Ольга Крючкова
Авантюристы

   © Крючкова О.Е., 2009
   © ООО «Издательство «Вече», 2009
   © ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2018
   Сайт издательства www.veche.ru

Часть 1. Внучка Бонапарта

Глава 1

//-- 1812 год, Смоленск --//
   В городском доме помещика Петра Анисимовича Горюнова царила суета и беспорядок, причиной сего было приближение французской армии к Смоленску. Прислуга срочным порядком упаковывала ценные вещи, супруга Петра Анисимовича, Глафира Сергеевна, дама пышная и решительная во всех отношениях, сотрясала воздух и так весь пропитанный пылью от множества вещей, своим зычным голосом:
   – Анфиска! Дашка! Поторопитесь! Уже слышна орудийная канонада! Чего доброго француз застанет нас прямо в доме со всем добром – вот уж будет чем потешиться неприятелю!
   Девки переглянулись: попадать в руки ужасным французам им вовсе не хотелось, и они пуще прежнего начали упаковывать барские платья.
   Петр Анисимович не поддавался всеобщей суете и панике, он ходил по дому, молча, созерцая удручающую картину: картины сняты и завернуты, персидские ковры скатаны в рулоны, посуда упакована, одежда вынута из шкафов и дожидается, когда наконец ей займутся неповоротливые Анфиска и Дашка. Слова хозяйки возымели на девок необыкновенное действие, и они с перепугу, упирая сопли и слезы рукавами ситцевых рубах, а то и вовсе подолом цветастых сарафанов, начали поторапливаться.
   – Петр Анисимович! Душа моя! – проревела Глафира Сергеевна. – Прикажи, голубчик, мужикам загружать ковры, картины и посуду.
   Барин еще раз посмотрел на перевернутый в суматохе дом, понимая, что может вернуться на одни лишь обугленные головешки, и распорядился:
   – Трофим! Загружай!
   Управляющий тотчас привел мужиков, также томимых страхом и сомнениями.
   – Барин… – начал один из них, – дозвольте спросить вас.
   Петр Анисимович удивился: о чем вообще можно спрашивать в такой момент?
   – Ну что тебе?
   – А что ежели энтот хранцуз, лихоманка его подери, дом сожжет? Али догонит нас с добром-то: чаго делать станем?
   Горюнов задумался: подобные мысли не давали покоя уже второй день.
   – Ничего, надо надеяться на лучшее и на нашу армию. Авось с Божьей помощью все и образуется.
   Мужики переглянулись: ну да, они и забыли, что в России все решает Его Величество «Авось»!
//-- * * * --//
   – Лизавета! – позвала Глафира Сергеевна прислугу. – Ну что ты спишь прямо на ходу? Ты постельное белье упаковала, как я велела?
   – Да барыня, все как сказано…
   Лизавета указала на сундук, доверху нагруженный бельем из отменного фламандского полотна.
   – Хорошо…
   – Барыня… – начала было Лизавета.
   – Говори быстро, не тяни!
   – Позвольте остаться, мать уж больно хворая. Не перенесет она дороги до вашего поместья в Горюново.
   – Дело твое. Смотри не пожалей потом, – ответила барыня. – За домом приглядывай, раз уж остаешься.
   – Слушаюсь, Глафира Сергеевна.
   В гостиную вошли двое мужиков, они подхватили за боковые кованые ручки сундук с бельем и потащили грузить в телегу.
   Маленький Виктор, сын Горюновых, которого Глафира Сергеевна до начала военных действий называла не иначе как на французский манер, произнося с ударением на последний слог, носился по дому, размахивая деревянной саблей и крича:
   – Подайте мне сюда Наполеона, я выпущу ему кишки!
   – Перестань носиться! – одернула его мать. – Пятнадцатый год уже, а ты все в игрушки играешь. Лучше помоги отцу.
   Виктор остановился, огорчившись, что его развлечение прервали столь грубым образом, и неохотно поплелся прочь из гостиной в надежде, что не встретит отца.
//-- * * * --//
   Лизавета незаметно вынырнула из господского дома, впрочем, на нее все равно никто бы не обратил внимания, неожиданно ее окликнули:
   – Лиза!
   Она обернулась, навстречу шел Фрол, кучер помещика Сазонова, который давно приятельствовал с Петром Анисимовичем Горюновым.
   – Фролушка! – девушка бросилась к своему возлюбленному. – Господи, что теперь будет-то? – она залилась слезами.
   Кучер обнял свою пассию, попытавшись успокоить:
   – Ничего, побьем хранцузов! Не сумневайся… – он привлек Лизу и поцеловал в губы. – Уезжаю я с барином и его семьей в Нижние Вешки, туда хранцузы, могет быть, не доберутся.
   Девушка всхлипнула.
   – Я остаюсь здесь…
   – Как? – удивился Фрол. – Зачем?
   – Мать совсем плохая, того гляди помрет. Кто ее похоронит, как не я? Прощай, Фролушка, свидимся ли еще? – Лиза снова заплакала. – Коли нет, знай – любый ты мне всегда был…
   Кучер растрогался, прослезился и еще раз привлек к себе возлюбленную.
   – Свидимся, не сумневайся…
   Он отстранил от себя девушку и быстро ушел со двора. Та так и осталась стоять, не замечая ничего вокруг себя.
//-- * * * --//
   Лиза вошла в комнату, в ней царил полумрак, мать лежала на лавке, прикрытая меховым зимним салопом и, несмотря на это, ее трясло от лихорадки.
   – Доченька… – простонала она. – Чаго такой крик стоит?
   – Господа уезжают в поместье Горюново, что восточнее города, думают хранцузы туда не пойдут, – пояснила Лиза.
   – И ты поезжай… Все равно умру, чаго тебе при мне делать-то…
   – Матушка! – девушка упала на колени перед скромным ложем больной родительницы и залилась слезами. – Как вы без меня-то?
   – Ничего… Поезжай… – настаивала мать.
   Но Лиза твердо знала – она останется в доме, подле матери.
//-- * * * --//
   Когда французы заняли Смоленск, оставленный русскими войсками, и располагали ставку в доме помещика Горюнова, как одном из самых лучших в городе, Лиза стояла на коленях перед усопшей матерью. Молодой мужчина в сине-белом мундире вошел в темную комнату прислуги и, увидев молодую девушку, убитую горем, склонившуюся над умершей женщиной, повел себя благородно, распорядившись помочь несчастной русской с достойными похоронами. Сама же Лиза была определена на прежние свои обязанности: стирать, убирать в комнатах, занимаемых теперь главнокомандующим армии – Наполеоном Бонапартом и его штабом.
   Очнувшись от горя, спустя несколько дней, Лиза наконец вернулась к действительности, увидев, что в городе и в доме – французы и она, как ни в чем ни бывало, выполняет свою прежнюю работу.
   Когда она увидела человека, небольшого росла, крепкого на вид, даже можно сказать коренастого, с легким брюшком, виднеющимся из-под зеленого мундира, увешанного всевозможными орденами, она поняла, что незнакомец – и есть главный француз: как его там… Бонапарт. Отчего Лиза догадалась, сама не знала, видимо, интуитивно, а может, и оттого, что все вокруг него были слишком подобострастны.
   Девушка подумала: «Толстый, маленький, невзрачный. Похож на управляющего помещика Сазонова, что проворовался два года назад и тот прогнал его с позором с глаз долой… Отчего этого Бонапарта все так боятся?»
   С такими мыслями она стирала батистовые рубашки французских генералов, проявляя по привычке усердие, которое было замечено денщиком одного из важных особ, и тот в награду подарил девушке золотой луидор.
   Лиза посмотрела на странную монетку, обратив внимание на то, что «главный француз» и тот профиль, что отображен на монете весьма схожи между собой: неужели сам Бонапарт? Она сунула ее в карман передника, поклонилась щедрому денщику, на всякий случай: как знать, вернется ли барин или нет, а тут вроде как пристроилась…
   Тот же еще долго стоял, разглядывая полногрудую русскую девицу, явно наслаждаясь ее красотой и прелестями, видневшимися из расстегнувшийся ситцевой рубашки. В тот же вечер денщик пришел в маленькую комнатку Лизы, показывая всем своим видом, чего именно хочет от нее. Девушка уступила: что же ей оставалось делать – победителям достается все, и женщины побежденных в том числе. Француз даже в постели с русской крепостной девкой оставался французом, был страстен и даже галантен. Лиза была сражена наповал его отношением, постоянно сравнивая своего нового любовника с Фролом. Любила ли она Фрола? Пожалуй, что да. Но столько изменилось с тех пор… Казалось, Фрол был в другой жизни… А теперь вот рядом лежит француз, и весьма не дурен собой…
   Через две недели Лиза встревожилась: положенные женские дни не начались. Не начались они и позже, девушка поняла, что беременна: но от кого? Мысли путались: «От Фрола… Уж сколь времени с ним жила – почти три месяца, а то и больше. А если от хранцуза… Нет, не может быть…» Но факт оставался фактом: отцовство пребывало под сомнением, хорошо хоть мать всегда доподлинно известна.
//-- * * * --//
   Французы, оставив гарнизон в Смоленске для поддержания порядка, двинулись дальше на Москву. Лиза не задумывалась над тем – французам ли стирать или русскому, своему барину, ее волновало другое – живот, который начал расти и стал весьма заметен. Она достала из сундука сарафан покойной матери и, примерив его, решила так в нем и остаться, по крайней мере пошире будет, скрывая пикантные подробности ее тела.
   Генеральский денщик, подаривший ей золотой луидор, также последовал в Москву за своим господином, на этом скоротечный роман француза и русской крепостной девки закончился.
   Лиза надеялась, что неприятеля все же побьют: вернется ее добрый хозяин, а за ним и Сазонов появится…. Что тогда она скажет своему ненаглядному Фролу? А то и скажет, мол, ребенок твой – не сомневайся… А, если не поверит: не может быть! Непременно поверит!
   Время шло: живот рос, ребенок начал шевелиться и переворачиваться. В один прекрасный день Лиза проснулась, едва забрезжил летний рассвет, пропели первые петухи, их она слышала точно. В городе началась паника: французский гарнизон засуетился, она выглянула в оконце домика для прислуги и увидела, что те спешно покидают город. Затем на улице что-то загрохотало: то ли множество лошадей пронеслось, то ли орудия прокатили – Лиза так и не поняла.
   Она почувствовала запах гари, и в маленькое оконце увидела, как поднялся столб дыма на соседней улице, затем еще один, и еще… Вдруг она заметила, что трое французов поджигают дом ее благодетеля, она опешила: что же будет? Что она скажет Петру Анисимовичу, когда тот вернется? – не сберегла, мол… А, что могла сделать-то: вон их сколько окаянных врагов, а она – всего лишь женщина, слабая и в тяжести.
   Языки пламени обняли барский дом, вырываясь из окон, Лиза заплакала. Поднялся ветер, искры полетели на домик для прислуги, и крыша, покрытая дранкой, мгновенно занялась, женщина услышала, как наверху все трещит, в комнату повалил черный дым. Недолго думая, она, схватив кое-какие вещи, попавшиеся под руку, завязала их платком и бросилась прочь на улицу.
   Кругом царила неразбериха, французы поджигали дома, тащили все то, что могли из них вытащить, и спешно отступали. Тут же Лиза увидела, как враги расстреливают троих мужиков, кажется Сазоновских. Она удивилась, отчего они не уехали с хозяином, видимо, тоже оставались приглядывать за брошенным хозяйством, и вот, на тебе – чем закончился этот пригляд.
   Женщина с перепугу бросилась на задний двор, в земляной погреб, где обыкновенно хранились соленья и варенье. Удивительно, но он был цел, она разгребла прошлогоднюю сухую траву, нащупала дверное кольцо и, резко рванув его на себя, открыла небольшую дверь.
   В погребе царил полумрак, свет пробивался лишь через специальные отдушины, устроенные для того, чтобы избежать затхлого запаха и плесени. Лиза тотчас, не размышляя, спустилась в свое убежище и затворила дверь.
   Спустя мгновенье она услышала громкую французскую речь, что-то кричали, затем топот ног, и все разом стихло… Ей стало страшно: неужели весь город сгорел, и она осталась одна-одинешенька?
   Лиза устала, почувствовав, что ее одолевает сон. Она развязала свои нехитрые пожитки, завернулась в большой цветастый платок и уснула. Снился Фрол, он улыбался, протягивая руки: «Лиза! Лизонька!» Но она убегала прочь от своего возлюбленного, сама не зная почему. Фрол настигал ее, крича прямо в ухо: «Ага! Блудница, ты еще и брюхата! Небось от хранцуза, одехолоном надушенного?!»
   Лиза очнулась, ребенок зашевелился в ее чреве и, видимо, перевернулся. Она поплотнее закуталась в платок, и снова заснула, почувствовав во сне, как хочется есть.
   Сколько времени прошло, Лиза не знала, голод подводил живот, но она, оглядевшись, обнаружила, что может не беспокоиться о хлебе насущном: запасов хватит минимум на месяц.
   Женщина подошла к кадке с капустой, открыла крышку и зацепила горсть рукой: вполне съедобно, решила она, видимо, прошлогодний урожай. Рядом с капустой стол бочонок с огурцами, далее с мочеными яблоками и замыкал ряд – с грибами. Лиза открыла каждый из них, сняв пробу.

Глава 2

   Лиза провела в подвале примерно несколько дней, и когда она вышла из своего тайного убежища, вовсю светило яркое солнце. Над городом стоял смрад от пожарищ. Она направилась к барскому дому, обнаружив на его месте лишь обугленные бревна и почерневшие кирпичные стены. Она взглянула на всю эту безрадостную картину и заплакала. Поодаль, за изгородью лежали расстрелянные Сазоновские мужики, Лиза побоялась подходить, все равно она не сможет похоронить их в таком-то положении.
   Она прошлась вокруг дома, в одном из разбитых окон увидев кухарку, часть ее лица обгорелa, как и правая сторона тела, – картина была ужасающей.
   Лиза почувствовала тошноту и, не успев отойти к вытоптанным кустам, как ее вырвало, голова закружилась, ноги подкосились, сознание уплывало в неизвестность.
//-- * * * --//
   – Гляди-ка, наша Лизка! – прокричал дворовый мужик. – Петр Анисимович, батюшка! Так она, точно – она!
   Горюнов обошел пепелище своего дома, предусмотрительно оставив жену и сына в поместье, сам же, когда дошла весть о том, что неприятель оставил город, решил проведать родовое имущество. И вот что он застал – полный разор.
   – Тимофей, посмотри, жива ли она, бедняжка, – распорядился барин.
   – Кажись, жива. Чаго, девка, напугалась сердечная? – участливо спросил управляющий.
   Лиза уже очнулась, увидев перед собой лицо Тимофея, она решила, что умерла и это видение…
   – Лизка, очнись! Я это – Тимофей! Барин-то вернулся…
   Женщина попыталась присесть, затем огляделась: действительно, управляющий, а вон и барин – отец родной, стоит.
   – Чаго с ней делать-то? – поинтересовался Тимофей.
   – С девкой? Да в поместье ее надобно отправить. Она и так натерпелась, – сказал барин. – А дом надобно заново строить, покупать лес, плотников нанимать: станет в копеечку.
//-- * * * --//
   Вскоре Лиза прибыла в Горюново. Глафира Сергеевна встретила свою крепостную, словно родную.
   – Ах, бедняжка! Как только ты там уцелела-то. Мы такого здесь про французов наслушались. Отправляйся в девичью, я же распоряжусь тебя помыть и выдать новую одежду, эта уж больно грязна.
   – Благодарствуйте, барыня… – пролепетала Лиза.
   – Ну, ладно уж, иди милая…
   Женщина пребывала словно в тумане, когда ее мыли такие же крепостные девки, как и она, причитывая, мол, выпали на ее долю страдания и мучения, особенно увидев округлившийся живот несчастной. Старшая, поставленная над девками, для соблюдения приличий и порядка, сразу же направилась к барыне и, поклонившись, сообщила, что Лиза в тяжести, судя по всему, пребывает месяце на четвертом, не меньше.
   Глафира Сергеевна опешила, но быстро взяла себя в руки:
   – Дело молодое. Наверняка, она еще согрешила до взятия Смоленска. Надо бы с ней потолковать по-матерински. Зови ко мне.
   Лиза, обряженная в новую голубую ситцевую рубашку и поплиновый цветастый сарафан, явилась перед строгим взором барыни.
   – Лиза, скажи мне всю правду. С кем была ты из наших дворовых мужиков. Ты понимаешь, о чем я говорю?
   Женщина кивнула.
   – Ни с кем.
   Глафира Сергеевна вскинула брови от удивления:
   – Помилуй, но ты же в тяжести!
   – Точно так, барыня. Но не от наших, от Сазоновского.
   Хозяйка еще более удивилась:
   – Право за вами молодыми не уследишь! И от кого же?
   – От кучера Фрола, – призналась Лиза.
   – Ах, вот оно что-о-о, – протянула Глафира Сергеевна. – Не мудрено, помещик Сазонов приятельствует с Петром Анисимовичем. Вы не раз виделись и… – она не стала заканчивать свою мысль. – Ничего, я напишу Сазонову в Нижние Вешки, думаю, он не будет против. Правда, придется отдать тебя, да ну, ладно, сговоримся. Иди и ни о чем не беспокойся, без мужа не останешься.
   Сердобольная Глафира Сергеевна отписала письмо лично Сазонову, поведав ему историю своей крепостной. Сазонов тотчас, по прочтении письма, вызвал к себе Фрола и велел сознаться, имел ли он плотскую связь с Лизаветой, что из барского дома Горюновых. Тот скрывать не стал, отпираться не было смысла:
   – Было дело, барин, любились, покуда хранцуз Смоленск не пожeг.
   – Так, так, стало быть, не сознаешься, что девку испортил.
   – Как испортил? В каком енто смысле? – не понял Фрол.
   – Да в таком, что Лизавета сия, в тяжести, месяце на четвертом, как пишет Глафира Сергеевна.
   – Я…я… – мямлил кучер. – А может, это дите – не мое! Вот! Она там сколь времени без меня, почитай, три месяца. И чаго там было, в доме Горюновых хранцузы стояли – было дело, так кто ж знает – кто ей заделал…
   Сазонов с осуждением смотрел на своего кучера:
   – Ну и мерзавец ты, Фрол. Выпороть бы тебя солеными розгами. Петр Анисимович мне давний друг и что я ему скажу: мои, дескать, мужики брюхатят ваших девок – так ради забавы, а потом, мол, французы виноваты.
   – Лучше розги! Меня ж потом весь город засмеет! Не хочу я на ней жениться!
   Сазонов усмехнулся:
   – А я вот велю тебе, и женишься.
   Фрол упал на колени перед барином:
   – Помилуй, отец родной, – он перекрестился и лбом ударился прямо в деревянный пол, – за что позор мне такой?! Да и вам в доме на кой сплетни?
   Сазонов задумался: а действительно – на кой? Подумаешь девку обрюхатели небось, не без ее же ведома и желания.
   – Ладно, отпишу Глафире Сергеевне, что, мол, ты женился месяц назад на моей дворовой девке.
   – Батюшка, на любой женюсь, на которую укажешь…
//-- * * * --//
   Глафира Сергеевна прочла письмо помещика Сазонова и пришла в неописуемое возмущение, тотчас велев явить перед своими ясными очами Лизавету. Та вошла в покои барыни, переваливаясь как утка, живот за последнюю неделю вырос еще больше.
   Хозяйка взглянула на свою крепостную, потрясая письмом:
   – Фрол твой женился по распоряжению барина на некой дворовой девке. Так что Лизавета…
   Женщина все поняла и залилась слезами:
   – Стало быть, байстрюка [1 - Байстрюк – незаконнорожденный ребенок на Руси.] на свет Божий рожу-у-у, – протянула она, утирая сопли рукавом рубахи.
   После разговора с барыней Лизавета стала задумчивой и молчаливой. Дворовые же девки постоянно донимали ее подковырками и вопросами, всем было до смерти интересно: кто же отец?
   Наконец в одно прекрасное время несчастная не выдержала и выдала такое, что у девок, занимавшихся шитьем в горнице, округлились глаза. На очередную подковырку, исходящую от гадостной Анфиски, Лизавета нагло заявила:
   – А чаго тебе до отца-то. Чай ты ему за ненадобностью с таким-то вороньем носом да кривыми ногами. Я вчерась видала твои коромысла в бане-то. Полюбовник-то мой, французский, на прощанье подарил мне золотую монету, во смотрите, – она извлекла луидор из кармана сарафана и протянула на ладошке всем на обозрение.
   Девки замерли. Старшая крепостная вообще лишилась дара речи и непроизвольно потянулась за французским подарком. Взяв его, она внимательно разглядывала монету и наконец спросила:
   – Лизка, а кто на ней, на монетке-то? Чаго за барин такой важный?
   – Так он самый и есть – император ихний французский, Бонапартом зовется. Я ему рубашки батистовые стирала да в покоях прибиралась, вот и согрешили… Такой мужик видный: как устоишь супротив него?
   Девки разом охнули: Лизка ждет ребенка от самого Бонапарта!
   Та же и глазом не повела, посмеиваясь про себя над глупыми дурными бабами. Вскоре об этом разговоре узнала Глафира Сергеевна, она окончательно растерялась:
   – Этого только не хватало! Теперь весь Смоленск узнает, что в моем доме живет ребенок Наполеона! Господи, что будет с Петром Анисимовичем, его же удар хватит…
   Глафира Сергеевна отписала мужу письмо в Смоленск, где тот все еще занимался строительством дома. Удар барина не хватил, но новость сия вызвала бурную реакцию. Он не отрицал подобную возможность, в городе было известно всем, что в его доме располагался штаб французов и останавливался сам Наполеон Бонапарт. Петр Анисимович, как истинный патриот, велел жене избавиться от младенца, скажем, утопить или еще чего… Она же возмутилась и в очередном письме укорила мужа за неоправданную жестокость, ведь Лизавета ни в чем не виновата, а согрешила она против своего желания, мол, заставили ее или взяли силой, поди известно о жестокостях неприятеля, наслышаны уже.
   Петр Анисимович смягчился, решив, что пусть живет наполеоновское семя в его доме, будет о чем с гостями посудачить.
   Постепенно все начали верить в россказни о Бонапарте, уверовала даже сама Лизавета. В положенный срок у нее родилась дочь, которую нарекли Евдокией. Окружающие приглядывались к ней, особенно Петр Анисимович Горюнов, который специально нашел портрет Бонапарта и в итоге решил, что девочка как две капли воды на него похожа.
//-- * * * --//
   Прошли годы. Дочь Елизаветы, Евдокия, вышла замуж и нарожала детей. Машенька была младшей дочерью Евдокии, мать родила девочку поздно, почти в сорок лет. Девочка была хороша собой и умна не по годам.
   Сын Петра Анисимовича Горюнова, Виктор, мужчина уже в почтенных летах, знал о присказке про Наполеона и не сомневался в ее правдоподобности. Жена его была бездетна и благоволила к маленькой Машеньке, взяла ее в дом, обучала грамоте и всяким светским премудростям. Словом, девочка стала ее воспитанницей.
   Когда Машеньке исполнилось девять, добрая барыня умерла от лихорадки. Девочка очень тосковала по своей благодетельнице. От родной матери она уже отвыкла, да и приноровилась к благородному образу жизни, вовсе не горя желанием прясть и шить с дворовыми девками.
   Виктор Петрович Горюнов женился второй раз, несмотря на то, что ему уже давно перевалило за пятьдесят. Но он был богат, а жена – достаточно молода, вдобавок бесприданница, ей недавно исполнилось двадцать пять лет – по тем временам перестарок. Молодая жена была из обедневшего дворянского рода, и выгодное замужество фактически спасало ее разорившуюся семью от позора бедности.
   Новая хозяйка не питала никаких чувств к воспитаннице покойной барыни, про нее забыли и более не уделяли должного внимания. Первое время девочка была предоставлена сама себе, но молодую хозяйку не устраивало такое положение вещей: крепостная должна работать на благо дома и своих хозяев. И Машеньку отправили к белошвейкам, так как покойная барыня научила ее хорошо вышивать. Девочка вела себя смирно, расшивая барское постельное белье вензелями, цветами и райскими птицами, но прекрасно помнила, что она – наполеоновское семя. За работой время прошло быстро – Маше исполнилось восемнадцать.
   У четы Горюновых родился сын, к тому времени ему исполнилось четыре года, и молодая барыня решила нанять воспитателя, причем непременно француза.

Глава 3

   Сергей Шеффер был потомком одного из драгун самого императора Наполеона, осевшего в России после войны. Дед его был тяжело ранен при отступлении и попал в плен. Судьба свела его с молодой, очаровательной русской мещанкой, бездетной вдовой. Бравый драгун, не раздумывая, сделал ей предложение на ядреной смеси двух языков, русских словечек он уже успел нахвататься вполне, и, к своему удивлению, понял, что оно принято как нельзя более благосклонно. Дама его сердца имела приличный домик недалеко от Смоленска, почти не пострадавший от военных действий.
   Драгун же умел не только шашкой махать, а был прекрасно осведомлен в торговом деле и отлично разбирался в винах. Недолго думая сей новоиспеченный мещанин Шеффер открыл небольшой магазинчик, где продавал вина, поставляемые с юга России. Его французское происхождение никого не смущало, и вскоре он окончательно обжился в Смоленской губернии и вполне сносно, слегка грассируя на «р», говорил по-русски. Вскоре родился его первенец.
   Мальчик рос в любви и достатке. Но после тринадцати лет начал проявлять опасное качество для мужчины: сентиментальность и склонность к романтизму. Их еще в большей степени унаследовал Сергей, стало быть, внук славного французского драгуна.
   Почти в каждой соседской мещанке юноша видел прекрасную даму с таинственной судьбой, и однажды, пытаясь проникнуть в тайну одной из них, оконфузился, до смерти напугав молодую особу.
   Шеффер-старший решил: хватит валять дурака, да бегать за смазливыми мещанками, и так весь пригород судачит о сыне француза: успел уже ославиться как ловелас, пора заняться семейным делом и помогать отцу зарабатывать деньги.
   Сергей неохотно занялся ремеслом отца и деда, его тяготили обязанности, вереницы бутылок в подвале, назойливые поставщики, требующие погашения задолженностей по векселям… Хотелось романтики, но он молчал и подавлял в себе эту склонность, занимаясь торговлей.
   Однажды Сергей случайно подслушал историю, – судачили две пожилые мещанки, – мол, в Смоленске, в доме помещика Горюнова, живет внучка Бонапарта. Она как две капли воды похожа на него, никаких сомнений – его семя.
   Другой бы молодой человек не придал бы сплетне ни малейшего значения, но не Сергей. Он живо заинтересовался услышанным и обратился к матери:
   – Матушка, а не слышали вы о некой девушке, якобы внучке самого Наполеона?
   – Да кто ж про нее в Смоленске не слышал?! Это ж Машка, служит у Горюновых в доме. Мать была ее крепостной, а дочь теперь в белошвейках, говорят, ремесло свое освоила отменно. Так вот бабка ее, не помню имени, во время войны прислуживала в штабе французов, что располагался в доме этих самых господ. А потом еще золотую монету всем показывала, якобы сам Бонапарт подарил в награду за любовь и ласку.
   Сергей живо заинтересовался: вот она долгожданная тайна. Он направился в библиотеку отца и отыскал книгу французского автора с портретом Наполеона Бонапарта на первой странице. Дождавшись, когда отец отправиться к поставщикам своего товара, он надел свой лучший костюм и, прихватив некоторую сумму, по тем временам не малую, пятьсот рублей, направился в Смоленск на поиски таинственного дома Горюновых, где проживает такая удивительная барышня, будоражащая его богатое воображение.
//-- * * * --//
   Сергей стоял перед домом Горюновых, обдумывая предлог, позволивший бы ему войти. Неожиданно за воротами показался привратник в зеленой ливрее:
   – Вы, сударь, видимо, гувернер-француз, что наняла хозяйка третьего дня?
   «Вот она удача, сама идет в руки», – подумал Сергей и подтвердил:
   – Да, я – Серж Шеффер, воспитатель.
   – Прошу, сударь, Елена Леонидовна примет вас тотчас же. Она ожидала вас вчера, но вы не приехали, – тараторил привратник.
   – Да, знаете ли, смоленские дороги…
   – Да, да, сударь, русские дороги сгубят кого угодно, даже Наполеона в свое время.
   Сергей слышал об этом, что де не русская армия одолела Наполеона, а морозы, ужасные дороги и русский господин «Авось».
   Елена Леонидовна была женщиной средних лет, но молодилась, применяя различные косметические ухищрения, ставшие все более популярными после 1812 года. Сама того не желая, держава-победительница приняла в свои объятия массу французов, так и не вернувшихся на Родину, – и, надо сказать, чувствовали они себя здесь прекрасно и пользовались особым расположением юных барышень, – мало того, после войны стал все более популярен французский стиль одежды, духи, одеколоны и различная женская косметика. Так, румянами и французской помадой пользовались все уважающие себя юные барышни и зрелые дамы, несмотря на внушительные цены сих непритязательных удовольствий.
   Елена Леонидовна расплылась в улыбке: гувернер был молод, не более двадцати лет, строен, высок и в довершении всего – красив. Его каштановые волосы достигали плеч в соответствии с последней французской модой, чуть подвиваясь на концах, что придавало молодому человеку вид некоего придворного пажа, правда, несколько перезревшего по возрасту. Его серые глаза излучали доброту и благородство, Елена Леонидовна залюбовалась гувернером, и ее прекрасную головку посетили отнюдь не богобоязненные мысли, полные верности супружескому долгу.
   – Отчего вы не прибыли вчера, господин… Э-э…
   – Серж Шеффер, мадам, – француз галантно поклонился.
   – О, да! Серж! Прекрасное имя. Я – Елена Леонидовна Горюнова, хозяйка и мать Митеньки, которым вы будите заниматься. Виктор Петрович же постоянно хворает в последнее время, и все финансовые вопросы буду решать я.
   – О, мадам! Дети – мое призвание, – вымолвил самозванец и пришел в ужас от сказанного: в действительности он понятия не имел что же вообще можно делать с детьми, разве, что сечь розгами за непослушание. – Деньги не имеют значения.
   Хозяйка рассмеялась:
   – Право же, вы – первый человек за всю мою жизнь, не проявляющий интерес к своему будущему жалованью. Но я все же скажу: оно составит пятьдесят рублей в месяц.
   От таких денег у новоиспеченного Сержа засосало под ложечкой. Он быстро подумал, сколько бутылок вина надо продать, чтобы заработать такую чистую прибыль: получилось почти две недели. «Что ж, недурно для начала», – решил без пяти минут гувернер.
//-- * * * --//
   Серж вошел в детскую вслед за хозяйкой: маленький Митя сидел верхом на деревянной лошадке-качалке, размахивая деревянной саблей.
   – Впелед, впелед! – кричал он, не выговаривая букву «р».
   – О, мой бравый, генерал, – обратилась к нему матушка, – хочу познакомить тебя с Сержем, который будет твоим воспитателем и гувернером.
   Митя отбросил саблю, слез с лошадки и подошел к незнакомцу:
   – Фланцуз? – поинтересовался малыш.
   – Он самый.
   – Мама говолила, что вы – фланцуз… Ладно, буду учиться, так и быть. Можно я покажу Селжу наш дом? – поинтересовался Митя.
   – Конечно, думаю, ты прекрасно справишься, – снисходительно позволила Елена Леонидовна.
   – Тогда пошли, – Митя взял Сержа за руку, тот поклонился хозяйке. Она понимающе улыбнулась. Гувернер заметил в ее улыбке нечто большее, чем отношение хозяйки к наемному служащему… Поняв это, он испугался: не успел приступить к своим обязанностям, – кстати, даже и не знал, в чем именно они заключаются, – и уже – женщина, причем весьма привлекательная.
   Дом Горюновых был добротным, просторным и рационально спланированным. После 1812 года, когда Горюнов-старший застал на месте своего родного жилища лишь обгоревшие стены и пепел от деревянных перекрытий, второй дом распорядился построить из кирпича, используя старинную монастырскую кладку [2 - Фактически в три кирпича.], что было весьма дорого, но простояло бы не одну сотню лет. Им руководило не только чувство обеспечить себя и свою семью надежным жильем, способным выдержать любые непредвиденные обстоятельства, но и построить так, чтобы внуки и правнуки вспомнили добрым словом.
   Петра Анисимович своего добился: первым дом по достоинству оценил сын, теперь же внук с гордостью показывал барские хоромы своему гувернеру.
   Они миновали гостиную, просторную, светлую и, можно сказать, даже огромную, с овальным столом посередине, способным вместить десятка три-четыре гостей. Затем в раскрытые распашные двери Серж заметил бальный зал: дорогой паркет, выложенный причудливым образом, блестел от свежей мастики. Колонны по последней моде были увиты декоративными французскими гирляндами из цветов, балкон для оркестра, задрапированный изысканным шелковым пологом ярко-желтого цвета, придавал помещению больше света и пространства.
   Серж сразу же понял: господин Горюнов весьма состоятельный человек, не только по меркам провинциального Смоленска, но и по столичным представлениям.
   Спальни были расположены на втором этаже, откуда гувернер и его юный проводник начали свою экскурсию: супруги давно спали раздельно, почти сразу же после рождения Мити. Елена Леонидовна, как женщина сравнительно молодая и вполне здоровая, тяготилась присутствием мужа в одной постели, ослабевшего к тому времени здоровьем, и она тактично предложила сделать еще одну – для себя. Виктор Петрович не возражал, он чувствовал, что как мужчина уже стал слаб, а жена его – кровь с молоком. Первое время он ревновал, но старался не подавать вида: что подумают люди? Да и потом, ради Митеньки, своего любимого сына и единственного наследника, он решил не обращать внимания на любовные похождения своей супруги. Та же, как умная женщина, старалась соблюдать все нормы приличия, и вскоре Виктор Петрович окончательно смирился, а идею о французе-гувернере, вообще поддержал, – по крайней мере жена будет развлекаться дома. Ну что поделать: се ля ви! [3 - Такова жизнь (фр.).]

Глава 4

   Наконец Митя показал гувернеру в доме все, или почти все. Тот несколько схитрил:
   – Митя, а где же ваши белошвейки?
   – А там, в дволовой голнице, сидят и шьют. Хотите посмотлеть?
   – Конечно.
   – Ну, пошли, – подопечный Сержа с важным видом развернулся в противоположную сторону и направился по длинному коридору, видимо, ведущему к белошвейкам.
   Малыш встал перед дверью:
   – Отклывай!
   Серж слегка толкнул дверь, с виду весьма тяжелую, она скрипнула, легко подалась и открылась. Перед взором француза предстало большое просторное светлое помещение, действительно напоминающее горницу или светелку, где сидели пять молодых девушек, причем одна краше другой, и шили каждая за своим небольшим столиком.
   Одна из девушек подняла голову, обратив внимание на вошедшего молодого человека. Тот же залюбовался белошвейкой, она была хороша: темные волосы цвета воронова крыла были заплетены в косу, которая обвита вокруг головы, дабы не мешать при работе; карие глаза миндалевидной формы выражали ум и нечто такое, чего сразу и не понять, скорее внешность девушки напоминала итальянку или корсиканку…
   При мысли об итальянке или корсиканке у Сержа перехватило дыхание: «Она, Мария – внучка Бонапарта. Конечно же – похожа на корсиканку!» Душа молодого человека, склонного к романтизму, переполнилась чувствами, краска прилила к щекам, и он, понимая, что краснеет, быстро покинул помещение. Митя побежал за ним вслед.
   Белошвейки захихикали, так и не отрываясь от своей работы. Мария же не поддержала их, а напротив, задумалась: «Уж не тот ли это гувернер, которого все ждали вчера? Красив…»
   Действительно же гувернер, которого Елена Леонидовна выписала из Москвы, человек вспыльчивый, также потомок осевшего вояки наполеоновской армии, имел неосторожность повздорить по дороге с неким поручиком, коим был ранен на дуэли, и пребывал в захолустной больнице города Ярцево, без денег, один-одинешенек, да еще и с простреленным правым плечом.
   В доме Горюновых об этом прискорбном обстоятельстве ничего не ведали, и, разумеется, приняли прибывшего Сергея Шеффера, теперь уже Сержа, за того самого француза-гувернера, даже не спросив у него рекомендательного письма.
//-- * * * --//
   Серж расположился в своих покоях, приготовленных предупредительной хозяйкой рядом с детской и в то же время недалеко от ее же спальни. А первую ночь на новом месте не спалось, он ворочался, в голову лезли различные мысли: «Что скажет отец, когда обнаружит пропажу денег? Мать жалко, будет плакать… Елена Леонидовна странно на меня смотрела, но что и говорить, – красавица. Интересно, насколько она меня старше: лет на десять? Наверное, Мария… Как она похожа на Бонапарта, эти корсиканские глаза… Она не похожа на дворовую девку, скорее на барышню, получившую приличное воспитание…»
   Серж услышал легкие шаги за дверью: кто бы это мог быть? В его комнату вошла Елена Леонидовна, облаченная в прозрачный пеньюар. В бледно-сиреневом свете луны женщина казалась существом потустороннего мира. Молодой человек растерялся, не в состоянии вымолвить ни слова.
   Существо в облике хозяйки подошло к постели и скинуло с себя легкие прозрачные одежды, которые бесшумно упали на пол. Перешагнув через них, оно, тряхнув длинными по пояс волосами, приложило палец к губам, что, по всей видимости, означало: не надо лишнего шума и, распахнув одеяло, легло рядом.
   Серж очнулся: все произошло слишком быстро и неожиданно, он почувствовал рядом с собой тепло женского тела, понимая, что сие существо – не из потустороннего мира, а действительно, – Елена Леонидовна.
   Женщина обняла молодого человека, ее пышные длинные волосы, благоухающие жасмином, накрыли его словно волной, и он отдался во власть искушения полностью.
//-- * * * --//
   Гувернер очнулся утром, через распахнутые ставни ярко светило солнце, его лучи, проникающие сквозь прозрачные шторы причудливой формы, рассеивались по полу, образуя множество маленьких солнечных зайчиков. Он попытался собраться с мыслями, не вполне отдавая себе отчет: что же на самом деле произошло ночью? Его подушка и одеяло все еще сохраняли нежный тонкий аромат жасмина, оставленный ночной посетительницей. Серж сел на постели: «Господи! Мистика какая-то… В этом доме и с ума можно сойти, причем легко…»
   В дверь постучали.
   – Войдите… – вяло, чуть слышно сказал гувернер, но, видимо, внятно для того, чтобы его услышали за дверью.
   Дверь распахнулась, на пороге появилась миловидная горничная средних лет в форменном зеленом платье:
   – Доброе утро, сударь, – она вкатила в комнату двухъ-ярусный сервировочный столик, – внизу стоял кувшин с водой и чаша для умывания, наверху – завтрак.
   Серж смутился: он пребывал обнаженным и от смущения натянул одеяло почти до подбородка. Горничная улыбнулась, слегла поклонилась и ушла, оставив молодого человека в смятении чувств. Почти сразу же он ощутил острый голод: ночь была бурной, и неуемный любовный пыл хозяйки потребовал от него огромных физических затрат.
   Молодой человек встал, накинул стеганый халат, умылся, причесался, побрился и приступил к утренней трапезе. За чаем со свежевыпеченными булочками он наконец осознал всю сложность своего положения и безумие мероприятия, в которое он имел неосторожность ввязаться.
//-- * * * --//
   Когда Серж вошел в детскую, Митя уже вовсю бодрствовал и сразу же, завидев своего воспитателя, озадачил его:
   – Пошли в сад гулять.
   Стояло начало сентября. Солнце светило, на небе не было ни облачка. Трава еще сохраняла сочный зеленый цвет, но вот листья уже прихватила желтизна. Воздух был прекрасным: он сочетал в себе запах множества астр, которые так любила хозяйка, и различных трав, – за господским домом и садом простирался огромный луг.
   Митя бегал как заводной, постоянно дергая воспитателя и засыпая его множеством вопросов. Примерно через час у Сержа закружилась голова от этого маленького почемучки. Он внимательно выслушивал мальчика, стараясь дать максимально доступный для него ответ. Митя был удовлетворен прогулкой: воспитатель не одергивал его, позволяя резвиться вволю, да и сам пробежался по саду на перегонки с малышом, разумеется, стараясь отстать от него как можно дальше, и в итоге объявив его победителем.
   Когда наконец мальчик устал и изрядно проголодался, растущий организм требовал постоянной подпитки, они направились к дому. По дороге, а заняла она продолжительное время, – ведь гувернер и его воспитанник достаточно углубились в сад, почти достигнув луга, – Серж обдумывал свое дальнейшее поведение, на что у него ранее просто не было времени.
   Он пытался вспомнить, как воспитывала его матушка: не ругалась, это точно; не одергивала, когда он шалил, на ночь читала сказки, подолгу гуляла с ним, удовлетворяя все вопросы его пытливого детского ума.
   Серж решил, что будет вести себя также, другого примера воспитания детей у него просто не было, и он, недолго думая, решил взять пример совей матушки за эталон.

Глава 5

   Перед глазами Сержа постоянно стоял образ кареглазой Марии, затмевающий все прелести Елены Леонидовны. Он не знал, отчего приходит в неописуемое волнение при воспоминании о ней, ведь их встреча продлилась всего лишь миг.
   Мария, в свою очередь, наглядевшаяся на кучеров, истопников, кузнецов и прочую прислугу мужского пола в доме Горюновых, также думала о молодом красавце французе, будоражащем ее девичье воображение. Что и говорить, вид у Сержа был представительным, серьезным, в нем угадывался человек утонченной души и незаурядного ума. Мария, получив приличное начальное образование и некоторое светское воспитание от первой жены Виктора Петровича, могла по достоинству оценить нового гувернера. Она была достаточно проницательна, несмотря на свой возраст, восемнадцать лет, для того чтобы определить: какой именно человек стоит перед ней.
   По внешнему виду Сержа девушка сделала определенные выводы, решив, что, пожалуй, сей объект достоин ее внимания: ведь она прекрасно помнила, какая кровь течет в ее жилах! Она никогда не упоминала при посторонних об истории своей бабушки, ее мать достаточно натерпелась насмешек, но верила, что сие – истинная правда, а золотой луидор, который она носила на шее, как медальон, действительно принадлежал самому Бонапарту.
   Почти все время Мария проводила в светелке за шитьем и удалялась в свою крошечную комнату, любезно предоставленную Еленой Леонидовной, которая помнила о странной материнской привязанности покойной хозяйки.
   Молодая барыня ни в чем не ущемляла и в то же время не выделяла девушку, для нее она была такая же белошвейка, как и все, с тем же мизерным жалованьем.
   Пробило девять вечера, Маша отложила наволочку, которую она расшивала вензелями четы Горюновых. Она мало общалась со своими товарками, те же, помня о благосклонности покойной хозяйки, посмеивались над ней, а то и вовсе не преминули уколоть побольнее.
   – Чаго, Машка, гувернер-то новый, – красавчик, и вдобавок француз. Могет быть, твоего дедули тоже внучок?
   Девки заржали. Маша взглянула на них с ненавистью:
   – Дуры!
   – А ты глазками-то не сверкай, а то не ровен час…
   Маша не выдержала и начала наступать прямо на обидчицу:
   – Тебе чего от меня надо? Чего лезешь ко мне с подковырками? Ну, договаривай – чего не ровен час?
   Девка стушевалась, не ожидая такой бурной реакции, обычно Мария пропускала колкости мимо ушей, тем самым позволяя злобной товарке разрядиться после утомительной работы.
   – Ты чаго… Ты чаго? – обидчица отступила назад под решительным натиском Марии.
   – Того! Еще раз услышу – всю рожу расцарапаю и Елене Леонидовне доложу, что, мол, мешаешь мне работать. А не для кого не секрет, что шитью меня покойная барыня сама обучала, и владею я им получше вас всех вместе взятых!
   Девки сгрудились в кучку, окончательно оторопев от яростного натиска ранее бессловесной Машки. Та же гордо развернулась и, хлопнув дверью, ушла.
   «Надоели все – шипят, как гадины по углам… Господи, когда только все это закончиться?» – она, с трудом сдерживая слезы, вышла на задний двор и решила перед сном прогуляться по саду, ведь завтра ровно в восемь утра – опять за работу.
   Мария достаточно удалилась в сад, еще было светло, сентябрьские вечера были длинными и достаточно теплыми. Девушка села под яблоней и задумалась о своей несчастной жизни, о том, что она должна влaчить в доме Горюнова жалкое существование белошвейки, а ведь она…
   Девушка расплакалась и, достав из кармана темно-коричневого платья носовой платок, – она всеми фибрами души ненавидела этот мрачный цвет, – высморкалась в него, и… разрыдалась в голос.
   Неожиданно она услышала легкие шаги и быстро вытерла лицо уже несвежим платком, так и не успев подняться с травы, как перед ней стоял тот самый француз-гувернер. Маша не растерялась:
   – О, месье Серж, если не ошибаюсь?!
   Молодого человека удивил мягкий тембр ее голоса и та светская интонация, с которой была произнесена фраза.
   – Да, сударыня, это я. А вы – Мария, я видел вас в светелке за шитьем.
   Девушка кинула. Серж протянул ей руку:
   – Вставайте, не то можете простудиться. Сидеть на земле небезопасно.
   Мария, пораженная предупредительностью и галантностью собеседника, протянула ему руку. Он нежно сжал ее ладонь и, поддерживая под локоть, помог подняться.
   – Благодарю, вы очень любезны.
   – Право, сударыня, вы меня удивляете правильностью своей речи, вовсе не соответствующей простой белошвейке, – удивился гувернер.
   – Да, покойная жена Виктора Петровича была бездетна и занималась со мной как с воспитанницей. Когда она умерла, барин женился на Елене Леонидовне, и все резко изменилось. Сначала меня никто не замечал, я тогда хотела, чтобы это продолжалось как можно дольше, а потом меня отправили к девкам – расшивать вензелями белье, скатерти и носовые платки. Вот и вся моя история. Так из барской воспитанницы я превратилась в белошвейку.
   Серж внимательно смотрел на собеседницу: она была хороша, даже несмотря на то, что глаза ее несколько припухли от слез. Он не сдержался и, следуя некоему безумному внутреннему порыву, привлек девушку к себе и страстно поцеловал. Та же, не ожидая такого поворота событий, обмякла в его руках, совершенно потерявшись во времени и пространстве.
   Поцелуй был страстным и долгим, Серж несколько поднаторел в любви с Еленой Леонидовной, да и ранее у него были увлечения, правда, не заходящие столь далеко, как с хозяйкой дома.
   Когда же они начали одновременно задыхаться от продолжительности и нахлынувшего волнения, Серж прервал поцелуй, а обессилевшая Мария прильнула к его плечу. Молодой человек с удовольствием и даже с некоторым трепетом держал девушку в своих объятиях, та же не сопротивлялась, а напротив, обняла за шею и, заглянув прямо в глаза, спросила:
   – Зачем?
   Серж растерялся, не понимая вопроса:
   – Что, зачем?
   – Все это… Ну, то, что сейчас произошло между нами? – чуть слышно спросила она, все еще не восстановив дыхания от волнения и переполняющих ее чувств.
   – Я… я… – начал мямлить гувернер и неожиданно для себя признался, – я люблю вас.
   – Странная у вас любовь месье: мне признаетесь, а каждую ночь проводите с хозяйкой…
   Серж вздрогнул, отстранившись от девушки.
   – Не удивляйтесь, в доме ничего не утаишь. Прислуга все видит и все замечает. Тем более что Елену Леонидовну особо недолюбливают и постоянно сравнивают с покойной хозяйкой: та была очень доброй женщиной. А для прислуги позлословить на счет новой хозяйки – единственная радость. Так-то вот, месье.
   – Маша! – молодой человек схватил за руки девушку и начал целовать их. Та снова пришла в замешательство и растерялась. – По поводу хозяйки – правда, но я не люблю ее. Она сама ночью пришла ко мне, не мог же я ее выгнать?! Я, право, не знаю, что мне делать?!
   – Да ничего, спите с хозяйкой, а мне ничего более не говорите о любви. Как можно любить одну, а спать с другой?
   Серж, немного поразмыслив, сказал:
   – Думаю можно, но все зависит от вас! Давайте уедем из этого дома вместе!
   Маша засмеялась:
   – Куда? Что мы будем делать и на что жить? Да и паспорт мой – у хозяина. Как вы сможете его получить?
   – Ну, паспорт – не проблема, я поговорю с хозяином, как мужчина с мужчиной. Да и потом не забывайте, на дворе 1863 год, крепостное право отменили два года назад, и вы вольны покинуть барский дом, если того пожелаете.
   – Да, действительно, я как-то не думала над такой возможностью. Но…
   – Вы хотите спросить: на что мы будем жить? Но первое время у меня есть деньги. Уедем в Москву, я давно мечтал туда отправиться, снимем дом, поженимся. Соглашайтесь, умоляю!!!
   Маша колебалась: пылкий молодой человек буквально сразил ее своим откровенным признанием, бурей чувств и эмоций, но она прекрасно понимала, что ей предоставляется наконец возможность покинуть опостылевший дом, где над ней все насмехаются. Возможно, даже она полюбит его, но позже…
   – Да, – ответила она, – и как можно быстрее.
//-- * * * --//
   Виктор Петрович, как обычно, в последнее время страдал сильнейшей подагрой и не покидал своих покоев и, когда перед ним предстал молодой гувернер, он необычайно удивился, привыкнув к тому, что все решения принимает жена, позволяя ему доживать спокойно свой век.
   Барин, обложенный подушками, с ногами, опущенными в тазик с горячей водой, спросил:
   – Что вам угодно, месье Серж? Что за дело такое привело вас ко мне? Неужели оно не под силу Елене Леонидовне?
   – Вы совершенно правы, сударь – не по силу. Я прошу вашего дозволения жениться на Марии, белошвейке, дочери Евдокии.
   Виктор Петрович болтнул ногами в тазике с водой и произнес:
   – Отчего же дозволения, голубчик? Маша – не крепостная девка, а белошвейка, получает за свой труд деньгами. А что касательно женитьбы… – он внимательно посмотрел на непрошеного визитера. – Подумай, прежде чем принять решение. В моем доме прижилась легенда: якобы девица сия – внучка самого Наполеона Бонапарта. Во время войны 1812 года он разместил свой штаб именно в нашем доме, который сгорел впоследствии. Так вот, бабка моей белошвейки прислуживала ему: стирала там, убирала комнаты и тому подобное. Ну и, мол… Сам понимаешь, Наполеон – тоже мужик, только французский. Сам-то ты – потомок неудавшихся завоевателей?
   Серж кивнул.
   – Эта история меня не пугает.
   – Ну, коли так. Женись, жаль белошвейка она хорошая, ну да, ладно другую найдем. Думаю, Маша вбила себе в голову миф о красивой жизни. Жена моя покойная уж больно баловала ее, прямо как родную дочь, что Бог не дал.
   Прислуга подлила в тазик горячей воды.
   – Марфутка, позови управляющего Степана Макаровича, и немедля. Да пусть паспорт Машки Французовой захватит.
   Девка мигом скрылась за дверью. Серж в очередной раз пришел в недоумение:
   – Простите, как вы сказали? Французовой?!
   – Да, дорогой мой, месье. Два года назад, когда царь-батюшка решил, что исконно русское крепостное право тормозит развитие нашей империи, и освободил крестьян, дав им свободу, с которой они, кстати, до сих пор не знают чего делать, встал вопрос паспортов для всей этой армии дворовой прислуги. Так вот некоторых я записал по их ремеслу: скажем, Кузнецовы, или Лаптевы, или Свинаревы. А Машку – по семени, как Французову. А вы видели у нее на шее золотой луидор, мол, подарок самого Бонапарта?
   – А вы сами, Виктор Петрович, верите в ее золотой луидор?
   – Хм-хм…. – усмехнулся хозяин. – Я мальчишкой тогда был, но бабку ее помню – красавица, чего греха таить: ни один француз не устоит! А луидор… Ценная монета, пожалуй, на дороге не валяется. Так что, думаю, история происхождения моей белошвейки вполне правдива.
//-- * * * --//
   На следующий день рано утром Мария Французова получила свой паспорт из рук самого управляющего.
   – Смотри, девка, не дури. Мир он соблазна полон, – изрек умудренный опытом Степан Макарович.
   Маша слегка поклонилась и взяла паспорт.
   – Благодарю вас на добром слове. Да только с соблазнами я как-нибудь теперь сама разберусь, да и жених не позволит в них погрязнуть.
   – Ох, Мария, научила тебя покойная барыня премудростям. Говоришь уж больно складно, прямо как дворянка столбовая. Да, ну ладно, теперь сие не мое дело, пусть о тебе месье Шеффер беспокоится.
   Маша прямиком направилась в сою скромную комнату за вещами, которых много не набралось, – небольшой узелок, да и только. Вскоре за ней зашел ее жених, Серж Шеффер. Он сгорал от нетерпения увезти девушку подальше, остановиться на ночь в какой-нибудь гостинице, и тогда…
//-- * * * --//
   Экипаж, поскрипывая рессорами и постоянно подпрыгивая на кочках, двигался из Смоленска по направлению к Ярцево. Уже темнело, когда Серж и Мария добрались до города, решив заночевать в местной гостинице с умопомрачительным названием «Ренессанс». Молодой человек оплатил номер с большой двуспальной кроватью, зарегистрировавшись в книге для гостей как «супруги Шеффер». Коридорный выдал им ключи и, подсобив с багажом, у Сержа был увесистый саквояж, проводил до номера.
   Сервис был, конечно, сомнительным, – молодой человек сам открыл дверь и, подхватив саквояж, оставленный коридорным тут же у стены, вошел в их временное пристанище. Маша последовала за ним и огляделась: в номере царил полумрак, свечи стояли в канделябрах, но были не зажжены. Двуспальная кровать привела девушку в некоторое замешательство. Но она, решив покончить со своей девичьей робостью раз и навсегда, спросила:
   – И это – наше брачное ложе?
   – О, да! Не совсем, правда, брачное. Но, если хочешь, обвенчаемся прямо завтра в ближайшей церкви. Свидетелей найдем в гостинице, какую-нибудь приличную благообразную пару.
   – Конечно, – охотно согласилась Маша, страстно желавшая стать мадам Шеффер.

