Патриция Вентворт
Кольцо вечности

   © Patricia Wentworth, 1947, 1948
   © Школа перевода В. Баканова, 2021
   © Перевод. Е. Токарев, 2020
   © Издание на русском языке AST Publishers, 2021
//-- * * * --//

Кольцо вечности

Глава 1

   Мэгги Белл протянула руку и сняла телефонную трубку. Рука у нее была тонкая, немного костлявая, с выступающими костяшками пальцев, и двигалась она какими-то рывками. Все движения Мэгги отличались порывистостью. Ей было двадцать девять лет, однако она почти не выросла после того, что у нее в семье с некоей гордостью называли «несчастным случаем». В двенадцатилетнем возрасте Мэгги попала под машину на деревенской улице.
   Целыми днями она лежала на диванчике, придвинутом к окну в комнате над бакалейной лавкой мистера Биссета. Именно так он называл свое заведение, хотя на самом деле там продавалось множество товаров, которые едва ли можно отнести к бакалейным. Разумеется, бакалеей можно было назвать лакричные тянучки – сладость, давно исчезнувшую во многих уголках Англии и приготовляемую миссис Биссет по семейному рецепту, но к ней никак не относились шерстяные и кожаные вещи, развешанные на крючках по обе стороны от входа в магазинчик. Лук, помидоры, яблоки, груши и орехи по сезону вполне соответствовали названию заведения, однако висевшие в ряд хлопчатобумажные предметы рабочей одежды и лежавшие горкой крепкие мужские и женские ботинки красноречиво свидетельствовали о том, что Дипинг – это деревня, а бакалейная лавка мистера Биссета – своего рода местный универсальный магазин.
   В погожие дни Мэгги глядела в окно над входом в лавку и могла лицезреть почти всех обитателей Дипинга. В большинстве своем они помахивали ей руками и здоровались с ней возгласами «Доброе утро!» или «Привет, Мэгги!». Миссис Эббот из Эбботсли никогда не забывала выказать Мэгги свое внимание. Она с улыбкой махала ей рукой, а полковник Эббот чуть поднимал голову и кивал. Но если их сопровождала мисс Сисели, то она взлетала по лестнице с книгой или журналом и немного задерживалась у обитательницы второго этажа. Мэгги очень много читала. Надо хотя бы чем-нибудь заниматься, когда целыми днями лежишь. Именно это твердила себе Мэгги, выросшая среди людей, ставивших знак равенства между чтением и праздностью.
   Мисс Сисели приносила ей прекрасные книги, однако не старалась поучать ее. Мэгги тотчас замечала подобные попытки и сразу же ставила им непреодолимый заслон. Ей нравились стародавние истории восхождения к успеху: о босоногом мальчугане, торговавшем на улицах газетами и ставшем миллионером; о ничем не примечательной девчушке, на которую никто и не посмотрит, что впоследствии становилась ослепительной красавицей или герцогиней. Она обожала хорошие детективы, где под подозрение по очереди подпадали все друзья и враги убитого. Мэгги любила приключенческие романы, где герои осторожно шагают по веревочным мостикам или продираются сквозь болота, а на них в любую секунду готовы наброситься змеи, крокодилы, львы, тигры и гигантских размеров обезьяны.
   Дом под названием Эбботсли, где проживало семейство Эббот, был в некотором роде сокровищницей. Миссис Эббот славилась своим утверждением о том, что владеет самой большой библиотекой макулатуры, в чем превзошла всех женщин Англии. «Это чтиво так успокаивает после двух партий книг о войне, не говоря уж о газетах, сделавшихся до ужаса дотошными и кишащими всякими подробностями – ну, вы понимаете, о чем я», – повторяла она.
   Однако Мэгги не только читала. Устроившись на диванчике, она могла шить, но не очень долго. Ее мать была деревенской портнихой, поэтому Мэгги, разумеется, помогала ей как могла. Ей доставались пуговицы и петли, коклюшки и плетение кружев, а также разного рода отделка. Это составляло ее долю работы, которую она выполняла резкими движениями, однако весьма аккуратно. Миссис Белл была женщиной неглупой и сумела обеспечить себе множество заказов из богатых домов по всей округе. Всю войну она зарабатывала тем, что перешивала и перелицовывала целые залежи старых вещей, которые при иных обстоятельствах и не подумали бы извлечь из самых дальних уголков шкафов или сундуков. Ее с Мэгги триумфом стал день, когда миссис Эббот принесла свадебное платье престарелой леди Эвелин Эббот, чтобы узнать, можно ли его переделать для мисс Сисели. «Сегодня такой ткани и работы, конечно же, не сыскать, а Сисели просто обожает это платье. Сама я ни за что бы не захотела выйти замуж в бабушкином свадебном платье, но теперь это входит в моду, и к тому же платье, разумеется, просто замечательное», – сказала тогда миссис Эббот.
   Комната заполнилась складками темно-кремового атласа. Это был длинный шлейф, украшенный вышитыми жемчугом розетками, однако само платье оказалось простым по покрою, чтобы оттенить красоту использованных в его отделке брюссельских кружев. Такой красоты Мэгги в жизни никогда не видела. От одной мысли прикоснуться к платью ее бросало в дрожь. Жаль, что мисс Сисели – ничем не примечательная, худенькая и смуглая. Да и забавно тоже. Вот полковник – симпатичный и представительный джентльмен, а миссис Эббот – не то чтобы красавица, но из тех, кого миссис Белл называла утонченными особами, умеющими щегольнуть своими нарядами. А Сисели – низкорослая и смуглая, с огромными карими глазами, в остальном – так, ничего особенного. И ей досталось дивное свадебное платье из кремового атласа. Впрочем, счастья оно мисс Сисели не принесло. Теперь вот она вернулась в Эбботсли, мистер Грант Хатаэуй остался в Дипинге, и возникли слухи о разводе. Никто не знал, что уж там между ними произошло: прожили в браке три месяца, а потом раз – и разошлись! Даже Мэгги не знала, в чем там дело, а она знала почти все, потому что когда не шила и не читала, то подслушивала телефонные разговоры.
   Дипинг обладал бесценным источником конфиденциальной информации – общей телефонной линией. Ею пользовались обитатели примерно дюжины домов, где были телефоны. Любой мог слушать разговоры соседей, просто сняв трубку. Это заставило бы всех проявлять особую осторожность, однако давние приятельские отношения порождают равнодушие, если не презрение к подобным вещам. Трудно избавиться от иллюзии полной безопасности, когда говоришь по личному телефону у себя в комнате. Мэгги знала, когда лучше подслушивать, и ей удалось собрать немало интересного о множестве добропорядочных людей. Однако она так и не сумела выяснить, почему Сисели Хатауэй ушла от мужа. Ближе всего она подобралась к разгадке этой тайны однажды вечером, когда сняла трубку и услышала, как Грант Хатауэй произнес:
   – Сисели…
   Ответа не было так долго, что Мэгги принялась гадать, ответят ли Гранту вообще. Затем тихий голос холодно спросил:
   – В чем дело?
   Мэгги жадно прислушалась, вцепившись в трубку худенькими пальцами, кончик ее длинного остренького носа подрагивал от любопытства. Грант Хатауэй проговорил:
   – Больше так продолжаться не может. Мне нужно тебя увидеть.
   – Нет.
   – Сисели!
   – Мне нечего тебе сказать, а тебе нечего сказать мне.
   – Вот тут ты ошибаешься. Я должен тебе очень многое высказать.
   Снова повисла долгая пауза. Наконец Сисели Хатауэй ответила:
   – Ничего не желаю слушать.
   – Сис… Не глупи!
   Сисели Хатауэй произнесла нечто очень странное:
   – Глупец быстро расстается с деньгами. Можешь оставить их себе.
   Потом раздался грохот, от которого буквально содрогнулась вся телефонная линия. Это мистер Грант с силой швырнул трубку на рычаг, поскольку, когда шум стих, Мэгги услышала, как в полутора километрах от нее, в Эбботсли, мисс Сисели судорожно выдохнула и тоже повесила трубку.
   Похоже, ссора возникла из-за денег. Ну, денег у мисс Сисели много, она получила наследство от престарелой леди Эвелин после того, как та перессорилась со всей родней. А у мистера Гранта, как все знали, не было денег – только большое поместье да его сельскохозяйственные эксперименты, которые никак не окупались. Однако он был твердо уверен, что они начнут приносить доход.
   Мэгги отстраненно подумала, что мисс Сисели досадила самой себе, желая насолить мистеру Гранту. Если мужчина женится на богатой невесте, то может рассчитывать что-то от этого получить, так ведь? Что бы там ни случилось, вот он – симпатичный и способный вскружить голову любой девушке. И вот мисс Сисели – неказистая смуглая худышка. Если она не станет смотреть в оба, кто-нибудь быстро отобьет у нее мужа.
   Мэгги поднесла трубку к уху и услышала, как женский голос с показавшимся ей забавным акцентом произнес:
   – Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем.

Глава 2

   На следующий день, в субботу, Фрэнк Эббот был зван на чай к мисс Эльвине Грэй. Фрэнк проводил выходные у дяди и тети, к которым испытывал нежную привязанность. Полковник Эббот обладал таким поразительным сходством с его отцом, что Фрэнку порой чудилось, будто он приехал домой на каникулы, а к добродушной и зачастую непоследовательной в своих суждениях миссис Эббот он относился с должным чувством юмора. С Сисели они постоянно поддразнивали друг друга, пока она не вышла замуж и почти сразу словно оказалась по ту сторону стальной решетки. Похоже, никто не знал, почему ее брак расстроился. Моника Эббот жаловалась Фрэнку:
   – Подумать только, уж матери-то она должна была рассказать все, что произошло, но я не добилась от нее ни слова, ни единого словечка. Ну, кроме того, что она больше не желает его видеть и как скоро она может получить развод. А когда мистер Уотерсон объяснил ей, что развестись она не сможет, если только не откроется измена мужа или нечто вроде того – знаешь, Фрэнк, мне показалось, будто она вот-вот хлопнется в обморок. Мистер Уотерсон добавил, что Грант может развестись с ней из-за пренебрежения супружескими обязанностями, но не раньше, чем через три года, однако она с ним развестись не может, если он не предоставит ей на это веской причины. На что Сисели лишь сказала: «Не предоставит», – и тотчас вышла из комнаты. Конечно, было бы прекрасно, если бы она уехала на время, пока не уляжется скандал, однако она заявляет, с чего бы ей уезжать из родного дома. И я ее понимаю. Однако, дорогой мой Фрэнк, тут все ужасно запутано, а мы это еще усугубляем – по крайней мере, так мне кажется. Грант вообще не появлялся в церкви, ну, пока не начал ухаживать за Сисели. Ты же знаешь, она играет на органе. Семейство Гейнсфорд передало этот инструмент в дар церкви в память о сыне, погибшем в 1915 году. Орган просто прекрасный, а Сисели так хорошо играет. Наверное, из-за этого Грант и посещает церковь, он появляется там каждое воскресенье, а после службы подходит к нам так, будто ничего не случилось. Вот Сисели у церкви, конечно, с нами нет, потому что она все играет и играет, а он ее не ждет. Просто подходит к нам с Реджем и заговаривает, мы отвечаем, а все на нас таращатся – ни малейшего воспитания у людей не осталось, – после чего уходит так быстро, будто он в сапогах-скороходах. Сис в церкви играет похоронный марш или нечто подобное, потом опаздывает к обеду. А это вернейший способ разозлить миссис Мэйхью вдобавок к тому, чтобы вообще ничего не есть. Вид же у Сисели потом такой, словно ей повстречалась толпа привидений. – Миссис Эббот на мгновение замолчала, чтобы перевести дух, и добавила: – Как бы мне хотелось столкнуть их лбами!
   Сержант уголовной полиции Фрэнк Эббот вздернул светлые брови.
   – Отчего же вы их не столкнете?
   Миссис Эббот грустно усмехнулась:
   – Они никогда не приближаются друг к другу. Однажды я прямо спросила Гранта, в чем же все-таки дело. Мы встретились на Мэйн-стрит, вокруг никого, и он поинтересовался: «Разве Сисели вам не рассказала?» Я ответила: «Нет, не рассказала». Тут он ответил: «Ничего не случилось, мадам», потом взял мою руку, поцеловал ее и добавил: «Тещи вне игры!» И что мне оставалось делать? Ты знаешь, он такой милый, а Сис, по-моему, просто дура – мне безразлично, что он там натворил. Я тоже повела себя неумно, расплакалась, а он одолжил мне носовой платок – мой всегда теряется в нужный момент. Боже мой, вот зачем я об этом заговорила? Глупость какая, когда я собираюсь на чай. О, дорогой мой, спасибо!
   Фрэнк глядел, как миссис Эббот промокала глаза его аккуратно сложенным носовым платком. Когда она поднесла его к носу и пару раз высморкалась, Фрэнк заверил ее, что ни нос, ни глаза у нее не покраснели. Миссис Эббот как-то вымученно улыбнулась и принялась рассказывать племяннику о мисс Эльвине:
   – Она дочь здешнего приходского священника. Он дожил до девяноста семи лет. Мисс Эльвина живет в домике, где раньше обитал церковный сторож, только теперь она называет его «Домом пастора». Он находится сразу за церковью, это очень удобно, поскольку мисс Эльвина разводит цветы. Вот только лучше бы она этим не занималась, поскольку впихивает их в землю как попало, да еще питает особую страсть к ноготкам. Я не то чтобы против них, но не в сочетании с розовым душистым горошком, а с мисс Винни никогда не знаешь, что придет ей на ум. Она просто обожает розовый цвет, что, конечно же, неплохо, однако не надо перебарщивать. Подожди, ты еще ее комнату не видел!
   Только они собрались выходить, как в саду показалась Сисели в сопровождении собак – старого спаниеля бурого с белым окраса и черной таксы с ласковыми глазами и хитренькими манерами, которую вели на поводке. В тот момент такса являла собой воплощение добродетели, поскольку ей накинули поводок еще на Мэйн-стрит, и она избежала привычного нагоняя за то, что охотилась за кошкой миссис Кэддл.
   – Она постоянно ее гоняет, – произнесла Сисели, снимая поводок. – А ей это не нравится – миссис Кэддл, а не кошке, – так что я постоянно сажаю таксу на поводок, пока мы не пройдем мимо большого амбара. Кошка, разумеется, в полном порядке. – Сисели скорчила гримасу, которая сделала бы ее привлекательной, если добавить улыбку. – Кошки всегда в выигрыше, а эта полосатая драчунья – прямо тигрица какая-то. Сидит себе на заборе и потешается над Брамблом, а тот свирепеет. – Сисели сверкнула глазами в сторону Фрэнка, потом снова сделалась мрачной и повернулась к матери. – Когда я выходила, встретила миссис Кэддл – на ней лица не было.
   Моника тотчас же продемонстрировала свое знание всех и вся:
   – Сис, но ведь она сидит у мисс Винни до пяти часов вечера. Ты уверена, что это была именно миссис Кэддл?
   Сисели издала резкий смешок. В последнее время она стала грубоватой и немного бесцеремонной.
   – Конечно, уверена! Уже смеркается, но на улице не так уж и темно, чтобы кого-то не узнать, а тогда и подавно было светло. Она шла вверх по Мэйн-стрит, а я вниз. Вид у нее был такой, будто она все глаза выплакала. Похоже, из-за Альберта. Не представляю, как это его не убили или не искалечили на войне – иначе бы он не заявился сюда и не разбил сердце бедной Эллен. – Сисели снова повернулась к Фрэнку, глаза ее вдруг вспыхнули. – В доме у бабушки она была старшей горничной, такая милая и покладистая женщина средних лет. А потом по уши влюбилась в водителя семейства Харлоу, служившего в спецназе, и у нее хватило дури выйти за него замуж. А теперь одному богу ведомо, что он задумал и что вытворяет, но выглядит она страшнее смерти. Ну разве женщины не дуры, а?
   Она топнула ногой и внезапно ринулась прочь. Брамбл разразился громким лаем и кинулся за ней, старый спаниель неспешно последовал его примеру. Сисели бежала, пока не ворвалась к себе в комнату, захлопнув и заперев за собой дверь. Разумеется, без толку: ей снова пришлось ее открыть, чтобы впустить избалованного Брамбла, который в противном случае сидел бы у порога и скулил, пока над ним не сжалятся. Даже после столь недолгой разлуки псу показалось, что представился подходящий случай попрыгать, полаять и полизать хозяйку в лицо – это заменяло ему поцелуи. Самое плохое заключалось в том, что от этих проявлений нежности Сисели расплакалась. Она торопливо заперла дверь, потому что никто, никто не видел ее плачущей с тех пор, как ей исполнилось пять лет. Никто, кроме Брамбла, свернувшегося на кровати и моментально уснувшего, сделавшись похожим на черную улитку на зеленом стеганом одеяле. И уж конечно, плачущей ее не видел Грант.
   Разумеется, он ее такой не видел. В ней снова вспыхнула жгучая злоба на него, моментально высушившая слезы. Он показал ей нечто невообразимо прекрасное, а потом все это растоптал. Нет, гораздо хуже: он ей это показал, а потом Сисели поняла, что все обернулось сплошным обманом. Она бы пережила потерю чего-то прекрасного. Но ее день и ночь мучило осознание того, что этого прекрасного у нее никогда не было.
   Сисели расхаживала взад-вперед по комнате. Шторы были задернуты. Она включила прикроватную лампу. Лившийся из-под зеленого абажура свет сделал все вокруг похожим на подводное царство. Сисели будто бы и не вышагивала туда-сюда по комнате. Она словно снова гуляла с собаками, идя вверх по Мэйн-стрит и остановившись у большого амбара, чтобы посадить Брамбла на поводок.
   Как раз в это время из задней калитки вышел Марк Харлоу. Сисели выпрямилась и увидела, как тот стоит в паре метров от нее и внимательно ее разглядывает.
   – Вышла прогуляться? Немного поздновато, а?
   – Я люблю гулять в сумерках.
   – Когда вернешься, уже совсем стемнеет.
   – А мне и в потемках нравится гулять.
   – А мне вот нет. – И тут, как только Сисели вздернула подбородок, Марк рассмеялся: – Не мое дело? Похоже, ты права!
   – Да.
   Он приблизился и легонько тронул ее за плечо. Брамбл зарычал и потянул поводок: если вышли погулять, почему не гуляем?
   Марк негромко произнес:
   – Маленькая холодная гордячка – вот ты какая?
   Сисели бросила на него мрачный взгляд:
   – Да.
   – Может, вместе пройдемся?
   – Нет, Марк.
   – Почему?
   – Ты мне не нужен. И никто мне не нужен.
   Он рассмеялся и повернул к калитке. Сисели двинулась дальше.
   Пройдя немного дальше по улице, она спустила Брамбла с поводка и побежала рядом с ним. Старый Тамбл ковылял следом. Бегущий Брамбл представлял собой забавное зрелище. Уши у него развевались, он постоянно подпрыгивал, чтобы дальше видеть. Рядом могли находиться кролики, птицы, еще одна кошка, какая-нибудь ласка или горностай. А может, даже барсук – извечный враг его породы. В нем проснулась память бесчисленных поколений маленьких псов, натасканных на барсуков, и Брамбл с еще большей живостью стал нюхать воздух.
   Сисели бежала легко и почти с такой же скоростью, как такса. Щеки у нее разрумянились. Она решила добраться до перекрестка Мэйн-стрит с шоссе, служившего границей между владениями Харлоу и Гранта Хатауэя. Собаки были давно приучены останавливаться на обочине шоссе и ждать ее команды: «Бегом марш!» Мэйн-стрит пересекала шоссе и тянулась до самого Лентона. Брамбл не мог взять в толк, почему им больше не командуют: «Бегом марш!» Они с Тамблом послушно замерли на обочине, но вместо того, чтобы пересечь шоссе, им пришлось повернуть обратно. Вот ведь скука какая. Тамбл, конечно же, не возражал. Он постарел, заплыл жирком и не особенно рвался гулять. Это Брамбл вечно не мог набегаться, а Сисели могла носиться вместе с ним, а потом со смехом остановиться и присесть, а пес тем временем прыгал от радости и все норовил куснуть ее за волосы.
   Но теперь – никакого больше смеха, и у обочины они всегда поворачивают обратно. Вот и сегодня тоже. Солнце село, холодные сумерки сгущались над полями справа и слева, все плотнее окутывая две высокие живые изгороди, между которыми они шли. И тут позади них показался бесшумно и быстро мчавшийся на велосипеде Грант Хатауэй. Он поравнялся с ними до того, как они его услышали. Промчался чуть вперед, спрыгнул с велосипеда, прислонил его к живой изгороди и сделал несколько шагов навстречу приветливо сопевшему и повизгивающему Брамблу и совершенно неприветливой Сисели.
   Муж и жена смотрели друг на друга, припоминая все, что было между ними. Молодой мужчина, широкоплечий, с легкими движениями, ни черноволосый, ни белокурый – перед Сисели стоял типичный англичанин с каштановыми волосами и серо-голубыми глазами. На вид он казался сильным и производил впечатление вспыльчивого человека. К тому же он был из тех, кого Моника метко назвала «порочно красивыми». Однажды она заметила: «Мужчинам незачем быть сердцеедами – у них и без этого полные рукава тузов». У Гранта Хатауэя таких тузов было слишком много. Будь их поменьше, Сисели, вероятно, было бы легче его простить. Глядя на нее, он улыбался. Когда Сисели мерила шагами спальню, ей становилось нестерпимо больно оттого, что от его улыбки у нее все так же замирало сердце. Из какого же негодного и презренного теста ты сделана, если простая улыбка способна такое с тобой творить? Когда все кончено, когда знаешь, что вообще ничего не было, стоит ему только улыбнуться, и сердце у тебя начинает трепыхаться, будто выброшенная на берег рыба.
   Грант стоял, с улыбкой глядя на нее, а потом спросил:
   – Ну, Сис, как дела?
   Она промолчала. Да и что говорить? Все уже давно сказано. Здесь Мэйн-стрит сужалась. Грант перегораживал ее почти целиком. Если он захочет ее остановить, обойти его не удастся, а если он ее коснется… если коснется…
   Ей все-таки придется что-то говорить, поскольку, если он к ней прикоснется, она вряд ли сможет ручаться за свои действия. Какой же это ужас – чувствовать, что все может ускользнуть, и ты превратишься в дикаря, порождение первозданной природы, и станешь вести себя, как дикарь: царапаться, кусаться, рвать зубами и руками. Сисели произнесла ледяным тоном:
   – Мне нечего тебе сказать.
   – Неудивительно, что я женился на тебе, на женщине, которая не огрызается в ответ!
   Вскоре она нашлась, что сказать, использовав никогда не подводившее ее оружие:
   – Но ты ведь не поэтому на мне женился, верно? У тебя была более веская причина.
   Грант по-прежнему улыбался.
   – Какой же я тупой. Я из-за денег на тебе женился, нет? Постоянно забываю – ведь такое легко забыть, да?
   Он прекрасно знал все ее самые уязвимые места. А оружие Сисели не сработало, потому что Гранту было безразлично. Он потерял всякий стыд и легко обо всем забывал. Сисели с яростью прошептала:
   – Дай мне пройти!
   Он рассмеялся:
   – Я тебе не мешаю!
   Когда она шагнула вперед, Грант наклонился и легонько схватил Брамбла за загривок.
   Словно Грант коснулся ее самой, Сисели бросила поводок и прошла мимо, не оглянувшись. А Грант тем временем трепал Брамбла за уши, обрушил на него град глупых, но знакомых прозвищ, после чего отпустил пса с возгласом: «Беги, чернявый мышонок!»
   Сисели в нерешительности остановилась, затем, не оборачиваясь, крикнула: «Брамбл!» – и пес бросился следом, таща за собой поводок.
   Вот и все, но этого оказалось более чем достаточно. Сисели по-прежнему мерила шагами свою комнату.

Глава 3

   Моника и Фрэнк шли по Мэйн-стрит. Сгустились сумерки, и скоро станет совсем темно. Они прошагали всю деревню, свернули направо и оказались около церкви. Дом мисс Эльвины находился на самой окраине, чуть дальше за храмом. Это была старая постройка, черные потолочные балки в гостиной возвышались над плитами пола чуть выше метра восьмидесяти. Мисс Эльвина, посчитав интерьер чересчур мрачным, перекрасила балки в ярко-розовый цвет, с огромным удовольствием совершив это святотатственное действо, стоя на шатком кухонном стульчике. Результат целиком и полностью соответствовал ее хвастливому утверждению, что комната стала значительно светлее. Подоконник она не перекрашивала, а навалила на него гору розовых подушек. Розы размером с кочаны цветной капусты украшали обивку дивана и трех отделанных декоративным ситцем стульев, а шторы, чуть укороченные после долгой службы в гостиной пастора, сохранили на удивление свежий цвет светло-вишневых полос на несколько поблекшем голубом фоне. Стены комнаты не вмещали все драгоценные картины, некогда висевшие в более просторном доме, но мисс Эльвина сделала все, чтобы им хватило места. Резное украшение над каминной полкой с искусно выжженными по дереву узорами помогало выставить на всеобщее обозрение как можно больше фотографий и всяких безделушек. Поскольку на дворе был январь, дивные алые герани в розовых и голубых глазурованных горшках, украшавшие комнату летом, уступили место букетикам оранжевых бессмертников, которые мисс Эльвина в изобилии выращивала у себя в садике.
   Сама мисс Эльвина надела розовую блузку с серой юбкой и жакетом, в его петлицу вставила подвядшие матерчатые розы. Ее густые седые волосы торчали во все стороны из-под черной фетровой шляпки, которая, как и шторы, являлась наследницей прошлого. Никто из деревенской молодежи никогда не видел мисс Эльвину в другой шляпке. Сисели вспоминала, что шляпка выглядела так же, как и теперь, когда ее, семилетнюю или восьмилетнюю девчушку, угостили розовыми леденцами за достойное поведение в церкви. Волосы, которые шляпка должна была прикрывать, в те времена выбивались из-под нее столь же буйно, как и теперь. Под шляпкой и непокорными волосами виднелось небольшое личико с правильными чертами, сверкающие голубые глаза и такой маленький рот, что люди невольно удивлялись, как мисс Эльвине удается принимать пищу.
   Фрэнк все это подметил, когда обменивался рукопожатием с хозяйкой дома, осторожно выпрямляясь после поклона на той случай, если потолочная балка окажется на высоте менее метра восьмидесяти. Он с облегчением опустился на стул, а мисс Эльвина быстро заговорила на тему, к которой он уже привык, однако она вызывала у него дикую скуку.
   – Как интересно узнать, что вы служите в Скотленд-Ярде. Нам всем нужно тщательно следить за своими словами и действиями, иначе вы нас арестуете. – Хозяйка рассмеялась своим высоким, похожим на птичий голосом, а потом внезапно закашлялась.
   Она давно и хорошо знала семейство Эббот, но их племянник явился к ней на чай впервые, и при ближайшем рассмотрении мисс Эльвина заметила нечто обескураживающее в его ненавязчивой элегантности. Светлые, безукоризненно зачесанные волосы, ясные светло-голубые глаза и, конечно же, элегантный костюм. Мисс Эльвина умела подмечать детали, в том числе и самые незначительные. Она обратила внимание на носки, галстук, носовой платок, безупречный покрой пиджака и просто прекрасные ботинки. Он совсем не похож на полицейского. Перед ее внутренним взором возник образ Джозефа Тернберри – деревенского констебля, неуклюже топавшего ногами. Разумеется, он весьма достойный молодой человек, обладает приятным баритоном, поет в церковном хоре. Мисс Эльвина уважала Джозефа, которого в свое время учила в воскресной школе, но на какой-то момент его образ лишь усилил охватившее ее смятение. Щеки ее порозовели, и она с облегчением повернулась к миссис Эббот, которая приносила извинения за своего мужа с отработанной долгими годами практики непринужденностью.
   – Счета от портного, мисс Винни, – он опять откладывал их до крайнего срока. Уверена, вы меня поймете.
   Мисс Эльвина прекрасно ее понимала. Все обитатели Дипинга знали, что полковник Эббот наотрез отказывался посещать чаепития. «Вздор несусветный! Без меня вам будет куда вольготнее перемывать друг другу косточки». Почти все слышали эти его слова, однако продолжали соблюдать общепринятые правила поведения. Полковника часто приглашали, и если его не отвлекали счета от портного, то всегда что-нибудь находилось: осенняя уборка в саду, зимняя обрезка деревьев или весенняя посадка. Еще надо было выгуливать и дрессировать собак – да мало ли достойных поводов отказаться от гостеприимства. Миссис Эббот чередовала их с очаровательным добродушием и любезностью.
   Когда тему с полковником Эбботом закрыли, Моника смягчила слова Сисели «не желаю идти гурьбой со всеми» до «она опасалась, что мы доставим вам чересчур много беспокойства». После этого мисс Винни перешла к чайному столику и стала разливать жидкость соломенного цвета из огромного «викторианского» чайника по своим лучшим чашкам из тончайшего фарфора. Ручек у них не было, и питье из них представляло собой чрезвычайно затруднительное действо. Если чай горячий, то обожжешь пальцы. Если чашка не обжигала пальцы, это означало, что чай превратился в тепловатую жижицу, не только по виду напоминавшую настой соломы, но и вкус имевшую такой же. Фрэнк, как и все остальные гости-мужчины, пребывал в нерешительности. С одной стороны, он не мог отделаться от навязчивой убежденности, что просто невозможно не раздавить или не уронить такую хрупкую чашку. С другой стороны, его одолевал неодолимый искус поскорее покончить с церемониями и просто перевернуть чашку.
   Мисс Эльвина сообщила ему, что этот чайный сервиз прибыл из Китая в качестве подарка ее прабабушке.
   – Вот только она не вышла замуж за джентльмена, который преподнес ей сервиз, поскольку познакомилась на охотничьем балу с моим прадедушкой. Они поженились ровно через месяц, что нарушало тогдашние приличия, но мой прадедушка отличался чрезвычайной пылкостью натуры. Они прожили вместе шестьдесят лет, у них было пятнадцать детей, и за все это время они слова грубого друг другу не сказали. Можно увидеть их общий могильный камень, если выглянуть из маленького оконца в дальнем углу комнаты, но не сейчас, потому что совсем стемнело. Надеюсь, вы не возражаете, что мы сидим при свете и незадернутых шторах. Я сама и раньше-то не особо обращала на это внимания, но теперь мне это нравится, поскольку означает, что война закончилась, не надо больше думать о том, что нужно соблюдать затемнение, и это так радостно! И конечно же, живя на окраине деревни, я считаю, что любому, кто идет от общинного поля, отрадно увидеть огонек: это такая мрачная и пустынная дорога, особенно там, где она тянется сквозь Рощу Мертвеца!
   Фрэнк Эббот справился с искушением, поставив на стол пустую чашку.
   – И кто же был этот мертвец? – поинтересовался он.
   Мисс Эльвина сунула ему в руки тарелку с булочкой домашней выпечки и подлила чаю соломенного цвета. Булочка была с тминной начинкой и полита розовой сахарной глазурью.
   – Ну, это довольно жуткая история, мистер Фрэнк, однако она, разумеется, произошла давным-давно, так что все ее участники умерли. Звали того человека Эдвард Бренд, он приходился какой-то дальней родней семейству Томалин, владевшему Диргерст-парком по ту сторону общинного поля. Их уже нет в живых, а их могилы можно увидеть рядом с церковью. Они владели всеми землями до дороги через общинное поле и разрешили этому Эдварду Бренду обосноваться в так называемом Доме лесника, что стоит прямо посреди леса. Никто не знал, откуда он сюда явился и почему ему разрешили там жить. Был он очень высокий и худой, с длинными иссиня-черными волосами, стянутыми на затылке тесьмой. Это происходило в восемнадцатом веке, тогда почти все носили напудренные парики, но у Эдварда Бренда были свои длинные черные волосы. Жил он в Доме лесника совершенно один, и через какое-то время никто уже не решался даже близко подойти к его жилищу, особенно в темноте. Поговаривали, будто он занимался колдовством. Люди в ту пору были очень суеверны… Дорогая миссис Эббот, позвольте, я налью вам еще чаю. И вы обязательно должны попробовать мое клубничное варенье. В этом году Эллен Кэддл сварила его по новому рецепту, и варенье у нее получилось дивное.
   Миссис Эббот ответила:
   – Просто объеденье. По-моему, Эллен прямо колдунья. У своего варенья я такого вкуса добиться не могу. Однако продолжайте, расскажите Фрэнку, как Эдвард Бренд стал Мертвецом.
   – Если вы считаете эту тему пристойной за чайным столом… – замялась мисс Эльвина и повернулась к Фрэнку. – Так вот, слухи поползли один страшнее другого. Даже проходившие по общинному полю утверждали, что на них нападали летучие мыши, что они слышали совиное уханье, а иные уверяли, что звуки эти скорее напоминали человеческие голоса. Все решили, что в Доме лесника творится нечто жуткое и ужасное. В конце концов пошли разговоры об одной пропавшей девушке, однако лишь позднее выяснилось, что она сбежала из дома, не поладив с мачехой. Все считали, что Эдвард Бренд причастен к этому исчезновению. Она была совсем девчонкой, ей едва четырнадцать минуло. Все сразу заволновались за детей и отправились в лес, чтобы сжечь Дом лесника. Мой отец рассказывал, что, когда он был мальчишкой, старый церковный сторож, живший в этом доме, однажды признался ему, что его дед был среди тех, кто отправился из Дипинга, намереваясь призвать Эдварда Бренда к ответу. Он сообщил, что пришедшие обнаружили совершенно пустой дом, они не нашли там ни одной живой души, лишь все окна и двери были распахнуты настежь. В доме висело великое множество зеркал, их все до единого перебили, посрывали с петель двери и ушли восвояси. К дому дороги не было, лишь еле заметная тропинка, которую любой мог протоптать. Дорога через общинное поле от Дома лесника очень далеко. Когда деревенские вышли на нее в том месте, где она тянется в лес, они внезапно наткнулись на тело Эдварда Бренда, висевшее на длинной прямой ветви. Труп зарыли на перекрестке, где дорога сворачивает с общинного поля, рядом с церковной оградой. В то время самоубийц хоронили именно так. Дом лесника до сих пор стоит в лесу, только в нем никто не живет и даже близко к нему не подходит. А место, где нашли висевшее тело Эдварда Бренда, стали называть Рощей Мертвеца.
   Внимание Фрэнка Эббота привлекла не столько сама история, сколько то, что во время ее изложения говорливая натура мисс Эльвины как бы отступила на второй план. У него создалось впечатление, что хозяйка дома рассказывает ему легенду в таком виде, в каком услышала ее сама – без каких-либо прикрас или добавлений. Фрэнк не сомневался, что слышит от мисс Эльвины ровно те же слова, что говорил ей отец, а тому – старый церковный сторож, чей дед самолично видел тело Эдварда Бренда, висевшее на дереве в Роще Мертвеца. Все это вполне соответствовало традициям народного фольклора, передаваемого из уст в уста, – весьма распространенное явление в жизни сельчан, хотя и не в такой степени, как раньше. Фрэнк подумал, что эта история может быть интересна мисс Сильвер, и решил впоследствии пересказать ей легенду.
   Тем временем чаепитие шло своим чередом. Часы пробили половину шестого, потом без четверти шесть. Похоже, у Моники и мисс Эльвины нашлось множество тем для беседы. Фрэнк подметил, что в деревне всегда было много о чем поговорить, поскольку рано или поздно что-то произошедшее становилось известно всем, после чего делалось предметом досконального обсуждения, пока не случалось что-нибудь еще. Разумеется, порой вообще ничего не случалось. Тогда к сплетням добавлялся пикантный элемент двусмысленности и загадочности. Поскольку многие обитатели Дипинга являлись для него лишь безликими именами, они не вызывали у него какого-то особого интереса, хотя кое-что из их жизни ему впоследствии придется вспомнить. Вот мисс Эльвина возмущалась, что Мэгги Белл постоянно подслушивает чужие телефонные разговоры:
   – Всем известно, что она этим занимается, и, по-моему, давно пора кому-нибудь побеседовать с Мэгги или с миссис Белл!
   Моника снисходительно ответила:
   – Бедняжка Мэгги, у нее в жизни так мало радостей. Если ее развлекает то, как я заказываю в Лентоне рыбу или договариваюсь о приеме у стоматолога – ну и пусть. Не хотелось бы лишать ее этого невинного удовольствия.
   Мисс Эльвина немного разгорячилась, и, вероятно, чтобы переменить тему, Моника Эббот завела разговор о миссис Кэддл. Фрэнк догадался, что это та самая Эллен, которая варит восхитительное клубничное варенье и, похоже, является приходящей домработницей мисс Винни.
   – Нынче после обеда Сисели встретила ее, когда возвращалась после прогулки с собаками. Похоже, она целый день их выгуливала. Сис сказала, что Эллен выглядела просто ужасно, будто все глаза выплакала. Что-нибудь стряслось?
   Хозяйка дома затарахтела с новой силой:
   – Вот я то же самое у нее спросила, миссис Эббот. Как вам известно, она приходит в девять – завтрак я готовлю сама, – и как только я ее увидела, сразу спросила: «Господи, Эллен, что случилось? Ты словно все глаза выплакала». Именно так я и сказала, и именно так она и выглядела. Но она отговорилась тем, что у нее голова болит. Тогда я посоветовала ей вернуться домой и полежать. Эллен ответила, что лучше поработает, и я попросила, чтобы она заварила себе чаю покрепче. Однако после обеда вид у нее стал еще хуже, и я отправила ее домой. Знаете, Эллен может что угодно болтать о головной боли – позволю себе заметить, голова у нее действительно могла болеть, ведь от слез она просто раскалывается, так ведь? Но у нее отнюдь не в первый раз такой вид, словно она всю ночь плакала. Между нами говоря, я боюсь, что дома у нее совсем неладно. Может, Альберт Кэддл и вправду очень хороший водитель – полагаю, так оно и есть, – но с ее стороны было глупо выходить за него замуж: он моложе нее, да и в наших краях почти чужой человек. Однако сплетничать нехорошо, так ведь? – Она повернулась к Фрэнку и пояснила: – Муж Эллен служит водителем у мистера Харлоу, что живет у большого амбара, там же он частенько ужинает. Точнее, он поступил шофером к старому мистеру Харлоу после того, как демобилизовался, а когда в прошлом году мистер Харлоу скончался и все дела перешли к его племяннику мистеру Марку, Альберт начал его возить. Сам мистер Марк нечасто садится за руль, что странно, поскольку он весьма молодой человек. Вы не знаете, с чего бы это, миссис Эббот? Марк ведь дружит с Сисели, так ведь?
   Моника Эббот тотчас разозлилась, что случалось всегда, когда кто-нибудь упоминал рядом имена молодого Харлоу и Сисели. Ситуация усугублялась тем, что Моника никоим образом не должна была показывать, что злится. Она улыбнулась и самым добродушным тоном ответила:
   – Уж не знаю, дружат они или нет, – он просто хороший знакомый. Он так часто и надолго уезжает, что мы видим его меньше, чем следовало бы. Я понятия не имею, почему Марк не садится за руль, однако вы же сами могли бы у него спросить, не так ли?
   Часы на колокольне пробили шесть. Мисс Эльвина немного смутилась.
   – О, я бы и не помыслила! Это показалось бы… в высшей мере бестактным.
   – Наверное, – кивнула Моника Эббот.
   Мисс Эльвина продолжила развивать тему:
   – Я все-таки спросила об этом у Эллен Кэддл. Не хочу сказать, что она стала бы распространяться о делах мистера Харлоу, но я однажды поинтересовалась у нее, не знает ли она, а вдруг мистер Харлоу страдает… куриной слепотой… похоже, это так называется. Поскольку днем он водит машину сам и, конечно же, иногда и ночью. Эллен ответила, что ничего не мешало бы ему водить автомобиль, если бы он пожелал, но мне просто хотелось знать, на самом ли деле у него куриная слепота. Ею страдал старый мистер Толли: его жене приходилось садиться за руль, если наступали сумерки или становилось совсем темно, а вот днем он видел просто прекрасно. У мистера Харлоу, разумеется, прекрасное зрение, вам так не кажется? И он такой симпатичный.
   – Он просто хороший знакомый, – заявила миссис Эббот не терпящим возражений тоном. Потом вдруг резко повернула голову. – Что это? Похоже, кто-то бежит.
   Фрэнк Эббот целую минуту слышал звук торопливых бухающих шагов, прежде чем Моника повернулась на шум. Теперь его услышали все – топот отчаянно, изо всех сил бегущих ног, постоянно спотыкавшихся. Он доносился со старой тропы, ведущей с общинного поля и дальше через дорогу. Потом раздались чьи-то судорожные вздохи, лязгнула распахнутая настежь калитка. Не успели они дойти до входной двери, как в нее лихорадочно забарабанили, и женский голос провизжал:
   – Убивают! Откройте дверь, впустите меня!

Глава 4

   Два или три дня спустя Фрэнк Эббот, сдавший вечером дежурство, сидел, удобно устроившись в одном из викторианских кресел мисс Мод Сильвер с ярко-синей обивкой и гнутыми ножками орехового дерева. Он посмотрел на хозяйку, тихо вязавшую в кресле по другую сторону от камина, и прервал свой рассказ словами:
   – Знаете, это точно по вашей части. Как жаль, что вас там не было.
   Мисс Сильвер позвякивала спицами. Детская кофточка чуть-чуть поворачивалась. Хозяйка негромко кашлянула и произнесла:
   – Дорогой Фрэнк, прошу тебя, продолжай.
   Он по-прежнему смотрел на нее чуть иронично, его взгляд не мог скрыть искреннюю привязанность и глубокое уважение. От подстриженной по моде начала двадцатого века челки, аккуратно убранной под сетку для волос, до черных шерстяных чулок и украшенных стеклярусом лакированных туфель мисс Сильвер являла собой великолепный образец женщины того типа, который теперь стал чрезвычайно редок. Она словно сошла со страниц семейного альбома: дальняя родственница, старая дева со скудными средствами, но твердым характером. Или же, если присмотреться, – незаменимая строгая гувернантка, чьи воспитанники, отдавая ей должное на протяжении своей взрослой жизни, никогда не забывают, чем они обязаны ее поучениям.
   Однако никто бы не догадался, что мисс Мод Сильвер, проработав двадцать лет школьной учительницей, оставила педагогическое поприще и стала весьма преуспевающей частной сыщицей. Но сама она свое новое занятие подобным образом не описывала. Мисс Сильвер оставалась истинной леди, благовоспитанной, утонченной и находила слово «сыщица» противоречащим ее статусу и воспитанию. На ее визитной карточке фигурировали слова:

   «Мисс Мод Сильвер
   Монтегю-Мэншнс, 15».

   А в правом нижнем углу скромно стояло словосочетание «частный детектив».
   Ее новая профессия обеспечила ей скромное, но комфортное существование, а также дала возможность обзавестись великим множеством друзей. Их фотографии заполняли всю каминную полку и пару небольших столиков. Там было много молодых людей и девушек и несколько пухлощеких карапузов в старомодных серебряных, деревянных с резным узором и изысканно выполненных рамках с подложкой из плиса.
   Когда мисс Сильвер оглядывала свое жилище, ее сердце всегда переполнялось благодарностью провидению не только за то, что оно позволило ей окружить себя таким комфортом, но и за то, что ей и ее скромному имуществу удалось почти без потерь пережить шесть ужасных военных лет. Однажды в конце улицы взорвалась бомба. У мисс Сильвер вылетели все стекла, осколками довольно сильно посекло одну из синих плюшевых портьер. Однако бесценная служанка Эмма так аккуратно починила портьеру, что даже сама с трудом могла определить, где же проходят швы. Ковер такого же павлинье-синего цвета, что и портьеры, обильно обсыпало пылью и каменной крошкой, но из чистки он вернулся ярким, как новенький. Картины мисс Сильвер и вовсе не пострадали. «Надежда» все так же всматривалась завязанными глазами в какую-то потаенную мечту. «Черный брауншвейгский гусар» навеки прощался со своей невестой. Чудесная монахиня кисти сэра Джона Милле по-прежнему умоляла о «Милосердии» на картине, которую все называли «Гугенотом». «Мыльные пузыри» продолжали напоминать о преходящих радостях бытия. Уютно, очень даже уютно – таково было неизменное заключение мисс Сильвер. И все в целости и сохранности по воле провидения.
   Она повторила:
   – Прошу тебя, продолжай, дорогой Фрэнк.
   – Так вот, как я уже говорил, это по вашей части. Некая девушка колотила в дверь и кричала: «Убивают!» А когда ее впустили, сразу упала в обморок. Девица симпатичная и, по моему мнению, весьма живого нрава, только когда не перепугана до смерти.
   – А твоя тетя и мисс Грэй знают ее?
   – Да. Зовут ее Мэри Стоукс. Она демобилизовалась из службы воздушного наблюдения и оповещения и теперь помогает своему дяде на ферме по ту сторону общинного поля. Довольно хорошенькая, как я уже сказал. Немного глуповата. И еще – не скажу наверняка, но у меня создалось впечатление, что за всем этим визжанием и паданием в обморок что-то скрывается.
   – С чего ты взял?
   – Она очень быстро пришла в себя, и мне по каким-то неуловимым признакам показалось, что она что-то соображала. Возможно, я ошибся: девушки такие странные и непонятные. Но вы-то их, конечно, насквозь видите. Жаль, что вас там не было. Так вот, Моника и мисс Грэй привели ее в чувство, она поохала, поахала, а потом рассказала следующее. У ее дяди ферма по ту сторону общинного поля, называется она фермой Томлинс. В свое время все земли оттуда и до Дипинга принадлежали семейству по фамилии Томалин. Его представители давно умерли, а название фермы осталось. Фамилия этого фермера – Стоукс, такая же, как и у племянницы. Так вот, племянница направлялась в Дипинг по дороге, о которой я вам уже рассказывал, – той, что тянется через Рощу Мертвеца.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – А она пошла бы именно этой дорогой?
   Фрэнк поднял брови.
   – Это самый короткий путь.
   – А другая дорога есть?
   – Да. Она немного длиннее и заканчивается дальше, почти на противоположной окраине деревни. По ней можно проехать на машине. Никто в здравом уме не поведет автомобиль более коротким путем, однако смею заметить, что и такое случалось – ненормальных на дорогах хватает. В общем, это одна из причин, по которой я счел, что Мэри Стоукс может что-то скрывать. Полагаю, местные обитатели вовсе не горят желанием ходить через Рощу Мертвеца в темноте.
   Мисс Сильвер звякнула спицами.
   – А было темно?
   Фрэнк пожал плечами.
   – Хоть глаз выколи. Начало седьмого пасмурным январским вечером.
   – Продолжай, Фрэнк!
   – Итак, вот что она рассказала. Дорога эта ведет к Роще Мертвеца, довольно густому леску. Мэри Стоукс что-то услышала и свернула с тропы в кусты. На вопрос, почему, она ответила, что испугалась. Когда ее спросили, чего именно она испугалась, Мэри Стоукс заявила, что не знает, ей просто показалась, будто она слышала какие-то звуки. Подобные вопросы можно задавать долго и получать ответы, которые не позволят продвинуться ни на шаг. Когда она очень долго таскала местного констебля вокруг тутовых кустов, мое терпение лопнуло, и я предложил все-таки перейти к существу происшествия!
   Мисс Сильвер впилась в него внимательным взглядом.
   – Тебе не показалось, что она пыталась выиграть время – сосредоточиться или, возможно, придумать, что говорить дальше?
   – Это приходило мне в голову, особенно когда она в очередной раз пустилась в долгие рыдания. Когда Мэри привели в чувство, она заявила, что снова услышала шум: на сей раз это были шаги и шорох, словно по земле что-то волокли. Эти звуки перемещались рядом с ней в сторону тропы, потом она увидела луч фонарика, мужскую руку почти до плеча и то, что мужчина тащил. Мэри сказала, это было тело убитой девушки, и поэтому она бросилась бежать, не разбирая дороги.
   Мисс Сильвер быстро работала спицами. Она держала их низко, как это делают в Европе, и почти не смотрела на вязание.
   – Вот так так!
   – Да уж, так и перетак!
   – Что за выражение, дорогой Фрэнк!
   – Беру его обратно. Да, нас ждет труп. Мэри Стоукс говорит, что он принадлежал молодой женщине, незнакомой ей, со светлыми волосами и жуткой раной на голове. Мэри была уверена, что с такой раной не выживет никто. Она добавила, что волосы свисали вниз и закрывали почти все лицо. Также описала одежду погибшей: черное пальто, черные перчатки, головного убора не было и… Вот эта деталь нас всех заинтриговала: сережка в ухе, причем необычная и бросающаяся в глаза.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Похоже, Мэри Стоукс разглядела довольно много. По твоим словам, она утверждает, что волосы девушки закрывали ее лицо. Странно, что она заметила сережку.
   – Дальше начинаются еще более странные вещи! Мэри Стоукс говорит, что мужчина перевернул тело девушки и принялся искать вторую сережку, которой на месте не оказалось. Мэри заявляет, что он походил на сумасшедшего, виляя фонариком в разные стороны и ощупывая волосы жертвы.
   – Вот ведь ужас какой! – ахнула мисс Сильвер.
   – Да. Не сумев найти вторую сережку, он бросил труп на землю и скрылся в лесу, а Мэри Стоукс выбралась из кустов и со всех ног бросилась прочь. Затем мы вызвали местного констебля, прекрасного добродушного парня, и отправились осмотреть место происшествия. Мэри снова упала в обморок, а я отправился в Эбботсли за своей машиной. Вот как я узнал, что значит ездить по этой дороге, пополнив число решившихся на это дураков. Когда мы привезли Мэри на место, никакого трупа там не было. У нее постоянно кружилась голова, несмотря на резкий и пронизывающий ветер, а когда дело дошло до указания точного местоположения трупа, она начала путаться. Просто ответила, что зашла в рощу, но не очень далеко, точно она не знала, ведь было слишком темно, чтобы определить наверняка, так что нельзя ли ей вернуться домой к дяде? Потом начались стенания, причитания и рыдания. Я ответил, что нельзя, тут как раз подоспел окружной инспектор из Лентона, который авторитетно подтвердил мои слова. Мы там все обыскали, но ни вечером, ни утром при свете не обнаружили ни малейших следов того, что сквозь кусты что-то волокли. Чуть дальше в лесу тянется канава, где обязательно должны были остаться следы: у нее мягкие края и влажное дно. Тщательно осмотрев все вокруг, мы не нашли ровным счетом ничего, кроме отпечатков ног самой Мэри на небольшой прогалине и ведущей в лес тропе. И никаких признаков того, что там что-то тащили. Похоже, Мэри выбралась из кустов на тропинку, как она и говорит, а потом бросилась наутек. Два самых четких отпечатка, конечно же, следы ног бежавшего человека: мыски глубоко вдавлены, а каблуки едва заметны. До сегодняшнего дня это было единственным подтверждением ее показаний. Никаких следов трупа ни на тропинке, ни в лесу, и никаких признаков того, что он вообще там был.
   Мисс Сильвер опять кашлянула.
   Исчезновений людей в ближайшей округе не замечено. Сережка не обнаружена.
   – Это вторая из пары, по твоим словам, необычная и бросающаяся в глаза?
   – Да. Вам известны серьги, которые называют «кольцами вечности»?
   Хозяйка дома улыбнулась:
   – Старая мода возвращается. Это круглые серьги, по всей поверхности усеянные маленькими драгоценным камнями. Чрезвычайно красивые, но весьма непрактичные. К сожалению, камешки оттуда часто выпадают.
   – Я всегда говорил, что вы знаете все на свете. А вы сами когда-нибудь видели подобные серьги?
   – Нет. Понимаешь, у серьги должен быть замочек с дужкой, иначе в ухо ее не вденешь.
   Фрэнк рассмеялся:
   – Об этом я как-то не подумал! Но, полагаю, можно устроить так, чтобы вы взглянули на такую серьгу. Мэри Стоукс клянется всеми святыми, что видела в ухе убитой девушки именно «кольцо вечности», усыпанное бриллиантами.
   Мисс Сильвер продолжала вязать. Ее узкое лицо с небольшими и приятными чертами выражало сосредоточенность, она была вся внимание. Через пару секунд она произнесла:
   – По-моему, ты еще что-то хотел рассказать.
   Фрэнк кивнул:
   – Когда я уезжал в воскресенье вечером, в Дипинге возникли две основные версии происшедшего. По одной из них, Мэри Стоукс просто морочит всем голову. Ей страсть как хочется быть на виду. Это вроде эксгибиционизма, вот только в деревне его называют простым словом «выпендреж». Предположение вполне правдоподобное, оно стыкуется со всем, кроме отпечатков бегущих ног. Согласно другой версии, которой придерживается меньшинство, Мэри говорит правду, вероятно, со свойственной женщинам эмоциональностью преувеличивая жуткие подробности. Однако никакого трупа не было, та девушка или женщина просто встала и ушла после того, как мисс Стоукс с визгом бросилась бежать по тропинке.
   – Прошу тебя, продолжай. Ты говорил, что до сегодняшнего дня…
   – Да, да. Примерно в половине пятого мы получили сообщение из Хэмпстеда. Какая-то женщина заявила, что исчезла ее квартирантка – ушла в пятницу и до сих пор не вернулась. Описание пропавшей: молодая женщина лет тридцати, белокурые волосы до плеч, светло-карие глаза, среднего роста и худощавого телосложения. Одета была в черное пальто и черный берет, оба по последней моде. Светлые чулки, черные туфли. И большие серьги-обручи, «усыпанные мелкими бриллиантами, как «кольца вечности».

