Жанна Корсунская
Созвездие рыб в сливочном соусе

Жанна Корсунская
//-- * * * --//

Круг Первый. «Встреча»

   В сорок девять лет я безумно влюбилась в совершенно необыкновенного мужчину. Он жил на берегу моря и зарабатывал на жизнь тем, что нырял в лагуны за дорогущими рыбинами, а потом продавал их рыбному ресторану, а иногда работал матросом на прогулочных кораблях.

   Его звали Раз, что в переводе с иврита означает тайна. Конечно, странно называть мужчину Тайной, однако это обычное израильское имя. Как, например, Петр в России. И вряд ли кто-то задумывается, что в переводе с греческого оно означает камень. Так что, когда мужчина представился мне, я услышала лишь знакомое сочетание звуков. И, конечно, сразу само собой добавилось: Раз… два, три, хи-хи-хи.
   Так это и было: он поставил на столик чашечку с кофе, подал мне руку и произнес:
   – Раз.
   – Вирсавия, – ответила я.
   Это произошло на корабле. Корабль арендовало учреждение, где я работаю. Арендовало для «наслаждения сотрудников незабываемой морской прогулкой». Именно так было написано в красочном буклете с программой трехдневного корпоративного отдыха в Эйлате. Не знаю, помнят ли до сих пор эту морскую прогулку остальные сотрудники, но для меня она действительно стала незабываемой. Неужели я буду помнить ее всегда?! С точки зрения моей персоны, составитель буклета прямо как в воду смотрел! Даже точнее: в морскую воду… Раз-два-три! Хи-хи-хи!
   На корабле Раз выполнял должность матроса. Обжаривал котлеты на железной решетке, устанавливал надувную горку для моих коллег, которые желали порезвиться в море возле корабля, а в конце прогулки ловко забросил канат на металлический столб для швартовки, когда мы причаливали к берегу. Хотя в тот момент мой берег остался глубоко в море, в том месте, где мы проплывали риф дельфинов.
   Это произошло в середине путешествия. Капитан корабля объявил в рупор, что слева по борту приближается риф дельфинов. Все ринулись на левую палубу. А я как раз находилась там. Услышав сообщение капитана, я всеми силами всматривалась в морскую даль, надеясь увидеть настоящего дельфина. И вдруг ощутила волну электричества. Точнее, словно внутренний удар. Будто что-то магическое прошло внутри спины вдоль позвоночника. Мистический удар в спине заставил меня обернуться, и я увидела Раза. Он стоял сзади и счастливо улыбался, глядя мне в глаза. В эту секунду меня осенило, что он моя вторая половина! Вот она, моя вторая половина! Нашелся наконец-то! Надо же такое! Прожить полжизни в поисках и все-таки найти!
   Из множества обещанных в буклете дельфинов появился только один. Да и то где-то далеко. Разочарованные участники морской прогулки разбрелись по палубам. А я парила в облаках! Моя вторая половина сверкал лучезарной улыбкой. Я смотрела на него и отчетливо понимала, почему мне было так нелегко жить все эти годы.
   Раз написал на листочке номер своего телефона, чтобы я позвонила ему вечером после того, как приму участие во всех обязательных корпоративных мероприятиях. В тот момент я даже представить себе не могла, сколько самых невероятных приключений со мной произойдет благодаря этому волшебному номеру на листочке – счету за кофе!
   Поздно вечером, когда закончилось последнее корпоративное мероприятие – праздничный ужин вокруг бассейна отеля «Царица Савская», я впервые набрала заветный номер телефона, и Раз примчался за мной на своей машине. Хотя, если честно, на такой машине вряд ли можно было примчаться. Моя вторая половина извинился, что машина старая, и добавил загадочное объяснение: «Она до сих пор движется исключительно благодаря моей любви к ней».
   Устроившись рядом с Разом, я тоже ощутила приятные чувства к его машине. Она была просторная и ухоженная. Как и дом Раза, в который мы вошли через десять минут. В доме царил идеальный порядок. Позже я узнала, что Раз хорошо рисует и умеет делать абсолютно все. И все делает сам. Готовит, убирает, стирает, печет хлеб, выращивает цветы и моет полы, разливая море воды и ловко собирая ее шваброй. Точно как моют палубу.
   Увидев потрясающую, свободную, романтическую жизнь моей второй половины, я осознала, в какой тесной клетке томилась моя первая половина долгие годы! Это заставило меня немедленно открыть ему правду, и я сообщила, что мы наконец-то нашли друг друга! И теперь должны навсегда соединиться с помощью ритуала бракосочетания!
   В момент моего признания мы стояли на кухне. Двери ее были открыты на просторную веранду. И мои слова, улетая в темно-синее небо, закружились в сверкающей белизне плетеных кресел и ярких бутонах белых роз. Все вокруг струилось теплым морским бризом и любовью моей второй половины.
   Рыжий кот сидел на краю раковины и пил воду прямо из крана, аккуратно придерживая его лапой. А вокруг нас вальяжно расхаживали еще три кота разных мастей. Они то появлялись в доме, то исчезали на веранде или еще где-то. В ответ на мой вопрос, почему они шастают где попало, Раз объяснил, что коты свободны, как и он.
   Я очень волновалась, видя наяву человека, о котором мечтала всю жизнь. Ведь этот мужчина, только познакомившись со мной, сразу пригласил меня в свой дом и приготовил для меня вкусный ужин. Вся кухня была окутана соблазнительными запахами средиземноморских пряностей. Конечно, они могли бы быть безумно соблазнительными, если бы не праздничный ужин, которым меня и всех моих коллег по учреждению насытили в пятизвездочной гостинице. Собственно еда, приготовленная Разом, вообще не интересовала меня в тот момент. Меня захватывали мысли о возлюбленном. Он с первой секунды нашей встречи непрестанно заботится обо мне! И это еще больше убеждало, что необыкновенный, потрясающий мужчина действительно моя вторая половина.
   – Наконец-то я нашла тебя! – счастливо повторяла я, глядя на Раза глазами, полными восторга и благодарности.
   Он улыбался и ничего не отвечал. Просто нежно смотрел в мои глаза и вдруг обнял! Как здорово, что он сделал это, потому что я сама бы не решилась! Внутри меня тут же взорвался вулкан благодарности! Его жгучая лава растопила все ледники мира! Все деревья на планете зацвели душистыми цветами. Все реки переполнились водой и вышли из берегов, и все океаны соединили свои воды в могущественный водоворот.
   Слезы счастья текли из моих глаз, когда я подняла их на Раза. Он бережно взял за меня руку, вывел на веранду и сообщил, что ужин готов. А спустя несколько мгновений вынес поднос с запеченными рыбами. Рыбы лежали, как на картинках с созвездиями зодиака: хвост первой к голове второй. Это выглядело словно таинственный магический круг. И было так же аппетитно, как и завораживающе. Однако самое невероятное заключалось в том, что перед моим взором предстал не просто знак зодиака, а тот единственный, которым я сама являюсь! Мой день рождения в марте, и рыбы всегда были моим талисманом! Магическое блюдо, приготовленное для меня Разом, хотя он не имел понятия, в каком месяце я родилась, окончательно убедило меня, что передо мной мой суженый. И я тут же спросила его, узнал ли он во мне свою вторую половину. Раз ответил отрицательно. Немного помедлил и добавил, убежденно глядя мне в глаза:
   – Чтобы я узнал тебя, ты должна узнать себя.
   Я совершенно не поняла, о чем он говорит. Мысли нахлынули волной возмущения. Что это значит: я должна узнать себя? Как можно узнать себя? Я прекрасно знаю себя!
   Идиллия рыбин на противне вдруг превратилась в большие гонки! Мне стало казаться, что каждая из них желает заглотить противоположную и пытается начать заглатывание с хвоста. Рыбы гонялись за хвостами, образуя кошмарный круговорот в полном соответствии с моими мыслями: «Как можно себя не знать? Я отлично знаю себя! Только сумасшедший не знает себя! Что он имеет в виду, когда говорит, я должна узнать себя?!»
   Горячий ветер, стремящийся от сиреневых гор к Красному морю, нежно касался моих пылающих щек. Мерцали свечи. Тихая таинственная музыка наполняла вазы из голубого стекла, стоящие неподалеку от плетеных кресел, где мы с Разом ужинали мистическими рыбинами. Все это постепенно подействовало на меня успокаивающе.
   Конечно, если бы не мистический удар, который я ощутила на палубе, когда все ожидали появления дельфинов, я бы ни за что не поверила, что Раз действительно моя вторая половина! Так он был волшебен, бесконечно волшебен и великолепен! Но этот удар – словно волна электричества, которая прошла по позвоночнику и заставила обернуться назад и увидеть Раза, стоящего сзади меня, – этот удар действительно был, ведь я почувствовала его!
   На корабле мы не много разговаривали, потому что столик, который я облюбовала в самом начале морской прогулки, совершенно не предполагая о встрече с Разом, находился на нижней палубе рядом с мангалом, где моя вторая половина жарил котлеты. «Какое счастье, что ему уже сорок два года, и он до сих пор не женат», – подумала я, вспомнив наш разговор.
   – Ты был женат прежде? – спросила я, следуя этой мысли.
   – Нет, – ответил Раз, – у меня была любимая женщина. Мы прожили вместе семь лет, но два года назад она вернулась домой, во Францию.
   – Значит, ты еще не встретил свою вторую половину? – радостно воскликнула я.
   И приготовилась услышать, что это произошло с ним несколько часов назад на корабле. В тот момент мне показалось, что он уже узнал меня!
   – Нет, – ответил Раз.
   Я рассказала ему об ударе током. И о своем совершенно реальном ощущении, что он – мой суженый и мы очень скоро поженимся. Раз слушал меня с глубоким вниманием, улыбался и молчал.
   Мы поужинали на его потрясающей веранде, при свечах, и моя вторая половина предложил мне вернуться в гостиницу к моим коллегам по учреждению.

   Через несколько мгновений эта история продолжится. Обещаю.
   И это тот редкий случай, когда я даю обещание, и еще более редкий, что выполню его. Непременно выполню, потому что выполнение больше не зависит от моего обещания. Просто книга закончена. А сегодня я приехала в Эйлат, чтобы еще раз охватить ее всю единым взором. Приехала спустя восемь лет после встречи с мужчиной, под влиянием которого произошла моя трансформация, и мне открылись самые таинственные секреты человеческого бытия. И один из них тот, что давать обещания – это очень опасная игра. А требовать их выполнения вообще игра на уничтожение. Хочешь держать кого-то в рабстве – возьми с него обещание. Супердейственный психологический шантаж. Это точно так же касается и себя самого. Себя самого особенно. Достаточно подумать над этим минут десять, и сразу станет ясно. Хотя у кого есть десять минут жизни думать про корень обещаний? Устремиться к самой глубине их происхождения, существования и сумасшествия. А я взяла и подумала над этим, и над тем, и над следующим… Так и родилась эта книга. Только я никак не могу с ней расстаться. Слишком велико наслаждение быть в ней.
   Несколько дней назад что-то позвало меня в Эйлат. Какое-то ощущение… потребность расстаться с книгой там, где она началась вот так же в сентябре, только восемь лет назад. Я последовала за ощущением и теперь с полудня до заката смотрю на синее море, сиреневые горы и желтые лодки. Лодки покачиваются у берега, а книга уплывает в свою прекрасную жизнь. И я наслаждаюсь чудесным образом Вирсавии. Сейчас почти невозможно поверить, что она была такой в возрасте сорока девяти лет. Такой наивной, доверчивой, открытой, словно маленькая девочка. Но это правда. Это правдивый образ. Мне вспоминается один случай. Он произошел вскоре после знаменательной встречи в Эйлате. Ко мне в Иерусалим приехали гости с семилетним мальчиком. Я с ним поиграла немного, и вдруг мальчик взглянул на меня и в сердцах произнес: «Тетя, вы такая глупая и смешная!»
   Что еще сказать важного перед тем, как открыть широко руки и благословить книгу, отправляя ее в прекрасный неизведанный путь?! Обожаю писать от первого лица. Только так возможно полное отождествление с героиней романа, которой больше уже нет и не будет никогда. Как нет и не будет никогда никого из нас в точности такими, какими мы были восемь лет назад.

   К коллегам по учреждению я вернулась в десять часов утра. Это был последний рубеж: в десять утра в лекционном зале гостиницы все сотрудники должны были присутствовать на лекции. Она тоже фигурировала в красочном буклете корпоративного отдыха в Эйлате под заголовком: «Ярон Шифт – покоритель Эвереста. Сила желания: детская мечта превращается в профессию на всю жизнь».
   Когда я зафиксировала подписью присутствие на лекции собственной персоны и влетела в зал, мои коллеги хлопали скалолазу, появившемуся на сцене. Подпись являлась самым главным. Она неопровержимо свидетельствовала, что сотрудник не пренебрег мероприятием корпоративного семинара. Я успела расписаться и влететь в зал! Эта удача так вдохновила меня, что я хлопала покорителю Эвереста громче всех.
   Когда аплодисменты стихли, я озадачилась вопросом, где мне лучше всего насладиться «детской мечтой, ставшей профессией на всю жизнь», а проще говоря, сладко вздремнуть. Первая ночь с моей второй половиной наполняла меня розовым туманом, от которого приятно клонило в сон. Во сне все повторялось вновь, только в обратном порядке и более медленно, что создавало особое блаженство вторичного проживания прожитого.
   В уставе проведения корпоративных мероприятий не было пункта, запрещающего работнику спать во время лекции, и все же возможность такого развития событий – такого ненормативного поведения вызывала во мне некоторую тревогу. И тут я заметила Зоара. Он сидел на последнем ряду, а слева от него было свободное место. С Зоаром мы давние друзья, на него можно положиться – в смысле даже тихонечко всхрапнуть. Он поймет и мягко разбудит, если появится такая необходимость.
   На самом деле мое присутствие на лекции состоялось только благодаря Разу. На рассвете я наконец провалилась в сон. В девять утра моя вторая половина разбудил меня и пригласил к столу. Я приняла душ и вышла на веранду. Утром она сверкала волшебством не меньше, чем ночью. Воздух, небо, цветы, сиреневые горы, лазурное море… и завтрак! На этот раз еда, приготовленная Разом, захватила меня гораздо больше, чем мысли о том, как он трепетно заботится обо мне. На столе стояли два крупных пузатых бокала, наполненных разноцветными овощами и листьями салата. Сверху зеленые листья украшали нежные золотистые желтки. Раз перехватил мой восхищенный взгляд, улыбнулся и произнес:
   – Это блюдо называется «Яйцо в бокале». Его подают на завтрак только в самых дорогих отелях.
   – Как оно делается? – спросила я.
   – Осторожно разбиваешь яйцо в кипящую воду, а через минуту достаешь его.
   Я опустилась в нагретое солнцем плетеное кресло и тончайшие ароматы крепкого кофе, горячих французских булочек, меленьких лепестков медуницы в миниатюрной вазочке и солоноватого морского ветерка окутали меня кружевными волнами бесконечного счастья…
   Лектор-скалолаз оказался мужчиной лет шестидесяти пяти. Теперь он больше не занимался скалолазанием, а давал лекции о том, как это было. Его рассказ начался с того, как маленьким мальчиком он мечтал уехать из дома в дальние страны и покорять вершины самых высоких гор на земном шаре, а когда вырос и закончил службу в армии, поехал в Швейцарию, оплатил курс скалолазания и пять лет безвылазно лазил. Я внутренне посмеялась над своим удачным каламбуром и вдруг обнаружила, что желание узнать причину, заставлявшую этого человека десятки лет лазить по горам, превзошло желание спать.
   Однако Ярон Шифт не спешил открывать причину. Прежде всего он открыл моим коллегам странный факт, что каждый раз, когда возгорался мыслью покорить очередную горную вершину, сначала отправлялся в крупные торговые фирмы. Я не могла увидеть связи между столь разными вещами, как торговые компании и покорение Эвереста. Однако Зоар объяснил мне, что таким образом Ярон Шифт находил финансирование для своего «высокогорного желания» в виде рекламы этой самой торговой компании на этой самой горной вершине.
   Я не могла понять, для чего торговой фирме реклама ее товара на какой-то голой вершине, где кроме скалолаза и четырех-пяти его напарников нет никаких людей. Но торговые фирмы, очевидно, думали с помощью другой логики, отличной от моей, и быстро покупались на предложения скалолаза.
   – Не зацикливайся на скалах, – предложил мне Зоар, – лучше обрати внимание на его суперталант дельца-предпринимателя.
   С первых минут лекции ощущалось, что жизнерадостное заглавие в буклете «Детская мечта превращается в профессию на всю жизнь» резко расходится с действительностью. Скалолаз явно не выглядел счастливым. Уже в первой трети лекции он показал видео самого себя, тридцати лет: молодой парень сидит на вершине и по-настоящему рыдает горючими слезами, требуя от кого-то в небе ответить на его горькие вопросы: зачем ему все это нужно и почему он каждый раз карабкается и карабкается по скалам, хотя на самом деле хочет быть дома с женой и маленьким сыном. Потом скалолаз отчаянно заорал в небо, что это последняя вершина в его жизни и больше он ни за что никуда не полезет. Когда видео исчезло, Ярон Шифт произнес трагическим голосом: «Следующей моей вершиной стал Эверест».
   Для финансирования Эвереста наш лектор договорился о рекламе с ведущей израильской газетой.
   – Очень важно, что мне заплатили до начала восхождения, – еще более трагичным голосом произнес он, – потому что конец восхождения был неизвестен.
   Дальше шел видеоряд совсем уже трагических рассказов о скалолазах, которые погибли в снежных лавинах, так и не покорив Эверест. И сразу же после этого видеофрагменты, где наш лектор карабкается по заснеженным склонам в ботинках с железными крюками. Их несколько раз показывали крупным планом, и они как-то прочно засели в памяти.
   – Их изготовила самая крутая фирма по производству снаряжения и обуви для скалолазания, – объяснил мне Зоар через несколько дней, когда я посетовала ему, что до сих пор, вспоминая покорителя Эвереста, вижу эти «чертовы крюки на ботинках».
   Фото скалолаза на вершине Эвереста было уже совершенно удручающим. Просто сидит грустный человек в снегу. И все. И больше ничего.
   – Может, он там и не был вовсе? – бросила я Зоару. – У меня есть точно такое же фото на вершине холма, возле Иерусалима, когда у нас два года назад шел снег. Только я там веселая.
   – В Израиле сложно сочинять, страна маленькая. Все легко проверить. Проблема в другом, слышишь, что Ярон Шифт говорит о своих ощущениях на вершине Эвереста?
   Да, я слышала. Сидя на вершине Эвереста, ее покоритель думал, что это самая высокая вершина на всем земном шаре, и, следовательно, больше ему достигать нечего! И еще наш лектор думал о том, что ни за что не согласится залезать сюда снова. Монолог на вершине Эвереста прозвучал особенно прозаично: «Мы посидели там двадцать минут и сразу начали спускаться. Нужно было успеть в лагерь до захода солнца».
   Лекция закончилась картинами двухэтажного бревенчатого коттеджа в лесу на берегу девственного серебристого озера, окруженного высокими голубыми горами. Ярон Шифт сообщил, что вся эта земля принадлежит индийскому племени, а он купил у них небольшую часть. Потом появилось фото водного самолета – единственного транспортного средства, на котором можно добраться до коттеджа покорителя Эвереста, построенного им на куске земли, купленной у индейцев.
   – Ты понял, зачем он всю жизнь лазил по горам? – спросила я у Зоара.
   – Нет, не понял, – ответил тот.
   Я решительно направилась к сцене, чтобы задать свой вопрос нашему лектору, но, приблизившись к нему, ощутила в его глазах такой холод, словно скалолаз действительно не успел вернуться в лагерь до захода солнца и навсегда застрял на вершине Эвереста. Вопрошать к ледяной глыбе я не решилась, поэтому мой вопрос остался без ответа.

Круг Второй

   Три дня в Эйлате пронеслись стремительным полетом стрижа. Утром четвертого дня вместе с другими коллегами по учреждению я села в автобус и через пять часов вернулась домой в Иерусалим.
   Много лет я живу в центре города, снимаю квартиру, а мою, в другом районе – сдаю. К счастью, потребность сдать квартиру встала передо мной сразу после возвращения из Эйлата. К счастью, потому что на несколько дней мысли и волнения о Разе были частично вытеснены мыслями и волнениями о поиске новых жильцов. Конечно, я опубликовала объявления на соответствующих сайтах и по старинке, на всякий случай, развесила объявления на автобусных остановках. Однако квартира пустовала уже целую неделю, и этот факт вызывал во мне панику. Поэтому неожиданное предложение моего религиозного приятеля очень обрадовало меня. Надежда вспыхнула в тот момент, когда он убежденно произнес: «Хочешь быстро сдать квартиру – сделай в ней семь кругов с молитвой «Воскурение благовоний в Храме». И объяснил, что это необычная молитва, содержащая описание заповеди воскурения особого набора благовонных трав и веществ, исполнение которой совершалось каждое утро и каждый вечер в период существования Первого и Второго еврейских Храмов.
   Когда сдаешь квартиру и снимаешь другую, используя деньги от съема на аренду, – любые средства хороши. И что трудного прочесть семь раз одну молитву? Я решила немедленно воспользоваться этим необычным способом.
   Приятеля звали Давид. Он жил по соседству. Мы часто встречались с ним по ночам в маленьком магазинчике, покупая сигареты. Так произошло и на этот раз. Давид предложил мне посидеть под деревом возле магазина. Там всегда стояли столик и два стула. Он хотел, чтобы я послушала его новую песню. Я немного смутилась. Его песни почему-то приводили меня в панику, однако обидеть Давида отказом не хотелось.
   – Ты спешишь? – спросил музыкант, заметив мою нерешительность.
   Он был очень чутким.
   – Нет, – твердо ответила я, решив, что святое желание Маэстро поделиться своим новым творением невозможно сравнивать с моим мелочным паникерством, – пойдем!
   Как только мы уселись, Давид достал из чехла гитару, заиграл свою новую мелодию и запел. А я, как всегда, сразу почувствовала панику. У Давида свой индивидуальный стиль, поэтому все его песни похожи одна на другую и вызывают во мне одну и ту же панику. Паника увеличивалась с каждой секундой, подогреваемая мыслью, что, когда исполнение закончится, он спросит: «Ну, как?»
   – Ну как? – вдруг спросил Давид.
   Его вопрос прозвучал неожиданно, потому что я не почувствовала завершения песни. «Может, его и не было», – подумала и ответила первое, что пришло в голову:
   – Мощно.
   – Я написал эту песню в честь Праздника Любви, – удовлетворенно сообщил он.
   – Какого Праздника Любви? – ошеломленно спросила я, потому что сразу вспомнила о Разе.
   – Праздника, когда женщины возносят молитвы Всевышнему с просьбами выйти замуж за свою вторую половину, – ответил Давид, явно удивленный, что я, будучи еврейской женщиной, не знаю о таком важном религиозном празднике, и добавил: – В древние времена в этот день дочери Иерусалима одалживали одна у другой белые одежды, чтобы и бедные девушки могли принять участие в этом обряде. Надев белые одежды, девушки всю ночь пели и водили хороводы в виноградниках, чтобы найти женихов.
   Мой религиозный приятель произнес это таким тоном, словно все происходило не в древние времена, а вчера ночью, и сам он тоже переоделся в белые одежды и пел песни в виноградниках вместе с девушками, желающими выйти замуж за свою вторую половину. Затем Давид так же убежденно, как и о молитве «Воскурения благовоний в Храме», сообщил, что, если ровно через пять дней в ночь, когда наступает Праздник Любви, попасть на Украину к Рабби Нахману и возле надгробия попросить праведника, чтобы благодаря его заслугам Всевышний дал мужа, то желание обязательно сбудется.
   Это прозвучало для меня как пророчество, потому что, вернувшись из Эйлата, я только и думала, как же мне соединиться с моей второй половиной, оставшейся там! И что предпринять, чтобы он женился на мне.
   – Ты гений, – прошептала я.
   – Я знаю, Вирсавия, – убежденно ответил он, – только гений может принимать от Создателя такую прекрасную музыку и такие гениальные слова.
   И снова стал играть на гитаре и петь свою новую песню. Но теперь я его почти не слышала, потому что в голове бился вопрос: «Как же можно попасть к этому загадочному Рабби Нахману?!» Хотя паника во мне присутствовала, на этот раз я не понимала, что ее вызывает: песня Давида или мой вопрос. Не в силах вынести высоковольтного накала волнения, я прервала Маэстро и отчаянно произнесла:
   – Но как же я могу попасть туда через пять дней?!
   – Жена Рабби Йосефа, раббанит Двора, каждый год отправляется с женской группой в Умань, чтобы провести там Праздник Любви.
   С каббалистом Рабби Йосефом Давид познакомил меня год назад, когда я поделилась с ним своим желанием взять израильское библейское имя. Я с наслаждением вспомнила, как волшебно это было!
   В тот незабываемый день Давид привел меня к высокой синагоге из розового иерусалимского камня, построенной знаменитым каббалистом в стиле древнего еврейского Храма. Рабби Йосеф только что закончил вечернюю молитву и сопровождаемый многочисленными учениками вышел в оживленный двор синагоги. Маэстро был настоящим фанатом Рабби Йосефа и часто посещал его уроки. Он и подвел меня к раввину, объяснив ему, что я хочу взять себе библейское имя.
   Рабби Йосеф оказался немного косоглазым. Он взглянул на меня, и я тут же ощутила головокружение. Невозможно определить истинную причину этого странного эффекта от взгляда каббалиста. У меня врожденный нистагм, поэтому глаза совершают, говоря научным языком, непроизвольные колебательные движения высокой частоты. А Давид случайно подвел меня к каббалисту с той стороны, где мой нистагм проявляется очень сильно, то есть, проще говоря, мне кажется, что все, на что я смотрю, дрожит и скачет. Таким образом, мой нистагм вкупе с косоглазием раввина мог создать столь приятный эффект ощущения головокружения от взгляда мистика, который был избран Высшими Силами дать мне мое новое имя!
   Самое удивительное, что, заглянув мне в глаза, Рабби Йосеф сразу отвел их в сторону. Наверное, он тоже почувствовал головокружение. И вот, находясь в таком блаженном состоянии, раввин попросил меня назвать три имени, которые мне кажутся подходящими.
   Честно говоря, я очень удивилась, когда Давид втащил меня в толпу учеников, чтобы получить имя. Я ведь предполагала, что Рабби Йосеф назначит личную встречу со мной. Мы познакомимся и будем обсуждать мою жизнь, чтобы найти мне подходящее имя. Целую неделю я серьезно готовилась к этому знаменательному событию. Изучала истории женщин из Библии, анализировала их судьбы и поступки, хотя так и не выбрала имя, колеблясь между тремя вариантами. Просьба раввина назвать три имени значительно усилила мое головокружение, ведь, произнося свою просьбу, он не знал о том, что у меня как раз есть именно три варианта! Кроме того, теперь мне не требовалось мучительно выбирать одно из имен! Я поняла, что выбор сделает за меня каббалист! И четко произнесла те самые три женских имени, которые мне не то чтобы очень нравились, скорее казались достойными. Рабби Йосеф слушал и смотрел в даль. Когда я замолчала, он вознес свою ладонь в синее звездное небо и провозгласил:
   – Еще.
   И тогда я вдруг неожиданно для себя произнесла:
   – Вирсавия…
   Я совсем не думала об этом имени и до сих пор не могу объяснить, откуда оно вдруг пришло ко мне, кроме как из головокружения. Итак, я произнесла:
   – Вирсавия…
   – Вирсавия – это и есть твое имя, – мгновенно отозвался Рабби Йосеф, освятив меня улыбкой, и сразу направился дальше, окруженный своими учениками.
   А я тут же влюбилась в свое новое имя и не могла понять, как оно прошло мимо меня, когда я изучала женские библейские истории. Еще бы! Ведь оно воплотило в себе все мои амбиции! Вирсавия – непревзойденная женщина в древней еврейской истории. И не только еврейской, а даже всемирной. Она покруче Клеопатры, потому что достигла всех своих целей, воплотила все свои желания и потом умерла своей естественной смертью. Первым делом Вирсавия свела с ума самого влиятельного и престижного из еврейских царей – царя Давида. И как просто – принимала ванну на крыше своего дома, расположенного рядом с его дворцом. Затем стала царицей. Правда, к тому времени у царя Давида было уже шесть жен, и Вирсавия стала седьмой женой. К тому же у него было шесть детей мужского пола, то есть шесть претендентов на его трон. Так что усадить на престол свое тринадцатилетнее чадо было для Вирсавии задачей не из легких. Однако эта женщина виртуозно справилась! О чем свидетельствует библейское повествование о восхождении на трон сына Вирсавии и Давида – самого мудрого человека на земле – царя Соломона.
   Воспоминания о встрече с раввином Йосефом пронеслись в голове мистическим сиреневым туманом. Тем временем Маэстро, сообщив о группе женщин, которая отправляется в Умань к Рабби Нахману, тут же достал сотовый, чтобы позвонить раббанит Дворе.
   – Ты что! Уже половина двенадцатого ночи! – испугалась я. – Она же спит!
   – Вряд ли, – отозвался Давид и набрал номер.
   К моему глубокому удивлению, раббанит быстро ответила на звонок, сообщив Давиду, что пять минут назад одна женщина отменила свою поездку, потому что в десять вечера ее отец скончался. Давид передал мне телефон, и я услышала строгий голос Дворы:
   – Здравствуй, Вирсавия. Мы вылетаем в Киев завтра в одиннадцать часов ночи.
   В иврите нет обращения на «вы». Это создает ощущение, что общаются члены одной семьи. Разномастной, порой немного сумасшедшей, но все-таки семьи. Вот и теперь, хотя я впервые услышала раббанит Двору, у меня сразу появилось ощущение, что я знаю эту женщину с самого рождения, как если бы она была моей тетей.
   – Ты должна приехать в аэропорт в восемь вечера. Я буду возле третьего входа. Твоя кредитная карточка с тобой?
   – Да, – нерешительно ответила я.
   – Тогда мы сейчас же произведем оплату поездки.
   – Давид сказал, что Праздник Любви будет через пять дней, а вы вылетаете завтра…
   – У нас насыщенная программа. Мы посетим Рабби Нахмана и еще двух праведников в Бреслеве и в Метжибоже.
   – Но мне нужно получить разрешение моего начальника взять пятидневный отпуск.
   – Можешь быть уверена, твой начальник даст тебе разрешение, – безапелляционно заявила раббанит и грозно добавила: – Люди наивно думают, что едут к Рабби Нахману по собственному желанию, но в действительности человек может попасть к нему, только если сам праведник захочет этого. А когда Рабби Нахман приглашает, он же все и устраивает. И не как человек!
   – А как кто? – спросила я.
   – Как Господь, – ответила раббанит.
   – Значит, он умертвил отца той женщины, потому что решил пригласить меня вместо нее? – опешила я.
   – Пути Господни неисповедимы, – ответила раббанит, – одно знаю точно из многолетнего опыта: твой звонок через пять минут после ее сообщения о смерти отца – это не случайность. И послезавтра ты будешь стоять возле надгробия Рабби Нахмана. Начальнику скажи правду, что ты едешь к праведнику просить мужа в День Любви.
   И я продиктовала ей данные моей кредитной карточки под песню Давида, написанную им в честь Праздника Любви, которую он снова вдохновенно запел, радуясь моему предстоящему счастью. А я опять испытывала жуткую панику то ли от его песни, то ли от того, что отдаю тысячу долларов за поездку, о которой всего полчаса назад даже понятия не имела, да и сейчас не понимала по-настоящему, куда еду.
   Однако Двора была права, и утром я действительно мгновенно получила разрешение взять отпуск. Я поступила в точности как она сказала, сообщила начальнику эту сущую нелепость: куда, с кем и зачем еду, и он тут же ответил:
   – В добрый час, Вирсавия. Отправляйся и выполняй все, что тебе скажет раббанит Двора. Буду очень рад погулять на твоей свадьбе, – и вдруг добавил: – Иди домой. Тебе нужно подготовиться к поездке.
   Так у меня неожиданно появились четыре свободных часа, и я решила навестить сына. Он с друзьями снимал дом недалеко от моего. И обязательно заехать в свою пустую квартиру, которую сдавала в аренду, чтобы совершить в ней семь кругов, семь раз читая молитву «О воскурении благовоний в Храме». В точности как объяснил Давид.
   А через двенадцать часов я впервые очутилась в Умане, в гостях у Рабби Нахмана – в мистическом месте, которое даже представить себе никогда не смогла бы! Днями и ночами напролет женщины во главе с раббанит Дворой выделывали там совершенно сумасшедшие вещи! Эти вещи выглядели для меня еще притягательнее от того, с каким неистовым восторгом они выполнялись. Я подумала, что мое точнейшее подражание действиям жены знаменитого иерусалимского каббалиста немедленно приведет к исполнению моего желания, и тогда Раз сразу женится на мне, и тут же дала себе твердое обещание делать все, что делает Двора.
   Конечно, я, как любой нормальный человек, быстро забываю о данных себе обещаниях, или они мне надоедают, поэтому я уже раз двадцать давала себе обещание бросить курить, и ничего из этого не вышло. Однако я обнаружила однажды, что в тот самый момент, когда что-то обещаю себе, я всегда правдива и всей душой верю, что выполню обещание. Мне невероятно повезло, что, когда я пообещала себе делать все в точности как раббанит, она как раз улеглась на надгробие праведника Рабби Натана, ученика Рабби Нахмана. Чтобы посетить его, мы отправились из Умани в Бреслев, поднялись на вершину живописного холма и вошли в каменный дом, построенный на месте упокоения праведника.
   Когда мы вошли в каменный дом, Двора объяснила нам, какие молитвы прочесть, и вдруг улеглась на надгробие, как на собственную кровать. Надгробный камень был плоским, сантиметров тридцать высотой. А по размерам примерно соответствовал односпальной кровати. Раббанит легла на живот, вытянула усталые ноги, опустила голову на руки, уткнувшись лицом в импровизированную из рук подушку, и что-то зашептала.
   До этого я удивленно наблюдала, как предыдущей ночью Двора спала возле надгробия Рабби Нахмана. Оно высокое и покатое, так что лечь на него невозможно, поэтому раббанит устроилась рядом, прижавшись затылком к основанию надгробия. Постелила на каменный пол синагоги небольшой матрас, завернулась в одеяло и крепко уснула. Потом я прочла, что это древний каббалистический ритуал, помогающий соединиться с душой праведника.
   Мне действительно очень повезло, что я дала себе твердое обещание старательно выполнять то, что делает раббанит, за несколько минут до того, как она совершила такое сумасшествие, на мой взгляд, как возлежание на гробовом камне. Поэтому, когда Двора встала, я тут же последовала ее примеру и уверенно улеглась в точности как она.
   Мы ехали из Умани в Бреслев пять часов по жуткой ухабистой дороге. Я очень устала, к тому же два предыдущих дня постоянно недосыпала, стремясь выполнять многочисленные молитвы и ритуалы, проводимые раббанит. Вдобавок ко всему в тот день стояла жуткая жара, так что растянуться вдруг на прохладном гладком камне оказалось очень душевно! Я в точности как Двора опустила голову на руки и зашептала праведнику:
   – Дорогой Рабби Натан, у вас такая приятная удобная могила, просто потрясающая! Спасибо вам, что вы меня принимаете, выслушиваете и уделяете мне ваше огромное внимание! Раббанит Двора рассказала мне, что у вас огромные заслуги перед Всевышним, так что Он обязательно примет ваше ходатайство за меня. Объясните, пожалуйста, Богу, что Раз мой суженый, и мы непременно должны пожениться в ближайшее время. Я очень люблю его. Пусть Всевышний откроет глаза Раза, чтобы он увидел во мне свою вторую половину и полюбил меня больше всех женщин, которые были в его жизни, больше, чем свое Красное море и локусов, и всех подводных обитателей. Попросите, пожалуйста, Всевышнего, чтобы Раз полюбил меня такой огромной любовью, которую он даже не может себе представить! Чтобы просто жить без меня не мог! Пусть жутко будет скучать по мне и желать только меня каждый день и каждую ночь всегда, всю жизнь! И пусть переедет жить ко мне в Иерусалим с радостью, потому что я занимаю престижную должность PR-менеджера в солидном учреждении и никак не могу переехать к нему в Эйлат. Попросите за меня Всевышнего, чтобы Раз отдал всех своих котов в хорошие руки и приехал ко мне жить один, спокойный и радостный, что его кошки остались у добрых заботливых людей. Пожалуйста, очень прошу вас, походатайствуйте за меня Всевышнему, чтобы мы с Разом поженились в ближайшее время, и чтобы он сразу нашел хорошую работу в Иерусалиме, которая будет ему по душе, и чтобы он получал большую зарплату, и чтобы мы с Разом жили счастливо и долго в большом красивом доме с бассейном, джакузи и сауной и…
   Неожиданно я увидела рыжеволосого парня с рыжей бородой и рыжими пейсами. Он стоял напротив меня и улыбался. В Израиле рыжеволосые люди считаются гиперактивными, поэтому мне показалось благоразумным спросить его, к каким еврейским выходцам он относится, чтобы сразу узнать ментальную основу, на которой будет проявляться его гиперактивность в нашем предстоящем общении.
   – Ты кто? – спросила я. – Перс, или марокканец, или русский, или грек, или грузин, или поляк, или румын?
   – По израильским понятиям я украинец, – ответил парень, – потому что родился на Украине и прожил там всю жизнь до тридцати восьми лет.
   – А потом репатриировался в Израиль?
   – Потом эта рубашонка стала мне мала, – показал парень на всего себя, – и я ушел из тела.
   – Ушел из тела… Куда ушел?
   – Ушел в то, чем являлся изначально.
   Я не поняла его последнюю фразу, но решила не вдаваться в подробности, когда даже общее не выглядело ясным, а просто подытожила:
   – Значит, ты украинец-неформал. А как тебя зовут?
   – Рабби Нахман, – ответил парень.
   – Вот это да! – удивилась я. – Тот самый, который два часа лежал в муравейнике, чтобы научиться презирать страдания тела, несмотря на жуткую чесотку от укусов муравьев?
   – Да.
   – Зачем ты это делал?
   – Чтобы возвысится над страданиями тела и Увидеть Бога.
   – А о страдании муравьев ты не подумал, когда завалился в их дом своим здоровенным телом и разом умертвил тысячи членов их дружной семьи? Это же было для муравьев как гром среди ясного неба.
   – В муравейнике как гром среди ясного неба мне впервые Открылся Всевышний. Я долго изнывал от укусов, не позволяя себе притронуться к местам зуда. Это было невыносимой пыткой. Тяжелее, чем голод и холод! И вдруг обратил внимание на одного муравья. Он копошился прямо перед моими глазами. Я стал наблюдать за ним и вскоре был потрясен, с каким усердием муравей выполняет свою работу. Его движения были грациозны, и вся конструкция его тела идеально соответствовала тому, чем он занимался.
   Рыжий парень говорил экспрессивно. В его глазах выступили слезы, словно он смотрел на своего уникального муравья прямо сейчас. Это завораживало! Я почувствовала, что мне тоже хочется немедленно улечься в муравейнике, чтобы ощутить восхищение Рабби Нахмана. А он продолжал:
   – В этот момент все страдания моего тела исчезли. Исчезло и само ощущение тела. Я весь превратился в блаженство и наблюдал творение Всевышнего! Так Он Открылся мне. Конечно, теперь, после всего пережитого и осознанного, я не стал бы ложиться в муравейник.
   – Теперь тебе бы и не дали борцы за Зеленую планету.
   – Борцы за Зеленую планету… Кто они?
   – Просто люди со своими убеждениями. Такие же, каким был ты, когда сидел в ледяной проруби и голодал неделями от Шабата до Шабата, чтобы Увидеть Бога.
   – Ты хорошо знакома с моей жизнью, будто сама ее прожила.
   – Раббанит Двора просветила. Она рассказывала в микрофон, когда мы к тебе в Умань из Борисполя в автобусе три часа ехали. У меня воображение мгновенное, и я сразу все это видела и чувствовала. А вот каким образом тебе Открылся Бог, Двора не рассказывала. Как это может быть, что ты смотришь на муравья, а видишь Бога?! – спросила я.
   – Я знаю такие вещи и владею такими знаниями, что если бы начал понемногу открывать что-то из этих знаний… – начал Раби Нахман, и я сразу поняла, что он цитирует свое собственное вступление к его книге «Необыкновенные истории Рабби Нахмана».
   Это вступление раббанит Двора повторяла нам несколько раз.
   – Если бы я начал понемногу открывать что-то из этих знаний, – повторил праведник, – все люди бросили бы все свои занятия, чтобы слушать то, что я рассказываю, и были бы готовы забыть и о самих себе, и о своем существовании ради этой сладости познания, которая открывалась бы им.
   – И даже забыли бы, что у них квартира на съем простаивает без новых жильцов? – спросила я.
   – У тебя квартира на съем простаивает? – спросил Рабби Нахман.
   – Да. Уже десять дней! – сокрушенно ответила я.
   – Вирсавия, вставай, – неожиданно я услышала голос раббанит Дворы и поняла, что крепко уснула.
   Сон на надгробном камне оказался очень сладким, просто упоительным! Только я никак не могла понять, почему на могильной плите Рабби Натана увидела не этого праведника, а его учителя Рабби Нахмана, и спросила об этом Двору.
   – Рабби Натан обладал феноменальной памятью, – ответила раббанит, – он слушал все, что говорил Рабби Нахман, запоминал слово в слово, а потом записывал. Благодаря Рабби Натану учение Рабби Нахмана дошло до нас в целости и сохранности. Но несмотря на огромные способности, Рабби Натан был очень скромным человеком. Поэтому даже в твоем сне праведник уступил свое место Учителю, чтобы ты могла говорить именно с Ним.
   «Железная логика», – подумала я, продолжая лежать на могильной плите.
   – Вставай, – повторила свою просьбу раббанит, – у нас программа. Через два часа мы должны быть в Метжебоже у праведника Рабби Исраэля Владельца Хорошего Имени.
   – Сколько я спала?
   – Минут сорок, – ответила Двора и добавила: – Счастливая ты, Вирсавия.
   – Почему?
   – Потому что мне потребовалось тренироваться десять лет, чтобы вот так заснуть на могиле праведника, как ты сейчас заснула младенческим сном с первого раза мгновенно.
   Вдохновленная столь загадочной похвалой раббанит, я тут же дала себе обещание всегда совершать возлежание на надгробных плитах всех еврейских праведников, которых мне предстоит посетить в своей жизни. И потом действительно много раз сдержала свое обещание, но не потому что дала, а потому что это оказалось увлекательнейшим приключением, каждый раз новым, необычным, с непредсказуемыми последствиями и в процессе возлежания, и потом, в процессе исполнения желаний сердца, которые я шептала праведникам на их надгробных плитах.
   Из Метжибожа в Умань мы вернулись к вечеру за два часа до наступления Праздника Любви. Накрапывал теплый августовский дождь. Дождь из моего сибирского детства с пузырями в лужах! В Израиле дождей не было с конца апреля, и я здорово по ним соскучилась.
   Смотрела, как барабанят струи по железному шкафу с множеством горящих свечей, зажженных в память о душе Рабби Нахмана. В соответствии с ритуалом каждый, вошедший в этот волшебный двор перед синагогой с надгробием праведника, прежде всего зажигал свечу.
   Я вдыхала дождливый воздух. Словно вдыхала свое детство. Языки пламени ярко сверкали в ночной прохладе. Двор был наполнен множеством радостных женщин и девушек из Израиля, Америки, Канады, Англии. Они пели под гитару, танцевали под звуки тамтама и смеялись. А языки пламени свечей Рабби Нахмана танцевали вместе с ними. Это выглядело совершенно по-настоящему. Словно свечи были такими же живыми, как все люди во дворе! Мне очень захотелось спросить у раббанит Дворы, видит ли она тоже, что свечи живые. Я развернулась и пошла в сторону танцующих, надеясь, что она там среди женщин, и услышала кошачье мяуканье. Опустила глаза вниз. Черный кот выписывал восьмерки бесконечности вокруг моих ног. Кот явно кайфовал. Я чувствовала его наслаждение. У котов и кошек это всегда ярко выражено. Мне не хотелось «ломать кошачьего кайфа», и в то же время мной овладело невыносимое нетерпение войти в синагогу к Рабби Нахману, да и раббанит наверняка там! Волшебная ночь Праздника Любви наступила, и я была здесь! Теперь мне оставалось выполнить самую малость – попросить праведника походатайствовать за меня перед Всевышним о скорейшем замужестве с Разом – моей второй половиной!
   Я развернулась в сторону дверей синагоги и сделала шаг. К моей величайшей радости, коту это никак не помешало! Он продолжал выписывать свои восьмерки вокруг моих ног, в точности как мартышка из моего детства по прозвищу Кикимора Моисеевна вокруг ног папиного друга, дяди Семы, когда он выступал с ней на манеже цирка. В репризе мартышка изображала тещу дяди Семы, поэтому он кричал ей: «Вот – вот она сущность тещи! Путаться под ногами! Ходить по пятам, как черная тень! Кикимора Моисеевна, почему моя особа превратилась для вас в предмет вашего главного интереса?! Займитесь лучше вашей дочерью! Ей-богу! Между ее ног происходят самые интереснейшие для вас события!»
   – Благослови меня родить здорового крепкого сына! – вдруг услышала я женский голос на иврите, невольно повернулась в сторону, откуда раздался голос, и поняла, что обращаются ко мне.
   На плоских камнях под окнами синагоги сидела совсем молоденькая беременная женщина. Я бы даже сказала – очень беременная. Большущий живот уютно покоился на ее ногах, сложенных по-турецки. На вид беременной было не больше двадцати. Она улыбалась и курила, выпуская дым кольцами. Они поднимались над ее головой, образуя нимбы. Я завороженно уставилась на молочные светящиеся нимбы, плавающие над головой беременной.
   – Здесь много женщин, почему ты выбрала меня? – удивленно спросила я ее.
   – Я не выбирала, – ответила она, – мне Рабби Нахман сказал попросить твоего благословения.
   После всего увиденного мной здесь столь странное заявление беременной о том, что мертвый праведник дает ей живые указания, невероятно вдохновило меня. Я поняла, что удостоилась особого расположения Рабби Нахмана, и теперь мое собственное желание немедленно сбудется! Приблизилась к беременной. Кот прекратил выписывать восьмерки и покойно свернулся возле моих ног.
   До поездки к Рабби Нахману я понятия не имела о благословениях, но здесь это было привычным делом. Женщины благословляли друг дружку совершенно неожиданно, просто из внезапных побуждений своих сердец, как объяснила мне раббанит Двора.
   – Как тебя зовут? – спросила я.
   – Рахель дочь Леи, – ответила она, сообщив и свое имя, и имя матери, как и требовалось для выполнения ритуала.
   Я опустила ладони на ее светящиеся прохладные волосы. Теперь в отблесках света из окон синагоги светились мои руки. Это было очень красиво. Несколько секунд я наслаждалась своими руками, возложенными на голову Рахель. Потом закрыла глаза, плотно обхватила голову девушки и прижалась губами к ее волосам, шепча по-русски слова, которые рождались в этот момент: «Дорогой Всевышний! Пожалуйста, прости эту дуру набитую за то, что она сидит беременная на холодных камнях и курит! Она же не ведает, что творит! Прости ее, прошу Тебя! Она такая прекрасная, эта девчонка! Ты же Обожаешь ее! И Любуешься ею, как я! Я чувствую! Благословляю Рахель дочь Леи родить здорового крепкого мальчика!»
   И вдруг перед моим взором предстал прекрасный лик моего сына. Моего единственного сына – истинную усладу моей души! Он сидел на деревянном табурете возле входа в дом и смотрел вдаль. Я ведь успела забежать к нему перед самым отъездом в аэропорт. В доме было много парней и девчонок. Каждые пять минут кто-то выбегал и просил сына о чем-нибудь: разбудить завтра в семь утра, прислать какую-то статью, или советовался о предстоящей встрече, поездке, учебном курсе. Он отвечал и потом снова смотрел вдаль. Мне казалось, что он смотрит в небо. Оно было розовым перед закатом солнца и отражалось в его русых кудрях, превращая их в медные.
   Это неожиданное видение взорвало все мое существо! Словно солнце не ушло за холмы, а разлилось на всех нас потоками любви. И я неистово зашептала: «Благословляю Рахель дочь Леи родить сына, который будет усладой и радостью ее души долгие – долгие годы до последней минуты ее жизни! До ее последнего вздоха! Дорогой Всевышний, дай ей сына, который затопит ее сердце любовью ко всему мирозданию и принесет ей ответы на все ее вопросы! И станет она благодарить Тебя за каждый миг, который Ты Даришь ей проводить с сыном! Спасибо Тебе, Великий Могучий Мой Господи, Царь Вселенной! Я верю тебе! Верю, что Ты услышал мое благословение и принял его!»
   И я снова увидела прекрасное лицо сына в тот момент, когда спросила его:
   – На что ты смотришь?
   И он тихо улыбнулся, и ответил:
   – Мушки танцуют.
   – Где?
   – Вон там, возле кроны дерева. Мушки всегда танцуют перед закатом. Провожают солнце.
   И в ту же секунду я увидела роящийся шар мушек в прозрачном розоватом небе. Мушки действительно танцевали!
   Слезы счастья наполнили мои глаза и, наверное, упали на голову Рахель, потому что, когда я закончила благословение и взглянула на нее, девушка вытерла ладошками затылок и тут же пылко произнесла:
   – Рабби Нахман – это сила! Еще никто никогда не благословлял меня так!
   Потом подняла свитер и достала из-под него воздушный шар голубого цвета.
   – Ты что, вообще не беременная?! – обомлела я.
   – Ни капельки, – вздохнула Рахель, – я уже два года замужем, а забеременеть до сих пор не удалось!
   – Значит, ты делаешь с этим шариком направленную визуализацию желаемого, – поняла я, подкованная раббанит Дворой, и процитировала слова из книги Рабби Нахмана, которые она часто повторяла: – Великая сила мысли открылась мне в этот момент!
   – Да! Точно! И знаешь, что сейчас произошло?! Когда ты благословляла меня, я впервые увидела моего сына! Я увидела, как акушерка кладет его мне на грудь! Представляешь! Я это увидела и была там – в моем будущем в полной радости так, словно сейчас оно уже мое настоящее! Именно как необходимо! Как написано у Рабби Нахмана!
   – Надо же, как хорошо получилось! – обрадовалась я.
   – Теперь я совершенно спокойна! – восхищенно произнесла Рахель. – Спасибо тебе! Сейчас я Знаю, что рожу сына. Ведь я видела его!
   Последним ритуалом этой невообразимой поездки было чтение всей книги Псалмов Давида под аккомпанемент тамтама. Перед началом чтения раббанит Двора объяснила, что магический ритуал целебно подействует на весь наш предстоящий год жизни в Израиле до следующего приезда к Рабби Нахману в Умань. И добавила:
   – Кроме того, отдав чтению книги Псалмов Давида ваши души, вы очень устанете и потому будете спать крепким сладким сном и в автобусе до Борисполя, и в самолете, так что вернетесь в Израиль мгновенно, словно на крыльях Всевышнего.
   Наш автобус действительно стоял возле синагоги, а чемоданы уже лежали в его багажном отделении, так что это было последним «сумасшествием», которое мне предстояло совершить в моем первом паломничестве к Рабби Нахману. Но я даже представить себе не могла, насколько моя душа будет «упираться» в исполнении этого ритуала!
   Я вообще не сильна в музыке и, конечно, прежде не читала никаких книг вслух под музыкальное сопровождение. Тем более древнюю книгу, написанную на высоком иврите. Очень быстро сбилась с ритма и потому катастрофически не успевала читать, теряла слова и целые строки. Да еще прохладный воздух кондиционера не долетал до того место в синагоге, где Двора решила проводить ритуал. Пот струился градом, застилал глаза, превращая ивритские буквы в сплошной черный поток. Я оказалась единственной русскоязычной в группе. Всем остальным женщинам было намного легче, как было бы легко мне читать Псалмы Давида на русском языке.
   В какой-то момент я вдруг вообще улетучилась из ритуала, потому что увидела себя в образе принцессы Элизы – сестры одиннадцати братьев-лебедей из сказки Андерсена. Как она, изнемогая от нечеловеческого напряжения и усталости, до последней секунды вязала им рубахи из крапивы, убежденная, что это их единственный шанс снова стать людьми. И этот шанс зависит только от нее!
   Наверное, я задремала, и мне все это привиделось, потому что теперь, вернувшись из сна, ощутила монотонные звуки тамтама давящим набатом, словно кто-то бил кувалдой по раскаленному железу, безуспешно пытаясь превратить его во что-то полезное. Слова псалмов утопали в гудящем восточном ритме и теряли для меня всякий смысл. Но я упорно смотрела в книгу и вырывала их оттуда, заставляя звучать. Мне казалось, что если я позволю себе бросить выполнение этого последнего ритуала, то ничего не получится, и тогда Раз не женится на мне!
   – Достаточно.
   Я услышала это слово и одновременно ощутила чью-то руку на моем плече. Подняла глаза и увидела незнакомую женщину в белых одеждах. Возможно, благодаря одежде или добрым светящимся глазам она выглядела необычно, словно ангел.
   – Достаточно?! – прошептала я удивленно.
   – «Пророчество возможно только в час радости», – сказала женщина, – я цитирую Вавилонский Талмуд. Радость – это и есть главное в учении Рабби Нахмана. Всевышний Открывается человеку только в радости. Тебе предстоит освободиться от привычки принуждать себя. Иначе ничего не получится. Как только ты перестанешь принуждать себя и других, никто не будет принуждать тебя. Мир снаружи всегда в точности такой, какой внутри. Пойдем со мной.
   Слова женщины звучали убедительно и заставили меня подняться со скамьи. Само ее неожиданное появление показалось чудом. Она увидела мои страдания! Никто не видел. Каждый был занят своими желаниями, а она увидела. Да еще произнесла невероятную вещь – оказывается, мне предстоит освободиться от привычки принуждать себя! И что тогда? Делать только то, что мне хочется?! Такого я даже представить себе не могла!
   – Пойдем со мной, – продолжала женщина в белом, – выйдем во двор. Тебе нужно освободиться от требований эго – достичь цели.
   Конечно, я понятия не имела, что значит «освободиться от требований эго». Однако слово «освободиться» звучало завораживающе. «Прервусь ненадолго, – подумала я, – книга длинная. Сто пятьдесят псалмов!»
   Перед выходом из синагоги в небольшом коридорчике женщина в белом заварила крутым кипятком два стакана нерастворимого черного кофе, и мы направились к деревянному столу, стоящему во дворе, в тени развесистой ивы.
   Когда мы уселись за длинный широкий стол, женщина-ангел с наслаждением закурила. Я немедленно последовала ее примеру и тут же ощутила безграничное освобождение «от требований эго», как выразилась моя новая учительница! Мы словно перенеслись в другую реальность. Реальность никогда никого ни к чему себя не принуждать.
   – Идан, – представилась женщина и подала мне руку.
   – Вирсавия, – ответила я, ощущая тепло ее ладони, и спросила: – Идан от слова Эден – рай, верно?
   – Да, – улыбнулась она.
   – Ты точно и есть рай! – восхищенно произнесла я.
   – Ты тоже, – убежденно ответила она.
   – Я?!
   – Каждый человек – это и есть истинный рай. Просто он думает, что рай где-то снаружи, а на самом деле рай внутри него. Вот сейчас тебе хорошо, верно?
   – Да!
   – Значит, ты находишься в раю, и он всегда с тобой, просто ты не всегда в нем.
   Легкий августовский ветерок приносил с собой запах спелой смородины и душистых яблок. Запах завораживал и волновал едва различимыми воспоминаниями раннего детства. Несколько малышей возле дверей в синагогу обливались водой. Дети смеялись и визжали, убегая друг от друга, натыкались на взрослых, и те смеялись вместе с ними. На мгновение вспомнился недавний ад из чернильного потока произносимых мной слов, гудящего набата тамтама и пота, застилающего глаза. Я поразилась, как легко Идан вывела меня оттуда сюда – в веселый двор, наполненный легким ветерком и шелестом ивы. Неожиданно на мой бумажный стаканчик с кофе приземлилась стрекоза. И я с упоением наблюдала, как она старательно тычется своими ярко-зелеными губами в белую крупинку сахара, прилипшую к краю.
   – У тебя точно все сбудется, – убежденно произнесла Идан, когда я отвела взгляд от стрекозы и взглянула на нее.
   – Почему? – удивилась я.
   – Потому что ты умудрилась целых две минуты наслаждаться стрекозой, – засмеялась женщина в белом и серьезно добавила. – Я еще не достигла такого рекорда.
   – Ты что, действительно следила за временем, когда я смотрела на стрекозу?
   – Да.
   Мне стало неловко, и я произнесла в свое оправдание:
   – На самом деле со мной такое давно не происходило, с детства.
   – Какое такое?
   – Это ненормально разговаривать с человеком, и вдруг посреди разговора забыть о нем и выставиться на насекомое.
   – Вот и я о том же, – ответила Идан, – все, на что тебе указывали в детстве словами «это ненормально», и есть твой истинный рай. Ты находишься у Раби Нахмана только для того, чтобы вспомнить твой рай. Просто вспомнить его.
   Мне захотелось объяснить ей, что я нахожусь у Рабби Нахмана только для того, чтобы праведник походатайствовал перед Всевышним о моей скорейшей свадьбе с Разом, и если бы не это обстоятельство, я бы никогда в жизни не очутилась в столь странном месте, но вместо этого неожиданно для себя спросила:
   – Значит… у каждого человека рай выглядит по-разному?
   – Выглядит по-разному, но его основа у всех одна и та же.
   – Радость! – догадалась я.
   – Именно!
   – Радость – это и есть рай. Конечно, она может иметь множество оттенков. Радость бывает тихой, спокойной, нежной. А бывает буйной, восторженной, благодарной.
   – Откуда ты все это знаешь?
   – Впервые я приехала к Раби Нахману семь лет назад и совершенно, как ты, совсем ничего не знала о рае. В тот, мой первый приезд одна женщина…
   – В белых одеждах, – засмеялась я.
   – В сиреневых, – улыбнулась Идан, – подарила мне книгу Рабби Нахмана «Ликутей могаран» и благословила стать преданной ученицей праведника. Вот тогда и началось самое захватывающее путешествие в моей жизни – путешествие в истинный рай.
   – Мне так хочется подольше побыть с тобой, – грустно произнесла я, – но наше посещение Рабби Нахмана закончилось, и мы возвращаемся в Израиль.
   Я произнесла это и вдруг поняла, что действительно уже вечером буду дома в Иерусалиме. То есть в своей обычной обстановке, где никто не делает никаких сумасшедших вещей, не слышит живые голоса мертвых праведников, не спит на их могилах. Мне вдруг стало так грустно, словно меня приняли в невероятный волшебный мир, а теперь выставили за дверь.
   – Как же мне быть, когда я вернусь в Израиль? – в отчаянии спросила я Идан и попыталась объяснить причину своих страданий.
   – Мне очень хорошо знакомо твое состояние, – ответила она, – только знай, волшебный мир находится не снаружи, а внутри тебя, поэтому совершенно неважно, где ты пребываешь физически. Путешествие к Рабби Нахману открыло тебе дверь в этот мир.
   – Но как же можно находиться в нем всегда?
   – Привыкнуть слушать свой внутренний голос и отвыкнуть от привычки принуждать себя выполнять то, что не вызывает в твоем сердце радости.
   В этот момент я увидела нескольких женщин из нашей группы. Они вышли во двор синагоги. Я поняла, что ритуал завершен. Как странно, когда я находилась там, мне казалось, что книга Псалмов Давида никогда не закончится, а здесь, с Идан, время пролетело мгновенно.
   – Мне нужно вернуться к моей группе, – с сожалением произнесла я.
   – Несомненно, – улыбнулась она.
   – Благослови меня, пожалуйста, как та женщина благословила тебя семь лет назад!
   – Конечно!
   Идан возложила ладони на мою голову. Я закрыла глаза. Вначале отчетливо слышала слова, произносимые ею, что создавало приятное ощущение доверия. И вдруг все исчезло. Я не заметила тот пиковый момент, когда это произошло. Я забыла, где нахожусь, забыла о группе, о программе. Все исчезло неожиданно. Меня затопило неземное ликование. Это длилось, может быть, меньше секунды, но ощущалось так мощно, словно я прожила в ликовании целую жизнь.
   – В прошлой жизни тебе открылся истинный рай, – произнесла Идан, когда я открыла глаза, – это знание остается с человеком в следующем перевоплощении. В детстве ты помнила его. Потом наступило забвение. Сейчас происходит вспоминание.
   – Можно ли ускорить процесс вспоминания моего рая? – спросила я, доставая диктофон, чтобы записать все указания моей неожиданной учительницы, но тут же услышала зычный голос раббанит Дворы.
   Она объявляла, что через пять минут наш автобус уезжает в аэропорт.
   – Процесс вспоминания рая ускорить очень просто, – улыбнулась Идан.
   – Как?!
   – Говори со Всевышним, – убежденно ответила она, – говори постоянно. Рассказывай Ему все, что с тобой происходит, все, что ты чувствуешь. Задавай Ему все твои вопросы. Теперь их будет много. Говори так, словно говоришь с близким другом, который бесконечно любит тебя. Этот способ открылся Рабби Нахману, и он передал его нам в своей книге.
   – Как же говорить со Всевышним? Внутри себя?
   – Нет! Нет! Вслух. Только вслух. Обязательно вслух. Именно так, как мы сейчас говорим с тобой. Говори постоянно дома, на работе, когда идешь по улице, везде!
   – Это же будет выглядеть, словно сумасшествие!
   – Ты же только что сожалела, что возвращаешься в обычный мир, где нет места сумасшествиям. А я тебе говорю есть и даю его.
   Мне тут же представилось, как я иду по своему солидному учреждению и громко вслух разглагольствую со Всевышним, и я расхохоталась.
   – А ты когда-нибудь наблюдала, как израильтяне разговаривают по телефону, когда аппарат где-то в сумке, или в кармане, а человек просто в наушниках? – спросила Идан.
   – Да.
   – Со стороны такое действительно выглядит как театр сумасшедших! Надев наушники, ты станешь органичной частью этой пьесы. Мы, израильтяне, очень эмоциональные! Кричим, размахиваем руками. Полная свобода эмоций! Вот так нужно говорить со Всевышним! Вслух! Открыто, как с самым близким и преданным другом!
   – Буду так говорить! – заверила я Идан, увлеченная ее идеей.
   Она крепко обняла меня, и я побежала к автобусу.
   Наверное, как выразилась раббанит Двора, моя душа все-таки «отдалась» ритуалу чтения книги Псалмов Давида под тамтам, потому что я действительно крепко спала всю дорогу и в автобусе, и в самолете. Меня разбудили громкие крики «Браво» и бурные продолжительные аплодисменты летчикам, посадившим самолет в аэропорту Бен Гурион. Израильтяне всегда в этот момент восторженно хлопают в ладоши, словно каждый раз потрясены до глубины души, каким же мистическим невероятным образом летчики умудрились вынырнуть из неба и вернуть самолет на Святую землю.
   Я едва успела переставить сотовый с режима полета на нормальный режим, как тут же раздался звонок. «Подействовало!!! – пронеслась восторженная мысль. – Моя вторая половина звонит, чтобы сделать мне предложение!» И радостно закричала в маленький микрофончик на груди:
   – Привет, любимый!
   – Я звоню по поводу квартиры на съем, – услышала в наушниках незнакомый мужской голос.
   – Да-да… слушаю, – произнесла я, ощущая жгучее разочарование.
   – Вчера твой сын показал нам квартиру. Нас с женой все устраивает. Мы назначили перевозку вещей завтра в восемь утра, поэтому договор нужно подписать сегодня. Когда тебе удобно?
   – Я смогу быть в квартире через три часа.
   – Значит, встретимся в девять вечера.
   – Хорошо.
   Мужчина положил трубку. Я недоуменно смотрела в иллюминатор самолета, наблюдая, как подают трап, и понимала, что должна сейчас просто прыгать от восторга, потому что квартира сдана, и через каких-то три часа я получу двенадцать чеков – квартплату за год! Но восторга не было.
   Я не просила Рабби Нахмана о квартире. Будучи человеком целеустремленным, я сразу решила сосредоточиться только на моей скорейшей свадьбе с Разом и больше ничем не морочить голову праведнику. Теперь я убедилась – Рабби Нахман все напутал!
   Паника по поводу когнитивных способностей праведника возникла у меня еще в первый день приезда в Умань, как только я увидела на его могиле десятки женщин, просящих Рабби Нахмана походатайствовать перед Всевышним за их желания. А когда мне сообщили, что через месяц, в сентябре, на еврейский Новый год, сюда приедут сотни мужчин со своими желаниями, я совсем отчаялась, подумав о судьбе своего собственного желания! Как праведник сможет его запомнить среди моря остальных?! К счастью, я сразу поделилась своими опасениями с раббанит Дворой.
   – А как навигатор общается в одну и ту же секунду с тысячами водителей, указывая каждому из них правильную дорогу? – спросила она. – А ведь навигатор всего лишь дело рук человеческих, в отличие от Рабби Нахмана – создания Божественного!
   В тот момент это объяснение совершенно успокоило меня, но сейчас волны сомнений снова замутили мое девственное доверие. И вдруг счастливая мысль как чистый родник пролилась в голове: я же могу сама позвонить Разу! Тут же набрала его сотовый и долго слушала звучание длинных гудков. Он и раньше не всегда отвечал на мои звонки, но теперь длинные гудки четко символизировали мне, что праведник действительно перепутал и ходатайствовал перед Всевышним, чтобы я немедленно сдала квартиру, вместо того чтобы ходатайствовать о моем немедленном замужестве с Разом!
   Но как он узнал о квартире?! Все мои молитвы были строго направлены только на одно желание: свадьба с Разом! И тут я вспомнила свой сон на надгробии ученика праведника – Рабби Натана! Точнее, конец сна, когда Рабби Нахман сказал мне:
   – Я знаю такие вещи и владею такими знаниями, что, если бы начал понемногу открывать что-то из этих знаний, все люди бросили бы все свои занятия, чтобы слушать то, что я рассказываю, и были бы готовы забыть и о самих себе, и о своем существовании ради этой сладости познания, которая открывалась бы им.
   – И даже забыли бы, что у них квартира на съем простаивает без новых жильцов? – спросила я.
   – У тебя квартира на съем простаивает? – спросил Рабби Нахман.
   – Да. Уже десять дней! – сокрушенно ответила я.
   Рабби Нахман удостоил меня своей личной аудиенцией, а я несла такую чушь! На самом деле в моей жизни это часто случается – в самый ответственный момент все слова о главном улетучиваются из головы, а вместо них выскакивает какая-то ахинея. «Но ведь то в жизни, а здесь – во сне! Все равно целеустремленный человек так не поступает!» – отчаянно думала я.
   – У тебя что-то случилось? – участливо склонилась ко мне стюардесса.
   Я подняла голову и только теперь увидела, что сижу одна в кресле самолета, а все пассажиры уже вышли.
   – Что-то, чего я не ожидала, случилось. А чего очень жду – не случилось, – объяснила я.
   – У меня все время так происходит, – участливо поделилась стюардесса, – я даже думаю, было бы здорово научиться вообще ничего не ждать.
   – Жить без надежд?! – ужаснулась я.
   – Может, тебе воды принести? – спросила девушка.
   – Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду.
   – Да, ты уж пойди, пожалуйста, потому что сейчас уборщики появятся салон к следующему полету готовить.
   Через два с половиной часа я поднималась по узким грязным ступеням в мою квартиру, чтобы встретиться с новыми жильцами и подписать договор на аренду. «Скорее бы все это пройти и оказаться на пятом этаже – последнем», – думала я. Лифта в доме нет. Да он бы тут ни за что не поместился.
   Наконец открыла дверь в «источник моего регулярного дохода», включила свет и сразу увидела на журнальном столике два экземпляра договора и записку от сына.
   На самом деле он сам мог подписать договор на аренду. У него есть моя доверенность на квартиру и вообще на все. Я ему полностью доверяю с момента его рождения. Просто сын знает, как я люблю подписывать этот договор. Такое редко в жизни бывает, когда точно знаешь место и час исполнения желания. Идешь в квартиру и понимаешь – вот сейчас исполнится твое желание. Как теперь, например, через двадцать минут – в девять вечера. Приходишь, и желание исполняется прямо на твоих глазах! А ты находишься непосредственно в самом процессе исполнения! Записка сына была чудесной частью этого захватывающего действа. Я смотрела на нее и предвкушала наслаждение от чтения.
   В России до отъезда в Израиль сын успел окончить первый класс, поэтому его почерк остался детским, почти как у первоклассника. Через полгода после нашего переезда на историческую родину, когда наш словарный запас на иврите приобрел достаточное, как мне казалось, количество слов, я сказала сыну, что дома мы тоже будем говорить на иврите. Мне очень хотелось побыстрее стать настоящей израильтянкой. Но сын ответил, что со мной он будет всегда говорить только по-русски, потому что для него так естественно, и остался верен своим словам.
   Еще одно чудо произошло, когда сына призвали в армию обороны Израиля. Там он вдруг невероятно увлекся чтением русской классической литературы. Я даже представить себе не могла, что, прожив двадцать лет в Израиле, буду взахлеб обсуждать с сыном «Крейцерову сонату» Толстого и «Первую любовь» Тургенева, прочитанных им на русском языке. И как чудесное следствие этого у нас вдруг появилась новая игра. Однажды сын подмигнул мне и заговорил так, словно живет в России в девятнадцатом веке. Это прозвучало невероятно трогательно, упоительно и очень весело.
   – Жаль, что теперь так не говорят в России, – сказала я.
   – Но мы же не в России, – ответил сын.
   И иногда употреблял этот прекрасный язык, особенно в своих письменных посланиях ко мне. Я взяла со стола записку, написанную почерком первоклассника, и прочла:
   «Третьего дня княжна Милославская в доверительной беседе открылась мне, что несколько графинь вернулись от Рабби Нахмана в особом состоянии «немного не от мира сего». Учитывая сие обстоятельство и взяв во внимание, что Вы, дорогая матушка, такой уже изволили к нему отправиться, я счел наилучшим для Вас составить список того, что Вам надобно взять в залог у новых жильцов помимо чеков за уплату аренды квартиры. Стоимость аренды увеличена на пятьсот шекелей в месяц. Это Вам, маменька, мой сюрприз.
   PS: Я люблю тебя такой, какая ты есть. Встретимся завтра, чтобы вместе поесть».
   Далее следовал список, что нужно взять у жильцов. Смех и слезы счастья охватили меня одновременно. Я выбежала на маленький балкончик и прошептала в огромное синее небо:
   – Спасибо тебе, Рабби Нахман! Ничего ты не напутал! Я бы ни за что не решилась поднять квартплату даже на сто шекелей за эту квартирку в тридцать квадратных метров на последнем этаже без лифта и никаких жильцов не смогла бы убедить! По сравнению с этим Твоим достижением убедить Раза жениться на мне сущая ерунда! Не беспокойся, я сама его убедю! Убежду!
   Слово никак не складывалось, и я снова расхохоталась, осознав наконец, какой прекрасный подарок получила от праведника, даже не успев спуститься по трапу самолета. В восторге запрыгала по квартире и вдруг увидела молитвенник. Он лежал на газовой плите, там, где я бросила его, когда торопилась успеть к сыну, прежде чем поеду в аэропорт, чтобы отправиться к Рабби Нахману. И слова Маэстро Давида мгновенно всплыли в моей памяти:
   «Хочешь быстро сдать квартиру – сделай в ней семь кругов с молитвой «Воскурение благовоний в Храме».

