Артур Конан-Дойль
Белый отряд

Часть первая

I. Как черная овца покинула стадо

   В Болье звонил большой колокол. Его полный, густой звон словно повис в знойном летнем воздухе и, то удаляясь, то приближаясь, разносился по дремучему лесу, где добывали торф рабочие из Блекдауна. Услышали его также и рыбаки на Эксе. Те и другие знакомы с колокольным звоном, составлявшим здесь такое же обычное явление, как неумолкаемое щебетание соек да протяжный, словно замогильный, крик болотной выпи. Тем не менее и рыбаки, и крестьяне прекратили работу и вопросительно переглянулись: к полуденной молитве уже давно отзвонили, а для вечерни было еще слишком рано. Отчего же звонил большой колокол в Болье, ведь тени уже не короткие, но еще и не длинные?
   Между тем монахи, услышав призывный звон, словно пчелы к улью, стекались со всех сторон к аббатству. В тенистых аллеях, между ветвистыми столетними дубами и плакучими березами то и дело мелькали степенные фигуры братьев в белых рясах. От виноградников и давильни, с фермы и места, где брали глину, с солеварни и даже из отдаленных кузниц Солея и мызы святого Леонарда стекались они к монастырским стенам. Отправленный во все монастырские владения, гонец еще накануне передал им приказание собраться на следующий день в монастыре к трем часам пополудни. Такого экстренного собрания не помнил даже брат Афанасий, служивший привратником со времен Баннокберской битвы [1 - Баннокберская битва (1314) была решающей в войне за независимость Шотландии (здесь и далее примечания переводчика).].
   Посторонний человек, ничего не знающий о монастыре, все же, глядя на братьев-монахов, мог бы составить себе представление о деятельности каждого из них и возложенных на них обязанностях. Среди монахов, которые, склонив головы и что-то бормоча себе под нос, по двое и по трое неторопливо входили в ворота монастыря, лишь на немногих не было следов повседневных занятий. У двоих рукава были забрызганы розовым виноградным соком. Бородатый монах нес в руках топор, на спине – вязанку хвороста, рядом с ним шагал еще один монах, держа под мышкой ножницы для стрижки овец, причем белая овечья шерсть покрывала его еще более белую одежду. Братья стекались в монастырь длинной нестройной вереницей. Кто нес мотыгу или лопату, кто вязанку дров, а кто ведра с только что пойманной рыбой. Назавтра была пятница, и потому требовалось большое количество провизии, чтобы наполнить пятьдесят деревянных тарелок и столько же пустых желудков. На лицах монахов отражались полное смирение и утомление тяжелой дневной работой. Да и неудивительно, так как аббат Бергхерш был чрезмерно строг и требователен к себе и ко всем братьям.
   Между тем сам аббат, время от времени вытягивая вперед и сжимая свои худые бледные руки, нервно шагал по просторной келье, предназначенной для особо важных случаев и экстренных совещаний. Его изможденное постом и молитвой лицо и ввалившиеся щеки красноречиво свидетельствовали, что он победил внутреннего дьявола, искушавшего человеческую плоть. Но победа, очевидно, обошлась ему дорого, так как, сокрушив страсти, он почти сокрушил себя. Однако еще и теперь по временам в этом немощном теле вспыхивал огонь такой неукротимой энергии, которая невольно напоминала всем, что аббат – потомок храбрейшего старинного рода и что его брат-близнец сэр Бартоломью Бергхерш принадлежит к числу доблестных рыцарей-героев, водрузивших перед воротами Парижа крест святого Георгия. Долго и нервно шагал по дубовому полу кельи суровый аббат, между тем над его головой продолжал оглушительно гудеть большой монастырский колокол. Но вот раздался последний удар, звуки его далеко разнеслись по всем окрестностям, постояли немного и рассеялись в пространстве. Аббат поспешно подбежал к небольшому гонгу и позвал келейника.
   – Братья в сборе? – спросил он отрывисто вошедшего монаха на англо-французском диалекте, принятом в священных обителях того времени.
   – Они здесь, отче, – ответил келейник, смиренно опустив очи долу и сложив на груди руки.
   – Все?
   – Тридцать два старших и пятнадцать послушников, благочестивейший отец. Брат Марк из спикария [2 - Спикарий – амбар для хранения зерна.] болен лихорадкой и не смог прийти. Он сказал…
   – Что бы он ни сказал, он обязан явиться, когда его зовут. Его дух нужно сломить, как и дух еще кое-кого в этой обители. Но ты и сам, брат Франциск, как мне доложили, дважды что-то произнес, когда за трапезой читали жития святых. Что ты можешь привести в свое оправдание?
   Келейник смиренно опустил голову, сложив руки на груди.
   – Одну тысячу Ave [3 - Первое слово молитвы: «Богородице, дево, радуйся…»] и столько же Credo [4 - Начало молитвы: «Верую…»]. Прочтешь их стоя с воздетыми руками перед алтарем Пресвятой Девы. Может быть, это напомнит тебе, что Творец наш дал нам два уха и только один рот, указывая на двойную работу ушей в сравнении со ртом. Где наставник послушников?
   – Ожидает ваших приказаний во дворе монастыря, благочестивейший отец.
   – Пошли его сюда.
   Сандалии быстро и отрывисто застучали по деревянному полу, печально заскрипела на ржавых петлях окованная железом дверь. Вскоре она вновь отворилась, чтобы пропустить маленького широкоплечего монаха со строгим лицом и величественными, властными манерами.
   – Вы посылали за мной, святой отец?
   – Да, брат Иероним. Я желаю, чтобы это дело закончилось по возможности без скандала, но в то же время послужило бы назидательным уроком для всех.
   Аббат говорил теперь по-латыни – этот древний язык наиболее приличествовал обмену серьезными мыслями двух высоких духовных особ.
   – Возможно, послушников не следует допускать на судилище, – заметил брат Иероним. – Разговоры про женщину могут натолкнуть их на суетные и греховные размышления.
   – О, женщины, женщины! – воскликнул аббат. – Недаром святой Хризостом назвал их radix malorum [5 - Корень зла (лат.).]. Что хорошего сделали они, начиная хотя бы с самой прародительницы Евы? Кто подал жалобу?
   – Брат Амброз.
   – Благочестивый и смиренный юноша.
   – Светоч и образец для послушников.
   – Суд должен производиться строго по древнему монастырскому уставу. Пусть главный судья и его помощник введут самых старших братьев вместе с братом Джоном, обвиняемым, и братом Амброзом, обвинителем.
   – А послушники?
   – Их можно удалить в северную аллею монастырского сада. Да! Пошлите к ним брата Фому, псаломщика. Пускай он почитает им «Деяния святого Бенедикта». Это удержит их от неразумной и вредной болтовни.

   Аббат опять остался один и, низко склонив над требником свое худое, желтое как воск лицо, застыл неподвижно, пока старшие монахи один за другим входили в комнату и размещались на деревянных скамейках. В конце кельи в двух креслах с высокими спинками расположились наставник послушников и брат-судья, полный статный священник с темными насмешливыми глазами и густой порослью вьющихся волос вокруг тонзуры [6 - Тонзура – выбритое место на макушке у католических духовных лиц.]. Между ними, застенчиво переминаясь с ноги на ногу и нервно ударяя по подбородку длинным свитком пергамента, стоял бледный молодой человек.
   Когда монахи заняли свои места, аббат еще раз окинул строгим пронизывающим взглядом их спокойные загорелые лица. Невозмутимый вид говорил о безмятежности и однообразии их существования. Затем он перевел свой взор на бледного молодого монаха, еще больше смутившегося и опустившего глаза долу, и сказал:
   – Я слышал, ты жалуешься, брат Амброз? Да будет благословенно имя святого Бенедикта, покровителя нашего монастыря. Много у тебя пунктов обвинения?
   – Три, благочестивейший отец, – ответил брат тихим дрожащим голосом.
   – Надеюсь, ты не уклонился от наших правил?
   – Все изложено в этом листе пергамента по требованиям нашего устава.
   – Передай его брату-судье. Введите брата Джона, дабы он знал, в чем его обвиняют.
   Дверь распахнулась, и два монаха ввели обвиняемого. Это был крепкий детина огромного роста, с темными глазами и рыжими, как огонь, волосами. В выражении его дерзкого, резко очерченного лица явно сквозила не то насмешка, не то презрение ко всем окружающим. Капюшон его был откинут назад на плечи, и расстегнутый воротник рясы позволял видеть жилистую воловью шею, красную и неровную, как сосновая кора. Из широких рукавов выглядывали огромные мускулистые, словно заросшие рыжим пухом руки, а из-под белой рясы неуклюже торчали израненные колючим кустарником во время лесных работ толстые ноги. Монахи подвели послушника к резному аналою и отошли в сторону. Последний отвесил в сторону аббата скорее шутливый, чем почтительный поклон и устремил свои темные блестящие глаза, полные ненависти, на обвинителя – смиренного брата Амброза.
   Брат-судья встал со своего места, развернул переданный ему свиток пергамента и стал читать громким торжественным голосом. Между монахами пробежал сдержанный шепот, свидетельствующий об их немалом интересе к этому делу.
   – «Жалоба подана во второй четверг после праздника Успения Пресвятой Богородицы в 1366 году на брата Джона, в мире Гордля Джона, или Джона из Гордля, послушника монастыря святого Ордена цистерцианцев [7 - Цистерцианцы – католический монашеский орден, известный с XI века.]. Читана того же дня в аббатстве Болье в присутствии благочестивейшего аббата Бергхерша и всего священного Ордена.
   Обвинения против названного брата Джона сводятся к следующему.
   Первое: во время упомянутого праздника Успения, когда к трапезе послушников была прибавлена маленькая порция пива в размере одной кварты на четырех человек, упомянутый брат Джон залпом выпил всю кварту пива, к явному ущербу братьев Павла, Порфирия и Амброза, которые едва смогли проглотить обед и чуть не умерли от жажды после крайне соленой и сухой трески».
   Джон Гордль при этом обвинении едва не расхохотался и даже прикрыл рот ладонью, чтобы сдержаться. Пожилые монахи переглянулись и закашлялись, сдерживая смех. Один только аббат сидел неподвижно с сумрачным строгим лицом.
   – «Далее, когда наставник послушников наложил взыскание на Джона в виде ограничения в пище до трех фунтов хлеба из отрубей и бобов в течение двух дней во славу святой Моники, матери преподобного Бенедикта, брат Джон в присутствии брата Амброза и других братьев заявил, что пускай двадцать тысяч дьяволов заберут эту святую Монику и вообще всех святых, которые встанут между человеком и его куском мяса. Когда брат Амброз сделал ему замечание за такое непослушание, брат Джон схватил его за шиворот, пригнул лицом к самому пискаторию, или рыбному садку, и держал его в таком положении так долго, что бедный брат Амброз ввиду неминуемой смерти успел прочесть один раз «Отче наш» и четыре раза «Аве Мария».
   После столь серьезного обвинения белые рясы зашевелились, и монахи зажужжали, как пчелы в улье, но аббат поднял вверх свою сухую руку, и все снова смолкли.
   – Что дальше? – спросил он.
   – «Потом, в День святого Иакова Младшего перед вечерней вышеупомянутый брат Джон гулял по Брокенхерстской дороге с особой другого пола по имени Мэри Сюлей, дочерью королевского лесничего. И после многих шуток и непристойного смеха брат Джон схватил означенную Мэри Сюлей на руки и перенес через ручей к бесконечной радости дьявола и к совершенной гибели собственной души и тела. Свидетелями же этого скандального и постыдного поступка были три брата нашего ордена».
   Густые седые брови аббата сурово сдвинулись над его проницательными глазами.
   – Кто был свидетелем этого? – спросил он.
   – Я, – отвечал обвинитель. – Также брат Порфирий, с которым мы шли вместе, и брат Марк из спикария, которого до того поразил этот бесстыдный поступок, что он заболел лихорадкой и потому не мог явиться сюда.
   – А женщина? – спросил аббат. – Разве она не плакала и не жаловалась, что брат Джон так недостойно с ней поступил?
   – Нет. Наоборот, она улыбнулась и поблагодарила его за это. Могу это подтвердить, как и брат Порфирий.
   – Можешь? – закричал громовым голосом аббат. – Можешь? Так ты ослушался тридцать пятого правила нашего устава, повелевающего всегда отворачивать лицо от женщины и опускать глаза в землю? Я тебя спрашиваю, ты забыл это? На неделю в свои кельи, лживые братья, на черный хлеб и чечевицу. Увеличить вдвое утренние и обеденные молитвы, может быть, это заставит вас чтить наш устав!
   Оба монаха, никак не ожидавшие такого исхода, сжались и, словно улитки, совершенно ушли в себя. Между тем аббат перевел свой гневный взор на главного виновника.
   – Что скажешь, брат Джон, в ответ на эти тяжкие обвинения?
   – Очень немного, преподобный отец, очень немного, – ответил брат Джон с грубым акцентом, что заставило братьев прислушаться, а аббата побагроветь от гнева и изо всех сил хватить кулаком по дубовой ручке кресла, в котором сидел.
   – Что я слышу? – воскликнул он. – Разве можно говорить на таком языке в стенах нашего прославленного монастыря? Хотя, – аббат тяжело вздохнул, – благочестие и страсть к познанию всегда шли рука об руку, если потеряно одно – нет смысла искать другое.
   – Насчет этого не знаю. Могу лишь сказать, что такая речь приятна для моего рта, на этом языке говорили мои родители. С вашего позволения, или я буду говорить так, или совсем замолчу.
   Аббат слабо кивнул.
   – Что касается пива, – продолжал спокойно брат Джон. – Вернувшись с работы, я был таким разгоряченным и, кроме того, мне так хотелось пить, что я совершенно случайно осушил всю кружку. Немудрено, что я отказался исполнить приказание наставника насчет отрубей и бобов, ведь для человека моего сложения нельзя долго оставаться без пищи. Не стану отрицать, что держал за шиворот брата Амброза, но ведь, как вы сами видите, он остался жив и невредим. Что касается девицы, то я действительно перенес ее через ручей: на ней были чулки и тонкие башмаки, а у меня деревянные сандалии, которые не портятся от воды. Было бы бесчестно для меня как мужчины и как монаха, если бы я не протянул ей руку помощи.
   Во время своей речи брат Джон продолжал глупо улыбаться и насмешливо глядеть на присутствующих.
   – Довольно, – произнес аббат. – Он во всем сознался. Остается только выбрать наказание, соответствующее его дурному поведению.
   С этими словами он встал; два длинных ряда монахов последовали его примеру, боязливо поглядывая на разгневанного прелата.
   – Джон из Гордля! – прогремел аббат. – В течение двух месяцев испытания ты показал себя вероотступником, недостойным носить белую рясу, этот символ непорочной души. Поэтому я срываю с тебя монашескую одежду и навсегда лишаю защиты и благословения нашего покровителя святого Бенедикта. Твое имя будет вычеркнуто из списков нашего ордена, и отныне тебе запрещается даже близко подходить к владениям Болье.
   Никто не ожидал такого сурового приговора: изгнание из тихой гавани монастыря в пустыню жизни, полную бурь и невзгод, было для монахов равносильно смерти, и потому немудрено, что по келье пронесся ропот ужаса и удивления. Но обвиняемый, очевидно, был совсем другого мнения, так как улыбка еще шире расплылась по его лицу и глаза блеснули радостным огнем, что привело настоятеля в негодование.
   – Это только духовное наказание для тебя! – воскликнул гневно прелат. – При твоей натуре нужно воздействовать на более грубые чувства, что особенно легко исполнить после того, как ты лишился покровительства нашей церкви. Братья Франциск, Наум, Иосиф, хватайте его, вяжите ему руки! Гоните его отсюда плетьми!
   Но едва упомянутые три брата приблизились к Джону, чтобы исполнить приказание аббата, как насмешливая улыбка моментально исчезла с лица разжалованного послушника. Он превратился в разъяренного быка, загнанного на бойню, и, дико озираясь кругом, метал искры из своих больших черных глаз. Схватив тяжелый дубовый аналой, он сделал несколько шагов к выходу и остановился в оборонительной позе.
   – Клянусь черной дорогой ада, – заревел Джон, – если хоть одна каналья прикоснется к моей одежде, я раздавлю ее, как ореховую скорлупу!
   В его громовом голосе и мощной фигуре с копной рыжих волос было нечто первобытное. Три брата моментально отпрянули в сторону, остальные монахи тоже как-то сжались и согнулись, словно деревья под напором бушующей стихии. Один только аббат, сверкая глазами, бросился вперед, но, к счастью, его удержали брат Иероним и брат-судья.
   – В него вселился дьявол! – закричали они. – Брат Амброз, брат Иаков, бегите, зовите Хью с мельницы, Уота-лесника и Рауля с его стрелами и арбалетом. Скажите им, что наша жизнь в опасности. Бегите, бегите, ради Пресвятой Девы Марии!
   Но Джон Гордль был такой же хороший стратег, как и сильный муж. Подняв высоко над головой свое грозное оружие, он бросил его в брата Амброза, и в тот момент, когда деревянный аналой и бедный монах покатились на пол, отлученный одним прыжком очутился за дверью. Вечно сонному привратнику брату Афанасию почудилось мимолетное видение чьих-то промелькнувших ног и развевающейся одежды. Но, когда он наконец протер глаза, Джон Гордль уже быстро бежал по Линдхерстской дороге, так что в воздухе только сверкали подошвы его деревянных сандалий.

II. Аллен Эдриксон вступает в свет

   Никогда еще спокойная атмосфера, царившая в стенах старого цистерцианского монастыря, не нарушалась так грубо; никогда дерзкий бунтовщик так легко не отделывался от должного возмездия. Но аббат Бергхерш был человеком слишком крепкой воли, чтобы хоть на минуту пасть духом и показаться сконфуженным перед лицом братьев, которые легко могли последовать дурному примеру и впасть в греховное заблуждение. Произнеся строгую, назидательную речь, аббат благословил братьев на возвращение к мирным занятиям и отправился к себе в келью. Долго он молился, стоя коленопреклоненным перед аналоем, как вдруг послышался осторожный стук в дверь.
   Аббат не любил, чтобы прерывали его молитву, но строго нахмуренное чело его моментально прояснилось, когда на пороге появился худощавый юноша с золотистыми волосами, немного выше среднего роста, с выразительными чертами лица и статной, хорошо сложенной фигурой. Его ясные, задумчивые серые глаза и нежное ласковое выражение лица ясно свидетельствовали, что он воспитывался и развивался вдали от радостей и печалей суетного света. Однако слегка выдающийся подбородок и резко очерченный рот рассеивали всякое подозрение об изнеженности. Возможно, он и принадлежал к людям восторженным и чувствительным, полным сострадания ко всем, но проницательный наблюдатель и знаток человеческой природы сразу заметил бы, что под этой нежной оболочкой монастырского питомца скрываются врожденная мощь и твердость характера. Юноша был в светлом платье, хотя камзол, плащ и панталоны были сшиты из темного монастырского сукна. Через плечо надета была кожаная дорожная сумка, а в руке он держал большой окованный железом посох и шляпу, к тулье которой спереди была прикреплена оловянная бляха с изображением Божьей Матери.
   – Ты уже собрался, сын мой? – спросил аббат. – Сегодня поистине день изгнания и расставания. Какое странное стечение обстоятельств! На протяжении одного дня нам пришлось вырвать гнуснейший корень зла и теперь расстаться с человеком, который поистине носит на себе отпечаток Божьего благословения.
   – Вы слишком добры ко мне, отец, – ответил смиренно юноша. – Однако, будь моя воля, я никогда бы не расстался с этим святым домом.
   – Разлука неизбежна, – ответил аббат, – я дал слово отцу твоему Эдрику, что по достижении тобой совершеннолетнего возраста ты пойдешь в мир, чтобы убедиться на собственном опыте, чего он стоит. Присядь, Аллен, ведь тебе предстоит длинный путь.
   – Двадцать лет тому назад, – продолжал аббат, – твой отец, сокман [8 - Сокманы – люди, чаще всего недворянского происхождения, получавшие в «держание» землю от короля и обязанные ему за это повинностью – воинской, денежной и др.] Минстеда, умирая, завещал аббатству три гайда [9 - Гайд – мера площади, равная 100 акрам.] плодородной земли в ста милях от Мильвуда и оставил на нашем попечении своего младенца сына. Матери твоей уже не было в живых, а старший брат твой, теперешний владелец Минстеда, уже и тогда отличался невозможно грубым и скверным характером. Вот причина, по которой твой отец отдал нам тебя на воспитание, но с тем условием, чтобы ты не оставался в монастыре, а вернулся в мир.
   – Зачем же вы гоните меня отсюда, коль скоро я достиг некоторых духовных степеней? – возразил с грустью в голосе молодой человек.
   – Ты не давал монашеского обета и потому свободно можешь идти в мир. Ты был привратником?
   – Да, отец.
   – Молитвы об изгнании нечистой силы читал?
   – Да, отец.
   – Писарем был?
   – Да, отец мой.
   – Псалтырь читал?
   – Да, отец мой.
   – Но обетов послушания и целомудрия ты не давал?
   – Нет.
   – Значит, ты можешь вести мирскую жизнь. Но, прежде чем отпустить тебя отсюда, я хочу знать, какие ты приобрел у нас познания. Мне известно, что ты недурно играешь на цистре [10 - Цистра – старинный музыкальный инструмент, напоминающий мандолину. В XIX веке была вытеснена гитарой.] и ребеке [11 - Ребек – европейский предок скрипки.]. Наш хор понесет в твоем лице большую утрату. Но ты, я слышал, также режешь по дереву?
   Бледное лицо юноши покрылось румянцем.
   – Преподобный отец, брат Варфоломей научил меня резать по дереву и по слоновой кости, а также обращаться с серебром и бронзой. У брата Франциска я научился рисовать на бумаге, стекле и металле, почерпнул сведения, как составлять хорошие, прочные краски, которые не стирались бы и не темнели от времени. Он передал мне свое искусство по части дамасских работ, украшения алтарей и переплетения книг. Кроме того, я умею настраивать инструменты.
   – Неплохой список! – заметил аббат, с гордостью глядя на юношу. – Тебе мог бы позавидовать любой клирик из Кембриджа или Оксфорда. Но как насчет книг? Боюсь, что в этом отношении ты недалеко ушел…
   – Да, отец, по части книг я слаб, хотя и читал многих святых отцов.
   – Но почерпнул ли ты какие-нибудь сведения о внешнем мире, в котором тебе придется жить? – перебил его с беспокойством аббат. – Из этого окна ты можешь видеть лес и трубы Баклерсхарда, устье Экса и сияющее море. Но скажи мне, Аллен, куда бы прибыл человек, севший на корабль, распустивший паруса и поплывший от этого места?
   Юноша задумался и стал чертить концом палки план на полу.

   – Отец мой, – ответил он, – этот человек приплыл бы к тем частям Франции, что находятся во владении нашего короля. Но если он повернет на юг, он сможет добраться до Испании и варварских стран. К северу у него останутся Фландрия, страны Востока и земли московитов.
   – Точно. А что было бы, продолжи он путь на восток?
   – Он прибудет в ту часть Франции, которая до сих пор является спорной, и мог бы добраться до прославленного Авиньона, где пребывает наш святейший отец, опора христианства.
   – А затем?
   – Затем он прошел бы через страну аллеманов и великую Римскую империю в страну гуннов и литовцев-язычников, за которой находятся Константинополь и королевство нечестивых последователей Магомета.
   – А дальше, сын мой? – спросил аббат, довольный познаниями Аллена по географии.
   – Дальше будут Иерусалим, Святая земля и великая река, которая течет из роскошных садов Эдема.
   – Хорошо, сын мой! Но что же дальше?
   – Не знаю, преподобный отец, но думаю, что недалеко конец земли.
   – Ты не прав, сын мой. Тебе еще кое-чему надо поучиться. Знай, что есть еще страна амазонок, страна карликов и страна прекрасных, но злых женщин, которые, подобно василискам, убивают людей одним своим взглядом. А за ними царство Пресвитера Иоанна и Великого Хама. Все это я узнал от благочестивого христианина и великого рыцаря Джона де Манвиля, дважды останавливавшегося у нас в Болье и поразившего своими чудесными рассказами всех монахов. Берегись этих стран, сын мой, если не хочешь погубить душу и тело. Пред тобою лежит длинный и трудный путь. Куда же ты прежде всего думаешь направить свои стопы?
   – К брату в Минстед, – ответил юноша. – Если он действительно такой скверный человек, как говорят, я постараюсь наставить его на истинный путь.
   – Владелец Минстеда пользуется очень дурной славой. Берегись, как бы он сам не сбил тебя с узкой тропы добродетели. Да хранит тебя Бог! А больше всего страшись сетей женщины, источника всех зол на свете. Теперь преклони колени, сын мой, и прими благословение старика.
   Прошло несколько минут, в течение которых аббат посылал Богу горячие молитвы. И тот и другой искренне верили, что мир полон насилия и искушений. Небеса казались в те времена очень близкими. В громе и радуге, урагане и молнии – во всем видели десницу божью. Для верующих сонмы ангелов, праведников и мучеников, армии святых зорко взирали с неба на своих братьев на земле, укрепляли и поддерживали их.
   Затем старец еще раз благословил коленопреклоненного Аллена и сам проводил его на лестницу, поручив святому Юлиану, покровителю всех странствующих.
   Внизу, у ворот аббатства, собрались монахи, чтобы пожелать горячо любимому всеми юноше счастливого пути. Многие приготовили подарки на память, кои уложили на дно дорожной сумы. Поверх них розовощекий брат Афанасий положил хлеб, сыр и небольшую бутылку прославленного монастырского вина с голубой пломбой. Скоро рукопожатия, благословения и добрые пожелания кончились, и Аллен покинул Болье – место, ставшее ему родным домом.
   На повороте дороги он остановился и еще раз посмотрел назад. Монастырские здания, столь хорошо ему знакомые, дом аббата, церкви и кельи – все это утопало в золотом сиянии вечернего солнца. Группа людей в белых одеждах вдалеке махала ему руками. Слезы навернулись на глаза юноши, к горлу подступили рыдания, и, чтобы избежать соблазна вернуться, он без оглядки побежал вперед.

III. Как Джон Гордль провел суконщика из Лимингтона

   Дорога, по которой шел Аллен, одолеваемый щемящим чувством тоски, пролегала через великолепный лес. Местами ветви гигантских дубов сплетались над головой путника, образуя тенистые арки; солнце своими косыми лучами, пробивавшимися сквозь густую листву дерев, бросало на дорогу прихотливые тени. Лишь изредка журчание ручейка, стремительно вырывавшегося из чащи леса и вновь исчезавшего среди папоротников, треск кузнечиков да таинственный шелест нарушали величественное молчание природы, словно погруженной в волшебный сон. Наш двадцатилетний путник, несмотря на слезы, давившие ему горло после тяжелых минут расставания с дорогим его сердцу аббатством, не мог не поддаться очарованию этого чудного летнего вечера, и не успели еще исчезнуть высокие шпили колоколен Болье, как Аллен уже с легким сердцем, весело насвистывая и помахивая палкой, шел по дороге.
   Чем дальше он углублялся в чащу девственных деревьев, тем более погружался в созерцание чарующей прелести леса с его разнообразными обитателями, своим неожиданным появлением нарушавшими его однообразие. То горностай деловито пробежал у самых ног, то дикий кабан стремительно выскочил из зарослей папоротника с двумя поросятами позади. Один раз из чащи показался олень, смело глядя перед собой, как бы не допуская возможности встречи с человеком. Аллен взмахнул палкой – и великолепное животное в несколько прыжков исчезло из виду.
   Так юноша все дальше удалялся от монастырских владений. На одном из поворотов дороги он увидел сцену, которая привела его в еще более веселое настроение: вдали, среди вереска, незнакомец в белом монашеском одеянии, с красным опухшим лицом, строил ужасно смешные рожи, очевидно будучи чем-то озабочен. Длинная одежда, словно с чужого плеча, стесняла его движения и не позволяла бежать, что приводило его в бешенство. Вот он воздел руки к небу, неистово потряс ими, что-то прокричал и, наконец, в бессилии опустился в вереск.
   – О, юноша, – застонал незнакомец, когда Аллен приблизился к нему, – судя по твоей одежде, вряд ли ты можешь сообщить мне что-либо про обитателей Болье.
   – Отчего же, друг мой, я провел там всю свою жизнь, – ответил Аллен.
   – В таком случае, – радостно воскликнул маленький человек, – ты должен мне сказать имя этого чурбана с веснушками на лице и руками, напоминающими грабли. У него черные глаза, огненные волосы и голос, похожий на рев дикого зверя. Этот негодяй ограбил меня до нитки и бросил людям на посмешище в этом идиотском белом балахоне. Как я покажусь теперь на глаза жене? Она подумает, что я донашиваю ее старые юбки. Двух таких в одном аббатстве быть не может, а потому умоляю тебя, скажи мне скорее, кто это? На беду я с ним повстречался!
   – Судя по твоему описанию, это, несомненно, брат Джон, но как же все это произошло? – спросил молодой псаломщик, едва сдерживая смех.
   – Случилось это так, – начал маленький человек, тщетно пытаясь встать и опять в бессильной ярости опускаясь на то же место, – я торопился засветло вернуться в Лимингтон и, к моему несчастью, на этом же месте, где ты видишь меня в таком отчаянном положении, наткнулся на этого разбойника. Вообразив, что вижу перед собой праведного отца, я, проходя мимо него, снял шляпу и поклонился, тот же остановил меня и спросил, слыхал ли я о новой индульгенции, дарованной цистерцианцам. Получив от меня отрицательный ответ, он сказал: «Тем хуже для твоей души!» – и поведал мне, как папа в награду за добродетели аббата Бергхерша издал декрет, по которому всякий, прочитавший в платье цистерцианского монаха семь псалмов Давида, попадет в Царствие Небесное. Я на коленях стал умолять его, чтобы он позволил мне переодеться в его платье; после убедительных просьб, взяв с меня три марки на обновление образа святого Лаврентия, этот разбойник согласился уступить мне свой балахон, в который я немедленно и переоделся. Затем под предлогом, что монаху неприлично стоять голым во время молитвы, он взял мое платье и, с трудом напялив на свое огромное тело, пустился бежать без оглядки, оставив меня в таком гнусном виде.
   Аллен, выслушав эту веселую историю, едва сдерживая улыбку, начал убеждать маленького человека, что дело можно поправить: стоит ему только добраться до аббатства, как его снабдят новой кожаной курткой. Или можно пойти к приятелю и одолжить у него. Но несчастный не рискнул идти к соседу в таком курьезном наряде, опасаясь злого языка его жены, которая подняла бы его на смех на всю округу, и потому юный Аллен, по просьбе своего нового знакомого, отправился разыскивать хижину угольщика, которого не застал дома, ибо тот уехал в лес за хворостом. Волей-неволей пришлось обратиться с просьбой к его жене. Аллен стоял в дверях и с любопытством присматривался к жене угольщика: ему никогда еще не приходилось видеть женщину на столь близком расстоянии. Прежде всего он обратил внимание на ее чрезвычайно красные руки и красовавшуюся на большой выпуклой груди медную брошь величиной с маленькую тарелку.
   – Сударыня! – наконец решился обратиться к достопочтенной даме наш застенчивый юноша. – Не откажите выручить моего случайного знакомого – Питера, суконщика из Лимингтона, который просит какое-нибудь платье, чтобы можно было продолжать свой путь.
   Затем Аллен подробно рассказал о произошедшем.
   – Питер-суконщик! – воскликнула она. – О, я бы ему показала, как отдавать всякому встречному-поперечному свое платье! Он всегда был и будет недотепой! Хотя он и большой дурак, но в благодарность за то, что он помог нам схоронить нашего второго сына Уота, умершего от чумы, я исполню его просьбу.
   Собирая вещи для суконщика, бедовая особа не преминула обратить свое благосклонное внимание на молодого Аллена, красневшего и опускавшего глаза при каждом ее взгляде. Любопытство женщины взяло верх, она не выдержала и спросила:
   – Но кто же ты будешь, красавчик? Не из аббатства ли идешь? Судя по твоей застенчивости, можно предположить, что эти монахи научили тебя бояться женщин, как прокаженных. Вот негодяи! Бесчестят своих матерей! Что было бы, не будь на свете женщин!
   Подтвердив догадки словоохотливой жены угольщика и выразив надежду, что Бог не допустит такого несчастья и не оставит мир без прекрасного пола, Аллен взял приготовленное платье и, поблагодарив хозяйку, собрался уже уходить, испытывая в глубине души некоторое приятное волнение, оттого что произвел на жену угольщика выгодное впечатление, как вдруг был остановлен возгласом последней:
   – Пресвятая Владычица! Сколько пыли на твоем камзоле, сразу заметно, что негодяи монахи держали тебя вдали от женщин! – И с этими словами она принялась старательно чистить одежду Аллена. – Ты симпатичный малый, приятно было поболтать с тобой. Можешь теперь поцеловать меня. Вот так, хорошо.
   Надо заметить, что в те добрые старые времена поцелуй считался обычным знаком приветствия, но Аллен целовал женщину впервые, и кровь прилила к лицу юноши, в висках застучало, потемнело в глазах. Когда он возвращался с платьем к несчастному одураченному Питеру, его мучил вопрос, что сказал бы аббат Бергхерш, узнав о его поступке. Взволнованный этими мыслями, Аллен не заметил, как приблизился к Питеру, застав того в высоком вереске совсем уже без рясы, в одной шерстяной рубашке и кожаных башмаках. Питер топал ногами и кричал в десять раз пуще прежнего, а вдали виднелась фигура убегающего человека с шапкой рыжих волос, прижимавшего что-то к груди и дико хохотавшего на весь лес.
   – Смотрите! – вопил несчастный Питер. – Вы будете свидетелем! Я его упрячу в Винчестерскую тюрьму, он меня оставил нагим, хуже нищего. Теперь ему принадлежит все – плащ, куртка, панталоны, но он наверняка скоро придет и за этим! О господи! Ради всего святого давай скорее мне платье. Теперь сам папа с легионом кардиналов не выманит его у меня. Проклятие! Едва ты ушел, как этот откормленный рыжий детина прибежал и говорит, что не подобает духовной особе ходить в кожаной куртке и оставлять свое благочестивое одеяние в руках грешника. Он ушел, мол, только для того, чтобы дать мне спокойно помолиться; но едва я успел снять с себя этот балахон, как он вырвал его у меня из рук и бросился бежать, дико хохоча.
   Наш юный путник, несмотря на нечеловеческие усилия, прилагаемые им, чтоб сохранить серьезность, при виде этого маленького красного человечка, оставшегося почти что голым и наполняющего воздух проклятиями в адрес веселого брата Джона, – не выдержал и стал неудержимо хохотать, чем привел бедолагу суконщика в еще большее отчаяние.
   Несчастный строго и печально посмотрел на него и, поклонившись с забавной учтивостью, удалился. Аллен вытер слезы, выступившие у него на глазах от смеха, и пустился в дальнейший путь.

IV. Как саутгемптонский управляющий прикончил двух бродяг

   Хотя проселочную дорогу, по которой энергично шагал юноша, нельзя было причислить к большим дорогам, соединяющим торговые города и полным снующего взад и вперед народа, тем не менее время от времени ему попадались навстречу различные люди или обгоняли навьюченные всяким скарбом мулы и лошади. Однажды к нему пристал нищий, который жалобными голосом уверял, что умрет с голоду, если Аллен не подаст ему милостыню. Молодой человек, еще в аббатстве предупрежденный монахами не верить этим дорожным прощелыгам и обманщикам, быстро прошел мимо нищего. Да и смешно было бы поверить человеку, у которого из сумки торчит часть бараньей ноги. Нищего, очевидно, оскорбил поступок юноши, потому что он послал вдогонку Аллену такой поток отборнейших ругательств, что последнему пришлось зажать уши, и он со всех ног пустился бежать по пыльной дороге.
   Затем Аллен поравнялся с супружеской четой коробейников, которые сидели у дороги на сломанном дереве, что-то ели, запивая подозрительной жидкостью из глиняного кувшина, и все время переругивались.
   Когда Аллен проходил мимо них, коробейник отпустил в сторону Аллена грубую шутку, а его супруга писклявым голосом пригласила разделить с ними скудную трапезу. Подвыпивший супруг приревновал жену и тут же закатил ей звонкую пощечину.
   Аллен, как ошпаренный, отскочил от них и быстро пошел своей дорогой. На сердце у него становилось все тяжелее и тяжелее, и он вывел печальное заключение, что в миру, куда ни посмотри, везде один только обман, насилие, грубость и несправедливость.
   Невольно вспомнил он тихую и благочестивую жизнь в аббатстве; глаза юноши наполнились слезами, и он, наверно, разрыдался бы как ребенок, если бы не следующая курьезная картина, рассмешившая его до слез.
   Случайно взглянув в сторону, он увидел за густым кустом остролистника, растущего у дороги, четыре дрыгающиеся в воздухе ноги, одетые в полосатые трико. Но каково же было его удивление, когда за кустом вдруг раздалась плясовая музыка и эти две пары ног, прищелкивая в воздухе каблуками, в такт музыке стали выделывать в воздухе комичные коленца. Аллен сначала не поверил своим глазам и, чтобы проверить зрение, обошел куст со стороны поля. Что же он увидел? Два акробата стояли на головах, один из них играл на скрипке, другой на флейте и притом так верно и хорошо, как будто они сидели в оркестре. Заметив пораженного необычайным зрелищем Аллена, они, недолго думая, запрыгали в его сторону.
   – Где наша награда? Деньги, деньги, рыцарь без страха и упрека! – закричал один из них.
   – Какую-нибудь мелочь, щедрый принц, – вторил ему другой. – Кошелек с золотом или бриллиантовую пряжку от штиблет.
   Аллену вспомнились рассказы об одержимых дьяволом, о разных лесовиках и домовых, но два чудака быстро развеяли его страх, вскочив на ноги и расхохотавшись ему прямо в лицо.
   – Неужели вы никогда не видали акробатов? – спросил старший из них, гибкий, как ореховый прут. – Ну что вы так испугались? Мы не кусаемся.
   – Зачем нас бояться, сладкий мой? – подхватил другой, помоложе, с бегающими глазками.
   – Поистине, господа, я ничего подобного не видел, – ответил послушник. – Я, право, сначала не поверил своим глазам, когда увидел за кустом ваши ноги. Но зачем вы это делаете?
   – На такой вопрос, не промочив горло, не ответишь, – заявил молодой акробат, снова собираясь встать на голову. – Батюшки, да у него бутылка! – воскликнул он и в мгновение ока выхватил у Аллена из-за пояса вино, которое дали ему на дорогу монахи. Затем ловким ударом ладони по дну бутылки вышиб пробку и одним духом вытянул через горлышко половину содержимого, а другую передал своему товарищу, который не замедлил последовать его примеру.
   – Спасибо за вино, добрый господин, – сказал первый, – и за ту любезность, с которой вы предложили нам его. Возращаясь к вашему вопросу, позвольте вам представиться: мы фокусники, акробаты и жонглеры, имели счастье подвизаться на Винчестерской и Рингвудской ярмарках. Так как наше искусство требует большой тонкости и ловкости, то мы вынуждены ежедневно упражняться, для чего выбираем тихие и уединенные места на лоне природы. Но почему вы нам не аплодируете? Первый раз вижу такое равнодушное отношение к нашему искусству. Нами восхищались знатные маршалы, бароны, графы и князья, изъездившие всю землю, побывавшие даже в Святой земле, и все они в один голос заявляли, что нигде не видали подобных нам акробатов. Присаживайтесь на пенек и смотрите, как мы будем упражняться.
   Аллен последовал приглашению фокусников и сел на пень возле их узелков с одеждой для выступлений. Акробаты снова стали на головы и, играя, один на скрипке, другой на флейте, вертелись, словно волчки, дрыгая в такт ногами. Заметив в одном из узелков торчащий инструмент вроде цистры, Аллен взял его и стал подыгрывать акробатам. Те вскоре побросали свои инструменты и, упершись руками в землю, быстро-быстро запрыгали, как лягушки.
   – Смотри, брат, как здорово играет наш милок! – устав, воскликнул один из них. – Струны словно поют под его пальцами!
   – Откуда ты знаешь этот мотив? – спросил другой.
   – Я совсем его не знаю. Слышал, как вы играете, и подхватил мелодию на слух.
   Оба широко открыли глаза и с изумлением уставились на молодого человека.
   – Значит, у тебя замечательный слух, – сказал старший из акробатов, – для нас такой музыкант – просто клад. Пойдем с нами на Рингвудскую ярмарку? Работа не бей лежачего, кроме того, будешь получать от нас по два пенса в день на обед и ужин.
   – И пива сколько влезет! – добавил другой. – И бутылку гасконского вина по воскресеньям.
   – Нет, я не могу идти с вами, у меня свои дела совсем другого рода, – ответил Аллен, вставая с пня и собираясь в дальнейший путь.
   Акробаты побежали за ним, стали хватать за рукав в тщетной попытке удержать его и постепенно повышали гонорар, но Аллен лишь улыбался в ответ, отрицательно качал головой и шел дальше. Наконец акробаты, видя, что ничего не добьются, отстали от него, махая вслед рукой.
   Эта веселая встреча немного рассеяла мрачные думы молодого путника и придала ему силы двигаться дальше. Скромный и застенчивый от природы, Аллен шел своей дорогой, не обращая ни на кого внимания и думая лишь о том, как бы поскорее добраться до Минстедских владений своего брата. Проголодавшись, он присел на камне у дороги, поел хлеба с сыром, что положили ему в дорожную сумку заботливые братья, и снова пошел дальше. Но, очевидно, сама судьба приняла живейшее участие в неопытном юноше и старалась как можно скорее познакомить его со всеми светлыми и темными сторонами жизни, в водовороте которой он очутился по воле своего покойного родителя.
   Поля сменялись лесом, лес – низким кустарником, проросшим красноватым вереском. Затем начались мрачные болота, через которые вела довольно узкая тропинка. Пройдя еще несколько миль, Аллен очутился на берегу мелкой реки, через которую легко можно было перейти, прыгая с камня на камень, нарочно положенные на ее дно заботливой рукой. Аллен, не задумываясь, собирался миновать это нетрудное для его молодых лет препятствие, но остановился, чтобы помочь подслеповатой, бедно одетой старушке, которая нерешительно ощупывала дно своей сучковатой палкой, но никак не отваживалась ступить на первый камень. Молодой человек тотчас же предложил ей свои услуги, без труда перевел ее на другую сторону речки и даже дал ей пенни – очень уж горько она жаловалась на свою судьбу. Затем Аллен распрощался с бабушкой, пожелал ей счастливого пути и бодрой походкой стал подниматься на холм. Но не успел он дойти до его вершины, как вдруг сзади раздался жалобный крик.
   – Ай-ай, помогите, спасите! Грабители, душегубы! Ой-ой!
   То вопила злополучная старушка. Аллен, мгновенно обернувшись, заметил возле нее двух типов, один был совершенно черный, как сажа, а другой – белый, с жидкой бородкой и родимым пятном на лице. Аллен никогда раньше не видал негров, и потому немудрено, что он уставился на него в изумлении, совершенно позабыв о происходящем на его глазах грубом насилии. Между тем оба мошенника, напавшие на старуху, бесцеремонно сорвали с ее шеи красный шарф, который негр тотчас же нацепил на свою курчавую, как у барана, голову, и стал вырывать из рук старухи маленький грязный узел, в который та, очевидно, завязала подаренную только что монету. Старушка защищалась как могла, но разве под силу ей было управиться с двумя сильными мужчинами? Когда прошло первое удивление, Аллен мигом сообразил, что надо бежать на помощь, и в один момент очутился около мошенников. Последние, однако, не расположены были оставить в покое свою жертву, несмотря на вмешательство третьего лица. Когда в руках негра появился большой нож, который он вытащил из-за голенища сапога, Аллен нанес ему такой ловкий и сильный удар по руке, что тот выронил свое оружие и пустился наутек. Но не так-то легко было справиться молодому человеку с другим противником, который оказался гораздо сильнее его. Кровь бросилась Аллену в голову, и он, ничего не разбирая, устремился на разбойника, но сейчас же очутился в крепких руках последнего, и оба покатились на землю.
   Увидев удачный исход борьбы, негр тотчас же вернулся, поднял с земли нож и, дико хохоча и ворочая глазами, занес было руку, чтобы всадить нож в спину перекатывающегося по земле юноши, как вдруг невдалеке раздался лошадиный топот, и вмиг на дороге показались всадники. Впереди на крупном вороном коне скакал во весь опор высокий тучный человек в пурпурной бархатной мантии, широкополой шляпе с белым страусовым пером и в белых перчатках. За ним скакали по двое в ряд еще шесть человек.
   Завидев всадников, негр издал дикий, нечеловеческий крик и в несколько прыжков исчез в кустарнике. Его примеру хотел последовать и белый разбойник, но Аллен вцепился в него что было сил и таким образом удерживал его до тех пор, пока не подоспели всадники.
   – Вот он! – крикнул предводитель, соскакивая с лошади. – Конечно, это он, я узнаю его по дьявольской отметине над бровью. A где другой негодяй – Питеркин? Свяжите этого по рукам и ногам. Теперь уж он не ускользнет от нас. А ты кто такой? – спросил всадник, обращаясь к Аллену.
   – Я клирик, иду из Болье.
   – Клирик? Учился в Оксфорде или Кембридже? А у тебя есть разрешение настоятеля просить милостыню? – Лицо у него было квадратной формы, суровое, взгляд – недоверчивый.
   – Я из аббатства Болье и никогда не просил милостыни, – трепеща, но с достоинством ответил Аллен.
   – Тем лучше для тебя. Ты знаешь, кто я такой?
   – Нет, сэр, не знаю.
   – Я закон! Я закон Англии и глашатай его величества короля Эдуарда Третьего!
   Аллен учтиво поклонился представителю короля.
   – Поистине вы вовремя подоспели, достопочтенный сэр! Еще одна минута, и эти негодяи убили бы меня.
   – Но где же другой? – спросил человек в пурпурной мантии. – Этот – матрос с корабля «Святой Антоний», но с ним непременно должен быть негр, служивший там поваром. Мы давно их разыскиваем.
   – Негр, завидя вас, убежал в лес, – сказал Аллен.
   – Ну, далеко он не убежит, сэр бейлиф [12 - Бейлиф – управляющий городом.]. Наверняка подлец притаился где-нибудь под кустом, так как знает, что у наших лошадей по четыре ноги, а у него только две, – заметил один из сопровождавших представителя короля.
   – В линию, дистанцией двадцать шагов, – скомандовал бейлиф Саутгемптона. – Марш в лес! Стреляйте в вереск, самому меткому – кувшин вина.
   Предположения этих опытных в деле розыска людей оправдались как нельзя быстро. Негр действительно пробежал несколько сажен и притаился под сенью огромного куста, где его никто бы не нашел, если бы не красный шарф, который он, себе же на несчастье, повязал на голову. Лучники с криком бросились в его сторону, но беглец, рассчитывая на быстроту своих ног, помчался стремглав в низину. Однако пущенная ловкой рукой стрела одного из лучников взвилась в воздухе, засвистела и вонзилась в тело мошенника. Последний вскрикнул от боли, но продолжал бежать. Вдогонку ему полетела вторая стрела; тут негр, точно заяц, подпрыгнул в воздухе, отчаянно взмахнул руками и упал навзничь.
   – Собаке – собачья смерть, – заметил бейлиф и вернулся со своими людьми ко второму разбойнику, который теперь лежал на земле со связанными руками и ногами.
   – Ну-ка, Томас из Редриджа, – обратился он к одному из своих подчиненных, когда они подъехали к странной группе, состоявшей из Аллена, потрясенного только что увиденным, причитающей старухи и связанного по рукам и ногам разбойника. – Приготовь свой меч и покажи нам, как ты снимаешь головы у отъявленных разбойников.
   – Постараюсь заслужить вашу похвалу, сэр, – ответил доблестный Томас, вынимая из ножен длинный и широкий меч.
   – Пощадите, – завопил разбойник, – я во всем вам признаюсь. Действительно, мы с черным поваром служили на корабле, только не на «Святом Антонии», a нa «La Rose de Gloir» [13 - Роза славы (франц.).]. Вся наша вина заключается в том, что мы ограбили фландрских купцов, украли все их пряности, бархат и шелк.
   – Твое признание тебя не спасет. Ты совершил преступление и умрешь как собака, – ответил мрачно бейлиф.
   – Но, сэр, – вмешался в разговор бледный, как полотно, Аллен, – вы не имеете права без суда казнить человека.
   – Юный клирик! – воскликнул, негодуя, судья. – Ты вмешиваешься не в свои дела!
   Аллену ничего не оставалось, как поспешить ретироваться, чтобы не присутствовать при кровавой расправе. Но каким быстрым ни был его шаг, все-таки юноша не мог не услышать совершения казни. До него донесся сначала отчаянный крик человека, затем свист взмывшего в воздух меча и сухой, короткий хруст перерубленной кости. Минуту спустя Аллен вынужден был посторониться, чтобы пропустить мимо себя кавалькаду, спешившую обратно в Саутгемптон. Когда всадники проезжали мимо него, один из сопровождавших судью вытирал о гриву коня свой меч. При виде этого Аллен почувствовал подступившую дурноту, присел на придорожный камень и, закрыв лицо руками, разрыдался как ребенок. «Как ужасен мир, – подумал он. – Сложно сказать, кто страшнее – нарушители закона или его защитники».

V. В «Пестром кречете» собирается странная компания

   Наш юный путник быстро шагал по дороге, напрягая все свои молодые силы, чтобы закончить путешествие до наступления ночи, однако нарастающая боль в ногах и усталость от непривычно долгого путешествия заставили его остановиться возле небольшого трактира на окраине Линдхерста. Ночь уже вступила в свои права. По временам бледный месяц робко выглядывал из-за быстро несущихся облаков и освещал дорогу, покрытую ночным мраком. Красноватый свет двух факелов у дверей трактира ярко освещал вход в этот невзрачный на вид дом с громадными щелями, через которые пробивался свет. Из окна торчала длинная жердь с подвязанным на ней пучком зелени – знак того, что в этом заведении подают спиртные напитки. Странный контраст составляли убогость дома и деревянные, искусно расписанные щиты с геральдическими знаками, что были прибиты под карнизом.
   Увиденное говорило Аллену, что здесь он может рассчитывать на гостеприимство и дать отдых своим онемевшим членам. Из полуоткрытой двери до слуха Аллена доносились голоса: очевидно, посетители харчевни уже наслаждались приятным отдыхом среди шумной беседы за стаканом доброго старого вина, а раскаты громкого смеха, который покрывал гул голосов, доказывали, что в кабачке не пренебрегают горячительными напитками.
   Аллен нерешительно встал перед дверьми трактира: с одной стороны, желание поскорее дать отдых уставшим ногам и утолить мучивший его голод склоняло его к тому, чтобы воспользоваться пристанищем, а с другой – робость, свойственная его возрасту и неизбежная при том затворническом образе жизни, на который он был обречен завещанием отца, мешала ему сразу привести в исполнение свое невинное намерение, тем более что до Минстеда, поместья его брата, оставалось всего несколько миль.
   «Но вопрос в том, – рассуждал юноша, – как меня встретит брат, которого я совершенно не знаю и который пользуется дурной репутацией. Могу ли я рассчитывать на гостеприимство столь сурового человека, да еще в такой поздний час?»
   Взрывы грубого хохота, донесшиеся из полуоткрытой двери «Пестрого кречета» – так назывался трактир, – не придали решительности Аллену, но он, оправдывая себя тем, что дом этот одинаково доступен для всех желающих найти в нем временный приют, толкнул дверь и уверенно вошел. Над открытым пылающим очагом, распространявшим вокруг себя клубы дыма, булькал огромный котел, еще более возбудив аппетит юноши; вокруг очага в самых разнообразных позах расположилось около двенадцати человек, которые встретили нашего юного клирика дружным гоготом. Аллен в недоумении остановился, вглядываясь сквозь дымовую завесу и не понимая, что послужило поводом для такой странной встречи со стороны совершенно незнакомых ему людей. Пока он стоял с широко раскрытыми глазами посреди комнаты, какой-то горлан громче всех потребовал у хозяйки хмельного меду, чтобы достойным образом приветствовать нового гостя и, конечно, за его счет. Другой, с пьяной рожей, не менее нахально требовал того же, упрекая хозяйку в том, что она не заботится о соблюдении старинного обычая «Пестрого кречета».
   Госпожа Элиза, хозяйка веселого кабачка, едва успевала наполнять стаканы гостей пивом, медом или вином, сообразно вкусам каждого из них, и, видя недоумение молодого посетителя, стала объяснять ему, что это старинный обычай «Пестрого кречета» – пить за здоровье последнего гостя и за его счет.

   – Согласны ли вы, молодой сэр, поддержать его? – обратилась к нему хозяйка.
   – С большим удовольствием, добрая госпожа, – ответил Аллен, – но я могу предложить за угощение всего лишь два пенса, мой кошелек, к сожалению, совсем тощ.
   – Сказано честно и прямо, мой скромный монашек! – услыхал вдруг Аллен чей-то густой бас и почувствовал на своем плече тяжелую руку.
   Быстро оглянувшись, он, к немалому изумлению, узнал Джона Гордля.
   – Клянусь вечным спасением моей души, аббатство Болье потеряло двух лучших людей. Теперь там остался единственный человек, похожий на живого, – аббат, хотя я его недолюбливаю, а он меня, но кровь у него горячая. А прочие – кто они?
   В порыве негодования пьяный Джон продолжал:
   – В течение двух месяцев моего пребывания в монастыре я слишком хорошо узнал их серую жизнь и никогда не соглашусь вернуться к ним. Ты себе и представить не можешь, как я рад, что наконец-то мне удалось вырваться от них, хотя и не совсем почетным образом.
   – Но зачем же тогда вы пошли туда? – недоуменно спросил Аллен.
   – Мой милый мальчик, все дело в том, что я был глуп, как баран, и не мог отличить зерно от плевел; к тому же меня отвергла особа по имени Маржери Олспи, в которую я влюбился до умопомрачения; вот, господа, почему ваш покорный слуга очутился за этими проклятыми стенами.
   В это время хозяйка поставила поднос, уставленный стаканами и кубками, наполненными медом и искрившимся вином, а миловидная девушка, очевидно прислужница, внесла за ней блюдо, распространявшее по всей комнате соблазнительный запах.
   Захмелевшие гости с восторгом приветствовали появление хозяйки и ее помощницы и тотчас принялись за поглощение жаркого, не забывая запивать его напитками. Аллен со своей порцией скромно уселся в отдалении, откуда мог свободно наблюдать за шумной компанией, обычной для всех кабачков Англии, но совершенно незнакомой ему.
   Помещение, в котором очутился Аллен, напоминало, скорее, конюшню. Седла, уздечки, оружие и другой хлам, висящие на вбитых в стену кривых гвоздях, были освещены несколькими факелами, воткнутыми в стены.
   Чад, исходивший от камина, делал обстановку еще более фантастической для Аллена, но более всего его интересовали посетители. Трое или четверо из них, судя по одежде, были лесниками; на самом почетном месте, у камина, сидел певец, о чем можно было судить по арфе, которой он, по-видимому, очень гордился, несмотря на то что на ней недоставало нескольких струн; дальше сидели несколько крестьян в скромных одеждах, с пьяными физиономиями и всклокоченными волосами, кое-кто был одет в невообразимые костюмы, даже не позволявшие судить о роде занятий, разве лишь о том, что эти джентльмены были большими поклонниками Бахуса; наконец, наш старый знакомый, Джон Гордль, игравший не последнюю роль среди кутил, дополнял столь поразившую юношу яркую картину беззастенчивой обывательской жизни. Между прочим взгляд Аллена невольно упал на толстого человека, растянувшегося в углу комнаты на полу и громко храпевшего.
   Бойкая хозяйка подметила его недоумение и объяснила Аллену, что это красильщик Уот, безобразно расписавший деревянный щит, предназначенный для вывески.
   – Можете себе представить, молодой сэр, – говорила хозяйка с неподдельным отчаянием, – я поверила этому мошеннику и пьянице, а он испортил мне вывеску. Быть может, вы знаете, добрый господин, что это за птица такая – кречет?
   – Кречет, – ответил Аллен, – это довольно крупная птица, похожая на орла. Я отлично помню, как мне показывал ее наш ученый брат Варфоломей. Но эта мазня, – он указал на деревянную доску, стоявшую в углу комнаты, на которой было намалевано тощее чудовище с пестрым телом, – скорее, похожа на какого-нибудь дракона, умершего от пятнистого тифа.
   – О боже мой, Пресвятая Владычица, что подумали бы благородные джентльмены, проезжающие по этой дороге, если бы увидели подобную вывеску! А ведь иногда здесь проезжает сам его королевское величество. Пропала бы тогда моя гостиница! О, мошенник, пьяница, а я ему еще поверила, – причитала хозяйка, – как дура, угощала его на славу. Теперь же он храпит и никак его не добудишься!
   – Не стоит предаваться такому отчаянию, добрая женщина, – сказал миролюбиво Аллен, – я попытаюсь исправить дело, дайте только краски и кисти.
   Он быстро принялся за работу, а госпожа Элиза, видя, что он не требует ни вина, ни эля, сразу почувствовала симпатию к молодому монаху и начала рассказывать ему о посетителях трактира.
   – Вот это, – говорила она, – лесники, доезжачие [14 - Доезжачий – старший псарь, обучающий собак и распоряжающийся ими на охоте.] королевской охоты, это певец Фойтиг Уилл, он много лет бродит по этим местам и хотя мало платит и много пьет, но всеми любим; грудинка на вашей тарелке станет куда аппетитнее, если вы услышите, как он поет «Подвиг Товии» [15 - Товия (Товий) – библейский персонаж.]; впрочем, вам скоро предстоит в этом убедиться: он начнет петь, как только благородное вино разгорячит его кровь.
   – А это кто? – в свою очередь полюбопытствовал Аллен, указывая на посетителя в меховом плаще, сидевшего неподалеку от певца.
   – Это продавец пилюль и мазей, человек очень сведущий в насморках, дизентерии, нарывах и прочих болезнях, – ответила госпожа Элиза. – Как вы заметили, он носит под рубашкой изображение святого Луки, первого врачевателя, но избави бог меня и моих близких от необходимости прибегать к его помощи. Его сосед – зубодер; его сумка полна зубов, вырванных на последней Винчестерской ярмарке, откуда он идет; мне кажется, что в ней больше здоровых зубов, чем больных. Несмотря на то что это очень полезный и опытный человек – зрение его ослабло, но руки по-прежнему сильны, вот почему я не рискнула б дать ему вырвать зуб. Остальные же либо крестьяне, либо наемные работники.
   – А кто этот юноша? – продолжал Аллен. – Должно быть, очень важная персона, раз он с таким высокомерием смотрит на окружающих.
   – Как же вы неопытны, мой друг, сразу видно, что вы плохо знаете людей. Только люди невысокого происхождения могут так задирать нос, как этот школьник из Кембриджа. То ли дело благородные рыцари, они никогда не позволят себе обидеть человека каким-нибудь недостойным подозрением, как зачастую делают эти выскочки, у них всегда есть в запасе несколько добрых слов, их ласковая улыбка, обходительность, щедрость сразу располагают к себе. Немало их перебывало у меня за это время. Эти щиты, – хозяйка с гордостью указала на щиты, развешанные по стенам, – лучше всего доказывают, что эти благородные господа не брезговали моим скромным гостеприимством и не раз проводили ночь под моей крышей. Однако мне пора стелить постели. Да благословит тебя бог за твою доброту и поможет успешно завершить начатое.
   С уходом хозяйки Аллен еще усерднее принялся работать кистью и невольно прислушивался к разговору у камина, тем более что дружная поначалу беседа стала принимать характер ссоры.
   – Клянусь всеми святыми, теперь сэр Хамфри из Ашби будет пахать для меня свои земли! – кричал один из крестьян, потрясая кулаками и сверкая гневно глазами. – Мы несколько сот лет горбатились на него, заботились о его благосостоянии, а он вздумал теперь продавать нас, как последнюю скотину. Но час суда Божьего близок, таким беднякам, как мы, ничего не стоит в один прекрасный день пустить ему красного петуха. О, тогда мы посмотрим, что станется с этим великолепным замком и его благородным лордом!
   – Точно сказано, дружище, – подхватил другой бродяга с пьяной физиономией, – ты будто сделан из стали, что высказываешься так смело! Другие боятся, хотя в глубине души чувствуют то же самое. Только ты забываешь в своем гневе, что, кроме знатных господ, опирающихся в своем бесправии на меч, у нас, бедняков, есть еще масса других врагов, в рясе, высасывающих под разными благовидными предлогами нашу кровь. Нам стоит бояться как кольчуги, так и тонзуры. Попробуй ударить одних, сейчас завопят другие, ударишь вторых – и первые берутся за шпагу. О, господи, когда эти дармоеды перестанут жить нашим трудом!
   – Гм! Судя по тому, как ты проводишь время в «Пестром кречете», трудно придется тому, кто станет жить твоим трудом, – вмешался один из лесников.
   – Это куда более честно, – ответил крестьянин, – чем красть оленей, вместо того чтобы их охранять.
   – Глупое животное, если ты осмелишься еще раз разинуть свою пасть, то я заткну ее навеки этим ножом!
   – Прошу вас, джентльмены, – вмешалась хозяйка, точно добросовестный констебль, исполняющий по привычке свой долг, – не делайте, ради бога, скандала, это позорит мой дом.
   – Тысяча чертей! – прервал ее третий бродяга. – Клянусь святым Ансельмом, если уж дело пошло на то, мой кулак не уступит ножу лесника. Неужели нам придется гнуть спину не только перед господами, но еще и перед их холопами!
   – Для меня нет другого господина, кроме короля, и я не позволю в моем присутствии дурно отзываться о нем!
   – Ха-ха-ха! Ну и насмешил же! Хорош английский король, который ни слова не говорит по-английски. Как-то раз стою я, – начал бродяга, которого звали Дженкином, – у Франклинских ворот, вдруг подъезжает верхом король и кричит: «Ouvre»! [16 - Открой (франц.).] По знаку руки я догадался, что надо открыть ворота, и почтительно стал дожидаться, пока он проедет. А он мне на это: «Merci!» – будто бы я ему ровня. Хорош английский король, про которого кричит этот дубина!
   – Клянусь святым Гумбертом, если кто осмелится еще слово сказать против старого короля, то он будет иметь дело со мной, и это будет последнее слово в его жизни! – заревел как раненый зверь Джон Гордль. – Может, он и не говорит по-английски, но сражается как истый англичанин! Он, как настоящий рыцарь, дрался, пока вы, дармоеды, сидели дома и разводили клопов!

