-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Жорж Сименон
|
| Мегрэ и бродяга
-------
Жорж Сименон
Мегрэ и бродяга
Georges Simenon
MAIGRET ET LE CLOCHARD
Copyright © 1963, Georges Simenon Limited.
GEORGES SIMENON ® Simenon.Tm Limited
MAIGRET ® Georges Simenon Limited
All rights reserved.
Перевод с французского М. Таймановой
© М. Тайманова, перевод, 2017
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017
Издательство Иностранка®
//-- * * * --//
Глава 1
На пути между набережной Орфевр и мостом Мари Мегрэ вдруг на какое-то мгновение приостановился, но шедший рядом Лапуэнт даже не успел ничего заметить. На несколько секунд, вернее, на долю секунды комиссар почувствовал себя таким же молодым, как и его спутник.
Наверное, во всем был виноват воздух – удивительно прозрачный, какой-то пряный и благоухающий. Много раз в такое же солнечное утро, как сегодня, инспектор Мегрэ, тогда только получивший назначение в отдел охраны уличного порядка сыскной полиции, которую парижане по-прежнему называли Сюртэ, обходил парижские улицы, случалось, и до позднего вечера.
И хотя было уже двадцать пятое марта, сегодня впервые выдался по-настоящему весенний день, который казался еще более ясным после ночной грозы, сопровождаемой далекими раскатами грома. Первый раз в этом году Мегрэ оставил пальто у себя в кабинете, и теперь порывы легкого ветра трепали полы его расстегнутого пиджака.
Из-за нахлынувших воспоминаний комиссар невольно замедлил шаг. Теперь он шел размеренно, не быстро, но и не медленно, однако при этом вовсе не походил ни на праздного зеваку, который останавливается поглазеть на мелкие уличные происшествия, ни на целеустремленно идущего куда-то прохожего.
Заложив руки за спину, он заинтересованно поглядывал по сторонам, подмечая то, на что уже давно перестал обращать внимание.
Для такого короткого пути не имело смысла брать одну из черных машин, стоявших во дворе сыскной полиции, и мужчины двинулись по набережной пешком. На паперти собора Парижской Богоматери они случайно спугнули стаю голубей. Неподалеку стоял большой желтый туристический автобус из Кёльна.
Пройдя по узкому железному мостику, они оказались на острове Сен-Луи, и в одном из окон Мегрэ заметил молоденькую горничную в белой кружевной наколке, похожую на героиню пьес, идущих на Больших бульварах. Неподалеку помощник мясника в белом фартуке отпускал мясо. Из соседнего дома вышел почтальон.
Этим же утром распустились почки, расцветив деревья своей нежной зеленью.
– Вода в Сене стоит еще высоко, – заметил Лапуэнт, до сих пор не сказавший ни слова.
Действительно. Целый месяц повсюду, почти не прекращаясь, лили дожди, и чуть ли не каждый вечер по телевизору показывали вышедшие из берегов реки, затопленные города и деревни, где по улицам струились потоки воды. В желтоватых волнах Сены плавали какие-то обломки, старые ящики, ветки деревьев.
Мегрэ и Лапуэнт шли по набережной Бурбонов к мосту Мари и теперь неторопливо переходили мост, откуда была видна сероватая баржа, стоявшая на приколе ниже по течению. Ее нос украшал красно-белый треугольник – знак «Компани Женераль» [1 - Компания водных перевозок.], и называлась она «Пуату». К неясному городскому гулу примешивался шум и скрежет подъемного крана, разгружавшего ее трюмы, заполненные песком.
Метрах в пятидесяти от «Пуату», по течению выше моста, на причале стояла другая баржа. Чистенькая и опрятная, казалось, уже с раннего утра она была надраена до блеска. За кормой лениво развевался бельгийский флаг, а возле белой рубки в холщовой колыбельке, напоминавшей гамак, спал ребенок. Огромного роста светловолосый мужчина смотрел в сторону набережной, словно поджидая кого-то.
На барже золотыми буквами было написано: «Зваарте Зваан» [2 - «Черный лебедь» (фламанд.).]. Ни Мегрэ, ни Лапуэнт не понимали, что означает это фламандское название.
Было без двух или трех минут десять. Полицейские вышли к набережной Селестен и собирались спуститься к причалу, когда рядом остановилась машина. Из нее вышли трое. Хлопнула дверца.
– Смотри-ка, мы словно сговорились…
Эти люди тоже прибыли из Дворца правосудия, но из другой части здания, где располагались высшие чины судебного ведомства. Это были помощник прокурора Паррен, следственный судья Данцигер и пожилой секретарь суда, фамилию которого Мегрэ никак не мог запомнить, хотя и встречался с ним сотни раз.
Прохожие, торопившиеся по своим делам, и дети, игравшие на тротуаре, даже не подозревали, что присутствуют при выезде прокуратуры на место преступления. В такое светлое утро все выглядело довольно будничным. Помощник прокурора вынул из кармана золотой портсигар и машинально протянул его Мегрэ, хотя у того во рту была трубка.
– Ах, извините, совсем забыл…
Это был высокий, худощавый элегантный блондин, и комиссар в который раз подумал, что так выглядят многие сотрудники прокуратуры. Зато судья Данцигер, приземистый толстячок, одет был совсем без изыска.
– Ну что, вперед, господа?
Они двинулись по неровно вымощенному спуску и остановились у самой воды неподалеку от баржи.
– Вот эта?
Мегрэ был осведомлен не лучше своих спутников. Утром он прочел в суточном отчете краткое изложение всех ночных происшествий, а полчаса назад раздался телефонный звонок: его просили присутствовать при выезде прокуратуры.
Он не возражал. Приятно было снова оказаться в привычной обстановке, в той среде, где ему неоднократно случалось бывать. Все пятеро направились к самоходной барже, с которой на берег была переброшена доска.
Рослый блондин сделал несколько шагов им навстречу.
– Давайте руку, – сказал он помощнику прокурора, который шел первым. – Так оно будет безопаснее. Верно?
Он говорил с ярко выраженным фламандским акцентом, а резкими чертами лица, голубыми глазами, крупными руками и манерой двигаться походил на бельгийских гонщиков-велосипедистов, когда те после соревнований давали интервью журналистам.
Здесь, у самой реки, грохот подъемного крана, выгружавшего песок, казался еще сильнее.
– Вас зовут Жозеф ван Гут? – спросил Мегрэ, мельком взглянув на листок бумаги.
– Да, месье. Жеф ван Гут.
– Вы владелец этого судна?
– Ну конечно я, месье. А кто же еще?
Из каюты пахло чем-то вкусным. Внизу, у самого трапа, выстланного пестрым линолеумом, ходила взад-вперед молоденькая женщина.
Мегрэ кивнул на ребенка в колыбельке:
– Ваш сын?
– Нет, месье, не сын, а дочка. Назвали Иоландой. Мою сестру тоже зовут Иоланда, и она стала крестной…
Но тут счел нужным вмешаться помощник прокурора, предварительно знаком велев секретарю записывать.
– Расскажите нам, что произошло.
– Ну, я его выловил, а вон тот, с соседней баржи, мне помог…
Жеф показал пальцем на «Пуату», где на корме, опершись на штурвал, стоял мужчина и смотрел в их сторону, словно ожидая своей очереди.
Несколько раз прозвучала сирена, и мимо них вверх по течению медленно прошел буксир, таща за собой четыре баржи. Каждый раз, когда очередная баржа подходила к «Зваарте Зваан», Жеф ван Гут поднимал правую руку в знак приветствия.
– Вы знали утопленника?
– В жизни не видал.
– Давно вы стоите на причале у этой набережной?
– Со вчерашнего вечера. Я иду из Жемона в Руан с грузом шифера… Хотел засветло пройти Париж и заночевать у шлюза в Сюрене… Но вдруг заметил, что двигатель барахлит. Ведь мы, речники, не очень-то любим ночевать в самом Париже. Понимаете?..
Вдали, прямо под мостом, Мегрэ заметил двух или трех бродяг и среди них очень толстую женщину. Ему показалось, что он уже где-то видел ее раньше.
– Как это произошло? Он бросился в воду?
– Вот уж не думаю, месье! Если б он сам бросился в воду, то что бы тогда делали здесь те двое?
– В котором часу это было? Где вы находились в это время? Расскажите нам подробно обо всем, что случилось вечером. Вы стали на якорь у набережной незадолго до наступления темноты?
– Верно.
– Вы обратили внимание на бродягу под мостом?
– Да разве на них обращаешь внимание? Они почти безвылазно там торчат.
– Что вы делали потом?
– Поужинали – Хуберт, Аннеке и я.
– Кто такой Хуберт?
– Мой брат. Мы вместе работаем. Аннеке – моя жена, ее зовут Анна, а по-нашему – Аннеке.
– А потом?
– Мой брат приоделся и отправился на танцы. Дело молодое, верно?
– Сколько ему лет?
– Двадцать два.
– Сейчас он здесь?
– Пошел за продуктами, скоро вернется.
– Чем вы занимались после ужина?
– Стал чинить двигатель и сразу же заметил утечку масла. Ведь я собирался отчалить сегодня утром, вот и пришлось взяться за работу.
Фламандец то и дело бросал на них, каждого по очереди, недоверчивый взгляд, как человек, не привыкший иметь дело с правосудием.
– В котором часу вы закончили?
– Вчера я не успел и доделал утром.
– Где вы находились, когда услышали крики?
Жеф почесал затылок, не отрывая взгляда от широкой, надраенной до блеска палубы.
– Сперва я поднялся сюда, чтобы выкурить папиросу и посмотреть, спит ли Аннеке.
– В котором часу?
– Около десяти, точно не помню.
– Она спала?
– Да, месье. И малышка тоже. Бывает, она плачет по ночам: у нее режутся зубки…
– Потом вы снова спустились чинить мотор?
– Точно.
– В каюте было темно?
– Да, месье, ведь жена спала.
– На палубе тоже?
– Естественно.
– А потом?
– Прошло порядочно времени, потом я услыхал звук мотора – будто неподалеку от баржи затормозила машина…
– И вы не вышли взглянуть?
– Нет, месье. Зачем мне это нужно?
– Дальше…
– Немного погодя слышу: «Плюх!»
– Как будто кто-то упал в воду?
– Да, месье.
– И тогда?..
– Я поднялся по трапу и высунулся из люка.
– И что же вы увидели?
– Двое мужчин бежали к машине…
– Так там стоял автомобиль?
– Да, месье, красный, «Пежо-403».
– Неужели было так светло, что вы смогли его рассмотреть?
– Там на набережной как раз горел фонарь.
– Как выглядели эти двое?
– Тот, что пониже ростом, – широкоплечий, в светлом плаще.
– А другой?
– Мне не удалось хорошенько его разглядеть, потому что он первым сел в машину и сразу же завел мотор.
– Вы не запомнили номерной знак?
– Какой знак?
– Номер на табличке.
– Помню только, что там было две девятки и заканчивался он на семьдесят пять…
– Когда вы услышали крики?
– Как только машина тронулась с места.
– Иначе говоря, прошло какое-то время после того, как человек бросился в воду и закричал? Иначе вы, наверное, услышали бы его крики раньше?
– Думаю, что так, месье. Ведь ночью тише, чем днем.
– А который был час?
– За полночь.
– Кто-нибудь переходил мост?
– Я не смотрел по сторонам.
На набережной, у самого парапета, начали останавливаться прохожие, с интересом наблюдая за происходящим на барже. Мегрэ показалось, что клошары тоже подошли ближе. Кран по-прежнему загребал песок в трюме «Пуату» и ссыпал его в грузовики, подъезжавшие один за другим.
– Он громко кричал?
– Да, месье.
– А что именно он кричал? Звал на помощь, что ли?..
– Просто кричал… Потом крики стихли… Потом…
– Что вы сделали?
– Прыгнул в шлюпку и отвязал ее…
– Вам удалось сразу же разглядеть тонущего?
– Нет, месье, не сразу. Наверное, владелец «Пуату» тоже услышал крики: он бежал по палубе и пытался зацепить что-то багром…
– Продолжайте.
Было видно, что, рассказывая о происшедшем, фламандец старался изо всех сил, но давалось ему это нелегко – на лбу у него появились капельки пота.
– «Здесь, здесь…» – говорил он.
– Кто – он?
– Хозяин «Пуату».
– А вы видели?
– То да, то нет.
– Потому что тело исчезало под водой?
– Да, месье, и его относило течением.
– Вашу шлюпку тоже?
– Да, месье… Сосед прыгнул в нее…
– Владелец «Пуату»?
Жеф вздохнул, очевидно решив, что его собеседники медленно соображают. Ему все представлялось очевидным: должно быть, он не раз в жизни переживал нечто подобное.
– И вы вдвоем вытащили его из воды?
– Да.
– В каком он был состоянии?
– Глаза открыты… А в шлюпке у него началась рвота…
– Он ничего не говорил?
– Нет, месье.
– Он казался испуганным?
– Нет, месье.
– А как он выглядел?
– Да никак. Лежал неподвижно, а вода все вытекала и вытекала у него изо рта…
– И его глаза в это время были открыты?
– Да, месье. Я было подумал, что он умер.
– Вы звали на помощь?
– Нет, месье. Звал не я…
– Ваш приятель с «Пуату»?
– Нет. Кто-то, окликнувший нас с моста.
– Значит, какой-то человек находился тогда на мосту Мари?
– В ту минуту – да. Он спросил нас, не утонул ли кто. Я подтвердил. Тогда он крикнул, что сейчас сообщит полиции.
– И он это сделал?
– Наверное. Потому что немного погодя приехали двое полицейских на велосипедах.
– Дождь уже шел?
– Гроза началась как раз в то время, когда мы втаскивали его на палубу.
– Вашей баржи?
– Да.
– Ваша жена проснулась?
– В каюте горел свет. Набросив пальто, Аннеке смотрела на нас.
– Когда вы обнаружили кровь?
– Когда его положили возле штурвала. Кровь так и хлестала из трещины в его в голове.
– Из трещины?
– Ну, из отверстия… Я не знаю, как вы это называете…
– Полицейские приехали сразу?
– Очень быстро.
– А прохожий, который их вызвал?
– Больше я его не видал.
– Вы с ним знакомы?
– Нет, месье.
В такое солнечное утро трудно было представить себе эту ночную сцену, о которой так подробно рассказывал Жеф ван Гут, тщательно подбирая слова, словно ему приходилось переводить их с фламандского.
– Вам, наверное, известно, что бродягу сначала ударили по голове, а потом уже бросили в воду?
– Так сказал доктор. Один из полицейских сам за ним сбегал. Потом приехала «скорая помощь». Когда раненого увезли, мне пришлось мыть палубу: там натекла большая лужа крови…
– Что же, по-вашему, произошло?
– Не знаю, месье.
– Вы сказали полицейским…
– Сказал то, что думал, только и всего.
– Что именно?
– Что этот тип ночевал под мостом.
– Но прежде вы его не видели?
– Не обращал внимания… Под мостами всегда спят какие-то люди…
– Хорошо. Значит, машина съехала по спуску…
– Красная машина. Это точно!
– И остановилась недалеко от вашей баржи?
Жеф кивнул и указал рукой на берег.
– Мотор у нее работал?
На этот раз он отрицательно покачал головой.
– Но вы услышали шаги?
– Да, месье.
– Их было двое?
– Я увидел двоих, они возвращались к машине…
– А когда они шли к мосту, вы их не видели?
– Тогда я возился внизу с мотором.
– Значит, эти двое, из которых один был в светлом плаще, видимо, оглушили спящего клошара и бросили в Сену. Так?
– Когда я поднялся на палубу, он уже барахтался в воде.
– В медицинском заключении говорится, что потерпевший не мог так размозжить себе голову при падении в воду… Даже если бы он просто упал и ударился о камни…
Ван Гут смотрел на них с таким видом, будто хотел сказать, что уж это его никак не касается.
– Вы не возражаете, если мы побеседуем с вашей женой?
– Я не против, но она все равно вас не поймет, потому что говорит только по-фламандски…
Помощник прокурора взглянул на Мегрэ, как бы спрашивая, нет ли у него вопросов. Комиссар отрицательно покачал головой. Если у него и имелись кое-какие вопросы, то он задаст их позже, когда господа из прокуратуры уедут.
– Когда мы сможем отчалить? – спросил ван Гут.
– Как только подпишете свои показания и сообщите нам, куда вы направляетесь.
– В Руан.
– Вам придется и в дальнейшем держать нас в курсе своих перемещений. Мой секретарь принесет вам бумаги для подписи.
– А когда?..
– Наверное, после полудня.
Подобный ответ явно не удовлетворил ван Гута.
– Кстати, в котором часу вернулся ваш брат?
– Почти сразу, как уехала «скорая помощь».
– Благодарю вас.
Жеф ван Гут снова помог заместителю прокурора и его спутникам пройти по узким сходням, и маленькая группа направилась к мосту, а бродяги, собравшиеся у баржи, отошли на несколько шагов назад.
– Что вы думаете об этом деле, Мегрэ?
– Думаю, все это выглядит странно. На клошаров не так-то часто нападают…
Под сводами моста Мари, возле каменной стены, находилось некое сооружение наподобие собачьей конуры. Бесформенное и полуразвалившееся, оно тем не менее какое-то время служило жильем человеческому существу.
Заметив изумление на лице заместителя прокурора, Мегрэ не выдержал и сказал:
– Такие хибарки имеются под всеми парижскими мостами. Одну из них можете увидеть напротив Дворца правосудия.
– И полиция ничего не предпринимает?
– Если их сносят, они появляются снова, только подальше…
Это причудливое сооружение было сделано из старых ящиков и кусков брезента. Внутри мог поместиться лишь один человек, да и то в позе эмбриона. От соломы, рваных одеял и разбросанных по земле старых газет шел такой смрад, что никакие сквозняки не могли его выветрить.
Месье Паррен опасался дотрагиваться до вещей пострадавшего, и Мегрэ пришлось наклониться, чтобы рассмотреть их ближе.
Жестяной цилиндр с дырками и решеткой, который заменял плиту, еще был покрыт сероватой золой. Рядом лежали неизвестно где подобранные куски древесного угля. Приподняв одеяло, комиссар обнаружил своеобразный клад: две черствые горбушки хлеба, небольшой кусок чесночной колбасы, а рядом, в углу, – книги, заглавия которых он прочел вполголоса:
– «Мудрость» Верлена, «Надгробные речи» Боссюэ…
Мегрэ поднял с земли какой-то журнал, который, должно быть, долго валялся под дождем и был извлечен из мусорного ящика. Оказалось, что это старый номер «Медицинского вестника».
И наконец, разорванная книга, точнее, только вторая часть – «Записки с острова Святой Елены» [3 - Вероятно, речь идет о сочинении Наполеона I Бонапарта «Максимы и мысли узника Святой Елены».].
Судья Данцигер выглядел не менее озадаченным, чем представитель прокуратуры.
– Странный подбор литературы, – заметил судья.
– Наверное, случайно попалось, – высказал свое мнение Мегрэ.
Там же, под дырявым одеялом, комиссар нашел кое-какую одежду: серый, весь в заплатах свитер с пятнами краски, вероятно принадлежавший какому-нибудь художнику; брюки из желтоватого тика; войлочные домашние туфли с дырявыми подошвами; пять непарных носков. И наконец, ножницы, одно из лезвий которых было сломано.
– Он умер? – спросил помощник прокурора, по-прежнему держась на почтительном расстоянии, словно боялся набраться блох.
– Час назад, когда я звонил в больницу, был еще жив.
– Врачи думают, он выкарабкается?
– Пытаются спасти… У бедняги проломлен череп, а кроме этого, ему грозит воспаление легких.
Мегрэ машинально катал взад и вперед сломанную детскую коляску, – наверное, бродяга брал ее с собой, когда ходил рыться в мусорных баках. Обернувшись к небольшой группе клошаров, внимательно следивших за его действиями, комиссар по очереди оглядел их всех. Некоторые сразу же отвернулись, а на лицах остальных застыло тупое равнодушие.
– Эй, подойди-ка сюда!.. – подозвал он женщину, поманив ее пальцем.
Если бы все это происходило лет тридцать назад, когда Мегрэ еще служил в отделе охраны уличного порядка, он мог бы назвать каждого по имени, поскольку в то время знал большинство парижских бродяг в лицо.
Впрочем, с тех пор они почти не изменились. Разве что их количество заметно поубавилось.
– Где ты ночуешь?
Женщина улыбнулась, будто желая его задобрить.
– Вон там, – ответила она, указав на мост Луи-Филиппа.
– Ты знаешь человека, которого ночью вытащили из воды?
От нее разило винным перегаром, лицо отекло. Сложив руки на животе, женщина кивнула.
– Мы звали его Тубибом [4 - Тубиб (от арабского «тебиб» – ученый) – на французском сленге название врача.].
– Почему?
– А он из образованных. Говорят, и вправду раньше был врачом.
– Давно он живет под мостами?
– Много лет.
– Сколько?
– Не знаю… Уже потеряла счет годам…
Сказав это, женщина рассмеялась и отбросила с лица седую прядь. Когда она молчала, то выглядела лет на шестьдесят, но стоило ей заговорить, как сразу же становилось заметно, что у нее почти не осталось зубов, и она казалась намного старше. Однако в глазах ее по-прежнему таилась усмешка, и время от времени она оборачивалась к остальным бродягам, как бы призывая их в свидетели.
– Разве не так? – спрашивала она у них.
Те только кивали в ответ, чувствуя себя неуютно в присутствии комиссара и всех щегольски одетых господ.
– Он жил один?
Это снова ее рассмешило.
– А с кем же ему жить?
– Он всегда ночевал под этим мостом?
– Не всегда… Я встречала его и под Новым мостом, а еще раньше – на набережной Берси…
– А на рынке Ле-Аль? – Мегрэ прекрасно знал, что многие клошары ночуют именно там.
– Нет, – ответила женщина.
– Случалось тебе видеть его у мусорных баков?
– Иногда…
Выходит, несмотря на детскую коляску, он не специализировался на макулатуре и тряпье, и этим объяснялось то, что он лег спать так рано.
– Чаще всего он подрабатывал человеком-сэндвичем, живой рекламой.
– А что ты еще о нем знаешь?
– Больше ничего…
– Он когда-нибудь разговаривал с тобой?
– А как же! Ведь я иногда его стригла… Нужно помогать друг другу!
– Он много пил? – Мегрэ понимал бессмысленность этого вопроса: почти все клошары крепко выпивали. – Вино, например?
– Не больше других.
– Насколько много?
– Пьяным я его никогда не видала. Не то что я… – И она засмеялась. – Представьте себе, я вас помню и знаю, что вы не злой. Как-то раз вы меня допрашивали у себя в кабинете… Давно это было, может, лет двадцать назад, когда я еще работала у ворот Сен-Дени…
– Ты ничего не слыхала прошлой ночью?
Она показала рукой на мост Луи-Филиппа, как будто хотела подчеркнуть расстояние, которое отделяло его от моста Мари.
– Слишком далеко…
– И ничего не видела?
– Только фары «скорой помощи»… Я подошла поближе – правда, не очень близко, так как боялась, что меня заметут, – и разглядела, что это и вправду была «скорая помощь»…
– А вы что-нибудь видели? – обратился Мегрэ к трем другим клошарам.
Те испуганно замотали головами.
– Может быть, подойти к владельцу «Пуату»? – предложил помощник прокурора, который чувствовал себя здесь крайне неуютно.
Хозяин «Пуату», совсем не похожий на фламандца, уже поджидал их. Вместе с ним на борту тоже жили жена и дети, хотя баржа принадлежала не ему. Она почти всегда ходила по одному маршруту: от песчаных карьеров в верховьях Сены до Парижа. Звали речника Жюстен Гуле, сорока пяти лет; он был невысокого роста, с плутоватыми глазами и словно прилипшей к губе потухшей сигаретой.