   Вот это да! Я же совсем забыла, что перед отъездом обошла всю квартиру кругами семь раз, читая эту молитву! Значит, Рабби Нахман тут ни при чем! Помогло другое волшебство – молитва подействовала! Следовательно, праведник не заменял одно другим и действительно ходатайствует перед Всевышним о моем желании выйти замуж за мою вторую половину! Я с благоговением открыла молитвенник и торжественно прочла: «И будет воскурять на нем Аарон ароматные благовония. Каждое утро, когда заправляет светильники, пусть совершает воскурение. И когда Аарон возжигает светильники под вечер, пусть совершает воскурение, воскурение постоянное перед Господом, заповеданное всем поколениям вашим». В этот момент раздался звонок, и я открыла дверь моим новым жильцам.
   А на следующий день в девять часов вечера я сидела за большим кухонным столом в доме сына и его друзей. Они серьезно занимались каким-то индусским учением и потому не ели ни рыбу, ни мясо. На ужин парни приготовили изумительное песто из базилика, пармезана и кедровых орешков, сварили чечевичный суп и испекли ржаной хлеб. Кроме песто, все остальное было какого-то загадочного вкуса. Однако сама мысль, что сын и его друзья пригласили меня на ужин, вызывала такой восторг и благоговение, что меню не играло особой роли.
   После ужина мы вышли с сыном посидеть возле дома под деревом тутового шелкопряда, где в прошлый раз танцевали мушки, и я рассказала ему о Разе. Это удивительно, но я почему-то открыла сыну самое больное. То, что не сказала никому и даже от себя самой старательно прятала.
   – Когда я была у Раза во вторую – последнюю ночь, он сказал мне, что я сутулая, косо держу голову, и живот выдается вперед и что у меня лишние килограммы. Он сказал по-доброму, деликатно, мимолетно, но я жутко расстроилась.
   Однако, к моему невероятному удивлению, сын увидел эти замечания совершенно в другом свете. И зная, как веселит меня его театральная речь из девятнадцатого века, произнес:
   – Как же можно так сокрушаться попусту, дорогая маменька! Этот благородный князь, несомненно, полюбил вас. Поразмыслите сами, если бы он увидал в вас лишь мимолетную утеху на одну ночь, разве стал бы указывать вам на ваши недостатки? Разве возникла бы у него такая надобность?
   Я сразу ощутила, что сын прав! И все же не могла понять, почему Раз сказал мне такие гадости! И спросила сына:
   – Зачем же у благородного князя возникла такая надобность?
   – Если бы ты действительно слушала своего возлюбленного, то сама поняла бы его, и тебе не пришлось бы страдать целый месяц!
   – Я слушала его…
   – Слушала и не слышала. Он же сразу тебе все открыл! Одной фразой «Я узнаю тебя, когда ты узнаешь себя». А ты разозлилась и потому ничего не услышала.
   – Кажется, я опять начинаю злиться.
   – Почему?
   – Потому что это бред! Младенец не может знать себя. Но женщина почти пятидесяти лет?!
   – Хорошо, – улыбнулся сын, – ты себя знаешь. Тогда скажи, кто ты?
   – Твоя любимая маменька!
   – Верно. А еще кто?
   – PR-менеджер в солидном учреждении.
   – Хорошо. Кто еще?
   – Почти магистр в области Библии и еврейского воспитания.
   – Отлично. Кто еще?
   – Владелица квартиры в престижном квартале Иерусалима! – с наслаждением вспомнила я свое вчерашнее пребывание в процессе исполнения желания. – Спасибо тебе!
   – А теперь подумай, не кто ты сейчас, а кем можешь стать, в свете замечаний Раза о сутулости и лишних килограммах? Может быть, есть та, которую ты еще не узнала? Кто она?
   – Балерина! – рассмеялась я.
   – Именно! – неожиданно серьезно ответил сын.
   – Ага! Я не знаю себя, потому что на самом деле являюсь балериной. И вот, когда я узнаю в себе балерину, Раз меня узнает! – продолжала я веселиться, не обращая внимание на серьезность сына.
   Он подождал, пока я насмеюсь вволю, и когда тишина ночи вновь окутала нас, проникновенно произнес:
   – Он увидел в тебе потенциал. И ему стало больно, что ты прожила полжизни и не открыла его.
   – Больно?
   – Конечно. Словно ты владеешь дворцом, а живешь на его ступеньках, потому что не знаешь, что весь дворец – твой.
   – Какой же потенциал Раз увидел во мне?
   – Совсем не обязательно становиться балериной. Ты можешь просто заняться спортом. Рядом с твоим домом есть отличный спортзал.
   – Какая проза после дворца! – разочарованно произнесла я.
   – Проза?! Да это самая высокая поэзия, восторг и наслаждение! И я всю жизнь не могу понять, почему ты навсегда закрыла для себя такую прекрасную часть человеческого бытия! Закрыла, даже не открыв!
   Он произнес это с такой болью, что у меня сердце защемило, и сразу захотелось расплакаться. Сын увидел это.
   – Хочешь реветь – реви, – сказал он, – лучше пореви здесь со мной, чем у себя дома одна.
   – В детстве я была такая неуклюжая… неловкая… мячик летит, то есть давно уже приземлился где-то, а я его только что увидела.
   – Мне легко представить тебя в детстве, – улыбнулся сын.
   – Почему?
   Он ничего не ответил. Только поставил свой табурет рядом с моим и обнял меня за плечи. Сын очень редко обнимал меня. Тут уж я сразу расплакалась.
   – Ничего не изменилось с детства, – всхлипывала на его плече, вновь ощущая жгучую обиду тех несчастных лет, – мама мне внушила, что девочке вообще спорт не нужен. Только мальчикам он необходим.
   – Почему только мальчикам? – удивился сын.
   – Потому что мужчине нужно быть крепким и выносливым, чтобы жену на руках носить, мебель в доме передвигать, ходить за водой с коромыслом, дрова рубить.
   – На самом деле все это звучит для меня очень знакомо! Хотя непонятно почему. И откуда вообще взялись коромысло и дрова?
   – Когда я была маленькой, мы жили в частном доме с печкой.
   – Жену на руках носить и мебель передвигать. Очень убедительная концепция, – произнес сын.
   Мы расхохотались. А я смеялась и думала, как же это может быть? Я столько лет верила в мамины слова, а когда произнесла их вслух, они оказались такими смешными! И вдруг ощутила, что даже после нашего хохота моя убежденность в том, что девочкам спорт не нужен, осталась незыблемой. И сказала об этом сыну.
   – Твоя бабушка лишила меня спорта – такой прекрасной части человеческого бытия.
   – Не злись на маму, – ответил он, – в тот момент ей удалось помочь тебе. Ты ведь страдала из-за того, что не можешь быть ловкой и быстрой, как другие дети, а мама тебя убедила, что девочке это вообще не нужно. И ты успокоилась. Не сердись на мою бабушку. Мне это неприятно.
   Я задумалась, размышляя, помогло ли мне мамино внушение в детстве, и вдруг меня осенило!
   – Я поняла наконец, почему оставила твоего папу! Он-то действительно благородный князь! И я никогда никому и даже себе самой не могла ответить на вопрос, что в нем не так? А сейчас поняла. Твоя бабушка сформировала во мне образ мужа! То есть то главное, что он должен делать, – носить жену на руках. А твой папа…
   Сын сразу помрачнел. Я развелась с его отцом, когда сыну было семь лет. Мы с сыном любили его папу, как младшего брата. Конечно, это звучит странно, но нам всегда очень хотелось помочь ему, хотя мы не могли. А совсем недавно сын признался мне, что долгие годы верил, что мы снова будем жить втроем. И даже ходил к Стене Плача молиться за это. Мне опять захотелось плакать, и чтобы не делать этого, я сказала ехидно:
   – Не злись на мою маму. Мне это неприятно.
   – Раз соответствует образу, созданному в тебе моей бабушкой? – спросил сын.
   – Еще как! Он же в море плавает каждый день! – ответила я.
   – В таком случае я бы на твоем месте немедленно помчался в спортзал.
   – Почему?
   – Потому что он пловец. А чтобы таскать на руках такую достаточно упитанную жену, как ты, нужно быть штангистом. Пловец и штангист – это совершенно разные виды спорта. Вот Раз и намекнул тебе о лишних килограммах.
   – Да ведь я и сама тогда не знала о моем образе мужа!
   – А теперь узнала, так что помоги своей второй половине соответствовать образу.
   Мы снова рассмеялись, а потом сын вдруг сказал совершенно серьезно:
   – Я буду глубоко признателен Разу, если он действительно сможет разморозить в тебе ледяную глыбу пренебрежения к физической активности. Доверься ему.
   – Что значит доверься?
   – Доверься полностью.
   – Как?
   – Как мне.
   – Ты сын. Я тебя с раннего детства знаю.
   – И даже раньше, – улыбнулся он.
   – Да, точно.
   – Но, если ты убеждена, что Раз – твоя вторая половина, значит, его тоже ты знала еще до рождения.
   – Как это?
   – Ты знала его на небе или еще где-то раньше. Это невозможно объяснить, но ты понимаешь, о чем я говорю.
   Конечно, я понимала.
   – Ты действительно веришь, что он твоя вторая половина? – вдруг произнес сын, требовательно глядя мне в глаза.
   И я сразу почувствовала себя у Рабби Нахмана. Ночью во время празднования Дня Любви там в центре синагоги сидела женщина с большим чемоданом, наполненным платьями для невест разных комплекций. Она задала мне тот же вопрос:
   – Ты действительно веришь, что Раз твоя вторая половина?
   И так же, как сын, требовательно заглянула в глаза.
   – Конечно, Раз моя вторая половина! – ответила я.
   – Тогда надевай платье невесты и танцуй в радости, словно ты сейчас на вашей с ним свадьбе. Сейчас, в этот самый момент.
   Я рассказала сыну, как упоительно кружилась с Разом в танце под песню, которую она мне включила.
   – А какую песню она тебе включила? – спросил сын.
   – Музыка, написанная на слова из учения Рабби Нахмана.
   – Как она звучит?
   – Песня из одной фразы: «Весь мир – это узкий мост. И главное – ничего не бояться!»
   – Доверься Разу и ничего не бойся. Это легко. Ты ведь уже доверилась, когда танцевала вокруг этой тетки с чемоданом платьев для невест. Просто вспомни, как это было.
   Сын сказал это и пошел в дом. А я с наслаждением смотрела, как удаляется его грациозный силуэт. В отличие от меня он обожает спорт. Участвует в марафонах, отлично плавает и играет в баскетбол. Как же так получилось? Как? Я ведь точно не приобщала его к спорту. И его папа был совсем не спортивный. И тут меня осенило! Очевидно, его бабушка, моя мама, принимавшая активную роль в его воспитании, убежденно внушала внуку те же слова, что и мне про жену и мебель!
   Я взяла сотовый и набрала заветный номер телефона. На этот раз Раз сразу ответил.
   – Как дела, Вирсавия? – спросил он.
   – Очень хорошо! Я поняла, как ты можешь узнать меня!
   – Как? – спросил, немного помедлив.
   – Мне нужно избавиться от лишних килограммов и сутулости. Тогда я буду выглядеть совершенно иначе, и ты узнаешь меня! Рядом с моим домом есть спортивный зал, но мне никогда не приходило в голову туда зайти. Я вообще неспортивная. Сутулая с детства. А нистагм врожденный, поэтому у меня слева все скачет.
   – Скачет? – удивился Раз.
   – Слева весь мир скачет, – ответила я, не понимая его непонимания.
   Ведь я родилась с этим и не знала ничего иного.
   – Весь мир скачет, – повторил Раз медленно.
   И я осознала нелепость этой фразы.
   – В смысле весь мир стоит на месте, конечно, но когда я держу голову ровно, как все люди, мой левый глаз движется в разные стороны, не может остановиться, и тогда мне кажется, что в разные стороны движется не глаз, а все, на что я смотрю. А когда я держу голову криво, то глаз не дергается, и все, на что я смотрю, стоит на месте.
   – А как ты узнала, что держишь голову криво? – спросил Раз.
   – Родители увидели. Они сначала думали, что у меня шея не в порядке, и водили к ортопеду. А когда мне исполнилось три года, мы поехали в Киев к богатым родственникам, и подруга моей киевской тети – известный педиатр сразу сказала, что проблема не в шее, а в глазах.
   – Если бы тебе никто никогда не сказал, что ты держишь голову неправильно, то ты сама считала бы, что с тобой все в порядке. Ты держишь голову повернутой вправо, потому что твои глаза нашли ту оптимальную позицию, где мир перестает скакать в разные стороны, как ты выразилась, и становится неподвижным. Это большая удача, Вирсавия.
   Я была потрясена. Никто никогда не говорил мне, что держать голову косо – это большая удача!
   – На земле живут тысячи людей с нистагмом, глаза которых не смогли найти той оптимальной точки, где дрожание прекращается, – продолжил Раз, – а твои глаза нашли эту позицию. Какая разница, как выглядит твоя голова внешне: криво или ровно. Главное, ты можешь видеть устойчивый мир. Понимаешь?
   – Знаешь, я много страдала из-за этого в детстве, потому что дети смеялись надо мной. Вот и ты мне сказал, что я держу голову косо.
   – Я сказал, потому что мне было важно узнать, как ты сама относишься к этому.
   – Значит… лично тебе это не мешает?
   – Мне? Конечно, нет. Если бы тебе самой не мешали сутулость, живот и лишние килограммы, то я бы не сказал тебе об этом.
   – Может, тебе вообще безразлично, как я выгляжу?! – ужаснулась я.
   – Я вижу тебя иначе, чем видят другие люди.
   – Иначе?
   – Да.
   – Что значит иначе?
   – Не снаружи. Я вижу тебя изнутри. Я ощущаю твои внутренние переживания о себе самой.
   Странно. У меня не было никаких внутренних переживаний о себе самой. А у него были. Он ощущал какие-то мои внутренние переживания о себе самой. О! Похоже, сын прав! Благородный князь действительно переживает за меня! Тогда пусть занимается со мной! Пусть вкладывает в меня силы и время. В голове тут же вспыхнула нетленная фраза «Все, во что мужчина вкладывает силы и время, становится его любимым»! Я вычитала ее в «Руководстве для женщины, желающей приворожить любимого мужчину». Это было второе название брошюры, написанное на ее обложке мелким шрифтом. Крупными буквами красовалось первое название «Путеводитель для стервы». «Руководство» продавалось в газетном киоске в Борисполе. Я шла за раббанит Дворой и увидела его. Отстала от группы, рискуя потеряться по дороге к нашему автобусу в Умань, но все-таки купила такую ценную вещь.
   И я сообщила Разу, что хочу заняться спортом. К моему великому удивлению, он очень серьезно воспринял эту идею. Намного серьезнее, чем я сама. Беседа о моих предстоящих занятиях спортом оказалась самой продолжительной и содержательной за все время после нашего знакомства.
   В какой-то момент сын вернулся. Он сразу понял, что я говорю со своей второй половиной, и грациозным жестом изобразил огромное сердце, не выронив высокий стакан с чаем и блюдечко с медом. Поставил все это передо мной на столик и произнес сочным баритоном, в точности как в постановках из архива Гостелерадио:
   – Дорогая маменька, как же вы расточительны к вашему драгоценному здоровью! Так и простудиться недолго!
   Набросил мне на плечи какую-то куцую розовую курточку, наверняка забытую одной из студенток, кружившихся в его гостеприимном доме, и продолжил:
   – Эту крепжоржетовую шаль мне намедни преподнесла в подарок горячо любимая мной Елизавета Петровна, чтобы я кутался в нее долгими зимними ночами.
   – Кутался в Елизавету Петровну?!
   – Отличная идея! Благодарю! – сказал сын и скрылся в доме.
   Я расхохоталась и перевела Разу наш высокохудожественный диалог с сыном, ожидая, что он тоже рассмеется. Но вместо смеха последовала долгая пауза. Мне даже показалось, что прервалась связь, как вдруг Раз серьезно произнес:
   – Кутаться в любимую женщину долгими зимними ночами – один из самых красивых поэтических образов, который я слышал в своей жизни.
   Теперь инициатором паузы стала я. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», – вспыхнули в памяти слова Тютчева. Они просто преследовали меня в первые годы жизни в Израиле, когда я пыталась переводить кому-то что-то с русского на иврит. Однако с тех пор мой иврит значительно улучшился, и я забыла о Тютчеве. Теперь писатель вновь напомнил о себе.
   – Действительно, очень красивый образ, – искренне согласилась я, вдруг увидев его без всякого контекста.
   И мы снова вернулись к спорту. Выяснилось, что Раз работал инструктором по подводному плаванию и потому хорошо знает человеческий организм. Он составил мне программу спортивных занятий и пообещал каждый день снабжать лучшими рецептами деликатесов средиземноморской кухни, чтобы я перешла на правильное питание и постепенно полностью отказалась от употребления мяса, заменив его рыбой.
   – Получается, что ты будешь моим личным тренером? – спросила я восторженно.
   – Да, – согласился Раз, – в соответствии с твоим ростом и возрастом у тебя есть всего десять лишних килограммов. Ты легко сбросишь их, если будешь регулярно, три раза в неделю, ходить в спортзал и правильно питаться.
   Слово «возраст» мне не понравилось, но я решила не обращать на него внимания, только спросила, сколько времени потребуется на сбрасывание десяти килограммов.
   – Шесть месяцев, – ответил Раз.
   Конечно, меня не устраивала перспектива ждать шесть месяцев до нашей свадьбы, когда я сброшу эти десять килограммов и он узнает во мне свою вторую половину. Однако на следующий день я заявилась в спортзал и влезла на кросс-тренер, предписанный мне Разом.
   Оказавшись на тренажере, я сразу убедилась в гениальности моей второй половины в качестве тренера. Он объяснял каждую мелочь с бесконечным терпением и останавливался, только когда убеждался, что я действительно все поняла. Это был, пожалуй, один из важнейших элементов нашего общения. Он словно знал, что я почти никогда не нахожусь с предметом его объяснений, что мои мысли витают где угодно, только не в спортзале. И терпеливо повторял одно и то же до тех пор, пока не убеждался, что я действительно услышала. При этом он ни разу не вышел из терпения и не произнес расхожую фразу: сколько раз можно тебе повторять! Создавалось впечатление, что он действительно находится внутри человека, которому что-то объясняет.
   В детстве дети смеялись над моей неуклюжестью и не брали в игры. И взрослые не брали в спортивные секции. Никто не хотел меня брать. А Раз взял! И не просто взял, а с полной убежденностью, что у меня все получится. Я встала на тренажер, установила панель управления, надела наушники, включила музыку – все как он сказал. И тут же это все, что он сказал, исчезло, потому что я унеслась в картины нашей свадьбы.
   В еврейской традиции свадебный обряд представляет собой хупу: молодожены стоят под шатром, жених произносит обязательные слова: «Вот с этим кольцом ты посвящаешься мне согласно закону Моисея и Израиля», затем надевает кольцо на правый указательный палец невесты.
   Первые двадцать минут я спорила сама с собой, где лучше стоять с Разом под хупой: в Эйлате на берегу моря или в Иерусалиме возле Стены Плача. Надо же! Всего несколько минут назад я даже представить себе не могла, что выбор места моего обручения с моей второй половиной вызовет во мне столько трудностей!
   Эйлат. Лазурное море! Белый шатер на золотистом берегу. Раз в белоснежной рубахе в стиле гардемаринов, я в белом свадебном платье, легком и длинном, изящно струящемся, как платье Наташи Ростовой на ее первом балу. Искристое бордовое вино в тонком хрустальном бокале, которое раввин подает Разу и мне. Под хупой бокал всегда один на двоих. Моя длинная ажурная фата развевается на фоне сиреневых гор. У подножия нашего венчального шатра много-много веселых лиц, детских и взрослых. Я так счастлива!
   Несколько секунд все очень-очень хорошо. Однако мысль о престиже вторгается в эйлатскую идиллию и варварски разрушает ее ажурные солнечные узоры! Хупа возле Стены Плача – вот что действительно грандиозно! И разве могла я, сибирская девчонка, представить, что буду стоять под хупой с моим суженым в самом сердце Иерусалима возле одного из восьми чудес света – Стены Плача, – единственного подлинного фрагмента, который сохранился от настоящего древнего еврейского Храма!
   Нас снимают все ведущие израильские телекомпании! Раз отлично держится в кадре. Я вообще неотразима! Синее небо. Огромная луна светиться белизной, словно в ней отражается сияние моей длинной-длинной фаты. Легкий ветер подхватывает ее и возносит к звездам. Я захвачена взлетом фаты и восторженными глазами моих гостей, устремленными ввысь за полоской легкой светящейся ткани, взмывающей к звездам. Я вижу это на мониторе одной из телекамер.
   Стоп! Откуда вдруг взялись телекамеры и телекомпании? А как же без них?! Вся страна должна знать, что я выхожу замуж за мою вторую половину! Телекомпании – это обязательно! Без телекомпаний я не согласна выйти замуж! И мне легко это устроить! Я же работаю PR-менеджером. Все мои друзья журналисты рады, что я выхожу замуж за мою вторую половину! Конечно, с точки зрения грамматики нужно сказать «будут рады», но я ощущаю их радость сейчас! В этот момент!
   Несколько секунд я наслаждаюсь идиллией грандиозного престижа, но занудливая мысль рассыпает песчинками Стену Плача, свадебный шатер и лунное сияние. Мысль о журналистах! Да, это правда, они рады за меня, но только как друзья. И присутствуют на моей свадьбе только в качестве друзей! А чтобы снимать сюжет, им нужен новостной повод или что-то захватывающее, какая-то необычная история, ведь само по себе мое обручение с Разом явление обычное. В Израиле, как и в других странах, регулярно обручаются тысячи пар.
   Я задумываюсь и понимаю, что новостным поводом может быть только обожаемая всеми телекомпаниями мира заваруха с ближневосточными конфликтами. И такое кино, конечно, может выглядеть суперэффектно, прямо как кульминация маминых любимых сериалов, но не буду же я договариваться с арабами, чтобы они устроили в честь моей свадьбы маленький фейерверк возле мечети Аль Акса, с крыши которой конь Мухаммеда вознес его к небу. Прямо как ветер мою фату. Все-таки вознесение – это, наверное, самое захватывающее зрелище. Однако оно не может быть новостным поводом для моей хупы, потому что видеосюжет будет, конечно, эффектным, но кто же после этого останется на земле наслаждаться семейным счастьем с моей второй половиной?!
   Значит, остается только захватывающая история. Конечно, лично для меня моя история головокружительно захватывающая, но для журналистов это пока что просто свадьба. Что же такое придумать?! Делать навороты нужно всегда на реальных фактах. Так что начнем с них. Я сибирячка. Раз… Что есть необычного у моей второй половины в качестве жениха?