   Внушительная фигура Джона Гордля заставила притихнуть горланов; никто не изъявил желания познакомиться с его огромными кулаками, и Аллен, к своему удивлению, заключил, что бывший член аббатства мог бы с бо`льшим успехом защищать короля, чем проповедовать слово Божье.
   В наступившей тишине до слуха Аллена долетела беседа, происходившая в дальнем углу комнаты между лекарем, зубодером и певцом.
   – Лучшее средство от чумы в настоящее время, – с видом знатока говорил лекарь, – бесспорно, сырая крыса с выпотрошенным брюхом.
   – Помилуйте, я не понимаю, как такую гадость можно есть, – возразил зубодер. – Если бы ее немного поджарить или сварить, еще куда ни шло…
   – Удивляюсь, как вам такое пришло в голову! Кто же станет есть подобную дрянь? – удивился лекарь. – Это наружное средство! Крысу надо прикладывать к опухоли или язве, и так как крыса сама по себе животное нечистое, то и вытягивает всякую нечисть из человека.
   – А скажите, достопочтенный сэр, – спросил Дженкин, не слыхавший предыдущего разговора, – что, крыса вылечивает от черной смерти?
   – Конечно, сын мой! – ответил лекарь.
   – Жаль! – продолжал первый. – Черная смерть – единственный друг бедного английского народа. Хорошо еще, что не всем это средство известно.
   – Как так? – удивился Джон Гордль.
   – Э, дружище, видно, что тебе легко достается хлеб. Как же не понять того, что если половина людей погибнет, то другой половине станет житься привольнее на белом свете, – философски ответил Дженкин.
   – Но ты забываешь, Дженкин, что черная смерть и вреда много несет, ведь после нее часть полей останется необработанной и там, где раньше были прекрасные нивы, теперь лишь пасутся стада овец, – возразил Дженкину один из бродяг.
   – Не беда, – подхватил зубодер, – овцы дают подзаработать многим. Тут пригодятся и красильщики, и суконщики, и ткачи, и кожевенники…
   – И зубодеры, – заметил один из лесников, – ибо от жесткого овечьего мяса у людей зубы станут крошиться, и их надо будет лечить.
   Компания единодушно расхохоталась, а певец меж тем взял в руки арфу и стал щипать струны.
   Не обращая внимания на окружающих, он сидел, уставившись в потолок, словно ища вдохновения в его прихотливых узорах, покрытых слоем копоти, потом вдруг смелой рукой провел по уцелевшем от невзгод струнам своей золоченой арфы и запел до того сальную и циничную песню, что кровь бросилась в лицо Аллену, и он, забыв про свою робость, с негодованием воскликнул:
   – Не смейте петь такие гадости, это омерзительно!
   Все присутствующие с гневом обрушились на бедного псаломщика, осыпав его градом упреков за столь непрошеное вмешательство, помешавшее им насладиться песней. Сам же певец, в порыве благородного негодования за выходку безусого мальчишки, наотрез отказался петь в этот вечер.
   Один из захмелевших лесников закричал:
   – Принесите скорее вина, чтобы царь певцов мог проглотить обиду, нанесенную этим дерзким мальчишкой, который может убираться ко всем чертям, если ему не по нраву наши песни!
   Некоторые из бродяг бросились было приводить в исполнение наказ возмущенного собутыльника, и бедному Аллену, несмотря на темную ночь, пришлось бы продолжать свое путешествие, как вдруг раздался могучий бас Джона:
   – Не сметь его трогать! Я беру его под свою защиту. Мой друг поступил опрометчиво, но его можно простить, так как песня действительно грязная – он не привык к таким. Если кто его тронет – будет иметь дело со мной!
   – Все будет сделано как вам угодно, ваше преосвященство, – насмешливо воскликнул один работник, медленно приближаясь к Аллену; другие тоже последовали его примеру и надвигались на юношу и Джона Гордля с криками, что их обоих вышвырнут вон из трактира.
   Джон медленно стал засучивать рукава своей куртки, обнаружив при этом мощные мускулы, а Аллен собирался уйти добровольно, увидев, к чему привело его необдуманное вмешательство. Джон уже был готов наказать смельчаков, как вдруг дверь «Пестрого кречета» широко распахнулась, и в комнату ввалился новый посетитель, к великому удовольствию госпожи Элизы, которая вместе с лекарем и зубодером, перетрусившими не на шутку, перебегала от одной группы к другой, пытаясь успокоить расходившихся посетителей и тем спасти репутацию отеля.

VI. Сэмкин Эльвард держит пари на свою пуховую перину

   Человек, так неожиданно ворвавшийся в трактир «Пестрый кречет» и одним своим появлением водворивший порядок, – к облегчению госпожи Элизы, если помнит наш читатель, – был среднего роста, с могучей грудью и огромными плечами; его выдубленное непогодой и солнцем лицо с суровыми, резкими чертами, властно очерченным ртом и большим белым шрамом во всю левую щеку говорило, что этот человек привык смело смотреть в глаза смерти. По его костюму и вооружению можно было сразу догадаться, что это воин; его доспехи были испещрены следами от холодного оружия и стрел, свидетельствовавшими о том, что прибыл он из действующей армии. На груди его белого кафтана было изображение святого Георга на красном поле – лучшая награда храброму воину. Веточка только что сорванного дрока придавала его грозному облику элегантности и теплоты.
   Несмотря на изумление, написанное на лицах посетителей трактира, наш храбрый воин, воскликнув: «Что я вижу? Милая дама!» – подобно коршуну, преследующему добычу, в мгновение ока очутился возле хозяйки, обнял ее за талию и крепко поцеловал, таким образом приветствуя единственную представительницу прекрасного пола. Вдруг его взгляд случайно упал на молоденькую служанку, и он, оставив госпожу Элизу, стремглав помчался за девушкой. Та быстро, словно лань, убежала по лестнице наверх, захлопнув за собой тяжелый люк и оставив храброго воина в весьма неловком положении, но он, отбросив смущение, вернулся к трактирщице и с удвоенным пылом принялся целовать ее, раскрасневшуюся от смущения.
   – La petite [17 - Малютка (франц.).] перепугалась, но это ничего, – проговорил он. – Ah, c’est l’amour, l’amour! [18 - Это любовь (франц.).] Проклятый французский будто прилип к моему горлу. Надо скорее смыть его добрым английским элем! Клянусь эфесом, во мне ни капли французской крови! Я истинно английский стрелок Сэмкин Эльдвард, и скажу вам, мои друзья, – обратился воин к присутствующим, – что нет на свете ничего дороже, чем вновь чувствовать под ногами землю милой сердцу Англии. Лишь только моя нога ступила на берег, я бросился целовать коричневую землю не менее пылко, чем теперь тебя, ma belle! [19 - Моя красотка (франц.).] Однако, что же не идут мои канальи носильщики?
   Вслед за этими словами в комнату вошли шестеро молодцов, каждый из которых нес на голове по большому тюку. Сэмкин Эльвард приказал разложить тюки на полу по порядку и начал проверять, в целости ли его добыча. Чего только здесь не было! Французская перина со стегаными одеялами, дорогая парча, белый бархат из Генуи, лионский шелк – словом, все, что могло бы осчастливить самую избалованную кокетку. Перебирая вещи и демонстрируя их присутствующим, он не преминул похвастаться, где и как они добыты.
   – Вот, не угодно ли посмотреть, какая чудная работа, – говорил он не без гордости. – Эта кадильница, серебряный кувшин, золотая застежка и риза, шитая жемчугом, взяты мною при осаде Нарбонны в церкви Сен-Дени; я унес их, чтоб они не попали в чьи-либо нечестивые руки.
   Убедившись в целости поклажи и освободив носильщиков, Эльвард, самодовольно потряхивая золотыми монетами в кармане панталон, воскликнул:
   – А теперь, ma belle, будем ужинать, я думаю, что у меня хватит золотых, чтоб заплатить вам за парочку холодных каплунов, кусок кабаньего жаркого и стакан хорошего гасконского! Пока нам принесут закуску, мы выпьем за храбрых английских стрелков!
   Усевшись вплотную к камину и усадив певца около нового гостя, посетители с восторгом приняли это предложение. Меж тем Эльвард, сняв с себя доспехи и уложив их на тюки, протянул к камину свои толстые ноги и наслаждался отдыхом со стаканом вина. Аллен смотрел на него, застыв в недоумении с кистью в руке: в его каталоге были люди злые и добрые, но этот был то свирепым, то великодушным, с проклятием на устах и улыбкою во взгляде. Каково это – быть таким, как он?
   Эльвард подметил вопросительный взгляд молодого человека и с добродушной улыбкой протянул свой стакан, желая с ним чокнуться.
   – Надо полагать, что ты никогда не видел воинов, мой мальчик, иначе не стал бы так таращиться на меня, будто мышонок, впервые вылезший из норки.
   – Совершенно верно, я впервые вижу воина, – ответил Аллен.
   – Cтоит лишь переплыть канал, и ты увидишь столько воинов, сколько пчел вокруг летка. О, какая это чудная жизнь, полная всяких приключений. Посмотрев на эти вещи, ты убедишься, как прибыльно это ремесло: воин сам себя вознаграждает за все труды походной жизни. Кто храбр, тот и богат. Итак, mes enfants [20 - Дети мои (франц.).], пью за здоровье моих бывших товарищей, и да здравствует Белый отряд!
   Этот тост единодушно подхватили все присутствующие, и вмиг стаканы были опорожнены до дна.
   – Клянусь своим мечом, друзья мои, – воскликнул Эльвард, – вы пьете как истые воины, и я обязан вновь наполнить ваши стаканы. Итак, mon ange [21 - Мой ангел (франц.).], принеси-ка нам еще вина и эля. Как там поется в английской песне?
   И Эльвард затянул грубым, фальшивыми голосом старинную песню:

     За честь гусиного пера
     И край, где гусь летал…

   – но сам не выдержал и расхохотался, заметив, что лучше стреляет, чем поет.
   В это время раздался голос певца, который с большим чувством и умением пропел эту старинную балладу стрелков.

     Что вам сказать о луке?
     Он в Англии был сделан
     Проворными руками
     Из тисовых стволов.
     Стрелки, мы в сердце чистом
     Храним наш лук из тиса
     И Англию, взрастившую его…

     А что сказать о людях?
     Мы в доброй Англии росли
     И землю нашу любим.
     Стрелки мы, нрав наш крут…
     Так наполняйте чаши —
     Мы пьем за землю нашу,
     Край, где стрелки живут!

   Аллен с восхищением слушал искусного менестреля, простив ему в глубине души те неприятные минуты, что он испытал из-за первой песни; эта баллада, да и весь вечер надолго запечатлелись в его юной голове.
   – Клянусь спасением моей души, – вскричал в восторге Эльвард, – отлично спето! Я много раз слыхал эту песню. В одном из походов Белого отряда, когда сам Симон Черный предводительствовал четырьмя сотнями храбрых стрелков, они хором пели эту песню, но лучшего исполнения я не слыхал!
   Пока певец услаждал гостей пением, хозяйка успела накрыть стол на широкой доске, укрепленной на козлах, в центре поставила дымившееся блюдо с аппетитным содержимым.
   Эльвард, с видом человека, знающего толк в еде, присел к столу и вскоре пришел в еще более благодушное настроение, весело болтая с окружающими.
   – Меня поражает, друзья мои, что такие молодцы, как вы, сидят дома и прозябают в глуши, вместо того чтобы идти попытать счастье на войне. Насколько это прибыльно, вы можете убедиться, посмотрев на меня. Неужели, – удивился Эльвард, – вас не прельщает тот образ жизни, который веду я? Ем вкусно, пью, сколько душе угодно, друзей угощаю на славу, свою девчонку наряжаю в шелк и бархат, карманы мои всегда полны золотых. Года четыре тому назад, когда в битве при Бринье был убит Джеймс Бурбонский и уничтожена его армия, почти каждый английский стрелок имел в пленниках кто графа, кто барона. Питер Карсдейл, деревенщина, взял в плен самого Амори де Шатонвиля, владетеля Пикардии [22 - Пикардия – большая область на севере Франции.], и получил выкуп в пять тысяч крон, да еще коня со сбруей. Конечно, французская шлюха выманила их так же быстро, как француз их уплатил, но, клянусь честью, на что еще тратить деньги, как не на женщин? Согласна, ma belle?
   – О, было бы очень скверно, если бы наши храбрые стрелки не привозили нам гостинцев из дальних стран, – ответила госпожа Элиза, польщенная вниманием воина.
   – A toi, ma chérie [23 - Твое здоровье, милашка! (франц.)], – ответил Эльвард, посылая ей воздушный поцелуй. – О, la petite показалась, a toi aussi! [24 - Твое тоже! (франц.)] Mon Dieu [25 - Мой бог (франц.)], какой хороший цвет лица у этой девочки!
   – Благородный сэр, – вмешался в это время кембриджский студент, до того хранивший упорное молчание, – насколько мне известно, шесть лет тому назад был заключен мир между нашим королем и Францией, вот почему мне странно, что вы говорите о войне, о походах и подвигах, когда никакой войны нигде нет.
   – Так, по-твоему, я вру? – вскричал Эльвард, хватаясь за эфес.
   – Боже избави, – проговорил в испуге студент, – я лишь хочу, чтобы вы меня просветили, вот почему осмелился задать вам подобный вопрос. Magna est veritas, sed rаrа [26 - Велика истина, да редка (лат.).], в переводе это значит, что все стрелки – благороднейшие и умнейшие люди.
   – Вам, молодой человек, еще многому следовало бы поучиться, – заговорил воин более мирным тоном, польщенный похвалой студента, – неужели вас не научили, что, помимо внешних войн, государства одолевают внутренние распри, а во Франции идет непрерывная борьба. В такое-то время стыдно английским стрелкам сидеть дома и заниматься бабьими сплетнями. Вот сэр Джон Хоу пошел со своими молодцами к маркизу Монферратскому, чтобы сразиться с государем Миланским; теперь у нас осталось всего каких-то двести человек, но я уверен, что мне удастся пополнить ряды Белого отряда, в особенности если сэр Найджел Лоринг из Кристчёрча вновь наденет свои боевые доспехи и станет нашим предводителем.
   – Ваш успех обеспечен, – воскликнул один из лесников, – если этот храбрый рыцарь опять появится на поле битвы.
   – Клянусь зубом апостола Петра, – воскликнул Эльвард, – все это истинная правда. Сейчас я везу к нему в Кристчёрч письмо от сэра Джона Латура, который предлагает ему занять место сэра Джона Хоу. Я уверен, что он не откажется от такого предложения, в особенности если я приведу с собой несколько человек лихих стрелков. Не хочешь ли ты, лесник, быть одним из этих смельчаков? Смени рубанок на благородный крест.
   – К сожалению, – отвечал лесник, – не могу принять этого предложения: у меня в Эмери-Даун молодая жена и ребенок. На кого я их оставлю?
   Эльвард презрительно посмотрел на лесника и обратился к Аллену.
   – Ну, а ты, юноша, не желаешь ли отведать настоящей жизни – жизни воина?
   – О, нет, – ответил Аллен, – я человек миролюбивый, к тому же мне предстоит другая работа.
   – Проклятие! – вскричал Эльвард. – Во всей доброй Англии не осталось больше настоящих мужчин, лишь бабы, переодетые в штаны. Чтобы вас всех черти забрали!
   – Эй, лучник! Попридержи-ка язык! – заревел Джон Гордль. – Меня достало твое хвастовство, и я с удовольствием положу тебя на лопатки.
   – Mon Dieu! – оживился Эльвард. – Наконец-то нашелся хоть один мужчина! Клянусь дьяволом и его супругой, твоя смелость мне по сердцу! Вот уже семь лет никто не осмеливался говорить со мной подобным образом. Если тебе удастся свалить меня, mon garçon [27 - Мой мальчик (франц.).], то я буду еще больше тебя уважать.
   – Довольно болтовни и лжи! – заревел Джон, быстро сбрасывая куртку. – Я докажу тебе, что остались еще в Англии настоящие мужчины, получше тех, кто удрал во Францию грабить!
   – Pasques Dieu! [28 - Бог мой! (франц.)] – вскричал Эльвард, снимая свой кафтан. – О, мой рыжеволосый друг, я вижу, что твоему сложению мог бы позавидовать любой. Вряд ли найдется во всем отряде смельчак, который пожелал бы с тобой сразиться. Однако ты вел размеренную жизнь последнее время, так что мои мускулы покрепче. Условимся же о закладе.
   – У меня ничего нет. Если ты сам не раздумал, то выходи без всяких закладов.
   – Браво, браво, mon garçon! Раз тебе нечего закладывать, то я готов бороться на следующих условиях: если тебе удастся свалить меня, то я даю тебе эту французскую пуховую перину, которая достойна короля; если же я тебя одолею, то ты дашь слово, что пойдешь со мной и будешь служить Белому отряду до тех пор, пока его не распустят.
   Присутствующие восторженно одобрили его решение. Два противника вышли на середину комнаты и опытным взглядом начали окидывать друг друга, следя за каждым движением.
   – Ну, что же, mon enfant [29 - Сын мой (франц.)], как ты желаешь, – подтрунивал лучник, – шиворот и локоть, или вплотную, или как получится?
   – Иди ко всем чертям! – гремел Джон, размахивая огромными кулачищами. – Я тебя и без этих фокусов обработаю!
   Мускулы его напряглись и высоко вздулись, подобно корням могучего дуба. Джон Гордль был значительно больше Эльварда, зато последний был чрезвычайно легок и проворен, что при его атлетической фигуре, бесспорно, давало ему право считаться одним из лучших борцов Англии. И не было в тот вечер более достойных соперников, чем эти двое.
   Эльвард лишь выжидал удобного момента.
   Громадный Джон скалой стоял на месте, ожидая действий противника, который переминался с ноги на ногу, как бы прицеливаясь к сопернику. Вдруг он налетел на Джона, с быстротой молнии обвив его ногами, но Джон оторвал его от себя с легкостью, будто крысу, и, швырнул в противоположный угол с такой силой, что Эльвард ударился головой в стену, но не упал.
   – Ma foi! [30 - Клянусь честью! (франц.)] – воскликнул лучник. – Вы были близки к перине. Толкни вы меня чуть сильнее – и в гостинице появилось бы новое окно.
   Проговорив это, он с еще большей осмотрительностью начал приближаться к противнику, потом, сделав один ложный выпад, внезапно прыгнул на Джона, причем ноги его обвились вокруг талии противника, а руками он ухватился за его бычью шею в надежде мощным толчком свалить на пол. Но Джон и в этот раз легко оторвал от себя лучника и с криком ярости попытался бросить его на пол с такой неимоверной силой, что кости Эльварда должны были бы разлететься вдребезги, если бы он, до тонкости изучивший все приемы борьбы, не ухватился с необычайным проворством за огромные плечи противника, а затем быстро отскочил от него..
   Разозлившись, могучий Джон яростно устремился на противника, готовясь нанести ему окончательный удар, но, по неосторожности, слишком близко подошел к нему и дал возможность последнему воспользоваться этим преимуществом. Эльвард пригнулся к земле, в то время когда Джон собирался схватить его своими ручищами, и, обхватив противника, быстро перебросил его через голову. Очевидно, это было бы последнее путешествие громадного Джона, если б он, описывая в воздухе дугу и летя вниз головой, не угодил прямо в живот несчастного маляра, мирно храпевшего в своем углу. Тот, кряхтя, приподнялся на матраце, потирая с отчаянием свой живот и бормоча какие-то проклятия в адрес Джона, который, быстро оправившись, уже стоял посреди комнаты, тщетно уговаривая лучника еще раз померяться силой.
   – Ради всех святых, еще одну схватку! – кричал Джон. – Это была хитрость!
   – Ну нет, дружище, довольно, – возразил лучник, – я скорее готов биться с наваррским медведем, чем с тобой. Но, клянусь моим мечом, я приобрел себе хорошего друга и хорошего воина. Да здравствует Белый отряд и новый стрелок Джон Гордль! – При этом лучник протянул свою кружку рыжеволосому детине.
   – О, проклятие! – вопил Джон. – Какая досада, что мне не досталась эта перина. Хотя она прошла мимо меня благодаря твоей хитрости, лучник, я сдержу свое слово и отныне принадлежу Белому отряду и душой, и телом. За твое здоровье!
   – Но, святая Владычица, что сталось с этим несчастным? – прервал его Эльвард.
   В это время маляр, придя немного в себя и окидывая пустым взглядом комнату, встал и, шатаясь, направился к двери, бормоча осипшим голосом:
   – Берегитесь эля, добрые люди, он до добра не доведет!
   Затем он, погрозив кому-то пальцем, вышел из трактира, сопровождаемый взрывом хохота подвыпивших кутил. Понемногу гости стали расходиться по домам, часть улеглась на полу на импровизированных кроватях, приготовленных заботливой хозяйкой и ее прислужницей. Аллен после стольких впечатлений, полученных за один день, лег спать и вмиг крепко заснул, изредка тревожимый различными видениями. В его голове, как в калейдоскопе, мелькали лица странных людей, встреченных в «Веселом кречете».

VII. Три товарища идут через лес

   Едва на востоке занялась заря и первые лучи света проникли в маленькие закоптелые окна, жизнь в трактире снова забила ключом. В те времена все понимали, что из-за дороговизны и скудости осветительных материалов нельзя терять ни минуты дневного света. Но как рано ни поднялась госпожа Элиза, другие опередили ее: кембриджский студент, голова которого, вероятно, была слишком занята размышлениями о высоких материях, исчез до рассвета, забыв заплатить четыре пенса за предложенные ему ужин и ночевку. Пронзительный крик почтенной хозяйки и громкое, дружное кудахтанье кур, которые, воспользовавшись открытой дверью, не замедлили наполнить комнату, разбудили и остальных, не успевших еще проснуться путников.
   Немало посмеявшись изобретательности представителя науки, наши знакомые стали быстро собираться в дальнейший путь. Лекарь взобрался на приведенного с соседней конюшни мула в красной попоне и отправился по Саутгемптонской дороге. Зубодер и певец, хлебнув эля, поспешили на Рингвудскую ярмарку, причем глаза у менестреля были красными, налившимися кровью от постоянного пьянства. Лишь лучник, выпивший накануне больше всех и меньше всех спавший, был весел и свеж, как утренняя роса. Поцеловав по дороге все еще опечаленную хозяйку и загнав еще раз на чердак служанку, он пошел мыться к ручью, а когда вернулся, вода струилась с его мужественного лица и всклокоченных волос.
   – A, мой милый миролюбец! – воскликнул лучник при виде собиравшегося в путь Аллена. – Куда же ты теперь направляешь свои стопы?
   – В Минстед, – ответил последний, – к брату своему Симону Эдриксону, у которого хочу пожить некоторое время. Сколько я вам должен, милая хозяйка?
   – Да ты что! – воскликнула госпожа Элиза, стоя с широко открытыми глазами перед вывеской, над которой весь вечер просидел Аллен. – Скажи лучше, сколько мне надо заплатить тебе за твою работу. Провались я на этом месте, если это не настоящий кречет! Да еще с зайчиком в когтях!
   – И какие страшные красные глазища! – воскликнула служанка.
   – И раскрытый клюв!
   – И распущенные крылья! – добавил Джон Гордль.
   Молодой послушник от таких простых, но сердечных похвал покраснел, как маков цвет. Хозяйка и слышать не хотела об оплате за ночлег и ужин, так что лучник и Джон Гордль дружески взяли юношу под руки и подвели к столу, на котором уже был накрыт завтрак: копченая рыба, шпинат и кувшин молока.
   – Ты искусно справляешься с кистью и красками, – сказал лучник, подавая Аллену на большом ломте хлеба лучший кусок рыбы. – Не удивлюсь, если окажется, что ты учен грамоте и можешь читать по писаному.
   – Стыдно было бы братьям Болье, – ответил Аллен, – если бы я не умел читать. Ведь я был у них псаломщиком.
   – А вот передо мной можете хоть сто раз написать «Сэм Эльвард» – я все равно ничего не пойму. Во всем нашем отряде один только человек знал грамоту, да и тот был убит при Вентадуре. Знать, не пристала хорошему воину грамотность.
   – Вздор, – возразил Джон Гордль, – я тоже кое-что маракую. Жалко только, что не успел пройти науку до конца. Недолго я пробыл у монахов.
   – Посмотрим, насколько ты силен в грамоте, – ответил лучник, вынимая из бокового кармана конверт, перевязанный красным шелковым шнурком.
   Джон долго вертел в руках конверт, сопел, пыхтел, присматривался к написанному и хмурил лоб, точно решал самую сложную математическую задачу.
   – Последнее время мне так мало приходилось читать, – наконец пробасил он, возвращая лучнику конверт, – немного, выходит, позабыл. Хотя, по-моему, здесь диковинно написано – всякий может понять эти слова как знает. Судя по длине строк, это какие-нибудь псалмы.
   – Не думаю, – ответил лучник, отрицательно качая головой и передавая конверт Аллену, – чтобы сэр Клод Латур стал посылать меня с псалмами из-за синего моря. Кажется, вы дали большого маху, милейший друг. Держу пари на мою пуховую перину, что здесь речь о чем-то посерьезнее.
   – Эта грамота написана на французском языке, – сразу ответил Аллен, взяв в руки конверт, – и, наверно, написана каким-нибудь клириком. Вот что это значит в переводе: «Благороднейшему и славнейшему рыцарю сэру Найджелу Лорингу из Кристчёрча от вернейшего друга сэра Клода Латура, капитана Белого отряда, владельца замка, знатного лорда де Моншато, вассала достославного Гастона, графа де Фуа, председателя всех палат – верхней, средней и нижней».
   – Это другое дело! – победно воскликнул бравый лучник. – Так и хотел написать Клод Латур.
   – Да-да, теперь я и сам вижу, что это так, – промычал немного сконфуженный Джон, заглядывая в пергамент, – только вот я никак не возьму в толк, что это такое – верхняя, средняя и нижняя палаты?
   – Это значит, что нижняя палата может вымогать у арестованного деньги, средняя – пытать его, а уж по распоряжению верхней палаты можно и повесить человека. Однако ваши тарелки давно пусты, пора и в путь двигаться. Вы ведь со мной идете, mon gros Jean [31 - Мой Большой Джон (франц.).]? А ты куда, мой белокурый юноша?
   – В Минстед.
   – Ах, да. Я отлично знаю эту лесную местность, хотя сам родом из округа Избурн. Минстед будет нам по пути, мы тебя проводим.
   – Я готов, – ответил Аллен, обрадованный, что нашел хороших спутников.
   – А я не готов, – ответил задумчиво лучник. – Наша хозяйка, я вижу, честнейшая женщина. Послушайте-ка, ma chérie, я хочу оставить у вас на хранение мои золотые вещи, бархат, шелк, свою дорогую перину, серебряный кувшин и все остальное. С собой я возьму только золотые монеты в холщовой сумке и шкатулку с розовым сахаром, которую везу в подарок леди Лоринг от моего капитана. Надеюсь, вы постережете мое добро?
   – Будьте покойны, добрый стрелок, все останется в полной сохранности. Когда бы вы ни приехали – вещи будут в порядке.
   – Вот это я понимаю – истинный друг! – воскликнул лучник, подхватывая покрасневшую хозяйку на руки. – Не перевелись еще на свете хорошие женщины! Я всегда говорил – нет ничего лучше английской земли и английских женщин, французского вина и французской добычи. Я человек одинокий и в один прекрасный день, когда окончится война, обзаведусь своим замком. Может случиться, что вы и я… Ах, méchante, méchante [32 - Негодная (франц.).], эта la petite опять выглядывает из-за дверей! Однако как высоко уже солнце поднялось над лесом! Ну-ка, Джон, пошевеливайтесь.
   – Я давно вас жду, – ответил сердито Джон Гордль.
   – Ну, с Богом! Adieu, ma vie [33 - Прощай, моя жизнь (франц.).]. Надеюсь, два ливра покроют все расходы и дадут вам возможность приобрести несколько ярких лент на ближайшей ярмарке. Не забывайте Сэма Эльварда, потому что его сердце – ваше навеки. И твое также, ma petite! Ну, тронемся, господа, да поможет нам Юлиан Гостеприимный найти везде такой радушный прием!
   Солнце высоко поднялось над горизонтом и освещало густую листву Эшерских и Деннийских лесов, когда три путника пробирались по городку Линдхерст, где остановился отправляющийся на охоту король. Огромный Джон, а за ним лучник и юный Аллен с трудом проталкивались сквозь пышную, блестящую толпу, состоящую из королевской гвардии, грумов, егерей и доезжачих. Проходя мимо старой церкви, где только что кончилось утреннее богослужение, они наткнулись на новую толпу прихожан, стрекотавших, как стая сорок. Аллен при виде храма снял шляпу и, набожно преклонив колена, прочел про себя горячую молитву, между тем как его товарищи, не обращая на него внимания, шли своей дорогой и почти исчезли из виду.
   – Что же вы даже лба не перекрестите перед открытыми вратами дома Господня? – упрекнул их Аллен, едва догнав. – И после этого хотите заслужить благословение Божье?
   – Любезный друг, – ответил Джон Гордль, – я так много молился в течение последних двух месяцев, что до сих пор не могу как следует разогнуть спину. От бесконечных поклонов у меня еле держится голова на плечах, и я чувствую, что немного перемолился.
   – Разве может человек быть слишком религиозным? – воскликнул с жаром Аллен. – Молитва никогда не лишняя. Если человек живет изо дня в день только для того, чтобы есть, пить и спать, то он не лучше обычного животного. Только когда он достигнет нравственной высоты, он поистине может заслужить звание человека. Не прискорбно ли видеть, что искупительную жертву Спаситель принес ради недостойных тварей?
   – Ай да молодец! – закричал вне себя от восторга лучник. – Краснеешь ты как девица, но проповедуешь не хуже целой коллегии кардиналов.
   – Действительно, я краснею, потому что приходится объяснять людям то, что они должны знать с детства.
   – Правда, правда, mon garçon! Нехорошая была история. Один добрый французский падре прочел нам, как дело было, как солдаты схватили его в саду. Во всяком случае апостолы были плохие воины. Клянусь моей пятерней, будь там я с Симоном Черным из Нориджа и десяток наших стрелков из отряда, мы бы им показали, где раки зимуют, а этого сэра Иуду так нашпиговали бы английскими стрелами, что он проклял бы тот день и час, когда задумал свой подлый поступок.
   – Если бы Христос нуждался в помощи, он мог бы призвать целые легионы архангелов. На что ему ваши жалкие стрелы и луки? Помните его божественные слова: «Поднявший меч от меча и погибнет»?
   – Что же может быть достойнее этой смерти? – спросил удивленный лучник. – Я хотел бы умереть от меча не в легкой стычке, но на кровавом поле битвы под великим знаменем со львом среди победоносных криков товарищей, под зловещий свист крылатых стрел. Однако, друзья, что это за кровавые следы на дороге? – Приятели, выбравшись из города, уже шагали по лесу.
   – Должно быть, подстреленный олень бежал, – ответил Джон.
   – О, нет, я слишком хорошо знаю лесную жизнь и вижу, что сегодня здесь не проходил олень, а кровь совершенно свежая. Однако что это за звуки? Слышите?
   Три путника остановились и стали прислушиваться. До них среди торжественной лесной тишины доносились какие-то хлесткие удары, громкие вскрики и протяжные звуки заунывной песни. Испуганные товарищи ринулись вперед и через секунду очутились на небольшом холме, с вершины которого могли видеть причину и источник этих странных звуков. Шагах в ста от них по дороге шли два монаха, обнаженные до пояса и по очереди бичевавшие друг друга. Кровь их ручьями стекала на землю. Процедура бичевания сопровождалась пением каких-то псалмов на французском языке. Аллен и Джон Гордль изумленно остановились с широко открытыми глазами. На лучника же зрелище не произвело никакого впечатления.
   – Это секта кающихся монахов, или, как их называют, бичующихся. За морем их можно встретить на каждом шагу. Я слышал, что среди них нет ни одного англичанина, больше же всего французов, итальянцев и богемцев. En avant [34 - Вперед (франц.).], друзья! Давайте поговорим с ними.
   – Полно вам лупить друг друга! – закричал им еще издали лучник. – И так уж вся дорога залита кровью, как на бойне в День святого Мартина. На каком основании, святые отцы, вы так истязаете друг друга?
   – C’est pour vos pеґches – pour vos péches [35 - Это за ваши грехи (франц.).], – ответили монахи, с прискорбием поглядев на путешественников, и вновь принялись за свою искупительную жертву.
   – Mon Dieu! – воскликнул лучник, махнув рукой. – Я жертвовал во Франции своей кровью, но в честном бою, а не так бессмысленно, как они. Однако что это с вами, mon cher, вы бледны, как пикардийский сыр!
   – Я не привык к таким зрелищам, – ответил Аллен, – в монастыре мы вели очень спокойную жизнь. Нелегко видеть, как благочестивые люди, не причинившие никому вреда, должны страдать за грехи других. Если кого можно назвать благочестивыми отцами, то только их.
   – Очень нам нужно их бичевание, – пробурчал Джон Гордль, – лучше бы они оставили в покое свои спины и выбили из сердец гордость и тщеславие.
   – A ведь он прав, – согласился лучник, – будь я на месте Bon Dieu [36 - Господь Бог (франц.).], мне бы не доставило никакого удовольствия смотреть, как бедолага в угоду мне рвет на куски свою кожу.
   – Не думаю, чтобы вы хотели нарочно согрешить своими словами, – ответил кротко Аллен. – Жизнь человеческая – все равно что турнир, на котором поджидают нас семь черных рыцарей – гордость, скупость, алчность, злоба, разврат, зависть и лень. Но человек должен выйти победителем из этой борьбы, если хочет получить награду от прекраснейшей царицы всех цариц – самой Приснодевы Марии. Эти люди, которых мы сейчас видели, подают нам пример умерщвления плоти, и потому мы должны преклоняться перед ними, как перед угодниками божьими, и уважать больше, чем кого-либо другого.
   – Ай да проповедник! – воскликнул лучник. – Право, он заткнет за пояс самого покойника дона Бертрана, капеллана Белого отряда! Доблестный был воин, в битве при Бринье его проткнул ратник из Эно. Когда мы оказались в Авиньоне, ратника того отлучили от церкви, но мы не смогли его точно описать папе, и не знали его имени, лишь то, что конь под ним был в серых яблоках. Так что боюсь, как бы не отлучили кого-нибудь другого.
   – Выходит, вашему отряду довелось тогда преклонить колени перед самим папой Урбаном, опорой и средоточием христианства? – восторженно спросил Аллен.
   – Да, дважды я видел его, такой тощий, как крыса, с язвами на подбородке. В первый раз мы выпросили у него пять тысяч крон, несмотря на его отчаянное сопротивление. Во второй раз просили десять, хотя лучше было бы нам просто разграбить дворец. Помню, вышли кардиналы, посланные святым отцом, и уговаривали нас взять семь тысяч, папское благословение и отпущение грехов. Или десять, но с полным отлучением от церкви. Мы единодушно выбрали второй вариант, но сэра Джона им таки удалось уговорить, и мы получили семь тысяч с отпущением. Что ж, оно нам не помешало – у Белого отряда к тому времени накопилось немало грехов.
   Набожного Аллена возмутил до глубины души этот рассказ. Он стал осторожно осматриваться в поисках грома и молний, которые, судя по «Деяниям святых», прерывают подобные кощунственные речи.
   Но яркое солнце продолжало отливать самыми разнообразными оттенками на пожелтевших осенних листьях, и Аллен весь ушел в молитву, время от времени падая ниц или преклоняя колени перед каждым придорожным крестом, и тьма, в которую погрузилась было его душа, вскоре рассеялась.

VIII. Три друга

   Аллен, занятый молитвой, отстал от своих спутников, так что ему пришлось бегом догонять их. Как молодой олень, легко побежал он по дороге и за первым же поворотом, перед небольшим коттеджем нагнал большого Джона и лучника Эльварда, внимательно что-то разглядывавших. Подойдя ближе, Аллен увидал, что товарищи его восхищались двумя свежими, крепкими мальчуганами, одному было лет девять, другой постарше, оба златокудрые и голубоглазые.
   – Это два ученика какого-нибудь старого лучника. Вот как надо воспитывать детей! – радостно воскликнул солдат, обращаясь к Джону.
   – Что они делают? Стоят, как статуи, с палкой в руках, – удивился Джон.
   – Они упражняют руку, чтобы научиться правильно держать лук. Меня отец так же учил… Эй, дети, долго ли еще вам стоять?
   – До заката солнца, мистер, – ответил старший из мальчиков.
   – A кем вы будете? Лесниками, егерями?
   – Лучниками! – закричали дети в один голос.
   – Ого, вы, я вижу, щенки чистой породы! Но зачем вам надо быть лучниками?
   – Будем драться с шотландцами, мистер.
   – Зачем же с шотландцами, мальчики?! В Саутгемптоне немало французских и испанских галер, но едва ли есть шотландские…
   – У нас с ними давнее дело, – возразил старший мальчуган, – шотландцы отрезали отцу пальцы на руках!
   – Правда, правда! – раздался вдруг глухой голос, и путники, обернувшись, увидали худого, костлявого и болезненного человека. Он поднял руки: на обеих не доставало большого, указательного и безымянного пальцев.
   – Эге, товарищ, – воскликнул Эльвард, – кто это так тебя отделал?
   – Видать, что вы не здешние! – горько усмехнулся калека. – Во всем Хамбере нет человека, который бы не узнал работы черного лорда, дьявола Дугласа… Не было более меткого стрелка, чем я, Робен Хиткот. Но Дуглас лишил меня возможности, как и многих других лучников, стрелять из лука. Однако мои два мальчугана отплатят ему за это. Сколько стоят мои большие пальцы, ребята?
   – Двадцать шотландцев! – в один голос крикнули мальчики.
   – А остальные?
   – Половину!
   – Когда дети будут в состоянии со ста шагов убить белку, я их пошлю к Джону Коплэнду, наместнику Карлайла, под его начальство. Клянусь душой, я отдал бы последние пальцы, лишь бы видеть Дугласа под градом их стрел!
   – Поможет Бог – увидите, – произнес Эльвард. – А вы, дети, налегайте сильнее на лук и научи`тесь пускать стрелы через ограды, чтобы удар нанести сверху, а не в упор… Это очень важно для лучника. Я сейчас покажу вам, как это делается.
   Эльвард снял свой лук, вынул из колчана несколько стрел и быстро, одну за другой, выпустил три стрелы. Две из них взлетели высоко над дубом и вонзились в крепкий пень по другую сторону его. Третья стрела, унесенная ветром, упала немного в стороне.

   – Вот настоящий стрелок! – воскликнул северянин. – Слушайте каждое его слово, дети.
   – Клянусь душою, – сказал Эльвард, – мне не хватило бы целого дня, чтобы рассказать обо всех приемах стрельбы… А теперь нам пора в путь! Прощайте, соколы!
   Путники скоро миновали Эмери-Даун и вышли на широкую поляну, где среди вереска и папоротника паслись целые стада диких черных свиней; пройдя еще немного, они заметили красавицу лань. Животное царственно посмотрело на них и продолжило щипать сочную траву.
   Глаза лучника загорелись огнем охотника. Рука его инстинктивно сжала лук, но Джон мгновенно схватил его за колчан.
   – Все стрелы переломаю о колено! – крикнул он. – Видно, вы не знаете, чем пахнет запрещенная охота! Я вовсе не желаю через вас попасть в лапы живодера лесничего!
   – Мне не впервой рисковать своей шкурой, – пробурчал лучник, отодвигая тем не менее колчан за спину.
   Они пошли дальше.
   – Мне понравился этот северянин, – опять заговорил немного спустя лучник, – я сочувствую всем, кто умеет так ненавидеть. Сразу видно, что у него желчь в печени.
   – О, нет! – произнес горько Аллен. – Лучше бы у него в сердце была любовь…
   – Не буду спорить и против этого! Никогда не был предателем прекрасного пола. Женщины от корней волос до завязок на башмаках созданы только для любви. Радуюсь, мой мальчик, что святые отцы воспитали тебя так мудро…
   – Я говорю о любви к ближним и врагам…
   Эльвард усмехнулся.
   – Боюсь, мой мальчик, что ты ошибаешься! Наверно, епископ должен лучше других понимать в этом деле, так вот я сам видел, как епископ Линкольнский зарубил секирой шотландца, и нахожу, что это очень странный способ выражать свою любовь к ближним.
   Аллен не знал, что возразить на это.
   – Я слышал, что шотландцы – хорошие воины, – вступил в беседу Джон Гордль.
   – Да, один против одного, с равным оружием – они самые доблестные и храбрые христианские рыцари, – ответил Эльвард. – Но плохие стрелки. При этом шотландцы по большей части бедняки: мало кто из них может похвастать хорошей кольчугой.
   – Ну, а французы? – спросил Аллен.
   – Французы – доблестные воины. Но народ замучен налогами да пошлинами, так что нечего от них ждать особой храбрости на поле брани. Дворяне их стригут, точно овец, вот и ведут себя крестьяне как овцы.
   – Жалкий же они народ, – ответил Джон, – раз позволили так себя оседлать.
   – А каких солдат вы еще видели? – спросил Аллен. Его юный ум жаждал практических данных после длительного изучения теории и мистицизма в монастыре.
   – Я видел нидерландцев, неплохие ребята. Медлительные, тяжелые на подъем. Их не заставишь драться ради хорошеньких глазок, но стоит поругать их шерсть или подшутить над их бархатом из Брюгге, эти толстые бюргеры зажужжат, как пчелы у летка, словно это дело всей их жизни. Матерь Божья! Однако они нередко доказывали, что сколь искусно владеют сталью, столь же мастерски варят ее.
   – А испанцы?
   – Тоже смельчаки. Не одну сотню лет они сражались с приверженцами Магамета, напиравшими с юга и до сих пор удерживающими часть территории в своих руках. Однако теперь твой черед отвечать, юноша. Пойдешь ли ты со мной во Францию? Забирай любую вещь из тех, что ты видел в гостинице, кроме шкатулки розового сахара для госпожи Лоринг.
   – Я охотно пустился бы с вами в путь, ведь в миру у меня всего два друга, вы, Джон, и вы, Эльвард, но у меня есть долг по отношению к отцу. Кроме того, толку от меня как бойца будет немного.
   – Виной всему мой язык! Я, видишь ли, человек неученый и кроме как о луках и мишенях говорить ни о чем не умею. Так знай же: на один свиток пергамента в Англии их приходится двадцать во Франции. Мы видели там целые комнаты, забитые старинными рукописями. А сколько там статуй, а раки [37 - Рака – ларец для святых мощей, останков.] со святыми мощами! Неужели тебе не хочется взглянуть на все это? К тому же ты стал бы в Белом отряде проповедником!
   – Да и потом, – сказал Джон, – ваш брат известен повсюду как пьяница и буян.
   – Тем более мне нужно попытаться исправить его, – покачал головой Аллен. – Вон виднеются башни над деревьями. Думаю, это Минстедская церковь, я должен проститься с вами…
   – Все же тебе будет нелишним знать, куда направимся мы: через лес, на юг, пока не выйдем на дорогу Кристчёрч, а там уж до замка герцога Солсберийского, где Найджел Лоринг служит коннетаблем.
   Аллену было нелегко расставаться с недавно обретенными друзьями, и он побрел от них по лесной тропинке, не оборачиваясь, пока не достиг поворота дороги. Здесь юноша оглянулся. Шлем и кольчуга лучника ярко блестели сквозь листву, в лучах заходящего солнца, а рядом с ним виднелся Джон, одетый в узкое, не по размеру, и короткое пальто лимингтонского суконщика…

IX. Приключения в Минстедском лесу

   Аллен шел густым лесом по глухой тропинке, порой совершенно терявшейся. Юноша не без волнения осматривал богатую местность: он знал, что его предки некогда владели этими землями. Его отец, чистокровный сакс, считал своим праотцом Годфри Мэлфа, владевшего Бистерном и Минстедом еще в ту пору, когда норманны впервые ступили на английскую землю. Но понемногу фамилия беднела и утрачивала свой блеск, часть владений перешла к королю, часть конфисковали за неудачный мятеж саксов. Однако у них в собственности оставался родовой замок с рощей и фермами, и потому Аллен не без чувства гордости смотрел на земли своих предков, ускоряя шаг в надежде поскорее увидеть родной замок.
   Вдруг во время этих размышлений перед ним словно из-под земли вырос крепкий мужчина, одетый как крестьянин, с дубиной в руках.
   – Стой! – грозно крикнул незнакомец. – Как смеешь ты свободно гулять по этим лесам? Кто ты?
   – А почему я должен отвечать тебе? – насторожился Аллен, готовясь к защите.
   – Чтобы спасти свою голову, мальчишка! Что у тебя в сумке?
   – Ничего ценного.
   – Покажи-ка!
   – Не покажу.
   – Глупец, я придушу тебя как цыпленка! Отдавай сумку, если не хочешь распрощаться с жизнью!
   – Ни того, ни другого без борьбы! Попроси ты у меня милостыню – я бы охотно тебе дал что мог, но силой не добьешься ничего, еще я расскажу обо всем брату, Минстедскому сокману…
   При этих словах разбойник опустил свое оружие.
   – Коли так – другой разговор! Раз вы его брат – не дай бог мне вас обидеть!
   Аллен улыбнулся.
   – Ну, раз так – покажи мне ближайшую дорогу к его дому.
   В эту минуту раздались звуки охотничьего рога, и на поляну вылетела кавалькада охотников. Впереди всех ехал воинственный загорелый человек со сверкавшими из-под нависших бровей глазами. На нем был шелковый кафтан с золотыми лилиями, бархатная мантия, опушенная горностаем, а на серебряных доспехах были оттиснуты львы Англии.
   Аллен сразу узнал доблестного Эдуарда, короля англосаксов. Юноша снял шляпу и почтительно поклонился королю, но мужик стоял как ни в чем не бывало, опершись на свою дубину и не выказывая подобающего уважения королю и его свите.
   – Шапку долой, собака! Шапку долой! – грозно прикрикнул на него барон Брокас и прошелся по его лицу хлыстом.
   Бродяга с ненавистью посмотрел вслед всадникам.
   – Мерзкая гасконская собака, – прошептал он. – Пусть Господь уничтожит меня, если я не уничтожу все, что найду под крышей твоего замка!
   – Не примешивай имени Бога к своим мстительным угрозам! – воскликнул Аллен. – Я поищу какую-нибудь целебную траву, чтобы успокоить боль от удара этого лизоблюда…
   – Не тревожься обо мне, юноша, и, если хочешь увидеть своего брата, поспеши: сегодня наши молодцы будут ждать его на сборище. Иди скорее в ту сторону, в проем между дубом и терновником, и ты выйдешь на минстедское поле. Я бы присоединился к тебе, да уж нашел себе ночлег.
   Аллен поспешил в указанном направлении, и с каждым шагом, приближавшим его к замку, росла его тревога. Но вот деревья стали редеть, и он вышел на поляну, через которую протекал ручей. Грубый мостик привел его на другую лужайку – к деревянному зданию с тростниковой крышей. В золотом сиянии осеннего солнца это жилище казалось таким мирным и снова погрузило Аллена в приятные воспоминания.
   Но его размышления вдруг были прерваны звуками голосов, и вскоре из лесу показался белокурый высокий мужчина, рядом с ним шла грациозная девушка с ясными глазами и гордым станом. Левая рука ее была согнута, и на ней сидел маленький взъерошенный сокол. Не заметив Аллена, разговаривавшие подошли к мосту, и до юноши донеслись обрывки фраз:
   – Ты должна быть моей женой! – горячо сказал мужчина, хватая девушку за талию.
   Девушка с гневом рванулась в сторону.
   – Никогда этого не будет! Я скорее соглашусь стать женой последнего крепостного моего отца! Пустите меня, вы, грубый неотесанный мужик! Вот каково ваше гостеприимство! Сэр! – обратилась девушка к Аллену, наконец заметив его присутствие. – Защитите меня от этого негодяя!
   – Послушайте, господин, – сказал Аллен, – вы не смеете удерживать мисс против ее воли!
   Мужчина, не выпуская девушку, обратил к юноше свое лицо с пылающим взором и выразительными чертами. Лицо это показалось Аллену самым красивым из всех виденных, но сквозило в нем что-то дикое, необузданное.
   – Осел! – гневно крикнул он. – Не суйся куда тебя не просят! Она обещала быть моей женой и будет!
   – Лгун! – воскликнула девушка и, быстро наклонившись, вцепилась зубами в державшую ее руку. Мужчина с проклятием отдернул руку, a девушка, освободившись таким образом, подбежала к Аллену и спряталась за ним, ища защиты.
   – Прочь с моей земли, щенок! Кто ты? Ты, кажется, из тех проклятых монахов, которые наводнили, как крысы, нашу страну… Прочь!
   – Так это ваша земля? Вы владелец Минстеда? – в сильном волнении переспросил Аллен, не обращая внимания на гнев незнакомца.
   – Да, я сын Эдрика, потомок знатного Годфри, и, клянусь бородой отца, странно было бы, если бы меня посмели оскорбить на единственном клочке моей земли, который еще не успели выманить! Прочь! Не мешайся не в свое дело!
   – Не покидайте меня, – шепнула с мольбой девушка, – это будет позором для мужчины.
   – Право, сэр, – ответил Аллен, слегка улыбаясь, – я вижу, что ваши предки высокого происхождения, но клянусь, что мои предки не хуже ваших!
   – Собака! – яростно вскричал минстедский владетель. – Во всей округе не нашлось бы смельчака произнести такое!
   – Однако я смею, – возразил Аллен с улыбкой, – ибо я тоже сын Эдрика, чистокровный потомок Годфри. Наверно, дорогой брат, – произнес он, протягивая руку, – теперь вы более тепло встретите меня!
   Но тот, напротив, с проклятием отдернул руку.
   – Ты – молодой щенок из Болье? Твои монахи ограбили меня, чтобы дать тебе воспитание, и теперь ты пришел отнять последнее? Негодяй, я спущу на тебя собак, прочь с дороги!
   С этими словами он снова схватил девушку за руку. Но Аллен поспешил несчастной на помощь, и, взяв ее за другую руку, угрожающе поднял палку.
   – Поступайте со мной как хотите, но, клянусь спасением души, я раздроблю вашу руку, если вы не оставите в покое девушку!
   Уверенный тон и пламенный взор юноши показывали, что его слова не пустая угроза. Владелец Минстеда отскочил назад и стал оглядываться кругом в надежде найти что-либо для своей защиты, но, не найдя ничего, бросился к замку, свистом призывая к себе собак.
   – Бежим, друг мой, – в волнении проговорила девушка, – пока он не вернулся!
   – Пусть возвращается, – твердо произнес Аллен. – Я не тронусь с места, хоть призови он всю свою псарню.
   – Идемте же, – умоляла девушка, – я не могу вас бросить здесь! Ради Пречистой Девы – бежим!
   Аллен решился, и они стали поспешно пробираться сквозь кустарник, которым густо зарос лес. Наконец они выбрались к маленькой лесной речке и пробежали по ее дну полсотни метров, чтобы собаки потеряли след. Возле большого ясеня вышли на берег.
   – Здесь не опасно, тут больше не его земля, – произнесла, задыхаясь, девушка.
   Молодые люди отдохнули несколько минут на влажном мху берега. Затем поднялись и поспешно пошли дальше через Минстедский лес, по бархатному торфу, через лужайки, озаренные ярким солнцем.
   – Так вы хотите узнать, в чем дело? – спросила на ходу девушка.
   – Отчего же нет, – произнес Аллен, – расскажите, если желаете.
   – Вы имеете право знать все, ибо из-за меня потеряли сегодня брата. Слушайте. Ваш брат хотел, чтобы я стала его женой. Но не потому, что меня любит, а чтобы пополнить свой сундук за счет моего отца. Отец же считает его неотесанным мужланом самого низкого происхождения. Он отказал ему и запретил мне охотиться в этой части леса. Однако сегодня я спустила своего маленького сокола Роланда на большую цаплю, и мы с пажем Бертраном стали преследовать его, не заметив, как оказались в Минстедском лесу. Вдруг моя лошадь – Трубадур – зашибла ногу, стала на дыбы и сбросила меня на землю. Затем Трубадур помчался, а Бертран, как безумный, бросился его догонять. Я осталась одна. И в это время из лесу вышел этот злодей и стал угрожать. Боже мой, боже мой! – продолжала она жалобно. – Мое платье в грязи, башмаки изорваны – что скажут дома? Это уже третье испачканное за неделю платье. Горе мне, когда Агата, моя камеристка его увидит.
   – Что скажет ваш отец?
   – Я скрою от него все. Он, само собой разумеется, отомстил бы за меня, но я не хочу этого. Бог даст, настанет такой день, когда отважный рыцарь пожелает носить мои цвета на каком-нибудь турнире, и я сообщу ему о неотомщенной обиде, у него появится повод добиться моей благосклонности, и он отомстит за меня Минстедскому владельцу. Обида будет смыта, и одним негодяем станет меньше на свете! Правда, это недурная мысль?
   – Эта мысль недостойна такого существа, как вы. Слышать это из ваших уст – все равно что слышать богохульствующего ангела.
   Девушка насмешливо взглянула на него.
   – Очень вам благодарна за наставление! Даже отец не читал мне таких проповедей. Я недостойна вас и потому расхожусь с вами в разные стороны.
   Аллен, ошеломленный, не успел произнести ни одного слова, как девушка уже пошла от него быстрой упругой походкой, и скоро ее платье мелькало изредка сквозь зеленую чащу.
   Расстроившись, что нагрубил ей, юноша сделал несколько шагов, как вдруг сзади неожиданно услышал ее голос. Он обернулся.
   – Я не буду больше обижать вас, – просто произнесла девушка, – я не скажу ни слова. Но по лесу я должна идти с вами.
   – Вы не обидели меня! – взволнованно возразил Аллен. – Я не умею разговаривать с дамами и потому неосторожно рассердил вас!
   – Тогда откажитесь от своих слов и скажите, что я была права, желая отмщения!
   – Нет, я не могу сказать этого, – произнес он серьезно.
   – Кто же из нас теперь больший грубиян? Хорошо, я ради вас прощу негодяя. Сама виновата – вечно попадаю в истории. Довольно ли для вас, сэр?
   – Поверьте, ваша доброта принесет вам больше радости, чем мщение.
   Девушка недоверчиво покачала головой и вдруг воскликнула с радостью:
   – Вот и Бертран с лошадьми.
   На просеку выехал на гнедой лошади, держа другую, серую, с дамским седлом, за узду, маленький паж в зеленой одежде.
   – Я всюду искал вас, дорогая мисс Мод, – воскликнул он и, спрыгнув, бросился поддерживать стремя для девушки. – Трубадура я поймал лишь у Холмхилла. Вы не ушиблись? – заботливо поинтересовался он, бросая недоверчивый взгляд на Аллена.
   – Нет, Бертран, – ответила мисс, – я очень благодарна за услугу вот этому незнакомцу. А теперь, сэр, – обратилась она к Аллену, – я не могу уехать, не поблагодарив вас. Вы поступили как истинный рыцарь. Сам король Артур со всей свитой не сделал бы больше. Не могут ли мои родные чем-нибудь отплатить вам за вашу услугу? Мой отец не богат, но знаменит, и у него есть влиятельные друзья. Скажите, что вы хотите, и мы постараемся исполнить ваше желание…
   – Увы, леди, у меня нет желаний! – ответил Аллен. – Все, что у меня есть, – это два друга, они ушли в Кристчёрч, и я постараюсь присоединиться к ним как можно скорее.
   – А где находится Кристчёрч?
   – Неподалеку от замка храброго рыцаря сэра Найджела Лоринга, коннетабля герцога Солсберийского.
   К удивлению Аллена, девушка громко рассмеялась и, дав шпоры лошади, понеслась через просеку. Аллен, провожая ее взглядом, видел, как она, обернувшись на опушке, сделала прощальный взмах рукой.
   Юноша присел на пень, чтобы отдохнуть от пережитых треволнений, а затем, снова пустившись в дальнейший путь, скоро вышел на большую дорогу. Это был уже не тот наивный юноша, сошедший с дороги всего каких-нибудь три часа назад.

