   Владимир Меженков
   Мой друг Бабах
   Байки для маленьких больших детей

Мой юный друг!

   Я не знаю, мальчик ты или девочка, сколько тебе лет и как тебя зовут. Но я знаю, что ты уже большой. Или большая, если ты девочка. Потому большой и большая, что ты многое знаешь. Знаешь куда больше, чем знали в твоем возрасте твои мама и папа, не говоря уже о бабушках и дедушках. Ты, например, знаешь, что такое компьютер, мобильный телефон, интернет, электронная книга и массу других вещей. Когда взрослым было столько лет, сколько тебе сейчас, не было не только многих из этих вещей, но даже слов, их обозначающих.
   Я не удивлюсь, если мне скажут, что ты уже умеешь читать и считать. Очень может быть, что, кроме родного языка, ты знаешь еще и другой язык. Иностранный или язык той страны, где ты живешь. Да ты и видел больше, чем видели в твоем возрасте твои родители. Побывал, наверное, за границей, и даже не раз и не два. Вот почему, сравнивая тебя с твоими мамой и папой, бабушками и дедушками, другими взрослыми, когда они были маленькими, я говорю, что ты большой. Или большая.
   Хотя ты уже многое знаешь, ты хочешь узнать еще больше. Мне понятно твое желание. Все дети во все времена немножко почемучки. Благодаря своим «почему» дети быстрее постигают окружающий мир и находят ответы на интересующие их вопросы.
   На некоторые из этих вопросов я постараюсь ответить в книжке, которая перед тобой. Я предвижу твой первый вопрос: почему эта книжка называется не просто книга, а байки? Ведь байки – это небылицы, а небылицам большие маленькие дети не верят.
   Байки, мой юный друг, это не только небылицы. Первые байки появились в давние-предавние времена, когда на свете не было не только твоих мамы и папы, но даже дедушек и бабушек. Байки рассказывали взрослые детям, когда укладывали их спать. Баюкали их. Отсюда и появилось слово «байки».
   Но я отвлекся, а тебе не терпится услышать первую байку. Или баюкалку, если тебе пора спать. Итак, укладывайся поудобней, закрывай глазки и слушай.

Байка первая. Самый-пресамый

   У меня есть друг. Зовут его Бабах. Так зову его не только я, но и все, кто его знает. Особенно маленькие дети. Бабах и Бабах. Звучит просто и выговорить легко: Ба-бах. Не то, что его полное имя, которое трудно даже запомнить, не то что выговорить: Бабах-тарарах-трах-тах… Это все из-за звука «р», которых в его имени аж целых три. Когда я был маленький и только-только познакомился с Бабахом, у меня вместо Бабах-тарарах-трах-тах получалось Бабах-талалах-тлах-тах. Это ужасно его сердило. Он говорил:
   – Сам ты Талалах-малалах-балалах. Не смей больше так меня называть, если не хочешь меня разозлить. Когда я злой, я становлюсь жутко-плежутко стлашный. Я самый-плесамый стлашный на свете, могу лазлушить всё, что ты видишь воклуг и чего не видишь. Запомнил?
   Я понимал, что он не просто самый-пресамый страшный на свете, но и дразнит меня. Не хочет, чтобы я называл его Бабах-талалах-тлах-тах. Не хочет и не надо. Мне удобней называть его просто Бабах. Это имя я научился выговаривать раньше, чем «мама» и «папа». Ну, если не совсем раньше, то почти одновременно.
   Рассказать, как я познакомился с Бабахом? Слушай. Было мне тогда столько лет, сколько тебе сегодня. Я, как любой ребенок в твоем возрасте, не любил, когда со мной обращались, как с маленьким: уси-пуси-мусеньки. Я всегда чувствовал себя большим, как мой папа, и старался делать всё так, как делает папа. Мама говорила: «У нашего папы золотые руки». Я хотел, чтобы и у меня были золотые руки. О чем бы мама ни попросила папу, всё у него получалось быстро и ловко: просверлить дырку в стене, навесить полку в ванной и даже заменить перегоревшую лампочку в коридоре. Особенно мне нравилось смотреть, как папа забивает гвозди. Выберет в ящике для инструментов подходящий гвоздик, приставит к месту, куда нужно забить, тюк молотком, и гвоздика не видно, – остается одна только шляпка. Загляденье, а не работа!
   Я взял на кухне мамину разделочную доску, приладил к ней гвоздик, размахнулся молотком и – ба-бах! – ударил. Попал почему-то не по гвоздику, а по пальцам. Боль была невыносимая! На глаза навернулись слезы, я уже скривил рот, чтобы разреветься, как услышал смех. Кто-то хохотал так, как будто ему щекотали пятки. Я посмотрел по сторонам, но никого не увидел. А смех все звучал и звучал. Мне стало обидно. Человеку больно, а кому-то от этого смешно! Я запустил молотком в ту сторону, откуда звучал смех. Угодил точь-в-точь в мамину любимую вазу. Ваза вдрызг, а кто-то невидимый расхохотался еще звонче. Если бы я в эту минуту увидел хохотуна, я не знаю, что сделал бы с ним. А он, продолжая хохотать, сказал:
   – Попробуй запустить молотком по зеркалу. Получится не одно, а сто тысяч миллионов маленьких зеркал. То-то обрадуется мама!
   Слезы сами собой брызнули у меня из глаз.
   – Тебе смешно, да? – сказал я. – Думаешь, приятно попасть молотком по пальцам? Тебе бы вот так – ба-бах молотком.
   Смех внезапно прекратился. Невидимка спросил:
   – Ты откуда узнал мое имя?
   – Какое имя?
   – Бабах.
   – Ба-бах – это когда молотком по пальцам.
   – Не только. Меня зовут Бабах-тарарах-трах-тах. А молотком по пальцам – это пустяки. Моя шалость.
   – Так это ты ударил меня молотком по пальцам? – Я рассердился.
   – Ну а кто же еще? Кроме нас двоих здесь никого нет. Я самый-пресамый великий шалун на свете. По сравнению со мной любой шалун, даже такой сорванец, как ты, просто скучный образец послушания. – Невидимка опять рассмеялся. – А здорово я тебе по пальцам вмазал? И по вазе точно попал. Ты бы без меня наверняка промахнулся. Или попал себе в лоб. Представляешь? Сам себя молотком по лбу. Ой, подержите меня, а то я умру от смеха! – Невидимка расхохотался так, как будто ему щекотали теперь не только пятки, но и подмышки.
   У меня от возмущения слезы высохли сами собой.
   – Я скажу маме, что это ты разбил ее любимую вазу.
   – А ты, оказывается, не только скучный образец послушания, но еще и ябеда.
   – Я не ябеда, – сказал я.
   – Ябеда, ябеда. Я как только увидел тебя, сразу догадался, что ты скучный ябеда. Самый скучный и нудный ябеда на свете.
   – Сам ты ябеда. Подумаешь, какой-то Бабах-талалах-тлах-тах!
   Смех оборвался.
   – Что ты сказал? – спросил невидимка строгим голосом.
   – Что слышал. Бабах-талалах-тлах-тах, – повторил я.
   – От Талалаха-малалаха-балалаха слышу, – сказал невидимка. – Если ты еще раз назовешь меня так, я не знаю, что с тобой сделаю. Запомни: когда я злой, я становлюсь жутко-плежутко стлашный. Я самый-плесамый стлашный на свете, могу лазлушить всё, что ты видишь воклуг и чего не видишь. Запомни это холошенько.
   – Не дразнись! – Зашибленные пальцы продолжали болеть, и я снова заплакал.
   – Что, больно? – спросил невидимка.
   – Еще как больно. У-у-у!
   – Хочешь, я сделаю так, что боль пройдет?
   – Хочу-у.
   – Я самый-пресамый лучший доктор на свете, – сказал невидимка. – Чемпион мира среди всех самых лучших докторов.
   Повеяло прохладой, как будто кто-то дул на мои пальцы, и боль прошла.
   – Ну как? – спросил невидимый чемпион мира среди докторов.
   – Вроде не болит, – сказал я.
   – Тогда утри слезы и не реви.
   – Я не реву.
   – И правильно делаешь. Мужчины не должны распускать нюни.
   – А ты больше не будешь бабахать меня молотком по пальцам? – спросил я.
   – Не буду, – пообещал невидимка. – Я научу тебя забивать гвозди так, как не умеет забивать даже твой отец. Я самый-пресамый лучший плотник на свете. Чемпион мира среди всех самых лучших плотников. Хочешь дружить со мной?
   – Хочу, – сказал я.
   – Замётано. Теперь мы с тобой друзья не разлей вода.
   Так у меня появился друг Бабах.

Байка вторая. Дружба начинается

   Ура, я научился забивать гвозди! Мамину разделочную доску стало не узнать: она вся была утыкана гвоздями. И что самое удивительное, я ни разу не попал молотком себе по пальцам.
   Я залюбовался своей работой. Представлял, как обрадуются мама и папа, когда увидят, какие золотые руки у их сына. А Бабах скажет, что теперь самый-пресамый лучший плотник на свете не он, а я.
   В это время раздался звук, похожий на то, какой бывает, когда из колеса велисипеда выпускают воздух.
   – Бабах, это ты? – спросил я.
   – Ну а кто же еще, – сказал Бабах. – Я всегда здесь и всюду.
   Я догадался, что Бабах тоже залюбовался моей работой и потому не сразу заговорил. Нелегко найти нужные слова, когда тебе что-то очень нравится. Не скажешь ведь просто «ух ты!». Тут нужны какие-то особые слова. Слова, от которых становится приятней, чем когда тебя гладят по голове.
   Подбирая достойные моей работы слова, Бабах сопел, как насос, которым накачивают спущенное велосипедное колесо. Прошло сто тысяч миллионов лет, прежде чем он сказал:
   – Я бы на месте твоих родителей выпорол тебя как следует, чтобы навсегда отбить охоту брать в руки молоток и гвозди. Говорю тебе это как твой самый-пресамый лучший на свете друг. Чемпион мира среди всех самых-пресамых лучших друзей.
   Я был огорошен. Не скрывая обиды, сказал:
   – Мама и папа никогда не порят меня.
   – Оно и видно. Ты, конечно, можешь обижаться на меня, но я не хочу повторять их ошибки. Ты что же решил? Если научился не попадать молотком по пальцам, то сразу стал плотником? Настоящий плотник мастер своего дела. Художник! Его работой люди должны любоваться. А что получилось у тебя? Ежик, которого переехал дорожный каток. Тебе не жалко ежика? Есть, конечно, типы, которые изображают одни только кошмары и называют себя художниками. Я бы таким художникам поотрывал все руки. Говорю тебе это как самый-пресамый лучший художник на свете. Чемпион мира среди всех лучших художников. У плотника-художника гвоздь забивается красиво, так, что остается видна одна только шляпка. А у тебя? Вот скажи, что ты хотел изобразить гвоздиком, который торчит у тебя посреди доски?
   – Ничего не хотел изобразить, – пробурчал я.
   – Нет, хотел, – сказал Бабах. – Хотел изобразить танцующего червяка. Червяк получился, но не танцующий, а парализованный. Кому и зачем нужно любоваться парализованным червяком?
   – Я не виноват, что гвоздик согнулся, – оправдался я.
   – Ну конечно, это молоток виноват, – сказал Бабах. – Ладно, не стану докучать тебе нотациями. Теперь твоим обучением займусь лично я. Самый-пресамый лучший учитель на свете. Чемпион мира среди всех самых лучших учителей. Начнем с простого: поищем новый подходящий материал для забивания гвоздей.
   – А что с маминой доской будем делать? – спросил я.
   – Забудь про доску. Была мамина доска, а стала твой самый большой позор. Попробуй забить гвоздь в стену.
   – Не получится, – сказал я. – Папа говорит, тут нужна электрическая дрель.
   – Дрелью тебе пользоваться рано. Ты вместо вилки воткнешь в розетку собственные пальцы, а я потом отвечай за тебя.
   – Что я, по-твоему, глупый, не понимаю, что засовывать пальцы в розетку нельзя?
   – Глупый или не глупый, а током тебя так шандабрахнет, что мало не покажется, – сказал Бабах. – С электричеством шутки плохи. И потом: ты кем собираешься стать, плотником или монтёром?
   – Плотником.
   – Ну так не умничай, а ищи.
   – Что искать?
   – Подходящий для забивания гвоздей материал.
   – Я ищу.
   Мы бродили по квартире, но ничего подходящего я не находил.
   – Давай начнем с тумбочки, – предложил я. – Тумбочка самый подходящий материал для забивания гвоздей.
   – Голова и два уха, – сказал Бабах. – Ты бы еще предложил забить гвозди в телевизор. Шевели мозгами. Или ты решил, что я должен не только учить уму-разуму будущего плотника, но и думать за него? – Бабах замолчал и засопел еще громче. Прошло сто тысяч миллионов лет, прежде чем он заорал: – Идея! Я придумал самую-пресамую гениальную идею изо всех гениальных идей, какие существуют на свете!
   Я приготовился выслушать Бабаха. Но он не торопился делиться со мной своей самой-пресамой гениальной идеей. Вместо этого Бабах спросил:
   – Ты что подарил своим родителям в последний раз?
   – Не помню, – сознался я.
   – Стал такой большой и старый, что совсем отшибло память?
   – Я правда не помню, – сказал я.
   – Это означает одно: ты никогда ничего не дарил своим родителям, – сказал Бабах.
   Похоже, мой друг был прав: не помню, чтобы я когда-нибудь дарил что-нибудь маме и папе. Это мама и папа дарят мне разные разности. У меня набралось такое множество подарков, что ими заполнена вся моя комната.
   – Нехорошо, – сказал Бабах. – Самое-пресамое плохое на свете – это неблагодарный сын, который думает только о себе и своих удовольствиях.
   Возразить Бабаху было нечего: он был прав.
   – Слушай и запоминай, пока я добрый и готов поделиться с тобой своей самой-пресамой гениальной идеей, – великодушно сказал Бабах. – Мы подарим твоим родителям звездное небо.
   – Как это? – не понял я.
   – Обыкновенно. Бери молоток и гвозди и айда в спальню твоих родителей.
   В спальне Бабах спросил:
   – Как тебе эта спинка кровати? Ее специально придумали, чтобы превратить в звездное небо. Представь: легли твои родители спать, а над их головами зажглись самые-пресамые яркие звезды. Какой-нибудь дурак скажет, что это не звезды, а шляпки гвоздей. Но ведь твои родители не дураки, им такая глупость не придет в головы?
   – Не придет, – подтвердил я. Подтвердил неуверенно, потому что засомневался, что маме и папе понравится, когда они увидят над своими головами шляпки вбитых в спинку кровати гвоздей.
   – Приступай, – приказал Бабах.
   Я колебался.
   – Что я должен делать?
   – Забирайся с ногами на постель родителей и начинай забивать гвозди. Да пошевеливайся, времени у нас в обрез.
   – Думаешь, у меня получится звездное небо? – спросил я.
   – Ну а что еще может получиться, если в спинку кровати забить гвозди?
   Все еще сомневаясь, что поступаю правильно, я забрася с ногами на мамину и папину постель. Приладил к спинке кровати гвоздь, зажмурился и ударил по нему молотком. Гвоздь вошел легко, как если бы это была не спинка кровати, а масло в масленке. На поверхности осталась одна только шляпка.
   – Класс! – похвалил Бабах. – Вот что значит, когда за дело берется самый-пресамый гениальный учитель, художник и плотник в одном лице.
   – Тебе нравится? – спросил я.
   – Он еще спрашивает! Да твои родители, когда увидят, придут в такой восторг, что лишатся дара речи!
   Слова Бабаха сняли последние мои сомнения, и я принялся заколачивать в спинку кровати один гвоздь за другим. Когда гвозди кончились, я сполз с постели, посмотрел со стороны на свою работу, и мне она не понравилась. Вместо звезд на небе получилась спинка кровати, утыканная обыкновенными шляпками гвоздей. Я ждал, что скажет Бабах. Но он, похоже, первым лишился дара речи. Прошла целая вечность, прежде чем он сказал:
   – Мда-а. Я знаю сто пятьдесят тысяч миллионов созвездий, но твое звездное небо ни на что не похоже. Если не секрет, скажи, что за созвездие ты изобразил?
   Я молчал. Я понятия не имел ни про какие созвездия. То есть, я хочу сказать, звезды на небе я, конечно, видел, но не знал, что эти звезды состоят из созвездий.
   – Не хочешь говорить? – спросил Бабах. – В таком случае я сам угадаю. Есть созвездие Большая Медведица, есть Малая… А, догадался! Ты изобразил созведие Мишутки! Угадал?
   – А такое созвездие есть? – спросил я.
   – Ты что, ослеп? – спросил Бабах. – Да вот же оно, созвездие Мишутки!
   Хлопнула входная дверь. Это вернулись с раюботы мама и папа. Я выбежал из спальни им навстречу. Мама поцеловала меня, спросила: «Ты, наверное, умираешь с голоду?», и поспешила на кухню готовить ужин, а папа потрепал меня по голове и, увидев в моих руках, молоток, спросил: «Работаешь?»
   – Закончил, – сказал я.
   – Чем занимался?
   Я не успел ответить. Из кухни раздался пронзительный мамин крик:
   – Ты что натворил?
   Мы с папой поспешили на кухню. У мамы в руках была ее разделочная доска, утыканная моими гвоздями.
   – Полюбуйся на художество нашего сына! – говорила мама, обращаясь к папе. – Вчера он укокошил мою любимую вазу, сегодня испортил разделочную доску, и я не удивлюсь, если завтра он разгромит всю нашу квартиру.
   – Успокойся, дорогая, – сказал папа. – Надеюсь, до разгрома квартиры дело не дойдет. Просто наш сын учится постигать мир.
   – Да? – спросила мама. – Еще только учится? Представляю, что станется с бедным миром, когда он, наконец, научится!
   Папа взял из маминых рук разделочную доску, осмотрел ее со всех сторон и сказал:
   – А ведь ты, дорогая, права. Из твоей разделочной доски действительно получилось художественное произведение. Посмотри, как грациозно изогнулся этот центральный гвоздь. Он напоминает мудреца, который задумался о смысле жизни.
   Слова папы мне понравились. Мудрец, который задумался о смысле жизни, это ведь совсем не парализованный червяк, как назвал Бабах гвоздь посреди маминой доски. Но у мамы на этот счет оказалось другое мнение.
   – Ах, дорогой, не морочь мне голову, – сказала она. – Этот гвоздь похож на меня, которая не знает, как приготовить своим мужчинам отбивные без разделочной доски. Идите и не мешайте мне заниматься ужином. Можете повесить своё произведение на стену и любоваться ею хоть до посинения.
   Мы с папой отправились в мою комнату. Пока папа прилаживал к стене разделочную доску, которую назвал художественным произведением, я признался:
   – Я не хотел огорчать маму. Я хотел сделать вам подарок.
   – Спасибо, сынок, – сказал папа. – Мне нравится твой подарок.
   – Я не про мамину доску, про другой подарок, – сказал я.
   – Как, еще один подарок? – удивился папа.
   – Пойдем покажу. – Я взял папу за руку и повел его в спальню. Здесь я показал на спинку его и маминой кровати. – Вот.
   Папа долго-долго смотрел и ничего не говорил. Лишился дара речи. По его лицу трудно было понять, нравится ему моя работа или не очень. Наконец папа спросил:
   – Что это?
   – Звездное небо, – сказал я. – Созвездие Мишутки.
   Папа рассмеялся так громко, что у меня зазвенело в ушах. В спальню вбежала мама.
   – Что случилось? – Увидев утыканную звездами-шляпками спинку кровати, мама ойкнула, закрыла лицо руками и опустилась на край постели. – Боже мой, – запричитала она, – где найти силы слабой беззащитной женщине, чтобы справиться с двумя мужиками, их которых старший еще больший оболтус, чем младший…

