровождал щедрыми подношениями святой церкви.
//-- * * * --//
   Сесар Бенавенте, доверенное лицо прецептора, по сути, его глаза и уши на территории Бразилии, приближался к Сан-Паулу верхом на муле. Но прежде чем въехать в городские ворота, он завернул в придорожную харчевню, чтобы отдохнуть и утолить голод. Увидев монаха, облачённого в чёрную рясу бенедиктинца [77 - Бенедиктинцы – старейший католический монашеский орден, основанный святым Бенедиктом Нурсийским в VI веке. Термин «бенедиктинцы» иногда употребляют по отношению к другим монашеским орденам, использующим «Устав святого Бенедикта», например, камальдулам или цистерцианцам. О принадлежности к ордену свидетельствовал красный равноконечный крест, вышитый на капюшоне монашеского облачения.], пожилой креол, встретил его с глубоким почтением. Несмотря на то что орден бенедиктинцев построил в здешних краях одну-единственную миссию, благодаря своему миролюбию и милосердию он неизменно пользовался особым доверием и уважением у католиков. Владелец харчевни приказал прислуге наилучшим образом обслужить почтенного гостя, пожелавшего откушать овощной суп с мясным фаршем и маленькими маисовыми клецками, смешанными с сыром.
   – Чувствуется, святой отец, что вы прибыли издалека, – участливо молвил креол, дождавшись завершения монахом трапезы.
   Тот согласно кивнул и сдержанно пояснил:
   – Да, сын мой, я проповедовал на западных территориях.
   – Неужто орден святого Бенедикта… – Хозяин взглядом указал на равноконечный крест, украшавший капюшон монаха. – Намеревается организовать в наших краях ещё одну миссию?
   – Возможно, сын мой. На всё воля Господа, – коротко ответил Сесар и осенил себя крестным знамением.
   Хозяин и присутствующие здесь в этот час, в основном, бандейранты также перекрестились.
   – Благословите, святой отец, – попросил самый молодой из всех. Он приблизился к Сесару и опустился перед ним на колени.
   – Как твоё имя? – поинтересовался самозваный бенедиктинец.
   – Аугусто.
   Сесар осенил бандейранта крестным знамением.
   – Благословляю тебя, сын мой. Отпускаю все твои грехи.
   Аугусто перехватил руку монаха и со страстью поцеловал.
   – Чтите святую церковь, дети мои, ибо придёт час, и нам придётся защищать её! – неожиданно, возвысив голос, воскликнул доверенный прецептора.
   Бандейранты и кабальерос насторожились.
   – Что же ей угрожает, святой отец? – поинтересовался щегольски одетый молодой кобальеро.
   По эспадрону [78 - Эспадрон (от итал. «эспада» – меч) – колюще-рубящее оружие из разряда лёгких мечей. Затачивается только нижний край, используется преимущественно как рубящее оружие. Идеально подходит для неопытных и плохо обученных войск.] с изящным эфесом, а также богатым ножнам можно было смело предположить, что кабальеро, происходивший отнюдь не из бедной семьи, прибыл в Новый Свет совсем недавно. Возможно, его родня лишилась имущества или привилегий, попав в опалу к Филиппу III: король тщетно пытался распространить свою власть на Португалию. Бездарный правитель, он довёл Испанию до бедственного положения, при том что держава владела богатейшими территориями в Новом Свете. Филипп III окружил себя бездарными министрами. Так, безрассудно широкими полномочиями был наделён герцог де Лерма, человек ограниченных мыслительных способностей, зато амбициозный и крайне честолюбивый.
   Унаследовав от отца государственный долг в сто сорок миллионов дукатов, Филипп III приумножил его. Золото и серебро, поставляемые колониями, не могли удовлетворить возрастающий аппетит мадридского двора. Народ нищал с каждым днём, налоги нещадно росли. Государство скатывалось в пропасть.
   Последним ударом, окончательно подорвавшим экономику страны, стал королевский указ от 22 сентября 1609 года, изгонявший морисков [79 - Мориски – мусульмане мавританского происхождения, официально принявшие христианство.] с территории Испании. К написанию высочайшего повеления приложил свою руку фанатичный архиепископ Рибера. В результате росчерком пера недальновидный король лишил свою страну полумиллиона трудолюбивого населения, вера которого была поставлена под сомнение полоумным служителем церкви.
   Португалией формально управляли вице-короли, один за другим отправляемые в отставку по прихоти мадридского двора. Герцог де Лерма занимал этот пост два года, с 1598 года по 1600-й; его сменил маркиз Кастелло-Родригес, продержавшись у кормила власти три последующих года. Кратковременно в должности состоял епископ Альфонсо Кастелло-Бранко, родственник своего предшественника; за ним последовал Кристобаль де Мойра, и наконец череду бездарностей замкнул отличавшийся исключительным тугодумством вице-король – епископ Педро де Кастилья-Лейрия (1605–1608).
   В Лиссабоне, измученном налогами и постоянной сменой власти, образовалась сильная оппозиция во главе с влиятельными португальскими грандами, которым претило испанское засилье. Слабохарактерный и трусливый Филипп III отчаянно боялся войны и не хотел кровопролития, и потому его дипломаты изо всех сил старались достичь компромисса с португальцами. Те, в свою очередь, не желали сдавать свои позиции и решительно отказывались признавать королём расточительного испанца, а правителем собственной страны – его очередного ставленника.
   Недовольство испанской короной переполняло и жителей португальских колоний. Они вообще не признавали испанского короля, продолжая подчиняться своим эмиссарам, а в случае необходимости самостоятельно выбирали новых представителей власти.
   Сесар Бенавенте был прекрасно осведомлён о положении дел в Испании, наслышан о ненависти португальцев к Филиппу III и симпатиях короля к ордену иезуитов. Этими сведениями он не преминул воспользоваться.
   – Иезуиты, которым покровительствует ненавистный испанец, заполонили земли Гуайро, – с жаром продолжал святой отец. – Пройдёт несколько лет, и эти хищники доберутся до нас. Мадрид, можно не сомневаться, окажет им всякую помощь. Бразилия придёт в упадок. Королевское семейство высосет из нас все соки.
   Бандейранты и кабальерос, услышав такие слова, возмущённо загалдели.
   – Перерезать всех иезуитов! – выкрикнул Аугусто, которому монах только что отпустил грехи.
   – Да здравствует Португалия! – возопили разгорячённые вином бандейранты. – Смерть Мадриду!
   Сесар мысленно усмехнулся и отметил для себя: «Главное, найти нужные слова, тогда бандейранты ни перед чем не остановятся». Самозванец покинул гостеприимную харчевню и, взобравшись на мула, отправился в доминиканскую прецепторию, где его с нетерпением ожидал Эстебан де Грандола.
   К вечеру Сан-Паулу гудел, как растревоженный улей. Никому не хотелось оказаться под пятой иезуитов и Филиппа III, тем более – какого-нибудь новоявленного вице-короля.
//-- * * * --//
   Эстебан Грандола, облачённый в белую рясу из тончайшего хлопка и такую же пелерину, пребывал в своём кабинете, изящно отделанном деревом пау-брезил. Массивный рабочий стол, три кресла и несколько шкафов, в которых хранились книги и документы, также были искусно сделаны местными мастерами из красноватой древесины. Грандола любил надолго уединяться здесь. Часами, как комбинации шахматных ходов, он обдумывал тактику и стратегию своих действий, самостоятельно, не прибегая к помощи секретарей, составлял деловые бумаги, сочинял тексты принципиально важных документов. Неожиданно дверь распахнулась, и вошёл секретарь.
   – Монсеньор, прибыл брат Сесар, – доложил он.
   На спокойном, полном чувства собственного достоинства лице доминиканца вмиг отразились тревога и напряжение.
   – Пусть войдёт, – распорядился Грандола, подавив охватившее его волнение усилием воли. Стремительно поднявшись из-за стола, он поспешил навстречу гостю, уже возникшему на пороге. – Приветствую, брат Сесар! Рад видеть тебя в добром здравии! – радушно воскликнул Эстебан, широким жестом приглашая Бенавенте располагаться в кресле.
   – Благослови вас Господь, монсеньор… – ответствовал тот.
   Сесар выглядел уставшим. И немудрено: годы берут своё, а он уже першагнул полувековой рубеж. Бенавенте только что прибыл в прецепторию, сменил чёрное одеяние бенедиктинца на привычное белое и поспешил с докладом к начальству.
   Прецептор терпеливо ожидал, когда собрат соберётся с мыслями и подробно расскажет о своём пребывании в Парагвае. Наконец Сесар заговорил. По его словам, никто не заподозрил в нём доминиканца. Личина бенедиктинца оказалась самым удобным и надёжным прикрытием, позволившим ему беспрепятственно проникнуть в миссии Сан-Игнацио, Сан-Мигель и в Энкарнасьон. В крепости Бенавенте встретился с Ансельмо Эрнандесом и убедился, что колонисты иезуитов в Парагвае не жалуют.
   Эстебан внимательно выслушал повествование брата. Он всегда высоко ценил услуги Сесара, оказываемые ордену. На этот раз предоставленные им сведения были исключительно важными и своевременными. Из них следовало: пройдёт совсем немного времени, и в Парагвае появится государство иезуитов. Если, разумеется, не помешать этому. Брат Сесар убедился лично в том, что тамошние энкомендеро и мелкие землевладельцы-арендаторы, особенно в районах, прилегавших к Паране, были крайне недовольны усилением власти иезуитов.
   Прецептор решил обратить это обстоятельство в свою пользу и помешать осуществлению замыслов своих соперников.
//-- * * * --//
   1608 год, провинция Гуайро, Парагвай
   Диего де Торрес и его братья по ордену, преодолев немало трудностей и претерпев лихо, обустроили редукции в Гуайро. Миссию Хесус возглавил сам Диего де Торрес, и она стала своего рода метрополией зарождающегося государства иезуитов. Антонио Монтойя обосновался в миссии Сантьяго; Фернандо Кастилья восстановил разрушенные миссии Сан-Игнацио и Сан-Мигель, отныне объединившие почти три тысячи гуарани.
   Влияние набиравших мощь миссий усиливалось буквально на глазах. Это не могло не беспокоить Ансельмо Эрнандеса, исполнявшего обязанности коменданта Энкарнасьона, и, разумеется, дона Риккардо Мендосу. Охота на рабов в Гуайро становилась рискованной. Иезуиты развернули такую бурную деятельность, что местные бандейранты были вынуждены поступиться доходным промыслом. Поначалу они попытались осесть на земле, взяв небольшие наделы в аренду у Мендосы, но вскоре поняли, что заниматься хозяйством не могут, потому как привыкли жить в сельве, не выпуская оружия из рук и охотясь на индейцев или животных.
   Ансельмо Эрнандес пребывал в бешенстве. О, как он ненавидел иезуитов! Кабальеро горел желанием каждого из них испепелить взглядом при встрече, а вместо того был вынужден улыбаться.
   Дон Риккардо Мендоса, в свою очередь, ярился на изуитов, перекрывших канал поступления ему нелегальных доходов. Конечно, земли El Paraiso приносили солидную прибыль, но и расходы семейства росли. Джованна родила двух сыновей, Риккардо души не чаял в детях и всячески их баловал. Престижа ради он приобрёл дом в Асунсьоне. Его ещё предстояло привести в порядок, обставить изысканной испанской мебелью, приобрести многое для комфорта и уюта. Да и на содержание прислуги потребуются немалые средства.
   22 июля население Гуайро отмечало день святой Марии Магдалины. К слову, праздник этот возник и быстро распространился по провинции благодаря иезуитам. Естественно, Ансельмо Эрнандес участвовать в нём не собирался. Рано утром он отправился в асьенду El Paraiso, чтобы повидаться с доном Мендосой.
   Риккардо всегда был рад встречам со своим помощником, которого давно считал другом и доверенным лицом. Ансельмо, в свою очередь, дорожил благорасположением и, как всегда, дельными советами патрона, всячески старался ему угодить. На сей раз он намеревался передать дону Мендосе свой последний разговор с бывшими охотниками за рабами, тщетно пытавшимися заняться земледелием.
   …Риккардо встретил гостя в патио.
   – Amigo, как я рад тебя видеть! – Он приблизился к Ансельмо, приобняв, похлопал по плечу. – Давненько ты не бывал в El Paraiso. Месяца два, не так ли?
   – Простите, дон Мендоса! Вы ведь знаете, что посещение вашей асьенды – праздник для меня. Но столько дел навалилось, – оправдывался Ансельмо.
   – Верю, верю, – примирительно сказал энкомендеро. – Сам был на твоём месте. Блюсти порядок в крепости – хлопотное занятие. Кстати, насчёт праздника, сегодня ведь День святой Марии Магдалины. Кажется, иезуиты её почитают.
   Лицо Эрнандеса исказилось от гнева.
   – Ох, уж эти иезуиты, – прошипел он.
   – Помнится, несколько лет назад ты обещал непременно надумать, как от них избавиться. Они между тем крепко обосновались в миссиях, тысячи гуарани приняли христианство. Его величество Филипп III и Ватикан в восторге от их деятельности. Выходит, нам остаётся одно смирение, – сокрушённо вздохнул энкомендеро.
   – Неужели вы, дон Мендоса, смиритесь с их присутствием, усилением власти и влияния на всю Парану?
   – Поверь, Ансельмо, – охладил его пыл Риккардо, – я также ненавижу этих чёрных воронов, но у меня есть жена, двое сыновей. В общем, я более не могу рисковать своим именем и репутацией почтенного paterfamilias.
   – Разумеется, дон Мендоса, – поспешно согласился Ансельмо. – Но есть люди, которые готовы сами всё сделать и избавить Гуайро от иезуитов. К тому же до меня дошли слухи… – понизив голос, многозначительно продолжил он и смолк, глядя на патрона.
   – Говори! В моём доме только верные люди.
   Ансельмо кивнул, но на всякий случай огляделся. Неподалёку кормилица возилась с младшим сыном хозяина, садовник обихаживал клумбы, а несравненная дона Джованна неспешно прогуливалась по садовой дорожке в обществе компаньонки. Старые дуэньи, синьоры Тереза и Дельмира, ставшая с годами ещё больше похожей на гаргулью, следовали за ними. За разросшимися виноградными лозами, увивавшими причудливую арку, острый глаз Эрнандеса обнаружил двух телохранителей…
   – Иезуиты намерены создать на территории Парагвая своё государство…
   Брови дона Мендосы поползли вверх от удивления.
   – Государство иезуитов?!
   – Да, дон Мендоса. Ватикан собирается наделить иезуитов правом устанавливать свои законы, вершить суд. Словом, светская власть не будет иметь силы.
   Риккардо охватило смятение. Откровенно говоря, он побаивался могущественного ордена и не хотел открыто конфликтовать с ним. Вместе с тем богатейшего энкомендеро донельзя возмутила грозящая перспектива оказаться подвластным ему, следовать издаваемым иезуитами законам. Ещё неведомо, какими они будут. Дон Мендоса взял себя в руки, усилием воли подавив волнение.
   – Что ты предлагаешь, Ансельмо? У тебя есть план?
   – Да. Я отправлюсь в Сан-Доминго, что в верхнем течении реки Парагвай, там обосновался известный бандейрант Бартоломео де Секейра.
   – Ты хочешь связаться с португальцами? – изумился Мендоса.
   – Вот именно. Вместе мы уничтожим иезуитов. Бандейранты получат рабов, а мы – неограниченную власть, – самоуверенно заявил Эрнандес.
   Мендоса удовлетворённо хмыкнул.
   – Мысль, безусловно, хорошая, amigo. Но вдруг эмиссар узнает об истинных наших намерениях? – добавил он, усомнившись.
   – Не думаю, что он питает к иезуитам нежные чувства, – резонно заметил Ансельмо.
   – Но ведь португальцы атакуют наши гарнизоны, погибнут солдаты, – вновь засомневался энкомендеро. – Меня же обвинят в предательстве! – воскликнул он панически.
   – Ничего подобного не случится, дон Риккардо, – заверил патрона Ансельмо. – Я непременно подумаю, как сохранить гарнизоны, Энкарнасьон и ваши владения. Уничтожены будут миссии иезуитов.

Глава 9

   Вскоре Эрнандес в сопровождении небольшого отряда верных Мендосе офицеров, переодетых в одежду простых арендаторов – репартимьенто, отправился вниз по течению Параны, к месту её слияния с рекой Парагвай. Преодолев значительную часть пути, заговорщики решили не останавливаться в Асунсьоне и, миновав его, устремились к небольшому гарнизону Консепсьон, охранявшему юго-восточные пределы Парагвая от посягательств португальцев.
   Наконец они достигли территории воинственных соседей. На случай встречи с разъездом бандейрантов предусмотрительный Эрнандес ещё в Энкарнасьоне обзавёлся сопроводительным письмом брата Сесара. На печати бразильской прецептории ордена, которой доминиканец скрепил послание, отчётливо виднелся пёс с горящим факелом в зубастой пасти и надписью «Terra do Brasil» вокруг головы.
   Бумага эта, можно сказать, спасла жизнь кабальеро и иже с ним при встрече с конным отрядом вооружённых до зубов португальских bandidos [80 - Головорезов (порт.).].
   Предводитель головорезов приказал связать чужаков, приняв их за испанских шпионов.
   – Senhor! [81 - Господин (порт.).] Умоляю, выслушайте меня! – истошно заголосил Ансельмо, давно в общении с бандейрантами освоивший португальский язык. – Я и мои люди следуем с Сан-Доминго на встречу с pessoa importante [82 - Важный человек (порт.).].
   Португалец, на миг призадумавшись, отдал стражникам короткий приказ, аркебузой указывая на Эрнандеса:
   – Развяжите этого! – Затем, обращаясь уже к Ансельмо, процедил гневно: – Говори правду, проклятый испанец! Мало нам вашего короля в Старом Свете, так вы ещё и здесь вздумали хозяйничать!
   – Поверьте, senhor, я прибыл сюда с мирными намерениями! О, если бы вы согласились помочь мне добраться до Сан-Доминго и встретиться с Бартоломео де Секейрой!
   Густые чёрные брови португальца поползли верх. Его смуглое лицо, хранившее отметины боевых сражений, выражало крайнее удивление.
   – Что тебе надо от нашего губернатора?
   Ансельмо, в былые времена не раз встречавшийся с Секейрой, искренне порадовался его карьерному взлёту. Значит, он облечён официальной властью – это к лучшему. Кабальеро извлёк из потайного кармана старомодного камзола бумагу, подписанную Сесаром Бенавенте и увенчанную печатью бразильской миссии.
   – Ознакомьтесь, senhor! – Он протянул слегка помятый свиток бандитскому главарю.
   Тот, сжигаемый любопыством, спешился с лошади, выхватил бумагу из рук Ансельмо. Прочтя письмо доминиканца, он, не отрываясь от текста, внимательно перечитал его ещё раз.
   Документ с печатью прецептории ордена святого Доминика предписывал всякому истинному христианину от имени Господа и прецептора монсеньора Грандолы оказывать испанскому кабальеро Эрнандесу помощь и содействие.
   – Хм, – единственное, что изрёк глубокомысленно по этому поводу командир bandidos.
   Не на шутку озадаченный нежданным посланием, он припомнил, что недалеко от Сан-Паулу действительно существует доминиканская миссия. Не считаться с ней, настраивать её против себя никак нельзя. На совете, который держал главный головорез со своими подельниками, было решено испанцев до поры до времени не убивать, а, напротив, предъявить губернатору.
   – Я сопровожу вас до Сан-Доминго, – объявил португалец Ансельмо, – но пойдёте пешком – лишних лошадей у меня нет. Да и расстояние здесь всего ничего– пол-лье, не больше.
   Испанцы переглянулись: слава Богу, что остались живы, а уж до города они смогут и пешком дойти.
//-- * * * --//
   На подступе к Сан-Доминго перед разочарованным взором Эрнандеса предстал cidade decadente, как говорят португальцы, захудалый городишко.
   «Неужели в этом убогом месте живёт Бартоломео де Секейра?» – мысленно удивился он. Однако, миновав унылое поселение, путники достигли богатой и живописной фазенды. Как выяснилось, крупный доход хозяйству обеспечивали плантации кофе, тростника и хлопка. Дом хозяина с обрамлявшей просторный внутренний двор галереей, изобилующий подковообразными и стрельчатыми арками, был построен в оригинальном стиле мудехар. Архитекторы со знанием дела и изяществом использовали при обустройстве двора и оформлении стен местный камень, гипсовые орнаменты, яркие изразцы. Ансельмо мысленно прикинул, сколько индейцев может содержаться на территории огромного поместья. Получилось, тысяч пять, не меньше.