Глава 5

   Наступило молчание, длившееся совсем недолго, поскольку оно было буквально пронизано неподдельным интересом мисс Сильвер. Когда она заметила: «Поистине странное совпадение», Фрэнк Эббот рассмеялся:
   – Вы верите в подобные совпадения? Я – нет.
   Мисс Сильвер вернулась к вязанию.
   – Мне доводилось наблюдать за странными совпадениями.
   Фрэнк снова засмеялся.
   – Столь же странными, что и это?
   Хозяйка уклонилась от прямого ответа и продолжила:
   – Кто же эта пропавшая женщина? Хозяйке наверняка известно о ней немного больше того, что та носила черное пальто и весьма необычные серьги.
   – Ну, похоже на то, что знает она не очень много. Я съездил побеседовать с ней, и вот вкратце суть ее показаний. Пропавшая женщина прожила у нее не очень долго – чуть менее месяца. Зовут ее миссис Луиза Роджерс. Говорила она с легким иностранным акцентом. Рассказала миссис Хоппер – это хозяйка, – что по рождению она француженка, но в свое время вышла замуж за англичанина, который умер. Разговаривала квартирантка вежливо, к себе никого не приводила и за жилье платила точно в срок. Как-то раз она обмолвилась миссис Хоппер, что в былые времена ее семья была очень богатой, однако лишилась всего во время войны. Потом лицо ее сделалось загадочным, и она добавила: «Наверное, я смогу что-нибудь вернуть, кто знает? Вот поэтому-то я и приехала в Англию. Если какая-то вещь украдена, ее можно вернуть по суду. Вот почему я здесь». Миссис Роджерс вышла из дома в пятницу утром. Когда именно, миссис Хоппер не знает, поскольку уезжала делать покупки к выходным. Так вот, по словам Мэри Стоукс, в субботу вечером она видела в Роще Мертвеца тело светловолосой женщины с сережкой «кольцо вечности», а Луиза Роджерс в Хэмпстед так и не вернулась. Я спросил у миссис Хоппер, слышала ли она когда-нибудь о Дипинге, а та, похоже, решила, что это марка продуктов или мебельного лака. – Фрэнк подался вперед и протянул руки к ярко пылавшему камину. – Вы, конечно же, понимаете, что, если бы не Мэри Стоукс, можно было бы заключить, что миссис Роджерс просто укатила куда-то на выходные, не удосужившись поставить об этом в известность свою хозяйку.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Если бы она намеревалась уехать надолго или вообще навсегда, то взяла бы с собой чемодан. Из вещей что-нибудь пропало?
   – Миссис Хоппер говорит, что нет.
   Миссис Сильвер кивнула:
   – Она явно прекрасно осведомлена. Женщина, сдающая внаем жилье, пристально следит за подобными «перемещениями». Люди обычно вывозят вещи по частям, а потом исчезают, не заплатив.
   – Ну, хозяйка утверждает, что ничего не пропало. Миссис Хоппер сказала буквально следующее: «Она ушла в том, в чем была – в отличном черном пальто и берете. Все по последней моде, совсем как настоящая леди, хотя и иностранка». И вот в чем вопрос: отправилась ли она в Дипинг и выступила в роли трупа, виденного Мэри Стоукс, и если да, то куда потом исчезла?
   Мисс Сильвер на мгновение перестала вязать и мрачно заметила:
   – Полагаю, нельзя сбрасывать со счетов вероятность того, что ее убили.
   – Согласен. Завтра я поеду в Дипинг и попробую что-нибудь разнюхать. Местные меня не жалуют, но все уже обговорено с начальником тамошней полиции. Решили послать именно меня, поскольку я находился там, когда Мэри заявила о происшествии, а еще потому, что я вроде бы как должен знать те места. На самом же деле мои знания о Дипинге весьма поверхностны. Дядя лишь совсем недавно вернулся туда после долгого проживания за границей. Моника всюду следовала за ним, так что единственный человек, с кем я более-менее общался за последние десять лет, – это моя двоюродная сестра Сисели. Я часто навещал ее, когда она училась в школе, и, так сказать, «выводил в свет». Моника написала об этом директрисе школы, и меня повысили до звания родного брата.
   – По-моему, несколько месяцев назад я читала в газетах о свадьбе твоей кузины с неким мистером Хатауэем.
   – Да. Однако они расстались, и Сисели снова живет в родительском доме. Никто не знает, что между ними произошло. Примерно три месяца она чувствовала себя на седьмом небе от счастья, как вдруг однажды заявилась к родителям, объяснив, что вернулась домой и больше не желает видеть Гранта. Знаете, Сисели ведь богатая наследница. Моя бабушка унаследовала целое состояние от своего отца, крупного судовладельца, и завещала его Сисели.
   – Господи, дорогой мой Фрэнк!
   – И я, и дядя Редж – мы оба оплакивали это решение. Бабушка не могла выставить его из Эбботсли, поскольку поместье находилось в семейной собственности, однако дядя почти ничего от нее не получал на его содержание. Она разругалась с ним, потому что он принял следовавшее ему назначение на службу за границей вместо того, чтобы откупиться. Мой отец, разумеется, долгие годы с ней вообще не разговаривал – она пришла в ярость от его женитьбы на моей матери. Поскольку отец был вторым по старшинству сыном, она заранее предопределила ему женитьбу на богатой невесте. И, конечно же, меня сразу вычеркнули из списка наследников, как только я поступил на службу в полицию.
   Мисс Сильвер на мгновение сжала губы, прежде чем заметить:
   – А ей не приходило в голову, что она могла бы обеспечить тебе возможность продолжить учиться на адвоката, как предполагал твой отец?
   Фрэнк взглянул на нее с саркастической улыбкой:
   – О да, естественно, ей это приходило в голову. Она вызвала меня к себе и принялась внушать, что мой отец всегда был расточительным глупцом и насколько это соответствовало его характеру – умереть, не успев дать мне образование и достойную профессию. Вот прямо вижу, как она сидит, вся мрачнее тучи, и читает мне нотацию, что не намерена расплачиваться за недомыслие и некомпетентность, принимая на себя обязанности моего отца.
   – Господи боже, Фрэнк!
   Его взгляд смягчился.
   – Нет худа без добра, и нечего мне удивляться. Вероятно, я никогда бы не получил должность в Скотленд-Ярде, не говоря уже о том, что не познакомился бы с вами. Так вот, это был мой последний приезд в Эбботсли до недавнего возвращения дяди Реджа. – Фрэнк рассмеялся. – Несколькими тщательно подобранными словами я высказал ей все, что о ней думаю, и укатил восвояси. Знаете, особое очарование для меня заключается в том, что внешне я вылитая бабушка. Я даже сам это подмечаю.
   – А твоя кузина тоже в нее?
   – Нет, Сис худая и смуглая.
   Наступило молчание, затем мисс Сильвер спросила:
   – Зачем ты мне это все рассказал, Фрэнк?
   По его губам скользнула мимолетная улыбка. Он непринужденно ответил:
   – Ну, не знаю… Просто взял и рассказал.
   Она бросила на него нежный и вместе с тем суровый взгляд, после чего процитировала своего любимого лорда Теннисона:
   – «Не верь ни капли мне иль доверяйся мне во всем».
   Фрэнк рассмеялся:
   – И дальше: «Ведь с полуправдою мы ложь подлее всех несем». Или нечто в том же роде. Хорошо, буду откровенен. Монике до смерти хочется с вами познакомиться. Как бы вы отнеслись к предложению погостить в Эбботсли?
   Мисс Сильвер впилась в него пристальным взглядом.
   – Ты предлагаешь мне расследование?
   Он слегка улыбнулся.
   – Пока нет.
   – Что ты хочешь этим сказать, Фрэнк?
   Он чуть скривил губы.
   – Не знаю. В голове сумбур какой-то. Самое большее, что я понимаю, – что это дело в теперешнем состоянии – полная бессмыслица. А у вас просто дар придавать происходящему смысл и выводить закономерности. Все тут как-то смутно и расплывчато, да и Монике прямо-таки не терпится с вами познакомиться… – Он помолчал, после чего серьезным тоном произнес: – Мне хотелось бы, чтобы вы встретились с Мэри Стоукс и объяснили мне, лжет она или нет. Если лжет, то в чем именно и в какой степени. И почему.

Глава 6

   Поместье Эбботсли представляло собой большую постройку, лишенную четкой планировки и не имеющую признаков какого-либо архитектурного стиля. Изначально это был деревенский дом, обраставший пристройками по мере роста богатства и увеличения семьи. Один из Эбботов, живший в середине викторианской эпохи и имевший пятнадцать детей, после поездки в Шотландию прилепил к дому поистине жуткого вида крыло с башенками, имитирующее замок-резиденцию королевской семьи в Балморале. Времена леди Эвелин Эббот ознаменовались господством закостенелого консерватизма, выражавшегося в сохранении как можно большего числа предметов обстановки. Ее невестка, крайне ограниченная в средствах, залезла на чердак и обнаружила там массу приличной старой мебели из дуба в дополнение к сундукам, набитым чудесными портьерами эпохи Регентства, которые пошли на замену заполнившим весь дом гобеленам и плюшу. Одну за другой она приводила комнаты в более-менее человеческий вид: в частности, свою спальню, спальню Сисели, столовую и очаровательную малую гостиную, где было столько солнца, сколько природа отпускает людям в разгар английской зимы.
   В большой гостиной новая хозяйка дома даже не пыталась ничего менять. Это была комната для приемов, а не для повседневной жизни. Портьеры из тяжелой позолоченной парчи, маленькие позолоченные стулья, огромные кресла с парчовой обивкой скорее выставляли напоказ богатство, нежели обеспечивали уют. Стены украшали множество зеркал в золоченых рамах и фамильные портреты, включая лик самой леди Эвелин, запечатленный в масле почти сразу после ее замужества. Никто из видевших его не мог не поразиться сходству леди Эвелин с ее внуком, украшавшим Скотленд-Ярд в качестве подающего большие надежды сержанта уголовной полиции. Тот же нос с высокой переносицей, слишком хрупкий и тонкий для женского лица, те же холодные голубые глаза, кажущиеся светловатыми из-за почти бесцветных, как и волосы, бровей и ресниц. Сами волосы, гладко зачесанные назад со лба после докучливой моды восьмидесятых годов девятнадцатого века, усиливали и без того поразительное сходство. Если обстоятельства вынуждали пользоваться большой гостиной, Моника Эббот постоянно чувствовала себя не в своей тарелке под желчно-презрительным взглядом свекрови. Полковник Эббот своих мыслей не высказывал. Он, несомненно, не мог заставить себя снять со стены портрет матери, и, как и Моника, предпочитал малую гостиную, где единственным портретом была акварель, изображавшая Сисели в детстве.
   Мисс Сильвер, которую встретили в Лентоне и привезли к пылающему камину и со вкусом накрытому чайному столу, чувствовала себя комфортно и непринужденно. Полковника Эббота она сочла весьма представительным и привлекательным мужчиной, а миссис Эббот – сердечной и доброй женщиной. И к тому же довольно привлекательной с ее волнистыми темными волосами и большими карими глазами. У миссис Сисели Хатауэй были глаза матери, но в другом она ничем не походила на родителей, разве что пошла бы в мать волосами, если бы коротко их не остригла. Глядя на ее голову в обрамлении мелких кудряшек и маленькую хрупкую фигурку, трудно было представить, что она солидная замужняя женщина. Взглянув на безымянный палец левой руки Сисели Хатауэй, мисс Сильвер была потрясена, не увидев там кольца. Нынешние девушки легкомысленно относятся к ношению обручальных колец – чрезвычайно легкомысленно, – хотя мисс Сильвер опасалась, что дело тут не в легкомыслии, а в преднамеренном умысле.
   Угощаясь лепешками с медом и слушая разъяснения Моники Эббот, что пчелами занимается Сисели, мисс Сильвер проницательно и вместе с тем добродушно рассматривала сидевшую на коврике у камина девушку. Она пила одну чашку чая за другой, но вообще ничего не ела. Фрэнк Эббот назвал ее худой и смуглой. Мисс Сильвер сочла это точным определением. У нее были темно-каштановые волосы, карие глаза и смуглая кожа; глаза и волосы не такие темные, как у матери, но вот кожа – гораздо смуглее. Сисели сидела рядом с камином, и на лице ее играли отсветы пламени. Одна щека разрумянилась от близкого огня, и румянец этот придавал ей какое-то неуловимое очарование. Сисели могла бы вплести в волосы алые ягоды и танцевать на ветру под осенний листопад.
   Однако мисс Сильвер приходили в голову вовсе не такие полные поэтики и романтики мысли. Она видела несчастную девушку, до отчаяния уставшую от своих несчастий и страданий. Мисс Сильвер повернулась к хозяйке дома, и гостью вскоре проводили в отведенную ей комнату. Комната была обставлена массивной викторианской мебелью, на окнах висели шторы из темно-красного репса, и мисс Сильвер сочла ее милой и уютной.
   Сняв черный жакет простого покроя с несколько поредевшим меховым воротничком и черную шляпку, переживавшую уже третий сезон, но выглядевшую свежей благодаря небольшому пучку лиловых анютиных глазок, мисс Сильвер поправила прическу, надела расшитые стеклярусом домашние туфли, вымыла руки, разыскала мешочек с вязанием из ситца яркой расцветки и вернулась в малую гостиную. На ней было купленное минувшей осенью шерстяное платье цвета бутылочного стекла с небольшим вырезом спереди и сетчатой вставкой у шеи, украшенное брошью из мореного дуба в виде розы с большой ирландской жемчужиной посередине. На тонкой золотой цепочке висело пенсне, которым мисс Сильвер иногда пользовалась для чтения мелкого шрифта при плохом освещении. Другая же цепочка была массивнее и плотно прилегала к шее. На ней крепился тяжелый викторианский медальон с выгравированной фигурной монограммой – семейная реликвия, хранившая память о давно умерших родителях мисс Сильвер. Буква А обозначала имя Альфред, а буква М – имя Мария. В те времена, когда медальон на груди носила Мария, в нем находилась прядь волос Альфреда. Теперь к ней прибавился мягкий седой локон Марии. Для мисс Сильвер Альфред и Мария были «бедным папенькой» и «дорогой маменькой», а медальон она считала очень красивым.
   Устроившись у камина, мисс Сильвер достала из мешочка с вязанием моток светло-голубой шерсти и принялась набирать петли для новой кофточки в дополнение к той, что закончила предыдущим вечером. Чтобы ребенок всегда был в чистоте и в тепле, таких кофточек нужно несколько. Здравый и практичный подход.
   Набрав нужное число петель, мисс Сильвер приготовилась к разговору с хозяйкой дома и, к своему удовольствию, обнаружила, что они остались одни. Полковник Эббот и Сисели куда-то исчезли, а Фрэнк позвонил и сообщил, что он уже в пути и, возможно, приедет поздно.
   – Вы не представляете, как я рада с вами познакомиться, – начала Моника. – Фрэнк вами просто восхищается.
   – Ах, дорогая миссис Эббот!
   – Да, да, именно так. И хорошо, поскольку он не очень-то склонен перед кем-то преклоняться. Вы же знаете, он всегда такой холодный и презрительно-равнодушный. Конечно, в его поведении много напускного, но отнюдь не все. Моя свекровь относилась к нему из рук вон плохо. Они ведь с ним почти не виделись, потому что она рассорилась с его отцом – она со всеми рассорилась. Но он уж очень на нее похож – это могло бы даже испугать, если не знаешь, что внутри он совсем другой. А уж как она себя повела после смерти его отца… Полагаю, он вам об этом рассказывал. Просто ужас, как она отравила ему, бедняжке, жизнь. А мы тогда находились на другом краю земного шара и понятия не имели, что у Фрэнка все сложилось так плохо – мой деверь не оставил сыну ничего, кроме долгов. И уж конечно, Фрэнк нам и словом не обмолвился, хотя я не представляю, чем бы мы сумели ему помочь, даже если бы все знали: Сисели училась в школе, а у Реджа не было практически ничего, кроме офицерского жалованья. Леди Эвелин заполучила даже Эбботсли – муж был полностью у нее под каблуком. – Моника тепло улыбнулась мисс Сильвер. – В общем, сами видите, как это прекрасно, что Фрэнк вами восхищается. Леди Эвелин отняла у него больше, чем просто деньги, а вы возмещаете утраченное им. Именно поэтому я хотела с вами познакомиться. Разумеется, были и другие причины. Взять хотя бы это убийство – или, может, вообще не убийство, – Фрэнк утверждает, будто тут нет никакого смысла. Верно же? Однако… вся эта атмосфера… как-то пугает.
   Тихонько позвякивая спицами, мисс Сильвер удивленно переспросила:
   – Пугает?
   Лицо Моники Эббот слегка вспыхнуло.
   – Да, знаете ли, пугает. Если бы это было просто убийство… разумеется, ужасно… но на этом бы все и закончилось. Я в том смысле, что оно могло произойти из-за ссоры, из ревности, оттого, что кто-то напился и сам не ведал, что творил, или из-за денег. Это часть причин, по которым совершаются убийства. Но вот это… тут не только не знаешь, почему оно произошло, но и нет уверенности в том, произошло ли оно вообще. Это и пугает: будто бы что-то видишь и не понимаешь, действительно ли что-то видишь и видишь ли что-нибудь вообще…
   Несколько чопорным и вместе с тем любезным тоном мисс Сильвер процитировала из «Макбета»:
   – «Тут они в воздух превратились».
   Моника Эббот внимательно поглядела на гостью:
   – Да-да, именно это я и хотела сказать. Какая вы умница!
   Мисс Сильвер улыбнулась:
   – Расскажите мне подробнее об этом происшествии. Похоже, в нем заметную роль играет эта девушка, Мэри Стоукс. Разумеется, так всегда случается в любом преступлении: история, рассказанная одним человеком, представляется совершенно невероятной, а в изложении другого воспринимается как нечто естественное. Что собой представляет эта мисс Стоукс?
   Моника Эббот протянула:
   – Не… знаю.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Не знаете?
   – Ну, я не могу толком ничего сказать. Мне она не нравится, но не следует так говорить, поскольку мне нечего толком сказать. Могу лишь сообщить вам ровно то, что вы бы и сами увидели через пять минут. Ей примерно двадцать четыре года, но выглядит она… как видавшая виды. В конце войны служила в одном из женских подразделений. В Дипинге недавно. Разумеется, мы сами живем здесь всего несколько месяцев. Перед отъездом мужа за границу мы ездили здесь с визитами и принимали у себя, но все-таки были тут чужими.
   – А Мэри Стоукс – своя?
   – Нет. Девушки помоложе стараются подражать ей в одежде и копируют ее прически, однако Мэри не любят – считают, что она выпендривается.
   – А это правда?
   – Полагаю, да. Понимаете, Мэри совершенно не похожа на деревенскую девушку, она гораздо умнее и изысканнее. Приезжает на ферму, когда остается без работы или для смены обстановки. Она быстро устает, но хозяева относятся к ней хорошо, вот только мне кажется, что они испытывают облегчение, когда она снова уезжает. Мэри работала в какой-то конторе в Лентоне, а потом заболела, и ей прописали месячный отпуск. Наверное, ее возьмут на прежнее место.
   – А она симпатичная?
   – О да! – раздраженно воскликнула Моника Эббот.
   Со спиц уже свисала полоска шириной сантиметра полтора, напоминающая оборку. Бегло взглянув на нее, мисс Сильвер спросила:
   – А подробнее?
   Моника рассмеялась:
   – Если подробнее – она из обесцвеченных перекисью блондинок, на которых клюют мужчины. Нет… так нельзя. Вероятно, она их чуть-чуть и подкрашивает, однако я полагаю, что волосы у нее светлые от природы. Потом еще голубые глаза и какие-то натянутые манеры. – Она выразительно взмахнула рукой. – Послушайте, так не годится… Мэри мне не нравится, и я не могу быть объективной.
   Мисс Сильвер смерила Монику спокойным взглядом.
   – А почему она вам не нравится?
   – Не нравится, и все тут.
   – Однако если бы вы знали, то назвали бы причину?
   Наступило недолгое молчание, а затем Моника Эббот призналась:
   – По-моему, она предательски двулична, как змея подколодная.
   – Неужели?
   Мисс Сильвер потянула за торчавшую из светло-голубого мотка нить и отмотала пару метров пушистой шерсти. Она нашла миссис Эббот весьма колоритной и привлекательной дамой, однако ее больше волновали суждения хозяйки дома касательно существа дела. Вряд ли она питала сильную неприязнь к той девушке, но… Вполне могли существовать какие-то потаенные причины. Мисс Сильвер подумала: а возможно ли, что эта Мэри Стоукс имеет какое-то отношение к расстройству замужества Сисели Хатауэй?
   Легко и непринужденно мисс Сильвер перевела разговор на Сисели. Сначала она отметила, как уютно обставлена гостиная, затем поинтересовалась, верно ли, что на дивной акварели на дальней стене изображен Даремский собор, а потом обратилась к портрету, висевшему над каминной полкой.
   – Это, конечно же, ваша дочь. Сходство просто поразительное.
   Моника вздохнула. Детские годы Сисели навсегда ушли в прошлое.
   – Да, это Сисели в семилетнем возрасте. Она и теперь похожа на себя в детстве, вот только вид у нее больше не такой счастливый.
   – Разве?
   – Она рассорилась с мужем – думаю, Фрэнк вам об этом сообщил. Не знаю, зачем люди заводят детей… А вокруг одни сплошные разговоры о росте рождаемости! Если бы она только рассказала, что же все-таки произошло, мы, вероятно, смогли бы ей чем-то помочь, но она ни словечка не говорит о случившемся. Когда думаешь, что когда-то ты ее мыла и одевала, укладывала спать и шлепала за шалости – хотя я не сторонник телесных наказаний, они лишь портят детей, – то прямо сердце кровью обливается. Но Сисели всегда отличалась упрямством, даже в шестимесячном возрасте. Она была, знаете ли, весьма милым, однако надоедливым ребенком.
   Мисс Сильвер по-прежнему вязала.
   – И вы вообще не представляете, отчего они могли разругаться?
   – Сисели молчит как рыба, и ее муж тоже.
   – Но иногда можно же о чем-то догадываться. А если в этом… замешана другая женщина?
   – Не знаю… нет, не думаю. Боже мой, всегда найдется другая женщина, если получше присмотреться… Просто не каждый может себе позволить копаться в чужих тайнах. Я в том смысле, что слишком уж мало времени прошло после свадьбы, чтобы появилась какая-то новенькая со стороны – по крайней мере, это идет на ум, не так ли? Они были женаты всего три месяца и казались такой счастливой парой! Но если начать копаться в прошлом… – Моника подалась вперед и с жаром продолжила: – Дело ведь в том, что я ничего не знаю. Сисели замкнулась в себе, а я пребываю в полном неведении. А если начать гадать, я бы сказала, что не было никакой другой женщины. Причина может крыться в деньгах – у Сис их, знаете, довольно много.
   – Да, Фрэнк мне говорил.
   Моника сверкнула глазами.
   – Мать Реджа оставила его без наследства и все состояние завещала Сисели. Просто возмутительно, верно? И хуже всего в этом деле то, что Сисели слишком много времени проводила с бабушкой. Мы жили за границей, а она приезжала сюда на все праздники и каникулы. – Моника замялась. – Могу ошибаться, но порой мне кажется, будто Сисели могла внушить себе превратные представления о роли и значимости денег. Понимаете, леди Эвелин считала, что все люди одержимы такой же жаждой денег, что и она. Она верила в то, что мы считаем ее деньги и стремимся ими завладеть, и решила наказать нас, оставив все свое состояние Сисели. А вот теперь я размышляю, не наказала ли она тем самым свою внучку Сис.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – В каком смысле?
   – Сама даже не знаю, – несколько отрешенно ответила Моника Эббот. – Она озлобилась из-за этих денег, и это нельзя не заметить. Пусть она внешне совсем не похожа на бабушку, но в ней сквозит то же холодное упрямство и… Мисс Сильвер, как же мне тяжело! Сисели не ест, не спит и ничего нам не говорит. На самом деле у нее доброе сердце – по крайней мере, оно было у нее, пока она не превратилась в ледышку. Сисели ведь даже живет здесь не потому, что ей хочется тут жить, – а потому, что не хочет позволить ему увезти ее прочь. – Моника достала платок и быстро вытерла глаза. – Вы, наверное, думаете, что я не в себе, что разговариваю вот так с незнакомым человеком, но больше в деревне мне не с кем побеседовать, и вы не представляете, какое я испытываю облегчение, выкладывая вам все начистоту.

Глава 7

   – Ну, вот мы и на месте, – произнес Фрэнк Эббот.
   Мисс Сильвер вышла из машины и огляделась в окружавшей ее Роще Мертвеца. Она сразу подумала, что с названием местные попали в самую точку. Она никогда не видела более мрачного леса и не ездила по более ухабистой дороге. Поэтому мисс Сильвер ничуть не удивилась тому, что здесь мало кто бывает. Что-то в рельефе местности и в том, как дорога ныряла в низину, делало окружавший ее пейзаж даже темнее, чем он был на самом деле. Деревья росли не часто, и были они невысокими – несколько сосен с торчавшими в разные стороны ветвями, пара холмиков, густо поросших остролистом, полусгнивший ствол могучего дуба, плотно обвитый плющом, и буйно разросшийся подлесок, который всегда изобилует в надолго оставшемся без присмотра лесу.
   Мисс Сильвер спросила, кто владелец этих угодий. Фрэнк Эббот рассмеялся:
   – Вроде бы дядя Редж, хотя на сей счет есть сомнения. До этой тропинки тянулись владения семейства Томалин. Все, что по ту сторону от нее, – общинные земли. Все мужские представители семьи Томалин умерли более века назад, но оставались две дочери. Одна из них вышла за Эббота, другая – за Харлоу. Угодья Харлоу граничат с Эбботсли. Усадьба Томалинов сгорела, а вместе с ней – множество бумаг. Этот участок земли никого особо не волновал, так что о нем потихоньку забыли. С ним связано какое-то суеверие, что неудивительно – бытует представление, что места тут недобрые. Дядя Редж однажды говорил, что помнит старика из деревни, который твердил ему, что Мертвец наслал проклятие на здешние места. Ни у Харлоу, ни у Эбботов не было документов, подтверждавших право собственности на эту землю, и долгие годы ни те, ни другие не очень беспокоились, кому тут все принадлежит. Вскоре всплыл какой-то стародавний документ, и они между собой договорились. Так что, думаю, можно сказать, что этот дивный уголок теперь принадлежит Эбботам.
   Мисс Сильвер слушала его очень внимательно.
   – А дом? Как я понимаю, в лесу находится какой-то дом. Он принадлежит тому же, кому и земля.
   – Я его не видел, но он, наверное, совсем развалился. В свое время к нему вела какая-то тропка. Как утверждает местный констебль, начиналась она где-то у этого дуба, но теперь ее совсем не видно. Если Мэри Стоукс говорит правду, в чем я сильно сомневаюсь, то она стояла на этом самом месте, когда увидела мужчину, ворошившего волосы убитой девушки в поисках сережки. Вот интересно, что же Мэри видела. Если бы не Луиза Роджерс и ее серьги, я бы решил, что она все придумала. Но Луиза существует, и ее до сих пор не могут найти. И вот еще что: дождя не было с субботы – все так же видно, где Мэри пересекала канаву и оставила на земле глубокие отпечатки. Она бежала – это точно.
   Мисс Сильвер весьма резво перебралась через канаву и взошла на пригорок. Разглядела отпечатки ног, потом снова посмотрела в лес.
   – Далеко отсюда этот дом, о котором ты говорил?
   – От четырехсот до восьмисот метров, если верить плану, который показывал мне дядя Редж. Его назвали Домом лесника, и в былые времена к нему через лес вроде вела какая-то тропинка. Теперь ее нет.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Лес обыскивали?
   – Думаю, что-то в нем искали.
   – Фрэнк, дорогой мой!
   – Ну, видите ли, тогда я выступал тут в роли стороннего наблюдателя, и мне приходилось осторожничать. Всем заправлял инспектор из Лентона. Могу ошибаться, но у меня сложилось впечатление, что если у меня хватит дури сунуться с каким-то предложением, то получу за это разнос, так что я помалкивал. Не знаю, догадался ли инспектор, что я из Скотленд-Ярда, но я изо всех сил изображал гостившего у полковника Эббота племянника. В общем, я не в курсе, насколько далеко в лесу велись поиски, однако, по-моему, искали небрежно и кое-как. Если бы и были какие-то следы, то теперь идентифицировать их почти невозможно. Местный констебль Джо Тернберри топает, будто паровой каток.
   – К великому сожалению, – вздохнула мисс Сильвер.
   Фрэнк кивнул.
   – Насколько я заметил при личном осмотре местности, не было никаких следов того, что по подлеску кого-то волочили. Не представляю, как мужчина мог протащить или пронести на руках девушку через такие густые заросли, не оставив характерных следов. Такого не бывает.
   – А ты в лес далеко заходил?
   – Не очень. Я вел себя осторожно, стараясь не засветиться. Вот теперь, когда дело веду я, сегодня же вызову сюда инспектора Смита из Лентона, и мы с ним тут все тщательно прочешем. Однако особых надежд я не питаю.
   – А дом?
   – Дом лесника? До него в лучшем случае метров восемьсот.
   – Его обыскивали?
   – Вряд ли. Понимаете, я почти уверен, что Смит счел всю эту историю сплошной фантазией, да я и сам сначала так думал. Возьмем только факты. Девушка утверждает, будто видела, как из леса тащили окровавленный труп. Но нет ни трупа, ни пятен крови, ни каких-либо следов волочения. Что решит обычный человек? Мол, девица сказки рассказывает. И не станет углубляться в лес, чтобы проверять ее фантазии.
   Выражение лица мисс Сильвер осталось таким же спокойным.
   – Было бы любопытно посмотреть на этот Дом лесника.
   Фрэнк быстро взглянул на нее.
   – Что вы задумали? Вы рассчитываете найти среди развалин Луизу Роджерс?
   – Не знаю, Фрэнк. Просто хочу осмотреть дом.
   Фрэнк издал какой-то странный отрывистый смешок.
   – Ну хорошо, вы его увидите. Но во имя логики и здравомыслия объясните мне, зачем кому-то, убившему женщину, предположительно в этом лесу, сначала тащить ее к дороге, быть замеченным Мэри Стоукс, а затем волочить тело обратно через почти километр густого подлеска? И как преступник умудрился это сделать, не оставив никаких следов? Это невозможно.
   Мисс Сильвер тихонько кашлянула.
   – Если это невозможно, значит, этого не случилось.
   Фрэнк удивленно посмотрел на нее.
   – Итак, с чего бы вы предпочли начать: со знакомства с Мэри Стоукс или с прогулки по лесу?
   – Пожалуй, сначала повидаемся с Мэри Стоукс.
   Фрэнк надеялся, что именно так она и ответит. Несмотря на непринужденное поведение, он буквально рвался в бой. Если дело в данный момент представлялось бессмысленным, то, по крайней мере, ясно было следующее: Мэри Стоукс или лжет, или говорит правду. В первом случае ее можно уличить во лжи. Во втором она сумела бы дать более убедительные показания, чем перемежаемая рыданиями субботняя история. Касательно того, лжет Мэри или нет, Фрэнк почти не сомневался, что мисс Сильвер сразу это распознает. Но когда они оказались с ней лицом к лицу в гостиной дома на ферме Томлинс, у Фрэнка поубавилось уверенности в том, что они вообще хоть что-то выведают у мисс Мэри Стоукс.
   Открывшая им дверь миссис Стоукс была простой и радушной женщиной в платье с закатанными до локтей рукавами. Она поздоровалась с ними, назвав Фрэнка «мистер Фрэнк», и пустилась в пространные извинения за то, что не успела затопить камин. Сказала, что ее племянница вот-вот появится, однако им пришлось прождать ее десять минут, в течение которых им выпала возможность в деталях рассмотреть обои с узором – его еще в восемнадцатом веке одна дама описала как «огромные буйно-веселые цветы». Мисс Сильвер и Фрэнку также довелось лицезреть маску лисы, скалившуюся из темного угла; набор чучел птиц на трехногом столике, покрытом коричнево-малиновой скатертью с каймой из затейливых кружев; пивную кружку в виде толстяка в костюме восемнадцатого века и дивную красно-коричневую майолику в стоящем в углу буфете, увеличенные фотографии родителей мистера Стоукса на одной стене и родителей миссис Стоукс – на другой. Оба мужчины, вероятно, чувствовали себя неловко в выходных нарядах с высокими стоячими воротничками и галстуками, а дамы выглядели до уныния благопристойными. Что до матери миссис Стоукс, то фото было сделано вскоре после того, как она овдовела, и камера удачно запечатлела изысканный траурный креп и чрезвычайно вычурный вдовий чепец с длинными черными лентами.
   Мисс Сильвер с интересом разглядывала эти атрибуты семейной жизни. Она заметила медные ручки на бюро из орехового дерева, натертые до блеска, а само бюро – сиявшее полировкой. Нигде ни пылинки, а ведь вокруг так много безделушек.
   Когда в комнату вошла Мэри Стоукс, показалось, будто она явилась из другого мира. Она была молодой и хорошенькой, однако закрадывались сомнения, так ли Мэри молода и миловидна, как кажется на первый взгляд. Чувствовалась в ней какая-то натянутость и наигранность, что напомнило мисс Сильвер старую детскую песенку о том, что нужно следить за своим лицом, когда бьют часы, иначе оно останется перекошенным на всю жизнь. Наверное, дело было в осветленных волосах или в чуть неестественно свежем цвете лица. Или в прическе по самой последней кричащей лондонской моде, выглядевшей совершенно неуместной в деревенском доме. Или в столь же неуместном тут ярко-синем платье, или в броши, сверкавшей так, будто все камни в ней настоящие. Возможно, все это дополняло общее впечатление, создавшееся у мисс Сильвер от Мэри Стоукс.
   Вид у девушки был несколько высокомерный. Когда она здоровалась и обменивалась со всеми рукопожатиями, голос ее неприятно повизгивал, а звуки она выговаривала с преувеличенным изяществом.
   – Я направлен сюда из Скотленд-Ярда для проведения расследования, – начал Фрэнк. – Позвольте представиться, мисс Стоукс: сержант уголовной полиции Фрэнк Эббот. Надеюсь, вы не станете возражать против присутствия мисс Сильвер.
   Будь мисс Стоукс не столь утонченной, она бы вскинула голову. Однако она лишь мельком посмотрела на Фрэнка, даже не взглянув на мисс Сильвер, и присела на ближайший стул, закинув ногу на ногу, продемонстрировав пару новеньких шелковых чулок, поправила подол синего платья и впилась сверкающими голубыми глазами в представительного молодого человека, явившегося допросить ее. Привлекательный мужчина, совсем не похож на полицейского и явно высокого о себе мнения. Мэри позволила ему посмотреть себе в глаза, после чего эффектно опустила их так, что ее накрашенные ресницы едва не коснулись щек. Она чувствовала на себе его пристальный взгляд и не представляла, что молодой человек может рассматривать ее без малейшего удовольствия.
   С едва заметной застенчивой улыбкой Мэри ответила:
   – Конечно, нет, даже напротив.
   Фрэнк достал блокнот и шагнул к одному из массивных круглых столов на одной ножке, столь модных в середине девятнадцатого века. На до блеска отполированной столешнице с тонкой резьбой лежали два альбома с фотографиями в переплетах из тисненой кожи и большая семейная Библия. Каждый из этих предметов покоился на вязаной салфеточке из темно-малиновой шерсти. Фрэнк освободил место для блокнота, достал карандаш и обратился к мисс Стоукс:
   – Я недавно осматривал место происшествия в Роще Мертвеца. Совершенно ясно, что вы бежали вдоль канавы и пересекли ее в направлении тропы, но нет никаких следов того, что это проделал кто-либо еще.
   Ресницы взметнулись вверх. Сверкающие синие глаза встретились с его взглядом.
   – Ну, я уверена, что, если Джозеф Тернберри и инспектор Смит не оставили никаких следов, нет причин тому, чтобы их оставил кто-то еще.
   Было очевидно – она решила, что выиграла этот раунд. Бросив на нее холодный взгляд, Фрэнк не замедлил рассеять эту уверенность.
   – Боюсь, это не довод. Следы Смита и Тернберри легко опознать. Вы, наверное, помните, что я присутствовал при их осмотре местности. Вы должны понять, что там нет никаких других следов. Если, как вы утверждали, из леса появился мужчина, тащивший тело девушки, то чем вы объясните факт, что он не оставил отпечатков ног ни на краю, ни на влажном дне канавы и не имеется следов волочения тела?
   Мэри Стоукс чуть наклонила голову набок.
   – Ну, я не стала бы с уверенностью заявлять, что тело волочили… Понимаете, было темно. Он мог нести труп на руках.
   – В этом случае должны были остаться более глубокие отпечатки ног.
   Мэри пожала плечами.
   – Вероятно, вы не нашли именно то место.
   – Отпечатки ваших ног видны очень четко – здесь ошибки быть не может. Вы стояли лицом к тропинке. С какой стороны от вас этот человек вышел из леса?
   Она сжала губы и слегка нахмурилась.
   – Не знаю.
   – Слушайте, мисс Стоукс, вы вошли в Рощу Мертвеца, когда услышали из леса какие-то звуки. Это ваши показания? Вы так испугались, что перешли канаву, взобрались на пригорок и двинулись в лес на источник звуков. – Фрэнк вопросительно поднял брови. – Весьма странное поведение. Не могли бы вы разъяснить его причину?
   Она холодно ответила:
   – Я перепугалась – да любой бы перетрусил!
   – Поэтому побежали на звук, что вас испугал?
   – Ну, я не разбирала, а просто бросилась бежать – так всегда бывает с перепугу. Наверное, я хотела спрятаться.
   – Да, но почему не в кустах по ту сторону от тропы? Зачем мчаться навстречу опасности? Вы могли с размаху налететь на убийцу, разве нет?
   Мисс Стоукс начала выходить из себя.
   – Говорю же вам – я ничего не думала, я сильно испугалась! Не знаю, почему побежала в лес с той стороны, рванулась – и все тут.
   – Вы в этом абсолютно уверены?
   Она сердито уставилась на него:
   – Что вы имеете в виду?
   – Понимаете, не обнаружено следов ваших ног, ведущих в лес.
   Мэри судорожно выдохнула:
   – Так уж получилось.
   – Странно, не так ли? Никаких ваших следов, ведущих в лес, и никаких следов убийцы, ведущих из него. Боюсь, что тут есть какая-то неувязка. Как бы вы ни были напуганы, вы вряд ли могли бы скрыться в лесу одним прыжком, особенно в темноте.
   Все это время мисс Сильвер молча, но внимательно наблюдала за происходящим. Она устроилась на стуле, напоминавшем стулья из обстановки ее квартиры: со слегка выгнутой обитой спинкой, чуть выгнутым обитым сиденьем и фигурными ножками из орехового дерева, покрытыми резным узором. На таком удобно вязать или шить: спине обеспечена надежная опора, и руки двигаются свободно. В подобные моменты мисс Сильвер очень не хватало ее вязания, но сейчас она не позволяла себе хоть на что-то отвлекаться. Ее руки в черных теплых шерстяных перчатках, подаренных на Рождество племянницей Этель, лежали на коленях. Она рассматривала мисс Стоукс. Поверх ярко-синего платья висело дешевое жемчужное ожерелье. Оно заметно приподнималось и опускалось в такт учащенному дыханию девушки. Лицо Мэри Стоукс покраснело от злости. Мисс Сильвер решила, что Мэри не только злится, но еще и напугана. Она считала, что Фрэнк прекрасно ведет допрос. Он чуть улыбался холодной улыбкой, которая совсем бы не понравилась Монике Эббот. Она бы вызвала у нее не самые приятные воспоминания о свекрови. Именно такой улыбкой леди Эвелин обычно предваряла свои особенно язвительные замечания.
   – Мисс Стоукс, что вы на это скажете?
   Хрупкая скорлупа утонченности дала трещину.
   – Не понимаю, о чем вы говорите!
   – Готов повторить. Скажу простыми словами: вы не переходили канаву в сторону леса, и я готов поклясться, что вы через нее не перепрыгивали. Как вы очутились в лесу?
   Теперь Мэри смотрела на него злобно и тревожно.
   – Как я там очутилась?
   – Да.
   Она попыталась рассмеяться.
   – И все-то вам хочется знать!
   Мэри хотела придать голосу игриво-соблазнительные нотки, но быстро осеклась под ледяным взглядом Фрэнка.
   – Даже очень, – ответил он и продолжил: – Так вы объясните? Это в ваших же интересах. Видите ли, дело серьезное. И естественное желание любого, кто не замешан в преступлении, всячески помогать полиции.
   Он улыбнулся, немного оттаяв.
   Мэри Стоукс принялась перебирать жемчужинки на ожерелье, демонстрируя накрашенные кроваво-красным лаком ногти и кольцо с бирюзой.
   – Ну, если уж вам так хочется знать, я вошла в лес чуть дальше.
   – Насколько дальше?
   – Намного.
   – Вам так или иначе пришлось бы перейти через канаву.
   – А вот и нет! Потому что перед самым спуском в низину никакой канавы нет – так, одно название. Там сухо, и ноги следов не оставляют.
   Фрэнк записал ее слова. Мэри внимательно смотрела на него. Затем ей снова пришлось встретиться с его холодным взглядом.
   – Тут вы все детально продумали. Однако кое в чем у вас присутствуют неувязки. Ваши слова объясняют отсутствие ваших следов, ведущих в лес, но они совсем не объясняют, зачем и почему вы зашли в лес именно в том месте. В своих показаниях вы заявили и только что мне повторили, будто побежали в лес, перепугавшись до такой степени, что едва отдавали отчет своим действиям. Причиной подобного страха стали услышанные вами звуки, мол, что-то волочили по земле. Вы настаиваете на своих показаниях?
   Рука Мэри прижимала к груди ожерелье, словно пытаясь унять учащенное и прерывистое дыхание.
   – Разумеется, да!
   Фрэнк вскинул брови.
   – Я не замерял расстояние от начала канавы до места, где вы выбежали на тропинку, однако с уверенностью сказал бы, что оно составляет примерно двести метров. И вы утверждаете, что прошагали две сотни метров по краю леса в направлении звуков, которые так вас напугали?
   Мисс Сильвер заметила, как Мэри потянула за ожерелье и принялась теребить его.
   – А почему бы и нет?
   – Это выглядит странно.
   Мэри вдруг взорвалась:
   – Что ж тут странного-то? Все можно выставить странным, если очень захотеть! Я услышала звуки, как и сказала, и бегом свернула с тропинки на краю леса, где еще нет никакой канавы. Ну а потом я немного постояла, прислушалась, и звуки прекратились. Я двинулась дальше, но на всякий случай из кустов не выходила. Я хорошо вижу в темноте, вот и подумала, что если это какой-нибудь пьяный, то по лесу я всегда смогу от него убежать. Добравшись до канавы, я снова услышала те звуки и замерла.
   – Понимаю. Значит, вы хорошо видите в темноте…
   – Ничего криминального, так?
   – Нет. Наоборот, очень помогает. Вы стояли и смотрели, как кто-то вытащил из леса тело. Если вы так хорошо видите в темноте, то смогли бы разглядеть, волок он труп или нет, верно?
   – Так я и говорила.
   – Я вроде бы припоминаю, что вы отклонялись от прямого ответа. Итак, что же вы скажете: тащил он девушку или нет?
   – По звукам вроде бы тащил. Я говорила, что он мог ее нести, так что и это возможно.
   Фрэнк не сводил с нее пристального взгляда.
   – Ну хорошо, этот человек или тащил тело, или нес его. С какой стороны от вас он двигался – между вами и деревней?
   Она замялась, разозленная и сконфуженная.
   – Говорю же вам, что было темно!
   – Но вы же хорошо видите в темноте – сами же об этом только что сказали. Слушайте, мисс Стоукс, вы шли с фермы Томлинс по направлению к деревне. Вы просто обязаны знать, с какой стороны от вас этот человек вышел из кустов: позади вас или впереди, между вами и фермой или между вами и Дипингом.
   – Между мной и деревней. Вы меня окончательно запутали.
   В голосе Фрэнка послышалась ирония.
   – Великодушно извините. Но если он вышел между вами и деревней, он должен был перейти канаву там, где в ней больше всего влаги – на дне низины. Говорю вам со всей ответственностью, что никто не сумел бы пересечь канаву, волоча труп по земле или неся его на руках, не оставив там отпечатков ног. Подобное просто невозможно.
   Пальцы Мэри замерли, прижимая ожерелье к груди. Она промолчала. Фрэнк продолжил:
   – В своих показаниях вы заявили, что мужчина опустил тело девушки на тропу, достал фонарик, включил его и направил на труп.
   Она чуть вздрогнула.
   – Да.
   – Вы видели, что́ именно он нес или тащил?
   Мэри подняла голову и кивнула. Наблюдавшая за ней мисс Сильвер заметила, как злоба у нее на лице сменилась испугом от переживаемых воспоминаний. Но это не все – стискивавшая ожерелье рука разжалась и бессильно упала на колени.
   Внезапно Мэри Стоукс словно прорвало. Дыхание у нее участилось, и она затараторила, захлебываясь словами:
   – Это был просто ужас какой-то! Ее ударили по голове… Копна светлых волос, все в крови, а глаза открыты! Вот тут я и поняла, что ее убили. Глаза открыты, он блеснул в них лучом фонарика, а они не шевельнулись. Тут-то я убедилась, что она точно мертва. И еще сережка, блеснувшая на свету, в форме кольца, усыпанного бриллиантами.
   – Какого размера она была? Мне нужно, чтобы вы описали сережку как можно точнее.
   – Размером примерно с обручальное кольцо – сантиметр с небольшим или около двух сантиметров. Я никогда не замеряла обручальные кольца, но эта сережка очень на такое похожа. И была эта сережка всего одна, потому что он перевернул тело и стал искать, но вторая пропала, а он все ее искал и ворошил пальцами волосы женщины. – Мэри содрогнулась. – Говорю же вам, меня чуть не вырвало! Я по ночам просыпаюсь, а сережка эта так и стоит перед глазами!
   За одно мгновение от ее напускной утонченности не осталось и следа. В комнате сидела перепуганная деревенская девчонка, вспоминавшая то, что заставило ее с визгом броситься наутек и забарабанить в дверь мисс Эльвины. Мэри всхлипнула и добавила:
   – Если бы он заметил, что я за ним подсматриваю, я бы стала вторым трупом. Как только он снова скрылся в лесу, я кинулась бежать со всех ног.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Вы и действительно пережили нечто ужасное. Неудивительно, что вам так больно все это вспоминать. Однако вы, я уверена, сделаете все, чтобы помочь сержанту Эбботу. Человек, способный на подобное преступление, не должен разгуливать на свободе. Он может совершить не одно такое злодеяние. Вот что мне интересно… Вы говорите, что камни на сережке сверкали в луче света, когда фонарем водили туда-сюда?
   Мэри пристально взглянула на мисс Сильвер, внутренне собравшись перед новым «дознавателем», а потом ответила:
   – Да.
   – Тогда бы вы заметили, кровь на волосах была свежая или нет.
   Фрэнк Эббот добавил:
   – Постарайтесь сосредоточиться и припомнить. Это очень важно.
   Мэри покачала головой.
   – Я как-то не подумала о том, свежая на волосах кровь или запекшаяся. Я поняла, что ее убили, и я, наверное, следующая на очереди.

Глава 8

   Больше они от Мэри Стоукс ничего не добились.
   Когда они возвращались с фермы, мисс Сильвер с интересом оглядывала окружающий пейзаж: холмистые общинные земли справа и ровные поляны слева. Над ними раскинулось затянутое тучами небо. За несколько минувших дней потеплело, и в воздухе ощущалась влага. Мисс Сильвер подумала, что после обеда, возможно, пойдет дождь.
   Фрэнк Эббот остановил машину там, где слева от дороги начинался лес.
   – Вот тут, по ее словам, Мэри вошла в лес. Невозможно установить, так это или нет. Сами видите, никакой канавы здесь нет, и вокруг сухо – тут все продувается ветром с полей.
   Мисс Сильвер вышла из машины и осмотрелась. Изгороди вокруг леса не было, а подлесок казался не очень густым. Объяснения Мэри Стоукс представлялись вполне правдоподобными. Она могла свернуть в лес и шагать вдоль его края с той же легкостью, что и по тропинке. Фрэнк двинулся ее путем, постоянно оглядываясь по сторонам.
   Вернувшись, он застал мисс Сильвер на том же месте и проговорил:
   – Она вполне могла идти именно так.
   – Да, – задумчиво согласилась мисс Сильвер и добавила: – Хотелось бы получше изучить здешние места. Вот, например, тут есть дорожка между полем и краем леса. Куда она ведет?
   Фрэнк бросил на нее острый взгляд.
   – Она выходит к Мэйн-стрит, а та, в свою очередь, тянется от деревни мимо Эбботсли и большого амбара, принадлежащего Харлоу.
   – То есть Мэйн-стрит пролегает между двумя поместьями и лесом?
   – Между Эбботсли и лесом. Угодья дяди Реджа заканчиваются там, где мы сейчас стоим. Поля справа от нас принадлежат семейству Харлоу, а большой амбар находится сразу за ними.
   – По ту сторону Мэйн-стрит?
   – Да. Дипсайд, где обитает Хатауэй, расположен еще дальше, но проезжая дорога к ферме Томлинс тянется между Дипсайдом и большим амбаром.
   – А Мэйн-стрит где заканчивается?
   – У самого Лентона. Это старая прямая дорога. По новой, когда ее построили, ездили не очень много, поскольку она как бы подрезала границы все трех владений. Мой прадед вроде бы проклял это место. Ему пришлось перестраивать дом.
   Мисс Сильвер кивнула.
   – Получается, что Роща Мертвеца представляет собой неправильный четырехугольник, ограниченный этой полевой дорогой, дорогой, по которой мы приехали, улицей деревни и Мэйн-стрит позади Эбботсли.
   Фрэнк улыбнулся:
   – Ответ правильный.
   – А вот Дом лесника стоит ближе к этому краю леса или к Мэйн-стрит?
   – Гораздо ближе к Мэйн-стрит и значительно ближе к этому краю леса, чем к деревне.
   – Тогда, дорогой мой Фрэнк, я предлагаю добраться до него по полевой дороге.
   Он вопросительно посмотрел на нее.
   – Что вы задумали?
   Она улыбнулась:
   – Ты меня уже об этом спрашивал.
   – Но ответа не получил.
   – Ну, на сей раз я тебе объясню. Сейчас у меня в голове, как обычно, крутятся разные мысли. Какие-то вовсе бессвязные, какие-то только обретают форму. В данный момент я могу предложить тебе только две из них, и они, несомненно, уже приходили тебе в голову. Начну с того, что Мэри Стоукс лжет, утверждая, будто стояла у кустов в низине и своими глазами видела, как из леса на тропинку несли или тащили труп. Ты это очень хорошо высветил во время ее допроса. Однако, по-моему, столь же ясно, что она действительно описывала увиденное ею, когда говорила о луче фонарика, метавшемуся по лицу убитой бедняжки. Я уверена, что в этом случае все подробности верны. Мэри действительно видела, как убийца искал пропавшую сережку, до ужаса боясь, что та выпала из уха и ее обнаружение может выдать его.
   – Вы полагаете, что тут Мэри говорила правду?
   – Просто убеждена в этом. Она действительно это видела, и испытанные при этом потрясение и ужас заставили ее в панике бежать куда глаза глядят. Лишь когда Мэри оказалась в относительной безопасности, какие-то другие причины вынудили ее скрыть правду. Она со слезами описала увиденную ею страшную сцену, но солгала о месте, где стала ее свидетельницей. Трагедия имела место, но не на тропе, ведущей через Рощу Мертвеца.
   Фрэнк недоуменно смотрел на мисс Сильвер.
   – Полагаю, вы правы – ведь вы всегда оказываетесь правы. Хотя если бы не Луиза Роджерс, я бы решил, что Мэри Стоукс лжет более целенаправленно. Именно Луиза Роджерс и ее сережки в виде «колец вечности» заставили меня засомневаться. В противном случае я бы решил, что Мэри все выдумала от начала до конца.
   Мисс Сильвер раздраженно возразила:
   – Нет, Фрэнк, она действительно видела то, о чем рассказала. И это напугало ее чуть ли не до смерти. Страх и потрясение читались у нее на лице. Ты заметил, как с нее мгновенно слетела вся наигранность? Девушка, сказавшая «меня чуть не вырвало», говорила правду.
   Фрэнк кивнул:
   – Да, я заметил. Куда же мы двинемся дальше?
   Даже если он хотел задать вопрос фигурально, воспринят тот был совершенно буквально.
   – К Дому лесника.
   – Сейчас?
   – Да. – И мисс Сильвер зашагала по дорожке между полем и краем леса.
   Сбегав к машине, чтобы вытащить ключи из замка зажигания, Фрэнк догнал ее.
   – Я мог бы довезти вас в объезд деревни и по Мэйн-стрит.
   – Спасибо, но я люблю пешие прогулки. А здешний воздух так освежает.
   Через пару секунд Фрэнк спросил:
   – Что вы намереваетесь найти в Доме лесника?
   – Вот доберемся, тогда и увидим.
   Он рассмеялся:
   – Даже не хотите поделиться предположениями?
   Мисс Сильвер покачала головой.
   – Не следует уповать на предположения. Есть, конечно, кое-какие варианты.
   – Например?
   – У Мэри Стоукс наверняка есть веские причины, чтобы переместить жуткую сцену, которую она видела, с места, где эта сцена произошла, туда, где она произошла, по ее словам. Причины должны быть чрезвычайно вескими – настолько, что даже в минуты паники они помешали ей назвать место, где действительно разыгралась эта трагедия. Какой вывод?
   Фрэнк невольно присвистнул.
   – Вы хотите сказать, что все случилось там, где Мэри не должна была находиться?
   – У тебя есть какое-то другое объяснение? У меня – нет.
   – Но… Дом лесника…
   – Прикинем, что нам известно о характере этой девушки. Она живет здесь не по собственной воле, а в силу необходимости. По складу ума и привычкам Мэри – человек городской. Совершенно очевидно, что жизнь на ферме Томлинс кажется ей неинтересной. Заскучав, такие девушки частенько попадают в неприятности, и, к сожалению, неприятности эти почти всегда связаны с мужчиной. Думаю, тебе следует разузнать, не сплетничают ли в деревне о Мэри Стоукс по этому поводу.
   – Вы полагаете, она с кем-то встречалась в Доме лесника?
   – Не исключено. Представь, какое это удобное место для свиданий. До него можно добраться по этой тропинке, а если Мэри кто-то увидит, то решит, что она направляется к Мэйн-стрит и дальше в Дипинг. А сам дом деревенские обходят стороной.
   – А разве она не поступает так же?
   – Мэри – городская девушка, неглупая и современная. Она с презрением относится к старинным деревенским легендам, и к тому же, как ты сам убедился, ее нельзя назвать ни чувствительной, ни впечатлительной особой. И еще: молодая женщина, собирающаяся на свидание, не задумывается о случившемся двести лет назад. Ее мысли заняты только собой и мужчиной.
   Фрэнк Эббот кивнул:
   – А этот мужчина… Он слишком влюблен, чтобы не обращать внимания на местные поверья и суеверия?
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Возможны два варианта. Понимаешь, должны быть какие-то основания, чтобы не встречаться с ней открыто. Если бы речь шла об обычном ухаживании, то они бы могли вместе гулять без какой-либо необходимости скрываться. Однако нужна веская причина держать свои отношения в тайне. Мужчина может быть женат или настолько отличаться от Мэри по положению в обществе, что мистер и миссис Стоукс пришли бы в ужас, узнав о его связи со своей племянницей. И в этом случае что может быть удобнее для свиданий, чем заброшенный дом, который все обходят стороной?
   Фрэнк Эббот рассмеялся:
   – Что ж, вы объяснили, что Мэри бывает там потому, что, во-первых, она человек здравомыслящий, во-вторых, в здешних краях она чужая и, в-третьих, она влюблена.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Думаю, не следует называть эти чувства любовью, Фрэнк.
   – Возможно. Значит, приняв все это к сведению, вы посоветуете искать мужчину, который тоже не подвержен предрассудкам и который в Дипинге не совсем свой?
   – Да.
   – Так, перед нами место, где начинается Мэйн-стрит, а вот здесь вроде бы тропинка, ведущая в лес.
   На этом краю Рощи Мертвеца подлесок рос негусто: орешник, несколько кустов остролиста, редкие заросли ежевики и много плюща. Нога лесника явно не ступала сюда очень и очень давно. Старые деревья, «задушенные» плющом, гнили там, где упали под натиском зимних ветров. Попадались и голые стволы, увитые зеленым покровом, без веток, в огромных дуплах которых догнивала опавшая листва. Вскоре кусты стали реже, и показалось нечто вроде поляны: совершенно заброшенный и безжизненный уголок с буйно и беспорядочно разросшимися тисами по обе стороны того, что некогда было воротами. За ними посреди зарослей высокой пожухлой травы и крапивы стоял Дом лесника.
   Фрэнк Эббот воскликнул:
   – Да, для встреч с девушкой я нашел бы место получше!
   Реакция мисс Сильвер поразила его. Она на полном серьезе спросила:
   – А для убийства ты смог бы найти место получше?
   Он присвистнул, и не успел его свист стихнуть, как мисс Сильвер коснулась его руки.
   – Видишь, Фрэнк, я оказалась права. Вот ее отпечатки на мокрой прогалине – следы бегущих ног.
   Они стояли и внимательно изучали следы – три или четыре отпечатка мысков женских ботиков, четких и рельефных. Мокрая прогалина, где их оставили, была шириной метра три с половиной, однако на ней не осталось ни одного следа от каблуков. Было ясно, что женщина, оставившая эти следы, бежала сломя голову.
   Фрэнк негромко проговорил:
   – Да, вы правы. Судя по направлению следов, она пробежала через лес и выскочила там, где мы обнаружили следы в канаве. Сегодня днем мы со Смитом обследуем все в этом направлении. Надеюсь, нам удастся проследить весь ее путь по лесу. – Он выпрямился. – Итак, что дальше? Почти уверен, что мне лучше отвезти вас домой и позвонить Смиту. Похоже, в этом малоприятном обиталище могут скрываться вещи совершенно ужасные.
   – Мой дорогой Фрэнк, у меня нет ни малейшего желания отправиться домой. Мы и так уже потеряли слишком много времени. Если можно что-то найти, то нельзя это откладывать.
   Они прошли между двумя огромными тисами по остаткам мощеной дорожки, теперь густо заросшей скользким мхом. Перед ними высился дом с еще целой крышей, венчаемой коньком, и двумя парами окон по обе стороны от двери. Была или нет правдивой легенда двухвековой давности об Эдварде Бренде и пришедшей сюда отомстить ему за колдовство толпе, но стекол во всех окнах действительно не было. Они жутко таращились пустыми проемами, делая дом похожим на мертвую безглазую тварь. На одном из проемов слева виднелись наспех приколоченные доски. Фрэнк вспомнил, что, согласно преданию, обозленные обитатели деревни посрывали с петель все двери, потом ринулись искать Эдварда Бренда и нашли его повешенным. Входная дверь принадлежавшего ему дома по-прежнему стояла в проеме, сорванная с петель. Нет, не стояла, а косо висела, втиснутая между притолокой и косяком. По случаю или по умыслу, но все эти долгие годы она все так же выполняла свое предназначение, если таковое применимо к двери: преграждать вход в дом, который она стережет. Если верить преданию, то дверь обиталища Эдварда Бренда никогда не открывалась навстречу ни одной живой душе. Не открыть ее было и теперь. Она могла бы зиять огромным проемом от притолоки до порога и от косяка до косяка, однако старая дубовая плита сидела прочно и вряд ли бы подалась.
   Мисс Сильвер сделала шаг назад и всмотрелась в открывшееся ей тягостную картину. И, разумеется, процитировала своего любимого поэта, увенчанного лаврами певца викторианской эпохи:
   – «Чудовищного прошлого остатки и обломки».
   На что Фрэнк отреагировал с ироничной непочтительностью:
   – Ничего себе обломочек!
   Они обошли дом и на задней стене обнаружили зияющий дверной проем, наполовину скрытый густым кустарником. Фрэнк двинулся первым и раздвинул заросли, давая мисс Сильвер пройти.
   – Осторожно, в полу могут быть дыры.
   Но пол оказался вымощенным камнем, как и дорожка. Они вошли в кухню. С потолочных балок свисала паутина, застарелый мусор догнивал под многолетним слоем пыли. Однако на плитах между проемом, через который они вошли, и пустым раствором двери напротив него пыли не было. Там пролегала прометенная по камням дорожка примерно в метр шириной. Они двинулись по ней и попали в такой темный коридор, что Фрэнку пришлось достать фонарик и включить его. Длинный и пустой, он вел к входной двери, где между каменной стеной с одной стороны и полусгнившими филенками с другой находилась лесенка менее метра в ширину. У приступка пыли тоже не было, однако на лесенке она лежала толстым слоем. Между лесенкой и наискось втиснутой входной дверью справа и слева находились два дверных проема. Один зиял пустотой, косяк был покорежен там, где дверь сорвали с петель. Другой же прикрывала запертая на щеколду целехонькая дверь. Когда Фрэнк поднял щеколду, стараясь не касаться ее голыми руками, дверь легко открылась.
   Он замер на пороге, посветил фонариком на петли и воскликнул:
   – Они новенькие! Поглядите-ка! Дверь старая, а петли новые! Ее сорвали, как и все остальные, но кто-то не поленился водрузить ее на место.
   Фрэнк шагнул вперед, посветил везде фонарем и повернулся, давая пройти мисс Сильвер.
   – Все в порядке, трупов здесь нет.
   Если бы не фонарь, в комнатке царила бы кромешная тьма: небольшое окно было заколочено старой дверью, сыгравшей роль импровизированных ставен. Там, где дверь прилегала неплотно и где внутрь мог проникнуть свет снаружи или же свет изнутри мог быть виден в темноте, щели были аккуратно заткнуты засунутыми между стеной и дверью комками бумаги.
   Фрэнк Эббот заметил с легким сарказмом:
   – Кто-то постарался устроить тут светомаскировку. – Он посветил фонарем по комнатке. – И еще разводил огонь в очаге. Взгляните на головешки: вряд ли они пролежали тут с восемнадцатого века.
   Фрэнк снова повел фонарем. Его луч высветил пару мешков, лежавших напротив очага, и повернутую к нему дубовую скамью со спинкой и подлокотниками, старую, но прочную. Свет фонарика выхватил из темноты не так давно починенную ножку: там свежее дерево четко выделялось на фоне старого. Обогнув далеко выступавший подлокотник, мисс Сильвер вскрикнула:
   – Вот это да!
   На скамье валялась кипа папоротника пополам с соломой, прикрытая какой-то материей. Луч фонарика прошелся по ней, и стало ясно, что сверху лежит армейское одеяло.