Байка третья. Тайна имени

   Каждое имя что-нибудь означает. Мое имя, твое, имена твоих родителей и друзей. Не бывает имен, которые ничего не означают. Даже Бабах. Ты хочешь знать, что означает это имя? Мне тоже было интересно узнать это. Особенно когда у меня отобрали молоток и убрали его на антресоль.
   Плотника из меня не получилось, играть с игрушками было скучно, я лежал на диване в своей комнате, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу, и разговаривал с Бабахом.
   – Бабах, почему у тебя такое имя? – спрашивал я.
   – Имя как имя, – отвечал Бабах. – Самое-пресамое лучшее имя на свете.
   – А что оно означает?
   – Всё.
   – Всё-всё?
   – Всё-всё.
   – Разве так бывает?
   – Еще как бывает!
   Я решил, что Бабах шутит. Считает, наверно, что со мной нельзя говорить серезно. А Бабах продолжал:
   – Даже когда совсем ничего не бывает, я уже был.
   Я попытался представить, как бывает, когда совсем ничего не бывает, но у меня ничего не получилось.
   – Расскажи про свое имя, – попросил я.
   – Что тебя интересует?
   – Всё-всё.
   – Моё имя означает всё-всё.
   Бабах определенно подшучивал надо мной. Я бы не удивился, если бы он сказал: «Я самый-пресамый большой шутник на свете. Чемпион мира среди самых больших шутников».
   – Объясни, как получилось, что твое имя означает всё-всё, когда ничего не было?
   – А вот так и получилось.
   – Как «так»?
   – Ты не поймешь.
   – Пойму, – сказал я. – Я уже большой.
   – Если я тебе расскажу всё-всё, ты испугаешься.
   – Не испугаюсь. Я ничего не боюсь.
   Слышно было, как Бабах вздохнул.
   – Ну, слушай, если ты такой храбрый. Плотника из тебя не получилось, может, получится кто другой дельный.
   И Бабах стал рассказывать.
   Когда-то, очень-очень давно, ничего не было. Не было ни Земли, на которой мы живем, ни Солнца на небе, ни самого неба со всеми его звездами и созвездиями. Не было ни вчера, ни сегодня, не было далеко или близко, не было ничего, что можно было бы потрогать или увидеть. Да и никого, кто бы мог это ничего потрогать или увидеть, тоже не было.
   – Понятно объясняю? – спросил Бабах.
   – Понятно, – сказал я. – Была дырка.
   – И дырки не было. Была пустота. Одна только пустота. Как в твоей комнате, если из нее выбросить все игрушки, вынести диван, на котором ты разлегся, как самый-пресамый главный лентяй в мире, не было даже твоей комнаты.
   – А маминой и папиной спальни тоже не было? – спросил я.
   – И спальни не было. Говорю же тебе, не было ничего, совсем ничего и никого. Представил?
   – Представил, – сказал я, хотя не представлял, как может быть, чтобы не было ничего, даже дырки.
   – И вот, когда совсем-совсем ничего не было, – сказал Бабах, – вдруг ка-ак бабахнет. Бабах-тарарах-трах-тах!
   Я вздрогнул.
   – Страшно? – спросил Бабах.
   – Ни капельки. А что это бабахнуло?
   – Я бабахнул. Великий и ужасный Бабах-тарарах-трах-тах! Бабахнуло так здорово, что температура внутри меня поднялась аж до ста тысяч миллионов градусов.
   – Это сколько? – не понял я.
   – Сто миллиардов.
   Мне стало жаль моего друга. Сто миллиардов градусов! Как он не сгорел от такой температуры? А Бабах как ни в чем не бывало продолжал:
   – Жар быстро распространялся во все стороны, и чем дальше он распространялся, тем терпимей делался.
   Из дальнейшего рассказа Бабаха нарисовалась картинка, которую я легко себе представил. Не прошла еще и секундочка со времени бабах-тарарах-трах-тах, как жар упал до тридцати миллиардов градусов, а спустя секунду с хвостиком до десяти миллиардов. Тоже, конечно, горячо, но все-таки не сто миллиардов. Внутри этого жара стали появляться малюсенькие невидимые частички, которые сцеплялись между собой и стали образовывать такие же невидимые атомы. Из атомов, как снежки из снежинок, слепились молекулы. Получилось что-то вроде игрушечной юлы. Но это была не обычная юла, известная каждому ребенку, а прозрачная юла, которая вертелась все быстрей и быстрей. Чем быстрей вертелась юла, тем шире она делалась, как если бы жар внутри нее раздувал юлу в разные стороны. Сквозь прозрачные стенки юлы было видно, как жар этот вспыхивает и гаснет тысячами искорок. Эти вспыхивающие искорки были не что иное, как множество солнц, а погасшие искорки превращались в планеты, которые вертелись вокруг новых искорок. Всё это продолжало расширяться и постепенно превратилось в огромный-преогромный мир. Прежде, чем прозрачная юла стала Вселенной с бесчисленным множеством звезд-искорок и планет, вроде нашей Земли, прошло очень-очень много лет. «Десять миллиардов», – уточнил Бабах.
   Вот и весь рассказ моего друга о значении его имени. Ничего мудреного, чего нельзя было понять. Вечером, когда мы с мамой и папой сидели за столом и ужинали, я пересказал им то, что услышал от Бабаха. Мама почему-то качала головой и говорила:
   – Господи, каких только слов не нахватался наш сын: атомы, молекулы. Это в его-то возрасте! Что мы услышим через год-другой?
   – Новые слова, – сказал папа. – Электроны, фотоны, нейтрино. – Папа назвал еще какие-то слова, но я их не запомнил. – Не забывай, дорогая, что современные дети развиваются куда быстрей, чем мы в их возрасте.
   Но мама не слушала папу. Она посадила меня к себе на колени, стала целовать мой лоб и говорила папе:
   – Ах, милый, не морочь мне голову! Ты что, не видишь, что наш ребенок заболел? У него жар сто миллиардов градусов! Немедленно звони в «скорую»!
   Папа сказал на это:
   – Успокойся, дорогая. Наш сын изложил своими словами теорию Большого Взрыва. Увидел, наверное, научно-популярную передачу по телевизору.
   Мама рассердилась.
   – В какой научно-популярной передаче можно услышать про бабах-тарарах-трах-тах? И что это значит – бабах-тарарах-трах-тах?
   – Это мой друг, – сказал я. – У него такое имя.
   – Час от часу не легче. – У мамы на глазах появились слезы. – У нашего сыночка начался бред. Срочно вызывай «скорую»!
   – Дорогая, не пугай себя и ребенка, – сказал папа. – Бабах-тарарах-трах-тах – это просто другое название энергии. Нашему сыну трудно выговорить слово «энергия», вот он и придумал понятное любому ребенку бабах-тарарах-трах-тах.
   – Да? – Мама еще больше рассердилась на папу. – А ты не обратил внимания на то место в рассказе нашего сына, где он рассуждал о том, что бывает, когда ничего не бывает, и что значит всё-всё, когда нет ничего?
   Папа, стараясь успокоить маму, как можно мягче сказал:
   – Обратил. И порадовался тому, что наш сын так просто изложил свое понимание закона, по которому энергия не возникает из ничего и не исчезает. Сегодня каждый ребенок знает, что энергия переходит из одной формы в другую и, таким образом, связывает воедино все явления природы.
   Мама успокоилась лишь тогда, когда отнесла меня в мою комнату, уложила в постель и поставила под мышку градусник. Температура у меня оказалась не сто миллиардов градусов, а тридцать шесть и шесть. Поцеловав меня и пожелав спокойной ночи, мама ушла, а я, оставшись один, тихо позвал:
   – Бабах, ты здесь?
   – Здесь, – отозвался Бабах. – Ты же знаешь, что я всегда в одно и то же время здесь и повсюду.
   – Ты обманщик, – сказал я.
   – С чего ты взял? – удивился Бабах.
   – Почему ты не сказал, что твое настоящее имя не Бабах-тарарах-трах-тах, а Энергия?
   У меня получилось не «энергия», а «энелгия». Бабах рассмеялся.
   – Энелгия! Ну какое это имя? Кличка для мелкого хулигана, а не имя. Ты бы стал дружить с хулиганом по кличке Энелгия? Не поймешь даже, мальчик это или девочка. Другое дело Бабах-тарарах-трах-тах! Сразу становится понятно, что оно означает. А что означает какая-то Энелгия?
   – Не Энелгия, а Энер-р-гия, – поправил я, старательно выговаривая звук «р».
   – Пусть Энер-р-гия, – повторил Бабах. – Что, по-твоему, может означать это слово?
   – Большой Взрыв, – сказал я, вспомнив слова папы.
   – Да, Большой. С этим я, пожалуй, соглашусь. Тебе ведь тоже нравится, когда тебя называют большим?
   – Нравится, – согласился я. – Ладно, давай спать. Ты хочешь спать?
   – Я никогда не сплю.
   – Никогда-никогда?
   – Совсем никогда.
   – Как же ты отдыхаешь?
   – Я никогда не отдыхаю. А ты спи. Набирайся сил. Энер-р-гии, как ты говоришь, чтобы быть энергичным ребенком, а не рохлей.
   Я пожелал Бабаху доброй ночи и повернулся к стене, сложив под щекой ладошки лодочкой. Уже засыпая, подумал: имя Бабах-тарарах-трах-тах на самом деле лучше, чем какая-то Энер-р-гия.
   Ночью мне ничего не приснилось. Совсем-совсем ничего. Даже дырки. А потом ка-ак бабахнет. Бабах-тарарах-трах-тах! Я проснулся. Услышал мамин испуганный голос:
   – Что это?
   – Спи, дорогая, – сказал папа. – Это у соседей наверху что-то упало.
   Я улыбнулся. Догадался, что это не у соседей что-то упало, а мой друг решил показать, как бывает, когда ничего не бывает. Я повернулся на другой бок и снова уснул.

Байка четвертая. Главный невидимка

   Всем был хорош мой друг Бабах! Веселый каверзник, придумщик, немножко хвастун, но хвастун понарошку. Одно было плохо: я ни разу его не видел, только слышал. Как если бы разговаривал с ним по телефону.
   Конечно, можно дружить и с телефоном. Я знаю мальчика, который так дружен со своим мобильником, что кладет его под подушку, когда ложится спать. Но, во-первых, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, мобильников еще не было, и, во-вторых, дружить можно не только с мобильником, но и с собачками, кошками, хомячками и даже аквариумными рыбками. Дружить можно со всеми! А лучше всего, когда друга можно не только видеть или только слышать, но и видеть и разговаривать с ним одновременно.
   – Бабах, ты невидимка? – спросил я как-то моего друга.
   – Невидимка, – сказал Бабах. – Я самый-пресамый невидимый невидимка на свете. Чемпион мира среди всех невидимок.
   – Жаль, – сказал я.
   – Что тебе жаль?
   – Жаль, что ты меня видишь, а я тебе нет.
   – Ты хочешь увидеть меня?
   – Хочу.
   – Нет ничего проще. Смотри!
   Я во все глаза смотрел туда, откуда раздавался голос Бабаха, но ничего не видел.
   – Да куда ты смотришь? – сказал Бабах. – Посмотри вокруг себя.
   Я посмотрел вокруг себя, но опять ничего не увидел.
   – Ну, как я тебе? – спросил Бабах. – Нравлюсь?
   – Не знаю, – сказал я. – Я не вижу тебя.
   – Плохо дело, – вздохнул Бабах. – Тебе понадобятся очки.
   – Какие очки?
   – Волшебные.
   – Где я их возьму?
   – Это говорится так – волшебные, – объяснил Бабах. – Волшебные очки – это когда ты не просто смотришь, а включаешь воображение. Все маленькие большие дети делают так. Берут какую-нибудь игрушку, включают воображение, и игрушка оживает. Можно не только разговаривать с ней, но и видеть. Попробуй.
   Я попробовал, но у меня опять ничего не получилось. Бабах никак не хотел появляться.
   – Придется заняться твоим воображением, – сказал Бабах. – Возьми игрушку.
   – Какую игрушку?
   – Любую. Да вот хоть эту юлу. Она здóрово похожа на меня.
   – Эта юла поломатая.
   – Как это – «поломатая»? – не понял Бабах.
   – Ну, сломанная, – объяснил я. – Она поломалась, когда я был маленький.
   – В таком случае возьми этот заводной автомобильчик, – сказал Бабах. – Надеюсь, он не поломатый?
   – Нет, – сказал я. – Этот автомобильчик совсем новый.
   – Знаешь, как его включить? – спросил Бабах.
   – Знаю.
   – Ну так включай, – сказал Бабах.
   Я включил автомобильчик, поставил на пол, и автомобильчик поехал.
   – Эх, здорово! – услышал я голос Бабаха. – Люблю прокатиться с ветерком!
   Автомобильчик налетел на грузовичок с подъемным краном и заелозил колесиками на месте.
   – Ба-бах! – радостно заорал Бабах. – Авария! Плакали твои права.
   Я выключил автомобильчик и сказал:
   – Это ты виноват.
   – Да? – удивился Бабах. – Как прокатиться с ветерком, это я, а как авария – тоже я?
   – Ты. Кто сказал «включи»?
   – «Включи» и «устрой аварию» – это разные вещи, – сказал Бабах. – Мое дело маленькое. Включили меня – я поехал. А если кто-то не умеет дружить со мной – при чем тут я? «Человеческий фактор» – слышал такие слова? Так говорят про тех, кто не дружит со мной.
   – Я включил не тебя, – сказал я, – а батарейку. Вот, смотри, – я перевернул автомобильчик, открыл крышку и достал батарейку.
   – Симпатичный, – сказал Бабах и закряхтел от удовольствия. – Я самый-пресамый симпатичный на свете. Просто красавец! Чемпион мира среди всех симпатичных красавцев.
   – Ты что же, батарейка? – удивился я.
   – Ну а кто, по-твоему, спрятался внутри этой батарейки?
   – Ток, – сказал я. – Электричество. – У меня вместо «электричество» получилось «электличество».
   – А что такое электличество? – передразнил меня Бабах.
   Я стал разбирать подряд все свои игрушки и спрашивать:
   – И это, скажешь, тоже ты? И это, и это?
   – И это я. И это, и эта поломатая юла, которую давным-давно пора выбросить на помойку, я, – говорил Бабах. – И даже ты – это тоже я.
   Я был удивлен. Никогда не думал, что батарейки, пружинки, испорченная юла и даже я – все это Бабах.
   – Ты обманщик и хвастун, – сказал я. – Самый-пресамый обыкновенный обманщик и хвастун. Не может быть так, чтобы всем на свете был ты.
   – От обманщика и хвастуна слышу, – обиделся Бабах. – Я не виноват, что у тебя отсутствует воображение и ты не можешь увидеть, что всё на свете – я.
   – Ты хочешь сказать, что был всем на свете даже тогда, когда ничего не было? – ехидно спросил я. – Даже этим автомобильчиком?
   Бабах засопел, как испорченный насос.
   – Молчишь? Знаю, почему ты молчишь, – сказал я. – Боишься, что я увижу тебя не какой-то батарейкой или пружинкой, а таким, какой ты есть на самом деле. Трус!
   Зря я назвал Бабаха трусом. Он разозлился.
   – Это я-то трус? Да я самый-пресамый храбрый на свете! Чемпион мира среди всех самых храбрых! Если не боишься меня, включай воображение. Представь, что мы сейчас находимся не в твоей комнате, а во дворе. Представил?
   – Представил. – Нет ничего проще, чем представить себя во дворе дома, в котором живешь.
   – Подбери с земли камень.
   – Какой камень?
   – Любой. Не обязательно большой. Подбери камень, который уместится в твоей ладошке.
   – Подобрал. – Я представил, что подобрал подходящий по размеру камень.
   – А теперь брось его.
   – Куда бросить?
   – Куда хочешь. Бросил?
   – Бросил.
   – Что получилось?
   – Ничего не получилось, – сказал я. – Камень упал туда, где я его подобрал.
   – Ты бросил камень или уронил? – спросил Бабах.
   – Уронил.
   – А я тебе что сказал? Брось, а не урони!
   – Камнями нельзя бросаться.
   – Тебя никто не заставляет бросаться, ты только вообрази, что бросил. Еще раз подбери камень и хорошенько замахнись. Замахнулся?
   Я представил, что подобрал с земли камень и приготовился его бросить.
   – Замахнулся, – сказал я.
   – А теперь брось что есть силы, – приказал Бабах. – Брось так, чтобы камень полетел со скоростью в два раза быстрее, чем сто тысяч миллионов километров в секунду.
   Я с первого дня знакомства с Бабахом заметил, что у него плохо со счетом. На все случаи жизни у него один ответ: сто тысяч миллионов. Пришлось уточнить:
   – Это сколько?
   – Триста тысяч километров.
   – В секунду? – удивился я.
   – В два раза быстрее, чем триста тысяч километров в секунду, – подтвердил Бабах.
   – А у меня получится? – спросил я.
   – От тебя никто не требует, чтобы получилось, – сказал Бабах. – Ты только вообрази, что получилось. Ну, бросай!
   – Бросаю.
   Я вообразил, что со всей силой бросил камень.
   – Что видишь? – спросил Бабах.
   – Бежим! – заорал я.
   – Куда бежим? – не понял Бабах.
   – Домой бежим! Я разбил окно! Однажды, когда я был маленький, я уже разбил это окно, и мне здорово тогда досталось.
   – Это всё, что тебе удалось вообразить?
   – Всё!
   Я уже готов был побежать в два раза быстрей, чем сто тысяч миллионов километров в секунду, если бы не вспомнил, что мы без того дома. На этот раз никакое окно я не разбил, так что можно было не волноваться, что мне опять достанется.
   Мне стало немножко стыдно, что мое воображение занесло меня не туда, куда ожидал Бабах. Чтобы не показать виду, что мне стыдно, я стал прибираться в комнате, где разобранными оказались все игрушки. Даже давным-давно сломанная юла.
   Вечером, дождавшись папу, я спросил:
   – Пап, как у тебя с воображением?
   – Нормально с воображением, – сказал папа. – А что случилось?
   – Ничего не случилось. Представь, что ты взял камень и бросил его так сильно, что он полетел со скоростью в два раза быстрей, чем триста тысяч километров в секунду. Представил?
   – Представил.
   – Что получилось?
   – Камень исчез.
   – Куда исчез? – не понял я. – Был камень и вдруг исчез?
   – Триста тысяч километров в секунду – это скорость света, – объяснил папа. – Если бросить камень со скоростью в два раза быстрей, чем скорость света, он превратится в энергию.
   – Станет Бабахом? – спросил я.
   – Можно сказать и так. Пустяковая задачка, которая не требует особого воображения.
   Я был разочарован.
   – Скажи, папа, – еще спросил я, – а батарейки и пружинки в моих игрушках – это тоже Бабах?
   – Тоже, – подтвердил папа.
   – И даже я Бабах?
   Папа улыбнулся и потрепал мою голову.
   – Я рад, сынок, что у тебя появился друг. С ним ты будешь творить такие чудеса, какие не снились ни одному ребенку.
   – Совсем-совсем ни одному? – не поверил я.
   – И даже ни одному взрослому, – сказал папа. – Особенно такому, кто недостаточно дружен с твоим Бабахом.
   Бабах уже объяснил мне, что если кто-то не дружен с ним, это называется «человеческий фактор». Мне не хотелось устраивать аварии, и я спросил:
   – А что я должен делать, чтобы творить чудеса?
   – Ничего особенного, – сказал папа. – Просто почаще включай воображение. Развитое воображение – это главное условие для сотворения чудес.
   Я не очень понимал, какая может быть связь между воображением и чудесами, которые не снились не только ни одному ребенку, но даже взрослому, который не дружит с Бабахом. Но папе я верил и потому не стал больше донимать его другими вопросами, ответы на которые решил найти сам.