   Я вдруг обнаружила, что пот льется с меня градом, а на табло кросс-тренера обозначено сорок минут тренировки. Моя вторая половина предписал заниматься в течение часа и только на этом тренажере. Руки держать на рукоятках, но не задействовать их. «Не надо тратить энергию на плечевой пояс, – объяснил он, – достаточно работать ногами и следить за количеством калорий, но не перенапрягаться. Больше ничего не нужно. Несколько глотков воды. Во время тренировки много не пей, – слышу в голове его голос, – а после тренировки, перед тем как принять душ, выпьешь пол-литра воды».
   Мимолетно вспомнив о спортивных задачах, я возвращаюсь к главному – размышлениям о захватывающей истории для журналистов. Родители Раза приехали в Израиль из Греции. После репатриации в начале пятидесятых годов прошлого века большинство мужчин этого греческого клана были грузчиками.
   О! Есть захватывающая история! Соединение несоединимого! Я ведь сибирячка. Нужно будет снять меня в Сибири, а Раза – в море, под водой, отлавливающего рыбин в лагунах! Очень красиво. Подводные съемки. Красное море, диковинные рыбы, кораллы, морские черепахи. Сибирь, снег, я выбегаю из сауны, бросаюсь в сугроб! Как могли встретиться эти две половины одной души?! Я даю интервью, рассказываю о волне электричества, о моем совершенно реальном ощущении, что передо мной мой суженый! О том, как Раз не узнал меня сразу, а потом я занялась спортом, стала стройной, и он узнал меня!
   Конечно, хочется хупу на берегу моря. Однако теперь мне понятно, Стена Плача – это неотразимо! Это мощно! Моря есть везде, а Стена Плача одна! Как хорошо, что Раз придумал мне эту спортивную программу! Очень кстати. Буду сниматься в стройном виде, выбегая из таежной сауны в сугроб.
   Наверное, можно найти в государственном телеархиве старые черно-белые кадры греческих евреев вскоре после их переселения в Израиль. Что-то неуловимо знакомое всплывает в голове. Я точно где-то видела такие кадры. Где? Вспомнила! Девять лет назад, когда работала в видеоархиве частной телекомпании! Мы делали рекламный ролик для туристической фирмы о прекрасном отдыхе на греческих островах. Я сидела одна в монтажной комнате и подбирала материал. О Боже! Я отчетливо вспоминаю свое потрясение от просмотра черно-белых кадров греческих грузчиков на центральной улице Иерусалима. Неужели уже тогда, девять лет назад, я почувствовала, что мой суженый – это их потомок? Я помню, как снова и снова возвращала видеозапись, всматриваясь в лица этих мужчин. Новые репатрианты из Греции сидели и ждали клиентов. Просто сидели и ждали людей, которым понадобится что-то погрузить или разгрузить. Вот еще одно уникальное соединение несоединимого: для меня сидеть на улице и чего-то ждать – нонсенс. В Сибири вообще сидеть на улице ограничено погодой до минимума. Да еще сидение, чтобы ждать. А если никто не придет? Как можно сидеть и ждать и ничего не предпринимать?! А они сидели, играли в нарды, немного переговаривались о том о сем, и все. Так проходили их дни. Бедный Раз! Это же у него в генах! Просто ждать и ничего не предпринимать! Все-таки ему невероятно повезло, что я, его такая деятельная вторая половина, теперь с ним!

   …Первая истерика произошла со мной после четвертого занятия на кросс-тренере. Еле передвигая ноги, я вошла в раздевалку, плюхнулась на скамейку, положила руки на колени, ссутулилась до изнеможения и разрыдалась. В раздевалке никого не было. Я подумала, если кто-то войдет, сразу убегу в душ. И тут же забыла про это, охваченная отчаянием.
   Занятия спортом не приносили мне никакого наслаждения и восторга, обещанных сыном. О поэзии вообще не шло речи. Единственным чувством, которое я испытывала в спортзале, являлась ненависть. Ненависть к «лыжам» кросс-тренера, которые нужно тупо передвигать ногами целый час, ненависть к калориям, которые еле набирались на панели тренажера. И ненависть к себе, не способной быть целеустремленной, взять себя в руки и выложиться по полной программе.
   Если бы нужно было прочесть какую-нибудь самую заумную книгу на иврите, я бы смогла! Но выдавить из себя десять килограммов! Себя и килограммы я ненавидела больше всего. Вчера позвонила Разу и спросила, можно ли как-то по-другому похудеть, без спорта. Он категорически заявил – нет, потом сообщил, что спешит, и обещал перезвонить позже. Я ждала два часа и вновь позвонила ему. Но он не ответил.
   Грустнейшие мысли пиявками присасывались ко мне со всех сторон. Что же у меня за судьба такая?! Почему все мои любовные истории заканчиваются страданиями?! Неужели и теперь настал конец?! Зачем я здесь?! На этой идиотской скамейке?! Еле живая. А он там, в Эйлате! Наслаждается своей романтической жизнью на берегу моря! Свободный, как его идиотские коты! Моя вторая половина!
   – Что-то случилось?
   Я подняла голову и увидела женщину. Мы не были знакомы. Однако я сразу узнала ее. Это была та самая женщина, которой я любовалась в спортзале, когда она занималась на беговой дорожке. Она бежала очень быстро. И через час, когда я сошла со своего кросс-тренера, продолжала бежать так же быстро. И без наушников. Это «без наушников» потрясло меня больше всего. Значит, ей не нужно ничем отвлекать себя от тупого бега! Женщина была очень стройной. Я думала, ей лет двадцать пять. Только теперь, когда она приблизила ко мне лицо, я увидела, что ей, похоже, лет сорок. Она задала свой вопрос по-русски. И я ответила по-русски:
   – Ничего серьезного. Я по натуре плакса.
   Встала и пошла в душ. На самом деле я сказала женщине правду. У меня вечно глаза на мокром месте. Сколько мама требовала от меня в детстве держаться и никому не показывать своих переживаний, а все коту под хвост.
   «Когда же мне наконец повезет в личной жизни?!» – думала я, наблюдая за сверканием брызг в свете маленьких лампочек. В душевой было очень интересное освещение. Это единственное, что меня радовало, когда я посещала спортзал. Брызги переливались, рассыпаясь мириадами капелек, словно пели мне какую-то милую песенку. Я вытянула руку и подставила ладонь к самому основанию душа. Теперь вся купальная кабинка омывалась серебристо-золотыми струями дождя.
   «Все не может быть успешным! – думала я. – У каждого есть какая-то провальная область. У меня – личная жизнь. Зато все остальные области отличные. Лучше выкинуть Раза из головы. Тогда и в спортзал больше не нужно приходить».
   Мысль о том, что, забыв о Разе, я расстанусь со спортом, невероятно обрадовала меня. «Какой-то матрос с котлетами и свечами. Пусть плавает себе в море со своими безмозглыми рыбинами и запекает их в духовке знаками зодиака! Я полвека без него прожила, и ничего! Нормально. Не умерла от горя. Кто о нем вообще знает, кроме меня? Привязался, как банный лист к попе!» Воспоминание о банном листе пришло не случайно. Несколько минут назад я включила очень горячую воду. Почему-то она действовала на меня восхитительно. Кабинка наполнилась паром и стала похожа на настоящую влажную сауну. Звуки сирены гудели со всех сторон. «Весь мир кричит в мою защиту! – с гордостью думала я. – Восхищается моей самоотверженной любовью и ужасается жестоким равнодушием матроса!» Пар восхитительно сочетался с мириадами капель. Все переливалось, плавало и вспыхивало, как в волшебном царстве Снежной королевы.
   – Ты в порядке?!
   Мужской голос и стук в кабинку вернул меня в душевую.
   – Да. Все хорошо. А в чем дело?
   – Из-за пара пожарная сигнализация включилась. У нас тут датчики чувствительные.
   Только теперь я поняла, откуда сирена. Она все еще звучала и вскоре затихла. «Какие-то мертвые металлические датчики чувствительнее, чем я! Вот это да!» – грустно усмехнулась, выключила душ, обернулась полотенцем и вышла из кабинки. Женщина-бегунья подсушивала короткие волосы феном. Увидела мое отражение в зеркале, обернулась и представилась:
   – Тамара.
   – Вирсавия, – ответила я.
   – Поджигательница душевых кабинок, – улыбнулась она.
   – Куда уж их южным изнеженным датчикам до моего ядреного сибирского тела, – усмехнулась я и начала одеваться.
   – Посидим в кафе, – вдруг предложила Тамара.
   – Когда?
   – Сейчас. Девять вечера. Вряд ли ты спешишь на работу. Извини, что на «ты». Привыкла за двадцать лет в Израиле.
   Она говорила уверенно, а все ее существо излучало покой и тишину. Хотя, может быть, тишина ощущалась так мощно на контрасте после гудения пожарной сирены.
   – Мне нужно уроки делать, – ответила я.
   – В институте учишься? – уважительно произнесла Тамара.
   – Да. На вторую степень в области Библии и еврейского воспитания.
   – На иврите?
   – А на каком же еще?
   – Можно и в России учиться. Заочно. А здесь диплом подтвердить. Я лет десять назад собиралась так поступить. Да мне учеба не идет. А уж на иврите!
   И она снова посмотрела на меня с таким глубоким уважением, словно перед ней стояла собственной персоной Мария Склодовская-Кюри, завернутая в банное полотенце. Мне стало приятно от ее восхищения. И я гордо добавила, что работаю PR-менеджером. Услышав, мою должность и название учреждения, Тамара сообщила, что двадцать лет работает уборщицей в министерстве здравоохранения, и добавила:
   – Иврит не пошел. Да так и лучше. Я мастер спорта по фигурному катанию. А тут лето круглый год. С точки зрения физических нагрузок уборщица – самая близкая профессия к мастеру спорта по фигурному катанию.
   Теперь, узнав, что она уборщица, мне показалось неловким отказать Тамаре в ее просьбе посидеть со мной в кафе. Я боялась, что она подумает, будто мой отказ связан именно с этим. И еще ее искреннее восхищение мной очень располагало и подкупало. И я согласилась.
   Стоял теплый октябрьский вечер, и мы спустились в кафе под открытым небом. Оно располагалось внутри парка и было похоже на ажурный космический корабль, наполненный цветами, растениями и цитрусовыми деревьями. Кафе романтически называлось «Сад и история».
   – Значит, ты мастер спорта по фигурному катанию, – обратилась я к Тамаре, когда мы сделали заказ.
   – Да.
   – А почему ты не говоришь – бывший мастер спорта?
   – Ответ в твоем вопросе.
   – В смысле?
   – Мастер спорта не бывает бывшим. Либо мастер, либо никто.
   И тут до меня дошло. Мастер спорта. Она мастер того, что я ненавижу. Она пригласила меня в кафе, потому что видела, как я рыдала в раздевалке, а потом чуть пожар не устроила огнем своих страданий. И сейчас наверняка начнет агитировать за свою профессию. «Все-таки эти спортсмены такие настырные! Все до одного, включая моего сына и Раза», – подумала я.
   – Напустив пар в душевой кабинке, ты приняла решение прекратить занятия, – произнесла Тамара, словно сидела с уловителем моих мыслей и тут же читала их.
   – Да, прекратить, и немедленно. Я никогда не занималась спортом и теперь окончательно убедилась, как глупо в пятьдесят лет вдруг встать на тренажер, – решительно произнесла я, чтобы предотвратить любые возражения.
   Тамара была для меня посторонним человеком. И я приготовилась встать и уйти, как только услышу хоть слово возражения. Но она вдруг положила свою крепкую ладонь на мою руку и сказала:
   – Мне шестьдесят один год, но это не остановит меня. Я выросла в интернате и могла каждой плаксе по морде врезать, чтобы сопли не распускала. Хотя в твоем случае все иначе. И лично тебе, Вирсавия, крупно повезло.
   – Почему? – опешила я, не знаю, от чего больше: от ее возраста или от ее хамства.
   – Именно потому что ты плакса по натуре, как мне объяснила в раздевалке, и сопли распустила. Иначе я бы не узнала, что могу тебе помочь.
   – Может, я не из-за спорта плакала?!
   – Из-за спорта. И не ты плакала.
   – А кто плакал? – совсем растерялась я.
   – Твое тело истерику устроило.
   – А я тогда кто?
   – Не знаю. Но ты не твое тело, потому что ты хочешь заниматься спортом, иначе не пришла бы в спортзал и не упиралась так. Я наблюдала за тобой. А твое тело не желает заниматься спортом и бьется в истерике.
   Тамара была права. Я чувствовала ее правоту. Кроме того, ее загадочная концепция о том, что я хочу заниматься спортом, а тело не хочет, мгновенно решало мою проблему! Получалось, что если тело захочет заниматься спортом, то я навсегда остаюсь с Разом!
   – Тело управляет тобой.
   – Еще как! – согласилась я. – Но разве возможно иначе?
   – Сейчас не знаю, – ответила Тамара, – надо проверить.
   – Как?
   – О! Это уже конструктивный вопрос. Значит, остаешься в спортзале?
   Мне захотелось сказать: нет, все решено окончательно и бесповоротно, но надежда и любопытство уже завладели мной, и я услышала собственные слова, летящие в ветви лимонного дерева возле нашего столика:
   – Остаюсь… Остаюсь.
   – Поздравляю! – захлопала в ладоши Тамара. – Тогда говори, в чем твоя главная трудность?
   – Не могу целый час вращать кросс-тренер! Скучища невыносимая! Тупость какая-то!
   – Я так и думала, – обрадовалась она.
   – Почему?
   – Ты же интеллектуальный человек по натуре. А уму вдруг нечем заняться. Это он тебя изводит на тренажере. Тебя изводит, вместо того чтобы телу помогать.
   Она как-то странно отделяла меня от всего. Сначала от тела, а теперь еще и от ума! И я спросила ее об этом.
   – Ты, Вирсавия, не тело, ты и не ум, – подтвердила Тамара, – но я не знаю, кто ты, так же как не знаю, кто я. Однако это сейчас неважно.
   – А что важно?
   – Важно найти подходящее занятие для твоего ума, чтобы ты забывала о теле, когда занимаешься на кросс-тренере.
   Тут я вспомнила, что она сама вообще без наушников бегает на беговой дорожке, и спросила ее, как такое возможно.
   – Все, что я отвечу тебе на этот вопрос, будет «Сад и история», в точности как поэтично называется это кафе. Мой сад и моя история. Но настоящим ответом тебе могут стать только твой сад и твоя история. Так что наберись терпения. И ответь мне на конкретный вопрос: что ты слушаешь в наушниках?
   – Музыку.
   – Ты любишь музыку?
   – Не знаю. Просто один человек сказал мне слушать ритмичную музыку.
   – Ясно.
   Тамара задумалась на несколько минут или просто смотрела на красную герань, разросшуюся вокруг лимонного дерева. Ее лицо не выглядело задумчивым. Скорее блаженным. Спокойным, расслабленным и тихим. Было просто невозможно представить себе, что когда-то в интернате она «врезала плаксам по морде».
   – У тебя есть любимый преподаватель в институте? – вдруг спросила так, словно ее вопрос приплыл из цветов герани и к ней же обращен.
   – Да. Гольда. Обожаю ее лекции! К сожалению, в этом семестре я слушаю ее последний курс, потому что ее увольняют.
   – За что?
   – Трудно объяснить. Просто она не от мира сего. Каждая лекция настоящий спектакль в театре одного актера. Библия оживает.
   – Ясно, Библия оживает, а в академии можно изучать только мертвую. Эта дамочка преподает не то, что требуется.
   – Да, похоже, так.
   – А диктофон у тебя есть?
   – Конечно.
   – Запиши лекцию Гольды и слушай на тренажере вместо музыки, – сказала Тамара, – можешь?
   – У меня все лекции Гольды записаны, правда, некогда их было прослушивать.
   – Ну вот! Теперь будет когда! – обрадовалась она так, словно я сообщила ей, что в Иерусалиме открыли ледовый дворец, а ее взяли тренером по фигурному катанию.
   – Почему?
   – Твое следующее занятие послезавтра, верно?
   – Да.
   – Поставь самую первую лекцию Гольды, когда она впервые потрясла тебя. И увидишь, что будет.
   – Мой сад и моя история?! – засмеялась я.
   – Почти.
   Через две недели я влюбилась в Тамару. В ответ на мое шутливое признание в любви она сказала серьезно:
   – Влюбленность – это единственное состояние, когда человек действительно жив.
   – Что же делают все остальные люди, не пребывающие сейчас на кладбище? – спросила я.
   – Лежат в своих могилках, хотя им кажется, что живут, – опять серьезно ответила она.
   Ее ответ вызвал во мне желание рассказать ей о моей второй половине, потому что Раз как раз именно тот человек, который по-настоящему живой! Но что-то останавливало меня. Вообще-то Тамара была женщиной не из моего круга, и если бы не спорт, я бы даже к ней не приблизилась. Она говорила грубовато, не отличалась образованностью и не понимала, как можно видеть царство Снежной королевы в душевой кабинке.
   Один раз Тамара даже что-то сказала мне матом. Я очень обиделась и объяснила ей, что в нашей семье подобные выражения были категорически запрещены, и они вызывают во мне панику. Она извинилась, сославшись на свое детство в интернате, и больше не позволяла себе ничего подобного.
   Однако несмотря на ее внешнюю грубоватость, изнутри она светилась притягательным блаженством. Это может показаться нереальным, но у нее действительно никогда не было никаких переживаний, паники, опасений, страхов. Она жила спокойно и счастливо, как Бог. Блаженство струилось из нее, притягивало меня, как магнит, и заколдовывало.
   С лекциями Гольды занятия на тренажере проходили намного легче. Просто, включив наушники, я тут же попадала в «Театр одного актера», который Гольда устраивала для студентов, и время пролетало незаметно. Кроме того, я радовалась, что теперь на тренажере я не трачу его впустую, а возобновляю в памяти пройденный материал. Тем не менее идти в спортзал по-прежнему не хотелось. На тренажере все происходило относительно хорошо, а вот в спортзал я шла «на пинках», как выразилась Тамара, когда я призналась ей и сообщила, что опять хочу разрыдаться.
   – Пореви, – великодушно разрешила она, – раз ты по натуре плакса, дай натуре выразиться. Пусть сидит тут на скамейке и сопли размазывает сколько ей хочется. Не останавливай натуру. Позволь ей пореветь вволю.
   После таких слов моя натура почему-то сразу расхотела рыдать, и мы отправились в «Сад и историю», чтобы обсудить тему «пинков», как выразилась Тамара.
   Меня странным образом всегда тянет за тот же самый столик, где было уже было однажды хорошо, поэтому я очень обрадовалась, когда увидела, что «наш столик» свободен. Однако Тамара, цитируя ее, «не пошла у меня на поводу» и сказала, что нужно «дать каждому столу право порадовать нас». И мы сели за другой столик. Что сразу вызвало во мне раздражение и чувство потери.
   – Теперь натура хочет порыдать по поводу стола в кафе? – серьезно спросила Тамара.
   – Да, – призналась я.
   – Она просто хочет плакать и цепляется ко всему, что может ее разжалобить. Интересно почему?
   – Не знаю, – ответила я.
   – Будем копать! – энергично заявила Тамара.
   – Что копать?
   Она задумалась, потом вздохнула и произнесла:
   – Не знаю, как красиво говно назвать, чтобы ты не обиделась.
   – Испражнения. А зачем их копать?
   – Под ними есть источник, из которого натура черпает соленую воду.
   – Ясно.
   – Чувствуешь, какие тут запахи охмурительные?! Жасмин и трава мокрая и еще что-то полевое. Чувствуешь Вирсашка?
   Она упорно не желала называть меня полным именем. Коверкая царственное Вирсавия в Вирсашку или в Вирсасик, в общем, во что ни попадя. Пока Тамара не задала вопрос, я не чувствовала никаких запахов, но, когда она спросила, я принюхалась и действительно ощутила. Парк словно ритмично выдыхал из себя букеты тончайших ароматов травы, деревьев, земли. Все это чудесно смешивалось с приятными запахами приправ и кофе, плывущих над столиками кафе.
   – Как ты вообще в спортзале очутилась? – вдруг спросила Тамара, когда я, как она выразилась, «нанюхалась».
   – Влюбилась.
   – В спорт? – серьезно поинтересовалась она.
   – Нет, конечно.
   И я рассказала ей о том, как познакомилась на корабле с Разом и ощутила мистический удар в спине. Услышав об ударе, Тамара решительно схватила меня за руки, придавила их к столику и произнесла:
   – Хватит пиздеть, Вирсавина! Извини, но тут по-другому никак не выразишься.
   – Это чистая правда! Удар был! – возмутилась я.
   – Скорее всего у тебя нерв в спине защемило, когда ты наклонилась, чтобы дельфинов высматривать.
   – Мне очень неприятен этот разговор! – резко оборвала я Тамару.
   – А для меня он солнце ясное.
   – Почему?
   – Потому что пролил свет на все. Теперь я понимаю, что тебе плевать на спортзал и ты вообще его в гробу видала.
   – Если честно, то да, – согласилась я, потому что врать Тамаре было пределом глупости, – я спортзал использую для достижения своей цели – похудеть на десять килограммов, чтобы Раз увидел во мне свою вторую половину.
   – Соответственно спортзал тем же самым отвечает тебе.
   – Ерунда какая, он не живой.
   – В твоих глазах спортзал действительно дохлый.
   – Не живой и не дохлый, потому что он не собака. А просто каменное строение с железными тренажерами.
   – Реальное строение? – резко спросила Тамара, глядя на меня в упор.
   – Что значит реальное?
   – Ты входишь в конкретный спортзал, встаешь на конкретный тренажер?
   – Да.
   – А корабль с Разом и мистическим ударом в этот момент реальные?
   – Конечно!
   – Вирсуня, и вот скажи после этого, кто из нас сдвинутый?
   – Почему сдвинутый?
   – Подумай над этим. Только не бзди, когда поймешь. Не убегай от правды-матки.
   Конечно, я понимала, что имеет в виду Тамара, но вместе с этим никак не могла найти слова, чтобы объяснить ей: моя вера в то, что Раз моя вторая половина и он обязательно узнает меня, – такая же реальная, как спортзал!
   – Мне не о чем думать и нечего боятся. И то, и другое реально. Считай меня сдвинутой. Я, может, вся на сопли и слезы изойду за эти полгода, но десять килограммов сброшу, понятно?
   – Если бы мне не было понятно, я бы с тобой не нянькалась.
   – А какая, собственно, разница, что реально, а что нет?
   – Разительная разница! – ответила Тамара и встала из-за столика, – пойдем-ка за тот, твой возлюбленный.
   – Правда! – обрадовалась я. – Спасибо!
   И мы пересели «за тот, мой возлюбленный» возле лимонного дерева и красной герани, окружавшей его. Странно, но я действительно почувствовала прилив радости, оказавшись здесь, и сообщила об этом Тамаре.
   – Теперь, когда ты возрадовалась, я могу открыть тебе, из чего состоит го… испражнения.
   – Из чего?
   – Из рабства. Твоя вера в Раза – захватывающее кино.
   Я тут же хотела возразить, но она остановила меня.
   – Дай мне сказать.
   – Говори, – ответила я, – но знай, прежде речь шла только о спорте, и я с радостью выполняла все твои советы! А сейчас ты пытаешься осквернить мою любовь и веру!
   – Дай мне договорить, и ты поймешь, что и сейчас речь только о спорте.
   – Хорошо.
   Я почувствовала, будь я за прежним столиком, ни за что не стала бы слушать Тамару, но «мой возлюбленный столик» словно излучал поддержку.
   – Ты приходишь в спортзал, как в тюрьму, – продолжила Тамара. – В этом источник твоих истерик. А я нахожусь в том же самом месте, как в раю. В одном и том же месте мы выполняем одни и те же действия. При этом я – летаю, а ты жопу корячишь. В чем между нами разница?
   – Ты любишь то, что делаешь, а я ненавижу.
   – Пять с плюсом, Вирсюсик! Это и есть то, из чего сделано счастье. Все люди выполняют одни и те же действия. Разница только в желании. Если то, в чем человек участвует, соответствует его желанию, он счастлив. А если нет – он страдает. Следовательно, наша задача сделать спортзал желанным для тебя.
   Она замолчала, наверное, чтобы я подумала над ее словами. Я подняла голову к отверстию в форме эллипса, заполненному черным небом. Через отверстие небо почему-то ощущалось плотной субстанцией, точно как в космосе, когда видишь его из огромного иллюминатора.
   – Ради будущего, когда Раз узнает в тебе свою вторую половину, – произнесла Тамара медленно, – ты сейчас – в настоящем моменте – загоняешь себя в тюрьму спортзала, просекаешь, Вирюник?
   – Да.
   – Ты не увлечена спортом. Ты увлечена мистическим ударом. Однако ты не занимаешься мистическим ударом. Ты занимаешься спортом.
   – Так и есть. А что тут неправильного? Если бы не мистический удар, я бы не занималась спортом.
   – В том-то и дело, что ты не занимаешься спортом, а просто издеваешься над своим телом ради…
   Она не стала продолжать, очевидно, чтобы не обидеть меня. Теплые волны воздуха от желтых светильников-обогревателей приятно окутывали нас, смешиваясь с прохладным ветерком парка. Голубая луна стояла ровно посередине эллипсного отверстия в ажурной крыше кафе. В этом и заключалось чудо моего любимого столика! Отверстие в небо находилось почти над ним, точнее, чуть правее. В самой удобной позиции для моих глаз! Ветви лимонного дерева тянулись в небесное пространство эллипса. Я смотрела на этот странный пейзаж, и у меня опять появилось реальное ощущение, что все происходит со мной в космическом корабле.
   – Вирсавик! – вдруг произнесла Тамара. – А как ты ощущаешь свое тело?
   – Болит, – ответила я. – И такое надоедливое стало. Все ему не так!
   – Какие чувства ты испытываешь к телу?
   – Ненависть. Оно и есть преграда моему счастью! Если бы мое тело было стройным, Раз бы сразу узнал меня!
   Тамара встала из-за столика и сделала несколько шагов по деревянному помосту вокруг лимонного дерева с геранью. Обернулась со словами:
   – Мне нужно немного покумекать.
   И пошла дальше по деревянным дощечкам. А я смотрела на ее силуэт. Теперь, немного издали, в тени, она опять выглядела на двадцать пять.
   – Что ты знаешь о своем теле? – спросила через несколько минут. – Что ты знаешь об этой милой оболочке, которая глазеет, заумные книги читает, слышит, нюхает, плачет, смеется, ходит, сидит, дышит?
   Я задумалась. Конечно, я знала про внутренности, как любой человек, но Тамара спрашивала о чем-то другом. Я чувствовала это.
   – А что ты знаешь о моей милой оболочке? – ответила я наконец вопросом на вопрос.
   – Здоровое сердце, крепкие ноги, хорошая выносливость. Координация ниже плинтуса, но это дело поправимое. Твое тело тебя везде носит. Вот и на корабль привело к Разу. Ты свой мистический удар ощутила именно в теле, не так ли? Значит, тело очень полезная вещь, верно?
   – Да.
   – Как же можно испытывать ненависть к тому, кто приносит тебе столько пользы?
   Слова Тамары невероятно увлекли меня! Никто никогда не сообщал мне таких удивительных вещей о моем теле. А она продолжала:
   – Кто посоветовал тебе заниматься на кросс-тренере?
   – Раз, конечно!
   И я рассказала Тамаре о том, как он стал моим личным тренером.
   – Твоя вторая половина – гений, – убежденно произнесла она, выслушав мой рассказ.
   – Почему? – с наслаждением спросила я.
   – Он общался с тобой всего две ночи, а узнал тебя так, словно прожил с тобой двадцать лет. Кросс-тренер – это единственный тренажер в спортзале, который ты действительно в состоянии осилить. И главное, это выглядит для тебя очень простым: в течение часа три раза в неделю одни и те же движения на одном и том же месте. Теперь я понимаю, почему ты справляешься, хотя твоему телу нужно за это хвалебные гимны петь!
   Тут она запрыгала вокруг лимонного дерева с криками: «Эврика! Эврика!» А я смотрела на нее и думала, как же так получилось волшебно, что именно в этом спортзале возле моего дома занимается Тамара – настоящий мастер настоящего спорта – и «нянькается» со мной?! И какое счастье, что я уже взрослая! Иначе мама никогда не разрешила бы мне дружить с такой необразованной грубиянкой, как Тамара. А теперь я выросла и делаю, что хочу! А то бы мама отвадила меня от этой страшной подруги! Но я живу одна и сама решаю, с кем дружить! Какое чудо! И сразу расплакалась от переполнявшей меня благодарности.
   – Вирсавия! – произнесла Тамара торжественно, когда вернулась за столик.
   Мне даже стало не по себе услышать от нее наконец-то мое настоящее королевское имя.
   – Ты должна сочинить оду благодарности твоему телу.
   – Оду?!
   – Да. На меньшее я не согласна. Посвяти этому творчеству столько времени, сколько потребуется.
   Ода моему телу заняла три дня. Тамара попросила меня выучить ее наизусть и читать телу вслух по дороге в спортзал. Конечно, я так и поступила. И к своему великому изумлению, впервые не тащилась туда, а прилетела словно птица!
   – Теперь добавляй новые стихи, – удовлетворенно произнесла Тамара, узнав об этом, – и каждый раз читай телу по дороге в спортзал. Читай вслух от всей души, с выражением!
   – Почему одного раза недостаточно? – спросила я.
   – А ты похавай утром один раз и больше не ешь никогда, – ответила она.
   – Ну ты сравнила! Без еды можно умереть от голода!
   – А без восхищения можно умереть от тоски. Восхищение нужно телу, как еда. Даже больше.
   – Я всегда думала, что моим телом должны восторгаться другие люди!
   – Если от других будешь похвал ждать, попадешь в новую тюрьму.
   – Какую?
   – В тюрьму зависимости от потусторонних.
   – От посторонних, – поправила я.
   – По-ту-сторонних, – произнесла она по слогам, – тех, кто в стороне. А восхищение должно быть внутри тебя.
   – Слушай, я же не Нарцисс сама собой восхищаться!
   – Этот греческий пацан восхищался не собой.
   – А кем же?!
   – Эх, Вирсуха! У всех вас, академиков, одна проблема – вы же смотрите в книгу, а видите фигу!
   – Фигу…
   Мне было очень приятно, что Тамара уважительно отправила меня в компанию академиков, и невыносимо любопытно, кем же, если не самим собой, восхищался этот «греческий пацан», но мое самолюбие было задето не на шутку. В спорте я – ноль, нет сомнения, но греческая мифология – мой конек! Я по ней дипломную работу в России писала. Тамара здорово зацепила меня. Я открыла в интернете страничку о Нарциссе и прочла вслух:
   – «Тут постигла его кара Афродиты. В изумлении смотрит он на свое отражение в воде, и сильная любовь овладевает им.
   – Полными любви глазами он смотрит на свое отражение в воде. Оно манит его, зовет, простирает к нему руки, – продолжила наизусть Тамара, акцентируя слова «свое отражение», – понимаешь?
   – Нет…
   – Нарцисс влюбился не в свое прекрасное тело, а в его отражение в воде. Потому и окочурился.
   – Не понимаю…
   – Отражение в воде – это мираж. Он влюбился в мираж. В этом и заключалось злое колдовство Афродиты.
   – Не понимаю… – продолжала твердить я, потрясенная какой-то скрытой от меня глубиной понимания Тамарой античного текста.
   – Мираж – это мертвечина, а тело – это жизнь.
   – Ты права… Нарцисс умер, глядя на себя. Этим заканчивается миф.
   – Не на себя он глазел! На мертвое отражение! Мертвое. Что значит мертвое?
   – Не живое… – только и смогла произнести я, понимая, что хоть и получила пятерку за свою дипломную работу, похоже, действительно видела в книгах фигу.
   Но Тамара не спешила открывать мне истинную причину смерти «греческого пацана».
   – Вирурик! Я хочу, чтобы тебе это само открылось, как взрыв шампанского! Бабах! И вся пена в мордашку! А градусы в голову!
   Однако, видимо, от накала любопытства и задетого самолюбия меня заклинило.
   – Тома! Не томи! – взмолилась я.
   – Ну, ты меня сейчас прямо под дых шандарахнула!
   – Почему?
   – Мне эти слова мой первый пацан шептал. Ладно, так и быть, дам отличнице подсказку. Слушай внимательно.
   И Тамара продекламировала мне очень медленно:
   – Полными глазами любви смотрит Нарцисс на свое отражение в воде. Оно манит его, зовет, простирает к нему руки. Наклоняется Нарцисс к зеркалу вод, чтобы поцеловать свое отражение, но целует только студеную прозрачную воду ручья.
   И я вдруг ощутила этот ужас, как живой человек касается губами ледяной воды, думая, что это живые горячие губы. Тамара сразу поняла, что «шампанское взорвалось и пена ударила в мордашку», и тут же сказала:
   – Поцелуй себя в запястье. Нежно, как к губам Раза, приникни и замри.
   Я приникла и ощутила шелковистое тепло собственной кожи и тоненькое биение пульса. «Градусы ударили в голову» и в сердце! На мгновение все вокруг исчезло. Осталось только это необычное ощущение себя. Но вскоре блаженство сменило невероятное смущение от мысли, что я совершила какое-то жуткое извращение, поцеловав саму себя, да еще так нежно. Тамара тут же отвергла мои подозрения.
   – Это не онанизм, – сказала со свойственной ей прямолинейностью.
   – А что?
   – Осознание своего живого тела, которое служит тебе верой и правдой и нуждается в признании и благодарности. Нуждается сейчас в том виде, в каком оно есть, а не в том, каким тебе представляется в идеале, скинувшим десять кило.
   Это было невероятно, но мое тело действительно заходилось от восторга, когда я читала ему благодарственные четверостишия. Если бы кто-нибудь сказал мне месяц назад, что я буду серьезно заниматься такими глупостями, я бы не поверила. Но теперь сочинение хвалебных стишков невероятно захватило меня. Иногда я так старательно искала рифму, словно ода немедленно отправляется в печать для миллионов почитателей поэзии! Теперь каждый раз, направляясь в спортзал и даже раньше, я сочиняла что-то приятное своему телу. И оно отвечало мне изумительным воодушевлением. Оно полюбило дорогу в спортзал! В результате настал момент, когда я вдруг по-новому увидела это прежде ненавистное мне сооружение.
   Был обычный вечер. Я вошла в раздевалку, надела спортивную форму и направилась к тренажеру. И вдруг словно кто-то повернул мою голову влево. Там стоял письменный стол Дато – директора спортзала. И я увидела пышный букет крупных ярко-желтых роз на высоких стеблях. Розы вольготно расположились в широкой вазе из синего стекла. И это сочетание ярко-желтого с ярко-синим, наполненное ароматом королевских бутонов, просто сводило с ума. Я застыла возле вазы, не в силах пошевелиться.
   – Нравится? – спросил Дато.
   – Очень! Кто принес розы?
   – Они уже неделю тут стоят. То красные, то белые. Сегодня – желтые, – засмеялся он, – потому что две недели назад я купил розовую плантацию на Голанах.
   С Дато мы говорили по-русски, по моей инициативе. Русский язык с грузинским акцентом всегда вызывает во мне какое-то изысканное наслаждение. Словно каждое слово приобретает новое сверкание.
   – Надо же… целую неделю, а я только сейчас заметила…
   – Это нормально. Ты же в спортзале, а не в оранжерее. Тут должны быть гантели, а не розы, – выступил в мою защиту Дато, – вот и у меня вчера такая путаница вышла с этими розами!
   – Путаница с розами?
   – Я вчера всю спальню лепестками усипал! Жена желтые розы не любит, говорит, к измене. Я специально только розовыми лепестками засипал. У нас кровать большая, два на два метра. Всю засипал. И трюмо все засипал, и пуфик, на котором жена красится утром, – засипал. Все в розовых лепестках! Скажи, Вирсавия, ты бы обрадовалась в такую спальню войти?
   – Еще бы! – искренне восхитилась я.
   И сразу увидела картину, как жена Дато ложится на кровать, утопая в нежности лепестков, окутанная тончайшим ароматом роз. У меня даже дух захватило от желания получить такой сюрприз от Раза!
   – А моя жена очень разозлилась на меня. Ругалась громко, а сегодня вообще со мной еще ни одного слова не говорила.
   – Почему?
   – Я немножко ее любимое покривало подмочил. Лепестки помил и сушить на него бросил.
   – А зачем ты их мыл?
   – Чтобы они чистые били! – широко улыбнулся Дато. – Для варенья чистые лепестки нужны. Я подумал, кровать – это же не пол. Кровать чистая. Я такую рекламу видел однажды. Не помню, что рекламировали. Вся спальня усипана лепестками. Красиво. У меня тоже красиво получилось! Даже еще лучше!
   – Значит… ты их для варенья в спальне разложил?
   – Для красоты тоже. Но жена только варенье видит! – сокрушенно произнес Дато.
   – А кто его варить будет?
   – Жена.
   – А есть кто его будет?
   – Я! Это же мое любимое варенье – из лепестков розы.
   Я инстинктивно перевела взгляд с Дато на желтые розы и обнаружила, что они почему-то потеряли свое прежнее очарование. Наверное, мой взгляд теперь был наполнен вареньем. Меня разобрал смех, и захотелось быстрее увидеть Тамару, чтобы поделиться с ней этой невероятной историей.
   – Она у меня в кабинете с дочерью по скайпу разговаривает, – ответил Дато на мой вопрос: «Где Тамара?»
   – С дочерью?! – удивилась я.
   Тамара никогда не говорила мне, что у нее есть дочь. Она так нянькалась со мной, так искренне радовалась моим самым ничтожным достижениям, что мне казалось, у нее вообще никого нет, кроме меня.
   – У Тамары дочь – красавица! В Вашингтоне докторат пишет, – уважительно произнес Дато.
   Потрясенная такими невероятными подробностями, я немедленно отправилась в кабинет Дато. Мне даже в голову не пришло, что я там совсем не нужна сейчас Тамаре. Дверь в кабинет была закрыта. Я тихонько приоткрыла ее и воровато заглянула вовнутрь. Тамара сидела ко мне спиной и не услышала вторжения. На экране компьютера сияло лицо Тамары, только очень молодой. «Надо же, какое сходство!» – подумала я.
   «Лицо Тамары» подробно сообщало о том, как продвигается докторат. Сообщало по-русски и на иврите. Но меня потрясла не дочь, а язык, которым Тамара говорила с ней. Она говорила с дочерью совершенно иначе, чем со мной! Красиво, литературно, без всяких «мордашек», «хавать» и прочего свойственного ей улично-интернатского сленга. При этом иврит Тамары был таким же красивым и правильным, как и русский язык. Они говорили о какой-то разновидности комаров, которые переносят инфекцию. Я слушала их разговор, и глубокая жгучая обида медленно и методично раздавливала меня. Словно Тамара предала меня. Я доверилась я, а она насмехалась надо мной все два месяца, с того самого момента, когда мы впервые сидели в «Саду и истории».
   Я осела по стенке на пол возле приоткрытой двери в кабинет Дато. Голова сама упала на руки, и я заплакала. Слезы текли, и звучал голос мамы: «Я предупреждала тебя, что эта женщина тебе не подходит, и нужно быть с ней осторожной!» Мы с мамой живем близко друг от друга, так что спортзал находится и рядом с ней тоже. Недавно мы шли с Тамарой в «Сад и историю» и встретили маму. Я их познакомила. А на следующий день не удержалась и взахлеб рассказала маме о моей новой подруге. Сейчас мамин голос настойчиво звучал в голове: «Как жаль, что ты меня не послушалась. Теперь ты сама убедилась, доча. Разве можно дружить с уборщицей? Она же видит людей с самой грязной стороны. Каждый день только и делает, что убирает людскую грязь. Бесконечно одно и то же. Вспомни тетю Веру, как она кричала матом, когда уборные в поезде убирала: «Люди страной управляют, а эти своей одной задницей управить не могут!» И что ж с нее было взять? Ведь так и есть, а она там каждый день в этом возилась. Брось новую подругу, пока не поздно. Она тебе завидует. Что ты вообще о ней знаешь? Может, Тамара аферистка какая-нибудь, а ты так ей доверилась! Тебе нужно немедленно прекратить общаться с этой женщиной! Пока не поздно». Сейчас, сидя на полу, я пыталась спорить с мамой, но у меня не было никаких аргументов. Они все куда-то исчезли! Словно обида на Тамару выжгла их!
   – Вирсавия… Что с тобой? – неожиданно лицо Тамары оказалось прямо напротив моего.
   Я взглянула в ее встревоженные глаза и отчаянно прошипела:
   – Ты такая же лгунья, как мой папа! Ненавижу тебя.
   Я думала, она сразу встанет и уйдет, но Тамара вдруг обняла меня, крепко-крепко прижала мою голову к своей груди. И ее слова зазвучали словно внутри меня:
   – Девочка моя, прости меня. Я не могла иначе говорить с тобой. Это рецидив твоего тела. Твоя внутренняя дрожь. Она должна была выйти наружу. Тебе сейчас нельзя на тренажер. Пойдем в «Сад и историю» за твой любимый столик. Я тебе все объясню.
   Мне хотелось послушаться маму и закричать Тамаре, что между нами все кончено, и она больше никогда не увидит меня в этом спортзале, но почти одновременно я ощутила невыносимое желание быть с ней всегда, слушать ее, смотреть, как красиво она все делает, грациозно, легко, и главное – видеть ее глаза. Я молчала. Постепенно слезы утихли. Подняла голову, взглянула Тамаре в глаза. Они были безмятежные. Словно весь покой мира растворился в них в этот миг.
   – А вдруг мой любимый столик будет занят, когда мы придем?
   – Давай посмотрим. Зачем же гадать, – улыбнулась она.
   Мой любимый столик оказался свободным.
   – Вот видишь, все складывается, как ты хочешь, – радостно произнесла Тамара, усаживаясь напротив меня.
   – Кто ты на самом деле? – спросила я. – Где ты работаешь? Может, ты вообще не уборщица в министерстве здравоохранения, и не мастер спорта по фигурному катанию, и в интернате никогда не была.
   Тамара достала пластиковую карточку госслужащего и протянула мне. Она действительно работала в министерстве здравоохранения, только не уборщицей, а старшим научным сотрудником в биологической лаборатории.
   – Зачем ты обманула меня, да еще разговаривала со мной идиотским языком, словно даже не уборщица, а какой-то бывший зэк? – спросила я.
   Тамара удивленно посмотрела на меня и требовательно спросила:
   – Откуда ты знаешь, как разговаривают зэки?
   Ее вопрос застал меня врасплох. Я действительно очень хорошо знала этот жаргон. Я ненавидела его, но вместе с тем он был словно частью меня. Словно жил где-то глубоко внутри. Вопрос Тамары вдруг высветил этот странный парадокс.
   – Не могу объяснить, – ответила я.
   – Почему ты сказала, что я такая же лгунья, как твой папа?
   – Не трогай моего папу. Он умер от рака пятнадцать лет назад!
   – Извини… Вирсавия.
   Мне опять стало невыносимо больно, как в тот момент, когда я услышала, что Тамара говорит с дочерью одним языком, а со мной совсем другим. И вновь в памяти всплыл тот же самый эпизод из детства. Мне было девять лет. Я поднималась по ступенькам домой, на последний этаж, и вдруг услышала папин голос. Свесилась через перила и увидела, что папа поднимается со своими работягами. Он был бригадиром в цехе и называл работягами рабочих и себя тоже. Папа жутко матерился. Жутко. Мне стало так страшно. Даже в глазах потемнело. Сейчас я по-настоящему осознавала настоящую, глубинную причину страха – он увидит меня и поймет, что я все слышала. Меня потрясло странное движение детской мысли – в обратную сторону. Не на папу, который лгал мне, что материться категорически запрещено и потому он никогда этого не делает. А на себя саму. Словно это не папа был захвачен на месте преступления, а я. И страшная вина захватила все тело в ступор. И я не успела отпрянуть, и папа действительно увидел меня. Он почему-то именно в этот момент отвернулся от своих друзей-работяг, поднял голову, к тому лестничному пролету, где замерла я, и он увидел меня. Мы столкнулись глазами, я тут же сорвалась с места и вихрем помчалась в дом. Мы никогда не говорили с папой об этом. С ним вообще невозможно было ни о чем говорить, потому что он всегда молчал. Я рассказала все это Тамаре.
   – Никогда ни до, ни после этого я не слышала от папы ни одного матершинного слова. Мне так странно, что этот единственный случай всплыл в моей памяти, да еще с такой болью!
   – В тот единственный раз он выдал всю порцию, – грустно усмехнулась Тамара, – то, что с тобой произошло, Вирсавия, называется рецидив тела.
   – Рецидив тела?
   – Твое тело хранит память. Память обо всем, что с тобой произошло хранится не только в мозге. В каждой клеточке твоего тела есть память. Сейчас, когда ты впервые начала благодарить тело, оно поверило тебе и открылось. Открыло детскую боль, спрятанную в нем на долгие годы. Я знала, что это неизбежно произойдет.
   – Почему же не предотвратила?
   – Это ни в коем случае нельзя предотвращать. Наоборот. Необходимо позволить телу выплеснуть все наружу. Просто никогда невозможно предугадать, какой внешний раздражитель откроет детскую рану.
   – Но ты могла предупредить!
   – Ты бы ничего не поняла.
   – Почему?
   – Понимание приходит только изнутри. Как сейчас.
   – Почему папа не разрешал мне материться, а сам?.. Я никогда так не поступала со своим сыном.
   – Ты никогда так не поступала со своим сыном именно благодаря папе, – твердо ответила Тамара, – но не обольщайся, твой сын тоже хранит в своей памяти обиды, причиненные ему тобой. Это неизбежно, Вирсавия.
   – И даже твоя дочь?!
   – Конечно. Я же не божество. Я тоже совершала неосознанные вещи, которые причиняли ей боль.
   – Ты?! Это невозможно.
   – Именно поэтому я солгала тебе, что работаю уборщицей.
   – Поэтому? – удивилась я, не находя никакой связи между ее ложью и моей убежденностью, что Тамара, обладая такой безграничной мудростью, тоже могла ранить свою дочь.
   – Я сделала это, чтобы удержать тебя от возвеличивания меня. Что происходит с человеком, когда он возвеличивает кого-то?
   – Не знаю… у тебя все ответы невероятные, – ответила я.
   – Когда человек возвеличивает кого-то, он одновременно принижает себя. Это две стороны одной монеты. Две крайности. И одна всегда вызывает вторую. Ты и без того пришла в спортзал, ощущая себя букашкой.
   – Да, верно. Но это обоснованно. Кем же еще я могла ощущать себя там, где не могла сделать того, что другие дети делали играючи, там, где всегда слышала насмешки?
   – Нет места на земле, где ты можешь думать о себе, как о букашке, потому что ты великая сущность.
   – Великая сущность?! – засмеялась я. – Что это значит?
   – Ты родилась человеческим существом. Эволюция трудилась миллионы лет, чтобы создать этот величественный мозг и это уникальное тело, таящие в себе безграничный потенциал. Очень жаль прийти в этот мир и не открыть его. Я не имею в виду пренебрежение к букашке, которая сама по себе тоже является уникальным образцом божественной инженерии. Я не имею в виду кичливость, высокомерие и все остальные игры эго. Я говорю о глубоком осознании собственной мощи. В любом месте земного шара ты способна адаптироваться, потому что ты венец творения. Это не высокие слова, а правда жизни. Настоящей жизни человеческого существа по имени Вирсавия.
   – Почему же ты все время коверкаешь мое имя?!
   – Я не коверкаю.
   – А что же ты с ним делаешь?
   – Наслаждаюсь игрой формы.
   – Как?
   – Вирсавия – это королева. Она сама по себе содержит в себе все: царство, власть, влияние, восторг, все богатства мира. Из Вирсавии рождается Вирюник – нежность, Вирсашка – подвижность, Версия – любой возможный сценарий развития событий, Виражик – спонтанность. Рождается и исчезает в Вирсавии, чтобы вновь ненадолго принять какую-то форму и вновь исчезнуть в Вирсавии.
   Честно говоря, я мало что поняла из ее объяснений, зато почувствовала огромное облегчение и еще большую любовь к Тамаре и моему имени.
   А через неделю мы с ней обнаружили в раздевалке еще одну плаксу. Позже выяснилось, что плаксу зовут Ксюша. Увидев нас, она, как и я, побежала в душевую. А когда за Ксюшей захлопнулась дверь, Тамара вдруг открыла мне, что много лет назад, находясь в тюрьме, дала себе слово «спасать каждую соплюху, которая встретится ей по жизни». Сообщение о тюрьме вывело меня из себя.
   – Все, хватит! – резко сказала я. – Ты уже притворялась уборщицей, чтобы я не возвеличивала тебя, и продолжаешь говорить на идиотском жаргоне, который я не выношу, но терплю для пользы дела. Тюрьма – это выше крыши. Не надо лгать про тюрьму.
   – Я говорю правду, Вирсавия, – спокойно ответила Тамара, – мой, как ты выразилась, идиотский жаргон оттуда. И ты точно подметила, что я говорю, как бывший зэк.
   – Как же тебе удается столько лет выполнять данное себе обещание?! Помнить о нем? – поразилась я.
   – Каждая соплюха – это я сама.
   – Ты…
   – Я просто спасаю саму себя. Я не вижу отдельно тебя или эту толстуху, которая ломанулась в душевую. Везде только я.
   Я подумала, что, наверное, находясь в заключении, она перенесла страшные травмы и потому до сих пор видит в каждой плачущей женщине себя, и спросила об этом Тамару.
   – Это произошло в карцере, – ответила она, – я третий день сидела в одиночке. Стоял январь. Был страшный мороз. Я изнемогала от холода. Меня спасала только электрическая лампочка. Я выкручивала ее тряпкой из капсулы и клала себе за пазуху, под фуфайку.
   Мне вдруг стало тепло от ее слов. Тепло и жутко одновременно. Словно кто-то пришел из раннего детства, когда есть только ощущения без слов, и потому ничего невозможно объяснить. Странное магнетическое дежа-вю охватило меня. Хотелось, чтобы она прекратила говорить и чтобы продолжала. И я прошептала:
   – В этот момент с тобой произошло что-то страшное?
   – Наоборот. Со мной произошло самое прекрасное, что может произойти с человеком.
   Тамара замолчала, глядя куда-то вдаль, а потом продолжила так, словно говорила не мне, а себе самой:
   – Стоял яркий зимний день. Знаешь, как в сказке. Ледяные узоры на окнах, голубое небо, белоснежные сугробы, деревья в серебристом инее. Я положила горячую лампочку за пазуху и смотрела в маленькое оконце на узкую тропинку между сугробами. Сугробы выглядели безмолвными изваяниями, идеально ровными, чистыми и белыми. Они торжественно покоились под лазурным небом. Я долго смотрела. Не отрываясь… и вдруг ощутила, что я там. Я здесь, с горячей лампочкой под фуфайкой, и там, в небе, и в сугробах, и в тропинке, и в царапинах на снегу от голубиных лап, и в параше в углу одиночки и везде… Я принимала все эти формы и каждый раз становилась тем, на что смотрела. Я ощутила, что есть только я во всем и везде только я.
   Я не поняла Тамару, но почувствовала, что мои просьбы объяснить понятнее неуместны. На самом деле в тот момент мне гораздо больше хотелось узнать, за что ее посадили, чем углубляться в ее романтические переживания с горячей лампочкой за пазухой. Я все-таки не выдержала и спросила причину.
   – Я отсидела три года за одну крутую аферу, – весело отозвалась она, – у меня мозги криминальные. Хотя теперь правильнее сказать творческие, – рассмеялась Тамара.
   Тут и я расхохоталась.
   – Мама-то моя права была! Она же мне сразу сказала: «Будь осторожна, доча, может, эта тренер твоя настоящая аферистка!»
   – Настоящая аферистка! Это точно! – восторженно согласилась Тамара.
   – В чем же заключалась твоя афера?
   – Все произошло очень просто! Мамина двоюродная сестра устроила меня к ней в цех на военный завод. Я числилась там маляром, а на самом деле выступала в соревнованиях по разным видам спорта – по бегу, плаванию, триатлону, – представляя завод. Через год организовала там спортивный клуб для трудных подростков, получила бюджет, закупила на него пятьдесят спортивных костюмов «Адидас», самых дорогущих, и все их задвинула на толкучке. Вот так виртуозно интернатская девочка превратилась в миллионершу. Хотела сразу «на юга податься», чтобы следы замести, да, к счастью, не успела! Замели меня.
   – Почему к счастью?
   – В карцере со мной произошло то единственное, самое сокровенное, ради чего человек приходит в эту жизнь.
   – Что же там произошло?
   – То, что я рассказала тебе.
   – Про то, как ты грелась лампочкой?
   – Да. Я вышла за пределы ума и тела и осознала свою божественную сущность.
   – Свою Вирсавию? – смущенно улыбнулась я, не в силах понять Тамару.
   – Можно и так сказать, – ответила она.
   Потом обняла меня и убежденно сказала:
   – Не знаю, выйдешь ли ты замуж за Раза. На самом деле это совсем неважно. Сам путь к твоему обручению с ним – вот что бесценный дар.
   Я жутко разозлилась, резко сбросила ее руку со своего плеча и хотела сказать, что у меня нет никаких сомнений в том, что я выйду замуж за моего Раза, особенно теперь, когда я в спортзале и планомерно худею каждый месяц… но осеклась, утонув в ее глазах. Из них струилась такая нежность, что у меня защемило сердце.
   – Только когда с тобой произойдет то, что произошло со мной в тот волшебный зимний день в карцере, ты сможешь оглянуться назад и увидеть, как твоя божественная сущность бережно вела тебя за руку от одной станции к другой в каждый миг твоей жизни. Твой путь, Вирсавия, – вот что главное.
   В тот вечер за моим любимым столиком в «Саду и истории» выяснилось, что Ксюше нужно было «срочно похудеть, чтобы выдать замуж дочь».
   – Она у меня такая стройная тростиночка, – объясняла Ксюша, – а я, жирная коровища, все свадебные фотографии собой запорю! Десять процентов невеста, а девяносто процентов – ее мать бегемотиха! Вы такое фото видали?!
   Через два месяца мы гуляли на свадьбе Ксюшиной дочери. Ее мама похудела килограммов на пять, но это было уже не так неважно. Благодаря Тамаре Ксюша перестала быть коровищей, превратившись в своем восприятии в барыню-государыню. Теперь девяносто процентов барыни-государыни придавали свадебным фотографиям величие и значимость.
   Спустя месяц после свадьбы Ксюша заявилась в спортзал с огромным альбомом. Перецеловав нас с Тамарой, Дато и все тренажеры с гантелями, она заявила:
   – Я теперь с нашей спортивной командой ни в жизнь не расстанусь!
   В честь возвращения «блудной дочери», как выразилась о себе Ксюша, Тамара сделала для нее новую программу. Теперь барыня-государыня занималась разносторонне – по двадцать минут на разных тренажерах, а затем на коврике с маленькими гантельками. Я на эти гантельки давно глаз положила, потому что они были выкрашены светящейся разноцветной краской и напоминали елочные шары. Конечно, через несколько дней я тоже захотела особую программу и попросила об этом Тамару, назвав ее моим тренером.
   – Нет, Вирсавия, – строго ответила она.
   – Почему?
   – Твой тренер – Раз.
   – Ты тоже!
   – Нет. Я для тебя служу ориентировкой на местности.
   – Как это?
   – Я всего лишь помогаю тебе понять, что конкретно делать там, где ты находишься. Но ты находишься в спортзале не благодаря мне, а благодаря Разу, потому что он – твое вдохновение. Вдохновение – это великая энергия, которая превращает жизнь в полет, расцвечивает ее красками и наполняет цветением. Сейчас твоим вдохновением является Раз. Понимаешь?
   Понимала ли я Тамару? До ее объяснения мне не приходило в голову смотреть на мою вторую половину таким образом. Теперь я чувствовала, что она права, и согласилась с ней.
   – Подавляющее большинство людей находят вдохновение во внешнем мире, – продолжила она, – например, влюбляются, как ты, в человека, иные влюбляются в какую-нибудь идею, становясь одержимыми воплотить ее в жизнь. Сейчас твое вдохновение – Раз. Оно питает тебя восторгом и надеждами, открывает в тебе возможности, которые ты даже представить себе не могла прежде, окрыляет тебя. Верно?
   – Да, – ответила я.
   Однако чувствовала, что Тамара словно чего-то не договаривает. Мне показалось, что она ведет себя, как человек, который сообщает: «У меня есть для вас две новости, хорошая и плохая, с какой начать?» И я словно выбрала, чтобы Тамара начала с плохой. Теперь она открывала мне изумительные вещи, но я ощущала, что это все еще плохая новость, хотя не понимала почему и, конечно, жаждала узнать хорошую.
   – Проблема вдохновения, найденного во внешнем мире, состоит в том, что ты становишься рабом предмета вдохновения. Полностью зависишь от него. Когда все идет, как тебе хочется, ты в восторге, но стоит ситуации измениться, как тебя захлестывает отчаяние. Причем сила отчаяния столь же гигантская, как и сила восторга. Не соглашайся со мной, Вирсавия, подумай, так ли это на самом деле?
   – Тут и думать нечего, – грустно ответила я, – достаточно Разу не ответить на мой телефонный звонок, как у меня появляется чувство, что весь мир рушится. И напротив, когда он вдруг сам мне позвонит и просто спросит: «Как дела, Вирсавия?», я могу горы свернуть от счастья!
   – Хорошее слово «напротив», – отметила Тамара.
   – Почему?
   – В нем кроется весь механизм человеческой жизни: наслаждение и напротив – страх, поощрение и напротив – наказание. Страх – это корень наслаждения. А наслаждение – корень страха. Вдохновение – апофеоз наслаждения, поэтому в его корне всегда находится не просто страх, а мегастрах – апофеоз страха потерять наслаждение. Это неизбежно, когда тебя вдохновляет кто-то или что-то из внешнего мира.
   – Но что же делать, чтобы выкорчевать корень страха?
   – Невозможно ничего сделать.
   – Почему?
   – Потому что он же и корень наслаждения.
   – Значит, так устроена человеческая жизнь, и иначе невозможно?
   – Истинное вдохновение находится внутри тебя. В нем есть только восторг, чистый восторг и радость.
   – Что значит чистый восторг?
   – Не загрязненный страхом, что он может исчезнуть. Внутреннее вдохновение не имеет ничего общего со словом «напротив».
   – Но как же его достичь?
   – Его невозможно достичь. Оно просто случается. Неожиданно. Вдруг.
   – Значит, совсем ничего невозможно сделать, чтобы оно случилось?
   – Пока что неуклонно следуй за внешним вдохновением. Никуда не сворачивай, никого не слушай! Тебя будут пытаться вразумлять, убеждать, что это сумасшествие. Убеждать мощно, используя неопровержимые аргументы логики. Не обращай внимания, относись равнодушно, бесстрашно. Следуй за твоим внешним вдохновением, как нитка за иголкой, чтобы вплотную подойти к нему.
   – Подойти вплотную – это образно, конечно?
   – Никаких образов. Подойти вплотную к тому, что ты чувствуешь в себе так, чтобы между тобой и вдохновением не было никаких слов осуждения или поощрения. Тогда ты сможешь изучать его.
   – Что значит изучать?
   – Ответь сама на этот вопрос.
   – Запоминать?
   – Запоминать – это путь получения информации о внешнем мире. То, что ты делала в школе и делаешь сейчас в институте. Изучать свой внутренний мир, свои чувства, мысли и эмоции – это значит наблюдать их. Очень пристально, очень внимательно. Наблюдать это обязательное «напротив», которое всегда присутствует: наслаждение и напротив – страх, поощрение и напротив – наказание.
   – Наблюдать, чтобы постараться избавиться от страха и наказания?
   – Ни в коем случае! Самое важное – ни от чего не избавляться! Изучать себя без оценок – без осуждения и без поощрения, потому что оценки – это мысли, которые всегда создают расстояние и, значит, отдаляют от изучаемого. Искажают его. Просто внимательно наблюдай себя. Наблюдай, как возникает наслаждение и вместе с ним страх. Как страх вызывает мысли, а мысли – страх. Как мысли вызывают наслаждение, а наслаждение – страх. И тогда в какой-то момент вдруг неожиданно откроется настоящее истинное вдохновение. Истинная радость, которая не зависит ни от кого и ни от чего во внешнем мире. И эта радость будет приходить все чаще и чаще и всегда неожиданно.
   В этот момент в спортзал неожиданно заявилась Ксюша. Она взгромоздилась на беговую дорожку и продекламировала импровизацию на Маяковского так зычно, словно стояла с мегафоном на Кремлевской стене:
   – Я телесов моих люблю громадье! Размаха шаги саженьи!
   «Вот и поэзия в спорте! – осенило меня между взрывами хохота. – Сын-то мой прав был!»

