Лидия Чарская
Сибирочка

Вместо вступления. Что было девять лет назад

   – Волки! Волки! Спасайтесь! – отчаянно кричал ямщик, сидя на козлах [1 - Ко́злы – место в санях или в экипаже впереди седоков, где располагался возница.] больших крытых саней.
   Он дергал вожжами, пытаясь заставить коней бежать как можно скорее.
   Была ночь, выл ветер, метелица плясала по лесу, наметая горы снега на корни деревьев. Луна с трудом пробивалась сквозь эту мерцающую пелену.
   Из саней высунулся человек, одетый в теплую шубу, на голове у него была высокая соболья шапка.
   – Волки? – спросил он испуганно. – Где? Может быть, далеко? – и тут же отпрянул в возок: несколько десятков зеленых огней стремительно окружали сани.
   Дрожа от ужаса, он заговорил с пожилой женщиной, сидящей рядом с ним в возке и укутанной в теплые платки поверх широкой лисьей шубы:
   – Няня! На нас нападают волки… И мне нечем отбиться от них… На спасение надежды нет… Надо спасти хотя бы ребенка… Во что бы то ни стало спасти! Подайте ее мне, мою дорогую!.. Я закутаю ее хорошенько и постараюсь как-нибудь спрятать от хищников… На коней надежды мало… Им не уйти… Мы поедем одни… Авось удастся добраться до жилья… Но сначала я попытаюсь спасти мою крошку…
   Он выхватил из рук няньки закутанную в мех малюсенькую девочку, выскочил из саней и бросился к дереву у дороги. Скинул с себя шубу, завернул в нее малютку, безмятежно спавшую крепким сном, снял широкий кожаный пояс и привязал ребенка к дереву, но сначала поцеловал девочку и благословил ее.
   – Если мне суждено спастись, я вернусь за тобой, моя крошка, – его голос прервался коротким рыданием. – Если же я стану добычей волков, добрые люди найдут и приютят тебя. Господь с тобой! Прощай, моя хорошая! Полагаюсь на милость Божию!
   Он вернулся к саням. Нянька громко молилась и плакала. Ямщик молча ждал. Кони бились и храпели, чуя смертельную опасность.
   Все понимали, что от волков им не уйти… А между тем их горящие глаза приближались к саням. Звери уже издали щелкали зубами, как бы предвкушая победу над обреченными людьми.
   Лошади бросились было вперед, но снежные сугробы и метель мешали им бежать. Пронзительно и страшно вплетался в вой метели протяжный волчий вой… Звери окружили сани, которые едва пробивались сквозь наметенные сугробы, и вдруг всей стаей ринулись на коней…
//-- * * * --//
   Уже начинало светать, когда в лесу прогремел выстрел. За ним другой, третий… Это крестьяне-охотники спешили на помощь погибающим. Заслышав выстрелы, волки бросили добычу и кинулись врассыпную.
   В лесу охотники увидели ужасную картину. Кости обеих лошадей были обглоданы до белизны, а может, их уже припорошило снегом. Ямщик и нянька умерли от жестоких укусов. Немного в стороне от них лежал человек в оленьей дорожной куртке и собольей шапке, съехавшей на лоб. Он тяжело дышал. Укусы волков не миновали и его: из рук и ног его сочилась кровь. Он был без чувств. Охотники подняли его и понесли в поселок, который версты на две отстоял от лесной дороги.
   Там они привели неизвестного в чувство, подкрепили его силы вином, обмыли и забинтовали раны.
   Когда незнакомец пришел в себя, его первыми словами были:
   – Моя дочь… моя девочка… Она осталась в лесу… Я привязал ее к дереву у дороги, чтобы волки не могли ее достать… Ради всего святого, найдите ее, принесите сюда. Я щедро награжу вас!
   Охотники кинулись в лес, обыскали все лесные дороги и тропинки, но не нашли ребенка. Они только принесли в поселок погибшую женщину и ямщика. Дитя же исчезло бесследно.
   Отец девочки, услышав ужасную весть, впал в беспамятство…
//-- * * * --//
   – Надо бы узнать, кто он, и известить его родных о том, что он лежит у нас и опасно болен, – решили охотники.
   Однако больной не мог ответить на их вопросы. Он бредил, метался, звал свою дочку, но кто он, откуда и где его родные, от него нельзя было добиться.
   Охотники осмотрели его карманы, чтобы узнать, нет ли там какой-либо записки. В его дорожной куртке они нашли довольно большую сумму денег, паспорт, еще какие-то бумаги и несколько писем. Так охотники узнали, что он богат и знатен. По письмам выходило, что он недавно овдовел и ехал из Петербурга с маленькой дочкой и ее кормилицей в Сибирь к одному из своих друзей. В кармане больного нашлось письмо с адресом того друга, к которому направлялся наш герой. Ему-то и написали добрые люди о том, где и в каком положении находится его товарищ.
   Друг приехал в поселок через несколько дней и ухаживал за больным с нежностью родного брата. Молодость взяла свое, к больному вернулись силы, и он смог уехать.
   Он щедро наградил своих спасителей-охотников и с растерзанным сердцем, обыскав предварительно все окрестные селения в надежде найти дочь, уехал, оплакивая свою малютку, которую считал погибшей.
//-- * * * --//
   Однако она осталась жива. Когда охотники спасли ее отца и увезли его в поселок, она проснулась и, не встретив любящего взора своей няни-кормилицы, громко и горько расплакалась. Ее плач услышал старик-птицелов, который в то утро расставлял в лесу силки для птиц. Старик жил этим промыслом. Он удивился, когда услышал детский плач посреди леса, и пошел на голос. У толстого придорожного дерева он нашел привязанную крохотную белокурую девочку, закутанную в дорогую шубу.
   – Ах ты, крошечка ненаглядная! Сам Господь, видно, тебя мне посылает! – растрогался старик и, отвязав девочку, взял ее на руки.
   Увидев его доброе лицо, она притихла и перестала плакать. Старик начал нежно баюкать ее, и девочка вскоре опять заснула.
   Старик-птицелов был одинок. Его единственная дочь вышла несколько лет тому назад замуж и уехала в Петербург, жена умерла.
   – Вот славно-то! Вторую дочку Господь мне послал! Только крошечку-то какую! – радовался он, неся домой живую находку.
   Старый птицелов снимал маленькую избушку у зажиточного хозяина-сибиряка. Птицелова звали Михалычем. Он совсем не думал о том, что у ребенка есть родители, что его, может быть, ищут. Он понял одно: ребенка покинули, поручив его Богу и добрым людям. О нападении волков он ничего не слышал, так как жил довольно далеко от охотничьего поселка.
   Придя домой, Михалыч раскутал девочку, посмотрел, нет ли какой-нибудь записки, объясняющей ее появление в лесу. Но никакой записки не нашлось. Правда, кроме дорогой мужской шубы, мехового пальтишка ребенка и красивого платья, старик Михалыч заметил на шее девочки небольшой крестик на золотой цепочке. Короткая надпись на крестике гласила: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Так Михалыч узнал, как зовут девочку. Но сам он прозвал ее иначе.
   – Пускай уж ты Сибирочкой зваться будешь, – решил он, целуя ребенка, – потому что нашел я тебя в сибирской глуши. И буду я любить тебя, богоданная моя внучка Сибирочка, как родную, выращу тебя, научу грамоте и молитвам и не отдам никому-никому…
   Боясь, чтобы не отняли приемыша, Михалыч вскоре уехал из поселка. В ближайшем городке он продал шубу, в которую был закутан ребенок, а на вырученные деньги уехал подальше, в самую глушь сибирских далеких губерний, и поселился в селении, где никто не знал ни его самого, ни его приемной внучки.

Часть первая. в Сибирской глуши

Глава I. Дедушка и внучка

   – Холодно, дедушка, холодно!
   И маленькая девочка лет девяти прижималась дрожащим худеньким тельцем к старику, строгавшему какие-то палочки.
   На ней было ветхое платье и такое же пальтишко, и не пальтишко даже, а старый тулупчик, едва доходивший ей до колен. Из-под платка выбивались белокурые волосы, вьющиеся крупными кольцами вокруг бледного худенького личика с большими ясными синими глазами.
   – Холодно, дедушка, холодно! – еще раз повторила девочка, теснее прижимаясь к деду.
   Старик был тощ и высок ростом. Желтая, как воск, кожа морщинилась на его высохшем лице. Выцветшие от старости глаза были тусклы. Он был одет в какой-то убогий, порыжевший от времени полушубок. В тесной избушке, похожей на чулан, было холодно и темно. Единственное окошко, почти заметенное снегом, давало мало света. К тому же мороз прихотливо разрисовал его узорами, и оно все заледенело. Кроме черного от копоти стола и печки, которую Бог знает как давно не топили как следует, да охапки соломы, брошенной в угол и беспорядочно прикрытой каким-то тряпьем, в чулане ничего не было.
   Дедушка и внучка сидели, тесно прижавшись друг к другу и дрожа от холода. Дедушка кашлял и хватался за грудь и так тяжело дышал, что девочке иногда казалось: вот-вот сейчас он задохнется.
   А между тем за оконцем чулана бушевал ветер, и метелица несла вдоль улицы небольшого селения крупные хлопья снега.
   – У-у-у! – пронзительно завывал ветер.
   – У-у-у! – зловеще вторила ему метель.
   От этих страшных завываний дрожала крошечная темная избушка, дрожала белокурая девочка и, казалось, сильнее кашлял высокий худой старик.
   – Дедушка! А не затопить ли печурку? – робко спросила девочка.
   – Нечем, моя дорогая Сибирочка! Намедни весь хворост вышел. Ни хлеба, ни хвороста… Больше ничего у нас нет.
   И старик закашлялся так сильно, что девочке стало страшно за него. Потом он ближе, теснее прижал ребенка к себе и, расстегнув полушубок, прикрыл его полой своей теплой одежды. Минуты две оба молчали. Дедушка строгал свои палочки, девочка зябко куталась в полу его полушубка.
   А холод делался все сильнее. Стужа делала свое дело, и в маленьком чуланчике почти невозможно было сидеть.
   Дедушка давно понял это и решил действовать, несмотря на стужу и метель.
   – Слушай, Сибирочка, я пойду в лес. Наберу хворосту, да, кстати, и силки посмотрю, не попался ли в них какой-нибудь шустрый зайчишка. Вот пир-то мы тогда зададим с тобой! А? – проговорил он, силясь улыбнуться. – Ведь ты, чай, проголодалась, моя девчурка? Чай, кушать тебе хочется?
   – Хочется, дедушка, – прошептала девочка, сконфузившись.
   – Ну, вот! Ну, вот и отлично, – засуетился старик, – пойду-ка я в лес… Посмотрю силки… Найду в них зверька или птичку… И хворосту наберу… Печку затопим… Дичь зажарим… То-то будет славно, Сибирочка!
   И, суетясь и покашливая, дедушка дрожащими руками снял с гвоздя рваную шубейку, нацепил ее поверх полушубка, накрыл голову старой бараньей шапкой и, перекрестив и поцеловав Сибирочку, открыл дверь избушки, стоявшей на самом краю поселка.
   Метель, стужа и ветер разом ворвались в избушку. Сибирочка вздрогнула всем телом и от холода, и от страха. Ей почему-то особенно жутко было оставаться сегодня одной. Она вскочила и бросилась следом за стариком. Схватив его за руку, зашептала:
   – Не оставляй меня одну, не оставляй, дедушка! Мне так страшно одной! Возьми меня с собой! – и она все сильнее и сильнее сжимала пальцы дедушкиной руки.
   – Да ведь замерзнешь в лесу, глупышка, – пожалел ее старик, – ведь стужа-то, гляди, эвон какая!
   – Ничего, дедушка! Ничего, миленький! Я валенки надену и платок большой! – молила старика девочка.
   Валенки и платок были единственным богатством Сибирочки.
   Старик колебался: очень уж холодно было на дворе. Но, встретивши жалобный взгляд синих глаз, махнул рукой и сказал:
   – Ин ладно, пойдем, большеглазая! Быть по-твоему. Укройся только поплотнее платком да валенки надень.
   Сибирочка даже подпрыгнула от радости. Спешно укутавшись, она взяла деда за руку и вышла с ним из избушки.

Глава II. Под свист ветра и песнь метели. – Неожиданное горе

   Оказалось, что в избушке-чулане было куда темнее, чем на улице. Короткий зимний день был в самом разгаре, когда Михалыч с внучкой, миновав опушку, углубились в лес, стоявший в какой-нибудь версте от селения.
   Такие леса в Сибири называют тайгой. Огромные деревья-великаны словно сторожили свои владения. Здесь росли дубы, и клены, и столетние кедры. Они образовывали непроходимую стену – так плотно друг к другу стояли их толстые стволы. Через эту стену почти невозможно было пробраться непривычному человеку. Но старый Михалыч, долго живший в Сибири, как свои пять пальцев знал, как найти проходы в этой сплошной стене. Дедушка жил за счет тайги, расставляя силки и капканы, а лесных зверей и птиц продавал на ярмарке, оставляя часть на пропитание себе и внучке. Он сам ладил капканы и силки, строгал для них палочки и плел веревки зимними днями и долгими вечерами, когда пурга и стужа не позволяли ему выйти на промысел в лес. Работая, он не забывал о своей маленькой внучке. Он выучил ее читать и писать, а также немного считать, учил ее молитвам и Священной истории – словом, всему тому, что знал сам. Их жизнь текла тихо и мирно, пока однажды старик не простудился на охоте и не слег в постель. Он болел долго и, так и не поправившись окончательно, с жестоким кашлем стал выходить на промысел.
   С этого дня болезнь быстро стала подтачивать его железное здоровье. Он кашлял и задыхался, чувствуя сильнейшую боль в груди, особенно в те дни, когда приходилось выходить на промысел в ненастную погоду. Сегодня день был не самый удачный для похода в лес, но оставаться долее в избушке без еды и топлива было невозможно. Старик на все был готов ради своей любимицы.
   – Авось поутихнет метелица! – вслух говорил Михалыч, углубляясь все дальше в лес.
   Метелица действительно мало-помалу утихала, но зато мороз крепчал. Сибирочка совсем замерзла, хоть и была укутана теплым платком, который, однако, не согревал ее. Дедушка уже раскаивался в том, что взял внучку с собой. Чтобы добраться до того места, где были расставлены силки, приходилось идти по узкой, протоптанной путниками дорожке, на которую метелица намела снегу. В лесу начинало темнеть. Ноги вязли в снегу, ветер и стужа забирались под ветхие одежки и немилосердно щипали тело. Но возвращаться назад без дичи и хвороста было немыслимо. В холодной избушке нечем было согреться и нечего было есть…
   С трудом передвигая ноги, они доплелись до силков. Увы! Они были пусты. Ни зверь, ни птица не попались в ловушку. Должно быть, зверье попряталось от стужи и метели.
   – Делать нечего, давай собирать хворост, Сибирочка, – произнес уныло дедушка, со всех сторон осмотрев пустые капканы и силки. – Не везет нам с тобой нынче… – с тяжелым вздохом заключил старик и принялся за работу.
   Сибирочка бросилась помогать ему. Ее маленькие ручонки проворно хватали сухие ветки валежника и сучья, там и сям разбросанные бурей по сугробам. Увлеченная работой, Сибирочка разогрелась и повеселела. К тому же у нее была маленькая тайна: утром она припрятала для дедушки краюшку хлеба, чтобы угостить больного старика перед тем, как ложиться спать.
   «А дедушка-то и не знает, что у нас есть, чем поужинать!» – радовалась Сибирочка и еще усерднее собирала хворост.
   Вдруг она услышала тяжкий стон. Сибирочка вздрогнула и обернулась: дедушка, как-то странно согнувшись, сидел, прислонясь к стволу старого дуба. Он был очень бледен, кашлял и задыхался, а изо рта его тянулась тонкая струйка крови.
   – Дедушка, милый дедушка! – закричала девочка и бросилась к старику.
   Старик-птицелов хотел что-то сказать и не мог. Он протянул руки навстречу Сибирочке и замер, глядя на нее печальными глазами. Девочка схватила дедушкины руки и с плачем упала к его ногам.
   – Дедушка! Милый! Дорогой дедушка! – лепетала Сибирочка, не зная, что предпринять.
   – Сибирочка… деточка… – с хриплым стоном прошептал дедушка, – плохо мне… умираю я… бедняжечка моя… родименькая… теперь ты сиротинкой останешься… Господь призывает к себе твоего дедушку… Но Он тебя не оставит… Помни одно, Сибирочка… как только я умру, сейчас же к дочке моей, к Аннушке, в Питер отправляйся… Добрые люди помогут… Адрес ты знаешь, я тебе не раз говорил… Христовым именем [2 - Христовым именем – милостыней.] как-нибудь доберешься туда… Аннушка тебя не оставит… Я ей часто писал о тебе…
   Старик замолк на минуту, потом, подняв затуманенные глаза к небу, сказал неожиданно громко:
   – Господи, помилуй сироту! Не оставь ее, Господи… – он помолчал и добавил: – Прощай, Сибирочка! Прощай, желанная, помираю я… Душно мне… невмоготу… – захлебываясь, все тише и тише лепетал старик и все ниже и ниже склонялся на сугроб, глядя на Сибирочку тускнеющими, широко раскрытыми глазами.
   Сибирочка была вне себя от горя. Она целовала холодеющие руки дедушки, поддерживала его голову, прижималась к нему, стараясь отогреть умирающего.
   И дедушка в последний миг своей жизни почуял это. Его слабые пальцы легонько пожали маленькую ручку Сибирочки, и, глубоко вздохнув, дедушка повалился на снег.
   Громко рыдая, Сибирочка обвила шею дедушки и замерла в отчаянии…

Глава III. Сибирочка хочет спасти дедушку

   Прошло немало времени. Уже ночь спустилась на землю, когда Сибирочка пришла в себя. Ее бледное худенькое личико еще больше осунулось, огромные синие глаза покраснели от слез.
   Тело старика уже окоченело на морозе. Да и Сибирочка замерзла, поскольку долго сидела без движения подле умершего дедушки. Мороз становился все крепче, все упорнее; руки и ноги Сибирочки совсем онемели, лицо и тело кололо и резало, как ножом.
   Первой мыслью Сибирочки было бежать по знакомой дороге в селение, позвать людей, чтобы они пришли и унесли куда-нибудь в теплую избу ее бедного дедушку, которого Сибирочка никак не хотела признать умершим.
   Она его горячо любила, хотя знала, что дедушка ей не родной и что нашел он ее в лесу. Этот рассказ он часто повторял своей названой внучке, при этом всегда добавлял: «Ты знатная сиротка, Сибирочка, очень знатная. Нашел я тебя в шубе важной, и бельишко, и платьишко были на тебе самые что ни на есть графские!»
   Но это не трогало Сибирочку. Ей было решительно все равно, графское ли, княжеское ли она дитя. Она знала и любила одного лишь дедушку и боялась даже думать о разлуке с ним. И вот теперь ее дедушке стало так худо, что он упал без чувств!.. Что с ним? Ей казалось, что дедушка сильно ослаб и потерял сознание, но что его еще можно спасти.
   – Только бы добежать до селения, а там дедушку спасут… спасут непременно!.. – решила Сибирочка и, заботливо укрыв деда своим большим платком, поцеловала его холодную щеку и в одном рваном тулупчике побежала за подмогой.
   Однако ночь сыграла скверную шутку с бедной девочкой: она окутала тайгу тьмой.
   Сибирочка уже не бежала, а плелась кое-как наудачу.
   – Скоро, скоро дойду я до опушки, а там и до селения рукой подать, – ободряла себя девочка, с невольным страхом вглядываясь в темноту.
   Она не заметила, как ошиблась тропой и свернула в сторону и теперь углублялась все дальше и дальше в тайгу.
   Все труднее и труднее становилось идти Сибирочке. Она едва переступала ногами в высоком снегу и по колено вязла в сугробах, но при этом все еще надеялась, все еще верила, что вот-вот выберется на опушку.
   Внезапно рядом с ней что-то зашуршало.
   «Медведь!» – испугалась Сибирочка и рванулась в сторону, но споткнулась о корень дерева и полетела в сугроб.

Глава IV. Четыре мохнатых зверя

   Сибирочка лежала, едва дыша, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
   Совсем близко копошилось что-то мохнатое и большое, хрустело ветвями деревьев.
   Ужас охватил душу Сибирочки.
   – Медведь, непременно медведь! – повторяла она тихонько, а тем временем чудовище все приближалось.
   Луна выплыла из-за облаков, и при ее бледном свете Сибирочка увидела каких-то мохнатых зверей, которые как будто подкрадывались к ней с четырех сторон. Сибирочка закричала и закрыла лицо руками, чтобы не видеть, кто собирается растерзать ее.
   Озадаченные ее криком, чудовища приостановились, словно выжидая.
   – Ребенок в лесу, в такую пору! – услышала она человеческий голос.
   Сибирочка взглянула и увидела стоявшего подле нее высокого человека. Высокая мохнатая шапка и меховой кафтан делали его похожим на лесного зверя, и немудрено, что испуганная Сибирочка приняла его за медведя. К ним подошли еще трое таких же мохнатых людей, одетых в меховую одежду, сшитую мехом наружу. Они были поменьше ростом, но казались Сибирочке не менее страшными в слабом лунном сиянии. Все четверо склонились над ней, а она была почти без памяти.
   – Что за притча! Как она одна-одинешенька попала в лес? – произнес тот, что был постарше.
   Лицо его поражало своим жестоким, почти свирепым выражением, космы седых волос торчали из-под шапки во все стороны, всклокоченная седая борода и глубокие морщины не прибавляли ему привлекательности.
   Трое других казались гораздо моложе. Один из них был почти мальчик, лет четырнадцати на вид. У него было бледное личико, тонкие черты лица, и большие умные глаза смотрели открыто и смело.
   Двое других выглядели так же сурово и жестоко, как и старший. У них, правда, лица были несколько благообразнее, не было у них и всклокоченных бород и морщин, но глаза, сверкающие из-под шапок, надвинутых чуть ли не на самые брови, были злыми и производили отталкивающее впечатление.
   Старший путник с ружьем за плечами подошел к Сибирочке, нагнулся, поднял ее из сугроба чуть живую, встряхнул изо всей силы и поставил прямо перед собой.
   – Кто ты, девочка, и как попала сюда? – прохрипел он.
   От холода и волнения Сибирочка ничего не могла ему ответить. Однако, собравшись с силами, все же сказала чуть слышно:
   – Дедушка там, на снегу остался… мой дедушка… птицелов Михалыч, из соседнего селения… Пожалуйста, возьмите его к себе… отогрейте… Он очень болен… Ради Бога, помогите ему. Он так кашлял… а потом… упал… прямо в снег… Ах, Господи! Ведь он умрет… если… если вы не поможете ему! – и она горько заплакала, вспомнив, как дедушка лежал на снегу.
   – Не смей хныкать! – сурово оборвал ее сердитый старик. – Терпеть не могу, когда хнычут. Говори толком, где оставила старика.
   Испуганная Сибирочка пыталась объяснить, что она оставила деда недалеко от опушки, и надо идти туда, сначала прямо, потом налево, потом направо.
   – Как тут разберешь! – вышел из себя старший. – Ну, да ладно! Мы сами доберемся до старика. А ты, Андрей, – обратился он к юноше, – возьми девочку и отведи ее в нашу «лесную нору». Да смотри, гляди в оба, чтобы она от тебя не удрала. Девчонка может пригодиться нам в деле. Ты вишь как вырос, для сбора милостыни не годишься больше. Такому большому дурню никто не будет подавать, а она как раз подойдет, – и старик угрюмо взглянул на черноглазого мальчика, который спокойно выдержал его взгляд.
   Мальчик взял Сибирочку за руку и шепнул ей:
   – Пойдем со мной!
   Его глаза смотрели так ласково, а голос звучал так дружелюбно, что Сибирочке нечего было бояться его. Она доверчиво протянула ему руку и, едва переставляя окоченевшие ножки, поплелась за ним.
   Старик и его два спутника направились в ту сторону, куда указала им Сибирочка, где, по ее мнению, остался лежать на снегу больной дедушка.

Глава V. Юный благодетель. – «Лесная нора»

   – Ты, может быть, очень устала и не можешь идти? Путь наш далек, а ты едва передвигаешь ноги. Давай я понесу тебя. Так мы доберемся скорее, – услышала Сибирочка дружеский голос.
   И не успела она ответить, как мальчик подхватил ее на руки и понес.
   – Ну, вот видишь, как хорошо теперь! Хорошо ведь тебе, не правда ли? – спрашивал он, ласково глядя на нее добрыми глазами.
   – Очень хорошо, – согласилась девочка. – А вот если бы дедушку поскорее нашли и привели в чувство, тогда бы я была так рада, так рада! – лепетала она.
   Мальчик ничего не ответил, только крепче прижал ее к груди и зашагал быстрее.
   Через полчаса довольно быстрой ходьбы он, запыхавшийся и уставший, остановился и весело проговорил, спуская с рук Сибирочку:
   – Ну, вот мы и дома!
   – Как дома? – изумленно проронила она. – Да ведь мы пришли в самую чащу!
   – Ну да, в самую чащу. Здесь и есть наш дом.
   Сибирочка со страхом оглядывалась по сторонам.
   При слабом сиянии месяца она могла рассмотреть лишь столетние дубы и кедры, со всех сторон тесно окружавшие крохотную полянку, где из-под снега торчали черные пни, прикрытые сверху снежной шапкой. Видно, и здесь была когда-то непроходимая чаща. Почти вровень с землей, вся занесенная снегом, стояла маленькая избушка. Крепкая дубовая дверь ее находилась почти под землей. К ней вели несколько ступеней, наскоро сколоченных из досок.
   Андрей – так звали спутника Сибирочки – вытащил из кармана огромный ключ и потайной фонарик. Он вынул спички, зажег фонарик и открыл дверь, жалобно заскрипевшую на ржавых петлях. Потом протянул руку Сибирочке и свел ее вниз по самодельным ступенькам. Девочка очутилась посреди небольшой, но теплой горницы с лавками вдоль стен, с грубо сколоченным столом перед этими лавками и с большой русской печью в углу.
   Теплом и уютом пахнуло на озябшую, измученную Сибирочку. После скитаний в лесу и немилосердной стужи эта теплая избушка, почти врытая в землю, показалась ей чуть ли не дворцом.
   Ноги у нее подкашивались от слабости, глаза слипались. Она едва добрела до лавки и, совсем обессиленная, упала на нее.
   – Бедняжка, погоди спать, – проговорил ее спутник, – я дам тебе хлеба и немного мяса.
   Хлеба и мяса! Об этом Сибирочка не смела и мечтать с той самой минуты, как увидела пустые дедушкины силки. А она была так голодна, так голодна!
   – Вот, поешь немножко… Только скорее, ради Бога, а то придут наши и, чего доброго, отнимут! – озабоченно проговорил Андрей, протягивая девочке большой ломоть хлеба с куском жареной дичи.
   У Сибирочки глаза разгорелись при виде еды. Она взяла хлеб и стала есть. Но вдруг, словно вспомнив что-то, разломила хлеб и мясо на две равные части и, передавая одну из них мальчику, пробормотала:
   – Дай это дедушке, когда его приведут, он тоже голоден!
   После еды ею снова овладела усталость. Она склонилась на стол и погрузилась в забытье.
   Андрей неслышно приблизился к спящей, осторожно поднял ее на руки и отнес в каморку-боковушку.
   – Бедная девочка, – прошептал он, укладывая Сибирочку на старый тулуп, раскинутый на полу, и заботливо подкладывая ей под голову подушку в несвежей ситцевой наволочке. – Бедная крошка, если бы ты знала, куда попала, в какое страшное разбойничье гнездо забросила тебя судьба, не спала бы ты так безмятежно!

Глава VI. Сладкий сон и горькое пробуждение

   Сибирочка спала, и ей снились сладкие сны.
   Ей чудилось, что снова стоит красное лето, стоит жаркий июньский денек. А в тайге так прохладно и хорошо! Тень густолиственных деревьев так славно защищает от назойливых лучей солнышка! По ветвям прыгают рыженькие пушистые белки. Дедушка давно обещал поймать и подарить Сибирочке такого маленького зверька. А кругом цветов-то, цветов сколько! Чего-чего только нет: и брусника, и кукушкины слезки, и богородичная травка пестреет…
   Затихла тайга и словно улыбается ей. И дедушка улыбается. Дедушка так счастлив, что сегодня они поймали много дичи. Вон сколько рябчиков и тетеревов запуталось в силках. Глупенькие! Прельстились зерном, которое рассыпал для них в ловушках дедушка! Как жаль, что у дедушки нет ни ружья, ни денег, чтобы купить его, а без ружья – какой же он охотник? Впрочем, и без ружья им дичи попалось нынче довольно.
   А солнце уже заглядывает в темную чащу, уже золотит верхушки кедров и дубов… Вон прыгает опять с ветки на ветку шалунья белка… Спускается… Вот бы поймать!..
   И Сибирочка бросается вдогонку за пушистым зверьком. А белка не боится девочки, не бежит от нее… Она словно поджидает ее, и, чуть только приблизилась к ней Сибирочка, – скок! – и белка очутилась у нее на плече. Вскочила и впилась неожиданно острыми зубками в плечо испуганной девочки.
   «У-у, сердитая белочка! Зачем ты кусаешь меня? – негодует Сибирочка на зверька. – Ой, пусти, больно же, больно мне!»
   Но белка и ухом не ведет. Ее зубы впиваются все глубже, все сильнее в плечо Сибирочки.
   – Больно, больно, – уже кричит в голос дитя, – пусти! Пусти меня!
   И просыпается, измученная тревожным сном. Плечо нестерпимо ноет, но не от укуса. Нет! Сильные, крепкие, как железные когти, пальцы впились в него. Страшный сердитый старик стоит над ней и, больно схватив за плечо, теребит изо всех сил.
   – Встанешь ли ты наконец, лентяйка! Сколько времени не могу добудиться. Ишь, разоспалась, как барыня!.. Вставай сейчас же! – кричал он хриплым голосом.
   Сибирочка вскочила на ноги, не понимая, где она и что с ней произошло. Но мало-помалу она пришла в себя и вспомнила все: и дедушку, обмершего на снегу, и страшных мохнатых людей, и все то, что приключилось с ней вчерашним днем и вечером в тайге. Ей стало жутко и тоскливо.
   – Где мой дедушка? Куда вы дели моего дедушку? – громко плача, крикнула она.
   – Молчать!.. – прогремел над ней свирепый голос. – Если ты не замолчишь сейчас же, я…
   Тут глаза старика так злобно сверкнули из-под нависших бровей, что Сибирочка вздрогнула и замолчала.
   Увидев, что девочка замерла от ужаса, старик понизил голос и сказал:
   – Мы сейчас уйдем на работу, а ты приготовь нам поесть. Вот там крупа и соль в горшочках… Хлеб найдешь в ящике стола. Дичи нет под рукой. Дичь будем есть завтра, а пока сваришь нам кашу, да получше за ней смотри, не то быть тебе наказанной… А про дедку забудь… Дедка помер… Мы его схоронили в лесу. К дедке тебе уж больше не воротиться, как ты ни реви… Я тебя оставлю у нас в лесной норе. Ты будешь нам стряпать, стирать, убирать избу, а то и еще как поработаешь на нас… Гляди же, чтоб ни крику, ни реву не было слышно. Как звать-то тебя?
   – Сибирочкой! – всхлипывая, прошептала девочка, пораженная вестью о смерти деда.
   – Диковинно что-то! – захохотал старик.
   – Дедушка так звал меня, – ответила девочка.
   – Ну, а имя-то есть у тебя христианское? – спросил опять старик.
   – Имя мое Шура, только дедушка никогда меня так не называл, – еще тише сквозь слезы сказала она.
   – Ну, ладно! Шурка так Шурка! Так и будем звать. Ну, так помни же, Шурка, чтобы, как солнышко поднялось, значит, была бы у меня каша да щи разогреты вот в том котелке! Да чтобы слез не было, а не то живо плеткой осушу!.. Эй, сынки, марш на работу, нечего прохлаждаться, не праздник нынче! – приоткрыв дверь из боковушки в горницу, крикнул старик, обращаясь к сыновьям.
   – Идем, батюшка! – отозвались ему сиплые голоса.
   И оба парня появились на пороге. При свете маленькой керосиновой лампы Сибирочка могла их разглядеть получше.
   – Хорошенькая девочка, – заговорил тот, что был постарше, – коренастый и сильный парень лет двадцати семи. Лицо его не было уродливо, но и красивым его назвать было нельзя.
   – Такая-то много милостыни насбирает. Больно жалостлив народ к таким смазливеньким, – подхватил его брат, такой же рыжий, веснушчатый и некрасивый, как и первый, только немного помоложе.
   – Ну, вот и пошлем, когда малость пообвыкнет с нами! Все же заработок… Не даром же нам ее хлебом кормить, – решил старик.
   И все трое, переговариваясь и пересмеиваясь между собой, вышли из землянки, плотно закрыли двери и два раза повернули ключ в замке.
   Сибирочка осталась одна-одинешенька в чужой избе. Но страха не было в ее душе. Ее маленькое сердце замирало от горя. Только сейчас она поняла, что дедушка умер, что он уже лежит в могиле и что никогда-никогда она не увидит больше доброго старика…
   Слезы брызнули из ее глаз и, упав на лавку, она зарыдала.