X. Джон Гордль нашел человека, за которым стоит следовать

   Итак, Аллен, совершенно не по своей вине, очутился в досадном положении. В Болье он не мог вернуться раньше чем через год, а у брата в Минстеде рисковал быть затравленным собаками. Хорошо, что добрый аббат сунул ему десять серебряных крон, завернутых в лист латука. Но надолго ли ему могло хватить этой незначительной суммы! Лишь один луч мелькал перед ним в этой непроглядной, полной неизвестности тьме – два смелых и сильных товарища, с которыми он расстался утром. Если прибавить шагу, можно было бы их нагнать, пока они не достигли места назначения. Долго раздумывать было некогда, и потому Аллен, наскоро глотая по дороге остатки монастырского хлеба, быстро зашагал в том направлении, куда ушли его товарищи.
   Вокруг него бог знает на сколько миль тянулся зеленый вековой лес. Жутко становилось на душе молодого человека, привыкшего с детства жить среди людей и совершенно не знавшего природы и ее диких прелестей. К счастью, он встретил лесника, который шел, перекинув топор через плечо, и тот вывел его на опушку Болдерского леса, известного своими старыми ясенями и тисами. Этот постоянный житель лесов все время болтал об охоте, барсучьих норах или сером коршуне, который свил себе гнездо в Вуд-Фидле, а юноша, не слушая его, думал о странной встрече с гордой прелестной девушкой, которая так неожиданно ворвалась в его жизнь и так же внезапно исчезла, как сон, как сладкая мечта. Лесник, заметив рассеянность спутника и не получая ответы на вопросы, свернул в сторону и, даже не попрощавшись с Алленом, исчез в лесной чаще.
   Юный путник почти бегом шел вперед, надеясь за каждым поворотом дороги увидеть своих товарищей. От Винни-Риджа до Ринфилд-Уока леса были очень густыми и подступали к самой дороге, но за ними простирались огромные поля, покрытые красноватым вереском, и сливались на горизонте с темной линией отдаленных лесов. Тучи насекомых кружились, жужжа, в золотистой дымке осеннего воздуха. Сверкая своими прозрачными, как слюда, крыльями, длинные стрекозы проносились мимо Аллена или вдруг зависали в воздухе. Вот над самой головой путника прокричал белогрудый морской орел, и стая бурых дроф поднялась из густого папоротника и побежала прочь, тревожно вытянув вперед головы и неуклюже хлопая крыльями.
   Встречался юноше на пути и самый разношерстный народ – веселый и говорливый, отпускавший мимоходом грубоватые шутки или вежливо кланявшийся всякому прохожему. Пятеро дюжих краснолицых матросов остановили Аллена и после веселого приветствия на малопонятном жаргоне протянули ему кружку, из которой до того пили все по очереди. Юноше, чтобы отвязаться от назойливых моряков, пришлось отпить глоток, отчего он, к великому удовольствию подвыпившей компании, закашлялся до слез. Затем он встретил рослого бородача верхом на гнедой лошади, с намотанными на руку четками и длинным мечом, висевшим на бедре, который при каждом шаге лошади лязгал о стальное стремя всадника. По черной одежде и восьмиконечному кресту на рукаве Аллен сразу узнал в нем одного из крестоносцев Ордена святого Иоанна Иерусалимского и, как благочестивый, истинно верующий человек, благоговейно обнажил голову и преклонил колено перед посвятившим всю свою жизнь борьбе с неверными. Один вид этого мужественного, закаленного в боях рыцаря так вдохновил Аллена, что он сразу почувствовал влечение к великим делам, чего, конечно, не случилось бы, знай он, что для большинства этих героев мальвазия [38 - Мальвазия – сладкое вино из винограда того же названия (по имени города в Греции).] была интереснее диких мамелюков, а хорошая дичь куда дороже всяких побед над неверными.
   Однако мало-помалу небо стало заволакиваться тучами, поднялся ветер, зашелестели и закружились в воздухе листья, и вскоре несколько крупных капель, упавших на сухую землю, сменил проливной дождь. Аллен огляделся, отыскивая место, где бы укрыться, и заметил поблизости густой куст остролистника, ветви которого образовали такой непроницаемый навес, что не уступили бы любой деревянной крыше.
   Аллен не замедлил юркнуть под этот естественный гостеприимный кров, но тотчас же остановился в нерешительности, заметив уже приютившихся там двух молодых людей, в которых по одежде и манерам нетрудно было сразу признать студентов, наводнивших в то время все известные и малоизвестные уголки Европы. Один был длинный, сухой и меланхоличный, а другой – жирный и лоснящийся, с самодовольным лицом, напомнивший Аллену упитанного теленка. Юноша появился в то время, когда они совершали свой скудный завтрак и о чем-то спорили до слез.
   – Идите, идите сюда, добрый юноша! – закричал тощий студент, увидев Аллена. – Vultus ingenui puer! [39 - Мальчик с благородным лицом (лат.).] Не бойтесь моего кузена, как сказал Гораций, у него сено на рогах, на самом же деле он и мухи не обидит.
   – Заткни свой рот! – воскликнул другой. – Если уж дело дошло до Горация, вот что я скажу: Loquaces si sapiat! Каково? А по-английски это значит: человек разумный должен опасаться болтунов. Хотя если бы все люди были разумными, ты стал бы печальным исключением.
   – Увы, Дайкон, боюсь, что твоя логика так же слаба, как и философия или богословие. Ей-богу, трудно хуже защитить свое утверждение, чем это сделал ты. Допустим, propter argumentum [40 - В силу твоего довода (лат.).], что я болтун, тогда правильный вывод следующий: все должны избегать меня. А ты не избегаешь и поедаешь вместе со мной селедку в лесу, ergo [41 - Следовательно (лат.).], человек ты неразумный, а я как раз об этом и насвистываю в длинные твои уши.
   – Ах так! – отозвался его товарищ. – Язык у тебя работает не хуже мельничного жернова! Присаживайся, друг, и угощайся селедкой, – обратился он к Аллену, – но сначала заметь себе, что с этим связаны особые условия.
   – А я-то надеялся, – сказал Аллен, поддерживая их шутливый тон, – что с этим связаны кусок хлеба и глоток молока.
   – Только послушай его! – воскликнул толстый коротышка. – Вот ведь как, Дайкон! Остроумие, парень, заразная штука. Я распространяю его вокруг себя, создаю ауру. Говорю тебе, кто подойдет ко мне на расстояние семнадцати шагов, тот заразится. Взгляни хотя бы на самого себя. Скучнее человека я не встречал, однако за неделю и ты изрек три неплохих шутки, да еще одну – в тот день, когда мы покинули Фордингбридж, и от которой я и сам бы не отказался.
   – Довольно, пустомеля! – остановил его другой и обратился к Аллену: – Молоко ты, друг, получишь и хлеб тоже, но ты должен рассудить нас беспристрастно.
   – Прошу тебя, добрый юноша, – обратился к Аллену толстяк, – скажи нам, ученый ли ты клирик, и если да, то где ты учился – в Оксфорде или Париже?
   – Кое-какой запас знаний у меня есть, – ответил Аллен, принимаясь за селедку, – но ни в одном из этих мест я не был. Меня воспитали монахи-цистерцианцы в аббатстве Болье.
   – Фу! – воскликнули студенты в один голос. – Разве это воспитание?
   – Non cuivis contingit adire Corinthum, [42 - Не каждому удается побывать в Коринфе (лат.).] – заметил Аллен.
   – А знаешь, брат Стефан, кое-какая ученость у него есть, – заметил меланхолик более бодро. – И он может оказаться самым справедливым судьей, ибо ему незачем поддерживать кого-либо из нас. Теперь слушай, друг, и пусть твои уши работают столь же усердно, как и нижняя челюсть. Judex damnatur [43 - Судья подлежит осуждению (если оправдывает преступника) (лат.).] – тебе знакомо это древнее изречение. Я защищаю добрую славу ученого Дунса Скотта против глупых софизмов и убогих, слабых рассуждений Уильяма Оккама.
   – А я, – громко заявил другой, – защищаю здравый смысл и выдающуюся ученость высокомудрого Уильяма против слабоумных фантазий грязного шотландца Скотта, который утопил крупицы смысла в такой груде слов, что этот смысл уподобился капле гасконского в бочке воды. Сам Соломон не смог бы объяснить, что этот мошенник имеет в виду.
   – Конечно, брат Стефан, такой мудрости маловато! – воскликнул другой. – Это все равно как если бы крот стал бунтовать против утренней звезды оттого, что не видит ее. Но наш спор, друг, идет о природе той тончайшей субстанции, которую мы называем мыслью. Ибо я вместе со Скоттом утверждаю, что мысль подобна пару, или дыму, или многим другим субстанциям, по отношению к которым наших глаз недостаточно. Видишь ли, то, что производит вещь, само должно быть вещью, и если человеческая мысль способна создать написанную книгу, то сама эта мысль должна быть чем-то материальным, подобно книге. Понятно ли, о чем я хочу сказать? Или мне выразиться яснее?
   – А я считаю, – крикнул другой, – вместе с моим мудрейшим наставником doctor preclarus et excellentissimus [44 - Доктором преславным и несравненным (лат.).], что все вещи являются лишь мыслями; ибо когда исчезнет мысль, скажи, прошу тебя, куда денутся вещи? Вот вокруг нас деревья, и я вижу их оттого, что мыслю о них. Но если я, например, в обмороке, или сплю, или пьян, то моя мысль исчезает, и деревья исчезают вслед за ней. Ну, ведь так?
   Аллен сидел между ними и жевал свой хлеб, а они спорили, покраснев, сильно размахивая руками. Никогда не слыхал он столь схоластической [45 - Схоластический – умозрительный, оторванный от жизни и практики.] тарабарщины, таких искусных аргументов, силлогизмов и взаимных опровержений. Ответы разбивались о вопросы, как мечи о щит. Древние философы, основатели церкви, современные мыслители, Священное Писание, арабы – всем этим один стрелял в другого, а дождь продолжал идти, и зелень остролистника стала темной и блестящей от сырости. Наконец толстяк, видимо, начал сдаваться, ибо тихонько принялся за еду, а его противник, гордый как петух, избежавший топора, прокукарекал в последний раз набором цитат и заключений. Однако его взгляд вдруг упал на пищу, и он издал вопль возмущения.
   – Ты дважды негодяй! – заорал он. – Ты слопал мою селедку, а у меня с утра ни крошки во рту не было.
   – Вот это и было моим последним аргументом, – ответил сочувственно толстяк, – венчающим доводом, или peroratio [46 - Заключение (лат.).], как говорят ораторы. Ибо если все мысли суть вещи, то тебе достаточно представить пару селедок, а потом кувшин молока, чтобы их запить.
   – Достойное рассуждение, – воскликнул другой, – и у меня только один ответ на него.
   Тут он наклонился и влепил толстяку звонкую пощечину.
   – Да, не обижайся, – сказал он, – ведь вещи – это лишь мысли, и пощечина – только мысль, нельзя брать ее в расчет.
   Однако последний довод отнюдь не показался убедительным последователю Оккама, он поднял с земли большую палку и огрел ею реалиста по макушке. К счастью, палка оказалась гнилой и разлетелась в щепки; однако Аллен предпочел оставить товарищей вдвоем – пусть сами решают свои споры. Солнце снова вышло из-за туч, и юноша тронулся в путь.
   Вскоре лес начал редеть и сменился желтеющими нивами и богатыми пастбищами. По обе стороны дороги стали появляться деревенские избушки с соломенными крышами; на порогах некоторых этих убогих жилищ сидели усталые хозяева; во дворах краснощекие босоногие дети возились в песке. Приближался закат, и солнце своими лучами золотило всю окрестность: и зеленые луга, и стада белоснежных овец, и коров, бродивших по колено в высокой сочной траве и лениво двигавших челюстями. Аллен почувствовал внезапно накатившую усталость и потому очень обрадовался, увидев высокую остроконечную башню Кристчёрчского аббатства, а еще больше – когда узрел за поворотом дороги своих товарищей, сидевших верхом на поваленном дереве друг к другу лицом и игравших в кости. Подойдя ближе, он, к великому своему удивлению, заметил, что у лохматого Джона за спиной красуется лук Эльварда, на боку висит меч Эльварда, а на пеньке неподалеку – его стальной шлем.
   – Mort de ma vie! [47 - Будь я проклят! (франц.)] – воскликнул лучник. – Черт знает как мне сегодня не везет! Счастье покинуло меня с тех пор, как я уехал из Наварры. У меня один и три. En avant, друг!
   – Четыре и три, – ответил Джон, считая на своих огромных пальцах. – Ну-ка, стрелок, давай сюда свой шлем. Теперь остается куртка.
   – Mon Dieu, – ворчал Эльвард. – Кажется, придется явиться в Кристчёрч в чем мать родила.
   Как раз в это время он поднял глаза и увидел приближающегося Аллена.
   – Клянусь небом, это наш cher petit. Не верю собственным глазам! – воскликнул Эльвард и бросился обнимать оторопевшего юношу. Джон тоже страшно обрадовался, но, будучи флегматичным и медлительным саксом, стоял в стороне, ухмыляясь и переминаясь с ноги на ногу, в только что выигранном шлеме, к слову сказать, надетом им задом наперед.
   – Ты опять с нами, мой милый мальчик? – кричал вне себя от радости лучник, сжимая Аллена в объятиях. – Теперь уж ты не уйдешь от нас!
   – Да я и не думаю уходить! – ответил Аллен, тронутый до глубины души такой сердечной встречей.
   – Хорошо сказано! – решился наконец открыть рот Большой Джон. – Пойдем воевать втроем, и черт с ним, с этим аббатом из Болье! Но отчего у тебя такие грязные башмаки и чулки? Ты, должно быть, искупался в луже?
   – Да, немного, – стушевавшись, ответил Аллен.
   Потом, отправившись со своими товарищами в дальнейший путь, он рассказал им подробно обо всех приключениях, постигших его за этот сравнительно небольшой промежуток времени. Эльвард и Джон, шагая по обе стороны от молодого человека, внимательно слушали его. Когда же юноша замолчал, Эльвард, ноздри которого вдруг раздулись, как у породистой лошади, резко повернулся и быстро зашагал назад.
   – Куда вы? – воскликнул испуганно Аллен, догнав Эльварда и схватив его за рукав.
   – Оставь меня, mon petit. Я иду в Минстед.
   – Зачем?
   – Чтобы свернуть шею этому барану. Разве это можно допустить? Тащить слабую девушку против ее воли, травить собаками родного брата! Я должен идти!
   – Нет-нет! – кричал Аллен, улыбаясь столь благородному порыву. – Ведь он никому не причинил вреда! Остыньте, приятель!
   Эльвард мало-помалу стал поддаваться на уговоры и наконец повернул назад к Кристчёрчу, хотя все время бурчал себе что-то под нос и потряхивал своей гривой.
   – Отчего в вашей внешности произошла такая перемена? – спросил, добродушно улыбаясь, Аллен. – Где доспехи, украшавшие славного воина? Где меч, лук и шлем? Отчего Джон шествует с таким важным видом?
   – Сэм Эльвард выучил меня на свою голову этой игре, – ответил Джон.
   – И способный же, черт возьми, оказался ученик, – проворчал Эльвард. – Можно подумать, что я попал в руки разбойников на большой дороге. Но, право, ты, как порядочный человек, должен вернуть мне эти вещи, чтобы не дискредитировать мою миссию, а я даю тебе честное слово, что заплачу сполна за них.
   – Бери их назад, друг, зачем мне твои деньги, – ответил Джон, – мне лишь хотелось примерить на себя эти славные вещицы.
   – Ma foi! – вскричал Эльвард. – Он, право, рожден для товарищества. Итак, я беру назад все свое оружие. Вы себе представить не можете, как я себя плохо чувствовал без лука за спиной и меча у бедра. Однако посмотрите, mes garsons: за церковью возвышается мрачная четырехугольная башня – это и есть замок герцога Солсберийского; мне кажется, я даже различаю отсюда красную косулю Монтекьютов на развевающемся знамени.
   – Красное на белом, – подтвердил Аллен, всматриваясь в даль и прикрывая глаза рукой от солнца. – Какой мрачной кажется отсюда эта большая башня, и как ярко горит под гербом на стене чей-то шлем!
   – Это стальной шлем часового, – ответил лучник, – надо поспешить, а то после вечерней зори могут поднять мост. Сэр Найджел, прославленный воин, придерживается самой строгой дисциплины и никого не впустит в ворота замка после заката солнца.
   Друзья ускорили шаг и довольно быстро очутились у стены, окружавшей старинный город, не менее старинную церковь и мрачный на вид замок.
   Между тем сэр Найджел Лоринг после ужина, лично убедившись, что слуги задали корм двум его боевым коням, Поммеру и Хасану, тридцати тяжеловозам, пяти испанским жеребцам, трем верховым лошадям миледи и огромному, серому в яблоках жеребцу, созвал всех своих собак и отправился на прогулку. Собак было штук семьдесят самых разнообразных мастей: больших и малых, гладких и лохматых, борзых, гончих, мастиффов, терьеров, спаниелей. Вся стая, визжа и лая, высунув языки и виляя хвостами, ринулась вперед, как поток, по узкому каналу, который вел от туингемской псарни к берегу Авона.
   Порядок этого дикого на вид шествия поддерживался лишь двумя просто одетыми егерями, которые время от времени покрикивали на непослушного пса или взмахивали длинными плетьми. Сзади, под руку с леди Лоринг, шел сам сэр Найджел. Они медленно и степенно подошли к мосту, взошли на него и, облокотившись о его каменные перила, долго стояли, любуясь чистой, зеркальной водой и мелькавшими в глубине пестрыми форелями.
   Сэр Найджел по наружности своей был хилым и невзрачным, со слабым голосом и мягкими, вкрадчивыми манерами. Он был настолько мал ростом, что жена его, среднего роста женщина, была выше его по крайней мере на три пальца. Еще во время первых походов, когда он, очертя голову, вел на штурм бравую дружину герцога Дербийского, со стен осажденного города маленького рыцаря облили горячей известью и на всю жизнь обезобразили его лицо и тело. С тех пор он производил впечатление подслеповатого, сутулого человека, всегда смотрел, прищурив один глаз. Хотя сэру Найджелу пошел уже пятый десяток, но его нравственная чистота и нескончаемая походная жизнь сохранили в нем бодрость и молодцеватость, благодаря которым издалека его можно было принять за бравого, энергичного юношу. Но его желтоватое лицо красноречиво свидетельствовало о суровых лишениях войны, а небольшая остроконечная бородка, которую он носил следуя господствовашей в то время моде, посеребрилась легкой сединой. Одежда его была простой, но щеголеватой. Большая фламандская шляпа с изображением Эмбрунской Богоматери на широкой ленте была надета сильно набекрень, чтобы закрыть ухо, наполовину отсеченное ловким ударом одного фламандского воина во время восстания при Турне. Плащ и штаны были цвета спелой сливы, от каждого рукава висели до колен длинные манжеты с прорезями. Башмаки были из красной кожи с узкими носками, но без той округлости, которую требовала тогдашняя мода. Через плечо была перекинута шитая золотом роскошная рыцарская перевязь, а на застежке красовался его искусно вырезанный герб – пять алых роз на серебряном поле. Таков был рыцарь Найджел, стоявший на Авонском мосту и беседовавший со своей леди.
   Но, если бы кому-нибудь в ту минуту пришло в голову спросить чужестранца, впервые видевшего перед собою эти два лица, какое из них принадлежит славному воину, имя которого прогремело на всю Европу, – он наверняка указал бы на леди. И действительно, своим квадратным красным лицом, густыми бровями и повелительным взором она казалась куда мужественнее супруга. Это немудрено: ведь то был век воинственных женщин: в памяти людей еще были свежи подвиги Черной Агнесы Дунбарской, леди Солсбери и герцогини Монфортской. Монтекьюты смело могли покидать Туингем и оставлять свои семьи, пока замок находился в надежных руках леди Мэри Лоринг.
   Однако и тогда уже находились люди, которые, отдавая должное храбрости и неустрашимости этих воинственных женщин, все-таки высказывали мнение, что не следует забывать и о женственности. Злые языки говорили, что из всех подвигов, которыми прославил себя сэр Найджел, едва ли не самый большой – его победа над такой внушительной особой прекрасного пола, как леди Мэри.
   – Знаете, что я вам скажу, мой дорогой супруг, – говорила леди, – по-моему, все эти соколы и гончие, бренчание на цистре, пение легкомысленных французских песен и чтение – совсем неподходящие занятия для девушки. О какой книге ее ни спроси, ответ один: «Это мне одолжил отец Христофор из аббатства». Что могут дать ей эти глупости, когда ей придется хозяйничать в замке и кормить сотню душ голодной челяди?
   – Девушка – что молодая кобылица, моя милая пташка, – ответил сэр Найджел, вынимая из золотой коробочки конфету, – скачет и брыкается от избытка сил. Дай ей время…
   – Мой отец вместо времени дал бы мне хороших розог… Куда катится мир! Молодые совсем перестали слушать старших! Удивляюсь, как вы не проучите ее, милорд.
   – Нет, душа моя, я еще ни разу не поднимал руку на женщину, тем более грешно начинать с собственной дочери. Рука женщины обезобразила мое лицо и испортила зрение, но даже тогда я счел недостойным рыцаря ударить ее.
   – Мерзавка! – крикнула леди, сжимая крепкий кулак. – Жалко, что меня там не было!
   – Я бы ничего не имел против этого. Однако вы правы, надо немного обрезать крылышки нашей Мод, я вполне доверяю вам это занятие, тем более что вскоре я уезжаю, эта мирная, спокойная жизнь не по мне. Если бы не вы и ваша добрая забота, я и недели бы здесь не прожил. Говорят, в Бордо будет военный смотр. Неужели алые розы Лоринга не появятся возле британских длинногривых львов и алого клина Чандоса?
   – Я предчувствовала и все время боялась этого, – искренне огорчилась леди Лоринг. – Недаром вы последнее время стали часто уходить в себя и с горящим взором поглядывать на кольчугу. Неужели вам не хватает той славы, которую вы уже приобрели? Неужели опять расставаться? Вам мало двадцати с лишним ран, полученных в самых кровавых и знаменитых битвах?
   – Миледи, если его королевское величество в шестьдесят лет и наш герцог Чандос в семьдесят готовы поднять оружие на защиту милой Англии, то неужели я имею право довольствоваться какими-то прошлыми заслугами? Правда, я получил двадцать семь ран, но остался жив-невредим и, мало того, могу даже дышать и свободно двигаться. Я участвовал в шести больших сухопутных боях и четырех морских сражениях, кроме того, в пятидесяти семи стычках, внезапных атаках и засадах; я удерживал двадцать два города и взял приступом тридцать один. Великий позор ляжет на мою голову, а также и на вашу, если я откажусь от похода сейчас, когда каждый мужчина должен выказать полнейшую готовность идти на защиту родины. Кроме всего этого, вы сами знаете, в каком плачевном состоянии находятся наши финансы. Неужели вам приятно выслушивать жалобы челяди на нехватку то одного, то другого? Хорошо, что герцог Солсберийский дал мне место коннетабля. Без этого, право, я не знаю, как бы нам удалось вести тот образ жизни, что подобает нашему положению. Вот еще один повод отправиться воевать туда, где можно получить хороший выкуп.
   – Ах, мой супруг, – леди Лоринг совсем приуныла, – мое сердце разрывается на куски, когда я думаю, что вы едете на войну простым рыцарем, между тем как во всей стране нет человека доблестнее вас. Всем известно, что ваша смелость нуждается, скорее, в узде, чем в шпорах. Вы давно заслужили право воевать под квадратным знаменем, но увы, все потому, что бедность не позволяет нам поддерживать блеск нашего имени.
   – Стоит ли об этом горевать, моя пташка, – возразил беспечно сэр Найджел, – когда сам сэр Джон Чандос – краса и гордость всего английского рыцарства – тоже считается простым рыцарем. К тому же я не понимаю, о чем ты так преждевременно волнуешься? Ведь ничего неизвестно достоверно, может быть, никакой войны и не будет? Однако кто эти три незнакомца? Один из них, кажется, воин из действующей армии. Вот и прекрасно, он расскажет нам свежие новости о том, что творится на свете за синим морем.
   Леди Лоринг взглянула в указанном направлении и действительно увидела трех путников, приближающихся к мостику, из которых больше всего выделялся один воин с суровым лицом, в видавшем виды шлеме и с выцветшим красным львом святого Георгия на белом поле. Его облик яснее слов говорил, что рыцарь пришел сюда прямо с поля брани. Приблизившись, он прямо посмотрел на сэра Найджела, вытащил из-за пазухи пакет и, сделав шаг вперед, отвесил в сторону леди неуклюже-церемонный поклон.
   – Прошу прощения, уважаемый господин, – начал он, – я узнал вас тотчас же, хотя, правду сказать, мне чаще приходилось видеть вас закованным в кольчугу, чем в бархат. Немало стрел выпустил я, стоя рядом с вами: при Ла-Рош, под Роморантином, Мопертюи, Ножаном, Ореем и в других местах.
   – Очень рад приветствовать вас в Туингемском замке, славный стрелок. Надеюсь, мой повар сумеет угодить вам и вашим спутникам. Мне знакомо ваше лицо, хотя мои глаза подчас выкидывают такие штуки, что я не узнаю даже своего оруженосца. Отдохните немного, а потом милости просим к нам в зал. Надеюсь, вы расскажете нам немало интересного, что творится теперь во Франции. Говорят, не пройдет и года, как наши знамена будут развеваться южнее испанских гор.
   – Да, об этом давно уже поговаривают в Бордо, – ответил лучник, – я сам видел, как оруженосцы и кузнецы принялись за работу, словно стая голодных крыс на пшеничном поле. Я привез вам письмо от храброго гасконского рыцаря, сэра Клода Латура, – он передал конверт. – А вам, леди, – продолжил он после минутной паузы, – я привез от него шкатулку с розовым сахаром из Нарбонны. Вместе с этим он шлет вам самые лучшие пожелания и приветствия, какие только может принести галантный рыцарь столь прекрасной и благородной даме.
   Немалых усилий стоила воину эта напыщенная речь, но, к счастью, супруга рыцаря не менее, чем он сам, была погружена в чтение письма. Они схватили его каждый за уголок, читали шепотом по слогам, хмурились и, сами того не замечая, шевелили губами. Не спускавший с них глаз Аллен заметил, как горестно вздохнула леди и какой радостью загорелся взор храброго рыцаря сэра Найджела.
   – Вот видишь, душа моя, – сказал он, – не хотят оставить в конуре старого пса, когда начнется травля. А что это за Белый отряд, лучник?
   – Уж раз вы, сэр, заговорили о собаках, – воскликнул с жаром Эльвард, – так я вам доложу, что это такая лихая свора, которая на все способна, лишь бы нашелся хороший охотник натравить их. Во многих битвах мы участвовали с вами, сэр, и видели настоящих воинов, но таких молодцов, как эти дети природы, еще никогда не видали. Вас сам черт не победит, если вы станете во главе их!
   – Pardieu! [48 - Клянусь богом! (франц.)] – ответил сэр Найджел, добродушно улыбаясь. – Если они хоть немного похожи на своего посланца, то, конечно, ими может гордиться любой полководец. Как вас зовут, славный стрелок?
   – Я Сэм Эльвард, сэр, из Избурна, графство Чичестер.
   – А этого великана за вами?
   – О, это Джон Гордль, лесной житель. Он принят на службу в Белый отряд.
   – Завидная фигура для воина, – заметил маленький рыцарь. – И вы, мой друг, не похожи на цыпленка, но я думаю, он будет посильнее вас. Видите этот камень? Он свалился на мост. Сегодня четверо моих лентяев-слуг не смогли убрать его отсюда. Мне бы хотелось, чтобы вы вдвоем пристыдили их, хотя я боюсь, что затрудню вас, ибо камень действительно очень тяжел.
   С этими словами сэр Найджел указал на большой обломок скалы, всей своей тяжестью глубоко ушедший в рыхлую красноватую почву. Сэм Эльвард тотчас же подошел к камню и стал засучивать рукава камзола, но его опередил Большой Джон, который легонько оттолкнул его в сторону, присел на корточки, вытащил камень из его песчаного ложа и со всего размаху бросил в поток.
   Каменная глыба с шумом ударилась о воду, поднялись, запенились вокруг нее волны, и далеко разбежались зыбкие круги по воде.
   – Ну силен! – воскликнул сэр Найджел.
   – Ну силен! – повторила леди.
   А Джон Гордль стоял, ухмыляясь и вытирая приставшую к его большущим, точно грабли, рукам грязь.
   – Я уже имел удовольствие испробовать силу его медвежьих лап на своих ребрах, – заметил Эльвард, – при одном воспоминании о том эпизоде я начинаю чувствовать ломоту в костях. А вот этот мой друг – весьма ученый клирик, псаломщик, несмотря на то что еще очень молод. Звать его Аллен, он сын Эдрика, родной брат минстедского владельца.
   – Молодой человек, – сумрачно сдвинув брови, проговорил сэр Найджел, – я не пущу вас к себе на порог, если вы хоть немного похожи на своего брата.
   – О нет, сэр, – поспешно ответил Эльвард, – у них нет ничего общего. Достаточно сказать, что этот минстедский разбойник чуть не затравил его сегодня своими собаками.
   – Вы тоже принадлежите к рыцарям Белого отряда? – с удивлением спросил сэр Найджел. – Судя по вашему лицу и манерам, вы совсем еще неопытны в военных делах.
   – Я хочу попасть во Францию с моими друзьями, – скромно ответил Аллен, – я мирный человек – псаломщик, экзорцист [49 - Экзорцист – низший в церковной иерархии чин, призванный перед обрядом крещения у католиков изгонять нечистую силу.] и писарь.
   – Одно другому не мешает, – заметил сэр Найджел.
   – Ваша правда, – радостно воскликнул Эльвард, – два раза мне доводилось сражаться рядом с Арнольдом, архиепископом Сервольским. Клянусь честью, я сам видел, как он, подобрав до колен свою монашескую рясу, шел в окровавленных сандалиях впереди войска. И не успела еще просвистеть последняя стрела, как он ползал на четвереньках по полю и так быстро исповедовал и причащал раненых, словно лущил горох. Однако лучше бы ему было заботиться о спасении тела, чем души.
   – В каждом отряде хорошо иметь ученого человека, – сказал сэр Найджел. – Клянусь святым Павлом, есть такие презренные людишки, для которых перо писаки дороже улыбки красавицы и которые лишь о том мечтают, чтобы попасть на страницы романа или чтобы их имя красовалось в летописи войны. Я очень хорошо помню при осаде Реттерса одного маленького, кругленького клирика по имени Чосер, который был так искусен во всяких сирвентах и ронделях [50 - Жанры средневековой поэзии.], что воины боялись сделать шаг от стены, опасаясь, что их поступок будет описан в стихах, которые станет распевать на всех перекрестках падкая до этого молодежь. Однако, моя пташка! – продолжал сэр Найджел, обращаясь к жене. – Я говорю, как будто бы все уже решено, а между тем я еще не посоветовался ни с тобой, ни с матерью. Пойдем в комнаты, а наши гости пускай займутся тем, что им может предложить наша кладовая и винный погреб.
   Маленький рыцарь и леди направились к замку, взяв друг друга под руку. Три друга последовали за ними на почтительном расстоянии. У Эльварда точно гора с плеч свалилась после того, как он выполнил возложенную на него миссию. Аллен не мог прийти в себя от изумления перед простотой и скромностью знаменитого полководца, а Джон тяжело переваливался с ноги на ногу, поминутно фыркал и недовольно ворчал что-то себе под нос.
   – Что с тобой? – спросил его шепотом Эльвард.
   – Меня одурачили, как последнего мальчишку, – грубо ответил Джон.
   – Кто вас одурачил, непобедимый Самсон?
   – Ты, сэр Валаам, лживый пророк.
   – Клянусь эфесом, – воскликнул стрелок, – хоть я и не Валаам, но общаюсь сейчас с созданием, которое разговаривало с ним. В чем заключается мое прегрешение и в чем я вас так бессовестно одурачил, милейший?
   – Разве не вы говорили, Аллен подтвердит, что, если я пойду с вами воевать, вы приведете меня к полководцу, которому по храбрости нет равного в целой Англии? И вместо того вы привели меня к дохлому щенку с глазами слепой совы, который, прежде чем взяться за меч, идет советоваться с мамочкой.
   – Вот что тебя так рассердило! – расхохотался стрелок. – Ну хорошо, мы поговорим с тобой об этом месяца через три, если, конечно, останемся живы…
   Но Эльвард не успел докончить фразы, как со стороны улицы, где находилась церковь, послышался страшный шум и гвалт. Кричали мужчины, вопили дети, голосили женщины, и весь этот адский концерт заглушал громкий лай собак и чье-то неистовое рычание. Минуту спустя из-за угла выбежала стая робко поджавших хвосты собак, за которыми со всех ног мчался бледный, как полотно, горожанин без шапки.
   – Спасайтесь, миледи! Ради бога, спасайтесь! – закричал он, пробегая мимо сэра Найджела и его супруги. Следом за ним, неуклюже переваливаясь с боку на бок, показался из-за угла большой медведь с красным, торчащим из пасти языком и оборванной цепью, которая, громыхая, волочилась за ним по земле. Народ с ужасом разбегался при виде этого чудовища во все стороны. Джон Гордль, недолго думая, схватил леди Лоринг на руки и устремился с ней в первые попавшиеся ему открытые двери. Эльвард с целым потоком французских ругательств схватился за лук, а Аллен, пораженный невиданным зрелищем, стоял как вкопанный, прислонившись к стене. Один сэр Найджел спокойно продолжал идти своей дорогой навстречу рассвирепевшему зверю, из пасти которого капала на землю кровавая пена. Аллен весь похолодел и зажмурил глаза, приготовившись к трагической развязке. Медведь поднялся на задние лапы и дико заревел, но сэр Найджел подошел к нему еще ближе и, прищурив подслеповатые глаза, дважды ударил медведя носовым платком. «Ах ты негодный!» – сказал он с укоризной, и ошеломленный медведь опустился на четыре лапы и попятился перед смельчаком. В это время подбежали сторож и крестьяне и тотчас посадили зверя на цепь.
   Вскоре все объяснилось. Сторож привязал было зверя косолапого к забору и преспокойно отправился пить в трактире эль. Как вдруг какие-то собаки стали дразнить медведя. Рассвирепевший зверь сорвался с цепи и ринулся вперед, сокрушая все на своем пути. Сторож стоял теперь ни жив ни мертв с поникшей головой перед лордом, который мог повесить его или по крайней мере содрать с него шкуру за такую оплошность. Но лорд кинул ему горсть серебряных монет и подошел к миледи, которая была настроена куда менее милосердно, оттого что Джон так бесцеремонно разлучил ее с супругом.
   Когда владельцы Туингемского замка вошли в ворота, Большой Джон дернул Эльварда за рукав и прошептал ему на ухо:
   – Прости, друг! Можешь называть меня дураком, ведь я не знал, что маленький петух бывает лучшим бойцом. Теперь я убедился, что за этим полководцем можно идти куда угодно.

XI. Юный пастырь и непокорное стадо

   Едва владельцы замка, а за ними и три товарища, ступили на мощеную дорожку, как раздался резкий звук трубы, и мост, скрипя и громыхая цепями, стал медленно подниматься, управляемый невидимой рукой. Вслед за тем опустилась тяжелая решетка, заслонившая собой слабые лучи угасающего дня. Сэр Найджел с супругой, увлеченные беседой, прошли к себе в комнату, а трех друзей повел за собой в замковые кладовые упитанный слуга, ведь там всегда было достаточно мяса, хлеба и вина для путников. Наевшись досыта и запив пищу порядочным количеством вина, они вышли на крепостной вал, откуда, несмотря на окружающую тьму, лучник опытным взором старого воина окинул стены замка и башню и нашел их вполне удовлетворительными. Да и немудрено, ведь замок Туингем был воздвигнут сэром Болдуином де Редверсом в боевые годы ХII столетия, когда люди думали больше о войне, чем об удобстве. В замке были просторные внешний и внутренний дворы, немощеные и поросшие сочной травой, где могли пастись овцы и другой скот, запертые во время осады. Замок окружали зубчатые стены с мрачными башнями по углам, имеющими вместо окон узкие амбразуры.
   Вдоль этих неприступных стен тянулся целый ряд деревянных построек, где жили стрелки и воины, составлявшие крепостной гарнизон. Двери всех жилищ были открыты настежь, так что Аллен и его товарищи могли видеть, как бородатые воины чистили при свете пылающих каминов свои доспехи, а их жены, стоя с шитьем на пороге, беспечно болтали с соседками. Крики ребятишек, женские голоса и лязг доспехов наполняли вечерний воздух.
   – Мне кажется, толпа мальчишек без труда могла бы удержать эту крепость, – заметил Джон.
   – И я так думаю, – подтвердил Аллен.
   – Ничего вы не понимаете, – возразил важно лучник. – Клянусь своей головой, я был свидетелем, как самые сильные крепости брались за один летний вечер. Помню одну такую крепость в Пикардии, название ее позабыл, ибо оно так же длинно, как гасконская родословная. Там я раздобыл себе огромную серебряную вазу и два кубка, да еще щит из испанской стали. Однако pasques Dieu! Здесь масса хорошеньких женщин! Mort de ma vie! Видите ту, что стоит на пороге? Пойду поговорю с ней. А это кто идет?
   – Есть здесь лучник по имени Сэм Эльвард? – спросил худощавый на вид воин, бряцая оружием.
   – Да, так меня и зовут, приятель, – ответил лучник.
   – Тогда мне нет надобности называть свое имя, – заявил тот.
   – Клянусь святым Распятием! Это Симон Черный из Нориджа! – воскликнул обрадованный Эльвард.
   – A mon cњur, camarade, а mon cњur! [51 - Дружочек! (франц.)] Как же я рад тебя видеть! – И друзья, словно два медведя, бросились друг другу в объятия.
   – Откуда ты взялся здесь, брат? – спросил лучник.
   – Я здесь на службе. Но скажи, товарищ, правда ли, что мы опять пойдем бить французов? Говорят, сэр Найджел скоро вновь оседлает боевого коня.
   – Возможно, mon garçon!
   – Недаром я ежедневно молился об этом Богу! – воскликнул воин. – Сегодня же отложу одну золотую монету в дар моему святому. Я молился об этом, Эльвард, как девушка молится о своем милом.
   – Значит, так велико желание пограбить? Не хватает на выпивку? У меня есть немного золота в кошельке. Если надо, протяни только свою руку, друг, между нами издавна все было общее.
   – Не французское золото нужно мне, храбрый стрелок, но французская кровь. Мы всегда честно дрались во Франции и спуску не давали врагу, но женщин мы щадили. А что они наделали в Уинчелси несколько лет назад? Туда переехала из Мидленда моя мать, чтобы быть поближе к своему сыну, и в один прекрасный день ее нашли у очага, пронзенную французской алебардой. Французы оставили кучку пепла от моей младшей сестры, невестки и всех ее детей. Да, мы не щадили французских воинов, но никогда не трогали их женщин и детей. При одной мысли о французах, старина, во мне вскипает кровь, и, если по милости Бога сэр Найджел развернет свое знамя, я первый последую за ним.
   – Много нам на своем веку пришлось поработать вместе, мой боевой друг, – ответил Эльвард, – повоюем и еще, пока не умрем. Но, скорее, нам придется охотиться на испанского вальдшнепа, а не на французскую цаплю, потому что, говорят, Дюгесклен со всеми своими лучниками и копьеносцами Франции перешел на службу кастильским [52 - Кастилия – исторический регион в Испании.] львам и их неприступным крепостям. Однако с тех пор, как мы разругались с тобой последний раз, товарищ, одна мысль не дает мне покоя.
   – Представь себе, и меня мучает та же мысль, – ответил Симон Черный. – Начальник гарнизона и его подопечные помешали нам тогда.
   – И мы поклялись при первой же встрече выяснить это недоразумение. Я вижу, твой меч при тебе, месяц светит довольно ярко для таких филинов, как мы с тобой. Становись в позицию, mon garçon! Больше месяца я не слыхал звона стали.
   – Тогда выходи из тени, – ответил спокойно Симон Черный, обнажая свой тяжелый меч. – Клятва есть клятва, и нарушать ее не пристало.
   – Лишь одну клятву нельзя нарушить – данную Богу, – возразил серьезно Аллен. – Ваша же клятва дана сатане, и хоть я простой клирик, но все-таки скажу вам от лица святой Церкви, что убивать друг друга ради пустячной ссоры – смертельный грех. Подумать только! Двое людей хранят в своем сердце злобу и готовы перегрызть друг другу глотки!
   – Вовсе не злобу, мой юный друг, в моем сердце нет ни капли горечи против старого товарища. Но между нами остался нерешенным один маленький спор. Нападай, Эльвард!
   Но не успели рыцари скрестить оружие, как Аллен встал между ними.
   – Как не стыдно благочестивым англичанам поднимать друг на друга руку? – воскликнул он. – Пока я здесь, не бывать этому!
   – И я не позволю! – раздался сзади грубый голос Джона, который в это время вышел из кладовой с большой скалкой для раскатывания теста. – Первого, кто вздумает поднять меч, я превращу в лепешку.
   – Странный способ восстанавливать дружбу, – ухмыльнулся Симон Черный, с любопытством рассматривая Большого Джона. – Ручаюсь вам, господин Самсон, что вы не отделаетесь легкой царапиной, если попробуете поднести чересчур близко ко мне свой кулак.
   – В чем ваш спор, Эльвард? – с досадой спросил Аллен, раздвигая руки, чтобы разъединить противников. – Может быть, можно как-нибудь уладить дело мирным путем?
   Лучник почесал затылок и взглянул на луну.
   – Parbleu! – вскричал он. – Как я могу рассказать тебе причину, если это было несколько лет тому назад, mon petit? Как же ты хочешь, чтобы я помнил? Может быть, у Симона память лучше моей.
   – Я тоже плохо помню, – ответил весело рыцарь. – Должно быть, вышла ссора из-за игры в кости, или вина, или какой-нибудь женщины. Так, приятель?
   – Pasques Dieu! В самое яблочко! – воскликнул Эльвард. – Конечно, из-за женщины! Непременно надо сейчас же разрешить этот спор.
   – Но из-за какой женщины? – спросил Симон. – Черт меня забери, если я помню, как ее звали!
   – Это была Бланш Роз, служанка в трактире «Три ворона» в Лиможе. Да благословит Господь ее доброту! Как же я ее любил, mon garçon!
   – Как и все, кто ее знал! – отозвался Симон. – Теперь я ее припоминаю. Но в тот день, когда мы чуть не подрались из-за нее, она убежала с Эваном Прайсом, долговязым валлийским копьеносцем. Они открыли собственную гостиницу где-то на берегах шумной Гаронны, где хозяин поглощает ежедневно столько вина, что посетителям не хватает.
   – Вот наш спор и кончен, – сказал Эльвард, пряча в ножны свой меч. – Нет, убежать с долговязым валлийским копьеносцем! C’était mauvais goût, camarade [53 - У нее дурной вкус, товарищ! (франц.)], тем более что перед ней был такой хороший выбор между красавцем лучником и доблестным оруженосцем.
   – Хорошо, дружище, что мы можем мирно окончить наш спор! Звон нашего оружия не ускользнул бы от чуткого слуха сэра Найджела, а он поклялся, что отрубит правую руку первому, кто поднимет меч у него в замке в мирное время. Ты его хорошо знаешь – этот рыцарь сдержит свое слово.
   – Mon Dieu! Ты прав. Но что мы здесь делаем, когда в кладовой столько меда и вина? Здешний слуга – славный малый и не поскупится на лишнюю кварту для старых товарищей по оружию. Bouvons, mon garçon! [54 - Так выпьем же, друзья! (франц.)] Ведь не каждый день бывает столь приятная встреча!
   Оба воина, а за ними и Большой Джон, направились к кладовой. Аллен стоял в нерешительности, что же ему предпринять, как вдруг почувствовал чье-то легкое прикосновение и, обернувшись, увидел молодого пажа.
   – Лорд Лоринг приказывает вам, – сказал мальчик, – идти за мной в большой зал и подождать его там.
   – А мои товарищи?
   – Лорд зовет только вас.
   Аллен пошел за пажем к восточному концу двора, откуда по широкой лестнице можно было попасть прямо в большой зал.
   Аллен подымался по широкими ступеням, следуя за юным проводником, пока наконец последний не остановился у массивной дубовой двери и не ввел его в главную приемную замка.
   Войдя в зал, клирик с любопытством стал осматривать диковинную для него обстановку. Миновали те дни, когда жилище знатного англичанина представляло грубое, крытое соломой помещение, скорее напоминавшее хлебный амбар, чем приемную, гостиную и столовую.
   Возвращаясь на родину, крестоносцы принесли с собой любовь к восточной роскоши и неге, дамасские ковры, ткани. Их стала тяготить крайняя бедность обстановки и простота отделки наследственных неприступных замков.
   Великая война с Францией оказала в этом отношении громадную услугу Англии. Каждый из возвратившихся домой славных рыцарей, раненые солдаты, французские дворяне, ожидавшие выкупа, четверть века наводняли Англию и вносили изменения в прежнюю обстановку. Из Кале, Руана и других торговых городов приходили корабли, нагруженные французскими товарами, поэтому в большинстве английских замков, в частности в Туингемском, не редкость было встретить убранные со вкусом и комфортом комнаты.
   В большом каменном камине пылал яркий огонь, который вместе с мягким светом от четырех горящих по углам комнаты высоких светильников придавал всей обстановке уютный и веселый вид. Аллен с любопытством рассматривал фамильные гербы по стенам, красивую мебель, кресла с большими красными балдахинами, очевидно, предназначенные для хозяина и почетных гостей, но самым интересным показался ему маленький столик черного дерева, на котором рядом с шахматной доской и рассыпанными шахматными фигурами лежал манускрипт, написанный красивым, правильным почерком и украшенный изящными виньетками и орнаментом. Долго он боролся с собой, но любопытство одержало верх, и он углубился в чтение, совершенно забыв, где он и зачем пришел.
   Но недолго пришлось юноше разбирать красиво написанные строчки – где-то за его спиной вдруг раздался сдержанный женский смешок. Аллен так испугался, что даже уронил манускрипт на шахматы и с изумлением стал озираться, но не заметил ничего подозрительного. Постояв несколько секунд, он опять протянул было руку к волновавшему его роману, как тот же короткий смех снова заставил его вздрогнуть и быстро отдернуть руку от шахматной доски. Снова переводя изумленный взор с предмета на предмет, он заметил, как что-то блеснуло за высокой спинкой кресла. Невольно сделав несколько шагов вперед, он увидел тонкую белую руку, державшую зеркало из полированного серебра таким образом, что наблюдатель, будучи сам незамеченным, отлично мог видеть все, что происходит в комнате.
   От природы застенчивый и не привыкший ко всякого рода неожиданностям, Аллен стушевался, не зная, как поступить, но тут перед ним, словно из-под земли, выросла та самая девушка, которую он защищал в лесу от своего брата. Теперь на ней было надето роскошное черное платье из брюггского бархата с длинным шлейфом и тончайшими белыми кружевами вокруг не менее белых шеи и рук.
   – А вот и вы, – сказала она, бросая на Аллена полный лукавства взгляд. – А меня это нисколько не удивляет, вам ведь хотелось вновь встретить ту несчастную девушку, что попала в беду. Жалко, что я не менестрель, а то непременно воспела бы эту историю в стихах. Богатейший материал: беззащитная девушка, коварный сокман и великодушный клирик. Таким образом, мы все прославились бы, а ваше имя было бы записано на скрижалях истории наравне с именами сэра Персиваля, или Галахада, или просто славного рыцаря, спасающего незадачливых леди.
   – Мой поступок, – ответил застенчиво Аллен, – слишком ничтожен, чтобы ожидать за него похвалы. Однако все случившееся за сегодняшний день слишком серьезно, по крайней мере для меня, чтобы над этим смеяться. Я надеялся встретить любовь брата, но Господь рассудил иначе. Меня очень радует, леди, известие, что вы благополучно добрались до дома, если только это ваш дом.
   – А вы сомневаетесь? – ответила с тем же озорством во взгляде девушка. – Туингемский замок – мой дом, а сэр Найджел Лоринг – мой родной отец. Я хотела устроить вам сюрприз, услышав, что вы идете к нам, и потому скрыла свое имя. Не сердитесь на меня, но, право, вы так забавно присматривались к этому манускрипту, то протягивали, то отнимали руку, словно мышь, которой и хочется, и колется отведать кусочек сыра.
   – Простите, госпожа, – ответил смущенно Аллен, – мне стыдно, что я осмелился прикоснуться к нему.
   – А я, наоборот, обрадовалась. Мой прекрасный праведник-учитель – и вдруг сам согрешил. Это лишь доказывает, что все мы небезгрешны и сделаны из одного теста.
   – Я слабейший из слабых, – воскликнул Аллен, набожно сложив руки и подняв глаза к небу. – Укрепи меня, Боже, милостью своей и даруй мне силу.
   – На что вам сила? – спросила девушка довольно резко. – Вы же сами говорили, что собираетесь на всю жизнь запереться в монастырских стенах!
   – Ради спасения собственной души, – ответил смиренно Аллен.
   Она презрительно пожала плечами и отошла в сторону.
   – Значит, вы не лучше отца Христофора и всех этих праведников. Все вы думаете лишь о собственном спасении! Когда мой отец бросается в самую гущу кровавого боя, он не думает о себе. Почему же вы, воины духа, вечно ноете и прячетесь, словно мыши, по кельям и пещерам, заботясь лишь о собственном спасении, а не о спасении мира, который идет себе своей неверной дорогой? Если бы вы так же мало думали о своей душе, как солдат о своем теле, – поверьте, ближние получили бы от вас в тысячу раз больше пользы.
   – В ваших словах есть доля правды, леди, – ответил Аллен, – но я не понимаю, что, по вашему мнению, должны делать духовенство и Церковь?
   – Жить, как живут все: исполнять те же обязанности, но проповедать не словами, а делом. Пускай они трудятся, пашут и обрабатывают землю, берут себе жен…
   – Увы, увы! – сокрушенно воскликнул юный клирик. – Вы повторяете слова безбожника Уиклифа.
   – Что это за Уиклиф? Я не знаю его. Мне пришли в голову эти мысли, когда я наблюдала из окна моей комнаты за скучной жизнью монахов из соседнего монастыря. Неужели пресловутая добродетель создана для того, чтобы держать ее в клетке, как какого-то дикого зверя? Остается лишь пожалеть мир, в котором добрые люди запирают себя намеренно, а дурные разгуливают на свободе!
   Аллен никак не ожидал, чтобы шаловливая и легкомысленная на вид девушка могла говорить с таким жаром, с такой силой убеждения. Глаза ее блестели, грудь высоко поднималась и щеки пылали ярким румянцем.
   Вмиг она вновь превратилась в юное насмешливое создание.
   – Вы сделаете то, о чем я вас попрошу? – хитро спросила она.
   – Зависит от того, что вам нужно, леди, – ответил Аллен.
   – О, да вы не отличаетесь галантностью! Истинный рыцарь, не спрашивая, сразу даст клятву, что исполнит любое желание. Вы должны подтвердить кое-что моему отцу.
   – Что именно?
   – Вы должны сказать, если он спросит, что встретили меня на юге от Кристчёрчской дороги. Иначе, если вы скажете правду, родители непременно накажут меня: на неделю посадят в комнату, и мне придется шить и прясть, вместо того чтобы мчаться по полям и лесам на моем быстроногом Трубадуре или охотиться с маленьким Роландом на цапель в Винниридже.
   – Простите, но я не могу солгать, если он меня спросит. Лучше я просто промолчу.
   – Но он захочет услышать ответ! Неужели вы подведете меня?
   – Но леди! – воскликнул в отчаянии Аллен. – Не могу же я бессовестно лгать, что встретил вас к югу от дороги, когда наша встреча произошла на четыре мили к северу!
   – Так вы не скажете?
   – Надеюсь, вы и сами не захотите говорить неправду.
   – Мне надоели ваши проповеди, – заявила девушка и удалилась, величественно подняв свою аккуратную головку и оставив Аллена столь смущенным и обескураженным, словно он сам совершил что-то очень низкое. Однако мгновение спустя она вновь стояла перед юношей с улыбкой.
   – Вот видите, мой друг, – сказала она, – я оказалась права. Сиди вы целый день у себя в келье, вам не удалось бы направить на истинный путь заблудшую овцу. Чего стоит пастух, покидающий свое стадо?
   – Грош ему цена, – прошептал Аллен. – Но вот и ваш отец.
   – Сейчас вы сами убедитесь, какая я послушная ученица, – шепнула она юноше, выступая вперед. – Папа, я очень благодарна этому юному псаломщику: он защитил меня в Минстедском лесу, в четырех милях к северу от Кристчёрчской дороги, где ты запретил мне бывать одной.
   Сэр Найджел, подводивший в это время к креслу свою седую старушку-мать, был поражен небывалой откровенностью дочери.
   – Ах, Мод, Мод! – сказал он, укоризненно качая головой. – С тобой труднее справиться, чем с сотней пьяных лучников. Однако сейчас сюда придет твоя мать, не стоит говорить ей об этом. Скроем мы твое приключение – повинную голову и меч не сечет. Отправляйся пока в свою комнату и сиди там спокойно. Вы бы, матушка, сели поближе к огню, – продолжил сэр Найджел, обращаясь к старушке, – кровь уж не греет вас, как прежде. Мне необходимо поговорить с вами, Аллен Эдриксон. Я хочу пригласить вас к себе на службу. А вот, кстати, и моя многомудрая супруга, не посоветовавшись с ней, я не привык ничего делать.
   – Вы мне сразу понравились, молодой человек, – заявила леди Лоринг, – мне кажется, на вас можно положиться. Милорд так плохо о себе заботится, что ему необходимо иметь возле себя надежного человека. Монастырскую жизнь вы уже познали, теперь вам следует испытать невзгоды мирской жизни, чтобы сделать правильный выбор.
   – Именно такой была последняя воля моего отца, Он завещал мне идти в мир на двадцатом году, – ответил Аллен, скромно опустив глаза в пол.
   – Ваш отец, верно, был очень умный человек, – сказала леди. – Если вы согласитесь пойти с нами, вашими товарищами будут самые доблестные и благородные рыцари Англии.
   – Ездите верхом? – спросил сэр Найджел, глядя на юношу слегка прищуренными глазами.
   – Да, в аббатстве мне много приходилось ездить.
   – Положим, есть различие между монастырской клячей и боевым конем. Играете на каком-нибудь инструменте или поете?
   – Играю на цистре, флейте и ребеке.
   – Превосходно! Умеете описывать гербы?
   – Порядочно.
   Сэр Найджел сейчас же устроил Аллену экзамен, указав на один из многочисленных гербов, висевших на стенах зала.
   – Серебристое поле, – ответил юноша, – лазурная перевязь, обрамляющая три ромба, разделенных тремя черными пятиконечными звездами.
   – Очень неплохо для юноши.
   – Надеюсь, вы скромны и услужливы?
   – Я всю жизнь служил, милорд.
   – Умеете ли вы резать по дереву?
   – Я резал в монастыре два дня в неделю.
   – Образцовый юноша! Достоин быть первым оруженосцем. А скажите, пожалуйста, не умеете ли вы завивать волосы?
   – Нет, милорд, но я научусь.
   – Для меня это очень важно, – сказал сэр Найджел, – тяжелый шлем, который я в течение тридцати лет ношу, порядочно вытер мне макушку. – С этими словами он снял бархатный берет, и Аллен увидал лысину, блестевшую при свете огней. – Видите, – продолжал он, тряхнув небольшой прядью жидких волос, – эти кудри нуждаются в помаде и щипцах, при дневном свете вы сами убедитесь, что они довольно скудно покрывают мою голову.
   – Вашей обязанностью будет также хранить кошелек милорда, мой супруг слишком щедр и готов отдать все свои деньги первому встречному, – поведала с улыбкой леди Лоринг. – Скромность и честность, – добавила она, – наиболее важные и ценные качества для пажей и оруженосцев. Спешить особенно нечего, сейчас уже пора на покой. Пусть Небо поможет вам. Мы хорошо знали вашего отца и потому доверяем и рады помочь его сыну, хотя ваш старший брат причиняет нам немало беспокойства, разжигая скандалы и раздоры в графстве.
   – Едва ли нам удастся выступить в поход раньше Дня святого Луки, – заметил сэр Найджел, – нам предстоит еще очень много работы. Таким образом, у вас будет достаточно времени присмотреться к своим новым обязанностями и подучиться тому, чего вы не знаете. С нами хочет отправиться паж моей дочери Бертран, но он еще слишком молод для суровой военной жизни.
   Аллен почтительно поклонился, собираясь уйти, но леди Лоринг остановила его.
   – Насколько я могла заключить из ваших слов, вы получили в Болье немало знаний?
   – В сравнении с моими наставниками я знаю очень мало.
   – Во всяком случае достаточно, чтобы посвятить два часа в день занятиям с моей дочерью Мод. Она очень упряма и ветрена и до сих пор читает одни только сказки о зачарованных девах да о странствующих рыцарях. С ней занимается наш приходской священник, отец Христофор, но он слишком стар, и пользы от его учения мало. Пожалуйста, возьмите в свои руки обучение Мод, а также моей камеристки Агаты и Доротеи Пьерпонт.
   Таким образом Аллен нежданно-негаданно очутился не только в роли оруженосца славнейшего рыцаря Англии, но еще и наставника трех молодых девиц. Можно себе представить, в каком смятении, с пылающими щеками и блестящими глазами, он вернулся из замка к своим товарищам!

XII. Аллен просвещается

   Наступила горячая пора приготовления к походу. Во всех южных графствах Англии чистили доспехи, сильнее стучали молоты по наковальням и быстро, словно морская волна, переносилась из селения в селение молва о том, что скоро, скоро опять сойдутся на бранном поле лихие львы и белые лилии [55 - Львы изображены на гербе Англии, лилии – Франции.]. Эта новость имела громадное значение в ту суровую эпоху, когда война была выгодным ремеслом, когда предметами вывоза из страны служили храбрые лучники, а ввоза – пленники. Шесть лет ее сыны скучали, изнемогая от чуждой им мирной жизни. Старые воины Креси, Ножана и Пуатье радостно ожидали зова трубы, но еще радостнее бились сердца юношей, с детства привыкших слушать воинственные рассказы своих отцов и дедов. Перевалить через горы на юге, одолеть укротителей горячих мавров, поддержать величайшего полководца эпохи, найти залитые солнцем поля и виноградники, притом что границы Пикардии и Нормандии так же не защищены, как леса Джедборо, – вот лучшее будущее для подрастающих воинов. Вдоль всего морского побережья только и было разговоров, что про войну; в каждом доме постоянно упражнялись в стрельбе из лука, нередко звенела сталь.
   Вскоре каждая крепость выслала своих кавалеристов и каждое село – пехотинцев. В конце осени – начале зимы все дороги были полны звуками накиров [56 - Накир – небольшой барабан.] и труб, ржанием лошадей и топотом бойцов. Начиная с Рэкина на валлийской границе до Котсуолдса на западе или Батсера на юге не осталось ни одного холма, с которого не было бы видно ослепительного блеска оружия, развевающихся плюмажей и волнующихся знамен. Отовсюду стекались маленькие отряды, соединявшиеся потом в шумные потоки. Ежедневно огромные корабли, распустив паруса, увозили за море смелых ратников при громких прощальных возгласах тех, кто уплывал, и тех, чья очередь была впереди. От Оруэлла до Дарта не было ни одного порта, который бы не отправил свой маленький флот с радостно развевающимися флагами – так, будто суда шли на праздник. Таким образом, в это ненастное время года военная мощь Англии направилась к морю.
   Не было недостатка в воинах, падких до военной добычи, и в старом, густонаселенном Гемпшире. Во главе отрядов смелых лучников из Холта, Вулмера и Харвуда развевались знамена с изображением сарацинской головы Брокасов и красной рыбы де Рошей. На востоке командовал Борхент, на западе – сэр Джон де Монтэгю. Сэр Люк де Поненж, сэр Томас Вест, сэр Мориц де Брюэн, сэр Артур Липскомб, сэр Уолтер Рамси и могучий сэр Оливер Баттестхорн маршировали на юге с новобранцами из Андовера, Орлесфорда, Одигема и Винчестера, между тем как из графства Суссекс подвигались сэр Джон Клинтон, сэр Томас Чейн и сэр Джон Фоллисли с отрядами закованных с ног до головы в железо рыцарей, направляясь прямо в Саутгемптон. Но больше всего кипела жизнь в Туингемском замке, по-прежнему представлявшем собой главный сборный пункт, ведь имя и боевая слава сэра Найджела привлекали к нему лучших воинов страны всех видов оружия. Лучники из Нью-Фореста и Форест-оф-Бир, ратники из славной местности, омываемой реками Стаур, Авон и Итчен, юноши из знати гемпширских родов – все отправились в Кристчёрч и посчитали за честь воевать под знаменами с пятью алыми розами.
   Одна лишь бедность мешала славному рыцарю сэру Найджелу заменить вилообразное знамя четырехугольным. Земля его приносила скудный урожай, сундуки пустовали, даже замок, в котором он жил, и тот был взят в аренду. Сердце сэра Найджела обливалось кровью при виде того, как самые отборные копьеносцы волей-неволей должны были отходить от ворот его замка, ведь он был не в состоянии одеть их и платить им приличное жалованье. Тем не менее сэр Клод Латур не забыл своего боевого товарища. В присланном через Сэма Эльварда письме было написано, что в его распоряжении имеются средства, чтобы снарядить сотню стрелков и двадцать копьеносцев, которые, присоединясь к находящимся уже во Франции тремстам ветеранам Белого отряда, составят войско, достойное такого знаменитого полководца, как сэр Найджел. С большой тщательностью выбирал доблестный рыцарь людей из толпы добровольцев и много совещался по этому поводу с Симоном Черным, Сэмом Эльвардом и другими опытными воинами.
   Ко Дню всех святых, не успели еще опасть желтые листья с деревьев, сэр Найджел сформировал отряд из лучших гемпширцев; конницу отряда составляли двадцать хорошо вооруженных копьеносцев. К ним примкнули Питер Терлейк из Фарэма и Уолтер Форд из Ботли, снарядившиеся за свой счет и разделившие с Алленом Эдриксоном обязанности оруженосцев.
   Шесть недель продолжались эти приготовления. Женщины не покладая рук шили белые верхние куртки, что носили все воины Белого отряда, и нашивали на грудь алых львов святого Георгия, покровителя Белого отряда. Наконец все было готово, и произведенный на дворе Туингемского замка смотр дал блестящие результаты. Даже самый старый из ветеранов французской войны мог бы, положа руку на сердце, сказать, что никогда еще не видал столь хорошо вооруженного отряда, начиная с седого рыцаря в шелковом камзоле и кончая стоявшим в конце могучим Джоном Гордлем, опиравшимся на огромный черный лук.
   Аллен Эдриксон вот уже два месяца жил в Туингемском замке и с каждым днем все больше и больше втягивался в светскую жизнь, находя в ней, вопреки россказням старых монахов из Болье, светлые стороны. Как благодарил он своего отца за его мудрое желание показать сыну этот прекрасный мир, прежде чем тот произнесет отречение!
   Не раз в своих размышлениях он сравнивал старого аббата Бергхерша с благородным рыцарем Найджелом Лорингом, который, несмотря на всю свою славу и величие, жил так просто, так высоко держал свое знамя, так бесстрашно жертвовал своей жизнью ради отчизны, и Аллен все больше убеждался, что, перейдя на сторону этого рыцаря, он не изменит своим идеалам и устремлениям, не допустит грубой оплошности. Его, конечно, смущала война, нежная и мечтательная душа его содрогалась при одной мысли об убийствах, но в ту эпоху все люди составляли воинственное братство, так что было не так уж много различий между воином и служителем Бога. На третий день пребывания в Туингемском замке сэр Найджел дал Аллену копье и полное вооружение, за которые последний должен был заплатить из первой доставшейся на его долю военной добычи.
   Однако невольно напрашивался вопрос, не было ли другой причины, заставившей Аллена так скоро позабыть о монастыре, где он безмятежно провел все свое детство и отрочество. В сердце человеческом слишком много глубоких тайников, чтобы проследить за его движениями. По мнению благочестивых монахов, женщина считалась корнем всех зол, вместилищем всех соблазнов и опасностей для души… По уставу цистерцианского ордена монах не смел поднимать глаза на женщину, а между тем Аллен по два часа ежедневно занимался с тремя юными, прекрасными и, следовательно, вдвойне опасными, с монашеской точки зрения, девушками. Но, что бы ни говорили монахи, Аллен чувствовал, как его облагораживает общество этих милых созданий, как сильнее проявляются лучшие качества его души, и сердце его наполнялось неведомой до той поры радостью.
   Мисс Мод была очень капризной и своенравной ученицей. Если какой-нибудь предмет возбуждал ее любопытство, она набрасывалась на него с жадностью, легко обгоняя других учениц. Но сколько надо было терпения, чтобы засадить ее за изучение предметов, требующих упорства, настойчивости и хорошей памяти! Обыкновенно в таких случаях она делала вид, что слушает, а мысли ее, как прекрасно понимал Аллен, блуждали далеко, где-нибудь в лесу, на охоте с гончими и соколами, и лишь принесенная Алленом книга могла вернуть фантазерку на стезю обучения. Бывали случаи, когда уроки приводили ее в бешенство, но Аллена трудно было вывести из себя, и Мод, пораженная кротостью своего учителя, разражалась приступами самообличения. Однажды, когда она пребывала в дурном настроении, молоденькая камеристка Агата, желая угодить госпоже, стала подшучивать над Алленом и делать на его счет колкие замечания. Мисс Мод вдруг изменилась в лице и, злобно сверкнув глазами, воскликнула:
   – Как ты смеешь?
   – Но я ничего не сделала! – попробовала было защититься молодая девушка. – Я лишь повторила то, что сказали вы.
   – Как ты смеешь? – кричала мисс Мод, задыхаясь от волнения. – Безмозглая дура! Тебе бы рубашки шить, а не заниматься с таким умным, добрым и бесконечно терпеливым человеком. Тебе лучше сейчас… Нет, просто выйди вон! Сию же минуту!
   Испуганная Агата мигом выскочила из комнаты, и за дверью послышались ее громкие рыдания.
   – За что вы на нее так обрушились? – кротко спросил Аллен, глядя широко раскрытыми глазами на мисс Мод, которая так внезапно из тигрицы нападающей превратилась в защищающую. – Она меня ничуть не обидела. Право, вы иногда совершаете бо`льшие проступки.
   – Я без вас знаю, что я самая скверная и злая женщина на свете, но я не позволю, чтобы кто-нибудь обижал вас при мне.
   Поначалу такие инциденты во время занятий повторялись довольно часто, но потом твердый и настойчивый характер Аллена сломил наконец упрямство мисс Мод, и она с каждым днем становилась все более покладистой. Однако менялся и сам Аллен. Несмотря на то что он, как мог, старался отвлечь ее от мирской жизни, сам при этом все сильнее в нее втягивался. Образ мисс Мод прочно поселился в его сердце, и как ни старался он убедить себя, что негоже мечтать о дочери самого сэра Найджела бедному клирику, – то были доводы разума.
   Как-то в ноябре Аллен возвращался домой с Питером Терлейком от дорсетширского оружейника. Юноши спешили домой и потому неслись быстрым галопом. Питер был сильный, смуглолицый и видный молодой человек, он радовался предстоящей войне, как гимназист каникулам, но в этот день был печален и задумчив.
   – Не замечал ли ты, Аллен, – начал он, – что мисс Мод последнее время стала бледнее и молчаливее обыкновенного?
   – Может быть, – коротко ответил Аллен.
   – Она теперь целыми днями сидит в своей комнате, вместо того чтобы охотиться и веселиться, как бывало всегда. Это все твои книги наделали!
   – Мне приказала миледи, ее мать.
   – Много ли понимает миледи в деле воспитания столь хрупкой, как фарфор, натуры… Ей больше пристало водить на приступ отряд лихих копьеносцев, чем воспитывать эту нежную девушку. Знаете, Аллен, одному вам открюсь: я люблю прекрасную мисс Мод и готов отдать за нее последнюю каплю крови.
   Сердце Аллена похолодело и словно остановилось. Он взглянул на Питера, лицо которого при бледном лунном свете казалось пунцовым, глаза горели страстью.
   – Отец мой очень богат, – продолжал Питер. – У него много ферм, пахотной земли, мастерских и стад овец, а я единственный сын. Я уверен, сэр Найджел ничего не скажет против такой партии.
   – А мисс Мод? – невольно вырвалось из груди Аллена.
   – В этом-то и заключается все мое горе! Лишь только я начинаю говорить ей о своей любви, она, как ретивый конь, закусывает удила. Вчера я осмелился попросить у нее зеленую вуаль, чтобы обвязать ее вокруг своего шлема, но она ответила, что бережет ее для кого-то другого, получше меня. Хоть она потом и извинилась за свою грубость, но все-таки вуали не дала. Не влюблена ли она в кого, Аллен?
   – Не знаю, – коротко ответил Аллен, и сердце его трепетно забилось.
   – Ведь, право, кроме меня, Уолтера Форда, тебя, а ты отчасти лицо духовное, да старика отца Христофора, она никого не видит.
   – Не знаю, – повторил Аллен, и оба оруженосца еще быстрее пустили вскачь своих лошадей.
   На следующий день утром юный учитель стал внимательнее присматриваться к своей воспитаннице и действительно нашел в ней большую перемену.
   – Должно быть, ваша госпожа нездорова? – обратился Аллен к Агате, когда мисс Мод вышла на минуту из комнаты.
   – Ну, это неопасная болезнь! – ответила Агата с лукавой улыбкой.
   – Но что с ней? – настаивал Аллен.
   – То же, что и кое с кем еще. Мне кажется, не она одна страдает этой болезнью. Вы такой ученый, наверно, лучше меня можете определить эту болезнь.
   – Я лишь вижу только, что она с каждым днем становится печальнее.
   – Через три дня все уедут, и в замке Туингем станет тоскливо, как в монастыре. Как же ей не печалиться?
   – Вы правы, – ответил Аллен, – я и позабыл, что ее отец уезжает на войну.
   – Отец? – воскликнула камеристка, рассмеявшись. – Какая наивность! – С этими словами Агата юркнула из комнаты, оставив Аллена томиться между страхом и надеждой, что в намеке лукавой ученицы, может быть, и есть доля правды.

