-------
| bookZ.ru collection
|-------
| Сборник
|
| Песни гейш. Коута
-------
Песни гейш. Коута
Александр Долин
Поэзия и проза продажной любви
В эпоху сурового правления сёгунов династии Токугава после затяжных междоусобных распрей на Японские острова впервые пришел благословенный мир. Стремясь оградить чистоту национальной морали от пагубных влияний Запада, властители страны огнем и мечом искоренили христианство, изгнав испанских и португальских миссионеров, а заодно уничтожив несколько десятков тысяч японских прозелитов. На два с половиной столетия, с начала XVII по середину XIX вв., Япония оказалась отрезана от внешнего мира. Именно в этот период, известный в истории как эпоха Эдо, из сплава синтоизма, дзэн-буддизма и неоконфуцианства рождается и достигает высочайшего развития культура больших городов, созданная стараниями купцов, ремесленников, самураев и многочисленного могущественного духовенства: драмы Тикамацу Мондзаэмона для театров Кабуки и Дзёрури, новеллы Ихара Сайкаку, приключенческие романы Бакина, поэзия хайку Басё, Буссона, Исса, обновленные танка Роана, Рёкана и Татибана Акэми, гравюра Хокусай, Хиросигэ и Утамаро. Пышным цветом расцветают в городах ремесла. В быт входят керамика и фарфор, златотканая парча, драгоценное оружие, изысканная утварь и предметы дамского туалета. Повсюду открываются художественные школы: живописи и рисунка тушью, икэбана и чайной церемонии, стихосложения, танца, игры на флейте-сякухати, на цитре-кото и на лютне-сямисэне. Их дополняют тысячи школ воинских искусств – фехтования, стрельбы из лука, борьбы, – сосредоточивших в себе мудрость вековых традиций.
Именно в эту эпоху изначальная идея классического буддизма о бренности и иллюзорности земного мира приобретает на Японских островах новое, неожиданное звучание. Если ранее последователям учения Будды предписывались скромность, воздержание и умеренность, то в лоне эпикурейской городской культуры все эти принципы были перевернуты наизнанку. Жизнь кратка, эфемерна? Так что же! Значит нужно стремиться заполнить наслаждением каждый миг между рождением и смертью, посвятив свой недолгий век созерцанию природы, любовным утехам, творчеству. Так возникла философия укиё – концепция изменчивого и обманчивого мира, таящего непреодолимые соблазны. То, что прежде почиталось в обществе пороками и излишествами, было возведено чуть ли не в ранг добродетели. Поэты, художники и актеры поспешили воздать дань культу плотских радостей. Шедевры литературы и искусства укиё стали порождением национального японского гения, и в ряду этих шедевров не последнее место занимают народные песни, сложенные жрицами продажной любви, обитательницами «веселых кварталов».
«Кварталы любви»… Прибежище загулявших купцов, скрывающихся под широкополыми шляпами самураев, удачливых игроков и знаменитых актеров. Обитель роскоши и нищеты, красоты и уродства, где смех легко переходит в слезы и безудержное веселье сменяется безысходным отчаянием. Колыбель утонченного варварства, изощренных плотских наслаждений. Источник неисчислимых причуд моды, легенд о несчастной любви и зловещих преданий о двойных самоубийствах. Перелистав страницы новелл Ихара Сайкаку или «бытовых» драм Тикамацу Мондзаэмона, мы обнаружим любопытный факт: героини большинства этих признанных шедевров мировой литературы – продажные женщины, обитательницы «кварталов любви» Эдо, Киото или Осаки.
Институт гетер в Китае, Корее и Японии существовал с незапамятных времен. В средние века каждый большой город мог похвалиться фешенебельными домами терпимости с «товаром» на любой вкус. В начале XVII в. правительство сёгуната, заботясь о нравственности подданных, повелело вынести «веселые кварталы» за границы городов. Так возникли мегаполисы свободной любви со своей обособленной жизнью – Ёсивара на окраине Эдо (в 1617 г.) и Симабара близ Киото (в 1640 г.).
Многотысячное население «кварталов цветов» (как они скромно именуются в литературе) помимо естественного прироста регулярно пополнялось за счет оптовых закупок в провинции, где умиравшие от голода крестьяне, отцы многодетных семейств, по сходной цене продавали дочерей. Обычай продажи девочек в «чайные дома» настолько укоренился в период Токугава, что стал чуть ли не нормой для крестьян центральных провинций.
Чаще всего девочку продавали в возрасте от девяти до тринадцати лет, чтобы она на первых порах прислуживала взрослым гетерам и обучалась искусству обольщения. Курс наук, который предстояло освоить будущей дзёро, составил бы предмет зависти любой дамы высшего света. Сюда входило не только изучение альковных тайн, но также знание хороших манер и правильного столичного произношения, умение модно одеваться, гримироваться, делать сложные прически. В течение нескольких лет гетера овладевала секретами «чайной церемонии», аранжировки цветов, угадывания запахов, игры в облавные шашки оI и шашки сёги, а также тайнами «высокой моды» в одежде и косметике. Девушка обязана была охватить всю программу классического образования, проштудировав основные отечественные и китайские литературные памятники, чтобы потом в беседе с начитанным гостем небрежно обронить нужную цитату или разгадать каламбур. Гетере необходимо было безупречно писать скорописной вязью, соперничая изяществом почерка с прославленными каллиграфами – иначе богатый покровитель мог отвергнуть ее любовное послание. А на письмо какого-нибудь пылкого юноши из хорошей семьи нужно было уметь ответить игривыми стихами. Совершенствование в танцах, пении, игре на трехструнном сямисэне и на цитре-кото довершали курс обучения юной обольстительницы.
Стоит ли удивляться, что гетеры, именовавшиеся в те времена дзёро, а позже названные гейшами, чьи врожденные способности и приобретенные навыки оттачивались ежедневным общением с требовательными гостями, были самыми привлекательными и самыми образованными женщинами своего времени. Гетеры служили моделями прославленным художникам – Харунобу, Киёнага, Утамаро, Тоёкуни. Гетеры, овеянные романтическим ореолом, воспевались в романах, повестях, новеллах, драмах, народных балладах.
В феодальной Японии, где брак заключался исключительно по расчету, как бы ни была умна и миловидна жена, она всегда представляла для мужа лишь необходимое дополнение к домашнему очагу. Как для самураев, так и для купцов Эдо или Осака, в семейных отношениях не существовало страстной любви. Жена была фамильной собственностью, иногда полезным советчиком, а главное – средством для продолжения рода в установленных общественных рамках. Измена жены каралась смертной казнью, в то время как мужу не возбранялось проводить время с «цветами любви», если только он не ставил под угрозу благополучие дома.
Многие мужчины охотно пользовались своими привилегиями, даря благосклонность пленительным гейшам-дзёро, а иногда и юношам-вакасю, промышлявшим мужской проституцией. Когда же, себе на беду, какой-нибудь купец влюблялся в красавицу-гетеру, история нередко принимала трагический оборот: отчаявшиеся любовники совершали двойное самоубийство-синдзю в надежде на счастливое супружество, которое ожидает их в следующем перерождении. Несмотря на то, что знаменитые дзёро могли соперничать славой со звездами Кабуки и являлись поистине законодательницами мод в больших городах, участь их была незавидна. Тоска одиночества, горькие жалобы на жестокость жизни, на невозможность воссоединиться с любимым звучат в песнях «веселых кварталов».
Девушки, наиболее щедро одаренные природой, становились гетерами высшего разряда, тайю, и пользовались расположением самых знатных гостей, но даже они не вольны были распоряжаться своей судьбой. Три четверти доходов от щедрот клиента отчислялось владельцу заведения, а остальное уходило на косметику и наряды. Дзёро могла надеяться лишь на прихоть богача, который внес бы за нее выкуп и взял на содержание, что случалось крайне редко. Обычно девушка взрослела, а затем и «старела» в стенах своего чайного дома. После двадцати лет она неизбежно переходила из тайю во второй разряд тэндзин, затем в третий – какои, четвертый – хасицубонэ и так до низшего – сока. Предельным возрастом для «цветка любви» было двадцать семь – двадцать восемь лет. Перешагнувшие роковой рубеж женщины безжалостно выбрасывались на улицу, где они нищенствовали и вскоре умирали.
