-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Василий Макарович Шукшин
|
| А поутру они проснулись…
-------
Василий Шукшин
А ПОУТРУ ОНИ ПРОСНУЛИСЬ…
//-- Повесть для театра [1 - Повесть осталась незавершенной.] --//
Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал:
– Где я?! Э-эй!.. Есть тут кто-нибудь?! Где я?..
И во тьме же, рядом, заговорили недовольные голоса, сразу несколько.
– На том свете. Чего орешь-то?
– Где я? Где мы?..
– На том свете. Чего орешь-то?
– Ну чего зря пугать человека! Не на том свете, а в морге пока. У меня вон номерок на ноге… вот он – болтается, чую. Интересно, какой я по счету?
– А где мы? Чего зубоскалите-то? Где, я спрашиваю?!
– Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена и полезу целоваться; она всегда орет с утра. Она орет, а я ей – раз – поцелуйчик: на, только не вопи.
– Ну и как? – поинтересовался хриплый басок. – Помогает?
– Слабо…
– Если б ты ей четвертным рот залепил, она бы замолкла.
– Четвертного у меня с утра… Я за четвертной-то сам зареву не хуже слона… А ты мне лепи четвертные.
– Где мы находимся, я вас спрашиваю?! – опять закричал тот, истеричный.
Тут вспыхнул свет… И видно стало, что это – вытрезвитель. И лежат в кроватках под простынями восемь голубчиков… Смотрят друг на друга – век не виделись.
Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина.
– Чего кричите? – спросил он. – Кто кричал?
– Я, – сказал человек довольно интеллигентного вида. Он хотел встать с кровати, но, обнаружив, что он почти голый, запахнулся простыней и тогда только встал. И подошел к старшине… – У меня к вам вопрос: скажите, пожалуйста, где я нахожусь? – он стоял перед старшиной, как древний римлянин, довольно знатный, но крепко с похмелья. – Я что-то не могу понять – что это здесь?
– Санаторий «Светлые горы».
– Что за шуточки! – повысил голос интеллигент. – Я вас серьезно спрашиваю.
– Ложись, – показал старшина, – и жди команды. Серьезно он спрашивает… Это тебя счас будут серьезно спрашивать.
Интеллигент струсил.
– Простите… Вы в каком звании, я без очков не вижу? Где-то потерял очки, знаете…
– Генерал-майор.
Древний помятый римлянин стоял и смотрел на старшину.
– Я вас не понимаю, – сказал он. – Вы всегда с утра острите?
– Чтоб тишина была, – велел старшина. И пошел к двери.
– Товарищ старшина!.. – вежливо позвал его здоровенный детина, сосед очкарика по кровати. – У вас закурить не будет?
– Не будет, – жестко сказал старшина. И вышел. И закрыл дверь на ключ.
– Опять по пятницам, – запел детина, качая голос; он был, наверно, урка, – пойдут х-свидания-а, и слезы горькие моей… Ложись, очкарь. Что ты волну поднял? Мы находимся в медвытрезвителе… какого района, я, правда, не знаю. Кто знает, в каком мы районе?
– Районе!.. – сказал мрачный человек. – Я город-то не знаю.
Очкарик ринулся взволнованно ходить по комнате.
– Слушай, ты мне действуешь на нервы, – зло сказал урка, – сядь.
– Что значит действую на нервы? Что значит сядь?
– Значит, не мельтеши. А то я гляжу на тебя – и мне всякие покойники в башку лезут.
– Но что я мог такого сделать? – все не унимался очкарик. И все ходил и ходил, как маятник. – Почему меня… не домой, а куда-то… черт его знает куда? Что они, озверели?
– Ты понял! – воскликнул урка. – Убил человека и еще ходит удивляется!.. Во, тип-то.
Очкарик остановился… и даже рот у него открылся сам собой.
– Как это? Вы что?..
– Что?
– Человека?..
– Нет, шимпанзе. Что ты дурачка-то из себя строишь? Ты же не на следствии пока. Перед следователем потом валяй ваньку, а перед нами нечего.
– Да-а, милок, – сочувственно протянул маленький сухонький человечек, – вляпают тебе… Но ты напирай, что – неумышленно. А то… это… как бы того… не это…
– Он же выпимши был, – заспорил с сухоньким некто курносый, с женским голосом. – Чего ты намекаешь тут – «того», «не того»?.. Человек был выпимши. Вишь, он даже не помнит, как попал сюда.
– Теперь это не считается, – приподнялся на локте сухонький; видно, любитель был поспорить. – Теперь что был выпимши, что не был – один черт.
– Наоборот! – воскликнул урка. – Отягчающее мешок обстоятельство. За что ты его под трамвай-то толкнул?
Очкарик стоял белый, как простыня… И вертел головой то туда, то сюда, где говорили.
– Вы что? – сказал он трагическим голосом, тихо.
– Что?
– Какого человека?
– Это тебе лучше знать. Шли, спорили про какие-то уравнения… – стал рассказывать урка. – Как раз ехал трамвай, этот – чух его под трамвай!.. Того – пополам. Жутко смотреть было. Народу сразу сбежалось!.. Седой такой лежал… он головой к тротуару упал, а вторая половина под трамваем. И портфель так валяется…
– Ты видел, что ли? – спросил сухонький.
– Я видел!.. – повторил по-одесски урка. – А почему я здесь? А потому что я сзади шел. А когда стали свидетелей собирать, я заартачился… нагрубил милиционеру…
– Тьфу!.. Из-за какого-то уравнения – человека под трамвай! – искренне и глубоко возмутился человек с женским голосом; он был очень нервный человек, даже какой-то сосредоточенно-нервный. – Что уж в том уравнении? Сели на лавочку и решили…
– Совсем одичал народ, – негромко, сам себе, промолвил мрачный. – Убить – запросто.
Парень крестьянского облика не принимал участия в этом страшном разговоре, лежал, смотрел в потолок…
Вдруг он сел и с ужасом сказал:
– А не убил ли и я кого?
И так это у него простодушно вышло, с таким неподдельным ужасом, что некоторые невольно – через силу – засмеялись.
– Ты откуда будешь-то? – спросил его сосед, весьма потертый, весьма и весьма, видно, стреляный воробей, электрик, как он впоследствии отрекомендовался.
– Из Окладихи, – сказал парень. – Тракторист.
– Ого! – удивились. – Куда тебя занесло.
– Что, тоже кого-нибудь убил?
– Нет, он, наверно, теще всыпал, – предположил электрик. – Или соседа поджег.
– У меня теща хорошая, – сказал парень.
– Ну, соседа поджег.
