Генри Райдер Хаггард
Перстень царицы Савской (сборник)

Перстень царицы Савской

Глава I. Кольцо с древними письменами

   Многие любители географии и этнографии читали книгу моего дорогого друга, профессора Птолеми Хиггса, где он описывает плоскогорье Мур в северной части Центральной Африки, древний город в горах, окружающих это плоскогорье, и племя абиссинских евреев, точнее, их потомков, которые проживают на данной территории. Я говорю «многие» вполне обдуманно, поскольку круг увлечений современного образованного человека очень широк и включает интерес к древностям. Сейчас поясню, что я имею в виду.
   Оппоненты, завистники и недоброжелатели профессора Хиггса, которых у него довольно много по той причине, что его открытия произвели переворот в науке, что он – блестящий автор и одаренный полемист, обвиняли его в преувеличениях и прикрасах, а иногда в откровенной лжи. Например, сегодня один из них опубликовал в утренней газете открытое письмо к некоему известному путешественнику, который несколько лет тому назад читал лекции в Британском обществе, спрашивая его, как в действительности профессор Хиггс пересек пустыню Мур: на верблюде, как он утверждает, или на гигантской сухопутной черепахе?
   Заключавшийся в этом письме намек на шарлатанство привел профессора Хиггса, который никогда не отличался кротким характером, в дикую ярость. Несмотря на все мои уговоры не принимать глупую публикацию близко к сердцу, Хиггс выскочил из дому, прихватив с собой плеть из кожи гиппопотама, которую египтяне называют коорбаш, с твердым намерением рассчитаться с клеветником. Дабы предотвратить скандал, я позвонил автору статьи, человеку бойкому, суетливому и острому на язык, но, к сожалению, слишком тщедушному телом, и посоветовал ему под любым предлогом избежать встречи с профессором Хиггсом. По тому, как он внезапно швырнул трубку, я понял, что он принял мой совет во внимание. Я надеялся на благополучный исход этого инцидента, но на всякий случай связался с адвокатом моего справедливо возмущенного друга.
   В самом начале повествования объясню читателям, что я пишу эту книгу не для того, чтобы выставить в выгодном свете себя и своих друзей, и не ради заработка – я теперь достаточно обеспечен, – а с единственной целью: поведать всю правду, чистую и неприкрашенную. О том, где мы побывали и что с нами произошло, ходит множество слухов, многие из которых не имеют ничего общего с истиной, – именно ее-то я и намереваюсь пролить на свет божий. Сегодня перед завтраком, отложив газету с гнусными инсинуациями, я немедленно телеграфировал Оливеру Орму, герою моей повести, который в настоящее время совершает кругосветное путешествие, и попросил у него разрешения откровенно рассказать обо всех наших приключениях. Спустя десять минут я получил ответ из Токио.
   «Поступайте, как знаете и как считаете нужным, – писал Орм, – но обязательно измените имена. Дело в том, что я собираюсь возвращаться через Америку и опасаюсь интервьюеров. Япония – чудесная страна». Далее следовали сообщения частного характера, которые я опускаю. Оливер всегда посылает очень забавные телеграммы.
   Прежде чем начать нашу историю, сообщу читателям некоторые сведения о самом себе. Меня зовут Ричард Адамс, я сын фермера из Камберленда, моя мать была родом из Корнуолла. Во мне течет кельтская кровь, которой, вероятно, и объясняется моя любовь к странствиям. Теперь я уже пожилой человек, и, полагаю, мой конец не так далек: мне исполнилось шестьдесят пять лет. Из зеркала на меня глядит высокий худощавый господин, мой вес около ста сорока фунтов – да-да, не удивляйтесь: пустыня сожрала весь мой лишний жир, хотя когда-то я походил на Фальстафа; у меня карие глаза и продолговатое лицо, я ношу остроконечную бородку, такую же седую, как и мои волосы. Я по природе своей самокритичен и прямо скажу, да и зеркало не лжет, что по внешнему виду напоминаю старого козла; кстати, туземцы, среди которых я жил, особенно люди племени халайфа, державшие меня в плену, дали мне прозвище Белый козел.
   Но довольно о моей внешности. Что до моей профессии, то я врач, принадлежащий к старой школе. Студентом, а затем молодым доктором я всегда выделялся из своей среды и возвышался над средним уровнем. Однако в жизни человека нередко случаются обстоятельства, которые меняют весь его привычный уклад. Короче говоря, так вышло, что я не пожелал оставаться в Англии, хотя мог благополучно жить на родине и иметь отличную врачебную практику до конца своих дней. Меня тянуло повидать мир, и я на много лет отправился в дальние страны.
   Мне было сорок лет, когда я практиковал в Каире, – упоминаю об этом лишь потому, что именно здесь я познакомился с Птолеми Хиггсом, который уже тогда, молодым человеком, отличался исключительными познаниями в области древностей и лингвистики. Он говорил на пятнадцати языках, причем так, как будто каждый из них был его родным, он свободно читал на тридцати двух языках и разбирал иероглифы с такой же легкостью, с какой любой англичанин читает «Таймс».
   Я лечил его от тифа, но не взял с него вознаграждения, потому что он потратил все свои сбережения на покупку скарабеев и тому подобных экзотических древностей, при виде которых он дрожал от азарта и готов был выложить любые деньги. Этого небольшого одолжения с моей стороны Хиггс никогда не забывал: несмотря на все свои недостатки (я уже упоминал о его вспыльчивом, несдержанном характере), Птолеми был преданным, надежным другом.
   В Каире я женился на женщине из племени коптов. Она принадлежала к коптской знати, и, по преданию, ее род вел начало от одного из фараонов времен Птолемея, что кажется мне вполне вероятным. Она получила хорошее воспитание и приняла христианство, хотя, конечно, по сути своей осталась восточной женщиной, а для европейца жениться на такой женщине очень опасно, особенно если он продолжает жить на Востоке и отрезан от людей своей расы. Женитьба вынудила меня покинуть Каир, переехать в Асуан, тогда малоизвестное место, и практиковать исключительно среди туземцев. Мы жили с женой в полном согласии, пока чума не унесла ее, а вместе с ней и мое счастье. Подробности своего брака я опускаю, потому что для меня все это настолько священно и вместе с тем тяжело, что писать об этом мне трудно. У нас с женой был сын, которого, в довершение всех моих несчастий, украли люди племени махди, когда мальчику исполнилось всего двенадцать лет.
   Теперь я вплотную подхожу к теме повести. Никто другой не напишет ее за меня: Оливеру все время некогда, а Хиггс не в состоянии; там, где дело не касается древностей, он инертен и беспомощен. Итак, делать это приходится мне. Как бы то ни было, если рассказ получится неинтересным, повинен в этом буду я, а не наши приключения, сами по себе весьма необычные.
   Сейчас середина июня, а год назад в декабре, вечером того дня, когда я после многолетнего отсутствия вернулся в Лондон, я постучал в дверь квартиры профессора Хиггса на Гилфорд-стрит. Мне открыла его экономка миссис Рейд, худая неприветливая старушка, которая всегда напоминала мне ожившую мумию. Она сообщила, что профессор дома, но у него к обеду гость, поэтому предложила мне зайти завтра утром. С большим трудом мне удалось убедить ее доложить хозяину, что из Египта прибыл его старый друг и привез нечто такое, что его наверняка заинтересует.
   Через пять минут я вошел в гостиную, которую миссис Рейд указала мне из нижнего этажа, не поднимаясь со мной по лестнице. Это была большая, во всю ширину дома комната, разделенная массивной аркой на две части. Помещение отапливалось камином, перед которым стоял накрытый к обеду стол. В гостиной размещалось изумительное собрание всяческих древностей, в том числе несколько мумий с золотыми масками на лицах, – мумии стояли в ящиках у стены. В дальнем углу над заваленным книгами столом горела электрическая лампа, и там-то я заметил профессора, которого не видел целых двадцать лет, хотя мы постоянно переписывались, пока я не пропал в пустыне. Подле Хиггса сидел его друг, с которым они собирались вместе обедать.
   Но сначала я опишу внешность Хиггса, которого даже его оппоненты признают одним из наиболее сведущих археологов нашего времени и лучших знатоков мертвых языков во всей Европе. Ему около сорока шести лет. Он невысокого роста, коренастый, лицо у него круглое и румяное, борода и волосы огненно-рыжие, глаза, когда их удается разглядеть – мой друг постоянно носит большие синие очки, – маленькие, неопределенного цвета, но пронзительные и острые. Одет он неряшливо и так обтрепан, что говорят, будто полиция нередко задерживает его, принимая за бродягу, когда он появляется на улицах поздно вечером или ночью. Вот так выглядит мой дражайший друг, профессор Птолеми Хиггс, и я надеюсь, что он не обидится на меня за подобный портрет.
   Его друг, сидевший, положив на руки подбородок, за столом и рассеянно слушавший какую-то научную теорию, выглядел совсем иначе, и этот контраст сразу бросился мне в глаза. Это был несколько худощавый, но широкоплечий молодой человек лет двадцати пяти или двадцати шести. Черты его лица отличались правильностью, глубоко посаженные карие глаза смотрели немного жестко, волосы были темные, коротко стриженные; он производил впечатление человека мыслящего, а улыбка придавала всему его облику чрезвычайное обаяние. Его звали капитан Оливер Орм, он отлично знал военное дело, что и доказал во время Южноафриканской войны, с которой тогда только что вернулся.
   Честно признаюсь, Орм имел вид человека, которому не слишком-то благоволит судьба, на его симпатичном лице отражалось уныние. Может, это и привлекло меня к нему с первой же встречи: я увидел в нем родственную душу, поскольку меня судьба тоже не баловала благосклонностью вот уже много лет.
   Пока я стоял в тени, разглядывая хозяина дома и его гостя, Хиггс, оторвавшись от папируса или какого-то манускрипта, который он читал, поднял голову и заметил меня.
   – Кого черт принес? – воскликнул он резким пронзительным голосом, словно злился или был чем-то недоволен. – Кто там? Что вы прячетесь?
   – Только что, – сказал его друг, – ваша экономка доложила, что вас желает видеть один из старых друзей.
   – Она наговорит, вы ее больше слушайте, – проворчал Хиггс. – Я что-то не припомню, чтобы у меня был друг, лицом и бородой напоминающий козла. Подойдите-ка поближе, сэр.
   Я вошел в освещенное лампой пространство и остановился.
   – Кто бы это мог быть? – забормотал Хиггс. – Лицо, вроде, как у старого Адамса, но бедняга умер лет десять назад. Мне писали, что его захватили в плен люди из племени халайфа. Почтенная тень давно скончавшегося Адамса, прошу вас, будьте любезны отрекомендоваться, чтобы нам попусту не тратить время.
   – Ни к чему, мистер Хиггс, вы уже назвали мое имя. Я решил непременно разыскать вас, и, я смотрю, вы держитесь молодцом, а ваши волосы даже не поседели.
   – Нет, в них слишком много пигмента. Прямое следствие сангвинического характера. Ну, мистер Адамс, – так как вы, разумеется, Адамс, – я рад видеть вас, особенно потому, что вы так и не ответили на мое письмо, в котором я спрашивал, где вы раздобыли того скарабея времен Первой династии, чью подлинность до сих пор оспаривают некоторые невежды и недоучки. Адамс, старина, тысячу раз привет тебе! – Он схватил меня за руки и начал трясти их, потом заметил у меня на пальце кольцо: – Что за вещица? Очень интересная. Ладно, поговорим об этом после обеда. Вот познакомьтесь с моим другом, капитаном Ормом, небезуспешно изучающим арабский язык, но маловато смыслящим в египтологии.
   – Мистер Оливер Орм, – поклонился мне молодой человек.
   – Да-да, или капитан Орм, как угодно. Он не служил в регулярных войсках, хотя прошел всю Вторую англо-бурскую войну и трижды ранен, один раз в грудь навылет, так что пуля пробила легкое. Вот отведайте, господа, супу. Миссис Рейд, принесите еще один прибор. Я ужасно голоден; ничто так не возбуждает мой аппетит, как разворачивание мумий, – это требует огромного напряжения ума, не говоря о затрате физических сил. Ешьте, пожалуйста, а беседовать будем потом.
   Мы принялись за обед. Хиггс ел много, вероятно, потому, что состоял в то время членом общества трезвости. Орм во всем соблюдал умеренность, а я и вовсе воздержался от мясных блюд, поскольку привык к растительной пище. В конце обеда мы с капитаном наполнили стаканы портвейном, Хиггс налил себе воды, набил большую пенковую трубку и передал нам сосуд с табаком, некогда служивший урной, в которой хранилось забальзамированное сердце древнего египтянина.
   – Ну, мистер Адамс, – произнес Хиггс, когда мы тоже набили свои трубки, – поведайте нам, как вам удалось вернуться из страны теней. Давай выкладывай свою историю, дружище, мы сгораем от любопытства.
   Я снял с пальца кольцо, на которое Птолеми уже обратил внимание, – золотой перстень такого диаметра, что взрослая женщина могла бы носить его на большом или указательном пальце; перстень был украшен чудесным сапфиром с вырезанными на нем архаическими письменами. Я указал на надпись и спросил Хиггса, сможет ли он прочесть ее.
   – Прочесть? Разумеется, – ответил он, доставая специальную лупу. – А ты сам, старина, разве не можешь? Ах да, я помню: ты никогда не умел прочесть ни одной надписи старше шестидесяти лет. Ого! Это древнееврейские письмена. Ага! Есть! – И он прочел вслух: – «Дар Соломона, великого царя Израиля, любимца Яхве, прекрасной Македе Савской, премудрой правительнице Сабы, дочери царей». Вот что написано на кольце, Адамс, – чудесное кольцо. Царица Савская, Бат-Мелохим, дочь царей, и добрый старый Соломон. Превосходно! Превосходно! – Хиггс попробовал золото на язык и подержал кольцо в зубах. – Гм! Где вы раздобыли эту штуку, мистер Адамс?
   – О, – ответил я со смехом, – разумеется, там же, где всегда, то есть в Каире. Я купил кольцо у погонщика ослов за тридцать шиллингов.
   – Ну да? – недоверчиво спросил Хиггс. – Я думаю, что камень в кольце стоит дороже, хотя, вероятно, он поддельный и надпись тоже… Адамс, – добавил он сурово, – вы решили подшутить над нами, но еще никому на свете не удалось провести Птолеми Хиггса. Кольцо – бессовестная подделка, но кто нанес надпись? Этот человек отлично знает древнееврейский язык.
   – Я вовсе не собирался над вами подшучивать, – признался я, – никто, кроме вас, мистер Хиггс, не говорил мне, что надпись древнееврейская. Сказать по правде, я полагал, что она древнеегипетская. Я ручаюсь только за то, что кольцо дала мне или, вернее, одолжила женщина, носящая титул Вальда Нагаста. Считается, что она прямой потомок царя Соломона и царицы Савской.
   Хиггс снова поднес кольцо к глазам и стал внимательно разглядывать, потом, словно по рассеянности, опустил перстень к себе в карман.
   – Я не хочу спорить и показаться невежливым, – ответил он со вздохом, – и выражу только свое мнение. Если бы все это рассказал мне не ты, старина Адамс, а кто-нибудь другой, я назвал бы его лжецом и шарлатаном. Любому школьнику известно, что «Вальда Нагаста» означает «дочь царей Эфиопии», а «Бат-Мелохим» – это «дочь царей» по-древнееврейски.
   Капитан Орм усмехнулся и заметил:
   – Теперь я понимаю, почему вы не популярны среди археологов, мистер Хиггс. Ваша манера полемизировать напоминает телодвижения первобытного дикаря, размахивающего каменным топором.
   – Если не желаете прослыть невеждой, Оливер, лучше лишний раз не открывайте рот. Люди с каменными топорами давно вышли из первобытного состояния. Пусть доктор Адамс изложит нам свою историю, а потом станете критиковать.
   – Я не уверен, что капитану Орму будет интересен мой рассказ, – произнес я, но молодой человек заверил меня:
   – Напротив, мне очень любопытно, и прошу вас доверять мне точно так же, как и мистеру Хиггсу. Я не обману вашего доверия.
   Я на мгновение задумался, потому что первоначально планировал поделиться своими приключениями только с профессором, – человеком хоть и грубоватым, но умным, знающим и порядочным. Однако интуиция побудила меня сделать исключение в пользу Оливера Орма. Он нравился мне: в его карих глазах таилось что-то привлекательное. Кроме того, я убедил себя, что не случайно столкнулся с капитаном в доме Хиггса: в таких вопросах я фаталист.
   – Разумеется, мистер Орм, – ответил я, – ваша интеллигентная внешность и дружба с профессором Хиггсом – достаточно веские аргументы в вашу пользу. Только поклянитесь мне, что, пока я жив, вы никому не передадите ни единого слова из того, что сейчас услышите.
   – Клянусь, – торжественно произнес он.
   – Вы хотите, чтобы мы оба поцеловали Библию, так, что ли? – спросил Хиггс. – Признавайтесь, мистер Адамс, где вы достали это кольцо, где провели последние десять лет и откуда возвратились?
   – В течение пяти лет я находился в плену у племени халайфа. Следы этого «удовольствия» вы увидели бы на моей спине, если бы я разделся. Полагаю, что я – единственный неверный, кого халайфа оставили в живых, и случилось это лишь потому, что я врач, а значит – полезный человек. Остальное время я провел в странствиях по североафриканским пустыням, разыскивая своего сына Родрика. Вы помните моего мальчика, мистер Хиггс? Вы должны бы помнить его, ведь вы – его крестный отец и я несколько раз присылал вам его фотографии.
   – Да-да, – закивал профессор с добродушным видом, – я как раз на днях случайно нашел письмо Родрика с рождественскими поздравлениями. Но что произошло, дорогой Адамс? Я ничего не слышал об этом.
   – Несмотря на мой запрет, сын пошел вверх по реке поохотиться на крокодилов, – ему было в то время двенадцать лет, и дело происходило вскоре после смерти его матери. Его похитили люди из племени махди и продали в рабство. С тех пор я не прекращал искать его, но бедного мальчика продавали из племени в племя, и только его музыкальные способности и слава о них помогали мне время от времени находить его следы. За великолепный голос арабы называют его сладкоголосым египетским певцом, и он, по-видимому, научился хорошо играть на местных музыкальных инструментах.
   – А где он теперь? – спросил Хиггс тоном человека, который боится услышать ответ.
   – Он – любимый раб или был таковым у варварского негритянского племени фангов, которое обитает далеко в северной части Центральной Африки. Освободившись из плена, я принялся искать сына, и на это ушло несколько лет. К фангам по торговым делам отправилась экспедиция бедуинов, я переоделся бедуином и пошел с ними. Однажды вечером мы остановились у подножия холма, неподалеку от стен святилища, в котором хранится крупнейший идол племени. Я верхом подъехал к стенам и через ворота услышал красивый тенор, по-английски певший гимн, которому я научил своего сына.
   Я узнал родной голос. Сойдя с коня, скользнул в ворота и вскоре очутился на открытой площадке, где на возвышении, освещенном двумя светильниками, сидел и пел юноша. Большая толпа народа, окружив, внимательно слушала его. Я увидел его лицо и, несмотря на тюрбан на голове и восточную одежду, несмотря на то, что прошло столько лет, я узнал в нем своего сына. Какое-то безумие овладело мной, и я громко закричал: «Родрик, Родрик!» Он вскочил с места и с ужасом стал смотреть по сторонам. Все вокруг тоже начали оглядываться, и один из присутствующих заметил меня, хотя я прятался в тени.
   С яростным воплем фанги бросились на меня, потому что я осквернил их святыню. Чтобы спасти жизнь, я трусливо – да, трусливо – бежал за ворота. После долгих лет безуспешных поисков я предпочел бежать, чем умереть, и, раненый копьем и несколькими камнями, все-таки добрался до коня и вскочил в седло. Я поскакал прочь от нашего лагеря и, оглянувшись, по внезапно вспыхнувшим огням понял, что фанги напали на арабов, с которыми я прибыл, и жгут их палатки. Дикари, вероятно, считали бедуинов причастными к святотатству. Позднее я узнал, что они истребили всех моих спутников и спасся лишь я один – невольная причина их гибели.
   Я продолжал скакать по крутой дороге. Помню, что вокруг меня во тьме рычали львы. Один из них бросился на моего коня, и бедное животное погибло. Потом сознание мое погрузилось во мрак. Очнулся я на террасе хорошенького домика и увидел, что за мной ухаживает добродушная женщина, по-видимому, принадлежавшая к какому-то абиссинскому племени.
   – Точнее, к какому-то из неизвестных иудейских племен, – насмешливо поправил Хиггс, попыхивая пенковой трубкой.
   – Да, что-то в этом роде. Подробности я изложу позже. Существенно то, что подобравшее меня у ворот племя называется абати, живет в городе Муре и причисляет себя к абиссинским евреям, переселившимся в эти места лет шестьсот назад. Короче, внешним видом они напоминают евреев, религия их – это выродившаяся и сильно упрощенная религия евреев, они умны и культурны, но находятся в последней стадии вырождения вследствие постоянных близкородственных браков. Их войско состоит из девяти тысяч мужчин, хотя три-четыре поколения назад оно включало двести тысяч человек, и живут они в постоянном страхе перед нападением фангов, считающих их своими исконными врагами по той причине, что абати принадлежит замечательная горная крепость, которой раньше владели предки фангов.
   – Что-то вроде Гибралтара в Испании, – заметил Оливер.
   – Да, с той лишь разницей, что абати, которые пока удерживают в своих руках африканский Гибралтар, вырождаются, а фанги, соответствующие испанцам, здоровы, сильны и многочисленны.
   – Что же дальше? – спросил профессор.
   – Ничего особенного. Я пытался убедить абати организовать экспедицию и спасти моего сына, но они рассмеялись мне в лицо. Мало-помалу я пришел к убеждению, что среди них есть только одно существо, действительно обладающее человеческим достоинством, – их наследственная правительница, носившая громогласные титулы Вальда Нагаста, что значит «дочь царей», и Такла Варда, то есть «бутон розы», – красивая и одаренная молодая женщина по имени Македа.
   – Имя одной из первых известных нам цариц Савских, – пробормотал Хиггс, – другую звали Балкис.
   – Мне удалось встретиться с ней под предлогом, что я буду лечить ее, – иначе меня ни за что не допустили бы до нее, такой у них чертов этикет, – и мы долго проговорили с ней. Она сказала, что идол фангов имеет вид сфинкса, вернее, я вывел это из ее слов, потому как сам никогда его не видел.
   – Что? – воскликнул Хиггс. – Сфинкс в северной части Центральной Африки? Хотя отчего ему не быть там? Говорят, первые фараоны имели связи с этой частью страны и даже будто бы они оттуда и происходили. Так писал, в частности, Макризи [1 - Аль-Макризи Таки-ад-дин Ахмед ибн Али (1364–1442) – представитель египетской историографии периода мамлюков; его главный труд «Хитат» содержит разнообразные сведения по истории и географии Египта и сопредельных стран, биографии эмиров и других знаменитых людей. – Здесь и далее примеч. перев.], вероятно, основываясь на местных легендах. Полагаю, у этого идола баранья голова?
   – Правительница сказала мне, – продолжал я, – что у них бытует предание, будто, когда этого сфинкса или бога, у которого, кстати, не баранья, а львиная голова, и которого зовут Хармак…
   – Хармак? – снова перебил меня Хиггс. – Это одно из имен сфинкса – Хармакис, бог зари.
   – …когда этого бога, – повторил я, – уничтожат, племя фангов, чьи предки сделали его, должно будет удалиться из этих мест, перейдя через большую реку, протекающую к югу от них. Я сейчас не помню названия реки, но полагаю, что это один из притоков Нила.
   Я признался царице, что, по-моему, при создавшихся условиях целесообразнее всего для ее народа постараться уничтожить идола. Македа засмеялась и ответила, что это невозможно, ведь идол размером с небольшую гору. Еще она прибавила, что абати давно растеряли отвагу и предприимчивость; они хотят довольствоваться спокойной размеренной жизнью в плодородной, окруженной горами долине, развлекая себя легендами о былом величии своего народа и конкурируя из-за чинов и титулов, пока не настанет день Страшного Суда.
   Я спросил, довольна ли она таким положением, и она ответила: «Разумеется, нет», – но что она могла сделать, чтобы возродить свой народ, она, слабая женщина, последнее звено бесчисленной цепи правителей? «Избавьте меня от фангов, – добавила она с волнением, – и я дам вам такую награду, о которой вы и не мечтали. Древний пещерный город неподалеку отсюда полон богатств, которые собраны его прежними властителями еще задолго до нашего прихода в Мур. Нам эти сокровища не нужны, ибо мы ни с кем не торгуем, но я слышала, что другие народы дорого ценят золото».
   «Мне не надо золота, – ответил я, – я должен освободить и забрать своего сына, который сейчас в плену у фангов».
   «В таком случае начните с того, что поможет нам уничтожить идола фангов. Разве нет таких способов?»
   «Такие способы и средства найдутся», – заверил я ее и попытался объяснить ей свойства динамита и других еще более сильных взрывчатых веществ.
   «Возвращайтесь к себе на родину, – воскликнула она, – привезите это вещество и двух-трех человек, которые умеют с ним обращаться, и я подарю вам все богатства Мура. Только так вы добьетесь моей помощи в деле освобождения вашего сына».
   – Чем же все это кончилось? – спросил капитан Орм.
   – Они дали мне золота и провожатых с верблюдами, которых в буквальном смысле спустили по тайной тропинке в горах, чтобы избежать встречи с фангами, поскольку абати ужасно боятся их. Вместе с этим отрядом я пересек пустыню и благополучно добрался до Асуана. Путешествие продолжалось много недель. В Асуане я простился со своими спутниками – с тех пор прошло около двух месяцев, – и они остались там ожидать моего возвращения. В Англию я прибыл сегодня утром, узнал, что вы, профессор, живы и здоровы, получил ваш адрес и немедленно явился к вам.
   – С какой целью? Что конкретно я могу сделать для вас? – спросил Хиггс.
   – Я пришел к вам, мистер Хиггс, потому что знаю ваш глубокий интерес к древностям и готов предоставить вам случай не только разбогатеть, но и прославиться в качестве ученого, открывшего самые замечательные памятники старины, какие только существуют в мире.
   – А также превосходный случай сложить там голову, – проворчал Хиггс.
   – Что касается вашей помощи, – продолжал я, – я попросил бы вас указать мне человека, который знает толк во взрывчатых веществах и взял бы на себя труд взорвать идола фангов.
   – Вот это осуществимо, – задумчиво произнес профессор, концом трубки указывая на капитана Орма, и прибавил: – Оливер – инженер по образованию, солдат и превосходный химик; кроме того, он говорит по-арабски и вырос в Египте – как раз такой человек вам и нужен, если только он соблаговолит поехать.
   Я с минуту подумал, потом, повинуясь инстинкту, поднял глаза и спросил:
   – Вы примете мое предложение отправиться со мной, капитан Орм, если мы сойдемся в условиях?
   – Еще вчера, – начал тот, слегка покраснев, – я ответил бы вам: «Разумеется, нет». Сегодня я отвечу, что такое возможно при условии, конечно, что мистер Хиггс тоже поедет с нами. Вдобавок я попрошу вас разъяснить мне некоторые частности. Должен также предупредить вас, что во всех трех профессиях, которые упомянул профессор: инженер, солдат и химик, – я только любитель, хотя одну из них знаю довольно хорошо.
   – Не будет ли нескромностью с моей стороны, капитан Орм, если я спрошу, почему последние двадцать четыре часа так резко изменили ваши жизненные планы?
   – Не то чтобы нескромно, но болезненно для меня. – Он снова покраснел, на этот раз довольно сильно. – Лучше всего быть откровенным, и я все объясню. Вчера я считал себя наследником большого состояния, которое должно было перейти ко мне после смерти дяди, чья неизлечимая болезнь заставила меня вернуться из Южной Африки раньше, чем я планировал. Сегодня я с удивлением узнал, что мой дядя год назад тайно женился на женщине, занимающей невысокое положение в обществе, и что у него есть от нее ребенок, к которому, разумеется, перейдет все состояние, ибо дядя умер, не оставив завещания. Но это еще не все. Вчера я полагал, что скоро женюсь, сегодня я в этом не уверен. Та дама, – добавил он с горечью, – которая соглашалась выйти замуж за наследника Энтони Орма, не пожелала стать супругой капитана Оливера Орма, чье состояние не превышает десяти тысяч фунтов стерлингов. Родственники поддерживают ее решение, тем более что она имеет на примете гораздо лучшую партию. Ее отказ выйти за меня замуж намного упростил мое положение, я чувствую себя совершенно свободным от каких-либо обязательств.
   Орм встал и направился в другой конец комнаты.
   – Неприятная история, – прошептал Хиггс. – Эта леди скверно обошлась с вами, капитан. Гадкая особа.
   Профессор продолжил высказываться о вышеупомянутой даме, ее родственниках и судовладельце Энтони Орме в таких выражениях, которые не могут быть напечатаны, иначе эта повесть станет непригодной для чтения в семейном кругу. Несдержанность Хиггса и его злой язык хорошо известны в ученых кругах, так что долго распространяться на эту тему я не стану.
   – Чего я толком не пойму, Адамс, – прибавил он громко, увидев, что Орм возвращается, – и что нам всем следовало бы знать: какова конкретно ваша цель? Что вы собираетесь нам предложить?
   – Боюсь, я плохо разъяснил суть дела. Мне казалось, из моих слов ясно вытекает, что у меня лишь одна цель – вернуть сына, если только он еще жив, во что я твердо верю. Поставьте себя на мое место, профессор. Представьте, что у вас нет никого во всем мире, кроме вашего ребенка, а его похитили дикари. Вообразите, что после многих лет поисков вы услышали его голос, увидели его лицо, теперь уже юношеское, но все равно родное, о котором вы грезили долгие годы. Ведь за это мгновение вы отдали бы тысячу жизней, но все в один миг рухнуло. Озверевшая толпа фанатиков напала на вас, мужество вас покинуло, вы забыли про свою любовь, забыли все, что существует благородного, забыли это под влиянием первобытного инстинкта, который твердил вам только одно: «Спасайся или погибнешь». Подумайте, что этот трус – я имею в виду себя – спасся и жил всего в нескольких милях от сына, которого он бросил, и все же не в силах был освободить его или хотя бы повидаться с ним. Я пытался что-то предпринять, чтобы вызволить сына из плена, но, как я уже сказал, абати еще трусливее меня, хоть я им и благодарен за пищу и кров.
   – Ладно, – буркнул Хиггс, – все это понятно. Вы напрасно мучаете себя за то, что бежали от дикарей. В любом случае вы не помогли бы своему сыну, вам просто-напросто перерезали бы горло, да и ему заодно с вами.
   – Не знаю, – покачал я головой, – я так долго готовил себя к тому, что вырву своего сына из рук дикарей, что мне кажется, будто я опозорился. И вот теперь мне представился счастливый случай, я ухватился за него, как за соломинку. Эта женщина, Вальда Нагаста, она же Македа, сделала мне определенное предложение, которое она, по всей вероятности, не довела до сведения своего государственного совета и не спросила мнения своих министров. «Помогите мне, – сказала она, – и я помогу вам. Спасите мой народ, и я постараюсь спасти вашего сына. Я в состоянии заплатить за вашу помощь и за помощь тех, кто приедет вместе с вами». Я изложил ей свои опасения: дескать, никто не поверит моему рассказу; в ответ на это она сняла с пальца кольцо, находящееся теперь в вашем кармане, мистер Хиггс, и произнесла: «Мои предки, королевы нашего племени, носили этот перстень со времен Македы, царицы Савской. Если в вашей стране есть ученые люди, они прочтут на кольце имя этой женщины и поймут, что я говорю правду. Возьмите кольцо в качестве доказательства, а заодно столько золота, сколько нужно, чтобы купить то вещество, о котором вы говорили, то самое, что изрыгает пламя, разрушающее целые горы; привезите с собой двоих-троих мужчин, умеющих управляться с этим веществом, – но не больше, потому что, если их будет много, мы не сможем перевезти их через пустыню, – и возвращайтесь, чтобы спасти своего сына и мой народ». Вот и все, мистер Хиггс. Так вы согласны отправиться со мной, или мне придется искать людей в другом месте? Решайте скорее, у меня мало времени – мне нужно вернуться в Мур раньше, чем начнется сезон дождей.
   – Вы принесли с собой что-нибудь из того золота, которое вам дала Македа? – спросил профессор.
   Я достал из кармана сюртука кожаный мешочек и высыпал часть его содержимого на стол. Хиггс внимательно осмотрел золото.
   – Монеты в форме колец, – заключил он, – англо-саксонские или какие-нибудь другие; к какому времени они относятся, определить трудно, но по внешнему виду я предположил бы, что они имеют примесь серебра, да-да, кое-где почернели, следовательно, это очень старинные монеты.
   Он достал из кармана перстень, поднес к нему сильную лупу и подробно исследовал камень.
   – Все, вроде бы, в порядке, – заключил он, – и, хотя в свое время меня не раз надували, я научился не ошибаться. Адамс, а вы обязаны вернуть кольцо? Никак нельзя оставить его себе? Вам лишь одолжили его? Вот досада! Ладно, забирайте, мне оно не нужно. Рискованное предприятие, и, если бы мне предложил его кто-нибудь другой, я послал бы его подальше… обратно в Мур. Но ты, дорогой Адамс, мальчик мой, однажды спас мне жизнь и не взял с меня ни гроша, ты знал, что мне тогда приходилось туго, и я этого не забыл. К тому же мои дела в Англии не так уж хороши вследствие одной ссоры, о которой ты, вероятно, не слышал в Центральной Африке. Короче, я поеду с тобой. Вы что скажете, Оливер?
   – Я однозначно согласен, – оживился капитан Орм. – По правде говоря, мне все равно, куда ехать.

Глава II. Рискованное предприятие

   В эту минуту на улице возле дома поднялся шум. Входная дверь хлопнула, промчалась извозчичья пролетка, засвистел полицейский свисток, раздались тяжелые шаги и возглас: «Во имя короля!» На него ответили: «А также во имя королевы и всей королевской семьи! Если хотите, то получайте, тупоголовые, толстобрюхие ищейки!» Последовал неописуемый грохот, словно люди и вещи тяжело катились вниз по лестнице и вопили от ярости и ужаса.
   – Какого черта! Что там происходит?! – закричал Хиггс.
   – По голосу это Сэмюэл, сержант Квик, – смущенно ответил Орм. – Что бы это могло означать? А, знаю! Это, наверное, имеет отношение к той проклятой мумии, которую вы развернули сегодня днем и которую просили доставить к вам домой нынче вечером.
   Дверь распахнулась, и в комнате появилась высокая фигура с солдатской выправкой, несшая на руках завернутое в простыню тело. Квик подошел к столу и водрузил на него мумию прямо посреди тарелок и стаканов.
   – Очень сожалею, – обратился он к Орму, – но по дороге я потерял голову усопшей. Полагаю, это случилось у подножия лестницы во время стычки с полицией. Защищаться было нечем, сударь, и я обратил против стражей порядка эту мумию, думая, что она достаточно крепкая и плотная. Вынужден признаться, что голова покойницы отлетела. Ее, наверное, арестовали полицейские.
   Как только сержант Квик умолк, дверь опять отворилась: показались двое растерянных блюстителей порядка, один из которых держал за длинные седые волосы голову мумии, стараясь отвести ее как можно дальше от своего тела.
   – Как вы смеете врываться в мой дом? Вы превышаете свои полномочия! – возмутился Хиггс.
   – Вот, возвращаем вашу вещицу, – ответил один из полицейских, указывая на покрытую простыней фигуру на столе.
   – А вдобавок ее голову, – добавил второй, поднимая ужасную находку. – Мы остановили этого господина, – полицейский указал на Квика, – и потребовали объяснений, куда он несет по улице человеческое тело. В ответ он напал на нас и ударил мумией. За такое хулиганство мы обязаны его арестовать. Ну, служивый, – обратился полицейский к сержанту Квику, – вы сами пойдете с нами или прикажете тащить вас волоком?
   Сержант, казалось, онемел от гнева и сделал движение по направлению к лежавшей на столе мумии, намереваясь использовать иссохшее тело для самообороны, а полицейские вытащили дубинки и приготовились от души угостить драчуна.
   – Прекратите! – Орм встал между сражающимися. – С ума посходили, что ли? Эта женщина умерла около четырех тысяч лет назад. Имейте хотя бы каплю почтения.
   – Черт возьми, – выругался полисмен, державший в руках голову, – это, похоже, одна из тех мумий, которые выставляют в Британском музее. Она очень старая и хорошо пахнет, да? – Он понюхал голову и положил ее на стол.
   Затем последовали бурные объяснения, и после того, как оскорбленное самолюбие блюстителей закона ублаготворили несколькими стаканами портвейна и листом бумаги, на котором обозначили имена всех замешанных в происшествии, в том числе и мумии, полицейские удалились.
   – Послушайте меня, бобби [2 - Бобби – нарицательное обозначение полицейских в Англии.], – услышал я через дверь негодующий голос сержанта, – не всегда верьте своим глазам. Если человек падает на улице, он не обязательно пьян, он может быть, к примеру, сумасшедшим, или голодным, или эпилептиком; тело, даже если оно холодное, не дышит и не гнется, не обязательно труп убитого – это может быть мумия, следовательно, никакого преступления и в помине нет. Разве я, надев вашу синюю форму, сделался бы полицейским? Надеюсь, что нет, к чести армии, к которой я по-прежнему принадлежу, хотя и числюсь в запасе. Вам, бобби, надо изучать человеческую природу и развивать наблюдательность, тогда вы сумеете отличать свежий труп от мумии, а заодно узнаете массу других вещей. Зарубите себе на носу мои слова, и вам обоим дадут повышение, вы станете начальниками, вместо того чтобы до самой пенсии подбирать пьяниц на улицах. Спокойной ночи, господа.
   Когда все утихло, мумию перенесли в спальню профессора, поскольку капитан Орм заявил, что ему трудно говорить о делах в присутствии мертвого тела, пусть даже ему четыре тысячи лет. Мы вернулись к нашей беседе, и я по предложению Хиггса набросал краткое соглашение, текст которого вызвал возражения у профессора и капитана: оба требовали, чтобы вся возможная прибыль была распределена между нами поровну. В случае смерти кого-либо из нас его доля отходила к его наследнику или наследникам.
   Я сказал, что не хочу ни сокровищ, ни древностей, а только найти и вернуть своего дорогого мальчика. Но Хиггс и Орм убедили меня, что мне, как и большинству людей, в дальнейшем понадобятся деньги, а моему сыну в случае его удачного побега они будут крайне необходимы, и в итоге я сдался.
   Капитан Орм со свойственной ему щепетильностью потребовал, чтобы обязанности каждого из нас были точно расписаны, и меня назначили руководителем экспедиции, Хиггса – собирателем древностей, переводчиком и третейским судьей, разрешающим всяческие споры, капитана Орма – инженером и военачальником. Мы условились также, что в случае расхождения во мнениях тот, кто не согласен с товарищами, обязан выполнять распоряжения авторитетного в данной области лица.
   Когда этот необычный документ был переписан набело, я подписал его и передал профессору. Тот несколько мгновений раздумывал, но, бросив взгляд на перстень царицы Савской, тоже подмахнул соглашение и, пробормотав, что он старый дурак, протянул бумагу через стол Орму.
   – Подождите-ка, – вмешался капитан, – я позабыл кое-что. Мне хочется, чтобы мой старый сослуживец, сержант Квик, поехал с нами. Он очень полезный человек, особенно если нам придется иметь дело с взрывчатыми веществами, с которыми он много лет возился в инженерных войсках и разных других местах. Если вы не против, я позову его и спрошу, согласен ли он ехать с нами. Он, вероятно, где-то поблизости.
   Я кивнул, решив по сцене с мумией и полицейскими, что сержант и в самом деле полезный нам человек. Так как я сидел ближе всех от двери, я распахнул ее перед капитаном, и сержант, который в тот момент, очевидно, опирался о нее, в буквальном смысле слова ввалился в комнату, напомнив мне потерявшего равновесие деревянного солдатика.
   – Так-так, – покачал головой Орм, когда его протеже, нисколько не изменившись в лице, поднялся на ноги и стал во фрунт. – Какого черта ты делал за дверью? Шпионил?
   – Никак нет, капитан. Я нес караул, опасаясь, что полиция передумает и вернется. Будут приказания, капитан?
   – Да. Мы отправляемся в Центральную Африку, и нужно готовиться к экспедиции как можно скорее.
   – Пакетбот в Бриндизи отходит завтра вечером, капитан, если вы поедете через Египет. Если через Тунис – в субботу в четверть восьмого вечера надо отправляться от станции Чаринг-Кросс. Как я понял, вы берете с собой оружие и взрывчатые вещества, поэтому требуется время, чтобы упаковать их должным образом.
   – Подслушивать стыдно, сержант.
   – Двери в старых домах закрываются неплотно, капитан, а этот господин, – Квик указал на профессора, – обладает голосом пронзительным, как свисток. Прошу не обижаться, сударь. Звонкий голос дает человеку массу преимуществ, но не тогда, когда идет конфиденциальный разговор в доме с хлипкими дверями. – На лице сержанта Квика не дрогнул ни один мускул, но я заметил, как блеснули его насмешливые серые глаза под нависшими бровями.
   Мы все расхохотались, в том числе и Хиггс.
   – Так вы, мистер Квик, согласны поехать с нами? – Орм быстро перевел разговор на другую тему. – Я полагаю, вам ясно, что дело очень рискованное и что вы, возможно, не вернетесь домой.
   – Спион-Коп [3 - Имеется в виду сражение за холм Спион-Коп 24 января 1900 года в ходе Второй англо-бурской войны.] тоже был рискованным делом, капитан, как и операция в траншее, откуда вернулись лишь мы с вами да матрос, но все-таки мы выжили. По-моему, капитан, никакой опасности вообще не существует. Человек рождается в положенный час и умирает в положенный час, и, что бы он ни делал в промежутке между этими двумя часами, это ровно ничего не меняет.
   – Я придерживаюсь того же мнения, сержант, – промолвил я, – в этом отношении мы с вами единомышленники.
   – Многие думали так же, как мы, сударь, с тех пор как старик Соломон подарил своей возлюбленной эту штучку. – Квик указал на перстень царицы Савской, лежавший на столе. – Но простите меня, капитан, какое мне положат жалованье? Я не женат и не содержу собственную семью, но у меня есть сестры, а у них дети; пенсию ведь не выплачивают, если солдат умирает. Не думайте, что я жадный человек, капитан, – поспешно добавил он, – но, как вы понимаете, что написано пером, того не вырубишь топором. – И он указал на наше соглашение.
   – Вы правы, сержант, – кивнул Орм. – Сколько вы желаете получать?
   – Ничего, кроме моего содержания, капитан, если мы не добудем сокровища. Но если фортуна окажется благосклонной к нам, пять процентов, я полагаю, не слишком много на мою долю?
   – Пусть будет десять процентов, – предложил я. – Сержант Квик рискует жизнью точно так же, как и мы.
   – Благодарю вас, сударь, за щедрость, – ответил Квик, – но это многовато, по-моему. Меня устроят пять процентов.
   Так и записали в соглашении, что сержант Сэмюэл Квик получит пять процентов от общей суммы нашего дохода при условии, что будет четко и добросовестно выполнять свои обязанности в ходе экспедиции. Квик подписал бумагу, и ему поднесли стакан виски в ознаменование вступления в дело.
   – Теперь, милостивые государи, – сказал сержант, отказавшись от стула, который предложил ему Хиггс, потому что Квик по привычке предпочитал позу деревянного солдатика у стены, – в качестве скромного пятипроцентного компаньона нашей экспедиции прошу вас дать мне слово.
   Все согласились, и сержант принялся выспрашивать у меня, какова масса той скалы, которую мы хотим взорвать. Я ответил, что точных данных не имею, потому как никогда не видел идола фангов, но предполагаю, что размеры его огромные, – вероятно, не меньше собора святого Павла.
   – Если он к тому же еще и крепок, понадобится мощная взрывная сила, чтоб расшевелить его, – заметил сержант. – Тут пригодился бы динамит, но он занимает слишком много места, чтобы перевозить его через пустыню на верблюдах в большом количестве. Капитан, что скажете о новых видах взрывчатки на основе нитрата аммония? Помните бурские гранаты, которые убили и отравили сотни наших товарищей?
   – Да, разумеется, – ответил Орм, – но теперь появились новейшие взрывчатые вещества – химические соединения, обладающие ужасной поражающей способностью. Мы справимся обо всем этом завтра, сержант.
   – Слушаюсь, капитан, – откозырял тот, – но на какие средства мы их купим? Взрывчатка ведь стоит недешево, а нам ее нужно много. Я подсчитал, что снаряжение экспедиции, включая пятьдесят винтовок военного образца и все к ним относящееся, помимо стоимости верблюдов, обойдется не меньше чем в полторы тысячи фунтов стерлингов.
   – По-моему, – вмешался я в разговор, – Македа дала мне золота приблизительно на эту сумму, потому что больше я просто не смог бы увезти.
   – Если вашего золота не хватит, я, хотя и небогатый человек, готов одолжить фунтов пятьсот, – пообещал Орм. – Не будем пока говорить о деньгах. Дело вот в чем. Все ли вы согласны предпринять эту экспедицию и довести ее до конца, невзирая на трудности и лишения?
   Мы все четверо поклялись, что согласны.
   – Больше никто не имеет ничего добавить? – спросил профессор.
   Я поднял руку и сказал:
   – Позабыл предупредить вас, друзья, что если нам удастся попасть в Мур, никому из нас нельзя влюбляться в Вальду Нагасту. Ее особа священна, и она может выйти замуж только за представителя своего рода. Если кто-либо из нас нарушит это табу и соблазнит ее, нам всем четверым отсекут головы.
   – Вы слышали, Оливер? – усмехнулся профессор. – Полагаю, что предупреждение доктора Адамса относится в первую очередь к вам, ибо мы, все остальные, уже пожилые люди, почти старики.
   – Я все уяснил, – ответил капитан, покраснев по своему обыкновению. – Признаться, друзья, я тоже чувствую себя стариком, и если вы беспокоитесь на мой счет, то совершенно напрасно: чары негритянки на меня не подействуют.
   – Не зарекайтесь, капитан, – неожиданно посоветовал сержант Квик громким шепотом. – Ни за что нельзя поручиться, когда имеешь дело с женщиной. Сегодня она – мед, а завтра – яд, и только Богу и погоде ведомо, в чем тут причина. Не зарекайтесь, а то мы увидим вас однажды ползающим на коленях перед этой самой темнокожей красавицей. Как говорится, лучше уж искушать Провидение, чем женщину, иначе она обернется и сама начнет искушать вас, как сделала это царица Савская в незапамятные времена.
   – Перестань болтать глупости, Сэм, и вызови кэб, – нахмурился Орм.
   Хиггс громко и бесцеремонно расхохотался, а я вспомнил Вальду Нагасту, ее большие глаза и нежный голос и задумался. «Негритянка! Что скажет Оливер, когда перед ним предстанет величественная дочь царей с ее прекрасным лицом, холеным телом и чарующим смехом?»
   Мне показалось, что сержант Квик далеко не такой глупый и простодушный, каким, очевидно, считал его капитан. В тот момент я даже пожалел о том, что Оливер Орм стал участником экспедиции: лучше бы он спокойно жил в Англии, и та дама, которая отвергла его из-за потерянного наследства, продолжала быть его невестой. Я опасался, что Орм вследствие своей молодости не избежит соблазнов, – жаль, что ему так мало лет, – а соблазны для белого человека на Востоке немыслимы, особенно если он хочет добиться успеха в делах.

Глава III. Приключения в дюнах

   За все время нашего трудного перехода через пустыню не случилось ничего такого, чем стоило бы занять внимание читателей, пока мы не вышли из леса и не ступили на равнину, которая окружает горы Мур. В Асуане капитан Орм получил письмо и несколько телеграмм, извещавших его о том, что сын его дяди, маленький ребенок, внезапно заболел и умер, так что он, Оливер Орм, снова сделался наследником большого состояния, которое он считал безвозвратно потерянным для себя; вдова дяди получила лишь пожизненную пенсию. Я поздравил капитана и деликатно намекнул, что, поскольку обстоятельства изменились, нам, вероятно, придется продолжить путешествие в Мур втроем, лишившись общества мистера Орма.
   – Нет, отчего же? – воспротивился он. – Я подписал соглашение и взял на себя обязательства. С какой стати я буду отказываться от них? Я отправляюсь в экспедицию вместе с вами.
   – Конечно, – аккуратно заметил я, – но фортуна улыбнулась вам. Приключение, интересное для образованного, отважного молодого человека, не имеющего капитала, вряд ли понравится богатому джентльмену, который отныне может путешествовать по всему миру в комфорте и роскоши. Вы можете баллотироваться в парламент, стать пэром, жениться на богачке и красавице. Ваша карьера обеспечена. Не собираетесь же вы отказаться от всего этого лишь для того, чтобы умереть от жажды в пустыне или пасть в бою, сражаясь с племенами дикарей?
   – Мистер Адамс, – взвешенно ответил он, – я не горевал, когда потерял богатство, и не стану петь и танцевать оттого, что оно вернулось ко мне. Как бы то ни было, я еду с вами, и вам не отговорить меня. Единственное, что мне придется сделать, поскольку после меня останется много добра, – это написать завещание. Я подготовлю его и отправлю в Англию.
   Как раз в эту минуту вошел Хиггс, а за ним какой-то мошенник-араб, у которого профессор торговал древности. Кое-как выставив продавца за дверь, мы объяснили своему компаньону, как обстоят дела, и Хиггс, отнюдь не эгоистичный, когда речь идет о важных делах, хотя и проявляет этот недостаток в отношении мелочей, согласился со мной и заявил, что, по его мнению, Оливеру следует попрощаться с нами и вернуться домой.
   – Не трудитесь, дорогой друг, – упредил его капитан, – и не расточайте свои доводы. Вот лучше посмотрите. – Он протянул Хиггсу через стол письмо, содержание которого я узнал позже.
   Одним словом, та самая леди, которая была обручена с Ормом и отказала ему, когда он лишился наследства, теперь опять переменила свое отношение к капитану и готова была предстать с ним перед алтарем: она, очевидно, знала о неожиданной смерти ребенка, сына его дяди, хотя ни словом не обмолвилась об этом.
   – Вы ответили на ее письмо? – хмуро спросил Хиггс молодого человека.
   – Нет, – пробормотал Орм и стиснул зубы. – Я и не собираюсь отвечать ей ни письмом, ни лично. Завтра я отправлюсь в Мур вместе с вами и буду путешествовать до тех пор, пока угодно судьбе, а теперь пойду взглянуть на высеченную в скале скульптуру недалеко от водопада. По-моему, потрясающее зрелище!
   – Все в порядке, – сказал мне Хиггс после его ухода, – я очень рад этому и уверен, что Оливер пригодится нам, когда мы столкнемся с фангами. Боюсь, что, если бы Орм уехал, сержант Квик тоже покинул бы нас, а без него мы никак не обойдемся.
   Чуть позже я разговаривал на данную тему с Квиком и повторил ему свое мнение. Сержант выслушал его с почтительным вниманием.
   – Прошу прощения, сударь, – сказал он, когда я закончил речь, – но, по-моему, вы одновременно и правы, и не правы. Всякая медаль имеет оборотную сторону, не так ли? Вы полагаете, что капитану не нужно рисковать жизнью, потому что у него теперь куча денег. Однако деньги, сударь, – это грязь, и, раз капитан подписал соглашение, он должен ехать в экспедицию. Кроме того, я убежден, что ни один волосок с его головы не упадет раньше времени, назначенного судьбой. Ладно, сударь, мне надо присмотреть за верблюдами и за теми еврейскими парнями, которых вы называете абати, а я – кретинами. Знаете, что они натворили вчера? Запустили пальцы в ящики с солью пикриновой кислоты, думая, что это сахар. Ежели в Египте случится нечто подобное, то фараоны перевернутся в своих гробах, а десять казней египетских покажутся детской забавой.
   На другой день мы двинулись по направлению к горной цепи Мур. Следующее событие, достойное того, чтобы упомянуть о нем, произошло в конце второго месяца нашего четырехмесячного путешествия. Мы уже несколько недель странствовали по пустыне. Пару недель назад, если память мне не изменяет, Оливер Орм купил пса по кличке Фараон, о котором я расскажу позже, и мы добрались до оазиса под названием Зеу, где я останавливался, когда пробирался в Египет. В этом оазисе, который не очень велик, зато изобилует чистой водой и финиковыми пальмами, нас приняли гостеприимно, поскольку во время своего первого посещения мне посчастливилось вылечить местного шейха от глазной болезни, а многих его подданных – от разных других недугов. Поэтому, хоть я и стремился поскорее отправиться дальше, я согласился с мнением своих товарищей, что разумно будет уступить желанию проводника нашего каравана, опытного и умного абати по имени Шадрах, и задержаться в Зеу на целую неделю, чтобы дать отдохнуть и подкормиться верблюдам, сильно отощавшим за время перехода через пустыню.
   Этот Шадрах, которого, кстати сказать, его соплеменники по неведомой мне в то время причине звали Кошкой, имел на лице безобразный шрам – якобы след от когтей льва. Львы свирепствовали в здешних местах и в определенное время года, когда им становилось трудно охотиться, спускались с холмов, тянувшихся с востока на запад примерно в пятидесяти милях к северу от оазиса. Хищники без труда перебирались через пустыню, нападали на Зеу и убивали множество скота, принадлежавшего местным жителям, а именно верблюдов и коз, но бывали случаи, что и людей. Бедные поселяне не владели огнестрельным оружием и были беззащитны против зверей. Единственное, что оставалось, чтобы спасти стада, – загонять их на ночь за каменное ограждение, а самим прятаться в хижинах. В эту пору жители с рассвета до заката отсиживались в своих домах, покидая их разве для того, чтобы подбросить хворосту в постоянно пылавшие костры, разводимые с целью отпугнуть хищников, которые при случае забрались бы в деревню.
   Мы прибыли в Зеу как раз в разгар сезона нападений львов, но как-то так вышло, что в течение первых пяти дней мы не видели этих огромных кошек, а только слышали, как они грозно рычат во тьме неподалеку. На шестую ночь нас разбудили вопли, доносившиеся из поселка, расположенного в четверти мили от нас. На рассвете мы решили посмотреть, в чем дело, и встретили унылую процессию, выходившую за ограду селения. Впереди шествовал седовласый старик-вождь, за ним брели полуодетые женщины, громко стенавшие от отчаяния, а позади четверо мужчин несли на плетеной двери что-то ужасное.
   Вскоре мы узнали, что случилось. Два или три голодных льва ворвались через крытую пальмовыми листьями крышу в хижину одной из жен шейха, той самой, чьи останки лежали на двери, загрызли женщину и утащили ее сына. Теперь шейх пришел умолять нас, белых людей, у которых есть ружья, отомстить львам и перестрелять их, иначе звери, отведав человечьего мяса, вернутся в деревню и уничтожат много народу из его племени.
   Через араба-переводчика – Хиггс, увы, не понимал диалекта племени, проживавшего в Зеу, – шейх взволнованно сообщил нам, что хищники залегли среди песчаных холмов неподалеку от селения, спрятались в густых зарослях, окружавших небольшой источник. Он слезно упрашивал нас пойти туда и убить львов, заслужив тем самым благословение всего племени.
   Я ничего не ответил, хотя сердце у меня не лежало к этому делу. Зато Оливер Орм буквально запрыгал от радости, что предстоит охота на львов. То же самое случилось и с Хиггсом, который лишь недавно начал практиковаться в стрельбе из ружья, но уже воображал себя профессионалом. Он громогласно хвастался, будто несколькими выстрелами уложит всех зверей, тем более что львы, как он слышал, чрезвычайно трусливы.
   С того мгновения в моем сердце поселилось предчувствие несчастья. Я, конечно, согласился отправиться с Хиггсом и Ормом, во-первых, за компанию, а во-вторых, я давненько не стрелял львов и хотел свести с ними старые счеты. Ведь свирепые кошки когда-то едва не растерзали меня на горе Мур. Кроме того, я знал пустыню и нравы местного племени гораздо лучше, чем мои товарищи, и мог быть им полезен.
   Мы извлекли из багажа винтовки и патронташи, прихватили с собой две фляги воды и, плотно позавтракав, с утра двинулись в путь. Пред тем как нам выступить, Шадрах из племени абати, проводник каравана и старший погонщик верблюдов – тот самый, которому дали прозвище Кошка, подошел ко мне и поинтересовался, куда это мы собрались. Я честно ответил, и он с тревогой поглядел на меня:
   – Какое вам дело, господин, до этих дикарей из Зеу и до их горестей? Мало ли о чем они вас попросят? Если вам хочется поохотиться на львов, вы сможете сделать это в той стране, через которую мы пойдем; лев – священное животное фангов, и они никогда не убивают этих зверей. Пустыня близ Зеу очень опасна, вам не нужно соваться туда, иначе не миновать беды.
   – Так пойдем с нами, – вмешался профессор, не слишком любивший Шадраха, – вместе с тобой мы будем чувствовать себя в безопасности.
   – Нет, – замотал головой Кошка, – я и мои люди останемся здесь. Только безумцы идут на охоту от скуки, просто ради того, чтобы пострелять. Что вам дались эти львы? Сидите спокойно в Зеу и отдыхайте. Предупреждаю вас, поскольку знаю львов лучше, чем вы: не беспокойте зверей, а то вам несдобровать.
   – Что ты заладил со своими дурными пророчествами? – огрызнулся капитан Орм по-арабски. – С пустыней мы уже ознакомились, а львов еще не стреляли. Валяйтесь себе на циновках, сколько вам угодно, а мы хотим активно проводить время. К тому же мы идем на славное дело: истребить свирепых хищников, наводящих ужас на добрых людей, которые так гостеприимно приняли нас.
   – Пусть будет по-вашему, – произнес Шадрах с улыбкой, которая показалась мне зловещей. – Вот это сделал лев. – Кошка указал на ужасный шрам у себя на лице. – Господь Израиля да охранит вас от бед. Помните, что верблюды отдохнули и послезавтра мы двигаемся в путь, если погода не переменится. Однако если подует ветер и песчаные холмы задвигаются, то никто, оказавшись среди них, не выживет. – Он поднял руку и стал внимательно разглядывать небо, потом что-то проворчал и скрылся за хижиной.
   Все это время сержант Квик стоял неподалеку и мыл оловянную посуду после завтрака. О нашей предстоящей охоте Квик, видимо, не знал. Орм позвал его. Сержант подошел и стал навытяжку. Я отметил про себя, как смешно он выглядит на фоне окружающего пейзажа: высокая фигура Квика была затянута в военный костюм, бесстрастное лицо чисто выбрито, седые волосы аккуратно расчесаны и напомажены, а зоркие серые глаза так и бегали по сторонам, ничего не упуская из виду.
   – Ты пойдешь с нами на охоту, Сэм? – спросил Оливер.
   – Только если вы мне прикажете, капитан. Я обожаю охоту, но если все три господина уйдут, кто будет присматривать за припасами и караваном? По-моему, мне и Фараону лучше нести вахту здесь.
   – Ладно, Сэм, пожалуй, ты прав, только привяжи Фараона покрепче, а то пес побежит за мной.
   – Слушаюсь, – ответил Квик и сделал нетерпеливое движение.
   – Ты что-то еще хочешь сказать? Выкладывай!
   – Видите ли, капитан, я служил среди арабов довольно долго, целых три кампании. – Всех африканцев, живущих к северу от экватора, Квик называл арабами, а населявших территории к югу – неграми. – Я, конечно, очень плохо понимаю их язык, но кое-что я сообразил.
   – А именно? – удивился Орм.
   – Парню, которого они называют Кошкой, очень не нравится наша с вами экскурсия, и он, прошу прощения, капитан, – вовсе не дурак. Это хитрая бестия.
   – Ну, знаешь, Сэм. На всякий чих не наздравствуешься.
   – Совершенно верно, капитан. Раз вы приняли решение, подымайте флаг и плывите, тогда вы наверняка возвратитесь целыми и невредимыми, если так суждено.
   Высказав все наболевшее, сержант зорко оглядел нас, чтобы убедиться, что мы ничего не забыли, быстро удостоверился, что винтовки действуют отлично, объявил полную готовность и возвратился к тарелкам. Никто из нас и помыслить не мог, при каких обстоятельствах нам придется снова увидеть своего товарища.
   Мы вышли за ограду селения, преодолели около мили по оазису и ступили в окружавшие его пески. Нас сопровождала толпа жителей Зеу, вооруженных луками и копьями, во главе которой шествовал вождь, чью жену и сына загрызли львы. Старик сообщил нам, что выслеживал львов, и дал кое-какие наставления. Пустыня здесь отличалась от той, через которую мы шли раньше, и состояла из высоких, крутых песчаных холмов. Некоторые из них достигали в высоту трехсот футов и отделялись друг от друга глубокими ложбинами.
   На некотором расстоянии от Зеу холмы покрывала густая растительность, поскольку из оазиса сюда поступал насыщенный влагой воздух. Вскоре мы очутились в настоящей пустыне и стали карабкаться по осыпавшимся склонам, пока с вершины одного из холмов наш проводник не указал нам ложбину: в Южной Африке ее называют флей. Жестами старик объяснил, что именно там залегли львы. Мы начали спускаться в этот флей: я шел впереди, Хиггс и Орм держались рядом чуть позади меня. Несколько дикарей из Зеу вызвались выгнать львов прямо на нас. Видимость была хорошая. Кустарники здесь, хотя и орошались подпочвенной водой, росли редковато: расстояние от одного до другого достигало около четверти мили.
   Едва мы осмотрели ложбину, как послышалось громкое рычание, и через пару минут мы заметили, что два-три льва доедают какую-то добычу. Мы решили, что это останки сына шейха, которого хищники утащили прошлой ночью. Внезапно из зарослей выскочил крупный лев и помчался по направлению к песчаным холмам. Он находился более чем в двухстах ярдах от профессора, случайно оказавшегося ближе всех к хищнику. Всякий охотник за крупной дичью знает, что на таком расстоянии зверь недосягаем для выстрела. Но Хиггс не знал этого и лишь недавно научился держать ружье в руках, зато, как все новички, был охвачен азартом и жаждой крови. Он прицелился и спустил курок, как будто стрелял в кролика. По какой-то чудесной случайности пуля угодила в льва и пробила ему сердце, так что зверь рухнул наземь, как поваленное дерево.
   – Черт возьми! Вы видали? – возликовал профессор и, даже не остановившись, чтобы перезарядить винтовку, побежал к телу зверя.
   Мы с Ормом, едва придя в себя от изумления, бросились вслед за Хиггсом. Тот преодолел около половины пути, когда из густых зарослей появился второй лев, точнее, львица. Хиггс моментально отскочил вбок и выпустил в нее оставшуюся у него пулю, но промахнулся. В следующее мгновение мы с ужасом увидели, что профессор распростерт на спине, а разъяренная львица угрожающе нависает над ним, хлещет себя хвостом и рычит.
   Я понял: еще несколько секунд – и все будет кончено. Тело львицы было гораздо длиннее, чем у Хиггса, задние лапы располагались далеко от него. Я быстро прицелился, выстрелил и услышал, как пуля ударила в тело зверя. Львица с ужасным воем подскочила, одна из ее задних лап бессильно повисла, и, немного поколебавшись, огромная кошка рванула по направлению к песчаным холмам. Орм, который находился позади меня, тоже выстрелил, его пуля взметнула облако пыли и зарылась куда-то в песок совсем близко от зверя. Оливер успел бы выпалить еще несколько раз, так как ружье у него было многозарядное, но раньше, чем это произошло, львица скрылась за холмом. Бросив ее на произвол судьбы, мы побежали к Хиггсу, опасаясь, что найдем его либо мертвым, либо тяжело раненным, и очень обрадовались, когда профессор вскочил на ноги – даже синие очки не свалились с его носа – и, зарядив винтовку, устремился в погоню за раненой львицей.
   – Вернитесь немедленно! – кричал Орм, следуя за ним.
   – Ни за что! – проревел профессор. – Если вы думаете, что я позволю большой кошке сидеть у меня на животе и не отомщу ей за такой произвол, вы сильно ошибаетесь!
   На вершине первого холма длинноногий Оливер догнал профессора, но убедить упрямца повернуть назад нам не удалось. У него была царапина на лице, из которой обильно сочилась кровь, в остальном же мистер Хиггс не пострадал – пострадало только его самолюбие. Напрасно мы уговаривали его удовлетвориться своей удачей и славой, которую он добыл, застрелив первого льва.
   – Адамс, – ответил он, – ранил львицу, а я предпочитаю убить двух львов, чем одного. Если вы боитесь, отправляйтесь в лагерь.
   Признаться, мне очень хотелось последовать его совету, но Орм рассердился и заявил:
   – Вы что, профессор? Вы, наверное, ощутимо ударились головой, когда падали, иначе не говорили бы такую ерунду. Поглядите, вот следы, видите кровь? Идемте. Мы найдем ее. Но не стреляйте больше на таком расстоянии. В другой раз вам не удастся сразить льва в двухстах шестидесяти ярдах, вы только распалите зверя, он бросится на нас и уничтожит. Да и другие хищники тем временем подоспеют.
   – Ладно, – пробормотал Хиггс, – не обижайтесь. Я просто хотел показать этому зверю разницу между цивилизованным белым человеком и темнокожим дикарем из Зеу.
   Мы отправились дальше, петляя вверх-вниз по крутым склонам песчаных дюн. Нас вела вперед цепочка кровавых следов. После получасового преследования мы заметили раненую львицу на вершине холма ярдах в пятистах от нас. К тому времени нас нагнало несколько жителей Зеу, которые приняли участие в погоне за раненой львицей, но без особого энтузиазма.
   Несмотря на то, что солнце в тот день было скрыто какой-то завесой, жара становилась все нестерпимее, наконец раскаленный воздух закружился над дюнами, подобно миллионам мошек. Странная тишина, необычная даже для пустыни, царила на земле и в небе – слышно было, как отдельные песчинки скатываются по склону. Сопровождавшие нас дикари из Зеу встревожились, указывая остриями копий сначала на небо, а потом на оазис, давно скрывшийся из наших глаз. Улучив мгновение, когда нам было не до них, туземцы исчезли.
   Я предложил товарищам вернуться в лагерь, мотивируя это тем, что, если местные жители заволновались по поводу погоды, значит, у них имеются на то веские причины. Однако Хиггс категорически отказался возвращаться, а Оливер Орм, который, похоже, затаил в душе обиду на профессора, только пожал плечами и ничего не ответил.
   – Пусть эти трусливые обезьяны бегут в свою деревню, что нам до них? – презрительно бросил профессор, протирая свои синие очки. – Глядите, вон наша львица! Налево! Давайте обежим вокруг этого холма и найдем ее.
   Мы так и сделали, но львицу не обнаружили, хотя кровавые следы были совсем свежие. Мы гнались за ней много миль, сначала в одном направлении, потом в другом, пока наконец и Оливер, и я не начали возмущаться бессмысленным упрямством Хиггса. Когда и он уже не надеялся на удачу, мы заметили львицу в ложбине; пока раненая кошка ковыляла по противоположному склону, мы выпустили в нее несколько пуль. Одна из них, вроде бы, угодила в цель, львица упала, но, громко рыча, снова поднялась. По правде говоря, пуля была выпущена из ружья Орма, но Хиггс, подобно всякому неопытному охотнику и страстному спортсмену, заявил, что это он попал в львицу, и мы с Оливером не сочли нужным спорить с наивным новичком: пусть себе тешится!
   Усталые, мы пошли дальше и на самой вершине, на другой стороне холма, увидели перед собой львицу, сидевшую настороже, словно большая собака: она была до такой степени изранена, что могла лишь страшно рычать и бить лапой воздух.
   – Теперь моя очередь, старуха, – воскликнул Хиггс, выстрелил прямо в нее с расстояния в пять ярдов и промахнулся, но второй выстрел оказался удачнее, и хищница покатилась замертво.
   – Дело сделано, – ликуя, подытожил профессор, – давайте снимем с нее шкуру. Львица ведь сидела на мне, когда я валялся на песке, я тоже хочу многие дни сидеть на ней.
   Мы принялись за работу, но погода начинала всерьез беспокоить меня, и, признаться, я предпочел бы бросить убитого зверя там, где он лежал, и поскорее вернуться в оазис. Трудились мы долго, потому что только я один был знаком с техникой снимания шкур, – занятие, к слову сказать, тяжелое и чрезвычайно неприятное при такой жаре.
   Наконец мы перекинули шкуру через ружье, чтобы ее удобнее было нести вдвоем, и освежились водой из фляги. Профессор тайком от меня наспех смыл кровь с лица и рук, хотя я велел беречь воду, пока мы не вернемся на стоянку. Мы двинулись обратно, уверенные, что хорошо знаем дорогу. Однако на самом деле никто из нас не имел понятия, в какой стороне разбит лагерь. Впопыхах мы забыли захватить компас, а солнце, по которому можно было бы ориентироваться, как мы это делали в пустыне, теперь закрывала странная завеса – та самая, что уже давно беспокоила меня. Мы решили вернуться на вершину того песчаного холма, где убили львицу, а оттуда пойти по своим собственным следам. Нам казалось, что осуществить это легко, так как в полумиле от нас находился точно такой же холм.
   Мы не без труда взобрались на него, поскольку львиная шкура была очень тяжелой, и обнаружили, что это совсем не тот холм. Обсудив ситуацию, мы постарались найти свою ошибку и направились к тому холму, который, по нашему мнению, действительно был нам нужен. Увы, мы опять пришли не туда и вскоре поняли, что заблудились в пустыне.

