Жорж Сименон
Мегрэ и человек на скамейке

   Georges Simenon
   MAIGRET ET L’HOMME DU BANC

   Copyright © 1953, Georges Simenon Limited
   GEORGES SIMENON ®
   MAIGRET ® Georges Simenon Limited
   All rights reserved

   Перевод с французского М. Таймановой

   Серия «Иностранная литература. Классика детектива»

   ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017
   Издательство Иностранка®
   © М. Тайманова, перевод, 2017
//-- * * * --//

Глава 1
Желтые ботинки

   Мегрэ легко запомнил эту дату, это был день рождения сестры его жены – 19 октября. А кроме того, понедельник. Он тоже должен был это отметить, потому что на набережной Орфевр существовало поверье, что по понедельникам убийства случаются очень редко. Ну и в довершение всего в этом году это было первое расследование, от которого повеяло зимой.
   Все воскресенье накрапывал холодный и мелкий дождь, черные крыши и мостовые блестели, желтоватый туман, казалось, проникал во все оконные щели, даже мадам Мегрэ сказала:
   – Придется заделывать окна.
   Каждую осень, по меньшей мере лет эдак пять, Мегрэ обещал в воскресенье заделать окна.
   – Лучше надень зимнее пальто.
   – А где оно?
   – Сейчас поищу.
   Половина девятого утра, а в квартире еще горит свет. Пальто Мегрэ попахивает нафталином.
   Днем распогодилось. По крайней мере не было дождя, хотя мостовые все еще не просохли и делались все грязнее, когда на улицах становилось людно. Потом, ближе к четырем часам дня, перед самыми сумерками, все тот же, что и утром, желтоватый туман опустился на Париж, приглушая свет фонарей и витрин.
   Когда зазвонил телефон, в кабинете не было ни Люка, ни Жанвье, ни малыша Лапуэнта. Ответил корсиканец Сантони, новичок в уголовном розыске, до этого он десять лет отработал в подразделении по борьбе с азартными играми, а потом – в полиции нравов.
   – Это инспектор Невё из Третьего округа, шеф. Хочет поговорить с вами лично. Похоже, что-то срочное.
   Мегрэ схватил трубку:
   – Слушаю, старина.
   – Говорю из бистро на бульваре Сен-Мартен. Найден труп мужчины с ножевыми ранениями.
   – На бульваре?
   – Нет. Недалеко, в тупике.
   Невё был старым профессионалом и сразу догадался, о чем подумал Мегрэ. Поножовщина, особенно в людном квартале, это малоинтересно. Обычная пьяная драка. Может быть, сведение счетов либо между местными, либо между испанцами и североафриканцами.
   – Дело мне кажется странным, – поспешил добавить Невё. – Вам лучше приехать самому. Это между большим ювелирным магазином и магазином искусственных цветов.
   – Еду.
   Впервые комиссар взял с собой Сантони, и в маленьком черном автомобиле сыскной полиции ему стало не по себе от резкого запаха одеколона инспектора. Тот был небольшого роста и носил туфли со скрытыми каблуками. Волосы напомажены, на среднем пальце правой руки – огромный желтый бриллиант, скорее всего фальшивый.
   На черных улицах чернели силуэты прохожих. Под ногами хлюпала грязь. На тротуаре бульвара Сен-Мартен собралось человек тридцать зевак, а двое полицейских в плащах с пелеринами сдерживали их, не давая подойти ближе.
   Когда машина остановилась, карауливший их приезд Невё открыл дверцу.
   – Я попросил врача дождаться вашего приезда.
   В такое время в этой части Больших бульваров всегда особенно оживленно. Большие светящиеся часы над ювелирным магазином показывали двадцать минут шестого. Единственная витрина магазинчика искусственных цветов была плохо освещена и такая невыразительная и пыльная, что трудно было представить, чтобы кто-то отважился заглянуть в него.
   Между магазинами – что-то вроде тупика, но настолько узкого, что он практически незаметен. Просто проход без единого фонаря между двумя стенами, который ведет, скорее всего, во двор, каких немало в этом квартале.
   Невё прокладывал дорогу Мегрэ. Метрах в трех или четырех, в тупике, несколько человек поджидали его в темноте. Двое держали в руках фонарики. Пришлось подойти ближе, чтобы разглядеть их лица.
   Здесь было холоднее и как-то более промозгло, чем на бульваре. Постоянно продувало насквозь. Пес, которого безуспешно старались отогнать, путался под ногами.
   На земле у потемневшей от сырости стены лежал мужчина, одна рука подогнута под себя, другая, с побелевшей ладонью, откинута в сторону и почти перегородила проход.
   – Умер?
   Местный врач кивнул:
   – Смерть наступила мгновенно.
   Словно в подтверждение этих слов луч одного из фонариков покружился по телу, выделив и неожиданно укрупнив странно торчащий из него нож. Второй луч осветил профиль убитого, раскрытый глаз и щеку, оцарапанную, видимо, о каменную стену при падении.
   – Кто его нашел?
   Один из полицейских, который явно с нетерпением ожидал этого вопроса, вышел вперед. Лицо его оставалось почти неразличимым. Он был еще молод и очень волновался.
   – Я делал обход. Всегда заглядываю во все тупики, знаете, есть такие люди, пользуются темнотой и устраивают всякие безобразия. Ну вот, и вдруг заметил – что-то лежит на земле. Сперва подумал, что пьяный.
   – Он уже был мертв?
   – Думаю, да. Но тело еще не остыло.
   – В котором часу?
   – Четыре сорок пять. Я свистком подозвал коллегу и немедленно позвонил на пост.
   – Это сообщение принял я, – вмешался в разговор Невё, – и сразу же приехал.
   Отделение полиции этого района находилось совсем рядом, на улице Нотр-Дам-де-Назарет. Невё продолжал:
   – Я тут же попросил коллегу вызвать врача.
   – Никто ничего не слышал?
   – Насколько я знаю, нет.
   Чуть дальше виднелась дверь с едва освещенным над ней оконцем.
   – А там что?
   – Дверь ведет в контору ювелирного магазина. Ею редко пользуются.
   Перед выездом с набережной Орфевр Мегрэ велел передать сообщение в отдел криминалистики, и прибыли эксперты со своим оборудованием и фотоаппаратами. Как и все технические сотрудники, они занимались своим непосредственным делом, ни о чем не расспрашивали, только беспокоились, смогут ли работать в таком узком пространстве.
   – А что там дальше, во дворе? – спросил Мегрэ.
   – Ничего. Голые стены. Одна-единственная дверь, давно заколоченная, ведет в здание на улице Месле.
   Было очевидно, что мужчину ударили ножом в спину, когда он сделал по проходу не больше десяти шагов. Кто-то бесшумно крался за ним, а никто из прохожих, двигавшихся сплошным потоком по бульвару, ничего не заметил.
   – Я осмотрел его карманы и обнаружил бумажник.
   Невё передал его Мегрэ. Один из криминалистов, не дожидаясь просьбы, направил на него луч лампы, намного мощнее, чем фонарик инспектора.
   Бумажник был самый заурядный – не новый, но и не особо потрепанный. В нем лежало три тысячефранковых и несколько стофранковых банкнот, удостоверение на имя Луи Туре – кладовщика, проживающего в Жювизи, на улице Тополей, 37, а также избирательный бюллетень на ту же фамилию, листочек бумаги с пятью-шестью словами, написанными карандашом, и очень старая фотография маленькой девочки.
   – Можно начинать?
   Мегрэ кивнул. Засверкали вспышки, защелкали фотоаппараты. Толпа у входа в тупик быстро прибывала, и полиция едва сдерживала ее напор.
   Затем эксперты аккуратно вынули из тела нож и положили его в специальную коробку, а труп наконец перевернули. Тогда стало видно лицо убитого мужчины, которому было между сорока и пятьюдесятью, и на нем застыло удивление.
   Он не понял, что с ним произошло. Так и умер, не поняв. В этом удивлении было столько детского и так мало трагического, что у кого-то из присутствующих, невидимых в темноте, даже вырвался нервный смешок.
   Убитый был одет чисто и прилично. Темный костюм, демисезонное бежевое пальто, а на неестественно выгнутых ногах – желтые ботинки, которые никак не подходили по цвету к этому дождливому дню.
   Все остальное было столь будничным, что ни на улице, ни на террасе никто бы его не заметил. А между тем полицейский, обнаруживший убитого, сказал:
   – Мне кажется, что я его уже где-то видел.
   – Где?
   – Не помню. Но лицо его мне знакомо. Знаете, из тех, кого ежедневно встречаешь, но не обращаешь внимания.
   – Я тоже его вроде видел, – подтвердил Невё. – Возможно, он работал где-то неподалеку.
   Но это никак не объясняло, что собирался делать Луи Туре в этом проходе, который никуда не вел. Мегрэ повернулся к Сантони, поскольку тот долго служил в полиции нравов. Вообще-то, существует довольно много маньяков, особенно в этой части города, которые не без причины стараются спрятаться подальше от людских глаз. Почти все они известны. Среди них иногда попадаются люди довольно высокого социального положения. Время от времени их ловят, но потом выпускают, и они снова принимаются за свое.
   Сантони покачал головой:
   – Нет, я его никогда не видел.
   Тогда Мегрэ принял решение:
   – Продолжайте работать. Когда закончите, пусть его переправят в Институт судебной медицины. – И, обращаясь к Сантони: – А мы нанесем визит его семье, если таковая имеется.
   Самому ему за час ни за что не добраться до Жювизи. Но есть машина. Он был заинтригован главным образом тем, каким заурядным казался и сам этот человек, и его профессия.
   – В Жювизи.
   Он на минуту остановился у Итальянских ворот – выпить кружку пива прямо у стойки. Потом шоссе, свет фар, грузовики, которые приходится обгонять один за другим. Когда добрались до Жювизи, то возле вокзала спросили человек пять, где находится улица Тополей, прежде чем им указали дорогу.
   – Это дальше, там, где начинается новая застройка. Как доберетесь, смотрите на таблички с названием улиц, там они все носят названия деревьев и похожи одна на другую.
   Проехали мимо нескончаемой сортировочной станции, где непрерывно с ветки на ветку перегоняли товарные вагоны. Двадцать локомотивов изрыгали пар, свистели, задыхались. Вагоны натыкались друг на друга. Справа от станции начинался новый район с ровными освещенными улицами, размеченными фонарями. Сотни, пожалуй, даже тысячи однотипных домиков одного размера; пресловутые деревья, давшие наименования улицам, еще не успели вырасти; местами тянулись незаасфальтированные тротуары с оставшимися черными ямами, кое-где пустыри, а где-то угадывались садики с поздними увядающими цветами.
   Улица Дубовая… Улица Сиреневая… Буковая… Возможно, в один прекрасный день все это станет похоже на парк, если эти халтурно построенные дома, словно собранные из деталей детского конструктора, не развалятся до того, как деревья достигнут нормальных размеров.
   За окнами кухонь женщины готовили ужин. Улицы были безлюдны, иногда попадались магазинчики, тоже новехонькие – казалось, что их владельцы только играли в хозяев.
   – Попробуй повернуть налево.
   Минут десять они ездили по кругу, пока наконец не увидели синюю табличку с названием улицы, которую искали, проскочили мимо нужного дома, поскольку номер 37 шел сразу же за 21-м. Свет горел только на первом этаже в кухне. За занавеской сновала внушительных размеров женщина.
   – Вперед! – вздохнул Мегрэ, с трудом вылезая из маленькой машины.
   Он выбил трубку о каблук. Когда он шел по тротуару, кухонная занавеска колыхнулась, и к окну прильнуло женское лицо. Видно, не часто доводилось наблюдать, чтобы перед домом останавливались машины. Мегрэ поднялся на три ступеньки крыльца. Входная дверь сделана из покрытой лаком сосны, наличники из кованой стали и два квадратных окошка из темно-синего стекла.
   Мегрэ поискал кнопку звонка, но из-за двери раздался голос:
   – Кто там?
   – Здесь живет мадам Туре?
   – Да.
   – Я хотел бы с вами поговорить.
   Женщина не решалась открыть.
   – Полиция, – вполголоса добавил Мегрэ.
   Только тогда она осмелилась снять цепочку и отодвинуть засов.
   Сквозь щель, в которой виднелась лишь часть ее лица, женщина пристально оглядела двух мужчин.
   – Что вам от меня нужно?
   – Поговорить с вами.
   – А как вы докажете, что вы из полиции?
   У Мегрэ совершенно случайно нашелся в кармане полицейский значок. Зачастую он оставлял его дома. Он показал его, поднеся к лучу света.
   – Ладно. Надеюсь, он настоящий…
   Она впустила их. Узкий коридор, беленые стены, двери и плинтусы – из покрытого лаком дерева. Дверь в кухню была открыта, но женщина провела их в соседнюю комнату, включив там свет.
   Почти одного возраста с мужем, немного плотнее, чем он, но при этом она не выглядела грузной. Скорее, коренастой и крепко сбитой, а серое платье с фартуком, который она машинально сняла, не придавали ей изящества.
   Комната, куда они вошли, видимо, отводилась под столовую в деревенском стиле, но теперь служила гостиной, где каждая вещь стояла на отведенном ей месте, словно на витрине или в мебельном магазине. Ничего не валялось: ни трубки, ни пачки папирос, ни рукоделия или газеты – абсолютно ничего, что указывало бы, что люди проводят здесь часть своей жизни. Она даже не пригласила их сесть, но поглядывала на их ботинки, прикидывая, не испачкают ли они линолеум.
   – Я слушаю.
   – Вашего мужа зовут Луи Туре?
   Нахмурившись и стремясь угадать, с какой целью они явились сюда, она кивнула.
   – Он работает в Париже?
   – Заместителем директора фирмы «Каплан и Занен» на улице Бонди.
   – Он никогда не работал кладовщиком?
   – Работал, давно.
   – Как давно?
   – Несколько лет назад. Но и тогда уже, собственно, все держалось на нем.
   – У вас нет его фотографии?
   – Зачем?
   – Хотел бы убедиться…
   – В чем убедиться?
   И еще с усилившимся подозрением спросила:
   – Что-то случилось с Луи?
   Она невольно взглянула на часы в кухне – казалось, прикидывала, где должен находиться ее муж в это время.
   – Прежде всего я хотел бы убедиться, что речь идет именно о нем.
   – На буфете… – сказала она.
   Там стояло пять или шесть фотографий в металлических рамках. Среди них снимок молодой девушки и мужчины, зарезанного ножом в тупике, но моложе и одетого в черное.
   – У вашего мужа были враги?
   – С какой стати у него должны быть враги?
   Она вышла на минуту выключить газ – что-то закипало на плите.
   – В котором часу он обычно приходит с работы?
   – Он всегда садится на поезд в восемнадцать часов двадцать две минуты с Лионского вокзала. А наша дочь едет следующим поездом – она кончает работу немного позже. У нее ответственная работа и…
   – Я вынужден попросить вас поехать с нами в Париж.
   – Луи умер?
   Она смотрела на них с некоторым высокомерием, как женщина, которая не переносит вранья.
   – Скажите мне правду.
   – Он убит сегодня днем.
   – Где?
   – В тупике возле бульвара Сен-Мартен.
   – Что он там делал?
   – Не знаю.
   – В котором часу?
   – Предположительно после половины пятого.
   – В половине пятого он еще на службе. Вы туда звонили?
   – Не успел. Кроме того, мы не знали, где он работает.
   – Кто его убил?
   – Именно это мы и пытаемся установить.
   – Он был один?
   Мегрэ вышел из себя:
   – Вам не кажется, что лучше одеться и поехать с нами?
   – Что вы с ним сделали?
   – В данный момент его перевезли в Институт судебной медицины.
   – Это морг?
   Что ей ответить?
   – А как я могу предупредить дочь?
   – Оставьте ей записку.
   Она задумалась:
   – Нет. Давайте заедем к моей сестре, я оставлю ей ключ. А она придет и подождет Монику здесь. А с моей дочерью вам тоже нужно увидеться?
   – Желательно.
   – Куда ей приехать?
   – В мой кабинет, на набережную Орфевр. Так будет удобней. Сколько ей лет?
   – Двадцать два.
   – Вы не могли бы ей позвонить?
   – Нет. Во-первых, у нас дома нет телефона, во-вторых, она уже ушла с работы и сейчас едет на вокзал. Подождите меня.
   Женщина стала подниматься по лестнице, ступеньки которой громко заскрипели, но не от старости, а потому что были сделаны из очень тонкого дерева. Казалось, весь дом построен из дешевых материалов и вряд ли может рассчитывать на долгую жизнь.
   Услышав шаги над головой, мужчины переглянулись и подумали об одном и том же: наверняка она переодевается в черное платье и, возможно, причесывается. Когда она спустилась, они снова обменялись взглядами: да, угадали. Она была в трауре и источала запах одеколона.
   – Я должна погасить свет и выключить счетчик. Будьте добры, подождите меня на улице.
   Она поколебалась, прежде чем сесть в маленькую машину, словно боялась, что не поместится. В соседнем доме кто-то наблюдал за ними из окна.
   – Моя сестра живет через две улицы отсюда. Нужно только повернуть направо, а потом налево.
   Можно было подумать, что их дома – близнецы, так они были похожи. Отличались только цветом стеклянных окошек на входной двери. Здесь они были оранжевые.
   – Я сейчас.
   Но задержалась там почти на четверть часа. Когда она вернулась, с ней была женщина, похожая на нее как две капли воды и тоже одетая в траур.
   – Моя сестра поедет с нами. Я подумала, что мы можем потесниться. А ее муж подождет Монику. У него выходной сегодня. Он служит контролером на железной дороге.
   Мегрэ сел рядом с водителем. Обе женщины устроились сзади, оставив совсем немного места для инспектора Сантони. Время от времени они перешептывались о чем-то очень личном.
   Когда приехали в Институт судебной медицины возле моста Аустерлиц, тело Луи Туре, еще в одежде, согласно инструкции Мегрэ, было временно положено на секционный стол. Мегрэ открыл лицо покойника, неотрывно наблюдая за обеими женщинами, которых впервые увидел вместе при ярком свете. В темноте на улице он принял их за близнецов.
   Сейчас он видел, что сестра моложе на три-четыре года, и ее силуэт пока еще сохранял мягкость очертаний.
   – Вы его узнаете?
   Мадам Туре сжимала в руках платок, но не плакала. Сестра поддерживала ее под руку, словно пытаясь ободрить.
   – Да, это Луи. Мой бедный Луи… Сегодня, когда мы расстались, он не думал… – И неожиданно спросила: – Можно ему закрыть глаза?
   – Да, теперь можно.
   Она посмотрела на сестру, казалось, они не знают, кто из них это сделает. Решилась жена, прошептав, не без некоторой торжественности:
   – Бедный Луи…
   Но тут она заметила ботинки, торчащие из-под простыни, которой прикрыли тело, и нахмурилась.
   – А это что еще такое?
   Мегрэ не сразу понял.
   – Кто надел на него эти туфли?
   – Они были у него на ногах, когда его обнаружили.
   – Это невозможно. Луи никогда не носил желтых ботинок, во всяком случае, с двадцати шести лет, с тех пор, как мы поженились. Он знал, что я бы не допустила. Ты видишь, Жанна?
   Жанна утвердительно кивнула.
   – Тогда не могли бы вы проверить и подтвердить, что на нем – его одежда? Насчет его личности у вас ведь нет сомнений?
   – Это точно он. Но туфли чужие. Я сама чищу их каждый день. Уж наверное, я их знаю. Сегодня утром он надел черные, с двойной стелькой; он их носит на работу.
   Мегрэ полностью откинул простыню.
   – Это его пальто?
   – Да.
   – А костюм?
   – И костюм его, а вот галстук нет. Он ни за что не надел бы такой кричащий галстук. Почти красный!
   – Ваш муж вел размеренный образ жизни?
   – Самый что ни на есть! Вот сестра может подтвердить. Утром садился в автобус на углу улицы и приезжал на вокзал Жювизи точно к поезду восемь семнадцать. Он всегда ездил вместе с нашим соседом, месье Бодуэном из налогового управления. На Лионском вокзале спускался в метро и выходил на станции «Сен-Мартен».
   Сотрудник института подал знак Мегрэ. Комиссар понял и подвел обеих женщин к столу, на который были выложены вещи покойного.
   – Полагаю, вам знакомы эти предметы?
   Там лежали серебряные часы с цепочкой, носовой платок без инициалов, начатая пачка сигарет «Голуаз», зажигалка, ключ и рядом с бумажником – два кусочка синего картона.
   Она сразу же посмотрела на синие бумажки.
   – Билеты в кино, – сказала она.
   – Зал кинохроники на бульваре Бон-Нувель, – рассмотрев билеты, подтвердил Мегрэ. – Судя по цифрам, они действительны на сегодня.
   – Это невозможно. Слышишь, Жанна?
   – Мне все это кажется странным, – степенно заметила сестра.
   – Взгляните на содержимое бумажника.
   Она посмотрела и снова нахмурилась:
   – У Луи сегодня утром не было столько денег.
   – Вы уверены?
   – Да, я ежедневно проверяю, есть ли у него деньги. Он никогда не носит с собой больше одной тысячефранковой купюры и двух или трех стофранковых.
   – И он не должен был их тратить?
   – До конца месяца еще далеко.
   – Значит, после работы, когда он приходил домой, у него всегда оставалась та же сумма?
   – За вычетом денег на метро и сигареты. На поезд он покупал сезонный билет.
   Она хотела положить бумажник себе в сумку, но поколебалась:
   – Может, он вам еще понадобится?
   – На сегодняшний день – да.
   – Совершенно не могу понять, почему на Луи другие туфли и галстук? И еще, что в то время, когда это произошло, он не был на работе.
   Мегрэ больше не стал ее расспрашивать, только попросил подписать какие-то документы.
   – Вы поедете домой?
   – Когда мы сможем забрать тело?
   – Вероятно, через день или два.
   – Вскрытие проводить будут?
   – Возможно, следственный судья потребует. Пока неизвестно.
   Она посмотрела на часы.
   – У нас поезд через двадцать минут, – сказала она сестре, потом повернулась к Мегрэ: – Не смогли бы вы подвезти нас на вокзал?
   – Ты не будешь ждать Монику? – удивилась сестра.
   – Сама вернется.
   Пришлось сделать крюк, чтобы попасть к Лионскому вокзалу. Две почти одинаковые фигуры поднялись по каменным ступенькам.
   Сантони с усмешкой проговорил:
   – Железная хватка! С такой шутки плохи. Вот бедолага…
   – Да уж…
   – Что вы думаете об этой истории с ботинками? Будь они новые, можно было бы подумать, что он купил их только сегодня.
   – Не осмелился бы. Разве ты не слышал, что она сказала?
   – Ну и яркий галстук тоже.
   – Интересно, похожа ли дочь на мать?
   Они не сразу вернулись в полицию, зашли в пивную перекусить. Мегрэ позвонил жене и предупредил, что не знает, когда вернется домой.
   В пивной тоже ощущалась зима, на вешалках висели мокрые пальто и шляпы, темные окна сильно запотели.
   Когда они вернулись в сыскную полицию, дежурный доложил Мегрэ:
   – Вас спрашивала какая-то девушка. Кажется, ее вызвали. Я послал ее наверх.
   – Давно ждет?
   – Минут двадцать.
   Туман перешел в мелкий дождик, и мокрые следы украсили разводами вечно пыльные ступени. Большинство кабинетов уже опустело. Только из-под нескольких дверей пробивался свет.
   – Мне остаться? – спросил Сантони.
   Мегрэ утвердительно кивнул: поскольку они вдвоем начали следствие, то и продолжать будут вместе.
   На кресле в приемной сидела девушка, сперва в глаза бросилась ее голубая шляпка. В комнате было почти темно. Дежурный читал вечернюю газету:
   – Это к вам, шеф.
   – Знаю. – Мегрэ повернулся к ней. – Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.
   Там Мегрэ зажег лампу с зеленым абажуром, освещавшую кресло возле стола, куда он попросил ее сесть, и заметил, что она плакала.
   – Дядя сказал мне, что отец умер.
   Мегрэ помолчал. Как и мать, она держала платок, но свернула его и комкала в руках. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.
   – Я думала, что мама будет с вами.
   – Она уже уехала в Жювизи.
   – Как она?
   Что на это можно ответить?
   – Ваша мама держалась очень мужественно.
   Моника была скорее хорошенькой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее крепкое телосложение. Правда, это не бросалось в глаза – у нее было молодое тело и не такое плотное. Одета она была в элегантный костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она наверняка не могла ни сшить его сама, ни купить в дешевом магазине.
   – Что случилось? – спросила она наконец, и в ту же секунду на глазах у нее выступили слезы.
   – Ваш отец убит, его ударили ножом.
   – Когда?
   – Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.
   – Это невозможно!
   Почему ему показалось, что она не совсем искренна? Мать тоже проявляла ко всему недоверие, но, учитывая ее характер, это можно было предвидеть. К тому же для мадам Туре умереть в тупике возле бульвара Сен-Мартен было большим позором. Она организовала свою жизнь и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не входила в установленные ею рамки. К тому же на покойном – о ужас! – были желтые ботинки и почти красный галстук.
   Моника скорее казалась осторожной и словно побаивалась, что может что-то выдать или задать ненужный вопрос.
   – Вы хорошо знали своего отца?
   – Ну… разумеется…
   – Вы, конечно, знали его, как мы обычно знаем своих родителей. Меня же интересует, были ли у вас доверительные отношения, не делился ли отец с вами своими мыслями, не говорил ли о личной жизни?
   – Он был хорошим отцом…
   – Он был счастлив?
   – Полагаю.
   – Вы встречали его когда-нибудь в Париже?
   – Не понимаю. Вы имеете в виду – случайно на улице?
   – Вы оба работали в Париже. Мне уже известно, что вы не ездили на одном поезде.
   – У нас разные часы работы.
   – Могли бы, например, встречаться во время обеденного перерыва.
   – Иногда…
   – Часто?
   – Нет. Скорее редко.
   – Вы заходили к нему на работу?
   Девушка заколебалась:
   – Нет, мы встречались в ресторане.
   – Вы ему звонили?
   – Не помню, чтобы звонила.
   – Когда последний раз вы с ним обедали?
   – Несколько месяцев назад. Перед отпуском.
   – В каком районе?
   – В «Эльзасской кружке» на Севастопольском бульваре.
   – Ваша мать знала об этом?
   – Кажется, я ей говорила. Не помню.
   – Ваш отец был жизнерадостным человеком?
   – Довольно жизнерадостным. Мне так кажется.
   – Он был здоров?
   – Не помню, чтобы он болел.
   – У него были друзья?
   – В гости мы ходили обычно к тетям и дядям.
   – У вас их много?
   – Две тети и два дяди.
   – Все живут в Жювизи?
   – Да. Недалеко от нас. Дядя Альбер, муж тети Жанны, сообщил мне о смерти папы. Тетя Селин живет немного дальше.
   – Обе они – сестры матери?
   – Да.
   – Скажите, мадемуазель Моника, у вас есть молодой человек?
   Девушка немного смутилась:
   – Сейчас неподходящее время об этом говорить. Мне нужно будет увидеть отца?
   – Что вы имеете в виду?
   – Дядя сказал, что я должна буду опознать труп.
   – Это уже сделали мать и тетя. Но впрочем, если вы хотите…
   – Нет. Думаю, что увижу его дома.
   – Еще вопрос, мадемуазель Моника. Случалось ли вам замечать, когда вы виделись с отцом в Париже, чтобы он носил желтые ботинки?
   Девушка ответила не сразу. Наверное, чтобы потянуть время, она переспросила:
   – Желтые ботинки?
   – Скорее, светло-коричневые. Простите за выражение, в мою молодость такой цвет называли «детской неожиданностью».
   – Не помню.
   – А красного галстука на нем тоже не видели?
   – Нет.
   – Когда вы ходили в кино?
   – Вчера днем.
   – В Париже?
   – В Жювизи.
   – Я больше вас не задерживаю. Кажется, у вас скоро поезд?
   – Через тридцать пять минут.
   Она взглянула на часы, поднялась, еще на минуту замешкалась.
   – До свидания, – произнесла она наконец.
   – До свидания. Благодарю вас, мадемуазель.
   Мегрэ проводил ее до порога и закрыл за ней дверь.