Глава 6

   Серж проснулся рядом со своей возлюбленной, можно сказать, почти уже женой. Мария мирно спала: слишком много впечатлений и эмоций принесла ей прошедшая ночь. Он же привел себя в порядок и направился на поиски церкви для венчания и, что нe маловажно, – свидетелей их бракосочетания.
   Спустившись на первый этаж гостиницы, Серж увидел молодого мужчину, примерно лет двадцати пяти, с перевязанной левой рукой, судя всего от ранения – это в мирное-то время. Тот сидел за столиком небольшого здешнего ресторанчика и с удовольствием предавался завтраку. Серж решительно направился к незнакомцу, сам не зная почему, в полной уверенности, что тот не откажет в деликатной просьбе:
   – Сударь, прошу вас, выслушайте меня!
   Незнакомец вскинул брови от удивления, но галантный и благородный вид молодого человека заинтересовал его.
   – Присаживайтесь!
   Серж охотно опустился на предложенный стул.
   – Благодарю вас, сударь…
   – Говорите без церемоний, любезнейший. Но прежде представьтесь, так будет проще.
   – Да, да, конечно. Я – Серж Шеффер, бывший гувернер. Видите ли, я собираюсь жениться. Моя невеста и я были вынуждены скоропалительно оставить родительские дома и…
   – О, шарман! Вы бежали из дома, чтобы обвенчаться! Прекрасно, молодой человек! Я помогу вам. Что я должен делать? Да, кстати, в пылу чувств я забыл вам представиться: Александр дю Буа, ваш коллега, – гувернер. Направлялся в Смоленск, в дом некоего господина Горюнова, говорят, неслыханно богатого. Да вот, по дороге со мной случилась оказия: вынужден был стреляться с одним наглецом. Видишь ли, он узнал, что я – потомок француза, тут же вспомнил войну 1812 года, и начались оскорбления в адрес моих бывших соотечественников. Как понимаете, я не сдержался – и вот, плечо прострелено, рука обездвижена…
   Серж смотрел на собеседника широко раскрытыми глазами от удивления: «Боже милостивый, это тот самый француз, которого ждали в доме Горюновых… Бывает же такое… Недаром говорят: мир тесен». Его охватило странное чувство, которое щекотало некоторым образом нервы, и в какой-то мере самолюбие. Пока истинный гувернер пребывал с раненым плечом в захолустном Ярцево, он первым успел получить все прелести жизни: и Елену Леонидовну, и Машеньку. От этого у Сержа даже возникло некоторое ощущение тайного превосходства, но быстро улетучилось. Готовность помочь, возникшая у нового знакомца, растрогала молодого жениха, и все прежние чувства сменились одним – искренней признательностью.
   – Благодарю вас, Александр. Я – ваш должник.
   – Не стоит, дорогой друг. Мы с вами слишком похожи, даже занимаемся одним и тем же ремеслом. Какие счеты между своими людьми! – воскликнул Александр и протянул руку Сержу. Тот не преминул ее пожать.
   – Да, нужна подружка невесты.
   – О! Не проблема. Я почти две недели томился в местной больнице – ужасающее место, надо сказать, если бы ни одно прелестное создание, опекающее меня все это время, – сестра милосердия, Верочка. Так что свидетели будут в полном сборе. Да, кстати, вы, видимо, почти не знакомы с городом. Может, пройдемся, заодно ваша прелестная невеста присмотрит себе венчальное платье, здесь есть пара приличных магазинов. И потом, надо договориться со священником.
   Серж, пораженный практичностью своего нового знакомого, кивал, во всем с ним соглашаясь.
//-- * * * --//
   Вскоре Мария в сопровождении двух молодых людей, совершала пешую прогулку по Ярцево. Городишко был мал, скажем прямо, – захолустье: дома теснились, налезая один на другой, словно им не хватало места; заборы покосились, мостовые и вовсе отсутствовали, хорошо хоть погода была сухой и солнечной, под ногами по крайней мере не было чавкающей грязи, которая была столь привычна для ярцевских жителей.
   Гостиница с громким названием «Ренессанс» находилась почти в центре города и считалась местной достопримечательностью и гордостью. И всем постояльцам, выходящим из ее дверей, прохожие мещане слегка кланялись, вызывая у них тем самым нe малое удивление.
   Наконец молодые люди и прелестная невеста достигли магазина, при входе красовалась вывеска: «Модные дамские наряды». Мария оживилась, в ней заговорила женщина, и на собственной свадьбе ей хотелось хорошо выглядеть, соответственно сему торжественному случаю. Серж открыл дверь, и вся компания очутилась в царстве дамских платьев, одетых на манекены, – последнее новшество, пришедшее из Европы, – и различных аксессуаров: шляпок, сумочек, перчаток, поясов и тому подобное.
   Глаза у невесты разбежались, как вдруг перед ней, словно материализуясь из всей пестроты предлагаемых нарядов, появилась модистка. Она мило улыбнулась и со знанием дела обратилась к молодой особе:
   – Сударыня желает приобрести новое платье?
   – О, да! Я выхожу замуж… – Мария застенчиво потупила взор.
   – Очень жаль, но свадебные платья мы шьем на заказ. Как скоро ваше торжество? – поинтересовалась модистка.
   – В ближайшие день-два.
   По неопределенности ответа модистка сразу же догадалась, что жених и невеста будет венчаться без благословления родителей, и тут же предложила:
   – Сударыня, у нас есть платье, это то, что вам нужно. Поверьте моему опыту, ваш жених будет доволен. Идемте в примерочную.
   Модистка быстро увлекла покупательницу за тяжелую портьеру, отгораживающую часть зала для примерки выставленных нарядов.
   – Вот, смотрите, – неутомимая модистка принесла платье, – настоящий шелк, отделанный голландским кружевом. Вы будете в нем неотразимой.
   Машу охватило страстное желание быть именно такой, и вообще самой красивой женщиной, возможно, даже роковой…
   Она охотно скинула свое скромное платьице собственного изготовления и с огромным удовольствием облачилась в роскошный шелковый наряд. Во время примерки волосы ее слегка растрепались, и модистка, словно волшебник, извлекла расческу из воздуха и несколькими профессиональными движениями прибрала все выбившиеся пряди обратно в пучок.
   Последний крючок был застегнут, и наконец Маша смогла насладиться своим внешним видом, смотрясь в зеркало, висевшее тут же на стене, в примерочной.
   Когда же юная прелестница появилась перед своими спутниками, те одновременно издали возглас удивления и одобрения.
   – Машенька! Как ты хороша! Прекрасное платье! – восхищался Серж.
   Действительно, шелковый наряд изумительного цвета, что называется «пепел розы», сидел на девушке безупречно, выгодно подчеркивая высокую грудь и упругие бедра. Модистка, подошедшая к смущенной невесте, добавила последний штрих туалета: небольшой венок из искусственных цветов, называющийся на французский манер флер-доранж.
   Он состоял из множества маленьких розочек нежно-лилового цвета и как нельзя лучше подходил под выбранное платье. Мужчины одобрительно закивали. В итоге Серж оплатил и шелковый наряд, и флер-доранж, которые обошлись ему в весьма ощутимую кругленькую сумму.
   Оставались два нерешенных вопроса: покупка обручальных колец и священник…
//-- * * * --//
   Сергей Шеффер и Мария Французова, облаченная в платье цвета «пепел розы», стояли у алтаря в церкви Святого Глеба. Батюшка, маленький седой старичок, с бородой, почти доходящей до пояса, очень похожий на лесовика из сказки, сбивчиво и чуть слышно совершал обряд венчания. И дойдя наконец до самого важного, спросил:
   – Согласен ли ты, раб Божий Сергей, взять в жены рабу Божию Марию?
   – Да.
   – Согласна ли ты, раба Божия Мария, взять в мужья раба Божия Сергея?
   – Да.
   – Обменяйтесь кольцами, – сказал батюшка и протянул трясущейся старческой рукой небольшой поднос, с которого Сергей взял обручальное кольцо, надев на пальчик, теперь уже своей законной супруги Марии Шеффер. Она проделала то же самое.
   – А теперь скрепите свой союз поцелуем…
   Сергей привлек к себе Марию, в его глазах читались счастье и любовная страсть, но он лишь слегка прикоснулся к ее губам, соблюдая приличие в столь святом месте.
   Свидетели венчания, Александр и его подруга Верочка, умилились и прослезились.
//-- * * * --//
   Супруги Шеффер провели свою брачную ночь в том же самом номере гостиницы «Ренессанс» и на следующий день сели в экипаж, следующий до Москвы. Сердце Машеньки трепетало, ее мечты сбывались: она вырвалась из опостылевшего дома Горюновых, вышла замуж за порядочного человека, хотя и с сомнительными финансовыми возможностями, и теперь ее ждет увлекательная жизнь в Москве. Она была уверена, что по прибытии ее супруг снимет респектабельную квартиру, а она будет блистать в модных московских салонах.

Глава 7

   Экипаж въехал в Москву со стороны Калужской заставы и далее проследовал до одноименной площади и повернул на Житную улицу. Сергей распахнул дверцу и вышел из экипажа первым: вот она Москва, окутанная октябрьскими сумерками.
   Он подал руку жене и помог ей выйти, она пребывала в чудесном расположении духа, не скрывая своего почти детского восторга.
   – Серж! Как чудесно, вот мы на месте! Но надо где-то остановиться.
   – Эй, любезный, – окликнул кучера Шеффер, – где ближайшая гостиница.
   – Видать, барин, вы в Москве впервые. Да вот десять шагов вперед и гостиница, недорогая и приличная. Здесь все приезжие останавливаются из моего экипажа. Так что желаю здравствовать.
   Кучер хлестнул лошадей и был таков. Супруги направились в указанном направлении, темнело, прохожие почти не встречались. Маша поежилась, вечера стали прохладными, и ее вытершаяся старенькая накидка почти не спасала от холода.
   Действительно, через указанное число шагов по правую сторону улицы стояла гостиница, в окнах которой призывно горел свет. Супруги подошли к помятому на вид швейцару, на них обрушился устойчивый запах чеснока и водки, тот, завидев приближающихся гостей, распахнул дверь.
   Через мгновенье они очутились в тепле, Маша устала после длительной дороги, ей нестерпимо хотелось спать. Но фойе гостиницы было, мягко говоря, убогим, и у молодой женщины непроизвольно возникли мысли, что номера здесь полны клопов и тараканов.
   – Милейший, – обратился Сергей к дремавшему регистратору. – Мы хотели бы снять номер на несколько дней.
   Тот очнулся, посмотрев на гостей одним глазом, раскрыл амбарную книгу и спросил:
   – Как вас записать?
   – Супруги Шеффер, – с гордостью ответил Сергей.
   – Из дворян? – поинтересовался сонный регист-ратор.
   – Нет, любезный, мы – из мещан.
   – Вот есть пятый номер, кровать как раз подойдет. Есть умывальник, туалет общий на этаже. Белье меняют раз в неделю, итого стоимость… – регистратор смачно зевнул. – Короче, три рубля в день.
   Супруги переглянулись, но делать нечего – на дворе ночь и в другую гостиницу идти уже поздно, тем более, если вовсе не знаешь города.
   Апартаменты не вселяли оптимизма, Маша вспомнила номер в ярцевском «Ренессансе», который был по сравнению с этим просто будуаром мадам Помпадур.
   Супруги настолько устали, что, раздевшись, сразу же уснули, в надежде на завтрашний день, который будет непременно удачным.
//-- * * * --//
   Неприятности начались почти сразу же, друзья человека – клопы, тут же принялись за дело, почувствовав свежеприбывшую кровь. Маша возилась во сне и стонала, Сергей же вовсе не спал, находясь в полудреме, проклиная этот клоповник, стоимостью по три рубля в день.
   На утро супруги были измучены ужасно проведенной ночью, голова болела, хотелось есть и спать. Но надо было вставать и решать вопрос с жилищем. Сергей оделся, придал своему лицу, насколько это было возможно, благообразное выражение, и направился к регистратору в фойе.
   На его месте сидел уже другой мужчина, совершенно отвратительной наружности. Сергей откашлялся и спросил:
   – Любезный, не знаете ли вы, где можно снять квартиру по сходной цене?
   Регистратор уставился на молодого человека маленькими поросячьими глазками:
   – Это можно. В Хвостовом переулке, дом мещанина Васильева. Скажите, что от Макара Николаевича, стало быть, от меня.
   – А во сколько мне это обойдется?
   – Восемь рублей в месяц.
   Сергей поблагодарил за помощь и поспешил в номер к Машеньке, которая сидела на кровати и пыталась прижечь французским одеколоном укусы клопов. Через полчаса извозчик подвез молодую чету на Хвостов переулок, прямо к названному дому.
   Фасад дома, выкрашенный когда-то зеленой краской, изрядно облупился и имел неприглядный вид. Но Маша решительно подтолкнула мужа локтем в бок и раздраженно велела:
   – Стучи!
   Дверь открыла полная мещанка, одетая по последней моде в накрахмаленный кружевной чепец и цветастое платье с множеством оборочек.
   – Чего изволите? – спросила она на редкость мягким приятным голосом.
   Вперед выступила Маша:
   – Нам сказали, что вы сдаете приличную квартиру.
   – Макар Николаевич… – попытался вставить Сергей.
   – А-а…Это мой кум. Прошу, проходите. Он предупредил вас, что я беру восемь рублей в месяц?
   Супруги дружно кивнули.
   Хозяйка пригласила гостей войти, они прошли по длинному коридору, разделяющему дом на две части.
   – Вот, – женщина распахнула дверь. – Небольшая гостиная, спальня, кладовка и пристройка с печью, можно использовать под кухню.
   Маша обошла все помещения, обстановка была небогатой, но все необходимое имелось, и, что самое главное – в глаза бросалась чистота, а значит, можно будет спокойно спать без клопов.
   – Прекрасно, мы снимаем вашу квартиру, – сказала Маша и села в кресло. – Да, скажите, а где можно помыться?
   – Так, у меня – баня на заднем дворе. Пользование раз в неделю входит в общую стоимость. Да, и зовут меня Антонина Ивановна.
   – Я – Сергей Шеффер. А это моя супруга, Мария.
   – Вы, наверное, недавно поженились? – поинтересовалась хозяйка.
   Сергей и Мария удивились.
   – А как вы догадались? – воскликнули они почти одновременно.
   – На любовников у меня глаз наметан. Почитай скоро десять лет как квартиру сдаю внаем. Приходят пары называются супругами, ан нет… Меня не обманешь. А вас сразу видно – порядочные люди. Так что, если понадобится, обращайтесь. И деньги я беру за месяц вперед.
   Сергей тут же отсчитал восемь рублей. Хозяйка осталась довольна новыми постояльцами и сразу же предложила истопить им баню. Супруги охотно согласились, тем более что Марию до сих пор мучил по всему телу зуд от укусов гостиничных паразитов.
//-- * * * --//
   Маша, сидя в кресле, пыталась полотенцем просушить свои длинные густые волосы, она разомлела после бани, острое чувство голода подвело живот. Молодая чета, покинув гостиницу и направившись в Хвостов переулок, не завтракала, а уже приближалось время обеда. Сергей также боролся с голодом, в животе урчало. Наконец он направился к хозяйке и узнал, что недалеко на Спасоналивковском переулке есть приличный трактир, где можно сытно и недорого поесть.
   Маша тут же скрутила влажные волосы, убрала в пучок, достала свежее платье, правда, она в нем была похожа на прислугу из богатого барского дома, и решительно заявила:
   – Возьмем извозчика и прямо в трактир, иначе я умру от голода.
//-- * * * --//
   Трактир располагался в цокольном этаже двухэтажного аккуратно выкрашенного желтой краской дома. Рядом в соседних зданиях виднелись множество вывесок различных контор, и Маша тут же сделала вывод, что, скорее всего, служащие здешних заведений столуются как раз в этом трактире.
   Время приближалось к трем часам пополудни, когда чета Шеффер вошла в трактир. Маша огляделась, с удовлетворением про себя отметив, что была права: за столиками, накрытыми чистыми скатертями, сидели приказчики, их можно было легко определить по цветным жилетам, видневшимся из-под расстегнутых пиджаков, и непременному атрибуту достатка – часам на цепочке, разного рода писари и секретари; счетоводы, даже не снявшие нарукавников.
   К супругам подошел халдей:
   – Чего изволите?
   – Отобедать, – коротко пояснил Сергей.
   Халдей смерил взглядом Машу в скромном наряде, и тут же пригласил посетителей за крайний столик, хотя были пустующие и в центре зала.
   – Отчего же сюда? – удивилась Маша.
   – Простите великодушно, сударыня, – халдей расплылся в улыбке, – время обеда, а в наш трактир ходят завсегдатаи посетители, предпочитающие кушать на одном и том же месте.
   Маша фыркнула, но села на предложенный халдеем стул, про себя отметив: «Понятное дело – встречают по одежке… А она у меня не в лучшем виде».
   Сергей взял меню: цены были вполне приемлемы, даже по смоленским меркам. Маша вопросительно посмотрела на мужа. Тот, уловив ее голодный взгляд, откашлялся и прочитал:
   – Картофель жаренный с кулебякой. Дорогая, как ты на это смотришь?
   Маша кивнула: что, мол, смотрит положительно на все съестное, лишь бы поскорее.
   – Так, – продолжил Сергей. – Салат из грибов, балык… Вино… – он задумался.
   – Осмелюсь посоветовать полусладкое венгерское, – встрял халдей.
   – Что ж, пусть оно и будет. Даме – минеральной воды. На десерт пирожки с курагой. Пожалуй, все… – Сергей закрыл меню.
   Халдей остался доволен и тотчас скрылся в кухне.
   Пока Сергей заказывал блюда, трактир наполнялся с фантастической быстротой, и вскоре почти не осталось свободных мест.
//-- * * * --//
   Сытые и довольные супруги возвращались домой на извозчике. Маша на протяжении всего пути думала: «Надо купить приличные наряды. В моих платьях даже с холуями невозможно иметь дело, сразу видно – прислуга. Не для того я из дома Горюновых выбралась, чтобы опять гладью вышивать. Не бывать этому!»
   Сергей же вообще ни о чем не думал, дожив до девятнадцати лет под опекой родителей, он и торговым-то делом отца занимался нехотя, и понятия не имел, как жить самостоятельно. Деньги, которые он прихватил из родительского дома, еще не закончились, но постепенно убывали: насколько их хватит? Такой вопрос пока не тревожил счастливого супруга.

Глава 8

   На следующее утро Маша справилась у хозяйки о ближайших модных магазинах одежды. Та, как женщина в летах, да и вообще не склонная покупать всякие там новомодные штучки, затруднилась ответить на ее вопрос, но посоветовала:
   – Возьмите извозчика и поезжайте прямо на Большую Ордынку. Наверняка там есть то, что вам нужно.
   Маша как вихрь ворвалась в гостиную, где ее дражайший супруг предавался безделью.
   – Серж, мне нужны новые платья. Я не могу носить старье! Едем на Ордынку, говорят, там полным-полно модных магазинов женской одежды. Вот бы купить что-нибудь французское!
   Серж пожал плечами:
   – Душа моя, если ты желаешь…
   – Да, да! Очень желаю!
   Вскоре пролетка пeресекла Большую Полянку, проехала Казачий переулок, с которого повернула на Большую Ордынку. Наконец, Маша увидела не только московские переулки с маленькими жмущимися друг к другу домишками: Ордынка поразила ее своей красотой и размахом.
   Сергей же не выражал никого восторга по поводу увиденного, он слишком был поглощен своей женой, с которой не отрывал взгляда, полного обожания и любви. Впереди по ходу движения Маша заметила красочную вывеску, которая возвещала, что все особы дамского пола могут приобрести в магазине все, что пожелают.
   – Останови, – приказала она извозчику. – Идем, Серж!
   Сергей послушно вышел из пролетки, подал руку своей очаровательной неугомонной супруге, неожиданно перехватившей инициативу, и они направились в магазин, витрины которого просто ломились от новомодного ассортимента.
   В торговом просторном зале, заставленном множеством прилавков, пахло нежным парфюмом. Маша втянула носиком аромат и подумала: «Боже мой, в Москве даже магазины благоухают французскими духами! Я покорю этот город, чего бы мне это ни стоило!»
   Из магазина Серж вышел, нагруженный пакетами, в которых было два платья, меховое манто, перчатки, сумочка, ботиночки со шнуровкой на венском каблуке, и две коробки со шляпками. Его финансам был нанесен непоправимый урон: на жизнь оставалось всего восемьдесят рублей.
   Дома, когда Машенька, примеряя обновы, крутилась у зеркала, Сергей попытался воззвать к ее разуму:
   – Любовь моя, нас постиг финансовый кризис. В моем кошельке осталось всего лишь восемьдесят рублей!
   – А разве это так плохо? – удивилась прелестница, продолжая любоваться на себя в зеркало. – В доме Горюновых я получала жалованье ровно пять рублей в месяц. А тут целых восемьдесят – огромные деньги!
   – Да, конечно. Но не забывай, за квартиру надо платить каждый месяц, иначе мы окажемся на улице. Потом надо же чем-то питаться. Вчера мы обедали в трактире, сегодня там же завтракали: четыре рубля долой! Насколько мне известно, у Горюновых белошвейки кормились за счет хозяев.
   На мгновенье Маша задумалась:
   – Да, я как-то не думала об этом. В девичьей мы завтракали, затем был небольшой перерыв на обед и вечером – ужин. Что ты предлагаешь? Ты хочешь, чтобы я опять шила?! Никогда!!! Ты – мужчина, вот и думай, как нам прожить.
   На последний довод жены Сергей не нашелся, что ответить.
//-- * * * --//
   Сергей проснулся рано, за окном моросил октябрьский дождь, небо нахохлилось, над головой висели серые низкие облака. Первой мыслью, пришедшей в его молодую красивую голову, была: «Что же делать? Машенька права: я – мужчина и обязан обеспечивать семью. Не могу же я жить за ее счет, вынуждая вернуться к шитью! Хотя, конечно, с ее навыками можно устроиться в какой-нибудь модный дом. Но разве она захочет?.. А что умею я? В магазине отца я продавал вина, заполнял расход и приход…Пожалуй, на этом в Москве далеко не уедешь, но можно попробовать».
   Сергей встал, привел себя в порядок и вскоре, поймав извозчика, направлялся на Спасоналивковский переулок.
   Было восемь часов утра, но жизнь в переулке уже кипела вовсю. К конторам подъезжали гужевые повозки: склады располагались тут же на задних дворах.
   Сергей вышел из пролетки, огляделся: от множества вывесок запестрило в глазах. Прямо перед ним красовалась надпись крупными красными буквами: «Ляпиков и сыновья, скобяные изделия». Затем потянулась вереница незнакомых имен: «Черпаков и компания», «Фридрих Штайн: представительство мебельной фабрики»; «Котлы от Михеева», «Обувное товарищество Русанова»…
   Шеффер медленно шел по переулку, читая вывески: ничего подходящего. Наконец, в конце, на небольшом одноэтажном доме с покосившимся крыльцом, он заметил: «Торговая компания Федосеева, поставка вин».
   Сергей несколько растерялся, затем приосанился, стараясь тем самым придать своей фигуре внушительность и солидность, и решительно отворил дверь. В небольшой конторе, заваленной бумагами, за столом сидел мужчина в летах, он тут же взглянул на вошедшего:
   – Что вам угодно, любезный. Вы наш новый поставщик, или же у вас магазинчик свой имеется?
   – Простите сударь, я – не поставщик, и магазина у меня нет. Вот у моего отца в Смоленске есть винный магазин и склад, я же помогал ему, пока с женой не перебрался в Москву.
   – А, стало быть, вы – соискатель, работа сейчас нужна всем… – констатировал мужчина.
   – Да, мне очень нужно поступить на службу, иначе я не смогу платить за квартиру…
   – Понимаю, молодой человек. А рекомендация у вас есть?
   – Какая? – растерялся Сергей.
   – От вашего батюшки, конечно!
   – Нет…
   – Настоятельно вам советую обзавестись, иначе ничего приличного не найдете. Как получите ее из Смоленска – заходите, подумаю, что можно сделать. А до сего момента не советую вам пороги обивать – бесполезно, только время потратите и подошвы сотрете.
   Обескураженный Сергей вышел на воздух, налетевший холодный пронзительный ветер и моросивший дождь, создававший завесу, пробирали до костей.
   «Отчего все так бывает в жизни? Постоянно трудности? Написать отцу – значит, признать свою слабость и покаяться в бегстве из дома… А если он не простит меня… Нет, непременно должен простить, иначе, как мы будем жить?»
//-- * * * --//
   Сергей, в смятении чувств, появился в гостиной своей маленькой квартиры. Машенька уже изволила встать, сохранив многолетнюю привычку подниматься рано. Она удивленно взглянула на мужа:
   – Серж, куда исчез так рано, бросив меня одну? Я голодна…
   – Прости, я не стал тебя беспокоить. Я был на Спасоналивковском, пытался найти место.
   – О! И как успехи?
   – Весьма плачевно.
   – Ты не понравился какому-нибудь управляющему? – усердствовала Машенька.
   – Отнюдь… Просто у меня нет рекомендаций, а без нее в Москве приличного места не найти.
   – Ах, вот как! И что же делать?
   – Не знаю… Скорее всего, придется написать отцу в Смоленск.
   Госпожа Шеффер тут же оживилась:
   – Прекрасная мысль. Я уверена, он непременно поможет!
   – Дай Бог, чтобы это случилось. У нас даже нет бумаги и чернил, чтобы написать письмо.
   – Подумаешь, проблема, – фыркнула Машенька. – Надо купить, да и только.
//-- * * * --//
   После завтрака в трактире чета Шеффер купила писчей бумаги, перо, чернильницу в виде лебедя из темно-синего стекла и бутылочку чернил. По прибытии на квартиру Сергей тотчас занялся написанием письма, тщательно обдумывая каждое слово:

   «Дорогой отец!
   Знаю, как вы разгневаны на меня: тому есть причина. Мало того, что я ушел из дома, прихватив с собой пятьсот рублей ассигнациями, я нанес вам с матушкой незаживающую рану своим недостойным поведением.
   Прошу лишь об одном: дочитайте мое письмо до конца. Дело в том, что я женился на девушке по имени Мария Французова, той самой внучке Бонапарта, о которой в Смоленске знает каждый ребенок. Поверьте, отец, Мария – прекрасная жена!
   Мы перебрались в Москву, снимаем квартиру в Хвостовом переулке, но… Словом, если быть честным до конца: я не могу найти приличную службу, так как не имею никаких рекомендаций. Умоляю простить меня и выслать мне рекомендательное письмо. Иначе мое семейное счастье будет находиться под реальной угрозой.

Ваш сын Сергей Шеффер».

   Через две недели Сергей получил ответ:

   «Сын мой!
   Я рад, что ты, наконец, понял всю тяжесть своего проступка. Матушка сильно занемогла после твоего бегства, но сейчас после весточки из Москвы несколько поправилась. Твой выбор жены меня откровенно удивил и обескуражил. Насколько мне известно, сия молодая особа жила в прислугах в доме помещика Горюнова. Право же, считаю, что не стоило ради швеи затевать столь сложную комбинацию.
   Но да, что теперь говорить: вы обвенчаны! И этим сказано все. Ты – глава семьи и должен содержать жену и будущее потомство достойно. Я не предлагаю тебе вернуться в Смоленск, появление твоей жены вызовет лишь насмешки, но думаю, что смогу помочь. Рекомендательное письмо, о котором ты просишь, прилагаю. Но хочу предложить тебе, сын мой, более достойный вариант.
   У меня был друг, Анатолий Григорьевич Феоктистов, десять лет назад скончался его дядюшка, – ужасный скряга, – оставивший ему в Москве доходный дом и небольшое состояние. Феоктистов же, не лишенный разума и некоторого риска, преумножил финансы покойного дядюшки и прикупил еще несколько доходных домов, тем самым, став одним из состоятельных домовладельцев Москвы.
   Я отпишу Анатолию Григорьевичу письмо с просьбой позаботиться о тебе, насколько это возможно. Отправляйся по адресу: Лаврушинский переулок, дом номер «пять».

Глава 9

   На следующий день после получения письма, в одиннадцать часов утра, Сергей Шеффер отправился по указанному отцом адресу, дабы обрести поддержку его старинного друга.
   Дом Феоктистова, известного домовладельца, и вообще человека, ведущего светский образ жизни, – он любил посещать различного рода салоны, скажем некоей госпожи Скобелевой, имеющей недвусмысленную сомнительную репутацию, но Анатолия Григорьевича сие обстоятельство вовсе не смущало, – был огромным, выполненным в новомодном стиле слияния барокко и рококо. Этот стиль отличался обилием колонн, декоративной лепнины, арочных перекрытий и просто избытком различных украшений. Словом, был стилем, присущим неожиданно разбогатевшим мещанам, причем столь стремительно и значительно, что они не знали, чем бы занять себя и куда потратить свои обширные финансы, так как не имели столь предприимчивого характера и деловых навыков, как купеческое сословие.
   И вот перед таким сгустком декора очутился Сергей. Дом поразил его своим необычным внешним видом, молодой человек не разбирался в архитектурных стилях, а тем более в правильности и целесообразности их воплощения. Увиденное потрясло его восприимчивое воображение: обилие украшений, каменный забор, увенчанный различными пухленькими амурчиками, и двумя Дианами около въезда для экипажей, нацеливающими свои мраморные луки прямо на посетителя.
   Сергей дернул веревку звонка, ждать пришлось довольно долго, прежде чем открылась небольшая дверь, располагающаяся тут же рядом с воротами для экипажей. Появился слуга, облаченный в синюю атласную ливрею:
   – Что угодно, сударь? Вам назначено?
   – Нет… Но прошу вас доложить Анатолию Григорьевичу, что прибыл Сергей Шеффер, сын Александра Шеффера.
   Звучная фамилия незнакомца понравилась важному слуге, тот кивнул:
   – Ожидайте!
   Дверь захлопнулась, Сергей так и остался стоять на улице. Слуга появился неожиданно быстро:
   – Прошу, сударь, хозяин примет вас.
   Сергей обрадовался: значит, письмо отца достигло получателя, и тот решил помочь.
//-- * * * --//
   Анатолий Григорьевич, вернувшийся накануне поздно ночью от госпожи Скобелевой, изволил испить утреннего чаю с вафельными пирожными, которые он просто обожал, когда пожаловал назойливый слуга с докладом, что, мол, у ворот стоит некто молодой Шеффер, сын какого-то там Александра Шеффера…
   – Болван! – разъярился хозяин. – Ты заставил стоять сына моего старинного друга около ворот, словно посыльного! Проси немедленно.
   Перед взором Сергея открылся просторный двор, способный вместить несколько экипажей одновременно. Он поднялся по мраморной лестнице с диковинно выполненными балясинами, затем по другой – на второй этаж. Войдя в просторную аляповатую гостиную, украшенную под стать всему убранству дома, поражающую посетителя огромной многоярусной позолоченной люстрой, не менее чем на двести свечей, и атласной драпировкой смелого морковного цвета, Сергей увидел хозяина, Анатолия Григорьевича Феоктистова, облаченного в домашний стеганый халат.
   Он сидел в огромном кресле с резными ручками в виде неких мифических существ и курил английскую сигару.
   – О! Стало быть, вы – Сергей, сын моего давнего друга молодости Александра Шеффера. Вылитый отец! Прошу присаживайтесь, молодой человек, без церемоний. Хоть я и люблю множество формальностей, они знаете ли, придают дополнительную значимость как в глазах собственных, так и различного рода посетителей… Но не для вас! Итак, я – Анатолий Григорьевич!
   – Очень приятно, благодарю вас, что уделили мне время, – начал Сергей, но хозяин его перебил:
   – Право, Серж! Вы позволите вас так называть?
   – Конечно, именно так называет меня жена…
   – О! Так вы, молодой человек, женаты. Наверняка, она – просто красавица. Да в таком юном возрасте все барышни – красивы, свежи и привлекательны… Ну да ладно, о чем это мы, – хозяин вынул сигару из рта и выпустил струйку дыма. – А! Вспомнил! Давайте договоримся, Серж, общаться без излишних там: сударь, а не соблаговолите ли вы… или отнюдь…или довожу до вашего сведения о моем горячем почтении…
   – Конечно, как вам угодно, – охотно согласился Сергей.
   – Так вот, о деле. Я получил письмо вашего отца и готов помочь вам. Недавно я приобрел два дома, здесь неподалеку, на Старомонетном переулке. Надстроил на каждом по два дополнительных этажа и собираюсь сдавать их внаем. Доходные дома, знаете ли, говорят сами за себя: весьма выгодное дело нынче в Москве. Каждая квартира идет от шести до десяти рублей в месяц. Ну, вы пообщаетесь с моим управляющим… Словом, я предлагаю вам стать моим помощником и управителем сих домов на Старомонетном. Дело не сложное: взимание платы, причем вовремя; выселение должников, разрешение всяких конфликтных ситуаций. Если, скажем, несколько студентов снимают дешевую квартиру, они могут по молодости лет пошуметь, выпить излишне. Их надобно приструнить, иначе соседи жаловаться станут. Затем зимой надобно, чтобы истопник, а они – все канальи и пьяницы, столько их не меняй, исправно топил, иначе замерзнут трубы. Что еще? Ну, в двух словах все… А, самое главное – жалованье! Шестьдесят рублей вас устроит?
   Сергей, не ожидавший такой щедрости и сговорчивости Феоктистова, тут же закивал:
   – Да, да, конечно!
   – Вот и славно! Завтра же отправляйтесь на Пыжевский переулок, дома с первого по четвертый, – там уже мои. Поговорите с управляющим, он еще раз все объяснит.
//-- * * * --//
   Сергей покинул дом Феоктистова окрыленным: шестьдесят рублей – отличное жалованье! Можно жить безбедно, да еще и на Машенькины обновы хватит!
   По прибытии на квартиру он сообщил жене радостную новость. Та прореагировала достаточно бурно, бросившись мужу на шею и осыпая его поцелуями. Что ж, деньги и служба – весьма достойные. Она быстро прикинула, что жалованья хватит и на оплату квартиры, и на завтраки, обеды и ужины в трактире на Спасоналивковском, а возможно, останется даже на красивую жизнь. Правда, что такое «красивая жизнь» и где именно она находится, и как до нее добраться, Машенька представляла смутно, но одно знала наверняка – Москва будет у нее ног!
   С подобными мыслями она надела новое платье, шляпку, украшенную беличьим мехом, а также изящное манто из того же самого материала, изъявив желание совершить прогулку по Москве, тем более что погода была весьма располагающей: вовсю светило октябрьское солнце, на небе не было видно ни облачка.
   Супруги Шеффер вышли из дома и направились в сторону Якиманки. Улица была достаточно оживленной, извозчики сновали на пролетках туда-сюда, торговцы товаром вразнос, громко покрикивали, завлекая покупателей. Но Машеньке не хотелось ни леденцов, ни пирогов, ни цветных ленточек на шляпку.
   Она наслаждалась московской суетой, постепенно привыкая к ритму города. Насидевшись в четырех стенах барского дома, девушка поняла, как многого она была лишена и совершенно не знает жизни. Но рядом с ней шел ее муж, уж он-то, теперь управитель доходными домами, наверняка поможет воплотить все ее мечты. Какие? Машенька на мгновенье задумалась: а действительно, какие? Покорить Москву – звучит прекрасно и увлекательно, но как именно? Она не знала. Но Серж старше, он – мужчина, вот и пусть подскажет, как это сделать…
   Супруги прошли примерно половину улицы, как неожиданно, Машенька увидела ресторан.
   – Серж, давай зайдем! Отметим такое событие, ну, в смысле твою новую службу.
   – Конечно! Прекрасная идея.
   Они направились к ресторану, предупредительный швейцар, облаченный в красивую ярко-красную униформу, открыл дверь, и супруги оказались в красивом зеркальном фойе. Тут же к ним подошел лакей: Машенька сбросила с себя манто, аккуратно развязала ленты шляпки, Серж снял пальто. Они проследовали в зал, к ним тут же направился метрдотель, расплываясь в слащавой улыбке.
   – Рад видеть вас, господа! О, сударыня, вы обворожительны! – сделал он дежурный комплемент Марии.
   Девушка улыбнулась, все же приятно услышать такое, тем более что она была не избалована подобными знаками внимания. Серж, пожалуй, – первый мужчина, обративший внимание на ее красоту, а метрдотель – второй.
   – Прошу проходите, здесь вам будет удобно, – метрдотель проводил гостей к столу. – Сейчас день, и у нас спокойно, вот вечером, милости просим, на хор цыган! Как поют окаянные! Заслушаешься!
   Машенька натянуто улыбнулась, она в жизни никогда не слышала, как поют цыгане и, немного подумав, припомнила грязных смуглых ребятишек на смоленском рынке, кажется, их-то и называли цыганятами, и как такие могут петь – непонятно!
   Сергей заказал обед, Маша ела с аппетитом, рассматривая зал ресторана и посетителей. За столиком, что ближе к сцене, сидел мужчина, в изысканном темно-синем костюме, поглощенный чтением газеты, сопровождая сие занятие изрядными порциями красного вина. Около солидного незнакомца постоянно увивался официант, подобострастно выполняя все его распоряжения.
   Машенька удивилась, и когда к их столику снова подошел халдей, она поинтересовалась как бы невзначай:
   – Скажи, любезный, а отчего все обхаживают вон того господина? – она указала вилкой в сторону сцены.
   Сергей встрепенулся и также обернулся в указанном направлении.
   – О! Сударыня! Так это же – eго cиятельство князь Рокотов – очень известный в Москве человек. Большие чаевые дает.
   Маша удовлетворилась ответом и продолжила обед, но уже князь заметил повышенное внимание молодой женщины к своей сиятельной особе и, театрально подняв бокал с вином, отпил из него за ее здоровье.
   – Отчего тебе вздумалось узнать: кто сей господин? – негодовал Сергей.
   – А почему – нет? Мы живем в Москве и должны знать здешних знаменитостей. Ничего дурного я в этом не нахожу, – ответила Машенька, поглощая севрюгу.

Глава 10

   Сергей приступил к службе. То, что казалось на первый взгляд совершенно простым, оказалось весьма щекотливым, порой требующим выдержки и терпения. Два дома, поступившие на попечение Сергея, были четырехэтажными и небольшими с виду. Первые два этажа занимали люди солидные, платившие по десять рублей в месяц. Квартиры они занимали просторные, с высокими потолками, мебелированные со вкусом и комфортом.
   Два надстроенных этажа имели отдельный вход в виде лестницы, квартирки там были маленькими, душными и тесными. Ютились наверху в основном студенты по несколько человек в квартире, – скидывались по два-три рубля в складчину, – порой любили пошуметь и побалагурить. Солидные жильцы постоянно возмущались, жаловались управителю, в раздражении обещая съехать с квартиры и найти место поспокойней.
   Сергей поначалу воевал с молодым поколением, которому он, кстати, был почти ровесником, а затем, поняв, что все напрасно, утвердил систему штрафов. Если шумите, господа студенты, что ж, хорошо, но за квартиру заплатите не шесть рублей в конце месяца, а скажем шесть с полтиной. Нарушили покой соседей еще раз, извольте – с вас семь рублей.
   Студенты поначалу ругались, кто-то даже съехал с квартиры, но в конце концов сей драконовский метод их утихомирил, причем настолько, что солидные жильцы души не чаяли в управителе, а молодежь же откровенно его побаивалась.
   Словом, управитель из Сергея получился отменный, он даже сам от себя не ожидал такой прыти. Спустя месяц он почувствовал уверенность в себе, приобрел некую вальяжность, стал употреблять словечки: да-с, нет-с, охотно-с, чем еще больше вызывал почтение и уважение жильцов.
   Машенька же томилась в безделии. Не приученная ничего делать, кроме как шить и вышивать, она, вконец измаявшись, решила вышить наволочки для диванных думочек [4 - Думочка – маленькая декоративная подушечка.]. Чета Шеффер так и питалась в трактире, стирала же на них хозяйка за дополнительную плату. Маша предавалась томлению души и тела за каждодневным вышиванием, постепенно теряя интерес к своему супругу, не оправдавшему ее девичьих надежд.
//-- * * * --//
   Неожиданно в первых числах декабря, когда Хвостов переулок покрыл белый пушистый снег, Сергей Шеффер получил письмо в солидном глянцевом конверте, доставленное неким посыльным.
   Он с нетерпением вскрыл его маникюрными ножницами, его обдало нежным цветочным ароматом, – несомненно писала женщина и весьма состоятельная.
   Сергей покосился на жену, та же была целиком и полностью поглощена вышиванием, и не проявила к письму ни малейшего интереса. Тогда он развернул розовый листок бумаги и с удивлением прочел:

   «Любезный Серж!
   Приглашаю Вас вместе с очаровательной супругой, которую вы прячете от посторонних глаз, посетить мой салон в субботу, ровно в семь вечера. Вы сможете приятно провести время и обрести множество полезных связей, тем более что они вам столь необходимы, ведь, по словам Анатоля, вы в Москве недавно.
   Итак, жду вас по адресу: Якиманская набережная, владение 8. Дом госпожи Елены Яковлевны Скобелевой.
   P.S. Данное письмо послужит вам своеобразным пропуском в мой дом».

   Сергей был удивлен и в то же время его охватил почти детский восторг: несомненно с подачи Анатолия Григорьевича, его хозяина и благодетеля, их приглашают в приличное общество.
   – Машенька, дорогая! В эту субботу у нас выход.
   Жена изподлобья посмотрела на дражайшего супруга:
   – Куда? В трактир на Спасоналивковском переулке? – съерничала она.
   – Ах, душа моя! Прекрати дуться на меня, ведь, я почти не уделял тебе внимания оттого, что был занят по службе. Иначе на что бы мы жили?
   – Я не дуюсь…
   – Нас приглашают посетить салон Елены Скобе-левой!
   Маша встрепенулась и тут же отложила пяльцы с вышиванием:
   – А кто она? Влиятельная особа, да?
   – Вероятно, раз сам Феоктистов с ней знается. Так что лучше подумай о наряде.
   Машенька резко встала и подошла к шифоньеру, открыла дверцу, посмотрела на свой скромный гардероб и изрекла:
   – Годится только свадебное – «пепел розы». Больше нечего надеть…
   – Ты прелестно в нем выглядела на венчании. Да и потом, надевала всего лишь раз.
   – Да, ну мне нужна сумочка. Все московские приличные барышни носят бархатные сумочки, а у меня только – кожаная.
   – Ах, мон шер! Ну что за проблема?! Завтра отправляйся на Ордынку в дамский салон и купи ее! Вот, – Сергей извлек бумажник из пиджака, висевшего на стуле около стола, – десять рублей тебя устроят?
   – Так мало? – Мария округлила глаза от возмущения. – Я первый раз в жизни выхожу в приличное общество, а ты жадничаешь!
   – Я? Ну, ты не права, душа моя! – возмутился супруг. – Хорошо, вот двадцать рублей. Не забывай – до следующего жалованья еще десять дней.
//-- * * * --//
   На следующий день Мария уверенным шагом вошла в салон дамских нарядов, что на Ордынке. Она вновь не без удовольствия ощутила свежесть тончайших ароматов французских духов и направилась к прилавку со множеством сумочек.
   Глаза разбежались: вот кожаные, вот зимние из кашемира с тесьмой, вот подешевле из сукна, а вот, наконец, и бархатные с отделкой из различных бусинок под жемчуг и цветного бисера. Но, увы, подходящего цвета не было.
   Мария, озадаченная тем, что в салоне подобрать ничего не возможно, – а другого она просто не знала, да и до приема оставалось всего три дня, бесцельно ходила между прилавками. Что же делать?
   Неожиданно она оказалась перед прилавком, заваленным шляпами различных размеров и форм, изготовленных из меха, шелка и бархата. Она обратила внимание на берет, похожий на фламандский, пожалуй, именно в таких средневековые художники творили свои шедевры.
   Головной убор был надет на деревянную головку манекена, стоящую тут же на прилавке. Маша прикинула: как она будет в нем выглядеть? И пришла к выводу, что очень хорошо и оригинально. Но, увы, берет совершенно не подходил по цвету.
   «Что же это такое?! Всего полно, а того, чего надо – нет!!! Угораздило меня сшить платье из этого шелка, «пепел розы»! И что мне теперь делать: прийти на прием как провинциальной простушке, без украшений и сумочки? Никогда!!!»
   Она вновь прошлась по салону и увидела отдел, торгующий тканями:
   – Вот наконец я и решу все проблемы. В конце концов шить я еще не разучилась!
   Мария окинула придирчивым взглядом полки, ломящиеся под тяжестью многочисленных отрезов, и обратилась к продавцу: – Я бы хотела метр серого шелка и метр такого же в тон бархата. У вас найдется?
   Молодой продавец, вежливо улыбнувшись, тут же достал со стеллажа несколько отрезов шелка и бархата и развернул перед взором очаровательной покупательницы.
   – Прошу, сударыня, вот серые тона. Выбирайте!
   Маша сняла перчатку и потрогала ткани: что и говорить, качество отменное! Она задумалась: «Взять серый бархат чуть светлее на берет и сумочку, а шелк потемнее на отделку… Пожалуй… Под «пепел розы» подойдет вполне».
   – Что вы решили? – поинтересовался молодой продавец.
   – Мне метр вот этого бархата и столько же шелка, – Машенька указала, какого именно.
   Продавец тотчас отмерил, отрезал, упаковал товар и протянул покупательнице.
   «Хорошо, но нужен еще жемчуг и бисер», – подумала модница и направилась дальше по салону.
   И вскоре ее поиски увенчались успехом.
//-- * * * --//
   Дома Мария достала старые газеты, которые так любил читать вечерами ее обожаемый супруг, карандашом нарисовала выкройку сумочки и вырезала ножницами. Она припомнила внешний вид берета, понравившегося в салоне, и по памяти изобразила его на писчем листе бумаги. Задача предстояла не из легких.
   – Так и как же мне его раскроить?.. Ничего, справлюсь как-нибудь.
   Она достала из шкатулочки портняжный сантиметр, обмерила свою прелестную головку и тут же отложила получившуюся длину на газете. Через полчаса усилий выкройка берета была готова.
   Маша взяла катушку серых шелковых ниток, купленных все в том же салоне вместе с фальшивым жемчугом и бисером, и начала шить, решив начать с берета.
   – Никогда не шила ничего подобного. Посмотрим, что получиться. Вот Серж удивиться…
   К приходу супруга Мария уже красовалась перед зеркалом в новом берете, расшитом замысловатым узором из жемчуга и бисера.
   – Мон шер! Это ты купила сегодня? – поинтересовался он. – Тебе очень идет! Просто очаровательно!
   Мария не стала разочаровывать мужа и выдавать тайну происхождения сего головного убора.
   – Тебе правда нравится?
   – Прелестно, – Серж привлек к себе супругу и страстно поцеловал. – Уверен, ты затмишь всех красавиц местного разлива…
//-- * * * --//
   На следующий день бывшая белошвейка смастерила сумочку, отделав ее небольшими рюшами, бархатный пояс на платье с огромной шелковой розой и бархотку на манер французской, которую заграничные дамы надевали на шею, отчего та казалась длиннее и соблазнительнее.
   Завершив пошив новых аксессуаров, Мария с удовольствием надела платье, дополнив свой наряд обновами. Молодая женщина стояла перед зеркалом, откуда на нее смотрела элегантная дама, на груди которой поблескивал заветный золотой луидор. Отражение улыбалось, словно говоря: «Теперь передо мной никто не устоит!»