Из-за грохота находившегося неподалеку крана, продолжавшего разгружать песок, приходилось повышать голос.
– Вот ведь занятно! – хмыкнул Гуле.
– Что занятно?
– Да то, что нашлись люди, которые не поленились стукнуть бродягу по башке и швырнуть его в воду.
– Вы их видели?
– Я вообще ничего не видел.
– Где вы находились?
– Когда напали на этого малого? У себя в постели.
– Что вы слышали?
– Слышал, как кто-то вопил.
– А шум машины?
– Может быть. Но наверху, по набережной, вечно мчатся машины, так что я не обратил на это внимания.
– Вы поднялись на палубу?
– Ну да… Как был, в пижаме, даже брюки не успел натянуть.
– А ваша жена?
– Она спросонья спросила: «Куда ты?»
– Что вы увидели с палубы?
– Да ничего… Как всегда, волны Сены. Там, где проходили суда, вода бурлила. Я крикнул: «Эй!» – чтобы клошар ответил и я понял, с какой стороны он барахтается.
– А где в это время находился Жеф ван Гут?
– Фламандец-то? Я потом увидел, что он вышел на палубу баржи… Он как раз отвязывал шлюпку… Когда она проплывала мимо, я спрыгнул туда… Этот тип то всплывал, то исчезал… Фламандец попытался зацепить его моим багром…
– С большим железным крюком на конце?
– Багор как багор.
– А вы не могли случайно разбить ему голову, когда пытались зацепить багром?
– Ну нет!.. В конце концов мы все-таки поддели его за штанину. Я сразу нагнулся и схватил его за ногу.
– Он был без сознания?
– Глаза у него оставались открытыми.
– Он ничего не сказал?
– Из его рта выливалась вода… Потом на барже у фламандца мы заметили, что бедняга весь в крови.
– Полагаю, на этом можно закончить, – вполголоса буркнул помощник прокурора. Вся эта история мало его интересовала.
– Хорошо. Я займусь остальным, – сказал Мегрэ.
– Вы пойдете в больницу?
– Да, прямо сейчас. Врачи говорят, что пройдет много времени, прежде чем он сможет говорить.
– Держите меня в курсе.
– Непременно.
Когда они снова проходили под мостом Мари, Мегрэ сказал Лапуэнту:
– Позвони в комиссариат квартала, пусть пришлют человека.
– А где вы будете, патрон?
– Здесь.
И Мегрэ с серьезным видом пожал руки представителям прокуратуры.
Глава 2
– Они из суда? – спросила толстуха, глядя вслед уходящим мужчинам.
– Из прокуратуры, – поправил Мегрэ.
– А разве это не одно и то же? – И, тихонько присвистнув, продолжила: – Подумать только! Суетятся, будто это важная шишка! Значит, он и вправду тубиб?
Этого Мегрэ еще не знал. И казалось, вовсе не спешил узнать. Он все никак не мог избавиться от странного ощущения, будто давным-давно уже пережил нечто подобное. Лапуэнт поднялся на набережную и исчез из виду. Помощник прокурора в сопровождении коротышки-судьи и секретаря осторожно взбирался по откосу, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не испачкать ботинки!
В лучах солнца черно-белая баржа «Зваарте Зваан» снаружи казалась такой же опрятной, какой, наверное, была ее кухня. Высоченный фламандец стоял у штурвала и посматривал в сторону Мегрэ, а его жена, такая хрупкая, что была больше похожа на девочку, со светлыми, почти бесцветными волосами, склонилась над колыбелькой и меняла ребенку пеленки.
Несмотря на неумолчный шум машин, мчащихся по набережной Селестен, несмотря на скрежет крана, разгружавшего песок с «Пуату», было хорошо слышно, как щебечут птицы и плещутся волны Сены.
Трое бродяг все еще держались поодаль, и только толстуха пошла за комиссаром под мост. Ее некогда красная кофта полиняла и теперь напоминала цветом обсосанный розовый леденец.
– Как тебя зовут?
– Леа. Обычно кличут «толстуха Леа».
Это показалось ей очень смешным, и она опять расхохоталась.
– Где ты провела прошлую ночь?
– Я вам уже говорила.
– С тобой кто-нибудь был?
– Только Дэдэ, вон тот низенький, который сейчас повернулся к вам спиной.
– Дэдэ твой друг?
– Они все мои друзья.
– Ты всегда ночуешь под этим мостом?
– Иногда меняю место жительства. А что вы здесь ищете?
Мегрэ и в самом деле что-то искал. Он снова склонился над кучей хлама, который составлял имущество Тубиба. Теперь, когда помощник прокурора и его спутники ушли, комиссар чувствовал себя гораздо свободнее. Он не торопился: вытащил из-под тряпья котелок, сковороду, ложку и вилку, а потом примерил очки в металлической оправе, с треснувшим стеклом. Перед его глазами мгновенно все затуманилось.
– Тубиб надевал их только для чтения, – пояснила толстуха Леа.
– Непонятно, – начал Мегрэ, глядя на нее в упор, – почему я не нахожу…
Женщина не дала ему досказать. Она отошла на несколько шагов от конуры и из-за большого камня вытащила бутылку, в которой еще оставалось пол-литра фиолетового вина.
– Ты пила его?
– Да, и хотела прикончить. Пока Тубиб вернется, оно все равно прокиснет.
– Когда ты взяла отсюда бутылку?
– Ночью, после того как его увезла «скорая помощь».
– Больше ни к чему не прикасалась?
Леа с серьезным видом сплюнула на землю.
– Клянусь!
Мегрэ поверил. Он по опыту знал, что клошары никогда не крадут друг у друга. К тому же они вообще редко воруют – не столько из-за боязни быть пойманными, сколько из-за какого-то безразличия ко всему на свете.
Напротив, на острове Сен-Луи, были настежь распахнуты окна уютных квартир, и в одном из них виднелась женщина, которая перед зеркалом расчесывала волосы.
– Ты знаешь, у кого он покупал вино?
– Я несколько раз видела, как он выходил из бистро на улице Аве-Мария… Это недалеко отсюда, на углу улицы Жарден…
– А как Тубиб относился к другим?
Желая угодить комиссару и ответить поточнее, толстуха задумалась.
– Вот уж не знаю… Он мало от них отличался…
– Он не рассказывал о своей жизни?
– У нас об этом никто не говорит. Разве что когда изрядно налакаются…
– А ему случалось напиваться?
– По-настоящему – ни разу.
Из-под кипы старых газет – они, видимо, служили бродяге своего рода одеялом – Мегрэ вдруг извлек раскрашенную деревянную лошадку со сломанной ногой. Но это его нисколько не удивило. Как, впрочем, и толстуху.
Какой-то человек, обутый в парусиновые туфли, легко и бесшумно спустился по откосу и подошел к барже фламандца. В каждой руке он держал по сетке с провизией, откуда торчали два больших батона и перья зеленого лука.
Судя по всему, это был брат Жефа ван Гута, очень на него похожий, только моложе и симпатичнее. На нем были синие полотняные брюки и свитер в белую полоску. Поднявшись на палубу, он перекинулся парой слов с братом, потом посмотрел в сторону комиссара.
– Ничего здесь не трогай! Возможно, ты мне еще понадобишься. Если узнаешь что-нибудь… приходи, – сказал комиссар толстухе Леа.
– Неужто вы думаете, что такая, как я, пойдет в ваше заведение? – опять рассмеялась она. – Можно ее прикончить? – И указала на бутылку.
Мегрэ кивнул в ответ и пошел навстречу Лапуэнту, возвращавшемуся в сопровождении полицейского. Комиссар велел ему до прихода эксперта охранять груду старья, составлявшего имущество Тубиба, а потом в сопровождении Лапуэнта направился к «Зваарте Зваан».
– Вас зовут Хуберт ван Гут?
Юноша оказался еще молчаливее, а может, недоверчивее, чем брат, и ограничился кивком.
– Вчера вечером вы ходили на танцы?
– А что в этом плохого?
Его акцент был заметен меньше. Разговаривая с ним, Мегрэ и Лапуэнту, которые стояли на набережной, приходилось высоко задирать голову.
– Где именно вы были?
– Возле площади Бастилии. Там есть одна узенькая улочка, и на ней с полдюжины заведений. Я был «У Леона».
– Вы туда и раньше захаживали?
– Не раз…
– Значит, вам ничего не известно о том, что случилось ночью?
– Только то, что мне рассказал брат.
Из медной трубы на палубу валил дым. Женщина с ребенком уже спустилась вниз, в каюту, откуда до комиссара и инспектора доносился аппетитный запах еды.
– Когда мы сможем отчалить? – спросил молодой человек.
– Наверное, после полудня, как только судья пришлет на подпись вашему брату протокол допроса.
Хуберт ван Гут, аккуратный, тщательно причесанный, был, как и брат, очень светлым блондином с розоватой кожей.
Спустя некоторое время Мегрэ и Лапуэнт пересекли набережную Селестен и на углу улицы Аве-Мария нашли бистро «Маленький Турин». На пороге стоял хозяин в жилете. Внутри было пусто.
– Можно войти?
Хозяин посторонился, удивившись, что его бистро привлекло таких посетителей. В самом деле, оно было совсем крошечным: стойка да три столика – вот и все. Стены были выкрашены ярко-зеленой краской, с потолка свисали окорока, болонские колбасы, странные желтоватые сыры, с виду похожие на раздутые бурдюки с вином.
– Что будете пить?
– Вино.
– Кьянти?
На полках стояли оплетенные бутыли, но хозяин к ним даже не прикоснулся, а достал из-под прилавка бутылку и наполнил стаканы, не сводя любопытных глаз с гостей.
– Вы знаете клошара по прозвищу Тубиб?
– Как он там? Надеюсь, жив?
Здесь звучал уже не фламандский, а итальянский акцент, и вместо флегматичного Жефа ван Гута и его брата перед ними стоял экспансивный хозяин бистро.
– Вы в курсе дела? – спросил Мегрэ.
– Слыхал, будто с ним что-то случилось ночью.
– Кто вам сказал об этом?
– Какой-то клошар, сегодня утром.
– Что именно он сообщил?
– Что возле моста Мари была потасовка и за Тубибом приехала «скорая помощь».
– И все?
– Кажется, речники вытащили его из воды.
– Тубиб покупал у вас вино?
– Частенько.
– Он много пил?
– Около двух литров в день… Конечно, когда у него водились денежки…
– А как он их зарабатывал?
– Как все они – подрабатывал на рынке или в другом месте… Иногда разгуливал по улицам с рекламными щитами. Тубибу я охотно давал в долг.
– Почему?
– Потому что он был не простой клошар, не такой, как другие… Он вылечил мою жену.
Хозяйка бистро, почти такая же толстая, как Леа, но очень подвижная, суетилась рядом, на кухне.
– Ты это обо мне?
– Я тут рассказываю, как Тубиб…
Она вошла в зал, вытирая руки о передник.
– Так это правда, что его хотели убить? Вы из полиции? Как думаете, он выкарабкается?
– Пока еще неизвестно, – уклончиво ответил комиссар. – А от чего он вас спас?
– Ах, если б вы меня видели два года назад, ни за что не узнали бы. Я была вся в экземе. Лицо красное, как сырое мясо… И не было конца этой болезни. В диспансере меня лечили самыми разными средствами, прописывали всякие мази, от которых так мерзко воняло, что я сама себе опротивела… Ничего не помогало… Мне даже запрещали есть, но у меня и аппетита-то не было… Мне еще и уколы делали…
Слушая ее, муж согласно кивал:
– Как-то днем Тубиб сидел вон в том углу возле двери, а я жаловалась на свою напасть зеленщице. И вдруг заметила, что он как-то странно на меня смотрит… А потом вдруг и говорит, да так просто, будто заказывает стакан вина: «Пожалуй, я сумею вас вылечить». Я спросила, правда ли, что он доктор. Тубиб улыбнулся и тихо ответил: «Меня никто не лишал права заниматься врачебной практикой».
– Он выписал вам рецепт?
– Нет. Только попросил немножко денег – насколько я помню, двести франков – и сам сходил за порошками к аптекарю. «Будете растворять в теплой воде по одному порошку и пить перед каждым приемом пищи. Утром и вечером умывайтесь очень соленой водой». Хотите верьте, хотите нет, но через два месяца кожа у меня стала такой же гладкой, как теперь.
– Тубиб лечил еще кого-нибудь, кроме вас?
– Не знаю. Ведь разговорчивым его не назовешь…
– Он приходил к вам каждый день?
– Почти каждый… И покупал свои два литра.
– Он всегда был один? Вам никогда не приходилось видеть его в обществе неизвестных людей?
– Нет…
– Он не называл вам своей фамилии, не говорил, где жил раньше?
– Знаю только, что у него есть дочь. У нас тоже дочка, сейчас она в школе… Как-то она принялась разглядывать Тубиба, он ей и сказал: «Не бойся… У меня тоже была маленькая девочка».
Лапуэнт, должно быть, только удивлялся: почему это Мегрэ вдруг заинтересовался историей какого-то бродяги? В газетах, в отделе происшествий, ей отведут всего несколько строк, не больше.
Но Лапуэнт не знал – он был еще слишком молод, – что за всю свою служебную карьеру Мегрэ впервые пришлось иметь дело с покушением на жизнь клошара.
– Сколько с меня?
– Не выпьете ли еще стаканчик – за здоровье бедного Тубиба?
Они выпили еще по бокалу кьянти – на сей раз за счет заведения.
Миновав мост Мари, Мегрэ и Лапуэнт вскоре вошли под серые своды больницы. Там им пришлось вести долгие переговоры с неуступчивой женщиной, восседавшей в справочном бюро.
– Вы не знаете его фамилии?
– Мне известно лишь, что на набережных его звали Тубиб и что сюда его доставили прошлой ночью.
– Тогда дежурила не я. В какое отделение его поместили?
– Не знаю… Я говорил по телефону с одним из интернов, который так и не сказал мне, будут его оперировать или нет.
– Как фамилия интерна?
Дежурная медсестра несколько раз перелистала книгу записей и позвонила куда-то по телефону.
– А кто вы будете?
– Комиссар Мегрэ.
Было видно, что это имя ничего ей не говорит, и она повторила в трубку:
– Комиссар Мегрэ…
Прошло не меньше десяти минут, и наконец со вздохом, словно оказывая ему великую услугу, она произнесла:
– По лестнице «С» поднимитесь на четвертый этаж. Там вы найдете старшую медсестру.
По пути Мегрэ и Лапуэнту встречались санитары, молодые врачи, больные в халатах, а через открытые двери палат виднелись ряды коек.
На четвертом этаже им снова пришлось ждать: старшая медсестра раздраженно разговаривала с двумя мужчинами, которые тщетно пытались ее в чем-то убедить.
– Ничего не могу сделать, – бросила она напоследок. – Обращайтесь к начальству, не я устанавливаю порядки.
Мужчины удалились, процедив сквозь зубы что-то нелестное. Старшая медсестра повернулась к Мегрэ:
– Вы по поводу бродяги?
– Комиссар Мегрэ, – представился тот.
Женщина старательно попыталась вспомнить это имя, но ей оно тоже оказалось неизвестно. Здесь был совсем другой мир – пронумерованных кабинетов, отделений, коек, расставленных рядами в просторных палатах, где в изножье каждой висели таблички с написанными на них непонятными словами.
– Как он себя чувствует?
– Если не ошибаюсь, его сейчас осматривает профессор Маньен.
– Его оперировали?
– Кто вам сказал об этом?
– Не помню… Я полагал…
В здешней больничной атмосфере Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке и даже немного робел.
– Под какой фамилией он у вас значится?
– Под той, что стоит в его удостоверении личности.
– Оно находится у вас?
– Могу показать.
Сестра зашла в маленький кабинет за стеклянной перегородкой в конце коридора и тотчас вернулась, неся засаленное удостоверение личности, еще влажное после пребывания в водах Сены.
Фамилия – Келлер.
Имя – Франсуа Мари Флорантен.
Профессия – старьевщик.
Место рождения – Мюлуз, Нижний Рейн.
Согласно документу, Келлеру минуло шестьдесят три года и проживал он в Париже в меблированных комнатах на площади Мобер. Мегрэ хорошо знал эти номера: их часто указывали как официальное место жительства многих клошаров.
– Он пришел в сознание?
Сестра хотела было забрать удостоверение, но комиссар положил его к себе в карман, и она только недовольно проворчала:
– Это не положено. По правилам…
– Келлер лежит в отдельной палате?
– С какой стати?
– Проводите меня к нему.
Сначала она заколебалась, но в конце концов уступила.
– Вам все равно придется поговорить с профессором.
Пройдя впереди Мегрэ и Лапуэнта, сестра распахнула дверь, за которой виднелись два ряда коек, занятых больными. Большинство из них неподвижно лежали с открытыми глазами, а двое или трое в больничных халатах стояли в глубине палаты и о чем-то тихо переговаривались.
Возле одной из кроватей, как раз в центре комнаты, десяток юношей и девушек, одетых в белые халаты и шапочки, окружили коренастого человека с подстриженными ежиком волосами. Он тоже был в белом халате и, судя по всему, проводил с ними занятия.
– Сейчас профессору нельзя мешать. Как видите, он занят, – заметила сестра.
Однако она подошла к нему и что-то прошептала на ухо. Профессор взглянул на Мегрэ и продолжил свои объяснения.
– Профессор освободится через несколько минут, – сказала сестра. – Он просит вас подождать у него в кабинете.
И она провела их в маленькую комнату, где было всего два стула. На письменном столе в серебряной рамке стояла фотография женщины с тремя детьми, тесно прижавшимися друг к другу.
Мегрэ, поколебавшись, выбил трубку прямо в пепельницу, полную сигаретных окурков, и снова ее набил.
– Простите, что заставил вас ждать, господин комиссар. Когда сестра доложила мне о вас, я был несколько озадачен… В конце концов…
Неужели он тоже скажет: «Ведь это всего лишь клошар»? Нет, не может быть!
– …в конце концов, дело весьма обычное, не так ли? – закончил профессор.
– Пока мне почти ничего не известно, и я надеюсь, что именно вы прольете свет на это преступление.
– Что ж, у него проломлен череп, к счастью, без сопутствующих трещин. Мой ассистент, должно быть, уже сказал вам об этом утром по телефону.
– Тогда еще не было результатов рентгена.
– Теперь снимок сделан… Возможно, потерпевший выкарабкается, поскольку мозг, кажется, не задет.
– Могла ли эта травма явиться результатом падения на камни набережной?
– Ни в коем случае. Ему был нанесен сильный удар каким-то тяжелым предметом… Ну, скажем, молотком или гаечным ключом…
– И от этого он потерял сознание?
– Именно так… И в результате сейчас находится в коматозном состоянии… Кстати, он может пробыть в нем несколько дней, а может прийти в себя в любую минуту…
Мегрэ представил крутой берег Сены, конуру Тубиба, грязную воду, плескавшуюся всего в нескольких метрах, и почему-то вдруг вспомнил, что говорил фламандец.
– Простите, что возвращаюсь к этому вопросу. Вы говорите, что ему нанесли удар по голове. Один?
– А почему вы об этом спрашиваете?
– Это может иметь значение для следствия.
– Сначала я подумал, что ударов было несколько.
– Почему?
– Потому что у него разорвано ухо и на лице имеется несколько неглубоких ссадин. Теперь же, когда больного обрили, я осмотрел его более тщательно.
– И пришли к выводу?..
– Простите, где это произошло?
– Под мостом Мари.
– Была драка?
– Кажется, нет. Говорят, на потерпевшего напали ночью, когда он спал. Как вы думаете, это правдоподобно?
– Вполне.
– И вы полагаете, что он сразу потерял сознание?
– Я в этом почти убежден. А теперь, после того, что вы мне рассказали, мне понятно, почему у него разорвано ухо и поцарапано лицо. Его вытащили из воды, не так ли? Эти второстепенные ранения доказывают, что беднягу не несли, а волокли по камням набережной. Там есть песок?
– В нескольких метрах от этого места разгружают баржу с песком.
– Я обнаружил песчинки в ране.
– Значит, по-вашему, Тубиб…
– Как вы сказали? – удивился профессор.
– Так его называют на набережных. Не исключено, что когда-то он был врачом.
К тому же первым врачом, которого комиссар за тридцать лет службы обнаружил под мостом Сены. Правда, когда-то Мегрэ находил там бывшего преподавателя химии из провинциального лицея, а несколько лет спустя – женщину, которая в прошлом была известной цирковой наездницей.
– Возможно ли с медицинской точки зрения, чтобы человек, в бессознательном состоянии сброшенный в реку, сразу же очнулся, оказавшись в холодной воде, и закричал? – спросил Мегрэ.
Профессор почесал затылок.
– Хм… Вы многого от меня требуете. Мне не хотелось бы утверждать безапелляционно… Но я не вижу в этом ничего невозможного. Под воздействием холодной воды…
– Он мог прийти в себя?
– Необязательно. Бывает, что в коматозном состоянии больные что-то говорят и мечутся. Не исключено…
– Во время вашего осмотра он не сказал ни слова?
– Несколько раз простонал.
– Когда его вытащили из воды, у него якобы были открыты глаза…
– Это ничего не доказывает. Полагаю, вы хотели бы на него взглянуть? Пойдемте со мной.
Профессор Маньен повел полицейских в палату. Старшая медсестра смотрела на них удивленно и неодобрительно.
Все больные молча следили за этими неожиданными посетителями, которые, пройдя по палате, остановились у изголовья одной из коек.
– Смотреть тут, собственно, почти не на что! – обронил профессор.
В самом деле, голова и лицо бродяги были забинтованы, оставались открытыми только глаза, ноздри и рот.
– Каковы шансы, что он выкарабкается?
– Семьдесят из ста, а то и восемьдесят, ибо сердце довольно крепкое.
– Благодарю вас, профессор.
– Вам сообщат, как только он придет в сознание. Оставьте старшей медсестре номер своего телефона.
До чего же приятно было снова очутиться на улице, увидеть солнце, прохожих, красно-желтый автобус, стоявший у паперти собора Парижской Богоматери, и выходящих из него туристов.
Мегрэ шел молча, заложив руки за спину, и Лапуэнт, видя озабоченность комиссара, не отвлекал его разговорами.
Они вошли в здание сыскной полиции, поднялись по широкой лестнице, казавшейся особенно пыльной при солнечном свете, и очутились наконец в кабинете комиссара.
Прежде всего Мегрэ настежь распахнул окно и проводил взглядом караван барж, спускавшихся вниз по течению.
– Нужно послать кого-нибудь сверху осмотреть его вещи.
«Сверху», то есть на верхних этажах, размещалась Служба криминалистического учета – различные эксперты, техники, фотографы.
– Лучше всего взять машину и перевезти его пожитки сюда.
Мегрэ опасался не того, что вещами Тубиба завладеют другие клошары, а что их растащат уличные мальчишки.
– Тебе придется пойти в Управление мостов и дорог… Думаю, что в Париже не так уж много красных «Пежо-403». Перепиши все номера с двумя девятками… Возьми в помощь столько ребят, сколько нужно, и проверьте все эти машины и их владельцев.
– Ясно, патрон.
Оставшись один, Мегрэ прочистил трубки, затем набил их табаком и взглянул на ворох служебных бумаг, скопившихся на столе.
В такую великолепную погоду ему не хотелось обедать в пивной «Дофин», и после недолгого раздумья он отправился домой.
В этот час столовую заливал яркий солнечный свет. На мадам Мегрэ было платье в розовый цветочек, которое почему-то напомнило комиссару розоватую кофту толстухи Леа.
С рассеянным видом он ел зажаренную в сухарях телячью печенку.
– О чем ты думаешь? – вдруг спросила его жена.
– О клошаре.
– Каком клошаре?
– О том, который когда-то был врачом.
– А что он натворил?