Байка пятая. Детский сад

   Самое развитое воображение оказалось не у меня, а у мамы.
   Не помню, говорил я или нет, что в нашей семье ожидается пополнение? У меня скоро появится сестричка. Откуда я это знаю? Знаю, потому что большой.
   Маленьким детям говорят, что их нашли в капусте, принес аист в клюве или купили в магазине. Глупости это. Дети появляются из маминого животика. Это нужно знать всем детям, у которых ожидается появление братика или сестрички. Знать потому, что когда братик или сестричка находится еще в животике, к мамам нужно относиться особенно бережно. Если маму в это время огорчать, это может отразиться не только на ее здоровье, но и на здоровье ребенка.
   И еще одно, что должны знать все дети. Мамы, когда у них в животике растет ребенок, становятся особенно слабыми и беззащитными. У них пояляются разные жуткие фантазии, которые пугают их. Тогда мамам ни с того, ни с сего становится тревожно и они могут даже заплакать. В это время лучше ни в чем не перечить мамам, чтобы не доставлять им беспокойство.
   Моей маме, когда в ее животике росла моя сестричка, тоже часто становилось тревожно. Она говорила папе:
   – Я с ужасом думаю, что станется с нашей дочкой, когда она родится. Наш сын затерроризирует её!
   – С чего ты взяла? – спрашивал папа.
   – А ты не видишь? Изуродовал разделочную доску, разбил мою любимую вазу, превратил нашу кровать в какое-то созвездие Мишутки. А посмотри, что он сделал со своими игрушки. Не осталось ни одной целой, все сломаны!
   – Не сломаны, а разобраны, – поправлял папа. – Так поступают все дети. Я, например, в его возрасте любил разбирать часы, чтобы посмотреть, что внутри них, и понять, почему они ходят.
   – Да? А вот я в его возрасте уже шила наряды для своих кукол! – В голосе мамы послышались слезы. – Наш сын превращается в вандала, который разрушает всё, что попадается ему на глаза. И хуже всего то, что ты поощряешь его разрушительные наклонности.
   – Это не так, дорогая. – Папа как мог успокаивал маму. – Наш сын вовсе не вандал. Просто он вступил в тот возраст, когда у детей начинает развиваться воображение. Сейчас важно проследить, какое направление примет это воображение. Оно может вылиться в пустую мечтательность, оторванную от жизни, а может превратиться в творческое начало, которое важно в любом деле. Предоставь, дорогая, заботу о направлении развития воображения нашего сына мне, а ты больше думай о нашей дочурке.
   – Я думаю, – говорила мама. – Я только и делаю, что думаю, как наш сын разберет свою крошечную сестричку, чтобы посмотреть, что внутри нее. А ты вместо того, чтобы предотвратить несчастье, не хочешь ударить пальцем о палец.
   – Скажи, дорогая, что я должен сделать, и я сделаю всё для твоего спокойствия.
   – Я хочу, чтобы наш сын перестал быть эгоистом. Все дети как дети дружат с такими же, как сами, детьми, а он придумал себе какого-то друга Бабах-тарарах-трах-тах и делает по его указке одни глупости. Так не может продолжаться дальше.
   – Что ты предлагаешь? – спросил папа.
   – Нашего сына надо определить в детский сад, – сказала мама. – Там он научится общению с другими детьми, а не только заботиться о себе.
   – Хорошо, дорогая, я поговорю с нашим мальчиком.
   Когда папа вошел в мою комнату, я все еще возился с игрушками. Оказалась, что собрать их трудней, чем разобрать. Некоторые игрушки перестали заводиться, у других оказались лишние детали, которые я не знал, к чему приладить.
   – Помочь? – спросил папа.
   – Помоги, – сказал я.
   Папа опустился рядом со мной на пол и стал помогать собирать игрушки. Получалось это у него легко, как все другое, за что бы он ни брался. Нашлось место даже лишним деталям, так что игрушки снова стали заводиться. Одну только юлу ему не удалось починить.
   – Ты знаешь, сынок, что скоро в нашей семье будет пополнение, – начал папа. – У тебя появится сестричка.
   – Знаю, – сказал я.
   – Нам с мамой хочется, чтобы ты полюбил ее. Маленькие дети особенно нуждаются в любви и заботе взрослых. Ведь ты уже взрослый?
   – Я большой, – поправил я.
   – Большой, – согласился папа. – Большой и вполне самостоятельный. Как я.
   – Мама сказала, что мы с тобой оболтусы, – напомнил я папе слова мамы, которые она сказала, когда увидела на спинке своей и папиной кровати созвездие Мишутки.
   – Ну, не нужно понимать слова мамы так уж буквально, – сказал папа. – Прежде всего мы с тобой друзья. И будет здорово, если у тебя появятся новые друзья. Много новых хороших друзей.
   – У меня уже есть хороший друг, – сказал я.
   – Отлично, – сказал папа. – Будешь со своим другом показывать чудеса новым друзьям.
   – В детском саду?
   – В детском саду. – Папа внимательно посмотрел на меня. – Ты слышал наш с мамой разговор?
   – Слышал.
   Некоторое время мы помолчали, потом папа спросил:
   – Тебе хочется в детский сад?
   – Вообще-то говоря, нет, но ради спокойствия мамы…
   Я не договорил, потому что папа привлек меня к себе и похлопал по спине.
   – Ты настоящий друг, – сказал он. – Я уверен, что в детском саду тебе понравится. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я тоже ходил в детский сад. Первые настоящие друзья у меня появились именно в детском саду.
   Детский сад, когда папа отвел меня туда, мне не понравился. Огромная комната, набитая галдящими детьми. Я не люблю, когда дети галдят и при этом не слушают никого, кроме себя. Воспитательница Марьванна в белом, как у доктора, халате с большими карманами, из одного из которых высовывал длинную шею жираф, стараясь перекричать гвалт, громко сказала:
   – Познакомьтесь, дети, это ваш новый товарищ!
   На меня никто не обратил внимания. Как галдели, так и продолжали галдеть. Я сказал воспитательнице:
   – Вы, пожалуйста, не беспокойтесь, я сам со всеми познакомлюсь.
   – Замечательно, – сказала Марьванна, с умилением посмотрев на меня. – Какой воспитанный мальчик! Знает слово «пожалуйста». Ну, знакомься, а я тем временем пойду посмотрю, как там с завтраком.
   Оставшись один, я тихо, чтобы не привлекать к себе ничье внимание, спросил:
   – Бабах, ты здесь?
   – Здесь, – так же тихо отозвался Бабах. – Я всегда здесь и повсюду.
   – Давай покажем этим карапузам какое-нибудь чудо, – предложил я.
   – Нет проблем, – сказал Бабах. – Сейчас я ка-ак бабахну!
   – Не нужно! – остановил я друга. – Ты только напугаешь детей, а я хочу просто познакомиться с ними. – Из рассказов Бабаха я уже знал, что если вовремя не удержать его, он учудит такое чудо, что все сразу станут заиками. – Покажем маленькое чудо.
   Бабах ничего на это не сказал, а я почувствовал вдруг необыкновенную легкость. Мне показалось, что я уже не я, а воздушный шарик. Медленно, очень медленно я оторвался от пола и повис в воздухе. Так повисают в воздухе – я видел это по телевизору – космонавты, когда наступает невесомость. Гвалт прекратился, и все дети задрали головы, чтобы получше разглядеть меня. Сверху я обратил внимание на девочку с большими глазами, которую тут же прозвал Кареглазкой. В глазах этих было столько удивления и восторга, что мне она сразу понравилась.
   Некоторое время я еще повисел в воздухе, привыкая к невесомости, потом поднялся выше, перекувырнулся и прошелся по потолку пешком. Кареглазка захлопала в ладоши и запрыгала, как мячик. Следом за ней захлопали в ладоши, запрыгали и завизжали от удовольствия другие дети. Один только мальчик с капризным лицом мельком посмотрел на меня, побежал в угол комнаты, где стояла горка, и стал скатываться с нее, всем своим видом показывая, что так скатываться, как это делает он, никому больше не по силам.
   Я снова перекувырнулся и медленно опустился на пол. Первой ко мне бросилась Кареглазка.
   – Потрясно! – сказала она и звучно чмокнула меня в щеку.
   От слова «потрясно», а больше от ее поцелуя у меня закружилась голова. Я тут же решил жениться на ней, когда вырасту. А что? Папа как-то сознался, что влюбился в маму с первого взгляда и сразу на ней женился. Я поступю так же. Кареглазка теребила меня, что-то говорила, но я ее не слышал. Я не слышал не только Кареглазку, но и других детей, которые галдели все разом. Мне было так легко, что я опять чуть было не взлетел к потолку. На этот раз без помощи Бабаха.
   – Подумаешь, – сказал мальчик с капризным лицом. – Кверху ногами могут ходить даже мухи.
   Слова эти вернули меня на пол, и я снова стал слышать.
   – Не обращай на него внимания, – сказала Кареглазка. – Он у нас неисправимый капризуля. Его ничем не удивишь! Только и умеет, что заворачивается в простыню, когда нас укладывают после обеда спать, ходит по спальне, сдирает с девочек одеяло и говорит, что он Ромео, который ищет свою Розалину.
   – А кто этот Ромео? – спросил я.
   – Малахольный какой-то, – сказала Кареглазка и тут же переменила тему разговора. – А что ты еще умеешь? – спросила она.
   – Я много чего умею, – похвастал я, и чуть было не рассказал, как здорово я умею забивать гвозди. Но Кареглазке, похоже, больше нравилось спрашивать, чем слушать. Вопросы так и сыпались из нее:
   – Можешь встать на мостик? – Кареглазка прогнулась назад и встала на мостик. – А сделать шпагат? – Кареглазка сделала шпагат. – И даже стихи знаешь?
   – Подумаешь, стихи, – сказал капризный мальчик. – Любой дурак знает кучу стихов. – И протараторил: – Тише, тише, кот на крыше, а котята еще выше.
   – Все коты придурки, – сказала на это Кареглазка, – кроме нашей Мурки. Ты кем станешь, когда вырастешь? – снова обратилась она ко мне.
   – Пока не решил, – ответил я. Говорить, что совсем недавно я хотел стать плотником, я почему-то постеснялся.
   – А я стану фотомоделью, – сказала Кареглазка. – Все говорят, что мне с моей внешностью прямая дорога на обложки глянцевых журналов. Ты представить себе не можешь, как трудно быть фотомоделью!
   – Трудно, трудно, – подтвердил Капризуля. – Все дни напролет строить глазки – это тебе не по потолку разгуливать.
   Кареглазка сердито посмотрела на Капризулю.
   – Думаешь, строить глазки легко? А ты попробуй посмотреть вот так. – Кареглазка чуть наклонила голову, посмотрела исподлобья и стала еще красивей.
   – Запросто, – сказал Капризуля и смешно скосил глаза к носу. – Это все равно, что совсем ничего не делать. К вечеру от безделья так умотаешься, что никаких сил ни на что уже не остается. Даже на то, чтобы зевнуть.
   Я попытался представить, как можно умотаться, когда ничего не делаешь, и почувствовал такую усталость, что не осталось сил даже зевнуть. Вечером, когда папа пришел за мной и спросил, как у меня прошел первый день в детском саду, я так и ответил:
   – Нормально прошел. Жаль только, что я ужасно устал. У меня нет сил даже зевнуть.
   Папа пожалел меня и посадил себе на плече. Я так и доехал до нашего дома – верхом на плечах у папы.

Байка шестая. Первое чудо

   Говорят, что когда детям снится, что они летают, это значит, что они растут. Так ли это на самом деле или не так, не знаю. Но мне порой и сегодня, когда я давным-давно вырос, снится, что я летаю. Выхожу на беговую дорожку стадиона, оттталкиваюсь от земли и начинаю лететь. Лечу не быстро и не высоко, так что, пока лечу, могу осмотреться по сторонам, увидеть знакомых на трибунах и помахать им рукой: привет, мол, как делишки, как детишки. Если кто-то решит обогнать меня, он легко сделает это, не отрываясь от земли. Да я, собственно, никуда не тороплюсь, мне нравится просто лететь, вот я и лечу.
   Воспитателница Марьванна, из кармана халата которой на этот раз выглядывала ушастая голова зайчика, объявила:
   – Дети, сегодня вместо прогулки устроим соревнования по бегу. Проверим, кто из вас съел за завтраком больше каши.
   Мы вышли во двор. Было солнечно и тепло. На одной из лавочек грелся кот, свернувшись калачиком и зажмурив глаза. «Придурок», подумал я, вспомнив стишок Кареглазки: «Все коты придурки, кроме нашей Мурки». Я не был придурком, но я бы тоже лег на лавку, свернулся калачиком и, зажмурив глаза, стал греться на солнышке. Соревноваться почему-то не хотелось.
   Марьванна разделила всех детей на пары и достала свисток и секундомер.
   – Бежим по моей команде, – объявила она. – Дистанция тридцать метров.
   В паре со мной оказался улыбчивый увалень. Такого я в два счета обставлю, подумал я. Нам досталось бежать последними. Я представил, как все ахнут, когда Марьванна объявит конечный результат, и тоже улыбнулся. Увалень, пока проходили первые старты, стал разминаться: подпрыгивал, хлопал себя по бокам, приседал и бежал на месте, высоко вскидывая колени.
   – А ты почему не разминаешься? – спросил он.
   – Я никогда не разминаюсь, – ответил я и сел на лавку рядом с Придурком. Тот и ухом не повел. Как лежал, зажмурившись, так и продолжал лежать. Я тоже зажмурился и подставил лицо солнцу. Все-таки Капризуля прав: самое трудное на свете – это ничего не делать. Я бы, наверно, уснул рядом с Придурком, если бы не свисток воспитательницы, визг и крики детей: «Давай, давай, давай!»
   Приоткрыл один глаз и посмотрел. Бежал Капризуля. Он бежал так быстро, что я разглядел одни только его пятки. Я снова зажмурился и подумал: «Беги, беги, малахольный Ромео. Послушаем, что ты скажешь, когда узнаешь, кто самый быстрый во всем детском саду. Это тебе не в простыню заворачиваться и сдирать с девчонок одеяла».
   Настала моя и увальня очередь. Я вразвалочку направился к старту. Увалень нетерпеливо переминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда я изволю встать рядом с ним.
   – На старт, – объявила Марьванна. Увалень присел на корточки, коснувшись пальцами земли, и напрягся. – Внимание… – Увалень привстал, не отрывая пальцев от земли. Мне показалось, что он так и побежит на четвереньках. Вот будет потеха! Но случилось другое. Со свистком воспитательницы увалень выпрямился и сорвался с места, как угорелый. Я не пробежал еще и половины дистанции, как увалень уже подпрыгивал на финише, радостно вскидывая руки. Я ничего не понял. Какой-то увалень обогнал меня, самого-пресамого, как я думал, быстрого бегуна на свете?
   – Соревнования закончены, – сказала воспитательница. – Объявляю результаты.
   Результаты повергли меня в уныние. Быстрее всех дистанцию пробежал Увалень. Вторым оказался Капризуля. Кареглазка была седьмой. А я, – стыдно признаться в этом, – я пробежал хуже всех.
   Дети визжали, качали Увальня, а Кареглазка – я не поверил своим глазам – кинулась к нему, на виду у всех обняла и звучно поцеловала в щёку. Вот оно, женское коварство! А я хотел на ней жениться. С досады, а больше от злости я пнул кота, который всё время соревнований так и пролежал на лавке, греясь на солнышке. Кот спрыгнул на землю, потянулся и голосом Бабаха сказал:
   – Ты чего пинаешься? А если тебя так?
   Говорящий кот ошеломил меня. Я отказывался верить своим ушам.
   – Ты кто? – спросил я.
   – Дед Пихто, – недовольно ответил кот Придурок, то есть, я хотел сказать, мой друг Бабах. Сомнений не было никаких: Бабах воплотился в Придурка. Он всегда говорит, что находится одновременно здесь и везде, так что я бы мог догадаться, что он запросто может стать котом.
   – Выходит, ты видел мой позор? – спросил я.
   – Я не слепой.
   – Видел, не потрудившись даже открыть глаза?
   – Я и зажмурившись вижу всё, – сказал Бабах.
   – И это называется друг. – Я обиделся на Бабаха. – Видеть всё и не придти на помощь? Очень это по-дружески.
   – Я друг, а не нянька, – сказал Бабах. – Ты совсем обленился, без меня не хочешь ступить и шагу. Собираешься, как Кареглазка, стать фотомоделью?.
   – Не смей напоминать мне об этой предательнице, – потребовл я. – Ты видел, что она сделала?
   – Подумаешь, поцеловала чемпиона, – сказал Бабах. – Все девчонки обожают чемпионов. И мальчишки, кстати, тоже. Я бы на твоем месте поздравил Увальня. Он заслужил это.
   Я посмотрел туда, где дети продолжали вертеться вокруг Увальня. Он сиял, как начищенный до блеска ботинок. Я подошел к ним и протянул Увальню руку.
   – Поздравляю, – сказал я. – Ты молодец.
   Я все еще не мог поверить, что какой-то Увалень обогнал не только меня, но и оказался самым быстрым в нашей группе. Я бы не удивился, если бы он сказал: «Это тебе не лодырничать на лавочке с котом Придурком вместо того, чтобы размяться». Но Увалень, к лицу которого улыбка, казалось, прилипла раз и навсегда, пожал мою руку и сказал другое:
   – Спасибо. Ты тоже мог стать первым, если бы съел сегодня за завтраком свою кашу.
   – Молодец, молодец! – подтвердила Кареглазка мои слова, не сводя восторженных глаз с Увальня. – Ты настоящий чемпион!
   Я на самом деле не притронулся сегодня к каше. Мне она показалась невкусной. Всем другим детям каша понравилась, а Увалень и Капризуля попросили даже добавки. Потому-то они и оказались быстрее всех.
   К нам подошла Марьванна. Из кармана ее халата на меня укоризненно смотрел зайчик. Ему так было стыдно за меня, что у него свесились уши. Марьванна положила мне на плечо руку и сказала:
   – Не огорчайся. В следующий раз ты пробежить лучше. Я уверена в этом. Просто ты у нас новенький и еще не знаешь, что для того, чтобы быть быстрым и ловким, нужно есть много каши.
   – Много-много, – подтвердили дети, а самый маленький из них, который не вынимал пальца из носа даже когда бежал, пояснил: – Есть по утрам кашу полезно для здоровья.
   Капризуля, которого второе место, похоже, больше огорчило, чем обрадовало, выместил свою досаду на мне:
   – Есть кашу – это тебе не по потолку разгуливать, как муха.
   Кареглазка тоже не осталась в стороне.
   – Если хочешь знать, – сказала она, – в любой каше полезных калорий больше, чем в самом вкусном шоколаде! Правда, Марьванна? От каш дети набираются энергии.
   Зря она высунулась. Да еще вспомнила про энергию, как будто Бабах был ее другом, а не моим. Я все еще был зол на Кареглазку, и потому сказал:
   – Бег не мой вид спорта.
   – А какой вид спорта твой? – спросила Марьванна.
   Я посмотрел на зайчика в ее кармане, который подмигнул мне, и не подумав ляпнул:
   – Прыжки.
   – В длину или высоту? – спросила Марьванна.
   Прыжки в высоту я уже показал детям, когда взлетел, как воздушный шарик, под потолок, и потому сказал:
   – В длину.
   – Чудесно, – сказала Марьванна. – Давайте, дети, попросим новенького показать, как он прыгает в длину.
   – Просим, просим! – загомонили дети. Один только Капризуля брезгливо смотрел на меня, как на муху, разгуливающую по потолку. Или на лягушку, которая собралась прыгнуть.
   Делать было нечего. Меня никто не тянул за язык, сам напросился.
   – Расступитесь, дети, чтобы новенький мог разбежаться, – сказала Марьванна.
   – Не нужно, – остановил я детей. – Я и с места могу прыгнуть.
   Все замерли в ожидании увидеть, как я прыгну с места. Увалень смотрел на меня подбадривающе, Кареглазка с недоверием, а Капризуля с усмешкой. Я отвернулся, сосредоточился, сам себе скомандовал: «Раз, два, три», подпрыгнул и – полетел. Сделав небольшой круг, полетел дальше, дальше и долетел до ограды. Лететь было легко и приятно, так что я запросто мог перелететь через ограду, если бы не знал, что покидать территорию детского сада никому из детей без сопровождения воспитателей или родителей не разрешается. У самой ограды я приземлился, пролетев никак не меньше двадцати метров.
   Первым ко мне бросился Увалень.
   – Ну, парень, – восторженно выдохнул он, – ты установил рекорд мира!
   Следом за Увальнем ко мне подбежали другие дети, кроме Капризули. Он издали смотрел на меня и не хотел верить своим глазам. Кареглазка кинулась меня обнимать. Я отстранил ее и сказал:
   – Обойдемся без нежностей. – Потом обратился к Увальню: – Ты правда думаешь, что я установил рекорд мира?
   – Не думаю, а уверен! – Увалень выглядел таким счастливым от увиденного, что превратился с головы до ног в одну сплошную улыбку. – Тебе нужно выступить на Олимпийских играх! Все золотые медали будут твои!
   Мне было приятно слышать такие слова. А Увалень сказал еще:
   – Давай дружить!
   – Давай, – сказал я, и мы ударили по рукам.
   Вечером, возвращаясь с папой домой, я похвастал:
   – Сегодня случилось чудо. Первое настоящее чудо!
   – Рад за тебя, – сказал папа. – Что за первое настоящее чудо случилось?
   – У меня появился еще один друг, – сказал я.