Глава IV. Смертоносный ветер

   – Все вполне объяснимо, – изрек Хиггс с видом оракула. – Эти несчастные холмы похожи друг на друга, как две жемчужины в ожерелье мумии, поэтому невероятно трудно отличить их. Дайте флягу, Адамс, мне смертельно хочется пить.
   – Нет, – коротко ответил я, – потерпите, иначе вас еще больше будет мучить жажда.
   – Вы мне отказываете? А, я понимаю, но вы зря расстраиваетесь. В Зеу скоро спохватятся, что мы не вернулись, и пошлют кого-нибудь нас разыскивать. Нам придется лишь подождать, пока выглянет солнце.
   Пока он говорил, воздух наполнился странными поющими звуками, которые не поддаются описанию. Я знал: они происходят от того, что бесчисленные миллиарды песчинок трутся друг о друга. Мы обернулись, чтобы посмотреть, откуда доносятся эти звуки, и увидели вдали с ужасающей быстротой несущееся по направлению к нам густое облако; впереди него, крутясь столбами и воронками, мчались облака поменьше.
   – Песчаная буря, – объявил Хиггс, и его румяное лицо немного побледнело. – Скверно! Вот что значит утром встать не с той ноги. А во всем виноваты вы, мой друг Адамс. Ведь это вы стащили меня с постели ни свет ни заря, несмотря на мои протесты.
   – Вы несколько суеверны, профессор, – улыбнулся я, – что странно для такого ученого человека.
   – Будешь тут суеверным! – нахмурился он. – Что теперь делать? Спрятаться за холмом и подождать, пока буря пройдет?
   – Не надейтесь, что она минует так скоро. По-моему, все, что нам остается, – это читать молитвы, – заметил Орм. – Похоже, наша песенка спета, – прибавил он немного погодя. – Зато вы убили двух львов, мистер Хиггс, а это уже кое-что. Погибать не так обидно.
   – Хватит издеваться, черт возьми! Если вы умрете, Оливер, мир потеряет не так много, а если умру я, – потеря куда более ощутимая. Я не желаю, чтобы меня замела какая-то песчаная буря. Я хочу жить и написать книгу про Мур.
   Хиггс с благородным возмущением погрозил кулаками надвигающимся облакам песка. В этот момент он напомнил мне Аякса, бросавшего вызов молниям. Тем временем я успел обдумать создавшееся положение.
   – Слушайте, друзья, – начал я, – единственная возможность уцелеть – это остаться здесь, потому что, если мы тронемся с места, нас немедленно засыплет заживо. Смотрите, вот сравнительно твердый участок, где мы должны улечься. – Я указал на гребень холма, который образовался из слежавшегося песка. – Живо ложитесь, – скомандовал я, – и накроемся львиной шкурой. Авось она не даст песку задушить нас. Торопитесь! Пора!
   Не успел я закончить фразу, как, грохоча и ревя, вплотную приблизилась буря. Едва мы успели устроиться, подставив ветру спины и спрятав под львиной шкурой рты и носы, точно так же, как при подобных обстоятельствах поступают с верблюдами, налетел шквал, принеся с собой полный мрак.
   Много часов пролежали мы в неудобных позах, не в состоянии ни выглянуть, ни сказать друг другу хотя бы слово. Кругом стоял несмолкаемый грохот. Лишь время от времени мы приподнимались на локтях и коленях, чтобы стряхнуть со шкуры навалившийся на нее песок, тяжело давивший на наши спины, – иначе он заживо похоронил бы нас. Затаившись под вонючей шкурой, мы маялись от жары и жажды, не имея возможности достать флягу и сделать по глотку воды. Но самые сильные страдания причинял проникавший сквозь нашу легкую одежду песок, до крови натиравший тело. Хиггс бредил и, не переставая, что-то бормотал себе под нос.
   Однако физический дискомфорт сослужил нам хорошую службу, ведь иначе мы, устав и измучившись, заснули бы так, что никогда больше не проснулись. Но это я теперь способен рассуждать здраво, а тогда нам казалось, что мы не вынесем испытаний и погибнем. Позднее Оливер признался мне: последней мыслью, промелькнувшей в его голове, перед тем как он впал в беспамятство, была та, что он сильно разбогател, продав китайцам секрет изобретенной им новой пытки песком, который сыплют на жертву под сильным давлением воздуха.
   Немного погодя мы потеряли счет времени и лишь гораздо позже узнали, что буря продолжалась почти двадцать часов. К концу ее мы все трое, по всей вероятности, находились в полубреду. Тем не менее, я помню ужасающий вой и стоны песка и ветра. Словно воочию, я увидел перед собой лицо Родрика – любимого, давно утраченного мною сына, ради которого я и терпел все эти муки. Следующим видением стало то, что меня пытают дикари, прижигая мне ноги раскаленным железом или направляя на них через лупу сноп солнечных лучей. Со страшным усилием я разлепил веки и увидел, что буря пронеслась, а безжалостное солнце печет мою покрытую ссадинами кожу. Я протер залепленные грязью глаза, посмотрел вниз и заметил два бугра, из которых торчали две пары ног, некогда белых. Вдруг одна пара более длинных ног задвигалась, песок заколыхался, и Оливер Орм поднялся из кучи песка, произнося какие-то непонятные слова. С минуту мы смотрели друг на друга в оцепенении – настолько ужасен был наш внешний вид.
   – Что с Хиггсом? Он умер? – пробормотал Орм, указывая на продолжавшее лежать под песком тело.
   – Нет, не должен, – ответил я, – но надо убедиться.
   Мы с трудом принялись откапывать профессора. Когда мы вытащили его из-под львиной шкуры, лицо Хиггса было мертвенно-бледным, но вскоре мы поняли, что он жив. Профессор пошевелил рукой и застонал. Орм с тревогой взглянул на меня:
   – Что делать?
   – Немного воды улучшит его состояние, – сказал я.
   Наступил решающий момент. Одна из наших фляг с водой опустела еще до бури, но в другой, объемистой и вместительной, замотанной войлоком, до начала стихии оставалось около трех кварт [4 - Кварта – мера объема жидкости в англоязычных странах. Английская кварта равна 1,136 литра.] воды, если, конечно, они сохранились. Не окажись воды, Хиггс не выжил бы, да и мы вскоре последовали бы за ним в мир иной, если бы не подоспела помощь. От волнения руки отказывались мне служить. Дрожащими пальцами я откупорил флягу и зубами вытащил пробку, которую предусмотрительный Квик загнал в горлышко как можно плотнее. Слава богу, вода была цела, она, конечно, нагрелась и стала теплой, но не пролилась и не испортилась. Я велел Орму смочить губы и видел, как он до крови кусал их, чтобы побороть искушение наброситься на флягу и опустошить ее до дна, – так сильно его палила жажда.
   Не сделав ни глотка и поборов себя, как и полагается настоящему мужчине, он передал флягу мне и сказал почти бодро:
   – Вы старший, мистер Адамс, вы и пейте.
   Я тоже преодолел искушение, сел на песок и положил голову Хиггса к себе на колени. Капля за каплей, я влил немного воды меж его распухших губ. Результат был просто волшебный: менее чем через минуту профессор сел, схватил флягу обеими руками и попытался вырвать у меня.
   – Злое себялюбивое животное, – простонал он, когда я отнял у него флягу с драгоценной влагой.
   – Послушайте, мистер Хиггс, – ответил я грубовато, – Орму и мне тоже очень хочется воды, но мы не истратили даже капли. Мы дали бы вам выпить всю воду, если бы это спасло вас, но не спасет. Мы заблудились в пустыне, и воду нужно экономить. Если вы сейчас выпьете воды, через несколько часов вам захочется еще больше, а вскоре вы умрете.
   Он подумал немного, посмотрел на меня и прошептал:
   – Прошу прощения, я понял. Себялюбивое животное – это я. Но, Адамс, во фляге все-таки довольно много воды. Пусть каждый из нас сделает хотя бы по несколько глотков, иначе у нас не будет сил продолжать путь.
   Мы отмерили небольшим стаканчиком, который лежал у меня в кармане, ровно три одинаковые порции воды. Каждому из нас хотелось выпить целый галлон, а довольствовались мы тремя-четырьмя глотками, но это были чудодейственные глотки: мы снова обрели человеческий облик.
   Поднявшись на ноги, мы огляделись и заметили, что окружающий пейзаж сильно изменился. Там, где раньше на сотню футов возвышались холмы, теперь тянулись равнины, а там, где прежде лежали равнины, вздымались холмы. Уцелел только тот холм, на котором мы лежали, потому что он был выше других, а его песчаная поверхность – плотнее. Мы попытались определить по солнцу, в какой стороне расположен оазис Зеу, но не смогли: наши карманные часы остановились, и мы не знали, который теперь час и в каком месте неба должно быть светило. Во всей пустыне не было ровно ничего, что указало бы нам, куда держать путь.
   Упрямый профессор, как всегда, заспорил с Ормом, куда нужно идти, чтобы вернуться в оазис, – направо или налево. Оба они с трудом соображали и были не в состоянии серьезно обсудить положение. Пока они горячились, я присел на песок и заставил себя спокойно подумать. Вдали я увидел неясные формы и принял их за те самые холмы, про которые жители Зеу говорили, что оттуда приходят львы. Однако я тут же поймал себя на мысли, что это могут быть и совсем другие холмы.
   – Послушайте, – сказал я друзьям, – если львы обитают на этих холмах, значит, там есть вода. Попытаемся дойти туда; авось, по дороге увидим оазис.
   Вот так и начался наш суровый поход. Львиная шкура, которая спасла наши жизни во время песчаной бури, стала твердой, как доска, и мы бросили ее, но винтовки взяли с собой. Весь день мы тащились вверх-вниз по склонам дюн, иногда останавливаясь, чтобы сделать глоток воды, и не переставая надеяться, что с вершины следующего холма увидим отряд, руководимый сержантом Квиком, а затем и оазис. Один раз мы воочию разглядели его, зеленый и сияющий, на расстоянии не более трех миль, но когда доползли до вершины холма, за которым, как мы верили, находится оазис, то убедились, что это лишь видение, и впали в отчаяние. Людям, умирающим от жажды, такой мираж в пустыне казался безжалостной насмешкой судьбы.
   Наконец наступила ночь, горы были еще далеко. Мы обессилели и опустились на песок. Нам пришлось лечь лицом вниз, потому что наши спины были так изранены песком и опалены солнцем, что мы не могли лежать на них. К этому времени вода у нас почти закончилась. Внезапно Хиггс что-то сказал и вытянул руку. Мы посмотрели в том направлении и на расстоянии не более тридцати ярдов четко различили выделявшееся на фоне неба стадо антилоп, которые передвигались по хребту песчаной гряды с одного пастбища на другое.
   – Стреляйте, – прошептал профессор, – я промахнусь и только спугну их.
   Бедный Хиггс! Он впал в такое ужасное отчаяние, что сделался скромен. Мы с Оливером поднялись на колени и вскинули ружья, но за это время все антилопы, кроме одной, успели скрыться. Та, что отстала, плелась в двадцати ярдах позади остальных. Капитан спустил курок, но выстрела не последовало: чуть позже мы убедились, что в затвор попал песок. Я тоже целился в антилопу, но солнце слепило мои ослабевшие глаза, а руки плохо мне подчинялись. Плюс ко всему я сильно волновался, ведь от этого выстрела зависела жизнь всех нас. Теперь или никогда! Еще три шага, и животное скроется за холмом.
   Я выстрелил и, поняв, что промахнулся, совсем пал духом. Антилопа сделала прыжок в несколько ярдов по направлению к гребню холма, но, поскольку она никогда раньше не слышала подобного звука, то остановилась, чтобы удовлетворить гибельное для нее любопытство, и поглядела в ту сторону, откуда донесся выстрел. В отчаянии я выстрелил снова, уже почти не целясь, и на этот раз попал антилопе прямо в грудь. Животное рухнуло на месте. Мы кое-как доползли до вожделенной добычи и немедленно принялись за кошмарную трапезу, о которой впоследствии никто из нас не любил вспоминать. По счастью антилопа, похоже, недавно напилась воды.
   После сытной еды наши голод и жажда несколько утихли, мы немного поспали подле трупа животного, потом встали, чувствуя себя более-менее отдохнувшими, отрезали несколько кусков мяса и пошли дальше. По расположению звезд мы теперь точно знали, что оазис находится к востоку от нас. Но между ним и нами, похоже, на много миль простирались все те же песчаные холмы, а впереди нас, по направлению к гряде, характер пустыни менялся. Мы продолжили путь к этой гряде, почему-то решив, что он безопасен.
   Остаток ночи мы провели в движении, а на рассвете поели сырого мяса, запив его остатком воды. Мы уже выбрались из полосы песчаных холмов и ступили на огромную, покрытую голышами равнину, тянувшуюся до самого подножия гор. Казалось, горы эти совсем рядом, но в действительности они располагались на значительном расстоянии от нас. Мы брели вперед, постепенно ослабевая, никого не встречая на пути и не находя воды. Слава богу, что изредка нам попадались небольшие волокнистые кустарники, листья которых мы жевали, потому что они содержали кое-какую влагу.
   Хиггс, самый слабый из нас, сдался первый, хотя в целом он держался довольно мужественно, даже после того, как ему пришлось бросить ружье, – у профессора не хватало сил его тащить, а мы с Ормом не заметили этого вовремя. Когда Хиггс больше не мог стоять на ногах, Оливер взял его под одну руку, а я под другую, и мы повели его: однажды я видел, как два слона таким же образом вели своего раненого товарища.
   Спустя полчаса мне тоже изменили силы. Хотя я уже немолод, обычно я держусь бодро и привычен к пустыне и связанным с ней лишениям – иначе и быть не может, после того как я побывал в плену у племени халайфа. Но теперь я не в силах был идти дальше, остановился и попросил товарищей бросить меня и продолжать путь. Не говоря ни слова, капитан Орм протянул мне свою левую руку. Я с радостью оперся о нее, ведь жизнь дорога всем, особенно если имеешь какую-нибудь цель или желание, которое хочешь исполнить, а у меня были и цель, и желание. В это мгновение я устыдился себя самого и приказал себе идти, пока не умру.
   Так мы плелись втроем: со стороны, наверное, казалось, что относительно трезвый человек тащит под руки двоих пьяных товарищей, пытаясь избежать встречи с полицейским, – в нашем случае со смертью. Мужество и выносливость Орма достойны всяческого восхищения; скорее всего, наша беспомощность внушала ему жалость, поэтому он терпел все невзгоды. Большую роль играла и его молодость – в общем, он находил в себе силы идти дальше и волочь под руки нас двоих. Внезапно он упал, словно его подстрелили, – видимо, потерял сознание. Профессор бредил, но еще сохранял здравый смысл, потому что периодически бормотал:
   – Это безумие – соваться в пустыню только ради того, чтобы угрохать пару львов.
   Я ничего не отвечал ему, но в душе вполне с ним соглашался. Потом сознание Хиггса помутилось, он вообразил, что я священник, стал передо мной на колени на песке и пространно исповедался в своих грехах, которые, насколько я мог судить, состояли главным образом в том, что он незаконно присвоил себе кое-какие древности или, приобретая их, обманул других коллекционеров. Я опасался, что помешательство профессора станет буйным, поэтому не противился, а смирился с отведенной мне ролью и произнес какое-то несуразное отпущение грехов, после чего бедняга Хиггс спокойно улегся рядом с Ормом. Перед моими глазами тоже начали проноситься странные видения ранней юности, и я ощутил, что на меня опускается непроницаемая тьма смерти. Я подумал, что надо развести костер, – во всяком случае, он отогнал бы львов и других хищников, которые иначе растерзали бы нас, прежде чем мы умрем. Но у меня не хватало сил собрать необходимое для костра топливо. В моей винтовке оставалось три патрона – другие я бросил, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. Мною овладело неуправляемое желание выстрелить из ружья – с какой целью, я тогда не мог объяснить; просто я был уверен, что патроны мне больше не понадобятся: ни добыть пищу, ни защититься от диких зверей у меня все равно недостанет сил. Зачем же мне в таком случае патроны? Я подумал: «А вдруг в этой бескрайней пустыне кто-нибудь услышит звук выстрела?», но тотчас усомнился в этом. Ну что же, если никто не услышит – нам всем конец.
   Я приподнялся, сел и сделал первый выстрел, по-детски загадывая, куда же упадет пуля. Дальше я ничего не помню: наверное, я ненадолго заснул. Меня разбудил вой гиены, и, оглянувшись, я увидел совсем неподалеку сверкающие глаза животного. Я прицелился, выстрелил и услышал, как она завыла от боли. «Эта гиена, – мелькнуло у меня в голове, – больше не будет нуждаться в пище». Вокруг царила такая мертвая, угнетающая тишина, что я даже пожалел, что прикончил гиену. У меня оставался один-единственный патрон. Подняв винтовку над головой, я выстрелил в третий раз, потом сжал в своей руке руку Хиггса, как последнее звено, которое связывало меня с человечеством, и лег навзничь.
   Очнувшись, я почувствовал, что глотаю воду, которой кто-то поит меня. Я выпил, кажется, довольно много, но все равно не столько, сколько мне хотелось. Я с трудом приподнялся и огляделся. Звезды ярко сияли в прозрачном воздухе пустыни, в их свете я узнал лицо сержанта Квика, наклонившегося надо мной. Я увидел также капитана: он сидел, озираясь по сторонам тупым взглядом; большой пес желтой масти с головой, как у волкодава, лизал хозяину руку. Это был тот самый пес, которого Орм купил у кочевых туземцев и дал ему кличку Фараон. Чуть поодаль стояли два верблюда.
   – Как вы нас нашли, сержант? – спросил я слабым голосом.
   – Не я вас отыскал, мистер Адамс, – ответил Квик, – а Фараон. В подобном деле он превосходит людей, ведь у нас нет такого обоняния, как у него. Мистер Адамс, вы – доктор, осмотрите, пожалуйста, мистера Хиггса. Мне кажется, он умер.
   Я покосился на лежавшее рядом неподвижное тело и подумал то же самое. Нижняя челюсть у профессора отвисла, он лежал пластом и не шевелился; глаз его я не видел за закрывавшими их темными стеклами очков.
   – Нужно воды, – сказал я, и Квик начал вливать воду в рот Хиггса.
   Тот по-прежнему не подавал признаков жизни. Я расстегнул его одежду, послушал сердце и уловил слабое пульсирование.
   – Надежда на спасение есть, – ответил я на вопросительные взгляды капитана и сержанта. – Мистер Квик, у вас случайно нет с собой бренди?
   – Никогда еще я не пускался в дальний путь без бренди, доктор, – с улыбкой ответил Квик и достал из внутреннего кармана жестяную фляжку.
   – Отлично. Влейте ему в рот несколько капель, – велел я, и сержант тут же выполнил мое приказание, которое немедленно возымело действие: Хиггс замотал головой, сел на песке, открыл рот и закашлялся.
   – Бренди… мерзость… Зачем вы мне дали эту гадость? Я ведь трезвенник! Черти! Вы издеваетесь надо мной? Никогда не прощу! Я хочу воды, воды! – забормотал профессор охрипшим голосом.
   Мы дали ему воды, и он пил много и жадно, пока мы не отобрали у него флягу. Мало-помалу он пришел в себя, поднял на лоб синие очки, которые никогда не снимал, и поглядел на сержанта внимательным взглядом.
   – Понимаю, – кивнул он. – Мы, стало быть, не умерли, однако успели пройти через все предварительные стадии смерти. Вы это помните? Ужасно, да? Откуда взялся Квик?
   – Не знаю, – ответил Орм. – Спросите у него.
   Но сержант уже отошел от нас в сторонку и разжигал небольшой костер, на котором вскоре сварил для нас похлебку. Мы отведали ее, и она показалась нам изумительно вкусной. Когда мы утолили голод, Квик снял с верблюдов несколько одеял и накрыл нас ими.
   – Спите, – сказал он, – мы с Фараоном посторожим вас.
   Когда мы проснулись, солнце стояло высоко, и мы убедились, что все это не мираж, потому что недалеко от нас сидел Квик, разогревавший на костре мясные консервы, а рядом с ним – преданный Фараон, внимательно смотревший то ли на сержанта, то ли на мясо.
   – Поглядите, – Орм указал на горы, – они все еще во многих милях от нас. А мы, безумцы, полагали, что сможем добраться до них.
   Я кивнул и обернулся к Хиггсу, который только что проснулся и являл собой забавное и вместе с тем жалкое зрелище. Его ярко-рыжие волосы торчали во все стороны и были полны песка, белье на нем отсутствовало – видимо, на каком-то этапе нашего многотрудного пути он расстался со своей рубашкой, натиравшей ему свежие ссадины. Когда-то белая кожа вся была обожжена солнцем, а лицо ученого так изменилось, что злейший враг – и тот не узнал бы профессора. Он зевнул, потянулся – добрый знак и для человека, и для зверя – и попросил воды, чтобы помыться.
   – Боюсь, мистер Хиггс, вам придется помыться песком, как это делают чертовы арабы, – с сожалением заметил Квик. – В этой засохшей стране считается роскошью тратить воду на умывание. Я захватил с собой немного вазелина, щетку для волос и зеркало, – добавил он, доставая вещи.
   – Вы правы, сержант, – кивнул Хиггс. – Это преступление – расходовать в пустыне воду на умывание. Никогда больше и думать об этом не стану. – Он взглянул на себя в зеркало, уронил его в песок и воскликнул: – Не может быть! Неужели это я?
   – Осторожнее, сударь, – серьезно сказал сержант. – Давеча вы сами говорили мне, что разбить зеркало – плохая примета, к тому же оно у меня единственное.
   – Уберите его к черту, – обиделся профессор, – оно здесь ни к чему. Доктор, – обратился он ко мне, – смажьте мне лицо и другие больные места вазелином, если только его хватит.
   Я выполнил его просьбу, а потом он намазал меня. Раны, обработанные вазелином, сначала сильно саднили, но вскоре боль прошла. В приподнятом настроении мы сели завтракать.
   – Сержант, – попросил Орм, с удовольствием выпив пятую чашку чаю, – расскажите нам, как было дело.
   – Ничего особенного, капитан. Дикари возвратились без вас, а так как я не знаю их языка, то ничего не понял из того, что они лопотали. Вы исчезли, и через некоторое время я дал понять Шадраху с его компанией, что они должны отправиться вместе со мной, чтобы разыскать вас, неважно, какой дует ветер – смертоносный или нет. Они закричали, что я сошел с ума и что идти бессмысленно, так как все белые путешественники наверняка погибли. Я пригрозил Шадраху, что он тоже умрет, – сержант похлопал по своему револьверу, – только тогда он послал со мной людей.
   – Но мы вас не видели… – удивился Орм.
   – Мы вас не нашли, верблюды отказывались идти, и один человек из племени абати умер от жажды. Понимая тщетность своих усилий, мы, пока не поздно, вернулись в оазис, чтобы переждать бурю. Но Шадрах не захотел вас искать даже после того, как буря закончилась. Убеждать его не имело смысла, и я, признаться, не желал марать руки его кровью и брать на душу страшный грех убийства. Я навьючил двух верблюдов, и мы отправились в путь вместе с Фараоном.
   – Значит, ты, Сэм, верил в то, что мы живы? – по-дружески спросил капитан.
   – Да, верил, но я не мог втолковать абати, что если вы остались в живых, то непременно направитесь в сторону вон той гряды. Я знал, что у вас нет компаса и что без него вам никак не сориентироваться. Я поехал вдоль равнины, время от времени поднимаясь на вершины холмов. Путь занял весь день, а когда стемнело, я остановился, потому что не было видно ни зги. Опечаленный, я сидел посреди этой огромной пустыни и вдруг через час или два заметил, что Фараон поднял уши и посмотрел на запад. Я тоже уставился в ту сторону, и мне показалось, будто я увидел вспышку света, направленную от земли к небу, то есть это не была падающая звезда; я решил, что кто-то стреляет из винтовки в воздух.
   – Это я стрелял, – признался я сержанту.
   – Так вот, я прислушался, но ничего конкретного не разобрал, зато Фараон через несколько мгновений навострил уши и приготовился бежать. Я пустил его по следу и поехал за ним к тому месту, откуда исходила вспышка света. Я провел в дороге часа два и время от времени постреливал из револьвера, но ответа не получал. Тогда я перестал стрелять и сделал привал, но Фараон начал повизгивать, понюхал воздух, рванул вперед и скрылся в темноте. Я услышал, как он лает в ста шагах от меня, вероятно, чтобы привлечь мое внимание. Я помчался за ним и обнаружил вас троих лежащими замертво – так, по крайней мере, я подумал в первое мгновение. Вот и вся история.
   – Все хорошо, что хорошо кончается. Мы обязаны вам жизнью, сержант, – с чувством произнес Орм.
   – Прошу прощения, капитан, – скромно ответил Квик, – вовсе не мне, а Фараону. Он умный пес, хотя и горячий, и вы правильно поступили, что выменяли его у туземцев на бутылку виски и перочинный ножик.
   До оазиса мы добрались только на рассвете, потому что двигались очень медленно. Поскольку мы имели лишь двух верблюдов, двоим из нас – сержанту и капитану – пришлось идти пешком. Оливер Орм держался молодцом, менее эгоистичного человека я не встречал ни разу. Мне не удалось уговорить его даже на полчаса сесть на верблюда, и, когда я шел пешком, животное оставалось без всадника. Профессор, напротив, едва водрузился на верблюда, больше ни за что не согласился слезть с него. Капризный знаток древностей не желал идти пешком, несмотря на то, что горб животного сильно натирал ссадины и болячки на теле Хиггса.
   – Я отсюда не сойду, – твердил он по-английски, по-французски и на разных восточных наречиях. – Я и так измерил ногами всю пустыню – мне на всю жизнь хватит.
   Итак, мы с профессором восседали на верблюдах, как вдруг сержант остановил их. Я спросил, в чем дело.
   – Кажется, едут арабы, доктор, – шепнул Квик, указывая на приближавшееся к нам облако пыли.
   – В таком случае, – ответил я, – нам не нужно показывать страха. Давайте спокойно продолжать путь. Маловероятно, чтобы арабы напали на нас.
   Приведя в готовность винтовки, мы отправились дальше. Орм и Квик шли между обоими верблюдами. Поравнявшись с встречным караваном, мы с изумлением увидели Шадраха: он гордо ехал впереди на моем дромадере, которого мне когда-то подарила повелительница абати. Мы остановились как вкопанные.
   – Клянусь бородой Аарона! Вы ли это, чужестранцы? – спросил он. – Мы думали, что вы умерли.
   – Клянусь волосами Моисея, – гневно крикнул я, – похоже, вы сбегаете с нашим имуществом? – Я указал на вьючных верблюдов, на которых было уложено все снаряжение экспедиции.
   В ответ последовали невнятные извинения, льстивые похвалы и хитрые заискивания. Хиггс, который превосходно говорил по-арабски и знал многие местные наречия, обрушил на Шадраха и его людей такой поток брани, что те опешили. Сержант Квик тоже не стеснялся в выражениях, хотя его английских ругательств арабы, конечно, не понимали. Некоторое время Орм, не произнося ни слова, слушал громкую ругань, а потом спокойно сказал профессору и сержанту по-английски:
   – Вот что, друзья мои, если вы не замолчите, начнется потасовка. Нам она ни к чему, поэтому придержите язык. Арабы ничего не успели у нас украсть, значит, нет смысла поднимать шум. Почтенный Шадрах, – добавил он по-арабски, – поворачивайте в оазис. Мы задержимся там еще на несколько дней.
   Шадрах с сердитым видом пробурчал, что поворачивать должны не они, а мы. В ответ на это я вынул перстень царицы Савской, который привез из Мура, поднес кольцо к глазам погонщика и предупредил:
   – Попробуйте ослушаться, и вам придется держать ответ перед той, которая вас послала. Даже если мы все четверо погибнем, – тут я многозначительно взглянул на него, – не надейтесь, что вам удастся безнаказанно скрыться: в Зеу слишком много свидетелей.
   Не возразив ни слова, Шадрах преклонился перед священным кольцом, караван быстро развернулся, и мы направились к оазису.

Глава V. Восточный характер

   Миновало еще шесть недель, и мы наконец-то покинули бескрайнюю пустыню, по которой, согласно нашим наблюдениям, прошли почти полторы тысячи миль. Долгое время после наших бедствий в дюнах, когда нас чуть не засыпал песком смертоносный ветер, наше путешествие протекало спокойно и однообразно. Мне было немного скучновато, но я радовался за Орма и Хиггса: они шли этим маршрутом впервые и не переставали дивиться своим новым впечатлениям.
   За долгие шесть недель, что мы «плыли» по бесконечному морю песка, мы не встретили ни одной живой души, даже кочующих бедуинов. День за днем мы наблюдали одну и ту же картину: утром солнце поднималось из песков на востоке и, совершив свой дневной путь, погружалось в пески на западе. Ночь за ночью мы видели над своей головой месяц, тот самый, на который смотрят тысячи городов. Затаив дыхание, мы следили за тем, как он превращает пески в море серебра, и восхищались красотой торжественно плывущих в пространстве созвездий, по которым держали свой путь. Мы рисовали в воображении обширную страну, много веков назад раскинувшуюся посреди этих песков. Неужели ноги сотен тысяч давно забытых людей когда-то попирали те же самые пески, по которым теперь шли мы? Да, так и было, и те же давно забытые люди выкопали в пустыне колодцы, из которых мы брали вожделенную воду.
   Через эту бесконечную пустыню шли многочисленные армии и нередко находили свою погибель. Однажды мы заметили такое страшное место. Порывом ветра сдуло песок, и обнажилась невысокая скала, сплошь усеянная скелетами воинов и вьючных животных: их было, наверное, больше тысячи; тут же валялись наконечники стрел, заржавевшие мечи, обломки шлемов и щитов. Здесь погибло целое войско, посланное, быть может, Александром Македонским или каким-нибудь другим, еще более древним властителем, имя которого безжалостное время не донесло до нас. Чуть подальше, в сторонке, я обнаружил скелеты женщин – целую груду. На некоторых черепах уцелели длинные волосы, и все свидетельствовало о том, что в предсмертный миг ужасной бойни или перед тем, как погибнуть от голода, жажды и надвигавшихся песков, бедняжки сбились в кучку, прильнули друг к другу и отдались на волю Аллаха. О, если бы эти кости могли говорить! Какую ужасную повесть поведали бы они нам!
   На некоторых участках безжизненной пустыни, где все пожрали пески, много веков тому назад располагались оазисы, в которых процветали красивые города. Мы дважды видели их развалины, остатки каменных стен, мощные остовы домов, торчавшие из песка, – здесь некогда жили люди: надеялись и боялись, рождались, любили и умирали; девушек отдавали замуж, мужчины уходили в походы, женщины стряпали и суетились по хозяйству, дети резвились и играли. Мир очень стар, и мы, пришельцы с Запада, редко над этим задумываемся, считая себя центром Вселенной. Глядя на развалины городов и останки строивших их людей, трудно было не впасть в печально-философское настроение и не ощутить себя перед лицом Времени такой же песчинкой, как миллионы тех, на которые мы ступали.
   Однажды вечером на фоне ясного неба обозначились туманные очертания высоких гор, по форме напоминавших подкову.
   – Это горная гряда Мур, – указал я рукой своим спутникам.
   Горы высились за многие мили от нас, но мы все равно обрадовались, потому что увидели их собственными глазами. Наутро мы начали спуск по лесистой равнине к большой реке, которая, по-моему, является одним из притоков Нила, хотя с точностью утверждать не берусь. Еще через три дня мы добрались до берега реки и устроили пир горой, возмещая себе все прежние лишения. Леса изобиловали дичью, трава росла густая и сочная, и наши верблюды так объелись, что мы боялись, как бы они не лопнули. Облака скрывали от нас горы Мур плотной завесой. Равнины, которые простирались от нас до горной гряды, поливало дождем. Мы прибыли как раз вовремя: сезон дождей начался, и, опоздай мы хоть на одну неделю, мы не смогли бы переправиться через реку, поскольку она уже разлилась бы. Но сейчас мы спокойно преодолели ее по старому броду, и вода доходила нашим верблюдам всего-навсего до колен, не выше.
   На противоположном берегу мы сели совещаться, что делать дальше. Мы ступили на землю фангов, и отныне нам предстояла самая опасная часть путешествия. Примерно в пятидесяти милях от нас вздымалась твердыня Мур, и я объяснил своим товарищам, что главная задача заключается в том, чтобы осилить это расстояние. Мы позвали Шадраха и попросили его изложить свои соображения.
   – Там, – кивнул он на горы, – находится неприступная горная крепость племени абати. Она тянется вдоль обширной равнины – бассейна реки Эбур. Эту территорию населяют дикие фанги, чье войско состоит из десяти тысяч воинов. Столица фангов Хармак расположена напротив каменного изваяния их божества, которое тоже именуется Хармак.
   – Хармак, то есть Хармакис, – бог зари. Существует какая-то связь между фангами и древними египтянами; возможно, и те и другие происходят от одного корня, – перебил профессор, блистая эрудицией.
   – По-моему, мистер Хиггс, – ответил Орм по-английски, – вы уже излагали нам эту теорию в Лондоне, но археологией мы займемся позже, если, конечно, доживем до того времени. Продолжай, Шадрах, – попросил он по-арабски.
   – Этот город, население которого равняется пятидесяти тысячам человек, – сказал Шадрах, – стоит у входа в расщелину, по которой нам нужно пройти, чтобы попасть в Мур.
   – Нет ли другой дороги в крепость? – поинтересовался Орм. – Насколько я понял, мы отправились в путь, спустившись в пропасть со скалы.
   – Вы наблюдательны, господин, – усмехнулся Шадрах. – Допустим, верблюдов и поклажу удалось бы спустить, но вот втащить их наверх никак невозможно: у абати нет таких веревок, да и само строение скалы не позволит осуществить подобный план.
   Орм продолжал расспрашивать:
   – Нельзя ли проникнуть в Мур с противоположной стороны горной цепи?
   – В восьми днях пути отсюда есть такая дорога, – сообщил Шадрах, – но в это время года мы ей не воспользуемся. В том направлении позади гор Мур находится большое озеро, откуда берут начало оба рукава реки Эбур; между ними лежит долина, населенная фангами. Сейчас это озеро вследствие дождей вышло из берегов и превратило все окружающее пространство в непроходимую топь.
   – Какая досада! – воскликнул капитан, не удовлетворенный ответами. – А не можем ли мы, бросив верблюдов, взобраться по скале, с которой спустилось наше посольство?
   Я вмешался в разговор и разъяснил Орму:
   – Если наше приближение, капитан, будет замечено и если нам согласятся оказать помощь сверху, то лишь при единственном условии: что мы бросим все свое снаряжение.
   – Этот вариант, разумеется, сразу отпадает, если принять во внимание, что́ мы привезли с собой из Англии и с какой целью тащили этот груз, – ответил капитан. – Шадрах, как же мы проберемся мимо фангов и войдем в Мур?
   – Есть только один способ, господин Орм: нам придется прятаться днем и идти ночью. Завтра вечером фанги устраивают большой праздник весны. В Хармаке пройдут торжества, а на рассвете следующего дня племя совершит жертвоприношение главному идолу. После захода солнца у фангов положено угощаться, пить и веселиться. Стражники тоже захотят пировать вместе со всеми, поэтому стражу с постов снимут либо ее будет мало. Я рассчитал наш путь таким образом, чтобы мы явились туда в самую ночь празднества, которую я определил по луне, и надеюсь, что нам удастся проскользнуть в темноте мимо Хармака, а на рассвете достичь расщелины, откуда в Мур ведет прямая дорога. Более того, я заранее подам знак своим соплеменникам, чтобы они приготовились и помогли нам, как только в том возникнет надобность.
   – Какой знак ты подашь? – насторожился Орм.
   – Зажгу камыши. – Шадрах указал на густые заросли высохших камышей, которые окружали нас повсюду. – Так я условился со своим народом, когда покидал Мур много месяцев тому назад. Фанги, увидев пламя, подумают, что это какой-то рыбак развел костер.
   Капитан вздохнул, пожал плечами и с сожалением заметил:
   – Хорошо, Шадрах, что ты знаешь эти места и местное население, как свои пять пальцев. Мы не обладаем такими знаниями, поэтому вынуждены делать то, что ты советуешь. Но признаюсь тебе откровенно: твой план кажется мне очень опасным.
   – Конечно, он опасен, – кивнул провожатый и добавил с насмешкой: – Но ведь вы, чужестранцы, не трусы?
   – Он еще сомневается в этом! Ах ты, собачий сын! – вскипел профессор. – Как ты смеешь так выражаться? Что за фамильярный тон?! Видишь вот этого человека? – Хиггс указал на Квика, который стоял по-солдатски навытяжку и с мрачным лицом наблюдал всю сцену, стараясь понять каждое слово. – Так вот, хотя он и младший среди нас по положению, скажем так, слуга, – при этих словах сержант поклонился, – но в его мизинце куда больше смелости, чем в тебе и во всех абати вместе взятых!
   Сержант снова отвесил поклон и пробормотал сквозь зубы:
   – Надеюсь, что вы правы, сударь, но не поручусь за это.
   – Вы напрасно дерзите, господин Хиггс, – побледнел Шадрах, и на лице его отразилась нескрываемая злоба.
   Я уже говорил, что эти двое ненавидели друг друга. Профессор вел себя с Шадрахом, как будто тот – законченный плут и негодяй, и всячески допекал его своим острым языком.
   – Нечего пугать нас примитивными дикарями! – бушевал Хиггс. – Мы их не боимся!
   – Видно будет, боитесь вы или нет, если фанги вдруг захватят нас, – огрызнулся Шадрах.
   – Прикажите мне расшибить ему башку, сударь, – прошептал Квик профессору.
   – Успокойтесь и прекратите перебранку, прошу вас, – сказал им по-английски капитан Орм. – У нас и так полно хлопот. Пока мы не проникли в Мур и не оказались в безопасном месте, мы во всем зависим от этого человека, а вы с ним ссоритесь. – Он повернулся к Шадраху и продолжил по-арабски: – Друг, теперь не время для споров и ссор. Ты – проводник нашего отряда, веди нас, куда хочешь и куда считаешь нужным, но помни: если дело дойдет до сражения, мои товарищи выбрали меня военачальником. Не забудь еще вот что: в конечном итоге тебе придется дать отчет твоей владычице, той, которую, как сообщил мне доктор Адамс, именуют Вальда Нагаста, дочь царей. Но довольно слов: мы готовы идти за тобой в указанном направлении. Ответственность да падет на твою голову!
   Абати выслушал его и, не произнеся ни слова, поклонился. Потом бросил на профессора презрительный взгляд и ушел.
   – Лучше бы вы, почтенные господа, позволили мне расшибить ему башку, – ворчал себе под нос Квик. – Это принесло бы ему пользу, а нас избавило от многих неприятностей, ибо, что греха таить, не верю я этому метису.
   Сержант отправился осмотреть верблюдов и ружья, а мы – в свои палатки, чтобы немного отдохнуть. Я задремал, но выспаться мне не удалось: меня тревожило недоброе предчувствие. Я понимал: Шадрах не обманывал нас, когда говорил, что с тяжело нагруженными верблюдами мы не сможем пробраться в Мур ни по кружной дороге, ни по скале. Однако я сильно сомневался в удачном исходе попытки проскользнуть в темноте мимо диких фангов. Я вспомнил, с каким упорством Шадрах настаивал на своем плане, и решил, что он поступал так из чистого упрямства, чтобы досадить нам, англичанам, которых ненавидел всей душой. Вероятно, у него имелась и еще какая-нибудь тайная цель. Но что было делать? Капитан прав: Шадрах – наш проводник, мы в его власти. Я не согласился взять на себя обязанности проводника и ничуть не жалел об этом, потому что я покинул Мур ночью и дорогу почти не запомнил, а прибыл туда, точнее, меня доставили, в бессознательном состоянии. Если бы я попытался самостоятельно повести наш отряд, то Шадрах и все остальные абати попросту дезертировали бы, бросив и нас, и верблюдов, и поклажу. Они с облегчением сняли бы с себя ответственность перед своей правительницей, сославшись на то, что мы по своей воле отказались от их помощи. Нет, это не годится, я поступил правильно: пусть нас ведет Шадрах. Перед заходом солнца Квик заглянул ко мне в палатку и предупредил, что верблюды готовы. Я спросил его, что он думает о нашем предстоящем походе.
   – Мне все это не нравится, доктор, – ответил он, помогая мне укладывать вещи, – я, как вы знаете, не доверяю этому метису или как там его… Абати называют его Кошкой – по-моему, очень подходящая для него кличка. Как раз сегодня он и показал нам свои коготки. Во-первых, эта бестия ненавидит нас всех, а не только мистера Хиггса. Во-вторых, мы ему попросту мешаем: ему хочется поскорее отделаться от нас и вернуться в этот свой Пур или Мур, а нас потерять где-нибудь по пути. Ищи-свищи! Вы видели, как он, уходя, взглянул на профессора? Он готов убить его. Капитану он попросту льстит, как принято на Востоке, но разве можно верить медоточивым словам? В общем, я жалею, что капитан не позволил мне расшибить ему башку. Я уверен, что его мозги сразу прочистились бы.
   Случилось так, что башку Шадраху все же расшибли, но при других обстоятельствах. Расскажу обо всем по порядку. Согласно его распоряжению, зажгли камыши, чтобы часовые абати заметили условный знак, хотя задним числом я убедился, что сигнал этот предназначался не для них. При свете звезд мы отправились по какой-то полуразрушенной и, вероятно, очень древней дороге. Едва занялась заря, мы свернули в сторону и расположились посреди развалин заброшенного города, построенного на некотором расстоянии от отвесных высот Мура. По счастью, мы никого не встретили, нас тоже никто не видел. Я первым заступил на вахту, а остальные, позавтракав холодным мясом, – разводить костер мы опасались – отправились спать. Когда солнце поднялось выше и разогнало туман, я увидел, что мы находимся в густонаселенной местности со следами своеобразной цивилизации. Чуть ниже нас, в пятидесяти или шестидесяти милях, раскинулся большой город Хармак, который я четко различил в свой полевой бинокль. В прошлый раз, когда я посетил эту страну, я не видел Хармак – мы проходили мимо него ночью.
   Это был типичный город западной части Центральной Африки: длинные улицы, застроенные множеством белых домиков с плоскими крышами, несколько шумных торговых площадей. Город окружала толстая высокая стена, сложенная из высушенных на солнце кирпичей, а перед воротами высились две сторожевые башни с постами охраны. В окрестностях города до самого горизонта раскинулись плантации маиса и других злаков. Поля были аккуратно возделаны и ярко зеленели в лучах солнца, радуя взгляд приветливой мирной картиной. Вдали я разглядел несколько деревень. По всем признакам фанги являлись многочисленным народом, и их никак нельзя было назвать дикарями. Неудивительно, что небольшое племя абати, несмотря на неприступные горы, защищавшие их селения, так страшилось фангов.
   Около одиннадцати часов капитан Орм сменил меня на посту. Я пошел к себе в палатку и вскоре заснул, несмотря на мучившие меня страхи, которых было немало. Ближайшей ночью нам предстояло проскользнуть мимо фангов и до полудня войти в Мур. В противном случае нас ожидала либо быстрая гибель от пуль или копья, либо, что во много раз хуже, пытки, рабство у фангов и медленная смерть от издевательств, голода и непосильного труда.
   Мы надеялись благополучно добраться до цели, продвигаясь темной ночью с надежными проводниками. Дорога была пустынной, и наш небольшой караван имел все шансы остаться незамеченным, если бы, как уверял Шадрах, в эту ночь стража фангов покинула свои посты и ушла пировать на празднестве. Я, как и Квик, не доверял Шадраху, и, по-моему, даже сама Македа, повелительница абати и дочь царей, сомневалась в его честности. Перед тем как я покинул Мур, она сказала, что назначила мне в провожатые Шадраха только потому, что он самый опытный: он один из немногих абати еще в молодости совершил переход через пустыню и хорошо знал караванные пути.
   – Но все-таки, доктор Адамс, – предупредила она, – следите за ним, ведь его не просто так прозвали Кошкой. На крайний случай я оставляю у себя в качестве заложников его жену и детей. Я пообещала ему в награду обширные земли и рассчитываю на то, что он будет лезть из кожи вон, иначе я никогда не доверила бы этому человеку вашу жизнь.
   Теперь, когда я познакомился с Шадрахом поближе, я полностью разделял мнение Македы. Квику наш проводник тоже казался подозрительным, а сержант, как я имел случай убедиться, неплохо разбирался в людях.
   – Посмотрите-ка на него, доктор Адамс, – сказал сержант, который, казалось, вообще никогда не ложился спать, круглые сутки бодрствовал и занимался делом. – Вон он, полюбуйтесь. – Квик показал на Шадраха, сидевшего в тени раскидистого дерева и с серьезным видом что-то внушавшего двоим своим подчиненным; при этом на лице проводника блуждала неприятная улыбка. – По-моему, этому злодею хотелось, чтобы все мы погибли еще в Зеу, ибо при таком раскладе он присвоил бы себе все наше имущество. Боюсь, сегодня ночью он попытается сыграть с нами злую шутку. Даже Фараон его ненавидит.
   Не успел я и рта раскрыть, как большой желтый пес выскочил из-за ближайшего угла и на звук наших голосов устремился к нам, негромко лая и виляя хвостом. Пробегая мимо Шадраха, он остановился и зарычал, шерсть у пса на спине встала дыбом. Шадрах выругался, швырнул в собаку камень и угодил в заднюю лапу. Через мгновение обладавший непомерной силой Фараон сбил обидчика с ног и едва не перегрыз ему горло. Еще до того, как поднялся шум, мы бросились к своему проводнику на выручку. На лице Шадраха, багровевшем ссадинами, была написана поистине дьявольская ярость.
   Я пошел спать, думая о том, что, может быть, в последний раз засыпаю на этой грешной земле и уже никогда не увижу лица своего сына, если, конечно, он жив. Меня разбудил адский шум, я встрепенулся и отчетливо услышал пронзительный голос профессора Хиггса, изрыгавшего страшные ругательства, громкий лай Фараона, а также приглушенные крики и проклятия абати. Выскочив из палатки, я увидел зрелище, от которого мое сознание помутилось: Хиггс, ухватив и прижав левой рукой к своему плечу голову Шадраха, правой изо всей силы наносил ему удары по лицу. Рядом, удерживая Фараона за ошейник из шкуры павшего верблюда, стоял сержант Квик и с мрачным удовольствием следил за происходящим. Вокруг суетились арабы-погонщики, издавая горловые звуки и отчаянно жестикулируя. Орма я нигде не заметил – видимо, он спал.
   – Остановитесь, Хиггс! – закричал я. – Вы с ума сошли?
   – Разве вы не видите или ослепли? – завопил профессор, сопровождая каждое свое слово ударами по носу и щекам Шадраха. – Я бью озверевшее животное, чтобы его подчинить, а если оно взбесилось, придется его пристрелить. Знаете, что удумал этот шакал? Кусаться! Я тебе, дьявол, не только морду расквашу, но и все зубы повыбиваю. Кусаться? Вот тебе за это! На, получай, сволочь! Полюбуйтесь, Адамс, какие у этого скота крепкие зубы! Ладно, хватит с него!
   Он отшвырнул Шадраха, и тот, упав на землю, остался лежать, дрожа всем телом. Его люди, видя жалкое состояние своего начальника, угрожающе двинулись на профессора, один из абати на ходу выхватил нож.
   – Убери эту штуку, парень, – крикнул сержант, – иначе я спущу на тебя собаку. Доставайте револьвер, доктор Адамс!
   Абати спрятал нож, помог Шадраху подняться, и все они пошли прочь. На расстоянии нескольких ярдов от нас Шадрах остановился, обернулся, поглядел на Хиггса распухшими глазами и сказал:
   – Я не забуду этого, чужестранец, и отомщу тебе.
   В это время капитан Орм, позевывая, вышел из палатки.
   – Что здесь происходит? – сонно спросил он.
   – Как хочется охлажденного морса! – мечтательно произнес профессор. – Я не пожалел бы выложить за него несколько десятков фунтов.
   – Могу предложить вам, мистер Хиггс, немного воды, – услужливо ответил Квик, – хотя это, конечно, не морс.
   Профессор с жадностью припал к воде и сказал, возвращая флягу:
   – Благодарю, сержант, это лучше, чем ничего, к тому же вредно для здоровья пить что-то прохладительное, когда организм разгорячен.
   – Кто-нибудь объяснит мне, что случилось, пока я отдыхал после вахты? – спросил капитан, стряхивая остатки сна.
   – Ничего особенного, мистер Орм, – ответил Хиггс. – Шадрах пытался отравить Фараона. Я следил за ним краем глаза и заметил, как он подобрался к банке со стрихнином, вывалял в нем кусок мяса, который притащил с собой, и бросил это «лакомство» бедному псу. Я вовремя удержал Фараона и швырнул отравленное мясо за стену – если не верите, найдите его и убедитесь сами. Я не сразу набросился на злодея, а сначала спросил его, зачем он это сделал. Допустим, он ненавидит меня, англичанина, но в чем виноват беззащитный пес, у которого нет никакой национальности? Кому и чем он досадил? На это бездушный дикарь ответил: «Нам надо бесшумно прошмыгнуть мимо фангов, а собака будет мешать, она залает и сорвет всю операцию». Представляете? Еще он заявил, что наш Фараон страдает бешенством, что он уже пытался укусить нескольких абати и что его лучше убрать, пока мы все не заболели. Тут я потерял терпение и отдубасил негодяя. Я лет двадцать не боксировал, но не забыл основных приемов, а эти дикари ни на что не годны. Доктор Адамс правильно сказал: восточные люди совсем не умеют работать кулаками. Вот и все. Сержант, дайте-ка мне еще водички!
   – Я тоже люблю животных, – спокойно ответил Орм. – Я, как и вы, взбесился бы, если бы увидел, что Шадрах пытается отравить Фараона. Но разве вы, профессор, не понимаете, что сначала нам надо оказаться в Муре и только потом устраивать взбучки и сводить счеты? – Орм погладил по голове своего верного друга, которого мы все очень любили, Фараон же больше всех любил Оливера, а нас только терпел. – Доктор, – обратился ко мне капитан, – идите, ради бога, к Шадраху, полечите его и заодно успокойте. Вы знаете его лучше нас. Подарите ему ружье. Нет, пожалуй, не надо, а то он выстрелит кому-нибудь из нас в спину и скажет своей повелительнице, что произошел несчастный случай. Давайте поступим так: вы пообещаете подарить ему ружье, когда мы проберемся в Мур. Я уверен, что Шадрах мечтает обзавестись ружьем: однажды я застукал его, когда он пытался украсть из нашего снаряжения карабин.
   Я взял настойку арники и пластырь и пошел искать Шадраха. Он сидел в окружении сочувствующих ему абати и возмущался тем, что в его лице нанесено оскорбление древнему знатному роду. Я от себя и своих товарищей принес ему извинения, протер раствором арники его избитое лицо и объяснил ему, что во всем случившемся есть изрядная доля его вины: отравить собаку, с точки зрения европейцев, – жестокий, бесчеловечный поступок, который заслуживает наказания. Шадрах ответил, что он рассвирепел на собаку вовсе не потому, что она его укусила, и пространно повторил мне то, что уже говорил профессору. Потом он нахмурился, как туча, и произнес страшную клятву о том, что отомстит Хиггсу. Я понял, что дело зашло слишком далеко, и попытался образумить гордеца.
   – Послушай, Шадрах, – сказал я, – если ты не откажешься от планов мести и не успокоишься, нам придется тебя связать и судить. Кто знает: может, нам скорее удастся ускользнуть от фангов, если мы бросим здесь твой труп и будем пробираться самостоятельно? Но в любом случае мы не доверим свои жизни злейшему врагу, который поставил своей целью привести нас прямо в лапы смерти.
   Едва я договорил, Шадрах мгновенно переменил тон и стал убеждать меня, что осознает свою ошибку. Более того, он разыскал Хиггса и поцеловал его руку, рассыпаясь в любезностях и уверяя, что позабыл все обиды и любит его, как родного брата.
   – Ладно, приятель, – ответил Хиггс со своей обычной прямотой, – только не пытайся больше отравить собаку, понял? Что касается меня, то обещаю хранить все случившееся в секрете и никому не расскажу об этой неприятности, когда мы прибудем в Мур.
   – Сложный характер у этого типа, не так ли, доктор? – насмешливо спросил Квик, издали наблюдавший картину примирения. – Мстительность восточного человека куда-то разом улетучилась; еще недавно мы слышали клятву «Око за око, зуб за зуб», а теперь хитрая свинья целует профессору руку. Как бы я хотел, мистер Адамс, чтобы этот дьявол держался подальше от нас, особенно в темноте!
   Я ничего не ответил, но в душе разделял мнение сержанта. Наступил вечер, предвещавший ночную непогоду, потому что надвинулись тучи и усилился ветер. Мы собирались выступить примерно через час после захода солнца. Собрав свои вещи, я помог Хиггсу уложить его багаж, и мы отправились разыскивать Орма и Квика. Мы нашли их в одной из хижин занятых каким-то непонятным делом. Квик перебирал жестяные банки из-под табака, а Орм осматривал электробатарею и моток проволоки.
   – Что у вас тут за странные забавы? – поинтересовался профессор.
   – Наши забавы куда продуктивнее, чем ваши, – ответил капитан. – Кой черт дернул вас, мистер Хиггс, поднять руку на Шадраха? И уберите, ради бога, подальше свою трубку. Хоть и говорят, что азоимид так же безопасен, как уголь, я сомневаюсь в этом. Необычные климатические условия запросто могли изменить его химические свойства.
   – Сей момент, друг мой. – Хиггс быстро отпрыгнул ярдов на пятьдесят, выколотил трубку о камень и на нем же для пущей безопасности оставил коробок спичек.
   – Не тратьте времени на расспросы, – сказал Орм, когда профессор с опаской приблизился к нему. – Я все объясню сам. Наше ночное путешествие будет крайне опасным – нас всего четверо белых среди дюжины враждебно настроенных дикарей, каждый из которых спит и видит, когда мы умрем. Поэтому мы с Квиком решили, что неплохо иметь при себе некоторое количество взрывчатки. Может, она и не пригодится, кто знает? Опять же, успеем ли мы ею воспользоваться? Большой вопрос. Во всяком случае, мы приготовили десять жестянок: этого достаточно, чтобы взорвать половину всех фангов, окажись они поблизости. Пять банок возьмет сержант и пять – я. Кроме того, я беру с собой электробатарею и триста ярдов проволоки. Детонаторы на месте, Сэм?
   – Так точно, капитан.
   – Вот и отлично.
   Ничего более не добавив, Орм принялся рассовывать банки, батарею и проволоку по карманам своей куртки. Квик последовал его примеру. Потом они закрыли ящик, из которого взяли взрывчатку, и отнесли его туда, где шла погрузка на верблюдов.