Парень мучительно вспоминал:
– Неужели Мишке чего?.. Я, вообще-то, сулился его свинье глаз выбить: повадилась в огород, зараза, спасу нет. Говорю, да надень ты ей эту… крестовину, у нас такую надевают свинешкам на шею, забыл, как называется, – чтоб они в дырки в городьбе не пролезали… Надень, ты, говорю, ей эту штуку, житья же нет от твоей свиньи! Он мне: «Сам надевай». – «Тогда, – говорю, – я ей глаз выбью, она будет по кругу ходить – и в свой же огород придет».
– Это ты точно рассчитал, – похвалил электрик. Ему очень понравилась техническая мысль тракториста, он даже стал показывать пальцем на простыне схему движения свиньи. – Значит, она вышла из дома и направилась в твой огород… Так? Но у ней же косинус, поэтому она загнет такой круг – от так от пойдет – пойдет – пойдет – и придет к себе же в огород. А сама будет думать, что она – в твоем огороде.
– Да она-то!.. – воскликнул тракторист. – Пусть как хочет, так и думает, зараза, меня не волнует. Главное, Мишка бы задумался. Неужели я ей все же вышиб глаз?
– Ну, особо-то не переживай: за глаз больше семи суток не дадут.
– Или заставят стеклянный вставить, – хихикнул сухонький.
Остолбеневший очкарик сдвинулся наконец с места и подсел было к урке.
– Слушайте, вы что…
– Не садись ко мне! – закричал урка испуганно. – Я тебя не знаю! Первый раз вижу!..
Очкарик вскочил, как ошпаренный… И беспомощно посмотрел на всех.
Некоторое время все молчали.
– У тя семья-то есть? – спросил его электрик.
– А? Семья? – потерянно переспросил интеллигент. – Нет, вы что, разыгрываете меня, что ли?
На него горестно и серьезно смотрели.
– Ну что, что-о?! – чуть не заплакал очкарик. – Что смотрите-то?!
– Молодой еще…
– Может, и хорошо, что молодой: не такой старый выйдет.
– Так-то оно так… если, конечно, не… это… не того… – это разговаривали между собой электрик и сухонький. – Могут ведь и… того… Как посмотрят.
– Да, это уж какое примут решение.
– Из-за какого-то уравнения!..
– Да расстреляют, – открыто ляпнул нервный с женским голосом. – Чего тут гадать-то? Ученого же толкнул…
– А? – машинально спросил очкарик.
– Кого толкнул под трамвай-то? Ученого?
Вместо ответа очкарик бросился к двери и забарабанил в нее кулаками.
– Откройте! Откройте, пожалуйста!.. Я хочу спросить!
Дверь скоро открылась… Заглянул старшина.
– Что такое?
– Что я вчера сделал? Я не помню… Что я сделал? Почему они про какое-то…
Старшина захлопнул дверь и, запирая ее снаружи на ключ, сказал:
– Скоро скажут, что сделал. Больше не стучать.
– Товарищи, – взмолился очкарик, обращаясь ко всем, к урке в частности, – да вы что? Не мог я человека под трамвай…
– Крепись, – сказал ему мрачный человек.
– Вот хуже нет этих!.. – с некоторой даже брезгливостью сказал урка. – Чего теперь психовать-то? Сделал – сделал, все. Нет, он будет окружающим кишки мотать, на нервы, падла, действовать. Ляжь – и жди.
– Ученого толкнул или нет? – все хотел понять нервный.
– Ну а как же? Раз об уравнениях шли спорили… Это Иван вон ни с кем не спорил, а взял и рассчитал, как свинья будет ходить с одним глазом. И так точно рассчитал! – электрику очень нравился расчет тракториста. – Это же надо так рассчитать. Вот же и Ванька!..
– Вспомнил! – сказал тракторист. И сел. – Никакой свиньи не было: я выехал трактором на асфальт.
– Ну? И что? – не понял электрик.
– Что… Не положено, что. Я вижу: приближаются на коляске… А у меня с собой бутылка была, я домой ехал, в баню торопился, поэтому на асфальт выехал – угол срезать…
– Ничего не понимаю: какой угол?
– Чтоб сократить маленько. Если от Игренева на Окладиху идти проселком – это семь километров, а если маленько асфальта прихватить…
– Ну, ну?
– Ну, думаю, все равно они ее счас найдут… Пока они приближались, я ее всю осадил.
– Бутылку?
– Ну.
Тут все даже привстали от удивления. Не все поверили.
– Всю бутылку?
– Всю.
– С какой же скоростью они ехали? – опять живо заинтересовался электрик. – На коляске-то.
– Ты спроси, с какой скоростью он пил? Не верю, – заявил сухонький. – Что, насос, что ли?
– А далеко ты их увидел? – поинтересовался и урка.
– За километр примерно. Оглянулся – догоняют…
– Можно успеть, – авторитетно сказал урка. – Запросто. С какой бы скоростью они ни ехали. Надо только бутылку вот так вот раскрутить…
Тут в комнату вошла – ее впустил старшина – тетя Нюра с ведром и тряпкой.
– Всем лежать, – приказала тетя Нюра. – Курева не просить, в магазин не провоцировать – не положено.
– Здравствуй, тетя Нюра, – ласково сказал электрик. – Доброе утречко! Чего это ты спозаранку не в настроении?
– О, опять тут? – не очень удивилась тетя Нюра.
– Тут, тут… Как поется: де-евушки, где вы? Тута, тута!..
– И я тут, теть Нюр, – хихикнул сухонький. – Не узнаешь?
Тетя Нюра пригляделась… И узнала.
– Опять жена привела?
Сухонький на это почему-то обиделся.
– Что значит, жена? Что я, телок, что ли, бессловесный, что она каждый раз будет приводить меня к вам на веревочке? – сухонький помолчал и сказал не без гордости: – Меня привезли.
Тетя Нюра оглянулась на дверь… И скоренько полезла рукой куда-то под фартук себе.
– По одному – у окошка вон, чтоб запаху не было… В порядке живой очереди.
Первым вскочил шустрый электрик, взял у тети Нюры сигаретку, спички и пошел к окну курить.
– Я за тобой, – застолбил сухонький.
Но тут встал урка, запахнулся простыней, подошел к электрику и отнял у него сигарету.
– После меня будете, – сказал он.
– Ты чего тут? – возмутилась добрая тетя Нюра. – Ну-ка отдай сейчас же! А то огрею вот тряпкой, будешь знать, как отбирать. Здоровый?.. Иди в цирк гири поднимать, а обижать не смей!
– Спокойно, тетя Нюра, – сказал урка, затягиваясь сигаретой. – Не поднимай волны.
– Отдай, – кратко сказал мрачный человек, дядя решительный и еще более здоровый, чем урка.
Урка значительно посмотрел на мрачного… И отдал сигаретку электрику. И лег.
– Там будешь свои порядки устанавливать, – еще сказал мрачный, – а здесь… пока рано.
Урка опять значительно посмотрел на мрачного. Всем стало как-то не по себе.
