Виктор Астафьев
Последний кусок хлеба

* * *

   Вахтерша вошла в цех, чтобы позвать на обед. Она давнула ручку гудка, забрызганную суриком. Гудок, списанный с «кукушки», пшикнул и гнусаво засвистел. Пока он свистел, вахтерша аппетитно зевала и отпустила ручку только после того, как у нее закрылся рот.
   Лешка затворил инструменталку, взял алюминиевую тросточку, которую он называл «предметом симуляции» и, петляя кривой, изуродованной ногой, отправился на обед.
   В конце железнодорожного тупика, чуть в стороне, стоял дряхлый, сунувшийся коньком крыши под горы, флигель. Этот флигель они снимали с женой Леной за сто рублей и были довольны отдельным жильем и еще тем, что подле флигелька был огородишко и не надо было сажать картошку за городом.
   Лена на работу уходила к девяти, как интеллигент, а Лешка даже не к восьми, как рабочие, а на час раньше, потому что должен был все инструменты принять из мастерской и своевременно подготовить их к приходу ремонтников…
   Жена намыла чугунок картошки и дров принесла. Оставалось только сварить картошку и съесть.
   Лешка затапливал старую и дырявую, как сам флигель, плиту и ругал крысу, которая прижилась в избушке. Сейчас только запустил он в крысу замком, но промахнулся.
   – Чего ты, нечистая сила, к нам привязалась, на самом деле? – ворчал Лешка. – Подавалась бы к теще, у нее кормежка лучше.
   Крыса высунула усатую морду меж половиц в углу и слушала. Лешка кинул в нее поленом, и она снова скрылась.
   В тупике прокричал, а потом стукнул вагонами паровоз, да так, что с потолка флигеля посыпалась земля.
   Дрова наконец занялись. Лешка выглянул в окно и увидел, что из теплушек, воткнутых в тупик, выскакивают люди с котелками. Одеты они наполовину в нашу старую военную форму и наполовину в немецкую.
   – Арийцы до дому едут, – заключил Лешка и оторвал листок от календаря за семнадцатое сентября тысяча девятьсот сорок седьмого года. Оторвал и потряс кудлатой головой. – Ха, здорово же устроено! Побили все, порушили, – заговорил сам с собой Лешка, – и теперь нах хаус, до дому. Небось, если бы наоборот было, они бы нас всех в гроб загнали, пока бы мы им камень на камень не сложили.
   В дверь раздался робкий стук, и Лешка тем же сердитым голосом, каким только что рассуждал, крикнул:
   – Кто там? Врывайся, если совести нет.
   Но в дверь не ворвался, а медленно и несмело просунулся человек в огромных ботинках, в латаных галифе и стянул пилотку со стриженой головы, на которой грибом темнел шрам.
   – Легок на помине, – буркнул Лешка и спросил: – Чего тебе?
   Военнопленный протянул мятый котелок:
   – Воды.
   – Воды, – передразнил пленного Лешка и повторил: – Воды! Кого надуть хочешь? Я сам к этакой дипломатии совсем недавно прибегал, – Лешка вдруг сделал умильное, постное лицо и завел: – Нельзя ли у вас, хозяюшка, воды напиться, а то так жрать хочется, аж ночевать негде. Вот. А ты – воды. Ну, чего стоишь? Садись. Сейчас картошка сварится, порубаем. – Он ловко подсунул ногой табуретку, и пленный сел, тяжело опустив на колени руки с раздувшимися, красными суставами.
   – Чего с руками-то? – кивнул Лешка.
   Пленный потупился, но сказал без уверток, что плен – это плен, и советский плен тоже не есть рай, и что он работал в мокром забое, здесь, на Урале, и везет домой ревматизм.
   На плите шипела и уже начинала бормотать в чугунке картошка. Два бывших солдата молчали, задумавшись. Потом Лешка встряхнулся и сказал:
   – Ну, что ж, бараболя-то скоро упреет. Давай, подвигайся к столу.
   На столе, под опрокинутой кастрюлей, придавленной сверху кирпичом, чтобы не добралась до харчей крыса, был спрятан кусок хлеба. В нем – не больше килограмма. Лешка отрезал ломоть и положил его обратно под кастрюлю, а остальной хлеб разделил пополам. Пленный неотрывно смотрел на кусок и от напряжения сжал распухшие в суставах пальцы в кулак. Лешка вывалил разваренные картофелины в чашку и насыпал на стол две щепотки соли: одну себе, другую пленному. Огляделся и пробормотал:
   – Вот. Чем богаты…
   Пленный взял картофелину и принялся ее чистить.
   – Я знаю, – проговорил он задумчиво, – я знаю, вашему фронтовику сейчас трудно, нечего дать.