XIII. В поход!

   Накануне Дня святого Мартина, когда забивают скот, Белый отряд был готов к выступлению в поход. В замке царило большое оживление: начальники торопились с последними распоряжениями; воины тщательно осматривали снаряжение, боясь забыть какую-либо мелочь; отовсюду раздавались призывные сигналы рожка; кони нетерпеливо били землю копытами и грызли удила. Их громкое ржание напомнило Аллену, что уже пора идти на двор замка. Он быстро собрался и вышел из оружейной. Представившаяся его взору картина была до того необычайна для юноши, что, подойдя к группе всадников и стрелков, освещенных красноватым пламенем факелов, так как утро еще не наступило, он застыл в немом удивлении. Неизвестно, сколько времени простоял бы Аллен, созерцая военную мощь отряда, если бы не легкий вздох, который послышался позади него. Он быстро оглянулся и увидел мисс Мод, которая, отвернувшись от него, прислонилась к стене с прижатыми к груди руками, бледная и вместе с тем прелестная, как полевой цветок на заре; по ее колышущейся груди Аллен понял, что она плачет.
   – Увы! Увы! – воскликнул Аллен. – Что привело вас в такое печальное состояние?
   – Вы не знаете, что значит отправлять близких на войну; я уже не первый раз вижу эти сборы, и всякий раз возвращалось домой куда меньше воинов, чем уходило, – печально вздохнув, ответила Мод.
   – Не печальтесь так, если Бог услышит вашу молитву, то раньше чем через год вы вновь всех увидите – живыми и невредимыми, – попытался успокоить ее Аллен.
   Мод печально покачала головой. Внезапно щеки ее покрылись ярким румянцем, глаза вспыхнули.
   – Если б вы знали, Аллен, как я ненавижу себя за то, что я женщина, что я не могу приносить пользу, как эти добрые воины, которые так охотно жертвуют собой, в то время когда я должна сидеть в четырех стенах и вечно шить и прясть, прясть и шить! Теперь, когда вы уходите, я обречена на скуку и бездействие, ведь вы один могли вознести мои мысли над стенами замка далеко-далеко. Ну, много ли от меня пользы?
   – Но вы нужны мне! Вы для меня весь мир, дорогая Мод, – воскликнул Аллен, подхваченный страстным потоком ее слов. – Я постоянно о вас думаю. С тех пор как я узнал вас, я переродился, я не могу без вас. Я знаю, что беден, незнатен и недостоин вас, но моя любовь так безгранична, что я надеюсь одолеть все препятствия! Скажите мне лишь одно слово надежды, и я буду бережно носить его в сердце. Вам одной отныне пренадлежит моя жизнь… О боже, я вижу, вы дрожите… Что я наделал, безумец! Мои слова вас испугали?
   Девушка дважды порывалась что-то сказать, лицо ее стало бледным, как полотно, наконец Мод вымолвила:
   – Это так неожиданно для меня… Не понимаю, как могла произойти в вас такая перемена. А вдруг вы снова переменитесь?
   – Жестокая! Кто виной этой перемене?
   – Еще ваш брат… Думаю, это у вас семейное. Не сердитесь, Аллен, это в самом деле неожиданно для меня, я не знаю даже, что вам ответить.
   – Лишь слово надежды, – воскликнул Аллен, – и я буду беречь его как зеницу ока.
   – Вряд ли я могу исполнить вашу просьбу, это было бы жестоко с моей стороны. Вспомните, в каких отношениях наши семьи, ни мой отец, ни ваш брат не допустят этого.
   – Но какое дело моему брату до всего этого? Я лишь хочу слышать, что не противен вам, что в вас нет ненависти ко мне…
   Она посмотрела на Аллена более ласково, и нежное слово уже готово было сорваться с ее губ, но в этот момент раздался звук боевой трубы, призывающий всех на места. Все забегали, засуетились, зазвенело оружие, и мисс Мод мгновенно переменилась: лицо сделалось холодным, глаза загорелись, щеки полыхнули огнем. Откинув голову, она твердо сказала:
   – Ваше место, Аллен, теперь возле моего отца. Прежде всего вам нужно служить, храбро исполняя свой долг. Не печальтесь, Аллен, заслужите сначала расположение моего отца, а там будет видно… До свидания, и да хранит вас Бог.
   С этими словами она протянула ему свою маленькую ручку, которую Аллен хотел было поцеловать, но Мод выскользнула, оставив в его руках ту зеленую вуаль, о которой мечтал Питер Терлейк.
   Аллен благоговейно прижал талисман к губам, спрятал его за пазухой и, поправив оружие, поспешил присоединиться к отряду.
   Утренний туман стал понемногу рассеиваться, и напутствуемый обитателями замка отряд, выпив по кружке пряного эля, которым обнесели всех ратников, следуя обычаю, бодро выступил из замка в направлении Авонского моста. Мирные граждане, разбуженные звуками боевых труб, громом барабанов, ржанием коней, выскочили из своих теплых постелей и, кутаясь в плащи, дрожа от утреннего холода, с любопытством смотрели на грозное шествие. Впереди отряда двигался со знаменем Симон Черный на рослом коне, таком же крепком и жилистом, как он сам. За ним ехали девять копьеносцев, вооруженные с ног до головы и одетые в броню. Их копья и мечи не раз добывали славу на равнинах Пикардии. Далее следовали сорок стрелков, вооруженных большими желтыми луками и щитами; все это были люди крепкие, полные сил, обросшие бородами и могучего телосложения. Середину отряда занимали двадцать семь вьючных лошадей, нагруженных всевозможными боевыми принадлежностями. Затем еще два десятка лучников, десяток копьеносцев, наконец, арьергард, состоящий из двадцати стрелков, среди которых заметно возвышались громадная фигура Джона. Эльвард шел около него, выделяясь своими латами и поношенной курткой, лучше всего указывающими на то, что он не новичок в военном деле и не раз ходил в поход. Так двигалась эта армия, приветствуемая по пути горожанами и их дражайшими половинами, с любопытством рассматривающими диковинное зрелище и с удовольствием обменивающимися с проходящими воинами перекрестными шутками.
   – Здравствуй, папаша Хиггисон! – закричал Эльвард, еще издали заметив деревенского трактирщика. – Видать, другим настала пора угощаться твоим вином!
   – Не настала, клянусь святым Павлом! – ответил трактирщик. – Черта с два вы оставили, все взяли с собой! Во всем погребе уже ни капли вина! Давно уж вам пора убираться отсюда…
   – Не беда, папаша! – заревел Джон. – Бочки пусты, значит, карманы полны! Припаси-ка нам побольше вина и сбереги до нашего возвращения!
   – Сбереги-ка лучше ты, лучник, свою большую глотку, чтобы было чем пить! – прокричал кто-то, и вся толпа весело загудела.
   – Будет вино, будет и глотка, – спокойно заметил Джон.
   – Сомкните ряды! – крикнул Эльвард после нового взрыва хохота. – Вперед, мои дети! Клянусь своей пятерней, это моя маленькая Мэри с мельницы! Ma foi, она просто прекрасна! Adieu, ma chérie! Mon coeur est toujours а toi! [57 - Прощай моя дорогая! Мое сердце навсегда с тобой (франц.).] Уоткинс, – продолжал он, – подтяни-ка свой пояс и не раскачивайся во все стороны, как северный медведь! Перестань глазеть по сторонам, а то испортишь глаза!
   Отряд уже приближался к повороту дороги, когда из ворот замка выехал сэр Найджел на своем ратном вороном коне Поммере. На доблестном рыцаре был бархатный камзол, на голове красовался аккуратный берет, к которому золотым аграфом пристегнуто было страусовое перо. Трем оруженосцам позади него, помимо перьев, виделось яйцо – настолько лысым был затылок сэра Найджела Лоринга. При нем не было никакого оружия, кроме большого тяжелого меча, висевшего на седельной луке. Впереди ехал Терлейк, который вез внушительный шлем с изображением дракона; Форд нес тяжелое тисовое копье, Аллен держал гербовый щит. Рядом с почтенным рыцарем ехала верхом леди Лоринг, пожелавшая проводить мужа до опушки леса. Время от времени она поворачивалась к нему своим резко очерченным лицом, напряженно оглядывая его снаряжение и доспехи. Затем сделала знак рукой Аллену, чтоб тот поравнялся с ней, и сказала:
   – Я поручаю лорда вашим заботам. Помните, что мой супруг пьет вино подогретым – мальвазию или вернэдж, пряности добавляйте, сколько поместится на ногте большого пальца. После боя необходимо переменить белье. В ящике есть мазь из гусиного жира, которую надо прикладывать к старым ранам, если они в ненастную погоду у него начнут ныть.
   – Довольно, моя радость, не думай больше о таких пустяках, все будет сделано и улажено. Почему ты так бледен и печален, Эдриксон? Разве не должно взыграть сердце истинного мужа при виде отряда столь отважных копьеносцев и веселых стрелков? Клянусь святым Павлом, было бы дурно для вас, если бы меня не радовало, что впереди моих храбрых ратников реют пять алых роз.
   – Ах, да, Эдриксон, – продолжила леди Лоринг, – не забудьте про кошелек, который я вам уже отдала; в нем лежат двадцать три марки, один нобль, три шиллинга и четыре пенса. Это солидная сумма. Совсем забыла сказать, что у милорда есть две пары башмаков: одна из красной кожи, для ежедневной носки, а другая с золотыми носками – для торжественных случаев, например, при встрече с принцем или Чандосом.
   – Голубка моя, – сказал сэр Найджел, – вот мы и на опушке леса, и как ни жалко расставаться с вами, но я не смею увозить хозяйку столь далеко от ее замка.
   – О, нет, дорогой мой, – ее губы задрожали, – можно мне еще немного проехать с вами? Подумайте, сколько времени я буду лишена вашего милого общества!
   – Что ж, будь по-вашему, моя бесценная. Воспользуюсь этим временем и скажу вам, что у меня уже вошло в обычай отстаивать честь моей дамы с тех пор, как я узнал вас. Где бы я ни оказался, я объявляю через глашатая о том, что дама моего сердца – прекраснейшая и добрейшая из всех женщин и для меня честь сразиться с тем, кто заявит то же о своей даме. Голубка моя, подарите мне одну из ваших перчаток, я буду носить ее как знак расположения той единственной, за честь которой буду сражаться.
   – Увы, увы, зачем вы называете меня прекраснейшей! – горестно воскликнула она. – Как бы я хотела стать такой ради вас, милый супруг. На самом деле я стара и безобразна, и рыцари будут смеяться, если вы поднимете копье за мою честь.
   – Эдриксон, у тебя глаза молодые, а мое зрение притупилось с возрастом. Если ты заметишь, что какой-нибудь рыцарь засмеялся, или даже только улыбнулся, или хотя бы приподнял брови, скривил губы или иначе как-то выразил свое удивление, когда я буду провозглашать, что леди Мэри – прекраснейшая и добрейшая женщина в мире, ты должен запомнить имя того дерзкого негодяя, его герб и узнать место его жительства. Итак, прошу вас, моя ненаглядная, дайте же мне перчатку.
   Леди Мэри стянула с руки перчатку из желтой кожи, а сэр Найджел благоговейно поднес ее к губам и прикрепил к своему бархатному берету.
   – Она будет неподалеку от другого моего защитника, – сказал он, показывая рукой на изображение святого, проколотое рядом. – Теперь, сердце мое, до свидания, да хранит вас Пречистая Дева. Только один поцелуй!
   Сэр Найджел перегнулся в седле, затем выпрямился во весь свой маленький рост и, дав шпоры коню, быстро поскакал по твердой дороге, сопровождаемый тремя оруженосцами.
   Леди Лоринг, сидя на своей белой лошади, в задумчивости провожала взглядом удаляющихся всадников. Сэр Найджел оглянулся на повороте, махнул белым платком и скрылся из виду. Леди Мэри, постояв еще несколько мгновений, точно медное изваяние, медленно поехала по направлению к замку, и лишь плотно сжатые губы указывали на ту внутреннюю борьбу, которую переживала эта женщина. За свою жизнь она испытала немало горьких минут, выучивших ее подавлять страсти и оставивших на ее строго-спокойном лице неизгладимые следы.

XIV. Сэр Найджел ищет приключений

   Расставшись с супругой, сэр Найджел долгое время ехал молча, со сдвинутыми бровями, глаза его были устремлены в одну неведомую никому точку. По всему было видно, что и он переживал тяжелые минуты. Его дурное настроение невольно отразилось на Аллене и Терлейке, которые упорно хранили молчание, следуя позади рыцаря, как подобает оруженосцам. Один только беззаботный Форд не поддавался мрачному настроению окружающих и, строя забавные гримасы, рассекал во все стороны огромным мечом сэра Найджела, точно сражался с целой толпой неверных. Два его товарища невольно улыбались, до того комичны были гримасы, жесты и выпады Форда, в особенности когда он, видя, что сэр Найджел поворачивает голову в их сторону, замирал как истукан.
   Уже слышны были шаги марширующих стрелков и звон оружия копьеносцев, когда сэр Найджел очнулся от своей задумчивости. Придержав коня, он сказал:
   – Хочу поговорить с вами, друзья мои, а потому поезжайте рядом: думаю, для вас будет интересно и полезно послушать, как должен вести себя достойный оруженосец. Впрочем, я нисколько не сомневаюсь, что вы с честью поддержите имена ваших предков. В первую очередь хорошенько запомните: мы идем воевать, но не грабить, хотя я и не имею ничего против выкупов. Нам предстоит длинный путь – сначала во Францию, a затем в Испанию, где нас ждет слава; однако и во время путешествия не следует упускать случая, чтобы сразиться с благородным рыцарем, наказать недостойного или защитить даму. Путешествие тем и приятно, что богато приключениями. И если меня не обманывает зрение, через эту рощу едет какой-то рыцарь. Посмотрите, Эдриксон, не ошибся ли я? Может, он захочет вступить со мной в схватку?
   Аллен приподнялся в седле, чтобы получше рассмотреть приближавшуюся фигуру, и, едва заметно улыбнувшись, воскликнул:
   – Увы, милорд, это всего лишь толстый мильтонский мельник Хоб Дэвидсон.
   – Да-да! Но не следует огорчаться первой неудаче, – продолжил сэр Найджел, – нам представится еще немало случаев сразиться с рыцарями. Я отлично помню, как был ранен в плечо де Монкуром, с которым повстречался на большой дороге между Либурном и Бордо. Не меньшее уважение питаю я к кавалеру Ле Бурже, который, наверно, затмил бы собой все французское рыцарство, если бы судьбе было угодно продлить его жизнь. Однако, я вижу, судьба посылает нам не менее приятную встречу в лице этой благовоспитаннейшей и прелестнейшей девицы.
   Сэр Найджел остановил своего коня и, сняв с головы берет, сказал:
   – Здравствуй, красавица, да поможет тебе бог во всех твоих начинаниях. Не стесняйся же и смело скажи, не обидел ли тебя кто, сочту за честь, если мне удастся наказать этого наглеца!
   – Благодарю вас, милорд, – смущенно ответила высокая, здоровая поселянка с западно-саксонским акцентом, делая неуклюжий реверанс, щеки ее покрылись густой краской. Она бережно поставила на землю большую корзину со шпинатом и покрепче прижала к себе кусок копченой грудинки. – Мой хозяин, – продолжила деревенская красавица, – очень добр ко мне, не могу пожаловаться на дурное обращение. Я скотница у фермера Арнольда. Не знаю, слышали ли вы про такого, милорд. Да благословит вас Бог за доброту!
   Сэр Найджел тронул шпорами коня и поскакал дальше, напевая какую-то старинную балладу. Встреча с деревенской девушкой привела его в заметно лучшее настроение.
   – Хочу обратить ваше внимание, друзья мои, – продолжил маленький рыцарь, обращаясь к своим оруженосцам, – что для истинного рыцаря все женщины, даже самого низкого происхождения, заслуживают того, чтобы обнажить меч в их защиту. Но что это? Я вижу, кто-то скачет к нам быстрым галопом, необходимо узнать, куда он мчится. Быть может, он ищет случая совершить рыцарский подвиг!
   По дороге навстречу нашим воинам мчался на взмыленной лошади во весь опор какой-то всадник, он уже спускался с холма, и можно было различить его оружие. У всадника было суровое лицо и грозный взор; тяжелый меч был прикреплен сбоку к седлу; с другой стороны седла был привязан сверток, обернутый грубым холстом. Приблизившись к путникам, всадник закричал, не замедляя аллюра:
   – Дорогу королевскому послу! Дайте дорогу!
   – Попридержи свою лошадь, любезный, и язык! – крикнул ему сэр Найджел, поворачивая коня поперек дороги. – Я тридцать лет служил королю и не кричал подобным образом на мирной дороге.
   – Вы рискуете своей головой, – воскликнул всадник, – осмелившись встать поперек дороги. Я везу королевский приказ!
   – Ваши слова, любезный, еще ничего не значат – всякий бродяга может прикрываться королевским именем, но не всякий рыцарь удовлетворится подобными ответами. Дайте мне доказательство ваших слов.
   – Вот мое доказательство! – закричал всадник, хватаясь за меч. – Думаю, с вас этого будет достаточно!
   – К сожалению, мое достоинство не позволяет мне вступать в поединок со всяким проходимцем, я не вижу на вас ни лат, ни герба. Так что вам придется иметь дело с одним из моих оруженосцев, ручаюсь, что они с честью докажут вам, что имеют право называться королевскими слугами.
   Всадник подозрительно окинул взором трех оруженосцев и смиренно произнес, опуская меч:
   – Если уж вам так необходимо получить доказательства – вот они. – Он быстро сдернул холстину, обнажив отрубленную человеческую ногу.
   При этом он грубо усмехнулся.
   – Я помощник дворцового лесничего в Линдхерсте, – продолжил он, – и нога этого мошенника будет болтаться в Мильтоне, а другая уже висит в Брокенхерсте в назидание тем, кто любит поохотиться за королевской дичью.
   – Убирайся с наших глаз! – презрительно вскрикнул сэр Найджел. – Друзья мои, направим наших коней вон в ту прелестную долину – быть может, среди благоухания природы скорее исчезнет впечатление от этого зрелища. Мы рассчитывали поймать сокола, а попалась черная ворона. Ma foi! Я с молодых ногтей наблюдал ужасы войны, но не могу переваривать одного вида этих мясников. Однако что это виднеется среди деревьев?
   – Это часовня Пресвятой Богородицы, уважаемый милорд, – ответил Терлейк, – а у дверей сидит слепец, живущий подаянием.
   – О, в таком случае нам следует, друзья мои, помолиться, – воскликнул маленький рыцарь.
   С этими словами он остановил своего коня и, обнажив голову, запел пронзительным голосом:
   – «Benedictus dominus, deus meus, qui docet manus meas ad proelium, et digitos meos ad bellum» [58 - Благословен Господь Бог, что учит мои руки сражаться и мои пальцы – воевать (лат.).]. Эту молитву выучил меня читать благороднейший рыцарь Чандос.
   По окончании молитвы сэр Найджел снова надел берет на голову и обратился к нищему:
   – Ты слеп ко многому хорошему, но и избавлен от созерцания низкого. Аллен, брось ему мой кошелек!
   Затем сэр Найджел воскликнул:
   – А теперь, друзья мои, поспешим, а то отряд может подумать, что еще до битвы лишился полководца.
   Аллен хорошо помнил наставление леди Лоринг, а потому вручил старцу один пенни, который был принят им с большой радостью. Исполнив поручение, юноша, напутствуемый благословлениями доброго слепца, дал шпоры коню и поскакал догонять своего господина, который уже въезжал в деревню Гордль. Отряд уже миновал деревушку к тому времени, когда сэр Найджел, сопровождаемый своими оруженосцами, приблизился к арьергарду.
   Издалека слышался пронзительный женский крик, и когда всадники поравнялись со стрелками, глазам их явилось следующее зрелище.
   Огромный рыжеволосый Джон шагал по дороге, отмахиваясь от маленькой женщины со сморщенным лицом, похожим на печеное яблоко, что бежала вслед за ним, обрушивая на его голову целые потоки брани и сопровождая их ударами палкой по широкой спине могучего, невозмутимого Джона. Он отчаянно размахивал руками, не обращая внимания на громкий смех товарищей, маршировавших рядом.
   – Распутный! – вопила старуха, подкрепляя свои слова ударами палки. – Я тебя научу трудиться, ленивое животное, вот тебе, вот! Я тебя проучу!
   – Ну, будет, надоела, – ворчал нетерпеливо Джон, – разве ты не знаешь, мать, что я иду во Францию, где и сам буду раздавать удары, и немало их получу?
   – Незачем идти во Францию, если дело стало за колотушками, я могу тебя снабдить ими в изобилии, глупая дубина! – кричала старуха, все более и более ожесточаясь.
   – Клянусь эфесом, старуха правду говорит, – пробубнил Эльвард.
   – Попридержи свой болтливый язык, любезный, когда мать прощается с сыном! – взвизгнула женщина, награждая Джона все новыми ударами. – Называется солдатом, а на подбородке ни единого волоска. Видали мы таких воинов! Молоко на губах не обсохло! Я тебе покажу!
   – Не спорь с ней, дружище, – сказал Джон, – а то она может по ошибке принять тебя за меня.
   Толпа вновь разразилась дружным хохотом.
   – Однако, матушка, нам пора проститься, а то я боюсь, что эта дорога будет для вас чересчур утомительна. Да хранит вас бог, прощайте, я привезу вам из Франции шелковое платье. – С этими словами он поднял в воздух старушку, бережно поцеловал ее, опустил на землю и еще более невозмутимо стал маршировать к общему удовольствию толпы.
   – Что это значит, Эльвард? – спросил, подъезжая к отряду, сэр Найджел. – Надеюсь, никто не осмелился оскорбить эту почтенную даму? В противном случае, будь он лучший стрелок в мире, я прикажу его повесить.
   Не успел Эльвард ответить рыцарю, как старуха запричитала:
   – И всегда-то он такой, сэр, чего только я ни делала, чтобы исправить его, – ничего не помогает. Пошел в монастырь, когда девка не согласилась выйти за такого лентяя! Теперь пристал к этим разбойникам, а меня бросает на произвол судьбы на старости лет. Не знаю, что мне делать, я по три палки в день изводила об его спину, ничего не помогло.
   – Я вам ручаюсь, – ответил рыцарь, – что он вернется и вы будете на старости лет иметь в нем хорошую поддержку. Сожалею, что отдал свой кошелек нищему…
   – У меня еще немного осталось, милорд, – вставил Аллен, – не беспокойтесь насчет этого.
   – В таком случае отдайте все, что у вас осталось, этой достойнейшей женщине.
   С этими словами рыцарь поскакал вперед, а Аллен, вынув из кошелька два пенса, вручил их старухе, которая долго еще стояла в задумчивости на окраине деревушки, благословляя доброго рыцаря и его спутников.
   Итак, небольшой отряд понемногу продвигался вперед по направлению к Лимингтонскому форту. Сэр Найджел на каждом из двух встретившихся по пути перекрестков заставлял своего коня делать невообразимые прыжки, поднимал на дыбы и грозным взором обводил окрестность, как бы искушая судьбу послать ему противника, с которым он мог бы сразиться в честь своей дамы. Под Лимингтоном войско стало на привал, чтобы подкрепить свои силы, а затем опять двинулось в путь. Подъезжая к деревушке Питс-Дип, на перекрестке дорог всадники увидели двух человек, вид которых до того поразил наших путешественников, что они невольно придержали своих коней. Впереди шел безобразный человек с лисьей физиономией и копной рыжих волос. Высоко над головой он держал деревянное распятие. Лицо его было искажено страхом, он весь дрожал, как в лихорадке. Казалось, он только что избежал смертельной опасности. Сзади за ним по пятам шел суровый на вид чернобородый незнакомец. На плече у него лежала огромная сучковатая палка с тремя зазубренными гвоздями на конце. Он несколько раз замахивался ею на идущего впереди человека, и видно было, что ему немалого труда стоит удержаться, чтобы не раздробить череп своему спутнику.
   – Что это значит, Эдриксон? – вскричал сэр Найджел. – Поезжайте и узнайте, в чем тут дело.
   Через некоторое время странная пара подошла почти вплотную к группе всадников, не замечая их, и тот, что держал крест, опустился на землю, а его спутник встал возле и занес над его головой дубину.
   – Почему вы преследуете этого несчастного, приятель? – спросил сэр Найджел у чернобородого.
   – У меня нет никакого желания давать объяснения всякому встречному и поперечному – я нахожусь под защитой короля, – ответил тот.
   – Ну, ваша логика хромает, почтеннейший, ибо я на том же основании могу пригрозить вам мечом, как вы грозите ему своей палицей.
   В это время незнакомец, сидевший на земле, упал на колени и воскликнул:
   – Ради всего святого, спасите меня, милорд. У меня в поясе сто ноблей, я их с радостью отдам вам, если вы избавите меня от этого мучителя.
   – Мошенник! – гневно прикрикнул на него сэр Найджел. – Ты думаешь, что удар рыцаря – то же, что товар коробейника? Нисколько не удивляюсь, что у этого человека есть причины наказать тебя.
   – Вы верно заметили, милорд, – вмешался обладатель палицы. – Этот человек – Питер Петерсон, известный вор и убийца. Он убил моего младшего брата Уильяма в Бир-Форесте, и за это, клянусь всеми святыми, я сверну ему шею, хотя бы мне пришлось идти за ним в преисподнюю!
   – Но как же вы очутились в этом лесу? – удивился сэр Найджел.
   – Дело в том, милорд, что этот гнусный убийца, совершив злодеяние, скрылся в церкви под защиту святого Креста, и приор дал приказ: пока негодяй держит в руках крест, никто не имеет право прикасаться к нему. Но если он хоть на минуту выпустит его из рук или опоздает в Питс-Дип, где он должен сесть на корабль, чтобы отправиться в изгнание, то, клянусь всеми святыми, я размозжу ему череп, – проговорил человек, грозно потрясая палицей в воздухе.
   Сэр Найджел и оруженосцы, не говоря ни слова, тронули своих лошадей и вскоре скрылись из виду, оставив этих двух на прежнем месте, сжигаемых ненавистью друг к другу.

XV. Желтое судно трогается в путь

   К ночи отряд незаметно подошел к монастырю Сан-Леонардо, недалеко от аббатства Болье, и расположился на ночлег в огромных монастырских амбарах и спикариях. Увидев издалека белые одеяния монахов, услышав мерный вечерний звон колоколов аббатства, Аллен не мог скрыть своего волнения. Утром следующего дня отряд, переправившись через реку на паромах, минуя Эксбери, направился к Липу, подойдя к которому воины невольно залюбовались открывшейся панорамой старого портового города. Недалеко от пристани плавно покачивались на синих волнах суда различной величины. Среди них выделялся на общем фоне большой купеческий корабль, окрашенный в светло-желтый цвет и возвышавшийся над остальными судами, словно лебедь над утками.
   – А вот, верно, и наш корабль, на котором нам предстоит переплыть в Гасконь! – вскричал радостно маленький рыцарь. – Клянусь святым Павлом, это превосходнейшее судно, и, если мои глаза не обманывают меня, оно окрашено в желтый цвет!
   – Да, милорд, – сказал Аллен, – я хорошо помню, что купец из Саутгемптона говорил нам, будто судно должно быть окрашено в желтый цвет. Я думаю, мы прибыли вовремя, ибо, если мне не изменяет зрение, не мы одни жаждем отправиться в Гасконь.
   – Мне кажется, нашего прихода ждали, посмотрите, сколько народу пришло нас встретить, – сказал Терлейк.
   Действительно, множество рыбаков, горожане, женщины с детьми шли от северных ворот. Впереди ехал высокий человек со строгим выражением лица, на нем была меховая пелерина, а поверх нее тяжелая золотая цепь с медальоном. Это был мэр города Липа.
   – Добро пожаловать, могущественнейший и благороднейший рыцарь! – воскликнул он, обнажая голову перед Симоном Черным. – Я много слыхал о доблести знаменитого воина, и, если ваше сиятельство позволит мне быть чем-либо полезным вам и вашим воинам, я буду счастлив!
   – Уж если вы так любезны, – ответил копьеносец, – то я был бы рад, если бы вы отдали мне несколько колечек из цепи, что висит у вас на шее.
   – Из моей цепи? – вскричал в ужасе мэр. – Древней цепи города Липа? Я не понимаю, сэр Найджел, как можно шутить подобными вещами.
   – Если вы желаете поговорить с сэром Найджелом, так вот он – едет позади на вороном коне, – невозмутимо ответил копьеносец.
   Мэр города Липа смущенно посмотрел на тщедушную фигурку сэра Найджела и наконец, едва оправившись от робости, заговорил:
   – Приветствую вас от всего сердца и тысячу раз прошу прощения за свою неловкость. Я глава древнего города Липа и считаю своим долгом выразить вам почтение, тем более что вы явились в критический для нашего бедного города момент. Два знаменитых пирата, один – кровожадный нормандец по прозвищу Черная Голова, а другой – генуэзец Тито Караччи, известный под кличкой Борода Лопатой, наводят ужас на жителей побережья. Мы уже окончательно пришли в отчаяние, ибо эти злодеи – свирепые люди, и если они заявились в наш могущественный древний город Лип…
   – То прощай, могущественный и древний город Лип! – воскликнул весьма некстати болтливый Форд, несмотря на присутствие сэра Найджела. Но тот не обратил внимания на глупую выходку и лишь навострил уши, точно старый пес, услышавший боевую трубу.
   – Эти разбойники, – продолжал мэр, – приплыли на двух галерах со множеством орудий и боевых припасов. Они бесчинствовали в Уэймуте и Портленде, вчера были в Каусе, и мы заметили дым от пылающих ферм. Теперь они уже близ Фрешуотера, и, Пресвятая Дева, что будет с нами, когда они доберутся до Липа?
   – К сожалению, наше время ограничено, – сказал сэр Найджел, двигаясь в сторону городских ворот. – Мы должны спешить в Бордо, где нас ожидает принц, но я могу пообещать вам, что по пути мы завернем во Фрешуотер и вынудим этих извергов оставить вас в покое.
   – Приношу вам глубочайшую признательность от себя и моих несчастных сограждан, милорд, но осмелюсь заметить, что меня несколько удивляет тот способ, который вы избрали в своем благом намерении защитить наш древний и могущественный город. Не имея в своем распоряжении военного судна, вряд ли вы сможете помешать этим злодеям при их высадке на берег.
   – Я должен вам заметить, – с гордостью сказал сэр Найджел, – что всякое судно, принявшее на борт моих людей, становится военным, а потому не будем больше об этом говорить. Завтра мы отправляемся на том желтом корабле и накажем злодеев.
   В это время вмешался в разговор волосатый темнолицый человек, который все время шел поблизости от рыцаря и мэра.
   – По-моему, милорд, вы задумали рискованное предприятие, хотя я и не сомневаюсь в вашем таланте ведения наземного боя. Я шкипер с того желтого судна, о котором вы только что говорили, и мое имя Гудвин Хаутейн. Я плаваю с малолетства и не раз дрался с нормандцами, генуэзцами, шотландцами, бретонцами, испанцами и маврами, но уверяю вас, это дело опасное: корабль слишком непрочен, и нас прирежут, как цыплят, или продадут в плен каким-нибудь варварам.
   – У меня тоже был опыт серьезного столкновения на море, – ответил сэр Найджел, – и я уверен, добрый шкипер, что мы с вами отличимся в этой схватке!
   – Ну, в таком случае я согласен. Гудвин Хаутейн не такой человек, чтобы отставать от других. Потонем мы или выплывем, я поверну нос к Фрешуотерской бухте.
   Аллен между тем с любопытством рассматривал пеструю толпу горожан и рыбаков, которые смешались с лучниками и представляли чрезвычайно живописную картину: женщины в ярких нарядах с благосклонностью поглядывали на бравых стрелков, беззаботно шутивших с ними, точно те возвращались с народного праздника. Маленькая круглолицая девчушка взобралась на плечо громадного Джона, ухватившись за шею. Мало-помалу вся толпа во главе с сэром Найджелом и мэром приблизилась к городским воротам, но тут неожиданно натолкнулась на серьезное препятствие в виде толстого человека с сердитыми лицом, активно жестикулировавшего большими руками.
   – Что это значит? – заревел он, увидев мэра. – Как же ракушки и устрицы?
   – О, простите великодушно, дорогой сэр Оливер! Эти проклятые пираты совсем измучили меня. Но зачем вы кричите? Я человек мирный и; не привык, чтобы на меня кричали из-за таких пустяков.
   – Так это, по-вашему, пустяки? – еще пуще заревел толстяк. – Это, по-вашему, пустяки – пригласить человека на званый обед городских властей и вместо обещанных устриц и ракушек оставить его одного в пустой комнате! Где мой оруженосец?
   – Перестаньте сердиться, сэр Оливер, вместо ракушек и устриц вы нашли старого товарища, – сказал со смехом сэр Найджел.
   – Клянусь Пречистой Девой! Да ведь это мой маленький боевой петушок, которого я не видел со времени встречи на берегах Гаронны! Ах, дорогой мой друг, как я рад вас видеть! Сколько воспоминаний вы пробудили во мне… Немало мы с вами пережили, дорогой мой.
   – Да, – ответил маленький рыцарь, – немало приятных минут доставила нам Франция!
   – Клянусь святым Павлом, немало и горьких минут мы испытали в этой стране. Вспомните хотя бы Либурн.
   – Хоть убейте, ничего не помню, кроме того, что пришлось пустить в ход мечи.
   – О господи, неужели в вашем сердце нет более нежных воспоминаний, кроме битв и сражений? Я до сих пор не могу равнодушно вспоминать тот чудный пирог. А эти голуби, а соус! И вы были со мной, и сэр Клод Латур, и лорд Поммерс.
   – А, теперь вспоминаю, как вы гнались по улице за поваром, – сказал, смеясь, сэр Найджел, – и грозили, что сожжете трактир. Уверяю вас, господин мэр, мой друг – очень опасный человек, и потому советую вам исполнить обещанное.
   – Ракушки и устрицы будут через час, – ответил мэр. – Надеюсь, что вы, милорд, не откажетесь посетить мой дом вместе со своим другом Оливером Баттестхорном и отведать наше скромное угощение.
   – Не могу принять ваше приглашение, ибо у меня много дел, я должен лично посадить на корабль всю свою армию. Сколько у вас людей, сэр Оливер?
   – Трое и сорок, – ответил сэр Оливер – Сорок совсем пьяны, а трое еще держатся. Я уже всех погрузил.
   – Хорошо, чтобы они протрезвели еще до захода солнца. Что вы думаете, сэр Оливер, насчет этого предприятия с пиратами? – спросил сэр Найджел.
   – Гм! Они везут чудную икру и отборные пряности, – отозвался сэр Оливер, – я думаю, удачное нападение может принести и славу, и неплохую добычу. Я попрошу вас, шкипер, когда мы взойдем на палубу, вылить на голову каждому из моих бездельников по ушату холодной воды. Это будет им на пользу.
   Сэр Найджел, оставив своего друга в обществе мэра и пожелав ему вдоволь насладиться устрицами, повел своих людей к берегу, и через несколько минут быстрые лодки уже несли стрелков к большому желтому кораблю.
   Шкипер Гудвин распоряжался на палубе, а сэр Найджел руководил на берегу, благодаря этому переправа людей и лошадей и посадка на корабль были проведены весьма оперативно. Не успел еще сэр Оливер расправиться с последней устрицей, как труба возвестила, что войско погружено на корабль и судно готово сняться с якоря.
   Последняя лодка причалила к борту и высадила обоих полководцев – славных рыцарей сэра Найджела и сэра Оливера.
   Загремели якорные цепи, корабль, распустив паруса пурпурного цвета с изображением святого Христофора, задрожал под напором ветра и плавно понесся, рассекая синие волны, под громкие возгласы стоявшей на берегу толпы.
   Сэр Найджел, возвышаясь, насколько это было возможно, на корме и любуясь окружавшим видом, весело поинтересовался:
   – Скажите, друзья мои, не приметили ли вы на берегу калеки?
   – Я ничего не заметил, – проворчал сэр Оливер, – так спешил вниз, что устрица в горле застряла, а я не успел запить ее кипрским вином.
   – Я видел горбуна, – вставил Терлейк.
   – Это к удаче, – объяснил сэр Найджел. – Также славно, что нам перешли дорогу женщина и священник. Что скажешь на это, Эдриксон?
   – Боюсь сказать что-то определенное, милорд, хотя здравый смысл и восстает против таких предрассудков, однако мы видим, что древние римляне, да и греки, верили в подобные приметы, – ответил Аллен.
   – Такими вещами нельзя пренебрегать. Однажды – это было в Наварре – вдруг среди ясного неба прогремел гром. Мы поняли: жди беды. И точно: не прошло тридцати дней, как волки утащили из моей палатки заднюю ляжку превосходнейшего оленя и в тот же день прокисли две бутылки драгоценного вина, – сказал совершенно серьезно сэр Оливер.
   – Принесите-ка сюда мои латы, а также снаряжение сэра Оливера, – сказал сэр Найджел своим оруженосцам. – Облачимся в них здесь. Нам надо условиться, сэр Оливер, кто будет командовать.
   – Командуйте вы, мой петушок, я полностью полагаюсь на ваш опыт.
   – В таком случае вы командуйте носовой частью, а я разверну свое знамя на корме. В передовой отряд пойдут сорок человек из ваших людей и еще сорок моих стрелков. Для прикрытия кормы нужно еще сорок человек ратников и копьеносцев. Среднюю часть будут защищать десять стрелков и тридцать матросов под командой шкипера, а десять засядут наверху с камнями и арбалетами.
   Экипаж судна бросился исполнять распоряжения сэра Найджела. Все зашевелились, приняли воинственный вид и скоро заняли свои места.
   – Запомните, друзья мои, что никто не должен браться за оружие до тех пор, пока не затрубит мой трубач. Наше судно торговое, и мы должны всеми силами сделать так, чтобы нас приняли за купцов, мы сделаем вид, что пытаемся избежать столкновения с пиратами.
   – Клянусь спасением моей души, это великолепный план! – вскричал сэр Оливер.
   – Посмотрите на клубы дыма! – вскричал вдруг шкипер Гудвин. – Это работа пиратов! Я хорошо знаю этих морских змей. Мы их скоро увидим. А вот и они – собираются на берегу. У них два великолепных судна, прекрасно вооруженных, и мне кажется, что мы, милорд, недооцениваем опасность.
   – О, я нисколько не сомневаюсь в принятом решении и предвижу немало удовольствия при встрече с этими морскими волками. Скажите, мастер Хаутейн, нет ли у вас священника? Меня немного беспокоят винчестерцы, пришедшие с сэром Оливером, – сказал маленький рыцарь. – Мои-то воины все исповедовались и причастились. Если нет священника, то прикажите людям стать на колени, и пусть младшие командиры прочтут им «Отче наш», «Богородицу» и «Верую».
   Весь экипаж благоговейно опустился на колени, гремя оружием, склонив головы и скрестив на груди руки.
   Настала торжественная минута. Гробовое молчание нарушалось лишь плеском воды да шелестом парусов. Многие вынимали амулеты и, поцеловав, передавали другим, которые, набожно крестясь, старались прикоснуться к святыне.
   Желтый корабль выбрался из тесной бухты и пошел по широкому каналу. Судно быстро скользило по лазурной поверхности, обдавая по временам палубу брызгами и клочьями белой пены.
   Между тем из фрешуотерской бухты отделились две галеры и распустили паруса, гребцы дружно работали двойным рядом весел, что давало им немалое преимущество.
   – Какого направления прикажете держаться, сэр? – спросил шкипер. – Нас выдают знамена, а между тем мы должны притвориться купцами. Не прикажете ли убрать их?
   – Пусть они думают что хотят, но для рыцаря унизительно опускать свое знамя. Держитесь прежнего направления, – с достоинством ответил сэр Найджел. – Однако они несутся на нас, как сокол на цыпленка. Посмотрите, не видно ли какого-нибудь символа или девиза на их парусах?
   – На правом парусе голова эфиопа – это знак нормандца, Черной Головы! Я уже с ним встречался, когда он гнался за нами в Уинчелси. Это отчаянный головорез, у него силы хватит на шестерых. О господи! Взгляните, сколько несчастных болтается на реях! – воскликнул шкипер.
   – Клянусь всеми святыми, что не пройдет нескольких часов, как этот разбойник сам будет раскачиваться из стороны в сторону, подобно этим беднягам! – воскликнул сэр Найджел. – Но скажите, что там, на другой галере?
   – Это красный генуэзский крест Бороды Лопатой. Он отличнейший стрелок, так что нелишне будет поднять фальшборты, чтобы предохранить себя от его стрел, – ответил шкипер, отдав соответствующее приказание матросам.
   Сэр Найджел отдал последние приказания. Восемь человек в кожаных доспехах встали с водой на случай горящих стрел. Часть матросов устроилась на рее, чтобы бросать сверху камни и стрелять из луков при необходимости.
   – Я думаю, – сказал маленький рыцарь, – следует дать им все, что есть тяжелого на корабле.
   – В таком случае надо поднять им сэра Оливера, – усмехнулся Форд.
   Сэр Найджел грозно взглянул на оруженосца, так что кровь застыла в его жилах; но при виде смущения юноши он сменил выражение лица на более мягкое и сказал:
   – Я догадываюсь, что ты не имел дурного намерения, сказав эту глупость, но я окажу плохую услугу твоему отцу, если не выражу порицания за столь дерзкий поступок по отношению к достойнейшему рыцарю.
   – Смотрите, они собираются нас атаковать с обеих сторон! Они разъединяются, и у них есть катапульты! – вскричал шкипер.
   Сэр Найджел окинул взором приближающиеся галеры и сказал:
   – Позовите сюда трех лучших стрелков, Эльвард, мне кажется, уже настало время показать этим разбойникам, что английские лучники стреляют ничуть не хуже их. Думаю, у нас получится достать их с такого расстояния.
   – Клянусь моими суставами, – вскричал Эльвард, – до них семнадцать раз по двадцать шагов, не более! Пора приняться за дело! Уоткин! Арнольд! Уильям! Пускайте стрелы, на таком расстоянии стыдно не попасть! Скорее, а то будет поздно!
   В это время на неприятельских галерах шли деятельные приготовления к атаке. Около катапульты возились двое: один, в красной шапке, укреплял большой зазубренный камень на деревянном рычаге, другой держал веревочную петлю, с помощью которой снаряд приводили в движение. Еще секунда, и снаряд был бы отправлен прямиком в желтое судно, но тот, что был в красной шапке, вдруг повалился на орудие, пронзенный меткой стрелой. Его товарища постигла та же участь, но, падая, он выпустил из рук конец веревки, и деревянный рычаг, поднявшись с неимоверной быстротой, подбросил его тело в воздух с такой силой, что оно перелетело на английский корабль; камень же упал в воду. Лучники громким криком приветствовали первую удачу, а с неприятельской галеры раздался вопль ярости.
   – Ложитесь, mes enfants, и берегите свои макушки от камней, – вскричал Эльвард, – смотрите, они хотят нам отомстить!

XVI. Боевое крещение

   Все три судна продолжали быстро двигаться на запад. Желтый корабль англичан по-прежнему опережал, неуклюже рассекая волны, две разбойничьи галеры, которые, словно две ищейки, гнались за ним по пятам. Аллен стоял у румпеля [59 - Румпель – рычаг, которым поворачивают руль.]. Свежий морозный ветер пощипывал его уши и развевал золотистые кудри. Щеки его раскраснелись, и глаза горели ярким огнем: видно было, что в нем заговорила кровь воинственных саксонских предков.
   – Что это? – вдруг удивился он, когда услышал шипение около себя. Рулевой улыбнулся и указал ногой на то место, где еще трепетала вонзившаяся в дощатую палубу стрела. В тот же миг он упал на колени и бездыханный свалился на пол. Из его спины торчала окровавленная стрела. Аллен наклонился, чтобы поднять несчастного, а воздух над его головой наполнился шипением и свистом стрел, которые со стуком падали на палубу, как яблоки с яблони, которую трясут.
   – Поднимите еще два фальшборта на корме, – раздалась спокойная команда сэра Найджела.
   – И другого бойца к румпелю! – закричал в свою очередь шкипер.
   – Действуйте здесь, Эльвард, с вашими десятью людьми, – продолжал храбрый рыцарь, – а десять стрелков сэра Оливера займутся генуэзцами. Нельзя этим разбойникам показывать сразу всю нашу силу.
   Десять стрелков выстроились в ряд под командой Эльварда, между тем как два молодых оруженосца, первый раз вкусившие прелести войны, с любопытством смотрели, как четко отдавались команды и как слаженно и спокойно они выполнялись этими закаленными в боях войнами, действующими как один человек. Лежавшие за фальшбортами и скрытые от неприятеля товарищи отпускали им соленые остроты и давали советы. Никто не думал о смерти – лишь об исполнении своего долга.
   Теперь на каждой галере действовали катапульты, но так искусно прикрытые и защищенные, что лишь в момент выстрела можно было догадаться об их местонахождении. Вот, со свистом рассекая воздух, пролетел над головами огромный остроконечный камень и шлепнулся в воду; другой, с нормандской галеры, попал в одну из лошадей. Следующие два, прилетевшие почти одновременно, причинили больше вреда – пробили развевающееся знамя святого Христофора и сразили трех храбрых копьеносцев сэра Оливера. Шкипер с тревогой посмотрел на сэра Найджела.
   – Эти черти боятся к нам приблизиться. Видно, не по вкусу пришлись им наши стрелы, – сказал он. – Однако как мы защитимся от их камней?
   – Постойте, я сыграю с ними шутку, – весело ответил рыцарь и отдал стрелкам какое-то приказание.
   Тут же пятеро из них вскинули кверху руки и упали навзничь. Один из них действительно был задет вражеской стрелой, но остальные четверо упали нарочно.
   – Они расхрабрятся и подойдут ближе, – усмехнулся сэр Найджел, следя за галерами, которые, вздымая целые столбы пены, быстро двигались в прежнем направлении.
   – Пока они держатся вдали, – снова заметил шкипер Хаутейн.
   – Повторим эту шутку! Пусть упадут остальные два стрелка, – скомандовал полководец. – Ma foi! Они попались на удочку! К оружию! Знамя вперед! Оруженосцы по бокам! Трубите в трубы, и да благословит Господь честных воинов!
   В то же время на обеих галерах поднялся неистовый крик, загрохотал барабанный бой, сильнее заработали сотни весел, и под их сильными ударами широко вокруг запенилось море. Они летели на беспомощный, по их мнению, корабль с обеих сторон, и черневшая кучка бандитов, поблескивая доспехами и оружием, уже предвкушала легкую победу и богатую добычу. Кого только не было на этих галерах: смуглые итальянцы, белокурые северяне, свирепые левантинские разбойники, черные мавры из варварских стран – люди всех цветов, связанные между собой лишь силой кровожадных инстинктов.
   Но еще ужаснее они завыли, когда из-под тени фальшбортов желтого судна поднялись стройные ряды английских лучников и, как пчелы, зажужжали смертоносные стрелы, градом сыпавшие на обезумевшую и неподготовленную толпу пиратов.
   Корабль был гораздо выше легких разбойничьих галер, и потому воины пускали стрелы сверху вниз, легко пробивая кольчуги неприятеля. Не сводивший с разбойников глаз Аллен заметил, как пираты растерянно кидались в разные стороны, беспомощно размахивали руками, их души были объяты смертельным ужасом. Через какое-то время все они превратились в сплошную груду окровавленных тел, валившихся друг на друга рядами, живые под трупами. Между тем стоявшие наготове матросы зацепили крюками борты галер, и все три судна, словно в железных объятиях, мерно покачивались на волнах.
   Началась кровавая резня из тех, о которых обычно умалчивают летописцы и не воспевают в своих стихах поэты. На протяжении многих столетий по всему побережью умирали безвестные герои на безвестных полях битв, и единственный им памятник – тихий спокойный берег и страна, которую больше не беспокоят пираты.
   Меткие стрелки с высокого борта корабля очистили палубы галер, но теперь пираты заполонили английское судно и схватились врукопашную с матросами, так что лучники вынуждены были прекратить стрельбу, чтобы не задеть своих товарищей. Начался дикий хаос, в котором беспрестанно взлетали в воздух и опускались секиры и мечи, где англичанин, нормандец и итальянец боролись не на жизнь, а на смерть и падали, скользя в крови или спотыкаясь о тела убитых. Великан Черная Голова, закованный с ног до головы в латы, отчаянно вел вперед свою команду, размахивая тяжелой дубиной и сокрушая всех и вся на своем пути. Между тем на другой галере предводитель пиратов по прозвищу Борода Лопатой, карлик по росту, но великан по ширине плеч и длине сильных рук, прижал к мачте матросов, так что они очутились между шестьюдесятью генуэзцами и горстью рассвирепевших нормандцев.
   Но к ним на выручку пришел сэр Оливер со своими копьеносцами, между тем как сэр Найджел с не отступавшими от него ни на шаг оруженосцами, Симоном Черным, Эльвардом, Джоном и двадцатью воинами ринулся с кормы в самую середину сражения. Много рассказов слышал Аллен об умении своего господина владеть оружием, но то, чему он оказался сейчас свидетелем, не поддается никакому описанию. В сэра Найджела словно вселился черт. Он диким коршуном перелетал с места на место, появлялся в самый критический момент и колол, рубил, отражал удары тяжелым щитом и наносил их не менее увесистым мечом. Вот он уложил на месте трех пиратов, ранил в плечо самого Бороду Лопатой, как вдруг на него налетел сбоку нормандский гигант и уже занес над головой тяжелую палицу. Только сэр Найджел успел отразить удар генуэзца и отскочить в сторону в тот самый момент, когда тяжелая дубина готова была размозжить ему голову, – как вдруг поскользнулся в луже крови и тяжело рухнул на палубу.
   Аллен ахнул, но не потерял присутствия духа и тут же устремился на пирата, но меч его как щепка разлетелся от удара о крепкую дубину разбойника, а сам он от сильного сотрясения полетел на палубу. Плохо пришлось бы сэру Найджелу, если бы на выручку не явился Большой Джон. Он схватил пирата за руку повыше кисти в тот самый момент, когда тот собрался размозжить голову славному рыцарю, и стиснул своими стальными пальцами. Однако пират продолжал отчаянно сопротивляться, но Джон медленно отгибал назад его руку, пока она не затрещала, как сломанное древко, и палица не выпала из обессиленных пальцев. Затем Джон ловким ударом по ногам свалил на палубу заревевшего от ярости и боли гиганта, а острый нож, блеснувший перед его забралом, завершил его земной путь. Потерявшие предводителя нормандцы отступили и беспорядочной толпой обратились в бегство.
   Между тем на другой галере происходило нечто необычайное. Сильно теснимые сэром Найджелом, быстро оправившимся от своего падения, Симоном Черным, Эльвардом и воинами, защищавшими корму, Борода Лопатой и его люди отступали, отчаянно отбиваясь. Доспехи итальянца-предводителя были залиты кровью, которая ручьем стекала из-под расколотого шлема, но он продолжал хриплым голосом отдавать приказания и с неустрашимой храбростью то ловко отражал удары, то сам устремлялся вперед, атакуя. Вытесненный англичанами на свою галеру, он бросился к носу, словно коршун, перебрался на желтый корабль неприятеля, перерубил веревку, державшую крюк, и через секунду был снова на галере среди своих бойцов. В то же время ожидавшие такого маневра генуэзские гребцы оттолкнулись веслами от корабля, и пространство между обоими судами стало быстро расширяться.
   – Клянусь святым Георгом! – воскликнул Форд. – Мы отрезаны от сэра Найджела!
   – Он погиб! – закричал Терлейк.
   И оба юноши сделали отчаянный прыжок с высокого борта желтого корабля. Форд успел ухватиться за канат и подтянулся на палубу галеры, но несчастный Терлейк не рассчитал прыжка, попал под весла и моментально исчез под водой. Аллен тоже бросился к борту корабля, готовый последовать за своими товарищами, но Джон Гордль оттащил его за пояс.
   – Куда тебе прыгать, парень, – сказал он, – у тебя из-под шлема кровь течет.
   – Мое место рядом со знаменем! – крикнул Аллен, пытаясь вырваться из объятий Джона.
   – Стой здесь! Без крыльев тебе не догнать сэра Найджела.
   Действительно, гребцы сильно налегли на весла, и галера стремительно отдалялась от корабля.
   – Боже, как они дерутся! – воскликнул Большой Джон, всплеснув руками. – Корма уже очищена! Так-так, в середину! Славно, милорд! Молодец, Эльвард! А Симон-то Черный что делает! Однако и Борода не отступает. Смотрите, он убил нашего стрелка! Aгa, достанется же ему теперь от милорда! Смотри, Аллен, как они схватились!
   – Боже, он убьет сэра Найджела! – воскликнул юноша, и лицо его выразило отчаяние. – Он падает!
   – Ничего, поднялся! – заорал во всю глотку Джон. – Он нарочно упал. Ага, вот и прижал его к борту. Так, так! Борода уже готов! Слышишь, они молят о пощаде! Симон поднимает алые розы!
   Действительно, со смертью предводителя разбойники побросали оружие и сдались, моля о пощаде. Сэр Найджел отдал приказание, и легкая галера под раздвоенным знаменем с пятью алыми розами, сделав поворот, стала приближаться к желтому кораблю под громкие приветственные крики.
   Шкипер озабоченно расхаживал по палубе: его желтый корабль был довольно сильно поврежден, и он не знал, как ему показаться на глаза строгого хозяина, мастера Уизертона.
   – Действительно, мы вам причинили немало неприятностей, – сказал сэр Найджел. Немного подумав, он предложил: – Берите с собой эти галеры. Мастер Уизертон может продать их, часть денег употребить на починку своего корабля, а остальные сохранить до нашего возвращения, и тогда мы поделим добычу поровну. Что с вами, Эдриксон?
   – Ничего, милорд, – ответил бедный юноша, снимая с головы разбитый свирепым нормандцем шлем. Но едва он проговорил эти слова, как голова его закружилась, кровь хлынула из ушей и носа, и он упал на палубу.
   – Он должен очнуться, – сказал сэр Найджел, пристально всматриваясь в лицо юноши и проводя рукой по его золотистым кудрям. – Я уже потерял сегодня одного оруженосца и не переживу, если потеряю другого. Сколько у нас убитых?
   – Семь винчестерцев, одиннадцать матросов, ваш оруженосец Терлейк и девять лучников.
   – А у неприятеля?
   – Все убиты, кроме нормандского рыцаря. Что прикажете с ним делать?
   – Повесить его на рее собственного судна, – твердо сказал сэр Найджел, – я поклялся и исполню свою клятву.
   Морской разбойник стоял у мачты со связанными за спиной руками под стражей двух надежных стрелков. Услышав последние слова сэра Найджела, он задрожал всем телом, и смуглое лицо его покрылось мертвенной бледностью.
   – Как, сэр рыцарь? – закричал он на ломаном английском языке. – Que dites-vous? [60 - Что вы говорите? (франц.)] Повесить? La mort du chien? [61 - Собачья смерть (франц.).]
   – Я дал слово, – ответил коротко сэр Найджел. – Кажется, вы не особенно стеснялись, вешая других.
   – Крестьян, мужланов! – ответил разбойник. – Собаке – собачья смерть! Mais le seigneur d’Andelys, avec le sang des rois dаns des veines? C’est incroyable! [62 - Но сеньора д’Анделис, в чьих жилах течет королевская кровь? Это невозможно! (франц.)]
   Сэр Найджел отвернулся и махнул рукой. Моментально два матроса накинули петлю на шею разбойника, но едва тот почувствовал прикосновение веревки, как неимоверным усилием оттолкнул одного стрелка в сторону и, вцепившись в другого, метнулся к борту и в мгновение ока исчез с ним в волнах.
   – Ему конец! – воскликнул Эльвард, кидаясь к борту. – Камнем пошел ко дну!
   – Отчасти я рад этому, – сказал сэр Найджел, глубоко вздохнув, – право, жалко вешать такого храброго воина и un debonnaire cavalier [63 - Добродушный человек (франц.).].

XVII. К берегам Жиронды

   Желтый корабль уже два дня скользил по морским волнам, подгоняемый северо-восточным попутным ветром. На третий день, миновав Бель-Иль, он попал в гущу грузовых судов, возвращавшихся из Гиени. Сэр Найджел Лоринг и сэр Оливер Баттестхорн тотчас же по обычаю вывесили свои знамена и с любопытством рассматривали вывешенные в ответ флаги, по которым могли узнать, какие рыцари, по болезни или другой причине, покидают принца в такой критический момент.
   В этот день к вечеру на горизонте стали собираться облака, и скоро грозная туча надвинулась на судно, предвещая бурю или сильный шторм. Шкипер Гудвин не на шутку встревожился, так как треть его экипажа была перебита в стычке с пиратами, а половина вынуждена была перейти на галеры. Законопаченный на скорую руку, поврежденный корабль мог не вынести сильной бури. Всю ночь дул резкий холодный ветер. К утру Аллен в первый раз выполз на палубу из своей каюты. Он почти совсем поправился, но все еще чувствовал большую слабость и звон в ушах. Схватившись за тросы, он долго глядел на длинные валы черной воды с белыми пенистыми гребнями, надвигавшиеся бесконечными рядами с запада. Левее в туманной дали виднелись слабые очертания земли. «Это Франция!» – подумал Аллен, и при одной этой мысли глаза его заблестели лихорадочным огнем. «Франция!» – повторил он вслух, и это слово, как призыв рожка, зазвучало в ушах молодого англичанина. Страна, где проливали кровь его предки, родина рыцарства и самых неслыханных подвигов, страна героев, прекрасных женщин, пышных дворцов, край мудрецов, повес и святых! Сейчас едва виднеются ее слабые серые очертания, а скоро она превратится в театр, на подмостках которого должно прославиться или погибнуть одно новое имя. И в приливе чувств он прижал к губам смятую зеленую вуаль и поклялся заслужить храбростью и славными подвигами любимую девушку – или умереть. Его мысли унеслись далеко в Минстедский лес, в Туингемский замок, когда раздавшийся над самым ухом грубый голос шкипера вернул его к действительности.
   – Клянусь честью, сэр, у вас лицо вытянулось, как у черта перед крестом. Хотя оно и немудрено. Я начал плавать, когда был ростом не больше вашей шпаги, а такой дьявольской ночи не припомню.
   – Я совсем не о том думаю, – ответил смущенно Аллен.
   – Ну конечно, все вы так, – огрызнулся шкипер, – пусть шкипер позаботится об этом, это дело шкипера, положитесь на Хаутейна… Черт меня побери, никогда не был в таком дурацком положении с тех пор, как первый раз вышел в море из западных ворот Саутгемптона.
   – А что случилось? – спросил удивленно Аллен.
   – Да у меня осталась только половина матросов и пробоина в корабле, которую сможет заткнуть только толстуха из Нортгема. Я предчувствую, что мы так нахлебаемся морской воды, что станем похожи на свежепосоленных сельдей в бочонке.
   – Надо посоветоваться с сэром Найджелом.
   – Много от него добьетесь, когда он рассматривает какие-то дедовские доспехи в трюме. «Не надоедайте мне с вашими пустяками», – вот все, чего я добился от него. Тогда я пошел к сэру Оливеру. «Поджарьте эти селедки в масле по-гасконски», – ответил он и еще обругал меня, что я плохой повар. Я подумал, что, коли капитан плох, пойду к матросам, но они оказались не лучше.
   – Неужели и они отказались вам помочь?
   – Тот, которого зовут Эльвардом, рыжеголовый парень, сломавший руку нормандскому великану, черный воин из Нориджа и еще каких-то два стрелка резались в кости на палубе. «Господа, корабль едва держится на воде!» – воскликнул я, подходя к ним. «Это твое дело, свиная башка!» – ответил черный. «Le diable t’emporte [64 - Черт тебя возьми (франц.).]», – проворчал Эльдвард. «Пять и четыре!» – завопил рыжий диким голосом. Пойдите посмотрите, сэр, если не верите!
   – Может быть, я вам могу чем-нибудь помочь? – спросил Аллен.
   – Куда вам! Вы едва держитесь на ногах. Хорошо еще, что шлем у вас был крепким, а то не снести бы вам головы. А вот, слава святому Христофору, и сэр Найджел идет!
   – Я, кажется, вас обидел, уважаемый, – сказал рыцарь, – право, не хотел этого делать. Но в чем проблема?
   – Корабль едва держится на воде, милорд. Нам скоро менять направление, и судно наберет воды!
   – Позовите сэра Оливера! – сказал сэр Найджел, но тучный рыцарь уже сам шел к ним, покачиваясь из стороны в сторону и широко расставляя ноги.
   – Клянусь душой, господин шкипер, это превосходит всякое терпение! – закричал Оливер еще издали. – Если ваш корабль намерен продолжать свою шутовскую пляску, как клоун в балагане, то поместите меня на одну из галер. Не успел я отведать соленой свинины и сделать глоток мальвазии, как драгоценный напиток и мое жаркое очутились у меня на коленях. Два моих пажа погнались за ней, прыгая из стороны в сторону. Живая, эта свинья бегала куда менее резво… Вы, кажется, посылали за мной, сэр Найджел?
   – Да, мистер Гудвин боится, что, когда мы станем поворачивать корабль, вода хлынет в пробоину и затопит нас.
   – Тогда не надо поворачивать! – тотчас же ответил Оливер и заторопился уходить – проведать пажей.
   – Но ведь мы разобьемся о скалы, если не повернем! – воскликнул в отчаянии шкипер.
   – Тогда поворачивайте, – флегматично ответил сэр Оливер. – Вот мой совет. Да, сэр Найджел, мне нужно идти, а то я умру с…
   Но не успел он докончить фразу, как на носу корабля раздались отчаянные крики матросов.
   – Скалы, скалы! – кричали они, тыча в громадную каменную глыбу, показавшуюся из волн в ста шагах от корабля.
   – Правее, ребята, налегай на руль! – С командовал шкипер, бросившись в носовую часть корабля. – Два курса к ветру!
   Судно трещало, его бросало из стороны в сторону.
   – In manus tuas, Domine! [65 - Мы в твоих руках, Господи! (лат.)] Mon Dieu, как ревут волны! – воскликнул сэр Оливер. – Ну что, господин шкипер, как дела?
   – Поворачиваем, поворачиваем! – закричал шкипер, не сводя глаз с бурлящей водяной стихии.
   Действительно, желтое судно, скрипя, слегка накренясь на бок и задевая правым бортом скалы, благополучно обогнуло риф и, выпрямившись, двинулось по волнам.
   – Слава Пречистой! – сказал шкипер, вытирая пот со лба. – Непременно поставлю свечу, если благополучно доберусь до Саутгемптона.
   – И я тоже, – заметил сэр Оливер, – смерть на воде – неприятная штука. Хотя, откровенно говоря, я столько на своем веку съел рыбы, что было бы вполне справедливо, если бы в конце концов они съели меня.
   Однако сэр Оливер начал радоваться слишком рано, так как опасность еще далеко не миновала. Наскоро законопаченная парусом пробоина вскоре дала сильную течь, так что судно ежеминутно грозило затонуть. Конечно, весь экипаж заблаговременно мог бы пересесть на галеры, но последние сильно отстали.
   – Не худо бы вам, сэр Найджел, снять свои латы, неровен час, придется спасаться вплавь.
   – Не пристало благородному рыцарю снимать доспехи из-за таких пустяков, как ветерок или лужа воды, – ответил с достоинством сэр Найджел, – лучше развернем знамена, соберем на палубе всю команду и, если суждено, все вместе с честью встретим смерть. Но что это? Зрение мое не улучшилось с годами, но я не в первый раз вижу тот мыс.
   Шкипер стал всматриваться в даль, прикрыв глаза рукой.
   – Да это мыс Трамблад! – вдруг воскликнул он радостно. – Отсюда недалеко и до устья Жиронды, а если нам удастся подойти к Тур-де-Кордуан – мы спасены. Поворачивай, ребята, снова!
   Матросы переменили паруса, корабль, полный воды, еще сильнее заскрипел, накренился и взял новое направление. Настал решительный момент, когда он должен был войти через узкий пролив в широкое и спокойное устье Жиронды. Гудвин сам взялся за руль.
   – Этот проход показал мне личный лоцман принца. Видите вон то дерево и ту башню? Они должны встать в одну линию, как сейчас. – И он налег на руль всей тяжестью тела. Одна малейшая оплошность, и от желтого корабля вмиг не осталось бы и следа. Но его направляли верный глаз и твердая рука опытного шкипера, и только потому наши рыцари, так лихо разделавшиеся с разбойниками, избежали неминуемой гибели в морских волнах.