Глава 11

   В субботу вечером супруги Шеффер вышли из экипажа около дома Елены Яковлевны Скобелевой, что на Якиманской набережной. Серж тотчас извлек из кармана пальто письмо и протянул его важному привратнику, преисполненному собственного достоинства. Тот взглянул на розовый листок бумаги и произнес:
   – Прошу, господа, хозяйка вас ожидает, – и распахнул перед гостями кованую калитку.
   В это момент к воротам дома подъехала карета, привратник мгновенно бросился открывать.
   «Кто бы это мог быть?» – подумала Маша. – «Наверняка какой-нибудь князь или граф…»
   Маша специально остановилась, дабы удовлетворить свое любопытство.
   – Дорогая! – окликнул ее муж. – Что случилось?
   – Не, нет… Ничего, – ответила раздосадованная супруга. – Я иду.
   Слуга распахнул двери дома перед гостями, супруги Шеффер вошли внутрь, их тут же обдало теплом и ароматом различных яств. Они сбросили верхнюю одежду на руки прислуги и проследовали в зал, освещенный множеством свечей.
   Маша огляделась: зал был большим, просторным, вдоль стен стояли столики с закусками и прохладительными напитками, где можно было присесть, скажем, отдохнуть и спокойно поговорить с собеседником.
   Гости уже собирались, в центре зала стояла дама, красивая полная женщина лет сорока, облаченная в сиреневый модный наряд, пышные рукава которого достигали локтей, а руки в белых атласных перчатках, украшали массивные браслеты из драгоценных камней. Ее темные волосы, собранные на макушки, были украшены белым страусиным пером и далее ниспадали длинными локонами.
   Мария ощутила легкую тошноту и головокружение: она без перчаток, в платье с длинным рукавом, без перьев… Какой позор!
   Дама, завидев чету Шеффер, направилась прямо к ним.
   – Как мило, что вы приняли мое приглашение! Я – Елена Яковлевна Скобелева, хозяйка дома. – Она развернулась в пол-оборота и позвала: – Анатоль! Анатоль!
   От небольшой группы гостей отделился господин Феоктистов. Серж приободрился, увидев своего патрона.
   – О! Серж! И наконец ты – со своей очаровательной супругой!
   Он галантно взял Машенькину руку и запечатлел на ней поцелуй. Молодая женщина слегка смутилась, ведь этот знак внимания, заставил почувствовать ее равной дамам, присутствующим в салоне госпожи Скобелевой.
   В зал вошел высокий мужчина в элегантном черном фраке, его черные, как смоль волосы, были набриолинены по последней парижской моде, отчего казались еще более блестящими и темными. Он тотчас направился к Скобелевой, она же, увидев гостя, расплылась в улыбке:
   – О! Князь! Как я рада снова вас видеть. Говорят, вы бросили мой салон в угоду некой госпоже Радзинской, польке, с весьма сомнительной репутацией.
   – Мадам! Это все – ложь завистников! Верьте мне, я никогда бы не променял вашего общества на все сокровища мира, не говоря же о какой-то дочери шляхтича.
   Говоря так, его светлость князь Александр Рокотов, – а был именно он, – покривил душой, ведь сокровища мира были мечтой его жизни.
   Мария непроизвольно затрепетала под взглядом князя Рокотова, она вспомнила их недавнюю встречу в ресторане, еще тогда она обратила внимание на его притягательную мужскую красоту.
   Князь непринужденно улыбался, когда Скобелева представила ему чету Шеффер, он поцеловал руку Машеньке, отчего та почувствовала смятение. Молодая провинциалка явно понравилась Рокотову, давно имевшему славу покорителя дамских сердец и не пренебрегавшего ею. Он взглянул на грудь госпожи Шеффер, весьма привлекательной округлой формы, не упустив одной детали – золотого луидора, висящего в виде медальона.
   Князь многозначительно улыбнулся, чем окончательно смутил дебютантку, откланялся и удалился к группе мужчин, прохаживавшихся в другом конце зала. Те встретила его возгласами приветствий.
   «Очень необычный человек», – подумала госпожа Шеффер и непроизвольно посмотрела на своего супруга. Хоть тот и обрел некоторую солидность и уверенность в себе, став управителем у господина Феоктистова, но с князем Рокотовым, этим обворожительным красавцем, даже сравниться не мог.
   После столь неутешительных выводов, раздосадованная Машенька прикусила нижнюю губу и постаралась отогнать от себя греховные мысли, но они не желали покидать ее прелестной головки.
   Затем пошла череда представлений и знакомств, Мария уже не различала: где господин лесопромышленник Уваров, где французский виконт Ла Шантер, – и таковым ли он являлся на самом деле, где Эмилия Ван Гольц – певица и актриса, потому как та сливалась со множеством присутствующих женщин, и было в них нечто общее, что роднило их и объединяло, но что именно она пока не могла понять.
//-- * * * --//
   Мария с удовольствием поглощала мороженое, украшенное тонко нарезанными дольками персика и ярко-красной пухлой клубникой. Ее супруг, стоя неподалеку, оживленно беседовал с несколькими мужчинами, кажется, одним из них был лесопромышленник Уваров.
   Она закончила со сладостями и направилась вдоль столов, с любопытством рассматривая женщин и стараясь, как ни прискорбно признаться, услышать их разговоры.
   До Маши долетали обрывки фраз:
   – Радзинская – мошенница. Морочила голову князю Рокотову… Потом оказалась никакая она нe польская аристократка… Мадам Скобелева возобновила роман с Анатолем Феоктистовым, это после пяти лет полного разрыва… Вы слышали, Эмилия родила ребенка и отдала его в приют… Какая жестокость! Во Франции носят короткий пышный рукав, рука почти полностью обнажена и кружевные перчатки… Да, бриллианты считаются дурным тоном, только жемчуг… Эта провинциалка мила, но совершенно не умеет одеваться…
   Последняя фраза заставила Марию напрячься – это про нее. Она перестала прислушиваться к бесконечному щебетанью женщин и направилась в музыкальную комнату, где Эмилия Ван Гольц томным голосом пела французский романс под аккомпанемент рояля, за которым сидел князь Рокотов.
   Маша вновь удивилась: «Подумать только, он еще и музицирует… Ах, как он хорош». Она непроизвольно залюбовалась аккомпаниатором, постепенно погружаясь в мир грез: «Почему я не познакомилась с ним раньше? Но где и как? Ведь мы всего как два месяца в Москве… А теперь я замужем… Ну и что! Я пообщаюсь с князем и только. Разве это грех? И вообще я вышла замуж не по любви, а по расчету. Я благодарна Сержу за то, что он вытащил меня из дома Горюновых, но жизнь идет, молодость проходит, мне уже девятнадцатый год».
   Маша оглянулась, через открытые двери она увидела супруга, активно беседующего в кругу мужчин. Он на мгновенье взглянул на жену, та же в ответ улыбнулась счастливой улыбкой, означавшей: все в полном порядке, дорогой! – и продолжил налаживать полезные связи.
   В этот момент Эмилия умолкла, слушатели разразились бурей аплодисментов. Князь встал из-за рояля, откланялся и направился прямо к госпоже Шеффер.
   – Вы любите сентиментальные французские романсы? – поинтересовался он.
   – Нет…нет, ведь я скверно владею французским, – ответила Мария, несколько стушевавшись.
   – Странно, вы плохо говорите на языке Наполеона, а носите золотой луидор с его изображением!
   Госпожа Шеффер покраснела, но все же нашлась, что ответить:
   – Это семейная реликвия, принадлежавшая моей матери и бабушке. Она не позволяет забыть о моем славном предке.
   Его сиятельство округлил глаза, он много чего повидал на свете и наслушался на своем веку различных небылиц и легенд, но тут просто растерялся. Мария заметила, что ее ответ возымел успех, собеседник заинтригован, теперь он – в ее руках.
   – Ах, здесь душно и очень шумно, – вымолвила она. – А я, увы, без веера.
   – Да, да, конечно, – очнулся Рокотов. – Мы можем пройти в оранжерею, я провожу вас. Там дивно, поверьте.
   Не успел князь произнести последние слова, как госпожа Шеффер без излишнего стеснения взяла его под руку и одарила очаровательной улыбкой.
   «Право, господа, я – на крючке. А какие глаза!» – подумал Рокотов и направился с дамой в оранжерею.
   Оранжерея потрясла Марию, она огляделась, решив, что сие сооружение из стекла, видимо, стоило хозяйке немалых денег. Рокотов это заметил:
   – Покойный муж госпожи Скобелевой был намного старше ее и давал деньги в рост. Будучи простым мещанином по происхождению, он сужал достаточно известных людей, которые и после его смерти имеют обыкновение захаживать к Елене Яковлевне.
   Маша отпрянула:
   – Позвольте, князь! Не хотите ли вы сказать, что госпожа Скобелева продолжает дело покойного мужа и занимается ростовщичеством?
   – Конечно, именно это я и хотел сказать. Она имеет специальную контору, здесь же на набережной, где заправляет ее доверенное лицо. Поверьте, эта женщина достойна преклонения. Она умеет вести дела и быть беспощадной к должникам.
   – А вы? Вы тоже – ее должник? – спросила Мария и тут же испытала неловкость от своего вопроса.
   – Однако вы умеете вывести человека из равновесия, – заметил ее спутник. – Да, я одалживал у Скобелевой денег под льготный процент, но давно расплатился с ней. Если вы стеснены в средствах, я смогу помочь вам и договориться…
   Мария снова покраснела и стушевалась:
   – Князь, что так заметно, что я нуждаюсь в деньгах?
   Рокотов тут же понял свою оплошность и добродушно рассмеялся.
   – Поверьте мне, сударыня, несмотря на ваш скромный наряд, у вас есть два преимущества перед местными красавицами: красота и естественность поведения, последнее весьма подкупает.
   Он пристально посмотрел на Марию. Та затрепетала под взглядом опытного ловеласа, понимая, что еще мгновенье, и она будет не в силах сказать «нет».
   Так и получилось, их губы соприкоснулись, тому свидетелем была лишь пальма, под которой все и произошло. Неожиданно послышались приближающиеся голоса, выделялся явно баритон господина Шеффера.
   Мария постаралась взять себя в руки, что удавалось с трудом: голова кружилась, грудь вздымалась от волнения, щеки покрывал возбужденный румянец. Князь оценил ее выдержку: «Право, что за женщина! Она и с мужем будем естественна, ему и в голову не придет, что верная супруга целовалась с малознакомым господином под пальмой».
//-- * * * --//
   Вскоре посещение салонов госпожи Скобелевой стали для четы Шеффер обычным делом и прочно вошли в их жизнь. Мария обновила гардероб по последней французской моде: бежевое муслиновое платье с короткими рукавами выше локтя, ажурные белые перчатки с золотой нитью и веер из той же ткани. По поводу перьев она долго думала и решила, что – слишком банально, надо приобрести нечто роскошное, привлекающее внимание. Но что? Решение пришло само собой – диадему, усыпанную драгоценными камнями.
   В один из зимних морозных дней Мария направилась в известный ювелирный магазин золотопромышленника Вронского, что на Софийской набережной. Ознакомившись с предметами продаваемой роскоши и ценниками около них, госпожа Шеффер поняла, что может рассчитывать лишь на бархатный футляр от украшений, и то – слишком дорого.
   Она разочарованная выходила из магазина, как вдруг перед ней словно из-под земли вырос eго cиятельство князь Рокотов.
   – О! Госпожа Шеффер! Рад видеть вас в добром здравии, – он слегка приподнял шляпу.
   – Я также рада встрече, князь, – промурлыкала она в ответ. – Вы забыли госпожу Скобелеву? Отчего же, если не секрет?
   – Ах, мадам! Если бы вы знали: сколько дел! Не ожидал встретить вас здесь. Честно говоря, этот ювелирный магазин безумно дорогой. Покупать в нем престижно, поэтому-то господин Вронский безбожно взвинтил цены. Вы подобрали себе что-нибудь?
   Мария опустила глаза.
   – Простите, я был бестактен. Впрочем, как всегда. Откройте мне тайну: что вы хотели приобрести?
   – Диадему под новое платье. Но, увы, здешние цены не для меня, – призналась Мария.
   – Я знаю ювелира, который преуспел в изготовлении стразов. Иногда его изделия вызывают откровенный восторг, они оригинальны и неповторимы.
   Глаза молодой женщины загорелись.
   – Умоляю, князь, познакомьте меня с ним!
   – Что ж, это можно легко устроить. Но с одним условием, – Рокотов многозначительно посмотрел на собеседницу.
   Та же, думая, что ловелас попросит изменить мужу, забыть о семейном долге, была уже согласна на все, но…
   – Говорите, князь, я соглашусь на любое ваше условие.
   Тот удивленно вскинул брови: «Однако эти женщины: ради безделушки готовы душу дьяволу продать!»
   – Оно очень простое, поверьте, – он выдержал паузу. – Расскажите мне правду о вашем золотом луидоре. А для того, чтобы рассказ был приятен нам обоим, приглашаю вас в ближайший ресторан. Кормят там отменно.
   – Хорошо, – с легкостью согласилась госпожа Шеффер.

Глава 12

   Князь Рокотов и его очаровательная спутница сидели в ресторане, который находился буквально в пяти минутах езды от ювелирного магазина. Александр достал из внутреннего кармана сюртука сигару, тут же подскочил халдей с подносом, на котором лежали маленькие ножницы для обрезки сигар и спички.
   – Извините, сударыня, имею непростительную слабость курить при беседе. Надеюсь, вы не возражаете? – спросил князь и смачно затянулся.
   – Нет, нет. Курите. Мне нравится запах ваших сигар.
   – О, да, это прекрасный английский табак. Но, впрочем, перейдем к делу. Итак, вы обещали поведать мне про вашу семейную реликвию, – Рокотов взглядом указал на грудь Марии, отчего та затрепетала, сама не понимая почему.
   Молодая женщина подробно рассказала о своей бабушке и золотом луидоре, который якобы подарил ей сам Наполеон Бонапарт. Князь во время повествования внимательно слушал, не пропуская ни одного слова: «Ба, вот так история! И звучит весьма правдоподобно и привлекательно. Вряд ли сия особа сочинила ее сама, вероятнее всего, действительно было нечто подобное… А потом обросло слухами – в общем, как обычно: был бы повод, а уж правдивую легенду сочинят. А я все думаю: отчего у госпожи Шеффер такой необычный разрез глаз? Корсиканский!»
   Мария закончила свой рассказ и принялась за десерт. Александр попыхивал сигарой и не притрагивался к еде: он думал, как можно использовать полученную информацию с максимальной выгодой для себя.
   – Да, диадема вам просто необходима… – заметил он пространно. – А вот ваш луидор надо бы поместить в приличную оправу, а возможно, и в медальон. Скажем, отрывается он: с одной стороны крышки – золотой, с другой, внутри портрет вашего славного предка.
   Мария замерла: идея показалась ей привлекательной.
   – Да! Прекрасно.
   – Так будет правдоподобней, для полноты картины, – закончил свою мысль князь. – Простите меня за бестактность, мне свойственную, ваш муж – он ведь не богат?
   Мария слегка покраснела и умоляюще взглянула на собеседника.
   – Ничего не говорите, я все понял. Что ж стразы моего ювелира обойдутся вам, пожалуй, рублей в пятьдесят, не более. Я одолжу названную сумму вам с удовольствием, так как понимаю, насколько важны для дамы приличные украшения.
   Мария выронила десертную ложечку и вновь засмущалась.
   «Право, особа сия не испорчена мужским вниманием», – отметил про себя князь.
   – За это я попрошу вас, сударыня, еще об одной услуге.
   – Какой? – поинтересовалась Мария. Она надеялась все же, что Рокотов попросит у нее именно то, о чем она думает…
   Но, увы, князь был в первую очередь деловым человеком.
   – Да, сущий пустяк: я пущу слух в салоне госпожи Скобелевой, что вы – внучка Бонапарта. Чего вам скрывать и стыдиться правды? Вы же, в свою очередь, не будите ничего отрицать, а делать лишь загадочное выражение лица.
   – Да, если вам угодно… Но зачем?
   – Все просто, сударыня. Вы обретете популярность, а я… Жизнь покажет… Да, и подумайте, что вы скажите мужу на счет диадемы.
   – Ничего, скажу правду – дешевые стразы.
   – А он ревнив? – поинтересовался князь.
   – Не знаю. Я не давала повода, мы женаты всего несколько месяцев.
//-- * * * --//
   На следующем выходе, в салоне госпожи Скобелевой, Мария блистала во всей красе: новом платье, ажурных перчатках до локтя, ее голову венчала изящная диадема, а от духоты спасал роскошный веер.
   Женщины не применули заметить наряд провинциалки, и почти весь вечер были заняты тем, что судачили по этому поводу. Особенно их задела диадема госпожи Шеффер, переливающаяся оттенками бежевого, коричневого и терракотового, исходящих от гранатов соответствующих цветов, обрамленных фальшивыми бриллиантами. Но завзятые посетительницы салона не были опытными ювелирами и не могли определить подлинность камней, отчего пребывали в уверенности, что все камни – настоящие.
   Мария заметила, что мужчины как-то особенно смотрят на нее, словно желают подарить самое сокровенное. Она поначалу смущалась, но буквально часа через два окончательно вошла в роль «внучки Бонапарта», совершенно не подозревая, что именно наговорил всем князь Рокотов.
   Тот же помимо ее истории намекнул и о другом весьма щекотливом обстоятельстве что они – любовники. Женщины откровенно позавидовали шустрой провинциалке, ведь Рокотов был красив, умен, возможно, даже богат, имел титул, подлинность которого не оспаривалась, и ко всем выше перечисленным его достоинствам добавлялось еще одно – князь имел огромные связи.
   Мужчины поглядывали на Марию с явным удовольствием, в душе завидуя как господину Шеффер, так и князю Рокотову. Ни каждый муж может похвастаться, что его жена – внучка Бонапарта, как, впрочем, и любовник о своей возлюбленной.
   Мария купалась в знаках внимания, оказываемых мужчинами, особенно преуспевал французский виконт Ла Шарите. Она заметила, что князь Рокотов вел с ним оживленную беседу и многозначительно поглядывал в ее сторону.
   Сергей Шеффер хоть и был молод и неопытен в светских амурных делах, не преминул заметить, что интерес к его скромной персоне резко возрос, особенно со стороны лесопромышленника Уварова. Все пытались поговорить с ним и непременно узнать его мнение по тому или иному поводу.
   Наконец, когда к Сергею подошел сам Феоктистов, доверительно взяв под его локоть и отведя в сторону от шумной компании, сказал:
   – Право, дорогой Серж, ваши супруга, эта юная богиня, – на пике популярности. Никогда бы не подумал, что ее прелестные глаза корсиканского происхождения вызовут такую бурю эмоций, – он хохотнул и продолжил: – А вы, сударь мой, ловкач, такую барышню окрутили…
   Сергей резко одернул руку и отстранился от Феоктистова:
   – Анатолий Григорьевич, я попросил бы вас…
   – Ах, прости, душа моя, не хотел тебя обидеть. Ведь иметь такую красавицу жену – весьма хлопотное занятие. Неправда ли?
   Он снова хохотнул, как показалось Сергею неприятно и двусмысленно, и удалился по направлению к Эмилии Ван Гольц.
   Эмилия, имевшая виды на князя Рокотова, была задета популярностью Марии Шеффер более всего, а когда до нее дошли слухи, о том, что Александр имел связь с этой провинциалкой, – окончательно расстроилась и даже расплакалась от обиды.
   Теперь же она тщетно пыталась привлечь к себе утраченное внимание, что поделать, светская популярность изменчива.
//-- * * * --//
   Актриса призывно улыбалась князю, но тот, увы, не обращал на нее ни малейшего внимания, всецело поглощенный беседой с французским виконтом. Тогда разгневанная фурия решила пойти ва-банк. Она прошла мимо собеседников, резко задев веером Рокотова, тот же не преминул обратить внимание:
   – Дорогая Эмилия, вы божественны как всегда!
   Актриса действительно хорошо выглядела, одеваясь со вкусом, выписывая свои наряды прямо из Парижа. Она в этот вечер благоухала новыми духами «Мадам Помпадур», оставляя за собой шлейф тончайшего аромата.
   Рокотов, как знаток женских премудростей, оценил «Мадам Помпадур», заметив по этому поводу:
   – Чудесный французский парфюм. Прямо из Парижа?
   – Ах, князь, вы же знаете, я не терплю дешевых русских подделок и одеваюсь только у Николя Беранже в его парижском модном салоне. Кстати, духи от него же. Николя прислал их в подарок с наилучшими пожеланиями.
   Эмилия, жеманясь, потянула руки собеседнику, Александр запечатлел поцелуй на белой атласной перчатке, изрядно пропахшей «Мадам Помпадур», и тут же переключился на виконта.
   «Фурия» передернула обнаженными плечами и решительно направилась к Сергею Шеффер, ведущему оживленную беседу с Уваровым. Мария же в этот момент улыбалась некоему господину, стоя рядом с мужем.
   Эмилия подошла к Сергею и, бесцеремонно взяв его под руку, начала нашептывать ему прямо в ухо:
   – Ах, сударь, вы слишком много уделяете внимания пустым разговорам и совершенно забыли о своей супруге. Она же не теряет время даром! Все видят, что она имеет роман на стороне. Все кроме вас!
   Эмилия отпустила руку пораженного Сергея и быстро удалилась. Тот же стоял, опешив от услышанного. Он взглянул на жену, та продолжала невинно беседовать с неким незнакомцем. «Кто он? Раньше я его не видел? Это он – любовник Машеньки? Не может быть, слишком старый и толстый… Да и потом, это просто невозможно, чтобы моя Машенька с другим мужчиной…»
   Разъяренная фурия удалилась в соседний зал, где происходила захватывающая игра в карты – на кону стояло пять тысяч рублей. Некто Владимир явно перехватил инициативу у игроков.
   Молодая темноволосая женщина в наряде, чем-то похожем на восточный, внимательно наблюдала за игрой, находясь рядом с Владимиром по правую руку. Она стояла неподвижно два часа к ряду, покуда ее спутник вел искусную умелую игру, и не получил все пять тысяч.
   Эмилия заметила, как улыбка промелькнула на лице незнакомки, когда в руках Владимира оказалась столь значительная сумма ассигнаций. Он встал, откланялся присутствующим, поблагодарив их за игру, и, взяв свою спутницу под руку, удалился в музыкальный зал, где молодая протеже господина Уварова раскладывала ноты на рояле, и, наконец, сев поудобней на стуле, начала исполнять ноктюрн Листа.
//-- * * * --//
   По дороге домой Сергей был молчалив. Мария подумала, что он слишком устал за вечер, утомленный светскими разговорами. Онa, конечно, заметила странное поведение Эмилии Ван Гольц, но постеснялась спросить мужа об их разговоре.
   Дома, когда супруги легли уже в постель, Сергей отвернулся от жены и тут же заснул. Она удивилась – такое поведение было не характерно для Сергея. После вечеров, проведенных в салоне Скобелевой, он обычно был возбужден, полон сил и любовного желания. Теперь же, напротив, он спал, даже не пожелав «спокойной ночи».
   Между супругами пробежал первый холодок.
   Маша была расстроена и не могла заснуть. Она встала, накинула пеньюар и села перед зеркалом туалетного столика, на котором в бархатном футляре лежала диадема. Женщина открыла его и извлекла драгоценность, покрутив ее в руках и насладившись отблесками камней при свете одной-единственной свечи, которую она не тушила на ночь, и надела украшение на голову.
   Она распустила волосы, заплетенные в косу, расправив их на груди, и начала рассматривать свое отражение в зеркале. В последнее время ее постоянно мучил вопрос: неужели она так и проживет с Сергеем всю жизнь? И тут же отвечала: «Боже, какая скука. Он постоянно на службе, я же предоставлена сама себе в этой убогой мещанской квартире. Да и потом, разве о такой жизни в Москве я мечтала? Князь Рокотов, такой красавец и к тому же богат, ведет светский образ жизни. Хотя зачем я ему? А почему он так странно смотрит на меня? Я, не задумываясь, изменила бы Сергею… Куда ушла любовь? А была ли она вообще? Я так скоропалительно покинула с ним Смоленск…»
   Утром, когда Маша проснулась, а заснула она только под утро, Сергей уже уехал на службу. Она повернулась на другой бок, вставать не хотелось – просто не было смысла. Постоянное каждодневное безделие и скука утомили ее: посещение салона госпожи Скобелевой было единственным развлечением, и то не частым.
   Неожиданно в дверь постучали, раздался голос хозяйки:
   – Мария Алексеевна! Вам письмо!
   Маша вскочила с кровати и бросилась к двери прямо в рубашке: «От кого? Да еще в такую-то рань?»
   Хозяйка протянула голубой конверт, благоухающий одеколоном. «Знакомый аромат», – подумала Маша и, устроившись в кресле поудобней, вскрыла его, извлекла листок добротной бумаги, сложенный вдвое, и прочла:

   «Дорогая Мария!
   Смею Вам признаться, что все последние дни только и думаю о Вас, сгорая от страсти. Я окончательно потерял голову и готов бросить к Вашим ногам свое состояние и любовь. Решайтесь. Жду вас на углу Хвостова переулка и Полянки сегодня в два часа пополудни.

Князь Александр Рокотов».

Глава 13

   Мария сидела, откинув голову назад, правая рука, державшая письмо беспомощно свисала с деревянного подлокотника. Она плакала, уставившись в потолок, слезы ручьем стекали по щекам и вискам, теряясь в густых локонах, разметавшихся по изголовью кресла.
   Женщина боролась с охватившим ее соблазном и чувством долга пред мужем, но первое взяло верх, и она, посмотрев на часы, а они уже пробили четверть двенадцатого, начала приводить себя в надлежащий вид.
   Ровно в час дня Мария была готова к свиданию с Рокотовым, к своему удивлению обнаружив, что она совершенно успокоилась, приняв решение круто изменить свою жизнь. Эта мысль пришла сама собой, когда она причесывала волосы, сидя перед зеркалом: «Надо уйти от мужа. Буду жить с Рокотовым невенчанной. Подумаешь, грех какой! Живут же содержанки, и поди не жалеют ни о чем. А здесь, сплошные муки… Знала бы, лучше осталась в доме Горюновых вензеля на простынях вышивать. Хотя, чего хорошего… Не стоит кривить душой – хочется богатства, развлечений, яркой праздничной жизни. Разве Серж может мне дать все это? Нет…»
   Она вышла из дома ровно в четверть второго и взяла извозчика до пересечения переулка с Полянкой.
//-- * * * --//
   В последние несколько дней eго cиятельство князь Александр Рокотов предпринимал отчаянные попытки поправить свое вновь пошатнувшееся финансовое положение. Так же как и его покойный отец, Александр привык жить на широкую ногу, вести безалаберную светскую жизнь, растрачивая остатки родового состояния направо и налево.
   Недавно ему исполнилось двадцать восемь лет, как говориться, князь вступил в зрелый возраст мужчины, когда обычно светские повесы остепенялись и выгодно женившись, приобщались так или иначе к семейной жизни.
   Рокотов также был уже женат на Наталье Лисовской, дочери некоего успешного петербургского банкира. Когда умер Рокотов-старший, Александру едва исполнилось восемнадцать, и он сполна познал тяготы неоплаченных отцовских долгов. Расплатившись по всем долговым распискам и векселям, он с ужасом обнаружил, что от огромного состояния покойной маменьки почти ничего не осталось, мало того, дома, перешедшие ему по наследству, в Москве и Петербурге были заложены в банке Лисовского.
   Молодой Рокотов навел справки о банкире Лисовском, вскоре поняв, что на снисхождение с его стороны рассчитывать не следует. Тогда он пошел другим путем. У Лисовского была дочь Наталья, девушка весьма продвинутых прогрессивных взглядов, ведущая самостоятельную жизнь на отцовские деньги. У нее была собственная квартира в Москве, куда она и перебралась, когда ей исполнилось семнадцать лет, захватив из петербургского дома свои вещи и двух служанок. Папенька положил ей месячное содержание с условием, что она будет посещать лекции в университете по своему выбору в качестве вольного слушателя.
   Наталья исправно посещала лекции по истории, философии и литературе, пока не познакомилась с таким же вольным слушателем, как и она, – весьма привлекательным молодым человеком князем Александром Рокотовым.
   Лисовский хоть и позволил единственной взбалмошной дочери жить самостоятельно, но все же нанял человека, который исправно следил за ней и обо всем отписывал родителю. Получив очередное донесение от филера, в котором тот указывал, что Наталья встречается с неким Рокотовым, в дурных делах не замеченных, банкир сразу же навел о нем справки. Выяснилось, что молодой человек на гране разорения, его недвижимость заложена, кстати, в банке Лисовского и, кроме княжеского титула, он ничего не сможет дать своей будущей жене.
   Немного подумав, Лисовский принял решение, что, мол, молодой человек не виноват, в том, что непутевый родитель оставил ему лишь долги и, пожалуй, не худо бы было женить его на Наталье и сделать ее княгиней Рокотовой-Лисовской.
   Женившись на Наташе, молодой князь недолго вел жизнь примерного семьянина, пустившись во все тяжкие через год после свадьбы. Жена переехала в свою московскую квартиру, Александр же предавался светским развлечениям в родительском доме, платеж за который был отсрочен Лисовским на неопределенное время. Банкир все же наделся, что молодой зять остепенится и вернется к дочери, но, увы, вихрь светских развлечений так подхватил молодого князя, что уносил его все дальше и дальше от семейного очага.
   Наконец, нервы банкира сдали, и он в качестве меры устрашения, выставил петербургский дом Рокотова на торги. Молодой князь был взбешен, он тут же направился к Наталье, умолял ее похлопотать перед отцом, изобразив полное раскаянье, он даже сошелся с ней на некоторое время.
   Лисовский ликовал – урок с продажей дома возымел эффективное действие!
   Князь понял, что придется жить с женой под одной крышей и выполнять хотя бы иногда свой супружеский долг. В результате чего через год родился наследник – князь Дмитрий Александрович Рокотов-Лисовский.
   Банкир вновь ликовал: зять остепенился и взялся за ум!
   Прошло еще три года, Наталья была занята воспитанием маленького Дмитрия, Александр же предавался разгульной жизни, проматывая деньги жены, не появляясь дома по несколько дней. Наташа не жаловалась, смирившись со своей судьбой, она слишком любила мужа, и решилась на отчаянный шаг – рождение второго ребенка. Она успешно понесла, когда Александр, утомленный очередной светской львицей, пребывал дома.
   Беременность протекала тяжело: появилась одышка, голова постоянно кружилась, отекали ноги. Александр же равнодушно относился к жалобам жены на здоровье: чего, мол, с ней станется – родила первого, разрешиться и вторым.
   Наташа не выдержала равнодушия мужа, отписав обо всем отцу в Петербург. Тот был ошеломлен полученной новостью, наивно полагая, что семейная жизнь дочери наконец наладилась. Он понял, что жестоко ошибался, и, немедленно перепоручив все дела в банке управляющему, направился в Москву.
   Наташа встретила отца лежа в постели, ей было тяжело ходить, горничные не отходили от нее, выполняя все распоряжения. Маленький Дмитрий играл в детской, ни о чем не подозревая под присмотром гувернантки.
   Лисовский был в бешенстве, готовый убить своего непутевого зятя, как только тот соблаговолит появиться дома. Но тот не спешил появляться, предаваясь развлечениям в веселой компании.
   Наташа призналась отцу, что Александр наделал множество долгов, и показала ему долговые расписки мужа. Банкир пришел в ужас, но делать нечего – пришлось оплатить все долги, проклиная свою наивность.
   Рокотов знал о прибытии тестя из Петербурга, но так и не появился перед его очами, понимая, чего можно ожидать от сей встречи. Лисовский нанял лучших врачей в Москве, оплатив им все предстоящие визиты к Наталье авансом. Затем он напряг все свои давние связи, договорился с банками и почти со всеми известными ростовщиками Москвы, чтобы те не давали Рокотову взаймы.
   Князю ничего не оставалось, как пойти на поклон к известной Елене Яковлевне Скобелевой, продолжившей дело своего покойного мужа, весьма преуспевшего на поприще ростовщичества и прославившегося своей жестокостью по отношению к должникам.
   Скобелева дала князю заем под льготный процент, но с условием, что он станет ее любовником. Рокотову ничего не оставалось делать, как в течение почти двух лет ублажать женщину, которой было почти сорок, успокаивало лишь то, что она была еще хороша собой и содержала известный в определенных кругах общества салон, где собирались люди разные, порой и с сомнительной репутацией.
   Князь Рокотов, как человек общительный и умеющий пустить пыль в глаза, сошелся с неким виконтом Ла Шарите, якобы французом, и соответствовало ли его имя истине, никто не знал. После этого знакомства князь успешно расплатился со Скобелевой и наконец перестал ублажать ее наигранной любовной страстью. Елена Яковлевна, как женщина умная и весьма практичная, окончательно не порвала с Рокотовым, позволив посещать свой салон в любое для него удобное время, что он и делал.
   Но в последнее время удача отвернулась от князя. Наташа переехала с детьми к отцу в Петербург, тесть же более не желал содержать своего непутевого зятя, банки и ростовщики денег не давали, а у Скобелевой более брать взаймы не хотелось. Жить на содержании какой-нибудь пожилой вдовы также претило гордости и самолюбию Рокотова.
   Оставалось одно: ввязаться в очередную авантюру с виконтом Ла Шарите.
//-- * * * --//
   История виконта Николя Ла Шарите была, попросту говоря, неудавшимся коммерческим предприятием. Виконтом урожденный Николай Терентьевич Фомин стал позже, а будучи еще при своем настоящем имени, служил в известном петербургском мебельном салоне Иоганна Фон Дервина, в качестве управляющего. Модное в то время экономическое образование позволило перспективному молодому человеку двадцати пяти лет, с отличными рекомендациями, занять это место. Владелец салонов, немец Фон Дервин, лично, росчерком пера, утвердил претендента.
   Фомин ликовал: сын почти разорившегося дворянина стал управляющим. Его живой ум и прочие таланты позволили немецкому мебельному промышленнику уверенно утвердиться в Петербурге. Вскоре Фон Дервин стал подумывать о расширении торговли и открытии подобного салона в Москве.
   Молодой управляющий также не остался в накладе, хозяин, видя радение своего служащего на благо процветания дела, повысил ему жалованье почти в два раза. Тот же, одаренный не только умом, но и, скажем, излишней дерзкой предприимчивостью, скопив приличную сумму денег и взяв кредит в банке под залог своего небольшого, но добротного дома, решил действовать самостоятельно.
   Фомин, прекрасно знающий весь ассортимент и качество мебели, выпускаемой Фон Дервином, отправился в Польшу под предлогом отдыха. Там, в Лодзи, он нашел некоего промышленника, владельца местной мебельной фабрики, и тут же предложил ему выгодное сотрудничество.
   Фабрикант, не раздумывая, согласился. Вскоре в Санкт-Петербурге открылся магазин французской мебели некоего владельца по фамилии Ла Шарите. Его продукция была гораздо дешевле немецкой, но выглядела совсем не хуже, а возможно, даже изысканнее.
   Дела Ла Шарите шли в гору, а в салоне у немца поток покупателей иссякал с каждым днем. Фон Дервин, будучи человеком жестким, а с конкурентами, порой, даже жестоким, предпринял решительные меры. Он перекупил у банка небезызвестного Лисовского закладные Фомина – Ла Шарите, с огромной выгодой для их держателя. Вскоре салон французской мебели попросту исчез, на его месте открылся другой – немецкий.
   Николай был в отчаянье, пропивая последние деньги и собираясь покончить с собой, после того, как они закончатся. В этот момент судьба свела его с Александром Рокотовым, и их объединило одно – ненависть к банкиру Лисовскому. И она позволила новым компаньонам выжить.
//-- * * * --//
   Виконт Ла Шарите с удовольствием покуривал английскую сигару, предложенную князем Рокотовым, сидя на диване в гостиной меблированной квартиры. Виконт и князь были знакомы достаточно давно, пожалуй, лет пять или шесть, что позволяло им прямо высказывать свои мысли, не беспокоясь о светских формальностях.
   – Мои дела в плачевном состоянии, Николя.
   Ла Шарите выпустил из рта тонкую струйку дыма:
   – Дорогой друг, для меня это перестало быть новостью с тех пор, когда мы познакомились. Насколько мне известно: вы постоянно нуждаетесь в деньгах. Все приличные люди отказывают давать вам взаймы благодаря назойливым просьбам вашего тестя. Кто же захочет нажить себе влиятельного врага? Не так ли?
   Рокотов усмехнулся:
   – Ваша осведомленность, виконт, просто шокирует. Лучше подумайте: как можно разбогатеть!
   – О! Весьма просто. Видите ли, дорогой друг, люди, а в особенности светское общество, обожают слагать легенды, а потом верить в них, как в истинную правду. Вы понимаете, о чем я говорю?
   Князь вынул сигару изо рта:
   – Откровенно говоря – нет. Ваша манера витиевато излагать мысли, несомненно – достоинство, но, увы, для собеседника – недостаток. Он путается и не понимает, что именно вы имели в виду.
   – Пора бы привыкнуть к моим причудам за столь долгое время нашего знакомства. Ладно, буду краток: вы пустили слух в салоне госпожи Скобелевой, что Мария Шеффер – ваша любовница, мало того, – внучка Бонапарта. С какой целью, позвольте полюбопытствовать? У вас есть определенный, далеко идущий план? Или это просто – сто первая интрижка?
   – Ах, Николя, если бы я знал сам. Сначала меня заинтересовала сентиментальная история ее происхождения. Затем молодая прелестница меня увлекла, и я, как обычно в таких случаях, не устоял перед соблазном и потерял голову, как вы изволили выразиться – в сто первый раз.
   – Убеждаюсь снова и снова: вы – не практичны, Александр, – разочарованно сказал виконт.
   – Позвольте, а причем здесь моя практичность? Любовная интрижка – вот и все! Что можно взять с неопытной провинциалки?
   – Да что угодно. Например, ее происхождение. Если припомните, пять минут назад, я говорил вам, о легендах…
   – Да, и что же?!
   Виконт вопросительно воззрился на своего собеседника:
   – Александр, вашу бы любвеобильность и мастерство прожигать жизнь и деньги, да на пользу дела!
   Князь не понял мысль собеседника и возмутился:
   – Меня задевает ваша манера умничать, виконт!
   – Не сердитесь, мой друг. Я все разъясню. У меня есть дерзкий план, благодаря которому можно получить приличные деньги. И вашей прелестнице, внучатой племяннице Бонапарта…
   – Да, нет, Николя – внучке, – поправил князь.
   – Ну, да. Я и говорю, внучке Бонапарта – Марии Шеффер, отведена немаловажная роль.
   Александр удивленно округлил глаза: Марии Шеффер уготована роль приманки, но в чем?
//-- * * * --//
   Экипаж прибыл в назначенное время и место вовремя. Мария вышла, расплатилась с извозчиком и огляделась: на противоположной стороне стояла карета несомненно женщина ее узнала, она принадлежала князю.
   Женщина быстрым шагом направилась к карете, ее дверца распахнулась, кучер откинул ступеньку, изнутри появилась рука в белой перчатке. Мария поставила правую ногу на ступеньку, оперлась на предложенную руку, и тут же очутилась в объятиях Рокотова.
   – Слава Богу, это вы… – едва успела вымолвить Мария, как страстный поцелуй перехватил ее дыхание.
   Князь умел сделать так, чтобы женщина потеряла голову и забыла о долге. Он начал целовать ей руки:
   – О! Мария! Какое счастье, что вы пришли. Могу ли я надеяться на вашу взаимность?
   Он посмотрел на женщину умоляющими глазами полными слез и надежды.
   – Да, иначе бы я не пришла, – призналась Мария.
   Он вновь поцеловал ее с еще большей страстью, вложив в этот поцелуй все свое мастерство коварного обольстителя. И это возымело немедленное действие: женщина обмякла, голова ее закружилась, она желала князя прямо здесь и сейчас, ей было все равно, что они посередине Москвы, в карете.
   Через полчаса они лежали в постели в доме Рокотова, что в Хрустальном переулке, и предавались любовному безумию.
   Такого Мария не испытывала никогда при соитии со своим супругом. Она была на вершине блаженства, потеряв счет времени.

Часть 2. Дама треф

Глава 1

   Вокруг Сухаревской башни кипел торг – московские воры продавали украденные вещи. Почти тридцать лет прошло с того момента, когда генерал-губернатор Растопчин позволил сомнительному люду продавать добро, добытое после войны 1812 года. С тех пор рынок торговал два раза в неделю, здесь можно было найти все что угодно: и барские женские платья, украденные хитрыми горничными, и столовые приборы, и обувь, весьма сомнительного качества, украшения из серебра, постельное белье, и просто то, что успели снять с подвыпившего прохожего.
   Частенько сюда заходили приличные люди в надежде найти свои украденные вещи, но здесь возвышались горы ворованного добра, и несчастный просто терялся в них. Скупщики, наживающиеся на горе вдов и детей, привозили полные телеги различного скарба, включая даже мебель, и продавали дешево, как говорили на местном жаргоне «по случаю». Так по случаю здесь можно было приобрести щеблеты, подошвы, которых отваливались сразу же после первого дождя, да к кому пойдешь за правдой, одно слово – Сухаревка! Вот уже тридцать лет она жила под девизом: на грош – пятаков, и успешно воплощала его в жизнь.
   Маленькая Варвара частенько захаживала сюда с матерью, которая служила в одном из местных трактиров у Бакасова посудомойкой, и умудрялась прихватывать у посетителей то часы, то «лопатник» [5 - Лопатник – на жаргоне Сухаревки означал кошелек.], если повезет. Частенько она оказывала услуги определенного характера подвыпившим посетителям, тут и попадали в руки расторопной бабенки все то, что можно было снять с простака.
   Выручив на Сухаревки пару-тройку рублей за ворованные вещи, мать Варвары не спешила потратить деньги на еду и одежду для дочери, она поступала проще: вела свое чадо на Охотный ряд.
   Маленькая Варя любила сутолоку Охотного ряда: он был застроен с одной стороны старинными домами, чудом уцелевшими после пожара 1812 года, с другой – одноэтажным зданием под одной крышей, вдоль которого тянулись торговые лавки вплоть до Тверской.
   Впереди лавок, на площади, вдоль широкого тротуара, толпились торговцы с корзинами и мешками, наполненными всевозможными продуктами. Варя потянула носом воздух: от запаха пирожков с требухой проснулся аппетит еще больше, живот подвело. Мать же не торопилась, она приглядывала торговую палатку со снедью, вокруг которой непременно должны стоять два-три покупателя: так будет проще отвлечь продавца и Варваре, по обыкновению, украсть несколько пирожков или булок.
   Наконец мать подошла к намеченной «жертве», около палатки стояли две бабы с корзинками, у одной торчал гусь, у другой виднелся запуганный кролик. Мимо прошел пирожник, за ним блинник, неся на груди лоток со своим аппетитно пахнущим товаром, но Варя уже по опыту знала – у таких не украсть, в палатке под шумок проще.
   Женщина подошла к булочнику, вдохнула запах свежего хлеба и начала торговаться с завидным актерским мастерством. В это время Варя, пока мать заговаривала и отвлекала торговца, а бабы с корзинками смотрели на нахалку осуждающе, стащила две сдобы и засунула за пазуху. Отойдя несколько поодаль, малолетняя воровка спокойно дожидалась матери, пока та окончательно не выведет торговца из терпения, и он попросту не прогонит назойливую покупательницу. Так Варвара добыла завтрак: свежие булочки были для нее роскошью.
   Мать и дочь прошли дальше, пройдя мясные ряды, из подвалов складов, расположенных прямо при лавках, разило тухлятиной, Варя поморщилась, она ненавидела этот запах, ассоциировавшийся со смертью. Наконец показались сбитенщики и квасники. Варвара выразительно посмотрела на мать, та, понимая желание дочери, купила ей напиток из моченых груш, себе же – кваса. Девочка извлекла сдобы из-за пазухи, они еще хранили тепло, и протянула одну из них матери.
   Эти дни, когда она посещала Сухаревку, а затем Охотный ряд, были для Вари праздником, ведь завтра придется питаться тем, что принесет из трактира пьяная мать, та же чаще всего забывала о голодной дочери.
//-- * * * --//
   Варя выросла и превратилась в красавицу. От постоянного недоедания она была на удивление стройна и белокожа, что приковывало к ней назойливые мужские взгляды. Девушка не хотела мыть посуду у Бакасова и прожигать свою жизнь в пьяном угаре, как ее покойная мать, она решила попытать счастья, надеясь на свою молодость и привлекательность.
   На Сухаревку, к местным шлюхам, она не пошла, не тот уровень, да и противно обслуживать ворье и пьянь. Крутые воры же имели свои гаремы и не опускались до девок с мостовой. Так что на Сухаревке ловить было нечего – Варвара знала точно.
   Она направилась на Охотный ряд и, пользуясь своим нажитым опытом, с булочек и пирожков переключилась на тощие кошельки покупателей, а затем на мужские часы с цепочкой, пользующиеся повышенным спросом у сухаревских скупщиков.
   Однажды она завидела опрятного симпатичного мужика, по виду приказчика, и решительно направилась к нему. Подойдя несколько ближе, воровка оступилась, якобы подвернулась нога на мостовой, выразительно ойкнула, и как бы невзначай навалилась на него. Пока тот по простоте душевной помогал красивой барышне, она ловко извлекла из кармана его цветастого жилета часы на цепочке, улыбнулась обворожительной улыбкой и была такова.
   На следующий день Варвара прямиком направилась к Сухаревской башне, где уже обзавелась полезными связями. Скупщик краденого, которому она сдавала добытые часы, – их она предпочитала воровать более всего и до того наловчилась, – давно приметил красивую девицу и сам предложил покупать у нее «товар» за хорошие деньги, но с одним условием: раз в неделю она будет посещать его на квартире и удовлетворять как любовника.
   Скупщик был не молод, но и не стар, лет сорока, бравый на вид, холеный – чай, не работал на тяжелых хлебах, и достаточно обходительный. Варвара поразмыслила над его предложением и согласилась: и для дела хорошо, и для тела не плохо, – поди, семнадцатый год пошел, – обзавестись опытным любовником не помешает.
   Варвара, как обычно, направилась к месту, где торговал скупщик-любовник, неожиданно кто-то подхватил ее под руку.
   – Что ж вы, барышня, так неловко падаете на мужчин? – поинтересовался незнакомец, в котором девушка тотчас узнала «приказчика».
   – Нога подвернулась, – улыбнулась она. – С кем не бывает?!
   – Бывает, да всякое. Например, девушек в тюрьму сажают за воровство, – уточнил незнакомец.
   Варвара удивленно вскинула черные брови и поправила косу на груди:
   – Ох, страсти-то какие, господин хороший… Вы про кого это?
   – Да про тебя, чернобровая красавица. Видать, Бог дал тебе красоту и умом не обделил, как ты ловко у меня часы-то стырила на Охотном.
   Варя улыбнулась:
   – Отчего я? Может, кто другой? Я что ж одна по Охотному расхаживала?
   – Такая как ты одна… – «приказчик» засмотрелся на девушку и непроизвольно почувствовал, что она начинает ему нравиться. – Так что, часы вернешь?
   – Право, вы настойчивый какой! Нету у меня ваших часов. Негоже обвинять честную девушку.
   – А если я городового кликну? – «приказчик» попытался взять красавицу на испуг.
   – Ага, самое время. Вы видно, господин хороший, забыли, где находитесь. Так вот – это Сухаревка, и здесь все друг за друга. Часы же ваши я могу вернуть, скажем, за два рубля, – воровка извлекла их из внутреннего кармана бархатной модной жакетки и покрутила перед носом «приказчика». – А будeте обижать, позову сухаревских, – невинно улыбнулась прелестница.
   «Приказчик» понял – дело табак, либо покупай свои собственные часы, либо проваливай не солоно хлебавши.
   – Хорошо, вот тебе полтора рубля, – он протянул деньги девушке и потянулся за часами.
   – То-то, господин хороший, все дешевле новых-то будет. Почитай два рубля сэкономили.
//-- * * * --//
   Варвара продолжала свое «дело» на Охотном ряду, и исправно приносила часы сухаревскому скупщику. Но мечталось о большем: чего там рубль, два – особо не разбежишься. Девушке хотелось заиметь свой дом, непременно с резным крыльцом, где-нибудь в районе Садового кольца, поближе к мещанам; выйти замуж, детишек завести. Да только все упиралось в деньги: кому нужна жена без кола, без двора? Никому, то-то и оно. Всякий мещанин хотел иметь жену красивую и богатую, а ежели бесприданница, – то милости просим за старика, – а этого Варваре вовсе не хотелось, нагляделась она на свою мать вдоволь, хорошо помнила, как та рыдала от безысходности в подушку по ночам.
   Скопить денег Варваре не удавалось: надо было платить за комнату домовладельцу, снимала она на Остоженке, в цокольном этаже, но комната была сухой и опрятной. К себе девушка никого не водила, держалась особняком, даже подруг не имела, – так на что они, – от женской дружбы не забогатеешь!
   В последнее время Варя стала замечать, что за ней следят и на Охотном ряду, и на Сухаревке. Она вела себя осторожно, лишний раз не выходила из дома: ее охватило внутреннее волнение и неуверенность, а это – наипервейшие враги вора: дернется рука, – и попадешься вместе с добычей самому же хозяину! И держись – женской тюрьмы не миновать!
   Варя достала заветную шкатулочку, в которой хранила деньги: оставалось восемьдесят копеек – не густо. Неожиданно в дверь постучали, девушка вздрогнула: кто это?
   Она подошла к двери, затаив дыхание, стук настойчиво повторился. Из-за двери послышался мужской голос:
   – Варя открой, я знаю – ты дома!
   Девушка собралась духом и откинула дверной засов: ну что еще ей оставалось делать, лишний шум совершенно ни к чему! На пороге стоял небезызвестный «приказчик», он уверенно вошел и оглядел комнату.
   – Живешь не богато, видать, на часах не разжилась! – заметил он.
   – Чего надо? – грубо поинтересовалась хозяйка. – Учить жизни пришли – не трудитесь!
   Она поспешно закрыла дверь за непрошеным гостем.
   – Ишь, как репутацией-то дорожишь – не дай бог, кто услышит чего не надо! Стало быть, в доме не ведают, чем ты промышляешь?!
   Варя с укором посмотрела на гостя:
   – Нет. Я – честная девушка, на углах не стою.
   – Хм, это заметно. Но полюбовник наверняка есть? – поинтересовался гость.
   – Вам-то чего? Есть ли, нету ли? Зачем пришли? Хотите меня, как девку использовать, – не выйдет. Я сама решаю: где и с кем! – отрезала Варвара.
   – Поди, гордячка-а-а! – протянул «приказчик». – Ладно, пришел я по делу.
   Варя удивленно вскинула брови и начала теребить наполовину расплетенную косу.
   – Дай переспать на своих волосах: вон у тебя коса, чуть не до колен. Прямо Варвара – краса, длинная коса.
   Девушка окинула косу за спину:
   – А хоть бы и Варвара! Шпионите за мной, и имя выяснили! – возмутилась она. – Думаете за меня заступиться некому?!
   Гость утвердительно кивнул:
   – Так и думаю. Скупщик твой, и он же – раз в неделю любовник, не станет себе осложнять жизнь: ему это ни к чему. Я же могу доставить тебе множество неприятностей, если не согласишься.
   – На что? Спать с вами? – уточнила Варя.
   – Не только. Я – Глеб Панфилов, управляющий дома купца Хлебникова, что на Рыбинской улице. Хозяину нужна прислуга: дом новый, купленный недавно, так что у тебя есть шанс начать честную жизнь. Ко мне же будешь приходить каждую ночь во флигель и страстно любить, – гость игриво подмигнул девушке. – Небось скупщик-то научил различным премудростям? А? Может, сразу и начнем?
   Варя оторопела: сначала ее охватило непреодолимое желание выставить Панфилова прочь, но что потом – идти воровать на Охотный ряд? Она еще раз взглянула на мужчину: не дурен собой, светлые волосы, крупные наглые серые глаза с чертовщинкой, одет с иголочки, не стар, – лет тридцати не большее, – что и говорить, на роль покровителя и любовника подходит вполне.
   – Хорошо, я согласна.
   – Вот и славно. Паспорт у тебя в порядке? – поинтересовался Панфилов.
   Варя кивнула.
   Управляющий подошел к девушке:
   – А теперь я хочу получить задаток, – он страстно впился ей в губы и тотчас начал мять полную грудь девушки.
   Ночь прошла как в бреду. Утром Варвара едва смогла подняться с постели, ее новоиспеченный любовник был страстным и ненасытным – шутка ли шесть раз за ночь, между ног у нее все болело. Неожиданно девушка почувствовала некую сладостную истому. Женское естество Варвары желало этого наглого, дерзкого управляющего, ворвавшегося в ее устоявшуюся и размеренную жизнь.