Глава 2
Девственница с огромным носом

   Мегрэ непонятно почему всегда любил отрезок Больших бульваров между площадью Республики и улицей Монмартр. По сути, это был почти его квартал. Именно там, на бульваре Бон-Нувель, в нескольких сотнях метров от тупика, где был убит Луи Туре, находится кинотеатр, куда они с женой по-соседски ходили пешком почти каждую неделю – под ручку. А как раз напротив – пивная, куда он частенько заходил отведать квашеной капусты.
   Дальше, в сторону Оперы и церкви Мадлен, Бульвары словно наполняются воздухом, приобретают изысканность. А вот между аркой Сен-Мартен и площадью Республики они напоминают темную траншею, в которой так бурлит жизнь, что иногда кружится голова.
   Он вышел из дому в половине девятого серым утром, правда не таким сырым, как накануне, но более холодным, и не торопясь, всего за четверть часа добрался до улицы Бонди, где на перекрестке с Бульварами она образует небольшую площадь перед театром «Ренессанс». Там, по словам мадам Туре, в фирме «Каплан и Занен» всю свою жизнь до самого последнего дня проработал Луи Туре.
   Указанный номер принадлежал очень старому, какому-то покосившемуся дому, открытые ворота с обеих сторон обрамляли белые и черные таблички, извещавшие, что здесь изготавливают матрасы, дают уроки машинописи, торгуют перьями (четвертый этаж слева, лестница А), свои услуги предлагают судебный исполнитель и дипломированная массажистка. Консьержка, помещение которой находилось под аркой, в это время раскладывала почту.
   – Фирма «Каплан и Занен»? – спросил он.
   – В следующем месяце будет ровно три года, как фирмы больше нет.
   – А вы уже здесь работали до того, как она закрылась?
   – В декабре исполнится двадцать шесть лет, как я здесь.
   – Вы знали Луи Туре?
   – А как же! Прекрасно знала месье Луи! А что с ним? Вот уже четыре, а то и пять месяцев он не заглядывал сюда, как обычно, поздороваться.
   – Он умер.
   Она тут же перестала разбирать почту.
   – Так он же такого крепкого здоровья! Что случилось? Могу побиться об заклад – сердце! Как у моего мужа…
   – Его убили, пырнули ножом вчера днем, неподалеку отсюда.
   – Я еще не читала газет сегодня.
   Впрочем, в них преступлению было отведено всего несколько строчек, как самому заурядному происшествию.
   – Кому могло прийти в голову убить такого славного человека?
   Она тоже была славной – маленькая, живая женщина.
   – Больше двадцати лет он проходил мимо моей каморки четыре раза в день и не упускал случая сказать что-то приятное. Когда месье Каплан закрыл свое дело, он был так подавлен, что…
   Ей пришлось промокнуть глаза платком, потом вытереть нос.
   – Господин Каплан еще жив?
   – Если хотите, я вам дам его адрес. Живет возле Порт-Майо, на улице Акаций. Тоже славный человек, но другого рода. Возможно, старик Каплан еще жив.
   – А чем он торговал?
   – Вы не слышали о его фирме?
   Она была поражена, что кто-то на свете мог быть в неведении относительно фирмы «Каплан и Занен». Мегрэ сказал:
   – Я из полиции, мне нужно знать все, что имеет отношение к Луи Туре.
   – Мы называли его месье Луи. Все так его звали. Большинство даже не знало фамилии. Подождите минутку, пожалуйста…
   И, раскладывая последние письма, прошептала себе под нос:
   – Месье Луи убили! Кто бы мог подумать! Такой человек…
   Она разложила по ячейкам оставшиеся конверты, набросила на плечи шерстяную шаль, убавила газ на плите.
   – Три года назад этот дом собирались снести, а на его месте построить кинотеатр. Жильцам прислали уведомления, а сама я должна была переехать к дочери в Ньевр. Именно поэтому месье Каплан закрыл свое дело. А может быть, еще и потому, что торговля шла неважно. У молодого месье Каплана, месье Макса, как мы говорили, были совсем другие взгляды, чем у отца… Проходите сюда…
   За аркой начинался двор, в глубине которого возвышалось большое здание со стеклянной крышей, похожее на вокзал. На стене еще виднелось несколько букв от названия «Каплан и Занен».
   – Когда я начала работать консьержкой, двадцать шесть лет назад, Заненов уже не было. Фирмой руководил один старый месье Каплан, дети на улицах оборачивались ему вслед – так он был похож на библейского волхва!
   Дверь была не закрыта, замок снят. Сейчас все выглядело мертвым, но несколько лет назад являло собой часть вселенной Луи Туре. Как все это точно выглядело, сейчас представить было трудно. Огромное помещение с очень высоким потолком, в крыше недоставало половины стеклянных плиток, а оставшиеся уже не были прозрачными. Вдоль всего зала на двух этажах, как в больших универмагах, тянулись галереи, и на стенах еще темнели следы от демонтированных полок.
   – Каждый раз, когда он заглядывал ко мне…
   – Он часто наведывался?
   – Наверное, раз в два или три месяца, всегда приносил что-то вкусненькое… Однако каждый раз старался заглянуть сюда, и чувствовалось, что у него тяжело на сердце. Я знала тут десятка два упаковщиц, а когда готовились к праздникам, случалось, что работали и в ночную смену. Месье Каплан не торговал в розницу, только оптом – базары в провинции, владельцы лотков, уличные разносчики. Товара было столько, что просто не протиснуться, а месье Луи единственный знал, где что лежит. Сколько там было всякой всячины – накладные бороды, картонные трубы, разноцветные елочные шары, серпантин для карнавалов, маски, сувениры, которые продаются на морских курортах.
   – Он работал кладовщиком?
   – Да. Носил серую блузу. Посмотрите, там в углу за стеклянной перегородкой был кабинет молодого месье Каплана с тех пор, как у отца случился первый сердечный приступ и он перестал приходить в магазин. У него была машинистка мадемуазель Леон, а в каморке на втором этаже работал старый бухгалтер. Никто и не подозревал, что такое может произойти… В один прекрасный день, то ли в октябре, то ли в ноябре, не помню точно, но помню, что было холодно, месье Макс Каплан собрал весь персонал и сообщил, что магазин закрывается и что он нашел покупателя на нераспроданный товар.
   В тот момент все были уверены, что здание снесут уже на следующий год, чтобы здесь построить кинотеатр, как я уже говорила.
   Мегрэ терпеливо слушал, озираясь по сторонам и пытаясь представить себе, как выглядел магазин в свои лучшие времена.
   – Здание, выходящее на улицу, тоже должны были снести. Все жильцы получили извещения. Некоторые выехали. Другие стали тянуть время и в результате оказались правы, потому что они до сих пор еще здесь. Вот только новые владельцы, дом-то ведь уже продан, отказываются его ремонтировать. Столько судебных процессов идет из-за этого! Судебный исполнитель приходит почти каждый месяц. Я уже два раза думала, что пора сматывать удочки.
   – Вы знали мадам Туре?
   – Никогда ее не видела. Она жила за городом, в Жювизи…
   – Она и теперь там живет.
   – Так вы ее видели? Что она собой представляет?
   Вместо ответа Мегрэ скорчил гримасу, и она сразу же поняла:
   – Я так и думала. Можно было догадаться, что он не очень-то счастлив в семейной жизни. Его настоящая жизнь проходила здесь. По нему, я много раз это говорила, закрытие фирмы ударило больнее всего. Особенно потому, что он уже был в том возрасте, когда трудно что-то менять.
   – А сколько ему было?
   – Сорок пять или шесть.
   – А вы не знаете, чем он потом занимался?
   – Он никогда со мной не делился. Наверное, ему пришлось несладко. Он долго не появлялся. Один раз я выскочила за покупками и заметила его на скамейке. Меня это просто потрясло. Для такого человека, как он, сидеть на скамейке в рабочее время, понимаете? Я почти подошла к нему, а потом подумала, что поставлю его в неловкое положение. Развернулась и ушла.
   – А сколько времени прошло тогда после закрытия магазина?
   Под аркой было холодно, холоднее, чем во дворе, и она предложила:
   – Не хотите погреться у меня? Сколько прошло времени, трудно сказать. Весна еще не наступила, листьев не было. Наверное, был конец зимы.
   – А когда вы увидели его в следующий раз?
   – Очень не скоро. В разгар лета. Но больше всего меня поразило, что на нем были туфли цвета детской неожиданности. Почему вы так на меня смотрите?
   – Просто так. Продолжайте.
   – Это совсем не в его стиле. Он всегда ходил в черных ботинках. Он зашел ко мне в привратницкую и положил на стол белый пакетик, перевязанный золотой ленточкой, конфеты. Сидел вот на этом стуле. Я сварила ему кофе и выскочила на угол купить бутылочку кальвадоса, а он остался подежурить вместо меня.
   – Что он рассказал?
   – Ничего особенного. Был счастлив, что оказался здесь, это чувствовалось.
   – Никаких намеков насчет своей новой жизни?
   – Я спросила, доволен ли он, а он сказал «да». Во всяком случае, ему не нужно было высиживать на работе, потому что он пришел утром, часов в десять или одиннадцать. А в другой раз пришел днем, на нем был светлый галстук. Я стала над ним подтрунивать, сказала, что он помолодел. Но он никогда не обижался. Потом стала расспрашивать о дочери, я ее никогда не видела, но он показывал мне ее фото – уже через несколько месяцев после рождения. Редко бывает, чтобы мужчина так гордился, что у него ребенок. Он говорил о ней со всеми, всегда носил в кармане фотографии.
   У него не нашли никаких последних фотографий Моники, только младенческую.
   – Вы еще что-то о нем знаете?
   – А откуда мне знать? Живу взаперти с утра до вечера. С тех пор как закрылся магазин Каплана, а парикмахер со второго этажа съехал, здесь полное затишье.
   – Вы ему об этом сказали?
   – Да, говорили обо всем на свете, о жильцах, которые исчезали один за другим, о судебных процессах, об архитекторах, которые изредка появляются и все еще работают над проектом этого несчастного кинотеатра, а тем временем стены рушатся от старости.
   В ней не чувствовалось злорадства, но при этом было ясно, что покинет она этот дом последней.
   – А как это все произошло? Он страдал? – спросила она в свою очередь.
   Ни мадам Туре, ни Моника не задали этот вопрос.
   – Доктор утверждает, что это была мгновенная смерть.
   – А где это случилось?
   – В двух шагах отсюда, в тупике у бульвара Сен-Мартен.
   – Возле ювелирного?
   – Да. Должно быть, кто-то шел за ним следом, а уже темнело, и всадил нож ему в спину.
   Накануне вечером и сегодня утром Мегрэ звонил в криминалистическую лабораторию. Нож был обыкновенный, расхожей марки, такие продаются почти во всех скобяных магазинах, совсем новый, и на нем не осталось отпечатков пальцев.
   – Бедный месье Луи! Он так любил жизнь!
   – Он был веселым человеком?
   – Он не был грустным. Не знаю, как лучше объяснить. Он был любезным со всеми, всегда умел сказать что-то приятное, проявить внимание. Не пытался набивать себе цену.
   – Женщинами он интересовался?
   – Никогда! Хотя вполне мог иметь, сколько пожелает. Он был здесь единственным мужчиной, не считая молодого Каплана и старого бухгалтера, а женщины, которые работали на упаковке, не отличались строгостью нравов.
   – Он пил?
   – Как все, стаканчик вина за обедом. Иногда рюмочку коньяка после.
   – А где он обедал?
   – В полдень он из магазина не уходил: приносил еду с собой, завернутую в клеенку, прямо как сейчас перед глазами. Ел стоя, раскладывал свой завтрак на краешке стола, потом выходил во двор покурить трубку и шел работать. Изредка он уходил куда-то в перерыв, сообщал мне, что встречается с дочерью. Уже в последнее время, когда она стала взрослой девушкой и работала в конторе на улице Риволи.
   «Почему бы вам не привести ее сюда, месье Луи? Мне так хочется ее увидеть!»
   «Как-нибудь…» – обещал он, да так и не выполнил, не понимаю почему.
   – А эта Леон, машинистка, вы потеряли ее из виду?
   – Да нет. У меня есть ее адрес, она живет с матерью. Теперь она уже не служит. Открыла магазинчик на улице Клиньянкур, на Монмартре. Возможно, она расскажет вам больше моего. Он ее тоже навещал. Один раз, когда я о ней упомянула, он сказал, что она торгует всякими товарами для младенцев. Занятно.
   – Что именно занятно?
   – Что она продает вещи для детей.
   Жильцы начали заходить за почтой и бросали подозрительные взгляды на Мегрэ, наверное думая, что он тоже явился сюда, чтобы их выселить.
   – Благодарю вас, мадам. Я еще обязательно загляну.
   – Вы не предполагаете, кто мог ударить его ножом?
   – Совершенно нет, – честно ответил он.
   – У него украли бумажник?
   – Нет. Ни бумажник, ни часы.
   – Тогда его с кем-то перепутали.
   Мегрэ пришлось пересечь весь город, чтобы попасть на улицу Клиньянкур. Он зашел в небольшой бар и позвонил в полицию:
   – Кто у телефона?
   – Жанвье, шеф.
   – Что нового?
   – Люди разъехались, как вы велели.
   Это означало, что все пять инспекторов, поделив Париж на участки, обходили скобяные магазины. Сантони же на всякий случай он поручил разузнать о Монике Туре. Поэтому тот должен крутиться сейчас на улице Риволи возле конторы «Жебер и Башелье – судебное разрешение споров».
   Если бы у мадам Туре был телефон в Жювизи, он бы позвонил ей узнать, брал ли ежедневно ее муж завтрак, завернутый в клеенку.
   – Пришлешь мне машину?
   – Где вы сейчас находитесь?
   – На улице Бонди. Пусть подъедет к театру «Ренессанс».
   Нужно поручить Жанвье – он сегодня свободен – расспросить торговцев с бульвара Сен-Мартен. Этим занимается инспектор Невё, но для такого дела, где можно рассчитывать только на удачу, лишний человек не помешает.
   Но он этого не сделал, потому что ему хотелось самому еще раз оказаться в этом квартале.
   – Больше никаких указаний?
   – Дай снимок в газету. Пусть продолжают писать как о заурядном происшествии.
   – Понял. Посылаю машину.
   Поскольку консьержка упомянула кальвадос, и к тому же было и вправду холодно, он выпил рюмочку. Потом, руки в карманах, пересек бульвар и направился взглянуть на тупик, где был убит месье Луи.
   Сообщение об этом прошло настолько незамеченным, что никто даже не приходил полюбопытствовать, остались ли еще следы крови на мостовой.
   Он задержался перед одной из двух витрин ювелирного магазина, в помещении находилось не то пять, не то шесть продавцов. Здесь не продавали очень дорогих украшений. На большинстве выставленных предметов висели ярлычки «со скидкой». Чего тут только не было: обручальные кольца, поддельные бриллианты, хотя, наверное, и настоящие тоже, будильники, наручные и настенные часы, правда весьма сомнительного вкуса.
   Старичок, наблюдавший за ним из магазина, вероятно, принял его за потенциального покупателя, поскольку с улыбкой подошел к двери, намереваясь пригласить внутрь. Комиссар предпочел удалиться и несколько минут спустя уже садился в полицейскую машину:
   – На улицу Клиньянкур.
   Там было не так шумно, но и здесь жили люди невеликого достатка, а магазинчик мадемуазель Леон с почти стертой вывеской «Розовое дитя» примостился между мясной лавкой и забегаловкой для шоферов, так что о его существовании могли знать только посвященные.
   Зайдя в него, Мегрэ чуть не остолбенел, потому что женщина, вышедшая к нему из задней комнаты, где в кресле сидела старуха, а у нее на коленях кот, совсем не соответствовала созданному в его представлении образу машинистки Каплана. Почему? Он и сам не знал. На ней, наверное, были войлочные тапки, поскольку двигалась она бесшумно, наподобие богомолок, и так же держалась.
   Она рассеянно улыбнулась какой-то нежной, едва заметной улыбкой, причем даже не губами, а как бы всем лицом.
   Забавно, что ее звали Леон [1 - Леон (Leon, Leone) – мужское и женское имя, которое по-разному произносится, от лат. leone (лев). Это имя было очень популярно у христиан и ассоциировалось с силой и мужеством.].
   Тем более забавно, что у нее был большой мясистый нос, как у старых львов, дремлющих в клетке.
   – Что вам угодно?
   Одета она была во все черное. Лицо и руки – какие-то невыразительные, бесформенные. Большая печка в соседней комнате дышала ровным жаром, и повсюду – на прилавке и полках – лежало тонкое белье, чепчики, отделанные голубыми или розовыми лентами, пинетки и платьица для крещения.
   – Комиссар Мегрэ из сыскной полиции.
   – Что?
   – Вчера был убит ваш бывший коллега Луи Туре…
   Она отреагировала эмоциональнее всех других женщин, однако не заплакала, не полезла за носовым платком и не стала кусать губы. От внезапного известия она просто окаменела, застыла на мгновение, можно было даже поклясться, что сердце у нее тоже замерло. И он увидел, как ее и без того бледные губы буквально стали белыми, как полотно, разложенное на полках.
   – Простите, что я сказал это вот так, напрямик.
   Она покачала головой, давая понять, что не сердится. Старуха в соседней комнате пошевелилась.
   – Чтобы разыскать убийцу, я должен собрать как можно больше сведений о Луи…
   Она кивнула, по-прежнему не произнеся ни слова.
   – Мне кажется, вы хорошо его знали…
   Лицо ее словно прояснилось на мгновение.
   – Как это случилось? – произнесла она наконец с трудом.
   Вероятно, уже в детстве она была уродливой и, безусловно, всегда это понимала. Она оглянулась на мать и прошептала:
   – Не хотите сесть?
   – Боюсь, что ваша мать…
   – Мы можем говорить при ней. Она совершенно глухая. Но ей нравится, когда приходят люди.
   Он не решился сказать, что задыхается в этой душной комнате, где протекала жизнь двух женщин, казалось почти застывших в своей неподвижности.
   Возраст Леон определить было трудно. Очевидно, перевалило за пятый десяток, и возможно, уже давно. Матери с виду было не меньше восьмидесяти. Она смотрела на комиссара быстрыми птичьими глазками. Большой нос достался Леон не от нее, а от отца, чья увеличенная фотография висела на стене.
   – Я только что был у консьержки на улице Бонди.
   – Наверное, она пришла в ужас.
   – Да. Она его очень любила.
   – Все его любили.
   При этих словах на щеках у нее проступил легкий румянец.
   – Он был таким хорошим человеком! – поспешно добавила она.
   – Вы с ним часто виделись потом, ведь так?
   – Он приходил повидаться несколько раз, не могу сказать, что часто. Он был очень занят, а я живу далеко от центра.
   – Вы не знаете, чем он занимался в последнее время?
   – Я его об этом никогда не спрашивала. Казалось, он вполне преуспевает. Полагаю, что он завел какое-то собственное дело, поскольку не должен был высиживать определенные часы на работе.
   – Он не рассказывал о людях, с которыми общался?
   – Мы говорили главным образом об улице Бонди, о магазине Каплана, о месье Максе, об инвентаризации. Каждый год это было целое событие, ведь у нас в ассортименте насчитывалось больше тысячи единиц товара.
   Она поколебалась, потом спросила:
   – Полагаю, вы виделись с его женой?
   – Да. Вчера вечером.
   – Что она сказала?
   – Она не понимает, почему ее муж в минуту смерти оказался в желтых ботинках. Утверждает, что их надел на него убийца.
   Леон, как и консьержка, тоже заметила эти ботинки.
   – Да нет, он часто носил их.
   – Еще когда работал на улице Бонди?
   – Нет. Гораздо позже.
   – Насколько позже?
   – Ну, может, спустя год.
   – Вас не удивили его желтые ботинки?
   – Удивили. Он так никогда раньше не одевался.
   – Что вы подумали?
   – Что он изменился.
   – Он действительно изменился?
   – Он был не совсем такой, как прежде. Шутил как-то иначе. Даже хохотал.
   – А до этого не смеялся?
   – Смеялся, но не так. Что-то новое появилось в его жизни.
   – Женщина?
   Это было жестоко, но он должен был задать этот вопрос.
   – Возможно.
   – Он рассказывал вам о чем-то сокровенном?
   – Нет.
   – Он никогда не пытался ухаживать за вами?
   – Никогда, – ответила она торопливо. – Клянусь. Уверена, что ему это даже в голову не могло прийти.
   Кот покинул старуху и переместился на колени Мегрэ.
   – Пусть сидит, – сказал он, поскольку она собиралась его согнать. Курить трубку он не осмеливался. – Представляю, какой это был тяжелый удар для всех вас, когда месье Каплан объявил, что закрывает дело.
   – Да, это было тяжело.
   – Особенно для Луи Туре?
   – Месье Луи был самым преданным работником. У него были свои особые привычки. Он ведь начал работать здесь с четырнадцати лет, мальчиком-рассыльным.
   – Откуда он родом?
   – Из Бельвиля. По его словам, его мать осталась вдовой и однажды сама привезла его к старому месье Каплану. Он еще ходил в коротких штанишках. Он ведь почти не учился в школе.
   – Мать умерла?
   – Уже давно.
   Почему у Мегрэ создалось впечатление, что она что-то от него утаивает? Она казалась открытой, смотрела прямо в глаза, и все же он чувствовал, что она ускользает, так же неслышно, как двигалась.
   – Говорят, ему нелегко было найти работу.
   – Кто вам об этом сказал?
   – Я так понял из разговора с консьержкой.
   – Когда тебе за сорок, найти работу особенно тяжело, да еще когда нет какой-то определенной специальности. Я сама…
   – А вы искали?
   – Всего несколько недель.
   – А месье Луи?
   – Он искал дольше.
   – Вы это предполагаете или знаете наверняка?
   – Знаю.
   – Он бывал у вас в то время?
   – Да.
   – Вы помогали ему?
   Теперь он был в этом почти уверен. У таких, как Леон, всегда есть сбережения.
   – Зачем об этом говорить?
   – Понимаете, пока я не буду иметь полного представления, чем занимался месье Туре в последние годы, я ни за что не смогу найти убийцу.
   – Это правда, – согласилась она, подумав. – Я расскажу все, но пусть это останется между нами. Главное, чтобы не дошло до жены. Она такая гордая…
   – Вы ее знаете?
   – Он мне рассказывал. Мужья ее сестер занимают прекрасное положение и построили себе дома.
   – Он тоже.
   – Он был вынужден, его заставила жена. Она же пожелала поселиться в Жювизи, где жили ее сестры.
   Теперь ее голос изменился, в нем слышалась глухая, давно копившаяся обида.
   – Он боялся жены?
   – Не хотел никому причинять огорчения. Когда за несколько недель до Рождества мы все потеряли работу, он решил не портить семье праздник.
   – Он ничего дома не сказал? Делал вид, что все еще работает на улице Бонди?
   – Он надеялся быстро найти новую работу, сперва через несколько дней, потом через несколько недель. Ведь у него был дом.
   – Не понимаю.
   – Он выплачивал его, и я знаю, что если не внесешь деньги в срок…
   – У кого он взял в долг?
   – У месье Семброна и у меня.
   – Кто такой Семброн?
   – Бухгалтер. Он уже не работает. Живет на набережной Межисри.
   – У него есть деньги?
   – Он еле сводит концы с концами.
   – И вы оба дали в долг месье Луи?
   – Да. Иначе его дом выставили бы на продажу, и они все оказались бы на улице.
   – Почему он не обратился к месье Каплану?
   – Месье Каплан отказал бы ему. Такой уж он человек. Когда он объявил о том, что закрывает фирму, то вручил каждому из нас конверт с трехмесячной зарплатой. Месье Луи боялся держать их при себе, иначе узнала бы жена.
   – Она проверяла содержимое бумажника?
   – Не знаю. Вероятно. Деньги хранились у меня, и каждый раз он забирал сумму, равную его зарплате. Потом, когда деньги кончились…
   – Понимаю.
   – Он вернул мне долг.
   – Спустя какое время?
   – Через восемь или девять месяцев. Около года.
   – Сколько вы его не видели?
   – Примерно с февраля по август.
   – Вы не беспокоились?
   – Нет. Я знала, что он придет. И даже если бы не вернул…
   – Он сказал вам, что нашел работу?
   – Сказал, что работает.
   – Он уже носил желтые ботинки?
   – Да. Приходил время от времени. Каждый раз приносил подарки мне и сласти для мамы.
   Наверное, поэтому старуха так разочарованно смотрела на Мегрэ. Гости должны были приносить ей лакомства, а Мегрэ пришел с пустыми руками. Он пообещал себе, что если придется снова заглянуть сюда, то непременно запасется конфетами.
   – Он никогда не называл чьих-то фамилий?
   – Чьих?
   – Не знаю… Начальников, приятелей, друзей…
   – Нет…
   – А не вспоминал ли он в разговоре какой-то определенный район Парижа?
   – Только улицу Бонди. Он приходил туда несколько раз. Он переживал, что здание так и не снесли.
   «Мы могли бы остаться там еще на год!» – вздыхал он.
   Звякнул колокольчик, и Леон привычно вытянула шею, посмотреть, кто зашел в магазин. Мегрэ встал.
   – Не хочу вам больше мешать.
   – Милости прошу. Заходите.
   У прилавка стояла беременная. Он взял шляпу и пошел к двери.
   – Благодарю.
   Было одиннадцать часов утра.
   – Останови у ближайшего бистро.
   – Так было же одно, рядом с магазином!
   Ему было неловко зайти туда на глазах Леон.
   – Поверни за угол.
   Он хотел позвонить месье Каплану, поискать в справочнике Ботен точный адрес бухгалтера Семброна на набережной Межисри.
   Раз уж он начал день с кальвадоса, то выпил еще рюмку, прямо у стойки.