Фольклор «веселых кварталов», плоть от плоти культуры укиё, вобрал в себя все достижения многовекового народного песенного и поэтического искусства. «Веселые кварталы» были не только обителью плотских удовольствий, но и прибежищем городской богемы, неофициальными центрами культуры своего времени. Профессиональные литераторы, часто посещавшие кварталы любви, записывали и обрабатывали сочинения неизвестных поэтесс. Художники, мастера гравюры укиё-э охотно делали иллюстрации к сборникам. Песни коута появлялись в новеллах и драмах, на листах гравюр, выходили уже в XVI в. отдельными изданиями. Они начали завоевывать популярность с публикации в 1600 г. книги «Рютацу коута» («Песенки Рютацу»), составленной, как это ни удивительно, монахом секты Нитирэн. В дальнейшем все произведения вольного городского фольклора стали именоваться в честь сборника Рютацу «песенками» – коута. Со временем к ним добавились сюжетные баллады которые сливались с драматическими сказами дзёрури, составившими фольклорную основу многих пьес Тикамацу и его современников. В период Токугава было опубликовано много сборников коута: «Собрание песенок нашего мира» (1688–1703), «Сосновые иглы» (1703), «Песни птиц и сверчков, записанные в горной хижине» (1771), «Старинные «песенки-оленята» из Ёсивары» (1819). Составители, боявшиеся обнаружить свою причастность к низменному жанру, лирике «цветов», сохраняли инкогнито.
Поэзия «веселых кварталов», подобно фривольной прозе и эротической гравюре сюнга, существовала как открытая оппозиция ханжеству официальной морали. В песнях, грустных и смешных, подчас слегка скабрезных, проступают отчетливые черты народного искусства укиё с его ненасытной жаждой наслаждений и скорбным сознанием иллюзорности, непрочности бытия (мудзё):
Пусть в ином перерожденье
Буду я иной,
А сейчас любовь земная
Властна надо мной.
Что мне проку от учений,
Данных на века,
Если жизнь моя – росинка
В чашечке вьюнка!..
В отличие от гравюр-сюнга, культивировавших в основном обсценную тематику, песни-коута были по-своему чисты и целомудренны, являя собой скорее идеальную, чем материальную сторону жизни «веселых кварталов». Конечно, в них присутствует эротический компонент, но нет и намека на непристойность. Это подлинная лирическая поэзия, достигающая порой необычайно высокого накала исповедальности, что вполне объяснимо, если вспомнить, из какой пучины унижения и страдания звучат голоса юных дзёро. Духовным стержнем коута стал утонченный эротизм, воплощенный в понятии ирокэ («чувственность»). Именно чувственность в широком смысле слова, включающая в себя и легкий словесный флирт, и жар любовных объятий, и тоску разлуки, придает этим небольшим песням удивительный колорит, которого напрочь лишены классические жанры японской поэзии. Слово ута (песня) в понятии коута звучит так же, как и в наименовании классических жанров (танка, тёка, рэнга), но записывается иероглифом «песенка», а не «стихотворение в жанре классической песни».
Хотя в языке и образности коута ощущается кровная связь с литературной традицией, канон не довлеет над стихом. В сравнении с хайку и вака народная песня допускает относительную свободу в выборе тем, лексики, композиции – и, соответственно, мелодии. Объем варьируется от четверостишия до многих десятков строк, причем встречаются устойчивые поэтические формы в восемь, двенадцать и шестнадцать стихов. Нередко композиционная стройность песен достигается при помощи тропов, заимствованных из поэтики танка – ассоциативных образов энго, омонимических метафор какэкотоба, введений зё, – хотя все эти приемы вкрапливаются в совершенно иной, приземленный контекст.
В первой половине XVIII в. из коута произросли новые направления фольклорной песни: баллады нанива-буси и «длинные песни» нагаута, границы между которыми были весьма зыбки. Те и другие дали обильную пищу для пьес театров Кабуки и Дзёрури.
Как и всякая песенная лирика, коута тяготеют к насыщенной мелодике стиха, музыкальности, напевности. Японский язык лишен рифмы, но авторы песен знали о ней из китайской поэзии. И не случайны стихи с одинаковыми глагольными окончаниями, не случайно вводятся лексические повторы и ткань текста пронизана певучими ассонансами. Не выходя за рамки традиционной силлабической просодии (чередования интонационных групп 7–5, 7–7, а также иногда 8–7 и 8–8 слогов), безвестные авторы порой создавали оригинальные поэтические конструкции.
Поскольку коута всегда исполнялись под аккомпанимент трехструнного сямисэна, важную роль играло согласование музыки и вокальной партии. Часто мелодия только задавалсь сямисэном, затем вступал голос, а музыка сводилась к нескольким эффектным аккордам, после чего следовал долгий проигрыш-финал. Ко всем песням существовали ноты, записанные в условной японской системе нотной грамоты.
Коута завоевывали поклонников не только среди завсегдатаев «веселых кварталов», актеров, бродячих певцов и комедиантов. Под музыку сямисэна звучали песни в замках феодалов и на храмовых праздниках, в деревенских хижинах и тесных переулках городов, а также в «чайных домах» кварталов продажной любви, которые были упразднены всего несколько десятилетий назад. Не забыты коута и в наши дни. Они издаются небольшими сборниками и в многотомных сериях литературного наследия, а некоторые становятся шлягерами, переживая второе рождение в популярном жанре эстрадной песни энка. Разумеется, традиционные коута остаются в репертуаре современных гейш и танцовшиц-майко знаменитого района Гион в Киото.
Песни «Веселых кварталов»
Часть 1
Приглашение
Друг мой нежный!
Этой ночью
На ветвях душистой сливы
Распускаются цветы.
Приходите насладиться
Созерцаньем их воочью
В третью стражу, в час счастливый,
С наступленьем темноты.
Под луною в юго-восточном квартале любви
В квартале Фукагава
Крепки любви тенёта.
Была любовь забавой,
Становится заботой…
Могло ли быть иначе?
Мы встретились в Накачё,
И всё, чем одарить могла,
Ему я отдала.
Вдали от любопытных,
От взоров ненасытных,
Мы в комнатке укромной
За ширмою вдвоём.
Наносит милый ловко
Иглой татуировку —
По ней друг друга мы найдем
В рождении ином.
Кому стану я подражать…
Под звон сямисэна
Пустилась я в пляс.
Сегодня на сцену
Я вышла для вас.
Могу я кружиться
Ночным мотыльком,
Стремительной птицей,
Осенним листком.
Горная тропинка
Иду извилистой тропой
Вдоль речки Ёсино.
Свиданья нежного с тобой
Ждала я так давно!
Пускай печалятся в горах
Шиповника цветы,
Любви моей неведом страх —
Ведь у меня есть ты.
Пусть опадет с ветвей листва
Под ветром и дождем,
Я сохраню любви слова
На веере своем.
Легла тумана пелена —
Не сбиться бы с пути!
Нет, нет, нельзя! Ведь я должна
До вечера дойти…
По течению
Вишня отцвела давно и опала,
Лепестки цветов умчала река.
Возвещает ветер осени начало,
Над горой клубятся облака.
На листе кленовом выведу знаки —
Наши имена в сплетенье черт.
Письмена змеятся на красном лаке.
Разлучит их только смерть.
Поплывут они по теченью к югу,
На листе кленовом наши имена.
Будут о любви шептать друг другу,
Будут ждать, куда вынесет волна…
Сердце мое
Сердце, сердце мое…
Мир измены таит.
Вот в тумане дождь моросит,
Кап-кап – дождь моросит.