– Ну, ладно, – сказал сухонький урке, – так и быть – будешь за ним, а я за тобой.
– Чего это? – уперся мрачный. – Будешь, как занял, я за тобой, а за мной… Ты куришь? – повернулся он к нервному с тонким голосом.
– Нет, – откликнулся тот. – Бросил. У меня язва луковицы двенадцатиперстной кишки.
– А ты? Кандидат?
– Я? – очнулся очкарик. – Нет.
– А я бы курнул, – с тоской молвил Иван-тракторист.
– Ты за мной, – сказал ему мрачный. – А ты, – мрачный небрежно глянул на урку – за Иваном.
Урка лежал, закинув руки за голову… Свирепо смотрел в потолок.
– Сколько у тебя, теть Нюр? – спросил электрик.
– По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше… а то мне опять на вид поставют. Жалеешь вас…
Электрик вчастую докурил сигарету, старательно пуская дым к высокому зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты.
– Давай, – сказал он сухонькому. А сам лег опять в кровать.
Теперь сухонький пристроился к окну и с удовольствием пошел затягиваться, и даже затараторил – от удовольствия же.
– Как ты говоришь: луковица двенадцатиперстной кишки? – поинтересовался он.
– Да, – откликнулся нервный. – Ниша.
– Ниша?
– Ниша.
Сухонький покачал головой… Но все равно на лице у него было одно сплошное удовольствие.
– Ну язык выдумали! Я как-то был в поликлинике, читаю на двери: «Исследование моторной функции желудка». Совсем зарапортовались: мотор в желудке исследуют…
– Ты не болтай, а кури, – посоветовал мрачный. – Легко, думаешь, лежать смотреть на тебя.
Очкарик сидел на своей кровати, тупо смотрел перед собой… Ничего, казалось, не видел и не слышал.
– Подними-ка ноги-то, – попросила его тетя Нюра, подлезая с тряпкой под кровать.
Очкарик поднял ноги и в этом неловком положении заговорил с ней.
– Тетя Нюра… Анна… как вас по отчеству?
– Анна Никитишна.
– Анна Никитишна, вы не слышали, кого вчера под трамвай толкнули?
– Под трамвай? – удивилась тетя Нюра. – Да кого же это? Когда?
– Вчера вечером, – очкарик все держал ноги на весу, хотя в этом не было теперь надобности. – В районе Садовой… Было там какое-нибудь движение?
– Движение там всегда есть…
– Я имею в виду – народ сбегался?
– Да брось ты, чудак! – пожалел его мрачный. – Разыграли тебя. Вон лежит… соловей-разбойник с кондитерской, развлекается. Кого ты можешь под трамвай толкнуть? Хорошо самого не толкнули…
Очкарик опустил ноги и встал… И долго, и внимательно – очень долго, очень внимательно – смотрел на урку.
– Что, очкарь? – повеселел тот. – Перетрухал? Хох, гнида!..
– Сейчас подойду и дам пощечину, – сказал очкарик дрожащим от обиды голосом.
Урка изумленно выпучил на него глаза… Смотрел некоторое время. Потом встал, шикарным жестом запахнулся простыней и медленно – очень медленно – пошел к очкарику.
– Я вас прошу, синьор духарь, дайте мне пощечину. Умоляю… надо же держать слово. А то я обижусь и буду вас долго-долго метелить. Ну?.. Мы же с вами джельтмены, вы сказали слово, надо же держать слово.
– Совершенно верно, слово надо держать. Я плохо вижу, где ваше лицо?
– Вот мое лицо, вот… – урка показал пальцем. – Вот эта вот окружность – это моя личность, в такую луну нельзя промахнуться. Ну? Я же тебя оскорбил… Разыграл, как дуру, ты же кандидат…
Все напряженно ждали, чем закончится эта сцена между двумя «джельтменами».
– Могу еще оскорбить, вонючка ученая. Гнида. Как еще?..
– Достаточно, – молвил очкарик. Он распрямился и довольно торжественно, – то ли не чувствуя страха, то ли от театральности, свойственной ему, – произнес фразу: – От имени всех очкариков! – и залепил урке отчетливую пощечину.
– Вот как! – удивилась даже тетя Нюра; по простоте душевной она сперва не поняла, что готовится именно пощечина. – Ты што это, эй!
– Мх-х, хорошо, – как-то даже сладострастно сквозь стиснутые зубы пропел урка. – Еще раз… Умоляю, с другой стороны.
– Нет, этого вполне достаточно, – снисходительно сказал очкарик; странно, неужели он так и не почувствовал опасности, или эта театральность так въелась в человека? Он хотел величаво отбыть в сторону своей койки, но урка поймал его за простыню и подтянул к себе.
– Ну, гнидушка-а, ну умоляю – еще раз, с другой стороны. Ох, как я счас буду метелить! – урка зажмурился и покачал головой. – Как же я буду метелить, мама родимая!.. Умоляю, кинь еще одну – для напряжения, чтобы я о так от, о так – рразорвал сразу…
Но тут встал мрачный со своей койки, подошел к ним и с усилием, решительно оторвал урку от очкарика.
– Дальше будешь иметь дело со мной, – сказал он урке.
Урка опять значительно и долго – в который уже раз он пускал свой взгляд в дело! – посмотрел на мрачного… Тот спокойно – тому кажется, даже доставляло удовольствие, что на него смотрят так значительно, – выдержал этот опасный взгляд и лег на свою кровать. Урка тоже лег. Все произошло в полной тишине. И в тишине же урка вдруг рывком скорчился на своей кровати, заскрипел зубами, закрутил головой и – не то простонал, не то взмолился злорадно своему жестокому богу – поклялся:
– Ох, как же я буду метелить! Как я буду метелить!..
– Благодарю вас, – сказал очкарик мрачному. – Если бы у меня были очки, я бы схватился с этим орангутангом: я когда-то занимался боксом. Но без очков я плохо вижу.
Мрачный промолчал на это. А урка глубоко вздохнул и сказал негромко себе:
– Только бы дожить до светлых дней.
Сухонький между тем докурил свою сигарету, с кровати поднялся мрачный; тетя Нюра вынула из-под фартука сигарету и уважительно дала ему.
– Чего тут не поделили-то? – спросила она серьезного сильного человека, мрачного.
– Да так… с похмелья, – сказал тот.
– Ох, как же я буду метелить! – воскликнул опять урка, крутнулся под простыней и мучительно застонал. На него посмотрели, но никто ничего не сказал. Мрачный спокойно курил у окна, старался тоже пускать дым повыше.
– Любопытная вещь, – заговорил очкарик, – до определенного момента все отчетливо помню, дальше – полный провал: ничего не помню. Что за странный механизм памяти? По идее, я же ничего не должен помнить.
– Не-ет, – авторитетно заговорил электрик, – тут так: пока ты свою меру не взял, ты помнишь, дальше – взял меру, но в душе думаешь: мало, надо еще – все, пошел перебор. Дальше – рога в землю, и память автоматически отключается.