Глава 9

   При осмотре Дома лесника Фрэнк Эббот не обнаружил никакого трупа. Он убедился в неоспоримости факта, что Мэри Стоукс в ужасе оттуда сбежала, однако не было свидетельств тому, что именно заставило ее пуститься наутек. Вторым фактом являлось то, что домом кто-то пользовался, и этот кто-то взял на себя труд перевесить дверь, привести комнату в более-менее жилой вид и обеспечить полную тайну, наглухо заколотив окно. Даже без веских доказательств можно было сообразить, что к чему, или прийти к самому собой напрашивающемуся выводу: у Мэри Стоукс есть любовник, и встречается она с ним в Доме лесника. Однако во встречах тайных любовников ничего криминального нет. Сколь бы аморальной ни была подобная ситуация, она не относилась к вещам, которые должны волновать сержанта уголовной полиции из Скотленд-Ярда. Фрэнк не мог определить, где именно жуткий образ убитой девушки вписывался в эти неоспоримые факты и с какой степенью вероятности эту девушку можно отождествить с исчезнувшей квартиранткой миссис Хоппер из Хэмпстеда. Пропавшая сережка тоже отсутствовала, как и тело ее владелицы, – по крайней мере, после поверхностного осмотра, который произвел Фрэнк Эббот.
   – В комнате наверняка масса отпечатков пальцев, и пока мы все их не снимем, мне нельзя тут ничего трогать. Лучше давайте отправимся домой. Я свяжусь со Смитом и попрошу его привезти криминалистические инструменты.
   После обеда мисс Сильвер позволила себе отдохнуть в удобном кресле у себя в спальне. Фрэнк отправился встречать инспектора Смита из Лентона, а радушная хозяйка дома организовала скромное чаепитие.
   – Будут мисс Эльвина Грэй, дочь покойного священника, и миссис Бауз, вдовая сестра нашего врача, Сирила Уингфилда, – объяснила Моника Эббот, однако не добавила, что устроить это чаепитие ее попросил Фрэнк.
   – Соберите самых языкастых деревенских сплетниц и не позволяйте им останавливаться!
   Моника рассмеялась:
   – Дорогой Фрэнк! Они не остановятся, потому что не умеют и не знают, как это делается. Какие сплетни тебе хочется от них услышать?
   – О чем и о ком угодно, но лучше бы о Мэри Стоукс и всех, с кем она могла бы общаться. Никогда не поверю, чтобы в деревне вроде нашего Дипинга не чесали языками о такой особе, как Мэри.
   Моника задумалась.
   – Ну, понимаешь, тут все не так просто. Насколько мне известно, о ней вообще не сплетничают. Правда, все знают, что Джозеф Тернберри пытался к ней подкатиться, а она дала ему от ворот поворот.
   – Конечно, он ей совсем не пара.
   – Вот это бедному Джозефу и дали понять, причем в не самых вежливых выражениях.
   Фрэнк посмотрел на нее и нахмурился:
   – Послушайте, Моника, по-моему, у нее есть любовник. Мне нужно выяснить, кто он, и как можно скорее. Могу вкратце его охарактеризовать. Вероятно, он родился и вырос не в Дипинге. Служил в армии. И у него есть чрезвычайно веские причины скрывать свои отношения с Мэри. Поможете мне?
   Моника отвела глаза и со своей неизменной непоследовательностью воскликнула:
   – Но, Фрэнк, а кто теперь не служил-то?!
   – Где не служил?
   – Ну, как ты сказал, – в армии. Что же до остального, то не уверена, какого ты мнения о моей осведомленности об интрижках этой Стоукс, но я о них ничего не знаю.
   – Вероятно, знают миссис Бауз и мисс Эльвина.
   – Они знают много того, чего никогда не случалось, – усмехнулась Моника Эббот. – Сис лучше отправиться порепетировать на органе – она не выносит этих кумушек. Ну, в любом случае, пока они судачат о Мэри Стоукс, наши сплетницы хотя бы ненадолго оставят в покое Сис и Гранта.
   Чаепитие удалось на славу. Мисс Сильвер поделилась с обеими гостьями секретом чудесной строчки для вязанья, и ей пообещали рецепт клубничного варенья миссис Кэддл.
   – Если, конечно, мне удастся этот рецепт у нее выведать, – произнесла мисс Эльвина. – Я была в кухне, когда она варила варенье, но вы же знаете, как бывает: если не делаешь что-то сама, то много чего не замечаешь. Так что не смогу вам объяснить, почему у нее получается совсем не так, как у остальных, и чрезвычайно вкусно. В Дипинге она своим рецептом ни с кем не делится, а варенье такое варит только для меня. Ее, возможно, и удастся уговорить, если я скажу, что это для одной благородной дамы из Лондона, но, конечно же, не могу обещать…
   Миссис Бауз, миловидная и румяная дама сорока пяти лет прервала щебетание мисс Винни громовым ударом здравого смысла.
   – Обещать? Я бы не советовала. А что касаемо получить у Эллен Кэддл рецепт… – Она протянула к камину крупные обветренные руки. – Напрасная надежда! Она из тех, кто скорее умрет, чем расстанется с тем, что ей принадлежит. Не так уж много у нее всего, чтобы позволить себе этим швыряться. Может, этот ее жуткий Альберт и ускользает у нее между пальцев, но она, по крайней мере, сумеет сохранить рецепт клубничного варенья.
   Мисс Сильвер заметила, что имя Альберт уже давно вышло из моды.
   – Но, вероятно, в деревне вроде Дипинга…
   Обе гостьи одновременно принялись рассказывать ей, что Дипинг не имеет ровным счетом никакого отношения к Альберту Кэддлу и его имени. Гулкий голос миссис Бауз давал ей незаслуженные преимущества, и именно она закончила сагу о семействе Кэддл.
   – Служил в спецназе, потом устроился водителем к старому мистеру Харлоу. А когда поместье отошло к его племяннику Марку, тот его оставил. Полагаю, он хорошо помогает по хозяйству, но слишком уж он симпатичный, и Марк от него еще наплачется. Так я ему на днях и сказала, а он лишь рассмеялся. Конечно, нельзя ожидать от молодого человека серьезного отношения к подобным вещам. Бедная Эллен Кэддл сама загнала себя в угол, когда вышла за него замуж, – вот ведь дуреха! Она, наверное, лет на десять старше, а уж сама – смотреть не на что. Вот почему, по ее мнению, он на ней женился? Да из-за ее сбережений и того, что ей отказала леди Эвелин! Это же ясно как божий день. Я ей сама говорила: «Эллен, ты просто дура». А она скорчила непонимающую рожу и ответила, что имеет право поступать как хочет. «Может, оно и так, – добавила я, – но вот зачем он на тебе женится – ты сама об этом подумай!»
   – Она прекрасно готовит, – заметила мисс Винни.
   Еще один сокрушительный удар.
   – А он позволяет ей готовить на стороне, для вас, вместо того, чтобы она сидела дома и готовила для него! Говорю вам – творится что-то неладное, если муж разрешает жене работать на других людей. Я ей прямо в глаза это заявила: «Он хорошо зарабатывает, вот только на что тратит деньги?» Так прямо и сказала. «Или на кого? Ты подумай хорошенько, Эллен!» – добавила я.
   – Никогда бы не подумала, что Марк Харлоу может позволить себе держать водителя, – вступила мисс Эльвина. – Поговаривали, будто у старого мистера Харлоу дела шли так себе, а тут еще расходы на похороны…
   – Да у него свои деньги были! – воскликнула миссис Бауз.
   – Вот не понимала…
   – Он не мог бы содержать поместье в таком виде, как теперь, не имей он за душой чего-то весьма внушительного. – Она повернулась к Монике Эббот. – В этом же ваш зять убедился, верно? И ему, конечно же, гораздо тяжелее, чем Марку, поскольку он на самом деле очень дальний родственник, не так ли? И эти похоронные расходы легли на него тяжким бременем. Это чудовищно, но он, полагаю, никогда с ними не расквитается. Вот скажите мне, миссис Эббот, это правда, что он продает фамильные бриллианты?
   Моника загадочно улыбнулась. За этой загадочностью скрывалась жгучая злоба. Ее утешала лишь мысль, что Мэйбл Бауз надела самый не шедший ей наряд – твидовое платье в зелено-коричневую клетку. Слишком в обтяжку и слишком яркое. Оно выпирало на всех ее выпуклостях и обтягивало там, где совсем не нужно. Успокоившись подобными мыслями, Моника произнесла:
   – Не знаю… А почему бы вам самой его не спросить?
   – Ах, ладно… – пробормотала миссис Бауз и обратилась к мисс Сильвер: – Мы все искренне переживаем за Гранта Хатауэя и с нетерпением ждем, когда же его опыты увенчаются успехом. Он все делает по последнему слову науки, и мне это сложно понять. Но, разумеется, подобные занятия лишь пожирают капитал, и уйдут годы, прежде чем можно будет надеяться на какую-то отдачу. Так что, боюсь, сейчас он переживает не лучшие времена. Он получил наследство от какого-то старого дальнего родственника и принял поместье в весьма плачевном состоянии.
   Моника надеялась, что ей позволят объяснить положение дел своего зятя, но пикировка с миссис Бауз ни к чему не привела – от той все отскакивало, как от стенки горох. Миссис Эббот переключилась на Марка Харлоу.
   – Он обосновался в этом своем большом амбаре примерно тогда же, когда Грант приехал в Дипсайд. Однако не пытался заняться сельским хозяйством. Оно его не интересует. По его словам, все шесть лет войны он вкалывал и валялся в грязи, и считает, что для разнообразия вполне заслужил пожить в чистоте и немного отдохнуть. Ну, я всегда говорю прямо, так что я ему заявила: «А вы ведь просто молодой бездельник». В ответ Марк рассмеялся и сказал, что такой он и есть. Знаете, на самом деле он очень музыкальный – пишет песни и получает за них большие деньги. Он написал музыку для ревю, которое в прошлом году пользовалось успехом. Вот только не припомню, как оно называлось, – все эти эстрадные вещи так похожи. По крайней мере, мне известно, что Марк написал для ревю несколько песен, потому что он сам мне об этом рассказал.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Вот ведь как интересно.
   – Он весьма обходительный молодой человек, – пробормотала мисс Винни, но больше ничего сказать не успела, поскольку ее слова потонули в мощном рокоте голоса миссис Бауз.
   – Ну обходительный или нет, к ферме это не относится, так ведь? Он сдает землю в аренду Стоуксам, что избавляет его от множества забот, а те и рады, потому что там прекрасный выпас. Стоукс держит большое молочное хозяйство. Не будь его племянница такой изнеженной, она стала бы там отличной помощницей. Сдается мне, что они терпят ее у себя, особо не утруждая. Я так прямо и сказала миссис Стоукс: «Отчего бы вам не загрузить эту девицу работой?» А ей мои слова не понравились. Она покраснела, будто ее лицом в огонь ткнули, и ответила, что у Мэри силенок маловато. Ну, я с таким ответом не смирилась и заявила: «У нее хватает сил где-то пропадать допоздна и разносить яйца и масло по домам, где есть симпатичные молодые мужчины». Вы не поверите – вид у нее стал такой, будто она вот-вот бросится на меня. Но миссис Стоукс сдержалась и ответила, что у нее масса работы.
   Мисс Сильвер поставила на стол чашку и заметила:
   – Как же много всего происходит в деревне, не так ли? Это свой маленький мир. Весьма интересно. Значит, мисс Стоукс разносит по домам яйца и масло. А вы у нее что-нибудь берете, миссис Эббот?
   – Яйца, когда наши куры не несутся, – кивнула Моника. – Миссис Стоукс как-то по-особенному их кормит. А вот масло мы делаем сами, этим Сисели занимается. Она гордится своим маслом.
   – Прямо объеденье, – подтвердила мисс Сильвер. – Деревенское масло – это великолепно. А ваши соседи берут что-нибудь у Стоуксов?
   Миссис Бауз громко рассмеялась:
   – Марк Харлоу берет, и Грант Хатауэй тоже. Вот ведь глупость какая, когда фермеру приходится покупать масло! Я говорила Гранту, что над ним все насмехаются, а он лишь рассмеялся и заявил: «Вот подождите, пока мои инкубаторы и телятники дадут первую продукцию, тогда узнаете, как можно пойти в гору на молоке, сливках и масле!» Разумеется, шутка удалась на славу, и я от всей души желаю ему успехов, как и все местные женщины. Вот что я хотела сказать о том, что он обходительный. Вы представляете Мэри Стоукс, разносящую товар по деревне? Похоже, конечно, на работу, но такая работа не по ней. Нет-нет, она просто шагает по Мэйн-стрит, заходит в Дипсайд, большой амбар и Эбботсли, и если ей не удается состроить глазки Гранту или Марку, всегда остается Альберт Кэддл. – Тут она снова рассмеялась – чересчур громко и злорадно, как показалось мисс Сильвер.
   Мисс Эльвина вздохнула и заметила:
   – Здесь ей очень скучно. Для девушки вполне естественно интересоваться молодыми людьми. – Она затараторила, продолжив: – Думаю, что с вашей стороны, Мэйбл, весьма непорядочно отзываться о ней подобным образом, к тому же после такого потрясения. – Она повернулась к мисс Сильвер: – Миссис Эббот наверняка рассказывала вам, как перепугалась бедняжка Мэри. Она и мистер Фрэнк Эббот пили у меня чай. Все было очень мило, и тут вдруг такое потрясение – вбежала бедная Мэри и сообщила, что видела, как кого-то убили.
   – Действительно – потрясение.
   – Да ерунда это все! – возразила миссис Бауз. – Конечно, не чаепитие. А вот нелепые россказни этой девицы – чистой воды выпендреж! Я сказала брату: «Сирил, Мэри Стоукс видела труп убитой так же, как и я. Ей до смерти скучно на ферме, вот она и выдумала способ заставить всех говорить только о себе. Помяни мое слово, – заключила я, – это сплошная рисовка и ничего больше».
   Мисс Эльвина продолжала стоять на своем, негромко, но твердо заметив:
   – Да, Роща Мертвеца пользуется дурной славой. Не знаю, слышали ли вы местную легенду…
   – Хотелось бы услышать, – ответила мисс Сильвер.
   Обе дамы придвинулись поближе к ней и принялись пересказывать поверье. Будь там Фрэнк Эббот, он бы не без интереса подметил, что мисс Сильвер почти слово в слово услышала то, что не так давно сообщили ему самому.
   Мисс Сильвер внимательно слушала легенду. Когда дамы замолчали, она заметила, что вера в колдовство пагубно влияет на людей.
   – Боюсь, она порождает массу суеверий и ожесточает людские сердца.
   – Да-да, именно так! Мой дорогой отец чрезвычайно интересовался этим вопросом. Он собрал много похожих поверий и записал их. Составил нечто вроде сборника и издал несколько экземпляров за свой счет. Один из них хранится у меня, и, если хотите, могу его вам показать. Еще один был у старого мистера Хатауэя. Он и сам интересовался подобными преданиями – нет, не Грант, а дальний его родственник, от которого он получил наследство, старый мистер Элвин Хатауэй. Они с моим отцом были настоящими долгожителями – мистер Хатауэй умер в девяносто пять лет – и очень дружили. Мистер Хатауэй стал моим крестным отцом, и меня назвали Эльвиной в его честь.
   – Милое и довольно редкое имя, – заметила мисс Сильвер.
   Миссис Бауз излагала Монике Эббот массу жутких натуралистических подробностей смерти деревенского пьяницы, развивая тем самым тему миссис Стоукс, которой тот приходился дальним родственником. После чего тотчас встряла в разговор мисс Сильвер с мисс Эльвиной Грэй. Гулко рассмеявшись, она повторила имя мисс Грэй.
   – Эльвина! Редкое имя. Так вот откуда оно у вас – а я все гадала. Сама бы я за такое имя никому спасибо не сказала, но теперь, по-моему, жаловаться уже поздно. Благодарение небу, что мои родители не стали выискивать для меня что-нибудь мудреное. Мэйбл – простое и хорошее имя.
   Ко всеобщему удивлению, мисс Эльвина ответила язвительным замечанием, однако не в защиту своего имени, а «дорогого отца». Подтрунивание над своим именем она сочла насмешкой над ним. Грудь ее вздымалась от праведного гнева. Глаза заблестели, а щеки разрумянились. Она всегда считала Мэйбл отвратительным именем, но ни за что бы не выразила этого вслух, если бы ее не вывели из терпения. И теперь она высказалась в таких выражениях, какие только позволяло ей благородное воспитание:
   – У имен вроде моего есть, по крайней мере, одно преимущество: они не набивают оскомину. А ваше имя, моя дорогая Мэйбл, мало того, что избитое и затертое, так оно еще и устаревшее – его теперь даже в деревне не услышишь.
   Миссис Бауз даже не заметила отпущенной в ее адрес колкости. Она взяла последний глазированный кекс и заявила, что теперь детей в деревнях часто называют в честь кинозвезд.

Глава 10

   Сисели играла токкату и фугу ре минор Баха. Бурные валы музыки накатывали на нее, унося все суетное и наносное. То, что ее тревожило и раздражало, обращалось в пыль, смываемую под напором мощных волн красоты. Когда стихли последние звуки, она вернулась в окружавший ее мир, но не сразу, а будто просыпалась от глубокого сна, заглушающего воспоминания и боль. Во время подобных пробуждений возникают мгновения, когда сознание уже вернулось, но еще не обрело прежней способности ранить. Оно гладкое и сверкающее, словно море над потерпевшим крушение кораблем. Сисели ощущала покой и умиротворение. В церкви царила темнота, лишь лампа у пюпитра бросала неяркий свет. Воздух чуть подрагивал от отзвуков божественной музыки, уже смолкшей, но по-прежнему витавшей вокруг.
   Сисели подняла руки от клавиш и повернула голову. Зачем – она сама не знала. Уже позднее она решила, что ей, наверное, почудился звук его шагов, которые она уловила каким-то неведомым чувством, находящимся на самом краю сознания. Он стоял в тени, там, где скрывавшая органиста шторка была чуть отодвинута. Странно, но его присутствие в церкви казалось вполне естественным. Потом она могла злиться из-за этого, но теперь все представлялось ей в порядке вещей: темная церковь, все еще звучавшая внутри Сисели музыка и Грант. И никакой боли.
   Но длилось это лишь мгновение. Они посмотрели друг на друга, и он произнес:
   – Святая Цецилия…
   И это была еще одна причина для мучительных раздумий во время ночных бдений: как он это произнес? Непринужденно? С издевкой? Да-да, конечно, именно так. Но тогда отчего эти слова рвали ей душу? Зарываясь пылающим лицом в подушку, она сама себе отвечала: «Оттого, что я такая дура, что до сих пор не могу его забыть». А в тот момент Сисели просто сидела в круге света и глядела на него широко раскрытыми глазами. Он продолжил:
   – Просто восхитительно. Ты делаешь огромные успехи.
   – Неужели?
   Неважно, что она ответила. Важно было не разрушить хрупкие моменты избавления от забот и страданий. Они очень скоротечны, но она могла бы сказать, как Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно». Все ее существо твердило эти слова. Но не вслух. Выговаривать слова ей было нелегко. Они значили слишком много или слишком мало. Их и так уже много сказано. Сейчас нельзя вспоминать то, что она говорила Гранту в любовных признаниях или в моменты горькой обиды, иначе ускользнут мгновения душевного покоя. Но если она не ответит, Грант решит… Сисели приблизилась к опасной черте, за которой будет безразлично, что́ он подумает, – пусть все идет как идет.
   Вероятно, какое-то подсознательное стремление не делать этого или же нечто более простое и элементарное заставило ее проговорить:
   – Кто-то пишет мне анонимные письма.
   Сисели произнесла эти слова так неожиданно, что сама поразилась. У нее и в мыслях не было кому-то рассказывать об этих письмах. И уж тем более Гранту. Слова эти просто сорвались у нее с губ. И это ее напугало.
   Услышав это, Грант Хатауэй поднырнул под карниз, на котором висела шторка, и оказался в круге света. Лицо его выражало недоверие пополам со злостью.
   – Анонимные письма?
   Сисели кивнула.
   – О нас?
   – О тебе.
   Не надо было сообщать о письмах. Боль возвращалась. Но ведь она все равно вернулась бы. Придется ей эту боль перетерпеть.
   Грант протянул руку.
   – Дай-ка взглянуть!
   Сисели взяла с табурета сумочку и открыла ее. Письма лежали в конверте в самом низу. Она надорвала его.
   – Я решила их сжечь, а потом передумала. Сочла, что, если они и дальше станут приходить, можно попытаться вычислить того, кто их посылает. Я сложила все в конверт и заклеила его на тот случай, что я всегда узнаю, интересовался ими кто-нибудь или нет.
   – Письма по почте приходили?
   – Нет, и это самое жуткое. Они были даже без конвертов. Сложенные листочки с моим именем бросали в наш почтовый ящик. – Сисели развернула мятый листок и протянула Гранту. – Вот в таком виде они и приходили.
   – Ага, имя напечатано на машинке. – Он перевернул бумагу. – И текст тоже.
   Лицо его застыло, когда он читал следующие строчки:

   «Вы хотите развода? Вы могли бы его получить, если бы знали то же, что и я. Он женился на вас из-за денег. Вам ведь это известно, не так ли? Почему бы вам не обрести свободу?
Доброжелатель».

   Дочитав до конца, Грант сказал:
   – Очень похоже на то, что этот доброжелатель подслушивает чужие разговоры. Еще письма есть?
   С болью в голосе Сисели ответила:
   – Да, два. Первое пришло в субботу, а вот это – двумя днями позднее.
   Она протянула ему второй листок. На нем неровными заглавными буквами было нацарапано:

   «Он снова почти холостяк. Вам все равно? Спросите-ка его, кто был у него в пятницу вечером. Будь у вас хотя бы капля гордости, вы получили бы развод».

   Сисели подала ему третий листок. Письмо было гораздо короче двух остальных – всего одно предложение, гласившее:

   «Кое-кому захочется узнать, что случилось в пятницу вечером».

   Прочитав эти слова, Грант взял у Сисели конверт, вложил туда все три письма и сунул конверт в карман.
   – Пусть они побудут у меня. И дай мне знать, если получишь еще письма, хорошо? И обращайся с ними осторожно. Я хочу зафиксировать, есть ли там отпечатки пальцев – так, для проформы.
   Было какое-то облегчение в том, что Сисели избавилась от писем. Она закрыла сумочку и собралась уходить. Погасила лампу и включила фонарик, чтобы добраться до выхода. Шагая рядом с ней по ведущей через церковный двор дорожке, Грант со смехом произнес:
   – Вот бы скандал разразился в деревне, если бы ее обитатели узнали: мистер Грант Хатауэй провожает домой миссис Грант Хатауэй!
   Сисели вызывающе ответила:
   – Лучше бы ты этого не делал!
   – А вот сделаю, так что хорошенько это усвой! И вот еще что: мне не нравится, что ты одна разгуливаешь по улицам в темноте.
   Сисели делано рассмеялась:
   – Ты это из-за Мэри Стоукс? Думаешь, она действительно что-то видела?
   – Похоже, Мэри не на шутку перепугалась.
   – Очень может быть, что она испугалась совы или кролика. Сам знаешь, как большие совы почти что пикируют по ночам – любого оторопь возьмет, а Мэри ведь не деревенская. Нет… Что-то ее напугало, она бросилась бежать и взвинтила себя до истерики. А когда другим захотелось выяснить, что же это было, сова не сгодилась на роль чудища, вот она и придумала историю. Не понимаю, почему Фрэнк тратит на нее время. Я-то считала, что Скотленд-Ярд направил его поближе к дому для расследования серьезного дела.
   После недолгого молчания Грант сказал:
   – Не знал, что твой двоюродный брат здесь по долгу службы.
   – А мне казалось, что это известно всем и каждому. Вот только не пойму, почему все так носятся с этой Мэри Стоукс.
   – Об этом я как-то не подумал. Слышал только, что она перепугалась, вот и все. А что же ее напугало?
   Сисели взяла себя в руки. Их отношения с Грантом разладились, и она никоим образом не намеревалась их восстанавливать. Но вот промах совершить было легко. Сисели сообразила, что начинает давать слабину. Она сухо ответила:
   – По-моему, сова.
   Грант издал звук, отдаленно напоминающий смешок, и тут же замолчал. Сисели, похоже, прекрасно понимала, что это означает. Они с Грантом идут по темной улице и болтают о Мэри Стоукс. Как будто каждому из них интересно, что эта Мэри там увидела! Они с Грантом с глазу на глаз в темноте, им нечего друг другу сказать, а тем временем им просто необходимо объясниться раз и навсегда. Но сама мысль об этом была просто невыносима. Сисели заволновалась, лихорадочно подыскивая слова, чтобы хоть как-то нарушить молчание, но на ум ей ничего не приходило.
   Затянувшуюся паузу прервал Грант, как бы между прочим спросив:
   – Ты часто видишься с Марком?
   Сисели стало чуть легче, потому что она смогла немного выплеснуть злость.
   – А почему бы и нет?
   – И вправду – отчего бы нет. Он пишет смешные песенки, ты играешь на органе – у вас общие интересы.
   Он услышал, как у Сисели перехватило дух.
   – Какие же гадости ты говоришь, Грант!
   – Констатирую общеизвестный факт.
   – Марк пишет неплохие вещи – для тех, кому они нравятся.
   – Хорошо-хорошо – они мне не очень нравятся, вот и все.
   – На самом деле, мне они вообще не нравятся.
   – Но тебе нравится Марк. Может, ты пытаешься мне сказать, что любишь его таким, какой он есть, как человека?
   Грант подначивал ее, и Сисели это понимала. Если она возмутится, то Грант с удовольствием запишет себе очередной выигранный раунд. Сисели ответила с заслуживающим похвалы спокойствием:
   – Да хотя бы и так – это не твое дело.
   – Ну не то чтобы совсем не мое, поскольку, видишь ли, ты не сможешь выйти замуж, пока не получишь от меня развода. А развестись со мной ты не сумеешь, если только я не предоставлю тебе такой возможности.
   Наступила жуткая, тягучая пауза. Затем Сисели спросила:
   – А ты мне ее предоставишь?
   – Нет.
   – Тогда мне просто придется ждать три года.
   – Душа моя, какие три года?
   – Через три года можно получить развод. Так объяснил мистер Уотерсон.
   – Он сказал, что через три года я смогу получить развод из-за пренебрежения супружескими обязанностями. Понимаешь, супружескими обязанностями пренебрегаешь ты, а не я, а если я предпочту смириться с подобным положением вещей, то ты ничего не сумеешь сделать.
   Сисели повернулась к нему, пылая от злости:
   – Но ты дашь… дашь мне развод… ты должен мне его дать!
   – С чего бы вдруг? Уж не думаешь ли ты, что я снова захочу жениться – после такого во всех отношениях неприятного опыта?
   – Не во всех!
   Слова эти вырвались у Сисели совершенно машинально, и она услышала смешок Гранта.
   – Не во всех? И не всегда? Ну, это хоть кое-что! Невеста – жениху: «Спасибо за воспоминания», и все такое!
   Они приблизились к перекрестку. Сисели сделала резкий вдох и бросилась бегом по Мэйн-стрит. В ушах гулко бухало, сердце выпрыгивало из груди. Ее тошнило от унижения, досады и злости. А Грант будет знать, он поймет, что она убежала потому, что ей стало невыносимо находиться рядом с ним. Сисели даже не смогла ускорить бег, чтобы попасть домой до того, как он ее догонит. Она пыталась открыть садовую калитку, но руки у нее тряслись так, что она не сумела справиться со щеколдой.
   Ладонь Гранта легла ей на плечо. Щеколда лязгнула, калитка распахнулась. И тут, едва Сисели успела сделать шаг вперед, Грант левой рукой обнял ее за плечи и на мгновение прижался щекой к ее щеке.
   – Спасибо за ссору, дорогая, – со смехом произнес он, чуть подтолкнул Сисели вперед и ушел прочь.

Глава 11

   Фрэнк Эббот приехал довольно поздно: целый день он провел в Доме лесника и обнаружил там отпечатки пальцев. Почти все они были из комнаты с заколоченным окном и придвинутой к очагу скамейкой. Отпечатки принадлежали двум людям, мужчине и женщине. Некоторые из них обнаружили в коридоре, а почти все остальные – в комнате с закрывающейся дверью. Наверху никаких отпечатков не нашли – на густом слое пыли не было следов ног.
   – Совершенно очевидно, что в той комнате встречались два человека. Входили они так же, как и мы, в остальные помещения дома даже не заглядывали. Отпечатков ног других людей не обнаружено, похоже, что убийства или не было вообще, или же его совершили за пределами дома. Я рассматривал мотив ревности: любовный треугольник «мужчина – две женщины». Что вы об этом скажете? Предположим, у Луизы Роджерс был давний роман с неким мужчиной, и она расстроила ему рандеву – это одно из французских слов, которые наш шеф терпеть не может, – а он мог ее прикончить, чтобы Мэри ничего не узнала. Или же сама Мэри могла убить ее из ревности. Вот только если Луиза там побывала, как ей удалось не оставить там ни одного пальчика? Полагаю, она постоянно была в перчатках.
   Фрэнк стоял у камина и смотрел на сидевшую на невысоком стуле мисс Сильвер. За полчаса до ужина они были совершенно одни в малой гостиной. Мисс Сильвер подняла голову от вязания.
   – Если ее убили в доме, наверняка остались бы пятна крови или следы того, что их замывали.
   Фрэнк облокотился о каминную полку.
   – Знаю, все знаю. Но коридор подмели – в кухне обнаружили веник. Смит забрал его с собой, чтобы проверить, нет ли на нем каких-либо следов. На каменных плитах пола признаков мытья нет – Смит готов поклясться, что их не мыли.
   – А мешки у самого очага?
   – Никаких следов крови. – Фрэнк замялся. – Есть одна деталь, впрочем, незначительная…
   – Было бы интересно узнать, какая именно, – заметила мисс Сильвер.
   – Представьте проход между кухней и главным входом. Справа – каменная стена, а слева – деревянная секция лестницы. Так вот, довольно высоко на этой секции есть одно темное пятно, возможно, от крови. Оно свежее и пропитавшее дерево. Смит сделал соскоб, завтра мы узнаем о нем больше, а затем нам предстоит выяснить, принадлежат ли женские отпечатки Мэри Стоукс.
   Мисс Сильвер быстро постукивала спицами.
   – Вы нашли другие отпечатки ее ног?
   Фрэнк нагнулся и подбросил в камин небольшое полено.
   – Да, еще несколько. Она наверняка мчалась через лес сломя голову – в этом нет никаких сомнений. И знаете, мне кажется, что так быстро Мэри бежала не для собственного удовольствия. Молодая, симпатичная и неглупая женщина, встречающаяся с мужчиной в не совсем подходящем для свиданий месте вроде Дома лесника, из-за пустяка до смерти не перепугается. Она там с кем-то встречалась не раз и не два, поскольку для одного свидания оставила слишком много пальчиков. Они везде: на двери, которой заколочено окно, рядом с очагом и дымовой трубой, как будто Мэри разводила огонь, по обе стороны двери, ведущей в комнатку. Наверное, случилось нечто необычное, иначе бы она оттуда не сбежала со всех ног. Однако где же Луиза Роджерс?
   – И пропавшая сережка, Фрэнк, – напомнила мисс Сильвер.
   Он взглянул на нее с еле сдерживаемым раздражением:
   – Вообще-то пропали обе сережки. Вместе с их владелицей. Сегодня ровно неделя с того дня, как Луиза Роджерс покинула комнату, которую снимала у миссис Хоппер, и бесследно исчезла.
   На следующий день была суббота, и Мэри Стоукс доставила яйца и масло в три дома, чьи задние калитки выходили на Мэйн-стрит. Поскольку она не водила машину и не ездила на велосипеде, ей приходилось разносить товар пешком, к тому же доктор Уингфилд рекомендовал ей прогулки на свежем воздухе. Миссис Стоукс без колебаний возложила на нее эти обязанности, а Мэри их выполняла. Миссис Стоукс не совсем понимала, почему у Мэри на разнос товара уходит так много времени. Однако она была женщиной незлобивой и считала, что девушке скучно на ферме и что та болтает со служанками, вероятно, заходя к кому-нибудь на утренний чай. В хозяйстве миссис Эббот под началом у кухарки миссис Мэйхью состояли две славные девушки-сестры из Лентона. А около гаража рядом с большим амбаром, мимо которого проходишь по Мэйн-стрит, обязательно повстречается миссис Кэддл. Она, конечно, не ровня Мэри, к тому же теперь постоянно ходит как в воду опущенная, но, возможно, пара слов с девушкой немного и подбодрит миссис Кэддл – как знать. А в поместье мистера Харлоу всегда можно поболтать с миссис Грин и ее дочерью, которые служили еще у дяди нового владельца. Обе они милые и добропорядочные женщины, но, разумеется, слишком старые для Мэри: миссис Грин уже за шестьдесят, а Лиззи – за сорок. Жаль, что в деревне мало ровесниц Мэри, с которыми она могла бы подружиться, однако с ее самомнением и высокомерием по отношению к другим не так-то просто даже знакомство завести.
   Мысленно продолжая двигаться по Мэйн-стрит, миссис Стоукс добралась до Дипсайда. Миссис Бартон, тамошняя экономка, была ее подругой и милейшей женщиной. Она прослужила там тридцать лет и до последнего дня ухаживала за прежним престарелым хозяином. Мистеру Гранту Хатауэю повезло, что его хозяйством управляет такой надежный человек, тем более после того, как Сисели внезапно сбежала обратно домой. Будем надеяться, что все у них сложится, – люди они молодые, у них вся жизнь впереди. Миссис Бартон, естественно, об этом не распространялась, однако все видели, как она переживает. Эта девушка, Агнес Рипли, горничная, тоже не ровня Мэри. Подумать только, ей никто не ровня! Работает Агнес прекрасно, миссис Бартон никогда на нее не жаловалась. Она из тех унылых и хмурых девушек, если ее можно назвать девушкой в тридцать с лишним лет, и к тому же простушка. И не якшается с другими девицами из прислуги, которые раскрашивают себе лица. Но к этому привыкаешь, поскольку от новых нравов не скроешься, а девицы от этого и впрямь хорошеют. У Агнес хорошая фигура и прекрасные волосы – если вам нравятся прямые, как лошадиный хвост. Но желтоватая кожа и темные глаза, прямо впивающиеся в тебя… Ну, это дело миссис Бартон, как она уживается с Агнес. В десять раз труднее мириться с Мэри, с ее выпендрежем и раздражительностью.
   Фрэнк Эббот выехал из Лентона ранним поездом. «Дела», – вот и все, что он ответил на вопросы Моники Эббот. С мисс Сильвер он был гораздо разговорчивее.
   – Мне нужно узнать, не удалось ли раскопать чего-то еще о Луизе Роджерс, еще надо побеседовать с водителем. Здесь пока ничего разузнать не удалось. Если Луиза приехала в Лентон поездом, то там ее никто не видел. На вокзале там всегда много народу, и она, конечно, могла затеряться в толпе, особенно если дело было к вечеру. Но как Луиза добралась до Дипинга? Это шесть километров. Вы можете представить, что она прошла их пешком, да еще в темноте?
   – Луиза на это не решилась бы.
   – Откуда ей знать дорогу? Нет, это исключается. Автобусом она точно сюда не добиралась. Теперь весь Дипинг знает историю Мэри: ко мне наперегонки бы бежали, если бы кто-то приехал из Лентона тем же автобусом, что и таинственная незнакомка с бриллиантовыми серьгами. Нет, если она вообще сюда добралась, то наверняка на машине. И где эта машина? Понимаете, с какой стороны ни посмотри, везде сплошной туман. Сегодня утром я подал объявления в газету графства и в лентонский муниципальный листок. Больше я здесь ничего сделать не смогу, пока не получу результаты экспертиз от Смита. Я убежден, что женские пальчики принадлежат Мэри, однако я хочу переправить результаты экспертизы в Скотленд-Ярд и спросить: «Что делать дальше?» Все очень непросто. В Скотленд-Ярде нет дела до морального облика Мэри, и как прикажете мне на нее давить в связи с ее показаниями? Нет никаких улик, связывающих ее с Луизой Роджерс. Я много над этим размышлял и собираюсь изложить свои версии шефу. Мэри в страхе выбежала из Дома лесника, но мы не знаем, чего именно она испугалась. Она из тех девиц, которым нравится изводить мужчин, – такое чуть ли не каждый день случается. Потом Мэри пугается и бежит со всех ног. Когда ей приходится объяснять свое поведение, она не может сказать, что произошло, и сочиняет какую-то сказочку. Единственное звено, связывающее ее с Луизой, – эта проклятая сережка. И знаете, тут все можно легко объяснить. Неизвестно, куда Луиза отправилась в прошлую пятницу. Не исключено, что Мэри видела ее и запомнила сережки. Через Лентон проезжает масса народу. Мэри могла увидеть там Луизу когда угодно. Если серьги ей понравились, она их наверняка запомнила. Когда ей срочно понадобилось придумать историю, причем захватывающую, разве нельзя предположить, что она могла приплести туда серьги? В общем, я собираюсь изложить все это шефу, а там послушаем, что он скажет. А вы чем будете заниматься?
   Мисс Сильвер негромко ответила:
   – Прогуляюсь по деревне и загляну к мисс Грэй. Она обещала дать мне почитать интересную книгу.

Глава 12

   Фрэнк вернулся в Дипинг довольно поздно – субботний день уже клонился к вечеру. Он заехал в Лентон и поговорил с инспектором Смитом. Обнаруженные в Доме лесника отпечатки пальцев, как и ожидалось, принадлежали Мэри Стоукс и неизвестному мужчине. Инспектор Смит съездил на велосипеде на ферму Томлинс, рассчитывая что-нибудь разузнать. Когда он добрался туда к двум часам дня, ему сообщили, что Мэри Стоукс отправилась в Лентон.
   – Пообедать с подругой, – сказала ему миссис Стоукс, – а потом сходить в кино… Нет, неизвестно, когда она вернется, инспектор. Девушки обычно не спешат домой из таких увеселительных поездок, что уж поделать. Я волнуюсь, когда Мэри возвращается домой уже затемно, там пустынная дорога, но она встречается с Джозефом Тернберри, чтобы вечером выпить чаю, и он обещал доставить ее в целости и сохранности. Я еще чем-нибудь могу вам помочь? Чем Мэри обычно занимается? Ну, не знаю. Вот журнал «Пикчер пост», она листала его вчера вечером, и с того времени его никто не трогал. Конечно, можете взять, хотя не знаю, какой вам от него толк.
   К тому времени, когда Фрэнк прибыл в Лентон, его уже ждало заключение экспертизы о принадлежности отпечатков Мэри Стоукс. Они во множестве присутствовали на страницах журнала и полностью совпадали с пальчиками из Дома лесника.
   – Вот только один из них совсем не похож на остальные. – Смит вытащил фото крупного и размытого отпечатка. – Видите? Отпечаток руки – правой руки – вот часть ладони, мизинец и безымянный палец. Все сильно смазано, так что толку немного. Его сняли с филенки в коридоре Дома лесника, метр шестьдесят от пола и как раз над тем пятном, что мы сочли следом крови, и кровь там подтвердилась. Похоже, что его смазали рукавом пальто.
   Фрэнк кивнул.
   – Ну, сегодня вечером мы больше ничего сделать не сможем. Скотленд-Ярд вроде бы разыскал мужчину, который, как говорят, был приятелем Луизы Роджерс. Если там что-то прояснится, то нам это поможет. А я тем временем предъявлю Мэри Стоукс ее пальчики и постараюсь выяснить, что и как. Может, мы нащупаем какую-нибудь ниточку. Думаю, нам нужно тщательно пройтись по всей прогалине, исследовать каждый листик. Да, вот это работенка! Но если Луизу убили именно там, то должны остаться следы.
   Он ехал домой в темноте с таким чувством, что поиски иголки в стоге сена – детская забава по сравнению с предстоящим им титаническим трудом.
   Когда все обитатели Эбботсли собрались после ужина в гостиной, он позвонил Марку Харлоу. Сисели вернулась после телефонного разговора с ним и объявила, что Марк зайдет в гости.
   – Он говорит, что ему скучно. Миссис Грин и Лиззи уехали. У них сегодня выходной, и они отправились в Лентон на вечерний сеанс в кино. Бедняге пришлось ужинать холодными закусками, от которых ему не по себе. Я сказала, что мы хотя бы сможем угостить его горячим кофе.
   Не замедливший явиться Марк Харлоу, похоже, был в превосходном настроении. Он выпил три чашки сваренного Сисели кофе, после чего сел за пианино и сыграл зажигательное попурри, которое вынудило полковника Эббота удалиться к себе в кабинет, где он в спокойной обстановке погрузился в разгадывание кроссворда.
   Сисели стояла, облокотившись на пианино, болтала и спорила, такая оживленная в домашнем платье рябинового цвета. Вскоре Марк заиграл одну из своих песен, и Сисели спела с ним дуэтом. Голоса у нее почти не было, однако присутствовала какая-то внутренняя артистичность.
   Моника вышивала, крепко поджав губы, на щеках у нее играл румянец. Фрэнк сидел рядом, лениво развалившись в удобном кресле.
   По другую сторону от камина мисс Сильвер, отложив вязание, с увлечением читала изданные преподобным Огастесом Грэем за свой счет «Мемуары о Дипинге и его окрестностях». Этот томик в красивом переплете из телячьей кожи было легко держать в руках, но вот читать, как призналась себе мисс Сильвер, было гораздо тяжелее. Она поднимала голову от книги и смотрела на молодых людей около пианино.
   Марк Харлоу был стройнее Гранта Хатауэя, но проигрывал ему в росте сантиметра на два. При светлой коже лица глаза и волосы у него были темнее, чем у Гранта, лицо подвижнее, а брови тоньше. Когда он смеялся, то губы его быстро двигались. Выражение лица постоянно менялось от озабоченного до веселого. Он, несомненно, обладал огромным обаянием, а играл просто замечательно. Да-да, просто замечательно, хотя по старомодным «стандартам» мисс Сильвер современной музыке недоставало мелодичности. Поймав ее взгляд, Марк словно прочитал ее мысли – рассмеялся и внезапно заиграл «На прекрасном голубом Дунае».
   Мисс Сильвер улыбнулась, а Сисели захлопала в ладоши.
   – Фрэнк, потанцуй же со мной!
   Тот покачал головой:
   – Неохота.
   – Ну и лентяй же ты! – насмешливо воскликнула она.
   Чуть подобрав длинную широкую юбку, она начала вальсировать одна – легкая, как перышко, как листик, и грациозная, как березка на ветру. Пусть она и смуглая худышка, однако очарования ей не занимать.
   Мать пару секунд смотрела на нее, потом перевела взгляд на вышивание. Вот так Сис раньше и выглядела, так она и должна была выглядеть. Но не для Марка Харлоу. Что с ней происходило? Куда ее влечет? Почему детям нельзя оставаться такими же счастливыми и беспечными, какими они были в колыбели? Сонная головка на твоем плече: «Господи, благослови маму и папу и помоги мне быть хорошей». Яркий шелк на коленях у Моники будто внезапно заволокло туманом. Ей вдруг вспомнилось давным-давно прочитанное стихотворение – так четко и ясно, словно она снова увидела эти строки:

     Я тебя родила и растила, ты была плотью и кровью моей.
     Я трудилась для тебя и тебя любила, но ты выросла, уйдя из судьбы моей.
     Тогда ты девочкой моей была, теперь же ты покинула край мой.
     Ты взрослой стала, в жизнь свою ушла и стала мне чужой.

   Вальс закончился. Когда стихли последние звуки, Моника с облегчением вздохнула. Мисс Сильвер вернулась к книге, благополучно завершив затянутое повествование о некоем привидении в церковном дворе, на поверку оказавшемся отбившейся от стада овцой. Преподобный Огастес был немилосердно словоохотлив. Перестав излагать историю, он продолжил поучительные наставления. Лишь в половине одиннадцатого мисс Сильвер, в очередной раз перевернув страницу, нашла нечто, что вновь привлекло ее внимание. Мистер Грэй писал:

   «Мой достопочтенный сосед сэр Хамфри Пил позволил мне выписать нижеследующий интересный отрывок из дневника своего деда. Занимавший пост мирового судьи сэр Роджер Пил являлся самым уважаемым должностным лицом и самым добрым и снисходительным защитником бедняков. Вероятно, именно поэтому к нему обратилась некая вдова из этого прихода, чье имя указывается как Фамарь Болл. Полагаю это ошибкой при написании имени Дамарь…»

   Следующие несколько абзацев священник посвятил описанию семейства Болл на основании церковных книг. Браки, рождения, кончины и могилы – все было изложено чрезвычайно скрупулезно.
   Мисс Сильвер упорно продиралась через нудный текст, испытав облегчение, когда повествование вернулось к самому отрывку из дневника сэра Роджера Пила. В ней только-только проснулся интерес, поскольку там упоминался Дом лесника. Она дочитала до предложения, начинавшегося словами «Сия Фамарь Болл клятвенно заверила…», как дверь в гостиную открылась и вошла горничная, даже не снявшая уличную одежду. Лицо ее пылало, она очень нервничала.
   Моника Эббот удивленно обернулась:
   – Что случилось, Рут?
   Та затараторила:
   – Там мистер Стоукс… можно ли ему переговорить с мистером Фрэнком? О племяннице… они не знают, что с ней случилось. С ним еще Джозеф Тернберри. Они нагнали нас на улице. Ой, миссис Эббот!
   Фрэнк вскочил с кресла, едва Рут успела выговорить первую фразу. Захлопнув за собой дверь, он услышал голос Моники:
   – Да возьми же себя в руки!
   Джозайа Стоукс ждал в коридоре – коренастый, с покрасневшим лицом, в старом поношенном пальто. У него за спиной стоял Джозеф Тернберри в гражданской одежде, его круглое открытое лицо сморщилось, как у напуганного ребенка. Фрэнк провел их в столовую и плотно закрыл дверь.
   – Что случилось, мистер Стоукс?
   – Ну, мистер Фрэнк, мы и сами толком не знаем, случилось ли что-нибудь. Может, я зря трачу ваше и свое время из-за пустяка, и если бы не россказни, что гуляют по деревне, и не ваш приезд, чтобы в них разобраться, я бы вас не побеспокоил. Но вот жена моя очень волнуется.
   – Вероятно, вам лучше начать с самого начала, мистер Стоукс.
   Джозайа провел рукой по волосам, самой густой шевелюре во всей деревне. В юности они были желтоватые, как пшеница, и до сих пор кудрявились у него на голове, но седина в свете лампы под потолком придавала им какой-то сероватый оттенок. Он простодушно и расстроенно произнес:
   – Я сам не знаю, что и думать. Мэри уехала в Лентон и до сих пор не вернулась.
   Фрэнк быстро взглянул на каминную полку. Стрелки часов на массивной мраморной подставке показывали без двадцати одиннадцать.
   – Ну, еще не так поздно.
   – Может, и не поздно, а может, и поздно. Не оттуда я начал. Мэри уехала в Лентон, чтобы встретиться с подругой и вместе с ней пообедать. А Джозеф потом их встретил, и они пошли в кино. Ну, затем они вернулись автобусом, что отправляется из Лентона в половине восьмого, а сюда прибывает без десяти восемь. Джозеф проводил ее до фермы.
   – А дальше?
   – Секундочку, мистер Фрэнк. Джозеф, скажи, сколько на это ушло времени.
   Тот покраснел.
   – Примерно минут двадцать.
   – Ну, продолжай! Зачем я тебя сюда привел, а? Что, язык проглотил? Давай-ка скажи мистеру Фрэнку то, что говорил мне!
   Джо сделался пунцовым.
   – Я проводил ее до фермы, так я и сказал мистеру Стоуксу, она попрощалась, зашла в дом и закрыла дверь, а я двинулся к дому миссис Госсетт, где снимаю комнату.
   – Все верно, – кивнул Джозайа Стоукс. – Мы с матерью слышали, как хлопнула дверь. Часы в кухне показывали двадцать минут девятого – они у нас спешат минут на пять. Жена моя спрашивает: «Мэри, это ты?» Но ответа нет. Пес встает, подходит к двери, но не лает. Чужого он обязательно облает, а при Мэри молчит и при Джозефе тоже. Жена говорит: «Она придет выпить чаю», однако Мэри нет. Примерно минут через пятнадцать жена подходит к лестнице и кричит на второй этаж, но никто не отзывается. Немного ждет, потом поднимается в комнату к племяннице. Мэри там нет. Жена разнервничалась, мы прошлись по всему дому, но Мэри нигде нет. Тогда я беру фонарь и обхожу дом снаружи, зову Мэри во дворе, однако там тоже никого нет, так что мы решаем, что ошиблись. Что-то хлопнуло, но вряд ли входная дверь. Наверное, дверь или окно захлопнулось от сквозняка или чего еще – в старых домах такое иногда бывает. Я говорю жене, что Мэри приедет следующим автобусом, он прибывает без десяти девять. В половине десятого я иду в деревню к дому миссис Госсетт, Джозеф сидит там в кухне и слушает радио. Он говорит, что довел Мэри до дома в четверть девятого. Ну, тут я думаю: «Опять она куда-то подалась, вот ведь какая, и вернется раньше меня». Я иду домой, Джозеф со мной, но Мэри нет. Мы еще немного ждем, и тут моя жена говорит: «Идите в Эбботсли и расскажите все мистеру Фрэнку. Мне это не нравится. Никогда себе не прощу, если мы не сделали все, что было надо». Вот мы идем и встречаем на улице служанок из Эбботсли, которые приехали автобусом.
   Фрэнк быстро спросил:
   – У вас на ферме телефон есть?
   – Да. Я его после войны поставил.
   – Тогда мы позвоним миссис Стоукс и узнаем, не вернулась ли ваша племянница. Аппарат вон там.

   Мэгги Белл услышала негромкое позвякивание, которое заставило миссис Стоукс бегом рвануться из кухни, где она сидела у открытой двери вместе с собакой. На общей телефонной линии все знали, когда кому-то звонили. Ночью диван Мэгги служил ей постелью. Спала она плохо, свет у нее горел до полуночи, а то и позднее, хотя после одиннадцати вечера звонков обычно не было. Ей потребовалось лишь протянуть руку и снять трубку, чтобы услышать голос мистера Стоукса:
   – Это ты, мать? Мэри дома?
   Миссис Стоукс торопливо ответила:
   – Нет, нет, еще не пришла. Где же ее носит?
   – Не знаю, – вздохнул мистер Стоукс и повесил трубку.
   Мэгги услышала щелчок на линии и тоже положила трубку. Звонок неинтересный, никаких тебе сплетен. Без четверти одиннадцать – совсем не поздно. В Лентоне идет шикарный фильм, его уже почти вся деревня посмотрела. Вся прислуга из богатых домов обычно брала выходной в субботу из-за позднего последнего автобуса. В другие дни он не ходил, только по субботам, а что толку брать полдня выходного, если приходится возвращаться еще до девяти вечера? Мэгги размышляла, с чего эти Стоуксы поднимают из-за Мэри такой шум. Уж если какая девушка и вернется на последнем автобусе, так это Мэри Стоукс. Ее не увидишь спешащей домой, если она встречается с молодым человеком. Мэгги ее за это не винила. Суетливые они, эти Стоуксы, да еще такие старомодные, будто из ветхозаветных времен. А все потому, что с молодежью не общаются. Жаль, конечно, что двое их сыновей погибли на войне. А того, что уцелел, ферма не волнует. Сходит с ума по самолетам, к тому же продвигается по летной службе. Вдобавок и симпатичный. Наверное, он бы тут «оживил пейзаж», если бы остался на ферме. А эта задавака Мэри ни на что не годится. И не надо шум вокруг нее поднимать – вернется как миленькая. Словно в детской песенке: «Что ищи, что не ищи – вернется, хвост поджав».
   Однако Мэри Стоукс вернулась домой совсем по-другому: ногами вперед.