Кто-то красив, кто-то богат,
Молод один, другой староват…
Листья с деревьев мчатся в полет.
Может быть, счастье давно меня ждет?
Слышишь, олень одинокий ревет,
Красные листья копытами бьет…
Что ж так тревожно сердце мое?
Светает
Любовь вкушая вновь и вновь,
Я не заметила рассвет.
Близка разлука – слезы лью,
И рукава влажны.
Мне говорил он про любовь —
Да правда это или нет?
Случайно ль вымолвил «Люблю»
Иль я ему милей жены?
Ах, сердце некому открыть.
Хоть ты с собою позови —
О как же грустно вечно жить
В квартале проданной любви!
Просыпаюсь ночью
Ночью пробудилась —
Там, в лунных бликах,
Ворон печально
Крикнул на сосне.
Будде помолилась,
Светлому лику —
Свидеться с милым
Захотелось мне.
Ах, разлука злая!
Я в огне сгораю.
Все мне постыло,
А двери на замке.
Что ж, одна отрада —
Много ль мне надо?
Выпью, пожалуй,
Теплого сакэ.
Дикие гуси
Стая гусей меж туч видна.
В небе ярко сияет луна.
Ах, луна высока!
Лунный луч сквозь плетенку штор
В спальню мою прокрался, как вор
В сердце прокралась тоска.
Я повернулась к дружку спиной,
Тихо сказала: «Раз ты не мой,
Лучше иди домой».
Записки из спальни
Осенняя ночь холодна,
За тучами скрылась луна,
И ветер дышит зимой,
А милого нет со мной.
Рядом, рядом, возле подушки
Лютня моя.
Струны, струны, мои игрушки
Трогаю я.
Гуси с севера прилетели,
Мне привет принесли,
Будто песню о нем пропели
Где-то в ночной дали.
Одинокий крик
Кукушка пролетала,
Печально прокричала,
А может быть, сама луна
Разок прокуковала?
Ночь клонится к рассвету.
Покоя сердцу нету.
Коль виновата ты одна,
Так на себя и сетуй!
Ведь милый-то недаром
Подвластен женским чарам —
Тебе ли удержать его
В твоем домишке старом!
Сон
Мне послышался сквозь сон
Непонятный шум.
Неужели это он?
Я к дверям спешу…
То ли ветер пошалил,
Прошуршал листвой,
То ли милый приходил,
Да ушел домой.
И опять я спать легла.
Поутру проснусь.
На заре колокола
Разгоняют грусть.
Кукушка
Теплый дождик моросит
За окошком спальни.
Где-то нынче милый спит? —
На душе печально.
Там, в лесу, кукушки песня
Кровью захлебнется,
«Никогда не быть вам вместе» —
В песне той поется.
Ах, кукушка, ты права,
Виноваты сами.
Оросим мы рукава
Кровавыми слезами.
Письмо
Если бы зимою лютой
Месяц укрылся в тучах —
В снежных неясных бликах
Я бы его читала.
Если бы летом жарким
Месяц укрылся в тучах,
Мне б светлячков мерцанье
Свет его заменяло.
Если бы месяц скрылся
И не было ночи снежной,
Я бы во тьме кромешной
Сердцем письмо читала.
Едва проснусь…
Едва проснусь, ищу его,
И спать ложусь – ищу его,
И жду его, и жду его —
Но нету никого!
Одна под пологом ночным…
Горит светильник, вьется дым.
Горит любовь в груди моей.
Ах, если б милый знал о ней!
Берусь за кисть…
Берусь за кисть и в тушь макаю,
Пишу любимому посланье:
«Ах, от любви я умираю,
Прошу мне подарить свиданье».
И через слово повторяю:
«Люблю, люблю, изнемогаю!»
Сравните цветы
Ночью минувшей дождик окропил
Персика розовые цветы.
Много ли тратит румян и белил
Юная гейша в расцвете красоты?
Спустится вечером в залу на часок
И перед зеркалом, будто невзначай,
Спросит: «Милей тебе персика цветок
Или цветок любви? Ну-ка отвечай!»
Гость улыбнется: «Персиковый цвет
Равных себе не знает под луной».
В гневе красотка: «За такой ответ
С персиком и толкуй – только не со мной».
Если же вы насладиться хотите
Прелестью нежной живого цветка,
Не пропустите, к нам загляните!
Летняя ночка так коротка…
Холодная луна
Ушел, ушел мой милый,
И сердце защемило.
Блестит в ночи луна,
Бесстрастна, холодна.
Ах, только б, верен слову,
Пришел он завтра снова…
Душа тревогою полна —
Как холодна луна!
Короткая летняя ночь
Мы ночи краткие часы
В раздорах провели,
Но капли утренней росы
На рукава легли,
И я забыла обо всем
В объятиях его,
И в целом мире – мы вдвоем,
А больше никого…
Но все равно, ведь где-то там
Ждут милого дела.
Ах, если б хоть по вечерам
Лишь я его ждала!
Тоскую о милом
Зонтик мой снегом припорошило…
Чем-то сейчас занимается милый?
Знаю, все курит да пьет.
Вьются снежинки беспечной стаей…
Как я о встрече с ним мечтаю!
Верно, и он меня ждет.
Ночь холодна, замело дорогу.
Ну, ничего, осталось немного.
Пусть себе ветер ревет.
Где-то во тьме прокричала птица —
Это кулик. И ему не спится.
Бедный, подругу зовет.
Записки из спальни
Ночь без начала,
Ночь без конца…
Ветром примчало
От милого гонца.
В лунном свеченье
Прямо у ног
Лег на ступени
Павлонии цветок.
Просится в душу
Злая тоска.
Горько мне слушать
Пенье сверчка.
Книжку листаю
Ночь напролет.
Все-то я знаю
В ней наперед.
Ах, как любила
Бедная Аои!
Все это было
Будто бы со мною.
Милый ушел домой
Простился милый поутру.
Ушел к себе домой,
А я осталась на ветру —
Как холодно одной!
Не знаю, плакать ли о нем
Цикадою навзрыд,
Гореть ли молча тем огнем,
Что светлячок горит?
Ну что ж, пускай на край земли
Ведут его пути —
Ведь в этом мире мы могли
Друг друга не найти…
Мир грез
Как от росы на рассвете влажны
Травы лесные и ветви сосны,
Как шелестят на ветру!
Что я? – Былинка под каплей росы.
Милого жду, считаю часы,
А может быть, скоро умру…
Ах, этот мир облетающих роз,
Мир обещаний, несбыточных грез,
В холод сулящий жару!
Скучно
Сквозь бамбуковую дверцу
Солнца луч проник,
И тоска проникла в сердце
В тот же самый миг.
Сосчитаю я полоски
Света на полу,
А потом в стене все доски,
Ящики в углу…
Уединенная комната в приюте любви
Дождик весенний брызнул в саду.
Чуть поднялась вода в пруду.
Ирис тигровый, ирис алый…
Как хорошо на сердце стало!
Вся Ёсивара отсюда видна.
Вечер спустился. Кругом тишина.
Смутно белеет Фудзи вдали…
Слышу, к подругам гости пришли.
Часть 2
Вишня в цвету
Больше пей да громче пой!
Чем нас встретит мир иной?
Нынче будем веселиться
под вишнями в цвету.
Ласточки
Даже ласточки и те
к старым гнездам помнят путь —
почему любимый мой
в гости не зайдет?..
Зеркало-луна
Далеко любовь моя.
Как ее увидеть мне?
«Стань же зеркалом!» – прошу
полную луну…
Расчетливый купец
Провести с тобою ночь
или денежки сберечь?
Ладно, отдаю пять тысяч,
пересплю с тобой!
Тяжела любовь
Хороша ты, хороша,
девушка с вязанкой дров!
Тяжела твоя вязанка —
тяжелей любовь…
Ветер в соснах
Говоришь: «Приду, приду!» —
людям на смех, мне на стыд.