Байка седьмая. Кроха и великан

   Я сделал открытие. Оказывается, воображение – это не то же самое, что волшебные очки. Не могут все дети разом смотреть через одни и те же очки, даже если эти очки волшебные. На самом деле воображение – это мир, в котором что было, что есть и что будет соединяется с тем, чего никогда не было, нет и быть не может. Так образуется одно всамделишное живое целое. Это живое целое и есть чудо. Лучше всего воображение развито у детей. Ты спросишь, почему? Да просто потому, что дети и есть самое главное чудо на свете.
   …После завтрака Марьванна вывела нас, как обычно, на прогулку. Из кармана ее белого халата на этот раз выглядывала забавная обезьянка. На лавочке, на которой совсем недавно нежился кот Придурок, на этот раз прыгал воробей, склевывая хлебные крошки, насыпанные кем-то из детей. Увалень, с которым я подружился, рассказывал мне про Олимпийские игры. Он знал про Олимпийские игры так много, что слушать его было интересно. Кто-то из детей возился в песочнице, кто-то играл в пятнашки. Капризуля что-то сердито выговаривал Мальчику-с-пальцем-в-носу, Кареглазка прогуливалась под руку с девочкой с тоненькими косичками и рассказывала, какой знаменитой фотомоделью она станет, когда вырастет.
   Вдруг из тучек, набежавших на небо, брызнул дождь. Воробей, склевывавший на лавочке хлебные крошки, улетел. На земле образовались лужицы. Мальчик-с-пальцем-в-носу разбежался и прыгнул в одну из луж. Это любимое занятие всех детей – прыгать в лужи, поднимая веер брызг. Капризуля сделал брезгливое лицо и отвернулся. Небо потемнело, и дождь превратился в ливень.
   – Дети, бежим все под навес на веранду! – распорядилась Марьванна.
   Пока дети сбегались под навес, ливень перерос в грозу. Стало совсем темно. Сверкнула молния, следом за которой грянул гром: бабах-тарарах-трах-тах! Это развлекался мой друг Бабах. В больших глазах Кареглазки появился испуг. Мальчик-с-пальцем-в-носу еще глубже засунул палец в нос. Капризуля смотрел на пузыри, которые вспучивались и лопались на лужах. Увалень спрашивал меня:
   – А плавать ты умеешь?
   Очередная молния осветила голубым светом все вокруг и раскололась оглушительным громом прямо над нашими головами: бабах-тарарах-трах-тах! Гроза превратилась в сплошной водопад. Поднялся ветер, и тяжелые холодные капли забрызгали нас. Всем, даже обезьянке в кармане Марьванны, стало страшно.
   – Прячемся в пещеру! – скомандовал я.
   – В какую пещеру? – не понял Увалень.
   Я показал на лаз, появившийся в стене веранды. Лаз был достаточно широким, чтобы в него могла протиснуться даже Марьванна. Я полез первым, следом за мной полезли все остальные.
   Пещера оказалась просторной, так что в ней нашлось место всем. Освещал пещеру очаг, устроенный в середине. У очага сидела на камне тетенька, в которой я не сразу узнал Марьванну. А не узнал потому, что на ней вместо белого, как у доктора, халата была мохнатая шкура. Рядом с Марьванной сидела на другом камне обезьянка из ее кармана и подкладывала в костер хворост.
   Огонь весело потрескивал. На Кареглазке тоже было платьице из шкуры, но не мохнатой, как на Марьванне, а гладкой и с пятнышками. Кареглазка принимала разные позы, как в игре «раз, два, три, фигуру покажи», и строила глазки. Мое внимание привлек воробей, которого я видел перед грозой на лавочке. Я догадался, что это Бабах.
   – Ты что здесь делаешь? – спросил я.
   – Пришел познакомить тебя с моим прапрапрадедушкой.
   – Говорящий воробей! – изумились дети.
   – Подумаешь, – сказал Капризуля. – У меня есть попугайчик Кеша, который умеет ругаться.
   – Знакомьтесь, это мой друг Бабах-тарарах-трах-тах, – сказал я, показав на воробья.
   – Бабах-талалах-тлах-тах, – повторили дети, но Бабах не стал на них злиться из-за того, что у них вместо «р» получилось «л».
   В крылышках воробья я заметил кончик веревки.
   – Зачем тебе веревка? – спросил я.
   – Это не веревка, а поводок, – сказал Бабах. Веревка вилась по дну пещеры и исчезала в лазе. Лаз стал совсем темным, как если бы за ним наступила глубокая ночь.
   – Это мой прапрапрадед закрыл лаз своим задом, – пояснил Бабах.
   – Пригласи его сюда, – сказал я. – На улице дождь, твой дедушка промокнет и простудится.
   Бабах-воробей весело зачирикал.
   – Чтобы мой прапрапрадед поместился здесь, понадобятся сто тысяч миллионов таких пещер, как эта. К тому же дождь давно кончился и на улице ясный солнечный день.
   Мы не поверили и полезли за воробьем наружу. Дождя на самом деле не было, как не было и знакомого нам двора детского сада. Мы оказались в каком-то лесу с высоченными деревьями, сквозь которые с трудом пробивалось солнце. У самого лаза в пещеру стоял огромный динозавр с веревкой на шее, кончик которой держал в своих крылышках воробей. Динозавр был размером с пятиэтажный дом. Чтобы разглядеть его, понадобился бы самый сильный бинокль. Я не оговорился. Чтобы увидеть вблизи что-нибудь огромное, нужно посмотреть на это огромное в перевернутый бинокль. Тогда все огромное становится маленьким.
   Бинокль нашелся у Марьванны, на которой вместо мохнатой шкуры снова был белый докторский халат с большими карманами. Обезьянка, которая подкладывала в пещере хворост в костер, опять стала маленкой, впрыгнула в карман Марьванны и со страхом смотрела оттуда на динозавра. Дети тоже разглядывали динозавра в перевернутый бинокль и, налюбовавшись им, передавали бинокль соседям. «Ух ты, – говорили они, – какой великан!»
   – Эй, дед! – закричал воробей, сложив крылышки рупором. – Знакомься, это мои друзья!
   Когда очередь дошла до меня, я тоже посмотрел на динозавтра в перевернутый бинокль. Но даже в бинокль он оказался огромным. Ноги у него были размером со слона каждая. Спина переходила в длинющий хвост. Высоченная шея заканчивалась головой с большими ноздрями, в которых легко поместились бы два Мальчика-с-пальцем-в-носу.
   – Дети, можете поиграть с моим дедом, – разрешил воробей.
   Первым на спину динозавра взобрался Капризуля и скатился по его хвосту, как с горки. За Капризулей, отпихивая друг друга, стали карабкаться на спину динозавра и скатываться с нее другие дети. Кареглазка обратила внимание на огромные глаза динозавра и стала строить ему глазки. Динозавр улыбнулся и тоже стал строить глаза Кареглазке.
   – А ты почему не играешь? – спросил меня воробей голосом Бабаха. – Не бойся, мой дед добрый.
   – Я не маленький, чтобы играть, – сказал я.
   – Извини, забыл, что ты у нас большой.
   – Большой, – потвердил я. – А вот ты сегодня совсем кроха.
   Некоторое время мы смотрели, как играют с динозавром дети, а потом на его спину взобралась и кубарем скатилась по длиннющему хвосту Марьванна. Воробей долго смеялся, держась крылышками за живот.
   – Мой дед вылитый я, – говорил он сквозь чирикающий смех. – Такой же неисправимый шалун. Правда, мы похожи друг на друга?
   – Как две капли воды, – сказал я. – Особенно размерами. Хотя, пожалуй, ты будешь даже чуть побольше. Если посмотреть на тебя в самый сильный телескоп, а на твоего дедушку в перевернутый бинокль.
   – Не веришь, что это мой прапрапрадед? – удивился воробей.
   – Ты-то сам веришь? – спросил я.
   Воробей сделался серьезным и голосом Бабаха сказал:
   – Не верю, а точно знаю. Это научно установленный факт. Вот скажи, что появилось раньше, яйцо или курица?
   – Детский вопрос, – ответил я. – Конечно, яйцо.
   – Почему?
   – Потому что цыплята вылупляются из яиц. А курица – это повзрослевший цыпленок.
   – А кто снес яйцо, из которого вылупился цыпленок?
   – Курица.
   – Так что появилось раньше, яйцо или курица? – повторил свой вопрос воробей.
   Я задумался. Получилась несуразица. Ясное дело, что яйцо появилось раньше, потому что курица, когда она еще цыпленок, вылупляется из яйца. Но как она могла появиться раньше, если это яйцо снесла курица?
   – Молчишь? Ну, думай, думай, а мне некогда с тобой лясы точить, у меня куча важных дел, – сказал воробей и упорхнул.
   Я с трудом дождался, когда за мной придет папа. По дороге домой я спросил:
   – Пап, что появилось раньше, яйцо или курица?
   – Динозавр, – сказал папа.
   – Как это? – не понял я.
   – Видишь ли, сынок, курица, как и голубь, ворона, кукушка…
   – Воробей, – подсказал я.
   – Да, и воробей тоже, – это птицы. А первая птица много миллионов лет назад выпорхнула из яйца динозавра.
   Я изумился. Никогда не думал, что огромные динозавры несут яйца.
   – Ты хочешь сказать, что динозавры вылуплялись из яиц?
   – Да, сынок. И не будет ошибкой сказать, что курица тоже вылупилась из яйца динозавра.
   – И даже воробей?
   – Даже воробей.
   Вечером я долго ворочался в постели, пытаясь представить, как крошечный воробей мог произойти от такого великана, как динозавр. Представлял, представлял, но так ничего и не представил. Тихо позвал:
   – Бабах, ты здесь?
   – Здесь, я всегда здесь и повсюду, – так же тихо отозвался Бабах.
   – Как получилось, что прапрапрадедушкой крохи воробья оказался такой великан, как динозавр?
   – А вот так и получилось.
   – Как «так»?
   – Да вот так.
   – Объяснить можешь?
   – Обыкновенно получилось. Ты что, никогда не видел, как вылупляются цыплята из яиц?
   – Никогда.
   – Темнота, – вздохнул Бабах. – Не понимаю, чему учат современных детей. И учат ли вообще, если они не знают, что динозавры и воробьи самые близкие родственники.
   Я так ничего и не понял. Сколько ни включал своё воображение, никак не мог представить, каким образом крошечный воробей, который легко уместится в моей ладошке, вылупился из яйца динозавра размером с пятиэтажный дом.

Байка восьмая. Страшная месть

   После чудесного превращения великана-динозавра в кроху-воробья у меня появился еще один друг. На этот раз Капризуля. Он все вспоминал, как здорово было скатываться со спины огромного доброго чудища, и просил меня еще раз сводить его в волшебный лес. А потом Капризулю будто подменили. Он стал молчаливым, всех сторонился, раз даже не пришел в детский сад.
   – Ты заболел? – спросил я его на следующий день.
   – Нет.
   – Тогда почему не был в саду вчера?
   – Занят был.
   – Чем занят?
   Капризуля не ответил. Неожиданно всхлипнул и отвернулся.
   – Рассказывай, – потребовал я. – Если ты мне друг, расскажи всё-всё.
   Капризуля долго молчал. Потом слово за слово я вытянул из него всю правду. А правда эта состояла вот в чем.
   У Капризули не было папы. То есть, я хочу сказать, папа у него, конечно, был, но Капризуля ни разу его не видел. Это был папа-невидимка. Никакого чуда в этом не было. Бабах тоже невидимка, хотя он есть. Просто папа Капризули никогда с ним даже не разговаривал. Разговаривала с Капризулей одна только его мама. Иногда рассказывала ему на ночь сказки. Но не детские, а про любовь. Мама Капризули говорила, что любовь – это последняя сказка, в которую верят еще только дети. Она-то и познакомила Капризулю с Ромео. Рассазывала, что Ромео был без памяти влюблен в красавицу Розалину, места себе не находил, а потом перевлюбился в какую-то Джульетту. Про Ромео и Джульетту сочинили даже трагедию, хотя настоящая трагедия, говорила мама Капризули, случилась с Розалиной. Мама жаловалась, а волнистый попугайчик Кеша повторял за ней ее слова.
   – Ну что за наказание женская доля? – говорила мама, а Кеша подхватывал:
   – Наказание, наказание!
   – Мужикам бы половину этой доли, они бы сразу удавились, – продолжала жаловаться мама, и попугайчик тут же повторял:
   – Удавились, удавились!
   – Будь моя воля, – говорила мама, – я бы всех мужиков переехала трамваем.
   Кеша радостно кричал:
   – Переехала трамваем, трамваем переехала!
   А мама все никак не могла угомониться:
   – Узнáют они тогда, каково это забывать про настоящую любовь и волочиться за малолетками.
   – Волочиться, – повторял попугайчик, которому нравилось ругаться, – волочиться за малолетками!
   Капризуля жалел маму и придумал себе игру. Верил, что если ему удастся найти Розалину, мама сразу станет счастливой и перестанет жаловаться на свою долю.
   Капризуля, как и я, был большой. Даже больше большим, чем я. Он во всем старался помогать маме. Ходил даже в магазин за продуктами, чего никогда не делал я. Из-за этого-то у Капризули и случилась неприятность. Расскажу о ней чуть подробней, чтобы тебе стало понятней, какие неприятности подстерегают детей, когда они становятся большими.
   По соседству с Капризулей жил мальчик по имени Витька. Этот Витька ходил уже в пятый класс и считался в школе неисправимым хулиганом. Сам Витька, правда, называл себя не хулиганом, а героем. Говорил, что его имя означает Победитель. У него и приятели были такие же, как он, хулиганы-победители. Не давали прохода ни одному малышу без того, чтобы не дать ему подзатыльника. Особенно доставалось малышам на детской площадке возле их дома. Витька и его приятели сбрасывали малышей с качелей, сталкивали с горок, а когда видели, что малыши забирались в теремок, поджигали у входа бумагу и не давали малышам выбраться наружу. Малыши ревели от страха, а Витьку и его приятелей это потешало.
   Раз Витька со своими приятелями встретил Капризулю у магазина, куда он отправился за хлебом и молоком.
   – А ну стой, шпингалет, – остановил Капризулю Витька. – Ты куда?
   – В магазин, – сказал Капризуля.
   – Вижу, что в магазин, не слепой, – сказал Витька. – А ты знаешь, что шпингалетам в магазин вход без денег запрещен?
   – У меня есть деньги, – сказал Капризуля.
   – Покажь, – потребовал Витька.
   Капризуля показал. Витька взял деньги, посмотрел на свет, показал приятелям.
   – Фальшивые, – сказал он и спрятал деньги в свой карман. – Знаешь, что бывает с теми, кто рисует фальшивые деньги? Их сажают в тюрягу. На пожизненный срок. Газуй отсюда подальше, пока я добрый и не сдал тебя в милицию.
   Капризуля хотел вернуть свои деньги, но Витька с приятелями надавали ему подзатыльников, так что Капризуля вернулся домой ни с чем. Сознаться маме, что деньги у него отняли хулиганы, Капризуля постеснялся, потому что считал себя взрослым мужчиной. Сказал, что потерял их. Мама добавила Капризуле подзатыльников и сказала:
   – Горе мое луковое! Ну что за сын у меня растет? Такой же бестолковый, как его отец.
   – Бестолковый, бестолковый! – подхватил попугайчик Кеша.
   – Пользы от них ноль, одни только убытки, – продолжала мама. – Ты что же, думаешь, я рисую деньги или они достаются мне даром? Вот уйду в монастырь, посмотрим, что ты тогда запоешь!
   Кеша долго потом грозился: «Вот уйду в монастырь, посмотрим, что ты тогда запоешь!»
   Витька с приятелями извел Капризулю своими преследованиями. Ловил его во дворе, выворачивал карманы, требовал, чтобы Капризуля вернулся домой и принес ему все деньги, какие только есть у его мамы.
   – А не принесешь, – грозился он, – век тебе воли не видать, сгною в тюряге.
   Капризуля стал бояться выходить из дому. Выглядывал из подъезда, не подстерегают ли его хулиганы, и если видел их, то или возвращался домой, или убегал, пока они его на настигли. А бегал Капризуля здóрово, его мог обогнать один только Увалень!
   Когда Капризуля закончил свой рассказ, я задумался: как помочь другу? Было ясно, что если Витьку с его приятелями не проучить, они так и будут продолжать издеваться над Капризулей. Надо было что-то придумать. Придумать страшную месть, чтобы не Капризуля, а Витька со своими приятелями стал удирать от него. Не придумав ничего дельного, я решил посоветоваться с Бабахом. Спросил его:
   – Бабах, ты умеешь превращаться только в кота и воробья?
   – Обижаешь, кореш, – сказал Бабах.
   – Я не кореш, – поправил я друга.
   – Все равно обижаешь. – По тону Бабаха я понял, что он на самом деле обиделся. – Да я могу превратиться в кого и во что угодно! Хочешь, стану ракетой?
   – Ракетой не надо, – сказал я. – А кем ты еще можешь стать?
   – Да кем угодно!
   – И меня можешь превратить в кого угодно?
   – Для меня это проще, чем простуженному лишний раз чихнуть, – похвастал Бабах.
   – А Капризулю? – спросил я.
   – Нет проблем.
   – Лады, – сказал я. – В субботу попробуем.
   В ближайшую субботу, когда детский сад закрыт, я уговорил Капризулю отправиться на детскую площадку, где часто бывал Витька с приятелями. Капризуля, пока мы шли на площадку, поминутно оглядывался, нет ли поблизости его обидчиков. На площадке мы сели на лавочку, и я сказал:
   – Приступай, Бабах.
   – В кого превратить Капризулю? – спросил Бабах. – В страшного-престрашного волка?
   – Волк похож на обыкновенную овчарку, – сказал я. – Лучше в страшного-престрашного тигра.
   – Ты с кем разговариваешь? – спросил меня Капризуля. От страха голос его стал похож на писк мышки.
   – Не мешай, – сказал я. – Сиди и делай вид, что ничего не происходит.
   Не успел я договорить, как Капризуля превратился в огромного страшного тигра. Тигр потерся головой о мое колено и мурлыкнул:
   – Мяу!
   – Никуда не годится, – сказал я, и тигр снова превратился в Капризулю. Повертев головой, он спросил:
   – Что со мной было?
   – Ничего особенного, – сказал я. – Просто мы с Бабахом репетируем. А ты, Бабах, запомни: тигры не мяукают, они грозно рычат и показывают клыки. Понял?
   – Понял, – сказал Бабах обычным своим тоном. – Буду грозно рычать и покажу клыки.
   – И еще одно, – добавил я. – Без моей команды ничего не делай. Когда я скажу «давай!», превращай Капризулю в тигра и начинай страшно-престрашно рычать. Договорились?
   – Договорились.
   У Капризули от страха мелко стучали зубы.
   – Не трусь, – сказал я другу, – всё будет как надо.
   – А ка-а-ак надо? – спросил, заикаясь, Капризуля.
   – Увидишь.
   Ждать Витьку с приятелями пришлось недолго. Первым их увидел Капризуля. Я догадался об этом по дрожи, которая охватила все его тело. Я сжал руку Капризули и шепнул:
   – Не трясись. Сделай вид, что никого не видишь. Закинь ногу на ногу и насвистывай какую-нибудь песенку.
   – Я не-не-нее… – Капризуля стал полным заикой.
   – Не знаешь никакую песенку? – спросил я.
   – Я-я не-не у-умею сви-истеть.
   К нам приближались ухмыляющиеся мальчишки. Впереди шел, накручивая на палец и раскручивая ключ на цепочке, старший из них. Я догадался, что этот старший и есть Витька-хулиган.
   – Кого я вижу! – чуть ли не радостно проорал он. – Сам шпингалет собственной персоной! Ну что, шпингля, принес деньги?
   Сжав еще крепче руку дрожащего Капризули, я негромко, но внятно сказал Витьке:
   – Гуляй, Вася.
   Витька перевел взгляд на меня, как если бы только теперь увидел на лавочке рядом с Капризулей еще кого-то, и сказал, обращаясь к приятелям:
   – Мне послышалось или тут кто-то вякнул? – Сделав вид, что замахнулся, он нагнулся и прямо в лицо мне выдохнул: – Я не Вася, я Витька-победитель!
   – Все равно гуляй, – так же негромко повторил я.
   Витька выпрямился, скривил в успешке рот и сказал:
   – Эта шмакодявка мне нравится. Ладно, посиди пока, твоя очередь следующая. – С этими словами он повернулся к Капризуле и, взяв его за ухо, сильно выкрутил его. – Гони башли, шпингля!
   Бедный Капризуля скривился от боли. Я тихо скомандовал:
   – Давай!
   В ту же секунду Капризуля превратился в страшного-престрашного тигра, который оскалил огромные клыки и зарычал. Он зарычал так грозно, что даже я испугался.
   Никогда и ни у кого из мальчишек я не видел такие круглые глаза. Если бы их можно было обвести циркулем, то и тогда глаза эти не получились бы такими круглыми. Самые круглые глаза получились у Витьки. Он был настолько поражен неожиданным превращением Капризули, что продолжал выкручивать ухо уже не шпингли, как он назвал Капризулю, а тигра.
   Мой папа был прав наполовину. Оказалось, что не только камень, брошенный с двойной скоростью света, исчезает, но и мальчишки-хулиганы, оказавшиеся наедине с разъяренным тигром. Я, во всяком случае, не заметил, как и с какой скоростью они убежали. Вот только сию секунду были рядом, стояли совсем близко, так что их можно было коснуться, и вдруг исчезли, будто растворились в воздухе. Чудеса, да и только!
   В следующую секунду исчез и страшный тигр. На лавочке рядом со мной снова сидел Капризуля, потирая покрасневшее ухо.
   – Больно? – спросил я.
   – Не очень, – сказал Капризуля. – Что сейчас было?
   – Страшная месть, – сказал я.
   – А куда делись Витька и его приятели?
   Капризуля все еще дрожал от страха.
   – Испарились, – сказал я. – Теперь не ты, а он и его приятели никогда больше не попадутся тебе на глаза. Как только увидят, сразу удерут, так что ты не успеешь даже увидеть их пятки.