– Насколько мне известно, ничего плохого. А вот когда он спал под мостом Мари, его ударили по голове и бросили в Сену.
– Он умер?
– Его успели вытащить речники.
– За что же его так?
– Об этом-то я и думаю… Кстати, он родом из тех же мест, что и твой свояк.
Сестра мадам Мегрэ была замужем за дорожным инженером и жила в Мюлузе. Супруги Мегрэ часто ездили к ним в гости.
– Как его зовут?
– Келлер. Франсуа Келлер.
– Странно, знакомая фамилия…
– Она довольно распространена в тех местах.
– Может, позвонить сестре?
Комиссар пожал плечами. Потом подумал: а почему бы и нет? Правда, сам он мало верил в успех этого предприятия, но знал, что жене будет приятно пообщаться с сестрой.
Подав кофе, мадам Мегрэ заказала разговор с Мюлузом. Ожидая вызова, она повторяла про себя, словно пытаясь вспомнить:
– Келлер… Франсуа Келлер…
Раздался звонок.
– Алло, алло! Да, да, я заказывала Мюлуз. Это ты, Флоранс? Что? Да, это я. Нет, ничего не случилось… Из Парижа, из дома. Он рядом, пьет кофе. Чувствует себя хорошо… Все в порядке… У нас тоже. Наконец дождались весны… Как дети?.. Гриппом? Я тоже немножко прихворнула на прошлой неделе… Послушай, я звоню тебе по делу. Не помнишь ли ты, случайно, некоего Келлера, Франсуа Келлера? Что? Сейчас узнаю… Сколько ему лет? – повернувшись к мужу, спросила она.
– Шестьдесят три.
– Шестьдесят три года… Да… Ты его не знала лично? Что ты говоришь?.. Не разъединяйте, мадемуазель… Алло! Да, он был врачом. Добрых полчаса пытаюсь вспомнить, от кого я о нем слышала. Думаешь, от твоего мужа?.. Да, подожди! Я повторю своему все, что ты сказала, ему ведь не терпится. Этот Келлер женился на девушке по фамилии Мервиль. Кто такие Мервили? Советник суда? Значит, Келлер женился на дочери советника суда? Ну-ну… Тот умер? Давно? А дальше? Не удивляйся, что я повторяю твои слова, иначе я что-нибудь забуду. Почтенная семья, давно живущая в Мюлузе. Дед был мэром. Плохо слышу… Статуя? Вряд ли это имеет значение. Не беда, если ты в этом не уверена. Алло! Келлер женился на ней. Единственная дочь… На улице Соваж? Молодожены жили на улице Соваж. Со странностями? Почему? Ты точно знаешь? Да, да, поняла! Такой же дикий, как и его улица [5 - Соваж (фр. sauvage) – дикий, нелюдимый.].
Жена смотрела на Мегрэ с таким видом, будто хотела сказать, что делает все от нее зависящее.
– Да, да. Все равно, даже если это неинтересно. С ним ведь никогда ничего не знаешь… Иной раз какая-нибудь мелочь… Да… В каком году? Значит, прошло почти двадцать лет. Она получила от тетки наследство. А он от нее ушел. Не сразу. Прожил еще с год. У них есть дети? Дочь? За кого? Руслэ? Аптекарские товары? Она живет в Париже?
Мадам Мегрэ повторила мужу:
– У них была дочь, которая вышла замуж за сына Руслэ, владельца фармацевтической фабрики. Они живут в Париже.
Потом снова заговорила в трубку:
– Понимаю… Послушай, постарайся разузнать обо всем подробнее. Да, спасибо! Поцелуй за меня мужа и детей. Звони в любое время, я пока не выхожу из дому.
В трубке послышался звук поцелуя. Теперь мадам Мегрэ обратилась к мужу:
– Я была уверена, что слышала эту фамилию. Ты понял? По всей вероятности, это тот самый Франсуа Келлер, что женился на дочери советника суда. Советник умер незадолго до их свадьбы.
– А жена? – спросил комиссар.
Мадам Мегрэ пытливо взглянула на мужа: уж не подтрунивает ли он над ней?
– Не знаю. Флоранс о ней ничего не сказала. Лет двадцать тому назад мадам Келлер получила наследство от одной из своих теток. Теперь она очень богата. А доктор всегда слыл странным. Мадам Келлер переехала из прежнего дома в особняк, расположенный неподалеку от собора. Доктор еще год прожил с женой, а потом внезапно исчез. Флоранс сейчас позвонит своим приятельницам – конечно, тем, кто постарше, – чтобы разузнать подробности. А потом мне все сообщит. Тебе же это интересно?
– Мне все интересно, – вздохнул Мегрэ, поднимаясь с кресла, чтобы взять с подставки следующую трубку.
– А тебе не придется ехать в Мюлуз?
– Пока не знаю.
– Возьмешь меня с собой?
Они улыбнулись друг другу. В настежь распахнутое окно вливались яркие солнечные лучи, вселяя непрошеные мысли об отпуске.
– До вечера… Я запишу все, что расскажет мне сестра. А потом сможешь над нами посмеяться…
Глава 3
Юный Лапуэнт, видимо, бегал по Парижу, разыскивая красные машины марки «Пежо-403». Жанвье тоже не было на месте: его вызвали в клинику, где он беспокойно мерил шагами коридоры, ожидая, когда жена подарит ему четвертого ребенка.
– У тебя срочная работа, Люка?
– Вовсе нет, патрон!
– Зайди ко мне на минутку.
Он хотел послать его в больницу за вещами Тубиба. Утром Мегрэ как-то не подумал об этом.
– Тебя, конечно, начнут гонять из кабинета в кабинет и ссылаться на разные правила. Поэтому лучше заранее запастись письмом со множеством печатей, чтобы произвести на них впечатление.
– А кто его должен подписать?
– Подпиши сам. Для них важно увидеть печати. Мне хотелось бы также получить отпечатки пальцев этого самого Франсуа Келлера… Пожалуй, будет проще, если я лично позвоню главному врачу…
Откуда-то прилетел воробей, уселся прямо на подоконнике и теперь поглядывал на мужчин: наверное, кабинет представлялся ему чем-то наподобие человеческого гнезда.
Мегрэ позвонил в больницу и очень вежливо предупредил о том, что к ним зайдет бригадир Люка. Все обошлось наилучшим образом.
– Никакого письма не нужно! – объявил комиссар, вешая трубку. – Тебя немедленно проведут к главному врачу, и он сам будет тебя сопровождать.
Оставшись один, Мегрэ принялся перелистывать телефонный справочник абонентов Парижа.
«Руслэ… Руслэ… Амедэ… Артюр, Алина…»
Там было множество разных Руслэ, но он нашел фамилию, напечатанную жирным шрифтом: «Фармацевтическая лаборатория Рене Руслэ».
Лаборатория находилась в Четырнадцатом округе, неподалеку от Орлеанских ворот. Ниже значился домашний адрес этого Руслэ: бульвар Сюше, Шестнадцатый округ.
Часы показывали половину третьего. Неожиданно налетевший порыв ветра завертел на мостовой клубы пыли, словно предвещая грозу, но быстро утих, и погода снова стала безоблачной.
– Простите, можно поговорить с мадам Руслэ?
Приятный женский голос вежливо произнес:
– А кто говорит?
– Комиссар Мегрэ из сыскной полиции.
Женщина немного помолчала и спросила:
– А по какому вопросу?
– По личному делу.
– Я мадам Руслэ.
– Вы родились в Мюлузе и ваша девичья фамилия Келлер?
– Да.
– Мне необходимо встретиться с вами как можно скорее. Разрешите навестить вас?
– Вы хотите сообщить мне что-то неприятное?
– Мне лишь нужно получить от вас кое-какие сведения.
– Когда вы намерены приехать?
– Немедленно…
– Не мешай мне разговаривать, Жанно! – сказала она кому-то, вероятно ребенку.
Чувствовалось, что она удивлена, заинтригована, встревожена.
– Я жду вас, господин комиссар. Наша квартира находится на четвертом этаже.
Мегрэ любил парижские набережные в утренние часы. Они всегда пробуждали в нем множество воспоминаний, особенно о прогулках с мадам Мегрэ, когда им случалось неторопливо прохаживаться вдоль берегов Сены через весь Париж. Он также любил спокойные улицы, роскошные дома и тенистые богатые кварталы, куда сейчас его вез инспектор Торранс в маленьком полицейском автомобиле.
– Подняться с вами, патрон?
– Пожалуй, не стоит.
В вестибюль, облицованный белым мрамором, вела дверь из кованого железа и стекла. Просторный лифт поднимался плавно и бесшумно. Мегрэ едва успел нажать на кнопку звонка, как дверь отворилась, и лакей в белой куртке почтительно принял из его рук шляпу.
– Пожалуйте сюда!
У порога лежал красный мяч, на ковре валялась кукла, и в приоткрытую дверь комиссар успел заметить няню, уводившую по коридору маленькую девочку в белом. Отворилась другая дверь – должно быть, из будуара, расположенного рядом с гостиной.
– Входите, господин комиссар!
Мегрэ подсчитал, что мадам Руслэ должно быть лет тридцать пять. Однако она выглядела намного моложе: брюнетка в легком летнем костюме, взгляд столь же приветливый и мягкий, как и голос. Едва слуга закрыл за собой дверь, как она обратилась к гостю:
– Садитесь, пожалуйста! После вашего звонка я не перестаю спрашивать себя…
Вместо того чтобы прямо перейти к цели своего визита, у Мегрэ случайно вырвалось:
– Сколько у вас детей?
– Четверо: одиннадцати, девяти, семи и трех лет.
Судя по всему, она впервые видела у себя в доме полицейского и теперь не сводила с него глаз.
– Вначале я подумала, не случилось ли что-нибудь с мужем.
– Он в Париже?
– Нет, на конгрессе в Брюсселе, и я тотчас же ему позвонила.
– Вы помните своего отца, мадам Руслэ?
Казалось, она немного успокоилась. В комнате повсюду стояли цветы, а через большие окна виднелись деревья Булонского леса.
Чувствовалось, что ей неловко продолжать разговор.
– Когда вы видели его в последний раз?
– Очень давно… Мне тогда было тринадцать лет…
– Вы еще жили в Мюлузе?
– Да… Я переехала в Париж только после замужества.
– Вы познакомились со своим будущим супругом в Мюлузе?
– Нет, в Ла-Боль, куда мы с мамой ездили каждый год.
Вдруг послышались детские голоса, крики. В коридоре кто-то упал.
– Извините меня, одну минуту.
Она вышла, прикрыв за собой дверь, и стала что-то говорить тихо, но довольно решительно.
– Простите, пожалуйста… Дети сегодня не в школе, и я обещала пойти с ними гулять.
– Вы узнали бы вашего отца?
– Думаю, да.
Мегрэ вытащил из кармана удостоверение личности Тубиба. Судя по дате выдачи документа, снимок был пятилетней давности – обычная фотография, сделанная в автомате, какие стоят в универмагах, на вокзалах и даже в префектуре полиции.
Франсуа Келлер не побрился и не приоделся даже ради такого случая. Его щеки заросли щетиной, которую он, вероятно, время от времени подстригал ножницами. На висках виднелись залысины, взгляд был рассеянный и безразличный.
– Это он?
Держа документ в слегка дрожавшей руке, мадам Руслэ наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть. Вероятно, она страдала близорукостью.
– Отец сохранился в моей памяти не таким, но я почти уверена, что это он.
И она еще ниже склонилась над карточкой.
– Вот с лупой я могла бы… Подождите, я сейчас принесу.
Мадам Руслэ положила удостоверение на столик, вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с лупой в руке.
– У отца был маленький, но глубокий шрам над левым глазом. Так и есть… Его довольно трудно различить на такой фотографии, но все же вот он. Взгляните сами!..
Мегрэ тоже посмотрел в лупу.
– Я так хорошо помню этот шрам потому, что отец поранился из-за меня… Как-то в воскресенье мы гуляли за городом. День выдался очень жарким. Вдоль пшеничного поля росло много маков, и мне захотелось нарвать букет. А поле окружала колючая проволока. Мне было тогда лет восемь… Отец раздвинул ее, чтобы я могла пролезть. Он придерживал нижнюю проволоку ногой и слегка нагнулся вперед… Странно, что я так хорошо помню эту сцену, хотя многое другое забыла! Нога у него, очевидно, соскользнула, проволока спружинила и хлестнула его по лицу. Мама боялась, что он повредил глаз, потому что было много крови. Мы побежали на ближайшую ферму, чтобы промыть рану и наложить повязку… Вот с тех пор у него и остался шрам.
Рассказывая это, она с беспокойством поглядывала на Мегрэ и, казалось, оттягивала ту минуту, когда комиссару придется сообщить ей истинную причину своего визита.
– С ним что-то случилось?
– Прошлой ночью ему проломили голову, но врачи думают, что его жизнь вне опасности.
– Это произошло в Париже?
– Да, на берегу Сены… Затем тот или те, кто на него напал, бросили его в воду.
Комиссар не сводил с нее глаз, следя за реакцией на эти слова, но мадам Руслэ и не пыталась укрыться от его пристального взгляда.
– Вам известно, как жил ваш отец?
– Не совсем…
– То есть?
– Когда он нас бросил…
– Вы мне сказали, что вам было тринадцать лет. А вы помните, как он уехал?
– Нет. Однажды утром отца не оказалось дома, и я этому очень удивилась. Тогда мама сказала мне, что он отправился в далекое путешествие…
– Когда вы узнали, где он находится?
– Через несколько месяцев мама сообщила, что отец живет в Африке, в лесах, и лечит там негров…
– Это было действительно так?
– Думаю, да… Позднее люди, встречавшиеся там с ним, нам кое-что рассказали. Он поселился в Габоне, на врачебном пункте, расположенном в сотнях километров от Либревиля…
– И долго он пробыл в Габоне?
– Во всяком случае, несколько лет. Между прочим, в Мюлузе некоторые считали отца чуть ли не святым, а другие…
Мегрэ ждал. Поколебавшись, она добавила:
– Другие называли его эксцентриком, полусумасшедшим…
– А ваша мать?
– Думаю, что мама смирилась со случившимся…
– Сколько ей сейчас лет?
– Пятьдесят четыре года… Нет, пятьдесят пять… Теперь я знаю, что отец оставил ей письмо, но она мне никогда его не показывала. Он написал, что, наверное, не вернется и поэтому готов взять на себя все формальности, связанные с разводом.
– Они развелись?
– Нет. Мама рьяная католичка…
– Ваш муж в курсе?
– Конечно. Мы от него ничего не скрывали.
– Вы знали, что ваш отец вернулся в Париж?
Веки ее вздрогнули, и Мегрэ почувствовал, что она готова солгать.
– И да и нет… Сама я никогда его не видела… И у нас с мамой не было полной уверенности, что он действительно вернулся. Впрочем, маме рассказывали, будто видели на бульваре Сен-Мишель человека-рекламу, удивительно похожего на отца… Это сообщил старый друг мамы… Он добавил, что после того, как окликнул этого человека: «Франсуа!» – тот вздрогнул, но потом маминому другу показалось, что он обознался…
– И вам с матерью не приходила мысль обратиться в полицию?
– А зачем? Отец сам избрал свой путь… Наверное, он не был создан для семейной жизни.
– Вы никогда не думали о случившемся?
– Мы с мужем не раз об этом говорили.
– А с матерью?
– Конечно, я спрашивала ее об отце… И до замужества, и после.
– Как же она объясняет эту историю?
– В нескольких словах трудно ответить. Мама его жалеет… И я тоже. Но иногда я спрашиваю себя: а может быть, он счастливее нас?.. – И, понизив голос, смущенно добавила: – Есть люди, которые не способны жить, как остальные… К тому же мама…
Чувствовалось, что мадам Руслэ волнуется. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, постояла, глядя на улицу, потом повернулась лицом к комиссару.
– Я не могу сказать о ней ничего дурного. Но у нее тоже свои взгляды на жизнь… Впрочем, как и у каждого человека. Может быть, выражение «властный характер» будет в отношении ее некоторым преувеличением, но мама любит, чтобы все делалось так, как ей хочется.
– После ухода отца у вас с матерью сохранились хорошие отношения?
– Более или менее… И все же я с радостью вышла замуж и…
– …Избавились от ее влияния?
– В некотором роде, – улыбнулась она. – Конечно, это не слишком оригинально, ведь многие девушки оказываются в таком же положении. Мама любит бывать в гостях, принимать у себя, встречаться с видными людьми… В Мюлузе у нее собиралось самое изысканное общество.
– Даже когда отец жил с вами?
– Да, в последние два года.
– А почему в последние два?
Комиссар вспомнил о длинном телефонном разговоре мадам Мегрэ с сестрой и почувствовал себя несколько неловко, потому что сейчас он без ее помощи узнает все эти подробности.
– Потому что мама получила наследство от тети… Раньше мы жили очень скромно, в маленьком доме и даже не в лучшем районе города. Отец в основном лечил рабочих… Никто даже не надеялся получить наследство… Вскоре мы переехали. Мама купила особняк возле собора… Ее вовсе не смущал резной герб на воротах…
– Вы знали родных вашего отца?
– Нет. Только несколько раз видела его брата, которого потом убили на войне. Если не ошибаюсь, он погиб где-то в Сирии… Во всяком случае, не во Франции.
– А его мать или отца?
Снова послышались детские голоса, но на сей раз она не обратила на них внимания.
– Его мать умерла от рака, когда папе исполнилось пятнадцать лет… А мой дед был подрядчиком по столярным и плотничьим работам. Мама говорила, что под его началом было человек десять. Однажды, когда папа еще учился в университете, его отца нашли повесившимся в мастерской, и выяснилось, что он был на краю банкротства.
– Но вашему отцу все же удалось закончить учебу?
– Да, он учился и работал у аптекаря.
– А какой у него был характер?
– Очень мягкий. Я понимаю, что мой ответ не может вас удовлетворить, но именно таким он мне и запомнился. Очень мягкий и немного грустный.
– Между вашими родителями случались ссоры?
– Я никогда не слышала, чтобы отец повышал голос… Правда, если он не принимал у себя в кабинете, то, как правило, все свободное время проводил, посещая больных на дому. Помню, как мама упрекала его за то, что он не следит за собой, ходит всегда в одном и том же мятом костюме, иногда по три дня не бреется. А я говорила ему, что он колет меня щетиной, когда целует.
– Об отношениях вашего отца с коллегами вам, очевидно, мало что известно?
– Все, что я знаю, рассказывала мама, только тут трудно отделить истину от неправды. Она, конечно, не придумывала, но в ее изложении все выглядело так, как ей хотелось бы представить… Если она вышла за отца, то одно это уже означало, что он должен быть необыкновенным человеком.
«Твой отец – лучший врач в городе, – говорила она мне. – И безусловно, один из лучших врачей во Франции. К сожалению…» – Она снова улыбнулась. – Вы, разумеется, догадываетесь, что за этим следовало… Он не умеет приспосабливаться… Он не хочет поступать, как другие… Мама не раз давала ему понять, что дедушка повесился отнюдь не из-за угрозы банкротства, а потому что страдал неврастенией… У него была дочь, которая какое-то время провела в психиатрической больнице…
– Что с ней стало?
– Не знаю… Думаю, что и мама ничего о ней не знает. Во всяком случае, она уехала из Мюлуза.
– А ваша мать по-прежнему живет там?
– Мама давно уже переехала в Париж.
– Вы можете дать мне ее адрес?
– Орлеанская набережная, двадцать девять бис.
Мегрэ вздрогнул, но она ничего не заметила и продолжала:
– Это на острове Сен-Луи… С тех пор как он стал одним из самых модных районов Парижа…
– Знаете, где было совершено покушение на вашего отца?
– Конечно нет…
– Под мостом Мари… В трехстах метрах от дома вашей матери.
Она обеспокоенно нахмурилась.
– Это ведь мост через другой рукав Сены, так?
– У вашей матери есть собака?
– Почему вы об этом спрашиваете?
Несколько месяцев, пока ремонтировали дом на бульваре Ришар-Ленуар, супруги Мегрэ жили на площади Вогезов и часто вечерами гуляли по острову Сен-Луи. В этот час владельцы собак или их слуги обычно прогуливали своих питомцев по набережным Сены.
– У мамы только птицы. Кошки и собаки приводят ее в ужас. – Внезапно переменив тему разговора, она спросила: – Куда же поместили отца?
– В ближайшую к мосту Мари больницу.
– Вы, несомненно, хотели бы…
– Не сейчас… Возможно, позднее я попрошу вас навестить его, чтобы окончательно установить личность. Но в настоящее время вся его голова и лицо забинтованы.
– Он очень мучится?
– Он без сознания.
– Почему на него напали?
– Вот это я и пытаюсь выяснить.
– Может быть, произошла драка?
– Нет. Похоже, что его ударили, когда он спал.
– Под мостом?
Теперь поднялся комиссар.
– Вы, наверное, сейчас пойдете сообщать новости маме?
– Я обязан.
– Вы разрешите мне позвонить ей по телефону, чтобы рассказать о случившемся?
Мегрэ помедлил с ответом. Он предпочел бы увидеть, какое впечатление произведет это известие на мадам Келлер. Однако настаивать не стал.
– Благодарю вас, господин комиссар. Об этом напечатают в газетах?
– О покушении, вероятно, уже сообщили, но лишь несколько строк, и фамилия вашего отца, конечно, не упоминается: даже я узнал ее только около полудня.
– Мама будет настаивать, чтобы фамилию не называли.
– Я сделаю все, что в моих силах.
Когда мадам Руслэ провожала гостя до дверей, крошечная девчушка уцепилась за ее юбку.
– Сейчас пойдем гулять, детка. Беги к Нане и попроси, чтобы она тебя одела.
Торранс расхаживал перед домом взад и вперед. Маленький черный автомобиль сыскной полиции выглядел довольно жалко среди длинных, сверкающих никелем лимузинов.
– Набережная Орфевр?
– Нет. Остров Сен-Луи, Орлеанская набережная…
Дом с огромными воротами был старым, но поддерживался в отличном состоянии. Медные ручки, перила, лестница, стены – все было чистым и надраенным до блеска, ни пылинки. Даже консьержка, в черном платье и белом переднике, походила на служанку из хорошего дома.
– Вас ждут?
– Хм… Нет, но мадам Келлер знает, что я приду.
– Минутку, прошу вас…
Комната консьержки походила на маленькую гостиную, и пахло в ней не кухней, как обычно бывает, а воском для натирания паркета. Консьержка сняла телефонную трубку.
– Как доложить?
– Комиссар Мегрэ.
– Алло!.. Берта?.. Скажи, пожалуйста, мадам, что ее просит принять комиссар Мегрэ… Да, он здесь… Может подняться?.. Благодарю… Проходите, пожалуйста… Третий этаж, направо.
Поднимаясь по лестнице, Мегрэ вдруг подумал, стоят ли еще фламандцы на причале у набережной Селестен или же, подписав протокол, уже спускаются по реке к Руану. Не успел он позвонить, как дверь распахнулась и молоденькая хорошенькая горничная окинула комиссара любопытным взглядом, будто впервые видела живого полицейского.
– Пожалуйста, сюда… Позвольте вашу шляпу…
Комнаты с очень высокими потолками были отделаны в стиле барокко: повсюду позолота, мебель, щедро украшенная резьбой… С порога слышалось щебетание попугайчиков. В приоткрытую дверь гостиной была видна громадная клетка, а в ней – не менее десятка птичьих пар.
Прождав минут десять, комиссар в знак протеста закурил трубку. Впрочем, он тотчас же вынул ее изо рта, как только в гостиную вошла мадам Келлер. Мегрэ был поражен, увидев перед собой маленькую, хрупкую и еще молодую женщину, голубоглазую, со светлой кожей, казавшуюся всего лет на десять старше дочери. Она была одета в черное с белым платье.