Ветер в соснах прошуршал
и умчался прочь…
Три плясовые песни праздника Бон
Кто на светлый праздник Бон
в круг не выйдет поплясать?
Только Будда деревянный,
медный, каменный!
//-- * * * --//
Торопись на праздник Бон!
Все спешат на праздник Бон, —
даже души наших предков
вышли встретить Бон…
//-- * * * --//
Кто не пустится плясать
в полнолунье, в праздник Бон? —
Только кошка, или ложка,
или идол глиняный!
Мечты минувших дней
Я мечты минувших дней
позабыл давно,
а теперь мечтаю лишь
о мечтах былых…
Цикада на дереве
Станешь стройным деревцем —
я цикадой обернусь.
Крепко к деревцу прильну,
плача от любви…
Кукушка
И лягушек дальний хор
болью в сердце отдает,
и кукушка до утра
не дает заснуть…
Тень
Я хотел бы тенью стать,
тенью легкою твоей —
и не жаль расстаться мне
с плотью навсегда!
Волчок
Ты зачем принес волчок?
Видишь, вишни зацвели.
Вот завертится волчок —
все цветы собьет!..
Полнолуние
Поздней ночью на луну
вместе с милым я гляжу—
и прекрасней во сто крат
полная луна…
Письмена на воде
У истоков ты живешь,
я же – в устье той реки.
По теченью мне пришли
нежное письмо!
Пламя в сердце
Хоть горит в груди моей
жарким пламенем любовь,
но любимой невдомек —
дыма-то ведь нет…
Думы мои
Думы горькие мои —
словно стая облаков.
Ветер увлекает их
неведомо куда…
Брошенное кимоно
Если хочешь, что ж, бросай
возле ложа кимоно,
только не бросай, смотри,
слов любви пустых!
Не стерпев сердечных мук…
Не стерпев сердечных мук,
в горы я ушел, – но вот
уж и гор не разглядеть —
облака кругом…
Ключик к сердцу
На замок закрыла я
сердце нежное свое.
Ключик к этому замку
у тебя в груди.
Горный шиповник
На крутой тропе в горах
не дает мне куст пройти.
Отпусти, колючий куст, —
вечер настает!
Луна за тучами
Помогает нам луна —
не выходит из-за туч.
Где же ты? Скорей, я жду
в сумраке ночном!
Сосна на берегу
Я прибрежная сосна.
Убаюкает – и вновь
будит тотчас же меня
ласковый прибой.
Удел наш – луна
Скорбью платим мы – и вновь
наслаждаемся тобой.
О луна! Неужто ты
вечный наш удел?
Ветер в прибрежных соснах
Я у берега ждала,
не придет ли милый мой,
но лишь сосны для меня
пели на ветру…
Белый снег на Фудзи
Высоко на склонах гор
растопило солнце снег.
Забурлили тут ручьи —
в Мисима текут ручьи,
чтоб красоток городских
снеговой омыть водой.
В нашем мире
Человеческих сердец
столько в мире, что не счесть, —
словно радуги цветов
в капельке росы.
Страшнее смерти
Как умру я, как умру,
кто заплачет обо мне?
Верно, черный ворон с гор,
только он один!
Этот черный ворон с гор, —
он не плачет по живым,
он над мертвыми кричит,
пожирая их…
Воспоминания
Вспоминаем что-то мы,
лишь о чем-то позабыв.
Нет, не надо вспоминать —
ты не забывай!
Утренний туман
Нынче утренний туман
был безжалостен ко мне —
даже взглядом проводить
милую не дал…
Умереть любя
И во сне, и наяву
о тебе мечты мои. —
Почему я от любви
не сгорел еще?
В час, когда на всех сердит…
В час, когда на всех сердит,
отыщи ручей в лесу
и в прозрачную струю
сердце окуни.
Юность
Возвращаются к корням
лепестки цветов.
Больше им уж не цвести
на своих ветвях…
Майский дождь
Словно первый майский дождь,
ты для жизни воскресил
грезы юных лет —
и, как чайка над волной,
мчится вновь душа моя
вдаль от берегов!
Безмолвный мотылек
Пусть цикада о любви
ночи напролет поет, —
но, влюбленный, молча гибнет
мотылек в огне.
Цветок любви
Чувства нежного цветок —
он при встрече лишь цветет,
а расстанемся – и вмиг
увядает он.
Ветер с моря
Милого звала назад,
но не повернул корабль.
Только ветер мне шептал:
«Позабудь о нем!»
Брошенная лодка
Вдаль от берега несет
жизнь мою теченье дней —
словно брошенную лодку
в бухте Нанива…
Самоубийство влюбленных на горе Торибэ
Там, у берега Сидзё,
лунный свет прохладу льет.
От прощальных горьких слез
рукава влажны.
Ах, извилиста тропа,
смертный путь – тропа любви.
Над горою Торибэ
вьется черный дым…
Сердце
В быстрине живет форель,
птица – в зелени листвы,
человек – всегда во власти
сердца своего!
Стук валька
Поздней ночью слышу я:
вдалеке стучит валек —
покатились, покатились
слезы по щекам…
Ветер в лунную ночь
То появится в окне,
то опять исчезнет тень —
ветер гнет и отпускает
молодой бамбук.
Дождь слез
Утром ветер налетел,
ливень с запада принес —
не твои ли это слезы
струями текут?..
Сироты
Береговые чайки,
безродные сироты, —
как жалобно, протяжно
кричат они во мгле!..
Невестка со свекровью
Невестка со свекровью,
что чашечка и блюдце, —
как встретятся друг с другом,
уж тут пойдет трезвон!
Простившись с тобою
Как простилась я с тобой,
через рощу побрела.
На сосне блестит смола,
на щеке – слеза…
Верное сердце
Не пышные прически,
не модные заколки —
всего прекрасней сердце,
что верность сохранит!
Облака
Посмотри на облака:
видишь, врозь они плывут —
им разлука суждена,
как и нам с тобой…
Звон
То ли колокол звонит,
то ли сам его язык…
Разделить их – тотчас смолкнет
колокольный звон.
Остров Садо
Даже травы и цветы
к Садо, к Садо клонятся, —
верно, хорошо на Садо…
Да так ли хорошо?
Роса
Ну за что мы любим жизнь,
тянемся, цветы вьюнка,
к свету и теплу?
Гнев ли, радость ли, печаль —
все исчезнет без следа,
как роса в полях…
Раскрывшиеся цветы
Дела нет цветам весны,
чуть раскрывшим лепестки,
что когда-нибудь они
тоже опадут…
Вечер
Рыбаки ушли на лов.
Чайки в гнездах мирно спят.
Мерно в скалы бьет прибой.
Ночь уже близка…
Презрение
Как посмею я других
ненавидеть, презирать,
коль сама себе противна
в глубине души?..
Ураган
О, могучий ураган,
пташку слабую умчи!
Все равно, куда лететь, —
только бы с тобой…
Духи
Приходи, я буду ждать!
Ничего, что ночь темна, —
аромат духов знакомых
к милой приведет.
Спой еще!
Спой еще, прошу тебя!
Пой же, пой, не умолкай!
Сердце-лотос расцветает,
слыша голос твой…
Сёдзи
Много ри проходит тигр
в страшных зарослях лесных —
а к тебе всего лишь сёдзи
преграждают путь…
Слезы на глазах
Распрощались молча мы,
только слезы на глазах…
Все, что вымолвить не в силах, —
в сердце схороню!
Водоросли
В тихом омуте на дне
колыханье трав речных. —
Кто на дно души проникнет?
Разве, лунный луч…
Отражение
Я все жду на берегу,
не придет ли милый друг, —
но лишь ивы отраженье
в зеркале ручья.
В думах о тебе
Днем ли вспомню о тебе —
и не в радость ясный день.
Ночью вспомню – будто нет
в небесах луны…
Ночная птица
Кличет, кличет где-то птица,
как луна взойдет, —
вот и я ночною птицей
плачу от любви.
