Болеслав ПРУС

НА КАНИКУЛАХ

   Вечером, по обыкновению, зашел ко мне мой старый университетский товарищ. Мы оба жили в деревне, в нескольких верстах друг от друга, и встречались почти ежедневно. Он был красивый блондин, и задумчиво-нежное выражение его глаз кружило голову не одной женщине. Меня привлекали в нем невозмутимое спокойствие и трезвый ум.
   В тот день я заметил, что ему как-то не по себе: он не поднимал глаз и нервно ударял себя хлыстом по ногам. Я не считал удобным спрашивать о причине его очевидного волнения, но вскоре он сам заговорил:
   – Ты знаешь, со мной сегодня произошел глупейший случай.
   Я удивился; было почти невероятно, чтобы «глупейший случай» произошел с таким всегда уравновешенным человеком.
   – Сегодня утром, – продолжал он, – у нас в деревне вспыхнул пожар. Сгорела хата…
   – А ты, чего доброго, бросился в огонь? – прервал я его чуть насмешливым тоном.
   Он пожал плечами и, как мне показалось, слегка покраснел; впрочем, может быть, это луч заходящего солнца осветил его лицо.
   – Загорелась, – сказал он, помолчав, – пенька на чердаке, а несколько минут спустя и крыша. Я в это время читал Сэя, очень интересную главу, но при виде клубов черного дыма и языков пламени, выползавших из щелей возле трубы, мною овладело обывательское любопытство, и я потащился туда. Все население было в поле, потому я застал там лишь нескольких человек: двух горестно причитавших баб, жену органиста, пытавшуюся предотвратить пожар с помощью образа святого Флориана, и мужика, который раздумывал, держа обеими руками пустое ведро. От них я узнал, что хата заперта, а хозяин с женой ушли в поле.
   «Вот она, наша система строительства, – подумал я, – дом пылает, как будто он заряжен порохом…»
   Действительно, в несколько минут вся крыша была объята пламенем; дым ел глаза, а огонь так обжигал, что я попятился, опасаясь, как бы не загорелся мой китель.
   Тем временем сбежались люди с баграми, топорами и водой; одни стали выламывать плетень, хотя ему ничего не угрожало, другие принялись лить воду из ведер, но так, что, не задев огня, облили всю толпу, а одну бабу даже повалили на землю. Я не давал никаких советов, видя, что огонь не угрожает другим постройкам; спасти же эту хату было уже невозможно.
   Вдруг раздался крик:
   – Там ребенок, маленький Стась!
   – Где? – спросил кто-то.
   – В хате… спит в лохани у окна. Да выбейте стекло, еще живым вытащите его!
   Никто, однако, не двинулся с места.
   Солома на крыше догорела, а стропила пламенели, как раскаленная проволока. Признаюсь, когда я это услышал, у меня необычно дрогнуло сердце.
   «Если никто не пойдет, – подумал я, – тогда пойду я. На спасение ребенка понадобится полминуты. Времени больше чем достаточно, но – какая адская жара!..»
   – Ну же, пошевеливайтесь! – кричали бабы. – Ах вы собачьи души, а еще мужики!..
   – Лезь сама в огонь, раз ты такая умная! – огрызнулся кто-то в толпе. – Тут верная смерть, а дитя слабое, как цыпленок, все равно уж задохлось…
   «Хорош! – подумал я. – Никто не идет, а я все еще колеблюсь!» – «Хотя, – шепнул мне здравый смысл, – какой черт толкает тебя на эту бессмысленную авантюру? Откуда ж тебе знать, где там лежит ребенок? Может, он вывалился из лохани?»
   Балки уже обуглились и, потрескивая, начали прогибаться.
   «Нужно же в конце концов проникнуть туда, – думал я, – каждая секунда дорога. Нельзя, чтобы ребенок сгорел, как червяк». – «А если он уже мертв?.. – отозвался здравый смысл, – тогда даже китель жалко».
   Издали донесся отчаянный женский вопль:
   – Спасите ребенка!
   – Держите ее! – закричали возле хаты. – Кинется баба в огонь и погибнет…
   В толпе послышалась какая-то возня и тот же вопль:
   – Пустите меня!.. Там мой ребенок!..
   Не вытерпев, я бросился вперед. Меня сразу обдало жаром и дымом, крыша затрещала так, будто ее разламывали на части, труба развалилась, и посыпались кирпичи. Я почувствовал, что у меня тлеют волосы, и, обозлившись, отпрянул.
   «Что за глупая сентиментальность! – рассуждал я. – Ради горсточки человеческого пепла превратиться в пугало… Еще скажут, что я хотел дешевой ценой прослыть героем…»
   Вдруг меня толкнула какая-то молодая девушка, бежавшая к хате. Послышался звон выбитых стекол, а когда внезапный порыв ветра развеял завесу дыма, я увидел ее: припав к подоконнику, она перегнулась всем телом в избу, так что видны были ее немытые ноги.
   – Что ты делаешь, сумасшедшая? – крикнул я. – Там уже труп, а не ребенок!..
   – Ягна!.. Вернись! – звали из толпы.
   Провалился накат, искры взметнулись в небо. Девушка исчезла в дыму. А у меня потемнело в глазах.
   – Ягна! – повторил тот же плачущий голос.
   – Сейчас!.. Сейчас!.. – ответила девушка, пробегая мимо меня обратно.
   Она с трудом тащила на руках мальчика, который проснулся и орал благим матом.
   – Стало быть, ребенок жив?.. – спросил я.
   – Здоровехонек!..
   – А девушка?.. Это его сестра?..
   – Какое! – отвечал мой друг. – Совсем чужая; даже работает у других хозяев; да ей самой-то не больше пятнадцати лет!
   – И ничего с нею не случилось?..
   – Платок прожгла да немножко волосы опалила. По пути сюда я видел ее: она чистила картофель в сенях и, фальшивя, мурлыкала под нос какую-то песенку. Я хотел выразить ей мое восхищение, но, когда подумал об ее безудержном порыве и своей рассудительной сдержанности при виде чужого несчастья, меня охватил такой стыд, что я не посмел сказать ей ни слова… Уж мы такие… – прибавил он и умолк, срезая хлыстом стебли трав, растущих вдоль дороги.
   На небе показались звезды, свежий ветерок принес с пруда кваканье лягушек и попискивание водяных птиц, готовившихся ко сну. Обычно в эту пору мы вместе мечтали о будущем и строили разнообразные планы, но на этот раз ни один из нас не раскрыл рта. Зато мне показалось, что кусты вокруг нас шепчут:
   «Уж вы такие!..»