   Командир конного разъезда сообщил управителю фазенды, что захватил в плен группу испанцев недалеко от реки. Вероятно, они прибыли на территорию Бразилии на каком-то утлом судёнышке и высадились на берег, намереваясь достичь пешком Сан-Доминго. Один из испанцев утверждает, что проделал неблизкий путь ради встречи с губернатором Бартоломео де Секейрой. Вдобавок незнакомец предоставил бумагу с печатью ордена доминиканцев.
   Управитель внимательно выслушал бандейранта и тотчас отправился с докладом к хозяину фазенды. Бартоломео де Секейра внимательно изучил послание и проявил к испанцам немалый интерес, изъявив желание переговорить с главой их депутации.
   – Доминиканцы кому попало сопроводительные письма не подпишут, – резонно заметил он. – Веди испанца ко мне в кабинет, – приказал он управителю.
   Эрнандес стремительно вошёл в кабинет. Губернатор, вглядевшись в его лицо, изумлённо воскликнул:
   – Дева Мария! Ансельмо, неужели это ты, camarada! [83 - Дружище (порт.).]
   – Вы не ошиблись, дон Секейра, – скромно ответствовал визитёр.
   – Что привело тебя в Сан-Доминго? Полагаю, ты прибыл из Энкарнасьона не просто так. Неужели виделся с Сесаром Бенавенте? Он ведь глаза и уши здешней прецептории доминиканцев, – засыпал нежданного гостя вопросами Бартоломео.
   Тот обстоятельно поведал губернатору о своём визите к доминиканцу, об укреплении властных позиций иезуитов в Гуайро, убеждённо добавив, что скоро они смогут подчинть себе весь Парагвай.
   – Иезуиты представляют серьёзную угрозу для нашего дела, – согласился Секейра. – Мои люди не раз жаловались на них. На верхнюю Парану не сунешься – всюду их миссии. Мало кто из бандейрантов отважится поднять руку на монаха.
   – И напрасно! – с жаром воскликнул Ансельмо. – Они создали ряд крупных миссий в Гуайро. Большая часть гуарани находится под их покровительством. Что мне остаётся? Влачить жалкое существование на жалованье офицера?
   – Искренне сочувствую тебе, camarada, – рассмеявшись, молвил Секейра и серьёзно продолжил: – Ты затронул больную для меня тему. Признаться, я уже не раз думал, как бы избавиться от иезуитов…
   – Вот именно, дон Секейра! – горячо поддержал губернатора Ансельмо. – От них непременно надо избавляться, причём общими усилиями.
   Пристально глянув на гостя и помолчав в раздумье, дон Секейра заговорил, намеренно чеканя каждое слово:
   – Если я правильно понял, ты предлагаешь мне, camarada, объединиться и сообща смести монахов вместе с их редукциями с наших исконных земель?
   – Точно так, господин губернатор. Комендант Энкарнасьона и я готовы содействовать вам во всём. Позвольте также заверить вас, что помощь скоро приумножится: многие энкомендеро встревожены и раздражены действиями иезуитов. – Кабальеро сделал паузу, глубоко вздохнул и продолжил: – Правда, с нашей стороны есть одно условие.
   Секейра встрепенулся, решив, что алчный Эрнандес потребует значительную часть трофеев.
   – Говори!
   – Всех рабов и добычу вы забираете себе, – объяснил Ансельмо. – За это обещаете не разорять Энкарнасьон, прилегающие к нему асьенды и по возможности не проливать кровь наших солдат.
   Губернатор-бандейрант поначалу сделал вид, что раздумывает над предложением испанцев, и наконец ответил:
   – Условие вполне приемлемое. Я прикажу своим людям к Энкарнасьону не приближаться. Но, насколько мне известно, на территории Гуайро расположено несколько военных гарнизонов. Как же быть с ними?
   – По этому поводу стоит поразмышлять, – заметил Ансельмо.
//-- * * * --//
   В Энкарнасьон Эрнандес вернулся вместе с Антонио де Кампусом, сподручным губернатора Сан-Доминго. После кратковременного отдыха они направились в асьенду El Paraiso, где вместе с доном Мендосой обсудили предстоящую кампанию.
   «Крестовый» поход против иезуитов союзники намеревались начать в начале сентября и перво-наперво уничтожить миссии в верхнем течении Параны, охраняемые лишь Господом Богом. Затем, переправив добычу и рабов в Сан-Доминго, им следовало неспешно двигаться по сельве к Сан-Космэ, Сантьяго и Тринидаду. В этот промежуток времени испанские офицеры должны были успеть покинуть свои гарнизоны, потому как дон Мендоса на День Святого Матфея [84 - Католический праздник в конце сентября.] ежегодно устраивал в своей асьенде корриду. На неё стекались кабальерос и идальго со всей округи. Почтенные отцы семейств отправляли на праздник своих сыновей, достигших двенадцатилетнего возраста, дабы те стяжали славу новильеро. Даже командирам гарнизонов было дозволено покидать места службы, разумеется, оставив вместо себя заместителей.
   Для ежегодных праздников, ставших традицией, Мендоса разводил бойцовую иберийскую породу быков и выпускал четырёхлеток на обустроенную по всем правилам арену.
   Риккардо Мендоса и Антонио де Кампус достигли определённых договорённостей, после чего португалец покинул El Paraiso и отправился назад в Сан-Доминго. Там его с нетерпением ожидал губернатор.
//-- * * * --//
   В предрассветной дымке бразильские бандейранты проникли на территорию Парагвая и через час перехода по влажной сельве окружили редукцию Сан-Игнацио.
   Антонио де Кампус, возглавлявший отряд численностью почти в тысячу человек, был настроен самым решительным образом. Наконец-то ему представилась возможность поквитаться с иезуитами: у него с орденом были личные счёты.
   Отец Антонио, Михаэль де Кампус, успешно вёл торговые дела в Ла-Коруньи [85 - Портовый город на берегу Бискайского залива, территория Испании.], и его семья ни в чём не нуждалась. Однако с появлением в городе иезуитов бизнес Михаэля начал приходить в упадок. Он часто жаловался жене:
   – Во всём виноват Луис Релавега! Будь проклят этот выскочка! Он всегда завидовал моему успеху. Чует моё сердце, он спелся с иезуитами, и те взяли его под своё крыло. Об этом вчера мне шепнули верные люди, видевшие его возле орденской прецептории.
   Жена Михаэля в ответ лишь тяжело вздыхала: разве против иезуитов пойдёшь?
   Никто в Ла-Коруньи не мог сказать достоверно о причастности дона Релавега к монашескому ордену, как и назвать причину разорения Михаэля де Кампуса. Но юный Антонио безоговорочно обвинял во всех несчастьях семьи завистливого Луиса. Однажды юноша подстерёг предполагаемого обидчика у собственного дома и зарезал.
   Заметая следы преступления, он пробрался на корабль, направлявшийся в Новый Свет, и навсегда покинул родные берега Испании. Судьба привела Антонио в Аргентину, подвластную испанской короне. Он и там успел преступить закон, натворить немало дел, за которые его могли, как простолюдина, вздёрнуть на виселице. В конце концов де Кампус перебрался в Бразилию, где познакомился с португальцем Бартоломео де Секейрой. С тех пор прошло много лет.
   …Гуарани мирно спали в своих домах, не подозревая, что португальцы окружили миссию. Предупредить селян об опасности должны были стражники. Для того альгвазил, избранный из числа индейцев, и отправлял в сельву каждый вечер отряд молодых гуарани. Де Кампус, осведомленный об уловках гуарани, выслал вперёд отряд разведчиков. Дозорных индейцев им обнаружить не удалось: те ловко укрылись на деревьях, едва уловив чутким слухом чьё-то приближение. Тем не менее темпераментный де Кампус, решивший, что промедление смерти опасней, повёл отряд на штурм Сан-Игнацио.
   …Фернандо Кастилья и викарий, француз по происхождению, пребывали в мире сновидений, когда дверь распахнулась, и в дом ворвались два молодых гуарани.
   – Бандейрос! Бандейрос! – кричали они.
   Первым со своей кровати вскочил Фернандо и, быстро набросив рясу, бросился прочь из дома. В селении уже царила паника. Женщины метались, прижимая к себе младенцев. Сколько раз им доводилось слышать, что охотники за рабами безжалостно избавляются от детей, как от обузы. Мужчины-гуарани сжимали в руках всё имевшееся у них оружие – луки, копья и трубки с ядовитыми шипами.
   Фернандо не растерялся. Он приказал подоспевшему викарию укрыть женщин и детей в домах, а сам повёл мужчин на стену, окружавшую селение. Не так давно он предусмотрительно приказал пристроить к ней крытую галерею, откуда можно вести обстрел врагов. Ждать пришлось недолго – из сельвы появились бандейранты. Де Кампус зорким взглядом сразу заприметил вооружённых гуарани, затаившихся на крепостной стене редукции. В тот же миг на португальцев градом низверглись стрелы.
   – Укрыться за деревьями! Аркебузиры – к бою! – скомандовал де Кампус.
   Отряд охотников за рабами из пятидесяти человек, вооружённый стараниями Бартоломео де Секейры французскими аркебузами нового образца, рассредоточился под прикрытием деревьев, незаметно окружив редукцию. Прогремели первые выстрелы.
   …Фернандо и викарий метались среди раненых индейцев, стараясь хоть чем-то помочь. Оставшиеся в живых гуарани продолжали обстреливать португальцев из луков. Но силы были неравны: ряды стрелков заметно редели, в то время как португальские аркебузиры усилили огонь.
   Фернандо понимал: всё погибло. Сколько раз он направлял де Торресу прошения о вооружении индейцев ружьями, о приобретении для редукции хотя бы одной пушки – тщетно! Диего де Торрес не мог принять столь важное решение в единоличном порядке и отправил викария в Япейю. Тот должен был убедить провинциала де Ривертеса в необходимости перевооружить гуарани в целях самообороны. Пока вышестоящие иезуиты раздумывали да согласовывали свои действия, бандейранты штурмовали миссию.
   Когда поток стрел, низвергаемый с крепостной стены, иссяк, де Кампус приказал бандейрантам идти на приступ редукции. Они без труда выбили ворота бефроем [86 - Таран для выбивания ворот.] и ворвались на территорию Сан-Игнацио. Взору португальцев предстала совершенно пустая площадь.
   – Они затаились в домах! Тащить всех гуарани сюда, на площадь! Женщин – отдельно от детей! – раздражённо отдавал распоряжения де Кампус, готовый было насладиться лёгкой победой. – Отыщите иезуитов и приведите их ко мне!
   Но искать иезуитов не пришлось. Перед разгорячёнными кровью португальцами, не успевшими ещё заняться грабежом и насилием, предстали патер Фернандо Кастилья и викарий Огюст де Руэрг.
   – Опомнитесь, вы на территории испанской короны! – Фернандо, отлично владея португальским языком, пытался воззвать к разуму де Кампуса и его своры.
   Тот же с нескрываемым любопытством уставился на иезуита. Тем временем португальцы согнали на площадь рыдающих женщин, перепуганных детей, немощных стариков и мужчин, уцелевших в сражении на крепостной стене.
   – Тем приятнее торжествовать викторию! – в свою очередь, по-испански ответил де Кампус иезуиту, не без удовольствия обозревая площадь.
   Сподручные де Кампуса вырывали младенцев из рук матерей, уносили их на другой конец площади и бросали кучей на землю.
   – Сеньор, вы же христианин! – Фернандо перешёл на родной язык. – Пощадите хотя бы детей! Позвольте мне уйти с ними, – предпринял он последнюю попытку.
   – Ты намерен кормить их грудью? – с издёвкой поинтересовался де Кампус.
   Бандейранты закатились хохотом, довольные шуткой своего предводителя.
   Всё это время викарий Огюст де Руэрг хранил молчание. До слуха иезуитов донеслись истошные вопли женщин. Что с ними делали бандейранты, догадаться было нетрудно…
   – Вы преступили черту, – произнёс он, пристально глядя на де Кампуса, – и отныне вы становитесь заклятым врагом ордена иезуитов.
   Бандейрант разразился демоническим смехом.
   – Вашим врагом? Это вы – мои враги! Вы разорили моего отца, – презрительно бросил он викарию.
   – Вас ввели в заблуждение, – спокойно возразил де Руэрг. – Орден не занимается подобными вещами, у него другое предназначение.
   – И какое же? Властвовать над душами людей?! – яростно воскликнул де Кампус и тут же приказал одному из бандейрантов, кивнув в сторону заливающихся плачем детей. – Заткни глотки этим маленьким ублюдкам!
   Сподручник главаря, обнажив меч, приблизился к малышам, бесспорядочно сваленным на землю, и, не раздумывая, пронзил одного из них клинком. Фернандо показалось, что земля уходит у него из-под ног. Огюст де Руэрг осенил себя крестным знамением, быстро прошептал молитву и нащупал правой рукой стилет, спрятанный в рясе. Отправляясь в Парагвай, он прихватил оружие с собой, хотя носить его членам ордена дозволялось только в исключительных случаях.
   Улучив момент, когда телохранители Антонио отвлеклись, иезуит бросился на него и с криком «Умри, исчадие ада!» вонзил стилет точно в горло предводителя бандейрантов.
   Кровь хлынула изо рта де Кампуса, он захрипел и, недоумённо глядя на викария, начал медленно оседать. Опомнившись, телохранители устремились к нему, но было поздно.
   – Проклятый иезуит! – Дрожа от ненависти, один из телохранителей с обнажённой эспадой бросился на Огюста. Тот возвёл взор к небесам, мысленно призывая Господа принять его душу в свои объятия.
   Фернандо, оцепенев, наблюдал, как бандейрант кромсает мечом тело Огюста на куски. Наконец он очнулся, осознав, что всё происходящее – явь и только что португалец растерзал его лучшего друга и брата по ордену.
   – Остановитесь… Его надо предать земле… – прерывисто дыша, вымолвил он.
   – Смерть иезуитам! – возопил детоубийца, наступая на патера.
   Этого призыва было достаточно, чтобы обезумевшие от крови и насилия бандейранты набросились на Фернандо.
//-- * * * --//
   День святого Матфея стремительно приближался. В асьенду El Paraiso стекались участники и зрители предстоящего празднества. Мендоса волновался, понимая, что португальцы находятся уже на территории Гуайро. Свою нервозность и возбуждённое состояние он всячески старался скрыть за напускной весёлостью и беззаботностью.
   В этот раз комендант Энкарнасьона позволил покинуть гарнизоны не только офицерам, но и сержантскому составу, умышленно оставляя солдат без командного надзора. Он рассчитывал, что предоставленные самим себе простые вояки не окажут сопротивления португальцам, укрывшись за стенами фортов. Бандейранты, в свою очередь, беспрепятственно минуют весьма условную границу, ибо в сельве точно обозначить её практически невозможно, и устремятся в глубь испанских территорий. Там их встретят matones под предводительством верного человека. Что касается Ансельмо Эрнандеса, то он во избежание каких-либо подозрений должен непременно присуствовать на корриде.
   …Трое танцоров во дворе асьенды исполняли пасодобль [87 - Переводится с испанского языка как «двойной шаг».], танец, имитирующий корриду. Партнер, облачённый в «костюм огней» из бежевой замши и расшитый золотыми нитями, изображал тореро [88 - Матадор (matador de toros, в переводе с испанского означает «тот, кто убивает»), тореро – в испанском бое быков главный участник, убивающий быка. Матадором называется персонаж пешей корриды, в конной он называется рехонеадором (сейчас – пикадор). Матадор, убивающий молодых быков, называется новильеро.], а партнерша в алом одеянии – его мулету [89 - Мулета – красный кусок ткани, прикреплённый к палке длиной примерно 50 см. Матадор (тореро) манипулировал ею, дразня быка.], которой тот дразнил быка. Под ритмичные звуки музыки тореро «играл» мулетой: выписывая с партнёршей разнообразные фигуры, он поддразнивал своего напарника, изображавшего разъярённого быка. Тот бил «копытом» и яростно бросался на мулету.
   Зрители, как завороженные, внимали искусным танцорам. Наконец бык повержен; храбрый тореро крепко прижимает мулету-партнёршу к груди и целует её под овации восторженных зрителей.
   Дон Мендоса в сопровождении трёх телохранителей и Ансельмо Эрнандеса прохаживался среди гостей. Мужчины почтительно раскланивались с ним, выражая благодарность за оказанную честь присуствовать на празднике. Дамы и юные сеньориты, блистая нарядами и красотой, одаривали хозяина ослепительными улыбками.
   Энкомендеро милостиво выслушивал обращённые к нему лестные слова, с кем-то оживлённо переговаривался, шутил, словом, изо всех сил старался казаться радушным хозяином. Вино лилось рекой, столы ломились от роскошных яств. Так уж повелось, что по завершении празднества в El Paraiso в округе случается сразу несколько помолвок, ибо почтенные энкомендеро съезжаются сюда не только насладиться захватывающим зрелищем, но и устроить судьбы своих дочерей и сыновей.
   Мендоса невольно залюбовался танцорами пасодобля, с гордостью про себя отметив, что именно он вдохнул жизнь и добавил огня в традиционную испанскую корриду.
   В это время прекрасная Джованна в окружении небольшой свиты и сыновей уютно разместилась под пологом, дающим в зной благодатную тень. Знатные гости, приветствовавшие почтенную дону, единодушно восхищались её красотой и преподносили подарки.
   Эпицентр корриды – арена сверкала и переливалась под солнечными лучами, казалось, каждой своей песчинкой. По форме она напоминала римский цирк, окаймлённый по окружности зрительскими рядами и галереями. Согласно новой традиции, коррида делилась на три части – терции. О начале каждой из них извещал трубач.
   В полдень матадоры и новильеро (самому юному недавно исполнилось двенадцать лет) собрались на жеребьёвку. Распорядитель корриды кинул в шляпу и тщательно перемешал свёрнутые бумажки с обозначенными на них номерами быков – невольных противников тореро. Те же, положившись на судьбу, стали поочерёдно тянуть каждый свой жребий. Быков после жеребьёвки до начала боёв развели по разным загонам.
   Церковные колокола отзвонили вечерню, и зрители поспешили занять свои места. Семейство Мендоса со свитой расположилось на отдельной трибуне. Риккардо подал знак распорядителю корриды.
   Появившиеся на арене в сопровождении двух конных альгвазилов матадоры поразили публику роскошью своих нарядов. Костюм главного героя составляли треуголка, ослепительно белая рубашка с жабо, короткий жакет; обтягивающие штаны доходили до колен, на ногах – чёрные туфли. Наряд дополняли плащ – капоте, розовый с одной стороны и жёлтый с другой, для игры с быком и клинок – эсток. Парадный плащ, muleta красного цвета, использовался тореро в самой напряжённой, последней терции, когда животное следовало довести до кипящей ярости.
   Матадоры в El Paraiso были молоды, сильны, красивы. Юные сеньориты, обмахиваясь веерами, трепетали от возбуждения и страха за отважных рыцарей, покорителей дамских сердец.
   На арену вышли новильеро и сдержанно поклонились. Зрители встретили юношей бурным рукоплесканием. Затем появились конные рехонеадоры, участвующие в первой фазе корриды, tercio de varas. Облачение всадника состояло из шляпы, украшенной бантом, расшитой золотом куртки и коротких, как у матадоров, замшевых штанов. Ноги рехонеадоров защищали специальные доспехи. Каждый всадник сжимал в руках пику. Представившись зрителям, участники корриды покинули арену под восторженные крики и овации.
   Раздался звук рога, давший старт первой терции, tercio de varas, что означает терция пик. Выбежавшего из загона быка встречают тореро, помощники рехонеадоров с плащами – капоте. Главное в настоящий момент – виртуозно исполнить приём La Verónica. Удерживая капоте обеими руками, матадор выставляет его вперёд, заставляя противника атаковать.
   Джованна наслаждалась празднеством. Она, как и в прежние годы, с нетерпением ждала дня Святого Матфея, зная, что супруг не обманет её надежд: вновь устроит корриду и пригласит многочисленных гостей. Она с удовольствием общалась с жёнами и дочерьми здешних энкомендеро, делилась с ними новостями, полученными из Асунсьона, показывала новые модные туалеты, доставленные ей из Мадрида. Джованна гордилась тем, что гости оказывали Риккардо подобострастное почтение, наслаждалась восхищёнными взглядами кабальерос, свидетельствовавшими, что она по-прежнему хороша и желанна.
   Она пребывала на вершине блаженства, украдкой поглядывая на сидевшего рядом Мендосу, мысленно вознося молитву Всевышнему, пославшему ей прекрасного мужа. Джованна обожала супруга, и не только потому, что он вызволил её из рук индейцев.
   Невольно доне вспомнилась прошлогодняя коррида, когда бык набросился на тореро и рогом проткнул ему горло. Несчастный умер, захлебнувшись кровью. Дон Мендоса и его помощник Ансельмо Эрнандес долго сожалели о гибели отважного и преданного офицера. Риккардо приказал похоронить его со всеми военными почестями.
   Несмотря на жестокость боёв матадоров с разъярёнными быками, женщины упивались этим зрелищем. Вот и теперь представительницы прекрасного пола не отрывали взоров от арены, где гарцевали тореро, манипулируя капоте и поддразнивая рассерженное животное. Наконец, когда публика была уже достаточно разогрета, а бык разъярён, на арене появились два рехонеадора. Всадники поочерёдно нанесли пиками удары в загривок животного с целью пустить ему кровь. Бык пришёл в бешенство.
   На арене отчётливо выделялись два белых нарисованных круга. Рехонеадоры, по правилам, должны были оставаться за пределами внешнего круга, принимая на себя атаку быка во время первой терции. В то же время тореро пытались удержать быка в пределах внутреннего круга до того, как он нападёт на одного из всадников.
   Когда раненое животное, озлобленное болью, кинулось в атаку, рехонеадор, не растерявшись, нанёс ему новый удар, едва тот соприкоснулся с защитным покрывалом лошади. Кровь фонтаном брызнула из загривка быка, бросившегося на второго всадника и опять на первого. Весь израненный, он на глазах зрителей слабел. Распорядитель корриды приказал звуком рога возвестить о начале второй терции, tercio de banderillas, участники которой попытаются «оживить» быка.
   На арену выбежали молодые бандерильеро, вооружённые короткими копьями. Им следовало не убивать быка, а сильнее разозлить его. Пока сноровистые бандерильеро метали копья в обезумевшего животного, между доном Мендосой и Эрнандесом, находившимся по левую руку от него, состоялся следующий разговор.
   – Прибыл один из моих людей, – шепотом сообщил Ансельмо патрону.
   Впрочем, предосторожность была излишней – шум стоял невообразимый. Публика криками подбадривала бандерильерос. Даже сеньоры и сеньориты не стеснялись выплёскивать эмоции, что в Испании немыслимо. Но здесь не Мадрид и не Толедо, а Парагвай, где сложились свои нормы приличий, шокирующие порой вновь прибывших идальго и кабальеро.
   – Прибыл один из моих людей, – чуть громче повторил Ансельмо.
   Дон Риккардо невольно напрягся, приготовившись выслушать самое худшее. В это мгновение он пожалел, что вступил в сговор с португальцами.
   – Он сообщил, – продолжил Эрнандес, – что миссии Сан-Игнацио и Сан-Мигель уничтожены. Португальцы захватили пять тысяч гуарани и уже доставили их на территорию Бразилии. Сан-Космэ постигла та же участь. Однако многие гуарани и их патер чудом сумели переправиться через Парану и укрыться в Санта-Лоренции. Едва зализав раны, иезуиты послали своего человека в Энкарнасьон с донесением о случившемся.
   Умолкнув, Ансельмо вопросительно глянул на дона Мендосу.
   – Решай сам, Эрнандес, как избавиться от их посланника, – холодно произнёс тот.
   Кабальеро сдержанно улыбнулся.
   – Уже решил, дон Мендоса. Он утонул в Паране. Что поделать, все мы во власти Всевышнего.
   Мендоса в очередной раз оценил предприимчивость своего подчинённого.
//-- * * * --//
   Тем временем завершилась вторая терция, и гортанный звук рога возвестил о начале третьей. Теперь матадор в поединке с быком, действуя не столько силой, сколько ловкостью, умом и хитростью, должен убедительно доказать торжество человека над грозным животным, нанеся ему смертельный удар эстоком.
   В появившемся на арене матадоре дон Риккардо и Эрнандес тотчас узнали офицера, возглавлявшего один из удалённых гарнизонов. Тореро приблизился к трибуне, где находились семейство Мендосы и особо почётные гости. По традиции он произнёс пламенную речь, обращённую к Джованне, превознося её красоту и добродетель.
   Дона привыкла к подобным ежегодным излияниям, тем не менее всякий раз они доставляли ей удовольствие. Она милостиво кивнула красноречивому офицеру и взмахом веера дала понять, что можно начинать заверщающее корриду действие.
   Матадор при помощи мулеты искусно манипулировал быком. Зрители, преисполненные восхищения, наблюдали за ним.
   – Забыл сказать вам, дон Риккардо… – начал Эрнандес.
   Мендоса вскинул брови «домиком».
   – Что-то важное, Ансельмо?..
   – Ну, это как сказать, дон Риккардо.
   – Ох, уж эти твои вечные прелюдии! – раздражённо бросил Мендоса.
   – Простите, не хотел прогневать вас. Я упустил из вида одну деталь, возможно, она заинтересует вас, – рассыпался в извинениях Ансельмо.
   Дон Мендоса тяжело вздохнул, давно смирившись с многословием помощника.
   – Так вот, – продолжил Ансельмо, – известный бандейрант Антонио де Кампус, правая рука Секейры, погиб.
   – Неужели индейцы посягнули на его жизнь?
   – Отнюдь, его прикончил иезуит.
   «Эти монахи действительно очень опасны», – подумал Мендоса. Ему доволилось встречаться с де Кампусом, и, помнится, бандейрант произвёл на него впечатление отчаянного головореза. Как только с ним справился иезуит?
   Тем временем на арене появилась квадрилья [90 - Квадрилья – в корриде команда матадора или новильеро, члены которой помогают ему во время боя быков. В неё входят два пикадора (рехонеадора), три бандерильеро и оруженосец матадора.], встреченная овациями. Пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, Риккардо переключил всё своё внимание на арену в ожидании кульминационного момента, когда матадор нанесёт быку первый удар эстоком. Правилами боя допускалось не более четырёх ударов, затем быка добивала вся квадрилья.
   …Коррида закончилась, когда солнце клонилось к закату. На следующий день празднество должно было продолжиться выступлениями новильеро.