Глава 2

   Через два дня Варвара приступила к своим новым обязанностям. Панфилов, отвечавший за набор прислуги, дал девушке отличную рекомендацию, мол, служила в доме некоего купца Гордеева, что в Хамовниках, да тот мерзавец обижал ее и домогался.
   Сам Хлебников не был знаком с Гордеевым, будучи купцом первой гильдии, он не мог знать всех захудалых московских торговцев, выбившихся в низшую третью гильдию, поэтому по поводу Варвары Ивановны Зиновьевой вопросов не возникло. Раз сам управляющий ручается за девушку, значит, она того заслуживает.
   Варвара, расположившись в маленькой комнатке в домике для прислуги, облачилась в форменное синее платье с белым кружевным воротничком, кипенно-белым передником, пышным бантом на голове и направилась в покои хозяйки. Та же распорядилась разобраться со старыми вещами, брошенными в кладовку после переезда: что по приличней оставить, а что негодное – отнести на паперть нищим.
   Варвара с энтузиазмом принялась выполнять указания барыни, женщины немолодой и по виду болезненной, но доброй; поговаривали, что она никогда не кричала на прислугу, а если та провиниться – журила по-матерински.
   К своему великому удивлению, девушка обнаружила среди «старого хлама» наряды хозяйки, правда, уже вышедшие из моды лет десять назад, но в отличном состоянии и сшитые из прекрасных дорогих тканей. Она почистила их и отложила в сторону, собираясь отнести на паперть, как и велено… Неожиданно девушку посетила мысль: а зачем на паперть, когда она может все это добро отправить своему бывшему любовнику на Сухаревку, скажем, по рублю за платье, а их набралось порядка десяти, и все хороши – одно краше другого.
   Мимолетно в душе всколыхнулись сомнения: ведь она обещала управляющему начать честную жизнь… Ну и что? Ведь она не крадет – просто вместо нищих эти платья получат на Сухаревке: вот и все, никакого воровства!
   Затем Варя принялась за старую обувь: та же картина – чуть стоптан каблук и сразу – в кладовку! Невиданное расточительство! Девушка вспомнила, как все детство проходила в залатанных платьях и рваных башмаках, вечно «просящих каши», в то время как ее покойная мать ни в чем себе не отказывала.
   «Ну нет! Никаких нищих – все на Сухаревку! За все рублей пятнадцать получить можно», – решила она.
//-- * * * --//
   Сказано – сделано. На следующий день после уборки в кладовой Варя погрузила хозяйское добро на телегу и, сама сев вместо кучера, направилась на Сокольническую заставу, далее по Стромынке на Садово-Спасскую, а там и до Сухаревки – рукой подать.
   Она по-хозяйски подрулила к знакомому скупщику:
   – Принимай, добро! За все хочу пятнадцать рублей!
   Тот со знанием дела оглядел телегу с добром, пощупал материю платьев, мельком глянул на обувь и удивленно спросил:
   – Ты чего, Варька, барский дом обнесла али «восьмерки крутишь» [6 - Крутить восьмерки – обманывать (воровской дорев. жаргон).]?
   – Считай, что кручу! – подтвердила та.
   – Гляжу – загордилась, не пришла ко мне? А ли завела кого получше меня? – полюбопытствовал скупщик.
   – Не серчай, так получилось, – примирительно, как бы извиняясь, ответила девушка.
   – Ладно уж… Платья барские хороши, дам тебе за весь бутор [7 - Бутор – барахло (воровской дорев. жаргон).] сколь просишь, – скупщик отсчитал ровно пятнадцать рублей. – Ну, раз, ты тепереча – такая важная шишка, при барском-то барахле, – навещай, не забывай!
   – Не сомневайся, к тебе первому приду, если что! – Варя села в пустую телегу и слегка хлестнула лошадь кнутом.
//-- * * * --//
   Когда содержимое кладовки иссякло, Варя начала подумывать о более существенных вещах: скажем, столовом серебре, шелковом постельном хозяйском белье и ювелирных украшениях. Однажды, прибирая в спальне барыни, девушка увидела серебряный браслет со вставками из черного агата, весьма модного в последнем московском сезоне. И, о соблазн! Она взяла драгоценность, задрала подол юбки и сунула ее за резинку в чулок, сама того не понимая, что произойдет в доме на следующий день, когда барыня обнаружит пропажу.
   Конечно, первым делом купец допросил молодую горничную, она же, хорошо усвоившая актерское мастерство покойной матушки, смотрела на своего благодетеля честными глазами, постоянно повторяя:
   – За что, барин, такое недоверие? Можете обыскать и меня, и мои вещи…
   Что Хлебников не преминул приказать своим людям: и что же? Они, разумеется, ничего не нашли: смышленая девушка устроила тайник во флигеле управляющего, куда и начала складывать украденное – первым взносом на домик с крылечком стал серебряный браслет хозяйки.
   Хлебников пребывал в замешательстве, и даже в душе пожалел, что круто обошелся с горничной, сняв с нее все подозрения. Но факт оставался фактом – в доме вор! Полиция перевернула все вверх дном, обыскала каждый уголок, проверку прошла прислуга с досмотром личных вещей – и ничего!
   Полицейские предположили: скорее всего, это был форточник. Он проник в дом и, по всей видимости, его спугнули, возможно, Варвара, которая убиралась в спальне. Неизвестный схватил браслет и скрылся. Правда, в этой истории многое не вязалось, но, увы, других версий просто не было.
   Вскоре жизнь вошла в обычное русло, о пропаже забыли. Варя исправно выполняла свои обязанности и посещала Глеба во флигеле каждую ночь. Управляющий привязался к девушке: мало того, что она была хороша собой и вовсе не глупа, а как умела удовлетворить его желания! Варя умела все то, что нравилось мужчинам, действительно скупщик-любовник научил ее всему, и теперь она умело пользовалась своими знаниями с выгодой для себя – Глеб потерял голову, его поглотила животная страсть, он начинал желать девушку, как только та переступала порог флигеля.
   Управляющий накидывался на нее, словно голодный зверь, Варя только диву давалась: откуда столько сил, ведь каждую ночь одно и то же – по несколько раз, да еще и в различных позах, утром же он пробуждался полным сил.
   Время шло, горничная вела себя осторожно, но барыня велела почистить ей столовое серебро, и опять соблазн был слишком велик. Она почистила его, как и положено, убрала в горку, стоящую в столовой. Столовые приборы были громоздкими, незаметно, в чулке, их из дома не вынесешь, и девушка решила украсть набор маленьких кофейных ложечек, ровным счетом десять штук. Она осторожно вынула их из бархатной коробочки: одну, вторую, третью и, пожалуй, четвертую, и засунула их в специальный карман на нижней юбке, который она недавно предусмотрительно пришила.
   Варя слегка прошлась: ложечки не издавали в нижней юбке ни звука, она направилась к барыне, дабы сообщить, что серебро почищено и узнать: какие будут дальнейшие распоряжения. Та же велела почистить платье и приготовить меховое манто, так как собиралась совершить прогулку в пролетке – подышать свежим воздухом. Варя в последнее время стала все больше замечать, что барыня бледна, ее все чаще посещает врач и выходит из господской спальни расстроенным. Хлебников же постоянно находился в разъездах по торговым делам и вовсе не уделял внимания больной жене, та же чахла на глазах.
   Дочь Хлебникова недавно вышла замуж и жила у мужа в Лефортово, иногда навещая мать, но делала это крайне редко: болезнь, снедающая родительницу изнутри, дурно влияла на молодую особу, приводя ее к продолжительной ипохондрии. Все чаще дочь присылала своей маменьке письма через посыльного, та исправно отвечала, ведь занять себя было совершенно нечем.
   Прислуга разболталась без должного надзора – хозяин в разъездах, а управляющий, видя такое дело, и сам особенно не радел за чужое добро. Потихоньку все в доме начали подворовывать – кто что мог, Варя же унесла оставшиеся шесть серебряных ложечек и поместила их в заветный тайник под печкой во флигеле.
   Прошел месяц, наконец вернулся купец и обнаружил жену в печальном состоянии: та почти не ела, исхудала и сильно постарела. Злые языки, а, как известно, прислуге известно все и про всех, поговаривали, что Хлебников завел молодую содержанку, мол, пребывает у нее в свое удовольствие, а законная супруга чахнет от болезни, того гляди и умрет – и он узнает об этом последним.
   Так и случилось, однажды время приближалось уже к полудню, хозяйка обычно вставала и пыталась занять себя то чтением, то вышиванием; Варя, не услышав привычного звонка колокольчика, возвещающего о господском пробуждении, начала волноваться и решила сама войти в спальню, справиться о здоровье своей благодетельницы. Она потихоньку постучала в дверь и, не услышав привычного: «Войди, Варя», приоткрыла ее, перед взором предстала безрадостная картина: барыня лежала на постели с неподвижно открытыми глазами, прижимая молитвенник к груди. Горничная поняла: отошла в мир иной. И прежде чем позвать на помощь Глеба, подошла к туалетному столику и открыла заветную шкатулку: сверху лежали украшения, которые покойная любила более всего, но не носила давно из-за болезни, внизу же – те, которые либо надоели, либо вышли из моды. Вот их-то предприимчивая девушка выгребла и сунула в потайной карман нижней юбки. После этого она навела полный порядок на столике: дочь наверняка заберет шкатулку с драгоценностями, но вряд ли она помнит все содержимое, а уж купец Хлебников тем более, и, наигранно причитая, позвала на помощь.
   После похорон хозяйки прислугу уволили – у купеческой дочери в лефортовском доме штат был полным, и в горничных, кухарках, прачках и тому подобных она не нуждалась.

Глава 3

   Варя обосновалась во флигеле: свободного времени было много, купец вновь уехал, дочь предавалась радостям жизни с молодым мужем, управляющий же с несколькими людьми купца следил за огромным домом, в котором теперь никто не жил. Когда Глеб отлучился по делам, девушка извлекла содержимое своего тайника, разложила на клетчатом большом платке – улов оказался неплохим, по предварительным подсчетам по сухаревским ценам рублей на сто, а то и больше, чай, бывший любовничек, скупщик, не обидит. Девушка крепко связала концы платка и с узлом направилась к Сухаревской башне.
   Почти год она не была на Сухаревке. Напротив роскошного дворца Шереметьевской больницы выросли сотни палаток, на площади, несмотря на ранний час, колыхалось море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толпилось множество народа, и у всякого была своя цель.
   Сюда одних гнала нужда, других – азарт наживы, а третьих – спорт, опять же под девизом «на грош – пятаков». Один нес последнее барахло за бесценок. Варя наблюдала, как барышники окружили несчастного и силой вырывали у него узел из рук.
   – Клопы-кровососы, – проворчала она в сторону барышников, – скупят за копейку, а затем перепродадут втридорога.
   Варя подошла к палатке, где обычно торговал ее бывший любовник. От него отошел незнакомец, явно вор, сбросивший награбленное добро почти за бесценок.
   – Варя! – скупщик увидал свою бывшую пассию и осклабился. – Чаго, из барского дома турнули? Али соскучалася по мне шибко?
   Девушка вздохнула и вспомнила покойную мать, умевшую разжалобить кого угодно ради своей выгоды:
   – Ох, попал в точку – турнули. Вот погляди чего принесла – последнее… от сердца отрываю.
   Она протянула скупщику клетчатый узел, тот поставил его перед собой, развязал и присвистнул от удивления:
   – Елки-моталки! И это, говоришь, – последнее! Всем бы такой бутор! – барыга с любопытством посмотрел на свою бывшую подругу. – Ты часом, девка, не того?
   – Чего, того? – не поняла Варя.
   – Замарала [8 - Марать – убивать (воровской дорев. жаргон).] что ль хозяйку-то свою?
   – Господь с тобой! – девушка перекрестилась. – Сама она представилась, а я, чтобы время-то не терять даром, прихватила барахлишко. Все равно оно ей теперь за ненадобностью.
   – Ну, ладно… Это я так, к слову. Сколь хочешь за все?
   – Сто пятьдесят…
   Скупщик задумался: ясно, что он поимеет в два раза больше, но уж больно не хотелось платить названную сумму.
   – Сто! – предложил он свою цену.
   Варя отрицательно мотнула головой:
   – Сто двадцать и хорош базлать [9 - Базлать – говорить (воровской дорев. жаргон).]! А ежели будет чего, к тебе опять приду.
   – Добро, держи бабки [10 - Бабки – деньги.], – скупщик отсчитал сто двадцать рублей и протянул девушке. – Да поосторожней тут, враз карманы выпотрошат.
   – Чего уж, сама знаю.
   Она задрала подол платья, – у скупщика глаза полезли на лоб – до чего уж ноги хороши, – и, завернув деньги в платочек, засунула их за резинку чулка.
   – Пущай попробуют! – подмигнула она бывшему любовнику и ушла.
//-- * * * --//
   Придя во флигель, Варя застала Глеба, сидящего за столом, пьющим водку и закусывающим соленым огурцом.
   – Где была?
   Варя по опыту знала, что лучше сказать любовнику правду.
   – На Сухаревке была, продала кое-чего из барахла. Жить-то надо на что-то.
   – Хм, а я на что? Я что обеспечить тебя не смогу? – возмутился Глеб.
   – Ну что ты Глебушка, – Варя подошла к нему сзади и поцеловала в макушку, – можешь. Но мы ведь не венчаны, значит, ты не обязан меня кормить.
   Управляющий воззрился на свою подругу: умна, мать твою…
   – Чего продала-то? – поинтересовался он.
   – Да, барыня дарила мне кое-что из своих старых нарядов, вот их и скинула, – ответила девушка как можно непринужденней.
   – Любовнику бывшему?
   – Ему, Глебушка. По крайней мере надежно – не обманул.
   Она задрала подол платья и извлекла заветный узелок из чулка:
   – Вот, здесь все.
   Управляющий не проявил к его содержимому ни малейшего интереса: ну, продала и что ж теперь – вещи ее, чего хочет с ними, то и делает.
   – Дело у меня к тебе есть, – начал Глеб издалека. – Раз за мой счет жить не желаешь, могу протекцию дать в приличный дом.
   – И в какой же?
   – В кондитерскую Назарова, что на Богородской, видала, наверное.
   – Ага… И что?
   – У молодой хозяйки горничная на сносях, вот ищет ей достойную замену. Рекомендацию я тебе уже состряпал, вот… – управляющий протянул Варе вдвое сложенный листок бумаги.
   Та развернула:
   – Прочти, я ж не разумею.
   Глеб откашлялся:
   – Выдано предъявителю сего, Варваре Ивановне Зиновьевой, девице, двадцати пяти лет от роду, в подтверждении того, что она служила в доме купца Валериана Федоровича Хлебникова горничной, в течение трех лет; в доме на Рыбинской улице. Служила названная особа исправно, замечаний не имела. Бумагу выдал управляющий: Глеб Панфилов, – он снова сложил листок вдвое. – Да, и самое главное – будешь следить за своей хозяйкой и сообщать все подробности свахе Прасковье Дмитриевне Ивановой. Живет она там же на Богородской. За предоставленные сведения она тебя наградит.
   – Ох, Глебушка, на что это? Я боюсь!
   – Да, бабьи там дела. Хозяйка кондитерской молода, да с норовом. А сваха выдать ее хочет за купца одного, вот и хочет знать все подробности о жизни своей подопечной…
//-- * * * --//
   Ровно в полдень следующего дня Варвара вошла в кондитерскую Ирины Назаровой. Она подошла к официантке, хлопотавшей около семейной парочки, сидящей за столом:
   – Позвольте, голубушка, могу ли я видеть хозяйку? Говорят, ей горничная нужна.
   Официантка удивилась: однако на ловца и зверь бежит!
   – Присядь, я закончу с посетителями и доложу барыне.
   Гостья села, держа в руках небольшой узелок и начала рассматривать: зал, прилавок, столы, портьеры и, наконец, официантку.
   Та сразу же почувствовала на себе взгляд гостьи: «Странная особа… Настораживает…» Но тут же отвлеклась: в кондитерскую вошли новые посетители.
   Непрошеная гостья стояла перед Ириной:
   – Вот мои бумаги, барыня, – протянула она паспорт и рекомендательное письмо.
   – Зови меня Ирина Тимофеевна.
   Хозяйка посмотрела паспорт: Варвара Ивановна Зиновьева, мещанка, родом из Москвы, такого-то года рождения – стало быть, двадцати пяти лет. Затем она развернула вчетверо сложенное рекомендательное письмо:
   «Выдано предъявителю сего, Варваре Ивановне Зиновьевой, девице…».
   Письмо было коротким, но Ирине Тимофеевне было достаточно, дабы понять, что претендентка – не шалава с большой дороги.
   – А отчего ты рассчиталась от Хлебникова? – поинтересовалась она.
   – Так-с ведь, Ирина Тимофеевна, дочь его замуж вышли-с, и к мужу переехали в Лефортово. А там своя прислуга, меня ведь Валериан Федорович для покойной супруги нанимал. Теперь дом опустел, купец-то в разъездах, все боле по делам торговой гильдии.
   – Хорошо, Хлебников – купец известный. Беру тебя в горничные. Жить будешь здесь при доме, идем, покажу тебе комнату.
   Комната для прислуги была небольшой, но чистой и уютной. Предшественница Варвары, Дуняша, занимала ее одна, так как вторая прислуга уходила к себе домой. Новая горничная разложила вещи, надела белый передник, накрахмаленный чепец и была готова к выполнению своих обязанностей.
   Вскоре Варя исправно шпионила за новой хозяйкой и докладывала свахе о каждом ее шаге. Та же наградными девушку не баловала – жадна была больно.
//-- * * * --//
   Однажды теплым майским вечером, не успела Варвара выйти за калитку, как к ней подошел франтоватый молодой человек, взял ее под руку и поинтересовался:
   – Варвара, горничная Ирины Тимофеевны?
   Варя внимательно посмотрела на него: ага, вчера весь вечер отирался в кондитерской, явно дожидаясь кого-то, но этот кто-то не пришел.
   – Что вам угодно, сударь? Я – порядочная девушка!
   – Голубушка, да я в этом-то и не сомневаюсь, – сказал незнакомец и, словно фокусник, потряс перед носом горничной ассигнацией достоинством в десять рублей.
   Практичная Варвара схватила бумажку и сунула за лиф платья:
   – Спрашивайте.
   – Люблю сговорчивых, – съерничал незнакомец и подхватил горничную под руку. – В доме Ирины Тимофеевны что-то творится, я нюхом чую. Расскажешь, все как на духу, получишь в точности такую же бумажку.
   Незнакомец извлек из солидного портмоне ассигнацию.
   Варя сглотнула и непроизвольно потянулась за купюрой, молодой человек перехватил ее загребущую руку:
   – Э, нет, голубушка: сначала расскажи.
   – А вы, что из полиции или ихний филер? Коли так, то лучше мне от вас не надо ничего… – Варя запустила руку за лиф.
   – Успокойся, я – не полицейский. И к Ирине Тимофеевне имею личный интерес, – незнакомец многозначительно подмигнул горничной.
   – Тогда, ладно… А не обманываете бедную девушку?
   – Положим, что так… Ну, словом, был у барыни ухожер, он пропал. Давеча отец его приходил, беспокоился очень, у хозяйки, стало быть, искал – может, ночевать оставался. Хочешь заработать пятьдесят рублей? – тут же спросил незнакомец.
   – Кто ж не хочет! А что я должна делать, ежели что украсть, то…
   – Ну что ты все… Открой мне дверь в дом Ирины Тимофеевны. Она когда спать ложится?
   – Часов в десять: сначала читает, а потом и ложится.
   – Значит, так, – мужчина достал десятку ассигнацией и вручил горничной, – я буду стоять и ждать, ровно в десять откроешь мне дверь, я же дам тебе денег.
   – Хорошо, только деньги сразу, – отрезала Варя. – А вы барыню не обидите? Побожитесь!
   – Вот откроешь – и получишь деньги. А на барыне твоей я намерен жениться.
//-- * * * --//
   Варвара, доморощенный филер, быстрым шагом добралась до дома свахи, благо, что недалеко, в ближайшем переулке. Она дернула за шнурок на двери, зазвонил колокольчик.
   Прасковья Дмитриевна открыла сама, вся всклокоченная, видать, только с постели.
   – А, Варя, прошу, заходи. Расскажешь чего?
   – Ох, Прасковья Дмитриевна, да еще сколько. Пока вы тут спите… – начала тараторить горничная, сваха ее перебила.
   – Во-первых, не сплю, а отдыхаю, больно ноги опухли от постоянной суеты. Во-вторых, а ты мне тогда на что, ежели я везде сама поспевать должна?
   – Вот я толкую, Прасковья Дмитриевна. Особа-то наша, видать, овдовела и замуж не выходя.
   – Ты, Варя, чего плетешь-то? – сваха округлила глаза.
   – Побожусь, что подслушала разговор барыни: пропал ее кавалер-то, совсем пропал – два дня к отцу не является. С того самого момента как домой ее из трактира привез, так и сгинул бедолага.
   – Так, может, он гулящий… Хотя нет, совсем не похож… – сваха крепко задумалась и закрались в ее душу подозрения. – Ты, Варя, вот возьми двугривенный, сладостей себе купи. И не забывай меня навещать.
   «Как бы не так. Кукиш тебе! – решила Варвара и решительно направилась в кондитерскую. – Кто его знает этого мужика-то – чего он с барыней учудит. Потом не отвертишься. Надо взять с него денег, собрать вещи и бежать к Глебу. А хозяйку и почистить можно напоследок, чай, не богатая купчиха, да еще и сирота – заступиться некому!»
//-- * * * --//
   Незнакомец постучал в дверь в условленное время.
   – Варвара. Где ты?
   – Тут я, – появилась горничная. – Деньги принесли?
   – Держи, как договорились, – мужчина отдал деньги, которые выиграл накануне вечером в карты. – А где комната Ирины Тимофеевны?
   – По лестнице наверх, попадете в гостиную, затем направо.
   Варвара, получив пятьдесят рублей, – быстро покинула дом, лишь скрипнула калитка.

Глава 4

   Варвара благополучно добралась до дома купца Хлебникова, что на Рыбинской улице. Она постучала в окно флигеля: занавеска распахнулась, в полумраке стоял мужчина со свечой в руке. Через минуту дверь флигеля отворилась:
   – Варя, быстро заходи! – управляющий закрыл за ней дверь. – Что стряслось? – поинтересовался он.
   – Ушла я от хозяйки. Глеб, можно пожить у тебя, Хлебникова все равно в доме почти не бывает?
   – Живи, не жалко.
   Варя скинула шаль и бережно положила узел на кровать, в нем было много ценных вещей: столовое серебро, часы покойного Назарова, золотые серьги Ирины Тимофеевны, которые она предусмотрительно прихватила с собой.
   Глеб стосковался по любовнице, хоть и заходила она в гости для плотских удовольствий, да слишком редко – соглядайство занимало слишком много времени.
   Варвара, лежа рядом с любовником, гладила его по волосатой груди.
   – А что, Глебушка, хозяин-то скоро вернется?
   – Точно не знаю, неделе через две, не раньше. А что?
   – Есть дума у меня одна… Да ты, наверно, против будешь! – женщина прильнула к любовнику, обняв его.
   – Да говори, отчего же? – разомлел податливый управляющий.
   – Хочу я в дом богатый устроиться горничной. Для этого нужны хорошие рекомендации и чистый паспорт, да обратиться можно в агентство по найму, что на Старой Басманной. Говорят, хорошее место получить можно, если с умом себя повести. Надоело мне обноски с барского плеча в подарок получать… Хочется хорошего жалованья.
   – Что ж, сходи в агентство, попытай удачи.
   – Как же я пойду, Глебушка, коли нет у меня теперь рекомендации?
   Управляющий задумался. Варя начала целовать его, начиная от груди и переходя все ниже и ниже…
   Наконец, Глеб достиг наивысшего возбуждения и овладел Варварой, она отдавалась ему, как всегда страстно. В последние дни они предавались плотским удовольствиям по несколько раз на дню: Глеб забросил все хозяйские дела, окончательно потеряв голову от любви.
   Насытившись друг другом, они лежали, обнявшись, пребывая в сладостной истоме. Варвара, улучив удобный момент, опять начала прежний разговор:
   – Так что же, Глебушка, поможешь мне, али нет?
   – Помогу и печать купеческую поставлю.
//-- * * * --//
   Управляющий купца Хлебникова отписал Варваре отличную рекомендацию, в которой о кондитерской Назарова даже не упоминалось. Девушка, надев бархатную жакетку, новую шляпку, купленную в модном магазине Скворцова, что на Рыбинской улице, направилась в агентство по найму.
   Она наняла извозчика и через десять минут была на Басманной, пролетка остановилась напротив входа в агентство, где толпилось множество соискателей. Варя подошла ближе, в этот момент дверь открылась, из нее показалась высокая грузная женщина в темно-синем платье с кружевной пелериной и произнесла:
   – На должности официантов и официанток вакансий больше нет. Посудомойки также могут быть свободны. Есть кто с хорошими рекомендациями горничной?
   Варя опешила от неожиданности:
   – Я! Вот, – она извлекла из сумочки нужную бумагу.
   Женщина выхватила письмо и пробежала его глазами:
   – Отлично! У меня как раз заявка управляющего господина Сазонова, издателя! Уважаемый человек! Ты готова, дитя мое? – женщина вопросительно посмотрела на Варю.
   Та аж съежилась: впечатление было такое, будто стервятник запустил в ее голову свои когти.
   – Да, сударыня, конечно, – девушка натянутo улыбнулась.
   – Жалованье пятнадцать рублей в месяц, но учти: Сазонов очень строг и требователен! – предупредила нанимательница.
   От названной цифры у Вари закружилась голова.
//-- * * * --//
   На следующий день Варя расположилась в помещении для прислуги и познакомилась с новыми правилами. Экономка, фрау Матильда, немка по происхождению, – Сазонов привез ее из поездки по Германии два года назад, – выстроила четырех горничных вряд и начала свою ежедневную песню:
   – Дефушки, – начала она с кошмарным немецким акцентом, – предуфрештаю фас снофа – прилешание преште всего! А вот и новый горнишная! Корош!
   Немка уставилась на Варвару как удав на кролика. «Ведьма сушеная», – подумала девушка, также разглядывая рыжеволосую худющую экономку в темно-зеленом платье: «Такая приснится – во сне умрешь!»
   – Я буду следить за фами, – немка ткнула костлявым пальцем в сторону Вари.
   «Ну-ну! Не утомись только…»
//-- * * * --//
   Варя проявила себя расторопной и предупредительной, фрау Матильда осталась довольна новой горничной. Та же откровенно побаивалась «сушеную ведьму». У немки была чудовищная привычка бесшумно появляться в тот момент, когда ее никто не ждет.
   Однажды Варя прибиралась в гостиной и заметила пачку ассигнаций на комоде, она удивилась: отчего издатель Сазонов так разбрасывается деньгами? Неужто их настолько много, что бросает, где ни попадя? Подумав об этом, она продолжила уборку, но на следующий день, когда Матильда, по обыкновению, выстроила их как новобранцев во «фрунт», заметила нечто хищное в ее взгляде: неужели экономка сама подбросила ассигнации? Зачем, с какой целью? Мысли путались в голове…
   Как-то вечером, когда Варвара закончила все профессиональные дела и собиралась в домик для прислуги, дверь одной из комнат отворилась – появился младший сын Сазонова, Владимир, слывший балагуром, бабником и пьяницей, отец просто не знал, что с ним делать. Молодой франт был достаточно навеселе и окликнул девушку:
   – Послушай, голубушка, я разлил вино, приберись!
   – Как угодно, сударь, – горничная слегка присела, стараясь быть вежливой, и как учила немка, попыталась изобразить нечто вроде книксена [11 - Книксен – поклон с одновременным приседанием, был распространен в Германии, как знак вежливости и почтительности.].
   Она сходила за салфеткой и тазиком с водой, войдя в комнату наследника, поинтересовалась:
   – Где убирать, сударь?
   – Да, вот, около кровати… Смотри, – указал Владимир на пол.
   Варя поставила таз с водой около разлитого вина, присела и начала промокать его салфеткой.
   Владимир с любопытством рассматривал девушку.
   – Что-то я тебя не припомню. Ты давно в нашем доме?
   – Скоро месяц…
   – Ах, вот оно что…
   Весь последний месяц молодой повеса предавался пьянкам и увеселениям и почти не ночевал дома, Сазонов уже на него рукой махнул – пусть живет, как хочет.
   Варя старательно сполоснула салфетку в воде, сидя на корточках. Ее коса свисала с груди, чуть расплетенная на конце, вьющиеся волосы струилась по полу. Молодой человек залюбовался горничной: «Хороша, до чего ж хороша…» – и неожиданно ощутил желание. Сам того не ожидая, подхватил девушку под мышки и завалил тут же на кровать.
   – Сударь!!! Вы что, сударь! Пустите меня! – кричала и вырывалась Варвара.
   – Замолчи! Если хочешь остаться в нашем доме, сделаешь все, как я велю.
   Владимир задрал девушке подол и пытался стащить панталоны. Она же, обезумев от такого обращения и еще больше от страха перед барином, собрала последние силы, и ударила повесу ногой, угодив прямо в пах. Тот упал лицом на покрывало, согнулся и застонал от боли. Девушка вскочила и одернула платье.
   – Мерзавка, кухаркино отродье… – стонал наглец. – Попомнишь еще сегодняшний вечер… На коленях приползешь, пятки будешь мне лизать…
//-- * * * --//
   Варя напрасно не придала значения словам Владимира. На следующий день, ближе к полудню, сушеная Матильда вызвала всех горничных и, уставившись на них своими бесцветными глазами начала:
   – Фроляйн! Ф доме есть фор. У господина Флатимира пропали часы! Это неслыханно! Я фынуждена провести обыск ф фаших фещах. Очень надеюсь, что ничего предосудительного не найду!
   Матильда проследовала в домик для прислуги, за ней попятам – девушки. Варвара была уверена в своей невиновности: в доме Сазоновых она не взяла ничего, ее совесть чиста. Собственно, и брать она не собиралась, жалованье в пятнадцать рублей вполне ее устраивало – на такие деньги еще надо устроиться.
   Матильда рылась в вещах горничных, словно крот в огороде, не забыла она проверить и постели. Неожиданно на глазах у всех она извлекла золотые часы Сазонова-младшего из-под подушки. У Вари подкосились ноги, в глазах потемнело – это была ее подушка…
   – Фы очень разочаровали меня, фроляйн Фарфара! Фы – форофка, – надрывалась Матильда, проглатывая по обыкновению букву «В». – Я фыясню все о фас, не сомнефайтесь!
   – Я… я не виновата, фрау Матильда! – взмолилась Варя. – Я не брала часы Владимира и не понимаю, как они могли здесь оказаться.
   – Зато я фсе понимай! Фы вчера профели фечер у него ф комнате! Не так ли?
   – Нет, я просто вытирала пролитое вино!
   – Фы лжете! Флатимир сказал, что фы сами фошли и разделись…
   Варя не выдержала такого навета и потеряла сознание.

Глава 5

   Очнулась девушка в полицейском участке. Следователь, приземистый, противный, лысый, с толстой шеей, с любопытством рассматривал ее.
   – Ну-с, голубушка. Рассказывай, и все по порядку. Кто такая, где родилась, возраст. Кто рекомендации тебе справил? Впрочем, можешь не отвечать, и так все про тебя знаем. Рекомендацию справил Глеб Панфилов. Так? – и тут же сам ответил, – так. Раньше у кого служила? У купца Хлебникова. Помниться мне, – следователь достал папку и открыл ее, – а вот заявление купца о пропаже браслета супруги. Скажешь не брала?
   – Нет, – отрезала Варя. – Ничего не брала. А часы мне хозяйский сын подбросил, я ему отказала, пьян был очень.
   – Ну-ну. Шахерезада прямо-таки! И купец Хлебников тебя домогался?
   – Он – нет.
   – А Сазонов-младший, стало быть, – да.
   Варя кивнула.
   – Эти сказки на суде расскажешь. Каторга тебе обеспечена. Владимир Сазонов – сын уважаемого человека, известного на всю Москву издателя. Вон, – следователь махнул рукой на стену, – и у меня его календарь с амурчиками висит. А тебе, безродной, кто ж поверит? Так что рассказывай все по порядку. А мой секретарь будет записывать.
   – Нечего мне рассказывать, – огрызнулась Варя.
   – Ну что ж – твое право. Только меньше срока, чем три года, тебе все равно не дадут.
//-- * * * --//
   Тимофей Васильевич Сазонов пребывал в отвратительном настроении. Поведение сына Владимира окончательно вывело его из терпения, а эта история с пропавшими золотыми часами вызвала дикую головную боль и учащение пульса.
   Он прекрасно понимал, что его чадо – бесполезное, беспутное создание, и все душеспасительные разговоры и угрозы лишить наследства ни к чему не привели. Сазонов-старший размышлял: что же делать? Наследник у него один, а он уже давно не молод, почитай шестидесятый год пошел, нужна надежная смена и поддержка в семейном деле. Да где ее взять? Сын – просто пустое место…
   Тимофей Васильевич позвонил в колокольчик. Появился лакей.
   – Где Владимир? – поинтересовался отец.
   – Батюшка, так он у себя в опочивальне, отсыпаться изволит после вчерашнего. Пришли-с поздно…
   – Ну-ну… Опять вдрибодан пьяный?
   – Право, батюшка… – замялся лакей.
   – Не юли, отвечай!
   – Точно, так-с, вдрибодан…
   – Прекрасно!
   Сазонов-старший поднялся с кресла и решительно направился в комнату сына. Тот лежал на кровати в сорочке и нижних панталонах, совершенно не обратив ни малейшего внимания на появление отца.
   – Владимир!
   Тот перевернулся на правый бок, смерил отца сонным взглядом, смачно зевнул и поинтересовался:
   – Ну что еще? Опять морали читать будeте?
   – Нет, даже не собираюсь.
   Тимофей Васильевич сел на стул, что напротив кровати.
   – Чего метать бисер перед свиньями!
   – Так, стало быть, я – свинья?!
   От возмущения Владимир даже сел на кровати.
   – А кто же ты есть? Ты живешь за мой счет, пакостничаешь, пьешь водку, бездельничаешь, таскаешься по публичным домам, дрыхнешь до двух часов дня. Все мои нравоучения пропускаешь мимо ушей.
   Владимир кивнул.
   – Лучше прикажите подать мне кофе в постель, голова болит.
   – А это ты видел! – Сазонов-старший сложил из пальцев кукиш и показал сыну, тот даже растерялся. – Так вот, я пришел сказать тебе, что завтра в присутствии свидетелей и нотариуса я перепишу завещание на Григория Бекетова, моего племянника от родной сестры Анастасии Васильевны.
   Владимир спрыгнул с кровати и подскочил к отцу:
   – Как? Почему Бекетову?
   – Потому, что надоело с тобой нянькаться. Продолжай пить дальше. Но денег от меня более не получишь, и твои картежные долги оплачивать я не намерен. И матери прикажу, чтобы не давала тебе ни гроша!
   – Дайте мне шанс, отец! – взмолился Владимир, понимая, что ситуация безвыходная и отец не шутит.
   – И не подумаю! – отрезал тот. – И прочь с моих глаз! Собирайся и выметайся из моего дома, тебе здесь не место. Мать поплачет и успокоится, ничего – переживет.
//-- * * * --//
   Почти неделю провела Варвара в одной камере с двумя воровками, убийцей мужа и мошенницей. Они наперебой рассказывали свои истории. Варвара слушала их внимательно, но сама предпочитала помалкивать, но когда настала ее очередь поведать сокамерницам душещипательную историю, она сказала:
   – Оклеветал меня сын барина, часы золотые подбросил…
   – Да-а-а, – сочувственно потянули женщины.
   – Им все можно, жирные свиньи, – заметила мошенница. – Трясти их надобно, чтобы деньги как перья из подушки летели. Эх, жаль, опять отправят в Сибирь. Но ничего и там приспособлюсь. Главное – верить в то, что говоришь, и остальные будут думать, что это – правда.
   Варвара печально улыбнулась и свернулась калачиком на скрипучей провисшей койке.
   – Не печалься, – попыталась ободрить ее мошенница. – Ты – красива, мужики таких любят, хоть в Москве, хоть на каторге.
   – Я не хочу на каторгу, – еле слышно сказала Варя и тихонько всхлипнула. – Я боюсь…
   – Ничего, я первый раз тоже боялась, – ободрила мошенница. – Мне, почитай, семнадцать годков было, когда замели меня с моим напарником. Ему дали пять лет, а мне – три года. Я на суде все отрицала, говорила, мол, не ведаю, чего он делал – неграмотная я, премудростям не обученная. Вот он меня и использовал в своих целях.
   – Это каких?
   – Да векселя он подделывал искусно. Художником был, неудачником. А как познакомились мы с ним, словно голову потерял: все, говорит, к ногам твоим брошу. Дурачок, а чего бросать-то было? Нечего… Кисточки, али краски свои? Да и только. Вот и родилась у меня мысль рисовать ассигнации, это он уж про векселя придумал. Делал он их точь-в-точь как настоящие, только опытный банкир определит. Я же одевалась понаряднее и шла в какой-нибудь небольшой банк, перед закрытием, часов в семь вечера. Суммы на векселях были небольшие, потому выдавали их мне быстро, без подозрений. Да только заигрались мы слишком, страх потеряли – вот и поплатились…
   – Так ты ж рассказывала вчера: опять тебя на векселях взяли! – удивилась Варя.
   – Да, на них. Чего умею, то и делаю. Помнишь, я говорила, что сама уже художника нашла, умирал он с голодухи-то… Теперь дадут лет пять, не меньше, а то и все восемь, и запретят проживать в крупных городах.
   Варя опять всхлипнула: ей стало жаль сокамерницу, себя, да и вообще всех женщин в тюрьме.
//-- * * * --//
   Неожиданно тяжелая дверь камеры заскрипела и отварилась, на пороге стояла мордастая надзирательница:
   – Зиновьева! На выход!
   Варя обмерла: как, уже в Сибирь? Мошенница, стараясь ободрить товарку по несчастью, похлопала ее по плечу:
   – Иди, с Богом. Может, пришел кто к тебе.
   – Некому…
   Надзирательница вела Варю по длинному коридору, навевающему на нее животный страх, из-за царившего в нем полумрака и старых облезлых давно некрашенных стен. Они остановились около небольшой двери, надзирательница открыла ее и подтолкнула заключенную в спину, та перешагнула через порог и очутилась в небольшой комнате со столом и несколькими стульями.
   «Комната свиданий, – догадалась Варя. – А я уж подумала…»
   – Садись, – грубо указала надзирательница на деревянный табурет и разместилась сама напротив.
   – Позвольте спросить, – пролепетала Варя.
   – Сиди и жди, – оборвала ее тюремщица. – Всему свое время.
   Через несколько минут в комнату вошел элегантный мужчина, держащий в руках модную шляпу, он слегка поклонился надзирательнице.
   – У вас пятнадцать минут, сударь, – заметила та.
   – Благодарю вас, мадам, этого вполне достаточно.
   Варя встрепенулась, сквозь пелену слез она увидела Владимира Сазонова, своего обидчика. Первым ее порывом было впиться ему в рожу и расцарапать ее, словно кошке. Но вместо этого она разрыдалась пуще прежнего.
   Тот же вынул из кармана сюртука надушенный платок и протянул несчастной:
   – Утри слезы, фроляйн Варвара. Они испортят твое милое личико.
   Варя вытерла глаза и высморкалась в батистовый платок.
   – Теперь к делу: я отозвал свое заявление, обвинение с тебя снято.
   Девушка сначала даже не поняла, что сказал Владимир, она как-то растерянно посмотрела на него и икнула. Визитер засмеялся.
   – Удивительная реакция на мою благодетельность – икота. Что ж, о благодарности поговорим потом. Сейчас тебя отведут в камеру, и ты соберешь свои пожитки. Я жду в экипаже на улице. И не вздумай бежать! Как ты уже поняла: со мной не шутят.
   Варя послушно кивнула.

Глава 6

   Экипаж долго колесил по московским переулкам, наконец, достигнув Воздвиженки, остановился. Всю дорогу Владимир молчал, Варя же не решалась ничего спрашивать.
   – Приехали, выходим, – распорядился Владимир.
   Варя открыла дверцу экипажа и спустилась на мостовую около небольшого невзрачного двухэтажного дома. Владимир направился к двери, девушке ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Они поднялись на второй этаж, Владимир извлек из кармана пальто ключ и открыл дверь квартиры.
   Его новое жилище оказалось весьма скромным, можно даже сказать бедным. Варя попыталась спросить:
   – Вы теперь здесь живете?
   Владимир мгновенно пришел в ярость и влепил девушке пощечину.
   – Спрашивать буду только я. Ты же – подчиняться моим желаниям. Если не устраивает, отправишься снова в тюрьму.
   Варя расплакалась, держась рукой за левую пылающую от удара щеку.
   – Комната в квартире одна. Твое место – на кухне, на сундуке. И запомни – я могу сделать с тобой все, что захочу. А сейчас я хочу, чтобы ты разделась до гола.
   Варя вздрогнула, но подчинилась, расстегнув жакетку и сбросив ее прямо на пол.
   – Пошевеливайся, – скомандовал Владимир. – От твоей расторопности и умения зависит, насколько сносным будет твое пребывание в этой квартире.
//-- * * * --//
   Владимир был груб и отвратителен, Варе казалось, что он намеренно причиняет ей боль и это доставляет ему удовольствие.
   После достижения сексуального удовлетворения он спихнул ее с кровати:
   – Отправляйся на кухню. Мне надо подумать.
   Девушка подобрала свои вещи, разбросанные по полу, и послушно удалилась. В это момент ей казалось, что лучше бы она отправилась на каторгу, в Сибирь.
   Варвара проплакала всю ночь, лежа на жестком сундуке, свернувшись калачиком. Она ненавидела Владимира, ведь он завладел ее паспортом, получив полную моральную и физическую власть над ней. Можно, конечно, бежать: но куда?
   На следующий день ее «тюремщик» спал почти до полудня, поднявшись совершенно не в духе.
   – Варя, чаю! – приказал он.
   Девушка осмотрелась, наконец на маленькой кухне увидев небольшой буфет. Открыв его, она обнаружила потемневшие стаканы, пару ложек, обкоцанные тарелки и листовой английский чай. Да, скарб был невелик, скажем, даже беден. Она наполнила чайник водой и поставила на печь, которую еще предстояло разжечь.
   Владимир появился изрядно помятым:
   – Пошевеливайся!
   Варя не выдержала:
   – Я – не крепостная девка, и – не рабыня. Чего раскричались. Если паспортом моим завладели, стало быть, и помыкать мной будите? А не боитесь, что я вас зарежу ночью али подушкой задушу?
   Дерзкий ответ пленницы возымел на Владимира необычайное действие. Он попытался ее ударить, но та увернулась и решительно выставила кухонный нож вперед:
   – Ну что же вы, барин? Куда смелость ваша подевалась?
   Владимир обмяк и сел на табурет.
   – Так-то оно лучше. Смотрю, батюшка-то ваш не выдержал и выставил прочь за пьянки. А то стали бы вы ютиться в такой убогой квартире. По два рубля небось платите?
   Владимир кивнул.
   – Точно, так и есть…
   – И нечего на меня руку поднимать, не привыкла я к этому. Тепереча мы с вами на равных, оба нищие: вас выгнали без денег, я же – ни в один приличный дом не устроюсь, разве что в кабак – посуду мыть. Чего делать будем? Да и на что я вам?
   – Не знаю… Думал прислугу из тебя бесплатную сделать.
   – Ишь чего – ловко! Деньги-то есть хоть на первое время? – поинтересовалась Варя.
   – Да, немного, рублей сто. Да вот вещи – чемоданы в комнате. Много увезти не удалось, отец не позволил, в ярости был.
   – Ну, это понятно… Показывайте свой гардероб, снесем на Сухаревку, у меня там давние зацепки. Продадим выгодно, не сомневайтесь. А часы-то золотые, которые я у вас якобы украла, живы?
   – Да.
   – Так вот за них можно приличные деньги получить, думаю рублей пятьдесят, не меньше.
   – А что потом… – Владимир обхватил голову руками, о его прежней самонадеянности и лоске говорить уже не приходилось.
   – А там как Бог даст, – подытожила Варя.
//-- * * * --//
   Варя, как девушка хозяйственная и практичная, быстро все взяла в свои руки. Она распределила имеющийся небольшой капитал Владимира: часть за квартиру, часть на еду, – если скромно, то хватало примерно на полгода, с условием, если тот не будет посещать рестораны и играть в карты.
   Но Владимира хватило ровно на месяц, оправившись от выпавших на его долю «невзгод и потрясений», он, привыкнув к Варваре, как к родной, начал требовать с нее денег, тех, что она сумела сэкономить на ведении хозяйства и получить от продажи часов и двух костюмов.
   – Не могу я так жить, тяжко мне. Не привык я… Верни мне деньги, в конце концов мои костюмы продали.
   – В буфете они, я их и не думала прятать. Берите. Ежели промотаете – с голоду сдохнeте. Я хоть посуду мыть пойду, а вы – куда? Найдете богатую добрую вдовушку? Сомневаюсь, при вашем-то нынешнем положении дел.
   Владимир совершенно сник.
   – Друзья-то у вас есть? Может, кто поможет? – поинтересовалась Варя.
   – Были, когда деньгами сорил направо и налево. Да вышли все…
   – Ладно. А что-нибудь вы умеете?
   Владимир задумался: действительно, а что он умеет? Да ничего, только в карты играть и пить в веселой компании.
   Неожиданно ему пришла мысль:
   – Давай купим тебе приличное платье на выход и посетим один дом. Там все поймешь.
   Варя встрепенулась:
   – Продать меня хотите в бордель?
   Владимир засмеялся:
   – Зачем же? Я-то как без тебя? Нет, это дом, где собираются завзятые картежники.
//-- * * * --//
   Весенним апрельским вечером Владимир и его спутница, Варвара Григорьевна Зиновьева, вошли в дом некоего господина Свирчина, отставного поручика, известного буйным времяпрепровождением на всю Москву.
   Среди завсегдатаев этого своеобразного «картежного клуба» существовала легенда, что Свирчин, будучи еще молодым, лет так пятнадцать назад, выиграл дом на Скатертном переулке в карты и не преминул употребить его под излюбленное занятие, принесшее ему сию недвижимость.
   Публика, посещавшая данное заведение была разной: гусары и драгуны, вечно ищущие приключений и веселого времяпрепровождения; разорившиеся и проигравшиеся почти до нитки дворяне и чиновники, безуспешно пытающие счастья на последние деньги; женщины определенного поведения, мечтающие заполучить на ночь игрока, которому подфартило; шулера различных мастей и просто удачливые «господа», к которым судьба была благосклонна в игре, или, скажем, почти всегда благосклонна.
   Владимир часто захаживал в Скатертный переулок. Дела его шли с переменным успехом: чаще он оказывался в проигрыше, реже – с мелкой прибылью. Сазонов-старший был достаточно терпелив, оплачивая карточные долги непутевого сына почти в течение пяти лет, но, увы, и ангельскому родительскому терпению приходит конец.
//-- * * * --//
   Варвара скинула шерстяную накидку. Мимо походящий господин игриво улыбнулся ей: что и говорить, она была хороша в новом бархатном васильковом платье с серебряной оторочкой. Владимир это заметил, подумав, что не промахнулся с выбором помощницы. Он еще раз придирчиво посмотрел на свою подругу, оценивая ее прическу, – Варвара заплела как обычно косу, обвила ее вокруг головы, уложив весьма оригинальным образом.
   – Итак, напоминаю: слушаешь и запоминаешь. Говори как можно меньше, просто улыбайся. Если будут расспрашивать, кто ты, откуда – отвечай: из Тульской губернии, дочь помещика. От скуки прибыла в Москву, хочешь развлечься. Между делом узнавай: играет ли твой собеседник в карты, и главное – насколько хорошо. Все поняла?
   Варя кивнула и, взяв Владимира под руку, проследовала с ним в игральный зал. Перед ее взором предстали множество игральных столов. Игроки переговаривались какими-то вовсе не понятными ей словами: флеш-рояль, каре, «пустая» [12 - Флеш-рояль – в покере пять старших карт одной масти: туз, король, дама, валет, десять. Каре – четыре карты одного ранга: например, четыре восьмерки. Пустая – если комбинация не перечислена выше, то выигрывает рука, с самой старшей картой.] – за одним столом; фалька, трынка, хлюст [13 - Фалька – при тузе означает туза, при короле – короля, при валете – валета, при десятке – десятку и т. д. в игре «горка». Трынка – три карты одного значения, в числе которых может быть и фалька, например, тройка является тогда, когда будут три туза или два туза и фалька, три короля или два короля и фалька, три валета или два и фалька и т. д. Хлюст – четыре карты одной масти, например, четыре черви, четыре пики и т. д.] – за другим.
   Варя вопросительно посмотрела на своего спутника: что еще за тарабарщина? И как ей запомнить всю эту белиберду? Владимир, понимая смятение своей подопечной, обворожительно улыбнулся, тихо сказав:
   – Сейчас смотри, привыкай. Дома объясню все премудрости.
   От толпы любопытных и переживающих, окружавшей один из столов, отделился элегантный господин, направившись прямо к Владимиру.
   – О! Владимир! – воскликнул тот. – Давно вас не видел.
   – Да было недосуг… Познакомьтесь: Варвара Григорьевна, из тульских дворян, моя давняя знакомая.
   – Видимо, столь давняя, сто вы прятали ее от нас, – заметил незнакомец и опередил Владимира, пытавшегося его представить, – Федор Шишков, коммерсант. Позвольте, Владимир, пройтись с вашей прелестной дамой?
   – Конечно, о чем речь!
   Шишков увлек Варвару в пеструю толпу посетителей. Новоиспеченная дворянка испытала изрядное волнение, переживая, что при разговоре она моментально выдаст свое мещанское происхождение привычными для нее: ежели, ишь, кабы; да и вообще неумением читать и писать. О подобных «мелочах» Владимир даже не подумал.
//-- * * * --//
   Варя, преодолев страх и смятение, неожиданно почувствовала себя непринужденно в здешнем обществе. Коммерсант засыпал ее вопросами:
   – Позвольте полюбопытствовать: откуда вы родом?
   – Из Тульской губернии. У моего батюшки там имение.
   – Прекрасно. А чем он занимается?
   – У него небольшая ткацкая фабрика, – неожиданно для себя выдала «дворянка».
   – Как интересно? А дела у вашего родителя идут успешно? – продолжал выcпрашивать Федор.
   – Вполне… – уклончиво ответила «дочь фабриканта».
   – А отчего вы покинули родные пенаты?
   Варя слегка растерялась, точно не зная значения слова «пенаты», но приблизительно догадываясь.
   – Скучно в провинции. Одни и те же лица. Да и помещик-сосед докучал сватовством.
   Федор рассмеялся.
   – А вы, стало быть, как все современные барышни, желаете вкусить свободы и не торопитесь с замужеством?!
   – Да, вы правы.
   – Я могу помочь вам… – коммерсант недвусмысленно посмотрел на Варвару.
   Та же поняв значение сего красноречивого взгляда, благосклонно улыбнулась: как знать, может и сгодиться коммерсант для чего-нибудь.
   К концу вечера Варвара Зиновьева стала известна в «клубе», как особа весьма прогрессивных взглядов и, что немаловажно, – наследница фабрики, хоть и небольшой, но дающей приличную прибыль.
   Молодые люди, в потертых сюртуках и фраках, а также залихватских венгерках, свешивающихся с левого плеча, начали проявлять к ней повышенный интерес, несмотря на то, что интересующая их особа пришла в клуб в сопровождении мужчины. Но претенденты на фабрику про это быстро забыли, – подумаешь соперник: выгодная невеста – это как игра в карты, либо ты берешь банк, либо – прощай деньги.
//-- * * * --//
   Владимир, закончивший игру в покер и оказавшийся с небольшим выигрышем, застал «тульскую дворянку» в окружении назойливых поклонников, определенно ее утомивших. Варя, как могла, старалась быть любезной, постоянно опасалась сказать что-нибудь невпопад, тщетно пытаясь припомнить манеры барынь, у которых она служила, – которые, кстати, не были дворянками и в помине, однако сие обстоятельство не мешало им иметь богатых мужей и роскошные дома, – дабы выглядеть действительно прилично. Хотя вышеперечисленное ей удавалось с трудом, но одно определенно – ее красота и наличие поместья с фабрикой затмевали все речевые ляпы и явное незнание светской жизни, которое приписывалось к недавнему прибытию в Москву из провинции: что поделать – се ля ви!