– Жаклин мне звонила, – сразу же сообщила мадам Келлер, указывая Мегрэ на крайне неудобное кресло с высокой жесткой спинкой.
Сама она села на пуф, обитый старинным гобеленом, держа спину очень прямо – так, должно быть, ее приучили в монастырском пансионе.
– Итак, вы разыскали моего мужа?
– Мы его не разыскивали, – возразил комиссар.
– Да, разумеется… Я вообще не понимаю, для чего вы стали бы его искать… Каждый волен жить, как ему нравится… Что же, он в самом деле вне опасности или вы сказали это, чтобы не волновать мою дочь?
– Профессор Маньен дает восемьдесят процентов из ста, что он поправится.
– Маньен?.. Я хорошо с ним знакома… Он неоднократно здесь бывал…
– Вы знали, что ваш муж в Париже?
– И да и нет. После его отъезда в Габон прошло около двадцати лет. За это время я получила всего две открытки, да и те были написаны в первые месяцы его пребывания в Африке…
Мадам Келлер не разыгрывала перед Мегрэ комедию скорби, она смотрела ему прямо в лицо как женщина, не теряющаяся ни в каких ситуациях.
– Вы хотя бы уверены, что это действительно он?
– Ваша дочь его опознала.
Мегрэ протянул мадам Келлер удостоверение ее мужа с фотографией.
Она подошла к комоду, взяла очки и долго рассматривала карточку. На ее лице не отразилось ни малейшего волнения.
– Жаклин права. Конечно, он изменился, но и я могу поклясться, что это Франсуа. – Она подняла голову. – В самом деле он жил поблизости?
– Под мостом Мари.
– А ведь я не раз ходила по этому мосту… Одна моя хорошая знакомая живет как раз напротив, на том берегу Сены. Мадам Ламбуа… Должно быть, вы слышали о ней, ее муж…
Мегрэ абсолютно не интересовало, насколько высокое положение занимает супруг мадам Ламбуа.
– Вы больше не видели месье Келлера после того, как он покинул Мюлуз?
– Ни разу.
– Он не писал вам? Не звонил?
– Кроме тех двух открыток, от него не было никаких вестей… Во всяком случае, от него лично…
– Вы слышали о нем от кого-то?
– Однажды у друзей я столкнулась с бывшим губернатором Габона, месье Периньоном. Он спросил, не родственница ли я некоего доктора Келлера.
– Что же вы ответили?
– Правду. Он был очень смущен. Я с трудом вытянула из него кое-какие сведения. Месье Периньон признался, что Франсуа не нашел там того, что искал…
– А что же он искал?
– Понимаете, Франсуа всегда был идеалистом… Он не создан для современной жизни. После разочарования, постигшего его в Мюлузе…
На лице Мегрэ промелькнуло удивление.
– Разве дочь вам об этом не рассказывала? Впрочем, она тогда была еще слишком мала и редко видела отца… Вместо того чтобы подобрать себе подходящую клиентуру… Не хотите ли чашечку чая?.. Нет? В таком случае извините меня: я привыкла пить чай в это время.
Она позвонила.
– Мой чай, Берта!
– На одну персону?
– Да. Что я могу вам предложить, комиссар?.. Виски? Ничего? Как вам угодно. Так о чем я говорила?.. Ах да… Если я не ошибаюсь, есть один роман под названием то ли «Врач для бедных», то ли «Сельский врач»… Так вот, мой муж был своего рода врачом для бедных, и, если бы я не получила наследства от тети, мы вскоре тоже превратились бы в бедняков… Заметьте, я его не обвиняю… Такой уж у него был характер… Его отец… Впрочем, не важно… В каждой семье свои проблемы.
Зазвонил телефон.
– Вы разрешите?.. Алло! Да, это я… Алиса?.. Да, дорогая, может быть, немного опоздаю… Нет-нет, напротив, очень хорошо… Ты видела Лору?.. Она там будет?.. Я больше не могу с тобой говорить, ко мне пришли… Потом расскажу. До свидания!
Улыбаясь, она уселась на прежнее место.
– Это жена министра внутренних дел. Вы ее знаете?
Мегрэ лишь отрицательно мотнул головой и машинально опустил трубку в карман. Попугайчики мадам Келлер раздражали его. То, что разговор прерывался, – тоже. Вот и теперь вошла горничная и стала накрывать стол для чая.
– Он хотел стать ординатором и служить в больнице, поэтому два года упрямо готовился к конкурсу… Если вы будете в Мюлузе, вам всякий скажет, что тогда допустили вопиющую несправедливость: Франсуа, несомненно, был лучшим и наиболее подготовленным из кандидатов. Мне думается, что в больнице он оказался бы на своем месте… Взяли, по обыкновению, протеже одного влиятельного лица. Но это же не причина, чтобы все бросить…
– Значит, из-за этого разочарования…
– Не знаю, но мне так кажется… Я очень редко видела его тогда… Если он и сидел дома, то обычно запирался у себя в кабинете. Он и раньше был довольно нелюдимым, а с того дня вообще… Словно потерял над собой контроль… Я не хочу говорить о нем дурно… Мне и в голову не приходила мысль о разводе, хотя в своем письме он предложил мне этот вариант.
– Он пил?
– Дочь говорила вам об этом?
– Нет.
– Да, он стал пить… Заметьте, я ни разу не видела его пьяным, хотя в кабинете всегда стояла бутылка вина… Его частенько встречали в дешевых бистро, куда люди его положения обычно не заглядывают.
– Вы начали рассказывать мне о Габоне.
– Я думаю, что муж хотел стать вторым доктором Швейцером [6 - Альбер Швейцер (1875–1965) – крупный французский ученый, врач и прогрессивный деятель. Организовал в Габоне хирургическую клинику и лепрозорий.]. Надеюсь, вы понимаете меня?.. Лечить негров в джунглях, построить там больницу, как можно реже видеть белых, а особенно людей своего круга…
– И он опять был разочарован?
– Судя по тому, что мне – кстати, весьма неохотно – сообщил губернатор, ему лишь удалось восстановить против себя администрацию и местные крупные компании… Наверное, из-за климата он стал пить еще больше. Не подумайте, что я говорю это из ревности, потому что я никогда его не ревновала… Там, в Габоне, он жил в хижине… С негритянкой… И кажется, у них были дети…
Мегрэ смотрел на клетку с попугайчиками, пронизанную лучами солнца.
– Ему дали понять, что его дальнейшее пребывание там нежелательно.
– Вы хотите сказать, что его выслали из Габона?
– По всей вероятности, да. Я не знаю толком, как это делается, а губернатор говорил довольно уклончиво… Но, так или иначе, ему пришлось уехать.
– Когда именно один из ваших знакомых встретил его на бульваре Сен-Мишель?
– Дочь сказала вам об этом? Имейте в виду, я вовсе не уверена, что это был именно он. Просто человек с рекламой местного ресторана на спине был похож на Франсуа… Когда мой знакомый назвал его по имени, он вздрогнул…
– Ваш знакомый заговорил с ним?
– Франсуа посмотрел на него так, будто впервые увидел. Вот и все, что мне известно.
– Я недавно говорил вашей дочери, что сейчас не время просить вас посетить больницу для опознания, ведь все лицо у него забинтовано. Но когда ему станет лучше…
– А вы не думаете, что это будет слишком тяжело?
– Для кого?
– Для него, конечно!
– И тем не менее мы должны быть твердо уверены, что это именно он.
– Я почти убеждена в этом… Хотя бы из-за шрама… Помню, это было в воскресенье, в августе…
– Я знаю.
– В таком случае не вижу, чем еще могу быть вам полезной…
Мегрэ поднялся: ему не терпелось выйти на улицу и больше не слышать этого ужасного щебета попугайчиков.
– Надеюсь, в газетах…
– Обещаю вам, что в газетах будет лишь краткое сообщение.
– Это важно не столько для меня, сколько для моего зятя. Деловому человеку не пойдет на пользу, если… Заметьте, зять был в курсе случившегося, он все понял и принял… Так вы и в самом деле не хотите ничего выпить?
– Благодарю вас.
Уже на улице Мегрэ спросил Торранса:
– Где здесь можно найти скромное, тихое бистро? Страшно хочется выпить! Эх, поскорее бы кружку холодного пива с густой шапкой пены!
И они действительно нашли тихое полутемное бистро, но пиво, увы, оказалось теплым и безвкусным.
Глава 4
– Список у вас на столе, – сказал Люка, который, как всегда, выполнил задание очень тщательно.
Мегрэ увидел перед собой не один, а несколько списков, напечатанных на машинке. Прежде всего – опись самых разнообразных предметов. Сотрудник Службы криминалистического учета поместил их в рубрику под названием «Хлам», хотя эти вещи, некогда хранившиеся под мостом Мари, составляли все движимое и недвижимое имущество Тубиба! Фанерные ящики, детская коляска, дырявые одеяла, старые газеты, жаровня, котелок, «Надгробные речи» Боссюэ и все остальное теперь было свалено наверху, в углу лаборатории Дворца правосудия.
Во втором списке перечислялась одежда Келлера, доставленная Люка из больницы. И наконец, на отдельном листе находилась опись содержимого его карманов.
Вместо того чтобы просмотреть этот последний список, Мегрэ отодвинул его в сторону и с любопытством вскрыл коричневый бумажный пакет, куда бригадир Люка сложил все мелочи. В эту минуту Мегрэ, освещенный лучами заходящего солнца, представлял собой занятное зрелище – точь-в-точь ребенок, который нетерпеливо распаковывает подарок, надеясь найти там какое-то сокровище!
Сначала комиссар извлек и положил на стол очень старый, помятый стетоскоп.
– Он находился в правом кармане пиджака, – пояснил Люка. – В больнице я попросил его проверить, и мне сказали, что он неисправен.
Почему же в таком случае Франсуа Келлер носил его при себе? Надеялся починить? Или же хранил как реликвию, как последний своеобразный символ своей профессии?
Затем Мегрэ вынул перочинный нож с тремя лезвиями и штопором с треснувшей костяной ручкой. Скорее всего, он откопал его в каком-нибудь мусорном ящике, как и все остальное.
Еще была вересковая трубка со скрепленным проволокой мундштуком.
– В левом кармане… – уточнил Люка. – Она еще влажная.
Мегрэ невольно принюхался.
– Табака, наверное, нет? – спросил он.
– На дне мешка валялось несколько окурков. Но они так размокли, что превратились в сплошное месиво.
Комиссар представил себе человека, который останавливается на тротуаре, нагибается, чтобы поднять окурок, разрывает бумагу и ссыпает табак в трубку… Мегрэ, разумеется, не подал виду, но в глубине души ему было приятно, что Тубиб курил трубку. Ни его дочь, ни жена не упоминали об этом.
Гвозди, винтики. Для чего? Бродяга, видимо, подбирал их во время обхода мусорных ящиков и прятал в карманы на всякий случай, не задумываясь, пригодятся ли они ему когда-нибудь. Очевидно, он считал их своеобразными талисманами. Недаром в его карманах нашли еще три предмета, совсем уж бесполезных для человека, который ночует под мостами и заворачивается в газеты, спасаясь от холода.
Это были три шарика – три стеклянных шарика с желтыми, красными и зелеными прожилками внутри. Такой шарик дети обменивают на пять или шесть обыкновенных, прозрачных, а потом любуются, как он переливается на солнце.
Вот почти и все, не считая нескольких монеток да кожаного кошелька с двумя пятидесятифранковыми банкнотами, слипшимися от пребывания в воде.
Мегрэ оставил у себя один из шариков и во время всего разговора перекатывал его на ладони.
– Ты взял у него отпечатки пальцев?
– Да. Больные смотрели на меня во все глаза… Потом я поднялся в архив и сравнил с хранившимися там дактилоскопическими данными.
– И что же?
– Ничего. Келлер никогда не имел дела ни с нами, ни с судом.
– Он еще не пришел в себя?
– Нет. Когда я там находился, глаза у него были приоткрыты, но, скорее всего, он ничего не видел. Дышал со свистом. Иногда тихо стонал…
Прежде чем вернуться домой, комиссар подписал все документы. Несмотря на сосредоточенное выражение лица, в его настроении угадывалась какая-то легкость, под стать безоблачному парижскому небу в этот день. Уходя домой, Мегрэ словно по рассеянности прихватил с собой один из стеклянных шариков.
Был вторник, а значит, дома его ждала запеканка из макарон. В остальные дни блюда менялись, но по четвергам жена всегда варила мясной бульон, а по вторникам, непонятно почему, подавалась макаронная запеканка, начиненная мелко нарубленной ветчиной, а иногда – тонко нарезанными трюфелями.
Мадам Мегрэ тоже была в приподнятом настроении, и по лукавому блеску ее глаз комиссар понял, что у жены есть новости для него. Он не стал сразу говорить ей, что побывал у Жаклин Руслэ и мадам Келлер.
– Я здорово проголодался!
Мадам Мегрэ думала, что он тотчас же засыплет ее вопросами, но он принялся расспрашивать ее лишь тогда, когда они уселись за стол, стоявший перед открытым окном. Воздух казался синеватым, на небе еще алели полосы вечерней зари.
– Тебе звонила сестра?
– Кажется, Флоранс неплохо справилась. Должно быть, за день она успела обзвонить всех своих приятельниц.
На столе возле прибора мадам Мегрэ лежал листок бумаги с записями.
– Рассказать тебе то, что она мне сообщила?
Городской шум служил звуковым фоном их беседы, и было слышно, как в соседней квартире работал телевизор, передающий последние известия.
– Хочешь послушать новости?
– Нет, предпочитаю твои…
Пока жена рассказывала, Мегрэ несколько раз опускал руку в карман и вертел в пальцах стеклянный шарик.
– Чему ты улыбаешься?
– Просто так… Я тебя внимательно слушаю.
– Прежде всего, я узнала, откуда взялось состояние, которое тетка оставила мадам Келлер. Это довольно длинная история. Рассказать подробно?
Он кивнул, с хрустом поедая макароны.
– В свое время ее тетка работала медсестрой и до сорока лет еще ходила в старых девах.
– Она жила в Мюлузе?
– Нет, в Страсбурге. Это сестра матери мадам Келлер. Ты меня слушаешь?
– Да-да.
– Так вот, она работала в больнице… Там у каждого профессора есть в распоряжении несколько палат для пациентов, которых он лечит в частном порядке. Однажды, перед самой войной, она ухаживала за больным, о котором потом нередко вспоминали в Эльзасе. Это был некий Лемке, торговец металлоломом, человек с весьма скверной репутацией, но уже сколотивший состояние. Кое-кто утверждал, что он охотно ссужал деньги под проценты.
– И он женился на ней?
– Откуда ты знаешь?
Мегрэ пожалел, что испортил весь эффект.
– Я догадался по твоему лицу.
– Да, они поженились. Но слушай дальше… Во время войны он продолжал торговать ломом цветных металлов. Естественно, сотрудничал с немцами и сколотил себе на этом неплохой капитал… Я рассказываю слишком подробно? Тебе надоело?
– Ничего подобного! Что же произошло после освобождения?
– Участники Сопротивления искали Лемке, чтобы отобрать награбленное и расстрелять. Но найти его не удалось: вместе с женой он скрылся в неизвестном направлении. Позднее выяснилось, что они перебрались в Испанию, а оттуда уплыли в Аргентину. Один владелец ткацкой фабрики из Мюлуза встретил там Лемке прямо на улице… Еще немного макарон?
– Охотно, только поподжаристее!
– Я не знаю, продолжал ли Лемке заниматься делами или просто путешествовал с женой ради собственного удовольствия. Однажды они полетели в Бразилию, и их самолет разбился в горах. Экипаж и все пассажиры погибли. И вот, поскольку Лемке и его жена тоже стали жертвами этой катастрофы, все их состояние нежданно-негаданно перешло мадам Келлер. По закону все деньги должна была бы получить семья погибшего… А знаешь, почему все досталось племяннице жены Лемке, а не его родным?
Мегрэ слукавил и только пожал плечами. На самом деле он давным-давно все понял.
– Оказывается, – продолжала мадам Мегрэ, – если оба супруга оказались жертвами несчастного случая и невозможно установить, кто из них умер первым, по закону считается, что жена пережила мужа, пусть даже на несколько секунд. Врачи утверждают, что мы, женщины, более живучи… Таким образом, сначала жена стала наследницей своего мужа, а от нее все состояние перешло к племяннице… Вот так!..
Мадам Мегрэ была явно довольна своим сообщением и даже немного гордилась собой.
– Словом, доктор Келлер стал клошаром в какой-то мере из-за того, что какая-то медсестра в Страсбурге вышла замуж за торговца металлоломом и какой-то самолет разбился в горах Южной Америки. Короче говоря, если бы жена Келлера внезапно не разбогатела, если бы они по-прежнему жили на улице Соваж, если бы… Понимаешь, что я хочу сказать? Тебе не кажется, что он никуда бы не уехал из Мюлуза?
– Возможно.
– Я знаю кое-что и о мадам Келлер. Но предупреждаю, что это могут быть только сплетни, поскольку сестра не ручается за достоверность.
– Все-таки расскажи.
– Мадам Келлер – весьма энергичная и деловая особа – обожает светскую жизнь и прямо-таки охотится за влиятельными людьми. Когда уехал ее муж, она с энтузиазмом принялась по нескольку раз на неделе устраивать званые обеды. Так она стала тайной советницей префекта Бадэ, жена которого долго болела и в конце концов умерла. Злые языки болтают, что мадам Келлер была его любовницей, да и не только его… В их числе называли одного генерала, но я забыла его фамилию…
– Я видел мадам Келлер, – сказал комиссар.
Если мадам Мегрэ и была разочарована, то не подала виду.
– И какая же она?
– Такая, как ты ее сейчас описала. Энергичная маленькая дама, нервная, холеная. Она выглядит моложе своих лет и обожает попугайчиков.
– При чем тут попугайчики?
– Потому что ими забита вся квартира.
– Она живет в Париже?
– На острове Сен-Луи, в трехстах метрах от моста Мари, под которым ночевал ее муж. Кстати, доктор курил трубку.
В перерыве между макаронами и салатом Мегрэ вытащил из кармана шарик и начал катать его по скатерти.
– Что это?
– Стеклянный шарик. У Тубиба их было три.
Мадам Мегрэ пристально посмотрела на мужа:
– Ты ему симпатизируешь, да?
– Мне кажется, я начинаю его понимать…
– Ты понял, почему такой человек, как Келлер, стал клошаром?
– Более или менее. Он жил в Африке – единственный белый человек в медицинском пункте, вдали от города и автомобильных дорог. Там его снова постигло разочарование.
– А почему?
Разве легко было объяснить это мадам Мегрэ, которая вела размеренный образ жизни и обожала порядок?
– И вот я все пытаюсь разгадать, – шутливо продолжал Мегрэ, – в чем же был виновен доктор?
Жена нахмурилась:
– Что ты хочешь этим сказать? Ведь его оглушили и бросили в Сену, так?
– Он жертва, это верно.
– Тогда почему же ты говоришь…
– Криминалисты, в частности американские, выдвинули на этот счет теорию, и, по-видимому, она не столь парадоксальна, как кажется на первый взгляд.
– Какую теорию?
– Что из десяти преступлений по крайней мере в восьми случаях жертва в значительной мере разделяет ответственность с убийцей.
– Не понимаю.
Мегрэ не отрываясь смотрел на шарик.
– Представь себе жену и ревнивого мужа. Они поссорились… Мужчина упрекает женщину, а та над ним насмехается…
– Бывает…
– Предположим, у него в руке нож и он ей говорит: «Ну погоди, я тебя убью!»
– И так может быть…
– Предположим теперь, что женщина бросает ему: «Да где тебе! Ты же ничтожество!»
– Теперь я поняла…
– Прекрасно. Так вот, во многих житейских драмах случается именно так. Вот ты сейчас рассказывала о Лемке. Он разбогател, во-первых, давая деньги в долг под проценты и доводя людей до отчаяния, а во-вторых, сотрудничая с немцами. Разве ты удивилась бы, узнав, что его убили?
– Но ведь доктор…
– …Как будто никому не причинил зла. Он жил под мостами, пил прямо из бутылки красное вино и расхаживал по улице с рекламой на спине.
– Вот видишь!
– И тем не менее ночью кто-то пришел на берег и, воспользовавшись тем, что Тубиб спал, так сильно ударил его по голове, что тот только чудом не умер, а потом этот некто дотащил его до Сены, бросил в реку, откуда его тоже только чудом извлекли. Значит, этот неизвестный имел на то веские причины… Иначе говоря, сознательно или нет, но Тубиб дал кому-то повод для убийства.
– Он все еще в коме?
– Да.
– И ты надеешься что-нибудь вытянуть из него, когда он сможет говорить?
Мегрэ пожал плечами и стал набивать трубку. Чуть позже они погасили свет и сели у открытого окна. В этот тихий и теплый вечер, обмениваясь фразами, после которых возникали долгие паузы, они оба чувствовали, насколько близки друг другу…
Когда на следующее утро Мегрэ пришел на службу, стояла такая же ясная и солнечная погода, как накануне. На деревьях почки сменились первыми листочками, изящными и нежными.
Едва комиссар сел за письменный стол, как вошел Лапуэнт. Он был в превосходном настроении.
– Вас ожидают двое, патрон.
Он просто сгорал от нетерпения, и вид у него был такой же гордый, как прошлым вечером у мадам Мегрэ.
– Где они?
– В приемной.
– Кто такие?
– Владелец красного «Пежо-403» с другом, который ездил с ним в понедельник вечером. Впрочем, моя заслуга в этом деле невелика. Как ни странно, в Париже не так уж много красных «Пежо-403», и лишь на трех из них номерной знак имеет две девятки. Одна из машин уже неделю в ремонте, вторая вместе с владельцем сейчас находится в Каннах.
– Ты допросил их?
– Задал два-три вопроса. Хочу, чтобы вы сами на них взглянули. Позвать?
Лапуэнт вел себя как-то таинственно, словно готовил Мегрэ очередной сюрприз.
– Давай.
Мегрэ ждал, сидя за столом, а разноцветный шарик, будто талисман, лежал у него в кармане.
– Месье Жан Гийо, – объявил инспектор, вводя первого.
Это был мужчина лет сорока, среднего роста, довольно элегантно одетый.
– Месье Ардуэн, чертежник, – добавил Лапуэнт.
Чертежник был высокого роста, худощавый и на несколько лет моложе Гийо. Мегрэ заметил, что он заикается.
– Садитесь, господа. Как мне сообщили, один из вас – владелец красного автомобиля марки «Пежо»?
Жан Гийо не без гордости поднял руку.
– Это моя машина, – сказал он. – Я купил ее в начале зимы.
– Где вы живете, месье Гийо?
– На улице Тюренн, недалеко от бульвара Тампль.
– Ваша профессия?
– Страховой агент.
Он явно находился под большим впечатлением. Еще бы! Оказаться в сыскной полиции, где его допрашивает сам комиссар… При этом он не выглядел испуганным и даже с любопытством оглядывал все вокруг, словно для того, чтобы потом подробно рассказать о происшедшем приятелям.
– А вы, месье Ардуэн?
– Я-я… ж-живу в т-том же доме.
– Этажом выше, – помог ему Гийо.
– Вы женаты?
– Хо… хо… холост.
– А я женат, у меня двое детей, мальчик и девочка, – не дожидаясь вопроса, выпалил Гийо.
Лапуэнт стоял у двери и слегка улыбался. Казалось, эти двое, сидящие на стульях, каждый со шляпой на коленях, разыгрывают какую-то пьесу, написанную для двух актеров.
– Вы дружите?
Они ответили одновременно, насколько это позволяло заикание Ардуэна.
– Мы близкие друзья…
– Вы знали некоего Франсуа Келлера?
Они удивленно переглянулись, словно услышали это имя впервые. Потом чертежник спросил:
– К-к-кто это?
– Он долгое время работал врачом в Мюлузе.