Глава 10

   Жизнь в редукции Сантьяго текла своим чередом. Её обитатели даже не подозревали, что португальцы вторглись в Гуайро, уничтожили три редукции, пленили множество гуарани и теперь приближаются к ним. Те гуарани, которым удалось чудом избежать пленения, поспешили скрыться в непроходимой сельве, ничуть не озаботясь предупредить о надвигающейся опасности другие христианские миссии.
   Поутру, как повелось, патер Монтойя – Антонио всё же избрал путь духовного коадъютора – работал в своём кабинете. В это же время его помощник викарий Джон Мак Дамфрис верхом на муле совершал инспекцию, объезжая владения редукции. Он достиг отдалённого поля, на котором возделывался маис. Гуарани мирно трудились под надзором пожилого альгвазила. Неожиданно из леса появилась группа людей. Надзиратель, несмотря на свой почтенный возраст, первым заметил их и, вскинув лук, закричал что было мочи:
   – Бандейрос! Бандейрос!
   Гуарани, побросав работу, стремглав кинулись в селение, чуть не сбив с ног мула, на котором восседал Мак Дамфрис. Викарий устремился было за паствой, как вдруг заметил, что чужаки подают ему знаки. Присмотревшись внимательнее, он обнаружил на них униформу испанской армии.
   – Слава Всевышнему, – прошептал Джон и осенил себя крестным знамением, направляя мула навстречу незнакомцам. – Кто вы и почему здесь? – с места в карьер начал викарий, сразу обратив внимание на усталый и изрядно потрёпанный вид солдат.
   – Мы из гарнизона, что отсюда в десяти лье, – объяснил один из них. – В Гуайро вторглись португальцы, а у нас из начальства никого не оказалось: командир с помощником отправились на корриду к дону Мендосе. Мы заперлись в форте; бандейранты то ли не заметили нас, то ли не захотели попусту тратить время.
   – Того и гляди, они будут здесь! Они пришли за рабами, – сбивчиво дополнил рассказ товарища другой солдат.
   Викарий почувствовал, как ему передаётся волнение служивых, а в голове запульсировало недоумение: «Бандейранты здесь, на испанской территории? Это немыслимо!»
   – Каким образом вы сумели сюда добраться? – В вопросе Дамфриса прозвучало некоторое сомнение.
   Его тут же рассеял заговоривший солдат:
   – Я наполовину гуарани, святой отец. Здешнюю сельву знаю, как свои пять пальцев… – В подтверждение своих слов он выставил вперёд правую руку и растопырил пальцы. – У вас ещё есть время, чтобы спастись.
   Викарий вновь окинул взглядом беглецов; смотрелись они явно растерянными, однако все были вооружены эспадами и кое-кто аркебузами.
   – Не будем терять время. Надо обо всём сообщить патеру, – решительно заявил викарий и, осадив по бокам своего мула, попытался развернуть его в противоположную сторону.
   Внимательно выслушав викария, патер Антонио Монтойя в который раз пожалел о том, что не в его власти вооружить индейцев аркебузами. Он тотчас приказал альгвазилам и коррехидорам собрать людей на площади перед храмом Девы Марии. Примерно через час полторы тысячи гуарани были в сборе. Они взяли с собой только самое необходимое и под предводительством патера покинули редукцию. Их путь лежал в Тринидад. Монтойя рассчитывал совместными усилиями с тамошним патером отразить нападение бандейрантов.
   Однако альгвазил, тот самый, что первым заметил вышедших из сельвы солдат, проявил настойчивое желание остаться в редукции. К нему присоединились такие же, как он, пожилые гуарани. Они намеревались укрыться за крепостными стенами и оборонять опустевшее селение. Таким образом, решили почтенные старцы, им удастся задержать неприятеля до тех пор, пока их соплеменники и иезуиты успеют углубиться в сельву на безопасное расстояние.
   Переход до редукции Тринидад занял три дня. Патер и викарий на протяжении всего пути молили Всевышнего и всех святых защитить гуарани. Молитвы, исходившие из самих сердец, были настолько искренними, что небожители, вероятно, вняли им и беженцы достигли Тринидада без приключений.
   Патер Тринидада, итальянец Петроний де Фальконара, пришёл в крайнее изумление, увидев перед воротами редукции огромное скопление измученных переходом гуарани. Антонио Монтойя и Джон Мак Дамфрис поспешили к нему навстречу и рассказали о вторжении бандейрантов.
   Петроний был человеком умным, умудрённым жизненным опытом, недавно ему минуло тридцать лет. Примерно год назад викарий, его помощник, скончался от лихорадки. С тех пор Петроний самостоятельно управлял миссией. Он внимательно выслушал своих собратьев и, поразмыслив, пришёл к неутешительному выводу:
   – Гарнизоны не оказали сопротивления. Их командиры отбыли на ежегодную корриду. Странно всё это. Похоже, португальцы в сговоре с комендантом Энкарнасьона, но вряд ли мы сможем доказать это. Тем более что Риккардо Мендоса подчиняется эмиссару, а отнюдь не церкви…
   Монтойя и Мак Дамфрис с ужасом внимали каждому слову собрата.
   – Предательство, – прошептал Антонио и метнул взгляд на викария.
   – Миссии Сан-Игнацио и Сан-Мигель, видимо, уничтожены, – предположил расстроенный Джон.
   – И участь Сантьяго предрешена, – печально заключил Петроний.
   – Надо незамедлительно спасать людей, – решительно заявил Монтойя. – Обнаружив опустевший Сантьяго, бандейранты устремятся сюда. Вряд ли они оставят нас в живых, а гуарани отправят на рынки рабов.
   Петроний согласно кивнул, добавив при этом:
   – Однако нам без оружия не выстоять против бандейрантов.
   – О, сколько раз я просил у Диего де Торреса позволения вооружить гуарани! – воскликнул Антонио, обуреваемый гневом.
   – И я отправлял подобное прошение, – сказал Петроний. – Но в промедлении нельзя винить одного де Торреса. Провинциал де Ривертес всегда считал, что опасно вооружать гуарани.
   – Легко ему рассуждать! Его редукция находится недалеко от Асунсьона, поэтому бандейранты никогда не осмелятся напасть на неё! – возмутился викарий.
   – Теперь все обвинения в адрес Ривертеса тщетны, – резонно заметил Петроний. – Завтра утром мы покинем Тринидад и отправимся в миссию Хесус. Если я останусь в живых, то непременно отправлюсь в Рим. Постараюсь убедить генерала Аквавиву отстранить Ривертеса от должности провинциала. Диего де Торрес куда более достоин занять её.
//-- * * * --//
   Патеры намеревались с рассветом покинуть миссию вместе со своей паствой. Однако ещё до того дозорные гуарани обнаружили прячущихся в сельве португальцев. Они тотчас же доложили об этом Петронию.
   Узнав о том, что бандейранты находятся уже под стенами Тринидада, Петроний призвал к себе на совет Монтойю и Мак Думфриса.
   – Нам не удержать редукцию, – признал он, расстроенный. – С минуты на минуту начнётся штурм. Ваши люди – в основном, женщины, дети и старики – слишком утомлены, чтобы оказать хотя бы какое-то сопротивление. Не так ли? – обратился он к Мак Думфрису.
   – Но у нас нет другого выхода! – воскликнул решительный шотландец.
   – Думаю, выход есть, – задумчиво произнёс Петроний.
   Монтойя и викарий невольно подались вперёд, ловя каждое слово собрата.
   – В редукции имеется несколько запасных ворот. Они нешироки и неприметны, так что, уверен, португальцы не заметят их в утренней дымке. Я предлагаю разделиться на три группы и попытаться вывести людей. Риск, разумеется, велик, но хоть кого-то нам удастся спасти.
   – Надо отвлечь бандейрантов, – предложил шотландец. – Выставив лучников на стены, мы выиграем время.
   Иезуиты поспешили на площадь, чтобы объявить о своём решении гуарани. В тот же миг за крепостными стенами послышалась португальская речь – бандейранты готовились к штурму. Индейцы, затаившиеся на крепостных стенах, встретили противника градом стрел. Но португальские пехотинцы неумолимо приближались к редукции, предусмотрительно прикрывая аркебузиров щитами, чтобы те могли вести прицельный огонь.
   Петроний попытался, насколько это было возможно, успокоить обезумевших от страха и отчаяния индейцев, объяснил, как хотя бы сдержать натиск агрессора, нанести ему серьёзный урон. Гуарани проявили удивительное понимание и покорность, полностью доверившись патеру. Они разделились на три группы, которые возглавили Петроний, Монтойя и Мак Думфрис.
   Теперь предстояло открыть восточные, западные и южные малые ворота и как можно быстрее вывести через них за пределы редукции местное население и до тысячи гуарани, пришедших в Тринидад вместе с патером Антонио и викарием. Далее спасение беглецов становилось их собственным делом; главное – это достичь сельвы и найти там укрытие. Шанс есть, поскольку бандейранты кинутся в погоню в трёх направлениях, как охотник за тремя зайцами.
   Удары бефроя сотрясали главные, северные, ворота редукции. Было ясно, что ещё немного, и они рухнут под напором тарана. Петроний прочитал короткую молитву, осенил крестным знамением индейцев, следовавших за ним, и приказал открыть восточные ворота. Его братья по ордену в окружении растерянных людей собрались перед западными и южными выходами. Когда западные ворота распахнулись, Антонио Монтойя первым ринулся за пределы редукции, увлекая за собой толпу.
   Португальцы в это время сокрушали главные ворота. Немногочисленные сопротивленцы, занявшие оборону на крепостных стенах, отстреливались от нападавших из луков и трубочек с ядовитыми шипами, но аркебузиры буквально косили их прицельным огнём.
   Когда толпы гуарани ринулись через открытые ворота в трёх разных направлениях, бандейранты не сразу поняли, что происходит. Осознав наконец замысел иезуитов, они кинулись в погоню, но было уже поздно. Индейцы, ведомые Петронием, вклинились в их ряды, буквально сметая всё на своём пути. Иезуит с мужчинами-гуарани, вооружёнными копьями, расчищали путь беженцам. Воспользовавшись замешательством врага, часть из них успела скрыться в сельве.
   Опомнившись, бандейранты устроили настоящую охоту за индецами, отлавливая женщин и подростков. Стариков и маленьких детей они убивали на месте. Мужчины-гуарани из последних сил оказывали сопротивление и падали, сражённые ударами португальских мечей.
   Монтойя, словно обезумевший зверь, нёсся вперёд, прижимая к груди окровавленное копьё, которым он сразил нескольких бандейрантов. Ветки деревьев и кустарника хлестали его по лицу, на губах ощущался привкус крови, дыхание сбивалось с ритма, но он, не сбавляя темпа, мчался в глубь сельвы. До слуха патера доносились крики отчаяния: вероятно, кто-то из гуарани попал в плен. Но он всё равно бежал что есть сил, увлекая за собой индейцев, в надежде помочь счастливчикам из них не попасть в рабство.
   В беге Антонио потерял счёт времени. Наконец силы оставили иезуита, он упал, и сознание его помутилось. Единственное, что успел почувствовать Монтойя, – его поглотила тёмная бездна.
//-- * * * --//
   Сознание вернулось к иезуиту. Он встал, осмотрелся, с удивлением обнаружив, что находится на площади огромного города. Вокруг него возвышались три ступенчатые пирамиды. На плоской площадке, венчавшей одну из них, шли приготовления к какому-то ритуальному действу. Постепенно площадь начала заполняться народом. Странно, но на иезуита никто не обращал внимания.
   Раздался звук труб. Люди расступились, освобождая проход четырём атлетического сложения индейцам, которые несли богато отделанный золотом паланкин. В нём гордо восседал мужчина средних лет, вероятно, правитель; о его высоком статусе свидетельствовали богатая одежда и массивные золотые украшения на шее.
   Следом появился ещё один паланкин, размером поменьше. Жрец, облачённый в белоснежное ритуальное одеяние, сидевший в нём, отчего-то напомнил Антонио змея.
   Процессия устремилась к средней пирамиде. Правитель и жрец поднялись по ступеням наверх. Правитель уселся в деревянное резное кресло, украшенное золотыми бляхами, испещрёнными иероглифическими надписями. Жрец встал подле жертвенного камня. Оба они замерли в ожидании.
   Под резкие звуки труб, вновь огласивших площадь, к пирамиде, где восседал правитель, проследовала группа жрецов. Они вели с собой обнажённого пленника, внешне похожего на испанца или португальца. Тот не сопротивлялся, послушно следуя в заданном направлении. По всей видимости, ранее его опоили жертвенным напитком, лишавшим человека воли.
   Служители культа и пленник поднялись на жертвенную площадку. Главный жрец возвёл руки к небу и начал истово молиться, прося богов ниспослать городу благоденствие. Завершив молитву, он сделал знак своим помощникам. Те подхватили обнажённого пленника и положили на жертвенный камень. В руках жреца блеснул длинный ритуальный нож из бронзы. Он занёс оружие над несчастным и поразил его прямо в сердце. Жрецы-помощники издали восхищенные возгласы, воздев руки к небу.
   Жители города, столпившиеся на площади, заворожённо следили за ритуальным действом, с нетерпением ожидая его кульминации.
   Главный жрец отринул бронзовый нож, подхватив топор. Резкий взмах – и отсечённая голова жертвы покатилась с лобного места, вмиг залитого кровью. Один из помощников приблизился к главному жрецу с глубокой ритуальной чашей в руках. Тот высоко поднял отрубленную голову, показывая её возбуждённой толпе и занеся над чашей. Когда сосуд наполнился кровью, главный служитель культа преподнёс его правителю. Тот встал и, держа чашу в руке, произнёс:
   – Пусть дарует мне великий Уркучильай вечную жизнь, а моим владениям процветание.
   Один из помощников протянул главному жрецу золотой ларец. Тот открыл его и извлёк прозрачный череп. Толпа на площади неистовствовала, упиваясь религиозным восторгом. Жрец, подняв хрустальный череп над головой, замер, чтобы сонм верующих смог вдоволь насладиться захватывающим дух зрелищем. Затем он опустил реликвию в чашу, которую держал правитель города. Кровь в чаше забурлила, приобретя золотистый оттенок.
   – Тамандуаре! Тамандуаре! Живой бог! – скандировала толпа. – Уркучильай! Уркучильай!
   Под эти возгласы правитель, божественный Тамандуаре, пригубил чашу и сделал из неё несколько глотков. Затем он передал сосуд главному жрецу Колоканну, по прозвищу Священный Змей Колоканна, после чего настал черёд его помощников испробовать жертвенной крови.
//-- * * * --//
   Антонио неподвижно лежал на земле. Подле него в изнеможении раскинулись женщины-гуарани, прижимавшие к себе уцелевших детей. Чуть поодаль разместились оставшиеся в живых мужчины и солдат-креол из гарнизона, что рядом с Сантьяго.
   Неожиданно тело иезуита свела судорога. Не приходя в сознание, он тяжко застонал и неожиданно отчётливо выкрикнул:
   – Уркучильай! Тамандуаре! Уркучильай!
   Солдат-креол, хотя и был христианином, прекрасно помнил богов своих пращуров.
   – Святой отец, что с вами? – спросил он, склонившись над иезуитом.
   – Тамандуаре, – продолжал тот, не внемля вопросу.
   Креол, перекрестившись и набравшись храбрости, хлестнул иезуита по одной щеке, потом по другой, но тот так и не очнулся. Тогда солдат принялся трясти его изо всех сил. Иезуит снова застонал и наконец открыл глаза. Очнувшись, он увидел солдата-креола.
   – Где вождь Тамандуаре? – строго спросил Антонио.
   – Вернитесь на землю, святой отец, – просительно произнёс служивый. – Вероятно, вам было видение.
   Антонио попытался сесть, но голова его пошла кругом.
   – Да, я видел Тамандуаре – подтвердил он предположение солдата.
   – Странно, что он явился вам, христианину, – удивился креол и резонно заметил: – Возможно, древние боги по-особому заинтересованны в вас.
   – Долго я находился без сознания? И сколько уцелело людей? – окончательно придя в себя, живо поинтересовался Антонио.
   – Не могу точно ответить, святой отец, – последовало признание.
   – А кто такой Уркучильай?
   Креол упёрся немигающим взглядом в иезуита.
   – Вы видели его?
   – Нет, но слышал, как Тамандуаре призывал Уркучильая даровать ему вечную жизнь.
   – Уркучильай – повелитель небес, прародитель всех богов на земле, – объяснил креол.
   Антонио удовлетворился ответом и поднялся с земли.
   – Как тебя зовут? – поинтересовался он у солдата.
   – Марко, святой отец.
   – Будешь моим помощником – альгвазилом. А где твои сослуживцы?
   – Их схватили португальцы… – Марко горестно вздохнул.
   Сочувственно дотронувшись рукой до плеча креола и указав на спящих на земле беженцев, иезуит предложил:
   – Может, выслать вперёд разведку, пока люди отдыхают?
   – Нет надобности, святой отец. Впереди селение гуарани, – уверенно заявил новоявленный альгвазил и смачно втянул ноздрями воздух. – Пахнет жареной дичью.
   Селение гуарани, куда добрались беглецы, располагалось так далеко в сельве, что жители понятия не имели, что творится в большом мире. Они дружелюбно встретили измученных соплеменников и предоставили им еду и кров.
   На следующий день Антонио и Марко пересчитали спасённых индейцев. Их оказалось всего около трёх сотен. Иезуит решил дать людям несколько дней отдыха, а затем отправиться в миссию Хесус, отстоявшую от Тринидада в сорока лье. Он надеялся, что бандейранты не посмеют так далеко углубляться во владения испанской короны.
   Наконец у Монтойи выдалось время тщательно обдумать последние события, и он, как Петроний, сделал вывод о существовании сговора между испанцами и португальцами. Но с какой целью? Неужели только ради того, чтобы уничтожить миссии и избавиться от влияния иезуитов?
   Альгвазилу Марко также было, над чем поразмыслить. В один из вечеров он заявился к иезуиту и изрёк со знанием дела:
   – Бог Тамандуаре явился к вам, святой отец, не просто так. У каждого видения есть определённый смысл.
   – Возможно, ты прав, Марко. Но я в смятении. Чего хотят от меня ваши боги?
   – Чтобы вы спасли племя гуарани, – ничтоже сумняшеся, заявил альгвазил.
   Антонио пожал плечами. За время пребывания в Парагвае он уже встречался с необъяснимыми явлениями. Как знать, может, общение здешних богов со смертными людьми посредством видений было одним из них.
   Через несколько дней патер Монтойя засобирался в путь. Ему не терпелось поскорее добраться до редукции Хесус, управляемой Диего де Торресом, и встретиться со старшим братом по ордену. Сначала, по прибытии в Парагвай молодой иезуит свято верил в его могущество и способность разрешить любую проблему. Ныне, пять лет спустя, вера Антонио в силу влияния Диего несколько поубавилась, потому как тот вынуждено согласовывал свои действия с Япейю. Но, невзирая на это, младший собрат уважал де Торреса, преклонялся перед его умом, решительностью и преданностью делу, ради которого иезуиты прибыли в Гуайро.
   Альгвазил Марко оповестил христиан-гуарани о том, что они отправляются в миссию Хесус. Однако не все из них выказали желание покинуть селение. Женщины с грудными младенцами наотрез отказались следовать за иезуитом, потому как здешний вождь обещал подыскать им мужей из вдовцов. Около двух десятков молодых мужчин-гуарани были серьёзно ранены и нуждались в лечении. Монтойя, прекрасно владея языком гуарани, постарался договориться с вождём, дабы тот позаботился о раненых. Вождь согласился, ибо его народ нуждался в притоке «свежей крови», а шаман обещал исцелить немощных.
   На следующее утро Антонио и его паства снова двинулись в путь.
//-- * * * --//
   К тому временем гуарани под предводительством Петрония де Фальконара уже добрались до миссии Хесус. Итальянцу удалось спасти почти тысячу индейцев. Викарий-шотландец в редукции пока не появлялся. Все её обитатели молились о спасении патера Монтойи, викария Мак Дамфриса и христиан-гуарани из Сантьяго.
   Диего де Торрес пребывал в ужасном состоянии. Он разделял мнение Фальконара о том, что испанцы и португальцы действуют заодно. Понятна была ему и цель этого сговора – уничтожение миссий иезуитов, потому как те мешали безнаказанным действиям бандейрантов и обогащению коменданта Энкарнасьона.
   Духовный коадъютор опасался также, что бандейранты, разъярённые оказанным им сопротивлением, всё-таки осмелятся напасть на его миссию. Он приказал незамедлительно принять дополнительные меры безопасности, сознавая в душе, что в случае атаки португальцев останется надеяться только на Всевышнего: стрелы не смогут тягаться со свинцовыми пулями.
   Через несколько дней до редукции добрались сначала Мак Дамфрис, который привёл с собой почти пятьсот индейцев, а следом Монтойя со своими людьми. Де Торрес и Фальконара встретили собратьев с распростёртыми объятиями. Молитвы и чаяния коадъютора возымели действие: португальцы не осмелились напасть на миссию Хесус. Разорив в её окрестностях с десяток индейских селений, обитатели которых по-прежнему поклонялись своим богам, они вернулись в Сан-Доминго.
   Для иезуитов наступила передышка. Надолго ли?