Глава 7

   Владимир остался довольным первым выходом Варвары в полусвет. «Тульская дворянка», как он и рассчитывал, приобрела популярность, даже слишком быструю, что весьма щекотало его самолюбие и подтверждало в очередной раз правильный выбор сообщницы.
   На следующий день Владимир, усадив провинциальную прелестницу напротив, начал первый урок.
   – Варя, что ты слышала интересного, из чего бы я смог извлечь выгоду?
   Девушка растерялась.
   – Трудно сказать… Все эти люди… Я сначала робела, а потом устала от их назойливости. При мне они говорили только о картах, выпивке, а гусары болтали всякую чепуху о своих приключениях.
   – Хорошо. Они все – картежники. А как ты думаешь, деньги у них есть?
   – Не знаю. Многие одеты, скажем, не очень хорошо. Женщина сразу видит, что сюртук, некогда дорогой, потерся. Наверное, деньги были, да вышли все.
   Владимир с интересом слушал свою подругу, дивясь ее наблюдательности.
   – Отлично для первого раза. Теперь я объясню тебе значение карт в покере, бридже и «горке». Слушай и запоминай. Затем мы продумаем, какими условными знаками ты будешь сообщать мне о картах противника.
   – Это как? – не поняла Варя.
   – Да очень просто. Когда я играю, ты прохаживаешься мимо других игроков сзади и подаешь мне условные знаки, значение которых знаем только мы. Я же понимаю, что на руках у игроков, а соответственно имею больше шансов выиграть.
   – А вдруг они догадаются?
   – Вряд ли. Будем действовать осторожно. Ты теперь – барышня из приличной семьи, никто и не подумает, что мы – в сговоре! Да и потом, например, если ты поправишь сережку, или медальон, или, скажем, поправишь волосы, – неужели это вызовет подозрение?
   – Хорошо. Я готова.
   Владимир ловко перетасовал колоду и начал первый урок.
   – Покер играется колодой из пятидесяти двух листов, – он распечатал новую упаковку и продолжил урок. – Число игроков может быть произвольное. Несмотря на кажущуюся простоту, игра – одна из сложных и непредсказуемых. Старшинство карт в покере привычнoe, как в «дураке»: туз, король, дама…
   «Учитель» выкладывал соответствующие карты на круглый стол, накрытый белой скатертью, отороченной кружевами, расточающей приятный запах чистоты и свежего крахмала. При появлении черной дамы треф на этой девственной белизне Владимир замер, посмотрел на свою ученицу, поглощенную процессом, и заметил:
   – Уж не с тебя ли писалась сия дама? Смотри – одно лицо.
   Варя взяла карту: действительно похожа, даже очень. Она засмеялась.
   – Куда мне, простой девушке до красивой дамы, да еще и роковой.
   – Ну, положим, по нашей версии в картежном клубе, ты и есть дама, или, вернее сказать, барышня… А по поводу роковой: посмотрим, жизнь покажет. Итак, продолжим… После того как карты для игры в покер розданы, каждый из игроков определяет силу своих карт. Затем каждый из игроков может либо отказаться от дальнейшей игры и потерять свою ставку, либо повысить ставку и произвести замену любого количества своих карт. Варя с благоговением наблюдала за ловкими пальцами Владимира, скользившими по картам, стараясь вникать в то, что он говорит, но это было так трудно…
//-- * * * --//
   Четыре последующих дня начинающие мошенники не покидали квартиры, продолжая занятия. Варя старательно запоминала значение всех терминов: флеш-рояль, стрит-флеш [14 - Стрит-флеш – пять последовательных карт одной масти: например, червовые валет, десять, девять, восемь, семь.], каре, фул-хаус [15 - Фул-хаус – три карты одного ранга и пара: например, три двойки и два валета.]… В голове у нее все перемешалось. Ей казалось, что все эти картежные премудрости придумали мужчины, причем с одной-единственной целью: чтобы запутать женщин непонятными словами и сложными манипуляциями. По ночам Варе снился один и тот же сон, будто сидит она с Владимиром прямо на рояле и играет в подкидного дурака, повторяя не переставая: «Флеш-рояль, Владимир. У меня трефовые: король, дама, валет, десятка, девятка…»
//-- * * * --//
   К концу недели деньги у Владимира окончательно иссякли, несмотря на все Варины ухищрения в экономии. Осталось лишь двадцать рублей на первоначальную ставку в покере.
   Вечером в пятницу Варя облачилась в васильковое платье, уложила волосы тем же манером, что и в прошлый раз, и, постояв немного перед старым потемневшим зеркалом, настроила себя решительно: «Я – тульская дворянка. Мой батюшка – фабрикант. Так, что еще? А, если я дотронусь до левой сережки…»
   Владимир надел свой лучший костюм из оставшихся трех, – два пришлось продать на Сухаревке, – и никак не мог завязать шелковый шейный платок должным образом.
   Варя, заметив волнение своего партнера, тщетно им скрываемое, подошла к нему.
   – Позвольте, сударь, я помогу, – она ловко завязала платок, так что узел получился пухлым и в то же время аккуратным.
   – Хм… И это ты умеешь, – удивился Владимир.
   – У меня много талантов, – заметила «дворянка». – Просто о некоторых из них я и сама не подозревала. Например, что я красива, как дама треф…
   Она взглянула на Владимира, его голубые глаза в этот момент были чисты и наивны как у ребенка. Он привлек «ученицу» к себе и страстно поцеловал.
//-- * * * --//
   Варвара прохаживалась вокруг карточного стола, за которым расположились пять игроков в покер. Определялось право раздавать карты согласно жребию. Каждый игрок поочередно снимал колоду с целью подрезать самую старшую карту, дающую право сдавать.
   Некий господин, сидящий от Владимира справа, привлек внимание Варвары своей вальяжностью, уверенностью и привлекательной внешностью. Его огромные серые глаза с поволокой расточали ум и притягивали к себе.
   «Удивительный мужчина: подобных глаз я никогда не видела, такие бы – женщине. А волосы: густые, каштановые до плеч…» – размышляла она.
   Неожиданно красавец извлек из колоды даму треф, получив тем самым право сдавать. У Вари пробежал холодок по спине в предчувствии чего-то неожиданного. Сдатчик просмотрел колоду, затем старательно перемешал, видя только крап, и отдал Владимиру, который разделил ее на две части. И та часть, которая была внизу – переместилась наверх. Наконец сдатчик раздал карты: игра началась.
   Вокруг стола собрались зрители, многим из них было просто любопытно, а у иных – пусто в карманах, и свою тягу к игре они утоляли лишь ее созерцанием.
   В зале появился гусар, имени которого Варвара не помнила, прошлый раз он был до неприличия назойлив и развязан. И теперь от него разило вином за версту.
   – О, сударыня! Счастлив видеть вас! – гусар поцеловал руку «дворянке». – Вы сегодня одна? Могу ли я надеяться… – не мешкая, он пошел в атаку.
   – Нет, я – в компании.
   – Как жаль! А с кем, если – не секрет? – продолжал надоедать «воздыхатель».
   – Да, вот с тем господином, – она указала веером в сторону Владимира.
   – Да, да, приметная личность в нашем клубе. Частенько заходит… А вы, простите, с ним помолвлены?
   Варя улыбнулась и неуверенным жестом раскрыла веер, – сия женская премудрость ей была еще непривычна, – и ответила томным голосом:
   – Нет, сударь. Мы просто – друзья и не более того.
   – Хм..
   – Да, а отчего вы не играете? – полюбопытствовала «тульская дворянка».
   После этого вопроса гусар откланялся и удалился восвояси.
//-- * * * --//
   Во время беседы Варя не забывала украдкой заглядывать в карты игроков, подавая Владимиру условные знаки, которые казались со стороны невинным желанием барышни поправить свой наряд.
   Красивый незнакомец, сидящий справа от Владимира, сдававший карты, периодически поглядывал на Варвару, не скрывая откровенного любопытства. Несмотря на это, он уверенно вел игру, Владимир же начинал слегка нервничать, чувствуя в соседе сильного соперника.
   Варвара, понимая состояние своего партнера, медленно, дабы не вызывать подозрений, переместилась за спину сдатчика. Тот, ощутив за собой присутствие девушки, заерзал на стуле, ощутив некоторый дискомфорт, еще до конца не понимая стратегию мошенников. Исход игры был предрешен: Владимир выиграл сто рублей. Затем игроки перешли на более крупные ставки.
   Незнакомец откланялся, легко простившись с двадцатью рублями, и переместился к шумной компании молодых людей, наблюдавшими за ходом игры, но, увы, не имеющих финансовых возможностей ее поддержать.
   Заняв сию позицию, он стал внимательно наблюдать за Варварой и вскоре окончательно убедился, что она – сообщница голубоглазого игрока в дорогом коричневом твидовом костюме. У него зародился план.
//-- * * * --//
   – Сударыня, позвольте представиться: виконт Николя Ла Шарите, – произнес незнакомец-красавец вкрадчивым голосом.
   Варвара несколько растерялась, по всему было видно – перед ней состоятельный господин, пришедший в клуб «скуки ради», скоротать время. Она протянула ему руку в надушенной перчатке, тот не преминул запечатлеть на ней поцелуй.
   – Очень приятно, я – Варвара Григорьевна Зиновьева, дворянка из Тульской губернии.
   Виконт слегка приподнял брови, понимая, что перед ним такая же дворянка, как он – французский виконт.
   – Право, непозволительная роскошь, Варвара Григорьевна, такой красивой барышне, как вы, пребывать в одиночестве, – начал виконт издалека.
   – Я не одна, – ответила прелестница, начиная недоумевать: отчего же всех так беспокоит ее одиночество?
   Виконт улыбнулся, довольный собой, его предположение подтверждалось.
   – Почему вы постоянно в душном зале? Не пройтись ли нам в гостиную, выпить, например, минеральной воды?
   – Я… – Варвара растерялась, но быстро нашлась, что ответить, – я люблю наблюдать за игрой.
   – Удивительно, вы – первая девушка, которой это доставляет удовольствие. Мне кажется, что вам следует пройти в дамскую комнату и навести порядок в своем дивном туалете. Вы постоянно поправляете прическу, серьги, перчатки… Вы волнуетесь? На вас так действует покер? – упорствовал виконт.
   – Да, я волнуюсь за своего знакомого. Он сейчас – за карточным столом. Вы сидели рядом с ним, – пояснила Варя непринужденным тоном.
   Ла Шарите откланялся и удалился в гостиную, окончательно убедившись, что «тульская дворянка» и ее партнер – карточные мошенники, и скорее всего, начинающие: но черт возьми, они выиграли!

Глава 8

   Для задуманной авантюры господам Ла Шарите и Рокотову был необходим начальный капитал, причем не малый. Прибыль же от их рискованного предприятия обещала быть во много раз больше первоначальных затрат.
   Князь Рокотов, находясь на мели последние полгода, во всем полагался на изобретательность виконта. Тот же, в свою очередь, понимал, что в банке заем не возьмешь – нет ни недвижимости, ни ценных бумаг. К госпоже Скобелевой обращаться не хотелось: виконту она даст только под грабительский процент, Рокотову же – на прежних условиях, а он вовсе не желал вновь ублажать женщину, которая старше его на пятнадцать лет. Оставалось лишь одно – выиграть в карты. Но как? По предварительным подсчетам требовалось по крайней мере две-три тысячи рублей, а виконт, как, впрочем, и князь, не были искусными игроками, хотя порой любили провести время за покером. Но чаще проигрывали, нежели им сопутствовала удача, да еще и в таких размерах, как несколько тысяч рублей.
   В пятницу вечером Ла Шарите решил посетить карточный клуб, как он говорил: поводить жалом. Его «жало» наткнулось на «тульскую дворянку» и ее сообщника, некоего Владимира. Эта пара вполне устраивала виконта, тем более что он навел справки о мужчине, и выяснилось, что тот – сын известного в Москве издателя, да еще и лишенный наследства. Удача сама плыла в руки Ла Шарите, оставалось лишь переговорить с мошенниками и привлечь их в свое предприятие, дабы они постоянно подпитывали его финансами. А уж в богатых дураках за карточным столом нехватки не будет.
//-- * * * --//
   Владимир сосредоточенно смотрел на свои карты, Варвара же, как обычно, фланировала вокруг игрального стола. На этот раз партнерами Владимира были: слегка подвыпивший гусар, некогда надоедавший его сообщнице; чиновник в потертом сюртуке, решивший «поправить свои безнадежные финансовые дела»; два бородатых купца третьей гильдии и молодой человек, постоянный завсегдатай клуба, каждодневно убивающий время в игре, пьянках и раскрашенных девицах, готовых в укромном уголке предоставить свои услуги.
   Виконт подошел к Варваре и взял ее под руку:
   – Бонжур, несравненная Варвара Григорьевна. Могу ли поговорить с вами? – он выразительно посмотрел на «тульскую барышню».
   – Слушаю вас, сударь, – проворковала мошенница, обмахиваясь веером.
   – А это, – виконт указал на веер, – одно из ухищрений вашего сообщества?
   Варя удивленно посмотрела на наглеца:
   – Что вы хотите сказать?
   – Ровным счетом ничего, кроме того, что уже сказано: вы подаете условные знаки своему сообщнику то веером, то другим жестом.
   Варя была невозмутима:
   – Ваши глупые разговоры вызывают смех, – она натянуто засмеялась.
   – Возможно, сударыня, предположения мои и глупы, но как к ним отнесутся игроки, которых обчистил ваш партнер? – Ла Шарите с удовольствием смотрел на девушку. – Дорогая моя – ваша выдержка и самообладание достойно всяческих похвал! Поэтому-то я и хочу привлечь вас к весьма интересному делу. Вот моя визитная карточка, жду вас в полном составе по указанному в ней адресу.
   Ла Шарите откланялся и удалился в соседний зал.
   Варя была неграмотна и не могла прочесть на маленьком белом прямоугольнике бумаги ровным счетом ничего, она положила его в сумочку, размышляя, что же делать: сказать Владимиру или нет?
//-- * * * --//
   На протяжении всего пути до Воздвиженки Варвара была обеспокоена. Владимир, пребывая в прекрасном расположении духа, наконец снизошел со своих высот:
   – Ты была молодцом и вполне освоилась в клубе. Но все же иногда ты действуешь неуверенно… А что от тебя хотел тот глазастый тип?
   – Его зовут Ла Шарите, он виконт. Кстати, виконт – это что – титул?
   – Да, вроде нашего графа. Ты не ответила на мой вопрос, не уходи от ответа.
   – Вот, – Варя извлекла визитку из сумочки.
   – Визитка! – Владимир удивился. – Виконт Николя Ла Шарите, Староконюшенный переулок, владение три, квартира пять, – прочел он на белой плотной глянцевой бумаге. – И что?
   – Он приглашает нас в гости завтра вечером, – уклончиво ответила Варя.
   – Ты покорила его! – мужчина рассмеялся. – Ай, да «тульская дворянка»!
   Варя улыбнулась, решив, что ничего не будет говорить: всему свое время, как когда-то сказала надзирательница в тюрьме.
//-- * * * --//
   Ла Шарите снимал меблированную квартиру в весьма приличном доме, который был даже с виду не чета временному пристанищу Варвары и Владимира. Пролетка остановилась у парадного подъезда. Владимир вышел из нее и для пользы дела, как и подобает воспитанному человеку, подал руку своей даме.
   Они вошли в подъезд, около входа сидел престарелый консьерж:
   – К кому вы, господа? – поинтересовался он в силу своих обязанностей.
   – В пятую квартиру, к виконту, – пояснил Владимир.
   – Прошу вас… Второй этаж…
//-- * * * --//
   Владимир дернул за шнур, раздался резкий звук дверного звонка. Внутри в квартире послышались шаги, дверь слегка отворилась, но на пороге никто не появился: ни лакей, ни какая-либо другая прислуга.
   Мошенники переглянулись.
   – Уйдем отсюда, – пролепетала Варя.
   – Ну уж нет! Доведем дело до конца. Если это – глупая шутка, то виконт за нее поплатится! – распалился Владимир, толкнул дверь ногой и вошел в квартиру.
   В ней царил полумрак и стоял странный запах, который обволакивал и действовал успокаивающе. Гости прошли по коридору на приглушенный свет, видневшийся впереди, неожиданно они услышали голос:
   – А вот и вы! Прошу вас проходите, присоединяйтесь… Желаете кальян?
   Вошедшие увидели комнату, меблированную в восточном стиле, на диване сидел человек в атласном халате, перед ним на низеньком столике стоял кальян. Варя поежилась: Ла Шарите, подобное представление не предвещало ничего хорошего.
   – Прошу, дама может разместиться в кресле. Вы же рядом со мной на диване. Итак, кальян? – вновь предложил хозяин.
   – Нет, нет, благодарю вас, – ответил Владимир. – Не увлекаюсь.
   – А напрасно. За этим занятием мне приходят в голову замечательные мысли. Вот и сейчас… Хотите услышать?
   Гости снова переглянулись, полные недоумения: это что такое, куда они вообще попали? И хозяин явно не в себе…
   Тот же затянулся мундштуком кальяна:
   – Слушайте… Все мы – смертны, но, пока живы, нуждаемся в деньгах, и, согласитесь, в весьма приличных суммах… – виконт выпустил тонкую струйку ароматного дыма, в котором улавливался лист винограда. – Так вот, у меня постоянная потребность в деньгах, думаю, у вас – тоже. Особенно судя по тому, чем вы промышляете.
   Владимир напрягся. Варя же оставалась спокойной, так как была внутренне готова к подобному разговору.
   – Союз двух мошенников: мужчины-картежника и женщины, заглядывающей в карты противников, стар как мир, с тех пор как карты вообще появились на свете, но должен признать – весьма эффективен. Несомненно надо совершенствовать сие ремесло, я наблюдал за вашими действиями в клубе, определенно вы можете достичь большего успеха в будущем. Но для этого вам не следует посещать дом Свирчина. Согласитесь, публика, что там собирается, порой отвратительна. И что за ставки: десять рублей, двадцать, а уж пятьдесят – предел возможностей и мечтаний! А эти раскрашенные женщины в безвкусных платьях! Пардон, мадам, сие замечание не касается вашего изысканного туалета.
   – Отчего я должен выслушивать весь этот бред! – вскипел Владимир, поднялся с дивана и подошел к Варваре. – Уходим!
   – Не торопитесь, сударь. Посудите сами, если я желал вам зла, давно зная о вашем преступном сговоре, то принимал бы у себя на квартире?
   – Тогда, что вам угодно? Денег? Это шантаж? – в гневе выкрикнул Владимир.
   – Умерьте свой пыл, любезный. Какие деньги с вас можно взять? Сто рублей? Или в лучшем случае – двести? Я же предлагаю вам настоящее дело, оно принесет тысячи!
   Владимир замер около кресла, обдумывая свое положение и перспективы предложенного сотрудничества.
   – Хорошо, надеюсь, вы посвятите меня в свои замыслы.
   – Конечно, для этого я и пригласил вас.
   Владимир снова сел на диван с готовностью выслушать Ла Шарите.

Глава 9

   Салон Елены Яковлевны Скобелевой в избытке благоухал, по своему обыкновению, французским парфюмом и представлял изысканные платья из новомодных магазинов Москвы и Парижа. Мужчины, как всегда, прохаживались, ведя деловые беседы «ни о чем», женщины же были всецело поглощены князем Рокотовым и возмущены «этой выскочкой Машкой Шеффер», теперь еще вдобавок и внучкой самого Бонапарта.
   Виконт Ла Шарите был особенно учтив и галантен, он прямо-таки расточал елей благожелательности, по всему было видно – он в чудесном настроении.
   – Виконт, вы выиграли крупную сумму на бегах? – поинтересовался лесопромышленник.
   – Отнюдь, дорогой друг! Хотя не отказался бы – выигрыш, согласитесь, стимулирует.
   – Что делает? – не понял мудреного слова собеседник.
   – Доставляет удовольствие и побуждает к жизни…Да, но, главное, отчего я доволен – приобрел весьма выгодно акции некой французской компании.
   Лесопромышленник Уваров встрепенулся:
   – Вот как?! И что же это за компания? Доверьтесь мне, виконт, ведь мы с вами, можно сказать друзья!
   – Конечно. Мой друг барон Арман де Ангерран, весьма влиятельный и богатый человек во Франции, вовремя посоветовал мне вложить средства в строительство туннеля между Англией и Францией, которым занимается Трансeвропейская строительная компания. Со временем дивиденды должны составить не менее трехсот процентов.
   – Не может быть! Огромный процент! – воскликнул Уваров, багровея от зависти. – Но помилуйте, я читал в прессе, что проект сей невозможен из-за нехватки технических средств.
   – Да, это было два года назад. Но сейчас картина резко изменилась – подключился немец Круп. У него, насколько мне известно, – военные заводы. И сделать сложный механизм на заказ – сущий пустяк.
   Уваров задумался.
   – А эти ценные бумаги вы приобрели на Московской бирже?
   – Что вы, любезный, – Ла Шарите понизил голос до театрально шепота. – Разве такие акции выставляют на торги? Да и зачем: сами подумайте?! Европа в смятении – все желают их приобрести. Но Круп, англичане и мой друг барон решили реализовывать только избранным и не менее установленной суммы.
   – И сколько же составляет эта сумма в денежном выражении?
   – Пятьдесят тысяч франков или тридцать тысяч фунтов стерлингов в пересчете по курсу английских банков.
   Уваров побагровел еще больше. Он машинально взял бокал шампанского с подноса проходящего лакея и осушил его до дна.
   – Если я плачу пятьдесят тысяч франков, то получаю прибыль – сто пятьдесят?
   – Совершенно верно, – кивнул виконт. – Причем в течение трех лет. Так рассчитали экономисты Крупа. А всем известно, – немцы не ошибаются!
   – Да, да, пожалуй… – растерянно произнес лесопромышленник.
//-- * * * --//
   Мария вошла в зал для карточной игры, пять мужчин сидели за зеленым игральным столом и метали партию в покер. Она никогда не играла, но любила иногда наблюдать за игрой. Внимание ее привлекла красивая черноволосая молодая женщина с причудливой сложной прической из кос.
   Красавица на некотором расстоянии наблюдала за игроками, особенно выделялся светловолосый франтоватый мужчина, объявивший флеш-рояль. Мария залюбовалась им: голубые глаза, светлые коротко остриженные волосы, аккуратные усы, придававшие лицу некий аристократизм, длинные пальцы игрока, фрак явно от дорогого модного портного…
   Мария расположилась в кресле, предупредительный лакей принес ей бокал шампанского, она с удовольствием его пригубила, не отрываясь от игры. Блондин был необычайно хорош, она даже мысленно начала его сравнивать с князем Рокотовым, но вовремя пресекла свои женские фантазии. Она, неожиданно для себя, задумалась над тем, что отношения с мужем резко ухудшились. В это вечер он отказался присутствовать у Скобелевой, поставив Марию тем самым в неловкое положение – пришлось ехать одной. Но ее появление все восприняли как должное: раз без мужа – значит, так надо, местное общество по этому поводу не имело предрассудков.
   Отношения между супругами Шеффер с каждым днем становились все более натянутыми. Мария не проявляла к Сергею должного внимания, оставаясь холодной в постели, тот же отчаявшись на добиться близости, быстро засыпал, отвернувшись от жены. В принципе ее это устраивало, но до каких границ?! Она и сама не знала…
//-- * * * --//
   Элегантный блондин, привлекший внимание Марии, остался в выигрыше – почти полторы тысячи рублей. Он собрал банк в солидный кожаный портмоне, затем взял под руку красивую женщину с причудливой прической, и они удалились в музыкальный зал.
   – Мари! – воскликнул приближающийся Рокотов. – Отчего вы грустны, мой друг?
   Князь присел в соседнее кресло.
   – Ах, Александр… Вы же знаете, мой супруг терзает меня…
   – Умоляю вас, Мари, оставьте его. Двери моего дома открыты для вас и днем и ночью.
   – Я подумаю…
   – Идемте, Мари, я познакомлю вас с интересной парой.
//-- * * * --//
   Князь и его спутница вошли в музыкальную комнату, где музицировала некая перезрелая барышня с весьма пышными формами. Она пела надрывным писклявым голосом любовный романс и сопровождала все это действо выразительной мимикой, видимо, по ее разумению, передающей душевные терзания героев произведения.
   Мария растерянно посмотрела на барышню, раскрыла веер и, слегка прикрывшись им, произнесла:
   – Александр, сие выступление ужасно… Давайте покинем салон…
   Рокотов понял, что имела в виду его очаровательная подруга:
   – Непременно, сударыня. Но прежде одно маленькое дело. А вот и мои новые знакомые, – он кивнул в сторону блондина картежника и его спутницы. – Мари, позвольте представить вам Владимира Сазонова и его очаровательную даму Варвару.
   Мария протянула руку для поцелуя. Представленные обменялись светскими формальностями, приличествующими в данном случае.
   Женщины внимательно посмотрели друг на друга, неожиданно, в глубине души, понимая, что они – одного поля ягода: обе – любовницы, а это было видно даже невооруженным взглядом, обе – красивы той роковой красотой, которая губит мужчин, и обе – не те, за кого себя выдают.
   Они обменялись улыбками.
   – Владимир, позвольте похитить вас буквально на минуту. Дамы, надеюсь, смогут поболтать и выпить холодной минеральной воды, – сказал князь и увлек Сазонова в сторону, к окну. Они начали о чем-то оживленно беседовать.
   Варвара уже слышала о некой Марии Шеффер, внучке Бонапарта, и видела ее в здешнем обществе, но не имела удовольствия общаться с ней. Теперь же, когда такая возможность наконец представилась, она молча, улыбаясь, продолжала рассматривать собеседницу. Наконец, набравшись смелости, она спросила:
   – Сударыня, а ваш медальон действительно скрывает портрет Бонапарта? Говорят, он подарил его вашей бабушке.
   – Смотрите сами, – сказала Мария и нажала маленький рычажок, который распахнул створки медальона. На Варвару смотрел черноволосый мужчина с крупным прямым носом, волевым подбородком и миндалевидными карими глазами. Неожиданно она поняла, что сие изображение необычайно похоже на Марию, особенно глаза.
   – Поразительное сходство…
   Бесспорно сходство было феноменальным, ведь медальон писал сам Нестеров, некий московский художник, известный в определенных кругах, как виртуоз подделки.
//-- * * * --//
   Почти месяц Владимир Сазонов посещал салон Скобелевой и каждый раз оставался в выигрыше за карточным столом. Суммы были для здешнего общества незначительными: тысяча, полторы – не более. Ни у кого не зародилось даже подозрения, что сей элегантный воспитанный господин и его немногословная дама – мошенники.
   Ла Шарите с удовольствием пересчитывал куш: набралось почти десять тысяч рублей, вполне достаточно для начала задуманного предприятия.

Часть 3. Изменчивость фортуны

Глава 1

   Ла Шарите окунул перо в чернильницу из модного зеленого стекла и написал письмо барону Арману де Ангерран:

   «Cher ami!
   Puisque nous pour la dernière fois nous sommes réunis en Pologne presque trois ans. Je me suis souvent rappelé ma connaissance plaisante, les femmes avec qui nous avons eu le temps libre, l'entretien, polki astonishingly beau, pour rappeler un pani Vakulski. Je veux te dire que cet été, spécifiquement, en août, je reviendrai à Lodz à la compagnie plaisante. La campagne est si plaisant, et peut-être ne révélera pas à toi toutes cartes. Joindre moi, et nous temps vraiment merveilleux. Désolé pour la lettre courte.

Vicomte Nicolas La Charité» [16 - «Дорогой друг! Со времени нашей последней встречи в Польше прошло почти три года. Я часто вспоминал наше приятное знакомство, тех женщин, с которыми мы проводили досуг, – что и говорить, польки потрясающе красивы, вспомнить хотя бы пани Вакульски. Хочу сообщить вам, что этим летом, точнее – в августе, я намереваюсь вновь посетить Лодзь в приятной компании. Компания эта настолько приятна, что, пожалуй, не буду раскрывать перед вами все карты. Присоединяйтесь ко мне, и мы дивно проведете время. Простите за короткое письмо. Виконт Николя Ла Шарите».]

   Виконт вложил письмо в конверт, стараясь представить себе реакцию барона: безусловно он будет заинтригован. Ангерран, несмотря на свои сорок лет, любил общество молодых красивых женщин, но главное – был щедр с ними. Его состояние исчислялось примерно четвертью миллиона в золоте, ведь его отец был соратником Наполеона и сумел во время польской кaмпании сказочно обогатиться. Ла Шарите знал, что Ангерран-старший не пережил смерти своего кумира и вскоре умер, оставив сыну, в то время младенцу, огромное состояние, четыре великолепных родовых замка и собственную торговую марку вина «Ангерран».
   Ла Шарите сидел за письменным столом, держа в руках конверт и размышляя, насколько правильно он рассчитал успех будущего предприятия: ведь в случае удачи он может получить сотни тысяч франков, а если нет…то остаток жизни придется провести в Сибири.
//-- * * * --//
   На вырученные подъемные Ла Шарите отправил верного человека во Францию, а именно в Кале, где суждено было развернуться строительству тоннеля между двумя великими державами. Изучив карту, виконт пришел к выводу, что сей участок Ла-Манша самый узкий и более всего подходит для расположения штаб-квартиры Трансeвропейской строительной компании, а затем и для активной имитации земляных работ.
   Затем он, как человек грамотный в организации всякого рода компаний, сочинил устав будущего акционерного общества, заказал солидную печать у некоего умельца, промышлявшего подделкой всевозможных документов, где на французском, английском и немецком языках указывалось название общества, его герб и местонахождение штаб-квартиры.
   Теперь предстояло главное – выпустить как можно больше акций достоинством в тысячу франков. Виконт и князь Рокотов, объединив свои усилия, размышляли, как лучше осуществить задуманный план.
   – Александр, я терзаем сомнениями…
   – Какими именно, дорогой друг? – поинтересовался князь.
   – Ну, подумайте, печатать акции, здесь, в России, небезопасно. Вряд ли мы договоримся с хозяином типографии держать все в тайне. Рано или поздно он непременно проболтается, а сие обстоятельство, как вы понимаете, – не в нашу пользу.
   – Совершенно с вами согласен. И что же делать?
   – Пожалуй, я отправлюсь в Польшу, у меня сохранилось там множество интересных и полезных связей. Да и вашей прелестной подруге, Мари, полезно будет развеяться, совершая вояж.
   – Николя!!! – воскликнул возмущенный князь. – Что за вольности вы себе позволяете?!
   – Остудите свой любовный пыл и уймите гордыню, мой друг. Мари нужна мне для дела, а не для удовольствий.
   – Прошу вас, Николя, объясниться!
   – Извольте. Я отправил письмо своему давнему знакомому барону де Ангерран и назначил встречу в Лодзи, пообещав ему времяпрепровождение в приятной компании.
   Рокотов изменился в лице и побагровел.
   – Сударь! Вы забываетесь!
   – Боже мой! Александр, если бы я не знал вас столько лет, что страшно сказать, сколько именно, я бы подумал, что вы меня сейчас задушите, – спокойно заметил виконт. – Этот барон – сын ярого бонапартиста, а, следовательно… Ну, Александр, закончите мою мысль!
   – Николя! Вы недаром задумали огласку с происхождением Мари! – наконец прозрел князь.
   – Конечно. Для всех Мария Шеффер – внучка Бонапарта. Вы представляете реакцию барона: да он с ума сойдет от такого счастья! Он бросит все свое состояние к ее ногам! А мы им тут же воспользуемся для пользы дела.
   – А вы хотите посвятить Ангеррана в наш дерзкий план? – поинтересовался князь.
   – Возможно… Но еще не знаю, как именно. Деньги его не прельстят, все будет зависеть от Мари. Поэтому-то я и прошу вас, Александр, объясните ей все перед отъездом в Лодзь. Ведь вы всегда умели убеждать женщин! Она должна быть обольстительна. Кстати, как ее французский?
   – Вполне сносный…
   – Прекрасно, этого вполне достаточно.
//-- * * * --//
   Виконт Ла Шарите и Мария вышли из скорого поезда, который благополучно прибыл на Московский вокзал Лодзи. Их багаж был достаточно увесистым и объемным, перед путешествием виконт не поскупился на обновы для своей прелестной спутницы, потратив приличную сумму из подъемных.
   Мария с удовольствием вдохнула польский воздух свободы, ведь перед поездкой ей пришлось объясняться с мужем, разговор получился весьма неприятным: Сергей был раздражен и груб, – что и говорить, пришлось выслушать много нелицеприятного. Но это было позади. Здесь же в Польше, Мария надеялась, что наконец ее мечты осуществятся и она встретит как минимум принца крови. Почему бы ей не стать, например, второй пани Валевской? Бонапарт – не урожденный, скажем, Ульрих X [17 - Один из королей Норвегии, прославившийся своей любвеобильностью.], но все же был императором. А она в конце концов тоже «не лыком шита», – не простушка из провинции, а – внучка самого Бонапарта!
   Конечно, князь Рокотов был ей не безразличен, он просто не мог оставлять женщину равнодушной к своей красоте и вальяжности, но – не более того. Мария, как особа романтическая, но в то же время не лишенная меркантильности, понимала, князь – всего лишь временное увлечение.
   Безусловно ее тревожило то обстоятельство, что она не свободна. Но в Польше кто знает об этом? Да и потом виконт, как истинный джентльмен, не будет распространяться по этому поводу, тем более с его нынешними-то целями.
   Мария огляделась: перрон пестрил приезжими, встречающими и грузчиками, ловко подхватывающими багаж, укладывая его на специальные тачки. Женщина неожиданно ощутила уверенность в себе: ведь она нужна и князю, и виконту, без нее их план не удастся.
   К виконту и Марии подошел невысокий плотный господин с пышными усами, в коричневом костюме и шляпе с пером фазана, напоминающей охотничью, весьма модную в последнем лодзинском сезоне.
   – Пан, Николай! – воскликнул он с легким польским акцентом. – Рад вас видеть в добром здравии!
   – Пан Вацлав! – виконт расплылся в улыбке. – Позвольте познакомить вас с моей очаровательной спутницей пани Марией Шеффер!
   Женщина протянула руку, пан Вацлав Кравчик запечатлел на ней поцелуй. Та же почувствовала, как его усы покалывают через ажурную перчатку, и рассмеялась.
   – О! У пани хорошее настроение?! – заметил поляк.
   – Прекрасное!
   – Тогда прошу вас в мой дом, он к вашим услугам! Экипаж ожидает на привокзальной площади!
   Кравчик ловко выхватил из толпы людей свободного грузчика, и вскоре тот подвозил багаж к экипажу. Поляк не спускал глаз с Марии, уж он-то хорошо знал: если с виконтом прибыла женщина, то – это неспроста!
   Компания благополучно разместилась в экипаже, и он направился на площадь Святой Клары, где располагался дом пана Кравчика.
   Виконт с удовольствием созерцал Петрковска [18 - Самая длинная улица в Лодзи и в Европе.] с ее торговыми рядами: а вот и долгожданный Ксенжи Млын [19 - Ксенжи Млын считался резиденцией фабрикантов города Лодзь, состоял из нескольких фабрик и, соответственно, богатых усадеб их владельцев. В настоящее время является музеем.], изменившийся почти до неузнаваемости! По всей видимости, его хозяин Израиль Познанский весьма преуспел в производстве посуды, тканей и обуви, у фабрики появились новые корпуса, а его резиденция стала еще краше. Виконт наконец осознал: как давно он не был в Лодзи! Да, быстро летит время, со времен его неудачного предпринимательства прошло почти восемь лет, но контакты остались. Пан Вацлав Кравчик был как раз тем самым владельцем местной фабрики, искусно имитировавшей немецкую мебель. Но, увы, это все в прошлом.
   Экипаж пресек площадь Святой Клары, и гости достигли цели: перед ними открылись кованые ворота дома. Мария окинула взглядом dobra nadane [20 - Усадьба (польск.).], она была выше всяких похвал: внутренний двор просторен и вымощен отшлифованным булыжником, везде клумбы с цветами, несмотря на приближение осени, по периметру – кованые скамейки, увитые диким виноградом.
   Дом же смотрелся солидно, сразу же выдавая состоятельность хозяина и его амбициозность, ведь его фасад был в изобилии украшен амурами, Дианами-охотницами, гроздями винограда, греческими амфорами, представляя собой полное смешение стилей.
//-- * * * --//
   Гости разместились в специально приготовленных комнатах. Апартаменты Марии располагались на втором этаже, и окнами выходили в парк, постриженный на английский манер. Она мельком посмотрела в окно, подумав, что сия манера – слишком вычурна, а парк в естественном виде смотрится куда приятнее, и расположилась в кресле, пытаясь расшнуровать ботинки.
   Тотчас появилась горничная, воскликнув:
   – Пани! – бросилась госпоже на помощь, избавив ее от дорожной обуви.
   Мария с удовольствием опустила ноги в домашние бархатные туфли. Проворная горничная ловко распаковывала багаж, аккуратно развешивая вещи в шкафу и раскладывая обувь и шляпные коробки в отведенных для них полочках.
   Через час Мария приняла ванную и, переодевшись к ужину, спустилась в просторную гостиную, освещенную огромной люстрой венецианского стекла. Ее с нетерпением уже ожидали виконт и пан Кравчик. Огромный стол был сервирован на троих, из чего наблюдательная гостья сделала вывод: хозяин живет один в столь огромном богатом доме.
   Блюда были отменными, и Мария, изрядно проголодавшись, уделяла им должное внимание: и утке жаренной с вишнями, и ветчине с хреном, и корейке, запеченной с картофелем. Виконт и пан Кравчик болтали без умолку, предаваясь воспоминаниям былых лет. Женщина поняла, что хозяин овдовел совсем недавно, дочь его очень выгодно вышла замуж и живет с мужем в Варшаве. «Да, здесь есть над чем поразмыслить… Вдовец, да еще и богат. Правда, стар немного, пожалуй, мне в отцы годится», – подумала она, ловко управляясь в десертом: сырниками, запеченными с тыквой и яблоками.
   После ужина Мария уединилась в своих покоях, а мужчины переместились в кабинет Кравчика, где тот любил посидеть после сытной трапезы и выкурить дорогую английскую сигару, и собирались обсудить свое будущее времяпрепровождение. Виконт не стал посвящать пана Кравчика во все подробности задуманного предприятия. Да вряд ли бы тот согласился принять в нем участие, – состояние поляка было приличным, он не нуждался ни в деньгах, ни в острых ощущениях авантюры, а попросту решил сыграть роль гостеприимного хозяина, в доме которого поселилась весьма известная особа из России, пожелавшая оставаться инкогнито. Но об этом инкогнито должен узнать весь город, причем из достоверного источника, в роли которого согласился выступить пан Кравчик, не из корысти, а лишь потому, что виконт пообещал хозяину превратить его дом в самый известный салон в Лодзи, да что там: во всей Польше! А пан Кравчик так любил повеселиться, выпить в хорошей компании, обсудить с коллегами по гильдии цены на нынешний лес, – ведь мебель пока еще изготавливается из древесины, – да и потом, ему минул всего пятьдесят первый год, и ничто человеческое ему не было чуждо. И что греха таить, мысли о второй жене все чаще посещали его: жизнь коротка, надо торопиться прожить ее с удовольствием! Да и потом, это dobar imie [21 - Дело чести (польск.).]!

Глава 2

   Через несколько дней по городу поползли упорные слухи: якобы в доме небезызвестного пана Кравчика гостит некая молодая kobieta [22 - Женщина (польск.).], весьма красивая, благородная и благовоспитанная. Она в спешке покинула Москву, мол, генерал-губернатору не нравилось ее излишняя популярность в светских кругах, затмевающая его молодую красавицу супругу. Да и вообще негоже державе – победительнице в войне с Францией, привечать всяких там незаконнорожденных отпрысков Наполеона, хоть и обаятельных.
   Лодзь бурлил, новость передавалась из уст в уста, обрастая все новыми интимными подробностями. Договорились до того, что сия особа состоит в любовной связи с самим паном Кравчиком: иначе как бы она оказалась в его доме? Перезрелые девы и вдовы в срочном порядке сметали в галантерейных лавках модные кружева и тесьму, в суконных лавках – шелковый муар, не говоря уже об обуви – обувщики ликовали: никогда за последние пятьдесят лет, если только вспомнить нашествие Наполеона, туфли на венском каблуке не раскупались в таком количестве! Но зачем?! На этот вопрос никто не мог ответить… Возможно, понравиться пану Кравчику, ставшему в городе столь популярным, что даже юные девушки находили его не лишенным привлекательности и хороших манер, не говоря уже об их почтенных матушках.
   И в этот самый момент, когда любопытство горожан достигло своего апогея, таинственная piekna kobieta [23 - Красавица (польск.).] пригласила всю знать города на костюмированный бал в доме господина Кравчика, причем в приглашении было указано: вход только в маскарадных костюмах.
   Приглашенные лодзяне пришли в неописуемый восторг, почувствовав себя тем самым весьма значимыми и уважаемыми особами, если сама внучка Бонапарта прислала им приглашение на бал, да еще и подписанное собственной рукой.
   Мужчины, томимые ожиданием увидеть прелестную особу, доселе пребывающую в доме Кравчика, дошли до того, что споры и ссоры по поводу дамы-инкогнито чуть было не закончились плачевно: за городом состоялись три дуэли подряд! Но, слава Богу, сии мероприятия закончились мирным путем: дуэлянты удовлетворились взаимными извинениями, пожали друг другу руки, договорившись встретиться на балу, обещая состязаться лишь на благотворительных торгах в пользу детского приюта в Смоленске, откуда и была родом дама-инкогнито.
//-- * * * --//
   Дамы и их кавалеры, облаченные в изысканные карнавальные костюмы, увешанные всевозможными драгоценностями, под сенью масок, в назначенный час переступили порог вожделенного дома, предъявив приглашение лакеям, весьма плотного телосложения, похожим скорее на отставных военных или полицейских.
   Гости вошли в залу, – освещенную тысячью свечей, закрепленных в люстрах из венецианского стекла, – в центре которой стоял мужчина в костюме восточного шейха и маске, усыпанной жемчугом, и лишь по его роскошным усам вошедшие признали в нем хозяина дома.
   – Господа! Я рад видеть вас на маскараде! Надеюсь, вы весело и беззаботно проведете сегодняшний вечер, – сказал он короткое приветствие, и тут же заиграла мазурка.
   Мужчины, не растерявшись, подхватили своих дам, и закружились в вихре танца. На балконе второго этажа появилась женщина в наряде королевы: ее голову украшала диадема ослепительной красоты, волосы были убраны на затылке в пучок, собранный в золотую сетку, усыпанную драгоценными камнями, платье же свободно ниспадало с плеч и переливалось при каждом шаге оттенками сине-голубых цветов, лицо же скрывала маска в виде бабочки.
   Зал замер: неужели это она – таинственная внучка Бонапарта? Пробежал легкий шепот, приглушаемый шелестом дамских вееров. Мужчина небольшого роста, облаченный в бархатный костюм пажа, гордо нес шлейф за королевой. Она же грациозно спустилась с бельэтажа под восторженные возгласы гостей, перекинула шлейф через левую руку, вышла в сопровождении пажа на середину зала, – вновь грянула музыка, – и они, подавая пример гостям, начали танцевать.
   Мужчины, увлекая своих партнерш, все ближе и ближе к королеве бала, пытались разглядеть ее лицо, но – тщетно: маска и серебристая вуаль, ниспадающая с нижних крыльев бабочки, делали это невозможным.
   После третьего танца, польки, в зале появились лакеи, облаченные в нежно-лиловые ливреи, с серебряными подносами в руках, уставленными различными прохладительными напитками, винами и мороженным.
   Разгоряченные танцем и впечатлением дамы с удовольствием принялись за мороженное, их кавалеры – за вина. Вскоре, еще более разгоряченные, – польская аристократическая кровь бурлила через край, – мужчины стали приглашать на танец королеву бала. Та же не отказывала, а напротив, извлекла из складок просторного наряда крохотную записную книжечку и карандаш, записала всех претендентов по названию их костюмов: предположим, пират или эльф, маг-чародей, лев и тому подобное.
   Мария кружилась в вихре венского вальса с неким господином, облаченным в костюм средневекового монаха-августинца. Августинец, не собираясь соблюдать воздержание и благочестие, как и было положено когда-то его собратьям по oрдену, нежно нашептывал королеве по-французски:
   – Вы просто восхитительны. Запах ваших духов пьянит и толкает на необдуманные поступки. Умоляю вас, откройте свое прекрасное лицо…
   – О, нет, месье! – возразила королева. – Вы желаете недозволенного и запретного, ведь мы – на маскараде. И все здесь скрывают лица. Отчего же я должна сорвать маску?
   – Я жажду видеть вас, мадам!
   – И что же! Многие этого хотят! Если я откроюсь перед вами, другие мужчины почувствуют себя обманутыми. Потерпите: скоро будут благотворительные торги в пользу детского Смоленского приюта, я буду вести его без маски.
//-- * * * --//
   Королева, утомленная вереницей поклонников, а более их назойливостью уделить внимание наедине, успела лишь отпить минеральной воды из бокала, как перед ней предстал кавалер в костюме французского полковника времен Наполеона Бонапарта.
   Высокий стройный мужчина, видимо, в летах, не менее сорока, – Мария прекрасно научилась определять возраст поклонников еще в России, – слегка седоватый, что придавалo его облику еще более благородства, шарма и аристократизма, с перевязанным глазом черной шелковой лентой «а ля Кутузов», подхватил ее за талию и закружил среди множества пестрых пар.
   Королева почувствовала непреодолимое влечение к полковнику-бонапартисту и покорно последовала за ним. Он же, изрядно закружив даму в танце, как бы невзначай, увлекая на балкон, где стал осыпать ее руки страстными поцелуями:
   – Мадемуазель! Мы с вами созданы друг для друга… – восторженно изрек кавалер, слегка грассируя, на французский манер, и прекрасно изъясняясь по-русски.
   – Я – замужем, а стало быть, – мадам…
   – О! Это совершенно неважно! Скажите лишь одно: вы любите своего супруга? – настаивал полковник-бонапартист.
   – Нет… Я оставила его в Москве. Отчего я, право, все это говорю? – удивилась Мария. – Мы ведь не знакомы.
   – Это можно легко исправить, – кавалер сорвал шелковую повязку с глаза, – барон Арман де Ангерран к вашим услугам, мадам.
   Неожиданно для себя Мария затрепетала, голубые глаза барона ранили ее в самое сердце.
   – Очень приятно, барон. Мария Шеффер, – представилась она.
   – Вы так скромны, сударыня. Весьма похвально для современной женщины. Француженки, увы, разочаровывают меня все более своим непреодолимым стремлением к свободе и независимости. Вы же – воплощение идеала.
   – Месье, вы мне льстите и слишком преувеличиваете мои достоинства, – робко возразила королева.
   – Нет, мадам, это просто невозможно сделать, ибо вы – та женщина, ради которой стоит жить. Мы с вами, как говорят в России, родственные души. Вы понимаете, о чем я говорю?
   Барон страстно взглянул на женщину, та же почувствовала сладостную истому, пробежавшую по телу…
   – Да, барон… – еле слышно ответила Мария.
   Арман припал к ее губам.
//-- * * * --//
   В это время небезызвестный паж наблюдал за сей сентиментальной сценой, стоя за шелковой портьерой, стараясь быть незамеченным.
   «Ай, да Мария! Я не ошибся в ней. Способная ученица… Вот благородный французский аристократ и у ее ног… Прости, друг Рокотов, но как говорится: се ля ви».

Глава 3

   Предусмотрительный виконт Ла Шарите, он же верный паж королевы бала, гордо вышел в середину залы и объявил:
   – Господа! Настало время благотворительных торгов! Прошу желающих проявить свою щедрость и состоятельность, проследовать в парк, в летний домик. Королева ожидает вас!
   Гости все как один ринулись в распахнутые двери, ведущие в названном направлении: никому не хотелось показаться скупым и бедным, ведь собрались все сливки Лодзи. Включая даже Казимира Валевски, дальнего родственника kochanka [24 - Любовница (польск.).] Бонапарта, владельца роскошной усадьбы в Тубондзине и дворца в Неборуве.
   Мужчины мысленно прикидывали свои финансовые возможности, наполняющие кожаные портмоне, женщины же размышляли: каким из украшений можно будет пожертвовать, дабы не ударить лицом в грязь.
   Летний домик, построенный в основном из цветного стекла, скорее напоминал оранжерею, нежели жилое помещение. Гости расположились в специально подготовленном по этому случаю зале: перед небольшой импровизированной сценой стояло множество стульев и кресел, – словом, все, что было пригодно для сидения в поместье пана Кравчика, было перенесено именно сюда. На сцене стоял массивный стол, уставленный различными вазами, настольными часами, «китайским» сервизом саксонской работы, деревянными и серебряными шкатулочками и другими не менее интересными мелочами.
   Проворный паж поднялся на сцену:
   – Панове! Прошу занять места. Сейчас начнутся благотворительные торги. Деньги, вырученные от продажи этих изделий, – он указал на предметы, стоящие на столе, – будут перечислены на счет детского приюта в Смоленске.
   Гости многозначительно переглядывались: конечно, именно в Смоленске родилась внучка Бонапарта! А где она вообще могла родиться в России?! Только в Смоленске! О! Это так сентиментально: королева помогает своему родному городу заботиться о сиротах!
   Дамы расположились на стульях, расправили юбки своих нарядов, зашуршали веерами. В зал вошла Мария и уверенно направилась к сцене.
   Мужчины, томимые нетерпением, жаждали проявить себя перед королевой.
   Мария поднялась на сцену и произнесла по-французски:
   – Дамы и господа! Благодарю всех собравшихся за то, что согласились принять участие в благотворительном вечере. Надеюсь, вы непременно сделаете приобретения, средства от которых помогут маленьким русским сиротам.
   Зал разразился рукоплесканием.
   – Лот первый: ваза с изображением сцен из жизни греческих богов. Начальная цена: сто рублей или сто пятьдесят злотых. Посмотрите, как она прекрасна!
   Некий молодой пан без маски поднял портмоне на вытянутой руке:
   – Сударыня! Я готов заплатить двести рублей, если вы снимите маску!
   По залу прошел шепот недоумения.
   – Хорошо, – тут же согласилась Мария, понимая, что рано или поздно придется открыть лицо, ведь не будет же она постоянно носить маску.
   Она сняла бабочку и положила ее на стол.
   Мужская половина пришла в неописуемый восторг и возбуждение. Из зала раздались возгласы:
   – Двести десять рублей!
   – Двести тридцать!
   – Триста злотых! – выкрикнул пан Кравчек, потрясая ассигнациями над головой.
   – Тысяча злотых!!! – раздался зычный голос в зале. Все присутствующие обернулись к его обладателю.
   – Итак! Тысяча злотых за вазу: раз! Тысяча злотых за вазу: два! Тысяча злотых за вазу: три!!! Ее обладателем становится пан… Прошу вас, назовите свое имя! – обратилась Мария к статному красавцу.
   – Граф Казимир Валевски!
   Зал зааплодировал.
   Следующим лотом был саксонский сервиз, имитирующий китайский фарфор. Не надо быть знатоком китайского искусства, дабы понять: поделка чистейшей воды, даже уши у драконов собачьи!
   Его обладательницей стала полная дама в ярком костюме бабочки, лот ушел за полторы тысячи злотых.
//-- * * * --//
   Мария, стоя на сцене, представляла последний лот: настольные часы с пухленькими амурчиками. Раздавались предложения: пятьсот злотых, шестьсот…
   В зал вошел высокий солидный господин под руку с красивой дамой и неожиданно для всех предложил:
   – Тысяча рублей! И – часы мои! Не так, ли мон шер? – обратился он к своей очаровательной спутнице. Та лишь кивнула и улыбнулась в ответ ослепительной улыбкой.
   Мария тотчас узнала во вновь прибывших гостях Владимира Сазонова и его подругу Варвару.
   Польские аристократы зашептались: женщины тут же заметили, как красив и состоятелен сей русский господин, мужчины же – как очаровательна его дама. Мария же невольно вспомнила про князя Рокотова: отчего же он не приехал в Лодзь?
//-- * * * --//
   Благотворительные торги достигли своего апогея: Мария сняла с шеи медальон, бережно скрывавший изображение Бонапарта и, открыв его, представила публике лик своего знаменитого предка.
   Польские аристократы пытались перещеголять друг друга, и когда цена лота достигла пяти тысяч рублей, из зала поднялся барон Арман де Ангерран, ждавший этой заветной минуты на протяжении всех торгов, и произнес:
   – Десять тысяч франков! Дайте мне перо и чернила! – он извлек из кармана чековую книжку, готовый поставить свою подпись и названную сумму.
   Мария растерялась, сумма во франках несколько шокировала ее. Зато ее верный паж, виконт Николя Ла Шарите, стоя поодаль за сценой, – откуда открывался прекрасный вид на зал, – потирал руки от удовольствия.
//-- * * * --//
   – Итак, что мы имеем, – подытожил Ла Шарите, – чек на десять тысяч франков, пять тысяч рублей и семь тысяч злотых. Неплохо, – он записал названные суммы в небольшую записную книжку. – Что ж, дамы и господа, – обратился он к Марии, Владимиру и Варваре, – благотворительный вечер прошел с пользой дела. Вы, Владимир, появились в зале весьма вовремя. Непременно вас запомнили, я в этом просто уверен. Да, госпожа Шеффер, вам письмо от князя…
   Мария неожиданно для себя разволновалась: вот как – письмо! – сам же не приехал!
   Она тут же распечатала его, не стесняясь присутствующих:

   «Дорогая Мари!
   Вынужден сообщить Вам, что я не могу покинуть Москву, благодаря очередным козням моего ненавистного тестя. Постараюсь уладить сию проблему и выехать в Лодзь.