Круг Третий

   Стремительно приближался корпоративный карнавал в честь традиционного праздника Пурим, знаменательного историей еврейской царицы Эстер, очаровавшей персидского царя Ахашвероша до такой степени, что он порывался подарить ей полцарства. А это, между прочим, составляло половину ста двадцати семи стран, которыми царь владел в тот момент. От Индии до царства Куш, ныне называемого Северным Суданом. Я не знаю, как Ахашверош собирался делить свои страны, если бы Эстер согласилась принять его подарок. Может быть, он разделил бы каждую страну напополам? Но царица Эстер самоотверженно отказалась от такой мороки с государствами и скромно попросила спасти ее народ от неминуемой гибели из-за собственноручного приказа Ахашвероша. Царя ввели в заблуждение. Заблуждение в лице царского советника Амана было выведено на чистую воду, а затем благополучно повешено на дереве. А царство с евреями осталось целым и невредимым.
   Я ныряла из магазина в магазин, пытаясь увидеть маскарадный костюм, подходящий к такой грандиозной истории. В какой-то момент совершенно одурела от буйства витрин с пластиковыми масками, шпагами, кинжалами и синтетическими платьями, расшитыми золотыми блестками. Почувствовала, что меня просто физически тошнит от всей этой клеенчатой ряби в глазах – мишуры, хлопушек, спреев ядовито-желтых, зеленых и розовых цветов, и свернула в тихую-тихую аллею, наполненную свежим весенним воздухом.
   Запах влажного мха и нежные облака в листве деревьев привели меня к стеклянным дверям бутика, в котором я никогда не бывала прежде. Внутри бутика на белом столе с гнутыми резными ножками стояла настоящая корона. Конечно, я вошла в стеклянные двери. Мой взгляд выхватил овальное зеркало, обрамленное белой резной рамой.
   Продавец, персидский еврей, предложил примерить корону. В отличие от меня самой он сразу понял, что двигало мной, когда я открыла стеклянную дверь. Надела корону. Она оказалась почти в точности моего размера и сидела как влитая, словно только и ждала именно мою голову. Если, конечно, не раскачивать ею из стороны в сторону и не наклоняться резко. Но это мелочи.
   Мне сложно общаться с персидскими продавцами. Не знаю, кто их учит торговать, но все они ведут себя одинаково: ни на секунду не оставляют клиента в покое, крутятся, восхищаются своим товаром, причмокивая языком.
   Правда, на этот раз он восхищался по делу. Мне и самой очень нравилось мое отражение в зеркале. В бутиках еще зеркала всегда такие чудесные, с особым освещением, почти венецианские.
   – Ты можешь немного помолчать, пожалуйста, – попросила я продавца.
   Кроме того, что в иврите нет обращения на «вы», там еще и слова очень конкретные и короткие, в два раза короче, чем в русском языке. Поэтому, если перевести дословно, я ему сказала расхожую фразу: «Ты можешь заткнуться, пожалуйста».
   – Конечно, конечно, – ответил продавец и подобострастно добавил: – Царица Эстер желает тишины.
   – Почему царица Эстер? – спросила я.
   – Это ее корона! – не моргнув глазом заверил перс, но спустя пару минут пояснил: – То есть это в точности такая корона, которую носила царица Эстер две с половиной тысячи лет назад, – и он потянулся к белому резному шкафчику, водружая в пространстве тишину.
   «Вот если бы моя вторая половина увидел меня в этой короне! – вспыхнула сапфирами сладостная мысль. – Раз сразу узнал бы меня! Точно! Я обязана предстать перед ним в этой короне!»
   Пьянящая восторгом мысль ознаменовалась грохотом падающих медных пиал, шелестом летящих бумажных стаканчиков и хлопком тяжелой папки об пол. Предметы летели вниз, как в замедленной съемке, а продавец пытался ловить их прямо на лету. Однако, как только все оказалось на полу, персидский еврей тут же забыл об этих вещах.
   Выяснилось, что его интересовала только толстая папка. Папку он бережно поднял, положил на стеклянный прилавок с бижутерией и извлек из нее три желтых листка.
   – Вот, смотри, – торжественно сказал продавец, – это сертификат короны.
   – Вообще-то сертификат прилагается к чему-то подлинному. К подделкам не прилагают сертификаты, – удивилась я, – твой сертификат удостоверяет подлинность подделки?
   Продавец оторопел на несколько секунд, но тут же пришел в себя, сладко заулыбался и заворковал:
   – Читай, читай, царица моя, – и подсунул мне все три желтых листка.
   Я наклонила голову к страницам, конечно, тут же забыв о короне, и она с грохотом ударилась о каменный пол.
   – Не волнуйся, все в порядке, можешь ронять ее, сколько хочешь, – ворковал перс возле моих ног, поднимая корону, – она железная, и клей прочный, – он легко проплыл по короне мягкой тряпицей и снова водрузил ее мне на голову, но тут же благоразумно снял. – Читай, там все написано!
   Каждая страница сертификата передавала одну и ту же информацию на трех языках: русском, иврите и английском. Конечно, я углубилась в русский. Я предвкушала восторг от перевода, потому что знала, с чем имею дело. Обычно такие тексты переводят люди, которые не совсем помнят русский язык, да еще от них требуют переводить дословно, как написано в оригинале. Весь перевод занимает время, равное времени печати нетленного текста. Конечно, эта работа оплачивается очень дешево. Так что ни у заказчика, ни у работника никаких претензий не возникает. Тем более что заказчик понятия не имеет, что написано в переводе.
   Я с наслаждением взяла желтый листок и начала читать: «Сертификат. Точная копия короны царицы Эстер, раскопанной в разломках пещеры Ирана. Как увидел радиоизлучительный анализ в офисе археологических раскопок семитских народов института разведения востока в Филадельфии».
   – Сколько стоит корона? – спросила я, чувствуя, что мне срочно нужен туалет.
   – Сто долларов, – разволновался перс, – и это очень дешево, потому что ты не дочитала до главного! Я уверен, ты не дочитала до главного, потому что никто не дочитывает!
   – А что главное? – заинтересовалась я.
   В ответ на этот сакральный вопрос речь перса вдруг зазвучала так же бессвязно, как и текст сертификата:
   – Главное – корона тяжелая. Железо тяжелое. Золото тяжелое.
   Все мгновенно превращалось в полный сюрреализм.
   – У тебя тут туалет есть? – спросила я.
   – Я вон в то кафе хожу, – ответил он и показал мне в окно на сиреневую крышу между листвой.
   Схватила сумку, но перс успел всунуть в нее желтый листок и продолжал кричать вслед:
   – Беги-беги, сделай пи-пи, моя царица, а потом обязательно прочти главное.
   Я уже объясняла, разговорный иврит очень простой и конкретный, потому меня совершенно не удивило столь интимное послание царице Эстер, выкрикиваемое мне вслед на всю аллею.
   В кафе я заказала кофе, с наслаждением провалилась в мягкое кресло, заинтригованная «самым главным», достала сертификат и обнаружила, что действительно не прочла три последние строки, следовавшие за фотографией короны. «Вес короны один кило и двадцать шесть грамм. Это даст тебе наслаждение знать на голове, что знала царица Эстер, когда эта тяжесть покрыла ее темечку».
   Перс оказался прав! Конечно, это и есть главное! Мысли закружились вихрем, призывая купить корону: «Я хочу знать, что чувствовала царица Эстер. Мне просто жизненно необходимо узнать, что чувствует настоящая царица. Я ведь не актриса, а теперь требуется предстать истинной царицей. Ее корона поможет мне! Ведь только так я смогу предстать перед Разом настоящей царицей!»
   Потягивала ароматный кофе, смотрела на сертификат и думала, чем же отличается подделка от копии? Только отрицательной коннотацией? У меня не было ответа на этот вопрос. Я вернулась в бутик и задала его персу. Он тут же решил, что перед ним последний рубеж, который отделяет его от ощущения моих ста долларов в его ладони, весь покрылся испариной, перестал ворковать и вдруг убежденно выпалил:
   – У копии есть сертификат с печатью и подписью. Вот они! Видишь?! Копия – мадам законная. А подделка – проститутка.
   Все-таки современный иврит потрясающе простой! Словно в отместку древнему! Конечно, продавец взял свой Рубикон. Я отдала ему деньги. Перс достал картонную коробку с серебристыми и золотистыми сердечками, вложил туда корону, потом опустил сокровище в большой розовый пакет и вручил мне, сладко улыбаясь.
   – Моя царица, теперь к тебе вернулась твоя корона спустя долгие века.
   Я тут же всем сердцем поверила в эту бредовую новость. Все во мне пело и наслаждалось предвкушением самого счастливого момента в моей жизни, когда моя вторая половина произносит: «Я узнал тебя!» И хотя эта корона нужна была мне только на этот один-единственный раз, все-таки спросила перса:
   – Какой срок гарантии у короны, если из нее выпадут изумруды и бриллианты?
   – Выпадут, приходи, – заверил он, – я всегда здесь. Куда мне деться?
   Это прозвучало для меня совершенно убедительно.
   Окрыленная, я почти летела над зеленой аллеей, счастливо размахивая розовым пакетом с железной короной царицы Эстер. Слова Раза:
   «Я узнаю тебя, когда ты узнаешь себя».
   пылали в груди жаркой надеждой.
   Но разве настоящая царица может быть бедной? – вдруг возник логичный вопрос. Нет, одной лишь короны на голове недостаточно для узнавания! Я должна предстать перед ним богатой женщиной. Тогда Раз меня узнает! И к тому же убедится, что ему не стоит волноваться о финансовом положении нашей семьи!
   «У тебя же минус в банке», – завопил в голове голосище-паникер. «Кого это волнует?! После оплаты поездки к Раби Нахману у меня осталось еще примерно тысяч десять до окончания разрешенного минуса. Десять тысяч – это же целое состояние», – ответил ему другой голос, убежденный и уверенный в себе. Перепалка в голове прекратилась, как только я произнесла вслух: «Решено! Представлюсь миллионершей, сниму номер в самой шикарной гостинице в Эйлате и приглашу Раза!» Очарованная собой, я позвонила в гостиницу «Хилтон».
   – У нас есть свободный полулюкс. Две комнаты с балконом на десятом этаже, – сообщил мне милый женский голос.
   – Сколько стоят две ночи и три дня? – услышала я в ответ свой собственный не менее милый голос, и сердце ушло в пятки от страха перед предстоящей цифрой.
   «Он же твоя вторая половина! Мечта всей твоей жизни!» – убежденно провозгласил голос, уверенный в себе.
   – Полторы тысячи шекелей, – ответила девушка, – включая завтрак. Хотите включить в заказ ужин?
   – Нет… может быть… Пока не знаю.
   – Это необязательно знать сейчас, – успокоила меня девушка, – ужин можно заказать в момент пребывания в гостинице.
   – Отлично, – ответила я и сообщила ей номер моей кредитной карты.
   А через несколько минут держала в руках распечатку заказа: полулюкс в гостинице «Хилтон» в Эйлате. «Странно, – подумала я, – почему никогда раньше мне не приходило в голову заказать номер в самой шикарной гостинице Эйлата? Почему отдых в Эйлате всегда был возможен для меня только с моим учреждением, то есть когда все оплачивало учреждение?! Это ведь, оказывается, не так уж дорого. И не нужно нестись к определенному часу на корпоративные лекции, которые я сама ни за что бы не выбрала для себя».
   Потрясенная своим открытием, я тут же позвонила Разу.
   – Ты занималась сегодня в спортзале? – спросил он.
   – Да! Все было в точности как ты объяснял! Один час, пятьсот калорий, пол-литра воды, горячий душ, макароны в шпинатном соусе со сливками.
   – Вирсавия, ты делала в душе растяжки?
   – Растяжки…
   – Те, что я объяснил тебе три недели назад.
   – Три недели назад…
   – Очень полезно делать растяжки непосредственно под струями горячего душа. Растяжки необходимы, чтобы полностью расслабить мышцы. Горячий душ вместе со специальными упражнениями отлично выполняют эту задачу.
   И Раз начал скрупулезно объяснять мне, как делать растяжки. Но я никак не могла уяснить, куда что ставить и закидывать в смысле рук и ног, потому что в это время перед моими глазами красовалась я сама в люксе гостиницы «Хилтон» в короне царицы Эстер и голубом шифоновом чем-то. Оно смутно вырисовывалось в воображении. До четверга оставалось всего три дня! И конечно, надо было сварганить это загадочное одеяние, дополняющее корону.
   – Соединяешь руки за спиной, – наконец голос Раза пробился сквозь пелену голубого шифонового чего-то.
   – Я сняла нам номер в «Хилтоне» на ближайший конец недели, так что ты сможешь лично показать мне, как делать растяжки. Там шикарный душ. Я встану, включу горячую воду, и ты объяснишь, как правая рука закидывается через плечо и встречается за спиной с левой рукой, – затараторила я, пытаясь продемонстрировать Разу, что внимательно слушала все эти глупости про руки и ноги, – я сняла свиту для нас с тобой на три дня и две ночи! Встретишь меня на автобусной станции в четверг, в три часа дня. Можешь?
   – Я в четверг работаю до пяти на корабле.
   – Хорошо, я возьму такси. Приезжай в гостиницу сразу после работы!
   Долгожданный четверг приближался. Каждую ночь, ложась спать, я закрывала глаза и пыталась представить нашу с Разом свиту в гостинице «Хилтон». Конечно, это была не совсем свита, а свита наполовину, я ведь заказала полулюкс. Но полусвита звучала для меня совсем не респектабельно. Что такое «полу»? Я же сняла этот номер для того, чтобы в ближайшие выходные предстать перед Разом миллионершей. Причем миллионершей полностью, а не наполовину, поэтому сразу же именовала апартаменты свитой.
   Прежде я никогда не делала ничего подобного – не изображала из себя богатейшую женщину! Скорее даже наоборот – прибеднялась. А тут вдруг предстояло «прибогачиваться»! Это оказалось так увлекательно! Я даже представить себе не могла!
   Самое удивительное, меня совсем не волновало, что будет, когда Раз узнает о моем минусе в банке. Тем более что минус оказался большим плюсом! В Израиле очень странная банковская система. Здесь разрешают заходить в минус в три раза больший, чем регулярная зарплата. Так что в этой области у меня как раз все сложилось отлично. Деньги на создание облика миллионерши у меня накопились. В смысле, даже и выразиться невозможно. Наминусились? Да, так верно будет сказать.
   После оплаты свиты осталось еще восемь с половиной тысяч разрешенного минуса. Тысячу шекелей наличными я решила взять с собой. Я задалась вопросом: сколько нужно миллионерше на три дня в Эйлате без шопинга? И решила, что тысяча – это в самый раз. Оставалось приобрести… «не знаю что». И я пошла в торговый центр присмотреть это «не знаю что» в роли миллионерши. И сразу увидела немецкий чемодан – светло-серый в белый горошек. Потрясный чемоданчик. Именно для коротких поездок богатых девушек. Я сразу в него влюбилась. Чемоданчик хоть и был пустой, но выглядел так, словно уже содержал в себе все наши совместные поездки с Разом в качестве моего мужа.
   Никогда раньше я не видела чемоданов в горошек. И когда принесла его домой, то поняла, что все остальное у меня есть! Корона царицы Эстер заняла в нем примерно треть пространства. К задней части короны я пришила бархатный валик, и теперь она действительно сидела на моей голове как влитая. Наклоняйся и прыгай сколько хочешь! Полная свобода действий. Голубой палантин до пят, сконструированный мной из прозрачного отреза мягкой синтетики, очень удачно свернулся внутри короны. И оба сокровища замерли в ожидании чуда предстать перед моей второй половиной, гармонично соединившись на моем царственном теле и голове. Голова была воистину царственной, а тело стремительно приближалось к королевскому. Занятия в спортзале и правильное питание по рецептам Раза плюс мое упорство, целеустремленность и прилежность. Отличницей я была с первого класса.
   Правда, моим одноклассникам это ужасно не нравилось, но с моей мамой невозможно было стать кем-то другим. Хотя дети так никогда этого не поняли. И относились ко мне с большим презрением. Поэтому «школьные годы чудесные» до сих пор вызывают во мне горькие воспоминания. Не считая одного года. Точнее, одной четверти этого года, когда я училась в пятом классе.
   Тогда все как-то сложилось удивительно. Не то чтобы очень счастливо, но необычно, это точно. В конце предыдущего учебного года родители подарили мне фотоаппарат, о котором я очень мечтала, и потому, получив его в подарок, не расставалась с фотоаппаратом все лето.
   В начале учебного года меня неожиданно выбрали председателем отряда. Просто никто не хотел этим заниматься. Дети вместо выборов председателя устроили выборы анти-председателя. Они хохотали и голосовали за того, кто не хочет быть председателем. В результате получилось, что все не хотели. А я вообще не участвовала в этой кутерьме, потому что смотрела в окно. В пятом классе моя парта стояла возле окна с большим кленом, который покачивался на фоне неба. Небо все время изменялось цветом, светом и облаками. Из-за этого клен тоже изменялся. Мне очень хотелось ухватить этот момент перемены! Поэтому я даже не знала, по какому поводу дети так галдели, и, наверное, никогда бы не узнала, если бы Скворцов не харкнул мне в глаз из трубочки мокрым шариком, свернутым из промокашки. Я вытерла глаз ладонью, повернулась к классу и увидела, что все дети почему-то выставились на меня, а Скворцов в это время заорал:
   – Аструха, хочешь быть председателем отряда?
   Аструха было моей кличкой, которая родилась год назад в музее Достоевского, когда мы учились в четвертом классе. Классная руководительница, Зинаида Петровна, привела нас в бревенчатый дом на берегу реки. Он совсем не был похож на музей. Дом был похож на тот бревенчатый дом, где я жила до семи лет с родителями и бабушкой, папиной мамой. Потом мы переехали в многоквартирный дом, в котором началась совсем другая жизнь. И тот, прежний, я больше никогда не видела. Но теперь словно вновь очутилась в нем со своим классом. Дом Достоевского оказался наполненным теми же запахами, что и дом моего раннего детства. Я вошла в него и, словно окунулась в свой потерянный рай. Солнечные лучи падали столбами на деревянный пол. В них кружились пылинки. И их кружение было в такт скрипу тяжелых дверей и скрипу досок пола. Проникая через окна, лучи высвечивали блестки на белой вате между деревянными оконными рамами и стопки старых книг в углах комнат. Книги завораживали меня черными ятями на обложках и корешках. Яти были похожи на маленькие парусники без парусов. В доме пахло голубиным пометом, подопревшими сосновыми досками, куриным бульоном с зеленым горошком и еще чем-то неуловимым, кисловато-сладким, как пенка вишневого варенья по краям медного таза, который бабушка раскачивала в разные стороны, чтобы разогнать пену по сторонам.
   Мое наслаждение баюкал сказочный напев Зинаиды Петровны. Она рассказывала, что в прошлом веке наш город был знаменитой каторгой, на которую сослали писателя. Тут надо добавить, что наша классная руководительница выросла в деревне и выражалась языком детства. Очень красочным и необычным. Она была женщиной в возрасте, маленького роста, полная и энергичная. Но главная особенность Зинаиды Петровны заключалась в том, что она не выговаривала звуки «л» и «р». В ее устах эти два звука превращались в звук «г».
   – Это вогшебное цагство, – и классная руководительница показала рукой в окно на реку и сосны, – скгытое в сибигской пгигоде и ничастных гюдях, закованных в кандагы, откгыго в Достоевском его губокие воды, котогые потом омываги твогчеством всю его жизнь.
   Четыре года спустя, в девятом классе, читая впервые «Преступление и наказание», когда я дошла до места, где Раскольников сидит с Сонечкой на берегу Иртыша, слова Зинаиды Петровны тут же вспомнились мне. И я ощутила бесконечную радость за Раскольникова, что его сослали на каторгу именно к нам, ведь я сама сидела в этом месте на берегу Иртыша и знала, какое оно волшебное! Мне стало так спокойно и радостно за Раскольникова. Я подумала, что если бы он не убил старушку, то никогда в жизни не попал бы в это волшебное царство. И если бы Достоевский не совершил своего преступления, то и он тоже не попал бы сюда, и тогда бы мир не узнал, как чудесно побывать в Особом Месте Сибирской Каторги!
   После экскурсии по музею Зинаида Петровна сказала, что мы задержимся здесь еще на полчаса в ее любимой комнате. Там был всего лишь один экспонат – рубаха с ромбом на спине, в которой Достоевский отбывал свой срок на каторге. Мы подумали, что ромб пришили специально для Достоевского, потому что он был великим писателем. Но Зинаида Петровна объяснила нам, что в тот период Достоевский еще не был писателем с мировым именем и даже еще вообще не был писателем. И только благодаря пребыванию на нашей Особой Сибирской Каторге Федор Васильевич открыл в себе писательский дар и нашел все сюжеты, которые затем под его пером превратились в великие романы.
   – Тогда зачем ромб? – спросил Скворцов.
   – Чтобы охганникам катогги цегиться быго удобно, когда агестант сбегаг, – ответила Зинаида Петровна.
   – Клево придумали! – восхитился Скворцов и добавил убежденно, – значит, Достоевский ни разу не сбегал.
   – Почему ты так решиг? – спросила Зинаида Петровна.
   – Ну, вы же сказали, что это лично его рубаха, а ромб на ней целый. Не простреленный.
   Зинаида Петровна внимательно посмотрела на ромб, словно видела его впервые. Это показалось мне странным, ведь она сказала, что мы задержимся еще на полчаса в ее любимой комнате, значит, она бывала здесь не один раз. Я смотрела на ромб и думала, что, может быть, Достоевский сбегал, но его поймали без стрельбы, и потому ромб остался целым.
   После этого Зинаида Петровна торжественно произнесла, что перед нами настоящая рубаха, в которой человек нашел свое призвание – любимое дело на всю жизнь, – рубаха, в которой Достоевский родился заново из никому не известного бедненького дворянчика в мировую знаменитость.
   – Эта комната – вогшебная! – убежденно произнесла Зинаида Петровна, – вот вам гук и стгегы, – лук и стрелы учительница изобразила руками, – и вегикая возможность задуматься, кем вы хотите стать, когда выгастите. Сосгедоточьтесь на губахе Достоевского. Смотгите на нее и думайте.
   Мы все сразу выставились на рубаху, и в любимой комнате Зинаиды Петровны воцарилась тишина. Только жужжала одна навозная муха. Крупная такая, с толстым сияющим сине-зеленым брюшком. Иногда оно ярко вспыхивало в солнечных лучах. Лучи падали из окна любимой комнаты Зинаиды Петровны. Муха, как назло, почему-то летала вокруг рубахи Достоевского, поэтому я больше смотрела на нее, чем на рубаху. Точнее, на ее сверкающее сине-зеленое брюшко. Оно напоминало мне маленький космический корабль. И когда Зинаида Петровна неожиданно выхватила меня из космического путешествия своим зычным вопросом, кем я хочу стать, когда вырасту, я ответила, что хочу стать космонавтом, чтобы летать на другие планеты и галактики.
   – Зачем тебе становиться космонавтом? – захохотал Скворцов. – Ты же и так лунатик!
   – Гунатик – это богезнь, – объяснила Зинаида Петровна Скворцову, а мне сказала, что я хочу стать не космонавтом, а астронавтом.
   – Значит, она не лунатик, а Аструха по-научному! – продолжал хохотать Скворцов.
   С тех пор эта кличка заменила мне имя. Я думала, что за лето дети забудут кличку, но теперь убедилась, что это не так…
   – Аструха, хочешь быть председателем отряда? – спросил Скворцов.
   Я даже представить себе не могла, что на меня когда-нибудь свалится такое счастье! Такое уважение одноклассников!
   – Это большая честь для меня, – опешила я, – не знаю, справлюсь ли.
   – Справишься, справишься, – закричали все дети.
   А Скворцов произнес:
   – Значит, мы тебя выбрали. Иди в пионерскую комнату к председателю дружины и узнай все, что тебе нужно теперь делать.
   Когда я вошла в пионерскую комнату, там никого не было, кроме председателя дружины. Им оказался очень красивый юноша, лицезрение которого сразу же привело меня в ступор. Я не могла произнести ни одного слова. Но выяснилось, что этого вовсе не требовалось. Вадим, так звали председателя, гораздо больше любил говорить сам, поэтому я оказалась для него идеальной собеседницей. Он объяснял мне, что в конце четверти я должна сдать отчет о количестве добрых дел, выполненных моими одноклассниками, и затем отряд, у которого окажется больше добрых дел, получит первое место.
   Я смотрела на него и ничего не соображала. Со мной впервые что-то творилось. Что-то, что вызывало жуткое смущение. В свои двенадцать лет я понятия не имела о сексе, потому что в авиамодельном кружке, где я занималась, были такие же чудики, как я, и все говорили только о самолетах. Мою голову наполнил жаркий туман, руки тряслись от смущения. Я хотела не смотреть на Вадима, но какая-то сила не позволяла мне отвести от него глаз. Я совершенно не могла сосредоточиться, и только когда Вадим сообщил о первом месте, вдруг услышала его и произнесла:
   – И что будет, когда я получу первое место?
   – Не ты, а твой отряд, – поправил он.
   – Мой отряд, – повторила я за ним, как эхо, и подумала: «Ах! Какая досада, что у меня нет с собой фотоаппарата».
   Вадим как-то странно ухмыльнулся, но торжественно произнес:
   – Я от всего сердца надену тебе на шею медаль и пожму твою трудовую руку.
   С этими словами, означавшими для меня огромную надежду, я вышла из пионерской комнаты. Теперь я понимала, что наш класс обязан занять первое место, потому что тогда Вадим полюбит меня! Девочки в моем классе часто говорили о любви, но прежде я не знала, что это такое. Теперь я поняла! Любовь – это вот такой жаркий туман в голове и готовность пойти за человеком хоть на край света. Именно этого я ждала услышать от Вадима, когда он объяснял мне о правилах соревнования между отрядами. Мне казалось, что вот-вот он произнесет самое главное, но вместе с тем я никак не могла сосредоточиться, чтобы услышать. Теперь я была уверена, что как только Вадим от всего сердца повесит медаль мне на грудь и пожмет мою трудовую руку, то обязательно тоже испытает именно этот жаркий туман и желание отправиться со мной на край света.
   В следующие несколько дней я выдумывала много разных поводов, чтобы забежать в пионерскую комнату, но Вадима там не было. Со мной общалась его заместительница – семиклассница Лариса. Видимо, я очень надоела ей своими вопросами, как занять первое место, так что в конце концов она выложила передо мной груду коричневых папок.
   – Вот, – сказала Лариса, – это отчеты пионерских отрядов, которым было присуждено первое место в последние три года. Можешь ознакомиться.
   Я была так счастлива! Я подумала, что теперь у меня есть повод сидеть в пионерской комнате хоть до вечера, пока не появится Вадим, и начала читать тетрадки, вложенные в коричневые папки. Читать было очень-очень скучно. Вадим не появлялся. Добрые дела, описываемые в отчетах, оказались бесконечным занудством. Мои глаза закрывались, веки смежались, но было страшно, что Лариса обнаружит, что я не читаю, а сплю, и отправит меня из пионерской комнаты, поэтому я держалась изо всех сил. И все-таки уснула.
   Меня разбудил ее грозный оклик:
   – Ты все еще здесь?!
   Возможно, оклик был совсем не грозный, но ведь именно этого я боялась, и он прозвучал во сне. Я тут же открыла глаза, схватила тетрадь, которая в этот момент лежала передо мной, и начала судорожно листать ее, изображая наивысшую заинтересованность. И вдруг увидела фотографию. Это была единственная фотография во всех отчетах. На фото были изображены две девочки: пятиклассница, как я, и второклассница. Под фотографией было написано, что Катя Свиридова всю четверть регулярно занималась математикой с Наташей Крюковой, и Наташа написала контрольную на пять. Все, что произошло дальше, было как вспышка света! Я мгновенно поняла, что нужно сделать, чтобы наш класс занял первое место!
   Первым делом я купила большой альбом для фотографий и начала искать добрые дела, совершаемые моими одноклассниками, чтобы их сфотографировать. С тех пор я целыми днями ходила с фотоаппаратом, пытаясь запечатлеть хотя бы одно доброе дело. Но их катастрофически не было! На самом деле не было никаких дел, ни хороших, ни плохих. Я слонялась с фотоаппаратом за детьми, а дети умирали со скуки. Бесцельно кружили во дворах. Иногда мальчишки гоняли мяч или дрались. Большинство девочек проводили время в беседке. Они сидели там и «трепались». Так это у них называлось. Кравчик рассматривала муравьев и собирала гусениц в стеклянную банку. Кудрявцев пускал кораблики в канаве, но потом починили канализацию, и канава быстро высохла.
   Однажды, наблюдая за Степановой, я почти увидела хорошее дело, правда потом, к моему большому сожалению, оно оказалось плохим. Степанова стояла возле арки, в которой какой-то малыш играл с машинкой. Я с фотоаппаратом стояла за спиной Степановой, она пристально смотрела на малыша, а тот катал свою машинку и ничего не замечал. Так прошло минут пятнадцать. Вдруг легковая машина завернула в арку и резко остановилась возле малыша. Завизжали тормоза. Степанова подбежала, схватила ребенка на руки. А шофер в это время орал на нее, что она не смотрит за младшим братом. Когда все закончилось, я спросила у Степановой, зачем она стояла возле арки. И девочка объяснила мне, что мечтает совершить подвиг, чтобы о ней узнал весь наш город и даже вся страна. Она хотела спасти ребенка, рискуя собственной жизнью, вытащить его из-под колес машины, и потому ждала появления машины. А в последний момент задумалась и прозевала.
   – А пацан чей? – спросила я.
   – Понятия не имею, – ответила разочарованная Степанова.
   Так прошел сентябрь. До подведения итогов соревнования между пионерскими отрядами у меня оставались еще октябрь и ноябрь.
   В последний день сентября Зинаида Петровна, которая преподавала историю, сказала на примере Наполеона, что в каждом человеке есть много пакости, но также и божественная искра. Однако из-за пакости искру очень трудно увидеть, хотя только благодаря ей человек живет.
   Я сразу поверила словам Зинаиды Петровны о божественной искре и в следующем месяце поставила своей задачей следить за каждым одноклассником по отдельности, чтобы увидеть сквозь пакость «божественную искгу», как сказала Зинаида Петровна.
   Однако в конце второго месяца в моем альбоме, которому предстояло быть представленным в виде отчета, по-прежнему не появилось ни одной фотографии. Очевидно, божественные искры были очень глубоко спрятаны в детях нашего класса. Я так расстроилась, что даже усомнилась в правдивости слов Зинаиды Петровны. В отчаянии всматривалась в фотографии, сделанные мной, и думала о Вадиме.
   Вдруг одно фото показалось мне совершенно иным, чем прежде. На нем были изображены Скворцов и Ермолаев в тот момент, когда после драки Скворцов, пытаясь скрыться от Ермолаева, запрыгнул на забор, схватившись рукой за большой ржавый гвоздь, а Ермолаев что-то орал ему снизу, стараясь схватить Скворцова за ботинок. На фото Ермолаев держал в руке молоток, потому что драка началась в конце урока труда, и он так с молотком и погнался во двор за Скворцовым.
   «Они же чинят школьный забор! – осенило меня. – Ведь никто не знает, что было на самом деле! Ни один человек! Только я!» Меня тут же разобрал победоносный хохот! Теперь больше не нужно было искать божественные искры в скуке и пакости! Теперь я могла сама придумать все божественные искры! И первое место больше не зависело от поведения моих одноклассников. Правда, требовались рассказы к фотографиям – убедительные истории о том, что на них изображено, чтобы каждый, кто взглянет, сразу поверил в мою версию, а не в то, что я сфотографировала на самом деле.
   С новым видением я опять стала рассматривать фотографии и теперь обнаружила на них как минимум десять добрых дел. Особенно впечатляющим был снимок Донцовой с ее младшей сестрой. Родители требовали от Донцовой забирать сестру из школы и приводить домой, но эта вредная девочка постоянно пряталась от Донцовой, и та тратила массу времени в поисках младшей сестры. Я очень сочувствовала Донцовой, когда ходила за ней по пятам с фотоаппаратом и таким образом невольно принимала участие в поисках этой несносной девчонки, потому что она пряталась в самых невероятных местах. Однажды она просто кралась за спиной Донцовой, и моя одноклассница вообще никогда не смогла бы ее найти, если бы я не открыла Донцовой правду! На фото Донцова была запечатлена в момент, когда, отколошматив найденную сестру, она надвигает ей шапку на глаза. К счастью, Донцова стоит спиной, так что не видно ее разъяренного лица, а видно только наглую самодовольно улыбающуюся физиономию ее сестры. Я написала трогательный рассказ о том, как Донцова каждый день помогает малышам одеваться, когда они выходят из школы, заботится об их здоровье, как детишки любят ее и даже доверяют ей свои тайны. Для большей убедительности мне пришлось придумать и раскрыть в рассказе одну из тайн детишек.
   В нашем классе было тридцать восемь учеников, не включая меня. Я решила придумать тридцать восемь добрых дел о каждом пионере лично. И весь третий месяц увлеченно занималась воплощением в жизнь своего первого PR-проекта! Конечно, тогда я понятия не имела, что это именно так называется, но сейчас понимаю, то был настоящий PR-проект! И творила я его в самых идеальных условиях. Дело в том, что за два месяца дети так привыкли видеть меня с фотоаппаратом, что я опять стала для них тем, чем была раньше, – незаметным фоном, как деревья возле школы. Поначалу одноклассники кричали, завидев меня: «Аструха, что ты тусуешься тут с этой фигней?!», – и отгоняли меня. Но я каждый раз настойчиво отвечала, что они сами выбрали меня председателем отряда, и теперь я должна фотографировать, чтобы мы заняли первое место. Таким образом, как раз к третьему месяцу дети привыкли к фотоаппарату и перестали меня замечать. Так что мне стало все позволено, и моя фантазия развивалась вне всяких преград.
   Гриценко, швыряющая свой портфель со словами: «Эта дура Зинаида поплатится кровью за то, что вызвала в школу моих родителей!», превратилась в моем рассказе в фаната истории. Я запечатлела тот момент, когда портфель лежит на траве, а учебник истории, выпавший из него, открылся. Рядом стоят девочки. Гриценко в профиль с руками, разведенными в стороны, восторженно объясняет им каким образом Кутузову удалось спасти Россию.
   Гарбузов со своим разъяренным бульдогом, направленным на пацана из первого класса, превратился в мальчика, бесконечно любящего животных. В моем рассказе Гарбузов объяснял первоклашке, как правильно заботиться о собаках, и еженедельно проводил для младших детей экскурсии по парку и в живой уголок на станции юннатов. На самом деле это первоклашка привязался к бульдогу Гарбузова. Плевал ему в морду шариками из трубочки. И Гарбузов проявил настоящую храбрость, спасая своего бульдога от первоклассника. Но подобное доброе дело не фигурировало ни в одном отчете, которые я прочла в пионерской комнате. Так что я написала стандартный рассказ, соответствующий требованиям соревнования.
   К концу первой четверти все было готово. Оставалось только одна проблема. Требовалось занять первое место в сборе макулатуры. Он проходил дважды, и оба раза на него явились не больше десяти человек из нашего класса, так что ни о каком первом месте не могло быть и речи. «Для всех остальных, – думала я, – но только не для меня!»
   За неделю до подачи отчета мне пришла идея. Я написала рассказ о том, как мы собрали очень много макулатуры и приготовились сдать ее на следующий день, но, когда начали относить бумагу в школу к грузовику, один старичок попросил нас спуститься за макулатурой к нему в подвал. Там оказалось много старинных книг, находившихся под угрозой, потому что в подвале прорвало трубу, и мы были вынуждены оставить нашу макулатуру, чтобы спасать книги старика.
   На самом деле старичок был злобным дедом, который часто сидел на скамейке недалеко от школы и наблюдал, как дети возвращаются домой после уроков. Он не просто наблюдал, а словно искал повод, чтобы наорать на кого-нибудь. Если бы у меня не было цели выискивать добрые дела, я бы никогда не обнаружила этого, но теперь, наблюдая за стариком день за днем, я видела, как он вскакивал и цеплялся к кому-нибудь из детей практически без всякой причины! Так у меня появилась фотография злобного деда с моим одноклассником Кудрявцевым. В тот день недалеко от школы прорвало канализацию и образовался довольно широкий черный «ручей». Я наблюдала, как Кудрявцев вышел из школы с рулоном бумаги, как он развернул его недалеко от потока воды и стал делать бумажный кораблик. Точнее, кораблище! Потому что рулон бумаги оказался географической картой мира. У меня дух захватило от созерцания и фотографирования этого невероятного бумажного кораблика! А когда Кудрявцев запустил его в плавание, это выглядело просто потрясающе! Он смастерил корабль очень устойчиво, так что разноцветные страны в голубых океанах и сетке меридианов на его мачтах и парусе плавно покачивались, величественно передвигаясь по черной воде канализации. Я подумала с бесконечной досадой, что это самое красивое доброе дело, которое я вижу в своей жизни, но его невозможно взять в отчет, потому что Кудрявцев наверняка спер карту мира из кабинета географии. А географичка была завучем школы и должна была принимать участие в присуждении нашему классу первого места в соревновании. Так что она обязательно узнает на фотографии свою пропавшую карту! И в это время злобный старикан вдруг бросился к кораблю Кудрявцева, выхватил его из воды и начал рвать на части! Он рвал и орал на Кудрявцева, что в стране не хватает бумаги, а он извел такой огромный кусок, чтобы запускать в говнотечке! Старик орал и бросал клочья карты в воду. Теперь разноцветные страны плыли по черной воде каждая в отдельности. Это тоже было красиво. Но только не для Кудрявцева. Он плакал. Мне стало так больно! Невыносимо больно за Кудрявцева. Захотелось превратиться в моего папу, бросить злобного старика в говнотечку, обнять Кудрявцева и показать ему, как красиво плывут разные страны! Я расплакалась и не смогла фотографировать, потому что резкость никак не наводилась!
   Дома, рассматривая проявленные фотографии, я увидела одну подходящую. Злобный старик стоял спиной. Кудрявцев – в профиль. На самом деле он держал Кудрявцева за шкирку, но на фотографии выглядело так, словно старик обнимает его за плечи. Лицо Кудрявцева было очень расстроенным, поэтому идеально соответствовало моей версии о погибающих старинных книгах. Трогательную историю о спасении книг из подвала я сопроводила серией фотографий, сделанных в подвале Терехина, где мои одноклассники собирались, чтобы покурить. Там действительно валялось много старых газет и каких-то книг.
   Я так увлеклась сочинительством, что реальное положение дел в нашем отпетом пятом «Г» совершенно улетучилось из моей памяти. Но вот подошел день сдачи отчетов о работе, проделанной каждым классом в течение первой четверти.
   Когда я несла свой альбом-отчет в пионерскую комнату, мое сердце переполнялось трепетом от надежды увидеть там Вадима. Ведь именно председатель дружины должен был принимать отчеты председателей отрядов. Но к моему бесконечному разочарованию, отчеты принимала Лариса. Я не выдержала и решилась наконец задать ей мой главный вопрос, где Вадим.
   – Какой Вадим? – удивилась она.
   – Председатель дружины, – удивилась я, что она задает мне такой глупый вопрос.
   – Я – председатель дружины.
   – Ты…
   – Да.
   – А Вадим тогда кто?
   – Какой Вадим? – недоумевала Лариса.
   – Который сказал мне, что он председатель дружины.
   Лариса задумалась, а потом спросила:
   – Как он выглядел?
   Мне хотелось закричать ей, что он очень-очень красивый, и я готова пойти с ним хоть на край света, но вместо этого я сказала, что у него карие глаза, а цвет волос, наверное, темный, но я точно не знаю, потому что его голова была побрита. Это описание вызвало в Ларисе бурное веселье. Я не могла вынести ее смех и уже была готова развернуться, чтобы убежать из пионерской комнаты и во что бы то ни стало найти Вадима, но Лариса сказала вдруг:
   – Да ведь это же мой брат!
   – Твой брат?
   – Да. Когда ты с ним разговаривала?
   – Три месяца назад. Он объяснил мне, что нужно сделать, чтобы наш отряд занял первое место, и сказал, что его заместительницу зовут Лариса. А потом я снова пришла, и ты сказала, что тебя зовут Лариса. И я сразу поняла, что ты заместительница Вадима.
   На этот раз мои объяснения повергли Ларису в неистовый хохот.
   – Я его заместительница! – причитала она. – Вот умора! Вадище всегда отличался у нас клоунадой!
   – Почему отличался? – испугалась я. – Где он?
   – Его в морской флот призвали. Он сейчас на Дальнем Востоке.
   – Когда призвали? – в ужасе спросила я, понимая, что все кончено!
   – Три месяца назад. Вспомнила! Он же в тот день ко мне в школу прибегал, потому что я физкультурную форму дома забыла. И тут в пионерской комнате сидел. Вот клоун! Я его заместительница!
   Через неделю подвели итоги соревнования, и нашему классу действительно присвоили первое место. Медаль от всего сердца мне на шею повесила Лариса. И мою трудовую руку пожала тоже она.
   Зинаида Петровна была в шоке, узнав, что наш отпетый пятый «Г», куда, как она выразилась, собрали «весь сбгод», занял первое место. Она поняла, что все дело в отчете, взяла из пионерской комнаты мой фантастический альбом и через час вызвала меня на беседу в кабинет истории.
   – Я прожига честную жизнь, – начала учительница, когда я понуро уселась напротив нее, – но сейчас ты поставига меня в тупик.
   – Почему?
   Зинаида Петровна объяснила мне, что в следующем учебном году она уходит на пенсию. И теперь получит большую премию, потому что ее класс занял первое место. Что ей очень нужны деньги, так как ее дочь выходит замуж. И кроме того, премия увеличит ее пенсию.
   – Не на много. Но у меня каждая копейка на счету, – продолжила Зинаида Петровна, – однако мы с тобой знаем, что твой агьбом – гожь от начала и до конца! Тебе пгедстоит пубгично пгизнаться в этом на совете дгужины.
   Ничего подобного я даже представить себе не могла! Идиотская медаль, повешенная мне на шею Ларисой, теперь лежала на столе Зинаиды Петровны рядом с альбомом и вызывала во мне жуткие страдания о потерянной любви. Я расплакалась и неожиданно для себя закричала в полном отчаянии:
   – Это не ложь! Это божественные искры в моих одноклассниках, как в Наполеоне, о котором вы сами нам рассказывали!
   Зинаида Петровна оторопела. Наступила долгая пауза, после которой она отправила меня на урок. А на следующий день оставила весь класс после занятий, принесла альбом и произнесла громкую речь о том, что у меня божественные мозги, которыми управляет сердце с крыльями, и сказала детям, что теперь благодаря мне у каждого из них есть единственная возможность увидеть в себе божественную искру.
   – Вот такие вы на самом деге, как в этом агьбоме! – закончила Зинаида Петровна.
   Дети впервые видели мой альбом. Он вызвал бурю эмоций, хохота и издевок в мой адрес. Первое место среди пионерских отрядов школы никого из них не интересовало, впрочем, как и меня теперь, когда исчез Вадим.
   Весь следующий месяц меня дразнили Кикиморой с божественными мозгами. Кикимора была моей первой кличкой, пришедшей из второго класса. Просто однажды наш класс привели в зоопарк, и мне показалось, что я увидела там мою любимую обезьяну, которую звали Кикимора Моисеевна. Папин друг, дядя Сема, выступал с ней в цирке, но потом Кикимора Моисеевна с дядей Семой уехали на гастроли по всему Советскому Союзу и так до сих пор и не вернулись.
   Я страшно обрадовалась, когда увидела Кикимору Моисеевну! Она сидела на деревянном стуле рядом с сеткой вольера! Сидела с вытянутой лапой, словно просила подаяние, и смотрела мне в глаза! Я закричала: «Кикимора Моисеевна! – пытаясь просунуть пальцы сквозь решетку, чтобы погладить обезьяну. – Кикимора Моисеевна! Это же ты, правда? Дай мне какой-нибудь знак, это ты или нет?»
   Но обезьяна не реагировала, просто очень грустно смотрела мне в глаза. Однако дядя Сема объяснял мне, что обезьяны и собаки много лет сохраняют в памяти свои прежние клички, даже если их давно ими не называли, и потому я не теряла надежду и продолжала кричать обезьяне: «Кикимора Моисеевна! Кикимора Моисеевна!» Мое сердце разрывалось от боли, что моя любимая обезьянка живет теперь за решеткой без дяди Семы и нас с папой. Я так плакала и кричала: «Кикимора Моисеевна!», что даже не чувствовала, как учительница пытается оторвать меня от решетки вольера. И только когда ей на помощь пришел служитель зоопарка, им вдвоем это удалось.
   Когда на следующий день я пришла в школу, меня называли Кикиморой Моисеевной, но отчество быстро отпало, и осталась просто Кикимора.
   После присуждения нашему отряду первого места моих одноклассников постоянно хвалили. Это было бы замечательно, если бы вместе с похвалами от них не требовали продолжать совершать благодеяния, начатые ими в первой четверти. Дети злились на меня, а я не находила, что им ответить.
   Не знаю, чем бы закончился весь этот сюрреалистический кошмар, если бы не инцидент с Донцовой, которую завуч школы вдруг назначила ежедневно оставаться в продленке с второклассниками, чтобы делать с ними домашнее задание, помогать им кушать и одеваться перед выходом на прогулку. Это была та самая Донцова, которая колошматила свою младшую сестру. Донцова больше всех смеялась надо мной, и, наверное, поэтому рассказ о ней в альбоме оказался самым благодетельным.
   Получив такое приказание от завуча, она вбежала в раздевалку, потому что это произошло перед физкультурой, и начала орать на меня, что сейчас разобьет мне башку и размажет по стенке мои божественные мозги. Ее поддержали остальные девочки. Все кричали, размахивая спортивными штанами, а я отступала в угол. От обиды и страха я ничего не соображала. Голова стала совершенно пустой. В ней только звенели папины слова, как SOS в азбуке Морзе: «Возьми стул и брось в одну! Все остальные сразу разбегутся!» Папа всегда говорил это, когда я жаловалась ему, что дети обижают меня. Но я ни разу не решилась так поступить. А в данном случае даже физически не смогла бы, потому что в раздевалке никогда не было стульев.
   До сих пор не знаю, каким образом в этот момент вдруг появилась Зинаида Петровна. Она вбежала, выхватила штаны из рук моей главной обидчицы, швырнула их в физиономию Гриценко и заорала, показывая на меня указательным пальцем: «Она Нобегевскую пгемию погучит! И когогевский двогец! И кгючи от Гая! А вы – все мегзавки будете погзать по земге, а потом сгогите в аду!»
   Это счастливое благословение для меня и страшное проклятие для моих одноклассниц навсегда закрыло тему альбома. Постепенно все забыли о нем. Но слова Зинаиды Петровны цитировались даже на выпускном балу. Гриценко, в физиономию которой Зинаида Петровна швырнула штаны Донцовой, принесла на выпускной бал мешок с розовыми пластмассовыми ключами и раздавала их всем желающим с объяснением: «Это кгючи от Гая! Лучший подарок родителям!»