Прилив
Заливают изголовье
слезы, как прилив морской, —
да ведь милый не узнает,
не увидит слез…
//-- * * * --//
Вот возьму да и спрошу!
Ну, а вдруг ты скажешь «нет»?
Не решусь и не спрошу —
от тоски умру…
//-- * * * --//
Знаю, знаю: до зари
ты с нее не сводишь глаз —
и еще милее мне
ясная луна…
//-- * * * --//
Милый, милый, не сердись,
что цепляюсь за рукав —
куст шиповника в горах
к путнику прильнул…
//-- * * * --//
Где бы мне найти цветы,
чтоб не вянули вовек,
где б мужчину отыскать,
чтоб не изменял!..
//-- * * * --//
Бренный мир – всего лишь сон,
и, увы, растает он,
миг один – и растворится,
сгинет без следа…
//-- * * * --//
Вижу образ твой,
только удержать не в силах —
вот опять исчез…
От любви неразделенной
сердцу столько мук!
//-- * * * --//
В сливе важен аромат,
а не ветки да листва, —
в человеке важно сердце,
а не стать да спесь!
//-- * * * --//
Жить, цветами наслаждаясь,
радуясь луне…
Несравненное творенье
этот бренный мир!
//-- * * * --//
Ах, одной, опять одной
коротать мне эту ночь!
То ли дождик, то ли слезы
не дают уснуть…
//-- * * * --//
Кличет поутру олень,
жалобно трубит, —
может быть, ушла подруга,
может, не пришла…
//-- * * * --//
Спать одной – и то приятней,
чем встречать зарю,
зная, что разлука с милым
снова настает…
//-- * * * --//
Хорошо послушать флейту —
пусть один напев.
Хорошо с тобой в постели —
пусть одну лишь ночь!..
//-- * * * --//
Там, в заоблачных краях,
так ли горько без любви
или маются разлукой
только на земле?..
//-- * * * --//
Кто же, кто же так взмахнул
на прощанье рукавом?
Снежным вихрем закружились
лепестки цветов…
//-- * * * --//
Все мне кажется, что нынче
первый вечер наш…
Нет, последняя, шестая
наступает ночь!
//-- * * * --//
Торопись полюбоваться
вешними цветами —
нынче в Ёсино повсюду
распустились вишни!
//-- * * * --//
Утаить хотела я
безнадежную любовь —
только слезы выдают,
ручейком текут:
кап-кап-кап-кап-кап-кап-кап,
каплют на рукав…
//-- * * * --//
Если даже лунной ночью
милый не пришел,
в ночь ненастную и вовсе
не дождусь его!
//-- * * * --//
Хороши соцветья вишни —
тучи лепестков!
А у меня одно лишь сердце —
цветик полевой…
//-- * * * --//
Как на прочих погляжу,
на бесчувственных мужчин, —
станет на душе светло
от твоей любви!
//-- * * * --//
Те цветы, что попышнее,
и не пахнут вовсе, —
видно, от тебя, красотка,
толку не добьешься!..
//-- * * * --//
Над Асама и над Фудзи
вьются струйки дыма —
из пылающего сердца
дым валит клубами…
//-- * * * --//
До рассвета прождала —
не пришел хороший мой.
Снег в ладонях, растопись,
милый, воротись!
//-- * * * --//
К ночи колокол звонит,
на заре кричит петух…
Вспомню о разлуке скорой —
к милому прильну.
//-- * * * --//
Сердце тянется к тебе,
да пройти никак нельзя —
взоры кумушек досужих
дом твой стерегут!
//-- * * * --//
Нынче свяжет нас вино
клятвой роковой —
за любовь в грядущем мире
чарку подниму!
//-- * * * --//
Позвала меня под вечер
горная кукушка —
нам для песен не хватило
даже ночи лунной…
//-- * * * --//
Чем иных перерождений
в бренном мире ждать,
лучше милого при жизни
до смерти любить!
//-- * * * --//
Помнят путь к родным утесам
гуси в небесах —
как же нам забыть столицу,
наш родимый край!..
//-- * * * --//
Слышу шепот в темноте,
а лица не различить —
ты мой маленький сверчок
в расселине скалы!
//-- * * * --//
Опадут цветы весной,
чтобы вновь цвести, —
а у нас пора цветенья
в жизни только раз!
//-- * * * --//
В шуме бури за окном
кулика призывный клич…
Ну, окликни же меня
из вечерней мглы!
//-- * * * --//
Заливается кузнечик
под листом плюща —
так и я в тоске стенаю,
плачу от любви…
//-- * * * --//
Долго ли резвиться лани
в заказных угодьях?..
Веселись, гуляй покуда
в этом мире бренном!
//-- * * * --//
Что о людях говорить?
Погляди на быстрину —
лишь на отмелях песчаных
оседает ил…
//-- * * * --//
То ли нам с собой покончить,
то ли волосы остричь?..
Волос – дело наживное,
а жизни не вернешь!
//-- * * * --//
Я плотвичка-невеличка
в тинистом пруду —
сом противный, сом усатый,
отпусти меня!
//-- * * * --//
Как спешу к тебе, мой милый, —
сто ри, что одно.
Не дождавшись, возвращаюсь —
одно ри, что сто!
//-- * * * --//
Милый от меня ушел,
навсегда ушел.
Нет любви и нет надежды —
черный нынче день!
//-- * * * --//
Дымку с горной крутизны
нелегко сорвать —
от тебя, красавчик мой,
глаз не оторвать!
//-- * * * --//
Для цветов всего страшнее
снег и ветер с гор,
а меня одно пугает —
твой холодный взгляд!
//-- * * * --//
Ох, должно быть, потешает
всех богов и будд
та смазливая бабенка
жаркою мольбой!
//-- * * * --//
До чего здесь одиноко,
на лесной тропинке…
Где же ты? Скорей откликнись,
горная кукушка!
//-- * * * --//
«Как же быть, как же быть?» —
только это и твержу,
повторяю про себя
триста раз подряд…
//-- * * * --//
Погляди, как проплывают
в небе облака, —
ждет и нас с тобой разлука,
ждет далекий путь…
//-- * * * --//
Подарил мне милый нецке,
зеркальце в оправе.
Погляжусь – и вспоминаю,
вновь о нем мечтаю…
//-- * * * --//
Ты, мой милый, проживешь
сто счастливых лет,
а я девяносто девять —
до смерти с тобою!
//-- * * * --//
Обещал: «Возьму в столицу,
заживем с тобою!..» —
вот она, твоя столица,
в горной глухомани!
//-- * * * --//
Об одном молю я Будду
ночи напролет:
пусть в рождении грядущем
нас соединит!
//-- * * * --//
Что страшнее – ожиданье
или миг разлуки?
Сладко милого дождаться,
да горько расставаться…
//-- * * * --//
Только бы в ином рожденье
дзёро не остаться!
Наши встречи вспоминаю —
об одном мечтаю…
//-- * * * --//
Мне бы позабудь-травы
хоть былиночку найти!
Сорвала, поворожила,
глядь – и все забыла…
//-- * * * --//
Комнатушки, где, бывало,
с кем-то ночевала,
снова в памяти всплывают,
лица оживают…
//-- * * * --//
Пареньку уж девятнадцать,
а не женат покуда.
До чего, должно быть, тяжко
по ночам бедняжке!
//-- * * * --//
Пусть, объятая любовью,
как роса растаю —
и тогда тебя, мой милый,
буду домогаться!
//-- * * * --//
Мы с тобою, милый друг,
плющ на выжженной земле.
Лоз не видно – только корни
в глубине сплелись.
//-- * * * --//
За тобой пойду, любимый,
хоть по бревнышку во мраке.
Над рекою оступиться —
вместе возродиться!
//-- * * * --//
Хорошо за чашкой чая
поболтать с подругой —
только об одном, заветном,
даже ей ни слова!
//-- * * * --//
Клонятся под ветром к Эдо
травы и деревья.