Глава 3
Яйцо всмятку

   Мегрэ обедал в одиночестве, сидя в своем углу в пивной «Дофин». Это было знаком, особенно потому, что не было никаких неотложных дел и он мог бы пойти поесть домой. Как обычно, многие инспекторы из полиции пили аперитив и искоса поглядывали на него, пока он шел на свое привычное место – к столу возле окна, откуда открывался вид на Сену.
   Не говоря ни слова, те, кто работал не с ним, а в других отделах, тоже переглядывались. Когда Мегрэ шел вот такой тяжелой походкой, рассеянно глядя перед собой, с таким особым видом, который окружающие принимали за плохое настроение, все в сыскной полиции знали, что это предвещает. И если они позволяли себе улыбнуться, это не исключало проявления определенного уважения, ведь рано или поздно все заканчивалось одинаково: мужчина или женщина сознавались в совершенном преступлении.
   – Телятина маренго хорошая?
   – Да, месье Мегрэ.
   Хотя он не сомневался в словах официанта, но смотрел на него тем же тяжелым взглядом, как если бы перед ним стоял предполагаемый преступник.
   – Будете пиво?
   – Полбутылки красного бордо.
   Это из чувства противоречия. Если бы предложили вино, потребовал бы пива.
   Он до сих пор не был у себя в кабинете. Только что посетил Семброна на набережной Межисри и теперь пребывал в скверном настроении.
   Сперва он позвонил Максу Каплану, ответили, что тот находится на своей вилле на Антибах и неизвестно, когда вернется в Париж.
   Вход в дом на набережной Межисри находился между двумя магазинами, торговавшими птицами, а клетки занимали добрую часть тротуара.
   – Месье Семброн? – спросил он консьержку.
   – На самый верх. Не ошибетесь.
   Он напрасно искал лифт, его не существовало, и ему пришлось подниматься на седьмой этаж пешком. Дом был старый, стены грязные, темные. Верхняя площадка освещалась тусклой лампочкой, а слева возле двери висел красно-черный шнур, какие бывают на халатах. Он дернул. Внутри раздался сдавленный и странный звук. Потом послышались легкие шаги, дверь открылась; перед ним возникло полупризрачное лицо – вытянутое, бледное и костистое, обрамленное бесцветной многодневной щетиной, со слезящимися глазами.
   Видимо, почти ровесник матери Леон.
   – Месье Семброн?
   – Да, это я. Извольте зайти.
   Даже такую короткую фразу он не мог произнести без глухого кашля.
   – Извините. Бронхит…
   В квартире стоял тошнотворный сладковатый запах. Было слышно, как булькает кипящая на газовой плитке вода.
   – Комиссар Мегрэ, сыскная полиция…
   – Да. Я так и думал, что придете вы или кто-то из ваших инспекторов.
   На столе, покрытом узорчатой скатертью, какие продаются уже только на блошиных рынках, лежала утренняя газета, раскрытая на странице с коротким сообщением об убийстве Луи Туре.
   – Вы собирались завтракать?
   Рядом с газетой стояла тарелка, стакан воды, подкрашенной вином, и лежала краюха хлеба.
   – Ничего срочного.
   – Прошу вас, ешьте и не обращайте на меня внимания.
   – Яйцо все равно уже сварилось.
   Старик решил снять его с огня. Шум газа стих.
   – Садитесь, господин комиссар. Лучше снимите пальто, я топлю очень сильно из-за больных бронхов.
   Да, кажется, он был таким же старым, как мать мадемуазель Леон, только вот заботиться о нем было некому. Возможно, к нему никто никогда не приходил и единственной роскошью был вид на Сену, а чуть дальше – на Дворец правосудия и цветочный рынок.
   – Вы давно не видели месье Луи?
   Из-за приступов кашля и невероятной медлительности, с которой Семброн ел яйцо, разговор продолжался около получаса.
   Что же нового узнал Мегрэ? Ничего, помимо того, что уже знал от консьержки или Леон.
   Ликвидация магазина Каплана была катастрофой и для Семброна, он даже не стал искать новую работу. Имел кое-какие сбережения. Многие годы полагал, что обеспечит свою старость. Но из-за инфляции их хватало, буквально только чтобы не умереть от голода, и, возможно, яйцо всмятку было главным блюдом за день.
   – К счастью, я живу в этой квартире уже сорок лет!
   Он был вдов, ни детей, ни родственников.
   Когда Туре пришел и попросил денег, Семброн одолжил ему не колеблясь.
   – Луи сказал, что это вопрос жизни или смерти. Я ему поверил.
   Мадемуазель Леон тоже дала в долг.
   – Он вернул мне их через несколько месяцев.
   Интересно, не случалось ему за эти несколько месяцев опасаться, что месье Луи никогда не появится? И как бы в этом случае месье Семброн оплачивал свои ежедневные яйца всмятку?
   – Он часто заходил к вам?
   – Два или три раза. Первый раз принес деньги и подарил пенковую трубку.
   Он пошел поискать ее на этажерке. Наверное, у него был запас табака.
   – Когда вы видели его в последний раз?
   – Три недели назад на скамейке бульвара Бон-Нувель.
   Неужели старого бухгалтера по-прежнему тянуло в тот квартал, где он проработал всю жизнь, и иногда он выбирался туда?
   – Вы с ним разговаривали?
   – Я подсел к нему. Он пригласил меня выпить в ближайшем бистро, но я отказался. Был солнечный день, мы разговаривали, разглядывали прохожих.
   – Он был в желтых ботинках?
   – Я не обратил внимания на его обувь. Не помню.
   – Он не рассказал вам, чем занимается?
   Месье Семброн отрицательно покачал головой. Та же деликатность, что и у мадемуазель Леон. Мегрэ показалось, что он понимает обоих. Он уже начал привязываться к этому человеку, хотя видел только его лицо, удивленное собственной смертью.
   – Как вы расстались?
   – Мне все казалось, что кто-то крутится около скамейки и подает моему собеседнику знаки.
   – Мужчина?
   – Да. Средних лет.
   – Какого типа?
   – Такие обычно сидят на скамейках в этом квартале. Наконец он тоже пристроился рядом, но не заговаривал. Я ушел. А когда обернулся, они разговаривали между собой.
   – По-дружески?
   – Непохоже, чтобы ссорились.
   Вот и все. Мегрэ спустился по лестнице, поколебался, не пойти ли домой, и в конце концов передумал, решил поесть в своем излюбленном уголке пивной «Дофин».
   Было пасмурно. Сена казалась какой-то тусклой. Он взял еще рюмочку кальвадоса к кофе, пошел в свой кабинет, где его поджидали груды бумаг. Чуть позже позвонил судья Комелио.
   – Что вы думаете о деле Туре? Прокурор передал его мне сегодня утром и сообщил, что вы занимаетесь им. Полагаю, убийство из корыстных побуждений?
   Мегрэ в ответ что-то пробурчал, что означало ни да ни нет.
   – Семья требует тело. Я не хотел ничего решать без вашего согласия. Вам оно еще нужно?
   – А доктор Пол уже провел экспертизу?
   – Он отчитался мне по телефону. Письменное заключение пришлет сегодня вечером. Нож проник в левый желудочек сердца, и смерть наступила почти мгновенно.
   – На теле нет других ран?
   – Нет.
   – Не вижу причин не отдавать тело семье. Пусть только одежду отправят в лабораторию.
   – Хорошо. Прошу держать меня в курсе дела.
   Судья Комелио редко бывал в таком благодушном настроении. Наверное, потому, что в прессе это дело почти не упоминалось, как и его заключение, что речь идет об убийстве с целью ограбления. Его, как, впрочем, и никого другого, это не интересовало.
   Мегрэ разжег печку, набил трубку, закурил и долго сидел, углубившись в принесенные бумаги, какие-то помечал, другие подписывал или разговаривал по телефону. Ничего интересного.
   – Можно войти, шеф?
   Это был Сантони, одетый, как водится, с иголочки и, как всегда, источавший аромат парикмахерской. Как говорили его коллеги: «От тебя пахнет, как в борделе». Он был очень возбужден:
   – Мне кажется, я напал на след.
   Мегрэ спокойно и мрачно посмотрел на него.
   – Прежде всего, должен сообщить вам, что контора «Жебер и Башелье», в которой работает малышка, занимается взысканием векселей. Ничего крупного. Собственно, они скупают уже безнадежно просроченные векселя по низкой цене и контролируют выплату. Таким образом, они заняты не столько сидением в конторе, сколько визитами к должникам на дом. Мадемуазель Туре работает на улице Риволи только до обеда, а днем ходит по адресам.
   – Понятно.
   – Конечно, это в основном малоимущие. Их можно запугать и в конце концов что-то из них выколотить. Начальства я не видел. Ждал в полдень на улице у входа, старался, чтобы Моника меня заметила. Я разговорился с одной дамочкой уже не первой молодости, которая, видно, не любит свою сослуживицу.
   – И в результате?
   – У нашей Моники имеется дружок.
   – Узнал, как его зовут?
   – По порядку, шеф. Они встречаются около четырех месяцев и ежедневно обедают вместе в ресторане с меню по фиксированной цене на Севастопольском бульваре. Он совсем молоденький, всего девятнадцать. Работает продавцом в большом книжном магазине на бульваре Сен-Мишель.
   Мегрэ перебирал трубки, разложенные на письменном столе, и хотя он еще не докурил последнюю, начал набивать новую.
   – Паренька зовут Альбер Жорис. Мне хотелось увидеть, что он собой представляет, и я пошел в этот ресторан. Там было набито, но Монику я разглядел – она сидела за столиком, правда в одиночестве, и, казалось, нервничала, беспрерывно поглядывая на дверь.
   – Он так и не пришел?
   – Не пришел. Она растягивала обед, как могла. В этих забегаловках обслуживают быстро и не любят, когда посетители волынят. В конце концов ей пришлось уйти, и еще четверть часа она топталась перед входом.
   – А потом?
   – Она была так озабочена его отсутствием, что меня не заметила. Пошла к бульвару Сен-Мишель, а я за ней. Знаете этот магазин на углу, там еще на улице выставлены лотки с книгами?
   – Знаю.
   Моника зашла внутрь и обратилась к продавцу, а тот отправил ее в кассу. Я видел, как она упрямо о чем-то просила с расстроенным видом. Потом ушла.
   – Не следил за ней дальше?
   – Я подумал, что лучше заняться парнем. Тоже зашел в магазин и спросил у директора, знает ли он Альбера Жориса. Тот ответил утвердительно, но заметил, что парень работает только в утреннюю смену. Я удивился, и он пояснил, что это обычное дело, они нанимают в основном студентов, а те не могут работать полный день.
   – А Жорис студент?
   – Погодите. Я хотел узнать, как долго он работает в магазине. Пришлось поискать в регистрационных книгах. Он работает уже чуть больше года. Сначала приходил на целый день. Потом, месяца три назад, заявил, что будет изучать право и сможет быть в магазине лишь до обеда.
   – Узнал его адрес?
   – Он проживает с родителями на авеню Шатийон, почти напротив церкви Монруж. Но это еще не все. Альбер Жорис не явился сегодня на работу, такое с ним случалось два или три раза за весь год, и он всегда предупреждал по телефону. Сегодня не позвонил.
   – Вчера он работал?
   – Да. Я подумал, что вас это заинтересует, и взял такси, чтобы поехать на авеню Шатийон. Родители его, вполне приличные люди, живут в опрятной квартире на четвертом этаже. Мать застал за глажкой белья.
   – Ты ей сказал, что из полиции?
   – Нет. Заявил, что я приятель ее сына и мне нужно позарез его видеть…
   – Она направила тебя в магазин?
   – Угадали. Она ничего не подозревает. Он ушел сегодня утром в четверть девятого, как всегда. Она понятия не имеет, что ее сын изучает право. Муж ее работает в магазине тканей на улице Виктуар. Они не так богаты, чтобы платить за обучение сына.
   – Что ты делал дальше?
   – Я сделал вид, что это, видимо, не тот Жорис, которого я ищу. Спросил, есть ли в доме фотография сына. Она показала мне снимок, стоявший в столовой. Милая женщина, ничего не заподозрила. Больше всего боялась, что утюг остынет или что, наоборот, спалит белье. Я все время отвешивал ей комплименты…
   Мегрэ ничего не говорил, но и не выказывал воодушевления. Было понятно, что Сантони работает в его команде недавно. Все, что он говорил, и даже сам его тон, не вязался со стилем работы Мегрэ и его инспекторов.
   – Выходя, я незаметно для нее…
   Мегрэ протянул руку:
   – Давай.
   Черт возьми, он знал, что Сантони стащил фотографию. На ней худой, нервный парень с очень длинными волосами. Женщины, вероятно, считают его красавчиком, и он знает об этом.
   – Это все?
   – Посмотрим, вернется ли он сегодня вечером домой, так ведь?
   – Да, посмотрим, – вздохнул Мегрэ.
   – Вы недовольны?
   – С чего ты взял?
   Что ему сказать? Сантони постепенно научится, так было со всеми остальными. Так происходит всегда, когда берешь инспекторов из другого отдела.
   – Я не пошел за девушкой, потому что знаю, где ее искать. Каждый день между половиной шестого и без четверти шесть она возвращается в контору сдать полученные деньги и отчитаться. Пойти туда?
   Мегрэ заколебался, чуть было не сказал, чтобы Сантони вообще больше ничем не занимался. Но понял, что это было бы несправедливо, поскольку инспектор старался как мог.
   – Убедись, что она вернется в контору, а потом – что сядет на поезд.
   – Может, парень появится?
   – Возможно. В котором часу он обычно возвращается домой?
   – Они ужинают в семь. В это время он всегда дома, даже если уходит куда-то вечером.
   – Телефона, полагаю, у них нет?
   – Нет.
   – И у консьержки тоже?
   – Не думаю. Непохоже, чтобы в таком доме был телефон. Проверю.
   Он заглянул в телефонный справочник по улицам.
   – Зайди туда в половине восьмого и расспроси консьержку. Оставь у меня фотографию.
   Раз уж Сантони взял фотографию, то лучше держать ее у себя. А вдруг пригодится.
   – Вы будете на месте?
   – Еще не знаю, но оставайся на связи с Набережной.
   – А что мне пока делать? До возвращения на улицу Риволи еще почти два часа.
   – Зайди в отдел инспекций меблированных комнат. Посмотри, нет ли там карточки на имя Луи Туре.
   – Думаете, он снимает комнату в городе?
   – А где, ты думаешь, он оставлял свои желтые ботинки и яркий галстук, прежде чем вернуться домой?
   – Верно.
   Прошло добрых два часа, пока не вышел дневной выпуск газеты с фотографией месье Луи. Совсем крохотный снимок, помещенный в углу страницы, с короткой подписью: «Луи Туре, убитый вчера после обеда в тупике около бульвара Сен-Мартен. Полиция напала на след преступника».
   Это была неправда, но газетчики всегда домысливают. Странно только, что комиссару до сих пор никто еще не звонил по поводу Луи Туре. Он ведь вернулся в кабинет потому, что ждал звонков, а теперь просто убивал время, занимаясь текущими делами.
   В подобных случаях людям почти всегда кажется – на самом деле или по ошибке, – будто они знают жертву или видели, как около места преступления бродил какой-то подозрительный тип. Большинство таких сообщений после проверки не подтверждается. И все же иногда они помогают докопаться до истины.
   Три года месье Луи, как называли его бывшие сослуживцы и консьержка с улицы Бонди, уезжал из Жювизи одним и тем же утренним поездом и возвращался вечерним, захватив из дома завтрак, завернутый в клеенку, как это делал всю жизнь.
   Куда он шел, когда выходил из поезда на Лионском вокзале? Это оставалось тайной.
   Разве что в первые месяцы он, видимо, безуспешно искал работу. Наверное, пришлось, как и другим, стоять в очередях у дверей редакций газет, чтобы сразу же бежать по адресу, указанному в объявлениях. Может быть, пытался ходить по квартирам и продавать пылесосы?
   Скорее всего, ничего не получалось, потому что ему пришлось просить деньги в долг у мадемуазель Леон и у бухгалтера.
   Потом след его пропал на долгие месяцы. Он не только должен был зарабатывать столько же, сколько получал у Каплана, но еще выплатить долги.
   Все это время он как ни в чем не бывало возвращался домой, как человек, отработавший полный день.
   Жена ни о чем не подозревала. Дочь тем более. Так же, как и сестры жены и их мужья, оба трудившиеся на железной дороге.
   В один прекрасный день он явился на улицу Клиньянкур, чтобы вручить деньги и подарок Леон и сласти старухе.
   К тому же в желтых ботинках!
   Почему Мегрэ придавал значение этим желтым ботинкам? Он и сам не знал. Но в свое время несколько лет подряд ему тоже хотелось носить ботинки такого странного цвета. Тогда это был крик моды, так же как и короткие бежевые пальто, их еще называли «тренч».
   Как-то, когда он только женился, он решил купить себе ботинки желтого цвета, а когда вошел в магазин, то так смутился, что почти покраснел. Кстати, это было как раз на бульваре Сен-Мартен, напротив театра «Амбигю». Он не решился тут же переобуться в них, а когда дома развернул пакет, чтобы показать жене, мадам Мегрэ посмотрела на покупку и расхохоталась.
   – Ты ведь не будешь их носить?
   Он так их и не надел. Она отнесла их назад в магазин под предлогом, что они ему натирают.
   Луи Туре тоже купил себе желтые ботинки, и для Мегрэ это было особым знаком.
   Прежде всего это указывало на независимость Туре, и Мегрэ мог бы поклясться, что все время, пока Туре ходил в этих знаменитых башмаках, он, вероятно, считал себя свободным человеком. Это значило, что ни жена, ни ее сестры, ни их мужья не имели над ним власти до тех пор, пока он снова не переобувался в свои черные.
   В этом крылся и другой смысл. В тот день, когда Мегрэ купил такие себе, комиссар квартала Сен-Жорж, где он тогда служил, сообщил ему, что он получает прибавку к месячной зарплате – десять франков по старым ценам.
   Месье Луи тоже, должно быть, чувствовал себя богачом. Он подарил пенковую трубку старому бухгалтеру, вернул деньги тем двоим, кто поверил ему. Причем весь долг сразу, а ведь он мог наведываться к ним время от времени, особенно к мадемуазель Леон. Так же внезапно он нанес визит консьержке на улице Бонди.
   Но почему он никому не рассказывал, чем занимается?
   Консьержка чисто случайно заметила его на скамейке бульвара Сен-Мартен в одиннадцать утра.
   Она не заговорила с ним, а быстро ушла, чтобы он ее не заметил. И Мегрэ понимал почему. Ее покоробило то, что он сидит без дела на скамейке. И это такой человек, как месье Луи, который всю свою жизнь трудился по десять часов в день! Не в воскресенье! Не вечером! А в одиннадцать утра, когда во всех конторах и магазинах кипит работа.
   Также на скамейке его недавно застал и бывший сослуживец месье Семброн. На сей раз на бульваре Бон-Нувель, в двух шагах от бульвара Сен-Мартен и улицы Бонди.
   Это было днем. Месье Семброн не был столь щепетилен, как консьержка, а может быть, Луи Туре первым заметил его?
   А что, если бывший кладовщик ждал здесь кого-то? Что за человек крутился неподалеку в ожидании знака, чтобы подсесть к Туре?
   Семброн не описал незнакомца, должно быть, не рассмотрел. Но то, что он сказал, тоже показательно: «Такие обычно сидят на скамейках в этом квартале».
   Люди без определенных занятий, которые часами просиживают на бульварных скамейках и рассеянно рассматривают прохожих. Завсегдатаи квартала Сен-Мартен не похожи на завсегдатаев других скверов или садов, парка Монсури например, туда чаще всего захаживают местные рантье.
   Такие рантье не будут рассиживаться на бульваре Сен-Мартен, а если уж и случится, то только на террасе кафе.
   С одной стороны, желтые ботинки, с другой – скамейка; в сознании комиссара они никак не сочетались.
   В конце концов и главным образом следует рассматривать тот факт, что в один дождливый и холодный день, где-то в половине пятого, Луи Туре направился в тупик, где ему явно нечего было делать, а кто-то бесшумно последовал за ним и всадил ему нож между лопаток, притом что в десяти метрах оттуда по тротуару сплошным потоком шли люди.
   Фотография была напечатана в газете, но никто не звонил. Мегрэ продолжал разбирать рапорты, подписывать документы. На улице сгущался туман, смеркалось. Ему пришлось зажечь лампу, а когда он увидел, что часы показывают три, он поднялся и снял с вешалки теплое пальто.
   Прежде чем выйти, он приоткрыл дверь в кабинет инспекторов:
   – Я буду через час или два.
   Брать машину не имело смысла. Он вскочил на площадку автобуса на набережной и через несколько минут вышел на углу Севастопольского и Больших бульваров.
   Еще вчера в это время Луи Туре был жив, тоже бродил по кварталу, у него оставалось время сменить желтые ботинки на черные и направиться на Лионский вокзал, чтобы вернуться в Жювизи.
   Толпа на тротуарах была плотной. Чтобы перейти улицу, приходилось долго ждать на каждом углу, люди сбивались в кучки и по сигналу устремлялись вперед.
   «Это наверняка та самая», – подумал он, увидев скамейку на тротуаре напротив бульвара Бон-Нувель.
   Сейчас она пустовала, но издали был виден кусок промасленной скомканной бумаги, в которую, без сомнения, заворачивали колбасу.
   На углу улицы Сен-Мартен прохаживались проститутки. Другие сидели в небольшом баре, где четверо мужчин играли в карты за круглым столиком.
   Мегрэ увидел у стойки знакомую фигуру инспектора Невё. Он остановился на улице, поджидая его, и одна из женщин решила, что это ее клиент, но он небрежно покачал головой.
   Раз Невё был здесь, он, видимо, уже успел расспросить всех женщин. Он здесь часто бывал и знал эту публику.
   – Как дела? – спросил Мегрэ, когда тот вышел из бара.
   – Вы тоже сюда пришли, шеф?
   – Чуть-чуть пройтись.
   – Я здесь с восьми утра. Опросил уже человек пятьсот, будьте уверены.
   – Нашел, куда Туре ходил обедать?
   – Откуда вы знаете?
   – Полагаю, он в полдень обедал в этом районе, и, судя по его характеру, думаю, всегда в одном и том же месте.
   – Вон там… – И Невё показал на тихий ресторан, где на столах лежали салфетки в кольцах.
   – Что они сказали?
   – Знаете, как его называла официантка, которая его обслуживала, ведь он сидел всегда за одним и тем же столиком в глубине зала возле стойки, здоровая такая темноволосая кобыла с растительностью на подбородке?
   Откуда комиссар мог знать!
   – Малышом… «Ну что, малыш, сегодня будете есть?» Она уверяла меня, что месье Луи это нравилось. Он разговаривал с ней только о погоде и никогда не пытался за ней ухаживать.
   У официанток в этом ресторане есть двухчасовой перерыв между обедом и подготовкой к ужину.
   Много раз, когда она выходила из ресторана около трех, то видела месье Луи на скамейке. Он всегда здоровался с ней, махал рукой. Как-то раз она сказала ему: «Непохоже, что вы трудитесь в поте лица, малыш». Он ответил, что работает ночью.
   – Она поверила?
   – Да. Мне показалось, что она его обожает.
   – Читала газеты?
   – Нет. Я ей сказал, что его убили. Не могла поверить.
   Ресторан этот недорогой, но и не с фиксированным меню. Каждый полдень месье Луи позволял себе распить трехсотграммовую запечатанную бутылочку вина.
   – Кто-то еще видел его в этом районе?
   – Пока таких набралось человек десять. Одна из проституток, которая ловит клиентов на улице, видела его почти каждый день… В первый раз пыталась его затащить к себе… Он отказывался, но деликатно, не строя из себя пуританина, и у нее вошло в привычку всякий раз при встрече насмешливо спрашивать: «Сегодня-то будем?»
   И оба смеялись. А когда она уходила с клиентом, он ей подмигивал.
   – Он ни разу не пошел ни с одной из них?
   – Нет.
   – А они его не встречали в сопровождении женщины?
   – Они – нет, а вот один из продавцов ювелирного видел.
   – Того магазина, возле которого его убили?
   – Да. Когда я показал снимок продавцам, один из них его узнал.
   – «Это тот самый тип, который купил у нас кольцо на той неделе», – воскликнул он.
   – Он был с молодой женщиной?
   – Не очень молодой. Продавец не обратил на нее особого внимания, он думал, что они муж и жена. Заметил только, что у нее на шее чернобурка и колье с подвеской в форме четырехлистного клевера: «Мы продаем такие же».
   – Кольцо дорогое?
   – Позолоченное с фальшивым бриллиантом.
   – Они о чем-то говорили между собой?
   – Разговаривали, как женатые. Он не помнит о чем. Ничего примечательного.
   – Он бы ее узнал?
   – Он не уверен. Она была одета в черное и в перчатках. Одну, примерив кольцо, забыла на прилавке. Месье Луи вернулся, а женщина ждала его за дверью. Она выше его ростом. На улице он взял ее под руку, и они направились к площади Республики.
   – Это все?
   – На это уходит много времени. Я начал опрос далеко отсюда, в районе Монмартра, но там ничего не накопал. Ага, чуть было не забыл. Вы знаете продавцов вафель на улице Луны?
   Там вафли пекут практически под открытым небом. В лавочках без витрин, как на ярмарках, и, уже подходя, на расстоянии чувствуется приторный запах.
   – Они помнят его. Он частенько приходил за вафлями, покупал всегда три штуки, но на месте не съедал, а забирал с собой.
   Вафли были огромные. Реклама утверждала, что они самые большие в Париже, и казалось невероятным, чтобы после плотного обеда небольшой месье Луи мог проглотить все три.
   Он также не был похож на человека, который будет их есть на скамейке. Может, он угощал ими женщину, которой купил кольцо? В таком случае она должна жить где-то неподалеку.
   А может быть, вафли предназначались для приятеля, которого видел месье Семброн?
   – Мне продолжать?
   – Разумеется.
   У Мегрэ было как-то тяжело на душе. Он бы предпочел заниматься этой работой сам, как в ту пору, когда работал простым инспектором.
   – А сейчас вы куда, шеф?
   – Хочу заглянуть туда.
   Он ни на что не надеялся. Просто раз уж он оказался меньше чем в ста метрах от места убийства, ему захотелось еще раз осмотреть его. Почти в это же время, только сегодня не было тумана. Но в тупике было так же темно, а видно было еще хуже – слепили яркие лампы ювелирного магазина.
   Из-за вафель он вдруг вспомнил ярмарку, и на секунду ему пришло в голову, что Туре привели в тупик естественные потребности, но стоявший почти напротив уличный туалет делал такое предположение сомнительным.
   – Если бы я мог найти ту женщину! – вздохнул Невё, у которого, должно быть, после всех хождений ныли ноги.
   А Мегрэ предпочел бы найти того мужчину, который подсел на скамейку, знаком попросив разрешения у месье Луи, когда тот разговаривал с бухгалтером. Именно поэтому он внимательно одну за другой оглядывал скамейки и увидел старого клошара, рядом с которым стояла литровая полупустая бутыль красного вина, но это был не он. Иначе Семброн сказал бы просто: «клошар». А чуть подальше толстая провинциалка ждала, когда муж выйдет из туалета, давая передышку усталым, опухшим ногам.
   – На твоем месте я бы скорее занялся не магазинами, а людьми на скамейках.
   В начале своей карьеры Мегрэ приходилось вплотную сталкиваться с жизнью улиц, и поэтому он знал, что каждая скамейка имеет своих завсегдатаев, которые приходят сюда в определенное время дня.
   Прохожие их не замечают. Редко бросают взгляд на сидящих на скамейках. Но сами-то они друг с другом знакомы. Ведь именно так, разговорившись с мамашей мальчугана на скамейке в сквере на площади Антверпена в ожидании приема у зубного врача, мадам Мегрэ совершенно случайно вышла на след убийцы.
   – Может быть, устроить облаву?
   – Только не это! Просто подсаживайся на скамейки и завязывай беседы.
   – Хорошо, шеф, – вздохнул Невё, которого такая перспектива не очень радовала, так как он предпочитал двигаться. Невё и в голову не пришло, что комиссар с радостью оказался бы на его месте.