Глава VI. Как мы спаслись из Хармака

   Наконец все было готово, мы отправились в путь. Впереди ехал в качестве проводника один абати, имени которого я не припомню, но нас заверили, что он знает в этой местности каждую пядь земли. За ним шли Квик и Орм, ведя в поводу верблюдов, навьюченных ящиками с взрывчаткой. Далее следовал я и зорко наблюдал за животными, нагруженными прочим багажом, в том числе водой и съестными припасами. Позади всех, в арьергарде, находились профессор Хиггс, Шадрах и двое незнакомцев из племени абати.
   Именно Шадрах предложил нам построиться в таком порядке. Он убедил нас, что если после всего происшедшего он пойдет во главе каравана, то любую ошибку или несчастный случай мы припишем его злому умыслу, а если он будет позади, мы не сможем оклеветать его. Услышав такие доводы, благородный профессор заявил, что тоже хочет доказать Шадраху свое доверие к нему, а потому предпочитает остаться с ним в арьергарде. Орм пытался протестовать, но Хиггс настоял на своем, тем более что Шадрах, казалось, был польщен таким расположением со стороны человека, еще недавно бывшего его врагом. Что касается меня, я придерживался мнения, что если бы мы, четверо европейцев, шли рядом, то в случае вражеского нападения в непроглядной мгле нас еще быстрее оттеснили бы от верблюдов и груза, который мы ценили не меньше, чем свои жизни.
   Солнце давно закатилось, небо заволокла тьма, поднялся ветер и полил дождь. Мы вышли из заброшенного города на прежнюю дорогу и бесшумно двинулись к огням Хармака, которые сверкали впереди чуть левее от нас. Пройдя часа три, мы очутились напротив городских огней, а справа показались какие-то другие источники света. До сих пор все обстояло благополучно: об этом нас извещал головной проводник, а мы шепотом передавали его сообщения дальше по цепочке. Внезапно блеснула вспышка, и по всей колонне пронесся приказ: «Стоять!» Мы замерли, один из шедших впереди абати пробрался к нам ползком и объявил, что на дороге замечен кавалерийский отряд фангов. Мы принялись совещаться, как поступить. Шадрах приблизился к нам и сказал, что надо немного подождать, и фанги удалятся сами. Он полагал, что они появились чисто случайно, возможно, потому, что идет подготовка к большому празднику в стенах города. Шадрах попросил нас соблюдать тишину. Мы набрались терпения и стали ждать.
   Я, кажется, забыл упомянуть, что во избежание непредвиденных обстоятельств Фараона мы везли в большой корзине. Он уже не раз путешествовал в ней, когда был утомлен, а сама корзина висела на боку у верблюда Оливера Орма. Пес спокойно лежал в ней, пока Шадраха не угораздило приблизиться к капитану. Почуяв врага, Фараон начал громко лаять. Вмиг все смешалось. Шадрах бросился назад в арьергард. Свет впереди начал стремительно приближаться, направляемый в нашу сторону. Передние звенья каравана дрогнули и сошли с дороги: и проводники, и верблюды.
   Капитан, сержант и я в темноте очутились друг подле друга, но Хиггса с нами не было. Вдалеке послышались грубые голоса и возгласы на непонятном языке. Внезапно началась гроза, и при вспышке молнии мы увидели профессорского верблюда, которого нельзя было спутать ни с каким другим животным, потому что он имел белый окрас и держал голову как-то по-особенному, наклонив ее набок. Так вот, верблюд Хиггса стоял в десяти шагах от нас, между нами и дорогой, и на его спине сидел человек, но не профессор. Мы поняли: с Хиггсом что-то случилось, и встревожились за него.
   – Наверное, профессорского верблюда захватил фанг, – с опаской прошептал я. – Видите? Вон он сидит.
   – Нет, – возразил сержант, – там сидит не фанг, а Шадрах. Я успел разглядеть его противную рожу.
   В следующую секунду мы с ужасом заметили, что наши вьючные верблюды быстро удаляются в сторону от дороги, которую занимал теперь большой отряд всадников в белых плащах. Оливер коротко распорядился, чтобы мы последовали за своими верблюдами, с которыми, вероятно, был профессор. Мы так и сделали, но не успели проехать и двадцати ярдов по вспаханному полю, как услышали голоса, не принадлежавшие нашим абати. Похоже, вспышка молнии выдала фангам наше присутствие, и они двинулись наперерез, чтобы убить нас или взять в плен. Нам оставалось одно – повернуть назад и бежать. Так мы и поступили, сгруппировавшись все вместе и направившись неведомо куда.
   Минут через пятнадцать мы остановились в пальмовой роще. Дорогу мы совершенно не знали и ехали наугад. Опять сверкнула молния, на этот раз не такая яркая, поскольку гроза уже пронеслась, и я, случайно взглянув через плечо, заметил, что всадники фангов рассредоточились ярдах в пятидесяти и стараются, сомкнув кольцо, окружить нас. Но, возможно, мне это просто показалось, я не был уверен, что фанги обнаружили нас в густой тени деревьев.
   – Вперед! – скомандовал я товарищам. – Скоро фанги будут здесь!
   Я услышал голос Квика, который обращался к Орму:
   – Предоставьте своему верблюду идти туда, куда он хочет, капитан. Он хорошо видит в темноте и наверняка выведет нас обратно на дорогу.
   Орм послушался разумного совета, и в итоге мы энергично двинулись вперед. Три верблюда, вытянувшись цепочкой, долго ступали по вязкой трясине, но потом выбрались на твердую почву. Дождь, вроде бы, прекратился, поскольку в течение продолжительного времени на нас не упало ни одной капли. По тому, как отдавались шаги верблюдов, мы сделали вывод, что проходим под сводом. Мы напряженно вглядывались в темноту, и сквозь мрак и дождь я видел нечто такое, что напоминало мне дома, однако ни в одном из окошек не горел свет. Я подумал, что, наверное, близится утро. Ужасная мысль пришла мне в голову: что, если мы в Хармаке? Угодили прямо в логово зверя? Я поделился своими страхами с Ормом и Квиком.
   – Вполне возможно, – шепотом отозвался капитан. – Я не исключаю, что эти верблюды родились здесь и ищут свои стойла. Нам остается лишь одно: продолжать путь, полагаясь на волю Господа.
   Мы долго ехали в полной тишине, которую изредка нарушал только лай собак. К счастью, наш Фараон, притаившись в корзине, не отвечал им. Наконец нам показалось, что мы прошли под второй аркой, а потом, одолев еще около ста пятидесяти ярдов, наши верблюды внезапно остановились. Квик спрыгнул на землю и сказал:
   – Я вижу ворота и на них – металлические украшения. Вверху – башня, а по обе стороны – стены. Похоже, мы в западне. Давайте ждать, пока рассветет. Ничего лучшего придумать нельзя.
   Мы послушались, привязали верблюдов друг к другу и укрылись от дождя в тени башни. Чтобы скоротать время и согреться – мы насквозь промокли и сильно озябли, – мы поели мясных консервов и сухарей, которые лежали в наших седельных сумках, и выпили по глотку бренди из фляги Квика. Это немного согрело нас, но не подняло нам настроения. Мы продолжали беспокоиться о Хиггсе, полагая, что он попал в плен или, быть может, уже убит. Абати потеряли нас или бросили умышленно, и мы, трое белых людей, похоже, очутились во вражеской крепости, где нас, едва заметив, поймают в силки, как птиц. Положение было отчаянное.
   Незадолго до рассвета дождь прекратился, небо прояснилось. Внезапно все небо залили потоки бледно-розового света, но землю по-прежнему покрывал такой густой туман, что сквозь него немыслимо было что-нибудь разглядеть. Солнце, нехотя, поднялось, и, тем не менее, даже на расстоянии нескольких ярдов видимость оставляла желать лучшего. Квик что-то потихоньку мурлыкал себе под нос, потом воскликнул:
   – Ого, друзья! Здесь лестница. С вашего разрешения, капитан, я поднимусь по ней. – Он исчез в тумане, а через минуту-другую окликнул нас: – Идите сюда.
   Мы взобрались наверх и очутились на площадке одной из двух башен, возвышавшихся по обеим сторонам арки. Башни составляли часть большого укрепления, защищавшего южные ворота города, который не мог быть ничем иным, кроме Хармака. Над пеленой тумана вздымались мощные громады горного массива Мур, рассекающего обширную долину. Прямо в нее светило солнце, и мы увидели там величественный и одновременно ужасный объект, основание которого еще скрывал туман, – высеченную из черного камня колоссальную фигуру животного. Голова его напоминала львиную и была украшена уреем – венцом из змей, символом власти фараонов в Древнем Египте. Определить точные размеры идола было невозможно, потому что мы находились на расстоянии около мили от него, но и так стало очевидно: перед нами самый гигантский монумент, о каком каждый из нас когда-либо слышал.
   – Идол фангов! – с восхищением произнес я. – Какой огромный! Ничего удивительного, что дикари поклоняются ему как богу.
   – Самый крупный монолит в мире, – прошептал Орм. – Неужели Хиггс погиб? Какая жалость и как досадно! Если бы он успел увидеть этого колосса, умирать профессору было бы не так обидно. Лучше бы фанги захватили не Хиггса, а меня! – И Оливер принялся нервно заламывать пальцы, ведь это в его характере: в первую очередь думать о других и только потом – о себе.
   – Так мы приехали сюда, чтобы взорвать эту штуку? – спросил Квик. – Прекрасно. Наш азимут, или как вы, капитан, его называете, – сержант хотел сказать «азоимид», но забыл нужное слово, – сильная взрывчатка, но нам понадобится ее целая уйма, если мы, конечно, проберемся к ней. Жалко взрывать этого зверюгу – он по-своему очень красив.
   – Предлагаю спуститься, – сказал Орм. – Нам надо сообразить, где мы находимся. Не исключено, что нам удастся бежать под покровом тумана.
   – Одну секунду, – отозвался я. – Видите ту скалу? – Я указал на остроконечную глыбу, возвышавшуюся до облаков приблизительно в одной миле к югу от идола и в двух милях от нас. – Это так называемый Белый утес. Мне никогда не доводилось видеть его раньше, так как я проходил мимо него ночью, но я знаю, что он стоит у входа в расщелину, которая ведет в Мур. Если вы помните, Шадрах говорил нам то же самое. Так вот, если мы доберемся до Белого утеса, у нас есть надежда спастись.
   Орм внимательно посмотрел на скалу и повторил:
   – Предлагаю спуститься, здесь нас могут заметить.
   Мы сбежали по лестнице вниз и внимательно осмотрели арку, расположенную под башней, и большие ворота, украшенные медными и бронзовыми щитами с изображениями фигурок людей и животных. На этих огромных воротах были установлены решетки, сквозь которые воины-защитники могли видеть врагов и метать в них копья и стрелы. Но для нас важнее всего было то, что на воротах не имелось замков и запирались створки только огромными бронзовыми засовами. Вот если бы попробовать отодвинуть эти засовы!
   – Выясним это, пока не рассеялся туман, – сказал Орм. – Если нам повезет, мы доберемся до ущелья.
   Мы согласились с ним, и я побежал к верблюдам, которые отдыхали возле арки. Но Квик на ходу окликнул меня:
   – Поглядите-ка сюда, доктор, – и указал на одно из отверстий между прутьями решетки.
   Я взглянул и в густом тумане различил отряд всадников, который направлялся к воротам.
   – Наверное, они увидели нас, когда мы стояли наверху. Зачем мы, глупцы, полезли туда?! – сокрушался Орм.
   Мы быстро отпрянули назад, и как раз вовремя, потому что сквозь отверстие, в которое я выглянул, пронеслось копье и вонзилось в землю за аркой. Мы услышали, как другие копья забарабанили по металлическим щитам, украшавшим ворота.
   – Не высовываться! – приказал Орм. – Они хотят напасть на нас. Ружья готовы, сержант, доктор? Да? Тогда выбирайте бойницу, цельтесь и стреляйте. Нельзя терять ни одного патрона.
   Мы начали палить в толпу воинов, соскочивших с лошадей и помчавшихся к воротам, чтобы распахнуть их. На таком расстоянии трудно было промахнуться, а в каждой из наших винтовок имелось по пять патронов. Когда дым рассеялся, я насчитал шесть мертвых фангов, валявшихся на земле; двое или трое раненых поспешно отползали от ворот. Несколько пуль, навылет пробивших тела воинов, отскочили и ранили двух лошадей, стоявших позади толпы. Словом, успех нашей военной операции оказался ошеломительным. Как ни отважны и воинственны были фанги, ружьями они не умели пользоваться. Самое большее, чем они располагали, – парочка примитивных, столетней давности мушкетов, которые попали к ним через десятые руки, несколько лет проплутав от одного торговца или менялы к другому. О современных ружьях и их убойной силе фанги не имели никакого понятия. Поэтому я не считаю позорным для них, что они побежали, когда их ряды начала косить внезапная смерть, наверняка показавшаяся им сверхъестественной. Спасая свои жизни, раненых и убитых фанги бросили на произвол судьбы.
   Мы понимали, что нам нужно немедленно убираться в более безопасное место, но опасались, что фанги, отступив от ворот, затаились где-нибудь подальше и сторожат дорогу, чтобы дождаться нас, напасть и уничтожить. В любом случае численный перевес был на их стороне, к тому же мы плохо ориентировались на местности. Пока мы зря теряли время, туман постепенно рассеивался, и вскоре нам удалось лучше рассмотреть окрестности. Прямо перед нами лежала большая открытая площадь. Стены, окружавшие ее, почти доходили до внешних стен города, образуя что-то вроде вестибюля, устроенного с целью охранять те самые городские ворота, через которые мы проехали в темноте, не зная, куда мы движемся.
   – Те внутренние ворота открыты. – Орм кивнул в направлении больших ворот на другом конце площади. – Пойдем и попробуем закрыть их, иначе нам долго здесь не продержаться.
   Мы побежали к внутренним воротам, очень похожим на те, через которые мы только что стреляли. Совместными усилиями нам удалось запереть их, заложив все засовы. Хорошо, что нас было трое, – вдвоем мы не справились бы. Потом мы вернулись к арке и, пока никто не беспокоил нас, поели и напились воды.
   – Умрем ли мы на сытый желудок или натощак, какая разница? – мрачно заметил Квик.
   Туман, вроде бы, рассеивался, но по мере того, как солнце поднималось все выше и согревало влажную от дождя землю, он снова густел.
   – Сержант, – сказал Орм, – дикари непременно атакуют нас. Самое время заложить мину, пока они не видят, чем мы заняты.
   – Я только что подумал о том же самом, капитан; чем раньше мы это сделаем, тем лучше, – с готовностью ответил Квик. – Может, доктор пока посторожит здесь верблюдов, а если увидит, что из-за стены высунулась какая-нибудь черная физиономия, пусть поздоровается с ней. Мы знаем, что доктор – отличный стрелок, – подмигнул мне сержант и похлопал меня по плечу.
   Я кивнул в знак согласия, и они вдвоем побежали к центру площади, где лежала груда камней, напоминавшая жертвенник; я, впрочем, полагаю, что это скорее было возвышение наподобие помоста, на котором местные торговцы расставляли рабов и раскладывали прочие товары для продажи.
   Я внимательно оглядел стены и отверстия в них, причем моя бдительность вскоре была вознаграждена: над большими воротами по другую сторону площади, примерно в ста пятидесяти шагах от меня, появилась фигура, напоминавшая военачальника, в белом одеянии и пышном пестром тюрбане. Человек этот бегал взад-вперед по стене, размахивал копьем и громко вопил. Я лег наземь, чтобы хорошо прицелиться. Квик не льстил мне – я и вправду неплохой стрелок, но ведь каждый человек может промахнуться, а я этого не желал, хотя и не питал против пестрого тюрбана никакой особой злобы. Я был убежден, что внезапная и таинственная смерть этого дикаря произведет на его соплеменников ужасное впечатление.
   Фанг занял позицию над воротами и начал исполнять что-то вроде ритуальной военной пляски. Время от времени он поворачивал голову к тем, кто находился по другую сторону стены, и что-то кричал им. Это мне и было нужно. Я прицелился в него так же внимательно, как если бы стрелял по мишени и у меня оставался только один выстрел, чтоб взять приз. Я спустил курок, раздался выстрел: человек на стене вдруг перестал танцевать и застыл на месте. Похоже, он услышал щелчок или почувствовал, как пуля просвистела мимо, но его, вроде бы, не задело. Я очень удивился своему промаху, вышвырнул пустую гильзу и собрался выпалить еще раз, но увидел, что это не обязательно, потому что военачальник вдруг завертелся на месте, как волчок. Он три-четыре раза прокрутился вокруг собственной оси, потом внезапно взмахнул руками и рухнул со стены вниз головой, так что я потерял его из поля зрения. С той стороны, куда он упал, поднялся отчаянный вой.
   На стене больше никто не появлялся, и я переключил все свое внимание на проем арки, выходящей на дорогу. В четырехстах или пятистах ярдах от себя я заметил нескольких всадников, открыл по ним огонь, и мне удалось вторым выстрелом выбить одного из фангов из седла. Подхватив раненого или убитого и перекинув его через круп лошади, его товарищи ускакали.
   Дорога к проходу в Мур, казалось, была свободна, и я жалел, что Орма и Квика нет рядом, – мне не хотелось терять драгоценного времени. Я уже думал пойти за ними или крикнуть их, когда увидел, что они возвращаются, таща с собой проволоку, и в то же самое время услыхал грохот, причина которого была мне вполне ясна. Очевидно, фанги разбивали металлические ворота чем-то вроде тарана. Я побежал навстречу своим друзьям и рассказал им все, что случилось в их отсутствие.
   – Понятно, – спокойно произнес Орм. – Сэм, соедини проволоку с батареей и натяни потуже. Вы, доктор, выньте засовы из ворот. Впрочем, нет, один вы не справитесь, я помогу. Осмотрите верблюдов и подтяните подпруги. Через минуту фанги выбьют ворота, и тогда у нас уже не останется времени.
   – Что вы хотите предпринять? – спросил я, выполнив его распоряжения.
   – Показать дикарям фейерверк. Ведите верблюдов под арку и проследите, чтоб они не запутались в проволоке. Так, теперь откроем засовы. Черт! Какие они тугие! Не понимаю, почему эти глупые фанги не смазывают их? Одна створка готова, беремся за другую!
   Напрягая все силы, мы вынули засовы и распахнули ворота настежь. Мы ожидали увидеть свирепую стражу, но ее и след простыл. Оттого ли, что фанги испугались наших пуль, или по какой-то другой причине все они разбежались, покинув свой пост.
   – Мы поедем прямо к Муру? – спросил я.
   – Нет, – ответил Орм, – так не годится. Даже если за тем холмом нет фангов, они рванут туда из города и скоро нагонят нас на своих быстрых лошадях. Прежде чем бежать, нам необходимо припугнуть дикарей, и тогда они оставят нас в покое. Слушайте меня внимательно. Когда я подам вам знак, выведите верблюдов за ворота и заставьте опуститься на колени в пятидесяти ярдах отсюда, но никак не ближе, поскольку я в точности не знаю, какова сила взрыва этого недавно синтезированного вещества, – может, оно гораздо мощнее, чем я предполагаю. Я выжду, когда фанги окажутся над самой миной, и тогда взорву ее. Рассчитываю после этого присоединиться к вам. Если мне не повезет, поезжайте со всей скоростью, на какую способны верблюды, к Белой скале. Я надеюсь, вам посчастливится пробраться в Мур, тогда передайте от меня привет дочери царей и скажите, что, хотя мне и не удалось послужить ей, сержант Квик смыслит в пикратах не меньше, чем я. Постарайтесь поймать Шадраха и, если он повинен в смерти Хиггса, добейтесь, чтобы злодея повесили. Бедняга Хиггс! Как бы его обрадовало, что мы за него отомстили!
   – Прошу прощения, капитан, – вмешался Квик, – но я остаюсь с вами. Пусть доктор один идет с верблюдами.
   – Что? Я требую беспрекословно выполнять мои приказы, сержант. Пока что я ваш командир. Отправляйтесь в тыл, и никаких разговоров. Совершенно необходимо, чтобы из нас двоих хоть один вышел невредимым из этой передряги.
   – В таком случае, капитан, – попросил сержант, – разрешите мне управлять электробатареей.
   – Нет, – сурово ответил тот. – Ага, ворота наконец-то не выдержали. – Орм указал на толпу фангов, всадников и пеших, прорвавшихся на площадь и по обыкновению кричавших так громко, что у нас едва не закладывало уши. – Застрелите самых активных главарей и удирайте прочь. Мне нужно, чтобы фанги немного отпрянули и двинулись толпой, а не поодиночке.
   Мы вскинули винтовки и выполнили приказ военачальника. Толпа была такой густой, что, промахнувшись по какому-нибудь одному фангу, мы непременно попадали в другого, – в итоге мы убили и ранили нескольких человек, среди которых были вожаки племени. Их гибель привела к такому результату, какого и ожидал Оливер Орм. Вместо того чтобы двигаться вперед поодиночке, фанги отшатнулись вправо и влево и скучились у противоположной стены – настоящее человеческое море, в которое мы одну за другой выпускали пули, как мальчишки, швыряющие в воду камешки.
   Под напором задних рядов авангард подался вперед, и вся орава, неистово горланя, двинулась через площадь. Огромная армия фангов шла, чтобы уничтожить троих белых, наделенных неведомым смертоносным оружием. Я не верил своим глазам – настолько поразило меня это зрелище.
   – Пора! – скомандовал Орм. – Прекратите стрелять и делайте то, что я вам велел. Поставьте верблюдов на колени в пятидесяти ярдах от стены, не ближе, и ждите, пока не станут ясны результаты операции. Если нам не придется больше увидеться, прощайте, друзья мои!
   Мы поспешили выполнять боевой приказ, а Квик чуть не разрыдался от досады и гнева.
   – Господи! – восклицал он. – Подумать только: меня, Сэмюэла Квика, участника четырех кампаний, награжденного пятью медалями, отослали в обоз, как какого-нибудь полкового музыканта! Мне пришлось бросить своего командира на поле боя, допустить, чтобы он в одиночку сражался с тремя тысячами туземцев. Какой позор! Мистер Адамс, если Орм не выйдет отсюда живым, продолжайте операцию в одиночестве, а я вернусь обратно и умру подле капитана. Ну вот, пятьдесят ярдов отмерено, ложитесь, уроды! – Он грубо ткнул одного из верблюдов в голову прикладом своей винтовки.
   С того места, где мы находились, сквозь арку был виден кусок площади. Она напоминала теперь Гайд-парк в воскресный день, то есть буквально кишела людьми, первые ряды которых уже зашли за похожее на жертвенник возвышение посередине.
   – Что он медлит и не взрывает свой чертов азимут? – пробормотал Квик. – Ага, понимаю. Посмотрите-ка туда. – Он указал на фигуру Орма, который прижался к прикрытой створке ворот и выглядывал из-за нее на площадь, держа в правой руке батарею. – Он хочет подпустить их ближе, чтобы…
   Дальше я не разобрал слов сержанта, потому что вдруг произошло что-то напоминавшее землетрясение и все небо залило огромное пламя. Я видел, как часть стены подскочила вверх, а потом рухнула, как одна створка украшенных бронзовыми щитами ворот сорвалась и с грохотом поскакала в нашу сторону. Сверху повалились камни, но, по счастью, ни один из них не задел нас. Пренеприятное ощущение, когда тебя бьют кулаком по спине, но еще хуже – когда в этом кулаке зажато копье. Верблюды попытались было вскочить и убежать, но мы их успокоили, и они, флегматичные животные, вдобавок утомленные долгим переходом, быстро затихли.
   Пока мы занимались верблюдами, через ворота пронеслась фигура и приблизилась к нам, пошатываясь, как пьяная. Сквозь дым и падающие сверху обломки мы узнали в ней Оливера Орма. Его лицо почернело, одежда висела клочьями, кровь из раны на голове струилась по волосам. В правой руке он все еще сжимал маленькую электробатарею, и я сразу понял, что все его кости, слава богу, целы.
   – Превосходная мина, – прошептал он. – Бурский мелинит не идет ни в какое сравнение с этим новым составом. Бежим скорее, пока фанги не успели опомниться! – приказал Орм, вскакивая на верблюда.
   Через секунду мы рысью мчались к Белой скале, а позади нас в Хармаке постепенно усиливались вопли и стоны. Мы добрались до вершины подъема и, как я и ожидал, увидели в ложбине за ним большой отряд всадников, державшийся на расстоянии, недосягаемом для наших пуль. Военачальники оставили этих фангов в засаде, чтобы они помешали нам бежать. Но, смертельно напуганные взрывом, который показался им сверхъестественной катастрофой, чем-то вроде светопреставления, они пустились наутек, и мы увидели их направо и налево от дороги удиравшими с такой скоростью, что бедные загнанные лошади, казалось, вот-вот не выдержат и рухнут замертво с кровавой пеной у рта.
   Некоторое время мы спокойно продвигались вперед, правда, не слишком быстро, поскольку капитан почувствовал себя нехорошо. Когда мы преодолели добрую половину расстояния до Белой скалы, я оглянулся и увидел, что нас преследует конный отряд человек в сто, который, как я думаю, выехал из других городских ворот.
   – Подхлестните верблюдов, – велел я Квику, – не то фанги захватят нас!
   Сержант послушался и понесся вперед крупным галопом. Всадники приближались с каждым мгновением. Я решил, что нам конец, особенно когда заметил, что из-за Белой скалы появился еще один отряд.
   – Нас хотят окружить! – закричал я.
   – Похоже, что так, – отозвался Квик, – но только эти люди, по-моему, из другого племени.
   Я вгляделся в туземцев и понял, что сержант прав. Они действительно были из другого племени, и впереди развевалось знамя абати – я не мог ошибиться, я хорошо запомнил его еще в то время, когда был гостем этого племени: треугольный флаг зеленого цвета с золотыми еврейскими буквами вокруг изображения Соломона, восседающего на троне. Более того, позади знамени, окруженная телохранителями, скакала тонкая женская фигура в белой одежде. Это была сама дочь царей.
   Спустя две минуты мы очутились среди абати. Я остановил верблюда и увидел, что кавалерия фангов отступила. После всех событий сегодняшнего утра у нее, видимо, не хватило духа сражаться с численно превосходящим ее врагом.
   Женщина в белом подъехала к нам и сразу узнала меня.
   – Привет тебе, друг! – воскликнула она, обращаясь ко мне. – Кто ваш начальник?
   Я указал на мистера Орма, который почти в бесчувствии, прикрыв глаза, сидел на своем верблюде.
   – Благородный чужестранец, – сказала она ему, – прошу тебя, поведай мне обо всем, что случилось. Меня зовут Македа, правительница абати, та, кого именуют дочерью царей. Взгляни на знак на моей голове, и ты убедишься, что я говорю правду.
   Она откинула покрывало, и мы увидели золотой обруч – символ ее власти.

Глава VII. Барунг, султан фангов

   При звуке мягкого женского голоса Оливер Орм приоткрыл глаза и взглянул на правительницу.
   – Какой странный сон мне снится! – пробормотал он. – Что-то магометанское: замечательно красивая восточная женщина, и на голове у нее золотая штука, которая очень идет к ее темным волосам.
   – Что сказал твой друг-чужестранец? – спросила у меня Македа.
   Я объяснил ей, что Оливер страдает от полученной при взрыве контузии, а затем слово в слово перевел все, что он произнес. Македа покраснела, стыдливо опустила свои красивые глаза цвета фиалки и быстро набросила на лицо покрывало. Среди воцарившегося неловкого молчания я услышал, как Квик говорил своему командиру:
   – Нет-нет, сударь, это не гурия. Она – настоящая королева во плоти, и притом такая красотка, какую я еще не видывал, хотя в сущности кто она такая? Неизвестная африканская еврейка. Очнитесь, капитан; вы уже вырвались из адского пламени. Оно поглотило фангов, а не вас.
   Слово «фанги» подействовало на Орма, как нашатырь.
   – Да, – прошептал он, разлепляя веки, – понимаю. Теперь мне лучше. Адамс, спросите у этой дамы, сколько воинов она привела с собой. Что? Около пятисот? Так пусть они немедленно нападут на Хармак. Наружные и внутренние ворота разрушены, фанги думают, что в деле замешан сам дьявол, и побегут сейчас же. Дочь царей может нанести им такое поражение, от которого они не оправятся много лет, но только нельзя медлить ни минуты, пока они не пришли в себя, ведь мы больше напугали их, чем действительно нанесли им ущерба.
   Македа внимательно выслушала его совет.
   – Мне это нравится, – ответила она на своем древнем арабском наречии, после того как я перевел ей слова капитана. – Но я обязана спросить мнение своего государственного совета или кого-то из его представителей. Где мой дядя, принц Джошуа?
   – Я здесь, госпожа, – раздался голос из толпы.
   Оттуда выехал довольно пожилой полный мужчина верхом на белой лошади. У него была смуглая кожа и необычайно круглые глаза навыкате. Поверх роскошной, по-восточному изукрашенной одежды он носил кольчугу, на голове – защищавший затылок и уши шлем с металлической сеткой, что делало его похожим на дородного крестоносца раннего нормандского периода, но только без креста.
   – Так это Джошуа? – удивился капитан Орм, снова впавший в полуобморочное состояние. – Какой горластый, не правда ли? Сержант, скажите ему, что стены Иерихона уже рухнули, так что ему ни к чему трубить в свою трубу. По-моему, ему очень подошло бы играть на трубе.
   – Что бормочет твой друг? – снова спросила Македа.
   Я перевел только часть текста, опустив слово «горластый» и последнюю фразу, но даже это рассмешило ее. Она расхохоталась и указала на Хармак, над которым все еще висело облако дыма:
   – Да-да, дядя Джошуа, стены Иерихона рухнули, и все дело за тем, захотите ли вы воспользоваться этим случаем. Если да, то через несколько часов произойдет одно из двух: или мы все ляжем мертвыми, или на многие годы избавимся от фангов.
   Принц Джошуа поглядел на Македу вытаращенными глазами и ответил низким кудахтающим голосом:
   – Ты сошла с ума, дочь царей? Нас здесь всего пятьсот человек, а фангов больше десяти тысяч. Если мы нападем на них, они истребят нас. Разве пятьсот воинов могут сражаться против десяти тысяч?
   – Сегодня утром три воина сражались с десятью тысячами и нанесли им значительный урон, правда, эти люди не принадлежали к племени абати, – с горькой усмешкой ответила дочь царей, после чего, обернувшись к сопровождавшим ее всадникам, крикнула: – Кто из моих военачальников пойдет со мной, если я, слабая женщина, решусь напасть на Хармак?
   Раздались отдельные возгласы: «Я!..» Пышно одетые мужчины неуверенно выступили вперед. Увы, их было всего несколько человек.
   – Вот так, чужестранцы с Запада, – сказала Македа, печально покачав головой, – вся картина у вас перед глазами. Благодарю вас за смелые подвиги, но я не смогу атаковать Хармак, потому что мой народ не воинственен.
   Она закрыла лицо руками, готовая заплакать. В толпе зашумели, и все разом заговорили. Джошуа вытащил огромный меч и начал размахивать им, громко перечисляя подвиги своей юности и имена фангов, которых он, по его словам, убил в честном поединке.
   – Я сразу понял, что этот жирный субъект – заправский брехун, – поделился своим мнением капитан Орм.
   Сержант поморщился от отвращения:
   – Ну и компашка! Слушайте, доктор, к ним не мешало бы приставить хорошего рефери с какого-нибудь лондонского футбольного поля. Если бы Фараон не сидел взаперти в корзине, он в одну минуту разорвал бы всю эту шатию. Эй ты, свинья, – закричал он Джошуа, который продолжал размахивать мечом совсем близко от нас, – убери свою картонную игрушку, а не то я расшибу твою пустую голову.
   Джошуа, конечно, не понимал по-английски, но голос, в котором звучала явная угроза, испугал его, и принц быстро ретировался, растворившись в толпе. Внезапно в проходе, где происходила вся эта сцена, поднялось страшное волнение: абати издалека увидели, что к ним скачут галопом три военачальника племени фангов. Лицо одного из них было прикрыто куском ткани с прорезанными для глаз отверстиями. По рядам прокатился вопль, и абати отхлынули с такой быстротой, что мы, англичане, на своих верблюдах и дочь царей на роскошной кобыле остались вчетвером.
   – Это парламентеры, – сообщила Македа, внимательно разглядев приближавшихся всадников. – Я вижу белый флаг, привязанный к древку копья. Доктор, я надеюсь, ты и твои друзья поедете со мной для участия в переговорах?
   Не дожидаясь ответа, она поскакала вперед и остановилась ярдах в пятидесяти, словно приглашая нас развернуть верблюдов и присоединиться к ней. Когда мы приблизились, три крепких темнолицых фанга бешеным галопом понеслись на нас, выставив копья.
   – Не волнуйтесь, друзья, – сказала дочь царей, – они не причинят нам никакого вреда.
   Фанги осадили лошадей и в знак приветствия подняли копья. Потом их вождь – не тот, с закрытым лицом, а другой, – заговорил с нами на языке, который я хорошо понимал, потому что он принадлежал к группе арабских наречий.
   – Вальда Нагаста, дочь Соломона, – начал фанг, – нашими устами говорит султан Барунг, сын ста поколений Барунгов, и мы обращаем его речь к отважным белым воинам, твоим гостям. Вот что хочет донести до вас, чужеземцы, могущественный повелитель Барунг. Все вы, включая того толстого человека, которого султан взял в плен, – герои. Втроем вы сражались против целого войска и победили. Султан Барунг, мудрый из мудрейших, дает вам совет: бросьте этих трусливых псов абати, разряженных павианов, жалких кроликов, прячущихся в норы среди скал, и идите к нему. Наш властелин не только сохранит вам жизни, но исполнит любые ваши желания: даст вам золото, землю, жен, лошадей, назначит своими главными приближенными и первыми советниками; вы будете жить в роскоши, фанги окружат вас уважением и поклонением. Ради вас султан пощадит толстого человека, чьи глаза глядят сквозь синие окошки, чьи уста изрыгают огонь, проклиная своих врагов. Жрецы постановили принести чужеземца в жертву божеству Хармаку на празднике в его честь, но если вы примете предложение султана, он сделает все возможное, чтобы ваш соотечественник не умер. Султан назначит его жрецом Хармака, и ваш друг сможет посвятить свою жизнь богу, которого он, по его словам, давно знает из книг. Наш султан, в отличие от хвастливых абати, не бросает слов на ветер: он уже назначил жрецом Хармака одного юношу-чужестранца, сладкоголосого египетского певца. Повелитель фангов не обманет чужеземцев и на этот раз. Его слово тверже камня и прочнее железа. Вот все, что мы имеем передать вам.
   Я перевел содержание речи Орму и Квику. Языки абати и фангов схожи между собой, поэтому Македа поняла все, что говорил парламентер, и всякий раз вздрагивала при оскорбительных для ее народа словах. Орм внимательно выслушал меня и сказал:
   – Переведите им, что их султан – славный парень и мы очень благодарны ему. Мы сожалеем, что нам пришлось убить стольких его воинов, но иначе нам не удалось бы спастись. Насчет абати мы не питаем никаких иллюзий: мы уже видели их и поняли, что фанги, воинственный народ, во всем превосходят их. Мы с удовольствием приняли бы предложение султана Барунга, потому что мы действительно не нашли среди абати достойных мужчин, а только павианов, кроликов и хвастунов. Однако, – капитан склонил перед Македой свою окровавленную голову, – мы встретили здесь женщину с настоящим сердцем, мы приехали издалека на ее верблюдах, чтобы служить ей, и, если только она не поедет вместе с нами, мы никогда не покинем ее.
   Все это я перевел дословно; парламентер ответил мне, что ему вполне понятны наши побуждения, и он уважает их, особенно потому, что его народ разделяет нашу оценку правительницы абати, дочери царей. Поэтому он берет на себя смелость дополнить сделанное нам предложение, ибо имеет на то полномочия и заранее знает волю султана.
   – Владычица Мура, – продолжал он, обращаясь к Македе, – благородная дочь великого бога Хармака и смертной царицы, то, что мы предложили чужестранцам, твоим гостям, относится и к тебе. Султан Барунг сделает тебя своей старшей женой; если ты не хочешь этого, можешь выбрать в мужья того, кто тебе по сердцу. – Взгляд парламентера на мгновение задержался на Оливере Орме. – Оставь, госпожа, своих кроликов, которые не решаются вылезти из скальных нор даже тогда, когда перед ними всего-навсего трое воинов с копьями. Зачем тебе эти трусливые шакалы, недостойные твоего мизинца? Твое место среди уважаемых людей. Мы знаем, госпожа: ты делаешь для Мура все, что в твоих силах, но с такими подданными, как у тебя, любое начинание безнадежно. Если бы не твоя отвага, мы взяли бы Мур еще три года назад, и он принадлежал нам задолго до того, как твое племя пришло сюда. Ты думаешь, твоя твердыня неприступна, потому что с сотню храбрых воинов у тебя, пожалуй, наберется, да и те не здесь, а охраняют верхние ворота. Именно благодаря этой кучке горцев, чьи сердца так же отважны, как и у их предков, тебе до сих пор удавалось сопротивляться мощи фангов. Но увидев, что развязка близка и тебе не устоять, ты с женской хитростью послала за белыми людьми и их смертоносным оружием. Мы знаем, что́ ты им пообещала, – золото, которого так много и на горных утесах, и в гробницах наших древних царей.
   – Кто тебе это сказал, подданный Барунга? – тихо спросила Македа. – Тот чужестранец, которого вы взяли в плен? Толстый человек?
   – Нет, Вальда Нагаста, пленный ничего не сообщил нам, кроме разных историй про нашего бога, о которых он знает из книг. У нас, госпожа, есть и другие вестники: не забывай, что наши племена во время перемирия торгуют между собой; кроме того, твои трусливые верноподданные готовы добровольно снабжать нас секретными сведениями, лишь бы ни один волос не упал с их головы. Нас заранее уведомили, что белые чужестранцы прибудут вчера ночью, но мы не знали об их чудесном оружии, иначе ни за что не пропустили бы их верблюдов, на которых, как мы догадываемся, навьючено еще множество вещей гораздо более ценных, чем золото. Твои гости привезли с собой волшебный огонь…
   – Да, причем довольно много, – заметил я вскользь.
   – Жаль, – ответил парламентер, покачав головой, – а мы позволили Кошке, которого вы называете Шадрахом, уехать на верблюде вашего толстого друга. Мы сами отдали ему этого верблюда, потому что его мехари захромал. Что поделать, это наша вина, и бог Хармак наверняка недоволен нами сегодня. Но что ты ответишь, Вальда Нагаста, роза Мура?
   – Отвечу то же, что и всегда: я обязана защищать Мур до последней капли крови, и вы это знаете.
   – Приняв предложение султана, – продолжал парламентер, – ты возродишь свою страну, очистишь ее от павианов и кроликов, в чем мы давно готовы помочь тебе, если бы ты согласилась. Благодаря тебе мы вернули бы свой древний пещерный город и назначили бы тебя в нем правительницей, подвластной лишь одному Барунгу. В придачу ты получила бы множество подданных, которыми могла бы гордиться.
   – Это немыслимо, ведь все они поклоняются Хармаку, а между ним и Иеговой, которому я служу, вечная война, – ответила Македа.
   – Да, Такла Варда, благоуханный бутон розы, между ними война, и первое сражение проиграли фанги. Сегодня ты оказалась на троне, но не потому, что ты сильнее, а потому, что у твоих белых друзей есть волшебный огонь. И все же мы непобедимы, и он – фанг указал острием копья на долину, где лежал идол, – сияет во всей своей славе. Ты знаешь пророчество: пока Хармак не поднимется со своего ложа и не улетит, – а иначе все мы, фанги, должны последовать за ним, куда бы он ни унесся, – эта долина и город, носящий имя божества, будут принадлежать нам. Другими словами – вечно.
   – «Вечно» – зыбкое понятие, подданный Барунга. – Дочь царей немного помолчала и добавила: – Вечного ничего нет. Разве ворота Хармака не улетели сегодня утром? Что, если и бог последует за ними? Что, если земля внезапно разверзнется и поглотит его? Или горы упадут на него и навеки скроют от человеческих глаз? Или молния ударит в него и испепелит в прах?
   При этих зловещих словах парламентеры содрогнулись, и мне показалось, что их лица внезапно посерели.
   – Тогда, – торжественно провозгласил посол, – фанги признают, что твой бог сильнее, чем наш, и что наша слава померкла.
   Он замолчал и обернулся к своему спутнику. Тот резким движением сорвал ткань, и мы увидели благородное лицо, не черное, как у всех фангов, а цвета меди. На вид мужчине было лет пятьдесят, мне запомнились его глубоко посаженные сверкающие глаза, нос с горбинкой и развевающаяся седая борода. Золотой обруч на шее указывал на высокое положение, занимаемое его владельцем, а когда мы заметили еще одно золотое украшение на голове мужчины, то поняли: этот человек – самый знатный в своем народе. Подобно древнеегипетским фараонам, он носил урей, состоявший из двух переплетенных змей, – тот самый знак высшей власти, который мы видели на львиной голове сфинкса Хармака.
   Едва он открыл лицо, как оба спутника соскочили с коней и упали перед ним ниц, восклицая: «Барунг! Барунг!» Мы, трое европейцев, слегка склонили головы, и дочь царей сделала то же самое. Султан ответил на наши поклоны, отсалютовав нам копьем, после чего заговорил спокойным уверенным тоном:
   – О Вальда Нагаста и вы, белые люди, сыновья великих отцов, я слышал ваш разговор с моими подданными и подтверждаю их слова. Заклинаю вас и тебя, госпожа Мура, примите дружбу, которую я вам предлагаю. В противном случае все вы погибнете, а с вами – и ваша мудрость. Я устал возиться с жалкими абати, от которых нет никакой пользы. Дочь царей, согласись на мое предложение, и я не трону никого из твоих подданных: пусть живут и служат фангам во славу Хармака.
   – Это невозможно, – ответила Македа, поглаживая изящной рукой луку седла. – Абати – избранный народ. Да, он забыл свой долг, как когда-то Израиль в пустыне, пусть даже ему суждено погибнуть, но я хочу, чтобы он принял смерть свободным. Я, в ком течет лучшая кровь племени абати, не прошу у тебя, султан, пощады и милости. Вот тебе, Барунг, мой ответ – дочери царей. Но как женщина, – добавила она более мягко, – благодарю тебя за любезность. Когда меня убьют, если мне суждено быть убитой, вспомни, повелитель фангов, о том, что я сделала все, что в моих силах, борясь с могущественными врагами. – Голос ее прервался, и она замолчала.
   – Я не забуду тебя, – серьезно заверил Барунг. – Ты все сказала?
   – Нет, – ответила она. – Этих чужестранцев я отдаю тебе и возвращаю им их слово. Зачем им гибнуть, раз мое дело все равно проиграно? Своей мудростью они помогут тебе в борьбе со мною. Ведь ты подаришь им жизнь и, я надеюсь, пощадишь их брата, твоего пленника. У тебя есть еще один раб, которого твой подданный называл сладкоголосым египетским певцом. Один из этих белых знал его, когда он был еще ребенком: может, ты отдашь его этому человеку? – Она сделала паузу, но Барунг никак не отреагировал. – Ступайте, друзья, – продолжала она, повернувшись к нам. – Благодарю вас за дальнее путешествие, которое вы предприняли ради меня, и за то, что вы уже совершили для меня. В знак благодарности я пришлю вам золота, а султан передаст его вам. Низкий вам поклон. Я хотела лучше узнать вас, но обстоятельства складываются не в мою пользу. Вероятно, мы еще увидимся во время битвы. Прощайте.
   Она умолкла, но я видел, что она внимательно наблюдает за нами сквозь прозрачную ткань покрывала. Султан тоже пристально смотрел на нас, поглаживая длинную бороду; его, видимо, занимала эта сцена, и он с интересом ждал, чем она закончится.
   – Я на это не согласен, – сказал Орм, поняв, в чем дело. – Хиггс никогда не простит нам, если, спасая его жизнь, мы оскверним свою честь. Послушайте, доктор Адамс, – обратился он ко мне, – у вас есть свой личный интерес, вы явились сюда спасти своего сына, и вы вправе самостоятельно принимать решение. Я могу говорить только за себя и сержанта.
   – Я уже все решил, – отозвался я, – и надеюсь, что мой сын в столь непростой ситуации поддержал бы меня, но как бы ни случилось, я поступлю как честный человек. К тому же Барунг ничего не ответил на просьбу дочери царей отдать мне сладкоголосого юношу. Он не дал никаких обещаний.
   – Тогда переведите ему все, о чем мы условились, – устало произнес Орм. – У меня голова раскалывается, и я хочу прилечь отдохнуть – неважно, на земле или под землей.
   Я перевел Барунгу то, что нужно, хотя, признаться, чувствовал себя так, будто мне вонзили нож в самое сердце, ведь мой сын находился в нескольких милях от меня, я искал его всю жизнь и теперь потерял всякую надежду его увидеть. Я также попросил Барунга рассказать профессору обо всем, что произошло между нами и фангами, чтобы мой соотечественник знал правду независимо от того, как дальше сложится его судьба.
   – Клянусь Хармаком, – ответил Барунг, выслушав меня, – иного ответа я и не ожидал и был бы сильно разочарован, если бы вы струсили, ведь даже женщина показала всем нам пример храбрости и отваги. Ваш толстый брат, чьи глаза глядят сквозь синие окошки, вправе гордиться вами даже в пасти льва. Я прикажу слово в слово передать ему, о чем мы здесь говорили. Это сделает сладкоголосый египетский певец: он знает язык, на котором говорит толстый пленный. Что ж, прощайте. Может, нам еще придется скрестить мечи, но это произойдет нескоро. Вы нуждаетесь в отдыхе, особенно высокий чужестранец, раненный в голову. – Султан указал на Орма. – Дочь царей, позволь мне проводить тебя к твоему народу, который, к сожалению, не достоин тебя. Да, как бы мне хотелось, чтобы мой народ был и твоим народом!
   Барунг поехал рядом с Македой по направлению к входу в ущелье. Когда мы приблизились к тому месту, где столпились абати, издали смотревшие на нас, я услышал шепот: «Султан, сам султан!» – и заметил, как принц Джошуа отдает какие-то приказы окружившим его военачальникам.
   – Обратите внимание, доктор, – сказал мне Квик, – по-моему, этот высокородный негодяй собирается выкинуть очередную мерзость.
   Не успел сержант договорить, как Джошуа и отряд всадников, размахивая мечами, с громкими криками обступили нас.
   – Сдавайся, Барунг, – завопил Джошуа, – или ты умрешь!
   Султан с удивлением взглянул на него:
   – Будь я при оружии, – он бросил свое копье, когда приблизился к Македе, чтобы проводить ее, – один из нас, разумеется, умер бы. Свинья, одетая человеком! – Потом Барунг повернулся к Македе и прибавил: – Дочь царей, я знал, что твои абати – племя трусов и предателей, но почему ты позволяешь своим подданным так обращаться с парламентерами, которые пришли к тебе, принеся с собой знак мира?
   – Нет! – закричала она. – Я им не позволяла этого! Дядя Джошуа, ты позоришь и меня, и наш народ! Немедленно назад! Все! Султан Барунг – мой гость. Пусть он свободно возвращается к своим!
   Но абати не слушали ее – слишком велик был соблазн, чтобы отказаться от такой «добычи». Мы с капитаном и сержантом переглянулись.
   – Скверная история, – покачал головой Орм. – Если абати захватят султана фангов, а мы этому не помешаем, грош цена нашей репутации. Подвинь-ка своего верблюда, сержант, и если этот трусливый шакал Джошуа начнет угрожать Барунгу, всади в подлеца пулю.
   Квик, привыкший беспрекословно выполнять боевые приказы, ткнул прикладом ружья в ребра своего верблюда и угрожающе двинулся на принца с криком: «Прочь отсюда, скотина!» – так что лошадь Джошуа испугалась, дернулась, всадник вылетел из седла и упал на землю, измарав свое пышное одеяние, – грустное и неприятное зрелище.
   Воспользовавшись сумятицей, мы окружили султана и проводили к двум его спутникам, которые, увидев, что происходит возле ущелья, уже скакали нам навстречу.
   – Я ваш должник, – сказал Барунг, – но прошу, белые люди, исполнить одну мою просьбу. Вернитесь к этому шакалу и объявите ему, что Барунг, султан фангов, понял из его поведения, что он желает сразиться со мной в честном поединке. Я принимаю вызов и, хотя этот наглец вооружен с ног до головы, жду его здесь без кольчуги.
   Я моментально возвратился к абати и передал слова султана, но Джошуа был слишком хитер и подл, чтобы впутаться в столь опасное предприятие. Он цветисто ответил, что для него нет большего удовольствия, чем отрубить голову собаке Барунгу. Однако, к несчастью, из-за неловкости одного из нас, чужестранцев, он, принц, упал с лошади и ушиб спину, так что с трудом стоит на ногах, поэтому не может принять вызов. Я опять вернулся к султану и изложил ответ, выслушав который, Барунг улыбнулся, но ничего не сказал. Он молча снял с шеи золотую цепь и отдал ее Квику, который, по его словам, помог Джошуа продемонстрировать если не храбрость, то хотя бы умение ездить верхом. Потом султан поклонился всем нам поочередно и, прежде чем абати успели сообразить, гнаться за ним или нет, ускакал вместе со своими подданными по направлению к Хармаку.

Глава VIII. Тень судьбы

   Наше путешествие по ущелью, которое соединяет равнину и плоскогорье Мур, было долгим и по-своему незабываемым. Не думаю, чтобы во всем мире существовала еще хоть одна твердыня, так изумительно укрепленная самой природой. Дорога, по которой мы шли, первоначально была проложена не человеческими руками, а стремительным потоком, некогда занимавшим все пространство, окруженное горами, – теперь на этом месте на двадцать миль в длину и десять в ширину раскинулось озеро. Конечно, люди тоже приложили руку к созданию этого ущелья, и следы их деятельности отчетливо виднелись на скалах. На протяжении одной-двух миль дорога была широкой, подъем – пологим и удобным. В ту ночь, когда я, обнаружив своего сына у фангов, бежал от них, мой конь спас меня, долго мчавшись по отлогим холмам. Но там, где лев загрыз бедное животное, выжить и впрямь было почти невозможно. Широкая дорога внезапно уступала место тропинке, такой узкой, что и людям, и лошадям приходилось гуськом продвигаться между отвесными скалами, вздымавшимися на сотни футов. Небо, высоко стоявшее над нашими головами, казалось отсюда синей полоской, и даже в полдень тут царила полутьма. Далее тропинка, огибая край пропасти, сужалась еще сильнее, и вьючные животные с трудом переставляли ноги. Нам троим вскоре пришлось сойти с верблюдов и пересесть на лошадей, более привычных к скалистой местности. В некоторых местах дорога образовывала крутой поворот, и я подумал, что, спрятавшись за таким выступом, даже с полдюжины воинов могли бы защищать твердыню от целого неприятельского войска. Два раза мы проезжали через туннель – искусственный или прорытый самой природой, сказать не берусь.
   Помимо естественных препятствий, надежно ограждавших племя абати от вторжения внешних врагов, на определенном расстоянии друг от друга высились мощные ворота, круглые сутки охраняемые стражей, зияли глубокие канавы и сухие траншеи, через которые можно было перебраться только по подъемным мостам. Справедливости ради замечу, что обе дороги на равнину – та, по которой шли верблюды, когда я отправлялся в Египет, и северная, ведущая к большому болоту, абсолютно непроходимы для завоевателей, если бы те вдруг решили атаковать их снизу. Таким образом, читатели поймут, почему абати, никогда не отличавшиеся воинскими доблестями, в течение стольких лет удерживали за собой эту территорию и не были покорены фангами – первоначальными властителями древней твердыни, которую абати заняли лишь с помощью какой-то восточной хитрости.
   Поднимаясь по крутой тропинке, мы являли собой необычное зрелище. Впереди, вытянувшись в длинную цепочку, которая переливалась на солнце яркими красками одежд и поблескивала сталью доспехов, ехал отряд всадников абати из представителей знати. Они громко смеялись и беспрерывно болтали, по-видимому, не имея ни малейшего понятия о воинской дисциплине. За ними двигался отряд пехоты, вооруженный копьями, или, вернее, два отряда, между которыми ехала дочь царей со своими приближенными, несколько военачальников и мы втроем. Квик шутил, что мы намеренно разместились среди пехоты, потому что ей труднее обратиться в бегство, чем всадникам. Шествие замыкал еще один отряд конницы, в чьи обязанности входило время от времени оглядываться, осматривать окрестности и предупреждать всю колонну, если вдруг нас кто-то преследует. Наша группа, занимавшая центр колонны, имела отнюдь не боевой вид. Орм вследствие контузии от взрыва совсем разболелся, и пришлось приставить к нему двоих конников, которые следили, чтобы он не выпал из седла. Кроме того, на всех нас удручающе действовала мысль о том, что нам пришлось бросить в беде Хиггса, которому угрожала смерть на жертвеннике. Я был подавлен больше своих товарищей, потому что в руках дикарей оставался не только мой верный товарищ, но и мой единственный любимый сын.
   Лицо Македы было скрыто полупрозрачным покрывалом, но в ее позе читались стыд и отчаяние. Я думаю, ее сильно беспокоило состояние здоровья Орма: она то и дело оборачивалась, желая удостовериться, что он сидит в седле. Кроме того, я убежден, что она страшно гневалась на Джошуа и других своих военачальников. Они несколько раз заговаривали с ней, но она даже не удостаивала их ответом, а только нервно выпрямлялась в седле. Что касается принца, он переживал и нервничал, хотя ушиб, якобы помешавший ему принять вызов султана, очевидно, давно прошел. На опасных участках Джошуа ловко спрыгивал с коня и проворно бежал по тропинке. Однако на любые вопросы своих подчиненных он реагировал только потоком брани, а на нас, европейцев, в частности на Квика, поглядывал с нескрываемой враждебностью. Если бы взгляды могли убивать, все мы погибли бы еще до того, как добрались до ворот Мура.
   Выйдя из ущелья, мы впервые увидели перед собой обширную, окруженную горами равнину. Ее освещало солнце, и она показалась нам изумительно красивой. Почти у наших ног, полускрытый пальмами и другими деревьями, вольготно раскинулся, демонстрируя плоские крыши домов, южный город, каждый дом которого утопал в роскошном саду: здесь не было никакой нужды в стенах и оградах. К северу, насколько хватало взгляда, тянулась пологая, доходившая до берегов огромного, сверкавшего на солнце озера равнина, на которой располагались уютные, чистенькие деревушки. Земля была тщательно возделана, дома выглядели ухоженными и добротными – очевидно, абати, несмотря на прочие свои недостатки, являлись рачительными хозяевами. Не находя другого применения своей энергии и не имея возможности торговать с соседями, все свои силы абати сосредоточили на обработке земли, подле которой рождались, кормились и умирали. Горы ограничивали их жизненное пространство, а владение землей определяло их статус в обществе: те, кому принадлежали обширные земли, составляли местную знать; имевшие небольшие участки влачили тяжелую жизнь бедняков, а те, у кого не было земли, считались рабами и трудились на своих господ. Как земледельческий народ, абати жили по законам натурального хозяйства: собственной валюты у них не было, денежными единицами служили меры зерна и других сельскохозяйственных продуктов, пахотные и луговые наделы, а также лошади, верблюды и прочая домашняя живность. Тем не менее, Мур был так богат золотом, что, по словам Хиггса, древние египтяне ежегодно вывозили отсюда целое море сокровищ, в пересчете на современную валюту – на несколько миллионов фунтов.
   Но вернемся к нашему повествованию. Принц Джошуа, который, по всей видимости, являлся генералиссимусом армии абати, остановился у последних ворот и обратился к страже с воззванием: в случае нападения врагов драться с ними насмерть и не давать язычникам никакой пощады. Главный стражник произнес ответную речь, поздравив принца и его свиту с благополучным окончанием дальнего похода. После всех этих формальностей, из которых мы уяснили, что о военной дисциплине абати не имеют ни малейшего понятия, они толпой отправились вкушать мирные удовольствия. Соплеменники встречали их радостными приветствиями, словно победителей после триумфального сражения. Когда кавалькада въехала в город, нас окружила толпа женщин, многие из которых имели приятную наружность. Они бросились к своим мужьям и братьям и стали обнимать и целовать их, а чуть поодаль стояли дети, усыпавшие путь нашей колонны цветами, – только за то, что отважные воины проехались туда-сюда по ущелью.
   – Что вы скажете на это, доктор? – спросил у меня Квик, с насмешкой кивая на помпезную церемонию встречи. – Я чувствую себе просто-таки сказочным героем! На самом же деле я раздавлен, как червяк. Меня ранило в грудь навылет, меня бросили в Спион-Копе, сочтя за убитого и сообщив в официальной сводке, что я погиб. А когда я вернулся из госпиталя в свой родной городишко, ни один человек не встретил меня, хотя я телеграфировал сестре и ее мужу, что прибываю, и сообщил номер поезда. Никто со мной даже не поздоровался, не говоря о том, чтобы поднести вина или хоть пинту пива. – Квик указал на женщину, угощавшую вином одного из всадников.
   Проехав по улицам города, мы добрались до главной площади – обширного участка земли, поросшего деревьями и цветами. В одном ее конце стояло большое здание с позолоченными куполами, выбеленное в светлый цвет. Здание ограждали две стены, между которыми располагался вырытый на случай нападения врагов ров с водой. Позади него на небольшом расстоянии высилась огромная скала. Здание представляло собой дворец правительницы, в котором я во время своего первого посещения Мура побывал дважды, – дочь царей приглашала меня для официальной аудиенции. Площадь со всех сторон окружали утопавшие в садах богатые дома знати и чиновников. У ворот дворца мы остановились, и Джошуа, подъехав к Македе, сердито спросил ее: нужно ли провожать язычников (это «вежливое» прозвище относилось к нам) в караван-сарай в западной части города или пусть они добираются туда сами?
   – Нет, дядя, – ответила Македа, – чужестранцы поселятся в дворцовом флигеле, они мои гости.
   – Во флигеле? Это вопреки обычаю! – воскликнул Джошуа и надулся, став похожим на большого турецкого петуха. – Помни, племянница, что ты пока не замужем. Я не живу во дворце, и тебя там некому защитить.
   – Не беспокойся, я найду себе защитника, – возразила она, – хотя вообще-то до сих пор я и сама умела постоять за себя. Но прошу тебя, довольно об этом. Я считаю необходимым разместить своих гостей и их вещи в самом безопасном месте во всем Муре. Ты, дядя, помнится, сказал, что, упав с коня, сильно ушибся, и это помешало тебе сразиться с султаном фангов. Ступай и отдохни, я скоро пришлю к тебе своего придворного врача. Спокойной ночи, дядя. Когда выздоровеешь, приходи ко мне с визитом: нам есть о чем поговорить. Нет-нет, ты очень добр, что предложил проводить чужеземцев, но я уже все решила и не хочу тебя обременять. Отправляйся домой, полежи и не забудь поблагодарить Бога за то, что Он уберег тебя от стольких опасностей.
   Услышав вежливую насмешку, Джошуа побледнел от злости, но ответить не успел: Македа уже исчезла под аркой, поэтому ее дядя обрушил свои проклятия на нас, особенно на Квика, ставшего причиной досадного падения генералиссимуса с лошади. К несчастью, за время экспедиции сержант научился немного понимать по-арабски и не полез в карман за ответным словом.
   – Заткни глотку, свинья, – хмуро выругался он по-английски, причем взгляд его был красноречивее любого языка, – и не таращи на меня глаза, а то вылезут из орбит.
   – Что сказал чужестранец? – закричал Джошуа Орму, и тот, на миг стряхнув с себя оцепенение, ответил ему на хорошем арабском:
   – Он просит тебя, о принц, закрыть свой благородный рот и не позволять своим именитым глазам вылезать из орбит, а то язычник боится, как бы ты не лишился зрения.
   Услышав такой перевод, все окружавшие нас абати начали громко хохотать – как выяснилось, они были не лишены чувства юмора. Что произошло дальше, я помню смутно, так как Орм от слабости и ран потерял сознание, и мне пришлось хлопотать возле него. Когда я оглянулся, ни Джошуа, ни его людей поблизости уже не было, они разошлись по домам.
   Пестро разодетые слуги повели нас в отведенный нам дворцовый флигель. Мы очутились в больших прохладных комнатах, убранных яркими материями и мебелью из ценных пород дерева. Флигель не соединялся с главным корпусом дворца, а являлся самостоятельным домом с отдельными воротами. Перед ним был разбит небольшой сад, а на заднем дворе находились конюшни, куда, как нам сказали, отвели наших верблюдов. В первый день мы не успели основательно рассмотреть наше жилище, так как, во-первых, приближалась ночь, а во-вторых, мы настолько утомились, что просто падали с ног. Орм чувствовал себя так плохо, что едва мог ходить, даже опираясь на нас. Он, однако, не успокоился до тех пор, пока не удостоверился, что все наши вещи в целости и сохранности. Он потребовал, чтобы слуги открыли тяжелую металлическую дверь кладовой и показали ему тюки, снятые с наших верблюдов.
   – Пересчитай их, Сэм, – велел он, и Квик тотчас же исполнил это распоряжение при свете лампы, которую один из прислужников держал, стоя у входа.
   – Все на месте, сударь, – отчитался сержант.
   – Отлично. Пусть запрут дверь, а ключи возьми себе.
   Квик снова выполнил приказ, а когда слуга попытался отказаться передать ключи, сержант с таким грозным видом посмотрел на абати, что тот немедленно послушался и, пожимая плечами, побежал докладывать об этом своему начальству. Только убедившись, что ключи у Квика, Орм лег в постель. Он жаловался на ужасную головную боль и согласился выпить немного молока. Я осмотрел ему череп и заверил, что никаких трещин и иных повреждений нет, а потом дал сильное снотворное, которое держал в своей походной аптечке. К моей радости, оно скоро подействовало, и через двадцать минут капитан погрузился в сон, проспав много часов подряд.
   Мы с Квиком тем временем помылись, поели пищи, которую нам принесли, и стали по очереди дежурить возле Орма. Во время моего дежурства больной проснулся и попросил пить. Напившись воды, он начал бредить, и, измерив ему температуру, я обнаружил, что у него сильный жар. В конце концов Орм заснул снова и лишь время от времени просыпался и требовал питья. В течение ночи и рано утром Македа дважды присылала слугу справляться о состоянии здоровья Оливера, а около десяти часов утра пришла сама в сопровождении двух придворных дам и длиннобородого пожилого господина, который, как я понял, служил придворным врачом.
   – Можно мне взглянуть на больного? – боязливо спросила она.
   Я ответил, что не возражаю, если она и ее спутники не будут шуметь, и провел их в полутемную комнату. Квик, как статуя, стоял у изголовья кровати, и дал понять, что заметил дочь царей, лишь легким поклоном. Она долго глядела на измученное лицо капитана и его почерневший от пороховых газов лоб, и я заметил, что ее глаза цвета фиалки наполнились слезами. Потом она повернулась, вместе с приближенными вышла из комнаты и, властно приказав им удалиться, шепотом спросила меня:
   – Он не умрет?
   – Не знаю, – смутился я, потому что счел за лучшее сказать ей правду. – Если, как я предполагаю, у него только сотрясение мозга, усталость и лихорадка, то он выздоровеет, но если взрыв повредил ему череп, тогда…
   – Спаси его, – прошептала она, – и я дам тебе все. Нет, прости меня; к чему обещать тебе какие-либо богатства, если ты его верный друг? Но только спаси его, спаси, ради бога!
   – Я сделаю все, что в моих силах, госпожа, – ответил я, – но дать полную гарантию не…
   Тут придворные дамы и лекарь снова подошли к нам, и мы были вынуждены прекратить разговор. Кстати, о придворном враче, этом старом олухе, позволю себе обмолвиться парой фраз. Он не отходил от меня ни на шаг и предлагал разные лечебные снадобья, пользоваться которыми, наверное, не стали бы даже в глухие времена Средневековья. Из всех безумцев, что когда-либо лечили людей, этот был, наверное, самым законченным шарлатаном. Он предлагал мне обложить голову Орма костями недавно умершего младенца и дать больному выпить какого-то отвара, который благословили жрецы абати. Кое-как я отделался от этого доморощенного эскулапа и продолжил лечить Оливера самостоятельно.
   Прошло три дня, а состояние его здоровья все еще оставалось тяжелым. Хотя я никому не признавался в этом, но стал не на шутку опасаться, что череп больного все-таки поврежден и что Оливер умрет либо его, не приведи бог, разобьет паралич. Квик верил в лучшее. Он сказал, что ему доводилось видеть двух солдат, контуженных разорвавшимися вблизи крупнокалиберными снарядами, и оба они выздоровели, правда, один сошел с ума. Но первой, кто подал мне настоящую надежду на выздоровление Орма, стала Македа. Вечером третьего дня она пришла во флигель и некоторое время сидела подле капитана, а ее приближенные стояли в сторонке. Когда она отошла от его постели, на ее лице появилось какое-то совсем новое выражение, и я с тревогой спросил ее, что случилось.
   – Он выживет, – ответила она.
   – Почему ты, госпожа, в этом уверена?
   – Вот послушай, – просияла она. – Когда я долго смотрела на него, он вдруг открыл глаза, взглянул на меня и на моем родном языке спросил, какого цвета у меня глаза. Я сказала, что их цвет зависит от освещения. «Нет-нет, – возразил он, – они всегда синие-синие, цвета фиалки». Доктор Адамс, что такое фиалка?
   – Это небольшой цветок, который расцветает на Западе весной. О Македа, это очень красивый темно-синий, как твои глаза, благоуханный цветок.
   – У нас такие цветы не растут, – просто ответила она, – но что из того? Твой друг выздоровеет и проживет долго. Умирающий человек не станет думать о том, какого цвета глаза у женщины, а сумасшедший правильно не определит их цвет.
   – Ты права, дочь царей, – улыбнулся я. – Ты рада, что он поправится?
   – О, еще бы! – воскликнула она. – Ведь мне сообщили, что этот воин даже в одиночку умеет управлять теми вызывающими огонь материалами, которые вы привезли с собой, поэтому я крайне заинтересована, чтобы он остался в живых.
   – Понимаю, – кивнул я. – Надеюсь, так и будет, но, видишь ли, Македа, на свете существует много разных источников, производящих пламя, и я не уверен, что мой друг совладает с одним из них.
   – Каким именно?
   – Тем, что рождает синее пламя, как твои глаза. А в твоей стране этот источник один из самых опасных.
   Выслушав мои слова, дочь царей гневно взглянула на меня, но затем внезапно рассмеялась, кликнула свою свиту и удалилась. С этого времени Орм действительно пошел на поправку, причем быстро. Он, как я и предполагал, страдал лишь от сотрясения мозга и лихорадки, а не от повреждений черепа. Пока он выздоравливал, Македа несколько раз посещала его, да что уж тут скрывать: она приходила к нам во флигель каждый день. Разумеется, ее визиты были обставлены всей придворной помпой, ее всегда сопровождали две придворные дамы и старый врач, один вид которого приводил меня в бешенство, а два или три раза госпожа являлась к нам в обществе своего секретаря или адъютанта. Присутствие посторонних людей не мешало синеглазой правительнице вести с капитаном Ормом долгие разговоры частного характера. Свиту она оставляла в одном конце комнаты, а с капитаном беседовала, сидя возле его постели, где поблизости находились лишь мы с сержантом. Иногда мы и вовсе не мешали дочери царей общаться с нашим другом наедине, поскольку теперь, когда мой пациент почти выздоровел, мы с Квиком часто выезжали верхом посмотреть Мур и полюбоваться его окрестностями.
   О чем разговаривали Македа и Оливер? – спросят читатели. Главной темой их бесед, которые я улавливал лишь краем уха, была политика Мура и постоянные войны с фангами. При этом я не отрицаю, что говорили они и о разных других вещах, особенно когда нас с сержантом не было поблизости. Во всяком случае, я вскоре убедился, что Орм знает о дочери царей много личной информации, такой, которую могла сообщить ему только она сама. Однажды я не сдержался и прямо заявил капитану, что с его стороны неблагоразумно вступать в столь доверительные отношения с наследственной правительницей племени абати. Оливер весело ответил мне, что я напрасно беспокоюсь: дескать, он общается с нею без всяких далеко идущих целей, так как по древним законам своей страны дочь царей обязана выйти замуж только за представителя своего рода. Так к чему устраивать осложнения? Я поинтересовался у Орма, кто из двоюродных братьев Македы – их, как я знал, у нее было несколько – удостоится высокой чести стать ее супругом, и капитан уверенно заявил:
   – Никто. Как я понял, она официально помолвлена со своим толстым дядей, трусом и хвастуном, но ни к чему объяснять, что это пустая формальность, и Вальда Нагаста согласилась на нее с единственной целью отвадить остальных женихов, которые не лучше Джошуа, а то и похуже.
   – Вот оно что! – удивился я. – Сомневаюсь, однако, чтобы принц Джошуа считал их с Македой помолвку пустой формальностью.
   – Не знаю, что он там считает, – меня, признаться, мало интересует его мнение, – небрежно бросил капитан, устало позевывая. – Я убежден только в одном: толстая высокородная свинья так же напрасно претендует на роль супруга Македы, как, скажем, вы захотели бы жениться на китайской императрице. Давайте поговорим о более важных делах: вы что-нибудь слышали про Хиггса и своего сына?
   – У вас, мой друг, гораздо больше возможностей узнать государственные тайны, – насмешливо произнес я, потому что меня немного задел развязный тон Оливера; кроме того, я счел фамильярным косвенное сравнение себя с принцем Джошуа. – Македа наверняка что-то говорила вам?
   – Вот что, дружище Адамс, не знаю, откуда это стало ей известно, но дочь царей сообщила мне, что оба пленника здоровы и с ними хорошо обращаются. Однако Барунг не отказался от своего намерения и через две недели собирается принести старого доброго Хиггса в жертву своему кровожадному Хармаку. Мы обязаны срочно помешать этому, и я добьюсь своей цели хотя бы ценой собственной жизни. Я все время думаю, как спасти профессора и вызволить из плена их обоих, но пока мне не удалось разработать четкий план.
   – Давайте думать вместе, капитан. Я не беспокоил вас, пока вы хворали, но теперь, когда вы выздоровели, мы должны принять какое-то решение.
   – Знаю, – серьезно ответил он, – я скорее сам отдамся в руки этого проклятого Барунга, чем позволю Хиггсу умереть в одиночку. Если я не смогу его спасти, то претерплю вместе с ним все мучения. Слушайте: послезавтра дочь царей созывает государственный совет, на котором мы должны присутствовать, поскольку его откладывали только до моего выздоровления. На этом собрании Шадраха будут судить за предательство и наверняка приговорят к смерти. Кроме того, нам придется официально вернуть Македе тот перстень, который она нам одолжила. На совете мы, вероятно, узнаем что-нибудь новое о пленных и тогда наметим план операции. А теперь я проедусь верхом, мне ведь уже можно? За мной, Фараон! – позвал он пса, не отходившего от постели хозяина все время, пока тот болел. – Давай прогуляемся немного, слышишь, верный зверь?