   – Да-а, трудновато, – подтвердил Лешка, – и все через совесть Пашу. Я вон слышал от кореша одного, что у вас, и вашей ФРГ, сейчас кушают лучше, чем у нас, а ведь могли бы мы…
   – Да, да, – подхватил пленный, и лицо его покраснело, и он перестал чистить картошку.
   – Ну, ты это, не робей, – подбодрил его Лешка. – Разговор делу не помеха. Ешь картошку, наводи тело, да помни: у меня обед не три часа.
   – Да, да, – опять подхватил пленный и попытался взять со стола щепотку соли, но пальцы у него не сгибались, и он макнул картошку в кучку соли и, обжигаясь, принялся перекатывать ее во рту.
   Лешка дул на розовую, треснувшую картофелину, сдирал с нее кожуру и благодушно рассуждал:
   – Интересно же!
   Пленный глянул на него и перестал есть.
   – Интересно же, говорю, – повторил Лешка. – Вот сошлись два вчерашних врага и едят за одним столом картошку, – он вдруг повернулся к пленному и, пораженный только что пришедшей в голову мыслью, воскликнул: – А может, это ты мне лупанул в колено из винтовки?
   Пленный опустил голову, но потом поднял ее и грустно глянул Лешке прямо в глаза:
   – Вполне может быть. Я много стрелял и не скрываю этого, как мои товарищи по плену. Иные из них говорят, что вовсе не стреляли и сразу сдались в плен. Это неправда. Если бы они не стреляли и все сдавались, война кончилась бы гораздо раньше. В том все и дело, что мы много стреляли, – он подобрал крошку со стола, помял ее пальцами, бросил в рот. – От этого нам много трудно, много трудно.
   – Ладно, хватит скулить-то, – махнул рукой Лешка после продолжительного молчания. – Семья-то есть? Ждет кто-нибудь?
   – Я, я! Да, да, – охотно закивал головой пленный и полез за пазуху, где у него хранилась фотография, вставленная в грубо сделанную деревянную рамку. – Вот Эльза – жена моя, вот дочка, – и вдруг прижал карточку к груди. – Неужели скоро увидю?
   – Увидишь, увидишь, запросто, – хлопнул его по плечу Лешка, – ты давай доедай картошку-то. Я вот Ленке штуки три оставлю, а остальную добивай.
   Потом они закурили, и пленный был рад, что смог угостить Лешку хорошим табаком. Пленный немного осоловел от горячей еды, устроился поудобней на табуретке возле плиты и спросил:
   – А у вас ешчо нет? Детей ешчо нет?
   – Нет покудова, но будут, не сомневайся. Фундамент уже заложен, – беспечно ответил Лешка и выпустил огромный клуб дыма.
   – Трудно будет вам с ребенком. Чем кормить? – посочувствовал пленный.
   – Прокормим, – успокоил его Лешка. – Мы эти все трудности побоку. Я учусь в школе, и десяти лет не пройдет, как стану техником, а то и инженером. А десять лет для нас, молодых, пустяк. Зима да лето, лето да зима, как цыган говорил, – и готово дело. Еще вот возьму когда-нибудь да на своей машине этаким фертом к тебе в гости прикачу. А что?
   – Веселый вы человек, – грустно покачал головой пленный. – Таким легче жить. Да и видно вам впереди. А как-то нас примут? Что-то нас ждет?
   – Все будет нормально, – заверил пленного Лешка и посмотрел на часы. – О-о, милые, заговорились. Ты вот что, давай-ка сюда котелок-то, – потребовал Лешка, – давай, давай – не отыму. Нужен он мне больно. У нас своих два. Ленка-то у меня тоже в солдатах ходила и тоже котелок да медаль привезла, – наговаривая, Лешка бросил в котелок оставшиеся картофелины, достал из-под кастрюли кусок хлеба и сунул его туда же.
   – Не нужно, – запротестовал пленный. – Это же последний…
   – Ничего, ничего, – заявил Лешка. – Мы дома, мы обойдемся, – прикрикнул на пленного, не принимавшего котелок. – Есть время тебя упрашивать! Бери да не забывай, что ухо надо востро держать, и нашему брату крепко следить требуется за тем, чтобы никто и ни у кого не посмел бы больше отнимать последний кусок хлеба. Ясно?
   Уже привыкший было к шутливому тону Лешки, пленный вдруг понял, что тот не только умеет колоколить. Он подтянулся и твердо произнес:
   – Ясно.
   …Лешка уже выдавал инструменты шумящим паровозникам, когда мимо депо простучал колесами состав с военнопленными. Лешка приподнялся на здоровой ноге и проводил поезд взглядом сквозь запыленное окно цеха до самой реки.
    1958

Виктор Астафьев Последний кусок хлеба

* * *

Виктор Астафьев
Последний кусок хлеба