В Эдо вишни зацветают,
плоды вызревают…
//-- * * * --//
Я б хотела стать луною,
чтобы по ночам
сквозь прозрачный полог в спальне
милому светить…
//-- * * * --//
Ведь и вправду загляденье
шляпы из Тикаэ,
как наденешь да подвяжешь
длинными шнурками!
//-- * * * --//
Хоть непьющий я, ребята,
да, видно, из харчевни
мне не выбраться сегодня —
ноги отказали!
//-- * * * --//
До чего же стали нынче
ветрены мальчишки!
Только ночку и уделит —
у себя постелит…
//-- * * * --//
Как у Тиэ Китадзима
прямо с пылу с жару
колобки дают из риса,
а начинка – мисо!
//-- * * * --//
Из расселины скалы
бьет прозрачный ключ —
из такой ли глубины
и твоя любовь?
//-- * * * --//
Мы с тобой на горном склоне
сливы деревца —
расцветаем, опадаем
от людей вдали…
//-- * * * --//
Дождь осенний, поливай!
Снег, не выпадай!
Вдоль тропинки потаенной
клонится бамбук…
//-- * * * --//
Милый – удочка над речкой,
а я – форель в протоке.
Как бы на крючок пойматься —
не могу дождаться!..
//-- * * * --//
В сердце чистое заглянешь —
будто пруд зеркальный,
а замаранное сердце
хуже мертвечины!
//-- * * * --//
В поле он или в горах —
всюду люб мне милый друг,
и живу я в этом мире
только для него!
//-- * * * --//
В ночь любви под ветром гнется
ива у застрехи —
сладко виться-выгибаться
под таким напором!..
//-- * * * --//
Если ты и вправду любишь,
вырви ноготь с мясом,
а я себе готов отрезать
на руке все пальцы!
//-- * * * --//
Навещать почаще чадо
родители рады —
только их уж больно редко
навещает чадо!
//-- * * * --//
В Эдо цвет вишневый буен,
в Суруга – бутоны.
Знаменит и славен Эдо
вешними цветами…
//-- * * * --//
В недрах той горы Асама,
в кратере вулкана
дно пылающее видно,
душ людских глубины…
//-- * * * --//
На людские рты, мой милый,
двери не навесишь —
сплетен бурное теченье
не перегородишь…
//-- * * * --//
Не достану я до ветки
с дивными цветами.
Может, здесь пожить, под вишней, —
всласть налюбоваться?..
//-- * * * --//
Коли ты и вправду любишь,
будь со мною, милый!
Трех основ круговращенье
вместе одолеем…
Часть 3
Времена года
Кто же, кто ступил впервые
на Тропу любви?
Столько душ по ней блуждает,
потеряв покой!
Долог путь от лета к лету,
от зимы к зиме.
Четырех сезонов звенья
составляют год.
По весне цветами вишни
Ёсино манит,
будоражит ожиданьем
первых лепестков.
Прилетел к Душистой Сливе
в гости соловей.
Раздается в Первой Трели
радостный призыв.
По теченью разметались,
к мягкой пряди прядь,
волосы Плакучей Ивы
в быстролетном сне.
На Прохладные Одежды
вешний цвет сменив,
Ёсино благоухает
летнею порой.
Хорошо у горной речки
помечтать в тиши.
Как не выбрать Аисомэ,
Первый Миг Любви!
В ясном зеркале потока
отраженье грез.
Чуть безоблачное небо
осенью дохнет —
одевается багрянцем
горная гряда.
В дни, когда осенний ветер
рвет с дерев листву,
всех прекраснее Такао
из окрестных гор.
А потом – то снег, то слякоть,
ливни по ночам.
Ах, тоскливо, одиноко
зимнею порой!
Видом Фудзи из Суруга
славится зима…
Стать мне, что ли, Белым Снегом —
пусть растает плоть!
Может, это и зазорно,
да терпеть невмочь —
о желанье сокровенном
в песне расскажу:
Ласки я давно не знаю,
чахну без любви, —
кто утешит, приголубит,
утолит печаль?..
Конец осени
Ветер над увядшим лугом
навевает грусть.
Льется в сумраке осеннем
тихий перезвон —
это поздние цикады
голос подают.
Вот затеял перекличку
со сверчком сверчок,
и с кузнечиком кузнечик
разговор ведет.
Верещанье узорчатки
слышится в траве.
Отвечает судзумуси:
«Тири-тири-рин» —
будто листья, опадая,
в воздухе шуршат.
Будто ива и багряник
стонут на ветру:
«Тири-тири-тири-титтэ», —
сетуют они.
Скоро, скоро зимней стужей
сменятся дожди.
Отпоют в листве цикады
и сверчки в полях.
Лишь печаль поры осенней
в сердце будет жить.
Тропинка в горах
Вдоль реки Ёсиногава
горная тропинка.
Грустно над рекой склонились
розы ямабуки,
будто дум тяжелых бремя
ветки их пригнуло.
Вот уже благоухает
дикий померанец.
Раскрываются бутоны
на кустах уцуги.
Нотой звонкою кукушка
возвещает лето.
Я бреду в чаду любовном
через мост Навета.
Пояс-оби повязала,
что любви длиннее.
Соткан пояс мой в Хитати,
в стороне восточной…
Листья желтые с павлоний
ветер обрывает,
над Мияги завывает,
осень накликает.
В сумерках туман холодный
над лугами бродит.
Нелегка Любви дорога —
вечная тревога.
На зиму и дуб могучий
с листвой расстается —
милый больше не вернется,
больше не вернется…
Осенний дождь
Хвоя с сосен облетает.
Вечер наступает.
В полутьме за дымкой скрылся
склон горы Мацути.
Будто в иней превратился
на ветру осеннем
над дорогою Хигата
крик утиной стаи.
За холмом Эмон ударил
колокол в часовне.
Ясная луна восходит
в небе над полями.
Разум от тоски мутится.
Как слезам не литься!
В зарослях поблекших хаги
злобный вихрь ярится,
буйствует в хмельном задоре,
клены оголяет,
то утихнет, то взметнется —
покоя не знает.
В рукавах озябли руки,
промокают ноги.
Я с фонариком зажженным
бреду по дороге.
Мне места эти знакомы.
Все-то здесь я знаю.
Песенку о бедной дзёро
тихо напеваю:
«Хороши порой осенней
пурпурные склоны,
где сквозь дымку на закате
проступают клены.
Радуга мостом прозрачным
тянется за горы,
и спешит к мосту добраться
молодая дзёро».
Поздние побеги риса
полегли под градом.
Сотрясают ураганы
мыс Касивадзаки…
Долго ль тешиться сравненьем
цветов запоздалых?
Долго ли с Восточным краем
сравнивать столицу?
Я в скитаньях бесконечных
до смерти устала.
Ах, куда бы мне прибиться,
где остановиться?
Та, что украшеньем Тика
столько лет считалась,
ныне странствует по свету
перекати-полем,
позабыта, одинока —
как судьба жестока!
Вот бреду неверным шагом
к придорожной чайной.
«Эй, ворота отворите,
странницу впустите!
На минутку подойдите,
в оконце взгляните!..»
Прибежал на зов хозяин,
халат поправляет.
Видит, что явилась дзёро —
сразу уговоры…
С ним ли на ночлег остаться,
с жизнью ли расстаться?
Может лучше заколоться,
чем ему отдаться?
Ах, не знаю, то ль заплакать,
то ли рассмеяться…
Песня, открывающая путь грёз
Плоть не вечна в этом мире.
Наша жизнь – роса.
Без следа в земле истлеет
пышная краса.
Ту, что прелестью пленяла,
услаждала взор,
обратит во прах бездушный
рока приговор.
Кости, брошенные в поле,
ливнем окропит,
выбелит студеным ветром,
зноем опалит…
Мы к горнилу преисподней
вместе побредем
под осенним хмурым небом,
под косым дождем.
Не роса порой вечерней
увлажняет путь —
грешных слез поток струится,
стон стесняет грудь.