Глава 13

   Ее нашли утром под кучей сена в заброшенной конюшне в дальнем конце двора – со сломанной шеей.
   Мэгги Белл чрезвычайно интересно провела утро, слушая входящие и исходящие звонки. Первым был звонок суперинтенданту полиции в Лентоне. То есть инспектору Смиту, который говорил резкими и отрывистыми фразами, что неудивительно. Мэгги похолодела до самых кончиков пальцев, слушая короткое донесение. Затем мистер Фрэнк Эббот звонил в Лондон, в Скотленд-Ярд, чтобы переговорить с главным инспектором уголовной полиции Лэмом, но на месте его не застал. Пришлось ждать, пока тот перезвонит, потому что было воскресное утро.
   Мэгги не вешала трубку часа два, и наконец позвонил главный инспектор уголовной полиции, а мистер Фрэнк ответил ему с фермы Томлинс. Может, в Лондоне он сержант Эббот, а здесь – просто мистер Фрэнк, и иначе его тут называть не будут. Мэгги, словно завороженная, слушала их диалог.
   – На проводе Эббот, сэр. Решил незамедлительно доложить вам о происшествии – ту девушку убили.
   Ворчливый голос на другом конце провода спросил:
   – Ту, что рассказала историю об убийстве?
   – Да, сэр.
   – Убили, чтобы заткнуть ей рот?
   – Не исключено. Возможно, это совпадение.
   – Порой совпадения и вправду случаются. Да, любопытное дело. Думаю, мне лучше приехать. Встречайте меня в Лентоне на дневном поезде. Перед выездом я вам позвоню.
   На ферме Томлинс своим чередом шло все то, чем обычно сопровождаются расследования убийств. Появились и уехали судмедэксперт, фотограф и дактилоскопист. Последней отбыла скорая помощь. Если погибшей девушке на ферме и было скучно, то в свой последний путь оттуда она отправилась, внезапно обретя популярность.
   В кухне миссис Стоукс с покрасневшими и распухшими от слез веками угощала всех чаем с большими кусками домашнего пирога. Ни война, ни убийство, ни внезапная смерть не могли разрушить законы гостеприимства. Джозайа с мрачным видом встречал и провожал служителей закона. Каждый раз, когда миссис Стоукс оставалась с мужем наедине, она принималась плакать навзрыд и повторяла одно и то же:
   – Никак не могу поверить, что это был Джозеф Тернберри.
   Джозайа отвечал одинаково. Он яростно ерошил шевелюру огрубелыми пальцами и ворчал:
   – А кто говорит, что это был он?
   – Да ведь больше вроде некому. Пес-то не залаял. Он подал бы голос, если бы к дому чужой подошел.
   Джозайа подергивал себя за волосы.
   – Вряд ли это был чужой. И необязательно Джозеф.
   Миссис Стоукс громко всхлипнула.
   – Я с его матерью вместе в школу ходила, – пробормотала она и отвернулась, чтобы снова наполнить чайник.
   К вечеру у всех обитателей Дипинга выработалась своя версия убийства. Больше половины соседей были вполне готовы поверить в то, что Мэри Стоукс настолько довела Джозефа Тернберри, что тот убил ее. Миссис Мэйхью, дородная кухарка из Эбботсли, прочитала по этому поводу длинную мораль Рут и ее сестре Гвен.
   – Вот вы, девицы, ведете себя так, что я порой удивляюсь, как вас не поубивают. Нельзя мурыжить молодого человека дальше какой-то черты. Именно так я и говорила своей Эмми, когда за ней ухаживал Чарли. «Ты все-таки определись, девочка моя, – внушала я ей. – Если он тебе по сердцу, тогда забирай его, а если хочешь дать ему отставку, так скажи прямо. А ты его все накручиваешь и накручиваешь, а это добром не кончится. И потом не говори, что тебя не предупреждали».
   Рут испугалась, а Гвен хихикнула и быстро вышла из комнаты. В Лентоне у нее был молодой человек, и она вовсе не возражала против того, чтобы его помурыжить. Но только, разумеется, не до убийства.
   День шел своим чередом. Фрэнк Эббот встретил главного инспектора, прибывшего в Лентон без четверти семь вечера. Мисс Сильвер закончила читать замысловатые мемуары преподобного Огастеса Грэя. Сисели играла на органе во время утренней и вечерней службы. Вечером в церковь пришел Грант Хатауэй, а после на глазах всех прихожан удалился в компании Сисели и ее родителей. Нельзя сказать, счел ли Грант подобный поступок достойным. Он побеседовал с супругами Эббот, они поддерживали разговор, а Сисели даже рта не открыла. Если она и злилась на кого-то сильнее, чем на Гранта, так это на себя – за то, что покорно плелась домой вместе с родителями лишь оттого, что у нее не хватило духу шагать по Мэйн-стрит в одиночестве. Если он надеется, что чего-то добьется, досаждая ей подобным образом, то ему следует сначала хорошенько подумать. Сисели даже не попрощалась с Грантом.
   Воскресенье закончилось, наступил понедельник. Девять дней минуло с тех пор, как Мэри Стоукс с визгом примчалась по тропинке из Рощи Мертвеца. За девять дней многое может произойти.

Глава 14

   Главный инспектор сыскной полиции Лэмб сидел в гостиной дома на ферме Томлинс за массивным круглым столом на одной ножке. С него убрали альбомы с фотографиями и семейную Библию, а также салфетки, освободив полированную столешницу орехового дерева под пресс-папье, чернильницу, подставку для ручек и небольшой портфель, в котором лежала пачка бумаг.
   Фрэнк Эббот, устроившийся в углу и приготовивший карандаш с блокнотом, поразился тому, насколько гармонично его шеф вписался в окружающую обстановку. Рослый мужчина в длинном пальто, с румяным лицом и густыми вьющимися темными волосами, уже чуть поредевшими на висках и макушке, вполне мог сойти за фермера в воскресной одежде. Родители миссис Стоукс, смотревшие с увеличенных фотографий по обе стороны камина, могли бы естественно и без особого труда принять его за родственника. Большие ступни, прочно стоявшие на стареньком ковре в цветочек, широкие крупные ладони, округлое лицо с тяжелым подбородком и хитровато-проницательные глаза делали его похожим на жителя небольшого английского торгового городка. В этом не было ничего удивительного, поскольку родом Лэмб был из крестьян и учился в деревенской школе. Когда он заговорил, в его голосе послышался провинциальный говор.
   – Итак, тут у нас вот что, – начал он. – Этот малый Джозеф Тернберри – наиболее вероятный подозреваемый. Беда с вами, окончившими колледжи, в том, что чем больше у вас перед носом фактов, тем больше ваше образование мешает их разглядеть. Все для вас недостаточно умно, вам обязательно нужно еще что-нибудь раскапывать и рыть землю в поисках чего-то еще. Это как французские слова, о которых я вам толковал. Простой и понятный английский язык вам не по нраву – подавай что-нибудь этакое! – усмехнулся Лэмб. – Сразу вспоминается вчерашний ужин в гостинце: всякую ерунду преподносят под французскими названиями!
   Фрэнк рассмеялся:
   – Смею заверить вас, сэр, что эти блюда даже самих французов привели бы в ужас.
   – Когда я вижу массу иностранных слов в меню провинциального отеля, то знаю, чего мне ждать. Это же показуха, а эти дурачки, наверное, полагают, что кто-то купится на их приманку. Так, вернемся к Джозефу Тернберри. Он наиболее вероятный подозреваемый, так что я допрошу его первым. Давайте его сюда.
   Джозеф Тернберри вошел на плохо слушавшихся его ногах и остановился посреди комнаты. Руки у него тряслись, а лицо блестело от пота. Представ перед ужасным лондонским начальством, он попытался расправить опущенные плечи. Лэмб позволил ему немного постоять, прежде чем поднял голову от пресс-папье.
   – Вы Джозеф Тернберри?
   – Да, сэр, – невнятно ответил тот.
   – Хм… служба в полиции… хм… добродушный характер… возраст… Вы ведь здешний?
   – Да, сэр, – невнятно ответил тот.
   – Во время войны в армии служили?
   – Да, сэр.
   – Как долго?
   – Два года.
   – Вас призвали, когда вам было восемнадцать… вижу. Так, вы были знакомы с этой девушкой, Мэри Стоукс?
   – Да, сэр.
   – Ухаживали за ней?
   – Нет, сэр.
   – Вот вы говорите, что нет, а люди утверждают, что да.
   Джозеф Тернберри судорожно сглотнул.
   – Это неправда, сэр. Она меня знать не желала.
   – Получается, вы хотели за ней ухаживать, а она ваши ухаживания не принимала? Однако вы встречались с ней вчера днем. Давайте-ка расскажите, что вы делали. Вот стул, вам лучше присесть.
   Джозеф сел, неуклюже пристроившись своим большим телом на краешке стула с прямой спинкой. Его огромные руки с красными ладонями бессильно висели между колен. Он снова сглотнул и произнес:
   – Она сказала мне, что собирается в Лентон. Там у нее подруга. Я говорю: «Зачем возвращаться домой одной, да еще затемно?» Ну, она согласилась, что мы выпьем чаю, сходим в кино, а потом я ее провожу до дома. Так оно и было.
   – В каких вы были отношениях?
   – В отношениях?
   – Да, да. Какие были между вами отношения? Вы ссорились?
   Мокрое от пота лицо Джозефа залилось краской до самых волос, потом чуть побледнело.
   – Ну? Так вы ссорились? – повторил вопрос Лэмб.
   – Нет, сэр, – тихо ответил Тернберри.
   – Так, послушайте, молодой человек, вранье вас ни до чего хорошего не доведет. Лучше говорите правду. Вы встретились с Мэри Стоукс и ее подругой Лили Эммон и выпили с ними чаю. – Лэмб взял листок бумаги. – Вот что показала Лили Эммон: «Мэри сказала мне, что нас встретит Джозеф Тернберри, и мы вместе выпьем чаю. Она добавила, что он хочет за ней приударить, но ей это не нужно. «Вот еще!» – заявила она. Потом поделилась, что он жутко ревнивый. Когда мы пили чай, он все выпытывал у Мэри, не встречается ли она еще с кем-то. Не знаю, о чем именно шел разговор, потому что в другом конце зала сидела девушка, она обещала мне узор для свитера, и я пошла, чтобы ей об этом напомнить. Когда я вернулась, разговор велся на повышенных тонах: что-то об отпечатках пальцев и о парне, с которым она встречается, не знаю, кто такой. Он говорил, что она везде оставила свои пальчики, и с кем это она встречается? Мэри ответила, что не его это дело, так? Вот тогда я сказала: «Ну, я пойду встречусь с Эрни». Это мой кавалер. Тут я и ушла». И вы по-прежнему утверждаете, что не ссорились с Мэри Стоукс?
   У Джозефа судорожно дернулся кадык. Затем он издал звук, похожий на всхлипывание.
   – Я ее и пальцем не тронул, сэр. Клянусь, что нет!
   Глаза инспектора, которые Фрэнк иногда неуважительно сравнивал с круглыми и твердыми мятными конфетами, известными под названием «Бычий глаз», пристально смотрели на Джозефа. Карие, чуть навыкате, они все так же сверлили его.
   – Я вас спрашиваю, ссорились вы с ней или нет?
   Джозеф Тернберри поднял голову:
   – Мы поговорили…
   – Добавить к этому ничего не хотите?
   – Она меня отшила… заявила, что это не мое дело… с кем хочу, с тем и встречаюсь… а у меня хватает наглости что-то еще говорить… спросила, кем это я себя воображаю.
   Джозеф замолчал. Лэмб решил ему помочь.
   – А дальше?
   – Я извинился, она ответила: «Ну ладно», – и мы пошли в кино.
   – И больше вы не ссорились?
   – Нет, сэр.
   – Так, далее. Вы вернулись домой на автобусе, который прибывает без десяти восемь. У нас есть показания других пассажиров. Они утверждают, что вы с Мэри молчали всю обратную дорогу.
   – Говорить не о чем было, сэр.
   – Потом вы пешком проводили ее домой через всю деревню, а после по тропинке между общинным полем и Рощей Мертвеца?
   – Да, сэр.
   – И все так же молчали?
   – А не о чем было говорить.
   – Как-то ухаживать или обнять не пытались?
   – Нет, сэр.
   – А поцеловать на прощание?
   – Нет, сэр.
   – Так, что произошло, когда вы добрались до фермы?
   – Ничего, сэр. Она сказала: «Спокойной ночи, Джозеф», я ответил: «Спокойной ночи, Мэри». Она вошла в дом, захлопнула дверь, а я отправился к себе.
   – Вы видели или слышали что-нибудь, что свидетельствовало бы о присутствии другого человека, что кто-то приходил или уходил?
   – Нет, сэр.
   Лэмб сидел, откинувшись на спинку стула, и держал огромные ладони на коленях. Тут он подался вперед и положил руки на стол.
   – Вот вы служили в армии. Вас обучали приему, как свернуть человеку шею, верно? Свернуть быстро и тихо, а?
   – Сэр…
   – Обучали, да? Вы могли легко это проделать, когда Мэри повернулась, чтобы войти в дом.
   Джозеф недоуменно уставился на него:
   – Да зачем мне все это? Я же ее боготворил. – Эти слова он произнес медленно, четко выговаривая каждый слог. Джозеф замолчал, а потом резко вскинул голову. – Богом клянусь, я и пальцем ее не тронул, сэр!
   Лэмб отпустил его.
   Когда за Джозефом закрылась дверь, он произнес:
   – Похоже, так оно все и произошло, но доказательств никаких нет. Дельце жидковатое, если еще что-нибудь не всплывет. Судя по всему, парень он добрый и незлобивый, но никогда не знаешь, на что способен человек, если его основательно доведут. Вы думаете, Мэри Стоукс была из тех, кто способен мурыжить людей сверх всякой меры?
   – Ну, да… – неуверенно ответил Фрэнк.
   Лэмб бросил на него грозный взгляд:
   – Для вас это слишком легкое дело? Не хватает в нем утонченной таинственности?
   – Нет, сэр… Однако послушайте…
   – Ну?
   Фрэнк Эббот провел рукой по безукоризненно причесанным волосам.
   – Сэр, если бы Мэри убил он, то зачем ему открывать дверь и захлопывать ее? В этом нет никакого смысла, верно? Если убиваешь девушку, то не станешь привлекать к себе внимание, хлопая входной дверью.
   – А кто говорит, что ею хлопнули?
   – Дверью, наверное, хлопнули очень сильно, иначе Стоуксы не услышали бы в кухне этого звука.
   – Предположим, что девушка открыла дверь и входила в дом. А Джозеф ее захлопнул, боясь, что кто-то его заметит, прежде чем он успеет спрятать тело.
   Фрэнк поднял брови.
   – Ну, он бы дверью хлопать не стал. А вот Мэри могла.
   – Почему?
   – Ей могло надоесть угрюмое молчание Джозефа и его обиженный вид. В деревне он не славится умением поддержать галантную беседу. Или же… А как вам такая мысль? Предположим, Мэри встречалась с кем-то еще, и это был сигнал кавалеру. Она решила, что может как-то этим себя обезопасить. Полагаю, не следует полностью исключать связь этого дела с делом Луизы Роджерс. Если в словах Мэри Стоукс есть хоть немного правды о том, что́ она видела, значит, в округе находится кто-то, в чьих интересах заставить ее замолчать. Вне всякого сомнения, есть некто, с кем Мэри встречалась в Доме лесника. И этот некто – не Джозеф Тернберри. Мы сразу сверили его пальчики с пальчиками из дома. По-моему, прежде чем двигаться дальше, нам необходимо найти человека, с которым встречалась Мэри. Для начала хочу предложить раздобыть отпечатки пальцев Гранта Хатауэя, Марка Харлоу и Альберта Кэддла, а потом спросить каждого из них, где он был и что делал прошлым вечером и ночью. Харлоу после ужина находился в Эбботсли, он появился там примерно без двадцати девять. Но это едва ли может служить алиби, а о других мы вообще ничего не знаем.
   Лэмб слегка надул губы и беззвучно присвистнул.

Глава 15

   Тем же утром, но чуть позднее Мэгги Белл чрезвычайно заинтриговал короткий разговор между мисс Сильвер и мистером Фрэнком. Сначала послышался сигнал, означавший звонок на ферму Томлинс, затем полицейский ответил: «Алло!» Должно быть, трубку снял кто-то из лентонских блюстителей закона, поскольку голос не принадлежал Джозефу Тернберри. Вероятно, Джозефа уже успели арестовать. Мэгги задрожала от любопытства, услышав негромкое покашливание, после чего женский голос попросил к аппарату сержанта Эббота.
   – Говорит мисс Сильвер. Не откажите в любезности попросить его подойти к телефону. Мне нужно сообщить ему нечто важное.
   Но когда Фрэнк подошел, Мэгги услышала лишь то, что мисс Сильвер будет рада увидеть его как можно скорее.
   – Что случилось?
   – Дорогой мой Фрэнк, я все расскажу тебе при встрече.
   Мэгги скрипнула зубами. Опять эта старая дева, вечно она напускает туману и суется куда не надо! Мистер Фрэнк тоже был недоволен – это слышалось в его интонациях.
   – Ну, даже не знаю…
   И снова это идиотское покашливание.
   – Миссис Эббот просила передать, что надеется, что ты пригласишь инспектора отобедать у них.
   В голосе Фрэнка прозвучала нерешительность.
   – Право, не знаю. А у вас опять козырь в рукаве?
   – Вероятно.
   Как смешно она говорит, подумала Мэгги. Она ждала, пока Фрэнк отходил от телефона, и ожидание это выдалось довольно долгим.
   Известие о том, что мисс Сильвер находится в Эбботсли, вызвало у Лэмба смешанные чувства. Ему хотелось знать, что она там делает, и голос его звучал так, что будь он склонен к крепким словечкам, то воскликнул бы: «Какого черта!» Однако Лэмб успокоился, когда его заверили, что мисс Сильвер просто гостит у миссис Эббот.
   – У моей тети очень хорошая кухарка, сэр. Там накормят гораздо вкуснее, чем в гостинице.
   – Ну, против обеда не возражаю, – пробурчал Лэмб. – Все зависит от того, как мы продвинемся в деле. Так вы говорите, что мисс Сильвер хочет с вами побеседовать?
   – Ну… По-моему, она что-то раскопала.
   К тому времени, когда Фрэнк вернулся к телефону, Мэгги просто сгорала от нетерпения, однако напрасно. Она лишь услышала:
   – Хорошо, скоро подъеду.
   Когда Фрэнк вошел в малую гостиную, мисс Сильвер подняла голову от вязанья. После кратких приветствий она серьезным тоном произнесла:
   – Надеюсь, ты не думаешь, что я стала бы отвлекать тебя от дела без веских на то причин? Мне показалось, что было бы неосмотрительно сказать по телефону нечто большее. В деревне живет молодая женщина, которая, как мне стало известно, регулярно подслушивает чужие телефонные разговоры. Поскольку она инвалид и у нее масса свободного времени, это дело наверняка вызвало у нее повышенный интерес. В общем, я решила, что главный инспектор мог бы тебя ненадолго отпустить. У него все хорошо?
   Фрэнк рассмеялся:
   – Конечно, как и всегда, насколько мне известно. Там, откуда он прибыл, Лэмб получил отличную закалку. Ну-с, я здесь. Что вы хотели мне сообщить?
   Мисс Сильвер положила на колени недовязанную детскую кофточку и протянула Фрэнку раскрытую книгу в кожаном переплете.
   – Что это?
   Вернувшись к вязанию, она пояснила:
   – Это книга, которую мне любезно одолжила мисс Грэй. Написал книгу ее отец, преподобный Огастес Грэй, бывший священник этого прихода. Он издал ее за свой счет в 1868 году, когда в самом начале своего служения интересовался здешними преданиями и суевериями. Если начнешь читать с левой страницы, думаю, найдешь нечто, что даст тебе пищу для размышлений. Возможно, ты даже захочешь прочитать этот отрывок вслух.
   Фрэнк придвинул к себе стул, сел чуть поодаль и начал читать. Его прервало негромкое покашливание.
   – Я не стала докучать тебе подробностями, но текст, который ты читаешь, представляет собой выписку из дневника сэра Роджера Пила, местного помещика и мирового судьи, который к тому же являлся современником Эдварда Бренда, повесившегося в Роще Мертвеца. Мистер Грэй смог переписать этот отрывок с любезного разрешения наследника автора дневника, сэра Хамфри Пила. К сэру Роджеру обратилась некая вдова из этого прихода, чье имя указано как Фамарь Болл. Священник полагал это ошибкой при написании имени Дамарь. Вот теперь читай…
   Фрэнк посмотрел на пожелтевшую страницу и начал:
   – «Сия Фамарь Болл клятвенно заверила, что ее дочь Джоанна собирала ежевику в лесу рядом с общинным полем. Будучи увлеченной сбором ягод, она дошла до самого края поляны, где располагается Дом лесника. Сия Джоанна клятвенно заверяла, что своими глазами видела, как Эдвард Бренд лепил из глины мамметов…»
   Фрэнк бросил на мисс Сильвер удивленный взгляд:
   – Это что еще за мамметы такие?
   Мисс Сильвер быстро работала спицами.
   – Довольно интересное словообразование, – произнесла она. – Корни его – в слове «Магомет», которого крестоносцы по невежеству своему считали идолом, предметом поклонения сарацинов. Слово это перекочевало в Англию, где переродилось в «маммет» или «моммет» и с тех пор означает небольшую фигурку или куклу.
   – Многоуважаемая наставница… – пробормотал Фрэнк себе под нос и продолжил: – «…Видела, как Эдвард Бренд лепил из глины мамметов, похожих на разных джентльменов из округи и их жен, после выставляя их сушиться на солнце. Также оная Джоанна сказала, что уже высохшие поделки он унес в дом, а вскоре вышел оттуда и скрылся в лесу. Затем сия Джоанна, любопытствуя, что же делалось с означенными мамметами, тайком зашла на задний двор и проникла в дом. Не увидев означенных мамметов в комнатах, она спустилась в подвал и обнаружила их там вкупе со многими другими. Было там изображение епископа в мантии и митре, а также иные изображения, включая священника и дьяка. Некоторые были проткнуты иголками, а иные – ржавыми гвоздями. А одно – обуглено от горения в огне. Затем сия Джоанна ощутила страх великий, выбежала из дома и пустилась прочь через лес, после чего, рыдая и стеная, явилась к своей матери, означенной Фамари Болл…»
   Мисс Сильвер протянула руку и взяла у Фрэнка книгу.
   – Итак, мой дорогой Фрэнк?
   – Я должен догадаться, к чему вы клоните?
   – Именно так.
   Фрэнк покачал головой:
   – Я двоечник. Вот разве что есть совпадение между «оной Джоанной» и Мэри Стоукс – обе они в истерике бросились бежать через лес. Однако вы не просите меня поверить в то, что Мэри испугалась какого-то маммета?
   – Подумай, Фрэнк!
   Он недоуменно уставился на нее:
   – Лучше сами мне скажите.
   Спицы вновь защелкали.
   – Ты позволил себе отвлечься на красочные детали. А главное в том – что сделала эта Джоанна? В поисках чего-то она зашла в Дом лесника, а когда не обнаружила искомого в комнатах, то спустилась в подвал.
   Фрэнк Эббот вскочил.
   – Господи, какой же я дурак! Подвал, она спустилась в подвал!
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – Подвалы есть во всех старых домах – мне надо было сразу об этом догадаться. А если Эдвард Бренд занимался чем-то запрещенным, вероятно, что вход в его подвал был замаскирован. Я предложила бы немедленно обыскать дом и с особой тщательностью осмотреть лестницу с той стороны, где есть филенки. Полагаю, именно там лестница тянется дальше, в подвал.
   Ни сержанту Эбботу, ни главному инспектору Лэмбу в тот день не довелось посидеть за превосходным обедом, приготовленным для них в Эбботсли.
   По всему Дому лесника эхом отдавался топот полицейских ботинок, стук молотков, кувалд и ладоней по дереву. В конце концов филенки сбили там, откуда раздавался гулкий звук, означавший пустоту. Глазам полицейских открылась узенькая крутая лесенка, ведущая в пустой подвал. Лэмб стоял на ее нижней ступеньке и водил лучом мощного электрического фонаря по старым каменным плитам. Он молча размышлял, нахмурив лоб. Затем наконец произнес:
   – Ну и пылищи тут…
   – Этого следовало ожидать, не так ли, сэр? – отозвался сверху инспектор Смит.
   Лэмб усмехнулся, а затем приказал:
   – Опускайте сюда лампу, Фрэнк, и как можно ниже!
   Когда лампу спустили до самого пола, он повторил свои слова с нажимом:
   – Пыли здесь масса, и, как говорит Смит, этого следовало ожидать. Однако чего не следовало ожидать, так это того, что подвал выглядел бы вот таким образом. Лампу вот сюда подвиньте! Видите, о чем я? Похоже, что вот тут подметали. Вряд ли через двести лет здесь сохранились бы следы метлы, а по логике тогда за нее в последний раз и брались. Но если тут подметали недавно, это означает, что кто-то хотел замести отпечатки ног. – Лэмб развернулся и начал подниматься наверх. – Придется снимать плиты, Смит. Немедленно всех сюда!
   Тело Луизы Роджерс лежало под плитами в дальнем углу подвала. На женщине было черное пальто, описанное миссис Хоппер и Мэри Стоукс. Череп был раскроен очень сильным ударом. Волосы свисали так, как это видела Мэри Стоукс, под окровавленной прядью обнаружили сережку с бриллиантами, похожую на «кольцо вечности».

Глава 16

   Главный инспектор Лэмб допрашивал мисс Лили Эммон, машинистку и стенографистку, миниатюрную девушку со вздернутым носом и пышной копной темных кудряшек на голове. Вид у нее был такой, будто она недавно плакала, и Лэмб, у которого росли три дочери, решил отнестись к ней снисходительно. Он взял ее письменные показания и еще раз прошелся по ним вместе с ней: обед с Мэри Стоукс, встреча с Джозефом Тернберри, сцена в чайной.
   – Вы хорошо ее знали?
   – Да, сэр. Мы работали вместе, пока Мэри не перешла в контору к мистеру Томпсону.
   – Дружили?
   – Да, сэр!
   Милая, приятная девушка, довольно разговорчивая. Не очень серьезная, со звонким голоском. Лэмб удивился: что у нее было общего с Мэри Стоукс?
   А Лили продолжила:
   – Конечно, мы не так часто виделись после того, как Мэри начала работать у мистера Томпсона. Недавно она заболела, но вскоре поправилась. Я очень обрадовалась, когда Мэри позвонила и предложила вместе пообедать. Пойти в кино, как ей хотелось, я не могла из-за своего кавалера – в половине пятого у меня было с ним свидание, – так что мы пообедали, немного походили по магазинам и, как я уже говорила, встретились с Джозефом Тернберри.
   Лили перестала нервничать. С солидным мужчиной из Лондона, которого она поначалу очень испугалась, оказалось легко беседовать. Он напомнил ей дядю Берта, тот был ей вовсе не дядей, но в детстве его так все называли. Он доставал из кармана конфетки и угощал ими детвору, иногда дарил шестипенсовые монеты – добрый был человек и любил детей. Забавно, что этот огромный полицейский напоминал дядю Берта, но так оно и оказалось. Взгляды у них были похожи: дядя Берт смотрел так же, когда собирался пошутить: серьезно и важно. Вот только теперь шутками и не пахло… Бедная Мэри… Лили моргнула.
   – Итак, мисс Эммон, вы утверждаете, что обедали с Мэри. Уверен, вам было о чем поговорить.
   – Да.
   – Мне нужно, чтобы вы как можно подробнее вспомнили вашу с ней беседу. По большей части вы просто болтали как подружки, но я хочу, чтобы вы припомнили, проскочило ли в разговоре что-нибудь, что помогло бы нам выяснить, почему Мэри убили и чьих это рук дело. Постараетесь?
   – Да… – Лили вздохнула.
   – Вы о чем-то подумали? – спросил Лэмб.
   – Ну… не знаю…
   – Так расскажите, – доброжелательно подбодрил ее Лэмб.
   – Ой, сама на знаю… Мэри говорила…
   – Просто расскажите все, что вам придет на ум. Не задумывайтесь, важно это или нет.
   Лили серьезно посмотрела на инспектора своими карими глазами.
   – Я вот ей сказала, что она просидела без работы три месяца и, наверное, очень обрадуется, когда снова сможет зарабатывать, а Мэри ответила, что это уже неважно. Я спросила, о чем это она, а у нее сделался такой вид, когда у тебя есть что сказать, если захочешь, но ты не уверена, а надо ли это говорить… – Она замолчала, поглядев на Лэмба.
   – Так-так, мисс Эммон.
   – Я подумала… ну, не подумала… мне стало интересно, может, Мэри замуж выходит. Поэтому спросила ее прямо – не люблю я эти тайны, – а Мэри тряхнула головой и заявила, что не торопится бесплатно ишачить, а еще – только дуры не видят ничего лучше, кроме как выйти замуж. По-моему, она намекала на нас с Эрни – мы копим деньги, чтобы пожениться, – и я ответила, что так на жизнь не смотрю.
   Лэмб усмехнулся:
   – А она что?
   Щеки Лили вспыхнули румянцем.
   – Мэри заявила, что я всю жизнь проживу дура дурой, но ей такая судьба не по вкусу. Я спрашиваю: «Ты это о чем?», а она смеется и говорит, что встречаться с мужчинами весело, однако у нее и в мыслях нет расплачиваться за совместную жизнь бесконечной готовкой и уборкой. Потом добавила: «И не хочу, чтобы мужчина меня к себе привязал – по крайней мере, таким образом». Я спросила: «Что ты такое говоришь?», а Мэри засмеялась и ответила: «Я, может, скоро разбогатею, только ты об этом не болтай».
   – Вы уверены, что именно так она и сказала?
   Лили кивнула:
   – Да. И вид у нее какой-то странный был. Тут Мэри о чем-то еще заговорила. А я потом подумала… ну, сама не знала, что и думать. Мне стало любопытно… – Она замялась.
   – Продолжайте, продолжайте.
   – Ну, мне стало любопытно… может, Мэри пыталась из кого-то вытянуть деньги и…
   – Вот это мы и должны выяснить. Так, мисс Эммон, Мэри вам что-нибудь рассказывала о том, что ее совсем недавно испугало?
   Лили округлила глаза, словно испуганный котенок.
   – Нет.
   – Ничего о том, что она что-то увидела в лесу, перепугалась и в слезах прибежала в деревню?
   – Нет, сэр.
   – Только намекнула, что скоро может разбогатеть?
   Лили кивнула и продолжила:
   – Когда мы ходили по магазинам, в витрине «Симпсона» Мэри увидела шикарное пальто, дорогущее, и заявила: «Ахнуть не успеешь, как я куплю себе такое же».
   – Прямо так и сказала?
   – Да, сэр.
   – Что-нибудь еще припоминаете?
   – Да, сэр. Я еще подумала, что надо было это сообщить для протокола, но все было так ужасно… Тогда мне даже в голову не пришло, что это важно. Я так нервничала…
   – Ну, теперь можете рассказать. И что же это?
   Лили смахнула слезу:
   – Я сделала все, чтобы Мэри уехала последним автобусом. Не помню, с чего зашел разговор, но я сказала что-то вроде этого, а она отказалась и заявила, что они с Джозефом уедут без десяти восемь. Я удивилась. Мэри рассмеялась, как-то искоса посмотрела на меня и произнесла: «Я девушка порядочная и возвращаюсь рано! Что-то для меня новенькое, а?» Я ее немного подначила насчет Джозефа Тернберри, а Мэри заявила: «Да какой там Джозеф Тернберри! Надеюсь найти себе кого-нибудь получше!» Потом у нее снова стал странный вид, и она добавила: «Домой приеду пораньше, как паинька, целовать Джозефа на прощание не стану, а потом…» Я спросила: «Что потом-то, Мэри?» А она мне: «Очень хочется знать, дорогая?» Я ответила, что да, но Мэри замолчала, и больше я эту тему не поднимала.
   Лэмб подался вперед.
   – Мисс Эммон, как по-вашему, что она хотела всем этим сказать: что пораньше вернется домой, что она девушка порядочная, что не поцелует на прощание Джозефа Тернберри? Какое у вас сложилось впечатление? Только честно! Что вы думаете?
   Лили без малейших колебаний ответила:
   – Я считаю, что у Мэри было назначено свидание с кем-то другим.

Глава 17

   Главный инспектор рассказывал сержанту Эбботу о допросе Лили Эммон, когда раздался телефонный звонок. Они сидели в кабинете суперинтенданта в отделении полиции в Лентоне, и коммутатор временно соединял только с ними. Поэтому Фрэнк Эббот снял трубку, пару секунд послушал и передал ее шефу.
   – Это вас, сэр. Уилтон из Скотленд-Ярда.
   Стоя у стола, Фрэнк слышал в трубке голос сержанта Уилтона, негромкий, но разборчивый.
   – Это вы, сэр? Уилтон у аппарата. Разыскали молодого человека, который встречался с Луизой Роджерс. Его зовут Мишель Ферран, по национальности француз. Вышли на него как-то странно. В графстве Гемпшир обнаружили брошенную машину. По номерам вычислили владельца. Он утверждает, что одолжил автомобиль миссис Роджерс в прошлую пятницу, восьмого числа. В тот самый день, когда она пропала.
   Лэмб подался вперед, облокотившись на стол и прижав трубку к уху.
   – Как обнаружили машину?
   – Ну, ее оставили перед гаражом в Бэзингстоке вскоре после наступления темноты. В гараже говорят, что им позвонили и сказали, что заберут машину через пару дней. Ремонтники не придали этому значения и понятия не имеют, откуда им звонили.
   – А марка машины?
   – Старый «Остин».
   – Когда ее оставили?
   – В пятницу вечером. В гараж звонили примерно в половине девятого.
   – А что с пальчиками на автомобиле?
   – Безнадежно, сэр. Это довольно большой гараж, и машину, наверное, касались почти все механики. Сами знаете, как это случается, – автомобили переставляют с места на место. На дверцах и на руле чего только нет.
   – Придется доставить этого Феррана сюда для опознания тела. Миссис Хоппер приедет в половине третьего. Пошлите кого-нибудь сопровождать их.
   Лэмб говорил еще несколько минут. Повесив трубку, он обратился к Фрэнку Эбботу:
   – Полагаю, вы слышали, что́ он рассказал. Я распорядился доставить этого парня к нам. Теперь о машине. Это объясняет, как Луиза Роджерс добралась сюда. Однако… До Бэзингстока километров тридцать. Приехавшему туда и оставившему автомобиль надо было как-то возвращаться. Вопрос – как? Если поездом до Лентона, то возьмем расписание и увидим, каким образом он это мог сделать. В котором часу эта Стоукс с криками прибежала к вам на чаепитие?
   – В самом начале седьмого. Часы в церкви только-только пробили шесть. Но это было в субботу. Луизу Роджерс могли убить гораздо раньше. Нам не удалось установить никого, кто бы видел ее после ухода от миссис Хоппер в пятницу утром. Мы не знаем, что происходило между тем моментом и временем, когда Мэри Стоукс увидела ее труп. Посмотрим на все с другой стороны. Не похоже, чтобы Мэри видела само убийство. Мне представляется, что она пришла к Дому лесника на встречу с тем, с кем обычно встречалась. Вместо этого Мэри сталкивается с преступником, который тащит труп в укромное место. Нет сомнений, что она видела именно то, о чем рассказала, – слишком уж все сходится. Отпечатки ее ног доказывают, что она опрометью бежала от Дома лесника, поэтому вполне резонно предположить, что Мэри видела труп в самом доме или рядом с ним. Но это не значит, что убийство произошло незадолго до этого. Я не верю, что Луиза была еще жива, когда ее машину перегоняли в Бэзингсток, чтобы бросить там. Более вероятно, что она была уже мертва, а тело припрятали до субботнего вечера, когда все было готово, чтобы поместить ее труп в подвал. В процессе переноски тела убийца обнаружил пропажу одной весьма приметной серьги, и это, веротно, сильно его напугало. Много бы я дал, чтобы выяснить, где и как слетела эта сережка и нашел ли ее потом преступник.
   Главный инспектор повернул к Фрэнку бесстрастное лицо и произнес:
   – Да, говорить вас в колледже научили. Или, может, у вас так само получается. До чего вы додумались сами и что вы вычислили вместе с мисс Сильвер?
   Фрэнк опустил голову. Лэмб усмехнулся:
   – Спуститесь с заоблачных высот на землю и посмотрите расписание поездов, как я вам сказал! И помните – ему пришлось одолеть на «Остине» тридцать километров, причем почти наверняка в темноте. Он должен был добраться до окраины Бэзингстока, бросить машину и успеть на поезд. На какой именно?
   Фрэнк быстро перелистывал страницы:
   – Вот. Давайте прикинем. Женщину вряд ли убили днем. Если обозначить время убийства как пять часов вечера в пятницу, то преступнику требовалось быстро спрятать тело и отогнать машину. Если поднажать, то можно добраться до вокзала в Бэзингстоке к четверти седьмого. В этом случае он мог успеть на поезд в шесть двадцать и с одной пересадкой добраться до Лентона к половине восьмого. Из Лентона позвонить в гараж. Как вы думаете, почему он рискнул туда позвонить?
   – Не хотел, чтобы они заявили об автомобиле в полицию. Ему нужно было выиграть время и замазать свои пальчики под толстым слоем чужих. Даже если он стер свои пальчики или работал в перчатках, то боялся, как бы по пальчикам не опознали женщину.
   – Да, вероятно, так и было. Но это все-таки рискованно.
   – Риска никакого. В гараже никого не волнует, откуда звонили. Ему хотелось, чтобы машиной не интересовались как можно дольше. Нужно выиграть время, чтобы его забыли попутчики или те, кто видел его покупающим билет. В Бэзингстоке пришлось бы изрядно повозиться, чтобы разыскать кого-то, кто видел мужчину, в спешке бравшего билет на поезд, отходящий в шесть двадцать. А здешние сотрудники могли бы заняться Лентоном.
   Фрэнк вздернул брови.
   – Куда там!
   Лэмб кивнул:
   – Тогда поиски сужаются до Дипинга, друг мой, и второе убийство должно нам помочь. Нам необходимо найти того, с кем встречалась Мэри Стоукс. Он может быть убийцей, а может и не быть, но я рассчитываю, что из него мы кое-что выжмем. Пальчики его у нас есть. А теперь скажите мне, вела ли девушка себя именно так, как нам известно, и об этом действительно никто ничего не знал?
   – Похоже, никто и ничего.
   – Хм! Деревенская жизнь наверняка сильно изменилась со времен моей юности!
   – Можно посмотреть на это с иной точки зрения. Наверняка существовали чрезвычайно веские причины хранить все в тайне. Кто-то вел себя очень осторожно.
   Лэмб кивнул.
   – И кто же этот «кто-то»?
   – Только не Джозеф Тернберри.
   – Мы знаем, что встречалась Мэри не с Джозефом Тернберри, и свидетельством тому отпечатки пальцев. И не он переносил тело миссис Роджерс в субботу около шести часов вечера, потому что находился у себя в комнате – это подтверждает миссис Госсетт. Я полагаю, Джозеф тут совершенно ни при чем. Он не мог перегонять машину в Бэзингсток в пятницу вечером, поскольку находился на дежурстве. Сверьте еще раз график со Смитом, но, по-моему, вряд ли он мог это сделать, не говоря уже о том, что он не умеет водить машину.
   – Умеет – он год или два проработал в гараже, прежде чем его призвали в армию.
   – Ну, если Джозеф исключается, тогда кто же? Мэри Стоукс считала, что деревенские – это не по ней, верно? Недалеко от Рощи Мертвеца живет мистер Марк Харлоу. Как насчет него? И еще один есть, который ставит сельскохозяйственные эксперименты… как его… Хатауэй?
   Лицо Фрэнка сделалось бесстрастным.
   – Он женат на моей двоюродной сестре, Сисели Эббот.
   – Счастливая пара? Крепкая семья?
   – Нет, они живут порознь.
   – Ну, тогда снимем у него пальчики и у Харлоу тоже. Один из них вполне мог встречаться с девушкой. Это можно поручить Смиту. Попутно он выяснит, чем они занимались, когда в пятницу кто-то убивал Луизу Роджерс, а ее машину перегонял в Бэзингсток. И где они находились в субботу, когда кто-то перепрятывал ее тело.

Глава 18

   Миссис Хоппер, обливаясь слезами, опознала свою квартирантку и, взбодрившись крепким горячим чаем, отправилась обратно в Хэмпстед. В лентонском отделении полиции Мишель Ферран с позеленевшим от переживаний лицом давал показания. В кабинете суперинтенданта жарко горел камин, но Ферран постоянно вздрагивал – худой и тщедушный молодой человек с ранними морщинами на лице. Он также опознал тело, при этом разразившись такими же горькими рыданиями, как и миссис Хоппер. Теперь он немного успокоился и сидел у камина, пытаясь унять дрожь в руках. На беглом английском, но с сильным иностранным акцентом и странным построением фраз Ферран торопливо давал показания, которые записывал сержант Эббот.
   – Вы хорошо знали миссис Роджерс? – начал допрос Лэмб.
   Ферран всплеснул дрожащими руками:
   – Хорошо ли я ее знал? Бог мой, наши родители дружили, мы с Луизой были как брат и сестра. Я немного моложе ее. Я обожал Луизу и всюду бегал за ней, словно собачонка… – Он вздрогнул. – Когда мы были детьми…
   Лэмб вытаращил на него глаза. Эти иностранцы такие нервные! Потом сухо и строго продолжил:
   – Я не спрашиваю вас о том, что было в детстве, мистер Ферран.
   – Но вы же хотите, чтобы я рассказал вам все, что знаю. А как мне это сделать, если не объяснить, откуда я это знаю. Я подкрепляю свои слова фактами. Я не тот, кого у вас называют дружком или кавалером, я друг семьи. Должен заметить, что Луиза – дочь весьма респектабельных и очень богатых родителей. У ее отца по имени Этьен Боннар ювелирный магазин на Рю де ла Пэ.
   – Где это?
   – В Париже, – позволил себе пояснить сержант Эббот, за что удостоился ледяного взгляда Лэмба.
   Ферран оживленно закивал.
   – Когда я говорю про ювелирный магазин, то это, конечно же, было до войны. Мсье Боннар умер. Он не пережил крушения Франции – с ним случился удар в тот самый день, когда правительство бежало из Парижа. Его жена, англичанка, провожала мужа в последний путь и была охвачена глубокой скорбью. Немцы с каждым днем приближались. В конце концов, она немного успокоилась и подумала о дочери и о ее будущем. Она решила спасаться, взяв с собой столько драгоценностей, сколько можно незаметно унести.
   – Слушайте, мистер Ферран, откуда вы все это знаете? Вы что, там были?
   – Нет. Я с матерью находился на юге. Это мне Луиза рассказала, когда мы с ней встретились в Лондоне. Вероятно, мсье, вам известно, что это такое – бегство из Парижа, когда все несутся вперед, поезда не ходят и нигде нет бензина. Луиза вела машину, пока не закончилось горючее. Дороги были забиты остановившимся транспортом. Еды не хватало. Порой налетали боши и бомбили беженцев – так, удовольствия ради. Детей рожали прямо на обочинах, и там же умирали старики. Мадам Боннар оказалась одной из тех, кто вот-вот умрет. Луиза была в отчаянии. У нее в руках саквояж, полный драгоценностей: ожерелий, браслетов, брошей и колец. Но на них не купишь ни бутылки вина, ни корки хлеба, чтобы спасти жизнь матери. Луиза сидела на обочине и ждала. В сумерках начался еще один налет, а она сидела и ждала смерти. Когда стемнело, Луиза оставалась там же. А беженцы все шли и шли, толкая друг друга, ругаясь, визжа, плача и крича. И тут, представьте, Луиза услышала, как какой-то мужчина выругался по-английски. Она встала и бросилась к нему. По-моему, Луиза немного повредилась умом, потому что повидала немало ужасов. В темноте она схватила мужчину за руку и произнесла: «Вы англичанин. Моя мать тоже англичанка. Вы мне поможете?» Он ответил: «А что я смогу сделать? Я и себе-то помочь не в силах». Потом, мне кажется, Луиза окончательно потеряла рассудок. Она сказала: «Этот саквояж набит драгоценностями. Я отдам вам половину». Он в ответ: «Покажите!» Достал из кармана фонарик и включил его. Луиза открыла саквояж. Он запустил туда руку и стал перебирать драгоценности, ярко сверкавшие на свету. Потом снова темнота, а саквояж исчез. Луиза почувствовала, как у нее из рук вырвали саквояж, и он пропал вместе с мужчиной. Пропало все, что у нее было, и случайный попутчик тоже! – Ферран печально развел руками. – Вообразите ее отчаяние! Она вернулась к матери. Утром мадам Боннар скончалась. Потрясение, палящее солнце, усталость… Луиза вновь побрела вместе с беженцами. В конце концов она пришла к месту, которое знала. Там жила семья, приютившая ее. Луиза лишилась всего, кроме нитки жемчуга и ожерелья, которые были на ней. Это вещи дорогие, и она смогла их продать – не сразу, а позднее. Когда закончилась война, Луиза вышла замуж за английского офицера по фамилии Роджерс. Однако семейная жизнь у них не сложилась, и они разошлись. Он отправился в Англию, а Луиза осталась во Франции. Вскоре ей стало известно, что он умер. Она приехала в Англию, чтобы уладить формальности и вступить в наследство. Деньги у нее появились, но немного – все, что Роджерс ей оставил. Вот тут мы с ней снова встретились.
   Фрэнк Эббот быстро записывал его показания. Лэмб спросил:
   – Вы в то время находились в Англии? Чем вы занимались?
   Пока молодой человек рассказывал, он успокоился. Ферран согрелся у камина, руки у него больше не дрожали.
   – Да-да, я жил здесь, мсье. Мой отец – он отельер, владелец гостиницы. Когда мы с Луизой были совсем детьми, он служил управляющим гостиницей в Париже. Потом обзавелся собственным отелем в Амьене. У него был друг, управляющий отелем «Люкс» в Лондоне. Отец отправил меня сюда овладеть английским, набраться опыта. Ну, вы понимаете, в гостиничном бизнесе это обычная практика. Вот тут я и встретил Луизу, которую не видел десять лет.
   Лэмб изумленно уставился на него:
   – Вы хотите сказать, что сразу узнали ее?
   – Нет-нет, мсье, я так не говорил. Однажды вечером я увидел ее: на ней было черное платье, очень элегантное. Я заметил белокурые волосы и карие глаза. По-моему, такое сочетание нечасто увидишь. Потом я подумал, что эта женщина кого-то мне напоминает, и прежде чем сообразил, кого именно, увидел те самые серьги и понял, что это Луиза.
   – Те самые серьги?
   Мишель Ферран возбужденно взмахнул руками.
   – Да-да, мсье – те самые! Мсье Боннар, отец Луизы, заказал их ювелиру по собственным эскизам и подарил дочери, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Из-за них в семье случилась небольшая размолвка. Мсье Боннар хотел сделать дочери сюрприз, однако мадам Боннар заявила, что та слишком молода – в таком возрасте рано носить бриллианты. А Луиза была просто очарована этими серьгами. Она плакала, рыдала, умоляла – и в конце концов добилась своего. Они, понимаете ли, совершенно уникальны. Когда я их заметил, то сразу понял, что передо мной Луиза. Я приблизился к ней и заговорил, спросив: «Не вы ли забыли Мишеля Феррана?» Она мгновенно узнала меня. Не будь мы на людях, мы обязательно бы обнялись. Луиза сказала, что ужинает одна, однако там мы никак не сможем поговорить. Мы назначили встречу, и она все мне рассказала. После этого мы стали видеться чаще. Однажды я увидел ее очень бледной и взволнованной. Луиза на несколько дней уезжала по делам в Ледлингтон, где у родителей капитана Роджерса был дом, в котором они умерли. Сам дом сдали внаем, а мебель увезли на склад. Луиза отправилась туда посмотреть, что можно продать. Она остановилась в гостинице «Бык», которой то ли триста, то ли четыреста лет. Во двор ведут арочные ворота, а гостиница выстроена полукругом, упираясь в края ворот. Окна номера Луизы выходили во двор. Вечером она переоделась в ночную рубашку, готовясь лечь спать. Было еще не поздно, начало десятого, но она очень устала. Луиза выключила свет, подошла к окну и открыла его. Вечер был восхитительный, небо усыпано звездами, и она смотрела на них. Неожиданно Луиза замерла. Прямо у нее под окном споткнулся какой-то мужчина, он что-то уронил и выругался. Мсье, Луиза клятвенно уверяла меня, что именно эти слова слышала на дороге под Парижем. Она их никогда не забудет. И мужчина под окном все ей напомнил. Тот же голос, и слова те же самые. Луиза клялась мне, что под окном стоял тот самый человек – ошибиться она не могла.
   – Мистер Ферран, это же сказки какие-то, – усмехнулся Лэмб.
   Тот нервно всплеснул руками:
   – Это не я сочинил, я просто повторяю вам то, что рассказала мне Луиза. Она уверяла, будто и голос, и слова были те же, но это еще не все. Луиза добавила, что мужчина вытащил фонарик, включил его и стал искать то, что обронил. Это была зажигалка. Она лежала на камнях у него под ногами, он наклонился, чтобы поднять ее, и фонарик высветил его руку. В общем, не только слова и голос, но и рука оказалась той же, что и на дороге под Парижем. Мсье, наверное, помнит, что тогда мужчина включил фонарик, чтобы взглянуть на драгоценности, и в его свете запустил руку в саквояж. На руке была какая-то отметина. Не знаю, что за отметина, Луиза мне не сообщила. Но она видела ее в ту ночь, когда лишилась драгоценностей, а затем через много лет – около гостиницы «Бык». Через мгновение мужчина исчез. Луиза не могла броситься вниз по лестнице босиком и в ночной рубашке. Она второпях оделась и выбежала во двор. Темнота, вокруг тихо. Луиза попросила портье узнать, кто это был. Дала ему щедрые чайные… нет, чаевые. Тот вернулся и сказал, что недавно отъехала машина: два джентльмена зашли пропустить по рюмке, пока водитель менял колесо. Луиза спросила, как их звали, но портье ответил, что они проездом – приехали, выпили, уехали, – так что никто не спрашивал, откуда они и куда. Луиза была в отчаянии. Она спросила, не запомнил ли кто номер машины. Из-за больших чаевых портье начал выяснять, но, похоже, номера никто не заметил. Луиза развернулась и ушла. Поднялась к себе в номер и разрыдалась. Неожиданно раздался стук в дверь. Это был портье. Он сообщил, что один из джентльменов обронил в гараже конверт, который только что принесли к стойке. Конверт пустой, но… Луиза взяла его, прибавив чаевых. На конверте были имя и адрес…
   Главный инспектор воскликнул:
   – Ну наконец-то – хоть что-нибудь! Продолжайте, прошу вас!
   Мишель Ферран всплеснул руками:
   – Увы, мсье, я их не знаю. Луиза рассказала мне все остальное, однако ни имени, ни адреса не назвала.
   Лэмб уставился на него, сгорая от досады.
   – Не назвала?!
   – Нет, мсье! – Ферран подался вперед. – Она с детства такая: что-то говорит, а о чем-то помалкивает. Самое главное всегда держит при себе. Луиза не любит, когда кто-то внушает ей: «Сделай то-то и так-то». Она что-то рассказывает мне, потому что ей одиноко, бедная Луиза ко мне привязана, однако советов от меня слышать не желает и терпеть не может, когда я говорю: «Нет, это неблагоразумно, так поступать нельзя».
   Лэмб усмехнулся. Все-таки эти французы очень эмоциональны! Но счел, что молодой человек говорит правду. Затем он спросил:
   – А что с машиной? Когда Луиза у вас ее одолжила, через сколько времени после поездки в Ледлингтон?
   Ферран задумался.
   – Первое января, так, Новый год. Тогда она мне сказала, что собирается в Ледлингтон. Там она пробыла три-четыре дня. Затем вернулась в Хэмпстед. Я виделся с ней шестого января, мы вместе поужинали, и Луиза сообщила мне то, что я передал вам. Она попросила одолжить ей автомобиль, объяснив, что уезжает. Я сказал: «Ты собираешься разыскать этого человека. Умоляю тебя, не делай этого. Предоставь это полиции». Луиза рассмеялась: «Все мужчины одинаковы – что бы женщина ни захотела, они всегда говорят «не делай этого». Я заявил ей на полном серьезе: «Луиза, умоляю тебя, подожди хотя бы до следующей недели. Я немного управлюсь с делами и смогу поехать с тобой». Она посмотрела на меня и заявила: «Вот со своими делами и управляйся, друг мой!» Потом снова рассмеялась и объяснила, что дело совсем не в розысках, мол, я поспешил с выводами. Машина ей нужна, чтобы навестить тетушку ее покойного мужа, капитана Роджерса, его единственную живую родственницу. И даже назвала ее фамилию: мисс Роджерс. По словам Луизы, проживает эта тетушка в девяти километрах от железной дороги. Затем Луиза сказала: «Если я поеду поездом, то на это уйдет целый день – там одни сплошные пересадки». Не знаю, поверил я ей до конца или нет, но машину одолжил. Такое не в первый раз. Если она чего-то захочет, то обязательно добьется своего – вот такая она, Луиза. – Ферран закрыл лицо руками и вздохнул: – Вот и все, мсье.