   В четверг, подъезжая к Эйлату, я ощутила знакомый мне с детства жаркий туман в голове и стремление отправиться с Разом на край света. К этому моменту я совершенно вошла в образ миллионерши. И у меня не осталось и тени сомнений по поводу объяснения моей второй половине о возникновении моего капитала. Я разбогатела, занимаясь недвижимостью. Я решила сказать моей второй половине, что у меня есть десять квартир в Иерусалиме. И я их все сдаю в аренду.
   Одна квартира – та самая, в которой я кружилась семь раз с молитвой о Воскурении благовоний в Храме, у меня действительно есть. А я скажу, что их десять. Всего лишь добавлю ноль. А что такое ноль? Ничто. Значит, и вранья никакого нет.
   Главное – я могла вести содержательную, как мне казалось, беседу о недвижимости. На самом деле я собиралась свести всю беседу к обсуждению жильцов. А в этой области у меня был действительно богатый жизненный опыт, потому что жильцы менялись почти каждый год.
   В пять часов я вошла в свиту в «Хилтоне». Она превзошла все мои ожидания. Я никогда не отдыхала в таких дорогих номерах. Точнее, полудорогих, потому что это был полулюкс. Но точностью я точно никогда не отличалась. Вдобавок ко всем прелестям этого волшебного помещения, расположенного на десятом этаже, оно было наделено милым балкончиком, с которого открывался прекрасный вид на синее море и причал с разноцветными яхтами.
   Мне очень захотелось оставить посреди комнаты мой новый серый чемоданчик в белый горошек, но я понимала, что миллионерши так не поступают, с сожалением задвинула свое сокровище в платяной шкаф и тут же позвонила Разу, чтобы сообщить ему, что жду его в нашей свите. Он спросил номер комнаты и сказал, что приедет ко мне через час.
   Окрыленная, я спустилась в супермаркет, расположенный рядом с гостиницей на набережной, купила семь литровых пакетов молока и вернулась в свиту. Неожиданно груз оказался слишком тяжелым для меня, поэтому в номер я вошла, обливаясь потом. Это показалось мне очень странным. Раньше мое лицо не заливало таким обильным потом от пятиминутного держания в руках семи килограммов. И я сразу вспомнила угрозы мамы о приближающемся климаксе. Она рассказывала мне, как ее «заливало» на оперативках, и мужчина, сидевший с ней рядом, не понимал, почему она так волнуется и потеет от страха, когда ее лакокрасочный участок опережает другие подразделения по всем показателям.
   Я думала об этом и выливала в ванну молоко, пакет за пакетом, собираясь почувствовать себя Клеопатрой. Конечно, египетская царица лежала в молочной ванне, а не в горячей воде с молоком, как получилось у меня, потому что семь литров едва покрыли сверкающее эмалью дно ванны. Но большего количества я бы не дотащила.
   Когда я улеглась в ванну, мысли о климаксе совершенно замучили меня, так что я забыла о Клеопатре и вообще обо всем остальном, а когда посмотрела на часы, то обнаружила, что до прихода Раза осталось всего десять минут. Единственное, что я могла успеть за это время, – немного подсушить волосы и сделать макияж. Я выскочила из ванны и начала краситься. Вопрос, что надеть, не давал мне покоя. Волосы не высушивались и не падали золотыми волнами, как мне хотелось. И тут меня осенила гениальная идея. Я собрала мокрые волосы в высокий хвост на затылке, надела корону царицы Эстер и голубой прозрачный палантин. Дома в Иерусалиме, обдумывая, как все будет, мне представлялось, что я облачусь в это одеяние перед сном и неожиданно предстану перед моей второй половиной. Но обстоятельства изменились, и другого выхода я не видела. Бросилась к зеркалу, чтобы посмотреть, как все это на мне выглядит, но тут в двери свиты постучал Раз.
   Я открыла. Он вошел. Мы не виделись три месяца! Правда, часто говорили по телефону, но сейчас он стоял передо мной и был таким красивым, что я чуть не потеряла сознание от счастья видеть его так близко! Я совершенно забыла о своем необычном внешнем виде и бросилась к нему. Слезы радости катились из моих глаз. Раз обнял меня, пытаясь утешить и наконец произнес:
   – Ты собираешься все три дня носить этот странный головной убор?
   – Какой головной убор? – спросила я, поднимая на него восторженные глаза, полные слез.
   – Этот, – ответил Раз и постучал по короне царицы Эстер костяшкой указательного пальца.
   Корона отозвалась глухим эхом. И я наконец вспомнила о своем царском образе, упала в кресло, расхохоталась и торжественно произнесла:
   – Располагайся, любимый! На моей голове точная копия короны царицы Эстер. Эти три дня я буду носить самые прекрасные одежды, потому что невероятно богата! Ты должен знать об этом, ведь, когда мы поженимся, все мое богатство станет нашим!
   Раз тоже сел в кресло. Оно стояло напротив. Он улыбался. Смотрел на меня и молчал. Я тоже молчала, не в силах перенести счастье его присутствия. Воцарилась тишина. Необыкновенная тишина солнечных лучей, падающих из огромного окна на голубой ковер свиты. На какое-то мгновение мне показалось, что это и есть тот самый край света, куда я так стремилась убежать в детстве с председателем совета дружины. Нет, не свита, и не голубой ковер, и даже не солнечные лучи! А что-то совершенно неописуемое внутри меня. Но оно было в точности как то, что окружало меня сейчас снаружи.
   – Ты, наверное, голодный, – наконец произнесла я, вспомнив, что Раз приехал ко мне сразу после работы.
   – Да, – отозвался он.
   – Тогда я приглашаю тебя в самый дорогой ресторан. Правда, я никогда не была ни в каких ресторанах Эйлата и не знаю, какой из них самый дорогой.
   – Не волнуйся, я знаю, – ответил Раз.
   – Тогда поехали! – обрадовалась я и вскочила с кресла.
   – Поехали, – согласился Раз. Тоже встал с кресла, направился к выходу из номера и открыл входную дверь.
   – Неужели ты подумал, что я способна выйти из свиты в таком виде? – опешила я.
   Раз обернулся, посмотрел мне в глаза и ответил совершенно серьезно:
   – Да.
   – И ты бы шел рядом со мной?!
   – Конечно.
   – И тебе не было бы стыдно, что ты идешь рядом с сумасшедшей?! Это же твой город! Тебя тут многие знают!
   – Я бы сопровождал царицу Эстер, что же тут стыдного?
   – Голую царицу.
   – Не совсем голую, в голубом палантине, словно окутанную морской волной, – опять совершенно серьезно произнес он и вдруг легко поднял меня на руки.
   Железная корона уперлась в его грудь. Он засмеялся, развернулся и направился к выходу из свиты.
   Я подумала: «Какой ужас! Оказаться в таком виде среди людей!» и зажмурила от страха глаза, совершенно не в силах сопротивляться головокружительному волнению быть несомой бесконечно желанным мне мужчиной, жаркому туману из детства и отчаянному крику из самой глубины моего существа: «Какая разница, в чем ты одета или не одета?! Все забудут об этом через пять минут! Наконец-то любимый мужчина несет тебя на руках! Ты ждала этого пятьдесят лет! Ты же так мечтала об этом! Твоя вторая половина! Подхватил и понес!» Все эти мысли пронеслись мгновенно, как вспышка! Раз шел и шел, и кто-то внутри меня отчаянно закричал: «Будь что будет!» и в этот момент страх тут же исчез, и я совершенно отдалась блаженству быть несомой…
   Вдруг я почувствовала, что приземляюсь. Раз бережно опускал меня вниз. «Неужели на асфальт?!» – подумала я и в ту же секунду ощутила нежность шелковистых простыней. Открыла глаза и увидела, что лежу на королевской кровати в просторной спальне свиты.
   – Ты что, ходил со мной по салону? – прошептала я.
   Вместо ответа Раз вновь постучал костяшкой указательного пальца по железной короне на моей голове и ласково сказал:
   – Может быть, ты снимешь эту царскую принадлежность?
   И я тут же ощутила жуткое неудобство лежать на подушке в короне. К тому же она немного давила мне голову, потому что, надев, я надвинула ее поглубже, чтобы корона не упала, и волосы были слишком туго затянуты в хвост на затылке. Наверное, комфорт пышной подушки контрастно обнажил все это, но я решительно вцепилась двумя руками в корону и твердо произнесла:
   – Нет! Ни за что не сниму! Еще никогда в жизни я не занималась любовью в короне!
   – А мы не будем заниматься любовью, – заверил Раз.
   – Тогда зачем же ты принес меня на кровать? – опешила я.
   – Чтобы мы вошли в любовь, – серьезно произнес он.
   – Вошли в любовь? – не поняла я.
   – Да, – отозвался он и добавил: – Заниматься любовью и войти в любовь – это две противоположные сущности, как земля и небо.
   – А что, разве нельзя войти в любовь в короне?
   – Нет, абсолютно невозможно, – ответил он.
   – Почему? – прошептала я, послушно снимая железное нагромождение со своей головы.
   – Любовь – это и есть истинная корона, – ответил Раз, – она содержит в себе все, поэтому ей ничего не нужно, никаких внешних атрибутов, – продолжал он, бережно распутывая мои мокрые волосы из тряпочной резинки, которой я крепко стянула их на затылке. И когда последняя прядь была выпущена им на свободу, я ощутила такую легкость, словно все это время моя голова действительно была заключена в клетку. И незабываемая фраза из сертификата к короне всплыла в моей памяти: «Вес короны один кило и двадцать шесть грамм. Это даст тебе наслаждение знать на голове, что знала царица Эстер, когда эта тяжесть покрыла ее темечку».
   Через три часа мы ехали к самому дорогому ресторану Эйлата. На заднем сиденье машины красовался мой серый чемоданчик в белый горошек. Раз сказал, что если я приехала, чтобы провести выходные с ним, то он приглашает меня к нему. И мне ничего не оставалось, как собрать свои вещи.
   Я сидела возле Раза, и мое сердце замирало от мысли, сколько будет стоить ужин в самом дорогом ресторане Эйлата. После покупки молока у меня осталось девятьсот семьдесят пять шекелей. «А вдруг не хватит? – думала я. – И тогда он поймет, что мой рассказ о капитале – это блеф. Ерунда, можно рассчитаться кредиткой. Тысячу шекелей за один ужин?!» Но мои терзания оказались недолгими, потому что через несколько минут Раз припарковал машину возле какой-то забегаловки, на мой взгляд, и сказал:
   – Поужинаем здесь.
   – Почему? – спросила я, испытывая радость и разочарование одновременно.
   Радость, конечно, значительно превалировала.
   – Потому что здесь готовят рыбу так, как я люблю, – ответил Раз.
   Мы вышли из машины и вошли в забегаловку. Внутри помещения стояли деревянные столы, накрытые белой клеенкой в красную клетку. Все столы были заняты. Однако официантка, увидев Раза, тут же сообщила ему, что во внутреннем дворике есть свободный столик.
   Столик оказался в невероятно красивом месте. Он стоял между двумя раскидистыми платанами. Раз сделал заказ на нас обоих, потому что я совершенно не разбиралась в рыбе и честно сказала ему об этом. Вскоре нам подали горячий хлеб и много разнообразных салатов в малюсеньких блюдечках.
   Я набросилась на еду. Все оказалось невероятно вкусным. Прохладный вечерний воздух немного колыхал ветви платанов и свечу, зажженную для нас официанткой на середине столика. Мне стало зябко, и я набросила на плечи свой голубой палантин. После всего, что произошло в свите «Хилтона», он стал моим талисманом! И вдруг мое лицо опять залило потом. В точности, как когда я несла молоко для ванны Клеопатры. Этот пот поверг меня в такую панику, что я готова была провалиться сквозь землю, словно совершила какое-то жуткое преступление, и оно раскрылось перед Разом. Я хотела немедленно встать и побежать в туалет, чтобы умыться, но Раз вдруг положил свою ладонь на мою руку и спокойно сказал:
   – Вирсавия, потеть очень полезно для организма. Все шлаки выходят. Тело очищается и молодеет. Разве не для этого существует сауна?
   – Для этого, – согласилась я, – но в сауне потеть принято, а вот потеть в ресторане с возлюбленным – не принято!
   – И ты всегда поступаешь, как принято?
   – Конечно!
   – А врать, что у тебя десять квартир в Иерусалиме, тоже принято?
   О своем капитале я поведала Разу, счастливо откинувшись на пышных подушках свиты после того, как мы вошли в любовь. Я говорила вдохновенно, пламенно, ощущая, что так и осталась в Любви и не собираюсь из нее выходить никогда!
   Раз слушал меня не менее вдохновенно, чем я сочиняла, поэтому я была абсолютно уверена, что он поверил. И теперь его неожиданный вопрос совершенно сбил меня с толку. Да еще этот пот, который продолжал катиться по лицу, словно меня окатывал ливень!
   – Вирсавия, ты уникальна сама по себе, – произнес он, – ты прекрасна такая, какая есть. Без квартир и другой воображаемой тобой движимости и недвижимости. Без твоей должности в учреждении. Без всего, что ты на себя нагромоздила, мне очень хорошо с тобой. Мне очень хорошо с тобой, Вирсавия, – снова повторил Раз, – ты же чувствуешь это?
   Я была потрясена его неожиданным признанием! Я так мечтала услышать эти слова! Я не чувствовала ничего подобного! И только его слова могли убедить меня! И вот они были произнесены! Значит ли это, что он узнал во мне свою вторую половину?! В порыве благодарности и сомнений я подняла голову и увидела первую звезду, мерцающую высоко-высоко в темно-бирюзовом небе точно над моей головой между шелестящими листьями платана. «Конечно! Он узнал!» – словно прошептала звезда, и я, вдохновленная ее шепотом, собралась немедленно обсудить с Разом дату нашей свадьбы, но он опередил меня.
   – Мы можем быть просто друзьями. Говорить по телефону. Иногда встречаться, вот так, как сегодня. Ты приехала ко мне в гости, и я очень рад нашей встрече. Потом я приеду к тебе в Иерусалим, и ты тоже будешь рада, верно?
   – Ты правда приедешь?!
   – Конечно, – заверил Раз, – только вот еще не выбрал, в какую из десяти квартир. Завтра снова взгляну на фотографии, которые ты приложила к документации о недвижимости, и решу.
   – Решать нечего, – отрезала я, – все квартиры сданы! Там живут люди, – и тихо добавила, совершенно неожиданно для самой себя: – Моей единственной настоящей квартиры нет в альбоме.
   В этот момент официантка принесла рыбу на двух сковородках.
   – Теперь забудь обо всем и просто ешь, – попросил Раз.
   Он сказал это так удивительно, словно предложил насладиться несколькими минутами настоящей тишины после бомбежки, которая должна была вскоре повториться. Будто рыба на сковородках была последним наслаждением в нашей жизни, и дальше должна была наступить смерть. Он словно загипнотизировал меня. И я действительно забыла обо всем и просто ела. И бесконечный покой охватил мое существо и поглотил всю без остатка. Я даже представить себе не могла, какое это блаженство – забыть обо всем… и просто есть…
   Неожиданно на нашем столике появилась голубая глиняная чашка, в которой лежал счет за ужин. Наверное, я не заметила, как Раз попросил об этом официантку. Я достала из чашки счет и увидела самую смешную сумму за ужин в самом дорогом ресторане Эйлата. 120 шекелей на двоих. Достала деньги и положила их в голубую глиняную чашку. Раз положил в чашку ту же сумму и произнес:
   – Эта официантка – мать-одиночка. У нее четверо детей. Считай, что я уплатил за ужин, а тебе представилась отличная возможность красиво завершить роль миллионерши. Для тебя 120 шекелей – капля в море, сущий пустяк, а для нее – огромная радость перед уходом домой. Через полчаса ее смена заканчивается.
   – Да, это правда, – согласилась я, задумчиво рассматривая официантку, которая как раз принесла нам кофе за счет заведения, как она выразилась, потом перевела взгляд на Раза и спросила. – Как ты узнал, что я сочинила про свой капитал? Я что-то непрофессионально рассказывала?
   – Нет, – ответил Раз, – тебя выдали фотографии твоей недвижимости.
   – Фотографии?
   – Да. Кто сделал эти снимки?
   – Я.
   – Они вызвали во мне истинное блаженство.
   И я сразу вспомнила, как Раз рассматривал мой синий альбом, пока я собиралась в «самый дорогой ресторан Эйлата» и складывала свои вещи в чемодан. Он просто сидел в кресле и подолгу смотрел на каждое фото. Я тогда подумала, что я отличный PR-менеджер, и идея с альбомом была очень удачной. Визуальность всегда убеждает!
   – Возможно, ты не заметила, Вирсавия, но на твоих фото нет никаких квартир.
   – Как это нет? А что есть?
   – Это невозможно передать словами. Ты не фотографируешь, ты с помощью фотоаппарата создаешь новую реальность.
   – Неправдоподобную?
   – Неправдоподобную для ролей, которые выдумываешь себе.
   – Не понимаю.
   – Эти фотографии снимала не владелица квартирами, – объяснил Раз.
   – А кто их снимал?
   – Божья искра, – улыбнулся он.
   – Божья искра?! – прошептала я.
   – Да, – ответил Раз, – вот она-то и выдала тебя всю с потрохами! Мгновенно!
   Детская история с альбомом и первым местом тут же всплыла в моей памяти. И я рассказала ее Разу.
   – Твоя учительница открыла тебе тебя истинную. То самое, чем ты являешься на самом деле, – убежденно произнес Раз, когда я закончила.
   – А что я есть на самом деле?
   – Твоя истинная сущность, Вирсавия, – это сердце с крыльями, которое управляет божественными мозгами.
   Я чуть не потеряла сознание от восторга! В устах Раза такое представление меня прозвучало грандиозно! Почему же в устах Зинаиды Петровны я не расслышала ничего подобного? Может быть, из-за того, что сердце было не сердцем, а «сегцем», а крылья – «кгыгьями»?
   – Я думала… это просто образ из сказки, которую учительнице рассказал кто-то в детстве, когда она росла в деревне. Зинаида Петровна часто произносила какие-то странные вещи. Но они всегда воспринимались смешно, потому что у нее были проблемы с произношением.
   – Да… возможно, все так и было. Возможно, это образ из сказки. Как все слова. Только образы – оболочки чего-то, что есть внутри каждого из нас. Что невозможно выразить словами. Но это самый точный образ, способный передать твою истинную сущность, Вирсавия, – сердце с крыльями, которое управляет божественными мозгами. Правда, иногда мозги думают, что они способны управлять сердцем с крыльями, и тогда ты…
   – Становишься миллионершей! – засмеялась я.
   – Подари мне твои фотографии без назначения даты нашей свадьбы, – вдруг произнес Раз, – это действительно бесценное сокровище. Просто подари, как другу. Можешь?
   – Что тут мочь? – удивилась я. – Мне ничего не стоит наделать таких бесценных сокровищ хоть сто штук. Если бы ты попросил подарить тебе мои десять квартир без назначения даты нашей свадьбы, я бы…
   У меня прямо дух захватило от собственных слов. Раз с интересом ждал продолжения, и я выпалила правду:
   – Я бы точно не смогла. Даже если бы дата была назначена! Только после свадьбы! А ты бы смог?!
   – В данный момент – да, – ответил он.
   – Потому что у тебя их нет?
   – Потому что сейчас я так чувствую. А в другой момент, не знаю. Никто никогда не знает, как он поступит в будущем. Будущее – это иллюзия. Предположения. Однако твои фотографии, Вирсавия, действительно бесценны. Они несравнимы по ценности с квартирами.
   – Почему?
   – Фотографии – отражение истинного богатства внутри тебя. А это единственное, что ты сможешь взять с собой, когда расстанешься с телом и покинешь этот мир.
   Раз сказал это абсолютно убежденно/, без тени сомнений, но я все же не убедилась и подумала, что иметь десять квартир в Иерусалиме гораздо лучше, чем десять фото, пусть даже сделанных божественной искрой.
   Размышляя об этом, я села возле него в машину, уверенная, что мы едем к Разу домой, но он вдруг спросил:
   – Хочешь увидеть край света?
   Это было уже совсем невероятно! Просто даже никто бы мне не поверил, если бы я стала рассказывать! Ведь этот «край света» всегда терзал меня, манил и звал, но я никогда никому не могла объяснить, куда хочу попасть, потому что край света – это не точка на глобусе! И вдруг такое: хочешь увидеть край света?
   – Я всегда хотела… очень… только думала, что это невозможно!
   – Возможно, – улыбнулся Раз, – и сейчас самое подходящее время!
   Мы ехали вдоль морского побережья. Я смотрела на отражение луны в море, и меня вдруг осенило! На иврите «край света» – «кце ха-ор» употребляется только в прямом смысле, потому что «ор» – это свет. А в русском языке светом в данном случае названа земля. Значит, я хотела увидеть край земли? Нет, конечно, нет. Край земли такой же, как вся земля. Я мечтала увидеть край света! Вот чего действительно нет на глобусе!
   Раз припарковал машину. Мы вышли на пустынный берег, наполненный тишиной. Он сел на песок возле самой кромки воды. Я последовала за ним. Море было тихим, как спящий младенец. Я взглянула на воду там, где она заканчивалась и начинался песок. «Это же край моря!» – осенило меня. А если бы мы сидели сейчас на берегу океана, то я бы увидела край океана!
   – Он точно такой же, – ответил мне Раз, когда я поделилась с ним своим открытием, – как вода во всех морях и океанах одинаковая – соленая.
   – А край света тоже везде одинаковый? – спросила я.
   – Да, – ответил Раз, – потому что свет одинаковый. Он может быть более сильным или более слабым, как концентрация соли в морях и океанах, но он всегда остается тем, что ты знаешь как свет. Знаешь снаружи, глядя на свет Солнца или Луны, как сейчас. И знаешь внутри себя.
   Я подумала, что не знаю света внутри себя, и испугалась, что Раз хотел показать мне край именно внутреннего света. Как же я увижу край чего-то, если не имею об этом представления? И спросила его:
   – А край какого света ты обещал мне показать: наружного или внутреннего?
   – Край наружного света увидеть легко, – ответил он, – вот смотри на лунную дорожку. Она заканчивается там же, где и вода, потому что песок поглощает свет.
   «Значит, внутреннего света!» – сокрушенно подумала я, но не решилась признаться ему в собственной «темности». Вместо этого я взглянула на лунную дорожку так, как объяснил Раз, и действительно увидела край света. Но это не вызвало во мне никаких ощущений. Несколько секунд я смотрела на край лунного света, пытаясь найти в себе все те чувства, которые испытывала, когда жаждала попасть на край света: восторг, предвкушение узнать великую тайну, страсть, но ничего такого не появлялось. Мне просто стало скучно. Очень скучно. Скука никогда не являлась частью моей жизни, поэтому ее неожиданный приход – да еще рядом с Разом! – невероятно испугал и озадачил меня. Я подумала, а вдруг, когда мы поженимся, то будем каждую ночь вот так сидеть на берегу моря, смотреть на край воды и на край света и молчать, как сейчас? Я же просто умру со скуки!
   Конечно, появилась здравая мысль предложить Разу поехать домой, но ее тут же отвергла более здравая о том, что дышать свежим морским воздухом очень полезно для здоровья, а в Иерусалиме у меня нет такой возможности. Если бы мы были у Раза в доме, то я бы могла включить его компьютер и посмотреть какой-нибудь фильм в Ютубе или почитать роман, который взяла с собой. Книга лежала в чемодане на заднем сиденье машины, но здесь, возле моря, в слабом лунном свете всматриваться в печатные строки показалось мне полным бредом. Конечно, можно было взять из машины сотовый и устроить открытый кинозал на берегу моря, но сидеть-то придется не в плюшевом мягком кресле, а на песке! А у меня и так уже спина устала. Я совсем извелась в своей борьбе со скукой, поэтому прилив пота, который вдруг опять пришел ко мне, на этот раз вызвал радость. «Ну, хоть что-то произошло!» – облегченно вздохнула я и плюхнулась спиной на песок.
   Как же мне пришло это в голову – лечь на песок?! Такая простая вещь! Спина вольготно расправилась, прохладный воздух освежал потное лицо, и все звезды в небе бросились мне в глаза, мерцая своим чудесным светом! Я лежала, ощущая ливень, струящийся по моим щекам, и счастливо улыбалась.
   – Запомни это состояние, – сказал Раз, и я почувствовала его ладони на своем лице.
   – Какое состояние? – прошептала я.
   – Блаженство в момент прилива. Оно произошло, потому что ты не боялась оказаться потной.
   – Конечно, не боялась. Тут же никого нет.
   – Я есть.
   – Ты не считаешься.
   – Почему?
   Я не знала, что ответить на этот вопрос, ведь Раз действительно был рядом со мной, когда начался прилив.
   – Ты есть, но тебя словно и не было в тот момент.
   – Ты очень близка к правильному ответу, Вирсавия.
   Я задумалась. Как же получилось, что физически Раз был рядом, но на самом деле я была совершенно одна?
   – Меня «не словно не было в тот момент», меня действительно не было, – произнес он.
   – Как это? Ты ушел, а я не заметила?
   – Я оставался на месте, рядом с тобой, но мог и уйти, ты бы действительно не заметила, потому что ты не находилась в это время на берегу.
   – А где я находилась?
   – Внутри себя. В тот момент ты была внутри себя. А человек обычно находится там, где находятся его мысли. Ты ушла в прилив и ощутила, что это благословение, а не проклятие, как слышала раньше.
   – Почему же женщины считают прилив проклятьем?
   – Потому что в момент его появления их мысли устремляются наружу – на тех, кто, как им кажется, наблюдает их потные красные лица.
   – Но ведь люди действительно все видят! Неожиданно ты вся в поту! Кажется, что все вокруг смотрят на тебя и ощущают отвращение от вида твоего текущего пота.
   – Ты сейчас передала в одной фразе весь глубокий ужас, который испытывает женщина, ощущая прилив. И этот ужас вызван тем, что в момент прилива женщина находится снаружи, как бы за пределами самой себя.
   – Что значит за пределами самой себя? – прошептала я.
   – Словно она сама вместе с окружающими смотрит на себя со стороны и видит себя глазами других людей такой, как ты только что описала!
   – Но разве это не так?
   – Человек не может видеть себя со стороны. Даже в зеркале он не видит себя со стороны. Даже в зеркале он видит не себя, а лишь свое отражение. Ты не можешь увидеть себя, как я вижу тебя – живого человека. Не отражение в зеркале, а именно живого человека. Никто никогда не может увидеть себя со стороны. Это самый мистический факт существования человека! Факт.
   Никогда раньше мне не приходило такое в голову! Но Раз был прав! Я ведь действительно могу увидеть себя лишь по частям: руки, ноги, живот. Я не могу увидеть свою голову! Я не могу увидеть своего лица! Я не могу увидеть свою спину! Я не могу увидеть себя целиком, как вижу других людей! Даже когда я вижу себя на экране телевизора, я вижу не себя, а лишь свое отражение. Даже если сделать меня в виде голограммы – объемной проекции меня. Внутри голограмма пуста! Всего лишь соединение лучей проектора. Это открытие потрясло меня, и я вновь произнесла:
   – Я никогда не могу увидеть себя со стороны!
   – Ты осознала, – радостно прошептал Раз.
   – Да! – выдохнула я.
   – Но если ты никогда не можешь видеть себя со стороны, значит, все, что ты думаешь о том, как ты выглядишь со стороны в глазах других людей, – это всегда тебе Кажется. Всегда Кажется. Всегда лишь иллюзия, потому что Кажется. Иллюзия, которая кажется.
   – Иллюзия, которая кажется, – отозвалась я, словно эхо.
   – Зачем следовать за иллюзией? Разумно ли верить в иллюзию?
   – Нет… а куда же следовать?
   – Никуда. Оставаться внутри своего тела. Ты можешь привыкнуть, Вирсавия, в момент прилива не следовать за иллюзией того, что кажется. Ты можешь привыкнуть в момент потоотделения оставаться мыслями внутри себя.
   – Но как же можно оставаться внутри себя в этот момент?
   – В точности так, как это произошло с тобой несколько минут назад здесь, на берегу. Лучше всего, когда есть возможность немедленно лечь на пол, как только почувствуешь потоотделение. Постепенно ты научишься узнавать приближение прилива за десять секунд до его начала. Это лучший момент – лечь на пол. Лечь на пол, на спину, вытянуть руки над головой и осознавать главное.
   – А что главное?
   – Потеть очень полезно. С потом из организма выходят все шлаки. Зачем люди посещают сауну?
   – Чтобы хорошо пропотеть.
   – А женщина во время климакса хорошо пропотевает по нескольку раз в день! Представляешь, как идеально очищается и омолаживается ее организм?!
   – Да… я как-то об этом не думала.
   – Но, к сожалению, тут же засоряется, потому что страх, как ты выглядишь в этот момент со стороны, вызывает стресс, а стресс наполняет тело химическими веществами, отравляющими его. Когда же женщина находится внутри себя, никакого страха нет, и тогда происходит настоящее очищение организма, как в самой комфортабельной сауне.
   – Как же этого достичь? – опять спросила я.
   – Давай-ка сделай это один раз, тогда точно поймешь и запомнишь.
   – Хорошо.
   – Вот так ты ложишься на спину, как лежишь сейчас, каждый раз, когда начинается прилив. Конечно, если ты не в учреждении или еще где-то, где это невозможно. Вот так ты ложишься на пол с руками, вытянутыми над головой, расслабляешься и произносишь, думая о каждом слове: «Спасибо Тебе, Всевышний, что Ты сейчас очищаешь и омолаживаешь мой организм, все мое тело, от кончиков пальцев рук и макушки до самых ступней и пяток!» Повторяй за мной каждое слово, Вирсавия, и будь в каждом из этих слов в момент их произнесения: в макушке, в пальцах в ступнях. Попробуй.
   И мы начали произносить вдвоем почти в унисон:
   – Спасибо Тебе, Всевышний, что Ты сейчас очищаешь мой организм, все мое тело, от кончиков пальцев рук и макушки до самых ступней и пяток.
   – Отлично! – засмеялся Раз, встал и направился в сторону машины. – Я за досками. Мне захотелось посидеть с тобой у костра.
   «Вот здорово!» – подумала я, потому что уже начала волноваться, что скоро мы поедем домой, и все так быстро закончится. К моему великому удивлению, Раз достал из багажника три деревянных ящика. Я с наслаждением наблюдала, как он разбирает их на досточки, а потом складывает деревяшки одна на другую в виде колодца, как я складывала с папой, когда мы с ним разводили костер возле реки.
   – Иди ко мне, – сказал Раз, когда костер разгорелся, – садись на песок и облокотись на меня. Я заметил, что тебе трудно сидеть без поддержки для спины.
   – Откуда ты знаешь про приливы? – спросила я, вольготно расположившись в «комфортабельном кресле» из песка и груди Раза.
   – В прошлой жизни я был женщиной, – ответил он, – и это знание открылось мне там.
   Я ожидала, что он сообщит названия научных статей, о новых достижениях медицины в исследованиях женщин в период климакса, чтобы я могла найти эти статьи сама и хорошенько проштудировать их дома! И вдруг услышала какой-то бред!
   – Как же можно знать наверняка такие странные, невероятные вещи?! – возмутилась я. – Вот ты мне сейчас объяснил, вдохновил меня! Я тебе поверила, но все это, оказывается, просто миф какой-то.
   – Так и есть, Вирсавия. Для тебя это все – миф. И не надо мне верить. Ни в коем случае не верь! – твердо ответил он.
   Я жутко разозлилась, вскочила с места и закричала Разу:
   – Знаешь, такими вещами разыгрывать просто жестоко! Я же поверила, что вот оно, спасение! Чудодейственный способ сохранить себя молодой и здоровой! Благословение приливами! А это, оказывается, миф какой-то! В который даже верить нельзя!
   Раз то же встал, обнял меня и сказал:
   – Никому никогда не верь. Вера усыпляет. Все, что ты слышала извне – это мифы, рассказы.
   – Но как же тогда жить без веры?
   – Без веры в мифы и есть настоящая жизнь, – ответил он, – жизнь осознанного человека.
   – Не понимаю, – произнесла я, совершенно опьяневшая в его объятии.
   – Только то, что ты сама чувствуешь внутри себя, – это и есть правда, – объяснил Раз, – поэтому я сказал тебе: «Не верь мне! Проверь! Выполняй то, что я тебе предложил, если тебя вдохновило мое предложение, и тогда мой миф станет твоей истиной, понимаешь?»
   Какое-то маленькое семя понимания проклюнулось во мне! А он продолжал:
   – Ты сидела на берегу моря, и у тебя начался прилив. Интуитивно ты упала спиной на песок. Ты была расслаблена в тот момент, и тело само приняло лучшую для него позу. Тебе было хорошо, верно?
   – Да, очень!
   – Ты познала это в себе. Внутри себя. Вот так нужно поступать с каждой вещью, которую ты приняла на веру. Проверить на себе. Познать изнутри. Помнишь, как написано в Торе: «И познал Адам Еву»?
   – Помню, – ответила я, – но при чем тут это?
   И призналась Разу, что никогда не могла понять эту странную фразу.
   – Честно говоря, я всегда думала, что в священной книге неудобно было употреблять правильное слово, и вместо него из приличия написали «познал».
   Раз расхохотался, схватил меня на руки и закружил, причитая:
   – Как я обожаю твою непосредственность, Вирсавия! Это же просто чудо какое-то! Словно говорить с новорожденным младенцем!
   Опустил осторожно на песок возле костра и оставил, а я лежала и смотрела, как кружатся и танцуют звезды в высоком небе. И когда все остановилось, спросила:
   – Значит, он ее не познал? А сделал с ней что-то другое?
   – Именно это он с ней сделал, – ответил Раз серьезно, – познал. Вошел внутрь нее. Как мы с тобой вошли в любовь. Это очень точный образ: «И познал Адам Еву», потому что все люди знают, что он именно вошел в нее.
   – Почему же ты называешь это образом, если Адам именно это и сделал?
   – Потому что это образ того единственного способа, как сделать внешнее – непознанное, иллюзорное – твоей действительностью, твоим внутренним знанием. Ева была внешним. Для того чтобы она стала реальностью для Адама, он вошел в нее. И не только физически, но и ментально, эмоционально, духовно. Когда ты входишь внутрь чего-то, это что-то становится тобой. И только когда Ева стала внутренним знанием Адама, можно было сказать, что он ее познал. Вот так человек должен познавать каждую вещь – на собственном внутреннем духовном опыте. И так я познал, что ты не владеешь квартирами, но божья искра владеет тобой, – неожиданно закончил Раз свое объяснение.
   – Расскажи, пожалуйста, как?! Как ты это познал?! – разволновалась я.
   – Тогда принеси твой альбом.
   Меня словно волной снесло к машине! Так мне не терпелось узнать, что же такого необыкновенного Раз познал в моих фотографиях! На самом деле это были фотографии пяти вилл. И не в Иерусалиме, а в Мицпе Рамон – маленьком городке на юге Израиля. Его построили возле кратера. Но это единственный в мире кратер, который образовался сам по себе из-за эрозии почвы, а не потому, что туда упал метеорит. Хотя кратер выглядит совершенно фантастически, и, когда ты там – внутри, просто невозможно поверить, что это какая-то прозаическая эрозия почвы.
   Я сделала эти снимки лет пять назад. Зоар попросил меня принять участие в его личном PR-проекте. На самом деле он никогда не занимался личными проектами, но его старый армейский друг вложил много денег в строительство этих пяти вилл и потом никак не мог их продать.
   Я очень обрадовалась, когда Зоар позвал меня в Мицпе Рамон. Он взял с собой меня и фотографа из нашего учреждения, поэтому я вообще ничего не должна была фотографировать. Просто Зоар думал, что у меня появится какая-нибудь интересная идея заманчиво представить эти виллы покупателю. Когда мы подъехали к кратеру Рамон, то вышли из машины, чтобы полюбоваться на него. Так получилось, что никогда раньше я там не была. И даже представить себе не могла, что меня так захватит разноцветный песок на его дне и небо и еще что-то необъяснимое. И я попросила оставить меня в кратере на час. Зоар без лишних вопросов именно так и поступил. Он хорошо знает меня и потому был уверен, что общение с кратером родит во мне ту самую гениальную идею, которая поможет его близкому другу продать виллы.
   Через час Зоар забрал меня из кратера и сразу повез смотреть, как он весело выразился, «недвижимую недвижимость». Когда мы подъехали к первой вилле – самой необычной по архитектуре, козырной, по словам армейского друга Зоара, фотограф уже закончил съемку, и все собирались завалиться в местный ресторанчик, чтобы пообедать. Но я попросила подождать меня минутку, потому что мне очень не терпелось увидеть, что же там «такого козырного» внутри трехэтажного здания, возле которого остановилась машина Зоара, и толпились несколько человек, собравшихся пообедать.
   От кратера до виллы мы ехали минут пять, и я еще мысленно оставалась в нем. Не успела внутренне прийти в себя. Но когда я вошла внутрь виллы, то словно опять оказалась на дне кратера Рамон. Из середины просторного салона начиналась белая лестница, которая уходила почти до самого потолка, наполовину сделанного из стекла. Так что создавалось полное ощущение, что лестница уходит в голубое небо. Серебристо-белые перила лестницы лежали на витых стеклянных сосудах, наполненных разноцветным песком. Песок был в точности таким, каким я видела его на дне кратера. Он так же фантастически сверкал в солнечном свете, падавшем через стеклянную крышу виллы. Но в доме ощущалось что-то еще, чего мне не хватало в кратере. Может быть, это ощущение рождали удивительные живые растения в высоких узких кадках белого цвета, выполненных в греческом стиле. Растения цвели желтыми, оранжевыми и сиреневыми цветами, похожими по форме на цветы гладиолусов. Но это были не гладиолусы, потому что гладиолусы не цветут в кадках с землей. И еще там было много простора, белого цвета, солнечного воздуха и прохлады.
   Когда я увидела все это, то просто села на пол возле стены напротив лестницы, и слезы покатились из моих глаз.
   – Принеси мне фотоаппарат, – прошептала я Зоару, – и… какое счастье, что вы все сейчас поедете обедать!
   Зоар знал мои сумасшествия. И очень любил их. Он сбегал за фотоаппаратом, оставил мне сверток с бутербродами и фруктами, которые ему приготовила жена, бутылку воды и сказал, чтобы я позвонила ему, когда придет время. Ответвления лестницы вели в комнаты, которые тоже были наполнены необычными архитектурными идеями, прекрасно воплощенными строителями.
   Вот так появились эти фотографии. А идея, как продать виллы, не потребовалась. Зоар просто соединил фотографии нашего фотографа, где были изображены настоящие виллы внутри и снаружи, и добавил туда мои – сумасшедшие, как он выразился. В течение месяца после презентации проекта армейский друг Зоара подписал договоры о продаже всех пяти вилл.
   Когда я решила насочинять Разу о моей недвижимости, то сразу вспомнила об этом проекте в Мицпе Рамон. Я подумала, он был таким убедительным в тот раз, значит, будет убедительным – и в этот. У меня отличный цветной принтер. Я просто открыла этот проект в компьютере, распечатала фотографии и документацию к виллам, заменив слово Мицпе Рамон на Иерусалим и цифру пять на десять. Сложила все это в синий альбом, который как раз лежал на моем столе. Он оказался лишним в нашем недавнем проекте, который мы делали для учреждения. Я подумала, что позже у меня будет время аккуратно приклеить фотографии, но руки до них так и не дошли, поэтому Разу я подала альбом, в середине которого все это лежало стопкой в том виде, в каком я достала из принтера.
   Теперь, когда мое вранье обнаружилось, я, вернувшись к Разу, взахлеб рассказала ему историю этих фотографий и неожиданно ощутила, что мой правдивый рассказ доставил мне в миллион раз больше удовольствия, чем тот, в котором я была владелицей этих вилл.
   Раз открыл альбом, достал фотографии и сказал:
   – Смотри, Вирсавия. Смотри внимательно – это ты – настоящая. На самом деле и тебя нет. Есть только это…
   Поднял верхний снимок – тот самый первый с лестницей в небо, который я сделала, когда плакала, сидя на полу виллы. И слезы вновь подступили к моим глазам. Серебристо-белые перила сверкали от слез и пламени костра. Солнечные лучи, падавшие на бутоны оранжевых цветов, играли в капельках влаги на их лепестках… Все трепетало и дышало… и я опять ощутила то невыразимое, что «снесло меня на пол и произнесло» Зоару: принеси фотоаппарат.
   – Я фотографировала и думала, как же можно было построить такую красоту?! И что это за необыкновенные люди будут жить в ней каждый день?! И какая жизнь – чудесная волшебная жизнь родится у них в этом доме?!
   – Думала?
   – Нет… я не думала… это как-то звучало… а потом все исчезло… и я просто была этой лестницей, и цветами, и разноцветным песком.
   Раз немного наклонил фотографию так, что языки пламени оказались словно вокруг нее! И невероятное осознание того, что произошло со мной там, озарило меня!
   – Фотоаппарат! Я вспомнила сейчас, почему мне так невыносимо потребовался фотоаппарат! Я хотела унести с собой Свет! Я думала, что его можно сфотографировать! Что у меня получится! Я увидела этот необычный непередаваемый Свет в кратере и потому осталась там, а потом увидела его, когда вошла в дом. Понимаешь? Понимаешь? – твердила я Разу. – Эта лестница и цветы и все-все, что там есть и есть здесь на фото, – это ничто! Это совсем, совсем не то, что я видела!
   Я вспомнила свой восторг, невыносимый восторг, свою жажду и бессилие унести с собой Свет, который видела там, упала на песок и разрыдалась. Что-то страшное бушевало во мне, какой-то протест быть здесь, в этом мире, где нет ничего даже немного похожего на тот Свет! Я чувствовала, что этот протест поднимается откуда-то изнутри меня детской обидой, когда я пыталась объяснить невероятные чудеса, которые видела и фотографировала, уверенная, что они войдут в фотографии, но они оставались там, а снимки оказывались ничем по сравнению с тем, что я видела! Но и дети, и взрослые слушали мой бессвязный лепет, смотрели на меня удивленным взглядом, словно я сумасшедшая, и не понимали, о чем я говорю.
   – Зачем все это нужно, – закричала я, – если ничего невозможно ни передать, ни унести?!
   И вдруг услышала голос Раза:
   – Ты сама несешь в себе этот Свет, Вирсавия. Он есть внутри тебя.
   – Внутри меня есть только кости и кишки, – ответила я, – а свет был снаружи.
   Раз расхохотался и сказал:
   – Все правильно! Давай-ка, кости и кишки, собирайся домой, поздно уже.
   Немного успокоившись, я достала из альбома остальные фотографии, с интересом рассматривая их, наслаждаясь своей подачей разных архитектурных находок, и вдруг обнаружила, что в стопке нет снимков нашего фотографа! Тех самых нормальных снимков зданий снаружи и планировки комнат изнутри. И вспомнила, что этих снимков никогда не было в моем компьютере, потому что фотограф отправил их Зоару!
   «Вот балда! – подумала я и расхохоталась. – Это ж надо было предъявить десять вилл в Иерусалиме в виде сыпучего песка и какой-то лестницы в небо!» Сказала об этом Разу и добавила убежденно:
   – Если бы я сделала все как положено, ты бы мне поверил!
   – Если бы ты перепутала «наоборот», я бы действительно поверил, – ответил он.
   – Как это наоборот?
   – Вместо своих фотографий положила только снимки вашего фотографа, – улыбнулся Раз и добавил серьезно, – но тогда ты бы не осознала, что увидела Край Света.
   – Можно подумать, теперь я его увидела!
   – Конечно, увидела, иначе ты бы не плакала сейчас так безутешно.
   – Где же я его увидела, этот Край Света?
   – Весь Свет находится внутри тебя. А его край отражается в фотографиях, – ответил Раз. – Край Света – это твои фотографии, Вирсавия.