Знаменье нам предвещает
муки в двух мирах:
боль, обиды, холод, голод,
нищету и страх.
Суждено все сферы ада
нам пройти с тобой —
стала нам любви отрада
смертною тропой…
Часть 4
* * *
Ты прохлады захотел —
Ветерок прошелестел
И на наше изголовье
Свежестью дохнул.
В спальне, где забылись мы
Под покровом летней тьмы,
Ветерок повеял нежный,
Свежестью дохнул.
//-- * * * --//
Ах, как долго длится ночь!
Злой тоски не превозмочь.
Плачет, плачет надо мною
Горная кукушка.
В изголовье рукава
Просушила я едва —
Больше слезы лить не станем,
Горная кукушка!
//-- * * * --//
Ночь осенняя темна.
В небесах плывет луна.
Как обидно до рассвета
Плакать здесь одной.
Горько, горько в час ночной
Под блуждающей луной
За окно глядеть и думать
О судьбе иной…
//-- * * * --//
Будто вновь пришел ко мне
В ясный полдень по весне
Самый первый мой, желанный,
Ненаглядный мой.
Он, любви моей под цвет,
В яркий пурпур был одет,
Самый первый мой, желанный,
Ненаглядный мой…
Утренний колокол
Вот и колокол рассветный
Говорит: «Пора!»
Все равно не будет завтра
Лучше, чем вчера.
Так учил великий Будда:
Жизнь – всего лишь сон.
Прозвучал удар последний,
А первый – был ли он?..
Росинка
Пусть в ином перерожденье
Буду я иной,
А сейчас любовь земная
Властна надо мной.
Что мне проку от учений,
Данных на века,
Если жизнь моя – росинка
В чашечке вьюнка!..
Случайное свидание
В ночь случайной нашей встречи —
Колокольный звон.
Ах, в душе прошедший вечер
Воскрешает он!
Я б еще тебя любила,
Во сто крат нежней,
Но пора, – иди, мой милый,
Возвращайся к ней…
Узорчатка
До чего же горько мне,
До чего обидно!
Ведь ворчуньи-узорчатки
В комнате не видно,
Только все бранится кто-то:
«Кира-кирэ-кира!»
Ох, не будет нам с тобою
Ни любви, ни мира…
Рассвет
И в счастливые минуты
Мне покоя нет.
Вместе горше почему-то
Ожидать рассвет.
Вот в полях запели птицы.
Манит зелень трав.
Жемчуг на шелку искрится,
Увлажнив рукав.
Пусть на твой вопрос ответом
Будет: «Блеск росы!» —
Так и жизни в мире этом
Сочтены часы.
//-- * * * --//
Ночь весенняя на ложе,
Твой горячий шепот…
Ах, любовь, утраты множа,
Умножает опыт.
Как тоскливо стало в спальне,
Пусто, одиноко.
Сон без милого печальней
Прошлого урока.
Я уткнулась в изголовье,
До зари проплачу:
Снова, снова мне с любовью
Не было удачи!..
Река Тацута
В водах Тацута кружится
Палая листва.
Вспоминаю милых лица,
Нежные слова.
Предрассветною луною
Берег озарен.
Над излучиной речною
Рдеет старый клен.
Много ль проку в укоризне,
Если все равно
От любви к любви по жизни
Плыть мне суждено…
//-- * * * --//
Вижу тьму ночного свода
Из каморки тесной:
Раз в году стихают воды
Быстрины Небесной.
К перевозчице Сороке
Обращусь с мольбою —
Так давно минули сроки
Наших встреч с тобою!
Будто становлюсь я, право,
Той Ткачихи тенью.
Для души одна растрава
Звезд соединенье.
//-- * * * --//
Там, у берега морского,
Водорослей груды.
Мошек жалобное пенье
Слышится повсюду.
Первый ливень над полями —
Осени примета.
Скоро, скоро сбросят горы
Все убранство лета.
Жизнь бесследно испарится
Утренней росою.
Ах, зачем так страшно воет
Ветер за стеною?..
//-- * * * --//
Воды Ёсино умчали
Вешних вишен цвет.
Лоно Тацута устлали
Желтые листы.
Попрошу волну речную
Передать привет, —
Может, о любви вчерашней
Снова вспомнишь ты.
Бросила с моста в протоку
Весточку-письмо,
Где переплелись, обнявшись,
Наши имена.
По теченью, по теченью
Пусть плывет само.
Пусть к тебе его доставит
Вестница-волна…
//-- * * * --//
А луна всю ночь светила
Сквозь покров тумана…
Все, что между нами было,
Было так нежданно.
Аромат душистой сливы
С ветром долетает.
Сон об участи счастливой
До зари растает.
На плече твоем вздремну я
Вместо изголовья —
Пусть хулит любовь земную
Черное злословье!
//-- * * * --//
Муженек собрался в Эдо —
Меня покидает.
Пусть в погожий день шагает,
Устали не знает.
Только пусть без потаскушек
Ночлег выбирает!
//-- * * * --//
Говорил, в ином рожденье
Вечно будем вместе,
А теперь и глаз не кажешь
К будущей невесте!
Ох, моя была бы воля,
Будь уверен, милый,
Я б тебя к себе гвоздями
Накрепко прибила!
Вино в трактире
Доброе вино – в трактире,
Чай, конечно, в чайной,
А в Кицудзи – дзёро плачет
У реки Печальной.
Ты не плачь, не убивайся,
Милый твой вернется.
В пятую луну вернется —
Шестой не дождется!
Милый – небожитель
Станом тонок, как девица,
Миленький мой.
Только с неба мог спуститься
Миленький мой.
Он вчера по горной тропке
Брел застенчивый и робкий,
Дымкою увит.
Не могла я надивиться —
Ну по всем статьям девица!
Прямо райский вид…
//-- * * * --//
В мире бренном ты живешь.
Пей-гуляй в гостях!
Завтра вспомнишь и вздохнешь
О минувших днях.
Разве кто-то на века
Жизнью овладел?
Вроде, смертного пока
Ждет иной удел…
Я потешиться не прочь —
Заходи любой!
Всю сегодняшнюю ночь
Проведу с тобой.
Ничего, что допоздна
Ждет тебя жена, —
Пей вино, пока в бутыли
Не увидишь дна!
//-- * * * --//
Погляди-ка, погляди,
Вон Уэно впереди,
Юсима, Асакуса, Сумидагава.
Уж как ветер ни свисти,
Шляп тебе не унести —
Эти шляпы из Уэно
Пригодятся нам в пути!
Олень
Днем и ночью клич олений
Душу бередит.
От избытка впечатлений
Бедный зверь трубит.
Роет он копытом листья,
Право, что за стать!
Вот бы шерстку – да на кисти,
О любви писать…
Вакасю
Ох, какого же вакасю
Видел нынче я —
Поутру он шел из замка,
Ей-же-ей, друзья!
Кабы тушь была да кисти,
Да бумаги лист —
Хоть малюй с него картинку,
Так хорош, артист!
Ту картинку бы да в спальню…
Только вот семья!..
А не то увез бы, право,
Ей-же-ей, друзья!
Бренный мир
В бренном мире мы живем,
В мире суеты.
В меру курим, много пьем,
Нюхаем цветы.
В жизни все возьмем сполна,
Чтоб в урочный час
Закатиться, как луна…
И не станет нас.
Жизнь
Жизнь – всего лишь наважденье,
Но ведь хороша!..
Станет плоть бесплотной тенью,
Отлетит душа.
Наслаждайся же покуда,
Балуй естество:
Пей да пой, да веруй в чудо —
Больше ничего!
//-- * * * --//
С изголовья травяного
Полная луна
Над равниною Мусаси
В облаках видна.
Мне в пути тоску о милом
Вновь навеют сны.
Верно, от росы вечерней
Рукава влажны…
//-- * * * --//
Ты о чем, сверчок, толкуешь
Ночи напролет?
Не о милой ли горюешь,
Что уже не ждет?