Глава 11

   Спустя несколько месяцев Антонио Монтойя, Мак Думфрис и почти тысяча гуарани покинули миссию Хесус. Они собирались переправиться через Парану, углубиться в сельву и основать там новую миссию, Сан-Рамон.
   Петроний де Фальконара, преисполненный желания отправиться в Рим, остался в редукции у Диего де Торреса. Он намеревался убедить Клавдия Аквавиву в неспособности провинциала де Ривертеса справляться со своими обязанностями, поскольку тот не проявляет должной прозорливости, столь необходимой на землях Гуайро. В результате были уничтожены миссии иезуитов.
   Диего де Торрес поддержал своего собрата по ордену. Духовный коадъютор не счёл необходимым уведомлять провинциала об уничтожении миссий португальцами. Вместо этого он написал генералу послание с подробным описанием печальных событий, не забыв упомянуть о своих тщетных попытках добиться дозволения Ривертеса на вооружение гуарани в миссиях для самообороны.
   В мае 1608 года Петроний де Фальконара покинул миссию Хесус и отправился в Рим. Дорога до Нового Света заняла почти полгода, но не умерила пыла иезуита. По прибытии в Рим он испросил аудиенции у Аквавивы и лично передал ему послание духовного коадъютора. Генерал безотлагательно ознакомился с ним и пришёл в неописуемое смятение.
   – Матерь Божия! – воскликнул он. – Это же катастрофа, провал миссии ордена! И всё по вине недальновидного провинциала. Строительство редукций обошлось ордену в огромную сумму. И что теперь? Начинать всё сызнова? Что вы думаете по этому поводу, брат мой? – непосредственно к Петронию обратился генерал.
   Тот смиренно поклонился.
   – Благодарю, монсеньор, за проявленный интерес к моему мнению. Но прежде хочу подтвердить всё то, что содержит послание де Торреса. Вынужден признаться: коадъютор ознакомил меня с ним. Последствия катастрофы описать невозможно, потеряно всё, над чем миссии трудились многие годы. Но, думаю, мы не вправе отступать, а должны лишь поменять тактику.
   – У вас есть соображения на этот счёт? – оживился генерал.
   – Если позволите, монсеньор…
   – Говорите, Петроний!
   – Прежде всего наши миссии должны обрести независимый статус, дарованный самым Папой, – начал он.
   Аквавива жестом прервал патера.
   – Независимый статус вы отождествляете с созданием государства иезуитов в Парагвае, не так ли? Я и сам того желаю. Понтифик Климент VIII, к сожалению, ныне покойный, всячески поддерживал начинания ордена. Зато нынешний Папа, Павел V действует куда осторожнее, опасаясь задеть самолюбие доминиканцев. Те же так и вьются подле папского престола.
   – Без поддержки Ватикана нам будет непросто, – тяжело вздохнул Петроний.
   Аквавива кивнул.
   – Совершенно согласен с вами, брат мой, постараюсь сделать всё, что в моих силах. В ближайшее же время я соберу капитул и поставлю вопрос о соответствии занимаемой должности провинциала де Ривертеса. Думаю, капитул проявит единодушие и вместо него назначит Диего де Торреса-и-Болло. Только тогда я смогу испросить аудиенцию у Папы. Вам же следует отдохнуть после длинной дороги и восстановить силы, которые ещё очень понадобятся.
   Капитул ордена закончился, как и предполагал Аквавива, почти единогласным снятием с должности де Ривертеса. Новым провинциалом Парагвая был назначен Диего де Торрес. Однако генералу понадобился почти год, чтобы убедить Павла V подписать буллу, дарующую иезуитам земли между реками Парагвай и Парана, а также территории, прилегавшие к Гран-Чако. Его Святейшество благословил монахов и призвал их впредь ещё усерднее распространять слово Божие среди местных индейцев. Фактически росчерком пера понтифик официально утвердил государство иезуитов на неосвоенных землях Парагвая, благодаря чему начинания ордена и Папы Климента VIII не канули в Лету.
//-- * * * --//
   Антонио Монтойя оставил миссию Сан-Рамон на попечение Мака Думфриса и в сопровождении Марко и нескольких преданных индейцев отправился к верхнему течению Парагвая, поставив себе целью добраться до Консепсьона. Далее он намеревался переправиться через реку и, углубившись в места, населённые племенами камаюра и тенетехара, донести до них слово Божие. В то время как Петроний в компании будущих миссионеров, братьев по ордену, возвращался на одном из испанских кораблей в Новый Свет, Монтойя и его сподвижники уже приступили к строительству редукции Санта-Феличе. Им активно помогали обращённые в христианскую веру индейцы-тенетехара. Неведомо отчего, но Антонио чувствовал всем своим существом, что древние боги, правившие некогда здешними землями, одобряют и поддерживают его усердие.
   О назначении Диего де Торреса провинциалом Парагвая и предоставлении новым владениям ордена государственного статуса Монтойя и его люди узнали уже в новой, почти отстроенной миссии. На это у них ушло около двух лет.
   С получением долгожданных новостей Антонио воспрял духом. Без сомнений и колебаний он сразу поверил, что молодое государство иезуитов, едва окрепнув, сможет отражать набеги бандейрантов. Оптимистическому настрою патера весьма поспособствовало пополнение оружейного арсенала редукции аркебузами с порохом. А спустя несколько месяцев в Санта-Феличе из миссии Хесус прибыл ещё один отряд миссионеров. Преисполненные веры, они горели желанием как можно дальше углубиться в сельву и организовать там новые миссионерские поселения – Санта-Мария, Санта-Роза и Сан-Педро. Впоследствии редукция Сан-Педро, обосновавшаяся в верхнем течении реки Парагвай, станет своего рода опорной базой для других, прежде всего молодых миссий. Именно по этой водной артерии переправлялись предназначенные им грузы.
   Жизнь на новом месте постепенно налаживалась.
//-- * * * --//
   Упрочение позиций новых редукций иезуитов и их возросшее влияние на аборигенов вызывали крайнюю обеспокоенность эмиссара Карлоса де Сапатеги. То, что Риккардо Мендоса имеет непосредственное отношение к уничтожению миссий ордена, сомнений у него почти не вызывало. Более того, он вовсе не осуждал за совершённый поступок энкомендеро и одновременно своего подчинённого, до сей поры не освобождённого от должности коменданта Энкарнасьона.
   Сильно претила эмиссару активность иезуитов в Гуайро. Ныне в округе Асунсьона остались лишь две орденские редукции. Хесус бессменно возглавляет Диего де Торрес. Япейя указом генерала Аквавивы передана под начало Петрония де Фальконара. Его предшественник, бывший провинциал де Ривертес, не пережив позора, скончался. Миссии других орденов, не столь влиятельные и многочисленные, не вызывали у эмиссара особого беспокойства.
   Весной 1613 года Сапатега позвал Риккардо Мендосу в Асунсьон, намереваясь совместно обсудить сложившуюся ситуацию с редукциями. Послание из парагвайской столицы серьёрно озадачило энкомендеро, забывшего, по сути, о своих должностных обязанностях. Он тотчас приказал Эрнандесу явиться в El Paraiso.
   – Как ты думаешь, Ансельмо, что это значит? – Мендоса протянул помощнику полученную утром эпистолию.
   – Думаю, эмиссар чем-то озадачен, – предположил Эрнандес, ознакомившись с письмом. – Зачем иначе срочно вызывать вас?
   Мендоса, давно привыкший к спокойной и размеренной жизни, тяжело вздохнул:
   – Вот и мне, amigo, кажется, что всё это не к добру.
   Эрнандес ещё раз перечитал текст послания.
   – Не думаю, что эмиссар перестал доверять вам, – сделал он вывод. – Вероятно, особые обстоятельства побудили Сапатегу отправить письмо.
   – Надеюсь. Завтра отправляюсь в путь, – сообщил энкомендеро и дрогнувшим голосом добавил: – Обещай, amigo, позаботиться о моей семье, если со мной что-нибудь случится.
   По спине Эрнандеса пробежал холодок. Кабальеро прекрасно понимал, что ему не удержаться у кормила власти, попади его патрон под опалу.
   – Я поеду с вами, дон Мендоса! – решительно заявил Ансельмо.
   Тот отрицательно покачал головой.
   – Нет, оставайся в El Paraiso, покуда я не вернусь. Если же мне суждено…
   Эрнандес не выдержал мрачного тона своего патрона и покровителя.
   – Дон Мендоса! Я уверен, что эмиссар ничего не знает о наших делах. Иначе он бы прислал не письмо, а отряд аркебузиров.
   Энкомендеро натянуто улыбнулся.
   – Ты всегда умел поднять мне настроение, amigo!
   На следующий день Риккардо, поцеловав жену и сыновей, отправился в Энкарнасьон. Там он распорядился подготовить корабль к отплытию и вскоре покинул крепость.
   Асунсьон встретил Мендосу в День святых Иакова и Филиппа [91 - 1 мая.] отнюдь не отрядом аркебузиров, а перезвоном колоколов собора Девы Марии. Энкомендеро покинул корабль в тяжелом состоянии духа и отправился в свой дом, дабы отдохнуть и собраться с мыслями перед встречей с эмиссаром.
   На следующий день, подойдя к воротам резиденции Сапатеги, Риккардо совсем сник. «Сроду так ничего не боялся, – отметил он про себя. – Неужто старею? А ведь мне ещё нет сорока…»
   С такими мыслями Мендоса миновал вооружённых до зубов стражников и доложил секретарю о своём прибытии. Эмиссар не замедлил принять визитёра в своём излюбленном sala de audiencia.
   – Рад видеть вас, Мендоса, в добром здравии, – радушно произнёс Сапатега, жестом указывая гостю на кожаное кресло.
   Дружеское приветствие эмиссара вмиг развеяло опасения коменданта крепости. Он выразил глубочайшее почтение начальству, отметив про себя явную его озабоченность.
   – Я в полном вашем распоряжении, дон Карлос, – поспешил заверить эмиссара Мендоса.
   Тот сдержанно улыбнулся.
   – Мы знакомы с вами много лет. Немало воды утекло с тех пор, и случалось всякое, – начал издалека эмиссар.
   Мендоса снова забеспокоился, но постарался не выказывать охватившего его волнения.
   – О да, дон Карлос, я всегда был предан вам.
   Сапатега кивнул.
   – Никогда не сомневался в этом, поэтому-то и решил поделиться с вами своими мыслями.
   Мендоса мысленно возблагодарил Всевышнего и окончательно расслабился: скоропалительный вызов в Асунсьон никак не касался его деятельности, отнюдь не всегда законной. Впрочем, эмиссар был отлично о том осведомлён и не считал нужным ущемлять интересы преданных ему людей.
   – Меня беспокоит новоявленное государство иезуитов, – озвучил наконец дон Карлос тему предстоящего делового разговора.
   Мендоса понимающе кивнул.
   – Да, монахи после нападения португальцев почти все покинули Гуайро и возвели новые редукции на неосвоенных землях. Говорят, племена камаюра и тенетехара чуть ли не поголовно стали католиками.
   – Великое благо совершают миссионеры, неся слово Божие диким племенам, однако… – не закончив фразы, эмиссар замолк.
   – Что вас беспокоит, дон Сапатега? Доверьтесь мне, – проникновенно произнёс Мендоса.
   – Я должен знать, что происходит в новоявленном государстве. Какие планы вынашивают иезуиты?.. – начал перечислять дон Карлос.
   Наконец Мендоса понял, для чего был приглашён в Асунсьон.
   – Надо заслать к ним осведомителей или подкупить кого-то из монахов, – предложил он.
   – Подкупы ничего не дают, – признался Сапатега. – Миссионеры преданы своему ордену и делу, ради которого прибыли в Новый Свет.
   – Тогда остаются соглядатаи.
   – Вот именно! – живо откликнулся эмиссар. – Я уверен, что у вас найдутся ловкие люди, которым можно доверять.
   – М-да… Разумеется, дон Карлос, – призадумавшись, подтвердил Мендоса. – Задача непростая и требует осмысления.
   – Я не тороплю вас, Мендоса. Обдумайте всё как следует. За вознаграждением дело не станет.
   Риккардо поднялся с кресла и подобострастно поклонился высокому начальству. По возвращении в Энкарнасьон он встретился с Эрнандесом и во всех подробностях изложил разговор с эмиссаром, поручившим ему не что иное, как развернуть шпионскую сеть в государстве иезуитов.
   Кабальеро весело рассмеялся.
   – Не стоило из-за этого так переживать, дон Мендоса! У меня есть пара-тройка верных людей, их и отправим в логово иезуитов.
   Мендоса пригладил свою коротко стриженную и надушенную бородку, слегка тронутую сединой.
   – Они не должны вызывать подозрений…
   – Разумеется! Их можно выдать за торговцев. Не думаю, что редукции производят мирру и ладан, которые используются при богослужениях, – сказал Эрнандес. – И порох по нынешним временам – немалая ценность. Особенно если взять во внимание, что орден вооружает индейцев аркебузами.
   – Дон Сапатега пообещал быть очень щедрым, – напомнил Риккардо. – Только сразу хочу сказать тебе, amigo, что монахи неподкупны.
   – Но помимо монахов… – Ансельма понизил голос. – Существуют ещё алькады, альгвазилы, коррехидоры. Вот ими и стоит заняться. Золото непременно сделает своё дело, дон Мендоса.
   – Надеюсь.

Глава 12

   Молодой иезуит Иноккентий Винченце, прибывший в Парагвай со своим земляком и собратом по ордену Петронием Фальконара, истово молился перед простым деревянным распятием, висевшим на стене его скромного жилища.
   Близился полдень, и солнце почти достигло зенита. Почти все поселенцы редукции Санта-Мария – индейцы племени тенетехара – трудились в поле. Обитавшие прежде между двумя небольшими притоками Парагвая, они уверовали в Иисуса Христа и Деву Марию. К Богородице аборигены относились с особым почтением, находя в ней много общего со своей матерью-прародительницей.
   Алькад, избранный из числа соплеменников, приотворил дверь хижины, где поселился патер с помощником викарием Филиппе, несколько лет назад прибывшим в Парагвай. Увидев молящегося иезуита, индеец не посмел нарушить его общение со Всевышним. Он бесшумно прикрыл дверь и присел на землю в тени деревьев. Наконец алькад решился снова побеспокоить патера.
   – Святой отец, – обратился он к нему на диалекте тенетехара, схожем с языком гуарани.
   Иннокентий, уже поднявшийся с колен, осенил себя крестным знамением.
   – Что-нибудь случилось? – живо откликнулся он на местном наречии, которое успел освоить за годы пребывания в Парагвае. – Говори, я тебя слушаю.
   – Из сельвы вышли мои соплеменники. Их много, и они просят защиты.
   – Неужели в наших краях объявились бандейранты? – В голосе монаха зазвучали гневные нотки.
   – Нет, святой отец. Они поведали мне историю, известную всем индейцам тенетехара и камаюра. На здешние селения часто нападает змей Колоканна и уводит с собой юношей и девушек.
   – Уж не о мифическом ли змее речь, который служит Тамандуаре? – не без иронии заметил Винченце, ранее слышавший древние индийские предания.
   – Да, святой отец, это он. Так что делать с пришлыми людьми?
   – Наш орден примет их под своё покровительство. Впусти несчастных в редукцию. Я сам поговорю с ними и выясню, кто в действительности нападает на селения.
   Алькад неодобрительно покачал головой.
   – Не тратьте попусту время, святой отец. Злодей – именно змей Колоканна, и сопротивляться ему бесполезно. Охотится он за людьми под покровом ночи. Те немногие, кому удалось спастись, запомнили огненную пасть чудища. Некоторые заприметили, как змей удаляется вверх по течению реки Пилькомайо [92 - Приток Парагвая.].
   Слова алькада заставили Иннокентия задуматься. Он приказал выставить вооружённые посты вдоль реки с целью выяснить, кто скрывается под личиной змея. Однако вновь Колоканна так и не появился.
   Два последующих года для редукции Санта-Мария выдались спокойными и благодатными. На полях вызревал отменный урожай, излишек его на собственных кораблях отправляли в Старый Свет. Доходы миссий и парагвайского государства иезуитов росли.
   Редукция Санта-Феличе, возглавляемая Антонио Монтойя, считалась центром государства, сам иезуит – фактически его духовным руководителем. Диего де Торрес и его подопечные, гуарани-католики, оставили в конце концов редукцию Хесус, перебравшись в Япейю, под крыло Петрония де Фальконара. В последнее время здоровье де Торреса ухудшилось – сказывались годы, полные лишений и волнений. Тогда же скончался Клавдий Аквавива; капитулом был избран новый генерал ордена, Муций Вителлески, который затем состоял при власти почти тридцать лет.
   Эмиссар Карлос де Сапатега оставил намерение противостоять иезуитам, бегло просматривал донесения соглядаев, не содержавшие ничего интересного.
   Ансельмо Эрнандес и Мендоса, избавившись от соседства с миссиями иезуитов, взялись за старое: промышляли добычей рабов и перепродажей их бразильским бандейрантам. Состояние Риккардо достигло огромных размеров, да и благосостояние его верного помощника могло потягаться с доходами любого родовитого испанского гранда.
   Казалось, ничто не может нарушить сложившийся уклад жизни.
//-- * * * --//
   Осень 1615 года, редукция Санта-Мария
   Пока всё взрослое население трудилось на полях во благо ордена, мальчишки-тенетехара с раннего утра рыбачили на реке Пилькомайо. В прозрачной воде на отмели они зорко выслеживали рыбу, затем ловко метали в неё отточенное древко и почти всегда попадали в цель. С десяток доверху наполненных рыбой корзин уже стояли на берегу. Ребятня была довольна. Неожиданно старший из мальчишек закричал:
   – Смотрите, дерево плывёт по реке! На нём кто-то лежит!
   Его приятели встрепенулись, глядя на уносимый течением древесный ствол.
   – Точно, там человек, – подтвердил один из мальчишек, – надо бы ему помочь.
   Он махнул рукой, приглашая друзей следовать за ним, и поплыл к дереву. Ещё двое последовали его примеру. Ребятишки не ошиблись: на импровизированном плоту действительно лежал бездыханный мужчина. Юные спасатели ухватились за сучковатый ствол, и вскоре дерево со своей ношей причалило к берегу. Старший мальчик склонился над «утопленником» и, присмотревшись к нему, деловито произнёс:
   – Он ещё дышит. Надо сообщить патеру, пусть он решит, что дальше делать.
   Патер явился в сопровождении пожилого алькада-тенетехара и альгвазила. Они внимательно осмотрели не подающего признаков жизни незнакомца.
   – Судя по одежде и внешности, этот человек не из нашего племени, – авторитетно изрёк алькад.
   – И не камаюра, – уточнил альгвазил. – Они не носят леопардовых шкур. Эти хищники водятся в Гран-Чако.
   – Вы полагаете, что неизвестный с Охотничьей земли? – спросил патер.
   – Точно так, святой отец, оттуда, – закивали головами индейцы.
   – А какое племя там обитает? – допытывался патер, внимательно приглядываясь к чужаку.
   – Это никому не известно, – уклончиво ответил алькад. – Тенетехара не охотятся в Гран-Чако. В здешних лесах достаточно дичи.
   Иннокентий понял: алькад что-то знает, но опасается говорить.
   – Давайте перенесём незнакомца в хижину и попытаемся привести в чувство, – предложил патер, – может, очнувшись, он объяснит, откуда родом и как попал сюда.
   Иннокентий Винченце собрался подхватить мужчину, но алькад неожиданно воспрепятствовал ему, заговорив с жаром:
   – Святой отец, этого человека не надо нести в редукцию, лучше его опять сплавить по реке.
   Иннокентий пристально и строго посмотрел на индейца.
   – Ты что-то знаешь и не хочешь мне сообщить? Учти, обманывая меня, ты лжёшь Иисусу и Деве Марии.
   Алькад истово перекрестился.
   – Святой отец, я не хочу обманывать ни вас, ни Всевышнего!
   – Хорошо, тогда говори.
   Алькад и альгвазил многозначительно переглянулись.
   – Этот человек из Золотого города. Там живут Тамандуаре и Колоканна, – медленно начал индеец, с трудом подбирая слова.
   Иннокентий удивлённо вскинул брови.
   – Ты уверен?
   – Да, святой отец. Смотрите…
   Он снял с шеи негаданного гостя золотой медальон с изображением широкоплечего, мускулистого человека, которого, будто сжав тисками, оплёл кольцами змей.
   – Смотрите, – повторил алькад, протягивая иезуиту украшение.
   Тот принялся рассматривать его с нескрываемым интересом, с первого взгляда восхитившись искусным культовым изображением.
   – И ты знаешь, где находится этот город? – развернувшись вполоборота, живо спросил Винченце алькада.
   – Нет, святой отец, этого точно не знает никто. Будто бы затерялся в бескрайних просторах Гран-Чако.
   – Но почему попавшего в беду жителя этого города ты бессердечно предлагаешь обречь на верную гибель?! – возмутился патер, не без усилия отведя глаза от золотого медальона.
   – Иначе, святой отец, на редукцию нападёт Колоканна, – твёрдо заявил алькад, уверенный в своей правоте.
   – Пусть только посмеет! – мгновенно отозвался на возможную опасность молодой иезуит. – Нельзя постоянно жить в страхе. У нас в достатке имеется и аркебуз, и пороха, так что мы уничтожим этого Колоканну, будь он демон или человек.
   – Вы вправе решать, что делать, святой отец, – покорно признал алькад.
   – Мы отнесём этого человека в редукцию, – добавил альгвазил.
//-- * * * --//
   Незнакомец почти неделю прометался в горячке. Однако стараниями викария, толкового травника, и специально приглашённого в редукцию дряхлого шамана он пошёл на поправку. Через две недели мужчина заговорил, правда, викарий его совершенно не понял. Столь же безуспешным оказалось общение с ним патера.
   – Он изъясняется на неизвестном языке, – сокрушался Иннокентий. – Не приложу ума, что делать.
   – Думаю, не грех, если мы снова пригласим старого шамана, – посоветовал викарий.
   Когда в хижину вошёл шаман, обвешанный костями и перьями, с ожерельем из зубов диких животных на шее, незнакомец сразу потянулся к нему и с жаром заговорил, отчаянно жестикулируя. Выслушав его, старец сообщил:
   – Он говорит на языке богов.
   Патер и викарий растерянно переглянулись.
   – Ты уверен?.. – с недоверием уточнил патер.
   – Боги общаются на языке чачапойя, – уточнил шаман.
   Патер растерялся: откуда колдуну это известно? Может, он общается на непонятном наречии со своими богами? Как знать…
   – Что он сообщил тебе? – Сгорая от нетерпения, викарий приблизился к шаману почти вплотную.
   Тот сел посреди хижины, закрыл глаза и вошёл в транс. Иезуиты не посмели беспокоить старика, терпеливо дожидаясь, когда он очнётся. Прошло не менее часа. Наконец шаман открыл глаза и заговорил:
   – Я вижу Золотой город, обиталище Тамандуаре. Он уже немолод, неумолимо приближается пора перерождения… – Шаман снова закрыл глаза. Иезуиты ловили каждое его слово, затаив дыхание. – Но в городе начался мор. В живых остались только Тамандуаре, Колоканна, несколько телохранителей и преданные вождю воины. Однако еда и вода были на исходе. Один из воинов решил, что Уркучильай отрёкся от них, и совершил побег. Беглец по имени Ипанку перед вами.
   – Уркучильай – верховный прародитель, – припомнил патер.
   – Он самый, – проскрипел согласно дед с ожерельем из зубов диких зверей на шее.
   – А Колоканна, кто он – человек или демон? – допытывался викарий.
   – Колоканна – жрец, он поклоняется культу крови. Змеем его прозвали за жестокость и необычную внешность, – разъяснил прорицатель и тяжело поднялся с земляного пола хижины. – Это всё, что я могу сказать вам.
   – А как отыскать тот город?! – разом воскликнули патер и викарий.
   Шаман замер, глянув исподлобья на иезуитов.
   – Если вы отправитесь в Золотой город, то погибнете. Жажда золота лишит вас разума, – бросил он сердито, покидая хижину.
   Остаток дня патер пребывал в смятении. Наконец решился написать Антонио Монтойе письмо, сопроводив его срисованным с медальона изображением Тамандуаре и змея Колоканны. С посланием в Санта-Феличе отправился верный человек. Пусть духовный коадъютор решит, стоит ли пытаться отыскать Золотой город или навсегда забыть о том, что рассказал чачапойец шаману.
//-- * * * --//
   Антонио Монтойя получил послание своего собрата, когда день уже клонился к вечеру. Он развернул тонкий пергамент: использовать его было куда дешевле, нежели привозную бумагу – её производство коадъютор только налаживал, – и углубился в чтение. Затем тщательно изучил рисунок. Иезуит тотчас вспомнил рассказы Хосе де Акосты о легендарном Городе Богов, некогда основанном Тамандуаре, и описание чаши, добытой в Куэлап из ритуального колодца. Его охватило глубокое волнение.
   «Неужели я близок к цели? – пронеслось в голове. – Где-то в Гран-Чако находится забытый город. Профес де Акоста в своё время пришёл к выводу, что убежище Тамандуаре находится в Парагвае. Он был прав, почти прав, ибо Гран-Чако, Охотничья земля, формально поделена между Испанией и Португалией. Эта территория до сих пор не освоена. Если чачапойец добрался по реке до Санта-Феличе, то город следует искать около её истоков».
   Антонио тотчас известил Диего де Торреса о последних событиях, связанных с Городом Богов, и попросил помощи в организации экспедиции. Монтойя был уверен, что его послание не оставит равнодушным провинциала, который сам долгое время изучал предания о легендарном городе.
//-- * * * --//
   Тем временем соглядатаи эмиссара не дремали. Один из них прознал про спасённого из реки и выздоравливающего сейчас в редукции Санта-Феличе чужака с медальоном из чистейшего золота на груди. Ознакомившись с сообщением доносчика, Карлос де Сапатега обрадовался: пробил его час! Он непременно найдёт золотой город и обеспечит своей семье и потомкам роскошную жизнь.
   Эмиссар долгие годы провёл в Парагвае и теперь всё чаще тосковал по милой сердцу Испании, мечтая покинуть этот богом забытый край. Тем более что с созданием государства иезуитов, попортивших ему столько нервов и крови, он уже не мог чувствовать себя безраздельным хозяином Парагвая. Одним словом, дон Карлос решил организовать экспедицию: подняться вверх по реке Парагвай, а затем свернуть на Пилькомайо, один из её притоков. Именно там, в верховьях Пилькомайо, рассчитывал он отыскать Город Богов, золотые запасы которого будут принадлежать ему.
   Подготовку экспедиции эмиссар поручил своему старшему сыну Умберто и посоветовал взять в помощники Ансельмо Эрнандеса с его головорезами, которые не устрашатся самого дьявола.