Глава 19

   В тот же день произошло еще несколько событий. Погода испортилась, и разразился страшный ливень, начавшийся в тот момент, когда миссис Кэддл надела пальто и шляпку и закрыла за собой дверь дома пастора. Она приготовила для мисс Грэй стол к чаю и оставила ей ужин в кухонном шкафу. Первые тяжелые капли упали, когда миссис Кэддл открывала садовую калитку, а затем, не успела она пройти и двадцати метров, небеса будто разверзлись, и хлынул дождь. Несколько минут миссис Кэддл неуклюже шагала вперед. Затем физическое беспокойство сумело преодолеть оцепенелую тоску и молчаливое равнодушие, которые в последние десять дней словно отрезали ее от остального мира. У нее не было ни зонта, ни дождевика. Дождь заливал ей глаза, проникал за шиворот, пронизывающими ледяными струйками стекая вниз по шее. Миссис Кэддл развернулась и побежала обратно к дому, шлепая ногами по лужам.
   Приблизительно в это же время главный инспектор Лэмб, инспектор Смит и сержант Эббот изучали отпечатки пальцев, взятые у Гранта Хатауэя и Марка Харлоу. Фрэнк Эббот испытал облегчение. С кем бы Мэри Стоукс ни встречалась в Доме лесника, но только не с Грантом Хатауэем и не с Марком Харлоу.
   – От этого дело у нас не продвинется. А как насчет их перемещений?
   Румяное лицо Смита, и раньше не отличавшееся подвижностью, теперь и вовсе застыло. Поездка в Дипсайд не доставила ему особого удовольствия, и необходимость о ней отчитываться радости у него не вызывала. Он жалел, что это задание не поручили кому-нибудь еще. Вот если бы надо было зайти в дом и арестовать Гранта Хатауэя – с этим бы Смит справился. Но звонить в парадную дверь и просить у джентльмена разрешения снять отпечатки пальцев – это неудобно. Неловкость сквозила в его голосе, когда он докладывал о результатах главному инспектору.
   – Итак, сэр, я начал с Дипсайда, но мистера Хатауэя дома не застал. Похоже, что на выходные он куда-то уезжал.
   Лэмб выпрямился и внимательно поглядел на Смита:
   – На выходные?
   – Да, сэр.
   – Когда он уехал?
   – Ну, не раньше утра воскресенья. Позавтракал в восемь часов, а в восемь тридцать укатил куда-то на машине. Примерно в то же время, когда нашли тело Мэри Стоукс.
   – И что из этого следует?
   – Ничего, сэр. По крайней мере, это означает, что Хатауэй не мог ничего знать о ее убийстве, если только…
   – Если только сам ее не убил – вы к этому клоните?
   Если бы Смит обладал выразительным лицом, то в этот момент на нем читалось бы потрясение. Он негромко произнес:
   – Я не намеревался строить какие-либо предположения. Я лишь заметил, что тело Мэри Стоукс нашли только в десятом часу, а труп Луизы Роджерс обнаружили в Доме лесника в воскресенье днем. В этом случае, если мистер Хатауэй отсутствовал с половины девятого утра воскресенья до половины двенадцатого нынешнего утра, неудивительно, что он не знал о том, что здесь происходило.
   Фрэнк Эббот заметил, как шеф начинает багроветь. Смит ходил вокруг да около, а Лэмб терпеть не мог подобного поведения.
   – Это он сказал, что не знал?
   Смит бросил на него мрачный взгляд, полный немого укора:
   – Ну, дело было так. Я прибыл туда примерно в одиннадцать двадцать пять, дверь мне открыла экономка. Сообщила, что мистер Хатауэй уехал в воскресенье утром и еще не вернулся. В это время он сам подъехал к дому, и я спросил, можно ли с ним переговорить. Мистер Хатауэй проводил меня в кабинет. Вел он себя довольно резко, явно давая понять, что очень занят. «Итак, что вам угодно?» – грубовато спросил он. И вот тут-то мне показалось, что он не знает, что случилось в его отсутствие. Я решил молчать, пока он сам не заговорит, и объяснил, что мы расследуем незаконное проникновение в Дом лесника и снимаем отпечатки у всех живущих на Мэйн-стрит, а также опрашиваем их о передвижениях с целью установить, где они находились и что делали вечером в пятницу и субботу, восьмого и девятого января. Мистер Хатауэй рассмеялся и поинтересовался: «Это насчет небылиц, что насочиняла Мэри Стоукс?» Я ответил: «Да». Он заметил, что нам надо бы заняться чем-нибудь посерьезнее.
   Лэмбу было не до смеха.
   – Так прямо и сказал?
   – Да, сэр. Потом я спросил, не возражает ли он против снятия отпечатков пальцев. Мистер Хатауэй ответил, что нет. Но когда дело дошло до его передвижений, тут все оказалось не так гладко. – Смит вытащил блокнот и прочитал вслух: – Пятница, восьмое января. Мистер Хатауэй утверждает, что вышел из дома около пяти часов вечера. По его словам, гулял и на часы не смотрел. – Он поднял голову и виновато взглянул на Лэмба. – Не знаю, стоило ли мне на него надавить. Я лишь спросил, не встретил ли кого-нибудь на Мэйн-стрит.
   – Тактично и вежливо?
   – Да. Позволю себе заметить, допрашивать мистера Хатауэя не так-то легко.
   – Он вас обескуражил?
   Смит чуть побледнел.
   – Я бы не сказал. По-моему, он весьма неохотно отвечал на вопросы.
   Сержант Эббот, сидевший, подперев подбородок ладонью, и изучавший отпечатки пальцев, вдруг прикрыл рукой рот. Эвфемизм инспектора насмешил его, а сержанту непозволительно смеяться над эвфемизмами начальства во время его официального доклада. По крайней мере, не так явно.
   Лэмба эти слова не развеселили.
   – А что прислуга?
   – Ровным счетом ничего. Экономкой в доме тридцать лет служит пожилая дама, миссис Бартон. Постоянного выходного у нее нет, но в пятницу, восьмого числа, она отправилась в деревню поужинать и скоротать вечерок с почтмейстершей. А горничная Агнес Рипли, которая обычно берет выходной в субботу, поменяла планы и отправилась в Лентон. Вернулась она на автобусе, прибывающем без десяти девять. Она зашла на почту, несколько минут там переговорила с хозяйкой, а потом направилась домой вместе с миссис Бартон. На часы они не смотрели, но вернулись не позднее половины десятого. Мистеру Хатауэю оставили холодный ужин, он его съел, но самого хозяина женщины не видели. Они легли спать примерно в половине одиннадцатого и слышали, как он вернулся примерно через полчаса.
   Лэмб недовольно вздохнул:
   – Возможно, Луизу Роджерс убили примерно около пяти вечера: вскрытие определило время смерти – через три-четыре часа после последнего приема пищи. Мы не знаем, где она ела. Могла привезти что-нибудь из Лондона и съесть это в машине, или же мы сумеем отыскать кого-то, кто видел ее в ресторане. Нет сомнений в том, что Луиза приехала сюда разыскать человека, похитившего у нее драгоценности. Ей казалось, что она его вычислит по адресу на конверте, который ей передал портье из гостиницы «Бык». Если бы она послушалась разумного совета Мишеля Феррана и предоставила бы это дело полиции, то осталась бы жива. Я ничего не имею против женщин, но нельзя отрицать, что они попадают в беду, считая, будто справятся лучше профессионалов. Это дело – очередное тому доказательство. Так, у нас есть женщина, державшая в руке конверт с фамилией и адресом. Предположим, что это фамилия и адрес мистера Гранта Хатауэя. Ей необходимо найти нужный дом. На деревенских домах нет табличек с фамилиями хозяев. Луизе приходится расспрашивать местных – одним чутьем тут не обойдешься. Нам необходимо найти человека, рассказавшего ей, как добраться до Дипсайда, – если в данном случае имеется в виду Дипсайд. Теперь обратимся за помощью к викторинам Би-би-си. Исходя из предположения, что разыскиваемым нам и субъектом является мистер Хатауэй, посмотрим, что у нас с временными интервалами. Он вышел из дома около пяти часов вечера и не может точно сказать, когда вернулся. Нам доподлинно известно одно: как говорят экономка и горничная, они слышали, что он лег спать в одиннадцать вечера. Пока нет опровергающих это свидетельств, считаем, что у него в распоряжении было шесть часов… А что там мистер Харлоу?
   Инспектор Смит снова обратился к своему блокноту. Почти сразу же прозвучало слово, рассмешившее Фрэнка Эббота.
   – Мистер Харлоу очень охотно отвечал на вопросы, вел себя любезно и горел желанием помочь следствию. По его словам, в пятницу он занимался сочинительством – он, знаете ли, песни пишет. Сказал, что одна из песен у него никак не складывалась, так что он решил подышать свежим воздухом и немного развеяться. На часы не смотрел. Еще не стемнело, но сумерки сгущались, было это между пятью и половиной шестого. По его словам, он вышел через заднюю калитку на Мэйн-стрит, потом добрался до дороги и дальше мимо Дипсайда. Сказал, что, насколько ему известно, по пути никого не встретил.
   – Что значит – «насколько ему известно»? – воскликнул Лэмб.
   – Я спросил его то же самое, он ответил, что в голове у него вертелась песня, которая все никак не складывалась, так что он мог кого-то встретить или пройти мимо, не заметив.
   Фрэнк Эббот пробормотал:
   – У нашего старого друга артистический темперамент.
   Смит кивнул.
   – Похоже на то. Так вот, мистер Харлоу сказал, что шагал, пока не увидел огни Лентона. Потом решил двинуться дальше. Заглянул в кинотеатр, посмотрел фильм, перекусил в кафе и пешком вернулся домой примерно в десять часов вечера.
   – А его прислуга? Она у него есть?
   – Мать и дочь средних лет, очень уважаемые, по фамилии Грин. Сообщили, что мистер Харлоу звонил из Лентона, сказал, что поест что-нибудь в городе. Они слышали, как он вошел в дом около десяти часов. Миссис Грин добавила, что для него это в порядке вещей – выйти из дома, когда у него музыка не сочиняется. Прислуга к этому привыкла.
   Лэмб подался вперед.
   – В котором часу он звонил?
   – Ну, примерно в половине девятого или чуть позднее. Миссис Грин сказала, что она взглянула на часы, те показывали половину девятого, и вскоре он позвонил.
   – Что касается времени, то ваш словоохотливый мистер Харлоу мог провернуть это дело с тем же успехом, что и мистер Хатауэй. Полагаю, оба они служили в армии. В сороковом году кто-нибудь из них находился во Франции?
   – Думаю, да.
   Лэмб повернулся к сержанту Эбботу:
   – Вам что-нибудь об этом известно?
   – Хатауэй вместе с остальными отступал к Дюнкерку. Был приписан к Блэнкширскому полку горных егерей, попал в плен, бежал, прорвался на запад. Насчет Харлоу точно не знаю, но полагаю, что во время отступления он тоже находился во Франции. На днях об этом кто-то обмолвился.
   – Кто-нибудь из них в спецназе служил?
   – Хатауэй. Удостоен ордена «За боевые заслуги».
   – У кого-нибудь из них есть отметина или шрам на правой руке?
   Фрэнк начал: «Не знаю», но тут же умолк, потому что словно наяву увидел руку Гранта Хатауэя, но не правую, а левую. Между указательным и средним пальцами там был тонкий белый шрам. А Лэмб все перепутал. Не на правой руке, а на левой. Похититель наверняка держал бы фонарь в правой руке, а левой шарил в саквояже. Или наоборот? Пожав плечами, он заключил, что могло быть и так, и так, о чем и доложил.
   Лэмб лишь что-то проворчал. Смит тихо произнес:
   – У мистера Хатауэя застарелый шрам на левой руке. У мистера Харлоу на тыльной стороне правой ладони лейкопластырь. Он сказал, что где-то поцарапался о колючую проволоку.
   Лэмб поерзал на стуле, потом снова повернулся к Смиту всем своим могучим телом.
   – В общем, любой из них мог убить Луизу Роджерс, перегнать ее машину в Бэзингсток и успеть на обратный поезд в Лентон. Никаких доказательств, что кто-либо из них совершил преступление, и никаких доказательств, что не совершал. У каждого была возможность, и у каждого вполне мог быть мотив. Вот все, что мы имеем. Оставим пока пятницу. Обратимся к субботе, девятому января, когда Мэри Стоукс с визгом прибежала в дом пастора и заявила, что видела труп. Думаю, теперь можно с уверенностью утверждать, что она действительно видела то, о чем говорила, и видела она тело либо в самом Доме лесника, либо совсем рядом с ним. Мэри там с кем-то встречалась и, похоже, случайно наткнулась на убийцу, тащившего тело в подвал, где он намеревался его припрятать. Ну, полагаю, вы оба поражены, что убийца вряд ли тот, с кем она встречалась. Девушкам не назначают свидания, чтобы притащить туда мертвое тело. Это во-первых. А во-вторых, кто бы ни был убийцей, он знал о существовании подвала. Вы его искали больше недели и так бы и не нашли, если бы о подвале не упоминалось в книге, попавшейся мисс Сильвер. Но этому субъекту не надо было искать укромное место и чесать в затылке, он точно знал, что подвал в том доме есть. Нам пришлось сбивать филенки, чтобы обнаружить дверь, а ему только и понадобилось их приподнять – он знал, что делал. Это означает одно: убийца – местный или тот, кто может у местных что-то выудить. Это в равной степени относится и к мистеру Хатауэю, и к мистеру Харлоу. У кого-то из них должен храниться экземпляр книги старого священника… – Лэмб резко повернулся к Фрэнку. – Вы что-нибудь об этом знаете?
   – У старого мистера Хатауэя он был. Книга, наверное, хорошо разошлась по округе.
   – Как я и говорил, – кивнул Лэмб. Он снова обратился к Смиту: – Что там у нас с субботой, девятым января? Где находились эти два джентльмена и чем занимались между половиной шестого и, скажем, половиной седьмого или семью часами вечера?
   Смит замялся.
   – Ну, этот вопрос я задавал как бы между прочим и на ответах не настаивал. Мистер Хатауэй сказал, что в десять минут пятого отправился на велосипеде в Дипинг. Я спросил, не видел ли он кого-нибудь на Мэйн-стрит – спросил так, походя, сами понимаете. Он ответил, что перебросился парой слов с миссис Хатауэй, которая выгуливала собак.
   Лэмб вскинул брови:
   – Со своей женой?
   – Да, сэр.
   – Забавно… Они ведь разошлись? Ну, перебросился парой слов с женой и поехал дальше в Дипинг…
   – Нет, сэр, сказал, что передумал и вернулся домой.
   – Странно. Еще он куда-нибудь отлучался?
   – Говорит, что нет, сэр. Выпил чаю, потом писал письма и разбирал счета у себя в кабинете. Но, конечно, никто точно не знает, отлучался он из дома или нет. Прислуга его не беспокоила.
   – А что мистер Харлоу?
   – Сообщил, что дома выпил чаю, немного поиграл на пианино, потом ненадолго вышел прогуляться. На часы не смотрел, так что не знает точного времени. По его словам, он отправляется на прогулку почти каждый вечер, когда бывает дома. Добавил, что вышел с главного входа, к Мэйн-стрит не приближался. По дороге никого не встретил.
   Лэмб поднял руку и уронил ее на колено.
   – Это означает, что мы вернулись в исходную точку. Любой из них мог прокрасться к Дому лесника, как только стемнело. Никаких доводов за и никаких против.
   Воцарилось молчание. Фрэнк Эббот посмотрел на инспектора Смита и спросил:
   – А как насчет других отпечатков?
   Лэмб быстро повернул голову.
   – Каких еще отпечатков?
   – Тех, которые я попросил Смита снять, если получится.
   – Вы попросили! Вы-то что суетесь?!
   – Просто хочу помочь, сэр. Вообще-то…
   – Так, давайте, выкладывайте! Что вы там еще придумали?
   Фрэнк с трудом сдержал улыбку, поняв, что достанет красную тряпку, которая приведет быка в ярость. И продолжил:
   – Возникла мысль, что эти отпечатки могут оказаться полезными.
   Инспектор Смит вышел из кабинета, так что у Лэмба не было причин сдерживаться. Он почти посинел от злости и угрожающим тоном произнес:
   – Слушайте, это что еще за штучки? Чьи это пальчики и у кого возникла мысль? У вас или у мисс Сильвер?
   – Не у меня, сэр.
   Лэмб ударил кулаком по столу:
   – Когда мне понадобятся советы дилетантов, я их сам спрошу!
   – Ну не советы, шеф… Пальчики.
   Кулак снова обрушился на столешницу.
   – Чьи пальчики? И как она их раздобыла?
   – Пальчики Альберта Кэддла, он работает водителем у Харлоу. Думаю, мисс Сильвер уронила конверт, а он его поднял.
   По-прежнему не снижая тона, Лэмб спросил:
   – Водитель мистера Харлоу? С чего бы вдруг? Почему она решила, что он тут замешан?
   Рассудив, что самое худшее позади, Фрэнк решил успокоить начальство, изложив факты:
   – Понимаете, сэр, он женат на женщине значительно старше себя и, по-моему, посматривает на сторону. Миссис Кэддл ходит по деревне с таким видом, будто вокруг нее рушится мир. Мне самому следовало до этого додуматься, но вот тут мисс Сильвер вне конкуренции – она собрала сплетни за чайным столом. Вообще-то это я предложил тетушке пригласить на чаепитие парочку самых словоохотливых кумушек. Они и сообщили о Кэддлах много чего интересного.
   В кабинет быстро вошел инспектор Смит.
   – Эшби только что обработал пальчики, – объявил он. – Вот взгляните, сэр!
   Фрэнк поднялся и обошел стол. Все трое склонились над четкими и контрастными отпечатками пальцев. Лэмб сличил их с пальчиками из Дома лесника. Все увидели то, что нельзя было не увидеть. Через пару секунд Лэмб произнес:
   – В общем, ясно одно: нам больше не надо искать человека, встречавшегося с Мэри Стоукс.

Глава 20

   Ливень, заставивший миссис Кэддл бегом вернуться в дом пастора, через десять минут перешел в моросящий дождик. Миссис Кэддл, повесившая пальто в кладовке, чтобы не накапать на полу в кухне, снова надела его и, одолжив у мисс Эльвины «дежурный» зонтик, вышла на улицу, где уже сгущались сумерки, и снова зашагала домой.
   Примерно через четверть часа Сисели Хатауэй, взяв трубку зазвонившего телефона, услышала там взволнованный голос, поинтересовавшийся, дома ли мистер Фрэнк.
   – Боюсь, что нет. Это вы, мисс Винни?
   – Да-да. Господи, что же мне делать?
   – Что-нибудь случилось?
   Сисели услышала, как мисс Эльвина судорожно вздохнула.
   – Да, дорогая, да! Боюсь, что случилось… и что-то ужасное. Сама не знаю, что и думать… наверное, нужно с кем-то посоветоваться. Слишком большая ответственность, и я опасаюсь, что дело очень серьезное. Не хочется думать, что бы это значило, вот только никак не получается… Я надеялась, что мистер Фрэнк сможет подойти…
   – Мисс Винни, что случилось?
   – Дорогая, по телефону, наверное, не смогу вам объяснить – слишком много ушей вокруг. Я всегда говорила, что общая телефонная линия – затея не из лучших. И не надо делать вид, будто никто ею не воспользуется без ведома других, поскольку все мы знаем, что это не так. Не хотела бы называть имен, однако всем известно… – Мисс Эльвина всхлипнула.
   – Мисс Винни…
   На другом конце провода дрожащий голос продолжал:
   – Ой, дорогая моя, не знаю, что делать. Голова кругом идет.
   – Мисс Винни, послушайте меня! Я могла бы сесть в машину и привезти к вам мисс Сильвер. Если вас что-то тревожит, уверена, она сумеет вам помочь. Фрэнк о ней очень высокого мнения.
   Мисс Винни судорожно сглотнула.
   – Я должна кому-нибудь рассказать об этом.
   Мисс Винни пришлось ждать самое большее десять минут, но эти минуты были самыми жуткими в ее жизни. Она бы с почтительным благоговением исключила из нее время, проведенное у постели умирающего отца, но мирная кончина добродушного старика никоим образом не вызвала у нее того ужаса и душевных страданий, что охватили ее теперь. До телефонного разговора с Сисели она не отдавала себе отчета во всех последствиях своего открытия, однако за эти бесконечные минуты ожидания осознание случившегося стало чрезвычайно ясным и пугающим.
   Когда мисс Эльвина открыла дверь мисс Сильвер, лицо у нее было белое как полотно, и ее всю трясло. Сисели, как выяснилось, зашла в церковь.
   – Я ей не понадоблюсь, – объяснила она чуть раньше мисс Сильвер. – Хочу взять домой кое-какие ноты, а еще смогу полчаса порепетировать. Я оставлю открытой боковую дверь и включу над ней лампочку. Когда закончите, зайдите ко мне.
   Мисс Сильвер вошла в дом пастора со спокойным и уверенным видом. Было в ней нечто настолько обыденное, будничное и сдержанное, что впавшая в панику мисс Эльвина вновь начала обретать душевное равновесие. Ужасные вещи случаются с другими – но не с нами. Это и служит для большинства из нас элементарной жизненной установкой. Об убийцах мы читаем в газетах. Там же мы видим их фотографии. Их всегда ловят, а потом судят и казнят. Они не разгуливают по улицам деревни. Убийцей просто не может быть та, кто убирает за тобой постель, моет посуду после завтрака и готовит тебе ужин. Убийцей не может оказаться та, у кого есть уникальный рецепт клубничного варенья и кого ты учила в воскресной школе, когда та была девочкой. Жуткие мысли отступили на второй план, сменившись гнетущим сознанием того, что она выставила себя дурой. От смущения мисс Эльвина густо покраснела.
   – О, дорогая моя… Боюсь, что вы сочтете мое поведение глупым. Я в доме одна, и увиденное потрясло меня.
   Мисс Сильвер веско заметила:
   – Тем более вы поступили разумно, позвонив нам. А теперь расскажите, что же вас так потрясло.
   – Да-да, конечно. Вы так добры! Однако что же мы стоим…
   Они находились в небольшой квадратной прихожей, под которую выделили некогда отдельную комнату. Дверь справа вела в гостиную, а слева – в кухню. Обе двери – старые и прочные, с железными засовами. В другом конце прихожей крутая лестница вела на второй этаж, где располагались две спальни. Ступени ее были стерты несколькими поколениями обитателей дома, а перила гладко блестели от прикосновений их рук. Мисс Эльвина подняла засов на кухонной двери и включила никак не соответствовавшую интерьеру электрическую лампочку. В большой нише у дымохода примостилась казавшаяся маленькой современная плита. По потолку тянулась темная балка. Под лампочкой стоял викторианский кухонный стол, накрытый клеенчатой скатертью. На полу лежал узенький коврик. Уютно и тихо тикали старинные настенные часы. Пахло чем-то вкусным – беконом и, возможно, сыром. Нигде в доме не было такой домашней и спокойной атмосферы.
   Почти посередине кухни мисс Эльвина резко обернулась. Румянец исчез с ее лица, она опять побледнела. Поскольку она все-таки сильно перепугалась, сейчас ей предстоит все объяснять. Руки у нее тряслись, она ухватилась на спинку кухонного стула, чтобы унять дрожь.
   – Прошу, расскажите мне, что вас так встревожило, – начала мисс Сильвер.
   Мисс Эльвина возбужденно заговорила:
   – Я об Эллен Кэддл, миссис Кэддл, ну, вы знаете, она у меня служит домработницей. Она приходящая, работает каждый день с девяти часов до четырех, но если я приглашаю подруг на чай, она задерживается. Я всегда думала, как же мне повезло, поскольку миссис Кэддл превосходно готовит, такая обходительная, и знаю я ее чуть ли не с пеленок. Просто невозможно, чтобы она имела к этому какое-то отношение. – Последнюю фразу мисс Эльвина произнесла с отчаянием.
   Мисс Сильвер успокаивающе положила ей на плечо руку в черной шерстяной перчатке.
   – Отношение к чему?
   Мисс Винни впилась в нее испуганным взглядом и пролепетала:
   – К… крови…
   – Господи! – воскликнула мисс Сильвер. – К какой крови?
   Плечо под перчаткой вздрогнуло.
   – На полу в кладовке…
   – Боже мой! На полу в кладовке была кровь?
   Мисс Эльвина разрыдалась. В ее голосе смешалось все: слова, всхлипывания и слезы.
   – Да, да! – вскричала она. – На полу в кладовке. Миссис Кэддл приготовила мне чай и ушла, но тут начался ливень, а зонта у нее не было. Поэтому она вернулась, чтобы переждать дождь, и повесила пальто в кладовке, потому что оно сильно намокло. Просто жуткий был ливень, но он скоро закончился, миссис Кэддл одолжила у меня зонтик и ушла домой. Потом я заглянула в кладовку – господи, уже не помню зачем, – взяв с собой свечу, потому что там нет электричества. И увидела лужицу на полу – там, где накапало с пальто. В кладовке есть вешалка с крючками, так что я определила, где висело пальто, – по лужице на полу.
   – Прошу вас, продолжайте.
   Плечо снова вздрогнуло. Раздался всхлип.
   – Я поставила свечу на стол и взяла тряпку, чтобы вытереть пол. Он там кирпичный, а не каменный, как здесь, поэтому-то я поначалу ничего и не заметила. Боже… Я лишь подумала, какая же Эллен неаккуратная. Но она бы не удосужилась зажечь свечу, просто нащупала бы крючок и повесила пальто. Конечно, в темноте она не заметила, что накапала целая лужица, иначе непременно вытерла бы ее. Эллен нашла пальто на ощупь. Там же нет выключателя, чтобы включить свет.
   Мисс Сильвер легонько сжала плечо мисс Эльвины:
   – Прошу вас, дальше.
   – Да-да! Боже… Просто ужас какой-то! Я вытирала пол и… полный кошмар! Тряпка вся покраснела! Не так, как бывает от кирпича, а от крови. Ведь кровь-то ни с чем не спутаешь, да? – Последние слова она произнесла испуганным шепотом.
   – И что вы сделали? – спросила мисс Сильвер.
   – Боюсь, я повела себя очень глупо. Бросила тряпку – не могла к ней больше прикоснуться. Вымыла руки под краном в кладовке. Мысли мне в голову лезли одна ужаснее другой. О бедной Эллен Кэддл – кровь-то на ее пальто была, да как много! Это старое черное пальто, поношенное, так что пятен на нем не заметишь. А вот когда оно намокло, с него и накапало на пол… Эллен сильно промокла под дождем. Мисс Сильвер, я все думаю и думаю: как же кровь попала на ее пальто? И выглядела бедняжка Эллен просто ужасно. Я сначала решила, что это из-за мужа, мы все так считали. Но вся эта кровь… я… представила… а вдруг она как-то связана с той бедняжкой, которую убили? Не с Мэри Стоукс, а с той несчастной, которую Мэри, по ее словам, увидела мертвой в лесу… Ее потом нашли в Доме лесника. Вероятно, что это сплошные глупости, но я никак не могла избавиться от подобных мыслей.
   Она надеялась встретить ободряющий взгляд мисс Сильвер, но напрасно. Ее лицо тотчас сделалось серьезным и сосредоточенным. Убрав с плеча мисс Эльвины руку в черной шерстяной перчатке, мисс Сильвер произнесла:
   – Не откажите мне в любезности воспользоваться вашим телефоном.

Глава 21

   Сквозь туман, окутавший мысли и разум Эллен Кэддл, раздался стук в дверь. Туман этот немного рассеивался, когда она приходила в дом пастора, где ее ждала масса работы и мисс Винни, по обыкновению, сновавшая туда-сюда. Но когда Эллен Кэддл возвращалась домой и доделывала все по хозяйству, а Альберт допоздна не возвращался, туман окутывал ее настолько плотно, что она совершенно в нем терялась. Вот уже две недели Альберт не приходил к чаю…
   Стук в дверь раздался из тумана. Миссис Кэддл встала и пошла открывать, как вдруг ужасно испугалась. Они возникли из темноты и принесли ее с собой, явились, чтобы остаться навсегда. Именно это она слышала в церкви: «Извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов». Но теперь тьма внешняя пришла к ее порогу. Она застилала ей глаза, но сквозь дымку миссис Кэддл увидела мистера Фрэнка Эббота, крупного мужчину, большого полицейского чина из Лондона, и невысокую даму, гостившую в Эбботсли. Не позволить им войти было никак невозможно, так что Эллен отступила назад, а крупный мужчина спросил:
   – Можно с вами переговорить, миссис Кэддл?
   Она проводила их в гостиную, которой очень гордилась. Когда Эллен вышла замуж за Альберта, он разрешил ей обставить комнату на ее сбережения. Потом он часто ворчал на нее по поводу мебели, однако можно снести небольшое недовольство, если на полу лежит аксминстерский ковер, на окнах – красивые шторы, а гарнитур – из лучшего магазина в Лентоне. В гостиной царил холод, воздух там был затхлый и застоялый, поскольку миссис Кэддл пользовалась ею, лишь когда приходили гости. Но даже теперь она ощутила гордость. Все тут добротное, новое, все, что можно натереть, было отполировано так, что хоть прихорашивайся, будто в зеркале.
   Когда миссис Кэддл прикрыла дверь, крупный мужчина спросил, где Альберт. «Где ваш муж?» – прямо так и начал с порога. Она вспомнила, сколько раз готова была отдать душу, лишь бы иметь возможность прояснить этот вопрос, и приоткрыла бледные губы, чтобы произнести единственный известный ей ответ:
   – Не знаю.
   – Его нет дома?
   – По вечерам он не бывает дома.
   – Тогда где, в пивной?
   – Не знаю.
   Лэмб обратился к сержанту:
   – Пойдите и скажите водителю – как его, Мэю, – чтобы он съездил в пивную и проверил! Если Кэддл там, пусть доставит его сюда!
   Фрэнк Эббот вышел, но скоро вернулся. Лэмб положил шляпу на подлокотник дивана и сел. Надо отдать должное лучшему магазину в Лентоне – пружины даже не скрипнули.
   Миссис Кэддл осталась стоять. Она очень похудела. Черное платье подчеркивало ввалившиеся щеки, синюшно-бледный цвет лица и покрасневшие веки. От прикосновения руки мисс Сильвер она испуганно вздрогнула.
   – Что?
   – Вам лучше присесть.
   Эллен Кэддл было безразлично, стоять или сидеть. Она опустилась на стул, который ей пододвинули. В лентонском магазине его описывали как предмет мебели для нечастого использования – небольшой, жесткий, с прямой спинкой, украшенной по краям желтой вставкой, и сиденьем из яркого искусственного шелка, прибитым гвоздиками с золочеными шляпками.
   Мисс Сильвер устроилась в другом углу дивана, а Фрэнк Эббот – в меньшем по размеру из двух кресел. Лэмб, возвышавшийся мрачной глыбой в своем просторном пальто, дождался полной тишины и спросил:
   – Где вы испачкали кровью свое пальто?
   Вопрос пронзил тьму и туман, словно вспышка молнии. На какое-то жуткое мгновение она настолько ярко высветила сознание Эллен, что та ясно увидела то, что хотела забыть и больше не вспоминать. Теперь все тщательно скрываемое предстало ей в ослепительной четкости красок, будто она видела это впервые. Одно мгновение – и все снова исчезло, скрылось в тумане. Эллен не знала, плачет она или нет. Она заметила, что сжимает рукой горло, разлепила сухие губы и произнесла:
   – Какое пальто?
   Лэмб взглянул на мисс Сильвер, которая тихо кашлянула.
   – Ваше черное пальто, миссис Кэддл, вы его совсем недавно сняли. Думаю, главный инспектор Лэмб скоро захочет осмотреть его. Сегодня днем вы в нем промокли и повесили его на крючок в кладовке мисс Грэй. С него на пол накапала целая лужица. Вероятно, на пальто было много крови, поскольку лужица оказалась темно-красной.
   Эллен уставилась на мисс Сильвер вытаращенными остекленевшими глазами. Лэмб резко спросил:
   – Каким образом кровь попала на ваше пальто?
   На миссис Кэддл что-то нахлынуло: она вдруг перестала что-либо чувствовать, словно начала неметь рука или нога. Онемела та ее часть, что мучилась от боли и страха – боль стихала. Через пару секунд она и вовсе исчезла. Это было самое необычное ощущение, которое испытала Эллен, принесшее с собой облегчение. Она выпрямилась на стуле, будто тело ее существовало само по себе, отдельно от рассудка, и ответила:
   – Наверное, когда опустилась на колени в лесу.
   – Господи… – выдохнула мисс Сильвер.
   Лэмб подался вперед:
   – Если это чистосердечное признание, то должен вас предупредить, что все сказанное вами может быть запротоколировано и впоследствии использовано в суде. Понимаете?
   Эллен кивнула.
   – Итак, вы нам расскажете, как все произошло?
   Глядя инспектору в лицо, она проговорила:
   – Это Альберт…
   – Вы утверждаете, что ваш муж убил женщину, найденную в Доме лесника?
   Миссис Кэддл покачала головой:
   – Я не знаю, кто ее убил. Я искала Альберта.
   – Когда вы его искали, в какой день?
   – В пятницу… В пятницу вечером.
   – В пятницу, восьмого января?
   – Да.
   – Значит, по вашим словам, вы находились в лесу. В каком именно лесу?
   – В Роще Мертвеца – по ту сторону Мэйн-стрит.
   – Что вы там делали?
   – Я пошла искать Альберта.
   – Отчего вы решили, что он там?
   Эллен коснулась ладонью горла. Больше ничего не болело, но она на мгновение припомнила, как же боль изводила ее.
   – Я давно знала, что он ходит туда. Ему незачем наведываться в Рощу Мертвеца, кроме как из-за женщины. Люди не любят там появляться. Уж не знаю, какой женщине понравилось бы ходить туда. Когда я подумала о Мэри Стоукс – она из тех, кому все нипочем, – то решила, что это она и есть. Мэри обычно приносила масло и яйца, и я заметила, как Альберт на нее глядел. В среду она снова пришла. Я купила немного яиц и оставила ее одну, пока ходила за сдачей. Мэри сидела в кухне, а когда я вернулась, она клала на полку кисет Альберта, где он хранит табак. Я стояла у двери. Мэри не знала, что я ее видела. Когда она ушла, я заглянула в кисет и среди табака нашла бумажку со словами: «В пятницу на том же месте, в то же время».
   Эллен слышала свои слова, которые, словно нож, резанули ей по сердцу. Но чувств там больше не осталось. Были лишь слова, что она увидела на клочке бумаги, но они-то и повели ее в Рощу Мертвеца.
   Лэмб спросил:
   – Вы подумали, что этой запиской Мэри Стоукс назначила вашему мужу свидание в Роще Мертвеца? Можете не отвечать на мой вопрос, поскольку нам известно, что он там с ней встречался. В доме повсюду их отпечатки пальцев.
   Эллен Кэддл покачала головой.
   – Я отвечу, – произнесла она.
   – Что ж, прекрасно. Продолжайте и расскажите нам, что произошло в пятницу.
   – Я вернулась от мисс Грэй примерно в половине пятого. Альберт мыл машину – во дворе было полно воды. Я спросила, будет ли он пить чай. Когда Альберт дома, обычно мы пьем его в половине шестого. Я решила ему что-нибудь приготовить, но он отказался, сказал, что уезжает. Я спросила, когда он вернется, а Альберт ответил, что это не мое дело. Закончив мыть машину и вернувшись в дом, он не смотрел на меня и молчал. Взял велосипед и вышел через заднюю калитку.
   – В котором часу это было, миссис Кэддл?
   – Примерно в начале шестого. Я развела огонь и немного прибралась, а скоро и Альберт вошел в дом.
   – Можете вспомнить, во что он был одет?
   Эллен кивнула:
   – В синий шерстяной костюм. Вот тут я поняла, что Альберт собрался к ней – в пивную он так не одевается.
   – Пальто он взял?
   – Да, надел форменную тужурку. Было холодно.
   Она вздрогнула, словно вспомнив, что можно дрожать от холода. Но вздрогнуло лишь ее тело – рассудок пребывал в покое и оцепенении.
   – Так, миссис Кэддл. Ваш муж уехал на велосипеде. Что вы делали дальше?
   – Отправилась за ним. Я не оставила идеи разыскать его. Надела пальто, шляпку и выбежала из калитки. Подумала, что увижу заднюю фару велосипеда, но ничего не заметила, уже стемнело. Я и не подумала, что уже так темно. Вернулась в дом за фонариком. – Она на мгновение замолчала, посмотрела на Лэмба и продолжила: – Но найти его не смогла. Обычно фонарик лежит на полке, но там его не было. Я смотрела везде, внизу и наверху. На это у меня ушло, наверное, полчаса.
   – И что дальше?
   Она глядела на Лэмба с тем же тоскливым выражением.
   – Добравшись до Рощи Мертвеца, я случайно сунула руку в карман, и фонарик оказался там. Наверное, я сама туда его положила перед выходом. Не знаю, как так получилось.
   – Вы думали совсем о другом – вот почему так получилось. Не переживайте. Расскажите, что было дальше.
   – Я включила фонарик, чтобы пробраться через кусты, а потом вошла в лес…
   – Минуточку, миссис Кэддл. На Мэйн-стрит вам не встретилась машина, вы там никакую машину не видели?
   – Нет, сэр.
   – Если бы автомобиль там был, вы бы его заметили?
   – Я бы увидела фары…
   – Согласен. А без включенных фар? Насколько тогда было темно? Вы бы заметили стоявшую машину?
   Эллен покачала головой:
   – Там одни деревья вокруг. И было очень темно.
   Лэмб откинулся на спинку дивана. Отблеск лампы упал на его густые черные волосы с намечавшейся проплешиной на макушке.
   – Хорошо, продолжайте. Вы зашли в лес. В какую сторону вы направились?
   – Я думала, что они в доме…
   – Так, дальше.
   – Я светила фонариком себе под ноги. Как только войдешь в лес, он начинает немного редеть. Вскоре я услышала какой-то звук. Выключила фонарик. За кустами заметила свет. Потом он погас. Услышала, как кто-то зашагал по лесу.
   – В какую сторону?
   – К полям. Я слышала, как кто-то прошел мимо меня. Если это был Альберт, я решила, что он мог оставить велосипед на тропинке вдоль поля – она примыкает к Мэйн-стрит. Но я не знала, Альберт это или нет. Я двинулась туда, где видела свет. Там заросли остролиста – дойдя до них, я убедилась, что свет лился именно оттуда. Подумала – может, там они и встречались. Пошла посмотреть, не осталось ли каких следов. Включила фонарик. В зарослях заметила кучу листьев. Пошевелила их ногой и наткнулась на что-то твердое. Положила фонарик на землю, опустилась на колени и разгребла листья. Под ними лежала девушка с проломленной головой. На листьях везде кровь – наверное, в них я и опустилась коленями. Сначала я подумала, что это Мэри Стоукс, и Альберт убил ее. Но потом убедилась, что это какая-то нездешняя. У нее в ухе была сережка, по кругу усеянная мелкими камушками. Я не могла взять в толк, зачем Альберту убивать ее. Он же не с ней отправился на встречу, а с Мэри Стоукс. И тут я решила, что ее убил не он, а если не Альберт, то не мое это дело. В общем, я снова забросала ее листьями и пошла домой. Но все это не давало мне покоя.
   Лэмб нахмурился, как подобает блюстителю закона.
   – Ваш долг был сообщить об этом в полицию!
   Эллен Кэддл нечего было на это ответить. Она просто сидела на жестком, неудобном стуле, сложив руки на коленях.
   Он суровым тоном продолжил:
   – Вы поступили очень плохо, миссис Кэддл, – потом добавил: – Так, пока достаточно. Вам зачитают ваши показания и попросят их подписать. Не сочтите за труд посидеть в кухне. – Лэмб обратился к Фрэнку Эбботу: – По-моему, машина подъехала. Пойдите и посмотрите, привез ли Мэй этого Кэдлла. Если привез, то давайте его сюда!

Глава 22

   Альберт Кэддл вошел в комнату с самодовольным и развязным видом. Был он невысокого роста, но хорошо сложен и мог, вне всякого сомнения, считаться красавцем. Темные курчавые волосы он отпустил чуть длиннее, чем это разрешалось в армии. Альберт равнодушно обвел нагловатыми темными глазами инспектора Лэмба и мисс Сильвер, после чего вызывающе спросил:
   – Так, ну и что тут у нас?
   Лэмб осадил его одним взглядом. Как человек, облеченный властью, за которым стоит тысячелетняя история английских законов, он умел ставить людей на место и знал свое дело.
   Альберт Кэддл не опустил голову, но отвел взгляд в сторону. Вот только тогда Лэмб заговорил:
   – Вы Альберт Кэддл?
   Тот дернул плечом и ответил:
   – Ну я.
   – Вы служите водителем у мистера Харлоу?
   – Да.
   – Я хочу задать вам несколько вопросов. Можете сесть.
   В глазах Альберта явственно читалось: «Я у себя дома, так? И у вас хватает наглости разрешать мне сесть в моем же доме!» С легкой усмешкой, обнажившей ровные белые зубы, он пересек гостиную и непринужденно опустился в мягкое кресло. Если раньше и существовали какие-то сомнения, то теперь стало ясно, что хозяин дома именно он, сидящий на законном месте и наслаждающийся своим положением.
   Лэмбу приходилось сталкиваться с подобными субъектами. Он резким тоном заявил:
   – Мне нужно знать, где вы находились с половины пятого пополудни в пятницу, восьмого января.
   – Неужели? – Кэддл нахально пародировал тон и манеру говорить, присущие сержанту Эбботу.
   – Таким поведением вы ничего не добьетесь, Кэддл, – сказал Лэмб.
   – А если я не хочу ничего добиваться?
   Лэмб выпрямился.
   – Хватит! Произошли два убийства, и я их расследую. Долг каждого – оказывать содействие полиции. Я не могу заставить вас отвечать на вопросы или давать показания, но если вы ни в чем не виноваты, то с готовностью сделаете это сами. Напоминаю, что вам надлежит кое-что объяснить. Даю вам возможность сообщить о своих действиях начиная с конца дня пятницы, восьмого января. Если вы не сможете их объяснить, мне придется вас задержать.
   Альберт Кэддл тоже выпрямился и поинтересовался:
   – К чему вы клоните?
   – Я уже говорил. Мне нужно знать, где вы находились в пятницу с половины пятого.
   Альберт вздернул подбородок и легонько хлопнул себя рукой по ноге.
   – А зачем?
   – Объясняю. В тот вечер у вас было назначено свидание с одной молодой женщиной. Обычно вы с ней встречались в Доме лесника в Роще Мертвеца. Около пяти вечера вы отправились на свидание.
   Альберт снова обнажил в улыбке ровные белые зубы.
   – Да не отправился я туда.
   – Вы вышли из дома…
   Он презрительно рассмеялся:
   – Так, так, и что с того, что вышел? Мы же в свободной стране живем. Вот в чем у вас, полицейских, проблема – слишком вы умничаете. Молодая особа могла позвать меня на свидание – не спорю, назначала она его или нет, – но это не означает, что я согласился. Похоже, это моя жена накручивает. Она ревнивая, а ревнивая женщина чего только не наговорит.
   – Послушайте, Кэддл, у вас было назначено свидание с Мэри Стоукс…
   – А хотя бы и было? Я не говорю, назначено или нет, но если бы и было, что с того?
   – Ваша жена отправилась за вами. В Роще Мертвеца она видела свет и слышала, как кто-то оттуда уходил. Она обнаружила тело молодой женщины, Луизы Роджерс, спрятанное под кучей листьев. Ваша жена испачкала в крови пальто – вот как все это выплыло наружу. Думаю, вы должны осознавать серьезность своего положения. Вы не обязаны давать показания, которые могут быть использованы против вас.
   В черных глазах Альберта сверкнула злоба. Он покраснел до корней волос и звонко ответил:
   – Что значит – против меня? Я ничего не сделал! Похоже, вы много чего знаете о моих делах! Ладно, я вам еще добавлю! В этой Мэри Стоукс ничего хорошего не было, и я с ней порвал. Она меня то манила к себе, то отталкивала, потом снова ко мне липла, а я таких вещей не терплю, понятно? Вокруг девчонок полным-полно – стоит только захотеть. Ну, есть у меня подружка. В Лентоне. А Мэри Стоукс оставила мне записку, чтобы я с ней встретился в пятницу. Но к ней я не пошел, а отправился в Лентон, и если ей это не понравилось, то и поделом! В субботу утром приходит Мэри с маслом и яйцами и незаметно сует мне в карман записку. Дескать, она дает мне еще один шанс, и мы можем встретиться в старом доме между половиной шестого и без четверти шесть. А мне-то что толку от этой записки! Примерно в половине пятого я сел на велосипед и покатил к подружке в Лентон!
   Лэмб не сводил с него тяжелого и бесстрастного взгляда.
   – Вы поссорились с Мэри Стоукс?
   – Я с ней порвал – и точка! И не пытайтесь что-то из этого высасывать – уж если я расстался с девушкой, то точно расстался! И незачем мне красться обратно, чтобы ей шею свернуть! – рассмеялся он. – Я никогда не пойду на то, чтобы из-за какой-то женщины попасть на виселицу, а уж из-за Мэри Стоукс – тем более! Жаль мне того беднягу, что ее прикончил, надеюсь, ему это сойдет с рук, но это был не я. Больно мне надо смертный приговор наживать! А если вы думаете повесить это дело на меня, то прежде подумайте хорошенько! Джозеф Тернберри провожал ее домой около восьми часов, разве нет? Они вернулись автобусом без десяти восемь. А шею я ей не сворачивал, потому что меня там не было и быть не могло, ясно? Находился я тогда в Лентоне, в «Розе и короне», и играл там в дартс. Мы с подружкой пробыли там с восьми до десяти часов, это могут подтвердить человек пятнадцать-двадцать, если их спросите. Так что какой толк меня арестовывать?
   Лэмб произнес:
   – Покажите мне руки, Кэддл, обе руки. Положите их на колени!
   – Слушайте, к чему вы клоните?
   – Руки на колени!
   – Все в игрушки играете? – пробурчал Кэддл, однако положил руки на колени.
   На указательном пальце левой руки не хватало верхней фаланги.

Глава 23

   Миссис Бартон очень разволновалась и к тому же разозлилась. Она бы не прослужила тридцать лет экономкой в Дипсайде, если бы не научилась держать язык за зубами и владеть собой. Со старым мистером Хатауэем ужиться было непросто. Случались настоящие трагедии, когда скончалась его жена и когда мистер Роджер, его единственный сын, погиб на охоте. Бывало всякое – такое, о чем не принято говорить вслух, но о чем, как полагала миссис Бартон, многие догадывались или знали. В деревне мало что удается скрыть. Если мистер Хатауэй опорожнял графин, после чего мог еле-еле подняться к себе в спальню, то никто и никогда ни словом, ни намеком не узнал от нее об этом пристрастии несчастного старика. Потом им попалась служанка-воровка с великолепными рекомендациями и прекрасными манерами. Если мысленно оглянуться назад, то все эти ее характеристики представлялись слишком уж радужными, чтобы быть правдой, но в то время это показалось в порядке вещей. Вот только позднее она сбежала с серебряными подсвечниками из столовой и золотой шкатулкой, которой мистер Хатауэй очень дорожил. Это был подарок его прадеду от французского дворянина, которого тот спас во время одной из революций. Но такого, как теперь, в доме никогда прежде не случалось…
   Миссис Бартон густо покраснела до корней седых волос. Если бы мистер Грант не уехал рано утром в воскресенье и не ночевал дома, она не зашла бы к нему в спальню, поскольку кровать была застелена, – помогла бы Агнес и больше туда не вернулась бы. Но сегодня был понедельник, кровать оставалась застланной, и миссис Бартон не было нужды подниматься в хозяйскую спальню, если бы ей не пришло в голову сказать Агнес, чтобы та положила в постель бутылку с горячей водой. Наверное, миссис Бартон стала суетливой и нервозной, так долго прожив бок о бок с пожилым джентльменом, но погода стояла холодная и промозглая, и грелка мгновенно прогонит неприятную сырость.
   Миссис Бартон покраснела еще гуще, вспомнив представшую ее взору сцену. Агнес находилась в спальне, неплотно прикрыв за собой дверь. Экономка подошла и еще чуть приоткрыла ее, чтобы лучше видеть. И что же она увидела? Она и представить подобного не могла, если бы не верила своим глазам. Агнес, наклонившись над кроватью, целовала подушку, по ее лицу текли слезы и капали на наволочку! Вот ведь стыд-то какой – плакать, рыдать и целовать подушку мистера Гранта! Миссис Бартон сама не знала, как сдержалась, но ей это удалось. Она бесшумно притворила дверь и вернулась в кухню. А когда Агнес спустилась выпить чаю, миссис Бартон заявила ей, что она уволена. Причин никаких не назвала, просто сказала, что решено сменить горничную. И вот ведь странно, как девушка просто стояла, не говоря ни слова. Просто загадочно улыбалась и глядела на экономку. И ни слова между ними, пока Агнес не повернулась к двери. Взгляд девушки снова чрезвычайно разозлил миссис Бартон, и она бросила ей вслед:
   – Много ты о себе возомнила!
   Следовало бы ожидать, что утром в понедельник и миссис Бартон, и Агнес могли беспокоить более серьезные вещи. Совершено двойное убийство, обнаружены тела двух молодых женщин – и в то же время Агнес рыдает над подушкой Гранта Хатауэя, а миссис Бартон не может думать ни о чем ином, кроме как об этой скандальной выходке. Дело в том, что для большинства людей важнее всего происходящее именно с ними, нежели то, что творится с другими. Сучок в своем глазу беспокоит нас настолько, что мы не видим бревна в чужом. Когда воскресным утром скотник мистера Стоукса опоздал с молоком и принес известие, что Мэри убили, а тело ее нашли в конюшне, с Агнес случилась истерика, а миссис Бартон была потрясена. Когда же в воскресенье днем в подвале под Домом лесника обнаружили второй труп, от этой новости обе женщины испытали некое волнение, ужаснувшее их не более, как если бы они прочитали об этом в газете. Что же касается Мэри Стоукс, то миссис Бартон всегда придерживалась твердого мнения, что эта молодая особа слишком уж шустра и плохо кончит. А Луиза Роджерс была просто безликой чужачкой, которую каким-то образом угораздило быть убитой в Дипинге. Однако вот скандал в доме, где она прослужила тридцать лет, являя собой образец нравственности и добродетели, – дело совсем другое. Молодых вертихвосток убивают каждый день, но постыдное поведение в доме под опекой миссис Бартон являлось настолько невообразимым, что при малейшей мысли о нем экономка испытывала сильнейшее возмущение.
   Именно в таком расположении духа после обеда она спустилась в кабинет и попросила разрешения переговорить с мистером Грантом. Тот поднял голову от письма, которое писал.
   – Если только у вас нечто важное, миссис Бартон. Я сильно занят.
   Она стояла как скала – массивная, с безукоризненно расчесанными на прямой пробор седыми волосами, в застегнутом на все пуговицы и плавно облегающем выпуклости черном платье с белоснежным воротничком. Его украшала камея в виде женской головы со змеями вместо волос. Невероятно, что миссис Бартон носила украшение с головой медузы Горгоны, но это тем не менее было так. Объяснялось это тем, что древнегреческая мифология являла собой для миссис Бартон тайну за семью печатями, а брошь досталась ей в наследство от весьма уважаемой двоюродной бабушки. Ее собственное лицо было правильной формы, глаза – выразительными, держалась она с достоинством и обладала довольно привлекательной и импозантной наружностью.
   Грант отвлекся, отложил ручку и спросил:
   – В чем дело?
   – Я вас не задержу, сэр. Я сочла необходимым поставить вас в известность, что дала Агнес расчет.
   – Вот как? – удивился он.
   Грант чувствовал на себе ее взгляд. Серые глаза миссис Бартон пристально и внимательно рассматривали его. Ему было невдомек, что ее взгляду предстало именно то, что миссис Бартон хотела увидеть, – несколько растерянное лицо с выражением легкого удивления и скуки.
   Миссис Бартон ни на мгновение не могла бы позволить себе признаться в подозрениях, что мистер Грант настолько забылся, что потворствует стремлениям этой Агнес. Однако он был джентльменом, расставшимся с женой, а почему – никто не знал, кроме них самих. Какая же все-таки жалость! Более приятной и обходительной молодой дамы, чем мисс Сисели Эббот, и представить нельзя, а более счастливой пары просто вообразить невозможно. После ее ухода в доме воцарилась унылая тишина. С появлением Сисели все словно озарилось светом. Пес Брамбл вечно носился повсюду, нравилось это тебе или нет, взлетал и скатывался вниз по лестницам, будто жеребенок, и стрелял на тебя влажными глазами, когда хотел выпросить косточку. После их с мисс Сисели ухода осталась зияющая пустота, а когда джентльменов мучает одиночество, просто удивительно, на что они могут решиться. Дальше этого предела миссис Бартон даже в мыслях заходить боялась.
   Подобным образом она размышляла, когда Грант Хатауэй удивленно спросил: «Вот как?», а затем продолжил:
   – А что с Агнес такое? Она немного мрачновата, но мне казалось, она вполне справляется.
   – Я не нахожу огрехов в ее работе.
   – И что же?
   – Мне бы не хотелось вдаваться в подробности, мистер Грант.
   – Что ж, ладно.
   – Да, сэр.
   Когда в половине пятого Агнес принесла в кабинет чай, Грант по-прежнему писал. Войдя, она включила свет, затем пару секунд разглядывала его, сидевшего за письменным столом. Видела Агнес лишь твидовый пиджак, его широкие плечи, затылок и руку, но она впитывала все мельчайшие детали. Агнес была худой, смуглой девушкой с желтоватой кожей и густыми прямыми черными волосами. В глазах ее застыло задумчивое выражение.
   Словно почувствовав на себе пристальный взгляд Агнес, Грант внезапно перестал писать и, не оборачиваясь, произнес:
   – Хорошо, поставьте поднос, пожалуйста. Мне нужно закончить письмо.
   После недолгого замешательства Агнес бесшумно вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Грант добавил три-четыре строчки, расписался, повернулся в кресле и налил себе чашку чая. Пока тот остывал, он вложил письмо в конверт и написал адрес: «Джеймсу Рони, эсквайру, Пассфилд, Ледстоу, близ Ледлингтона».
   Прихлебывая чай, Грант еще раз обдумал только что принятое им решение. Джеймс был готов заплатить кругленькую сумму в дополнение к уговору о своем сыне Стивене, и деньги эти придутся как нельзя кстати. Да и сам парень Гранту нравился – с головой и с желанием мыслить в нужном направлении. Теперь при ведении хозяйства нужны хорошие мозги, если хочешь получать прибыль. Без мозгов нынче никуда, но и без денег – тоже.
   Грант сидел, продолжая строить планы. В конце концов, скорчив гримасу, он принялся гадать, что обо все этом скажет Сисели. В захватывающей и сложной игре, которую они вели, Стивен Рони являлся маленьким, однако полезным козырем. Гранту не терпелось увидеть лицо жены, когда он выложит этот козырь на стол.
   Он по-прежнему сидел и размышлял, когда вернулась Агнес, чтобы задернуть шторы и унести поднос. Она приблизилась к столу, но к подносу не потянулась.
   – Позвольте с вами поговорить, сэр…
   До этого момента Грант едва ли отдавал себе отчет в том, что она находится в комнате. Ее привычное появление, легкое позвякивание колечек о карниз, когда задергивали шторы, оставляли у него смутное и самое поверхностное впечатление. Лишь когда Агнес заговорила, Грант окончательно осознал ее присутствие и убедился, что предстоит серьезная беседа.
   – В чем дело? – спросил он и понял, что его голос прозвучал гораздо резче, чем следовало.
   Агнес стояла, уставившись на него – иначе и не скажешь. Падавший сверху свет бросал на ее лицо тени, выступавшие надбровные дуги затемняли впалые глазницы, острые скулы подчеркивали впалость щек, а поджатая нижняя губа странным образом меняла очертания подбородка. Все это вкупе еще более подчеркивало простые черты лица. Атмосфера в комнате начала накаляться.
   Ощутив себя беззащитным, Грант вскочил. Возникшее напряжение исчезло. Агнес сдавленно произнесла:
   – Миссис Бартон только что уволила меня. Я хочу знать – почему.
   – Полагаю, вам нужно спросить об этом саму миссис Бартон.
   Она нервно сцепила руки.
   – Вы позволите ей меня выгнать?
   Ситуация совершенно невозможная! Грант достал портсигар, закурил, убрал портсигар на место – лишь бы хоть чем-то занять руки. Потом сказал:
   – Прошу прощения, Агнес, но подобные вопросы я оставляю на усмотрение миссис Бартон.
   Она как-то странно посмотрела на него, потом открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Агнес заговорила, но у Гранта создалось впечатление, будто она высказывала вовсе не то, что изначально намеревалась.
   – Мистер Грант… не позвольте ей меня выгнать! У меня никого нет… – всхлипнула она. – Мне некуда идти. Я не сделала ничего такого, чтобы меня просто так выгонять. Она даже не объяснила, за что… Если я сделала что-то, что вам не понравилось, я все исправлю.
   Гранту стало неловко. На поверхности – буря эмоций, а под ней? Он вдруг ощутил, что там таятся зловещие пропасти, и с жаром воскликнул:
   – Послушайте, Агнес, так не пойдет! Есть много хороших мест, куда можно устроиться. Я не могу вмешиваться в компетенцию миссис Бартон. Вы лишь расстраиваетесь все больше и больше.
   Она впилась в него взглядом и произнесла:
   – Я могу расстроить и кое-кого еще.
   Грант начал злиться. Он вообще не терпел сцен, а уж эта и подавно вызывала у него отвращение. Грант осознавал, что миссис Бартон продемонстрировала здравый смысл, избавившись от этой особы с явными истерическими наклонностями. Он шагнул к письменному столу, якобы ища пепельницу, и заявил не терпящим возражений тоном:
   – Это решение никак нельзя изменить. Пожалуйста, унесите поднос.
   Агнес приблизилась к нему какой-то странной скользящей походкой, отчего Грант даже вздрогнул. Подойдя к письменному столу, она вцепилась руками в края столешницы и вперилась в Гранта немигающим взглядом.
   «Да она чокнутая», – подумал он и убедился в этом, когда Агнес повторила свои слова с легкой, но в то же время зловещей вариацией:
   – Расстроиться придется не только мне, если я расскажу все, что знаю.
   – Пожалуйста, прекратите молоть чепуху и уберите поднос.
   Она наклонилась над столом и со слезами в голосе произнесла:
   – Вы думаете, что я вам насолю? Я не скажу ни слова, но вы не должны меня выгонять. А если выставите меня на улицу, мне станет безразлично, что я сделаю или кому испорчу жизнь.
   Грант отошел к камину и протянул руку к колокольчику. Оглянувшись, он увидел, что Агнес по-прежнему стоит у стола, но уже спиной к нему. Глаза ее сверкали на побледневшем лице.
   – Если вы позвоните, то горько об этом пожалеете! Потом вы уже ничего не сможете вернуть, как бы вам этого ни хотелось! Была бы здесь Библия, я бы поклялась на ней! Если вы позвоните, я пойду в полицию!
   Грант по-прежнему сжимал в руке шнур от колокольчика, застыв на месте.
   – Полагаю, вы знаете, о чем говорите. А вот я – нет.
   Агнес понизила голос почти до шепота:
   – Ее нашли… их обеих нашли…
   – Я так и не понял, о ком это вы.
   – Разве вам никто ничего не сказал? Разве она вам ничего не сообщила? В газетах пока ничего нет, но завтра появится обязательно. Девушку, о которой Мэри Стоукс говорила, что ее убили в пятницу, вчера вечером нашли в подвале Дома лесника.
   Грант весь напрягся, стараясь справиться с потрясением. Он промолчал, но отпустил шнур от колокольчика. До него долетели слова Агнес:
   – Многие твердили, будто бедная Мэри Стоукс это насочиняла, но все оказалось не так. Жаль, что ей не верили, пока саму ее не нашли убитой.
   Не веря своим ушам, Грант громко воскликнул:
   – Мэри Стоукс убили?
   – В субботу вечером, после того, как Джозеф Тернберри проводил ее до дома. Но нашли Мэри только в воскресенье утром, а вы уехали очень рано. Я думала, что вы, наверное, не знаете, что нашли тело Мэри Стоукс и еще одной девушки.
   – Нет. Да и откуда мне знать?
   Агнес пристально смотрела на него.
   – Они искали Мэри. А нашли совсем другую – вот тут не повезло. Если бы не обнаружили ту, другую, то подумали бы, что это Джозеф Тернберри прикончил Мэри. Все считали, что это его рук дело, пока не нашли второй труп в Доме лесника, и вот тогда поняли, что Мэри убрали как свидетеля. В луче фонарика она видела руку убийцы. Может, заметила на руке что-нибудь такое, что узнала бы, если бы увидела руку потом. Может, видела что-то еще, отчего преступник решил с ней покончить, чтобы обезопасить себя.
   – Тихо! – резко оборвал ее Грант, и она замолчала, продолжая злобно смотреть на него.
   Агнес видела его озабоченное и нахмуренное лицо. Грант напряженно размышлял, не глядя на нее и, похоже, не замечая ничего вокруг. Агнес почувствовала прилив злорадства. Она заставила его не звонить и принудила задуматься. И это только начало – самое главное впереди. Никогда раньше Агнес не ощущала такого прилива жизненных сил и своей власти над кем-то.
   Резкий голос Гранта резко охладил ее оптимизм:
   – Хорошо, достаточно. Унесите поднос.
   Он хочет от нее избавиться? Позволит этой старой дуре выгнать ее? Нет уж! Агнес изо всех сил вцепилась в столешницу и бросила ему в лицо:
   – Вам просто так от меня не отделаться! Я слишком много знаю! – Увидев, как Грант снова потянулся к колокольчику, она добавила: – Не надо, не надо звонить! Зачем вы заставляете меня говорить вам подобные вещи? Я вам зла не желаю! Но мне известно, что вы с ней виделись, я знаю, что она сюда приходила, и слышала, что́ она говорила!
   Грант медленно обернулся:
   – Так, объяснитесь-ка.
   Агнес дрожащим и срывающимся голосом проговорила:
   – Мне нужно одно – чтобы вы меня не выгоняли.
   – Не начинайте опять свои мольбы. Объясните то, что вы только что сказали.
   – Я ее видела.
   Грант хохотнул:
   – Это называется объяснением?
   – Вы меня не слушаете, а должны бы! Я не хочу вам плохого.
   – Так говорите же, если вам есть что сказать!
   – Вы же мне рта не даете раскрыть. Было это в прошлую пятницу. Миссис Бартон взяла выходной и меня заставила изменить выходной с субботы на пятницу. Эта старая грымза никому жизни не дает: всегда следит, что ушла я, а потом уж сама выходит. Но я хлопнула дверью, она решила, будто я ушла, и потом сама отправилась. Ну а я вернулась – с чего это ей так меня выставлять? Когда поднималась к спальне, зазвонил телефон.
   Задумчивость на лице Гранта сменилась злостью. Он резко бросил:
   – И вы решили подслушать!
   Агнес всхлипнула.
   – Совсем не это. Мне захотелось узнать, может, это она… миссис Хатауэй. Выяснить, она ли вам звонила… или кто-нибудь еще. Мне… нравилось слушать ваши разговоры.
   – Значит, такое не в первый раз? И что же вы тогда услышали?
   Агнес резко вскинула голову:
   – Я услышала женский голос: «Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем».