Глава VII. Голос из-под земли. – Тайна раскрывается

   Долго плакала Сибирочка, потом рыдания ее стали стихать. Горе ее было слишком велико, чтобы его можно было выплакать слезами. К тому же она вспомнила, что дедушка не раз наказывал ей не плакать о нем после его смерти, а то ему было бы больно видеть горе Сибирочки оттуда, с небес, куда Бог взял теперь успокоившуюся душу старика.
   – Лучше помолюсь за моего голубчика… Помолюсь Боженьке, чтобы Он помог мне поскорее соединиться с ним! – решила Сибирочка, заметив крошечный образок в переднем углу землянки, и опустилась перед ним на колени. – Господи! Боженька! Добрый, ласковый Боженька, – шептала она, – возьми меня к себе тоже!.. Возьми, как деду! Не оставляй меня здесь одну со злым стариком и его детьми! Добрый, ласковый Боженька, пожалуйста, сделай так, чтобы я умерла и поскорее увидела дедушку у Тебя на небе!.. Пожалуйста, Боженька, миленький!..
   Сибирочка молилась горячо. Слезы капали у нее из глаз, скатывались вниз и уходили в земляной пол избушки.
   После молитвы она почувствовала себя бодрее, поскольку не сомневалась, что Господь услышит ее просьбу и возьмет, как дедушку, на небо скоро-скоро…
   Она поднялась с колен и принялась за работу, к которой привыкла, когда хозяйничала в избушке деда. Сначала надо было растопить печь. Хворост лежал в углу маленьких темных сеней, через которые она входила в избушку вчера ночью. Сибирочка отворила дверь в сени и в страхе замерла на пороге.
   Прямо из-под пола послышался тихий и протяжный стон.
   Он прозвучал раз… другой… третий… Потом еще и еще…
   Сибирочка словно приросла к месту, боясь пошевелиться.
   И снова раздался стон, теперь он был более внятным. Сибирочка не сомневалась больше: кто-то был под полом сеней, во всяком случае, голос шел оттуда. Он был тихий и жалобный, точно молил о пощаде. Сибирочка, дрожа от волнения, кинулась обратно в землянку, схватила жестяную лампу и вернулась обратно. Высоко подняв лампу над головой, она осветила сени. Прямо у нее под ногами находился квадрат из досок, как бы врытый в землю. Сибирочка нагнулась над ним и увидела приделанное к нему кольцо. Она схватилась за него и потянула на себя изо всех сил. Неожиданно дощатый квадрат подался кверху, как крышка с ящика, и открылось темное отверстие, где можно было разглядеть ступени, ведущие вниз.
   Стоны стали слышнее, и перед Сибирочкой вскоре появилось бледное лицо и большие черные глаза, смотревшие на нее с глубоким страданием.
   Она узнала его: это был Андрей, который так заботился о ней ночью и которого она искала и не нашла сегодня утром в «лесной норе».
   – Что с тобой? Почему ты стонешь, Андрюша? – испуганно спрашивала она.
   – Ах, они избили меня… за то… что я не согласился участвовать с ними в одном злом деле, – глухо проговорил мальчик. – Если бы ты только знала, как они били меня, как мучили!.. Если бы ты знала! Они требовали, чтобы я помог им совершить гнусный поступок, а я не хотел, я спорил… отговаривал их, и вот… Они поколотили меня и бросили сюда… в холодный подвал… Здесь темно, как в могиле… Здесь бегают крысы, а у меня нет сил, чтобы прогнать их… У меня все тело болит и ноет… Ах, если бы можно было сбежать из этой «лесной норы»! Уйти совсем или умереть! – и Андрей снова застонал.
   – Выходи же, выходи поскорее! – торопила его Сибирочка. – Я посвечу в подполье… Ах, бедный, бедный ты мой!
   – Но если я выйду, они изобьют меня до полусмерти. Я не вынесу больше этой муки. Мое тело и так все в ранах и рубцах. И во рту пересохло… У меня нет больше сил, – голос его замирал.
   – Они не скоро вернутся, – торопясь, говорила Сибирочка. – Постой, я принесу тебе воды… Ты подкрепишься немного и потом вылезешь из этой ужасной дыры…
   Она вернулась в землянку, зачерпнула из кадки воды ковшом и подала мальчику. Тот схватил его и выпил до дна.
   Вода подбодрила Андрюшу. Захватив края ямы руками, он поднялся наверх и теперь сидел уже на полу подле Сибирочки.
   – Знаешь ли ты, – спросил он Сибирочку, – куда ты попала?
   – Не знаю! – тихо отвечала Сибирочка.
   – И я не знал! До сегодняшней ночи не знал. Они никогда не говорили мне, кто они, откуда пришли и зачем скрываются в тайге. Они встретили меня как-то на опушке леса года два тому назад и предложили поселиться с ними. У меня тогда только что умер отец, и я остался круглым сиротой. Отец был перевозчиком на реке… А я учился в школе. Когда он умер, мне пришлось бросить школу и искать работу. Вот они и предложили мне работу – сначала собирать милостыню для них по церквам в ближайших селениях да готовить им обед и чистить землянку. Такую работу еще можно было выносить, но сегодня ночью я узнал, кто они такие: они приказали мне помогать им в таком страшном деле, что при одной мысли о нем можно сойти с ума… – дрожащим голосом закончил Андрюша.
   – Что же они приказали тебе и кто они такие? – с ужасом прошептала Сибирочка.
   – Они приказали мне, – прежним, чуть слышным шепотом продолжал Андрюша, и его тонкое личико стало совсем бледным, – они приказали мне идти с ними в завтрашнюю ночь на работу…
   – На какую работу? – так же тихо спросила Сибирочка.
   Андрюша вздрогнул всем телом и, еще более бледнея и изменяясь в лице, проговорил чуть слышно:
   – Здесь, видишь ли, далеко до железной дороги, очень далеко. И чтобы попасть на поезд близким путем из ближайшего имения купцов-лесопромышленников Гандуровых, надо ехать глухой тайгой. Вот они и узнали, что этой ночью сам купец Гандуров будет возвращаться с деньгами к себе в имение, и решили покончить с ним…
   – Как покончить? – не поняла Сибирочка.
   – Решили убить купца…
   – Убить?!
   – Да. Ведь эти люди – беглые каторжники, бежавшие из тюрьмы… Они не одного человека обворовали и убили на своем веку. Их поймали, судили и сослали сюда, в Сибирь, на каторжные работы, а они сбежали и поселились в тайге… Их всюду ищут и не могут найти. Это отец с двумя сыновьями. Их зовут Иван Палец – это старик, старший сын его – по прозвищу Зуб, а младший – Косточка… Вот к каким злодеям забросила нас судьба, – закончил свой рассказ Андрюша.
   – Но отчего же ты не убежал от них? – потрясенная его рассказом, спросила Сибирочка.
   – Я только этой ночью узнал, что они за люди, – продолжал Андрюша. – Я думал, что это просто лесные охотники, звероловы и птицеловы, и жил у них потому, что мне некуда было деться. А сегодня ночью, когда они нашли тебя на мое место и решили, что ты будешь на них работать, как я работал до сих пор по дому и по хозяйству, они захотели и меня привлечь к своей страшной работе – грабить и убивать людей. И уже сегодня они велели мне пробраться в имение купца Гандурова и узнать там хорошенько, один ли он едет домой из города, много ли денег везет с собой и какой дорогой поедет по лесу… Чтобы я не мог убежать или выдать их, со мной пойдет Косточка и не отступит от меня ни на шаг… Потом мы вернемся к «лесной норе», а ночью… ночью…
   Тут голос Андрюши прервался – он больше не мог говорить. Лицо его выражало муку. Сибирочка вся дрожала от ужаса.
   – Надо спасти несчастного купца! – шептала она, схватив за руку своего нового друга.
   – Да, надо спасти! И я придумал, как это сделать! – решительно сказал он и, помолчав немного, прибавил: – Это сделаешь ты!
   – Я?! – вскричала Сибирочка изумленно.
   – Ну да, ты… Ты проберешься в селение, найдешь дом урядника [3 - Уря́дник – низший полицейский чин в царской России.] и расскажешь ему все, а он пошлет в лес людей, прежде чем на купца Гандурова нападут. Я бы мог сам пойти в поселок, но это может возбудить подозрение. Если же убежишь ты, будет лучше. Мы разобьем окошко в землянке, и ты вылезешь через него… Но сначала я сяду снова в подвал как ни в чем не бывало, чтобы они не подумали, что я послал тебя. Только тебе придется самой привести сюда урядника и его людей, потому что «лесная нора» так ловко спрятана в лесу, что ее трудно найти. А я дам тебе мешок старых кедровых шишек, ты будешь бросать шишки в снег, и по ним вы найдете обратную дорогу, если, конечно, ночью не поднимется пурга и луна будет сиять, как вчера. Я уверен, что так и будет, потому что дело идет о спасении человеческой жизни и Господь поможет нам, – уверенно сказал Андрюша.
   – Да, Господь поможет нам, – согласилась Сибирочка, – и мне почему-то кажется, что все должно кончиться хорошо!
   – Но ты должна идти, даже бежать, скорее, скорее… Мы можем опоздать… Ведь они могут убить купца прежде, чем ты вернешься с помощью, – чуть слышно сказал мальчик.
   – Я побегу сейчас же! – воскликнула Сибирочка. – И добрый Боженька да молитва покойного дедушки помогут мне…
   Андрюша одобрительно кивнул.
   – Вот мешок с шишками, – он протянул ей плотно увязанный узел. – Помни, что через каждые десять шагов ты должна бросать по одной шишке в снег. А теперь пошли выставлять окошко.
   Он со всего размаха ударил по крошечному оконцу избы, и стекло разлетелось вдребезги. Из порезов на руке Андрюши брызнула кровь, но он словно и не заметил этого.
   – Теперь я спущусь в подполье и до их возвращения не вылезу оттуда, – сказал он, – пусть думают, что не я виновен в твоем бегстве. А то, пожалуй, изменят план… Ну, с Богом. Прощай!
   И он прыгнул в зияющую в полу яму.
   – Закрой меня крышкой! – крикнул он напоследок.
   Сибирочка не без усилия опустила над ним четырехугольную крышку с кольцом и крикнула: «Прощай!» Потом взобралась на лавку и вылезла в оконце. Ей это было совсем не трудно, потому что она была маленькой и худенькой, и оконце землянки легко могло пропустить ее крошечную фигурку. К тому же с наружной стороны окно приходилось вровень с землей, и Сибирочка совершенно неожиданно для себя очутилась на свободе.
   Истово перекрестившись на небо несколько раз подряд, она бросилась бежать так быстро, как только могла, по узенькой, чуть заметной тропке. Помня наказ Андрюши, она не забывала через каждые десять шагов втыкать по кедровой шишке в рыхлый снег по одну сторону от тропинки. Между тем уже занимался рассвет, и день вставал над тайгой. Выскочили из своих норок пушистые зверьки и с любопытством смотрели вслед девочке.
   А Сибирочка все быстрее бежала по лесу, дрожа от страха при одной мысли, что она может опоздать вернуться обратно. Волнение и усталость давали себя знать. Маленькие ножки подкашивались, дыхание было все тяжелее, сердечко неровно билось в груди. Сибирочка почти падала от усталости.
   «Что будет, если я не дойду вовремя?.. Они убьют несчастного купца!» – вихрем пронеслась в ее голове жуткая мысль, и, несмотря на боль в ногах, она продолжала бежать изо всех сил.
   Вот, наконец, среди деревьев мелькнул просвет. Слава Богу, она добежала до опушки леса… А там и до селения рукой подать…
   – Ну, еще! Ну, еще! Ты же почти у цели! – так ободряла она сама себя и со всех ног неслась от опушки леса к селению.

Глава VIII. Сибирочка исполняет трудное поручение

   Урядник Степан Артемьевич Алмазин собирался соснуть после дневного чая, когда ему сказали, что маленькая девочка желает говорить с ним по важному делу.
   – Какая еще девочка? – недовольно проворчал Алмазин и велел ввести в горницу непрошеную гостью.
   – Ах, это ты, Сибирочка! – он узнал внучку старого птицелова. – Что же твой дедушка? Уж не болен ли он? Зачем ты пожаловала ко мне одна?
   Урядник говорил ласково, поскольку любил Сибирочку за приветливость и миловидность. Он часто встречал ее вместе с дедушкой и всегда хорошо относился к Михалычу и его внучке. И он очень удивился, увидев ее одну, без дедушки. Все привыкли к тому, что старый птицелов и его внучка неразлучны.
   Напоминание о дедушке заставило больно сжаться исходившее горем сердце Сибирочки. Она громко зарыдала.
   – О чем ты плачешь, девочка? Говори толком… Что с дедкой приключилось? – пытался понять Степан Артемьевич, но Сибирочка рыдала и не могла ничего объяснить. Ее сердце разрывалось от тоски. Она только сейчас впервые почувствовала всю тяжесть своего горя. Не было больше ее дедушки, и никогда, никогда она уже не увидится с ним!
   Вдруг мысль о купце, которого надо было спасти во что бы то ни стало, молнией мелькнула в ее голове. И, захлебываясь от слез, девочка стала рассказывать обо всем, что случилось в тайге с ней и с ее дедом: как они пошли за дичью и за хворостом, как дедушка упал, как ее захватили лесные разбойники и как она узнала о том страшном деле, которое они затевали.
   Урядник слушал ее внимательно, и лицо его принимало все более озабоченное выражение. Когда же Сибирочка выговорилась, притихла и только всхлипывала иногда, Степан Артемьевич погладил ее по голове и ласково сказал:
   – Ты хорошая девочка, Сибирочка. Ты спасла жизнь купцу Гандурову, и не только ему одному: эти беглые каторжники наделали бы еще много бед, убили бы многих людей. Мы их давно разыскиваем и никак не подозревали, что они поселились поблизости… А теперь отдохни хорошенько, чтобы проводить нас в тайгу… Подкрепи свои силы. Моя жена накормит тебя. Ты пришла как раз вовремя, потому что купец Гандуров остановился у меня, чтобы дать отдохнуть лошадям, прежде чем пуститься снова в дорогу.
   Урядник погладил белокурую головку Сибирочки, дивясь смелости малютки.
   Девочка, однако, отказалась от еды. Она знала, что медлить нельзя. Хотя теперь смертельная опасность уже не грозила купцу Гандурову, но злодеи могли догадаться, в чем дело, и жестоко избить, а может статься, и убить Андрюшу за то, что он помог жертве ускользнуть от них.
   Поэтому она не могла ни есть, ни спать и все торопила Алмазина. Урядник и сам понимал, что необходимо как можно скорее поймать злодеев.
   Вскоре Сибирочку позвали в гостиную Алмазина, где сидел купец Гандуров, узнавший о грозившей ему опасности.
   – Ты хорошая, самоотверженная девочка, – он ласково обнял Сибирочку, – ты избавила от большого горя мою семью, крошка, и я позабочусь о тебе. Ведь ты сирота?
   – Да, сирота, – и снова у нее полились слезы.
   – Не горюй, – сказал Гандуров, – я возьму тебя к себе в дом и буду заботиться о тебе как о родной дочери.
   – И об Андрюше тоже! Возьмите к себе и Андрюшу! Ведь это он научил меня спасти вас. Без него вы бы погибли наверняка! – проговорила Сибирочка и стала рассказывать купцу, кто такой Андрюша.
   – Ладно, возьмем и Андрюшу, – согласился тот, – и о нем позабочусь, и ему хорошо будет. А теперь надо ехать ловить разбойников, – и он поднялся с места.
   Действительно, надо было спешить. Всего лишь за час урядник набрал себе помощников и разделил их на два отряда. Часть хорошо вооруженных людей он усадил в тройку купца и приказал им тихонько ехать по проезжему лесному пути, а сам, взяв с собой человек десять, вместе с Гандуровым и Сибирочкой пустился пешком к «лесной норе».
   Девочка шла впереди, указывая дорогу маленькому отряду. Месяц вышел на небо и хотя слабо, но все же освещал путь. Шишки, разбросанные Сибирочкой по снегу, указывали, куда надо было идти. Дорога, по которой ехала тройка с вооруженными людьми, была недалеко. До пеших путников долетал и звон колокольчиков, и фырканье коней.
   Отряд все глубже и глубже уходил в тайгу. Наконец где-то далеко блеснула маленькая точка огонька.
   – Это «лесная нора»! – прошептала Сибирочка, и сердце ее сильно забилось.
   Маленький отряд остановился. Урядник приказал людям, прячась за деревьями, медленно подвигаться к самому логовищу… Месяц спрятался за тучу, и в лесу стало совсем темно.
   Сибирочка стояла подле купца Гандурова. Сначала все было тихо. Сердце Сибирочки то билось, то замирало в груди… Она боялась теперь, чтобы вместе со злодеями не схватили по ошибке и Андрюшу. Она хотела уж было пробраться к «лесной норе», чтобы поискать мальчика, и тихонько отошла от Гандурова, как вдруг кто-то схватил ее за плечо.
   – Это я! Я – Андрюша, – услышала она взволнованный шепот над своим ухом. – Ты сделала все-все, что я тебе говорил? – тем же тревожным шепотом осведомился он.
   – Все!
   – И урядник со своими людьми здесь?
   – Здесь!
   В этот момент прогремел выстрел, нарушивший тишину тайги. За ним другой… третий… Кто-то побежал в чащу, кто-то, тяжело хрипя, повалился на землю. И в тот же миг прозвучал в тишине громкий голос урядника:
   – Держите разбойников, ребята! Держите их!
   Свет фонарей, скрытых до поры под полушубками, разом осветил лесную чащу.
   Теперь Сибирочка уже ясно видела, как с десяток людей окружили Ивана Пальца и его сыновей. Они отбивались ножами и топорами, завязалась упорная борьба. Наконец старый бродяга и его младший сын окончательно выбились из сил. Продолжал бороться и защищаться один только Зуб, потом он вдруг прыгнул в сторону и, увернувшись, с быстротой кошки бросился в чащу.
   – Держи! Держи его! – кричал не своим голосом урядник, но бродяга был уже далеко. Размахивая огромным ножом, бранясь и рассыпая проклятия и угрозы, он бежал теперь прямо на Андрюшу и Сибирочку, притаившихся за стволом огромного дуба.
   – Он увидит нас! Что нам делать?! – прошептала вне себя девочка, прижимаясь к своему новому другу и как бы ища у него защиты. И Андрюша не стал медлить.
   Бродяга бежал прямо на них, отрезая им путь к маленькому отряду.
   Он уже заметил притаившихся за деревом детей. По его лицу скользнула бешеная улыбка: он понял, кто донес на них и привел сюда вооруженный отряд.
   – Ага, так вот ты как! – крикнул он и бросился на Андрюшу.
   Но тот схватил Сибирочку за руку и вскоре очутился с ней в темноте, за группой огромных кедров, куда не проникал свет фонарей.
   Здесь он опустился на колени.
   – Садись ко мне на спину! – прошептал он и, когда Сибирочка исполнила его приказание, вскочил на ноги и метнулся в самую чащу.
   Однако Зуб не отставал. В темноте слышно было его тяжелое дыхание и хруст валежника под ногами. Он бежал за ними почти по пятам… Только темнота ночи разделяла их теперь… Сердце Андрюши колотилось в груди, как подстреленная птица… Упади он сейчас, и острый нож Зуба покончил бы и с ним, и с Сибирочкой. Зная это, мальчик все прибавлял ходу, хотя усталые ноги болели нестерпимо, а спина мучительно ныла под тяжестью непривычной ноши. К тому же ветви деревьев больно хлестали его по лицу. Он бежал из последних сил, а страшный Зуб все не отставал от маленьких беглецов. Это чувствовала и Сибирочка, свернувшись в комочек на спине своего друга. Она думала только об одном: «Пусть спасается Андрюша, пусть бросит меня в снег… Вместе нам все равно не спастись… Слишком тяжело ему бежать с такой ношей на спине!» И, прильнув губами к уху мальчика, она зашептала, прерываясь на каждом слове:
   – Брось меня, Андрюша… Брось… Беги один… Авось он не заметит меня… Спасайся сам! Оставь меня… Я только мешаю тебе…
   – Молчи! – прошептал он в ответ. – Мы вместе спасемся или вместе умрем! – и, напрягая последние силы, он бежал вперед, но вдруг с глухим стоном повалился в сугроб, увлекая за собой и Сибирочку.

Глава IX. Ни входа, ни выхода

   Что-то холодное запорошило лицо Сибирочки, и почти одновременно она услышала рядом с собой тяжелое дыхание.
   Месяц скрылся за тучу, и в темноте ничего не было видно. Сибирочка протянула руку вперед и чуть не вскрикнула: ее пальцы коснулись неподвижного лица Андрюши, по которому струилось что-то теплое и липкое.
   Она вытянула другую руку и сильно ударилась обо что-то твердое, как камень. Внезапно она поняла, что Андрюша в горячке бега наткнулся на дерево, выросшее посреди тропинки, и, ударившись об него головой, упал, обливаясь кровью, в сугроб. А Зуб, видимо, побежал дальше.
   Сибирочка была в ужасе: а вдруг Андрюша умер? Что, если он, как и дедушка, не поднимется с сугроба больше никогда и она останется одна-одинешенька в этой страшной тайге, где бродят медведи и волки и где за нею гонится страшный враг – готовый расправиться с ними бродяга! Но все страхи Сибирочки, весь ужас одиночества покрывались тоской по Андрюше, которого она успела горячо полюбить.
   В несчастиях люди сходятся быстро. Ей казалось, что она знает этого мальчика давно-давно… Она взяла его за руку. Рука осталась неподвижной: мальчик был без чувств. Должно быть, он сильно поранил голову о ствол дерева.
   Тогда Сибирочка вспомнила, как дедушка лечил ее зимой от ушиба: он брал снег и прикладывал к пострадавшему месту. То же сделала и она: стала усердно прикладывать снег к раненой голове Андрюши. Мало-помалу кровь перестала сочиться, и мальчик слегка пошевелился и застонал…
   – Где я? Что со мной? – спросил он слабым голосом, постепенно приходя в себя.
   – Андрюша! Ты жив?! Жив! Слава Богу! – радостно прошептала Сибирочка, целуя и обнимая вновь обретенного друга, все еще распростертого на снегу.
   – Жив, только у меня сильно голова болит… Но я могу двигаться дальше, – он старался говорить бодрым голосом. – А где Зуб? Он что же, отстал от нас?
   – Нет, он пробежал мимо и теперь находится где-то впереди нас. Нам надо идти поскорее к «лесной норе», где остались люди, а то он вернется сюда и найдет нас, – Сибирочка вздрогнула. – Но ты не можешь идти, – добавила она, вглядываясь в белеющее перед ней во мраке лицо.
   – Я попытаюсь! – Андрюша старался подняться. – Дай мне руку. Пойдем, держась за руки, а то потеряемся… Видишь, какая здесь темнота, – он с трудом встал.
   Сибирочка молча протянула ему руку, ощупью нашла его пальцы, и, тесно прижавшись друг к другу, дети пошли туда, где, как им казалось, они оставили урядника и людей.

Глава X. В пещере под снегом

   – Нет, я не могу больше идти. Голова болит все сильнее… А здесь оставаться нельзя… Звать на помощь тоже нельзя: Зуб услышит и прибежит, чтобы разделаться с нами, – говорил Андрюша с отчаянием. – Вот что я придумал: мы выроем яму в снегу, вроде звериной норки, заползем в нее и до утра отдохнем хорошенько, а утром увидим, где мы находимся и как нам дойти до селения, – уже совсем бодро заключил он.
   И Андрюша ощупью принялся за работу. Яму в сугробе пришлось рыть руками, Сибирочка, как умела и как могла, помогала ему. Вскоре в рыхлом снегу появилась глубокая нора, и дети спрятались в ней в ожидании утра. Усталость и пережитые волнения помогли им забыться, и они уснули крепким сном в своей самодельной спальне…
//-- * * * --//
   Миновала ночь. Наступило утро. Проснулась и ожила тайга. Белочки шаловливо запрыгали по ветвям огромных дубов. Откуда-то издалека донесся унылый крик хищной птицы.
   От него проснулся Андрей. Он вылез из снежной пещерки и с изумлением оглянулся кругом. На его лице отразились испуг и тревога. Он хорошо знал местность, окружавшую «лесную нору». Хорошо знал и прилегавшую к жилищу лесных бродяг тайгу, знал, по крайней мере, верст на десять кругом. Но здесь он не бывал ни разу. Местность казалась ему незнакомой и дикой. Деревья росли здесь так густо, что в лесу было сумрачно, несмотря на ясное утро. Иногда, сплетаясь ветвями, они образовывали непроходимую стену, и только у самой земли оставались проходы. Юноша был растерян: как же им спастись в этой непроходимой чаще, вдали от жилья, без крова и пищи?
   Андрюша подошел к снежной пещерке и заглянул в нее. Там, подложив худенькую ручонку под голову, безмятежным сном сладко спала Сибирочка. Белокурые волосы, выбившись из-под платка, обрамляли ее белое и нежное, почти прозрачное, как фарфор, личико.
   – Бедная девочка, – прошептал Андрюша, – что ждет тебя!.. Голодная смерть в дикой тайге!.. Как же мне жаль тебя! – он склонился над спящей Сибирочкой и поцеловал ее.
   Сибирочка проснулась и с недоумением огляделась. Она с минуту не понимала ничего. Увидев незнакомую местность, она сильно испугалась.
   – Мы заблудились! Да? – со страхом прошептала она.
   Андрюша хотел ответить, но тут услышал стремительно приближающиеся тяжелые шаги.
   – Это Зуб! – в страхе прошептала Сибирочка.
   – Да! – беззвучно проронил мальчик и прижал девочку к себе, заслоняя ее собой, готовый защищать ее до последней возможности.
   И оба замерли в ожидании. Шум шагов приближался. К нему присоединился еще и хруст ветвей, и жуткое сопение.
   – Это Зуб!.. Теперь он уж непременно убьет нас! – шептала девочка, и ее побледневшее личико выражало неизъяснимый ужас.
   Андрюша не сказал ни слова. Его грудь бурно вздымалась. Черные глаза сверкали. Он решил, что теперь им не миновать мести Зуба, но он хотел только одного: спасти во что бы то ни стало девочку, доверчиво искавшую у него защиты. Он думал: «Зуб ударит меня ножом, я упаду на пещеру и прикрою собой Сибирочку, и он ее не увидит. Не увидит ни за что… И она будет спасена!»
   Между тем шаги были уже совсем близко. Кто-то с остервенением пробивал себе путь, бешено ломая сучья и ветки по дороге. Вот они затрещали неистово, раздвинулись, и огромный бурый медведь выбрался из чащи и очутился в двух шагах от онемевших от ужаса детей.

Глава XI. Неожиданность за неожиданностью

   – О! – простонала Сибирочка и закрыла лицо руками.
   Медведь повернул голову, увидел детей и неожиданно поднялся на задние лапы. Оглушительный рев огласил окрестности. Тут только дети увидели зиявшую во лбу медведя рану и тянувшуюся по его следу на снегу кровавую полоску. Глаза зверя были налиты кровью, пасть широко раскрыта. Казалось, рана привела его в бешенство, и, издавая страшное рычание, он готов был кинуться на беспомощных детей. Андрюша понимал, что от разъяренного чудовища нет спасения.
   Если смерть от ножа бродяги была ужасна, то вдвое ужаснее она казалась от медвежьих когтей.
   Андрюша взглянул на Сибирочку. Она была белее снега и вся трепетала, как птичка, прижавшись к нему. Если бы у мальчика было какое-нибудь оружие, он, не задумываясь, сразился бы с медведем. Но, увы! Оружия у Андрюши не было, а значит, не было и спасения. Он крепко обнял девочку и, прижимая ее головку к своей груди, старался заслонить ее от зверя.
   Раненый медведь с тем же жутким рычанием и с налитыми кровью глазами двинулся вперед. Его дыхание уже касалось детей… Огромные лапы тянулись к ним. С диким ревом он пригнулся к земле и…
   Что-то просвистело в воздухе и впилось в шею зверя. Медведь зарычал еще громче и, обливаясь кровью, рухнул навзничь, обагряя алыми пятнами снег. А перед изумленными детьми появилось странное существо, какого не встречали ни Андрюша, ни его маленькая спутница никогда за все время их короткой жизни.