XVIII. Сэр Найджел по обету закрывает повязкой один глаз

   Счастливо избежав опасности, желтый корабль вместе с двумя галерами наконец бросил якорь в шумной гавани прекрасного Бордо. Буря утихла, и легкий ветерок рябил зеркальную поверхность залива, по которому во всех направлениях сновали суда разнообразных конструкций и форм, под различными флагами.
   Вид города, расположенного на западном берегу, с его бесчисленными башнями и древними укреплениями, соответствовал ощетинившейся мачтами гавани, освещенной яркими лучами утреннего солнца. Аллен стоял на борту корабля и в немом восторге созерцал эту глубоко тронувшую его картину.
   – Я думаю, mon garçon, – вдруг раздался за его спиной знакомый голос, – для вас было бы небезынтересно познакомиться поближе с этим прекрасным старинным городом. Я изучил его в совершенстве и потому мог бы служить вам неплохим проводником. Но, увы! – прибавил бравый стрелок Эльвард с грустью в голосе. – Теперь я вам не пара. Вы оруженосец славного рыцаря, и скоро золотые шпоры будут красоваться на ваших ботфортах, а я всего лишь младший командир.
   Аллен укоризненно посмотрел на могучего воина.
   – Я не думал, Эльвард, что вы можете быть обо мне столь дурного мнения, – сказал он. – Не повстречайся я с вами тогда в трактире, не быть мне теперь здесь, в этом великолепном городе. Верьте, что я не из тех, кто забывает старых друзей, добившись успеха.
   Услышав это, Эльвард горячо пожал руку благородного юноши.
   – Ну-ну! Не сердитесь же на меня, – сказал он, – я знаю, что вы не способны на такую низость. Я пошутил! Не будем об этом говорить. Посмотрите лучше сюда.
   С этими словами он протянул руку в сторону возвышавшейся вдали башни, на вершине которой развевалось широкое знамя.
   – Это аббатство святого Андрея, где обосновался принц, взяв город под свое покровительство. Знамя на вершине башни принадлежит ему. Левее – аббатство Сен-Мишель, а справа – Сен-Реми. Я вижу, вас поражают звуки музыки, которые несутся со всех сторон? Это очень просто: сюда сейчас собрался весь цвет английского и гасконского рыцарства, и каждый из них заставляет играть своих трубачей громче всех. Ma foi! Ну и шум же они подняли – как целая шотландская армия, где каждый воин набил себе брюхо и ночь напролет дудит в трубу.
   В это время к ним подошел сэр Найджел.
   – Предупредите людей, Эльвард, – сказал он, – что лодки будут здесь через час. Пускай все приготовятся к высадке.
   Выслушав приказание и щегольски отсалютовав начальнику, Эльвард удалился, а сэр Найджел, к которому вскоре присоединился сэр Оливер в роскошном камзоле с пышными рукавами, стал вместе с ним расхаживать по палубе.
   – Итак, – сказал маленький рыцарь, – мы опять здесь, дорогой мой друг, опять у врат славы. Вон развевается знамя достославного принца, нам следует поспешить к нему – выразить наше почтение. Многие лодки уже отошли от берега.
   – Насколько мне помнится, – ответил сэр Оливер, – у западных ворот есть неплохая гостиница, где великолепно жарят цыплят в пряностях. Ведь перед тем, как представляться принцу, не мешает перекусить. Хотя у его высочества и великолепно сервируют стол, но едок он плохой, и от его яств мой пояс не станет теснее.
   Вскоре причалила лодка, которая и перевезла двух рыцарей с их оруженосцами, доспехами и лошадьми. Высадка основной армии была возложена на шкипера.
   Сэр Найджел, выйдя на берег из лодки, благоговейно преклонил колено и, достав из-за пазухи черную повязку, плотно закрыл ею левый глаз.
   – Клянусь моим мечом и перчаткой моей дорогой супруги, что не сниму этой повязки до тех пор, пока не прибуду в Испанию и не совершу подвиг. Пусть святой Георгий и воспоминания о моей даме сердца будут моими помощниками.
   Затем сэр Найджел сел на своего коня и в сопровождении сэра Оливера и свиты тронулся в город.
   – Вы напомнили мне, дорогой сэр Найджел, как двадцать лет назад французы приняли нас за армию слепцов, ибо у каждого воина один глаз был перевязан в честь своей дамы, – усмехнулся сэр Оливер. – Не советовал бы я вам это делать, так как вы и обоими глазами не отличите мула от лошади.
   – Я прошу вас, сэр Оливер Баттестхорн, раз и навсегда запомнить, что при всей слабости моего зрения я отлично вижу дорогу чести и в проводниках не нуждаюсь, – оборвал его рыцарь.
   – Я положительно не узнаю вас, мой друг, вы сегодня кислее уксуса, – дружелюбно сказал сэр Оливер. – И поскольку я не желаю с вами ссориться, то вынужден вас покинуть. В дверях «Золотой головы» я заметил слугу с огромным блюдом ароматного жаркого.
   – О нет, это невозможно! – проговорил сэр Найджел. – Сначала мы представимся его высочеству, а потом уже вы отправитесь в трактир, хоть это и будет обидно для принца, если мы предпочтем такую кухню столу его высочества.
   Беседуя, рыцари в сопровождении свиты передвигались по многолюдным улицам Бордо по направленно к аббатству, где обосновался принц. Оруженосцы с любопытством рассматривали дома, вывески, горожан; поминутно внимание их привлекало что-нибудь новое, и они дергали друг друга за рукав. Да и неудивительно! В то время город был в полном расцвете своего могущества, война, разорявшая другие города Франции, помогала обогащению Бордо, чему немало способствовало его географическое положение. Сюда стекались вельможи со всех концов света, многие с семьями и многочисленным штатом прислуги. Один вид этих рыцарей, их вооружение, свита приводили в недоумение юных неопытных оруженосцев.
   На огромной центральной площади перед аббатством святого Андрея, куда направлялись рыцари, собралась большая толпа горожан, рыцарей, оруженосцев. Ряса священника рядом с модным платьем нарядной горожанки, монах и солдат – все, без различия пола, возраста, положения, стремились ко входу в аббатство, чтобы хоть одним глазком взглянуть на цвет рыцарей. Сорок стрелков сдерживали древками своих копий напор любопытной толпы; по обеим сторонам от входа стояли два рыцаря в полном вооружении, с опущенными забралами. Между ними – джентльмен в пурпурном плаще, с благородной наружностью; последний при помощи двух пажей отмечал на пергаменте звание каждого из рыцарей. Это был сэр Уильям Пакингтон, личный секретарь и глашатай принца.
   Подъехав к группе рыцарей, ожидавших своей очереди, пока сэр Уильям не отметит их имена на пергаменте, сэр Найджел и сэр Оливер сошли с коней. Первый шепнул своим спутникам:
   – Горе тому, кто вздумает обмануть сэра Уильяма: он наизусть знает родословную каждого английского и французского рыцаря, все гербы, знаки чести и позора.
   В это время они продвинулись вперед, где секретарь принца спорил с молодым рыцарем.
   – Макуорт! Насколько мне помнится, вы еще ни разу не были представлены его высочеству, – строго сказал секретарь.
   – Нет, я лишь вчера приехал в Бордо и боялся, что его высочество будет недоволен, если я не явлюсь немедленно, – ответил рыцарь, называвший себя Макуортом.
   – У его высочества и без вас много дел, – пробурчал секретарь. – Вы Макуорт – стало быть, из Нормантона? Да, теперь я вижу у вас на гербе червленого горностая! Значит, вы сэр Стефан Макуорт, ибо, когда умер сэр Гай, все его состояние вместе с гербами перешло к его сыну.
   – Стефан – мой старший брат, а я второй сын, Артур, – смущенно ответил юноша.
   – Вот как! – насмешливо воскликнул сэр Уильям. – И на каком же основании вы носите герб вашего брата без полумесяца, подтверждающего, что вы младший сын? Советую вам не показываться принцу на глаза, пока оружейник не исправит ваш щит в соответствии с рангом.
   Юноша в полном смятении отошел в сторону, а сэр Уильям окинул толпу проницательным взором и, заметив среди колыхавшихся знамен пять алых роз, радостно воскликнул:
   – А! Я вижу неподдельные гербы! Приветствую вас, розы Лоринга и кабанья голова Баттестхорна! Вам не следует прятаться позади! Сюда, сэр Найджел, пожалуйте, сэр Оливер! А! Эдриксон? Потомок древних гемпширских Эдриксонов? А вот и Форд, южносаксонская фамилия – очень и очень знатная. Достойные своих господ оруженосцы! Я позабочусь, господа, чтобы вас приняли поскорее.
   После столь профессионального комментария он распахнул дверь и ввел рыцарей в зал, где многие уже дожидались аудиенции его высочества. Громадная комната, в которой очутились наши рыцари, освещалась с одной стороны сводчатыми окнами, а с другой – огнем, пылающим в огромном камине, перед которым собралась толпа рыцарей, поскольку погода была холодная.
   Аллен с любопытством рассматривал богатое убранство комнаты. Время от времени в дверях появлялся пожилой человек в черной одежде, с белым жезлом в руке и приглашал одного из посетителей; тот, обнажив голову, следовал за старцем. Ничто не ускользнуло от пытливого взора Аллена. Еще издали он заметил, как в их сторону двинулся незнакомец, наружность которого была настолько выдающейся, что невольно притягивала взгляды всех присутствующих. Он был высокого роста, с выглядывающими из-под берета белыми, как снег, волосами, что противоречило легким пружинистым движениям. Красивый нос с горбинкой, классический подбородок, длинные белые усы, спускавшиеся почти до плеч, говорили о былой красоте, хотя все лицо было изрезано шрамами и рубцами и обезображено пустой глазницей. Однако во всем зале не нашлось бы рыцаря, который не отдал бы всю красоту и молодость в обмен на славу этого рыцаря – знаменитого Чандоса, рыцаря безупречной чести и отваги, героя многих страшных сражений.
   – Наконец-то я увидел вас, мое сердечко! – воскликнул он, обнимая сэра Найджела. – Я знал, что вы здесь, и искал вас.
   – О, дорогой милорд, конечно, я здесь, ибо у кого же еще мне учиться благородству и неустрашимости, как не у вас? – ответил сэр Найджел, в свою очередь обнимая Чандоса.
   – Действительно, мы с вами составляем великолепную пару: у вас один глаз закрыт, а я своего лишился, так что на двоих у нас теперь два глаза! А, сэр Оливер, здравствуйте, вы стояли с той стороны, где нет глаза, и я вас не заметил. Одна мудрая женщина как-то сказала, что именно с этой стороны найдет меня смерть. Однако пойдемте, господа, к принцу, хотя у него немало хлопот и с доном Педро, и с королем Майорки, и с королем Наваррским, у которого семь пятниц на неделе, тем не менее он очень рад будет вас видеть. Как поживает уважаемая леди Лоринг?
   – О, благодарю вас, милорд, она в полном здравии и шлет вам сердечный привет, – ответил маленький рыцарь.
   – Я ее преданный поклонник и покорный слуга, – сказал Чандос, отвесив церемонный поклон. – Ну, а приятным ли было путешествие? Я уже слышал кое-где про стычку с пиратами, но вы мне должны рассказать все подробно. А теперь пойдемте к его высочеству, я с удовольствием возьму на себя роль старого сэра Уильяма, хотя вряд ли сумею провозгласить с точностью ваш титул.
   С этими словами он повел рыцарей во внутренние покои принца, причем толпа почтительно расступилась перед славным воином, голова которого была украшена герцогской шапочкой.
   Сэр Найджел и сэр Оливер шли за ним и поминутно раскланивались, встречая знакомые лица, причем до слуха их долетал завистливый шепот толпы, ибо многие пожертвовали бы чем угодно, лишь бы идти рядом с одним из храбрейших и знаменитейших рыцарей Англии.

Часть вторая

I. переполох на аудиенции

   Приемная принца, как и следовало ожидать, отличалась роскошью обстановки. Высокий трон под большим балдахином из алого бархата, расшитым серебряными лилиями, помещался на возвышении в конце комнаты, к нему вели четыре ступеньки, покрытые таким же бархатом. По правую сторону от трона на высокой подставке сидели, уставив в одну точку свои неподвижные желтые глаза, три больших прусских кречета в колпачках, а за ними так же неподвижно стоял придворный сокольничий.
   В центре помоста находились два кресла с очень высокими спинками, обитые светло-голубым шелком, густо усеянным золотыми звездами. На одном из этих кресел в лениво-небрежной позе сидел высокий рыжеволосый человек с холодными, злыми глазами. При этом он так усиленно зевал, будто хотел всем показать, что эти церемонии ему страшно надоели. Единственное внимание он оказывал лежавшей у его ног испанской борзой, которую ежеминутно гладил по голове. Совершенную противоположность составлял человек, сидевший на соседнем троне. Маленький, толстенький, с круглым, как яблоко, лицом, с виду очень добродушный, он считал своим долгом улыбаться и кланяться каждому. Между этими двумя, немного впереди, на обыкновенном стуле сидел худощавый смуглый молодой человек, по простому наряду и скромным манерам которого никак нельзя было предположить, что это один из знаменитейших принцев Европы. В подвижных чертах его лица отражались тревога и нетерпение. Позади двух тронов стояли два человека в пурпурных мантиях, с бритыми лицами, а внизу толпились рыцари, бароны и придворные.
   – Там на стуле сидит принц, – шепнул сэр Чандос, когда сэр Найджел и Оливер вошли в зал, – справа от него восседает суровый дон Педро, которого мы собираемся вернуть на испанский престол, a слева – дон Джеймс, кого мы с Божьей помощью хотим посадить на Майорке. Вы не удивляйтесь, господа, если наш принц будет немного молчалив и мрачен. У него, бедняги, прибавилось немало хлопот и забот.
   Как раз в эту минуту принц заметил вошедших рыцарей и, быстро сойдя с трона, подошел к ним с радостной улыбкой.
   – На сей раз, сэр Джон, – сказал он, обращаясь к Чандосу, – я избавлю вас от роли глашатая. Эти господа слишком хорошо мне знакомы, чтобы о них докладывать. Приветствую вас, дорогие сэр Найджел Лоринг и сэр Оливер Баттестхорн! Ради бога без коленопреклонений! Приберегите эти церемонии для моего милого отца в Виндзоре. Протяните мне руки. Прежде чем вы увидите снова родной Гемпшир, мы собираемся дать вам работу. Вам известно, что делается в Испании, сэр Оливер?
   – Ничего, ваше высочество! Слышал только, что у испанцев есть замечательное блюдо олла. Однако я пока не выяснил секрет его приготовления.
   – Постараюсь очень скоро удовлетворить ваше любопытство, сэр Оливер, – сказал принц, от души рассмеявшись, как и многие бароны из окружавшей его толпы. – Надеюсь, – продолжил он, глядя на дона Педро, – его величество угостит нас самой настоящей олла, лишь только мы благополучно прибудем в Кастилию?
   – Да, уж я не пожалею для кое-кого острых приправ! – ответил дон Педро с холодной усмешкой.
   – Хотя мой друг, сэр Оливер, великолепно сражается и на голодный желудок, – заметил принц. – Никогда не забуду, как однажды он мужественно держал себя, хотя в течение двух суток у нас ничего не было во рту, кроме корки черствого хлеба да глотка болотной воды. Помню, как он на моих глазах одним ударом меча снес голову пикардийскому рыцарю.
   – Этот негодяй встал между мной и французской повозкой с провизией, – проворчал с досадой сэр Оливер, чем вызвал новый взрыв хохота.
   – Сколько с вами людей? – серьезно спросил принц, переменив тон.
   – Сорок копьеносцев, ваше высочество! – ответил так же серьезно сэр Оливер.
   – А со мной, – сказал сэр Найджел, – сотня стрелков и двадцать копьеносцев, да еще две сотни дожидаются меня на границе Наварры.
   – Что это за люди, сэр Найджел?
   – Волонтеры, ваше высочество, которые называют себя Белым отрядом.
   Будто в ответ на эти слова в зале пополз легкий шепот, вскоре перешедший в общее веселье.
   Сэр Найджел с удивлением обвел подслеповатым глазом рыцарей, и взгляд его невольно остановился на огромном чернобородом воине, чей смех звучал громче всех.
   – Не могу ли я помочь вам, сэр, исполнить какой-нибудь обет, камнем лежащий у вас на сердце? – сказал сэр Найджел, слегка тронув его за рукав. – По этому поводу можно было бы устроить честный спор. Не хотите ли обменяться ударами?
   – За что вы рассердились на сэра Роберта Брике? – засмеялся принц. – Мы все виноваты в равной степени. Только что мне пришлось выслушать отчет об отнюдь не славных подвигах этого отряда, и я поклялся повесить его полководца. Конечно, я никак не ожидал, что этим полководцем окажется храбрейший и достойнейший из моих рыцарей. Однако вы и сами еще не имели счастья видеть своих воинов, так что винить вас не за что.
   – Не беда, ваше высочество, – ответил спокойно сэр Найджел, – если меня и повесят, это меня не огорчает. Но что мне кажется недостойным вас, гордости и красы всего английского рыцарства, – так это дать обет, хотя и по неведению, и не исполнить его.
   – Тише, тише! – остановил его принц нетерпеливым жестом. – Предоставьте мне самому следить за исполнением своих обетов. Что ж, надеемся видеть вас вечером на пиру.
   С этими словами принц поклонился и вернулся на прежнее место, а Чандос, схватив обоих рыцарей за рукава, увел их в толпу придворных.
   – Ну что же вы, мой брат? – укоризненно шепнул сэр Чандос. – Откуда такая охота лезть в петлю. Попроси вы об этом дона Педро, право, он ни на минуту не задумался бы и повесил вас, потому что, откровенно говоря, больше похож на палача, чем на принца. Что же касается Белого отряда, то их и в самом деле надо обуздать, это настоящие разбойники.
   – Святой Павел да поможет вразумить их, – ответил сэр Найджел. – Однако сколько здесь совершенно новых для меня лиц! Кто эти монахи в пурпурных одеяниях на помосте?
   – Архиепископ Бордоский и епископ Ажанский.
   – А этот смуглый рыцарь с седой бородой?
   – Сэр Уильям Фельтон, состоящий, как и ваш покорный слуга, главным приближенным его высочества. Он – старший советник, а я – сенешал [66 - Сенешал – главный управляющий королевским двором.].
   – А эти рыцари, что стоят возле дона Педро?
   – Это испанские гранды, последовавшие за ним в изгнание. Рядом с доном Педро – Фернандо де Кастро, поистине храбрый и честный рыцарь. Впереди же всё гасконские лорды. У них хмурые лица, потому что недавно они с принцем что-то не поделили.
   – А там что за рыцари? – продолжил расспрашивать сэр Найджел.
   – О, это всё англичане. Одни принадлежат к придворному штату, a другие, подобно вам, полководцы различных отрядов. Обратите внимание на господина с белокурой бородкой, который только что положил руку на плечо смуглого, сурового с виду дворянина в камзоле со ржавыми пятнами.
   – Какие бравые воины! – воскликнул сэр Найджел. – Право, мне кажется, им легче дышится на поле брани, чем во дворце, у них даже ржавчина проступила от кольчуги.
   – Всем нам легче дышать на поле брани, – ответил Чандос. – Один из этих рыцарей – сэр Калверли, другой – сэр Роберт Ноллз.
   Сэр Найджел и сэр Оливер даже приподнялись на носках, чтобы лучше разглядеть поверх толпы знаменитых людей, из которых один был славным полководцем добровольцев, а другой поднялся из низов и теперь считался в военном мире вторым после самого сэра Чандоса.
   – Нелегкая рука у сэра Роберта, – заметил сэр Чандос. – Долго помнит его имя страна, которой коснулся след копыт его коня.
   Пока таким образом сэр Чандос знакомил своих старых товарищей с рыцарями, окружавшими принца, последний принимал целый поток разных просителей, наводнивших приемную, и был, очевидно, в скверном расположении духа.
   – Ну, что скажете нового, дон Мартин де ла Карра? – спросил он раздраженно только что появившегося в дверях рыцаря. – Какие вести принесли вы от нашего любезного кузена из Наварры?
   Высокий смуглый дворянин с черными, как смоль, волосами, в черном плаще с красиво лежащими складками, низко поклонившись, приблизился к трону и, почтительно опустив в землю глаза, начал свою речь.
   – Могущественный и достославный государь мой! Карл, король Наваррский, граф Эврекский и Шампанский, правитель Бирна, посылает свою любовь и приветствие дорогому кузену своему Эдуарду, принцу Уэльскому, правителю Аквитании, могущественному вла…
   – Довольно, дон Мартин! – перебил его принц, нетерпеливо топнув ногой. – Нечего напоминать нам о его и тем более наших титулах! Приступайте скорее к делу! Открыты для нас проливы или ваш государь берет назад свое слово, недавно данное мне в Либурне?
   – Было бы нечестно брать назад свое слово, милостивый государь. Он лишь просит о небольшой отсрочке, а также хочет уточнить условия…
   – Условия? Мне, принцу Англии? Не пришлось бы ему самому в скором времени изменить условия своей жизни… Стало быть, проливы для нас закрыты?
   – Нет, сир…
   – Значит, открыты?
   – Нет, сир, только…
   – Довольно, довольно, дон Мартин! – вскричал разгневанный принц. – Печально смотреть, что такого достойного рыцаря посылают со столь недостойным поручением. Я отлично знаю характер нашего кузена Карла. Принимая от нас правой рукой пятьдесят тысяч крон за свободный проход, он в то же время протягивает левую руку Генриху Трастамаре или королю Франции в надежде и от них получить такую же сумму за то, чтобы держать пролив закрытым. Он готовь продать свое королевство тому, кто даст больше, как барышник на ярмарке свою лошадь!
   – Милорд! – воскликнул дон Мартин. – Я не позволю в своем присутствии так говорить о моем господине! Произнеси эти слова кто другой, а не ваше высочество, я знал бы, что на них ответить…
   Дон Педро сумрачно сдвинул брови и закусил губу, но принц ласково улыбнулся и сказал Мартину:
   – Молодец, дон Мартин, я никогда не сомневался в вашей порядочности и преданности своему господину. Передайте своему королю, что деньги он получил и, если не захочет нас пропустить, я сам найду дорогу и возьму с собой ключ, который отопрет все, что он вздумает запереть. Он испытал нашу дружбу, теперь испытает нашу вражду. Где милорд Чандос? Поручаю этого рыцаря, сэр Джон, вашему попечению. Распорядитесь, чтобы он ни в чем не нуждался. Каждый двор должен гордиться, принимая у себя столь благородного рыцаря.
   – У нас, в Испании, не станут награждать таких дерзких послов, – заметил дон Педро, гладя борзую. – Немудрено, что о великодушии вашего высочества рассказывают легенды.
   – Никто не знает этого лучше нас, – отозвался в свою очередь король Майорки, – когда в несчастье мы бежали к вам, защитнику всех угнетенных…
   – Вы бежали, как братья к брату, – ответил принц. – Надеюсь, Бог поможет мне вернуть вас на престолы, которые были у вас так вероломно отняты.
   – Да, касаемо тех ста тысяч крон, что я одолжил у вас, – беспечно обронил дон Педро, – так можете не сомневаться…
   – Ни слова об этом! – закричал принц. – Не время сейчас говорить о таких пустяках. Я уже упоминал, что весь ваш – каждой тетивой лука моего войска и каждым флорином моей казны.
   – Ах, вот достойный образец благородства! Думаю, сэр Фернандо, что, коли принц так щедр, мы можем воспользоваться еще пятьюдесятью тысячами его флоринов. А сэр Фельтон поможет нам в этом…
   Советник, дородный старик, слегка опешил от такого поворота событий.
   – Да, но позвольте доложить, что казна сейчас пуста, ведь на днях я заплатил нашему войску – двенадцати тысячам человек. А налоги с очагов и вина еще не поступили. Если вы готовы подождать, пока прибудет обещанная английская помощь…
   – Хватит, хватит, сэр Уильям, раз казна, по вашим словам, пуста, можете воспользоваться моим личным запасом. Возьмите драгоценности, какие есть, и заложите их, но раздобудьте денег для наших друзей.
   – В качестве обеспечения я предлагаю… – начал было дон Педро.
   – Ни слова более! – оборвал его принц. – Мы не в ломбарде. Ваше слово – лучшее обеспечение… Между прочим, господа, у меня есть для вас хорошие вести. Брат Ланкастер уже на пути к нашей столице, и с ним четыреста стрелков и столько же копьеносцев. Лишь только поправится наша любезнейшая супруга, мы сейчас же примкнем к действующей армии в Даксе и снова развернем на поле битвы наши знамена.
   Лишь только принц произнес последние слова, громкое «ура» разнеслось по залу.
   – Кроме того, считаю долгом сообщить вам, – продолжал принц, когда смолкли восторженные крики рыцарей, – что этот Генрих Трастамаре – очень хороший полководец и располагает против нас такими силами, что встреча доставит нам славу и удовольствие. Говорят, у него пятьдесят тысяч войска плюс двенадцать тысяч французских волонтеров. Бертран Дюгесклен, этот храбрый и достойный рыцарь, отправился во Францию к герцогу Анжуйскому с предложением навербовать рекрутов в Пикардии и Бретани. Что вы думаете об этом, уважаемый Капталь? Кажется, вам представляется удобный случай сквитаться с ним за старое?
   Бравый гасконец, к которому относились эти слова, и окружающие его рыцари страшно сконфузились при этом намеке, потому что они только раз решились без англичан выйти против французов и потерпели страшное фиаско.
   – Иные утверждают, ваше величество, – ответил бравый де Клиссон, – что долг уже давно выплачен с большими процентами, ибо не много сделали бы англичане без помощи гасконцев.
   – Это уж чересчур! – воскликнул английский дворянин. – Гасконь – слишком маленький петух, чтобы так задирать нос!
   – И у маленьких петухов бывают большие шпоры, – возразил Капталь.
   – Но шпоры можно и подрезать, если они мешают другим, – снова сказал англичанин.
   – Это невозможно выносить! – воскликнул запальчиво лорд Мюсидан. – Вы ответите мне, сэр Джон Чарнелл, за эти слова!
   – Охотно, милорд, в любое время, – ответил флегматичный англичанин.
   – Надеюсь, сэр Поммерс, – сказал Найджел, выступая вперед, – мы тоже разрешим спор не на словах, а на деле, в честном поединке на копьях.
   – Довольно, довольно, господа! – воскликнул наконец принц, с любопытством следивший за этой перебранкой. – Ссора не должна выходить за пределы этой комнаты. Приберегите свои мечи для врагов. Неужели вы, сэр Джон Чарнелл, и вы, лорд Одлей, сомневаетесь в храбрости гасконцев?
   – Убей меня гром на этом самом месте, если я когда-нибудь это говорил! – горячо воскликнул лорд Одлей. – Я слишком часто видел их на поле битвы, чтобы хоть одну минуту сомневаться в их бесстрашии.
   – Разве можно забыть их доблесть, – вставил свое замечание другой англичанин. – Однако и о сегодняшней стычке мы не забудем, а они пусть научатся держать в узде свой язык.
   – У каждого народа, сэр Джон, – ответил принц, – свой нрав. Итак, гасконские милорды, вы слышали сейчас, что английские рыцари нисколько не сомневаются в вашей храбрости. Поэтому и вы выбросьте из сердца гнев! Слышите, Клиссон, Капталь, Поммерс? Я беру с вас слово!
   – Ваше слово для нас закон, милорд, – ответили гасконцы недовольным тоном.
   – Так зальем же все недоразумения бокалом доброй мальвазии, – сказал весело принц. – Отворите двери банкетного зала! Сейчас я вернусь к вам, господа, лишь навещу свою любезную супругу.
   С этими словами принц вышел из приемной в сопровождении двух монархов, a устроившие перебранку, бросая друг на друга недовольные взгляды, молча прошли через боковые двери в большой зал, где был сервирован роскошный стол.

II. Боевое крещение Аллена

   Пока сэр Найджел присутствовал на аудиенции у принца, Аллена и Форда обступили в первой зале молодые англичане, жаждавшие узнать хоть какие-нибудь вести о своей родине.
   – Что делается в Виндзоре? Как поживает старик король? – спрашивал один.
   – А добрая королева Филиппа?
   – Что делает госпожа Алиса Перерс? – кричал третий.
   – Когда ты наконец прикусишь свой язык, Уот? – заорал высокий молодой человек, схватив болтуна за шиворот и встряхивая его. – Дождешься, что принц прикажет снести тебе башку.
   – Поверьте, Уот не много потеряет, – сказал другой, – его башка пуста, как сума нищего.
   – Что за дьявольщина! – воскликнул первый. – До сих пор не накрывают на стол. Нас, кажется, сегодня собираются заморить голодом.
   – Mon Dieu! Если бы за хороший аппетит посвящали в рыцарство, вы, Хемфри, давно бы имели свое знамя, – заметил другой, вызвав громкий взрыв смеха.
   – А вам за пьянство смело можно было бы дать баронский титул, – ответил обиженный Хемфри. – Ну, что нового в Англии, лорингские вельможи?
   – Я думаю, что в Англии все идет по-старому, – ответил серьезно Форд, – разве только стало немного потише.
   – Отчего потише, юный Соломон?
   – Предоставляю вам самим решить эту задачу.
   – Pardieu! [67 - Еще бы! Черт возьми! (франц.)] У этого паладина [68 - Паладин – доблестный воин, рыцарь чести.] еще гемпширская грязь на сапогах, а он имеет наглость намекать, что это без нас в Англии стало потише! Каков молодец!
   – Однако они не лишены сообразительности, – сказал Форд, подмигивая Аллену.
   – Как прикажете понимать ваши слова? – воскликнул Хемфри, наступая на Форда.
   – Как хотите!
   – Вы сказали дерзость!
   – Поражаюсь вашей проницательности! – ответил насмешливо Форд.
   – Оставьте их в покое, Хемфри, – сказал высокий оруженосец. – Оказывается, гемпширские языки довольно остры.
   – А мечи?
   – Гм! Можно попробовать. Через два дня назначен турнир. Посмотрим, так же ли вы ловко работаете мечом, как болтаете языком!
   – Все это прекрасно, Роджер Харкомб, – вмешался в спор коренастый молодой человек с короткой бычьей шеей, – мы хорошо знаем лорда Лоринга, но понятия не имеем о его оруженосцах, разве только то, что один из них большой нахал. Что же касается вас, юный сэр… – сказал он, опуская на плечо Аллена свою тяжелую руку.
   – Что вы хотите знать, юный сэр? – спросил Аллен.
   – Ma foi! Да это паж миледи! Я думаю, твои розовенькие щечки потемнеют и рука сделается тверже к тому времени, когда ты снова увидишь свою мамашу.
   – Хоть моя рука и не столь тяжела, как у вас, но всегда готова.
   – К чему? Носить шлейф за миледи?
   – Нет, наказать дерзкого нахала, – невозмутимо ответил Аллен.
   – Милый мальчик! – продолжал дразнить его дюжий оруженосец. – Какой у тебя чудный цвет лица. Какой приятный голос! А волосы – что у трехлетнего младенца. Voila! – И с этими словами он запустил пятерню в золотистые волосы Аллена.
   – Вы ищите скандала, сэр? – сказал Аллен, побледнев от злобы.
   – А что, если так?
   – Вы делаете это как деревенщина! Господин, которому я служу, показал бы, как поступают в подобных случаях.
   – Ну и как поступил бы он в таком случае, мой розовощекий юнец?
   – Он снял бы перчатку, затем, если бы имел дело с равным себе, а не с мужиком, бросил бы ее на землю. В противном же случае бросил бы ее прямо в лицо, как бросаю ее я.
   В зале поднялся страшный переполох. Все пажи и оруженосцы загудели, тесным кольцом окружив спорящих.
   – Вы ответите мне за это своей жизнью, – сказал оскорбленный, трясясь от гнева.
   – Попробуйте ее сначала взять, – спокойно ответил Аллен.
   – Браво! – шепнул Форд на ухо Аллену. – Ни за что не сдавайтесь!
   – Надо их рассудить по справедливости, – вмешался Норбури, молчаливый оруженосец сэра Оливера.
   – Вы сами во всем виноваты, Джон Трантер, – сказал высокий оруженосец по имени Роджер Харкомб, – у вас скверная привычка задирать новичков. Не можете оставить их в покое!
   – Господа, но ведь он бросил ему в лицо перчатку! – закричали сразу нисколько оруженосцев. – Этого нельзя так оставлять!
   – Зачем же Трантер полез трогать его голову? – ответил Харкомб. – Что скажете, Трантер?
   – Мое имя достаточно известно в здешних кругах, – ответил Трантер. – И на нем не должно остаться пятен. Пусть он поднимет перчатку и извинится.
   – Слышите, уважаемый? – спросил примиритель, обращаясь к Аллену. – Наш друг согласен покончить это дело миром, если вы скажете, что поступили необдуманно и в запальчивости.
   – Никогда я этого не скажу, – ответил твердо Аллен.
   – Новое копье всегда сначала опробуют в мирное время. Так и мы испытываем новоиспеченных оруженосцев, приезжающих к нам из Англии. Обидного в этом ничего нет.
   – Попросите у него прощения, – шепнул Норбури на ухо Аллену. – Ведь Трантер в десять раз сильнее вас.
   Последняя фраза только еще больше рассердила Аллена, потомка упрямых саксов.
   – Я пришел сюда со своим господином, – сказал он твердо, – и в каждом англичанине думал найти друга. Этот джентльмен надерзил мне, и я лишь ответил ему тем же. Я подниму перчатку, но просить извинения не стану.
   Трантер пожал плечами.
   – Вы сделали со своей стороны, Харкомб, все, чтобы спасти этого юного оруженосца, – сказал он. – Надо скорее начинать.
   – Верно, – подтвердил Аллен.
   – В нашем распоряжении есть часа два, так как аудиенция в любом случае продолжится до пира.
   – Но где?
   – На турнирной арене. В этот час дня там никого нет.
   – Нет, во дворце неудобно. Нам всем сильно попадет, если принц узнает.
   – Есть одно чудное местечко на берегу реки, – заметил какой-то юнец. – Стоит только спуститься по улице Апостолов, пройти мимо монастырских владений и повернуть у церкви Сен-Реми.
   – En avant, господа! – скомандовал Трантер, и вся компания вышла на двор, кроме тех оруженосцев, которые по приказанию своих патронов не могли покинуть зал.
   На самом берегу красивой и шумной Гаронны зеленела небольшая лужайка. С одной стороны возвышалась ограда монастырского парка, с другой – группа фруктовых деревьев, преимущественно яблонь. Время от времени на зеркальной поверхности реки появлялись парусные лодки, которые быстро скрывались за поворотом.
   Вдали на якорях мерно покачивались величественные корабли. Трантер благодаря своей силе и ловкости выходил победителем почти на всех турнирах, Аллен же, упражнявшийся ежедневно в течение нескольких месяцев и от природы обладавший острым глазом и гибким телом, несмотря на свою девичью наружность, тоже мог рассчитывать на победу. Вообще два противника составляли редкую по противоположности пару. Дюжий, мускулистый, сплошь покрытый черными волосами, смуглый Трантер и воплощение красоты и утонченности, розовый, как девица, с нежным лицом Аллен. Более неравной борьбы, какая должна была разыграться через несколько минут, трудно было себе представить.
   – Стойте, господа, стойте! – закричал Норбури, лишь только противники стали в позицию и скрестили мечи. – У этого джентльмена обоюдоострый меч и намного длиннее, чем у нашего друга.
   – Возьмите мой меч, Аллен! – предложил Форд.
   – Нет, господа, я привык к своему, – ответил решительно Аллен. – Начинайте, сэр, а то нас могут хватиться в аббатстве.
   Действительно, Трантер имел бесспорное преимущество благодаря своему огромному, тяжелому мечу, который он держал теперь прямо над головой, чтобы одновременно можно было со всего размаху нанести удар и в случае надобности, повернув плашмя, защитить голову и тело от удара противника. На этом мече около самой рукоятки, кроме того, была глубокая зазубрина, в которую можно было поймать меч противника и одним ловким поворотом кисти руки сломать его пополам. Аллен мог рассчитывать только на верность своего глаза и быстроту движений, потому что меч его был хоть и острым, но очень легким.
   Трантер сразу взвесил все шансы и, выждав, когда пылкий Аллен первый напал на него, сделал неожиданный выпад вперед и с такой силой опустил свой меч, что мог бы разрубить пополам молодого оруженосца, если бы последний в свою очередь с гибкостью кошки не отскочил в сторону. Ловкий Аллен воспользовался моментом, когда Трантер по инерции подался вперед, и нанес ему удар в затылок; но столь же проворный, как и сильный, Трантер свободно отразил удар своим тяжелым мечом.
   Опять просвистело в воздухе его оружие, так что у зрителей замерло сердце, и опять Аллен с изумительной ловкостью увернулся от него и нанес один за другим два таких быстрых удара, что Трантер только каким-то чудом успел отразить их.
   Теперь оба противника находились слишком близко друг от друга, так что Аллен не успел отскочить назад или увернуться от следующего выпада, задевшего его затылок. Кровь струями потекла по его лицу. Но Трантер не собирался наносить смертельный удар, и потому два врага стояли друг против друга, едва переводя дух.
   – Оба противника хороши! – закричал Роджер Харкомб. – Этот поединок принес чести вам обоим, так что грех был бы продолжать его.
   – Да я и не имею ни малейшего желания убивать этого молодца, – заявил Трантер.
   – Этот джентльмен извиняется передо мной за оскорбление? – спросил Аллен.
   – Этого не будет никогда, – произнес с расстановкой Трантер.
   – Тогда берегитесь, сэр!
   Опять раздался лязг стали. Аллен все время нападал, а Трантер вынужден был отступать, чтобы иметь место для размаха мечом. После одного удачного удара на левом плече Аллена показалась кровь. Трантер же почти одновременно получил ранение в ребро. Но здесь произошло то, чего он давно добивался: меч Аллена наконец попал в злополучную зарубку, и в руках юноши осталась одна лишь половина.
   – Сдавайся! – прикрикнул Трантер, насмешливо улыбаясь и поднимая меч над головой юноши.
   – Остановись, Трантер! – раздалось сразу несколько голосов. – Он сдастся!
   – Возьми другой меч! – закричал Форд.
   – Нет, сэр, это не принято, – ответил Харкомб.
   – Бросьте этот обломок, Эдриксон! – требовательно сказал Норбури.
   – Никогда! – закричал Аллен. – Проси прощения!
   – Сумасшедший! – ответил Трантер.
   – Так я заставлю вас извиниться! – воскликнул Аллен, кидаясь на противника с обломком меча.
   От его взгляда не укрылось, что Трантер сильно устал и с минуты на минуту может упасть от изнеможения. Не давая ему возможности отдышаться, Аллен петухом наскакивал на него и обломком меча целился то в лицо врага, то в горло, то в грудь. Трантеру не хватало места, чтобы сделать выпад, он все время отступал и парировал удары Аллена и наконец, дождавшись того момента, когда юноша совсем выдохся, отскочил назад, чтобы сильнее размахнуться, и… исчез в волнах Гаронны.
   Крик ужаса вырвался из груди всех присутствующих, которые настолько увлеклись поединком, что совершенно забыли о крутом обрыве. Вот показалась на поверхности пенистого водоворота рука, потом искаженное от ужаса и нечеловеческих усилий лицо Трантера. Напрасно он работал руками и ногами, напрасно товарищи побросали ему связанные ножны мечей, пояса и ветки – Трантер не смог достать их и снова скрылся под водой… Аллен выронил обломок меча и, трясясь всем телом, не спускал глаз с того места, где последний раз вынырнул противник. В третий раз несчастный показался над водой с речной травой в руках и отчаянным взором, обращенным к берегу. Аллен встретил этот взгляд и не смог вынести его молчаливой мольбы – через секунду сам нырнул в волны стремительной Гаронны.
   Аллен хорошо плавал, но течение в этом месте было слишком быстрым, так что ему пришлось усиленно работать мускулами. Тем не менее он смог доплыть до Трантера и схватил его левой рукой за волосы. Но дальше предстояла очень трудная задача – выбраться из водоворота, одной рукой поддерживая Трантера, главным образом его голову, а другой – грести. Делая мощные взмахи правой рукой и нечеловеческие усилия обеими ногами, он все-таки, казалось, не подвигался ни на фут. Наконец под радостные крики стоявших на берегу ему удалось выплыть из водоворота и ухватиться за соединенные вместе пряжками пояса. Товарищи тут же вытащили их из воды, и через минуту оба противника уже лежали без чувств на берегу.
   Первым пришел в себя опять-таки более мощный Трантер.
   – Благодарю вас, сэр, – сказал он, едва Аллен открыл глаза и, приподнявшись на локте, осматривал присутствующих, будто стараясь припомнить, что произошло. – Если бы не вы, лежать мне теперь на дне реки – в нашей безводной местности Уорикшир никто не умеет плавать.
   – Можете не благодарить, – резко ответил Аллен. – Форд, помогите мне, пожалуйста, встать!
   – Река послужила мне врагом, – продолжал Трантер, – а вам спасла жизнь.
   – Господа, все кончено, хвала Всевышнему, без потерь, – произнес Харкомб. – Наш юный друг с честью завоевал себе право именоваться членом отряда славных бордоских оруженосцев. Надевайте свой камзол, Трантер.
   – А вот ваш плащ, Эдриксон, – сказал Норбури, – если не хотите простудиться.
   – Господа, поспешим же в аббатство, – раздалось несколько голосов.
   – Минуту, господа, – остановил их Аллен. – Кажется, он так и не попросил у меня извинения. Возможно, что я не расслышал, поскольку в мои уши налилась вода.
   – Неужели мы продолжим нашу ссору? – поразился Трантер.
   – А вы думаете, нет? Я не отступаюсь от того, что однажды сказал.
   – Ma foi! Да вы бледны как мертвец и едва стоите на ногах. Вам и так удалось удачно выйти из положения.
   – Не я первым затеял ссору. И я не сойду с этого места, пока не добьюсь своего. Просите прощения или берите другой меч и становитесь в позицию.
   Произнося эти слова, Аллен был бледен как полотно, с него ручьями стекала вода, одежда была в грязи, а местами и в крови, но взгляд его был полон решимости, так что противник оробел перед стойкостью юноши.
   – Я не думал, что мои слова покажутся вам обидными. Это была просто шутка. Мы постоянно поддеваем так друг друга. Но если это не кажется вам смешным – прошу извинить меня, – сказал Трантер.
   – И я прошу прощения, – ответил с радостью Аллен и сейчас же протянул своему противнику руку.
   – Господа, уже три раза звонили к полднику, – беспокойно сказал Харкомб. – Вашему другу, мистер Форд, будет нелишне выпить бокал доброго вина после гаронской водицы. Какой же он у вас настойчивый! Внешность бывает иногда обманчива!
   – Я и сам не подозревал в нем такой прыти, – отозвался Форд. – Должно быть, бордоский воздух имеет свойство превращать горлицу в боевого петуха. Во всем Гемпшире нельзя было найти более скромного и мирного человека!
   – Он, видно, похож на своего господина, – заметил Харкомб, – внешне сэр Найджел сама любезность, но ссорится с ним не стоит!

III. Августино Пизано рискует своей головой

   Откомандированный на желтый корабль лучник быстро вернулся с новой одеждой для Аллена, который к этому времени успел уже оправиться от пережитого потрясения. Переодевшись, юноша смело отправился в банкетный зал в сопровождении товарищей. Уже и в те далекие времена, о которых теперь идет речь, придворные повара отличались большим мастерством. Здесь впервые после скудной трапезы Болье и весьма скромных обедов леди Лоринг Аллен увидел такие изысканные блюда, такую роскошную сервировку, о которой и не мечтал. Жареные павлины и фазаны, украшенные собственными перьями, сидели на блюдах, словно живые; запеченные медвежьи и кабаньи головы демонстрировали свои позолоченные клыки; желе застыло, приняв вид двенадцати апостолов; огромный паштет представлял собой уменьшенную копию королевского дворца в Виндзоре. Все это бесшумно подавалось важными придворными лакеями. Сэр Найджел, обедавший с его высочеством во внутренних покоях, передал через пажа своим оруженосцам, чтобы они отправились на ночь в гостиницу «Полумесяц», так как сам рыцарь намеревался провести этот вечер в обществе лорда Чандоса.
   После обеда, окончившегося веселыми песнями, молодые оруженосцы отправились на поиски этой гостиницы. Моросивший дождь вынудил оруженосцев укутаться в плащи и шагать быстрее по улицам старинного города. Несмотря напоздний час, в этом богатом торговом городе было оживленно. Стук копыт, звон оружия, крик пьяных гуляк, задорный смех женщин смешались в уличном шуме.
   Но из всей этой пестрой толпы внимание молодых оруженосцев сразу привлекла одна странная пара – хромой старик и молодая девушка. Мужчина, прихрамывавший на одну ногу, бережно нес за пазухой какой-то предмет, завернутый в темную материю. Ему было тяжело идти, и поэтому он опирался на плечо своей юной спутницы – обладательницы грациозной походки. Девушка так закуталась в плащ, что было сложно разглядеть ее лицо. Всякий раз, когда они попадали в гущу толпы, девушка моментально выскакивала вперед и расталкивала всех локтями, освобождая дорогу хромому старику. Странный вид этого человека, молодость его спутницы и заботы, которыми они окружали свою ношу, невольно возбудили сильное любопытство англичан. Они подошли ближе к этим двоим.
   – Смелее, дитя мое! – сказал хромой старик на смеси французского с английским. – Еще шестьдесят шагов, и мы в безопасности.
   – Не бойтесь, отец, – ответила девушка чудным мелодичным голосом, – смотрите только не упадите.
   – Варвары! – воскликнул старик, когда вновь нахлынувшая толпа чуть не сшибла его с ног. – Клянусь Богом, дорогая Тита, я до тех пор не выйду из дому, пока все они не уберутся в свой лагерь или в иное проклятое место! Проталкивайся, Тита! Сильнее напирай плечом! Вот так! О, нет, мы пропали!
   Их плотно окружила толпа, так что они вынуждены были остановиться. Рядом с ними оказались порядком подвыпившие английские стрелки, тоже, очевидно, заинтересованные этой парой. Они принялись бесстыдно разглядывать старика и девушку и нахально острить на их счет.
   – Клянусь тремя королями! – сказал один. – У этого старикашки прекрасный костыль!
   – Эй, дружище! – обратился к старику другой англичанин. – Разве это справедливо, что бравые лучники гуляют одни, а тебя сопровождает такая красавица?
   – Пойдем со мной, милая! – кричал третий, схватив девушку за мантилью.
   – Нет-нет, со мной, красавица, ведь это я тебя заметил, – вмешался первый.
   – А что там прячет за пазухой эта старая жаба? – заметил кто-то из лучников. – Смотрите, он вцепился в эту вещицу, словно черт в папскую индульгенцию.
   – Давайте-ка глянем, что это у него за сокровище! – закричали стрелки и кинулись к старику, который, с ужасом озираясь по сторонам, только сильнее прижимал к себе девушку и ценную ношу.
   – Не смейте их трогать! – воскликнул Форд, отталкивая ближайшего лучника. – Или вам будет худо!
   – Попридержи язык, а то тебе самому будет худо, – крикнул едва державшийся на ногах от вина стрелок.
   – Станем мы слушать какого-то мальчишку! – огрызнулся другой. – Нам хватает приказаний хозяина.
   – Защитите нас, джентльмены! – обратилась молодая девушка к Форду и Аллену на ломаном английском.
   – Не бойтесь, миледи! – произнес Аллен уверенно. – Пустите руку девушки, негодяй!
   – Держи ее, Уот! – крикнул чернобородый копьеносец, стальной нагрудник которого сверкал в темноте. – Я владел оружием, когда вас, щенки, на свете не было. Еще одно слово, и ты пожалеешь!
   Как раз в это время в слабом свете уличного фонаря Аллен совсем рядом заметил знакомую копну рыжих волос и стальной шлем, возвышающийся над толпой.
   – Джон, Эльвард! – радостно воскликнул юноша, узнав своих товарищей. – Помогите нам, друзья! Здесь оскорбляют девушку и беззащитного старика.
   – Иду, иду, mon petit, – отозвался Эльвард, проталкиваясь через толпу вместе с Большим Джоном. – Э, голубчик, немало тебе предстоит работы, если ты задумал защищать всех угнетенных и обиженных. Нельзя требовать, чтобы толпа пьяных английских стрелков вела себя скромно и прилично, как послушники за монастырской оградой. Но в чем дело?
   – Сэм, Сэм Эльвард из Белого отряда! – заорали во все горло подвыпившие стрелки, узнав боевого товарища. – Нигде не найдешь воина, который охотно снесет голову врагу и не менее охотно поцелует красивую девушку!
   – Ваша правда! – ответил Эльвард. – Я нисколько не изменился. А теперь оставьте в покое эту даму, иначе мне придется выпотрошить вас, как цыплят!
   Внушительный вид Эльварда и могучие плечи Джона оказали нужное действие, так что старик с девушкой могли беспрепятственно продолжить свой путь.
   – Храбрый сеньор! – воскликнул старик, обнимая Аллена. – Если бы не вы, эти варвары отняли бы у меня Титу и разбили бы мою голову на тысячу кусков!
   – О, они бы вас не тронули, – ответил Аллен.
   – Вы думаете, речь идет о моей голове? – спросил со смехом старик. – Нет, cospetto [69 - Черт возьми! (итал.)]. Я говорю о той голове, которую несу под мышкой.
   В это время они подошли к небольшому, но с виду уютному домику.
   – Может быть, синьоры окажут честь и зайдут в дом, отец? – спросила девушка.
   – Конечно, Тита! Конечно, моя девочка! Милости просим, синьоры! Окажите честь нашему убогому жилищу. Огня, Джакомо! Здесь пять ступенек! Так! Corpo di Bacco! [70 - Тело Вакха (итальянская клятва) (итал.).] Наконец-то мы в безопасности! Ах, эти проклятые англичане! Возьмите гота, гунна и вандала, перемешайте их, прибавьте немного пирата, потом напоите вином это создание, и получится чистокровный англичанин. Есть ли такой уголок на земле, куда бы не проник этот народ? Вы везде их найдете, кроме разве что небес.
   – Дорогой отец! – заметила девушка, помогая подняться хромому старику. – Вы забываете, что эти добрые синьоры – тоже англичане.
   – О, простите меня, синьоры! Пожалуйста, проходите! Здесь вы найдете много интересного по части живописи, но на вашем острове, к сожалению, ценят одно только военное искусство.
   Молодые люди медленно вошли в низкую просторную комнату с дубовыми панелями, освещенную четырьмя лампами. Мебели в комнате стояло очень мало, но зато на стенах, на полу, на столах – повсюду были картины, написанные по стеклу. Форд и Аллен остановились в восхищении посредине комнаты. Да, такого им еще никогда в жизни не приходилось видеть.
   – Вам нравятся эти картины? – удивился старик. – Неужели и среди военных есть люди, понимающие искусство?
   Но Аллен теперь уже не слушал его, так как весь обратился в созерцание прекрасного.
   – Какой колорит! Какие линии! Какое освещение! – восклицал он время от времени, переходя от одной картины к другой. – Форд, Форд, идите сюда! Посмотрите на святого Стефана! Неправда ли, так и хочется схватить у мучителей один из камней? А этот олень? Право, я, кажется, видел его в нашем монастырском лесу. Этот почтенный джентльмен, вероятно, один из тех великих живописцев, о которых рассказывал мне однажды брат Варфоломей.
   Смуглое морщинистое лицо старика просияло при виде непритворного восхищения молодых англичан. Между тем дочь его уже успела снять мантилью и открыла свое прекрасное лицо, представлявшее образец совершеннейшей итальянской красоты. Неудивительно, что Форд давно уже оставил картины и не мог отвести глаз от обворожительной девушки.
   Аллен продолжал свое занятие, когда старик, бережно развернув свою ношу, издали показал ее молодому человеку.
   – А как вам это понравится, сэр? – спросил он, показывая на неоконченную картину на стекле, изображавшую лик, окруженный слабым сиянием. Юноше на миг показалось, будто он ощутил на себе задумчивый и печальный взгляд.
   – Боже мой, что это за картина! – воскликнул Аллен, прижимая к груди обе руки. – И вы пошли с ней в толпу?
   – Да, черт возьми, разбить такую вещь – все равно что разбить мое сердце! Тита, налей-ка нам флорентийского вина! Я пишу эту картину для витража на клиросе церкви Сен-Реми. Но послушайте, молодой человек, судя по вашим словам, вы сами кое-что понимаете в искусстве.
   – Могу ли я говорить об этом в вашем присутствии? – ответил Аллен, заметно покраснев. – Действительно, в монастыре меня учили живописи, но разве это значит уметь писать?
   – Вот вам бумага, кисть и краски, – сказал старик, – стекла вам не даю, потому что писать по стеклу – это целая наука. Покажите, чему вас научили в аббатстве.
   В то время как Форд, увлекшись своей новой знакомой, разговаривал с ней на смеси французского, английского и итальянского, старый художник внимательно осматривал свою картину, чтобы убедиться, не поцарапал ли он ее. Аллен смелыми взмахами кисти в одну минуту набросал на бумаге женскую головку.
   – Diavolo! [71 - Дьявол! (итал.)] – воскликнул художник, подняв глаза на работу юноши. – У вас есть талант! Большой талант! Это лицо ангела.
   – Мисс Мод Лоринг! – вскричал еще более удивленный Форд.
   – Как, вы узнали? Значит, похоже? – спросил смущенный Аллен.
   – Тем лучше, если вы можете по памяти написать портрет, – заметил художник. – Я, Августино Пизано, сын Андреа Пизано, говорю вам: у вас есть талант. Оставайтесь у меня, и я раскрою вам секрет живописи по стеклу.
   – Я связан клятвой и не могу оставить своего господина, пока идет война, – ответил Аллен.
   – Война, война! – в сердцах воскликнул итальянец. – А что такое, спрашивается, эти ваши прославленные герои? Мошенники, убийцы и больше ничего. А, pеr Bаcchо! Только у нас, в Италии, есть настоящие великие люди! Вы разрушаете, истребляете, а они созидают, творят. Если бы вы видели мою дорогую Пизу, монастырь Кампо-Санто, слышали нежный звон его колоколов, разливающийся в прозрачном итальянском воздухе! Там я видел своими собственными глазами Андреа Орканья, Таддео Гадди, Джоттино, Стефано, Симоне Мемми – людей, которым я недостоин растирать краски. Да, синьоры, там есть действительно великие люди, имена которых будут помнить в веках. А ваши солдаты – враги человечества!
   – Но кто бы защищал этих великих людей, если бы не было солдат? – вмешался в разговор Форд.
   Художник не успел еще ответить, как на улице раздался пронзительный звук трубы, игравшей вечернюю зорю.
   – Ах, опять эти ужасные звуки! – вскричал старик, закрывая уши.
   – Пора идти домой, – заметил Форд, – хотя я предпочел бы навеки остаться здесь, среди красоты и искусства.
   Прелестная Тита поняла его намек, густо покраснев. Старик художник и его очаровательная дочь простились с молодыми людьми, взяв с них обещание, что скоро они опять побывают у них.
   Дождь перестал, на улице стало совсем темно и тихо. Молодые люди, опасаясь как бы сэр Найджел не вернулся раньше них, быстро зашагали по улице Апостолов, где и находилась гостиница «Полумесяц».

IV. Турнир

   Бордоское ристалище издавна влекло к себе знаменитейших рыцарей. В ту эпоху турниры вообще были делом обычным, а для граждан Бордо, привыкших к такого рода состязаниям, являлись заурядным развлечением. Однако турнир, назначенный на третью среду рождественского поста, всколыхнул весь город. Пять английских рыцарей вызвали на поединок любого, желающего померяться с ними силами. Турнир этот имел национальное значение и был последним перед грядущей войной.
   Накануне турнира вокруг арены, где должно было произойти состязание, столпилось около восьмидесяти тысяч зрителей. После многих пререканий и ссор, которые благодаря вмешательству принца обошлись без кровопролития, наконец вывесили щиты тех благородных рыцарей, которые должны были принять участие в этом славном состязании. Честь определить участников турнира выпала на долю Чандоса и Фельтона.
   Защищать честь Англии предстояло доблестным воинам: лорду Одлею Чеширскому, герою Пуатье, сэру Найджелу Лорингу Гемпширскому, сэру Томасу Перси Нортумберлендскому, сэру Томасу Уэйку Йоркширскому и сэру Уильяму Бошану Глостерширскому. Их противниками были: ветеран Кептен де Буш, Оливье де Клиссон, сэр д’Альбер, лорд Мюсидан и Сигизмунд фон Альтенштадт, тевтонский рыцарь.
   В день турнира громадная толпа народа двигалась к арене, наконец верхом на лошади появился принц. Его сопровождали Чандос, ехавший по левую сторону, и дон Педро, который вместе с королем Майорки ехал по правую сторону от принца.
   – С удовольствием бы позабавился сегодня копьем, – сказал принц, обращаясь к Чандосу, – но интересно знать ваше мнение, сэр Джон, достоин ли я принять участие в этом состязании?
   – О государь! Об этом не может быть и речи! Я не знаю более меткого копья, чем ваше, но осмелюсь заметить, что вам не следовало бы сегодня принимать участия в турнире. Он имеет политическое значение: вам непременно придется встать на сторону либо англичан, либо гасконцев, а и те и другие – ваши подданные. Я полагаю, государь, что вам стоит расположить в свою пользу обе стороны: эти гасконцы – опасный народ, и мне кажется, что лаской с ними можно больше сделать, чем оружием.
   – Вы сегодня чересчур мрачно настроены, сэр Джон, – ответил принц, – и я думаю, что лучше отложить эти вопросы до общего совета, дабы не портить настроения ввиду предстоящего турнира. Кстати, что вы думаете о нем, любезные братья?
   – Я уверен, что это будет редкое зрелище, – ответил дон Педро, весело поглядывая по сторонами. – Carajo! [72 - Черт побери (исп.).] – вдруг воскликнул он. – Какое хорошенькое личико виднеется вон в том окне. Дон Фернандо, заметьте этот дом и приведите эту плутовку к нам в аббатство!
   – Это совершенно невозможно, брат мой, – строго сказал принц. – Подобные вещи у нас не допускаются.
   – В таком случае прошу прощения. Я все забываю, что это не моя дорогая Кастилия. Хотя, Эдуард, мне это не совсем понятно. Однако, если судьба осчастливит меня и вы будете моим гостем, то я, брат мой, буду бесконечно рад, если вы решите обратить внимание на одну из представительниц прекрасного пола моего дорогого отечества!
   – Я уже неоднократно вам говорил, – ответил с досадой принц, щеки его залила краска, и голос дрожал от гнева, – что я не искатель любовных похождений и мое имя никогда не будет связано с именем какой-либо женщины, пусть даже самой красивой, кроме моей вечно любимой жены.
   – О! Узнаю вас, Эдуард, вы образец рыцарской верности! – ответил беззаботно дон Педро, меж тем как дон Джеймс дергал его за фалды, увидев, что принц не на шутку рассердился. Испугавшись гнева принца, дон Педро решил сменить тему разговора.
   – Скажите, дорогой кузен, – сказал он, – что вы намерены предпринять после изгнания коварного Генриха Трастамаре, предательски завладевшего королевством?
   – Я заставлю его возвратить престол вашему другу и брату, – ответил принц.
   – В таком случае, – предложил дон Педро, – мы соединим силы Англии, Испании и Майорки и освободим нашу страну от этих нечестивых мавров. А затем выгоним их из Африки!
   – Клянусь небом, это моя заветная мечта, – воскликнул принц, и глаза его загорелись тщеславием. – А также чтобы наши знамена замелькали среди оливковых рощ Иерусалима! A затем, – продолжал принц, увлекшись честолюбивыми грезами, – остаются Константинополь и Китай. Что скажете на это, господа? Мы пойдем на восток, как и Ричард Львиное Сердце.
   Увлеченная подобными разговорами, кавалькада медленно продвигалась по специально огороженной дороге, что вела на подмостки, устроенные для знати. Арена, окруженная огромной толпой, казалась узкой зеленой полосой, украшенной знаменами и флагами. Все знаменитости из окрестных городов собрались здесь: смуглолицые рыцари с жаркого юга, грозные гасконцы, грациозные придворные Лимузена и галантные англичане. Здесь были прелестные бюргерши Жиронды и стройные англичанки в великолепных нарядах, что были так к лицу их прекрасным обладательницам.
   Наконец все заняли свои места. Воины расположились ближе к городским воротам. Перед каждой палаткой развевались знамена рыцарей. Тут были ласточки Одлея, розы Лоринга, красные полосы Уэйка, львы Перси и серебряные крылья Бошана. Каждое знамя держал оруженосец, одетый в зеленое платье. Каждый из них изображал тритона и потому сжимал большую раковину в левой руке. За палатками боевые кони нетерпеливо кусали удила и били копытами землю. Рыцари сидели у входа, положив шлемы на колени. Под звуки барабанов герольд огласил имена английских рыцарей, которые должны выступить на турнире. Публика приветствовала их не особенно шумными аплодисментами, ведь репутация англичан из-за царственного пленника после битвы при Пуатье сильно пошатнулась. Между тем, когда герольд противоположной стороны приблизился к арене и объявил имена гасконских рыцарей, принявших вызов, его встретил оглушительный взрыв восторга.
   – Вы были правы, Джон, – сказал принц, обращаясь к Чандосу после восторженного приветствия гасконцев. – Боюсь, никто не огорчится, если англичане проиграют! Но каковы условия турнира?
   – Они должны сражаться попарно, государь. Выиграет та сторона, что одержит больше побед. Победитель получит приз, достойнейший из побежденных – алмазную пряжку. Не пора ли, государь, приказать бить в накиры?
   Принц кивнул в знак согласия, и тотчас же зазвучала барабанная дробь; рыцари выехали с противоположных концов арены и сошлись посередине. Турнир начался. Англичане и гасконцы с достоинством поддержали славу своего оружия, но перевеса пока не было ни на чьей стороне.
   – Кто следующий со стороны Англии, Джон? – нетерпеливо спросил дрожащим от волнения голосом принц.
   – Сэр Найджел Лоринг Гемпширский, сир!
   – Хвала Пречистой Деве! – промолвил принц. – Это храбрый воин, он отстоит честь Англии.
   – Насколько я помню, это он удостоился золотой короны, награды вашей матушки, королевы Филиппы, после осады Кале, и был награжден как лучший из английских рыцарей, – ответил Чандос. – Я наслышан, что в Туингеме есть шкаф, который ломится от его наград.
   – Дай Бог, чтобы и мой приз попал туда же, – ответил принц. – Посмотрите однако, его противник имеет внушительный вид!
   В это время на арене появился огромный рыцарь, закованный в черную броню, без каких-либо геральдических знаков. Лишь широкий черный крест указывал на его принадлежность к тевтонскому ордену. Рыцарь восседал на красивом вороном коне, таком же грозном, как и он сам. Воин сдержанно поклонился принцу и занял свое место.
   Сэр Найджел, в отличие от него, промчался на лошади полным карьером до середины арены, там взвил коня на дыбы и посадил его на задние ноги перед троном принца. На нем были белые латы, гербовый щит, а шлем украшали пышные страусовые перья. Сэр Найджел являл собой полную противоположность мрачному, как ночь, черному рыцарю. Англичанин ловко отсалютовал копьем и повернул коня кругом, помчавшись на свою позицию. Громкий восторг пробежал по толпе, после чего воцарилось глубокое молчание. С минуту противники выжидали и не трогались с места, но не успели зрители перевести дыхание, как всадники уже столкнулись, словно две грозовые тучи. Гасконец пошатнулся в седле от удара сэра Найджела, но тот получил страшный удар по забралу, и шлем его разлетелся вдребезги. Сэр Найджел промчался по арене с обнаженной головой. Восторженный крик гасконцев показал, что перевес на стороне черного рыцаря. Сэр Найджел, однако, не растерялся и через несколько секунд вернулся в новом шлеме. Вторая схватка была настолько равной, что даже такой опытный судья, как Чандос, не мог определить, на чьей же стороне преимущество. Следующие поединки, несмотря на всю силу и ловкость наносимых ударов, не могли сломить ни той, ни другой стороны. Наконец сэр Найджел метким и мощным ударом копья зацепил решетку забрала противника и оторвал переднюю часть шлема. Черный рыцарь, ошеломленный таким ударом, прицелился слишком низко, и его удар пришелся в бедро сэру Найджелу, что по законам турнира строго воспрещалось. Нанесший подобный удар не мог быть победителем, и более того, его конь со всем снаряжением переходил в собственность противника. Долгие рукоплескания и одобрительные возгласы англичан возвестили о том, что победа осталась на их стороне. Красноречивое молчание гасконцев это подтверждало.
   Все десять рыцарей собрались перед принцем, чтобы выслушать его решение, но вдруг с противоположного конца арены раздался звук рога, и все взоры устремились на нового всадника, так неожиданно возвестившего о своем участии в турнире.