С любовью князь Александр Рокотов».

   «Да, – подумала Мария, – это скорее – не письмо, а записка, или, вернее сказать: отписка!»
   Ла Шарите внимательно наблюдал за выражением лица своей подопечной, будучи уверенным, что устранил соперника, князя Рокотова, благодаря ловкой интриге, позволившей вновь стравить его с тестем. Теперь женщина – полностью под его влиянием, ей же суждено стать разменной монетой в авантюрной игре.

Глава 4

   Дом пана Вацлава Кравчика, как и предрекал прозорливый Ла Шарите, стал самым модным салоном Лодзи. Его завсегдатаями стали Казимир Валевски и даже сам Израиль Познанский, прочащий свою перезрелую дочь Сару за Кравчика, несмотря та то, что предполагаемый жених и будущий тесть были примерно одного возраста.
   Пана Вацлава сие обстоятельство вовсе не смущало: конечно, Саре было уже тридцать, – она давно вышла из нежного девичьего возраста, – и формы ее несколько расплылись, а грудь и вовсе стала необъятной, но ему нравилась эта полная рыжеволосая барышня с аппетитными губами цвета коралла. Сара была не глупа, так как давно уже немолода, – барышни имеют свойство умнеть с годами, – практична в делах, порой она давала отличные советы отцу по поводу обуви, и он также, следуя мудрому решению дочери, окрестился вместе с ней в католическую веру, приняв церковное имя, но какое, никто не знал, ибо все привыкли величать его Израилем.
   Пан Кравчик, давно лишенный сентиментальности, быстро просчитал: насколько выгоден для него этот брак, и как ни посмотри со всех сторон, – получался весьма привлекательным.
   Сара стала все чаще посещать дом Кравчика и появляться вместе с ним на людях. Пан Вацлав с удовольствием выезжал с ней в экипаже, запряженнoм четверкой отменных орловских рысаков, а уж в лошадях он знал толк. В Лодзи поговаривали об их свадьбе, как деле решенном. Кравчик не опровергал сии слухи, и в подтверждение своих действий пригласил Сару в Неборув, где располагалось имение его покойной жены, которое он обычно посещал, если желал покататься верхом на своих рысаках.
   Окрыленный и помолодевший пан Кравчик отбыл в Неборув вместе с мадемуазель Познанской, позволив гостям оставаться в его лодзинском доме столько, сколько они пожелают. Чем те и не преминули воспользоваться. Предприимчивый Ла Шарите заказал побольше приглашений в местной типографии, которые Варвара аккуратно рассылала раз в неделю по указанным адресам известных лодзинских семейств.
   Салон в доме пана Кравчика открывался для посетителей по субботним вечерам, где в программе значились: музыкальные этюды, которые особенно полюбили юные барышни, жаждущие проявить свои таланты; поэтические вечера, утомлявшие неумелым ямбом и хореем поклонников госпожи Шеффер, и конечно, игрой в карты. Местная аристократия предпочитала игры: в «Пан», «Макао» и «Ремик», подобных пристрастий Владимир Сазонов не понимал и вовсе не собирался переучивать свою очаровательную сообщницу Варвару. Поэтому он ввел моду на покер, и преступил к привычному для него занятию – мошенничеству.
   Мария, как женщина весьма не глупая, понимала, что Ла Шарите затеял некую игру: но какую? Она чувствовала, что виконт использует барона де Ангеррана в своих корыстных целях, – тот же окончательно потеряв голову от любви к ней, – швырялся франками налево и направо. По поводу Владимира и Варвары у госпожи Шеффер возникли подозрения еще в Москве в салоне Елены Яковлевны Скобелевой, она была почти уверенна в их истинном лице. Одно ее удивляло: как человек из такой состоятельной семьи, Сазоновых, опустился до карточного шулера? Мария не находила ответа. Она решила занять выжидательную позицию, посмотреть, как дальше будут развиваться события, но с твердым намерением не упустить барона Армана из своих рук, а в случае необходимости – постоять за него.
//-- * * * --//
   Шло время. Пан Кравчек благополучно скакал с невестой на рысаках в Неборуве, и когда сие занятие им наскучило, они отправились в Нижнюю Силезию во Вроцлав. Он отписал письмо виконту Ла Шарите, переполненное нежности по отношению к Саре, подтверждающее право гостей пребывать в его усадьбе в Лодзи. Для виконта этого было вполне достаточно, так как его продуманный план начинал постепенно претворяться в жизнь.
   На вырученные деньги от благотворительного вечера виконт приобрел установку глубинного бурения, специально собранную по его заказу на заводе Крупа. Сия безделица обошлась ему в пятнадцать тысяч марок, но игра стоила подобных затрат.
   По его настоянию установку транспортировали в Кале, где предприимчивый управляющий уже обустроил контору со знанием дела и арендовал часть причала, для размещения сего чуда технической мысли. Затем управляющий нанял рабочих, которые установили вокруг собственности Трансевропейской компании солидное металлическое ограждение. На ограждении появилась табличка с французским текстом: территория принадлежит Трансевропейской строительной компании, и по всем вопросам следует обращаться в контору, расположенную по указанному адресу. Таким образом, первый шаг авантюры был претворен в жизнь.
//-- * * * --//
   Ла Шарите, уверенный в том, что барон де Ангерран окончательно потерял голову от очаровательной внучки Бонапарта и не выскользнет из его рук, отправился в соседнюю Румынию, где за несколько дней в типографии по предоставленным эскизам напечатали партию акций номиналом в тысячу франков несуществующего Трансевропейского акционерного общества. Лишних вопросов виконту не задавали, чем он остался доволен: кто платит, тот и заказывает музыку.
   В это время в доме пана Кравчика все шло своим чередом: Владимир и Варвара обирали доверчивых лодзинских аристократов, причем ставки в игре постоянно росли, доходя порой до пяти тысяч злотых. Пока виконт воплощал предприятие в жизнь, мошенники добывали своим «нелегким трудом» деньги на пропитание компании. Хотя французский барон и был щедр по отношению к любовнице, даже выкупив ее диадему, – правда, с камнями весьма сомнительного качества, – все же не был окончательным болваном, дабы передать свое состояние в руки новой пассии.
   Ла Шарите настаивал на том, чтобы Мария вела себя как можно уверенней и агрессивней по отношению к барону, была требовательна к знакам внимания в виде драгоценностей и ценных подарков, но та лишь пожимала плечами, прекрасно понимая, что виконт намеренно разоряет ее любовника. Ла Шарите не ожидал, что натолкнется на подобное сопротивление «смоленской дурочки», постепенно осознавая, что имеет дело с женщиной незаурядного ума. Это-то как раз и не входило в его планы: а вдруг мнимая внучка Бонапарта спутает ему все планы? Виконт решил поторопиться.
//-- * * * --//
   Ровно в полдень Ла Шарите постучал в дверь апартаментов госпожи Шеффер.
   – Войдите… – милостиво позволила она.
   – Сударыня, вы прекрасно выглядите в этом пеньюаре, – сделал незатейливый комплимент виконт и приложился к ручке прелестницы.
   Мария никак не прореагировала на сие замечание по поводу своего туалета, продолжая сидеть в позе турчанки на диване.
   – Вы завтракали? – любезно поинтересовался виконт. – Иначе ваш дивный цвет лица поблекнет…
   – Да. Горничная решила окончательно раскормить меня. Скоро я превращусь в мадемуазель Сару Познанскую.
   Ла Шарите усмехнулся.
   – Право же, сударыня, с вашей фигурой это вряд ли случиться.
   – Вы по делу, виконт? – спросила Мария, утомленная пустой болтовней гостя.
   – Безусловно. Я хочу получить франки. Те самые, которые барон дал вам взамен диадемы. Насколько мне известно, это составило пятнадцать тысяч.
   Мария фыркнула.
   – Ну и что! Это моя диадема!
   Ла Шарите округлил глаза, подобного отпора он не ожидал.
   – Голубушка, вы, видимо, забыли, на чьи деньги была приобретена сия диадема? В то время у вас не было ни копейки, как, впрочем, и сейчас.
   – Отчего же! Сейчас у меня есть пятнадцать тысяч франков, – парировала Мария.
   Лицо виконта постепенно наливалось кровью. Женщина прекрасно понимала, что спровоцировала его на скандал в «благородном семействе».
   – Вы, наверное, забыли, что находитесь здесь лишь благодаря мне! И все, что на вас надето, было куплено на мои деньги!
   – На ваши?! – искренне удивилась госпожа Шеффер. – А мне казалось, они пришли к вам другим путем…
   – Что-о? – взревел виконт. – Вы решили вывести меня из терпения и насладиться сей картиной. Так вот: я не доставлю вам такого удовольствия. Деньги!!!
   Мария не пошевелилась. Ла Шарите сел рядом с ней на диван с намерением задушить, если это понадобиться.
   – У меня нет денег, – призналась Мария.
   – Как нет? Куда же вы дели пятнадцать тысяч франков?
   – Если помните письмо князя Рокотова, в нем он упоминал о затруднительном положении…
   – И что? – постепенно виконт начинал понимать смысл сказанного Марией.
   – Я отравила ему деньги в Москву через банк…
   Виконт схватился за сердце: это был настоящий удар.
   – Не может быть, вы лжете!
   – Отнюдь! Я могу предъявить вам соответствующий документ. – Мария встала и направилась к секретеру. – Вот, смотрите…
   Виконт подскочил и выхватил из ее рук листок бумаги: действительно подтверждение денежного перевода. Он был в шоке: неужели эта «смоленская мещанка» действительно умна?
   – Почему вы это сделали, Мари?
   – Я любила князя…
   – А теперь?
   – Теперь я люблю барона и буду заботиться о нем, – сказала она, многозначительно посмотрев на собеседника.
   – Вы спутали мне все карты, – признался тот.
   – Меня это мало волнует, сударь. Я не навязывалась с вами в Польшу и не просила трезвонить о том, что моя бабка имела связь с Наполеоном.
   Ла Шарите снова удивился.
   – Но, помилуйте, у меня создалось впечатление, что вы счастливы!
   – Да, мне тоже так казалось. Но теперь я понимаю, что все ваше внимание и забота – ложь. Вы преследуете свои цели. Я же не хочу, чтобы меня использовали.
   – И какие же?
   – Не знаю, да и не хочу знать.
   Ла Шарите задумался: дело принимало неожиданный оборот, Мария становилась опасной.
   – Думаю, вы устали, Мари. Слишком много впечатлений за такой короткий срок. Поезжайте в бароном во Францию, развейтесь.
   Мария пристально посмотрела на виконта: она одержала победу!

Глава 5

   Деньги, присланные Марией, были для князя Рокотова весьма кстати. Его тесть, банкир Лисовский, выведенный из терпения беспутным поведением зятя, наконец сам начал процесс по отторжению его имущества. Полученное письмо от некоего доброжелателя, в котором сообщалось, что князь Рокотов планирует с любовницей покинуть Россию навсегда и направиться в Польшу, а затем в Австрию, привело банкира в бешенство и послужило окончательным приговором для князя.
   Тот же, ничего не подозревая, приближался к польской границе, когда его настигли полицейские и арестовали как безродного мещанина. Князь требовал объяснений, на что полицейские отвечали, что они, мол, выполняют лишь свой долг и обвинение будет предъявлено позже.
   Препровожденный с позором в Санкт-Петербург, его светлость наконец узнал, что виной всему – его тесть. В полицейском участке между зятем и тестем состоялся следующий разговор:
   – Александр, я многое прощал вам в надежде, что вы опомнитесь и вернетесь к моей дочери: вспомните наконец, что вы – муж и отец. Но тщетно! Мало того, что вы промотали все свои деньги, да еще и приданное, вы собрались насладиться беззаботной жизнью с богатой любовницей за границей!
   – Сударь, – возмутился князь, – откуда у вас подобные сведения?
   – Неважно… Думаю, они вполне правдивы. До меня доходили слухи, что ваша новая пассия, некая госпожа Шеффер, якобы – внучка самого Бонапарта. Это с ней вы собирались предаваться наслаждениям? С этой мошенницей?
   – Не смейте, сударь, говорить о ней в подобном тоне! – разъярился князь.
   – Отчего же? Значит, мой источник прав… Я посажу вас в тюрьму за долги, чего бы мне этого не стоило. Сумма их велика: восемнадцать тысяч рублей. Пусть моя дочь лучше забудет вас окончательно, а дети будут считать, что их отец умер! – решительно объявил банкир.
   – Помилуйте, сударь! Отчего такая жестокость с вашей стороны? – недоумевал Рокотов.
   – И вы еще имеете наглость меня спрашивать об этом?
//-- * * * --//
   Лисовский уже потирал руки, в надежде, что суд над зятем состоится весьма скоро, и по его предварительным прикидкам, тому грозило не менее пяти лет тюрьмы, или же погашение долгов в течение трех месяцев, что само по себе было просто невозможным.
   Князь сидел в камере, надо отдать должное Лисовскому, который договорился с начальником полицейского участка, и тот обеспечил непутевому зятю банкира сносное существование. У Рокотова же было достаточно времени, дабы подумать над сложившейся ситуацией: «Ла Шарите в Польше, он единственный, кто мог бы помочь. Но, увы… Откуда тесть узнал о моем отъезде, я ни с кем не делился своими планами?» Страшная догадка пришла сама собой: виконт!
   Александр пребывал в смятении: «Отчего он так поступил со мной? Ведь мы столько лет знакомы, и вместе принимали участие в весьма сомнительных предприятиях! Неужели все это из-за Мари?! Он любит ее? Нет… Виконт не может любить! Значит, он собирается использовать ее и погубить… Боже мой, Мари!»
   После трех дней, проведенный в камере полицейского участка, князь Рокотов был готов подписать все обвинения и сознаться в любых преступлениях, лишь бы окунуться в ароматическую ванную и выпить бокал марочного вина.
   Неожиданно пришло избавление. Полицейский отворил камеру и хриплым голосом произнес:
   – На выход, ваше сиятельство!
   Роков надел пиджак, поправил несвежий шейный платок и проследовал в темный коридор. Пройдя немного и оказавшись в кабинете полицмейстера, он увидел своего ненавистного тестя, вид у того был невеселый и отнюдь не уверенный как в прошлый раз.
   – Мой банк получил перевод из Польши на ваше имя. Сумма пятнадцать тысяч франков как раз покрывает все ваши долговые векселя и расписки.
   Рокотов встрепенулся: неужели Ла Шарите помог? – о как он сомневался в друге!
   – Эта женщина, госпожа Шеффер, видимо, действительно любит вас, если решила вытащить из пропасти…
   Князь округлил глаза.
   – Отчего вы решили, что она перевела деньги?
   – Александр, я – банкир. Все финансовые операции, где бы они не производились и кем-либо, требуют порядка и фиксируются. Так вот, этот перевод – от госпожи Шеффер, сомнений нет. Не скрою, я желал вам несчастий и мести за то, что вы причинили моей дочери столько горя. Но я не могу противостоять закону: долг уплачен, вы свободны. Отправляйтесь в Польшу и никогда не возвращайтесь!
//-- * * * --//
   Ла Шарите курил английскую сигару, сидя в кресле гостиной. Вокруг сновали гости: салон был в самом разгаре. Отъезд мадам Шеффер во Францию с бароном де Ангерран, был для аристократического общества Лодзи полной неожиданностью. Знатные пани и панове терялись в догадках: зачем? – она собирается официально объявить о своем происхождении именно во Франции? – или просто развеяться и сменить обстановку? – или это романтическое путешествие с бароном? Ла Шарите молчал, тем самым, порождая самые смелые и фантастические догадки.
   Пан Казимир Валевски, считающий себя вправе рассуждать о Наполеоне, как чуть ли не о родственнике, выдвинул очередную версию:
   – Барон де Ангерран – сын боевого соратника Бонапарта. Этим все сказано! Во Франции до сих пор существуют бонапартисты! Мадам Шеффер – истинная наследница Наполеона, а если вы помните, он был императором!
   Дамы заохали. Мужчины понимающе переглянулись: теперь жди во Франции очередной революции!
//-- * * * --//
   Поток гостей, желавших посетить салон пана Кравчика, не иссяк, напротив, свежая сплетня пополнила его новыми силами. Слухи об этом дошли и до Вроцлава, где пан Вацлав наслаждался местными красотами со своей упитанной невестой. Он тотчас же вернулся в Лодзь.
   Финансы виконта были изрядно подорваны, а ведь предприятие только разворачивалось, и ему еще предстояло набрать силу. Поэтому приезд хозяина усадьбы был весьма кстати. Пан Кравчик цветисто рассказывал о Вроцлаве, его замках и бывшей резиденции Тевтонского ордена. Но вскоре и эти рассказы надоели изощренной публике, посещавшей салон.
   К этому времени Владимир окончательно освоился в доме Кравчика, и покер становился все более популярным среди местных аристократов, а «банк» в игре все более крупным. Варвара исправно подглядывала и подслушивала, тем самым преумножая финансовые вливания в предприятие, задуманное виконтом. Правда, вливания сии были слишком малы, по сравнению с тем, что можно было выудить у барона де Ангеррана. Но Ла Шарите смирился с этой утратой. По его умозаключениям, Владимир и его помощница даже не подозревали о его истинных намерениях, просто считая своим покровителем, с которым необходимо делиться добычей. Их это вполне устраивало, они плыли по течению жизни, и как могли наслаждались ею.

Глава 6

   В конце осени, когда землю по утрам уже начал покрывать иней, газеты Лодзи, Кракова, Вроцлава и Познани опубликовали статью некоего журналиста Взбышека Пшеня, который писал о перспективах строительства тоннеля под Ла-Маншем, дабы связать две великих державы. Он столь изящно рассказывал читателю, что известная Трансeвропейская строительная компания, имеющая представительство во французском Кале, уже закупила все необходимое оборудование для маркшейдерских работ и выпустила акции достоинством в тысячу франков, которые вскоре появятся на биржах Европы. Затем приводил экономические расчеты, во сколько раз возрастет взаимный товарооборот, подешевеют перевозки и, наконец, сколько заработают акционеры. Здесь-то и начиналось самое интересное. Журналист, ловко манипулируя цифрами и экономическими терминами, доказывал порой не сведущему в финансовых делах читателю, что на каждый вложенный франк можно получить не менее десяти прибыли.
   Польша бурлила. Все мужское население обсуждало новые европейские перспективы. Выждав момент, Ла Шарите открыл в вышеназванных городах брокерские конторы, предлагавшие всем желающим акции Трансeвропейской компании. В них тотчас хлынул поток желающих, акции приобретали даже отцы городов. Ни у кого и мысли не возникло, что они вкладывают деньги в воздух.
   Наиболее осторожные вкладчики, как правило, сами занимающиеся торговлей или производством, отправились в Кале, дабы убедиться в истинности местонахождения компании и начале маркшейдерских работ. То, что они увидели, ничуть их не разочаровало. К тому времени в конторе было полно народу, все сновали со знанием дела, преисполненные собственного достоинства, земляные работы также начались – словом, придраться было не к чему.
   Акции раскупались с молниеносной быстротой. Поляки были охвачены ажиотажем. Виконт же постоянно пополнял запасы «ценных бумаг» в Румынии, где по поводу Трансeвропейской компании и не слышали. Авантюрист, собрав приличный куш в Польше, даже за вычетом всех накладных расходов, перевел в Швейцарский банк кругленькую сумму, позволившую ему жить безбедно лет десять, не меньше. Но, как говорится, аппетит приходит во время еды, и он рос по мере поступления доходов. Ла Шарите планировал напечатать точно такую же статью в России, – куда вовсе не собирался возвращаться, – и отправить в качестве своего представителя Владимира Сазонова. Расчет был предельно прост: Владимир – из приличной семьи, с достойной фамилией известного отца, непременно обретет доверие московского общества. Ведь мало кому было известно, что Сазонов-старший лишил своего непутевого отпрыска наследства. Да и потом чадолюбие, настолько развитое в России, непременно приведет к тому, что известный издатель простит сына и вложит деньги в акции Трансeвропейской компании.
   Вскоре Владимир отбыл в Москву в неизменном сопровождении Варвары, преисполненной гордости за своего любовника, в багаже которой лежали акции, специально напечатанные для России номиналом в пятьсот и тысячу рублей.
//-- * * * --//
   Расчеты Ла Шарите оправдались почти полностью: после выхода статьи о Ла-Манше в московских газетах деловые круги города забурлили точно так же, как и в Польше. Здесь на сцену вышел представитель Трансeвропейской компании – Владимир Сазонов, снабженный всеми необходимыми документами, подтверждающими его право по продаже акций как агента-брокера.
   Он снял небольшую контору, дав во всех московских газетах адрес ее местонахождения, и к нему тотчас же потянулись желающие прикупить акции. Но Россия – не Польша. Нашего купца на мякине не проведешь. Подобное предприятие, как строительство тоннеля, было делом новым и необычным, но безусловно сулящим баснословные прибыли, и все же русский купец и фабрикант были осторожны: расходились акции по пятьсот рублей, но тысячи же спросом почти не пользовались.
   Владимир срочным письмом сообщал Ла Шарите о возникших трудностях, и тот принял решение напечатать акции достоинством в сто рублей. Варвара же должна ждать виконта в небольшом приграничном румынском городке Сигету-Мармациеи, дабы затем осуществить их перевозку.
//-- * * * --//
   Слух о том, что сын известного издателя Сазонова открыл брокерскую контору, мгновенно облетел всю Москву. Достопочтенный лесопромышленник Уваров, припоминая свое непродолжительное знакомство с Владимиром в салоне госпожи Скобелевой, а также разговор с виконтом Ла Шарите о перспективах тоннеля, тут же отправился к нему в контору и приобрел акций на пять тысяч рублей. После этого примера постепенно потянулись члены лесопромышленной гильдии, также не мелочась на акции достоинством в пятьсот рублей. Даже банкир Лисовский прислал своего представителя из Петербурга.
//-- * * * --//
   После своего кратковременного заключения князь Рокотов отбыл в Лодзь в надежде встретить там свою возлюбленную Марию Шеффер. Но на всякий случай, опасаясь хитроумного и коварного виконта Ла Шарите, решил действовать осторожно. Он поселился в небольшой гостинице на окраине города, где начал прислушиваться к различного рода слухам и сплетням. Через три дня картина была ясна: внучка Бонапарта направилась во Францию с любовником, пан Кравчик женился на Саре Познанской, но самое главное – в Европе скоро наступит процветание благодаря тоннелю, проложенному под Ла-Маншем.
   Князь Рокотов понимал, что его жалкие финансы на исходе, а поиск Марии во Франции требует средств: да и что он сейчас ей может предложить?! Он почти нищий!
   Немного поразмыслив, отлично зная виконта, Александр решил направиться в Москву, где непременно появятся акции Трансевропейской компании рано или поздно. И вот тогда!..

Глава 7

   Варвара удобно расположилась в купе первого класса. На перроне перед отправлением поезда ей показалось, что в толпе провожающих промелькнуло лицо мужчины, показавшееся ей знакомым. Но она никак не могла припомнить, где именно…
   Она отогнала эти мысли: мало ли, где и кого она видела! – в конце концов она прожила бурную жизнь.
   Неожиданно дверь купе распахнулась, вошел тот самый господин, имени которого Варвара не смогла припомнить. Он ослепительно улыбнулся.
   – Сударыня, вы направляетесь в Москву?
   – Да…
   – Вот и я тоже. Румыния – слишком скучная страна. А этот маленький городишко, – он кивнул в окно, – как его там? – Сигету-Мармациеи, и вовсе – захолустье.
   Варвара кивнула и неожиданно вспомнила: она видела попутчика в салоне госпожи Скобелевой, он ухаживал за Марией Шеффер! Вот так встреча!
   Князь Рокотов понял, что женщина узнала его:
   – Сударыня, мне кажется, мы с вами встречались у Елены Яковлевны Скобелевой! Не так ли?
   Варвара не придала случайной встрече в поезде ни малейшего значения: чего в жизни не бывает, да и, кажется, князь – друг виконта.
   – Именно там…
   – Прекрасно, посему случаю надо выпить, я везу прекрасное венгерское.
   Александр извлек бутылку вина из саквояжа.
   – Вы путешествовали? – поинтересовалась Варвара.
   – Да: Венгрия, Албания, Германия, Румыния. Я непременно расскажу вам о них.
   Он ловко раскупорил бутылку, вынул из саквояжа походный набор джентльмена, два граненых стаканчика, и наполнил их вином.
   – Итак! За встречу.
   После второго стаканчика Варвара почувствовала, что пьянеет. Неожиданно князь подсел к ней и начал целовать в шею, грудь, губы… Что было дальше – все как в тумане…
//-- * * * --//
   – Пани, пани! Вам плохо?! – полицейский расталкивал прилично одетую женщину, сидящую на привокзальном перроне, рядом с ней стоял открытый саквояж. – Бедняжка! Неужто ограбили? – посочувствовал он.
   Женщина с трудом открыла глаза: голова страшно болело, полицейский расплывался…
   – Пани, слава Богу, вы очнулись! – обрадовался полицейский.
   Женщина попыталась встать, но покачнулась и оперлась на блюстителя порядка:
   – Где я?
   – Пани, вы в Жмеринке! – сообщил полицейский.
   – Как в Жмеринке? Я ехала в Москву? Почему в Жмеринке? – недоумевала женщина.
   – Не знаю, пани… Наверное, вы вышли из поезда.
   – Не может быть… Где мои вещи, – опомнилась несчастная и увидела открытый саквояж. – Меня ограбили! – она начала рыться в нем, но извлекла лишь паспорт.
   – Позвольте, – полицейский ловким движением перехватил документы, – Варвара Григорьевна Зиновьева, так-так… Пройдемте в участок…
//-- * * * --//
   Дотошный жмеринский полицейский долго выяснял в участке все подробности дела: сопел и записывал перечень вещей, украденных у пострадавшей, та же диктовала с ходу, мол, украли: брошь серебряную, из кошелька двести рублей, не побрезговал князь даже серебряным маникюрным набором, про акции женщина, естественно, умолчала.
   Полицейский все аккуратно записал со слов пострадавшей, затем вызвал секретаря, который составил словесный портрет вора, то есть князя. Одного не мог взять в толк блюститель порядка: отчего это князья такие пошли – больно мелко плавают: крадут у барышень по мелочам?
   – Вы ничего не забыли сообщить мне? – еще раз поинтересовался полицейский.
   – Нет, я все сказала.
   – А этот Александр Рокотов, он действительно князь по происхождению, или это его уголовная кличка?
   – Что вы! – воскликнула Варвара. – Конечно, он князь, никаких сомнений.
   – Да, до чего аристократия докатилась! Упадок нравов, – констатировал полицейский, но все же в душе он сомневался правдивости слов пострадавшей.
   На дневной поезд, идущий через Жмеринку на Москву, Варвара опоздала и направилась в ближайшую привокзальную гостиницу, где сняла номер на оставшийся рубль мелочью, которую Рокотов не выгреб из ее кошелька. Она оплатила номер и взяла ключи, дабы немного отдохнуть и собраться с мыслями.
   Перед ее взором предстала убогая комната с выцветшими обоями и такими же неопределенного цвета портьерами.
   – Да, мечта королевы! – съерничала Варвара по поводу «роскошно обставленных апартаментов». – Кровать наверняка кишит клопами, – она откинула покрывало и увидела белье сероватого цвета. – Ладно, переночую как-нибудь, придется не раздеваться. Но на что мне поужинать, позавтракать и купить билет?
   Варя поправила волосы, припудрилась и отправилась в город на ближайший торг. Пройдя привокзальную площадь, она увидела рынок, где кипела жизнь: кто-то продавал, кто-то торговался во все горло, а затем покупал, она же воспользовавшись тем, что покупатель был сосредоточен на том, как подешевле выгадать, стянула пару тощих жмеринских кошельков: что поделать, пришлось вспомнить молодость.
   После этого она приобрела билет до Москвы и пообедала в ужасном ресторане, но голод взял свое.
//-- * * * --//
   В Московскую брокерскую контору Трансeвропейской компании вошел солидный господин и обратился к клерку:
   – Любезный, могу ли я видеть господина Сазонова?
   – Конечно, сударь, он будет после двенадцати часов.
   Господин усмехнулся в усы.
   – Хорошо, тогда оформим все формальности без него. Каков сейчас наименьший номинал?
   – Пятьсот рублей-с.
   – Хорошо, для начала возьму одну акцию, – сказал господин, вынимая из портмоне ассигнацию достоинством пятьсот рублей.
//-- * * * --//
   Князь Рокотов вернулся в меблированную комнату, снятую им по прибытии из Румынии, и тут же сравнил приобретенную акцию в брокерской конторе с теми, что он украл из саквояжа доверчивой Варвары. Они были совершенно идентичны, разницу лишь составлял номинал: пятьсот рублей и сто.
   Еще вчера Александр пересчитал свой улов: он составил примерно десять тысяч рублей акциями мнимой Трансeвропейской компании.
   Дождавшись двенадцати часов пополудни, князь нанял экипаж и снова направился к Владимиру Сазонову. На сей раз его визит увенчался успехом, из небольшого кабинета вышел сам Владимир и тотчас узнал Рокотова:
   – Князь! Рад вас видеть! Хотите приобрести акции?
   – Возможно… – уклончиво ответил тот.
   – Тогда чем могу быть полезен? – поинтересовался Владимир.
   – Хочу приобрести акций на десять тысяч рублей!
   Глаза Сазонова округлились, но, не растерявшись, он тут же предложил:
   – Прошу ко мне в кабинет.
   Князь удобно расположился в кресле напротив конторского стола Владимира.
   – Не желаете ли коньяку? – поинтересовался тот.
   Александр, памятуя о том, как обошелся с Варварой, вежливо отказался, и извлек из портмоне акцию компании номиналом в сто рублей.
   – Посмотрите, Владимир… Вам знакома эта ценная бумага?
   Сазонов взял акцию, покрутил ее и так и сяк, и никак не мог взять в толк: откуда у князя акция номиналом в сто рублей, если Варвара должна была привезти партию еще вчера, но, увы, пропала.
   Сазонов вопросительно воззрился на гостя.
   – Прошу вас объяснитесь, сударь!
   – С удовольствием! – воскликнул князь. – Варвара должна доставить в контору акции номиналом в сто рублей, общей суммой на десять тысяч. Не так ли?
   Обомлевший Сазонов, не ожидавший такой осведомленности князя, только кивнул.
   – Так вот, буду краток: акции у меня. Если хотите их получить: подготовьте десять тысяч рублей, лишнего мне не надо.
   – Да как вы смеете! Это воровство! Шантаж! – возмутился Сазонов.
   – Называйте, как хотите! Не заплатите – дело ваше. Я продам их сам. Ведь они настоящие, не так ли?
   Впервые Сазонов задумался.
   – Да, они принадлежат Трансeвропейской компании…
   – А вы уверены, что такая компания существует?
   – Конечно, в Кале… – уже неуверенно ответил Владимир.
   – Так вот, сударь, я знаю виконта Ла Шарите много лет. И с уверенностью могу сказать, что этой компании просто нет, она существует лишь в воображении ее мнимых акционеров. Если вы не заплатите мне десять тысяч рублей, то я выступлю с разоблачением в прессе, затем вами заинтересуется полиция.
   – Но…но… У меня нет таких денег, – выдавил из себя Владимир чуть слышно.
   – Не может быть. Я наблюдал за вашей конторой, по моим прикидкам у вас есть в наличии названная сумма. Разумеется, вы не храните ее здесь, это было бы легкомысленно. Вы арендуете ячейку в банке моего тестя господина Лисовского. Ведь он также имел неосторожность купить ваши бумажки?
   Владимир понял, что попал в дурную историю: еще вчера отец приобрел у него три акции номиналом по тысячи рублей, он так радовался, что сын стал деловым человеком. В одно мгновенье все может разрушиться.
   – Хорошо, я согласен. Едемте в банк Лисовского, – согласился Владимир.
//-- * * * --//
   Владимир вернулся в контору, его обуревали противоречивые мысли: «В конце концов кто такой – виконт Ла Шарите? Почему я должен страдать из-за него?» Он решил продать акции и не переводить деньги в польский банк на счет виконта, а попросту завладеть ими. Почему бы и нет? Раз виконт сам мошенник! Вряд ли он будет вмешивать полицию!

Глава 8

   Варвара появилась в Москве как раз в тот момент, когда Владимир намеревался воплотить свой план: реализовать ценные бумаги, завладеть деньгами и скрыться за границей, скажем, в Италии, поближе к теплому морю. А потом можно подумать, куда отправиться дальше, с деньгами все возможно.
   Она появилась в снятой ими квартире рано утром, в полном изнеможении. Когда прислуга отворила дверь и увидела барыню в столь плачевном состоянии, она издала истошный крик, на который тотчас из спальни примчался испуганный Владимир.
   Варя буквально рухнула в прихожей от усталости, Владимир едва успел ее подхватить и отнести в спальню.
   – Варя, где ты была? Что случилось? – засыпал ее вопросами Владимир.
   – Умоляю позже. Прикажи прислуге приготовить ванную с лавандой и крепкого чаю.
   В спальню влетела испуганная прислуга:
   – Барыня, свет ты наш! Где вы были-то? Мы же вас еще три назад ждали! – причитала она, расшнуровывая меховые ботинки Варвары.
   – Помолчи… – приказала она. – Ванная готова?
   – Как приказывали, барыня! Изволите принять?
   – Изволю… Помоги раздеться и расшнуровать корсет.
//-- * * * --//
   Наконец Варвара погрузилась в теплую живительную воду, благоухающую лавандой. Она с удовольствием смыла с себя запах жмеренской дешевой гостиницы и рассказала, как полицейский составил в участке все надлежащие бумаги: мещанка Зиновьева была напоена до пьяна в поезде и ограблена князем Александром Рокотовым и отпущена на все четыре стороны. Затем, как она отправилась в ближайшую гостиницу, заказала самый дешевый номер, и направилась на ближайший рынок: что поделать пришлось вспомнить былое ремесло, – украла пару тощих мещанских кошельков, содержимое которых позволило пообедать, поужинать и взять билеты на поезд до Москвы.
   Владимир внимательно выслушал душещипательную историю своей подруги, – теперь он не сомневался, откуда у Рокотова появились акции, – и попытался ее успокоить:
   – Что поделать, содеянного не вернешь… Думаю, нам не стоит задерживаться в Москве, через неделю отбудем в Италию.
   Варя удивленно посмотрела на сообщника: ни упреков, ни грубого слова, даже голоса не повысил.
   – А что же с Рокотовым и бумагами? – удивилась она.
   – Да ничего, пусть сам их продает.
   Владимир решил утаить то обстоятельство, что он выплатил князю десять тысяч рублей в обмен за молчание.
//-- * * * --//
   В это время князь Рокотов пересек границу Франции и направлялся в Монбельяр, где по слухам лодзинского общества располагался один из замков барона де Ангерран. Достигнув Монбельяр поздно вечером, он расположился на ночлег в небольшой гостинице с непритязательным названием «Гроздь винограда» и от пожилой хозяйки узнал, что Арман женат много лет, но жена и дети предпочитают не покидать замок в предместье Эпиналь, сам же барон предается развлечениям здесь с молодой красавицей. Князь не сомневался, что сия красавица – Мария Шеффер. Впереди была целая ночь, для того чтобы обдумать план действий.
//-- * * * --//
   На следующий день он вновь побеспокоил любезную хозяйку, дабы узнать, не останавливался в окрестностях Монбельяра бродячий театр или цирк. Женщина, совершенно не удившись вопросу постояльца, ответила, что в пяти лье отсюда в городке Бельфор есть и то и другое, и если месье желает развлечься, то она предоставит ему лошадь за умеренную плату. Князь охотно согласился и верхом направился в Бельфор.
   Городишко оказался небольшим, но чистым и уютным. На центральной площади он обнаружил шатер цирка, на соседней же улице – местный захудалый театр, дававший постановку Мольера. Немного подумав, куда же все-таки пойти: в театр или цирк, Александр решил – пусть судьба подскажет.
   Князь занял позицию между площадью и улицей с театром так, что они прекрасно просматривались. Неожиданно дверь театра открылась, на пороге показались двое мужчин, явно навеселе, и судя по внешнему виду – актеры. Выбор был сделан.
//-- * * * --//
   На следующее утро перед воротами замка барона де Ангерран остановился экипаж, из которого вышел директор бельфорского театра, облаченный в свой лучший костюм, плащ и парик по такому случаю. Он позвонил в специальный колокольчик, вскоре ворота приоткрылись, появился лакей.
   – Что угодно месье?
   Директор театра снял шляпу перед равным себе, прекрасно зная, что порой от лакея тоже может кое-что зависеть.
   – Прошу вас, любезный, передать вашему блистательному господину это письмо. Я буду ожидать ответа.
   Лакей кивнул и удалился.
   Барон пребывал в гостиной, ожидая Мари к завтраку, когда мажордом вручил ему письмо:
   «Монсeньор!
   Волей судьбы попал в Ваш райский городок, чему весьма рад. Наш общий знакомый виконт Николя Ла Шарите, занятый делами в Польше, увы, не смог составить мне компанию. Я путешествую в одиночестве. Посетив театр в Бельфоре, у меня родилась безумная идея: а не поставить ли шутки ради «Двенадцатую ночь» Шекспира и не сыграть ли самому, скажем, дворецкого Мальволио? Почему бы нет? Предлагаю Вам, как известному меценату и покровителю искусств, принять участие в моей безумной авантюре. Сие письмо будет передано с директором театра, который я собираюсь ангажировать в ближайшее время.
   Князь Александр Рокотов».
   Когда барон дочитывал письмо, Мари спустилась со второго этажа, где располагалась ее спальня, в гостиную.
   – Бонжур, дорогая!
   – Вы заняты почтой прямо с утра? – поинтересовалась Мари.
   – Да… но – это не деловое письмо. Как вы отнесетесь к тому, если я приглашу в замок актеров, и мы сыграем «Двенадцатую ночь»? Думаю, роль прекрасной Оливии вам вполне под силу. Я же могу выступить в облике Орсино, герцога Иллирийского.
   – Прекрасная идея! – воскликнула Мари, хлопая в ладоши. – Но для роли Оливии мне будет нужен новый наряд и весьма изысканный.
   Барон обнял прелестницу за талию.
   – Не только наряд, но и соответствующие вашей красоте и роли драгоценности.
//-- * * * --//
   Спустя два дня в замке Ангерран царила суета: монсеньор, его возлюбленная и прислуга встречали актеров бельфорского театра. По главной аллее парка, ведущей к главному входу замка, двигались две повозки, доверху нагруженные декорациями и реквизитом, актеры же расположились в четырех экипажах.
   Напыщенный мажордом, со знанием собственной важности и достоинства, занялся размещением прибывших актеров, отправив их в дом для прислуги, где им пришлось занять даже мансарду, мало пригодную для жилья. Но они не сетовали на сие обстоятельство: перспектива приличного заработка согревала им душу и поддерживала прекрасное настроение.
   В тот же день в парке была построена сцена из свежеструганых досок и навес, на случай, если пойдет дождь, дабы он не испортил декорации и сценические костюмы.
   Мария примеряла новое платье, сшитое за два дня по эскизу придворной модистки, мастерицы своего дела, а также драгоценное колье, доставленное ювелиром из Мюлуза, заказанное де Ангерраном по случаю постановки Шекспира.
   Режиссер преподнес Марии аккуратно переписанную роль Оливии в специальной кожаной папке:
   – Мадам, впервые в постановке «Двенадцатой ночи» будет блистать такая красавица, как вы! Ваш сценический костюм удивительно хорош, но, увы, – лишь жалкая пародия на вашу красоту.
   Мария улыбнулась, она как раз закончила примерку наряда Оливии и милостиво потянула руку для поцелуя. Режиссер, как человек эмоциональный, страстно припал к ней губами.
   Мария, понимая, что знаки внимания со стороны служителя Мельпомены несколько затянулись, попыталась освободить руку от страстных лобзаний, но, увы, сие оказалось не просто. Неожиданно в комнату вошел барон. Режиссер тут же ретировался, откланялся и удалился. Новоиспеченная Оливия открыла роль наугад и прочитала:
   – Закрой лицо мне этим покрывалом: посол Орсино к нам сейчас придет…
   – Прекрасно, мон шер. Какая интонация! Вы – прирожденная актриса, – восхищался барон своей возлюбленной.
//-- * * * --//
   Мари, дабы привыкнуть к сценическому костюму, решила прогуляться в парке, прихватив с собой папку с ролью, с намерением посидеть в одной из многочисленных беседок и почитать ее. Как только она расположилась на скамейке, перед ней как из-под земли появился князь Рокотов в костюме Мальволио, с ужасными желтыми перевязями на ногах.
   – Мари… – начал он, задыхаясь от волнения.
   – Боже мой, Александр? – женщина чуть не лишилась чувств от неожиданности и удивления. – Зачем вы здесь?!
   – Умоляю не гоните меня, – князь присел рядом с ней на скамейку. – Я хотел выразить вам свою искреннюю благодарность за те пятнадцать тысяч франков. Лишь благодаря им я оказался на свободе.
   – Пустое, не стоит и говорить об этом…
   – Хорошо, тогда давайте поговорим о том, как я вас люблю!
   Мария побледнела.
   – Что с вами? Вам дурно?
   – Да… Что вы хотите, князь? Прошу вас, говорите честно!
   – Увезти вас отсюда. Для этого я и затеял весь этот театр. Я не могу жить без вас, – князь схватил Мари за руки и начал осыпать их поцелуями.
   – Умоляю, опомнитесь! Нас могут увидеть! – молила она, чувствуя, что теряет самообладание и жаждет князя всем своим естеством. – Вы вторгаетесь в мою жизнь…
   – Да, именно вторгаюсь! И желаю остаться в ней как можно дольше, – Рокотов привлек к себе Мари, и их губы слились в страстном поцелуе.
//-- * * * --//
   Вечером состоялась репетиция. На сцене появилась Оливия, на ее роскошный наряд был накинут алый бархатный плащ, подбитый мехом лисицы, октябрьские вечера были уже прохладными.
   Мальволио самодовольно прохаживался по декорированному залу, госпожа подошла к дворецкому с репликой:
   – Скажите ему, что он меня не увидит.
   На что Мальволио заметил:
   – Говорил. Он ответил, что будет стоять у ваших ворот, как столб у дверей шерифа, и что дождется вас, даже если из него сделают подпорку для скамьи.
   После своей реплики Мальволио подал руку хозяйке, дабы та, опершись на нее, села в кресло.
   Мария почувствовала в руке сложенную в несколько раз записку, но не растерялась и тут же невинным жестом отправила ее к себе за корсаж.
   – Какого рода он человек? – продолжила Оливия вопрошать своего дворецкого в соответствии с ролью.
   – Мужского, разумеется, – ответил тот.
   Барон де Ангерран, он же герцог Орсино, завернувшись в теплый плащ, стоя у сцены, внимательно наблюдал за всем, что на ней происходит.
//-- * * * --//
   Войдя в спальню, Мария извлекла записку из укромного места и прочла:

   «Любовь моя!
   Жду тебя в полночь около беседки на центральной аллее парка. Решайся: да или нет! Как у Шекспира: быть или не быть тебе моей! К нашему отъезду все готово.

Александр».

Глава 9

   Не получив денежного перевода от Сазонова в установленный срок, виконт Ла Шарите понял, что его пособник попросту надул его, завладев деньгами. «Не иначе, как князь Рокотов вмешался. Неужто поумнел? Как я просчитался и с Мари, и с ним, и с этими картежниками! Теперь жди международного скандала. Да, впрочем, все произошло как нельзя вовремя: документы на имя Франсуа Дюваль готовы, кругленькая сумма в швейцарском банке имеется…»
   Перед тем как Ла Шарите покинул Польшу, он отправил в различные газеты признание некоего пана Румака, служившего в брокерской конторе Трансeвропейской компании, из которого явствовало, что ее главой является известный авантюрист, русский князь Александр Рокотов, его же помощниками – некая госпожа Мария Шеффер, нагло выдающая себя за внучку Наполеона Бонапарта, господин Владимир Сазонов и мещанка Варвара Зиновьева, в прошлом воровка. Они, мол, сняли в Кале контору, заказали у Крупа механизмы, дабы их авантюра выглядела убедительно. Затем, напечатав в типографии ничем не подтвержденные акции, они ловко начали реализовывать их через подставные брокерские конторы.
   Обманутая Польша пребывала в шоке. Затем слухи дошли и до Москвы, где акций было реализовано почти на тридцать тысяч рублей.
   В это время ни о чем не подозревавшие Владимир и Варвара, пересекали польско-чешскую границу, дабы направиться в Прагу, а оттуда уже в Вену и далее в Милан. Они пребывали в прекрасном настроении, и когда чешские пограничники начали излишне внимательно изучать их паспорта, не придали сему обстоятельству ни малейшего значения.
//-- * * * --//
   Владимира и Варвару под конвоем доставили в Петербург, а затем в Москву. Как только Сазонов-старший узнал, что его сын, мало того, что – мот, пьяница и картежник, так еще и мошенник, работающий в паре с бывшей горничной, служившей в его доме, пришел в неописуемое бешенство. Взяв себя в руки, дабы избежать позора семьи, он направился к генерал-губернатору Разумовскому, своему давнему приятелю, и тотчас бросился в ноги, умоляя о помощи, не забыв при этом поддержать свои мольбы солидной денежной суммой.
   Генерал-губернатор, слывший человеком спокойным, хлебосольным и большим любителем женского пола, – а посему ему вечно не хватало финансов, – расчувствовался, – чему особенно способствовала предложенная сумма, – и приказал смягчиться к Владимиру, пожурив его и подержав тюрьме несколько дней для острастки по настоянию родителя. Затем сей неудавшийся авантюрист был выдан разгневанному отцу, который тотчас же нахлестал свое чадо по щекам за легкомыслие и беспечность, а на следующий день отправил в калужское имение под строгим запретом покидать его.
   Варвару же, за которую некому было заступиться, обвинили в том, что именно она сбила Владимира Сытина с пути истинного и вовлекла несчастного в авантюру международного масштаба, правда, никто из присяжных не задумался, как именно простая неграмотная мещанка это сделала. Ее осудили, приговорив к трем годам каторжных работ и пожизненное поселение в Сибири, что являлось достаточно мягким наказанием, еcли учесть масштабы совершенной авантюры. Суд также принял во внимание: подсудимая чистосердечно раскаялась в содеянных поступках и полностью признала свою вину.
//-- * * * --//
   Князь Рокотов изрядно продрог, осенняя погода не баловала: от частого дыхания шел пар. «Неужели не придет?!» – сокрушался он.
   Неожиданно он услышал шуршание гальки, которой были посыпаны все дорожки и аллеи в замковом парке. Александр выглянул из беседки, приближалась темная фигура, при ближайшем рассмотрении, она показалась знакомой: «Мари?!»
   Женщина, укутанная в плащ, с низко опущенным капюшоном на лицо, держала в руке увесистый саквояж, вымолвила тяжело дыша:
   – Я готова, Александр! Здесь, – она указала на свою поклажу, – все, что я смогла прихватить: не покидать же барона с пустыми руками?! Оставила ему записку… Надеюсь, он простит меня.
   Рокотов подхватил саквояж, действительно тот оказался весьма увесистым:
   – Мари, ты вынесла ползамка?
   – Нет, всего лишь подарки барона и так пара-тройка невинных безделушек. Поверь мне, он не обеднеет… должны же мы жить на что-то!
   – На первое время у меня есть, – попытался возразить князь.
   – Содержимое саквояжа хватит на приличный домик и безбедную скромную жизнь, – пояснила Мари.
   – А можем ли мы жить, не отказывая себе в удовольствиях? – поинтересовался Рокотов у своей возлюбленной.
   Та лишь улыбнулась в ответ.
//-- * * * --//
   Рано утром беглецы достигли Мюлуза и зарегистрировались в гостинице «Золотой шлем» как супруги Марисетти. Мари сразу же приняла теплый душ и с удовольствием возлегла на пышную перину кровати. Александр не заставил себя ждать.
   После того как влюбленные насладились друг другом, они заказали в номер сытный завтрак и свежую газету. Князь любил почитать за завтраком: и время пройдет незаметно, да и вообще современный человек должен быть в курсе европейских событий.
   Неожиданно на предпоследней странице газеты, в разделе «Светские скандалы», он обнаружил статью, где во всех подробностях повествовалось, как он, князь Рокотов, стал руководителем группы авантюристов, обманувших почти пол-Европы! Некий шустрый журналист приписывал ему организацию мифической Трансeвропейской строительной компании, а Марии Шеффер – самозваной внучке Бонапарта, вымогательство в крупных размерах у доверчивых польских аристократов. Не забыл бумагомаратель и Владимира Сазонова с подругой Варварой Зиновьевой, которые, по его мнению, оказывали князю активную помощь.
   Князь ощутил неприятный холодок «под ложечкой»: «Неужели виконт? Не иначе, как сам скрылся с крупной суммой, а мы должны стать “козлами отпущения”! Я знал этого человека столько лет, доверял ему!!! И как он обошелся со мной!»
   Мари с аппетитом расправлялась с яичницей, когда князь протянул ей газету.
   – Прочти, мон шер…
   Мари удивилась: она терпеть не могла газеты, типографская краска пачкала ей руки, но все же взяла и прочла.
   – Боже мой!!! Александр! Какая чудовищная ложь! Что же будет?!
   Она разрыдалась.
   – Успокойся, моя душа. Мы зарегистрированы под вымышленными именами. Надо срочно уезжать… Вопрос куда? Думаю, лучше всего в Румынию, станем супругами, скажем, Папареску или что-нибудь в этом роде. Но это вряд ли спасет. Благодаря виконту за нами будет охотиться вся Европа, лет десять каторги нам обеспечено.
   Мари посмотрела на возлюбленного глазами полными слез.
   – Мы погибли…
   – Из каждого положения есть выход. Самое безопасное место для нас – Сибирь.
   Мари встрепенулась.
   – Что говоришь, Александр?! Почему Сибирь?
   – Там нас точно никто не будет искать. Да и потом кое-какие средства у нас есть, купим дом, например, в Иркутске. И в Сибири люди живут.