Глава 13

   Диего де Торрес, как и предполагал Антонио Монтойя, поддержал идею организации экспедиции, отправив в Санта-Феличе отряд вооружённых гуарани во главе с Петронием де Фальконара. Но прежде он сам встретился с индейцами и имел с ними долгую беседу о предстоящем путешествии к истокам Пилькомайо, цель которого – поиски легендарного города Тамандуаре. Гуарани не надо бояться гнева древних богов, заверил экзотическую поисковую команду дон Диего, потому как теперь они находятся под защитой Иисуса Христа и Девы Марии. Пусть только исправно молятся и чётко исполняют все указания Петрония. Несмотря на все увещевания провинциала, аборигены покинули Япейю с тяжёлым сердцем. Меньше всего хотелось бы им воочию столкнуться со злодеем Колоканной, пусть тот на поверку и оказался жрецом, а не демоническим змеем, как гласили предания.
   Не успели посланцы де Торреса достичь Санта-Феличе, как из Асунсьона вышли два корабля с людьми эмиссара. Оба судна были вдоволь обеспечены боеприпасами и провиантом. Они двинулись вверх по течению реки Парагвай, а затем устремились к её притоку Пилькомайо.
   В том же направлении продвигалась экспедиция Монтойи, посетившая по пути Санта-Марию. Патер Винченце прежде всего показал собратьям по ордену карту, начерченную со слов спасённого местными ребятишками чужеплеменника. Она должна была послужить основным ориентиром для экспедиции в поисках таинственного города. Встретились иезуиты и с его обитателем по имени Ипанку. Индеец из племени чачапойя – высокий, спортивного сложения человек, тело которого свидетельствовало о физической силе и ловкости, – не имел ни малейшего сходства с малорослыми и коренастыми гуарани с раскосыми глазами и выступающими скулами. В облике чужака улавливалась благородная кровь инков, считавшихся потомками богов. Он походил, скорее, на европейца, о чём свидетельствовали тёмно-русые волосы, серо-голубые глаза и достаточно светлая кожа.
   Монтойя и Петроний с нескрываемым интересом изучали Ипанку. Тот, в свою очередь, внимательно приглядывался к визитёрам. Мужчины стояли друг напротив друга достаточно длительное время, прежде чем Ипанку заговорил. Иезуиты, увы, не поняли ни слова. Иннокентий поспешил отправить викария за шаманом, который, не скрывая раздражения, всё же явился. Войдя в хижину, он полным высокомерия взглядом окинул иезуитов.
   – Переведи мне слова чачапойца, – уважительно попросил Монтойя.
   – Это можно, – поддался шаман на вежливое обращение.
   Ипанку при виде своего толмача поневоле снова заговорил.
   – Чувствую, вы намереваетесь отправиться в Золотой город, – переводил шаман. – Мои соплеменники, жившие там, погибли от неизвестной болезни. Но Тамандуаре ещё в силе и способен защитить своё обиталище. Колоканна жесток и кровожаден, он убьёт любого, осмелившегося без разрешения войти в городские ворота. Поразить Змея нельзя – любая рана чудесным образом заживает на нём.
   – Я слышал, что инки слыли прекрасными целителями, – заметил Монтойя.
   Иннокентий пожал плечами, глянул в небо и осенил себя крестом.
   – Да поможет нам Господь, – молвил он проникновенно. – Главное, что Колоканна – никакое не исчадие ада, а коварный и беспощадный жрец. Стало быть, расправиться со злодеем можно, как с любым смертным.
   – Наша экспедиция отлично вооружена. Помимо аркебузиров, имеются лёгкие переносные кулеврины [93 - Пушки.]. Сомневаюсь, чтобы Тамандуаре и Колоканна смогли противостоять нам, – высказался решительно настроенный Петроний.
   Шаман пояснил его слова Ипанку. Чачапоец, невесело усмехнувшись, снова заговорил.
   – Я не всё рассказал вам, – перевёл шаман. – Я бежал из города не только потому, что в нём свирепствовал мор, но и потому, что боялся быть принесённым в жертву Верховному богу. Отлавливать юношей и девушек тенетехара и камаюра становилось всё труднее, так как они нашли надёжное убежище за высокими стенами ваших крепостей. Тогда Колоканна, постоянно жаждущий крови, приказал обезглавливать горожан, которых день ото дня становилось меньше.
   – Похоже, этот змей – вампир, – предположил Петроний. – Может, нам стоило запастись серебряными пулями?
   – Это не будет лишним, – согласился с ним Монтойя и обратился к Иннокентию: – Соберите всё имеющееся в редукции серебро, разумеется, кроме предметов религиозного культа, и прикажите отлить пули для ружей.
   Патер удалился исполнять приказание коадъютора, а тому внезапно вспомнилось посетившее его в сельве видение, когда он и его паства спасались бегством от португальцев. Он отчётливо представил себе человека с похожей на змеиную внешностью, а затем до ушей донеслось: «Уркучильай! Уркучильай!» Следом перед глазами всплыла ритуальная чаша, наполненная кровью, и засверкал хрустальный череп.
   – Тамандуаре и Колоканна приносили жертвы. Их кровью главный жрец наполнял сосуд, куда опускали хрустальный череп. Не так ли, Ипанку? – обратился Монтойя к чачапойцу и сделал шаману знак, чтобы тот переводил.
   Толмач застыл в безмолвии.
   – Почему ты не переводишь? – удивился иезуит.
   – Откуда тебе известно о черепе? – едва слышно спросил шаман.
   – Мне было видение, – признался Монтойя.
   Старец, закрыв глаза, что-то пробормотал себе под нос, а затем отчётливо произнёс:
   – Иди в город смело, но опасайся человека с изображением крылатой змеи. Гады уничтожат друг друга, а ты обретёшь бесценный дар.
   Шаман умолк и направился к выходу. Иезуиты не осмелились удерживать его.
   – Прорицание? – предположил Петроний. – Но что оно значит?
   – Не знаю, – откликнулся Антонио. – Завтра погрузимся на корабли и пойдём к устью Пилькомайо. На всё воля Господа.
//-- * * * --//
   Тартаны [94 - Тартана – небольшое однопалубное судно с тремя небольшими мачтами.] иезуитов поднялись вверх по течению реки, насколько это было возможно. Причалив к берегу, экипаж занялся разгрузкой провианта, пороха и оружия. День клонился к вечеру, когда два небольших корабля стали на якоря в небольшой бухточке. Прибрежная бурная растительность надёжно скрыла их от чужого глаза. Неожиданно на реке появилась шебека [95 - Шебека – парусно-гребное вооружённое судно. Крупнее тартаны.]. Марко, альгвазил и помощник Монтойя, отчётливо разглядел виверну, крылатого змея, украшавшего нос корабля, и тотчас доложил об этом иезуитам.
   Антонио и Петроний, затаившись за кустарником, наблюдали в подзорную трубу за шебекой. Она не могла подойти ближе, так как река около устья сильно обмелела, и крупное судно рисковало бы сесть на мель.
   – Точно, нос, как виверна. – подтвердил Антонио донесение альгвазила. – Не эту ли змею, Петроний, мне следует опасаться?
   – Возможно. Как думаешь, они нас заметили?
   – Вряд ли, – усомнился Монтойя и, отведя от глаз подзорную трубу, воскликнул: – Ты только глянь, собрат, как славно экипированы незваные гости, будто собрались в дальний поход! Любопытно, что им здесь понадобилось?
   Петроний тяжело вздохнул.
   – Думаю, то же, что и нам.
   – Золотой город? – изумился Антонио. – Откуда они могли о нём узнать?
   – Я уверен, это люди Сапатеги. У него везде шпионы.
   – Не подозреваешь ли кого-то из наших братьев? – насторожился Антонио.
   – Нет, – уверенно заявил Петроний, – но ведь есть ещёалькады, альгвазилы и коррехидоры из местного населения. Увы, многих индейцев звон золотых монет привлекает сильнее, чем искренняя вера в Господа.
   – Значит, предательство. Только сейчас не время выявлять шпиона, надо основательно подготовиться к встрече с соперниками, – рассудил Винченце.
   – А что, если действовать сообща, вместе разыскивать Город Богов? – подал идею Петроний.
   – Отличная мысль! – тотчас отозвался Антонио. – Да и вряд ли конкуренты осмелятся противостоять нам, поскольку мы вооружены не хуже их. Так что не будем терять время.
//-- * * * --//
   Умберто де Сапатега, стоя на капитанском мостике, чётко отдавал приказы. Матросы спустили на воду шлюпки и начали грузить поклажу. В это время отряд индейцев аркебузиров, возглавляемый иезуитами, приблизился к месту причала шебеки и затаился в спускавшейся к воде сельве. Выбрав удобный момент, иезуиты и вооружённые аркебузами индейцы появились из своего укрытия.
   – Ещё одно движение, и я прикажу открыть огонь! – ледяным тоном произнёс Монтойя.
   Люди эмиссара застыли от неожиданности. Один из кабальеро инстинктивно потянулся за оружием. В этот момент грянул выстрел – пуля попала в ногу испанца. Раненый вскрикнул от боли и рухнул на землю.
   – Я предупреждал, – хладнокровно продолжал иезуит, – так что советую всем сохранять благоразумие. Не вынуждайте меня грешить.
   – Иезуитам Господь на небесах всё спишет, – язвительно заметил Эрнандес. – У вас везде свои люди!
   Антонио и Петроний переглянулись, но решили воздержаться от теологических споров.
   – Мы намерены поговорить с вашим командиром, – заявили иезуиты тоном, не терпящим возражений.
   – Дон Умберто де Сапатега ещё на корабле. Придётся подождать, монсеньор, – с издёвкой сообщил Ансельмо.
   Монтойя пропустил «монсеньора» мимо ушей, не собираясь накалять страсти.
   Де Сапатега, заметивший, что на берегу происходит нечто странное, с остатками команды поспешил на помощь своим людям. Не успела его шлюпка причалить к берегу, как её окружили вооружённые до зубов индейцы. Двое из них, самые крепкие, для устрашения держали ручные кулеврины. Однако старший сын эмиссара, кабальеро отнюдь не робкого десятка, ловко покинул шлюпку и решительно направился к иезуитам, безошибочно приняв их за инициаторов нападения. Те, в свою очередь, сразу увидели на добротном нагруднике испанца изображение крылатого змея, подобного тому, который украшал нос шебеки.
   – Вам дорого обойдётся эта бесцеремонная выходка! – пригрозил подоспевший Умберто де Сапатега. – Вы, верно, не знаете, с кем имеете дело. Я эмиссар…
   – Неужели? – прервал его Петроний. – Разве вам неизвестно, что специальной буллой понтифика все эти земли… – Он сделал рукой широкий жест. – Вверены ордену иезуитов, стало быть, святой церкви. Вы нарушили границы нашего государства, и мы обязаны защищать свой суверенитет.
   Дон Умберто смутился, не ожидая от монахов такого напора, однако быстро нашёлся.
   – Неужели вы решитесь на убийство соотечественников? – обратился он к Антонио.
   – Если того потребуют обстоятельства, – подтвердил иезуит и что-то приказал на языке тенетехара одному из сопровождавших его индейцев.
   Тот, держа наизготове кулеврину, приблизился к испанцам почти вплотную. Сапатега отпрянул.
   – Вы с ума сошли! – выкрикнул он.
   Его помощники попытались воспользоваться аркебузами, но индейцы опередили их: грянули выстрелы, хотя ни одна из пуль – видимо, преднамеренно – никого не задела.
   Эмиссар побледнел. Он понимал, что иезуиты не станут шутить и хладнокровно расправятся с его экспедицией. Тогда – прощайте, золото и Испания! А Умберто так хотелось поскорее убраться из этих проклятых тропиков, купить дом в центре Мадрида и зажить по-человечески.
   – Вы хотите, чтобы моя команда вернулась на шебеку и судно взяло обратный курс? – спросил сдавленным голосом команданте Сапатега, обращаясь к Антонио.
   – Это как вам будет угодно, сударь, – спокойно ответил Винченце и, помедлив, продолжил: – Но я могу предложить вам нечто другое.
   – Говорите! – Сапатега, как за спасительную нить, ухватился за слова иезуита.
   – Вы намерены добраться до золотого Города Богов, не так ли? – Эмиссар утвердительно кивнул, а Монтойя продолжил: – Так вот, предлагаю осуществить совместную миссию. Ваши люди основательно вооружены и обучены, мои тоже. Кто знает, что происходит в таинственном городе? Говорят, там обитает ужасный змей Колоканна – злобное существо, жадное до людской крови.
   – Хорошая идея, – согласился дон Умберто, – но прежде мы должны достичь договорённостей.
   – Разумеется, – кивнул Монтойя. – По нашим сведениям, город полон золота. Добычу – пополам! Как вам такое условие?
   – Принимается, – не мешкая, отреагировал эмиссар и для солидности добавил: – Даю слово гранда.
   – Есть ещё одно условие, – неожиданно вмешался Петроний, заставив Сапатегу напрячься. – Всё необычное, что ваши люди найдут в городе, они должны передать нам. Не безвозмездно, конечно.
   Команданте призадумался. Кажется, иезуиты жаждут заполучить в Городе Богов, кроме золота, ещё нечто. А ему, дону Умберто де Сапатеге, нужно оно, это самое нечто? Что вообще может быть лучше золота, большого количества золота? И эмиссар принял условия иезуитов.