– Ни-че-го подобного, – тоже авторитетно и взволнованно возразил сухонький. – А как же бывает: домой пришел, а как пришел – не помнишь.
– Ну и что?
– Ну, по-твоему, я же не должен до дому дойти. А я дошел.
– Это значит, тебя развезло уже дома…
– Да где дома, где дома! – больше загорячился сухонький. – Я же утром-то вижу какой я пришел.
– Все зависит от нервной системы, – встрял в спор нервный. – У кого какая нервная система. Сколько ты можешь выпить? – спросил он электрика.
– Ну, это смотря как выпить. Я могу допустим…
– До сшибачки. Сколько потребуется, чтобы ты упал и не поднялся?
Электрик подумал:
– Бутылку белой и бутылку чернил.
– Смотря каких…
– Три семерки.
– Так. А я с двух стаканов под стол лезу – потому что нервы.
– А вот я… Слушай сюда! Вот я, – затараторил сухонький и постучал пальцем в тощую свою грудь, – несмотря, что у меня такая комплекция, засосу полторы бутылки белой и не лягу.
– Ты?
– Я.
– Карлик с оглоблей, – непонятно сказал мрачный. И сам себе посмеялся.
– Мы, бывает, соберемся на трех, – продолжал сухонький, – по пять рваных на рыло – это получается…
Тут скрежетнул ключ в двери – раз, другой… Мрачный бросил сигарету в окно и в два свободных прыжка очутился возле своей койки. И лег. Дверь открылась, вошел старшина, а за ним еще некто, молодой, длинный, стеснительный, с портфелем.
– Однако, курили? – остановился старшина.
– Откуда! – воскликнул сухонький. – Где мы возьмем-то?
Старшина подозрительно посмотрел на тетю Нюру… Тетя Нюра старательно мыла пол. Домыла последнюю половицу и вышла.
– Поговорите вот… с товарищем, – сказал старшина. – Да не врите: это для статистики надо, – и старшина ушел.
– Товарищи, – подчеркнуто миролюбиво заговорил длинный с портфелем, – я не корреспондент, не из газеты… Я – социолог. Что я вас спрошу и что вы ответите – это никуда не пойдет, никаких фельетонов никто писать не будет. Я объясню, в чем дело. Группа социологов, я в том числе, исследует… мы исследуем вопрос происхождения… ну, пьянства, грубо говоря. Так сказать, причины и следствия. Для этого – на один-единственный вопрос, который я вам задам, – надо ответить… надо сказать всю правду. Вопрос такой: как вы здесь оказались? Еще раз повторяю: ваши ответы дальше моего блокнота никуда не пойдут, в том смысле, что никак вам не повредят. Начнем? – ближе всех к нему оказался нервный. – Вот вы, например… Как вы здесь оказались? Расскажите, пожалуйста.
Вместо подробного рассказа о том, как он здесь оказался, нервный вдруг устремил на социолога внимательный и тоже не лишенный значительности, как у урки, взгляд.
– А попрошу документы, – сказал он сухо.
Никто не ждал такого оборота. Притихли.
– Зачем? – спросил социолог.
– Рассказывай ему… А кто вы такой?
– Да я же вам только что объяснил.
– Документы.
– Ну, слушайте… уж поверьте, если бы я не имел права спрашивать вас, наверно, меня бы сюда не пустили.
– Документы.
– Да нет у меня никаких документов, то есть, наверно, есть какие-то… нет, дома.
В комнате откровенно засмеялись такому наиву… Нервный, хоть опасливо, но тут же обнаглел.
– А голову, извиняюсь, вы не того… не это… Она не дома у вас?
– Ну, дела!
Социолог встал.
– Хорошо, – сказал он, – я попрошу начальника отделения, он объяснит вам… Не обманываю же я вас! Зачем мне это надо?
– Да, да, – согласился нервный, – зачем вам это надо? Вы наденьте форму и спрашивайте.
– Да нет, товарищи!.. Да действительно же я ученый! Ну, как вам?.. Хорошо, сейчас начальник скажет то же самое.
Социолог пошел к двери, постучал… Старшина открыл дверь и выпустил его.
– Понял?! – воскликнул нервный хвастливо. – Какую штуку удумали, а? Во, деятели…
– Да нет, друзья, – сказал очкарик, – это действительно ученый. Вы думаете, переодетый следователь? Нет.
Тут с койки рывком вскочил урка и мягко прошелся меж кроватей.
– Колонулся мальчик! – урка радостно засмеялся. – Ученый… Я бы не хотел с таким ученым за одной партой сидеть, умоляю. Наоборот, я бы хотел, чтобы он сидел под партой. Ну, Петя, ну, подрулил!..
– Да чушь это! – воскликнул очкарик. – Никакой он не следователь. Я знаю эти группы социологов…
– И его знаешь? – спросил нервный.
– Его не знаю, но знаю, чем они занимаются. Занимаются изучением серьезнейших вопросов…
– В вытрезвителях?
– И в вытрезвителях. А где же еще ему расскажут, почему человек напился, какие причины побудили…
– А если их нету, причин-то? – закипятился нервный. – Чего их искать, если их нету?
– Причины всегда есть. Просто они не всегда ясны нам самим…
– Ну, это уж тоже… лишь бы с портфелями бегать – ученых из себя изображать, – недовольно сказал мрачный. – Чего вот мне рассказать? Нечего. Напился, и все.
– Что же, без всякой причины? – поинтересовался очкарик.
– Без всякой причины.
– Но какая-то же должна быть причина…
– Да никакой причины. Взял две бутылки водки и выпил.
– И часто вы так?
– Раз в месяц напьюсь обязательно.
– Но почему? Тоска, что ли, какая?
– Никакой тоски, – убежденно сказал мрачный. – Напьюсь, и все.
Очкарик был в затруднении.
– Я не понимаю, – сказал он.
– Я сам не понимаю, – искренне сказал мрачный. – Не хочу понимать.
– Ну, может, ты фронт вспомнил, боевых товарищей, – подсказал сухонький; все как-то обнаружили вдруг, что, казалось бы, пустой разговор имеет некий скрытый смысл.
– Никаких товарищей… Вообще не люблю войну вспоминать.
– А что вы читали до этого момента? Или смотрели по телевизору?
– До какого момента?
– Как пойти в магазин.
– Ничего не смотрел. Я люблю «В мире животных» смотреть, но она вечером бывает…
– Вы кто по профессии? – стал невольно входить в подробности очкарик.
– Крановщик.
– Может, тебе с высоты грустно на людей смотреть? – опять выскочил с подсказкой сухонький.
– Да ну!.. – мрачному надоело отвечать. – С высоты… Это тогда все летчики давно уже должны с круга спиться: там высота-то вон какая.