Глава 4
Похороны под дождем

   На следующий день, в среду, Мегрэ должен был явиться давать показания в суд присяжных и потерял большую часть дня в унылой комнате, отведенной свидетелям. Никому даже в голову не пришло включить отопление, и все, находившиеся там, смертельно замерзли. Потом, через десять минут после того, как отопление все-таки включили, стало жарко, запахло давно не мытым телом и затхлой одеждой.
   Судили некоего Рене Лекёра, который ударом бутылки убил свою тетку семь месяцев назад. Ему было всего двадцать два года, тело как у грузчика с рынка Чрево Парижа, а лицо как у двоечника.
   Почему в залах Дворца правосудия такое плохое освещение, а свет словно приглушен тусклостью окружающей обстановки?
   Мегрэ перестал скучать, когда молодой адвокат, который уже снискал себе репутацию своей агрессивной манерой, стал свирепо нападать на всех свидетелей.
   Вызвав Мегрэ, он пытался доказать, что подсудимый признался в преступлении только потому, что с ним плохо обращались в сыскной полиции, что было ложью. И сам адвокат прекрасно понимал это.
   – Свидетель, потрудитесь сказать, сколько часов длился первый допрос моего клиента?
   Но комиссар был к этому готов.
   – Семнадцать часов.
   – Без еды?
   – Лекёр отказался от предложенных ему бутербродов.
   Казалось, адвокат обращается к присяжным:
   – Вот видите, господа! Семнадцать часов без еды!
   А разве за это время сам Мегрэ съел что-то, кроме двух бутербродов? А ведь он никого не убивал!
   – Признает ли свидетель, что седьмого марта в три часа ночи он ударил подсудимого безо всякого на то повода, тогда как у бедного юноши на руках были наручники?
   – Нет.
   – Свидетель отрицает, что нанес удар?
   – В какой-то момент я дал ему пощечину, как мог бы дать своему сыну.
   Адвокат делал ошибку. За это дело нужно было браться иначе. Но его волновала лишь реакция публики и журналистов.
   На сей раз вопреки правилам он обратился прямо к Мегрэ ласково и язвительно одновременно:
   – У вас есть сын, господин комиссар?
   – Нет…
   – У вас вообще не было детей?.. Простите? Я не расслышал ответа.
   Комиссар должен был громко повторить, что у него родилась девочка, но сразу же умерла.
   Больше вопросов не было. Выйдя из зала заседаний, Мегрэ пошел пропустить стаканчик в буфете Дворца, а потом вернулся к себе в кабинет. Люка только что закончил расследование, которым занимался две недели, и теперь был переброшен на дело Туре.
   – Нет сведений об Альбере Жорисе?
   – По-прежнему ничего…
   Возлюбленный Моники Туре не вернулся вчера домой, снова не явился утром на работу, а также не пришел в ресторанчик на Севастопольском бульваре, где всегда обедал с ней.
   Люка руководил розыском парня, подключив вокзалы, жандармов и пограничные посты.
   А Жанвье вместе с четырьмя коллегами обходил скобяные магазины в поисках продавца ножа.
   – Невё не звонил?
   Мегрэ следовало вернуться в кабинет гораздо раньше.
   – Полчаса назад звонил. Будет звонить около шести.
   Мегрэ чувствовал себя немного усталым. Его преследовал образ Рене Лекёра на скамье подсудимых. И голос адвоката, застывшие лица судей, сборище людей в плохо освещенном зале, обшитом панелями из темного дерева. Его это не касалось. Как только человек покидал сыскную полицию и переходил в руки следственного судьи, роль комиссара заканчивалась. Но не всегда все шло так, как бы ему хотелось. Он толком не знал, что может произойти. И была бы его воля…
   – Лапуэнт ничего не нашел?
   В конце концов каждый получил отдельное задание. Малыш Лапуэнт обходил меблированные комнаты на довольно большом участке, прилегающем к бульвару Сен-Мартен. Ведь должен же был месье Луи где-то переодевать свои желтые ботинки. Либо он снял комнату на свое имя, либо пользовался чьим-то жильем, возможно женщины с чернобуркой, имевшей вид приличной замужней женщины, ей он и купил кольцо.
   Сантони же продолжал вести Монику в надежде, что Альбер Жорис постарается установить с ней контакт или даст знать о себе.
   Семья еще накануне распорядилась привезти тело, прибегнув к услугам похоронного бюро. Похороны были назначены на завтра.
   По-прежнему документы на подпись, куча бумаг, рутинные телефонные разговоры. Он не понимал, почему никто не позвонил, не написал или не зашел в связи с делом Луи Туре, как будто его смерть даже не оставила никаких следов.
   – Алло, Мегрэ слушает.
   Инспектор Невё, вероятно из бистро – слышна музыка, похоже радио.
   – По-прежнему ничего конкретного, шеф. Я нашел еще троих, одна из них старуха, все они просиживают по полдня на скамейках на Бульварах и помнят его. Все, как один, твердят: очень милый, со всеми вежливый, всегда готов поддержать разговор. По словам старухи, он обычно уходил в сторону площади Республики, но быстро терялся в толпе.
   – Она не встречала его в компании других людей?
   – Не она. Но один клошар сказал мне: «Он кого-то ждал. А когда этот человек появился, они ушли вдвоем». Но он не мог описать его спутника, все повторял: «Таких, как он, тринадцать на дюжину».
   – Продолжай, – вздохнул Мегрэ.
   Потом позвонил жене, что вернется чуть позже, чем обещал, пошел к машине и назвал адрес Жювизи. Дул ветер. Небо было низким и быстро меняло окраску, как бывает у моря перед грозой. Шофер с трудом нашел улицу Тополей. Свет горел не только на кухне, но и в комнате второго этажа.
   Звонок не работал: его отключили в знак траура. Но кто-то услышал шаги Мегрэ, и дверь открылась. Он увидел незнакомую женщину, похожую на мадам Туре, но старше года на четыре или пять.
   – Комиссар Мегрэ, – сказал он.
   Женщина заглянула на кухню:
   – Эмили!
   – Слышу. Пригласи войти.
   Она отвела его на кухню, поскольку столовая была превращена в домашнюю часовню. В узком коридоре пахло цветами и восковыми свечами. Несколько человек ели какие-то закуски за кухонным столом.
   – Простите, что вторгся…
   – Позвольте представить вам – месье Маньен, мой зять, контролер.
   – Очень приятно.
   Маньен выглядел торжественно и нелепо, у него были рыжие усы и торчащий кадык.
   – Вы уже знакомы с моей сестрой Селин, а это Ортанс.
   В тесном помещении не хватало места для всех. Только Моника не встала со стула и не сводила глаз с комиссара. Должно быть, подумала, что он пришел к ней – расспрашивать об Альбере Жорисе, и оцепенела от страха.
   – Мой зять Ланден, муж Ортанс, приедет ночью скорым поездом. Он как раз успеет на похороны. Не хотите сесть?
   Он отрицательно покачал головой.
   – Хотите взглянуть на него?
   Она старалась продемонстрировать ему, что все сделано как положено. Он пошел за ней в соседнюю комнату, где в гробу с еще открытой крышкой лежал навытяжку Луи Туре. Она прошептала:
   – Можно подумать, что он спит.
   Он сделал то, что полагалось: обмакнул самшитовую веточку в святую воду, перекрестился, пошевелил губами, перекрестился еще раз.
   – Он не понял, что умирает…
   Потом добавила:
   – Он так любил жизнь!
   Они вышли на цыпочках, и она прикрыла дверь. Остальные ждали, когда Мегрэ уйдет, чтобы продолжить трапезу.
   – Вы придете на похороны, месье комиссар?
   – Да. Именно об этом я хочу поговорить.
   Моника по-прежнему не шевелилась, но вздохнула с облегчением. Мегрэ, похоже, не обращал на нее внимания, но она старалась не двигаться, словно так можно было задобрить судьбу.
   – Думаю, что вы и ваши сестры, в отличие от меня, знают большинство людей, которые будут на похоронах.
   – Понимаю, – произнес зять Маньен, как будто им с Мегрэ в голову пришла одна и та же мысль.
   И, повернувшись к остальным, казалось, сказал им: «Вот увидите!»
   – Я просто хотел бы, чтобы вы мне дали знать, если вдруг заметите кого-то, чье присутствие покажется вам неуместным.
   – Вы думаете, что придет убийца?
   – Не обязательно убийца. Я стараюсь обращать внимание на любую мелочь. Не забудьте, что нам ничего не известно об определенной части жизни вашего мужа в течение последних трех лет.
   – Вы думаете, замешана какая-то женщина?
   Не только ее лицо окаменело, но и лица ее сестер автоматически приняли то же выражение.
   – Я ничего не думаю. Я ищу. Если завтра вы подадите мне знак, я пойму.
   – Любой человек, кого мы не знаем?
   Он утвердительно кивнул, извинился, что потревожил. К двери его проводил Маньен.
   – Вы напали на след? – спросил он, как мужчина мужчину, так говорят с врачом после осмотра пациента.
   – Нет.
   – Никаких наметок?
   – Никаких. Всего хорошего.
   Он приехал сюда вовсе не для того, чтобы снять тяжесть, навалившуюся ему на плечи, пока он ждал своей очереди давать показания по делу Лекёра. Когда он возвращался на машине в Париж, ему неожиданно пришла в голову совсем пустяковая мысль. Когда в свои двадцать лет он приехал в столицу, больше всего его потрясло это ощущение постоянного брожения большого города, непрерывное возбуждение, исходящее от сотен тысяч людей, которые все время как бы находятся в поисках чего-то.
   В некоторых, кажущихся особо значимыми местах это брожение еще более ощутимо – например, на рынке Чрево Парижа, на площади Клиши, на площади Бастилии и на бульваре Сен-Мартен, куда пришел умереть Луи Туре.
   В молодости его потрясала именно эта романтическая горячность, вечное движение толпы, тех, кто вырвался на свободу, отчаялся, проиграл, отрекся и отдался на волю случая.
   С тех пор он научился узнавать таких людей, и уже не они производили на него впечатление, а те, кто оказался классом выше, приличные и достойные, ничем не примечательные, те, кто бьется каждый божий день, чтобы остаться на плаву или создать себе иллюзии, убедить самих себя, что они существуют и что жизнь того стоит.
   Каждое утро в течение двадцати пяти лет месье Луи садился утром на один и тот же поезд в обществе тех же самых попутчиков, прихватив завтрак, завернутый в клеенку, а вечером возвращался в дом, который Мегрэ хотел бы назвать «домом трех сестер», ведь хотя Селин и Ортанс жили на других улицах, они неизменно присутствовали здесь, заслоняя собой горизонт, наподобие каменной стены.
   – На набережную, шеф?
   – Нет. Домой.
   В тот вечер он повел мадам Мегрэ в кино на бульваре Бон-Нувель, как заведено, и дважды, держась под руку, они прошли мимо тупика на бульваре Сен-Мартен.
   – У тебя плохое настроение?
   – Нет.
   – Ты весь вечер молчишь.
   – Я даже не заметил.
   Около четырех утра начался дождь, и Мегрэ слышал сквозь сон, как по водосточным трубам струилась вода. Когда он завтракал, лило как из ведра и люди шли, вцепившись в зонтики, которые то и дело норовили вывернуться наизнанку от порывов ветра.
   – Просто осенняя погода! Как в День Всех Святых, – заметила мадам Мегрэ.
   У него в памяти День Всех Святых всегда оставался серым, ветреным и холодным, но без дождя, он сам не знал почему.
   – У тебя много работы?
   – Еще не знаю.
   – Надень-ка лучше галоши.
   Он послушался. Пока нашел такси, уже промок до нитки, и в машине с его шляпы капала холодная вода.
   – На набережную Орфевр.
   Похороны назначены на десять утра. Он пробыл какое-то время в кабинете начальника, но конец отчета не дослушал. Он ждал прихода Невё. Позвал его с собой на всякий случай, ведь инспектор теперь знал в лицо многих людей из квартала Сен-Мартен, и у Мегрэ были свои мысли на этот счет.
   – По-прежнему никаких известий о Жорисе? – спросил он Люка.
   Не имея на то серьезных оснований, Мегрэ был убежден, что парень не выезжал из Парижа.
   – Тебе придется составить список его приятелей и вообще всех, с кем он общался последние годы.
   – Я уже начал.
   – Продолжи!
   Он увел Невё, который возник в проеме двери, тоже промокший насквозь.
   – Что и говорить, отличная погодка для похорон! – проворчал инспектор. – Надеюсь, машины будут?
   – Наверняка нет.
   Без десяти десять они уже стояли возле дома покойного, где на кронштейны были натянуты черные драпировки. Держа в руках зонтики, люди сгрудились на незаасфальтированных тротуарах, где желтая глина раскисала от дождя, образуя бороздки.
   Некоторые заходили в дом, ненадолго задерживались в комнате, где лежал покойник, и выходили с грустными и значительными лицами, сознавая серьезность исполненного ими долга. Собралось около пятидесяти человек, но были и другие, стоявшие на порогах соседних домов. Соседи караулили у своих окон, чтобы выйти из дому в последнюю минуту.
   – Вы не будете заходить, шеф?
   – Я был у них вчера.
   – Да уж, ничего веселого…
   Невё явно говорил не об атмосфере, а о самом доме, хотя тысячи людей мечтают о таком.
   – Почему они здесь поселились?
   – Из-за двух сестер и двух зятьев.
   Многие присутствующие были в железнодорожной форме, неподалеку находилась сортировочная станция. Большая часть местных жителей так или иначе была связана с поездами.
   Сначала прибыл катафалк. Потом, прячась под зонтом, энергично прошествовал кюре, облаченный в стихарь. Впереди него нес крест мальчик из хора. Ветер насквозь продувал улицу, мокрая одежда липла к телу. Гроб сразу же намок. Пока родственники ждали в коридоре, мадам Туре шепотом переговаривалась с сестрами. Может быть, не всем хватило зонтов?
   Они были в полном трауре, оба зятя тоже, а за ними шли дочери – Моника и три кузины.
   Всего семь женщин, и Мегрэ мог поклясться, что младшие были так же похожи между собой, как и их матери. Это было царство женщин, но, казалось, мужчины не замечали, что они в меньшинстве.
   Фыркали лошади, семья выстроилась за катафалком, за ними, вероятно, встали друзья и соседи, те, кто имел право находиться в первых рядах.
   Остальные вереницей шли за ними. Чтобы спрятаться от дождя, некоторые передвигались по тротуару и жались к стенам домов.
   – Никого не узнаешь?
   Нет, никого из тех, кого они искали. Ни одной женщины, и прежде всего той, которая могла бы оказаться женщиной с кольцом. Была одна с лисьим воротником, но комиссар заметил, что она вышла из соседнего дома и заперла дверь на ключ. Из мужчин тоже ни один не годился на роль завсегдатая скамеек на бульваре Сен-Мартен.
   И все-таки Мегрэ и Невё остались до конца. К счастью, обошлось без отпевания, только прочли отпустительные молитвы у гроба, но даже не потрудились закрыть двери церкви, поэтому каменный пол сразу же залило водой.
   Дважды Мегрэ встречался взглядом с Моникой и оба раза чувствовал, как сердце девушки сжималось от страха.
   – Пойдем на кладбище?
   – Тут рядом. Никогда ведь не знаешь…
   Пришлось плестись по щиколотку в грязи, поскольку могила была вырыта на новом участке, где еще почти не было проложенных дорожек. Всякий раз, замечая Мегрэ, мадам Туре внимательно смотрела по сторонам, давая ему понять, что не забыла его инструкции. Когда он подошел следом за остальными выразить свои соболезнования семье, сгрудившейся вокруг могилы, она шепнула:
   – Я никого не заметила.
   У нее от холода покраснел нос, а дождь смыл со щек пудру. Лица четырех кузин тоже блестели.
   Полицейские еще немного подождали возле ограды и наконец зашли в дешевое бистро, где Мегрэ заказал два грога. Они оказались не одни. Несколько минут спустя половина похоронной процессии заполнила крохотное помещение и топталась на кафельном полу, пытаясь согреть замерзшие ноги.
   Из всех разговоров он запомнил лишь одну фразу:
   – А пенсия у нее есть?
   У сестер есть, потому что их мужья служили на железной дороге. По сути, месье Луи всегда считался бедным родственником. Он не только был простым кладовщиком, но даже пенсии не заработал.
   – Что с ними будет?
   – Дочка работает. Наверное, сдадут комнату.
   – Идешь, Невё?
   Дождь сопровождал их до самого Парижа, хлестал по тротуарам, пририсовал машинам пышные усы из грязной воды.
   – Куда вас везти, комиссар?
   – Нет смысла ехать переодеваться, все равно придется надеть то же самое. В сыскную полицию. А оттуда я поеду на такси в комиссариат.
   В коридорах сыскной полиции – такие же мокрые следы, как на полу церкви, так же сыро и холодно. Какой-то тип в наручниках сидел на скамейке у двери кабинета комиссара, занимавшегося игорными домами.
   – Что слышно, Люка?
   – Звонил Лапуэнт из пивной на площади Республики. Он нашел комнату.
   – Комнату Луи?
   – Да, так он говорит, хотя хозяйка не выражает желания нам посодействовать.
   – Он просил, чтобы ему позвонили?
   – Если вы не поедете туда.
   Мегрэ это было больше по душе, так как сидеть в кабинете в мокрой одежде было отвратительно.
   – Больше ничего?
   – Ложная тревога по поводу парня. Думали, что застукали его в зале ожидания на вокзале Монпарнас, но ошиблись. Кто-то на него похожий.
   Он снова сел в черный автомобильчик и уже через несколько минут входил в пивную на площади Республики. Возле печки перед чашкой кофе сидел Лапуэнт.
   – Где это?
   – В двух шагах. Я напал совершенно случайно. Это не гостиница, а жилой дом, и он вообще не числится в наших списках.
   – Ты уверен, что это там?
   – Сами увидите. Я шел по улице Ангулем, чтобы попасть с одного бульвара на другой, и увидел в окне объявление: «Сдается комната». Это маленький трехэтажный дом без консьержки. Я позвонил и попросил показать комнату. Тут же обратил внимание на хозяйку – немолодая, в молодости рыжая и, возможно, даже красивая, но теперь бесцветная, с редкими волосами, в пеньюаре синего цвета.
   «Это для вас? – спросила она, прежде чем открыть полностью дверь. – Вы один?» Я услышал, что на втором этаже стукнула дверь. Потом увидел, как над перилами склонилась красивая девушка тоже в пеньюаре.
   – Бордель, что ли?
   – Не совсем, мне кажется. Но не могу поклясться, что хозяйка не служила там надзирательницей.
   «Хотите нанять на месяц? Где вы работаете?»
   Наконец она привела меня на третий этаж в прилично меблированную комнату с окнами во двор. Слишком уютно, на мой вкус, всюду бархат, дешевый шелк, кукла на диване. Еще чувствовалось присутствие женщины.
   «Кто вам дал мой адрес?»
   Хотел было сказать, что сам увидел объявление. Меня ужасно раздражало, что, пока мы говорили, ее дряблая грудь то и дело грозила вывалиться из пеньюара.
   «Один мой приятель, – сказал я. И добавил на всякий случай: – Он утверждал, что живет у вас».
   «Кто это?»
   «Месье Луи».
   И тогда я понял, что она его знала.
   Она изменилась в лице, даже голос стал другим.
   «Такого не знаю, – бросила она сухо. – Вы обычно возвращаетесь поздно?»
   Она явно старалась отделаться от меня.
   «Вообще-то, – продолжал я с невинным видом, – мой приятель, может быть, и сейчас дома. Он ведь днем не работает и встает поздно».
   «Вы будете снимать комнату или нет?»
   «Буду, но…»
   «Оплата вперед». Я достал из кармана бумажник. Словно случайно вынул фотографию месье Луи.
   «Вот, смотрите! Как раз снимок моего приятеля».
   Она едва бросила взгляд.
   «Не думаю, что мы сможем договориться», – заявила она, направляясь к двери.
   «Но…»
   «Если вам не трудно, прошу спуститься вниз, а то у меня обед сгорит».
   – Я уверен, что она его знает. Когда я вышел, занавеска на окне колыхнулась. Она явно начеку.
   – Пошли! – сказал Мегрэ.
   Хотя идти было недалеко, они сели в машину и остановились возле дома.
   – Кто там?
   – Сыскная полиция.
   – Что вам нужно? Я так и думала, что этот тип от меня не отстанет! – бормотала она под нос, бросая злобные взгляды на Лапуэнта.
   – Нам будет удобнее поговорить с вами внутри.
   – Так я вам не мешаю войти. Мне нечего скрывать.
   – Почему вы не признались, что месье Луи был вашим жильцом?
   – Потому что молодого человека это не касается.
   Она открыла дверь в маленькую, жарко натопленную гостиную, где повсюду лежали яркие, кричащих цветов подушки с вышитыми котятами или музыкальными нотами. Поскольку сквозь шторы почти не пробивался дневной свет, она включила торшер с большим оранжевым абажуром.
   – Так что вам от меня на самом деле надо?
   Теперь Мегрэ вынул из кармана фотографию только что погребенного месье Луи:
   – Это ведь он, правда?
   – Да. Рано или поздно вы бы все равно об этом узнали.
   – С какого времени он жил здесь?
   – Примерно два года, а может, немного больше.
   – Их у вас много?
   – Жильцов? Дом слишком просторный для одинокой женщины. Людям сегодня не так-то легко найти жилье.
   – Так сколько же?
   – В настоящее время – три.
   – И одна комната свободна.
   – Да. Та, которую я показала этому парнишке. Зря я его впустила.
   – Что вам известно о месье Луи?
   – Очень спокойный, не причинял никаких хлопот. Поскольку работал ночью…
   – А вы знаете, где он работал?
   – Я не любопытная и его об этом не спрашивала, он уходил вечером и возвращался утром. Много сна ему не требовалось. Я часто ему говорила, что нужно спать больше, но кажется, что все, кто работает в ночную смену, так привыкли.
   – Много к нему людей ходило?
   – Что вы точно хотите узнать?
   – Вы же читаете газеты…
   Он увидел, что на столике лежит открытая утренняя газета.
   – Вижу, куда вы клоните. Но сначала хочу удостовериться, что у меня не будет неприятностей. Я полицию знаю.
   Мегрэ был абсолютно уверен, что если покопаться в архиве полиции нравов, то наткнешься на карточку этой женщины.
   – Я не кричу на всех углах, что беру жильцов, и о них не заявляю. Это не преступление. Разве что если мне захотят досадить…
   – Все будет зависеть от вас.
   – Обещаете? Прежде всего, какое у вас звание?
   – Комиссар Мегрэ.
   – Ага. Понимаю. Это серьезнее, чем я думала. А то ваши коллеги из полиции нравов меня так…
   Тут она вставила такое вульгарное словцо, что почти вогнала в краску Лапуэнта.
   – Ладно. Мне известно, что его убили. Но больше ничего не знаю.
   – Как он вам представился?
   – Месье Луи, коротко и ясно.
   – К нему ходила брюнетка средних лет.
   – Красивая женщина. Не больше сорока. Умеет держаться.
   – Часто она приходила?
   – Три или четыре раза в неделю.
   – Вам известно ее имя?
   – Я называла ее мадам Антуанетта.
   – Вы всегда называете людей только по именам?
   – Я не любопытна.
   – И долго она оставалась у него?
   – Сколько требовалось.
   – Весь день?
   – Случалось. А бывало, только часок-другой.
   – Никогда не приходила утром?
   – Нет. Может, конечно, и бывала, но не часто.
   – Знаете ее адрес?
   – Я не спрашивала.
   – Другие ваши квартиранты – женщины?
   – Да. Месье Луи – единственный мужчина, который…
   – Он никогда не завязывал с ними отношений?
   – Вы имеете в виду – любовных? Если речь идет об этом, то нет. Добавлю, что он был не по этой части. Хотя если бы захотел…
   – Он наведывался к ним в комнаты?
   – Разговаривал. Иногда они стучались к нему, чтобы попросить зажигалку, сигарету или газету.
   – И всё?
   – Иногда болтали. Бывало, играл вдвоем с Люсиль в белот.
   – Она живет выше?
   – Она уже дня два где-то болтается. С ней такое случается. Наверное, подцепила кого-то. Не забудьте, вы обещали, что у меня не будет неприятностей. И у моих жильцов тоже.
   Он не стал повторять, что ничего ей не обещал.
   – А больше никто не приходил к нему?
   – Недавно кто-то его спрашивал два или три раза.
   – Молодая девушка?
   – Да. Она наверх не поднималась. Просила передать, что ждет его.
   – Она назвала свое имя?
   – Моника. Стояла в коридоре и не хотела даже зайти в гостиную.
   – А он спустился?
   – Первый раз он тихо поговорил с ней несколько минут, и она ушла. В другие разы они выходили вдвоем.
   – Он не говорил вам, кто она такая?
   – Нет. Только спросил, считаю ли я ее красивой.
   – А вы что ответили?
   – Что она мила, как все в ее возрасте, а через несколько лет станет здоровой, как лошадь.
   – Кто-то еще наведывался к нему?
   – Вы не хотите присесть?
   – Спасибо, боюсь замочить ваши подушки.
   – Стараюсь, как могу, содержать дом в чистоте. Постойте. Еще один приходил, молодой человек, но имени своего не назвал. Когда я сообщила о нем месье Луи, он, кажется, разволновался. Попросил пригласить его. Молодой человек пробыл у него минут десять.
   – Давно это было?
   – В августе. Помню, было жарко и много мух.
   – Он еще раз приходил?
   – Как-то они пришли вдвоем, как будто встретились на улице. И поднялись вместе. Но парень сразу же ушел.
   – Это все?
   – Мне кажется, что и этого достаточно. Теперь, полагаю, вы тоже захотите подняться?
   – Да.
   – Третий этаж, дверь напротив комнаты, которую я показывала вашему помощнику, она выходит на улицу, я ее называю зеленой комнатой.
   – Пожалуйста, проводите нас.
   Она вздохнула и, продолжая вздыхать, стала подниматься по лестнице.
   – Не забудьте, что вы мне обещали…
   Он пожал плечами.
   – Впрочем, если вы меня подставите, я скажу на суде, что все, что вы говорите, – неправда.
   – У вас есть ключ?
   В проеме двери этажом ниже он увидел девушку, наблюдавшую за ними, она была абсолютно голой и в руке держала полотенце.
   – Есть, универсальный.
   И крикнула в лестничный пролет:
   – Иветта, это полиция нравов!