Глава 24

   Марк Харлоу развернулся на табурете.
   – Ну и как тебе?
   Сисели в коричневой юбке до колен и красновато-коричневом джемпере с высоким воротником стояла у камина. Горел лишь светильник над пианино. Сисели находилась в тени, лишь изредка разрываемой всполохами пламени от камина. Кудряшки ее растрепались. У нее в ногах, почти у самого огня, растянулся Брамбл, положив голову на переднюю лапу, а задние разбросав в стороны, словно тюленьи ласты. Поужинав кроликом, он спал глубоким мирным сном юного невинного создания.
   В доме царила тишина. Полковник и миссис Эббот отправились на чай к викарию, в единственный дом, куда Реджинальда Эббота можно было хоть как-то заманить. Теперь они с викарием наверняка добродушно сражались в шахматы, которые оба просто обожали. Фрэнк Эббот и главный инспектор Лэмб, заехав домой к мисс Винни, отбыли куда-то еще в компании мисс Сильвер. Сисели добралась до дома одна и увидела стоявшего на крыльце Марка. Поскольку все вокруг сочиняли таинственные версии и строили туманные догадки, не посвящая в них Сисели, она куда больше обрадовалась его появлению, нежели могла бы ему выказать в другое время. Они недавно попили чаю, и Марк рассказывал ей, что сочиняет музыку для нового ревю Лео Тэнфилда. И проиллюстрировал это одним фрагментом.
   Отвлекшись от своих раздумий, Сисели рассеянно спросила:
   – Что?
   – Дорогая, не так резко!
   – Я не слушала.
   Если он и разозлился, то этого не выказал, а лишь улыбнулся и произнес:
   – А ты станешь слушать, если я снова сыграю?
   – Да.
   Марк опять ударил по клавишам. Блистательная техника, россыпь переливчатых звуков, а затем – остроумный речитатив с четким ритмом и детализацией акцентов. Мелодия весьма заурядная, однако исполнение вполне достойное. Взяв последний аккорд, Марк поинтересовался:
   – Ну и как?
   – Шустро, – ответила Сисели.
   – И что ты под этим подразумеваешь, дорогая?
   – Не называй меня «дорогая».
   – Даже с глазу на глаз?
   – Особенно с глазу на глаз.
   Марк рассмеялся:
   – Перед сборищем досужих сплетниц можно, а с глазу на глаз – в высшей степени неприлично? Однако ты забавная.
   – Мне безразлично, как ты говоришь при посторонних, но даже если и называешь меня так, это ничего не значит.
   – Это действительно ничего не значит?
   – Нет.
   Марк поднялся с табурета и подошел к ней. В его голосе послышались ленивые и насмешливо-язвительные нотки.
   – Слушай, Сисели, сколько это еще будет продолжаться?
   – Что именно?
   – Твое замужество. Почему бы тебе не развестись?
   – Тут не так все просто!
   – Ну, люди ведь каждый день разводятся.
   Сисели промолчала.
   – Так что же?
   Она проговорила, склонив голову набок и глядя ему в лицо:
   – Не желаю обсуждать свое замужество. Это мое дело, и больше оно никого не касается.
   – Таким образом ты еще сильнее загоняешь переживания внутрь себя! Когда о чем-то молчишь, это тебя угнетает. Цивилизованные люди говорят о подобном, а не держат это в себе и не превращают в трагедию. Не знаю, почему вы с Грантом разошлись, но ситуация такова: ты живешь в одном доме, а он – в другом. И ты постоянно молчишь. Не надо думать, будто люди ничего не замечают. Если желаешь с ним помириться, так помирись, а я останусь другом и тебе, и ему, как прежде. Но если не собираешься мириться, то нет смысла продолжать так себя вести. Избавься от этого напускного фарса и дай еще один шанс и себе, и мне.
   Сисели резко вскинула брови и ледяным тоном произнесла:
   – Это предложение?
   – Сис!
   – Предложение или нет?
   – Господи, какая же ты жестокая!
   – Сам напросился.
   – Я только поинтересовался, почему ты не разводишься.
   – Ну хорошо, я тебе отвечу. Все очень просто – Грант не даст мне развода. Я не могу развестись с ним, если он не даст мне на то веских оснований, а он мне их не даст. Грант мог бы развестись со мной через три года из-за моего пренебрежения супружескими обязанностями, но этого он тоже не сделает. В общем, дело обстоит вот так.
   – И нет никакого выхода? – удивленно воскликнул Марк.
   – Нет. – Безо всякого перехода Сисели продолжила: – По-моему, в самом конце смена тональности несколько резковата. Думаю, она лучше звучала бы вот так. – Она подошла к пианино и взяла несколько аккордов. – Да, гораздо лучше.
   Марк шагнул к ней. Они стояли рядом, глядя на клавиши.
   – Не знаю… хотелось бы сделать переход порезче. Я даже могу акцентировать диссонанс. Сис, значит, ничего не получится – в смысле у нас тобой?
   – Нет. И не заставляй меня это повторять, иначе я разозлюсь. Если тебе действительно нужен диссонанс, оставь его, но, по-моему, ты ошибаешься. Вещь слишком легкая для диссонанса, и исполняться она должна непринужденно и бойко.

Глава 25

   Можно совершить долгое и трудное путешествие, даже не шевельнувшись. Грант Хатауэй все так же стоял у камина, засунув в карман брюк руку, которую он убрал со шнура звонка. Агнес Рипли вцепилась в край стола, на который опиралась, с такой силой, словно не намеревалась разжимать пальцы. Ее терзали настолько мучительные мысли, что она не замечала ничего вокруг, кроме собственных ощущений. За короткий промежуток времени отношения между ней и Грантом резко изменились. Они перестали быть работодателем и работником, они сделались мужчиной и женщиной. Агнес больше не была безнадежно и безответно влюбленной женщиной, а Грант – мужчиной, не обращавшим на нее никакого внимания. Это тоже миновало, безвозвратно рухнув в пропасть. Теперь между ними полыхал конфликт, от начала века сопровождавший отношения мужчины и женщины. Цивилизация облагородила его условностями правил поведения, религия его обуздала, а поэзия – возвеличила. Но суть конфликта оставалась прежней, с этим противоречием приходилось считаться, поскольку оно было готово вырваться наружу со всей своей первобытной яростью, как только падут все препятствия.
   И вот препятствия исчезли. Слова, сгоряча высказанные Агнес, уже не вернуть. Она выпалила их без оглядки на стыд, что доставило ей какое-то жуткое удовольствие. Встать прямо и сказать: «Вы убили их обеих, но я вас люблю… Мне безразлично, скольких вы убили, я все равно вас люблю», – именно такого излияния чувств и облегчения души болезненно жаждало ее существо. В ней говорила не любовь и не ярость. На нее нашло нечто такое, что всецело подчинило ее себе и говорило ее устами. Агнес слышала свои слова как бы со стороны, словно их произносил кто-то другой.
   – Луиза Роджерс – вот как ее имя. Как я это узнала, если бы не слышала, как она сама назвала себя? Вероятно, об этом еще не знает даже полиция. Но я могла бы ей рассказать и еще много чего прибавить. Выложить все, что услышала. То, что она сказала по телефону. Рассказать, как вы ждали ее приезда и впустили в дом. А еще добавить то, что она вам говорила, потому что я все слышала.
   Грант окинул ее оценивающим взглядом. Спокойным и сухим тоном он произнес:
   – Вы сумасшедшая.
   Агнес разразилась очередным бурным потоком слов:
   – Да, сумасшедшая – от любви к вам. С первого взгляда, а вы этого так и не заметили. А вот что в ней такого, что вы ни на кого больше внимания не обращаете? Смуглая худышка, а уж в остальном – просто смотреть не на что! Когда она ушла, я подумала: «Может, он хотя бы теперь меня заметит». А вы – ничего!
   – Агнес, вы ненормальная.
   На мгновение ее злость угасла, как вспыхивает и гаснет язычок пламени. Голос надломился.
   – Я много не прошу – лишь бы вы были ко мне добрее. Почему это не так?
   На лице Гранта промелькнуло плохо скрываемое отвращение. Пламя вспыхнуло вновь. Агнес с визгом обрушила на него град угроз:
   – Я ведь могу отправить вас на виселицу! Если пойду в полицию и сообщу все, что знаю, вас повесят! Потому что вы убили эту Луизу Роджерс! И Мэри Стоукс тоже, поскольку она об этом прознала! Вы их обеих убили! Убили… убили… убили!
   – Да заткнитесь вы, черт подери! – гаркнул Грант, разъярившись.
   Сделав пару шагов, он оказался рядом с Агнес и увидел, как она вздрогнула. Затем Грант бросился к двери и настежь распахнул ее.
   – Немедленно убирайтесь! А утром чтобы духу вашего не было в моем доме!
   Агнес выпрямилась, разжав онемевшие пальцы, которыми вцепилась в край столешницы. Она совсем не чувствовала рук. Запал исчез. В горячке Агнес наговорила массу слов, и те что-то натворили, что именно – она сама не знала. Теперь ее объял холод. В пламени гнева чувствуешь себя уверенно. Но пламя угасло вместе со словами. Грант смотрел на нее, как на дорожную пыль, и ее трясло. Мозг неустанно сверлили два слова: «Очень холодно… очень холодно…» Теперь Агнес охватила ледяная горечь, как несколько минут назад ею безгранично владела неистовая ярость.
   Грант сказал Агнес, что́ ей нужно делать. Она вышла из комнаты, не взглянув на него, и отправилась выполнять то, что велели.

Глава 26

   Главный инспектор Лэмб сидел в лентонском отделении полиции в компании инспектора Смита и сержанта Эббота, готовившегося записывать показания подружки Альберта Кэддла, когда ее разыщет и доставит констебль Мэй. Самому Кэддлу не предъявили обвинения – пока не предъявили, – но на всякий случай задержали его. Появится причина для обвинения или нет, во многом зависело от того, что скажет мисс Мэйзи Трэйлл.
   Пока все ждали, инспектор Смит попросил выслушать его. Стало очевидно, что не только у чинов из Скотленд-Ярда возникали блестящие идеи. У инспектора Смита они тоже имелись, и приходили они ему в голову с самого утра. С серьезным лицом, скрывавшим мнение о том, что Гарольд Смит – прекрасный служака и, несомненно, достоин повышения, он заговорил. Не настаивая, Смит начал излагать свои мысли, чуть смущаясь оттого, что его слушают.
   – Я тут кое-что подумал, сэр… не знаю, возможно, вы тоже… насчет этого мистера Феррана.
   – Что именно? – отозвался Лэмб весьма далеким от одобрения тоном.
   Фрэнк Эббот небрежно откинулся на жесткую спинку стула, положил ногу на ногу и приготовился к представлению. Шефу это дело явно пришлось не по нутру. Он плутал, как в тумане, пребывал в замешательстве и был сбит с толку. В таких случаях он обязательно срывал на ком-нибудь зло. На сей раз этим кем-то сержант Эббот не станет. А Смит, сам того не зная, добровольно полез на рожон. Он продолжил таким же невыразительным, как и его лицо, тоном:
   – Этот мистер Ферран… не знаю, как вас, а меня удивило то, что историю о похищении драгоценностей у миссис Роджерс и ее приезде сюда в поисках похитителя мы знаем только со слов этого француза. По-моему, он вполне мог ее выдумать.
   Лэмб недовольно оглядел его, но сдержал раздражение.
   – Вы провели опросы в гостинице «Бык» в Ледлингтоне?
   – Да. Она там останавливалась, как и утверждал этот Ферран. Ему нет смысла лгать, он понимает, что мы все проверим. Пробыла она там со второго по седьмое января. Я говорил с портье, и тот сказал, что не помнит, будто давал Луизе Роджерс какой-то адрес на конверте. Если бы она сама обронила конверт, он бы его ей подал. Чужих конвертов он ей не передавал, да и зачем это ему? Что же до двух джентльменов, зашедших пропустить по рюмке, то ему легче вспомнить вечер, когда такого не случалось, – в баре всегда много посетителей. В общем, показания мистера Феррана ничем не подтверждаются, и я подумал: а не сочинил ли он всю эту историю?
   – Зачем?
   – Ну, я рассуждал так. Предположим, Ферран сам убил эту девушку. Влюбился, ревновал ее – такое случается сплошь и рядом. Кто заявил, что она одолжила у него машину и приехала сюда одна? Мишель Ферран. А теперь представим, что девушка была не одна, что он был с ней или встретил ее где-то по дороге. Потом они ссорятся, и Ферран ее убивает. Ему остается лишь перегнать автомобиль в Бэзингсток, там его бросить и успеть на лондонский поезд.
   Лэмб зловеще выкатил на него глаза.
   – А кто в субботу вечером перенес труп в Дом лесника и спрятал его в подвале? По-вашему, Ферран вернулся? А если так, откуда он узнал о Доме лесника и о том, что там есть подвал? Мы и то долго провозились, прежде чем его обнаружили, а вот чужак-француз с трупом в руках, да еще в темноте быстро находит и дом, и подвал! Ха-ха!
   Одновременно с этим саркастическим возгласом и ударом начальственного кулака по столу открылась дверь. На пороге стоял констебль Мэй – рослый, румяный и исполнительный.
   – Мисс Трэйлл доставлена, сэр.
   Мэйзи Трэйлл прошла в комнату. На ней было дешевое сильно приталенное пальто, юбка выше колен и туфли на высоких каблуках, делавшие ее походку немного шатающейся. Белоснежный, почти как у альбиноса, цвет лица и волос был тщательно подкорректирован. Белые от рождения ресницы поражали неестественной чернотой. Над бледно-серыми глазами красовались аккуратно прорисованные черным карандашом дуги бровей. Тонкие губы были жирно обведены алой помадой в виде узора «лук Купидона». Мэйзи Трэйлл была без шляпки, и лампочка освещала пышную копну крашеных волос. Она закатила глаза, устроилась на стуле и спросила:
   – Ну, что за дела?
   Фрэнк Эббот сел прямо и раскрыл блокнот.
   – Вам нужно ответить на несколько вопросов, – произнес Лэмб.
   – Да с превеликим удовольствием! – Голос у нее был под стать внешности: тоненький и визгливый.
   Лэмб, питавший слабость к молодым девушкам, поскольку был отцом трех любящих дочерей, вдруг обнаружил, что не испытывает к этой особе никакой снисходительности. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы вести допрос в своей обычной грубовато-добродушной манере.
   – Сообщите, что вы делали между пятью и десятью часами вечера в пятницу, восьмого января.
   Мисс Трэйлл хихикнула:
   – Календаря у меня в голове нет. Пятница… так, вспомним-ка… это в прошлую пятницу. С пяти часов вечера? Я работаю у Брауна и Фелтона, зимой мы заканчиваем в четверть шестого. Значит, я вышла с работы и встретилась со своим кавалером. Мы перекусили и отправились в кино.
   – Вам придется назвать имя своего кавалера.
   Мэйзи удивленно уставилась на него:
   – Это еще зачем? Он ничего не натворил?
   – Как его зовут, мисс Трэйлл?
   Элементарная сообразительность и житейская хитрость подсказали ей, как себя вести. Если Альберт вляпался в темное дельце, ей тоже не поздоровится. А цапаться с полицией никак нельзя. Она тряхнула головой и ответила:
   – Альберт Кэддл. Знаете такого?
   – Вы говорите, что встретились с ним в четверть шестого в пятницу, восьмого января?
   – Да.
   – Долго он с вами пробыл?
   Мэйзи снова хихикнула.
   – Я же сказала, что мы отправились в кино, но сначала перекусили, а вышли из кинотеатра примерно в половине одиннадцатого.
   – И все эти пять часов Кэддл находился рядом с вами?
   – Ну, может, несколько раз отлучался минут на пять.
   – Вы давно его знаете?
   – Не очень.
   – А точнее?
   – Пару недель.
   – Вам известно, что он женат?
   Бледно-серые глаза впились в Лэмба.
   – А мне-то что с того?
   Лэмб усмехнулся. Он терпеть не мог таких девчонок. Воспитание она получила из рук вон плохое. Выпороть бы ее. Лэмб забарабанил пальцами по колену.
   – Так, а на следующий день, в субботу, девятого января, вы тоже с ним встречались?
   – Да.
   – В какое время?
   – Он приехал ко мне домой примерно в пять часов. По субботам мы полдня работаем.
   – И зашел к вам?
   – Да, ненадолго.
   – А потом?
   – Пошли в кино – только в другой кинотеатр. Просидели там до половины одиннадцатого.
   – А позавчера, в субботу, шестнадцатого января, вы с ним встречались?
   – А что бы не встретиться? Я же сказала, что по субботам мы полдня работаем. Зашли ненадолго ко мне, а потом отправились в «Розу и корону» играть в дартс.
   – В котором часу вы туда явились?
   – Примерно около восьми. А ушли примерно в десять.
   Лэмб продолжил допрос и получил короткие и сухие ответы, иногда сопровождавшиеся закатыванием глаз и хихиканьем. Никаких нестыковок или противоречий. Если верить Мэйзи Трэйлл, Альберт Кэддл не мог убить Луизу Роджерс вечером в пятницу, восьмого января, а потом отогнать ее машину в Бэзингсток. Он не мог перенести тело и спрятать его около шести часов вечера в субботу, девятого января. И не мог убить Мэри Стоукс после того, как Джозеф Тернберри расстался с ней в восемь пятнадцать вечера в субботу, шестнадцатого января.
   Если принимать на веру слова Мэйзи, то они обеспечивали Альберту сразу три железных алиби. К несчастью для него, веры ее словам было не очень много.

Глава 27

   Едва Мэйзи Трэйлл вышла, как вернулся инспектор Мэй.
   – Там какая-то женщина из Дипинга, сэр. Говорит, что знает, кто совершил оба убийства. Фамилия ее Рипли.
   Фрэнк Эббот вытянул губы и беззвучно присвистнул. Несколько часов назад он вписал это имя в блокнот печатными буквами и теперь с грустью вспомнил, что же оно значило. Когда Мэй ушел, он взглянул на Лэмба и пробормотал:
   – Это горничная Хатауэя…
   Вошедшая Агнес Рипли была в форменном платье с наброшенным поверх него зимним пальто. Пять с лишним километров от Дипсайда она проехала на велосипеде. Как и Мэйзи Трэйлл, Агнес была без шляпки, но разница между ними была просто огромной. Обе они были женщинами – вот и все сходство. Мокрые от вечернего влажного воздуха волосы облепили ей лицо, желтоватая кожа была покрыта мелкими капельками. На бледном лице резко выделялись темные глаза с коричневато-лиловыми кругами под ними, похожими на синяки. Агнес села и холодным сдержанным тоном произнесла:
   – Я знаю, кто убил этих двух девушек. Хотите, расскажу?
   Лэмб вытаращил глаза и стал пристально рассматривать ее. Девушка примчалась к ним второпях – в домашних туфлях, в форменном платье, в кое-как застегнутом пальто. Похоже, она выбежала из дома в состоянии аффекта, под влиянием минутного порыва. Лэмб немного выждал, прежде чем ответить, и увидел, как правая рука Агнес сжалась в кулак.
   – Вы хотите дать показания?
   – Я знаю, кто их убил.
   – Очень хорошо, можете дать показания. Пожалуйста, назовите свое имя и адрес.
   – Агнес Рипли, Дипсайд, близ Дипинга! – выпалила она.
   – Это ведь дом мистера Хатауэя? Я вас припоминаю. Вы там служите… горничной?
   – Служила…
   Губы ее дернулись. Это ушло в прошлое и осталось там. Былого уже не вернуть, надо жить дальше.
   Сержант Эббот записывал в блокноте. Инспектор Лэмб произнес:
   – Итак, мисс Рипли?
   – В прошлую пятницу… – Эти же слова говорила Мэйзи, вот только разница между Агнес и Мэйзи Трэйлл была огромной. – В прошлую пятницу мистеру Хатауэю звонила какая-то иностранка. Это было в десять минут пятого.
   – Откуда вы знаете, что это была иностранка?
   – Она говорила с акцентом.
   – Вы подошли к телефону?
   – Нет, у меня должен был быть выходной. Я взяла трубку параллельного аппарата.
   – Зачем?
   – Хотелось узнать, кто ему звонит. Я думала, что это миссис Хатауэй.
   – А почему это вас интересует?
   Ответ Лэмб прочитал в ее глазах: они на мгновение сверкнули невыносимой тоской.
   – Хотелось знать, звонит ли она ему, – пояснила Агнес.
   – Но это оказалась иностранка… Вы совершенно в этом уверены? Она как-нибудь назвалась?
   – Она сказала: «Мистер Хатауэй… Мне хотелось бы поговорить с мистером Хатауэем». Когда он ответил, она произнесла: «Меня зовут Луиза Роджерс, но это вам ни о чем не скажет. У меня есть нечто, что вы обронили, и мне хотелось бы это вам вернуть».
   – Вы совершенно уверены, что она назвалась именно так?
   – А иначе, по-вашему, откуда мне знать ее имя? В газетах оно не появлялось… еще не появилось.
   – Продолжайте.
   – Она сказала: «Вечером четвертого января вы были в гостинице «Бык» в Ледлингтоне. Там вы обронили зажигалку». Мистер Хатауэй ответил, что она ошиблась, никакой зажигалки он не ронял, и тогда эта женщина добавила: «Возможно, вы что-то еще обронили – например, письмо». Потом она продолжила, что звонит из Лентона, у нее есть машина, и попросила его объяснить, как проехать до его дома. Мистер Хатауэй повторил, что она ошибается, но дорогу рассказал.
   Агнес замолчала и сидела, уставившись на Лэмба, но вряд ли видела его. Когда тот спросил: «Это все?», – она вздрогнула и снова заговорила:
   – Я слышала, как примерно в половине пятого подъехала машина, мистер Хатауэй прошел к двери и впустил женщину. Экономки миссис Бартон дома не было. У нас с ней вроде как был выходной. Он проводил ее к себе в кабинет, а я спустилась по лестнице и чуть приоткрыла дверь, чтобы слышать их беседу.
   Лэмб усмехнулся:
   – Спустились вниз и подслушивали у двери. Зачем?
   В глазах Агнес снова мелькнула тоска.
   – Она была с ним не знакома. Увидела его в «Быке». Да любому ясно, что это лишь предлог, чтобы закрутить с ним роман. Мне надо было услышать, что она скажет.
   Лэмб постучал пальцами по колену. Обезумела от ревности – вот что это такое. Порой ревнивые женщины говорят правду, но если правда недостаточно убийственна, то они решаются на вранье.
   – Продолжайте! – бросил он.
   – Я разобрала не все, что она говорила, – она так тараторила, да еще с акцентом, – но там промелькнуло что-то о драгоценностях. Это меня не волновало. Мне казалось, что женщина к нему подкатывает. Я слушала только мистера Хатауэя, а он поставил ее на место, заявив, что ничего не знает о драгоценностях. Женщина жутко разволновалась, еще быстрее заговорила с этим своим акцентом, а потом как крикнет: «Покажите мне руку, и я сразу все узнаю!» А он отвечает: «Вы ошибаетесь». Тут она как заорет: «Руку покажите!» А мистер Хатауэй направился к двери. Я подумала, что он ее откроет, и убежала.
   Вот – все сказано. Мистер Фрэнк Эббот, племянник полковника Эббота, гостивший в Эбботсли, записал ее слова, и обратно их уже не вернуть. Чувство, беспрестанно подхлестывавшее Агнес, вдруг исчезло. Ее охватили пустота, холод и усталость. Сжатый кулак бессильно обмяк. Большой полицейский чин из Лондона спросил, все ли это, и Агнес кивнула. Она как-то сразу обессилела и не знала, сможет ли на велосипеде вернуться обратно. И тут ей подумалось, что она не станет возвращаться и идти ей некуда. Агнес словно умерла. Но когда умираешь, то кто-то позаботится о теле и похоронит его. Агнес сидела, глядя прямо перед собой.
   Лэмб сказал:
   – Вы говорили, что знаете, кто убил Мэри Стоукс и другую женщину, чей труп мы обнаружили. Вы полагаете, что это мистер Хатауэй?
   Агнес молча смотрела в пространство.
   – Подобное предположение чревато весьма серьезными последствиями, мисс Рипли.
   Чужим голосом она ответила:
   – Он их убил.
   – Почему вы так думаете?
   Агнес заговорила, по-прежнему глядя перед собой:
   – Там речь шла о драгоценностях. Женщина постоянно о них твердила, заявляла, что ее ограбили. Я до конца не поняла, но узнала, что грабителем она считала мистера Хатауэя. Он обворовал ее во время войны во Франции, когда она спасалась от немцев.
   – Вы слышали ее слова, что именно мистер Хатауэй ее ограбил?
   – Я слышала не все. Зачем она туда явилась, если бы не думала, что это он? Все же знают, что мистер Хатауэй продал какие-то драгоценности, чтобы расплатиться с долгами за поместье.
   – И этого достаточно, чтобы вы решили, будто именно он убил эту женщину. Вы слышали, как она уехала?
   – Я слышала, как почти в пять часов вечера хлопнула дверь, а потом отъехала машина.
   – А голоса вы слышали? Ее голос… как она попрощалась… или что-то вроде этого?
   – Нет.
   – Вы слышали голос или шаги мистера Хатауэя после того, как отъехал автомобиль? Сосредоточьтесь, мисс Рипли, это очень важно.
   Почему это так важно? Агнес лихорадочно соображала и наконец все поняла. Если машина отъехала, а после этого она слышала, как мистер Хатауэй ходил по дому, значит, он не мог убить Луизу Роджерс. Не мог, если она уехала, а он остался дома и расхаживал по нему, что слышала бы Агнес Рипли. Она пристально посмотрела на Лэмба и ответила:
   – Нет, я вообще ничего не слышала.
   Последовали другие вопросы, и Агнес равнодушно на них отвечала. Ее охватило полное безразличие ко всему. Лэмб спросил, где она находилась на следующий день между половиной шестого и половиной восьмого вечера и где в это время был мистер Грант. Все знали, что в ту субботу в самом начале седьмого Мэри Стоукс с криками прибежала в дом пастора. Агнес уверенно сообщила, что была в кухне вместе с миссис Бартон. Но вот о мистере Хатауэе она ничего сказать не могла – он или находился дома, или отсутствовал. Мог перетаскивать тело Луизы Роджерс, которую убил накануне вечером, а мог и сидеть у себя в кабинете. Между пятью и половиной восьмого Агнес его не видела. А еще она его не видела вечером в субботу, шестнадцатого января, когда убили Мэри Стоукс. И не могла видеть, поскольку уехала в Лентон трехчасовым автобусом, а вернулась без десяти десять вместе с прислугой миссис Эббот. Только по Мэйн-стрит она с другими девушками не пошла, потому что ей надо было зайти на почту за миссис Бартон, которая не любила возвращаться одна в темноте. По мнению Агнес, они вошли в дом примерно в половине одиннадцатого. Она не могла точно сказать, находился мистер Хатауэй дома или нет. Агнес его не видела и не слышала – лишь около одиннадцати часов раздались его шаги, когда он поднимался в спальню.
   Наступило молчание. Агнес подумала, что вопросы закончились. И тут большой чин вдруг задал ей еще один:
   – Каковы были ваши отношения с мистером Хатауэем?
   Вот так – напрямик.
   Сердце у нее екнуло, а лицо залилось краской. С трудом ворочая языком, Агнес переспросила:
   – Отношения?
   – Вы понимаете, что я имею в виду. Вы состояли с ним в любовной связи, были его любовницей?
   Она отшатнулась, будто ее ударили. Лицо ее исказилось, и Агнес разрыдалась.
   – Нет… нет… не состояла… и не была! Думаете, если бы что-то было, пришла бы я сюда? Мистер Хатауэй ни разу не взглянул на меня, словно меня и нет! Я бы все сделала, помогла бы ему, если бы он захотел! А он собрался меня выгнать. Миссис Бартон решила выбросить меня на улицу, а мистер Хатауэй ей это позволил. Я его просила, умоляла, а он все стоял на своем. Помешать я ему не могла, я вообще ничего не могла сделать. Нельзя просто сидеть и ждать, пока тебя вышвырнут. Я сказала ему, что знаю… что он сделал… с теми девушками, а он велел мне к утру убраться из дома. Но я не стала дожидаться утра, не стала собирать вещи… приехала прямо сюда… – Агнес замолчала, словно яростный поток слов вдруг натолкнулся на некую преграду, и в ужасе уставилась на Лэмба. Потом слабым и дрожащим тоном добавила: – И все без толку…

Глава 28

   Часы показывали семь, когда миссис Бартон вошла в кабинет с обеспокоенным выражением лица.
   – Мистер Грант, не знаю, что случилось, но Агнес пропала.
   Он поднял голову от каталога сельскохозяйственной техники и инвентаря, где делал пометки. Некоторые из них оказались слишком дорогими, чтобы позволить их себе, но кое-какие вполне можно купить на премию, которую Джеймс Рони обещал выплатить за уговор о его сыне.
   – Пропала?
   К беспокойству в голосе миссис Бартон прибавилась обида.
   – Сама не знаю, что и думать. Вскоре после чая Агнес быстро прошла по коридору мимо кухни, явно куда-то торопилась, на ней было пальто. Потом укатила на велосипеде. Я полагала, что она поехала на почту, все это время ждала ее, но уже семь часов, а после чая не убрано, и посуда не вымыта. Не знаю, что на нее нашло, и мне это не нравится, мистер Грант. Все эти жуткие убийства… Где Агнес могла так задержаться?
   Грант Хатауэй сразу все понял. Пару секунд он посидел, развернувшись к свету, а когда миссис Бартон приблизилась, чтобы убрать поднос, сухо заметил:
   – Вряд ли Агнес убили, однако осмелюсь предположить, что она не вернется. У нее разыгралась истерика оттого, что вы дали ей расчет. У Агнес есть подруги, к которым она могла бы уехать?
   Миссис Бартон стало ясно, что Агнес окончательно забыла всякие приличия. На ее лице отразилось глубочайшее потрясение.
   – Насчет подруг не знаю, мистер Грант. Есть какая-то миссис Парсонс, к которой Агнес иногда заходит на чай, когда бывает в Лентоне. Вам ужин сюда принести, сэр? У камина будет очень тепло и уютно.
   – Да, – ответил он, и экономка вышла, унеся поднос.
   Как только за ней закрылась дверь, Грант придвинул к себе телефон и набрал номер Эбботсли. Как и час назад, трубку сняла Сисели.
   – Алло! – произнесла она.
   – Это опять я. Фрэнк вернулся? – спросил Грант.
   – Нет. Я же сказала, что позвоню. – Голос у нее был какой-то запыхавшийся.
   – Извини за беспокойство.
   – Грант, что происходит?
   – Сам бы хотел знать.
   Во время разговора он услышал слабый ритмичный гул. Когда Сисели спросила: «Что ты имеешь в виду?», стало ясно, что к дому подъезжает машина. Грант уловил, как она повернула, затормозила и остановилась. Раздались голоса и шаги.
   – Спокойной ночи. Похоже, ко мне гости, – проговорил он и повесил трубку.
   Идя к двери, Грант вдруг подумал, где, когда и в какой обстановке ему снова удастся пообщаться с Сисели. С непередаваемой ясностью, будто в кошмарном сне, ему вспомнились строки, которые пугали его в детстве:

     И между ними шел Юджин Арам,
     Закован в кандалы…

   То, что тогда он понятия не имел, что такое кандалы, лишь добавляло поэме мрачности. Открывая дверь главному инспектору Лэмбу, Грант гадал, продемонстрируют ли ему сегодня практическое применение современного варианта этого приспособления. То есть наручников.
   В открытую дверь хлынул ледяной воздух. В начавшем сгущаться тумане виднелась нависающая громада главного инспектора Лэмба, за ним стоял элегантный Фрэнк Эббот, двоюродный брат Сисели, служивший в полиции. Так-так, наверное, наручники сразу не защелкнут – предстоит некая предваряющая беседа. Жизнь, несомненно, полна новых ощущений. Кто сказал, что послевоенные годы выдались скучными? Даже в разгар царившей в Европе неразберихи пресыщенный вкус мог бы отыскать нечто пикантное в этой ситуации. Грант ни секунды не сомневался, что Агнес все выложила полицейским, и в этом случае он должен предоставить в высшей степени убедительные объяснения.
   С этими мыслями Грант проводил посетителей в кабинет, внимательно посмотрел, как Лэмб снимал пальто и шляпу, а потом, отказавшись от предложенного кресла, с мрачным видом сел за письменный стол. Лишь после этого инспектор произнес:
   – Интересно, а вы ждали нас, мистер Хатауэй?
   Грант по-прежнему стоял. Обычным тоном он ответил:
   – Ну, я хотел с вами поговорить. Дважды звонил в Эбботсли, не вернулся ли Фрэнк, поскольку намеревался с вами связаться.
   Лэмб усмехнулся:
   – Присядьте, мистер Хатауэй. Я только что из лентонского отделения полиции. Как вы, возможно, уже догадались, к нам явилась ваша горничная Агнес Рипли. Она дала весьма серьезные показания, так что я прибыл узнать, как вы сможете их прокомментировать.
   Грант придвинул себе стул. Теперь все расселись за столом: мрачный и сосредоточенный главный инспектор, холодный и бесстрастный Фрэнк и подозреваемый Грант Хатауэй. Его положение действительно напоминало нахождение на скамье подсудимых, вот только стороны сидели почти вплотную, и у Гранта не было адвоката. Если он не сумеет привести достаточно убедительных доводов, то и вправду окажется в суде. Что бы ни случилось дальше, сделка с Джеймсом Рони не выгорит. Никто не заплатит кругленькую сумму, чтобы доверить сына человеку, арестованному по подозрению в двух убийствах, совершенных с особой жестокостью. А деньги были ему нужны просто позарез. Они были частью игры с целью «продемонстрировать Сисели», чего он стоит. А без денег тут никуда.
   – Могу я ознакомиться с показаниями, которые мне предстоит прокомментировать? – спросил Грант.
   Он взял у Фрэнка Эббота отпечатанный на машинке протокол допроса и принялся его читать, хмуря лоб. Закончив, он поднял голову и произнес:
   – По-моему, у нее не все дома. Сегодня утром моя экономка дала ей расчет. После чая Агнес пришла сюда и закатила сцену. Она хотела, чтобы я позволил ей остаться.
   – А почему ваша экономка дала ей расчет? Почему горничную уволили?
   – Вам придется спросить об этом миссис Бартон.
   – И вы не знаете?
   – Нет. Я заметил, что миссис Бартон не хотела вдаваться в подробности.
   – Итак, мистер Хатауэй, перед вами показания Агнес Рипли. Вы хотите что-нибудь сказать касательно их?
   – Да. Начнем с того, что не знаю, известно ли вам, что я уезжал.
   – С восьми тридцати утра воскресенья до одиннадцати утра понедельника? Да, известно.
   – Хочу заявить, что не знал об этих двух убийствах, пока сама Агнес не рассказала мне о них сегодня в пять часов вечера.
   – Вы вернулись в одиннадцать утра и разговаривали с инспектором Смитом. Он расспрашивал вас о ваших передвижениях в пятницу, восьмого января, то есть в прошлую пятницу, а потом снял у вас отпечатки пальцев. Как вы думаете, зачем?
   – Я знал, то есть слышал, что по округе ходят какие-то дикие слухи. По крайней мере, тогда я решил, будто это слухи. Какие-то россказни, что Мэри Стоукс, по ее словам, видела труп. Поскольку там, где она его якобы видела, никакого трупа не нашли, я заключил, что она все это выдумала.
   – Вы слышали эту историю?
   – Да. Миссис Бартон что-то такое говорила, и моя жена обмолвилась о ней – знаете ли, вскользь, – а не так, если бы за всем этим скрывалось что-либо серьезное.
   – Вы решили, что инспектор Смит расспрашивал вас в связи с этой историей. И вы тогда не знали, что Мэри Стоукс убита?
   – Разумеется, нет.
   – А о том, что в Доме лесника обнаружили труп Луизы Роджерс?
   – Я понятия не имел, что там нашли чье-то тело.
   – Каковы были ваши передвижения после ухода инспектора Смита?
   – Я находился в поместье. Почти все время рядом был мой скотник. После обеда я работал в амбаре, который мы чиним. На ферме всегда много работы. Затем я вернулся и стал наводить порядок на столе – приходится много заниматься всякой писаниной. Вскоре явилась Агнес и устроила сцену.
   – И никто вам случайно не обмолвился о двух совершенных убийствах?
   – Скотник ничего не говорил, ничего не сказали еще два человека, с которыми я общался. И миссис Бартон тоже. Можете спросить у них.
   Лэмб постучал пальцами по колену.
   – Вернемся к показаниям. Итак, вы признаёте, что все, сказанное Агнес Рипли, верно?
   – Частично.
   – Вы не могли бы уточнить, в каких именно частях все верно?
   Грант просмотрел машинописные листы и повертел их в руках.
   – Разговор по телефону – да, так оно и было.
   – Эта женщина, Луиза Роджерс, действительно звонила вам, сообщив, что хочет приехать и увидеться с вами?
   – Да.
   – Она приезжала и виделась с вами?
   – Да.
   – Вы можете прокомментировать показания Агнес Рипли в части того, что она подслушала?
   – Разумеется. Агнес все перепутала. По-моему, мне лучше самому рассказать вам, что произошло. Приехавшая сюда женщина находилась в возбужденном состоянии. Она бегло говорила по-английски, но с иностранным акцентом, и была чрезвычайно взвинчена. Неудивительно, что Агнес все напутала. Эта дама рассказала долгую историю о том, что бежала из Парижа, как их бомбили по дороге, – я так и не понял, где именно. Заявила, что с собой у нее было много ценных украшений, которые, по ее словам, украл какой-то англичанин. Как только мне удалось вклиниться в ее монолог, я сказал, что мне очень жаль и все такое, однако это давняя история и ко мне она не имеет никакого отношения. Выразился я не так прямолинейно, сами понимаете, но смысл был примерно таким. Ну а потом она выдала совершенно безумный рассказ о том, что видела руку грабителя, когда тот схватил драгоценности. Добавила, что узнает эту руку, если увидит ее снова. Ну а мне по-прежнему хотелось выяснить, при чем же тут я. Женщина сказала, что хочет взглянуть на мои руки, так что я положил их на стол, а она внимательно их рассмотрела. Похоже, это ее успокоило, и она уехала.
   Фрэнк Эббот все записывал с бесстрастным выражением лица, что придавало ему еще более разительное сходство с портретом леди Эвелин, висевшим в Эбботсли. Он считал, что если Хатауэй врет, то неубедительно – настолько неубедительно, что его слова вполне могли быть правдой.
   – Вы говорите, что женщина уехала. Что вы делали потом?
   Грант слабо улыбнулся:
   – С пяти часов вечера и дальше? У вас же все записано. По крайней мере, я помню, как инспектор Смит записывал мои слова сегодня утром, и, полагаю, эти записи у вас имеются. Не думаю преподносить вам какие-либо нестыковки. Я вышел из дома примерно в пять часов и некоторое время отсутствовал.
   – Вы вышли из дома вместе с Луизой Роджерс?
   – Нет.
   – Сколько времени миновало между ее отъездом и вашим уходом?
   Грант Хатауэй слегка дернул плечом.
   – Несколько минут.
   – Как вы объясните факт, что Агнес Рипли не слышала, как вы уходили?
   – К сожалению, я никак не могу объяснить ее слова или действия.
   – Вы пошли пешком, поехали на велосипеде или на машине?
   – Пешком.
   – Куда вы направились?
   Ничего не выражавший взгляд Лэмба, от которого ничто не ускользало, тотчас подметил, что мышцы лица мистера Хатауэя напряглись. Грант, поняв, что лицо его выдает, совершенно намеренно расслабился. Он очень быстро принял решение и успокоился. Лучше выставить себя дураком, чем быть арестованным по подозрению в убийстве. А если нужно кем-то себя выставить, то надо сделать это легко и непринужденно.
   – Я прошелся до перекрестка, обогнул ферму Томлинс и зашагал в Дипинг, – произнес он.
   – Вы видели Мэри Стоукс?
   – Нет, конечно. Я никого не видел. Просто хотелось прогуляться.
   – В Дипинге кого-нибудь видели?
   – Нет.
   – Как долго вы отсутствовали, мистер Хатауэй?
   – Я вернулся… – Он замолчал, нахмурившись. – Вернулся примерно в половине восьмого.
   – За это время можно прошагать гораздо больше, чем… сколько там… от четырех с лишним до шести километров.
   – Четыре с половиной. Нет, я одолел их быстрее.
   – От силы за час. А что вы делали еще полтора часа, мистер Хатауэй?
   Грант широко улыбнулся:
   – Я находился в церкви.
   – В пятницу вечером?
   Он кивнул:
   – Да. Проходя мимо нее, я услышал звуки органа и понял, что это репетирует моя жена. Она чудесно играет. Боковая дверь была открыта, я вошел и принялся слушать.
   – Все полтора часа?
   – Примерно. Жена ушла оттуда в семь, а до дома от церкви мне двадцать пять минут пешком.
   – Миссис Хатауэй сможет это подтвердить?
   – Нет. Она не знала, что я там находился.
   – А кто-нибудь может подтвердить ваши передвижения?
   – Боюсь, что нет. Миссис Бартон и Агнес отсутствовали. То есть Агнес вроде бы должна была отсутствовать. А она убежала сразу после того, как подслушала наш с дамой разговор?
   – Да, сразу.
   – Тогда вам придется поверить мне на слово. Или не поверить.
   Лэмб постучал пальцами по столу. Он решил, что мистер Хатауэй держится весьма хладнокровно. Странная история, как он зашел в церковь и слушал, как его жена играет на органе… Наверное, лучшая версия, которую он сумел придумать: вероятно, ей поверят присяжные, если дойдет до суда. А может, это правда. Лэмб нахмурился и спросил мистера Хатауэя, что тот делал в субботу девятого января между половиной шестого и девятью или десятью часами вечера.
   Мистер Хатауэй охотно ответил на данный вопрос, но не сказал ничего полезного ни для себя, ни для полиции. Придерживался того, что уже раньше говорил инспектору Смиту. В начале пятого он поехал на велосипеде в Дипинг. По дороге встретил жену, которая выгуливала собак, перебросился с ней парой слов, затем раздумал ехать в Дипинг и вернулся домой, где и оставался все последующее время.
   – Вы вернулись в половине пятого?
   – Да.
   – И больше никуда не отлучались?
   – Нет. Надо было разобраться с бумагами.
   – Ваша экономка может подтвердить, что вы находились дома?
   – Я ужинал в половине восьмого. Это может подтвердить и экономка, и Агнес. Позвольте спросить, почему вам нужно подтверждение именно на это время? Полагаю, тогда больше никого не убили?
   Взгляд Лэмба оставался непроницаемым.
   – Тело Луизы Роджерс перенесли в Дом лесника между половиной шестого и шестью часами. Мэри Стоукс увидела его там и с криками побежала к дому пастора. Если бы она сказала правду, убийцу наверняка бы поймали, а сама она осталась бы в живых. Но ей не хотелось признаваться, что она находилась около Дома лесника, поэтому Мэри заявила, будто видела тело в другом месте. Тем временем преступник перенес труп в подвал и спрятал его там или тогда же, или чуть позднее.
   Грант чуть побледнел – не очень сильно, но заметно.
   – Я не переодевался к ужину, – произнес он. – Думаю, миссис Бартон это вспомнит: я был в чистой и опрятной одежде. Разумеется, я не копал могилу в заброшенном подвале, ведь это грязная работа. Однако, как вы собираетесь заметить, я мог переодеться, выйти из дома и проделать все это уже после ужина. Вы ведь это намеревались сказать?
   Внезапно Грант ощутил сомнение. Подобный выпад спровоцировали эмоции и его интуиция. А эмоции обладают печальным свойством выдавать человека.
   Его мысли прервал голос Лэмба, ровный и приятный, с ощутимым провинциальным выговором:
   – Не знаю, сказал бы что-нибудь подобное.
   Грант рассмеялся:
   – Но ведь подумали бы? Или нет?
   Лэмб спросил:
   – Что вы можете сообщить о своих передвижениях вечером в субботу, шестнадцатого, с половины восьмого и далее?
   До этого момента Грант сидел в расслабленной позе, скрестив ноги и непринужденно положив на них руки. Теперь он заерзал, словно его тело почувствовало нараставшее напряжение. Или, возможно, Грант начал терять терпение. Несколько резко он ответил:
   – Боюсь, мало что смогу вам сказать. Миссис Бартон и Агнес отсутствовали. Полагаю, они вернулись около половины одиннадцатого, но я их не видел, а они не видели меня. Агнес сообщила мне, что Мэри Стоукс убили предположительно после четверти девятого. Похоже, с алиби у меня не все гладко, так? Я сидел здесь, в кабинете, однако не могу этого доказать. Так что же дальше?
   – Пока ничего, – произнес Лэмб. – Мне хотелось бы задать вам еще несколько вопросов. Вернемся к Луизе Роджерс. Вы говорите, что мисс Рипли верно изложила содержание телефонной беседы?
   – Думаю, да.
   – Итак, вечером четвертого января вы находились в гостинице «Бык» в Ледлингтоне. Возможно, вы изложите свою версию случившегося там?
   – Что касается меня, то ничего не случилось. Я ездил в Ледстоу повидаться с другом Джеймсом Рони. Он живет в Пассфилде, если это вас интересует. Я пробыл у него какое-то время. Рони довез меня до Ледлингтона к отходящему в восемь двадцать поезду. Высадил меня у вокзала, но выяснилось, что на поезд я опоздал. Наверное, у Рони отставали часы. Следующий поезд до Лентона был через полтора часа, и я решил отправиться в «Бык». Около вокзала я встретил знакомого. Он был в городе по делам и ждал, пока за ним приедет машина. Предложил подвезти меня. Затем появился его водитель, сказал, что спустило колесо и его надо менять. Мы все направились к «Быку». Автомобиль стоял там во дворе.
   – Как зовут вашего знакомого, мистер Хатауэй?
   – Марк Харлоу. Это мой сосед, живет в Мэйнфилде.
   Атмосфера в комнате начала накаляться. Лицо Фрэнка Эббота не выражало ничего, однако мозг лихорадочно работал. Значит, Кэддл там был… Альберт Кэддл находился в «Быке», когда Луиза Роджерс выглянула из окна спальни и узнала руку, тащившую из саквояжа драгоценности.
   Лэмб повторил слова Гранта, только более сжато.
   – Вы с мистером Харлоу отправились в «Бык». Как долго вы там пробыли?
   – Примерно полчаса.
   – И все это время вы находились рядом с мистером Харлоу?
   – Почти. Мы выпили, вскоре я заметил человека, с которым мы вместе служили во Франции. Я подошел к нему переброситься парой слов. Потом Харлоу сказал, что собирается пойти взглянуть, как там машина. Через несколько минут я вышел вслед за ним.
   – Во двор?
   – Да, автомобиль стоял там.
   – У вас есть зажигалка?
   – Да, но во дворе «Быка» я ее не ронял.
   Вы в этом уверены?
   – Абсолютно. Я подошел к машине, увидел, что ее починили и Харлоу ждет меня. Мы сели, и он довез меня до дома.
   – Сказав «он довез меня», вы имеете в виду, что автомобиль вел мистер Харлоу или же за рулем сидел шофер?
   – Я неправильно выразился. Машину вел Кэддл.
   – Шофером был Альберт Кэддл?
   – Да.
   – Мистер Хатауэй, вы примерно полчаса беседовали с Луизой Роджерс в этой самой комнате. Полагаю, освещение было таким же, как и теперь, и вы наверняка хорошо рассмотрели ее. Не могли бы вы описать ее как можно подробнее?
   За все время разговора выражение лица Гранта почти не менялось. Теперь оно сделалось удивленным.
   – Черное пальто, черная шляпка – если можно назвать шляпкой маленькую круглую шапочку. Весьма импозантная. Стройные ножки, хорошие чулки, элегантные туфли…
   – И все черное?
   – Кроме чулок.
   – Но, кроме них, она была во всем черном и ничего не оживляло этот траур?
   – Ах да, серьги… весьма приметные… вроде этих «колец вечности», на которых женщины просто помешались. Признаться, не знаю почему.
   – Пара сережек. Вы уверены, что на ней была именно пара?
   – Да-да… пара сережек «кольца вечности». Весьма приметные, как я сказал.
   Лэмб продолжил задавать вопросы. По какой дороге мистер Хатауэй бежал из Франции? В каком месте она выходила на шоссе, ведущее из Парижа? Где он сошел с этого шоссе? Все ответы тщательно записывались, но толку от них было мало. Мишель Ферран так и не сумел объяснить, где именно у Луизы украли драгоценности. Кроме того, что Грант мог бежать от немцев по тому же шоссе, что и Луиза, ответы мистера Хатауэя никак не помогли следствию.
   – А что сказала Луиза Роджерс, когда попросила вас показать руки?
   – Она говорила, что видела руку грабителя, перебиравшую драгоценности в саквояже. Добавила, что узнает ее, если увидит вновь. Попросила показать ей руки, что я и сделал.
   – Руку или руки?
   – Вроде бы руки. В общем, я вытянул их перед собой.
   – Не возражаете, если я вас попрошу это повторить?
   – Пожалуйста.
   Грант положил руки на письменный стол. Свет падал на них вертикально. Это были крупные, правильной формы руки, загрубевшие от работы. Поперек суставов указательного и среднего пальцев левой руки тянулся тонкий белый шрам. Если бы не легкий загар, шрам был бы почти незаметен.
   – Откуда у вас этот шрам, мистер Хатауэй? – поинтересовался Лэмб.
   – В четырнадцать лет с ножом баловался. У вашей миссис Роджерс, наверное, было великолепное зрение, если она сумела разглядеть шрам во дворе «Быка». При условии, что вы действительно так считаете.
   Лицо Лэмба оставалось невозмутимым.
   – Если она с вами об этом говорила, мистер Хатауэй, полагаю, она вам сказала, что уронивший зажигалку включил фонарь, чтобы разыскать ее, и в луче света она увидела его руку. Если свет сильный, то такой шрам вполне можно разглядеть.
   Эта игра заинтриговала Гранта. Случались моменты, когда она ему даже нравилась, и теперь настал один из них. Он улыбнулся:
   – Однако, сами понимаете, о шраме она ничего не говорила. Лишь сообщила, что узнает руку. Когда я показал ей руки, ее интерес пропал, и она уехала. – Грант убрал ладони со стола. – Хотел бы подчеркнуть, инспектор, что в тот вечер в «Быке» было полно посетителей. Когда мы вошли, в баре сидело минимум человек двадцать. Любой из них мог уронить зажигалку под окном Луизы Роджерс и высветить фонарем руку, которую, как ей показалось, она узнала.
   Лэмб тут же нанес сокрушительный удар:
   – Но проследила до Дипинга она именно вас и к вам сюда явилась, мистер Хатауэй. Это доказано. Также доказано, что Луиза беседовала с вами в этой комнате и просила показать руки. Еще доказано, что в тот же вечер ее убили, вероятно, вскоре после разговора с вами. Ее тело спрятали в Роще Мертвеца, а на следующий вечер перенесли его в Дом лесника и зарыли в подвале. И вы считаете, что остальные двадцать посетителей бара в «Быке» могут быть вызваны на допрос относительно этой цепи событий? У вас нет алиби на все самые важные временные промежутки.
   Грант сунул руки в карманы и побренчал связкой ключей.
   – Неосмотрительно, верно? Но тогда я понятия не имел, что кого-нибудь убьют. Сомневаюсь, что даже у вас всегда есть алиби на все случаи жизни. Тем не менее дела обстоят именно так. Что же дальше?
   Лэмб встал.
   – Мы надеемся обнаружить новые улики. Тем временем, мистер Хатауэй, я настоятельно прошу вас никуда не отлучаться из деревни.
   Грант поразился тому, какое облегчение он испытал.