V. Таинственный рыцарь

   Дорога, ведущая к бордоскому ристалищу, обыкновенно пестрела путниками, но в день турнира была совершенно пустынна. Все, до последнего поселянина, поспешили заблаговременно добраться к месту турнира, боясь пропустить такое неслыханное зрелище. Во время состязания никто не обращал внимания на эту дорогу, убегавшую вдаль белой лентой. Но лишь только раздались первые удары оружия, внимательный глаз смог бы различить на ней две блестящие точки, которые с каждой минутой становились все ярче и ярче. Вскоре можно было ясно видеть шлемы двух всадников и их доспехи. Один из них был рыцарем, о чем говорило его вооружение. Он был небольшого роста, но необыкновенно широк в плечах и ехал с опущенным забралом. На белом плаще и щите гербов не было. Он скакал на прекрасном гнедом коне, меж тем как его оруженосец вел за поводья громадного вороного коня и вез копье своего рыцаря.
   Не успел принц начать свою речь, обращенную к доблестным воинам, как оруженосец вновь прибывшего незнакомца затрубил в рог, чем и обратил на себя всеобщее внимание.
   – Не знаете ли, любезный Джон, – удивился принц, – кто это такой и что ему нужно?
   – Затрудняюсь сказать, ваше высочество, – ответил Чандос, силясь рассмотреть всадников в блеске яркого солнца, – могу лишь сказать, что это француз, ибо его доспехи округлее в локте и плечах, чем английские и бордоские. Но странно, что у него нет никаких гербов. Впрочем, мы сейчас узнаем, кто это, – его оруженосец направляется сюда.
   Действительно, оруженосец так внезапно появившегося рыцаря галопом устремился к королевской трибуне, чтобы еще раз поприветствовать принца. В его осанке чувствовалась надменность, а мускулистое, худощавое тело обнаруживало человека, привыкшего иметь дело с оружием. Проиграв приветствие, он смело пробрался через группу гасконских и английских рыцарей и остановился перед принцем.
   – О славные рыцари, – начал он низким голосом свою речь, и с первого произнесенного слова можно было узнать в нем бретонца, – мой храбрый господин, присягнувший на верность великому и могущественному французскому королю Карлу, послал меня сюда в качестве своего оруженосца и глашатая. Спешу вам сообщить, что он вызывает на бой желающих померяться с ним силой во славу своей леди. Мой господин готов сразиться на мечах, копьях, палицах, секирах и кинжалах. Только предупреждаю, что он будет сражаться лишь с чистокровным англичанином, а не с каким-нибудь бастардом, который говорит на языке одной страны, а сражается под знаменем другой.
   При этих словах один из гасконцев схватился за оружие, а де Клиссон, побагровев от ярости, воскликнул:
   – Замолчите, сэр, или я не ручаюсь…
   Но дерзкий оруженосец, не обращая внимания на гнев рыцарей, спокойно продолжал:
   – Хоть мы проделали не ближний путь, господин мой готов немедленно сразиться, если только найдется отважный воин из чистокровных англичан.
   – Вы опоздали, – сказал принц, – награда уже присуждена.
   Сэр Нейджил вмешался:
   – Государь, пусть награда перейдет этому незнакомцу, если он сумеет ее заслужить.
   – Что ж, передайте это вашему господину, – произнес принц. – Однако у рыцаря нет гербов, и мы не знаем, достоин ли он того, чтобы с ним сразились. Быть может, это какой-нибудь холоп, нарядившийся в доспехи своего господина?
   – Насчет этого можете быть спокойны, государь, так как во всем мире не найдется рыцаря, который не почел бы за великую честь для себя скрестить меч с моим господином. Дело в том, что он дал обет Пречистой Деве не называть своего имени и не поднимать забрала, пока нога его снова не ступит на французскую землю. Итак, вы отказываетесь, государь?
   – Я вынужден, – ответил принц.
   – В таком случае, быть может, вы позволите сэру Чандосу узнать имя моего господина, тогда он непременно подтвердит, что и вы могли бы состязаться с ним, не уронив своего достоинства.
   – Я только этого и желаю, – ответил принц.
   После этого оруженосец приблизился к Чандосу и, перегнувшись в седле, прошептал имя рыцаря. Лицо старого воина просияло, и в глазах появился воинственный блеск. Чандос окинул любопытным взглядом рыцаря, стоявшего без движения, точно каменное изваяние, и воскликнул лишь:
   – Может ли это быть?
   – Клянусь спасением моей души, сэр, что это чистая правда!
   Чандос подошел к принцу и сказал:
   – Государь, сразиться с этим рыцарем – великая честь для каждого. Я прошу у вас разрешения вступить в поединок.
   – О, нет, дорогой Джон, это было бы несправедливо, вы и без того прославленный рыцарь, так что уступите честь сразиться кому-либо другому. Прикажите передать этому рыцарю, что вино и закуски к его услугам; быть может, он пожелает подкрепиться перед боем.
   – Не беспокойтесь, государь, мой господин не будет есть! – ответил оруженосец.
   – Тогда пусть он скажет, с кем из пяти рыцарей он желает сразиться.
   – Мой господин желал бы сразиться со всеми пятью рыцарями и на каком угодно оружии, – надменно ответил оруженосец.
   – В таком случае по местам, господа, солнце уже садится, и этому джентльмену может не хватить времени на деле подтвердить свои слова! – скомандовал принц.
   Суровый рыцарь успел уже пересесть на своего боевого вороного коня и замер на месте с копьем и щитом в руках. Поистине это была величественная картина.
   – Клянусь всеми суставами, – воскликнул Эльвард, стоявший в толпе зрителей, – я где-то видел этого рыцаря, но хоть убей меня, не помню где. Да, чуть ли не в Ножане! С ним будет нелегко справиться… Помяните мое слово, ребята!
   – Жаль, что мне нельзя попытать счастья на арене, – сказал Большой Джон, тоже стоявший в числе других лучников возле арены. – Я не стал бы забавляться такими пустяками, как эти господа.

   – Расскажи, расскажи, Джон, что бы ты сделал? – раззадоривал его Эльвард.
   – А я бы прежде всего сломал свое копье о колено, а потом либо размозжил ему голову этой дубиной, либо стащил его с седла и унес бы в свою палатку, где и держал бы до тех пор, пока не получил бы хорошего выкупа.
   – Великолепно! – похвалил Симон Черный. – Это самый благородный способ рыцарского состязания; вам следовало бы стать распорядителем турниров, – продолжал Симон под громкий хохот остальных лучников.
   – Я с удовольствием отдал бы тебе в награду, глупая башка, свою перину, чтобы только видеть, как ты будешь орудовать на арене. Ах да! За чьи же прекрасные глаза или ресницы ты будешь сражаться, мой мальчик? Уж не за прекрасную ли Мэри? – спросил лукаво Эльвард.
   – А ну ее к черту, эту Мэри, довольно она меня помучила. Лучше за мою матушку, которая вывела меня в люди и учила уму-разуму, – ответил Джон.
   В эту минуту на середину арены выехали сэрУильям Бошан и неизвестный рыцарь. Смерив друг друга взглядом, они моментально кинулись в атаку. Бошан попал в шлем противнику, но в ответ получил такой страшный удар, что вылетел из седла. Та же участь постигла и сэра Томаса Перси: его доспехи в один миг были разбиты, и он, раненный в бок, оставил ристалище. Лорд Одлей получил такой сильный удар по шлему, что откинулся на круп лошади, в бесчувственном состоянии промчался по арене и скрылся за шатрами.
   Сэра Томаса Уэйка непобедимый рыцарь выбил из седла секирой, и его унесли в палатку. Столь блестящая победа заставила забыть всех о ненависти к французам, и толпа заревела от восторга. Гром рукоплесканий сотрясал арену.
   – Этот рыцарь, Джон, обладает неимоверной силой, – воскликнул принц. – Я ничего подобного не видел.
   Не успел Чандос ответить принцу, как сэр Найджел, пеший, с мечом в руках, выступил на арену. Быстрыми шагами, подобно кошке, готовящейся напасть на добычу, он приблизился к противнику, который шел ему навстречу тяжелыми размеренными шагами. При виде маленького рыцаря бледные впалые щеки принца мгновенно покрылись румянцем и глаза озарились надеждой.
   – Неужели и сэр Найджел не поддержит честь моего двора? – сказал он.
   Противники сошлись на расстоянии четырех шагов и бросились друг на друга. Их мечи застучали, словно молоты по наковальне. Звон стали, искры, разлетавшиеся во все стороны, делали эту картину поистине страшной. Сэр Найджел ловко избегал тяжелых ударов противника, который, подобно титану, обрушивал свой меч и каждый раз заслуживал одобрения толпы. И вот незнакомец поднял руку, чтобы нанести очередной решительный удар, однако сэр Найджел воспользовался благоприятной минутой и сделал резкий выпад. Удар пришелся по плечу противника, между кольчугой и наплечником, и вскоре на его белом плаще образовалось большое кровавое пятно. Рана оказалась несерьезной, и француз уже готовился жестоко наказать маленького рыцаря. Но тут сэр Чандос по приказанию принца взмахнул своим жезлом, дав знак, что бой окончен.
   – Я думаю, пора прекратить состязания: уже смеркается, да и сэр Найджел слишком дорог нам, чтобы подвергнуть его новому испытанию, тем более что мы знаем, на что он способен. Приведите, Чандос, этого доблестного рыцаря, я хочу, предложить ему подкрепиться и погостить у нас, – сказал принц.
   Между тем француз перевязал рану шелковым платком, сел на своего огромного коня и, подъехав к королевским подмосткам, с равнодушным видом остановил лошадь перед принцем. Доблесный рыцарь не придавал никакого значения восторженным крикам толпы и всевозможным знакам внимания со стороны прелестных дам, присутствовавших на турнире.
   – Государь, мне передали ваше приглашение, однако я не могу его принять. Рана моя не стоит беспокойства, сам я не нуждаюсь в отдыхе, так же как и мой конь. Кроме того, я не люблю ваш народ, – продолжал француз, – а потому не стану пить вашего вина и пользоваться вашим гостеприимством до тех пор, пока не увижу, как последний англичанин сядет на корабль, который унесет вас всех на ваш остров.
   – В ваших словах звучит гнев. – Принц нахмурился.
   – Гнев мой идет из моего сердца, и истину за красивыми словами не скроешь. Посмотрите, – продолжил рыцарь, – что сделали вы с моей страной, скажите, куда делось могущество и красота моей дорогой Франции? Неужели вам мало одного королевства, что вы посягаете на другое? Pardieu! Как не быть гневу в моих речах, ведь я видел разоренную Францию собственными глазами!
   – Могу только позавидовать своему кузену, королю Франции, – сказал принц, – в его окружении есть действительно благородные и храбрые рыцари. Но меня удивляет, как вы, будучи столь плохого мнения о нас, могли так смело прибыть сюда.
   – Здесь находитесь вы, сударь, я знал это, и этого вполне достаточно. Но я хорошо бы подумал, решаться ли на такой шаг, если бы правителем этой страны был человек, что сидит рядом с вами. От него едва ли дождешься благородства или великодушия, – ответил рыцарь, лихо отсалютовав. Затем он повернул своего коня и галопом помчался через арену. Вскоре незнакомец смешался с толпой, расходившейся после турнира.
   Дон Педро в бессильной ярости сжал кулаки и воскликнул:
   – Негодяй! Я видел, как за подобные выходки у нас, в Испании, людям выкалывали глаза. Вы уже на лошади, сэр Фельтон, догоните этого нахала и схватите его! Это будет большой потерей для Франции, особенно если он принадлежит к королевскому дому.
   – Скачите, сэр Уильям, – сказал в свою очередь принц Эдуард, – и передайте ему мой кошелек с сотней ноблей в знак моего глубокого уважения. Я не желал бы иметь более преданных слуг, чем этот достойнейший джентльмен.
   С этими словами принц повернулся спиной к дону Педро, сел на коня и поехал в свою резиденцию – аббатство святого Андрея.

VI. Письмо на родину

   На следующее утро Аллен по обыкновению вошел в комнату своего господина, чтобы помочь ему одеться и завить волосы. Сэр Найджел давно уже встал и теперь сидел у окна, поджав под себя ноги. Казалось, он о чем-то усиленно думает. Перед ним на столе лежал лист бумаги, исписанный какими-то каракулями, достойными руки пятилетнего ребенка, только что научившегося держать в руках перо.
   – Клянусь святым Павлом! – воскликнул обрадованный рыцарь. – Ты вовремя пришел, мой друг! Именно тебя мне не хватало.
   – Здравствуйте, милорд! – ответил Аллен. – Как вы себя чувствуете после турнира?
   – Как нельзя лучше! От долгого бездействия я немного заскучал, но вчерашний турнир стал прекрасной тренировкой. Надеюсь, Аллен, ты внимательно следил за приемами этого французского рыцаря? Не упускай ни одного случая, пока ты молод, и учись хорошему даже у врагов. Тот рыцарь – достойный человек. Жалко, что я не знаю его имени, а то непременно послал бы ему вызов, чтобы иметь возможность еще раз с ним сразиться.
   – Его имя знает лишь лорд Чандос, но он не назовет его вам, так как связан клятвой, – заметил юноша.
   – Знаешь, Аллен, – сказал добродушно сэр Найджел, – сегодня мне предстоит работа куда тяжелее вчерашней. Не понимаю, как с ней управиться.
   – Не могу ли я вам помочь, милорд?
   – Конечно, можешь! На этой неделе принц отправляет в Саутгемптон посыльного, я хотел бы воспользоваться случаем и написать жене. Пожалуйста, Аллен, прочти это письмо и скажи, разберет ли его леди Лоринг?
   – Что это за слово, милорд? – спросил Аллен, взяв со стола лист бумаги. – На каком языке оно написано?
   – На английском. Миледи недолюбливает французский.
   – Это не английское слово, милорд. Четыре буквы t подряд и ни одной гласной между ними.
   Сэр Найджел взял письмо из рук Аллена и стал всматриваться в него своим единственным открытым глазом.
   – Ваша правда! Четыре t стоят подряд, точно частокол. Я хотел написать слово «that» [73 - «Что» (англ.).]. Аллен, я прочту тебе вслух написанное, а ты напиши, пожалуйста, сам.
   Аллен покорно сел за стол, взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу и приготовился писать.
   – «О том, что я всегда мысленно близ тебя, моя дорогая, тебе правдивее всего скажет твое сердце. У нас все благополучно, кроме того, что у Пепина чесотка, а Поммер все никак не может оправиться от морского путешествия. Была большая качка, и наш корабль чуть не затонул оттого, что проклятые морские пираты в нескольких местах пробили его камнями. Мы потеряли молодого Терлейка и сорок матросов и лучников, которые теперь бы мне очень пригодились, потому что начинается большая война. Сегодня я выступаю в Монтобан, чтобы привести в должное настроение солдат Белого отряда, которые сейчас заняты грабежом и разрушениями. Я, как командир, поведу их за собой на подвиги. Твой верный слуга, сэр Найджел».
   – Ну что, как написано? – спросил рыцарь, косо взирая на своего оруженосца. При этом лицо его просияло гордостью. – Кажется, все описал, что с нами случилось?
   – Вы описали многое, милорд, – ответил, несколько стесняясь, Аллен, – но чересчур длинными предложениями. Это может затруднить уважаемую леди Лоринг.
   – Не беда! – ответил сэр Найджел. – Важно только, чтобы миледи получила письмо, а там уж пускай разделяет фразы на свое усмотрение. Я хочу, чтобы и ты прибавил что-нибудь от себя.
   – Я сам мечтал об этом, – ответил с радостью Аллен, – только не решался попросить.
   «Прекрасная миледи и госпожа моя, – так начал Аллен. – По воле Всевышнего господин мой жив, здоров и заслужил много почестей на турнире, где присутствовал сам принц. Сэр Найджел оказался единственным рыцарем, способным противостоять французскому воину. Денег у нас еще достаточно, до Монтобана хватит. Засим, многоуважаемая миледи, посылаю вам лучшие пожелания, которые, надеюсь, вы не откажетесь передать и вашей дочери – мисс Мод. Да хранит вас Всевышний, о чем неустанно молится ваш верный слуга Аллен Эдриксон!»
   – Превосходно написано! – закивал лысой головой сэр Найджел в знак одобрения, когда Аллен зачитал свое послание. – Если у тебя остался кто-нибудь из друзей на родине, – прибавил маленький рыцарь, – напиши и ему, я охотно отправлю твой привет вместе со своим письмом.
   – К сожалению, у меня нет друзей, – ответил грустно Аллен.
   – А родственники?
   – Никого, кроме брата.
   – Я и забыл, что вы с братом в ссоре. Но неужели нет ни одного человека, которого ты любишь? – допытывался благородный рыцарь.
   – Я этого не говорил.
   Сэр Найджел лукаво улыбнулся.
   – Неужели ты думаешь, я ничего не заметил? – сказал он. – Она хороша?
   – О да! – воскликнул Аллен смущенно, никак не ожидая такого поворота разговора.
   – И добра?
   – Как ангел!
   – А она вас любит?
   – Во всяком случае не любит никого другого, за это я ручаюсь.
   – Стало быть, ты надеешься?
   – Только этим и живу.
   – В таком случае ты должен каким-то образом заслужить ее любовь. Будь храбрым, отважным, сильным и снисходительным к слабым. И всегда помни, что чем выше поднимешься, тем больнее придется падать.
   – Этого я ужасно боюсь, сэр, – сказал Аллен, – она так прекрасна, так хороша и так благородна, что почти невозможно стать достойным ее любви.
   – Она из знатного рода?
   – Да, милорд. Я плохо рзбираюсь в законах светского общества и потому давно хотел задать один вопрос. Вы хорошо знали моего отца, а стало быть, и его происхождение. Он принадлежал к благородным господам?
   – Без сомнения!
   – Стало быть, я имею право любить девушку из рыцарского дома?
   – Владей ты Минстедом, и ни один знатнейший рыцарь не постеснялся бы выдать за тебя свою дочь. Но, клянусь святым Павлом, я слышу шаги сэра Оливера.
   Действительно, дверь через минуту отворилась, и в комнату, пыхтя и отдуваясь, ввалился тучный рыцарь.
   – Приветствую вас, мой маленький друг, – воскликнул сэр Оливер. – Я пришел сообщить, что поселился у брадобрея на Рю де Тур и что в печи у меня подрумянивается прелестный пирог из дичи, а на столе почтенных гостей ждут две бутылки хорошего вина. Клянусь святым Яковом, даже слепой найдет ко мне дорогу. Стоит только направить нос по ветру, и ароматный запах пирога сам приведет к моему скромному жилищу. Одевайтесь-ка, милейший, там нас ждут сэр Уол Хьюэт, сэр Роберт Брике и еще кое-кто.
   – К сожалению, не могу к вам присоединиться, – ответил сэр Найджел, – так как сегодня уезжаю в Монтобан.
   – В Монтобан? Но мне говорили, что ваши воины пойдут вместе с моими винчестерскими шалопаями прямо в Дакс?
   – Вы поведете их, Оливер. Что касается меня, то я отправляюсь в Монтобан с двумя лучниками и двумя оруженосцами. В Дакс же я вернусь уже после того, как наведу порядок в Белом отряде.
   – Как жалко, что вы не можете отведать моего пирога, – с досадой заметил сэр Оливер. – Во всяком случае мы увидимся в Даксе, если только до того времени принц не упрячет меня в тюрьму.
   – Вас в тюрьму? За какую провинность? – спросил удивленный сэр Найджел.
   – Pardieu! Я вызвал на поединок сэра Джона Чандоса и сэра Уильяма Фельтона.
   – Бог с вами, Оливер, что вы говорите!
   – Я знаю, что говорю и что делаю. Эти двое оскорбили меня.
   – Какой вздор!
   – Они опозорили меня перед всей Англией, не выбрав на турнир. Про вас и Одлея я ничего не говорю, потому что вы славные рыцари. Но выбрать какого-нибудь Уэйка, Перси и Бошана – это просто из рук вон. Я уже десять раз участвовал в боях, когда они еще держали соску во рту. Знаете, кузен, я думаю послать вызов самому принцу. Пускай знает, кто такой сэр Оливер.
   – Оливер! Вы совсем с ума сошли!
   – И не думал. Какое мне дело до того, что он принц. Но, клянусь святым Яковом, чего на меня так пялит глаза ваш юный оруженосец? Не правда ли, молодой человек, все мы трое гемпширцы и не позволим, чтобы нам наносили оскорбления?
   – Какое вам мог нанести оскорбление добрый принц?
   – О, вы не знаете! «Сердце старого Оливера еще очень крепкое», – заметил кто-то в разговоре во дворце. «Без этого оно не в состоянии было бы выдержать его туши», – ответил принц. «У него сильная рука», – опять сказал кто-то из придворных. «Как хребет его лошади», – пошутил принц. Разве это не издевательство? Обязательно пошлю ему вызов.
   – Успокойтесь, дорогой Оливер, – сказал сэр Найджел, усаживая в кресло разгневанного рыцаря. – В этом нет ничего обидного. Он всего лишь имел в виду, что у вас отменное здоровье. Вспомните наши юные годы. Неужели вы могли бы составить себе славу и такую блестящую рыцарскую карьеру, если бы тогда все отдавали предпочтение старым и заслуженным рыцарям, а молодых всегда оставляли за бортом? Неужели на закате наших дней мы окажемся изменниками? Если такой заслуженный рыцарь, как сэр Оливер Баттестхорн, станет из-за какой-то шутки обращать оружие против своего государя, то где же искать верности и рыцарской преданности?
   – Ах, мой друг. Вы всегда убеждали меня своим красноречием и обезоруживали убедительными доводами. Не будем больше говорить об этом. Но, святая Владычица, я совсем забыл про мой пирог, он, наверно, теперь пережарился в печке, как Иуда Искариотский в аду! Пойдем, Найджел, хоть на часок!
   – Но не больше, – заметил сэр Найджел, – потому что мы выезжаем ровно в полдень. Скажи, пожалуйста, Эльварду, Аллен, что он поедет со мной, и пусть возьмет еще одного стрелка на собственный выбор. Я поеду на Поммере. Приготовьте также копье из сикоморы, а доспехи навьючьте на мула.
   Отдав эти краткие приказания, сэр Найджел ушел в сопровождении тучного рыцаря, Аллен же стал готовиться к отъезду.

VII. Самозванец

   С утра был легкий мороз, побелевшая твердая земля гудела под железными подковами лошадей сэра Найджела и Форда. Последние отправились, что называется, налегке, Аллен же, исполнявший обязанности личного оруженосца маленького рыцаря, замешкался в Бордо и должен был выехать в Монтобан с двумя лучниками и вьючными мулами немного позже.
   – A где нас будет ждать сэр Найджел? – Эльвард первым прервал молчание, когда небольшая компания выехала из восточных ворот на широкую дорогу, по которой прибыл в день турнира неизвестный французский рыцарь.
   – В Марманде или в Эгийоне, – ответил Аллен. – Сэр Найджел сказал, чтобы мы не беспокоились, поскольку, как бы мы ни ехали, все равно должны проехать мимо него.
   – Я и не беспокоюсь, – сказал Эльвард, – ибо знаю эту дорогу как свои пять пальцев. Тридцать раз прошел я по ней взад и вперед и всегда возвращался, как мул, нагруженный добычей. Вон там, в долине, виднеется церковь, а за этой церковью скоро будет кабачок. Надо заехать туда подкрепиться.
   Всадники скакали теперь по холмистой местности. К северу и на восток раскинулись роскошные виноградники, а на горизонте на светлом фоне прозрачного весеннего неба проступали силуэты старых феодальных замков, окруженных невзрачными серенькими деревьями. Справа катила свои шумные волны голубая Гаронна, приютившая мерно качающиеся, величественные купеческие корабли, неуклюжие баржи и утлые суденышки крестьян. Далеко на противоположном берегу Гаронны тянулся ряд холмов и гор, словно подпиравших небо и утопавших в голубой дымке. За возвышениями, куда уже не мог проникнуть взор наших путников, блестело устье Гаронны – прозрачная Жиронда, живописные берега которой, словно стражи, охраняли старинные церкви аббатства святого Андрея и Сен-Реми.
   – А вот и «Золотой баран»! – воскликнул неунывающий Эльвард и тем нарушил общее молчание – Аллен и даже беспечный Джон погрузились в глубокую задумчивость.
   – Мишель, дружище! – вскрикнул Эльвард, чуть не бросаясь на шею трактирщику, вышедшему ему навстречу, – очевидно, старому знакомому. – А нос-то у тебя по-прежнему красный. Три графина вина! Обрати внимание на эту дверь, Аллен, я потом поведаю про нее занимательную историю.
   – Скажите, пожалуйста, – обратился Аллен к красноносому трактирщику, – не проезжал ли здесь час тому назад рыцарь с оруженосцем?
   – Два часа тому назад тут останавливался маленький рыцарь с больными глазами и плешивой головой. Он так спокойно и рассудительно говорит, когда сердится, – улыбнувшись, ответил трактирщик.
   – Это и есть сэр Найджел, – ответил Аллен, – но откуда вы знаете эту его особенность?
   – Неужели ты привел в ярость достойного рыцаря? – вмешался Эльвард.
   – Избави меня Бог!
   – Так кто же?
   – Молодой синьор де Крепиньи, – недовольно ответил толстый трактирщик и рассказал, как неопытный юноша пошутил, увидев славного рыцаря, мол, что это за мода в Англии – носить на берете перчатку дюжего лучника. А сэр Найджел, изменившись в лице, заставил юношу признать, что перчатка может принадлежать лишь прекрасной даме.
   Выслушав историю и наскоро осушив по стакану вина, компания тронулась в путь.
   – Что вы хотели поведать про дверь? – спросил Аллен ехавшего рядом с ним Эльварда.
   – Это очень интересная история. Pardieu! Вы заметили небольшое окошечко во входной двери? – спросил Эльвард.
   – Да, – ответил Аллен.
   – И больше ничего не увидели?
   – Нет.
   – Так вот, если бы вы поглядели внимательно, то заметили бы там кровавое пятно. Тогда я видел первый и последний раз, как хохотал Симон Черный, – сказал Эльвард.
   – Отчего же он хохотал? – спросил нетерпеливый Джон.
   – Сейчас расскажу. Много лет тому назад трактир «Золотой баран» принадлежал французу Гурвалю, человеку в высшей степени грубому и свирепому. Ходили слухи, что Гурваль опаивал возвращавшихся с войны рыцарей, а потом грабил их, пока те спали. Если же на следующее утро те начинали скандалить и кричать, он без церемоний выталкивал их за дверь, предварительно страшно избив. Справиться же с ним было трудно, потому что сам он обладал колоссальной силой и, кроме того, держал много дюжих слуг.
   Кто-то рассказал нам об этом, когда мы с Симоном Черным были в Бордо. Недолго думая, мы решили проучить этого бездельника и сейчас же отправились в «Золотой баран». Но трактир оказался закрытым, так как хозяина уже успели предупредить о нашем визите. «Пустите нас, мистер Гурваль!» – крикнул Симон. – «Пустите нас, добрый мистер Гурваль!» – вторил ему и я. Никто не отвечал. «Нехорошо с вашей стороны, мистер Гурваль, не пустить усталых путников в трактир и даже не пожать им руки», – обиделся Симон. «Можете пожать мне руку, не входя в трактир», – послышался голос Гурваля из-за двери. «Каким же образом?» – спросил Симон. «А вот просуньте руку в это окошечко», – ответил Гурваль. «К сожалению, не могу: из-за ранения моя правая рука висит на перевязи, – сказал Симон. – А левая у меня занята, я привез вам кое-что». – «Что вы мне привезли?» – «На прошлой неделе здесь ночевал один английский стрелок по имени Хью из Натбурна». – «Мало ли всяких разбойников у меня ночует!» – резко перебил его трактирщик. «Его ужасно мучили угрызения совести оттого, что он уехал, не заплатив вам за ночлег, за ужин и вино. Он попросил меня вернуть вам этот долг, пожалуйста, получите!» – сказал серьезно Симон.
   Страшно скупой и алчный Гурваль тотчас же просунул руку в окошечко двери, через которое обыкновенно смотрел, кто к нему приехал. Симону Черному только этого и надо было. Он моментально схватил руку трактирщика, вытащил ее из окошечка и пригвоздил к двери острым кинжалом, который держал наготове в левой руке. «Я вернул вам английский долг сполна, Гурваль!» – крикнул трактирщику Симон, вскакивая на лошадь. Всю дорогу он так хохотал, что я даже испугался, как бы ему не стало плохо. Я слышал, что с тех пор отношение к английским воинам стало куда лучше. Но кто это сидит у дороги?
   – Судя по одеянию, это святой человек, – ответил Аллен.
   – А что это у него за лоток на коленях? – заметил Джон, пристально всматриваясь. – Какие-то обломки дерева, камни, гвозди…
   Человек, обративший на себя внимание Эльварда и его спутников, действительно сидел на камне у дороги с вытянутыми вперед ногами, на которых лежала небольшая доска с камнями, щепками и гвоздями. На нем был длинный серый потертый кафтан, подпоясанный веревкой. Голову покрывала шляпа с широкими полями такого же серого цвета. Подъехав ближе, всадники заметили, что глаза у него закатились и лет ему уже немало.
   – Добрые рыцари! – воскликнул он жалобно. – Не дайте умереть голодной смертью бедному слепому пилигриму. Палящие лучи Святой земли лишили меня зрения. Два дня у меня не было ни крошки во рту!
   – Однако, святой отец, – заметил Эльвард, с любопытством рассматривая фигуру пилигрима, – судя по твоему круглому брюшку, трудно поверить, что ты два дня ничего не ел!
   – Добрый чужестранец, – еще жалобнее проговорил пилигрим, – как больно слышать мне подобные слова. Разве ты не замечаешь, что я болен? Разве ты не видишь, что я распух от водянки, которую нажил из-за вечных скитаний по Палестине?
   – Ваш язык не доведет вас до добра, – укоризненно заметил Аллен, – напрасно обидели бедного странника. Поверьте, что человек, хоть раз в жизни побывавший у гроба Господня, никогда не станет лгать.
   – Да, вы правы, – ответил сконфуженный лучник, – я и сам теперь вижу, что сказал глупость. Прости меня, святой отец, за то, что невольно обидел тебя, – обратился к пилигриму Эльвард, подавая ему флорин.
   – Примите и от меня тоже, – сказал Аллен, подавая в свою очередь серебряную монету.
   – И от меня! – добавил Джон.
   Но пилигрим замахал руками, отстраняя от себя деньги.
   – Гордыня, глупая гордыня, – воскликнул он, ударяя себя в грудь, – никогда не позволит мне принять подаяние. Лучше с голоду помру, чем попрошу милостыни, хотя бы у таких доблестных рыцарей, как вы!
   – Но чем же мы тогда можем помочь вам, святой отец? – спросил участливо Аллен.
   – Мне уже недолго осталось, – ответил пилигрим. – В течение многих лет я собирал драгоценные святыни, которые вы видите на этой доске. Грешно, если эти реликвии пропадут в неизвестности. А раз так, то я должен передать их какому-нибудь путешественнику, а потом принести последнюю молитву Божьей Матери и сложить свои старые кости.
   – Но что же тут ценного? – спросил Джон. – Я вижу только старый ржавый гвоздь, камни да щепки.
   – Друг мой, – ответил пилигрим, – богатство целой страны – ничто в сравнении с этими сокровищами. Этот гвоздь, – продолжил он, благоговейно снимая шляпу и поднимая к небу свои мутные глаза, – непростой, через него человеческий род обрел искупление. Я получил его вместе с частицей животворящего креста от двадцать пятого потомка Иосифа Аримафейского, который сейчас еще живет в Иерусалиме.
   – А кусочки дерева и камни, святой отец? – спросил Аллен, с трепетом взиравший на все это.
   – Один кусочек дерева от истинного креста, другой – от Ноева ковчега, третий от двери в храме мудрого царя Соломона. Этот камень был брошен в святого великомученика Стефана, а эти два упали с Вавилонской башни. Здесь также есть прядь волос с головы пророка Елисея.
   – Позвольте, отец, – возразил Аллен. – Ведь святой Елисей был лысым, чем и вызывал насмешки злых детей.
   – Правда, сын мой, что у святого Елисея было очень мало волос, – тотчас же нашелся пилигрим, – но тем ценнее эта святыня. Выбирайте любую из этих реликвий и заплатите, сколько вам подскажет собственная совесть. Я не торгаш, и деньги мне нужны только для того, чтобы добраться до храма святой Божьей Матери Рокамадурской, где я сложу свои старые кости.
   – Такой случай может представиться только раз в жизни, – сказал взволнованным голосом Аллен, – я пожертвую эту святыню в аббатство Болье, чтобы со всей Англии туда стекался народ поклониться ей.
   – А я возьму камень, упавший с Вавилонской башни, – произнес Джон Гордль, – и подарю его матери. Вот обрадуется старушка!
   – Ну, а я возьму гвоздь, которым были пригвождены пречистые руки Христа. У меня осталось всего только пять флоринов, – сказал Эльвард, – возьмите, святой отец, четыре.
   – И от меня пять флоринов, – сказал Аллен, подавая деньги пилигриму.
   – У меня всего только три флорина, возьмите их, – добавил немного сконфуженный Джон.
   – О горе, горе мне, слепому! – воскликнул пилигрим, ударяя себя в грудь. – Смирись, гордыня, смирись! Я принимаю эту презренную плату! Берите драгоценные святыни и, умоляю вас, обращайтесь с ними осторожно и благоговейно, или я предпочту умереть с голоду у дороги!
   Три всадника, расставшись с пилигримом, отправились дальше, довольные и радостные, что благодаря случайной встрече обрели такие редкие святыни. Когда рыцари подъезжали к деревне Лемас [74 - Лемас – деревня на юго-востоке Франции.], лошадь Джона потеряла подкову. Пришлось заехать в кузницу. Конечно, путники не упустили возможность прихвастнуть перед кузнецом и разложили перед ним свои сокровища. Тот посмотрел на гвоздь, что держал Эльвард, и вдруг разразился гомерическим смехом. Он так хохотал, что даже слезы выступили у него на глазах и потекли по запачканным сажей щекам.
   – Вот ловкий плут! – воскликнул кузнец, трясясь от смеха. – Ах, негодяй! Ведь он продал вам гвоздь, который выпросил у меня часа два тому назад. Я дам вам сколько угодно таких гвоздей. Щепок и всякого мусора вокруг кузницы тоже немало.
   – Неправда! – воскликнул Аллен. – Этот святой человек пришел пешком из Иерусалима, прямо от гроба Господня!
   – Может быть, он там когда-нибудь и был, – ответил спокойно кузнец, – только я знаю, что не больше двух часов назад здесь, на этом месте, сидел у меня какой-то прохожий в сером потертом кафтане и большой серой шляпе и завтракал холодной курицей, которую запивал хорошим вином. Еще и меня угощал. Чудесное вино! Потом он попросил меня дать ему парочку гвоздей, подобрал камешки, щепки и ушел.
   – Вот негодяй! – воскликнул Аллен. – Мы отдали ему все свои деньги! Как же было ему не поверить, когда у него такой смиренный вид?
   – Надо его проучить! – закричал Эльвард, вскакивая на лошадь. – Едем со мной, Аллен, мы его догоним!
   Они пустили лошадей вскачь и действительно вскоре увидели мирно шествовавшего пилигрима-самозванца. Но последний, очевидно, ждал погони. Увидев преследователей и предчувствуя безжалостную расправу, он моментально прозрел и с ловкостью молодца перепрыгнул через ров, после чего исчез в густом кустарнике, где немыслимо было преследовать его верхом. Обманутые всадники потоптались на месте, где в последний раз видели мошенника, и ни с чем вернулись обратно.

VIII. Роже Кривая Нога

   Без гроша в кармане наши путники тронулись в путь и к вечеру нагнали сэра Найджела, который уже расположился на отдых в гостинице «Красный посох» в Эгийоне. После хорошего ужина, запитого стаканом не менее хорошего вина, измученные путники улеглись спать. Сэр Найджел же почти до самого утра проболтал со случайно остановившимся в той же гостинице тевтонским рыцарем – сэром Гастоном д’Эстель, возвращавшимся из Литвы. Оказалось, что тот – любитель музыки и сам недурно играет на цистре. От музыки развеселившиеся рыцари перешли к пению, и время незаметно пролетело для обоих. Тем не менее сэр Найджел встал к завтраку, проспав всего один час, и, распростившись с тевтонцем, двинулся в путь со своей свитой, весело болтавшей всю дорогу. Меж тем маленький рыцарь ехал молча, погруженный в известные лишь ему размышления.
   – Знаете ли, любезный Эльвард, – наконец произнес он, – этот достойный рыцарь, Гастон д’Эстель, с которым я обещал сразиться, как только заживет его рука, сказал мне, что в округе Вильфранш англичане грабят и опустошают все на своем пути. Я не сомневаюсь, это те, кого мы разыскиваем.
   – Пожалуй, что так. Эти бродяги, опустошив Монтобан, скорее всего, двинулись на север, – ответил Эльвард.
   – В таком случае едем в Вильфранш, друзья мои! Это путешествие, я уверен, будет богато на приключения! – воскликнул сэр Найджел и направил коня по дороге в Монтобан.
   Чем дальше путники продвигались на север, тем более заметными становились изменения. Ранее рыцарям встречались отдельные селения, обитатели которых спокойно выполняли свою работу и ложились спать, не заботясь о крепости городских ворот и о бдительности ночной стражи. Теперь же дорога шла по гладким равнинам, по берегу прихотливо извивающейся реки Ло, и живописные домики, окруженные садами, сменили мрачные стены замков, укрепленные валами и зубчатыми стенами. Не слышно было больше веселых песен крестьян, а маленькие деревушки, что встречались все реже, попрятались за толстыми стенами. Вместо добродушной улыбки крестьянина – суровый взгляд рыцаря, с ног до головы покрытого броней. По дороге встречались большие отряды вооруженных людей и военные обозы. Аллен с любопытством рассматривал окрестности, все для него было ново. Он так погрузился в созерцание, что не слышал, как сэр Найджел обратился к нему.
   – Поезжайте же скорее, Аллен, и узнайте, что за титул и герб у того рыцаря, что стоит со своим оруженосцем, – повторил нетерпеливо сэр Найджел.
   – Вряд ли рыцарь станет сидеть на муле, милорд! – воскликнул, очнувшись, юноша. – Это, скорее, торговец – у него за спиной висит большой тюк!
   За это время к нашим путникам настолько приблизились два встреченных по дороге незнакомца, что могли расслышать их разговор.
   – Хвала Пречистой Деве! – воскликнул торговец, простирая руки к небу. – Я уже думал, что никогда больше не услышу английской речи на этой проклятой разбойничьей земле!
   С этими словами он передал свой тюк слуге, который перекинул его на спину мула, и поспешил присоединиться к маленькому отряду. Это человек был средних лет, высокий и крепкий. На голове его красовалась громадная фламандская шляпа, а одежда выдавала в нем богатого купца.
   – Сэр, – почтительно снимая свою шляпу, обратился он, когда поравнялся с рыцарем, – я бюргер и альдермен [75 - Альдермен – глава графства.] города Норидж, мое имя Дэвид Майклдин. Я везу в Кагор [76 - Кагор (Каор) – старинный город на юго-западе Франции, на реке Ло.] тюки с превосходным сукном. Мне уже не раз приходилось рисковать своей головой. Но мое нынешнее положение безнадежно. Во французских землях бесчинствует Роже Кривая Нога – разбойник и грабитель, каких я не встречал в нашей доброй Англии. Видно, Бог послал мне вас, благородный рыцарь, не откажите мне в милостивой защите, и я вознагражу вас деньгами, лишь только благополучно прибудем в город.
   – Как вы смеете предлагать рыцарю плату за просьбу не отказать в защите?! Но я не сержусь на вас, вы торговец и не желали никого оскорбить своим предложением, – ответил сэр Найджел. – Присоединяйтесь к моему отряду и знайте, что Роже Кривая Нога, с которым я бы очень желал встретиться, больше вам не угрожает. Я слышал, что это очень опытный и искусный воин.
   – Это опаснейший разбойник, кровопийца! – вскричал торговец. – Я с удовольствием отдал бы половину своего состояния, лишь бы избежать встречи с ним. Да вознаградит вас, достойный рыцарь, Пресвятая Дева за ваше доброе и храброе сердце!
   – Хорошо, хорошо! Успокойтесь же, мистер Майклдин, – сказал сэр Найджел. – Меня только удивляет, почему вы избрали именно этот путь, раз знали, что вам грозит опасность.
   – Видите ли, сир, в Кагоре есть некий Франсуа Вилле, обменивающий мои ткани на вино. Торговля, сир, это такая вещь, что раз уж взялся за гуж, не говори, что не дюж! И я должен ехать, даже если бы тысяча чертей угрожала мне всеми муками ада!
   – Однако же вы довольно благополучно путешествуете, до сих пор остались целы и невредимы.
   – Не говорите так, сир, – вскричал купец, – нам с Уоткином три раза приходилось защищаться, мы даже убили одного разбойника и ранили двоих. А сколько раз мы откупались деньгами, про то знает один только Бог. Хоть мы и мирные люди, сир, но при этом вольнолюбивые англичане и, если нужно, сумеем постоять за себя. Вот почему я и ношу с собой этот меч.
   – Довольно необычная вещь, – ответил маленький рыцарь, рассматривая оружие купца. – Но скажите, господин альдермен, что это за черные линии на ваших ножнах?
   – Это моя выдумка, господин рыцарь, – самодовольно ответил купец. – Я придумал разделить ножны, равные точно одному ярду, на дюймы, на что и указывают эти линии. Таким образом, мой меч служит мне и в то время, когда я сижу в своей лавке в Норидже и измеряю им ткани, и во время странствий. Но милосердный Боже! Какие страшные плоды висят на том каштане! – вскричал купец.
   Сэр Найджел и его спутники посмотрели в указанном направлении, и глазам их предстала следующая картина. Громадная ветвь столетнего каштана, стоящего на повороте, простиралась над дорогой в виде навеса. На ней в одном белье висел человек с искаженными чертами лица, покрытый смертельной бледностью. Его ноги почти не касались земли. Возле него на маленькой скамейке величаво сидел небольшого роста человек в богатой одежде с широкими рукавами и в красной шапочке. На его коленях лежали золотые и серебряные монеты, которые он опускал в громадный кошелек на поясе.
   – Да будет с вами благословение Божье, добрые путники, – сказал маленький человек, когда путники приблизились к повешенному.
   – Посмотрите, Аллен, – сказал сэр Найджел, – что это за надпись на груди несчастного?
   На листе пергамента, прикрепленном к груди повешенного, было написано:
   «Роже Кривая Нога. По приказанию сенешала Кастельно и наместника Кагора, верных слуг короля, многохраброго и достославного Эдуарда, принца Галлии и Аквитании. Не прикасаться и не снимать».
   Аллен вслух прочитал эту надпись, и сэр Найджел воскликнул:
   – Теперь, господин альдермен, ваш путь свободен, Роже Кривая Нога не причинит вам вреда, и ваш меч может спокойно отдыхать в ножнах.
   С этими словами путники двинулись дальше, меж тем как маленький человек, припрятав свое богатство, сел на белого мула и, присоединившись к отряду, завел разговор:
   – Наконец-то он отправился в рай, а то я думал, что конца этому не будет: то дотянется ногой до земли, то приподнимется. Но теперь все. Cо спокойной совестью можно отправиться обратно.
   – Не могу согласиться с вашими словами, – возразил сэр Найджел, – ибо уверен, что душа Роже Кривая Нога не могла так легко переселиться в рай.
   – А я нисколько не сомневаюсь в этом, – ответил маленький человек, – так как сам проводил его туда. Я смиренный служитель Божьего алтаря и того, кто держит ключи рая. Покаяние в своих грехах и десять ноблей в пользу церкви ведут душу грешника прямо в рай. Роже Кривая Нога получил отпущение за свои грехи по высшему разряду: он внес двадцать пять ливров, и потому его не коснется даже отзвук чистилища.
   – Скажите же, – сказал сэр Найджел, – кто может поручиться, что отпущение грехов, данное вами, истинно?
   – О, как ужасно ваше неверие! – воскликнул маленький человек. – Каждое отпущение, даваемое мною, засвидетельствовано рукой и печатью благочестивого папы.
   – Не будете ли вы любезны сказать нам – которого? – спросил сэр Найджел.
   – Хоть ваше любопытство – это лишь недостаток веры, тем не менее я вам отвечу, ибо моя обязанность заботиться о душах ближних, кто бы они ни были. А вам, сэр, при теперешнем положении, когда война внезапно уносит души нераскаявшихся грешников, было бы весьма полезно приобрести индульгенции. У меня есть индульгенции и Урбана, и Климента, а для тех, кто сомневается в выборе, я предлагаю взять обе. Вам в особенности не мешало бы позаботиться о спасении своей души, – обратился он к нориджскому купцу.
   – Стану я тратить деньги на такие пустяки, – ответил купец со смехом, – тем более что тот, кто распределяет милость Божью, должен хотя бы внешне походить на святого, а не на жирного, откормленного каплуна и не рядиться, как деревенская баба в праздничный день.
   – Замолчи, негодяй! Сквернослов! Я предам тебя проклятию, и не видать тебе Царствия Небесного, как своих ушей! – вскричал клирик.
   – Молчи сам, бессовестный папский прихвостень! Ты имеешь дело со свободным англичанином, который не верит всей этой ереси, что ты продаешь за деньги. Я в глаза скажу твоему папе, что он вор и обманщик, недостойный высокого звания отца церкви. Жаль, что Уиклиф не побывал у вас, поганые лгунишки, а то бы вам стало слишком жарко, – рассердился купец.
   Маленький служитель церкви побагровел от ярости и начал извергать целые потоки латинской брани в адрес нориджского альдермена. Последний потерял всякое терпение, схватил свои ножны и начал колотить папского прихвостня с такой силой, что тот, не найдя спасения в индульгенциях, лежавших у него в ящике, пришпорил мула и помчался без оглядки от своего преследователя, настроенного весьма решительно. Слуга понесся сломя голову вслед за ними.
   – Однако, – сказал сэр Найджел, придя в себя от изумления, – сэр Майклдин оказался очень порядочными человеком, и в его словах немало истины.
   Форд все еще заливался громким хохотом, а сэр Найджел продолжал:
   – Я, конечно, никогда не переменил бы старую веру на новую, как бы хороша она ни была, но эта торговля милосердием Божьим меня возмутила до глубины души. Думаю, что святоша получил неплохой урок.
   – Тем более что он страшно искажает святое учение, – прибавил Аллен.
   – Что ж, пусть эти двое сами разрешат свой спор, я же уверен, победа останется за правым, – закончил сэр Найджел, и путники отправились дальше.

IX. Приятная встреча

   От Кагора наш храбрый отряд свернул с большой дороги и двинулся по тропе, которая тянулась через болота и леса. Наконец они оказались на лесной прогалине, посреди которой бурлила довольно широкая и глубокая река. Когда отряд переправился на противоположную сторону, сэр Найджел объявил, что они находятся на границе Франции. Об этом путники и сами могли без труда догадаться, ведь их взорам предстала совсем иная картина – полного убожества и разрушения.
   Вместо благоустроенных ферм на каждом шагу попадались развалины, покрытые пеплом. Покосившиеся изгороди и стены, запущенные виноградники дополняли этот безжизненный пейзаж. Только грозные, мрачные замки с их зубчатыми башнями да шпили монастырей и церквей говорили о том, что кое-где еще идет борьба, что не все еще погибло. Невеселые думы занимали умы путников, когда они встречали несчастных обитателей этой разоренной английскими воинами равнины.
   Эти люди, обезумевшие от голода и холода, потерявшие какую бы то ни было способность к труду, ведь вся жизнь их теперь зависела от каприза судьбы, – целыми семьями ютились у дороги и вызывали бесконечное сочувствие в сердцах англичан.
   Отряд сэра Найджела продвигался все дальше и дальше и, пройдя около девяти миль, к вечеру вышел на большую дорогу. Еще издали, на самом повороте, виднелся большой белый дом с пучком остролистника, вывешенным на длинной палке из окна верхнего этажа. Это было очень кстати, ибо отряд сильно устал и проголодался, а кроме того, лошади требовали подкрепления и отдыха.
   – Поезжайте вперед, Аллен, – сказал сэр Найджел, – и предупредите трактирщика, чтобы он приготовил все к нашему приезду. Я опасался, что ночь нам придется провести в поле, но, слава Пречистой Деве, теперь мы можем спокойно передохнуть после длинного пути!
   Аллен осадил коня у трактира, отъехав от сэра Найджела на расстояние пущенной стрелы, и постучал в дверь, чтобы известить хозяина о прибытии знаменитого рыцаря, потом покричал. Но на его зов никто не откликнулся, и тогда он привязал коня и вошел. На него сразу пахнуло теплом от горящего камина, отбрасывавшего по всей комнате красноватые блики. Но он почувствовал себя еще уютнее, когда, осмотревшись немного, увидел, что недалеко от огня в большом дубовом кресле с высокой спинкой сидит прекрасная леди. На вид ей было не больше тридцати пяти лет, лицо ее показалось юноше очень красивым, оно заключало в себе столько силы, власти, ума, столько царственного величия, что юноша невольно почувствовал робость. В противоположном углу комнаты, спиной к двери, сидел рослый мужчина, протянув ноги на соседний стул. Он медленно пил красное вино и заедал его орехами, что лежали на тарелке подле него. Юноша замер в нерешительности, внимательно рассматривая господина, так непринужденно державшего себя в присутствии столь благородной дамы. Одет он был очень изысканно: на нем был черный камзол с собольей опушкой, на голове – черный бархатный берет с большим белым пером. По всем признакам это был знатный господин, но, когда он повернулся лицом к Аллену, последний сильно изумился – лицо было очень неприятным: светло-зеленые рыбьи глаза, нос перебит и вдавлен, кроме того, все лицо было покрыто шрамами.
   – У меня нет ни малейшего желания знать, кто вы такой, дерзкий мальчишка, a тем более вставать, не то я научил бы вас, что негоже стучать в двери и горланить над моим ухом, – сказал он низким голосом, более походившим на рычание тигра. Аллен, не привыкший к столь нелюбезному обращению, стоял с широко открытыми глазами и готов был уже уйти, когда услыхал на дворе топот копыт и голоса своих спутников.
   От незнакомца тоже не укрылись эти звуки, и он пришел в неописуемую ярость: опрокинул блюдо с орехами на пол и диким голосом стал звать хозяина. Вышедший встречать гостей трактирщик, напуганный до смерти громовым голосом постояльца, бросился к нему со всех ног. На бегу он успел обратиться к только что пришедшим и умоляюще пролепетать:
   – Ради всего святого, будьте с ними повежливее, не раздражайте его, а то не сносить мне моей головы!
   – Да кто же он такой? – удивился сэр Найджел, но хозяин уже исчез за дверью, откуда доносились новые потоки брани.
   – Как смел ты, негодная скотина, обмануть меня, когда я спрашивал, нет ли у тебя в доме каких-либо насекомых? Вот мы приехали, и что? Здесь ползает полно англичан! Гони их вон, мерзавец, чтобы и духу их здесь не было, я не могу слышать их поганого языка! Шевелись, или я вышибу из тебя мерзкую душонку! – не унимался господин.
   – Слушаюсь, слушаюсь, сэр! – бормотал трактирщик, которого даже пот прошиб от страха, и вдруг исчез за дверью.
   – Уж вам, господа, лучше всего уехать отсюда. До Вильфранша около шести миль, и там вы найдете великолепный отдых, – проговорил хозяин.
   – Я не сдвинусь с места до тех пор, любезнейший, пока не рассмотрю поближе эту редкую птицу. Я хочу знать его имя и титул, – проговорил твердо сэр Найджел, потирая руки от удовольствия. – Кажется, уже только ради него стоило ехать в такую даль.
   Как раз в это время распахнулась дверь, и на пороге появился незнакомец, лицо которого стало еще некрасивее от ярости. Он обрушился на трактирщика:
   – Выкинь их отсюда, негодных псов, – взревел он, – если они не хотят отведать этого хлыста!
   Вельможа готов был броситься на приезжих, но вдруг увидел герб на щите сэра Найджела и в изумлении остановился, опустив руку с хлыстом. Взгляд его стал мягче, улыбка тронула губы.
   – Да ведь это мой старый бордоский знакомец! Я хорошо знаю этот герб, не далее как три дня назад я взирал на него на турнире в Бордо. Узнаете ли вы, сэр Найджел, свою работу? – При этом он показал на свою правую руку, перевязанную у плеча шелковым платком.
   Сэр Найджел был поражен не меньше свирепого рыцаря.
   – Да, теперь я узнаю вас, Бертран Дюгесклен, – промолвил он, не в силах очнуться от удивления.
   – Вы угадали! – крикнул француз, разразившись грубым смехом. – Это действительно я! Знаете ли, сэр Найджел, при всей моей ненависти к англичанам я все же должен исключить из их числа трех человек, с которыми всегда рад встретиться. Первый из них – это принц, второй – Чандос, a третий – вы. Вот вам моя рука!
   – Теперь я могу со спокойной совестью сложить свой меч, – проговорил сэр Найджел, пожимая руку французу, – ведь всю жизнь я грезил о том, что далось мне наконец на старости лет: я сразился со знаменитейшим рыцарем великой Франции. Быть может, сэр, вы снизойдете до того, чтобы продолжить бой? Конечно, я недостоин такой чести, но все же кое в каких боях я поучаствовал!
   – Клянусь всеми святыми, – сказал француз, – мне известна ваша слава. Теперь моя дорогая супруга может рассказывать всем, что видела столь знаменитого рыцаря, как вы, сэр Найджел. К сожалению, пока я не могу состязаться с вами, вы видите мою руку, но леди Тифен внесет ваше имя в список. При случае мы сразимся, как подобает, а теперь пойдемте в зал, и пригласите своих оруженосцев.
   С этими словами он взял сэра Найджела под руку, и они вошли в комнату, где сидела леди Тифен, супруга Бертрана Дюгесклена.
   Сэр Найджел, проведя бо`льшую часть жизни на коне, вдали от женского общества, почувствовал себя неловко при виде этой великосветской дамы, один вид которой порабощал всех присутствующих. Он с бо`льшим удовольствием оказался бы в настоящий момент в пылу битвы, нежели перед проницательным, пытливым взором этой женщины, молва о которой уже достигла и его ушей: она предсказывала будущее, одним прикосновением руки исцеляла тех, перед которыми медицина была бессильна. Сердце сэра Найджела дрогнуло, когда он здоровался с этой опасной леди, но не прошло и нескольких минут, как он и два его юных оруженосца были уже очарованы прекрасной дамой, которая тихим голосом беседовала с присутствующими.
   Лицо ее постепенно вдохновлялось, глаза наполнялись каким-то таинственными светом; нежным и чарующим голосом она говорила о бессмертии души, о скоротечности земной жизни, о силе, доблести, верности, чести и славе.
   Аллен впоследствии часто вспоминал этот вечер в трактире Оверни, эту обворожительную женщину и чудесную атмосферу.
   Когда погас уже огонь в камине и зола превратилась в пепел, первым очнулся Дюгесклен.
   – Я думаю, господа, – воскликнул он, – пора позаботиться о подходящем помещении для всей нашей компании.
   – Нам безразлично, где спать, но прекрасная миледи не может провести здесь ночь, – пылко проговорил сэр Найджел.
   – В таком случае на коней, господа, – вскричал Бертран, – поедем в замок сэра Тристрама де Рошфора, он всего в двух милях отсюда. Это мой старый боевой товарищ, теперь он исполняет обязанности сенешала Оверни.
   – Не думаю, чтобы он очень обрадовался моему появлению в его замке, – ответил сэр Найджел неуверенно, – раз мы перешли границу без его разрешения.
   – Наоборот, он будет очень рад, если узнает, что вы собираетесь избавить его от этих разбойников – Белого отряда!
   После этого все вышли во двор, сели на коней и отправились в путь по дороге, освещенной лунным светом. Сэр Найджел ехал по правую сторону от леди Тифен, ее муж – по левую. Форд скакал позади. Аллен немного замешкался у ворот и вдруг услышал дикий вопль, вслед за которым на пороге появились неистово хохочущие Эльвард и громадный Джон. Увидев Аллена, они, смутившись, вскочили на коней и поскакали вслед за отрядом. Между тем крики продолжали раздаваться. Прислушавшись хорошенько, Аллен разобрал следующие слова:
   – A moi, mes amis! A moi, l’honorable champion de Montaubon! A la recousse de l’église sainte! [77 - Ко мне, друзья! Ко мне, товарищи! Ко мне, достойному защитнику епископа Монтобанского! На помощь святой церкви! (франц.)]
   Изумленный юноша бросился в комнату, где уже собрались и хозяин, и слуги. В этой узкой темной комнате топилась печь, а над огнем кипел большой котел. Посредине был длинный стол, на котором стоял деревянный кувшин для вина и две роговые кружки. Рядом находился стол поменьше и на нем был только один кубок и разбитая винная бутылка. К балкам на потолке были подвешены громадные окорока, куски копченого мяса, пучки лука, и посреди всего этого великолепия на самом большом крюке висел подвешенный за шиворот своей кожаной куртки маленький, красный, как рак, человечек с огромными бакенбардами, беспомощно размахивая руками.
   Забравшись на стол, хозяин вместе с Алленом и слугами сняли несчастного и посадили на стул.
   – Он уехал, этот огромный человек с рыжей головой? – прохрипел несчастный. – Он больше не вернется?
   – Успокойтесь, он покинул это место, – ответил Аллен.
   – Счастье его, ибо, если бы я успел освободиться несколькими минутами раньше, ему пришлось бы плохо. Но каково нахальство! – яростно хрипел он. – Mon Dieu! Проделать такую штуку с защитником самого епископа Монтобанского!
   – Моя лошадь к вашим услугам, добрейший мастер Пелиньи, уж лучше вы расправляйтесь с ним подальше от моей гостиницы, – сказал хозяин.
   – К сожалению, я не могу ездить верхом, так как ушиб себе ногу, когда убил в Кастельно сразу трех человек, – ответил поборник епископа.
   – Но я не могу допустить, чтобы в моем доме была оскорблена честь Франсуа Персиваля – д’Амура Пелиньи, поборника епископа Монтобанского. Давайте скорее мою лошадь! Адьо! – крикнул хозяин.
   – Ради всего святого, уважаемый Гастон, не делайте этого, я не хочу осквернять ваш дом новыми кровопролитиями, довольно тех трех жертв, которые тяготят мою душу. Подумайте, что будет, если встретятся два таких доблестных воина! – умолял красный человечек.
   В это время на дворе, под самыми окнами, послышался топот копыт, и слуга доложил, что это вернулся один из англичан. Поборник епископа с легкостью, которой никто не мог предполагать в нем из-за его увесистого тела, вскочил со своего места и устремился к окну. Его туловище до половины пролезло в отверстие окна, когда в дверях показался Форд, приехавший узнать, куда запропастился его товарищ.
   Распрощавшись с присутствующими, Аллен вскочил на коня и вместе с Фордом поскакал догонять стрелков.
   – Я не ожидал, Джон, что вы способны сотворить такое с защитником епископа Монтобанского. Это делает честь вашей изобретательности, но вы можете ополчить против себя всю церковь, – строго сказал Аллен, поравнявшись с Гордлем.
   – Я сделал это без злого умысла, – ответил Джон, хохоча.
   – Я уверен, Аллен, – сказал Эльвард, заливаясь добродушным смехом, – что вы и сами смеялись бы до слез, если бы видели этого надутого индюка, который не хотел даже сидеть с нами за одним столом и только хвастался перед трактирным слугой, что перебил на своем веку столько англичан, что и не перечесть. А так как нашему Джону не хватило французских слов, то и поговорил он по-английски – результаты вы видели. Ха-ха-ха! Не могу спокойно вспоминать эту жирную красную морду, точно ее варили в супе двадцать часов.
   – Однако, господа, пришпорим коней, а то мы совершенно потеряли из виду наш отряд. En avant, mes amis! – крикнул Эльвард и готов был перейти на галоп, как вдруг из лесу раздался резкий звук рога.
   – Что это значит? – вскричал Эльвард, останавливая коня. – Если это свинопасы, то почему они так поздно трубят?
   – А ну их к черту, поедем, господа, – сказал Форд, – пора позаботиться и об ужине.
   Они пришпорили коней и вовремя достигли замка Вильфранш, так как, по требованию Дюгесклена подъемный мост был уже опущен.