   Через неделю после возвращения из Эйлата Тамара пригласила нас с Ксюшей на День Блаженства в закрытый бассейн недалеко от Иерусалима. Там делали с человеком что-то невообразимое. Закрывали ему глаза специальной повязкой, затыкали уши и погружали в воду на сорок минут. При этом тренер, производивший это «невообразимое», все время находился в бассейне рядом с подопечным и кружил его в воде. После посещения Рабби Нахмана я поняла, что все самое невообразимое является для меня сладким плодом, и с радостью приняла приглашение Тамары. Ксюша тоже с огромным энтузиазмом согласилась «повращаться», как она выразилась. Только спросила Тамару, достаточно ли воды в бассейне.
   – Обычный, стандартный бассейн, – удивилась наша тренер Ксюшиному вопросу.
   – Тогда порядок, – облегченно вздохнула Ксюша, – я просто подумала, что по закону физики, если меня туда погрузить, то вся вода выплеснется и придется на мокром полу вращаться с закрытыми ушами и глазами.
   Таинство в бассейне должно было состояться через неделю, и я вдруг с сожалением вспомнила, что дата Дня Блаженства выпадает на тот период, когда у меня будут «четыре дня великой депрессии». Так наш начальник называл месячные, потому что их дата каким-то загадочным образом совпадала у всех женщин, с которыми он общался по жизни: у его жены, старшей дочери, сестры и его подчиненных. И сообщила об этом Тамаре.
   – Жаль отменять, – ответила она, – там такой кайф, что очередь за три месяца вперед заказывают. Может, ты забеременела в Эйлате, – улыбнулась она, – максимум позову жену Дато. Она все не решается, но когда такое дело, решится.
   Мысль о том, что я забеременела в Эйлате, вызвала во мне неописуемый восторг. Я подумала, что если пророчество Тамары сбудется, то ее День Блаженства станет для меня «Днем Супер блаженства»! Беременность представлялась мне неопровержимым доказательством для того, чтобы Раз узнал во мне его вторую половину! И я рожу нашу дочь. Сын у меня есть. Я его обожаю. А дочь представлялась чем-то неизведанным и желанным. У Раза вообще нет детей, так что он, конечно, будет счастлив в сорок три года стать отцом очаровательной малышки.
   Мысли о нашей новорожденной девочке кружили меня счастливым вихрем. Я парила с ними днем в пышных облаках и ночью в мерцающих звездах. Желание родить ребенка от бесконечно любимого мужчины таилось во мне долгие годы и теперь казалось почти воплощенным! Оно жило и росло с каждым днем! И когда наступил День Блаженства я бросилась с объятиями к Тамаре и сообщила, что ее пророчество сбылось! Тамара недоверчиво посмотрела на меня и спросила:
   – Ты уверена?
   – Абсолютно! – ответила я.
   И она позвонила тренеру с вопросом, можно ли кружиться беременной женщине. Тренер ответил, что не только можно, но и очень полезно для мамы и плода, при условии, что мама не находится в периоде тошноты.
   – Ты находишься? – спросила Тамара.
   – Нет еще!
   – Тогда поехали.
   Накружившись в бассейне, я немедленно отправилась в аптеку за тестом на беременность. Мое блаженство прервалось на несколько минут, в тот момент, когда тест показал отрицательный результат. Однако, по большому счету, он не произвел на меня никакого впечатления, потому что в момент проведения анализа я уже наблюдала в себе симптомы беременности: слабость, головокружение и легкую тошноту.
   Наполненная этими чудесными симптомами, я позвонила Разу и сообщила ему потрясающую новость.
   – Вирсавия, ты не беременна, – как всегда спокойно ответил он, – длительные задержки менструации, как и приливы, – характерные физиологические процессы, которые сопровождают переходный возраст.
   Раз имел в виду менопаузу. Удивительно, но на иврите менопауза действительно называется именно так: «гиль ха-маавар» – переходный возраст.
   – Это уникальный момент в жизни женщины, – продолжал Раз, – сейчас ты можешь решить, в какой возраст перейти: в старость, или в тот возраст, когда ты была девочкой, и у тебя еще не было месячных, или в любой желаемый тобой возраст.
   Конечно, я не поверила Разу, что не беременна, и назначила очередь к гинекологу. Но гинеколог повторил сказанное Разом. Слова этих двух мужчин убили мое иллюзорное счастье, которое жило и росло внутри меня, и симптомы беременности мгновенно исчезли. Посещение гинеколога состоялось утром. Я так расстроилась, что кое-как провела несколько часов в учреждении, а вернувшись домой, немедленно собрала вещи и отправилась в Эйлат.
   К счастью, это произошло в четверг, так что впереди у меня были два выходных дня. Через шесть часов я была в Эйлате, возле дома моей второй половины.
   Его квартира располагалась на первом этаже. Раз стоял на веранде и смотрел в небо. Я подняла глаза в надежде увидеть то, что видел он, и глубокое сине-зеленое небо с тончайшими розовыми струнами последних солнечных лучей наполнило меня. Словно волшебный музыкальный инструмент раскрылся над нами и издавал звуки вселенской тишины. Я подошла к бамбуковой ограде и окликнула Раза.
   – Вирсавия…
   Он встал и пошел открыть дверь. Вышел мне навстречу, крепко обнял. Потом погладил меня по голове, как маленькую девочку, и пригласил войти в дом. Из кухни мы сразу прошли на веранду, Раз принес мне воды. И только когда я выпила по его просьбе весь стакан, сказал очень спокойно:
   – Вирсавия, друзья так не поступают. Ты не позвонила, чтобы сообщить о своем приезде. А если бы у меня сейчас была женщина?
   – Я бы сняла гостиницу и ушла ночевать туда. Я боялась позвонить.
   – Почему? Я бы приготовил вкусный ужин.
   – А ты не приготовил?
   – Я действительно приготовил вкусный ужин, потому что ко мне собиралась прийти Малия.
   Он всегда говорил правду. Но говорил совершено особенно. Спокойно, без бунта, без вызова. Он был самой правдой, которая произносила слова. А я в тот момент была в том состоянии, когда человек произносит: «Будь что будет» без всякой надежды. Когда у него нет никаких сил сопротивляться.
   – Кто это, Малия? – спросила я с замирающим сердцем, приготовившись услышать о сопернице.
   И конечно, услышала.
   – Моя подруга, она живет здесь, в Эйлате.
   – Значит, она придет на ужин?
   – Нет. Она позвонила двадцать минут назад и сказала, что не придет, – он улыбнулся, – выходит, я готовил ужин для тебя, Вирсавия.
   – Почему не придет? Она объяснила причину?
   – Просто у нее изменилось настроение.
   Мы вернулись на кухню. Я сразу открыла крышку кастрюли, стоявшей на плите. Меня окутал такой вкусный запах, что на несколько секунд я забыла обо все на свете. Раз прекрасно ощущал, что со мной происходит, и наслаждался рядом.
   – Хочешь принять душ перед ужином? – спросил он.
   – Да! – ответила я, доставая из кастрюли маленький кусочек рыбы.
   Раз научил меня готовить это блюдо. Оно называется «Храймэ» – рыба с красными перцами, чесноком и лимонами, но, конечно, у маэстро кулинарии оно вышло намного вкуснее.
   – Тогда иди, – произнес Раз, – а я пока накрою на стол. Будем ужинать на веранде.
   Он дал мне большое махровое полотенце, и я отправилась в душ. Сбросив одежду после дальней дороги и глядя на идеальную чистоту ванной комнаты Раза, я ощущала истинное блаженство. Несколько секунд. Но блаженство быстро испарилось от мыслей о Малии. Стоя под горячими струями душа, я без конца думала об этой женщине, для которой Раз приготовил царский ужин. Я думала, что она наверняка какая-нибудь сногсшибательная красотка лет двадцати пяти. И еще я думала: как она могла сообщить, что придет, а потом отказаться?! Как? Отказаться от встречи с Разом! Просто уму непостижимо! Хотя, следуя «Руководству для стервы», эта загадочная Малия поступила хитро и мудро. Именно так «Руководство» предписывало поступать мне! Назначить встречу любимому мужчине, а потом в последний момент отказаться без всякой причины! Более того, там приводилась именно та дурацкая причина, которую предъявила Разу Малия: изменилось настроение. Если честно, советы этого «Руководства» приводили меня в бешенство. А все, что там было написано, казалось мне диким! Как можно, думала я, так издеваться над человеком?! Он покупает продукты, готовит, вкладывает сердце, а ты вдруг говоришь ему в последний момент: «Я не приду. У меня изменилось настроение». Это же настоящее свинство, душевное уродство! Я вообще не могла взять в толк, как такое хамское поведение может вызвать в мужчине любовь к женщине?! Он же не робот! Я не верила, что «Руководство» говорит правду, и вдруг увидела настоящий пример этому в виде подруги Раза, которая именно так и поступила! По-свински! А Раз, несмотря на это, говорил о ней с большой теплотой!
   Я вышла из душа и облачилась в невесомое просторное платье из индийского хлопка. И вновь несколько мгновений реальности захватили меня в свое истинное блаженство. В прошлый раз, когда я гостила у Раза, он сказал мне убежденно:
   – Не надо никаких каблуков, бюстгальтеров, макияжей. Все это очень тяжело для женщины. Словно быть в скафандре.
   На следующий день, когда мы шли вдоль пляжа, он остановился возле платья, висевшего в лавке дешевой одежды. По моим понятиям, это было вовсе не платье, а мешок с прорезями для головы и рук. Расцветка – единственное, что хоть как-то примиряло меня с этим нарядом. Ее можно было определить как «пятьдесят оттенков сине-голубого». И я скрепя сердцем согласилась принять от Раза этот нежеланный подарок. В «Руководстве для стервы» объяснялось, что нужно всячески содействовать мужчине в покупке подарков и объяснять ему, что подарки должны быть очень дорогими, потому что он имеет дело с королевой. Платье-мешок за тридцать шекелей совсем не соответствовало «Руководству». По его правилам, нужно было отказаться от этого подарка, закатив скандал, чтобы не давать повод мужчине впредь дарить дешевки. Однако я была вынуждена надеть платье, чтобы не обидеть мою вторую половину.
   – Вот видишь, теперь ты совсем другая. Легкая, свободная, – удовлетворенно произнес Раз.
   – Но это же некрасиво, – ответила я.
   – Наслаждаться женщиной, зажатой в скафандре, – вот что действительно некрасиво, – убежденно ответил он.
   А на следующий день уже не было никакой силы, способной заставить меня вновь облачаться рядом с Разом в мои прежние «скафандры». Я надевала «мешок с пятьюдесятью оттенками сине-голубого» и ощущала ласковые напевы благодарности моего тела Разу и всему мирозданию.
   Теперь я вновь вышла на веранду в том же волшебном платье. Жаркий ночной воздух, звездное небо, стол со свечами и яствами, тихая музыка и любимый мужчина – все присутствовало в этот момент в моей реальности. Однако мысли о другой женщине, которая должна была быть здесь, отгородили меня от блаженства и затянули в болото невыносимого страдания ревностью.
   – Как старательно ты подготовился к приходу Малии! – произнесла я в отчаянии.
   – К твоему приходу я бы подготовился так же старательно, – улыбнулся Раз.
   Я понимала, что он говорит правду. Ведь когда я гостила у Раза, он принимал меня не менее радушно. С точки зрения логики все было именно так. Но мое сердце не понимало логики. Оно желало, чтобы Раз принадлежал только мне. Оно жаждало обладать Разом всецело. И сейчас терзалось страданием от невозможности достичь желаемого.
   – Ты приготовил все это для Малии. Сегодня вечером на этом месте должна была сидеть она!
   – Никто никогда не может быть на месте другого, – спокойно ответил Раз, – это невозможно. Абсолютно невозможно.
   – Почему? – спросила я, ведь мне было совершенно очевидно, что я заняла место Малии. – Ты готовил все это для нее, а не для меня! Я случайно оказалась здесь.
   – А Малия случайно позвонила, что не придет, – улыбнулся Раз.
   – Да! – ответила я. – И если бы она пришла, то меня бы здесь не было.
   – Возможно, если бы ты познакомилась с ней, то тебе бы захотелось остаться, – убежденно сказал Раз.
   Столь невероятная мысль мне даже в голову не могла прийти! Она потянула за собой самые отвратительные низменные предположения о том, что имел в виду Раз. Но я отвергла их и сказала:
   – К счастью, Малия не пришла. И теперь я смогла занять ее место!
   – То место, где ты находишься здесь и сейчас, – это единственное место, где ты можешь находиться в это мгновение. Сам факт, что ты физически находишься в этом месте, говорит, что оно твое. Только твое и предназначено только тебе.
   Высказывание Раза показалось мне столь же убедительным, сколь и бредовым. Он готовил ужин для Малии и ожидал ее прихода, а вместо нее пришла я. То, что теперь я физически сидела в этом кресле, действительно подтверждало, что сейчас это место мое. Но ведь в мыслях Раза, когда он готовился к приходу Малии, это кресло занимала она. Я сообщила все это Разу.
   – Мысли о будущем – это иллюзия, – как обычно произнес он.
   – Но ты ведь думал о Малии, когда готовил ужин!
   – Когда я готовил ужин, я ни о ком не думал. Я просто наслаждался тем, что делаю. Без всяких мыслей. Я был весь на кухне с рыбой, с рисом и специями. И больше нигде не был. Ни с Малией, ни с каким-нибудь другим человеком.
   Я совершенно не могла представить такую ситуацию, потому что сама никогда не готовила ради самого процесса приготовления. Рыба и все остальные ингредиенты вызывали во мне жуткую скуку, поэтому, когда я их готовила, то думала о чем-то совершенно другом. «Ах, если бы Раз сказал, что когда он готовил ужин для Малии, то думал обо мне! И вот я вдруг появилась! Как было бы чудесно!» – подумала я.
   – Чудесно в том месте, где ты физически находишься здесь и сейчас, – сказал Раз, – и в этот момент никто не может занять твое место, как не может занять русло реки другая река в тот момент, когда река течет в нем. Там, где ты есть здесь и сейчас, – там твое место, и оно всегда волшебное. Но мысли выхватывают человека из волшебной реальности и уносят в сумрачные иллюзии.
   Конечно, я чувствовала, что Раз открывает мне что-то потрясающее, но «сумрачные иллюзии» ревности к Малии казались гораздо реальнее, чем мое физическое пребывание в кресле напротив Раза. И я потребовала от него рассказать мне все о его подруге.
   – Малия – несчастная женщина тридцати восьми лет, – ответил Раз, – совершенно одинокая, страдает депрессией. Мы познакомились несколько лет назад, но с тех пор душевное состояние Малии не изменилось, – грустно добавил он.
   – Она красивая?
   – Тебя бы испугал ее вид.
   – Почему?
   – Потому что ты видишь только внешность.
   – И что бы я увидела?
   – Полноту.
   «Слава Богу!» – воскликнула я внутри себя. Меня охватила такая радость, словно небо взорвалось самым красивым в мире салютом! Вот теперь вернулся страстный аппетит, и я с наслаждением набросилась на морскую рыбу в красном соусе, салат с кунжутом и хлебом из какой-то древней пшеницы, которую недавно вывели израильские мичуринцы. Я не понимала, как можно вывести новый сорт древней пшеницы, и совершенно не воспринимала объяснения Раза об этом загадочном выведении, потому что, как только немного насытилась, все мои мысли опять устремились к Малии.
   – Не понимаю! Ты же такой специалист в здоровом образе жизни, в спорте. Вы дружите несколько лет, почему она до сих пор не похудела?
   – Когда Малии было шесть лет, она перенесла травму от дяди, брата ее матери, – произнес Раз.
   – Какую травму?
   – Сейчас невозможно точно ответить на этот вопрос. Возможно, были физические прикосновения или что-то подобное. Какое-то извращение взрослого мужчины. Малия помнит только его волосатые руки и свой страх и стыд. Очевидно, стресс был так велик, что детское сознание не смогло бы его перенести и потому отправило глубоко в подсознание. Именно в тот момент в подсознании Малии появилась девочка, которая решила, что самое надежное для нее быть толстой и уродливой, потому что толстой и уродливой девочке ничто не угрожает. К ней вообще никто не приблизится, потому что она толстая и уродливая. И вот с тех самых пор эта девочка управляет уже давно выросшей женщиной. И конечно, никакие диеты, мотивации и цели эту девочку не интересуют.
   – Почему? – ужаснулась я.
   – Потому что подсознание никогда не уходит в прошлое или будущее. Оно навсегда остается в том моменте, в котором происходит травма. Для него это по-прежнему остается реальностью.
   Раз продолжал объяснять мне на разных примерах ситуации, когда маленькая обделенная девочка внутри взрослой женщины управляет ею. Конечно, он открывал в этот момент что-то очень важное для меня самой, но в моей голове крутился, орал и визжал вопрос, который не давал мне услышать объяснения Раза.
   – Ты занимаешься с ней сексом? – наконец решилась я задать его.
   – Наша близость помогает Малии. Иногда она звонит мне, вот как сегодня утром, и тогда я готовлю ужин.
   – Значит… она может это делать… в смысле быть – с мужчиной?
   – Когда мы познакомились, я стал ее первым мужчиной. К сожалению, все остальные мужчины по-прежнему вызывают в ней страх, стыд и отвращение.
   – А у тебя она не вызывает отвращение? – спросила я, надеясь получить хоть маленькую соломинку надежды.
   – Ложь – единственная вещь в мире, которая вызывает во мне отвращение, – ответил Раз. – Малия совершенно искренняя. Она никогда не надевает на себя никаких масок. Иногда после нашей близости ей действительно становится хорошо. Она преображается. Словно рождается заново. Но все это длится недолго. Не больше двух-трех дней. Первые полтора года после нашего знакомства я много с ней занимался. Использовал разные техники, но потом понял, что бессилен помочь ей кардинально. Я вымотался за эти полтора года. Депрессия Малии очень глубока. А люди в депрессии переполнены низкими вибрациями.
   – Что это такое, низкие вибрации? – задала я очень важный вопрос.
   Но ответ на него опять не услышала, потому что в моей голове звучал, точнее, орал совсем другой вопрос. Что я буду делать с Малией, когда Раз узнает во мне свою вторую половину и мы поженимся?! Конечно, я очень сочувствую этой несчастной женщине. Но как я могу допустить ситуацию, когда она заявится к нам на ужин, и мой муж будет с ней близок, как романтически выразился Раз, потому что потом ей, возможно, два-три дня будет хорошо, она словно заново родится! Она-то родится, но я-то умру! И ведь неизвестно, сколько еще таких Малий приходят на ужин к моей второй половине, чтобы заново родиться!
   Раз ощутил, что я не слушаю его объяснений, и перестал говорить. Просто смотрел на горящую свечу. Он никогда не смотрел на свечу задумчиво, как другие люди, две секунды смотрят и тут же забывают о ней, углубляясь в свои мысли. Нет, он действительно смотрел на свечу. Я тоже попыталась смотреть на свечу, однако, как все нормальные люди, мгновенно забыла о ней, опутанная метаниями между Малией с ее неразрешимой проблемой и вопросами о других неизвестных мне «пациентках» моей второй половины. И вдруг Раз произнес, словно отвечая на мои вопросы об их количестве.
   – На самом деле Малия – мой единственный провал. Я познакомил тебя с ее историей только потому, что тобой, Вирсавия, тоже управляет маленькая девочка из твоего подсознания. И управляет очень властно.
   Я даже подскочила на месте от ужаса и возмущения, что моя вторая половина сравнивает меня с какой-то депрессивной неудачницей, да еще утверждает, что я – как она!
   – Меня никто не насиловал в шесть лет!
   – А я не сказал, что Малию изнасиловали. Детское сознание непредсказуемо. Непредсказуемо… уникально. Никогда невозможно знать, как будет интерпретировано им что-то. Иногда достаточно насильственного прикосновения, крика или просто гневного взгляда, чтобы ребенок почувствовал непреодолимый страх и жгучую вину. Ребенок всегда находится в зависимости от взрослых, ведь они являются для него источником существования, источником воплощения его желаний. Чувство вины сопутствует страху, ведь ребенок думает, что гнев взрослого происходит из-за него.
   – Но разве это не так?
   – Это никогда не так. Никогда. Если в тебе нет гнева, нечему пролиться. Гнев – внутреннее состояние человека. Гнев существует внутри человека, а внешнее воздействие, в нашем случае ребенок, просто открывает шлюз. И гнев изливается наружу. Вот ты сейчас гневаешься на меня, верно?
   – Да. И на Малию тоже, – созналась я, потрясенная словами Раза.
   – У тебя нет никакой объективной причины испытывать гнев на нас. Но ты испытываешь его, Вирсавия. Это значит, есть кто-то внутри тебя, кто-то маленький, запуганный, обделенный, который гневается и приводит в гнев тебя – взрослую женщину, которой сейчас объективно должно быть очень хорошо здесь, на веранде. Очень хорошо. Волшебно. Но взрослая женщина не видит этого волшебства, потому что в данную минуту ею управляет маленькая девочка, которая чувствует себя обделенной и потому гневается. Тебе, Вирсавия, предстоит познакомиться с ней и открыть причину ее гнева.
   Удивительно, но слова Раза о моем внутреннем гневе успокоили меня. Словно моя вторая половина открыл крышку кастрюли и дал мне посмотреть на кипение моего гнева. Гнева на Малию, бурление страха перед ее существованием и шипение желания, чтобы она немедленно испарилась из жизни Раза!
   – Малия – моя единственная неудача, – снова повторил Раз, – однако есть много тех, кто обрел себя. Эти счастливые женщины присылают мне благодарственные письма и свадебные фотографии. Ты тоже, Вирсавия, выйдешь замуж и пришлешь мне твое свадебное фото.
   Он сказал это так спокойно и убежденно, что на секунду я увидела, как моя собственная убежденность в нашем браке разбилась на тысячу осколков. Но мое упорство оказалось сильнее. И осколки мгновенно вернулись на свои места. В точности как в видеоролике, где все происходит в обратном порядке. Снимаешь, как чашка летит на пол и разбивается вдребезги. А потом смотришь в обратном порядке, как все осколки снова соединяются в чашку. Это мое самое любимое кино. Оно всегда действует на меня завораживающе. Я увидела собранную чашку как новую и твердо произнесла:
   – Оригинально! Прислать тебе фотографии нашей с тобой свадьбы. Ну, что ж, если ты так этого желаешь, я завершу длинный список твоих психологических побед благодарственным письмом и фотографией тебя, надевающего на мой палец обручальное кольцо.
   В ответ на мое безапелляционное заявление Раз улыбнулся, встал, нежно поцеловал меня в лоб и сообщил, что недавно жена его старого армейского друга подарила ему настоящий бедуинский фейнджал, и сейчас самое время заварить в нем вкуснейший кофе. И отправился на кухню, оставив меня наедине с синим небом, серебряными звездами, ароматными цветами жасмина и жгучими мыслями о неприступной бастилии моей мечты выйти за него замуж.
   Он вернулся на веранду с кофе и большой желтой свечой. Когда я насладилась его божественным напитком из бедуинского фенджала или, проще говоря, пыталась найти разницу между кофе из кафе «Сад и история» и тем, что приготовил Раз, он поставил вдруг свечу слева от меня и попросил смотреть на нее.
   Я тут же решительно передвинула свечу вправо.
   – Нет, Вирсавия, – мягко сказал Раз и вернул свечу на место.
   – Мой левый глаз дрожит из-за нистагма, – напомнила я ему, – мне достаточно три минуты смотреть на свечу в таком положении, чтобы возникла головная боль.
   – Созерцание пламени горящей свечи успокаивает. Отнесись спокойно к своему левому глазу. Позволь ему дрожать.
   – Пламя скачет, как пьяная кобыла! – разозлилась я.
   – Пьяная кобыла – это твои метания в прошлое и будущее.
   – Ты что, не понимаешь?! Мне физически плохо от твоей дурацкой просьбы!
   Раз вдруг крепко взял меня за плечи, глубоко взглянул мне в глаза и проникновенно произнес:
   – Ты пришла в этот мир, чтобы быть счастливой. Это твой единственный долг.
   Воцарилось молчание. Оно длилось несколько секунд, но я как-то успела в этот короткий отрезок времени пронестись и в прошлое, и в будущее в старательном поиске выполнения своего нового долга – быть счастливой. И обнаружила, что выполнение моего единственного долга находится в будущем, когда мы поженимся, и сообщила об этом Разу. Однако мое гениальное открытие вызвало в нем хохот.
   – Я не знаю, что происходит в твоей жизни, Вирсавия, когда ты находишься в Иерусалиме, но здесь, у меня, ты находишься в идеальных условиях, чтобы выполнять свой единственный долг – быть счастливой. Однако ты несчастна. И ты несчастна только по одной-единственной причине, потому что не находишься здесь.
   – А где я нахожусь?
   – Ты постоянно несешься за «пьяной кобылой» мыслей то в будущее, то в прошлое. Чтобы выполнить свой единственный долг, нужно остановиться. «Пьяная кобыла» может скакать куда угодно. Ты не привязана к ней. Ты, Вирсавия, совершенно ничем не привязана к ней. Ты свободна! Ты в любую секунду можешь прекратить бег и остановиться. Так пусть эта любая секунда наступит сейчас.
   – Хорошо… – согласилась я, не понимая, что от меня требуется. – А как можно остановиться?
   Раз снова поставил свечу слева от меня.
   – Смотри на пламя и позволь ему скакать. Расслабься. Здесь никого нет. Нет детей, которые смеялись над тобой. Нет ничего, что необходимо рассмотреть с левой стороны. Нет никакой цели, которую нужно достичь, если смотреть влево. Просто расслабься и смотри на пламя.
   – Не могу расслабиться, – отчаянно произнесла я.
   – Это очень важное открытие, Вирсавия.
   – Открытие?
   – Да. Ты осознала сейчас, что не можешь расслабиться, когда смотришь в левую сторону. Значит, это и есть твой личный физический и духовный опыт – расслабиться.
   – Открытие – это когда происходит что-то новое! В том, что я не могу расслабиться, нет ничего нового. И совершенно понятно, что человек не может расслабиться, когда у него все скачет перед глазами.
   – Человек может расслабиться в любой ситуации. Ты сейчас сделала первый шаг в правильном направлении: ты увидела, что не можешь. Твой глаз не верит, что он свободен в этот момент вести себя как ему заблагорассудится. Скажи глазу: «Все хорошо. Давай смотреть на свечу. Можешь дрожать сколько хочешь».
   Просьба Раза сразу напомнила мне просьбу Тамары написать оду моему телу. Конечно, никогда прежде я не разговаривала с собственным глазом. Но мысль, что после разговора с глазом Раз вдруг узнает во мне свою вторую половину, невероятно вдохновила меня.
   – Говорить с глазом вслух?! – тут же спросила я.
   – Да, именно вслух, и лучше на твоем родном языке, по-русски, – он вдруг поставил свечу справа от меня в самой комфортной для меня точке и сказал. – Смотри на свечу и разговаривай со своим левым глазом.
   Сказал и ушел в дом. А я осталась на веранде одна. Смотрела на свечу. Разомлевшая после сытного ужина, окутанная сухим мягким теплом эйлатской ночи, окруженная звуками таинственной индусской музыки, как мириадами разноцветных мыльных пузырей.
   Я смотрела на свечу и старательно сочиняла убедительную речь для своего левого глаза. Конечно, мне здорово помогал опыт стихоплетства для тела, накопленный мной благодаря Тамаре. В какой-то момент вернулся Раз и тихо сел сзади меня в другое кресло, но я так увлеклась созданием речи-обращения к моему левому глазу, что даже не заметила возвращения моей второй половины.
   «Уважаемый левый глаз!» – торжественно повторяла я, ведь меня всегда учили быть вежливой. «О, мой прекрасный левый глаз!» – ведь мне всегда внушали, что мои глаза очень красивые.
   Я смотрела на свечу. Ее пламя было ровным, ярким, недвижимым. Оно завораживало своим покоем. И вдруг неожиданно для себя я сделала то, что сделал недавно Раз, мгновенно вызвав во мне внутреннюю панику и обиду, – я сама поставила свечу слева от себя, в самой неудобной точке для левого глаза. Спокойное недвижимое пламя свечи мгновенно превратилось в буйно скачущий огонь. Пламя дергалось в разные стороны, раздваивалось, рассекалось на множество горящих нитей. Все это создавало во мне бесконечный хаос.
   «О, мой прекрасный левый глаз!» – теперь эта фраза зазвучала как издевка, и тут же заявилась следующая: «Ты настоящий пидарас!» и мгновенно вылилась вся речь к левому глазу! Вылилась в поэтической форме, очевидно, по привычке писать оды!

   И если правду говорить, ты просто не даешь мне жить! Хочу налево я взглянуть, увидеть, что там, наконец! Но дрожью перерезан путь, и всем желаниям пиздец! Ты лоботряс, стукач, бандит! Твое нутро всегда дрожит!

   Я была потрясена – два нецензурных слова в такой маленькой поэтической речи! Вернула свечу в удобную для меня позицию, подмигнула пламени, сразу ставшему от перестановки ровным и недвижимым, и так расхохоталась, что чуть не свалилась с кресла.
   Раз подошел ко мне. Крепко обнял и удовлетворенно произнес:
   – Ну, вот и получилось! Ты смеешься! Ты счастлива! Потому что находишься только здесь! В настоящем моменте всегда все хорошо.
   – Всегда?!
   – Да. И тебе предстоит великое путешествие на всю жизнь!
   – Какое путешествие?! – спросила я, ожидая самого-самого невероятного.
   – В настоящие моменты, – ответил Раз, – в здесь и сейчас.
   – Как сейчас? – спросила я.
   – Именно! – ответил он. – Что вызвало в тебе столь прекрасный смех, Вирсавия?
   – Ты сказал, говорить с левым глазом на родном языке, – объяснила я ему, когда немного успокоилась, – думаю, это влияние родного языка.
   На иврите выражение «родной язык» в дословном переводе звучит «язык матери». Если бы моя мама прочла этот стих, то упала бы в обморок от ужаса. В нашем доме материться было категорически запрещено. Представив, как мама читает мое поэтическое послание левому глазу, я опять разразилась хохотом.
   – Ты говорила со своим левым глазом в поэтической форме, – произнес Раз, – это необычное явление. Давай воспользуемся твоим вдохновением. Вдохновение – наивысшее выполнение твоего единственного долга, Вирсавия, – быть счастливой.
   – А как мы воспользуемся вдохновением? – спросила я.
   – Я принесу тебе ручку и тетрадь, и ты напишешь своему левому глазу письмо.
   Он говорил очень серьезно. Он был абсолютно серьезен. Он был так серьезен в предложении написать письмо моему левому глазу, словно предлагал написать письмо лучшему в мире хирургу, единственному в мире хирургу, способному исцелять нистагм у людей пятидесяти лет.
   – Понимаешь, Вирсавия, пишущая рука человека напрямую связана с подсознанием. Когда ты будешь писать письмо твоему левому глазу, что-то в тебе раскроется. Что-то, что ты подавляла в себе много лет. Смотри на свечу и пиши. Просто записывай все, что будет выливаться. А я тебе сейчас подберу подходящую музыку.
   Он вновь вернулся в дом, и через несколько мгновений на веранде вместо индийской музыки вдруг зазвучала песня Глюкозы «А снег идет». Я была потрясена. Это была та самая песня, единственная в тот момент песня, способная передать все, что я ощущала к Разу.
   Он вышел на веранду с тетрадкой и ручкой.
   – Откуда у тебя эта песня?! – спросила я совершенно обалдевшая.
   – У меня они все вместе, – ответил Раз абсолютно непонятной мне фразой и тут же удалился.
   Я слушала «А снег идет», смотрела на свечу, на бамбуковый забор, окружавший жаркую веранду, цветущую благоухающей магнолией, и слезы градом катились из моих глаз. В тот момент я ощутила, как много олицетворял для меня снег! Я родилась и выросла в Сибири, я прожила там первые тридцать лет моей жизни. Детство, юность, становление, первая любовь. В эти важнейшие годы моей жизни все было пронизано снегом!
   Я вдруг осознала, что переезд в Израиль полностью лишил меня снега. Конечно, это было понятно. Израиль жаркая страна. Но сейчас я увидела, что подавила в себе стремление к снегу, любовь к снегу, ведь если бы стремление к снегу осталось, то переезд в Израиль был бы невозможен. Так мне тогда казалось.
   Я очень хотела стать настоящей израильтянкой. В моем представлении это значило овладеть ивритом в той же степени, как и русским, узнать и выучить прошлую и современную историю этой страны, все ее обычаи, странности, особенности, получить работу по моей специальности и стать таким же полноценным гражданином Израиля, как тот, кто в нем родился и вырос. Я была убеждена, что для достижения столь грандиозной цели мне требуется полное всецелое погружение в новую страну. Поэтому я практически отрезала тридцать лет прожитой жизни. Иврит не пошел сразу, и я нашла альтернативные способы его изучения. Например, изучение во сне. Так в течение пяти лет я каждую ночь спала с радио, звучащем на иврите. Я знала почти наизусть все ночные израильские передачи.
   И вот сейчас здесь, в жаркой эйлатской ночи, подавленная любовь к снегу выливалась из меня жгучими слезами. Двадцать лет назад я убежала от снега. Теперь он окружил меня мягкой пургой и пронизывал болью и лаской, холодом и нежностью, оцепенением и пламенем.
   «Пиши, Вирсавия», – впервые вдруг прозвучал где-то глубоко внутри голос. И я начала писать письмо моему левому глазу. В святых книгах, которые я читала у Рабби Нахмана, было сказано, что предпочтительно читать молитву, написанную на пергаменте. Это письмо моему левому глазу стало моей первой истинной молитвой, а тетрадь, залитая слезами и освещенная пламенем свечи, превратилась в настоящий пергамент.
   Песня «А снег идет» звучала несколько раз подряд и неожиданно сменилась «Белыми розами» – песней моей юности. Потом вдруг зазвучала песня Тату «Нас не догонят» и сразу «А твои глаза цвета виски», а потом вдруг «Под небом голубым» Гребенщикова.
   Оказалось, что мой левый глаз таил в себе все мои несбывшиеся мечты о любви и счастье, всю мою смущенность, неуверенность в себе, все разочарования и обиды на родителей, на детей, смеявшихся надо мной в детстве, на весь мир, который застывал ледяной заснеженной стеной, когда я рыдала, закованная в свои бесконечные вопросы о счастье.
   Последней прозвучала песня Аллы Пугачевой «Позови меня с собой».
   Когда я закончила писать письмо моему левому глазу, небо слегка окрасилось в розовый цвет. Новый день начинался на земле. Я задула свечу и вошла в дом.
   Раз крепко спал. Я приподняла одеяло и легла рядом с ним. Прижалась разгоряченным лбом к его прохладному плечу и легонько поцеловала, чтобы не разбудить. Этот легкий поцелуй был наполнен океаном благодарности. С такой же бесконечной благодарностью мне хотелось сейчас поцеловать свой левый глаз, но это было невозможно.
   Мое поэтическое обращение к глазу вновь всплыло в голове. Я тихонько засмеялась, уткнувшись в одеяло, и тут же провалилась в крепкий глубокий сон. Чистый, спокойный сон без сновидений.