– Да я сроду там не бывал! – воскликнул Гийо. – А он утверждает, будто со мной знаком?
– Что вы делали в понедельник вечером?
– Как я уже говорил вашему инспектору, я не знал, что это запрещено.
– Расскажите подробно, что вы делали в понедельник.
– Около восьми вечера, когда я вернулся домой после посещения клиентов – мой участок в западном предместье Парижа, – жена отозвала меня в сторону, чтоб не слышали дети, и сообщила, что Нестор…
– Кто такой Нестор?
– Наша собака, огромный датский дог. Ему было двенадцать лет. Он очень любил детей, ведь они, можно сказать, родились на его глазах. Когда дети были грудными, Нестор ложился у их кроваток и даже я боялся к ним подойти.
– Итак, ваша жена сообщила вам…
Месье Гийо невозмутимо продолжал:
– Не знаю, держали ли вы когда-нибудь догов, но обычно они почему-то живут меньше, чем собаки других пород. В последнее время выяснилось, что доги болеют всеми человеческими болезнями. Несколько недель назад Нестора разбил паралич, и я предложил отвезти его к ветеринару и усыпить, но жена не захотела. Когда в понедельник я приехал домой, собака была в агонии. Чтобы дети не видели этого ужаса, жена побежала за нашим другом Ардуэном, и он помог перенести Нестора к себе…
Мегрэ посмотрел на Лапуэнта, и тот подмигнул ему.
– Я тут же поднялся к Ардуэну, чтобы узнать, как себя чувствует наш пес, – продолжал месье Гийо. – Было ясно, что бедняга Нестор долго не протянет. Я позвонил ветеринару. Мне ответили, что он в театре и вернется не раньше полуночи. Мы провели более двух часов возле пса, умиравшего у нас на глазах. Я сидел на полу, а он положил голову мне на колени.
Ардуэн то и дело кивал, а потом даже попытался вставить слово:
– Он… он…
– Он умер в половине одиннадцатого, – прервал его страховой агент. – Я зашел домой предупредить жену. Пока она ходила в последний раз взглянуть на Нестора, я оставался в квартире, где спали дети. Помню, я что-то съел на скорую руку, так как в тот день не успел пообедать. Признаюсь, чтобы немного прийти в себя, я выпил две рюмки коньяка, а когда жена вернулась, отнес бутылку Ардуэну, ведь он переживал не меньше моего.
В общем, маленькая драма переплелась с большой.
– Вот тогда-то мы и стали думать, что делать с трупом собаки. Я где-то слышал, что существует специальное кладбище для собак, но место там, наверное, стоит дорого, а кроме того, я не мог потратить на это целый рабочий день. У жены тоже нет времени.
– Короче говоря… – прервал его Мегрэ.
– Короче говоря…
Гийо замолчал, потеряв нить повествования.
– М-мы… мы… мы… – снова вмешался Ардуэн.
– Мы не хотели бросать Нестора где-нибудь на пустыре… Вы представляете себе дога? Когда собака лежала на полу в столовой Ардуэна, она казалась еще больше, крупнее. Короче говоря…
Месье Гийо обрадовался, вспомнив, на чем остановился.
– Короче говоря, мы решили бросить его в Сену. Я пошел домой и принес мешок из-под картошки, но он оказался мал – торчали лапы… Мы с трудом снесли пса по лестнице и засунули его в багажник машины.
– В котором часу?
– Было десять минут двенадцатого.
– Откуда вы знаете, что было именно десять минут двенадцатого?
– Консьержка еще не спала. Она увидела, как мы спускались по лестнице, и спросила, что случилось. Я ей все объяснил. Дверь в ее комнатку была открыта, и я машинально взглянул на часы: они показывали десять минут двенадцатого.
– Вы сказали консьержке, что собираетесь бросить собаку в Сену? И сразу же поехали к мосту на набережной Селестен?
– Да, это было ближе всего…
– На дорогу у вас должно было уйти несколько минут… Полагаю, вы нигде не останавливались?
– Когда ехали к Сене? Нет… Мы выбрали самый короткий путь, он занял минут пять, не больше… Вначале я не решался съехать по спуску на машине, но на берегу не было ни одной живой души, и я рискнул.
– Значит, еще не было половины двенадцатого?
– Точно нет! Сейчас вы поймете почему. Мы вдвоем подняли мешок и, раскачав, бросили в воду.
– И по-прежнему никого не видели?
– Нет…
– Но ведь поблизости стояла баржа?
– Совершенно верно. Мы даже заметили внутри свет.
– А человека на палубе видели?
– Нет…
– Значит, до моста Мари вы не доехали?
– Нам незачем было ехать дальше. Мы бросили Нестора в воду возле того места, где стояла машина…
Ардуэн все время согласно кивал. Иногда он открывал рот, словно пытаясь что-то добавить, но, так и не решившись, тут же закрывал его.
– И что было потом?
– А потом мы уехали. Когда поднялись наверх…
– Вы хотите сказать, на набережную Селестен?
– Да. Мне стало как-то не по себе, и я вспомнил, что в бутылке не осталось ни капли коньяка… Да, я совсем выдохся в тот вечер… Ведь Нестор был, можно сказать, членом нашей семьи… На улице Тюренн я предложил Люсьену выпить по стаканчику, и мы остановились перед кафе на углу улицы Фран-Буржуа, совсем рядом с площадью Вогезов.
– Опять пили коньяк?
– Да… В кафе на стене висели часы, и я взглянул на них. Хозяин предупредил меня, что они минут на пять спешат. Было без двадцати двенадцать. – И Гийо снова с сокрушенным видом повторил: – Клянусь, я не знал, что это запрещено. Войдите в мое положение. Я ведь поступил так только из-за детей: хотел избавить их от грустного зрелища… Дети еще не знают, что Нестор умер, мы им сказали, что он убежал, что, может быть, его еще найдут…
Мегрэ, сам не понимая почему, вынул из кармана стеклянный шарик и принялся крутить в руке.
– Полагаю, вы сказали мне правду?
– А зачем мне лгать? Если нужно уплатить штраф, я…
– В котором часу вы вернулись домой?
Мужчины растерянно переглянулись. Ардуэн раскрыл было рот, но Гийо ответил за него:
– Поздно, около часу.
– Разве кафе на улице Тюренн работает до часу ночи?
Мегрэ хорошо знал этот квартал. Там все закрывалось в полночь, если не раньше.
– Нет, кафе закрылось… Мы выпили по последней на площади Республики.
– Вы были пьяны?
– Вы же сами знаете, как это бывает… Выпьешь рюмочку, чтобы успокоиться… Потом еще одну…
– Вы возвращались по набережной?
Гийо недоуменно посмотрел на приятеля, как бы прося подтвердить его показания.
– Конечно нет, нам там нечего было делать.
Мегрэ обратился к Лапуэнту:
– Проведи их в соседний кабинет и запиши показания. Благодарю вас, господа. Нет надобности разъяснять вам, что все сказанное вами будет проверено.
– Клянусь, я говорил только правду.
– Я… я… т-тоже.
Это напоминало комедию. Оставшись в кабинете один, Мегрэ остановился у открытого окна и стал машинально вертеть в пальцах стеклянный шарик, задумчиво глядя на Сену, скрытую деревьями, на проходившие мимо суда, на светлые пятна женских платьев на мосту Сен-Мишель. Потом сел за письменный стол и позвонил в больницу.
– Соедините меня со старшей медсестрой хирургического отделения.
Теперь, когда медсестра увидела, что Мегрэ беседовал с профессором, который дал ей потом соответствующие указания, она была сама любезность.
– Я как раз собиралась звонить вам, господин комиссар. Профессор Маньен только что осмотрел больного. Он считает, что его состояние значительно улучшилось, и надеется, что удастся избежать осложнений. Это просто чудо…
– Он пришел в сознание?
– Не совсем, но иногда его взгляд становится вполне осмысленным. Пока трудно сказать, понимает ли он, что произошло…
– Он по-прежнему перебинтован?
– С лица повязку сняли.
– Вы думаете, сегодня он окончательно придет в себя?
– Это может произойти в любую минуту. Вы хотите, чтобы я сообщила вам, когда он заговорит?
– Не стоит… Я сам зайду в больницу…
– Сейчас?
Да, сейчас. Мегрэ не терпелось познакомиться с человеком, которого он видел только с забинтованной головой. Комиссар прошел через кабинет инспекторов, где Лапуэнт в это время печатал на машинке показания страхового агента и его приятеля-заики.
– Я ухожу в больницу. Когда вернусь, не знаю…
Сунув в рот трубку и заложив руки за спину, Мегрэ неторопливо, словно это было привычным делом, направился в больницу, которая находилась почти рядом, в двух шагах от Дворца правосудия. В его голове вертелись какие-то бессвязные мысли.
Войдя в приемную, он увидел толстуху Леа. На ней была та же розовая кофта. С раздосадованным видом она отошла от окошка дежурной и, заметив комиссара, бросилась к нему.
– Вы только представьте, господин комиссар, мне не позволяют повидать его и даже не говорят, как он себя чувствует! Чуть не позвали полицейского, хотели выставить меня за дверь. А вы что-нибудь о нем знаете?
– Мне недавно сообщили, что ему гораздо лучше.
– Есть надежда, что он выкарабкается?
– Весьма вероятно.
– Ему очень плохо?
– Вряд ли он что-то чувствует. Наверное, ему делают уколы.
– Вчера какие-то люди в штатском приходили за его вещами. Это от вас?
Мегрэ кивнул и, улыбнувшись, добавил:
– Не беспокойтесь, ему все вернут.
– Вы до сих пор не знаете, кто мог это сделать?
– А ты?
– Я?.. За пятнадцать лет, что я живу на набережной, впервые вижу, чтобы напали на клошара… Ведь мы люди безобидные. Вы-то это знаете лучше, чем кто-либо другой.
Видимо, ей понравилось это слово, и она повторила:
– Безобидные… У нас даже драк никогда не бывает. Каждый уважает чужую свободу. Ведь если не дорожить свободой, для чего же тогда спать под мостами?..
Присмотревшись, Мегрэ заметил, что у нее красные глаза, а лицо румянее, чем накануне.
– Ты сегодня пила?
– Чтоб заморить червячка.
– А что говорят твои товарищи?
– Ничего не говорят… Когда насмотришься такого, неохота судачить.
Видя, что Мегрэ направляется в отделение, Леа спросила:
– Можно мне вас подождать, чтоб узнать, как он?
– Возможно, я задержусь.
– Не страшно. Мне все равно, где быть.
К ней вернулось хорошее настроение, и на губах заиграла по-детски наивная улыбка.
– А сигареты у вас не найдется?
Мегрэ показал на трубку.
– Тогда щепотку табаку… Если нечего курить, я жую табак.
Комиссар поднялся в лифте вместе с больным, лежащим на каталке, и двумя сестрами. На четвертом этаже он столкнулся со старшей медсестрой, как раз выходившей из палаты.
– Вы ведь знаете, где Келлер?.. Я скоро подойду: вызывают в операционную…
Как и накануне, больные не отрываясь смотрели на него во все глаза. Очевидно, его узнали. Держа шляпу в руке, комиссар направился к койке доктора Келлера и увидел наконец его лицо, лишь кое-где заклеенное пластырем.
Вчера Келлера побрили, и теперь он мало походил на свою фотографию. Лицо – землистого цвета, с заострившимися чертами, тонкие бледные губы. Мегрэ невольно вздрогнул, внезапно встретившись с ним глазами.
Вне всякого сомнения, Тубиб смотрел именно на него, и это был взгляд человека, находящегося в полном сознании.
Стоять молча было неловко, а что сказать, комиссар не знал. Возле кровати был стул, он опустился на него и шепотом произнес:
– Вам лучше?
Мегрэ был уверен, что его слова вовсе не потонули в затуманенном сознании, что они были восприняты и поняты. Но глаза, по-прежнему устремленные на Мегрэ, выражали полное безразличие.
– Вы меня слышите, доктор Келлер?
Так начался долгий поединок на поражение.
Глава 5
Мегрэ редко говорил с женой о делах, которые вел. Впрочем, он почти никогда не обсуждал их даже со своими ближайшими помощниками и ограничивался только тем, что давал им указания. Таков уж был метод его работы – самому докопаться до сути, постепенно вникая в жизнь людей, о существовании которых еще вчера он даже не подозревал.
«Что вы думаете об этом, Мегрэ?» – зачастую спрашивал его судебный следователь после выезда на место происшествия или же по ходу выяснения фактов.
Ответ был всегда один: «Ничего не думаю, господин следователь».
А однажды кто-то заметил: «Не думает, а вникает».
В известной степени это было действительно так, поскольку комиссар придавал слишком большое значение каждому произнесенному слову и поэтому предпочитал помалкивать.
Но на сей раз все получилось иначе, во всяком случае в отношении мадам Мегрэ – возможно, потому, что благодаря сестре, жившей в Мюлузе, она существенно помогла мужу.
Усаживаясь за обеденный стол, комиссар сообщил жене:
– Сегодня я познакомился с Келлером…
Мадам Мегрэ была поражена. И не только тому, что он сам заговорил о Келлере. Ее поразил прежде всего веселый тон мужа. Может быть, «веселый» было не совсем подходящим словом, но, так или иначе, выражение глаз и бодрый тон комиссара свидетельствовали о его отличном настроении.
На этот раз ему не докучали репортеры, помощник прокурора и судья тоже оставили его в покое… Какое им было дело до клошара, которому под мостом размозжили голову, а потом бросили в Сену, но он чудом спасся, и теперь профессор Маньен не перестает удивляться его живучести? Хм… Ну и что с того?
Короче говоря, это оказалось странное преступление, где не было ни жертвы, ни убийцы, и вообще никто не беспокоился о Тубибе, если не считать толстухи Леа да еще двух-трех бродяг.
Но тем не менее Мегрэ уделял этому расследованию столько времени, словно речь шла о драме, взволновавшей всю Францию.
– Он пришел в сознание? – спросила мадам Мегрэ, стараясь скрыть острое любопытство.
– Отчасти. Он не произнес ни звука… Только смотрел на меня… Но я убежден, что он понял все, о чем я говорил… Старшая медсестра придерживается иного мнения: она считает, что сознание больного притуплено лекарствами и его состояние похоже на то, в котором пребывает боксер, приходящий в себя после нокаута…
Мегрэ принялся за еду, глядя в окно и прислушиваясь к щебету птиц.
– Как ты думаешь, он знает, кто на него напал?
Мегрэ вздохнул. Потом на его лице вдруг промелькнула насмешливая улыбка, адресованная, казалось, себе самому.
– Не могу сказать ничего определенного… Мне очень трудно передать свое впечатление…
Редко в своей жизни он бывал так озадачен и вместе с тем так заинтересован расследованием дела.
Кстати говоря, сама встреча происходила в крайне неблагоприятной обстановке – прямо в палате, где примерно десять больных пластом лежали на койках, а другие сидели или стояли у окна. Некоторым было очень плохо. Все время раздавались звонки, по палате взад и вперед сновала медсестра, наклоняясь то над одним, то над другим пациентом.
Почти все больные с нескрываемым любопытством разглядывали комиссара, сидевшего возле Келлера, и прислушивались к его словам.
К двери то и дело подходила старшая медсестра и укоризненно, с обеспокоенным видом поглядывала на них обоих.
– Пожалуйста, не задерживайтесь в палате, – попросила она Мегрэ. – Его нельзя утомлять…
Комиссар, приблизившись к больному, говорил тихо, чуть ли не шепотом:
– Вы слышите меня, месье Келлер? Вы помните, что случилось с вами в понедельник вечером, когда вы спали под мостом Мари?
Лицо пострадавшего казалось совершенно бесстрастным, но Мегрэ интересовали только глаза. В них не отражалось ни тревоги, ни тоски. Они были серыми, поблекшими, словно изношенными и много повидавшими на своем веку.
– Вы спали, когда на вас напали?
Тубиб не отрывал от него взгляда. И странное дело: казалось, что не Мегрэ изучает Келлера, а Келлер изучает его.
Это настолько стесняло комиссара, что он счел необходимым представиться:
– Меня зовут Мегрэ. Я руковожу бригадой особого назначения сыскной полиции и пытаюсь выяснить, что с вами произошло… Я видел вашу жену, дочь, речников, которые вытащили вас из Сены…
При упоминании о жене и дочери Тубиб даже не вздрогнул, но можно было поклясться, что в эту минуту в его взгляде промелькнула легкая ирония.
– Вам трудно разговаривать?
Он даже не попытался ответить хотя бы кивком или движением ресниц.
– Вы понимаете, что я говорю?
Ясное дело! Мегрэ был убежден, что не ошибся. Келлер не только понимал смысл слов, но и прекрасно разбирался в интонации.
– Быть может, вас стесняет, что я задаю вопросы в присутствии других больных?.. – И тут же, чтобы расположить к себе клошара, добавил: – Я бы с радостью положил вас в отдельную палату. Но, к сожалению, существуют сложные формальности. Мы не можем оплатить это из нашего бюджета.
Как ни странно, но будь доктор не жертвой, а убийцей или подозреваемым, все обстояло бы куда проще. Однако для жертвы – увы! – по смете ничего не предусмотрено.
– Я буду вынужден вызвать сюда вашу жену: необходимо, чтобы она вас официально опознала… Эта встреча будет вам неприятна?
Губы больного слегка шевельнулись, но он не произнес ни звука. На лице не отразилось ни гримасы, ни улыбки.
– Как вы себя чувствуете? Могу ли я вызвать ее сегодня, прямо сейчас?
Больной промолчал, и Мегрэ, воспользовавшись этим, решил немножко передохнуть. Ему было жарко. Он задыхался в палате, насквозь пропитанной больничными запахами.
– Можно от вас позвонить? – спросил он у старшей медсестры.
– Вы еще долго собираетесь его мучить?
– Его должна опознать жена… На это уйдет всего несколько минут.
Мадам Келлер была дома и обещала тотчас же приехать. Мегрэ распорядился, чтобы ее пропустили, и стал расхаживать по коридору. Вскоре к нему подошел профессор Маньен.
Они остановились у окна, выходившего во двор.
– Вы тоже считаете, что он окончательно пришел в себя? – спросил Мегрэ.
– Вполне возможно… Я только что осматривал его, и мне думается, он понимает все, что происходит вокруг… Но как врач я не могу утверждать этого наверняка. Иные полагают, что мы не можем ошибаться и должны на все давать определенный ответ. А ведь на самом деле чаще всего мы продвигаемся на ощупь… Я попросил невропатолога осмотреть его сегодня…
– Нельзя ли перевести его в отдельную палату? Это очень трудно?
– Не только трудно, но просто невозможно. Больница переполнена. В некоторых отделениях приходится ставить койки в коридорах. Разве что перевести его в частную клинику…
– Если об этом попросит его жена?
– А вы думаете, он согласится?
Это было маловероятно. Если Келлер решил уйти из дома и жить под мостами, то, уж конечно, не для того, чтобы теперь, после покушения на него, перейти на содержание жены…
Выйдя из лифта, мадам Келлер озадаченно озиралась по сторонам. Мегрэ направился к ней.
– Ну как он?
Она не казалась ни встревоженной, ни взволнованной – просто чувствовала себя не в своей тарелке. Ей явно не терпелось поскорее вернуться домой, на остров Сен-Луи, к своим попугаям.
– Он абсолютно спокоен.
– Пришел в сознание?
– Полагаю, что да, хотя доказательств этому пока нет.
– Мне придется говорить с ним?
Мегрэ пропустил ее вперед. Пока она шла по сверкающему паркету, все больные провожали ее взглядом. Мадам Келлер поискала глазами мужа, потом решительно направилась к пятой койке и остановилась в двух шагах от больного, словно еще не решив, как держаться.
Келлер смотрел на нее все тем же безразличным взглядом. Одета она была очень изящно – в бежевом костюме из легкой шерстяной ткани и элегантной шляпе. Тонкий аромат ее духов смешивался с запахами лекарств.
– Вы его узнаете?
– Да, это он… Очень изменился, но это он…
Снова наступило тягостное молчание. Наконец, собравшись с духом, она решилась подойти поближе. Не снимая перчаток и нервно теребя замок сумки, она заговорила:
– Это я, Франсуа… Я всегда знала, что рано или поздно встречу тебя в подобном виде… Но, говорят, ты скоро поправишься… Мне хотелось бы тебе помочь…
О чем думал Тубиб, глядя на нее отрешенным взглядом? Вот уже семнадцать или восемнадцать лет он жил в другом мире. И теперь, словно вынырнув из бездны, вновь столкнулся с прошлым, от которого сам некогда сбежал.
На лице больного не отражалось ни малейшего волнения. Он совершенно спокойно смотрел на женщину, которая когда-то была его женой, потом слегка повернул голову, словно с целью удостовериться, что комиссар все еще здесь… Дойдя до этого места в своем рассказе, Мегрэ заметил:
– Я мог бы поклясться, что он просил меня закончить эту очную ставку.
– Ты рассказываешь о нем так, будто давно его знаешь…
А разве нет? Мегрэ никогда раньше не встречал Франсуа Келлера, но за долгие годы работы сколько подобных людей раскрывали душу в тиши его кабинета! Конечно, точно такого случая у него не было, но человеческие проблемы оставались теми же.
– Мадам Келлер не выразила ни малейшего желания побыть возле больного, – продолжал Мегрэ. – Уходя из палаты, она хотела было раскрыть сумку и достать деньги, но, к счастью, не сделала этого… В коридоре она спросила у меня: «Вы считаете, что он ни в чем не нуждается?» Я ответил, что у него все есть, но она не успокоилась: «Может, оставить для него какую-то сумму в администрации больницы?.. Франсуа наверняка чувствовал бы себя лучше в отдельной палате…» – «Сейчас нет свободных палат». Она все не уходила. «Что еще от меня требуется?» – «В настоящую минуту – ничего. Я пришлю к вам инспектора, и вы подпишете документ, удостоверяющий, что это действительно ваш муж…» – «А зачем, если это в самом деле он?» В конце концов она ушла…
Позавтракав, супруги еще долго пили кофе. Мегрэ раскурил трубку.
– Потом ты вернулся в палату?
– Да. Несмотря на укоризненные взгляды старшей медсестры…
Она превратилась в своего рода личного врага.
– Тубиб по-прежнему молчал?
– Да… Говорил только я и очень тихо: возле его соседа по палате суетился студент-медик.
– Что же ты ему сказал?
Для мадам Мегрэ этот разговор за кофе таил в себе неизъяснимую прелесть, поскольку муж, как правило, никогда не вводил ее в курс своих дел. Обычно он звонил ей по телефону, говорил, что не придет к обеду или к ужину, а иногда даже – что проведет ночь у себя в кабинете или где-то в другом месте, и она узнавала подробности только из газет.
– Я уж и не помню, что ему говорил… – смущенно улыбнулся Мегрэ. – Мне хотелось завоевать его доверие… Я рассказал ему о Леа, поджидавшей меня на улице, о его имуществе, которое хранится в надежном месте, о том, что он получит его, когда выйдет из больницы… Мне показалось, что это было ему приятно. Еще я сказал, что если он не хочет, то может больше не встречаться с женой, а также что она предложила оплатить ему отдельную палату, но сейчас свободных мест нет… Наверное, со стороны это выглядело так, будто я бубню какую-то молитву. «Вас можно было бы поместить в частную клинику, но я подумал, что вы предпочтете остаться здесь», – сказал я ему.
– А он по-прежнему молчал?
– Я знаю, что это глупо, – сказал Мегрэ в некотором замешательстве, – но уверен, что Келлер был согласен со мной и мы отлично понимали друг друга… Я попробовал снова заговорить о покушении. «Это произошло, когда вы спали?» – спросил я. Все это напоминало игру в кошки-мышки. Я убежден, что он просто-напросто решил ничего не говорить. А человек, который способен столько лет прожить под мостами, умеет хранить молчание.