Глава XII. Лесной человек. – Доброе сердце

   К снежной пещерке приблизилось круглолицее существо, с головы до ног зашитое в звериную шкуру. На нем была меховая куртка, плотно обхватывающая спину и грудь, длинные штаны, узкие, словно трубки, из того же меха, невысокие сапоги из шкуры какого-то желтого зверя и меховой колпак, надвинутый на самые брови, из-под которых, поблескивая, сверкали маленькие, косо расставленные глазки. Плоский приплюснутый нос, толстые губы и румяные лоснящиеся щеки – все это так и дышало любопытством.
   Странное существо смотрело во все глаза на детей, а дети – на него. Потом маленькие глазки человечка сузились, лицо расплылось в широчайшую улыбку. Прищелкнув языком, человек заговорил на ломаном русском языке:
   – Твоя, здравствуй! – и он закивал меховым колпаком вперед и назад, вправо и влево.
   – Здравствуйте! – медленно приходя в себя, ответил Андрюша. – Это вы убили медведя? – спросил он.
   – Моя убил, – опять закивал и заморгал маленький человечек, – моя убил. Нымза убил. Великий шайтан помог Нымзе. Лесной хозяин [4 - Лесной хозяин – так Нымза называет медведя, который считался у остяков тотемным животным. Тотем – покровитель племени.] пришел на чум к Нымзе, барана взял, рыбы взял и в лес ушел. Нымза за ним… В тайге догонял, стрелу пускал. Не долетала стрела… Другая пускал… не долетала… топором башка рубил, пополам башка… Помер лесной хозяин!
   – Убит, – согласился Андрюша.
   – Хорошо убит. Не встанет. Шкуру моя в город понесет. Мясо коптить на шоле [5 - Шол – очаг.] будет моя и твоя угостит. Поди на чум к Нымзе, твоя у Нымзы в гостях будет!
   И он ободряюще похлопал Андрюшу по плечу.
   – Спасибо, что в гости зовешь… Мы очень устали и проголодались… Накорми нас в своем чуме… Ты ведь живешь близко? – спросил Андрюша странного человечка.
   – Моя близко, ошень-ошень близко живет, в тайга живет. Моя – остяк [6 - Остя́к – устаревшее собирательное название сибирских коренных народов.]. Нымза – остяк, лето рыба ловит, зимой зверь бьет. Моя давно в тайга живет… Одна живет… Шкуры носит продавать на русский город… Нымза – остяк, но русский любит, хоть великому шайтану и лесным духам молится. Русским Нымза первый друг. Вот убил лесного хозяина Нымза; моя – лапы себе берет, твоя – голову отдаст, сердце и печенку, все самое, ух, вкусная другу отдаст Нымза!
   – Спасибо тебе. Отведи нас к себе, голубчик. Девочка устала и голодна, да и я тоже, – попросил Андрюша.
   – Твоя сестра? – ткнул бесцеремонно остяк пальцем в Сибирочку.
   – Нет. Сиротка. Помоги нам. А я тебе с медведем управиться помогу.
   – Спасибо. Моя согласна. Вот бери нож. Не попорть только шкура. Гляди, как моя работать будет.
   Остяк вынул острый нож из-за голенища мехового сапога. Оттуда торчали еще деревянные стрелы с острыми медными наконечниками, похожими на маленькие кинжалы. Лук болтался на спине охотника. Ружья у него не было, только кривой топорик был заткнут за пояс. Медведь лежал на снегу, в ране торчал такой же острый топорик.
   Нымза подошел к убитому зверю и сначала вынул топорик. Черная кровь хлынула из раны. Нымза упал на колени, приник к голове медведя и с жадностью стал пить теплую кровь.
   Сибирочка с ужасом и отвращением смотрела на Нымзу. Она не встречала еще охотников-остяков и не знала их обычаев.
   Между тем Нымза разрезал шкуру медведя под брюхом и приказал Андрюше надрезать лапы. Когда он сделал это, охотник без труда снял шкуру с туши медведя. Потом топориком отсек голову и все четыре лапы. Затем разрубил тушу зверя на четыре части и пронзительно свистнул.
   В чаще затрещали сучья и хворост, и легкий шум раздался поблизости. Прошла минута-другая, и из тайги выскочила огромная мохнатая собака, очень похожая на медведя, запряженная в низкие сани-розвальни в два аршина [7 - Арши́н – старая русская мера длины, равная 0,72 м.] длиной.
   Обыкновенно у остяков бывают только небольшие прогонистые собаки – лайки. Но эта была совершенно особенная, из породы больших, сильных охотничьих собак, которые редко встречаются на далеком Севере. Увидев детей, собака было ощетинилась и, косясь на них кровавым глазом, оскалила огромные клыки, но Нымза что-то сказал ей по-остяцки, и пес успокоился. Теперь он только облизывался и поглядывал на лежащие на снегу куски мяса.
   – Лун почуял вкусное мясо… Лун кушать хочет, – между тем говорил Нымза, морща плоское лицо в улыбку. Он похлопал собаку по всклокоченной шерсти, та лизнула его руку и умильно завиляла хвостом. – Моя добычу сейчас в сани класть станет. Пускай Лун везет на путь… Твоя помогай… – коротко ронял Нымза, обращаясь к Андрюше, и, схватив самый большой кусок медвежьей туши, потащил его в сани. Андрюша тоже подхватил кусок медвежатины и понес его следом за остяком. Уложив добычу в розвальни, Нымза снял с себя кожаный пояс и пристегнул ее к саням. Потом он щелкнул языком, как-то особенно громко свистнул, и Лун, взявши с места рысью, отправился в путь, волоча за собой сани в глубь тайги.
   – Эк хороша! Хороша собака у Нымзы! – прищелкнул снова языком остяк. – А сейчас моя домой идет, и твоя тоже, и он тоже! – он бесцеремонно тыкал пальцем в Сибирочку и в Андрюшу.
   Андрюша ласково кивал ему. Он был рад тому, что их ждал отдых и покой у гостеприимного охотника.

Глава XIII. В чуме Нымзы. – Пиршество. – Из огня да в полымя

   – Моя чум близко! – изредка ронял шедший впереди остяк. – Сейчас уже там будем.
   Действительно, вскоре за деревьями мелькнул просвет, и дети увидели небольшую поляну, сбегающую к лесному озеру, покрытому толстым слоем льда и запушенному снегом. На самом берегу озера стояло остроконечное остяцкое жилище, внизу широкое, кверху узкое, заканчивающееся шестом. Оно было сплетено из веток, покрытых звериными шкурами. Из небольшого отверстия вверху струился дымок. Остяк распахнул шкуру, и дети вошли в чум. Посреди чума был устроен шол (так называют остяки очаг, род печурки); в нем тлели угли, сквозь которые едва пробивался синий огонек. На земляном полу чума лежали кошмы – куски войлока – и шкуры оленя и дикой козы, служившие и сиденьем, и постелью. Незатейливая деревянная и глиняная посуда вместе с принадлежностями охоты – кривым ножом, топором и не то копьем, не то багром – были развешаны по стенам чума. У стены лежала рыбачья сеть, а на небольшой подставке вроде полочки стояла высеченная из камня безобразная голова с огромным ртом и торчащими ушами.
   Андрюша понял, что это был идол – домашний божок хозяина, которому он молился, как и все остяки-язычники.
   – Садись, гостем Нымза будешь, – остяк усадил детей на мягкие кошмы.
   Потом он выскочил на минуту из чума, распряг Луна и вернулся в жилище вместе с собакой, с трудом таща на спине огромный кусок медвежатины. Сибирочка невольно попятилась при виде огромного пса, подошедшего к ней.
   – Твоя не бойся… Пускай твоя не бойся, – закивал и заулыбался остяк, – Лун не тронет. Лун умный, не ест человека.
   Действительно, Лун обнюхал ноги гостей и преспокойно улегся около девочки, не сводя с хозяина умильного взгляда и тихо повиливая хвостом. Нымза бросил в шол сухой травы и валежника, чтобы поднять огонь, нанизал на железный шест кусок медвежатины и установил над огнем.
   Вскоре запах жаркого распространился по всему жилищу. Проголодавшиеся дети ждали, когда зажарится мясо. Лун тоже терпеливо ждал своей порции. Умный пес, очевидно, был убежден, что хозяин не забудет и его.
   Жаркое, наконец, поспело. Нымза разрезал его на куски, посыпал солью, но, прежде чем приступить к пиршеству, выскочил из чума и на этот раз вернулся, медленно и торжественно неся перед собой голову медведя, которую водрузил на полочку рядом с божком-идолом. Присев перед ним на корточки, он зашептал что-то по-остяцки и, просидев так с минуту, вернулся к шолу.
   – Теперь моя знает, лесной хозяин не серчает на Нымзу… Я сказал ему, что только голод и нужда заставили Нымза-охотник убить его! Великий дух заступится за меня, – довольно улыбаясь, пояснил он детям, раздавая мясо. Луну он бросил мяса, и пес принялся за еду.
   Андрюша вспомнил, как его покойный отец, знавший отлично нравы инородцев, рассказывал ему, что медведь, или лесной хозяин, как его называют остяки, почитается у них священным животным, и его можно убивать только с совершением определенных обрядов.
   Впрочем, он не слишком долго размышлял об этом, сосредоточившись на еде. Куски опаленной огнем и копотью полусырой медвежатины показались детям таким необычайно вкусным блюдом, какого они, казалось, никогда не ели!
   И Лун с аппетитом грыз мясо. Но вдруг он оставил еду, навострил уши и, глухо зарычав, поднялся с места. Шерсть ощетинилась на нем, глаза налились кровью.
   – Кто-то пробирается к чуму, Лун чует, – шепотом пояснил Нымза. Он приподнялся с кошмы и прислушался.
   Дети перестали есть и испуганно переглянулись. Андрюша вскочил первым, за ним поднялась Сибирочка.
   – Что, если это Зуб? Надо бежать… – прошептал мальчик и, схватив за руку свою маленькую подругу, ринулся с ней к порогу остяцкого жилища.
   Но тут же с отчаянным криком они отпрянули в глубину чума: на пороге стоял Зуб.

Глава XIV. Нымза-предатель и Нымза-друг

   – Ага, попались! Вот они где, голубчики! – прогремел бродяга.
   Его глаза, налитые кровью, всклокоченные рыжие волосы и бледное, перекошенное злобой лицо – все это произвело на детей ужасное впечатление.
   Сибирочка схватила дрожащими пальцами руку Андрюши и замерла. Лун при виде непрошеного гостя ощетинился еще больше, выгнул спину и припал к земле, глухо рыча, поглядывая на пришельца и готовясь прыгнуть на него по знаку хозяина. Но Нымза цыкнул на Луна и пошел навстречу Зубу.
   – Твоя что надо? – спросил он, не без любопытства оглядывая его.
   – Вот их мне надо, ребят этих, на расправу! – грозно потрясая кулаками, крикнул Зуб.
   – Она моя гость, и она тоже, – не без достоинства произнес остяк, попеременно тыча пальцами то в Андрюшу, то в Сибирочку, – и твоя гость тоже будет; садись на кошма и ешь! – неожиданно заключил он добродушно, похлопав по плечу бродягу, и, отделив ножом кусок мяса, передал Зубу.
   Тот схватил мясо и принялся есть, забыв обо всем на свете. Несколько минут в чуме раздавалось только громкое чавканье. Зуб был настолько голоден, что, казалось, забыл о мести.
   Но едва проглотив последний кусок, он заорал:
   – Эй ты, остяцкая твоя рожа! Не думаешь ли ты, что куском мяса тебе удастся задобрить меня, и я оставлю этих ребят в покое? Нет, брат, шалишь! Я расправлюсь с ними по-свойски… Дай мне их увести отсюда, а не то… – он сунул руку за голенище сапога и, вытащив оттуда огромный кривой нож, с угрозой поднял его над головой.
   Нымза хладнокровно взглянул на оружие, потом на детей и обратился к Зубу, чуть усмехнувшись своими раскосыми глазами:
   – Не пугай, брат русский, Нымза… Моя не боится… На лесного хозяина пошел, не боится, твоя нож тоже не боится. Лучше толком говори: за что грозишь детям?..
   – Они виноваты в том, что моего отца и брата забрали, чуть не убили и в тюрьму посадили… И меня бы забрали, да я вырвался и убежал. Мы их с отцом и братом, бездомных сирот, приютили, своим хлебом кормили, за родных держали, а они, злодеи, нас предали. Убить их мало, вот что! – глухо проворчал бродяга.
   – Ты лжешь, Зуб! Ты лжешь! – крикнул вне себя Андрюша, весь дрожа от негодования. Его глаза горели, щеки пылали. – Ты лжешь! – крикнул он еще раз. – Не мы злодеи, а ты, и твой отец, и твой брат! Вы хотели погубить невинного человека, а мы…
   Андрюша не договорил. Как тигр, Зуб бросился на него, пригнул его к земле и навалился всем телом. Казалось, еще минута – и он убьет юношу.
   Сибирочка с плачем кинулась к бродяге и молила пощадить своего друга.
   Зуб был вне себя от бешенства. Он не смел на глазах Нымзы убить мальчика, но и не мог снести его смелой выходки.
   – Стой, приятель, стой! Моя говорить хочет, – неожиданно ударив его по плечу, сказал остяк. – Твоя мальчонка наказать хочет, так пусть твоя накажет, я помогу твоя… Моя с твоя мальчонка свяжет и на санки положит… И девочка тоже… Лун в санки впряжет… Твоя с ними сядет и на русская город повезет. Там русская начальник судить будет и наказан будет, кто виноват… Ладно моя говорит? – спросил он в заключение.
   – Ладно говорит! – усмехнулся Зуб и освободил Андрюшу.
   Тот встал и стоял перед Зубом, угрюмо потупившись. Он понял, что взрослому, сильному бродяге легко справиться с ним – юношей, едва достигшим четырнадцати лет. А тут еще Нымза предлагает помощь его врагу… Предатель Нымза!
   А Нымза уже принес веревки и крепко скрутил ими руки и ноги Андрюши.
   – Твоя не сердись, приятель, – добродушно лепетал остяк, – твоя связать надо, не то убежишь твоя… И она связать тоже… – указал он на Сибирочку. – И в санки положить обоих надо… И Лун запрячь… Она, – ткнул он пальцем в Зуба, – на русский город твоя повезет… Там твоя русский начальник судить будет.
   Схватив связанного по рукам и ногам Андрюшу поперек тела, Нымза вынес его из чума и положил в санки, оставленные под навесом из хвороста и ветвей.
   Андрюша лежал в санях, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой.
   «Все кончено, – холодея от ужаса, думал он. – Зубу удалось заставить остяка поверить, что мы совершили зло, что мы виноваты и нас надо судить. И Нымза предал нас бродяге. Конечно, Зуб не повезет нас в селение, а завезет в тайгу и там убьет. А Нымза и не подозревает этого; он ведь не знает, кто такой Зуб. Что же делать теперь?»
   Мысли вихрем проносились в голове мальчика. Положение казалось безвыходным.
   Нымза между тем, лепеча что-то по-остяцки, торопливо вернулся в чум. Вскоре он вышел оттуда с Сибирочкой на руках. Девочка была тоже связана по рукам и ногам. На ее бледном личике был написан смертельный ужас.
   – Нымза… послушай, Нымза… Он обманул тебя… Мы не виноваты… Он беглый каторжник… Освободи нас… во имя Бога, Нымза! – шептал Андрюша с мольбой.
   Но Нымза не слушал его. Он молча положил девочку подле него в санки, свистнул Луна, и Лун в тот же миг выбежал из чума. Так же молча остяк, не глядя на детей, стал впрягать в сани собаку, словно ему было стыдно перед детьми, которых он обрекал на смерть. Он торопливо закончил работу и поспешил обратно в чум.
   Вскоре оттуда послышался его голос, говоривший Зубу:
   – Твоя может отдыхать… Твоя спи спокойно… Ребята не ушел… Веревки крепкий… А отдохнет твоя… ехать может… Лун дорога знает… Лун умен… больно умен собака…
   – Ладно, усну, притомился я! – послышался в ответ голос Зуба.
   Должно быть, обед и тепло чума разморили бродягу, и его стало клонить ко сну. Вскоре голоса в чуме затихли, и оттуда послышался храп. Андрюша тихо прошептал на ухо Сибирочке:
   – Не бойся ничего. Он не посмеет сделать нам зла! – и в то же время с горечью подумал про себя: «Вряд ли он завезет нас далеко… Вернее, он убьет нас тут же, поблизости от чума. Как он обманул доверчивого Нымзу! Ну, что ж! Когда-нибудь надо умирать… Жаль только Шуру. Она еще так мала и не видела жизни… Бедное дитя!»
   Он с усилием повернул голову в сторону девочки, желая еще раз ободрить ее, и увидел, что она лежит без движения. Сибирочка, несмотря на неудобное положение в санях, либо уснула от пережитых волнений, либо лишилась чувств.
   Короткий зимний день клонился к закату. Было около трех-четырех часов, а в тайге уже сгущались сумерки. Поднимался резкий ветер. Деревья шумели кругом. Запряженный в сани Лун дремал стоя. Андрюша тоже закрыл глаза, стараясь забыться.
   Вдруг чье-то легкое прикосновение к плечу вернуло его к действительности.
   Перед ним в сумерках раннего вечера стоял Нымза.
   В его руках что-то блестело. Андрюша вгляделся и увидел, что это нож, тот самый нож, которым остяк недавно так ловко сдирал шкуру с медведя.
   Страшная мысль мелькнула в голове Андрюши: «А вдруг Нымза пришел убить их, чтобы сделать приятное Зубу?»
   Холодный пот проступил на лбу мальчика, сердце перестало биться.
   Остяк наклонился над ним и поднял руку.
   Андрюша невольно зажмурился, шепча молитву. Что-то холодное коснулось его руки… И когда он снова поднял веки, веревки на его ногах и руках, а также и на Сибирочке были уже перерезаны.
   Склонившись к самому уху мальчика и широко улыбаясь всем своим плоским, широким, как луна, лицом, Нымза заговорил:
   – Нымза – твоя приятель… Нымза – твоя друг… Нымза знает, что там (он указал рукой по направлению чума) спит злодей… Злодей хотела убить твоя и девочка, но моя спасла. Моя решил: надо связать и положить ваша в санки, надо, чтобы злодей видал, как ему помогают, и уснул спокойно… А теперь вот что: бери вожжи… Твоя поедет. Лун повезет. Лун дорогу знает на русский поселок. Там машина ходит. Машина на Тобольск пойдет… С Тобольска на русский землю дальше можно ехать… Ну, твоя прощай… Девочка, прощай тоже… Счастлива дорога… На поселке Лун пошли обратно… Он вернется сам. А моя злодею скажет: «Убежали оба и Лун украли». Вот хорошо! Прощай!
   И, охваченный радостным оживлением, остяк погладил по голове Андрюшу, потом Сибирочку, смотревшую на него во все глаза. Затем проверил упряжь на Луне, обнял его лохматую голову и долго шептал ему что-то по-остяцки в мохнатое ухо. Лун понял, что ему шепнул хозяин, взял с места рысью и не хуже коня помчался вскачь, унося от чума санки с двумя детьми.
   Андрюша оглянулся назад: ему хотелось поблагодарить великодушного Нымзу, хотелось выразить ему все, что он чувствовал к своему спасителю в эту минуту; но когда он оглянулся, ни чума, ни Нымзы уже не было видно – лишь глухая тайга шумела позади.

Глава XV. Пурга. – Новая опасность. – У цели

   – Какой он добрый! Какой великодушный! Он не побоялся отдать нам все свое богатство: и Луна, и санки, – говорил Андрюша Сибирочке, рассказывая девочке про поступок Нымзы. И тут же смущенно смолк, вспомнив, как заподозрил благородного остяка в предательстве, как испугался ножа, когда Нымза хотел перерезать веревки, чтобы отпустить их на свободу…
   Лун бежал все так же резво, хотя уже и ночь сгущалась в тайге, и их окружала полная тьма. Он выбирал дорогу со свойственным охотничьей собаке чутьем, минуя деревья, выраставшие на тропинке как огромные черные призраки.
   Но вот неожиданно поднялся ветер, затрещали вершины великанов-дубов, посыпались гнилые сучья. Поднялась метель и закружилась по тайге.
   – Какое несчастье, – произнес Андрюша, – теперь нам будет труднее добраться до поселка. Пурга разыгралась не на шутку, и бедному Луну будет тяжело везти нас.
   – Да, – согласилась Сибирочка, – и потом, ты не чувствуешь, как холодно стало в лесу?
   Действительно, стужа усилилась, и даже привыкшим к студеному климату Севера детям она становилась не под силу. Мороз крепчал, усиливался ветер, все быстрее и быстрее кружила пурга. Ее злобный свист и дикий хохот жуткими голосами наполняли лес…
   Озябшие дети жались друг к другу, стуча зубами.
   – Скорее бы добраться до жилья… Лун, голубчик, выручай, родимый! – просил Андрюша.
   Сибирочка не хуже него понимала грозившую им опасность замерзнуть в лесу и быть заживо погребенными пургой.
   – Ах, только бы добраться до поселка, – говорила она, с мольбой складывая онемевшие ручонки и поднимая к темному небу молящие глаза, – только бы выбраться из тайги… Мы никогда не вернемся сюда больше… Мы уедем в Петербург, Андрюша, к тете Аннушке, как велел дедушка… Попросим добрых людей дать нам на дорогу и уедем, – еле ворочая языком, говорила она.
   – Нет-нет, просить не надо… На дорогу у нас с тобой хватит, – с трудом отвечал Андрюша. – Покойный отец, умирая, оставил мне немного денег. Я ношу их всегда с собой… Они зашиты в подкладке моей куртки. Я так боялся, чтобы Палец с сыновьями не отняли их у меня. Нам хватит на дорогу… Лишь бы добраться до поселка. От него рукой подать до Тобольска, оттуда – в Петербург, к твоей тетке! Да… да!
   – А ты поедешь со мной? – робко произнес под ухом Андрюши трепещущий, охрипший голосок. – Поедешь к тете Аннушке?
   Андрюша крепко обнял девочку.
   – Я с тобой никогда не расстанусь, Шура! Ты будешь моей маленькой сестренкой. Отныне я всегда буду твоим защитником и другом. Ведь мы оба сироты… Сам Господь свел нас с тобой, – решительно проговорил мальчик и ласково взглянул в посиневшее от стужи личико своей спутницы.
   Между тем Лун невольно замедлял шаг. Пурга свирепо наскакивала на него, хлопья снега слепили ему глаза, ветер, бросаясь под ноги, мешал бежать вперед. Изо рта его комьями валилась пена, он уже едва передвигал ноги. Наконец он остановился совсем и, силясь оглянуться на детей, громко, протяжно завыл. Андрюша встрепенулся, точно очнувшись от тяжелого сна.
   – Я знаю, что делать, – стараясь говорить бодро, произнес он, лязгая зубами. – Я отпрягу Луна и пущу его одного. Привяжу только к его ошейнику мой пояс. Он доберется до поселка и приведет к нам людей… Они успеют найти нас, пока мы не замерзнем! Не правда ли, Шура?
   – Делай как знаешь, – прошептала девочка, сонливо склоняя на плечо Андрюше отяжелевшую головку.
   Мальчик, с трудом двигая закоченевшими ногами, вылез из саней и стал отвязывать веревочную упряжь Луна. Потом он ласково обнял умную собаку, отстегнул пояс и привязал к ошейнику. Умный пес понял, казалось, чего от него хотели. Он ласково взвизгнул, лизнул руку Андрюши, в котором признал временного хозяина, и, блеснув в темноте глазами, с громким лаем исчез за деревьями.
   Андрюша медленно вернулся к саням. Ныло разбитое стужей тело, глаза слипались, кружилась голова, и мысли в ней путались. Он взглянул на Сибирочку, лежавшую неподвижно в санках. Во тьме наступающей ночи смутно белело ее лицо. Он притронулся к нему рукой. Оно было холодным и неподвижным.
   – Замерзла! – закричал мальчик в отчаянии. – Замерзла! Оттереть ее надо снегом… Надо отогреть во что бы то ни стало! – лепетал он коснеющим языком и нагнулся к ней, чтобы исполнить свое намерение… Но тут в голове у него зазвенело, и он упал на снег рядом с санками.
   А пурга все шумела, все бесилась, все свистела над их головами…

Часть вторая. Маленькая укротительница львов

Глава I. В огромном городе

   – Петербург! Приехали!
   – Уже приехали, дяденька?!
   – А ты бы хотел дальше ехать?
   Высокий плечистый кондуктор, добродушно ухмыляясь, похлопал по плечу Андрюшу.
   – Никак короток путь от Тобольска до Питера показался тебе, паренек? – прибавил он с ласковым смехом.
   Путь от Тобольска до Петербурга не мог показаться коротким уставшим и измученным детям. Добродушный кондуктор шутил, но ни Андрюша, ни Сибирочка, прикорнувшая в уголке вагона, не могли отвечать шуткой на шутку. Чужой, незнакомый город, мелькавший вдалеке огромными домами, церквами, высокими трубами фабрик и заводов, был так чужд этим детям, выросшим в тишине дремучей тайги и маленьких крестьянских поселков! К тому же они ехали не только в чужой город, но и в чужую семью, к тете Аннушке, которую Сибирочка знала только по рассказам покойного деда да по ее редким письмам из Петербурга, а Андрюша и вовсе не знал.
   Прошло около двух месяцев с той поры, как замерзших до полусмерти детей отыскал умница Лун, приведший людей из селения, куда Нымза частенько возил на продажу рыбу и зверей, и в поселке хорошо знали собаку лесного охотника. Завидя Луна с привязанным к ошейнику поясом, в селении решили, что Нымза погибает где-нибудь в тайге, сбившись с дороги, и с фонарями кинулись его разыскивать. Благодаря чутью Луна детей вскоре нашли. Их оттерли снегом, завернули в овчинные тулупы и, запрягши Луна в санки, привезли в поселок.
   Здесь их уложили в теплой избе на полати, дали выпить по глотку крепкой сибирской водки с чаем. Потом, когда они пришли в себя, их накормили и снова напоили горячим чаем… К этому времени отдохнул и Лун, которого плотно накормили овсяной похлебкой и отправили к хозяину, благо пурга стихла и зимняя ночь сменилась рассветом. Дорогу из поселка в тайгу умный пес знал отлично.
   Дети отдохнули в селе и набрались сил, а когда окончательно поправились, пустились в далекий путь в неведомую столицу…
   Поезд с пыхтением подкатил к платформе.
   – Ну, вот и доехали… Дальше, стало быть, не повезут. Баста! – пошутил кондуктор, глядя на смущенных детей.
   В вагонах поднялась суматоха. Дети забились в угол, растерянно поглядывая по сторонам. Рядом с ними торопливо собирала узелки и мешочки какая-то старушка. В купе по соседству плакал ребенок, испуганный суетой. Трое чернорабочих, расталкивая пассажиров, протискивались к выходу.
   – Пойдем и мы, – Андрюша взял Сибирочку за руку и стал пробираться к выходу.
   На платформе суматоха была еще больше, чем в поезде. Бегут носильщики и пассажиры, в узком проходе собралась толпа. Толкая друг друга и громко разговаривая, все высыпали к подъезду вокзала. Андрюша с Сибирочкой двинулись следом.
   Длинная широкая улица, огромные высокие дома, магазины с зеркальными стеклами, конки и трамваи, нарядные экипажи и суетливая публика – все это производило на детей неизгладимое впечатление. Свистки, звонки, стук колес – одним словом, шум столичного города оглушил их. Они остановились посреди улицы, не зная, в какую сторону идти.
   – Эй, берегись! Чего рот разинули! – послышался резкий окрик, и они едва успели отскочить, как мимо них промчалась великолепная коляска, забрызгавшая их грязью.
   И тут, как из-под земли, перед ними выросла фигура полицейского.
   – Что под лошадь лезешь? Не видишь разве? Гляди еще за вами!.. Есть время тоже!.. Смотри, в полицию отправлю! – накинулся полицейский на Андрюшу.
   Тот смотрел смущенно и по-прежнему крепко сжимал руку Сибирочки, точно боясь, что ее отнимут у него.
   Городовой [8 - Городово́й – низший чин в городской полиции Российской империи.] отошел к своему посту.
   – Пойдем же, а то он опять рассердится! – шепнул Андрюша своей спутнице. – Повтори мне еще раз, где живет тетя Аннушка.
   – Карская улица, дом номер два, квартира пять, – повторила Сибирочка давно наизусть заученный адрес тетки.
   – Вот и отлично! Спросим, где находится Карская улица! – оживляясь, воскликнул Андрюша.
   Он подошел к городовому и спросил:
   – А не знаете ли, дяденька, где здесь Карская улица будет?
   – Здесь нет такой! – ответил, точно отрубил, полицейский. – Есть такая на другом конце города, на Выборгской стороне, далеко отсюда. На конке [9 - Ко́нка – конно-железная дорога, городской вид общественного транспорта, предшественник трамвая.] туда ехать надо.
   Андрюша вздохнул. Ехать на конке им было не на что. Последний двугривенный [10 - Двугри́венный – монета номиналом в 20 копеек.] он истратил сегодня на еду: купил в поезде яиц, пирожков, хлеба. Теперь у него оставалось только две копейки, и больше не было ни гроша. Деньги, скопленные его отцом, все вышли на дорогу из Сибири в Петербург.
   Но Андрюша не растерялся.
   – Вы только путь укажите, дяденька, а уж мы доберемся как-нибудь! – смело тряхнув головой, обратился он снова к городовому, с полной готовностью идти хоть на край света.
   Тот подробно объяснил дорогу на Выборгскую сторону, и дети бодро пустились в путь.

Глава II. Тяжелое разочарование

   Улица за улицей. Переулок за переулком. О, сколько же здесь этих улиц и переулков! Нет им, кажется, ни конца, ни края! И всюду огромные дома и роскошные магазины с заманчиво разложенными в витринах товарами. Глаза у детей разбегались при виде всего этого великолепия. Ничего подобного им прежде не приходилось видеть. Поневоле они останавливались перед каждым окном, перед каждой витриной и подолгу любовались невиданным зрелищем. Между тем наступал вечер. На улице начинало темнеть. Зажглись электрические фонари, и город сразу принял праздничный вид.
   Вскоре показалась нарядная набережная, а за ней – почти освободившаяся от зимнего ледяного покрова петербургская красавица Нева.
   Сибирочка устала. Маленькие ножки девочки, отвыкшие от движения за время путешествия в поезде, начинали болеть. На большом мосту, перекинутом через реку, они совсем отказались ей служить. Заметив это, Андрюша, не говоря ни слова, поднял девочку на руки и понес.
   – Помнишь, как тогда, в тайге? – напомнил он ей шепотом и улыбнулся.
   Сибирочка только молча прижалась к нему. Андрюша миновал мост и ступил на другой берег Невы, по дороге расспрашивая, как добраться до Карской улицы. Здесь уже не было таких огромных домов и блестящих магазинов, а если и были, то они шли вперемежку с маленькими деревянными двухэтажными домиками. Вскоре и маленьких домиков стало попадаться все меньше. Андрюша с Сибирочкой, наконец, вошли в узкую, бесконечно тянувшуюся улицу. Чем дальше углублялись они в нее, тем она становилась пустыннее и глуше. Потом она повернула в узкий переулок и уперлась в какой-то забор. Два-три покосившихся дома стояли в тупике.
   Андрюша поднял голову и прочел надпись на углу одного из них:
   – Карская улица!
   – Здесь! Здесь живет тетя Аннушка! – оживилась Сибирочка и легко соскользнула с рук своего друга.
   – Дом номер два, – прочел Андрюша, – как раз этот… Пойдем!
   И они направились к воротам покосившегося деревянного домишки.
   Миновав ворота и грязный двор, они вошли не то в коридор, не то в какие-то длинные сени и очутились в полной темноте. Они стояли, не зная, что предпринять, как неожиданно яркая полоска света прорезала тьму. Отворилась какая-то дверь, и растрепанный человек с сапожной колодкой в руке появился на пороге.
   – Вам чего надо? Чего шляетесь по чужим квартирам? Нищие, что ли? Нищим не подаем! – закричал он.
   – Нет, мы не нищие, – заторопился пояснить сердитому человеку Андрюша, – мы тетушку Аннушку, Анну Степановну ищем. Она здесь живет?
   – Анна Степановна Вихрова? Она у меня комнату снимает, – смягчился незнакомец. – Ступай сюда… Родные вы ей, что ли? – коротко бросал он на ходу.
   – Она вот родная… – указал Андрюша на Сибирочку. – Ее отца внучка, а я чужой… Укажите, дяденька, как нам к тетке-то пройти…
   Сердитый человек с колодкой пошел вперед, ворча что-то себе под нос. Дети шли следом. Здесь пахло кислой капустой и чем-то еще неприятным, что было бы трудно даже определить. Вскоре они оказались на грязной кухне, в клубах чада и дыма. У плиты хлопотала какая-то женщина. Двое ребятишек держались за ее подол. В углу кухни, сидя на поленьях, два дюжих парня тачали сапоги.
   – Анна Степановна! Гости к тебе! – крикнул хозяин квартиры и, широко распахнув небольшую дверцу, обитую рваной клеенкой, легонько подтолкнул к ней детей.
   Андрюша и Сибирочка очутились в небольшой светлой комнате, большую часть которой занимала кровать, накрытая белым пикейным [11 - Пикейное – сшитое из хлопчатобумажной ткани.] одеялом, с грудой подушек на ней. В углу стоял клеенчатый диван. Перед диваном – стол, покрытый репсовой скатертью, и несколько кресел. Огромный сундук в одном углу, комод – в другом и киот [12 - Кио́т – специальное, богато украшенное обрамление для иконы.] с образами составляли все убранство комнатки.
   Посреди комнаты стояла женщина в темном домашнем платье, с гладко причесанными волосами, с худым желтым лицом и маленькими, как у мыши, бегающими глазками. Эти бегающие глазки горели нездоровым, лихорадочным огнем.
   Увидев на пороге детей, женщина невольно попятилась и замахала руками, причем лицо ее покраснело.
   – Нищих не пускаю… нищим не подаю!.. Сама нищая… сама голодаю!.. – закричала она и вдруг метнулась в угол, где стоял сундук, и, опустившись на него, схватилась руками за края его крышки.
   – Мы не нищие… мы в гости… то есть мы к вам жить… – смущенно проронила, выступая вперед, Сибирочка. – Я от дедушки Михалыча к вам приехала, из Сибири… Дедушка умер, а перед смертью велел мне ехать к тетушке Анне… Вы ведь тетя Аннушка Вихрова? Ну вот, значит, к вам. А я Сибирочка… Шура, о которой вам писал дедушка… Сибирочка, дедушкина внучка… И я приехала к вам жить… Я и Андрюша, мы вместе приехали… Здравствуйте, тетя Аннушка!
   И Сибирочка протянула женщине руку.
   Глаза женщины широко раскрылись, в них застыл ужас. На щеках вспыхнул яркий румянец. Она, очевидно, сильно испугалась чего-то. Глаза-щелки разгорелись еще ярче. Дыхание с шумом вырывалось из ее впалой груди.
   И вдруг она вскочила с сундука, на котором сидела, и, схватив за плечи девочку, стала трясти ее изо всех сил.
   – Вон! – задыхаясь от бешенства, кричала она. – Вон, лгунья, попрошайка, воровка, нищенка! Никакой Сибирочки я не знаю и знать не хочу… Какое мне дело до чужой девчонки! Чтобы духу твоего не было здесь!.. Вон отсюда сию же минуту…
   Тут она с такой силой отшвырнула от себя испуганную девочку, что, если бы ее не подхватил Андрюша, она бы ударилась головой о косяк двери.
   – Не смейте трогать Шуру! Как вам не стыдно, – крикнул он, вне себя от гнева. – Попробуйте только обидеть ее, и вы будете иметь дело со мной!
   Его голос звучал твердо, как у взрослого, брови грозно сдвинулись над сверкающими черными глазами. Гнев и негодование преобразили его мужественное лицо.
   Грозный вид юного защитника привел женщину в неистовство. Со сжатыми кулаками, бледная от злости, она кинулась на него.
   – Вон, сию же минуту вон, гнусные попрошайки, лгуны, нищие!.. Ишь, чего выдумали! Из Сибири они приехали! Я вам покажу Сибирь! Я вас отправлю в полицию, негодники вы этакие! – продолжала она кричать.
   Казалось, она готова была ударить Андрюшу, но неожиданно распахнулась дверь и в комнату вбежал стройный мальчик, закутанный в широкий теплый плащ, лет четырнадцати-пятнадцати на вид. Поверх плаща по плечам его рассыпались кудри, выбиваясь из-под бархатного берета. Когда мальчик проворным движением сбросил с себя плащ, а затем пальто, Андрюша и Сибирочка невольно вскрикнули от изумления. Мальчик был одет в какой-то странный костюм из розового вязаного шелка, облегавший его тело так плотно, что он казался раздетым. Только коротенькие зеленые шелковые панталоны с блестками закрывали его бедра и часть ног до колен. На ногах его были высокие кожаные сапоги, совсем не сочетавшиеся с его нарядным костюмом.