   Под вечер следующего дня Раз привез меня в магазин трав. Звучит странно, но как еще назвать это заведение? Каменный дом с просторной верандой. Внутри – зал с деревянными столиками, расставленными по всему пространству. А на столиках – мешки с травами. – Будем пить целебный чай, – сообщил Раз, взял возле кассы два высоких стеклянных стакана и направился к столикам с травами.
   – Попутешествуй тут сама, – сказал он мне, – я люблю побыть с травами наедине.
   – Хорошо, – согласилась я и разочарованно направилась в другую сторону.
   Высушенная трава ассоциировалась у меня со словом «зелье» и ведьмами, поэтому, как только мы подъехали к этому заведению, слово «Зелье» водрузилось над магазином трав в виде названия, написанного большими темно-зелеными разлапистыми буквами.
   Я кружила между столиками, рассматривая высушенные смеси бурых, бежевых и желтоватых оттенков, наблюдала, как люди возбужденно рассказывают друг другу о чудесах, которые произошли с ними благодаря приему каких-то трав из этих мешков, и ощущала муторную неприязнь и к словам покупателей, и к жухлым листьям, окружавшим меня со всех сторон. «Как можно наслаждаться этой трухой?» – удивлялась я, нюхая ее, и ужасалась от мысли, что скоро мне самой предстоит пить это зелье.
   Отказаться от столь экзотического аттракциона не было никакой возможности, ведь я видела в нем очередной действенный способ достижения цели – счастливого момента, когда Раз узнает во мне свою вторую половину. Зелье вызывало отвращение, но вера в его колдовские чары была сильнее. Подумав об этом, я начала озираться по сторонам, чтобы увидеть Раза. Он оказался в противоположном конце зала, возле какого-то темно-коричневого мешка. В его ладонях, очевидно, лежала трава из этого мешка. Он держал ладони перед лицом. Стоял с закрытыми глазами. Видимо, вдыхал запах травы.
   В этот момент в магазин влетела девушка в сиреневых лохмотьях, ярко-зеленом тюрбане на голове и с метлой под мышкой. Ее ноги были босыми, не считая горсти браслетов и талисманов на щиколотках. Она влетела, заметила Раза, и тут же бросилась к нему, совершенно не обращая внимания на то, что моя вторая половина уединился с травой!
   Подбежав к Разу, девушка остановилась, оперлась на метлу и захохотала низким зычным голосом. «Это же настоящий ведьмовской угол!» – уныло усмехнулась я. Каждая женщина, приближавшаяся к Разу, пробуждала во мне ведьму.
   Раз высыпал траву в мешок, радостно обнял девушку, и они начали о чем-то оживленно разговаривать. До меня доносились обрывки английской речи.
   – Вирсавия, – наконец-то он вспомнил обо мне, – иди сюда, познакомься.
   Я подошла.
   – Это Даниэла, новая репатриантка из Чили. Она приехала в Израиль всего полгода назад. Даниэла работает здесь уборщицей, а в остальное время учит иврит. Она художница. Очень талантливая художница, – продолжал Раз воодушевленно, – я видел ее картины.
   Во время речи моей второй половины Даниэла радостно кивала мне своим зеленым тюрбаном и произносила «Йа! Йа! Йа!»
   – Хочешь поговорить с Даниэлой на иврите, чтобы она попрактиковалась, пока я готовлю нам целебный чайный состав?
   Мне очень хотелось высыпать на голову Даниэлы все мешки с травами, которые были в радиусе моей досягаемости, но я вежливо согласилась. Даниэла предложила посидеть на веранде.
   «Посмотрим, сколько слов на иврите выучила эта уборщица-художница за шесть месяцев!» – подумала я, остервенело следуя за ней. Мне захотелось устроить ей настоящий допрос или в лучшем случае разгромный экзамен.
   Девушка открыла деревянную дверь, окрашенную в бирюзовый цвет, и мы оказались на веранде. Выход на веранду был столь же неожиданным для меня, как и все, что я увидела, очутившись здесь. Лучи солнца заливали бледно-розовые камни пола. Силуэты сиреневых гор возвышались над кадками с оливковыми деревьями, опоясавшими полукругом деревянные столики с плетеными креслами.
   На ветке одного из деревьев сидела пара синих попугаев средней величины. Они не кричали, как обычно делают эти птицы. Напротив, попугаи были тихими, словно загипнотизированными, и нежно перебирали клювами перья друг друга.
   – Ромео и Джульетта! – произнесла Даниэла, показывая на попугаев. – Это их час любви, потому что бешеные враждующие семейства Монтекки и Капулетти заняты приготовлениями ко сну.
   Даниэла говорила по-английски. Мы сели за свободный столик, и она сняла с себя свой зеленый тюрбан. Волнистые нити рыжих волос пролились по ее плечам медным сверкающим дождем. В мягких лучах солнца на фоне сиреневых гор это выглядело невероятно красиво!
   – Сколько тебе лет? – задала я Даниэле стандартный вопрос из учебника иврита для начинающих.
   – Двадцать девять, – ответила она.
   – Почему ты репатриировалась в Израиль?
   – Это страна моих праотцов, – ответила Даниэла предложением из учебника.
   – Я понимаю, но мне интересно, какова была твоя личная причина. Как «земля праотцов» позвала тебя? Что происходило лично с тобой?
   Даниэла отчаянно заморгала, словно ей в глаза попала пыль, и я убедилась, что она ничего толком не выучила за шесть месяцев. Она не выучила и пятидесятой части того, что выучила я за этот период пребывания в Израиле. Торжество превосходства разлилось по мне бодрящим бальзамом.
   – Ну, что ж, дорогая, – продолжила я, сладко улыбаясь, – будешь двадцать следующих лет махать своей метлой в этом ведьмовском углу, с трудом сводя концы с концами.
   – Да! Да! Да! – закивала Даниэла.
   Я убедилась, что она ничего не понимает, и с наслаждением продолжала на литературном иврите, не убирая с губ милой улыбки:
   – Да и какая ты художница, если забросила свои кисти и краски, чтобы носиться тут с метлой, как дурень со ступой. Очевидно, ты просто выдавала себя за художницу, а на самом деле ты, Даниэла, полная бездарность. Теперь я знаю истинную причину твоего переезда в Израиль. Здесь ты можешь выдавать себя за кого угодно. Ведь никто не знает правды.
   – Да! Да! Да! – кивала Даниэла, глядя на меня глазами, наполненными доверием и признательностью.
   Тут я не выдержала и закричала по-английски:
   – Я сейчас сказала тебе отвратительные вещи, а ты сидишь и киваешь «Да! Да! Да!»
   Даниэла перестала улыбаться и задумалась.
   – Это самое трудное, – ответила она немного погодя, – я приехала в Израиль и пошла учиться в ульпан. Через три месяца я начала немного говорить на иврите и разговаривать с израильтянами. Они отвечали мне, но я ничего не понимала. Я честно объясняла, что не понимаю. Они повторяли снова. Я не понимала и снова сообщала об этом. Мне объясняли в третий раз, я по-прежнему не понимала, но мои собеседники раздражались, да и я начинала чувствовать себя полной идиоткой. Однако вскоре у меня появилось идеальное решение. Я ведь могу сразу сказать, что все поняла. Это оказалось так просто и моментально решило все проблемы, – объяснила Даниэла, глядя на меня сверкающими зелеными глазами.
   И я вдруг явственно увидела в ней себя двадцать лет назад! Я сидела перед адвокатом, в точности как она сидит передо мной сейчас. Мне кто-то посоветовал этого израильтянина в качестве профессионала по оформлению покупки недвижимости, когда я покупала мою квартиру, в которой с таким успехом покружилась семь раз, читая молитву «Воскурения благовоний в Храме».
   Я была всего полтора года в Израиле и неожиданно увидела объявление, в котором сообщалось, что в стране проводится акция для матерей-одиночек по предоставлению ипотечной ссуды для покупки квартиры в Израиле. И не просто ссуды, а полной суммы стоимости покупаемой квартиры.
   Я увидела объявление, и меня сразу осенило: это же прекрасный способ выпрыгнуть из всех долгов, которые накопились за полтора года пребывания в Израиле в качестве новой репатриантки – матери-одиночки! Ведь можно попросить хозяев продаваемой квартиры поставить в договоре о продаже стоимость квартиры на пять тысяч шекелей больше, чем они хотели получить в действительности, и чтобы потом, когда я получу ипотечную ссуду, которая вся будет переведена на их счет, они бы мне отдали эти лишние пять тысяч! Конечно, возникает вопрос, почему я просто не взяла в банке ссуду в пять тысяч шекелей? Но кто бы мне ее дал в тот период? Друзей, готовых подписать гарантию на ссуду, не было. Все в России остались. Постоянной работы тоже не было.
   Я сидела перед адвокатом, а он что-то говорил мне на иврите. Говорил быстро. Сначала я пыталась понять, но вскоре убедилась, что это совершенно невозможно. Адвокат ничего не знал о моем уровне иврита, тем более что несколько первых общих фраз я выучила наизусть и потому произносила грамотно и бойко.
   Я сидела напротив адвоката в точности, как сейчас Даниэла сидела напротив меня, и в точности, как она, повторяла, счастливо улыбаясь: да, да, да. И вдруг адвокат вскочил со своего кресла, да как заорет: «Ты знаешь, что я тебе сказал?! А ты мне отвечаешь: да, да, да!» И тогда я объяснила ему именно то, что объяснила мне сейчас Даниэла.
   Оказалось, что моя ситуация была совершенно аховая. Дня через два после подписания договора о покупке квартиры мой банковский счет арестовали за долги, поэтому я не могла получить ипотечную ссуду, которую на него перечислят, чтобы рассчитаться за квартиру. А невнесение выплаты за купленную квартиру в назначенный срок грозило крупным денежным штрафом.
   Именно это объяснял мне адвокат, когда я смотрела на него счастливыми сверкающими глазами и радостно повторяла: «Да, да, да». И тогда он вдруг вскочил и заорал на меня, а потом твердо и убедительно сказал: «Ты обязана, когда не понимаешь о чем речь, научиться говорить «нет»!»
   Я знала, что банковский счет арестован, но это не очень расстраивало меня, ведь я верила, что после покупки квартиры получу свои пять тысяч и таким образом закрою все долги. Однако я понятия не имела, что мне не дадут получить ипотечную ссуду с арестованного счета.
   Мне захотелось рассказать эту историю Даниэле. Я почувствовала, что она убедит девушку научиться говорить «нет».
   Даниэла слушала очень внимательно, так, словно речь идет о ней самой.
   – Ты все-таки купила эту квартиру? – спросила она взволнованно.
   – Да. И все выплаты за нее были переведены на счет продавца точно в сроки, указанные в договоре. Но я до сих пор понятия не имею, что сделал адвокат, чтобы все это произошло. Он не мог мне ничего объяснить, потому что я бы все равно не поняла. Просто приглашал меня в его офис и давал подписывать какие-то бумаги.
   – А ты не говорила ему «нет», когда он просил подписывать? – засмеялась Даниэла.
   – Нет, – улыбнулась я.
   В этот момент на веранде появился Раз. Он подошел к нашему столику и поставил на него поднос с тремя высокими стаканами. Но кипяток был налит только в два из них.
   – Это нам с тобой, Вирсавия, – объяснил Раз, – а Даниэла выпьет свой чай после работы. У нее через пять минут начинается рабочая смена.
   – Спасибо! – обрадовалась Даниэла, обхватив ладонями высокий стакан с какой-то болотно-бежевой жухлостью, наполнившей его до половины. – Раз знает полезные смеси! – таинственно сообщила она мне, ловко выудила из своих сиреневых лохмотьев блокнот и оранжевый карандаш и со словами: «У меня есть целых пять минут!» – начала что-то рисовать быстрыми легкими штрихами.
   Это было захватывающее зрелище – наблюдать, как на белом листе возникает новая оранжевая жизнь. Прежде я не замечала такого явления, хотя несколько раз присутствовала в момент создания рисунков. «Наверное, эффект свечи продолжает действовать», – подумала я.
   Оказалось, что Даниэла рисовала для меня, потому что через пять минут она вручила мне свою картину. Я увидела Ромео и Джульетту в виде попугаев в их час предвечерней любви. Попугаи сидели на словах Thank You, которые выглядели, как настоящая ветвь!
   Мы крепко обнялись. От Даниэлы завораживающе пахло морем.
   – Благословляю тебя купить квартиру в Израиле, – прошептала я ей.
   – В Эйлате! Возле него! – прошептала в ответ Даниэла, указывая на Раза, схватила свою метлу и стремительно влетела в темный проем за бирюзовой дверью.
   И именно в этот момент дверной проем вспыхнул золотистым светом. Ее тело словно испарилось! Остались лишь сверкающие очертания рук и ног. Золотистый свет молниями сверкнул на ее рыжих волосах, превратив сиреневые лохмотья в прозрачно-лиловые, а палку метлы зажег фосфорическим жезлом. Это выглядело слишком сказочно, чтобы быть правдой.
   Я повернула голову к Разу в надежде, что он не смотрел в сторону двери и не увидел потрясающей красоты и грации Даниэлы. И к своей великой досаде обнаружила, что он тоже смотрит туда, где она только что промелькнула.
   – Вот так это происходит всегда, – произнес Раз.
   – Что происходит?
   – Волшебство. Хотя обычно людям кажется, что это просто совпадение.
   – Что совпадение? – продолжала не понимать я.
   – На веранде будет светло еще часа полтора, до самого заката, а в зале уже стало сумрачно. Именно в тот момент, когда Даниэла возникла в проеме двери, кто-то зажег в зале свет. Два действия в точности совпали во времени, и как результат от совпадения в пространстве возник этот волшебный эффект.
   – Однако, по-твоему, это не просто совпадение?
   – В физической реальности это действительно обычное совпадение.
   – А какая еще есть реальность? – удивилась я.
   – Твоя внутренняя реальность. То, что ты ощущаешь, переживаешь внутри себя. На самом деле все, что с тобой происходит, – происходит не снаружи, а внутри тебя.
   Я совершенно не поняла последнюю фразу Раза и попросила объяснить ее.
   – Когда Даниэла вспыхнула в проеме двери, и ты, и я, каждый из нас, ощутил внутри себя восторг. Восторг – это и есть Божественность, – ответил Раз.
   Нет! Только не это! Мне и так невыносимо захотелось прикончить ее, когда она прошептала, что мечтает купить квартиру возле Раза, а теперь он еще вдобавок увидел в ней какое-то божество!
   Неожиданно песня Тату «Нас не догонят!» зазвучала в моей голове. В воображении всплыли потрясающие кадры, где две девчонки несутся в ночи на крыше бронетранспортера, окруженные снегом и облаками! Одной из них была я! Меня захлестнуло наслаждение снежных облаков свободы и отчаянной бесшабашной веры в это «Нас не догонят!» после того, как я прикончила Даниэлу и еще десяток девушек, которые бросались на шею Разу во время моего трехдневного путешествия с ним по Эйлату.
   – Значит, Даниэла для тебя божество?! – резко спросила я.
   Раз словно и не заметил мой вопрос, спокойно размешивал зелье в одном из стаканов. «Фу! – подумала я с отвращением. – Почему, почему, почему нужно пить эту гадость?! Лучше бы он заказал мой любимый кофе-лате!» Я видела внутри магазина отличную кофейную машину за стойкой бара возле кассы.
   – Для меня каждый человек божественен, – ответил Раз.
   – Особенно если этот человек женского пола! – не унималась я, продолжая нестись на крыше бронетранспортера в образе девчонок Тату.
   – Есть только божественность. Больше ничего нет. Это Истина, – продолжал Раз, подняв на меня свои мягкие карие глаза, в которых сверкали солнечные блики, – в момент, когда Даниэла вспыхнула, мы ощутили Божественность. Так Божественность открывается человеку в одном мгновении. Каждый раз в мгновении, но человек думает, что это просто совпадение каких-то действий, и не замечает волшебства момента. Или вот как ты сейчас, Вирсавия.
   – Что как я сейчас?
   – Ты заметила божественность, ты увидела неземную красоту этого мгновения, мистическое преображение женщины в фантом золотого света. Ты увидела это, верно, Вирсавия?
   – Да, – согласилась я.
   – Но ты не можешь принять Божественность. В тебе нет для нее места. Место занято мыслями и эмоциями ревности к Даниэле.
   – Но ведь моя ревность обоснованна?! Она же для тебя божественна!
   – Точно так же, как и ты, Вирсавия, – улыбнулся Раз. – Ты для меня божественна совершенно в той же степени, хотя сказать о божественности в той же степени – это глупо.
   – Конечно, глупо! – подхватила я. – Как ты можешь определить, кто для тебя божественнее – я или Даниэла?! Какие у тебя критерии божественности?!
   – Божественность не поддается сравнению. Сравнивать можно только части чего-то. Божественность включает в себя все части. Степень сравнения появляется лишь в возможности Видеть. Есть люди, у которых Осознание Божественности приходит всецело, а есть люди, которые ощущают ее только на мгновение. Вот как ты сейчас увидела божественность с помощью Даниэлы.
   Раз поставил передо мной высокий стакан с зельем.
   – Это смесь мирры и шафрана, – объяснил он. – Шафран укрепляет и омолаживает организм, уменьшает потоотделение. В Китае шафран почитался королевским цветком.
   – А мирра зачем? – проворчала я, опасливо поглядывая на напиток.
   – Мирра успокаивает нервную систему. Помогает при бессоннице. Улучшает состояние кожи. И благотворно влияет на женские органы. Оба эти растения волшебные, потому что две тысячи лет назад они входили в одиннадцать компонентов благовоний, которые воскуряли в Храме. Во время воскурения дым поднимался столбом благодаря дымной траве. И тогда в благовонном фимиаме появлялся Бог. Целебный чай готов, попробуй, Вирсавия.
   Я отрешенно взяла стакан и хлебнула из него побольше, чтобы побыстрее разделаться с этой «целебностью». Отвратительный вкус валерьянки ударил мне в голову всеми советскими скандалами и больничными палатами вместе с образом божественной Даниэлы. Ревность взорвала меня вулканической лавой, и я выпрыснула изо рта все зелье Разу в лицо.
   Глаза Раза остекленели, скорее, он весь остекленел, оторопел, окаменел. Вообще подходят все слова из этой области, включая сленг. Так что точнее всего – он офигел. И таким офигевшим встал из-за столика и направился к бирюзовой двери. Когда он ее открыл, то тоже попал в золотое сияние. Но эффекта Даниэлы почему-то не последовало.
   Ревность во мне куда-то сразу улетучилась. Очевидно, вылилась на физиономию Раза вместе с зельем из стакана. Я не знала, что мне теперь делать, и просто сидела за столиком, глядя на сиреневые горы.
   – Оздоравливаешься целебным чаем? – вдруг услышала мужской голос.
   Так как в иврите нет обращения на «вы», знакомство сразу переходит в фамильярность, желаешь ты этого или нет. Повернула голову и увидела импозантного мужчину лет пятидесяти с серебристой копной волос. Мужчина тоже удачно попал затылком в широкий луч низкого солнца. «Еще одно божество», – усмехнулась я мысленно. Он стоял слева от меня, поэтому дергался в моем зрительном пространстве. Естественно, взглянув на него, я тут же инстинктивно отвернулась. Но он, очевидно, расценил поворот головы как приглашение сесть за мой столик.
   У меня не было желания объяснять ему, что он занял место моего возлюбленного, который вышел на несколько минут и скоро вернется. Я даже не знала, когда вернется мой возлюбленный и вернется ли вообще.
   Взглянула на мужчину и предложила ему свой чай. Он сразу оживился, расценив мое предложение как быстрый переход к более интимному знакомству. Взял стакан и отхлебнул из него.
   – Ну как? – заинтересовано спросила я.
   – Возбуждает! – ответил он.
   – А должно успокаивать! – резко ответила я. – Там же тонна валерьянки.
   – Это не валерьянка, это мирра. Она из семейства растений, близкого к валерьяновым.
   – Ах! Вот в чем дело! – осенило меня.
   В это время на веранду вышел Раз.
   Я так обрадовалась его возвращению! Просто невозможно передать! Я ощутила такой невероятный прилив радости, что даже все краски вокруг стали какими-то психоделическими! Сиреневые горы приобрели лазурь, листья растений в кадках наполнились тропической зеленью, серовато-желтые камни у подножия сиреневых гор стали оранжевыми и даже солнце, которое за секунду до этого клонилось к закату, так просияло, словно решило ненадолго вернуться в полдень!
   – Дядечка! Дорогой дядечка, немедленно освободите место, на котором сидите! – заворковала я мужчине. – Мой возлюбленный вернулся из туалета! А это его место!
   Мужчина опешил, немедленно встал и ринулся от столика в сторону попугаев, держа мой стакан в руке. Вспомнил о нем, хотел вернуть, но я замахала рукой, чтобы даже не вздумал возвращать, а сама вскочила и бросилась к Разу.
   – Прости меня, пожалуйста! В России выпрыснуть воду изо рта в лицо любимому было милой игрой, поэтому я не предполагала, что совершаю что-то ужасно оскорбительное. Я не учла огромную разницу в ментальности.
   – Да, это точно. Нормальный израильтянин залепил бы тебе хорошую пощечину, – согласился Раз.
   Мы снова уселись за наш столик.
   – На самом деле я рад, что это произошло, – произнес он.
   – Я заметила твою радость, – усмехнулась я.
   – Конечно, это было неожиданно… И как ты правильно объяснила, сработала разница в ментальности, но ты – Вирсавия… Впервые ты была настоящей. Впервые ты была тотальной в выражении своих внутренних переживаний.
   – Тотальной?
   – Впервые я увидел, что ты можешь выразить свой гнев, не заботясь о последствиях.
   – Я кажусь тебе очень сдержанной?
   – Спящей красавицей. Казалась.
   – А теперь прекрасный принц поцеловал спящую красавицу, и она пробудилась! Ты это имеешь в виду?
   – Да. Проблема только в том, что красавица снова крепко заснула, как только принц оставил ее, – грустно сказал Раз.
   – Мне неизвестно такое необычное продолжение этой сказки.
   – Мне тоже. Оно родилось сейчас, в продолжение твоих слов.
   – Если принц поцеловал красавицу и бросил, то она правильно поступила, что снова уснула. Я бы тоже уснула, если бы это было возможно. Зачем бодрствовать? Чтобы страдать? Лучше видеть сладкие сны.
   – Реальная жизнь слаще любых снов.
   Я не могла согласиться с последней фразой Раза, ведь мои сны о нашей свадьбе были в тысячу раз прекраснее реальности, где моя вторая половина постоянно общался с какими-то женщинами самым тесным образом. Я сообщила об этом Разу. Он предусмотрительно отодвинул подальше от меня свой стакан с целебным чаем.
   – Реальная жизнь – это не то, что тебе кажется.
   – Что же это?
   – То, что ты увидела на несколько мгновений.
   – Неужели нет никаких других примеров реальной жизни?! – взмолилась я.
   – Хорошо, подождем твоего следующего ощущения Божественности, – согласился Раз и благоразумно сменил тему. – Ты спросила меня по телефону, как узнать, в какой возраст тебе нужно перейти.
   – Да, точно! – вспомнила я наконец вопрос, который стал предлогом моего вторжения к Разу.
   – На самом деле лично тебе, Вирсавия, даже не нужно переходить в другой возраст. Нужно просто принять твой истинный психологический возраст, в котором ты осталась на тридцать семь лет. Тебе нужно принять этот возраст и прожить его тотально в полной свободе.
   – Ты хочешь сказать, что на самом деле мне тринадцать лет?
   – Твое психическое состояние находится именно там, в тринадцати годах. Это и есть твой истинный психологический возраст, Вирсавия, и ты в нем застряла. Что-то произошло в твоей жизни и не дало тебе стать взрослой.
   – Ты уверен?
   – Абсолютно. Иначе ты бы не смогла с таким упоением и вдохновением слушать медитацию тринадцатилетней девочки. Твоя выходка с чаем – это тоже поведение девчонки тринадцати лет.
   – Откуда у тебя этот странный набор песен на русском языке? – спросила я Раза.
   – Это медитация Дины, тринадцатилетней девочки, репатриантки из России, – ответил он.
   – Медитация?
   – Да. Я попросил ее выбрать песни, которые вызывают в ней боль и радость одновременно. Щемящую грусть, переходящую в счастье.
   – Почему каждая песня звучит несколько раз подряд?
   – Чтобы утолить жажду, которую она вызывает. Напоить душу. Дать сердцу насладиться тем, что ему всегда запрещали.
   – Значит, сердце наслаждается болью?
   – Сердце наслаждается свободой. Свобода – это единственное истинное наслаждение сердца. И если свобода приходит через боль, сердце все равно наслаждается.
   – Из какого города репатриировалась Дина?
   – Новосирк… кажется, это так звучит? – ответил Раз.
   – Новосибирск, – поправила я.
   – Да. Но-во-си-бирск, – произнес он старательно по слогам.
   – Какое совпадение! Этот город совсем рядом с моим!
   – Совсем рядом?
   – Да! Всего ночь на поезде!
   – Ночь на поезде – это как минимум три Израиля, – усмехнулся Раз, – еще одна разница в ментальности: ощущения от понятия «совсем рядом».
   – Надо же, – удивилась я неожиданному открытию, – значит, иногда человек что-то говорит, а его собеседник понимает совсем другое!
   – Не иногда. Это происходит всегда.
   – Всегда?! – ужаснулась я.
   – Да. Не существует, никогда не существовало и никогда не будет существовать ни одного человека в мире, который бы видел и ощущал мир твоими глазами, Вирсавия. Твой взгляд – это совокупность всех твоих переживаний с момента рождения. На планете нет ни одного человека, который бы пережил в точности то, что испытала ты. В этом и состоит твоя уникальность. И уникальность каждого человека.
   – Но ведь существует общая ментальность. Например, Дина наверняка тоже воспринимает расстояние «ночь на поезде» как что-то достаточно близкое.
   – Может быть. Однако по-другому. В точности как тебе «ночь на поезде» не воспринимается никому. Восприятие может быть узнаваемым, похожим, созвучным, но в точности таким, как у тебя, – никогда не может быть.
   – Значит… люди вообще не могут понять друг друга? – ужаснулась я.
   – Этого и не требуется, Вирсавия.
   – А что требуется?
   – Задача гораздо проще. То, что действительно требуется, – это понять себя. Ты ведь на самом деле не знаешь, что значит для тебя «ночь на поезде». Вернешься в Иерусалим, зайди в уютное кафе, открой милую тетрадку, напиши «ночь на поезде» и подумай, что это значит лично для тебя, Вирсавия. И тебе откроется целый мир.
   Меня захватила идея Раза. Мне очень хотелось продолжать писать, как той ночью со свечой, но я не знала, о чем. Теперь у меня была тема!
   – Отлично! Я сделаю это!
   – Хорошо, это будет в Иерусалиме. А теперь ложись на пол вон там, возле кадки с лавандой.
   Он указал на широкую площадку у края веранды и опустил свою ладонь на мои руки.
   – Лечь на пол?! Мы же в магазине?! – ужаснулась я.
   – Во-первых, мы не внутри магазина, а на его веранде. Во-вторых, это экзотическое место, как ты уже заметила. В-третьих, тут пол приятный, каменный.
   – Но ведь люди вокруг.
   – Люди… одни неформалы в шароварах. Кто еще может посещать этот травный магазин.
   Отзываясь о посетителях, Раз слишком обобщил. Я сразу вспомнила о моем недавнем поклоннике, которого «возбуждает валерьянка». Он был одет элегантно – в белую сорочку и светло-серые парусиновые брюки.
   – Ложись на спину, вон там, с краю, чтобы никому не мешать, – повторил Раз, – это очень важно для твоего духовного опыта, лечь на спину именно здесь: среди бела дня и людей.
   – Среди бела дня и людей. Это даже звучит идиотски!
   – Я же не предложил тебе улечься на спину в супермаркете, верно?
   – Да, спасибо и на этом!
   – А что будет, когда я, как ты сказал, тотально проживу этот свой тринадцатилетний возраст?
   – Тогда тебе откроется истинная Любовь. Любовь, не зависящая ни от чего, и ни от кого, – ответил Раз и убрал ладонь с моих рук.
   Я встала из-за столика, подошла к краю веранды, как к краю пропасти, и села на каменный пол в позе лотоса, делая вид, что собираюсь заняться медитацией. Я вспомнила, что видела на картине в атласе восточной медицины человека в шароварах в этой позе. И подумала, что такое мое поведение не сильно шокирует окружающих людей.
   Однако, покрутив головой, я обнаружила, что мои действия не привели в недоумение посетителей магазина. Более того, никто из них вообще не обращал на меня никакого внимания. Тогда я потихоньку вытянула ноги. Это оказалось невероятно приятно, потому что сразу ощущалось тепло нагретых солнцем камней. От смущения я зажмурилась, облокотилась на локти и наконец опустилась на спину. Горячие камни словно ждали меня, чтобы поделиться своей энергией и наполнить блаженством мое тело, которое вдруг все обмякло и расслабилось. Медленно открыла глаза… И бесконечное небо… мягкое закатное небо окунулось в них, словно я стала бездонной и могла принять в себя всю его необъятность. Это было так блаженно! На несколько мгновений я словно вообще исчезла из окружающего меня мира. Утонула вся в небесах… или небеса утонули во мне…
   В реальность меня вернула оживленная речь на языке, который звучал как крики попугаев! Я повернула голову вправо и обомлела. Возбужденные китайские туристы выстроились возле меня и бесцеремонно фотографировала. Их было как минимум человек двадцать! К счастью, в этот момент Раз вошел в китайскую «фотосессию» и подал мне руку. Я встала. Он нежно обнял меня за плечи и прошептал: «Вирсавия, представь, что мы с тобой семейная пара голливудских актеров. Позволь гостям Израиля сделать самое уникальное фото в Эйлате!»
   Слова «мы с тобой семейная пара» привели меня в такой восторг, что фото наверняка получилось потрясающим! Наслаждению от фотосессии мешала только одна мысль. Всего одна, но очень назойливая и требовательная: «Дай им свой мейл, чтобы прислали тебе фото!»
   – Я дам им мой мейл, чтобы они прислали нам фото, – сказала я Разу, как только мы вернулись за наш столик.
   – Попробуй, – усмехнулся он.
   Я вскочила со стула и бросилась за китайцами. Они уже входили в бирюзовую дверь. Очень быстро прошли через весь зал к выходу из магазина и направились к автобусу, стоявшему примерно в полукилометре. Он был единственным на стоянке, поэтому сомневаться не приходилось. К автобусу китайцы продвигались организованно и стремительно.
   Я вернулась к Разу.
   – Ну, как? Удалось?
   – Нет.
   – Они опаздывают в аэропорт, – улыбнулся Раз.
   – Откуда ты знаешь?
   – Я понял из их речи.
   – Ты знаешь китайский?!
   – Нет. Я знаю по-китайски слова «аэропорт» и «опаздывать». Однажды в мою смену на корабле была китайская группа.
   – Почему ты меня не предупредил? Ведь ты знал!
   – Ты бы не поверила.
   – Не поверила, что ты понял, что они опаздывают в аэропорт?!
   – Нет. Этому ты бы поверила. Ты бы не поверила, что у тебя не получится дать им твой мейл.
   Конечно, в этом Раз был прав. И я великодушно признала его правоту.
   – Скажи мне, Вирсавия, зачем ты улеглась на пол возле кадки с лавандой? – вдруг спросил он.
   – Ты же сам сказал мне лечь! – опешила я.
   – Значит, ты улеглась только потому, что я сказал тебе так поступить?
   Его глаза наполнились презрением. Его холодность и насмешка, которую он даже не прятал в шкиперскую бородку, ввергли меня в неописуемый ужас. Я почувствовала, что земля уходит из-под ног.
   – Ты сказал, что это очень важный духовный опыт!
   – Ты же не хотела ложиться, – холодно продолжал Раз.
   – Сначала не хотела, а потом захотела! Ты сам меня убедил! – с трудом выдавила я из себя.
   «Он издевается надо мной!» Комок рыданий мгновенно подступил к горлу. Глаза стали горячими.
   – Мне потребовалось всего две минуты, чтобы убедить тебя. Тебе было неловко перед людьми, но ты все равно это сделала. Зачем?
   Мне невыносимо захотелось убежать, чтобы дать волю слезам.
   – Я поверила, что это необходимо. Ведь я так хочу, чтобы ты увидел во мне свою вторую половину!
   Знакомое с детства отчаяние, и это сумасшедшее «Нас не догонят!», и «Плевать мне на всех вас, понятно?!», и что-то еще, не передаваемое словами, бесконечно бунтарское, когда нет никакого страха, кипело во мне огнедышащим вулканом. «Деньги и сотовый при мне. Два платья и купальник остались в его доме. Ерунда. Обойдусь. Купальник пора новый купить. Мой автобус в Иерусалим через пять часов. Хватит наревется». Все это звучало в голове обрывками фраз. Ступор приближался снежной лавиной.
   – Взрослая женщина не будет ложиться на веранде магазина ради того, чтобы мужчина, который ей нравится, увидел в ней ее вторую половину. На это способна только безумно влюбленная тринадцатилетняя девочка.
   – Мне плевать на твою взрослую женщину, – заорала я, резко встала, но Раз крепко перехватил мое запястье.
   – Если ты сейчас сбежишь, Вирсавия, то эта девчонка будет мучить тебя до конца жизни, – произнес он твердо и мягко одновременно, – и в следующих жизнях тоже, как она мучила тебя в предыдущих.
   – Ты издеваешься надо мной, – прошептала я, пытаясь высвободить руку.
   – Это она издевается над тобой, и ты скоро осознаешь это, если останешься сейчас здесь. Это она требует сбежать. А ты взрослая женщина, хочешь остаться. Зачем тебе убегать? Здесь все хорошо. Красиво. Начинается закат. Великолепный закат. Ты сидишь в экзотическом месте с мужчиной, который тебе нравится.
   – С мужчиной, которого я безумно люблю! Потому что он моя вторая половина! Я его искала всю жизнь! И вот он нашелся! Нашелся на краю света! – слезы полились из глаз ниагарским водопадом. – В каком-то Эйлате, о котором я почти тридцать лет слыхом не слыхивала в своей Сибири! Он нашелся и не видит, не верит мне, что это я!!! Что же в этом плохого?! Быть безумно влюбленной, что в этом плохого?!
   Раз встал, крепко обнял меня. Я уткнулась в его грудь. Рыдания сотрясали мое тело. Такие безудержные рыдания всегда давали мне блаженство. Это я помнила. Но сейчас, в объятиях Раза, блаженство от рыданий было неописуемое. В детстве я убегала плакать к реке, а если не было возможности, я рыдала в небо, стоя возле окна. Но такого упоения слезами, как в этот момент, я не испытывала никогда прежде. И вдруг поняла. Я впервые рыдала в объятиях! И более того, в объятиях любимого!
   – Вирсавия, я не издеваюсь над тобой и не осуждаю тебя – это очень важный момент. Я поступил так только для того, чтобы ты осознала, что тобой управляет тринадцатилетняя девочка. Именно она улеглась на веранде, а потом помчалась за китайцами, чтобы дать им свой мейл.
   Я подняла на него глаза и прошептала, всхлипывая:
   – Значит, по-твоему, взрослая женщина никогда не уляжется на веранде магазина?
   – Взрослая женщина может лечь где угодно, но только если она сама этого захочет. Она сама, а не тинейджер в ее подсознании.
   – Ну да, – согласилась я, немного подумав, – зачем ей ложиться на веранде.
   – Может быть, для того, чтобы увидеть небо? – и Раз так глубоко заглянул в мои глаза, что я мгновенно вспомнила тот потрясающий момент, когда небо распахнулось надо мной.
   Я улыбнулась. И он понял без слов, что я Увидела небо.
   – В этот единственный момент тобой никто не управлял. И ты соприкоснулась с реальностью. А реальность всегда божественна.
   «Какое счастье, – подумала я, – что ему больше не нужна Даниэла, чтобы объяснять мне, что такое божественность!»
   На этот раз умываться в туалет отправилась я. А когда вернулась, то увидела на нашем столике мой любимый кофе-лате в прозрачном высоком стакане. Кофе завораживал пышными бежево-молочными слоями! Я вцепилась в стакан так, словно мне дали его на несколько секунд и потом точно заберут!
   Раз улыбался, наблюдая, как я пью кофе. В тот момент впервые я почувствовала его любовь. Нет, это была не любовь мужчины к женщине. Это я тоже ощутила. Из его глаз струилась нежность. Тихая глубокая нежность. Он открыл бутылку минеральной воды и поставил передо мной.
   – Выпей, пожалуйста, всю воду из этой бутылки, – попросил, когда я оторвалась от кофе и закурила.
   – Почему всю?
   – Потому что потом забудешь. Я хочу, чтобы ты привыкла брать в руки большой стакан с водой и сразу выпивать его весь.
   – Почему?
   – Встреча с тем, что таится в подсознании, сопровождается переживаниями. Переживания высушивают организм. В такой момент ему требуется повышенное количество воды. Вместе с этим переживания так захватывают, что человек не ощущает жажду. Вода вымывает переживания. Просто привыкни каждый раз, когда переживаешь или волнуешься, брать большой полный стакан с минеральной водой и сразу пить его до дна. Это легко.
   Я послушно выпила всю воду и вдруг почувствовала какую-то невероятную твердость внутри себя. Мне вспомнился красный тюльпан, который я однажды подобрала возле иерусалимского рынка. Видимо, он выпал у кого-то из букета. Лежал на горячем асфальте под палящим солнцем у края тротуара. Когда я заметила цветок, мимо проезжал автобус. Черная шина прошуршала буквально в нескольких сантиметрах от бедного создания. Я подняла его. Тюльпан выглядел безнадежным. Не понимаю, что заставило меня положить бедняжку в сумку с овощами. Дома я взяла высокую узкую вазу, налила в нее воды, немного подрезала обмякший безжизненный стебель и опустила тюльпан в воду. Бутон повис на стеклянном ободке вазы, как красная тряпочка. Чудо предстало моему взору утром. Тюльпан ожил. Мясистый стебель прочно стоял на дне вазы, гордо неся на себе мощные красные лепестки. Они поднялись, словно ладони в благословении. Цветок излучал силу, уверенность и устойчивость.
   Сила. Уверенность. Устойчивость. Именно это я ощущала теперь в себе. Никогда прежде я не замечала такое мгновенное воздействие воды. Может быть, это произошло благодаря тому, что именно перед питьем Раз объяснил мне важность данного процесса.
   Неуверенность в себе сменилась гордостью преуспевающей дамы, PR-менеджера, лауреата престижной премии штата Филадельфия, матери прекрасного сына – студента университета с мировым именем, владелицы недвижимости в престижном районе Иерусалима, расположенном в получасе ходьбы от Стены Плача. Было странно вспоминать о том, как каких-то двадцать минут назад я порывалась куда-то сбежать, рыдала…
   С наслаждением затянулась сигаретой, удовлетворенно глядя на крупную желтоватую луну, возникшую на светло-синем небе. «Отличный отдых в Эйлате, – проплыла в моей голове здравая мысль, – и дешевый. Питание, проживание, экскурсии. Практически все бесплатно». Лунный свет мягко падал на широкие плечи Раза. «И секс шикарный», – закончила свой монолог здравая мысль. И тут же появилась ее подруга. Еще более здравая, а потому подозрительная. Мысль-вопрос: «Зачем я ему вообще понадобилась? На него девушки вешаются. Почему этот мужчина возится со мной?»
   Я строго взглянула Разу в глаза и требовательно озвучила свой здравый вопрос. Он ответил не сразу. Вместо ответа вдруг начал рассматривать меня с таким нескрываемым интересом, будто перед его взором возникла царица Савская собственной персоной.
   – Ну вот и открылся секрет, – наконец произнес Раз.
   – Какой еще тебе открылся секрет? – строго спросила я.
   Но Раз вместо ответа вернулся к моему первому вопросу и произнес с усмешкой:
   – Я вожусь с тобой? Это ты, Вирсавия, возишься со мной. Звонишь, приезжаешь. Лично я вообще ничего не делаю.
   – Как это не делаешь?! – моему возмущению не было предела. – Ты хочешь сказать, что не объяснял мне, как заниматься на тренажере, не готовил еду, не планировал провести со мной психотренинг здесь, в магазине трав?!
   – Конечно, нет, – улыбнулся Раз, но мне показалось, что он едва сдерживает внутренний хохот, – ужин я вообще для нас с Малией готовил. А «психотренинг», как ты научно выразилась, произошел спонтанно. Он был реакцией на создавшуюся ситуацию.
   – Ну, хорошо, я приехала неожиданно. И ужин ты действительно приготовил для Малии. Но разве ты не планировал поехать со мной на пирс, чтобы научить меня плавать с маской и трубкой?
   – Я даже понятия не имел, что ты и плавать толком не умеешь, – опять усмехнулся Раз.
   Последний ответ поверг меня своей логичностью. Крыть было нечем. Я сразу вспомнила, как панически визжала в море и через десять минут отказалась от столь ценного урока. Все, что там произошло, мгновенно всплыло в моей памяти.
   Мы закончили наш «урок» и едва поднялись из моря на пирс, как к Разу подскочила какая-то девушка.
   – Ты тренер по подводному плаванию?! – спросила она восхищенно.
   В иврите нет обращения на «вы», поэтому в ситуации, когда происходит первое общение с мужчиной, который тебе понравился, мгновенно появляется ощущение близости, словно общаешься с бывшим одноклассником или даже со старшим братом. Именно это ощущение девушки к Разу я сразу болезненно ощутила в ее вопросе.
   – Тебе нужна помощь? – спросил Раз вместо ответа.
   – Да! Я так мечтаю научиться плавать с маской и трубкой! Так мечтаю увидеть диковинных рыб и особенно морских черепах! Насмотрелась в интернете, – смущенно закончила девушка.
   – Конечно, – ответил Раз, – неси твою маску и трубку.
   – Да-да, я сейчас!
   Она подбежала к широкой коляске с младенцами, которая стояла на пирсе под бамбуковым навесом. Достала из детской сумки трубку и маску и вернулась к нам. Точнее, к Разу. Меня она как-то демонстративно игнорировала.
   – Я готова!
   – Это твои дети? – спросил Раз.
   – Да. Они будут спать. Они перепутали день с ночью. Всю ночь не спали. Так что сейчас у них ночь.
   – Вирсавия, – обратился ко мне Раз, – присмотришь за близнецами?
   – Этого совершенно не требуется, – резко отрезала мамаша, – у меня с ними астральная связь.
   – Астральная? – улыбнулся Раз, а я подумала, что он просто какой-то магнит для сумасшедших женщин.
   – Я чувствую моих малышей. Они даже заплакать не успевают, а я уже чувствую, что собираются. А если заплачут, то мгновенно знаю! Мы же здесь будем учиться, где вы только что плавали, – возле пирса.
   – Ты мать-одиночка? – спросил он.
   – Абсолютно.
   «Что значит абсолютно?» – подумала я, но Разу, видимо, было понятно, потому что он тут же продолжил:
   – Абсолютная мать-одиночка, потому и связь с детьми астральная. Но в данном случае астральная связь не поможет, а будет только мешать.
   – Почему? – спросила девушка.
   – Ты не будешь в море. То есть физически будешь, а мысленно останешься с детьми. И тогда твоя мечта увидеть морских черепах останется мечтой. Физически ты их, конечно, увидишь, издалека, но все остальное не ощутишь.
   – Значит, есть еще «все остальное»?! – восхитилась девушка.
   – Ты видела черепах в интернете. А все остальное возможно только в море и только всецело. – Он опять повернулся ко мне и спросил: – Присмотришь за младенцами?
   – А если они проснутся и разревутся, что я буду с ними делать?
   – Вот зонтик! – подала мне мамаша красный китайский зонтик от солнца. – Помашешь, и я сразу приплыву! Я быстро плаваю. Спасибо тебе!
   И Раз тут же удалился с этой девицей. Они провели с морскими черепахами и «всем остальным» почти целый час.
   Младенцы действительно все это время спали. Я только передвинула глубже в тень коляску, когда солнечные лучи упали на их розовые пяточки. На вид пацанам было месяцев десять. Славные такие мальчишки. Смуглые, со смоляными кудряшками. «Видимо, в папашу», – подумала я. У их матери внешность была стандартно славянская.
   – Спасибо тебе! – бросилась ко мне мокрая мамаша, как только скакнула на пирс. – Ты даже представить себе не можешь, что для меня сделала!
   – У тебя же с сыновьями связь астральная. Так что я вообще ничего не делала.
   – Я убедил Орну, что ты, Вирсавия, – ответственная женщина и тоже мать, поэтому на тебя можно положиться. Благодаря тебе Орне удалось полностью освободиться от мыслей о сыновьях, погрузиться в море и быть только там и больше нигде.
   – Да! И я увидела морских черепах и даже плавала с ними! Понимаешь, – возбужденно продолжала тараторить мокрая мамаша, – у пацанов зубки режутся, они ревели всю ночь. Засыпали ненадолго, а потом снова просыпались. Я на рассвете такая вымотанная была. И вдруг мне эта идея пришла! Увидеть морских черепах! Посадила пацанов в машину и вот сюда на пирс приехала.
   – Откуда приехала? – спросила я.
   – Из Беершевы.
   – Три часа по трассе с младенцами после бессонной ночи?! – ужаснулась я.
   – Да! Ехала и думала, ведь бывают в жизни чудеса! И кто-то появится вдруг и меня научит! Но такого чуда я даже представить себе не могла! Сейчас ополоснусь, и покатим домой. Спасибо тебе!
   – На здоровье, – ответила я.
   – Спасибо вам! – вдруг произнесла она на чистом русском языке.
   Это было неожиданно, потому что на иврите девушка говорила без акцента, как те, кто родился и вырос в этой стране.
   – Сколько лет ты в Израиле? – спросила я.
   – Десять. Приехала в рамках проекта для подростков, когда мне было четырнадцать.
   – Откуда?
   – Из Иркутска.
   – А родители твои где?
   – Там.
   – Теперь я понимаю, почему ты абсолютная мать-одиночка. Ни бабушек, ни дедушек, верно?
   – Да.
   – Как же ты справляешься?
   – Отлично справляюсь! Да если бы моя маман была рядом, я бы ни за что сегодня с морскими черепахами не плавала! – убежденно ответила девушка.
   – Это точно, – согласилась я.
   Она взглянула на меня с вызовом.
   – Вы тоже такая.
   – Какая?
   – Ненавижу русских теток, – ответила Орна вместо объяснения.
   – Почему?
   – Вот скажите, зачем вы так визжали в море?! – Орна в упор смотрела мне в глаза. – Чуть малышей моих не разбудили! А коляску отвезти некуда. Только в этом месте есть навес от солнца.
   – Я не заметила ни коляску, ни тебя, ни твоих малышей. Я действительно вас не видела. Я говорю правду. – Я тоже смотрела ей в глаза.
   Она поверила мне.
   – Вы не видели нас, – перевела взгляд на Раза, который сидел возле коляски с малышами, – только его видели.
   – Да, – согласилась я.
   – Надо же, я думала, это лишь в моем возрасте бывает, да и то один раз в жизни.
   – Один раз – это папа малышей? – улыбнулась я.
   – Да, – ответила Орна и посмотрела на меня недоверчиво, – неужели и через десять лет такое опять может случиться?!
   – И через двадцать шесть, – усмехнулась я.
   – Вам что, пятьдесят лет?! – ужаснулась Орна так, словно поняла, что мне как минимум восемьдесят.
   – Да.
   – У вас нет никаких шансов, – твердо мотнула головой, снова в упор глядя на меня.
   – У тебя тоже не было никаких шансов плавать сегодня с морскими черепахами.
   Вся эта история мгновенно промелькнула в моей памяти. Но здравая мысль, витавшая над ней, делала все каким-то отделенным, словно все это не произошло со мной, а я увидела эпизод из фильма. Здравая мысль была мощной и твердо звучала рефреном: «Что за глупость – в пятьдесят лет учиться плавать в море с маской и трубкой? Зачем это нужно? Подвергать себя такой опасности? Миллионы людей живут без морских черепах и довольны жизнью».
   – Значит, ты не планировал научить меня плавать с маской и трубкой, – задумчиво сказала я Разу.
   – Я даже не знал, что появится такая потребность.
   – И вдруг появилась потребность научить астральную мать двух младенцев.
   – Настоящую мать. Мать-одиночку. Я почувствовал в тот момент, что она находится в таком глубоком состоянии принятия, что способна за полчаса обучиться практически всем базисным вещам.
   – А ты не почувствовал, что должен быть со мной, ведь мы поехали на пирс вместе?
   – Когда человек находится всецело в конкретной ситуации, для него не существует слова «должен». Есть внутренний голос, который точно отвечает на все, что происходит. В другое время Орне пришлось бы брать много уроков, платить за них большие деньги, которых у нее нет. Да, она бы ждала еще лет десять, пока пацаны вырастут, чтобы позволить себе воплотить свою мечту. Такую, в сущности, простую мечту.
   Здравая мысль говорила мне, что в случае с Орной Раз абсолютно прав. Я и сама ощущала сейчас глубокое удовлетворение, что присмотрела за ее малышами.
   Я опять задумалась. Мысли о завтрашнем дне приятно роились в голове, заботливо гудели, как удовлетворенные пчелы, вернувшиеся в улей с цветущих полей. В полдень в учреждении мне предстояло принять участие в заседании с представителями немецкой делегации, а в четыре начинались лекции в институте. Последней была лекция моей любимой Гольды.
   – Значит, ты никогда ничего не планируешь? – вернулась я в нашу беседу почти по инерции или скорее потому, что не привыкла сидеть с кем-то за столиком в кафе и ни о чем не говорить. Молчание вызывало во мне какое-то внутреннее неудобство и напряжение.
   – Я никогда ничего не планирую, потому что это самое глупое, что может делать человек, – ответил Раз.
   – Самое глупое?!
   – Конечно.
   – Почему?
   – Потому что планируют будущее. А будущего нет. Разве не глупо планировать то, чего нет?
   – Как это будущего нет? Это для мертвых нет будущего. А мы-то живые. Мне, например, важно спланировать «мое завтра».
   – Завтра – нет, – снова повторил Раз, – это твоя иллюзия.
   Меня начала раздражать столь бесцельная беседа, но я все-таки спросила:
   – А что есть?
   – Есть только то, что сейчас. Настоящий момент. Я живу в настоящем моменте. Полностью, всецело. Сегодня утром встал, мне захотелось поехать на море. Ты была рядом в тот момент. Я не знал, что ты не умеешь плавать с маской и трубкой, потому захватил дополнительный комплект для тебя. Потом оказалось, что ты не умеешь. Я начал учить. Я ничего не делаю специально, только отвечаю на ситуацию, которая возникает в конкретном моменте.
   Не знаю, чем бы закончился этот странный разговор, если бы на веранде не появилась Даниэла. Она приподняла плетеное кресло возле соседнего столика, придвинула к нашему, уселась и сказала:
   – У меня перекур!
   От Даниэлы пахло потом. Браслеты на щиколотках издавали отвратительное дребезжащее бряцанье. Тюрбан съехал в сторону, и волосы свисали из-под него слипшимися косматыми прядями. Я заметила, что сиреневые лохмотья представляют собой какие-то шаровары и короткую майку с воланами, и подумала: «В Эйлате есть достаточно магазинов, где можно очень недорого купить нормальную одежду. Зачем она носит весь этот маскарад?»
   Мне стало скучно. Мой взгляд блуждал между луной, столиками, кадками с растениями и не находил ничего интересного.
   – Поехали домой, – сказала Разу, – я проголодалась.
   – Да, я тоже, – согласился он.
   И мы направились к машине, а через пятнадцать минут вошли в его дом.
   – Вирсавия, собери свои вещи и закажи такси, – сказал он, когда мы поужинали, – я устал и хочу пораньше лечь спать.
   – У меня автобус в Иерусалим в двенадцать ночи, а сейчас только половина восьмого, – ответила я, потрясенная его наглостью.
   – Ты можешь посидеть в фойе какого-нибудь отеля. Посиди в «Хилтоне», тебе же там нравится, – и начал собирать со стола тарелки.
   Я вышла на веранду в поисках платья. Оно предательски исчезло в лабиринтах дома. Мне не хотелось, спрашивать Раза, где затерялось мое платье. «Странно, – думала я, – как это у меня всегда происходит? Вроде бы стараюсь класть на место, а потом всегда забываю, где это место». «Не понимаю! Как можно быть такой рассеянной?! Без конца витать в облаках!» – тут же зазвучал в голове голос мамы. И вдруг появился голос Орны: «Да если бы моя маман была рядом, я бы ни за что сегодня с морскими черепахами не плавала!»
   «Потусторонние голоса» прервал Раз. Он появился на веранде с картонной папкой и спортивными перчатками.
   – Это тебе, Вирсавия, подарок от меня, – открыл папку и стал перелистывать страницы, исписанные аккуратным убористым почерком, – здесь рекомендации, как правильно проводить спортивные занятия. Упражнения на дыхание, растяжки и несколько рецептов из твоего любимого рациона питания. А это спортивные перчатки. В них тебе будет удобнее заниматься на тренажере. И мозоли не натрешь на ладошках.
   Я приняла из его рук необыкновенный подарок. Что-то дрогнуло в моем сердце, резко покачнулось. Словно я твердо шла по канату, и кто-то пронзительно крикнул внизу. Но мне удалось удержать равновесие.
   – И после этого ты будешь продолжать утверждать, что ничего не планируешь?! – спросила я строго вместо того, чтобы поблагодарить. – Конечно, ты не знал, что я приеду, но эту папку ты готовил для меня. Здесь десять страниц рукописного текста! Ты все это писал, покупал перчатки, значит, ты планировал нашу встречу!
   – Я написал эти рекомендации сразу после нашего телефонного разговора, спокойно ответил Раз, – у меня было вдохновение в тот момент. А несколько дней назад зашел в спортивный магазин и увидел перчатки. Ты же сама жаловалась мне, что у тебя появились мозоли от тренажера. Увидел перчатки и вспомнил о тебе. Все происходило спонтанно.
   – Спасибо, – наконец поблагодарила я Раза и понесла папку и перчатки в сумку.
   Она была открытой, как я бросила ее, отправившись на поиски платья. Платье лежало сверху сумки.
   Такси подъехало к дому Раза мгновенно, и через десять минут я вошла в фойе отеля «Хилтоне», выбрала столик возле огромного окна с видом на фосфоресцирующую воду бассейна, заказала кофе и достала двадцать страниц из книги Мартина Бубера «Я и Ты».
   Кроме лекции моей любимой Гольды, которая читала курс «Женские образы в Библии», мне предстояло завтра побывать еще на трех лекциях. Мартина Бубера нужно было прочесть для курса «Еврейские философы». Этот курс выматывал меня, поэтому Бубер был отложен на потом. И я вдруг с радостью увидела, что это «потом» настало в столь прекрасной обстановке, да еще и в полном уединении! Не было никаких шансов, что кто-то из знакомых нарушит мое философское бдение здесь, в Эйлате, в восемь вечера накануне предстоящей рабочей недели.
   «Вам крупно повезло, товарищ Бубер! – подмигнула я черно-белой фотографии грозного старика. – В таком шикарно-экзотическом месте мне, пожалуй, удастся понять ваши мудреные философствования».
   «Странно, почему я назвала его товарищем? – подумала я. – Ну, конечно, по привычке! Ведь философию в виде обязательного истмата [1 - «Истмат» – исторический материализм.] я изучала только будучи студенткой в Советском Союзе, а там все были товарищи!»
   «Извините, господин Мартин Бубер», – смущенно поправила я себя, и взгляд старика смягчился. Мне даже показалось, что я заметила его дружескую улыбку, утонувшую в седой бороде. Начала перебирать отксеренные страницы и вдруг увидела несколько строк, подчеркнутых розовым фломастером. Это удивило меня. Я ничего не подчеркивала. Только пробовала почитать дней пять назад, но тут же почувствовала короткое замыкание в мозгах и отложила текст на потом.
   Кто же подчеркнул? Я стала перебирать в памяти места, где выкладывала эту статью из сумки. Оказалось, только у себя дома и в доме своей второй половины. Конечно, я не собиралась изучать Мартина Бубера у Раза. Выложила страницы для понта. Выпендривалась со словами: «Ах, у меня лекции в воскресенье в институте. В этом году я заканчиваю вторую академическую степень и получу звание магистра в области Библии и еврейского воспитания. Надо будет успеть позаниматься». И в ту же секунду забыла о своих бумажках. Как они вообще в сумке оказались? Раз положил вместе с платьем! – осенило меня, – какая удача! А то бы потратила тут время впустую!»
   Следовало начать чтение с первой страницы, но теперь розовые полоски фломастера притягивали меня, как розовые одежды куклы Барби пятилетнюю малышку, сидевшую на ковре возле соседнего столика. И я решила начать изучение прямо с этого места.
   «Настоящее – это не та точка, которая лишь обозначает отмечаемое каждый раз в мыслях окончание «протекшего момента» времени, видимость зафиксированного конца.
   Подлинное наполненное настоящее существует лишь тогда, когда осуществляется присутствие, встреча».