Глава 29

   Жадно прислушивавшаяся к чужому разговору Мэгги Белл узнала лишь то, что миссис Эббот позвонила дочери и сказала, чтобы та не ждала их к ужину, поскольку полковник Эббот и викарий так увлеклись игрой, что их шахматная партия затянется до позднего вечера.
   – В общем, накорми Фрэнка и мисс Сильвер.
   Фрэнк еще не вернулся. Мэгги могла бы сообщить об этом миссис Эббот, поскольку мистер Хатауэй дважды звонил мисс Сисели и спрашивал его. И вот – мисс Сисели сама об этом сказала.
   – Тогда накорми мисс Сильвер и тоже поешь хоть что-нибудь, дорогая. – Миссис Эббот повесила трубку.
   Затем позвонил мистер Фрэнк, сообщил, что будет поздно и чтобы ничего не готовили.
   – Чепуха какая – тебе нужно чем-то поужинать!
   – Мне надо отвезти шефа обратно в Лентон, там я что-нибудь перехвачу, – ответил Фрэнк и повесил трубку.
   Мэгги Белл решила, что все эти разговоры – сплошная скука.
   Вскоре Марк Харлоу позвонил мисс Сисели. Мэгги всегда слушала их, развесив уши. Марк за ней ухлестывал, именно так – это же по голосу понятно. А она почти всегда его осаживала, но вот если ей удастся развестись… Ну, тогда у них, может, что-нибудь и сложится. Мисс Сисели не из тех, кто тайком крутит романы. Слишком гордая она. Не до такой степени, чтобы нос задирать и на всех свысока смотреть, однако гордости в ней достаточно, чтобы не идти у кого-то на поводу.
   Так вот, только мистер Харлоу начал: «Сисели…», как та его резко оборвала, словно звонок отвлек ее от чего-то важного:
   – Что такое?
   – Можно зайти?
   – Нет.
   – Почему?
   – Родителей нет дома.
   – А они-то тут при чем? Я с тобой хочу поговорить.
   – Тебе придется говорить со мной и с мисс Сильвер.
   – Мы могли бы сходить прогуляться.
   – Нет-нет.
   Марк Харлоу был явно раздосадован. Он воскликнул так громко, что в трубке захрипело:
   – Как ты так можешь! Ты прямо каменная какая-то!
   Сисели рассмеялась, словно эти слова позабавили ее.
   – А с чего бы мне смягчиться?
   – Сис, я весь на нервах из-за этих проклятых убийств! Да еще полиция на каждом углу. Ты не поверишь, но полисмены явились ко мне, сюда! Им явно хочется знать, что я сказал, подумал или сделал за последние две недели. Как будто кто-то что-то вспомнит – разве что полицейскому может взбрести в голову, что ты что-то помнишь! И в результате вся моя работа псу под хвост. Только я хорошо разогнался по квартету… ну, ты помнишь… – Марк Харлоу напел мелодию, которая Мэгги совсем не понравилась. И мисс Сисели, судя по всему, тоже. Она прямо так и заявила:
   – По-моему, так себе.
   Мистер Харлоу, похоже, начал злиться.
   – Тебе вечно не угодишь, но я бы сделал из этого квартета конфетку, если бы не эта чертова суматоха! В такой жуткой атмосфере мне не работается. Если нет тишины и покоя, что толку от жизни в деревне? Здесь сыро, темно, холодно, уныло и скучно. Единственное, чего тут можно ожидать, – что тебя оставят в покое. Я к тому, что, если кого-то и убивают, почему их не убивают там, где они живут? Зачем они являются сюда и превращают нашу жизнь в ад, кишащий сыщиками из Скотленд-Ярда?
   Мисс Сисели минуту молчала, а потом заметила как бы невзначай:
   – А ведь ты эгоист, Марк.
   Мистер Харлоу возмутился:
   – Это полная чушь, и ты прекрасно это знаешь! Все, что ты делаешь, должно начинаться с тебя самого. Ты есть центр всего – в этом центре все начинается и заканчивается. А если не так, то ты ничто и не имеешь никакого смысла. У тебя нет ни цели, ни предназначения, ты лишь игрушка в руках переменчивых обстоятельств. Каждый художник должен творить, отталкиваясь от своего центра, иначе он себя теряет.
   – По-моему, это ерунда.
   Он рассмеялся.
   Вот этого Мэгги никак не ожидала. Довольно забавно после вспышки гнева.
   – Ты самая закоренелая эгоистка из всех, кого я только знаю, – произнес он.
   – Нет. – Мисс Сисели швырнула трубку на рычаг.
   Мэгги и припомнить не могла, когда в последний раз получала от подслушанного разговора такое удовольствие.
   Сисели вернулась в малую гостиную, где вязала мисс Сильвер. Свето-голубая шерстяная кофточка, которой она занималась первые пару дней по приезде сюда, теперь лежала в левом верхнем ящике комода красного дерева с гнутым фасадом в ее спальне, а вторая, бледно-розовая, быстро обретала форму. Сисели, поначалу испытывавшая легкое раздражение от восхищения Фрэнком этой нестареющей мисс Сильвер, теперь изменила свое отношение к ней. Легко считать незваную гостью старомодной старой девой с манерами классной дамы. Да, легко – первые пять минут. Потом можно продолжать считать ее такой, если ты непроходимо глуп или не способен избавиться от предвзятого мнения. Сисели была отнюдь не глупой. Помимо ее воли мисс Сильвер произвела на нее сильное впечатление. Сисели увидела в ней ум, который всегда уважала, и заметила, что Фрэнк испытывает к этой хрупкой пожилой даме не только уважение, но и, что удивительно, подлинную и весьма нежную привязанность. Это показалось Сисели странным, забавным и трогательным.
   И вот теперь, когда она вернулась в малую гостиную и мисс Сильвер с улыбкой подняла голову, что-то вдруг произошло. Будто со стороны Сисели услышала, как спросила озадаченным тоном:
   – Скажите, а я эгоистка?
   Мисс Сильвер по-прежнему улыбалась.
   – Вам кто-то об этом говорил?
   Сисели кивнула:
   – Да, Марк Харлоу. Он сказал, что я самая закоренелая эгоистка из всех, кого он только знает. По-вашему, я действительно такая?
   Мисс Сильвер продолжала вязать:
   – А что вы сами об этом думаете?
   Сисели сидела на полу перед камином, положив руки на колени, чуть наклонив голову и широко раскрыв глаза. Во взгляде ее читалось беспокойство, словно у ребенка, не совсем уверенного, твердо ли он выучил урок.
   – Я над этим не размышляла.
   – А теперь что считаете?
   – По-моему… наверное… так оно и есть, – протянула Сисели, а потом добавила: – Трудно не быть эгоисткой, когда вокруг все идет наперекосяк. Думаешь об этом каждую минуту, а получается, что думаешь о себе.
   Мисс Сильвер привыкла выслушивать признания других. За время ее профессиональной деятельности самые разные люди поверяли ей самые невероятные признания. Ее не удивило, что Сисели, ни с кем не говорившая, теперь с ней разоткровенничалась. А позднее, оглядываясь назад, Сисели сама поразилась этому факту. В тот момент беседа по душам представлялась ей совершенно естественной, она облегчала ее сердечную боль.
   Мисс Сильвер молча смотрела на Сисели. Если бы она заговорила, то могла бы оборвать ее откровения. Но этого не случилось, и Сисели продолжила:
   – Если с тобой что-то не так, это совсем не значит, что ты думаешь только о себе. Вот и со мной произошло то же самое. Похоже, родителей это возмущает.
   – Тяжело, когда видишь любимого человека несчастным и тебе не позволяют ему помочь, – заметила мисс Сильвер.
   Сисели нахмурила темные брови и встревоженно взглянула на нее.
   – Мама просто обожает Гранта. По-моему, это несправедливо.
   – По отношению к нему или по отношению к ней?
   – К обоим, и ко мне тоже. Будь она настоящей тещей, ей следовало бы его ненавидеть и принять мою сторону, но мама этого не сделала: она всегда поступает не так, как другие. А папу в это втянуть я бы не смогла – он ненавидит скандалы. Мужчины их ненавидят гораздо больше, чем женщины, вы не находите? Я не в том смысле, что сами они не скандалят, но они считают, что женщины поднимают шум по всяким пустякам. Конечно, это правда, однако не всегда. И мужчины думают, будто женщины вечно делают все не так. Папа тоже очень любит Гранта. Он бы решил, что я затеяла ссору на ровном месте.
   Спицы в руках мисс Сильвер позвякивали тихо и успокаивающе.
   – А вы действительно так поступили?
   Сисели часто заморгала, словно ей внезапно нанесли сильный удар. Она залилась ярким румянцем и чуть не плача воскликнула:
   – Нет, нет, совсем не так! Что может быть ужаснее, чем думать, что кто-то тебя любит, а потом узнать, что любят лишь твои деньги? – Она снова заморгала, пытаясь сдержать жгучие слезы. – И не то чтобы меня не предупреждали. Бабушка – первая. Дедушка женился на ней из-за денег, и посмотрите, что с ней стало! По-моему, она меня немного любила, сама не знаю почему, но, кроме меня, не испытывала ни к кому вообще никаких чувств. Бабушка разругалась с обоими сыновьями и сильно невзлюбила их жен. Представьте, как можно не любить маму, – однако она терпеть ее не могла. Бабушка считала, что все стремятся завладеть ее деньгами. Все, кроме меня, потому что я слишком молода. Знаете, она так и написала в завещании: «Моей внучке Сисели, которая в настоящее время слишком молода, чтобы быть корыстной». Разумеется, у каждого, кто мог бы решить, будто у папы есть хоть какие-то корыстные мотивы, явно не все дома. Но вот такая была у меня бабушка. Говорила, что собирается завещать мне свое состояние, и предупреждала, что все станут пытаться завладеть им. – Сисели вдруг побледнела. – И добавила, что я смуглая худышка и простушка, что мужчины не станут влюбляться в меня, но примутся ухаживать за мной и захотят жениться на мне из-за денег.
   Мисс Сильвер кашлянула.
   – В высшей степени непростительные слова.
   – Такие слова постоянно грызут тебя. Их вспоминаешь, когда этого не хочется. Ты их совсем забыла, а они выползают из какой-то жуткой норы и настигают тебя. – Сисели замолчала и глубоко вздохнула. – Бедная Эллен Кэддл! Бабушка оставила ей пятьсот фунтов, а она вышла замуж за этого юбочника Альберта, у которого на лбу написано, что он ее ни капельки не любит. Еще бы, она же лет на пятнадцать старше его.
   – К сожалению, миссис Кэддл поступила неосмотрительно. Женщина должна относиться к себе с бо́льшим уважением. Как сказано у Шекспира: «Ведь женщине пристало быть моложе супруга своего: тогда она сумеет завладеть его душой».
   – Ну а она не сумела. Разумеется, это сразу вызвало бабушкины слова из их норы, но вот обратно их туда загнать я не смогла. Потому что после смерти бабушки я хотела, чтобы все деньги забрал папа и немного выделил Фрэнку. Чтобы они мне пообещали это сделать, когда я стану совершеннолетней. Однако они отказались. Но тогда мне казалось, будто я избавилась от гнетущей тяжести бабушкиных слов. Думала, если она ошиблась, то мне больше нечего переживать и беспокоиться. Мы обосновались здесь, и я начала встречаться с Грантом. Он только что переехал в Дипсайд. Мне казалось, что Грант в меня влюбился. Я была счастлива и больше не вспоминала о бабушке. Мы поженились. Я чувствовала себя счастливой еще три месяца, а потом убедилась, что дело все-таки в деньгах. Бабушка прекрасно знала, что говорила: главное – не я, а деньги. Поэтому я и вернулась сюда. – Сисели внезапно вскочила с пола, щеки ее пылали. – Я никогда и никому об этом не говорила. Не знаю, зачем рассказала все это вам. Порой людям нужно кому-то излить душу. – Она шагнула к пианино и подняла крышку. – Не возражаете, если я немного поиграю?

Глава 30

   Было начало одиннадцатого, когда Фрэнк вошел в малую гостиную и увидел там вязавшую мисс Сильвер и Сисели, игравшую на пианино быструю мелодию. Она взяла громовой аккорд, дождалась, пока звуки стихнут, и встала.
   – Что-нибудь случилось?
   – Нет.
   Лежавший у камина Брамбл поднялся, подошел к Фрэнку и принялся обнюхивать его лодыжки.
   – Ты что-нибудь ел?
   – Да, спасибо.
   – Кофе хочешь?
   – Нет.
   – Все-таки пойду сварю.
   Сисели вышла, и Брамбл последовал за ней.
   Фрэнк присел к камину. Он замерз, устал и к тому же плохо поужинал. Ни одно дело не вызывало у него такого отвращения и злобы, как это. Он начал рассказывать о нем мисс Сильвер под успокаивающий аккомпанемент потрескивавших в камине поленьев и звяканье спиц, предвкушая чашку горячего кофе.
   Возвращаясь с подносом, Сисели услышала из-за двери гостиной их негромкие голоса. Она поставила поднос на неудобный резной стул, так кстати оказавшийся в коридоре. Затем проделала то же, что и Агнес, – тихо, медленно и осторожно повернула ручку, пока язычок не вышел из накладки, после чего чуть приоткрыла дверь. Если ее заметят – она входит с подносом. Если нет – Сисели узнает, о чем разговор. Если тебе дали хорошее воспитание, подслушивать у двери плохо. Это недопустимо. Однако она на это решится. Какое-то объявшее ее чувство вкупе со страхом пересилили все внушенные ей приличия. За дверью происходило нечто важное, и ей нужно было выяснить, что именно.
   Сисели почти сразу все узнала, потому что Фрэнк говорил:
   – Завтра утром я уеду отсюда. Сегодня вечером мне не удалось снять номер в гостинице. Шеф предложил мне отправиться обратно в Лондон, а вместо меня прислать кого-нибудь другого, но я сказал, что доведу дело до конца.
   – Разумное решение, – произнесла мисс Сильвер. – Отказ от дальнейшего ведения дела будет равносилен публичному признанию вины мистера Хатауэя.
   Сисели левой рукой придерживала дверную ручку, а правой опиралась о косяк. Фрэнк Эббот добавил:
   – Здесь я оставаться не могу. Он же муж Сисели. Если это его рук дело, то все обернется жутким скандалом для нее и для Моники.
   – А ты считаешь, что он убийца?
   – Не исключено. Дальше версий мои размышления не заходят. Убийцей может оказаться и Альберт Кэддл. Его смазливая подружка обеспечивает ему три железных алиби, однако я считаю, что присяжные не примут их всерьез, по крайней мере, после того как увидят Мэйзи. Еще остается Марк Харлоу. Они втроем находились в «Быке» тем вечером, когда Луиза Роджерс увидела руку грабителя. Загвоздка в том, что нам неизвестно, что именно она узнала. Ферран, который описал это в своих показаниях, тоже не знает, что это за примета. Он лишь заявил, что Луиза была абсолютно уверена в том, что узнает руку, и она ее узнала. Кто-то уронил зажигалку во дворе «Быка» и включил фонарик, чтобы разыскать ее. В луче света Луиза увидела его руку и была готова поклясться, что это грабитель. Она была в ночной рубашке. Пока накидывала какую-то одежду и сбегала вниз, двое мужчин и водитель успели уехать. Кто-то из них выронил конверт с адресом Гранта Хатауэя. Вот поэтому-то она сюда и приехала. Теперь нам известно, что она разговаривала с Хатауэем между половиной пятого и пятью вечера восьмого января, то есть незадолго до того, как ее убили. Агнес подслушала часть их беседы, а когда миссис Бартон уволила ее, устроила Хатауэю сцену и примчалась к нам, чтобы все о нем выложить. Совершенно очевидно, что Агнес безумно влюблена в него и…
   Мисс Сильвер сдержанно заметила, что даже ад не сравнится с яростью отвергнутой женщины.
   – Наверное. Так вот, у Гранта нет алиби на три важных временных интервала. Он мог убить Луизу прямо у себя в кабинете, хотя это было бы чрезвычайно рискованно. Агнес слышала лишь часть разговора, но с расстояния, на которое она отбежала. Агнес услышала, как открылась и захлопнулась входная дверь, после чего от дома отъехала машина. За рулем вполне мог сидеть Грант. Луиза к тому моменту могла быть мертва или еще жива. Или же показания Гранта – правда. Он заявляет, что Луиза уехала одна, а через несколько минут он вышел из дома, прогулялся до фермы Томлинс, обогнул ее и зашел в церковь. Там Грант примерно полтора часа сидел и слушал, как Сисели играла на органе, после чего отправился домой.
   Несильным ударом ладони Сисели распахнула дверь, подхватила поднос и вошла в гостиную – в лице ни кровинки, глаза сверкают. Поставила кофе перед Фрэнком, затем вернулась и закрыла дверь. Приблизилась к нему и заявила:
   – Я все слышала. Если дело касается Гранта, то и меня тоже. Я хочу услышать, что пропустила.
   Фрэнк недоуменно поднял светлые брови.
   – Сестренка, малышка…
   Сисели перебила его, отчетливо выговаривая каждое слово:
   – Я тебе не малышка, а жена Гранта. Если ты можешь все рассказывать мисс Сильвер, значит, и мне тоже. Я умею держать язык за зубами, однако хочу знать все.
   Фрэнк посмотрел на мисс Сильвер, и та кивнула. Сисели топнула ногой.
   – Если ты мне не расскажешь, я сейчас же поеду в Лентон к главному инспектору Лэмбу!
   Фрэнк протянул руку, коснулся ее ладони и почувствовал, что та холодна как лед.
   – Ладно, Сис… Садись. Не знаю, что именно ты слышала, но дело обстоит так…
   Сисели слушала, сидя прямо и не сводя глаз с лица Фрэнка. Мисс Сильвер вязала, ритмично позвякивая спицами. Что-то из рассказа Фрэнка было ей знакомо, но было интересно послушать его заново. Мысли ее работали так же методично, как и спицы, подмечая тут ослабшую петлю, там – небольшое несоответствие, а где-то еще – явную вероятность чего-то. Фрэнк обладал дисциплинированным умом и умел четко излагать суть дела.
   Сисели слушала не только во все уши, но и всем своим существом. Знакомая комната, ее собеседники, нахально свернувшийся калачиком в кресле Моники Эббот Брамбл, камин и исходящее от него тепло, подливающий в чашку и прихлебывающий кофе Фрэнк, звяканье спиц мисс Сильвер – все это будто бы исчезло. Не осталось никаких звуков, образов, ощущений – лишь голос Фрэнка и его слова. Они воспринимались ясно и четко.
   Фрэнк добрался до того момента, когда Сисели вошла в гостиную.
   – Итак, у нас есть Кэддл с тремя алиби, они могут оказаться подлинными или ложными, и Грант, у которого нет никакого алиби. Плюс Марк Харлоу – тоже без алиби.
   – Марк? – удивилась Сисели.
   – Он один из этой троицы, которая тем вечером находилась в «Быке». Мы отправились к нему после снятия показаний с Гранта. Так вот, он утверждает, что в пятницу, восьмого января, выходил прогуляться и никого не встретил. Конечно, Марк мог встретить Луизу и убить ее. Он заявляет, что добрался пешком до самого Лентона и отправился в кино. В субботу, когда переносили тело Луизы, Марк снова вышел на прогулку и никого не видел. В субботу, шестнадцатого января, он обедал с какими-то друзьями в Лентоне, потом пошел с ними в кино. Домой вернулся на машине, которую вел сам. У прислуги был выходной, так что Марк поужинал холодными закусками. По его словам, вернулся он домой в половине восьмого. Это, разумеется, давало ему массу времени добраться на велосипеде до фермы Томлинс и убить Мэри Стоукс. Вряд ли он рискнул бы поехать туда на автомобиле. Подведем итоги. У Гранта и у Харлоу была возможность убить Луизу в пятницу, восьмого января, переместить и закопать труп в субботу, девятого января, а в субботу, шестнадцатого января, избавиться от Мэри Стоукс. Только показания Мэйзи Трэйлл свидетельствуют о том, что у Кэддла не было такой же возможности. Из троих подозреваемых лидирует Грант, поскольку мы знаем, что он общался с Луизой, чего нельзя с уверенностью сказать о Харлоу и Кэддле. Но если взглянуть с точки зрения особых примет на руках, то тут, по-моему, впереди всех Кэддл. Луиза Роджерс говорила Феррану, что всегда и везде узнает руку грабителя. А у Кэддла отсутствует верхняя фаланга на указательном пальце левой руки – такое забыть вряд ли возможно. У Гранта имеется белый шрам, а у Харлоу нет бросающихся в глаза примет. На тыльной стороне правой ладони он носил лейкопластырь, но когда снял его, там была лишь глубокая царапина. Он утверждает, что поранился о колючую проволоку, и ничто не указывает на то, что царапина скрывает какой-то старый шрам. Однако руки у Харлоу весьма странной формы. Указательные пальцы длиннее других, а большие пальцы…
   – Вот почему он виртуозно играет на пианино – у него феноменально гибкие суставы пальцев, – произнесла Сисели.
   – Могли ли эти суставы поразить Луизу Роджерс, если она их видела несколько секунд в луче фонарика? Нет, полагаю, первенство здесь явно за Альбертом. Палец-обрубок без сустава бросается в глаза гораздо сильнее.
   Сисели встала и, поблагодарив Фрэнка, вышла из комнаты. После недолгой паузы он продолжил:
   – Дело запутанное. Понимаете, убийца должен быть из местных. Только местный знает о Доме лесника, не говоря уже о подвале, и только у местного мог иметься мотив для убийства Мэри Стоукс. Это почти наверняка один из тех троих, что находились в «Быке» вечером четвертого января. В общем, преступник один из троих: Альберт Кэддл, Грант Хатауэй или Марк Харлоу.
   – А что ты думаешь о Марке Харлоу? – спросила мисс Сильвер.
   Фрэнк внимательно посмотрел на нее:
   – Ему гори все ярким пламенем, лишь бы не мешали бренчать. Для него главное – музыка, а остальное как бы не существует. Марк Харлоу сочиняет песни для ревю, и эти жуткие убийства лишают его вдохновения. Прямо катастрофа какая-то. Будь он Бетховеном, Бахом и Брамсом в одном лице, я бы решил, что он преувеличивает ее масштабы. Мы прервали его, когда он извлекал из пианино совершенно дикие звуки. Марк проявил бурный артистический темперамент, но все-таки спустился с небес на землю и пообещал помочь следствию. Поскольку он, похоже, из тех, кто никогда не знает, который час или что он делал вчера, толку от него было немного. Если честно, моего шефа надо было видеть. Он весь налился кровью, и я боялся, что у него выскочат глаза, когда Харлоу бесхитростно сказал, что точно не помнит, в какой кинотеатр зашел в пятницу восьмого января и какой фильм смотрел. Объяснил, что порой вообще не смотрит на экран, просто сидит и прокручивает в голове мелодии. Старик потом на полном серьезе спросил меня, все ли у этого Харлоу дома. Я ответил, что тот вполне в своем уме и просто изображает великого творца. В данном случае так оно и получилось. Когда Марку прозрачно намекнули на судебное разбирательство, память его тотчас оживилась. Он вспомнил, что сидел в кинотеатре «Рекс» и в фильме снималась какая-то молоденькая актриса со стройными ногами. Вы, наверное, о ней не слышали, но он все точно сказал!
   Мисс Сильвер улыбнулась:
   – Это Пердита Пейн?
   Фрэнк рассмеялся.
   – Вы знаете все на свете! Марк снизошел до того, чтобы вспомнить ее ноги – они действительно того стоят.
   Улыбка исчезла с лица мисс Сильвер, и она нахмурилась. Сочла, что особого упоминания о ногах вполне достаточно, и произнесла:
   – Сразу после шестичасовых новостей я слышала полицейскую сводку происшествий. Ее передавали, когда я только входила.
   Фрэнк сел прямо.
   – Да-да, я как раз собирался вам сказать – почти сразу позвонили из ледлингтонского кафе. Луиза обедала там довольно поздно – примерно до половины третьего дня – и спрашивала, как доехать до Лентона. Она находилась одна, что перечеркивает завлекательную версию Смита о том, будто в Дипинг Луиза привезла убийцу. Например, несчастного Феррана.
   – Фрэнк, а что собой представляет этот Ферран?
   – Хотите встать на сторону Смита? Я решил, что это безобидный молодой человек, влюбленный в Луизу и почти обезумевший от горя. Вряд ли его можно в чем-нибудь подозревать.
   – Да, скорее всего, так.
   Мисс Сильвер собралась что-то добавить, как вдруг распахнулась дверь, и в гостиную шагнула Сисели. Она была в шубе, но без шляпки. В коридоре чуть позади нее стоял чемодан. Брамбл спрыгнул с кресла Моники Эббот и бросился к хозяйке, глядя на нее чуть наклонив голову. Сисели легонько погладила его и произнесла:
   – Когда родители вернутся, скажи им, что я отправилась домой.
   – Господи боже! – вырвалось у мисс Сильвер.
   Фрэнк резко повернулся на стуле.
   – Сис!
   Она продолжала стоять за порогом, лицо ее разрумянилось, глаза сверкали.
   – Ты меня слышал – я отправляюсь домой.
   – Можно спросить почему? Моника наверняка задаст подобный вопрос. Тигрица вернулась – а где мой детеныш?
   Сисели топнула ногой.
   – Сообщи ей, что я отправилась домой.
   – Повторяешься, да? Может, дождешься ее и сама это скажешь?
   Сисели медленно приблизилась к камину, наклонилась, бросила в огонь полено и ответила:
   – Нет, лучше не надо. Не хочу скандала. – Она выпрямилась и перевела взгляд на мисс Сильвер. – Вы ей и скажите. Все просто. Мы с Грантом поругались – это наше дело, и больше оно никого не касается. Если его намереваются заподозрить в убийствах, то я возвращаюсь домой. А ругаться продолжим позднее. Не допущу, чтобы люди сочли, будто я верю в его причастность к преступлениям.
   Мисс Сильвер продолжала вязать, розовый моток шерсти медленно вращался. Фрэнк Эббот поднялся. Отговорить Сисели он не сумел бы – ему это не удавалось, даже когда та была ребенком. Однако Моника ожидала бы от него хотя бы попытки. Фрэнк проклинал викария, шахматы и дядю Реджа. Пусть Моника сама возьмется за эту неблагодарную работу и выслушает от дочери колкости и дерзости.
   – Сис, Грант – один из подозреваемых, – произнес он. – Может, тебе лучше подождать?
   Она посмотрела ему в лицо.
   – Грант не убийца! – Сисели обратилась к мисс Сильвер: – Вы нам поможете?
   – Дорогая…
   – Фрэнк говорит, что вы всегда все знаете. Вы ведь профессионально занимаетесь сыском? Я хочу, чтобы вы взялись за это дело – ради меня и Гранта.
   – Дорогая, я не берусь за дела ради кого-то. У меня только одна цель – установить истину.
   – Именно это мне и нужно, – заявила Сисели.
   – Вы уверены в своих словах?
   – Да.
   – А если ваша уверенность поколеблется? Предположим, я возьмусь за расследование, а истина окажется очень неприятной?
   Румянец исчез с лица Сисели. На ее смуглой коже проступила бледность.
   – От вранья никому нет пользы. Мне нужна правда. Вы возьметесь за это дело?
   – Да, – кивнула мисс Сильвер.

Глава 31

   Фрэнк Эббот посмотрел, как задние габаритные огни машины слабой искоркой мигнули в темноте и погасли. Потом вернулся в гостиную и сказал:
   – Так, мне надо подготовить для шефа резюме, вот только нужно подобрать для этого нормальное слово, или он сильно разозлится. Хватит с него француза Феррана, но от меня иностранщины не потерпит. Кстати, какие есть синонимы у слова «резюме»?
   Мисс Сильвер снисходительно предложила «сводку», за что Фрэнк поблагодарил ее.
   – Ладно, я буду в кабинете. Сообщите Монике о решении Сис?
   Мисс Сильвер улыбнулась и ответила:
   – Думаю, ей будет приятно это услышать.
   Фрэнк замер по пути к двери.
   – Раньше – наверняка, а вот теперь… не знаю. Как-то… странно все это. Ну, переживать все равно без толку. Я не смог бы ей помешать. – И он вышел.
   Мисс Сильвер сидела и вязала в воцарившейся в комнате тишине. Похоже, после ухода Сисели и Брамбла весь дом погрузился в молчание. Старый спаниель Тамбл наверняка прокрался в кухню, где подбирать объедки строго воспрещалось, но запрет этот не всегда строго соблюдался.
   Часы давно пробили половину одиннадцатого, когда из коридора раздались звуки: хлопнула входная дверь, и мужской голос сказал: «Не беспокойтесь, я на минутку». После чего состоялось драматическое появление Марка Харлоу со взлохмаченными от ветра волосами и полубезумным лицом. Горничная Рут что-то пробормотала у него за спиной и исчезла, чтобы сообщить своей сестре и миссис Мэйхью, что мистер Харлоу ворвался в дом вопреки ее протестам и это нарушение всяких приличий.
   Марк Харлоу закрыл за собой дверь, огляделся по сторонам и спросил:
   – А где Сис?
   В иных обстоятельствах мисс Сильвер упрекнула бы его за неучтивость, сделав замечание, пусть и легкое, но однозначно указывающее, что подобное поведение недопустимо. Однако теперь не позволила себе выказать неудовольствие, вместо этого улыбнулась и произнесла:
   – Входите и присаживайтесь, мистер Харлоу.
   Он приблизился к ней на пару шагов и снова спросил:
   – Где Сис? Я хочу с ней поговорить.
   Мисс Сильвер вгляделась в его лицо. В госте явно вновь возобладал бурный артистический темперамент, о котором упоминал Фрэнк Эббот. Спокойным и приветливым тоном она ответила:
   – Миссис Хатауэй уехала домой.
   – Что?!
   – Она вернулась в Дипсайд.
   Это известие, похоже, лишило Марка Харлоу остатков воспитания и хороших манер.
   – Да вы сами не знаете, что говорите! – воскликнул он.
   – Мистер Харлоу…
   Что-то в ее взгляде и голосе осадило его. Он даже сбивчиво извинился.
   – Прошу прощения! Но тут явно какая-то ошибка – Сисели не поехала бы в Дипсайд, даже если бы мир рушился! Особенно сейчас!
   – А почему вы так решили, мистер Харлоу? – поинтересовалась мисс Сильвер.
   Он рухнул в кресло, в котором недавно сидел Фрэнк Эббот.
   – Вот какой толк от этого Эббота? Почему он ей не помешал? Разве вы не знаете, что Грант Хатауэй по уши увяз в этом деле? И Фрэнку Эбботу это известно! Ей никак нельзя было возвращаться! Он был просто обязан ее остановить!
   Мисс Сильвер продолжала вязать. От аккуратно убранной под сетку для волос челки до украшенных стеклярусом домашних туфель она олицетворяла собой великолепный образец пожилой английской старой девы, чьи средства, как и ее кругозор, были чрезвычайно ограничены, а положение в обществе гарантированно позволяло другим не обращать на нее внимания или же относиться к ее присутствию с равнодушием. Для Марка Харлоу мисс Сильвер стала просто человеком, на кого можно излить раздражение. В ответ на ее «Господи!», произнесенное с неким возражением в голосе, он возмутился:
   – Ей нужно было помешать! Вообразите, что Гранта арестуют, пока Сисели там находится!
   – А есть основания полагать, что его арестуют? – удивилась мисс Сильвер.
   Харлоу сердито заявил:
   – Для этого есть все основания!
   Он прочитал в ее взгляде недоверие и дал волю чувствам:
   – Уверен, что его могут арестовать в любую минуту! О чем только ее родители думают?
   Мисс Сильвер продолжала смотреть на него.
   – Их пригласили на ужин, и они еще не вернулись.
   Марк издал какое-то непонятное злобное ворчание.
   – А этот ни на что не годный Эббот! Уж кто-кто, а он-то должен знать, что́ у полиции есть на Хатауэя!
   Мисс Сильвер тихо спросила:
   – А что у полиции есть на мистера Хатауэя?
   Поднос с кофе по-прежнему стоял рядом с креслом. Практически не сознавая, что делает, Марк Харлоу налил себе чашку. Потом залпом проглотил без сахара и молока тепловатую жидкость и с грохотом поставил чашку на блюдце.
   – Уверен, много чего. Я не то чтобы хочу что-то высказывать, но просто вне себя оттого, что Сис вот так сразу к нему вернулась. Она вам говорила, что я звонил? Хотел зайти и повидаться с ней, однако Сис отказалась, а я, как дурак, с этим смирился. Не надо мне было обращать внимания на ее слова. Нужно было просто прийти – у меня же было предчувствие, – но мне не хотелось раздражать ее. – Марк посмотрел на мисс Сильвер. – Знаете, я ведь люблю ее. Это не имеет значения, я об этом не думал. Главное – это Сис… И проклятый Грант.
   – А с чего вы решили, что мистер Хатауэй может быть виновен в двух убийствах?
   Харлоу вперился в нее мрачным взглядом.
   – Это не я так решил, а полиция. Для меня самое главное, что в это ввязывается Сис.
   – А что решила полиция?
   Он дернул плечом.
   – Там мне не докладывают, но это же очевидно. Как же мне не повезло, что я столкнулся с ним в «Быке». Я не мог не предложить подвезти Гранта – и полюбуйтесь, во что вляпался! Пришлось сказать полиции, что я оставил Гранта в баре, а потом его пришлось ждать. Он там задержался, а когда выходил, то что-то совал в карман. Я ни секунды не сомневаюсь, что это была зажигалка, которую, по словам Луизы Роджерс, Грант искал во дворе. И вдобавок ко всему она еще является к нему сюда. И что, спрашиваю я вас?
   – Луиза Роджерс явилась к нему сюда?
   – Похоже на то, разве нет? Нам с Кэддлом нужно благодарить судьбу, что на конверте у нее значились имя и адрес Гранта, а не мои, иначе полиция попыталась бы повесить эти убийства на одного из нас. Мы оба были во Франции вместе с миллионами других людей, а в тот вечер находились в «Быке». Но заявилась Луиза Роджерс именно к Гранту Хатауэю, значит, мы исключаемся.
   – Вот ведь ужас какой!
   Мисс Сильвер действительно выглядела так, будто ее охватил ужас. На пару секунд она даже перестала вязать. Ее руки неподвижно лежали на пышной светло-розовой шерсти.
   – В общем, вы понимаете, почему я так беспокоюсь за Сис.
   Даже невзирая на обуревавшие ее тревожные мысли, мисс Сильвер чувствовала легкое отвращение от постоянного употребления уменьшительно-ласкательного имени. Теперь среди молодых людей повсеместно вошло в моду называть друг друга по имени, но это фамильярное «Сис» ее очень раздражало. Даже Моника Эббот не называла так свою дочь.
   – Боже мой! – воскликнула она. – Вы думаете, что мистер Хатауэй…
   – Не мое дело думать о Гранте. Я очень переживаю за Сис.
   – А вы считаете, что мистер Хатауэй виделся с ней, когда она сюда приезжала… с этой миссис Роджерс?
   Он посмотрел на нее, даже не пытаясь скрыть презрения:
   – Да наверняка! Не мог же он ее убить, не встретившись с ней!
   – Но вы не знаете, виделся он с ней или нет?
   Марк усмехнулся:
   – Есть такая вещь, как догадка! А я порой угадываю очень точно!

Глава 32

   Сисели медленно вела машину по темной Мэйн-стрит, поскольку теперь, покинув Эбботсли, была не вполне готова появиться в Дипсайде. Она хотела уехать до возвращения родителей, не желала с ними пересекаться. Однако Сисели не знала, как ее встретит Грант и, сколь бы глупо это ни выглядело, миссис Бартон. Как бы тебе ни хотелось сохранить семейные дела в тайне, дом с домашним очагом всегда полон глаз и ушей, особенно если живешь в деревне. Родня и друзья ждут, что им все объяснят, а если есть экономка, то ей, по крайней мере, придется сообщить, где ты ляжешь спать.
   Автомобиль медленно полз по Мэйн-стрит, а Сисели собиралась с духом. Она была настолько занята своими мыслями, что ей и в голову не приходило, что где-то поблизости жестоко убили Луизу Роджерс, а чуть дальше влево ее тело пролежало под кучей листьев с вечера пятницы до вечера субботы.
   Если она на что-то и обращала внимание, так это на Брамбла, который вставал на задние лапы, высовывался из окна, возбужденно повизгивал и поскуливал. Сисели осаживала его командой «Нельзя!», после чего он поворачивался и принимался лизать ее плечо, а потом опять совал нос в окно, своеобразно комментируя их возвращение. Разумеется, Брамблу не требовалось объяснять, что они направляются домой. Его коробка со спальными принадлежностями и одеяльцем стояла на заднем сиденье. Пес ничуть не сомневался в том, куда они едут, и весь дрожал от сладостного ожидания.
   Ворота на заднем дворе, как всегда, были открыты. Сисели медленно подъехала к дому сбоку и остановила машину. Ей придется взять ключ от гаража. Она подняла стекло, выскочила наружу с водительского места и быстро захлопнула дверцу перед носом Брамбла, едва не вырвавшегося вслед за ней. Сисели несколько раз резко осадила пса, оставив его скулить, прижав нос к стеклу. В тот момент ей не хотелось, чтобы он вертелся у нее под ногами, носился вокруг или с лаем бросился к ближайшей двери. Сисели вдруг подумала, что понятия не имеет, который час, а миссис Бартон, наверное, уже легла спать. А если она спит и Грант – тоже? Какое унижение ей придется пережить, если она вернется в Эбботсли! Конечно, в этом нет нужды, поскольку ключ от входной двери по-прежнему лежит в кармашке ее сумочки из крокодиловой кожи. Но если Грант запер дверь еще и на засов, то ключ не поможет.
   Сисели прошла вдоль фасада дома, миновав парадную дверь с ведущими к ней тремя ступенями и крыльцо с колоннами. Потом завернула за угол и оказалась у боковой стены дома, противоположной той, где оставила автомобиль. Если Грант еще не спит, он будет в кабинете, а если так, она сквозь шторы увидит свет. Веоятно, ей даже удастся заглянуть внутрь, поскольку шторы там – сущая дрянь. Кто-то сэкономил на материале, когда их шили, и задергивались они неплотно. Когда их сводили посередине, сбоку оставался просвет. Если эта змеюка Агнес со всех ног сбежала в Лентон, сегодня вечером наверняка ни у кого не нашлось времени как следует их задернуть.
   Сисели издала вздох облегчения. В кабинете горел свет. Оба окна светились, виднелась длинная золотистая полоска. У Сисели забилось сердце, когда она подошла к окну и заглянула внутрь. Странно, как в кошмарном сне, подсматривать в окна собственного дома. На мгновение Сисели ощутила себя призраком. Затем ее бросило в жар, и она снова стала Сисели Хатауэй во плоти и крови.
   Грант находился в кабинете. Он, наверное, только что вошел, поскольку одет был в старый плащ. Сисели удалось заметить лишь рукав, когда Грант пересек комнату. В просвет между шторами она видела часть противоположной стены и то, что находилось между стеной и окном. Она рассмотрела старые темные обои, краешек тяжелой позолоченной картинной рамы, выступ каминной полки из черного мрамора и прямо посередине – голубую китайскую вазу с букетом из сухих цветов. Сисели вспомнила, как собирала и засушивала розы, причем одного сорта, «Хью Диксон», потому что они дольше всех сохраняют аромат. Она наполнила розами две вазы и расставила их по краям каминной полки, поскольку требовалось оживить интерьер кабинета с темными обоями и совершенно жутким портретом деда престарелого мистера Хатауэя, зловещим взглядом взиравшего с холста. Самого портрета Сисели не видела, только краешек рамы и вазу с букетом. Неожиданно вазу заслонили плечо и рука в плаще. Они шевельнулись, и показалась заплата на рукаве чуть выше локтя – совсем свежая, выделяющаяся темным пятном на поблекшей ткани. Сисели удивилась, что это за заплата и что Грант делает у каминной полки. Рука поднялась, словно потянувшись к вазе с букетом. Но Сисели не видела, что делает Грант, поскольку не видела его ладони.
   Внезапно ее объял жуткий холод. Ей больше не хотелось стоять у окна, глядеть внутрь и чтобы Грант об этом узнал. Сисели осторожно отошла от окна и побежала к углу дома. Рядом с домом находилась цветочная клумба. Сисели двигалась по заросшей травой кайме вокруг клумбы, но ее вдруг всю затрясло, когда она завернула за угол и полезла в сумочку за ключом. Миссис Бартон наверняка уже спит, но дверь на засов не закрыта, потому что Грант обычно задвигал его перед тем, как ложиться спать. Сисели стояла на крыльце и искала в сумочке ключ. Пальцы у нее тряслись. Она пыталась нашарить ключ, но его не было.
   Сисели очень удивилась, ведь ключ всегда находился в одном месте, в наружном кармашке сумочки, специально для этого предназначенном. Она не могла припомнить, когда в последний раз видела ключ, однако он всегда был там. И теперь должен был лежать, но его там не оказалось. Ее охватило ощущение, будто она оступилась на темной лестнице, ощущение не из приятных. И к тому же Сисели вновь почувствовала себя призраком, привидением, которое не пускают в дом.
   Итак, у нее оставалось два варианта действий. Если миссис Бартон еще не легла, то в задней части дома должен гореть свет. У нее в спальне, в гостиной или в кухне. Если свет горит внизу, то она услышит звонок в дверь. Если свет наверху или вовсе не горит, Сисели придется опять обойти дом и постучать в окно кабинета, чего ей не хотелось делать по какой-то необъяснимой и иррациональной причине. Сисели даже не хотела возвращаться к окну кабинета, однако заставила себя: ведь пойди она с другой стороны, то пришлось бы идти мимо машины, а Брамбл наверняка поднял бы вой. Поэтому Сисели вернулась прежним путем, держась заросшей травой каймы клумбы.
   Как только она поравнялась с окном кабинета, свет в нем погас. Дальше она пустилась бегом. Вот ведь идиотизм – испугаться погасшего света в собственном доме, однако Сисели бежала до тех пор, пока не пришлось остановиться, а потом идти на ощупь под густо увитой плющом аркой, за которой на заднем дворе располагался огород. Под аркой находилась запущенная живая изгородь из плюща и расшатанная старая калитка. Сисели остановилась и нашарила щеколду. После калитки предстояло продраться сквозь густые вечнозеленые кусты, прежде чем Сисели удалось хорошенько рассмотреть окна. В кухне было темно, но за ней с краю окна гостиной виднелась полоска света. Это зрелище доставило Сисели невероятное облегчение. В сердцах обозвав себя идиоткой, она быстро обогнула дом, чтобы забрать из автомобиля чемодан и Брамбла.
   Попрыгав вокруг хозяйки и попытавшись лизнуть ее в лицо, пес радостно бросился вперед, возбужденно повизгивая и возвращаясь к Сисели, чтобы нежно куснуть ее за ноги. Теперь прежнее ощущение собственной призрачности казалось ей совершеннейшей глупостью. Брамбл пребывал в полном восторге от происходящего. Услышав по ту сторону двери приближавшиеся шаги, Брамбл ринулся к ней, захлебываясь радостным лаем.
   Миссис Бартон медлила всего пару секунд. Когда ты, наверное, одна в доме, а в округе произошло два убийства, хорошенько подумаешь, прежде чем открыть дверь в столь поздний час. Но если это не Брамбл, который прыгает и заходится от лая, требуя впустить его, значит, она лишилась разума, а такого у них в роду, слава богу, не водилось. Миссис Бартон отворила дверь и замерла в изумлении. Черный пес хватал ее за лодыжки, цеплялся зубами за юбку и лаял, словно целая свора собак. Но больше всего ее ошеломил вид миссис Грант Хатауэй с чемоданом у ног. Увидела она их именно в таком порядке и лишилась дара речи.
   Молчание нарушила Сисели, отчетливо и с достоинством молодой хозяйки сказав:
   – Здравствуйте, миссис Бартон. Я приехала довольно поздно, однако я только что услышала о случившемся с Агнес и решила, что мне лучше всего вернуться домой.
   Миссис Бартон вновь возблагодарила бога, так и не поняв, сделала она это вслух или мысленно. Она не могла припомнить, испытывала ли хоть раз в жизни подобное облегчение. Ничто так не укоротит языки досужих болтунов, как возвращение миссис Хатауэй в дом, где ей должно быть. К тому же это станет надлежащим ответом на безумные выходки Агнес. Теперь, когда миссис Хатауэй показала, какова она, все поверят в то, во что нельзя не поверить.
   Прежде чем миссис Бартон смогла подобрать нужные слова, чтобы поприветствовать хозяйку, Сисели продолжила:
   – Мистер Хатауэй занесет в дом коробку Брамбла и поставит автомобиль в гараж. Я пойду и скажу ему, что мы приехали.
   Миссис Бартон опешила:
   – Но его нет дома. Один из джерсийских телят немного приболел. Мистер Хатауэй сказал, что будет поздно. Поэтому-то я и не ложусь. Не хочется спать, пока дом должным образом не заперт.
   Сисели удивленно уставилась на нее:
   – Миссис Бартон, но я только что видела свет в кабинете! Я обошла дом с противоположной стороны.
   Она шагнула мимо миссис Бартон в прихожую и поставила чемодан. Потом вдруг бросилась за угол и по коридору в сторону кабинета. Бросилась бегом, зная, что, если остановится подумать, ей будет нелегко сказать Гранту, что она вернулась. Сисели промчалась по коридору и распахнула дверь в пустую и темную комнату.

Глава 33

   Возвращение Сисели домой прошло тихо. Она готовилась к сцене, но сцены не случилось, потому что Грант отсутствовал. Вот эту возможность Сисели не предусмотрела. Сцена просто должна была разыграться, и существовала масса вариантов развития событий. Грант мог разозлиться, вспыхнул бы скандал, и тогда с каким наслаждением Сисели высказала бы все, что копилось в ней месяцами. Или Грант мог растрогаться и исполниться благодарности за то, что жена примчалась к нему в трудную минуту. Противный бесенок, таившийся в темном уголке души Сисели, насмешливо воскликнул: «Размечталась, как же!» Ну, тогда она разозлится или… Сисели не нравилось это «или», поскольку Грант мог повести себя подчеркнуто вежливо, и в этом случае ей тоже придется держаться с язвительной вежливостью, а в этом она с Грантом соревноваться не в силах. А теперь вообще не будет никакой сцены. Грант просто тихо войдет в дом и заснет как убитый, а до завтрака сцены закатывают лишь холодные, мстительные и упрямые люди. Закончится все тем, что Грант вскинет брови и спросит: «Ты вернулась?» А Сисели в ответ скажет нечто вроде «Как видишь», а потом отправится помогать миссис Бартон застилать постели. Все время, пока ставила машину в гараж и переносила в дом коробку Брамбла со спальными принадлежностями, Сисели корила себя за то, что вернулась домой в отсутствие Гранта, и гнала от себя несвойственное ей чувство облегчения.
   Но гнала напрасно, облегчение не исчезало, и задавить его не удавалось. С того момента, когда Сисели заглянула в просвет между шторами в кабинете, она начала бояться. Если бы Сисели смогла перевести часы на полчаса назад, то вообще не вернулась бы. Или все-таки вернулась? Гранта она видеть не хотела. Но время нельзя повернуть вспять. Вот и теперь Сисели не могла этого сделать, ведь за этим последовало бы объяснение с миссис Бартон, возвращение в Эбботсли, где пришлось бы говорить с мисс Сильвер, Фрэнком и родителями.
   Сисели вошла в прихожую и стала подниматься наверх. Миссис Бартон последовала за ней.
   – Мистер Хатауэй, наверное, заглянул за чем-нибудь буквально на минуту, а потом снова ушел. Вот поэтому, очевидно, вы и заметили свет в кабинете. Он мог воспользоваться своим ключом, когда входил и выходил, а я бы его не услышала из противоположного конца дома. Пока вас не было, я поставила чайник и наполнила горячей водой две большие грелки. Ваша постель не должна быть влажной, ведь я ее регулярно проветривала. Последнее, что я велела сделать Агнес, – это вчера затопить в вашей комнате камин и просушить перед ним матрас. А простыни ваши я высушила у огня в кухне.
   Сисели предпочла бы лечь спать в какой-нибудь другой комнате, но после фразы о матрасе спорить было бесполезно. Нельзя так явно пренебрегать заботой экономки, особенно когда она прожила в доме на тридцать лет дольше тебя.
   Сисели вошла в просторную комнату с низким потолком, эркером и большой кроватью, накрытой полосатым покрывалом. Она поразила Сисели своим унынием. Яркие ситцевые шторы были плотно задернуты. Повсюду царили удручающая чистота, аккуратность, опрятность и пустота. Голый туалетный столик, потому что несколько месяцев назад Сисели все смела с него трясущимися от злобы руками. Пустой гардероб и стенной шкаф, где она хранила обувь. Два пустых комода. Ничего, что напоминало бы о том, что Сисели Хатауэй поселилась здесь после свадьбы и была очень счастлива. Счастья в комнате больше не осталось. И несчастья – тоже, лишь пустота и уныние.
   Миссис Бартон спустилась вниз за простынями.
   Как только его коробка оказалась в привычном углу, Брамбл тотчас же забрался туда, и пса пришлось вынимать обратно. Подобное повторялось каждый вечер. Брамбл улегся на спину, размахивал лапами и смотрел на хозяйку влажными глазами. Сисели пришлось взять его за шкирку и поднять, как кролика, после чего пес стоял и наблюдал, как ему стелют постель: смятые газеты и одеяльце поверх них. После этого ему разрешалось запрыгнуть внутрь и свернуться клубочком. Потом его укрывали еще одним одеяльцем, а коробку – большим теплым покрывалом, чтобы пес мог вертеться в тепле.
   Когда Брамбл протяжно вздохнул и сразу погрузился в сон, Сисели встала и подошла к двери гардеробной Гранта. Она до сих пор помнила холодную сталь ключа у себя в руке, когда запирала ее. Это было последнее, что она сделала, прежде чем уехать к родителям. Сисели повернула ручку. Дверь была по-прежнему заперта. Она быстро отдернула руку и направилась навстречу миссис Бартон, возвращавшейся с простынями.
   Грант явился домой за полночь. Сисели слышала, как он вошел в прихожую и медленно поднялся по лестнице. Она размышляла, что бы он сказал, если бы она открыла дверь и выглянула в коридор. Так Сисели всегда делала до размолвки. Она бы бросилась к двери и воскликнула: «Дорогой, как ты поздно! Тебе что сделать, кофе или какао?» Если бы был такой же холод, как теперь, Грант ответил бы: «Какао». А Сисели продолжила бы: «Вода еще горячая, если хочешь принять ванну». Все эти домашние мелочи были частью их семейной жизни.
   Сисели слышала, как Грант прошел к себе и разулся. Удивительно, как сильно мужчины шумят, снимая обувь. Брамбл негромко зарычал во сне. Грант слишком шумел, чтобы это услышать, да и дверь была заперта.
   Вскоре по ту сторону запертой двери воцарилась тишина. Сисели лежала в широкой кровати с двумя грелками, ей было удобно и тепло. Брамбл спал. Грант Хатауэй тоже. За окном царила холодная и безветренная ночь. Сисели могла уснуть со спокойной душой, но сон не шел. Она слышала, как часы в коридоре пробили час, затем два, потом три.
   Неожиданно она безо всякого перехода оказалась на тянувшейся вдаль прямой дороге, шедшей по вересковой пустоши. Царила тьма, но во сне это неважно. Сисели видела перед собой дорогу в бесконечность. Вокруг ни огонька, ни домов, ни даже звезд на небе. Лишь Сисели Хатауэй, Сисели Эвелин Хатауэй, и ничего кругом. Что-то залепило ей лицо, и она поняла, что это фата, но во сне она была огромной. Фата окутывала ее крупными складками. Ей нужно было сказать: «Я, Сисели Эвелин, беру в мужья тебя, Эдварда Гранта… любить и заботиться… отныне и навсегда… в радости и в печали», но фата душила ее. Слова застряли в горле, она не могла дышать.
   Сисели проснулась в холодном поту с накрытой одеялом головой. За свинцово-серыми тучами занимался мрачный рассвет. Она сдернула с головы одеяло, отвернулась от окна и снова заснула.

Глава 34

   Сисели проснулась, когда уже вовсю светило солнце. Гранта дома не было.
   – Проглотил завтрак и впопыхах выскочил из дома.
   Сисели села на кровати и озабоченно посмотрела на стоявшую перед ней миссис Бартон в темно-синем переднике в белый горошек.
   – Он знает, что я здесь?
   Миссис Бартон покачала головой.
   – Если вы ему не сказали, то нет. – Она прошла к стоявшей в углу коробки с наброшенным покрывалом. – Я подумала, что Брамбл уже выяснил, что к чему.
   Сисели съежилась, на мгновение похолодев и растерявшись.
   – Он не из ранних пташек, – пробормотала она, – и не очень-то любопытен. Но ему уже пора прогуляться. Вы сможете разбудить Брамбла и выпустить его?
   Сисели оделась, позавтракала и окунулась в домашнюю работу. Утро простиралось перед ней, словно бесконечная дорога, которая ей приснилась.
   Позвонила Моника Эббот. Она явно разрывалась между желанием узнать все подробности и опасением, что их может подслушать Мэгги Белл.
   – Дорогая, как же ты внезапно уехала! Надеюсь, ты спала в сухой постели? Простыни ведь наверняка отсырели.
   У мамы всегда одно на уме – посудачить про постели.
   – Хорошо, что тебя миссис Бартон не слышит. Мою постель целый день сушили у огня.
   – Сис…
   До этого момента Сисели говорила непринужденным тоном. Теперь ее голос сделался отчужденно-вежливым.
   – Ты что-нибудь хотела? Если нет, то у меня масса дел.
   Она слышала, как Моника произнесла:
   – Нет-нет… Ничего… Просто… – Она замолчала и повесила трубку.
   Сисели раздраженно вздохнула. Почему близкие никак не могут оставить тебя в покое? Она вновь погрузилась в домашние дела, всерьез занявшись гостиной, которой не пользовались с момента ее отъезда к родителям. Унылые чехлы для мебели и полуопущенные жалюзи, как было принято во времена молодости миссис Бартон, привели Сисели в ужас и напомнили морг. Конечно, в морге ей бывать не доводилось, но ощущение было очень похожим. Работы там было невпроворот.
   Грант вернулся домой в час дня. Брамбл встретил его у порога, а Сисели – в прихожей. Она только что закончила подметать лестницу, которую оставила напоследок, потому что не имело особого значения, займется она ей или нет, и стояла бледная, с совком в одной руке и веником в другой. Пару секунд они молча глядели друг на друга и ждали, пока смолкнет приветственный лай Брамбла.
   Грант нахмурился и спросил:
   – Что все это значит?
   – То, что я теперь горничная.
   – А конкретнее?
   – Агнес уволили, так ведь? Я узнала об этом вчера вечером и решила вернуться – помочь миссис Бартон.
   – Когда ты приехала?
   – Вчера поздно вечером.
   Грант внимательно посмотрел на нее. Внутри у Сисели что-то затряслось. Больше всего ей хотелось сесть на ступеньку и дать волю слезам. Или вовсе умереть. Телефонный звонок прозвучал как долгожданное облегчение. Грант отвел взгляд и направился в кабинет, сопровождаемый путавшимся под ногами Брамблом. Сисели отложила веник и совок и принялась протирать лестницу.
   Через пару минут вернулся Грант, помрачневший и злой. Теперь он вообще не смотрел на Сисели. Ледяным тоном Грант произнес:
   – Тебе лучше вернуться в Эбботсли. И вообще не надо было приезжать.
   – Почему?
   – Потому что я так сказал.
   – Почему? – повторила она.
   – Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы сама знала. Столько прожила у родителей и выбрала время, чтобы вернуться!
   – А почему бы и нет?
   Сисели начала понемногу успокаиваться. Если Грант разозлится, она тоже рассердится. Но когда он заговорил вновь, ее злоба мгновенно исчезла.
   – Вполне возможно, меня арестуют.
   – Грант!
   – Звонили из лентонской полиции. Хотят, чтобы я туда явился. Я ответил, что приеду к двум – раньше не смогу. Ты же знаешь, что я главный подозреваемый. Джозеф Тернберри целое утро ошивался вокруг дома, наверное, чтобы проследить, что я не улизну. Сегодня меня наверняка задержат, если не арестуют. В общем, тебе лучше уехать к родителям и оставаться там.
   Сисели выпрямилась и заявила:
   – Вот поэтому я и вернулась.
   Грант вдруг горько рассмеялся.
   – Я ведь охотник за деньгами, а не убийца, так? Великодушный жест, Сис, однако мне он не по душе. Отправляйся домой, тебе здесь нечего делать. И попроси миссис Бартон организовать мне что-нибудь перекусить. Хочу перед отъездом еще раз поговорить с Джонсоном. Возможно, какое-то время ему придется управляться одному.
   Вот и все. Затем – обед второпях, короткий разговор о теленке, поранившем ногу, но уже шедшем на поправку. Ничего, что хотя бы как-то касалось каждого из них, пока у самой двери Грант не оглянулся и не произнес:
   – Возвращайся в Эбботсли, Сис. Миссис Бартон наймет кого-нибудь из деревни, если я там застряну.
   – Я останусь здесь.
   Сисели стояла между отодвинутым стулом и столом. Грант нахмурился:
   – Лучше не надо. Уезжай, пока не стемнело!
   Он вышел, закрыв дверь. Затем грохнула парадная дверь.
   Когда они перемыли всю посуду, миссис Бартон надела пальто, шляпку и поспешила на автобус в Дипинг. Не идти же пешком почти километр по Мэйн-стрит. От предложения Сисели довезти ее на машине она отказалась.
   – Как-нибудь сама доберусь, миссис Хатауэй. А дождь – это ничего, у меня накидка-непромокайка и большой зонт. Энни Стедман очень даже неплохо заменит Агнес, и я знаю, что сюда она пойдет охотно. Она дочь моей троюродной сестры Лидии Вуд, да и возраст у нее подходящий. Сейчас Энни работает на почте у миссис Мартин и подыскивает место получше. В прошлую субботу она мне жаловалась, что здесь все занято. Вы только не подумайте, будто это связано с тем, что я уволила Агнес. Честно сказать, я не находила недостатков в ее работе. Однако она нарушила правила приличия, а с этим я никак не могла смириться – понавидалась я того, к чему это приводит. Поэтому я Агнес и рассчитала.
   – И были совершенно правы, – кивнула Сисели.
   Миссис Бартон ушла, исполненная добродетели и сумевшая в равной степени совместить сохранение семьи хозяев со своими прямыми обязанностями перед ними. Сисели проводила ее взглядом и направилась в опустевший дом. Возвращаться в Эбботсли она не намеревалась. Когда Грант приедет, они все обсудят. Если же он не приедет… Сисели запнулась, но заставила себя посмотреть правде в глаза. Если произойдет ужасная ошибка и ему не позволят вернуться, значит, ее место здесь: присматривать за хозяйством в его отсутствие.
   Когда миссис Бартон ушла, Сисели испытала облегчение. Теперь дом принадлежал ей. Она могла пойти, куда захочет, и делать то, что нравится, и никто этого не увидит, кроме Брамбла.
   Она побродила по дому. Пусть Агнес и змеюка, однако работала она на совесть. Дом представлял собой одно из тех строений, что лишено всякой четкой планировки и где пристройки просто стыкуются друг с другом. Верхним этажом два поколения его обитателей вообще не пользовались. Там анфиладой располагались пять комнат, и самая дальняя была завалена старой мебелью, которую всегда хотели перебрать. Вот только руки до этого никак не доходили, поскольку появлялось множество других дел, да и времени, как полагали хозяева, было у них более чем достаточно. Сисели стояла и глядела на этот склад. У них тоже вся жизнь впереди. Что-то внутри ее возразило: «Нет». Сисели не решилась переступить порог комнаты. Она захлопнула дверь и быстро спустилась по крутой лестнице.
   Даже здесь не было ни пылинки. Агнес поработала на славу. Сисели вдруг подумала о ней: где Агнес теперь, как это она нарушила правила приличия и зачем помчалась в Лентон давать полиции показания против Гранта? Внезапно она осознала роль Агнес. Если девушка продолжит утверждать, будто Луиза Роджерс приезжала к Гранту и обвиняла его, если Агнес будет настаивать, что не видела и не слышала хозяина в доме после отъезда Луизы Роджерс, значит, полиция и все остальные решат, что Луизу убил Грант. До этого момента охватившие Сисели негодование и возмущение притупили ее истинное понимание того, какая опасность угрожает Гранту. Тогда она полностью находилась во власти своих эмоций. Теперь же Сисели четко и ясно осознала тот факт, что если Агнес станет придерживаться своих показаний, то дело против Гранта примет чрезвычайно серьезный оборот.
   Ей вдруг стало невыносимо оставаться одной в доме и ждать. Миссис Бартон вернется еще до темноты, но это неважно. А вот когда приедет Грант? Почему она не уговорила его взять ее с собой? Она могла бы посидеть в машине и подождать. Тогда Сисели по крайней мере знала бы, что происходит. Если бы Гранта арестовали, то полицейским пришлось бы выйти и сообщить ей об этом. Нельзя держать даму на улице и не сказать ей, что ее мужа арестовали. Что теперь толку сожалеть о том, что не заставила Гранта взять ее с собой? Гранта нельзя заставить что-либо сделать – это равносильно тому, чтобы пытаться сдвинуть каменную стену. А оставить ее ждать около отделения полиции, пока мужа арестовывают, – примерно то же, что укрепить стену броневой сталью. Сисели прекрасно знала, что не сумела бы уговорить Гранта взять ее с собой.
   День тянулся невероятно долго. Она бы вышла погулять с Брамблом, но не могла отойти далеко от телефона. Мог позвонить Грант. Или Фрэнк. Если Фрэнк, то дела плохи. Сисели выпустила Брамбла на улицу и вскоре забрала его обратно. Она испытала даже облегчение, когда пес поскребся в дверь кухни. Сисели открыла ее и увидела, как Брамбл удобно устроился в кресле. Вернувшись, миссис Бартон отругает его, а он склонит голову набок, поднимет лапу и сверкнет на нее глазами. Верх подхалимажа. Брамбл постоянно заискивал перед миссис Бартон. Сисели даже слышала, как та, растрогавшись, называла пса «дорогушей». Она оставила Брамбла в кухне и прошла в кабинет. Если зазвонит телефон, ей придется сделать пару-тройку шагов. Сисели считала, что очень скоро он должен зазвонить. Казалось, часы в коридоре пробили три давным-давно.
   Она развела огонь в камине. Грант наверняка вернется продрогшим. Подбросив в огонь поленце, Сисели выпрямилась и заметила угрюмый взгляд смотревшего с портрета дедушки престарелого мистера Хатауэя. Забавно, что она всегда его так мысленно называла, поскольку Гранту он приходился прадедом, и когда муж злился, то хмурился так же, как и его предок. Вся обстановка кабинета соответствовала исходившему от холста мрачному настроению.
   Хмурый взгляд с портрета буквально нависал над комнатой. Сисели посмотрела на вазы с букетами и вспомнила, как в августе свежие красные розы ярко алели в бело-голубых китайских вазах и пахли так, что аромат ощущался от самой двери. Она наклонилась к стоявшей слева вазе. Именно это делал и Грант, когда Сисели прошлым вечером видела его в просвете между шторами. Высохшие лепестки роз больше не алели, однако сохранили остатки аромата. Сисели опустила руку в вазу, чтобы поправить цветы, и нащупала нечто твердое. На мгновение исчезло все: эмоции, биение сердца, дыхание и мысли. Она машинально ухватила большим и указательным пальцами некий твердый предмет. Вытащив руку из вазы, Сисели увидела сверкающее кольцо, покрытое крошками листьев розы. Это была сережка – «кольцо вечности».