Глава III. Никс решает дело

   – А вот и я! Только что кончилась репетиция в театре, и я приехал к тебе. Не успел даже переодеться. Очень спешил. А ты опять сердишься, матушка? Перестань, ведь это вредно тебе… – заговорил странный мальчик и тут же, окинув недоуменным взглядом незнакомых детей и небрежно кивнув в их сторону головой, спросил: – А эти откуда?
   Анна Степановна бросилась к сыну.
   – Это маленькие попрошайки, дармоеды, – взволнованно залепетала она. – Бог знает откуда прослышавшие про моего покойного отца, который умер в Сибири. Они явились сюда и хотят навязаться нам в нахлебники… хотят отнять у нас последние крохи… они… они…
   Тут Вихрова так сильно закашлялась, что не могла больше говорить.
   – Полно, пожалуйста, матушка! Тебе незачем волноваться… Дай мне поговорить с детьми. Я все устрою… только ты не горячись. Ты мешаешь мне сообразить, в чем дело! – с гримасой недовольства сказал мальчик, стараясь и тоном своей речи, и манерами изображать взрослого.
   Затем, обратясь к Сибирочке, он резко спросил:
   – Ты откуда явилась?
   Сибирочка хотела ответить и не могла. Ее смущение росло с каждой минутой. Тогда Андрюша ответил за нее:
   – Это Шура, Сибирочка. У нее умер дедушка… Михалыч… Осталась одна тетя Аннушка, о которой ей много говорил покойный дед… Вот она и приехала к ней из Сибири по его желанию, как только он умер. Вот и все.
   – Мы знаем, что дедушка умер в Сибири, замерз в тайге, и что даже не нашли его тела, – сухо сказал мальчик, – об этом нам писали уже. Но у него не могло быть никакой внучки. Правда, был когда-то приемыш – девочка, но он прислал ее к нам, как только узнал, что ее разыскивают родители, и мы отдали девочку отцу, который оказался знатным барином. Но больше у него не было никаких детей на воспитании. Это так же верно, как то, что меня зовут Никсом Вихровым, и вы напрасно приехали сюда. Теперь, я думаю, вы сами это понимаете. Что же вам еще нужно?
   – Вы правы… нам больше ничего не нужно, – отвечал ему Андрюша, в то время как у Сибирочки невольно полились слезы. – Нам ничего не нужно, – уже насмешливо и бодро продолжал Андрюша, – и мы уйдем сейчас отсюда. Должно быть, дедушка Шуры не знал, какие у него недобрые дочь и внук живут в Петербурге, а то бы не стал советовать своей любимой Сибирочке ехать к ним… Ну да Бог милостив, и мы не пропадем. Не правда ли, Шура? – обратился он ласково к девочке.
   Та только взглянула на него сквозь слезы.
   – Прощайте. После такой встречи нам действительно нечего оставаться у вас, – произнес Андрюша с горькой усмешкой. – Пойдем, Шура! Не плачь, мы уж как-нибудь устроимся, – шепнул он на ушко тихо всхлипывающей девочке и повел ее вон из негостеприимной комнаты, куда с такими надеждами они стремились несколько минут тому назад.
   Тетка Анна и мальчик в розовом трико остались одни.
   С минуту длилось молчание. Никс первым прервал его.
   – Матушка, мы скверно поступили, – сказал он.
   – Чем скверно, дитя мое? – спросила Вихрова, и ее голос зазвучал теперь ласково, почти кротко.
   – А то скверно, что мы попадемся и пропадем ни за грош, если эти ребята будут сновать по городу и всем и каждому рассказывать о своей судьбе. Лучше бы было их прибрать в сторонку. Ты напрасно встретила их бранью и криками. Уже это могло им показаться подозрительным. И напрасно я им сказал про девочку, которую нам якобы прислал дед…
   – Но что же было делать, Николаша? Я так испугалась при виде этой девчонки, которая, судя по письму, полученному нами из поселка, считалась пропавшей без вести после гибели моего отца… И вдруг она воскресла и появилась здесь, когда… когда… О, Боже мой! Да ведь одного только ее появления здесь достаточно, чтобы разрушить все наше счастье!
   Женщина говорила все это, страшно волнуясь и вся дрожа, как в лихорадке.
   – Ну, до этого далеко, положим… А знаешь, я вот что придумал, мама! – снова заговорил мальчик. – Девочка эта хороша как картинка. Такую смазливую рожицу давно уже разыскивает мистер Билль… Ее появление в клетке диких зверей вызвало бы бурю восторга у публики… Кстати, мистер Билль этой осенью уезжает со своими львами… Я не могу последовать за ним. Ты меня не отпустишь, да и ни к чему это. У тебя достаточно денег лежит в сундуке благодаря щедрости нашего благодетеля… Мы уедем куда-нибудь подальше, купим себе небольшую усадьбу и заживем припеваючи… А девчонка эта могла бы поступить в наш театр, к укротителю львов мистеру Биллю. Тогда мы избавимся от нее и от неприятностей с нашим благодетелем и поможем мистеру Биллю найти мне замену. Я уверен, что ему придется по сердцу это дитя. Мы же, как только закончится моя служба в театре этой осенью, уедем подальше. Деньги у нас есть, и жалеть нам здесь некого, – закончил он свою речь тоном, не допускающим возражений.
   – Как некого? А наша бедная Сашута? Ты забыл о ней? – с упреком проговорила Вихрова, обращаясь к сыну.
   – Полно, матушка, что за нежности такие! Сестра Саша устроена отлично. Я первый не прочь был бы оказаться на ее месте. Тебе ли заботиться о ней?! Наконец, когда благодетель умрет, Саша узнает всю правду и вернется к нам богатой наследницей. Разве это худо?
   – Хорошо, Николенька, чего уж лучше! Лишь бы только мне не умереть раньше князя! – задумчиво проговорила женщина.
   – О, ты будешь жить еще сто лет, матушка! – весело вскричал Никс. – Свежий воздух в имении, где-нибудь на юге, восстановит твои силы. Только надо устроить это дело с детьми, и как можно скорее! Не дай Бог, чтобы кто-нибудь узнал правду… Тогда мы пропали… Я беру это на себя. Я попрошу мистера Билля взять девочку, а мальчугана рекомендую директору театра «Развлечение». Он даст ему место, ну хотя бы простого служителя на первых порах… А в начале осени мистер Билль уедет в Америку, и ты избавишься навеки от этой как снег на голову упавшей к нам Сибирочки и избежишь больших неприятностей. Не правду ли я говорю?
   – Ты всегда говоришь правду, мой милый мальчик. Ты всегда прав! – проговорила Вихрова и поцеловала сына, который очень неохотно принял ее ласку.
   – Ну-с, а теперь я побегу догонять детей, а ты приготовь им поесть что-нибудь, матушка. На пустой желудок, измученных и усталых, их нечего и думать вести ни к мистеру Биллю, ни к директору театра. Таких заморышей никто не возьмет!
   И мальчик, которого звали то Никсом, то Николенькой, накинул пальто поверх своего странного костюма, закутался в плащ и, бодро насвистывая какую-то веселую песенку, выбежал из комнаты.

Глава IV. О том, что было пять лет тому назад

   Никс скрылся за порогом, а Анна Степановна погрузилась в тревожные думы.
   Это случилось ровно пять лет тому назад.
   Был такой же мартовский вечер. Она возвращалась с кладбища домой. На кладбище она только что похоронила мужа, который был портным и кормил всю семью. Теперь она осталась вдовой с двумя детьми и без куска хлеба… Сыну Николаю было десять лет, а дочери Саше четыре года.
   Весь путь от кладбища до дома Анна Степановна думала горькую думу: что она будет делать теперь? Чем кормить детей? Если бы ее отец был рядом с ней, ей было бы значительно легче. Он бы научил ее своим советом. Но отец жил в далекой Сибири и воспитывал маленькую девочку, которую нашел в лесной чаще. Об этой девочке он писал ей в своих письмах и просил дочь в случае его смерти принять ее к себе.
   Пока был жив муж Анны Степановны, семье Вихровых жилось недурно, а теперь иногда приходилось и голодать. Правда, отец научил Анну Степановну переносить нужду, но о нужде ей меньше всего хотелось думать. Все ее мысли были о детях, которых она безумно любила. Что будет с ними теперь, после смерти отца?
   «Надо идти на место – служить горничной или няней, – решила она, – а детей придется отдать в приют».
   Мест, где требовались няни или горничные, Вихрова не знала, но вспомнила, что в газетах часто публикуются объявления о найме прислуги, и купила газету. И вот, раскрыв первый лист объявлений, она прочла:
   «Убитый горем отец убедительно просит добрых людей сообщить ему о маленькой дочери, четыре года тому назад оставленной на сибирской лесной дороге привязанной к дереву ради спасения ее от волков и исчезнувшей неизвестно куда на следующее утро».
   Тут же описывались приметы девочки, ее одежда и золотой крестик на груди с надписью «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Значился и адрес богатого и знатного барина, жившего здесь же, в столице.
   Анна Степановна пришла в большое волнение, прочитав эту заметку. Она сейчас же решила, что приемная внучка ее отца и есть та знатная малютка, которую теперь, четыре года спустя, разыскивал ее отец. Первой мыслью ее было пойти по напечатанному в газете адресу и сообщить отцу девочки, что его дитя находится в Сибири, у старого Степана Кашинова, птицелова, промышляющего в сибирских лесах. Но вдруг новая мысль осенила Вихрову. Она была смела и преступна. «Что, если выдать за его малютку, за дочь богача, мою дочурку Сашу? – подумала несчастная женщина. – Саша такая же белокурая, как найденыш, и нежная, как настоящая барышня, и зовут ее так же, и лет ей примерно столько же. Все равно отец никогда не приедет сюда с девочкой, а если и приедет, то никому и в голову не придет искать у него ребенка. А Сашу можно осчастливить навек. Только надо вбить в голову четырехлетней крошке, что она не родная дочь мне и что привезли ее из Сибири, где она росла у деда с младенческих лет. Надо научить ее говорить так ради ее же пользы. Богатый и знатный барин наградит и ее, Анну Степановну, да и Сашута будет воспитываться как барышня, будет ходить в шелку и бархате, жить в роскоши и довольстве. И никто не узнает, что Сашута – вовсе не та девочка, которую оставили в Сибири…»
   Задумано – сделано.
   Поделившись этой мыслью со своим десятилетним сынишкой и строго-настрого приказав ему молчать обо всем, Вихрова умыла и приодела свою Сашутку и, научив ее, как вести себя, повела малютку по указанному в газете адресу. Ее тотчас же провели к молодому еще, но уже с заметной сединой в волосах господину, и едва она успела рассказать ему, как ее отец нашел в Сибири, в лесу привязанного к дереву ребенка и что этот ребенок и есть Сашута, как господин, не помня себя, с рыданием заключил в объятия девочку.
   Он целовал ее и твердил одно:
   – Она! Она! Такая же белокурая… Девочка, родная моя! Наконец-то я нашел тебя! – и он плакал и смеялся от радости.
   – Доподлинно она, сударь, – самым искренним образом уверяла его Вихрова. – Мне ее мой отец три года назад привез из Сибири… И крестик у нее был с надписью: «Спаси, Господи, рабу твою Александру». Да крестик-то мы продали в тяжелую минуту, когда нужда была… Девочка три года жила у нас и не знала вовсе, что не родная она дочь мне и мужу… Берегли и лелеяли мы ее, не хуже родного сына… Хотели в газете напечатать об этом, да не знали, как это сделать, да, признаться, и сами привязались к девочке – жаль было расставаться.
   – О! – произнес господин. – Вы и не нашли бы тогда меня. Я только недавно вернулся из-за границы, где лечился четыре года после смерти жены и потери дочери, которую вы теперь возвратили мне! Я был очень болен, но особенно мучился при мысли, что сам стал виновником гибели дочери… Я взял ее с собой, хотя она была еще очень мала, и повез ее в Сибирь. По дороге на нас напали волки. Я был убежден, что погибну, и хотел спасти ребенка от смерти. О, дитя мое, дорогое дитя!..
   И он снова со слезами обнял Сашуту Вихрову, глядевшую на него с недоумением. А он в самом деле принял ее за свою пропавшую дочку, а потому целовал и ласкал Сашу и благодарил Анну Степановну.
   Он щедро наградил Вихрову, прося во всякое время навещать девочку, которую он оставил у себя.
   С тех пор он осыпал ласками и подарками свою мнимую дочурку, приставил к ней нянюшек, бонн, гувернантку, одел ее как куколку. Словом, для бедной маленькой Саши наступило райское житье.
   Осчастливленная таким оборотом дела, Анна Степановна вернулась домой. Все улыбалось ей теперь. Ее маленькая дочурка Саша будет расти богатой барышней, а она сама, ее мать, с сыном Николаем не увидит более нужды.
   Но некоторая доля страха не оставляла ни на минуту душу Вихровой. А что, если о ее поступке станет известно? Что, если как-нибудь это дойдет до отца?
   Это было страшное преступление – выдать одного ребенка за другого!
   Она написала отцу, что ее дочь Саша умерла, надеясь скрыть подмену девочки. Кроме того, надо было сделать так, чтобы никто не заметил, что у нее появились большие деньги, подаренные ей князем за возвращение «дочери». Анна Степановна решила, что сын должен пока поработать, и договорилась об этом с директором театра «Развлечение», который охотно принял сильного и ловкого мальчика в свою труппу. Директор передал его в обучение своему компаньону, содержателю дрессированных львов, англичанину мистеру Биллю. И мистер Билль сделал из него укротителя львов, переименовав его из Николаши Вихрова в «мосье Никса». Способному и сильному юноше платили жалованье как взрослому. На это жалованье они жили с матерью, а все то, что получали от «благодетеля» (как мать и сын называли между собой «отца» Саши), Вихрова прятала в большой сундук до лучших времен.
   – Как умрет благодетель, Сашу возьмем к себе и заживем спокойно, – говорила она не раз сыну и тяжело вздыхала при этом.
   Анна Степановна копила деньги, отказывая себе во всем и ютясь в скромной комнатке у хозяина-сапожника на краю города. Страх, что ее проступок откроется, расстраивал ее нервы и способствовал развитию болезни. Она не спала ночами – совесть мешала ей жить спокойно. И Анна Степановна стала кашлять и почувствовала в груди сильные боли. Ей необходимо было переменить квартиру на более просторную и удобную, но она не решалась. Она боялась, что откроется, откуда у нее появились деньги, ее тайна выйдет наружу, и тогда «благодетель» прогонит Сашу, а их посадят в тюрьму. Эти мысли особенно назойливо мучили ее теперь, когда она увидела Сибирочку, ту самую Сибирочку, место которой заняла ее дочь.
//-- * * * --//
   – А вот и мы! Вернулись к тебе, матушка. Накорми нас хорошенько и приюти до завтра, а завтра утром я сведу наших гостей, куда мы уговорились. Там они найдут себе теплый кров и верный кусок хлеба.
   И, говоря это, Никс небрежно сбросил свой плащ и пальто и оказался снова в странном розовом костюме.
   Его мать с трудом преодолела себя и принялась готовить ужин.
   Вслед за Никсом в комнату вошли Андрюша и Сибирочка и остановились нерешительно у порога, не зная, что им делать дальше и зачем их вернули сюда.

Глава V. Мистер Билль и господин директор. – Дело сделано. – Новый враг

   Так гласила пестрая афиша, прикрепленная в виде флага к огромному шесту, вбитому в землю у подъезда театра.
   Андрюша прочитал ее от начала до конца.
   – Ну, нечего глазеть-то без толку! За это, брат, денег не платят! – резко бросил ему Никс, кутаясь в плащ и бросая по сторонам сердитые взгляды.
   Никс был не в духе. В эту ночь он не выспался: клеенчатый диван пришлось уступить девочке, а самому спать с Андрюшей в каморке за кухней, что вовсе не понравилось избалованному мальчику. К тому же он боялся, что хозяин-сапожник заинтересуется неожиданными гостями и начнет расспрашивать, откуда они взялись.
   «Уж скорее бы наступила осень! Тогда мистер Билль уедет из Петербурга со своими львами и увезет девчонку!» – думал Никс, вводя своих спутников в большую комнату, над дверями которой красовалась надпись: «Приемная директора».
   – Вот, Эрнест Эрнестович, не нужен ли вам мальчик в услужение? – обратился он с поклоном к толстенькому маленькому человечку с совершенно лысой головой, который о чем-то оживленно беседовал с худым высоким рыжим господином в высокой блестящей, точно отполированной шляпе и с сигарой в зубах.
   Оба – и толстенький человечек, и высокий рыжий господин – обернулись к нему.
   – Ага, это ты, Никс! Ты опоздал на утреннюю репетицию! Мистер Билль очень сердился. Не правда ли, вы сердились, мистер Билль? – обратился директор к высокому господину.
   Рыжий господин спокойно вынул изо рта сигару и, взглянув на Никса оловянными глазами, проговорил по-русски, не совсем правильно выговаривая слова:
   – Я будет делать вычет из твоего жалованья. Я будет штрафовать тебя, чтобы не зевал по улицам, когда надо учиться на репетиций, а теперь…
   Тут оловянные глаза мистера Билля остановились на Сибирочке и стали еще оловяннее от удивления.
   – Откуда этот красивый девочек? – спросил он Никса.
   – Я привел ее в надежде, что вы оставите ее у себя, а этого мальчугана я надеялся рекомендовать Эрнесту Эрнестовичу, – принимая покорно-кроткий вид, произнес Никс.
   – Хорошо. Я оставляйт у себя этот красивый девочек. Она будет давайт представление в клетке Цезаря и Юноны! – процедил сквозь свои желтые зубы мистер Билль и погладил по голове оробевшую Сибирочку.
   – А ты что умеешь делать, мальчуган? – ободряюще похлопывая по плечу Андрюшу, спросил, добродушно улыбаясь, директор театра. – Умеешь ли ты ходить по канату?!
   – Нет, – коротко отвечал мальчик.
   – Можешь ли быть акробатом?
   – Тоже нет.
   – А петь и плясать?
   – Нет.
   – Так что же ты умеешь?
   – Пока ничего, но буду уметь делать все, чему вы меня выучите! – смело отвечал мальчик, глядя прямо в глаза толстяку.
   – Чудесный ответ! Вот уж не ожидал! – и Эрнест Эрнестович расхохотался. – Ты мне нравишься, мальчик, и мы будем друзьями, если ты не окажешься негодяем или бездельником.
   – Разумеется нет! – отвечал Андрюша, вспыхнув до корней волос.
   – Почему же? – спросил толстяк, высоко поднимая брови.
   – Да потому, что я, прежде всего, честный человек! – совершенно серьезно отвечал Андрюша.
   – Еще один чудесный ответ, – сказал, улыбаясь, толстый директор. – Так вот, мистер Билль берет твою сестру, а я беру тебя…
   – Эта девочка не моя се… – начал было Андрюша, но стоявший рядом с ним Никс изо всей силы ущипнул его за руку.
   – Говори всем, что это твоя сестра, – прошептал он чуть внятно, нагнувшись как бы нечаянно к самому уху Андрюши.
   – Это будет ложь, а я никогда не лгу, – спокойно, таким же шепотом отвечал Андрюша.
   – Но я дам тебе денег за это.
   – Ни за деньги, ни даром вы не заставите меня солгать!
   – Берегись, в таком случае ты будешь моим врагом!
   – Я никого и ничего не боюсь.
   – О чем вы шепчетесь? – неожиданно спросил Эрнест Эрнестович.
   Никс, вспыхнув до ушей, шепнул:
   – Не выдавай меня! – и тут же стал оправдываться перед мистером Биллем, что опоздал на репетицию.
   Эрнест Эрнестович несколько минут молча разглядывал Андрюшу.
   – Ты умный мальчик, и, наверное, учение дастся тебе легко. Думаю, сначала ты будешь клоуном и станешь смешить публику в антрактах.
   – Я не умею смешить публику, – спокойно отвечал мальчик.
   – О, это нетрудно. Ты станешь выходить с нашим старым клоуном Дюруа, и он научит тебя, что надо делать и что говорить. О жалованье мы сговоримся после. Согласен?
   – Вполне. Я прошу об одном: не разлучать меня с Сибирочкой.
   – С кем? – переспросил Эрнест Эрнестович.
   – С белокурой девочкой. Ее зовут Сибирочкой.
   – С его сестрой! – почти выкрикнул в голос Никс.
   – Это твоя сестра? Какое у нее хорошее имя…
   – Да, это его сестра! – ответил снова очень громко Никс за Андрюшу.
   – Он говорит неправду, – спокойно и твердо произнес Андрюша. – Сибирочка чужая мне.
   – Ты лжешь, – засмеялся Никс, – что за причина скрывать, что она тебе сестра?!
   – Я говорю чистую правду!
   – Не спорьте, дети! – снова вмешался Эрнест Эрнестович. – Сестра ли тебе эта девочка или нет – ничто не изменит дела… Ты остаешься служить у меня и поступишь под начало Дюруа, а девочку берет мистер Билль в свою труппу. Жить вы будете у меня на квартире. Теперь же довольно болтовни. Пора начинать второе отделение репетиции. Эй, кто там есть? – крикнул, высовываясь за дверь, директор. – Давайте второй звонок. А ты, Никс, проводишь детей на сцену.
   – Хорошо, Эрнест Эрнестович, – ответил, кланяясь, Никс и резко обратился к Андрюше:
   – Ну, чего стоишь, разиня рот! Ступайте за мной, – и добавил так тихо, что только один Андрюша мог расслышать его: – Деревенщина! Не захотел моей дружбы, выставил меня лгуном перед начальством, я тебе врагом буду… Узнаешь, каково это, дружочек мой!
   И, сердито блеснув загоревшимися глазами, Никс пошел вперед.

Глава VI. Новые люди. – Цезарь и Юнона

   Коридор, в котором горели небольшие электрические лампочки, показался Андрюше и Сибирочке очень длинным, пока они шли по нему вслед за ворчавшим что-то себе под нос Никсом. В конце коридора была небольшая дверь, откуда лились потоки света и слышались громкие голоса, хлопки и смех.
   – Ступайте вперед. Там сцена. Мистер Билль и Эрнест Эрнестович сейчас придут. Мне надо по делу. Да раздевайтесь же наконец! Не в этих же отрепьях вы полезете туда! – уже совсем грубо прикрикнул на детей Никс.
   Потом он скрылся куда-то, точно провалился сквозь землю.
   Андрюша и Сибирочка остались одни. Они дошли до конца коридора, который теперь значительно расширился, и очутились перед дверью.
   Шум, хлопанье в ладоши и крики – все это оглушило их. На сцене, залитой электрическим светом, прыгали и кувыркались какие-то люди. Они становились то на плечи друг другу, то на голову один другому, образуя высокую живую пирамиду. Ниже всех стоял на полу толстый и сильный человек; на его плечах, растопырив ноги, стоял другой; у него на голове – третий, у которого на вытянутых руках, едва касаясь руками его ладоней, ногами кверху, повис четвертый, а на пятках четвертого плясал какой-то странный танец, весь состоящий из плавных телодвижений, хорошенький и подвижный, как обезьянка, мальчик лет двенадцати, веселый и беспечный.
   – Это знаменитый русский акробат Иванов со своей труппой. А вы, верно, новые артисты? – услышал Андрюша чей-то нежный голос.
   Говорила тоненькая, высокая девочка, немногим старше Сибирочки, красивая и нежная блондинка, хрупкая, как цветок.
   – Я Герта, дочь директора Шольца, – сказала она, улыбаясь задушевной улыбкой, пожимая руку Андрюше и целуя его спутницу в бледную щечку. – Ах, что за прелестное дитя! – воскликнула она с восхищением, только сейчас разглядев локоны Сибирочки и ее искрящиеся, как звездочки, синие глаза. – Чудо, что за девочка! Я должна показать тебя моей Элле, голубка! Ты еще не видала Эллы?.. Смотри, не бойся ее… У Эллы черное тело, но душа розовая, как утренняя заря. Элла, Элла моя, где ты?
   – Элла здесь, госпожа! – послышался глухой голос, прозвучавший словно из трубы, и Сибирочка невольно попятилась.
   Им явилось странное существо: черное, как сажа, со сверкающими белками глаз посреди общей черноты лица, с курчавыми короткими волосами, с расплющенным носом и толстой, синевато-бурой выпяченной нижней губой. На небольшое, но удивительно сильное, с крепкими мускулами тело негритянки была надета полосатая, желтая с черным, юбка и белая матроска с красным воротником. Огромные золотые кольца были продернуты в ее уши, а на голой шее, такой же сильной, как и все тело, висело в несколько рядов коралловое ожерелье.
   – Вот мой друг Элла. Она называет меня своей госпожой, но мы с ней подруги. Она плохо говорит по-русски, или, вернее, совсем не говорит, кроме двух фраз: «Элла здесь, госпожа» и «Элла тебя любит». Но сердце у нее золотое, и она будет вам другом. Ее выписали прошлой осенью сюда из Африки. Она негритянка. Пожмите ей руку и не бойтесь ее черноты.
   И маленькая Герта так ласково взглянула на Андрюшу и его маленькую подругу, что те не имели духу отказать ей и протянули руки негритянке. Элла нежно, как хрупкую вещицу, пожала крошечные пальчики Сибирочки и так тряхнула руку Андрюши, что у мальчика искры посыпались из глаз.
   – Элла показывается публике как силачка, – объяснила Герта новым знакомым.
   – О, она, должно быть, страшно сильна, – согласился Андрюша. – Я думал, что она собирается оторвать мне руку или вывихнуть плечо! – прибавил он со смехом.
   – Это она по дружбе… А вот когда Элла рассердится, то действительно ее сила может многим повредить. Смотрите, смотрите, она уже начинает сердиться, – проговорила Герта, живо оборачиваясь назад.
   Братья-акробаты окончили упражнения и, спрыгнув, как мячики, на пол, окружили Эллу.
   Двое старших, которым было уже, по-видимому, лет около двадцати, сильные и рослые парни, подошли к негритянке.
   – Слушай, ты, черная кукла, продай мне твои кораллы, я подарю их моей сестре! – произнес старший и бесцеремонно схватил красное ожерелье, украшавшее черную шею Эллы.
   – А мне продай свои серьги! Я вдену их себе в нос, – вслед за братом и второй Иванов дотронулся до черного уха негритянки.
   Та что-то промычала в ответ и сердито тряхнула головой. Но сорванцы не унимались и, как ни отмахивалась от них негритянка, приставали к ней, уговаривая ее отдать им свои драгоценности.
   – Ну, зачем они тебе? Ведь ничто не может украсить такую чумазую физиономию! – расхохотался старший акробат и потянул к себе коралловую нитку.
   Тут произошло нечто неожиданное. Коралловая нитка порвалась, а вместе с ней лопнуло и терпение Эллы. Никто не мог предвидеть того, что произошло: Элла схватила за шею одной рукой одного акробата, другой – другого и, сблизив их головы, постучала ими одна о другую так, что оба взвыли от боли. Потом с глухим ворчанием, напоминающим рычание дикого зверя в девственных лесах Африки, Элла швырнула на пол сначала одного акробата, затем, как полено, положила на него другого и как ни в чем не бывало уселась на эту живую скамью. Братья извивались как змеи, шипели, кричали и визжали, громко протестуя и бранясь, но она не обращала на них никакого внимания и продолжала сидеть, торжествующе поглядывая по сторонам и поблескивая черными глазами. И только звонок, пронзительно зазвеневший в коридоре, и появление директора, мистера Билля и Никса нарушили ее безмятежность.
   Мистер Билль и Никс были в гладких шелковых вязаных розовых фуфайках и в коротких зеленых шелковых панталонах, осыпанных блестками. В руках у англичанина был длинный хлыст, в руках Никса – кусок сырой говядины.
   – Что это у него? Зачем ему мясо? – спросила Сибирочка у Герты, но та не успела ей ответить, потому что в это время раздался оглушительный рев, от которого дрогнули стены театра, и невольная бледность разлилась по лицам. Неприметная дверь сбоку от сцены распахнулась, и слуги вшестером вкатили большую клетку на колесах с двумя африканскими львами.
   – Это Цезарь и Юнона, – пояснила Герта Сибирочке, – не правда ли, они прекрасны?
   Но Сибирочка не находила в них никакой красоты, они пугали ее открытыми пастями и оглушительным ревом.
   Каков же был ужас девочки, когда, лишь клетка со львами появилась на подмостках сцены, Никс чуть ли не бегом бросился к ней! За ним степенно направился мистер Билль, поигрывая длинным кнутом.
   Приподняв железную дверь клетки, Никс очутился внутри. За ним в клетку вошел мистер Билль. И, точно по волшебству, с их появлением страшный рев зверей стих.
   Никс бросил им по куску мяса, и звери принялись за еду.