Глава 5
Вдова полицейского

   Мебель, которая стояла в комнате, видимо, была куплена на местном аукционе. Добротная, сделана из орехового дерева пять или шесть десятков лет назад. Сюда входил и огромный зеркальный платяной шкаф.
   Больше всего Мегрэ поразила клетка с канарейкой, стоявшая на круглом столе, покрытом узорчатой скатертью. Когда он вошел, канарейка начала прыгать. Это напомнило ему квартиру месье Семброна на набережной Межисри, и он мог бы побиться об заклад, что Луи Туре купил птицу после того, как навестил старого бухгалтера.
   – Это его?
   – Он принес ее с год назад. Полный провал, она не желает петь. Эта самка, которую ему впарили вместо самца.
   – Кто тут убирал?
   – Я сдаю комнаты с мебелью и постельным бельем, но без услуг. Сперва пыталась, но с уборщицами столько проблем. А поскольку почти все мои жильцы – женщины…
   – Месье Луи сам убирал комнату?
   – Он стелил постель, вытирал пыль. Раз в неделю, в виде исключения для него, я мыла пол.
   Она стояла в двери, и это слегка раздражало комиссара. На его взгляд, это была необычная комната – место, которое Луи Туре выбрал своим убежищем. Иначе говоря, предметы, находившиеся здесь, не соответствовали заурядным жизненным потребностям, как обычно бывает, а отвечали личному, почти тайному вкусу их владельца.
   В зеркальном шкафу – ни единого костюма, зато три пары желтых ботинок, аккуратно надетых на сапожные колодки. На маленьком столике – светло-серая шляпа, которую он редко носил, вероятно купленная в каком-то порыве в знак протеста против атмосферы Жювизи.
   – Он посещал скачки?
   – Не думаю. Никогда не упоминал.
   – Вы часто разговаривали?
   – На ходу. Иногда останавливался в гостиной и заговаривал со мной.
   – Он был веселым человеком?
   – Выглядел довольным жизнью.
   Опять же в знак протеста против вкусов своей жены он позволил себе халат в разводах и домашние туфли из кожи шевро.
   В комнате царил образцовый порядок; каждая вещь стояла на своем месте, ни пылинки. В стенном шкафу Мегрэ обнаружил початую бутылку портвейна и две рюмки. И плащ на крючке.
   Об этом он не подумал. Когда в середине дня шел дождь и заканчивался к вечеру, месье Луи не мог вернуться в Жювизи в мокрой одежде.
   Он проводил много часов за чтением. На комоде лежала куча книг, дешевые издания, романы плаща и шпаги и всего два или три детектива, которые ему, видимо, не понравились, потому что других он не купил.
   Его кресло стояло у окна. Рядом, на круглом столике, – фотография в рамке красного дерева сорокалетней черноволосой женщины, одетой в черное. Ее внешность совпадала с описанием, сделанным продавцом ювелирного магазина. Должно быть, она была высокой, примерно одного роста с мадам Туре. Такого же плотного сложения, крепко сбитая, в ней угадывалось то, что в определенных кругах именуют «величественной осанкой».
   – Это она приходила к нему достаточно регулярно?
   – Да.
   В ящике он нашел еще несколько фотографий, снятых в фотокабинах, на них был запечатлен и сам месье Луи с немного размытым лицом, а на одной – в своей светло-серой шляпе.
   Кроме двух пар носков и нескольких галстуков, здесь не было никаких личных вещей – ни рубашек, ни трусов, никаких бумаг, старых писем, тех мелочей, которые мало-помалу накапливаются в ящиках.
   Мегрэ вспомнил свое детство, те дни, когда ему нужно было что-то скрыть от родителей, взял стул, подвинул его к зеркальному шкафу и стал осматривать его верх. Как и во многих домах, на нем лежал толстый слой пыли, на котором ясно остался виден отпечаток какого-то предмета: большого конверта или книги.
   Это не натолкнуло его ни на какие соображения. Женщина не сводила с него глаз, и, как сказал Лапуэнт, одна грудь, та же самая, дряблая и расплывшаяся, как тесто, все время норовила выскочить из пеньюара.
   – У него был ключ от комнаты?
   На убитом нашли только ключ от дома в Жювизи.
   – Был, но, уходя, он оставлял его у меня.
   – Другие жильцы поступают так же?
   – Нет. Но он говорил, что все теряет, поэтому предпочел бы оставлять ключ у меня, а возвращаясь, забирать. Поскольку он никогда не возвращался вечером или ночью…
   Мегрэ вынул фотографию из рамки. Перед уходом налил канарейке свежей воды, еще немного потоптался в комнате.
   – Скорее всего, я еще вернусь, – объявил он.
   Она спускалась по лестнице впереди них.
   – Наверное, нет смысла предлагать вам выпить по рюмочке?
   – У вас есть телефон? Какой ваш номер? Возможно, мне придется кое-что у вас уточнить.
   – Бастилия, два-два-пять-один.
   – Ваше имя?
   – Мариэтта. Мариэтта Жибон.
   – Благодарю.
   – Это все?
   – На данный момент.
   Под непрекращающимся проливным дождем Лапуэнт и Мегрэ погрузились в машину.
   – Поезжай до угла улицы, – сказал Мегрэ водителю. – И, обращаясь к Лапуэнту: – Вернись назад. В комнате наверху я оставил трубку.
   Мегрэ никогда и нигде не забывал трубок. К тому же он всегда носил с собой две.
   – Нарочно?
   – Да. Отвлеки Мариэтту на несколько минут. Потом вернешься сюда.
   Он показал небольшой бар, где продавали уголь и дрова. Сам он бросился к телефону и связался с сыскной полицией.
   – Позовите Люка. Это ты, Люка?.. Немедленно организуй прослушивание номера: Бастилия, два-два-пять-один…
   Потом, дожидаясь Люка, выпил свой стаканчик у стойки – больше ему нечем было заняться, – и стал рассматривать фотографию. Его не удивило, что Луи нашел любовницу, похожую по типу на жену. Интересно, отличались ли они по характеру? А что, если нет?
   – Вот ваша трубка, шеф.
   – Она говорила по телефону, когда ты вернулся?
   – Не знаю. С ней были две женщины.
   – Голая?
   – Она накинула пеньюар.
   – Иди обедай. Увидимся потом на Набережной. Машину оставлю себе.
   Он назвал водителю адрес Леон, улица Клиньянкур. По пути остановился возле кондитерской и прихватил коробку конфет, которую спрятал под плащом, пока шел по тротуару. Ему казалось неприличным войти в магазин, где лежали такие хрупкие и нежные вещи, вот так, в намокшей одежде, но выбора не было. Он неловко протянул коробку и произнес:
   – Для вашей мамы.
   – Вы об этом подумали?
   Наверное, из-за влажности здесь было еще жарче, чем в прошлый раз.
   – Не хотите вручить коробку сами?
   Он предпочел остаться в магазине, где еще существовала какая-то связь с внешним миром.
   – Я только хочу показать вам эту фотографию.
   Леон взглянула на нее и тут же сказала:
   – Это мадам Машер!
   Он был доволен. Это не входило в число побед, о которых трубят в газетах. По сути, это пустяк, но он означал, что Мегрэ не ошибся в отношении месье Луи. Он не из тех, кто способен подхватить женщину на улице или в пивной. Комиссар не мог себе представить, чтобы тот заигрывал с незнакомой женщиной.
   – Откуда вы ее знаете? – спросил он.
   – Она работала у Каплана. Правда, недолго, около шести или семи месяцев. А почему вы показываете мне это фото?
   – Она была хорошей знакомой месье Луи.
   – А!
   Он наверняка причинил ей боль, но никак не мог избежать этого.
   – Вы никогда ничего не замечали, когда они вместе работали на улице Бонди?
   – Готова поклясться, что между ними ничего не было. Она отвечала за хранение товара, их там было человек десять-двенадцать в зависимости от времени года. Она жена полицейского, я это прекрасно помню.
   – Почему она ушла с работы?
   – Насколько мне известно, ей должны были делать операцию.
   – Благодарю вас, простите, что снова побеспокоил.
   – Совсем не побеспокоили. А вы видели месье Семброна?
   – Да.
   – Скажите, месье Луи жил с этой женщиной?
   – Она приходила к нему, он снимал комнату возле площади Республики.
   – Я уверена, что они были просто друзьями и между ними ничего не было.
   – Возможно…
   – Если бы еще существовали регистрационные книги магазина, я могла бы узнать вам ее адрес, но понятия не имею, куда они делись.
   – Ну, если речь идет о жене полицейского, я разыщу ее. Вы ведь сказали Машер, так?
   – Если память не изменяет, ее звали Антуанетта.
   – До свидания, мадемуазель Леон.
   – До свидания, месье Мегрэ.
   Комиссар выскочил на улицу, поскольку старуха в задней комнате стала проявлять признаки жизни, а у него не хватало духа зайти к ней.
   – В префектуру.
   – На набережной?
   – Нет. В городскую полицию.
   Был полдень. Люди выходили из контор и магазинов, но не решались переходить через дорогу, чтобы попасть в привычные рестораны. На каждом пороге стояла небольшая группа прохожих, у всех в глазах сквозила мрачная покорность судьбе. Газеты в киосках набухли от дождя.
   – Подожди меня.
   Мегрэ нашел начальника отдела кадров и навел справки о некоем Машере. Несколько минут спустя ему стало известно, что был такой полицейский Машер, но погиб два года назад во время уличного ограбления. Он жил тогда на авеню Домениль. Вдова получает пенсию. Детей у них нет.
   Мегрэ записал адрес. Чтобы сэкономить время, позвал к телефону Люка, в этом случае можно было не переходить бульвар дю Пале.
   – Она никуда не звонила?
   – Пока еще нет.
   – И ей никто не звонил?
   – Звонили, но не ей – одной из девушек, Ольге, по поводу примерки… Вызов был от портнихи на площади Сен-Жорж.
   Он пообедает позже. А пока ограничился аперитивом в баре по дороге и снова погрузился в черную маленькую машину.
   – Авеню Домениль.
   Это было довольно далеко, около станции метро. Мещанский неказистый дом унылого вида.
   – Где квартира мадам Машер?
   – Пятый этаж налево.
   Здесь был лифт, который двигался рывками и все время норовил застрять между этажами. Медная кнопка звонка на двери была начищена до блеска, чистый коврик. Он позвонил, сразу же послышались шаги.
   – Минутку! – крикнули ему изнутри.
   Наверное, не одета и что-то натягивает на себя. Такая не покажется в пеньюаре даже рабочему, пришедшему проверить газовый счетчик.
   Она молча смотрела на Мегрэ, но он видел, что она волнуется.
   – Прошу, господин комиссар.
   Она выглядела так, как на фотографии, и так, как описал ее продавец ювелирного магазина: высокая, сильная, спокойная и сдержанная. Она узнала Мегрэ и, разумеется, поняла, зачем он пришел.
   – Проходите. Я убирала.
   Но тем не менее волосы у нее были аккуратно причесаны, одета она была в темное платье, одна кнопка плохо держалась. Паркет блестел. Возле двери стояла пара войлочных туфель, наверное, она надевала их, вернувшись домой с мокрыми ногами, и скользила по полу.
   – Я вам тут наслежу.
   – Не важно.
   Здесь все было не таким новым, но более начищенным, такой же интерьер, как в Жювизи, похожие безделушки на столиках, а над сервантом фотография полицейского в рамке, к которой прикреплена медаль.
   Он не пытался ни смутить ее, ни застать врасплох. Впрочем, она явно была подготовлена. Он просто сказал:
   – Я пришел, чтобы поговорить о Луи.
   – Я этого ждала.
   И хотя она выглядела грустной, глаза у нее оставались сухими и держалась она с достоинством.
   – Садитесь.
   – Я вам замочу кресло. Вы были хорошими друзьями с Луи?
   – Он меня очень любил.
   – Только и всего?
   – Наверное, любил. Он никогда не был счастлив.
   – У вас уже были отношения, когда вы работали на улице Бонди?
   – Вы забываете, что мой муж был тогда еще жив.
   – Луи ухаживал за вами?
   – Он смотрел на меня точно так же, как на остальных женщин на складе.
   – Значит, вы снова встретились гораздо позже, когда магазин Каплана закрылся?
   – Через восемь или девять месяцев после смерти моего мужа.
   – Вы случайно встретились?
   – Вы не хуже меня понимаете, что вдовьей пенсии на жизнь не хватает. Мне пришлось искать работу. Еще при жизни мужа мне случалось работать, в частности у Каплана, но с перерывами. Одна соседка представила меня начальнику отдела кадров театра Шатле, и я получила место билетерши.
   – И там?..
   – Да. На одном утреннике. Мы давали «Вокруг света за восемьдесят дней», помню, как сейчас. Я узнала месье Луи, когда помогала ему найти его место. И он меня узнал. Вот и все. Но он пришел снова, опять на утренник, и стал искать меня глазами, как только вошел. Это продолжалось какое-то время, потому что утренники бывают по воскресеньям, а еще всего два раза в неделю. Как-то он ждал у выхода и спросил, не выпью ли я с ним аперитив. Мы пообедали на скорую руку, мне нужно было вернуться к вечернему спектаклю.
   – Он уже снимал комнату на улице Ангулем?
   – Полагаю.
   – Он сказал вам, что не работает?
   – Нет, не сказал, но он всегда бывал свободен днем.
   – Вы не знали, чем он занимался?
   – Нет. Я не посмела его расспрашивать…
   – Он не рассказывал вам о жене и дочери?
   – Часто о них говорил.
   – Что именно?
   – Знаете, есть вещи, которые трудно повторить. Когда человек несчастлив в семье и доверяется вам…
   – Он не был счастлив в семейной жизни?
   – Его третировали дома из-за зятьев…
   – Не понимаю.
   Мегрэ понял все уже довольно давно, но хотел услышать от нее.
   – У них обоих хорошее положение, бесплатный проезд по железной дороге для них и их семей…
   – И пенсия.
   – Да. Его укоряли, что он не честолюбив, что всю жизнь довольствуется ничтожной должностью кладовщика.
   – Куда вы с ним ходили?
   – Почти всегда в небольшое кафе на улице Сент-Антуан. Мы часами разговаривали.
   – Вы любите вафли?
   Она покраснела:
   – Откуда вы знаете?
   – Он ходил покупать вафли на улицу Луны…
   – Это уже потом, когда…
   – …когда вы начали бывать у него на улице Ангулем?
   – Да. Ему хотелось, чтобы я увидела, где он проводит часть своей жизни. Называл комнату клетушкой, но очень гордился ею.
   – Он не говорил, зачем снял комнату в городе?
   – Чтобы иметь свой угол хотя бы на несколько часов в день.
   – И вы стали его любовницей?
   – Я бывала у него довольно часто.
   – Он дарил вам драгоценности?
   – Только серьги полгода назад, а недавно – кольцо.
   Оно было у нее на пальце.
   – Он был очень добр и деликатен. Он нуждался в утешении. Думайте что хотите, но я была для него прежде всего другом, его единственным другом.
   – Он к вам приходил когда-нибудь?
   – Никогда. Из-за консьержки и соседей. Иначе весь район бы сплетничал.
   – Вы виделись с ним в этот понедельник?
   – Да. Около часа.
   – В какое время?
   – Сразу после обеда. Мне нужно было идти за покупками.
   – Вы знали, где его можно застать?
   – Я назначила ему свидание.
   – По телефону?
   – Нет. Я никогда ему не звонила. Мы заранее договаривались.
   – Где вы встречались?
   – Почти всегда в нашем кафе, а иногда на углу улицы Сен-Мартен и Бульваров.
   – Он приходил вовремя?
   – Всегда. В понедельник было холодно и туман. Я легко простужаюсь. И мы пошли в кинотеатр смотреть хронику.
   – На бульваре Бон-Нувель?
   – Вы уже знаете?
   – В котором часу вы расстались?
   – Около четырех, за полчаса до его смерти, если верить газетам.
   – Вы не знаете, была ли у него назначена какая-то встреча?
   – Он мне ничего не говорил.
   – Он не рассказывал вам о своих приятелях, о людях, с которыми общался?
   Она отрицательно покачала головой, глядя на застекленный буфет в столовой.
   – Можно я предложу вам выпить? Правда, у меня только вермут. Давно стоит, я ведь не пью.
   Он согласился, чтобы сделать ей приятное, на дне бутылки темнел осадок, который, наверное, образовался еще при жизни покойного полицейского.
   – Я прочла газету и чуть было не пошла к вам. Муж часто о вас рассказывал. Когда вы пришли, я вас сразу же узнала, потому что часто видела на фотографиях.
   – Луи никогда не говорил, что разведется, чтобы жениться на вас?
   – Он слишком боялся жены.
   – И дочери тоже?
   – Дочь он очень любил. Для нее сделал бы все на свете. Тем не менее думаю, что он в ней немного разочаровался.
   – Почему?
   – Это только мое впечатление. Он часто бывал грустным.
   Она тоже не выглядела веселой, говорила монотонным, невыразительным голосом. Интересно, когда она бывала на улице Ангулем, то тоже натирала там паркет?
   Он не мог представить себе, как она раздевается перед Луи, ложится на кровать. Он даже не мог вообразить ее обнаженной или в трусах и лифчике. Легче всего было представить их в глубине маленького кафе, о котором она говорила, в полутьме, переговаривающихся шепотом, изредка бросая взгляды на часы над стойкой.
   – Он много тратил?
   – Зависит от того, что вы понимаете под словом «много». Он себя не ограничивал. Чувствовалось, что хорошо обеспечен. Если бы я ему разрешила, засыпал бы меня подарками, всякими бесполезными безделушками, которые выставлены в витринах.
   – А вы никогда не видели его на скамейке?
   – На скамейке? – повторила она, как будто этот вопрос потряс ее.
   Она поколебалась:
   – Только один раз, когда шла утром за покупками. Он разговаривал с каким-то худым мужчиной, который произвел на меня странное впечатление.
   – Почему?
   – Потому что был похож на клоуна или какого-то комика без грима. Я его не рассматривала. Заметила только, что башмаки у него стоптаны и брюки внизу обтрепались.
   – Вы спросили Луи, кто это?
   – Он ответил, что на скамейках попадаются разные люди и это забавно…
   – Вы больше ничего не знаете? Вам не хотелось пойти на похороны?
   – Я не осмелилась. Через день-два я отнесу цветы на его могилу. Надеюсь, сторож покажет. В газетах будет обо мне написано?
   – Нет, никогда.
   – Это важно. В Шатле с этим очень строго, я бы потеряла место.
   Он оказался недалеко от бульвара Ришар-Ленуар, и, выйдя от нее, Мегрэ велел ехать домой, сказав шоферу:
   – Иди перекуси и подъезжай за мной через час.
   За обедом жена смотрела на него как-то пристальнее, чем обычно. И наконец спросила:
   – Что с тобой?
   – А что со мной может быть?
   – Не знаю. Ты на себя не похож.
   – А на кого?
   – Не на себя. Ты не Мегрэ.
   Он засмеялся. Он так много думал о Луи, что теперь вел себя так, как в его представлении мог бы вести себя Туре, и непроизвольно воспроизводил выражение его лица.
   – Надеюсь, ты наденешь другой костюм?
   – Зачем? Он тоже промокнет.
   – Ты идешь еще на одни похороны?
   Он все-таки натянул приготовленную ею одежду, и было приятно пусть ненадолго переодеться в сухое.
   Он не зашел сразу в свой кабинет на набережной Орфевр, а направился в отдел полиции нравов.
   – Знаешь некую Мариэтту или Марию Жибон? Загляни-ка в картотеку.
   – Молодая?
   – Годков пятьдесят.
   Инспектор тут же выдвинул ящик с пожелтевшими и запыленными карточками. Искать пришлось недолго. Девица Жибон, родом из Сен-Мало, значилась в ней уже одиннадцать лет. Трижды побывала в тюрьме Сен-Лазар в те времена, когда та еще функционировала. Ее дважды задерживали за кражу.
   – Сидела?
   – Выпустили за отсутствием улик.
   – А позже?
   – Подождите, пожалуйста. Возьму другой ящик.
   Инспектор нашел ее следы в картотеке поновее, но и та была десятилетней давности.
   – Перед войной работала массажисткой на улице Мартир. Тогда жила с неким Филиппом Натали, по кличке Филиппи, приговоренным к десяти годам за убийство. Помню это дело. Их было трое или четверо, они пристрелили одного типа из конкурирующей банды в магазинчике на улице Фонтен. По сути, так и не узнали, кто из них его уложил, и упекли всех до одного.
   – Он сейчас вышел?
   – Умер в Фонтевро.
   Эти сведения ничего не давали.
   – А теперь?
   – Не знаю. Может, и она умерла…
   – Не умерла.
   – Значит, отошла от дел. Может, стала заниматься благотворительностью в своей родной деревушке?
   – Она сдает меблированные комнаты на улице Ангулем, но не зарегистрировалась в департаменте по надзору за гостиницами. У нее проживают в основном девицы, но я не думаю, что работают на дому.
   – Ясно.
   – Надо проследить за ее домом и навести справки насчет жильцов.
   – Запросто.
   – Неплохо было бы также, чтобы этим делом теперь занялся кто-то из полиции нравов. Мои люди могут не узнать нужных людей.
   – Договорились.
   Наконец-то Мегрэ мог сесть, вернее, рухнуть в кресло, но на пороге тут же возник Люка.
   – Что-то новенькое?
   – Это не касается телефона. С этого номера никто не звонил. Но сегодня утром произошел странный случай. Некто мадам Тевенар, проживающая со своим племянником на улице Гей-Люссака, ушла из дома и отправилась на похороны.
   – И она тоже?
   – Нет, на другие. По соседству. Во время ее отсутствия в квартире никого не было. Когда она пришла домой и открыла кладовку, чтобы выложить продукты, которые купила на обратном пути, то заметила, что исчезла колбаса, которая еще два часа назад там висела.
   – И она уверена, что…
   – Убеждена. Впрочем, осмотрев квартиру…
   – Она не боялась?
   – Она ходила по дому с табельным револьвером, который принадлежал ее мужу. Он воевал в девятьсот четырнадцатом году. Судя по всему, занятная женщина – маленького роста, пухленькая, без конца хохочет. Потом под кроватью племянника она обнаружила чужой носовой платок и хлебные крошки.
   – Что делает племянник?
   – Его зовут Юбер. Он студент. Поскольку семья небогатая, работает днем младшим продавцом в книжном магазине на бульваре Сен-Мишель. Понимаете?
   – Да. Тетушка сообщила в полицию?
   – Она спустилась к консьержке позвонить в полицию. Инспектор тут же дал мне знать. Я послал Леруа побеседовать с Юбером в магазине. Парень задрожал как осиновый лист, а потом разрыдался.
   Альбер Жорис дружит с ним?
   – Да. Это Жорис уговорил Юбера спрятать его на несколько дней в своей комнате.
   – Под каким предлогом?
   – Вроде бы поругался с родителями, а отец так на него зол, что может убить.
   – И поэтому он провел двое суток под кроватью?
   – Только ночь и день. Первую ночь бродил по улицам. По крайней мере, так он сказал своему другу. Я сообщил всем постам. Мальчишка, видимо, снова болтается по городу.
   – У него есть деньги?
   – Юбер Тевенар не знает.
   – Ты звонил на вокзалы?
   – Все сделано, шеф. Я буду удивлен, если до завтрашнего утра его не приведут сюда.
   А что сейчас происходит в Жювизи? Наверняка вдова, ее сестры с мужьями и их дочери пообедали вместе. Несомненно, был вкусный обед, как принято устраивать по такому случаю. Обсудили будущее мадам Туре и Моники.
   Мегрэ мог поклясться, что мужчинам предложили выпить, и они закурили, как положено, по сигаре, откинувшись на спинки стульев.
   – Выпей тоже, Эмили. Тебе нужно взбодриться.
   Что они говорили о покойном? Наверное, заметили, что, несмотря на плохую погоду, на похороны пришло много народа.
   Мегрэ почти хотелось отправиться туда. Главным образом чтобы увидеть Монику и серьезно с ней поговорить. Но не у них дома. Вызывать ее официально тоже было нежелательно.
   Машинально он набрал номер ее конторы:
   – Это фирма «Жебер и Башелье»?
   – Жорж Башелье слушает.
   – Не могли бы вы сказать, должна ли прийти завтра на работу мадемуазель Туре?
   – Обязательно. Ей пришлось отсутствовать сегодня по семейным обстоятельствам, но нет причин, чтобы… А с кем я говорю?
   Мегрэ повесил трубку.
   – Сантони в кабинете?
   – Я не видел его с утра.
   – Напиши ему записку, чтобы завтра с утра дежурил у входа в контору «Жебер и Башелье». Когда придет мадемуазель Туре, пусть вежливо приведет ее ко мне.
   – Сюда?
   – Да, в мой кабинет…
   – Это все?
   – Все! Пусть мне дадут спокойно поработать.
   На сегодня ему хватило Луи Туре, его семейства, его любовницы. Если бы не чувство профессионального долга, он бы все бросил и пошел в кино.
   До семи вечера он трудился без передышки, словно от этого зависели судьбы мира, заканчивая не только дела с пометкой «в работе», но и старые, ждавшие неделями, а то и месяцами и не имевшие при этом никакой важности.
   Когда он наконец вышел на улицу, от бумаг, исписанных черными буквами, у него рябило в глазах. Вдруг ему показалось, что что-то не так, и только некоторое время спустя он вытянул руку и понял, что дождь перестал. И тогда он почувствовал, что чего-то не хватает.