X. Ясновидящая

   Сэр Тристрам де Рошфор, сенешал Оверни и владелец Вильфранш, был свирепым и доблестным воином, поседевшим в битвах с англичанами. Как начальник пограничной стражи и защитник родного края, он не знал покоя даже в мирное время, и жизнь его проходила в бесконечных стычках со всякими разбойниками, беспокоившими и грабившими его округ. Порой он возвращался из таких походов с триумфом, и тогда дюжины трупов, раскачивающихся на зубчатых стенах замка, предупреждали бродяг, что правосудие не дремлет. Но иногда эти стычки заканчивались неудачно. И тогда отряд во весь опор влетал в замок по подъемному мосту, уходя от жестокой погони врагов и их быстрых стрел. Сурового де Рошфора, грозу врагов, не любили и те, кого он защищал. Лучшим доказательством этому может служить то обстоятельство, что когда он два раза попадал в плен, то крестьян и фермеров нагайками заставляли платить за него выкуп. Трудно решить, кто был ужаснее для бедных овец – волки или сторожевые псы.
   Не менее суров был и замок Вильфранш, в котором жил сенешал. В лунном свете были видны широкий ров, наполненный водой, высокая наружная стена с башенками по углам и возвышавшаяся над всем этим мрачная крепость – таким впервые предстал перед путешественниками Вильфранш. У ворот, освещенных красноватым пламенем двух факелов, стояли, бряцая оружием, грозные часовые. Двуглавый орел Дюгесклена служил надежнейшим пропуском во все рыцарские замки Франции. Старый рыцарь, владелец Вильфранша, встретил с распростертыми объятиями своего знаменитого соотечественника и не менее обрадовался приезду сэра Найджела, особенно когда маленький англичанин объявил причину своего визита. Уж больно надоели сенешалу отчаянные головорезы Белого отряда, к тому же он два раза потерпел от них поражение и теперь не мог дождаться того счастливого дня, когда последний стрелок покинет пределы Оверни.
   Замок Вильфранш, где царили довольство и роскошь, сильно отличался от обнищавших деревень и поселков, его окружавших. Столы ломились от яств на серебряных блюдах и дымившихся паштетов с трюфелями, которыми и по сию пору так славится Франция. Не прошло и часа после приезда рыцарей, как всех пригласили к столу. Во главе расположился сам воинственный хозяин, по правую руку разместилась его супруга леди Рошфор, живая и веселая дама, а по левую – леди Тифен. Далее сидели Дюгесклен, сэр Найджел, сэр Амори Монтикур, рыцарь какого-то монашествующего ордена, и Отто Харнит, странствующий рыцарь из Богемии. Аллен, Форд, четыре оруженосца и капеллан замка дополняли компанию, беззаботно угощавшуюся в тот вечер в замке Вильфранш. У каждого стола стояли маленькие проворные пажи в лиловых курточках с позументами. В большом камине за блестящей медной решеткой потрескивал огонь, соколы дремали на своих шестах, а умные гончие спали на каменном полу, растянувшись во всю длину. Веселый разговор, смех и шутки смешались со стуком ножей по блюдам и звоном бокалов. Никто не думал о тех голодных, одетых в рубище людях, что притаились на лесной опушке и мрачно взирали на приветливый огонь, проникавший сквозь решетчатые окна замка и пронизывавший темноту длинными потоками золотистого света.
   Наконец трапеза была окончена, проворные слуги мигом убрали все со столов и пододвинули скамейки к пылающему камину, так как на дворе было морозно и в комнате становилось свежо. Леди Тифен удобно устроилась в кресле и, откинувшись на его мягкую спинку, прикрыла свои лучистые, с длинными темными ресницами, глаза. Аллен давно уже наблюдал за ней, а теперь и вовсе не мог оторвать своего взора, обратив внимание на ее быстрое и неровное дыхание. Дюгесклен тоже встревоженно поглядывал на жену.
   – Отчего здешний народ выглядит таким изнуренным? – спросил богемский рыцарь.
   – Ах, канальи! – вскричал вильфраншский лорд. – И вы им верите! А между тем у каждого из них спрятано золото в чулках или кубышках. Сколько трудов стоило моей жене содрать с них деньги на выкуп, когда я попал в плен! Эти подлые собаки предпочитают целыми часами выдерживать пытки, чем дать один денье за своего господина.
   – Но почему же они не покупают себе еду? – спросил сэр Найджел. – Клянусь святым Павлом, от них остались одна кожа да кости.
   – Они исхудали от злобы и жадности, – нашелся сенешал.
   – Mon Dieu! – вмешалась леди Рошфор. – Вы не поверите, до чего безобразен наш мужик: неопрятный, беззубый, худой. Не понимаю, как Господь бог мог создать таких людей! Я видеть их не могу без содрогания, и потому мой верный Рауль всегда идет впереди меня и разгоняет их дубиной.
   – Но и у них есть душа, миледи, – сказал с горечью седовласый капеллан.
   – Я слышал, как вы им это проповедовали, – вмешался в разговор сенешал. – Лучше бы вы учили детей моих воинов да смотрели за церковью, а не набивали пустые головы этих болванов всякими вздорными идеями. Читайте свои молитвы, отец, и зубрите псалтырь, но не становитесь между мною и теми, кого даровал мне король.
   – Мне даровал их король более великий, чем ваш, – ответил смиренно капеллан. – Заявляю вам, сэр Тристрам Рошфор, в вашем собственном замке, что настанет день, когда десница Господня поразит вас ужасной карой за то, что вы с ними сделали.
   С этими словами он встал и вышел из комнаты.
   – Чтоб его чума взяла! – послал ему вдогонку французский рыцарь. – Эти попы невыносимы. С ними нельзя сражаться как с мужчиной, не убедишь их и словами, как женщину. Что прикажете с ним делать, сэр Бертран?
   – Да, сэр Бертран-то должен знать! – игриво воскликнула леди Рошфор. – По слухам, он удачно съездил в Авиньон взяв с папы пятьдесят тысяч крон.
   – Ma foi! – заметил сэр Найджел, глядя с ужасом и восхищением на Дюгесклена. – Неужели вы не побоялись вечного проклятия?
   – А право, я не думал об этом, – ответил добродушно Бертран Дюгесклен. – Но, клянусь святым Иовом, этот ваш капеллан, Тристрам, кажется, очень достойный человек. Хотя я и не боюсь проклятий папы, однако советую вам серьезно задуматься над словами этого священника.
   – Да-да! – подтвердила леди Рошфор. – Пожалуй, действительно, надо быть с ним поосторожнее. В прошлый раз, когда мы поссорились с отцом Стефаном, моя камеристка говорила, что у меня выпало за одну неделю больше волос, чем за целый месяц.
   – Сколько же тогда у меня на душе грехов? – заметил сэр Найджел, проводя рукой по лысой голове. Все засмеялись.
   – Право, сэр Тристрам, – продолжил сэр Найджел серьезно, – вам следует примириться с этим добрым человеком.
   – Получит от меня серебряный подсвечник! – ответил угрюмо сенешал. – Еще недавно он получил от меня четыре подсвечника. Никогда ему не прощу, что он портит этих безмозглых крестьян. Мулы и свиньи в сравнении с ними мудрецы. Одному богу известно, сколько я страдаю от них. Еще на прошлой неделе, страшно нуждаясь в деньгах, я позвал к себе Жана Губера, у которого, как сказывают, спрятана где-то в лесу шкатулка с золотом. Даю вам слово, что я всего только один раз вытянул этого болвана нагайкой по спине, потом объяснил ему, что мне до зарезу нужны деньги, и для острастки посадил его на ночь в темницу, чтобы тот на досуге обдумал мои слова. И что же, вы думаете, сделала эта собака? Повесился на решетке окна на собственном поясе.
   – Такая злость для меня просто не понятна! – вставила свое замечание хозяйка.
   – Приведу вам еще один пример. Здесь жила одна очень красивая девушка, Гертруда ле Бэф, такая же злая и своенравная, как все эти собаки. К нам приехал погостить молодой Амори де Валанс. Девушка ему сразу приглянулась, и он хотел взять ее к себе в служанки. Что же, вы думаете, сделали она и этот старый пес, ее отец? Они привязали себя друг к другу поясами и бросились в озеро, где и утонули. Конечно, бедному Амори де Валансу это было очень неприятно. Что же вы сделаете с народом, который так глуп и неблагодарен!
   Пока сенешал Вильфранша извергал брань на своих подданных, Аллен не сводил глаз с лица леди Тифен. Она продолжала спокойно сидеть в кресле, откинувшись на спинку. Лицо ее было так бледно, что юноша начинал опасаться за нее. Но вдруг с дамой произошла резкая перемена: на щеках появился румянец, ресницы медленно приподнялись, и глаза засверкали небывалым блеском. Теперь она пристально смотрела на противоположную стену. Взглянув на Дюгесклена, Аллен понял, что тот тоже следит за своей женой и, видимо, сильно встревожен происшедшей с ней переменой.
   – Что с вами, леди? – наконец спросил он слегка дрогнувшим голосом.
   Леди Тифен ответила не сразу и таким глухим, низким голосом, как будто он доносился откуда-то издалека.
   – Я чувствую себя прекрасно, Бертран, – сказала она. – Наступил блаженный час ясновидения.
   – Так я и знал! Так и знал, – нервно пробормотал Дюгесклен, проводя рукой по волосам.
   – Я должен извиниться перед вами, сэр Тристрам, – начал Дюгесклен, – но у меня такой неповоротливый язык, что, право, я не знаю, как объяснить вам то, чего сам до конца не понимаю. Одно только могу сказать, что моя жена происходит из очень набожной католической семьи, которую Господь в своей неисчерпаемой премудрости наделил высшей силой. Тифен Ракенель была известна по всей Бретани еще прежде, чем я познакомился с ней в Динане. Но эти силы направлены только к добру, а не ко злу, так как они дарованы богом, а не дьяволом. В этом-то и заключается разница между белой и черной магией.
   – Не послать ли за отцом Стефаном? – предложил сэр Тристрам, боязливо озираясь.
   – Да-да, хорошо бы за ним послать, – поспешил прибавить сэр Амори Монтикур.
   – И принести святой воды, – заметил богемский рыцарь.
   – Не надо посылать за священником, джентльмены! – возразил сэр Бертран, сдвинув брови. – Требуя священника, вы бросаете тень на доброе имя моей жены. Вы сомневаетесь, что эта власть дарована ей Небом? Кто не верит этому, прошу сказать, и я сейчас же разрешу с ним спор при помощи оружия!
   – Разве я позволю себе бросить тень на мою гостью и, кроме того, моего старого товарища по оружию? – поспешил успокоить Дюгесклена сенешал. – Я вижу на ее мантилье серебряный крест – ясное доказательство того, что таинственная сила, которой она обладает, не заключает в себе ничего святотатственного.
   Эти слова успокоили всех присутствующих, не исключая даже суеверных рыцарей – и леди Рошфор, которая тряслась от страха, поглядывая на дверь, и крестилась под мантильей.
   – Моя жена обладает способностью предсказывать будущее, – сказал Дюгесклен. – Блаженные часы ясновидения бывали у нее только три раза с тех пор, как я ее знаю, и могу подтвердить клятвой, что все, что она предсказывала, сбывалось. Последний раз она предупредила меня о несчастье перед Орейским сражением, и действительно, не успело зайти солнце, как Чарльз Блуа был мертв, а я попал в плен к сэру Джону Чандосу. Но она знает ответы не на все вопросы, а только…
   – Бертран, Бертран! – перебила его леди Тифен тем же глухим голосом. – Блаженные часы проходят. Пользуйся ими, пока можно.
   – Сейчас, сейчас, моя дорогая! Скажи мне, что меня ожидает в будущем?
   – Опасность, Бертран… ужасная опасность… Она подкрадывается к вам, но вы этого не замечаете.
   При этих словах французский воин разразился гомерическим хохотом, а его зеленые глаза наполнились слезами.
   – Двадцать лет подряд я ничего не видел вокруг себя, кроме опасности. Я дышу опасностью, она нужна мне, как насущный хлеб. Неужели и вправду она так близка, Тифен?
   – Здесь, теперь… близка, очень близка!
   – Ну и пускай себе будет близка! – ответил Дюгесклен, пожимая плечами и осматривая залу. – Скажи нам лучше, Тифен, чем кончится эта война с Испанией?
   – Не вижу… – ответила она, прищуривая глаза и стараясь что-то разглядеть в пространстве. – Там горы, песчаные долины, блеск оружия и боевые крики. Кто-то шепчет мне, что поражение будет для нас победой.
   – А? Как вам это нравится, сэр Найджел? – вскричал Бертран, тряхнув головой. – Бочка меда с ложкой дегтя. Не хотите ли задать миледи какой-нибудь вопрос?
   – С большим удовольствием. Меня интересует, прекрасная миледи, что делается теперь без меня в Туингемском замке и, главное, как поживает моя дорогая супруга?
   – Чтобы я могла ответить на этот вопрос, ко мне должен прикоснуться рукой тот человек, который больше всех думает об этом замке. Нет, милорд Лоринг, не вы. Голос шепчет мне, что здесь находится человек, который думает о замке больше, чем вы.
   – Кто может больше меня думать о моем собственном доме? – воскликнул сэр Найджел. – Я думаю, миледи, на этот раз вы немного ошиблись.
   – Нет, сэр Найджел, я не ошибаюсь. Подойдите сюда, юноша, английский оруженосец с серыми глазами! Положите мне вашу руку на лоб, чтобы я могла смотреть вашими глазами. – Аллен подошел. – Что это выросло предо мною? Все в тумане, и среди него черная башня… Но вот дымка рассеивается, и я вижу замок, окруженный зеленой равниной. За ней виднеется море, а вот и высокая церковь. Через луга стремительно текут две реки, между ними белеют палатки осаждающих.
   – Осаждающих? – воскликнули в один голос сэр Найджел, Аллен и Форд.
   – Да, действительно, они нападают на замок; они храбры, потому что их очень много. Вот первые ряды подступили к самым стенам и воротам, а из последних рядов летят целые тучи стрел. У них много предводителей, но больше всех кричит и злится высокий человек с рыжей бородой, который стоит у самых ворот… Но в замке хорошо защищаются… Там есть женщина, две женщины, обе они стоят на стенах и воодушевляют стрелков… Они сами стреляют и сбрасывают камни на головы врагов… Высокий человек с рыжей бородой убит… осаждающие отступают. Снова туман… больше ничего не вижу.
   – Клянусь святым Павлом! – сказал сэр Найджел, вытирая платком выступивший на лбу пот. – Не думал, чтобы подобные ужасы творились в Кристчёрче. Насчет крепости я спокоен, пока ключ от нее хранится под подушкой у моей жены. Однако надо отдать вам должное, вы замечательно верно описали мой замок.
   – Я тоже хочу вас спросить, леди Тифен, – обратилась к ясновидящей леди Рошфор. – Что сделалось с моим золотым браслетом, который я недавно потеряла?
   – Нет-нет, леди! – запротестовал Дюгесклен. – Нельзя пользоваться этой божественной силой ради каких-то мелочей! Задайте лучше какой-нибудь стоящий вопрос, и она ответит вам на него.
   Но в это время ясновидящая снова зашевелила губами, дыхание стало прерывистым, и из груди вырвался стон.
   – Боже мой! – воскликнула она. – Что я вижу? Откуда они, эти народы, эти могущественные, величественные нации? Они разрастаются, идут, идут до самых берегов отдаленных морей. Они толпятся! Весь мир наполняется ими, везде раздается стук их молотов и звон их церковных колоколов. Они называются разными именами, управляются различными законами, но они все англичане, потому что я слышу их речь. Но и этого мало, я вижу их в таких далеких водах, где никогда еще не развевался ни один парус; вижу великие земли, новые звезды, чужое небо, и все-таки это Англия. Она расползлась по всей земле, и тень ее захватила необъятный океан. Бертран, Бертран, нам за ними не угнаться – молодые побеги их лучше самых прекрасных наших цветов!
   Последняя фраза с криком вырвалась из груди леди, она всплеснула руками, как-то неестественно вытянула вперед ноги и впала в бессознательное состояние.
   – Все закончилось! – сказал Дюгесклен, приподнимая ее поникшую голову своей большущей смуглой рукой. – Дайте вина для миледи! Блаженный час ясновидения прошел.

XI. Жаки

   В тот вечер Аллен по обыкновению приготовил на ночь сэру Найджелу его любимый напиток с вином и довольно поздно вернулся в комнату, отведенную ему на втором этаже замка. Эльвард и Джон Гордль уже давно храпели на своих походных койках, предоставив Аллену более удобную кровать, стоявшую в алькове. Юноша только стал на колени и начал молиться, как послышался стук в дверь, и в комнату с небольшим светильником в руках вошел встревоженный Форд. Он был смертельно бледен; руки его до того дрожали, что тени прыгали по стене, словно зайцы на капустном поле.
   – Что случилось, Форд? – спросил Аллен, быстро поднимаясь с колен.
   – Дайте мне прийти в себя, – ответил Форд, в изнеможении опустившись на скамейку и подперев голову рукой, – я положительно не знаю, как это понимать.
   – Да что же, наконец, случилось? – спросил встревоженный Аллен.
   – Вы помните маленькую Титу, дочь старого художника в Бордо?
   – Конечно, помню.
   – Мы любим друг друга, Аллен, и она носит мое кольцо. «Caro mio [78 - Мой любимый (итал.).], – сказала она, когда мы в последний раз расставались с ней. – Я буду с тобой во время битвы, и твоя опасность будет моей опасностью». Сейчас, поднимаясь по лестнице, я видел ее всю в слезах. Она бросилась ко мне, простирая вперед руки, будто удерживая от опасности. Я видел ее, Аллен, как сейчас вижу этих спящих стрелков. Но едва только я прикоснулся к ней, она исчезла, растаяв, как туман.
   – Не стоит придавать этому большого значения, – сказал Аллен, – наверно, на вас сильно подействовали предсказания леди Дюгесклен. Не думайте, что я чувствую себя после них вполне хорошо.
   Форд грустно покачал головой.
   – Нет, Аллен, я видел Титу так ясно, будто снова сидел рядом с ней на улице Апостолов, – сказал, вздохнув, молодой оруженосец. – Однако уже поздно, не буду вам мешать спать.
   – A где вас устроили? – спросил в свою очередь Аллен.
   – В такой же комнате, только этажом выше. Да хранит вас Господь!
   Форд вышел из комнаты, и Аллен слышал, как гулко раздавались его шаги под каменными сводами замка.
   События последнего дня, не исключая и странного видения Форда, расшатали нервы восприимчивого от природы Аллена. Он, чувствуя, что все равно не в состоянии сейчас заснуть, подошел к окну, чтобы полюбоваться на залитый лунным светом пейзаж. Окно это находилось в той части замка, которая почти примыкала к крепости. Перед замком был широкий крепостной ров, наполненный водой, в которой отражался и словно купался молодой месяц. Он то укорачивался, то удлинялся, когда легкий ветерок подергивал рябью водяную гладь. За рвом лежала широкая равнина, примыкавшая к темному лесу; с левой стороны, немного поодаль, тянулся другой лес, закрывавший горизонт. Между этими двумя лесными массивами светлой полосой проходила просека, залитая лунным светом.
   В то время когда Аллен стоял у окна, на опушке леса появился какой-то человек и, пригнувшись к земле, проскользнул через освещенное пространство просеки, боязливо озираясь по сторонам. Затем шагах в десяти от другой опушки он обернулся назад, махнул кому-то рукой и сейчас же исчез в темноте. За ним таким же образом проскользнули другой, третий, четвертый и так еще человек около восьмидесяти. У некоторых на плечах была какая-то большая ноша, но что именно это было, Аллен издалека не мог различить. Конечно, это обстоятельство сильно взволновало молодого оруженосца, и он сейчас же разбудил Эльварда.
   Лишь только юноша дотронулся до его плеча, тот моментально вскочил на ноги и схватился за меч, с которым не расставался ни днем, ни ночью.
   – Qui va? [79 - Кто идет? (франц.)] – вскричал грозно стрелок. – А, это вы, mon petit? Я думал, тревога. В чем дело, mon garçon?
   – Подойдите скорее к окну, Эльвард, – сказал встревоженный Аллен, – вот уже больше восьмидесяти человек перешло из того леса через просеку. Что бы это могло значить?
   – Да ничего не значит, – ответил спокойно стрелок, сладко зевнув. – В этой стране столько бездомных бродяг, сколько в Англии кроликов. Они выползают из своих убежищ только по ночам, потому что днем рискуют попасть на виселицу. Кажется, никого больше нет, – добавил он, выглядывая из окна.
   – Они скрыты лесом, – сказал Аллен.
   – Ну и пускай себе там сидят. Ложитесь-ка спать, mon petit! Надо беречь свои силы, так как они скоро нам понадобятся для настоящей работы. Однако никогда не мешает в незнакомом месте запирать дверь на засов, – продолжил воин, немедленно последовав собственному совету, потом бросился на койку и моментально захрапел.
   Аллен тоже лег, но около трех часов утра его вдруг разбудил не то стон, не то чьи-то тихие всхлипывания. Он прислушался. Ему показалось, что за дверью кто-то копошится и даже слегка напирает на нее, пробуя открыть. Потом все стихло. Аллен хотел было повернуться на другой бок и снова заснуть, но тут его глазам предстало такое зрелище, от которого кровь застыла в жилах, руки похолодели, и он судорожно впился в одеяло. Прямо напротив его кровати находилось широкое окно, через которое в комнату врывались целые снопы лунного света. Вдруг что-то заслонило этот свет, и за стеклом появились сначала ноги, потом туловище и наконец все человеческое тело, мерно раскачивающееся справа налево, очевидно, на веревке. Аллен вскрикнул и бросился к окну, так как сейчас же узнал в обезображенном, залитом кровью трупе своего товарища Форда, еще совсем недавно сидевшего у него в комнате и страдавшего от мрачных предчувствий. Разбуженные криком Аллена стрелки схватились за оружие, но все так же остались сидеть на кроватях. Они с недоумением поглядывали друг на друга и старались понять, что произошло. Истина была слишком очевидна, чтобы можно было в ней сомневаться. Бедный оруженосец висел на веревке, спущенной из окна верхней комнаты. Его тело, раскачиваемое ветром, ударялось о стену, а изуродованное лицо словно заглядывало в окно к своим товарищам.
   – Боже мой! Эльвард! – воскликнул Аллен. – Что это значит? Кто мог его убить?
   – Зажги-ка лампу, Эльвард, – сказал Джон, – а то при лунном свете трудно что-нибудь разглядеть.
   – Черт возьми! – произнес Эльвард, лишь только желтое пламя лампы осветило висевшее тело. – Да это молодой Форд! Погоди же, проклятый сенешал! Перерезать ночью сонных гостей! Клянусь честью, я не буду Сэмкин Эльвард из Белого отряда, если не проткну его сердце стрелой!
   – Может быть, сенешал ни при чем, – заметил Аллен, – вы забыли про тех людей, которые крались из леса ночью к замку? Пустите меня, Эльвард, я должен быть подле сэра Найджела.
   – Сию секунду, mon garçon! Наденьте-ка этот стальной шлем на конец моего лука. Сперва просунем его в дверь, а потом уж выйдем сами. В такой темноте не разберешь, где находится враг. Теперь, друзья, мечи из ножен, и будьте наготове. Aгa! Клянусь честью, мы, кажется, вовремя проснулись!
   Тут в замке поднялась страшная суматоха. Где-то бегали и кричали, издали раздался женский вопль. Эльвард тихонько отодвинул засов и выставил вперед шлем на своем луке. Моментально раздался сильный удар, и шлем со звоном покатился на каменный пол, но, прежде чем скрытый за дверью враг успел поднять свой меч для второго удара, Эльвард насквозь пронзил его своим мечом. «За мной, друзья!» – воскликнул он и, с ужасной силой бросив о стену двоих накинувшихся на него разбойников, побежал по широкому коридору в ту сторону, откуда доносились крики.
   Сделав два-три поворота, друзья очутились на площадке крутой лестницы, откуда глазам их предстало кровавое зрелище.
   На дубовом полу, там, куда выходили двери из внутренних покоев сенешала, на пороге своей спальни в одной сорочке с отрубленной головой лежала леди Рошфор. Ее муж лежал тут же с торчащим из груди заостренным колом, a подле него – трое верных слуг, мертвые, изуродованные, покрытые грязью и кровью, как будто их волочила по земле целая стая разъяренных волков. У дверей своих комнат стояли Дюгесклен и сэр Найджел, полуодетые и без доспехов, с решимостью во взоре и поднятыми кверху окровавленными мечами. У их ног уже валялись три трупа, четвертый разбойник корчился в предсмертных муках. Совсем рядом с рыцарями столпились дикие, свирепые люди с голыми руками и ногами, худые, небритые, но с кровожадными, свирепыми лицами. С громким воем кинулись они на воинов. Бродяги не обращали внимания на полученные раны, они падали и снова поднимались, думая только о том, как бы свалить на пол своих врагов. Действительно, сэр Найджел не выдержал их натиска и упал навзничь, но Дюгесклен ринулся вперед и моментально заслонил собою рыцаря, давая ему таким образом возможность встать. В то же время в воздухе просвистели стрелы. Аллен и два стрелка с лестницы устремились на помощь, и это сразу изменило ход битвы.
   В один миг площадка была очищена. Оставшихся в живых бродяг, бросившихся к лестнице, преследовал Большой Джон. Сначала он сбрасывал всех вниз, словно это были камни, а потом пустился за ними вдогонку, но его вовремя остановил Дюгесклен.
   – Не гонись, не гонись за ними! – крикнул Джону рыцарь. – Мы погибли, если разъединимся. Я лично ничего не боюсь, но со мной моя дорогая миледи, которую нельзя подвергать опасности. Сэр Найджел, что будем делать?
   – Клянусь святым Павлом! – воскликнул сэр Найджел. – Я не понимаю, что произошло! Бедная леди и сенешал! Ах, проклятые собаки!
   – Что можно ожидать от такого сброда? Они овладели замком. Но посмотрите, ради бога, что там творится?
   – О боже! – вскричал сэр Найджел, выглядывая в окно. – Они, кажется, поджигают замок. Смотрите, сколько они натаскали хворосту. Но что эти дикари проталкивают через потаенную дверь? Это копьеносец, они рвут его тело на части; второй, третий…
   – Вот вышел священник. Он их уговаривает остановиться. Боже мой! И его не пощадили. Топчут ногами его тело! Размахивают в воздухе его рясой. Злодеи! Но неужели не осталось в живых никого из гарнизона?
   – Жалко, что нет здесь моего отряда! – сказал сэр Найджел. – A где же Форд? – вдруг обратился он к Аллену.
   – Его убили, милорд, – грустно ответил Аллен.
   – Упокой, Господи, его душу! А! Вот кто нам может быть полезен, – радостно воскликнул сэр Найджел, увидев бегущих по лестнице раненного в голову богемского рыцаря и оруженосца-француза.
   – Мы погибли! – кричал богемец. – Сенешал убит, замок в огне!
   – Напротив, – ответил спокойно сэр Найджел, – еще многое можно сделать. Надо показать этим бродягам, как умирают на поле битвы за спасение прекрасной миледи.
   – Каким образом, Годфри, проникли в замок эти бродяги? – обратился Дюгесклен к французскому оруженосцу. – И вообще, есть ли какая-нибудь надежда на подкрепление? Однако надо скорее принимать какое-нибудь решение, а то я чувствую, что мы испечемся здесь, как воробьи под крышей.
   – В замке есть подземный ход, – со знанием дела ответил французский оруженосец, – через него-то и проникли несколько бродяг, отворив потом ворота для остальных. Копьеносцы были все до одного пьяны; не мудрено, что эти дьяволы перерезали их сонных, как свиней. Я думаю, что, кроме нас, никого не осталось в живых.
   – Что же вы посоветуете в таком случае?
   – Запереться в главной башне. Ключ от нее висит на поясе моего бедного господина.
   – Здесь два ключа.
   – Тот, который побольше. Я думаю, что толстые каменные стены нескоро уступят пламени. Давайте, скорее перенесем туда миледи.
   – Миледи и сама дойдет, – вдруг раздался голос леди Тифен. – Обо мне не беспокойтесь, дорогой супруг, любезные друзья. На крайний случай у меня припасено вот это, – сказала величественная леди, вынимая из-за пояса небольшой кинжал с серебряной рукояткой.
   – Милая Тифен! – воскликнул Дюгесклен. – Я всегда был без ума от вас, но сейчас, клянусь Пречистой Девой, люблю вас в миллион раз больше. Ведите нас, Годфри!
   Между тем бунтовщики, пресытившись кровью убитых жертв, обратились к грабежу и бесшабашному пьянству. Оборванные, грязные злодеи важно расхаживали кто в шлемах убитых рыцарей, украшенных перьями, кто в шелковых платьях леди Рошфор. Из погребов выкатили бочки старого вина, которое сенешал хранил как зеницу ока и подавал к столу только по особым случаям. Грустно было смотреть, как голодная чернь ковшами черпала этот драгоценный напиток, проливая его на землю, смешивая с грязью и кровью убитых. Оборванцы, надев на острия пик целые свиные окорока, грели их над огнем и тут же пожирали с жадностью голодных волков. Но не все принимали участие в этой дикой и беспорядочной оргии. Некоторые бродяги, очевидно самые благоразумные, стояли под стенами замка, опираясь на свои дреколья, и наблюдали, как длинные красные языки пламени лизали серые стены здания и подползали к окнам второго этажа. До чуткого слуха Аллена донесся треск огня, а едкий запах дыма стал проникать в коридор, где стояли наши рыцари.

XII. Жаркая стычка

   Огонь подбирался все ближе и ближе к осажденным, a едкий дым, проникая через окна замка, еще больше угрожал небольшому обществу, уцелевшему от рук кровожадной толпы.
   Нельзя было терять ни минуты. Через несколько мгновений все общество направилось по узкому коридору, миновав который пришлось идти по второму, более широкому. Его охранял один из крестьян. Увидев людей, он громко закричал. Но Эльвард метким выстрелом прервал этот крик. Пронзенный стрелой, разбойник упал навзничь и загородил своим телом маленькую дверь, ведущую во двор, что примыкал к крепости. Со двора слышался адский шум и целые потоки самой отборной ругани.
   – К крепости! – скомандовал шепотом Бертран. – Два стрелка впереди, миледи меж двух оруженосцев, а мы будем замыкать шествие, чтобы сдерживать напор с тыла. Открывайте же двери, и да пребудет с нами Пречистая Дева!
   Дверь мгновенно распахнулась, и осажденные быстро двинулись по направлению к крепости. Они успели уже миновать половину двора, когда яростный крик толпы возвестил, что они замечены. Им удалось пройти оставшийся путь, но трем рыцарям пришлось отбиваться от нападающих. Наконец они приблизились к заветной двери крепости, и Годфри уже вложил ключ в замок, чтобы отпереть дверь, как вдруг воскликнул:
   – Господи, это не тот ключ! Мы погибли… Нет, ждите здесь, я сейчас же принесу другой ключ…
   Но ему не удалось привести в исполнение свое намерение, так как громадный камень, пущенный из толпы, заставил его замолкнуть навеки. В то же время Джон Гордль, недолго думая, схватил с земли большущий камень.
   – Вот самый подходящий для меня ключ, – воскликнул он и с этими словами со всего размаху бросил его в дверь. Замок сломался, по двери прошла трещина, а камень разлетелся на куски. Однако дверь еще крепко держалась на петлях и железных скобах. Тогда Джон нагнулся и, ухватившись за нее снизу, приподнял кверху всю эту массу дерева и железа, и дверь тотчас же с треском обрушилась на него. Все бросились в темную арку, так как разъяренная толпа уже готова была заградить им путь. Но тут блеснуло оружие, и четверо бродяг упали на землю без признаков жизни; остальные остановились на мгновение, но потом с яростью набросились на тело французского оруженосца и разорвали его в клочья. Следующей жертвой толпы должен был стать Джон. Его вытащили из-под груды обломков, но он быстро оправился и, схватив каждой рукой по человеку, стукнул их лбами с такой ужасной силой, что они замертво повалились на землю. Сбросить остальных двоих, насевших на него, было делом одной секунды, после чего он присоединился к своей компании, положение которой с каждой минутой все ухудшалось. Голодная, обезумевшая от ярости толпа дико ревела, потрясая оружием и все смелее продвигаясь к мужественным защитникам башни. Пламя со всех сторон охватывало стены замка, наполняя воздух удушливым едким дымом. Силы были неравны: около двух тысяч крестьян собрались здесь, чтобы совершить свою кровавую расправу, но мужественные воины не падали духом. На нижней ступеньке лестницы стали Дюгесклен и сэр Найджел; сэр Отто вместе с Алленом стали позади двух самых знаменитых рыцарей Европы, между тем как лучники расположились на верхней площадке, чтобы иметь возможность пускать стрелы через головы стоящих впереди.
   – Мне часто говорил Джон Чандос, что рыцарю никогда не следует снимать свои доспехи; теперь только я понимаю, как справедливы его слова, – сказал сэр Найджел, занимая свою боевую позицию, так как противник готовился к атаке.
   Действительно, толпа неудержимо устремилась к темному проходу, чтобы овладеть лестницей.
   Впереди всех шел коренастый человек с грубым загорелым лицом, а рядом с ним другой, громадного роста, с большой дубиной, конец которой был утыкан гвоздями. Быстрая стрела Эльварда молниеносно поразила одного из них, в то время как другой крестьянин бросился между Бертраном и сэром Найджелом и размозжил голову богемцу. Несмотря на то что рыцари успели ранить его трижды, он продолжал наступать, но, наконец, истекая кровью, упал у подножия лестницы. Толпа бродяг, подобно стремительному потоку, вырвавшемуся из горного ущелья, напирала на осажденных. Кровь лилась рекой под звон оружия, а стоны раненых делали невыносимой эту ужасающую картину смерти. Вход уже преграждала груда тел, когда яростная толпа наконец отступила. Мятежники почувствовали, что не могут одолеть защитников крепости, и огласили воздух неистовыми ругательствами.
   – Надеюсь, с них хватит этого урока, – сказал Дюгесклен, оправляясь после страшного боя.
   – Знаете ли, Бертран, я никогда не предполагал, что среди них могут быть такие мужественные воины. Но что это они несут? Клянусь святым Георгом, этого я больше всего опасался! – воскликнул сэр Найджел.
   Толпа крестьян показалась с большими охапками хвороста и дров. Они сложили всё у дверей и подожгли факелами. Вскоре огненные языки подступили к лестнице, так что пятерым храбрым защитникам пришлось отступить к вершине башни. Здесь их глазам представилось ужасное зрелище: величественный замок, еще недавно гордо возвышавшийся над лощиной, теперь превратился в пылающие развалины. Дикая толпа пришла в исступление от выпитого вина. Оборванцы, почуяв запах крови, неистовствовали во дворе и извергали страшные проклятия. Некоторые из них подожгли самое основание башни и, взявшись за руки, стали плясать вокруг пылающего костра, жутко кривляясь и распевая песню, надолго осевшую в памяти осажденных:

     Перестаньте, воины и стражники,
     Обдирать простого мужика!
     Жан-простак с давних времен
     Его звать.

   – Плохо дело, дружище Джон, – сказал Эльвард, натягивая тетиву, – не видать нам, кажется, на этот раз Испании. Великолепно! Вот теперь попробую достать того, что держит на пике отрезанную голову. Так! Туда ему и дорога. Однако и ты, Джон, не зеваешь, только отучись, любезный, дергать так сильно тетиву. Это довольно трудно, но, кто хочет хорошо стрелять, непременно должен отказаться от этой дурной привычки.
   Пока Эльвард и Джон пускали стрелы и приводили в ужас толпу, ибо каждая стрела находила свою жертву, сэр Найджел ломал голову над тем, как им всем не сгореть здесь заживо.
   – Я ничего не имею против такой смерти, – сказал Бертран, – но меня мучает мысль, что бедная миледи должна разделить ее с нами.
   – Какие пустяки! Я ничего так не желаю, как умереть вместе с вами, дорогой мой Бертран, – ответила миледи.
   – Ответ вполне достойный такой уважаемой особы. Я уверен, что и моя жена ответила бы так же, как и вы, миледи, – сказал Найджел. – Но что случилось, Аллен? Зачем вы меня дергаете за рукав?
   – Взгляните сюда, милорд, видите ли вы эти огромные трубы и кучу ядер? Не могут ли они нам пригодиться?
   – О, это бомбарды, – вскричал Дюгесклен, – я сейчас пущу залп по этой черни, и вы увидите, как это подействует на шакалов, предающихся вакханалии на трупах наших братьев!
   – Не понимаю, как можно возиться с подобными вещами, когда есть лук и стрелы, – недовольно сказал Эльвард.
   – Принесите же скорее сюда этот ящик с порохом! Вы не представляете, что произойдет там, в толпе, после выстрела, – произнес в ответ Бертран. – Откройте крышку, Джон, и кидайте прямо в огонь!
   Вслед за этим раздался оглушительный грохот, который потряс башню до самого основания. Осажденные с любопытством взглянули вниз и увидели, как в воздухе закружились камни, бревна и разорванные тела людей. Башня покосилась набок. Когда дым рассеялся, защитники крепости смогли разглядеть, что делалось внизу. На земле на протяжении сорока ярдов лежали изуродованные тела; многие были ранены и сотрясали воздух оглушительными стонами. Остальные стояли позади этой колеи смерти, тесно прижавшись друг к другу, и с ужасом взирали на зловещую черную башню, распространявшую вокруг себя погибель.
   – Теперь можно сделать вылазку, – вскричал сэр Найджел, – пока эти изверги еще не оправились от ужаса! – С этими словами маленький рыцарь бросился вниз по винтовой лестнице; за ним последовали Дюгесклен и остальные защитники башни. Вдруг сэр Найджел, увидев что-то, остановился и воскликнул:
   – Мы вели себя как и подобает истинным рыцарям, но теперь нам остается только умереть. Взрыв разрушил стену, а с ней и лестницу. Вернемся же, Бертран, и совершим молитву тому, кто призывает нас к себе.
   Рыцари вернулись назад, где на верхней ступеньке их встретила леди Тифен, едва переводя дыхание от волнения.
   – Прислушайтесь, Бертран, я слышу звуки песни на незнакомом языке!
   Все затаили дыхание и молча вслушивались, но безрезультатно. Отчаяние уже готово было охватить этих мужественных людей, ведь последняя надежда, так приветливо блеснувшая среди стольких потрясений этой злополучной ночи, оставила их. Но вдруг Эльвард, вскочив, радостно закричал, размахивая руками:
   – О, теперь мы спасены, я ясно слышу боевую песню Белого отряда.
   – Слушайте же, господа!
   Все тут же застыли на своих местах. До слуха их теперь отчетливо доносились слова старой саксонской песни, которую хором пели английские лучники, приближаясь к замку. Никакая музыка не могла быть приятнее этой простой военной песни. Песня с каждой минутой становилась все отчетливее, так что вскоре можно было разобрать даже ее немудреные слова.

     Поднимем же бокал
     За честь гусиного пера
     И край, где гусь летал!

   – Славно поют! Клянусь эфесом, сюда идут двести храбрецов, которые и поют лихо, и не менее лихо сражаются! – прокричал Эльвард.
   Все ближе слышались звуки походного марша:

     Что вам сказать о луке?
     Он в Англии был сделан
     Проворными руками
     Из тисовых стволов.
     Стрелки, мы в сердце чистом
     Храним наш лук из тиса
     И Англию, взрастившую его…

     А что сказать о людях?
     Мы в доброй Англии росли
     И землю нашу любим.
     Стрелки мы, нрав наш крут…
     Так наполняйте чаши —
     Мы пьем за землю нашу,
     Край, где стрелки живут!

   – Как же весело они поют! – воскликнул Дюгесклен.
   – Таков обычай, когда воины идут на бой. Но они, кажется, пришли слишком поздно, – сказал сэр Найджел, – вряд ли у нас есть возможность выбраться отсюда. Огонь сделал свое дело.
   – Смотрите, вон они, мои дорогие друзья! – все более и более воодушевлялся Эльвард. – Я вижу их ясно, теперь они идут через равнину. Сюда, mes amis! Эй, Джонстон, Кук, Харвард, Блай! Не позволите же вы, чтобы такая прекрасная миледи и два знаменитых рыцаря изжарились здесь, подобно цыплятам на вертеле!
   В это время снизу послышался голос.
   – Кто там говорит по-английски? Да это, братцы, голос старины Сэмкина Эльварда!
   – Скорее сюда, здесь сам сэр Найджел Лоринг, ваш командир! – закричал Эльвард, перегибаясь через перила.
   – Но что делают здесь эти разбойники? – вскричал один из лучников. – За мной, братцы, и руби их вовсю, чтобы эти подлецы не смели более глазеть на порядочных людей! Вперед, друзья!
   Толпа крестьян, еще не успевшая оправиться после взрыва, не могла сопротивляться дружному натиску регулярного войска. Нескольких мгновений было достаточно, чтобы обратить этот сброд в бегство и заставить его попрятаться в густых зарослях.
   На небосклоне занималась утренняя заря, когда лучники, собравшись у подножия башни, стали совещаться, как спасти от огня людей, оказавшихся на ее вершине.
   – Достать бы веревку, – сказал Аллен, – с этой стороны нет огня, мы могли бы спуститься по стене.
   – Это мы сейчас устроим, мой мальчик! Эй, Джонстон, вспомни-ка осаду Мопертью! – закричал Эльвард.
   Старина Джонстон, собрав у товарищей веревки, крепко связал их концы. Затем он разложил получившуюся длинную веревку по земле вдоль черной тени, что отбрасывала зловещая башня, озаренная бледными лучами восходящего солнца. Потом воткнул в землю копье и измерил тень от него, после чего стал громко рассуждать вслух:
   – Если шестифутовое копье дает тень в двенадцать футов, a тень от башни – в шестьдесят футов, то веревки в тридцать футов будет достаточно.
   С этими словами он вынул из кармана длинную тонкую бечевку и привязал ее конец к стреле.
   – Ну, дядя Сэм, держи, я целю прямо в руки.
   – Я готов, дружище! – ответил Эльвард.
   Стрела просвистела в воздухе и упала у ног Эльварда. Другой конец бечевки был привязан к веревке, и через минуту на уцелевшей стене висел прочный канат, по которому под громкие приветствия лучников спустились на землю пять мужественных защитников крепости и леди Тифен.

XIII. Белый отряд

   – Где сэр Клод Латур? – спросил сэр Найджел, лишь только ноги его коснулись земли.
   – Он в лагере близ Монпеза, часа два езды отсюда, – отрапортовал Джонстон, бравый старшина лучников.
   – Надо поспешить туда, потому что я сейчас же поведу вас в Дакс, где вы составите авангард принца.
   – Милорд! – радостно воскликнул Аллен. – Я вижу на поле наших лошадей! Смотрите, эти негодяи от страха побросали и свою добычу. Здесь и ваши доспехи, если мне не изменяет зрение.
   – Клянусь святым Иовом, вы правы, юный оруженосец, – пробасил Дюгесклен. – Там и мой конь, и лошадь миледи. Вывести из конюшни наших лошадок эти бездельники сумели, а взять-то побоялись. Ну, сэр Найджел, я очень рад, что встретился с рыцарем, о котором слышал так много хорошего. Жалко, что нам придется теперь расстаться, потому что мне необходимо присоединиться к испанскому королю, прежде чем ваши войска переправятся через горы.
   – Я думал, вы уже были в Испании с храбрым Генрихом Трастамаре! – удивился сэр Найджел.
   – Да, я отправился во Францию за подкреплением. Я вернусь в Испанию с четырьмя тысячами лучших французских копьеносцев; таким образом, сэр Найджел, как видите, вашего Черного принца будет ожидать равный по силам противник. Да хранит вас Господь, надеюсь встретиться с вами при более благоприятных обстоятельствах.
   – Поистине бесстрашная чета, – проговорил сэр Найджел, глядя вслед удаляющимся рыцарю и его супруге. – Но что с вами, Аллен, отчего вы так бледны и грустны?
   – Я вспомнил, милорд, моего друга Форда, – ответил Аллен, – как он, испуганный, сидел у меня на кровати вчера ночью.
   Сэр Найджел грустно покачал головой.
   – Еще не началась война, а я потерял уже двух оруженосцев. Но такова воля Господня. Он лучше нас знает, что делает. Но заметили ли вы, Аллен, как точны предсказания леди Тифен?
   – Да, милорд.
   – Неужели шотландские или французские разбойники осмелились осадить наш Туингемский замок? Впрочем, не стоит зря расстраивать себя такими печальными предположениями. Собирайте воинов, Эльвард! Стыдно, если мы не успеем вовремя в Дакс в такую минуту.
   Между тем лучники давно уже бродили меж развалин догорающего замка в надежде поживиться богатой добычей. Однако призывный сигнал быстро заставил их построиться. Сэр Найджел окинул опытным взглядом стройные ряды солдат и остался ими вполне доволен. В его отряде были испытанные в боях воины, ветераны французских войн. Их морщинистые лица с длинными бровями, нависшими словно пучки седого моха, отличала суровость. Конечно, все же больше было молодых, бравых английских лучников с аккуратно расчесанными бородами и вьющимися из-под шлемов кудрями. В ушах их блестели золотые серьги с драгоценными камнями, а золотые цепи, которые они носили на шеях, и расшитые разноцветным шелком перевязи красноречиво свидетельствовали о тех счастливых временах, когда они служили волонтерами. Вооружены они были как и все английские воины; только белые куртки с красным львом святого Георга свидетельствовали об их принадлежности к Белому отряду. Сэр Найджел с любопытством следил за быстрыми и точными перестроениями, и сердце его радостно билось оттого, что судьба поручила ему командовать такими доблестными воинами.
   Более двух часов маршировал отряд, проходя через густые леса и зеленые поля, по правому берегу реки Аверон. Сэр Найджел ехал позади с Алленом и Джонстоном. Словоохотливый старшина очень скоро поведал своему будущему командиру о настроениях, царивших в Белом отряде.
   Наконец они выехали на опушку леса и увидели раскинувшийся у подножия холма военный лагерь. Он состоял из нескольких десятков бревенчатых изб, обмазанных глиной, и белых палаток. Маленький рыцарь уже составил себе дальнейший план действий и был вполне готов принять командование от Клода Латура.
   При появлении отряда в лагере раздались веселые крики воинов, радостно приветствовавших возвратившихся товарищей. Всадник, тренировавший за лагерем своего коня, быстро поскакал к ним навстречу. Это был сам Клод Латур, элегантно одетый, подтянутый воин с быстрыми движениями и черными, как уголья, живыми глазами.
   – Сэр Найджел! – воскликнул он. – Наконец-то вы приехали. Больше месяца мы уже поджидаем вас! Здравствуйте, милейший! Надеюсь, вы получили мое письмо?
   – По вашей просьбе я и прибыл сюда, – ответил маленький рыцарь. – Но отчего вы сами, сэр Латур, не возглавите этих воинов? Поистине, они никогда не будут иметь лучшего предводителя, чем вы.
   – Нет-нет! – воскликнул тот с гасконским акцентом. – Неужели вы не знаете характера этих островитян, сэр Найджел? Даже самого знаменитого рыцаря они и в грош не ставят, если он не англичанин по рождению. Даже я, Клод Латур, синьор Моншато, не мог заслужить их расположения. Наконец, они сами избрали вас себе в предводители. Но мы надеялись, что вы приведете с собою по крайней мере сотню людей.
   – Они уже в Даксе. Туда пойдем и мы, – ответил сэр Найджел. – Пускай люди обедают, а потом мы соберем их на военный совет.
   – Пойдемте ко мне в палатку, – предложил Клод Латур. – Там не особенно уютно, да и трапеза будет весьма скромная: молоко, ветчина, яйца, вино – вот все, что я могу вам предложить.
   За обедом сэр Найджел все время молчал и, в отличие от Аллена, не слушал хвастливую болтовню гасконца, который без умолку рассказывал про знатность своего рода, про свои успехи на войне и победы над прекрасным полом.
   – Поджидая вас, дорогой сэр Найджел, – наконец сказал Клод Латур, – я составил план нескольких очень выгодных предприятий. Замок Монпез, насколько мне известно, не особенно хорошо вооружен, а там, стоит заметить, хранится более двухсот тысяч крон. В Кастельно у меня тоже есть один человек, он безо всяких угрызений совести темной ночью спустит со стены веревку, по которой проникнут в город наши бравые воины. И тогда в наших руках будут прекрасные женщины, старые вина, золото – одним словом, все, что только душе угодно – будет наше!
   – У меня совсем другие планы, – сухо ответил сэр Найджел. – Я намерен повести этих воинов на помощь принцу, нашему господину, которому предстоит еще немало забот, прежде чем он посадит на испанский престол дона Педро. Мы сегодня же отправимся в Дакс на Адуре, где сейчас разбит лагерь его высочества.
   Гасконец изменился в лице, и глаза его гневно блеснули.
   – Меня нисколько не привлекает эта война, – ответил он презрительно. – Я предпочитаю проводить время весело и с большей для себя пользой. Так что я не пойду в Дакс.
   – Подумайте, сэр Клод, что вы говорите, – мягко ответил маленький рыцарь. – Вы один из самых верных подданных английского короля, не думаю, чтобы вы могли изменить ему в такое время, когда он больше всего нуждается в верных слугах.
   – Я не пойду в Дакс, – упрямо повторил Клод Латур.
   – Но ведь это ваш долг, вы давали присягу.
   – Сказал, что не пойду, значит, не пойду.
   – Тогда я поведу отряд без вас.
   – Если только они пойдут с вами, – заметил гасконец, ехидно улыбаясь, – вы забываете, что это не подневольные рабы, а свободные воины, которые всегда действуют по своему личному усмотрению. Напрасно вы думаете, что с ними так легко справиться. По-моему, милейший лорд Лоринг, легче вырвать кость у голодного медведя, чем увести их из страны, где они рассчитывали весело провести время и поживиться.
   – Я прошу вас собрать воинов на совет, – сказал сэр Найджел. – Одно из двух: или они считают меня своим предводителем и тогда последуют за мною в Дакс, или же мне нечего делать в Оверни. Приготовьте мне лошадь, Аллен. Во всяком случае мы с вами уедем сегодня после полудня.
   Сигнальный рожок протрубил сбор, и со всех концов лагеря стали стекаться воины Белого отряда. Маленький сэр Найджел ловко вскочил на толстый ствол дерева, сломанного бурей, и окинул взором всех собравшихся.
   – До меня дошли слухи, – начал громко и уверенно сэр Найджел, – что вы, лучники, слишком привыкли к спокойной и легкой жизни и не хотите оставить эту приятную страну. Клянусь святым Павлом, я не могу этому поверить, потому что вижу собственными глазами, какие вы все молодцы. Неужели вы согласитесь жить в безделье, когда ваш принц задумал большое дело? Вы избрали меня своим предводителем, и я согласен им быть, если вы пойдете в Испанию. Клянусь вам, что, если Бог продлит мою жизнь и даст мне силы, мое знамя будет развеваться только в честном бою. Но, если вы собираетесь забыть про честь и славу и променять их на золото и другие ценности, добытые нечестным путем, тогда выбирайте себе другого вождя, a мне позвольте жить и умереть с честью, как я жил до сих пор. Я обращаюсь исключительно к лесным гемпширцам и спрашиваю их, хотят ли они служить под знаменем Лоринга.
   – С вами точно пойдет парень из Ромсея! – крикнул из толпы молодой лучник с веточкой зеленой ели на шляпе, свидетельствовавшей о его происхождении из лесной провинции.
   – И парень из Олресфорда! – отозвался другой.
   – И из Мильтона!
   – И из Берли!
   – Из Лимингтона тоже!
   – И малыш из Брокенхерста! – заорал во всю глотку огромный детина, лежавший на земле под деревом.
   – Клянусь честью, товарищи! – закричал в свою очередь Эльвард, вскакивая на сломанное дерево. – Стыдно нам будет смотреть в глаза девушкам, если мы не проводим принца через горы и не расчистим его путь своими стрелами. Довольно мы погуляли в мирное время, но теперь, когда развернулось военное знамя, клянусь моими пятью пальцами, я, Сэмкин Эльвард, последую за сэром Найджелом, даже если он уйдет один.
   Слова популярного во всех отношениях Эльварда произвели сильное впечатление на собравшееся братство. Со всех сторон послышались громкие возгласы одобрения, которые были прерваны сэром Клодом Латуром.
   – Я не думаю, – закричал последний, – настраивать вас против сэра Найджела, но мы с вами участвовали в стольких сражениях и разных передрягах, что, надеюсь, вы согласитесь выслушать и мое мнение.
   – Пускай говорит маленький гасконец! – закричали лучники. – Каждый воин имеет право голоса!
   – Я должен предупредить вас, – начал Клод Латур, – что с той минуты, когда вы последуете за сэром Найджелом, вы потеряете свободу и должны будете подчиняться строгой военной дисциплине за какие-нибудь несчастные шесть пенсов в день. Между тем как, оставаясь здесь, вы беспрепятственно можете гулять по всей стране и безвозмездно пользоваться всеми ее богатыми дарами. Вы помните сэра Джона Хоуквуда? В Италии он со своим отрядом однажды захватил в плен шестьсот богатейших граждан Мантуи, чтобы потребовать с них выкуп. Они останавливались под стенами богатого города, а напуганные жители выносили им ключи от крепости, давали большой выкуп. Так переходили они из города в город, богатые и независимые, наводя ужас на все население. О какой другой жизни может мечтать солдат?
   – Так думают только грабители! – гаркнул Джон Гордль.
   – Гасконец правду говорит! – прокричал маленький смуглый воин в полинялой куртке. – Лучше богатеть в Италии, чем голодать в Испании!
   – Собака, предатель Марк Шоу! – закричал на него Эльвард. – Клянусь честью, если ты обнажишь свой меч и станешь против меня, тебе никогда в жизни не видать больше ни одной страны в мире!
   – Оставьте, Эльвард! – строго оборвал его сэр Найджел. – Насилием трудно убедить людей. Сказанные вами слова, сэр Клод, не делают вам чести. Раз вы не пойдете с нами, берите людей, которые не хотят присоединиться к нам и ведите куда вам угодно. Кто любит принца и родную страну, останется на месте, кому же дорог кошелек, пусть отойдет в сторону.
   Сейчас же от толпы отделились тринадцать человек, которые, потупив глаза в землю и не глядя на товарищей, пошли за Марком Шоу, стоявшим подле сэра Латура. Их громко освистали. Клод Латур в сопровождении своих приверженцев поспешил к палатке, а оставшиеся в отряде воины сейчас же принялись готовиться к походу. Им предстоял еще длинный путь через Тарн и Гаронну, надо было пройти обширные болота Арманьяка, быстроводную Лосу, узкую долину Адура. Не скоро они достигнут темного облака войны, надвигавшегося со стороны южных склонов снежных гор, над которыми никогда еще не развевались английские знамена.

XIV. Военные игры

   В окрестностях южного течения Адура зубчатая линия гор, уходящая за горизонт, переходит в большие гранитные выступы, разрезавшие все побережье на узкие долины.
   Эта спокойная страна, где медлительный баск в широком плоском берете, красном поясе и пеньковых сандалиях обрабатывал скудную почву или пас на склоне горы стада, вдруг огласилась воинственным кличем тысяч воинов, ржанием лошадей и звоном мечей. Снова ветер развевал воинственные знамена, указывая путь к славе, которой в то время желали все без исключения – и стар и млад.
   Со всех сторон стекались волонтеры, пока на границах Наварры не собрались двенадцать тысяч испытанных в боях ветеранов. Туда же прибыл с блестящей свитой, состоявшей из четырехсот человек и сильного отряда лучников герцог Ланкастерский. Но ключи от горных проходов по-прежнему находились в руках коварного Карла Наваррского, который продолжал свою гнусную торговлю, требуя денег и от англичан – за беспрепятственный путь, и от испанцев – за то, чтобы не пропускать англичан. Храбрый Эдуард очень просто разрешил этот вопрос, и сэр Хью Калверли молча перешел со своим отрядом границу, а зарево пылающих городов Миранды и Пуэнта-делла-Рейна наглядно показало алчному монарху, что он имеет дело с человеком, с которым шутки плохи.
   Только в феврале Белый отряд соединился с главными силами действующей армии, а через три дня уже последовал приказ всем двинуться через Ронсевальское ущелье. На долю сэра Найджела и его отряда выпала нелегкая миссия – первыми пройти через ущелье и встать в конце его на страже, пока вся армия не перейдет через горы.
   Сэр Найджел все утро пребывал в очень дурном расположении духа. Позади слышалось неторопливое движение отряда. Переход был очень утомителен, так как приходилось идти по неровной местности и по снегу, который часто бывал так глубок, что доходил до колен. Но все-таки к полудню, к великому огорчению сэра Найджела, который никак не ожидал, что король Наваррский не попытается их задержать в этом удобном для обороны месте, – отряд достиг конца ущелья, примыкающего к горной стране. Отсюда была видна башня Памплоны, красовавшаяся на темно-голубом фоне южного неба. Аллен остановился у самого ущелья и долго с любопытством рассматривал проходившее мимо войско.
   – Эх, mon garçon! – сказал Эльвард, усаживаясь возле юноши на камень. – Есть чем полюбоваться. Не каждый день увидишь столько бравых молодцов и столько славных коней. Клянусь честью, наш командир взбешен, что мы прошли через ущелье так спокойно. Говорят, за испанским королем стоит восемьдесят тысяч войска да Дюгесклен с лучшими французскими копьеносцами, которые согласятся скорее пролить свою кровь до последней капли, чем снова допустят на престол этого дона Педро.
   – Но ведь и у нас много людей! – возразил Аллен.
   – Не так много, как ты думаешь. Чандос убедил принца не брать большого войска, ведь его надо кормить, а откуда возьмешь провианта на всю армию? Ну что ж, мой друг, вот и Чандос со своим отрядом, а эти значки и перевязи в его эскадроне означают, что под его знаменами собрались лучшие представители Англии.
   Действительно, в это время из ущелья выехала колонна всадников, за которыми следовал рослый знаменосец, державший высоко перед собою развевающееся знамя – красный треугольник на серебряном поле. Это указывало на то, что здесь находится знаменитый рыцарь. Он ехал недалеко от знамени, весь закованный в стальные латы, но закутанный поверх доспехов полотняной мантией, которой суждено было стать причиной его смерти. На почтительном расстоянии от него следовал рыцарь из охраны. Он напомнил Аллену какую-то хищную птицу.
   Завидев над деревней развевающееся знамя с пятью алыми розами, всадник улыбнулся и хотел было остановиться, но в следующий миг передумал и, пришпорив коня, поехал дальше, в Памплону. Здесь расположился лагерь армии, и в четверг утром во дворце древнего города Наварры принц созвал совет.
   Пока начальники совещались, воины Белого отряда вышли в соседнюю долину пострелять по мишеням, расставленным ими на склоне холма. К ним присоединились отряды Ланюи [80 - «Ночь» (франц.).] и Блэка Ортиньо [81 - «Черная кошка» (франц.).]. Упражняясь, молодые воины сняли доспехи и расстегнули воротники своих курток, чтобы удобнее было стрелять.
   Джонстон, Эльвард, Симон Черный и другие опытные стрелки следили за этими упражнениями, вставляя свои замечания.
   Немного поодаль от них стояли группами гасконские и брабантские арбалетчики из отряда Ланюи и, опершись на свое незамысловатое оружие, с презрением взирали на английских лучников.
   – Молодец, Хьюэт! – воскликнул Джонстон, лишь только стрела со свистом взлетела на воздух. – Даю голову на отсечение, что она попадет прямо в цель! Так и знал.
   – Кто это держит лук, точно воронье пугало? – закричал Эльвард.
   – Это Сайлас Петерсон. Чего ты закрываешь глаз, когда целишься, Сайлас? Ай да стрелок. И язык высовывает. Этим, брат, делу не поможешь. Стой прямо, когда натягиваешь лук. Выстави вперед правую ногу и перенеси вес на нее. Вот так, ну, теперь стреляй!
   Поучая таким образом молодых и рассказывая различные эпизоды из своей жизни, Эльвард, Джонстон и Симон Черный не обратили внимание, что около них все время вертится маленький черноглазый брабантец и прислушивается к их разговору, происходившему на странном смешанном диалекте, который, однако, отлично понимали обе нации.
   – И чего это вы, англичане, носитесь со своей шестифутовой палкой? – наконец пробурчал он вслух. – То ли дело арбалеты.
   – А оттого, любезнейший, – тотчас же ответил Эльвард, – что ваши арбалеты – бабьи игрушки.
   – Однако за четырнадцать лет моей службы, – заметил спокойно брабантец, – ни один лук, ни одна стрела не могли сравниться с моим арбалетом.
   – Здорово, mon garçon! – воскликнул Эльвард с громким хохотом. – Хороший петух и поет по-боевому. Я лично не берусь состязаться, потому что уже давно не упражнялся, но, думаю, что Джонстон не откажется постоять за честь нашего отряда.
   – Держу пари на галлон старого вина, хотя с большим удовольствием выпил бы теперь туингемского эля, – сказал Симон Черный.
   – Идет! – тотчас же согласился брабантец, снимая с себя кольчугу и куртку, отороченную мехом. – Только я не стану портить стрелы об эти мишени, в которые попадет всякий пьяный дурак. Надо выбрать другую цель.
   – А что, старина, – обратился Эльвард к Джонстону, – согласен ты потягаться с этим брабантцем? Имей в виду, он очень опасный соперник.
   – Не шути, Эльвард, – ответил Джонстон. – Мое время прошло! Теперь пускай показывают свое искусство молодые. Нехорошо смеяться над старыми товарищами. А покажи-ка мне, Уилкинс, свой лук! Хорошая игрушка, настоящее шотландское оружие. Право, из такого лука можно сделать очень недурной выстрел. Дай-ка мне стрелу из своего колчана, Эльвард!
   – Решитесь наконец на что-нибудь! – воскликнул подвижный брабантец, все время с нетерпением следивший за медлительным Джонстоном.
   – Давайте, уж если вам так хочется! – ответил англичанин. – Не знаю только, смогу ли я вам доказать, что большой лук гораздо лучше арбалета.
   Брабантец ехидно улыбнулся и стал прилаживать стрелу. Весть о предстоящем состязании сейчас же разнеслась по лагерю и собрала немало зевак, особенно из отрядов Ортиньо и Ланюи, к которому принадлежал брабантец.
   – Видите цель на этом холме? – спросил арбалетчик.
   – Вижу, – ответил Джонстон, прикрывая рукой глаза, чтобы лучше разглядеть предмет. – Не слишком ли велико расстояние?
   – Отличное расстояние. Стань в сторонку, Арно, если не хочешь, чтобы я проткнул тебе глотку.
   Брабантец приложил арбалет к плечу и уже собирался было выстрелить, когда намеченная цель, то есть большой белый аист, взмахнул два раза своими большими крыльями и полетел через долину. В это время, откуда не возьмись, в облаках появился большой сокол, который, распластавшись в воздухе, готов был уже ударить аиста, но тут запела стрела брабантца и пронзила аиста насквозь. Стоявший позади арбалетчика Джонстон только этого и ждал. Пущенная им стрела угодила в самую грудь соколу. Но этого, очевидно, ему было мало, потому что он с поразительной быстротой наложил на тетиву вторую стрелу и пустил ее очень низко, на расстоянии всего нескольких футов от земли, и так верно все рассчитал, что она вонзилась в смертельно раненого аиста, когда тот падал на землю. Громкий крик восторга вырвался из груди всех английских стрелков, а Эльвард, вне себя от радости, так крепко сжал Джонстона в своих объятиях, что их кольчуги затрещали.
   – Я здесь ни при чем, – оправдывался, хитро улыбаясь, старый Джонстон, – уж больно хорош лук, коли даже такой никчемный стрелок, как я, смог сделать подобные выстрелы.
   – Вы, конечно, хорошо стреляете, – заметил, подходя к нему, брабантец, – но я не считаю себя побежденным, так как попал туда, куда метил.
   – Я много слыхал о вашем искусстве стрелять, – ответил ему Джонстон, – и потому не имел намерения побеждать вас, а только хотел доказать, что лук гораздо удобнее арбалета. Из своего оружия вы никогда не выпустите за такой короткий промежуток одну за другой две стрелы.
   – Вполне с вами согласен, – ответил брабантец, – но позвольте в таком случае вам доказать, что и у арбалета есть такие преимущества, которых недостает вашему луку. Пустите, пожалуйста, изо всей силы стрелу в долину, чтобы мы могли оценить дальность вашего выстрела.
   – Не сомневаюсь, что стрела из вашего арбалета полетит дальше, – сказал Джонстон, качая седой головой, – хотя вполне возможно, что кому-то и удастся вас перещеголять.
   – На словах всякий перещеголяет. Странно, что мне ни разу не приходилось встречаться с подобными лучниками.
   Начали стрелять. Стрела Джонстона упала на расстоянии четырехсот двадцати шагов. Тогда выступил вперед брабантец, предвкушая торжество победы.
   – Пятьсот восемь шагов! – закричал отсчитывающий шаги Арно.
   – Ну что, убедились? – спросил торжествующий арбалетчик. – Чье оружие лучше?
   – Вы меня победили, – ответил миролюбиво Джонстон.
   – Не только вас, а всякого лучника, который попробует со мною потягаться, – воскликнул заносчиво брабантец.
   – Ну, это, брат, ты врешь! – вмешался в разговор Большой Джон. – Черт меня побери, если я не одолею эту твою мышеловку. Хотите со мной потягаться?
   – Оставь, Джон, – шепнул ему на ухо Эльвард, – куда тебе соревноваться с таким искусным стрелком.
   – Не мешай, Эльвард. Раз я говорю, значит, знаю. Я дальше его выстрелю, если только выдержит мой лук.
   – Валяй, лесник! Целься, гемпширец! – раздались со всех сторон веселые голоса стрелков.
   – Смейтесь, смейтесь, черти, – ворчал Джон. – Я вам покажу, что недаром брал уроки у старого Хоба Миллера в Мильфорде. Он научил меня стрелять.
   С этими словами он сел на землю и, поместив лук между ног, стал натягивать тетиву. Огромный лук затрещал и готов был разлететься на мелкие кусочки.
   – Что это за чертова кукла у меня на прицеле? – спросил Джон, вытянув шею и указывая на Арно.
   – Не беспокойтесь, – ответил брабантец, – ваша стрела не долетит до него.
   – Ну, черт с ним! Только я не виноват, если проткну ему глотку.
   С этими словами он поднял обе ноги, сжимавшие лук, и спущенная тетива огласила долину дребезжащим звуком, а Арно испуганно пригнулся.
   – Вот так выстрел! – воскликнули в один голос стрелки.
   – Mon Dieu! – удивился брабантец. – Это действительно мастерский выстрел.
   – Шестьсот тридцать шагов! – Закричал еще издали бегущий Арно. – Стрела прошла прямо над моей головой!
   Брабантец побагровел от гнева и, должно быть, хотел предложить какое-нибудь новое пари, но тут показался Аллен, быстро приближавшийся верхом к толпе стрелков.
   – Сейчас сюда прибудет сэр Найджел, – сказал оруженосец. – Он желает говорить с отрядом.
   В один момент были забыты всякие препирательства. Стрелки бросились надевать свои куртки и доспехи и быстро выстроились в две шеренги, старшие командиры встали по флангам. Скоро подъехал сэр Найджел, лицо которого сияло радостью.
   – Поздравляю вас, братцы, с большой удачей, выпавшей на нашу долю! – прокричал он громко и отчетливо. – По воле принца наш отряд первым должен отправиться в Испанию и померяться силами с врагом. Но так как, может быть, не всем нравится такое назначение, то я решил вызвать добровольцев. Кто желает идти со мной, пусть выступит вперед.
   Ряды пришли в движение, но, когда сэр Найджел взглянул на воинов одним своим открытым глазом, они, по-прежнему соблюдая равнение, стояли в две шеренги.
   – Как? Никто? – воскликнул сэр Найджел дрогнувшим голосом. – Неужели я дожил до такого позора?
   – Они все как один сделали шаг вперед, – шепнул ему на ухо Аллен.
   – А, конечно, иначе и быть не могло, – ответил удовлетворенно рыцарь. – Так вот, братцы, завтра с первыми петухами выступаем в поход, прошу всех приготовится.
   Стрелки с криками «ура» разбежались во все стороны, словно школьники, неожиданно распущенные на каникулы. Сэр Найджел, улыбаясь, смотрел им вслед, когда чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо.
   – Здравствуйте, милейший! Вы, говорят, завтра выступаете в поход? Клянусь, что я тоже хочу идти под вашим знаменем.
   – А, сэр Оливер! А я-то вас по всему лагерю разыскивал. Ваше присутствие для меня большая честь.
   – Мне необходимо с вами ехать по многим причинам, – продолжал рыцарь.
   – Когда дело идет о чести и славе, вас всегда можно видеть в первых рядах, – заметил сэр Найджел.
   – Не в том дело, мой друг.
   – Так в чем же?
   – В цыплятах.
   – В цыплятах?
   – Да. Авангард так ловко здесь поработал, что хоть с голоду умирай. Поверите ли, у меня с собой целая корзинка трюфелей, и, оказывается, не с чем их съесть. Пока мы не будем в первых рядах, ручаюсь вам, не получим ни одного цыпленка. И вот я решил оставить своих винчестерцев под командой маршала, а сам побегу с вами, мой петушок, держа у седла мешок трюфелей.
   – Ладно, рассказывайте кому другому ваши сказки, но не мне, – ответил, добродушно смеясь, сэр Найджел, и оба рыцаря направились к своим палаткам.