Глава VII. Сибирочка и Андрюша вступают на новый путь. – Страшное начало

   – Мисс Герта, позвольте вас просить приготовляйт маленькую артистку мисс Сибирушка, – тоном, не допускающим возражений, проговорил мистер Билль, любезно приоткрывая желтые зубы.
   Андрюша и Сибирочка услышали это через две недели после того, как поселились в «Большом доме». «Большой дом», стоявший чуть ли не на самой окраине Петербурга, был расположен довольно далеко от здания, которое занимал театр. В нем жили только участники труппы: сам директор с дочерью Гертой и со своей престарелой теткой, эквилибрист Иванов с сыновьями Денисом, Глебом, Петром и Вадимом, клоун Дюруа с внуком Робертом, негритянка Элла со старухой матерью, мистер Билль и, наконец, к ним присоединились и Сибирочка с Андрюшей.
   Клоун Пьеро Дюруа, нервный, желчный старичок за кулисами и дома, но неизменный весельчак перед публикой, взялся обучить своему искусству Андрюшу. Пока мальчик не выступал на сцене, в его обязанности входило ухаживать за шестилетним Робертом, большим задирой и проказником.
   Герта Шольц, любимая и единственная дочь директора, выступала перед публикой с немецкими песенками, кроме того, по просьбе отца она должна была присматривать за малолетними детьми, поступавшими в труппу, учить их новому делу, внушать им бесстрашие и энергию, а также стремление трудиться.
   Герта была тихая, кроткая двенадцатилетняя девочка, умевшая быть умной и серьезной, как если бы она уже была взрослой. Она всюду и всегда появлялась вовремя. Капризничал ли маленький Роберт Дюруа, сердился ли его дед Пьеро, ссорились ли братья Ивановы, ожесточалась ли на поддразнивания своих гонителей Элла, насмешничал ли и задирал ли товарищей Никс, – Герта являлась всеобщей примирительницей и ангелом-утешителем в тяжелые минуты жизни, настоящей доброй феей труппы. Одновременно она была и хозяйкой в «Большом доме» с тех пор, как умерла ее мать.
   По утрам она поднималась раньше всех и разливала с помощью тетки в большой столовой чай, кофе и какао для всех участников труппы. Потом заказывала обед повару и собирала на репетицию младших артистов, осторожно напоминая старшим, что отец уже ждет их в театре.
   Из театра присылали кареты, после завтрака все ехали на репетицию. Помимо клоунов, эквилибристов, певиц и укротителей львов, у господина Шольца была еще оперная труппа артистов, которая, однако, не пользовалась квартирой и столом у директора театра, а жила в нанимаемых артистами на стороне комнатах и квартирах. С этой оперной труппой иногда играла и пела Герта. Для этого девочке приходилось разучивать небольшие партии и роли, доступные ее возрасту, и это отнимало у нее немало времени. К пяти часам вечера обитатели «Большого дома» возвращались домой обедать, а в восемь уже снова отправлялись в театр, где выступали перед публикой после спектакля оперной труппы.
   После представления Герта всех поила чаем и потчевала холодными закусками, а спать ложилась после полуночи. Все любили кроткую, ласковую, заботливую девочку, а негритянка Элла просто обожала ее. Для черной дикарки, приехавшей из далекой страны, чтобы заработать себе на кусок хлеба, белокурая кроткая Герта казалась неземным существом. Элла всегда была готова вступиться за «госпожу Герту». Кого любила Герта, того любила и Элла. Герта сразу же привязалась к Сибирочке, и Элла стала смотреть на нее такими же преданными глазами, какими смотрела на Герту.
   Андрюша и Сибирочка постепенно начинали входить во вкус новой жизни.
   Герта взяла Сибирочку под свое покровительство, даже поселила ее в своей маленькой комнатке, где было всегда так хорошо и уютно.
   Андрюша поселился с клоуном Пьеро и его внуком. С Сибирочкой он каждый день виделся и в театре, и дома, и в огромной столовой, где все члены труппы господина Шольца проводили свой досуг.
//-- * * * --//
   – Мисс Герта, позвольте вас просить приготовляйт маленький артистка. Мисс Сибирушка выходит сегодня к Цезарь и Юнона в первый раз.
   Голос мистера Билля, повторившего свое приглашение, звучал очень строго, а оловянные глаза проницательным взглядом окинули обеих девочек – Герту и Сибирочку, стоявших за кулисами и любовавшихся силачкой Эллой, которая без труда нанизывала на каждый палец по десятифунтовой гире и легко, как перышками, вертела ими над головой.
   Сибирочка заволновалась. Она была неробкого десятка и, пожалуй, не задумываясь побежала бы в темную тайгу ночью, но в первый раз войти в клетку ко львам, к этим страшно рыкающим свирепым великанам, она ужасно боялась: при одной мысли об этом ее охватывала дрожь. Герта всячески старалась ободрить ее.
   – Пойдем, я помогу тебе одеться, – ласково обнимая подругу, проговорила она и повела Сибирочку в небольшую уборную, где артистки при помощи горничной одевались к спектаклю.
   Сибирочке не понадобилось звать горничную. Герта и освободившаяся от своих упражнений Элла помогли ей одеться. Они натянули на нее розовое шелковое трико, надели коротенькую, всю в блестках зеленую юбочку и, распустив локоны по плечам, растрепали их так, что они вдруг стали чем-то похожи на львиную гриву.
   – Помни, входить ко львам надо всегда в этом костюме, чтобы они привыкли к тебе, и волосы ты всегда взбивай таким образом: они примут тебя на первых порах за львенка и не тронут! – предупредила Герта Сибирочку и вместе с Эллой повела ее на сцену.
   Там уже посреди подмостков возвышалась клетка, в которой метались взад и вперед из угла в угол звери. Мистер Билль и Никс уже были одеты в свои обычные розовые трико и зеленые с блестками панталоны. Мистер Билль держал в руках огромный бич и заряженный револьвер на всякий случай.
   – Ну, пускай, начинайте… С Богом!.. Никки, вы показайт вашему новому подруга, что надо делайт! – скомандовал мистер Билль.
   – Ступай за мной, – коротко приказал Никс и, взяв за руку Сибирочку, смело направился с ней к дверям клетки.
   В эту минуту девочка искренне пожалела, что не умерла с дедушкой там, далеко, в сибирской тайге.
   Что-то щелкнуло позади нее. Это ударил своим бичом мистер Билль по железным прутьям клетки. Потом он спокойно открыл дверцу и очутился среди львов, трепля их гривы и говоря им что-то по-английски. Оба льва, тихо урча себе под нос, стали ластиться к укротителю, тереться головами о его ноги и, поднявшись на задние лапы, старались дотронуться мордами до его лица.
   Сибирочка, забыв свой недавний страх, пораженная, глядела во все глаза на эту сцену. Голос Никса разбудил ее от ее задумчивости.
   – Ну, что же ты? – крикнул он ей прямо в ухо и довольно грубо толкнул ее вперед.
   Сибирочка тихо вскрикнула и подалась было на мгновение назад.
   Но было уже поздно. Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась за ней.
   Вместе с Никсом и мистером Биллем она очутилась в клетке Цезаря и Юноны.

Глава VIII. Первый урок

   Все усиливающееся рычание Цезаря, огромного льва с налитыми кровью глазами, возвестило о его недовольстве. Он тяжело поднялся из угла клетки, где успел улечься у ног укротителя, и направился к Сибирочке, продолжая рычать.
   Лицо девочки стало белее снега. Она беспомощно оглянулась назад. Если бы здесь был Андрюша, Сибирочка позвала бы его на помощь, и названый брат увел бы ее отсюда.
   Но Андрюши не было. Он занимался с месье Пьеро и Робертом в своей уборной, разучивая с ними новые штучки и клоунские выходки, которыми надеялся потешить публику уже в конце этой недели.
   – Не бойся ничего, Цезарь не тронет. Назад, Цезарь! – крикнул мистер Билль и изо всей силы ударил его бичом.
   Цезарь с ревом отпрянул и, как послушный пес, улегся у его ног. Сибирочка с благодарностью взглянула на англичанина и не узнала его. Оловянные глаза мистера Билля горели, как факелы. Лицо, обычно спокойное, теперь было грозно. Казалось, в этом лице сосредоточилась вся его страшная сила, которой он властвовал над зверями. Когда Цезарь с глухим ворчанием улегся у ног своего повелителя, он приказал Никсу:
   – Никки, начинай, пожалюйста, приручать к ребенку львицу!
   – Юнона, сюда! – звонким голосом крикнул Никс.
   Но старая львица не послушалась его и продолжала бродить по клетке из угла в угол. Тогда мистер Билль снова пустил в ход свой бич.
   Юнона сделала скачок и завыла от гнева и боли.
   – Сюда, Юнона, сюда! – закричал снова Никс и неожиданно очутился у нее на спине.
   – Подойди к ней и дай ей это! – приказал мальчик, бросив Сибирочке кусок сырого мяса, вынутый им из кожаной сумки, повешенной у него через плечо.
   Девочка дрожащей рукой взяла кусок мяса и сделала шаг навстречу львице.
   Львица сощурила глаза и потянула носом. Потом медленно приблизилась, потянулась к мясу и очутилась около девочки. Ее огромная пасть была широко раскрыта. Она приплясывала на месте от нетерпения.
   – Отойди в самый дальний уголок и позови ее оттуда! – еще раз скомандовал Никс, в то время как укротитель не спускал со зверя своего теперь ярко горевшего взора.
   Сибирочка безмолвно повиновалась. Она вытянула руку вперед и позвала своим нежным голоском:
   – Сюда, сюда, Юнона!
   Львица на этот раз подошла к девочке, все еще, очевидно, надеясь получить мясо. Сибирочка отбежала от нее снова в угол и еще раз позвала оттуда зверя.
   Цезарь, равнодушно сидевший в углу клетки, тоже поднялся и потянулся к Сибирочке в надежде, что и его наделят мясом.
   Теперь уже Сибирочка не отступала, а поджидала, по приказанию мистера Билля, обоих зверей. Они медленно подползли к девочке, она протянула руку, и Юнона осторожно взяла у нее первый кусок.
   – Погладь ее и Цезаря, только не бойся и смотри им в глаза прямо и смело! – послышался новый приказ.
   Сибирочка робко протянула руку и коснулась дрожащими пальчиками гривы обоих зверей, не отводя от них своего синего взора.
   – На сегодня довольно! Завтрашний урок будет сложнее. А теперь ты свободна, – услышала она голос укротителя и с облегчением покинула клетку.

Глава IX. Драка. – Непримиримый враг. – Первый выход

Прошел месяц. Наступила весна. Труппа господина Шольца перекочевала из зимнего помещения в летнее, выстроенное вроде цирка, с ареной посреди зала, усыпанной рыхлым песком.
Было воскресенье. Летний театр «Развлечение» давал свое первое представление. В этот день Сибирочка и Андрюша должны были тоже впервые выступить на публике. На большой пестрой афише значилось:

   И «месье Андре», и «чудо света» очень волновались в этот вечер.
   Андрюша одевался вместе с четырьмя братьями Ивановыми в одной уборной. Старшие братья Ивановы смеялись над ним.
   – Охота тебе дураком рядиться! Лучше бы поступил в учение к нашему отцу… Он бы тебя таким прыгуном и гимнастом сделал, что просто чудо! А то Пьерошкиным штучкам выучился и думает, что умен!.. – хохотали они.
   – Смотри, а вымазался-то как!.. Теперь, брат, из уборной ни шагу: собаки увидят – разорвут.
   – Ему, верно, брань Пьеро по душе пришлась. Не налюбуется он на своего старикашку! – засмеялся третий из братьев.
   – Отстаньте от него! – воскликнул младший Иванов, Вадим, жизнерадостный мальчуган с добрыми карими глазами. – Вы не понимаете, что Андрей из-за своего доброго сердца ни за что не оставит Пьерошку, хотя всюду у нас найдет какое угодно место. Он такой молодец! Ведь если бы Пьерошка не взял себе в помощь Андрея, Эрнест Эрнестович, наверное, выгнал бы его вместе с внуком. Андрей мог бы остаться в цирке и без Дюруа. Такой человек всегда нужен! Старый клоун порядочно наскучил публике, и вряд ли он один сумел бы занять ее!
   Вадим был прав. Старый клоун Пьеро не мог уже один забавлять публику, посещавшую театр. Все его старые проделки успели надоесть зрителям. Появление нового клоуна сулило успех представлению.
   Андрюша прекрасно понимал Пьеро. Старик был беден и несчастлив. Он жил ради внука и работал только для него. Он был желчен и сердит, и никто в труппе его не любил. Андрюша всем сердцем жалел его. Старому клоуну трудно было зарабатывать своим шутовством на кусок хлеба, тяжело было ломаться перед публикой, когда его дряхлые кости ныли и болели, прося отдыха. Андрюша всеми силами старался помочь ему. Роль клоуна не нравилась мальчику, но ему жаль было огорчать старика, потому он и не просил у директора театра другой работы. Он знал, что его участие и помощь пришлись Пьеро весьма кстати. И когда насмешники братья-акробаты слишком уж приставали к нему, он только хмурил брови и отвечал:
   – Как вам не стыдно!.. Ну, чего вы хотите от меня? Разве зарабатывать на хлеб своим трудом позорно? Тогда и вы поступаете скверно, ломаясь перед публикой!
   – Молодец, Андрюша! Хорошенько, хорошенько их! – радовался Вадим, успевший дружески сойтись с Андрюшей и искренне полюбивший его.
   Но Андрюше было не до него.
   Он беспокоился в этот вечер о своей названой сестренке: его страшил первый выход перед публикой Сибирочки. Девочка должна была проделать трудную штуку с Цезарем и Юноной, которые едва успели привыкнуть к ней.
   Он наскоро натер себе лицо мелом, как учил его старый клоун, густо накрасил румянами щеки, губы и кончик носа, замазал ресницы и брови (отчего его лицо приобрело глупый и растерянный вид), надел широкий клетчатый балахон и высокую шляпу и вышел из уборной.
   Маленькая, нарядная, вся в розовом, осыпанная блестками, как бабочка, с распущенными по плечам кудрями, с яркой звездочкой из электрических лампочек надо лбом, девочка поджидала его у дверей и, лишь только он появился, кинулась к нему на шею.
   – Что ты, Сибирочка? Чего ты взволновалась так? Боишься? – наклоняясь к девочке и целуя ее, заботливо спросил Андрюша.
   – Я ничего не боюсь, я не волнуюсь, только… только… я бы хотела снова очутиться в нашей Сибири с тобой вместе, – печально проговорила девочка, блеснув синими глазами.
   Послышался грубый хохот, и нарядный, одетый в розовое Никс предстал перед ними так неожиданно, точно вырос из-под земли.
   – Нежная сцена: братец и сестрица празднуют труса пред началом представления, – насмешливо произнес мальчик и кнутиком, который держал в руке, слегка ударил по плечу Андрюшу.
   – Не смей так шутить со мной! – серьезно и спокойно остановил его юноша.
   – Скажите, что за барин явился! С ним и пошутить нельзя! – еще пуще расхохотался Никс и снова, гораздо больнее прошелся кнутом по спине Андрюши.
   – Берегись: я отниму у тебя кнут, – спокойно проговорил Андрюша, хотя голос его дрогнул от затаенного гнева, а черные глаза блеснули.
   – Попробуй!
   И в третий раз Никс поднял кнут, проговорив скороговоркой:
   – Ты должен терпеть от меня все, потому что, не приведи я вас сюда, вы бы умерли с голоду!
   – Вот потому только я и не берусь проучить тебя так, как ты этого заслуживаешь, и только отниму у тебя хлыст, – теряя спокойствие, сказал Андрюша.
   Он ловко выхватил кнут из рук Никса, сломал его и отбросил.
   – А, так вот ты каков! – закричал Никс и с кулаками бросился на мальчика.
   Но Андрюша ждал нападения и приготовился к нему. Они схватились врукопашную. Кулаки Никса забарабанили по спине Андрюши. Руки Андрюши стиснули, как клещи, плечи Никса. Но вот Никс незаметно выставил ногу, Андрюша запнулся за нее, не заметив предательского приема, и полетел на пол, увлекая за собой врага. Сибирочка бросилась к ним и умоляла опомниться, но никто ее не слушал.
   Наконец Никсу удалось схватить противника за горло. В глазах Андрюши, ничего подобного не ожидавшего, разом пошли красные круги, и он почти лишился чувств.
   Вдруг Никс закричал от боли: над ним стояла Элла и лупила его звонкими шлепками.
   – Убирайся, гадкая обезьяна! – закричал Никс, вскочил на ноги и бросился на негритянку, но тут же был отброшен одним увесистым взмахом ее руки.
   – М-м-м, – мычала Элла, – м-м-м! Так! Так! Так!
   Слово «так» она выучила недавно и очень гордилась этим.
   Никс, не помня себя, завыл не столько от боли, сколько от гнева и обиды.
   – Что за шум? Что здесь такое? – неожиданно перед детьми появился месье Пьеро в гриме, с вымазанным мелом и красками лицом, в каком-то необычайно потешном фраке и в невообразимо широких панталонах.
   Хотя месье Пьеро был швейцарец, но говорил сносно по-русски и еще лучше умел браниться, если ученики не понимали своего учителя. Но когда он сердился, то начинал безбожно коверкать русские слова.
   За его панталонами прятался шестилетний Роберт, который был одет в костюм младенца, то есть спеленут с головы до ног и напоминал скорее куклу, наряженную грудным ребенком.
   – Что за шум, что за крики, когда я скоро начинал наш представлений! – рассердился Пьеро. – Андре, что же это? Ты дерешься с Никсом?
   – Я не виноват, месье Пьеро, – Андрюша старался говорить спокойно, приводя в порядок свой пострадавший во время схватки костюм.
   – Нет, ты лжешь! Виноват только ты! Не притворяйся тихоней! – неистовствовал Никс, почти наскакивая снова со сжатыми кулаками на Андрюшу.
   – Молшать! – крикнул старый клоун, кидая на Никса уничтожающие взгляды. – Я знаю тебя, негодяй!.. Знаю бездельника, задиру и лентяя… Я буду жаловаться на тебя мистеру Биллю. Пускай он выгоняйт тебе. Пускай!..
   Старик клоун хотел еще прибавить что-то, но в эту минуту в зрительном зале заиграла музыка, извещая о начале представления.
   – Идем, Андре, идем, Роберт, нам нашинать, – старый клоун легко подхватил на руки спеленатого Роберта, у которого оставались на свободе одни только ноги в розовых туфельках, и исчез за драпировкой, отделяющей зрительный зал от кулис театра-цирка.
   – До свидания, Сибирочка, я выхожу на сцену, – прошептал Андрюша, взяв за руку свою названую сестру. – Пожелай мне благополучно проделать все, чему меня учил месье Пьеро! До свидания, прощай!
   – Желаю тебе от души провалиться в тартарары! – со злобным хохотом крикнул ему Никс, но тут же невольно отшатнулся назад, потому что прямо перед ним выросла черная фигура Эллы.
   Силачка-негритянка показала ему кулак.

Глава X. Новый клоун месье Андре показывает свои штучки

   В занавесе, завешивающем выход на сцену-арену, была маленькая дырочка. Эта дырочка находилась как раз на высоте человеческого роста. Сибирочка была слишком мала, чтобы дотянуться до нее. Однако ей очень хотелось посмотреть хотя бы одним глазком, как ее друг Андрюша станет проделывать свои «штучки» с Пьеро и его внуком. Вдруг словно мычание послышалось за плечами девочки, и не успела она опомниться, как чьи-то сильные руки подхватили ее, подняли в воздух, и Сибирочка оказалась сидящей на чьем-то крепком плече.
   – Элла, это ты! – прошептала она и с благодарностью взглянула сверху вниз на черное, широко улыбающееся лицо негритянки.
   – Так! Так! Так! Элла тебя любит, госпожа! М-м-м-м, м-м-м-м! – с довольным видом промычала негритянка.
   Прильнув к маленькой дырочке одним глазом, Сибирочка могла следить за всем, что происходило на сцене.
   Андрюша как раз в эту минуту выходил к публике. Важно, со степенным видом прошел он к середине арены, где сидел невозмутимо-спокойный месье Пьеро, держа Роберта вверх ногами, и укачивал его, мурлыча колыбельную песню, но так громко, что публика отлично слышала каждое слово:

     Баю-баюшки-баю,
     Я тебя качаю.
     Я клоун, ты клоуненок,
     Я кот, ты котенок,
     Я человек, ты человенок…

   – Вы неверно поете. Надо говорить не человенок, а ребенок, – с невозмутимым видом поправил его Андрюша, приблизившись почти вплотную.
   – А я говорю: «Я человек, ты человенок», – и мне нравится, как я говорю, – картавя, возразил Пьеро, при этом вид у него был глупый и обиженный. – И проходи, пожалюйста, своей дорожка.
   И он запел снова:

     Баю-баюшки-баю,
     Я тебя качаю.
     Я клоун, ты клоуненок,
     Я кот, ты котенок,
     Я человек, ты человенок…

   – Ты осел, а он осленок! – диким басом загудел на весь цирк Андрюша так, что Пьеро вместе со стулом и с Робертом очутились на земле, а публика покатилась со смеху.
   Пьеро стал казаться еще глупее и вдруг, широко улыбнувшись, поднял свою шляпу и самым неожиданным смешным образом произнес:
   – Здравствуйте, пожалюйста!
   – Здравствуйте, пожалюйста! – отвечал ему в тон Андрюша и, приблизившись к Пьеро, протянул руку.
   Но у Пьеро на руках был Роберт. Старый клоун сделал бессмысленное лицо и проговорил:
   – Извинить, пожалюйста, у меня занят моя ручка. Я сперва положит моего человенка, а потом пожал ваш рука!
   Он положил Роберта на песок, протянул руку Андрюше и склонил голову. Клоуны стукнулись головами и одновременно с комической гримасой потерли затылки.
   – Уф, это не годит… Ви прошиб моя мозга! – затряс головой и зафыркал клоун Пьеро.
   – Вы ошиблись, в вашей голове не было мозга, – с самым любезным видом, сняв еще раз шляпу, как бы извиняясь, произнес Андрюша.
   – Как не было мозга на моя голова? – удивился клоун. – Честное слово? Не было мозга, честное слово?
   – Честное слово! – подтвердил Андрюша.
   – Кар-рауль!.. Я потерял моя мозга… Надо давать знать в полицию! А ви не нашли моя мозга?.. Я вам верит, ви кароший человек!.. Здравствуйте еще раз! Кароший человек!
   И неожиданно старый клоун снял шляпу и снова самым почтительным образом поклонился Андрюше. Тот поклонился тоже, и они снова стукнулись лбами. Опять потирание воображаемых шишек и снова вежливый поклон. И снова стуканье, и так раз пять.
   Публика хохотала.
   Сибирочка хорошо видела весь театральный зал, все ложи и места, спускающиеся уступами к арене, как в цирке. Особенно весело хохотали в одной ложе. Там сидел бледный, весь в черном, господин, молодая дама и белокурая нарядная девочка лет девяти. Девочка смеялась звонко над проделками клоунов и громко вскрикивала от восторга. Иногда ее восторг проявлялся так бурно, что молодая дама и высокий господин наклонялись к девочке с белокурыми локонами и шептали ей что-то. Она затихала на минуту, делала недовольную рожицу, надувала губки и молча блестящими глазками следила за клоунами. Потом забывалась и снова начинала хохотать и вскрикивать от удовольствия, не обращая внимания на замечания господина в черном и молодой дамы.
   Эта девочка с несколько надменным выражением лица, теперь, впрочем, оживленного улыбкой, чем-то заинтересовала Сибирочку. В ней было что-то резкое, гордое и в то же время очаровательное, как будто девочка считала себя знатнее всей этой публики и лучше всех детей в этом великолепном зале.
   Между тем клоуны на сцене разошлись вовсю. Теперь они как будто ссорились, и Пьеро искал всюду своего спеленатого Роберта, который был пришпилен Андрюшей на спину самого Пьеро.
   – Где мой человенок? – кричал неистово старый клоун.
   – Он около вас. И не далеко, и совсем близко, и не совсем высоко, и не совсем низко. Он висит и прямо, висит и криво, и потому некрасиво… Но чтобы узнать, где он, вы должны подойти к зеркалу, вернуться, встать к нему задом и обернуться! – с удивительно смешными гримасами пояснял Андрюша.
   Публика хохотала. Девочка в нарядном платье хохотала громче всех.
   Роберт между тем, подражая ребенку, заплакал жалобно на спине у деда. Старый клоун наконец нашел его и растерянно сказал, засовывая палец в рот:
   – Этот плютовка представлял из моей спины коляска. Очень карашо! Вот я буду наказать тебя.
   И он улегся на спину, накрыв собой Роберта.
   – Теперь он будет как в тюрьма! – с лукавым видом объявил он публике. И вдруг испустил пронзительный крик: – Мой человенок превратился в мотор!
   Спеленатый Роберт ловко соскочил со спины деда и покатился по арене. За ним побежали Пьеро и Андрюша. Они настигали мальчика и садились на землю, чтобы схватить его, но, когда садились, он уже укатывался дальше. Так длилось несколько минут, пока Андрюша не бросился в песок и не стал кататься по земле следом за Робертом. Пьеро последовал их примеру. Наконец им удалось поймать младенца, и Андрюша, подхватив его, бросил Пьеро. Тот швырнул Роберта, как мячик, обратно, и так они перебрасывались им до тех пор, пока Пьеро не грохнул малютку со всего размаха о песок и заревел при этом, как ревут наказанные дети.
   – Ой-ой-ой, что я наделал! Я убил тебя, мой человеночек! – вопил он, раскачиваясь над ним и причитая.
   Роберт лежал на песке, не двигаясь, как мертвый.
   – Надо его хоронить! Вырыть ему ямку и зарыть его! – предложил Андрюша Пьеро.
   – Пойди и зарой!
   – Сам пойди и зарой.
   – Караул! Я не хочу!.. Я боюсь!
   – И я боюсь!
   – Пойдем вместе!
   – Пойдем!
   – Очено карошо!
   Они взялись под руки и пошли, умышленно трясясь от страха и стукаясь друг о друга.
   Потом улеглись на землю и поползли на четвереньках…
   И вдруг, когда они уже были около Роберта, Пьеро тронул незаметно какую-то пружинку, скрытую в его пеленках. Роберт вскочил, взлетел на воздух и тотчас же опустился обратно, но уже без пеленок, а в нарядном костюме маленького итальянского рыбака, и стал лихо отплясывать под веселые звуки оркестра.
   Андрюша и Пьеро последовали его примеру, причем нелепые клетчатые балахоны и штаны их куда-то исчезли, и они оказались в неаполитанских костюмах, успев даже наскоро стереть краски с лица.
   Окончив танец, Андрюша махнул рукой музыкантам и, перейдя на русскую плясовую, стал отплясывать казачка. Из-за кулис выбежала Герта с гармоникой в руках, наряженная в русский костюм, и лебедью поплыла по сцене.
   Публика аплодировала и громко кричала «браво».
   – Браво русскому мальчику! Месье Андре, браво! – неистовствовала публика, сразу догадавшись, что под итальянским покроем платья скрывается у юного клоуна настоящая русская душа.
   – Ну, вот и кончили! – радостно произнес Андрюша, вбежав за кулисы и обращаясь к соскочившей с рук Эллы Сибирочке. – Ты видела меня?
   – Все, все видела, – отвечала она с восторгом, глядя на него восхищенными глазами. – Ты очень хорошо исполнил все, что было надо… А особенно танец сошел хорошо! – девочка то хлопала в ладоши, то целовала своего названого брата.
   – И месье Пьеро похвалил меня, – весело проговорил Андрюша.
   – Что-то будет со мной? – произнесла озабоченно Сибирочка. – Сейчас мой выход. Мистер Билль уже зовет меня.
   – Мужайся… Я уверен, что ты будешь молодцом и заслужишь похвалу… Я буду стоять за занавесом и не спускать с тебя глаз, чтобы ты знала, что я здесь, рядом, и в случае надобности защищу тебя! Ну, иди же! Иди с Богом!
   И он легонько подтолкнул девочку к выходу на арену.

Глава XI. Маленькая укротительница львов

   Музыка заиграла что-то нежное-нежное, когда Сибирочка в сопровождении мистера Билля и Никса, вооруженных бичами, появилась на сцене. Первое, что она увидела, – это ближайшую к ней ложу, в которой сидела та самая нарядная барышня, державшая в руках огромную коробку конфет.
   – Ах, какая чудная девочка! Смотри, папа, она такая же белокурая, как и я! – закричала девочка в ложе. – Прелесть, что за девочка!
   – Надо говорить шепотом, Аля… Вы обращаете на себя общее внимание, – останавливала ее дама, которая, по всей вероятности, была гувернанткой.
   – Ах, отстаньте, вы мешаете мне смотреть! – сердито ответила девочка и надула губки. – Львы! Львы! О, какие страшные! – закричала она уже через минуту, увидев на арене большую клетку со львами. – Неужели эта маленькая девочка войдет к ним?!
   – Тише, Аля, говори шепотом, детка! – ласково попросил ее молчавший до сих пор бледный господин в темном костюме.
   Девочка мгновенно затихла.
   Лишь только львы появились на арене, Сибирочка смело прыгнула к дверям клетки и, с улыбкой держась за задвижку, послала публике воздушный поцелуй.
   Теперь она уже ничуть не боялась Цезаря и Юноны; львы успели настолько привыкнуть к ней, что без всякого недовольства подпускали ее к себе, позволяя ей проделывать с ними всевозможные штуки.
   Мистер Билль не вошел в клетку, а поместился неподалеку, подле двери. Сибирочка же и Никс смело переступили порог под оглушительные аплодисменты публики.
   Цезарь и Юнона подошли к детям. Никс должен был первым показать свое искусство юного укротителя львов. Он вскочил на спину Цезаря и, ударив его хлыстиком, стал скакать на нем по клетке, как на коне. Публика, удивляясь и восторгаясь его смелостью, кричала «браво». Тогда улыбающийся, торжествующий и гордый своим успехом мальчик соскочил с Цезаря и заставил служить Юнону, дав ей небольшое ружье в передние лапы. С покорностью львица проделала все, что требовалось от нее. Наконец, следовал самый сложный номер в исполнении Никса. Юнона должна была выстрелить из ружья и как бы убить Никса, потом, оглашая цирк пронзительным ревом, сесть над мнимо умершим мальчиком, щупать его сердце, пульс, обнимать и целовать его. Когда же Никс вскочил на ноги, львица, а с ней и Цезарь, обхватив друг друга, на радостях заплясали какой-то танец, к полному восторгу публики, хлопавшей неистово в ладоши и кричавшей: «Браво, Никс, браво!»
   Счастливый и улыбающийся Никс раскланивался перед зрителями, и никто бы не узнал сейчас в этом приветливом, славном мальчике грубого и всегда сердитого Николая Вихрова.
   Наступила очередь Сибирочки.
   Никс выскочил из клетки, раскланиваясь и посылая поцелуи аплодирующей публике, а Сибирочка начала свой номер. Сначала она толкнула Юнону, Юнона толкнула Цезаря, и оба они повалились на пол и забарахтались на деревянном полу клетки.
   С легким криком Сибирочка бросилась на зверей и, весело смеясь, стала возиться с ними на полу клетки. Публика уже не кричала «браво». Публика затихла и, затаив дыхание, следила за этой опасной игрой хищных диких зверей с ребенком. Сделай Сибирочка хоть одно неверное движение, и звери разорвали бы ее в одно мгновение! Это отлично понимала публика и, чуть дыша, смотрела на арену.
   Белокурые волосы девочки спутались с золотистыми гривами зверей. Ее руки попадали то и дело в их горячие пасти, ее пальчики теребили их за уши, дергали за гривы, хлопали по ноздрям, из которых валил пар. Наконец, крикнув звонко и задорно, Сибирочка вскочила на ноги… И тут публика буквально замерла от ужаса: Сибирочка подбежала к Цезарю и, заставив его усесться перед ней, обеими ручонками схватила его огромную морду и широко раскрыла пасть зверя.
   Тут публика не выдержала и громко ахнула всем театром. А маленькая белокурая головка в это время очутилась в пасти Цезаря между двумя рядами острых зубов… И Сибирочка, улыбаясь, запела песенку о львах – царях пустыни, попавших в неволю к людям…
   Страшно было видеть эту миниатюрную детскую головку, беспечно распевающую в огромной пасти великана-льва…
   Синие глаза ее сверкали, как две чудные сапфировые звезды, на фоне багрово-черного нёба чудовища.
   – Довольно! Довольно! – кричала публика, и, когда улыбающаяся, хорошенькая, как полевой цветок, Сибирочка выбежала из клетки, оглушительным восторгам зрителей не было конца.
   – Браво, Сибирочка, браво! – кричали и сидящие в ложах, и в партере, и на задних скамьях на самом верху.
   – Молодец! Браво! Она лучше Никса! Она смелее Никса! И такая крошка! Такая малютка! Никс великан перед ней! Где же Никсу проделать все это! Браво, браво! – слышались отдельные голоса.
   Нарядная девочка в ложе кричала громче всех.
   – Папа, – дергала она за руку отца, не отводя глаз от весело раскланивающейся с публикой Сибирочки, – папа, позови ее к нам сюда! Я хочу ее видеть! Хочу! Хочу!..
   – Этого нельзя, моя девочка. Этого нельзя, – успокаивал ее господин в черном, – маленьких артистов не пускают в публику…
   – Кто не пускает? Кто смеет не пускать? Несносные! Противные! – горячилась девочка. – Отчего не пускают?.. Я хочу! Я хочу! А если не пускают, так я вот что сделаю!..
   И не успели господин и молодая дама остановить девочку, как она сорвала ленту с волос и, перевязав этой лентой коробку конфет, лежавшую у нее на коленях, широко размахнулась и бросила коробку вниз, к ногам изумленной и растерянно улыбающейся Сибирочки.
   – Ну, чего стоишь? Бери! Тебе ведь! – услышала в ту же минуту Сибирочка голос Никса. Она обернулась и увидела бледное, искаженное злой гримасой лицо мальчика.
   «Что с вами, Никс? Отчего вы рассердились?» – хотела было спросить она, но он так взглянул на нее и так больно сжал ее пальцы, увлекая с арены, что вопрос замер у нее на губах.