Байка девятая. Кеша разбушевался

   Я не ошибся: ни Витька, ни его приятели больше не попадались на глаза Капризуле. Да и немудрено! Хотел бы я знать, существует в целом мире хоть один хулиган, у которого хватило бы смелости остаться один на один с рычащим, грозно скалящим огромные клыки тигром, больно выкрутить ему ухо и при этом ни капельки не испугаться?
   Впрочем, один такой храбрец нашелся. Им оказался волнистый попугайчик Капризули Кеша, который обожал ругаться. Правда, храбрецом он стал не сразу. Впрочем, о том, как этот маленький хулиган превратился в грозную птицу, напустившую страха на всех, кто с ним встретился, лучше рассказать особо.
   Началось всё с того, что Кеша собственными глазками-бусинками увидел невероятное превращение Капризули в тигра. Его клетка стояла на подоконнике, откуда была хорошо видна вся детская площадка. Когда Капризуля в первый раз превратился в тигра, который потерся головой о мое колено и сказал «мяу», Кеша страшно испугался за своего хозяина, решив, что тигр проглотил Капризулю. Страх до такой степени испугал Кешу, что он спрятал голову под крыло и притворился спящим. Сделал он это нарочно. На тот случай, если тигр придет к ним домой, спросит, где тут Кеша, хозяина которого Капризулю он только что проглотил, а Кеша скажет в ответ: «Какой-такой хозяин? Знать не знаю никакого хозяина, в первый раз слышу. Нет у меня хозяина и никогда не было. Сирота я, круглый сирота и беспризорник. И вообще, не видишь, что ли, сплю я, смотрю сладкие сны, а тут шастают всякие разные тигры, бесцеремонно врываются в чужие квартиры и лезут со своими дурацкими вопросами про какого-то хозяина».
   Не дождавшись тигра, Кеша высунул из-под крыла голову, снова посмотрел в окно и увидел на этот раз другую картину. Его хозяин Капризуля как ни в чем не бывало сидел на лавочке с каким-то мальчиком (этим мальчиком был я), и они о чем-то говорили. В это время к ним подошли пацаны, старший из которых накручивал на палец и раскручивал ключ на цепочке. Этот старший что-то сказал Капризуле, который так сильно дрожал, что это было видно даже на расстоянии. Из-за того, что Капризуля от страха онемел, вместо него пацану что-то сказал мальчик, сидевший рядом с Капризулей. Тогда пацан наклонился к незнакомому Кеше мальчику, тоже что-то сказал ему, а потом схватил Капризулю за ухо и стал выкручивать его. И тут случилось чудо: Капризуля вдруг превратился в страшного-престрашного тигра! Пацан, выкручивавший ухо тигру, и его приятели тут же исчезли, как если бы их вовсе не было на детской площадке, а тигр снова превратился в Капризулю, который потирал покрасневшее ухо.
   Кеша только теперь догадался, что никакого тигра на самом деле не было, а были только незнакомый ему мальчик и Капризуля, которые продолжали сидеть на лавочке. Капризуля и стал на время грозным тигором, до смерти напугавшим пацанов.
   От восторга за своего хозяина Капризулю, который, превратившись в тигра, будто ветром сдул с детской площадки хулиганов, Кеша не находил себе места. Ему стало тесно в клетке, он рвался на свободу и бился о прутья с такой силой, что чуть было не переломал себе крылья. Когда Капризуля вернулся домой, Кеша продолжал метаться в клетке и безумолку тараторил:
   – Круто, кореш, круто! Ты самый крутой пацан на свете! Я тоже хочу быть крутым! Я всех под страхом буду держать!
   Капризуля, как он сам потом рассказал мне, допустил непоправимую ошибку: выпустил из клетки Кешу, чтобы тот не повредил себе крылья. Попугайчик тут же выпорхнул в открытую форточку и полетел на детскую площадку. Трудно сказать, кем он себя вообразил, тоже тегром или другим страшным зверем, наводящим панику на всех, но, еще не приземлившись, он накричал на голубей, которых на детской площадке всегда было множество:
   – Кыш, толстопузые! Ходют тут всякие, гадют, как у себя дома, а кто за вами будет убирать, Пушкин, что ли?
   Если бы кто-нибудь спросил Кешу, с какой стати знаменитый поэт, написавший замечательные сказки для детей, должен убирать за голубями, он бы и сам не сумел толком объяснить. Но говорящий попугайчик напустил на голубей такого страху, что те улетели. После этого Кеша стал кружиться над девочкой в очках, которая вышла прогулять свою собачку – коротконогую и длинную, как колбаса, таксу:
   – А ты что тут делаешь? Не нашла другого места для своей псины? Может, тебе вторые очки нацепить, чтобы ты увидела, что там, где играют малыши, не место собакам? А если твой кобелина бешеный? Если в его башку придёт покусать малюток? Знаешь, сколько уколов придется делать малюткам? Сто тысяч миллионов, вот сколько! А ну брысь отсюдова, пока я не растерзал тебя вместе с твоим волкодавом!
   Девочка так и обмерла от вида маленькой грозной птички, которая порхала прямо перед ее носом, подхватила таксу и поспешила уйти с детской площадки. А Кеша, прогнав девочку с собачкой, принялся за мам малышей, которые сидели на лавочках и о чем-то судачили:
   – Ну вы, балаболки, долго еще будете чесать языками? Вместо того, чтобы трепаться, лучше занялись бы делом! Посмотрите, в каком безобразном состоянии находятся горки и качели! Вы чтó, хотите, чтобы эти невинные созданьица стали на всю жизнь калеками? А ну марш по домам за инструментами и чтобы через час все горки и качели были починены! А не справитесь сами, сгоните с диванов своих муженьков! Вам еще раз повторить или усекли мой приказ с первого раза? Через час лично проверю, как вы справитесь с моим заданием!
   Выговорив мамам малышей, Кеша перелетел к ближайшему к детской площадке подъезду дома и стал ругать сидевших там старушек:
   – А вы, старые клюшки, чего расселись? Не устали еще промывать косточки соседям и хвастать друг перед другом своими болячками? А слабо посадить хотя бы по одному цветочку возле своего подъезда? Или ждете, когда за вас это сделает Пушкин?
   Бедный Пушкин! Он, оказывается, по мнению Кеши, должен не только убирать за голубями, но и высаживать цветочки возле подъезда дома, где живут старушки! А Кеша, найдя занятие для старушек, полетел дальше. Доминошники, которые собрались в субботний день за столом, вкопанным в землю, как ни в чем не бывало курили и потягивали пиво. Они очень удивились, когда над их столом запорхал сердитый говорящий волнистый попугайчик:
   – А ну, алкаши и курильщики, кончай ломать стол и глушить пиво! Не можете придумать себе более подходящее занятие, чем забивать «козла»? Посмотрите вокруг, не видите разве, как тут всё заплевано и загажено вашими окурками? Самим не противно сидеть в такой грязи? Немеденно убрать за собой и привести всё в надлежащий вид! Через час лично проверю, мужики вы или только нацепили штаны!
   Доминошники так и обмерли от вида попугайчика, который ругался не хаже них. От доминошников разбушевавшийся Кеша перелетел за дом, где когда-то была устроена спортивная площадка, служившая зимой хоккейной коробкой, а летом полем для игры в баскетбол. Теперь хоккейная коробка была частью выломана, а та часть с облезшей краской, которая оставалась еще целой, была коряво исписана разными глупостями. Кольца с баскетбольных щитов давно исчезли, так что подросткам, собрашимся здесь, не оставалось ничего другого, кроме как играть в футбол, загоняя мяч в проржавевшую сетку бывших хоккейных ворот. На этих-то подростков и накинулся вконец разбушевавшийся попугайчик.
   – Позор, позор! – верещал Кеша, кружась над головами подростков. – И это называется здоровенные молодые парни! Вместо того, чтобы превратить площадку в настоящее спортивное поле, на которое не стыдно пригласить девчонок, они выглядят как бомжи на помойке! Одна команда бомжей играет против другой команды бомжей, победа осталась за помойкой!
   Подростки, забыв про футбол, с изумлением смотрели на говорящего попугайчика. Так, задрав головы, они стояли бы, наверно, сто тысяч миллионов лет, если бы кто-то из них не сказал: «В самом деле, ребята, давайте приведем в порядок площадку».
   А Кеша, придумав занятие для подростков, вернулся на детскую площадку и принялся воспитывать малышей.
   – Ну кто так лепит куличи, кто? Мальчик, верни лопатку девочке, это не твоя лопатка. А ты, девочка, не реви, как будто у тебя отобрали не твою задрипанную лопатку, а навсегда лишили любимой мамочки. Слушай мою команду! Дети с лопатками наполняют песком формочки. Дети без лопаточек переворачивают формы на бортик песочницы и лепят куличи. Да не как попало лепят, а строго в ряд, чтобы было красиво. – От песочницы Кеша перелетел к горке. – Мальчик, ты почему не даешь скатиться с горки девочке? Тебя не учили, что мальчики должны уступать девочкам? А ты, девочка, не делай вид, что эта горка твоя собственность. Скатилась сама, уступи место другому. Нет, ну вы только посмотрите на этого жадину, который никак не хочет слезть с качелей! Ты один такой умный на всей детской площадке, да? Другие дети не хотят покачаться? А что это за хипиш устроен на пирамиде? Я к тебе обращаюсь, карапуз, к тебе! Ты хочешь сломать шею своему товарищу или себе? Если себе, то ты близок к цели, если своему товарищу, то для начала спроси у него, надо ли ему ходить со сломанной шеей…
   Кеша перелетал с одного конца детской площадки на другой и всюду устанавливал свои порядки. Странное дело, но дети слушались его, так что вскоре на детской площадке воцарились тишь, благодать и строгая дисциплина. На всех в округе Кеша нагнал такого страха, что через неделю округу эту стало не узнать. Детская площадка выглядела как новая, возле подъездов близлежащих домов появились живые цветы, старый стол, разбитый костяшками доминошников, был заменен на новый, а рядом со столом появилась свежевыкрашенная урна, так что доминошники бросали теперь окурки не куда попало, а только в эту урну. Но самой настоящей красой и гордостью округи стала преобразившаяся спортивная площадка! Она была не только отремонтирована, так что выглядела лучше старой, вокруг нее появились ярко окрашенные трибуны, на которых сидели визжащие от восторга девочки, болея за команды соревнующихся друг с другом подростков-баскетболистов, одетых не во что попало, как прежде, а в новенькую, с иголки, форму.
   Ты, мой юный друг, уже догадался, конечно, что все эти чудеса произошли не без помощи Бабаха. Это он, превратив Капризулю в тигра, решил продолжить игру, которую назвал «держать всех под страхом». Для этого он вселился в попугайчика Кешу, который понравился Бабаху тем, что любил ругаться, выпорхнул в открытую форточку и стал всюду наводить свои порядки. Что из этого получилось, ты, мой юный друг, узнал из байки, которую я только что рассказал.

Байка десятая. Бабах заскучал

   Ох, и неугомонный достался мне друг! Вселившись в попугайчика Кешу и наведя порядок в округе, где жил Капризуля, Бабах продолжал проказничать. Проказничал он, конечно, не сам, а вселяясь в разных людей. На одной лестничной площадке с нами жила старушка, которую все называли бабушка Ксюша, а над ней старенький профессор на пенсии Николай Федорович. В этих-то бабушку и профессора вселился Бабах. Их стало не узнать! Бабушка Ксюша любила карамельки. Ну, любила и любила, мало ли, кто что любит. А тут она стала выходить из своей квартиры, разворачивала конфету, карамельку засовывала за щеку, а фантик бросала на пол. После этого она звонила во все квартиры подряд и ласковым голоском говорила: «Опять в нашем подъезде кто-то насвинячил. Вы случайно не видели, кто это сделал? Один бросит фантик, другой, глядишь, мусору наберется столько, что получится целая гора. Разве ж одной уборщице с такой горой фантиков управиться? Любителей лопать сладкое много, а уборщица одна. Совсем люди совесть потеряли, вот что я вам скажу. Никакого стыда в них не осталось, одно только бесстыдство и срам».
   Раз поздним вечером страдающая бессонницей бабушка Ксюша услышала, как над ее головой хлопнула входная дверь квартиры Николая Федоровича. «Куда это наш профессор на пенсии собрался на ночь глядя?» – подумала она и посмотрела в глазок двери. По лестнице, стараясь не шуметь, спускался на цыпочках Николай Федорович в спальной пижаме. В руках у него были баночка с краской и кисточка. Оказавшись на нашей площадке, Николай Федорович огляделся по сторонам и, никого не заметив, обмакнул кисточку в банку с краской и большими буквами вывел на стене: «Баба Ксюша дура». Бабушку Ксюшу чуть не хватил удар. Она так была потрясена поступком всеми уважаемого профессора-пенсионера, что не сразу вышла на лестничную площадку, а когда вышла, след Николая Федоровича простыл. Бабушка Ксюша подняла такой крик, что разбудила всех не только в нашем подъезде, но и в двух соседних.
   – Это я-то дура? – кричала она совсем не ласковым голосом. – На себя посмотри, старый дурак! А еще называется профессор! Видали мы таких профессоров кислых щей!
   После этого она скрылась в своей квартире и через минуту выскочила на лестничную площадку снова, – на этот раз тоже с банкой краски и кисточкой в руках. Взлетев на этаж Николая Федоровича, она огромными буквами намалевала на стене напротив его квартиры: «Сам дурак!».
   Собравшиеся на крик бабушки Ксюши соседи из трех подъездов, еще не увидев надписи, намалеванные на стенах, спрашивали друг друга: «Что случилось? что случилось?», а те, кто уже видел эти надписи, отвечали им: «Кошка с мышкой обручилась». Когда надписи напротив квартир бабушки Ксюши и профессора на пенсии Николая Федоровича увидели все, кто-то сказал: «Совсем бабушки с дедушками с ума стрехнулись», а кто-то еще добавил: «Вот что делает любовь даже с глубокими стариками».
   Не знаю, любовь это была или что другое, но одно для меня было ясно: если моего друга не приструнить, Бабах превратится в хулигана похлеще обидчика Капризули Витьки и его приятелей. Я строго-настрого велел Бабаху больше не проказничать, хотя понимал: проказничают обыкновенно те, кто не может или не хочет придумать себе занятие по душе. Так случается с детьми и даже некоторыми взрослыми, которые не знают, чем занять себя. Ждут, когда их займут чем-то интересным другие. А если другим недосуг ими заниматься, они начинают или скучать от безделья и от этого жутко устают, или хулиганят, как расхулиганился мой друг Бабах: расписывают стены в подъездах разными глупостями, мусорят, сворачивают в спирали прутья перил, портят лифты.
   Бабах, когда я выговорил ему, вначале все отрицал, доказывал, что он тут ни при чем, говорил:
   – Кто-то мается дурью, а я за них отвечай? Хорошенькое дельце! А если завтра кому-нибудь захочется устроить всемирный потоп, опять я буду виноват? Я так не играю!
   Я сказал ему на это:
   – Чем насмехаться над пожилыми людьми, лучше бы ты сам маялся дурью.
   Бабах засопел, как испорченный насос, и ничего не ответил.
   А вскоре моя мама перестала ходить на работу. Ей предоставили отпуск. Папа сказал, что это не простой отпуск, а декретный. Так называется отпуск, который предоставляется всем работающим женщинам, которые готовятся стать мамами. Я как мог помогал маме: пылесосил квартиру, выносил мусор, мыл посуду. Мама хвалила меня. Говорила, что у нее растет замечательный сын, на которого она может положиться во всём. От похвалы этой я старался помогать маме еще больше. О Бабахе на какое-то время я забыл. Как-то вечером, когда я укладывался спать, Бабах спросил:
   – Ты уже раздружился со мной?
   – С чего ты взял? – удивился я. – Я был и остаюсь твоим другом.
   – Тогда почему ты со мной больше не играешь? – спросил Бабах.
   – Мне некогда, – сказал я. – Ты же видишь, что я помогаю маме. У меня скоро появится сестричка.
   – Тебе какая-то девчонка дороже друга? – обиделся Бабах.
   – Не говори глупости, – фыркнул я. – Во-первых, у меня появится не какая-то девчонка, а родная сестричка. Во-вторых, это не помешает нам оставаться друзьями и дальше.
   – Это ты говоришь только для того, чтобы меня успокоить, – сказал Бабах. – А сам, когда у тебя появится сестра, надуешь меня.
   – Настоящих друзей не надувают, – сказал я. – А мы с тобой друзья не разлей вода.
   – Надуешь, надуешь, – повторил Бабах.
   Я рассердился.
   – Разве не ты говорил, что ты мне друг, а не нянька? – спросил я. – Вот и я хочу быть для тебя другом, а не нянькой, без которой ты и шагу ступить не можешь. Пока я помогаю маме, придумай себе какое-нибудь занятие.
   Ночью я проснулся от какой-то возни в моей комнате. Встал с постели и включил свет. Возня раздавалась внутри моей старой сломанной юлы. Я присел на корточки возле юлы и спросил:
   – Бабах, это ты возишься?
   – Ну а кто же еще? – раздался голос Бабаха из юлы. – Натурально, я.
   – Чем ты там занимаешься?
   – Дурью маюсь, – сказал Бабах. – Забыл, что ли, что это ты посоветовал мне, чтобы я вместо того, чтобы насмехаться над пожилыми людьми, стал маяться дурью. Вот я и маюсь.
   Мне стало немножко жаль моего друга, который не придумал себе занятия поинтересней, чем маяться дурью, и я спросил:
   – Ты почему забрался в юлу? Она ведь сломанная.
   – Я хочу ее починить, – сказал Бабах. – А ты вместо того, чтобы делать замечания другу, лучше помог бы мне.
   – Эту юлу не смог починить даже мой папа, – сказал я. – Её давным-давно надо выбросить на помойку. Вспомни, это твои слова.
   – На помойку? – переспросил Бабах. – А где, по-твоему, я должен жить? На помойке?
   – Тебе мало места в моей комнате? – спросил я.
   – В твоей! – сказал Бабах. – Выходит, я тут гость? Не хочу быть гостем, хочу, чтобы и у меня было где жить!
   – Ну так живи себе на здоровье, – сказал я. – Была моя комната, а станет нашей общей. Места здесь всем хватит.
   – Тебе, может, и хватит, а мне мало даже всей Вселенной, – сказал Бабах. – И потом, почему я должен с кем-то делиться жильём? У всех есть свой дом, даже у такого задрипанного слизняка, как улитка. Один я живу как бездомный бродяга. Мне тоже хочется заиметь свой дом, где я могу делать всё, что захочу, и играть во что захочу!
   В словах Бабаха был резон. В самом деле, у всех живых существ есть свой дом. У белочки дупло, у медведя берлога, у птичек гнёзда, даже у тараканов – и у тех есть свои щели. Один мой друг остался без дома. Обидно.
   – Ладно, починяй свой дом, не стану тебе мешать, – сказал я и хотел снова лечь в постель, но Бабах остановил меня.
   – Ты куда? – спросил он.
   – Спать, – сказал я.
   – А кто мне будет помогать? Пушкин, что ли?
   – Не знаю, – сказал я. – Эту юлу все равно нельзя починить.
   Бабах захныкал, как капризный ребенок.
   – И это называется друг, – сказал он. – Очень это по-дружески – бросать друга в беде.
   – Если ты забрался в сломанную юлу, – сказал я, – значит, ты знаешь, как ее починить.
   – Я-то знаю, – сказал Бабах. – А ты все равно помоги мне.
   – Как я тебе помогу? – спросил я.
   – Придумай как. У тебя для чего на плечах кумпол?
   – Какой кумпол? – не понял я.
   – Ну, чердак, черепушка, голова, – объяснил Бабах.
   – В голове у меня мозги, – сказал я. – Мозгами человек думает.
   – Вот и думай своими мозгами, – потребовал Бабах. – Мне нужна не простая юла, а такая, чтобы в ней зажигались звезды. А еще мне нужно, чтобы юла эта была похожа на Вселенную.
   – Если тебе известно, какая юла тебе нужна, – сказал я, – сделай ее сам.
   – Да как я ее сделаю без твоей помощи? – взмолился Бабах. – Мне в сто тысяч миллионов раз легче сломать что угодно, чем сделать!
   Слова Бабаха поразили меня. Я вдруг понял, что мой друг ничего не умеет сделать сам. Ну вот совсем ничегошеньки! Он только умеет вселяться во всё, что движется, ходит, летает, а сделать самому даже самую простую батарейку для заводного автомобильчика ему не по силам. Батарейку эту должны сделать за него люди, и только тогда он вселяется в нее, и батарейка начинает работать. Открытие это поразило меня. Я думал, что Бабах может всё-всё. А он, оказалось, умеет только из этого всего, что сделали за него другие, творить чудеса.
   – Ладно, – сказал я, – я постараюсь что-нибудь придумать для тебя.
   – Не придумать, – поправил меня Бабах, – а сделать для меня юлу-Вселенную, в которой я буду играть. – И пообещал: – Если ты сделаешь такую юлу, мы будем играть в ней вместе. Ох, и житуха у нас начнётся! Все лопнут от зависти…
   – Договорились, – сказал я, выключил свет и отправился в постель.