Глава 35

   В кабинете суперинтенданта лентонской полиции главный инспектор Лэмб перечитывал показания проходящих по делу. На вопрос, где же находился сам суперинтендант, последовал бы ответ, что он лежал дома с простудой и очень жалел об этом, однако не расстраивался, что остался в стороне от расследования, в котором, не исключено, окажутся замешанными два весьма уважаемых местных семейства.
   С непроницаемым лицом Лэмб методично и неспешно просматривал и перелистывал аккуратно напечатанные на машинке сержантом Эбботом листы. Закончив, он поднял голову и ровным тоном произнес:
   – Надеялся, что смогу доложить начальству какие-нибудь свежие версии, но без толку, вроде еще больше запутался. Комиссар удивился, что мы никого не арестовали. «Чего вы ждете? – спросил он. – Свидетеля? В делах об убийстве они большая редкость».
   Лэмб сидел за столом, сдвинув котелок на затылок и бросив пальто на подлокотник стула. После завтрака он уже съездил в город и вернулся. Был холодный серый день, собирался дождь. Но в полиции знают, как правильно затопить камин. В кабинете суперинтенданта было так жарко, что Лэмб вспомнил кухню в родительском доме, когда там пекли хлеб. Он снял шляпу и швырнул ее поверх пальто.
   – Так, – проговорил он, – заводите его сюда. Не совсем понимаю, зачем вы вызвали его в Лентон, только это избавило нас от поездки за ним.
   – Одну минуту, сэр… – начал Фрэнк Эббот.
   – Ну, что еще там?
   – Мисс Сильвер просила меня кое-что вам передать.
   Лэмб ответил ему подозрительным взглядом и пробормотал:
   – Так-так, говорите быстрее! Наверняка опять глупость на глупости.
   – Судить вам, сэр. Вчера Марк Харлоу появился в Эбботсли – по вечерам он часто туда заходит. Любит играть свои опусы моей кузине Сисели Хатауэй, она ведь тоже музыкальная особа. Так вот, прошлым вечером Харлоу ее не застал, потому что она собрала вещи и вернулась домой.
   Лэмб навострил уши.
   – Что значит – вернулась домой?
   – Это был своего рода жест. Ей стало известно, что против Гранта Хатауэя выстраивается дело, поэтому она собрала чемодан и отправилась домой. – Тут начинался тонкий ледок, и Фрэнк быстро проскочил его. – В общем, Марк на пианино не играл, зато по душам побеседовал с мисс Сильвер. Если хотите знать причину, то изложу свои соображения.
   – К чему вы клоните? – угрюмо буркнул Лэмб.
   – Сейчас поясню, сэр. Харлоу, похоже, очень разволновался, узнав, что Сисели вернулась к мужу. Заявил, что Грант по уши увяз в этом деле, я об этом знаю, я не должен был отпускать кузину к мужу. Добавил, что мне следовало бы помешать ей. Замечу, что Сисели, наверное, никто бы не смог помешать. Мисс Сильвер спросила у Харлоу, с чего он взял, будто Хатауэя арестуют. В ответ тот изложил ей свою версию происходившего в «Быке», особо подчеркнув, что Грант что-то клал в карман, когда торопился к машине. И добавил, что ничуть не сомневается, что это была зажигалка, которую, по словам «этой Роджерс» – так и сказал, – он искал во дворе. Потом заключил: «Вдобавок ко всему она еще является к нему сюда. И что, спрашиваю я вас?» Мисс Сильвер исподволь повторила его вопрос, и он объяснил: «Думаю, нам с Кэддлом нужно благодарить судьбу, что на конверте у нее оказались фамилия и адрес Гранта, а не мои, иначе полиция попыталась бы повесить эти убийства на одного из нас. Мы оба были во Франции вместе с миллионами других людей, а в тот вечер находились в «Быке». Но заявилась она именно к Гранту Хатауэю, значит, мы исключаемся». – Фрэнк сделал драматическую паузу.
   Лэмб вытаращил на него глаза.
   – И что вы с мисс Сильвер из всего этого заключаете? Сдается мне, что это пустопорожняя болтовня.
   – Да, сэр. Однако кто сообщил Харлоу, что Луиза приезжала сюда поговорить с Грантом Хатауэем? Сколько человек об этом знали? Мы с вами, Смит, сам Хатауэй и Агнес Рипли. Вот и все. Кто из них рассказал об этом Марку Харлоу? Не мы с вами и не Смит. Мисс Сильвер сразу спросила меня, говорили ли мы Харлоу, что Луиза Роджерс увидела фамилию и адрес Гранта на оброненном конверте, после чего явилась к нему сюда. И знал ли Харлоу, что Грант признался, что разговаривал с Луизой незадолго до того, как ее убили. Я однозначно ответил, что мы Харлоу ничего не сообщали. Сказала ли ему Агнес Рипли? Вчера примерно в пять часов вечера она закатила сцену Гранту и примчалась сюда. Вряд ли Агнес до этого кому-то что-то рассказывала. Она была безумно влюблена в Гранта и заговорила лишь потому, что он отверг ее, причем заговорила здесь, у нас. Можете ли вы на минуту представить, что Агнес общалась с Марком Харлоу? Она еле на ногах держалась, когда я отвозил ее к подруге, миссис Парсонс. Остается Грант Хатауэй. Зачем ему усугублять свое положение, рассказывая Харлоу о компрометирующей его беседе с Луизой? Если он ничего Марку не сообщал, остается один человек, который мог это сделать: сама Луиза Роджерс.
   Лэмб молча смотрела на него. Фрэнк знал, что за этой беспристрастностью часто скрывается напряженная работа мозга. Поэтому он не удивился и стал ждать результатов. После долгой паузы Лэмб недовольно проворчал:
   – Может, в этом что-то и есть… Мы мало знаем об Агнес Рипли, чтобы заявить, что она ничего не говорила Харлоу. Если они совершенно чужие люди, то, вероятно, не говорила. Если они были как-то связаны, то вполне могла. Агнес находилась в таком состоянии, что могла натворить чего угодно. Уверен, обычные правила поведения тут неприемлемы. Ей хотелось отомстить Хатауэю. То же, что заставило Агнес явиться к нам, могло заставить ее очернить Харлоу в глазах друзей. Именно поэтому люди пишут анонимные письма. Не стану утверждать, что Агнес звонила Харлоу, но не буду исключать этого. – Он поерзал на стуле и добавил медленно и веско: – Хатауэя тоже не следует сбрасывать со счетов. Он мог сам позвонить Харлоу. Например, дело было так. Луиза Роджерс расспрашивает Хатауэя о тех, кто вместе с ним находился в «Быке». Если она не опознала Хатауэя, то спросила бы об остальных, верно? Она твердо уверилась в том, что грабитель – один из трех, вот и решила уточнить про остальных.
   Глаза Фрэнка Эббота чуть заметно сверкнули.
   – Вы полагаете, что Грант невиновен?
   На лице Лэмба не дрогнул ни один мускул.
   – Это лишь логический вывод, не более. Предположим, Луиза спрашивает о других, и Грант ей рассказывает. Она уезжает на своей машине. Грант мог позвонить соседу и предупредить его о надвигающихся неприятностях. Луиза могла столкнуться с Кэддлом у задней калитки, что рядом с гаражом. Или же встретиться с Харлоу, если тот знал, что она направляется к нему.
   – А как же алиби Альберта?
   Инспектор пренебрежительно отмахнулся.
   – Ваша версия, сэр, не сильно отличается от предположений мисс Сильвер, – произнес Фрэнк Эббот. – Если убийца – Грант, то вряд ли он стал бы звонить Харлоу. Итак, мы снова возвращаемся к версии, что знание Харлоу о разговоре Гранта с Луизой доказывает его вину.
   – Что-то вы не туда заезжаете.
   Фрэнк подался вперед.
   – Послушайте, сэр, Харлоу знает то, что известно лишь полиции, Хатауэю и одному свидетелю. Это доказывает его вину, поскольку эта информация неразрывно связана с убийством. Почему он не рассказал об этом полиции?
   – Харлоу в дружеских отношениях с миссис Хатауэй. Люди много чего скрывают. Если он виновен, то почему все буквально вывалил мисс Сильвер?
   – Харлоу был сильно взвинчен, и – сами знаете, как люди себя с ней ведут, впервые ее видя, – думаю, он решил, что на нее не следует обращать внимания. Говори он с вами или даже со мной, Марк соблюдал бы осторожность, а тут какая-то мисс Сильвер сидит себе и вяжет. Вот он и расслабился, совершив ошибку. Попытался распустить слух, будто убийца – Хатауэй, и вот тут промахнулся.
   Лэмб усмехнулся и после паузы добавил:
   – Если на время исключить Агнес Рипли, то трудно увязать «информированность» Харлоу с виновностью Хатауэя. Будь Хатауэй виновен, он не стал бы сообщать Харлоу о своей встрече с Луизой Роджерс. Если невиновен, то мог позвонить Харлоу. Мы вызовем его и спросим об этом. А еще мы поинтересуемся у Харлоу, откуда ему известно о встрече Хатауэя с Луизой. Не станем рассчитывать на то, что оба они скажут правду, но порой из лжи можно извлечь массу сведений. Теперь идите и позовите сюда мистера Хатауэя.

Глава 36

   Вытащив руку из вазы, Сисели машинально повернулась к свету. В кабинете было довольно темно, потому что за окном низко висели тучи и шел дождь – не ливень, а какая-то повисшая в воздухе изморось. Еще не успев повернуться, Сисели поняла, что́ у нее в руке. Это была сережка – платиновое кольцо, густо усеянное мелкими бриллиантами. Сисели испытала потрясение, но разум ее, который должен был осмыслить находку, пока молчал. Взгляд был прикован к сверкающему кольцу. Откуда-то изнутри начинал расползаться страх.
   Сисели глядела на серьгу. Та была около двух сантиметров в диаметре. На одной стороне выступала почти невидимая петелька, на другой – крохотная застежка. Если вдеть сережку в ухо, они становились совершенно незаметными.
   Внезапно заработал разум. Это и есть пропавшая сережка! У Луизы Роджерс была пара серег в виде «колец вечности», а Мэри Стоукс видела, как убийца ворошил волосы жертвы в поисках пропавшей серьги. Он ее не нашел. В мыслях у Сисели медленно и неотступно повторялось слово «тогда». Тогда он ее не нашел. А потом? Тело было спрятано в лесу. Оно пролежало там с пятницы до вечера субботы. Сисели решила, что преступник непременно вернулся туда, где находился труп, и продолжил поиски, вороша листья, как он ворошил волосы жертвы, пока не нашел то, что искал.
   Тут ее мысли остановились. Сисели явственно представила темные деревья, угрюмый лес и руку, шарившую среди листьев.
   Чью руку?
   У убийцы наверняка был фонарик. Черные влажные листья блестели в его свете, сверкнула сережка…
   Серьгу он нашел, потому что она здесь, у Сисели на ладони. Расползавшийся где-то внутри страх вырвался на поверхность, словно пузырь из глубины темных вод. Ее вдруг всю затрясло. Прошлым вечером она видела здесь Гранта. Он стоял у камина к ней спиной, подняв руку к вазе с букетом и что-то там делая. Тогда Сисели подумала: может, Грант поправляет розы? Теперь же с поразительной ясностью припомнила прошлый вечер. Плащ со свежей заплатой на рукаве, движение плеча и руки.
   Что-то внутри крикнуло: «Нет!» В это Сисели поверить не могла. Она перестала дрожать. Нет причины трястись. Крикнувший «Нет!» голос прозвучал снова – громко и твердо: «Грант не такой дурак». Конечно же, он должен был сказать: «Грант не убийца». Возможно, именно это ей послышалось. Однако голос продолжал насмешливо-пренебрежительно повторять: «Грант не такой дурак». Разве он или кто-нибудь другой притащил бы к себе домой подобную вещицу? Она оказалась здесь лишь вчера вечером. Тело уже нашли, вторая сережка – в полиции. Каким нужно быть идиотом, чтобы принести пропавшую сережку домой и спрятать у себя в комнате, если ее можно легко выбросить неподалеку от Мэйн-стрит или в лесу, тем самым благополучно от нее избавившись?
   Сисели по-прежнему смотрела на серьгу. Падавший на украшение свет чуть потускнел. С негромким щелчком распахнулась дверь. Сисели подняла голову и увидела проникшего в комнату Марка Харлоу. Его мокрый плащ блестел, в темных волосах серебрились дождевые капли.
   – Я звонил, но никто не снимал трубку.
   – Грант в Лентоне, а миссис Бартон отправилась в деревню, – произнесла Сисели.
   – Сис… Мне надо было тебя увидеть…
   При звуках его голоса она сжала руку в кулак. Сережка впилась ей в ладонь. Ее «вот как?» прозвучало, как испуганный вздох.
   – Весь промок, пойду плащ сниму, – сказал Марк и шагнул к двери.
   Неожиданно Сисели заметила у него на плаще свежую темную заплату. Увидела, когда он повернулся: плечо и рукав плаща со свежей темной заплатой. Все тотчас стало ей ясно и понятно. Она будто шарила в темноте, а теперь все сверкнуло в луче холодного и яркого света. Сисели вскрикнула:
   – Нет, Марк, подожди! Промок, плащ – неважно. Я хочу с тобой поговорить.
   Он обернулся. Ей показалось, будто Марк удивлен. Сисели взглянула на него и вспомнила, что они были друзьями и что он признавался ей в любви. Слова, которые она собиралась произнести, застряли в горле и не выговаривались, как бы она ни старалась.
   – Ты ведь мог войти через другую дверь – у тебя же мой ключ, да? Вернешь его мне?
   В лице Марка ничего не изменилось. Как можно совершить такое и оставаться прежним? Он молча смотрел на Сисели, а потом спросил:
   – Твой ключ?
   – Ты взял его из моей сумочки. Хочу получить его обратно.
   – Я?
   – Да, Марк. Прошлым вечером ты проник в дом, не так ли? Понимаешь, я вернулась, когда ты находился здесь, и видела тебя.
   – Сис!
   – Я собиралась войти, но ключ исчез, поэтому я проделала то же, что и ты сейчас, – обошла дом с другой стороны. Внутри горел свет. У той створки штора всегда оставляет просвет, и я заглянула в комнату. Увидела там тебя и то, что ты делал.
   Марк мгновенно изменился в лице. Исчез румянец, и вместе с ним пропало беспечное и самоуверенное выражение.
   – Ты ничего бы не увидела.
   – А по-моему, увидела. Тебя. Ты стоял вот тут, у камина, и что-то клал в вазу на полке. Вон в ту, что слева. Я только что обнаружила, что́ именно ты туда положил.
   – Не понимаю, о чем ты.
   Сисели вдруг почувствовала тошноту, не страх, ее просто затошнило. Когда-то они были друзьями…
   – Полиция должна знать об этом. Мне придется все ей сообщить, но тебе я скажу первому. Я думала, мы друзья, потому и говорю. – Она разжала кулак и протянула к нему ладонь с лежавшей на ней сережкой.
   Марк посмотрел на серьгу, перевел взгляд на Сисели и наконец произнес:
   – Вот, значит, как? И ты собираешься сообщить в полицию?
   – Должна.
   Он кивнул:
   – Конечно. И Гранту… Гранту тоже придется сказать. Ох, Сис, какая же ты глупая!
   – Я должна…
   Марк нетерпеливо взмахнул рукой:
   – Разве я не сказал «конечно»? Знаешь, вот так все и бывает: ты не начинаешь что-то делать, а все происходит само собой. Что-то тебя толкает, ты делаешь шаг, а потом не можешь остановиться. И никто никому не желал зла. Просто сплошное невезение. Женщина с полным драгоценностей саквояжем на дороге, которую утюжили бомбардировщики. Ей все равно было не спастись, и ее шансы остаться в живых почти равнялись нулю. Ты бы видела заполненное беженцами шоссе и сыпавшиеся градом бомбы! Ее могли спасти только ноги. А у меня был мотоцикл. Так какой же смысл оставлять драгоценности бошам?
   – Значит, ты их украл?
   – Да! И любой бы так поступил! Ее шансы остаться в живых…
   – Да, ты уже говорил. Но она все-таки уцелела.
   – Снова невезение. А потом, через столько лет она вдруг вынырнула и узнала меня! Она же лишь однажды слышала мой голос. По ее словам, я выругался, а когда около «Быка» выронил эту чертову зажигалку, то выругался снова, причем, как она заявила, теми же словами – оттого-то она и узнала мой голос. А мои руки… Вот объясни, бога ради, что такого в моих руках, что женщина, видевшая их один раз, клятвенно заявила, что снова их узнает? – Марк вытянул вперед дрожавшие от напряжения руки.
   Сисели, видевшая их сотни раз, теперь увидела их будто бы глазами Луизы Роджерс: длиннее и тоньше остальных указательные пальцы, вывернутые наружу большие пальцы с очень гибкими суставами. Ей больше не казалось странным, что такие руки просто нельзя не узнать.
   Марк, наверное, прочитал все это у нее на лице. Сердитым жестом он глубоко засунул руки в карманы плаща.
   – Если бы я не потерял голову, то послал бы ее куда подальше. Она бы ничего не сумела доказать. Если бы Грант позвонил и сказал, что она направляется ко мне, если бы у меня было время подумать, если бы меня не застали врасплох – тогда бы я ему многим стал обязан. Вероятно, он об этом подумает, когда настанет час расплаты! Просто жуткое невезение. Говорю тебе, что я вышел подышать свежим воздухом, а тут эта машина едет по Мэйн-стрит. Фары высветили меня, и автомобиль остановился. Если бы не все это, она доехала бы до моего дома, а меня бы там не оказалось. С таким невезением не поспоришь. Я давно обо всем забыл, и с чего мне было взять, что вся эта история снова всплывет? Я же говорю, так судьба повернулась. Она остановила машину и включила свет в салоне. Я увидел лишь симпатичную женщину в черном. И уж никак не мог догадаться, что видел ее раньше.
   Приблизился к машине, она опустила стекло и спросила: «Как называется тот дом, из ворот которого вы вышли?» Я уловил у нее в голосе французский акцент, но не придал этому значения и ответил: «Мэйнфилд». Она сказала: «Вот и мистер Грант Хатауэй говорил, что Мэйнфилд. Там живет Марк Харлоу, мистер Марк Харлоу?» Я кивнул: «Да». Она продолжила: «Марк Харлоу – это вы?» Я ответил, что да. Она сидела в автомобиле с освещенным салоном, а я стоял чуть в стороне – не очень далеко, но разглядеть меня она не могла. Потом спросила: «Вы были вместе с мистером Хатауэем и вашим водителем в гостинице «Бык» в Ледлингтоне в девять часов вечера четвертого января?» Я ответил: «Если и был, то что?» Она как-то странно улыбнулась и произнесла: «Наверное, это я вас там видела. Вы уронили зажигалку у меня под окном, и я видела, как вы ее подняли». Я решил, что женщина просто ко мне подкатывает, засмеялся и возразил: «Не могли вы меня видеть – слишком темно было». Она тоже рассмеялась и заметила: «У вас был фонарик, так что, по-моему, это были вы. Не мистер Грант Хатауэй, обронивший конверт со своей фамилией и адресом, – по нему я его и нашла».
   Марк удачно имитировал французский акцент со свойственной ему торопливой манерой:
   – «Я разговаривала с ним у него дома, и это не он. Это, вероятно, вы. Подойдите поближе, чтобы я могла убедиться». Я шагнул вплотную к автомобилю. Стекло было опущено. Я положил руку на край дверцы. Женщина уставилась на нее и вскрикнула: «Боже мой, это вы!» Мне эти слова очень не понравились. Я начал вспоминать, не видел ли я ее раньше, и тут заметил эти проклятые серьги. Подумал: «Невероятно!» Потом она заорала на меня по-французски, заявляла, что я украл у нее драгоценности, и осыпала ругательствами, какие только приходили ей на ум: «гадина», «подлец», «убийца». Ну, пришлось заткнуть ей рот, а как иначе? Я вырубил ее – мне больше ничего не оставалось. А затем прикончил камнем. Не мог же я ей позволить вернуться и снова начать визжать. Это и было самое большое в мире невезение.
   Сисели молчала. Сжав серьгу в кулаке, она опустила руку и стояла неподвижно, слушая, как чей-то голос, похожий на Марка, рассказывает о том, что могло произойти разве что в жутком кошмаре. Весь ужас заключался в том, что случившееся преподносилось не как нечто кошмарное, а как вполне обыденное и естественное.
   – Я спрятал ее тело в лесу. Потом, разумеется, пришлось избавляться от машины. Я отогнал ее в Бэзингсток и оставил там неподалеку от гаража. Вскоре сел в отходивший в шесть двадцать лентонский поезд, а с вокзала зашел в кинотеатр «Эмпайр». В половине девятого я добежал до телефонной будки и позвонил в гараж, попросив присмотреть за автомобилем пару-тройку дней, после чего я его заберу. Не помню, каким именем назвался, но уж точно не своим. Не хотелось, чтобы о брошенной машине сообщили в полицию. Видишь, я все предусмотрел. Потом вернулся в кино, досмотрел фильм и отправился пешком домой. После, разумеется, пришлось поломать голову над тем, как избавиться от трупа. Я вспомнил про Дом лесника. У дяди была книга, написанная отцом мисс Грэй, когда он был здешним пастором. Там рассказывалось об этом доме. Я вспомнил, как в детстве читал эту легенду. В последний мой приезд сюда при жизни дяди мы заговорили об этом доме. Он повел меня в лес и показал его. Продемонстрировал, как найти потайную дверь в подвал. Дядя об этом знал, поскольку бабушка его была из семейства Томалин и все бумаги относительно дома вместе с ней перешли в семью Харлоу. Мой дядя одно время оспаривал эту землю у Эбботов, но обе семьи в итоге договорились между собой. Думаю, тебе это известно.
   – Да, – кивнула Сисели.
   Со стороны их общение могло показаться самым обычным. Они могли обсуждать вещи, которые вызывали у них столь знакомое раздраженное выражение на лицах. На самом же деле они говорили о том, как Марк Харлоу убил Луизу Роджерс и закопал ее тело в подвале Дома лесника.
   Он вынул руки из карманов и разгладил мокрые волосы.
   – Вот тут мне не повезло во второй раз. Я дождался темноты, открыл подвал и достал необходимые инструменты. Я все тщательно спланировал, но если уж не везет, так не везет. Было тяжело тащить тело оттуда, где я его спрятал, но я кое-как справился. В Доме лесника пришлось включить фонарик, чтобы видеть проход, и когда его луч упал на труп, я заметил, что одна сережка исчезла. Я жутко перепугался и принялся искать ее, потом услышал, как кто-то вскрикнул. Я понимал, что Луиза мертва, но в какой-то момент чуть не отключился. Затем услышал, как кто-то бежит – быстро, будто скаковая лошадь. Когда я очухался, то понял, что не сумею догнать ее. Я перенес тело в подвал, закрыл дверь и вернулся домой. Я точно знал, что, кто бы там в лесу ни был, он меня не видел. Я сидел тихо как мышь. Через пару часов вся деревня уже гудела. Миссис Грин и Лиззи вернулись домой, буквально переполненные рассказами о том, что́ видела Мэри Стоукс и что́ об этом говорят люди. К счастью, Мэри наврала о том, где она видела тело, поэтому там ничего не нашли. Глубокой ночью я вновь отправился в Дом лесника и тщательно закопал труп в подвале. Надеялся, я полностью обезопасил себя.
   Внезапно переменив тон, Марк обратился напрямую к Сисели. Она перестала быть для него просто слушательницей. Он посмотрел ей в лицо и произнес:
   – Вот так все и было, – потом добавил: – Скажи хоть что-нибудь.
   Марк будто устроил концерт и теперь ждал аплодисментов. Как аплодировать убийце и какими словами его восхвалять?! Сисели проговорила:
   – Тебе казалось, что ты полностью обезопасил себя.
   Она заметила, как Марк покраснел от злобы.
   – Так бы оно и было, если бы не эта проклятая девчонка! Люди подумали, что она все сочинила или же увидела призрак. Меня она не видела, и я решил, что бояться нечего. Каково же было мое потрясение, когда в прошлую субботу она принесла масло и яйца и попыталась меня шантажировать.
   В субботу, шестнадцатого… в прошлую субботу… Вот, значит, как все было. Мэри Стоукс собралась шантажировать Марка, а вечером ее убили…
   Он нетерпеливо взмахнул рукой:
   – Конечно, надо быть полной дурой, чтобы решиться на подобное. Я шел от задних ворот, когда она выходила из дома. Потом остановилась и поздоровалась. Я тоже остановился и заметил, что она разглядывает мои руки. Я и не пытался их спрятать. А она все смотрела на них и смотрела. Потом сказала, прямо как та, Луиза: «Значит, это были вы. Я так и думала». Я спросил: «Дорогая моя, о чем это вы?» Она ответила: «Да бросьте! Могу поклясться, что это были вы. Хотите?» Я усмехнулся: «Понятия не имею, о чем вы говорите». А она мне: «Ладно, тогда отправлюсь в полицию и все там расскажу». Она уже пошла, потом через несколько шагов обернулась и произнесла: «Ей же будет интересно, когда я расскажу про подвал, да?» Ну разумеется, после этих слов отпускать ее было никак нельзя. Я заметил: «Здесь особо не поговоришь». Она спросила: «Тогда где?» Мы назначили время и место. Она собиралась в Лентон, Джозеф Тернберри должен был проводить ее до дома. Она сказала, что войдет в дом и хлопнет дверью, а когда Джозеф уйдет, то снова выскользнет, но дальше крыльца не двинется. – Марк покачал головой. – Считала себя ужасно умной, думала, что в случае чего позовет стариков Стоукс. Она, вероятно, решила, что в армии нас ничему не учили. – Он усмехнулся. – Позвать она никого не успела. Даже не заметила, что я уже там, пока я не вцепился ей в глотку.
   Сисели содрогнулась, потом опять похолодела и оцепенела. И все это говорит Марк. Марк! А он тем временем продолжил:
   – Не мог же я ей позволить трезвонить об этом на всю округу! С самого начала и до конца мне приходилось действовать по обстоятельствам, у меня не осталось выбора. Не знаю, как меня можно в чем-то винить. Это же просто невезение, ты-то это понимаешь. – Он помолчал, а потом добавил: – А теперь еще и ты.
   – Да… – выдохнула Сисели.
   Марк всплеснул руками:
   – Вот зачем ты сюда вернулась! Я не мог предусмотреть, что ты на такое решишься! Гранта должны были наверняка арестовать, как только полиция узнала, что он виделся с этой Роджерс, затем последовал бы обыск в доме. Во время обыска и нашлась бы пропавшая сережка. Она потерялась, когда я переносил тело. Как только страсти немного улеглись, я вернулся в лес и стал искать ее. И нашел. Решил, что сережка мне пригодится, и она действительно пригодилась.
   – Действительно пригодилась? – повторила Сисели.
   – Разумеется! Ее найдут зажатой у тебя в кулаке. Это все окончательно прояснит. Ты случайно на нее наткнулась, и он убил тебя.
   – Он?
   – Грант. Он убил тех двоих, а потом еще и тебя, потому что ты все узнала. Затем его повесят. Это входило в мой план. Мне надо было убрать Гранта с дороги. Я хотел жениться на тебе, очень хотел.
   Легкий трепет возвращавшейся жизни прогонял холод и оцепенение. Убить ее, отправить на виселицу Гранта… избавиться от них, будто они мухи какие-то… Все существо Сисели встрепенулось, чтобы этого не допустить. Она стояла примерно в паре метров от широкого и массивного письменного стола. Если ей удастся рвануться к нему и обогнуть стол, то она смогла бы выбраться отсюда, а потом…
   На улице у нее не останется ни единого шанса. Выиграть время… как можно больше времени… вдруг кто-то появится…
   – По-моему, это не очень умно.
   Подобный тон всегда раздражал Марка, когда они спорили. Вот и теперь он покраснел.
   – Что значит – не очень умно?
   – А разве умно? Грант должен убить меня, потому что я нашла сережку. Он вряд ли оставит ее на обозрение полиции. Сам знаешь, он же не дурак.
   Марк размышлял. Он же все спланировал. А Марк терпеть не мог отклоняться от плана.
   – Он мог не заметить сережку, зажатую у тебя в руке.
   – Тогда зачем ему убивать меня?
   Это была какая-то безумная пародия на их прежние споры. Марк не очень-то быстро соображал. Сисели всегда опережала его, и это ему жутко не нравилось. Вот и теперь он раздраженно воскликнул:
   – Думаешь, ты такая умная? Так на это есть отличный ответ. Он убьет тебя по той же причине, что и Мэри Стоукс: ты слишком много знаешь. Ты не показала ему сережку, а держала сжатой в кулаке. Но ты ему сообщила, что все знаешь, и он убил тебя, чтобы заткнуть рот. Вот так.
   Сисели рванулась вперед, увидев, что лицо Марка исказилось, и он быстро шагнул навстречу. Ей удалось ухватиться за стол и обогнуть его. Она даже не понимала, что визжит, пока не услышала громкий вой. Сисели снова закричала, теперь гораздо громче.
   Марк Харлоу перегнулся через стол, протянул к ней руки, но ему не хватило пары сантиметров. Сисели опять отчаянно завизжала и задохнулась. Она уворачивалась, изгибалась и дергалась в разные стороны. Напротив нее был не Марк, а дикий обезумевший зверь, рвавшийся к ней, изрыгавший проклятия и пытавшийся достать ее, схватить и безжалостно растерзать. Он поймал ее за рукав, однако Сисели вырвалась. Где-то на самом краю, за топотом, за тяжелым дыханием, за отчаянно колотившимся сердцем она услышала какой-то непонятный звук. Нечто похожее на далекий мерный рокот. Вероятно, это была машина.
   Сисели набрала воздух, сколько сумела, и снова завизжала. Увидела, как Марк схватил стул и занес его над головой. Ее рука наткнулась на тяжелую стеклянную чернильницу. Она швырнула ее в лицо Марку, потом развернулась и выбежала прямо в объятия Гранта Хатауэя.

Глава 37

   Примерно в то же время, когда Сисели с тоской думала, как же невыносимо долго тянется день, Грант Хатауэй входил в кабинет суперинтенданта лентонской полиции, размышляя, выйдет ли он оттуда свободным человеком.
   Фрэнк Эббот проводил его в комнату и закрыл дверь. Оба сели. За столом сидел страдавший от духоты и раскрасневшийся Лэмб. Неудивительно – в камине вовсю пылал огонь. У Гранта мелькнула мысль: если в кабинете так сильно натоплено, это вполне соответствует его положению, так как допрос обещает быть жарким.
   – Добрый день, мистер Хатауэй. Нам хотелось бы получить от вас ответы на несколько вопросов.
   – Да, разумеется.
   – Во время вашего разговора с Луизой Роджерс она объяснила, откуда у нее ваша фамилия и адрес?
   – Да. По ее словам, я обронил конверт. Кто-то нашел его, а потом отдал ей, когда она начала наводить справки.
   – Именно так она вас и отыскала?
   – Да.
   – Луиза спросила вас, кто вместе с вами находился в машине?
   – Да.
   – И вы ответили?
   – Да.
   – А потом она уехала?
   – Да.
   – У вас не создалось впечатления, что она намерена довести дело до конца?
   – Луиза этого не говорила.
   – Вы назвали ей имя Марка Харлоу и сообщили, как называется его дом. Вы объяснили, как туда доехать?
   – Луиза спросила, где он живет, и я сказал ей.
   – Она не говорила, что собирается с ним встретиться?
   – Нет.
   – А как по-вашему, собиралась?
   – Я об этом не думал, меня это не интересовало.
   – Вы звонили мистеру Харлоу и сообщали ему о ее приезде?
   Грант немного удивился:
   – Разумеется, нет.
   – А могли бы позвонить?
   – Я ему не звонил.
   – Вы с мистером Харлоу в дружеских отношениях?
   – Мы никогда с ним не ссорились.
   – Не очень-то исчерпывающий ответ.
   – Мы с ним никогда не ссорились. Но и друзьями не были.
   – Однако вы приняли его предложение подвезти вас четвертого января.
   Грант улыбнулся:
   – Вы никогда не ездили из Ледлингтона в пригородных поездах? Мне хотелось побыстрее попасть домой.
   Лэмб усмехнулся:
   – Значит, вы не звонили мистеру Харлоу и не предупреждали его о возможных неприятностях?
   – Нет.
   – Кому вы рассказывали о приезде Луизы Роджерс?
   – Никому.
   – Вы уверены?
   – Совершенно уверен.
   – Даже жене?
   – С чего бы вдруг?
   – Я спрашиваю, говорили или нет?
   – Не говорил.
   – И больше никому?
   – Нет.
   – А почему?
   Грант опять улыбнулся:
   – По трем веским причинам. Меня это не интересовало. Я человек занятой. Я был по горло занят другими проблемами.
   Воцарилось молчание. Лэмб сверлил его взглядом. В комнате стало еще жарче. Во всех остросюжетных романах у злодеев на лбу выступают капельки пота. Грант почувствовал, что демонстрирует этот признак виновности. Молчание затягивалось. Лэмб нахмурился и произнес:
   – Харлоу знает, что вы с ней виделись.
   – Не от меня.
   Главный инспектор встал, резко отодвинув стул.
   – Нам нужно узнать, откуда ему это известно. Харлоу это знает, а вы утверждаете, будто ничего ему не говорили – и вообще никому. Думаю, нам надо спросить, откуда он это знает, а вам, полагаю, лучше отправиться к дому вместе с нами.
   Они ехали по Мэйн-стрит в полицейской машине, которую вел констебль Мэй. У самого Дипсайда Грант вдруг спросил:
   – Если вы намерены задержать меня, разрешите мне взять кое-какие вещи?
   Никому не известно, к чему мог склониться Лэмб, когда задумался над этим вопросом. Он мог бы ответить: «А кто сказал, что вас задержат?» Или же: «Возьмете вещи на обратном пути». Однако Лэмб поступил иначе.
   – Хорошо, это не повредит, – кивнул он.
   Позднее мисс Мод Сильвер увидела в этом решении руку провидения.
   Они свернули к дому и издалека услышали надрывный лай запертого в кухне Брамбла. Подъехали к парадному входу, и едва констебль Мэй остановил автомобиль и выключил двигатель, как Грант услышал визг Сисели. Три дверцы мгновенно распахнулись, и через секунду четверо мужчин уже мчались к дому. Грант и Фрэнк – потому что кричала Сисели, Лэмб – потому что решил, что Грант сбежит, а констебль – потому что был в том возрасте, когда бежишь вместе с остальными.
   Визг доносился из кабинета. Когда они подбегали, дверь распахнулась, и на улицу выскочила Сисели. Она попала прямо в объятия Гранта, тот поднял ее и прижал к себе. Фрэнк Эббот сначала заметил лежавшую на полу сережку в виде «кольца вечности» – там, где она выпала из руки Сисели. Затем – пытавшегося встать на колени Марка Харлоу. Он рухнул на пол около письменного стола вместе с накрывшим его стулом, который занес над головой, чтобы швырнуть им в Сисели. Марк старался встать на колени и освободиться от стула. Лицо его было залито чернилами пополам с кровью, он шарил вокруг себя руками, словно слепой.
   Фрэнк ринулся вперед. Бежавший следом Лэмб остановился на пороге. Он услышал, как задыхавшаяся Сисели крикнула: «Он убил их обеих и меня хотел убить!» Его взгляд упал на сережку, потом на Марка Харлоу, успевшего встать и опершегося на стол. Лэмб мгновенно оценил увиденное и крикнул:
   – Что здесь происходит?!
   Марк Харлоу слышал его будто сквозь рев ветра. В ушах у него грохотало, от боли кружилась голова. До него доносилось отрывочное: «Любые ваши слова… запротоколированы и использованы…»
   Марк протер глаза и повернул к Лэмбу искаженное ужасом лицо.
   – И что толку? Я же все сказал, нет? – Он проклял Сисели и свое невезение. Будь там Луиза Роджерс, она бы узнала и голос, и слова.
   – Итак, я вас предупредил. Миссис Хатауэй заявляет, что вы пытались убить ее. Хотите что-либо объяснить? И о Луизе Роджерс? О Мэри Стоукс?
   Марк Харлоу ответил:
   – Да, это я их убил. Мне конец. Невезение не победишь.

Глава 38

   Сисели дала показания, и полицейские отбыли обратно. Прошло примерно полчаса, как стих гул машины, увозившей их в Лентон. На заднем сиденье расположились Марк Харлоу в наручниках и Фрэнк Эббот, на переднем – главный инспектор Лэмб и констебль Мэй.
   После дикой встряски жизнь в Дипсайде снова входила в привычную колею. Брамбла выпустили из кухни, где он буквально захлебывался лаем. Грант снял плащ и пристроил его на вешалку. Сисели принесла чай. Чем раньше займешься повседневными делами, тем скорее исчезнут кошмары. Они сидели в кабинете, в камине ярко горел огонь, шторы были плотно задернуты. Осторожными движениями Сисели свела их вместе. Если сегодня вечером она стояла бы по ту сторону двери и пыталась заглянуть внутрь, никакого просвета Сисели не увидела бы.
   Полицейские забрали сережку в виде «кольца вечности», Грант собрал осколки стекла. На ковре, где вылились чернила, темнело пятно, но оно станет почти незаметным, когда высохнет. Чернильница стояла на прежнем месте, вновь наполненная чернилами. Никто и не увидит, что на ней остались сколы.
   Сисели с удовольствием пила горячий чай. Ей не хотелось ни говорить, ни вообще что-либо делать. Вскоре ей придется убрать посуду и вымыть ее, но это позднее. В камине потрескивали поленья. Брамбл растянулся у огня, уткнув нос в передние лапы и широко разбросав задние. Грант полулежал в кресле, положив голову на подушку из коричневой гобеленовой ткани. К спокойствию после перенесенных опасностей начала примешиваться неприязнь к коричневой гобеленовой ткани. К гобеленам вообще и к коричневым в частности. Люди покупали эту ткань, потому что ей нет сносу, а поскольку она выглядела грязной, даже будучи чистой, они делали вид, будто она чистая, даже когда ткань пачкалась.
   В приятной полудреме Сисели оглядывала кабинет. Обоям, наверное, лет тридцать – синие и бурые хризантемы на поблекшем, неопределенного цвета фоне. Она мысленно поменяла их на кремовые и размышляла, какие повесить шторы – зеленые или бордовые, – когда Грант открыл глаза и спросил:
   – Хочешь поговорить?
   – Нет, – ответила Сисели.
   Он слегка потянулся и сел.
   – Полагаю, придется.
   Она покачала головой. Грант встал, отодвинул чайный столик, присел на подлокотник кресла и посмотрел на нее.
   – Нам необходимо поговорить, Сис. Лучше сразу все расставить по местам. Эта чушь с твоим уходом и желанием развестись – ты так ничего и не объяснила. Может, все-таки разберемся, что к чему?
   Жуткое и гнетущее отвращение, накопившееся за последние месяцы, охватило Сисели, вызывая почти физическую боль. Когда она думала, что Гранта арестуют, Марк убьет ее, а повесят за это Гранта, какое ей было дело до того, что она воздвигла между ними стену? Все произошло словно в ином мире и в другой жизни и больше не имело значения.
   В голосе Гранта зазвучала решимость:
   – Боюсь, что придется разбираться. Хочется выяснить, с чего начался разлад. Все было прекрасно, и вдруг ты ушла, ясно дав мне понять, что я женился на тебе из-за денег и ты меня раскусила. Теперь, если отбросить эмоции, я хочу знать, с чего ты вбила все это себе в голову.
   Сисели тоже села. Огонь в камине почти догорел, засветились горящие угольки.
   – Нельзя вот так сидеть и заявлять, будто ты ничего не знаешь! – выпалила она.
   – Я вот сижу и действительно ничего не знаю. Что же произошло?
   – Грант, ты же сам отдал мне письмо!
   – Какое письмо?
   – От твоей двоюродной сестры, с которой вы вместе росли, Филлис Шоу. Ты сказал: «Вот письмо от Фил. Если получится, они будут дома к Рождеству. Фил славная, надеюсь, она тебе понравится». Потом ты открыл верхний правый ящик, порылся в нем, достал письмо и вручил его мне. А вскоре уехал на целый день.
   Грант кивнул:
   – Да, я собирался встретиться с Джеймсом Рони, а когда вернулся, тебя уже не было. Я увидел записку, где сообщалось, что возвращаться ты не намерена. После этого ты отказывалась меня видеть, не отвечала на письма и вообще вела себя странно.
   Сисели сверкнула глазами:
   – Я и чувствовала себя странно.
   – Я заметил. Может, все-таки объяснишь, в чем же дело?
   – А ты не помнишь, что было в том письме? – В голосе Сисели послышалось негодование.
   – Не помню ничего такого, что могло бы подвигнуть тебя на сумасбродство.
   – Короткая же у тебя память!
   Грант сидел, поставив одну ногу на пол, а другой покачивая. Немного резче он ответил:
   – Не припомню ничего, что могло бы хоть как-то вывести тебя из равновесия. Если я что-то упустил, то тебе следует объяснить мне.
   – Ты действительно не помнишь?
   – Если там что-то и было, я, наверное, это упустил. Сама подумай: стал бы я показывать тебе письмо, если бы в нем содержалось что-либо предосудительное. А теперь, может, скажешь, что там было?
   Сисели села прямо. Ее щеки пылали.
   – Не понимаю, как можно такое забыть! – воскликнула она. – Не знаю, зачем ты мне показал то письмо. Я все думала и думала, но ответа так и не нашла. Эти слова были в начале второй страницы. Ты только что уехал. Я вернулась от окна и принялась за письмо. В начале была полная чепуха о том, какая стоит жара. Потом я перевернула страницу. У твоей двоюродной сестры четкий, разборчивый почерк. Она писала: «Насчет Сис Эббот – очень жаль. Я в том смысле, что тебе нравятся светленькие. А твое «она просто смуглая худышка» особого восторга не вызывает. Однако я слышала, что Сисели миленькая. Одна из сестер Джеральда, толстушка Мэри, училась с ней в школе. Вот откуда я узнала, что леди Эвелин Эббот оставила ей все состояние. Богатых наследниц вокруг не так много, а к ее внешности ты привыкнешь. Мэри считает, что она вовсе не дурнушка».
   На лице Гранта Хатауэя отразилось смятение. Он наконец вспомнил процитированный отрывок. Было ясно, что этот пассаж вызвал у него оторопь и вместе с тем желание расхохотаться.
   – Сис!
   Она сжала губы в тонкую алую нитку.
   – Прости меня, прости! Это было не то письмо.
   – Да? Но от этого легче не становится.
   – Дорогая, а ты дату случайно не заметила?
   – Нет.
   – У тебя остался этот ужасный изобличительный документ?
   Сисели сверкнула на него глазами:
   – Конечно, нет! Думаешь, стала бы я его хранить! Да я разорвала его на мелкие кусочки и сожгла!
   Грант со смехом продолжил:
   – Вот что значит выходить из себя, Сис! Если бы ты посмотрела на дату, то увидела бы, что письмо написано в январе прошлого года.
   – В январе! Она же писала, какая там жара!
   – В Южной Африке действительно жара. Тебя в школе хоть чему-нибудь учили?
   – Ой!
   – Да, дорогая. А теперь послушай меня. Приехав сюда, я написал Фил, что понятия не имею, как покрыть расходы на похороны, не говоря уж о том, как привести поместье в должный вид. В ответ она написала, что мне нужно жениться на богатой наследнице, ведь вокруг полно достойных девушек. Предложила тебя: соседка, старая школьная подруга Мэри, сестры Джеральда. Что может быть лучше? После ответа на ее письмо я познакомился с тобой на нудном чаепитии, где миссис Бауз никому рта не давала раскрыть. Тебя явно затащили туда силой. Ты ни слова не проронила.
   – Я страшно разозлилась на маму, – усмехнулась Сисели. – Она не разрешила мне надеть только что купленную шляпку. Шляпка была жуткая, но я сама ее купила. Ты знаешь, как бывает – стоит один раз дать слабину, и попадешь в рабство до конца жизни.
   – Бедная Моника!
   – Не Моника, а я!
   – Ладно, бедная ты. Скажем так: ты выглядела не лучшим образом, как любой обозленный человек. В тот же вечер я написал Фил, что ты смуглая худышка, которая все время молчит, и еще много добрых слов, в ответ на что она и прислала то злополучное письмо.
   – А потом?
   – А потом, дорогая, я в тебя влюбился.
   Грант встал, наклонился и взял ее за руки.
   – Сис, посмотри на меня! Это очень важно. Если ты мне не веришь, то между нами все кончено. А теперь подумай! Подумай о нас! Обо всем!
   Он легонько потянул ее за руки, и она встала.
   – Я влюбился в тебя. Скажу как на духу: если бы у тебя не было денег, мне надо было бы пытаться не влюбиться в тебя, потому что я был не в том положении, чтобы жениться на бедной. Мне следовало держаться от тебя подальше. Я кое-как покрыл расходы на похороны, продав массу старых украшений, лет сорок пролежавших в банке. Когда в деревне засуетилась полиция, я очень надеялся, что это не выплывет наружу.
   – Ой!
   Грант вдруг рассмеялся:
   – И без этого на меня бы много чего нашлось, верно? А теперь, Сис, поговорим о самом главном. Мы живы и здоровы, но только потому, что нам крупно повезло. Если бы старина Лэмб немного опоздал или если бы мы вообще сюда не завернули, где бы мы с тобой находились в эту минуту? Вот только представь. Картина не из приятных, но… – Он помолчал, подыскивая подходящее слово, и произнес: – Реалистичная. Ты была бы в морге, я – в тюрьме, а газетчики продавали бы вечерние выпуски с криками: «Арестован тройной убийца!»
   Ладони ее похолодели, лицо побледнело.
   – Не надо!
   – Вообрази это зрелище. А теперь посмотри на меня! Ты веришь, что я люблю тебя? Только честно, Сис!
   – Да.
   – А ты меня любишь?
   – Да, – повторила она.
   Грант поднял Сисели, как тогда, когда она к нему подбежала.
   – Дорогая, сколько же времени мы с тобой потеряли!

Глава 39

   Мисс Сильвер уже со всеми попрощалась. Перед возвращением в Лондон главный инспектор полиции Лэмб нанес ей визит вежливости, заметив, что в столице они живут недалеко друг от друга, однако встречаются, как правило, в провинции.
   Мисс Сильвер улыбнулась и стала расспрашивать его о семье.
   – Надеюсь, мисс Лэмб в добром здравии? Очень рада. Во время нашей последней встречи ее донимал кашель. Думаю, он прошел?
   – Да, спасибо.
   – А как ваши дочери? Мне известно, что Лили счастлива в браке. У нее ведь мальчик? Ему, наверное, уже месяцев семь.
   Лэмб сразу отказался от официального тона. Дочери были его слабостью, он в них души не чаял.
   – Почти восемь, – ответил он, – но с виду как годовалый. Лил говорит, что он похож на меня.
   – Прелесть какая! А Виолетта?
   – Свадьба назначена на Пасху. Ее избранник – хороший парень, работает в агентстве по недвижимости. Проблема в том, где им жить. Не очень-то хорошо начинать семейную жизнь у мамы с папой, хотя моя жена не возражает.
   – Да-да, вы совершенно правы. Молодежь должна быть независимой. А Миртл? Она обручена?
   Лэмб усмехнулся. Миртл была самой младшей, его любимицей. Ему не хотелось расставаться с ней, однако его мучили сомнения. Он вдруг сообразил, что откровенничает с мисс Сильвер.
   – Была помолвлена, но незадолго до свадьбы заявила, что не хочет выходить замуж. Любит делать все по-своему, такая независимая. Жена ее не понимает, говорит, что нужно выйти замуж за достойного человека и заниматься семьей. А еще добавляет, что я избаловал дочь.
   Мисс Сильвер улыбнулась:
   – Вы действительно ее баловали?
   – Ну, как вам сказать… – замялся Лэмб. – Пожалуй, да. Но Миртл славная девушка, а мы ведь все такие разные. – Он поднялся, собираясь уходить. – Рад, что Хатауэи помирились. Слишком много людей сейчас разводятся, а все из-за нехватки здравого смысла. Странно, люди день и ночь работают ради денег или удовольствий, но пальцем не шевельнут, чтобы сохранить семью. Ну, мне пора. Должен вас поблагодарить, что вы сразу нам посодействовали, когда к вам заявился Харлоу и во время разговора допустил просчет, который вывел нас на него. И Хатауэи тоже должны вас благодарить. Сисели чудом осталась жива.
   – По воле провидения, – заметила мисс Сильвер.

   С Моникой Эббот мисс Сильвер рассталась с искренним сожалением, получив радушное приглашение приехать снова. Гонорар от Сисели принять отказалась.
   – Нет, право же, дорогая. Дело раскрылось, прежде чем я успела за него взяться.
   Сисели тепло взглянула на нее:
   – Вы ведь спасли мне жизнь!
   Мисс Сильвер улыбнулась:
   – Надеюсь, она у вас сложится счастливо.
   С Фрэнком Эбботом она не стала прощаться. Через пару дней он навестил мисс Сильвер и увидел, как она разворачивала большой сверток. Там находилась серебряная ваза для цветов, достаточно большая, чтобы вместить букет из голубых и белых гиацинтов, доставленный отдельно. Сочетание цветов и вазы смотрелось исключительно импозантно. Любуясь ими, водруженными на почетное место на ореховом книжном шкафу под репродукцией «Пробуждения души», Фрэнк размышлял, Гранту или Сисели пришло в голову сделать мисс Сильвер столь солидный и истинно викторианский подарок. Было ясно, что она очень довольна. Карточка с трогательной надписью «С любовью и сердечной благодарностью», изящной формы ваза, ее вес, тонкий рифленый узор и роскошное дополнение в виде гиацинтов – все вместе доставило ей огромное удовольствие.
   Одобрительно кивнув, мисс Сильвер повернулась к Фрэнку Эбботу:
   – Как мило с их стороны! Я искренне тронута. Красивая ваза, а цветы – просто прелесть. А какую гармонию они создают! Ты не сочтешь меня претенциозной, если я тебе напомню сравнение лорда Теннисона, что женщина сочетается с мужчиной, «как дивная мелодия с благородными словами». Гиацинты – весьма хрупкие, а ваза – очень крепкая.
   Раньше Фрэнк думал, что хорошо изучил мисс Сильвер – ее ум, высокие принципы, знания, сентиментальность, – но на сей раз лишился дара речи. До конца жизни он станет представлять кузину Сисели как гиацинт в вазе из прочного металла и изящной формы. Но ей вряд ли решится сказать об этом. В востоженном настроении Фрэнк позабыл о всех богатствах родного языка и перешел на французский, который так часто вызывал неудовольствие у главного инспектора полиции Лэмба.
   – Le mot juste! [1 - Верно сказано! (фр.)] – воскликнул он.

Патриция Вентворт Кольцо вечности