Часть 4. Любовь каторжанки

Глава 1

   После суда Варвару в арестантском вагоне перевезли в пересылочную Владимирскую тюрьму и этапировали в Сибирь. Группа заключенных переправилась через печально известную Бабиновскую дорогу, или, как ее еще называли, Верхотурский путь. Шла она от города Верхотурье, что на Cреднем Урале, по рекам Тура и Тобол. Путь был опасным и тяжелым, многие осужденные не выдерживали и кто послабее начинал болеть легкими, и в конце концов исход был один – смерть.
   Варвара же была крепкой молодой женщиной, и быстро сориентировавшись в ситуации, вовсе не собираясь помирать от простуды. Она соблазнила одного из солдат, что сопровождали арестантов, который был старше ее лет на десять и насмотрелся на своем веку на многое. Осужденная же с чувством поведала ему, что, мол, виноват любовник, он угрожал ей, а она помогала ему только из-за любви. Она была так убедительна, что конвоир не сомневался – перед ним несчастная жертва, да в определенных услугах женщина проявила себя столь расторопно, что он из жалости частенько подкармливал ее и делился стопкой водки.
   Конечно, связь солдат и арестанток женского пола возбранялась, но начальник конвоя подпоручик Федор Рыков и сам порой не брезговал их услугами: чего с баб станется – не убудет, дорога до Забайкалья длинная, не один день.
   Солдат подарил Варваре теплые шерстяные носки, чулки, и постоянно снабжал ее водкой и хлебом. Рыков же прослышал о красавице из второго арестантского женского отряда, которую конвоиры прозвали «Варвара – краса, длинная коса». Что и говорить, коса у нее достигала колен, а если она распускала волосы, они струились до земли.
   Подпоручик Рыков прекрасно знал такую породу баб: послушать их, так все они – невинные жертвы. Однажды на вечерней остановке в неком захудалом местечке Угудаловка подпоручик приказал привести осужденную Зиновьеву. Женщина держалась с достоинством, Рыков подумал, что такая, пожалуй, может марьяжить [25 - Марьяжить – заманивать под каким-либо предлогом и обворовывать.] мужиков как угодно.
   Он налил водки в стакан и протянул женщине:
   – Выпей, не май месяц на дворе. Замерзла небось?
   – Благодарствуйте, господин офицер, – Варвара взяла предложенный стакан и ловко опрокинула в рот его содержимое, крякнула и занюхала рукавом арестантской телогрейки.
   – Садись, поешь, – Рыков жестом пригласил женщину за стол.
   Та не заставила приглашать дважды – голод плохой советчик, и, когда живот пуст, человек готов на любые преступления. Картошка, сваренная в мундире, с солью и черным хлебом показались женщине верхом блаженства.
   – Говорят, оклеветали тебя… Так ли это?
   – Так, – кивнула осужденная, давясь картошкой, поди, два дня почти ничего не ела.
   – Невинная жертва, стало быть?
   – Не совсем… Где ж можно невинных-то найти, разве что младенцев новорожденных…
   – Любовник-то твой – сухим из воды вышел, чай, батюшка откупился… Он тебя мошенничать заставлял? – продолжал любопытствовать подпоручик.
   Варвара не стала при Рыкове обвинять любовника, а повела себя по-другому, честно, признавшись:
   – Сама помогла ему, добровольно. Делала все ради любви: хотели с ним домик свой прикупить в Подмосковье. Откуда ж мне было знать, что компании той вовсе нет!
   – Наелась?
   Варвара кивнула.
   – Тогда раздевайся и ноги раздвигай, – приказал подпоручик.
   Женщина повиновалась.
//-- * * * --//
   После сплава по Туре и Тоболу арестантов ожидал небольшой пеший переход до реки Обь, затем на барже до Томска. Часть осужденных осталось в Томском остроге, другая двинулась дальше по направлению к озеру Байкал, к Иркутску.
   В дороге Варвара встретила новый 1870 год. Переход до Иркутска длился почти месяц, мужчины были измотаны и истощены, не говоря уже о женщинах. Несмотря на то, что по пути следования осужденных обоз с провизией пополнялся, как и положено, но до них почти ничего не доходило. Варвара, следовавшая все это время как фаворитка подпоручика Рыкова, старалась, чем могла, помочь товаркам по несчастью. Однажды один из солдат увидел, как Варвара поила одну из обессиливших женщин водкой, и донес Рыкову. Тот же схватил Варвару за косу, намотал ее на руку и долго избивал нагайкой, пока она не упала в беспамятстве.
   Иркутска Варвара достигла в обозе с больными, Рыков избил ее так, что она прометалась неделю в лихорадке, все думали – не выживет.
   Далее женский отряд под номером «два» передали местным казакам, и те сопроводили женщин к месту назначения – в Забайкалье.
//-- * * * --//
   Главная сибирская каторга в царской России находилась в Нерчинском горном округе Забайкалья, где каторжане использовались для разработки свинцово-серебряных месторождений на так называемых кабинетских [26 - Кабинетские земли – казенные земли, все доходы от которых поступали в государственную казну.] землях, которые включали в себя литейные, смолокуренные и соляныe заводы, а также Карийские золотые прииски.
   Вновь прибывшие ссыльнокаторжные поступали в Сретенскую пересыльную тюрьму [27 - В 1869 учреждено управление Нерчинской каторги, подчиненное Министерству внутренних дел (ранее в ведении начальника Нерчинских заводов).], где в дальнейшем распределялись по каторжным тюрьмам трех основных административных районов – Акатуевского, Алгачинского, Покровского, где они должны были кто в течение трех, пяти, десяти лет, а кто – и пятнадцати, пребывать на каторжных работах.
//-- * * * --//
   В селе Акатуй Нерчинского горного округа Забайкалья женская тюрьма была основана почти сорок лет назад как уголовная. Каторжанки работали на местной мануфактурной фабрике, принадлежащей казне.
   Почти сразу же из Алгачи прибыл некий ефрейтор и отобрал красивых женщин, заплатив за каждую из них самому начальнику тюрьмы по червонцу. Не успели прибывшие осужденные разместиться в камерах, как десять из них, в том числе и Зиновьеву Варвару, а всего их прибыло пятьдесят, переправили в Алгачинскую тюрьму [28 - Каторжная тюрьма, открытая в первой четверти XVIII в. в селе Алгачи Нерчинского горного округа. В Алгачинской тюрьме отбывали каторгу участники польских восстаний 1830–1831 и 1863–1864 гг. Каторжане добывали свинцово-серебряную руду на местном руднике, также принадлежавшем казне.].
   Женщины недоумевали: куда их везут? Их погрузили в телеги, ничего не объясняя, и под охраной они покинули Акатуй.
   Варвара старалась молчать, спина еще побаливала от ударов, нанесенных Рыковым. Но ее товарка по несчастью, неуемная говорливая Прасковья, не закрывала рта.
   – Поди, одному Богу известно, чаго нас туды везут. Говорят, острог-то мужской… На что мы там сдались-то? А Варя?
   Варвара только плечами пожимала, но назойливая товарка не оставляла ее в покое. Наконец не выдержав, она сказала:
   – Чему быть, того не миновать, Прасковья. На что бабы мужикам нужны? – ответила Варвара вопросом на вопрос товарки.
   Прасковья охнула и перекрестилась.
   – Мужикам жернова крутила [29 - Обманывать (дорев. жаргон).], но чтоб в кровать – со всеми подряд! – возмутилась она.
   – Здесь не спросят твоего хотения… – подала голос одна из рядом сидевших в телеге женщин.
   По прибытии в Алгачи перед женщинами открылась неприглядная картина: острог, обнесенный огромным высоким частоколом с дозорными вышками. Ефрейтор велел править телеги к отдельно стоящему дому, также обнесенному забором, высотой с человеческий рост.
   – Не сбежать, – разочарованно констатировала Прасковья, рассматривая сторожевые башни, стоящие по периметру забора.
   – Все равно некуда, – прошептала Варвара. – Выход один: делать, что велят.
   Телеги въехали через ворота, которые тотчас же затворились за ними. Примолкшие женщины настороженно осматривались, ожидая распоряжений бравого ефрейтора.
   – Слазь, бабы! – отдал тот команду. – Все айда в барак!
   Женщины послушно слезли с телег и, закинув мешки за плечи, поплелись в барак. Внутри оказалось достаточно ухоженно и чисто: десять деревянных кроватей в ряд с тюфяками из сена, поверх них одеяла из грубой шерсти. В углу тазики для мытья и стирки, бадья для воды, в центре барака – длинный стол и скамейки.
   – Тут и будите жить, красавицы! Поддерживать порядок и чистоту обязательно! Майор наш, благодетель, больно требователен, – предупредил ефрейтор. – Складывайте мешки, да на речку купаться. Погода теплая стоит, да и Кара не быстроходна – вода теплая.
   Женщины, получив по куску мыла и холщовой чистой тряпице вместо полотенца, отправились на Кару под надзором ефрейтора и еще двух солдат.
   Прасковья, как самая боевая и разговорчивая, решила сразу же навести мосты с ефрейтором и, улыбнувшись, спросила:
   – Как зовут вас, господин военный? Чай, не обессудьте, в чинах не разумею…
   Служака, недавно повышенный в чине по воле начальника острога, не устоял перед милым личиком барышни, хоть и воровки:
   – Афанасий Иванович, ефрейтор, из Забайкальских казаков… А тебя как звать?
   – Прасковья… – сказала она и начала снимать телогрейку.
   Ефрейтор откашлялся:
   – Все в заводь, за кусты, – обратился он к каторжанкам. – Чай, на тот берег не сбежите, там – посты.
   – А правда, Афанасий Иванович, что острог – мужской? – не унималась Прасковья.
   – Так и есть: убийцы да поляки ссыльные [30 - Имеется в виду польское восстание 1863–1864 годов.]. Больно много говоришь, девка!

Глава 2

   Начальник Алгачинской тюрьмы, майор Сергей Викторович Ламанский, достиг уже того возраста, когда можно подать в отставку и отправиться на покой. Но он не спешил, ибо подобная жизнь его вполне устраивала. Майор предпочитал быть императором в маленьком государстве, нежели – солдатом в большом. Должность начальника каторжной тюрьмы давала ему почти безграничные возможности и власть. Высшее начальство практически не наведывалось в Нерчинск, а уж в Богом забытые Алгачи тем более. Поэтому Сергей Викторович, состоявший на службе вот уже скоро двадцать лет, а попал он в Забайкалье по молодости, – был сослан в отдаленный гарнизон за дуэль, – жил себе припеваючи, пользуясь всеми доступными радостями.
   Пять лет назад его начала угнетать тоска от однообразной жизни: ни тебе развлечений, как в столице, ни тебе красивых женщин – одни ссыльные поселянки. В этот самый критический момент жизни Ламанского, когда уже начали посещать мысли о загубленной молодости и тщетности жизни вообще, ему пришлa потрясающая мысль: а почему не устроить в доме гарем из красивых молодых женщин? И обслужат по хозяйству и удовлетворят как мужчину.
   Идея показалась майору просто прекрасной – женщин он обожал всегда, отчего и стрелялся на дуэли много лет назад, и не хватка прекрасного пола в Алгачи страшно томила его. Наконец, он решился отписать письмо своему давнему знакомому начальнику женской тюрьмы в селе Акатуй, в котором просил одолжить ему на время нескольких женщин под личную ответственность и за щедрое вознаграждение.
   Начальник Акатуйской тюрьмы имел схожую историю с Ламанским, с той лишь разницей, что попал в Забайкалье не за дуэль, а за казнокрадство – уж больно был охоч до денег. И Сергей Викторович не преминул воспользоваться этим обстоятельством, предложив своему коллеге кругленькую сумму, при виде которой тот не сумел устоять.
   Вскоре денщик Ламанского появился в Алгачи с первой партией каторжанок. Поначалу они не понимали, куда и зачем их привезли, но зато потом… Одна из них, совсем молоденькая, не выдержала извращенных фантазий майора и покончила собой. Сергей Викторович не расстроился и не растерялся, отписав в Акатуй, мол, заболела девица и померла от горячки, там же решили – туда ей дорога.
//-- * * * --//
   Новая партия каторжанок плескалась в Каре, смывая пот после длительного изнуряющего пути.
   Ламанский, устроившись с биноклем на балконе своего дома, внимательно рассматривал новых каторжанок, которым предстояло стать его сексуальными рабынями.
   – О! Шарман! – воскликнул он, обратив внимание на Варвару. – Поистине – русская красавица, хоть и преступница. Встречаются еще интересные экземпляры. Ага! – майор перевел бинокль на Прасковью. – Какая грудь! Молода, хороша! И вряд ли неопытна… Так-так, а это что за голубка?
   Ламанский определился, троих женщин: Варвару, Прасковью и Дарью – к себе в гарем, остальные же будут обслуживать, обстирывать солдат и офицеров. Каждый год майор освежал свой домашний гарем, старых же, надоевших наложниц, отправлял обратно в женскую тюрьму.
   Ламанский был незлобным, любил женский пол, его привлекали женщины опытные, поднаторевшие в любви, но на этот раз, как и пять лет назад, он отступил от правил, выбрав наряду с повидавшими жизнь, совсем юную Дашу.
   Сергей Викторович был человеком ненасытным в любовных играх, причем очень любил употреблять возбуждающие снадобья, специально приготовляемые для него местным бальником [31 - Бальник – колдун.], живущим на болотах. Бальник же этот, в прошлой жизни медик-фармацевт, направил свой уникальный талант не в то русло: приготавливал различную отраву для желающих избавиться от мужа, жены или еще кого-нибудь. Так он оказался в остроге. Ламанский быстро приспособил фармацевта для личных нужд. Тот жил отдельно, на болоте, дабы так удобней собирать различного рода травы и коренья. Бежать все равно было некуда, да и незачем: фармацевт был одержим своим ремеслом, а здесь для его реализации хватало поля деятельности.
//-- * * * --//
   Дом Ламанского, на редкость добротный и просторный, был построен почти сорок назад. Тогда все дома строились самым старинным манером. Обыкновенно двор обносили высоким забором, что в Забайкалье называют заплотом; большие ворота были заперты засовом и отпирались только для проезда телег и экипажа Ламанского; для пешеходов была сделана калитка, у калитки задвижка, к которой привязывался ремешок. Если ремешок был продет на улицу, то можно было поднять задвижку и отворить ворота, а если выдернут, то надобно было стучать; для этого приделывалось большое железное кольцо, а с кольцом железная же бляха, чтоб было слышно, когда стучишь. Передний двор был вымощен досками. Сам дом были высоким, в Забайкалье строились в два жилья: вверху горница, а нижнюю половину занимала кухня, так называемая подклеть: и кладовая, по-тамошнему подвал, там-то Ламанский и разместил свой гарем.
   Горницы разделялись сенями на две половины; их обыкновенно называли задняя и передняя; передняя на улицу, а задняя во двор. Из сеней входили прямо в горницу; там, на правой стороне располагалась печь, отделанная изразцовой плиткой с различными вычурами. В переднем углу в горнице Ламанского стояли образа, удивительно, но он часто молился; перед образами висели лампады с восковыми свечами. Под ними в углу стоял стол, накрытый белоснежной скатертью, кругом его венские деревянные стулья, поодаль вдоль стен софы, обитые цветным гобеленом.
   Спальня начальника тюрьмы, где обычно проходили различные оргии и «трио», скорее напоминала будуар: огромная деревянная кровать с множеством подушек, темно-синее постельное белье, такой же полог, с множеством свисающих бархатистых кисточек; вокруг кровати маленькие пуфики, на полу волчьи шкуры, на которых пожилой сластолюбец особенно любил предаваться плотским удовольствиям.
   Первой Ламанский решил опробовать Варвару. Прислужница, молодая женщина, молчаливая, слова не вытянешь, надела на очередную жертву чистую кружевную рубашку с огромным декольте и отвела в хозяйский «будуар».
   Ламанский ждал Варвару полулежа, на кровати, облаченный в халат. При виде нее встал, вальяжно подошел, осмотрел, как лошадь на базаре перед покупкой, и остался весьма довольным.
   – Сколько было у тебя мужчин? – поинтересовался он.
   Варя растерялась, но ответила:
   – Трое.
   – Однако! Не густо для женщины с такой внешностью. Ну что ж приступим, для начала…
   Ламанский распахнул халат, Варя увидела его поджарое тело и член, стоявший в боевой готовности, ей стало дурно: остальное прошло как в дурмане.
   На следующую ночь сластолюбец устроил трио: он, Варвара и ее товарка Прасковья. Женщины, как могли, удовлетворяли своего благодетеля. Третью же каторжанку, Дашу, а она была молода, не более восемнадцати лет, он оставил на «закуску» и в один прекрасный день, собрав свой новый гарем в полном составе, велел заняться женской любовью прямо у него глазах. Женщины были в шоке, они понятия не имели, как это делается, но обратно в женскую тюрьму возвращаться не хотелось, и они подчинились желанию хозяина, начав неумело ласкать друг друга. Ламанский же при виде такого зрелища получал несказанное удовольствие.

Глава 3

   Сигизмунд Сваровский происходил из семьи ссыльных поляков, принимавших участие в восстании 1830 года. Его дед и бабка, урожденные дворяне Сваровские, активно помогали восставшим. Дед ненавидел русского царя и, лично возглавив дружину, повел ее в бой. Повстанцы за свободную Речь Посполитую потерпели жестокое поражение: пол-Сибири заговорило на польском языке.
   Отец Сигизмунда был уже юношей, ему едва исполнилось пятнадцать лет, когда он увидел Нерчинск, где еще в то время содержались заключенные декабристы. Сваровских отправили на поселение: дед работал на Соляном заводе, надорвался и умер, бабка же делать ничего не умела, но жизнь научила быстро различным премудростям, и она освоила мастерство швеи на казенной фабрике.
   Отец Сигизмунда женился рано на простой крестьянкой девушке: надо было как-то выживать: Сибирь – не Польша, на одном гоноре шляхтича не проживешь, с голода сдохнешь, никто и не заметит. Молодые жили дружно, поляк быстро освоился и попытался открыть торговое дело, благо свекор попался с пониманием, подкинул малость деньжат на начало дела.
   Когда Сваровский-старший получил помилование, ему уже было почти пятьдесят. Возвращаться в Польшу было некуда, поэтому потомок польских бунтарей-аристократов перебрался с семьей в местную «столицу декабристов» Нерчинск, прикупив там небольшой домик на окраине.
   Сигизмунд успешно продолжил начинание своего родителя и весьма преуспел.
   Зная о пристрастиях Ламанского к различного рода увеселениям интимного характера, он поставлял ему женское белье, мягко говоря, легкомысленного фасона, духи, одеколоны, различные дамские безделушки и конечно же вина, закуски, сладости и тому подобное, – словом, все то, что необходимо для красивой жизни в глухой, богом забытой провинции. Сваровский хорошо на этом зарабатывал, был вдовцом, вот уже три месяца, – жена умерла вторыми родами, ребенок так и не появился на Божий свет, – и имел восьмилетнюю дочь Полину.
   Сигизмунд приезжал к Ламанскому с товаром почти каждую субботу примерно в полдень, тот же ждал с нетерпением. На сей раз заказ был необычным: французское белье куртизанок. По началу торговец опешил от такого, подумав, что начальник тюрьмы окончательно выжил из ума на почве сладострастия, но, немного поразмыслив, решил удовлетворить его прихоть. Белье шло в Нерчинск достаточно долго – почти два месяца, но Ламанского это не остановило, а лишь подхлестнуло нездоровое желание вырядить свой новоявленный гарем в куртизанок.
//-- * * * --//
   Повозка Сваровского въехала во двор дома, Ламанский, с нетерпением ожидавший торговца, воскликнул:
   – Сигизмунд, ну наконец-то! Давненько ты меня ничем не баловал!
   – Уж больно непростой заказ вы мне дали, ваше благородие, пришлось пошустрить, – пояснил торговец.
   – И как? Удачно пошустрил? – поинтересовался хозяин.
   – Точно так, удачно: все в лучшем виде, как вы и хотели.
   – Ох, Сигизмунд, молодец. Да чтоб я без тебя делал в этой глуши – застрелился бы, как мой предшественник, от тоски, – Ламанский перекрестился.
   – Поживем еще, ваше благородие – незачем нам стреляться…
   – Ты, Сигизмунд, проходи в дом, да показывай, чего привез…
   – Это мы мигом, – торговец взял пухлый кожаный саквояж и добавил: – Вино и закуски в повозке, велите денщику выгружать.
   Сваровский открыл саквояж и начал выкладывать на стол кружевное женское белье. Ламанский внимательно наблюдал за этим процессом, наслаждаясь увиденным.
   – У меня появились новые красотки – свежи и хороши! Не откажись, составь компанию. Раньше ты был женатым человеком, теперь же… – он перекрестился, – вдовец. Можно и развлечься немного: ты когда жену-то схоронил?
   – Почитай три месяца…
   – И что с тех пор ни-ни?
   Сваровский отрицательно покачал головой.
   – Нет, тосковал очень по жене. Не могу на других женщин смотреть.
   – Напрасно! На моих взгляни – сразу интерес к жизни появится. Настоятельно советую Варвару, что с длинной косой – умопомрачительная любовница, – майор расплылся в слащавой улыбке.
   – А за что ее осудили?
   – Точно не знаю, Сигизмунд. Вроде как мошенница…
   – Хорошо, посмотрю на вашу красавицу, – согласился поляк.
//-- * * * --//
   Женщины надели кружевное белье. Варвара посмотрела на себя в старое, потемневшее от времени зеркало, стоящее в углу комнаты.
   – Матерь Божья! Была воровкой и мошенницей, а теперь вот еще и шлюхой стала…
   Она поправила кружевную грацию и подтянула резинки розовых чулок.
   – Ладно, Варька, не ворчи, – оборвала Прасковья. – Поди, в женской тюрьме ходила бы сейчас в грязной телогрейке, да в сапогах кирзовых. А тут хоть на человека похожа, – женщина прыснула духи на грудь и растерла их ладошкой. – Люблю цветочный запах, на сирень похож, что росла у меня под окном…
   – Может и похожа, только вот развратник мне этот противен. Чего удумал – женской любовью заниматься! – возмутилась Варя.
   – Подумаешь, невидаль какая. Мне двадцать два года, сирота я с тринадцати годов, и за свою короткую жизнь успела насмотреться. Чуть в бордель не попала! Поверь мне, наш хозяин – просто невинный младенец. В борделе девки каждый день по пять клиентов обслуживали, всякое случалось: такие попадались живодеры! Этот по крайней мере один. Чего с ним не справимся, что ли, втроем?
   – Справились уже… Ладно базлать, пошли, – оборвала Варя. – А то прогневается отец наш родной, благодетель, и отправит на казенную фабрику.
//-- * * * --//
   Женщины, как обычно, вошли в спальню Ламанского, он возлежал на кровати обнаженный, прикрывшись одной лишь простынею. Варя заметила незнакомого мужчину, он сидел поодаль на кушетке около окна. Незнакомец был удивительно хорош собой, светловолосый, голубоглазый, чем-то похож на аристократа: тонкий прямой нос и правильной формы слегка полноватые губы, говорили о дворянском происхождении.
   Он же, в свою очередь, не отрывал взгляда от Варвары, сам того не ожидая при виде ее ощущая прилив желания и сил, которые покинули его последние три месяца после смерти жены.
   Прелестница, как говорится, была что надо: высокая, стройная, белокожая, с полной грудью, – приподнятой грацией, – она казалась еще соблазнительней. Розовые чулки столь выгодно подчеркивали стройные ноги, что Сигизмунд почувствовал легкое головокружение и сладостную боль внизу живота.
   – Рекомендую, – Ламанский указал в сторону Вари, – она в твоем распоряжении. Если желаешь прямо здесь – прошу без лишних стеснений.
   – Простите, но я бы лучше уединился с девушкой… – робко возразил Сваровский.
   – Что ж, дело твое… Комната рядом, вам вполне подойдет. Ну, мои цыпочки, идите к своему петушку, – Ламанский скинул с себя простынь.
   Взгляд Сваровского непроизвольно упал на обнаженного майора: «О-ля-ля! Как говорят в Париже! Ничего себе, с такими природными задатками, ему и пятерых женщин будет мало…»
//-- * * * --//
   Пара прошла в соседнюю комнату, и когда Сваровский затворил за собой дверь, то почувствовал некоторую робость: жене он почти не изменял, ну было один раз по молодости лет – чего не бывает, а так – нет. Он растерялся: а вдруг он покажется неопытным любовником – с такой-то красавицей не знаешь, как себя и вести!
   Варя, понимая неловкость партнера, пришла ему на помощь:
   – Как вас зовут?
   – Сигизмунд…
   Женщина, распахнула одеяло и легла на кровать.
   – Мое имя вы знаете – Варвара.
   Ее коса соскользнула с кровати и упала рядом на пол. Сваровский, постепенно преодолевая смущение, подошел к женщине.
   – Никогда не видел такой длинной косы, – заметил он.
   – Да, меня прозвали здесь «Краса – длинная коса».
   – Они правы – вы действительно очень красивы, – сказал Сигизмунд и присел около Вари, рядом на полу.
   Он поднял ее косу.
   – Можно расплести вам волосы? – робко поинтересовался он.
   Женщина удивилась необычной просьбе.
   – Конечно, если это доставит вам удовольствие.
   Вскоре Варвара лежала с распущенными волосами, они струились по подушке, словно черные шелковые нити. Она терпеливо ждала, когда мужчина закончит с лирикой и перейдет к делу.
   Сваровский снял рубашку, отбросив ее прочь, затем расстегнул брюки… Варя залюбовалась его телом, она непроизвольно вспомнила Глеба Панфилова, управляющего купца Хлебникова: любила ли она его? Пожалуй что – да. Но это было давно, в той, другой жизни, к которой нет возврата.
   Несмотря на трехмесячное воздержание, Сваровский был нетороплив. Варя, сама того не ожидая, с удовольствием ощутила в себе его плоть… Ей стало легко и хорошо, словно не было суда, кошмарной дороги и пересылочной тюрьмы, не было старого сластолюбца Ламанского, только она и Сигизмунд. Женщина обняла партнера с неистовой силой, словно не желая расставаться с ним никогда.
   Когда все закончилось и любовники достигли наивысшего удовлетворения, чего Варя не испытывала с тех пор, как не была с Глебом, то поняли – они посланы друг другу судьбой.
   Сигизмунд пребывал в недоумении: «Боже, что за женщина? Я с женой не испытывал ничего подобного! Неужели такое бывает? Неужели надо было дожить до тридцати двух лет, похоронить жену, чтобы познать такое наслаждение?»
   Варвара же ни о чем не думала, она просто положила голову на грудь Сигизмунда и наслаждалась выпавшими минутами счастья, которое может закончиться в любой момент, а потом… А что потом? Ламанский… Любовь втроем… Ей было противно вспоминать, и она начала целовать Сигизмунда в грудь, а затем все ниже и ниже, как когда-то Глеба…

Глава 4

   При последующих визитах Сваровский непременно останавливался у Ламанского с ночевкой, и тот, по обыкновению, предлагал ему провести время в своем гареме. Сигизмунду приглянулась Варвара, он постоянно думал о ней: «Такая красивая женщина и – каторжанка. Ей бы в обществе блистать… А она – в руках похотливого майора…До чего несправедлива жизнь… А моего деда и бабку она пожалела, они потеряли все богатство: усадьбу, земли, доброе имя… Отец женился на крестьянке, я же – потомок истинных шляхтичей торгую, и с кем приходится иметь дело… О, Матка Боска [32 - Матерь Божия (польск.).], помоги мне грешному…»
   Сигизмунд приближался к Алгачи, вскоре на пригорке показался дом Ламанского. «Неужели увижу ее снова? А вдруг майор не позволит с ней уединиться?»
   Торговец, как обычно, выгрузил товар, хозяин остался доволен: тот умел угождать, а теперь приходилось вдвойне из-за Вари, уж больно хотелось ее видеть… и не только.
   Сигизмунд удалился с красавицей в соседнюю со спальней комнату, Ламанский не обратил на это ни малейшего внимания. Она была одета, как и в прошлый раз, в белье куртизанки. Заметив на себе пытливый взгляд мужчины, женщина произнесла с горечью:
   – Ненавижу этот маскарад. Если б жизнь можно было повернуть назад, и прожить заново – не наделала бы я прежних ошибок.
   – Увы, не вольны мы в этом. Судьбу свою не изменишь, знать нам суждено с тобой Варя так жить.
   – Да, наверное, но я не хочу, – она подошла к Сигизмунду и обняла за шею. – А вправду говорят, что ты – из польских дворян?
   – Правда, – подтвердил мужчина и начал целовать Варю.
   «Куда мне до него… Он такой красавец… Обожаю…» – мелькнуло у нее в голове.
//-- * * * --//
   Варя жила от приезда до приезда Сигизмунда: каждое его появление в доме Ламанского становилось для нее мимолетным счастьем. Поляк не смотрел на товарок своей возлюбленной, как ни предлагал Ламанский, в итоге тот смирился, мол, нравится тебе девка – наслаждайся, я – человек щедрый и умею быть благодарным.
   Варвара же с каждым днем ощущала, что ей становится все труднее улыбаться своему «благодетелю». Его прикосновения вызывали дрожь, по вечерам перед сном начинало тошнить, кружилась голова. Женщина приписывала сии симптомы отвращению, которое она испытывала к Ламанскому, но вскоре поняла – катастрофа, она беременна.
   Майор был тверд по отношению к своим беременным «рабыням», отсылая их обратно в Акатуй и выписывая новых за соответствующую плату. Что касается детей, то начальник Акатуйской тюрьмы не желал дополнительных проблем и осложнений, и Ламанскому пришлось самому заботиться о своем потомстве, которое он постоянно отправлял в приют в Иркутске. За последние годы, если подсчитать, приют изрядно пополнился его дочерьми и сыновьями, порядка семи младенцев.
   Варя пребывала в растерянности: неужели ребенок от Ламанского… или нет – от Сигизмунда. Она точно не знала. Ее беспокоило лишь одно – отправят обратно в Акатуй, и прощай любимый…
   После долгих раздумий она приняла решение признаться Сваровскому и попросить помощи.
//-- * * * --//
   Варя и Сигизмунд лежали в постели, насладившись друг другом. Женщина прильнула к груди своего возлюбленного и водила пальчиком вокруг его соска. Он перехватил ее руку и поцеловал в запястье.
   – Сигизмунд, думаю, Ламанский отправит меня в Акатуй, – решилась она поговорить на животрепещущую тему.
   – Как? Отчего? – встрепенулся он.
   – Я… Я… Словом, я – тяжелая. И не знаю чей ребенок – твой ли майора.
   – Матка Боска! И что же – я больше тебя не увижу?!
   – Ну, год почти прошел. Мне дали три, осталось всего два…
   – Нет! Я не переживу разлуки с тобой! Ты нужна мне! Ни с одной женщиной мне не было так хорошо! – Сигизмунд приподнялся на локте и осыпал Варю поцелуями. – Чем я могу тебе помочь?
   Именно этого вопроса и ожидала женщина.
   – Придумай что-нибудь, ты же – умный, и Ламанский безгранично тебе доверяет. Скажи, что хочешь побыть со мной несколько дней, скажем, в Нерчинске, ведь никто не знает, что я – каторжанка, на лбу-то надписи нет. Заплати ему и обещай вернуть, скажем, через два-три дня. Я же в это время схожу к бальнику, говорят, он умеет вытравливать нежелательный плод травами.
   – Как скажешь! Я на все согласен. Только бальник – человек Ламанского. Тебе об этом известно?
   – Да. Но деньгами он не побрезгует. Берет он за свои услуги десять рублей.
   – Хорошо, это не деньги. С бальником все ясно… А чем бы соблазнить Ламанского? – Сигизмунд задумался.
//-- * * * --//
   Утром Сигизмунда осенило: он посмотрел на свой серебряный перстень с евкладовым [33 - Евклад – уральский камень, похожий на аквамарин, по преданиям приносил удачу.] камнем, приобретенным по случаю в Иркутске полгода назад. Еще тогда Ламанский, заметивший обнову торговца, не преминул высказаться по этому поводу: «Отличная вещица. Умеешь ты, Сигизмунд, выбирать. Евкладовый камень – такая редкость по нашим временам, говорят, его месторождения на Урале вконец истощились».
   Припомнив слова майора, торговец направился к нему, тот же изволил завтракать.
   – Доброго здоровья, ваше благородие, – Сигизмунд поприветствовал хозяина.
   – А это ты… Присаживайся, откушай со мной.
   – Премного благодарен, – гость сел за стол, прислуга тут же поставила ему прибор.
   – Сергей Викторович… – начал Сигизмунд, поигрывая своим перстнем на свету, камень же, уловив солнечный лучик, отражал его, переливаясь оттенками розового и фиолетового цветов.
   – Ах, Сигизмунд, до чего ж хорош твой евклад – просто чудо! – Ламанский прервал трапезу и залюбовался камнем.
   – Ваше благородие, я знаю, что перстень вам шибко нравится…
   – Не то слово, – подтвердил хозяин.
   – Поэтому я хочу его вам подарить, – Сигизмунд снял перстень с пальца и протянул Ламанскому, тот же оторопел от такого предложения.
   – Право – не откажусь! Но, скажи, ведь твой подарок – не просто так?! А? – хозяин пытался догадаться о причине такой щедрости.
   – Вы правы – не просто так. Прошу вас позволения одолжить мне Варвару на два-три дня, я собираюсь в Нерчинск…
   – Как тебя задела эта бабенка! Да, что ни говори, – хороша бестия! А в постели!
   – Задела, – подтвердил Сигизмунд.
   – Ладно, бери уж, я щедрый. Но учти…
   – Не волнуйтесь, Сергей Викторович, если что – вы ни при чем…
   – Вот-вот.

Глава 5

   Сигизмунд, отъехав на телеге от острога на достаточное расстояние, достал из мешка лабашок и пайбу [34 - Лабашок – крестьянский кафтан; пайба – плетеное лукошко (сиб. диал.).], протянул их Варваре.
   – Вот, оденься, так сойдешь за местную крестьянку.
   Женщина послушно скинула телогрейку, облачилась в крестьянскую одежду и поклонилась любовнику.
   – Не поминай лихом, Сигизмундушка. Мало ли что…
   Мужчина растерялся.
   – Ты что такое говоришь?! Как я без тебя?
   – Всякое при этом бывает. Знай, если умру – любый ты мне…
   Сигизмунд привлек Варю и поцеловал в губы.
   – И думать не хочу о плохом, все будет хорошо. Иди.
   Варя вошла в тайгу и, обойдя бурелом, направилась в указанном Сигизмундом направлении к болоту. Примерно через час неспешного ходу она заметила баглю [35 - Багля – дорожка, ведущая по болоту, выложенная из бревнышек (сиб. диал.).] поросшую болотным борщевиком. Женщина, превозмогая страх, вступила на шаткие бревнышки и, держа наготове длинный шест, начала медленно продвигаться вперед.
   Стояла тишина, неожиданно затрещал болотный кулик, вслед за ним нетигель [36 - Нетигель – болотная птичка.]. Варя шла почти крадучись, стараясь не думать о том, что вокруг багли могут быть многочисленные бадараны [37 - Бадаран – окошко в болотистых местах, где можно провалиться (сиб. диал.)], и если оступишься – все, медленная смерть, будет засасывать час, а то и более.
   Погода стояла прохладная, только сошел снег, от частого дыхания шел пар, но Варе было жарко. Она остановилась, перевела дух, сняла с головы платок и снова двинулась вперед. Наконец, в сером болотном тумане показалась хижина бальника. Варя перекрестилась:
   – Слава Богу, дошла…
   Не успела Варя постучать в дверь хижины, как она отворилась, и перед ней появился сам бальник: высокий, худощавый, совершенно седые длинные волосы свисали паклями; длинный вытертый до дыр сюртук, потерявший первоначальный цвет висел на нем мешком, на ногах были надеты крестьянские лапти, подшитые грубой кожей.
   – Здравствуй, голуба! Травить пришла?
   Варя кивнула.
   – Каков срок? – поинтересовался бальник.
   – Месяц, может, чуть больше…
   – Справимся. Деньги при себе?
   Варя достала из кармана лабашка ассигнацию.
   – Вот, – протянула она, – возьмите.
   Бальник выхватил ассигнацию костлявой рукой и произнес с нетерпением:
   – Заходи. Дашь себя осмотреть?
   Варя замялась:
   – Зачем это?
   – Может, у тебя не месяц вовсе, а больше: помрешь тогда, – пояснил хозяин хижины.
   Женщина задумалась: «Коли снасильничает – все равно, какая теперь разница…»
   – Я согласна…
   – Вот и хорошо, – обрадовался бальник, в его, казалось бы, бесцветных глазах неожиданно вспыхнули желтые огоньки.
   Варя не на шутку испугалась: «Неужто, оборотень какой?!», и оробела.
   – Так ты заходишь или рожать решила? – поинтересовался бальник.
   – Нет, нет, захожу.
   Пересилив себя, Варя вошла в хижину, которая оказалась весьма просторной. Посередине стоял огромный стол, уставленный колбами, баночками, в реторте шипел какой-то раствор; через два небольших окна проникало мало света, поэтому горело множество свечей; в дальнем углу виднелась деревянная кушетка с матрацем, набитым сеном; под потолком висели пучки трав, распространяя приятный запах.
   – Раздевайся и ложись, – бальник указал как раз на кушетку в дальнем углу.
   Варя скинула с себя лабашок, темно-коричневое платье, оставшись лишь в нижней льняной рубахе и панталонах, что по здешним понятиям считалось роскошью.
   Бальник тотчас заметил сию принадлежность женского туалета, недоступную простой крестьянке или поселянке.
   – Как там поживает Ламанский? – неожиданно спросил он.
   Варя вздрогнула, ее обуял животный страх, ноги подкосились.
   – Это начальник острога? – уточнила она, стуча зубами.
   – Он самый…
   – Не знаю. Откуда же мне знать, простой поселянке, я острог стороной обхожу?
   – Ну-ну, – промычал хозяин. – И все у вас на поселении в таком белье расхаживают?
   Варя поняла свою оплошность, но было уже поздно.
   – Прогоните? – спросила она упавшим голосом.
   – Да нет… Но плату придется повысить, так сказать, за конфиденциальность.
   – За что? – не поняла женщина.
   – За тайну…
   – А-а. Но у меня больше нет денег.
   – Ничего, ты со мной так расплатись, по-женски.
   Варя почувствовала, как страх сменился отвращением, голова закружилась, к горлу подкатил тошнотворный комок.
   – Не бойся меня, я – не Ламанский. Обойдусь без причуд. Один я здесь живу, порой заходят крестьянки, да поселенки, но такая красавица, как ты, – впервые.
   Бальник подошел к женщине и дотронулся худощавой рукой до ее полной груди, ей же показалось: коснулся леший. Затем мужчина спустил бретельки ее рубашки, и тяжело дыша, начал целовать плечи, мять грудь, наконец, женщина ощутила, как его пальцы скользнули между ног…
   – Это что и есть ваш осмотр? – возмутилась Варя.
   – Считай, что так…
   Бальник задыхался от возбуждения, оттесняя женщину к кушетке, стоящей в углу. Та же, понимая, что сопротивляться бесполезно, поддалась, превозмогая душившее ее отвращение.
//-- * * * --//
   Варя очнулась, между ног все болело, низ живота неприятно тянуло. Она огляделась: в окно проникал мутный свет, совершенно было не понятно – день сейчас, или вечер. После попытки встать Варя поняла, что слишком слаба и сильно кружится голова.
   За столом сидел хозяин хижины, он был настолько занят – писал в амбарной книге гусиным пером, то же издавало неприятный скрип, – что не заметил попытки своей подопечной подняться.
   Та же с трудом села, собралась с мыслями: «Где я? Ах, да – у бальника на болоте… Отчего так все болит: неужели все кончено?»
   Хозяин оторвался от амбарной книги и взглянул на Варю пустыми бесцветными глазами, ее же вновь обуял страх, неприятно засосало под ложечкой.
   – Очнулась? Голова кружиться?
   – Да, – еле слышно вымолвила Варя.
   – Это нормально. Лежать надо не менее пяти часов, иначе – истечешь кровью. Прошло всего три, так что – еще два, не меньше.
   – Худо мне, болит все…
   – И это нормально. Первый раз, что ли, травишь?
   Варя кивнула.
   Бальник намешал что-то в глиняный горшочек, залил водой и потянул женщине.
   – Выпей, полегчает.
   Варя ощутила запах трав и совершенно безбоязненно выпила предложенный напиток: по телу тотчас разлилось тепло, отчего ей стало легче, потянуло в сон.
//-- * * * --//
   – Вставай, пора.
   Бальник теребил Варю за плечо, она же никак не могла очнуться. Он подошел к бадье с простой водой, наполнил небольшой ковш и слегка плеснул женщине в лицо: та тут же открыла глаза.
   – Вот и славно. Как себя чувствуешь?
   Варя села на край кушетки: голова не кружилась, но внизу живота неприятно тянуло.
   – Вижу, что лучше. Вот возьми, – бальник протянул Варе чистую холщoвую тряпицу, – а то до острога не доедешь, одежду всю выпачкаешь. Теперь дней пять будет кровенить, не меньше.
   Женщина послушно взяла тряпицу, использовав ее по назначению, и начала одеваться. Повязав лабашок веревкой, она поклонилась хозяину:
   – Дай Бог тебе здоровья, – затем взяла пайбу, шест, стоящий у двери и направилась прочь.
   – И тебе того же. Да будь осторожней. Вот тебе напоследок трава: заваривай и пей, тогда минуешь сии неприятности, – бальник протянул женщине небольшой мешочек. – Да смотри, чтобы Ламанский не проведал про мой подарок, иначе – не сносить мне головы.
   Варя удивилась, но взяла мешочек и положила его в пустую пайбу:
   – Почему вы заботитесь обо мне?
   Бальник пожал плечами.
   – Наверное, оттого, что больно ты хороша…

Глава 6

   Сигизмунд ожидал Варю в условленном месте, укутавшись в теплый тулуп, – к вечеру поднялся холодный ветер, небо затянуло серыми тучами. Наконец из леса появилась Варя, направившись прямо к телеге.
   Сваровский тотчас стащил с телеги второй тулуп, завернув в него подошедшую возлюбленную.
   – Как все прошло? – поинтересовался он.
   – С Божьей помощью, – уклончиво ответила женщина.
   – Намаялась, – пожалел Сигизмунд свою подругу. – Едем ко мне, время еще есть, отдохнешь, накормлю тебя вдоволь.
   Варя кивнула, ей хотелось поскорей прилечь, вытянуть ноги, дабы утихомирилась боль внизу живота. Она села в телегу рядом с Сигизмундом, тот стегнул лошадь: тронулись по направлению к Нерчинску.
//-- * * * --//
   В город въезжали уже поздно вечером, при свете редких газовых фонарей Варя почти ничего не разглядела, оттого ей показалось, что Нерчинск похож на большую деревню: и дома деревянные покосившиеся, и дороги не мощенные булыжником, – в распутицу не проедешь.
   Наконец Сигизмунд остановил лошадь около высоких ворот.
   – Приехали, – он открыл затвор, телега въехала во двор.
   Дверь дома отворила пожилая кухарка, она же – няня дочери, она же – прачка и все остальное по дому.
   – Батюшка, слава Богу. Уж волновались мы с Полюшкой: куда ты пропал-то?
   – Все впорядке, Матрена, вот гостью привез.
   При виде женщины Матрена поджала губы, – года не прошло со дня смерти жены, а он уж полюбовниц приводит в дом, – но смолчала: не ее ума дело.
   – Приготовь нам ужин, да побольше – оголодали мы с Варварой Григорьевной.
   Матрена фыркнула, прикрыв рот рукавом широкой льняной рубахи: «Тоже мне – Варвара Григорьевна, небось из поселян…»
   Отужинали Сигизмунд и Варвара на славу. Поляк был щедрым, достал из подпола отличное вино, словом, старался проявить максимальное гостеприимство по отношению к возлюбленной. Варя сама удивилась, насколько ей хотелось есть после всех пережитых впечатлений, – она же ничего не рассказывала, особенно о том, что пришлось уступить бальнику как женщине, – только уплетала за обе щеки Матренину стряпню, да обильно запивала вином. В конце концов ее окончательно сморило, и она заснула прямо за столом.
   Сигизмунд подхватил Варвару на руки и перенес на постель, укрыв теплым одеялом из утиного пуха, которое в свое время смастерила его покойная жена. Варя мирно посапывала, коса ее расплелась и разметалась по подушке. Сигизмунд разделся и прилег рядом, слегка поправив роскошные волосы подруги: не дай бог, прижмет во сне.
//-- * * * --//
   Рано утром, когда Матрена и Полина еще почивали, Сигизмунд и Варвара покинули Нерчинск, впереди ждали Алгачи. Весеннее утро было сырым и холодным, закутавшись в тулупы, они дремали в телеге. Неожиданно Сигизмунд увидел перед собой нагруженный обоз, идущий в город. На нем сидели несколько угрюмых мужчин, облаченных в черные одежды, чем-то напоминающие монастырские.
   Когда обоз проехал мимо, Варвара поинтересовалась у Сигизмунда:
   – Монахи?
   – Нет, старообрядцы-аароновцы [38 - Аароновцы – старообрядцы беспоповского толка, основатель Аарон Жуков. Признавали браки, отвергали крайний аскетизм. Были широко распространены в Сибири.]. Живут в верстах десяти от острога, в вайлухе [39 - Вайлуха – непроходимая тайга (сиб. диал.).], иногда выбираются в Нерчинск: привозят мед, пушнину, а закупают оружие и патроны, – пояснил Сигизмунд.
   – Странно, я думала, что старообрядцы вообще не покидают свои скиты, живут чем Бог пошлет.
   – Да, но охотиться надо, одними силками много не наловишь. Да и в тайге без ружья нельзя, мало ли что…
   Варя плотнее закуталась в тулуп и прижалась к возлюбленному.
   – Да Бог с ними, с аароновцами этими. Главное, что мы – вместе.
   Сигизмунд привлек подругу к себе и поцеловал в губы.

Глава 7

   Обоз аароновцев въехал в Нерчинск и прямиком направился на рыночную площадь. Пробило семь часов утра, колокола местной церкви звонили заутреню. Самый старший из старообрядцев, с бородой почти по грудь, широченный в плечах, с огромными крепкими руками, по-хозяйски обошел двух запряженных в обоз лошадей, нагнулся, поднял им копыта и внимательно осмотрел подковы.
   – Чай, послужат еще…
   – Фрол, – обратились к нему старообрядцы, – давай разгружаться, вскорости мещане пожалуют.
   Фрол лихо подхватил увесистый бочонок с медом, вынул из обоза и поставил на землю, по всему было видно, – мужик недюжинной силищи, одно слово, – кузнец.
   Разгрузившись, аароновцы стали дожидаться, когда на площади появятся первые покупатели, и они не замедлили себя ждать, – в Нерчинске все прекрасно знали, что мед старообрядцев самый лучший во всей округе, и берут они недорого, по-божески.
   Покуда спутники Фрола наливали деревянными ковшами мед в емкости покупателей, он направился по площади, высматривая местных торговцев, промышлявших скупкой уральских перстней, браслетов, шкатулок из поделочного камня, а затем выгодной перепродажей в Нерчинске, Акатуе и Алчачах.
   Его внимание привлек серебряный перстень с розово-фиолетовым авантюрином. Фрол взял его своей огромной ручищей, покрутил, прикидывая, будет ли он впору Любаве, его невесте, решив, пожалуй, что – да.
   – Почем вещица? – поинтересовался он у перекупщика.
   – Червонец, – осклабился тот, видя, что перед ним – аароновец, стало быть, при деньгах.
   Фрол, не торгуясь, достал из-за пазухи узелок, развязал его и отсчитал ровно десять рублей.
   – Не потеряй по дороге, – усмехнулся торговец, протягивая перстень покупателю.
   – Не боись, – сказал тот, достал из кармана тесемочку, надел на нее перстень и обвязал вокруг шеи. – Тепереча никуда не денется.
//-- * * * --//
   Старообрядцы, как и сто лет назад, жили общиной, выбирая каждые пять лет на общем сходе старосту. Житье в ските было незавидным: суровые условия жизни – летом мошкара, весной клещ, разносящий заразу; постоянная борьба с наступающей тайгой; охота на всякое зверье, обработка скудных полей, но, прежде всего, – беспрекословное подчинение старосте, – за ослушание прилюдная порка солеными розгами.
   Иван Феофанов, избранный старостой три года назад, мужик в летах, справный и крепкий хозяин, рубил дрова во дворе дома. Погода для весны стояла холодная, приходилось постоянно растапливать печь. Его дочь Любава, которой недавно исполнилось семнадцать лет, помогала матери по хозяйству, других детей чете Феофановых Бог не дал.
   – Матушка, отчего батя такой задумчивый в последнее время? – поинтересовалась дочь у родительницы.
   Та же продолжала месить тесто, словно не слышала вопроса.
   Любава, чистившая сковороду песком, пристально взглянув на мать, снова спросила:
   – Почему?
   Пелагея тыльной стороной руки смахнула со лба выбившуюся прядку волос из-под платка и, вздохнув, ответила:
   – Замуж думает тебя отдать, вот и приданое ужо готово.
   – Как? За кого? – встрепенулась Любава.
   – Не ведаю… Разве он скажет, только сычом глядит, поди спроси чего лишнего – враз плетьми отходит.
   Любава тихонько заплакала.
   – Не хочу, как Анфиска, за нелюбого выходить, она чуть не утопилась после замужества в Каре!
   – Ладно, вавакать [40 - Вавакать – говорить невпопад (сиб. диал.).]! – резко оборвала мать. – Не дай бог отец прослышит.
   Она покосилась через плечо на дверь: хозяина не было видно в доме, но и стук топора во дворе стих.
   Но Любава не унималась:
   – Небось за Фрола меня хочет отдать. Мало, что он первую жену уморил в кровати своими медвежьими ласками – и меня туда же?! Так он старый ужо, я ему в дочери годна…
   – Зато Фрол – кузнец справный, мужик видный, – пыталась возразить Пелагея.
   – Ну и что… Не любый он мне. Да и боюсь я его: вона лапищи, как у медведя, – прижмет и придушит.
   Пелагея, понимая, что дочь не уймется, пока ее отец не выпорет, с остервенением продолжала месить тесто.
   – Ты чисть сковороду-то, да не вавакай… – заметила она.
   – Не пойду за Фрола, – отрезала Любава и утерла слезы рукавом льняной рубахи.
   Пелагея почувствовала: быть беде.
//-- * * * --//
   Ближе к вечеру Любава взяла коромысло с ведрами и направилась к реке. Дойдя до условленного места, она, не успев окликнуть своего любого Васятку, угодила прямо в его объятия.
   – Чего охальничаешь! – возмутилась Любава. – Не лапайся! – отпихнула она руку парня.
   – Дай хоть нагляжусь на тебя, почитай два дня не видел…
   Любава покрутилась перед Васяткой: что и говорить, в новой парке, подбитой агонью [41 - Парка, подбитая агонью, – сибирская одежда из овчины, подбитая меховой подпушкой по краям, в данном случае из лисицы.] из лисицы, она была хороша.
   – Поди, мать сшила? – поинтересовался парень.
   – Да я и сама могу рукодельничать…
   Любава скинула коромысло с плеча, поставив деревянные ведра на землю. Васятка приблизился к девушке и взял ее за руку.
   – Сказывают в ските, что староста, батя твой, прочит тебя за Фрола-кузнеца. Так ли?
   Девушка молчала.
   – Значит, правда, коли молчишь, – сказал Васятка и отвернулся в сторону.
   – Боюсь я его… За тебя замуж пошла бы, да батя не даст – убьет скорее. Он с Фролом больно дружен, тот ему скит в узде держать помогает.
   – Давай убежим отсюдова, не только в ските люди живут. Из дайги [42 - Дайга – тайга на Забайкальском наречии.] выйдет, да айда в Нерчинск или еще дальше.
   – На что жить-то будем? – поинтересовалась Любава.
   – Проживем, чай, не безрукий, работать буду…
   – А коли словят: тебя убьют, меня насильно за кузнеца выдадут…
   – Не словят, уйдем.
   Неожиданно из-за низкорослых прибрежных кустов появился староста. Любава не на шутку испугалась:
   – Батя… Вы откудова здесь?
   – Оттудова!!! – рявкнул староста, отодвинув дочь в сторону. – Ишь ты – абаим [43 - Абаим – плут, хитрец (сиб. диал.).], чего удумал: сбечь от меня?!
   Васятка растерялся, понимая, что Иван следил за дочерью и слышал весь разговор от начала до конца.
   – Иван Терентьевич, не любит Любава Фрола! Христом Богом молю, отдайте ее за меня! – взмолился он.
   Староста смерил взглядом парня:
   – Хуже рода вашего, Костровых, в ските не найти. Отец твой, сколь помню, всю жизнь непутевым был, так и сгинул в дайге. И ты туда же: сбечь! Нет, чтобы в ските жить, жениться да детишек нарожать.
   – Вот я и хочу жениться на Любаве!
   – Ишь, какой шустрый: чего ты можешь дать моей дочери? Изба твоя – и та покосилась, а внутри шаром покати, – Иван Терентьевич достал небольшой топорик из-за пояса. – Вот чего скажу тебе, Васятка, Любаву оставь, а то неровен час – зарублю!
   После таких слов Любава осела на землю и разрыдалась.
   – Не пойду за Фрола…
   – А кто тебя, дуру, спросит! Велю – пойдешь. А нет – прощайся со своим абаимом! – Иван замахнулся топором на Васятку, тот, испугавшись, отшатнулся и чуть не упал. – Говори, непутевая, при нем говори, что пойдешь за кузнеца! Не то! – староста снова замахнулся топором.
   Любава, зная крутой нрав отца и понимая, что тот действительно может зарубить Васятку, пообещала:
   – Добро, я согласна за Фрола. Только не трогай Васятку!
   Иван, довольный таким оборотом дела, сплюнул в сторону парня:
   – Катись отсюдова, пока не зашиб. А ты, – обратился к дочери, – набери воды, да обратно – в скит. Излупил бы плетьми, да жаль попорчу – завтра Фрол придет свататься.