– А что ты думаешь? Ты знаешь… – кинулся было спорить электрик, но открылась дверь – вошли социолог и начальник отделения. Старшина тоже вошел и стал сзади них.
– Здравствуйте! – громко приветствовал всех начальник.
С ним поздоровались. Может быть, не так громко, но почти все.
– Кто тут самый бдительный? – начальник посмотрел на социолога. – Кто потребовал документы?
– Да нет, тут не в том дело, кто… Вы просто объясните.
– А чего тут объяснять-то? Спрашивайте, и все, – начальник сел на стул. – А я посижу пока.
– Лучше бы вы объяснили…
– Вы спрашивайте, спрашивайте.
– Итак, – обратился социолог к нервному, – что же с вами вчера получилось?
– Это ученый разговор? – уточнил нервный.
– Абсолютно ученый, никакой больше. Просто расскажите…
– Я погожу пока, – сказал нервный.
– То есть? – не понял социолог.
– Я малость подзабыл… Я пока сосредоточусь.
– Что значит «пока сосредоточусь»? – заговорил было начальник. – Что значит…
Но социолог тут же запротестовал.
– Товарищ начальник… Я боюсь, мы так не поговорим.
– Почему? – удивился начальник.
– Не поговорим. Это надо иначе.
– Да у нас же тут есть духари! – воскликнул урка. – Вон у нас… духарь номер один – ничего не боится, – урка показал на мрачного.
Мрачный внимательно посмотрел на урку… Опустив голову, подумал… И согласился.
– Я расскажу, если надо. Мне один черт, – он сел на койке, посмотрел на социолога. – Про вчерашний случай?
– Да именно: как было с вами вчера.
– Жена у меня, – сразу начал мрачный, – как бы это вам сказать… вечно у ней какие-то гости, мужики какие-то подозрительные, бабенки… Они мне надоели.
– А говоришь, причины нету, – сказал нервный.
– Это не причина, это тянется уже лет семь, – возразил мрачный. – И напился я вчера не из-за этого. Но они мне тоже сильно надоели.
– Жена где работает? – спросил социолог, поспевая писать в блокнот.
– Кассиршей в магазине. Не надо меня перебивать, я сам все расскажу Радости мне тут… от этого рассказа – не шибко. Я не знаю, чего они делают: я прихожу, они уходят. Я ее много раз предупреждал, она не вникает. Вчера прихожу – опять два мужика сидят и какая-то женщина. Коньяк на столе… Я их выкинул из квартиры. Один в трусах был. Жена где-то спряталась: все перерыл – нету. Может, раньше вышла куда, черт ее знает, не нашел. Все перерыл – нету. Я лег спать. Только заснул, пришла милиция…
Тут начальник милиции почему-то засмеялся. На него посмотрели с недоумением.
– Ничего, ничего, – сказал начальник, – продолжай. Я потом объясню.
– Вы выпивши были, когда пришли? – спросил социолог.
– Крепко.
– Это все?
– Все. Который в трусах был, сильно визжал: я его хотел в мусоропровод затолкать, он уперся…
– Плечи пролезли? – выскочил с вопросом любопытный электрик.
– Куда? – не понял мрачный.
– В мусоропровод-то. Лишь бы плечи пролезли, а там весь пройдет.
– Ну все? – спросил начальник мрачного. И спросил как-то непросто, с каким-то значением. – На этом конец?
– Все, – ответил мрачный. – А что еще?
– А то, что ты не из своей квартиры людей выкинул, вот что. Они вон у меня как раз сидят, эти люди.
Мрачного как стулом в лоб ударили, он аж назад качнулся на койке.
– Как? – спросил.
– Не знаю. В двенадцатом часу ночи заявляется вот такой верзила и начинает выкидывать людей с их собственной жилплощади… Я представляю, как люди заволновались: выселяют.
– Вот это дал, – молвил электрик. – Как же ты так? Перепутал, что ли?
Мрачный долго скорбно молчал, глядя себе под ноги… потом вдруг вскинул голову и крепко стукнул кулаком по колену.
– Не на тот троллейбус сел, – понял он. – Мне надо было на семнадцатый, а я, наверно, на девятку сел… или на четырнадцатый.
– О!.. В другой район приехал. Ничего себе! – электрик возбужденно хихикнул. – И дом, наверно, похожий попался…
– Похожий, – откликнулся мрачный. – И в квартире все так же… Даже попугай в клетке.
– Это бывает, – сказал начальник. – То и дело такие случаи.
– И что ему теперь будет, товарищ начальник? – спросил нервный. Он как-то странно притих и задумался. – Он же неумышленно…
– Посмотрим, посмотрим, – неопределенно сказал начальник. И встал. – Что значит «неумышленно»? Ну и что? Вы же знаете последние постановления… Поблажек никаких никому не будет. Ну, продолжайте, – велел он. И ушел.
– Продолжим, – сказал социолог. И посмотрел на нервного. – Вы?..
– А? – очнулся тот. – Так а чего продолжать-то?.. Тоже сплошное недоразумение. Провожал, знаете, друга… У меня друг живет в Хабаровске, приезжал в командировку… ну, погуляли малость: давно не виделись, а у него на производстве со спиртом связано. Потом, знаете, эти сибиряки: наскучают там, приезжают и давай ферверки пускать. Кошмар! Я уж говорю: «Коля, тормози, я не выдюжу», он только рукой машет. Ну, пришла пора ему ехать… И тут-то мы и наскочили с ним на мину. Такое вышло недоразумение, такое недоразумение!.. Но и люди тоже, знаете… Вот кого еще изучать да изучать, просто поголовный опрос устроить: такие, знаете, недотроги, такие психованные все, прямо… это… черт знает, какие мимозы. Главное, мы же… это… по-хорошему! Я уж мысленно допрашиваю себя: «Соколов, может, что не так было?» Нет, все проверил, все изучил до последнего слова – все было на высшем уровне.
//-- ИСТОРИЯ НА ПЕРРОНЕ, РАССКАЗАННАЯ СОКОЛОВЫМ --//
Соколов и его друг Коля, хихикая и отпуская невинные шуточки, прошли с чемоданом в вагон поезда дальнего следования. Прошли в вагон, отыскали свое купе и, продолжая культурно хихикать, постучали в дверь. Им ответили из купе, что – «да, можно». Вошли они в купе, а там как раз четверо – все места заняты.
– Здравствуйте! – сказали Коля и Соколов. – А вы что, тоже все едете?
– Да, едем, – ответили им.
– Как это «едете»! – удивился сибиряк Коля. – А как же я? Что это еще за штучки!
– Тихо, тихо, Коля, – сказал Соколов, – только тихо. Сейчас все выясним, все проверим… Тут кто-то третий лишний. Попрошу билеты!
Четыре пассажира показали свои билеты – все правильно: они совершенно законно сидели на своих местах, они едут домой.