Глава IX. Мы приносим присягу

   Спустя несколько дней после этого разговора в огромной зале дворца Македы собрался государственный совет. Мы вошли внутрь в окружении стражи, словно пленники, и увидели там несколько сотен человек, сидевших на аккуратно расставленных скамьях. В дальнем конце залы в глубокой нише стоял высокий роскошный трон, ручки которого украшали львиные головы из чистого золота; на троне восседала дочь царей. На ней было сверкающее серебристое платье, на голове – расшитое серебряными звездами и придававшее загадочность ее прекрасному лицу покрывало, поверх него – золотой обруч с громадным камнем, который я принял за рубин. Несмотря на свой небольшой рост, Македа имела чрезвычайно величественный вид, а ее красота прямо-таки ослепляла всех присутствовавших.
   Позади царственной госпожи замерли в карауле стражники с копьями и мечами, по бокам и впереди трона расположились придворные – толпа человек в сто или чуть больше, – включая фрейлин, двумя группами стоявших справа и слева от своей повелительницы. Все придворные были пышно разодеты согласно своему статусу. В зале находились все военачальники во главе с генералиссимусом Джошуа, одетые в кольчуги, как у нормандских крестоносцев; судьи в черных одеяниях, священники в праздничных сутанах, крупные землевладельцы в бархатных камзолах и высоких сапогах вроде охотничьих и другие представители разных профессий и ремесел. Одним словом, в зале собралась вся аристократия немногочисленного населения страны Мур и ее столицы. Как мы узнали позднее, каждый из членов совета носил какой-нибудь громогласный титул и очень гордился им. Нам, троим европейцам, это зрелище, несмотря на его помпезность, показалось жалким, как пустой пережиток бесполезных церемоний некогда могущественного народа. Большая зала, в которой проходило заседание, на три четверти пустовала.
   Под звуки музыки мы торжественно прошли по зале и, выйдя на открытую площадку перед троном, поклонились сидевшей на нем правительнице по-европейски, а сопровождавшие нас воины по восточному обычаю распростерлись перед ней ниц. Нам подали кресла, протрубила труба, и из соседнего помещения в залу ввели нашего бывшего проводника Шадраха, омертвевшего от страха и закованного в тяжелые цепи.
   Не стану подробно описывать последовавшее за этим судилище. Оно продолжалось очень долго, и нам, троим, пришлось давать показания о том, как Шадрах ссорился с профессором, почему они с Хиггсом ненавидели друг друга, как главный проводник пытался завладеть нашим имуществом, по какой причине он едва не отравил пса Фараона, и о многом другом. Но Шадраха погубили не мы, а его товарищи-проводники, которых, очевидно, пытали, пока они не выложили всю правду. Один за другим они поклялись, что Шадрах заранее решил разделаться с Хиггсом, предав его в руки врагов, что этот изменник имел преступные связи с фангами и загодя предупредил их о нашем прибытии тем, что зажег сухие камыши. Шадрах все устроил таким образом, чтобы нас, белых людей, захватили и убили фанги, а он с другими проводниками, проскользнув мимо, скрылся бы в ущелье, украв наших верблюдов, винтовки и прочее добро. Подсудимый упорно отрицал все обвинения, даже то, что он похитил у Хиггса верблюда, хотя несколько свидетелей утверждали обратное: как только собственный верблюд Шадраха повредил ногу и захромал, проводник, вышвырнув язычника из седла, пересел на его дромадера. Ложь не помогла Шадраху, и, посовещавшись с Вальдой Нагастой, один из судей объявил приговор. За государственную измену, предательство и неповиновение высочайшей воле царицы народа абати подвергнуть преступника смертной казни; все его имущество конфисковать и передать в казну; его семью и ближайших родственников обратить в рабство: мужчин определить в войско, а женщин и детей – на земледельческие работы и в услужение господам. Проводников, которые сопровождали нас вместе с Шадрахом, тоже наказали: лишили имущества и приговорили служить в солдатах – одна из самых тяжелых кар по законам абати. Среди осужденных, их родственников и друзей поднялся плач, и на этом я хотел бы завершить свой рассказ об этом судилище. Я затронул данную тему лишь потому, что она проливает кое-какой свет на законы племени абати. В этой стране преступников не сажают в тюрьмы, которых здесь вообще нет, а отдают в солдаты, и ни в чем не повинные женщины в одночасье оказываются рабынями судей, землевладельцев и других господ.
   Как только приговор был обнародован и Шадраха, молившего о пощаде и пытавшегося обнять наши ноги, увели, все, кто собрался, только чтобы присутствовать на суде и увидеть нас, чужеземцев-язычников, разошлись. Остались лишь члены малого совета (назовем его так), их назвали по именам и велели приступить к исполнению своих обязанностей. Нам, троим, предложили принять участие в работе совета, и совещание продолжилось. Повисло молчание, и, заранее зная, как я должен поступить, я приблизился к трону и положил перстень царицы Савской на подушечку, которую держал один из придворных Македы. Он подал перстень своей владычице.
   – Дочь царей, – произнес я, – прими обратно древний знак твоего доверия ко мне. Знай, что с его помощью я убедил своего друга Хиггса, которого взяли в плен фанги, – ученейшего человека по части древностей, – а также капитана Орма, который стоит перед тобой, и его сослуживца, воина Квика, предпринять путешествие в земли твои и твоих врагов, фангов.
   Она взяла перстень в руки, осмотрела и показала нескольким жрецам, которые подтвердили его подлинность.
   – Хоть я и отдала тебе его с сомнением и страхом, священный перстень сослужил мне хорошую службу, – сказала она, – и я благодарю тебя, врач, за то, что ты в целости и сохранности вернул реликвию моему народу и мне.
   Она надела перстень на тот же самый палец, с которого сняла, отдавая мне много месяцев назад. Первая часть церемонии закончилась. Один из придворных крикнул:
   – Вальда Нагаста говорит!
   Все повторили за ним:
   – Вальда Нагаста говорит!
   Повисло молчание, и в тишине раздался нежный и приятный голос Македы:
   – Чужестранцы с Запада, выслушайте меня. Вам известны наши отношения с фангами, вы знаете, что они теснят нас и мечтают лишь о том, чтобы истребить абати или превратить их в своих рабов. Я вызвала вас сюда, чтобы вы помогли уничтожить древнего идола фангов. Они верят в то, что, если Хармак будет разрушен, они обязаны покинуть эту землю, ибо таково древнее пророчество.
   – Прости меня, дочь царей, – прервал ее Орм, – но ты, наверное, запамятовала: не так давно Барунг, султан фангов, публично признал, что даже в этом случае его народ останется здесь, чтобы отомстить за своего бога Хармака. Он провозгласил также, что из всех абати сохранит жизнь лишь тебе одной.
   Едва капитан произнес эти зловещие слова, как все присутствующие вздрогнули и зашептались, но Вальда Нагаста недоуменно пожала плечами.
   – Я передала вам древнее пророчество, – спокойно промолвила она. – Если злой дух Хармак погибнет, фанги, я уверена, последуют за ним, а тогда зачем бы они стали приносить жертвы богу землетрясения, которого почитают злым и чьего прихода страшатся? Около пяти веков тому назад землетрясение разрушило часть подземного города в горах, который я скоро покажу вам. А иначе как объяснить, что фанги бежали из Мура и поселились на равнине, чтобы, по их словам, защитить своего бога?
   – Не знаю, – ответил Оливер. – Если бы здесь был наш друг Хиггс, которого фанги взяли в плен, он, может, и объяснил бы нам это, поскольку изучал верования идолопоклоннических диких народов.
   – Увы, сын Орма, – сказала Македа, – по вине предателя, которого только что присудили к смерти, твоего друга нет с нами. Но, вероятно, даже он не способен постичь все эти загадочные явления. Во всяком случае, в древнее прорицание фанги веруют уже много лет, поэтому мы, абати, хотим разрушить их идола, в жертву которому на растерзание священным львам враги принесли немало наших соплеменников. Теперь я спрашиваю вас, – она поклонилась капитану, – вы сделаете это для меня?
   – Объяви им про награду, племянница, – вмешался Джошуа, заметив, что мы колеблемся, – я слышал, что язычники с Запада – очень алчные люди и ради золота, которое мы презираем, готовы на все.
   – Спросите его, капитан, – воскликнул Квик, – а как у них обстоит насчет землицы? Вчера вечером я своими глазами видел, как один абати едва не перерезал горло другому из-за надела размером с собачью конуру.
   Орм не без удовольствия задал этот вопрос Джошуа, которого очень не любил, и члены совета, не принадлежавшие к партии принца, заулыбалась и даже засмеялись, а серебряные украшения на платье Македы начали покачиваться, словно она тоже смеялась над дядей под своим тонким покрывалом. Тем не менее, она не рискнула дать принцу слово и сама ответила за него:
   – Друзья, мы придаем мало значения золоту, потому что мы отрезаны от всего мира и нам не с кем торговать. Если бы дело обстояло иначе, мы столь же высоко ценили бы его, как все другие народы, и так и будет, едва мы избавимся от врагов, которые нас осаждают. Поэтому мой дядя неправ, выставляя добродетелью лишь следствие необходимости, тем более что, как правильно заметил ваш слуга, – она указала на сержанта, – наш народ заменил золото землей и готов поплатиться жизнью, лишь бы добыть себе больше земли, даже если у него ее вполне достаточно.
   – Выходит, язычники не потребуют никакого вознаграждения за свои услуги? – насмешливо спросил Джошуа.
   – Вы нас неправильно поняли, принц, – ответил Орм. – Мы – искатели приключений, иначе не вмешались бы в вашу ссору, – он намеренно подчеркнул слово «вашу», – с правителем, который, пусть и дикарь, но кажется нам человеком, обладающим рядом достоинств, таких как честь и отвага. Мы рискуем жизнью и выполняем свое обещание, а значит, имеем право получить за это все, что нам причитается. С какой стати нам отказываться от награды, если мы небогаты, а у нашего товарища, которого из-за предательства проводников абати хотят принести в жертву в честь Хармака, на родине остались близкие, и им нужно как-то жить без кормильца?
   – В самом деле, любой труд должен быть оплачен! – воскликнула Македа. – Слушайте, друзья! От своего имени и от имени своего народа я обещаю дать вам столько верблюдов, нагруженных золотом, сколько вы сможете увести с собой из Мура, и раньше, чем кончится день, я покажу вам это золото, если, конечно, вы решитесь пойти со мною туда, где оно скрыто.
   – Сначала дело, потом награда, – подытожил Орм. – Приказывай, дочь царей, что мы должны делать.
   – Поклясться, что в течение года от сегодняшнего дня вы будете служить мне, сражаться за меня и подчиняться моим законам, неустанно добиваясь того, чтобы разрушить идола Хармака вашим западным оружием, а когда все осуществится, вы вольны отправиться куда угодно со своей наградой, о которой я уже сказала.
   – Если мы поклянемся, госпожа, – спросил Оливер, немного подумав, – каково будет наше положение на твоей службе?
   – Ты, сын Орма, станешь руководить всем, что относится к нашему секретному делу, – ответила она, – а твои товарищи будут подчиняться тебе и займут то положение, которое ты им назначишь.
   При этих словах со стороны военачальников абати донесся недовольный ропот. Джошуа встал и спросил от имени всех:
   – Ты что, Вальда Нагаста, хочешь, чтобы мы слушались чужестранца?
   – Во всем, что касается секретного дела, да, именно так. А разве вы, дядя, умеете обращаться с предметами, производящими гром и огонь? Разве трое абати из ваших рядов смогли бы удерживать ворота Хармака, сражаясь против целого войска фангов, и потом заставить эти ворота взлететь на воздух? – Она помолчала, но никто не рискнул ей возразить. – Вам нечего ответить, – продолжала Македа, – поэтому радуйтесь, что хоть малое время сможете прослужить под началом тех, кто обладает знаниями и могуществом, которых вам недостает.
   Повисло молчание.
   – Госпожа, – обратился к ней Орм среди воцарившейся тишины, – ты назначила меня военачальником твоих воинов, но будут ли они выполнять мои приказы? И кто они? Все ли мужчины абати носят оружие?
   – Увы, нет, – ответила она на последний вопрос, потому что на первый ей было ответить еще труднее. – Увы, нет. Так было и раньше, но тогда мы не боялись фангов, а теперь тем более никто не желает служить воином. Абати говорят, что это отрывает их от мирных занятий, таких как возделывание земли, что они не хотят тратить на войну свою молодость и здоровье, что это унизительно для человека – выполнять команды другого, назначенного над ним начальником, что война – это варварство и ее нужно искоренить. И все это в такое время, когда фанги только и ждут удобного случая, чтобы перебить всех мужчин абати, а из женщин сделать рабынь. В моем войске служат лишь самые бедные мужчины да те, которые совершили какое-либо преступление, как вы слышали сегодня. Потому-то мои соплеменники обречены на гибель.
   Откинув покрывало, дочь царей внезапно разрыдалась перед всем собранием. Публика заволновалась и зашумела. Будучи знаком с восточным темпераментом, я соблюдал спокойствие, но капитан так проникся слезами Македы, что я испугался, как бы он не решился на какую-нибудь дерзкую выходку. Он краснел, бледнел и даже вскочил со своего места, чтобы подойти к правительнице, но мне удалось ухватить его за рукав и усадить на место.
   Придворные зашушукались, понимая, что упреки Вальды Нагасты относились к ним всем, – и вместе взятым, и к каждому по отдельности. Как обычно в такие минуты, принц Джошуа взял инициативу в свои руки и выступил в качестве вождя своего народа. Поднявшись с места, он не без труда, так как его мучила одышка, опустился на колени перед Македой и театрально воскликнул:
   – О дочь царей! Зачем ты огорчаешь нас такими речами? Разве у тебя нет храбрых военачальников?
   – Что могут сделать военачальники без войска?
   – Разве у тебя нет родного дяди, твоего жениха и возлюбленного? – Он приложил руку к тому месту, где, по его предположениям, у него находилось сердце, и поднял кверху свои рыбьи глаза. – Если бы не вмешательство этих язычников, которым ты так безгранично доверяешь, – продолжал он, – разве я не взял бы в плен Барунга и тем самым не лишил бы фангов их вождя?
   – Ты лишил абати остатков чести, которые у них еще сохранились, дядя.
   – Выходи за меня замуж, Вальда Нагаста, и я немедленно избавлю тебя от фангов. Порознь мы бессильны, а когда воссоединимся, то восторжествуем над врагами. Назначь дату бракосочетания.
   – Когда идол Хармака будет разрушен и фанги навсегда покинут эти земли, я отвечу на твою просьбу, дядя. Но теперь не время говорить о свадьбе. Жрецы, дайте сюда священные свитки, чтобы чужестранцы принесли на них присягу, после чего я объявлю заседание совета закрытым.
   Из-за трона выскользнул пышно разодетый жрец, державший в руке длинный свиток пергамента, исписанный какими-то знаками. Нам приказали поклясться на нем, что мы выполним все обещанное. Орм повернулся к Македе и сказал по-арабски:
   – О дочь царей, мы принесем присягу, поскольку верим в твою честность и в то, что ты защитишь нас от происков всех недоброжелателей, которых у нас немало в твоей стране, ведь мы здесь чужие и не знаем ваших законов и обычаев. Но у нас есть условие: все время, пока будут длиться наши обязанности, пока мы служим тебе, мы имеем право предпринять все возможное, чтобы освободить из плена фангов нашего друга Хиггса и сына доктора Адамса. – Оливер указал на меня. – Мы надеемся, что ты и твои подданные приложите все усилия, чтобы помочь нам в этом благородном деле. Кроме того, мы просим, если вдруг на нас обрушатся несправедливые гонения, чтобы ты одна, кому мы присягаем, была нашим судьей; чтобы никто другой не имел права судить нас. Если ты примешь эти условия, мы принесем присягу, а если нет – мы не станем присягать, а будем действовать сообразно с обстоятельствами.
   Нас попросили отойти в сторонку, пока дочь царей обсуждала этот вопрос со своими советниками; процесс длился довольно долго: видимо, мнения членов совета разошлись. В итоге Македа убедила подданных в своей правоте, нам велели приблизиться и объявили, что наши условия приняты, что их прибавили к тексту присяги, которую будут соблюдать и правительница, и государственный совет абати. Мы подписали присягу и поклялись следовать ей, поцеловав свиток. Потом мы вернулись в дворцовый флигель, около полудня пообедали и легли спать, как принято у абати, тем более что мы были сильно утомлены после заседания.
   Около четырех часов пополудни меня разбудило рычание Фараона, я взглянул по направлению входа и увидел человека, который, испугавшись собаки, прятался за дверью. Это был посланник Македы, от ее имени приглашавший нас посетить такое место, которое мы никогда раньше не видели. Мы тотчас согласились, и посланник привел нас в какое-то пыльное помещение, где к нам присоединились дочь царей, три ее придворные дамы, а также несколько мужчин, которые несли зажженные лампы, сосуды с маслом и связки факелов.
   – Что же, друзья мои, – сказала Македа, которая была без покрывала и выглядела вполне отдохнувшей после совета, – я знаю, что вы путешествовали по Африке и другим континентам и видели немало интересных мест, но теперь я покажу вам нечто такое, что, надеюсь, вас сильно удивит.
   Следуя за ней, мы подошли к двери в дальнем конце помещения. Слуги отперли и снова заперли ее за нами, и мы очутились в длинном туннеле, высеченном в скале. Этот проход постепенно спускался в каменное чрево и привел нас к другой двери, через которую мы проникли в самую большую пещеру, какую я когда-либо видел. Она была такая огромная, что слабый свет ламп не достигал сводов, и мы лишь смутно различали справа и слева силуэты разрушенных зданий, высеченных из горной породы.
   – Это пещерный город Мур, – Македа высоко подняла лампу, которую держала в руках, – где в старину жили люди – вероятно, предки теперешних фангов. В этой тайной твердыне находились их дома, храмы, житницы, места торжественных церемоний и так далее, но пятьсот лет назад землетрясение разрушило город. Стены обрушились, потолок местами обвалился, поэтому дальше идти небезопасно, но мы с вами рискнем посетить эту пещеру и осмотреть то, что осталось от города.
   Мы отправились за царицей в глубину этого необычайного места. Лампы и факелы казались нам крохотными звездочками среди окружавшей нас непроглядной тьмы. В житницах все еще лежали пыль и труха, в которые превратилось то, что некогда являлось зерном. Позади амбаров высилось какое-то здание без крыши, все пространство перед которым усеивали рухнувшие колонны. Между ними мы заметили большое количество статуй, покрытых таким толстым слоем пыли, что нам удалось лишь разглядеть, что многие из них по форме напоминали сфинксов. Македа повела нас прочь от храма, объяснив, что надолго задерживаться здесь небезопасно, и привела к роднику, снабжавшему водой всю пещеру. Он впадал в бассейн, высеченный в скале, вытекал из него через готовые стоки и исчезал неведомо где.
   – Взгляните, какой старый бассейн, – произнесла Македа.
   – Как фанги освещали такую огромную пещеру? – поинтересовался Оливер.
   – Не знаю, – честно призналась она. – Вряд ли они пользовались лампами. Никто из абати даже не удосужился узнать, каким образом в эту пещеру поступает свежий воздух. Мы понятия не имеем, естественная она или рукотворная, хотя лично я полагаю, что она создана людьми.
   – По-моему, и то и другое одновременно, – ответил я. – Госпожа, а сейчас абати пользуются этой пещерой?
   – Мы храним тут некоторое количество зерна на случай осады Мура, но заботится о пополнении резервного фонда государство, поскольку мои подданные слишком легкомысленны, чтобы заглядывать в будущее. Их трудно убедить, что, если фанги, не дай бог, прорвутся в долину, каждый кусок хлеба сделается драгоценным.
   Македа резко развернулась и направилась дальше, чтобы показать нам стойла, где прежде стояли лошади, и следы от колес повозок на каменном полу.
   – Славный народец, эти абати, – шепнул мне Квик. – Не только трусы, но и беспечные глупцы. Если бы не их женщины и дети, особенно вот эта маленькая леди, которую я начинаю уважать все больше и больше, как и мой командир, капитан Орм, я бы пожелал этим неразумным ребятишкам маленько поголодать, чтоб набраться уму-разуму, а то жируют и процветают, как в раю, а думает за них королева.
   – Хочу показать вам еще одно место, – сказала Македа, когда мы осмотрели стойла и обсудили вопрос о том, что могло заставить древних жителей пещеры держать своих лошадей под землей, – в нем хранятся сокровища, которые будут принадлежать вам. Пойдемте.
   Мы двинулись по разным переходам, и последний из них внезапно вывел нас на крутой скалистый уклон, по которому мы сделали шагов пятьдесят, пока не уперлись в глухую стену. Здесь дочь царей приказала своим провожатым остановиться, что они и исполнили с суеверным страхом, а мы в то время еще не понимали, в чем его причина. Потом Македа подошла к одному из концов стены, где та образовывала угол со стенкой наклонного коридора, и, указав нам на несколько неплотно сидевших камней, велела толкнуть их. Я не без труда выполнил ее просьбу. Когда в стене образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы в него пролез человек, она обернулась к своим подданным и сказала:
   – Вы считаете это место заколдованным, и самый отважный из вас не согласится войти сюда без моего особого распоряжения. Но я и чужеземцы не боимся злых чар. Дайте нам сосуд с маслом и несколько факелов и ждите, пока мы не вернемся. Поставьте зажженную лампу в проходе, чтобы мы видели ее свет, если вдруг наши светильники погаснут. Никаких возражений! Слушайте и повинуйтесь! Никакой опасности нет – воздух внутри свежий, хотя и горячий; я это знаю, так как дышала им не один раз.
   Она подала руку Оливеру, чтобы он помог ей пролезть через отверстие в стене. Мы последовали за ней и очутились в другой пещере, воздух в которой действительно был намного теплее, чем в первой.
   – Где мы? – с замиранием сердца спросил Орм, потому что торжественная тишина этого места внушала всем нам благоговение.
   – В гробнице древних правителей Мура, – последовал ответ. – Сейчас вы сами всё увидите.
   Македа опять оперлась о руку капитана, так как спуск был крутой и скользкий и тянулся ярдов на четыреста. Наши шаги гулко отдавались в тишине, а четыре лампы, вокруг которых сотнями порхали летучие мыши, выглядели четырьмя звездочками посреди полной темноты. Наконец проход стал расширяться и скоро превратился в обширную площадь, над которой куполом нависал утес. Македа повернула направо, остановилась перед каким-то объектом, белевшим в темноте, и подняла лампу:
   – Смотрите!
   Мы увидели огромное, высеченное из камня кресло, а на его сиденье – человеческие кости. Между ними лежал череп, на который была криво надвинута золотая корона. Вперемешку с костями валялись древние сокровища: скипетры, кольца, обручья, ожерелья, оружие. Вокруг кресла лежали человеческие скелеты – штук пятьдесят или больше, и среди них тоже всяческие украшения, которые некогда носили их собственники. Перед каждым скелетом находилось что-то вроде металлического подноса – позднее мы узнали, что подносы были медные или серебряные, – на котором стояли золотые кубки, блюда и чаши. Грудами валялись ожерелья, браслеты, серьги, кольца, бусы из драгоценных камней, старинные монеты и сотни других вещей, высоко ценимых людьми с тех пор, как на земле зародились зачатки цивилизации. Мы, раскрыв рты и потеряв дар речи, внимали этому ужасному и потрясающему зрелищу.
   – Понимаете, – пояснила Вальда Нагаста, – сидящий, точнее лежащий, на троне мужчина являлся царем этого народа. Вокруг него погребены придворные и их жены. Когда властитель умер, фанги привели сюда всех его приближенных, посадили вокруг тела царя и убили. Сдуйте слой пыли, и вы увидите на полу пятна крови, сохранившиеся до сих пор; кроме того, на черепах имеются следы от ударов мечом.
   Квик, самый любопытный из всех нас, осторожно сделал несколько шагов по направлению к скелетам и убедился в правоте Македы.
   – Вот это да! – воскликнул он, отодвигая череп в сторону. – Какая радость, что я не служу прежним властелинам Мура!
   Македа грустно улыбнулась и повела нас дальше со словами:
   – Вперед, друзья! Здесь еще немало царей, а масла у нас ограниченное количество.
   Мы послушно отправились за дочерью царей и примерно в двадцати шагах увидели другое массивное кресло, на сиденье которого и вокруг лежали скелеты людей, застывших в тех позах, в каких их настигла смерть. Перед каждым из несчастных, которым пришлось вынужденно последовать в загробный мир за своим властелином, стоял поднос с золотом и драгоценными камнями. У подножия трона располагались также кости любимой собаки царя, и среди них валялся изукрашенный рубинами и сапфирами ошейник.
   Мы двинулись к третьему «кладбищу», и здесь Македа указала на скелет мужчины, перед которым находился поднос с различными медицинскими и хирургическими принадлежностями.
   – Врач Адамс, – обратилась она ко мне, – хотел бы ты быть придворным лекарем повелителей Мура?
   – Нет, госпожа, – ответил я, – но позволь мне осмотреть эти инструменты.
   Она кивнула и пошла вперед, а я остановился, поднял заинтересовавшие меня предметы и разложил их по карманам. Позднее во флигеле я рассмотрел эти вещи, созданные несколько тысяч лет назад, – сколько именно, ученые спорят до сих пор, – и пришел к выводу, что многие из них, конечно, в усовершенствованном виде, служат врачам до сих пор.
   Мне больше почти нечего добавить к рассказу об этих необычайных и страшных гробницах. Мы переходили от царя к царю, пока нам не надоело разглядывать человеческие кости и золото. Утомился даже сержант Квик и заявил, что в этой могиле ужасно жарко и что мы можем считать остальных покойников как бы виденными, ибо все они похожи друг на друга, словно солдаты в военной униформе.
   Но мы все-таки приблизились к четвертому захоронению и остановились в изумлении, поскольку этот царь был, очевидно, самым великим из всех: вокруг него располагалось раза в три больше скелетов, чем вокруг других, и высились груды несметных богатств. Помимо них среди костей находились небольшие статуэтки, изображавшие мужчин и женщин, – вероятно, богов и богинь. Судя по скелету, царь был горбатым и имел огромный продолговатый череп: природа явно обделила этого могучего монарха не только красотой, но и здоровьем. Возможно, развитый ум возмещал властителю немощность тела. После смерти этого уродца в жертву ему принесли одиннадцать детей, из которых двое, судя по строению черепов – таких же безобразных, как у царя, – являлись его собственными сыновьями. Я задумался: как жили люди в Муре и на прилегающих землях в эпоху правления императора-горбуна? Увы, ни один человек во всем мире, даже наш замечательный профессор Хиггс, не знает этого в точности.

Глава X. Приговор в гробнице царей

   – Здесь мы повернем назад, потому что пещера представляет собой большой круг, – обернувшись через плечо, пояснила Македа.
   Но Оливер, к которому она обращалась, немного задержался возле захоронения. Он вынул из кармана какой-то прибор и производил наблюдения, стоя позади каменного трона горбатого царя. Вальда Нагаста приблизилась к капитану и с любопытством спросила, чем он занят и что у него в руках.
   – Это компас, – ответил он, – по нему я сужу, что за моей спиной лежит восток, где встает солнце. Компас показывает также, на какой высоте над уровнем моря мы находимся. Ты никогда не видела моря, большого пространства воды, дочь царей? Скажи, а где мы очутились бы, пройдя сквозь эту скалу?
   – Мы вышли бы к идолу фангов Хармаку, у которого, как мне говорили, львиная голова, – произнесла Македа. – Но я не знаю, на каком расстоянии от нас он расположен, – я ведь не способна видеть сквозь скалу. Друг Адамс, – обратилась она ко мне, – помоги налить масла в лампы, а то они начинают гаснуть. Все эти покойники – не слишком-то веселое общество в темноте.
   Пока я наполнял лампы, Орм что-то поспешно записывал в блокнот. Капитан отстал от нас, хотя Вальда Нагаста несколько раз окликала его, а когда он нагнал нас, тревожно спросила:
   – Что нового ты обнаружил?
   – Царица, я узнал бы намного больше, если бы ты не поторопила меня, – ответил он и пояснил: – Мы находимся недалеко от столицы фангов, а за тем креслом, где я стоял, вероятно, раньше пролегал проход к Хармаку. Но не спрашивай меня пока больше об этом, госпожа: мне надо убедиться, что мои наблюдения правильны.
   – Ты, я вижу, столь же скромен, сколь и мудр, – усмехнулась она. – Если не хочешь, не рассказывай.
   Оливер поклонился, и мы пустились в обратный путь мимо бесчисленных костей, не обращая на них теперь почти никакого внимания. Дело в том, что спертый воздух, смешанный с вредоносной пылью, покрывавшей человеческие останки, неприятно действовал на наши легкие. Слава богу, сержант Квик успокоил меня тем, что, чем ближе мы подходили к выходу из скалы, тем меньше становилось скелетов и лежавших рядом с ними даров. Я успел рассмотреть, однако, прежде не замеченные мною женские скелеты – без сомнения, принадлежавшие женам царей: бедняжек в расцвете молодости и красоты лишили жизни только за то, что их муж и повелитель, пройдя свой земной путь, отправился к праотцам.
   Захоронения последних царей, в отличие от их предшественников, поражали скромностью: эти монархи, вернее, то, что от них осталось, восседали на каменных тронах в полном одиночестве, близко один от другого, а подле них лежали только их личные вещи и знаки высшей власти. Заключительное кресло занимал скелет женщины: я догадался об этом по хрупкому остову и небольшим размерам браслетов на пястных костях. Правительница сидела одна, без придворных и без даров.
   – Вальда Нагаста, – обратился я к нашей царственной провожатой, – почему эта владычица захоронена без прежней роскоши?
   – После землетрясения в Муре погибло много народа, – объяснила Македа, – в том числе сильных здоровых мужчин, и оставшиеся в живых горожане возвели на трон не слишком знатную и богатую женщину. Это случилось, кажется, незадолго до того, как абати захватили Мур…
   На этом Такла Варда прервала свой рассказ, потому что лампа, которую нес Квик, внезапно погасла.
   – Никогда нельзя полагаться на эти старинные светильники, – проворчал сержант. – Доктор Адамс, ваша лампа тоже гаснет! – крикнул он, и в тот же миг моя лампа потухла.
   – Светильни! – воскликнула Македа. – Мы забыли захватить с собой светильни, а без них масло бесполезно. Скорее! Мы еще далеко от входа, а никто из абати не осмелится войти сюда, чтобы разыскать нас, кроме главного жреца. – Схватив Оливера за руку, женщина пустилась бегом, предоставив нам с сержантом, задыхаясь, мчаться за ними.
   – Спокойствие, мистер Адамс, – сказал Квик, – спокойствие. Никогда не следует бросать товарища в беде. Возьмите мою руку, ага. Так я и думал: из спешки толку не будет. Смотрите! – Он указал на две быстро удалявшиеся от нас фигуры, которые держали теперь лишь одну горящую лампу.
   Через мгновение Македа обернулась и, сжимая в руке еле мерцавшую лампу, стала звать нас. Я видел, как тусклое пламя осветило ее прекрасное лицо и как в неровном свете заблестели серебряные украшения на красивом платье. Спустя мгновение дочь царей поглотила тьма: там, где только что сверкало пламя лампы, замигала искорка и вскоре угасла.
   – Не двигайтесь, мы идем к вам! – громко произнес Оливер. – Время от времени подавайте голос.
   – Слушаюсь, капитан! – ответил Квик и немедленно испустил вопль, который отразился от стен и прокатился по подземелью гулким эхом.
   – Идем к вам, – проговорил Орм, но его голос прозвучал так далеко слева, что Квик счел за лучшее крикнуть повторно.
   На этот раз Македа и Оливер отозвались справа от нас, а потом почему-то очутились позади.
   – Ничего не понимаю, сударь, – пожал плечами сержант, – хотя постойте, я, кажется, уяснил суть дела.
   Крикнув дочери царей и капитану, чтобы они немного подождали нас, мы ринулись в ту сторону, где рассчитывали их найти. Однако в темноте я споткнулся о скелет, упал среди подносов с сокровищами и инстинктивно ухватился за чей-то череп в полной уверенности, что это сапог Квика. Сержант помог мне встать, и мы, не зная, что предпринять, сели на камни среди мертвецов и прислушались. За это время Оливер и Македа ушли так далеко, что их голоса еле-еле доносились до нас из полного мрака.
   – Какие же мы дураки, что в спешке забыли взять с собой спички! – посетовал я. – Что теперь делать? Остается только ждать. Без сомнения, абати по приказу своей царицы превозмогут страх перед призраками мертвецов и разыщут нас.
   Однако миновало около получаса, а никакие абати так и не появились. Македа и Оливер тоже куда-то исчезли. Квик начал рыться у себя в карманах, и я спросил, что он ищет.
   – Я уверен, что у меня где-то была спичка. Помню, я нащупал ее в одном из карманов сюртука накануне отъезда из Лондона и решил не вытаскивать. Если бы мне удалось найти ее, мы разожгли бы огонь, ведь у нас есть несколько факелов, – он показал связку, – хотя я от страха забыл про них, когда погасли лампы.
   Я не надеялся на спичку сержанта и ничего не ответил, но он продолжал поиски, и я услышал его радостный возглас:
   – Черт, вот она, застряла в подкладке! Да-да, и головка цела. Ну, доктор, держите два факела. Готово, сей момент!
   Квик чиркнул спичкой и поднес огонек к факелам. Они вмиг запылали, причем довольно ярко, и выхватили из тьмы неожиданное зрелище. Я забыл сообщить, что в центре пещеры находилось подобие алтаря, представлявшего собой большой черный камень с высеченным на нем изображением глаза. Алтарь стоял на пьедестале со ступенями и опирался о каменные изваяния сфинксов. На нижней ступеньке достаточно близко от нас, так что мы имели возможность разглядеть открывшуюся нам картину, сидели Оливер Орм и Такла Варда. Они прильнули друг к другу, рука капитана обвилась вокруг стана красавицы, а ее голова покоилась на плече возлюбленного, который в это мгновение целовал «бутон розы» прямо в губы.
   – Налево, кругом! – скомандовал мне сержант. – Надо подождать!
   Мы повернулись, немного повременили, а потом закашляли (едкий дым от факелов раздражал горло), пошли вперед и якобы случайно натолкнулись на своих спутников. Признаюсь, я не нашелся, что сказать, однако Квик благородно выпутался из затруднительного положения.
   – Рад вас видеть, капитан, – обратился он к Оливеру. – Сильно беспокоился за вас, пока случайно не отыскал спичку в подкладке своего сюртука. Если бы профессор Хиггс шел с нами, нехватки спичек мы бы не испытывали, что свидетельствует в пользу непрестанного курения даже в обществе прекрасных дам. О, нас с доктором не удивляет, что молодая госпожа почувствовала головокружение, ведь здесь так душно! Не отпускайте ее, сударь. Сможете ее вести? Нам нужно двигаться к выходу. Не берусь предложить вам свои услуги: я, видите ли, поранил ногу о челюсть какого-то покойника, к тому же руки у меня заняты факелами. Вероятно, доктор не откажется помочь вам. Что вы говорите, капитан? Здесь такое эхо, что не разобрать слов. Сами в состоянии вести леди? Отлично. Поторопитесь же, ведь факелов хватит ненадолго, а вам, наверное, не хочется провести здесь всю ночь даже с такой красавицей? Тем более что вспыльчивые абати, не дай бог, обвинят нас, дескать, мы нарочно все это подстроили. Возьмите дочь царей под руку, доктор, а я пойду вперед с факелами.
   На эту сбивчивую речь Орм не отреагировал ни словом, а только поглядел на нас как-то подозрительно. Македу так сморило, словно она упала в обморок, но, когда я предложил ей свои услуги в качестве врача, она моментально пришла в себя и недовольно ответила, что в состоянии идти самостоятельно, то есть, иными словами, опершись о руку капитана. Мы направились к выходу. Факелы начали гаснуть, когда мы обогнули угол скалы, доплелись до узкого наклонного туннеля и наконец-то увидели лампу, оставленную в нише у входа в пещеру.
   – Доктор, – сказал Оливер каким-то развязным тоном, когда мы уже вернулись во флигель и поздно вечером ложились спать, – вы сегодня обратили внимание на что-нибудь необычное в гробнице царей?
   – О да, – кивнул я. – Правда, я не так сильно увлечен археологией, как бедняга Хиггс, но увиденное мною зрелище представляется мне уникальным в мире. Имей я склонность философствовать на тему о разительном контрасте между мертвыми правителями и их молодой красивой наследницей, преисполненной жизни и любви… – Здесь Оливер испытующе поглядел на меня, – …любви к своему народу, разумеется, которая…
   – Довольно, Адамс. Я не нуждаюсь в философской проповеди с историческими параллелями. Заметили вы что-нибудь помимо костей и золота, когда этот олух Квик так не вовремя зажег огонь?
   Я перестал уклоняться от ответа.
   – Если хотите знать правду, – сказал я, – я видел не слишком многое, потому как мое зрение с годами ухудшилось. Но сержант, у которого очень зоркие глаза, разглядел, что вы целовали Македу, и все ваше последующее поведение подтверждает этот факт. Поэтому деликатный сержант попросил меня повернуться к вам спиной. Но мы, конечно, могли ошибиться. Правильно ли я вас понял: вы склоняетесь к мнению, что сержанту все это почудилось?
   Оливер испустил несколько ругательств по адресу Квика и его зорких глаз, а потом выпалил:
   – Вы не ошиблись, мы с Македой любим друг друга и поняли это внезапно, оставшись наедине в темноте. Вероятно, столь интимная обстановка возбуждающе подействовала на наши обостренные нервы.
   – Я считаю естественным, что молодого мужчину влечет к красивой женщине, – произнес я строго, – однако поцелуи, основанные исключительно на нервности, не вызывают у меня симпатии. Со всех же прочих точек зрения создавшееся положение, по-моему, ужасно, хотя Квик со свойственной ему осторожностью предостерегает меня от слишком поспешных выводов.
   – Чертов Квик! – опять выругался Орм. – Ему-то какое дело?
   – Не браните его, – ответил я, – а то он перейдет на службу к Барунгу и станет чрезвычайно опасен для нас. Послушайте, Оливер, это крайне рискованная затея – то, что вы вздумали делать.
   – Не понимаю, что тут особенного. В Европе я спокойно смогу жениться на ней, – лениво зевнул Орм.
   – Мы не в Европе! – воскликнул я раздраженно. – И неизвестно, когда туда вернемся, если это вообще произойдет. Оливер, я ведь заранее предупреждал, что в дочь царей влюбляться нельзя. Это запрещено, понимаете?
   – Вы предупреждали? В самом деле? Что-то я запамятовал. Вы рассказывали нам с профессором много разных вещей, доктор, всех не упомнишь, – дерзко ответил он, и его щеки залились румянцем стыда и раздражения.
   В эту минуту Квик, незаметно войдя в комнату, сухо кашлянул и сказал:
   – Меня не удивляет, доктор, что капитан забыл ваши слова. Ничто так не отшибает память, как контузия. После взрыва снаряда или гранаты солдаты порой забывают даже, что они обязаны удерживать позиции, а не бежать врассыпную, как кролики. Знаю по собственному опыту. – Я рассмеялся, Оливер что-то пробормотал себе под нос, чего я не расслышал, а Квик невозмутимо продолжал: – Если капитана и в самом деле подводит память, мы обязаны кое-что напомнить ему. В тот вечер в доме профессора вы предостерегали его, сударь, от любви к дочери царей, а он ответил, что чары негритянки на него не подействуют.
   – Негритянки? – вспылил Орм. – Я не мог так сказать. У меня этого и в мыслях не было! Ты, сержант, просто нахал, что приписываешь мне подобное выражение. Негритянка! Это оскорбление целой расы!
   – Сожалею, капитан, что вы назвали Вальду Нагасту негритянкой. Вы просто не знали, что цвет ее кожи восхитителен и она вовсе не похожа на обычную темнокожую женщину. Я понимаю ваши чувства, поскольку сам очутился по отношению к Македе в том же положении, что и вы, хотя я вам, конечно, не соперник: вы молоды, красивы и богаты.
   – Ты влюбился в дочь царей? – Оливер приподнялся на кровати и вытаращил на сержанта глаза.
   – С вашего разрешения, капитан, именно это я и хотел сказать. Даже кошке позволительно смотреть на королеву, почему же мне не любить ее? Тем более что моя любовь вам не помеха. Македа достойна любви, потому что она самая лучшая, самая прекрасная и самая храбрая маленькая женщина на всей земле.
   Оливер схватил руку Квика и крепко пожал. Смею думать, что эта похвала дошла до ушей правительницы, так как с тех пор она обращалась со старым служакой с особенной любезностью и подчеркнутым вниманием. Один я ни в кого не был влюблен, никто не пожимал мне руку, я предоставил своим товарищам рассуждать о достоинствах дочери царей, а сам пошел спать. Я ругал себя, почему не настоял, чтобы Хиггс взял с собой в качестве военного специалиста женатого человека. Но сейчас эти мысли уже не могли исправить ситуацию, тем более что и женатый джентльмен запросто увлекся бы Македой. Чем все это кончится? – вот что меня волновало. Рано или поздно тайна откроется, причем скорее рано, чем поздно: абати, особенно Джошуа, и сейчас страшно ревновали «бутон розы» к чужестранцу, которому дочь царей так благоволила. Они начнут следить за ними и все поймут. Что тогда будет? По законам абати такой проступок карался смертью, и она грозила всякому, кто переступит в отношении владычицы дозволенную черту. Все это меня нисколько не удивляло: Вальда Нагаста сидела на троне своих предков как прямой потомок царя Соломона и Македы, царицы Савской, следовательно, абати ни за что не потерпели бы, чтобы чья-либо кровь смешалась с кровью древнего рода. Меня беспокоил и тот факт, что Орм принес дочери царей присягу, тем самым признав, что подчиняется законам ее страны. Нарушителя присяги никто не пощадит, а зная характер Оливера и его возлюбленной, я не надеялся на то, что их отношения не зайдут дальше обычного флирта. Что же делать? Оба они подписали себе смертный приговор там, в гробнице царей, когда целовали друг друга, а заодно обрекли на смерть всех нас. Неужели мои приключения ожидает столь ужасный конец? Неужели я так и не разыщу своего сына?

Глава XI. Неудачная операция

   Наутро мы завтракали в мрачном настроении и ни словом не обмолвились о событиях вчерашнего дня и нашем ночном разговоре. Сержант был погружен в раздумья, Оливер что-то чиркал в записной книжке, словно сочинял стихи, а я попросту молчал. Внезапно появился посыльный Вальды Нагасты и сообщил, что она желает видеть нас через полчаса. Я побоялся, как бы Оливер не сболтнул чего-нибудь лишнее, и коротко ответил, что мы придем. Придворный ушел, а мы стали ждать, недоумевая, что могло случиться и зачем дочери царей так срочно потребовалось говорить с нами. В назначенное время нас провели в малую приемную. В дверях я шепнул Оливеру:
   – Ради всех нас умоляю: взвешивайте свои слова и не совершайте опрометчивых поступков. За выражением вашего лица следят не меньше, чем за тем, что вы говорите.
   – Ладно, дружище, – сказал капитан и слегка покраснел. – Положитесь на меня, все будет хорошо.
   – Надеюсь, – пробормотал я еле слышно.
   Мы церемонно вошли в залу и поклонились Македе, сидевшей в кресле и окруженной своими военачальниками и судьями, среди которых находился принц Джошуа. Она разговаривала с двумя вооруженными стражниками грубого вида, одетыми в простое темное платье, ответила на наш поклон и после обмена традиционными приветствиями произнесла:
   – Друзья, вот зачем я вас вызвала. Сегодня утром, когда эти два воина повели предателя Шадраха на казнь, он попросил отсрочки. Ему ответили отказом, поскольку его прошение о пересмотре дела отвергнуто. Однако он заявил, что, если его помилуют, он укажет, как спасти вашего друга, чьи глаза глядят сквозь синие окошки. Фанги так и называют его: чужеземец Синие окошки.
   – Как же его спасти? – одновременно спросили мы с Ормом.
   – Не знаю, – покачала она головой, – но мы пока оставили Шадраха в живых. Приведите его сюда, – приказала она стражникам.
   Распахнулась дверь, и вошел наш старый знакомый. Руки у него были связаны за спиной, на ногах – цепи. Испуганные глаза бегали туда-сюда, зубы стучали от ужаса. Он простерся ниц перед Вальдой Нагастой, а потом обернулся и попытался поцеловать сапог Орма. Осужденному велели подняться, и Македа сказала, избегая смотреть ему в глаза:
   – Что ты хочешь поведать нам, предатель, прежде чем умрешь?
   – Это тайна, о Такла Варда. Могу ли я говорить перед всеми?
   – Нет, – ответила она и сделала знак многим присутствующим, в том числе страже и судейским чиновникам, покинуть залу.
   – Этот злодей опасен, и терять ему нечего, а ты удалила всю стражу, – занервничал Джошуа, пеняя своей племяннице.
   – Я посторожу его, ваша светлость, – ответил Квик принцу на своем дурном арабском и, подойдя к Шадраху, добавил по-английски: – Веди себя прилично, негодяй, а то хуже будет.
   Когда лишняя публика удалилась, Шадраху велели говорить, каким образом спасти чужестранца Синие окошки, который из-за предательства проводников угодил в плен к фангам.
   – Дочь царей, – начал он, – насколько мне известно, толстый язычник с глазами, как синие окошки, содержится в теле великого идола.
   – Откуда ты знаешь?
   – Владычица, не сомневайся, я слышал, как сам султан Барунг говорил об этом. Я могу показать тайную дорожку, по которой можно пробраться к идолу и спасти чужестранца. Когда я был молодым, мне дали прозвище Кошка за то, что я хорошо лазил и нашел эту тропку. Позже фанги взяли меня в плен и бросили на растерзание священным львам, от которых у меня вот эти шрамы. – Он указал на свое обезображенное лицо. – По той дороге я тогда бежал от диких зверей и спасся. Сохрани мне жизнь, и я укажу тайный путь.
   – Указать его – это мало, – нахмурилась Македа. – Ты, пес, обязан спасти чужеземца, которого предал, иначе тебя казнят, понял?
   – Понял, Вальда Нагаста, – кивнул Шадрах, – но ведь я не бог, чтобы спасти человека, если его вдруг уже нет в живых? Однако я клянусь сделать все, что в моих силах, так как понимаю: если я не вызволю Синие окошки из плена, ты повелишь убить меня, а если у меня все получится, ты меня помилуешь, верно? Как бы то ни было, я покажу дорогу к тому месту, где содержат пленника, но предупреждаю: путь этот труден и опасен.
   – Там, где пройдешь ты, проскользнем и мы, – заверила Македа. – Говори, что нам надо делать.
   Шадрах стал объяснять, а когда закончил, в разговор вмешался Джошуа и заявил, что дочери царей не подобает предпринимать столь опасное путешествие. Она выслушала все доводы принца и поблагодарила его за заботу о ней.
   – Все-таки я отправляюсь туда, – решительно сказала она, – не ради чужестранца по прозвищу Синие окошки, а потому, что я обязана знать тайную дорогу из Мура и в Мур, коль уж она существует. Я согласна с тобой, дядя, что во время такого перехода мне нельзя оставаться без защитника, поэтому прошу тебя: приготовься выступить с нами ровно в полдень.
   Джошуа начал изворачиваться, но племянница не приняла никаких возражений.
   – Нет-нет, дядя, – настаивала она, – ты обязан меня сопровождать. В этом неприятном инциденте замешаны наши соплеменники. На всех абати пало бесчестье за то, что один из нас предал чужеземца Синие окошки, – вот почему именно мы должны спасти его. Ты, дядя, не раз говорил мне, что хорошо умеешь лазить по скалам, вот и пришел черед продемонстрировать язычникам свою ловкость и отвагу. Это приказ, и закончим препираться. – С этими словами Македа встала и взмахом руки дала понять подданным, что аудиенция окончена.
   Вечером того же дня Шадрах по одному ему известным горным тропинкам привел небольшой отряд к краю пропасти, ограничивавшей Мур с запада. В полутора тысячах футов ниже нас расстилалась огромная равнина, на которой на расстоянии многих миль от нас раскинулся город Хармак. Но идола в долине мы не увидели, так как находились прямо над ним и скалы скрывали его от наших взоров.
   – Что дальше? – спросила Македа, переодетая в костюм селянки, в котором была просто неотразима. – Вот утес, там равнина, но тропинки между ними я не вижу, и мой мудрый дядя, принц Джошуа, утверждает, что никогда не слышал о такой дороге.
   – Вальда Нагаста, – воскликнул Шадрах, – теперь я поведу всех вас, и вы должны следовать за мной. Но прежде надо проверить, все ли готово.
   Он осмотрел отряд и сосчитал количество участников. Нас было шестнадцать человек: Македа, Джошуа, капитан, сержант и я, вооруженные винтовками и револьверами, наш проводник Шадрах и несколько горцев, которых отобрали для участия в экспедиции за их сметливость и храбрость. Абати несли веревки, лампы и длинные легкие лестницы, чтобы, если понадобится, связать их между собой. Оглядев людей и снаряжение, Шадрах прокрался к группе кустов на самом краю пропасти. Там он разыскал и сдвинул с места большую плиту, открыв начало потайной лестницы, древние каменные ступени которой были почти смыты и источены водой, в дождливое время года стекавшей по естественному желобу.
   – Вот дорога, которой в старые времена пользовались обитатели Мура, – объявил Шадрах. – Я случайно нашел ее еще мальчиком. Если кто-то боится спускаться по ней, пусть возвращается домой: она очень скользкая и крутая.
   Принц Джошуа, которого изрядно утомила долгая поездка верхом и переход по горам, принялся умолять племянницу отказаться от операции и не спускаться по ужасной лестнице. Оливер всячески поддерживал его, сгущал краски, расписывая опасности, и сопровождал свои слова страшными взглядами: в данной ситуации он и генералиссимус желали одного и того же, хотя цели у них были разные. Но Македа и слушать не пожелала.
   – Дядя, – обратилась она к принцу, – чего мне бояться, когда рядом ты, опытный скалолаз? Вот посмотри, доктор, который многим из нас, в том числе мне, в отцы годится, и тот собирается идти. Отчего же мне не последовать его примеру? Кроме того, останься я здесь, тебе тоже придется задержаться подле меня и охранять меня, а я ни за что на свете не прощу себе, если из-за меня ты лишишься возможности принять участие в такой славной экспедиции. Я, как и ты, люблю лазить по скалам, поэтому давай не будем терять времени.
   Мы стали спускаться. Впереди всех шел Шадрах, сразу же за ним – сержант Квик, вызвавшийся сторожить предателя. Далее следовала небольшая группа горцев, тащивших лестницы, лампы, масло, съестные припасы и другие предметы снаряжения. Продолжали шествие Орм, Македа, я и Джошуа, а арьергард составляли остальные горцы, которые несли запасные веревки, лестницы и кое-какой походный инвентарь. Итак, необычное путешествие началось.
   На протяжении первых двухсот футов ступени, хотя и почти отвесные, поскольку спуск напоминал шахту рудника, никому не показались особенно трудными, кроме Джошуа, который пыхтел и ворчал за моей спиной. За первым колодцем последовал коридор с крутым наклоном, устремлявшийся на восток шагов на пятьдесят, а в конце его открывалась вторая шахта, такая же глубокая, как и первая, но с еще более потертыми и изношенными ступенями, которые, вероятно, подмыла вода, и теперь еще продолжавшая журчать по стенам колодца. Напор воздуха снизу задувал лампы, и они то и дело гасли. У дна второй шахты ступени почти исчезали, и лезть стало очень опасно. Джошуа оступился, с воплем соскользнул вниз и уселся мне на спину. Если бы я в то мгновение крепко не держался руками за выступ скалы, принц столкнул бы меня на Македу, и мы вместе с ней упали бы вниз и разбились. Перепуганное жирное создание вцепилось в мою шею и чуть не задушило меня. Когда я уже почти лишился чувств под тяжестью этого кабана, подоспели горцы, шедшие позади, и сняли Джошуа с меня. Я отказался спускаться хотя бы на одну ступеньку, пока принц идет за мной, и абати приняли военачальника на свое попечение. Далее нам предстоял спуск по лестнице, которую поставили шедшие в авангарде горцы. С большим трудом мы добрались до дна второго колодца, где начинался новый наклонный, ведущий на восток проход, который заканчивался у входного отверстия в третью шахту.
   Встал вопрос, как поступить с Джошуа, который клялся, что не может идти, и требовал, чтобы его доставили на вершину скалы, хотя Шадрах и уговаривал принца потерпеть: дескать, дальше дорога будет намного легче. Нам пришлось обратиться к Македе, и она разрешила проблему несколькими словами.
   – Дядя, – хладнокровно сказала она, – ты говоришь, что не в состоянии идти вперед, а мы не можем позволить себе тратить время и отвлекать людей на то, чтобы вести тебя назад. Поэтому тебе придется остаться там, где ты находишься, пока мы не вернемся, а если мы погибнем, то самостоятельно выбираться из колодца. На всякий случай прощай. Это место достаточно удобно и безопасно. Если ты благоразумен, то подождешь нас здесь.
   – Бессердечная женщина! – завопил Джошуа, трясясь от страха и ярости. – Ты хочешь бросить своего возлюбленного и нареченного жениха одного в этой проклятой дыре, а сама ползать по скалам с чужеземцами, как дикая кошка? Если я останусь тут, то и ты будешь вместе со мной, поняла?
   – Даже не подумаю, – решительно заявила Македа. – Я сочту позором для себя, если мой народ скажет, что я, дочь царей, уроженка этих мест, струсила и побоялась пойти туда, куда направились мои гости, европейцы.
   В итоге Джошуа вынужден был плестись вместе с нами в центре арьергардной группы горцев, которым приходилось буквально тащить его на плечах и руках. Шадрах говорил правду: начиная с этого участка, идти стало легче, ступени выровнялись, но их было так много, что путь казался бесконечным. По моим подсчетам, мы спустились на добрых тысячу двести футов, прежде чем достигли дна колодца. Наконец, когда я по-зверски устал, а Македа обессилела до такой степени, что опиралась на Оливера, таща меня за собой на веревке, как собаку, мы внезапно увидели впереди дневной свет, сверкнувший сквозь большое отверстие. У входа в очередной колодец нас ожидали Шадрах и другие горцы из авангардной группы. Главный проводник поклонился, велел нам развязать веревки, оставить здесь лампы и идти за ним. Оливер поинтересовался, куда ведет новый колодец.
   – В другой коридор, расположенный еще ниже. Но у вас вряд ли получится исследовать его, поскольку он заканчивается в большой яме, где фанги держат священных львов.
   – Как жаль! – воскликнул Оливер, которого очень интересовал этот коридор, и поглядел на Квика.
   Сержант, услышав о львах, присвистнул и кивнул головой. Мы последовали за Шадрахом и вскоре очутились на небольшой, наподобие теннисной, площадке, высеченной то ли силами природы, то ли руками людей на внешней стороне огромного утеса. Подойдя к краю площадки, заросшей папоротниками и кустами, за которыми нас невозможно было разглядеть, даже если бы кто-нибудь смотрел снизу, мы заметили отвесный обрыв, тянувшийся вниз на много сотен футов. Однако в то мгновение мы почти не обратили внимания на зияющую бездну, отчасти потому, что она притаилась в тени, а может, и по другой причине. Прямо перед нами высился какой-то массив, который мы сначала приняли за округлый, продолговатой формы склон холма. К нему вела гигантская труба, которая заканчивалась скалой размером с двухэтажный дом. Скала располагалась напротив площадки, где мы стояли, на расстоянии не более тридцати-сорока шагов от нас.
   – Что это такое? – спросила Македа у Шадраха, как только утолила жажду и вернула одному из горцев чашу с водой.
   – Это, Вальда Нагаста, спина огромного идола фангов, высеченного из камня наподобие льва. Большая каменная труба с утолщением на конце – это хвост льва. Площадка, на которой мы находимся, в древние времена служила жрецам Мура, чтобы незаметно наблюдать за идолом. Посмотри туда. – Он указал на следы в скале. – Похоже, некогда здесь был подъемный мост, по которому переходили на хвост божественного льва, но вот уже много лет этого места не существует, а я проделал свой путь без помощи моста.
   Мы изумленно поглядели на Шадраха, и в наступившей вслед за тем тишине я услышал, как Македа прошептала Оливеру:
   – Наверняка этим путем человек по прозвищу Кошка бежал от фангов или сносился с ними в качестве шпиона.
   – Либо он лжет, госпожа, – вмешался Квик в ответ на ее слова, – и этот вывод, признаться, напрашивается сам собой.
   – Зачем ты привел нас сюда? – грозно спросила Македа.
   – Разве я не объяснил тебе это еще в Муре, госпожа? Чтобы спасти чужеземца Синие окошки от жертвоприношения. Послушайте меня. Фанги обычно позволяют пленникам, заключенным в теле идола, гулять по его спине без всякой охраны на восходе и при закате солнца. Я точно знаю, что Синие окошки совершает такие прогулки, – не спрашивайте меня, откуда мне это известно. Вот что я придумал. У нас есть с собой лестница, которая достанет с того места, где мы стоим, до хвоста идола. Когда язычник появится на спине божества, – а я уверен, что он сделает это, если только он еще жив, в чем я тоже не сомневаюсь, – кто-нибудь из нас переберется через бездну и приведет его сюда. Пожалуй, лучше всего на эту роль подходит чужестранец Орм. Я не отказываюсь идти туда в одиночку или вместе с Ормом, но, увидев меня после всего случившегося, пленник Синие окошки не поверит мне и не пойдет со мной.
   – Ты глупец, – перебила его Македа, – преодолеть это ущелье попросту невозможно.
   – Вальда Нагаста, это не так трудно, как кажется. Нужно сделать над пропастью всего несколько шагов, а потом пройти сто футов вдоль львиного хвоста. Он плоский в своей верхней части и довольно широкий, по нему удобно бежать. Неужели Орм побоится? Не думаю. Я столько слышал о его храбрости… – Шадрах пожал плечами и замолчал.
   – Побоюсь ли я? – спросил капитан. – Ну да, я не стыжусь признаться, что мне еще ни разу в жизни не доводилось совершать подобный переход. Но раз это нужно для спасения друга, я готов на все, однако не раньше, чем своими глазами увижу Хиггса там, на скале. Я, Шадрах, не верю тебе: ты мог выдумать всю эту операцию, чтобы предать меня в руки фангов, среди которых, как я понял, у тебя имеются сторонники.
   – Это безумие, сын Орма, ты не пойдешь туда! – повысила голос Македа. – Ты упадешь в пропасть и разобьешься вдребезги. Я категорически против и не пущу тебя! Ты не пойдешь!
   – Отчего бы ему не пойти, племянница? – вмешался Джошуа. – Шадрах прав: мы наслышаны об отваге этого язычника. Пусть докажет ее на деле.
   Дочь царей накинулась на принца подобно тигрице:
   – Прекрасно, дядя, тогда и ты отправишься вместе с ним. Несомненно, представитель древнейшего рода абати не побоится сделать то, на что готов даже язычник.
   Джошуа моментально заткнулся, и я не припомню, чтобы он рискнул еще раз открыть рот со своими советами, пока длилась вся эта сцена. В наступившем молчании Оливер сел на камни и начал снимать ботинки.
   – Зачем ты разуваешься? – заволновалась Македа.
   – Все в порядке, госпожа, – ответил он. – Мне удобнее переходить на ту сторону пропасти в одних чулках. Не бойся, – прибавил он, – я с детства привык лазить таким вот образом и даже учил этому солдат, когда служил в армии у себя на родине, хотя столь рискованного перехода мне делать не приходилось.
   – Я боюсь за тебя, – призналась она.
   Тем временем Квик тоже принялся стягивать сапоги.
   – Что вы делаете, сержант? – спросил я.
   – Готовлюсь сопровождать капитана, доктор.
   – Нельзя, – сказал я, – вы уже немолоды для таких трюков. Скорее, это я должен пойти туда, потому что в плену у фангов, может, в том же самом идоле находится мой сын. Однако я не решаюсь на это. Я опасаюсь, что у меня закружится голова, я рухну в пропасть и не принесу никакой пользы, а лишь наделаю шума своим падением и криком.
   – Разумеется, вы правы, – вмешался Оливер, который слышал наш с сержантом разговор, – по нашему соглашению, заключенному еще в Лондоне, здесь распоряжаюсь я, и я запрещаю вам, Адамс, двинуться с места. Тебе, сержант, я как боевой командир приказываю остаться здесь. Если со мной что-нибудь случится, на тебя ляжет обязанность хранить взрывчатку и пустить ее в ход при удобном случае, ведь кроме тебя с этим никто не справится. Теперь оба последите за приготовлениями и проверьте, все ли в порядке, а я немного отдохну. Боюсь, однако, что все это без толку и мы даже не увидим профессора. Во всяком случае, нужно быть начеку.
   На наших с Квиком глазах горцы связали две небольшие лестницы и укрепили их с помощью принесенных с собой деревянных планок. Я спросил, кто, кроме Орма и Шадраха, отважится перейти на ту сторону пропасти, и мне ответили, что все боятся. В итоге вызвался один доброволец по имени Яфет, которому дочь царей пообещала большой участок земли, а в случае его гибели этот надел перешел бы к его родственникам. Когда все приготовили, мы уселись на камнях и стали ждать. Нервы у всех были напряжены до предела. Вдруг тишину нарушил ужасающий рев, который донесся снизу из пропасти.
   – В этот час кормят священных львов, которых фанги содержат в темных пещерах у основания идола, – объяснил Шадрах и прибавил: – Если Синие окошки не удастся спасти, нынче ночью его могут отдать на растерзание львам, потому что именно сегодня, в полнолуние, фанги устраивают праздник в честь Хармака. Иногда, правда, случается, что язычника оставляют в живых до следующего полнолуния, когда все фанги соберутся здесь, чтобы молиться божеству.
   Эта информация, произнесенная с восточным безразличием к чужой жизни, отнюдь не улучшила наше настроение. В долине Хармака начали сгущаться тени, по которым мы узнали, что солнце заходит за горы. Если бы небо на востоке не оставалось ясным и не озарялось странным свечением, пропасть давно покрылась бы мраком. Далеко-далеко на скале, которая, согласно нашим догадкам, изображала голову льва, мы увидели на фоне неба небольшую фигурку, которая начала петь. Услышав едва доносившийся до нас голос, я едва не лишился чувств и, наверное, упал бы со скалы, если бы Квик не удержал меня за плечи.
   – Что с вами, доктор Адамс? – спросил Орм, взглянув на меня с того места, где он сидел, перешептываясь с Македой, пока жирный Джошуа сердито косился на них, стоя поодаль. – Вы увидели Хиггса?
   – Нет, но теперь я уверен, что мой сын еще жив. Это его голос. О, спасите моего мальчика, если только сможете!
   Кто-то сунул мне в руки бинокль, но я так разволновался, что не в силах был что-нибудь разглядеть. Тогда Квик взял у меня прибор, поднес к глазам и сказал:
   – Он высокий, стройный, в белом платье, но лица отсюда не видно, – темно и далеко. Окликнуть тоже нельзя – мы себя выдадим. Ага! Он закончил свой гимн и скрылся: прыгнул в какое-то отверстие в скале. Ну, доктор, раз он способен прыгать, значит, здоров, поэтому ободритесь, ведь это уже кое-что.
   – Да, – ответил я, – это уже кое-что, но мне хотелось бы большего, особенно после стольких лет поисков. Надо же, я так близко от своего сына, а он ничего не знает об этом!
   Когда гимн смолк и мой Родрик исчез, на спине идола появились трое вооруженных копьями фангов, здоровых молодцов в длинных плащах, а за ними – сигнальщик с трубой в форме выдолбленного слонового бивня. Они прошли дозором по спине Хармака от затылка до основания хвоста. Не обнаружив ничего подозрительного – нас они не могли увидеть за кустами и, вероятно, даже не знали о существовании площадки, где мы притаились, – они вернулись обратно, трубач издал пронзительный сигнал, и, прежде чем до нас донеслось эхо трубного звука, все четверо удалились.
   – При заходе солнца всегда совершают дозор, – пояснил сержант, – а Кошка-то не врет: вон и наш дорогой друг. – Квик указал на фигуру, внезапно выросшую из черного утеса, представлявшего собой спину идола.
   Вне всякого сомнения, это был профессор Хиггс в измятой шляпе и синих очках. Он курил большую пенковую трубку и что-то строчил в записной книжке с таким же ученым спокойствием, как если бы он стоял перед каким-нибудь новым экспонатом в Британском музее. Опешив, я воззрился на него, не веря своим глазам, что снова вижу его, а Орм спокойно поднялся с того места, где сидел подле Македы, и сказал:
   – Да, это он. Все идет по плану. Перекиньте лестницу, а ты, Шадрах, ступай вперед, чтобы я был уверен, что ты не устроишь какую-нибудь пакость.
   – Нет, – вмешалась Македа, – этот пес не пойдет с вами, так как он ни за что не вернется обратно от своих друзей фангов. Ты, – обратилась она к Яфету, тому самому горцу, которому обещала землю, – ступай впереди и держи конец лестницы, пока чужестранец будет переходить по ней. Если он возвратится назад живым и невредимым, я удвою тебе награду.
   Яфет поклонился, лестницу перекинули, и ее конец лег на шершавую поверхность камня, изображавшую кисточку на конце хвоста сфинкса. Горец минуту помедлил, подняв руки: видимо, молился. Потом он попросил своих товарищей крепче держать конец лестницы, попробовал ее ногой, спокойно прошел по ней и вскоре очутился на противоположной стороне пропасти. Настал черед Оливера. Он кивнул Македе, сделавшейся бледной, как бумага, и шепнул ей несколько слов, которые я не расслышал, потом повернулся ко мне и пожал мне руку.
   – Если только возможно, спасите и моего сына, – попросил я капитана.
   – Сделаю все от меня зависящее, – ответил храбрый молодой человек. – Сержант Квик, если я погибну, вы знаете свой долг.
   – Буду во всем следовать вашему примеру, капитан, что бы ни случилось, хотя это нелегко, – ответил Квик немного охрипшим голосом.
   Оливер ступил на лестницу. Ему предстояло сделать по ней не более двенадцати-пятнадцати шагов, и первую половину пути он преодолел прекрасно. Но когда он достиг середины лестницы, ее дальний конец, несмотря на все усилия Яфета удержать его, немного соскользнул, и лестница наклонилась на вершок вправо, так что Орм едва не свалился в пропасть. Он закачался, как тростник под порывом ветра, сделал еще один шаг вперед и медленно опустился на четвереньки.
   – Ах! – простонала Македа.
   – Язычник потерял голову, – с нескрываемым торжеством в голосе заявил Джошуа. – Он…
   Больше принц ничего не успел добавить, потому что Квик обернулся и дико погрозил ему кулаком, крикнув по-английски:
   – Прикрой пасть, а не то я сброшу тебя в пропасть, жирная свинья!
   Джошуа не понял слов, но жест говорил сам за себя, и трусливый военачальник немедленно замолчал. Горец на другом конце сказал Орму:
   – Не бойся, лестница цела и держится крепко.
   Несколько мгновений Оливер продолжал стоять на четвереньках на деревянной планке, которая отделяла его от ужасной смерти в зияющей бездне. Потом, пока мы в ужасе глядели на него, он снова поднялся на ноги и с потрясающим хладнокровием перешел на ту сторону пропасти.
   – Неплохо, а? – подмигнул Квик, обращаясь к Джошуа. – Что же вы, ваше высочество, не изволите смеяться? Нет, вы лучше бросьте этот ножик, а то порежетесь.
   Он вырвал из рук принца кинжал, который тот вертел туда-сюда, буравя сержанта злобными глазами. Македа заметила эту сцену и вмешалась.
   – Дядя, – сказала она, – смелые люди там рискуют жизнью, а ты сидишь здесь в безопасности. Прошу тебя, не шуми и не ссорься ни с кем.
   Через минуту мы и думать забыли о Джошуа, следя за драмой, которая разыгрывалась на другом конце пропасти. Задержавшись на мгновение, чтобы передохнуть, Орм встал и начал взбираться на утес, похожий на куст, пока не дополз до каменной трубы, изображавшей хвост сфинкса. Тут он обернулся, помахал нам рукой и, следуя изгибам хвоста, пошел за горцем к тому месту, где хвост сливался с телом идола. Здесь Оливеру опять выпало испытание, так как влезть по крутому склону на широкую, в виде террасы, спину сфинкса оказалось очень трудно. Наконец он одолел ее, на пару секунд скрылся из глаз в глубокой, на несколько футов, ложбине, обозначавшей поясницу зверя, и снова появился, быстро пробираясь к плечам идола. Все это время Хиггс стоял к нам спиной и не видел ничего из происходящего.
   Обогнав Яфета, Оливер подошел к профессору и дотронулся до его плеча. Хиггс обернулся, взглянул на обоих и от удивления сел наземь или, вернее, на спину сфинкса. Они подняли его, и Орм указал на скалу, где мы находились, по-видимому, объясняя Хиггсу положение дел. За этим последовал недолгий оживленный разговор. В бинокль мы видели, что Хиггс отрицательно качает головой. Он что-то сказал своим спасателям, и они, очевидно, пришли к согласию, поскольку профессор вдруг повернулся, сделал несколько шагов вперед и скрылся: как я узнал позднее, чтобы позвать моего сына, без которого он не хотел бежать.
   Прошел, казалось, целый год, а на самом деле не более минуты. Раздались возгласы. Сначала мы увидели белый головной убор Хиггса, потом его тело, в которое вцепились два фанга. Он закричал по-английски, и его слова ясно долетели до нас:
   – Спасайтесь! Я задержу этих чертей! Бегите, бегите же, они вас схватят!
   Горец пытался растолкать Оливера, но тот растерялся и не двигался с места, пока не высунулись головы еще нескольких фангов. Сделав движение рукой, выражавшее отчаяние, капитан бросился прочь, Яфет за ним, а далее – несколько жрецов или стражей, которые размахивали мечами. В это время Хиггс катался по спине сфинкса, пытаясь отбиться от удерживавших его дикарей.
   Все остальное произошло с головокружительной быстротой. Орм соскользнул по крутому склону с тела идола на его хвост и побежал по нему, за ним горец и три фанга. Они мчались по хвосту сфинкса, как по беговой дорожке. Оливер вскочил на лестницу, один конец которой мы крепко удерживали, и уже добрался до ее середины, когда внезапно услыхал крик своего напарника. Он остановился и увидел, что один из фангов схватил Яфета за ногу, дернул – и тот упал вниз лицом на лестницу. Оливер медленно повернулся, одновременно доставая револьвер, прицелился и выстрелил. Фанг отпустил Яфета, взмахнул руками и рухнул в пропасть. Меня так потрясла эта сцена, что я пришел в себя лишь тогда, когда Оливер и Яфет очутились среди нас и кто-то крикнул:
   – Столкните лестницу!
   – Нет, – сказал Квик, – подождите немного.
   Прежде чем я понял, что он собирается делать, я увидел, как трое отважных фангов гуськом идут по лестнице, положив друг другу руки на плечи.
   – А вот теперь толкайте, братцы! – закричал сержант, и мы разом отпустили конец лестницы.
   – Бедные храбрые фанги, – усмехнулся я, – они заслужили лучшей участи.
   – Всегда надо наносить урон врагу, когда к тому представляется удобный случай, – рассудительно заметил сержант и начал стрелять по фангам, которые столпились на спине идола.
   Они моментально спрятались, кроме одного-двух раненых или убитых, которые остались лежать там. Воцарилось молчание, и я услышал, как Квик сказал принцу на своем скверном арабском:
   – Ну что, ваше высочество, вы все еще продолжаете думать, что мы, язычники, трусы? А ведь эти фанги – храбрые люди, как и мы…
   Джошуа благоразумно предпочел не открывать рта, а я обернулся к Оливеру, который закрыл лицо руками и сотрясался от рыданий.
   – Что с тобой, друг? Что с тобой? – услышал я голос Македы, которая тоже плакала. – Ты совершил великий подвиг, ты вернулся живым и невредимым, а значит, все в порядке.
   – Нет, – ответил он в отчаянии, позабыв все титулы дочери царей, – все плохо. Мне не удалось спасти своего друга, и сегодня ночью его уже точно бросят на растерзание львам. Он сам сказал мне это.
   Дочь царей не нашла, что ответить, и протянула руку горцу, сопровождавшему Оливера. Тот почтительно поцеловал ее.
   – Яфет, – обратилась она, – я горжусь тобой и учетверяю твою награду. Отныне ты будешь начальником моих горцев.
   – Объясните нам по порядку, что случилось, – попросил я Орма.
   – Ничего особенного, – ответил он. – Я вспомнил о вашем сыне, и Хиггс тоже о нем говорил. Он заявил, что ни за что не побежит без него и что его недолго позвать, поскольку он находится как раз под нами. Он метнулся за юношей и, похоже, вместо него натолкнулся на стражей, которые, как я думаю, услышали наш разговор наверху. Все остальное вы знаете не хуже меня. Сегодня ночью, через два часа после того, как взойдет полная луна, совершится церемония жертвоприношения, и бедного Хиггса бросят в львиный ров. Когда мы увидели профессора, он как раз писал в блокноте свое завещание, которое Барунг обещал передать нам.
   – Доктор, – сказал сержант, – не согласитесь ли вы послужить мне переводчиком? Я хочу поговорить с Кошкой, а моего знания арабского не хватает.
   – Конечно, – кивнул я, и мы отправились к краю площадки, где стоял Шадрах, следивший за происходящим.
   – Слушай, Кошка, – начал сержант, и я передаю здесь его подлинные слова, а не то, как я переводил их, – постарайся меня понять и запомни: если ты соврешь или будешь строить каверзы, либо ты, либо я – в общем, один из нас двоих не доберется до вершины этой скалы живым. Уяснил?
   – Да, – кивнул Шадрах.
   – Так вот. Ты говорил, будто был пленником фангов и тебя бросили на съедение священным львам, но ты спасся от них. Расскажи, как тебе удалось бежать.
   – Слушай. После церемонии, которую нет смысла описывать, меня опустили в корзине, в какой львам дают еду, в тот ров, где их кормят, и вытряхнули вместе с остальным мясом. Потом подняли массивные решетки на цепях, и львы ворвались в ров, чтобы растерзать и сожрать меня.
   – Ну а дальше?
   – Я, разумеется, спрятался в тени и прижался к скале, пока одна чертовка львица не учуяла меня и не ударила лапой. Вот следы ее когтей. – Он показал на шрамы на своем лице. – Когти обожгли меня, как укус скорпиона, и я совсем обезумел. Страх, который я поборол, снова овладел мною, когда я увидел вблизи себя желтые глаза зверя. Я полез по скале вверх, как по стене кошка, за которой гонятся псы. Я цеплялся за шероховатую поверхность ногтями, пальцами, зубами. Лев подпрыгнул и вырвал у меня клок мяса из ноги, вот здесь. – Он опять продемонстрировал нам шрамы, которые мы с трудом разглядели в полутьме. – Лев отбежал назад, чтобы прыгнуть снова. Повыше себя я заметил крохотный выступ в стене, на котором едва усидел бы ястреб. Я уцепился за выступ и подтянул ноги, так что лев промахнулся. Я сделал такое усилие, на какое человек способен только один раз в своей жизни, причем в самой отчаянной ситуации. Не помню как, но я взобрался на выступ, поставил на него колено и всем телом прижался к скале, чтобы сохранить равновесие. Однако скала вдруг подалась, и я упал внутрь какого-то туннеля. Потом в темноте я добрался до выхода из этого туннеля. Что это был за путь! В темноте, ощупью, ползком, как павиан, тысячу раз рискуя жизнью, я продвигался вперед две ночи и два дня и к концу вторых суток уже ничего не соображал. И все-таки я вылез оттуда, за что мой народ прозвал меня Кошкой.
   – Понимаю, – покачал головой Квик, и в его голосе послышалось уважение, – хоть ты и каналья, а смелый человек. Ответь мне и не забывай, о чем я тебя предупредил, – сержант похлопал по рукоятке своего револьвера, – ров, где кормят львов, сейчас расположен там же?
   – Полагаю, да; зачем фангам переносить его в другое место? Жертв опускают вниз из брюха бога, оттуда, где подле ребер имеются двери. Место кормежки находится в пещере, площадка, на которой мы стоим, – прямо над той самой скалой. Никто не видел, как я спасся, поэтому никто меня не искал и не выяснял, каким образом я выжил, – все думали, что я погиб, как тысячи других жертв. Фанги не входят в ров для кормежки, пока львы не насытятся и не вернутся в пещеры, где они спят, и пока надсмотрщики не опустят сверху решетки. Вон чуете? – Мы затаили дыхание и услышали внизу скрип и грохот. – Это опускают решетчатые ворота – значит, львы поели. Когда язычника по прозвищу Синие окошки сбросят вниз, а вместе с ним, вероятно, и других узников, решетки снова поднимут.
   – А отверстие в скале еще на месте?
   – Уверен, что да. Кто же его заделает? Но я больше не спускался туда.
   – Стало быть, тебе придется снова сделать это, – мрачно ответил Квик.