Байка одиннадцатая. Кто главней?

   Недели за две до рождения моей сестрички мама собралась в церковь. Никогда не ходила, а тут вдруг собралась. Я тоже ни разу не был в церкви и потому напросился пойти туда с мамой. По дороге бесконечно спрашивал:
   – Церковь – это что? Большой дом?
   – Да, сынок, большой красивый дом, – говорила мама.
   – А кто там живет?
   – Бог.
   – Мы идем в гости к богу?
   – В гости.
   – И дети там будут?
   – Какие дети?
   – Дети бога.
   – Мы все дети бога.
   – Кто «все»? – не понял я.
   – Все люди, – сказала мама. – Ты, я, наш папа, все-все.
   Я подумал, что мама шутит, хотя вид у нее был серьезный. У меня есть свои мама и папа, у мамы и папы свои мамы и папы – мои бабушки и дедушки, – у бабушек и дедушек… Я вспомнил воробья и его прапрапрадедушку динозавра. Получается, что бог – это вроде динозавра?
   – А бог – он какой? – спросил я.
   – Добрый.
   – Он большой?
   – Очень большой.
   – Как динозавр?
   – Не говори глупости, – рассердилась мама. – Бог больше самого большого динозавра. Он больше всех.
   Я не поверил маме. Если бог такой большой, то как он поместился в церкви? На всякий случай спросил еще:
   – А бинокль ты взяла?
   – Зачем нам бинокль?
   – Чтобы раглядеть бога.
   – Бога нельзя увидеть ни в какой бинокль.
   – Почему?
   – Потому что он невидим. Бога никто никогда не видел.
   Кажется, я начинал понимать маму. Моего друга Бабаха тоже нельзя увидеть. Если только он сам не захочет превратиться в кота, воробья или тигра. А еще в попугайчика Кешу, который любит ругаться, и наших соседей бабушку Ксюшу и профессора Николая Федоровича. Интересно, в кого превратится бог, когда мы придем к нему в гости?
   – Мама, бог неведимка потому, что он находится здесь и повсюду? – спросил я.
   – Умница ты моя, – похвалила мама. – Папа прав, ты на самом деле знаешь больше, чем должны знать дети в твоем возрасте.
   Я продолжал спрашивать:
   – А бог – это имя?
   – Имя.
   – Значит, оно пишется с большой буквы? – Я хотел еще спросить: «Как Бабах?», потому что Бабах имя моего друга, но не стал спрашивать, потому что у Бабаха, как я узнал это от папы, есть еще другое имя – Энергия.
   – Да, сынок, Бог пишется с большой буквы, – сказала мама.
   – А что означает это имя?
   – Здоровье. Раньше здоровых людей называли богатыми, потому что здоровье – главное богатство человека. Слово «богатый» произведено от слова «бог».
   – А как называли больных? – спросил я.
   – Убогими, – ответила мама. – Слышал такое выражение: нá тебе, убоже, что нам негоже?
   Такое выражение я не слышал, но подумал, что Бог и Бабах – это одно и то же. Бабах говорил, что он самый-пресамый лучший доктор на свете. Чемпион мира среди всех самых лучших докторов. Когда я бабахнул себя молотком по пальцам, он сразу меня вылечил. Если Бабах захочет, то вылечит всех убогих. Мне стало весело, и я тихо, чтобы меня мог услышать один только Бабах, сказал:
   – Привет, Бог. Я иду к тебе в гости. Познакомишься с моей мамой. Она самая-пресамая лучшая мама на свете! Тебе будет интересно поболтать с ней.
   – Ты с кем разговариваешь? – спросила мама. – К Богу не ходят в гости. Тем более с ним не болтают.
   Я запутался. Получается, что Бог и Бабах не одно и то же? Но как это может быть, если оба они невидимки, оба умеют находиться в одно и то же время здесь и повсюду? С Бабахом интересно поболтать о том, о сём. А с Богом нельзя? Тогда зачем мы идем в церковь? Я так и спросил маму.
   – Затем, чтобы помолиться, – ответила мама.
   – Разве поболтать и помолиться не одно и то же?
   – Совсем не одно и то же, – сказала мама. – Молитва – это уважительное обращение к Богу, а не болтовня. С Богом даже не разговаривают, а только молятся. Бог тебя выслушает, но ничего не скажет. Он вообще ни с кем никогда не разговаривает.
   Еще одна новость! «Как папа Капризули, – подумал я. – Никогда не показывается на глаза сыну и даже не разговаривает с ним». Впрочем, я не был уверен, что Капризуля или его мама когда-нибудь молились своему папе.
   …В церкви мне понравилось. Было много народу, много картин и еще больше горящих свечей. И пахло приятно. Мне понравилась картина, на которой были нарисованы мальчик со своей мамой. Мальчику было столько же лет, сколько мне. Я бы, пожалуй, поиграл с ним. Показал ему парочку чудес. И подружился. С тех пор, как я стал ходить в детский сад, мне понравилось заводить друзей. С друзьями интересно!
   Бородатый дяденька – живой, а не нарисованный – в длинной нарядной одежде нараспев говорил что-то на непонятном языке. Люди крестились, шевелили губами, повторяя за бородатым непонятные слова, подходили к картине с мальчиком и его мамой и другим картинам и целовали их. А некоторые становились даже на колени. Это было странно. По выражению глаз мальчика трудно было понять, нравится это ему или не нравится. Мне бы не понравилось. Да и кому понравится, когда незнакомые дяди и тети бесконечно обмусоливают тебя да еще грохаются перед тобой на колени? Они бы еще говорили: уси-пуси-мусеньки. Когда я был маленький, папа повел меня в музей, где тоже было много разных картин. Но в музее никто не целовал эти картины и, тем более, не грохался перед ними на колени. Люди только смотрели на них и по тому, как они смотрели, было понятно, что картины эти для них живые, а не просто нарисованные.
   Потом к бородатому дяденьке выстроилась очередь. Мама встала в конец этой очереди. Я спросил:
   – Этот дяденька Бог?
   – Нет, этот дядя священник.
   – Зачем ты встала к нему в очередь?
   – Мне нужно покаяться.
   Это было что-то новенькое, чего раньше я никогда от мамы не слышал.
   – Что значит «покаяться»?
   – Рассказать священнику о своих грехах, чтобы он простил меня.
   – А что значит «грехи» и почему тебе нужно, чтобы он простил тебя?
   – Грехи – это нехорошие поступки и слова. Скоро я рожу тебе сестричку и хочу, чтобы к этому времени мне были отпущены все мои грехи.
   Час от часу не легче! Похоже, что наш с мамой поход в церковь превратился в сплошное открытие новостей. Никогда не думал, что моя мама совершает нехорошие поступки и говорит нехорошие слова. Этого никогда не было и не может быть! Я тоже стараюсь не говорить нехорошие слова, чего нельзя сказать о моих поступках. Я испортил мамину разделочную доску, разбил ее любимую вазу и забил в спинку кровати гвозди. Это огорчило маму. Но мама никогда ничего подобного не делала! Какие же грехи она совершила? Я спросил об этом маму, и мама тихо сказала:
   – Я редко молюсь и еще реже хожу в церковь, а это нехорошо. Я не соблюдаю правила, которых придерживаются верующие люди, часто незаслуженно ругаю тебя и папу. Все это грехи.
   Мне стало легче. Ну что за грехи не ходить в церковь и не молиться, тем более ругать меня с папой! И зачем рассказывать об этом незнакомому дяденьке? Я потянул маму за руку.
   – Пойдем, я не сержусь на тебя, – сказал я. – И папа не сердится. Мы прощаем тебя.
   Но мама не послушала меня. Поцеловала в голову и осталась стоять в очереди к незнакомому дяденьке-священнику.
   …По дороге домой мы с мамой зашли в магазин игрушек. Я решил, что мама хочет купить какую-нибудь игрушку для моей будущей сестрички. Но мама сказала:
   – Выбери себе игрушку.
   – Зачем? – спросил я. – У меня сто тысяч миллионов игрушек.
   – Будет еще одна, – сказала мама. – Я хочу сделать тебе подарок. Какая игрушка тебе больше нравится?
   Я бы выбрал себе юлу. Прозрачную, с искрами-солнцами и планетами внутри. Как наша Вселенная, в которую превратился мой друг, когда в первый раз бабахнул: бабах-тарарах-трах-так. Подумал: вот обрадуется Бабах, когда я подарю ему эту юлу! Именно такую юлу-Вселенную он хотел сделать из моей старой поломанной юлы, чтобы жить в ней и играть со мной. Но юлы-Вселенной в магазине не оказалось. Молодая продавщица сказала:
   – К сожалению, юлы-Вселенной нет.
   – А когда будет? – спросил я.
   – Боюсь, что не скоро, – ответила продащица. – В наш магазин такая игрушка ни разу не поступала. Если тебя интересует Вселенная, могу порекомендовать вот этот автомат. – Продавщица показала большой автомат причудливой формы. – Это необычный автомат, – сказала она, – будешь играть с ним в звездные войны. Все мальчики обожают играть в звездные войны!
   Меня не интересовали звездные войны и потому мне не нужен был автомат. Я потянул маму из магазина:
   – Пойдем, поищем юлу-Вселенную в другом магазине.
   Мама извинилась перед продавщицей, и мы вышли на улицу. Но и в других магазинах игрушек, в которые мы с мамой заходили, юлы-Вселенной не оказалась. Про такую игрушку никто даже не слышал, поэтому мы не стали больше никуда заходить и отправились домой.
   Дома я спросил папу:
   – Пап, а Бог и Бабах – это одно и то же?
   – Нет, сынок, – сказал папа.
   – Почему? Бабах невидимка и Бога, сказала мама, никто никогда не видел. Бабах всегда находится здесь и всюду, и Бог так умеет.
   – Верно, – согласился папа. – И все же Бог и твой друг не одно и то же. Я бы даже сказал, что они совсем разные.
   – А кто из них главней? – спросил я.
   Папа ответил не сразу.
   – Видишь ли, сынок, у Бога и твоего друга разные задачи и решают они их по-разному. Для твоего друга важно сделать нашу жизнь лучше. А Богу нужно, чтобы лучше стали сами люди.
   – Разве это не одно и то же? – удивился я.
   – Не одно, – сказал папа. – Хотя, я полагаю, если эта двуединая задача будет решена, случится самое великое чудо.
   – Получается, что Бабах и Бог одинаково главные? – спросил я.
   Папа похлопал меня по спине.
   – Больше того: они одинаково важные, – сказал он. – Ты ведь тоже хочешь творить чудеса?
   – Хочу, – признался я.
   – Вот и учись, сынок.

Байка двенадцатая. Я учусь творить чудеса

   Легко сказать – учись творить чудеса! А как этому научиться, если о них знаешь только одно: самое главное чудо на свете – это дети. Не превратишь ведь всех людей – и маленьких, и взрослых – в детей. Еще вопрос, захотят ли сами взрослые снова стать детьми.
   Я уже понимал, что разгуливать по потолку пешком, пролетать по воздуху дальше всех и даже превратить Капризулю в страшного-престрашного тигра, чтобы напугать Витьку-хулигана и его приятелей, – это еще никакое не чудо, а так, забава маленького большого ребенка. И когда Бабах сам, когда его никто об этом не просит, вселяется в попугайчика Кешу или наших соседей бабушку Ксюшу и профессора Николая Федоровича, и начинает хулиганить, это тоже не чудо, а обыкновенное баловство.
   Может быть, чудо можно увидеть в цирке? Так я думал, когда был маленький и увидел, как распиливают пилой тетенек в ящике и пронзают их шпагой, чтобы протянуть сквозь них длинную ленту. Но и это не чудо, а фокус, вроде кролика, который неизвестно откуда появляется в шляпе.
   Чудеса – это что-то другое, чем просто дети, фокус или бабушка Ксюша и профессор Николай Федорович с банками краски и кисточками в руках. Наверное, настоящее чудо – это когда все люди станут здоровыми, а убогие, которые только и умеют, что юлить и обманывать других, исчезнут.
   Папа сказал, что Бог – это когда все люди становятся лучше, а не просто их жизнь становится лучше и удобней, как этого хочет мой друг Бабах. Я спросил маму:
   – Мама, а Бог умеет творить чудеса?
   – Сколько угодно, – ответила мама.
   – Какие, например?
   Мама задумалась. Забыла, наверно, какие чудеса может творить Бог. Прошло сто тысяч миллионов лет, прежде чем она сказала:
   – Бог, например, может превратить обыкновенную воду в вино.
   Я не поверил маме. Ну что это за чудо – превратить воду в вино? Да и зачем это нужно Богу? Чтобы все люди стали пьяницами? Нет, и это не чудо. Скорее обман, а обманывать нехорошо.
   Пришлось придумывать чудо самому. Включить воображение. И у меня это получилось! С помощью моего друга Бабаха, конечно. Ну да ведь мы с Бабахом друзья не разлей вода. У тебя, мой юный друг, тоже могут получиться настоящие чудеса, если ты этого очень захочешь. Даже лучше, чем у меня. У меня же, когда я стал учиться этому непростому делу, получилось вот какое чудо.
   В нашем детском саду появился новенький. Еще один новенький, если не считать меня. Был он росточком с самого маленького из нас, – Мальчика-с-пальцем-в-носу. Этому-то Мальчику-с-пальцем-в-носу первому и стало попадать от новенького. Ему доставляло удовольствие прыгать на куличи из песка, которые лепил в песочнице Мальчик-с-пальцем-в-носу. Не успеет Мальчик-с-пальцем-в-носу слепить кулич, как новенький прыгнет на него и смеется, как будто раздавленный кулич самое смешное, что только может быть на свете. Мальчик-с-пальцем-в-носу начинает реветь, а новенькому только этого и надо: гогочет, как гусь, и показывает Мальчику-с-пальцем-в-носу свой палец: «А вот это видал? Хошь, я засуну в твою сопатку мой палец?»
   За Мальчика-с-пальцем-в-носу заступился Увалень:
   – Не смей обижать маленького.
   – А то что? – с вызовом ответил ему новенький.
   – Ничего, – сказал Увалень. – Просто не обижай, и всё.
   – А по сопатке хошь? – спросил новенький.
   – От кого по сопатке? – Улыбка на лице Увальня стала еще шире. – От тебя?
   – От моего брата получишь, – сказал новенький. – Вот скажу брату, он так расквасит твою сопатку, что родная мать не узнает.
   – А самому слабо? – спросил Увалень.
   – Охота была мараться об какого-то лыбзю.
   – Это кто лыбзя? – не понял Увалень.
   – Ты лыбзя. Всю дорогу лыбишься, как чокнутый.
   Новенький всем придумал обидные прозвища. Увальня назвал Лыбзей, Мальчика-с-пальцем-в-носу Соплей, Кареглазку – Бабой-Ягой-без-грима, девочку с тоненькими косичками – Глистой-в-корсете, Капризулю – Долбанутым, меня Волшебником-недоделанным. Мне он придумал кличку после того, как дети пожаловались на новенького Марьванне. Марьванна подозвала новенького и сказала ему:
   – В нашем детском саду все дети вежливые. Научись быть вежливым и ты. Вот этот мальчик, – показала Марьванна на меня, – тоже у нас недавно, как и ты. А он уже знает волшебное слово.
   – Какое слово? – хмуро спросил новенький.
   – Слово «пожалуйста», – сказала Марьванна.
   – Видал я это волшебное слово в гробу, – сказал новенький.
   Он, как и многие дети, не умел еще выговаривать звук «р», поэтому у него вместо «в гробу» получилось «в глобу». Из-за этого новенький, наряду со своим излюбленным «а по сопатке хошь?», чаще других слов употреблял слово «блин». Дети и прозвали его Блином.
   Не стал новенький более вежливым и после того, как Марьванна поговорила с его мамой. Мама новенького, выслушав Марьванну, сказала ей:
   – Я, конечно, дико извиняюсь, но кто вы такая, чтоб учить меня жить? Воспитательница? Вот и воспитывайте мое дитё, вам за это деньги плóтют. А меня нечего учить, я сама кого хошь чему хошь научить могу.
   После этого разговора от новенького стало доставаться и Марьванне. Чтобы она научилась воспитывать его, а не его маму. Марьванна не знала, как ей справиться с новеньким, и, выслушав от него очередную грубость, говорила чуть ли не плача: «Отольются кошке мышкины слезки».
   Дети, жалея Марьванну, стали просить меня придумать для новенького какую-нибудь новую страшную месть. Я решил, что грубияну лучше не мстить, а подружиться с ним, потому что дружба – это прежде всего ответственность за того, с кем дружишь. Но у меня ничего не получилось. На все мои попытки подружиться новенький говорил одно и то же: «А по сопатке, блин, хошь?» Раз даже полез на меня с кулаками.
   – Да отцепись ты от меня со своей дружбой! Видал я таких друзей в глобу!
   У новенького опять вместо «в гробу» получилось «в глобу».
   Кончилось всё тем, что уже не у меня, а у Бабаха лопнуло терпенье.
   – Этот новенький тебе еще не надоел? – спросил он. – Уши вянут слушать его бесконечные «по сопатке» и «блин».
   – А что я могу сделать? – спросил я.
   – Да все что угодно! Напряги воображение.
   Я напряг, и…
   – А по сопатке, блин, – завел в очередной раз свое излюбленное новенький, и тут же ойкнул: – Ой!.. – Попробовал еще раз: – А по сопатке… – и опять ойкнул: – Ой-ёй-ёй!..
   – Что с тобой случилось? – спросила Марьванна.
   – Скажите этому Волшебнику-недоделанному, блин… ой!.. чтоб он не колол меня, – пожаловался новенький.
   – Чем он тебя колет?
   – Иголкой, блин… ой!.. прямо по сопатке… ой!.. языку.
   Марьванна подозвала меня и сказала:
   – Покажи руки.
   Я показал.
   – Никакой иголки я не вижу, – сказала Марьванна новенькому.
   – Это потому, блин… ой!.. что он по сопатке… ой!.. языку. Больно-о-о! – завопил он.
   – А ты попробуй вместо «блин» и «по сопатке» произнести что-нибудь другое, – предложила Марьванна.
   – Что другое? – разнылся новенький.
   – Какие-нибудь волшебное слово, – сказала Марьванна.
   – Видал я ваши волшебные слова, – начал новенький и опять заойкал: – Ой-ёй-ёй!..
   – Тяжелый случай, – сказала Марьванна. – Похоже, начинают отливаться кошке мышкины слезки. Покажи язык!
   Новенький высунул язык.
   – Иголки нет, – сказала Марьванна.
   – Как же, блин… ой!.. нет, если… ой-ёй-ёй!
   – Скажи «извините», – потребовала Марьванна.
   – Извиняюсь, – сказал новенький.
   – Не «извиняюсь», а «извините», – поправила новенького Марьванна. – «Извиняюсь» говорят те, кому никакие извинения не нужны, они сами себя извиняют.
   – Извините, – пробурчал новенький.
   – Опять колется? – спросила Марьванна.
   – Вроде перестало.
   – А еще какое-нибудь вежливое слово?
   – Какое? – спросил новенький.
   – Любое, – сказала Марьванна. – Например, «спасибо».
   – Спасибо, – сказал новенький.
   – Больно?
   – Нет.
   – Иголка исчезла?
   – Исчезла, блин… ой!.. Опять кольнуло!
   – А ты попробуй без «блин», – сказала Марьванна.
   – Спасибо, – сказал новенький.
   – Теперь скажи «пожалуйста».
   – Пожалуйста.
   – Прошло?
   Новенький поводил языком во рту, так что у него вздулась вначале одна щека, потом другая, и сказал:
   – Прошло.
   – Теперь ты понял, как легко избавиться от уколов иголки в язык?
   – По-онял, – протянул новенький и в первый раз улыбнулся.
   Через несколько дней мама новенького, придя за ним в детский сад, чуть ли не обнимала Марьванну:
   – Вы волшебница, Марьванна! Теперь все в нашей семье вместо «по сопатке» и «блин» говорят «спасибо» и «пожалуйста». Это настоящее чудо! Спасибочки вам, Марьванна.
   – Пожалуйста, – скромно ответила Марьванна.