– Мне эти штучки сильно не нравятся! – воскликнул сибиряк Коля. – А как же я?
– Ну-ка, а ваш билет? – спросили его.
Коля показал свой билет… Один дотошный надел очки и долго крутил билет перед носом… Потом посмотрел его на просвет и сказал:
– Вы едете вчера, уважаемый, – и вернул билет.
Тут сибиряк Коля заволновался и стал показывать, что он в полном отчаянии и что необходимо срочно кого-то одного выкинуть из купе, ибо ему срочно надо ехать. Однако вежливый и корректный Соколов решил, что надо не так.
– Тихо, тихо, тихо, – сказал он, – сейчас мы установим, кто не едет. Не надо шума… Кому не так срочно? – спросил Соколов четверых. Четверо заволновались и стали показывать, что им тоже надо срочно.
– Тихо, тихо, тихо, – сказал им Соколов, – вы что, намекаете, что Николай Иваныч пойдет пешком? Вы ошибаетесь. Предлагаю жребий…
Эти четверо как все равно взбесились.
– Какой жребий?! – стали они кричать.
– Это нахальство!..
Кто-то даже крикнул:
– Позовите кондуктора!
Тут Коля-сибиряк вконец осердился.
– Закрывай дверь! – закричал он. – Они у меня под лавкой поедут, зайцами!
Но терпеливый Соколов не терял надежды решить все миром.
– Тихо, тихо, тихо, – опять воззвал он, – не надо шума. Вот вы, – обратился он к дотошному, который проверял у Коли билет, – вы сунулись к чемодану… Почему?
– Потому что, я смотрю, какие-то бандиты пришли… – заговорил было дотошный.
– Стоп! – осадил его Соколов. – Можете брать свой чемодан и выходить, нечего с бандитами в одном купе ездить. Верно, товарищи?
Николай Иваныч его поддержал и даже изъявил желание помочь вынести чемодан.
– Где его чемодан? Где твой чемодан?.. Который? Этот? Принимай, а то он на голову кому-нибудь упадет. Это называется едет человек в командировку – целую квартиру с собой везет. Что там у тебя?
Дотошный вцепился в свой чемодан, как в мелкую собственность… И всех рассмешил. Он закричал громко:
– Грабят!
Николай Иваныч так смеялся, что нечаянно сел женщине на колени; тогда мужчина, ее муж, нажал какую-то кнопку возле двери… А Николай Иваныч посидел маленько, потом встал и выкинул чемодан этого дотошного в окно.
– Кому он нужен, ваш чемодан! – сказал он. – И не вводите людей в заблуждение, что вас, дескать, грабят.
Тут прибежали кондуктор с милиционером…
– Вот и вся история, – закончил нервный. – Такое вот… недоразумение. И что вот?.. Что теперь? – нервный сорвался с койки и стремительно стал ходить по комнате, простыня разлеталась на нем в стороны, видны были его чрезвычайно худые ноги. – Что вот теперь?
– А где тот? – спросил электрик. – Сибиряк-то.
– А не знаю! Его куда-то в другое место повезли. Он, конечно, вообще-то неправильно сделал: взял выкинул этого гражданина тоже… с чемоданом вместе.
– В окно?
– Ну да, на перрон. А тот, по-моему, иностранец.
– О-о!.. – сказал сухонький. – Ничего себе!
– Худо дело, – сказал и электрик.
– Хорошо еще, там как раз почту везли, мешки… на этих… на тележках-то…
– На электрокаре.
– Он на них упал, а то бы…
– Только одно может спасти, – сказал сухонький.
– Что? – нервный сбавил свой стремительный шаг. – Что именно?
– Если… – сухонький опасливо глянул на социолога и вскочил тоже с койки. – Иди сюда, – позвал он нервного. И пошел в угол. – Иди сюда.
– Ну?
– Только одно может спасти, – быстро и негромко заговорил сухонький, – если этот, с чемоданом, окажется какой-нибудь шпион. Понял? Если бы его разоблачили…
– Ну, жди, когда его там разоблачат! – тоже негромко воскликнул нервный. – Пока его…
– Слушай сюда! – зашипел сухонький. – Послушай сперва, потом паникуй. Вы – так: мол, этот человек показался нам подозрительным – разглядывает, мол, все, всем интересуется… Чемодан у него какой-то… Говорил же твой друг: «Что это у тебя там?» У него фотоаппарата не было?
– Что же теперь, показался человек подозрительным – давай его из окна выкидывать?
– Ну, сидите тогда, – обиделся сухонький. И пошел на свое место. – Им хочешь, как лучше, а они… Сидите! Охота сидеть – сидите.
– Так, – сказал социолог заканчивая записывать историю нервного. – Ну, а вы? – это он к электрику.
– Да у меня тоже… с гостями связано, – стал охотно рассказывать электрик. Сперва он несколько сбивался, но скоро наладился, и все пошло гладко, и тон он обрел – снисходительно-грустный, но не безысходный. – Теща пришла и дочь ее с мужем. Мужа этого, свояка-то мово, фамилия – Назаров. Этот Назаров всячески распространяет про меня, что я часто выпиваю. Такой тоже склочный мужик, просто… это… не знаю. Я просто измучился с ним. «Назаров, – говорю, – ну что ты, ей богу? Ну что? Вот же какой ты человек, ей-богу! Вот же ведь какой ты». Морда, как на витрине, – весь… такой… только распоряжаться: долдонит и долдонит свое. «Да брось ты, – говорю, – Назаров, чего ты? Ну какой же ты, ей-богу! Не надо, Назаров, не надо. Ну чего ты?» А тут он кандидатскую диссертацию защитил… Ну, приходят вчера. А я за кефиром как раз ходил… Выпили, правда, на углу с мужиками по кружке пива. Я даже свою не допил: придет, думаю, этот Назаров, начнет опять… Мужики еще посмеялись. «Чего ты? – говорят. – Брось ты, – говорят, – Пахомов, ерунду-то говорить: свояк какой-то. Брось, Пахомов, не надо». Э, думаю, не знаете вы Назарова. Нет, думаю, не буду. И вот прихожу я домой…
//-- ИСТОРИЯ В ДОМЕ ПАХОМОВА, РАССКАЗАННАЯ ПАХОМОВЫМ --//
Приходит электрик к себе домой, а у него гости: теща его с дочерью и Назаров.
– Здравствуйте, – вежливо сказал электрик. – Ну что, Назаров, тебя можно поздравить?
– Можно поздравить, – сказал Назаров. – Можно поздравить.
– Поздравляю, – сказал электрик.
– Кто же на сухую поздравляет! – удивился Назаров.
И теща тоже удивилась:
– Ты что это, Пахомов, завязал, что ли?
Электрик ничего не сказал на это.
– Завязал, что ли? – еще раз спросила теща. – А?