– Почему же он молчит?
– Не знаю.
– Может, хочет кого-нибудь выгородить?
– Не исключено.
– Кого же?
Мегрэ встал и пожал плечами.
– Если бы я знал, то был бы Господом Богом… Мне хочется ответить тебе словами профессора Маньена: «Я не умею творить чудеса».
– В общем, ты так ничего и не узнал?
– В общем, нет…
Впрочем, это было не совсем так. У него почему-то создалось твердое убеждение, будто он уже многое знает о Тубибе. И хотя они еще не были знакомы по-настоящему, между ними уже установился некий тайный и необъяснимый контакт.
– В какую-то минуту…
Он помедлил, словно боясь, что его обвинят в ребячестве. Но что поделаешь, должен же он выговориться!
– В какой-то момент я вынул из кармана шарик… По правде говоря, я сделал это машинально: он просто оказался у меня в руке, и я решил отдать его Тубибу… Выглядел я, наверное, весьма нелепо… А ему даже не понадобилось смотреть, он только прикоснулся к шарику – и сразу узнал. Что бы там ни говорила медсестра, но я уверен, что его лицо просветлело и в глазах загорелись радостные, лукавые огоньки…
– И все же он молчал?
– Это совсем другое дело… Он мне помогать не станет… Он решил не способствовать следствию и молчать, так что придется докапываться до истины самому…
Неужели именно это обстоятельство так взволновало Мегрэ? Жена почти не помнила случая, чтобы он с таким воодушевлением, с таким увлечением расследовал какое-нибудь дело.
– Внизу меня поджидала Леа, жуя табак, который я ей дал. Я высыпал ей в ладонь все, что оставалось в запасе.
– Ты думаешь, она что-нибудь знает?
– Если бы знала, то рассказала бы. У таких людей чувство солидарности развито гораздо сильнее, чем у тех, кто живет в нормальных человеческих условиях… Я уверен, что они расспрашивают друг друга и параллельно со мной ведут свое маленькое расследование… Она сообщила мне один любопытный факт, который может прояснить ситуацию: оказывается, Келлер не всегда жил под мостом Мари. Он, если можно так выразиться, поселился в этом квартале всего два года назад.
– Где же он обитал раньше?
– Тоже на берегу Сены, но выше по течению, на набережной Рапэ, под мостом Берси.
– И часто они меняют место ночлега?
– Нет. Это для них так же сложно, как для нас поменять квартиру. Каждый находит свой угол и дорожит им.
Он налил себе рюмку сливовицы и выпил – для бодрости духа или потому, что заслужил. Потом взял шляпу и поцеловал жену.
– До вечера!
– Ты вернешься к ужину?
Этого он и сам не знал. Собственно говоря, Мегрэ даже не представлял себе, за что ему теперь взяться.
Торранс с утра проверял показания страхового агента и его друга-заики. Он, очевидно, уже допросил консьержку с улицы Тюренн и владельца винного магазинчика на углу улицы Фран-Буржуа.
Скоро станет известно, произошла ли история с собакой на самом деле или была придумана от начала до конца. Впрочем, если даже все подтвердится, это вовсе не значит, что двое приятелей не могли напасть на Тубиба.
Но с какой целью? Пока комиссар не мог увидеть в этом никакого смысла.
Однако какой смысл был в том, например, что мадам Келлер пожелала утопить мужа в Сене? И кому она могла это поручить?
Как-то раз, когда при столь же таинственных обстоятельствах был убит один жалкий тип, Мегрэ сказал судебному следователю: «Таких бедолаг не убивают…»
Бродяг тоже не убивают. И все-таки кто-то попытался избавиться от Франсуа Келлера.
Комиссар стоял на площадке автобуса и рассеянно слушал перешептывание двух влюбленных. И вдруг его осенило, когда снова вспомнилась фраза: «Таких бедолаг не убивают…»
Войдя в свой кабинет, он сразу же позвонил мадам Келлер. Ее не оказалось дома. Служанка сказала, что мадам с подругой обедает в ресторане, но в каком именно, она не знает.
Тогда он позвонил Жаклин Руслэ.
– Значит, вы виделись с мамой… Она звонила мне вчера после вашего визита. Сегодня мы тоже разговаривали примерно час назад… Итак, это действительно мой отец?
– На этот счет нет никаких сомнений.
– И вы по-прежнему не знаете, из-за чего на него напали?.. Может быть, произошла драка?
– А разве ваш отец – любитель драк?
– Ну что вы, он был самым тихим человеком на свете! Во всяком случае, когда жил с нами. Я думаю, что, даже если бы его ударили, он вряд ли дал бы сдачи.
– Скажите, вы в курсе дел вашей матери?
– Каких дел?
– Когда ваша мать выходила замуж, у нее ведь не было состояния и она не надеялась разбогатеть… Как и ваш отец… Поэтому меня интересует, имелся ли у них брачный контракт. Если нет, значит все их имущество считается общим, а следовательно, ваш отец мог бы предъявить права на половину состояния.
– Ну нет, об этом не может быть и речи, – решительно заявила мадам Руслэ.
– Вы уверены?
– Мама подтвердит. Когда я выходила замуж, у нотариуса возник подобный вопрос. Оказалось, мои родители оговорили раздельное владение имуществом…
– Могу я узнать имя вашего нотариуса?
– Месье Прижан, улица Бассано.
– Благодарю вас.
– Вы не хотите, чтобы я сходила в больницу?
– А вы сами?
– Я не уверена, что это доставит ему удовольствие. Маме он ничего не сказал. Кажется, даже сделал вид, будто не узнал ее…
– Что ж! Быть может, и в самом деле вам лучше не ходить…
Мегрэ хотелось у самого себя создать впечатление активной деятельности, поэтому он позвонил месье Прижану. Ему пришлось долго уговаривать нотариуса, убеждать его и даже припугнуть судебным поручением, подписанным следователем, так как тот настаивал на неразглашении профессиональной тайны.
– Я прошу вас сообщить мне только одно: были ли в брачном контракте месье и мадам Келлер из Мюлуза оговорены условия раздельного владения имуществом и хранится ли у вас их договор?
После затянувшейся паузы на другом конце провода послышалось сухое «да», и нотариус повесил трубку.
Выходило, что Франсуа Келлер действительно был бедолагой, не имевшим никакого права на состояние, нажитое торговцем металлоломом и впоследствии доставшееся его жене.
Дежурный телефонной станции крайне удивился, когда комиссар попросил:
– Дайте мне шлюз Сюрена!
– Шлюз?
– Именно. Разве там нет телефона?
– Есть. Соединяю.
В трубке раздался голос смотрителя шлюза. Комиссар представился.
– Я полагаю, вы отмечаете, какие суда проходят из одного бьефа в другой? Мне хотелось бы знать, где сейчас может находиться самоходная баржа, которая должна была пройти через ваш шлюз вчера ближе к ночи. У нее фламандское название «Зваарте Зваан»…
– Знаю, знаю!.. Два брата, маленькая блондинка и ребенок. Они последними прибыли к шлюзу и ночью прошли в нижний бьеф.
– Вы не могли бы сказать, где они сейчас?
– Минутку!.. У них мощный дизель, да и течение здесь довольно сильное…
Мегрэ ждал, пока его собеседник что-то подсчитывал, бормоча под нос названия городов и деревень.
– Если не ошибаюсь, они прошли уже километров сто и, стало быть, достигли Жюзье. Во всяком случае, они наверняка миновали Пуасси. Все зависит от того, сколько времени баржа простояла у шлюзов Буживаля и Карьера…
Через несколько минут комиссар вошел в кабинет инспекторов:
– Кто из вас хорошо знает Сену?
– Вверх или вниз по течению?
– Вниз… Возле Пуасси, а может быть, и ниже…
– Я! – отозвался один из инспекторов. – У меня есть лодка, и каждый год во время отпуска я спускаюсь до Гавра. Лучше всего я знаю окрестности Пуасси, потому что оставляю лодку именно там.
Мегрэ и не подозревал, что инспектор Невё, серенький, тщедушный горожанин, занимается гребным спортом.
– Возьмите во дворе машину. Повезете меня.
Однако Мегрэ заставил его ждать, потому что пришел Торранс и сообщил результаты произведенного им дознания.
– Собака действительно умерла в понедельник вечером, – подтвердил он. – Мадам Гийо все еще плачет, говоря об этом. Мужчины положили труп пса в багажник и увезли, чтобы бросить в Сену… Их запомнили в кафе на улице Тюренн. Они заходили туда незадолго до закрытия.
– В котором часу?
– Чуть позже половины двенадцатого. Кое-кто из посетителей задержался за игрой в белот [7 - Карточная игра.], и хозяин ждал, пока они закончат, чтобы опустить жалюзи. Мадам Гийо, покраснев, подтвердила, что муж вернулся поздно и был изрядно навеселе. В котором часу, она не знает, так как уже спала… При этом она заверила меня, что это не в его привычках, что всему виной волнение.
Наконец комиссар и Невё уселись в машину и помчались по лабиринту улиц к воротам Аньер.
– По берегу Сены на машине не проедешь, – пояснил инспектор. – Вы уверены, что баржа уже миновала Пуасси?
– Так считает смотритель шлюза.
Теперь на дороге стали появляться открытые автомобили. Некоторые водители держали руль одной рукой, а другой обнимали за талию своих спутниц. В маленьких садах люди сажали цветы. Какая-то женщина в голубом платье кормила кур.
Прикрыв глаза, Мегрэ дремал. Казалось, его не интересует ничего на свете. Всякий раз, когда они выезжали к Сене, Невё объявлял название места.
На глаза им попадалось множество судов, неторопливо плывших верх и вниз по течению. Вот на палубе какая-то женщина стирает белье. Другая стоит за штурвалом, а у ее ног примостился малыш трех-четырех лет.
В Мелане, где стояло несколько барж, Невё остановил машину.
– Как вы ее назвали, патрон?
– «Зваарте Зваан». Это означает «Черный лебедь».
Инспектор вышел из машины, пересек набережную и завязал разговор с речниками. Мегрэ издали видел, как они оживленно жестикулируют.
– Баржа прошла здесь минут тридцать назад, – сказал Невё, снова садясь за руль. – В час такие суда преодолевают по десять километров, а то и больше, так что сейчас они где-нибудь неподалеку от Жюзье…
И действительно, за Жюзье, у островка Монтале, показалась бельгийская баржа, шедшая вниз по течению.
Они обогнали ее на несколько сот метров, и Мегрэ, выйдя из машины, подошел к воде. Не боясь показаться смешным, он принялся размахивать руками.
У штурвала с сигаретой в зубах стоял младший брат, Хуберт. Узнав комиссара, он тотчас же наклонился над люком, что-то сказал и сбавил скорость. Через минуту на палубе появился длинный и худой Жеф ван Гут. Сначала показалась его голова, затем туловище и, наконец, вся его нескладная фигура.
– Мне нужно с вами поговорить! – сложив ладони рупором, крикнул комиссар.
Жеф знаками дал понять, что ничего не слышит из-за шума двигателя, и Мегрэ попытался жестами объяснить ему, что они должны остановиться.
Вокруг простирался сельский пейзаж. Примерно в километре от них виднелись красные и серые крыши, белые стены, бензоколонка, позолоченная вывеска гостиницы.
Хуберт ван Гут дал задний ход. Жена Жефа тоже выглянула из люка и, видимо, спросила у мужа, что случилось.
Маневр выглядел несколько странно. Со стороны могло показаться, что братья не понимают друг друга. Жеф, старший, указывал вдаль, на деревню, должно быть говоря брату, где нужно остановиться. А Хуберт, стоявший у штурвала, уже направлял баржу к берегу.
Поняв, что ничего другого не остается, Жеф бросил чал [8 - Чал – причальный канат, цепь.], и инспектор Невё, как бывалый моряк, ловко подхватил его. На берегу имелись кнехты, и через несколько минут баржа остановилась.
– Что вам теперь от нас нужно? – в ярости заорал Жеф.
Между берегом и баржей еще оставалась узкая полоска воды, а он, видно, и не собирался спускать сходни.
– Вы считаете, что можно вот так взять да и остановить судно? – не унимался речник. – Ведь запросто можно куда-то врезаться! Без шуток!
– Мне нужно с вами поговорить, – ответил Мегрэ.
– Вы говорили со мной в Париже, сколько вам было угодно. Ничего нового я вам не скажу…
– В таком случае мне придется вызвать вас к себе.
– Что-что?.. Чтобы я вернулся в Париж, не выгрузив шифер?..
Хуберт, более покладистый, делал брату знаки, чтоб тот унялся. Затем он сбросил сходни, с ловкостью акробата прошел по ним и закрепил их на берегу.
– Не обижайтесь, месье. Ведь он прав… Нельзя останавливать судно где попало…
Мегрэ поднялся на борт в некотором замешательстве, не зная толком, какие вопросы задать. Кроме того, они находились в департаменте Сена-и-Уаза и по закону допрос фламандцев должна была вести версальская полиция.
– Долго вы будете нас держать?
– Не знаю…
– Мы не собираемся торчать тут целую ночь. Иначе до захода солнца нам не добраться до Манта.
– В таком случае продолжайте путь!
– Вы поедете с нами?
– Почему бы и нет?
– Ну, знаете, такого еще не бывало.
– Вот что, Невё, садитесь в машину! Встретимся в Манте.
– Что ты на это скажешь, Хуберт?
– Ничего не поделаешь, Жеф! С полицией спорить не стоит…
Над палубой по-прежнему виднелась светловолосая голова молодой женщины, а снизу доносился лепет ребенка. Как и в прошлый раз, из каюты неслись аппетитные запахи.
Доску, служившую сходнями, убрали. Прежде чем сесть в машину, Невё освободил чал, и он упал в реку, взметнув целый сноп сверкающих брызг.
– Раз у вас есть вопросы, слушаю…
Снова раздался шум мотора и плеск воды, бьющейся о борт судна.
Мегрэ стоял на корме и медленно набивал трубку, размышляя, с чего бы начать разговор.
Глава 6
– Вчера вы говорили, что машина была красная, так?
– Да, месье. – Он произносил «месье» на манер шталмейстера, объявляющего программу в цирке. – Такая же красная, как этот флаг.
Речник указал пальцем на черно-желто-красный бельгийский флаг, который развевался за кормой.
Хуберт стоял у штурвала, а молодая женщина снова спустилась к ребенку. Судя по лицу Жефа, в нем боролись противоположные чувства. С одной стороны, фламандское гостеприимство требовало любезно принять комиссара, как любого другого гостя, и даже поднести ему стаканчик можжевеловой водки, а с другой – он с трудом сдерживал раздражение из-за этой внезапной остановки на полном ходу. Более того, он воспринимал предстоящий допрос как личное оскорбление.
Мегрэ чувствовал себя весьма неловко и все ломал голову, с какой стороны подойти к этому трудному собеседнику. Ему часто приходилось сталкиваться с простыми, довольно примитивными людьми, которые считали, что другие только и ждут случая, чтобы воспользоваться их простодушием. И такая недоверчивость приводила к тому, что они либо становились агрессивными, либо, что еще хуже, упорно отказывались говорить.
Не впервые комиссару приходилось вести расследование на барже, хотя в последний раз это было очень давно. Особенно ему запомнилась баржа на конной тяге, которую тянула идущая по берегу лошадь… Ночь она проводила на борту вместе с коноводом.
Те прежние суда были деревянными и приятно пахли смолой, которой их время от времени пропитывали. Внутреннее убранство кают напоминало уютный загородный домик.
А на барже фламандца через открытую дверь видна была вполне современная, довольно буржуазная обстановка: массивная дубовая мебель, ковры, вазы, вышитые салфетки, сверкающая медная посуда.
– Где вы находились в ту минуту, когда услышали шум на набережной? Кажется, вы чинили мотор?
В светлых глазах Жефа, устремленных на комиссара, промелькнуло что-то похожее на замешательство. Видно было, что фламандец колеблется, не зная, как себя вести, и явно старается подавить гнев.
– Послушайте, месье… Вчера утром вы были здесь, когда судья задавал мне вопросы. И вы тоже меня расспрашивали… А тот коротышка, который приходил вместе с судьей, записал все на бумаге… Днем он заходил еще раз, чтобы я поставил подпись. Верно?
– Верно…
– И вот теперь вы приходите опять и спрашиваете у меня то же самое. Хочу сказать, что неправильно все это… Может, я ошибаюсь, но получается, что вы уверены, будто я вам все наврал… Я, месье, человек неученый… Мне почти не пришлось ходить в школу. И Хуберту тоже… Но мы оба – труженики, да и Аннеке работает не покладая рук.
– Я хочу только проверить…
– А что проверять-то? До сих пор я чувствовал себя на барже так же спокойно, как вы у себя дома. И вдруг какого-то неизвестного человека бросают в воду… Я прыгаю в шлюпку, чтобы его спасти… Не жду ни благодарности, ни денег… Но почему же за это нужно донимать меня вопросами? Вот как я рассуждаю, месье!
– Мы нашли тех двоих, которые приезжали на красной машине…
Жеф действительно изменился в лице или комиссару это только показалось?
– Ну и хорошо! Вот их и спрашивайте…
– Они утверждают, что вышли из автомобиля не в полночь, а в половине двенадцатого…
– Может быть, у них отставали часы?
– Мы проверили их показания… С набережной они отправились в кафе на улицу Тюренн и пришли туда без двадцати двенадцать.
Жеф взглянул на брата, который резко обернулся к нему.
– Сойдемте лучше вниз, – предложил он Мегрэ.
Довольно просторная каюта служила одновременно и кухней, и столовой. В белой эмалированной кастрюле тушилось рагу. Аннеке, кормившая грудью ребенка, сразу ушла в спальню – в приоткрывшуюся дверь комиссар успел разглядеть покрытую стеганым одеялом кровать.
– Садитесь.
Все еще колеблясь и действуя как бы против собственной воли, речник достал из буфета со стеклянными дверцами темный глиняный кувшин с можжевеловой водкой и два массивных стакана.
В окне виднелись деревья, иногда мимо проплывала красная крыша какой-то виллы. Жеф со стаканом в руке молча постоял посреди каюты, потом отхлебнул водки и, подержав ее во рту, проглотил. Наконец спросил:
– Он умер?
– Нет. Пришел в сознание.
– Что же он сказал?
Теперь настала очередь Мегрэ медлить с ответом. Он рассматривал вышитые занавески на окнах, медные цветочные горшки, фотографию толстого пожилого мужчины в свитере и морской фуражке, висевшую в золоченой рамке на стене.
Люди такого типа нередко встречаются среди моряков: коренастые, широкоплечие, с усами как у моржа.
– Это ваш отец?
– Нет, месье. Это отец Аннеке.
– Ваш отец тоже был речником?
– Мой отец был грузчиком в Антверпене. А это, сами понимаете, каторжная работа.
– Потому вы сами пошли в речники?
– Я начал работать на баржах с тринадцати лет, и до сих пор никто на меня не жаловался…
– Вчера вечером…
Мегрэ рассчитывал расположить к себе собеседника вопросами, не имеющими прямого отношения к делу, но фламандец упрямо качал головой.
– Нет, месье!.. Я не темню… Перечитайте бумагу, которую я подписал…
– А если я обнаружу, что ваши показания не совсем верны?
– Тогда поступайте как знаете.
– Вы видели, как те двое на машине выехали из-под моста Мари?
– Прочтите, что я говорил…
– Они уверяют, что не проезжали мимо вашей баржи.
– Каждый может болтать, что ему взбредет в голову, верно?
– Также они утверждают, что на набережной не было ни души и они воспользовались этим, чтобы бросить в Сену труп собаки.
– Я здесь ни при чем, если они называют это собакой…
Аннеке вернулась, но теперь уже без ребенка, которого, вероятно, уложила спать. Что-то бросила мужу по-фламандски, он в ответ утвердительно кивнул, и она стала разливать суп.
Судно замедлило ход. Сначала Мегрэ подумал, что они уже добрались до места, но, поглядев в окно, увидел буксир, а за ним – три баржи, тяжело поднимавшиеся вверх по течению. Они проходили под мостом.
– Судно принадлежит вам?
– Да, мне и Аннеке.
– Ваш брат является совладельцем?
– А что это такое?
– Это значит, что и ему принадлежит определенная часть.
– Нет, месье, баржей владеем только я и Аннеке.
– Значит, брат работает на вас?
– Да, месье.
Мегрэ начал привыкать к его выговору, к его «месье» и бесконечным «верно?». По глазам фламандки было видно, что она понимает лишь отдельные французские слова и пытается угадать, о чем говорят мужчины.
– И давно?
– Почти два года…
– А где он работал раньше? На другом судне? Во Франции?
– Так же, как и я: то в Бельгии, то во Франции. Все зависит от грузов…
– Почему вы взяли его к себе?
– Нужен же мне помощник, верно? Сами видите, баржа не маленькая…
– А как же раньше?
– Что – раньше?
– Как обходились без помощи брата?
Мегрэ продвигался вперед очень медленно, на ощупь, подыскивая самые невинные вопросы – и все из опасения, как бы его собеседник снова не замкнулся.
– Что вы имеете в виду?
– У вас были другие помощники?
– Конечно…
Прежде чем ответить, он покосился на жену, словно желая убедиться, что она ничего не поняла.
– Кто же?
Чтобы выгадать время и собраться с мыслями, Жеф опять наполнил стаканы.
– Я сам, – наконец заявил фламандец.
– Вы были матросом?
– Нет, механиком.
– А кто же был хозяином?
– Я не уверен, имеете ли вы право задавать мне подобные вопросы… Частная жизнь есть частная жизнь. К тому же, месье, я бельгийский подданный… – Он начинал нервничать, и его акцент теперь звучал отчетливее. – Так не годится! Мои дела касаются меня одного, и если я фламандец, это еще не значит, что всякий может меня трогать за что ни попадя…
Мегрэ не сразу понял последнюю фразу, а поняв, с трудом подавил улыбку.
– Я могу явиться сюда снова – на сей раз с переводчиком – и допросить вашу жену.
– Я не позволю, чтобы Аннеке трепали нервы…
– Придется позволить, если я принесу бумагу, подписанную судьей! Вот только я думаю, не проще ли отвезти вас всех троих в Париж?
– А что тогда будет с баржей?.. Уверен, что у вас нет никакого права на это!
– Почему же тогда вы не отвечаете мне прямо?
Ван Гут наклонил голову и посмотрел на Мегрэ исподлобья, как школьник, готовящий какую-то каверзу.
– Потому что это мои личные дела.
До сих пор он был прав. У Мегрэ не было серьезных причин для подобного допроса, он просто следовал своей интуиции. И его поразило поведение речника, когда в Жюзье он поднялся к нему на баржу.
Это был совсем не тот человек, что в Париже. Он был явно озадачен появлением комиссара и не мог этого скрыть. Теперь он держался настороженно, совсем не так, как на набережной Селестен; он замкнулся, в глазах его уже не было того насмешливого блеска, исчез своеобразный юмор.
– Вероятно, вы хотите, чтоб я увез вас в Париж?
– Для этого нужно основание. Ведь существуют же законы!
– Основание – ваш отказ отвечать на самые простые вопросы.
По-прежнему тарахтел мотор, из расположенной внизу каюты были видны длинные ноги Хуберта, стоявшего за штурвалом.
– А все потому, что вы пытаетесь меня запутать.
– И в мыслях не было… Я просто хочу установить истину.
– Какую истину?
Жеф расхаживал взад-вперед по каюте, то проникаясь уверенностью в своей правоте, то, наоборот, проявляя явную тревогу.
– Когда вы купили эту баржу?
– Я ее не покупал.
– Однако она принадлежит вам?
– Да, месье, она принадлежит мне и моей жене.
– Иначе говоря, вы стали ее владельцем, женившись на Аннеке? А раньше баржа тоже принадлежала ей?