Байка тринадцатая. Человек родился

   Говорят: первый блин комом. Правильно говорят. Мое первое настоящее чудо, которому я научился, вышло мне комом. В этом я убедился, когда у меня родилась сестричка.
   Все в детском саду меня поздравляли. Радовались, как если бы сестричка появилась не у меня, а у всех сразу. Кареглазка обещала сделать из нее фотомодель, Увалень брался научить ее бегать быстрее всех, Мальчик-с-пальцем-в-носу сказал, что всё это ерунда на постном масле и что на свете нет ничего важнее и вкуснее, чем выковыривать из носу и есть свои козявки и что этому трудному делу он непременно научит мою сестричку, когда она подрастет. Больше всего меня порадовала Марьванна: она достала из кармана халата прозрачную юлу-Вселенную, которую мне хотелось, когда мы с мамой заходили после церкви в магазины игрушек и которую просил Бабах, и вручила мне. Сказала:
   – Это мой подарок тебе и твоей сестричке. Будете играть, когда твоя сестричка станет такой же большой, как ты.
   – Спасибо, – поблагодарил я.
   А еще Марьванна сказала, что теперь я не только большой, но и старший из детей в нашей семье.
   – Быть старшим в семье – это огромная ответственность. Справишься?
   – Справлюсь, – пообещал я.
   И только новенький ляпнул такое, что я растерялся.
   Надо заметить, что после чуда, случившегося с ним, новенький никогда больше не говорил «а по сопатке хошь» и «блин». Говорил только «спасибо», «пожалуйста» и другие вежливые слова, причем говорил так часто, что становилось приторно, как бывает, когда в какао перекладывают сахару. Из-за того, что новенький перебарщивал с вежливыми словами, дети вместо Блин стали называть его Спасибо-пожалуйста.
   Так вот, продолжаю я, когда все дети и Марьванна поздравили меня с рождением сестрички, Спасибо-пожалуйста отвел меня в сторону и, оглядываясь, чтобы нас не подслушали, прошептал мне на ухо:
   – Я, конечно, дико извиняюсь, но скажи, пожалуйста, твоя мама обезьяна?
   Услышав такое, я чуть было не упал поперек себя.
   – С чего ты взял? – возмутился я. – Моя мама самая красивая в мире! Даже не в мире, а во всей Вселенной!
   – Вот как? – удивился Спасибо-пожалуйста. – Я дико извиняюсь, но напомни, пожалуйста, когда твоя мама стала Мисс Вселенной?
   Слушать подобные глупости было противно, и я хотел отойти от Спасибо-пожалуйста, но он придержал меня за рукав. Сказал еще:
   – Разве ты не знаешь, что человек произошел от обезьяны?
   Я представил обезьянку Марьванны, которая подкладывала хворост в костер в пещере, где мы оказались перед тем, как познакомиться с прапрапрадедушкой воробья динозавром, и спросил:
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – Только то, – сказал Спасибо-пожалуйста, – что или твоя мама обезьяна, потому что она родила тебе сестричку-человека, или твоя сестричка не человек, а обезьяна. Одно из двух.
   Кажется, я впервые в жизни так растерялся, что сказал совсем не то, что надо бы было сказать:
   – А по сопатке, блин, хошь?
   – Фи, какой невоспитанный, – сказал Спасибо-пожалуйста. – А еще Марьванна ставит тебя в пример другим детям.
   Весь день я не находил себе места. Самое ужасное состояло в том, что Спасибо-пожалуйста был прав: моя сестричка на самом деле была похожа на обезьяну. Когда мама вернулась из роддома, папа аж светился от счастья.
   – Посмотри, сынок, – говорил он, – какая у тебя красавица сестричка. Вылитая мама!
   Я посмотрел, и сестричка мне не понравилась. Мама у меня, как я уже говорил, самая красивая не только в мире, но и во всей Вселенной. А эта пигалица была страшила: красная, как увядшее яблоко, вместо густых маминых волос на ее лысой голове были какие-то редкие слипшиеся пушинки. Ничего общего с мамой у этой обезьянки не было! К тому же когда она ни с того, ни с сего вдруг разревелась, я увидел, что во рту у нее нет ни единого зуба. Эта страшила оказалась старой-престарой старухой!
   – Что ты молчишь, сынок? – спросил папа, продолжая счастливо улыбаться. – Скажи что-нибудь.
   – А где она будет жить? – спросил я. При одной мысли, что эта образина будет жить со мной в одной комнате, которую мама и папа называли детской, мне стало не по себе.
   – Пока поживет в нашей с мамой спальне, – сказал папа, – а там что-нибудь придумаем.
   И вот, услышав от Спасибо-пожалуйста про то, что или моя мама, или сестричка обезьяна, я не знал, чем занять себя. Ходил из угла в угол и все спрашивал Марьванну, который час. Чтобы сократить время, я решил поговорить со своим лучшим другом. Но на этот раз Бабах только сопел, как испорченный насос, и молчал.
   Прошло сто тысяч миллионов лет, прежде чем я дождался папу.
   – Извини за опоздание, сынок, – сказал папа, помогая мне одеться, – мы с мамой купали твою сестричку. Она соскучилось по своему брату, так что поспешим домой.
   – Давай, папа, погуляем, – предложил я.
   – Ты не хочешь поскорей увидеть свою сестричку? – удивился папа.
   – Я хочу поговорить с тобой, – сказал я. – Как мужчина с мучиной.
   – Ну что ж, давай поговорим как мужчина с мужчиной, – согласился папа.
   Мы выбрали самый длинный путь. Я начал издалека:
   – Пап, а это правда, что человек произошел от обезьяны?
   – Почему тебя это заинтересовало? – вопросом на вопрос ответил папа.
   – Мне важно знать, так это или не так, – сказал я. – Ведь человек от кого-то произошел?
   – Произошел, – потвердил папа. – В мире все взаимосвязано. Ты уже спрашивал, что появилось раньше, яйцо или курица.
   – И ты сказал, что воробей вылупился из яйца динозавра.
   Папа сделался серьезным. Догадался, что я собираюсь поговорить с ним как мужчина с мужчиной о наших женщинах.
   – Не совсем так, – поправил он меня. – Я сказал, что много миллионов лет назад первая птица выпорхнула из яйца динозавра. А это не то же самое, что из яйца динозавра вылупился воробей. У воробья есть более близкие родственники, чем динозавр.
   – Какие?
   – Например, жаворонки, – сказал папа. – А еще ласточки, синицы, даже вороны. У воробья множество родственников.
   – А у человека?
   – Ты хочешь узнать, кто родственники человека?
   – Я хочу узнать, кто родил первого на свете человека.
   – Первого человека родила мама.
   – А кто родил маму?
   – Непростой вопрос, – сказал папа.
   Я так и знал! Папа увиливает от прямого ответа. Мне это не понравилось. На словах признаёт, что я большой, а сам относится ко мне, как к маленькому.
   – Скажи прямо, – потребовал я, – первую на свете маму родила обезьяна?
   – Обезьяна может родить только обезьяну, – сказал папа. – А мама человека может родить только человека и никого больше. Природа не допускает смешения своих существ. Если бы это было не так, в мире произошла бы жуткая путанница. Нам на каждом шагу встречались бы собаки с рожками коз, кошки с петушиными головами, голуби с рыбьими хвостами и другие чудища. Ничего похожего в природе нет и быть не может.
   Ну вот, наконец-то папа заговорил со мной как равный с равным! Но меня нелегко сбить с панталыку.
   – Тогда откуда у воробья столько родственников? – спросил я.
   – Родственников у воробья действительно много, – сказал папа. – И все же воробей остается воробьем, ласточка ласточкой, а ворона вороной.
   – Они совсем не похожи на воробья! – уличил я папу. – У всех родственников есть что-то общее, а птицы, которых ты назвал, разные. Ну разве воробей похож на ворону?
   – А разве ты видел воробьев, которые были бы абсолютно одинаковые? – спросил папа. – Они тоже не похожи друг на друга. Хоть чем-то, а один воробей отличается от другого.
   – Почему?
   – Потому что так устроена природа, – сказал папа.
   – Почему природа так устроена? – продолжал допытываться я.
   Я решил не возвращаться домой, пока не получу от папы ясные ответы на все мои вопросы.
   – Давай разбираться, – сказал папа. – Посмотри на это дерево, – показал папа на дерево, возле которого остановился. – Как оно называется?
   – Тополь, – сказал я. – Мне мама говорила.
   – Правильно. А это что за дерево? – показал папа на другое дерево.
   – Это клён. У нас в детском саду растет такой же.
   – Очень хорошо, – похвалил папа. – Обрати внимание, и тополь, и клён – деревья, хотя это разные деревья. А теперь проведем небольшой опыт. Сорвем с каждого из этих деревьев по два листа.
   – Любые?
   – Любые. – Папа поднял меня, и я сорвал по два листа с тополя и клёна. – Приложи лист тополя к листу клена, – сказал папа, – а лист клёна к листу тополя. Что мы видим?
   – Они разные, – сказал я.
   – Разные, – согласился папа. – А теперь соедини лист тополя со вторым листом тополя, а лист клёна с другим листом клёна. Они совпали?
   – Не совсем, – сказал я, приложив лист тополя ко второму листу тополя, а лист клёна к листу клёна.
   – Они тоже разные? – спросил папа.
   – Тоже, – сказал я.
   – Но ты при этом не спутаешь листья тополя с листьями клёна?
   – Не спутаю.
   – То же самое можно сказать обо всех других листьях всех других деревьев, – сказал папа. – Хотя ни один из них не совпадает полностью с другим таким же листом, ты не перепутаешь одно дерево с другим, как не перепутал тополь с клёном. Согласен?
   – Согласен, – сказал я.
   – Точно так же ты не перепутаешь одного кузнечика с другим, одну пчелу с другой, одну божью коровку с другой, хотя это будут именно кузнечики, пчелы и божьи коровки, а не какие-нибудь другие насекомые. Так?
   – Так, – подтвердил я.
   – Тем более ты не перепутаешь одного человека с другим, – продолжал папа. – Ты не встретишь ни одного человека, который был бы точной копией другого. Даже если это близнецы. И в то же время это именно люди, а не медведи, олени или бегемоты. Почему, спросишь ты? Потому, что все люди одинаковые, хотя разные.
   От всех этих одинаковых разностей у меня закружилась голова.
   – Почему листочки, кузнечики, пчелки и люди разные? – спросил я.
   – Все дело в изменениях, которые происходят с живыми существами, ответил папа. – Изменения происходят по разным причинам. Основная причина – это меняющиеся условия жизни. Одни животные, как динозавры, не сумели приспособиться к изменившимся условиям жизни и вымерли, другие выжили и дали начало новым видам животных. Этим объясняется бесчисленное многообразие живой природы. Если бы все листья, воробьи, кузнечики и другие существа, включая людей, были точными копиями друг друга, они не сумели бы выжить. Любые изменения на Земле – похолодание, жара, землетрясения, наводнения и другие природные явления – приводили бы к тому, что вымирали бы целые виды растений и животных. Но именно потому, что все они, при всей своей похожести, разные, позволяет части растений и животных изменяться вместе с изменениями, которые происходят в природе, и выживать.
   – А почему эти растения и животные изменяются? – снова спросил я.
   – Хороший вопрос, – сказал папа. – Всё живое, начиная от простых листочков и заканчивая человеком, состоит из клеток. Эти клетки очень разные – от больших, как страусиное яйцо, до совсем крошечных, которые можно разглядеть только в микроскоп. Внутри каждой клетки – а их у новорожденного человека, как у твоей сестрички, не меньше, чем звезд на небе, – находятся крошечные зернышки, нанизанные, как бусы, на тоненькую ниточку. Эти бусы обеспечивают клетки энергией.
   Услышав знакомое слово, я облегченно вздохнул.
   – Значит, и тут не обошлось без моего друга Бабаха?
   – Без твоего друга, – серьезно сказал папа, – вообще никакая жизнь невозможна. Но я сейчас хочу обратить твое внимание на другое. Бусы, о которых я заговорил, передаются из поколения в поколение только по линии мам. Это относится ко всем живым существам, включая людей. Ученые проследили за всей цепочкой бус от современных людей до того времени, когда они впервые возникли, и обнаружили, что первая мама, от которой произошли все люди, появилась сто пятьдесят тысяч лет назад.
   – Эта мама и стала первым человеком, – догадался я.
   – Не совсем, – поправил меня папа. – Первым существом, похожим на человека, стал ее ребенок, который унаследовал от мамы ее бусы и передал их по наследству новым поколениям. Но и этот ребенок не был еще человеком.
   Все-таки папа увиливал от прямого ответа на вопрос, кем была первая мама. Поэтому я поставил вопрос ребром:
   – Если первая мама не была человеком, то она была обезьяной?
   – Неважно, обезьяной или другим существом, – сказал папа. – Важно другое: изменение, которое произошло в клетке нашей прапрамамы, выделило ее из среды родственников и сделало не похожей на них, как непохожи – мы видели это – один на другой листья тополя и клёна. Пройдет еще сто тысяч лет, и наследники прапрамамы и ее ребенка станут теми людьми, какими мы выглядим сегодня. Как видишь, сынок, говорить о том, что человек произошел от обезьяны или другого животного, не приходится. Человек сам себя создал. Ну а что касается вопроса, кто родил самого первого человека и всех последующих людей, включая тебя, полагаю, ты ответишь теперь сам. Так кто?
   – Мама! – сказал я.
   – Молодец! – похвалил меня папа. – А сейчас, если у тебя нет больше вопросов, поспешим домой. Мама и сестричка, наверно, уже заждались нас. Нехорошо волновать женщин.
   – Потому что они слабые и беззащитные, – сказал я. – А мы, мужчины, должны беречь их.
   Приятно было узнать, что ни моя мама, ни сестричка не обезьяны! Я взял папу за руку и вприпрыжку пошел рядом с ним. Вместе со мной подпрыгивала юла-Вселенная, подаренная Марьванной мне и моей сестричке.
   Вернулись мы домой поздно. Мама и сестричка не дождались нас и уснули прямо поверх покрывала на маминой и папиной постели. Уснули под моим созвездием Мишутки. Я подошел на цыпочках к ним и залюбовался мамой и сестричкой. Мне показалось, что сестричка и впрямь похожа на маму.
   – Красивые? – шепотом спросил папа.
   – Ага, – так же шепотом ответил я. – Самые красивые в мире и даже во всей Вселенной.
   Мы еще полюбовались нашими слабыми беззащитными женщинами, а потом тихо, чтобы не разбудить маму и сестричу, прошли на кухню, где нас дожидался ужин. Папа спросил:
   – У вас в детском саду появился новенький?
   – Появился, – сказал я.
   – Как его зовут?
   – Спасибо-пожалуйста.
   – Судя по прозвищу, это необыкновенно вежливый мальчик? – спросил папа.
   – Обыкновенный дурак, – сказал я.