– Нет, почему завязал, – молвил электрик после некоторого молчания. – Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения.
– Что значит «нет настроения»? У людей такое событие… – это вступила жена электрика. – Сядьте и выпейте.
– Ну и что же, что у людей событие? А у меня нет настроения. Если желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров?
– Ерунда какая-то получается, – возмутился Назаров. – К нему пришли как к человеку, а он – в шахматы. Фишер нашелся. Ты что, смеешься над нами?
– Никто над вами не смеется, а пить не буду. Я уже выпил сегодня кружку пива, хватит.
– Но так же тоже нельзя, – обиделась и жена Назарова, Назариха. – Зачем же нас в смешном виде-то выставлять?
– Никто вас в смешном виде не выставляет, – спокойно, с достоинством сказал электрик. – Наоборот, будьте как дома… Предлагаю в шахматы.
– Да при чем тут шахматы?! – закричал Назаров. – Я – ученый человек теперь, я столько трудов положил, а ты не соизволишь даже за столом со мной посидеть! У меня сейчас кризис после такого напряжения, а ты мне шахматы в нос суешь. Бессовестный ты после этого! У тебя никакого уважения нету к ученым. Как был электрик, так электрик и есть.
– Я ученых уважаю, – парировал эту бестактную выходку электрик, – но я не уважаю тех ученых, которые начинают сразу зазнаваться. Вот таких ученых я не уважаю, это ты точно заметил, Назаров! Смотри, Назаров, ох, смотри… зазнайство до добра не доводит. Смотри, Назаров.
– Нахал! – закричал опять Назаров. – А еще родственник! Ну давай хоть шампанского выпьем?
– Нет, – стоял электрик. – Ни шампанского, ни сухого – ничего.
– Пахом, – обратилась к электрику жена его, – людей надо уважать. Ну чего ты? Садись за стол… у меня всего полно: водки всякой, даже твоя любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле.
– Как? – спросил ее электрик.
– Да вот так-то вот: люди тебя упрашивают, а ты не хочешь свою гордость побороть. Может, тебя обидел кто?
– Никто меня не обидел. Но только я пить не буду. Ясно? Пусть я электрик, но по принуждению пить не буду.
– Но, Пахом…
– Что «Пахом»? Что «Пахом»? Я пятьдесят лет Пахом. Я сказал – нет. Все.
– Но почему? Почему-у?!
– Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы.
– Да пошел ты к чертовой матери со своими шахматами! – вышел из себя Назаров. – Чего ты привязался со своими шахматами. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь пить?
– Нет.
Все некоторое время смотрели на упрямого электрика.
– Знаешь, кто ты после этого? – спросил Назаров.
– Не знаю, ну-ка?
– Верблюд. Те тоже подолгу не пьют в пустыне. Вот тебя тоже надо в пустыню…
– Куда, куда? – спросил электрик. – Куда меня надо?
– В пустыню, к верблюдам…
Электрик встал и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки разлетелись по полу… Электрик пополз их собирать.
– Извини, Назаров, – сказал он. – Я не хотел… Черт его знает, затемнение какое-то… Может, все же сыграем в шахматы? Или ты сильно обиделся?
– Обиделся? – спросил нервный электрика.
– Обиделся, – вздохнул электрик.
– Вот они все так. Ну до того обидчивые, до того обидчивые – спасу нет!
– Что же ему, спасибо говорить – в лоб засветили?.. – подал голос мрачный.
– Он же извинился.
– Я же извинился.
– Не могу! – взревел вдруг урка. – Не могу!.. Счас буду метелить обоих – за вранье. Да хоть бы врали, пала, как люди, а то врут, как… – урка сел в кровати и смотрел злыми глазами на электрика и нервного, которые сидели рядышком. – Христосики! Фишера! До того культурные, пала, до того вежливые – аж зубы ломит. Шмакодявки… шкуру спасать кинулись. Никакой гордости у людей!
– Ты! – крикнул электрик Пахомов. – Ну-ка, закрой сифон! Смелый… Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка?
– А чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все без науки скажу: взял часы у одного… Выпить не хватило, я вышел на улицу и попросил у какой-то пьяной шляпы часы в долг.
– Вона – часы в долг! – вконец обозлился электрик. – А костюм в долг не попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об этом ты шумишь?
– Это называется – ограбил, а не попросил, – поддержал электрика нервный, тоже оскорбленный выкриками урки. – Интеллигент нашелся.
– Нет, это называется – по-про-сил, – настаивал урка. – Ты мне чужую статью не шей. Поал? Не шей. Я подошел и по-про-сил: «Гражданин, одолжи мне свои бока». Я не сказал: «отдай», я сказал: «о-дол-жи». Поал?
– Как? – спросил вдруг очкарик. – Как?
– Чего «как»?
– Как вы сказали: «бока»?
– Ну, бока – часы… Некоторые называют часы – бока. Еще называют – бочата. Если часы золотые, тогда – рыжие.
Очкарик встал и подошел к социологу.
– У вас какие очки? – спросил он. – Я не в том смысле, рыжие или нет, – с какой диоптрией?
– Минус четыре.
– Разрешите? – попросил очкарик.
Социолог снял очки и подал очкарику. Тот надел их… огляделся… Сказал:
– Неплохо.
Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него.
– Да, – сказал он. – Совершенно точно! Встать!
– Ша… – заговорил было урка.
– Встать! – опять скомандовал очкарик довольно властно.
– Ша, – сказал урка, поднимаясь. – В щем дело?
Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, такую же отчетливую пощечину, как и давеча. Урка кинулся было на очкарика, но тот умело уклонился и правой в челюсть свалил урку на кровать.
– Это был я, – сказал очкарик спокойно. – Я вспомнил это идиотское «бока».
Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спокойно стоял и ждал, так профессионально стоял и ждал, что урка… остался стоять.
– Та пьяная шляпа – это был я, – пояснил очкарик. – Я вспомнил слово «бока»… и узнал вас. Что вы отняли часы – это я готов понять: с такой рожей дарить, например, часы – нелепо. Но за что вы меня еще и ударили?
– Да що ты ко мне пришился?! – заорал урка истерично. – Какие щасы?
Открылась дверь, и вошел старшина. Он заглянул в бумажку с трудом прочитал:
– Гриши… Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В простынях прямо, там переоденетесь.
Урка и очкарик пошли на выход.
– Товарищ… – сказал социолог. – Очки-то.
– О! – спохватился очкарик. – Извините. Спасибо.
– Пожалуйста. Вы еще вернетесь?
Очкарик пожал плечами:
– Не знаю.
Старшина и двое в простынях вышли.
– Надавал он ему, – с восхищением сказал сухонький.
– Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда, – Соколов нервно потер руки. – В челюсть красивый был удар.