XV. Неудача

   Королевство Наваррское распологалось на большом возвышенном плоскогорье с бесплодными холмами и большими гранитными глыбами. По ту сторону гор, в Гаскони, берут начало многие шумные потоки, по берегам которых ютятся маленькие селения и пасутся небольшие стада. Но к югу от Памплонны ничего этого не было. Высокие безжизненные холмы сменялись голыми скалами с темными ущельями да каменистыми пустынями.
   Через такую унылую страну пробирался отряд сэра Найджела, то минуя горные ущелья, из глубины которых небо казалось узкой голубой полоской, то длинной вереницей скользя по скалистой тропинке, протоптанной погонщиками мулов над бездонной пропастью, в глубине которой ревел и пенился бешеный поток. На третий день к вечеру горные цепи словно распались, и сэр Найджел остановился на берегу широкой голубой реки Эбро. На следующий день, чуть забрезжил рассвет, воины уже переправились вброд через быструю речку и очутились в Испании.
   После трудного перехода надо было дать отдохнуть людям и лошадям, а кроме того, выработать план дальнейшего наступления. Выбрав удобное место в густом сосновом лесу, сэр Найджел остановился здесь на целый день и сейчас же созвал совет рыцарей. Надо заметить, что с сэром Найджелом вызвались ехать самые лучшие и доблестные воины того времени, как, например, Уильям Фельтон, Оливер Баттестхорн, мужественный и опытный Симон Берли, шотландский странствующий рыцарь граф Ангус и сэр Ричард Кастон. Кроме того, из нижних чинов было шестьдесят копьеносцев и триста двадцать стрелков. К вечеру вернулись разведчики и принесли известие, что испанский король расположился лагерем по дороге к Бургасу. Это место находилось в четырнадцати верстах от того, где стоял Белый отряд. Войско неприятеля насчитывало в своих рядах двадцать тысяч всадников и сорок пять тысяч пехоты. Зажгли костер; красное пламя освещало суровые мужественные лица предводителей.
   – По моему мнению, – проговорил Симон Берли, – мы как нельзя лучше исполнили поручение принца. Узнали, где находятся главные силы испанского короля, определили численность его войск и теперь с чистой совестью можем отправиться в обратный путь.
   – Согласен с вами, – сказал Уильям Фельтон, – но, откровенно говоря, я давно уже не проверял крепость моего копья в битве и потому не уйду отсюда, пока хоть одним глазком не взгляну на испанского рыцаря.
   – Конечно, я вас не оставлю, сэр Фельтон, – поддержал его Симон Берли. – Но я, как опытный воин, считаю не совсем безопасным для маленького отряда в четыреста человек оказаться зажатым между шестидесятитысячной армией и широкой быстрой рекой.
   – Тем не менее мы опозорим родную Англию, если, находясь вблизи неприятеля, уйдем без боя, – горячо заметил сэр Ричард Кастон.
   – И Шотландию тоже! – добавил граф Ангус.
   – Я никогда не сомневался, что в Шотландии есть достойные войны, – обратился к графу сэр Найджел. – Мы не имеем права, сэр Симон, верить на слово простым лазутчикам, которые не так уж опытны, чтобы на глаз определить численность неприятельской армии. Мы должны предоставить принцу более точные сведения.
   – Вы спрашивали моего совета, и я высказал свое мнение. Командуете вы, и потому поступайте, как сочтете нужным, – ответил сэр Симон.
   – Река не представляет для нас большого затруднения, так как мы можем приблизиться к неприятельскому лагерю с противоположной стороны.
   Симон покачал головой.
   – Что же вы думаете предпринять? – спросил он.
   – По-моему, надо сейчас же двинуться вперед, пока им еще не донесли о нашей переправе, и, если будет хоть малейшая возможность, немножко пощипать испанских цыплят.
   – Щипать, так щипать, я готов, – сказал Симон.
   На сей раз все согласились с сэром Найджелом и тотчас же после скудного ужина выступили под прикрытием темной ночи и дремучего леса. Лошадей вели за поводья, потому что невозможно было ехать верхом по такой неровной местности. Дорогу указывал пленный испанский крестьянин, привязанный за руку к стремени Симона Черного. На рассвете отряд очутился среди каменистых гор и зияющих черных оврагов.
   – Эта испанская собака обманула нас! – вскрикнул Симон Черный. – Бросим его с утеса!
   Крестьянин сразу догадался о намерении Симона и упал на колени, громко моля о пощаде.
   – На утес его! – кричали стрелки, грозя кулаками.
   Еще минута, и Симон Черный скинул бы в пропасть уцепившегося за край скалы крестьянина, но на него, как коршун, налетел сэр Найджел.
   – В чем дело? – спросил он. – Клянусь святым Павлом, я не позволю начинать войну позорным кровопролитием. Послушай, любезный! – обратился к крестьянину маленький рыцарь. – Может быть, ты теперь найдешь дорогу к неприятельскому лагерю? Обдумай все хорошенько, пока мы будем молиться.
   Склонив головы и держа в руках блестящие шлемы, воины стояли возле своих коней, в то время, как сэр Симон Берли громко читал «Отче наш», «Богородицу» и «Верую».
   Но не успели рыцари произнести «аминь» после последней молитвы, как где-то поблизости от них забили в барабаны, заиграли рожки и сигнальные трубы.
   Рыцари вздрогнули и схватились за оружие в полной уверенности, что попали в засаду.
   – Вот они! – воскликнул проводник, крестясь и падая на колени. – Здесь, здесь их лагерь! Они играют утреннюю зорю. Идемте, идемте за мной, я провожу вас к самому лагерю!
   Отряд последовал за крестьянином, который сначала спустился по узкому оврагу, а потом вышел к небольшой долине, густо заросшей зеленым кустарником. Еще несколько шагов – и глазам рыцарей представилось такое зрелище, от которого сильнее забились их сердца и участилось дыхание. Их взорам открылась широкая равнина, орошаемая двумя потоками. Она убегала вдаль, туда, где на фоне бледного утреннего неба виднелись едва заметные очертания башен Бургаса. Эту равнину покрывало целое море белых палаток, среди которых яркими пятнами выделялись цветные шелковые шатры испанских грандов, лионских и кастильских баронов. Вдали, в самом центре лагеря, возвышался огромный шатер из алого шелка, на верхушке которого развевалось королевское знамя Кастилии. Оно указывало на то, что сам доблестный Генрих Трастамаре находится среди своих верных слуг.
   В лагере пробуждалась жизнь. В одном месте чистили лошадей, в другом маршировали стройные ряды пращников и арбалетчиков. Поднимались столбы пыли, горели тысячи костров.
   – Клянусь своей пятерней, mon garçon, – шепнул Эльвард на ухо Аллену, – хотя мы и искали их всю ночь, но теперь, право, не знаю, что мы с ними будем делать.
   – И я тоже, – заметил старый Джонстон. – Чувствую, что ничего хорошего не выйдет из этой авантюры. А вы как думаете, Симон?
   – Я посмотрю сначала, какая кровь у этих испанцев, а потом поверну коня обратно в горы, – горячо ответил Симон Черный.
   – Это я понимаю! – отозвался Джон Гордль. – Как бы мне сцапать хоть одного из этих цыплят. Наверно, можно было бы содрать за него хороший выкуп и подарить моей матушке другую корову.
   – Корову? – воскликнул Эльвард. – Скажи лучше – десять акров земли и целую усадьбу.
   – Правда? В таком случае помоги мне, Пречистая Дева! Кажется, я вижу подходящего кавалера в красном камзоле.
   С этими словами Джон Гордль готов был уже выскочить из кустов, как перед ним словно из-под земли вырос сэр Найджел.
   – Назад! – скомандовал последний. – Снимите шлемы и кольчуги! Лошадей привяжите у скал, а сами ложитесь в кусты. Наше время еще не пришло!
   Приказание тотчас же было исполнено, лучники залегли в кустарнике на берегу ручья и принялись за скромный завтрак, состоявший из черствого хлеба и солонины.
   – Лежим здесь как бараны! – ворчал Фельтон. – То ли дело налететь на них вихрем и разгромить лагерь. А там будь что будет!
   – Я тоже так думаю! – поддержал Фельтона шотландский граф.
   – Чистейшее безумие! – возразил Симон Берли. – Ну что мы будем делать, если они не струсят и дадут нам отпор? Ведь их несколько тысяч! Куда вы побежите, что будете делать? Что скажете, сэр Оливер?
   – Клянусь прародительницей Евой, из их котелков, – ответил тучный рыцарь, принюхиваясь, – ветер доносит вкусный запах чеснока и лука. Должно быть, подлецы, готовят что-нибудь аппетитное. Если мой старый друг и товарищ ничего против этого не имеет, я готов сейчас же напасть на их лагерь.
   – Нет, у меня совсем другой план, – ответил в свою очередь сэр Найджел, – надо дождаться вечера. Затем мы сделаем вылазку и быстро отступим в горы под прикрытием темноты.
   – Ждать до вечера? – возразили несколько человек.
   – Ничего не поделаешь! – спокойно заметил сэр Найджел. – Я поставлю здесь в проходе двенадцать лучников, укреплю на скалах все наши знамена, прикажу ударить в литавры, барабаны, затрубить трубачам; испанцы в темноте не смогут определить, сколько нас, подумают, что здесь вся армия принца, и не станут нас преследовать.
   – Гениальная мысль! – воскликнул бывалый Симон Берли.
   – Что ж, придется с вами согласиться, сэр Симон, – пробурчал Фельтон. – Но вопрос, не обнаружат ли они нас до наступления вечера?
   Только он успел высказать свое опасение, как позади лучников послышался звонкий стук копыт, и из-за скалы показался смуглый испанский рыцарь на белом красивом коне с соколом на плече. Увидев ошеломленные лица тут же вскочивших стрелков, он пришпорил коня и как вихрь понесся по долине, разбрасывая во все стороны преграждавших ему дорогу стрелков. Еще минута, и всадник скрылся бы в узком ущелье, но здесь его поджидал Джон Гордль. Схватив одной рукой коня под уздцы, он мигом осадил его на месте, а другой рукой стащил рыцаря на землю.
   – Попался, голубчик! – радостно загоготал Джон. – Сколько коров ты купишь моей матери, если мы отпустим тебя на свободу?
   – Хватит нести чушь! – остановил Джона не на шутку испугавшийся сэр Найджел. – Подведите сюда пленника. Ба! Клянусь святым Павлом, мы где-то встречались с вами! Дон Диего Альварес?
   – Вы не ошиблись, – ответил испанский рыцарь по-французски. – Пронзите мое сердце мечом, потому что я, кастильский кабальеро, не стану жить на свете после того как до меня дотронулся и стащил с коня какой-то хам, дерзкий холоп.
   – Ваше счастье, что он вовремя это сделал, – ответил сэр Найджел. – Иначе вас пронзила бы целая дюжина английских стрел.
   – Это было бы в сто раз лучше. Надеюсь, теперь я пленник достойного рыцаря и джентльмена? – спросил испанец, а взгляд его метал молнии в сторону лохматого Джона.
   – Вы пленник того, кто вас схватил, дон Диего, – ответил сэр Найджел. – Поверьте, что джентльмены и поважнее нас с вами были пленниками простых английских стрелков.
   – В таком случае какой ему нужен выкуп? – спросил надменно испанец.
   Услышав вопрос, переведенный одним из стрелков на ангийский, Джон осклабился и почесал рыжий затылок.
   – Скажите ему, – начал Джон, – что я хочу иметь десять коров и одного быка, только не большого, а маленького и крепкого. Еще голубое кашемировое платье для матери. Затем пять акров пастбища, две косы и хороший новый оселок [82 - Оселок – точильный камень в виде бруска.]. Кроме того, маленький домик, коровники и тридцать шесть галлонов пива, чтобы промочить горло.
   – Будет, будет, – замахал на него руками сэр Найджел, едва удерживаясь от смеха. – Все это и самому можено купить, лишь бы были деньги. Как вы думаете, дон Диего, пять тысяч крон, кажется, не слишком большая сумма за такого знаменитого рыцаря?
   – Охотно, тотчас же вам их уплачу.
   – Очень приятно, но все-таки мы должны будем на несколько дней задержать вас и, кроме того, попрошу вашего позволения ненадолго воспользоваться вашим щитом, доспехами и лошадью.
   – Мои доспехи принадлежат вам по закону войны, – ответил угрюмо испанец.
   Так стрелки пролежали в засаде почти до вечера, когда в лагере вдруг поднялась тревога: трубачи заиграли сбор частей, и из всех палаток стали выбегать воины в полном облачении и строиться в ряды. Только взобравшись на вершину скалы, отряд Найджела узнал причину тревоги. Вдали, на востоке, поднималось огромное облако пыли, над которым в солнечных лучах блестели копья и развевались знамена большого отряда кавалерии.
   – Уж не принц ли пришел гораздо скорее, чем рассчитывал? – подумал сэр Найджел.
   – Я определенно различаю красное знамя Чандоса, – воскликнул Ричард Кастой, прикрывая глаза рукой и всматриваясь вдаль.
   – Вздор! – возразил Симон Берли. – Этого я больше всего и боялся. Неужели вы не различаете двуглавого орла Дюгесклена?
   – Конечно, это он! – вскричал граф Ангус. – С ним французские копьеносцы.
   – Клянусь святым Павлом, я страшно рад встрече со старым знакомым! – воскликнул сэр Найджел. – Я совсем не знаю испанцев, но французы – очень достойные джентльмены и никогда не упустят случая с нами сразиться.
   – Смотрите, вот у знамени сам Бертран. Господи, сколько их! Не меньше четырех тысяч! А вот и сам король Генрих выезжает к ним. Какая честь!
   После торжественной встречи весь конец дня испанцы и французы провели в шумном веселье. Солнце уже давно скрылось в тумане на западе, когда сэр Найджел наконец приказал готовить коней и оружие, а сам, к великому удивлению братства, переоделся в костюм и доспехи пленного испанца дона Диего.
   – Поручаю вам, сэр Уильям Фельтон, командовать сегодняшней вылазкой, – сказал маленький рыцарь. – Я поеду в неприятельский лагерь с оруженосцем и двумя лучниками, а вы следите за мной и нападайте, как только я подберусь поближе к палаткам врага. Двадцать стрелков оставьте у прохода и отступайте тем же путем, после того как совершите все, что посчитаете достойным храброго солдата.
   – Не беспокойтесь, сэр Найджел, все будет исполнено в точности. Но что вы намерены делать? – спросил Фельтон.
   – Скоро сами увидите. Аллен, вы поведете в поводу еще одну лошадь. С нами пойдут два стрелка, пусть только они оставят свое оружие в кустах, так как неприятель не должен подозревать, что мы собираемся напасть на него. Ни с кем не говорите, не отвечайте на вопросы, если их будут задавать. Вы готовы?
   – Готов, милорд! – ответил Аллен.
   Эльвард и Джон вызвались ехать вместе с сэром Найджелом.
   – Так я рассчитываю на вас, сэр Уильям. До наступления ночи мы должны встретиться с вами у этого прохода, – сказал напоследок маленький рыцарь и с этими словами вскочил на белую лошадь испанского кабальеро. Он спокойно выехал из засады в сопровождении двух лучников и Аллена, который вел за поводья большого вороного коня. Никто не обратил внимания на мирно ехавших всадников, так как по всему лагерю сновали взад и вперед пешие и конные испанские и французские воины. Таким образом смельчаки беспрепятственно достигли большой королевской палатки и лишь тогда услышали тревогу и призывы к оружию в отдаленном конце лагеря, обращенном к долине, где и была засада лучников сэра Найджела. Гвардейский караул, стоявший на страже у королевской палатки, поспешил к месту тревоги, a оставшиеся слуги метались во все стороны, объятые паническим страхом, словно стадо баранов во время пожара. Вход в палатку защищали только два копьеносца.
   – Я приехал за королем, – прошептал сэр Найджел спутникам, – и, клянусь святым Павлом, увезу его или погибну здесь.
   Узнав о намерении своего господина, Аллен и Эльвард в один момент соскочили с лошадей и обезоружили копьеносцев, не ожидавших нападения, между тем как сэр Найджел и Джон устремились в палатку. Напуганные безоружные слуги не могли оказать им серьезного сопротивления, хотя и пробовали защищаться, о чем свидетельствовали звон оружия, крики и шум. Не прошло и пяти минут, как двое смельчаков уже выскочили из палатки с обнаженными мечами. Джон нес на плече бесчувственное тело человека, белый плащ которого с желтыми львами и башнями Кастилии доказывал, что он принадлежит к королевскому дому. Взвалить бесчувственное тело на коня и самим вскочить в седло было делом одной минуты. После чего всадники понеслись во весь опор к проходу в горы.
   Суматоха и смятение были еще настолько велики, что сэр Найджел со своими помощниками почти беспрепятственно проскакали через весь лагерь. Всего только несколько стрел да камней пролетело мимо них, но никого не ранило. Как раз в это время оставшиеся у прохода двадцать стрелков забили в барабаны, затрубили в трубы и боевые рожки; испанцы подумали, что на них готовится напасть армия принца, и побоялись преследовать Фельтона с его молодцами. А те успели врезаться клином почти в центр лагеря, сметая все на своем пути и сея вокруг смерть, и теперь уже отступали в горы. Большую услугу, несомненно, оказала наступившая темнота.
   – Клянусь честью, Найджел! – вскричал сэр Оливер, размахивая в воздухе огромным свиным окороком, – наконец-то мне удастся поесть трюфелей. Если бы вы видели рожи этих трех солдат, сидевших в палатке, когда я их накрыл! Жалко только, что кроме воды нечем промочить глотку.
   – Вечно вы со своими шутками! – огрызнулся на него сэр Уильям Фельтон, вытирая вспотевшее от напряжения лицо. – Что это у вас, сэр Найджел? – обратился он к подъезжавшему маленькому рыцарю.
   – Пленник, – ответил, самодовольно улыбаясь, сэр Найджел, – да не какой-нибудь, а с королевскими гербами.
   – Испанский король? – вскричали изумленные воины.
   – Увы, Найджел, – осторожно заметил Фельтон, вглядываясь в лицо пленника. – Я видел короля Генриха Транстамаре, но это не он.
   – Проклятие! – воскликнул сэр Найджел. – Я возвращаюсь за королем.
   – Что вы, что вы! – остановил его Фельтон. – Теперь весь лагерь на ногах, и вам никоим образом не удастся добраться до короля. Кто вы такой? – обратился он к пленному.
   Несчастный испанец только что очнулся и с изумлением смотрел на окруживших его воинов, не понимая, где он и что с ним случилось.
   – Если вам угодно знать, – ответил испанец, – я и еще девять личных оруженосцев короля обязаны носить королевские гербы, чтобы спасти его от опасности вроде той, которая грозила ему сегодня. Король ужинает в палатке храброго Дюгесклена. Я – кабальеро Арагонский, Санчо Пенелоза и, хотя я не король, но могу дать изрядный…
   – К черту вас с вашими деньгами! – вскричал обескураженный сэр Найджел. – Ступайте обратно в лагерь, передайте своему господину привет от сэра Найджела Лоринга из Туингемского замка и скажите, что я имел непреодолимое желание поближе познакомиться с таким знаменитым рыцарем, как он. Ну, друзья, теперь мы можем двинуться в путь, так как нам придется проскакать еще много миль, прежде чем можно будет разложить огонь и подкрепить свои силы горячей пищей. Я надеялся сегодня ехать уже без этой повязки на глазу, но, оказывается, судьбе угодно, чтобы я носил ее еще некоторое время.

XVI. Без повязки

   Стояло холодное мартовское утро, и густой туман белой пеленой окутал уступы Кантабрийских гор, заполнив собой все ущелья и овраги. В лагере Белого отряда пробуждалась жизнь: некоторые воины толпились у костров, чтобы согреться после холодной ночи, другие ухаживали за лошадьми. Около одного из котлов, висевшим над костром, сидела небольшая компания. Там был Эльвард, чистивший заржавевший от сырости панцирь, старый Джонстон, уже сотый раз заглядывавший в котел, Симон Черный, точивший на камне свой меч, молодой Аллен, молчаливый оруженосец сэра Оливера, сэр Норбури и Большой Джон. Последний растянулся на земле и раскачивал поднятой кверху ногой с надетым на нее шлемом.
   – Когда же наконец закипит этот котел? – ворчал Джон, подбросив ногой шлем и подхватив его рукой.
   – Кипит, кипит! – воскликнул Джонстон, заглядывая в дымившийся котел и снимая его с огня.
   Тотчас его содержимое было разлито по стальным шлемам стоявших на коленях их обладателей. Воины с ложкой и ломтем хлеба в руках принялись за утреннюю похлебку.
   – Скверная погода для луков, – заметил Джон, с аппетитом уплетая свой завтрак, – моя тетива сегодня болтается, словно коровий хвост.
   – Вздор! – возразил Джонстон. – Помнишь Сэмкин, при Креси было так же сыро, а туман был еще сильнее, но нашим лукам было все нипочем.
   – Чует мое сердце, – сказал Симон, снова принимаясь водить по камню лезвием меча, – что еще до заката солнца будет работа нашим мечам и лукам. Недаром я сегодня видел во сне красную корову.
   – А что она предвещает? – спросил Аллен.
   – Накануне Кадсана, Креси и Ногана мне тоже снилась красная корова, потому-то я и точу поострее свой меч, – ответил Симон.
   – Кого ты ищешь, Робин? – спросил Эльвард приближающегося стрелка.
   – Милорд Лоринг просит вас в свою палатку, – сказал последний, обращаясь к Аллену.
   Молодой оруженосец застал своего господина сидящим в палатке на подушке с поджатыми под себя ногами. Перед ним лежал лист пергамента, который он, нахмурившись, внимательно изучал.
   – Это мне привез сегодня посол принца, – сказал сэр Найджел, – по поручению сэра Джона Фоллисли, который только что приехал из Суссекса. Никак не разберу, что здесь написано.
   – «Сэру Найджелу Лорингу, рыцарю и коннетаблю замка Туингем, птсано рабом божим Христофором из аббатства Кристчёрч».
   – Так это и я прочел, – заметил сэр Найджел. – А дальше что написано?
   Аллен продолжал читать, но при первых же словах побледнел как полотно.
   – Что такое? – спросил рыцарь, заморгав открытым глазом. – Надеюсь, ничего скверного не случилось с леди Мэри и леди Мод?
   – Бедный, несчастный мой брат, – воскликнул Аллен, схватившись рукой за голову, – он умер.
   – Не понимаю вашей печали, – сказал рыцарь, – он, кажется, никогда не выказывал вам большой любви.
   – Но он все-таки был моим братом, единственным родным человеком на земле. Может быть, он имел причину сердиться на меня за то, что наш отец подарил аббатству землю за мое воспитание. Он убит, пал жертвой собственной жестокости.
   – Читайте дальше, – мрачно произнес сэр Найджел.
   – «Да хранит тебя Господь, достопочтенный милорд, своею милостью. Леди Лоринг просила меня написать обо всем, что случилось в Туингеме и как скончался твой недобрый сосед, минстедский владелец. Когда ты покинул нас, этот человек собрал вокруг себя различных бродяг и беглецов в таком количестве, что они убили королевских слуг, высланных для усмирения этой шайки. Потом они вышли из лесов, окружили твой замок и в течение двух дней осаждали его. Но леди Лоринг стойко защищала замок, и на второй день осады твой брат был убит его же собственными людьми. Мы были освобождены, за что и возносим свою хвалу всем святым, и в особенности преподобному Ансельму, в день которого все это произошло. Леди Лоринг и леди Мод, твоя прекрасная дочь, находятся в добром здравии; я мучаюсь подагрой, которая послана мне Богом за мои грехи. Да хранят тебя все святые!»
   – Леди Тифен была права, – сказал сэр Найджел. – Она все это видела, даже описала наружность вашего брата. Но довольно об этих пустяках, мы поговорим об этом подробнее, когда снова увидим зеленые берега и белые утесы милой Англии. Прошу вас, Аллен, идите сейчас же к сэру Уильяму Фельтону и попросите его пожаловать ко мне, потому что нам пора выступать. В этой долине нет другого прохода, и наше положение уязвимо в случае неприятельского нападения.
   Исполнив поручение, Аллен сел на камень и, склонив голову, думал о брате, о своей ссоре с ним, о леди Мод в изорванной амазонке с хлыстом в руке и об их последнем разговоре перед выступлением в поход. Тогда он был простой бедный послушник, одинокий, неизвестный. Теперь же вдруг сделался минстедским владельцем, главой старинного знатного дома. Кроме того, все считали его отважным даже среди храбрецов, его любил сэр Найджел, отец прекрасной леди. Что же касается рыцарства, то смелому оруженосцу, да еще с такой громкой фамилией и порядочным состоянием, нетрудно добиться этой чести.
   Но вдруг его размышления и мечты о будущем прервал отдаленный глухой гул, донесшийся сквозь густой туман. Сзади слышался говор стрелков, взрывы веселого смеха, было слышно, как лошади жевали сено и били копытами в землю. Но над всем этим в воздухе стоял какой-то неясный гул и топот, наполнявший все вокруг.
   Лагерь был от Аллена всего в ста шагах, но, когда он добежал до него, чтобы поднять тревогу и предупредить об опасности, все воины были уже вооружены и вполне готовы к встрече с невидимым врагом.
   Белый отряд стоял, всматриваясь в густую пелену тумана, откуда вдруг раздалось ржанье лошадей и продолжительный заунывный звук трубы.
   – Это испанский рог, милорд, – сказал Симон Черный, – так трубят их охотники, когда хотят дать знать, что зверь лежит в берлоге.
   – Ну что ж, – ответил спокойно сэр Найджел, – если они хотят поохотиться, мы доставим им это удовольствие. Здесь неподалеку есть очень хорошая позиция, большой холм, я еще вчера его присмотрел.
   Воины Белого отряда тотчас же спешились и, ведя коней за поводья, направились к холму, очертания которого были едва заметны в море белого, как пар, тумана. Лучшей позиции трудно было желать: впереди – совершенно отлогая гора, покрытая острыми камнями; позади – отвесная скала более ста футов в высоту. Вершина холма представляла собой продолговатую площадку, шагов сто в длину и пятьдесят в ширину.
   – Бросайте лошадей! – скомандовал сэр Найджел. – С ними здесь нечего делать, но, если дело выгорит, мы возместим убытки кровными испанскими скакунами. Нет, господа, – обратился он к рыцарям, тоже собиравшимся оставить лошадей, – вам они пригодятся. Эльвард, Джонстон! Стройте людей на флангах. Вы, сэр Оливер и милорд Ангус, будете командовать правым крылом, а вам, сэр Симон и Ричард Костон, я поручаю левое крыло. Мы с сэром Фельтоном будем в центре с копьеносцами. Стройте ряды, ребята! Живее, и положим свою душу за Бога, тело – за короля, а меч – за святого Георга и милую Англию!
   Между тем туман стал рассеиваться, его молочная пелена выползала из мрачного ущелья, похожего на трещину, и потянулась кверху по зубчатыми утесам, рельефно очерчивая огненный шар солнца, лучи которого ослепительно заблестели на оружии и шлемах въезжавшего в долину неприятельского конного отряда.
   – Святой Павел! – воскликнул сэр Найджел, поглядывая прищуренным глазом на долину. – Между ними, кажется, много достойных людей. Чье это золотое знамя развевается на левом фланге?
   – Это знамена рыцаря Калатравы, – сказал Фельтон.
   – А справа?
   – Знамя рыцаря Сант-Яго. Вот и сам славный военачальник едет впереди. Однако немало их пришло нас проведать. По-моему, здесь не меньше шести тысяч копьеносцев и десяти эскадронов пращников.
   – Я узнаю между ними и французов, – заметил Симон Черный.
   – И я их вижу, – сказал сэр Уильям. – Дон Диего, вы, наверно, можете определить по знаменам, каким рыцарям мы обязаны их посещением.
   – Клянусь святым Яковом, здесь собрался весь цвет испанского рыцарства, – ответил пленный испанец, и глаза его торжествующе загорелись.
   – Неужели мы разойдемся, не померившись силами с такими славными воинами? – воскликнул сэр Найджел. – Смотрите, никак они уже наступают!
   Действительно, оба крыла испанской рати стали быстро пересекать долину, между тем как центр рассеялся в стрелковую цепь.
   Передовые линии всадников остановились на расстоянии выстрела от холма и, размахивая копьями, громко вызывали своих врагов на бой. От их блестящих рядов отделились два кавалера и медленно поехали вдоль строя, подняв копья и щиты, как рыцари на турнире.
   – Клянусь святым Павлом! – не выдержал сэр Найджел. – Они, кажется, очень смелы! Не освободить ли их, сэр Уильям, от какого-нибудь обета, лежащего камнем на их душах?
   Вместо ответа Фельтон вскочил на коня и во весь опор понесся под гору к испанским рыцарям. За ним последовал и сэр Найджел. Заметив такой маневр, галантные испанцы с той же быстротой понеслись к ним навстречу. Противник Фельтона был высоким юношей со щитом, украшенным оленьей головой, а противник сэра Найджела – широкоплечий, коренастый рыцарь. Первый ударил Фельтона в щит с такой силой, что тот раскололся сверху донизу. Но копье сэра Уильяма пронзило через забрало горло юноши, и тот упал на землю с ужасным криком. Разгоряченный Фельтон не успел, однако, удержать своего быстрого коня и врезался на всем скаку в войско испанцев.
   Минуты две было видно, как мелькало в строю испанских всадников большое белое перо английского рыцаря, как сверкал в воздухе то поднимавшийся, то опускавшийся блестящий меч, но вдруг он исчез из виду, еще один герой перешел от войны к вечному покою…
   Между тем сэр Найджел нашел себе достойного противника в лице Себастьяна Гомеса, самого искусного воина из рыцарей Сант-Яго, прославившегося в битвах с маврами в Андалузии. После первого сильного, как вихрь, столкновения оба рыцаря стали наносить друг другу удары мечами, словно два гиганта-кузнеца по наковальне. Кони хрипели и били копытами о землю, а удары мечей, испуская целые снопы искр, следовали так быстро, что глаз не мог уследить за ними. Наконец рыцари схватились врукопашную, обвили друг друга мертвым железным кольцом и полетели с коней на землю. Более тяжелый испанец, конечно, придавил маленького сэра Найджела своим телом. Крик ужаса вырвался из груди английских стрелков, в ответ раздался торжествующей клич испанцев. Но последние слишком рано начали праздновать победу. Испанский рыцарь уже занес над сэром Найджелом тяжелый меч, но не успела опуститься его рука, как сам он вздрогнул, вытянулся и свалился на бок, а из-под забрала хлынула алая кровь. Сэр Найджел моментально вскочил на ноги с окровавленным кинжалом в руке, посмотрел на поверженного врага, в один момент прыгнул на лошадь и понесся во весь дух к своим войскам. В следующий миг зазвучали испанские трубы, предвещавшие начало атаки.
   Англичане стояли уверенно, выдвинув вперед правую ногу и засучив рукава. В левой руке они держали лук, правой же доставали стрелы из туго набитого колчана. Передовой эскадрон испанцев двинулся сначала шагом, потом мелкой рысью, и через минуту весь длинный строй устремился в атаку с копьями наперевес. Воздух наполнился громкими криками, земля задрожала под копытами коней, и заколыхалось целое море стали, лес копий и развевавшихся знамен. Так неслись они вперед, пока, словно дождь, не обрушился на них сокрушительный шквал английских стрел. Тут лишь поняли испанцы, что могут одолеть противников только своей численностью. Они рвались напролом, выбывали из строя целыми рядами, но новые отряды, словно муравьи, ползли вперед по трупам своих товарищей. Вот на породистом испанском жеребце молодой рыцарь с развевающимися на шлеме большими страусовыми перьями пронесся вперед. Вот уж он на расстоянии копья от англичан, но не пощадили и его: он пал вместе со своим красавцем конем, пораженный сразу несколькими стрелами, оперение которых торчало из каждой прорехи в его доспехах. Наконец нападающие поняли всю бесполезность своего упрямства и отступили, повинуясь жалобному сигналу трубы, заигравшей отбой.
   Теперь они придумали другой, более хитрый маневр. Испанские пращники и арбалетчики обошли англичан с флангов и, спрятавшись за скалами и утесами, стали осыпать окруженных камнями. Английский отряд, располагавшийся на холме, оказался прекрасной мишенью для испанцев. В один миг не стало старины Джонстона и вместе с ним пятнадцати его лучников и шести копьеносцев. Остальным ничего больше не оставалось, как залечь на краю холма и из такого положения стрелять в своих беспощадных врагов, выцеливая в основном в тех, что стояли на утесах.
   – Не пора ли нам позавтракать, Найджел? – спросил сэр Оливер, подъезжая к маленькому рыцарю. – Смотрите, как высоко уже поднялось солнце.
   – Клянусь святым Павлом! – сказал вместо ответа сэр Найджел. – Я могу теперь в вашем присутствии снять повязку с глаза, так как тот испанский воин был поистине доблестным. Поверьте, мне от всей души жаль его. Что же касается завтрака, милейший сэр Оливер, то его, кажется, придется отложить, ведь мы не взяли с собой никаких припасов.
   – Найджел! – закричал еще издали подбегавший к двум рыцарям Симон Берли. – Эльвард просил вам передать, что у них остается не больше двухсот стрел. Не пора ли отступить? Смотрите, они спешиваются, значит, опять собираются идти на приступ.
   – Раньше душа моя расстанется с телом, чем я дам приказ отступить, – ответил твердо сэр Найджел. – Я не сойду с этого места, пока Господь дает мне силы держать меч.
   – И я так думаю! – воскликнул сэр Оливер, подбрасывая в воздух свой огромный меч и ловко хватая его за рукоятку.
   – Стреляйте, братцы, пока есть стрелы! – закричал маленький рыцарь. – А потом мечи вон из ножен, и победим или умрем вместе!

XVII. Последний бой Белого отряда

   И тогда с холма, возвышавшегося над каменистой долиной, раздался такой ужасный крик, какого здесь не слыхали ни до, ни после того как четыре сотни зим не сковали горных ручьев и столько же раз не растопила их весна. Подобно громовому удару, вырвалось из груди воинов и раскатилось по ущельям это последнее приветствие тех, к которым они готовы были присоединиться в этой древней игре, где ставкой является смерть. Как один человек, поднялся Белый отряд и спокойно наблюдал за тысячами воинов, ползущих к нему по склонам холма, подобно муравьям. Оставив внизу лошадей, побросав копья и секиры, устремилось в атаку испанское рыцарство.
   До сих пор еще хранятся у горных жителей воспоминания об этой ужасной битве, и отцы указывают детям на проклятый холм, известный под названием «Altura de los Ingleses» [83 - Английская высота (лат.).], где происходила жаркая битва заморских рыцарей с воинами юга. Скоро была выпущена последняя стрела, не осталось больше и камней у пращников, тогда враги сошлись в рукопашном бою. Звон мечей, глухой звук тяжелых ударов, протяжные стоны измученных и умирающих воинов – все это слилось в единый непрерывный гул. К нему с удивлением прислушивались крестьяне из окрестных деревень, с соседних утесов следившие за кровавой битвой. Сэр Найджел, Берли и Симон Черный бешено кидались в бой вместе с ветеранами-копьеносцами; Аллен все время старался не отставать от них, но едва он успевал обменяться ударами с испанским кабальеро, как толпа увлекала его в другую сторону. Сэр Оливер, Эльвард, Джон Гордль и стрелки сцепились с рыцарями из монашеского Ордена Сант-Яго, которых возглавлял приор, гигантский рыцарь, носивший поверх доспехов черное монашеское одеяние. Уже три английских лучника пали от его могучих ударов. Но вдруг на него налетел сэр Оливер, обхватил своими крепкими руками, и оба воина, точно скованные железными обручами, покатились вниз с крутого утеса. Мечи Эльварда и Джона не знали отдыха. Вдруг из засады выскочили храбрые валлийцы под предводительством молодого и горячего шотландского графа. Подобно бурному потоку устремились они на атакующих испанцев и обратили их в бегство. Гораздо хуже обстояли дела в центре. Уже давно принял геройскую смерть Симон Черный, павший, как храбрый воин, окруженный телами своих жертв. Дважды падал сэр Найджел на землю, но сейчас же поднимался на ноги и снова рвался в бой. Щит его был расколот, доспехи смяты и изломаны, а от шлема оторвано забрало, но он, словно дикий зверь, наносил удары бретонцу и испанцу. Мало лучников осталось в живых, небольшая горсть их сомкнула ряды по обоим флангам и стала теснить неприятеля, заставляя его медленно, шаг за шагом, отступать к равнине, где испанцы уже готовились к новому натиску.
   Немалых усилий стоило Белому отряду удержать за собой позицию на холме. Из трехсот семидесяти человек осталось сто семьдесят два, из них многие были смертельно ранены и истекали кровью. Погибли сэр Оливер Баттестхорн, сэр Ричард Кастон, сэр Симон Берли, Симон Черный, Джонстон, сто пятьдесят лучников и сорок семь копьеносцев, а непрерывный град камней все сыпался на головы храбрых английских воинов, принося все новые и новые жертвы.

   Сэр Найджел осмотрел поредевшие ряды братства, и снова глаза его загорелись воинственным огнем.
   – Клянусь святым Павлом! – воскликнул он. – Я много сражался в разных битвах, но ни одну из них мне не было бы так жалко пропустить, как сегодняшнюю. Вы ранены, Аллен?
   – Ничего серьезного, – ответил оруженосец, стараясь остановить сочившуюся по лбу кровь.
   – Однако эти испанцы, оказывается, очень милый народ. Смотрите, они никак не могут с нами расстаться. Немного теперь осталось у нас героев. Эльвард, вы честный солдат, но еще не носили за свои заслуги золотых рыцарских шпор. Командуйте правым флангом, я буду в центре, а вы, милорд Ангус, на левом крыле.
   – Клянусь честью! – воскликнул обрадованный лучник. – Я и не надеялся командовать своей частью. Сомкните ряды, друзья, и клянусь своей пятерней, нам сегодня предстоит потеха.
   – Поди сюда, Аллен, – сказал между тем сэр Найджел, отводя в сторону молодого оруженосца. – И вы тоже, Норбури, – обратился он к оруженосцу покойного Оливера.
   Оруженосец поспешил на его зов, и все трое остановились на краю каменистого ущелья, уходившего на сто пятьдесят футов вниз.
   – Надо известить принца о случившемся, – начал рыцарь, – мы выдержим еще только один приступ. Их много, а нас остались единицы. Если не подойдет подкрепление, мы будем не в состоянии удержать холм. Видите лошадей, которые бродят там, внизу, между скал?
   – Да, милорд.
   – Видите тропинку, которая извивается по холму на том конце долины?
   – Да, сэр.
   – Постарайтесь незаметно подобраться к лошадям, потом скачите по этой тропинке и расскажите принцу все, что видели здесь.
   – Но каким образом, милорд, добраться до лошадей? – спросил Норбури.
   – Единственное средство – спуститься с отвесного утеса. Хватит ли у вас мужества?
   – Необходима веревка.
   – Есть веревка, но длиной не больше ста футов, потом остается уповать на Бога и на ваши руки. Попытаешь счастья, Аллен?
   – С радостью, милорд, только как же я вас здесь оставлю?
   – Этим ты окажешь куда большую услугу. А вы, Норбури, согласны?
   Молчаливый оруженосец вместо ответа стал привязывать веревку к выступу скалы. Потом они с Алленом сняли доспехи и подошли к краю пропасти.
   – Если не найдете принца, – сказал сэр Найджел, – то разыщите Чандоса, Калверли или Нолза. Да хранит вас Господь, храбрые и честные юноши!
   Действительно, не всякий бы решился на подобный подвиг. Тонкая веревка достигала только середины отвесной скалы. Норбури три раза потянул веревку на себя, чтобы убедиться в ее прочности. Затем, ухватившись за нее руками, начал спускаться вниз. Сотня воинов с замиранием сердца следили за отважным юношей. Но вот он достиг конца веревки и стал искать ногами опору. Вот он раскачался и только хотел поставить ногу на выступ, как из вражеской пращи вырвался камень и, прожужжав в воздухе, словно пчела, ударил его в голову. По всему телу несчастного прошла судорога, он вытянулся, руки разжались, и через секунду на острых камнях на дне ущелья лежал обезображенный труп самоотверженного оруженосца.
   – Если меня постигнет та же участь, – сказал шепотом Аллен, обращаясь к сэру Найджелу, – то передайте, пожалуйста, леди Мод мой привет и скажите, что я до последней минуты был ее верным слугой и достойным рыцарем.
   Тронутый до глубины души, сэр Найджел вместо ответа крепко обнял и поцеловал юношу. Аллен схватился за веревку и с ловкостью кошки спустился по ней. Затем, по примеру Норбури, он стал раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь найти выступ на скале. Однако все его попытки были тщетны, так как большая трещина в скале, в которую он мог бы упереться ногой, находилась на несколько футов ниже. Тогда он поднялся немного кверху, подбирая освобождающийся конец веревки, одной рукой развязал свой пояс и с большими усилиями привязал его к концу веревки. Снова спустившись, насколько это было возможно, он ухватился-таки за выступ скалы. Как раз в это время в воздухе прожужжал камень, выпущенный из пращи, и ударил его в бок. Послышался хруст, словно сломали ветку. Аллен чуть не потерял сознание, грудь его пронзала острая боль, но он вспомнил, что в его руках находятся жизни сэра Найджела и ста шестидесяти воинов из Белого отряда, которых во что бы ни стало нужно вырвать из когтей смерти. Снова над его головой просвистел камень, но Аллен неутомимо продолжал спускаться по скале, то держась на одних руках, то находя какой-нибудь выступ, чтобы упереться ногой.
   Пятьдесят футов казались ему бесконечными. Наконец он нащупал ногой широкий выступ и решился посмотреть вниз.
   Оказалось, он достиг той роковой площадки, на которую упал его несчастный товарищ. Преодолеть оставшийся путь, перескакивая с камня на камень, после того, что он уже сделал, было для юноши сущим пустяком. Он уже представлял, как вскочит на первого попавшегося коня и помчится к принцу. Аллен протянул руку к поводьям лошади, как вдруг свалился на землю, сраженный новым камнем, угодившим ему прямо в голову.
   Но не миновал кары Божьей и испанец, пустивший в юношу этот камень. Джон Гордль, все время внимательно следивший за каждым шагом Аллена, схватил огромный камень и, высоко приподняв над головой, сбросил его на пращника как раз в тот момент, когда он подбегал к Аллену, должно быть, с целью ограбить его. Обломок раздробил ему плечо, и испанец с дикими воплями рухнул на землю. Между тем Аллен очнулся от этого душераздирающего крика, с усилием приподнялся на руках и посмотрел вокруг себя, пытаясь понять, где он и что с ним случилось. Рядом паслись лошади, они-то и воскресили в его памяти все происшедшее. Он вспомнил, в какой опасности находился и сам и его товарищи, свое трудное поручение и необходимость во что бы то ни стало спасти своего господина. Аллен попробовал было подняться, но перед глазами все кружилось и плыло. Он чувствовал, что сейчас снова потеряет сознание, но сила его воли была настолько велика, что он в один миг вскочил на коня и помчался по долине. Голова его кружилась, по лицу текла кровь, на боку алело пятно, а рука, державшая поводья, слабела с каждой секундой. Сознание мутилось, и молодой оруженосец успел только опустить стременные ремни, крепко обмотал ими ноги, привязал их к седлу, затем обмотал поводьями руки и пришпорил коня. В следующий миг сознание оставило его, и он без чувств уткнулся в гриву животного.
   Что было дальше, Аллен не помнил. Когда юноша очнулся, на него ласково смотрели голубые глаза и вокруг слышалась дорогая сердцу английская речь.
   Как потом оказалось, лошадь, мчавшуюся с Алленом, остановил отряд стрелков под командованием Хью Калверли. Последний, узнав, в чем дело, сейчас же послал гонца к принцу, а сам поскакал во весь опор к товарищам на выручку. Когда сотня лучников и сотня копьеносцев поднялись на горный хребет, откуда роковая долина была видна как на ладони, им представилась ужасная картина.
   Холм, на котором Белый отряд отражал отчаянные наступления испанцев, был буквально завален трупами и залит кровью. На самой вершине его развевалось желтое с белым знамя со львами и башнями королевского дома Кастилии.
   Испанские рыцари, размахивая оружием, громко кричали и оттесняли горстку защищавшихся из последних сил людей к самому краю утеса.
   С громким кличем мчались стрелки по извилистой дороге к роковой долине. Испанцы, завидев подкрепление и не зная его численности, быстро отступили, захватив с собой немногих пленных. Когда спасители поднимались на холм на взмыленных конях, последние ряды испанского войска уже терялись из виду.
   Трудно представить более ужасное зрелище: по всему склону холма лежали тела испанских воинов и лошадей, сраженные первым залпом стрел. Выше покоились верные своему долгу англичане, даже после смерти не нарушившие боевого порядка. На самой вершине были убитые всех наций – французы, испанцы, арагонцы. Под сенью скалистого выступа стояли, прислонившись к склону, семь лучников с Джоном Гордлем во главе – все израненные, измученные, но все еще непобедимые. Аллен подъехал к Джону с сэром Калверли.
   – Клянусь святым Георгом! – воскликнул сэр Хью, – мне в первый раз приходится видеть столь жуткое поле битвы. Я бесконечно рад, что мы успели спасти хотя бы вас.
   – Вы спасли еще кое-что, – ответил Джон, с гордостью указывая на знамя, прислоненное к скале позади них.
   – Вы вели себя как подобает благородному воину и совершили настоящий подвиг, – произнес старый рыцарь, с восхищением глядя на Джона. – Но на ком это вы сидите верхом?
   – Ах, черт возьми, я и забыл про него! – воскликнул смущенно Джон, вытаскивая из-под себя испанского кабальеро дона Диего Альвареса. – Этот человек, милорд, много значит для меня: новый дом, десять коров, один бык, сарай и не припомню, что еще. Я не хотел, чтобы он сбежал от меня во время битвы, и потому сел на него верхом.
   – Скажите мне, Джон, – обратился к громадному лучнику Аллен, – где милорд, сэр Лоринг?
   – Боюсь, что он мертв. Я видел, как его тело положили на лошадь и увезли, мне кажется, мы его больше не увидим.
   – Бедный милорд! A где же Эльвард?
   – Он поскакал за испанцами, чтобы спасти сэра Найджела. Я видел, как его окружили со всех сторон эти собаки и, должно быть, взяли в плен или убили.
   – Сбор! – скомандовал сэр Хью Калверли, обернувшись к стоявшему за ним трубачу. – Пора вернуться в лагерь, но я ручаюсь, что не пройдет и трех дней, как мы поближе рассмотрим этих испанцев. Я принимаю вас всех в свой отряд.
   – Мы служим в Белом отряде, милорд, – возразил Джон.
   – Белого отряда больше не существует, – заметил печально сэр Хью и посмотрел на безмолвные ряды павших воинов. – Позаботьтесь об Аллене, этом храбром оруженосце, иначе, боюсь, он не доживет до завтрашнего дня.

XVIII. В Гемпшире

   Стояло жаркое утро. Четыре месяца минуло с той роковой битвы в испанском ущелье. Голубое безоблачное небо, яркие, ласкающие взор зеленые кроны деревьев, широкая равнина, покрытая сочной травой, мирно пасущиеся стада овец – все это составляло колоритную картину деревенского быта. Солнце еще невысоко поднялось в небе, но уже пригревало, и потому бурые коровы прятались в тени деревьев, меланхолично пережевывая траву и отмахиваясь хвостами от назойливых мух. Животные бессмысленно уставились своими большими глазами на двух всадников, которые ехали крупной рысью по пыльной дороге, причудливо извивавшейся. Она вела в ту сторону, где за холмом виднелись старые башни, высокий шпиль церкви и кровли домов старинного города Винчестера.
   Один из всадников был молодым красивым юношей. На нем был скромный камзол и такие же штаны из тонкого синего брюссельского сукна, обрисовывающие его гибкую и статную фигуру. Изящный бархатный берет был сдвинут вперед, чтобы защитить глаза от солнца. По выражению лица сразу можно было заметить, что он чем-то сильно озабочен. Но больше всего бросалось в глаза, что, несмотря на молодые годы и скромный костюм всадника, на ногах у него звенели большие золотые шпоры. Это, безусловно, говорило о том, что юноша имел рыцарское звание, а длинный побелевший рубец на лбу и несколько шрамов на щеке придавали его нежному красивому лицу мужественный вид. Рядом с ним на большом коне ехал рыжеволосый гигант. К седлу его был приторочен большой полотняный мешок с золотом, звеневший при каждом шаге коня. Джон, – а это был именно он – очевидно, пребывал в прекрасном расположении духа, так как с лица его не сходила счастливая широкая улыбка. Да и странно было не радоваться: он возвращался в Гемпшир живым и невредимым, с пятью тысячами крон впридачу, которые он выжал-таки из пленного испанского кабальеро. Но самое главное – то, что он был теперь оруженосцем Аллена Эдриксона, молодого минстедского владельца, посвященного в рыцари самим Черным принцем.
   Произошло все это следующим образом. В течение двух месяцев Аллен находился между жизнью и смертью. Но молодость и чистое сердце взяли свое, и он очнулся после долгого забытья. Война закончилась, и испанцы со своими союзниками французами были наголову разбиты при Наваретте. Принц узнал о геройском подвиге Аллена и решил, что, если Богу угодно будет призвать к себе такого храброго и мужественного юношу, то он, по крайней мере, должен умереть в рыцарском звании. Поднявшись на ноги, Аллен тотчас же бросился искать своего господина, но поиски окончились неудачно, так как никто не мог сказать, жив ли сэр Найджел или уже давно умер. С тяжелым сердцем возвращался теперь Аллен домой, так как после смерти брата не имел никаких известий из Гемпшира.
   – Ну где вы увидите таких славных коров! – восклицал радостно Джон. – И таких пьяных, как этот бездельник, что лежит под забором.
   – Ах, Джон, – возразил печально Аллен, – вам весело, а я никогда не думал, что мне придется возвращаться домой при таких печальных обстоятельствах. Сердце мое обливается кровью, когда я вспоминаю о дорогом милорде и Эльварде. И что я скажу леди Лоринг?
   Джон лишь покачал лохматой головой и испустил такой тяжелый вздох, что даже лошади испугались.
   – Действительно, это очень печальная штука, – сказал он, – но слезами горю непоможешь. Половину своих крон я отдам матери, а вторую половину присоединю к вашим деньгам. Мы купим ту желтую посудину, на которой ехали в Бордо, и поедем разыскивать сэра Найджела.
   Аллен только улыбнулся и покачал головой.
   – Если бы сэр Найджел был жив, он давно бы дал о себе знать. Однако, к какому это мы подъезжаем городу? – спросил он. – Да это Ромсей! – заорал во всю глотку Джон. – Вот башня старой церкви, и при ней женский монастырь.
   Как раз в это время за поворотом дороги показалась большая дорожная карета, запряженная четверкой лошадей. В богатом экипаже, обитом внутри белым атласом, с гербами на дверцах и резными колесами, пожилая леди выщипывала маленькими серебряными щипчиками брови. В тот миг, когда Аллен свернул с дороги, чтобы пропустить экипаж, у того вдруг отлетело колесо. Карета накренилась набок, лошади заржали, а кучер закричал во всю глотку. Наши всадники моментально поспешили на помощь, Джон схватил за узду испугавшихся лошадей, а Аллен помог почтенной леди выбраться из экипажа.
   – Надеюсь, вы не ушиблись, миледи? – спросил участливо юноша, подводя даму к камню, на который Джон успел уже положить подушку.
   – Нет, я не ушиблась, только вот потеряла мои серебряные щипчики. Вы, должно быть, военные, господа?
   – Мы прямо из Испании, миледи, – ответил Аллен.
   – Из Испании, вы говорите? Ах, как это ужасно, что столько молодых людей полегло в этой войне, отдав Богу душу! Конечно, жалко тех, кто там погиб, но еще больше жалко тех, кто их ждал, но не дождался. Сейчас только я простилась с одной девушкой, у которой все отняла эта ужасная война.
   – Как так? – спросил Аллен.
   – Одна молодая особа из нашего графства с горя уходит в монастырь. Я поспешила даже уехать, чтобы не видеть, как монашеское покрывало закроет ее прекрасное личико. Слыхали ли вы, господа, что-нибудь про Белый отряд?
   – Как не слыхать! – воскликнули в один голос товарищи.
   – Ее отец командовал этим отрядом, а возлюбленный служил у него оруженосцем. До нас дошли слухи, что никого не осталось в живых из этого отряда, и бедная девочка…
   – Вы говорите про леди Мод Лоринг? – воскликнул Аллен.
   – Да, бедная девочка!
   – Мод! Неужели ее так потрясло известие о смерти отца, что она решила уйти в монастырь? – воскликнул Аллен.
   – Отца? – переспросила старая дама, усмехнувшись, – О нет! Она огорчена смертью молодого оруженосца.
   Услышав это, Аллен с быстротою молнии вскочил на коня и исчез, подняв облако пыли. Джон едва нагнал его на повороте дороги.
   Между тем трудно описать радость ромсейских монахинь, когда они узнали, что леди Мод Лоринг изъявила желание поступить к ним в монастырь. Она была единственной дочерью старого рыцаря и наследовала все его владения, фермы, что впоследствии перешло бы к монастырю. Сколько было волнений, хлопот и забот, прежде чем старой аббатисе удалось привлечь девушку в свой монастырь. Но все устроилось, и мать-аббатиса со старшей монахиней делали последние приготовления к торжественному обряду пострижения.
   В городе Ромсее царило необычайное оживление. Все жители высыпали на улицу, чтобы хоть издали взглянуть на Христову невесту в белом облачении с венком из белых цветов на поникшей голове. Рядом с ней шла ее камеристка Агата с большим золотым распятием в руках и двадцать две монахини, которые бросали перед невестой цветы и стройно пели священные гимны. Шествие замыкала мать-аббатиса, окруженная своим советом, состоявшим из старших монахинь, всю дорогу размышлявших, справятся ли они одни с управлением туингемскими владениями и не придется ли им нанять управляющего.
   Но, увы! Как ничтожны все расчеты перед любовью и всепобеждающей молодостью! Кто этот статный загорелый юноша, бесцеремонно протискивающийся сквозь ряды изумленных монахинь? Он устремляется вперед, неуклюже отталкивает в сторону Агату и монахинь, которые так красиво пели, и останавливается перед Христовой невестой, простирая к ней свои руки! Забыты мудрые советы матери-аббатисы и ее напутственные речи, невеста вскрикивает и падает в объятия своего якобы умершего жениха. Хороший урок для матери-аббатисы и двадцати двух непорочных дев, которым всегда внушали, что путь мира – путь греха! Но Мод и Аллен совсем об этом не заботились. Перед ними зияло черное отверстие старой церковной арки, откуда веяло сыростью и холодом, но снаружи так ярко светило солнце, так весело щебетали птички на развесистых ветвях деревьев, что молодая пара, не задумываясь, сделала свой выбор. Рука об руку они пошли от мрака к свету.
   Венчание, как и следовало предполагать, было очень скромным. Оно состоялось в старой Кристчёрчской церкви. Молодых венчал отец Христофор. На свадьбе, кроме леди Лоринг, которая сильно осунулась за последнее время и сделалась еще более некрасивой, Джона и двадцати туингемских лучников, никого не было. Бедная леди Лоринг не хотела верить в то, что ее муж, вышедший целым и невредимым из стольких битв и опасных приключений, вдруг погиб в полной неизвестности, и никто даже не знал, где находится его тело. Она собралась было сама ехать на поиски, но этот труд взял на себя Аллен, поручив ее попечениям свою молодую жену.
   Он нанял желтый корабль, которым по-прежнему управлял Гудвин Хаутейн, и через месяц после свадьбы уехал в Баклерсхард узнать, не вышло ли судно из Саутгемптона. По дороге ему пришлось проезжать небольшую рыбачью деревню Питс-Дип, как раз в то время к берегу собиралось пристать небольшое суденышко очень странной формы. В Саутгемптоне Аллен навел справки и, проезжая на обратном пути мимо, увидел, что судно действительно пристало к берегу и начало уже разгружаться.
   Невдалеке от Питс-Дипа, немного в стороне от дороги, находился трактир, из слухового окна которого торчала большая зеленая ветвь ели. Подъезжая, Аллен заметил какого-то господина, внимательно следившего за рабочими, разгружавшими судно. В это время из открытой двери трактира с громким смехом выбежала какая-то женщина, а за ней другая, помоложе. Обе они заливались смехом и оглядывались назад, очевидно, ожидая за собой погоню. Действительно, следом за ними появился дюжий загорелый мужчина, который, схватившись за бока, прислонился к дверному косяку и так же громко захохотал.
   – Ах, mes belles! [84 - Красавицы мои! (франц.)] Так-то вы меня принимаете?
   – Эльвард! – вскричал Аллен, и через секунду оба приятеля бросились друг другу в объятия.
   Но Аллена ожидала еще бо`льшая радость. Внезапно открылось верхнее окно, и послышался голос человека, которого Аллен заметил еще раньше.
   – Сейчас по дороге, Эльвард, проехал какой-то джентльмен, только мои глаза слишком плохи, чтобы рассмотреть, есть ли у него герб. Скажите ему, пожалуйста, что в этом трактире остановился смиреннейший английский рыцарь и если он желает отличиться или стремится заслужить благосклонность какой-нибудь прекрасной леди, то я готов помочь ему в этом.
   Услышав во дворе возню, сэр Найджел, не дождавшись ответа, выскочил из трактира с обнаженным мечом, решив, что на них напали, и тотчас же попал в объятия своего бывшего оруженосца, после чего все трое даже охрипли от расспросов и рассказов о своих приключениях.
   Всю дорогу до самого дома, которая тянулась через сплошные леса, Аллен слушал удивительную историю. Сэр Найджел, захваченный испанцами в бесчувственном состоянии, вскоре был отправлен с Эльвардом на морское побережье, в замок какого-то испанца, взявшего их в плен. По дороге на них напал берберийский пират и сделал их гребцами своей разбойничьей галеры. Но недолго ему пришлось издеваться над английскими воинами. Последние, улучив удобный момент, убили морского пирата, завладели его каботажным судном и вернулись в Англию с богатой добычей.
   Скоро показалась старая башня Туингема, и по Авонскому мосту звонко застучали подковы трех быстро несущихся коней. Излишне говорить, как радовался Туингем и сколько приношений получила капелла отца Христофора.
   Сэр Найджел больше не принимал участия в боевых походах, хотя не пропускал ни одного турнира на тридцать миль в округе. Он дожил до глубокой старости, всеми любимый, уважаемый и пользующийся бессмертной славой непобедимого рыцаря.
   Что касается сэра Аллена Эдриксона и его прекрасной жены, то их будущее будет светлым и безоблачным. Аллен дважды сражался во Франции и всегда возвращался домой с почестями. После этого он занимал видный пост при дворе, служил в Виндзоре при Ричарде II и Генрихе IV, был награжден Орденом Подвязки и пользовался репутацией покровителя всех искусств и наук, возвышающих и облагораживающих душу.
   Большой Джон взял себе в жены скромную крестьянку из своего села, где благодаря своему выкупу считается богатейшим поселянином. В течение уже многих лет он чуть ли не каждый вечер проводит в трактире «Пестрый кречет», который теперь принадлежит его приятелю Эльварду, женившемуся на доброй хозяйке Элизе. Все силачи и все лучшие лучники графства собираются здесь, чтобы помериться силою с Джоном и меткостью в стрельбе с Эльвардом, но, хотя победитель по условию получает в награду серебряный шиллинг, до сих пор еще никто на этом не разбогател. Поблагодарим Создателя, избавившего нас от недостатков, присущих тем людям, с которыми мы здесь познакомились, и помолимся о том, чтобы Он даровал нам их добродетели.

Артур Конан-Дойль Белый отряд