Глава 6
Попрошайки

   – Что она делает?
   – Ничего. Сидит очень ровно, с высоко поднятой головой и глядит прямо перед собой.
   В приемной она выбрала даже не кресло, а простой стул.
   Мегрэ сделал это сознательно, пусть, как он говорил, потомится на медленном огне. Когда примерно в двадцать минут десятого явился Сантони доложить, что она пришла, он пробурчал:
   – Оставь ее в клетке.
   Так он называл застекленную приемную с креслами из зеленого бархата, где очень многие, ожидавшие здесь и до Моники Туре, теряли самообладание.
   – Ну как она?
   – В трауре.
   – Я не про это спрашиваю.
   – У нее был такой вид, словно она ждала, что я там окажусь. Я стоял в двух или трех метрах от входа в здание на улице Риволи. Когда она появилась, я подошел ближе: «Простите, мадемуазель…»
   Она посмотрела прищурившись. Наверное, близорукая, потом сказала: «А, это вы». – «Комиссар хочет поговорить с вами…»
   Она не возражала. Я взял такси, по дороге она не произнесла ни слова.
   Дождь не только перестал, но еще и выглянуло солнце. Его лучи казались даже более плотными, чем обычно, из-за влажности воздуха.
   Направляясь с рапортом к начальству, Мегрэ издали взглянул на Монику, сидящую в уголке. Он застал ее на том же самом месте и полчаса спустя, когда возвращался в свой кабинет. Позднее он послал Люка посмотреть на нее.
   – Читает?
   – Нет, ничего не делает.
   С того места, где она сидела, можно было наблюдать за внутренней жизнью полиции так же, как в ресторане, когда попадаешь в служебное помещение. Она видела, как по коридору со множеством дверей сновали взад-вперед полицейские, заходили друг к другу в кабинеты с папками в руках, уезжали на задания, возвращались. Иногда останавливались перекинуться несколькими словами о текущем деле, случалось, что кто-то из них приводил арестованного в наручниках или подталкивал перед собой плачущую женщину.
   Других, пришедших после нее, уже вызывали в кабинеты, но она по-прежнему не проявляла признаков нетерпения.
   Телефон на улице Ангулем упорно молчал.
   Неужели Мариэтта Жибон что-то подозревала? А может быть, ее насторожила забытая им трубка?
   Невё, поочередно с коллегой из того района следивший за домом, не заметил ничего странного.
   Что касается Альбера Жориса, то можно было быть почти уверенным, что накануне в шесть вечера он еще находился в Париже. Полицейский Данбуа, также получивший описание парня, заметил его в это время на углу площади Клиши и бульвара Батиньоль, когда тот выходил из бара. Возможно, полицейский слишком быстро ринулся к нему, собираясь задержать. Скорее всего, Жорис нырнул в толпу и убежал. Было очень многолюдно. Полицейский засвистел, чтобы предупредить коллег.
   Короче, все впустую, да иначе и быть не могло. Тщетно потом прочесали квартал. Ну а хозяин бистро сообщил, что посетитель по телефону не звонил, но съел пять крутых яиц с булочками и выпил три чашки кофе.
   – Похоже, очень проголодался.
   Судья Комелио вызвал Мегрэ:
   – По-прежнему ничего нового?
   – Надеюсь поймать убийцу в течение сорока восьми часов.
   – Это то, что мы предполагаем? Преступление из корыстных побуждений?
   Он ответил утвердительно.
   Оставался еще один след – нож. Утренней почтой пришло письмо из фирмы, которая изготовляет эти ножи. Как только началось расследование, Жанвье лично ходил туда, и один из важных боссов заявил, что они не в состоянии установить, в каком именно магазине был продан данный нож. Не без гордости он привел астрономические цифры их объема производства.
   На сей раз некто, подписавшийся как «заместитель директора», извещал начальника сыскной полиции, что согласно номеру, выгравированному на рукоятке, нож, найденный на бульваре Сен-Мартен, числится среди партии товаров, отправленных четыре месяца назад оптовику в Марселе.
   Выходит, напрасно пять инспекторов в течение трех дней опрашивали парижских торговцев. Жанвье был просто вне себя.
   – Что я должен делать, шеф?
   – Предупреди Марсель. Затем возьми с собой Мерса или кого-то другого из лаборатории и отправляйтесь на улицу Ангулем. Пускай Мерс снимет все отпечатки пальцев в комнате. Пусть внимательно осмотрит верх зеркального шкафа.
   Все это время Моника по-прежнему ждала. А Мегрэ периодически посылал кого-то взглянуть на клетку.
   – Что она делает?
   – Ничего.
   Да, орешки покрепче, чем она, после часа ожидания в стеклянной приемной теряли терпение. Без четверти одиннадцать Мегрэ сказал наконец:
   – Пригласите ее.
   Он встал при ее появлении и извинился:
   – Мне хочется поговорить с вами не торопясь, поэтому я должен был сначала закончить все текущие дела.
   – Понимаю.
   – Будьте добры, садитесь.
   Она села, поправила волосы и положила сумку на колени. Мегрэ занял место за столом, поднес ко рту трубку и, прежде чем чиркнуть спичкой, пробормотал:
   – Вы разрешите?
   – Мой отец курил. И дядья тоже.
   Она выглядела не такой нервной, не такой взволнованной, как в первый раз, когда сидела в этом кабинете. Стояла такая чудесная погода, что комиссар приоткрыл окно, и оттуда доносился приглушенный шум улицы.
   – Я хотел бы, разумеется, поговорить с вами об отце.
   Она кивнула.
   – А также о вас… И о некоторых других…
   Она не помогала ему вести разговор, но больше не отводила взгляда, ждала, словно могла заранее предвидеть вопросы, которые он ей задаст.
   – Вы очень любите мать, мадемуазель Моника?
   Комиссару хотелось, чтобы допрос шел легко и непринужденно, без давления, но постепенно нужно поставить ее в такое положение, что ей придется говорить правду. Однако первый же ее ответ сбил его с толку.
   Спокойно, словно это было совсем естественно, она бросила:
   – Нет.
   – Хотите сказать, что вы не сходитесь характерами?
   – Ненавижу ее.
   – Могу я спросить почему?
   Она слегка пожала плечами:
   – Вы были у нас дома, видели ее.
   – Что вы имеете в виду?
   – Моя мать думает только о себе, о своем достоинстве и о старости. Ей обидно, что не удалось выйти замуж так же удачно, как сестрам, и она пытается сделать вид, что живет не хуже их.
   Он едва сдержал улыбку, но она говорила это с полной серьезностью.
   – А отца вы любили?
   Она немного помолчала, ему пришлось повторить свой вопрос.
   – Я думаю. Спрашиваю себя. Неловко признаваться в этом сейчас, когда его нет.
   – Вы не очень его любили?
   – Он был неудачником.
   – Как это понимать?
   – Он ничего не делал, чтобы что-то изменить.
   – Что именно?
   – Всё.
   И с неожиданной горячностью добавила:
   – Жизнь, которую мы ведем. Если ее вообще можно назвать жизнью. Мне давно это осточертело, и я только сплю и вижу, как бы уехать отсюда.
   – Выйти замуж?
   – Не важно. Лишь бы уехать.
   – И вы собирались осуществить это в скором времени?
   – Со дня на день.
   – Вы говорили об этом с родителями?
   – Зачем?
   – Уехали бы, не сказав ни слова?
   – Ну и что? Разве для них что-нибудь изменилось бы?
   Он смотрел на нее со все более возраставшим интересом и временами даже забывал затягиваться. Пришлось дважды или трижды раскуривать трубку.
   – Когда вы узнали, что отец уже не работает на улице Бонди? – спросил он ее в упор.
   Он полагал, что последует какая-то реакция, но ошибся. Видимо, она предвидела вопросы и заранее приготовила ответы. Только этим можно было объяснить ее поведение.
   – Приблизительно года три назад, я не считала. Кажется, в январе или феврале. Был мороз.
   Магазин Каплана закрылся в конце октября. В январе и феврале месье Луи еще искал работу. Это было то время, когда он дошел до отчаяния и осмелился, хотя и неохотно, взять деньги в долг у Леон и старого бухгалтера.
   – Отец сам сказал вам об этом?
   – Нет. Все было проще. Однажды днем я ходила к должникам…
   – Вы уже работали на улице Риволи?
   – Я там работаю с восемнадцати лет. По воле случая моей клиенткой оказалась дамская парикмахерша, которая жила в том же доме, где служил отец. Я заглянула во двор. Было четыре часа дня с небольшим. Уже темно, а в здании в глубине двора света не было. Я спросила консьержку и узнала, что фирма Каплана уже не существует.
   – Вы не сообщили об этом матери, когда вернулись?
   – Нет.
   – И отцу тоже?
   – Он не сказал бы правду.
   – Он часто лгал?
   – Трудно объяснить. Дома он старался избегать скандалов и всегда отвечал так, чтобы не вывести из себя мать.
   – Он ее боялся?
   – Он не любил ссор.
   Она произнесла это с некоторой долей презрения.
   – Вы следили за ним?
   – Да. Но не на следующий день, потому что не могла, а где-то дня через два или три. Под предлогом срочной работы уехала ранним поездом и ждала его возле вокзала.
   – Что он делал в тот день?
   – Заходил в несколько контор, как человек, который ищет работу. В полдень съел круассаны в каком-то маленьком баре, потом побежал в редакцию какой-то газеты, чтобы прочитать объявления. Я поняла.
   – И как вы отреагировали?
   – Что вы имеете в виду?
   – Вас не удивило, что он ничего не сказал дома?
   – Нет. Он не осмелился бы. Поднялся бы скандал. Тети и их мужья воспользовались бы случаем и завалили его советами, упрекали бы, что ему не хватает инициативы. Я слышу это с самого рождения.
   – А между тем ваш отец в конце каждого месяца приносил домой зарплату…
   – Это меня и удивляло. Всякий раз я ждала, что он придет с пустыми руками. А вместо этого он однажды заявил матери, что «просил» повышения и получил его.
   – Когда это было?
   – Намного позже. Примерно в августе.
   – И вы сделали вывод, что отец нашел работу?
   – Да. Мне захотелось узнать, и я снова стала следить за ним. Но он, как и раньше, не работал. Слонялся по городу, сидел на скамейках. Я подумала, что у него выходной, и спустя неделю или две повторила, но уже в другой день недели. На этот раз он заметил меня на Больших бульварах, опять сидел там на скамейке. Он побледнел, поколебался и в конце концов подошел ко мне.
   – Он заметил, что вы за ним следите?
   – Вряд ли. Наверное, решил, что я оказалась там случайно. Он пригласил меня выпить кофе на террасе кафе и признался мне. Было очень жарко.
   – Что он рассказал?
   – Что фирму Каплана ликвидировали, он очутился на улице, предпочел ничего не говорить матери, чтобы ее не волновать, был уверен, что скоро найдет другое место.
   – Он был в желтых ботинках?
   – Не в тот день. Добавил, что все оказалось сложнее, чем он предполагал, но теперь все в порядке, он работает страховым агентом и поэтому у него есть свободное время.
   – Почему он не сказал об этом дома?
   – По-прежнему из-за матери. Она презирает людей, которые ходят по домам, – не важно, продают ли они пылесосы или предлагают страховые полисы. Называет их ничтожествами и попрошайками. Если бы она узнала, что ее муж этим занимается, то почувствовала бы себя униженной и сделала бы его жизнь невыносимой. Главным образом из-за своих сестер.
   – Ваша мать очень считается с мнениями сестер, ведь так?
   – Ей хочется быть не хуже.
   – Вы поверили отцу относительно страхования?
   – Сначала.
   – А потом?
   – Стала сомневаться.
   – Почему?
   – Прежде всего потому, что он зарабатывал много денег.
   – Даже так?
   – Я не знаю, что вы имеете в виду. Но через несколько месяцев дома отец заявил, что его назначили заместителем директора в том же магазине Каплана и что он снова получил надбавку. Помню один спор на этот счет. Мама требовала, чтобы он поменял профессию на удостоверении личности. Слово «кладовщик» ее всегда коробило. Он ответил, что нет смысла суетиться из-за такой мелочи.
   – Полагаю, что вы с отцом смотрели друг на друга с видом заговорщиков?
   – Когда он был уверен, что мать не видит, он подмигивал мне. Иногда утром клал мне в сумку деньги.
   – Покупал ваше молчание?
   – Ему нравилось давать мне деньги.
   – Вы говорили, что иногда обедали вместе.
   – Да. Он шепотом назначал мне свидания в коридоре. А в ресторане заставлял выбирать самые дорогие блюда, потом предлагал сходить в кино.
   – На нем были желтые ботинки?
   – Однажды. И тогда я спросила, где же он переобувается. Отец пояснил, что ему по работе пришлось снять комнату в городе.
   – Он дал свой адрес?
   – Не сразу. Он все долго держал в секрете.
   – У вас был тогда возлюбленный?
   – Нет.
   – Когда вы познакомились с Альбером Жорисом?
   Она не покраснела, не смутилась. Этого вопроса она тоже ждала.
   – Четыре или пять месяцев назад.
   – Вы его любите?
   – Мы собираемся уехать вместе.
   – Пожениться?
   – Да, когда он сможет. Ему только девятнадцать и требуется согласие родителей.
   – А они не дали бы?
   – Наверняка не разрешат…
   – Почему?
   – Потому что у него нет средств к существованию. Его родители только об этом и думают. Точно как моя мать.
   – Куда же вы намеревались уехать?
   – В Южную Америку. Я уже подала заявление на паспорт.
   – У вас есть деньги?
   – Немного. У меня кое-что остается от зарплаты.
   – Когда вы впервые попросили деньги у отца?
   Она мгновение смотрела ему прямо в глаза и вздохнула:
   – И это вам известно!
   Потом, не колеблясь, добавила:
   – Я подозревала. Поэтому говорю вам правду. Не думаю, что вы будете настолько подлым и расскажете матери. Разве что вы такой же, как она!
   – У меня нет ни малейшего намерения обсуждать ваши дела с вашей матерью.
   – К тому же это ничего не изменит!
   – Вы хотите сказать, что уедете в любом случае?
   – Да, и очень скоро.
   – Откуда вы узнали парижский адрес отца?
   – Альбер нашел.
   – Следил?
   – Да. Мы оба недоумевали, каким же образом отец зарабатывает на жизнь. Решили, что Альбер проследит за ним.
   – А почему вас это интересовало?
   – Альбер утверждал, что отец занимается незаконным бизнесом.
   – И что бы вам дали эти сведения?
   – Что отец, должно быть, немало зарабатывает.
   – Вы собирались попросить его с вами поделиться?
   – По крайней мере, заплатить за билеты на пароход.
   – Шантажируя его?
   – Вполне естественно, чтобы отец…
   – Короче говоря, ваш друг Альбер начал шпионить за вашим отцом.
   – Он ходил за ним три дня.
   – И что же он обнаружил?
   – Во-первых, что отец снимал комнату на улице Ангулем. Во-вторых, что он вовсе не занимается страхованием, а прохаживается по Большим бульварам и часами просиживает там на скамейках. И в конце концов…
   – Что в конце концов?
   – Что у него есть любовница.
   – Как же вы отреагировали на это?
   – Я бы предпочла, чтобы она была молодой и красивой. А она похожа на мать.
   – Вы видели ее?
   – Альбер показал мне место, где они встречались.
   – На бульваре Сент-Антуан?
   – Да. В небольшом кафе. Я будто нечаянно проходила мимо и заглянула в зал. Не могла рассмотреть ее, но составила общее представление. Думаю, с ней не веселее, чем с моей мамашей.
   – А потом вы пошли на улицу Ангулем?
   – Да.
   – Отец дал вам деньги?
   – Да.
   – Угрожали ему?
   – Нет. Я сказала, будто потеряла конверт с дневной выручкой и что меня выгонят с работы, если не найду денег. И еще прибавила, что меня отдадут под суд за кражу.
   – Как он отнесся к этому?
   – Кажется, испугался. Я увидела фотографию женщины на столике, взяла ее и воскликнула: «А это кто?»
   – Что он ответил?
   – Что это подруга детства, которую он случайно нашел.
   – А вы не считаете, что вели себя подло?
   – Я защищалась.
   – От кого?
   – От всех на свете. Не хочу, как мать, оказаться в убогом домишке, где можно задохнуться.
   – Альбер тоже был у вашего отца?
   – Я не знаю.
   – Лжете, детка.
   Она серьезно посмотрела на него, потом согласилась:
   – Да.
   – Почему вы солгали?
   – Потому что с тех пор, как убили отца, я предвидела, что у Альбера будут неприятности.
   – Вы знаете, что он исчез?
   – Он звонил мне.
   – Когда?
   – Перед тем как исчезнуть, как вы говорите. Два дня назад.
   – Он сказал вам, куда направляется?
   – Нет. Он был ужасно взволнован. Он убежден, что его обвинят в убийстве.
   – Почему?
   – Потому что он ходил на улицу Ангулем.
   – Когда вы поняли, что мы вышли на его след?
   – Когда ваш инспектор расспрашивал эту старую каргу, мадемуазель Бланш. Она меня ненавидит. Потом она хвасталась, что сообщила достаточно, чтобы я перестала задирать нос, так она сказала. Я пыталась убедить Альбера. Объяснила, что если он прячется, то ведет себя как идиот, потому что именно это навлекает на него подозрения.
   – Но он не стал слушать ваши аргументы?
   – Нет, он так волновался, что почти не мог говорить со мной по телефону.
   – А почему вы уверены, что он не убивал вашего отца?
   – Зачем ему это было делать? – а потом сказала спокойным, рассудительным тоном: – Мы могли бы взять у отца столько денег, сколько захотели бы.
   – А если бы отец отказал?
   – Не отказал бы. Достаточно было Альберу пригрозить, что он расскажет обо всем матери. Я знаю, что вы думаете. Вы считаете меня подлой, вы сами сказали, но если бы вы провели свои лучшие, как говорят, годы в атмосфере Жювизи…
   – Вы не виделись с отцом в день его смерти?
   – Нет.
   – А Альбер?
   – Я почти уверена, что нет. Мы ничего не планировали на тот день. Пообедали вместе, как всегда. И он ни о чем не говорил.
   – Вам известно, где отец прятал деньги? Насколько я понимаю, ваша мать имела обыкновение по вечерам проводить инспекцию его карманов и бумажника.
   – Да, всегда.
   – Зачем?
   – Потому что однажды, больше десяти лет назад, она нашла на его платке след помады, а сама она помадой не пользуется.
   – Вы же были совсем маленькая.
   – Лет десять или двенадцать. И все-таки помню. Они на меня не обращали внимания. Отец клялся, что из-за жары одна из женщин на складе упала в обморок, а он намочил платок спиртом и дал ей подышать.
   – Наверное, так и было.
   – Мать не поверила.
   – Возвращаясь к моему вопросу. Ваш отец не мог приносить домой больше денег, чем зарабатывал.
   – Он держал их в своей комнате.
   – На зеркальном шкафу?
   – Откуда это вам известно?
   – А вам?
   – Когда я как-то зашла попросить у него денег, он встал на стул и снял со шкафа желтый конверт, в котором лежали тысячефранковые купюры.
   – Много?
   – Целая пачка.
   – Альбер об этом знал.
   – Это не повод, чтобы убивать. Я уверена, что он этого не делал. Он не стал бы брать нож.
   – Почему вы так уверены в этом?
   – Он чуть не потерял сознание, когда порезал палец перочинным ножом. Он не выносит даже вида крови.
   – Вы спали с ним?
   Она снова пожала плечами:
   – Глупый вопрос!
   – Где?
   – Где придется. Мало ли отелей в Париже, открытых специально для этого? Вы же не будете утверждать, что полиция ничего про это не знает.
   – Короче, чтобы подытожить этот интересный разговор, вы с Альбером шантажировали отца, с тем чтобы, скопив нужную сумму, сбежать в Южную Америку?
   Она и бровью не повела.
   – Я также не сомневаюсь, что как вы ни выслеживали отца, но так и не узнали, откуда у него завелись такие деньги.
   – Мы не так уж и старались.
   – Понимаю, ведь главное – результат.
   Иногда Мегрэ казалось, что она смотрит на него с некоторым сочувствием. Вероятно, думает, что для комиссара сыскной полиции он излишне наивен, под стать ее мамаше, теткам и дядям.
   – Теперь вы знаете все, – прошептала она и сделала вид, что хочет встать. – Надеюсь, вы обратили внимание, что я не корчила перед вами невинную барышню, а то, что вы обо мне думаете, мне совершенно безразлично.
   Однако что-то ее все-таки беспокоило.
   – Вы обещаете, что не скажете матери?
   – Какая разница, вы ведь все равно собираетесь уехать!
   – Это все-таки займет какое-то время, а кроме того, я тоже хотела бы избежать скандала.
   – Понятно.
   – Альбер – несовершеннолетний, и его родители могли бы…
   – Я очень хотел бы с ним увидеться.
   – Будь это в моих силах, он был бы здесь завтра утром. Он просто недоумок. Я уверена, что он где-то прячется и дрожит от страха.
   – Непохоже, что вы испытываете к нему особое восхищение…
   – Я ни к кому не испытываю восхищения…
   – Только к себе самой…
   – Тем более нет. Я защищаюсь.
   Спорить было бессмысленно.
   – Вы сообщили моему начальству, что вызывали меня сюда?
   – Я звонил им и сказал, что вы мне нужны для завершения некоторых формальностей.
   – В котором часу они ждут меня в конторе?
   – Я не уточнял время.
   – Я могу идти?
   – Не смею вас задерживать.
   – Ваши инспекторы опять будут следить за мной?
   Он едва не рассмеялся, но сумел сохранить серьезный вид:
   – Возможно.
   – Напрасно потеряют время.
   – Благодарю вас.
   Мегрэ действительно велел продолжать за ней наблюдение, хотя был уверен, что это ничего не даст. Свободным был Жанвье, он и отправился за ней следом.
   Комиссар же добрых десять минут сидел в кабинете – локти на столе, трубка в зубах – и не отрываясь смотрел в окно. Наконец встряхнулся, так приходят в себя, просыпаясь, встал и проворчал вполголоса:
   – Вот дура набитая!
   И, не зная, чем толком заняться, пошел в кабинет к инспекторам.
   – По-прежнему никаких новостей от парня?
   Он ведь должен как-то попытаться связаться с Моникой. Но как это сделать, чтобы не выдать себя? Мегрэ забыл спросить Монику об одной немаловажной детали. У кого из них хранятся деньги, которые они собирали для поездки в Южную Америку? Если у парня, то вся наличность должна быть при нем. Если нет, возможно, он вынужден голодать.
   Он подождал еще несколько минут, шагая в задумчивости по своему кабинету и переходя в соседний, смежный с ним, потом позвонил в контору «Жебер и Башелье».
   – Я хотел бы поговорить с мадемуазель Моникой Туре.
   – Минуточку. Кажется, она только что пришла.
   – Алло! – прозвучал голос Моники.
   – Не радуйтесь. Это не Альбер, а комиссар. Я забыл задать вам один вопрос. У кого из вас хранятся деньги?
   – У меня.
   – Где?
   – Здесь. Мой письменный стол запирается на ключ.
   – А у Альбера есть при себе деньги?
   – Если и есть, то очень мало.
   – Благодарю. Это все.
   Люка показал ему знаком, что его просят к другому телефону. Мегрэ узнал голос Лапуэнта.
   – Звонишь с улицы Ангулем? – удивился комиссар.
   – Нет, не оттуда. Из бистро на углу.
   – Что случилось?
   – Не знаю, сделано ли это умышленно, но я хотел вас предупредить. Комната тщательно убрана. Пол и мебель натерты воском, пыль сметена.
   – А верх шкафа?
   – Тоже. Мне показалось, что бабенка поглядывает на меня насмешливо. Я спросил, когда здесь убирали? Она ответила, что уборщица была вчера днем, она приходит два раза в неделю, и она этим воспользовалась, чтобы сделать генеральную уборку. Якобы вы ее не предупреждали, а комнату она готовит, чтобы сдавать…
   Да, это был промах. Мегрэ должен был предвидеть это.
   – Где Мерс?
   – Еще наверху. Он ищет, не остались ли где-нибудь отпечатки пальцев, но пока ничего не нашел. Если речь идет действительно об уборщице, то она поработала на славу. Мне вернуться на Набережную?
   – Погоди пока. Узнай фамилию и адрес этой уборщицы и найди ее. Пусть расскажет, как это произошло, какие получила указания, кто находился в комнате, пока она трудилась.
   – Понял.
   – Мерс может возвращаться. Да, еще одно. Там поблизости должен быть кто-то из полиции нравов.
   – Это Дюмонсель. Я только что разговаривал с ним.
   – Пусть попросит подкрепления. Когда кто-то из квартиранток выйдет из дома, надо за ней проследить.
   – Они не собираются выходить. Осталась та маньячка, которая любит разгуливать по лестнице в чем мать родила. Вторая принимает сейчас ванну. А третья, похоже, уже несколько дней в бегах.
   Мегрэ направился в кабинет начальника, как бывало время от времени, без какой-то конкретной цели, просто обсудить текущие дела. Он любил обстановку его кабинета и всегда стоял возле окна, откуда открывался вид на мост Сен-Мишель и набережные.
   – Устали?
   – Такое впечатление, что со мной играют в игру – у кого первого сдадут нервы. Мне хочется быть сразу во всех местах, а в результате толкусь у себя в кабинете. Утром провел допрос, один из самых…
   Он замолчал, подыскивая слово, и не мог найти. Он чувствовал себя измотанным, скорее опустошенным и поникшим, так бывает с похмелья.
   – А это была девушка, почти подросток.
   – Девица Туре?
   Зазвонил телефон. Начальник снял трубку:
   – Да, он здесь.
   И, обращаясь к Мегрэ:
   – Это вас. Невё вернулся и привел кого-то. Ему не терпится показать вам свою находку.
   – До скорого.
   В приемной стоял инспектор Невё, очень возбужденный, а неподалеку на стуле сидел тщедушный и бледный человек неопределенных лет, которого Мегрэ, похоже, где-то видел. Ему даже показалось, что он хорошо знаком с ним, но при этом не мог вспомнить фамилии…
   – Хочешь сначала поговорить со мной? – спросил он Невё.
   – Нет, бессмысленно. И было бы неосторожно оставлять этого ловкача хоть на минуту без присмотра.
   Только тогда Мегрэ заметил, что на нем наручники.
   Он открыл дверь кабинета, арестованный вошел следом, приволакивая ногу. От него несло спиртным. Невё сзади закрыл дверь на ключ и снял с человека наручники.
   – Не узнаете, шеф?
   Мегрэ все еще не мог вспомнить имени, но внезапно его осенило. Человек был похож на клоуна без грима, словно гуттаперчевые щеки, огромный рот, растянутый в усмешке, горестной и задорной одновременно.
   Кто же говорил ему о клоуне в связи с этим делом? Ах да, кажется, мадемуазель Леон. Или старый бухгалтер? Во всяком случае, кто-то из них видел месье Луи в компании этого человека на скамейке бульвара Сен-Мартен или Бон-Нувель.
   – Садись.
   Человек ответил тоном завсегдатая:
   – Спасибо, начальник.