– Сейчас вас, наверно, будут вызывать, – заговорил социолог. – Я бы хотел, чтобы еще кто-нибудь… Может быть, вы? – обратился он к сухонькому.
– Нет, – твердо сказал сухонький. – Я не буду.
– Почему?
– Не буду… Все, – у сухонького отчеканилась на лице непреклонность. Он пояснил: – Пусть наука занимается своим делом, а не бегает по вытрезвителям. Нашли тоже… Делать, что ли, больше нечего?
– Да почему вы так?
– Да потому! До сих пор на луну не высадились, а по вытрезвителям бегаете. На луну лететь надо, вот что! – сухонький чего-то осмелел и стал кричать на социолога. – Взяли моду – рису-уют, высмеивают… А на луну кто полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы летели. А то на луну вас не загонишь, а по вытрезвителям бегать – это вы рады без ума. Чего тут хорошего? – бегаете… Чего тут интересного? Ничего тут интересного нет – хворают люди, и все. Тяжело людям, а вы бегаете с вопросами. На луну надо лететь!
Социолог очень изумился… Он пооглядывался кругом, – полагая, что и все тоже изумились, – все внимательно слушали сухонького, и он тоже стал слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней.
– Последние силы растратишь тут, – сказал он. – У меня никаких историй не было, – еще сказал он, помолчав. – Я ручной. Причин никаких нету… Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе… Независимый.
Социолог пожал плечами, посидел, уткнувшись в блокнотик, что-то записал. Потом повернулся к Ивану-трактористу.
– Я тоже, – сразу отрубил Иван.
– Что «тоже»? – не понял социолог.
– У меня тоже тоски нет.
– А при чем здесь тоска?
– Ну, вы же причину ищите.
– Да…
– Вот. Я ее не знаю. Но тоски никакой не было. Ехал в баню… Наоборот, хорошо на душе было.
– Нет, они этого не понимают! – вскричал вдруг сухонький и сел в кровати. – Ты им дай тоску какую-то – печаль! А так просто не может человек выпить! Просто – взял и…
Тут вошел старшина и объявил:
– Собирайтесь. Поедем в суд.
– Вот, – сказал сухонький, – а мы тут причину ищем. Счас нам найдут причину… помогут.
//-- СУД --//
И грянул суд.
Судили три строгие женщины. Они сидели за столом, одна, похоже, главная, – в центре, две – по бокам, пожилая и молодая.
Подсудимые сидели в коридоре. Урки среди них не было.
Первого вызвали очкарика.
– Григорьев, – позвал старшина.
Подсудимые все пошевелились… Очкарик встал и пошел к двери, которая вела в комнату судей.
– Гришаков, – поправил он старшину.
– Чего? – не понял тот.
– Моя фамилия Гришаков, а не Григорьев.
– Какая разница, – мирно сказал старшина.
– Разница большая, – заметил сухонький. – Одно дело…
– Ждите! – велел старшина. Сухонький замолк.
– Здравствуйте, – сказал очкарик женщинам-судьям. С ним тоже поздоровались. И сказали:
– Садитесь.
– Мы ознакомились с вашим делом, – заговорила главная женщина. – Здесь – показания свидетелей… Заявление заведующего магазином…
– Надо же – дело! – усмехнулся очкарик. Но он рано стал усмехаться, он это скоро понял.
– Вы пока не улыбайтесь, – сказала пожилая женщина. – Не надо пока.
– Да нет, я… но не очень ли это громко – дело? Там дела-то нет.
– Есть дело, – говорила дальше главная женщина. – И вам действительно рано улыбаться.
– А в чем дело-то?
– Мы хотим услышать это от вас.
– Я плохо помню. С утра вообще ничего не помнил… С мясником что-то? В магазине? Мне в милиции сказали сейчас…
– Вы оскорбили продавца мясного отдела Завалихина Геннадия Николаевича…
– О-о, – простонал очкарик. – Он же обвешивает покупателей! Этот лоб нахально обвешивает всех покупателей, я ему сказал это…
– Минуточку, минуточку, – прервала его главная женщина, – давайте по порядку: вы сделали замечание продавцу. И выражайтесь… точнее: фамилия продавца Завалихин, никакой он не лоб.
– Он самый настоящий лоб, лоботряс, жулик…
– Сейчас не о нем речь, мы говорим о вас.
– Хорошо. Что вас интересует?
– Как было дело?
– Я не помню.
– Напомню. Двадцать пятого сентября сего года вы пришли в продовольственный магазин номер двадцать восемь, – стала рассказывать с бумажки женщина, – и сделали замечание продавцу мясного отдела Завалихину Геннадию Николаевичу, что он обвешивает покупателей. Завалихин вышел из-за прилавка и вывел вас на улицу…
Очкарик поежился, качнул головой. Сказал негромко и горько:
– Кошмар.
– Кошмар не в этом. Кошмар дальше: вы пошли, где-то напились и пришли в таком состоянии выяснять отношения с Завалихиным. Вас попытались остановить…
– Хорошо… дальше не нужно: я что-то такое припоминаю. А где у меня часы отняли?
– Это вы должны вспомнить, здесь происшествие в магазине…
– Хорошо… черт с ним, с часами. Что я теперь должен делать?
Три женщины выразительно посмотрели на него. Очкарик занервничал.
– Я не понимаю, – сказал он. – Ну, случилось… что дальше?
– Вы должны объяснить, почему вы устроили дебош в магазине. Почему напились? Часто это у вас?
– Я напился с отчаяния. Когда этот лоб выставил меня из магазина, я решил, что наступило светопреставление, конец.
– Не надо острить, – попросила молодая женщина. – Вы не уголовник, вы научный сотрудник, не забывайте об этом.
– Я не острю, – заволновался очкарик. – И, пожалуйста, не напоминайте, кто я такой – это не имеет никакого значения.
– Это имеет значение.
– Это не имеет никакого значения, – уперся очкарик. – Это абсолютно все равно. Я решил, что дальше жить бессмысленно. У вас было когда-нибудь такое чувство?
– Здесь мы спрашиваем, Гришаков, – заметила главная женщина.
– Я и отвечаю: я отчетливо понял, что наступил конец света. Конец… – Гришаков мучительно поискал, как еще обозначить «конец», не нашел. – Конец, понимаете? Дальше я буду притворяться, что живу, чувствую, работаю…
– Он ударил вас?
– Нет, просто выкинул из магазина… И закрыл дверь. Я думал, он будет драться… я приготовился драться, поэтому покорно шел из магазина. Это ужасно… Это катастрофа.
– В чем катастрофа? – спросила пожилая женщина. – Уточните, пожалуйста.
– В том, что меня выкинули из магазина. Даже так: катастрофа в том, что… Не знаю, – вдруг резко сказал Гришаков. – Неужели вы сами не понимаете? В магазине орудует скотина… Черт, не знаю. Противно мне об этом говорить.