Глава 14

   Иезуит и гранд отужинали по-походному и намеренно улеглись спать в одном шатре, показав тем самым своим людям, что между ними достигнуты полное согласие и договорённость. Каждому из них было, о чём подумать.
   «Чёртовы монахи и здесь обошли, – досадовал дон Умберто, пытаясь уснуть, – хотя, может, и к лучшему, что отправимся разыскивать золото вместе. Вероятно, иезуиты знают то, что не известно мне».
   «Крылатый змей на доспехе Сапатеги, – вспомнил Антонио. – Уж не эмиссара ли я должен опасаться? Шаман сказал, что змеи поглотят друг друга. Кажется, так. Не помню точно. Если верить предсказаниям индейца, моя встреча с команданте была предначертана судьбой».
   Ранним утром, когда сельва ещё дышала ночной прохладой, горнист-испанец протрубил сбор. Лагерь ожил. Через час объединенная экспедиция отправилась в путь, ориентируясь по карте, начертанной патером Иннокентием со слов Ипанку.
   Сапатега, умерив свою гордыню, на протяжении всего пути следовал советам и распоряжениям иезуитов. Гранд во чтобы то ни стало хотел достичь вожделенного города и вернуться в Асунсьон на шебеке, доверху гружённой золотом. Он был готов уничтожить любого, кто помешал бы ему достигнуть заветной цели, пусть даже противником окажется кровожадное чудовище – змей Колоканну. Кстати, дон Умберто не без удовлетворения выяснил, что предприимчивые иезуиты запаслись серебряными пулями, очень действенными в противоборстве с вампирами.
   Испанцы, особенно matones Эрнандеса, с презрением относились к индейцам, насмехаясь над ними и отпуская в их адрес едкие замечания. Открыто конфликтовать, однако, они не решались, опасаясь достойного отпора. Это обстоятельство особенно раздражало наёмников, и прежде всего Ансельмо Эрнандеса, но, внемля строжайшему приказу команданте, matones изо всех сил старались сдерживать свои эмоции.
   Солнце стояло в зените, когда экспедиция вышла из сельвы и перед ней раскинулась Гран-Чако, Охотничья земля. Сапатега и Монтойя дали своим людям возможность немного отдохнуть, утолить жажду и снова тронулись в путь. Ещё немного, и они достигнут цели. Что ждёт их за крепостными стенами таинственного поселения, известно только Господу.
   Город Богов возник перед разномастной командой охотников за золотом в отблесках солнечных лучей. Даже невооружённым взглядом было видно, что ворота и стены его инкрустированы драгоценным металлом. Испанцев охватила неуёмная жажда наживы, а индейцы, хотя и обращённые в католичество, испытали священный трепет: в душе-то они по-прежнему поклонялись древним богам.
   На почтительном расстоянии с первого взгляда город показался необитаемым. Но осторожные иезуиты, а следом и Умберто решили не рисковать, а направить вперёд объединённый отряд разведчиков. В его состав вошли Марко, альгвазил и помощник Монтойи, кабальеро Ансельмо Эрнандес, два коренастых, недюжинной силы и ловкости индейца-тенетехара, у которых Колоканна некогда похитил родственников, и два испанских matones. Антонио призвал лазутчиков поклясться перед лицом Господа, что они будут действовать слаженно и не предадут друг друга в трудную минуту. Альгвазил и индейцы в знак согласия тотчас осенили себя крестным знамением и произнесли за иезуитом клятву. Испанцы, однако, медлили. Пришлось вмешаться дону Умберто, который умело сыграл на алчности своих людей. Он напомнил matones и кабальеро, что согласие до поры до времени с индейцами им нужно только ради золота. В результате сводный отряд разведчиков отправился в путь.
   Перед поисковиками раскинулась бесконечная равнина – кампос с редкими островками деревьев и кустарников. Задача предстояла не из лёгких: под покровом одной лишь травы, благо, что она была высокой, следовало добраться до города и, если удастся, проникнуть в него. Разведчики, низко согнувшись, передвигались короткими перебежками, опасаясь быть замеченными с крепостных стен. Вдали они различили домашних животных: козы, овцы и несколько коров, пасшиеся на луговине, каждые по-своему блеяли и мычали.
   – Скотину давно не доили, – сделал вывод Марко.
   – Значит, некому, – заключил Эрнандес.
   – Всё равно осторожность не будет лишней, – заметил альгвазил.
   – Согласен, – прошептал Эрнандес и, подав знак своим сподручным следовать за ним, устремился вперёд; Марко и индейцы – за ними.
   По мере приближения к городу усиливался неприятный запах.
   – Запах смерти, – безошибочно констатировал Марко. – Вероятно, обитатели города вырыли яму неподалёку и сбрасывали в неё трупы своих соплеменников.
   Когда до крепостных стен оставалось не более десяти пасов [96 - Пас – средневековая испанская мера длины, примерно 1,4 метра.], запах гниющей плоти усилился до невыносимости; неожиданно взмыла в воздух и метнулась прочь стая стервятников. Разведчики впали чуть ли не в обморочное состояние из-за подступившей к каждому из них дурноты. Даже вожделенное испанцами золото, особенно ярко блестевшее в этот момент на сторожевых башнях и воротах, осталось без их должного внимания. После короткого обмена мнениями альгвазил и Ансельмо решили вести своих людей дальше, и недолгое время спустя перед ними открылась ужасающая картина.
   В окружавших город многочисленных схронах в былые времена, до того как чачапойцев поразила эпидемия неизвестной болезни, прятались часовые. В мгновение ока они появлялись перед неприятелями и поражали их бронзовыми кинжалами или короткими копьями.
   Теперь же все схроны были открыты, возле каждого лежали обглоданные животными и стервятниками трупы. Эрнандес сплюнул от отвращения и, прикрываясь щитом со стороны крепостной стены, направился к воротам. Предосторожность оказалась весьма кстати – с надвратной башни на кабальеро обрушился град стрел.
   – Чёртово отродье! – выругался Ансельмо, болезненно сморщившись и хватаясь за предплечье, которое поразила стрела.
   – Уходим! – скомандовал Марко.
   Переместившись на безопасное расстояние, разведчики рухнули на землю, чтобы перевести дух. Эрнандес крепился изо всех сил, пока один из сподручников кабальеро вытаскивал у него из предплечья стрелу и перетягивал рану.
   По возвращении в лагерь Ансельмо отправился к лекарю, которого предусмотрительно прихватил с собой дон Умберто. Тот успокоил Эрнандеса: рана оказалась неопасной.
   Марко во всех подробностях отчитался перед Сапатегой и Монтойя о вылазке. Выслушав альгвазила, эмиссар и иезуиты держали военный совет. Они решили незамедлительно направиться к городу, выбить ворота бефроем и прочесать все дома, чтобы сломить сопротивление оставшихся в живых чачапойя. Затем можно будет заняться разграблением имеющихся там несметных богатств. Этого момента дон Умберто и испанцы ждали с возрастающим нетерпением.
   – Готовьте бефрой! На штурм! – раздался зычный голос команданте.
   Пехотинцы, прикрывая артификсов [97 - Артификсы – команда, обслуживавшая штурмовые машины и приспособления.] щитами, продвигались вперёд рядом с таранным приспособлением, стараясь, насколько это было возможно, увернуться от летевших на них с крепостной стены стрел. Аркебузиры прицельно поражали огнём сопротивленцев одного за другими, и очень быстро поток стрел иссяк. Артификсы беспрепятственно протаранили ворота, рухнувшие после десятого удара бефроя. Испанцы, предводительствуемые Сапатегой и Эрнандесом, устремились в город. Иезуиты, напротив, не стали торопиться. Монтойя пытливо оглядел вооружённую до зубов паству и произнёс:
   – Ступайте в город смело! Если на вас нападут, защищайтесь, ибо убийство врага – не грех. Найденное золото несите на центральную площадь и сдавайте Марко. На всё воля Господа нашего Иисуса Христа! – Иезуит перекрестился, гуарани и тенетехара последовали его примеру.
   Однако в душе каждого индейца глубоко угнездился страх за содеянное. Никто из их предков не осмелился бы на такое святотатство. Мыслимо ли, сжимая в руках смертоносное оружие, убивать, разорять божественный город?
   А перед испанцами уже простёрлись безлюдные улицы. Подле каменных домов кое-где виднелись трупы женщин и детей. Громилы врывались в здания, но оказывать сопротивление было некому. Они перетрясали весь найденный скарб и забирали ценности, в том числе золотые украшения и ритуальные чаши, бронзовые кинжалы, украшенные искусной резьбой.

   Matones, ведомые Эрнандесом, забрались на башни и принялись сдирать с них золотые пластины. В городе воцарились разбой и суматоха, отовсюду доносились то восторженные возгласы, то отъявленная брань. Иезуиты в сопровождении небольшого отряда поспешили в храм, представлявший собой высокую многоступенчатую пирамиду. Его вход украшала золотая фигура Тамандуаре, ноги которого обвивал змей Колоканна. Испанцы явно настроились снести бога с пьедестала. Внутри собора также хозяйничали вандалы. Дон Умберто властно отдавал чёткие распоряжения своим приспешникам насчёт того, что брать и куда нести добычу.
   – Дон Сапатега, – обратился к нему Монтойя, – хочу напомнить вам о нашей договорённости.
   Умберто неохотно оторвал взгляд от ритуальной чаши и повернулся к иезуиту.
   – Я не забыл о ней, святой отец, – раздражённо буркнул он, сожалея, что не может прикончить монаха прямо сейчас: осложнений в отношениях со святой церковью ему не хотелось.
   Внимание Монтойи привлёк деревянный трон, отделанный золотыми бляхами; над ним на каменной стене висела бронзовая маска, изображавшая змея с высунутым острым, как копьё, языком. Иезуит невольно потянулся к маске и взял её в руки. Она воскресила в его памяти видения, пригрезившиеся ему в сельве много лет назад.
   – Змей Колоканна, – задумчиво произнёс он.
   В это же время Петроний, не желая отставать от людей Сапатеги, приказал своим индейцам подключиться к изъятию культовых драгоценностей. Те и другие действовали столь энергично, что в главном церковном помещении не осталось ни единого грано [98 - Грано – средневековая испанская мера веса, примерно 0,05 грамма.] золота.
   – Обыщите весь храм, все закутки, ярусы и лестничные переходы! – распорядился Умберто.
   Испанцы ринулись исполнять приказ своего команданте и вскоре обнаружили каменную лестницу, ведущую вниз. В окружении солдат с зажжённым факелом в руке эмиссар спустился, как и догадывался, в храмовую сокровищницу. Потрясённый, он, как и его приспешники, замер на месте перед открытыми сундуками, наполненными золотыми украшениями, сосудами, ритуальными чашами и масками, кинжалами, пластинами из драгоценного металла.
   Преисполненный восторга, Сапатега, не выдержав эмоционального напряжения, издал победный крик и бросился к ближайшему сундуку, чтобы собственными руками прикоснуться к материализовавшейся мечте. Именно в этот момент в сокровищницу спустился Монтойя в сопровождении нескольких индейцев-тенетехара.
   – Всё золото моё! – обезумев от алчности, вскричал Умберто. – Проклятые монахи, вы ничего не получите! Эта сокровищница станет вашей могилой!
   Сапатега схватил ритуальную маску и прикрыл ею лицо. Антонио показалось, что перед ним предстал демон из преисподней. Слова команданте послужили сигналом для его солдат. Те набросились на иезуита и индейцев. Однако тенетехара не растерялись и, прикрыв собою патера, дали противнику достойный отпор.
   Опомнившись от потрясения, Антонио собрался призвать испанских солдат к благоразумию, но не успел. Одна из стен разверзлась, и из темноты появился Колоканна с золотой маской змея на лице в окружении небольшого отряда высоких светловолосых воинов, облачённых в леопардовые шкуры. Каждый из стражников верховного жреца сжимал в руке длинный бронзовый нож с массивной гардой [99 - Гарда – часть эфеса клинкового холодного оружия, защищающая руку от удара противника.]. Они тотчас набросились на испанцев, опешивших от неожиданности. Один только дон Умберто с воплем «Золото моё!» ринулся на Колоканна, обнажив меч.
   Жрец рассмеялся демоническим смехом, и Антонио ощутил, как внутри у него всё похолодело. Он вдруг отчётливо вспомнил слова шамана: «Иди в город смело, но опасайся человека с изображением крылатой змеи. Гады уничтожат друг друга, а ты обретёшь бесценный дар…» Ещё несколько мгновений Антонио наблюдал за смертельным поединком двух змей, Колоканна и Умберто, затем попятился к стене, чтобы противники не задели его в пылу сражения. Внезапно он почувствовал, как чьи-то сильные руки сдавали ему горло. Сознание иезуита помутилось.
//-- * * * --//
   Антонио открыл глаза и огляделся. Оказалось, он распростёрт на плоском жертвенном камне. Вокруг царил полумрак, лишь в отдалении, в узком коридоре, горели факелы. Иезуит быстро поднялся с жёсткого и холодного ложа и неожиданно ощутил рядом чьё-то присутствие. И впрямь кто-то ведь принёс его сюда.
   – Кто здесь? Выходи, будь ты человек или исчадие ада! – потребовал Монтойя, сожалея, что безоружен.
   Из темноты выступил пожилой, но ещё крепкий индеец.
   – Я никогда не был исчадием вашего ада. Моё имя Тамандуаре, – сообщил он по-португальски. – Может, слышал обо мне?
   Иезуит не ответил, промолчал. Собственно, почему он должен верить незнакомцу? Тот, будто прочитав мысли Антонио, произнёс скорее утвердительно, нежели задал вопрос:
   – Ты сомневаешься в моих словах…
   – Да, – откровенно признался священнослужитель, – почему ты изъясняешься на португальском языке?
   – Много лет назад мои люди захватили в плен некоего Альвареша Кабрала и его секретаря. Сначала португальцы обучили меня своему языку, рассказали о своей религии, потом о далёкой стране, откуда они пришли завоёвывать здешние земли. Колоканна принёс чужестранцев в жертву богам.
   – Может, и со мной вы собираетесь расправиться таким же образом?! – возмутился Монтойя.
   – Нет, тебе уготована другая участь. Гляди!
   Иезуит увидел в руках у Тамандуаре золотой ларец. Он поставил его на жертвенный камень, открыл и извлёк оттуда хрустальный череп – один к одному, какой некогда привиделся Антонио.