Глава 8

   На следующее утро Пелагея открыла большой деревянный кованый сундук, стоявший в горнице, аккуратно сняла льняное полотенце, присыпанное измельченной мятой, и начала вынимать вещи, накидывая их на крышку.
   Любава стояла рядом, безучастная ко всему происходящему.
   – Смотри, вот сарафан, больно хорош: шитый цветной нитью и бисером, что батя покупал мне в Нерчинске. Ежели под него рубаху подобрать – ладно будет. Нравится?
   Девушка стояла, потупив взор, лишь кивая на слова матери.
   – Или вот – платье, материя – что надо. Матери моей еще, сколь лет пролежало, а все как новое. Может, его наденешь?
   Любава опять кивнула. Пелагея, понимая состояние дочери, решила определиться сама:
   – Ладно: сарафан и вот эту рубаху, – она сняла наряды с крышки сундука и протянула Любаве. – Вот держи, поди примерь.
   – Зачем, все равно… – девушка равнодушно посмотрела на сарафан и рубашку.
   – Затем, что скоро жених твой придет, – пояснила мать. – Мне еще стол надобно накрыть, медовуху из погреба достать.
   Пелагея хлопотала по дому, готовясь к приходу жениха. Любава же, охваченная состоянием безразличия, лишь прикрывавшего истинное отчаянье, которое только может испытывать юная дева, отдаваемая в жены жестокому нелюбому мужчине, сидела в углу горницы, сложив руки на коленях, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Пелагея не привлекала дочь к приготовлениям, в душе жалея ее, невольно вспоминая себя, молодую, – ведь любила она совсем другого парня. Но, увы, жизнь сложилась так, как есть: прожила с нелюбым почти двадцать лет. И чего за прошедшие годы только не пришлось пережить: муж бил, ругал и жестоко обращался в постели.
   Пелагея украдкой посматривала на дочь, материнское сердце сжималось от боли: но что она могла сделать? – с Иваном говорить бесполезно, отходит солеными розгами раз-другой, и весь сказ с его стороны. В глубине души она была согласно с дочерью: Фрол ей не пара. Мало того что жестокий, под стать Ивану Терентьевичу, жену свою, говорят, в постели замучил до смерти, да и бил ее нещадно, так еще и третий десяток разменял прошедшей весной – почитай, на тринадцать годов старше Любавы.
   Пелагея разливала медовуху, в изготовлении которой считалась среди селения самой лучшей мастерицей, неожиданно за раздумьями рука дрогнула – пролила густую золотистую жидкость на отбеленный холст скатерти.
   – Ну, вот… Тепереча менять заново, – сокрушалась она. – Любава, достань из сундука, что в сенях, скатерть чистую!
   Девушка машинально встала и направилась в сени, в которых царил полумрак даже днем. Едва ступив на земляной пол, она почувствовала прикосновение чьих-то рук к плечам, затем ей зажали рот и рывком дернули в темный угол за аккуратно сложенную поленницу.
   – Молчи…
   Она узнала голос Васятки и обомлела от ужаса: вдруг батя нагрянет да застанет их вместе?
   – Ты зачем здесь? – робко и чуть слышно спросила она.
   – Бежим этой ночью, куда глаза глядят… К негидальцам податься можно, в Нерчинске нас все равно найдут, а без паспортов далеко не уйдем…
   Любава замерла: бежать… а что потом? – как жить без денег, без крова? Может, лучше и так, чем в кровати с Фролом.
   – Бежим, – согласилась она. – Но коли поймают – засекут розгами насмерть.
   – Тебя нет, отец пожалеет. А я… Все равно мне, не могу без тебя жить!
   Любава метнулась к Васятке, прикрыв ему рот ладошкой.
   – Ты чего кричишь, мать услыхать может. Жди на рассвете около кривой ели, что на краю селенья, приду. А теперь уходи…
   Любава вошла в горницу и протянула матери чистую скатерть, та же, заметив излишнее волнение дочери, сочла его все тем же нежеланием выходить замуж.
   – Иди, приведи себя в порядок, скоро уж Фрол пожалует.
   Любава послушно взяла сарафан, рубаху, кокошник, приготовленные матерью, и скрылась за занавеской, дабы переодеться. Облачившись, она решительно вышла навстречу родительнице:
   – Знай, не поможешь мне, удавлюсь. Грех будет не только на мне, но и на тебе с батей.
   Пелагея пошатнулась от испуга, перекрестилась и как куль плюхнулась на скамью около стола.
   – Чего удумала! Побойся Бога!
   Любава стояла перед матерью прямая, как струна, глаза сверкали безумным огнем.
   – А я его не боюсь! А есть ли он вообще, коли допускает такое? Ты вот с батей сколько лет прожила, чего думаешь, не вижу, что плачешь украдкой?! А бьет тебя постоянно, попрекает куском хлеба!!!
   – Не смей! – оборвала мать. – Многого ты не знаешь!
   – И знать не хочу! А одно ведаю – не любите вы друг друга. А замужество твое было на крови замешано: поди, батя наш ловко избавился от соперника…
   – Замолчи! Христом Богом молю! Замолчи! – взмолилась Пелагея, вспомнив своего жениха, сгинувшего в тайге – все считали медведь заломал, но было и другое мнение: Иван убил, дабы самому жениться на молодой красавице.
   Неожиданно, откуда-то из глубины, из потаенных тайников души, поднялась жгучая ненависть к мужу, Пелагея даже испугалась. В этот момент она была готова его убить, отомстив тем самым за загубленную молодость и сломанную жизнь.
   – Хорошо… Вразумить тебя все равно невозможно. Поди, сговорилась с Васяткой?
   Любава кивнула.
   Пелагея, сама того не ожидая, приняла решение: помочь дочери бежать, во что бы то ни стало! – сама же – как Бог даст… Вновь ее захлестнуло чувство ненависти к мужу, дремавшее столько лет, и нежданно-негаданно разбуженное дочерью: «Пусть поплатится за все!» Она мысленно представила себе, как огромный медведь рвет Ивана на части, он же истекая кровью, кается во всех своих грехах. Эта картина, рожденная болезненным воображением, доставила женщине несказанное удовольствие.
//-- * * * --//
   – Мир вашему дому, – вымолвил Фрол, перешагивая через порог горницы и крестясь двуперстием.
   Иван Терентьевич и Пелагея в ответ поклонились.
   – Прошу за стол, Фрол Матвеевич, – пригласил хозяин дома. – Отведайте нашего угощения.
   Фрол, довольный, что сам староста желает породниться с ним, крякнул, провел рукой по густой русой бороде и сел на скамью:
   – Благодарствуйте, хозяева…
   Пелагея засуетилась, стараясь быть вежливой и преду-предительной по отношению к гостю, дабы муж не заподозрил чего лишнего.
   Кузнец отведал пирогов Пелагеи, начиненный тайменем [44 - Таймень – байкальская щука.], запивая медовухой.
   – Ох, Пелагея Степановна, хорош напиток у вас! Ох, хорош! Ядреный, так за душу и берет, – он многозначительно подмигнул своей будущей теще.
   – Медовуха-то что: вода… Ушла – и нету более, а вы говорите: за душу берет, – вступил в разговор Иван Терентьевич. – Жена должна за душу-то брать! А! Пелагея Степановна, что скажешь дорогому гостю?
   – То и скажу: прав ты, Иван Терентьевич.
   Хозяин рассмеялся, довольный покорностью жены, ничего не подозревая о ее тайных планах.
   Фрол, понимая, что настало время, достал из кармана нового армяка цепочку с надетым на нее перстнем, приобретенным в Нерчинске.
   – Вот, Иван Терентьевич, стало быть, прошу вашего дозволения жениться на Любаве. Это гостинец для нее, – Фрол протянул цепочку хозяину дома.
   Тот сгреб гостинец своей здоровенной лапищей и, оценив на вид, тут же прикинув стоимость, крикнул:
   – Любава, подь сюда!
   Из-за занавески, разделяющей горницу на две части, появилась невеста: что и говорить, была она хороша, у Фрола прямо сердце затрепетало, он невольно, повинуясь неудовлетворенному желанию, встал и всем телом подался ей навстречу через длинный дубовый стол.
   Иван Терентьевич, завидев такое нетерпение своего будущего зятя, только хмыкнул. Пелагея же – замерла, опасаясь промашки со стороны дочери, но напрасно: та повела себя спокойно и уверенно, поклонилась родителям, а затем уже – дорогому жениху, села рядом с отцом, потупив взор, как и положено молодой невинной девушке.
   – Решили мы с матерью, что ты, Любава, вошла в возраст для замужества. А вот и твой нареченный, Фрол Матвеевич Копытин. Род Копытиных – из первых старообрядцев, что покинули суетной мир, отправившись сюда в дайгу, где и появился скит. Так что отдаем тебя, дочь, в надежные мужские руки, будь послушной, во всем подчиняйся – Фрол человек с жизненным опытом и небедный: дом справный, хозяйство, скотина – все как положено. По нашим аароновским обычаям требуется согласие как жениха, так и невесты: даешь ли таковое?
   Иван Терентьевич сверлил глазами дочь. Пелагея затрепетала, словно лист на ветру, снова опасаясь за поведение дочери. Та же лишь кивнула, что и означало: согласна.
   – Добро, стало быть, дело слажено. Через пару дней, в присутствии народа, и запишем вас мужем и женой в заветную книгу. И только смерть сможет вас разлучить, – подытожил отец семейства.
   – Вот, Любава, гостинец тебе – будет залогом нашей любви, – сказал Фрол, снимая с цепочки перстень.
   Кузнец встал, подошел к невесте, – та лишь протянула правую руку, не поднимая головы, – и надел на безымянный палец свой подарок.
   – Вот так-то…. Нравится?
   Любава машинально взглянула на перстень: он действительно был отличной уральской работы, но девушка не видела его красоты, воспринимая, как железные оковы, вонзающиеся прямо в кожу. Она, пересилив себя, выдавила улыбку и ответила:
   – Благодарствуйте, Фрол Матвеевич…
   Иван Терентьевич, смотрел на дочь, радуясь, что все сложилось: она не стала противиться и проявлять характер.
   – Иди тепереча в свою светелку, – велел он дочери. – А ты, Пелагея, принеси еще медовухи, да тоже ступай, разговор промеж нас будет не для бабьих ушей.
   Любаве не пришлось повторять дважды, она встала, поклонилась и исчезла за ситцевой занавеской горницы. Иван Терентьевич услышал, как скрипнула дверца, ведущая в светелку дочери и удаляющиеся шаги.
   Пелагея принесла небольшой бочонок холодной медовухи из подвала и также удалилась.
//-- * * * --//
   – Выпей-ка, Фрол, – староста налил будущему зятю медовухи в большую глиняную чашку. – За вас, молодых, дабы были вы богаты и народили много детей! – Иван Терентьевич пригубил чашу с медовухой, гость последовал его примеру. – Тепереча о деле, – он смахнул капли хмельного напитка с бороды левой ладонью и пристально посмотрел на кузнеца. – Основатель нашего скита, Святой Аарон, почти два века назад сказал: «Не ищите забвения в богатстве, но и не пренебрегайте достатком, ибо дети и жены должны жить в тепле, обутыми и одетыми, дабы не угас род ваш и дело наше». Так-то вот…
   Кузнец задумался.
   – Это ты к чему, Иван Терентьевич?
   – К тому, дорогой зятюшка, что золото и серебро, лихоманка их побери, – он перекрестился в сторону икон, – еще никто не упразднял. Я же хочу блага своей дочери… Да и себе тоже. Знаешь древнюю мудрость: у кого богатство – у того и власть?
   Фрол кивнул и отпил из чаши.
   – Истинно, так и есть.
   – Так вот, есть задумка у меня одна, – хозяин многозначительно посмотрел на собеседника.
   – Говори, Иван Терентьевич, не томи. Почитай мы с тобой уже одна семья.
   – И то верно, – согласился староста. – Так вот, прослышал я, что негидальцы здешние, что у горного хребта обитают, много золота имеют. А на что оно им? – дикий народ, в бубен бьют – думают духов призывают. Тьфу, нехристи! Так вот, хочу я отряд снарядить из верных людей, да золотишко-то к рукам прибрать, а их чумазых… Сам понимаешь, золото они просто так не отдадут.
   Фрол растерялся.
   – А как же власть? – это ж убийство…
   – Оно, Фролушка… Какая власть тебя беспокоит? Та, что вокруг острогов понастроила? Неужели ты думаешь, местного губернатора интересует сотня негидальцев?!
   Староста рассмеялся и отхлебнул медовухи.
   – Когда выходим? – поинтересовался кузнец.
   – Вот это по-нашему! Не ошибся я в тебе, дорогой зять! Да, после свадьбы и отправишься во главе отряда, желающих будет – хоть отбавляй. Да и Васятку с собой возьми, дом у него совсем покосился, помочь надо человеку, – хозяин подмигнул.
   Фрол понял: Любавин ухожер не должен вернуться обратно в скит.

Глава 9

   Пелагея, стоя под дверью горницы, перекрестилась: что ж взяла грех на душу – подслушала мужнины разговоры, но – не напрасно. Она потихоньку вышла из дома и отправилась на задний двор, если что: она доила коров и ничего не слышала.
   Смеркалось, подходило время вечерней дойки, но Пелагея ничего не могла делать, она сидела рядом с коровой, та беспокойно мычала – вымя было переполнено, доставая чуть ли не до земли. Женщина находилась в оцепенении, понимая, что задумал муж: но что она может сделать, как отвратить убийство несчастных негидальцев?
   Корова в очередной раз недовольно замычала, призывая хозяйку начать наконец дойку. Пелагея очнулась, машинально почувствовав в руках теплые коровьи сосцы, струйка молока хлынула в ведро.
   Наконец подоив трех коров, Пелагея направилась в светелку дочери, та не спала, сидела на кровати в одной ситцевой рубахе, расчесывая волосы.
   – Ты чего неприбранная? – поинтересовалась мать, в тайне надеясь, что дочь передумала совершить дерзкий поступок.
   – Успею, – спокойно ответила та. – До рассвета время еще есть.
//-- * * * --//
   Иван Терентьевич и Фрол изрядно выпили, кровь молодого жениха взыграла, и он без обиняков заявил:
   – Чего тянуть, для верности, дабы у девки не возникло мыслей дурных, надобно ее обабить!
   Иван Терентьевич округлил глаза.
   – Ты это… Фрол, не горячись, всему свое время. Хотя… Сиди, сейчас приду…
   Он встал, покачнувшись, и направился в светелку Любавы.
   Дочь сидела на кровати, поджав ноги, рядом на табурете стоял приготовленный узелок. Неожиданно дверь отворилась, на пороге появился отец семейства, он икнул и заплетающимся языком заявил:
   – Любава, ты давай готовься… Сейчас в тебе придет твой суженый…
   Девушка обомлела, не понимая, что происходит.
   – Вы, батя, о чем это?
   – О том, что одень новую рубаху. Фрол придет к тебе в светелку…
   – Чего?! – возмутилась она и вскочила с кровати. – С какой стати?!
   Иван Терентьевич внимательно посмотрел на дочь: из-под простой тонкой ситцевой рубахи проступали великолепные женские формы, хмель как рукой сняло.
   Он решительно наступал на нее:
   – Я дал согласие, все равно через два дня свадьба: чего тянуть-то?
   Любава растерялась: мало того, что она стоит перед отцом полуголая, так ее еще и невинности хотят лишить без ее согласия.
   – Я не хочу так, не согласная я! – закричала она, в надежде, что услышит мать и придет ей на помощь.
   – Чего? Против отца идти? – Иван Терентьевич начал постепенно свирепеть.
   Девушка поняла, что ситуация безвыходная.
   – Батя, я просто хочу, чтобы все было, как положено после свадьбы, – предприняла она последнюю тщетную попытку.
   – Нечего томить мужика, готовься, – приказал отец.
   Неожиданно его взгляд упал на узелок, лежащий на табурете рядом с кроватью.
   – Это чего? – он кивнул в сторону собранных вещей. – Куда собралась, абанатка [45 - Упрямица (сиб. диал.).]? Сбечь, стало быть, хотела? Признавайся, а то Фрола позову, да еще за ноги самолично держать буду!
   Любава поняла: все пропало.
//-- * * * --//
   Пелагея переливала парное молоко в большой глиняный кувшин, когда услышала душераздирающий крик дочери. Она бросила ведро, остатки молока вылились на земляной пол сеней, схватила тут же стоящие вилы и опрометью помчалась в светелку.
   В тот момент, когда Пелагея отворила дверь и увидела лежащего Фрола на растерзанной дочери, который пытался заломить ей руки, дабы та не сопротивлялась; она, не раздумывая, вонзила вилы прямо в зад насильнику. Кузнец издал душераздирающий рев, подобный бешеному быку и, катаясь по полу от неистовой боли, проклинал своих будущих родственников.
   Любава лежала на кровати в изорванной в клочья сорочке, на плече виднелась свежая ссадина, она даже не могла плакать, а просто стонала от боли и обиды. Пелагея, не долго думая, перевернула вилы и ударила древком Фрола по голове несколько раз, тот затих, распластавшись на полу с голой окровавленной задницей.
   Женщина, хоть и находилась в состоянии отчаянья, все же понимала – сейчас появится муж: и что тогда? Но он не появлялся. Любава перестала стонать, села на кровати:
   – Ма… Матушка, – едва вымолвила она. – Батя убьет Васятку, он все понял… За ним пошел…
   – Любавушка, – Пелагея отбросила вилы и бросилась к дочери. – Неужто сохальничал?
   Девушка отрицательно покачала головой.
   – Есть Бог на свете, – сказала мать. – Быстро одевайся и беги, пока Фрол не очнулся и батя не пришел. Я тута сама справлюсь.
   – Матушка, как же вы? Ведь розгами забьет!
   – Пущай попробует! – Пелагея злобно блеснула глазами и схватила вилы, лежащие на полу. – Беги в Алгачи, проси защиты у начальника тюрьмы, говорят, он нас, староверов, не жалует. Скажи, что не выдержала такой жизни, авось поможет документы выправить. Да поторапливайся!
   Любава быстро надела рубаху и сарафан, что мать приготовила еще днем для смотрин, накинула парку, взяла узелок и покинула родительский дом.
//-- * * * --//
   До Алгачи Любава добралась уже утром, весеннее солнце уже поднималось над верхушками тайги, окружавшей острог. Девушка, обессиленная длинной дорогой и впечатлениями прошедшей ночи, шла еле-еле, едва держась на ногах: перед глазами все плыло, голова кружилась, к горлу подступала тошнота. Ее заметил солдат со сторожевой башни: и как она вышла из леса, и как направилась к острогу и, наконец, как упала прямо на дороге. Он тотчас сообщил бравому ефрейтору, некогда доставившему женщин для господина Ламанского, что из тайги вышла странная женщина, может, из староверов, а может, и беглая. Ефрейтор, как человек осторожный, придерживался мудрости: лучше перестараться и подстраховаться, нежели потом получить выговор от начальства за нерадивость. Он приказал двум солдатам доставить таинственную особу в острог: уж тут все расскажет – куда и зачем шла, как знать, может, действительно – беглая. Но тогда: отчего идет средь бела дня, не таясь, и прямо по дороге, ведущей в острог?
   Афанасий Иванович, не желая беспокоить начальство, сам решил допросить незнакомку. Окинув ее опытным взглядом, он сразу понял: никакая она ни беглая, а, скорее всего, действительно из таежного скита.
   – Говори, милая: кто ты? Откуда?
   Любава сидела перед ефрейтором на табурете, рядом с ней стояли двое солдат, дотащивших ее до острога. Афанасий Иванович сделал знак оставить его одного: солдаты удалились.
   Девушка сняла с головы платок, полностью скрывавший лоб и брови, на плечо выпала роскошная коса пшеничного цвета, она перевела дух и попросила:
   – Умоляю, напиться воды…
   Ефрейтор загляделся на незнакомку: она была молода, румяна, голубоглаза, чуть вздернутый нос вовсе не портил ее, добавляя лишь обаяния. Он снял с пояса небольшую флягу с вином.
   – Вот выпей, голуба, оно-то лучше воды будет.
   – Благодарствуйте, – она отвинтила пробку и немного отхлебнула из горлышка, слегка закашлявшись.
   – Ну вот, тепереча рассказывай.
   – Из старообрядцев я, из аароновцев, что живут в дайге, в ските. Не выдержала я ихней жизни, сбежала… Христом Богом молю, помогите мне! Я не хочу возвращаться!
   Любава залилась слезами, сползла с табурета и упала в ноги ефрейтору. Тот смутился.
   – Ну, ты, девка… Встань, я, чай, – не государь-император, чтобы у меня в ногах валяться.
   Он нагнулся, поднял Любаву и снова усадил напротив себя.
   – Так-так, из аароновцев, значит, говоришь…
   Девушка кивнула.
   – Вот вам крест, – она перекрестилась.
   – Верю, верю… А звать тебя как?
   – Любава…
   Афанасий Иванович про себя заметил, что имя очень подходящее для девушки.
   – Это в вашем ските живут в блуде и грехе, не венчаясь? – поинтересовался он.
   – Да… Но я так не хочу. Отец хотел силой отдать меня замуж за вдовца, что намного меня старше.
   – И сбежала, не согласясь с родителем, – закончил фразу ефрейтор.
   Любава кивнула.
   – Матушка сказала: проси помощи у начальника острога – он, мол, добрый человек.
   Афанасий Иванович хмыкнул, прекрасно зная о доброте майора, только во что она может выйти – это уж как Бог даст.
   – Хорошо, велю тебя накормить и доложу начальству. А там видно будет, что с тобой делать. Одно могу обещать: в скит не вернешься.
   Любава с благодарностью посмотрела на ефрейтора глазами, полными слез.
//-- * * * --//
   Васятка очнулся: голова раскалывалась, глаза застилала пелена, во рту стоял привкус крови. Он понял, что лежит на земле, попытался сесть, а затем подняться на ноги, но они были чужими, и он снова провалился в бездну. Ему привиделась Любава: будто бежит навстречу в синем сарафане по лугу, усыпанному ромашками, несет букет в руках, а на голове – венок из васильков.
   Неожиданно откуда ни возьмись на лугу появился медведь – и прямо на Любаву. Васятка открыл глаза, прислушался: до него донесся медвежий рык.
   – Неужто абутор [46 - Абутор – медведь-самец в пору течки.]? Плохо дело…
   Рык приближался, еще пара-тройка минут, и обезумевший самец, идущий по следу самки, будет здесь. Юноша собрал последние силы, поднялся, осмотрелся и насколько мог быстро направился к раскидистому старому дубу. Едва он залез на дерево, как примчался разъяренный медведь. Он обежал вокруг дуба, – видимо, самка оставила здесь свою метку, – обнюхал ствол, затем воздух, издал очередной рык и помчался прочь в глубь тайги.
   Васятка почувствовал, что голова закружилась, его вырвало, он потерял равновесие и упал вниз.
//-- * * * --//
   Пелагея, вооруженная вилами, стояла над Фролом, истекающим кровью. Она не испытывала ни малейшего раскаянья, напротив, почувствовала необычайную легкость в теле и ясность происходящего. Немного поразмыслив, женщина предположила, что муж отправился к дому Васятки, возможно, даже под каким-либо предлогом ему удастся выманить доверчивого юношу из избы – и вот тогда… Ей не хотелось думать, что будет, но пред глазами вставали картины одна страшнее другой, – увы, но она никак не могла помочь возлюбленному Любавы.
   Пелагея потеряла счет времени, руки затекли от напряжения, – она крепко сжимала вилы, держа их наготове. Наконец она услышала шаги мужа: вот он вошел в горницу, потоптался и позвал:
   – Пелагея!
   Она не откликнулась, подойдя к двери и прижавшись к дверному косяку, чтобы муж ее не сразу увидел.
   – Пелагея! Ты где, чумная баба? – звал Иван Терентьевич.
   Женщина затаила дыхание, она слышала биение своего сердца. Староста направился в светелку дочери в надежде, что дело сделано и она, теперь фактически, – жена Фрола.
   Заглянув в распахнутую дверь, он увидел своего зятя лежащим на полу кверху окровавленным задом, из головы кузнеца сочилась кровь.
   Староста перекрестился: «Неужто Любава его так уделала? Вот стерва!»
   Иван Терентьевич переступил через порог светелки. Пелагея, не раздумывая, воткнула ему вилы прямо в живот, тот осел, посмотрев на жену мутным взором:
   – Гадина… За что? – недоумевал он.
   – За то, что издевался надо мной, почитай, двадцать лет! И за то, что позволил дочь обабить без ее на то согласия!
   Староста стоял на коленях перед женой, инстинктивно зажав руками живот с торчащими из него вилами.
   – На коленях стоишь! – усмехнулась жена. – Тепереча самое время. Васятку небось порешил?
   Иван Терентьевич хотел что-то сказать, он хватал воздух ртом, словно рыба, вытащенная из воды, но Пелагея так ничего и не услышала: он упал на бок – ноги задергались в конвульсиях, душа покидала его бренное тело.
   – Сдохни, собака! – Пелагея плюнула на мужа и направилась в горницу к печи.
   Она подбросила дров побольше, чтобы огонь пылал как можно сильнее; открыла заслонку, набросала рядом тряпок, полотенец, стянула со стола скатерть, чтобы искры от пламени как можно скорее попали на них и начался пожар.

Глава 10

   Негидальцы, жившие у хребта Ороча, давно пристрастились к царской водке, меняя на сие зелье пушнину, в добыче которой они слыли умелыми охотниками, которым не было равных на всем Забайкалье.
   В очередной раз, когда ушлые торговцы из Нерчинска покинули стойбище племени, прогибаясь под тяжелыми мешками, нагруженными меховыми шкурками, начался праздник: на кострах жарились освежеванные тушки животных, негидальцы разливали водку в глиняные чаши и напивались без памяти.
   Шаман Ихрым наблюдал за сей удручающей картиной, сидя около своего шатра, что стоял на холме: он никогда не принимал участие в пьянках своих соплеменников, лишь сокрушаясь при виде их, напившихся до безобразия, издали.
   Он печально вздыхал, вспоминая дни своей молодости: давно это было: он не помнил уже, когда и родился. В то время негидальцы еще сохраняли свой язык, культуру и достоинство: а что теперь? Ихрым закурил трубку с длинным тонким мундштуком. Его узкие подслеповатые глаза начали слезиться от ядреного табака – это единственное, что он выменивал у пришлых торговцев на различные амулеты из зубов животных.
   Ихрым закашлялся.
   – Зверское зелье, – заметил он и затянул старинную заунывную песню, услышанную им еще в далеком детстве от своей бабки.
   Пропев ее до конца, шаман невольно подумал, что стал забывать свой язык, ведь большинство соплеменников предпочитало говорить на русском, да и смешанных детей стало появляться все больше с приходом торговцев. Он понимал, что негидальцы, или орочоны, как называли они себя, обречены на постепенное исчезновение.
   Ихрым затянулся что есть силы, стараясь забыться и вызвать видения: перед глазами возникла жена, умершая много лет назад, она призывно звала его к себе, жестикулируя руками. Шаман понял: дни его сочтены. Но кто же тогда позаботиться о племени? – несмотря на всеобщее пьянство, соплеменники считались с ним, как с главой рода.
   – Ихрым!
   Седая женщина вывела шамана из забытья своим криком.
   – Что шумишь, Лисица?
   – Помоги, Ихрым! Ивану опять плохо: трясет всего, ноги и руки дергаются… Помрет…
   – Хорошо, сейчас иду.
   Ихрым откинул шкуру и скрылся в шатре, прихватив с собой все необходимое для обряда исцеления.
   Лисица плакала всю дорогу, пока шли до ее нехитрого жилища, сооруженного из сухих стволов сосны в виде конуса, затянутого шкурами, вверху было оставлено отверстие для дыма. Убранство жилища также не радовало глаз – оно было бедным даже по скромным меркам негидальцев: посередине котел для варева пищи, да вокруг старые провонявшие шкуры для сидения и сна.
   Иван лежал на одной из шкур, его ноги и руки дергались, голова запрокинулась, из-за рта сочилась слюна. Ихрым попытался вспомнить: сколько лет юноше – вроде шестнадцать, или нет – семнадцать; он родился ровно через девять месяцев после того, как стойбище посетили золотоискатели, которые допытывались о золотой жиле, проходящей в пещерах хребта.
   Ихрым один знал о той жиле, эта тайна передавалась из поколения в поколение рода шаманов, но сейчас: кому он оставит свои знания? – наследника у него нет, да и в племени он не видел достойного прeемника.
   Судороги прекратились, Иван затих. Лисица испугалась, что сын умер, и начала причитать.
   – Не мешай! – приказал Ихрым. – А лучше оставь нас одних.
   Лисица повиновалась, присоединившись к всеобщему веселью.
//-- * * * --//
   Иван лежал неподвижно, прикрыв глаза, не реагируя на окружающих. Лисица помешивала в котле варево из лесной дичи, постоянно пробуя пресный бульон большой деревянной ложкой, скорее напоминающей черпак.
   Старая вытертая шкура, висящая на входе в жилище, откинулась – вошел Ихрым и молча сел около юноши, внимательно посмотрел на него, цокнул языком и вынес окончательный приговор:
   – Его дух блуждает в Темном Царстве теней, и более не вернется.
   Лисица замерла, ложка так и осталась торчать в бурлящем вареве. Женщина всхлипнула и жалобно попросила:
   – Ты же – шаман. Верни мне моего сына.
   Ихрым задумался: то, что он шаман, – весьма веский аргумент. Но, увы, и потомственный шаман может далеко не все. Сколько раз Ихрым возвращал Ивана в Светлый Мир, но теперь он бессилен.
   – Мне нужно время до завтрашней Луны, – произнес он и покинул жилище Лисицы.
   Ихрым не спеша возвращался в свой шатер, снова и снова обдумывая слова Лисицы: а если он ничего не сможет сделать? – что будет тогда? – люди разочаруются в его силе?
   Неожиданно его окрикнул Варлуша, охотник, вернувшийся из тайги с отменной добычей.
   – Ихрым!
   Шаман оглянулся.
   – Я нашел в дайге человека, совсем молодого. Он весь в крови, похоже умирает.
   Ихрым, так и не дойдя до своего шатра, повернул вместе с Варлушей к северной оконечности хребта, где на отшибе располагалась хижина охотника.
//-- * * * --//
   Молодой человек, как выразился охотник, был совсем юношей, с едва пробивающимися светлыми усиками над пухлой верхней губой. Ихрым внимательно осмотрел его: голова была сильно повреждена, несчастный истекал кровью, и помочь ему могло только чудо.
   – Из староверов, – предположил охотник.
   Шаман внимательно рассмотрел одежду юноши: действительно, именно так одевались староверы, что жили сравнительно неподалеку в тайге.
   – Не жилец, – констатировал Ихрым, но неожиданно его осенила дерзкая мысль: «Голова пробита, но дух здоров… Надо переселить его в Ивана… И время сейчас подходящее – полная Луна».
//-- * * * --//
   Васятка открыл глаза: на него улыбаясь во весь беззубый рот, смотрела женщина, по всей видимости, из негидальцев.
   – Сынок! – радостно воскликнула она и бросилась к Васятке на шею. Тот попытался отстраниться, но безуспешно.
   Рядом стоял странный седой старик, одетый в одежду, сшитую из шкуры оленя и отделанную красивой добротной вышивкой, в руках он держал бубен.
   Васятка попытался вспомнить, что же с ним произошло, – единственным последним воспоминанием было: как его жестоко избил староста, потом оттащил в лес на съедение зверям, затем он пытался спастись от медведя, идущего по следу самки.
   – Вы подобрали меня в дайге? – поинтересовался юноша.
   Глаза Лисицы округлились.
   – Иван! Что с тобой? Ты не узнаешь меня?
   – Нет, – честно признался тот.
   Женщина недоумевающе взглянула на шамана. Тот невозмутимо смотрел на юношу.
   – Все получилось. Как звать тебя?
   – Васятка…
   – А я – Ихрым, шаман племени негидальцев. Идем со мной.
   Лисица не возражала: ей было вполне достаточно, что сын снова вернулся в Светлый Мир, а к его странностям она уже привыкла.
//-- * * * --//
   Васятка послушно шел вслед за странным стариком, воспринимая его как своего спасителя. Старик обернулся:
   – Что ты чувствуешь? Загляни в себя…
   Васятка удивился, но попытался сосредоточиться на своих ощущениях. Они были несколько странными: он словно в чужой тарелке: ноги казались ватными, руки размахивали из стороны в сторону при ходьбе сами по себе, язык слушался плохо, и говорил он чужим голосом.
   – Странно как-то все…
   Шаман кивнул.
   – Идем ко мне в шатер, там все поймешь.
   В шатре Ихрым достал огромное глиняное блюдо, поставил его на земляной пол, напомнил его водой из бадьи, что стояла у входа, и велел юноше:
   – Смотрись!
   Васятка пожал плечами: чего он девка, любоваться на себя? – но тут же в ужасе отпрянул: на него из воды смотрело совершенно чужое лицо с раскосыми глазами.
   Он такого видения он обмяк и сел на пол. Руками начал ощупывать себя, отчего пришел в еще большее смятение.
   – Что со мной? – задыхаясь, спросил он.
   – Ничего. Ты жив, и зовут тебя Иваном. Женщина, которую ты видел, – твоя родительница, – пояснил шаман.
   – Как? Почему Иван? Я сам на себя не похож… Может, я сплю и вижу сон?
   Шаман отрицательно покачал головой.
   – Ты – Иван, негидалец. Смирись с этим или умри.
   Васятка почувствовал, как из глаз текут слезы, стало быть, все происходящее – явь.

Глава 11

   Любава дожидалась своей участи, сидя в женском бараке. Ефрейтор же, набравшись смелости, направился к майору Ламанскому, дабы замолвить слово за приблудившуюся девку, чего греха таить, понравившуюся ему с первого взгляда.
   Афанасий Иванович стоял навытяжку перед своим начальником, взяв «под козырек».
   – Ваше благородие! Разрешите обратиться?
   – Обращайтесь, ефрейтор, – лениво разрешил майор, пребывая в весьма благодушном настроении после обеда.
   – Стало быть, дело такое, – ходил вокруг да около подчиненный.
   – Не томи, ефрейтор, докладывай.
   – Девка к нам прибилась из староверов, значит… Вот… Что прикажите с ней делать?
   Майор округлил глаза.
   – Как это прибилась?! Острог – что проходной двор? Отвечайте, ефрейтор! – возмутился майор.
   – Никак, нет-с, ваше благородие! Не проходной двор! Просто, она вышла из тайги, ее заметил солдат на сторожевой башне, я же решил: может – беглая. Проверить-то не помешает…
   Ламанский кивнул.
   – Ну и проверил. Достоверно, что она – из староверов?
   – Точно так-с, ваше благородие, из них, – подтвердил ефрейтор.
   – И что ей дома не сиделось?
   – Говорит, не желает так боле жить…
   – А-а, – протянул майор.
   – Так как прикажите? Отправить ее обратно: ведь забьют ироды!
   Ламанский задумался.
   – А что девка – хороша собой?
   – Точно так-с, ваше благородие – очень хороша и очень молода, – уточнил ефрейтор.
   – И документов при себе, конечно, не имеется? – поинтересовался Ламанский.
   – Нет-с…
   – Ладно, отправь ее в женский барак. Пусть помогает по хозяйству. Там посмотрим, что делать с этой лесной нимфой. Да присмотри за ней – раз больно молода.
   – Слушаюсь, ваше благородь…
//-- * * * --//
   Любава, привыкшая с малолетства к тяжелому крестьянскому труду, восприняла дозволенную «помощь по хозяйству», как избавление от прошлого, и старалась выполнять свои обязанности на совесть. Каторжанки, быстро сориентировавшись, определили новенькую на постирочные работы, которых было в избытке. Та же не роптала, ловко управляясь с робами заключенных, что почище – от солдат или офицеров, каторжанки стирали сами.
   Любава целыми днями проводила у речки, благо, что дни становились длиннее и теплее. Ефрейтор только диву давался: и скромна, и красива, и работящая: чем не жена?
   Прошел почти месяц, Ламанский же не спешил решить участь «лесной нимфы», и та, смирившись со своей судьбой, продолжала стирать грязные робы, стерев руки почти до крови.
//-- * * * --//
   Однажды, в середине июня, Варвара, томимая печалью о Сигизмунде, решила искупаться в речке, дабы отвлечься от скорбных мыслей: она чувствовала, что Прасковья и Даша надоели Ламанскому и, скорее всего, он отошлет их обратно в Акатуй, она же боялась, что эта участь постигнет и ее – и прощай тогда любимый.
   Когда она подошла к Каре, Любава выливала в речку подмылье [47 - Мыльная вода после стирки.] из деревянного корыта.
   – А, это ты, говорят, из староверов будешь? – поинтересовалась Варя у девушки, та кивнула. – Не больно ты разговорчива, я смотрю…
   Любава оторвалась от работы и посмотрела на Варвару.
   – А вы – из дома майора будeте?
   – Из него… А ты почем знаешь? Хотя, чего я спрашиваю: про это все ведают, вплоть до последнего солдата.
   – Не обижает он вас? – поинтересовалась девушка.
   Варвара удивилась подобному вопросу.
   – А ты чего, интерес к майору проявляешь?
   – Да нет, – ответила Любава, отжимая холщoвые штаны. – Просто хочу знать: как это без любви-то происходит?
   Варвара разъярилась:
   – Молода еще интересоваться. Небось сама-то не захотела без любви, раз сбежала из дома? Вот взяла бы и попробовала – спрашивать потом не пришлось!
   – Вы не серчайте на меня, я не со зла, – примирительно сказала девушка. – Просто надоелo стирать: изо дня в день одно и то же, почитай, скоро месяц. Сначала я радовалась, что начальник острога меня не выгнал. А теперь даже не знаю: сплю с каторжанками в бараке на жесткой кровати, ем пустые щи, стираю от зари до зари. А как зимой буду стирать? – руки все заиндевеют.
   Варвара пожалела девушку и поинтересовалась:
   – А из мужиков тебе никто не приглянулся?
   Любава зарделась, из чего Варвара сразу сделала вывод:
   – Ага, стало быть, я попала прямо в яблочко! А он чего?
   Любава пожала плечами и продолжила стирку.
   – Да ничего: считает меня дикаркой.
   – А кто такой?
   – Афанасий Иванович…
   – Это наш бравый ефрейтор? – Варвара рассмеялась. – Да… Впрочем, мужик – что надо: не злобливый, к каторжанкам с пониманием относится. Ты дай ему понять, что небезразличен он тебе.
   – Не умею я. В ските таким премудростям не учат.
   – Ну, был же у тебя жених: как его – Васятка, кажется? А с ним-то как объяснялась? – полюбопытствовала Варя.
   – Никак. Мы с ним с малолетства знались. Да и не было промеж нас ничего – не успели.
   – Не расстраивайся, еще наверстаете, – попыталась утешить Варвара.
   – Навряд ли… Батя его убил.
   Варвара округлила глаза.
   – Твой отец убил твоего же жениха?
   Любава кивнула и тихо заплакала.
//-- * * * --//
   Искупавшись в Каре, Варвара направилась в казарму, дабы найти ефрейтора и поговорить с ним. Не успела она подойти к ней, как появился Афанасий Иванович собственной персоной.
   – Господин хороший, – обратилась женщина, – дозвольте поговорить с вами наедине.
   Ефрейтор удивился: чем же он заинтересовал сию «жрицу любви», но отказывать не стал.
   – Что ж, говори, Варвара.
   – Вам, Афанасий Иванович, сколько годков-то исполнилось?
   – Двадцать два. А что?
   – А не думали вы жениться?
   – Тебе, девка, чего надобно? Ты – не поп, а я – не грешник, чтоб перед тобой исповедоваться. Иди лучше, а то начальство будет искать.
   – Не волнуйтесь вы так. До вечера я свободна. Я неспроста спросила вас о женитьбе…
   – Чего, оженить меня хочешь на каторжной? – ефрейтор громко рассмеялся. – Ты лучше своим делом у Ламанского занимайся.
   – Зачем вы так, Афанасий Иванович? Меня каждый обидеть может…
   – Ну ладно, говори, коли уж начала, – позволил ефрейтор.
   – Любава по вам сохнет…
   Афанасий округлил глаза.
//-- * * * --//
   С того самого разговора с Варварой Афанасий начал приглядываться к Любаве. Еще раньше он замечал и ее красоту, и расторопность, и прилежание в работе, но никогда не думал он ней, как о женщине, – больно молода.
   Слова Варвары задели его, и он начал задумываться: «А действительно, пора жениться. На ком? Кругом поселянки после заключения, да крестьянки…»
   Так приглядывался Афанасий к ней до конца лета, затем не выдержал и направился к Ламанскому с просьбой:
   – Дозвольте просить вас, ваше благородие.
   – Дозволяю…
   – Надумал я жениться… Вот…
   Ламанский воспринял эту новость спокойно.
   – Прекрасно, самый возраст у тебя ефрейтор. И на ком же?
   – На Любаве…
   – Это, что весной прибилась к нам, от староверов убежала? Лесная нимфа! – уточнил майор.
   – На ней…
   Ламанский рассмеялся.
   – И то верно, хорошая из нее жена получится: чуть что – сразу в бега.
   Ефрейтору не понравились слова начальника, но он сдержался.
   – У меня не сбежит.
   – Да? Ну, женись, коли так. Служить продолжишь или в отставку подашь?
   – Продолжу…
   – Добро, – кивнул Ламанский.
   – Только, есть заковырка одна…
   – У твоей невесты нет документов: помню, помню… Что поделать, придется помочь тебе, – Ламанский многозначительно посмотрел на подчиненного.
   Тот с готовностью достал из кармана ассигнации.

Эпилог

Год спустя

   Сигизмунд успешно преумножил свой капитал и открыл в Нерчинске небольшую галантерейную лавку, которая пользовалась огромной популярностью в городе и близлежащих селах.
   Неожиданно для себя Сваровский сошелся накоротке с Афанасием, который был теперь человеком семейным и подумывал оставить службу, но чем заняться в дальнейшем, еще не решил. За годы службы в остроге он скопил приличную сумму денег, которой не знал, как распорядиться. Любава также была плохой советчицей в этом вопросе, она совсем не знала жизни: ведение домашнего хозяйства – то дело другое, здесь ей равных не сыщешь, а вот выгодное вложение денег – не для нее.
   Помог Сигизмунд. Его новой лавке в Нерчинске требовался грамотный управляющий, и не просто управляющий, – а доверенное лицо. Афанасий тотчас, не раздумывая, согласился служить у поляка и прикупил в городе не без его помощи приличный дом, куда вскорости и перебрался вместе с Любавой, там и родился их первенец.
   Варвара продержалась в фаворитках Ламанского дольше всех своих предшественниц – почти год. Он, невзирая на мольбы Сигизмунда, отправил женщину обратно в Акатуйскую женскую тюрьму.
   Прощание любовников было сдержанным, Сигизмунд старался не подавать вида, насколько ему больно расставаться с Варварой. Та же, сидя в телеге, одетая в простую ватную телогрейку, в обнимку с мешком, в котором содержался весь ее нехитрый скарб, тихо плакала.
   Сигизмунд обнял ее на прощанье.
   – Я непременно буду тебя навещать, – пообещал он.
   Варвара же, не веря его словам, лишь кивала в ответ, понимая: зачем она ему – каторжанка? – ради чего он, красавец, будет мотаться в такую даль, как Акатуй? – для того чтобы повидать ее? – пустое.
   Телега тронулась и запылила по разбитой дороге, Сигизмунд стоял и смотрел ей вслед, пока не осело облако пыли, и та не скрылась из вида.
//-- * * * --//
   За первые две недели своего пребывания в женской тюрьме Варвара вкусила все прелести каторжной жизни: пребывание в доме у Ламанского показалось ей просто развлечением.
   Ее отправили в красильный цех, где стояла страшная вонь и смрад, за которым было трудно различить происходящее дальше нескольких шагов. Через несколько дней она начала кашлять, затем все сильнее.
   Неожиданно тюремное начальство смягчилось – Варвара была переведена в пошивочный цех, где быстро освоила нехитрое ремесло раскройщицы. Она ловко орудовала большими остро отточенными ножницами, вырезая из грубой ткани рукавицы, правда, через десять часов работы, к вечеру, правая рука почти не слушалась, но это не шло ни в какое сравнение с крашением.
   Спустя месяц, когда женщина совсем сникла и смирилась со своей участью раскройщицы, надзирательница вызвала ее из камеры и препроводила в комнату свиданий. Варвара, одетая в черное тюремное платье, в платке, завязанном на затылке, сидела на табурете, недоумевая: кто же пожелал ее видеть – неужели Сигизмунд? При этой мысли ей стало страшно: как он увидит ее такую, неприбранную, в тюремном страшном платье? Но в то же время сердце приятно защемило: неужели не забыл и сдержал свое обещание?
   Дверь скрипнула и отворилась, в комнату свиданий вошел Сигизмунд – все такой же красивый и холеный. Варвара закрыла лицо руками, покрытыми мозолями от непривычного труда, и разрыдалась.
   Сваровский подошел к Варваре, обнял ее. Та, не помня себя от счастья, уткнулась в плечо любовника, грубый тюремный платок соскользнул с ее роскошных волос. Сигизмунд же осыпал заплаканное лицо женщины поцелуями.

Пять лет спустя

   Торговые дела Сигизмунда Сваровского благополучно шли в гору, и он стал подумывать, что пора его семейству: жене – Варваре Григорьевне, старшей дочери – Полине и младшему сыну – Тимофею, перебраться в более крупный город, три лавки же в Нерчинске оставить на управляющего Афанасия.
   С этой целью он посетил Иркутск, где присмотрел дом для своего семейства, а также помещение под будущий магазин. Сваровский решил, что Иркутск – промышленный город, не чета Нерчинску – будет, где развернуться. Оформив соответствующие купчие, он вернулся в Нерчинск и через месяц переехал в новый просторный иркутский дом всей семьей.
   По приезде на новое место у Варвары было множество хлопот по обустройству нового жилища, но они были ей в радость. Она купила мебель, портьеры, ковры – дом приобрел респектабельный вид. Затем она наняла горничную, кухарку и истопника, его же – кучера. Хозяйка старалась придать дому хоть какой-то светский лоск, и это почти удалось. Ее падчерица, Полина, выросла красавицей, чувствовалась польская кровь отца. Девушке минул семнадцатый год. Посему Варвара Григорьевна стремилась приобрести репутацию состоятельного семейства: ведь ни для кого не секрет, что о приданом невесты судят по имуществу родителей.
   Наконец, закончив все хлопоты по обустройству дома, супруги Сваровские решили отметить свой переезд и успешные торговые дела в ресторане «Сибирская корона», который считался самым лучшим и дорогим в городе.
   Варвара давно не была в подобных заведениях, почитай скоро восемь лет. Она с удовольствием надела новое шелковое платье, подобрав под него соответствующие украшения; из роскошных, но уже седеющих волос, соорудила сложную прическу и приобрела вид жены преуспевающего купца.
   Сигизмунд с удовольствием окинул взором свою слегка располневшую супругу и, оставшись вполне довольным, велел закладывать экипаж.
//-- * * * --//
   Супруги Сваровские вошли в зеркальный зал ресторана, перед ними тотчас же, как из-под земли, возник метрдотель, источающий вежливость и предупредительность и, понимая по внешнему виду посетителей, что они – господа весьма состоятельные, проводил их за один из лучших столиков.
   Вышколенный халдей подал французское шампанское и разлил его по бокалам. Пока Сигизмунд изучал меню, а это он взял на себя, прекрасно изучив за пять лет супружеской жизни вкусы жены, его прекрасная половина рассматривала зал и посетителей.
   Внимание Варвары Григорьевны привлек мужчина, ему было явно за сорок; дорогой костюм и золотые часы на цепочке, а уж в них-то женщина знала толк, – все говорило о его финансовом благополучии. Рядом с преуспевающим посетителем за столиком сидела женщина, лет на десять моложе своего спутника. Выглядела она безукоризненно: темно-вишневое платье, гранатовое ожерелье и серьги из этого же камня, прекрасную голову украшала изысканная диадема.
   Варвара Григорьевна невольно залюбовалась респектабельной парой. Неожиданно очаровательная посетительница почувствовала на себе взгляд и повернулась. Варвара обомлела: это лицо…эти карие миндалевидные глаза… до боли знакомая диадема…
   Несомненно респектабельной красавицей была Мария Шеффер, а рядом с ней – князь Рокотов!
   Варвара Григорьевна очнулась от голоса мужа:
   – Дорогая, горячее подано. Отчего ты не ешь? Разве тебе не нравится блюдо?
   – Нет, нет… Все впорядке, все нравится. Просто я засмотрелась на зеркальный зал.
   Халдей улыбнулся:
   – О, да, сударыня! «Сибирская корона» считается самым красивым рестораном города! Хозяин приглашал специалистов из самой Европы!
   Варвара Григорьевна наслаждалась горячим, иногда украдкой поглядывая в сторону Марии Шеффер и ее спутника. Та же, заметив повышенное внимание с соседнего столика по отношению к своей особе, также порой стреляла глазами на купеческую чету.
   Халдей в очередной раз наполнил шампанским бокал госпожи Сваровской, Сигизмунд произнес тост – супруги выпили и пребывали в прекрасном настроении. Варвара, держа в руках бокал, снова посмотрела на Марию Шеффер, – их взгляды встретились. Женщины многозначительно улыбнулись, тем самым давая понять, что узнали друг друга.

2007

Ольга Крючкова Авантюристы

Часть 1. Внучка Бонапарта

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Часть 2. Дама треф

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Часть 3. Изменчивость фортуны

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Часть 4. Любовь каторжанки

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Эпилог

Год спустя

Пять лет спустя

Ольга Крючкова
Авантюристы