Глава XII. Львиная пещера

   Мы вернулись к своим спутникам и рассказали им все, что узнали от Шадраха.
   – Что ты хочешь предпринять, сержант? – спросил Оливер, выслушав нас. – Я не в состоянии ничего придумать.
   – Я пролезу через отверстие, о котором говорил Кошка, и окажусь в львиной пещере. Когда фанги спустят туда профессора и поднимут решетки, я с помощью винтовки оттесню зверей, мистер Хиггс тем временем взберется вверх по лестнице, а я последую за ним, если уцелею.
   – План хорош, – одобрил Орм, – но ты не пойдешь туда один. Я запрещаю. Только вместе со мной.
   – И я с вами, – вставил я поспешно.
   – О чем вы беседуете? – спросила Македа, которая не понимала по-английски, и мы объяснили ей ситуацию. – Друг, – укоризненно сказала она Оливеру, – неужели ты опять будешь рисковать жизнью? Зачем искушать судьбу?
   – Я не могу допустить, чтобы моего товарища съели львы, госпожа, – хмуро ответил он.
   Немного поспорив, мы договорились, что Оливер и Квик вместе с Яфетом, который тут же вызвался сопровождать их, спустятся в пещеру, а я с несколькими горцами останусь у входа в туннель, чтобы прикрывать отступление друзей. Я просил отвести мне более активную роль в экспедиции, но Орм и слышать не желал об этом, доказывая, что из нас троих я – лучший стрелок и принесу куда больше пользы, сидя наверху, если, конечно, месяц будет светить ярко, как мы на это надеялись. В душе я понимал, что Оливер считает меня слишком пожилым, чтобы принимать участие в таком рискованном деле, и не хочет подвергать меня опасности.
   Далее встал вопрос о том, кто спустится в самый последний туннель перед местом сражения. Македе Оливер предложил отправиться на вершину скалы и ждать нас там, но она ответила, что не в состоянии совершить обратное восхождение без нашей помощи и что она твердо решила дождаться конца нашей боевой операции. Даже Джошуа не захотел возвращаться, поскольку, по моему мнению, он знал, что горцы его не любят, и боялся остаться с ними наедине. Мы посоветовали ему находиться на площадке и ждать нашего возвращения, если, конечно, нам вообще суждено вернуться, и принц очень занервничал. Он стал кричать, что теперь фанги знают о существовании тайной дороги, по которой мы пришли, и не замедлят проделать тот же самый путь, что и мы, то есть перекинуть мост, явиться в Мур и попытаться взять его штурмом. Я отметил про себя, что мы втроем об этом как-то не подумали.
   – Что мне делать, если фанги обнаружат меня здесь одного? – спросил Джошуа, дрожа от страха.
   – Наверное, нужно завалить проход камнями, чтобы надолго сделать его непроходимым, – ответила дочь царей.
   – Да, – кивнул Орм, – и если нам удастся выжить, мы взорвем колодец, и им нельзя будет пользоваться.
   – Он может еще пригодиться нам, капитан, – с сомнением заметил Квик.
   – Чтобы заложить мины под сфинксом, имеется другой путь, сержант, – возразил Орм. – Я говорю о гробнице царей. Я произвел кое-какие примерные вычисления, определил высоту пещеры со скелетами над уровнем моря и уверен, что она находится недалеко отсюда. Как бы то ни было, этот колодец непригоден. Фанги теперь знают о нем. Джошуа прав.
   Мы принялись замуровывать камнями вход в подземный коридор. Дело оказалось нелегким, но горцы под нашим руководством хорошо справились с задачей, и наваленные ими камни трудно было разобрать руками, не прибегая к взрывчатке. Пока горцы работали, Яфет, Шадрах и сержант обследовали последний колодец, который вел в львиную пещеру. Вернувшись, они сообщили, что убрали несколько обвалившихся камней и колодцем теперь вполне можно пользоваться при помощи лестниц и веревок. Соблюдая тот же порядок, что и прежде, мы отправились в путь и через полчаса были уже у другого конца колодца. Спустившись на триста футов, мы очутились в напоминавшем комнату подземелье, высеченном в скале человеческими руками. Шадрах сообщил: в восточной стене одна из каменных плит уравновешена на вертикальной оси таким образом, что даже один человек, толкнув, в состоянии ее повернуть. В каждое из отверстий любой из нас, немного согнувшись, вполне может пролезть. Мы потихоньку сдвинули эту первобытную плиту и выглянули наружу.
   Полный месяц заливал ярким светом дно пропасти. Мы заметили густую тень, которая начиналась у дна каменного колодца и заканчивалась примерно в трехстах футах выше нас. Мы поняли, что ее отбрасывают бока громадного сфинкса, выдававшиеся за пьедестал, на котором покоилась вся фигура. Со слов Шадраха мы знали, что именно из боковых дверей Хиггса спустят в корзине в львиную пещеру. Она лежала в тени прямо перед нами и занимала площадь в сто ярдов, если не больше; из нее ужасно воняло, как обычно из тех мест, где живут кошки, за которыми не убирают. К кошачьему запаху примешивался не менее отвратительный запах гниющего мяса. С трех сторон львиную пещеру окружали отвесные скалы, а с четвертой находилась стена, прорезанная многочисленными решетчатыми воротами, – так мы решили, судя по мерцавшему оттуда свету. Из-за расположенной восточнее нас стены раздавались ужасные завывания, звериное фырканье и дикий рев. Очевидно, именно там содержали священных львов. На дне пропасти, прямо под нами, лежали чьи-то останки: судя по одежде и волосам, человеческие. Шадрах заверил нас, что это труп того фанга, которого застрелил Оливер, и его товарищей, упавших в бездну вместе с лестницей. В течение нескольких минут мы безмолвно созерцали это зловещее место, после чего Оливер вынул часы и сказал:
   – Хиггс сообщил, что его бросят львам через два часа после того, как взойдет месяц, следовательно, это произойдет через пятнадцать минут. Сержант, нам надо приготовиться.
   – Так точно, капитан, все готово, – отрапортовал Квик, – и даже звери готовы, судя по тому шуму, который они подняли. Эй, Кошка, спускай лестницу! Вот ваша винтовка, капитан, и шесть запасных обойм к ней, по пять нарезных патронов в каждой. Вам больше не потребуется, да и ни к чему тащить лишнюю тяжесть. В правом кармане сюртука, капитан, не забудьте. Я взял столько же. Доктор, ваши патроны вон на том камне. Располагайтесь: здесь хорошее освещение, у вас будет отличный упор для локтя, и вы сможете стрелять без промаха. Вы, капитан, лучше бы не брали с собой револьвер: эта новоизобретенная штука порой самопроизвольно стреляет, когда споткнешься. Я свой револьвер оставлю тут. Яфет, приготовься. Доктор, переведите ему все инструкции.
   – Итак, – подытожил Орм, – мы спустимся по лестнице и пройдем шагов пятьдесят в тени. Нас никто не заметит, а мы будем видеть все, что нужно. Шадрах утверждает, что именно там опускают корзину с кормом для зверей. Мы дождемся, когда это случится. Если в корзине окажется профессор, то есть чужеземец Синие окошки, – пояснил Оливер горцам, – ты, Яфет, схватишь его и поведешь, а если надо, понесешь к лестнице, взобраться по которой ему помогут горцы. Тебе, сержант, мне и доктору, который остается наверху, надлежит ружейными выстрелами удерживать львов на расстоянии. Мы с Квиком будем отступать к лестнице, продолжая отстреливаться от зверей. Если львы повалят кого-либо из нас, значит, такова его судьба, – бессмысленно терять двоих вместо одного. Что касается остального, ты, сержант, и ты, Яфет, действуйте по обстоятельствам и так, как вам покажется лучше. Не ждите от меня распоряжений: я, вероятно, не смогу дать их вам. Если мы не вернемся, Адамс, проследите, чтобы Вальда Нагаста благополучно вернулась в Мур. Прощай, госпожа, – поклонился он ей.
   – Прощай, – уверенно ответила Македа, чье лицо в темноте я не видел. – Я верю, что ты вернешься со своим другом. Ты спасешь его.
   – Я не хочу, чтобы язычники превзошли меня в храбрости, – вдруг вмешался Джошуа. – У меня нет такого смертоносного оружия, как у них, и я не готов пойти в глубину пещеры, но я спущусь по лестнице и буду охранять ее подножие.
   – Ладно, – сказал Орм несколько удивленным тоном, – очень рад, что ты вызвался пойти с нами, только помни: тебе придется взбираться по лестнице очень быстро, потому как голодные львы весьма подвижны. Учти также, что мы с товарищами не берем на себя ответственность за твою жизнь, что бы с тобой ни случилось.
   – Право, тебе лучше остаться со мной, дядя, – попросила Македа.
   – Чтобы ты вечно насмехалась надо мной, племянница? Нет, я спущусь и встречусь с львами лицом к лицу.
   Он с трудом протиснулся сквозь отверстие в стене и начал спускаться по лестнице. Когда Квик через некоторое время последовал за ним, то обнаружил его на середине пути и начал торопить, случайно наступив принцу на пальцы. Через одну-две минуты, перегнувшись через край площадки, я увидел, что все участники операции уже в пещере, кроме Джошуа, который залез обратно по лестнице на высоту в шесть футов, прислонился спиной к скале и распластал руки, словно его распяли. Боясь, как бы его не заметили фанги, я попросил Македу приказать ему или сойти вниз, или, наоборот, подняться, но он не обратил никакого внимания на ее слова и висел на прежнем месте.
   Тем временем остальные трое исчезли в тени идола и стали для нас невидимы. Полный месяц поднимался все выше, заливая светом всю пропасть. Кругом царила мертвая тишина, которую лишь изредка прерывало рычание, доносившееся оттуда, где содержались львы. Я разглядел металлические брусья в воротах и расхаживавшие перед ними темные крадущиеся силуэты. Потом я заметил нескольких человек, глядевших со стены вниз, и не понял, откуда они взялись. Мало-помалу их стало больше, и вскоре собралась толпа человек в двести, поскольку край стены был широким, как дорога. Я догадался, что это зрители, которые явились посмотреть на церемонию жертвоприношения.
   – Принц, – шепнул я Джошуа, – спускайся, или нас заметят. Подниматься уже поздно, так как месяц освещает твою голову. Спускайся, в последний раз тебя прошу, или мы сбросим лестницу вместе с тобой.
   Он кое-как сполз и спрятался за кустом, так что мы какое-то время вообще не видели его и, сказать по правде, забыли о его существовании. Издалека сверху, вероятно, со спины идола, долетели приглушенные звуки торжественного пения. Оно постепенно затихло, и мы услышали громкие голоса и крики. Потом снова запели. Македа, стоя на коленях рядом со мной, дотронулась до моей руки и указала на медленно опускавшуюся тень. По обе стороны от нее струились лунные лучи. То была, без сомнения, корзина, в которой спускали бедного Хиггса. Случайно или нет, но в это мгновение львы за стеной подняли ужасающий рев. Может, кто-то из них глядел сквозь решетки ворот и увидел или учуял корзину с пищей, дав знать об этом всему прайду.
   Корзина медленно опускалась и в нескольких футах от земли начала раскачиваться наподобие маятника, постепенно увеличивая амплитуду колебаний. Когда корзина очутилась над ближним к нам краем тени, ее вдруг резко поставили на землю и тут же дернули вверх, и из нее вывалился человек. Вследствие значительности расстояния мы не смогли разглядеть его, но сомневаться не приходилось: это профессор. Когда несчастный упал, с его головы свалилась шляпа, и я тотчас признал в ней белый головной убор Хиггса. Профессор встал на ноги, медленно и с трудом нагнулся за шляпой, поднял ее и принялся с ее помощью отряхивать пыль со своих коленей. В это мгновение раздались звон и грохот.
   – Решетки поднимают, – прошептала Македа.
   Послышались шум, который обычно производят хищники, когда бросаются на добычу, и ликование озверевшей толпы фанатиков – тех, что собрались вверху на стене и сейчас орали от восторга. Профессор повернулся и поглядел на них. Он, видимо, собрался куда-нибудь спрятаться, но потом передумал, надел шляпу, скрестил руки на груди и стал ждать, напомнив мне Наполеона на одной из картин, – наверное, потому, что у Хиггса была такая же короткая и плотная фигура, как у французского императора.
   Описывать то, что последовало дальше, чрезвычайно трудно, так как мы одновременно видели не одну, а несколько страшных сцен. Во-первых, меня поразили львы, которые повели себя неожиданным образом. Я думал, они бросятся в ворота и нападут на жертву, но либо их в тот вечер уже кормили, либо эти цари зверей считали недостойным для себя беспокоиться из-за одного-единственного двуногого существа, – одним словом, звери поступили совсем иначе. Они медленно прошли через распахнутые ворота, передвигаясь двумя рядами: взрослые львы и львицы, годовалые молодые звери и совсем маленькие львята – всего пятьдесят или шестьдесят особей. При свете месяца отчетливо виднелись их желтые тела. Два-три льва взглянули на профессора, другие разбрелись по всей пещере, а некоторые скрылись в тени утеса, куда не падал свет. Один лев, очевидно, вожак, двигался стремительно и уверенно: спустя всего несколько секунд мы услышали его ужасный рев у лестницы, и, перегнувшись через край площадки, я увидел, как по лестнице во всю прыть взбирается принц Джошуа. Но, как ни быстро он лез, тонкая, гибкая тень, скользившая внизу, оказалась куда проворнее. Лев присел на задние лапы, в огромном прыжке метнул свое тело вверх – я и сегодня воочию вижу его сверкающие когти – и вцепился в Джошуа. Удар лапы пришелся на нижнюю часть спины, пригвоздив беднягу к лестнице. Потом лапа медленно опустилась, и Джошуа дико закричал. Лапа опять поднялась, чтобы повторить ту же операцию, но тут я, свесившись с площадки, пока один из горцев держал меня за ноги, прицелился и всадил пулю зверю в голову. Лев рухнул, сжимая в зубах клочья штанов, сорванных с насмерть перепуганного принца. Через пару мгновений несчастный уже был среди нас и, тяжко стоная, проковылял в угол, где остался лежать на попечении нескольких горцев, поскольку мне пока некогда было лечить его.
   Дым от выстрела рассеялся, и я увидел Яфета, который добрался до профессора и жестами велел ему удирать, в то время как два льва, точнее, лев и львица, стояли на некотором расстоянии и с интересом наблюдали за людьми. Хиггс произнес несколько слов и показал на свои колени. Похоже, выпав из корзины, он ушиб ногу и не мог бежать. Яфет указал на свою спину и наклонился. Хиггс взобрался к нему на загорбок, и оба двинулись к лестнице, причем Яфет тащил профессора так, как обычно школьники, дурачась, таскают друг друга.
   Лев присел на задние лапы, словно собака, и внимательно взирал на это диковинное зрелище, а львица, преисполненная женского любопытства, фыркая, последовала за Хиггсом, который украдкой поглядывал на нее через плечо. Он снял измятую шляпу, бросил ее в зверя и угодил ему в голову. Львица фыркнула, схватила шляпу и немного поиграла с ней, как котенок с мотком шерсти, потом, решив, что этого развлечения недостаточно, взревела, побежала вперед и приготовилась к прыжку, колотя себя по бедрам хвостом. Я никак не мог выстрелить в нее, поскольку моя пуля, вместо того чтобы попасть в зверя, угодила бы в Яфета или Хиггса. Вдруг в то самое мгновение, когда мне казалось, что всему пришел конец, в тени прозвучал выстрел, и хищница повалилась навзничь, кусая и царапая камень. Ленивый самец наконец-то встрепенулся и подскочил, но не к людям, а к раненой львице, после чего последовало ужасное побоище, конец которого скрыло облако пыли и клочья шерсти.
   Толпа фангов на стене, увидев, что происходит, подняла страшный крик, что сразу же отразилось на поведении прежде спокойных зверей. Они стали рычать и бегать взад-вперед, главным образом в тени, а Яфет со своей ношей медленно и неуклонно продвигался к лестнице. В тени, падавшей от бедер сфинкса, раздалось несколько выстрелов, и в освещенную полосу выбежали Орм и Квик, преследуемые разъяренными львами, которые быстро сокращали расстояние короткими прыжками. Капитан и сержант, очевидно, выработали план совместных действий и поступали сообразно с ним. Пока Орм стрелял в преследующих их зверей, Квик отбегал на несколько шагов и быстро вставлял в винтовку новую обойму. Потом он начинал стрелять, а напарник, в свою очередь, отступал за его спиной. В результате они уложили немало львов, поскольку палили с такого близкого расстояния, что промахнуться было почти невозможно. Нарезные патроны обладали отличной поражающей силой: большинство львов были убиты, а остальные ранены так тяжело, что прекратили нападение. Я тоже открыл огонь поверх голов своих товарищей, и, хотя в тусклом свете значительная часть моих выстрелов не достигла цели, мне удалось обезвредить нескольких животных, которые угрожали Орму и Квику.
   Вот каким образом обстояли дела, пока все четверо, то есть Яфет с Хиггсом на спине, Орм и Квик, не очутились в двадцати шагах от лестницы, причем друг от друга их отделяло расстояние не меньше, чем полплощадки для игры в крокет. Мы уже решили, что они спасены, и чуть не кричали от радости, пока сотни фангов, боявшихся спуститься в пещеру из-за находившихся в ней львов, рычали от ярости, видя, что язычник Синие окошки остался жив, следовательно, ритуал жертвоприношения не выполнен.
   Внезапно все переменилось. Со всех сторон стали подбегать и окружать людей другие львы, хотя выстрелы и грохот огнестрельного оружия пугали зверей и вынуждали держаться на некотором расстоянии. Один невзрослый шустрый лев прыгнул на Яфета и сбил его с ног вместе с Хиггсом. Я выстрелил и попал хищнику в бедро. Он лизнул рану, подскочил к горцу и профессору и зарычал на них, оскалив пасть, однако простреленное место у него так болело, что он не смог умертвить своих врагов. Тем временем кольцо зверей сомкнулось. Мы видели, как в полумгле сверкали их желтые глаза. Орм и Квик могли прорваться с помощью ружей, но не желали бросать Хиггса и Яфета в беде. «Господи, – мысленно взмолился я, – неужели все пропало?»
   – За мной! – крикнула Вальда Нагаста, которая внимательно наблюдала за этой сценой, сидя рядом со мной и тяжело дыша.
   Она вскочила и шагнула к лестнице, но я не пустил царицу, несмотря на ее храбрость.
   – Нет! – воскликнул я и скомандовал: – За мной, абати! Неужели вы допустите, чтобы женщина повела вас в атаку?
   Я не помню, как спустился по лестнице, а за мной все горцы – похоже, они просто спрыгнули с высоты тридцати футов или сползли по скале. Наконец они собрались внизу, потрясая длинными мечами и исступленно крича, и походили на демонов. Впечатление от нашего внезапного появления сверху было поистине ошеломляющим. Напуганные шумом и движением львы сначала отступили, потом разбежались во все стороны, а раненого львенка, рычавшего над Хиггсом и Яфетом, горцы закололи тут же на месте. Через пять минут мы целыми и невредимыми вернулись в устье туннеля. Вот так мы спасли Хиггса из пещеры священных львов, которые охраняют идола фангов.

Глава XIII. Профессор Хиггс в плену

   Мне ни разу не приходилось видеть более изнуренных, изнемогавших от усталости и жажды людей, чем те, что появились возле древнего колодца у края пропасти на рассвете следующего дня. Тем не менее, все мы торжествовали, потому что, пройдя через столько опасностей и испытаний, все-таки добились своего и освободили из плена профессора Хиггса. Он теперь был с нами, повредивший ногу и потерявший шляпу, но живой и здоровый, если не считать нескольких царапин, полученных от львенка. Даже темные очки на носу, за которые туземцы прозвали Хиггса Синими окошками, остались целы. Джошуа и тот был счастлив, хотя ему пришлось завернуться в кусок какой-то материи, так как лев содрал с него значительную часть одежды; с гордостью демонстрируя всем свои глубокие царапины, нанесенные ему зверем, принц ощущал себя настоящим героем. Один я не разделял общего ликования: да, мой друг спасся, но мой сын Родрик по-прежнему находился у фангов. Правда, мои переживания отчасти смягчал тот факт, что с моим сыном, как я узнал от профессора, все обстояло благополучно: с ним неплохо обращались, и он не подвергался никакой опасности. Об этом я далее расскажу подробнее.
   Никогда не забуду сцены, которая последовала, когда мы втащили Хиггса, закрыли плитой лаз в туннель и зажгли лампы. Профессора усадили на каменный пол, его рыжие волосы наполовину поседели, разорванная одежда пропиталась кровью, и от него жутко воняло львами. Он сунул руку в карман и достал оттуда пенковую трубку, которая лежала в футляре и не разбилась.
   – Дайте немного табаку, пожалуйста, – вот первые слова, с которыми Хиггс обратился к нам. – У меня весь табак закончился, и я выкурил последнюю трубку как раз перед тем, как меня посадили в эту смердящую корзину.
   Я дал ему табаку, и, когда он закуривал, свет от спички упал на лицо Македы, смотревшей на освобожденного европейца с нескрываемым интересом.
   – Какая хорошенькая женщина! – подивился он, указывая на нее трубкой. – Что она тут делает среди мужчин и кто она такая?
   Я ответил ему на вопрос, и он встал, вернее, привстал, попытался схватиться за шляпу, но ее больше не было на его голове, и немедленно заговорил с дочерью царей на своем превосходном арабском языке, уверяя, что безмерно рад неожиданно выпавшему на его долю счастью, и тому подобное. Она поздравила его со счастливым избавлением от смерти, и его лицо омрачилось.
   – Да, скверное дело, – сказал он, – право, не знаю теперь, как меня зовут: Даниилом или Птолеми Хиггсом. – Потом он повернулся к нам и прибавил: – Послушайте, друзья, если я не благодарю вас, то это не потому, что я вам не признателен, а потому, что я немного не в себе, то есть еще не пришел в себя. Ваш сын здоров, доктор Адамс, и мы с ним подружились. В безопасности ли он? Да, не сомневайтесь. Старик Барунг, султан, – тоже хороший парень, хотя и велел бросить меня львам. Ну ладно, будем считать, что его принудили жрецы. Так вот, Адамс, султан восхищается вашим сыном и собирается женить его на своей дочери.
   В эту минуту горцы сообщили нам, что все готово и можно отправляться в Мур. Я перевязал Джошуа раны, мы пустились в обратный путь и благополучно добрались до входа в первый колодец, но времени на отдых не было. Пришлось немедленно завалить лаз камнями и сделать его непроходимым, поскольку фанги теперь знали о нем и могли, воспользовавшись им, пуститься за нами в погоню. Откладывать это занятие было немыслимо. Проходя мимо той площадки, откуда Оливер и Яфет перебрались на сфинкса, мы услышали голоса за стеной, которую сами же и соорудили. По-видимому, жрецов привело в ярость то, что жертва ускользнула из их рук, они перекинули мост через пропасть и собирались напасть на нас. Это заставило нас поторопиться. Если бы фанги разобрали стену раньше, чем мы прошли мимо нее, наша судьба была бы ужасной: в лучшем случае мы погибли бы от голода, замурованные в нижнем колодце.
   Едва мы выбрались на свет и временно завалили выход камнями, как Квик, несмотря на усталость, отделился от группы и вместе с дочерью царей, двумя горцами и Шадрахом, который, согласно обещанию Македы, теперь снова стал свободным человеком, отправился во дворец, чтобы доставить оттуда некоторое количество привезенной нами взрывчатки. Мы задержались у входа в колодец, поскольку Хиггс не мог двинуться с места, Джошуа тоже плохо себя чувствовал, а нам не на чем было нести их; обоих сторожили горцы, пока Орм и я спали с винтовками в руках. До полудня Квик вернулся в сопровождении большого отряда абати, захватив с собой носилки и все необходимое.
   Мы отвалили камни, Оливер, Яфет и несколько воинов абати спустились на уровень первого коридора и заложили там мину. Немного погодя Орм со своими спутниками вылез наверх; вид у капитана был несколько встревоженный, лицо – бледное. Он приказал нам немедленно отойти подальше. Он шел за нами на некотором расстоянии, разматывая провод, потом остановился и повернул выключатель небольшой электробатареи, которую держал в руках. Раздался глухой взрыв, земля содрогнулась, как при землетрясении, и из отверстия колодца вверх полетели камни. Все было кончено, и там, где прежде находился древний колодец, просела почва.
   – Мне жалко их, – сказал Оливер, – но это необходимо.
   – Жалко кого? – удивился я.
   – Фангов, жрецов и воинов. Нижний коридор переполнен ими, живыми и мертвыми. Они гнались за нами по пятам, но теперь уже никто не воспользуется этой дорогой.
   Мы вернулись в Мур, в дворцовый флигель, и Хиггс рассказал нам свою историю. Шадрах планировал предать в руки фангов не только ненавистного ему язычника Синие окошки, а всех нас без исключения: профессор случайно подслушал беглый разговор изменника с кем-то из военачальников враждебного племени. Хиггса схватили и заключили в туловище огромного сфинкса, внутри которого располагалось много комнат и переходов. Здесь пленника посетил султан Барунг и сообщил ему о своей встрече с нами – судя по его словам, мы все трое очень понравились ему, – а также о том, что мы отказались спасать попавшего в беду товарища, то есть предоставили его собственной судьбе.
   – В первое мгновенье, – признался Хиггс, – я очень рассердился на вас и страшно ругался. Но, рассудив здраво, я понял, что вы правы, хотя долго не мог поверить, что меня и в самом деле швырнут священным львам, словно я не человек, а кусок конины. Однако Барунг, по-своему хитрый политик, заверил, что у него нет ни малейшей возможности спасти меня, не оскорбив при этом самым тягчайшим образом жрецов, обладавших у фангов непререкаемым авторитетом.
   Все же он постарался сделать мое существование весьма сносным. Так, например, мне позволили гулять по спине священного идола, разговаривать с жрецами, подозрительной и недоверчивой братией, и изучать все верования фангов, которые, я в этом убежден, легли в основу религии Древнего Египта. Мне удалось сделать замечательное открытие, которое, без сомнения, прославит мое имя, а именно, что предки фангов одновременно являлись предками древних египтян еще до появления первых царей, – я заключаю это по сходству их обычаев и верований. Вплоть до Двенадцатой династии между фангами и египтянами не прекращалось сообщение. Вот так, друзья мои! В той комнате, где я сидел, я обнаружил надпись, сделанную пленником, которого выслал в Мур фараон Рамзес II. Надпись эту узник сделал в последнюю ночь перед тем, как его бросили священным львам, – данный обычай существовал уже в то время. Я точно скопировал эту надпись и перенес ее в свою записную книжку, и все благодаря Шадраху, будь благословенна его мерзкая голова!
   – Поздравляю вас со счастливым освобождением, – сказал я профессору. – Как там поживает мой бедный сын?
   – О, – оживился Хиггс, – он очень славный молодой человек, при этом весьма недурен собой. Я, право, горжусь тем, что у меня такой крестник. Он обрадовался, узнав, что вы ищете его столько лет; он, правда, был весьма тронут. Он продолжает говорить по-английски, хотя и с туземным акцентом, и, разумеется, мечтает вырваться на свободу. Живется ему хорошо, поскольку он у них главный певец, прославляющий Хармака, – у юноши превосходный голос. Я, кажется, уже сообщал вам, что его собираются женить на единственной законной дочери Барунга. Церемония назначена на следующее полнолуние, пройдет на главной площади Хармака и будет обставлена с неслыханным великолепием. Мне хотелось бы самому присутствовать на ней, но ваш сын, будучи толковым молодым человеком, обещал мне записывать все заслуживающие внимания детали, понимая, что эти данные представляют огромный интерес для науки.
   – А мой сын что, привязан к этой дикарке? – ужаснулся я, хватаясь за сердце.
   – Привязан? Нисколько. К тому же он, как я припоминаю, говорил мне, что никогда не видел ее, а только слышал, что она некрасива и заносчива. У вашего сына философский ум, Адамс, и он старается во всем видеть только хорошую сторону. Он, конечно, вряд ли полюбит свою жену, но как зять султана окончательно избавится от опасности когда-либо быть отданным на съедение священным львам. Но об этом мы мало беседовали, потому что Родрик постоянно расспрашивал меня про вас и ваши планы, а я, естественно, стремился узнать как можно больше о фангах, их обрядах и о том, что связано с почитанием Хармака. Жалею, что нам не удалось побыть вместе подольше, – мы очень подружились. Но я успел снять сливки со всего того, что юноша мне рассказал. – Хиггс с довольным видом похлопал по объемистой записной книжке и добавил: – Как ужасно было бы, если бы какой-нибудь лев сожрал мои заметки! Ладно бы он съел меня самого – есть и лучшие египтологи, чем я, но никому из них не представилось случая произвести такие разыскания. Кстати, я оставил копию самых существенных своих исследований у вашего сына. Я хотел отдать ему на хранение и подлинник, но позабыл это сделать, находясь в смятении перед ожидавшей меня страшной казнью. И вот теперь эти заметки у меня с собой.
   – Да, профессор, еще никогда, наверное, на долю ни одного археолога в мире не выпадала такая удача, – порадовался я за друга, а он продолжил рассказ, попыхивая трубкой:
   – Когда Оливер столь неожиданно появился передо мной на спине идола, я вспомнил ваше, доктор Адамс, естественное желание вернуть себе сына и постарался его спасти. Но в ближайшей комнате, где я рассчитывал найти его, Родрика не оказалось. Вместо него там стояли жрецы, они слышали, как мы с Оливером разговаривали, их привлек звук наших голосов, а остальное вы знаете. Добавлю еще, что веревка, на которой меня спускали в корзине к священным львам, сильно износилась от времени и едва не оборвалась.
   – О чем вы думали в те страшные минуты? – полюбопытствовал Орм.
   – Я плохо соображал – настолько сильно перепугался. Размышлял о том, что испытывал святой Даниил, брошенный ко львам, что чувствовали первые христиане, отданные на растерзание хищникам на арене цирка. Еще я думал о том, придет ли наутро Барунг посмотреть на мой растерзанный труп и много ли он найдет моих останков. Я также надеялся, что хищники заболеют и сдохнут, наевшись моего мяса, да мало ли что еще? Я никогда не любил качаться, даже мальчишкой-школьником, а эта корзина в виде качели была просто ужасной. Впрочем, все устроилось к лучшему, ведь я, наверное, и шагу не прошел бы по хвосту сфинкса, не сковырнувшись с него вниз. Вы трое – мои лучшие друзья во всем мире. Если я мало вас благодарю, это не значит, будто я позабыл о том, что обязан вам жизнью. Я всегда буду это помнить, до самой смерти. Теперь расскажите, как у вас дела.
   Мы принялись излагать по очереди все события, и профессор слушал нас с раскрытым ртом. Когда мы дошли до описания гробниц царей, Хиггс больше не стал сдерживаться.
   – Вы ведь не трогали их?! – закричал он. – Вы ведь не вандалы, чтобы передвигать такие бесценные памятники культуры?! Всякий предмет, сохранившийся в этих гробницах, необходимо научно описать и сделать рисунки. Впрочем, у меня есть в запасе месяцев шесть на эту работу. Подумать только: если бы не вы, меня сейчас переваривал бы какой-нибудь лев, страшный и зловонный священный лев!
   Мы проговорили, пока нас не сморил сон, а наутро Хиггс попросил меня:
   – Адамс, старина, расскажи-ка мне подробнее про эту девушку. Как ее? Вальда Нагаста? Какое у нее красивое личико! А стан, царственная поступь! Я, правда, не интересуюсь женщинами уже лет двадцать, но дочь царей – исключение. Ее образ поселился у меня вот здесь – он приложил ладонь к левой стороне груди, – а ее глаза задели меня за живое, я просто-таки утонул в них. Может, все эти реакции объясняются тем, что я долго был в плену и видел перед собой одних лишь уродливых фангов? Вот уж кого природа обделила красотой! Да и львы такие же безобразные, как и их хозяева.
   – Птолеми, – доверительно обратился я к своему другу, – позволь сообщить тебе, что Македа, она же Вальда Нагаста и Такла Варда, гораздо опаснее, чем любая львица, и, право, тебе лучше вернуться к своим прежним привычкам, ученым занятиям, записям и зарисовкам и оставить ее глаза в покое. Не буду также скрывать от тебя, что Оливер влюблен в эту девушку.
   – Разумеется, я так и думал. Я его понимаю, иначе и быть не может, но какое отношение это имеет ко мне? Разве я не имею права тоже влюбиться в столь прекрасное создание? Хотя, – грустно прибавил он, поглядев на свой округлый животик, – у капитана, пожалуй, больше шансов, чем у меня.
   – Ты попал в точку, Птолеми. Македа любит нашего молодого друга, – и я поведал ему о сцене с поцелуями, свидетелями которой мы с сержантом стали в гробнице царей.
   – Вот так дела! – засмеялся профессор. – Боюсь, что эти любовные истории принесут нам кучу хлопот. Я друг Оливера и настолько старше его, что гожусь ему в отцы. Надо серьезно поговорить с ним.
   – Да-да, вот это не помешает! – крикнул я вслед Хиггсу, когда он, слегка хромая, выходил из комнаты. – Только не заводи подобную беседу с Македой, а не то она может превратно понять тебя. И не надо таращить на нее глаза, Птолеми, как ты делал это вчера.
   В тот день дочь царей созвала государственный совет Мура. Мы все вместе отправились на заседание и едва вошли в просторную залу, где Македа сидела на троне в окружении своих придворных, как распахнулись большие двери и появились три седобородых старца в белых одеждах. Мы тотчас признали в них послов фангов. Они отвесили поклон царице, которая сидела, опустив на лицо покрывало, потом, повернувшись в ту сторону, где стояли мы, поклонились и нам. Принца Джошуа, который стоял тут же, поддерживаемый двумя прислужниками, потому что он все еще хворал после того, как подвергся нападению льва, прочих представителей знатных родов абати, а также жрецов послы словно бы не заметили.
   – Говорите, – велела Македа.
   – Госпожа, – произнес один из стариков, – нас прислал султан Барунг, правитель фангов и наш повелитель. Вот его собственные слова: «О Вальда Нагаста! С помощью белых чужестранцев, которых ты приняла к себе на службу, ты причинила много зла богу Хармаку и мне, его слуге. Ты разрушила ворота нашего города и погубила множество народа. Ты вырвала из моих рук пленника, тем самым лишила жертвы бога Хармака и навлекла на нас его гнев. Ты убила большое количество священных львов нашего бога. Кроме того, разведчики донесли, что ты замышляешь новые злодеяния против нашего бога и всех фангов. Я посылаю к тебе послов, чтобы известить тебя, что за это и многое другое я решил покончить с народом абати, который я до сих пор щадил. Скоро у нас праздник: я выдаю свою дочь замуж за белого человека, жреца бога Хармака, сладкоголосого египетского певца, про которого говорят, что он сын белого врача, живущего в Муре. Но как только свадьба завершится, я и мои воины подымем мечи и не опустим их до тех пор, пока не уничтожим всех абати».
   – Ты все сказал? – спросила Македа старца.
   – Нет, госпожа, – продолжал тот. – Узнай же, что сегодня ночью, после того как священные львы были убиты, а жертва похищена, бог Хармак так напророчил своим жрецам: раньше, чем закончится жатва, его голова будет спать над равниной Мура. Мы не поняли, что означают эти слова, но султан уверен: прежде, чем соберут урожай, он, Барунг, или те, кто будет править после него, заснут в городе Муре. Поэтому выбирай, дочь царей, одно из двух. Первое. Немедленно сдавайся, и тогда за исключением пса Джошуа, который, вопреки обычаям, пытался нанести вред фангам, и десятерых других абати, чьи имена нам тоже известны, наш повелитель сохранит жизни вам всем, а Джошуа и тех десятерых шакалов повесит, поскольку они не заслуживают смерти от меча. Второе. Сопротивляйся, и тогда – султан клянется в том Хармаком – все абати умрут, пощадят лишь белых чужеземцев и того из твоих слуг, который вчера был вместе с язычниками в львиной пещере, а все ваши женщины, кроме тебя, Вальда Нагаста, станут рабынями. Отвечай нашему султану, повелительница абати!
   Македа взглянула на лица членов совета и прочла на них страх. Многие из абати дрожали от ужаса.
   – Ответ мой короток, послы Барунга, – произнесла она, – но я только женщина, поэтому пусть представители моего народа говорят за него. Дядя Джошуа, что ты, первый человек в совете, имеешь сказать? Согласен ли ты пожертвовать своей жизнью вместе с десятью соплеменниками, чтобы между фангами и абати воцарился мир?
   – Что?! – в бешенстве закричал Джошуа. – Ты, Вальда Нагаста, предлагаешь, чтобы первого вельможу в стране, твоего дядю и нареченного жениха, отдали в руки исконных врагов абати? Чтобы меня повесили, как ослепшую старую гончую? А десятерых воинов, которые служили тебе верой и правдой, тебе не жалко? Пусть их вздернут злодеи фанги, так получается?
   – Да успокойся, Джошуа, я только хотела узнать твою волю, вот и все.
   – В таком случае повторяю: я не желаю умирать, и те десятеро не желают, да и все абати не желают этого. С какой стати нам становиться жертвами? Мы, храбрые абати, победим фангов, а из их звероподобного бога Хармака вытрясем все камни и вымостим ими наши дороги. Вы меня слышите, дикари?
   Поддерживаемый под руки прислужниками, принц Джошуа заковылял к послам, изрыгая проклятия прямо им в лицо. Старцы спокойно посмотрели на него.
   – Мы слышим и очень рады такому выбору, – ответил один из них, – потому что мы, фанги, привыкли решать споры мечом, а не мирными переговорами. Но тебе, Джошуа, мы советуем поторопиться умереть раньше, чем мы ворвемся в Мур, поскольку веревка – не единственный ведомый нам способ казнить врагов.
   Все три посла церемонно поклонились сначала дочери царей, потом нам и повернулись к выходу.
   – Ты что, Такла Варда, так просто отпустишь их? – заревел Джошуа. – Их надо немедленно убить! Порезать на куски! Они оскорбили меня, принца крови, да еще при всем народе!
   Но Македа сделала отстраняющий жест рукой, никто не тронул послов даже пальцем, и они спокойно вышли из дворца на площадь, где их ожидали провожатые и лошади.

Глава XIV. Кошка и Фараон

   Едва послы удалились, повисло тяжелое молчание, поскольку даже легкомысленные придворные поняли: случилось что-то страшное и последствия не заставят себя долго ждать. Потом участники совета все разом загалдели, как обезьяны, и каждый норовил перекричать своего соседа, пока мужчина в пышном наряде, которого я принял за священнослужителя, не вышел вперед и не заставил всех замолчать. Он заговорил возбужденным язвительным тоном, настаивая на том, что мы, белые язычники, – главная причина всех несчастий народа абати, что, пока мы не явились сюда, многие поколения абати жили под угрозой нападения, но все-таки в мире и со славой; да, так он и сказал: со славой. Теперь же мы, пришельцы, раздразнили фангов, как шершень быка, и у тех от злобы помрачился рассудок, вот они и решили уничтожить мирных абати. В заключение он потребовал, чтобы нас немедленно изгнали из Мура. При этих словах принц Джошуа что-то прошептал на ухо стоявшему подле него придворному, который тотчас же закричал:
   – Нет-нет, такого нельзя допустить! Тогда эти белые, – он указал рукой в нашу сторону, – побегут к своему другу Барунгу, такому же дикарю, как они сами, и, поскольку им ведомы многие наши тайны, язычники помогут султану выступить против нас. Я считаю, что их нужно убить, и чем скорее, тем лучше.
   Оратор выхватил меч и начал угрожающе размахивать им. Квик спокойно подошел к разбушевавшемуся негодяю и приставил ему револьвер к виску.
   – Убери эту штуку, – мрачно велел он, – или ты не дослушаешь, чем закончится совет.
   Абати в испуге спрятал меч и поспешно ретировался, а сержант вернулся к нам, после чего заговорила Македа. Держалась она довольно уверенно, но я видел, что на самом деле она вся дрожит от волнения.
   – Эти чужестранцы – наши гости, – объявила она, – и прибыли сюда, чтобы служить нам. Неужели вы допустите убить своих гостей? Мне неприятно слышать это от своего народа. Кроме того, какая вам от того выгода? Нас, абати, спасет только одно: мы должны разрушить идола фангов, ведь, согласно древнему пророчеству, когда падет сфинкс, фанги покинут город Хармак. Задумайтесь над тем, что сказали послы, над новым прорицанием жрецов Хармака. Раньше, чем закончится жатва, его голова будет спать над равниной Мура. Как же это случится, если идол не будет повержен? Это наверняка означает, что Хармак взлетит на воздух. Но способны ли вы, абати, уничтожить лживого бога своих врагов, посмеете ли вы сражаться с фангами? Вы сами знаете, что нет, а иначе зачем бы мне посылать за чужестранцами? Неужели вы думаете, что умиротворите Барунга, убив европейцев? Глупые люди! Султан – смелый, отважный, достойный уважения человек, и он в десять раз сильнее разгневается на вас, а месть его будет в десять раз ужаснее. Кроме того, вам придется найти другую госпожу, потому что я, Македа, Вальда Нагаста, не хочу править народом трусливым и вдобавок подлым.
   – Это невозможно, – произнес кто-то из рядов, – ты, дочь царей, – последняя представительница царского рода.
   – Тогда выберите правительницу из другого рода: если вы убьете моих гостей, я умру от позора.
   – Чего именно ты хочешь от нас, Вальда Нагаста? – спросил один из членов совета.
   – Чего я хочу от вас? – взволнованно переспросила она, откидывая с лица покрывало. – Соберите войско и помогите чужестранцам, которые поведут вас к победе. О люди племени абати! Неужели вы желаете, чтобы всех вас убили, ваших жен сделали рабынями, а ваше древнее имя вычеркнули из числа живых народов?
   Некоторые советники громко закричали:
   – Нет! Мы такого не допустим!
   – Тогда спасайте самих себя. Вас довольно много, чужестранцы опытны в военном искусстве и знают, как повести вас на бой, если только вы способны сражаться и готовы подчиняться воинской дисциплине. Будьте отважными, и клянусь вам: настанет день, когда абати завладеют городом Хармаком, а не фанги – Муром. Я высказала свое мнение, поступайте, как знаете. – Поднявшись с трона, Македа покинула залу, сделав нам четверым знак последовать за ней.
   В результате дебатов между советом и нами был заключен мир. Абати торжественно поклялись помогать нам в борьбе против фангов и выполнять все наши военные распоряжения, на которые требовалось разрешение только малого совета, состоявшего из нескольких военачальников. Короче говоря, абати так сильно испугались фангов, что на время позабыли свою ненависть к нам, чужеземцам.
   Несмотря на жесточайшее противодействие, нам удалось провести через совет закон о всеобщей воинской службе, абсолютно чуждый домовитым и мирным абати. Они с детства привыкли к тому, что фанги угрожают им, но до войны дело не доходит, и теперь жителям Мура казалось невероятным, будто фанги могут ворваться в город, сжечь дома, увести в рабство женщин и поголовно истребить мужчин. Поэтому набор на службу проходил очень трудно, но все-таки нам кое-как удалось сформировать войско в пять-шесть тысяч человек и отправить его на обучение в лагерь, откуда новобранцы дезертировали без счета, команды выполняли из ряда вон плохо и несколько раз даже бунтовали, избивая своих начальников.
   Оливер вместе с сержантом, помогавшим капитану не менее шести часов в день (все остальное время он вместе со мной следил за обучением солдат), был занят работами по прорытию туннеля из дальнего конца гробницы царей в глубину скалы, из которой был высечен огромный Хармак фангов. План этот оказался бы невыполнимым, не подтвердись догадка Орма о том, что из погребальной пещеры существует древний проход к идолу. Такой туннель действительно нашли, и заканчивался он в стене позади трона, на котором лежали кости царя-горбуна. Под чрезвычайно крутым углом проход тянулся на несколько сот ярдов, а дальше на протяжении еще ста ярдов его стены и потолок так развалились и растрескались, что мы, боясь обвала, сочли нужным немедленно укрепить их лесами.
   Наконец мы добрались до такого участка, где стены совсем обвалились, вероятно, вследствие того землетрясения, которое разрушило большую часть пещерного города. Место это, насколько можно было верить инструментам и вычислениям Оливера, находилось в двухстах ярдах от пола львиной пещеры, куда, вероятно, и вел в свое время этот туннель, и теперь встал вопрос о том, что нам делать. Собрали малый совет, на котором присутствовали Македа и несколько военачальников абати. Орм объяснил им, что, даже если это возможно, нет никакого смысла расчищать старый проход, который снова выведет нас в львиную пещеру.
   – Что же ты собираешься предпринять? – спросила Македа.
   – Госпожа, – ответил он, – я, твой слуга, обязан сделать все, чтобы разрушить идола фангов Хармака с помощью тех веществ, которые мы привезли с собой с нашей родины. Ты продолжаешь настаивать на этом? Ты не изменила решение?
   – Почему я должна отказаться от своего замысла? – спросила Македа. – Какие у тебя возражения против него?
   – Следующие, Вальда Нагаста. С военной точки зрения, взрывать идола фангов бесполезно: даже стерев его с лица земли и убив некоторое количество жрецов и воинов, мы не добьемся успеха в нашем деле. Кроме того, сделать это очень сложно, если вообще достижимо. Вещества, которые мы привезли с собой, обладают огромной разрушительной силой, но кто поручится, что их будет достаточно, чтобы сдвинуть с места гору из твердого камня, вес которой я никак не могу вычислить, не зная объема пустот внутри нее. Наконец, чтобы попытаться взорвать Хармака, нам надо прорыть туннель длиной не менее трехсот футов в основании идола, сначала по направлению вниз, а потом вверх. Соорудить такой проход мы должны в течение шести недель, то есть не позднее дня свадьбы дочери Барунга. Осуществить подобный план неимоверно трудно, даже если сотни людей будут работать день и ночь.
   Македа немного подумала, взглянула на Орма и промолвила:
   – Друг, ты отважен и искусен в военном деле. Скажи, что ты предлагаешь? Как бы ты поступил на моем месте?
   – Госпожа, я вооружил бы всех способных носить оружие мужчин и напал бы с ними на город фангов в ту самую ночь, когда враги абати будут справлять великое празднество и всюду снимут сторожевые посты. Я взорвал бы ворота города Хармака, ворвался в него и выгнал фангов, а потом завладел бы идолом и разрушил его по частям изнутри.
   Македа посовещалась со своими военачальниками, которых, похоже, смутил новый проект, подозвала нас и сообщила свое решение.
   – Мои советники, – объявила она, – считают, что твой план безумен. Они ни за что не согласятся на него, поскольку им никогда не удастся убедить наш народ пойти на такое опасное дело, как нападение на город Хармак. Это непременно окончится гибелью всех абати. Кроме того, мои военачальники говорят, что ты, сын Орма, и твои товарищи приняли присягу в течение года служить народу абати и что ваша задача исполнять приказания, а не отдавать их, а также что вы получите свою награду только при условии, если разрушите идола фангов. Таково решение совета, высказанное устами принца Джошуа; принц приказывает тебе, сын Орма, чтобы ты и твои друзья немедленно взялись за выполнение того поручения, ради которого вы прибыли в Мур.
   – Ты тоже приказываешь нам это, о дочь царей? – спросил Оливер, слегка покраснев от смущения.
   – Я согласна с тем, что абати ни за что не удастся подвигнуть на поход против столицы фангов, поэтому, сын Орма, я поддерживаю приказ Джошуа, и слова, в которых я все это изложила, принадлежат не мне, а ему.
   – Хорошо, повелительница, я сделаю все, что в моих силах. Но последствия этой затеи пусть падут на головы твоих советников. Я прошу тебя выделить мне двести пятьдесят горцев под началом Яфета, и пусть он сам выберет их. Они нужны мне, чтобы осуществить все так, как задумано.
   – Будет по-твоему, – пообещала она.
   Мы поклонились и ушли. Проходя мимо членов совета, мы услышали, как Джошуа заявил намеренно громко, чтобы его слова достигли наших ушей:
   – Наконец-то мы указали язычникам их настоящее место.
   Оливер вспылил и так резко повернулся к принцу, что тот отскочил, боясь, как бы Орм его не ударил.
   – Остерегись, твое высочество, – прошипел капитан, – как бы еще раньше, чем мы окончим дело, тебе самому не указали твое место, несколько пониже вот этого… – Оливер многозначительно взглянул на землю.
   Работа по прорытию туннеля началась и оказалась столь же трудной, сколь и опасной. К счастью, кроме пикрата мы захватили с собой несколько ящиков динамита, и теперь он очень пригодился для подрывных работ. В стене туннеля проделывали отверстие, закладывали мину, а потом все отступали в гробницу царей и сидели там, пока не происходил взрыв. Когда дым рассеивался, горцы после продолжительного времени спускались в туннель с железными кирками и лопатами и убирали обломки, потом снова закладывали мину, и все повторялось сначала.
   Люди задыхались от жары и отсутствия воздуха, двое заболели и умерли. Остальные стали отказываться работать, но Оливер и Яфет убедили их потерпеть, тем более что на расстоянии около ста футов от начала нового туннеля воздух заметно улучшился – быть может, оттого, что мы пересекли какую-нибудь расщелину, по которой притекал свежий воздух. Много хлопот доставляла также вода: пару раз мы натолкнулись на источники, в которых она была насыщена какими-то вредными минеральными солями, страшно разъедавшими кожу. Воду приходилось отводить по деревянным желобам.
   В таких едва выносимых условиях работали Оливер, Квик, я и горцы. Хиггс поначалу пытался помогать им, но вскоре выяснилось, что он не переносит жару, поскольку слишком полный, и плюс ко всему страдает одышкой. В итоге профессор стал наблюдать за тем, как переносят щебень и камни в гробницу царей, следить за ящиками с взрывчаткой и тому подобное. Надо признаться, занимался он этим бегло, а в действительности все свое время посвящал каталогизации и описанию древностей и групп скелетов, находившихся в гробницах, и изучению остатков пещерного города. Конечно, бедному профессору, любителю старины, была не по душе наша работа, ведь она преследовала прямо противоположную цель.
   – Подумать только! – возмущался он. – Я, всю жизнь проповедовавший охрану объектов культурного наследия, теперь вынужден принимать участие в разрушении самого замечательного памятника минувших веков. Мы все вандалы! Что страшного в том, если абати погибнут? Разве прежде них не исчезало с лица земли множество и более достойных народов? Пусть даже и мы погибнем вместе с ними, лишь бы уцелел этот изумительный сфинкс, которым станут восхищаться грядущие поколения. Во всяком случае, я счастлив, что видел его. Черт возьми! Какой-то идиот снова завалил щебенкой череп номера четырнадцатого!
   Мы трудились в шахте без устали, сменяя друг друга и не останавливаясь ни на мгновение. Оливер руководил работами днем, Квик – ночью, и так в течение недели, после чего они менялись. Иногда Вальда Нагаста спускалась к нам посмотреть, что удалось сделать, и приходила в основном в те часы, когда Оливер отдыхал. Под тем или иным предлогом они вдвоем отправлялись бродить по развалинам пещерного города или другим темным закоулкам. Напрасно я предупреждал капитана, что за каждым их с Македой шагом следят, что каждое их слово и движение замечают шпионы, что я лично дважды натыкался на соглядатаев, – мой молодой друг и слушать меня не хотел. Он лишь на два-три часа в неделю покидал подземный город, чтобы подышать свежим воздухом. Он устроил себе постель в святилище внутри древнего храма и спал там, охраняемый лишь верным Фараоном, не покидавшим хозяина даже в шахте. Забавно было видеть, как преданное животное мало-помалу привыкло к темноте, тем более что развитый нюх никогда не подводил Фараона. Постепенно он постиг все особенности процесса подрывной работы, и когда, готовясь к взрыву, мы закладывали детонатор, пес поворачивался и, не дожидаясь людей, убегал из туннеля.
   Однажды ночью едва не разыгралась трагедия, которой я боялся, и она наверняка случилась бы, не будь Фараона. Около шести часов вечера Оливер освободился после почти восьмичасового беспрерывного пребывания в туннеле и передал наблюдение за работами Хиггсу, пока Квик не заступит на место. Я весь день занимался с новобранцами, один полк которых взбунтовался. Большинство солдат заявили, что им нужно идти домой на сенокос. Я пожаловался Македе, и ей пришлось строго наказать зачинщиков мятежа. Когда мы наконец-то усмирили недовольных солдат, дочь царей, которую сильно расстроили все предшествующие события, отослала провожатых и попросила меня спуститься с ней в туннель.
   У входа она увидела Орма – создалось впечатление, что они условились встретиться там, – и после того, как он доложил ей обо всем сделанном за день, они взяли каждый по лампе и отправились осматривать какой-то закоулок подземного города. Я пошел за ними на небольшом расстоянии, но не из любопытства и не из желания еще раз увидеть пещерные древности, которыми был сыт по горло, а лишь потому, что подозревал за ними слежку. Вскоре они скрылись за углом, где, как я знал, находился тупик. Я погасил свою лампу, сел на упавшую колонну и стал ждать, пока не увижу свет их лампы, чтобы вовремя ретироваться. Я был очень подавлен и глубоко задумался, как вдруг меня вывел из оцепенения необычный звук. Я зажег спичку, и она осветила фигуру и лицо человека, в котором я тотчас признал одного из телохранителей Джошуа, хотя, конечно, не смог понять, идет ли он в ту сторону, где скрылись Оливер и Македа, или уже возвращается оттуда.
   – Что ты здесь делаешь? – спросил я.
   – Какая тебе до этого забота, врач? – дерзко ответил он.
   Спичка потухла, и, прежде чем я успел зажечь новую, шпион исчез. Первым моим движением было предупредить Македу и Оливера, что за ними следят, но потом я подумал, что это неудобно и что шпион все равно удалился и на сегодня оставил их в покое. В итоге я отказался от своего намерения и возвратился в гробницу царей, чтобы помочь Хиггсу. Вскоре вслед за мной пришел Квик, причем задолго до того, как настал его черед заступать на работу. Он не слишком доверял профессору и не полагался на него как на руководителя саперных операций. Увидев, что сержант на месте, мы с Хиггсом покинули душный тесный туннель и в течение часа или двух занимались археологическими разысканиями, что являлось для нас блаженным отдыхом. Устав осматривать древности и поделившись друг с другом опасениями, которые внушало нам поведение Оливера, мы направились к древнему храму. Орм был там и ждал нас с обедом, который нам доставляли из дворца. Поев, мы накормили Фараона и закурили трубки. Тут-то я и сообщил капитану про шпиона, которого застукал за выслеживанием возлюбленных.
   – Что за ерунда? – возмутился Орм, сильно покраснев по своему обыкновению. – Македа повела меня показать древнюю надпись на колонне в северной части пещеры.
   – В таком случае ей скорее следовало бы взять с собой меня, дорогой мой мальчик, – покачал головой Хиггс. – Как выглядит эта надпись?
   – Не знаю, – ответил капитан с виноватым видом. – Дочь царей не смогла отыскать ее в темноте.
   Наступило молчание, которое я прервал первым:
   – Оливер, по-моему, вам лучше не ночевать здесь одному. У вас слишком много врагов.
   – Глупости, – ответил он, – хотя Фараон и вправду что-то беспокоился нынче ночью, а когда я проснулся среди ночи, мне послышались шаги.
   – Приходите спать во флигель вместе со всеми.
   – Нет, это неудобно. У сержанта сегодня трудная работа, он сильно устанет, и я обещал сменить его около часа пополуночи, если он позовет меня. – Орм указал на полевой телефон, привезенный нами из Англии, который стоял теперь подле него, и прибавил: – Вот если бы у нас имелось еще ярдов сто проволоки, я отправился бы с вами. Но, увы, ее нет, а я не могу лишиться связи с работами. – В это мгновение раздался звонок, и Оливер бросился к аппарату. В течение пяти минут он отдавал краткие и непонятные для нас распоряжения. – Вот видите, – сказал он, кладя трубку, – если бы меня здесь не было, у них сейчас обвалился бы потолок, задавило бы много народу. Нет-нет, я не отойду от телефона, если только не пойду в туннель, а я слишком устал и хочу поспать. Ладно, не волнуйтесь за меня. Со мной револьвер, телефон и Фараон – значит, я в полной безопасности. Спокойной ночи. Идите-идите, завтра мне рано вставать, я буду ложиться.
   Около пяти часов утра нас с Хиггсом разбудил стук в дверь. Я встал и отпер. Вошел Квик, и по его усталому грязному лицу и мокрому платью мы поняли, что он явился прямо с работы.
   – Капитан зовет вас как можно скорее, – сообщил он.
   – В чем дело, сержант? – спросил Хиггс, пока мы одевались.
   – Сами увидите, профессор, – последовал лаконичный ответ, и большего мы от Квика так и не добились.
   Через пять минут мы уже бежали среди густой тьмы подземного города и каждый из нас держал в руке лампу. Я первым добрался до развалин храма, потому что Квик, вероятно, утомился и отстал от меня, а Хиггс вообще не в состоянии был быстро двигаться в душной пещере. У дверей стояла высокая фигура Орма с зажженной лампой. Он ждал нас. Подле него сидел огромный Фараон, который, учуяв знакомых, запрыгал, задорно виляя хвостом.
   – Сюда, – пригласил Орм тихим торжественным голосом, – сейчас вы удивитесь. – Он ввел нас в помещение, где спал. В дверях он на мгновение задержался, опустил лампу, указал на какой-то темный объект, лежавший на полу, и сказал: – Посмотрите!
   Мы увидели труп мужчины, подле него валялся нож, очевидно, выпавший у него из руки. С первого же взгляда мы узнали это лицо, хотя теперь оно было вполне мирным и казалось принадлежавшим спокойно спящему человеку. Присмотревшись внимательнее, мы содрогнулись: горло мужчины немного пониже подбородка было буквально выдрано с мясом.
   – Шадрах! – воскликнули мы в один голос.
   Да, это был наш бывший проводник, который предал нас. Шадрах, который, спасая свою жизнь, указал нам путь к спасению профессора. Человек, которого за это простили, помиловали и дали ему свободу. Я не верил собственным глазам.
   – Кошка вышла погулять и встретила собаку, – грустно пошутил Квик.
   – Вы понимаете, что случилось? – сухо и жестко спросил Оливер. – Пожалуй, будет лучше, если я все объясню по горячим следам. Шадрах, похоже, забрался сюда нынче ночью – не знаю, в котором часу, поскольку я крепко спал, – преследуя вполне определенную цель. Но он забыл о существовании своего старого врага – Фараона, и пес загрыз его. Вы видели, что он сделал с горлом злодея? Когда Фараон атакует, он не рычит. Шадрах не мог ни крикнуть, ни отбиться – нож он выронил. Когда примерно час назад меня разбудил телефонный звонок, пес крепко спал, потому что привык к звонкам, и его голова лежала на трупе Шадраха. Теперь главный вопрос: зачем Шадраху забираться ко мне ночью с ножом?
   – Как зачем? – удивился Хиггс. – Он хотел убить вас, капитан, а верный Фараон оказался начеку. Этот пес – самое ценное приобретение, которое вы когда-либо сделали, друг Оливер.
   – Я понимаю, – кивнул Орм, – что Шадрах явился убить меня, но кто послал его? С чего вдруг такое произошло, ведь Кошку помиловали, а с абати у нас мир?
   – Над этим вопросом можно ломать голову до конца своих дней, капитан, – усмехнулся Квик, – но, если подумать хорошенько, догадаться не так уж сложно.
   Гонца с известием о покушении на жизнь Орма срочно отправили во дворец, и через час прибыла Македа в сопровождении Джошуа и нескольких членов государственного совета. Когда она своими глазами увидела труп и поняла, в чем дело, то сильно испугалась и резко спросила своего дядю, что он думает по поводу такого вопиющего инцидента. Он тотчас заявил и клятвенно заверил и дочь царей, и всех остальных, что понятия не имеет об этом скверном проступке. Все немного успокоились, предположив, что Шадрах пытался отомстить язычникам в лице Орма за прежние обиды и получил заслуженный отпор. Однако в тот же день бедного Фараона отравили. Он совершил свой подвиг и спас хозяина от смерти. Да будет благословенна его память!