   – Это дар прародителя Уркучильай, – пояснил Тамандуаре, – он дарует бессмертие. Но я не сумел распорядиться им разумно: вся моя долгая жизнь свелась к борьбе за власть и сопровождалась убийствами и кровью. Теперь я стар. Мой город погиб. Иногда мне кажется, что это Уркучильай покарал меня. Настало время физического и духовного перерождения.
   Откровения бога-человека не оставили иезуита равнодушным, но в то же время заставили насторожиться.
   – А зачем тебе нужен я? – поинтересовался, скрывая волнение, Антонио.
   – Ты станешь Тамандуаре.
   – Но я не хочу этого, у меня своя жизнь! – воспротивился Монтойя.
   – Боюсь, у тебя нет выбора. Только после ритуала перерождения ты сможешь выбраться отсюда, иначе мы умрём вместе от голода и жажды.
   Иезуит в поисках спасения метнулся в узкий коридор, но тот завёл его в тупик. Антонио прильнул к каменной стене и разрыдался.
   – За что, Господи, ты ниспослал мне такое испытание? – обратился он к Всевышнему, молитвенно воздев руки. – Я всегда преданно служил тебе. Неужели мне суждено умереть здесь рядом с безумцем, выдающим себя за Тамандуаре?
   Отчаяние Антонио было безгранично. Перед его глазами стремительно промелькнула вся его жизнь.
   – Знать, права была матушка, не хотевшая отдавать меня в школу для иезуитов. Лучше было бы пойти мне по стопам отца и стать альгвазилом, – сокрушался он.
   – Пора! Не будем терять драгоценное время, – раздалась португальская речь. Индеец приблизился к Антонио и дотронулся до его плеча. – Не страшись, ритуал не займёт много времени. Обещай, что сразу отправишься к Килиан. Нить судьбы приведёт тебя к ней. Богиня луны поможет тебе совладать с моими пороками.
   Тамандуаре подвёл Антонио к жертвенному камню. Монах глянул на хрустальный череп, всё ещё находившийся там, как вдруг испытал непреодолимое желание взять его в руки.

Глава 15

   Невидимая волна подхватила и закружила Антонио – те же ощущения описал монах Оканья в своём дневнике. Монтойя летел через чёрную бездну, пока впереди не забрезжил свет. И тогда иезуит увидел Куэлап. Прежде он никогда не бывал здесь, тем не менее ничуть не сомневался, что именно этим городом некогда правил Паи Суме. Более того, помимо своей воли Антонио вдруг осознал себя сторонним наблюдателем или очевидцем событий, случившихся в древнем поселении за крепостными стенами много веков назад.
   …Паи Суме лежал на смертном одре. Говорил стоявший рядом Тупи:
   – Целители утверждают, что ваша душа [100 - Индейцы многих племён считали, что здоровьем тела (организма) управляет душа.] отравлена, но они никак не могут найти противоядие. У меня есть подозрение…
   – Говори! – Паи Суме с трудом вымолвил единственное слово.
   – Боюсь прогневать вас, отец, ибо вы всегда благоволили к Тамандуаре. Он считается вашим любимчиком. Не скрою, это вызывает раздражение многих знатных чачапойцев.
   – Ты слишком многословен, – прошептал властитель Куэлапа.
   – Простите меня, отец, но я подозреваю Тамандуаре в вашей немощи. Он жаждет смерти родителя, чтобы самому править Куэлапом завладеть землями чачапойя. Припомните, сколько владений предлагали вы ему на выбор. Одни для него оказывались нехороши, другие малы. Вот он и решился на преступление! – продолжал возмущённо Тупи.
   – Не может быть… Я никогда не поверю… – Голос умирающего властителя был еле слышен.
   – Тогда я позову сейчас шамана, который помог вашему любимцу изготовить смертельное зелье.
   – Приведи его, – согласился Паи Суме.
   Истерзанный пытками индеец, которого к ложу правителя доставила стража, с покорностью признался в преступном сговоре с Тамандуаре.
   – Устранив вас, отец, – не преминул встамить реплику Тупи, – братец непременно принялся бы за меня.
   Слёзы наполнили глаза старика. Он попытался приподняться. Старший сын бросился к нему на помощь.
   – Схватить его… Пытать его, – задыхаясь, приказал Паи Суме.
   Тупи только и ждал того. Сопровождаемый воинами, он направился разыскивать брата. Тамандуаре в компании друзей развлекался стрельбой из лука, ни о чём не подозревая. С отчаянным возгласом «О, мой господин!» к нему бросился в ноги старый слуга.
   – Что с тобой? – удивился Тамандуаре.
   – Тупи затевает страшное коварство. Он обвиняет вас в болезни нашего правителя. Паи Суме приказал арестовать вас и подвергнуть пыткам.
   Кровь бросилась в голову Тамандуаре.
   – Ты лжёшь! Кто подослал тебя? – Молодой человек с ненавистью накинулся на старика и схватил его за горло.
   – Клянусь нашим прародителем, я говорю правду. Ваш брат и стражники, того и гляди, будут здесь, – прохрипел слуга.
   – Что ж, я убью их всех! Кто со мной? – кинул клич друзьям Тамандуаре.
   Молодые чачапойцы, как один, стали на сторону своего господина. И тут же появился вооружённый отряд под предводительством Тупи.
   – Паи Суме, наш отец и великий правитель Куэлапа, приказывает тебе, брат, явиться к нему! – громогласно объявил Тупи. – За неповиновение ты подвергнешься пыткам и смерти.
   Численное преимущество было явно на стороне старшего брата. Тамандуаре мгновенно сообразил, что сопротивление повлечёт за собой не только его смерть, но и гибель его верных друзей. Между тем есть шанс убедить отца, что он не имеет ни малейшего отношения к сразившему его недугу и уж тем более никогда не желал смерти родителю.
   – Я готов следовать за тобой, Тупи, и предстать перед отцом, – согласился Тамандуаре.
   Однако умирающий правитель Куэлапа не внял доводам своего младшего сына и приказал бросить его в подземелье. Друзей Тамандуаре и знатных мужей, сочувствующих ему, изгнали с земель чачапойя.
   Узник потерял счёт дням и ночам. Раздумья о случившемся открыли ему подоплёку коварства старшего брата: движимый алчностью Тупи вознамерился к своим владениям гуарани присовокупить земли чачапойя. В конце концов Тамандуаре решил обязательно поквитаться с обидчиком, если чудом останется жив.
   Судьба оказалась благосклонна к нему. Паи Суме, его отец, отправился к предкам, в иной мир. Из останков великого правителя Куэлапа сделали мумию, которую зашили в мешок и поместили в ритуальный колодец храма мёртвых. Об узнике на время забыли.
   Не успел Тупи завершить похоронные обряды, как пришло известие: на западные рубежи его владений напали многочисленные племена абирон [101 - Полностью исчезли.]. Новый правитель Куэлапа спешно отбыл в военный поход. Воспользовавшись ситуацией, изгнанники, друзья Тамандуаре, под предводительством Колоканна вернулись в город и освободили пленника из заточения. Так Тамандуаре взошёл на трон Куэлапа, а Колоканна стал Верховным жрецом. Однако их правление продлилось недолго.
   Тупи, разбив абиронов, вернулся и узнал, что власть в Куэлапе узурпировал его ненавистный младший братец. На штурм города он не решился, поскольку остатки его войска были измотаны военным походом. Единственное, что оставалось Тупи, – это осадить крепостные стены и взять противника измором. Впрочем, в арсенале коварного интригана имелось ещё одно мощное оружие – подкуп. Оно и сработало самым действенным образом: предатели распахнули городские ворота.
   Тупи ворвался в Куэлап с одной мыслью: убить брата! Но тот успел бежать вместе с Колоканной и бесценным даром Уркучильая, хрустальным черепом.
   …Антонио наблюдал за скитаниями беглецов, длившимися долгие годы. Наконец Тамандуаре и Колоканна добрались до Пайтити, уже в те времена слывшего богатейшим и могущественным городом.
   Скитальцы появились в Пайтити в тот самый момент, когда скончался его правитель. У него остались три сына от разных жён, каждый из которых претендовал на трон. В городе-государстве, насчитывавшем почти двадцать тысяч жителей, царил хаос. На улицах и центральной площади постоянно происходили стычки между родственниками – конкурентами и их сторонниками. Население разделилось на партии по числу сыновей покойного правителя.
   Старший из них предпринял отчаянную попытку захватить храм Солнца, провозгласить себя Верховным жрецом, а затем и правителем. Однако его сводные братья, неожиданно объединившись, осадили, казалось, неприступное убежище. Без пищи и воды узурпатор продержался недолго. Вскоре его прилюдно обезглавили.
   На появившихся в городе чужаков никто не обратил внимания. Зато хитроумный Колоканна сразу сообразил, как можно выгодно воспользоваться ситуацией. Он предложил двум оставшимся в живых конкурентам назначить Верховным жрецом человека стороннего, не разделяющего интересов той или иной партии, а значит, способного навести в городе порядок. Само собой разумелось, что лучшей кандидатуры, нежели Колоканна, на эту роль не найти. Ну а кто станет правителем – пусть решит честный поединок.
   Наследники рассмеялись прямо в лицо Колоканне, но тот не растерялся. Он заявил, что владеет даром богов и готов продемонстрировать его действие во время жертвоприношения. Братья удивились, затем насторожились и, посовещавшись, решили: пусть чужак покажет свои способности. Хуже, дескать, от этого никому не станет.
   Колоканна рассказал Тамандуаре о своей встрече с наследниками. Бывшего правителя Куэлапа охватило смятение: можно ли в столь корыстных целях использовать дар прародителя? Но Колоканна заверил своего господина и наперсника, что бесценная реликвия останется целой и невредимой, зато их ожидает невероятная удача. И Тамандуаре уступил.
   …Антонио, не отрываясь, смотрел на площадь, заполненную людьми. Перед ним разворачивались события, напоминавшие те, что однажды ему привиделись.
   Наследники правителя даже вообразить не могли, какое потрясение произведут на горожан манипуляции Колоканны с хрустальным черепом. Зато теперь они полностью осознали, что власть для них потеряна окончательно и бесповоротно. Жители Куэлапа изгнали несговорчивых братьев из города, Колоканна провозгласили Верховным жрецом, а Тамандуаре – своим правителем. Каждые десять дней главный жрец совершал жертвоприношения в храме Солнца, дабы задобрить могущественного бога Уркучильая.
   Предусмотренная ритуалом необходимость выпивать при этом ещё тёплую кровь жертвы авгура не только не смущала, но, кажется, доставляла удовольствие. В отличие от него Тамандуаре, по обязанности участвовавший в ритуальных действах, лишь делал вид, что вкушает «божественный напиток».
   Благодаря кровавой подпитке Колоканна почти не старел. Жители Пайтити уверовали в его божественность и поклонялись ему с большим пылом, нежели Тамандуаре. А правитель города всё чаще стал задумываться о возможной замене Верховного жреца.
   К тому времени сыну Колоканна исполнилось двадцать пять лет, и ему не терпелось поскорее занять отцовское место. Он легко согласился на предложение Тамандуаре избавиться от родителя в обмен на священную маску змея, олицетворяющую божественную власть её владельца.
   Колоканна свободно передвигался по городу, ничего не опасаясь, так как горожане считали его почти божеством. Воспользовавшись моментом, наёмники убили слуг, сопровождавших жреца, и нанесли тому несколько смертельных ударов кинжалами. Но жизненная сила Колоканна, приумноженная кровью многочисленных жертв, никак не покидала бренного тела. Авгур продолжал сопротивляться, пока один из наёмников не отсёк ему голову боевым топором. Заказчик щедро наградил убийц, а сам потом долго размышлял над необычайной живучестью отца, придя наконец к выводу, что секрет кроется в ритуальном напитке.
   Верховного жреца похоронили со всеми почестями. Тамандуаре «искренне сокрушался» о гибели верного друга, которому был обязан не только жизнью, но и своим нынешним положением. Сын жреца унаследовал и статус его, и имя.
   Шли годы. Тамандуаре старел, а над Верховным жрецом время, казалось, было не властно. Чувствуя приближение смерти, правитель призвал к себе одного из сыновей, чтобы совершить ритуал перерождения.
   Новоявленному Тамандуаре властвовать довелось недолго. Потомки наследников трона, изгнанных из Пайтити, объединились с племенами аймара и абирон, чтобы вернуть себе законные земли. Город-государство не смог устоять перед лавиной воинов, сметавших всё на своём пути. Тамандуаре и Колоканна с жёнами и детьми в сопровождении верных слуг, телохранителей и отряда воинов бежали в Гран-Чако.
   …Антонио видел, как воины Тамандуаре покорили тенетехара и камаюра. Индейцы этих племён населяли земли в округе верхнего течения реки Пилькомайо. Пленники долгие годы возводили город из дерева и камня, украшали его золотом, добытым в отрогах Анд. Наконец-то Тамандуаре обрёл собственное пристанище, на которое никто не вправе посягать.
   Город жил и развивался, население его звалось чачапойя, хотя в жилах горожан текла кровь тенетехара, камаюра, аймара, кечуа и даже мапуче. Словом, вырождение новоявленным чачапойцам не грозило, тем более что воины в леопардовых шкурах то и дело похищали приглянувшихся девиц из соседних племён. Отсюда, вероятно, и пошло поверье о змее-злодее, охотящемся за девушками и юношами и питающемся их кровью.
   Городские аристократы предпочитали жениться на женщинах чачапойя, пусть даже не знатного рода, но обязательно красивых. Для этого в бывшие владения Паи Суме – теперь там правили его потомки – отправлялся специальный отряд. Семьи потенциальных невест получали щедрое вознаграждение, а девушки охотно соглашались связать свои судьбы со знатными мужчинами в Золотом городе. Почти два века назад одна из таких экспедиций закончилась тем, что воины Тамандуаре вернулись домой в сопровождении почти тысячи чачапойцев. Свободолюбивые индейцы отважились покинуть родную землю, чтобы не стать рабами инков. После этого необходимость походов за невестами отпала сама собой.
   Что стало с хрустальными черепами, принадлежавшими Паи Суме и его сыну Тупи, правитель Золотого города не знал. Возможно, потомки небесных странников успели их спрятать, чтобы дары Уркучильая не попали в руки инков. Кстати, инки также почитали Верховного прародителя и поклонялись Виракоче, одному из небесных странников.