Глава 7
Продавец плащей

   – Жеф Шрамек, по прозвищу Фред Клоун или Акробат, шестьдесят три года, родом из Риквира в Верхнем Рейне.
   Возбужденный успехом, инспектор Невё так отрекомендовал своего клиента, словно объявлял цирковой номер.
   – Теперь припоминаете, шеф? Лет пятнадцать назад, а то и больше, и тоже поблизости от бульвара Сен-Мартен, где-то между улицами Ришелье и Друо.
   – Шестьдесят три года? – повторил Мегрэ, глядя на посетителя, а тот, явно польщенный, ответил ему широкой улыбкой.
   Наверное, из-за худобы он выглядел моложе. По сути, у него вообще не было возраста. Он не выглядел пожилым прежде всего из-за выражения лица. Даже сейчас, скорее всего напуганный, он, казалось, подсмеивается и над другими, и над самим собой. Вероятно, потребность строить гримасы и смешить окружающих превратилась у него в своего рода дурную привычку.
   Самое удивительное, что ему было больше сорока пяти, когда история на Бульварах на несколько недель сделала его знаменитостью.
   Мегрэ нажал на кнопку звонка и снял трубку внутреннего телефона:
   – Принесите досье Шрамека, Жефа Шрамека, уроженца Риквира в Верхнем Рейне.
   Он точно не помнил, как это все началось. Было около восьми вечера, толпа на Больших бульварах, террасы кафе забиты до отказа. Наверное, было начало весны, потому что уже стемнело.
   Кажется, кто-то заметил приглушенный свет, мелькавший в окнах одного из административных зданий. Во всяком случае, подняли тревогу. Примчалась полиция. Как водится, сгрудились зеваки, толком не зная, что происходит.
   Никому и в голову не могло прийти, что представление продлится часа два, что за драматическими эпизодами последуют комические и что к концу соберется столько народу, что придется ставить заграждения.
   Грабитель, оказавшийся в западне, вылез в окно и начал передвигаться вдоль фасада, цепляясь за водосточные трубы. Когда он занес ногу на подоконник этажом выше, в окне не замедлил показаться полицейский, и тот продолжал свою эскападу, а женщины внизу визжали от ужаса.
   Это было одно из самых драматичных преследований в истории полиции, полицейские метались по зданию, взбирались на верхние этажи, открывали окна, тогда как грабитель, казалось, развлекался тем, что демонстрировал публике цирковой номер.
   Он первым добрался до крыши, довольно покатой, а полицейские не осмеливались вылезти туда. Не боясь головокружения, он перепрыгнул на крышу соседнего здания и таким образом – с одной крыши на другую – оказался на углу улицы Друо, а затем исчез в чердачном окне.
   Его потеряли из виду, но через четверть часа обнаружили на крыше неподалеку. Люди указывали пальцами и кричали: «Он там».
   Никто не знал, есть ли у него оружие и что он натворил. Поползли слухи, что он убил нескольких человек.
   В разгар эмоционального накала прибыли пожарные со своими лестницами и врубили прожекторы на крышах.
   Когда в конце концов его арестовали на улице Гранж-Бательер, он даже не запыхался. Гордый собой, он подсмеивался над теми, кто его поймал. И в тот момент, когда его запихивали в машину, он как угорь выскользнул из рук полицейских и чудом растворился в толпе.
   Это был Шрамек. Многие дни в газетах писали только об Акробате, которого потом совершенно случайно задержали на скачках.
   Еще мальчиком он начал выступать в бродячем цирке, разъезжавшем по Эльзасу и Германии. Позднее, в Париже, выступал на базарных площадях, если не сидел в тюрьме за ограбления.
   – Не думал я, – усмехнулся Невё, – что на старости лет он окажется в моем квартале.
   А тот ему в ответ серьезным тоном:
   – Я уже давно взялся за ум.
   – Мне говорили об одном типе – высоком, худом, уже немолодом, которого видели на скамейке в компании месье Луи.
   При этом собеседник Мегрэ добавил: «Такие обычно сидят на скамейках…»
   Фред Клоун был из тех людей, которые, не привлекая внимания, часами бесцельно сидят на скамейках, пялятся на прохожих и кормят голубей. Весь он был таким же серовато-неприметным, как серые плиты тротуара, а на лице – такое выражение, словно он уже ничего не ждет от жизни.
   – Прежде чем вы его допросите, хочу рассказать, как он мне попался. Я зашел в бар на улице Блондель, в двух шагах от арки Сен-Мартен. В этом баре размещается и букмекерская контора. Называется он «У Фернана». Фернан – бывший жокей, мой давний знакомый. Я показал ему фото месье Луи, а он взглянул, и сразу стало ясно, что узнал.
   «Один из твоих клиентов?» – спросил я.
   «Нет, не он. Но он заходил сюда два-три раза вместе с моим старым клиентом».
   «Это с кем же?»
   «С Фредом Клоуном».
   «Акробатом? Я-то думал, что он давно умер или в тюрьме».
   «Жив-здоров и заходит сюда каждый день пропустить стаканчик и сделать ставку. Кстати, он уже несколько дней не объявлялся».
   «Сколько?»
   Фернан подумал, пошел на кухню спросить у жены.
   «Последний раз появился в понедельник».
   «Вместе с месье Луи?»
   Он не мог точно вспомнить, но был уверен, что не видел Акробата с понедельника. Понимаете?
   Оставалось только добраться до него. Теперь было ясно, где искать. В конце концов я разузнал, как зовут женщину, с которой он живет уже несколько лет, она торгует на улице овощами и фруктами, зовут ее Франсуаза Биду.
   Стоило раздобыть ее адрес на набережной Вальми, напротив канала, как я тут же нашел его – он с понедельника прятался у нее в спальне. Прежде всего надел на него наручники, боялся, что опять выкинет трюк и исчезнет.
   – Я давно растерял всю свою ловкость! – пошутил Шрамек.
   В дверь постучали и положили на стол Мегрэ толстое досье в желтой обложке. Всю историю Шрамека, точнее, всю историю его отношений с правосудием.
   Не торопясь, покуривая трубку небольшими затяжками, Мегрэ заглянул в досье.
   Он предпочитал проводить допросы такого рода именно в это время. В самом деле, с полудня до двух многие кабинеты пустуют, меньше беготни по коридору, реже звонят телефоны. Как и ночью, создается впечатление, что ты один во всем здании.
   – Ты не голоден? – обратился Мегрэ к Невё.
   Поскольку тот не знал, что сказать, он предложил:
   – Иди перекуси. Может, тебе скоро придется меня подменить.
   – Ладно, шеф.
   Расстроенный Невё ушел, а задержанный с насмешкой смотрел, как тот удаляется. Мегрэ же раскурил новую трубку, похлопал своей большой рукой по досье, посмотрел Фреду Клоуну прямо в глаза и пробормотал:
   – Теперь поговорим наедине!
   Этот допрос нравился ему гораздо больше, чем допрос Моники. Но прежде, чем начать, он из предосторожности запер дверь на ключ и даже закрыл на щеколду смежный со своим кабинет инспекторов. Поскольку он даже выглянул в окно, Жеф шепнул, состроив забавную гримасу:
   – Не бойтесь, я уже не смогу разгуливать по карнизам.
   – Полагаю, ты знаешь, почему тебя привели сюда?
   Фред прикинулся дурачком.
   – Всегда хватают одних и тех же! – пожаловался он. – Мне это напоминает старые добрые времена. Сколько лет со мной такого уже не приключалось…
   – Твой приятель Луи убит. Не притворяйся удивленным. Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь. И не менее хорошо понимаешь, что есть все шансы обвинять тебя в убийстве.
   – Это была бы очередная судебная ошибка.
   Мегрэ снял телефонную трубку:
   – Соедините меня с баром «У Фернана» на улице Блондель.
   И, когда Фернан подошел:
   – Говорит комиссар Мегрэ. Это по поводу ваших клиентов, Жефа Шрамека… Акробата, да… Хочу узнать, он играл по-крупному? Как?.. Ах да, понимаю… А в последнее время?.. В субботу?.. Благодарю вас… Нет, пока достаточно…
   Вид у него был довольный. Жеф, напротив, выглядел слегка встревоженным.
   – Повторить то, что мне сказали?
   – Говорить-то можно что угодно…
   – Всю жизнь ты просаживал деньги на скачках.
   – Если бы правительство их запретило, такого бы не произошло.
   – Много лет подряд ты покупаешь билеты Мютюэль [2 - Система «Пари мютюэль» («Пари между собой») была изобретена французом Пьером Олером в 1872 году. Игроки покупали билеты в неограниченном количестве, а после окончания заезда сумма банка делилась среди всех угадавших лошадь-победителя. Выигрыш был пропорционален количеству билетов, имевшихся на руках у каждого из удачливых игроков.] у Фернана.
   – Это официальное агентство.
   – Но чтобы играть на скачках, нужны деньги. Так вот, еще примерно два года назад ты тратил совсем небольшие суммы, иногда даже за выпивку не мог заплатить, и Фернан наливал тебе в кредит.
   – И очень зря. Тем самым только поощрял мое пьянство.
   – Потом ты стал играть по-крупному, иногда делал очень большие ставки. А несколько дней спустя снова оказывался на мели.
   – И о чем это говорит?
   – В прошлую субботу ты выложил очень крупную сумму.
   – А что вы скажете о тех, кто рискует и ставит на лошадь целый миллион?
   – Откуда у тебя эти деньги?
   – У меня жена работает.
   – Кем?
   – Убирает квартиры. Иногда еще подрабатывает в бистро на набережной.
   – Ты что, издеваешься надо мной?
   – Никогда бы себе такого не позволил, господин комиссар.
   – Послушай. Давай попробуем не терять время.
   – Если я могу хоть чем-то помочь, вы же понимаете…
   – Я все-таки хочу разъяснить тебе твое положение. Несколько свидетелей видели тебя в обществе некоего месье Луи.
   – Очень порядочный человек.
   – Не важно. Это уже давняя история. Вы познакомились с ним около двух с половиной лет назад. Тогда месье Луи был безработным, едва сводил концы с концами.
   – Я знаю, что это значит! – вздохнул Жеф. – А концы эти ну никак не сходятся.
   – На что ты жил тогда, неизвестно, думаю, на деньги, которые зарабатывала Франсуаза. Болтался со скамейки на скамейку. Иногда рисковал и ставил несколько франков на лошадь, имел долги в бистро. Что касается месье Луи, то ему пришлось взять в долг по крайней мере у двоих.
   – Это только доказывает, что на свете существуют бедняки.
   Мегрэ не обращал внимания. Жеф настолько привык острить, что у него вошло в привычку строить из себя шута. Комиссар терпеливо продолжил:
   – Неожиданно вы оба вдруг разбогатели. Следствие это установит и определит точные даты.
   – У меня всегда была плохая память на числа.
   – С тех пор бывают периоды, когда ты играешь по-крупному, а бывает, что пьешь в долг. Каждому понятно, что вы с месье Луи нашли способ добывать деньги, и притом неплохие. Впрочем, нерегулярно. Этим вопросом мы займемся позднее.
   – Жалко. Хотел бы я знать этот способ.
   – Скоро тебе будет не до смеха. В субботу, повторяю, денег у тебя было выше головы, но ты все промотал за несколько часов. В понедельник днем в тупике возле бульвара Сен-Мартен был убит твой сообщник месье Луи.
   – Это большая потеря для меня.
   – Ты уже стоял когда-нибудь перед судом присяжных?
   – Только перед уголовным. Много раз.
   – Так вот, присяжные – простые люди, которые не любят шуток, особенно если речь идет о человеке с таким богатым уголовным прошлым, как у тебя. Велика вероятность, что они единогласно решат, что ты единственный, кто знал все передвижения месье Луи и был заинтересован в его смерти.
   – В таком случае они – придурки.
   – Это все, что я хотел тебе сказать. Уже половина первого. Мы пока сидим у меня в кабинете. В час придет судья Комелио, и я отправлю тебя с ним объясняться.
   – Это такой невысокий брюнет с усами щеточкой?
   – Именно.
   – Мы уже как-то встречались. Он недобрый. К тому же, должно быть, уже не молод. А если мне не хочется с ним общаться?
   – Ты знаешь, что тебе нужно делать.
   Жеф Клоун глубоко вздохнул:
   – Не найдется ли у вас сигареты?
   Мегрэ вынул из ящика пачку, протянул.
   – А спички?
   Он покурил минуту.
   – Полагаю, выпивки у вас здесь не водится?
   – Будешь говорить?
   – Еще не знаю. Я сейчас обдумываю, есть ли у меня что сказать.
   Это могло продолжаться долго. Мегрэ знал этот прием. На всякий случай он открыл дверь в соседний кабинет.
   – Люка, сгоняй на набережную Вальми и приведи мне даму по имени Франсуаза Биду!
   Клоун сразу же заерзал на стуле, поднял руку, как в школе:
   – Комиссар, не делайте этого!
   – Говорить будешь?
   – Думаю, стаканчик меня подбодрит.
   – Погоди, Люка. Не уходи, пока я не скажу.
   И, обращаясь к Жефу:
   – Боишься жены?
   – Вы обещали дать мне выпить.
   Мегрэ закрыл дверь, вынул из стенного шкафа бутылку хорошего коньяку, которая всегда там стояла, и плеснул на дно стакана.
   – Я что, один буду пить?
   – Ну?
   – Задавайте вопросы. Заметьте, как говорят адвокаты, что я не буду препятствовать ходу следствия.
   – Где ты встретил месье Луи?
   – На скамейке бульвара Бон-Нувель.
   – Как вы познакомились?
   – Так, как знакомятся на скамейках. Я заметил, что уже весна, а он ответил, что воздух теплее, чем на прошлой неделе.
   – Это было приблизительно два с половиной года назад?
   – Примерно. Число в своем ежедневнике я не записал. В последующие дни мы снова встречались на той же скамейке. Он, казалось, радовался, что есть с кем поговорить.
   – Сказал тебе, что он безработный?
   – В конце концов он рассказал мне свою историю. Что работал двадцать пять лет на одного хозяина, а тот без предупреждения закрыл свою лавочку, и он не осмелился ничего сказать жене, которая, между нами, мне кажется редкой стервой и все время давала ему понять, что он всего-навсего кладовщик. По-моему, он впервые мог с кем-то поделиться, и ему полегчало.
   – Он знал, кто ты?
   – Я сказал, что работал в цирке.
   – А потом?
   – Что именно вас интересует?
   – Все.
   – Сначала посмотрите мое дело и посчитайте, сколько раз я был осужден. Мне интересно, если на меня повесят еще один приговор, это пахнет пожизненным заключением? Что-то мне это не улыбается.
   Мегрэ сделал, как он просил.
   – Если это не убийство, то у тебя в запасе еще два.
   – Я так и думал. Но боялся, что мы считаем по-разному.
   – Кража со взломом?
   – Тут все тоньше.
   – Чья идея?
   – Его, конечно. Я не такой умный. Как вам кажется, еще плеснуть на донышко я не заслужил?
   – Потом.
   – Это еще долго ждать. Придется рассказывать по-быстрому и кое-что пропускать.
   Комиссар уступил и налил каплю алкоголя.
   – По сути, все началось на скамейке.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Поскольку он подолгу сидел на скамейке и почти все время на одной и той же, он начал наблюдать за тем, что происходит вокруг. Вы знаете на бульваре магазин плащей?
   – Знаю.
   – Скамейка, на которой любил сидеть Луи, как раз напротив того магазина. Он как-то невольно начал приглядываться к тому, что творится внутри, к поведению продавцов. Это, собственно, и натолкнуло его на одну мысль. Если целый день не работать, то начинаешь думать и строить планы, даже такие, которые невозможно осуществить. Как-то он поделился ими со мной, просто так, от нечего делать. В этом магазине всегда полно народу. Там куча плащей всех моделей – мужские, женские, детские, они висят во всех углах. И еще есть много на втором этаже. Слева от здания, как это часто бывает в этом квартале, начинается тупик, который ведет во двор.
   Он предложил:
   – Хотите, я нарисую?
   – Не теперь. Рассказывай дальше.
   – Луи сказал мне: «Я вот думаю, как это может быть, чтобы никто до сих пор не обокрал кассу. Это же так просто!»
   – Ну а ты, стало быть, навострил уши?
   – Я заинтересовался. Он рассказал мне, что в двенадцать или самое позднее в четверть первого, когда уходят последние покупатели, сотрудники идут обедать. Хозяин – старичок с бородкой – тоже. Он ест неподалеку в ресторане «Кружка темного пива».
   «А что, если кто-нибудь из покупателей захочет, чтобы его закрыли…» Не возражайте. Сперва я тоже подумал, что это невозможно. Однако Луи целыми неделями наблюдал за магазином. Перед обедом продавцы не удосужатся осмотреть все закоулки, отодвинуть тысячи плащей, чтобы убедиться, что никого не осталось. Понимаете, им и в голову не приходило, что кто-то может специально спрятаться в магазине. В этом вся хитрость. Хозяин, уходя, тщательно запирает дверь.
   – И ты решил спрятаться там? Потом сломать входной замок, чтобы выйти с выручкой?
   – Ошибаетесь. И вот здесь начинается самое забавное. Даже если меня заметут, меня нельзя ни в чем обвинить, потому что против меня нет никаких улик. Да, я опустошил кассу. Потом пошел в туалет. Рядом с бачком есть окошко, через которое не пролезет и трехлетний ребенок. А вот просунуть туда пачку денег – это пара пустяков. Окошко выходит во двор. Луи совсем случайно проходил мимо и поднял пакет с деньгами. Я же подождал, когда вернутся продавцы и соберется побольше покупателей, чтобы не привлекать к себе внимания. Короче, я вышел так же спокойно, как и вошел.
   – Вы поделились?
   – По-братски… Самое трудное было решиться. Он придумал это просто ради развлечения, творчески, можно сказать. Когда я предложил рискнуть, он почти возмутился. Согласился только потому, что иначе ему пришлось бы признаться жене, а она ведь совсем бессердечная… Кстати, заметьте, что план этот имеет еще одно преимущество. Меня будут судить за кражу, поскольку я сам во всем признался. Но нет ни взлома, ни применения оружия, а это минус два года. Разве не так?
   – Мы вместе посмотрим уголовный кодекс.
   – Я вам все рассказал. Жили мы себе с Луи очень славно, и я ни о чем не жалею. Магазин плащей помог нам продержаться почти три месяца. Сказать честно, моей доли не хватило на такой срок из-за любви к жеребцам, но Луи иногда подкидывал мне несколько франков. Когда мы увидели, что запасы кончаются, мы сменили скамейку.
   – Готовились к новому ограблению?
   – Ну, раз метод себя оправдал, не было смысла придумывать другой. Теперь, когда вы знаете фокус, вы пороетесь у себя в архивах и найдете все магазины, где я давал себя запереть. Во втором продавали лампы и электротовары, чуть дальше, на том же бульваре. Там нет тупика, но подсобка выходит во двор, откуда можно пройти на другую улицу. Все одно и то же. Редко когда в уборной в этом квартале нет маленького окошка во двор или в тупик.
   Один только раз меня застукала продавщица, она открыла стенной шкаф, в котором я прятался. Я изобразил пьяного. Она позвала хозяина, они вытолкали меня на улицу и угрожали, что вызовут полицию. Теперь объясните мне, ради чего мне было убивать Луи? Мы были корешами. Я даже представил его Франсуазе, чтобы успокоить ее, потому что она недоумевала, где это я провожу время. Он принес ей конфеты, и она решила, что это очень порядочный человек.
   – Вы совершили ограбление на прошлой неделе?
   – Газеты писали об этом. Магазин готового платья на бульваре Монмартр.
   – Полагаю, что, когда Луи убили в том глухом переулке, он высматривал, есть ли в ювелирном магазине окошко, выходящее во двор.
   – Возможно. Он всегда намечал места, поскольку выглядел прилично. А таких, как я, люди остерегаются. Даже когда я шикарно одевался, на меня все равно косились с подозрением.
   – Кто его убил?
   – Вы меня об этом спрашиваете?
   – Кто мог быть в этом заинтересован?
   – Не знаю. Может, его жена?
   – Почему жена?
   – Потому что она стерва. Если она пронюхала, что он водит ее за нос почти два года и завел подружку…
   – А ты с ней знаком?
   – Он нас не представил друг другу, но рассказывал о ней, и я видел ее издали. Он ее очень любил. Ему была нужна ласка. Мы все такие, правда? У меня есть Франсуаза. И у вас наверняка кто-то есть. Они ходили в кино или болтали в кафе.
   – Она была в курсе?
   – Наверняка нет.
   – А еще кто-то знал?
   – Я, прежде всего.
   – Само собой!
   – Может быть, дочка. Он все переживал из-за нее, все боялся, что она состарится и будет похожа на мамашу. Она все время требовала у него денег.
   – Ты бывал у него на улице Ангулем?
   – Никогда.
   – Знаешь, где его дом?
   – Он мне показывал.
   – Почему ты не заходил туда?
   – Потому что не хотел, чтобы у него были неприятности. Хозяйка считала его солидным человеком. А если бы увидела меня…
   – А если я тебе скажу, что в его комнате найдены отпечатки твоих пальцев?
   – Я отвечу, что это шутка.
   Он держался совершенно спокойно и продолжал в своем репертуаре, изредка поглядывая на бутылку.
   – Кто еще знал?
   – Послушайте, господин комиссар, я такой, какой есть, но стукачом не был и не буду.
   – Хочешь, чтобы тебя посадили?
   – Это было бы несправедливо.
   – Кто еще знал?
   – Приятель дочки. Вот тут я не дам голову на отсечение, что он без греха. Не знаю, наверное, это с подачи девчонки, но он стал следить за Луи целыми днями, приходил к нему дважды, требовал денег. Луи дико боялся, что сопляк расскажет обо всем жене или пошлет ей анонимное письмо.
   – Ты с ним знаком?
   – Нет. Знаю только, что он совсем щенок и до обеда работает в книжном магазине. Последнее время Луи ждал беды. Твердил, что это не может продолжаться бесконечно, что жена в конце концов узнает…
   – Он рассказывал тебе о своих зятьях?
   – Частенько. Их ему ставили в пример, чтобы доказать, что он ничтожество, неудачник, мокрая курица, что хуже его нет на свете. Я был потрясен.
   – Чем?
   – Когда прочел в газете, что он умер. К тому же я ведь был неподалеку, когда это случилось. Фернан может подтвердить, что я выпивал в его заведении.
   – У Луи были при себе деньги?
   – Не знаю, но за два дня перед этим мы хорошо заработали.
   – Он обычно носил их в кармане?
   – В кармане или прятал в своей комнате. Самое забавное, что вечером, перед поездом, ему приходилось переодевать ботинки и галстук. Один раз он забыл про галстук. Он сам мне рассказывал. Заметил только на Лионском вокзале. Не мог же он купить какой придется. Нужен был тот самый, в каком он уехал утром. Пришлось вернуться на улицу Ангулем, а потом объяснять, что задержался из-за срочной работы.
   – Почему ты со вторника не выходил из квартиры Франсуазы?
   – А что бы вы делали на моем месте? Когда во вторник утром я прочитал газету, то подумал, что люди видели меня с Луи и сразу же опишут меня полиции. На таких, как я, всегда падает подозрение.
   – У тебя не возникла мысль уехать из Парижа?
   – Просто я сидел тихо, надеясь, что полиция про меня забыла. А сегодня утром услышал голос вашего инспектора и понял, что влип.
   – Франсуаза в курсе?
   – Нет.
   – А что она думает, откуда деньги?
   – Во-первых, ей перепадают крохи, то, что остается после ставок. Во-вторых, считает, что я по-прежнему тырю бумажники в метро.
   – А ты и этим баловался?
   – Вы же не станете прислушиваться к тому, что я тут болтаю. А вас жажда не мучит?
   Мегрэ последний раз плеснул ему коньяка.
   – Все выложил, точно?
   – Так же точно, как вижу вас.
   Мегрэ открыл дверь соседнего кабинета и сказал Люка:
   – Отведи его в камеру.
   Потом посмотрел на Жефа Шрамека и добавил, вздохнув:
   – А наручники все-таки на него надень.
   И наконец, когда Акробат повернулся с дурацкой улыбкой на своем гуттаперчевом лице, произнес:
   – Пусть с ним там не слишком строго…
   – Спасибо, господин комиссар. Только не говорите Франсуазе, что я просадил столько денег. С нее станется, не будет посылать мне сладкого.
   Мегрэ натянул пальто, взял шляпу, собираясь пойти пообедать в пивную «Дофин». Спускаясь по большой серой лестнице, он услышал внизу шум и перегнулся через перила.
   Какой-то молодой человек с растрепанными волосами отчаянно барахтался в руках здоровенного полицейского с расцарапанной щекой. Тот ворчал:
   – Утихомиришься ты наконец, засранец? Если не перестанешь дергаться, схлопочешь по физиономии.
   Комиссар еле удержался от смеха. Это был Альбер Жорис, именно его препроводили сюда таким образом, и теперь он вырывался и кричал:
   – Оставьте меня! Говорю же, я сам пойду.
   Наконец они поравнялись с Мегрэ.
   – Я только что задержал его на мосту Сен-Мишель, сразу опознал его. А когда попытался остановить, он бросился бежать.
   – Неправда! Он врет!
   Парень задыхался, лицо раскраснелось, глаза горели, полицейский держал его на весу за воротник пальто, как марионетку.
   – Скажите, чтоб он меня отпустил!
   Он пытался лягнуть его, но промахивался.
   – Говорю же, что хочу видеть комиссара Мегрэ. Я шел к нему. Сам шел…
   Одежда у него смялась, отвороты брюк в засохшей вчерашней грязи. Под глазами – большие темные круги.
   – Я комиссар Мегрэ.
   – Велите, чтобы он меня отпустил.
   – Старина, можете отпустить.
   – Как скажете, но…
   Полицейский медлил, пока парень извивался в его руках как уж на сковородке.
   – Он меня ударил, – запыхавшись, говорил Альбер Жорис. – Он обращается со мной, как с…
   В ярости он не мог найти нужных слов. Невольно улыбаясь, комиссар указал на ссадину на щеке полицейского:
   – А мне-то кажется, все наоборот…
   Жорис посмотрел, впервые увидел царапину и крикнул с торжеством в голосе:
   – Так ему и надо!!!