Глава XV. Предчувствие сержанта Квика

   С тех пор всех нас, а капитана Орма в особенности, охраняли и днем и ночью. Мы даже на мгновение не были предоставлены самим себе: шпионы и сыщики шныряли вокруг нас без устали, а перед тем как дать нам еду и питье, их отведывали особые люди, чтобы убедиться, что пища не отравлена. Иначе нам, пожалуй, не удалось бы избегнуть участи Фараона. Новые порядки неприятнее всего отразились на Македе и Оливере, которые больше не могли встречаться наедине без того, чтобы не возбудить всеобщее подозрение и не сделаться предметом пересудов по всей стране.
   Как ни унизительны были эти предосторожности, они сыграли свою положительную роль: никого из нас, слава богу, не отравили и не перерезали горло, хотя странные происшествия продолжались. Однажды вечером, когда, сидя на холме, мы вчетвером разговаривали, сверху скатилась скальная глыба, лишь чудом не расплющив нас; в другой раз целая туча стрел полетела в нас из кустов, мимо которых мы проезжали верхом, и одна стрела убила под Хиггсом лошадь. Холм и кусты незамедлительно обыскали, но никого не нашли. Кроме того, малый совет раскрыл крупный заговор против нас, в котором, как выяснилось, были замешаны многие военачальники и священнослужители Мура. По законам абати всех их полагалось казнить, но положение в стране было таково, что Вальда Нагаста не решилась принять жестких мер против государственных преступников, а ограничилась тем, что вынесла им суровое предупреждение. Мы старались держать себя в руках и ни в коем случае не разжигать конфликты, и это разумное поведение принесло свои плоды: через некоторое время наши дела заметно улучшились.
   Однажды во дворец пришли пастухи якобы с важным сообщением. Доверенные люди повелительницы выслушали их. Те, тяжело дыша и путаясь в словах, рассказали, что по обыкновению пасли коз на западных отрогах гор во многих милях от Мура, как вдруг заметили внезапно выросший на вершине холма конный отряд из пятнадцати фангов. Враги набросились на мирных поселян, скрутили им руки веревками и завязали глаза, как будто собирались забрать в плен, вдоволь поиздевались над насмерть перепуганными пастухами, когда те на коленях умоляли отпустить их домой, после чего развязали и велели передать Вальде Нагасте, государственному совету и четверым белым язычникам дословно следующее: «Если белые дьяволы хотят разрушить бога Хармака, пусть поторопятся, ибо в противном случае его голова, согласно пророчеству, будет спать над равниной Мура, а едва она окажется над Муром, фанги последуют за ней, ибо теперь они точно знают, как это осуществить». Потом фанги посадили дрожавших от страха пастухов на камень и под страхом смерти велели им не двигаться, пока не скроются всадники, после чего бежать во дворец дочери царей и исполнить приказание, что абати и поспешили сделать.
   Данное происшествие тоже расследовали, и, как всегда, безрезультатно: никаких следов пребывания фангов не нашли, кроме одного брошенного копья, древко которого было врыто в землю, а наконечник предостерегающе указывал на Мур. Незадолго до выяснения обстоятельств шел дождь, и он, по всей вероятности, смыл отпечатки конских копыт. Призвали капитана, сержанта и меня, но нам тоже не удалось выяснить, каким образом фанги проникли в Мур и как удалились оттуда. Все известные проходы строжайшим образом охранялись, значит, фанги отыскали какую-то новую дорогу, а там, где прошли пятнадцать человек, при желании могли пройти и пятнадцать тысяч.
   Вальда Нагаста обещала крупную награду тому, кто обнаружит тайный путь; вызвались местные следопыты, но все их усилия оказались напрасными, и абати, которые привыкли чувствовать себя в безопасности, не на шутку перепугались. Рассказ о внезапном появлении фангов с ужасающими подробностями переходил из уст в уста и вскоре стал одной из главных тем общения горожан. Самоуверенность и бахвальство абати, нелепые рассуждения о твердыне старого Мура улетучились за один час. Теперь в каждом доме говорили только о могучем, хорошо вооруженном и дисциплинированном войске фангов, у которых каждый мужчина прошел военную подготовку и обязан был служить в войске. Так какая же участь ожидает культурный и домовитый мирный народ, который добровольно отказался от военных тягот, если вражеское войско внезапно нападет на него? Абати кричали, что их обманули, и требовали казнить главных деятелей государственного совета. Белоручка, неженка и трус Джошуа, утративший всякое уважение соплеменников, поспешил на время скрыться из глаз, и только мужественная Вальда Нагаста оставалась общепризнанным вождем своего народа, который внезапно вспомнил, что дочь царей уже давно призывала абати сформировать боеспособное войско, чтобы в случае внешней угрозы суметь защитить себя.
   Другой темой, занимавшей население, являлось пророчество фангов об идоле Хармаке: раньше, чем закончится жатва, его голова будет спать над равниной Мура. Как это понимать? Если разрушить идола до основания, то он никак не прилетит в Мур. Значит, его надо уничтожить? Но сами абати не могли этого сделать, а полагались лишь на нас, язычников, поэтому мы в одночасье стали очень популярны в народе. Нам льстили, за нами ухаживали – все, даже Джошуа; нам кланялись при встрече и с огромным интересом наблюдали за нашей работой. Покушения на нас, недоразумения, неприятности и обиды, о которых я рассказывал, внезапно прекратились. Вместо бедного Фараона нам подарили нескольких отличных собак, которых никто не травил; каменные глыбы на нас не падали, стрелы вокруг нас, когда мы ездили верхом, не свистели. Посовещавшись, мои товарищи решили даже отказаться от охраны (конечно, более других в этом был заинтересован Оливер), поскольку народ абати отныне и не помышлял нас убивать, а наоборот, сдувал с нас пылинки, холил и лелеял. Только у меня одного на душе скребли кошки, и я не уставал повторять друзьям, что, может статься, внезапно ветер подует в другую сторону и мы очутимся в неблагоприятном положении.
   Будни наши протекали в беспрерывной работе. Мы работали, работали, работали. О, это было нелегкое дело – проложить туннель в девственной скале руками первобытных туземцев, а ведь туннель требовалось закончить не когда угодно, а к определенному сроку. Возникали тысячи самых непредвиденных и неожиданных затруднений, и одно за другим мы их устраняли. Никто из работников абати не погиб при строительстве; мало того, мы свели к минимуму производственный травматизм, и вся ответственность за жизни людей и за грандиозное предприятие лежала на плечах Оливера Орма, который, хотя и имел диплом инженера, не обладал достаточным опытом в подобных делах. Надо воздать ему должное: он поистине героически справлялся с трудностями, организовывал и вдохновлял людей и сам трудился, не покладая рук и всюду поспевая. Вкрадись в его расчеты малейшая ошибка, весь титанический труд сотен людей оказался бы пустой тратой времени: пусть читатели не забывают, что мы взяли на себя задачу взорвать идола фангов, а не просто какой-то кусок скалы. Наконец огромную важность имела мощность взрыва. Хотя у нас было довольно взрывчатки, обладавшей огромной разрушительной силой, следовало надлежащим образом распределить ее во избежание нежелательной утечки газов при их расширении.
   В результате сверхчеловеческих усилий туннель мы построили. Весь запас взрывчатки, составлявший полный груз четырех верблюдов, мы разместили в отдельных камерах, каждая из которых была такого объема, что в ней как раз умещалось предназначенное количество смертоносного вещества. Камеры мы выдолбили в той самой скале, из которой был высечен сфинкс. Они располагались примерно в двадцати футах друг от друга, хотя, будь у нас больше времени, мы увеличили бы это расстояние до сорока футов, чтобы сила взрыва возросла. Согласно математическим выкладкам Оливера, камеры находились в самом центре основания идола, на тридцать футов ниже туловища. В действительности расчет был не идеально точным: камеры оказались несколько восточнее, ближе к голове сфинкса и чуть-чуть выше, чем планировал наш инженер. Но если учесть, что Орму так и не удалось произвести обмер колоссальной статуи, которую он видел всего-навсего один раз, сзади и при условиях, нисколько не располагавших к инженерным занятиям, приходится только удивляться незначительности математических погрешностей. Поистине замечательно, что наш план, задуманный всего лишь как гипотеза, был претворен в жизнь с высокой степенью инженерной точности.
   Итак, взрывчатку и детонаторы разместили, где положено, проволоку подвели к батарее – все это Орм и Квик подготавливали своими руками в темном душном подземелье. Теперь требовалось заполнить камнями и замуровать туннель, не повредив при этом проволоку, чтобы газы, выброшенные при взрыве, не устремились по линии наименьшего сопротивления – по туннелю в гробницу царей. Пришлось пробить в скале небольшой канал для проволоки во избежание риска нечаянно оборвать ее.
   Произвести взрыв мы условились в ночь полнолуния, когда, как нам сообщили, основываясь на данных лазутчиков, в городе Хармаке состоится свадьба сладкоголосого египетского певца, то есть моего сына, с дочерью султана Барунга. Выбор пал именно на эту ночь, потому что султан заверил: пока не завершится праздник по случаю свадьбы, фанги не начнут войну против Мура. Меня вполне устраивало, что взрыв произойдет в ночь праздника, ведь это означало, что моего сына наверняка не окажется внутри идола. Удачным стечением обстоятельств было и то, что многие жрецы и воины фангов в ту ночь собирались покинуть сфинкс для участия в торжествах, а мы с товарищами не хотели лишнего кровопролития.
   Наступил решающий день. Оставалось лишь завалить туннель камнями и обломками скал, и около ста туземцев с самого утра без устали занимались этой работой. Провода провели в то помещение, где Фараон выгрыз Шадраху горло, и присоединили к электробатарее. Мы вчетвером сидели вокруг нее, как колдуны возле котла, в котором варится дьявольское зелье. Но в сложившихся обстоятельствах и в нашем положении нам было не до шуток. Похудевший и побледневший Орм вообще не мог ни есть, ни курить, ни разговаривать – мне с трудом удалось упросить его выпить немного местного вина. Он не нашел в себе сил пойти посмотреть, как заканчивают замуровывать туннель, и проверить целость проводов.
   – Адамс, сделайте это за меня, – прошептал он, – а у меня больше нет сил. Пусть будет, как будет.
   В полдень мы пообедали, Оливер улегся на кровать и крепко заснул. Около четырех часов пополудни туземцы под наблюдением Квика завершили замуровывание, сделав все, что требовалось, и их отпустили из подземного города по домам. Тогда мы с Хиггсом взяли светильники и пошли осматривать проложенные в неглубокой канавке провода на предмет их сохранности. Найдя их в полном порядке, мы вернулись в храм и у дверей столкнулись с Яфетом, который за все время строительства проявил себя самым положительным образом. Скажу больше: без помощи этого человека, которому беспрекословно подчинялись все горцы, нам, наверное, не удалось бы пробить туннель в отведенный срок. При тусклом свете ламп мы увидели, что Яфет чем-то напуган.
   – Что случилось? – спросил я.
   – Врач, – ответил он, – у меня есть слова, которые предназначены только для ушей капитана Орма. Проведи меня к нему.
   – Яфет, капитан спит, не надо его тревожить, – объяснил я ему.
   Но горец продолжал стоять на своем. Забеспокоившись, что дело неладно, мы вошли в небольшое помещение и разбудили Оливера. Он тревожно вскочил, решив, что в шахте случилось какое-то несчастье.
   – В чем дело? – спросил он, глядя на Яфета мутными глазами. – Фанги перерезали провода?
   – Нет, сын Орма, много хуже: я узнал, что принц Джошуа составил заговор и собирается увезти Вальду Нагасту.
   – Что?! Говори четко и подробно, – велел Оливер.
   – Господин, у меня есть родственник, только не спрашивай, как его зовут; так вот, он служит принцу Джошуа. Мы выпили с ним по чаше вина, и оно развязало ему язык. Он кое-что сообщил мне, и я ему поверил. Весь наш народ и сам принц хотят, чтобы вы разрушили идола фангов, поэтому хитрый Джошуа на время оставил вас в покое. Но он не такой дурак, когда это касается его шкуры и власти. Он знает, что будет, если вам удастся ваше дело, и боится, как бы абати из благодарности не потребовали возвести вас в ранг первых людей государства.
   – В таком случае он полный остолоп, – перебил горца Квик. – Абати вообще не понимают, что такое благодарность.
   – Он боится, – уклончиво продолжал Яфет, – что дочь царей осыплет вас, белых, своими милостями и особенно отличит одного из вас. – Тут Яфет понимающе посмотрел на Орма, и капитан, смутившись, отвел взгляд в сторону. – Принц обручен с Вальдой Нагастой и желает жениться на ней по двум причинам: во-первых, этот брак сделает его первым человеком в стране, а во-вторых, он уверил себя, будто любит ее и боится потерять. Поэтому он решился на хитрость.
   – На какую именно? – нетерпеливо спросил сержант, которого раздражала медлительность Яфета.
   – Не знаю, – ответил горец, – и не думаю, чтобы мой родственник был посвящен в планы Джошуа, иначе он поделился бы со мной. По его мнению, заговорщики увезут дочь царей в замок принца на одном из дальних концов озера, в шести часах верхом отсюда, и там принудят ее к обряду бракосочетания.
   – Понятно, – сказал Орм. – А когда это произойдет?
   – Опять-таки не знаю, господин. Все, что родственник по секрету шепнул мне, я решил передать тебе. Я пытался выяснить у него про время, но он ответил только, что, вроде бы, все это случится на другой день после ближайшей субботы.
   – До субботы еще целых пять дней, а значит, дело терпит, – со вздохом облегчения произнес капитан. – Твоему родственнику, Яфет, можно доверять?
   – Нет, господин, не особенно. Он брехун еще тот – все люди так считают.
   – Ладно, Яфет, спасибо за сведения, но можно было и не будить меня, а сообщить попозже. Ступай проверить, все ли в порядке в шахте, и возвращайся сюда.
   Яфет поклонился и вышел.
   – Что скажете об этой истории, друзья? – спросил Оливер, как только горец исчез.
   – Вранье, – пробурчал Хиггс. – На Востоке все любят чесать язык, и это одна из местных сплетен. Как не посплетничать о царице? – Он помолчал и взглянул на меня: – Вы, Адамс, со мной согласны?
   – Пожалуй, да, профессор. Если бы родственник Яфета в самом деле располагал информацией, он рассказал бы ему куда подробнее. Мой совет: давайте пока помалкивать об этом, и не дай бог хоть словом обмолвиться Македе. Зачем зря тревожить ее?
   – Конечно, – с готовностью согласился Орм. – Твое мнение, Квик? – обратился капитан к сержанту, который стоял в углу комнаты и сосредоточенно разглядывал пол.
   – Я здесь, капитан, – рассеянно ответил тот, выходя из задумчивости и вытягивая руки по швам. – Прошу прощения, господа, но я не согласен со всеми вами. Полагаю, все это вполне может оказаться правдой, потому как Яфет – парень хоть и глупый, но честный, а такие люди берутся за палку с нужного конца. Раз уж Яфет поверил родственнику и даже не постеснялся рассказать об этом господину Орму, значит, за этим что-то кроется, ведь дыма без огня не бывает.
   – Хорошо, я все понял. Допустим, ты прав, сержант. Что же нам следует предпринять? Дочери царей мы ничего говорить не будем, а я не могу покинуть свой пост раньше десяти часов вечера. Что ты там рисуешь? – Орм указал на пол, где Квик что-то чертил пальцем в пыли. – Что это такое?
   – План покоев госпожи Македы, капитан. Она обмолвилась вам, а я случайно услышал, что собирается лечь спать при заходе солнца, так как почти не спала прошлой ночью и хотела бы хорошенько отдохнуть накануне важных событий. Ее спальня вот здесь, так? Впереди другая комната, где спят ее служанки, а позади – высокая стена и ров, через которые во дворец не пробраться.
   – Я немного подправлю вас, сержант, – прервал его Хиггс. – Я получил у госпожи разрешение снять план ее дворца для научных целей: хочу включить его описание и зарисовки в свою новую книгу, которую напишу, когда мы вернемся в Англию. Так вот, впереди тянется небольшой коридор шириной в шесть футов и длиной в двенадцать, который ведет из помещения для стражи в личные покои дочери царей.
   – Совершенно верно, профессор, и в этом коридоре, если я не ошибаюсь, имеется поворот, так что два хорошо вооруженных человека могут засесть там и выдержать натиск целой толпы. Предположим, вы, профессор, и я отправимся в этот коридор и устроимся на ночь в комнате стражи, которая пока пустует, потому что охрана стоит у ворот дворца.
   – Вы собираетесь покинуть нас в такой ответственный момент? – недовольно спросил я товарищей.
   – Мистер Адамс, мы здесь больше не особенно нужны, все работы окончены, – начал убеждать меня Квик. – Капитан сам взорвет мину, а если у него не получится, то ни профессор, ни я не в состоянии помочь. Вы как доктор на всякий случай оставайтесь с капитаном, а Яфет пусть наблюдает за целостью проводов. Как вам мой план, друзья?
   – Сержант, вы лишаете меня возможности стать свидетелем такого грандиозного зрелища! Я мечтаю взобраться на вершину скалы и посмотреть, что произойдет, – ответил профессор.
   – Вы все равно ничего не увидите, мистер Хиггс, – вмешался Орм, – кроме разве что отблеска взрыва на небе. Пожалуйста, я вас прошу отправиться вместе с Квиком. Я согласен с тем, что не следует зря пугать Македу, но я волнуюсь за нее, а если вы возьмете под охрану ее покои, я буду уверен, что с ней все в порядке, и вы облегчите мне тяжелый груз ответственности.
   – Договорились, решено, – махнул рукой Хиггс, – мы сейчас же идем. Вот что, сержант, нам надо захватить с собой второй телефонный аппарат, поскольку капитану он больше не нужен. Проволоки нам хватит, чтобы дотянуть до дворца, и, если нам удастся настроить эту штуку, мы будем переговариваться и сообщать друг другу, какова обстановка.
   Через десять минут сержант с профессором собрали все необходимое. Квик подошел к Орму, стал по стойке смирно и отрапортовал:
   – К походу готов, господин капитан! Какие будут распоряжения?
   – Вы знаете свои задачи, сержант, – ответил Орм, нехотя отрывая взгляд от маленькой электробатареи, на которую он смотрел так, словно это живое существо. – Ровно в десять, то есть через два часа, я нажму эту кнопочку. Что бы ни случилось, операцию ускорить нельзя, иначе может погибнуть сын доктора, да и вообще число жертв увеличится. Шпионы донесли, что свадьбу начнут праздновать через три часа после восхода луны, не раньше. Итак, ровно в десять я нажму кнопку, а что произойдет дальше – знает только Бог. Если вдруг я через какое-то время не присоединюсь к вам, лучше будет, если вы придете сюда, – не исключена возможность какого-нибудь несчастного случая. Все, сержант, включайтесь в новую операцию. Звоните нам по телефону, если он будет работать, и ждите нас с доктором около половины одиннадцатого. Прощайте!
   – Прощайте, капитан, – ответил Квик, пожал Орму руку и, не говоря ни слова, взял лампу и вышел из комнаты.
   Что-то заставило меня пойти за ним, а капитан и профессор еще некоторое время о чем-то спорили. Мы с сержантом прошли ярдов пятьдесят по безмолвному, ужасному подземному городу, темные пасти которого зияли по обе стороны от нас, после чего Квик остановился и спросил:
   – Вы верите в предчувствия, доктор?
   – Нет, – ответил я как можно убедительнее.
   – Рад это слышать, а то у меня было сегодня дурное предчувствие: мне мнилось, что я больше никогда не увижу ни вас, ни капитана.
   – Глупости, сержант, – осердился я, – вы городите чушь. У вас расстроились нервы от переутомления при прокладке туннеля.
   – Да, наверное, доктор. Как бы то ни было, если вы вернетесь домой и привезете с собой немного золота, не забудьте про трех моих племянниц. Не говорите о моем предчувствии капитану, пока не закончится эта ночь, – не дай бог, он разволнуется, а ему сейчас нужно сохранять хладнокровие. Но если я действительно больше не увижу его, передайте ему, что Сэмюэл Квик благословил его перед смертью. Благословляю и вас, доктор, и вашего сына. Надеюсь, вы скоро свидитесь. Ой, сюда идет профессор. Прощайте.
   Через мгновение мы расстались, и я долго смотрел вслед Квику и Хиггсу, пока обе звездочки их ламп не растворились во мраке.

Глава XVI. Как Хармак прилетел в Мур

   Я возвращался в храмовую пещеру в угнетенном состоянии и мрачных раздумьях, ориентируясь по линии телефонной проволоки, моток которой профессор и сержант разматывали по мере того, как продвигались в сторону дворца. Я не верил в предчувствие сержанта и считал, что ему просто нужно хорошо выспаться и несколько дней отдохнуть. Однако его заключительные слова и тон, каким он их произнес, взвинтили мне нервы и разбередили душу. Я вошел в помещение, где в одиночестве сидел Оливер, – Яфета он отправил сторожить провода, поскольку очень тревожился за их сохранность.
   – Я переживаю за Македу, доктор, – признался он мне. – Что, если во всех этих сплетнях есть доля истины? Она хотела быть с нами, со слезами просила, чтобы ей позволили прийти сюда. Но я не согласился, чтобы она присутствовала здесь, когда я нажму кнопку, мало ли что? Только и жди какой-нибудь беды, ведь сотрясение почвы может вызвать обвал или нечто подобное. В общем, я ей не разрешил. Я бы советовал и вам долго не задерживаться в пещере. Лучше отправляйтесь во флигель и оставьте меня одного.
   – Нет, Оливер. Сегодня я ни за что вас не послушаюсь. Нельзя возлагать такое ответственное дело на плечи одного человека, даже очень сильного духом.
   – Спасибо, доктор. Думаю, ничего страшного со мной не случится. Не упаду же я в обморок? С чего бы это? Хотя я жалею, что мы не устроили так, чтобы произвести взрыв из флигеля дворца, а ведь мы могли бы изобразить такую штуку, присоединив телефонные провода к остальным.
   – Вас беспокоит что-то по технической части, Оливер?
   – Сказать по правде, я не уверен в батарее; аккумуляторы у нас новые, но слабенькие, потому что на них не лучшим образом повлияли климатические условия, и я усомнился, подействуют ли эти приборы на большом расстоянии, поэтому и решил произвести взрыв отсюда. Ой, телефон звонит. Значит, Хиггс и Квик дотянули моток и установили связь. Ответьте, пожалуйста.
   Я взял трубку и услышал бодрый голос профессора:
   – Алло, добрались благополучно. Мы сейчас в передней собственных покоев Македы. Дворец на удивление безлюден – всего один часовой. Говорит, что все, кроме дочери царей и нескольких ее служанок, из страха попрятались в городе.
   – А чего они боятся?
   – Что на дворец упадут обломки скал после взрыва.
   – Это вам часовой сказал? – спросил я с удивлением.
   – Ага. Он не хотел пускать нас во дворец и уверял, что мы действуем вопреки воле принца Джошуа, чтобы язычники не смели приближаться к частным владениям Вальды Нагасты.
   – А вы что?
   – Мы его не послушались, и он побежал жаловаться начальству.
   – Как там сержант? Что-то у него нынче неважное настроение…
   – Да ничего, вроде бы. Сидит в углу и что-то бормочет. Походит на впавшего в меланхолию разбойника. Разложил вокруг винтовки, револьверы, ножи. Алло! Подождите секундочку! – Последовала довольно долгая пауза, потом снова раздался голос Хиггса: – Все в порядке. Одна из служанок Македы услышала наши голоса и зашла узнать, кто здесь. Когда дочери царей доложат, что это мы, она наверняка нас навестит – так ее девушка сказала; еще она добавила, будто госпожа страшно взволнована, не спит и мечется туда-сюда.
   Хиггс оказался прав: не прошло и десяти минут, как телефон снова зазвонил, и на этот раз говорила Македа. Я тотчас передал трубку Оливеру и забился в дальний угол. Он долго беседовал с царицей, потом резко повесил трубку и указал на часы, лежавшие рядом с батареей:
   – Без пяти минут десять, пора.
   Эти последние пять минут показались нам веками. Мы сидели, словно каменные статуи, и каждый был погружен в собственные мысли, хотя, откровенно говоря, я утратил ясность сознания. Я лишь смотрел на циферблат, секундная стрелка которого в неверном свете лампы вырастала в моем воображении до невероятных размеров и металась от стены к стене. Орм начал обратный отсчет:
   – Пять, четыре, три, два, один – пуск! – И нажал кнопку батареи.
   Сию же секунду мощный утес содрогнулся над нами и массивный камень над входом в помещение, где мы сидели, упал и наглухо загородил единственную дверь. На некотором расстоянии от нас обрушивались другие камни и обломки скал, производя ужасный грохот. Я каким-то образом очутился на каменном полу, так как стул, на котором я сидел, выскользнул из-под меня. Потом последовал приглушенный шум, и одновременно с ним там, где воздух с самого сотворения мира был недвижен и спокоен, пронесся вихрь. Лампы погасли, спустя минуту опять раздался гул, как будто что-то огромное и тяжелое упало на поверхность земли вдалеке от нас. Наконец все успокоилось, и воцарились мертвая тишина и мрак.
   – Кончено, – произнес Оливер каким-то чужим голосом, который звучал слабо и отдаленно в окружавшей нас непроглядной тьме. – Хорошо ли, плохо ли, но кончено. Хотелось бы как можно скорее узнать, – продолжал он, точно рассуждая сам с собой, – какой урон полторы тонны азоимида нанесли старому сфинксу, но ничего не поделаешь, придется подождать: узнаем, когда сами увидим. Чиркните спичку, доктор Адамс, и зажгите лампы. Что такое? Слышите?
   Пока он говорил, откуда-то издали донеслись неожиданные звуки. Как ни слабы они были, мы догадались, что это ружейные выстрелы, раздававшиеся на большом расстоянии. Я ощупью нашарил в темноте телефонную трубку и приложил ее к уху. В мгновение ока все стало понятно. Из ружей стреляли возле другого конца провода, то есть из дворца, и эти залпы раздавались в нашей трубке. Совсем глухо, но отчетливо я расслышал голос Хиггса: «Сержант, еще один отряд!», а Квик закричал ему: «Стреляйте, профессор, да прицеливайтесь лучше, умоляю вас! Вы расстреляли всю обойму. Заряжайте, заряжайте быстрее! Вот новая. А! Этот черт ранил меня, но я тоже ему всадил по первое число – он больше никогда не будет метать копья!»
   – Что там такое? – воскликнул я. – На них напали, Квика ранили. Алло! Кто это? Македа, ты? Что у вас случилось? Не слышу! Громче! Она говорит: «Оливер, приходи, на меня напали слуги Джошуа». Капитан, она зовет вас на помощь, – успел я сказать Орму.
   Он вырвал у меня трубку, и в ту же секунду на том конце провода раздались крики и частые выстрелы, и связь оборвалась.
   – Македа! Македа! – орал он в трубку, но тщетно, – с таким же успехом можно призывать планету Сатурн… – Провод поврежден! – закричал он, швыряя трубку и хватая светильник, который Яфет только что зажег. – Скорее бежим туда! Их там убивают! – Он метнулся к выходу и тут же отступил при виде огромного камня, завалившего дверь. – Господи, кошмар, мы заперты! – проскрежетал он зубами. – Как теперь выбраться отсюда? Как?
   Он принялся бегать по пещере и прыгать на стены, подобно испуганной кошке. Трижды он подпрыгивал, пытаясь добраться до карниза, так как помещение не имело потолка, и трижды срывался и падал на каменистый пол. Я обхватил Орма поперек туловища и силой удержал на месте, хотя он отчаянно вырывался из моих рук.
   – Успокойтесь, – попросил я, – вы же не хотите расшибиться? Куда вы будете годны, если поранитесь или убьете себя? Делу это не поможет. Дайте мне подумать.
   Тем временем Яфет действовал на свой страх и риск. Он тоже слышал крики в телефоне и понял, в чем дело. Сначала он подбежал к огромному камню, загородившему выход, и попытался отодвинуть его, что, конечно, не удалось, – такую глыбу не сдвинул бы и слон. Тогда Яфет немного отступил и внимательно осмотрел камень.
   – Я думаю, врач, – обратился он ко мне, – на этот камень можно влезть, только ты помоги мне.
   Он указал на массивный стол, на котором стояла электробатарея. Мы подтащили его к выходу, и Оливер, поняв намерение горца, вскочил вместе с ним на столешницу. Потом по указанию Яфета капитан уперся лбом о камень и сделал то, что школьники называют «козлом», а горец влез ему на плечи. Цепляясь пальцами за неровности камня, Яфет по спине Оливера взобрался наверх и очутился на карнизе стены в двадцати футах над полом. Остальное не представляло трудности. Яфет скинул свое полотняное платье, скрутил из него веревку и спустил нам. С ее помощью меня подняли наверх, а потом мы оба втащили Оливера, который, не говоря ни слова, перекинулся через стену, повис на вытянутых руках Яфета и спрыгнул вниз. Настала моя очередь. Я спускался долго и неуклюже – возраст, что поделаешь! – и, наверное, разбился бы, если бы Оливер не подхватил меня. Наконец Яфет соскочил со стены и мягко, как кошка, опустился на землю. До этого он успел передать нам лампы, и через секунду они уже горели, а мы мчались по обширной пещере.
   – Осторожнее! – кричал я. – Тут могут валяться обломки скал.
   Я был прав. В то же мгновение Оливер зацепился ногой за камень и упал, сильно ударившись. Он тотчас вскочил, но дальше мы уже не могли бежать с прежней скоростью: кругом валялись сотни тонн скал и камней, рухнувших с потолка и преграждавших нам путь. Кое-как мы добрались до пограничного отверстия и в ужасе остановились: струя воздуха, образовавшаяся при взрыве, не нашла выхода и теперь стремительно катила перед собой обломки скал, которыми был завален весь угол пещеры.
   – Мы в каменном мешке! – в отчаянии закричал Оливер.
   Но Яфет с лампой в руке уже прыгал с камня на камень и вскоре позвал нас, чтобы мы следовали за ним.
   – Здесь есть проход, только он очень опасен, – предупредил горец и указал на дыру в стене.
   С огромным трудом, ежесекундно подвергаясь смертельной опасности вследствие того, что камни еле держались, мы наконец-то выбрались в первую шахту и бросились вперед. Мы боялись, что массивная деревянная дверь, ведущая в пещеру, завалена камнями, а мы понимали: наших слабых сил ни за что не хватит, чтобы расчистить себе путь. К счастью, наши страхи оказались напрасными: порывом ветра дверь сорвало с петель, и она лежала, разбитая в щепы, – проход был свободен.
   Промчавшись по безлюдному и погруженному во мрак дворцу, мы влетели в первую попавшуюся комнату и заметили следы разыгравшейся здесь трагедии – свежие пятна крови на полу. Оливер едва успел указать на них, как из темноты выскочил какой-то человек, как козел из-за куста, и метнулся прочь от нас, зажимая рукой бок, по-видимому, раненый. Мы добежали до коридора, который вел в покои дочери царей, и замерли в ужасе: он был завален телами мертвых и умирающих людей. Один из них, как я заметил, – в отчаянные минуты всегда бросаются в глаза такие детали, каких в обычной жизни просто-напросто не видишь, – сжимал в руке провод нашего полевого телефона. Злодей, наверное, дернул и оборвал его в предсмертной агонии в тот самый миг, когда Оливер пытался докричаться до Македы.
   Мы вбежали в переднюю, освещенную несколькими лампами, и нашему взору предстала картина, которую я не забуду до конца своей жизни. Повсюду валялись трупы абати в одеждах тех цветов, которые носила личная свита принца Джошуа. Позади них на стуле сидел сержант, буквально истыканный стрелами. В моем сознании намертво запечатлелась одна из них: она торчала у Квика в плече, откуда сочилась ярко-алая кровь. Македа, растерянная и бледная как полотно, зачем-то прикладывала к голове сержанта мокрое полотенце, но как выглядела эта голова и какие на ней были раны, я не берусь описывать, хотя я врач и привык к самым тяжелым патологиям. По стене сползал тяжелораненый Хиггс, весь в крови и почти без сознания. Подле дочери царей стояли две или три служанки, но толку от них не было никакого: они не помогали своей госпоже, а только рыдали и заламывали руки. Мы замерли, увидев это зрелище, и никто из нас не издал ни звука, потому что мы утратили дар речи.
   Умирающий разлепил глаза, поднял руку, на которой зияла глубокая рана от удара мечом, поднес ее ко лбу, словно желая заслонить свет, – я в мелочах запомнил это движение – и взглянул на нас из-под ладони. Он пошевелился на стуле, дотронулся до горла, чтобы показать, что не способен говорить, поклонился Орму и указал на Македу, после чего торжествующе улыбнулся и умер. Так славно окончил свои дни сержант Квик! Что случилось дальше, я помню смутно. Кажется, Оливер и Македа заключили друг друга в объятия, после чего она выпрямилась и сказала, указывая на тело умершего:
   – Твой друг – герой. Он показал всем нам пример, как нужно умирать. Ты, сын Орма, должен вечно чтить его память, потому что он спас меня от худшего, чем смерть.
   – Что здесь произошло? – спросил Оливер у Хиггса, который, опустившись на пол, немного отдышался и открыл глаза.
   – Сначала все шло неплохо, – ответил тот, – я говорил об этом доктору по телефону. Потом вы долго беседовали с Македой, и все это время у нас тоже все обстояло благополучно. Ровно в десять часов мы услышали взрыв и уже собрались пойти посмотреть, что случилось, как явился Джошуа с известием, что идол Хармака разрушен, и с требованием, чтобы «из государственных соображений и в целях личной безопасности» – так он выразился – Вальда Нагаста немедленно покинула Мур и сопровождала принца в его собственный замок.
   – Я категорически отказалась исполнить это, – произнесла Македа.
   – Да, – продолжал профессор, – но Джошуа кричал и настаивал, и я попросту выставил его за дверь. На какое-то время он исчез, но через несколько минут из коридора в нас полетела туча стрел, сюда ворвались какие-то типы, кричавшие: «Смерть язычникам! Спасайте дочь царей!»
   – Эти типы – люди из личной свиты Джошуа, его телохранители, – пояснила Македа.
   – Мы начали стрелять и перебили уйму злодеев, но Квика успели основательно изрешетить. Абати нападали на нас трижды, и мы отбивали их натиск. Наконец у нас закончились патроны и остались только револьверы, которые мы тоже разрядили во врагов. Они на мгновение попятились, но затем двинулись на нас снова – их тут несметное полчище, а нас всего двое.
   – А сержант? – спросил Оливер.
   – Квиком как будто овладело безумие. Когда вышли все патроны, он схватил меч какого-то мертвого туземца и бросился на толпу, ревя, как бык. Разбойники били его мечами, кололи копьями, поливали стрелами, но он все-таки сумел оттеснить их из коридора. В итоге они удалились, а сержант свалился. Мы с Македой позвали женщин и усадили его на стул, но что толку? Его уже было не спасти. Тут подоспели вы. Мир праху его! Если на свете существуют герои, то имя одного из них – Сэмюэл Квик.
   Профессор отвернулся, поднял на лоб синие очки, которые никогда не снимал, и вытер влажные глаза рукой. Мы с горечью подняли тело сержанта и по просьбе Македы перенесли его в ее опочивальню, уложив на кровати. Вальда Нагаста настояла на том, что человек, отдавший за нее жизнь, должен лежать в ее покоях, а не на полу в грязной комнате. Я принес воды и обмыл лицо сержанта, и оно показалось мне красивым и умиротворенным. Потом я перевязал раны профессора, которых было несколько: от удара мечом на голове, от стрелы на лице и от копья на бедре – к счастью, ни одна из них не внушала опасений за жизнь Хиггса. Затем мы решили держать военный совет.
   – Друзья мои, – начала Македа, опираясь о руку своего возлюбленного, – вам нельзя тут задерживаться. Вы даже не осознаете, насколько это опасно! План моего коварного дяди пока не удался, потому что сержант и профессор отчаянно сопротивлялись, но это ничего не значит. Джошуа соберет новые силы и вскоре вернется сюда с многотысячным войском. Он – главный военачальник Мура, ему подчиняются все воины, которых он непременно настроит против белых язычников. Абати боятся его и пойдут за ним, и тогда… Мне страшно подумать!
   – Что ты сама намерена делать? – спросил Орм. – Бежать из Мура?
   – Я готова, но не знаю, как это сделать, – ответила она со слезами на глазах. – Туннель охраняют люди Джошуа, у выхода нас подстерегают фанги. Абати ненавидят вас, друзья мои, а теперь, когда вы взорвали Хармака, они тем более захотят убить вас, потому что вы выполнили свою задачу и больше им не нужны. Зачем я призвала вас в эту неблагодарную страну?! Это я, я одна во всем виновата!
   Македа зарыдала, а мы недоуменно поглядели друг на друга. Яфет, все это время наблюдавший за происходящим, бормоча молитвы за Квика, которого он очень любил, подошел к дочери царей и распростерся ниц перед своей повелительницей.
   – О Вальда Нагаста, – обратился он, – выслушай своего верного слугу. Всего в трех милях отсюда, близ устья туннеля, стоят пятьсот горцев, которые терпеть не могут принца Джошуа и его приближенных. Беги к ним, госпожа. Они повинуются мне, ведь ты назначила меня начальником над ними, и станут защищать тебя до последнего человека.
   Македа вопросительно взглянула на Оливера.
   – Яфет дает тебе хороший совет, – сказал он. – Что бы ни случилось, среди горцев нам не будет хуже, чем здесь, в этом неукрепленном месте. Вели своим служанкам принести плащи, чтобы мы завернулись с головой, и пойдем, не теряя времени.
   Через пять минут мы перешли через подъемный мост за неохраняемыми боковыми воротами дворца и смешались с толпой, заполнявшей главную площадь. Нас никто не узнал, и мы обратили внимание на то, что мужчины, женщины и дети, собравшиеся на площади, стрекотали, как сороки, и указывали на огромный утес позади дворца. Мимо проезжал конный отряд, прокладывая дорогу сквозь толпу, и мы поспешили ненадолго скрыться в тени какого-то здания. Здесь мы обернулись и взглянули на утес, чтобы понять, что именно привлекало внимание толпы. В это мгновение луна выглянула из-за облаков, залила светом окрестности, и мы увидели зрелище, которое наполнило трепетом наши сердца. Утес, как обычно, возвышался над городом футов на полтораста, но теперь на его заостренной к небу вершине восседала, глядя сверху на Мур, голова львиноподобного сфинкса, идола фангов.
   – О! – в священном страхе воскликнул Яфет. – Прорицание сбылось: голова Хармака прилетела в Мур и заснула здесь, над равниной.
   – Она не сама сюда прибыла, а мы ее прислали, – с гордостью прошептал Хиггс.
   – Да, – вмешался я, – там, в пещере, мы ощутили толчок, когда голова идола упала на утес.
   – Не знаю, какая сила принесла сюда голову Хармака, – сказал Яфет, которого сбило с толку все увиденное. – Я уверен в одном: пророчество осуществилось, Хармак пришел в Мур, а туда, где находится священный бог, должны последовать за ним все фанги.
   – Все к лучшему в этом лучшем из миров, – философски заметил Хиггс. – Ой, погодите, друзья, мне ведь нужно зарисовать эту голову. А обмерить ее никак нельзя? Я собираюсь написать о ней книгу.
   Македа вся дрожала, поскольку считала появление над Муром головы сфинкса дурным предзнаменованием, а Оливер молчал, опасаясь той реакции, которую может вызвать у абати сбывшееся пророчество. Мы осознали, что беспокойство Орма не напрасно, когда прислушались к разговорам в гудящей толпе: нас, язычников, всячески проклинали, утверждая, что мы не уничтожили идола фангов, как обещали, а лишь помогли ему перелететь в Мур, и теперь вслед за ним явятся фанги и истребят всех абати.
   – Какое счастье, – сказал я, когда мы вдоволь насмотрелись на это необычное зрелище, – что Хармак не пролетел немного дальше и не упал на дворец!
   – Наоборот, жаль, что этого не произошло, – прошептала Македа со слезами в голосе, – тогда я по крайней мере освободилась бы от всего, что так меня угнетает. Вперед, друзья, пока нас не узнали!

Глава XVII. Судилище и изгнание

   Чтобы добраться до горцев, стоявших возле устья туннеля, нам пришлось сначала пройти через лагерь, где располагалось вновь набранное войско абати, и это вынужденное путешествие воочию продемонстрировало нам то, о чем мы не узнали бы ни из каких рапортов и донесений, а именно безволие и деморализацию целого народа. Там, где полагалось стоять часовым, не было ни одной души – посты никто не охранял; солдаты играли в кости или бранились друг с другом, денщики, рассевшись на камнях, пили пиво или вино, а офицеры молодцевато прогуливались, болтали с женщинами и хохотали. Мы пересекли довольно обширную территорию, причем нас никто ни разу не остановил и не поинтересовался, кто мы такие, и добрались до отряда горцев. В него входили в большинстве своем бедные люди, селившиеся по отрогам гор, окружавших долину Мура; эти люди имели мало общего со своими зажиточными соплеменниками из долины. Борясь за существование, горцы, в отличие от равнинных жителей, сохранили больше человеческих доблестей, они отличались отважностью и стояли друг за друга горой.
   Едва ступив за черту, где начинался их лагерь, мы ощутили разницу между ними и теми абати, которые жили в Муре. Нас немедленно задержал патруль. Яфет что-то шепнул на ухо старшему часовому, и тот внимательно поглядел в нашу сторону. Потом он поклонился закутанной в плащ дочери царей и повел нас туда, где начальник дежурного отряда и его воины сидели у огня и разговаривали. По знаку или слову Яфета начальник, седобородый старик, приподнялся и сказал:
   – Просим прощения, но вы должны показать нам свои лица. – Македа откинула капюшон длинного плаща и повернулась так, чтобы свет луны озарял ее лицо, после чего старик опустился перед ней на колени и спросил: – Что повелишь, о Вальда Нагаста?
   – Собери своих воинов, я буду говорить с ними, – ответила она и присела на скамью у огня, а мы втроем и Яфет стали за ее спиной.
   Вскоре горцы окружили нас со всех сторон. Их было более пятисот человек. Македа влезла на скамью, на которой до этого сидела, сбросила плащ, чтобы все видели ее лицо, освещаемое огнем костра, и, обратившись к воинам, сообщила им о нападении на нее свиты принца Джошуа. Она объяснила, что принц хотел взять ее в плен и силой увезти в свой замок, но между его телохранителями и белыми людьми, которые защищали дочь царей, произошло сражение, и Джошуа был вынужден временно отступить. Македа эмоционально рассказала о подвиге сержанта Квика, который отдал жизнь за нее, о том, как капитан Орм и его товарищи, исполнив свое обещание, разрушили идола фангов. В заключение Вальда Нагаста попросила у горцев защиты от Джошуа и тех ее врагов, которые действовали с ним заодно и замышляли против нее всяческое зло.
   – Мы готовы защищать тебя, владычица! – раздалось из толпы. – Приказывай, что нам делать!
   Македа поблагодарила всех присутствующих и отпустила их, оставив только главных военачальников, и долго совещалась с ними. Некоторые из них предлагали немедленно разыскать Джошуа и напасть на него.
   – Раздави голову гадюке, и ее хвост скоро перестанет шевелиться, – справедливо заметил один из вождей, и мы, трое европейцев, согласились с ним, однако дочь царей воспротивилась.
   – Нет, – заявила она, – я не хочу развязывать гражданскую войну, зная, что внешние агрессоры – фанги – уже стоят у ворот Мура, – и тихо прибавила, обращаясь к нам: – Храбрецов у меня слишком мало, а у Джошуа худо-бедно – несколько тысяч воинов.
   – Что же нам делать? – спросил Орм.
   – Вернуться вместе с гарнизоном горцев во дворец и объединенными силами защищаться от врагов.
   – Как скажешь, Македа, – устало ответил капитан, – для нас все пути приемлемы.
   – Да, – подтвердил Хиггс, – и чем скорее мы пойдем, тем лучше: у меня начинает сильно болеть нога, и мне очень хочется спать.
   Македа отдала военачальникам отрядов необходимые распоряжения, и те, не теряя ни минуты, направились в свои подразделения, чтобы начать подготовку к снятию с лагеря и выступлению в поход. Дальше произошло событие, которое я считаю самым счастливым в своей жизни, но расскажу обо всем по порядку. Итак, я, уставший, сидел на скамье, ожидая приказа выдвигаться, лениво поглядывал на Оливера и Македу, о чем-то беседовавших неподалеку, и пытался растолкать Хиггса, который сидел рядом со мной и засыпал каждые полминуты. Внезапно я услышал шум и при ярком лунном свете увидел, что несколько воинов абати ведут к нашему лагерю какого-то человека. Я вгляделся в одежду солдат и понял, что это караульные нижних ворот ущелья, ведущих в Мур.
   Я не обратил на данный факт особого внимания, решив, что караульные, вероятно, захватили шпиона – наверняка из числа фангов. Однако ропот изумления, раздавшийся вокруг, убедил меня: случилось нечто неординарное. Мимо меня проследовала группа горцев, направляясь к тому неизвестному, кого я принял за шпиона. Из любопытства я встал со скамьи и пошел вслед за ними, чтобы лучше рассмотреть, кого привели, но мне не удалось это сделать, так как незнакомца заслонили горцы. Я уже собирался вернуться на место, как вдруг толпа раздалась, и несколько горцев почему-то поклонились мне с выражением крайнего изумления на лицах.
   Я посмотрел на пленного: высокого крепкого юношу в праздничной одежде, с тяжелой золотой цепью на шее – и с удивлением подумал, что ему здесь нужно. Он тоже взглянул на меня, и луна осветила его темные глаза, удлиненное лицо с острой темной бородкой и все его красивые черты. Я обмер и чуть не разрыдался. Это был мой сын Родрик, которого уже через мгновение я сжимал в своих объятиях, а он – меня.
   Нет смысла подробно описывать все, что произошло дальше. Окруженные отрядом горцев, мы с друзьями и дочерью царей пробились во дворец, несмотря на сопротивление войска Джошуа. На главной площади Мура нам пришлось выдержать настоящий бой, но мы победили. Приблизившись к дворцу, мы увидели, что та галерея, где располагались личные покои Вальды Нагасты, охвачена пламенем. Из-за царившей в стране неразберихи охранять резиденцию владычицы стало некому, и то ли вследствие неосторожности, то ли по причине поджога во дворце вспыхнул пожар. Македе было не жаль своих вещей, даже самых ценных, единственное, о чем она и все мы сокрушались, – что в огне сгорело тело бедняги Квика, ведь, спешно покидая покои царицы, мы не успели похоронить своего товарища.
   Мы разместились в уцелевшем от пожара крыле здания, чтобы немного отдохнуть, но провизия у нас закончилась. Почти трое суток войско Джошуа не приближалось к нам, но на четвертый день принц приказал своим людям поджечь остатки дворца стрелами, к которым привязали куски горящей пакли. В это время мы уже голодали, дворец пылал, как факел, и горцы, не привыкшие сражаться в городских условиях и тем более выдерживать осаду зданий, начали роптать, часть из них погибла, а другие сбежали обратно в свой лагерь. Во дворце, вернее, за его оградой, потому что здание полностью выгорело и превратилось в груду развалин, остались шестеро: Македа, Оливер, Хиггс, я, Родрик и Яфет. Мы взяли с собой лампы, вечером скрылись в подземном городе, а вход в него завалили камнями.
   Три дня мы провели, мучаясь голодом и в полном мраке, поскольку масло в лампах скоро закончилось. Оливеру каким-то образом удалось сохранить горсть-другую сухарей, и он иногда предлагал их Македе, но она отказывалась питаться в одиночку в условиях, когда все голодают, и мы из жалости к ней делали вид, будто тоже посасываем сухари, а на самом деле лишь подбирали крошки и пили воду из источника. К счастью, воды было достаточно, иначе мы долго не протянули бы. Яфет, лишившись поддержки горцев, очень переживал, сделался агрессивным, а однажды, пока мы спали, по известным ему тайным коридорам сбежал из подземного города, вернулся в Мур и выдал нас Джошуа, который страшно удивился, так как был уверен, что никого из нас уже нет в живых. Хотя абати и не нашли наших обгорелых трупов на пепелище во дворце, они думали, что, скрывшись в пещере, мы умерли там от голода.
   Как за нами пришли, кто именно и сколько было этих людей, я не помню. Мы, пятеро, к тому времени уже еле переставляли ноги от истощения и периодически впадали в забытье. Очнулся я в какой-то светлой комнате, куда слуги вскоре принесли сначала жидкий суп, а потом немного мяса. Я увидел, что Оливер, Птолеми и Родрик живы и находятся здесь же, но Македы с нами не было; где она и что с ней стало, мы не знали, а слуги не вступали с нами ни в какие разговоры. Мы приготовились к страшной смерти, потому что слышали через окно, как возле здания бесновалась разъяренная толпа абати, требовавшая выдать нас на расправу всему народу, – нас, вероятно, собирались забить камнями или разорвать на куски. Слуги бросали на нас не просто враждебные, а зверские взгляды и не скрывали своей ярости, и нас удивляло только, как они до сих пор не зарезали или не отравили нас.
   Но это были еще не все испытания, выпавшие на нашу долю. Главный удар ждал нас впереди. Когда мы немного окрепли, нам объявили, что вскоре мы предстанем перед верховным судилищем, которое возглавит Вальда Нагаста. Это известие поразило нас, как громом, и повергло в шок: в самом кошмарном сне нам не могло присниться, что уважаемая и обожаемая нами дочь царей способна на такое предательство.
   Настал день суда. Нам велели выстроиться друг за другом и идти цепочкой. Целый отряд воинов окружал нас со всех сторон, чтобы защитить от фанатичной толпы, изрыгавшей проклятия и готовой растерзать нас прямо на месте. Перед тем, как мы двинулись в путь, – мы считали, что в последний, – я дал своим друзьям и сыну по таблетке сильнодействующего яда, который всегда носил с собой в кармашке исподнего белья, и велел проглотить эту пилюлю, если вдруг нас решат пытать: таблетка разом прекратила бы все наши мучения.
   Абати, как видно, уже оправились от страха перед фангами, и улицы были заполнены возбужденными, злорадствующими толпами – такое впечатление, что местные жители забросили все свои земледельческие работы и их занимали только белые язычники. Нас привели в залу суда, где собрался весь государственный совет, включая Джошуа и Македу, восседавшую на троне в новом пышном платье, расшитом звездами, и с таким же украшенным звездами покрывалом на голове. Мы поклонились ей, но дочь царей не ответила на наше приветствие. Стражники, сопровождавшие нас с обнаженными мечами, указали нам места на позорной скамье. Раздались возмущенные крики собравшейся публики, и всеобщий гул долго не унимался. Наконец Вальда Нагаста сделала знак рукой, водворяя тишину.
   Толстый туземец, которого мы приняли за прокурора, взошел на возвышение и начал обвинительную речь. Из нее мы узнали, что, поступив на службу к народу абати, изменническим образом воспользовались своим положением, чтобы разжечь в стране гражданскую войну, в которой погибла едва ли не четверть населения. Именно мы, а конкретно: сын Орма, инженер; Адамс, врач; ученый язычник Синие окошки и ныне покойный сержант Квик – повинны в гибели тысяч людей, многих из которых мы застрелили своими руками из собственного оружия. Кроме того, мы виновны в том, что сожгли дворец дочери царей, и самое страшное наше преступление – мы посягнули на священную особу Вальды Нагасты, правительницы абати. Воспользовавшись ее доверием, мы похитили ее, силой увлекли в пещерный город и несколько дней принудительно удерживали там, и только благодаря нашему бывшему сообщнику Яфету, ныне полностью раскаявшемуся в своих грехах, дочь царей была обнаружена в страшном подземелье, спасена от голодной смерти и возвращена своему народу. Слушая эту наглую клевету, местами переходящую в полный бред, я радовался только одному: в обвинении ни слова не говорилось о преступной любви Орма к Македе.
   Прокурор громогласно закончил свою речь и спросил нас, согласны ли мы с тем, в чем нас обвиняют. Оливер встал и от лица всех нас ответил, что мы действительно сражались с врагами и убивали людей, что вынуждены были скрыться в пещере, но по поводу всего остального дочь царей сама знает правду и может высказать ее, если сочтет нужным. Последние слова капитана утонули в яростных воплях зрителей.
   – Что вы спрашиваете этих белых собак? – вскочив с места, закричал какой-то толстый вельможа из первого ряда. – Мы достаточно наслушались их мнений и советов. Они довели страну до края пропасти! Всем и так понятно, что они виновны! Смерть им! Самая лютая!
   Прокурор и несколько судей подошли к трону, окружили Македу и принялись советоваться с ней. Как я и предполагал, совещание продлилось недолго. Судьи снова заняли свои места, и дочь царей подняла руку. Воцарилась зловещая тишина. Вальда Нагаста заговорила холодным, отстраненным голосом.
   – Язычники, – обратилась она к нам, – вы признали свою вину по всем пунктам, даже в части того, что похитили меня и силой заставили пойти с вами в подземный город. Вы полагаете, что я – залог вашей неприкосновенности?
   Мы слушали ее, совершенно потрясенные, как будто впервые видели эту женщину. Никто из нас не проронил ни слова.
   – За это, – продолжала Македа, – вы достойны того, чтобы вас приговорили к лютой смерти. Но в моей власти сохранить вам жизнь, и я вас не казню. Я повелеваю, чтобы сегодня же вы и все ваше имущество, оставшееся в пещерном городе и других местах, вместе с верблюдами и вашей поклажей были выдворены из Мура. Если кто-либо из вас посмеет вернуться сюда, его без суда немедленно предадут в руки палачей. Я приняла решение помиловать вас, потому что при вашем прибытии сюда с вами было заключено определенное соглашение, вы принесли присягу, и, хотя вы глубоко виноваты передо мной, я не желаю, чтобы на славное имя народа абати пала хотя бы тень подозрения в каком-либо беззаконии. Убирайтесь, странники, и чтобы мы никогда больше не видели ваших лиц!
   Толпа заволновалась, раздались крики:
   – Нет! Ты что, Вальда Нагаста?! Зачем ты их отпускаешь?! Им надо перерезать горло! Сбросить в пропасть! Замуровать в пещере! Нет такой смерти! Вели их убить!
   Македа подняла руку, но шум затих не сразу, – трудно было усмирить это стадо озверевших двуногих, по сравнению с которыми хищники в львиной пещере казались безобидными котятами. Когда воцарилась тишина, дочь царей заговорила снова:
   – Благородные и щедрые абати! Я знаю, что все вы – добрые люди. Я прошу вас согласиться помиловать язычников. На свете существуют дальние страны, о которых вы, может быть, не слышали. Но там живут народы, которые почитают себя не менее славными, чем мы с вами. Я думаю, вы не захотите, чтобы в этих землях вас, абати, сочли жестокими и нецивилизованными. Рассудите же здраво: мы, великий народ, сами призвали этих гнусных псов, чтобы затравить для нас дичь – львиноголового зверя, которому поклоняется племя фангов. А значит, по справедливости говоря, эти язычники выполнили нашу волю. Поэтому не мешайте им бежать прочь с той костью, которую они заслужили. Мы – богатые люди, нам не жаль лишней кости для собак, не правда ли? Для нас главное – чтобы нашу священную землю не обагрила кровь псов-язычников.
   – Ладно, пусть идут! Швырните им кость! – раздались крики. – Привяжите эту кость к их хвостам, и пусть бегут с ней!
   – Так и будет, мой народ! Я обещаю. А теперь, раз мы покончили с этими псами, вот что я хочу сказать всем вам. Наверное, вы думали или до вас доходили сплетни, будто я, как женщина, увлеклась этими чужаками, а в особенности одним из них. – Она в упор посмотрела на Оливера. – Слушайте и запоминайте. Есть такие псы, которые не хотят служить хозяину, пока их не погладишь по шерстке и не потреплешь по загривку. Я гладила этого язычника по шерстке, потому что он умный и знающий пес, который умеет много такого, чего мы с вами, трудолюбивый мирный народ, не умеем – например, взрывать скалы, разрушать идолов и стрелять из смертоносных ружей. Неужели кто-то из вас, абати, в самом деле вообразил, будто я, потомок древней крови царя Соломона и Македы, царицы Савской, я, дочь царей, могла даже помыслить о том, чтобы отдать свою руку и сердце язычнику, который пришел сюда ради золота? Неужели вы поверили в то, что я, торжественно обрученная с принцем Джошуа, своим высокородным дядей, хотя бы на мгновение предпочла своему знатному жениху этого чужеземца?
   Она бросила на Орма высокомерный взгляд, а он сделал движение, как бы желая что-то сказать, но раньше, чем он успел открыть рот, дочь царей снова заговорила:
   – Знайте же, что все это я сделала ради спасения своего народа. Пользуясь удобным случаем, приглашаю всех членов государственного совета и весь свой двор на наше с принцем бракосочетание, которое состоится завтра вечером. По древнему обычаю, я разобью свой бокал о бокал того мужчины, кто уже следующей ночью будет моим супругом.
   Поднявшись с трона, она трижды поклонилась публике, после чего протянула руку Джошуа. Он встал, надувшись, как петух, взял ее пальцы, поцеловал их и пробормотал несколько слов, которые мы не расслышали. Толпа зашумела, ликуя, и едва начала успокаиваться, как вдруг раздался звонкий молодой голос Оливера Орма.
   – Госпожа, – произнес он холодным, печальным тоном, – мы, «язычники», слышали твои слова. Мы благодарны тебе за то, что ты признала наши услуги, а именно разрушение идола фангов, которое стоило нам немалых трудов. Мы также благодарим тебя за то, что в награду за нашу службу ты позволяешь нам уехать из Мура, и даже с нашими вещами, хотя в твоей власти было бы предать нас пыткам и смерти. Это блестящий образчик щедрости – и твоей, и всего народа абати. Мы никогда не забудем этого и обещаем рассказывать об этом во всех землях, какие нам еще доведется посетить. Мы надеемся также, что дикари фанги, видя перед собой твой замечательный пример, наконец-то поймут, что истинное величие и благородство заключается не в войнах и богатствах, а в сердцах людей. Позволь, Вальда Нагаста, обратиться к тебе с последней просьбой: еще раз увидеть твое лицо, чтобы убедиться, что это действительно ты говорила с нами, а не какая-нибудь из твоих подданных, которая скрылась под твоим покрывалом. Если это и в самом деле так, то я хочу увезти в своей душе образ выдающейся правительницы, преданной своему народу и великодушной к своим гостям, какой ты выказала себя здесь сегодня.
   Дочь царей выслушала его и откинула покрывало. Я замер на месте, увидев почти незнакомое мне лицо. Нет, не подумайте, это была Македа, но, боже мой, как она изменилась! Ее лицо утратило прежние краски и сделалось землисто-бледным, глаза сверкали, как угли, бесцветные губы вытянулись в ниточку, что придавало ее лицу какое-то змеиное выражение, одновременно насмешливое и страдальческое. Оно так подействовало на меня, что навсегда врезалось в мою память. Признаться, я не сумел прочесть на этом лице ничего другого, как только то, что эта женщина была насквозь лживой и ее угнетала собственная лживость. Я не понимал, чем в данную минуту гордилась эта женщина: своим искусством убедить меня и сотни людей, собравшихся в зале, в своей лживости и порочности?
   На мгновение их с Оливером взгляды встретились. Он смотрел на дочь царей с разочарованием, тоской и отчаянием, но в ее глазах я не прочел никакого живого выражения, а лишь высокомерие и насмешку. Потом, сложив губы жесткой подковой, она со смешком опустила покрывало, отвернулась к Джошуа и заговорила с ним. Несколько мгновений Оливер стоял, как соляной столб, и не мог даже дышать, так что Хиггс, увидев его помертвевшее лицо, шепнул мне:
   – Какой ужас, старина Адамс! Лучше бы мне вернуться в львиную пещеру: право, львицы мне милее некоторых женщин.
   Внезапно я заметил, как рука Оливера потянулась к тому месту, где он обычно носил кобуру с револьвером, но оружия при нем, конечно, не было. Потом он пошарил по карманам сюртука, нашел таблетку яда, которую я ему дал, и поднес ее ко рту. Но в то мгновение, когда она коснулась его губ, мой сын Родрик, стоявший рядом с капитаном, вышиб ее у него из пальцев и, встав на нее ногой, раздавил в порошок. Оливер вскинул руку, словно для того, чтобы ударить Родрика, но не донес ее, опустил на середине пути и, не издав ни звука, без чувств упал на пол. От меня не укрылось, что, когда Македа заметила это, по ее телу пробежала дрожь, а пальцы так сильно стиснули ручки трона, что побелели. Но она не подала виду и бесстрастно произнесла, словно изрекала высшую истину:
   – Сын Орма лишился чувств вследствие расстройства нервов. Я полагаю, это оттого, что он недоволен вознаграждением. Унесите его, пожалуйста. Пусть его товарищ, доктор Адамс, поможет ему. Начальники стражи! Когда сын Орма придет в себя, выведите всех четверых из Мура, как я повелела. Оружие вернуть им только у выхода из ущелья – это мой приказ, поняли? Распорядитесь выделить им в дорогу достаточно провианта, чтобы никто потом не упрекнул меня и народ абати, что мы помиловали язычников, но позволили им умереть с голоду у наших ворот.
   Она махнула рукой, показывая, что заседание окончено, встала со своего трона и удалилась в сопровождении слуг, военачальников и всей свиты. Нас окружили стражники и повели в то помещение, где содержали до суда. Оливера несли на носилках четверо солдат. Толпа, через которую мы проходили, осыпа́ла нас бранью, насмешками и оскорблениями. Через полчаса мне удалось привести Оливера в чувство, он приподнялся на постели, выпил немного воды и спокойно сказал:
   – Вы всё видели и слышали, друзья, и объяснять мне вам нечего. Об одном прошу: никогда не говорите со мной об этой женщине и не упрекайте ее. У нее, наверное, имеются веские причины вести себя подобным образом, к тому же она воспитана иначе, чем наши английские леди, и у нее совсем другие понятия о чести. Не надо ее осуждать. Это я, испытывая к ней сердечные чувства, вел себя, как последний идиот, – вот и пожинаю плоды своей глупости, точнее, уже пожал. Давайте поедим, ведь мы не знаем, когда нам снова придется насладиться хорошим обедом.
   Мы ничего не ответили ему, а Родрик, как я успел заметить, отвернулся, чтобы скрыть улыбку, которая тогда сильно удивила меня. Едва мы поели, в комнату вошел начальник стражи и грубо объявил нам, что пора выезжать. Несколько слуг, вошедших вместе с ним, швырнули нам одежду, какую носят знатные абати, и четыре добротных теплых плаща из верблюжьей шерсти, чтобы мы не замерзли ночью. Мы стащили с себя лохмотья и переоделись, сложили все остальные наши вещи и сказали, что готовы в путь. Нас вывели к воротам дома, где ожидал целый караван верховых верблюдов. Едва увидев их, я понял, что это лучшие верблюды, какие только имеются во всей стране, – они принадлежали к чрезвычайно ценным породам. Тем верблюдом, к которому подвели Оливера, владела сама дочь царей – это было ее любимое животное; она ездила на нем довольно часто, предпочитая его лошади. Бедный капитан сразу узнал верблюда Македы и покраснел до корней волос от такого неожиданного знака внимания, единственного, каким его удостоила царица.
   – Пора, язычники, – заторопил начальник стражи, – осмотрите свое имущество и убедитесь, что мы ничего у вас не украли. Свое оружие вы получите, когда мы выедем на равнину, чтобы вы никого из нас не убили по дороге, – таков приказ повелительницы. На верблюдов навьючены ящики, в которых вы привезли взрывчатые вещества, чтобы уничтожить идола фангов. Мы обнаружили эти ящики в пещерном городе и не трогали их. Возвращаем вам их в запакованном виде. Мы их даже не открывали и ничего у вас не взяли.
   В этот момент я взглянул на профессора и увидел, как он буквально просиял. Дело в том, что, пока мы прятались в пещере от войска Джошуа и у нас еще оставалось масло в лампах, Хиггс сложил и упаковал в эти пустые тогда ящики, в которых мы привезли взрывчатку из Англии, то, что считал самым ценным из кладов древних царей. Едва стражник отошел, профессор шепнул мне:
   – Эти верблюды, Адамс, – он указал на двух животных, стоявших немного в стороне, – навьючены золотом, которое дочь царей жалует нам за наши труды. Она велела передать вам, чтобы вы открыли ящики не раньше, чем мы достигнем Египта или своей родины. В общем, она сказала, что выполнила все, что обещала вам, когда вы были здесь в первый раз, и не желает никаких споров по поводу вознаграждения. На остальных верблюдах – вьюки с провиантом, а двух нам дали в качестве запасных. Садитесь же, пора!
   Мы взобрались на вышитые седла опустившихся на колени дромадеров и через несколько минут уже ехали через Мур по направлению к устью туннеля. Нас сопровождала охрана, а кругом шумела толпа, несколько раз пытавшаяся наброситься на нас, но стража оттеснила ее. Хиггс наклонился со своего верблюда и прошептал мне:
   – Какой я молодец, что догадался уложить в пустые ящики из-под взрывчатки все самое интересное из гробницы царей! А иначе мы не вывезли бы отсюда такой бесценный для археологии материал. Нет, право, все это слишком хорошо, чтобы быть правдой.
   Но тут тухлое яйцо, брошенное из толпы, угодило профессору в переносицу, замарало нос и залепило очки, и он вынужден был замолчать. Он представлял собой такое смешное зрелище, что я расхохотался, вдруг почувствовав, что на душе у меня стало легче, а тучи, прежде окружавшие нас, понемногу начали рассеиваться.
   Возле прохода мы завидели Джошуа, пышно одетого и больше, чем когда-либо, напоминавшего свинью, сидевшую на спине лошади.
   – Счастливого пути, язычники, – насмешливо поклонился он. – Слушай, ты, сын Орма! Вальда Нагаста просила меня кое-что передать тебе. Она очень сожалеет, что не может пригласить тебя к нам на свадьбу, но поверь ее интуиции: если вы задержитесь в Муре хоть на один день, народ разорвет вас в клочья, а моя будущая супруга, очаровательный «бутон розы», не допустит, чтобы священную землю Мура обагрила ваша песья кровь. Кроме того, она надеется, что твое пребывание здесь послужит тебе хорошим уроком. Теперь ты будешь знать: не всякая женщина, которой ты нужен для достижения ее целей, готова стать жертвой твоих чар. Она тебя просто использовала! Прошу вас, язычники, завтра и послезавтра вспомнить о нас и выпить чашу вина за счастье Вальды Нагасты и ее супруга. Что ты скривился, сын Орма? Разве ты не желаешь мне счастья?
   Орм побледнел как полотно, пристально поглядел на мерзавца умными карими глазами и спокойно сказал:
   – Принц Джошуа, кто знает, что случится, прежде чем солнце трижды взойдет над Муром? Все, что хорошо начинается, не всегда так же и заканчивается. Я убедился в этом, и, может, тебе представится такой же случай. Час расплаты рано или поздно настанет, и ты, как и я, будешь обманут и предан. Лучше бы ты попросил у меня прощения за те оскорбления, которым в час своего торжества не постыдился подвергнуть человека, бессильного на них ответить.
   Оливер тронул своего верблюда, и мы последовали за ним. Проезжая мимо Джошуа, я увидел, что его лицо побледнело, а большие круглые глаза выкатились вперед, как у рыбы.
   – Что он бормочет? – спросил Джошуа у своих спутников. – Надеюсь, этот белый дьявол не напророчит нам горя? Даже теперь еще не поздно его прикончить. Руки чешутся. Нет, ладно, пусть едет, черт с ним. У меня завтра свадьба, и я не нарушу слова, данного своей нареченной. Пусть убирается! Мне не нужна кровь накануне торжества.
   Он со страхом и ненавистью покосился на Оливера, а мы, все четверо, с отвращением поглядели на принца абати, дядю и будущего супруга повелительницы Македы, и это была наша последняя встреча с ним. Мы проехали ущелье, миновав многочисленные укрепленные ворота, стражи которых беспрепятственно пропускали нас и тут же запирали за нами засовы. Двигались мы быстро. Оставив позади последние ворота, мы поехали дальше, а наше сопровождение заторопилось назад в Мур – то ли из страха перед фангами, то ли чтобы не опоздать к предстоящему празднеству. Послав нам вслед прощальное проклятие, абати развернулись и ускакали.
   Выбравшись из ущелья, мы задержались на том месте, где несколько месяцев назад перед нами произносил речь Барунг и где бедняга Квик направил своего верблюда на коня Джошуа, так что этот славный «герой» свалился на землю. Мы сделали привал и привели в порядок наш караван, после чего основательно вооружились винтовками и револьверами, которые нам выдали обратно, и разделили между собой патроны. Нас было четверо, и нам предстояло вести много верблюдов, так что пришлось рассредоточиться. Мы с Хиггсом отправились вперед, поскольку я лучше других знал дорогу, Оливер занял позицию в центре, а Родрик замыкал цепочку: у него было хорошее зрение и превосходный слух, и он отлично управлялся с верблюдами.
   Направо от нас лежал город Хармак, и мы отметили, что он совершенно безлюден: фанги, очевидно, покинули свою страну. Дальше мы проехали мимо долины Хармака и увидели огромного сфинкса, остававшегося на том же месте, где он лежал много тысячелетий, только его голова улетела в Мур, а в плечах зияли большие темные дыры – результат нашего взрыва. Из львиных пещер не доносилось ни звука: похоже, все священные львы погибли или были истреблены. Хиггс, чей археологический азарт пробудился с новой силой, предложил нам подъехать к сфинксу и произвести обмеры, но я возмутился и назвал профессора сумасшедшим. Он обиделся и замолчал; насколько я знаю, он до сих пор не простил мне этого запрета.
   Мы в последний раз взглянули на Хармак и быстро двинулись вперед. Мы не останавливались до наступления темноты, и она настигла нас у тех развалин, где Шадрах пытался отравить Фараона, который позже перегрыз ему горло. Здесь мы сделали привал на ночь. Еще до рассвета Родрик отправился на разведку и, вернувшись, сообщил, что не встретил ни души. Мы поели пищи, которой нас снабдили абати, не без страха, что она отравлена, и решили ехать по направлению к Египту – благо, дорогу мы хорошо знали.
   У нас, правда, возник спор, не последовать ли по северной дороге, о которой нам в свое время рассказывал Шадрах, – она была короче. Однако, посовещавшись, мы отвергли этот план. Во-первых, никто из нас по той дороге никогда не ездил, а во-вторых, на расстоянии примерно в тысячу ярдов от нашего лагеря Родрик обнаружил следы большого войска, совсем недавно проходившего здесь, и пришел к выводу, что это армия Барунга, который собирается напасть на Мур.
   Около двух часов пополуночи мы двинулись по прежней дороге и безостановочно ехали до рассвета. Мы убедились в правильности наблюдений Родрика, поскольку натолкнулись на следы войска, состоявшего, по нашим предположениям, из нескольких тысяч воинов. В том, что это армия фангов, мы больше не сомневались, так как узнали отдельные образцы их оружия, брошенные прямо на земле. Никого из воинов мы, слава богу, не встретили и, увеличив скорость, около полудня добрались до реки Эбур, через которую переправились без труда, так как вода стояла совсем низко. Мы переночевали на противоположном берегу. Незадолго до рассвета профессор, стоявший в карауле, разбудил меня.
   – Мне жалко тревожить тебя, дружище, – сказал он, – но на небе творится что-то неладное, посмотри-ка сам.
   Я поднялся и глянул ввысь. В прозрачном воздухе звездной ночи вдали виднелись контуры гор Мура, а над ними все небо заливал какой-то красноватый свет. Я сразу сообразил, в чем дело, и предложил:
   – Давайте разбудим Орма, – и направился в ту сторону, где, как мне казалось, капитан улегся под деревом, но, оказывается, он не спал, а стоял на небольшой кочке и смотрел на дальние горы и зарево над ними.
   – Мур в огне! – как-то странно, пожалуй, полуторжественно произнес он, отвернулся и отошел в сторону.
   – Бедная Македа! – сказал я Хиггсу. – Что с ней будет?
   – Не знаю, – ответил тот, – когда-то я восхищался ею, а теперь считаю, что она заслужила все свои несчастья, маленькое лживое существо! Впрочем, давайте воздадим ей должное: дочь царей выделила нам превосходных верблюдов, не говоря уж о том, чем они нагружены.
   – Бедная Македа! – повторил я с грустью.
   За день мы проехали немного, так как утомились и нужно было дать отдохнуть и напиться верблюдам, прежде чем войти в пустыню. Мы не торопились, уверенные в том, что нас никто не преследует. Ночь мы провели в котловине у склона холма, а на заре нас разбудил часовой Родрик, крикнув, что к нашему каравану кто-то приближается. Мы вскочили и схватились за ружья.
   – Где они? – спросил я его.
   – Там, – ответил сын, указывая по направлению к вершине холма.
   Мы обежали несколько кустов, мешавших нам разглядеть вершину, и заметили силуэт одинокого всадника, сидевшего на загнанном коне. Утомленный конь совсем задыхался, опустив голову, а всадник в длинном плаще с капюшоном, казалось, осматривал наш лагерь, – наверняка это был шпион. Хиггс вскинул винтовку, прицелился и выстрелил, но Оливер, стоявший подле, вдруг ударил по дулу снизу, так что пуля пролетела мимо.
   – Не надо его убивать, – хладнокровно произнес он. – Если это одиночный всадник, он нам не страшен, а если их много, вы только привлечете их сюда.
   Всадник тронул усталого коня и приблизился к нам. Я обратил внимание на то, что это человек небольшого роста. «Мальчик, – решил я про себя, – явно гонец с каким-нибудь известием».
   Всадник подъехал к нам, выпрыгнул из седла и обвел нас долгим взглядом.
   – Ты кто такой? – спросил Оливер, внимательно осматривая закутанную в плащ фигурку.
   – Я кое-что привез тебе, господин, – последовал ответ, и голос незнакомца показался нам тихим и глуховатым. – Вот. – Изящная тонкая рука взметнулась, держа между пальцами перстень.
   Я сразу узнал его. Это был перстень царицы Савской, который Македа дала мне с собой, когда я уезжал в Европу, в качестве доказательства моей миссии и в знак своего особого доверия. Этот перстень, как я уже рассказывал, мы публично вернули ей во время заседания государственного совета абати. Оливер побледнел, увидев кольцо.
   – Как этот перстень попал к тебе? – хрипло спросил он. – Разве та, которая одна по праву владела им, умерла?
   – Да, – ответил странный голос, показавшийся мне каким-то неестественным. – Вальда Нагаста, дочь царей, которую ты знал, умерла, ей больше не нужен древний символ ее власти, и она дарит его тебе, о ком она с нежностью вспоминала в последнюю минуту своей жизни.
   – Ох, – простонал Оливер, закрыл лицо руками и отвернулся.
   – Но, – снова заговорил незнакомец, на этот раз медленно и загадочно, – женщина Македа, которую ты, как говорят, раньше любил…
   – Что? – Оливер опустил руки и взглянул на всадника.
   – …Македа, которую ты, как говорят, любил, жива.
   Плащ соскользнул с плеч незнакомца, и в свете восходящего солнца мы увидели знакомое лицо. Перед нами стояла Македа.
   – Мой властелин, сын Орма, – обратилась она к капитану, – так ты принимаешь мой дар, перстень царицы Савской?