   …У правящего Тамандуаре было несколько жён. Старший из сыновей, согласно установленной традиции, становился участником ритуала перерождения, а затем правителем города. Все отпрыски Тамандуаре уживались на редкость мирно и не помышляли узурпировать власть.
   Верховный жрец Колоканна, или, как его называли, Змей, проживал долгую по земным меркам жизнь. Однако божественный напиток не даровал ни одному из жрецов бессмертия. Когда душа очередного Змея возносилась на небеса и устремлялась к прародителю, его место занимал преемник, старший из сыновей.
   Перед взором Антонио пронеслась династия Тамандуаре, правившая Золотым городом. Нынешний правитель был десятым по счёту и последним.
   Затем иезуит увидел, как неизвестная болезнь сразила горожан. Они вымирали семьями. Целители оказались бессильны, мольбы, обращённые к прародителю Уркучильаю, не возымели действия. Толпы отчаявшихся чачапойцев в панике бежали из города, но коварный недуг настиг их в пути. Выжить удалось немногим. Один из счастливчиков, Ипанку, обрёл убежище в редукции Санта-Мария.
   Скончались жёны последнего правителя. Ради спасения своих детей он решился на отчаянный шаг. Колоканна принёс в жертву Уркучильаю нескольких слуг, наполнил ритуальную чашу кровью и опустил в неё хрустальный череп. Божественным напитком Тамандуаре напоил своих сыновей и дочерей, затем испил его сам. Дети Колоканны также отведали напитка. Однако воля прародителя оказалась жестокой: наследники Тамандуаре отправились в мир иной, за ними последовали и отпрыски Колоканны. Потомок небесного странника, сошедшего с небес, и его жрец выжили, чтобы вкусить всю горечь утрат. Рядом с ними остались несколько верных воинов.
//-- * * * --//
   Антонио открыл глаза и вернулся в реальный мир. Поднявшись с холодного каменного пола и оглядевшись, обнаружил, что находится в душном подземелье. На полу распластался бездыханный правитель Золотого города, рядом с ним призрачно мерцал хрустальный череп. Антонио поднял дар прародителя, осторожно уложил его в золотой ларец и отправился в узкий коридор, освещённый скудным светом факелов. Достигнув тупика, он надавил на один из выступавших в стене камней, и та перед ним разверзлась. Монах, поднявшись по винтовой каменной лестнице, очутился в храмовой сокровищнице.
   Всё здесь свидетельствовало о случившейся недавно бойне. На полу беспорядочно грудились окровавленные трупы леопардовых воинов и испанских солдат, сомкнувших смертельные объятия. Чуть поодаль иезуит увидел Змея. Влекомый неведомым порывом, он приблизился к нему. Тело Колоканна было изранено, правое плечо рассечено до кости. Неожиданно жрец открыл глаза. Удивившись самому себе, Антонио не испугался и не отпрянул от него, а, напротив, склонился над умирающим. Колоканна мутным взором посмотрел на монаха и произнёс на языке чачапойя:
   – Я узнал тебя, мой повелитель.
   – Да, Змей, обряд перерождения состоялся, – ответил Антонио почему-то совершенно не своим голосом.
   – Всё потеряно, – едва слышно прошептал Колоканна, – я ухожу к праотцам.
   – Надеюсь, Уркучильай будет милостив к тебе. Прощай, я оставляю город, – сказал Антонио, и на лице Змея промелькнула саркастическая улыбка.
   Когда монах покинул храм Солнца, сумерки уже окутали землю.

   Испанцы развели костры и праздновали победу. В отдельно стоявшем шатре лекарь пытался спасти жизнь Умберто де Сапатеги, но силы оставляли гранда: раны, нанесённые Колоканной, были слишком серьёзны.
   Петроний де Фальконара возносил молитву над телами погибших индейцев, намереваясь поутру предать их земле за территорией города. Он боялся и в то же время разыскивал среди убитых тело Антонио, но до сих пор не нашёл. В какой-то момент Петроний усомнился в справедливости девиза «Всё во имя ордена»: чересчур дорогой ценой обошлись его интересы. Безусловно, золото, добытое экспедицией, изрядно пополнит казну молодого государства, но если бы ещё оно могло вернуть собрата Монтойю.
   Антонио, никем не замеченный, достиг ворот города. Он снял с убитого испанца плащ, завязал в него ларец и, перекинув через плечо ценную ношу, растворился в темноте кампос. Он намеревался пересечь Гран-Чако и достичь Андов. Нить судьбы вела его в храм Луны.
   Путешествие Антонио продолжалось так долго, что он потерял счёт времени. Путник утолял жажду утренней росой, а голод – плодами деревьев. Спал иезуит на голой земле, не опасаясь хищников; несмотря на все лишения, он не чувствовал усталости. Порой монах останавливался в селениях, находившихся в северо-западной части Охотничьей земли. Здешние индейцы мапуче и кечуа не исповедовали христианства и поначалу настороженно встречали чужака. Тот же свободно общался с ними на их родном языке, а за ужином у костра знакомил с преданием о тринадцати небесных странниках, рассказывал он и о том, как в действительности сложились судьбы Паи Суме и его сыновей. Индейцы удивлялись: откуда испанцу известны такие подробности? В ответ на недоумённые вопросы монах отмалчивался. Никак не мог он признаться кому-либо в том, что объединяет в душе два начала – своё собственное, Антонио Монтойи, и Тамандуаре, одного из небесных странников, которому до сих пор поклоняются многие индейцы.
   Наконец он достиг селения мапуче. Некогда его посетил странствующий иезуит-миссионер Игнацио де Оканья, проповедовавший на территории Перу, Боливии, Чили, Аргентины и оставивший подробное описание своих путешествий.
   Вождь Гуалемо, с которым встречался Игнацио, к этому времени умер, и теперь над племенем мапуче властвовал его сын Лойхо. Представ перед вождём, Антонио решительно потребовал:
   – Я хочу видеть Килиан.
   Лойхо с нескрываемым удивлением внимательно оглядел чужестранца.
   – Много лет тому назад здесь уже побывали два монаха, – припомнил он. – Килиан согласилась встретиться с одним из них. Теперь ты являешься с той же просьбой. Но пожелает ли богиня говорить с тобой?
   – Пожелает, – заверил правителя иезуит. – Скажи, что пришёл Тамандуаре.
   – Ты насмехаешься надо мной, монах? – разгневался Лойхо. – Я прикажу вырвать твоё сердце, а из костей сделать флейты!
   Антонио без лишних слов развернул плащ, извлёк из ларца хрустальный череп и направил его прямо на вождя. Глазницы черепа вспыхнули ярким огнём. Вождь и его телохранители на какое-то мгновение оцепенели, а затем рухнули перед иезуитом на колени.
   – Смилостивись и не покарай меня, о, великий и могущественный Тамандуаре! – взмолился Лойхо. – Я тотчас прикажу своему сыну проводить тебя в храм Луны.
//-- * * * --//
   Килиан и Тамандуаре с нескрываемым интересом рассматривали друг друга. Богиня Луны была уже немолода, но всё ещё прекрасна. Антонио, он же Тамандуаре, давно перешагнул свой тридцатилетний рубеж. Его чёрные, как смоль, волосы тронула первая седина, придавшая особую элегантность привлекательной внешности. С тех пор, как серебряная птица приземлилась на плато Наска с тринадцатью посланцами неба, прошло много веков, и боги неоднократно перерождались.
   – Ты прекрасно выглядишь, Килиан, – первым нарушил тягостное молчание новоявленный Тамандуаре, заговорив на языке своей прародины.
   – Я узнаю твой голос, хотя минуло слишком много времени, – тотчас откликнулась взволнованная богиня. – Тогда мы были молоды, полны сил, и клановые предрассудки на новой земле не имели никакого значения. Ты обещал вернуться ко мне, однако не поторопился.
   – Прости меня, Килиан! Я подвергся стольким соблазнам, – прозвучало в ответ искреннее раскаяние.
   – Я рада, Тамандуаре, что ты не забыл языка нашего прародителя. Идём, нам надо о многом поговорить… – И она увлекла за собой гостя в один из многочисленных переходов храма.
//-- * * * --//
   Ранним утром, когда первые лучи солнца коснулись горных вершин, Килиан и Тамандуаре поднялись на небольшое горное плато, зажатое между двумя хребтами, именуемыми Рогами Оленя. Их сопровождали молодые жрицы, нёсшие золотые ларцы, которые принадлежали некогда Нгемапуну, Ванглену, а также Богине Луны и Тамандуаре.
   Девушки извлекли реликвии из ларцов и разложили их на земле наподобие правильного четырёхугольника. Итак, четыре реликвии из тринадцати воссоединились. В тот же миг глазницы черепов вспыхнули; вырвавшиеся оттуда ослепительно яркие лучи сомкнулись в единый энергетический поток, который взметнулся ввысь.
   – Уркучильай непременно получит наше послание и поможет нам, – пообещала Килиан.

   Мапуче пробуждались обычно с первыми лучами солнца. Женщины сразу с головой окунались в домашние хлопоты. Мужчины, если не снаряжались в очередной поход против испанцев, отправлялись на охоту; ребятня – на рыбную ловлю.
   Лойхо покинул своё просторное жилище, чтобы, по заведённому порядку, обойти дозором селение. Случайно взгляд его устремился к Рогам Оленя. Именно в этот момент между хребтами молнией сверкнул мощный поток света и тут же рассеялся в безмятежном небесном просторе.
   Сердце вождя наполнилось радостью и уверенностью в завтрашнем дне. Отныне он не сомневался, что мапуче одолеют любые невзгоды и сохранят свою независимость.

Послесловие

   В настоящее время известно о существовании двенадцати хрустальных черепов, большая часть из которых находится в частных коллекциях. Исследователи паранормальных явлений приписывают этим реликвиям сверхъестественные свойства, в том числе излучение особого рода «психической энергии». В 1964 году в специальной лаборатории фирмы «Хьюлетт & Паккард» был исследован один из черепов. Обнародованные результаты оказались ошеломляющими: возраст черепа насчитывал несколько тысяч лет, весил он более пяти килограммов и был изготовлен из цельного кристалла неизвестного происхождения.
   Последующее доскональное изучение двух черепов, найденных в Гватемале неким антикваром Бобаном (умер в 1909 году), привело к огорчительным выводам: они оказались подделками. Несмотря на фальсификации, интерес к хрустальным черепам не ослабевает до сих пор. Тема сверхъестественных возможностей реликвий периодически всплывает в фильмах и даже компьютерных играх.
   Что же касается представленного читателю романа – я попыталась высказать свою авторскую версию относительно паранормальных артефактов как носителях информации. Насколько мне это удалось, судить вам. Золотой Город Богов в данном случае – собирательный образ. Думаю, что подобных поселений было множество. О таинственных заброшенных городах исчезнувших цивилизаций Южной Америки много писали, им посвящали документальные фильмы. Я лишь попыталась «реконструировать» зарождение, расцвет и упадок одного из них.
   Хотелось бы несколько слов сказать о племени мапуче, единственном индейском народе в Южной Америке, который не был завоеван ни инками, ни испанцами. Война мапуче с конкистадорами продолжалась с краткими перерывами 260 лет и стоила Мадриду многих жизней и огромных средств. Только в 1883 году индейцы были замирены правительством Чили. Но они отказались признать себя побежденными и до сих пор отстаивают свои права на землю и культуру предков. Кто знает, какие магические силы покровительствуют этому племени…
   Государство иезуитов, о котором шла речь в романе, просуществовало до 1768 года. Иезуиты обратили в христианство почти двести тысяч индейцев; они во многом способствовали прогрессу в развитии Парагвая и в определённый период его процветанию. Уникальные архитектурные сооружения – храмы в редукциях отличались великолепием убранства, каждый из них мог вместить до трёх тысяч верующих. Увы, ныне от них остались одни руины.
   Однако иезуиты постоянно конфликтовали с гражданскими властями Парагвая и в силу своей независимости от метрополии выходили победителями. Заинтересованные в ослаблении позиций ордена в Парагвае Испания и Португалия в 1750 году заключили договор, согласно которому, часть редукций объявлялась португальскими владениями. Иезуиты отказались подчиниться этому решению. Разразилась кровопролитная война, окончившаяся победой испано-португальских войск и изгнанием иезуитов со всех испанских земель в Южной Америке.
   К сожалению, Папа Климент XIII (1758–1769) оказался человеком слабовольным. Он не смог, а может быть, не захотел помочь ордену, убоявшись его непомерного влияния в церкви и светской власти. Так что, вероятнее всего, уничтожение государства иезуитов в Парагвае было спланированной акцией Святого престола и светских властей Испании и Португалии. В результате процветающие редукции пришли в упадок; индейцы низверглись в бездну нищеты, многие из них вновь обрели пристанище в сельве. Не случись этого, страны Латинской Америки, возможно, находились бы в настоящее время на другом уровне развития.

Ольга Крючкова Город Богов