Не томи напрасно душу,
Ведь и без тебя
Нашей клятвы не нарушу —
Умереть любя!
//-- * * * --//
В предрассветный час унылый
Вижу я во сне,
Как, целуя, шепчет милый
Обещанья мне.
Ах, проснуться – окунуться
В горести опять.
О превратном, невозвратном
Слезы проливать!..
//-- * * * --//
То ли горных бурь ворчанье
Слышится с вершины,
То ли ручейка журчанье
Из лесной лощины.
Ветер в соснах сиротливо
Всё зовет кого-то,
И звучат его призывы
Музыкою кото.
//-- * * * --//
Опустился летний вечер,
И доносит с моря
Посвежевший южный ветер
Жалобу тидори.
Видно, вместе нам с тобою
Нынче плакать, птица!
Было нам дано судьбою
С милым разлучиться…
//-- * * * --//
Барабанит дождь вечерний
В дверь и в окна дома.
Капель шум глухой и мерный,
Лёгкая истома…
Как печально где-то в соснах
Ветер напевает —
Будто об ушедших вёснах
Мне напоминает.
Комментарии
Коута
Речка Ёсино – река в горном массиве Ёсино, в западной части о. Хонсю.
Кровью захлебнется… – по японскому поверью, кукушка при пении исходит «кровью сердца».
Обитательницы «веселых кварталов» издавна именовались «цветами любви».
Аои – возлюбленная Блистательного принца Гэндзи в классическом романе Мурасаки Сикибу «Повесть о Гэндзи» (Х в.).
Бон – буддийский праздник поминовения усопших. Отмечается три дня – 13, 14, 15 числа 7-го месяца.
Бухта Нанива – осакская бухта.
Торибэ – гора в окрестностях Осака. В основу популярной истории о самоубийстве влюбленных на горе Торибэ положены реальные события – двойное самоубийство (синдзю) молодого осакского купца Гэнгоэмона и гетеры О-Ман. Сюжет неоднократно использовался в народных балладах, в драмах Кабуки и Дзёрури.
Стук валька – пришедший из китайской поэзии традиционный «осенний» образ, передающий печаль разлуки с любимым.
Сердце-лотос расцветает… – в буддизме первичная чистота человеческого сердца ассоциируется с цветком лотоса, который распускается после достижения праведником самадхи (просветления).
Сёдзи – внешние стены или перегородки из плотной вощеной бумаги.
Кто же, кто же так взмахнул… – классическое клише, передающее картину расставания влюбленных.
К ночи колокол звонит… – распространенный в классической поэзии и фольклоре «дилеммный» образ: что тяжелее – слышать звон вечернего колокола, когда милый не пришел, или же петушиное пение поутру, когда милый уже должен уходить?
То ли нам с собой покончить… – в «веселых кварталах» Эдо и Киото было принято обмениваться залогами любви, остригая волосы, вырывая ногти, отрубая кончик мизинца и т. п.
…в рождении грядущем нас соединит… – в период Токугава получило распространение поверье, будто бы горячо любящие души могут соединиться в следующем перерождении, особенно если уйдут из жизни вместе. Результатом этой теории явилась повальная эпидемия двойных самоубийств.
…буду домогаться… – намек на поверье, согласно которому душа обманутой любовницы после ее смерти может обратиться в призрак и преследовать бывшего возлюбленного.
Эдо – старое название Токио.
…ветрены мальчишки… – речь идет о вакасю – мальчиках и юношах, исполнявших (до запрещения властями) женские роли в театре Кабуки. Вакасю наряду с дзёро пользовались благосклонностью завсегдатаев «веселых кварталов» и знатных вельмож.
Если ты и вправду любишь… – (см. прим. к «То ли нам с собой покончить…»). В веселых уварталах был распространен обычай приносить «залог верности» (если речь шла о настоящей любви – в основном со стороны мужчины): например, вырвать ноготь или отрубить фалангу мизинца. Высшим проявлением взаимной верности считалось двойное самоубийство влюбленных синдзю.
Суруга – провинция в центральной части о. Хонсю, выходившая к восточному побережью.
В недрах той горы Асама… – вулкан Асама был излюбленным местом двойных самоубийств.
Трех основ круговращенье… – подразумевается санрин – извечная причинно-следственная связь кармы: вожделение-деяние-страдание.
Времена года. – В песне, содержащей сезонную «символику настроения», зашифровано описание красавиц Ёсивары, чьи имена (Ёсино, Первая Трель, Осенний Ветер, Фудзи и др.) должны были бросаться в глаза осведомленному читателю. Для посетителей «веселых кварталов» нередко составлялся перечень основных достоинств и цены обитательниц «чайного дома» в виде буклета.
Пояс-оби повязала… – повязывая пояс оби, героиня по ассоциации вспоминает об узах любви и с горечью отмечает, что пояс (а оби иногда бывали длиной свыше 5 м) оказался «длиннее» недолговечной любовной связи.
Хитати – провинция на востоке о. Хонсю, входившая в понятие Восточного края (Адзума).
Мияги – равнина в центральной Японии.
Осенний дождь. – Песня представляет собой фольклорный прообраз знаменитых митиюки (описаний бегства или скитаний) из пьес Тикамацу и его современников. Героиня, скорее всего, лишилась постоянного места в доме терпимости по возрасту (предельным возрастом для дзёро было двадцать семь лет) и вынуждена скитаться в поисках пристанища.
Мацути – гора неподалеку от г. Нара на берегу реки Ёсино. В этих местах и разворачивается митиюки.
Восточный край (Адзума) – в данном случае восточные провинции и г. Эдо.
Тика – один из «чайных домов» «веселого квартала» Симабара, в Киото.
Песня, открывающая путь грез. – Характерный образчик митиюки, в котором влюбленные направляются к месту самоубийства. Трупы совершивших синдзю обычно не хоронили, а выбрасывали на свалку, ибо подобная смерть рассматривалась как греховная. Отсюда и мрачная символика стихотворения.
…муки в двух мирах… – то есть в настоящем и будущем.
…все сферы ада… – в буддийском аду существовали три основные сферы (огня, голодных демонов и низменных тварей) со множеством подразделений.
В изголовье рукава… – широкие рукава кимоно, служащие изголовьем для влюбленных, в классической поэтике являются аллегорией ложа любви. С другой стороны, рукава, увлажненные слезами, обычно передают горечь разлуки.
Рассвет. – В последних строках стихотворения содержится аллюзия на историю вака из классического памятника «Повести из Исэ» («Исэ моногатари», Х в.):
«То белый жемчуг
или что?» – когда спросила
у меня она, —
сказать бы мне: «Роса», и тут же
исчезнуть вместе с нею.
(перевод Н. И. Конрада)
Тацута – река в окрестностях г. Нара. В «поэтической географии» славилась красотой плывущих по течению кленовых листьев.
Быстрины Небесной… – в стихотворении быстрина (сэ) появляется на Небесной реке по аналогии с земными реками. Обыгрывается тема праздника влюбленных Танабата (ночь на седьмое число седьмого лунного месяца, когда встречаются небесные возлюбленные Пастух и Ткачиха – звезды Вега и Альтаир).
Мошек жалобное пенье… – в тексте сказано просто «насекомые, живущие в водорослях». Однако слово «водоросли» омонимично «подстилке» из одежд на любовном ложе, что создает дополнительный ассоциативный ряд.
К будущей невесте… – то есть к невесте и жене в будущем рождении.
Там, у берега морского… – буквально «у реки Плача» (Накигава). Еще один пример ассоциативной игры слов (энго).
Уэно, Юсима, Асакуса – районы Эдо, Сумидагава – река в Эдо.
Вакасю – юноши-исполнители женских ролей в театре Кабуки, часто подрабатывавшие проституцией.
Вот бы шерстку – да на кисти… – из шерсти животных, в том числе оленя, изготовлялись кисти для письма.
Мусаси – большая равнина недалеко от Эдо.