Послесловие Македы,

   которую также звали Вальда Нагаста, что значит «дочь царей», и Такла Варда, то есть «бутон розы», и которая, как прямой потомок царя Соломона и Македы, царицы Савской, являлась по праву рождения единственной законной правительницей народа абати.
   – Я, Македа, пишу это по приказанию Оливера Орма, моего владыки, который желает, чтобы я сама рассказала о том, что случилось, когда чужеземцы покинули Мур.
   Поистине все мужчины простодушны, и мой повелитель, Оливер Орм, – не исключение, так же как ученый человек по прозвищу Синие окошки и доктор Адамс. Только Родрик, сын Адамса, не так слеп, как другие белые, ибо он вырос среди фангов и приобрел восточную мудрость. Он единственный сразу понял мой план, как спасти жизнь троим язычникам, но ничего не сказал им, поскольку хотел бежать с ними из Мура и боялся, что их убьют абати. Впрочем, возможно, юноша лжет, чтобы доставить мне удовольствие.
   Теперь изложу вкратце, как все произошло.
   Меня вынесли из пещеры вместе с Ормом и его товарищами, и я была так слаба от голода, что не сумела даже принять яд, который носила с собой, иначе я непременно сделала бы это, чтобы не попасть в руки своего проклятого дяди Джошуа. Все же я кое-как держалась благодаря тому, что язычники заставляли меня жевать сухой хлеб и изображали, будто они тоже едят, тогда как на самом деле, подкармливая меня, они голодали, чего я им никогда не прощу.
   Нас предал горец Яфет, человек отважный, но в душе оказавшийся трусом, как все абати, и побудил его к измене голод, который, сказать по правде, – плохой союзник храбрости. Яфет вылез из пещеры, добрался до Мура, донес Джошуа, где мы находимся, и абати явились за нами.
   Меня сразу же отделили от чужестранцев и стали вдоволь кормить, пока ко мне не вернулись силы; я ела целебный мед, который быстро поставил меня на ноги. Когда я почувствовала себя совсем окрепшей, ко мне пришел принц Джошуа и сказал:
   – Теперь ты моя, Вальда Нагаста, ты угодила в мои сети, и отныне ты будешь подчиняться моей воле.
   – Глупец, твои сети из воздуха, я вырвусь и улечу из них, – гордо ответила я ему.
   – Каким образом?
   – Существует много способов умертвить себя. Ты не дал мне возможности отравиться, но я выжду удобный случай. В загробном мире я освобожусь от тебя и твоих домогательств.
   – Послушай, племянница, – заявил мой коварный дядя, – а ты подумала, что станет с язычником, сыном Орма, который пленил твое сердце, и с его соотечественниками? Их застали вместе с тобой, они – злейшие враги нашего народа, и я велю предать их пыткам и страшной смерти. – Он принялся описывать мне, как именно их казнят, но я опускаю эти подробности, ибо они невыносимы для нормального человека. – Если ты убьешь себя, язычники умрут так, как подыхает волк, которого поймают пастухи, или как павиан, похитивший чужую самку. Ты поняла меня?
   Конечно, я поняла, что спасения нет, и начала торговаться с ним.
   – Дядя! – воскликнула я. – Отпусти этих людей, и я клянусь тебе именем нашей праматери, царицы Савской, что стану твоей женой. А если ты убьешь их, я никогда тебе не достанусь.
   После долгих уговоров он согласился, потому что желал обладать мною и заполучить ту власть, которую мог обрести, только женившись на мне. Теперь мне предстояло правдоподобно сыграть свою роль. Моего повелителя, сына Орма, и его товарищей привели в залу суда, и я издевалась над ними в присутствии моего народа; я оскорбляла их, называла псами, и они – о простодушные люди! – приняли все за чистую монету. Я подняла покрывало и показала им свое лицо, и они поверили тому, что, как им казалось, прочли в моих глазах, позабыв о том, что я женщина и способна играть любую роль. Они не учли, что в зале находился народ абати, и если бы он раскрыл обман, то в ту же минуту разорвал бы чужеземцев в клочья. Особенно трудно было убедить сына Орма, что я – худшая из всех подлых женщин, когда-либо ступавших по земле. И все же мне удалась моя роль, и мой господин это не отрицает; раньше мы с ним часто говорили об этом, но теперь больше не говорим.
   Язычники покинули Мур и увезли с собой все награды, которые я могла им дать, хотя никто из них, признаться, не искал богатства. Они уехали, и для меня настало время адских мучений. Я страдала от того, что мой возлюбленный считает меня лживой порочной женщиной и что он никогда не узнает правду. Я думала, что, пока он не вернется на родину и не откроет ящики с сокровищами, – если он когда-нибудь вообще сделает это, – он так и не поймет, что весь спектакль я разыграла только ради того, чтобы спасти ему жизнь. Он будет верить, что я вышла замуж за Джошуа, и… – о, я не в силах дальше писать об этом! Я мечтала умереть и ждать своего повелителя в райских садах, пока мы не соединимся с ним навеки, чтобы больше не разлучаться.
   Когда сын Орма и его товарищи удалились от Мура на такое расстояние, что их уже невозможно было догнать, я решила открыть Джошуа и своему народу всю правду. Мне хотелось произнести такие проникновенные слова, которые абати помнили бы на протяжении многих поколений, а затем убить себя на глазах у всех, чтобы у Джошуа не было жены, а у абати – царицы. Я сидела на дневном празднестве и улыбалась, ни на секунду не забывая о своем намерении.
   Наступил вечер основного торжества – нашего с Джошуа бракосочетания. Бокалы были разбиты, церемония окончилась. Принц встал из-за пиршественного стола, чтобы объявить меня перед всем народом своей женой. При этом он пожирал меня взглядом – одновременно сладострастным и презрительным, а я сжимала рукоятку кинжала, который спрятала в складках своего свадебного платья, и мечтала – так велика была моя ненависть к нему – заколоть своего супруга.
   И сбылось то, о чем я грезила в своих снах. Вдали раздались крики, в воздух взвились языки пламени, гостей охватил ужас: что случилось? Через мгновение из тысячи уст праздничной толпы вылетел один общий вопль, леденящий душу:
   – Фанги! Фанги напали на нас! Спасайтесь!
   – Пошли, – велел Джошуа, хватая меня за руку, но я замахнулась на него кинжалом, и он отпустил меня, куда-то убежав со своими военачальниками, а я осталась одна на золотом троне под пышным балдахином.
   Абати, даже не попытавшись сражаться, забились в подземный город или спрятались в горах, а за ними по пятам следовали фанги, истребляя и выжигая все на своем пути. Мур пылал со всех концов, а я сидела на троне и смотрела на светопреставление, терпеливо ожидая смерти. Не знаю, сколько прошло времени, но наконец передо мной появился султан фангов Барунг с окровавленным мечом, который он поднял в знак приветствия.
   – Привет, о дочь царей, – сказал он. – Свершилось пророчество: голова Хармака спит в Муре.
   – Да, – ответила я, – Хармак спит в Муре, и многие из тех, кто жил тут прежде, тоже заснули навеки. Султан, ты сам меня убьешь или это сделать мне?
   – Ни то ни другое, Вальда Нагаста, – ответил он. – Разве я не дал тебе слово у входа в ущелье, когда говорил с тобой и чужестранцами, что сохраню твою драгоценную жизнь? Разве султан фангов когда-нибудь нарушал свое обещание? Я овладел городом, который веками принадлежал нам, фангам; я поклялся очистить его от скверны огнем – и вот, сама видишь. – Он указал на бушевавшее вокруг пламя. – Теперь я отстрою его заново, и ты будешь править им как моя подданная.
   – Нет, – покачала я головой, – вместо этого попрошу тебя о трех вещах.
   – Говори.
   – Во-первых, дай мне хорошего коня и пищи на пять дней и отпусти меня туда, куда я захочу. Во-вторых, разыщи, если он еще жив, одного горца по имени Яфет, который когда-то помогал мне и заставлял делать то же самое своих людей, и возведи его в высокий чин подле себя. В-третьих, пощади жизнь тех абати, которые еще не погибли.
   – Можешь ехать куда угодно, и я, кажется, знаю, куда ты отправишься, – хитро взглянул на меня Барунг. – Мои лазутчики видели на чистокровных верблюдах четверых белых чужестранцев, продвигающихся к Египту. Мне донесли о них, когда я вел войско к горному туннелю; его указал мне Хармак, а вы, абати, так и не смогли найти этот проход. Фанги ждали моего приказа, чтобы уничтожить язычников, но я распорядился: «Пусть едут. Да будет дарована свобода отважным людям, которые навек опозорили всех абати». Да-да, именно так я и выразился, хотя один из этих белых, сладкоголосый певец, был женихом моей дочери. Но зачем ей муж, который сбежал со своим отцом и бросил ее? Поэтому лучше для него, что он нас покинул, иначе мне пришлось бы убить его.
   – Да, – заявила я, – я поеду за этими чужестранцами. Мне больше не нужны абати. Я мечтаю увидеть другие страны.
   – Не столько страны, сколько человека, которого ты любишь. Но, по-моему, он дурно думает о тебе, – усмехнулся султан, поглаживая бороду. – Это неудивительно, ведь ты праздновала свадьбу. Скажи-ка мне по-честному, дочь царей, а что бы ты делала этой ночью, если бы я не пришел? Прижимала бы жирного дядюшку к своей груди?
   – Нет, Барунг, я не допустила бы такого. Еще до того, как ты захватил Мур, я показала Джошуа кинжал, который спрятала в складках своего свадебного платья, и поклялась, что убью себя.
   – Ну-ну, – усмехнулся он, – кинжал явно предназначался для Джошуа. Ты храбрая женщина, а этот трусливый шакал, твой несостоявшийся супруг, не стоит твоего мизинца. Ты спасла жизнь тому, кого любишь, и готова была пожертвовать собой для него. Поэтому слушай меня. Мой лучший конь ждет тебя. Пятеро самых отважных моих воинов будут сопровождать тебя, пока ты не догонишь чужеземцев. Счастлив тот, кто прижмет благоуханный «бутон розы» к своей груди. Теперь по поводу остальных твоих просьб. Яфет в моих руках. Он сам ко мне пришел, потому что не захотел сражаться за тот народ, который причинил столько зла его бывшим друзьям, белым людям. В дальнейшем я воздам Яфету по его заслугам. Что касается твоего народа, не беспокойся – я приказал прекратить военные действия. Пусть твои абати живут и будут моими рабами, потому что они, хоть и трусы, но хорошо возделывают землю и опытны в разных ремеслах. Я надеюсь также, что твои подданные переняли кое-какой полезный опыт у чужестранцев, который мне и всем фангам в будущем пригодится. Но твоего дядю Джошуа, – сурово прибавил султан, – который пытался заманить меня в западню в устье туннеля, ведущего в Мур, я велю казнить. Не проси за него, Такла Варда, – твои просьбы, клянусь головой Хармака, ни к чему не приведут.
   Я побоялась рассердить Барунга и не стала просить, а только вздохнула. На рассвете я села на коня, и меня действительно сопровождали пятеро вооруженных фангов. Проезжая по главной площади Мура, я увидела оставшихся в живых абати, которых согнали в стадо, как животных, и среди них был мой дядя. На шею ему надели веревку, и его толкал вперед, как быка, воин фангов, а Джошуа, зная, что его ведут на смерть, не хотел идти. Завидев меня, он упал на колени, умоляя пощадить его. Я ответила, что не в состоянии помочь ему, хотя, клянусь вам, я спасла бы его, если бы это было в моей власти, несмотря на то зло, которое он причинил мне и тому, кого я люблю всем сердцем. Я еще раз попыталась упросить Барунга сохранить жизнь моему дяде, но султан не захотел меня слушать. Тогда я подошла к Джошуа и сказала:
   – Проси о милости того, в чьей власти теперь Мур, а я ее лишилась. Ты сам повинен во всем и сам уготовил себе свою участь.
   – Куда ты поедешь, Македа? О, ни к чему и спрашивать! Ты помчишься за этим язычником? Станешь его рабыней, будешь ублажать его, выпрашивать у него прощения? Будь он проклят! – плюнул Джошуа. – Жалко, что я не убил его, ведь у меня было столько возможностей! Да и тебя надо было прикончить вместе с твоей белой собакой.
   Дядя принялся оскорблять меня и попытался накинуться с кулаками, но фанг, который держал Джошуа за веревку, дернул ее, и принц упал прямо в дорожную пыль, а я поспешила отойти и больше не видела его лица…
   Сердце мое разрывалось, когда я скакала по главной площади. Все пленные абати: мужчины, женщины и дети – с воплями умоляли меня спасти их от смерти и рабства, но я сурово ответила им:
   – То зло, которое вы причинили мне и отважным чужестранцам, я вам прощаю, но можете ли вы, абати, простить самих себя? Если бы вы послушались меня и тех, кого я призвала, чтобы помочь вам, то давно прогнали бы фангов и стали навеки свободными. Но вы оказались подлыми трусами, вы не захотели носить оружие, как подобает мужчинам, вы не пожелали охранять свои горы, а народ, который отказывается сражаться за свою свободу, рано или поздно погибнет либо попадет в рабство к тем, кто сильнее его и готов с оружием в руках бороться за свои интересы.
   Я все написала, о мой возлюбленный Оливер, мне нечего больше добавить. Скажу одно: я не жалею, что столько выстрадала и заслужила то счастье, которым сейчас наслаждаюсь с тобой. И я, Македа, прямой потомок царя Соломона и царицы Савской, не желаю снова властвовать над Муром, потому что властвую теперь над твоим сердцем.

Черное сердце и Белое сердце

Глава I. Филип Хадден и король Сетевайо

   Судьба свела меня с Филипом Хадденом в те времена, когда он промышлял перевозкой грузов и кое-какой торговлей в Зулуленде. Был он еще довольно молод, под сорок, и очень хорош собой: высокий, стройный и смуглый, с точеными чертами лица, короткой бородкой и вьющимися волосами; глаза острые – так и пронизывают насквозь. Жизнь его, казалось, сплошь состояла из приключений, и о кое-каких он не рассказывал даже самым близким приятелям. Происхождения, однако, он был благородного, и поговаривали, что он окончил не только среднюю школу, но и университет в Англии. Во всяком случае, он умел щегольнуть цитатой из классики и отличался утонченной манерой говорить и держаться; подобные достоинства не столь уж часто встречаются в диких уголках мира, неудивительно поэтому, что грубоватые товарищи прозвали его Принцем.
   Как бы то ни было, несомненно, что эмигрировать в Наталь его принудили обстоятельства довольно темные; несомненно и то, что родственники не проявляли ни малейшего интереса к его судьбе. Последние пятнадцать-шестнадцать лет Хадден провел в самой колонии и в соседних краях; за это время он сменил множество занятий, но ни в одном из них так и не преуспел. Человек неглупый, обходительный и располагающий к себе, он легко сходился с людьми и с такой же легкостью принимался за какое-нибудь новое дело. Но мало-помалу друзья проникались к нему смутным недоверием, энергия, которую он проявлял в очередном своем начинании, истощалась, а затем он вдруг исчезал, оставив за собой дурную репутацию и скверные долги.
   За несколько лет до наиболее примечательных эпизодов в его жизни, здесь описываемых, Филип Хадден занялся перевозкой грузов из Дурбана в Маритцбург и другие города в глубине материка. Но одна из тех многочисленных неудач, которые преследовали его везде и всегда, лишила его и этой возможности зарабатывать себе на пропитание. Когда он доставил два фургона различных товаров в маленький пограничный городок Утрехт, оказалось, что не хватает пяти из шести заказанных ящиков бренди. Хадден попробовал было свалить вину на своих «парней» – кафров, но лавочник, получатель груза, человек крутой и несдержанный на язык, открыто назвал его вором и начисто отказался платить по счетам. От перебранки перешли к потасовке, затем обнажили ножи, и, прежде чем присутствующие успели вмешаться, Хадден пропорол бок своему противнику. В ту же ночь, не дожидаясь, пока ланддрост примется за расследование, Хадден отогнал свои фургоны, запряженные быками, в Наталь. Но и там он не чувствовал себя в безопасности и, оставив один из фургонов в Ньюкасле, нагрузил второй обычными колониальными товарами: одеялами, ситцем, всевозможными металлическими изделиями – и отправился в Зулуленд, где в те дни он мог не опасаться судебного преследования.
   Хорошо зная и язык и обычаи туземцев, он с большой для себя выгодой распродал все товары и не только поднабил мошну, но и завел небольшое стадо. Тем временем до него дошли слухи, что раненый лавочник поклялся ему отомстить и подал на него жалобу натальским властям. Пришлось на некоторое время отложить мысль о возвращении к цивилизованной жизни; для продолжения же так удачно начатой торговли требовались новые товары, поэтому Хадден, как человек, умудренный жизнью, решил потратить свободное время на развлечения. Он переправил свой фургон и скот через границу и, оставив их на попечение тамошнего вождя, своего друга, отправился пешим ходом в Улунди, чтобы испросить у короля Сетевайо позволения поохотиться в его владениях. К его удивлению, вожди – индуны – встретили его довольно приветливо, хотя оставалось всего несколько месяцев до зулусской войны, и Сетевайо начал уже относиться к англичанам, торговцам и другим, с непонятным для них недружелюбием.
   Во время своей первой и последней встречи с Сетевайо Хадден все же сумел кое-что понять. На второе утро после его прибытия в королевский крааль ему передали, что его желает видеть Слон, сотрясающий землю. Его провели мимо тысяч хижин через большую площадь к огороженному месту, где, восседая на троне, Сетевайо, величественного вида зулус в кароссе [5 - Каросс – накидка из меховых шкур.] из леопардовых шкур, держал индабу [6 - Индаба – совет, совещание.] со своими советниками. Прежде чем приблизиться к своему августейшему повелителю, индуна, проводник Хаддена, опустился на четвереньки и, провозгласив обычное царственное приветствие «Байете!», пополз, чтобы доложить о приведенном им белом.
   – Пусть подождет, – сердито обронил король и, отвернувшись, продолжал совещание.
   Хадден, как я уже упоминал, превосходно знал зулусский язык, и всякий раз, когда король повышал голос, мог кое-что расслышать.
   – Что ты несешь! – оборвал Сетевайо морщинистого старца, который настойчиво пытался в чем-то его убедить. – Как смеют эти белые гиены охотиться на меня, будто я пес?! Эта земля принадлежит мне, как принадлежала моему отцу. И я волен карать и миловать своих подданных. Говорю тебе: я перебью всех этих белых людишек; мои импи [7 - Импи – зулусский полк.] сожрут их с потрохами. Я сказал!
   Снова заговорил старец, выступая, видимо, в роли миротворца. Слов Хадден не слышал, но видел, что тот показывает в сторону моря; судя по его выразительным жестам и скорбному выражению лица, он пророчил великую беду, если пренебрегут его мнением.
   Не дослушав его, король вскочил, его глаза буквально изрыгали пламя.
   – Слушай! – крикнул он старому советнику. – Я уже давно подозревал, что ты изменник, теперь я окончательно в этом убедился. Ты пес Сомпсю [8 - Так называли сэра Теофила Шепстона, английского комиссара Трансвааля, бывшей провинции ЮАР.], пес натальского правительства, и я не потерплю, чтобы в моем же собственном доме меня хватал за ноги чужой пес! Уведите его!
   Окружавшие короля индуны удивленно зашептались; старец же не выказал ни малейшего страха – даже когда его грубо схватили воины, чтобы повести на казнь. Несколько секунд, может быть, пять, он прикрывал лицо краем каросса, затем, подняв глаза, заговорил отчетливо и ясно.
   – О король, – сказал он, – я очень стар. В юности я служил под началом Льва-Чаки [9 - Чака (ок. 1787–1828) – зулусский инкоси (правитель), глава объединения южноафриканских племен.] и слышал его предсмертное пророчество о приходе белых. И белые пришли. Я сражался в войсках Дингаана [10 - Дингаан (? – 1843) – верховный вождь зулусских племен.] в битве у Кровавой реки. Они убили Дингаана, и много лет я был советником твоего отца Панды. Я сражался вместе с тобой, о король, в битве у реки Тугела, серые воды которой покраснели от крови твоего брата Умбулази и десятков тысяч его людей. Потом я стал твоим советником, о король; я был в твоей свите, когда Сомпсю возложил на твою голову корону, а ты дал ему обещания, впоследствии тобою же нарушенные. Теперь я надоел тебе, и это вполне естественно, ибо я очень стар и, вероятно, говорю бестолково, как и все старики. И все же я уверен, что пророчество твоего двоюродного деда Чаки непременно исполнится: ты потерпишь поражение и примешь свою смерть от белых. Я хотел бы еще раз сразиться за тебя, о король, ибо сражение неизбежно, но ты избрал для меня другой удел – куда лучший. Покойся же в мире, о король, и прощай! Байете!
   Воцарилось непродолжительное молчание, все ждали, что тиран отменит приговор. Но он то ли не захотел проявить милосердие, то ли политические соображения перетягивали все остальные.
   – Уведите его! – повторил он.
   Старый военачальник и советник, медленно улыбнувшись, сказал только «Спокойной ночи» и, поддерживаемый рукой воина, побрел к месту казни.
   Хадден наблюдал за всем этим с удивлением, смешанным со страхом. «Если он так расправляется со своими слугами, как же он поступит со мной? – думал он, поеживаясь. – Сдается мне, с тех пор как я оставил Наталь, англичане у него в немилости. Уж не собирается ли он воевать против нас? Если так, здесь мне не место».
   Несколько минут король стоял с мрачным лицом, уставившись себе под ноги. Затем, подняв глаза, приказал:
   – Приведите чужестранца!
   Услышав эти слова, Хадден выступил вперед и с как можно более спокойным и хладнокровным видом протянул руку Сетевайо. К его удивлению, король ее пожал.
   – Белый человек, – сказал он, оглядывая его высокую, подтянутую фигуру и точеные черты лица, – сразу видно, что ты не умфагозан, то есть не низкородный человек, в тебе течет благородная кровь.
   – Да, король, – с легким вздохом подтвердил Хадден, – в моих жилах в самом деле течет благородная кровь.
   – Что тебе нужно в моей стране, Белый человек?
   – У меня к тебе скромная просьба, о король. Ты, должно быть, слышал, что я торговал в твоей стране и распродал все свои товары. А сейчас я прошу, чтобы перед возвращением в Наталь ты позволил мне поохотиться на буйволов и другую крупную дичь.
   – Нет, не дам я тебе такого разрешения, – ответил Сетевайо. – Ты шпион, подосланный Сомпсю или королевским индуной. Убирайся, пока цел.
   – Ну что ж, – сказал Хадден, пожимая плечами. – Остается только надеяться, что Сомпсю или королевский индуна или они оба вместе вознаградят меня, когда я вернусь в Наталь. Конечно, я не могу ослушаться повеления короля, но сперва я хотел бы вручить ему подарок.
   – Какой подарок? – спросил король. – На что мне твои подарки? У нас тут всего вдоволь, Белый человек. Мы богаты.
   – Нет так нет. Боюсь, мой подарок не из тех, что подносят королям, – всего-навсего ружье.
   – Ружье, Белый человек? Где же оно?
   – Я оставил его за оградой. Твои слуги предупредили меня, что перед Слоном, сотрясающим землю, под страхом смерти запрещается появляться с оружием.
   Сетевайо нахмурился, уловив нотки сарказма в словах Хаддена:
   – Принесите подарок Белого человека. Я хочу его осмотреть.
   Индуна, который сопровождал Хаддена, пригнувшись так низко, что, казалось, вот-вот упадет лицом на землю, бросился к воротам. Через несколько минут он возвратился с оружием в руке и протянул его королю дулом вперед.
   – Прошу тебя, о Слон, сотрясающий землю, – медленно произнес Хадден, – прикажи своему слуге, чтобы он отвел дуло от твоего сердца.
   – Почему? – спросил король.
   – Ружье заряжено и на взводе, о Слон, сотрясающий землю. Поэтому, если ты хочешь по-прежнему сотрясать ее, вели, чтобы ружье сейчас же у него отняли.
   Слон, сотрясающий землю, издал громкий вопль и, начисто позабыв о своем королевском достоинстве, кубарем скатился с трона. Испуганный индуна, отпрыгнув назад, случайно нажал спусковой крючок, и пуля просвистела как раз там, где всего мгновение назад находилась монаршья голова.
   – Уберите этого глупца! – приказал, не поднимаясь с земли, король, но индуна уже успел отшвырнуть ружье, крича, что оно заколдовано, и стремглав выбежал из ворот.
   – Он уже сам убрался, – под общий смех заметил Хадден. – Только не притрагивайся к ружью, король: оно многозарядное. Смотри!
   И, подняв винчестер, он быстро выстрелил еще четыре раза, сбив верхушку ближнего дерева.
   – Удивительное ружье! – ахнули советники.
   – А больше оно не выстрелит? – осведомился король.
   – Нет, – ответил Хадден. – Можешь его осмотреть.
   Сетевайо взял винчестер в руку и осторожно осмотрел, направляя ствол поочередно на животы своих советников, которые испуганно шарахались в сторону.
   – Видишь, какие они трусы, Белый человек! – скривился король. – Боятся, что в ружье остался патрон.
   – Да, – ответил Хадден, – трусы они отъявленные. Если бы они сидели, то все повалились бы на землю, как и Ваше Величество.
   Индуны отвернулись, сделав вид, что рассматривают изгородь.
   – А ты что-нибудь смыслишь в изготовлении ружей, Белый человек? – спросил Сетевайо.
   – Нет, король, я умею только чинить их.
   – Если я хорошо тебе заплачу, Белый человек, не возьмешься ли ты чинить ружья здесь, у меня в краале?
   – Смотря сколько ты заплатишь, – ответил Хадден. – Но сейчас я устал от работы, хочу отдохнуть. Разреши мне поохотиться в твоих владениях и дай несколько сопровождающих; возможно, после моего возвращения мы и договоримся. Если нет, я попрощаюсь с тобой и вернусь в Наталь.
   – Чтобы донести обо всем, что ты видел и слышал, – пробурчал себе под нос король.
   Тут появились воины, те самые, что некоторое время назад увели старого индуну на казнь. Они молча простерлись перед королем.
   – Он мертв? – спросил король.
   – Он перешел через королевский мост, – мрачно ответили они, – и умер, вознося хвалебную песнь в честь своего повелителя.
   – Хорошо, – сказал Сетевайо, – больше я не буду спотыкаться об этот камень… Расскажи о его судьбе Сомпсю и королевскому индуне в Натале, Белый человек, – сказал король с горькой усмешкой.
   – Слушайте, что говорит наш отец! Слушайте трубный глас Слона, сотрясающего землю! – подхватили индуны, почувствовав угрозу, скрытую в словах Сетевайо, а один, посмелее других, добавил: – Скоро мы споем этим белым с их извергающими огонь трубами другую песнь, красную песнь копий, все наши полки споют им эту песнь!
   С той же внезапностью, с какой вспыхивает иссушенная зноем трава, зулусов охватил пылкий энтузиазм. Они вскочили с земли, где почти все сидели, и, дружно подтаптывая ногами, затянули:

     Индаба ибомву – индаба е миконто
     Лизо дунйисва нге импи ндхмбени яхо! [11 - Красную песнь – песнь копийНаши полки им споют!]

   Один из них, яростного вида верзила, подошел к Хаддену и потряс своим кулачищем у него перед носом, хорошо еще, что у него не было с собой ассегая [12 - Ассегай – разновидность копья, применявшегося у народов Южной Африки.], – и прокричал эти фразы прямо ему в лицо.
   Король заметил, что разожженный им огонь пылает слишком жарко.
   – Молчать! – прокричал он своим громовым голосом, знаменитым на весь Зулуленд, – и все сразу же замолчали, застыв каменными изваяниями; только эхо вновь и вновь доносило: «…песнь копий наши полки им споют!»
   «Здесь мне не место, – еще раз подумал Хадден. – Будь этот негодяй вооружен, дело могло бы кончиться плохо. Но кто это?»
   В ворота вошел великолепный представитель зулусского народа, лет тридцати пяти на вид, в полном боевом облачении военачальника полка Умситую. Над его лбом, обвитым шкуркой выдры, красовался высокий плюмаж; туловище, руки и ноги были украшены длинной бахромой из черных бычьих хвостов; в одной руке он держал небольшой щит, какие обычно носят танцоры, также черного цвета. Другая его рука была свободна, ибо он оставил оружие у входа. Зулус был очень красив, глаза, хотя и омраченные беспокойством, смотрели приветливо и прямо, в очертаниях губ таилась чувственность. Ростом он был примерно в шесть футов и два дюйма, однако не казался слишком высоким, благодаря, вероятно, широкой груди и мощным рукам и ногам, ничуть не похожим на небольшие, почти женственные руки и ноги, отличающие обычно зулусскую знать. Короче говоря, то был типичный, полный достоинства и отваги зулусский аристократ.
   Его сопровождал человек в муче [13 - Муча – набедренная повязка, обычно меховая.] и одеяле, судя по седым волосам, уже достаточно пожилой, за пятьдесят. И у него тоже было приятное, благородное лицо, но в глазах проглядывала робость, а рот свидетельствовал о недостаточной воле.
   – Кто эти люди? – спросил король.
   Вошедшие пали на колени, низко, до самой земли поклонились, вознося королю традиционные хвалы – сибонгу.
   – Говорите! – нетерпеливо приказал он.
   – О король! – начал молодой воин, усаживаясь по зулусскому обычаю. – Я Нахун, сын Зомбы, один из начальников полка Умситую, а это мой дядя Умгона, брат одной из моих матерей, младшей жены моего отца.
   Сетевайо сдвинул брови.
   – Почему ты не в своем полку, Нахун?
   – С позволения старших начальников, о король, я пришел просить тебя об одной милости.
   – Тогда поторопись, Нахун.
   – О король, – заговорил рослый зулус, не без некоторого замешательства, – недавно ты оказал мне высокую честь, возведя меня в сан кешлы. – Он притронулся к черному кольцу на голове. – Будучи отличен тобой, я прошу тебя разрешить мне воспользоваться своим правом – правом женитьбы.
   – Ты говоришь о правах? Будь поскромнее, сын Зомбы, у моих воинов, как и у моего скота, нет прав.
   Поняв свою оплошность, Нахун прикусил губу:
   – Прости меня, о король. Дело обстоит так: у моего дяди Умгоны – он здесь, со мной – есть красивая дочь Нанеа; с ее согласия я хотел бы на ней жениться. В ожидании твоего позволения, король, я обручился с ней и даже уплатил выкуп, лоболу, коровами и телятами. Но рядом с Умгоной живет могущественный старый вождь Мапута, Страж Крокодильего брода; король, конечно, его знает. Этот вождь также хочет жениться на Нанеа, угрожая Умгоне в случае, если его сватовство будет отвергнуто, жестокими карами. Но сердце Нанеа благоволит мне и не благоволит Мапуте, поэтому мы и пришли просить короля о милости.
   – Да, это так, он говорит правду, – подтвердил Умгона.
   – Замолчи, – сердито оборвал его Сетевайо. – Время ли сейчас моим воинам думать о женитьбе? Женатый мужчина уже не мужчина, а тряпка. Только вчера я повелел удавить двадцать девушек за то, что они без моего разрешения посмели выйти замуж за воинов из полка Унди: их тела вместе с телами их отцов брошены на перекрестках дорог, чтобы все знали об их преступлении, это хороший урок для всех. Ты поступил благоразумно, Умгона, обратившись ко мне за позволением: тем самым ты спас и себя и свою дочь. Объявляю вам всем свое решение. Я отказываю тебе в твоей просьбе, Нахун; тебя, Умгона, я избавлю от преследований старого вождя Мапуты, которого ты не хочешь взять в зятья. Нахун уверяет, что девушка – красавица, поэтому я окажу ей свою милость: возьму себе в жены. Через тридцать дней, когда народится новая луна, приведи ее в сигодхлу [14 - Сигодхла – часть крааля, отведенная для жен.], а заодно коров и телят, которых дал тебе Нахун в качестве лоболы; такое наказание я назначаю ему за то, что он осмелился помышлять о женитьбе без моего позволения.

Глава II. Пчела пророчествует

   «Пророк Даниил призван к суду царскому, – подумал Хадден, не без интереса наблюдавший за этой трагикомической сценой. – Наш влюбленный друг явно не ожидал такого исхода. Полагаться на справедливость цезаря – дело опасное». Он повернулся и стал рассматривать обоих просителей.
   Старый Умгона, слегка вздрогнув, принялся изливать традиционные похвалы и благодарности, славя доброту и милосердие своего повелителя. Сетевайо выслушал его молча, а когда тот наконец договорил, резко напомнил, чтобы он привел Нанеа точно в назначенный им срок, иначе и она и он будут украшать собой ближайшие перекрестки дорог.
   Из них двоих Нахун, безусловно, заслуживал большего внимания. После того как король вынес свой непререкаемый приговор, на его лице выразилось полнейшее замешательство, тут же сменившееся яростным гневом – справедливым гневом человека, которому нанесли незаслуженную жестокую обиду. Все его тело пронизала дрожь, на шее и на лбу вздулись узлы вен, пальцы плотно сжались, как будто стискивая рукоятку копья. Вскоре, однако, его ярость улеглась: роптать на зулусского деспота – то же самое, что роптать на саму судьбу; его лицо воплощало теперь лишь безнадежность и отчаяние. Гордые темные глаза утратили свой блеск, осунувшееся медное лицо стало пепельно-серым, уголки рта обвисли, с закушенной губы закапала кровь. Высокий зулус поднял руку, прощаясь с королем, встал и нетвердой походкой побрел к воротам.
   – Погоди, – внезапно остановил его Сетевайо. – Я хочу поручить тебе важное дело, Нахун, которое вышибет из твоей головы все эти дурацкие мысли о женитьбе. Видишь этого Белого человека: он мой гость и хочет поохотиться на буйволов и другую крупную дичь. Поручаю его твоим заботам: возьми с собой несколько охотников и следи, чтобы с ним не случилось никакой беды. Через месяц приведи его обратно – и помни, ты отвечаешь за него головой. Как раз в это время, когда народится новая луна, приведут и Нанеа, и я скажу, так ли она хороша, как тебе представляется. А теперь иди, сын мой, и ты тоже, Белый человек; остальные присоединятся к вам на заре. Счастливого тебе пути, чужестранец, но не забудь, что мы встретимся в следующее новолуние, тогда и решим, сколько ты будешь получать за починку ружей. И не пытайся меня обмануть, Белый человек, не то я пошлю за тобой своих людей, а они могут обойтись с тобой грубовато.
   «Это означает, что я пленник, – заключил Хадден. – У меня один выход – удрать. Если объявление войны застанет меня в этой стране, из меня изготовят мути, колдовское снадобье, выколют мне глаза либо сыграют какую-нибудь милую шутку в том же духе».
   Прошло десять дней; вечером последнего дня Хадден и сопровождающие его зулусы остановились на ночлег в дикой гористой местности, лежащей между Кровавой рекой и рекой Унвуньяна, не более чем в восьми милях от «Места маленькой реки», которое через несколько недель стало известно всему миру под своим туземным названием Исандхлвана. Вот уже три дня они шли по следам небольшого стада буйволов, все еще обитавших в этих краях, но никак не могли их настичь. Зулусы предложили спуститься вдоль Унвуньяны, ближе к морю, где водится больше дичи, но ни Хадден, ни их начальник Нахун не захотели принять этот совет, каждый по своим тайным соображениям. Хадден замышлял подобраться поближе к Буйволиной реке, откуда открывался путь на Наталь; Нахун же не хотел удаляться от крааля Умгоны, который находился поблизости от их нынешней стоянки. Его не оставляла смутная надежда увидеться с Нанеа, своей нареченной, которая через несколько недель будет у него отобрана и отдана королю.
   Более диковинного места, чем эта их стоянка, Хаддену еще никогда не доводилось видеть. Позади них простирался болотистый лес, где, как предполагалось, и скрываются буйволы. За лесом, в своем одиноком величии, вздымалась гора Исандхлвана, а впереди, в амфитеатре, замкнутом крутыми холмами, густел необыкновенно мрачный лес, куда река уносила с собой болотные воды.
   Река текла ровно и спокойно, но через триста ярдов обрывалась не очень высоким, но почти отвесным порогом, под которым лежала заполненная бурлящей водой каменная котловина, куда никогда не проникали лучи солнца.
   – Как называется этот лес, Нахун? – спросил Хадден.
   – Эмагуду, Дом мертвых, – рассеянно ответил зулус: недалеко от них, на гребне холма, в каком-нибудь часе ходьбы лежал крааль Нанеа, и Нахун сосредоточенно смотрел в ту сторону.
   – Дом мертвых? Почему его так называют?
   – Потому что там обитают мертвые, или, по-нашему, эсемкофу, бессловесные, и другие духи – амальхоси, которые продолжают жить даже после того, как их покинет дыхание.
   – Да? – проговорил Хадден. – И ты когда-нибудь видел этих духов?
   – Я еще не спятил, чтобы заходить в этот лес, Белый человек. Там обитают только мертвые, живые же оставляют для них приношения на опушке.
   Сопровождаемый Нахуном, Хадден подошел к краю утеса и посмотрел вниз. Слева зияла та самая, глубокая и ужасная на вид котловина; почти на самом ее берегу, на узкой полоске поросшей травой земли между утесом и лесом стояла чья-то хижина.
   – Кто там живет? – полюбопытствовал Хадден.
   – Великая исануси [15 - Исануси – колдунья.], иньянга, или знахарка, прозванная Инйоси, то есть Пчелой, потому что собирает свою мудрость в лесу, принадлежащем мертвым.
   – И ты полагаешь, у нее достаточно мудрости, чтобы предсказать, убью ли я буйвола, Нахун?
   – Возможно, Белый человек, но… – добавил он со смешком, – те, что посещают улей Пчелы, могут не узнать ничего или узнать больше, чем им хотелось бы. Язык у нее, как жало.
   – Ну что ж, посмотрим, сможет ли она меня ужалить.
   – Хорошо, – сказал Нахун и, повернув, пошел вдоль утеса, пока не достиг тропки, которая, петляя, сбегала вниз.
   По этой тропке они спустились на травянистую полоску земли и направились к хижине, обнесенной невысокой тростниковой изгородью. Небольшой двор был покрыт плотно утрамбованной землей, срытой с муравейника. Посреди него, у круглого входа в хижину, скорчившись, сидела сама Пчела. В густой тени Хадден разглядел ее не сразу. Она куталась в засаленный, рваный каросс из дикой кошки; видны были лишь глаза колдуньи, зоркие и яростные, как у леопарда.
   У ее ног тлел небольшой костер; он как бы замыкал полукруг черепов, разложенных попарно – так, что, казалось, они переговаривались друг с другом. На хижине и на изгороди висело множество костей, в том числе, видимо, и человеческих.
   «Я вижу, старуха разукрасила свое жилище, как принято у всех этих ведьм», – мысленно усмехнулся Хадден, но вслух ничего не сказал.
   Молчала и иньянга, не сводя с его лица своих круглых, похожих на большие бусины глаз. Хадден попробовал отплатить ей той же монетой, уставившись на нее немигающим взглядом, но вскоре понял, что проигрывает в этом необычном поединке. Мысли у него спутались, зато странно разыгралось воображение: ему чудилось, будто перед ним сидит громадный, ужасный паук, подстерегающий добычу, и будто эти кости – останки его жертв.
   – Почему ты молчишь, Белый человек? – наконец произнесла она медленно и отчетливо. – А впрочем, я и так могу прочитать твои мысли. Ты думаешь, что вместо прозвища Пчела мне куда более подошло бы Паучиха. Но ты ошибаешься: этих людей убила не я. Мертвецов тут и так хватает. Я сосу мысли, а не тела, Белый человек. И люблю заглядывать в сердца живых: там я могу почерпнуть истинную мудрость. Что бы ты хотел узнать у Пчелы, которая неустанно трудится в этом Саду смерти? И что привело сюда тебя, сын Зомбы? Почему ты не в своем полку Умситую, ведь он сейчас готовится к великой войне – последней войне между белыми и черными, – а если у тебя нет желания воевать, почему ты сейчас не вместе со своей высокой красавицей Нанеа?
   Нахун ничего не ответил, но Хадден сказал:
   – Я хотел бы задать тебе один пустяковый вопрос, мать. Повезет ли мне на охоте?
   – На охоте, Белый человек? А за чем ты охотишься? За дичью, богатством или за женщинами? Я знаю, ты вечный охотник; таково уж твое предначертание: охотиться – или служить дичью для других. Скажи мне, зажила ли рана у того лавочника, которого ты пырнул ножом в городе буров? Можешь не отвечать, Белый человек, я и так знаю, но какое вознаграждение ты дашь бедной гадалке? – добавила она хнычущим тоном. – Ты же не допустишь, чтобы старая женщина работала просто так, без всякой платы?!
   – У меня нет для тебя ничего, мать, поэтому я лучше пойду, – сказал Хадден, достаточно убедившийся и в наблюдательности Пчелы, и в ее умении читать чужие мысли.
   – Ну уж нет, – ответила она с неприятным смешком, – если ты задал мне вопрос, то должен получить и ответ. Сейчас я не возьму с тебя ничего, Белый человек, расплатишься в другой раз. – И она снова засмеялась. – Я должна посмотреть тебе в лицо, хорошенько посмотреть тебе в лицо, – продолжала она, поднимаясь и подходя к нему ближе.
   Вдруг что-то холодное прикоснулось к затылку Хаддена, и в следующий миг Пчела отпрянула от него, зажимая между большим и указательным пальцами срезанный локон темных волос. Она проделала это так молниеносно, что у него даже не было времени ни увернуться, ни возмутиться, – он только стоял и смотрел с глупым видом.
   – Это все, что мне надо! – воскликнула она. – Черной магией я не занимаюсь, лишь белой – белой, как и мое сердце… Погоди, сын Зомбы, дай-ка мне и твой локон, ибо все, кто посещает Пчелу, должны выслушать ее жужжание.
   Нахун послушно срезал клок волос острием своего ассегая. Сделал он это с явной неохотой, но отказаться не посмел.
   Пчела поправила каросс и, нагнувшись, подбросила в костерок какие-то травы из висевшей у нее на поясе сумки. Ее фигура еще не утратила своей гибкости и стройности, и на ней не было никаких отвратительных амулетов, которые Хадден привык видеть на ворожеях. Только на шее у нее висело необычное украшение – живая красно-зеленая змейка, одна из самых ядовитых, какие водятся в этих краях. Ворожеи банту нередко украшаются такими змейками, хотя никто не может сказать, удалены у них ядовитые клыки или нет.
   Травы затлелись, от них потянулась тонкая прямая струйка дыма, который, растекаясь, окутывал голову Пчелы наподобие прозрачного голубоватого покрывала. Быстрым движением она бросила оба локона на горящие травы; локоны тут же свернулись, как живые, и рассыпались горстками пепла. Затем она открыла рот и глубокими вдохами стала втягивать в себя дымок от волос и трав; змейка же сердито зашипела, полезла вверх и спряталась среди черных перьев на голове у иньянги.
   Курения постепенно оказывали свое одурманивающее действие: иньянга, что-то шепча, раскачивалась взад и вперед, потом бессильно откинулась к стенке хижины, головой на соломенную кровлю. Лицо Пчелы было обращено теперь вверх, к свету, и на него было страшно смотреть: оно все посинело, глаза запали, как у покойницы, а над лбом колыхалась и шипела змейка, напоминая урей на челе статуй египетских царей. Секунд через десять Пчела заговорила глухим и неестественным голосом:
   – О человек с прекрасным белым телом, я заглянула в твое сердце и увидела, что оно черно, как спекшаяся кровь. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты найдешь себе добычу, и, когда будешь ее преследовать, она заведет тебя в Дом бездомных, в Дом мертвых, и будет она в облике быка, и будет она в облике тигра [16 - Тиграми в Африке называют леопардов.], и будет она в облике женщины, которую не могут погубить ни короли, ни воды. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты сполна получишь все тобой заработанное, монету за монету, удар за удар. Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка; вспомни о моих словах в самой гуще битвы; вспомни о моих словах, когда ты получишь свою великую награду, когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме мертвых.
   О человек с черным телом и белым сердцем, – продолжала она, – заглянула в твое сердце: оно бело, словно молоко; молоко чистоты и спасет его. Глупец, зачем ты нанесешь свои удары? Зачем защитишь того, кого возлюбил тигр и чья любовь – словно любовь тигра? О, чье это лицо мелькает в толпе сражающихся? Преследуй же его, преследуй, о быстроногий, но будь осмотрителен; язык, однажды солгавший, не станет молить о пощаде, и рука, однажды предавшая, не дрогнет в смертельной стычке. Что такое смерть, о Белое сердце? Смерть – продолжение жизни, в царстве мертвых ты обретешь утраченную жизнь, ибо там тебя ждет та, которую не могут погубить ни короли, ни воды.
   Голос Пчелы мало-помалу становился все тише и тише, пока наконец не стал еле слышен. Затем он замолк; транс, видимо, перешел в сон. Хадден слушал ее с цинично-язвительной улыбкой, теперь он рассмеялся.
   – Над чем ты смеешься, Белый человек? – сердито спросил Нахун.
   – Над собственной глупостью: потерять так много времени, слушая эту лгунью и обманщицу, которая нагородила столько чепухи!
   – Это не чепуха, Белый человек.
   – Да? Тогда объясни мне, что все это означает.
   – Пока еще не могу, но она говорила о женщине, о леопарде и о твоей и моей судьбе.
   Хадден пожал плечами, не желая продолжать этот никчемный, по его мнению, спор; в это мгновение Пчела, дрожа, пробудилась, пересадила змею обратно на шею и вновь укуталась в засаленный каросс.
   – Удовлетворен ли ты моим предсказанием, инкоси? – спросила она Хаддена. – Не сомневаешься ли ты в моей мудрости?
   – Я не сомневаюсь в том, что ты одна из искуснейших обманщиц, мать, во всем Зулуленде, – холодно ответил он. – За что же тут платить?
   Пчела, казалось, не обиделась на эти грубые слова, хотя на миг ее взгляд стал странно похож на взгляд змейки, разозленной едким дымком.
   – Уж если белый господин говорит, что я обманщица, стало быть, так оно и есть, – согласилась она. – Кто-кто, а уж он-то должен распознавать обманщиков с первого взгляда. Я уже говорила, что не прошу никакой платы, только отсыпь мне горсть табаку из сумки.
   Хадден открыл свою сумку из антилопьей кожи и дал Пчеле горсть табаку. Внезапно, перехватив его руку, старуха впилась глазами в золотой перстень на его безымянном пальце – в виде змеи с маленькими рубиновыми глазками.
   – Я ношу змею на шее, а ты на пальце, инкоси. Хотела бы я иметь такой перстень на руке, чтобы змее на шее было не так одиноко.
   – Тогда тебе придется подождать моей смерти, – сказал Хадден.
   – Да-да, – нежданно обрадовалась Пчела. – Я запомню твое обещание: подожду твоей смерти и возьму перстень; никто не посмеет сказать тогда, что я его украла. Нахун подтвердит, что ты обещал его мне.
   В тоне, каким были произнесены эти слова, заключалась какая-то зловещая угроза, и Хадден впервые вздрогнул. Если бы Пчела говорила в обычной манере всех ворожей, он не обратил бы на них никакого внимания, но, обуянная жадностью, она заговорила совершенно искренне, с полной убежденностью.
   Заметив, что он насторожился, она тотчас же переменила тон:
   – Надеюсь, белый господин не станет сердиться на бедную старую ворожею за ее шутку, – вновь захныкала она. – Смерть бродит вокруг, поэтому ее имя всегда у меня на устах. – И она показала глазами на полукруг черепов, а затем на водопад и мрачную Котловину смерти, на берегу которой стояла ее хижина. – Смотри, – только и сказала она.
   Следуя взглядом за ее протянутой рукой, Хадден увидел два полузасохших мимозовых дерева, росших над водопадом почти под прямыми углами к его скалистому краю. Деревья были соединены грубым бревенчатым помостом, скрепленным сыромятными ремнями. На этом помосте стояли три фигуры; даже издали, через облако пены, можно было различить, что это два мужчины и одна девушка – их фигуры отчетливо выделялись на фоне огнисто-алого закатного неба. Через миг девушка исчезла; что-то темное мелькнуло в потоке низвергающейся воды и с глухим плеском погрузилось в бурлящую котловину; до них донесся слабый жалобный крик.
   – Что это? – в изумлении и страхе спросил Хадден.
   – Ничего, – засмеялась Пчела. – Неужто ты не знаешь, что здесь казнят беспутных женщин или девушек, осмеливающихся любить без позволения короля, а с ними и их любовников? Казни происходят каждый день, и каждый день я смотрю и подсчитываю число казненных. – Она вытащила палку, спрятанную в соломенной кровле, взяла нож и добавила еще одну зарубку ко многим, уже сделанным, полувопрошающе, точнее, полупредостерегающе глядя на Нахуна. – Да-да, здесь их казнят, – пробормотала она. – Там, наверху, день за днем умирают живые, а здесь, внизу, – она показала на начинающийся в двухстах ярдах от ее хижины лес, – поселяются их души. Слушай!
   С темной опушки до них долетел какой-то странный, непонятный звук, в котором было что-то звериное, что-то не поддающееся определению.
   – Слушай! – повторила Пчела. – Они как раз веселятся.
   – Кто? – спросил Хадден. – Бабуины?
   – Нет, инкоси, не бабуины, а аматонго – духи, приветствующие ту, что отныне присоединилась к их сонму.
   – Духи? – грубо повторил Хадден, ибо он был недоволен собой, тем, что потерял самообладание. – Хотел бы я видеть этих духов. Неужели ты думаешь, мать, что я никогда не слышал, как орут обезьяны в лесу? Пошли, Нахун; пока еще светло, мы должны взобраться на утес. Прощай, мать.
   – Прощай, инкоси; можешь не сомневаться, что твое заветное желание исполнится. Ступай себе с миром, инкоси, чтобы почить в мире.