– Что ж тут особенного? Мы поженились законно, в присутствии бургомистра и кюре…
– А до того времени владельцем «Зваарте Зваан» был ваш тесть?
– Да, месье, старый Виллемс.
– Других детей у него не было?
– Нет, месье…
– А что стало с его женой?
– Она умерла за год до нашей свадьбы.
– В то время вы уже работали на барже?
– Да, месье…
– И давно?
– Виллемс нанял меня, когда умерла его жена… Это было в Оденарде…
– Раньше вы работали на другом судне?
– Да, месье. Оно называлось «Дрие Гебрудерс».
– Почему же вы ушли оттуда?
– Потому что «Дрие Гебрудерс» – старая баржа, она почти никогда не ходила во Францию и перевозила только уголь.
– А вам не нравилось возить уголь?
– Да, грязная работа…
– Значит, вы перешли на эту баржу около трех лет назад. Сколько же тогда было Аннеке?
Услышав свое имя, женщина с любопытством посмотрела на говоривших.
– Восемнадцать.
– И незадолго до этого умерла ее мать?
– Да, месье… В Оденарде, я вам уже сказал…
Он прислушался к шуму мотора, посмотрел на берег, подошел к брату и что-то сказал ему. Хуберт приглушил двигатель: баржа подходила к железнодорожному мосту.
Комиссар терпеливо следил за нитью разговора, стараясь не упустить ее.
– Значит, раньше они обходились здесь своими силами, – сказал Мегрэ. – Но вот умерла мать, и им потребовался помощник… Так?
– Верно…
– Вы должны были заниматься двигателем?
– Да, двигателем и остальным… На судне приходится делать все…
– И вы сразу влюбились в Аннеке?
– Вот это, месье, уже личный вопрос, верно?.. Это касается только ее и меня.
– Когда вы поженились?
– Через месяц будет два года.
– А когда умер Виллемс? Это его портрет на стене?
– Да, его…
– Когда же он умер?
– За полтора месяца до свадьбы.
У Мегрэ сложилось впечатление, что он продвигается вперед непозволительно медленно. Но ему не оставалось ничего, кроме как вооружиться терпением и постепенно сужать круг, чтобы не спугнуть фламандца.
– Оглашение брака было сделано после смерти Виллемса?
– У нас оглашение печатают за три недели до свадьбы. А как делают во Франции, не знаю…
– Но вопрос о браке уже был решен?
– Надо думать, раз мы поженились…
– Не можете ли вы задать этот вопрос вашей жене?
– А зачем ей задавать такой вопрос?
– Если этого не сделаете вы, мне придется обратиться к ней через переводчика…
– Что ж…
Он хотел сказать: «Что ж, зовите переводчика!» И тогда Мегрэ оказался бы в трудном положении: они находились в департаменте Сена-и-Уаза, где комиссар не имел права вести подобный допрос.
К счастью, ван Гут передумал и заговорил с женой на родном языке. Аннеке от неожиданности покраснела, потом посмотрела на мужа, на гостя и, улыбнувшись, что-то сказала.
– Вам не трудно перевести?
– Хорошо. Она говорит, что мы давно любили друг друга…
– Примерно в течение года до свадьбы?
– Примерно так…
– Иначе говоря, все началось, как только вы появились на барже?
– А что в этом плохого?..
Мегрэ прервал его:
– Я хочу знать только одно: был ли Виллемс в курсе дела?
Жеф промолчал.
– Вероятно, вначале, как большинство влюбленных, вы скрывали свои отношения?..
Ван Гут снова отвернулся.
– Сейчас причаливаем… Я нужен брату на палубе.
Мегрэ пошел за ним. Действительно, уже виднелись набережные Мант-ла-Жоли, мост и десяток барж, стоявших у причала.
Мотор заработал медленнее. Дали задний ход, забурлила вода у винта. Речники с других судов смотрели на прибывших. Чал поймал какой-то мальчишка лет двенадцати.
Присутствие на барже человека в городском костюме, да еще в шляпе, привлекло всеобщее внимание.
С одной из барж кто-то обратился к Жефу по-фламандски, и он ответил так же, продолжая внимательно следить за ходом судна.
На набережной их поджидал инспектор Невё с сигаретой в зубах, а рядом, у огромной груды кирпича, стояла маленькая черная машина.
– Надеюсь, теперь-то вы оставите нас в покое? Нам пора ужинать. Мы ведь встаем в пять утра.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– На какой еще вопрос?
– Вы не сказали, знал ли Виллемс о ваших отношениях с его дочерью.
– Но ведь я женился на ней, да или нет?
– Женились, когда Виллемс умер.
– А разве я виноват, что он умер?
– Он долго болел?
Мегрэ и фламандец снова стояли на корме, и Хуберт, нахмурившись, прислушивался к их разговору.
– Виллемс никогда в жизни не болел, если не считать болезнью то, что каждый вечер он напивался до чертиков.
Быть может, Мегрэ ошибся, но ему показалось, что Хуберт удивился, услышав, какой неожиданный оборот принял их разговор, и как-то странно посмотрел на брата.
– Он умер от delirium tremens?
– Это что еще такое?
– Так чаще всего кончают жизнь пьяницы. Белая горячка… Начинается приступ, потом…
– Да не было у него никакого приступа! Просто он так наклюкался, что свалился…
– В воду?
Казалось, Жефу неприятно было присутствие брата, который внимательно слушал их разговор.
– Ну да, в воду…
– Это произошло во Франции?
Фламандец кивнул.
– В Париже?
– В Париже-то он и пил больше всего…
– Почему?
– Он встречался с какой-то женщиной, уж не знаю где, и они пьянствовали до самой ночи.
– Вы знаете эту женщину?
– Как ее зовут, мне неизвестно…
– А где живет, тоже не знаете?
– Нет.
– Но вы их видели вместе?
– Да, встречал, а однажды заметил, как они входили в гостиницу… Только Аннеке не надо об этом говорить.
– Разве она не знает, как умер ее отец?
– Знает, но об этой женщине ей никто не рассказывал.
– Могли бы вы ее узнать?
– Возможно… Хотя не уверен…
– Она была с ним, когда произошел несчастный случай?
– Не знаю.
– Как же это приключилось?
– В точности не могу сказать. Меня там не было…
– А где вы были?
– Лежал на койке.
– А Аннеке?
– На своей койке.
– Который был час?
Жеф ответил, хотя и неохотно:
– Начало третьего ночи.
– Виллемс часто возвращался так поздно?
– В Париже – да, из-за этой бабы…
– Что же все-таки произошло?
– Я вам уже сказал: он свалился в воду…
– Когда шел по сходням?
– Наверное…
– Дело было летом?
– В декабре.
– Вы услышали, как он упал?
– Я услышал, как что-то ударилось о корпус судна.
– Он кричал?
– Нет, не кричал…
– Вы бросились ему на помощь?
– Ну конечно.
– Раздетый?
– Я натянул штаны.
– Аннеке тоже услыхала?
– Не сразу… Она проснулась, когда я поднялся на палубу.
– Когда вы поднимались или когда уже были на палубе?
Во взгляде Жефа промелькнуло что-то похожее на ненависть.
– Спросите у нее! Неужели вы думаете, что я помню?
– Вы увидели Виллемса в воде?
– Ничего я не увидел. Только слышал, как что-то там барахтается.
– А разве он не умел плавать?
– Конечно умел. Просто в таком состоянии не мог.
– Вы прыгнули в шлюпку, как и в понедельник вечером?
– Да, месье.
– Вам удалось вытащить его из воды?
– Минут через десять, не раньше. Всякий раз, когда я пытался его схватить, он исчезал под водой…
– Аннеке была на палубе?
– Да, месье…
– Когда вы его вытащили, он был уже мертв?
– Я еще не знал… Только видел, что он весь синий.
– А потом пришел доктор, полиция?
– Да, месье. У вас есть еще вопросы?
– Где это произошло?
– В Париже. Я же вам говорил…
– В каком месте?
– Мы загрузились вином в Маконе и выгружали его в Париже, на набережной Рапэ.
Мегрэ удалось не выказать ни удивления, ни удовлетворения. Казалось, он вдруг стал само добродушие, и его раздражение мигом улеглось.
– Теперь, кажется, все. Итак, Виллемс утонул ночью, у набережной Рапэ. Вы в это время спали на барже. Его дочь тоже. Так?
Жеф молча моргал.
– Примерно через месяц вы женились на Аннеке…
– Не могли же мы жить вдвоем на борту и не пожениться…
– А когда вы вызвали брата?
– Сразу же. Через три-четыре дня.
– После свадьбы?
– Нет. После несчастного случая.
Солнечный диск уже скрывался за порозовевшими крышами, но было еще светло; правда, свет этот казался каким-то призрачным, тревожным.
Хуберт, глубоко задумавшись, неподвижно стоял у штурвала.
– Полагаю, вы ничего об этом не знаете? – обратился к нему Мегрэ.
– О чем?
– О том, что произошло в понедельник вечером?
– Я был на танцах, на улице Лапп.
– А о смерти Виллемса?
– Я получил телеграмму…
– Теперь уже все? – нетерпеливо перебил его Жеф ван Гут. – Можно идти ужинать?
Но Мегрэ очень спокойно ответил:
– Боюсь, что пока нет…
Они выглядели ошеломленными. Хуберт вскинул голову и в упор посмотрел – не на комиссара, а на брата. Во взгляде Жефа вспыхнула ярость.
– Может быть, вы все-таки скажете, почему я не могу сесть за стол? – спросил он у Мегрэ.
– Потому что я намерен отвезти вас в Париж.
– Не имеете права.
– Если понадобится, через час у меня будет ордер, подписанный следователем.
– А почему, скажите на милость?
– Чтобы там продолжить допрос.
– Я сказал все, что знал.
– А еще для того, чтобы устроить вам очную ставку с клошаром, которого вы в понедельник вечером вытащили из Сены.
Жеф повернулся к брату, словно призывал его на помощь:
– Ты думаешь, Хуберт, что комиссар имеет право?..
Но Хуберт промолчал.
– Вы хотите увезти меня в этой машине? – Он указал рукой на набережную, где рядом с автомобилем стоял Невё. – А когда мне позволят вернуться на баржу?
– Может быть, завтра…
– А если не завтра?
– В таком случае, возможно, никогда.
– Что?.. Что такое?
Жеф вдруг сжал кулаки, и в какой-то миг Мегрэ подумал, что фламандец сейчас бросится на него.
– А моя жена? А мой ребенок? Что это вы придумали? Я сообщу своему консулу!
– Это ваше право.
– Вы что, смеетесь надо мной? – Он все еще не мог поверить. – Да разве можно ни с того ни с сего ворваться на судно и арестовать человека, который не сделал ничего дурного?
– Я вас еще не арестовал.
– А как же это тогда называется, скажите?
– Я просто увожу вас в Париж, на очную ставку со свидетелем, которого пока еще нельзя перевозить.
– Но я же совсем не знаю этого человека. Он звал на помощь, и я вытащил его из воды. Если бы я знал…
На палубе появилась Аннеке и обратилась к мужу по-фламандски. Он долго ей что-то объяснял. Потом она по очереди оглядела троих мужчин и снова обратилась к Жефу. Мегрэ мог бы поручиться, что она советовала мужу поехать с ним.
– Где вы собираетесь устроить меня на ночлег?
– Вам предоставят кровать на набережной Орфевр.
– В тюрьме?
– Нет, в сыскной полиции.
– Можно переодеться?
Комиссар кивнул, и фламандец спустился в каюту вместе с женой. Мегрэ остался наедине с Хубертом. Тот по-прежнему упорно молчал, рассеянно разглядывая машины и прохожих на берегу. Комиссару тоже не хотелось говорить. Он страшно устал от этого допроса, который вел интуитивно, не раз падая духом и не надеясь, что чего-то добьется.
Первым заговорил Хуберт.
– Не обращайте внимания на его грубость, – примирительно произнес он. – Парень он горячий, но неплохой.
– Виллемс знал о его отношениях с дочерью?
– На барже трудно что-нибудь скрыть.
– Как вы думаете, отец девушки одобрял этот брак?
– Не знаю, меня тогда здесь не было…
– И вы тоже считаете, что он, напившись, свалился в воду со сходней?
– Частенько случается… Многие речники заканчивают именно так…
В каюте о чем-то разговаривали по-фламандски. В голосе Аннеке слышалась мольба, фламандец же не скрывал своего гнева. Быть может, он опять отказывался ехать с комиссаром?
Победа осталась за женой. Когда Жеф снова появился на палубе, его волосы были еще влажными и тщательно причесанными. Белая рубашка подчеркивала загар. Синий, почти новый костюм, полосатый галстук и черные туфли – все выглядело так, будто он собрался на воскресную мессу.
Не глядя на Мегрэ, Жеф сказал что-то брату по-фламандски, потом сошел на берег и остановился возле черной машины.
Комиссар открыл дверцу. Невё с удивлением посмотрел на них.
– Куда поедем, патрон?
– На набережную Орфевр.
Они двинулись в путь. Было уже темно. В свете фар мелькали то деревья, то сельские домики и наконец появились серые улицы большого предместья.
Устроившись в углу, Мегрэ молча посасывал трубку. Жеф ван Гут тоже не раскрывал рта, и Невё, удивленный этим необычным молчанием, ломал себе голову, что же могло произойти.
– Все нормально, патрон? – в конце концов рискнул он спросить. Но, не получив ответа, умолк и продолжал вести машину.
Было уже восемь часов вечера, когда они въехали в ворота Дворца правосудия. Свет горел только в нескольких окнах, но старый Жозеф находился на своем посту.
В кабинете инспекторов было почти пусто. Лапуэнт, поджидавший начальника, что-то печатал на машинке.
– Попроси, чтобы принесли сэндвичи и пиво!
– На сколько человек?
– На двоих… Впрочем, нет, на троих. Ты мне можешь понадобиться. Свободен?
– Да, патрон.
В кабинете Мегрэ речник выглядел еще более длинным и тощим, и черты его лица как будто заострились…
– Можете сесть, месье ван Гут.
При слове «месье» Жеф нахмурился, усмотрев в этом какую-то угрозу.
– Сейчас нам принесут бутерброды.
– А когда я смогу повидаться с консулом?
– Завтра утром.
Мегрэ сел за свой стол и позвонил жене:
– К ужину не вернусь… Нет… Возможно, мне придется задержаться…
Очевидно, ей хотелось засыпать его вопросами, но она ограничилась одним-единственным. Зная, как волнует мужа судьба клошара, она спросила:
– Он умер?
– Нет…
Мадам Мегрэ даже не поинтересовалась, задержал ли он кого-нибудь. Раз муж звонит из своего кабинета и предупреждает, что проведет там часть ночи, значит допрос либо уже начался, либо вот-вот начнется.
– Спокойной ночи!
Он с досадой посмотрел на Жефа.
– Я же просил вас сесть…
Ему было как-то не по себе при виде этой долговязой фигуры, застывшей посреди кабинета.
– А если я не желаю сидеть? Ведь это мое право. Хочу – стою, хочу – сижу, верно?
Мегрэ только вздохнул и стал терпеливо ждать, когда официант из пивной «Дофин» принесет сэндвичи и пиво.
Глава 7
Такие ночи, которые в восьми случаях из десяти заканчивались признанием подозреваемых, постепенно обрели свои традиции и правила, подобно сотни раз сыгранным театральным пьесам.
И многочисленные дежурные инспекторы, и официант из «Дофина», который принес сэндвичи и пиво, сразу поняли, в чем дело.
Плохое настроение и с трудом сдерживаемый гнев не помешали фламандцу с аппетитом прикончить бутерброды и залпом осушить первую кружку, искоса поглядывая на Мегрэ.
То ли из бравады, то ли в знак протеста он нарочно ел неопрятно, чавкал, широко раскрывая рот, и даже выплюнул на пол, словно с палубы в воду, хрящик ветчины.
Комиссар, внешне спокойный и благожелательный, делал вид, что не замечает этих выходок, и не мешал фламандцу, который расхаживал взад и вперед по кабинету, словно дикий зверь в клетке.
Прав ли был Мегрэ? Или все-таки нет? Проводя дознание, самое трудное, пожалуй, – понять, в какой момент нужно начинать играть по-крупному. Тут нет никаких установленных правил, это ни от чего не зависит. Нужно только доверять интуиции.
Комиссару не раз случалось переходить в наступление, не имея для этого никаких серьезных оснований, и за несколько часов одерживать победу. Бывало и наоборот, когда при наличии неоспоримых улик и десятка свидетелей приходилось биться целую ночь.
С каждым конкретным собеседником самое важное – найти правильный тон. И именно этот тон он искал, когда, доедая свой сэндвич, поглядывал на фламандца.
– Хотите еще?
– Я хочу только одного – поскорее вернуться на баржу к жене.
Когда-нибудь ему надоест расхаживать по кабинету, и он остановится. Мегрэ понимал, что с ним нельзя торопиться, что лучше всего вести допрос легко и непринужденно, как по нотам: приветливо начать, ни в чем его не обвиняя, незаметно обратить внимание на совсем незначительную неувязку в его ответах, потом на другую, может даже не слишком серьезную, нестыковку в изложении событий, и так потихоньку затянуть петлю.
Отослав Лапуэнта с каким-то поручением, Мегрэ остался с Жефом наедине.
– Послушайте, ван Гут…
– Я слушаю вас уже не первый час, верно?
– Все тянется так долго лишь потому, что вы не хотите отвечать откровенно.
– Вы хотите сказать, что я вру?
– Я вовсе не обвиняю вас во лжи. Мне лишь кажется, что вы чего-то недоговариваете…
– А что бы вы сказали, если бы я полез к вам с вопросами о вашей жене и детях?
– У вас было тяжелое детство… Ваша мать, должно быть, мало вами занималась?
– Ага, теперь уже и до матери добрались! Имейте в виду, она умерла, когда мне было всего пять лет. И это была на редкость порядочная женщина, святая, и если она сейчас смотрит на меня с небес…
Мегрэ старался не проявлять нетерпения и оставаться невозмутимым.
– Ваш отец женился вторично?
– Отец – это другое дело… Он здорово пил…
– С каких лет вы стали работать?
– Я вам уже говорил. С тринадцати…
– Есть у вас еще братья, кроме Хуберта? Или сестры?
– Есть сестра. Ну и что?
– Ничего. Просто мы знакомимся.
– В таком случае я тоже должен задавать вам вопросы.
– Пожалуйста.
– Вам-то что, вы сидите в своем кабинете и считаете, что вам все позволено.
С самого начала Мегрэ понимал, что разговор будет долгим и трудным. Ван Гут не блистал умом, и ни для кого не секрет, что труднее всего иметь дело с людьми недалекими: они всегда упорствуют, отказываются отвечать, не колеблясь отрицают то, что утверждали часом раньше, и нисколько не смущаются, когда им указывают на противоречия в показаниях.
Если подозреваемый умен, то достаточно нащупать слабое место в его утверждениях, в его системе защиты, и он очень быстро расколется.
– Думаю, что я не ошибаюсь, считая вас тружеником.
Тяжелый, недоверчивый взгляд исподлобья.
– Это верно. Я всегда тяжело работал.
– Некоторые хозяева, наверное, злоупотребляли вашей добросовестностью и молодостью. И вот вы встретили Луи Виллемса, который пил не меньше, чем ваш отец…
Застыв посреди кабинета, Жеф смотрел на Мегрэ, словно зверь, который почуял опасность, но еще не знал, откуда ждать нападения.
– Я убежден, что, если бы не Аннеке, вы не стали бы работать на «Зваарте Зваан» и нашли бы какую-нибудь другую баржу.
– Мадам Виллемс тоже была славной женщиной.
– Но она не отличалась такой заносчивостью и властностью, как ее муж…
– С чего вы взяли, что он был заносчивым?
– А разве нет?
– Он считал себя боссом, хозяином, и хотел, чтобы об этом не забывали.
– Уверен, будь мадам Виллемс жива, она бы не противилась вашему браку с ее дочерью!
Фламандец не был умен, но обладал чутьем дикого зверя, и на этот раз Мегрэ слишком поторопился.
– Ага… Значит, вот вы что придумали… А ведь я тоже могу сочинять истории, верно?
– Ничего я не сочиняю. Так и было. Хотя, может, я и ошибаюсь…
– Тогда плохи мои дела, если вы по ошибке упечете меня в тюрьму.
– Да выслушайте же меня до конца! У вас было тяжелое детство. Еще подростком вы работали как взрослый. Но вот вы встречаете Аннеке… Она смотрит на вас не так, как другие. Для нее вы не похожи на тех, кого нанимают на черную работу, чтобы в ответ выслушивать только брань. Она видит в вас настоящего мужчину. Конечно, вы ее полюбили. И будь жива ее мать, она наверняка бы способствовала вашим отношениям…
Наконец-то фламандец сел, правда еще не в кресло, а на подлокотник, но и это был уже прогресс.
– Ну и что дальше? – спросил он. – Знаете, забавная получается у вас история.
– К несчастью, мадам Виллемс умерла. Вы остаетесь на барже втроем с ее мужем и Аннеке. Вы проводите с девушкой целые дни, и, даю голову на отсечение, Виллемс следит за вами…
– Это по-вашему так!
– Владельцу судна вовсе не хочется, чтобы его дочь вышла замуж за парня без гроша в кармане. По вечерам, напившись, он становится мерзким, грубым…
Наконец Мегрэ вновь обрел присущую ему осторожность и внимательно следил за выражением глаз фламандца.
– И вы думаете, что я кому-нибудь позволю поднять на себя руку?
– Уверен, что нет. Хотя руку-то он поднимал, но не на вас, а на свою дочь. И подозреваю, что как-то раз он застал вас вдвоем…
Нужно было немного помолчать, и в наступившей тяжелой тишине только дымилась трубка Мегрэ.
– Вы недавно упомянули об одной очень любопытной детали. Виллемс сходил на берег чаще всего в Париже, потому что там у него была приятельница, с которой он вместе пьянствовал. В других городах он пил либо на барже, либо в каком-нибудь кабачке неподалеку от набережной. Как и все речники, он, по вашим словам, вставал чуть свет, а спать укладывался рано. В Париже вы с Аннеке имели возможность оставаться вдвоем…
В соседнем кабинете послышались чьи-то шаги и голоса. Заглянул Лапуэнт:
– Все в порядке, патрон.
– Подожди немного.
И допрос «по нотам» продолжался. В кабинете было не продохнуть от дыма.
– Возможно, однажды вечером он вернулся раньше обычного и застал дочь в ваших объятиях. Если дело обстояло именно так, то Виллемс пришел в ярость, а в гневе он, конечно, бывал ужасен. Он мог вышвырнуть вас за дверь… Мог ударить дочь…
– Это все ваши выдумки, – упрямо повторял Жеф.
– На вашем месте я бы придерживался именно этой версии. Тогда смерть Виллемса можно было бы рассматривать почти как несчастный случай…
– Это и был несчастный случай.
– Я сказал «почти». Я даже не утверждаю, что вы помогли ему свалиться в воду. Он был пьян. Не стоял на ногах. Может быть, в эту ночь шел дождь?
– Да…
– Вот видите! Значит, сходни были скользкими. Ваша вина лишь в том, что вы не сразу пришли ему на помощь. Если, конечно, не совершили более тяжкого проступка и не столкнули его в воду. Но это случилось два года назад, и в полицейском протоколе говорится о несчастном случае, а не об убийстве…
– Так в чем же дело? Почему вы стараетесь пришить мне его?
– Я лишь пытаюсь разобраться в этой истории. Предположим теперь, что кто-то видел, как вы толкнули Виллемса в воду. Этот человек мог находиться на набережной, но вы его не заметили. Он мог сообщить в полицию, что вы не сразу прыгнули в шлюпку, а довольно долго стояли на палубе, выжидая, пока хозяин захлебнется.
– А Аннеке? Может быть, она тоже все видела и молчала?