Глава XII. Зависть и злоба. – Враги Андрюши и Сибирочки

   Было ясное весеннее утро. Стоял чудесный май. Все артисты труппы театра «Развлечение» сидели за завтраком. Герта, как настоящая хозяйка, оделяла всех кушаньями. Элла, сидя подле своей любимой госпожи, не сводила с нее глаз. Рядом с Эллой приютилась Сибирочка, а рядом с Сибирочкой сидел Андрюша. Дети весело болтали на странном смешном языке, который вряд ли был понятен им самим. Это делалось для Эллы, которую лишь восемь месяцев тому назад привезли из Африки, и потому она могла говорить только на своем родном языке.
   Они весело вспоминали вчерашнее представление, когда белокурая девочка из ложи бросила Сибирочке коробку конфет.
   – Я не раз встречала эту девочку на улице, – проговорила Герта, – она, должно быть, очень богатая и знатная барышня. На ней всегда такие замечательные наряды, и ездит она в экипаже, запряженном парой прекрасных рысаков.
   – О! – подняла палец кверху Элла, догадавшись, о чем шла речь, и стала делать уморительные гримасы, желая изобразить свой восторг перед маленькой русской госпожой.
   – А все-таки ты, милочка, лучше нее! – с нежностью улыбнулась Сибирочке Герта. – Если б ты знала, как ты выглядела в клетке со львами! Такая смелая, такая задорная! Признаться, у меня сердце ёкнуло, когда я увидела твою голову в пасти Цезаря.
   – Да, маленький мисс у нас совсем молодец. О, она перещеголяет Никса! – вмешался в разговор мистер Билль, завтракавший за отдельным столом вместе с директором, его теткой, господином Ивановым, отцом акробатов, и клоуном Дюруа.
   Мистер Билль редко хвалил кого-нибудь, и поэтому все очень удивились.
   – Молодец, мисс Сибирушка! – продолжал он, глядя на порозовевшую от смущения девочку. – Молодец! Куда нашему Никсу! О, я придумайт один весьма хороший игра… представление… Публикум будет в восторге. И Андре будет читать. Андре тоже! Дюруа похваляйт. О, это будет чудесный штук, – то, что я придумал.
   Мистер Билль был, очевидно, в самом лучшем расположении духа. Успех Сибирочки преобразил его. Оловянные глаза англичанина блестели, на желтом костистом лице играл румянец.
   – О, – произнес он снова через минуту, – вышел мисс Сибирушка первый раз и большущий коробка конфет уже получайл. Этого не бивал никогда. Никс не помогал нишево! Надо беречь мисс Сибирушка и выпускать на публика пореже, как можно пореже. Пускай на зверь выходит кто похуже, пускай выходит Никс.
   И мистер Билль заговорил с директором Шольцем, продолжая восхищаться девочкой.
   – Поздравляю, поздравляю, Сибирочка! Видишь, как дорожит тобой мистер Билль, – зашептали Герта и Андрюша на ушко счастливой девочке, в то время как силачка Элла, не говоря ни слова, сцапала ее в свои железные объятия и, нежно прижимая к груди, расцеловала.
   – Как ты чувствуешь себя сегодня? Каково тебе? Небось, не пришлись по сердцу эти похвалы?
   Эти слова Иванова-старшего точно молотом ударили Никса. Он сидел за завтраком сам не свой, то бледнея, то краснея от зависти и жалости к себе. Похвалы Сибирочке терзали его завистливую душу. Никс был взбешен: ее шумный успех, похвалы мистера Билля, восторги Эллы, Герты и Андрюши – все выводило его из себя. Но больше всего он был зол на себя за то, что сам привел «негодную девчонку» (теперь Никс не называл ее иначе!) к мистеру Биллю и сам дал ей возможность показать себя.
   Слова мистера Билля о том, что ему, Никсу, далеко до Сибирочки, что он не так хорош, смел и ловок, как она, доводили его до неистовства. А тут еще Денис Иванов, угадав, что происходило в сердце Никса, подливал масла в огонь.
   – И тебе не стыдно уступать свой успех какой-то глупой девчонке? – шептал он на ухо Никсу. – Ты такой молодчинище, и вдруг…
   – Ну, какой он молодчинище – зареветь готов! – подзуживал с другой стороны Никса второй брат, Глеб.
   – Понятно «зареветь»! Фи, стыд какой! А еще мужчина! – хохотал третий, Петр. – Да я бы на твоем месте не ревел, а проучил бы их всех хорошенько, и девчонку эту, и мальчишку, Андрейку негодного. Тоже, поди, нос задрал, загордился своей пляской, – продолжал он тише. – Пока его не было, я плясал и русскую, и все. Меня публика чуть не на руках носила, а тут на вот, как снег на голову свалились… О, будь я на твоем месте, я бы вздул их обоих так, что любо-дорого!..
   – Не стану я рук марать о девчонку! – презрительно оттопыривая губу, произнес Никс.
   – Ну, так Андрейку отколоти как следует – девчонке это еще больнее будет, чем ее обидеть. Он к тому же и зазнался не в меру! А мы поможем тебе! – предложил снова Глеб.
   – Поможете?
   – Конечно. Только ты брату Вадимке не говори. Он с Андрейкой дружен… Сейчас ему насплетничает о нашем решении. А уж руки у меня на этого Андрейку давно чешутся! Еще бы! Вчера еще Шольц говорит отцу: «Вот, – говорит, – если б кто-нибудь из ваших сыновей мог выучить акробатическим штукам Андре, он бы всех за пояс заткнул. На диво ловкий мальчик!» Вот мы и покажем этому ловкому… Проучим его хорошенько. Ведь точно принц какой: нос задирает, не разговаривает даже с нами. Вот гусь!
   – Сначала его проучим, а потом придумаем, как бы Сибирку эту с места сдвинуть, – нашептывал на ухо Никсу Денис Иванов.
   Никс угрюмо мотнул головой.
   В его душе не было сейчас места ни одному светлому чувству, а зрело у него одно решение, которое он ни за что бы не высказал своим новым друзьям.

Глава XIII. Письмо. – Сюрприз. – Затея Никса

   «Милая маленькая девочка! Я не знаю твоего имени и потому просто называю тебя милой маленькой девочкой. Пожалуйста, не сердись на меня за это. Тебя называют Сибирочкой. Почему? Должно быть, ты родилась и выросла в Сибири… Так сказал мне мой папа-князь. Я тоже была в Сибири, но очень давно и не помню, когда это даже было… Тогда я была совсем маленькой. Теперь я большая. Мне уже девять лет. А тебе сколько? Какая ты храбрая! Когда я увидела твою голову в пасти этого ужасного льва, я чуть не закричала от испуга. Я думала, что он тебя съест. Мадемуазель Софи, моя гувернантка, сделала мне выговор за то, что я бросила тебе конфеты, а не послала их с лакеем. Она говорит, что это неприлично, потому что я княжна, и княжне надо уметь себя вести. А ты не княжна, маленькая девочка? Это и хорошо, и худо. Хорошо, потому что ты можешь кричать сколько хочешь, и никто тебя не останавливает каждую минуту, можешь громко разговаривать, смеяться… А худо потому, что у тебя нет таких нарядных платьиц, шляп, игрушек, книжек с картинками, как у меня, и ты должна входить в клетку к этим ужасным львам, потому что иначе тебе нечего будет есть! Мне очень жаль тебя… Когда ты снова будешь давать представление, мой папа-князь повезет меня в театр. Ну, вот видишь, как много я тебе написала! Мадемуазель Софи говорит, что я худо написала и испортила двумя кляксами письмо. Но это ничего. Тебе приятно будет получить это письмо и с кляксами, тем более что вместе с кляксами ты найдешь в нем маленькое колечко с рубином, которое я тебе дарю. Когда я буду в театре, я приду к тебе с папой за кулисы. Ведь пустят? Должны пустить. Мой папа – князь, очень богатый и важный барин. У него столько денег, что, если их свалить в кучу, получится гора.
   Прощай, Сибирочка! Скоро я тебя увижу.
Княжна Аля Гордова»

   Это письмо несколько раз прочла Герта, его читала и сама Сибирочка, читал и Андрюша. На пальчике Сибирочки уже красовалось приложенное к письму колечко с рубином, похожим на алую капельку крови. И письмо, и колечко рано утром доставил высокий лакей, одетый как барин. Лакей пришел с парадного крыльца и спросил, можно ли ему видеть «барышню Сибирочку». Смущенная девочка вышла к нему, и тот вручил ей письмо с колечком.
   – Вот видишь, – весело говорила Герта Сибирочке, – вот видишь, у тебя нашлись покровители и друзья. Я очень за тебя рада!
   Счастливы были за Сибирочку и Андрюша, и Элла. Негритянка прыгала и хлопала в ладоши, пальцем показывая на колечко. Сибирочка написала ответ, в котором поблагодарила свою новую подругу, и вручила письмо лакею.
   Потом она вместе с Андрюшей и Гертой поехала на репетицию в театр, где их уже ждали остальные члены труппы.
   Мистер Билль и господин Шольц придумали неделю тому назад совершенно новое и чрезвычайно интересное представление, какого еще не приходилось видеть посетителям театра «Развлечение».
   Они решили представить на сцене то, что было почти две тысячи лет тому назад. Это была небольшая пьеса из времен гонения римлян на христиан, сочиненная самим мистером Биллем. Вот ее содержание.
   Девочка-христианка по имени Вероника живет в Риме, где правит император Нерон. Он запрещает христианам веровать в Христа, мучает и пытает всех, кто не хочет поклоняться идолам, которым поклоняется сам император и его приближенные.
   Веронику, которую должна была изображать Сибирочка, схватывают слуги Нерона и приводят ее по приказанию императора в клетку со львами, которые должны растерзать девочку-христианку.
   Львы готовы броситься на нее, но девочка надевает на шею одного из них лавровый венок, брошенный ей в клетку Нероном в насмешку над ней, и лев тут же преклоняет колена перед девочкой Вероникой. Его примеру следует другой лев, и Вероника невредимой выходит из клетки, получает прощение императора, а его приближенные принимают Христову веру.
   Эту небольшую пьесу усердно разучивали Никс, Андрюша, Герта и Сибирочка. С утра до вечера они теперь были в театре-цирке и репетировали.
   В то утро, когда лакей князя Гордова принес письмо и подарок Сибирочке, репетиция немного запоздала, так как мистер Билль пошел осматривать с врачом ногу Юноны, которую та подвернула во время последнего представления.
   Господин Шольц был занят у себя в кабинете. Старик Дюруа занимался со своим внуком, которого по малолетству учил отдельно.
   Никс и три старших брата Ивановы были уже на арене, когда Герта, Элла, Сибирочка и Андрюша появились там.
   – Что это у тебя на пальце? Где ты это стащила? – накинулся Никс на Сибирочку, заметив на ее тоненьком мизинце колечко с рубином.
   Девочка вспыхнула от обиды, а Герта рассердилась на Никса за его нелепые обвинения. Элла, заслышав вызывающий тон Никса, грозно сдвинула сросшиеся брови.
   Андрюша был бледен, как воротничок его рубашки.
   – Как ты смеешь обижать девочку! – сдержанно произнес он, не повышая голоса, но глаза его уже загорелись гневными искрами.
   – Ах, скажите пожалуйста, какие нежности! Не забудь, что я должен знать все, что касается вас. Я вас поставил на место и за вас отвечаю. Девчонка стянула где-то кольцо, и я не должен был этого заметить… – начал было с хохотом Никс, но не докончил.
   В два прыжка Андрюша очутился около него. Его тонкие, но сильные пальцы, как клещи, впились в плечо Никса. Его гневное лицо приблизилось к лицу противника.
   – Слушай, ты, – произнес он голосом, от которого Никс невольно вздрогнул, – если ты посмеешь когда-нибудь еще дурно обращаться с ней, – он взглянул на Сибирочку, – то я… то я разделаюсь с тобой сам! Слышишь ты меня?!
   И Андрюша оттолкнул от себя не ожидавшего ничего подобного Никса, так что тот растянулся на песке во весь рост под звонкий смех детей.

Глава XIV. Таинственная каморка. – «Черный дух»

   Под летним театром находился длинный подвал. Он был устроен для хранения декораций, театральных костюмов и иного имущества театра и цирка. Подвал состоял из длиннейших переходов, образовавшихся между сложенными здесь ящиками и кулисами, и заканчивался небольшой каморкой, куда никто не заходил даже днем, потому что там было темно, как в могиле, и слышалась какая-то неприятная возня. Разумеется, там возились крысы, но у детей бытовало убеждение, что внизу, в подвале, живет Черный дух – хозяин подземелья, который дни и ночи проводит в каморке. Если бы кто-нибудь заглянул сюда в перерыве между репетициями, то понял бы, какой там хозяйничал дух! Вернее, духов было четверо.
   Когда заканчивалось первое отделение занятий на сцене и наступал час отдыха, три старших брата Ивановы и Никс незаметно ускользали и пробирались сюда.
   Они зажигали огарок свечи и вынимали из карманов всевозможное угощение. Тут были и сласти, и фрукты, и закуски, даже вино. Употребление вина строго воспрещалось в «Большом доме» у господина Шольца. Но старший из братьев Ивановых сумел стащить из погреба хозяина бутылку вина, которое держали исключительно для гостей, и распивал его теперь с братьями и Никсом, уже приученным к этому дурному делу. Если запастись лакомствами и вином таким образом не удавалось, Никс покупал угощение на свои деньги, которые выклянчивал у матери, не чаявшей в нем души.
   Они пировали здесь днем, пировали и во время представлений, в перерывах между выходами на сцену.
   Братья Ивановы были испорченные молодые люди, но Никсу они казались самыми лучшими друзьями, и он во всем старался подражать им. Если Денис, Глеб и Петр Ивановы курили – курил и Никс, хотя курение не доставляло ему никакого удовольствия. Пили братья вино – пил и Никс, хотя от вина его тошнило и нестерпимо болела голова. Но Никс не хотел отстать от старших товарищей: он во что бы то ни стало желал казаться им взрослым человеком. Это было гадко, глупо и смешно, но всякий раз, когда братья удалялись в крохотную комнатку подполья, он присоединялся к ним, и они пировали, не боясь быть застигнутыми начальством или стариком Ивановым, который, разумеется, сильно рассердился бы на сыновей.
   – А ведь я придумал славную штучку! – воскликнул Никс, выпивший большую рюмку вина, отчего у него закружилась голова.
   – Что ты еще придумал? – братьям-акробатам стало интересно послушать своего юного друга.
   Они с Никсом сидели вечером в каморке подземелья прямо на полу, поджав под себя ноги по-турецки.
   Перед ними стоял ящик, уставленный старыми тарелками с отбитыми краями, наполненными лакомствами, и едва початая бутылка вина. И вино, и сласти на этот раз были унесены из кладовой директора, пока Герта, выдававшая повару провизию, утром отлучилась на кухню, оставив дверь открытой.
   – Что ж ты придумал?
   – А вот что: вам известно, друзья мои, что в пьесе «Христианка и львы» я играю Нерона. Я сижу на троне и бросаю венок в насмешку над приговоренной к смерти Вероникой. Она надевает его на шею Юноны. Так вот: в венок я спрячу две иголки и… и… воображаю, как захочет слушаться негодную Сибирку львица, когда в нее вонзятся острые иглы! Ха-ха-ха-ха! Разумеется, покорности от нее тогда не жди! И вместо того чтобы улечься к ногам девчонки, она запрыгает по клетке!.. Ха-ха-ха-ха! Вот будет потеха! И уж мистер Билль непременно отругает Сибирку за это… И перед публикой она осрамится, и нагоняй получит, и никто уже не станет хвалить ее и подносить ей подарки! Ха-ха-ха-ха!
   – А вдруг львица рассвирепеет и кинется на Сибирочку? – встревожился один из братьев.
   – Ну, вот еще! Так вот тебе и кинется сразу! У меня будет револьвер наготове, и я выстрелю чуть что, да и мистер Билль не допустит: он всегда находится рядом, поблизости от клетки. И потом, стоит только чуть-чуть ранить львицу, чтобы она забыла все и, бросив намеченную жертву, кинулась разыскивать обидчика…
   – Ну, в таком случае все пройдет отлично, – одобрил Никса Денис Иванов, – все увидят, что девчонка испортила пьесу, не умея внушить покорность львам. И публика уже не будет на ее стороне, и опять ты, Никс, станешь ее любимцем.
   – О, мне это безразлично! – с делано небрежным видом произнес Никс. – Я скоро ухожу от Билля, и он один с Сибирочкой поедет в Америку подыскивать и приручать новых молодых львов.
   – Он возьмет и Андрея! – старший Иванов с лукавой усмешкой обратился к Никсу: – А ты, Никс, видно, забыл, как тебя оскорбил Андрей, и простил ему все, как божья коровка!
   Никс вспыхнул до корней волос.
   – Я?.. Я?.. Я простил? – залепетал он смущенно.
   – Ты… ты… – передразнил его Денис. – Что ты дашь мне, если мне удастся заманить сюда Андрея?
   – Как что? – так и всколыхнулись оба его брата и Никс.
   – Ну, да! – продолжал с усмешкой Денис. – Я поспорил сегодня утром с Андреем. Я сказал ему, что, вероятно, он боится, как и все здешние ребята, Черного духа, который бродит в подполье. Он ответил, что не боится ничего. Тогда я ему сказал: докажи и приди в подвал сегодня вечером в перерыве между представлениями. И он обещал прийти. Сейчас он явится сюда… Нам остается только проучить его как следует и навсегда отвадить от глупой привычки важничать перед нами.
   – О, какой вы умный, Деня! Как вы славно придумали это! – вскричал Никс. – Я сделаю вам за это все, чего бы вы ни пожелали! Но, чу!.. Вы слышите шаги? Это он!.. – внезапно прервал Никс свою речь.
   Действительно, в подполье кто-то шел по направлению к каморке. Все три брата и Никс насторожились… Вот ближе… ближе шаги… еще ближе… Теперь они уже у самых дверей каморки.
   – Сейчас он войдет! Слушайся, братцы, меня! – скомандовал шепотом Денис. – Я первый подскочу к нему и схвачу его за руки, чтобы он не мог защищаться. Вы же хорошенько прибейте его, не жалея кулаков. Потом мы свяжем его и оставим здесь, а сами пойдем к господину Шольцу и приведем его сюда. Он увидит связанного Андрея, недопитую бутылку и закуски из своего погреба и… и… решит, что облагодетельствованный им мальчик бездельник и вор. А мы все четверо подтвердим это…
   – Прекрасно, прекрасно! – обрадовались заговорщики. – Теперь-то мы доберемся до него! – и, потирая руки, они ждали появления Андрюши.
//-- * * * --//
   Еще ближе послышались шаги. Теперь уже совсем-совсем близко… Кто-то тронул дверь… Скобка звякнула, и…
   Высокое, в черном плаще, существо, со страшным бледным лицом, появилось на пороге каморки. На голове, покрытой черным капюшоном, торчали рога. Из-под плаща змеился длинный хвост. Стекловидные глаза слабо мерцали при тусклом свете огарка.
   – Ага! Попались! Будете хозяйничать в моем царстве! Вот я вас за это! – гробовым голосом начал неизвестный посетитель и, отделившись от двери, огромными шагами двинулся вперед.
   – Ай-ай-ай, Черный дух! – взвизгнул не своим голосом Никс; продолжая неистово визжать, он закрыл лицо руками и вне себя повалился на пол.
   Два младших Иванова присели тут же, подле него, шепча молитвы.
   – Чур меня! Чур меня! Чур меня! Чур! Чур! Чур! – закричал, дико вытаращив глаза, старший Иванов и забился в самый угол каморки.
   – Ха-ха-ха-ха! Ну и трусы же вы, братцы! Сами Черным духом пугали меня, и сами же первые его испугались! – раздался звонкий смех из-под капюшона, и вмиг полетела на пол страшная маска с высокой палки, на которую она была надета, упала черная мантия, отскочили рожки с хвостом – и смеющееся лицо Андрюши внезапно появилось перед насмерть перепуганными друзьями. – Ха-ха-ха-ха! Это я… Я же, глядите, трусы! – весело кричал он. – Я шел к вам да по дороге увидел в каком-то раскрытом сундуке в подполье старый костюм с рожками и хвостом и эту маску и напялил все это на себя. Дай, думаю, припугну их в шутку… А выходит, что вы – трусы, поскольку в самом деле испугались, – и он снова весело рассмеялся.
   Юноши во все глаза смотрели на него, еще не понимая, что произошло. Наконец Денис Иванов тихонько вышел из своего угла. Никс, все еще продолжавший тихо подвизгивать, точно испуганная комнатная собачка, тоже нерешительно приподнялся с земли. Так же нерешительно встали на ноги и другие два брата, Глеб и Петр.
   – Так это ты, а не Черный дух! – воскликнул Денис.
   – Ха-ха-ха-ха! Ну, разумеется, я! – веселился Андрюша.
   – Это он! – словно эхо проронили Никс и два младших Иванова в один голос.
   – Это он! – подтвердил их брат Денис, и его лицо в эту минуту выглядело особенно глупо.
   – Но как же ты смеешь смеяться над нами?! – неожиданно разгневался он, сердито глядя на смеющегося Андрюшу.
   – Да, как ты смеешь?.. Мы проучим тебя за это! – послышались угрожающие голоса его братьев.
   – Да, да, проучим, проучим! – подтвердил внезапно обретший прежнюю храбрость Никс.
   – Вот я тебя за это! – старший Иванов кинулся на мальчика с кулаками, прежде чем тот успел что-то сообразить.
   Тут на него накинулись и другие братья, и Никс. Но случилось нечто неожиданное! Андрюша отскочил на середину каморки и затушил свечу. Полная тьма воцарилась вокруг, слышалась только какая-то отчаянная возня и, наконец, раздался звенящий слезами голос Никса:
   – Вы с ума сошли, Денис! Мне больно! Вы дергаете меня за волосы… Ой-ой-ой-ой!
   – Да разве это ты, Никс? – послышался изумленный голос старшего Иванова.
   – Я! Да я это! Оставьте же мои волосы, говорю я вам!
   – Вот странно! А я-то думал, что это Андрюшка.
   – Андрюшка, должен быть, в противоположном углу, – откликнулся Глеб.
   – Держи его, братцы! – неистово закричал Петр и метнулся по подполью в полной темноте, сшибая со стола тарелки.
   – Ай-ай-ай! Это не Андрюшка, а я! Я же Денис! Как ты смеешь меня бить! Я пожалуюсь отцу и господину Шольцу! – неистово вопил Денис на все подполье.
   – Ах, это ты! Прости, пожалуйста, и не хнычь! Я думал, это Андрей. Да где же он, наконец?
   Братья Ивановы и Никс носились в потемках, шлепками и тумаками награждая друг друга, причем они тут же узнавали свои промахи и неистово бранили Андрюшу, который давно поднялся наверх и, весело смеясь, рассказывал о происшествии своим друзьям. Только перед самым началом второго отделения спектакля четыре истерзанные, в разорванных платьях, с синяками и шишками, растрепанные фигуры вылезли из подполья.
   Господин Иванов сделал строгое внушение своим сыновьям, мистер Билль – Никсу, а господин Шольц пригрозил исключить всех четверых из труппы, если что-либо подобное повторится. Господин Шольц еще не знал всего, что случилось, и бранил юношей только за драку и шум, доносившийся к ним все время из подполья. Андрюша же был далек от намерения поведать всю правду, поскольку не хотел причинить никому зла.