Глава III. Конец охоты

   Несмотря на благопожелание Пчелы, Филип Хадден почти не сомкнул глаз в эту ночь. Физически он чувствовал себя хорошо, совесть, как обычно, его не беспокоила, и все же ему не спалось. Стоило закрыть глаза, как перед ним вставал образ угрюмой иньянги, так странно прозванной Пчелой, и в его ушах звучали ее зловещие слова. Человек он был не робкого десятка, не суеверный, едва ли даже допускал возможность существования сверхъестественного. И все же он не мог отделаться от странного опасения, что в прорицании этой ведьмы есть какие-то зерна истины. Что, если и впрямь ему угрожает скорая смерть, что, если это сердце, с такой силой бьющееся в его груди, скоро навсегда замрет? Нет-нет, он не хочет даже допустить такой мысли. Просто его угнетает это мрачное место, он никак не может забыть ужасное зрелище, которое в тот день видел. Обычаи этих зулусов не слишком-то приятны для европейцев. Он был полон решимости как можно быстрее покинуть их страну.
   Да что там – он попробует бежать сегодня же ночью. Надо только убить буйвола или какую-нибудь другую крупную дичь. Все охотники нажрутся так, что с трудом смогут двигаться, – тогда-то и самое время. Только Нахун, возможно, устоит против этого соблазна; чтобы избавиться от него, приходится рассчитывать лишь на свою удачу. В худшем случае не останется ничего, кроме как его пристрелить, и тут у него, Филипа, есть оправдание, ведь этот человек – приставленный к нему тюремщик. Случись такая необходимость, он, Хадден, даже не испытает особых угрызений совести: честно сказать, он недолюбливает, а временами и откровенно ненавидит зулуса. Они с Нахуном – полные противоположности, он хорошо знает, что и рослый воин относится к нему с недоверием и даже с презрением. Подумать только, какой-то дикий «ниггер» смотрит на него, Белого человека, сверху вниз! Такого его гордость не может переварить!
   С первыми проблесками зари Хадден встал и разбудил остальных охотников, которые все еще спали вокруг догорающего костра, завернувшись в кароссы или одеяла. Нахун встал и размялся; среди утренних теней он выглядел настоящим великаном.
   – Почему ты вскочил в такую рань, еще до восхода солнца, умлунгу, Белый человек?
   – Потому что пора отправляться на охоту, мунтумпофу, Желтый человек, – холодно ответил Хадден, которого раздражало, что этот дикарь не употребляет какого-нибудь почтительного наименования.
   – Прости, – сказал зулус, угадав причину его досады, – но я не могу называть тебя «инкоси», потому что ты не мой вождь, но если тебе кажется оскорбительным обращение «Белый человек», мы придумаем тебе какое-нибудь имя.
   – Как хочешь, – сухо процедил Хадден.
   С тех пор его стали называть Инхлизин-мгама, и Хадден отнюдь не был польщен, когда узнал, что эти мягко звучащие слова означают «Черное сердце». Так его называла и иньянга, когда пророчествовала.
   Через час они были уже в болотистой лесной местности за стоянкой, в поисках добычи. Почти сразу же Нахун поднял руку, затем показал на землю. Хадден присмотрелся: судя по глубоким следам, не более десяти минут назад здесь прошло небольшое стадо буйволов.
   – Я знал, что сегодня мы найдем дичь, – шепнул Нахун. – Так предсказала Пчела.
   – К черту Пчелу! – вполголоса выругался Хадден. – Пошли!
   Более четверти часа они продирались через густой тростник; внезапно, присвистнув, Нахун тронул Хаддена за руку. Тот поднял глаза – в двухстах ярдах от них на небольшом бугорке среди мимозовых деревьев паслись буйволы. Их было шесть: старый бык с великолепными рогами, три коровы, телка и четырехмесячный теленок. Ни ветер, ни характер местности не позволяли подкрасться к ним незамеченными, поэтому охотники сделали крюк в полмили и осторожно поползли против ветра от мимозы к мимозе, а когда роща закончилась – под прикрытием высокой травы тамбути. Наконец они подобрались к стаду на сорок ярдов, двигаться дальше было опасно. Хотя старый бык и не учуял охотников, по его движениям чувствовалось, что он уловил какой-то подозрительный шорох и насторожился. Телка стояла боком к Хаддену, совсем близко от него – превосходная мишень. Он поднял свой мартини – из всей группы вооружен был он один, – прицелился чуть позади лопатки и медленно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел – и телка упала, пораженная прямо в сердце. Стадо, как ни странно, не обратилось в бегство. Буйволы, видимо, не могли понять причину внезапного грохота и, не чуя никаких посторонних запахов, подняли головы и оглядывались.
   Хадден воспользовался их замешательством, чтобы перезарядить ружье и выстрелить в старого быка. Пуля попала ему в шею или в плечо, он рухнул на колени, но тут же вскочил и бросился прямо на пороховое облачко. Что-то – то ли дым, то ли что другое – помешало Хаддену увидеть его; бык неминуемо растоптал бы его или поднял на рога, если бы, рискуя своей жизнью, Нахун не прыгнул вперед и не оттащил Черное сердце в сторону, за высокий муравейник. Громадное животное с громким топотом промчалось мимо и исчезло вдали.
   – Вперед! – приказал Хадден, и, оставив большинство охотников свежевать и разделывать телку, чтобы затем отнести все лучшее мясо на стоянку, они двинулись по кровавому следу.
   После нескольких часов преследования, пробираясь через каменистое, поросшее кустами место, они потеряли след и, утомленные, все в поту, присели отдохнуть и поесть билтонга, то есть вяленого мяса, захваченного ими с собой. Покончив с едой, они хотели было вернуться на стоянку, когда один из четырех зулусских охотников спустился, чтобы попить воды, к ручью, протекавшему в каких-то десяти шагах от них. Через полминуты они услышали устрашающее фырканье и плеск и увидели, как зулус взлетел высоко в воздух. Оказалось, что раненый буйвол лежал в засаде под густыми кустами на берегу. Хитрое животное знало, что рано или поздно настанет его черед отомстить. С растерянными криками они бросились вперед, но буйвол тут же скрылся за гребнем холма. Хадден так и не успел выстрелить, зулус-охотник был смертельно ранен: громадный рог пропорол ему легкое.
   – Это не буйвол, а сам дьявол, – сказал охотник перед смертью.
   – Дьявол он или нет, я все равно его убью! – вскричал Хадден.
   Вместе с Нахуном он бросился в погоню, а остальные понесли тело своего убитого товарища на стоянку. Открытая местность облегчала преследование; Хадден и Нахун часто видели убегающее животное, хотя и на слишком далеком расстоянии, чтобы можно было в него стрелять. Немного погодя они спустились с крутого утеса.
   – Ты знаешь, где мы? – спросил Нахун, показывая на лес впереди. – Это Эмагуду, Дом мертвых, – смотри, буйвол бежит прямо туда.
   Хадден оглянулся. Нахун не ошибся: слева от них были водопад, Котловина смерти и хижина Пчелы.
   – Ну что ж, – отозвался он, – стало быть, и наш путь туда.
   Нахун остановился:
   – Неужели ты войдешь в этот лес?
   – Конечно, – ответил Хадден. – Но если ты трусишь, можешь остаться здесь.
   – Да, я боюсь духов, – сказал зулус, – но все равно пойду с тобой.
   Они пересекли полоску травянистой земли и вошли в заколдованный лес. И мрачное же это было место! Большие, с широкими кронами деревья росли так густо, что полностью застилали небо; воздух был напитан тяжелым запахом гниющей листвы. Тишина здесь стояла мертвая, и, казалось, нет ничего живого, лишь изредка с треском падал подгнивший сук и какая-нибудь пятнистая змея, извиваясь, торопливо уползала прочь.
   Но Хадден был чересчур увлечен погоней за буйволом, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Он только отметил про себя, что в таком сумраке нетрудно и промазать, и зашагал дальше.
   Они углубились в лес на добрую милю, когда увидели, что пятна крови на земле становятся все гуще и гуще, – было ясно, что бык ранен смертельно.
   – Побежали, – весело сказал Хадден.
   – Нет, хамба гачле – пошли медленней, – возразил Нахун. – Дьявол при последнем издыхании, но он может еще сыграть с нами злую шутку.
   И Нахун двинулся, пристально вглядываясь вперед.
   – Он где-то здесь, – сказал Хадден, показывая на уходящие прямо вперед глубокие отпечатки в топкой почве.
   Нахун ничего не ответил: он пристально смотрел на два дерева прямо перед ними, чуть правее.
   – Смотри, – шепнул он.
   Приглядевшись, Хадден заметил огромную коричневую тушу за стволами.
   – Сдох! – воскликнул он.
   – Нет, – ответил Нахун, – он вернулся по своему же собственному следу и подстерегает нас. Он знает, что мы его преследуем. Я думаю, ты мог бы отсюда попасть ему в хребет, стреляй между стволов.
   Хадден опустился на колено, очень тщательно прицелился и выстрелил. В ответ послышался оглушительный рев, буйвол вскочил и бросился на них. Нахун метнул свое копье с широким наконечником – оно вонзилось глубоко в грудь быку. Затем и белый, и черный бросились бежать в разные стороны. Какое-то мгновение буйвол стоял неподвижно, опустив голову, глядя поочередно вслед то одному, то другому, затем с тихим мычанием повалился наземь, в своем падении сломав на несколько частей ассегай Нахуна.
   – Сдох-таки! – облегченно вздохнул Хадден. – Наверно, твое копье добило его. Что это за шум?
   Нахун прислушался. В различных частях леса, трудно было сказать, далеко или близко, слышались странные, непонятные звуки – как будто перекликались испуганные люди, но в этой перекличке нельзя было разобрать ни одного членораздельного слова. Нахун вздрогнул.
   – Это эсемкофу, – сказал он, – безъязыкие духи, которые могут только хныкать, как дети. Пошли отсюда – это плохое место для смертных.
   – И еще худшее для буйволов, – ответил Хадден, пиная поверженного быка, – но, боюсь, нам придется оставить его здесь для твоих друзей эсемкофу, так как у нас уже достаточный запас мяса, а голову буйвола нам не дотащить.
   Они стали выбираться из леса. Пока они петляли среди деревьев, Хаддена осенила новая мысль. От этого леса какой-нибудь час быстрой ходьбы до зулусской границы, и он почувствует себя куда в большей безопасности, если пересечет эту границу. До сих пор он предполагал бежать ночью, но то был рискованный план. Рассчитывать, что все зулусы, объевшись, тут же уснут, особенно после смерти их товарища, не приходилось; Нахун же не спускал с Филипа глаз ни днем, ни ночью.
   Что ж, если другого выхода нет, Нахун должен умереть – у него, Хаддена, в руках заряженное ружье, а у зулуса нет даже копья, только дубина. Конечно, не хочется его убивать, но на карту поставлена его, Белого человека, жизнь, так что оправдание у него есть, и достаточно веское. Почему бы не сказать об этом самому Нахуну, а там уже действовать сообразно с обстоятельствами?
   Нахун как раз шел по небольшой лужайке, шагах в десяти впереди, и Хадден очень хорошо его видел, тогда как сам он был в тени большого дерева с низко нависающими ветвями.
   – Нахун, – позвал он.
   Зулус повернулся и сделал шаг вперед.
   – Прошу тебя, не двигайся. Стой, где стоишь, не то я вынужден буду тебя застрелить. Не бойся, стрелять без предупреждения я не стану. Я твой пленник, и тебе велено отвести меня обратно к королю. Но я уверен, что между твоим и моим народом вот-вот разгорится война, поэтому, как ты сам понимаешь, я не хочу возвращаться в крааль Сетевайо: там меня убьют твои соотчичи, или же мои собственные соотчичи сочтут меня предателем и поступят со мной соответственно. Отсюда до зулусской границы всего час ходьбы – самое большее, полтора часа: я должен пересечь ее еще до восхода луны. Ты можешь сказать, Нахун, что потерял меня в лесу, и начать поиски через полтора часа. Или ты предпочитаешь остаться с этими духами, о которых ты мне рассказывал? Ты понимаешь? Только не двигайся.
   – Я понимаю тебя, – не теряя хладнокровия, ответил зулус. – Тебе очень подходит имя, которое мы дали тебе сегодня утром, хотя я и должен признать, Черное сердце, что твои слова не лишены здравого смысла. Возможность и в самом деле благоприятная, и человек с таким, как у тебя, именем, конечно же, ее не упустит.
   – Я рад, что ты входишь в мое положение, Нахун. Итак, ты скажешь, что потерял меня, и не будешь искать до восхода луны? Обещаешь?
   – Что ты хочешь сказать, Черное сердце?
   – То, что говорю. Решай, у меня нет лишнего времени.
   – Странный ты человек, – задумчиво произнес зулус. – Ты же слышал, что повелел король; как же я могу нарушить его повеление?
   – Почему бы и нет? Тебе не за что любить Сетевайо, и какая тебе разница, вернусь я в королевский крааль, чтобы чинить его ружья, или нет? Если же ты опасаешься королевского гнева, мы можем пересечь границу вместе.
   – Чтобы король выместил свою злобу на моем отце и братьях? Нет, ты не понимаешь, Черное сердце. Да и как можно понять с таким именем? Я воин, а королевское слово есть королевское слово. Я надеялся умереть в честном бою, но пойман, как птица, в твои силки. Стреляй же – или ты не успеешь добраться до границы до восхода луны. – И зулус с улыбкой развел руками.
   – Ну что ж, значит, так тому и быть. Прощай, Нахун, ты смелый человек, но каждый заботится в первую очередь о своей шкуре, – спокойно ответил Хадден.
   Он не спеша поднял ружье и тщательно прицелился в грудь зулуса. Нахун стоял, по-прежнему улыбаясь, хотя губы его и подрагивали, ибо самый отважный человек не может подавить страх смерти; палец Хаддена уже начал нажимать спусковой крючок, как вдруг, словно сраженный молнией, Филип повалился навзничь: на груди у него, помахивая длинным хвостом и свирепо сверкая глазами, стоял огромный пятнистый зверь.
   То был леопард – тигр, как их называют в Африке, – он прятался на дереве и не удержался от искушения напасть на стоявшего внизу человека. Несколько мгновений тишину нарушало лишь порыкивание или, вернее, пофыркивание леопарда. И странное дело – в эти мгновения перед мысленным оком Хаддена неотступно стояла иньянга по прозвищу Инйоси, или Пчела; голова откинута на соломенную крышу, губы шепчут: «Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка», – и от всего ее облика веет холодом смерти.
   Зверь пустил в ход всю свою мощь. Когтями одной лапы он впился глубоко в мышцы левого бедра Хаддена, другой лапой содрал с его груди одежду и процарапал на обнаженной груди кровавые борозды. Зрелище белой кожи, казалось, привело его в полное бешенство; объятый яростной жаждой крови, он опустил свою квадратную морду и вонзил клыки в плечо своей жертвы. Но тут послышался топот ног и глухой стук тяжелой дубины, обрушившейся на леопарда. С гневным рычанием зверь поднялся на задние лапы, не уступая вышиной нападающему на него зулусу. Он замахал своими грозными лапами, готовый расправиться с черным человеком, как только что расправился с белым. Но тот нанес сокрушительный удар дубиной по его челюстям, и леопард опрокинулся навзничь. Прежде чем зверь успел подняться, дубина вновь с ужасающей силой обрушилась на его загривок и парализовала хищника. Леопард щелкал клыками, корчился, извивался, взрывал землю и груды листьев, но удары сыпались на него один за другим; наконец он судорожно рванулся в последний раз, сдавленно зарычал – и затих, а из его раскрошенного черепа вытекли мозги.
   Хадден присел, весь в крови.
   – Ты спас мне жизнь, Нахун, – тихо проговорил он. – Спасибо.
   – Не благодари меня, Черное сердце, – ответил зулус. – Король повелел оберегать тебя, а я только выполнял его повеление. И все же этот тигр не заслужил такой участи, ведь он спас мою жизнь.
   Зулус поднял и разрядил мартини, а Хадден в этот миг потерял сознание.

   Прошло двадцать четыре часа. Все это время Хадден как будто провел в беспокойном, тревожном сне, а если и слышал голоса, то не понимал, о чем они говорят; впечатление было такое, словно он куда-то, неведомо куда плывет. А когда наконец он очнулся, то увидел, что лежит на кароссе в большой, удивительно чистой кафрской хижине, и под головой у него вместо подушки – охапка мехов. Рядом стояла чаша с молоком; сжигаемый жгучей жаждой, он потянулся к ней, но, к его удивлению, рука бессильно упала на пол, точно рука покойника. Нетерпеливо оглядевшись, он не увидел никого, кто мог бы ему помочь, оставалось только лежать спокойно. Уснуть он не уснул, но глаза его закрылись, его охватило легкое забытье, затуманивая вернувшееся сознание. И тут он услышал мягкий голос, звучавший как будто далеко-далеко, но Белый человек отчетливо уловил каждое слово.
   – Черное сердце все еще спит, – проговорил голос, – но его лицо чуть порозовело: скоро он проснется и придет в себя.
   – Не бойся, Нанеа, конечно, он проснется – не такие уж опасные у него раны, – ответил знакомый голос Нахуна. – Он сильно ударился головой, когда его опрокинул леопард, поэтому так долго в беспамятстве. Если он не умер до сих пор, значит, не умрет.
   – Было бы очень жаль, если бы он умер, – продолжал мягкий голос. – До чего же он красив! Никогда не видела такого красивого белого.
   – А вот я что-то не замечал его красоты, когда он целился в мое сердце, – мрачно возразил Нахун.
   – В его оправдание можно сказать, что он хотел бежать от Сетевайо. И я его хорошо понимаю, – послышался долгий вздох. – К тому же он предложил тебе бежать вместе с ним, и ты поступил бы вполне разумно, если бы принял его предложение. Мы могли бы бежать все вместе.
   – Это невозможно, Нанеа, – сердито произнес Нахун. – Как я могу нарушить повеление короля?
   – Короля? – повторила она, повышая голос. – Разве у тебя есть какой-нибудь долг перед ним? Ты служил ему верой и правдой, и в награду за это через несколько дней он отнимет меня у тебя, хотя я должна была стать твоей женой, но вместо этого я… я… – И она тихо заплакала, продолжая вставлять между всхлипываниями: – Если бы ты и в самом деле любил меня, ты думал бы больше обо мне и о себе, чем о Слоне, сотрясающем землю, и его повелениях. Бежим же с тобой в Наталь, прежде чем это копье пронзит мою грудь.
   – Не плачь, Нанеа, – сказал Нахун, – мое сердце и так разрывается надвое между любовью и долгом. Ты знаешь, что я воин и должен идти путем, который указывает мне король. И я надеюсь, что скоро умру, ибо я ищу смерти, – лишь тогда я обрету мир и покой.
   – Ты-то, может быть, и обретешь, Нахун, но что будет со мной? И все же ты прав, я знаю, ты прав; прости меня, я не воин, а женщина, чей долг повиноваться… королевской воле.
   Она обвила шею зулуса руками и долго рыдала у него на груди.

Глава IV. Нанеа

   Бормоча что-то невнятное, Нахун выполз из хижины через круглое, похожее на леток, дверное отверстие. Хадден открыл глаза и осмотрелся. Солнце садилось, и его последние лучи, проникая внутрь, разливались ласковым алым мерцанием. В самом центре хижины, опираясь спиной о закопченный столб из тернового дерева, в свете заката стояла Нанеа – воплощение кроткого отчаяния.
   Как и многие зулуски, Нанеа была очень хороша собой – так хороша, что с первого взгляда на нее у Хаддена перехватило горло. Одета она была очень просто: на плечах – накидка из мягкой белой ткани, отделанной голубым бисером, на поясе – муча из оленьей шкуры, также отделанная голубым бисером, на лбу и левом колене – полоски серого меха, а на правом запястье – сверкающий медный браслет. Ее высокая обнаженная фигура была сложена необыкновенно пропорционально, лицо даже отдаленно не походило на лица туземок: в нем чувствовалось древнее арабское или семитское происхождение. Оно было овальной формы, с благородными орлиными чертами, с изогнутыми дугой бровями, полным ртом, слегка опущенным книзу по краям, с маленькими ушами, за которыми волнами спадали на плечи угольно-черные волосы, и с самыми прелестными, живыми темными глазами, какие только можно себе вообразить.
   С минуту Нанеа стояла неподвижно, ее лицо рдело в лучах заходящего солнца, и Хадден просто упивался ее красотой. Затем с тяжелым вздохом она отвернулась и, заметив, что он пробудился, быстрым движением прикрыла грудь и подошла, вернее, подплыла ближе.
   – Вождь проснулся, – сказала она с присущей ей мягкостью голоса. – Не подать ли ему чего-нибудь?
   – Да, красавица, – ответил он, – я хочу пить, но слишком слаб, чтобы дотянуться до молока.
   Она опустилась на колени и, поддерживая его голову левой рукой, правой поднесла чашу к губам. За то недолгое время, пока Хадден пил, с ним случилось нечто неожиданное и необъяснимое. Трудно сказать, что́ на него повлияло так сильно: прикосновение ли девушки, ее необычная смуглая красота или же нежная жалость в ее глазах, а может быть, и все вместе. Она задела какую-то тайную струну в его бурном, необузданном сердце, и его вдруг захлестнула страсть, не слишком возвышенная, но вполне реальная. Ни на один миг не усомнился он в значении того потока чувств, который затопил все его существо. С чем-чем, а с фактами Хадден умел считаться.
   «Клянусь Небом, – сказал он себе, – я влюбился в эту черную красотку с первого взгляда – просто без ума от нее; такого со мной никогда еще не бывало. Положение трудное, но в конце концов во всем есть свои хорошие стороны. Для меня, конечно. Но не для Нахуна, или Сетевайо, или их обоих. Ну а если она мне надоест, я всегда могу от нее отделаться».
   Обессиленный приливом волнения, он прилег на меховую подушку и смотрел, не отрывая глаз, на Нанеа, пока она смазывала нанесенные леопардом раны каким-то снадобьем.
   Казалось, то, что происходило в его душе, в какой-то степени передалось и девушке. Рука ее слегка задрожала, и, быстро закончив врачевание, она встала с колен, вежливо сказала: «Я сделала все, что нужно, инкоси», – и заняла прежнее место у столба.
   – Благодарю, госпожа, – сказал он, – у тебя добрые руки.
   – Не зови меня госпожой, – ответила она, – я всего-навсего дочь вождя Умгоны.
   – И зовут тебя Нанеа, – продолжал он. – Не удивляйся, я уже слышал о тебе. Но ведь ты станешь важной госпожой, если займешь место в краале короля.
   – Увы, увы! – вздохнула она, закрывая лицо руками.
   – Не огорчайся, Нанеа, как бы высока и густа ни была изгородь, сквозь нее или через нее всегда можно перебраться.
   Опустив руки, она внимательно на него посмотрела, но он не стал развивать свою мысль.
   – Скажи мне, Нанеа, как я здесь очутился?
   – Тебя принес Нахун вместе с другими охотниками, инкоси.
   – Я начинаю испытывать благодарность к леопарду, который сшиб меня с ног. Нахун – смелый человек, ему я обязан спасением. Надеюсь, я смогу заплатить свой долг – тебе, Нанеа.

   Такова была первая встреча Нанеа и Хаддена, но, хотя девушка не искала новых встреч, само положение, в котором они находились, и его болезнь требовали частого общения. Белый человек был полон решимости завладеть так понравившейся ему туземной девушкой и, не колеблясь, пустил в ход все свое обаяние, чтобы отвратить от Нахуна и привлечь к себе ее сердце. Ухаживал он без всякой грубости, действовал вкрадчиво, стараясь оплести ее паутиной лести и внимания. И он, без сомнения, добился бы своей цели, ведь Нанеа была только женщиной, к тому же еще и неопытной, – если бы не одно простое, но непреодолимое препятствие. Она любила Нахуна, и в ее сердце не оставалось места ни для одного другого мужчины, белого или черного. Ее отношение к Хаддену было вежливым и добрым, не более того; она, казалось, даже не замечала его постоянных усилий отвоевать себе уголок в ее душе. Сначала он был в недоумении, но потом вспомнил, что зулуски никогда не проявляют своих чувств по отношению к поклонникам до их откровенного объяснения. Необходимо было объясниться.
   Придя к этому решению, Хадден постарался выполнить его при первой же возможности. К тому времени он уже окончательно оправился от ран и часто разгуливал вокруг крааля. В двухстах ярдах от хижины Умгоны начинался ручей, и по вечерам Нанеа обычно ходила туда за питьевой водой. Тропа от крааля к ручью пролегала через рощу, и однажды перед закатом, увидев, что Нанеа спустилась к ручью, Хадден уселся там под деревом. Через четверть часа Нанеа появилась с большой тыквенной бутылью на плече. Чтобы не забрызгать свою накидку, она оставила ее дома и была в одной муче.
   Хадден смотрел, как, упершись руками в бедра, она поднимается по тропе; ее великолепная нагая фигура четко вырисовывалась на фоне вечереющего неба. Белый человек не знал, с чего начать разговор. Но случай помог ему: когда Нанеа была уже совсем близко, перед ее ногами скользнула змея, девушка в испуге отпрыгнула назад и уронила бутыль-калебас. Хадден подошел и подобрал ее.
   – Подожди здесь, – сказал он, смеясь, – я наполню ее водой и принесу.
   – Нет, инкоси, – запротестовала она, – это женское дело.
   – У нас, – сказал он, – мужчины с удовольствием помогают женщинам.
   И, оставив ее в нерешимости, направился к ручью.
   Возвращаясь, он пожалел о своей галантности: нести тыквенную бутыль на плече оказалось делом нелегким, и он выплеснул часть ее содержимого на себя.
   – Вот твой калебас, Нанеа, хочешь, я донесу его до крааля?
   – Нет, благодарю тебя, инкоси; отдай его мне, для тебя он слишком тяжел.
   – Погоди, я провожу тебя. Я еще очень слаб, Нанеа; если бы не ты, я бы, конечно, не выжил.
   – Тебя спас Нахун, а не я, инкоси.
   – Нахун спас мое тело, но мою душу спасла ты.
   – Ты выражаешься чересчур туманно, инкоси.
   – Тогда буду говорить прямо, Нанеа. Я люблю тебя.
   Ее карие глаза изумленно открылись.
   – Ты, белый господин, любишь зулусскую девушку? Да как это может быть?
   – Не знаю, Нанеа, но это правда, и, не будь ты слепа, ты давно бы уже это заметила. Я люблю тебя и хочу на тебе жениться.
   – Это невозможно, инкоси, я уже обручена.
   – Да, – ответил он, – ты предназначена в жены королю.
   – Нет, я обручена с Нахуном.
   – Но ведь через неделю тебя отведут к королю. Не лучше ли стать моей, чем его, женой?
   – Конечно, я охотнее вышла бы замуж за тебя, чем за короля, но больше всего я хочу стать женой Нахуна. Возможно, мое желание так и не исполнится, но я никогда не буду жить в королевском краале.
   – Как ты сможешь противиться воле короля?
   – Есть глубокие воды, где девушка может утопиться, есть деревья, на которых она может повеситься, – ответила Нанеа, твердо сжав губы.
   – Нет-нет, Нанеа, ты слишком хороша, чтобы умереть.
   – Хороша я или нет, я все равно умру, инкоси.
   – Нет-нет, ты должна бежать со мной – я придумаю как – и стать моей женой.
   Он обнял ее за талию и попытался привлечь к себе. Без всякого резкого усилия, ни на миг не роняя достоинства, девушка высвободилась.
   – Благодарю за предложенную честь, инкоси, – спокойно сказала она, – но ты не понимаешь. Я жена Нахуна – принадлежу Нахуну и, пока он жив, даже не посмотрю ни на кого другого. Таков наш обычай, инкоси. Мы, зулуски, женщины простые, невежественные – не то, что белые, – и если мы даем обет верности, то храним его до самой смерти…
   – Да? – удивился Хадден. – Так что же, теперь ты пойдешь и скажешь Нахуну о моем предложении?
   – Нет, инкоси, зачем мне открывать ему твои тайны? Я же ответила тебе «нет», а не «да», значит, у Нахуна нет никакого права знать об этом.
   Она нагнулась, чтобы поднять калебас.
   Хадден быстро прикинул, как ему поступить, ибо ее отказ только укрепил его решимость. И тотчас же, в самых общих очертаниях, в голове у него родился замысел. Он отнюдь не отличался благородством, скорее, напротив. Это, вероятно, остановило бы многих, но не Хаддена, который не мог допустить, чтобы над ним одержала верх простая зулуска, и, хотя и не без сожаления, решил, что если не добьется своей цели сколько-нибудь честными способами, то вынужден будет прибегнуть к способам более сомнительного свойства.
   – Нанеа, – сказал он, – ты хорошая, честная женщина, и я отношусь к тебе с уважением. Я уже признался тебе в любви, но если ты не разделяешь моих чувств, не будем продолжать этот разговор; может быть, даже лучше, чтобы ты вышла замуж за человека из твоего народа. Но за Нахуном тебе никогда не быть замужем, Нанеа; тебя заберет король, если только ему не взбредет в голову отдать тебя кому-нибудь другому. Ты или станешь одной из его «сестер», или, чтобы избавиться от него, должна будешь покончить с собой. Послушай меня, ведь я люблю тебя и желаю тебе лишь добра, поэтому и говорю так откровенно. Почему бы вам вместе с Нахуном не бежать в Наталь, где вы можете жить в полной безопасности, вдали от Сетевайо?
   – Этого я и хочу, инкоси, но Нахун не соглашается. Он говорит, что между нами и белыми скоро начнется война, он не может ослушаться короля и оставить армию.
   – Стало быть, не очень-то он тебя любит, Нанеа, но ты должна позаботиться о себе самой. Подговори отца и беги с ним вместе; я не сомневаюсь, что Нахун тотчас последует за тобой. И я тоже убегу с вами, я тоже уверен, что надвигается война, и тогда белый человек в этой стране окажется в такой же опасности, как овца, преследуемая орлами.
   – Я готова бежать, инкоси, лишь бы Нахун согласился, но без него я не убегу, а останусь здесь и покончу с собой.
   – Ты такая красавица и так сильно его любишь, что, конечно же, сумеешь сломить его безрассудное упрямство. Через четыре дня мы должны отправиться в королевский крааль, и, если ты переубедишь Нахуна, мы сможем повернуть на юг и пересечь реку, отделяющую страну Амазулу от Наталя. Ради всех нас и прежде всего ради себя самой постарайся уговорить его. Помни, что я тебя люблю и хотел бы спасти. Постарайся же его убедить, не мне подсказывать тебе как, но пока, прошу тебя, не говори ему, что я собираюсь бежать, а не то он будет следить за мной день и ночь.
   – Я постараюсь, инкоси, – серьезно ответила Нанеа. – Благодарю тебя за доброту. И не бойся: я скорее умру, чем предам тебя. Прощай.
   – Прощай, Нанеа.
   И он поднес ее руку к своим губам.

   Поздно вечером, когда Хадден уже укладывался, он услышал негромкий стук в доску, заменявшую дверь.
   – Войдите, – сказал он, открывая дверь, и при свете своего небольшого фонаря увидел, что в хижину вползла Нанеа, а вслед за ней и громадный Нахун.
   – Инкоси, – прошептала она, затворив за собой дверь, – я уговорила Нахуна, вместе с нами бежит мой отец.
   – Это правда, Нахун? – спросил Хадден.
   – Правда, – смущенно потупившись, ответил зулус. – Чтобы спасти эту девушку, любовь к которой изъела мне сердце, я решил пожертвовать своей честью. Но я говорю тебе, Нанеа, и тебе, Белый человек, как только что сказал Умгоне, что из этой затеи не получится ничего путного. Если кто-нибудь нас предаст, мы будем схвачены и убиты…
   – Вряд ли нас поймают, – обеспокоенно перебила Нанеа. – Да и кто может нас предать, кроме инкоси…
   – …который вряд ли это сделает, – спокойно добавил Хадден, – ведь и он тоже намеревается бежать с вами, ибо и его собственная жизнь под угрозой.
   – Да, верно, Черное сердце, – сказал Нахун. – Иначе я ни за что не доверился бы тебе.
   Хадден пропустил мимо ушей это не слишком для него лестное высказывание. Обсуждение плана бегства продлилось до поздней ночи.
   На другое утро Хадден пробудился от громких криков. Оказалось, приехал толстый, злобный кафрский вождь, который хотел жениться на Нанеа; не слезая со своего пони, он яростно бранил Умгону: тот де украл у него быков и заколдовал коров, которые перестали доиться. Опровергнуть обвинение в воровстве было делом нетрудным, труднее было опровергнуть обвинение в колдовстве.
   – Паршивый пес! – кричал Мапута, потрясая жирным кулаком перед лицом дрожавшего, но полного негодования Умгоны. – Ты обещал мне отдать свою дочь, а сам обручил ее с этим умфагозаном Нахуном, сыном Зомбы. Затем вы вместе оклеветали меня перед королем, восстановили его против меня, а теперь ты околдовал моих коров. Ну ничего, я еще доберусь до тебя, чертов колдун; как-нибудь утром ты проснешься, а вся твоя изгородь – в огне, и у твоих ворот стоят мои люди с копьями, тут вам всем и конец.
   Все это время Нахун слушал молча, но тут он не выдержал.
   – Хорошо, – сказал он, – мы еще посмотрим, чья возьмет, а пока, вождь Мапута, хамба! Проваливай!
   Сграбастав пузатого старого негодяя за шиворот, он толкнул его с такой силой, что тот кубарем покатился вниз с холма.
   Хадден рассмеялся и отправился к речке, чтобы искупаться. Он уже подошел к берегу, как вдруг увидел, что по тропе едет Мапута – голова заляпана грязью, черное лицо посинело от злобы, губы оттопырены.
   «Ну и взбеленился же этот пузан! – сказал он себе. – А что если?..» Он поднял глаза, как бы ожидая вдохновения свыше. И вдохновение не замедлило его осенить. Но внушено оно было, без сомнения, самим дьяволом. Через несколько мгновений его замысел окончательно созрел, и Хадден зашагал через кусты навстречу Мапуте.
   – Успокойся, вождь, – сказал он, – эти люди обошлись с тобой грубо. Поддержать тебя я не мог, но это зрелище так меня огорчило, что я ушел. Да это просто стыд и срам, чтобы такую важную, почтенную особу буквально втаптывали в грязь. Да и кто? Какой-то захмелевший от пива вояка!
   – Ты прав, Белый человек, – снова закипел Мапута. – Это просто стыд и срам! Но погоди, я, Мапута, еще опрокину эту скалу, еще повалю этого быка. Вот увидишь: когда созреет следующий урожай, здесь не останется никого, кто мог бы его собрать: ни Нахуна, ни Умгоны, ни кого-нибудь другого из их крааля.
   – И как же ты с ними разделаешься?
   – Еще не знаю, но что-нибудь придумаю. Непременно.
   Хадден потрепал холку пони и, перегнувшись вперед, посмотрел вождю прямо в глаза и сказал:
   – А что ты мне дашь, Мапута, если я подскажу тебе, как поквитаться с этим Нахуном, который обошелся с тобой так невежливо, а заодно и с Умгоной, который и на меня наслал болезнь?
   – А какой награды ты хотел бы, Белый человек? – нетерпеливо спросил Мапута.
   – Я прошу не так уж много, вождь, – хочу только заполучить девушку Нанеа, которая мне приглянулась.
   – Я и сам бы не прочь заполучить девушку, но она предназначена для того, кто обитает в Улунди.
   – С тем, кто обитает в Улунди, я как-нибудь договорюсь, вождь. В этих краях самый могущественный владыка ты, с тобой я и хочу найти общий язык. Послушай, если ты поможешь мне осуществить мое желание, я не только помогу тебе отомстить твоим врагам, но, когда девушка будет в моих руках, подарю тебе ружье и сто патронов к нему.
   Мапута посмотрел на охотничий мартини, и глаза жадного зулуса блеснули.
   – Хорошо, – сказал он, – давай. Я давно мечтаю о таком ружье для охоты и расправы со своими врагами. Обещай, что отдашь его мне, и девушка – твоя.
   – Поклянись, Мапута.
   – Клянусь головой Чаки и духами своих предков.
   – Хорошо. На рассвете четвертого дня Умгона, его дочь Нанеа и Нахун вместе со всем их скотом хотят переправиться через Крокодилий брод в Наталь, чтобы спастись от преследований короля. И я вместе с ними. Они знают, что я проник в их тайну, и убьют меня, если я попытаюсь от них отделаться. Твоя задача – охранять границу и брод; спрячься ночью со своими людьми среди скал на мелководье и поджидай нас. Впереди, погоняя коров и телят, будет идти Нанеа – так мы условились, а я буду ей помогать. Умгона и Нахун будут идти сзади, погоняя быков и телок. Ты нападешь на них, убьешь, захватишь скот, а потом я отдам тебе ружье.
   – А если король потребует девушку, Белый человек?
   – Ты ответишь, что впотьмах не заметил ее, и она убежала; да и как, скажешь ты, было схватить ее сразу? Она подняла бы крик и спугнула всех остальных.
   – Да, но как я получу ружье, если ты перейдешь через брод?
   – Прежде чем войти в реку, я положу ружье и патроны на камень на берегу, а Нанеа я скажу, что вернусь за ними, когда мы перегоним скот.
   – Хорошо, можешь на меня положиться, Белый человек.
   Так был заключен тайный заговор; обсудив еще кое-какие подробности, заговорщики ударили по рукам и расстались.
   «Все должно пройти гладко, как по маслу, – рассуждал Хадден, плавая в реке. – Вот только я не вполне доверяю нашему другу Мапуте. Лучше бы мне самому без его помощи избавиться от Нахуна и его почтенного дяди: пара выстрелов, и все шито-крыто. Но это было бы убийство, не хотелось бы марать руки убийством, а вот выдать двоих подлых дезертиров, тем более в военное время, дело даже похвальное. К тому же мое личное участие может сильно повредить мне в глазах девушки, но если Мапута отправит на тот свет Умгону и Нахуна, ей волей-неволей придется воспользоваться моей помощью, других провожатых у нее не будет. Риск, конечно, есть, но бывают случаи, когда приходится рисковать даже самым осторожным».
   Случилось так, что подозрения Филипа Хаддена оправдались. Прежде чем достойный вождь добрался до своего крааля, он уже смекнул, что план, предложенный его белым сообщником, хотя и не лишен заманчивости, слишком опасен: бегство Нанеа, несомненно, сильно разгневает короля. Да и его сопровождающие могут заподозрить неладное; что, если кто-нибудь из них проболтается? С другой стороны, разоблачив заговор, он сможет завоевать благорасположение Его Величества. Он скажет королю, что узнал обо всем от белого охотника, которого Умгона и Нахун насильно втянули в свой заговор. Что до ружья, составлявшего предмет вожделений Мапуты, то оставалось уповать лишь на счастливую случайность.

   Через час два надежных гонца уже мчались по равнине с посланием от вождя Мапуты, Стража границы, великому Слону, сотрясающему землю, который обитает в Улунди.

Глава V. Котловина смерти

   Судьба странно благоприятствовала замыслам Нахуна и Нанеа. Труднее всего было усыпить бдительность воинов-охотников, посланных королем, чтобы сопровождать Хаддена. Но на другой день после появления Мапуты от короля прибыл посланец – великий воин индуна Твингвайо ка Мароло, который впоследствии командовал зулусской армией в битве при Исандхлване. Он приказал всем зулусам за исключением Нахуна немедленно вернуться в их полк Умситую: полк было приказано привести в полную боевую готовность. И Нахун отослал их всех, сказав, что через несколько дней вернется с Белым человеком, еще не совсем оправившимся от полученных ран. Это ни у кого не вызвало никаких подозрений.
   Умгона, в свою очередь, объявил, что во исполнение королевского указа он в ближайшие дни отправится в Улунди, чтобы доставить свою дочь Нанеа в сигодхлу и отогнать в королевский крааль пятнадцать голов скота, дарованных ему Нахуном в качестве лоболы. Остальное свое стадо под предлогом необходимости переменить пастбище Умгона передал под присмотр пастуху басуто [17 - Басуто – одна из африканских народностей.], ничего, естественно, о его тайных планах не ведавшему, поручив ему пасти стадо около Крокодильего брода, где трава и гуще, и вкуснее.
   На третий день, завершив все необходимые приготовления, оставшиеся двинулись по направлению к Улунди. Через несколько миль, однако, они резко свернули направо и пошли через большой безлюдный лес. Их путь пролегал недалеко от Котловины смерти, что находилась близ крааля Умгоны, и леса, который назывался Домом мертвых. За ночь они рассчитывали добраться до пересеченной местности около Крокодильего брода. Здесь они предполагали скрываться весь день и всю ночь, чтобы к утру следующего дня, забрав скот, пересечь реку. Таков, во всяком случае, был замысел спутников Хаддена, но на уме у него самого, как мы уже знаем, было совсем другое: его цель заключалась в том, чтобы избавиться от тех двоих, кто ему мешал.
   В последний вечер их путешествия впереди с длинной палкой из черно-белого дерева умхимбит торопливо шагал Умгона, знавший эти места вдоль и поперек. Он гнал перед собой пятнадцать голов скота. За ним следовал Нахун, вооруженный ассегаем с широким наконечником, в одной муче и в ожерелье из бабуиновых клыков, а рядом шла Нанеа в своей белой, отделанной бисером накидке. Хадден, замыкавший шествие, видел, что девушку тяготит какое-то недоброе предчувствие: она то и дело сжимала руку своего возлюбленного и, вскидывая глаза на его лицо, что-то настойчиво, даже страстно внушала ему.
   Странно, но Хадден был растроган, несколько раз его с такой силой охватывало раскаяние, что он даже подумывал, не разорвать ли паутину смерти, сплетенную его же руками. Но каждый раз внутренний голос напоминал ему, что он, белый инкоси, был отвергнут этой чернокожей красоткой, и, если он спасет ее нареченного, через несколько часов она станет женой дикого аристократа, который окрестил его, Белого человека, Черным сердцем и который его презирает. Хадден отметал воспоминание о том, как Нахун, рискуя своей жизнью, спас его от клыков леопарда, хотя как раз перед этим он, Филип, хотел убить зулуса. Хадден никогда не отказывал себе в удовольствиях. Это потворство своим прихотям заводило его все глубже и глубже в трясину греха и приносило ему много разочарований, отнюдь не способствуя жизненным успехам, и сейчас он был уверен, что Нанеа – прелестный цветок – никуда от него не денется, надо только протянуть руку и сорвать его. Если между ним и цветком попробует встать Нахун, тем хуже для него, а если цветок завянет у него, Хаддена, в руке, невелика потеря – его всегда можно выбросить. Вот так не первый раз в жизни Филип Хадден подавил в себе не слишком глубокие угрызения совести и внял нашептываниям дьявола.
   Около половины пятого пополудни четверо беглецов перешли поток, который через милю ниже по течению низвергался в Котловину смерти, и, углубившись в терновую рощу на этом берегу, попали прямо в засаду. Их поджидали двадцать два воина, которые, чтобы скоротать время, нюхали табак или курили данку, местную коноплю. Тут же был и сам вождь Мапута: слишком тучный для ходьбы, он, как всегда, восседал на пони.
   Увидев, что долгожданные гости прибыли, воины выколотили трубки, убрали коробочки с нюхательным табаком, которые обычно подвешивали к мочкам ушей, и схватили всех четверых беглецов.
   – Зачем вы задерживаете нас, королевские воины? – дрожащим голосом осведомился Умгона. – Мы идем в крааль Сетевайо.
   – Вы шли на юг. Разве Слон, сотрясающий землю, обитает на юге? Сейчас мы вас отведем в другой крааль, – с грубым смехом произнес веселый начальник отряда.
   – Не понимаю, – пролепетал Умгона.
   – Тогда я объясню, – ответил начальник. – Вождь Мапута донес королю, что вы собираетесь бежать в Наталь. Вождя предупредил об этом Белый человек. Слон, сотрясающий землю, разгневался и повелел схватить вас и предать казни. Вот и все. Пошли, и покончим с этим делом. Котловина смерти тут совсем рядом, страдать вам придется недолго.
   Услышав эти слова, Нахун бросился к Хаддену, собираясь его задушить, но солдаты перехватили зулуса, который так и не смог осуществить свой замысел. Нанеа, повернувшись, посмотрела предателю прямо в глаза и ничего не сказала, но он никогда, пока был жив, не забыл этого взгляда. Белый человек, в свою очередь, воспылал негодованием против Мапуты.
   – Подлая тварь! – прошипел он.
   Вождь с кислой улыбкой отвернулся.
   Пленных повели по берегу потока к водопаду, низвергавшемуся в Котловину смерти. Хадден был человеком по-своему храбрым, но и у него дрогнуло сердце, когда он заглянул в пропасть.
   – Вы что, собираетесь сбросить и меня? – хриплым голосом спросил он у начальника отряда.
   – Тебя, Белый человек? – ответил тот равнодушно. – Нет, тебя приказано отвести в Улунди, но как поступит с тобой король, я не знаю. Между нашим и твоим народом скоро будет война; возможно, король велит приготовить из тебя снадобье для наших колдунов или прикажет посадить тебя на кол на муравейнике для острастки всем белым.
   Хадден молча выслушал начальника, сосредоточенно подыскивая какой-нибудь путь спасения.
   Отряд с захваченными пленными остановился около двух терновых деревьев, ветви которых нависали над водопадом.
   – Кому нырять первым? – спросил начальник у Мапуты.
   – Первым пусть ныряет старый колдун, – ответил вождь, кивая на Умгону, – потом его дочь, а последним вот этот наглец, – добавил Мапута и наотмашь ударил Нахуна.
   – Пошли, колдун, – сказал начальник, хватая Умгону за руку. – Посмотрим, какой ты ныряльщик.
   Услышав роковые слова, Умгона, как это свойственно всем его соотчичам, сразу же обрел полное самообладание.
   – Не надо меня тащить, воин, – сказал он, вырываясь, – я старый человек и готов к смерти.
   Он поцеловал дочь, пожал руку Нахуну и, презрительно отвернувшись от Хаддена, поднялся на помост, соединявший два дерева. Бросив прощальный взгляд на заходящее солнце, он молча кинулся вниз.
   – Смелый человек! – восхищенно воскликнул начальник отряда. – Ты тоже прыгнешь сама, девушка, или нам придется применить силу?
   – Я последую за отцом, – тихо ответила Нанеа, – но сперва я хотела бы сказать несколько слов. Да, верно, мы хотели бежать от короля и, согласно закону, заслуживаем смерти, но в этот заговор нас втянул вот этот белый по прозванию Черное сердце, он же и предал нас. И знаете почему? Потому что домогался моей любви, а я ему отказала, вот он и решил отомстить – такова месть белых.
   – Да, – подтвердил вождь Мапута, – красавица говорит чистую правду. Белый человек договорился со мной о том, чтобы колдуна Умгону и военачальника Нахуна убили при переходе через Крокодилий брод, а ему позволили бежать с девушкой. Я поддакивал ему, соглашался, но как честный человек тут же донес обо всем королю.
   – Слышите? – вздохнула Нанеа. – Прощай, Нахун. Надеюсь, мы скоро встретимся уже в другом месте. По моей вине ты нарушил свой воинский долг. Ради меня опозорил свое имя – и вот неминуемая расплата. Прощай, мой муж, лучше умереть вместе с тобой, чем стать одной из королевских жен. – Нанеа поднялась на помост. Держась за сук одного из деревьев, она обратилась к Хаддену с такими словами: – Ты, верно, думаешь, Черное сердце, что одержал верх в этот день? Но меня ты, во всяком случае, навсегда потерял, а солнце еще не зашло. За вечером наступает ночь, и я молюсь, чтобы ты вечно скитался в этой ночной тьме и чтобы тебя напоили и моей кровью, и кровью моего отца Умгоны, и кровью моего мужа Нахуна, который спас тебе жизнь ценой своей жизни. Возможно, мы еще встретимся с тобой, Черное сердце, в Доме мертвых.
   С негромким криком Нанеа соединила руки и сильным прыжком метнулась вперед. Все воины пристально следили за ее падением. Ее тело с лету погрузилось в воду в пятидесяти футах внизу. На поверхности мрачной котловины мелькнула белая одежда и тут же скрылась среди теней и колец тумана.
   – А теперь твоя очередь, муж, – прокричал веселый начальник. – Невеста уже ждет тебя на брачном ложе. Ну и смелые же вы все люди, казнить вас – одно удовольствие. Впервые таких вижу. Ну…
   Он вдруг осекся. Не выдержав обрушившегося на него испытания, Нахун внезапно лишился рассудка. С оглушительным, как рев льва, криком он разметал державших его воинов и схватил одного из них поперек туловища. Затем с чудовищным напряжением силы поднял его, словно ребенка, и швырнул вниз, на каменные зубья Котловины смерти.
   – А теперь твоя очередь, проклятый предатель, твоя очередь, Черное сердце! – закричал он, бросаясь к Хаддену.
   Глаза зулуса вращались, изо рта струилась пена. На бегу он одним ударом свалил вождя Мапуту с его пони. Плохо пришлось бы его белому врагу, доберись до него Нахун. Но обезумевшего зулуса со всех сторон облепили воины и, как он ни сопротивлялся, повалили наземь – так по праздникам зулусские воины голыми руками валят быков перед королем.
   – Бросайте его вниз, пока он не натворил еще бед! – прокричал чей-то голос.
   Но начальник отряда решительно возразил:
   – Нет-нет, отныне он святой человек. Небесный огонь воспламенил его ум; если мы причиним ему вред, нас всех постигнет неизбежное возмездие. Свяжите его по рукам и ногам и отнесите туда, где о нем сможет кто-нибудь позаботиться. Слишком уж все шло гладко – вот под конец и случилось такое несчастье.
   Связывая Нахуна, они проявляли чрезвычайную бережность, ибо люди безумные почитаются у зулусов святыми. Дело это было не очень легкое и требовало много времени.
   Осмотревшись, Хадден понял: вот он, благоприятный случай! Ружье лежало совсем рядом – там, где его положил один из воинов, а ярдах в двенадцати от него пасся пони Мапуты. Молниеносным движением Филип схватил свой мартини, еще через пять секунд он уже сидел на пони и во весь опор скакал к Крокодильему броду. Он действовал с такой стремительностью, что добрых полминуты никто из связывавших Нахуна воинов ничего не заметил. Увидел это только Мапута и заковылял вслед за беглецом к вершине холма, громко вопя:
   – Этот белый вор украл мою лошадь и ружье, которое он мне обещал.
   К этому времени Хадден был уже на расстоянии ста ярдов, но когда он услышал вопль, его затрясло от злости. Этот мерзавец превратил его в убийцу, хуже того, лишил его девушки, ради которой он, Филип, и совершил все эти подлости. Он оглянулся через плечо – Мапута все еще преследовал его в одиночку. Стало быть, время есть, можно рискнуть.
   Дернув повод, Хадден остановил пони и, держась за упряжь, спрыгнул наземь. Как он и предполагал, это была послушная, хорошо выдрессированная охотничья лошадка, и она стояла неподвижно. Хадден прочно уперся ногами в землю, сделал глубокий вдох, взвел курок и прицелился в неуклюже бегущего вождя. Мапута с криком ужаса повернулся и хотел броситься в обратную сторону. Хадден хорошенько прицелился в его жирную спину и в то самое мгновение, когда из-за гребня появились воины, выстрелил. Стрелок он был отменный, и на этот раз ни глаз, ни рука не подвели его: широко раскинув руки, Мапута плюхнулся наземь уже бездыханный.
   Через три секунды с яростным проклятьем Хадден вскочил на пони и поскакал к реке; скоро он был уже на том берегу, в безопасности.

Глава VI. Призрак

   С Нанеа, спрыгнувшей с высокого помоста в Котловину смерти, случилось нечто совершенно неожиданное. Под крутым склоном было множество зазубренных камней, куда обрушивались низвергающиеся воды, чтобы тут же, бурля и кипя, устремиться в котловину. Об эти-то камни и разбивались несчастные жертвы, которых сбрасывали с помоста. Но Нанеа прыгнула вперед с такой силой, что перелетела через них и, как опытный пловец, погрузилась головой вниз в глубокую котловину. Она думала, что не сможет всплыть, но все же всплыла как раз возле устья быстрой реки, куда ее тут же увлекло течение. К счастью, здесь не было скал, плавала Нанеа хорошо и благополучно избежала опасности разбиться о берег.
   Течение несло ее довольно долго, пока она не оказалась в лесу, куда почти не проникал дневной свет. Нанеа ухватилась за одну из низко нависающих ветвей и выбралась из реки смерти, откуда еще никому не удавалось спастись. И вот девушка, тяжело дыша, стояла на берегу, живая и невредимая, без единой царапины; не пострадала даже ее накидка. Но хотя Нанеа и отделалась так благополучно, она едва стояла на ногах от изнеможения. В лесу было темно, как ночью, и, дрожа от холода, Нанеа беспомощно озиралась в поисках какого-нибудь убежища. На самом берегу росло громадное желтое дерево. Нанеа направилась туда, надеясь вскарабкаться на это дерево и устроиться среди ветвей. Таким способом она рассчитывала защититься от диких зверей. Судьба опять улыбнулась ей: на высоте нескольких футов от земли она обнаружила большое дупло, как оказалось, пустое. В это дупло она и залезла, хотя и боялась наткнуться на змею или какое-нибудь хищное животное. На ее счастье, там было не только пусто, но и просторно, тепло и даже сухо, потому что дно было на целый фут усыпано гнилушками и мхом. Она улеглась на гнилушках, накрылась мхом и листьями и скоро погрузилась в сон или забытье.
   Сколько времени Нанеа проспала – она не знала; разбудили ее гортанные человеческие голоса, перекликавшиеся на непонятном ей языке. Поднявшись на колени, она выглянула наружу. Была ночь, но звезды сияли ярко, и их свет озарял открытую лужайку на берегу реки. Посреди лужайки был разложен большой костер, вокруг него стояло около десяти безобразных существ, которые с радостным видом разглядывали что-то лежащее на земле. Детей среди них не было, только взрослые мужчины и женщины, все низкорослые и почти нагие. У них были волосатые лица, выступающие челюсти и зубы и коренастые, почти квадратные туловища. В руках они держали палки с приделанными к ним острыми камнями – нечто вроде топоров, и грубые каменные тесаки.
   У Нанеа зашлось сердце, и она едва не лишилась чувств от страха, когда поняла, что находится в Заколдованном лесу, а эти существа, которых она видит перед собой, несомненно, эсемкофу – обитающие здесь злые духи. Да, это они, и все же она не могла отвести от них глаз: в этом зрелище для нее таилось ужасное очарование. Но если они призраки, то почему поют и танцуют, как люди? Почему машут каменными топориками, ссорятся и бьют друг друга? И почему они разводят костры, как это делают все люди, когда хотят что-нибудь пожарить? Почему, наконец, они так радуются, глядя на что-то длинное и темное, неподвижно лежащее на земле? Это не голова буйвола и не крокодил, и все же это что-то съедобное, потому что они точат свои каменные тесаки с явным намерением приступить к разделке.
   Пока Нанеа раздумывала над всем этим, одно из безобразных существ приблизилось к костру, взяло пылающий сук и подошло, чтобы посветить другому существу с тесаком в руке. В следующий миг Нанеа отдернула голову, с ее губ сорвался сдавленный крик. Она поняла, что именно лежит на земле, – человеческое тело. Стало быть, это не духи, а людоеды, о которых в детстве рассказывала ей мать, чтобы она не забредала далеко от дома.
   Но кто этот мертвый человек, которого они собираются съесть? Во всяком случае, не один из них, ибо мертвец куда больше, чем они. Неужели это Нахун, чье тело принесли в Заколдованный лес воды реки, как они принесли и ее, только живую? Наверняка это Нахун, и они собираются сожрать ее мужа у нее на глазах. При этой мысли Нанеа охватил дикий ужас. То, что его казнили по приказу короля, вполне естественно, но чтобы его тело стало добычей людоедов! А как может она помешать их гнусному пиршеству? И все же она должна помешать, даже если это будет стоить ей жизни. В худшем случае ее тоже убьют и съедят. А после смерти Нахуна и отца Нанеа, лишенной каких бы то ни было религиозных и духовных надежд и опасений, было совершенно безразлично, останется она в живых или нет.
   Нанеа вылезла из дупла и спокойно направилась к людоедам, даже еще не зная, что предпримет, когда подойдет ближе. Оказавшись возле костра, она вдруг осознала, что у нее нет никакого плана действий, и остановилась. В этот самый миг один из людоедов, подняв глаза, увидел высокую статную фигуру в белом одеянии. В мерцании костра казалось, будто она то выходит из густой темной тени, то опять скрывается в ней. Бедный дикарь, который ее увидел, держал в зубах каменный нож; широко раскрыв большие челюсти, он издал самый ужасающий, пронзительный вопль, который Нанеа когда-либо доводилось слышать. Нож, естественно, упал наземь. Когда ее заметили и остальные, лес огласили крики ужаса. Несколько мгновений лесные изгои, не шевелясь, глазели на нее, затем они, как испуганные шакалы, ринулись в ближайший подлесок. Те, кого зулусская традиция считала эсемкофу, в своем же заколдованном доме испугались женщины, которую приняли за духа.
   Бедные эсемкофу! Они оказались жалкими голодными бушменами, загнанными в это зловещее место много лет назад и вынужденными, чтобы не умереть с голоду, кормиться единственной доступной им пищей. Здесь, по крайней мере, никто их не тревожил, и так как ничего другого съедобного раздобыть в этом диком лесу они не могли, им приходилось довольствоваться тем, что приносила река. Когда казни совершались редко, для них наступали тяжелые времена – оставалось только поедать друг друга. Потому-то у них и не было детей.
   Когда их нечленораздельные крики замерли вдали, Нанеа подбежала к распростертому на земле телу и испустила вздох облегчения. Это был не Нахун, а один из их палачей. Как он очутился здесь? Может, его убил Нахун? Вдруг Нахун сумел спастись бегством? Это было почти невероятно, и все же при виде мертвого воина в ее сердце замерцал слабый лучик надежды, ибо убить его мог только Нахун, и никто другой. Оставить мертвое тело так близко от своего убежища она не могла, поэтому, поднатужившись, спихнула его в реку, и оно тотчас же уплыло, подхваченное быстриной. Потом, подбросив хвороста в костер, Нанеа вернулась в дупло и стала ждать рассвета.
   Наконец рассвет наступил, в лесу стало чуть светлее. К этому времени Нанеа сильно проголодалась, вылезла из дупла и отправилась на поиски хоть какой-нибудь пищи. Она тщетно проблуждала весь день и только к вечеру вспомнила, что на опушке леса есть большой плоский камень, куда люди, попавшие в беду или заподозрившие, что их самих либо что-то им принадлежащее околдовали, приносят жертвы: съестные припасы для эсемкофу и амальхоси. Подгоняемая острым голодом, Нанеа торопливо направилась туда и с великой радостью обнаружила, что плоская скала завалена початками кукурузы, калебасами с молоком, кашей и мясом. Забрав с собой, сколько могла, припасов, Нанеа возвратилась в свое логово, попила молока и поела поджаренного на костре мяса и маиса.
   Почти два месяца прожила Нанеа в этом лесу, который она не решалась покинуть, опасаясь, что ее схватят и вновь предадут казни. Здесь она, во всяком случае, была в безопасности, ибо никто из ее соотчичей не смел сюда заходить, а эсемкофу ее больше не беспокоили. Несколько раз она их видела, но они тут же с криками пускались врассыпную. Где было их постоянное убежище, Нанеа так и не знала. Что до еды, то ее хватало с избытком: увидев, что их жертвы принимает некое, как они полагали, лесное божество, благочестивые даятели завалили плоскую скалу своими приношениями.
   Это была поистине ужасная жизнь; мрак и одиночество, усугубляемое постоянным горем, доводили Нанеа до грани помешательства. И все же она продолжала жить, хотя и часто мечтала умереть. Поддерживала ее только надежда, что Нахун жив. Но надежда эта была смутная, почти ни на чем не основанная.

   Когда Филип Хадден достиг цивилизованных краев, он узнал о предстоящем объявлении войны между Ее Величеством и Сетевайо, королем Амазулу. В атмосфере всеобщего возбуждения никто и не вспомнил о его стычке с утрехтским лавочником, а если и вспомнил, то не счел ее достойной внимания. У него было два добротных фургона и две пары кряжистых быков. Для вторжения в Зулуленд войскам был необходим транспорт, и за каждый фургон интенданты готовы были платить по девяносто фунтов в месяц, в случае же потери скота возмещалась полная его стоимость. Хадден не испытывал ни малейшего желания вернуться в Зулуленд, но соблазн оказался для него непреодолим, и он сдал оба фургона внаем, одновременно предложив комиссариату свои услуги в качестве проводника и переводчика.
   Его прикомандировали к третьей колонне, которая находилась под непосредственным командованием лорда Челмсфорда, и 20 января 1879 года колонна двинулась по дороге, соединяющей брод Рорке с лесом Индени, и в ту же ночь разбила лагерь в тени одинокой крутой горы Исандхлваны.
   Еще днем огромная армия короля Сетевайо, насчитывавшая больше двадцати тысяч копий, спустилась с холма Упиндо и также разбила лагерь на каменистой равнине в полутора милях к востоку от Исандхлваны. Костров воины не разжигали, тишину соблюдали полнейшую и, по зулусскому выражению, «спали на копьях».
   Среди этой армии был и полк Умситую, численностью в три с половиной тысячи копий. Едва посветлело небо, индуна, возглавлявший Умситую, выглянул из-под черного щита, которым он укрывался на ночь: в густом тумане перед ним стоял исхудалый, с дикими глазами, высокий человек в муче и с тяжелой дубиной в руке. Индуна окликнул его, но не получил никакого ответа: опираясь на дубину, высокий человек оглядывал море бесчисленных щитов.
   – Кто этот сильвана, дикое существо? – спросил индуна у окружавших его начальников.
   Они посмотрели на странного скитальца, и один из них ответил:
   – Это Нахун, сын Зомбы, до недавнего времени один из младших начальников полка Умситую. Его нареченную, Нанеа, дочь Умгоны, казнили вместе с отцом по приказу Слона, сотрясающего землю, и Нахун, который видел их казнь, помешался: его ум воспламенил небесный огонь.
   – Что тебе здесь нужно, Нахун ка Зомба? – спросил индуна.
   – Мой полк отправляется в поход против белых, – медленно ответил Нахун. – Дай мне щит и копье, о королевский индуна, я хочу сражаться вместе со своим полком; я должен найти одного чужестранца.

   Солнце было уже высоко в небе, когда на ряды Умситую посыпался град пуль. Защищенные черными щитами и украшенные черными перьями воины Умситую стали подниматься шеренга за шеренгой. За ними во всю свою ширину вместе с флангами поднялась огромная зулусская армия и двинулась на обреченный британский лагерь – сверкающее море копий. На щиты сыпались пули, ядра пробивали длинные бреши в рядах нападающих, но они ни на миг не останавливались. Их фланги, изгибаясь, как рога полумесяца, неотвратимо охватывали британцев. Послышался могучий боевой клич зулусов, и волна за волной с ревом, подобным реву водопада, со стремительностью налетающего шквала, с шумом, подобным жужжанию мириадов пчел, зулусская армия покатилась на белых. Среди них был и полк Умситую, заметный по его черным щитам, а вместе с полком и Нахун, сын Зомбы. Шальная пуля задела его бок, скользнув вдоль ребер, но он ничего не чувствовал; белый человек упал перед ним с коня, но он даже не остановился, чтобы пригвоздить его ассегаем, ибо искал другого.
   Наконец его поиски увенчались успехом. Среди фургонов, где толпилось множество воинов с копьями, он увидел убийцу своей невесты – Черное сердце. Стоя возле коня, тот вел частый огонь по наступающим зулусам. Их разделяли три солдата: одного из них Нахун заколол ассегаем, двоих других отшвырнул и бросился прямо на Хаддена.
   Белый человек заметил его и – даже под маской безумия – узнал; им овладел непреодолимый ужас. Все боеприпасы он уже расстрелял, поэтому, отбросив ненужное теперь ружье, вскочил на коня и вонзил ему в бока шпоры. Конь ринулся вперед, перескакивая через трупы, прорываясь сквозь ряды щитов, а за ним, пригнувшись и таща за собой копье, как охотничий пес за оленем, бежал Нахун.
   Вначале Хадден хотел скакать к броду Рорке, но, взглянув налево, он убедился, что путь в ту сторону преграждает полк Унди, поэтому он погнал коня вперед, полагаясь на свою удачу. Через пять минут он перемахнул через гребень холма, оставив позади всех сражающихся; через десять минут уже не было слышно никаких звуков битвы, ибо в беспорядочном отступлении к броду Беглеца пушки почти не стреляли, а ассегаи поражают бесшумно. Странно, но даже в этот момент Хадден остро ощущал контраст между ужасными сценами кровопролитного побоища и мирными картинами окружающей природы. Здесь пели пташки, пасся домашний скот, пушечный дым не застилал солнца, длинные вереницы стервятников тянулись к равнине около Исандхлваны.
   Местность была очень неровная, и конь начал уставать. Хадден оглянулся через плечо: в двухстах ярдах позади за ним неотступно следовал грозный, точно смерть, и неумолимый, точно судьба, зулус. Черное сердце осмотрел пистолет, висевший у него на поясе: там оставался всего один заряд, патронная же сумка была пуста. Ну что же, одной пули за глаза хватит на одного дикаря; вопрос только в том, когда ее использовать, – остановиться ли прямо сейчас? Нет, есть риск промахнуться, а у него, Хаддена, важное преимущество: он – верхами, а его преследователь – пешком. Самое разумное – вымотать все его силы.
   Один за другим они пересекли небольшую реку, которая показалась Хаддену знакомой. Да, вот она, та самая заводь, где он купался, когда гостил у Умгоны, отца Нанеа; справа на холме – хижины, вернее, их пепелища, ибо они сожжены. Какой странный случай занес его в эти места? – удивился Хадден и оглянулся назад, на Нахуна: тот, казалось, прочитал его мысли, ибо потряс копьем и показал на разоренный крааль.
   Дальше началось ровное место, и, к своей радости, Хадден уже не видел за собой отставшего преследователя. Затем на целую милю пошли россыпи камней; миновав их, Хадден обернулся и вновь увидел Нахуна. Конь бежал из последних сил, но Хадден слепо гнал его вперед, сам не зная куда. Теперь он ехал по полоске травянистой земли, спереди доносился мелодичный перезвон реки, слева вставал высокий склон. И вдруг не больше чем в двадцати ярдах от себя Хадден увидел на берегу реки кафрскую хижину. Он присмотрелся: да, конечно, это жилище проклятой ведьмы Пчелы, а вот и она сама стоит возле ограды. Завидев ворожею, конь резко метнулся в сторону и, споткнувшись, упал. Он лежал, тяжело дыша, на земле. Хадден вылетел из седла, но остался невредимым.
   – А, это ты, Черное сердце? Как там идет сражение, Черное сердце? – насмешливо крикнула Пчела.
   – Помоги мне, мать, – взмолился он. – За мной гонятся.
   – Ну и что, Черное сердце? За тобой бежит всего один усталый человек. Встреть же его лицом к лицу – Черное сердце против Белого сердца. Ты не осмеливаешься? Тогда беги в лес, ищи там убежище среди поджидающих тебя мертвых. Скажи мне, не лицо ли Нанеа не так давно я видела в воде? Передай ей от меня привет, когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме мертвых.
   Хадден бросил взгляд на реку. Она так широко разлилась, что он не решился ее переплыть и, преследуемый злобным смехом ворожеи, устремился в лес. А за ним следом – Нахун, с вывалившимся, как у волка, языком.
   Хадден бежал через темный лес вдоль реки, пока, окончательно выдохнувшись, не остановился на дальней стороне небольшой лужайки около развесистого дерева. Нахун еще слишком далеко, чтобы метнуть копье, – есть время вытащить пистолет и приготовиться.
   – Стой, Нахун! – закричал он, как уже кричал однажды. – Я хочу с тобой поговорить.
   Услышав его голос, зулус остановился.
   – Послушай, – сказал Хадден, – мы проделали долгий путь, мы приняли участие в долгом сражении, ты и я, и все еще живы. Если ты сделаешь шаг вперед, один из нас умрет, и это будешь ты, Нахун, потому что я вооружен, а ты знаешь, какой меткий я стрелок. Что ты скажешь?
   Нахун ничего не ответил, он все еще стоял на краю лужайки, не сводя диких сверкающих глаз с лица белого, не в силах никак отдышаться.
   – Отпустишь ли ты меня, если я отпущу тебя? – вновь спросил Хадден. – Я знаю, ты ненавидишь меня, но прошлого все равно не вернуть и умерших не воскресить.
   Нахун ничего не ответил, и в его молчании, казалось, была заключена некая роковая сила. Никакое высказанное им обвинение не могло бы внушить Хаддену большего страха. Подняв ассегай, Нахун угрюмо направился к своему врагу. Когда он был в пяти шагах, Хадден прицелился и выстрелил. Нахун отпрыгнул в сторону, но его ранило в правую руку, поэтому копье пролетело над головой белого. Зулус все так же безмолвно бросился вперед и левой рукой схватил Хаддена за горло. Несколько минут они боролись, раскачиваясь взад и вперед, но Хадден был цел и невредим и проявлял ярость отчаяния, тогда как дважды раненный Нахун мог действовать только одной рукой. Хадден с его железной силой скоро повалил своего противника на землю.
   – Ну а сейчас я окончательно разделаюсь с тобой, – свирепо пробормотал он и повернулся, чтобы схватить ассегай, но тут же с испуганными глазами попятился назад, ибо перед ним в белой накидке и с ножом в руке стоял призрак Нанеа. – Подумать только! – пробормотал он, смутно припоминая слова иньянги: «…когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме мертвых».
   Сдавленный крик, блеск стали – и широкий наконечник копья вонзился в грудь Хаддена. Он покачнулся и упал. Так Черное сердце обрел обещанную ему Пчелой великую награду.

   – Нахун, Нахун, – шептал мягкий голос. – Очнись, я не призрак, я Нанеа, твоя живая жена, которой ее эхлосе [18 - Эхлосе – дух-хранитель.] помог спасти твою жизнь.
   Нахун услышал, открыл глаза, и в тот же миг безумие оставило его разум.
   Ныне Нахун – один из индун английского правительства в Зулуленде. В его краале полно ребятишек. И все, о чем я здесь поведал, я узнал от его жены Нанеа.
   Пчела еще жива и по-прежнему исподтишка занимается колдовством, хотя при правлении белых это занятие запрещено. На ее черной руке сверкает золотой перстень в виде змеи с рубиновыми глазками. Пчела очень гордится этим украшением.

Генри Райдер Хаггард Перстень царицы Савской (сборник)