Глава 8
Тайна Моники

   – Садись, мерзавец.
   – Я не мерзавец, – запротестовал Жорис.
   И уже спокойнее, хотя еще и не полностью отдышавшись, слегка свистящим голосом произнес:
   – Не думал, что комиссар сразу же начинает оскорблять людей, даже не выслушав их.
   Мегрэ удивленно посмотрел на него, нахмурив брови:
   – Ты обедал?
   – Я не голоден.
   Это был ответ обиженного мальчишки.
   – Алло! – Мегрэ снял трубку. – Соедините с пивной «Дофин»… Алло, Жозеф?.. Говорит Мегрэ… Принеси мне бутерброды. Шесть штук… Мне с ветчиной… Погоди… – Повернувшись к Жорису: – Ветчину или сыр?
   – Мне все равно. Ветчину.
   – Пиво или красное вино?
   – Можно воды? Хочу пить.
   – Жозеф? Шесть бутербродов потолще и четыре пива… Погоди… Принеси еще две чашки черного кофе, раз уж такое дело… Ждать недолго?
   Он на секунду положил трубку и тут же снова попросил соединить его с одним из отделов полиции. При этом с любопытством поглядывал на парня. Жорис был худой, плохо выглядел, держался с почти болезненной нервозностью, как будто питался не бифштексами, а одним черным кофе. А вообще, он был даже интересным парнем: брюнет, длинные, до плеч, волосы. Время от времени резким движением он встряхивал головой, отбрасывая их назад.
   Наверное, из-за того, что волновался, он иногда раздувал ноздри. И продолжал с укором смотреть на комиссара исподлобья.
   – Алло! Приостановите розыск Жориса. Сообщите об этом в отделения полиции и на вокзалы.
   Парень раскрыл рот, но комиссар не дал ему и слова сказать:
   – Подожди немного.
   Небо снова нахмурилось, собирался дождь, наверное, такой же бесконечный и назойливый, как в день похорон. Мегрэ закрыл окно, потом, так же молча, разложил трубки на столе, как машинистка, прежде чем взяться за работу, устанавливает машинку, проверяет копирку, блокноты.
   – Войдите, – пробурчал он, когда в кабинет постучали.
   Это был инспектор Невё, он слегка просунул в дверь голову, полагая, что допрос идет полным ходом.
   – Простите, я только хотел узнать…
   – Спасибо. Свободен.
   Потом комиссар начал расхаживать по кабинету в ожидании официанта из пивной. Чтобы скоротать время, он сделал еще один звонок, на сей раз жене.
   – Обедать не приду.
   – Я уже догадалась. Ты знаешь, который час?
   – Нет. Не важно.
   Она расхохоталась, а он даже не понял почему.
   – Я пришел вам сказать…
   – Подожди.
   Это был третий допрос за день. Его мучила жажда. В какой-то момент он проследил за взглядом парня, задержавшимся на бутылке коньяка и стакане для воды, стоявших на столе.
   Тут уж Мегрэ покраснел как мальчишка, хотел было что-то объяснить, сказать, что не он, а Жеф Шрамек, который был в кабинете перед Альбером, пил коньяк из большого стакана.
   Неужели для него важно мнение мальчишки? Неужели он жалеет, что испортил его впечатление о комиссаре Мегрэ?
   – Заходи, Жозеф! Поставь поднос на стол. Все принес?
   И когда они остались вдвоем:
   – Ну, поедим.
   Жорис ел жадно, несмотря на свои предыдущие отнекивания. Все это время он украдкой поглядывал на комиссара, а после кружки пива к нему вернулось хладнокровие.
   – Получше?
   – Спасибо. Но все-таки вы назвали меня мерзавцем.
   – Сейчас поговорим и об этом.
   – Это правда, я сам шел к вам…
   – Зачем?
   – Потому что надоело прятаться.
   – А почему ты прятался?
   – Чтобы не арестовали.
   – А за что тебя арестовывать?
   – Сами знаете.
   – Нет.
   – Потому что я друг Моники.
   – Ты был уверен, что мы до этого докопаемся?
   – Это нетрудно.
   – И мы должны были тебя арестовать за то, что ты друг Моники?
   – Вы захотите выжать из меня показания.
   – Черт возьми!
   – Вы считаете, что я буду врать, и постараетесь заставить меня мучиться угрызениями совести.
   – Ты это вычитал в детективных романах?
   – Нет, в полицейской хронике. Я знаю, как вы ведете следствие.
   – В таком случае что именно ты собирался здесь делать?
   – Заявить, что я не убивал Луи Туре.
   Мегрэ закурил трубку и медленно допивал вторую кружку пива. Он сидел за своим письменным столом. Зажег лампу под зеленым абажуром, а первые капли дождя уже били по стеклам.
   – Ты представляешь себе, какие могут быть последствия?
   – Я не понимаю, что вы имеете в виду.
   – Раз ты решил, что мы собираемся арестовать тебя, выходит, у нас должны быть на то все основания.
   – Вы были на улице Ангулем?
   – Откуда тебе известно?
   – Вы неизбежно должны были узнать, что у него есть комната в городе. Хотя бы в связи с желтыми ботинками…
   Комиссар улыбнулся, сочтя это забавным:
   – А дальше?
   – Хозяйка наверняка сообщила, что я приходил к нему.
   – Разве это основание для ареста?
   – Вы допрашивали Монику.
   – И ты думаешь, она что-то сказала?
   – Я бы удивился, если бы вы не заставили ее заговорить.
   – В таком случае почему же ты спрятался под кроватью своего приятеля?
   – И об этом вы тоже знаете?
   – Отвечай.
   – Я не подумал… Запаниковал… Боялся, что меня будут бить, чтобы я признался в том, чего не совершал…
   – Ты об этом тоже прочел в газетах?
   Разве адвокат Рене Лекёра не говорил на суде о жестоких методах, применяемых в полиции? А потом его речь перепечатали все газеты. Кстати, с утренней почтой пришло письмо от Лекёра. Его приговорили к смертной казни, он был в полном отчаянии и просил комиссара навестить его в тюрьме.
   Мегрэ чуть было не показал это письмо мальчишке. И покажет, если понадобится.
   – Почему ты вылез из своего укрытия на улице Гей-Люссака?
   – Больше не мог весь день сидеть под кроватью. Это было ужасно. Все тело ломило. Мне все время казалось, что я сейчас чихну. Квартирка маленькая, двери открыты, я слышал шаги тетки моего друга, и, если бы я пошевелился, она тоже услышала бы.
   – Это все?
   – Я проголодался.
   – Что ты делал?
   – Болтался по городу. Ночью поспал час или два на мешке с овощами на рынке Чрево Парижа. Два раза уже дошел до моста Сен-Мишель. Увидел, как отсюда выходит Моника. Пошел на улицу Ангулем и еще издали заметил человека, который, как мне показалось, следит за домом. Я подумал, что это кто-то из полиции.
   – А для чего тебе потребовалось бы убивать месье Луи?
   – Вы разве не знаете, что я занял у него деньги?
   – Теперь это называется – занял?
   – Ну, попросил, если хотите.
   – Попросил?
   – Что вы хотите сказать?
   – Просить можно по-разному, между прочим, есть такие способы, когда тот, у кого просят, не смеет отказать. Это называется шантаж.
   Альбер замолчал и потупился.
   – Отвечай.
   – Я ведь не стал бы ничего говорить мадам Туре.
   – Но все-таки угрожал, что расскажешь?
   – Этого не потребовалось.
   – Потому что он и сам думал, что ты расскажешь?
   – Не знаю. Я запутался в ваших вопросах.
   И замученным голосом добавил:
   – Умираю, хочу спать.
   – Выпей кофе.
   Он послушался, не сводя глаз с Мегрэ.
   – Ты часто к нему заходил?
   – Всего два раза.
   – Моника знала об этом?
   – А что она сказала вам?
   – Речь не о том, чтобы передавать тебе, что сказала она. Я хочу услышать правду.
   – Знала.
   – Что же ты говорил?
   – Кому?
   – Луи Туре, черт возьми.
   – Что нам нужны деньги.
   – Кому это нам?
   – Монике и мне.
   – Зачем?
   – Чтобы уехать в Южную Америку.
   – Вы признались ему, что хотите уехать?
   – Да.
   – А он что?
   – В конце концов согласился, что ничего другого нам не остается.
   – Ты ей сделал предложение?
   – Нет. Но он прекрасно понимал, что это пока невозможно. Во-первых, я несовершеннолетний и требуется согласие родителей. Во-вторых, если бы даже они его дали, то мадам Туре не согласилась бы иметь такого зятя, как я, голодранца. Месье Туре первым отсоветовал мне говорить с его женой.
   – А ты рассказал ему, что вы с Моникой занимались любовью в меблирашках?
   – Я не вдавался в подробности.
   Он снова покраснел.
   – Я просто сообщил ему, что она беременна.
   Мегрэ не шелохнулся, не выказал удивления, хотя для него это было неожиданностью. Наверное, он все-таки плохой психолог, если даже не подумал об этом.
   – Какой срок?
   – Чуть больше двух месяцев.
   – Вы были у врача?
   – Я с ней не ходил.
   – Но она-то была?
   – Да.
   – Ты ждал у дверей?
   – Нет.
   Мегрэ откинулся на спинку кресла и машинально набил новую трубку.
   – А что бы ты делал в Южной Америке?
   – Все, что угодно. Я не боюсь работы. Мог бы работать ковбоем.
   Он произнес эти слова с самым серьезным видом и даже с капелькой гордости, а комиссар вспомнил двухметровых парней, которых встречал на ранчо Техаса и Аризоны.
   – Ковбоем! – повторил он.
   – Или на золотых приисках.
   – Ну разумеется!
   – Я бы выкрутился.
   – И женился бы на Монике?
   – Да. Думаю, там это проще, чем здесь.
   – Ты ее любишь?
   – Она моя жена, так ведь? Даже если мы не ходили в мэрию…
   – А как месье Луи отреагировал на эту новость?
   – Он не мог поверить, что его дочь так поступила. Он плакал.
   – В твоем присутствии?
   – Да. Но я поклялся, что мои намерения…
   – Самые честные… Конечно же. А потом?
   – Он обещал помогать нам. У него не было много денег в наличности, но кое-что он мне дал.
   – Где эти деньги?
   – У Моники. Она прячет их в своем столе.
   – А остальные?
   – Он обещал дать мне во вторник. Ждал больших поступлений.
   – От кого?
   – Не знаю.
   – Он не говорил тебе, чем занимается?
   – Очевидно, не мог.
   – Почему?
   – Потому что не работал. Мне не удалось узнать, откуда он берет деньги. Их было двое.
   – Ты видел второго?
   – Один раз на бульваре.
   – Высокий, худой с лицом клоуна?
   – Да.
   – Он был у меня в кабинете незадолго до твоего прихода. Это ему я налил стакан коньяка.
   – Выходит, вы знаете всю правду.
   – Я хочу узнать то, что известно именно тебе…
   – Ничего. Я думал, что они кого-то шантажируют.
   – И тогда счел, что нет причин самому не воспользоваться этим приемом?
   – Нам нужны были деньги… Из-за ребенка.
   Мегрэ снял телефонную трубку:
   – Люка? Зайди-ка на минутку.
   Когда появился инспектор, Мегрэ сказал:
   – Позволь представить тебе Альбера Жориса. Они с Моникой Туре ждут ребенка.
   Он говорил с самым серьезным видом, и Люка, не зная, что и думать, только кивал.
   – Девушка, вероятно, в конторе, поскольку не была там утром. Пойдешь туда и отведешь ее к врачу, пусть сама скажет к какому. Если ей все равно, то отведи ее к врачу в префектуру. Я хотел бы знать, какой у нее срок беременности.
   – А если она откажется идти на осмотр?
   – Тогда скажи, что в этом случае мне придется арестовать ее и ее друга, который сидит в моем кабинете. Возьми машину. Позвони мне и сообщи результат.
   Когда они снова остались одни, Жорис спросил:
   – Для чего вы это делаете?
   – Проверять все – моя обязанность.
   – Вы что, мне не верите?
   Телефонный звонок послужил удобным предлогом, чтобы не отвечать. Он не имел отношения к делу. У него запрашивали данные относительно одного сумасшедшего, который приходил к нему несколько дней назад и которого задержали на улице, где он собирал толпы. Вместо того чтобы коротко ответить, что было вполне возможно в данном случае, он стал тянуть разговор как можно дольше.
   Когда он повесил трубку, то, словно забыв, на чем остановились, спросил:
   – А что ты дальше будешь делать?
   – Вы убедились, что я не убивал?
   – Я всегда был в этом уверен. Видишь ли, совсем не так просто, как люди думают, пырнуть кого-то ножом в спину. А еще труднее убить так, чтобы человек не успел даже издать звука.
   – А я, значит, на это не способен?
   – Абсолютно.
   Он почти обиделся. Ведь он-то мечтал стать ковбоем или золотоискателем в Южной Америке.
   – Ты пойдешь к мадам Туре?
   – Думаю, придется.
   Мегрэ чуть не расхохотался, когда представил себе, как паренек, напрягшись, словно аршин проглотил, является в дом в Жювизи, стараясь набить себе цену в глазах матери Моники.
   – Думаешь, что теперь она согласится на такого зятя?
   – Не знаю.
   – Признайся, что ты немного смошенничал.
   – Вы о чем?
   – Ты просил деньги у месье Луи не только на путешествие в Америку. Ведь после обеда Моника не сидит в конторе, а ходит по должникам, и тебе захотелось проводить с ней время. Она всегда может выкроить часок-другой, чтобы зайти куда-то в укромное местечко.
   – Такое случалось.
   – Поэтому ты мог работать в магазине только утром. За меблированные комнаты тоже надо платить.
   – Да, мы немного брали оттуда…
   – Тебе известно, где месье Луи держал деньги?
   Он пристально глядел на парня. Тот ответил не колеблясь:
   – На зеркальном шкафу. Наверху.
   – Он брал их оттуда, чтобы дать тебе?
   – Да. Но я и раньше знал об этом от Моники.
   – Полагаю, что в понедельник ты не ходил на улицу Ангулем?
   – Это легко проверить. Хозяйка может подтвердить. Я должен был пойти во вторник в пять часов.
   – Когда вы собирались отплыть в Америку?
   – Пароход уходит через три недели. У нас оставалось время получить визы. Я уже подал документы на паспорт.
   – Но мне кажется, несовершеннолетним нужно получить согласие родителей?
   – Я подделал подпись отца.
   Молчание. В первый раз Жорис спросил:
   – Мне можно курить?
   Мегрэ утвердительно кивнул. Самое забавное, что теперь после кофе ему действительно хотелось выпить рюмку коньяка, но он не решался достать бутылку, которую запер в стенном шкафу.
   – Вы назвали меня мерзавцем.
   – А сам-то ты как думаешь?
   – Что я не мог поступить иначе.
   – Ты бы хотел, чтобы твой сын повел себя, как ты?
   – Я буду воспитывать его иначе. Ему не придется…
   Его прервал новый звонок.
   – Это вы, шеф?
   Услышав голос инспектора Невё, Мегрэ нахмурился. Он ведь ничего ему не поручал.
   – Я нашел кубышку.
   – Что за сказки?
   Он посмотрел на Жориса и прервал инспектора:
   – Минуту. Я перейду к другому телефону.
   Комиссар зашел в соседний кабинет, а в свой, на всякий случай, послал инспектора – последить за мальчишкой.
   – Да! Слушаю. Ты где?
   – В бистро на набережной Вальми.
   – Что ты там делаешь?
   – Вы сердитесь?
   – Продолжай.
   – Полагаю, я действовал правильно. Уже десять лет, как Жеф живет с Франсуазой. Мне говорили, что он к ней привязан, хотя и не подает виду. Вот мне и захотелось зайти к ней.
   – Зачем?
   – Меня удивляло, что он не дает ей денег. На счастье, я застал ее дома. У нее всего две комнаты и что-то вроде стенного шкафа вместо кухни. В комнате стоит железная кровать с медными набалдашниками на спинках. Белые оштукатуренные стены, как в деревне, но очень чисто.
   Мегрэ угрюмо ждал продолжения. Он не любил излишнего усердия, особенно от Невё, тот ведь пока не входил в его команду.
   – Ты ей сказал, что Жеф арестован?
   – А что, нельзя было?
   – Дальше.
   – По ее реакции я понял, что она не знает, чем он занимается. Она сразу же подумала, что он попался на карманной краже в метро или в автобусе. С ним, видимо, такое уже случалось.
   – Да, Шрамек уже отличался этим талантом, еще когда выступал на ярмарках, и один из сроков получил именно за это.
   – Не обращая внимания на ее протесты, я обыскал квартиру. Вдруг мне пришла в голову мысль отвинтить медные шары на спинках кровати. Они внутри полые. В двух из четырех я нашел скрученные банкноты. Немаленькая сумма! Франсуаза глазам своим не могла поверить.
   «У него водились такие деньжищи, а меня он заставлял горбатиться! Ему их с собой в рай не унести! Пусть только вернется. Он увидит…»
   Она не могла успокоиться. Обзывала его последними словами, затихла только после того, как я предположил, что, наверное, он откладывал эти деньги на черный день.
   «Не представляю, как он не спустил их в тотализаторе!» – ворчала она.
   Теперь понимаете, шеф? В прошлую субботу они, видно, сорвали большой куш. Здесь больше двухсот пятидесяти тысяч франков. Жеф не мог поставить на такую сумму, особенно у Фернана. Он проиграл только часть, но если они делились поровну, то у месье Луи тоже должно было остаться немало.
   – Благодарю тебя.
   – Что делать с банкнотами?
   – Ты забрал их?
   – На всякий случай. Не мог же я оставить их там.
   – Пойди найди местного комиссара и попроси начать все снова, но уже по правилам.
   – То есть?..
   – Черт возьми, мне совсем не улыбается, если адвокаты начнут утверждать, что мы сами подложили деньги туда, где ты их нашел.
   – Я сделал неправильно?
   – Пожалуй, да.
   – Простите, шеф, я только хотел…
   Мегрэ повесил трубку. В кабинете сидел Торранс.
   – Ты занят?
   – Ничего срочного.
   – Найди комиссара Антуана. Пусть его люди установят, какие кражи были зафиксированы в магазинах на Больших бульварах за последние примерно два с половиной года, особенно те, которые произошли во время обеденного перерыва, когда магазин был закрыт.
   Такими делами занимался не его отдел, а отдел Антуана, их кабинеты находились в противоположном конце коридора.
   Комиссар Мегрэ вернулся к Альберу Жорису, который курил уже вторую сигарету.
   – Видите, я ведь не сбежал, а мог бы.
   – Возможно. Разве что, наверное, попытался бы заглянуть в папки, которые лежат у меня на столе? Признавайся! Ты бы не удержался?
   – Как знать.
   – Вот и вся разница.
   – Разница с чем?
   – Ни с чем. Я знаю, что говорю.
   – Как вы со мной поступите?
   – Пока будем ждать.
   Мегрэ взглянул на часы, прикинул, что Люка с Моникой должны быть сейчас у врача, наверняка листают журналы в приемной.
   – Вы меня презираете?
   Он пожал плечами.
   – У меня ни разу не было шанса…
   – Какого шанса?
   – Выбраться.
   – Выбраться откуда?
   В его голосе уже звучала агрессия.
   – Вижу, что вам не понять. Если бы все детство вы слышали только разговоры о деньгах, а мать к концу месяца почти дрожала бы от страха…
   – Я рос без матери.
   Мальчишка замолчал, и почти десять минут было тихо. Мегрэ долго стоял у окна, повернувшись спиной к парню, и смотрел, как струйки дождя рисуют узоры на стеклах. Наконец потоптался на месте, потом решительным жестом открыл дверцу стенного шкафа. Хотя он недавно вымыл стакан в эмалированной раковине, но снова ополоснул его и плеснул на дно коньяку.
   – Полагаю, ты не хочешь?
   – Спасибо.
   Альбер изо всех сил старался не заснуть. На щеках горел румянец, глаза, наверное, слипались. Время от времени он начинал клевать носом.
   – А все же, возможно, когда-нибудь ты станешь мужчиной.
   Он услышал в коридоре женские и мужские шаги и понял, что это пришли Люка с Моникой. Нужно было решать. Именно об этом он размышлял последние четверть часа. Он мог пригласить девушку сюда, а мог говорить с ней в соседнем кабинете.
   Пожав плечами, он открыл дверь. Оба они были мокрые от дождя. Моника растеряла всю свою самоуверенность, а увидев Альбера, замерла, вцепившись в сумочку, и бросила на комиссара гневный взгляд.
   – Отвел ее к врачу?
   – Сначала она не хотела. Я…
   – Результат?
   Жорис поднялся и смотрел на Монику так, словно собирался броситься ей в ноги и умолять о прощении.
   – Ничего.
   – Не беременна?
   – И никогда не была.
   Жорис не верил своим ушам и не знал, на кого смотреть. Он явно старался обвинить во всем Мегрэ, которого, вероятно, считал самым жестоким человеком на свете.
   Тот закрыл дверь и жестом указал девушке на стул.
   – Хотите что-то сказать?
   – Я думала…
   – Нет.
   – Что вы об этом знаете? Вы не женщина. – И, повернувшись к Жорису, сказала: – Клянусь тебе, Альбер, я действительно думала, что у меня будет ребенок.
   Голос Мегрэ – спокойный, ровный:
   – С какого, интересно, времени?
   – Уже несколько дней.
   – А потом?
   – Потом я не хотела его разочаровывать.
   – Разочаровывать?
   Мегрэ взглянул на Люка. Они вышли в соседний кабинет, закрыли дверь, оставив любовников наедине.
   – Как только я сказал ей, что придется пойти к врачу, то сразу понял, что тут что-то не чисто. Она отказывалась. Только когда я пригрозил, что арестуют ее и Альбера…
   Мегрэ не слушал. Все это было понятно. Торранс уже сидел на своем месте.
   – Ты выполнил мое поручение?
   – Они составляют список. Получается длинный. Уже больше двух лет бригада комиссара Антуана настороже. Но кажется…
   Мегрэ подошел к двери между кабинетами, прислушался.
   – Что они делают? – спросил Люка.
   – Ничего.
   – Разговаривают?
   – Молчат.
   После этого Мегрэ зашел к начальнику, сообщил последние новости. Они поболтали о том о сем. Прошло больше часа, Мегрэ ходил по кабинетам, беседовал с коллегами.
   Когда вернулся к себе, казалось, что за все это время Альбер и Моника даже не шелохнулись. Каждый сидел на своем стуле в трех метрах друг от друга. У девушки было непроницаемое лицо, губы плотно сжаты – теперь она была похожа на мать и теток.
   Когда ее взгляд случайно остановился на Альбере, то трудно было сказать, чего в нем больше – презрения или ненависти.
   Тот сидел пришибленный, с покрасневшими глазами – то ли от недосыпа, то ли от слез.
   – Вы свободны, – просто сказал Мегрэ, направляясь к своему креслу.
   Моника спросила:
   – Это будет в газетах?
   – Не вижу причин писать об этом в газетах.
   – Моя мать узнает?
   – В этом нет необходимости.
   – А на работе?
   Когда он отрицательно покачал головой, она резко встала и направилась к двери, не обращая внимания на Жориса. Взявшись за ручку, повернулась к комиссару и произнесла:
   – Признайтесь, что вы все это подстроили!
   Он кивнул, потом сказал со вздохом:
   – Ты тоже свободен.
   Но поскольку парень не двигался, спросил:
   – А ты за ней не побежишь?
   Она уже спускалась по лестнице.
   – Думаете, нужно?
   – Что она тебе сказала?
   – Назвала идиотом.
   – И все?
   – Сказала, что запрещает мне общаться с ней.
   – Ну и что теперь?
   – Ничего. Не знаю.
   – Можешь идти.
   – А что сказать родителям?
   – Что хочешь. Они и так будут рады, что ты нашелся.
   – Думаете?
   Нужно было его вытолкать отсюда. Кажется, он хотел сказать еще о чем-то наболевшем.
   – Иди же, идиот!
   – Так я больше не мерзавец?
   – Идиот. Она права.
   Он отвернулся, шмыгнул носом и прошептал:
   – Спасибо.
   Оставшись один в кабинете, Мегрэ наконец-то смог налить себе коньяку.

Глава 9
Судье Комелио не терпится

   – Это вы, Мегрэ?
   – Да, господин судья.
   Это был обычный ежедневный звонок, и, если в эту минуту в кабинете находился кто-то из коллег, Мегрэ не упускал случая подмигнуть ему. Он всегда говорил с судьей особым, очень любезным тоном.
   – Как там с делом Туре?
   – Продвигается, продвигается.
   – Вам не кажется, что оно слишком затянулось?
   – Вы же понимаете, что преступления из корыстных побуждений всегда занимают много времени.
   – А вы уверены, что это именно такое преступление?
   – Вы же сами говорили вначале, что это ясно как божий день.
   – Вы верите всем басням Шрамека?
   – Я убежден, что он говорит правду.
   – А кто же тогда убил Луи Туре?
   – Тот, кто хотел забрать его деньги.
   – Все-таки попытайтесь ускорить следствие.
   – Обещаю, господин судья.
   Но он ничего не делал, занимался двумя другими расследованиями, отнимавшими большую часть его времени. Трое, и среди них Жанвье и малыш Лапуэнт, сменяя друг друга, круглые сутки следили за домом по улице Ангулем, телефон по-прежнему прослушивался.
   Мегрэ уже больше не интересовался ни мадам Туре, ни ее дочерью, ни молодым Жорисом, который снова работал полный день в книжном магазине на бульваре Сен-Мишель.
   Что касается магазинных краж, он передал дело своему коллеге Антуану, который почти ежедневно допрашивал Жефа Клоуна по кличке Акробат. Иногда Мегрэ сталкивался с ним в коридоре:
   – Все нормально?
   – Все нормально, господин комиссар.
   Было холодно, но без дождя. Хозяйка дома на улице Ангулем не нашла новых квартирантов, и две комнаты пустовали. Три женщины, которые жили у нее, зная, что за домом наблюдают, не смели заниматься своим обычным ремеслом, редко выходили на улицу, и то лишь для того, чтобы пообедать в ближайшем ресторанчике или купить колбасы, изредка выбирались в кино.
   – Чем они занимаются весь день? – спросил как-то Мегрэ у Жанвье.
   – Спят, играют в карты или раскладывают пасьянс. Одна из них по имени Арлетта каждый раз показывает мне язык, если видит меня из окна. Вчера сменила тактику, повернулась, задрала халат и показала задницу.
   Подвижная полицейская бригада в Марселе занималась ножом. Искали не только в городе, но и в окрестностях. Интересовались и людьми определенного круга, которые за последние месяцы переехали в Париж.
   Все это делалось без спешки, но и без видимых результатов. И все-таки Мегрэ не забывал о месье Луи. Случилось даже, что, направляясь как-то по делам в район улицы Клиньянкур, он заехал к Леон, прихватив по дороге торт для старой дамы.
   – Ничего не нашли?
   – Ждем со дня на день.
   Он не рассказал бывшей машинистке о занятиях месье Луи.
   – Вы так и не знаете, из-за чего его убили?
   – Из-за денег.
   – А что, он так много зарабатывал?
   – Очень прилично.
   – Бедняга! Только начал жить в свое удовольствие, и именно тогда его убили!
   Он не поднимался в квартиру месье Семброна, но встретил его возле цветочного рынка, и они поздоровались.
   Однажды утром Мегрэ сообщили, что ему звонят из Марселя. Комиссар долго разговаривал по телефону, потом пошел наверх в картотеку правонарушений и почти час в ней копался. Затем спустился в архив и просидел там, но уже не так долго.
   Было одиннадцать часов, когда Мегрэ сел в машину:
   – На улицу Ангулем!
   Маленький Лапуэнт дежурил перед домом.
   – Все на месте?
   – Только одна ушла. Делает покупки неподалеку.
   – Кто именно?
   – Ольга. Брюнетка.
   Он позвонил. Шевельнулась занавеска. Мариэтта Жибон, хозяйка, вышла открыть, шаркая тапочками.
   – Смотри-ка! На сей раз сам большой начальник не поленился приехать!
   – Арлетта наверху?
   – Позвать?
   – Благодарю. Я поднимусь сам.
   Она осталась стоять в коридоре, явно обеспокоенная, пока он поднимался по ступенькам и стучал в дверь на втором этаже.
   – Войдите!
   Она, как обычно в пеньюаре, лежала на незастеленной кровати и читала бульварный роман.
   – Это вы?
   – Да, я, – сказал Мегрэ, кладя шляпу на комод и садясь на стул.
   Она была удивлена, и, похоже, ее это даже развеселило.
   – А что, эта история еще не закончена?
   – Будет конец, когда найдем убийцу.
   – Так вы его еще не нашли? А я-то полагала, что вы такой хитрый… Ничего, что я в неглиже?
   – Ничего.
   – Конечно, вы и не к такому привычный.
   Не вставая с кровати, она пошевелилась, распахивая полы пеньюара. Поскольку Мегрэ этого, казалось, не замечал, она бросила ему:
   – И это вся реакция?
   – На что?
   – На это.
   Он по-прежнему не шелохнулся, и она разозлилась. Сделав непристойный жест, произнесла:
   – Не желаете обслужиться?
   – Спасибо.
   – Спасибо, да?
   – Спасибо, нет.
   – Ну что ж, старина… Выходит, вы…
   – Вам нравится быть вульгарной?
   – Вы еще меня и облаете, кроме всего?
   Так и не подобрав полы своего пеньюара, она села на край постели.
   – Чего вы, собственно, от меня хотите?
   – Ваши родители все еще думают, что вы работаете на авеню Матиньон?
   – О чем вы?
   – Вы работали год в ателье «Элен и Элен» на авеню Матиньон.
   – Ну и что с того?
   – Спрашиваю, знает ли ваш отец, что вы сменили профессию?
   – Это что, вас касается?
   – Ваш отец порядочный человек.
   – Старый маразматик, что правда, то правда…
   – Если он узнает, чем вы занимаетесь…
   – Хотите сообщить ему?
   – Возможно.
   На сей раз ей не удалось скрыть волнение.
   – Вы были в Клермон-Ферране? Виделись с родителями?
   – Еще нет…
   Она вскочила, бросилась к двери, распахнула ее и увидела хозяйку, которая явно подслушивала.
   – Не стесняйся, чего там!
   – Можно войти?
   – Нельзя. Проваливай! И если еще раз будешь за мной шпионить…
   Мегрэ и бровью не повел.
   – Итак? – произнес он.
   – Что – итак? Что вам нужно?
   – Сами знаете.
   – Нет. Я не люблю, когда меня загоняют в угол.
   – Вы уже полгода здесь живете.
   – И что с того?
   – Вы обычно днем сидите дома и знаете, что здесь делается.
   – Продолжайте.
   – Один человек ходил сюда постоянно, а после смерти месье Луи больше носу не показывает.
   Было похоже, что зрачки у нее сразу сузились. Она снова открыла дверь, но за ней никого не было.
   – Во всяком случае, он приходил не ко мне.
   – А к кому?
   – Вы должны знать сами. Думаю, мне пора одеваться.
   – Почему?
   – Потому что после этого разговора мне лучше отсюда смотаться.
   Она сбросила пеньюар, на сей раз безо всякого умысла, достала лифчик и трусики и открыла шкаф.
   – Я знала, что этим кончится.
   Она говорила как бы сама с собой.
   – До чего же вы ловкий!
   – Это мое ремесло – ловить преступников.
   – Вы его арестовали?
   Она выбрала черное платье и теперь жирно мазала губы помадой.
   – Еще нет.
   – Вы знаете, кто он?
   – Вы мне скажете.
   – Я вижу, вы в этом очень уверены.
   Он вынул из кармана бумажник, достал оттуда фотографию мужчины лет тридцати со шрамом на левом виске. Она взглянула, но ничего не сказала.
   – Это он?
   – Похоже, что вы сами так думаете.
   – Я ошибся?
   – А где мне переждать, пока вы его арестуете?
   – Там, где о вас позаботится один из моих инспекторов.
   – Какой именно?
   – А кого из них вы предпочитаете?
   – Брюнета с буйной шевелюрой.
   – Это инспектор Лапуэнт.
   И, глядя на фотографию, спросил:
   – Что вы знаете о Марко?
   – Что это любовник хозяйки. Вы считаете, что нам обязательно нужно говорить об этом здесь?
   – Где он?
   Не отвечая, она швыряла вещи в большой чемодан, словно торопясь покинуть этот дом.
   – Продолжим разговор в другом месте.
   А когда Мегрэ нагнулся, чтобы взять чемодан, она сказала:
   – Вы, однако, очень любезны.
   Дверь в маленькую гостиную внизу была открыта. Мариэтта Жибон неподвижно стояла на пороге, осунувшаяся, с тревогой в глазах.
   – Куда ты?
   – Туда, куда меня ведет комиссар.
   – Вы ее арестовали?
   Она боялась спросить что-то еще. Смотрела им вслед, а потом подошла к окну и отодвинула занавеску. Мегрэ поставил чемодан в машину и сказал Лапуэнту:
   – Пришлю кого-нибудь сменить тебя. Пока он не придет, будем ждать в пивной на площади Республики.
   – Хорошо, шеф.
   Мегрэ не стал садиться в машину, а лишь отдал какое-то распоряжение шоферу.
   – Пошли.
   – В пивную?
   – Да. Пока туда.
   Пивная была в двух шагах. Они сели за столик в глубине зала.
   – Мне надо позвонить, – сказал Мегрэ. – В ваших же интересах не пытаться улизнуть.
   – Понятно.
   Комиссар связался с набережной Орфевр, проинструктировал Торранса и, вернувшись, заказал два аперитива.
   – Где Марко?
   – Не знаю. Когда вы приходили первый раз, хозяйка велела мне позвонить ему и передать, чтобы он больше не звонил и не появлялся у нее, пока она не даст ему знать.
   – Когда вы выполнили ее поручение?
   – Через полчаса после вашего ухода. Из ресторана на бульваре Вольтера.
   – Вы говорили с ним лично?
   – Нет. Я позвонила официанту в бар на улице Дуэ.
   – Его имя?
   – Феликс.
   – Бар?
   – «Тузовый покер».
   – С тех пор она не имела от него сведений?
   – Нет. Вся извелась. Ведь она на двадцать лет его старше, и ей все мерещится, что он проводит время с молодыми девчонками.
   – Это он взял деньги?
   – Не знаю. Он приходил в тот день.
   – В какой?
   – В понедельник, когда убили месье Луи.
   – В котором часу он появился на улице Ангулем?
   – Около пяти. Они закрылись с хозяйкой в ее комнате.
   – А она не поднималась в комнату Луи?
   – Возможно. Я не обратила внимания. Он ушел примерно через час. Я слышала, как хлопнула дверь.
   – Она не пыталась связаться с ним через кого-нибудь из вас?
   – Она думала, что за нами будут следить.
   – Она подозревала, что телефон прослушивается?
   – Она разгадала ваш трюк с трубкой. Она не дура. Я ее недолюбливаю, но мне ее жалко. Она по нему сходит с ума. Просто больная.
   Лапуэнт нашел их за столиком в пивной, где они спокойно разговаривали.
   – Что будешь пить?
   Смущаясь, он едва взглянул на девушку, она же смотрела на него в упор и улыбалась.
   – То же, что и вы.
   – Отведи ее в какую-нибудь тихую гостиницу, возьми два смежных номера. Не отходи от нее, пока я не позвоню. Как только устроишься, сообщи мне по телефону, где находитесь. Далеко ехать не стоит. Ты наверняка найдешь номера в «Отель модерн», здесь напротив. Желательно, чтобы она ни с кем не общалась и ела в своей комнате.
   Когда она ушла с Лапуэнтом, то, глядя на них, можно было подумать, что в этой паре всем заправляет она.
   Это продолжалось еще два дня. Никто так и не узнал, кто именно предупредил Феликса – официанта из бара на улице Дуэ, и он спрятался у своего приятеля, где его отыскали лишь на следующий вечер.
   Потребовалось провести с ним большую часть ночи, пока он не признался, что знаком с Марко, и дал его адрес.
   Марко уехал из Парижа и остановился в пансионе для любителей рыбной ловли на берегу Сены, где в это время года оказался единственным постояльцем.
   Прежде чем удалось его скрутить, он успел дважды выстрелить, но ни в кого не попал. Банкноты, украденные у Луи Туре, он носил в специальном поясе, должно быть сшитом для него Мариэттой Жибон.

   – Это вы, Мегрэ?
   – Да, господин судья.
   – Как там с делом Туре?
   – Закончено. Убийцу и его сообщницу скоро приведут к вам.
   – Кто же это такие? И вправду – из корыстных побуждений?
   – Да уж, самых что ни на есть… Хозяйка подозрительного заведения и ее любовник – уголовник из Марселя. Месье Луи по наивности держал свою кубышку на платяном шкафу и…
   – Что вы сказали?
   – …и нужно было не дать ему обнаружить, что денег там больше нет. Марко и занялся этим. Мы нашли продавца, у которого он купил нож. Мой рапорт вы получите к вечеру…
   А вот это было самым нудным делом. Мегрэ корпел над ним весь день, высунув кончик языка, как школьник.
   Вечером, уже после ужина, он вспомнил про Арлетту и малыша Лапуэнта.
   – Ах, черт, совсем забыл! – воскликнул он.
   – Что-то важное? – спросила мадам Мегрэ.
   – Не думаю, что особо важное. Уже поздно, лучше подождать до утра. Пошли спать?

Жорж Сименон Мегрэ и человек на скамейке

Глава 1 Желтые ботинки

Глава 2 Девственница с огромным носом

Глава 3 Яйцо всмятку

Глава 4 Похороны под дождем

Глава 5 Вдова полицейского

Глава 6 Попрошайки

Глава 7 Продавец плащей

Глава 8 Тайна Моники

Глава 9 Судье Комелио не терпится