Глава XV. Снова княжна Аля. – Счастливый день

   – Вас зовут, дитя мое! За вами пришли!
   И господин Шольц, взяв за руку Сибирочку, с таинственной улыбкой повел ее через столовую, где только что закончился завтрак, в приемную, куда заглядывали иногда редкие знакомые и друзья обитателей «Большого дома». У дверей приемной директор оставил девочку и ушел. Она была очень удивлена, потому что никого не знала в этом городе, кто мог бы прийти к ней. Правда, та странная маленькая аристократка-барышня обещала побывать у нее в театре в вечер представления пьесы «Христианка и львы», но до этого представления оставалось еще два дня, стало быть, княжна Аля только через два дня могла заглянуть, и то за кулисы в театре… Кто же это мог быть?
   Выходя из столовой, Сибирочка успела обменяться быстрым взглядом с Андрюшей, лицо которого выказывало живейшее любопытство. Нерешительно вошла Сибирочка в гостиную. При ее появлении со стула поднялась нарядная, в белом пальто барышня и с веселым смехом бросилась к ней навстречу.
   – Вот и я! Вот и я! – весело кричала княжна. – А ты не ждала меня? Не ждала? Ведь правда? Здравствуй, маленькая девочка! – залепетала она, целуя Сибирочку и заглядывая ей в глаза. – Я приехала к тебе, потому что не могла дождаться свидания с тобой – остается еще целых два дня!.. Не правда ли, я поступила хорошо? Папа написал письмо твоему начальнику, чтобы он отпустил тебя на целый день к нам. Господин Шольц позволил, и мы проведем отлично денек! Я так рада тебя видеть. Ты ведь тоже любишь меня? Ты рада мне?
   Слова у княжны Али сыпались, как искры от костра в ветреную погоду. Сибирочке не было никакой возможности отвечать ей: маленькая щебетунья заполняла всю комнату своим звонким голоском.
   – Ах, как я хотела тебя видеть! Как хотела видеть тебя! – трещала княжна, сияя от удовольствия. – Вот мадемуазель Софи скажет! Правда, мадемуазель Софи?
   Мадемуазель Софи, которую Сибирочка сначала и не заметила, подтвердила слова княжны. Она ласково поздоровалась с Сибирочкой и прибавила от себя, что князь позволил дочери пригласить ее на целый день в гости.
   – И ты поедешь с нами вечером в театр! – неожиданно объявила княжна.
   – В театр? В какой театр? – изумилась девочка.
   – Ну, хотя бы в ваш театр-цирк! Это будет очень забавно. Ты, маленькая укротительница львов, будешь сидеть со мной в ложе, и все будут завидовать тебе! – не без гордости сказала маленькая аристократка.
   – Ах, мне уж и так завидуют!.. – вздохнула Сибирочка. – И Андрюше у нас тоже завидуют…
   – А кто такой Андрюша? – заинтересовалась княжна Аля.
   – Это мой названый брат. Он очень хороший…
   – И ты его любишь больше меня? – с досадой спросила княжна.
   Сибирочка, которая не умела лгать, ответила просто:
   – Да, я его люблю больше вас, больше всех на свете!
   – Но ты должна и меня полюбить больше всех! – топнула ножкой княжна. – Я так хочу.
   – Аля! Аля! – пыталась остановить девочку мадемуазель Софи.
   – Ну, что такое: «Аля! Аля!» Вечно только и слышишь: «Аля, сиди смирно!», «Аля, не грызи ногти!», «Аля, не болтай ногами!» Как все это скучно! – и она презабавно надула хорошенькие губки.
   – Перестаньте, Аля! Ведь ваша подруга с вами! Ведите же ее скорее к нам! – напомнила мадемуазель Софи, стараясь изменить настроение капризной девочки.
   – Ах да! – неожиданно рассмеялась княжна. – Пойдем, Сибирочка. Позови лакея! Пусть он наденет тебе пальто! – заторопилась она.
   – У нас нет лакеев, а горничной господин Шольц не позволяет нам прислуживать. Легкие труды мы должны исполнять всегда сами, – серьезно объяснила Сибирочка княжне.
   – Вот это уже совсем глупо! – снова рассмеялась Аля. – Зачем брать прислугу, если не для того, чтобы она служила нам? Ай!.. – вскрикнулала она внезапно. – Что это за чучело там глядит? Смотри! Смотри! – и она бесцеремонно ткнула пальчиком в сторону приоткрытой двери, где виднелась черная голова Эллы.
   – Это наша атлетка! – пояснила Сибирочка и ласково кивнула своей чернокожей подруге.
   – Фи, противная какая! Черная, как сажа! – сделала презрительную гримаску княжна. – А что она умеет делать? – заинтересовалась она вдруг.
   – Дайте ей монету, и она двумя пальцами согнет ее, – предложила Сибирочка. – Она у нас страшно сильная, наша Элла.
   – Да неужели? – глаза княжны Али загорелись жгучим любопытством.
   Она сунула руку в карман и вынула бархатный кошелек. В кошельке было немало золота и серебра – князь Гордов баловал маленькую дочку.
   – Вот золотой, пусть согнет его! Если согнет, я подарю его ей! – и Аля небрежно швырнула монету негритянке.
   Та ловко подхватила золотой на лету, весело сверкая белыми зубами, и крепко зажала его на минуту в своих сильных пальцах. Потом подбросила золотой кверху, и, когда десятирублевик очутился снова на ее черной ладони, он оказался скрученным в трубочку.
   Княжна звонко рассмеялась:
   – Вот так молодец! Действительно она умеет скручивать монеты. А теперь, чумазка ты этакая, разогни-ка ее снова! – обратилась она к негритянке, и так как та не поняла ее, то Аля жестами пояснила ей, что нужно сделать.
   Элла снова широко улыбнулась. Она закивала и снова зажала монету в пальцах. Золотой приобрел свой прежний вид и заблестел на ладони негритянки.
   – Очень, очень хорошо! – захлопала в ладоши княжна Аля.
   Потом она приняла важный и гордый вид знатной барышни, покровительственно-небрежно кивнула Элле и пошла из комнаты об руку со своей новой подругой. Мадемуазель Софи последовала за ними. Неожиданно на лестнице тяжелая черная рука опустилась на плечо княжны. Она вскрикнула от испуга и живо обернулась.
   Перед ней стояла черная Элла. Негритянка протягивала ей золотую монету, тряся своей курчавой головой, и что-то мычала.
   – Зачем она отдает? Это ей подарок от меня, – пожала плечами Аля. – Объясни ей.
   Сибирочка жестами стала пояснять что-то своей чернокожей подруге, но та лишь по-прежнему трясла головой и мычала, сильно размахивая руками, пытаясь что-то сказать.
   – Она не возьмет денег, – смущенно пояснила княжне Але Сибирочка, – она говорит, что она мой друг, стало быть, и ваш тоже!
   – Ну, дружбы ее я не особенно-то просила, и какая это дружба с чернокожей! – засмеялась княжна и стала спускаться с лестницы.
   – У нее светлая душа! – произнесла Сибирочка, которая с каждым днем узнавала все лучше благородную душу черной Эллы.
   У подъезда княжну Алю ждала богатая коляска, запряженная парой вороных рысаков.
   – Садись же скорее! – нетерпеливо сказала Аля и птичкой впорхнула в экипаж.
   Сибирочка, никогда в жизни не ездившая в экипаже, робко села рядом с княжной. Лошади с места взяли рысью, и экипаж бесшумно покатил по мостовой.
   Был ясный солнечный день. В скверах уже зазеленели деревья, и уличные мальчишки повсюду продавали букеты весенних цветов.
   Через четверть часа экипаж остановился у большого дома-особняка с мраморными колоннами и роскошным подъездом.
   – Вот мой дом! Не правда ли, он похож на дворец? – проговорила с гордостью княжна Аля, и ее юное личико приняло надменное выражение.
   Швейцар выскочил им навстречу и стал суетливо помогать княжне выйти из экипажа.
   – Пойдем, я познакомлю тебя с моим папой, князем, – проговорила Аля, схватила Сибирочку за руку и бросилась с ней почти бегом по широкой лестнице, устланной коврами и уставленной тропическими растениями по площадкам.
   Сибирочка с изумлением рассматривала роскошную обстановку барского дома. Громадные комнаты с высокими зеркалами, мягкая, обтянутая шелком мебель, ковры, картины, нарядные безделушки – все это удивляло ее.
   – А вот и папа! – проговорила княжна Аля, вбегая в роскошный, несколько мрачный кабинет, где за письменным столом сидел тот самый бледный господин, которого Сибирочка видела с княжной в театре.
   Это был далеко еще не старый, но очень печальный человек. Он поднялся со своего места и протянул Сибирочке обе руки.
   – Здравствуйте, дитя мое, – ласково сказал он. – Я рад, что моей шалунье сегодня удалось вас заполучить. Она с тех пор, как увидела вас, и слышать не хочет о других подругах. Упросила меня написать вашему директору, чтобы он отпустил вас к нам на целый день. Ведь вы свободны сегодня? Не правда ли, дитя мое?
   – Да! Да! Она свободна! – не давая ответить смущенной Сибирочке, закричала княжна. – Да, да, она свободна и поедет со мной в свой театр! Я хочу сегодня поехать в театр, в ее театр! – шумно и весело заявила она.
   – Не будет ли это слишком часто, дитя мое? – спросил князь, ласково глядя на дочь печальными добрыми глазами.
   – Но я так хочу, папа! – маленькая княжна готова была заплакать.
   Князь, боявшийся причинить хоть малейшее горе своей любимице, поспешил согласиться.
   – Хорошо, крошка, – сказал он, уступая, – хотя, признаться, в твои годы посещать так часто театры вредно. А вы, дитя мое, родились и выросли в Сибири? И, должно быть, вследствие этого вам и дали в театре такое замечательное имя? – обратился князь Гордов к растерявшейся гостье.
   – Да, – отвечала Сибирочка, – я только два месяца назад приехала в Петербург.
   – А ваши родные остались там?
   – У меня нет родных. Был у меня дедушка, да умер… Правда, есть еще Андрюша, брат, то есть… не родной, но…
   Но тут княжна Аля, не дав ей договорить, без церемонии прервала Сибирочку и со смехом потащила ее к дверям.
   – Пойдем, пойдем! Я покажу тебе мою комнату, игрушки, книги, все-все! – и Аля выпорхнула из кабинета, увлекая за собой подругу.
   Князь долго с грустной улыбкой смотрел вслед дочери. Он очень любил свою Алю и исполнял все ее желания, словно боялся вновь потерять свою девочку. Княжна Аля часто злоупотребляла любовью к ней отца. Девочка была капризна, надменна и требовательна, но князь прощал все своей взбалмошной дочурке и никогда не сердился на нее.
   – Вот моя гостиная! – торжествующе заявила княжна Аля, вводя Сибирочку в комнату, уставленную крошечной мебелью, обитой розовым плюшем, с миниатюрными зеркалами в золоченых рамах, хрупкими и драгоценными, похожими на игрушки. Рыхлый пушистый розовый ковер покрывал весь пол комнаты. На ковре валялась нарядная кукла, небрежно брошенная в угол, и раскрытая книга в золоченом переплете. – Это моя гостиная, а там, рядом, – моя спальня, классная и зала для игры… Пойдем в залу, я покажу тебе игрушки и книги… Их у меня очень много! – продолжала хвастаться княжна. – В зале мы будем и обедать сегодня, нам накроют на игрушечном столе, – решила она неожиданно.
   – Но, дитя мое, – вмешалась мадемуазель Софи, – что скажет ваш папа? Разве вы не будете обедать сегодня с ним, в большой столовой?
   – Ах, Господи, но я так хочу! – капризно надувая губки, заупрямилась княжна и сердито взглянула на свою наставницу.
   – Аля! – с укором проронила мадемуазель Софи.
   – Что «Аля»! Ну, что «Аля»! – она покраснела, как вишня, и гневно повторяла за гувернанткой, передразнивая ее. – Папа добрый, и он все позволит! А вы запрещаете все потому, что вы недобрая, недобрая! Вы мне всю радость портите всегда… вы… вы… Я сейчас пойду и попрошу у папы и… и пожалуюсь на вас, – она расплакалась и бросилась вон из комнаты.
   Гувернантка только пожала плечами и взглянула на Сибирочку. Та стояла потерянная, смущенная, с потупленным взором. Маленькая княжна и нравилась ей, и отталкивала ее. Кроткой, нежной и послушной Сибирочке была непонятна необузданная натура богатой, знатной и такой взбалмошной аристократки.
   Она все еще думала о своей новой подружке, когда княжна снова появилась на пороге и торжествующе, уже без всякого гнева взглянув на мадемуазель Софи, громко заявила:
   – Позволил! Папа позволил! Мы обедаем за игрушечным столом, а вечером едем в театр!
//-- * * * --//
   Для Сибирочки это был какой-то сказочный сон наяву. Чудные, как во дворце, комнаты с роскошной обстановкой, и среди них – собственные комнатки княжны Али, ее дорогие куклы, игрушки и книги с картинками, наконец, великолепный обед, поданный в игрушечной зале на миниатюрных тарелках, – все это было так диковинно и интересно бедной девочке, выросшей в нищете, в тайге.
   После десерта стали собираться в театр. Княжну Алю одели в нарядное белое платьице, в котором девочка выглядела настоящей фарфоровой куклой.
   Сибирочка осталась в своем коричневом платье, которое ей сшила домашняя портниха семьи Шольц. Разница в нарядах девочек бросалась в глаза, хотя скромная цирковая актриса благодаря кроткому выражению лица была миловиднее, чем разряженная княжна.

Глава XVI. Новое открытие. – Страхи госпожи Вихровой. – Выход найден

   – Гляди, матушка, наша-то Шурка, принцесса-то ненаглядная, Сибирочка, в ложе с Аленькой восседает…
   – Где? Где, Николашенька?!
   – Да вот, прямо! Ишь, пролезла в княжескую семью. Стало быть, и кольцо она ей подарила, и письма ей пишет…
   – Какое кольцо? Какие письма?
   – Да Аленька, говорю, письма пишет Сибирке этой!
   – Что? – лицо Анны Степановны покрылось смертельной бледностью. Она сидела с сыном на галерке театра «Развлечение»: Никс не был занят в этот вечер в представлении и хотел порадовать мать, потому и привел ее сюда. – Что ты говоришь, Николаша! – с ужасом прошептала она. – Неужели она попала в дом князя?
   – Тише, матушка! Услышит еще кто! – остановил ее Никс и с досадой закусил губу.
   Действительно, им было чего остерегаться. Впереди них сидел какой-то старик с длинной бородой, в синих очках, не то ремесленник, не то мелкий торговец, и прислушивался к их разговору. Если бы Анна Степановна и Никс понаблюдали за стариком, они бы заметили, что внимание его было приковано и к той ложе, где сидела Сибирочка вместе с княжной Гордовой и мадемуазель Софи. Во все время спектакля он не сводил глаз с этой ложи.
   «Так и есть – она!» – думал он. Лицо его приняло злое, торжествующее выражение, когда он услышал разговор матери и сына у себя за спиной и понял, что речь идет о девочке, которую он увидел в ложе с княжной.
   Анна Степановна сидела как на иголках. Ее щеки то вспыхивали пятнами румянца, то делались белее полотна. Она задыхалась от волнения и, забывая смотреть на арену, где на воздушных трапециях кувыркались братья Ивановы, горящими глазами впивалась в Сибирочку, которая, однако, не чувствовала устремленного на нее злобного взгляда.
   – Погубит нас эта девчонка, как есть погубит, если останется здесь еще хоть на несколько дней! – громко, в забывчивости отчаяния, шептала Вихрова.
   Никс испуганно сжал руку матери и процедил сквозь зубы:
   – Ради Бога, тише, мама! Еще услышит кто-нибудь… – хотя и сам Никс был испуган не меньше матери.
   – Ах, я полжизни отдала бы, кажется, лишь бы удалось услать Сибирочку теперь же из Петербурга куда-нибудь подальше! – продолжала Анна Степановна, волнуясь и дрожа всем телом. В отчаянии она стала заламывать пальцы, совершенно не владея собой.
   К счастью, места вокруг них оставались пустыми, и никто не мог видеть ее волнения. Один только старик в синих очках, сидевший впереди, вслушивался в каждое ее слово.
   Между тем представление закончилось. Публика зашумела, покидая места в зале, и княжна Аля, нежно поцеловав Сибирочку, рассталась с ней.
   Анне Степановне и Никсу не было слышно, о чем они говорили, но трогательное прощание девочек еще более взволновало Вихровых.
   – Еще два-три таких свидания, и… мы пропали! Сибирочка не ограничится дружбой с Аленькой, и благодетель скоро узнает все. Заинтересуется же он прошлой жизнью подруги своей дочери! – в ужасе лепетала Вихрова, поминутно кашляя и хватаясь за грудь. – Нет-нет! Надо придумать что-нибудь сейчас же… Надо ее вон отсюда, и не осенью с мистером Биллем, а теперь, теперь… Завтра, Никс, заходи домой! Мы поговорим об этом.
   Анна Степановна наскоро простилась с сыном, который теперь тоже жил в «Большом доме» у Шольца и только изредка забегал к матери.
   Она была так занята тревожными мыслями, что совсем позабыла о дальнем расстоянии от театра до дома и, не нанимая извозчика, пешком зашагала по глухим улицам столицы.
   Она шла, вздрагивая и спотыкаясь каждую минуту, сворачивая машинально с улицы на улицу, из переулка в переулок.
   Если бы она не была так поглощена своей тревогой и обернулась бы хоть раз, она увидала бы в весенних сумерках майской ночи следовавшего за ней человека. Это был тот самый старик в синих очках, с седой бородой, который сидел перед ними в театре. Однако шел он скорее юношеской легкой походкой, то и дело зорко поглядывая по сторонам.
   Когда Вихрова очутилась наконец в захолустном переулке на Выборгской стороне, где слева тянулся забор огорода, а справа стояли покосившиеся домишки, незнакомец вдруг ускорил шаги и нагнал ее.
   – Остановитесь! – произнес он хриплым голосом, хватая Вихрову за руку.
   Она замерла от испуга, увидев точно из-под земли выросшего перед ней человека.
   – Не кричите. Я не причиню вам никакого зла! Слышите ли, я запрещаю вам кричать! – грозно приказал он, видя, что она собирается позвать на помощь. – Повторяю, я не причиню вам зла. Напротив, я шел за вами ради вашей пользы… Вы, насколько я понял из вашего разговора с сыном в театре, хотите избавиться от той маленькой девочки, которая сидела в ложе? Верно?
   – Да! – машинально проронила Вихрова, у которой ноги подкашивались от страха.
   – Эта девочка мне нужна, – снова заговорил незнакомец. – Больше того, она мне необходима. Я должен ее увезти из Петербурга надолго… навсегда… увезти далеко, в Сибирь… Без нее мне не прожить спокойно и безопасно, – продолжал незнакомец хриплым, но вовсе не слабым голосом.
   – Вы ее родственник? – начиная чуть-чуть приходить в себя от испуга, слабо осведомилась Вихрова.
   – Да, я ее дед…
   – Дед! – вскрикнула она. – Дед?.. Но как же… как ваше имя?
   – Меня зовут Степан Михайлович Кашинов, – отвечал ей хриплый голос. – Я бедный сибирский птицелов.
   – А-а! – вырвалось не то испуганным криком, не то стоном из груди Анны Степановны, и она зашаталась, готовая упасть без чувств.
   Имя, названное незнакомцем, принадлежало ее покойному отцу. Степан Михайлович Кашинов и был тот самый дедушка Михалыч, который нашел и взлелеял девочку Сибирочку и потом умер в тайге. Теперь Вихрова поняла: перед ней стоял опытный обманщик, бродяга, может быть, вор и убийца, присвоивший имя ее покойного отца.
   – Что с вами? – изумился незнакомец, заметив волнение своей собеседницы. – Может быть, вам знакомо это имя? – помолчав с минуту, осведомился он.
   – Кашинов – мой отец!.. Он умер… – простонала женщина. Она вся дрожала от страха.
   На минуту незнакомец смутился. Но только на минуту. Потом он живо оправился и заговорил снова:
   – Ну да… Я сказал неправду… Н-н-о… это не меняет дела, так как у меня паспорт и бумаги вашего отца… Я их нашел в кармане старика, когда хоронил его с отцом и братом в глуши сибирской тайги.
   – Вы хоронили моего отца? – едва слышно спросила Вихрова упавшим голосом.
   – Да. Мы с отцом и братом нашли его замерзшим в сибирской тайге… Его бумаги я взял себе и теперь живу по его паспорту, так как своего у меня нет… Люди, видите ли, поступили со мной и с моими родными слишком уж несправедливо, – продолжал незнакомец. – Они обвинили нас в преступлении, в котором мы не были виновны, и посадили нас в тюрьму. Но нам удалось бежать… Мой отец и брат, однако, попали вскоре снова в руки полиции, я же спасся и, благодаря паспорту старика, который, как вы говорите, был вашим отцом, могу жить отчасти спокойно… Я должен уверить всех, что я действительно старый птицелов Кашинов! И это можно сделать при помощи той девочки, которую вы зовете Сибирочкой. Я искал ее повсюду и нашел здесь совершенно случайно… Она должна назвать меня своим дедушкой, и тогда все признают во мне старика-птицелова, которого до сих пор считают пропавшим без вести.
   – Но вы говорите правду? Мой отец действительно умер? – прервала с трепетом снова Анна Степановна незнакомца.
   – Умер и похоронен. К чему мне вам было бы лгать… Но не в том дело. Через несколько дней я уезжаю в Сибирь, где томятся в тюрьме мои бедные невинные отец с братом. Мне надо спасти их во что бы то ни стало. Девочка Сибирочка мне необходима сейчас. С ней мне легче будет пробраться в знакомые места. Люди тогда скорее поверят, что я и есть тот самый человек, по паспорту которого теперь живу. И я прошу вас помочь мне в этом. Это будет нетрудно для вас, так как вы сами хотите (не знаю, впрочем, по какой причине) избавиться от этой девчонки. Но помните одно: все должно быть сохранено в полнейшей тайне, иначе… не вините меня, но я доберусь до вас и разделаюсь с вами по-свойски, если вы выдадите мою тайну, – заключил бродяга.
   Он сказал это так грозно, что Вихрова задрожала от страха.
   Опять наступило долгое молчание. Подавив волнение, Анна Степановна робко осведомилась:
   – Но как и куда доставить вам девочку?
   – Я остановился на Нарвской улице, в гостинице «Байкал». Завтра вечером вы привезете мне девчонку. Я буду вас ждать, – уже приказывал Вихровой бродяга. – Это будет нетрудно… Скажите ей, что ее дедушка жив, что он только пропадал без вести и что ее обманули лесные бродяги, сказав, что он умер. Она поддастся на приманку и охотно поедет с вами. А я приложу все старания, чтобы показаться ей в образе ее деда, то есть вашего покойного отца, благо я хорошо его запомнил, и постараюсь стать похожим на него. Впрочем, она-то едва ли хорошо помнит старика. Она не сразу распознает обман, а когда распознает – будет поздно.
   Незнакомец смолк и ждал, что скажет Вихрова.
   В душе Анны Степановны шла тяжелая работа. С одной стороны, она догадывалась, что перед ней беглый преступник, злодей, и ей было жаль отдавать ему любимицу покойного отца. С другой стороны, если бы Сибирочка осталась в Петербурге и крепко подружилась с семьей Гордовых, кто знает, может быть, истина вскоре вышла бы наружу и самой Анне Степановне и ее близким пришлось бы очень худо, а может быть, это и вовсе погубило бы их. Последнее обстоятельство заставило Вихрову решиться, и она, поборов сомнения, проговорила твердо:
   – Хорошо. Завтра вечером ждите меня с ребенком. Но вы должны дать мне слово, что не будете обращаться с ней дурно.
   – Конечно, – с плохо скрытой насмешкой произнес незнакомец. – Внучка вашего отца будет у меня воспитываться как принцесса, но с условием, чтобы о нашей встрече не узнал никто и никогда. Иначе не поздоровится ни вам, ни девчонке. Честь имею кланяться. Завтра я вас жду!
   И он стремительно исчез в темном переулке.

Глава XVII. Радость

   Следующий день был кануном представления новой пьесы «Христианка и львы». Чтобы дать хорошенько подготовиться Сибирочке к предстоящему представлению, мистер Билль освободил ее от участия в сегодняшнем спектакле. Сибирочка вместе с Эллой, которая тоже не была занята в этот вечер, остались дома. В семь часов все обитатели «Большого дома» уезжали в театр.
   Андрюша должен был ехать вместе со всеми. Он пришел, по обыкновению, проститься с названой сестрой и увидел, что она грустит.
   – Что с тобой, Шура? – спросил он. – Что-нибудь случилось?
   – Наша принцесса, должно быть, не успела справиться с впечатлениями от княжеских хором, где она вчера побывала, – не упустил случая съязвить Никс, внезапно появляясь в комнате.
   Однако Андрюша так строго взглянул на него, сдвинув черные брови, что у Никса пропала охота шутить.
   – Послушай, Элла, – обратился Андрюша к негритянке, – развесели-ка Сибирочку, пока я буду в театре! – он попытался жестами пояснить, чего он от нее хочет.
   Элла поняла его, закивала курчавой головой и заблестела зубами, что означало у нее приветливую улыбку.
   Андрюша поцеловал Сибирочку и уехал в театр. Элла, чтобы разогнать грусть Сибирочки, проделала по очереди все свои «штучки»: гнула пальцами монеты, поднимала гири, становилась на голову, ходила на руках. Но Сибирочка по-прежнему была грустна, и тому была своя причина: во сне она видела покойного дедушку, и печаль о нем наполняла ее сердце.
   Элла была в отчаянии. Ей во что бы то ни стало хотелось растормошить подругу. Она придумывала новую штучку, чтобы уж непременно развеселить Сибирочку, как неожиданно в передней раздался звонок, и горничная сказала Сибирочке, что госпожа Вихрова ждет ее в приемной.
   С того самого утра, как Никс увез Сибирочку и Андрюшу в театр, они ни разу не видали Вихровой. Поэтому девочке показался странным ее неожиданный визит, но еще страннее показалось Сибирочке приветливое лицо Вихровой, которое она видела перекошенным гневом и ненавистью.
   – Здравствуй, Сибирочка! – ласково обратилась к девочке лукавая женщина. – Здравствуй, моя милая! Я принесла тебе радостную весть.
   – Какую весть? – смущенно кланяясь и отстраняясь от поцелуев гостьи, спросила девочка.
   Вихрова окинула ее быстрым взглядом и, помолчав с минуту, спросила почти нежно:
   – Что бы ты сказала, деточка, если бы твой дедушка, которого ты считаешь умершим, оказался жив?
   Сибирочка вздрогнула от неожиданности и широко раскрыла большие синие глаза.
   – Этого не может быть, мой бедный дедушка умер в тайге… – упавшим голосом отвечала она.
   – Ты видела его мертвым?.. Видела, как его хоронили? Видела его могилу? – каким-то странным голосом выспрашивала Вихрова.
   – Нет. Я видела только, как он лежал на снегу… И потом уже не видала его… Он умер, умер! – и Сибирочка, закрыв лицо руками, горько заплакала, переживая снова весь ужас утраты.
   Анна Степановна обняла девочку и зашептала ей на ухо:
   – Полно, не плачь… Дедушка жив… Его удалось спасти… привести в чувство… Он был сильно болен и теперь поправился… Приехал сюда и ждет нас с тобой… в гости…
   Пока Анна Степановна говорила, слезы Сибирочки высохли, а огромные глаза раскрылись еще шире. В них сверкнула затаенная радость. Она схватила руки Вихровой и, не помня себя, сжала их, лепеча бессвязно:
   – Жив? Дедушка жив? Дорогой мой жив? Где он? Приведите его сюда ко мне… О, скорее, скорее! Не мучьте же меня, ради Бога!
   – Дедушка не может прийти, он очень устал с дороги. Он остановился в гостинице и ждет нас к себе. Едем к нему, Сибирочка! – срывающимся голосом лепетала, не помня себя от волнения, Вихрова.
   – Едем! Едем! – Сибирочка едва не обезумела от радости. Она порывисто кинулась на шею Вихровой, плача, смеясь и душа ее в своих объятиях. – Дедушка жив! Мой дедушка, дорогой! Милый! – лепетала она, чуть живая от счастья.
   Анне Степановне, которая, кстати сказать, чувствовала себя очень скверно, хотелось во что бы то ни стало поскорее прервать эту мучительную сцену. Она, ласково уговаривая Сибирочку не волноваться, повела ее в прихожую, помогла одеться и, сказав горничной, что к барышне Сибирочке приехали родные издалека и что Сибирочка на полчасика съездит повидаться с ними, вывела ее из «Большого дома».
   Взяв извозчика до Нарвской улицы, Анна Степановна приказала вознице ехать как можно скорее. Улицы, дома, магазины – все это мелькало перед глазами Сибирочки в легкой дымке сумерек весенней ночи.
   Сердце Сибирочки то билось сильно, то замирало. Несказанная радость наполняла ее душу.
   «Дедушка жив! Дедушка здесь! Дедушка ждет меня! Вот счастье-то! Вот радость! Ах, скорее, скорее бы его повидать!» – внутренне пела-ликовала безгранично счастливая Сибирочка.
   Она почти не заметила промелькнувшего пути и опомнилась только тогда, когда извозчик подвез их к подъезду грязной гостиницы, стоявшей на другом краю города.
   – Ступай за мной! – волнуясь, бросила Вихрова. Она вошла в подъезд и стала подниматься по ветхой деревянной лестнице на второй этаж. – Где остановился Степан Михайлович Кашинов? – осведомилась она у дежурного.
   Тот указал на дальнюю дверь в конце коридора.
   – Ну, беги скорее к дедушке! – вдруг сказала Вихрова. – Я уже видела отца, не хочу мешать вашей встрече, – и она умышленно замедлила шаги.
   Сибирочка не заставила Вихрову повторять приглашение и стрелой пустилась бежать по коридору. Запыхавшись, взволнованная и счастливая, она рванула дверь и, широко распахнув ее, влетела в комнату.
   – Дедушка! Миленький! – и с радостным криком она упала в широко раскрытые объятия старика.
   Она обвила ручонками его шею, целовала его седую бороду, белые волосы, которые были так похожи на дедушкины волосы, целовала лицо и обливала его радостными, счастливыми слезами, шепча, словно в забытьи:
   – Дедушка! Миленький дедушка!

Глава XVIII. Не он!

   – Ха-ха-ха-ха! Пора прийти в себя, внученька! Довольно наобнималась и нацеловалась! Садись теперь сюда и слушай меня хорошенько, что я тебе скажу!..
   Грубый смех и голос, совсем не похожий на голос дедушки, напугали Сибирочку. Она тихо вскрикнула и отскочила к двери. Но старик опередил ее и быстро запер дверь на ключ.
   Сибирочка побледнела. В глазах ее отразился ужас: только теперь она узнала, что перед ней лесной бродяга Зуб. А он все хохотал.
   – Что запрыгала? Небось признала меня по голосу?.. Признала, голубушка?.. – хрипло говорил он. – Ну, и ладно… Слушай теперь меня хорошенько. Ты теперь в моих руках. Теперь что захочу, то и сделаю с тобой. Если будешь покорна мне, забуду прошлую обиду, забуду, как ты с негодяем Андрюшкой меня и отца с братом полиции выдала. Прощу тебе все, только за это ты меня своим дедушкой признать перед всеми должна. Слышишь? Я твой дедушка отныне, Степан Михайлович, птицелов из сибирской тайги… Слышишь? Я повезу тебя с собой в Сибирь, и будешь ты жить со мной до тех пор, пока отца и брата не вызволим, а там я отпущу тебя на все четыре стороны, коли умна и покорна будешь. Слышишь, что говорит тебе Зуб?
   Сибирочка слушала его, словно в кошмарном сне.
   – Ты Зуб! Бродяга Зуб! – воскликнула она наконец, и столько боли и разочарования было в этом крике…
   Конечно, она сразу узнала голос своего заклятого врага и почти онемела от ужаса.
   Зуб видел это и, желая несколько ободрить ее, сказал, стараясь смягчить грубые интонации:
   – Ну, чего ты испугалась? Говорю же тебе: в холе у меня будешь жить заместо дочери, если признаешь меня своим покойным дедом и другим меня за него выдавать будешь. Соглашайся, глупенькая, тебе же лучше станет. Ну же, соглашайся!
   Что-то странное произошло в эту минуту с Сибирочкой! Кажется, только сейчас она поняла, чего от нее требовал Зуб. И страх вдруг покинул ее. Как, признать этого злодея своим дедушкой?.. Милым, добрым дедушкой?.. О, никогда! Никогда она не сделает этого. Пусть лучше злодей убьет ее!
   И, не помня себя от горя, ужаса, тоски и обиды за деда, она крикнула, охваченная негодованием:
   – Никогда! Слышите ли? Никогда я не сделаю этого, никогда, никогда, никогда!
   – Ага, вот ты как! Ну, не прогневайся, миленькая! Как аукнется – так и откликнется! – почти прорычал взбешенный Зуб, схватил ее на руки, сунул ей в рот какой-то комок тряпиц и, связав руки и ноги, бросил на диван.
   И зашипел ей в самое ухо:
   – Слушай меня, мерзкая девчонка!.. Ты могла бы быть счастливейшей из смертных!.. Внучкой моей… дочерью любимой… но теперь… теперь… Постой же у меня!.. Я все равно увезу тебя в Сибирь!.. Зря, что ли, тащился я в такую даль и разыскал-таки тебя! Стало быть, ты мне нужна. Но кабы ты охотой поехала со мной, было бы тебе лучше… А теперь одно скажу: дай только срок – и я проучу тебя хорошенько… Вот и подумай на досуге обо всем! А вернусь я – иной у нас будет разговор…
   И, сверкнув глазами, Зуб погрозил девочке кулаком и вышел из комнаты, не забыв запереть дверь.
   Сибирочка была близка к обмороку. Она лежала поперек широкого грязного ситцевого дивана без воли, без мыслей, без слез…

Глава XIX. Снова Зуб. – Отчаяние. – Неожиданная защита

   Сибирочке становилось все хуже и хуже: веревки врезались в тело, тряпка во рту мешала свободно дышать. Она почти задыхалась. Не прежний ужас, а тяжелая тоска сковала ее маленькое сердечко. Она уже не боялась того, чему суждено свершиться, – только бы оно свершилось поскорее…
   Время тянулось медленно. Но вот Сибирочка услышала шаги по коридору, и кто-то повернул ключ в замке. В сильно сгустившихся сумерках, царивших в комнате, Сибирочка увидела Зуба. Он был страшен. Его глаза сверкали, лицо подергивалось судорогой. От него пахло вином, и он, казалось, едва стоял на ногах.
   Неверной походкой он подошел к Сибирочке и поставил ее перед собой.
   – Ну, что, надумала наконец? Хочешь не хочешь, а придется сделать по-моему! – говорил он и тряс девочку за плечи.
   Она не могла бы ответить своему мучителю, даже если бы хотела. Тряпка во рту не давала ей возможности свободно дышать, не то что произнести хоть слово. Зуб догадался-таки освободить ее рот, вынув оттуда грязную тряпицу.
   – Ну, отвечай же, согласна ли ты исполнить мой приказ? Говори, а не то худо будет! – ему с трудом удавалось держать себя в руках.
   Сибирочка едва переводила дух и молчала… Только сердечко ее билось в груди, как подстреленная птица.
   – А, так ты не хочешь говорить со мной!.. – зашипел Зуб и швырнул Сибирочку на пол.
   Он склонился над своей жертвой, сжал свой огромный кулак и замахнулся на Сибирочку…
   Ужас и отчаяние придали Сибирочке сил, и она закричала:
   – Помогите!
   В ту же минуту затрещала ветхая дверь, ведущая в соседнюю комнату, она соскочила с петель, рухнула, и черная, как сажа, женская фигура появилась на пороге комнаты…
   – Элла! – прошептала Сибирочка.
   – Да-да! Элла здесь, госпожа! – прогремела негритянка и набросилась на Зуба.
   Не ожидавший нападения разбойник замер, увидев перед собой черное лицо, сверкающие белки глаз и оскаленные зубы негритянки.
   Воспользовавшись его замешательством, Элла сорвала простыню с кровати и скрутила Зуба. Потом она освободила Сибирочку и, распахнув дверь, позвала на помощь. В коридоре поднялась суматоха… В комнате появились слуги, сторож и еще какие-то люди. Они почти с ужасом таращились на связанного постояльца, белокурую девочку и негритянку, неизвестно как очутившуюся здесь.
   Между тем Сибирочка, ободренная присутствием своего черного друга, бледная и взволнованная, стояла в толпе людей и прерывающимся голосом говорила:
   – Это не дедушка… нет… нет… Они обманули меня… Это разбойник и преступник… Он бежал из тюрьмы… из Сибири… Он… очень злой человек… Он хотел убить купца Гандурова, меня и Андрюшу… там, в тайге… а здесь предлагал мне, чтобы я… чтобы я признала его своим дедушкой и всем говорила это… Но мой дедушка умер… а это… беглый каторжник… Я боюсь его… Я боюсь его… Он не дедушка!.. Нет!.. нет!.. – несчастная девочка едва держалась на ногах от пережитых страхов и мучений.
   Между тем Зуб, тщетно стараясь освободиться от пут, угрожал и Сибирочке, и черной девушке, и всему миру, браня и проклиная все и всех.
   Вскоре подоспела полиция, за которой послал управляющий гостиницей, и Сибирочка подробно рассказала обо всем, что с ней случилось. Потом ее, Эллу и связанного Зуба повели в участок, где продолжилось разбирательство этого загадочного происшествия. Но теперь Сибирочка больше ничего не боялась – ведь с ней была Элла.