   Чтобы избежать надвигающегося короткого замыкания в мозгах, я перевела взгляд в окно на бирюзово-сиреневую воду бассейна. Вода волновалась в ночной темноте. Однако последнее предложение как-то прочно зафиксировалось в голове и продолжало звучать очень медленно: «Подлинное… наполненное… настоящее… существует лишь тогда… когда осуществляется присутствие… встреча…»
   Вода магически притягивала мой взгляд. Конечно, она была обычной бесцветной, но подсветки бирюзового и сиреневого фонарей делали воду волшебной. «Настоящее существует лишь тогда…» Мне показалось, что слова лежат на воде и колышутся в такт ее волнению, «…когда осуществляется присутствие…» «Присутствие кого?» – спросила я ветер, колыхающий воду. «Присутствие твоего внимания», – прошептали мне волны. Это было неожиданно. Волны говорят со мной? «Ты говоришь внутри Себя…» – продолжал звучать голос.
   Подлинное наполненное настоящее колыхалось перед мои взором бирюзовыми и сиреневыми волнами. Мне показалось, что я чувствую колыхание и волшебные переливы света внутри себя. И вдруг я перестала ощущать себя. Только колышущуюся воду. Словно я стала этой магической водой. «Теперь произошла встреча», – прошептал голос. «Встреча с кем?» – удивилась я. «С водой», – ответил голос. «Значит… встреча, это когда ты наполняешься тем, что присутствует в данный момент?!» – осенило меня. «Да».
   Чувствовать себя сиренево-бирюзовой водой доставляло настоящее блаженство. «Встреча – это когда внешнее входит внутрь тебя», – шептали волны. «Осуществляется», – снова прозвучало слово из текста. «Я приняла в себя бирюзово-сиреневую воду, и она осуществилась… Стала моим существом?» – «Да… и ты осуществилась… ты стала существом воды», – ответил голос. «Значит… я поняла, что такое настоящий момент?» – «Осознала», – ответил голос. «И больше не нужно читать страницы книги Мартина Бубера?» – «Не нужно», – ответил голос. «Но как же я объясню преподавателю про воду в бассейне? Это же несерьезно». – «Никому не нужно ничего объяснять», – шептали волны. «Но как же тогда написать контрольную и получить вторую академическую степень?» – «Не нужно», – мягко шелестела вода. «А как же моя мечта защитить докторскую диссертацию?» – «Никак…» – колыхалась вода, возвращая меня в ее покойное сверкающее блаженство. Я снова была в ней. Растворилась, исчезла. Чувство необъятности разливалось внутри меня. Бирюзово-сиреневые переливы не ведали границ. Свобода. Восторг свободы – вот чем осуществился этот момент моего подлинного наполненного настоящего.
   «Неужели все так просто?» – спросила я. «Все бесконечно просто, – засмеялась вода переливами света. В настоящем моменте все совершенно просто». – «Почему же всегда все так запутано и сложно?!» – «В прошлом и будущем все запутано и сложно, – искрилась вода бирюзовыми бликами, – но, не стоит волноваться, ведь будущее и прошлое – это всего лишь иллюзия интеллекта, построенная из осколков памяти…» – «Как это?» – внутренне я понимала воду, но интеллект требовал объяснений. «Интеллект берет из памяти информацию и строит из нее модели будущего. Ложную информацию», – прошептали сиреневые волны, вторя ветру. «Ложную? Почему?» – «Потому что она устаревшая». – «Устаревшая?» – «Из того, что прошло когда-то». – «Когда-то?» – «Когда-то прошло» «А сейчас другое… новое… всегда новое… ты же чувствуешь?» – «Да!» – «Все новое… – волновались бирюзовые волны, – все впервые… – вспыхивали сиреневые, и я вновь ощутила, что мое тело словно исчезло, растворилось в танце бликов света, воды и ветра.
   – Интересно, где твой любимый на этот раз? Опять в туалете? – прозвучал вдруг над моей головой насмешливый мужской голос.
   Я вздрогнула от неожиданности, подняла голову. Передо мной стоял мой новый поклонник, которого «возбуждает валерьянка»! В антураже пятизвездочного отеля он выглядел намного гармоничнее и эффектнее, чем на веранде магазина трав. Или его освещали блики бирюзовой воды, которой я все еще была в этот момент.
   – Ты что, меня преследуешь? – вырвались неожиданно насмешливые слова.
   Мужчина сел в кресло напротив и восторженно произнес:
   – Преследовать такую красивую женщину истинное наслаждение.
   После общения с Разом, который, кажется, вообще не знал, что такое комплименты, эти слова пролились на меня благодатным елеем.
   – Так где твой любимый? – снова спросил он, театрально оглядываясь по сторонам.
   – Не волнуйся, – успокоила я его, – мой любимый у себя дома. Он местный житель.
   – Иметь бойфренда в Эйлате очень благоразумно.
   – Почему?
   – Не нужно тратить деньги на дорогие гостиницы. Хотя к тебе это, похоже, не относится.
   – Почему? – удивилась я.
   – Ты предпочитаешь финансовой разумности личный комфорт. Это по-королевски!
   – Что по-королевски?
   – Насладиться дикарем-любовником, а потом отдохнуть от него в шикарных апартаментах «Хилтона».
   «Странно, – подумала я, – ведь я так и сделала три месяца назад, – только почему-то мне не удалось по-настоящему насладиться ни апартаментами, ни дикарем-любовником».
   – Арье, – представился он, подал мне руку и добавил: – Архитектор.
   – Вирсавия, – представилась я и тоже добавила: – PR-менеджер.
   – Вирсавия! – восторженно повторил он. – Королевская персона! Я так и подумал, когда увидел тебя на веранде магазина трав.
   – Там несложно быть королевской персоной, – усмехнулась я, вспомнив Даниэлу в ее сиреневых лохмотьях, Раза в футболке и шортах и других «неформалов» в выцветших сланцах.
   – Несомненно, апартаменты отеля «Хилтон» подходят тебе больше. Бриллиант выглядит эффектнее в золотой оправе. Значит, так оно и есть, ваше величество жена царя Давида и мать царя Соломона, отдыхаешь от любовника-дикаря в привычной тебе обстановке роскоши и комфорта?
   – В двенадцать ночи у меня автобус в Иерусалим. Завтра занятия в институте. А с бойфрендом невозможно сосредоточиться, сам понимаешь, вот я и решила посвятить пару часов домашнему заданию.
   Арье взглянул на мои ксерокопированные страницы, полистал их, вытащил фото Мартина Бубера.
   – Надо же, какое совпадение! – произнес он, – а Я его правнучке виллу проектирую.
   – Правнучке Мартина Бубера?! – поразилась я.
   – А что особенного? Во второй половине жизни философ имел израильское гражданство, жену и двоих детей, преподавал в иерусалимском университете и умер в Иерусалиме в 1965 году.
   – Я только успела прочесть, что он преподавал в Германии…
   Почему-то было совершенно невероятно представить себе, что великий философ имеет правнучку, и уж тем более, что человек, сидящий напротив меня, проектирует ей виллу. Очевидно, в моем восприятии Мартин Бубер вообще не являлся человеком. Но кем же тогда? У меня не было ответа на этот вопрос. Даже тот факт, что Бубер жил в Иерусалиме, вызвал потрясение. Значит, ходил по тем же улицам, что и я?! По крайней мере в Старом городе и в университетском городке! Там есть улицы, которые сохранились такими же, какими были в 1965 году.
   – Добрый вечер, господа, – к нашему столику подошла ухоженная женщина, на вид лет сорока пяти, с пышной грудью.
   – Сони, присаживайся и познакомься. Вирсавия – моя заказчица из Иерусалима. Сони – архитектор, моя коллега, – радушно произнес Арье.
   Меня восхитило, как просто и естественно он произнес обо мне «моя заказчица из Иерусалима». Какое блестящее алиби нашему неожиданному рандеву! Ведь, в сущности, все женщины земного шара могли быть его потенциальными заказчицами. По большому счету, он даже не врал. «Значит, я его заказчица, как и правнучка Мартина Бубера!» – от этой мысли у меня даже дух захватило! Я заказала проектирование моей виллы архитектору правнучки Мартина Бубера!
   – Очень приятно, – с улыбкой сказала Сони, но я ощутила, что ей совсем не приятно. Более того, я вдруг почувствовала переживание Сони, словно я стала ею, а я настоящая стала воплощением всех девушек, которые бросались с объятиями на шею Раза. В меня вошли ее нервозность, ревность и отчаяние. «Подлинное… наполненное… настоящее… существует лишь тогда, когда осуществляется присутствие… встреча…» – снова зазвучало во мне высказывание Мартина Бубера.
   Женщина не присела с нами, только положила на столик перед Арье красочный буклет с программой четырехдневного корпоративного семинара в Эйлате, указала красным ноготком на один из пунктов и произнесла нервозно-кокетливо:
   – Арье, через десять минут у нас с тобой концерт на берегу «Коралловый риф» в ангаре 26. Напоминаю, поет Шломо Арци. Собственной персоной.
   Слова «у нас с тобой концерт» прозвучали особенно интимно, будто Шломо Арци собирался петь на Коралловом рифе только для Сони с Арье, а не для всей сотни участников семинара.
   Конечно, внешне Сони выглядела совершенно иначе, чем я, но мне вдруг показалось, что Какой-то Великий Хохотун поставил передо мной огромное зеркало, в котором я отчетливо видела не Сони, а себя саму несколько часов назад, когда общалась с Даниэлой, Орной и другими девушками, устремляющимися к Разу.
   «Какой ужас!» – тут же прозвучала в моей голове привычная фраза мамы. Мама произносила этот «Какой ужас!» раз по сто в день, совершенно машинально. Например: «Какой ужас! Уже семь часов вечера!»
   – Да, Сони, спасибо, что напомнила, – сказал Арье, – поезжай со всеми на автобусе, а я приеду сам. Эти концерты на берегу моря никогда не начинаются вовремя, ты же знаешь.
   – Хорошо, – согласилась Сони, развернулась и пошла прочь.
   «А что ей еще оставалось? – подумала я. – Какой ужас!»
   – Ты пользуешься вниманием женщин, – удовлетворенно произнесла я, ощущая невероятное облегчение, наблюдая, как на тонких бежевых каблуках удаляется в сторону бара «момент моего подлинного настоящего».
   – После того, как пять лет назад моя жена сбежала с любовником в Соединенные Штаты, внимание ко мне со стороны женщин действительно значительно возросло, – грустно улыбнулся Арье.
   – А до этого?
   – До этого никаких вольностей я себе не позволял, был преданным мужем и любящим отцом.
   – А любящим мужем не был? – удивилась я.
   – Не знаю… Моя жена тоже архитектор. Мы вместе вели наш бизнес, вместе работали, вместе отдыхали… Все было рутинно… планомерно… Может быть, я вообще ничего не знаю о любви…
   – И что, она вот так вот взяла и сбежала в Америку с любовником?!
   – Конечно, я утрирую. Она поставила меня перед фактом. Мы оформили развод. Ее возлюбленный оказался гражданином США. И она уехала к нему.
   – И тогда ты тоже смог наконец-то «позволить себе вольности»?
   – Да. Бросился во все тяжкие… скорее из мести, чем по собственному желанию. Хотелось что-то доказать ей, себе. Ничего хорошего из этого не вышло, конечно. А рана осталась. Унылость… проза…
   Он замолчал, и мы «вместе погрязли в долгой паузе». Там действительно оказалось уныло и прозаично.
   – А свою профессию ты любишь? – спросила я не из интереса, а только чтобы «выбраться из паузы».
   – Когда у заказчика есть деньги на мои идеи или хотя бы на его собственные, то, конечно, люблю. А когда нет, это бывает очень рутинно. Приходится проектировать что-то стандартное, унылое, прозаичное.
   Меня удивил такой необычный момент: тему я сменила, а слова звучали прежние. Просто те же самые!
   Я опустила глаза, и они как-то неожиданно столкнулись с глазами Бубера. Старик показался мне живым. Он словно пронизывал меня взглядом. Мне стало не по себе, и я подняла глаза на Арье.
   Подлинное… наполненное… настоящее… хлынуло в меня неизбывной тоской, струящейся из глаз Арье. Я вдруг увидела человека, сидящего передо мной… когда осуществляется присутствие… встреча…
   «Еще не хватало возиться с брошенным нытиком!» – зазвучала где-то какая-то очень знакомая фраза. Где-то извне. А он был внутри меня. Его тоска подкатила к горлу комком рыданий. Слезы выступили на моих глазах.
   – Вирсавия… все не так плохо, как тебе показалось, – ужаснулся Арье, – я обеспеченный человек, много путешествую, увлекаюсь травами. Я знаю каждое растение, произрастающее в Израиле. Я объездил всю Японию, провел целый месяц в Австралии. У меня дом с садом триста квадратных метров возле самого моря. Сыновья меня уважают. Часто навещают с семьями. Я дед пяти внуков и внучки. Ей три годика. Такое чудо маленькое. Два месяца назад я занял первое место по плаванию брасом.
   Все, о чем он говорил, имело бесконечную ценность. Но он произносил это какой-то безсвязной скороговоркой. Как только слова вылетали, все самое прекрасное, что они означали, теряло свою ценность и значимость, словно он просто твердил: «Карл у Клары украл кораллы. А Клара у Карла украла кларнет».
   Слезы катились из моих глаз.
   Арье замолчал и вдруг произнес:
   – Вирсавия, можно я сам отвезу тебя в Иерусалим? Зачем тебе ждать автобуса еще целых два часа? У меня джип японский последней модели. Очень удобный и быстрый.
   – У тебя же концерт начинается на Коралловом рифе! – рассмеялась я сквозь слезы. Меня насмешило «нашествие кораллов» и в скороговорке, которая пришла в голову, и в названии берега. Я взяла программу семинара Арье, заботливо оставленную на столике Сони. – Вот видишь, концерт популярного певца. Судя по рейтингу, самого популярного на сегодняшний день. Но даже если ты пропустишь необязательный для посещения концерт, то как успеешь к обязательной лекции в десять утра?!
   – Я сам оплатил свое участие в семинаре, так что для меня нет ничего обязательного, – гордо ответил Арье.
   Я подумала, что если бы мне предложили самой оплатить участие в корпоративном семинаре нашего учреждения, то я, наверное, не согласилась бы потратить собственные деньги ни на один из них. И сообщила об этом Арье.
   – Я купил его ради компании. Здесь много моих коллег, старых приятелей. И программа интересная. Получаешь новую информацию в самой приятной упаковке: солнце, море, богатые завтраки и ужины, экскурсии, концерты, – улыбнулся Арье и вдруг произнес, словно это было в нем все время и требовало вырваться наружу: – Знаешь, Вирсавия, а тебя ведь тоже кто-то когда-то бросил!
   – Почему ты так решил? – опешила я.
   – Разве не об этом ты так безудержно рыдала на груди твоего дикаря-любовника?
   – Значит, ты никуда не ушел? Значит… ты был там и все видел?
   – Мое эго задето до глубины души! – усмехнулся Арье. – Как? Она не видела меня?! А ведь я был в нескольких метрах от нее! Но я знаю, ты никого и ничего не видела в тот момент.
   – Да… это верно, – согласилась я и сразу вспомнила Орну. Ведь она сказала мне сегодня то же самое.
   Арье задел во мне самую больную рану. Он даже представить себе не мог, как меня бросали! Несколько раз я безумно влюблялась, и все проходило по одному и тому же сценарию. Меня бросали. И я безутешно страдала. Я была преуспевающей во всех областях жизни, кроме этой – любовной! На ринге любви я разбивалась вдребезги! Однако каждый раз возрождалась, как птица Феникс, но оказывалось, что мое возрождение происходило только для того, чтобы вновь наступить на те же грабли! Конечно, это невероятно, как птица может наступить на грабли, да еще те же самые, ведь она существо летающее, парящее, а грабли – неподвижный тяжелый предмет, который хранится в сарае?! Тем не менее моя несчастная птица Феникс каждый раз, взмывая в небо страстной любви, пикировала с головокружительной высоты именно в тот же самый захламленный сарай, где ее уже ждали те же самые грабли.
   – А я смотрел, как упоительно ты рыдаешь, и так тебе завидовал! – воодушевленно продолжил Арье.
   – Завидовал? – изумилась я.
   – Как бы я хотел вот так излить свое страдание на твоей груди.
   У меня воображение мгновенное. Последние слова Арье сразу же превратились в то, что он сказал. Меня просто покоробило. Какой ужас! Сцена его рыданий на моей груди приобретала совсем иную коннотацию, и я мгновенно выпалила, чтобы освободиться от рыдающего архитектора:
   – Порыдай лучше на груди Сони, там тебе будет гораздо просторнее.
   – Что ты привязалась к Сони! – возмутился Арье. – Она меня совершенно не интересует!
   – Зачем же ты ей голову морочишь?! – возмутилась я.
   – Это она морочит мне голову! Звонит, просит каких-то советов, приглашает на семинары, напоминает о лекциях и концертах. А я совершенно ничего не делаю.
   – А ты совершенно ничего не делаешь, – ужаснулась я, услышав слова Раза, озвученные на этот раз моим новым поклонником.
   – Давай обменяемся визитками, – вдруг по-деловому сказал Арье.
   Обмен визитками означал обмен телефонами. Мысль о том, что мне предстоит встретиться с ним в Иерусалиме, повергла меня в уныние. Мне невыносимо захотелось, чтобы он как можно быстрее отправился на Коралловый берег с Сони и всеми остальными участниками семинара.
   Я вдруг ощутила сильную жажду и такое же выматывающее желание куда-нибудь скрыться от надоевшего архитектора. Но это было так неловко, что казалось совершенно невозможным. Я почувствовала себя в тесной комнате без окон и дверей. Правда, и без крыши тоже. Высоко над головой я видела бездонное ночное небо, но взлететь к нему не было никакой возможности.
   – Пить очень хочется, – сказала я Арье.
   – Не волнуйся, моя королева!
   Он вскочил с кресла и понесся к стойке бара так стремительно, будто я уже упала в обморок от жажды. Проводила его взглядом, повернула голову к высоким стеклянным дверям отеля и увидела, как Сони поднимается по ступенькам автобуса. За ней выстроилась длинная вереница вальяжных участников семинара, готовых отлично отдохнуть на берегу моря под романтические песни Шломо Арци. Очевидно, Сони входила в автобус одной из первых.
   «Убегает, чтобы не видеть, как Арье носится тут со мной, – пронеслась мысль, – а что ей остается делать? Она же интеллигентная женщина!»
   Арье принес бутылку минеральной воды.
   – Сони уехала на концерт без тебя, – грустно сказала я.
   – Откуда ты знаешь? – заинтересованно спросил он.
   – Только что отъехал автобус, в который она вошла одной из первых.
   Мне показалось, что Арье хотел облегченно выдохнуть, но вовремя остановил себя. Я посмотрела на бутылку с водой. Она была точно такой же, какую принес мне Раз на веранде магазина трав. И сразу увидела его прекрасный лик в тот момент, когда он говорил мне: «Переживания высушивают организм. Просто привыкни каждый раз брать большой полный стакан с водой и сразу пить его до дна. Это легко». Взяла бутылку и мгновенно выпила ее до дна. И только после этого увидела, что Арье вместе с бутылкой принес два бокала.
   – Ой, извини, ты тоже хотел пить? – сказала я из приличия.
   – Вот моя визитка, – вместо ответа Арье положил передо мной эффектную карточку с элегантным силуэтом виллы. Силуэт заманчиво сверкнул в неоновом свете ламп «Царицы Сафской». И все слова, которые он тараторил недавно, как «Карл у Клары»: «я богатый человек, много путешествую, я объездил всю Японию, провел целый месяц в Австралии. У меня дом с садом триста квадратных метров возле самого моря» стали крупными, осязаемыми, словно сначала они лежали на земле, как тряпки, и вдруг их надули гелием. После того как я выпила воду, у меня тоже появилось ощущение, что меня надули гелием вместе с этими словами.
   Я достала свою визитку и подала Арье. Он прижал ее к губам. «Какой идиот», – пронеслась в голове мысль из «периода жажды», но ее тут же придушила здравая мысль после принятия воды: «Такие мужчины на дороге не валяются. Интеллигентный, богатый, разведенный, интересный внешне и собеседник увлекательный. Знает все растения, произрастающие в Израиле. Победил в соревновании по плаванию. И виллу проектирует правнучке Мартина Бубера. Тебе стоит присмотреться к нему. Познакомиться поближе. Лучше всего человек познается в совместном путешествии. Ты так мечтаешь посетить швейцарский ледяной поезд. Вот тебе отличная возможность».
   – Вирсавия, – произнес Арье, отнимая мою визитку от губ.
   Мне показалась, что она промокла. Никто еще не проделывал таких невероятных штук с моими визитками. Меня разбирал внутренний хохот, но я сдержалась и осталась серьезной.
   – Да, дорогой Арье, – великодушно произнесла, глядя в его счастливые глаза, – что ты хочешь мне открыть?
   – Вирсавия! Ты такой необыкновенный человек! Я влюбился в тебя с первого взгляда, еще там, на веранде в магазине трав! В тот момент меня осенило понимание, почему я всю жизнь, с раннего детства, так увлекаюсь травами! Ведь согласись, это странное увлечение для архитектора!
   Мне хотелось сказать ему, что если он с раннего детства увлекается травами, то как раз архитектура странное увлечение для человека, влюбленного в травы, но было жаль прерывать столь страстный монолог. Тем более что мне не каждый день признаются в любви. И я вдохновенно поддержала его:
   – Да, конечно, это странное увлечение для архитектора!
   – Вот видишь! И меня осенило, что если бы я не увлекался травами, то никогда в жизни не попал бы в этот магазин и не встретил тебя, Вирсавия! Моя королева! Я был так несчастен, когда увидел твоего дикаря! Мир рухнул в моих глазах! Я был в полном отчаянии. Вы с ним ушли, а я остался за своим столиком и пил маленькими глотками целебный чай из твоих нежных рук.
   Тут я вспомнила, как замахала ему, чтобы он не смел приближаться к нашему столику с этим идиотским зельем, и хохот снова стал невероятно донимать меня. Да еще пятьсот миллилитров воды, очистившей мой организм, требовательно просились наружу! Я чуть не уписалась, однако осталась на месте. Очень хотелось дослушать признание, и тут я опрометчиво задала вопрос, почему он пил зелье маленькими глотками.
   – Я представлял, что смакую тебя!
   У меня воображение стремительное, я уже говорила. Войти в стакан с кипятком и зельем, чтобы меня там смаковали маленькими глотками, это было уже выше моих сил. Я извинилась и ринулась в туалет.
   Когда я вернулась к Арье, он неподвижно сидел в кресле и смотрел в окно на бирюзово-сиреневую воду бассейна.
   – Я не мог поверить, Вирсавия, что снова увижу тебя, – продолжал он так, словно я никуда не уходила или словно он не заметил, что я исчезла на несколько минут.
   «Спектакль продолжается!» – радостно подумала я и тихонько села на свое место. Точно как в театре, когда немного задержался после антракта и тихонько входишь в зрительный зал, окруженный таинственной темнотой и прекрасными звуками завораживающей постановки.
   – И вдруг – о, чудо! Я вновь увидел тебя! И так быстро! Не прошло и двух часов! Я не мог поверить своим глазам! Ты сидела у окна и смотрела на эту волшебную воду бассейна! Вот так, как смотрю я сейчас!
   В этот момент, по Станиславскому, он должен был выдержать глубокую паузу, продолжая смотреть на волшебную воду, но Арье вдруг резко отвернулся от нее, схватил меня за руки и трепетно прошептал:
   – Я хотел тут же броситься к тебе, но что-то остановило меня!
   – Что? – заинтересованно спросила я, вынимая свои руки из его горячих ладоней.
   – Я почувствовал, что ты не здесь, в фойе отеля, а там, с этой водой в бассейне! И я решил ждать. Ждать, когда ты вернешься! Это длилось целую вечность!
   – Странно, мне казалось, что я смотрела в окно не больше трех минут, – на самом деле удивилась я.
   – Тринадцать с половиной!
   – Что тринадцать с половиной? – не поняла я.
   – Тринадцать с половиной минут.
   – Откуда такая точность?
   – У меня часы точные, – он поднес часы к моим глазам, и я заметила, что до моего автобуса в Иерусалим осталось час и сорок минут, – я поставил секундомер.
   – Зачем ты поставил секундомер?
   – Чтобы остановить свой порыв броситься к тебе! Я смотрел, как движется стрелка. Это немного успокаивало меня. И еще я боялся, что вновь появится твой дикарь-любовник. Я должен был ждать.
   – Но ты все-таки нарушил свое решение и оторвал меня от созерцания воды, – строго сказала я.
   – Да! – порывисто воскликнул он. – На тринадцатой с половиной минуте у меня за спиной словно выросли крылья! И уже ничто не могло меня остановить!
   Мне захотелось сказать Арье, что крылья у него выросли совсем недавно, в тот момент, когда он услышал радостную весть, что Сонечку вместе со всеми его старыми приятелями унес на Коралловый риф корпоративный автобус. Но ехидные реплики из зрительного зала – самая ранимая вещь для актера, поэтому я сдержалась.
   – Вирсавия, мне так хорошо с тобой, так легко! Словно я вернулся в юность! В ту прекрасную пору, когда весь мир лежал у моих ног! – вдохновенно продолжал Арье.
   А я наблюдала, как во мне просыпается папин кураж! Папа уже хитро подмигивал мне и неудержимо заводил: «Давай, проверим архитектора на вшивость!» Папин кураж – это такое потрясающее ощущение вседозволенности и свободы, словно попадаешь в залихватский вихрь веселья, где совсем не ощущаешь себя, и все океаны по колено!
   Мой папа женился на маме в двадцать три года. В Советском Союзе обычный еврейский юноша в этом возрасте оканчивал университет, но папа уже успел отсидеть два срока. Таким образом, свой университет он окончил в тюрьме. «Проверка на вшивость» была экзаменом из тюремного образования. Она означала проверку на жадность, трусость, мелочность и отсутствие чувства юмора. В отличие от стандартных университетских экзаменов, которые годами содержали одни и те же вопросы и ответы, «проверка на вшивость» никогда не повторялась. Она всегда была «непредсказуемым полетом куража».
   В цехе, где работал папа, каждый новый работяга должен был пройти проверку на вшивость. Иногда папа весело рассказывал мне об этих проверках. Например, однажды у них появился новый токарь. После смены работяги выпили, и новый токарь заснул, а работяги во главе с папой, а также по его инициативе залепили красными бумажками линзы в очках пьяного парня, а потом подожгли возле его носа бумажку. Токарь проснулся, вскочил и начал метаться по цеху с криками: «Пожар! Пожар!», а работяги бегали за ним с горящим факелом и обхохатывались!
   Арье был не первым респектабельным господином, который вдруг почувствовал себя юношей рядом со мной. Поэтому меня захватил кураж, до какого пика сумасшествия я могу его довести. И еще очень хотелось отомстить ему за бедную униженную Сонечку. Ее образ пылал в моем воображении! Я видела, как она, понуро опустив голову, поднимается по ступенькам корпоративного автобуса, будто идет на эшафот!
   В голове сразу закрутилась мысль, что было бы здорово поспать часок в номере Арье на мягкой кровати отеля. Ведь потом мне предстояло пять часов ехать до Иерусалима в сидячем положении. В этот момент, конечно, тут же появилась мама с ее привычными словами: «Какой ужас! Тобой увлекся богатый интеллигентный человек! Почему нужно всегда превращаешь все в цирк! Пора уже остепениться! Такая красивая женщина прозябает в одиночестве! Сколько можно перебирать! Ты уже не девочка! А все еще ведешь себя как попрыгунья-стрекоза! Басню помнишь? Оглянуться не успела, как зима катит в глаза!»
   Зима точно катила мне в глаза. Только не муравьиная, холодная и страшная, а папина – стрекозиная, залихватская, веселая, с тройкой борзых коней, летящих по волшебной заснеженной дороге.
   «Лихих коней, – строго поправила меня Нина Григорьевна, моя любимая школьная учительница литературы, – псы борзые, а кони – лихие. Ты получила в подарок бесценный дар – талант писать! Это обязывает тебя быть бесконечно трепетной в отношении к главному инструменту твоего таланта – русскому языку». «Да», – покорно согласилась я. Но мои кони были борзые. И лихие, конечно, тоже, но все-таки борзые в гораздо большей степени! И я мысленно извинилась перед учительницей литературы и главным инструментом своего таланта.
   – Знаешь, я так устала, – тихо произнесла я, мягко положив свою ладонь на руку Арье рядом с его дорогими часами, – спать очень хочется.
   Он тут же перевел взгляд на мою руку. Нормальная реакция человека. И увидел свои часы.
   – Тебе еще целых полтора часа ждать автобуса, – произнес он то, что я ожидала от него услышать.
   – Вроде бы кресло удобное, а спина и ноги словно деревянные. Так хочется полежать. Хоть полчасика.
   – У меня же свободный номер на пятом этаже! – осенило его.
   – Ты думаешь, это будет удобно, что я там немного отдохну? – нерешительно произнесла я.
   – Конечно! – решительно произнес он. – Пойдем сейчас же. Не будем тратить ни секунды!
   Часы здорово воздействовали на него. Я это сразу поняла, когда он мне про тринадцать с половиной минут рассказывал.
   Мы поднялись в лифте на седьмой этаж и вышли в длинный ночной коридор отеля. Приглушенный свет, тонкий аромат моря, мягкая ковровая дорожка под ногами и мерцающие огни ночного Эйлата в длинной шеренге коридорных окон привели Арье в трепет. Он вдруг остановился и стал шептать:
   – Я так волнуюсь. Я волнуюсь. Я волнуюсь.
   В иврите есть около двадцати слов, которые для русского уха звучат нецензурными. Это нормальные слова, регулярно употребляемые израильтянами, но их звучание… Например, отсроченный чек звучит на иврите «чек дохуй». Причем слово «чек» то же, что и в русском языке. Я чуть со стула не упала, когда впервые услышала это словосочетание в устах моего адвоката, оформлявшего покупку квартиры. Конечно, за полтора года пребывания в Израиле я пользовалась отсроченными чеками, но до него никто их так не называл. Мне просто говорили примерно следующее: в первом чеке поставь сегодняшнюю дату, а следующие два выпиши на май и июнь. Но профессиональный адвокат, конечно, употреблял профессиональную лексику. Он произнес «чек дохуй», удивился моей реакции и раз пять повторил: «Чек дохуй», пока наконец до меня не дошло, что «дохуй» от слова «лидхот» – отодвигать.
   В эту группу «нецензурных слов» входит и слово «волнуюсь». Оно звучит «мудаг», от слова «даага» – волнение. Естественно, последняя буква оглушается, как правило. В общем, Арье остановился и стал без конца повторять: «Я волнуюсь. Я волнуюсь. Я волнуюсь». А я-то слышала: «Я мудак! Я мудак! Я мудак!» Конечно, тут я превзошла папу с его пьяным токарем в очках с красными бумажками! Папа уже тринадцать лет пребывал в лучшем из миров, но я была уверена, что именно сейчас он пребывает в мире невероятного восторга от любимой дочери. И конечно, как и я, разрывается от хохота. Но папе в лучшем из миров было легче, ведь он мог хохотать свободно!
   – Конечно, ты мудак, – искренне согласилась я, – ты действительно мудак!
   И вдруг подумала: «А что это он так разволновался?» И спросила его об этом.
   – Понимаешь, – зашептал Арье, – все это так неожиданно. Я волнуюсь, что не смогу насладить тебя сполна. Я очень хорош в постели, но… Я же видел твоего бойфренда. Конечно, возраст и физические параметры…
   – Что?! – опешила я.
   До этого момента я была уверена, что он все-таки нормальный мужик. Просто даст мне ключ от номера, чтобы я отдохнула немного, а сам поедет на концерт.
   – Неужели ты мог подумать, что я улягусь с тобой после краткой ознакомительной беседы?! – искренне ужаснулась я.
   – Нет, нет, что ты! – залепетал Арье. – Ты самое чистое существо, которое я встретил в моей жизни! Ты настоящая мирра – горькая трава, источающая сладость. Святая мирра!
   Я почувствовала, что больше не в силах сдерживаться, повернулась лицом к стене, облокотилась на нее, положила голову на руки и наконец дала волю неудержимому смеху. Конечно, для Арье это выглядело, как рыдания.
   Он опешил, начал тихонько гладить меня по спине:
   – Вирсавия, моя королева, прости меня, умоляю, прости меня!
   – Ты клялся мне в любви! Я доверилась тебе. Ты так вдохновенно, так искренне говорил мне о твоем чувстве. Я призналась тебе, что очень устала и хочу немного отдохнуть! Я поверила, что ты действительно полюбил меня с первого взгляда и желаешь, чтобы я немного отдохнула перед дальней дорогой! Мне же пять часов трястись в автобусе! – бурчала я сквозь всхлипывания от смеха.
   Нахохотавшись до слез, я повернулась к нему. Слезы продолжали течь из моих глаз.
   – Вот ключ, – прошептал Арье, – прости меня.
   Я бросила на него самый презрительный взгляд и нарочито нехотя взяла из его рук пластиковую карточку, которая и являлась ключом от его номера, и победоносно закружилась в объятиях с папой.
   – Мне нужно время, чтобы вновь поверить тебе. Поверить, что ты порядочный человек.
   – Прости, – снова прошептал Арье, – номер семьсот двадцать шесть. Еще несколько метров прямо по коридору.
   – Я оставлю карточку на ресепшен.
   – На ресепшен?
   – А ты поезжай к Сони на концерт.
   – На концерт? – оторопел Арье, словно слышал о нем впервые.
   – Конечно! – строго ответила я. – У вас концерт по программе до половины первого ночи. Сони там уже с ума сходит! А у нее наверняка переходный возраст приближается. Так можно человека и до инфаркта довести. Тут езды – десять минут на твоем японском джипе. Сделай хоть один благородный поступок в моих глазах! Жду фото тебя с ней и Шломо Арци.
   Повернулась и довольная направилась прямо по коридору. Остановилась возле номера семьсот двадцать шесть, открыла дверь и вошла внутрь.

Жанна Корсунская Созвездие рыб в сливочном соусе

Круг Первый. «Встреча»

Круг Второй

Круг Третий

Жанна Корсунская
Созвездие рыб в сливочном соусе