– Допускаю, что в два часа ночи она спала… Во всяком случае человек, который ночевал в ту ночь под мостом Берси и видел вас, ничего не сообщил полиции. Клошары не очень-то любят вмешиваться в чужие дела. Они иначе смотрят на вещи и имеют собственное представление о справедливости… Теперь вы могли жениться на Аннеке, а так как на барже нужен был помощник, вы вызвали из Бельгии брата. Наконец-то вы были счастливы и, говоря вашим языком, сами стали боссом. С тех пор вы много раз заходили в Париж и, могу поклясться, избегали причаливать у моста Берси…
– Ошибаетесь, месье! Я останавливался там не менее трех раз…
– Лишь потому, что тот клошар оттуда исчез. Бродяги тоже меняют место жительства, и ваш незнакомец устроился под мостом Мари. И вот в прошлый понедельник он узнал «Зваарте Зваан», узнал вас… Поэтому я думаю…
Мегрэ сделал вид, будто ему в голову вдруг пришла какая-то мысль.
– Интересно, о чем же?..
– Я начинаю думать, уж не заметили ли вы его на набережной Рапэ, когда вытащили Виллемса из воды? Да! Почти наверняка вы должны были его увидеть. Он подошел, но ничего не сказал. И в понедельник, когда он стал расхаживать вокруг вашей баржи, вы подумали, что он, может, что-нибудь сболтнул. Вполне возможно, что он пригрозил вам…
Этому комиссар и сам не верил, поскольку такое было не в духе Тубиба. Но сейчас подобная версия была необходима для его истории.
– Вы испугались… Но вдруг подумали: а почему и с ним не может произойти то же, что с Виллемсом?
– И я сбросил его в воду? Так, что ли?
– Допустим, что вы его толкнули…
Жеф снова поднялся. Теперь он казался спокойнее, жестче.
– Нет, месье, вы никогда не заставите меня сознаться в том, чего не было. Все это неправда.
– Может быть, я ошибся в мелочах. В таком случае скажите мне…
– Я уже сказал.
– Что?
– Все это черным по белому записал тот коротышка, который приходил с судьей.
– Вы заявили тогда, что около полуночи услышали шум…
– Раз я сказал, значит так и было.
– Вы еще сообщили, что двое мужчин – один из них в светлом плаще – вышли в это время из-под моста Мари и направились к красной машине…
– Так она и была красная!
– И что они прошли мимо вашей баржи…
Ван Гут даже и бровью не повел. Мегрэ поднялся с кресла и открыл дверь.
– Входите, господа!
Тем временем Лапуэнт съездил за страховым агентом и его другом-заикой. Он застал их дома у Гийо вместе с его женой, играющими партию в белот, и мужчины беспрекословно последовали за инспектором. Гийо был в том же светлом плаще, что и в понедельник вечером.
– Это те самые господа, которые уехали на красной машине?
– Одно дело видеть людей ночью, на плохо освещенной набережной, а другое – в кабинете…
– Они подходят под описание, которое вы дали.
Жеф покачал головой, не собираясь ничего говорить.
– Что ж, они действительно были в тот вечер на набережной Селестен… Не расскажете ли, месье Гийо, что вы там делали?
– Мы спустились в машине к самой воде…
– На каком расстоянии от моста?
– Больше ста метров.
– Вы остановили машину у спуска?
– Да, месье.
– А дальше?
– Затем мы остановились и пошли к багажнику, чтобы вынуть собаку.
– Она была тяжелая?
– Нестор весил больше, чем я, семьдесят два килограмма. В последний раз я взвешивал его два месяца назад у мясника…
– У набережной на причале стояла баржа?
– Да.
– Итак, вытащив свой груз, вы направились к мосту Мари?
Ардуэн открыл было рот, чтобы возразить, но тут, к счастью, вмешался его друг:
– А зачем нам было идти к мосту Мари?
– Потому что так утверждает вот этот человек.
– Он что же, видел, как мы шли к мосту Мари?
– Не совсем так… Он видел, как вы шли обратно.
Двое друзей переглянулись.
– Он не мог видеть, как мы шли вдоль баржи, потому что мы бросили собаку в воду у самой кормы. Я даже боялся, как бы мешок там за что-нибудь не зацепился… И подождал, чтобы убедиться, что труп унесло течением…
– Вы слышали, Жеф?
Но тот, нимало не смущаясь, заметил:
– Это его история. У вас была своя. Другие еще чего-нибудь навыдумывают, верно? Только при чем тут я?
– Который был час, месье Гийо?
Тут уж Ардуэн не мог удовольствоваться ролью статиста и вмешался:
– По… по… почти… половина…
– Примерно половина двенадцатого, – прервал его приятель. – Без двадцати двенадцать мы уже были в кафе на улице Тюренн.
– Ваша машина красного цвета?
– Да, красная, «Пежо-403».
– И в номерном знаке есть две девятки?
– 7949 LF 75. Можете посмотреть технический паспорт…
– Не хотите ли, месье ван Гут, спуститься во двор и опознать машину?
– Я хочу только одного – вернуться к жене.
– Как вы объясняете эти противоречия в показаниях?
– Объяснять – ваше дело, а не мое.
– Вы понимаете, какую ошибку допустили?
– Да. Вытащил человека из воды.
– Это первая ошибка. Но вы поступили так не по своей воле.
– Как – не по своей? Значит, я был вроде лунатика, когда отвязал шлюпку и схватил багор?
– Вы забываете, что крики клошара, кроме вас, слышали и на берегу… Виллемс – тот не кричал: видимо, от холодной воды его сразу же хватил удар. С Тубибом вы были осторожнее и сначала оглушили его. Вы были уверены, что он мертв, а если нет, то в любом случае не сможет выплыть из-за сильного течения и водоворотов… Услышав его крики, вы были неприятно поражены и позволили бы ему орать во все горло – пусть себе покричит, пока не отдаст Богу душу, – если б не услышали голос владельца «Пуату». Он видел, что вы стоите на палубе своей баржи. Тут-то вы и решили сыграть роль спасителя!
Жеф только пожал плечами.
– Но когда я сказал, что вы допустили ошибку, я имел в виду не это. Я думал о той истории, которую вы рассказали… Вернее, сочли нужным рассказать мне, чтобы рассеять подозрения. Вы ее тщательно продумали…
Страховой агент и его друг, потрясенные, смотрели то на комиссара, то на фламандца, поняв наконец, что на карту поставлена человеческая жизнь.
– В половине двенадцатого вы вовсе не чинили мотор, как пытались нас убедить. Вы находились то ли в каюте, то ли где-то на палубе – словом, там, откуда была видна набережная… Иначе вы бы не заметили красную машину. Вы видели, как бросили в воду собаку, и вспомнили об этом, когда полиция стала расспрашивать о случившемся. Вы решили, что машину не найдут, и заявили, будто видели двух мужчин, возвращавшихся из-под моста Мари.
– Я никому из вас не мешал сочинять, верно? Они рассказывают что хотят, и вы тоже говорите, что вам в голову взбредет…
Мегрэ снова подошел к двери.
– Месье Гуле, заходите!
Тот же Лапуэнт разыскал владельца баржи «Пуату», с которой все еще разгружали песок у набережной Селестен, и привез сюда.
– В котором часу вы услышали крики на реке?
– Около полуночи.
– А точнее можете сказать?
– Нет.
– Было больше половины двенадцатого?
– Наверняка. Когда все было кончено – я хочу сказать, когда тело вытащили на берег и пришел полицейский, – было уже двенадцать тридцать. По-моему, он записал время у себя в блокноте. И уж конечно, больше получаса не могло пройти с той минуты, как…
– Что вы на это скажете, ван Гут?
– Я? Ничего… Он тоже рассказывает по-своему. Верно?
– И полицейский тоже?
– И он мог присочинить.
В десять часов вечера, когда трое свидетелей ушли, а из «Дофина» снова принесли поднос с сэндвичами и кружками пива, Мегрэ вышел в соседний кабинет и сказал Лапуэнту:
– Теперь твоя очередь…
– Что мне у него спрашивать?
– Что хочешь…
Так уж у них было заведено. Случалось, они сменяли друг друга по три-четыре раза в течение ночи, задавая одни и те же вопросы, только меняя их форму, стараясь мало-помалу сломить упорство подозреваемого.
– Алло! Соедините меня, пожалуйста, с женой.
Мадам Мегрэ еще не ложилась.
– Не жди меня…
– Ты, кажется, устал. Трудный допрос?
Она почувствовала по тону, что настроение у него неважное.
– Он будет отпираться до конца и ни в чем не сознается. В жизни не встречал более упрямого недоумка.
– А как Тубиб?
– Сейчас узнаю…
Он тут же позвонил в больницу и попросил к телефону ночную сиделку хирургического отделения.
– Спит. Нет, болей нет… После обеда его осмотрел профессор и заявил, что теперь он вне опасности.
– Больной что-нибудь говорил?
– Перед сном попросил пить.
– А больше ничего?
– Ничего. Принял болеутоляющее и закрыл глаза.
Полчаса Мегрэ расхаживал по коридору, предоставив действовать Лапуэнту, голос которого раздавался за дверью. Затем решил вернуться к себе и, войдя в кабинет, увидел, что ван Гут снова сидит на стуле, положив на колени свои крупные руки.
По лицу Лапуэнта нетрудно было угадать, что он ничего не добился, тогда как речник насмешливо на него посматривал.
– Это долго будет продолжаться? – спросил он, видя, что Мегрэ снова уселся в кресло. – Не забудьте, что вы мне обещали вызвать консула. Я расскажу ему обо всех ваших уловках, и об этом напишут в бельгийских газетах.
– Послушайте, ван Гут…
– Я слушаю вас час за часом, а вы твердите одно и то же. – Он указал на Лапуэнта. – И этот вам под стать. Может, за дверью поджидают и другие, которые будут меня допрашивать?
– Может быть.
– Но я отвечу им то же самое.
– В ваших показаниях много противоречий.
– И что с того? А вы бы не противоречили себе на моем месте?
– Вы же слышали, что утверждают свидетели.
– Свидетели говорят одно, а я говорю другое. Это еще не доказывает, что я вру. Я всю жизнь работал. Спросите у любого речника, что он думает о ван Гуте. Не найдете ни одного, кто хоть слово плохое обо мне скажет.
И Мегрэ начал все сначала, решив, что на сей раз доведет дело до конца. Ему вспомнился случай, когда человек, столь же неподатливый, как ван Гут, вдруг сломался на шестнадцатом часу допроса, когда комиссар уже сам собирался сдаться.
Это была одна из самых изнурительных ночей в практике Мегрэ. Дважды он уходил в соседний кабинет, а его место занимал Лапуэнт. Под конец не осталось ни сэндвичей, ни пива, и все трое походили на призраков, затерянных в пустынных кабинетах Дворца правосудия, где уборщицы уже начали подметать коридоры.
– Вы не могли видеть, как эти двое проходили мимо вашей баржи.
– Разница между нами в том, что я там был, а вас не было…
– Но вы же слышали их показания?
– Все что-то болтают.
– Учтите, я не обвиняю вас в предумышленном преступлении…
– Это что такое?
– Я не утверждаю, что вы заранее решили его убить.
– Кого? Виллемса или того человека, которого я вытащил из воды? Ведь теперь их уже двое, верно? А завтра, может быть, окажется трое, четверо, пятеро… Вам ничего не стоит прибавить еще кого-нибудь.
В три часа ночи измученный Мегрэ решил прекратить допрос. Теперь уже ему самому, а не допрашиваемому, все опротивело.
– На сегодня хватит, – буркнул он, поднимаясь.
– Значит, я могу вернуться к жене?
– Пока нет…
– Вы отправите меня ночевать в тюрьму?
– Вы будете спать здесь, в одном из кабинетов, на раскладушке.
Лапуэнт увел фламандца, а Мегрэ, выйдя из здания сыскной полиции, зашагал по пустынным улицам и только возле Шатле сумел поймать такси.
Он тихонько вошел в спальню; мадам Мегрэ повернулась и сонным голосом спросила:
– Это ты?
Будто это мог быть кто-то другой.
– Который час?
– Четыре…
– Он признался?
– Нет.
– Но ты думаешь, что это все-таки он?
– Уверен.
– И пришлось его отпустить?
– Пока еще нет.
– Хочешь, я приготовлю тебе поесть?
Мегрэ не хотел есть, но, прежде чем лечь спать, залпом осушил бокал вина. Впрочем, это не помешало ему добрых полчаса ворочаться без сна с боку на бок. Да, надолго он запомнит этого бельгийского речника!
Глава 8
Утром их сопровождал Торранс, так как Лапуэнту пришлось всю ночь пробыть на набережной Орфевр. Но сначала Мегрэ долго разговаривал по телефону с больницей.
– Уверен, что со вчерашнего дня больной находится в полном сознании, – подтвердил профессор. – Только прошу вас, не утомляйте его. Не забудьте, что он перенес тяжелое потрясение и ему потребуется несколько недель, чтобы окончательно восстановиться.
Втроем они зашагали по залитым солнцем набережным: комиссар, Торранс и между ними – ван Гут. Их можно было принять за праздных гуляющих, которые вышли насладиться прекрасным весенним утром.
У фламандца не было возможности побриться, и его лицо заросло светлой щетиной, блестевшей на солнце.
Они зашли в бар напротив Дворца правосудия и выпили по чашке кофе с круассанами. Ван Гут в один присест съел семь штук.
Вероятно, он полагал, что его ведут к мосту Мари, на место происшествия, и очень удивился, когда они свернули в мрачный двор больницы, а потом пошли по бесконечным коридорам.
Если порой ван Гут и хмурился, то волнения не проявлял.
– Можно войти? – спросил Мегрэ у старшей медсестры.
Та окинула любопытным взглядом его спутников и пожала плечами. Все происходящее было выше ее понимания, поэтому она и не старалась вникать.
Для Мегрэ это был последний шанс. Он первым вошел в палату. Взгляды всех больных, как и раньше, тотчас устремились на него. Мегрэ почти заслонял идущего следом за ним Жефа, а замыкал шествие Торранс.
Тубиб следил за их приближением без всякого интереса. Даже появление фламандца не произвело на него никакого впечатления.
Что касается Жефа, то он держался так же спокойно, как и в течение всей ночи. Опустив руки, он равнодушно взирал на непривычную для него обстановку больничной палаты.
Реакции, на которую так надеялся Мегрэ, не последовало.
– Подойдите ближе, Жеф!
– Что еще вам от меня нужно?
– Подойдите сюда!
– Ладно… И что дальше?
– Вы узнаете его?
– Должно быть, это тот тип, который тонул, верно? Только в тот вечер у него была борода…
– И все-таки вы узнаете его?
– Вроде бы так… Он барахтался в воде…
– А вы, месье Келлер?
Затаив дыхание, Мегрэ впился взглядом в бродягу. Тубиб тоже смотрел на него и наконец, словно решившись, медленно повернул голову в сторону Жефа.
– Вам знаком этот человек?
Колебался ли Келлер? Комиссар был уверен в этом. Прошла томительная минута ожидания, затем врач из Мюлуза снова посмотрел на Мегрэ, не проявляя никаких эмоций.
– Вы узнаете его?
Комиссар едва сдерживал гнев, теперь окончательно поняв, что этот человек твердо решил молчать. Доказательством тому была тень улыбки на лице клошара и лукавые искорки в его взгляде.
Губы больного приоткрылись, и он тихо сказал:
– Нет.
– Это один из тех двоих, которые вытащили вас из Сены…
– Спасибо, – еле слышно произнес Тубиб.
– И он же – я в этом почти уверен – ударил вас по голове, а потом сбросил в воду…
Молчание. Тубиб не дрогнул, не шелохнулся; живыми оставались только его глаза.
– Вы по-прежнему его не узнаете?
Обстановка была невероятно напряженной: разговор велся вполголоса, между двумя рядами коек, и все больные следили за каждым их жестом, ловили каждое слово.
– Вы не хотите отвечать?
Келлер лежал неподвижно.
– А ведь вам известно, почему он покушался на вас!
Во взгляде больного промелькнуло любопытство. Казалось, клошар был удивлен, что Мегрэ удалось столько разузнать.
– Это случилось два года назад, когда вы еще ночевали под мостом Берси. Однажды ночью… Вы меня слышите?
Тот кивнул.
– Однажды ночью, в декабре, вы невольно стали свидетелем преступления, в котором был замешан этот человек.
Келлер, казалось, раздумывал, как ему реагировать.
– Тогда он столкнул в реку, – продолжал Мегрэ, – хозяина баржи, недалеко от которой вы ночевали. Но ему, в отличие от вас, выжить не удалось…
Опять молчание и полное безразличие на лице больного.
– Это правда? Увидев вас в понедельник на набережной Селестен, этот человек испугался, что вы проболтаетесь.
Больной с трудом повернул голову, чтобы увидеть лицо Жефа ван Гута.
Однако в его взгляде не сквозила ни ненависть, ни злоба – ничего, кроме проблесков любопытства.
Мегрэ понял, что ему вряд ли что-нибудь удастся вытянуть из клошара, и когда сестра заявила, что они пробыли слишком долго, не стал возражать.
В коридоре речник вскинул голову:
– Ну как? Здорово вы продвинулись в этом деле?
Фламандец был прав: на сей раз выиграл он.
– Я тоже, – торжествующе продолжал ван Гут, – умею выдумывать всякие истории!
Не стерпев, Мегрэ пробурчал сквозь зубы:
– Заткнись!
Пока Жеф в обществе Торранса сидел в кабинете на набережной Орфевр, Мегрэ провел около двух часов у судьи Данцигера. Тот позвонил помощнику прокурора Паррену и попросил его зайти. Затем Мегрэ подробно – от начала до конца – изложил им свою версию преступления.
Судья карандашом делал пометки у себя в блокноте и, когда Мегрэ закончил, со вздохом произнес:
– В общем, у вас нет против него ни одной улики.
– Ни одной, – подтвердил комиссар.
– За исключением несовпадений во времени в его показаниях. Но любой опытный адвокат оспорит этот аргумент.
– Знаю.
– У вас есть надежда добиться признания?
– Никакой.
– Клошар будет по-прежнему молчать?
– Я в этом убежден.
– Как вы думаете, почему он занял такую странную позицию?
Объяснить это было трудно. Особенно тем, кто никогда не сталкивался с людьми, ночующими под мостами.
– Вот именно: почему? – вставил слово помощник прокурора. – Ведь он чуть не отправился на тот свет. На мой взгляд, ему следовало бы…
Разумеется, это был взгляд помощника прокурора, который жил в Пасси [9 - Пасси – один из наиболее фешенебельных районов Парижа.] с женой и двумя детьми, дважды в месяц устраивал приемы и заботился прежде всего о собственной карьере и о повышении оклада.
Но у бродяги был другой взгляд на вещи.
– Ведь существует же правосудие!
Еще бы! Но те, кто не боится спать зимой под мостами, завернувшись для тепла в старые газеты, о нем думают меньше всего.
– А вы, комиссар, его понимаете?
Мегрэ не решился ответить «да», поскольку это вызвало бы недоумение.
– Видите ли… Для него суд присяжных, разбирательство дела, вопросы, приговор и тюрьма не имеют существенного значения.
Что бы подумали эти двое, если бы комиссар рассказал им о стеклянном шарике, который он вложил в руку пострадавшего? Или хотя бы о том, что бывший доктор Келлер, жена которого живет на острове Сен-Луи, а дочь вышла замуж за владельца крупного фармацевтического предприятия, хранит у себя в кармане стеклянные шарики, как десятилетний мальчишка?
– Он все еще требует встречи с консулом?
Речь снова зашла о Жефе.
Взглянув на помощника прокурора, судья нерешительно заметил:
– При таком положении дел я едва ли смогу подписать ордер на его арест. Судя по вашим словам, комиссар, если даже я и допрошу ван Гута, это все равно ни к чему не приведет.
Да, чего не смог добиться Мегрэ, того вряд ли добьется судья!
– Что же дальше?
Что дальше? Прежде чем прийти сюда, Мегрэ уже знал, что партия проиграна. Остается только одно: отпустить ван Гута, который, наверное, еще потребует принести ему извинения.
– Простите, комиссар, но при таких обстоятельствах…
– Я понимаю…
Предстояло пережить несколько неприятных минут, но это случалось не впервые и всегда – при общении с не слишком умными людьми.
– Извините, господа, – тихо произнес Мегрэ, покидая кабинет судьи.
Чуть позже он повторил те же слова, но уже у себя в кабинете.
– Извините, месье ван Гут! Но подчеркиваю, что приношу извинения только формально. Знайте: своего мнения я не изменил и по-прежнему убежден, что это вы убили своего хозяина, Луи Виллемса, и сделали все возможное, чтобы избавиться от клошара, который оказался нежелательным свидетелем. А теперь можете вернуться на свою баржу к жене и ребенку. Прощайте, месье ван Гут!
Вопреки ожиданиям, речник не возмутился, а только с некоторым удивлением поглядел на комиссара и, уже стоя на пороге, протянул ему длинную руку, проворчав:
– Всякий может ошибаться, верно?
Мегрэ сделал вид, что не заметил протянутой руки, и пять минут спустя с головой погрузился в текущие дела.
В последующие недели полиция провела огромную работу, проверив все обстоятельства дела как в районе набережной Берси, так и у моста Мари. Допросили множество людей. Бельгийская полиция прислала запрошенную информацию, которую приобщили к материалам расследования.
Что же касается комиссара, то в течение трех месяцев его часто видели у причала на набережной Селестен. Сунув руки в карманы, с трубкой в зубах, он как будто бесцельно прохаживался мимо моста Мари. Тубиб выписался из больницы и снова вернулся в свое убежище под сводом моста. Вещи ему возвратили.
Иногда Мегрэ как бы случайно останавливался возле клошара. Разговор их бывал недолгим:
– Все в порядке?
– В порядке!
– Рана вас больше не беспокоит?
– Временами немного кружится голова…
Они избегали говорить о случившемся, но Келлер прекрасно понимал, зачем комиссар приходит сюда. И Мегрэ знал, что тот все понимает. Со временем это превратилось в своеобразную шутливую игру, которая длилась до наступления летней жары.
Однажды утром комиссар остановился перед бродягой, который жевал краюху хлеба, запивая ее красным вином.
– Все в порядке?
– В порядке!
Быть может, Франсуа Келлер решил, что его собеседник достаточно долго ждал? Посмотрев на стоявшую на приколе бельгийскую баржу, очень похожую на «Зваарте Зваан», он заметил:
– Хорошо живется этим людям. – И, указав на двух белокурых детей, игравших на палубе, добавил: – В особенности малышам…
Мегрэ внимательно посмотрел ему в глаза, инстинктивно чувствуя: сейчас за этим что-то последует.
– Но жизнь никому не дается легко, – продолжал клошар.
– Так же, как и смерть…
– И судить людей никому не дано.
Они поняли друг друга.
– Спасибо, – прошептал комиссар. Наконец-то он узнал то, что хотел узнать.
– Не за что. Я же ничего не сказал. – И, подражая фламандцу, Тубиб добавил: – Верно?
Он и вправду ничего не сказал. Он отказывался судить. Он не захотел давать свидетельские показания.
Тем не менее за завтраком Мегрэ не удержался и как бы мимоходом спросил жену:
– Ты помнишь историю с баржей и клошаром?
– Конечно. Есть что-нибудь новенькое?
– Я тогда не ошибся…
– Значит, ты его арестовал?
Он отрицательно покачал головой:
– Нет! Пока фламандец не допустит какого-либо промаха – а это вряд ли случится, – его не арестуешь.
– Тубиб что-нибудь сообщил?
– В каком-то смысле – да…
Они поняли друг друга скорее благодаря взглядам, чем словам, и Мегрэ улыбнулся, вспоминая то удивительное чувство сообщничества, которое на мгновение возникло между ними под мостом Мари.