Глава XX. Элла действует

   Пока Анна Степановна беседовала с Сибирочкой в приемной «Большого дома», негритянка Элла притаилась за дверью. Правда, она не могла понять ни слова из того, что говорила мать Никса, но плач Сибирочки, ее взволнованный голос, то звучавший глубокой печалью, то шумной радостью, – все это навело молодую негритянку на смутные подозрения. Она, как и все в труппе, знала, что Никс ненавидел Сибирочку и Андрюшу, и потому поздний визит его матери заставил Эллу предположить что-то дурное. Когда Сибирочка в сопровождении Анны Степановны вышла из дома, Элла незаметно пошла за ними. Они взяли извозчика и поехали. Элла не могла поехать следом: другого возницы не было поблизости, да и нанять его, не зная русского языка, ей было трудно. И потому она, не теряя ни минуты, побежала вслед за пролеткой. Элла дома носила обыкновенное платье простой девушки, и теперь она была в длинной юбке и темной цветной кофте. Большой платок, накинутый второпях на голову, делал ее похожей на бегущую за покупками горничную, и поэтому никто не обращал внимания на девушку, почти скрывшую свое лицо под платком. Пролетка, увозившая Сибирочку, ехала довольно быстро, но Элла не отставала от нее: сильные ноги негритянки, казалось, не знали усталости.
   Когда Анна Степановна сошла с пролетки у подъезда гостиницы и вошла в нее в сопровождении Сибирочки, за ними проскользнула и Элла.
   Она видела, как Сибирочка побежала по коридору, как открыла дверь и вошла в комнату. Элла прислушалась: сначала Сибирочка радостно вскрикнула, потом расплакалась, а потом… Потом она уже закричала от испуга. Элла почувствовала неладное и решила дожидаться Сибирочки, а Вихрова тем временем скрылась из гостиницы.
   Дверь комнаты рядом с той, куда вбежала Сибирочка, была полуоткрыта, и Элла вошла туда.
   Как же она обрадовалась, когда увидела оклеенную обоями дверь, ведущую в комнату Зуба! Она бросилась к ней, но увы!.. Дверь оказалась запертой на ключ…

Глава XXI. Они вернулись!

   Господин Шольц волновался всю ночь, все утро, весь следующий день и вечер. В его доме случилось загадочное происшествие. Два человека исчезли из его дома еще накануне вечером: Сибирочка и Элла.
   Горничная пояснила господину Шольцу, что за барышней Сибирочкой приезжала госпожа Вихрова и куда-то увезла ее с собой. А следом за ними побежала и «черная барышня», как называла Эллу прислуга. Господин Шольц на другое утро поехал к матери Никса разыскивать своих артисток. И он очень удивился, когда ему сказали, что за госпожой Вихровой рано утром приехали какие-то люди и увезли ее куда-то и что с тех пор она не возвращалась. Господин Шольц совсем было потерял голову, не зная, где искать Эллу и Сибирочку. Он несколько раз обращался к Никсу, не знает ли он, куда девалась его мать, а также куда и зачем она накануне увезла Сибирочку. Но Никс и сам знал не больше директора. Он был напуган тем, что мать куда-то пропала, и потому твердил лишь одно:
   – Клянусь, Эрнест Эрнестович, я ничего не знаю!
   На этот раз он не лгал. Однако его мучили смутные догадки, что их тайна раскрыта.
   Весь этот день прошел в ужасных волнениях. Наступил вечер. Сегодня в первый раз должны были давать представление мистера Билля «Христианка и львы».
   Нечего и говорить, что театр «Развлечение» ломился от наплыва публики: всем хотелось посмотреть диковинное зрелище.
   Но чем больше раскупалось билетов, тем мрачнее становился господин Шольц.
   – Сибирочки нет. Представление придется заменить. Пусть Никс со львами занимает публику! – раздраженно обратился он к мистеру Биллю.
   Даже мистер Билль лишился своего обычного спокойствия.
   – О! – говорил он. – О, этот маленький Сибирушка зарезал нас без ножа своим поступком…
   И он курил сигару за сигарой.
   – Я все-таки надеюсь, что она вернется! Она должна вернуться, если она вместе с Эллой! Элла не даст ее в обиду, она обещала мне это! – говорил Андрюша, стараясь утешить стариков.
   Он был очень бледен. Он не сомкнул глаз в эту ночь. И он решительно не мог понять, куда девалась его маленькая подруга, места не находя себе от беспокойства.
   Между тем к подъезду «Большого дома» подъехали кареты: пора было отправляться в театр. И Андрюша, как всегда, должен был смешить публику и балаганить на манеже в роли клоуна, хотя сердце его сжималось от тоски.
   Опера закончилась, нужно было начинать цирковое представление.
   Мистер Билль и господин Шольц ужасно волновались: им предстояло сейчас выйти к публике и возвестить об отмене пьесы «Христианка и львы».
   Решили, что это сделает господин Шольц. Он надел фрак и белый галстук, что делал только в самых торжественных случаях, и готовился уже выйти на арену, когда к нему подбежала Герта. Плача и смеясь от радости, она лепетала, задыхаясь:
   – Они идут, папа! Они вернулись!.. Смотри, смотри! Вот они! – и она показывала дрожащей рукой куда-то в сторону.
   Действительно, по коридору бежали, взявшись за руки, Сибирочка и Элла. Андрюша издали увидел свою названую сестру и кинулся к ней.
   – Где ты была? Что случилось с тобой? – вопросы сыпались из него градом, он обнимал ее и гладил по волосам.
   Но Эрнест Эрнестович не дал им поделиться впечатлениями. Он так обрадовался, что чуть не прыгал от восторга, сжимая костлявые руки мистера Билля, но мистер Билль уже принял свой прежний невозмутимый вид и скомандовал спокойно и властно, точно ничего не случилось:
   – Публикум ждет, публикум все равно до того, пропадал или не пропадал мисс Сибирушка, а поэтому разберем все после, а теперь марш одеваться, чтобы через десять минут начинать пьесу. Алле!

Глава XXII. «Христианка и львы»

   – Я готова! Мистер Билль, я готова!
   – Очень хорошо!
   Прозвучал последний звонок. Занавес тихо раздвинулся, из-за кулис на арену выехала колесница, вся убранная цветами, – такая, какие были в Риме. На колеснице стояла Сибирочка в белой римской тунике и в синем плаще. Поверх плаща струились ее белокурые волосы, обрамляя пушистыми локонами прелестное, бледное, как мрамор, личико. Пережитые волнения и страхи, нападение Зуба, пребывание в полиции, где ее неоднократно допрашивали, – все это не могло не повлиять на нее. Теперь же к ее волнениям примешивалась и новая тревога: Сибирочка волновалась перед представлением, поскольку страшно устала и не имела ни минуточки свободного времени, чтобы передохнуть.
   Однако когда колесница, объехав цирковую арену, очутилась перед ложей Гордовых, где сидели князь и княжна Аля, Сибирочка улыбалась, и они улыбнулись ей в ответ. Очевидно, они не подозревали о том, что случилось с их любимицей, так как господину Шольцу и в голову не пришло оповестить Гордовых о ее исчезновении.
   Сибирочка величаво сошла с колесницы. Двое братьев Ивановых, одетых рабами, подвели ее к клетке, где метались в ожидании представления Цезарь и Юнона. Напротив клетки на золотом троне под балдахином, окруженный свитой в белых римских одеждах, восседал император Нерон с лавровым венком в руке. Его изображал Никс. Сибирочка успела сообщить ему, что его мать арестована и находится в полиции. И теперь все его мысли были прикованы к матери: хотя он иногда и грубил ей, но по-своему и любил ее.
   Он уже совсем не собирался мстить Сибирочке или Андрюше. В забывчивости он то хватался за голову, то потирал лоб.
   – Что с тобой, Вихров? Ты сегодня точно мокрая курица, – шепотом сказал Денис Иванов, стоявший рядом в роли одного из приближенных императора.
   Никс не успел ответить: пора было начинать представление. Сибирочка в роли Вероники уже стояла перед ним на коленях и, ломая руки, молила не бросать ее на растерзание львам. Но Нерон-Никс по пьесе должен был быть чуждым жалости. Властным движением руки он приказал рабам втолкнуть Веронику в клетку.
   Рабы схватили Веронику-Сибирочку под руки и повели. Публика, затаив дыхание, следила за ходом действия. Юные актеры не говорили ни слова, а выражали свои чувства только жестами. И вот Сибирочка очутилась в клетке со львами.
   По замыслу мистера Билля, львы должны были сделать вид, будто хотят растерзать Сибирочку. А потом Нерон-Никс должен был бросить в клетку лавровый венок, как бы в насмешку венчая им приговоренную к смерти Веронику. Львы должны были смириться, когда Сибирочка надет львице венок.
   Пьеса шла своим ходом. Юнона и Цезарь бесновались. Сибирочка стояла бледная и прекрасная между двумя рычащими и мечущимися около нее зверями, делавшими вид, что хотят разорвать на части свою жертву. Стукнувшись о решетку клетки, к ногам Вероники-Сибирочки упал венок. Она подняла его и со светлой улыбкой надела на шею Юноны.
   В этот момент львица должна была упасть к ногам девочки, но Юнона испустила отчаянный рев и с изогнутой шеей, по которой заструилась кровь, заметалась по клетке. Сибирочка собрала все свои силы и, в упор глядя на львицу, крикнула:
   – Сюда, Юнона! Ко мне!
   Но Юнона бесновалась от боли. Вдруг она прыгнула на Сибирочку, толкнула ее лапой и вонзила в нее страшные когти…

Глава XXIII. Ужас. – Спаситель

   Отчаянный вопль ужаса потряс стены театра… Кровь брызнула из раны, и Сибирочка лишилась чувств.
   И точно эхом на крик девочки в театре раздался отчаянный вопль:
   – Спасите ее, спасите! Убейте львицу, сорвите венок!.. В нем иглы… иглы!..
   Это кричал Никс, как безумный носясь по арене, путаясь в длинной пурпуровой мантии римского императора.
   Ничего не понимающая публика кричала, шумела и бестолково суетилась. С дамами и детьми делалось дурно. В ложе кто-то рыдал. Шум и суета нарастали с каждой минутой.
   – Где укротитель? Где укротитель? – неистовствовала публика, в то время как мистер Билль уже бежал к клетке, на ходу вынимая из кармана револьвер, который он на всякий случай всегда носил с собой.
   Юнона по-прежнему с глухим рычанием стояла над бесчувственной Сибирочкой. Вид и запах крови, казалось, пьянили ее. Вот она подняла свою страшную лапу, но тут из-за кулис, размахивая белыми широкими рукавами клоунского балахона, выскочил Андрюша и, оставив далеко позади мистера Билля, метнулся к клетке.
   Сквозь румяна на его лице проступала смертельная бледность. Сильным движением руки он рванул тяжелую железную дверь клетки и, прежде чем кто-либо успел остановить его, очутился перед рассвирепевшими львами.

Глава XXIV. Спасена!

   Первым движением Андрюши было заслонить от зверей окровавленную Сибирочку. Но это было не так просто. Юнона и Цезарь, тоже почуявший кровь, стояли над несчастным ребенком, хотя и не нападали пока на него.
   Андрюша прыгнул к ним и ударил Юнону по голове.
   Львица взвыла скорее от обиды, чем от боли, и обратилась к новому врагу… Но смелый мальчик бросился к Сибирочке, схватил ее на руки и ринулся с ней вон из клетки. Звери метнулись было следом за детьми, но мистер Билль привел их к повиновению. Он выстрелил в воздух, и лев с львицей остановились.
   Мистер Билль, воспользовавшись смятением зверей, сорвал венок с шеи Юноны и увидел две острые иглы, спрятанные в зелени лавровых листьев.
   – Тот, кто это сделал, – негодяй!.. – гневно прогремел мистер Билль на весь театр.
   В тот же миг рыдающий Никс упал к ногам укротителя и обнял его колени.
   – О, мистер Билль! О, мистер Билль! – лепетал он, рыдая. – О, я не хотел, клянусь… Теперь не хотел этого… Я только прежде… прежде хотел… но не теперь… Я завидовал ей… и ему… им обоим, да… завидовал их успеху и хотел помешать ему… Я не думал, что так все случится, когда втыкал иглы в венок… Я просто забыл их вынуть… Вчера я уже перестал думать о мести Сибирочке… Я не могу так мучиться… не могу… не могу… прибейте меня… Я не могу больше…
   И он зарыдал еще сильнее, закрыв лицо обеими руками.
   Мистер Билль, казалось, все понял. Гадкий замысел маленького артиста стал ему понятен. Презрение и гнев отразились на лице англичанина. Он оттолкнул Никса и произнес с ненавистью:
   – Уйди от меня!.. Мне стыдно, что я считал тебя своим учеником и честным человеком! – и он быстрыми шагами прошел за кулисы.

Глава XXV. Крестик

   – Ей худо, она умирает!
   – Доктора, доктора поскорее!
   – Доктор здесь. Доктор был в публике. Он пришел.
   – Доктор, рана смертельна?
   – Спасите ее, доктор!.. Это лучшее дитя в мире!..
   – Она умерла?.. Неужели она умерла?.. О, неужели это правда?..
   Все эти возгласы, крики и вопли – все смешалось в отчаянном шуме. За кулисы театра набилось столько народу, чужого и своего, что доктору было невозможно разом ответить на все вопросы. Он, впрочем, и не думал об этом. Все его мысли были заняты несчастной девочкой.
   Сибирочка лежала на диване в уборной мистера Билля. Над ней склонилась рыдающая Герта. Поддерживая голову Сибирочки, на коленях у дивана стоял Андрюша, не замечая, что кровь раненой девочки стекала на его руки и на шутовской наряд.
   Эрнест Эрнестович, все пятеро Ивановых, Элла, Дюруа с Робертом и, наконец, сам мистер Билль стояли вокруг, ожидая, что скажет доктор. А он умелыми, ловкими руками снял остатки разорванной одежды и стал осматривать рану, потом приступил к перевязке, стараясь остановить кровь.
   Внезапно наступила тишина. Все молчали в ожидании приговора доктора… Сибирочка по-прежнему была без чувств.
   Неожиданно распахнулась дверь, и взволнованная княжна Аля Гордова вошла в уборную об руку с отцом.
   – Она здесь, папа!.. О, бедная моя Сибирочка! Папа! Папа! Узнай, пожалуйста, будет ли она жива!.. – обливаясь слезами, лепетала Аля.
   Князь Гордов подошел к больной. Его аристократическая фигура, изящный костюм и взволнованное лицо – все это заставило присутствующих посторониться и дать ему дорогу.
   Он низко склонился над бесчувственной девочкой, желая узнать, дышит ли она, но вдруг побледнел и отшатнулся от нее с громким криком не то ужаса, не то изумления… Он увидел крестик на груди у девочки, на который, кроме него, никто не обратил внимания. Дрожащими руками князь схватил крестик, повернул его оборотной стороной и, наклонившись еще ниже, вслух прочел надпись на кресте: «Спаси, Господи, рабу твою Александру!»
   Этот золотой крестик на золотой цепочке был ему хорошо знаком.

Глава XXVI. Что было дальше

   Пожалуй, с минуту князь стоял, не в силах произнести ни слова. Все смотрели на него, не понимая, что привело его в такое смятение.
   – Что с тобой, папа? Что с тобой? – испуганно спрашивала его княжна Аля, теребя за руку.
   Услышав ее голос, князь точно проснулся.
   – Где директор цирка? – спросил он глухо, лицо его странно осунулось и потемнело в эту минуту.
   – Я здесь! – тотчас же откликнулся господин Шольц, отделяясь от толпы.
   – Я сейчас увезу девочку к себе, – голос его срывался от волнения, но взгляд был полон решимости. – Будет ли она жива или умрет, но я хочу, чтобы она была в моем доме. Это дитя бесконечно дорого мне! Позаботьтесь о том, чтобы больную и доктора поместили в мою карету!
   – И меня! О, и меня тоже! Я не могу оставить Шуру! – черные глаза Андрюши с мольбой остановились на лице князя.
   – Хорошо, и ты поедешь с нами. Ты заслужил это! Ты не щадил жизни для нее! – ответил князь и снова повернулся к Сибирочке.
   – Девочка приходит в себя. Ее рана, кажется, не опасна для жизни! – послышался голос доктора, закончившего наконец перевязку. И, как бы в подтверждение его слов, Сибирочка открыла синие глаза, полные боли и страдания.
//-- * * * --//
   В ту ночь в доме князя никто не ложился спать. Сам князь Гордов, доктор, мадемуазель Софи и Андрюша сидели в спальне хозяина дома, где спала раненая Сибирочка.
   Эрнест Эрнестович Шольц и мистер Билль, черная Элла и Герта, тоже приехавшие сюда из театра, сидели в гостиной в ожидании новостей…
   Княжна Аля переходила от них к больной и от больной обратно к ним, сообщая вполголоса о малейшей перемене в состоянии общей любимицы.
   Сибирочка спала. Этот сон был, по словам доктора, для девочки необходимее и важнее всякого лекарства.
   Рана действительно оказалась не только не смертельной, но и не опасной. Когти Юноны, сильно порвав кожу и мышцы, не задели ни одной кости, ни одного крупного сосуда. Больной нужен был только полный покой, а потому доктор предписал не будить Сибирочку, сколько бы она ни спала.
   Только перед утром все разъехались из дома князя, кроме Андрюши, трогательно умолявшего не гнать его от постели больной.
   – Не только гнать тебя, но и просить тебя буду оставаться постоянно с ней. Я сегодня же напишу директору цирка и сделаю все, чтобы он отпустил тебя ко мне насовсем, – произнес князь с неизъяснимой лаской, кладя руку на голову мальчика. – Ты спас ей жизнь и этим избавил меня от большого, большого горя, мой мальчик! – с внутренним содроганием прибавил он тихо, и в его глазах Андрюша увидел слезы.
   Уже солнышко рвалось в спальню князя, а Сибирочка все спала…
   Ровно в семь часов утра лакей доложил князю, что его хочет видеть какой-то мальчик по очень важному делу.
   Князь на цыпочках вышел из комнаты и прошел в гостиную.
   Там, нервно теребя в руках фуражку, стоял Никс. Он в одну ночь изменился почти до неузнаваемости. Страх за Сибирочку, жизнь которой могла угаснуть из-за него, будто согнул его; мальчик осунулся и похудел в одну ночь, как после тяжелой болезни.
   – Ваше сиятельство… князь… – прошептал он глухо. – Что она… жива ли?
   Его глаза с лихорадочным нетерпением впились в князя.
   – Жива и будет, даст Бог, скоро здорова! – поспешно ответил князь.
   – Слава Богу! – и мальчик широко перекрестился несколько раз. – А теперь, – произнес он дрогнувшим голосом, – я должен рассказать вам всю правду, что я сделал с ней. Я должен снять это бремя со своей души. Князь, эта девочка чуть не погибла из-за меня. Когда она приехала сюда из Сибири, мы с матерью так испугались, что решили отправить ее куда-нибудь подальше… Мистер Билль должен был уехать отсюда осенью, и я рекомендовал ему девочку… С первого же ее выхода в цирке успех ее у публики был громадным. Зрители восторгались Сибирочкой и совсем разлюбили меня… И я стал ей завидовать, я возненавидел ее… Да и ее названого брата я считал своим врагом. Чтобы отомстить им, я придумал скверную штуку… Я решил осрамить Сибирочку перед публикой, решил испортить ей первое представление новой пьесы. Для этого я воткнул две острые иглы в лавровый венок, предназначенный для Юноны, зная, что от боли львица рассвирепеет и станет непокорной. Но вчера, нет… третьего дня, когда моя мать увезла куда-то Сибирочку и затем была арестована, я был так взволнован, так далек от мести! Вся моя вина была в том, что я совсем забыл вынуть из венка иглы. И вот львица растерзала бы Сибирочку, если бы не подоспел Андрюша!.. – заключил он свою речь и с рыданием закрыл лицо руками.
   Князь дал ему выплакаться, потом приподнял его залитое слезами лицо.
   – Конечно, твоя вина велика, – сказал он, – но ты можешь искупить ее чистосердечным признанием. Ты должен честно и прямо ответить мне на один вопрос: почему вы с матерью так испугались появления Сибирочки в Петербурге? Почему вы хотели во что бы то ни стало отделаться от нее?
   Он вглядывался в самую глубину глаз Никса, словно хотел таким образом постигнуть причину столь жестокой вражды.
   Смертельная бледность покрыла лицо Никса. Он упал к ногам князя и снова разрыдался.
   – Я все расскажу! Все-все, только спасите мою мать! Не позволяйте посадить ее в тюрьму! Она не виновата… Я знаю, она сделала это ради нас, ради детей… Мы очень нуждались тогда… очень нуждались, князь! О, простите нас и спасите ее! – рыдал он, целуя руки Гордова.
   И тут же, у ног князя, глядя в его страдальческое лицо, Никс рассказал подробно, как его мать, оставшись нищей, из любви к своим несчастным детям решилась передать князю свою дочь, выдав ее за маленькую княжну.
   Мальчик, стоя на коленях перед князем с опущенной головой, ждал его приговора, но собеседник молчал. Князь угадал все то, что рассказал ему мальчик, угадал еще там, в цирке, но хотел иметь подтверждение своей догадке.
   Никс давно окончил свою исповедь, а князь все молчал и молчал, и только крупные слезы текли по его печальному лицу. Наконец он сделал над собой невероятное усилие и сказал:
   – Успокойся!.. Я сделаю все, чтобы избавить твою мать от заслуженных ею неприятностей, и сегодня же буду просить кого следует избавить ее от наказания.
   И, махнув рукой, не слушая горячих излияний благодарности, князь поспешно вышел из гостиной.

Глава XXVII. Две Али – две княжны

   Прошло несколько дней. Было ясное весеннее утро. В той же большой и просторной детской зале, где несколько недель тому назад маленькая княжна угощала свою подругу обедом, Аля, Андрюша и Сибирочка, совсем уже оправившаяся от пережитых потрясений, играли в мяч. Дети так увлеклись своим занятием, что не заметили, как вошел князь и остановился, любуясь чудесной картиной. Чернокудрый мальчик и две беленькие и воздушные, как сильфиды, девочки кружились и прыгали, догоняя мяч.
   Сибирочка была сегодня особенно оживлена. Ее бледное после болезни личико разгорелось, щечки покрылись румянцем, синие глазки сияли, как звезды.
   Князь с неизъяснимой нежностью и тихой грустью смотрел на нее, удивляясь, как он мог не признать родного ребенка, между тем как теперь он узнал бы его из тысячи! Князь забыл, что он оставил свою девочку в лесу, когда ей было только девять месяцев от роду, а в этом нежном возрасте все маленькие дети почти всегда похожи друг на друга.
   Взволнованный и потрясенный, он думал в эту минуту: «Дитя окрепло настолько, что может узнать истину! Сегодня я могу сказать ей все…»
   Он ласково подозвал к себе девочку:
   – Сибирочка, подойди ко мне…
   Девочка бросила игру и подбежала к князю. Она уже успела привыкнуть к нему и полюбить в короткое время этого доброго, ласкового человека. За ней подбежала и княжна Аля, подошел и Андрюша.
   – Довольно, дети, сегодня играть. Я пришел, чтобы рассказать быль, которая будет вам интересна. Надеюсь, вы охотно выслушаете ее, – взволнованно сказал князь и прошелся по комнате.
   – Рассказывай, рассказывай, папа! Я так люблю тебя слушать! – прыгая, кричала княжна Аля. – Как это интересно, должно быть! Ты говоришь, это быль? Значит, то, что ты собираешься рассказать, правда? И случилось на самом деле? – суетилась она, усаживая в кресло отца.
   – Да, это случилось со мной, когда я был молод, – ответил князь, усаживаясь в кресло.
   Княжна пристроилась на скамеечке у его ног. Андрюша и Сибирочка присели несколько поодаль на стулья.
   – Это было давно, девять лет тому назад, – начал князь, и голос его дрогнул при этом. – Однажды лютой зимой по сибирской тайге ехали сани, запряженные парой лошадей. Была ночь и стужа, бушевала метель. Путников было трое: отец, малютка-дочь и ее кормилица. Мать девочки умерла два месяца тому назад, и овдовевший отец ехал с девятимесячной дочуркой в имение друга, находившееся в сибирской глуши, чтобы развеять тоску после смерти любимой жены.
   Вдруг нежданно-негаданно на них напали волки. Не было никакой надежды, что им удастся убежать, и молодой отец, чтобы спасти свое дитя, велел ямщику остановиться, вышел из саней, снял с себя шубу и, закутав в нее ребенка, привязал его к дереву ремнем, чтобы волки не могли добраться до малютки. Он едва успел сделать это, как звери бросились на несчастных путников и загрызли насмерть и коней, и ямщика, и несчастную няньку. Только отец девочки каким-то чудом остался жив. Охотники из ближайшего поселка услышали крики в лесу и вовремя пришли ему на помощь. Они подобрали раненого и унесли его к себе в поселок.
   А ребенка они не нашли. Вскоре охотники известили друга, к которому направлялся путник, о том, где он находится. Друг приехал и увез больного за границу. Его болезнь протекала очень тяжело. Четыре года он пробыл в чужой земле и только посылал оттуда письмо за письмом в русские газеты с просьбами вернуть ему пропавшего ребенка или сообщить хоть что-нибудь о его участи. Но никто не откликался. Дитя не находилось… Девочка, однако, не пропала. Как потом выяснилось, на другое утро после нападения волков ее нашел в сибирском лесу старый птицелов. Он взял малютку к себе и воспитал ее, как умел. Этого птицелова люди звали дедушкой Михалычем…
   Тут голос князя задрожал и оборвался. Во все время своего рассказа он не сводил глаз с Сибирочки, следя за ней. Сначала девочка вспыхнула до корней своих белокурых волос, когда князь упомянул о ребенке, привязанном к дереву в дремучей тайге. Потом прозрачная бледность покрыла ее нежное личико. Синие глаза ее расширились и, горя ярко-ярко, впились теперь в лицо князя. Ее сердечко забилось так сильно, что она должна была прижать к нему руку, как бы сдерживая его удары…
   Взор князя встретился со взором ребенка.
   Точно молния сверкнула перед ними в этот миг. Точно солнце засияло и озарило все то, что находилось до сих пор в тумане. Неописуемое волнение охватило обоих. Князь как будто преобразился. Грусть исчезла с его лица… Безумная отцовская любовь и бесконечная нежность изменили это преображенное благородное, не по годам состарившееся лицо…
   Едва владея собой, он привстал немного с кресла, трепещущий, взволнованный, бледный, и протянул вперед руки… Поднялась машинально со своего стула и Сибирочка. Она вся трепетала, вся дрожала от непонятного ей волнения. Князь шагнул к ней навстречу.
   – Это дитя… это… ты… ты была… моя крошка… моя дочь… моя Сибирочка! – прошептал он чуть слышно, и слезы хлынули из его глаз.
   – Папа! – прозвенел голосок девочки, вырвавшись словно из самой глубины детского сердечка, и дрожащая Сибирочка упала на грудь отца.
   Прошла минута… может быть, две… может быть, три… А может быть, и целый час прошел. Но этот час показался одной минутой отцу, ласкавшему свою дочурку…
   Тихое, чуть слышное всхлипывание послышалось рядом со счастливым отцом и его вновь обретенной дочерью. Вскоре оно усилилось и перешло в громкое рыдание. Это мнимая княжна Аля плакала горькими, неутешными слезами.
   – О, Боже мой, Боже мой, – всхлипывая и задыхаясь от волнения, лепетала девочка, – теперь не я, а Сибирочка будет настоящей княжной, а меня отдадут на ее место в цирк или туда, откуда ее взяли. Я не хочу! Я не хочу этого… не хочу! Ах, я несчастная, несчастная!.. – и она еще горше залилась слезами.
   Белокурая головка Сибирочки с трудом оторвалась от груди отца. Она соскользнула с его коленей, приблизилась к рыдающей девочке и обняла ее.
   – Аля, милая, не плачь, – прошептала она, – ты останешься со мной у папы… Я попрошу его оставить тебя с нами… Ведь ты же не виновата ни в чем. Да-да, папа добрый и оставит тебя. Мы будем жить все вместе… ты, я и Андрюша. Ведь правда, папа? Правда?
   – Правда, дитя мое, правда, милая моя крошка! – поспешил ответить князь. – Все будет по твоему желанию. Я исполню все, что ты хочешь. Ты столько горя перенесла, моя малютка, что будущая твоя жизнь должна быть полна радостей и света… Я был сегодня у госпожи Вихровой. Благодаря моим хлопотам ее освободили. Она покаялась во всем… Я обещал ей заботиться о ее дочери так же, как и о тебе, моя Сибирочка, так же, как и об Андрюше, которого воспитаю, не жалея ничего. Ты рада, не правда ли, моя крошка? – спросил князь, нежно целуя дочь.
   Сияющий Андрюша жал его руку, Аля обнимала его, Сибирочка прильнула к его груди.
   – А теперь ты расскажешь мне все, что пережила моя дочурка; я хочу знать все, – обратился к Андрюше князь, и мальчик поспешил исполнить его желание.
//-- * * * --//
   Глубоко взволнованный рассказом Андрюши, выслушал отец полную печальных событий повесть о приключениях своей маленькой дочери. Его сердце то сжималось, то учащенно билось. Он не сдерживал слез, и они лились и лились по его лицу.
   Когда мальчик рассказал о том, как черная Элла вырвала Сибирочку из рук Зуба, на пороге комнаты появился лакей и почтительно заявил о приходе посетительницы из цирка. И не успел князь спросить, кто же эта посетительница, как в дверь залы просунулась черная рожица Эллы, в руках у нее был букетик весенних цветов.
   – Будь здоров! Будь здоров! – лепетала она, сверкая белками глаз и зубами. Очевидно, она недавно выучила новую фразу, чтобы порадовать Сибирочку. Элла подошла поближе и сунула ей цветы.
   – Вот, папа, это моя вторая спасительница! – вскричала девочка, схватив за руку Эллу и подводя ее к отцу.
   Тот ласково взглянул на негритянку и крепко пожал ее черную ладошку.
   – Объясни ей, Сибирочка, мою признательность, – волнуясь, сказал князь. – Скажи, что в благодарность за то, что она сделала для тебя, я дам ей все, что она захочет… Скажи ей, что ты теперь можешь подарить ей все-все, чего только ни пожелает она. Ведь ты теперь моя наследница, богатая княжна…
   Едва князь успел закончить свою речь, Сибирочка и Андрюша вдвоем стали объяснять жестами негритянке суть дела.
   Та только мычала что-то в ответ и часто-часто кивала своей курчавой головой.
   Наконец она, очевидно, поняла все, потому что усиленно зажестикулировала руками, стараясь, в свою очередь, пояснить что-то, то трогая волосы Сибирочки, то гладя их своими черными пальцами, то покрывая горячими поцелуями ее руки, плечи и кольца белокурых кудрей.
   – Что она хочет сказать? – спросил князь у дочери, глазами указывая на негритянку.
   – О, папа, – вскричала потрясенная Сибирочка, – о, папа, она отказывается от денег, от подарка и просит только дать ей на память… локон моих волос…

Заключение

   Эту ночь Сибирочка провела уже в доме своего отца-князя как полноправная хозяйка.
   Поздно вечером, когда обе белокурые княжны, обе Али, заснули, дверь в детскую неслышно отворилась и в комнату вошел князь.
   Он подошел сначала к мнимой княжне, перекрестил и поцеловал ее по привычке, потом приблизился к кроватке родной дочери.
   Сибирочка крепко спала. Ее роскошные локоны разметались по подушке, личико оживилось и зарумянилось во сне.
   Она спала крепко, сладко… Ей снились, должно быть, лучезарные сны… Она улыбалась радостно сквозь грезы…
   Князь неслышно простер над ней благословляющую руку, нежно поцеловал влажный лобик ребенка, потом тут же, у ее постели, опустился на колени и долго горячо молился о ниспослании счастья своей девочке…

Лидия Чарская Сибирочка