Байка четырнадцатая. Спасти Землю

   С поялением сестрички я стал еще больше. А это – Марьванна была права – прибавило мне ответственности. Ответственности не только за себя, но и за маму, папу, а больше всего за сестричку. Ответственность, понял я, это когда человек заступается за слабых, за тех, кто не может сам постоять за себя, не дает их в обиду. Не дает в обиду прежде всего женщин и детей. А еще старичков и старушек, которые тоже не могут постоять за себя.
   Не думал я, что заступиться за мою сестричку и всех слабых придется так скоро. Но пришлось. И вот почему пришлось.
   Как-то во время утренней прогулки Увалень поведал нам страшный-престрашный секрет.
   – Скоро наша Земля исчезнет, – сказал он.
   – Как исчезнет? – удивился я.
   – Погибнет, – сказал Увалень.
   – Откуда ты знаешь? – спросил я.
   – Папа сказал. Мой папа знает всё-всё.
   Я не поверил. Всё-всё не знает даже мой папа. Однажды я спросил его: «Пап, ты знаешь всё-всё?». И папа ответил: «Нет, сынок. Всё-всё не знают даже все люди на свете. Иначе были бы сделаны все открытия, и жить на свете стало бы скучно».
   – Погибнут даже журналы? – спросила Кареглазка.
   – При чем тут журналы? – не понял Увалень.
   – Как это – при чем? – сказала Кареглазка. – Ты забыл, что я стану самой известной фотомоделью?
   С лица вечно улыбающегося Увальня исчезла улыбка.
   – У тебя одно на уме, – сказал он. – Говорят же тебе, что Земля погибнет! Исчезнут горы, моря, на Земле не останется ничего, а ты лезешь с какими-то журналами.
   – И даже наш детский сад исчезнет? – спросил Мальчик-с-пальцем-в-носу.
   – И даже наш детский сад, – подтвердил Увалень.
   – А куда денутся люди? – спросила Девочка-с-тоненькими-косичами.
   – Тоже исчезнут, – сказал Увалень. – Погибнут вместе со всеми горами, морями и нашим детским садом.
   Новость эта до такой степени расстроила Девочку-с-тоненькими-косичками, что она заплакала. Слезы появились и на глазах Кареглазки. Капризуля вдруг куда-то заторопился.
   – Ты куда? – спросил его Увалень.
   – Мне нужно срочно найти Розалину, – ответил Капризуля.
   – Зачем тебе Розалина? – спросили мы все разом, а Девочка-с-тоненькими-косичками, не переставая плакать, добавила: – Тут погибают все люди, а он беспокоится о какой-то Розалине.
   – Я беспокоюсь не о Розалине, – сказал Капризуля, – а о своей маме. Прежде, чем все люди погибнут, я хочу, чтобы моя мама стала счастливой.
   – Надо подумать не только о маме Капризули, – глубокомысленно заметил Мальчик-с-пальцем-в-носу и еще глубже засунул палец в нос, – а о том, как спасти всех людей.
   – Я знаю, как спасти всех людей, – сказал молчавший до тех пор Спасибо-пожалуйста.
   – Как? – хором спросили мы.
   – Нужны деньги, – сказал Спасибо-пожалуйста. – Много-много денег.
   Улыбка вернулась на лицо Увальня. Он спросил:
   – Ну и как ты собираешься с помощью денег спасти всех людей?
   – Обыкновенно, – сказал Спасибо-пожалуйста. – Моя мама говорит, что деньги могут всё-всё.
   Слезы у Кареглазки высохли, и она попросила:
   – Миленький Спасибо-пожалуйста, расскажи, как ты спасешь всех людей?
   Спасибо-пожалуйста, довольный, что на него обратила внимание красивая Кареглазка, сделался важным и сказал:
   – Я стану самым богатым на свете. Все деньги в мире будут мои. На эти деньги я куплю все горы, моря, наш детский сад, всех людей на Земле и всю Землю.
   Обрадованная Кареглазка обняла Спасибо-пожалуйста и чмокнула его в щеку. Все-таки девчонки не могут обойтись без свих чмокалок даже когда всем людям на земле угрожает опасность.
   – Ты самый-пресамый замечательный мальчик на свете! – сказала Кареглазка. – Поскорей становись самым богатым в мире и купи всю землю со всеми людьми!
   – А если я и моя сестричка не хотим, чтобы кто-то покупал нас? – спросил я.
   – Не кто-то, а Спасибо-пожалуйста, – поправила меня Кареглазка. – Он станет таким богатым, что купит весь мир.
   – Я не хочу, чтобы меня и мою сестричку покупал Спасибо-пожалуйста, – сказал я.
   – Значит, вы погибнете первые, – сказал Спасибо-пожалуйста.
   – А у кого ты собираешься купить Землю и всех людей? – спросил его Увалень. – Кому ты заплатишь деньги?
   – Как «кому»? – удивился Спасибо-пожалуйста непонятливости Увальня. – Ясное дело, Богу.
   Я вспомнил мальчика на картине, которую видел, когда был с мамой в церкви, и подумал, что мальчику этому вряд ли захочется продавать Спасибо-пожалуйсту всех людей на Земле вместе с Землей. Да и зачем ему деньги? Я так и спросил Спасибо-пожалуйста:
   – Зачем Богу твои деньги?
   – Деньги нужны всем, – сказал, как отрезал, Спасибо-пожалуйста.
   Мне не хотелось, чтобы меня кто-то покупал и продавал. Тем более мне не хотелось, чтобы моя маленькая сестричка, которую я ни за что на свете не позволю никому продать и купить, погибла. Я решил выведать всю правду у моего друга Бабаха.
   Вечером, когда мама и папа купали мою сестричку, я заперся в своей комнате. Юла-Вселенная, которую Марьванна подарила мне и моей сестричке, вертелась сама собой, светясь бесчисленными искрами-звездами. Из юлы раздавался дурашливый голос Бабаха:
   – Эх-ма! Жизнь моя разлюли-малина! Внимание, внимание! Выступает самый-пресамый быстрый гонщик на свете! Чемпион мира среди всех самых быстрых гонщиков!
   Я остановил юлу, и голос Бабаха заверещал:
   – Бабах-тарарах-трах-тах! Мировая катастрофа! Вселенная натолкнулась на непредвиденное препятствие! Самое-пресамое страшное препятствие! Объявляется минута молчания по погибшей Вселенной! Все встают и молча рыдают.
   – Перестань дурачиться, – сказал я. – Мне нужно серьезно поговорить с тобой.
   – Как мужчина с мужчиной? – спросил Бабах.
   – Как мужчина с мужчиной, – подтвердил я.
   – Давай! – обрадовался Бабах, и юла снова завертелась, осветившись изнутри бесчисленным множеством искр. – Давненько я не говорил по-мужски с настоящим мужчиной. Чур, первый начну я!
   – Нет, – сказал я, опять остановив юлу. – Ответить мне на вопрос: это правда, что наша Земля со всеми горами, морями, нашим детским садом и всеми людьми скоро погибнет?
   Юла дернулась раз-другой, но я не позволил ей завертеться.
   – Это нечество, – обиженно сказал Бабах. – Разговор между мужчинами должен проходить на равных. Для этого ты должен разрешить мне вертеться. Я буду вертеться так медленно, что меня обгонит самая нерасторопная черепаха.
   – Обещаешь? – спросил я.
   – Клянусь всеми моими звездами и созвездиями! – пообещал Бабах.
   – В таком случае вертись, – разрешил я.
   Юла-Вселенная медленно завертелась, и Бабах сказал:
   – Ты спросил, правда ли, что Земля со всеми горами, морями, твоим детским садом и всеми людьми скоро погибнет? Отвечаю как мужчина мужчине: всё дело в том, что понимать под словом «скоро».
   – Скоро и есть скоро, – сказал я.
   – Для кого? – спросил Бабах.
   – Для меня, для тебя, для всех, – ответил я.
   – Типичный ответ лентяя, который лежит на диване, заложив руки за голову и закинув ногу на ногу, и думает, что мир стоит на одном месте. Неведомо ему, что даже лежа на боку на диване он несется со скоростью сто тысяч миллионов километров.
   – Куда несется? – не понял я.
   – Не куда, а где, – сказал Бабах. – В пространстве несется, вот где. Несется на планете Земля, которая вертится вокруг своей оси. Еще быстрей Земля мчится вокруг Солнца, а вместе с Землей и Солнцем мчится с галактикой, которая называется Млечный путь, вокруг других галактик, удаляясь все дальше и дальше от места, где я когда-то бабахнул. Это место называется Центр Вселенной.
   Я ничего не понял и потребовал, чтобы Бабах прямо ответил на мой простой вопрос: правда ли, что наша Земля скоро погибнет? Но и на этот раз Бабах ответил уклончиво:
   – Для тебя «скоро» – это через сто тысяч миллионов лет, а для меня «скоро» – это ровно столько, сколько требуется человеку, чтобы сделать один вдох.
   – Не смей говорить со мной как с маленьким! – рассердился я. – Отвечай прямо: это правда, что наша Земля погибнет?
   Бабах внутри юлы-Вселенной издал звук, похожий на звук испорченного насоса, и сказал:
   – Правда.
   – И вместе с Землей погибнут все люди? – спросил я.
   – Ну а куда они денутся? – ответил Бабах. – Натурально, погибнут.
   – Все-все? – уточнил я.
   – Может быть, кто-то и выживет, но это только если улетит на другую планету, – сказал Бабах.
   – Кто эти «кто-то»? – продолжал спрашивать я. – Спасибо-пожалуйста?
   – Может, он, а может, не он, – уклончиво ответил Бабах. – Ты думаешь, у меня будет время разбираться, кто выживет, а кто не выживет, когда бабахнется Земля?
   Слова Бабаха-юлы поразили меня.
   – Так это ты?.. – От возмущения у меня перехватило дыхание. – Это из-за тебя погибнет Земля?
   – Ну а кто еще может бабахнуть так, что Земля полетит вверх тормашками? – сказал Бабах, и юла стала вертеться совсем медленно, так что внутри нее не вспыхнула ни одна искорка.
   Я все еще кипел от возмущения и не находил нужных слов.
   – И это называется друг, – сказал наконец я. – Ты не друг, а самый настоящий предатель! Самый-пресамый подлый предатель! Чемпион мира среди всех самых подлых предателей! – Гневные слова так и сыпались из меня.
   Я никогда еще не был таким сердитым, как в тот злополучный вечер, когда выведал у Бабаха правду о будущем Земли и всех людях. В юле-Вселенной слабо засветились две искорки, и мне показалось, что это не искорки, а глаза Бабаха, которые с обидой смотрели на меня.
   – Я не понимаю такого несправедливого ко мне отношения, – сказал Бабах, когда все гневные слова выплеснулись из меня. – Тем более я не понимаю обвинений в предательстве. Разве дышать – это предательство?
   – При чем здесь дышать или не дышать, когда ты собираешься погубить мою сестричку, моих маму и папу, всех людей на Земле вместе с самой Землей? – Я кипел от возмущения. – Ты хуже, чем предатель, ты… ты… ты больше не друг мне, вот кто ты!
   Бабах тяжело вздохнул, так что юла-Вселенная остановилась и чуть было не завалилась на бок.
   – Грустно, – сказал Бабах. – Грустно и обидно, когда тебе без всяких на то оснований отказывают в дружбе. А все почему? Потому, что некоторые маленькие большие дети не понимают самых простых вещей.
   – Каких простых вещей я не понимаю? – огрызнулся я.
   – Самых-пресамых простых, – повторил Бабах. – Вот скажи, ты любишь свою сестру?
   – На глупые вопросы я не отвечаю, – сказал я.
   – Ладно, можешь не отвечать, – сказал Бабах. – Ты спросил, при чем здесь дышать или не дышать, когда я сказал, что дышать – это не предательство? Отвечаю тебе на твой умный, как тебе кажется, вопрос. Попробуй сам не дышать.
   – Запросто, – сказал я и задержал дыхание, как делаю это во время купания, ныряя с головой в наполненную ванну.
   – А ты попробуй совсем не дышать, – сказал Бабах.
   – Как это – «совсем»? – не понял я.
   – Как не дышала твоя сестра, когда была в животе твоей мамы, – сказал Бабах.
   – Разве она не дышала? – удивился я.
   – Вот видишь, я и говорю, что ты не понимаешь самых простых вещей, – сказал Бабах. – Чем, по-твоему, дышала твоя сестра в животе твоей мамы? Или ты считаешь, что живот твоей мамы надутый шар, заполненный воздухом?
   Нет, так я не считал. Но я на самом деле не знал, чем дышала моя сестричка, когда находилась в животике моей мамы. Спросил об этом Бабаха.
   – А ничем не дышала, – ответил Бабах. – Легкие твоей сестры, как твои легкие и легкие всех других людей, когда они находились в животе своих мам, были сложены, как нераскрытая книжка. Книжка раскрывается, когда человек появляется на свет. Думаешь, это приятно, когда человек делает первый вдох? Ты спроси об этом любого, кто не любит книги. Не вдох, а самый настоящий бабах! Воздух врывается в легкие с такой силой, что от боли новорожденный начинает кричать. Крикнул – воздух из легких выдохнулся, замолчал – снова вдохнулся. Так человек начинает жить уже не в животе мамы, а самостоятельно: вдох-бабах – выдох, новый вдох-бабах и снова выдох. Постепенно человек привыкает к бабаху в своих легких и уже не замечает, что дышит. Точно так же и я: бабах-тарарах-трах-тах – и я расширился, сжался от боли – выдохнулся. Вся разница между людьми и мной состоит в том, что между вдохом и выдохом у человека проходит несколько секунд, а у меня сто тысяч миллионов лет. Для непонятливых уточняю: шестьдесят миллиардов лет и ни одной минуточкой больше. Шестьдесят миллиардов лет длится мой вдох, и все эти шестьдесят миллиардов лет я расширяюсь, как легкие человека, когда он набирает полную грудь воздуха. Потом следует выдох, воздух из легких выходит и я сжимаюсь, пока не исчезнет вся Вселенная. Когда не останется совсем ничего, даже дырки, я снова бабахаю и начинаю расширяться, и вместе с моим вдохом появляется и начинает расширяться новая Вселенная, уже не прежняя, а совсем-совсем другая, и так будет продолжаться еще шестьдесят миллиардов лет, чтобы потом снова последовал выдох. Другими словами, то, что люди называют Вселенной, на самом деле просто легкие, которыми я дышу.
   Я, кажется, стал понимать моего друга.
   – Ты хочешь сказать, что сейчас у тебя все еще продолжается вдох? – спросил я.
   – Ну а что же еще, если я расширяюсь? – сказал Бабах.
   – И тебе больно, как было больно моей сестричке, когда она родилась и в первый раз вдохнула?
   – Еще как больно! – пожаловался Бабах. – Думаешь, это подарочки, когда вокруг тебя шалят неугомонные бабахалки? Солнце бабахает, чтобы согреть Землю, бабахают хулиганы метеориты, шастая туда-сюда по всей Вселенной и врезаясь друг в друга и в планеты, бабахает всё-всё. Я уже не говорю о квазарах, черных дырах и других болячках, по сравнению с которыми и самая невыносимая зубная боль покажется тебе слаще мороженного в жаркий-прежаркий день.
   Юла-Вселенная стала такой грустной, что вконец остановилась и завалилась на бок.
   – Ладно, можешь опять начать вертеться, – разрешил я, пожалев моего друга, который перестал дышать своими легкими-Вселенной.
   – И ты опять мой друг? – Юла дернулась, встала на кончик и снова завертелась – на этот раз быстрее, чем ползет черепаха, так что внутри нее опять засверкали искорки-звезды.
   – Я твой друг не разлей вода, – сказал я.
   Юла раскручивалась все быстрей и быстрей, так что искорки в ней превратились в сплошной праздничный салют.
   – И я твой друг, – сказал Бабах. – Я твой самый-пресамый лучший на свете друг. Чемпион мира среди всех самых лучших друзей!
   – Если мы такие друзья, – сказал я, – давай вместе думать, как нам спасти Землю и всех людей.
   – Давай, – согласился Бабах. – Времени у нас осталось совсем немного – всего каких-нибудь сто тысяч миллионов лет.
   – Это сколько по нашим земным меркам? – спросил я.
   – Сущие пустяки, – сказал Бабах. – Всего пять миллиардов лет.
   Я не знал, много это или мало, но на всякий случай сказал:
   – Успеть бы…

Байка пятнадцатая. Большой совет

   Мысль о скорой гибели Земли вместе со всеми людьми не давала мне покоя.
   Целыми днями я только тем и занимался, что думал, как спасти Землю. Пять миллиардов лет – это ведь так немного! Бабах, видя мои мучения, советовал:
   – Придумай что-нибудь гениальное.
   – Что именно? – спрашивал я.
   – У тебя нет ни одной гениальной идеи? – удивлялся Бабах.
   – У меня сто тысяч миллионов гениальных идей! – говорил я. – Я только не знаю, какую из них выбрать.
   Гениальные идеи были не только у меня. Увалень, Капризуля, Мальчик-с-пальцем-в-носу, Девочка-с-тоненькими-косичками и даже Кареглазка тоже думали, как спасти Землю. Один только Спасибо-пожалуйста ни о чем не думал. Он посмеивался над нами, а потом сказал:
   – Хотите услышать самую гениальную идею?
   – Хотим! – хором закричали мы.
   – Надо устроить звездную войну, – сказал Спасибо-пожалуйста.
   – Умнее ты ничего не мог придумать? – спросила Девочка-с-тоненькими-косичками. – Война самое глупое изо всего, что только бывает на свете.
   – Я, конечно, дико извиняюсь, – сказал на это Спасибо-пожалуйста, – но девчонки никогда не понимали, как это здóрово – устроить звездную войну. Не хотите воевать, я один устрою звездную войну и побежу.
   – Побежишь, сам устроишь звездную войну, сам же первый и побежишь, – согласился с ним Увалень. – Вот только куда ты побежишь, когда Земля погибнет?
   – Не побежу, а победю, – поправил себя Спасибо-пожалуйста. – А за Землю, пожалуйста, не беспокойся. Ни ты, ни остальные дети. Земля без того будет моей.
   Разбираться в том, побежит в звездной войне Спасибо-пожалуйста или победит, никому не хотелось. Нам было важно узнать, как спасти Землю от неминуемой гибели. Как-то во время послеобеденного сна мы устроили большой совет. Решали, что можно придумать, чтобы спасти Землю. Советовались так громко и горячо, что в спальню вошла Марьванна. Спросила:
   – Дети, почему вы не спите?
   Увалень ответил за всех нас:
   – Мы решаем, как спасти Землю.
   – От чего вы собираетесь ее спасти? – удивилась Марьванна.
   – От гибели, – сказала Девочка-с-тоненькими-косичками.
   Марьванна ничего не поняла и потому спросила еще:
   – Разве нашей Земле что-нибудь угрожает?
   – Угрожает, – сказал Мальчик-с-пальцем-в-носу. – Скоро наша Земля исчезнет.
   – Скоро? – переспросила Марьванна.
   – Да, через пять миллиардов лет, – сказал я, повторив слова Бабаха.
   – Ну, за это время люди что-нибудь придумают, – сказала Марьванна.
   – Мы не можем ждать, когда за нас придумают это другие люди, – сказал Капризуля. – Мы должны сами придумать, как спасти Землю.
   – Хорошо, – сказала Марьванна. – Придумывайте сами. А я постараюсь вам помочь. Договорились?
   – Как вы нам поможете? – спросила Кареглазка.
   – Я приглашу в детский сад какого-нибудь профессора, – сказала Марьванна.
   – Я знаю профессора! – сказал я. – В нашем доме живет профессор Николай Федорович. – Говорить о том, что этот профессор нахулиганил, написав однажды ночью на стене напротив квартиры бабушки Ксюши нехорошие слова, я не стал. Не стал потому, что сделал это не он, а вселившийся в него Бабах.
   – Вот и замечательно, – сказала Марьванна. – Пригласим к нам Николая Федоровича, а сейчас я прошу всех вас уснуть.
   Вечером, возвратившись домой, я не удивился, увидев, что юла, которую подарила мне и моей сестричке Марьванна, вертелась сама собой, светясь бесчисленными искрами-звездыми. Из юлы опять раздавался дурашливый голос Бабаха, который играл в полюбившуюся ему игру самого-пресамого быстрого гонщика на свете:
   – Эх-ма! Жизнь моя разлюли-малина!..
   Я уже знал, что это была не просто юла-Вселенная, а легкие, которыми дышал Бабах. Ну, не совсем легкие, а как бы легкие. Макет. Вроде глобуса, который на самом деле не Земля, а макет Земли. Человек не может не дышать. Точно так же Бабах не мог обойтись без Вселенной. Юла с самого начала, как только я принёс ее домой, так понавилась Бабаху, что он целыми днями не вылезал из нее. Играл, как маленький, в разные игры. Жить не мог без своей Вселенной, как человек не может жить без воздуха.
   Я остановил юлу, и голос Бабаха опять заверещал:
   – Бабах-тарарах-трах-тах! Мировая катастрофа! Вселенная натолкнулась на непредвиденное препятствие! Самое-пресамое страшное препятствие!..
   – Бабах, мне нужна твоя помощь, – сказал я.
   – Об чём разговор? – живо откликнулся из юлы Бабах. – Всегда рад помочь лучшему другу! Проси о чем угодно.
   – Я хочу, чтобы ты извинился перед Николаем Федоровичем, – сказал я.
   – Перед каким таким Николаем Федоровичем? – спросил Бабах. И зачастил: – Знать не знаю никакого Николая Федоровича и не хочу знать! С какой стати я должен извиняться перед теми, кого не знаю? Это они должны извиниться за то, что я их не знаю!
   – Ты знаешь его, – сказал я. – Николай Федорович живет в нашем подъезде над бабушкой Ксюшей.
   – Ах, вот ты о ком? – сказал Бабах. – О старикашке профессоре, который вышел на пенсию и от скуки стал маяться дурью? Ну и как, по-твоему, я должен извиниться перед ним? Встать перед ним на колени?
   – На колени вставать не нужно, – сказал я. – Сделай так, чтобы он завтра пришел в наш детский сад и помог нам придумать, как спасти Землю, – попросил я.
   – А он знает, как спасти Землю? – спросил Бабах.
   – Он же профессор, – сказал я. – А профессора знают всё.
   – Я вовсе не уверен, – сказал Бабах, – что профессора знают всё. Но пусть будет по-твоему. Считай, что этот профессор кислых щей уже находится в твоем детском саду и ждет не дождется завтрашнего утра, чтобы понарассказать вам такое, о чем сам впервые узнает. Я лично приду послушать его лекцию.
   – Заодно, – сказал еще я, – когда будешь приглашать в наш детский сад профессора Николая Федоровича, не забудь извиниться перед бабушкой Ксюшей.
   – Какой-такой бабушкой Ксюшей? Не знаю никакую бабушку Ксюшу и не хочу знать, – опять зачастил Бабах. – Интересная опера получается! Кто-то свинячит в подъездах, обвиняет в этом всех подряд, а я должен перед ними извиняться? Я так не играю!
   – Ладно, можешь не извиняться перед бабушкой Ксюшей, если считаешь, что тебя от этих извинений убудет, – сказал я. – Пригласи одного только профессора, а перед бабушкой Ксюшей извинюсь за тебя я.
   Бабах фыркнул:
   – Вот еще благородный друг выискался. – И стал дразнить меня: – Извинись перед профессором Николаем Федоровичем, извинись перед бабушкой Ксюшей! Может, мне заодно смотаться к попугайчику Кеше и извиниться перед ним?
   – Перед попугайчиком Кешей можешь не извиняться.
   – Почему нет? – сказал Бабах. – Я могу извиниться и перед попугайчиком Кешей, и перед кем угодно и за что угодно, меня от моих извинений не убудит. Хочешь, я и перед тобой извинюсь?
   – За что ты хочешь извиниться передо мной? – спросил я.
   – Это не я, это ты хочешь, чтобы я извинился перед всеми, – сказал Бабах. – Ах, извините меня профессор кислых щей, ах, извините меня свинячащая бабушка Ксюша, ах, извини меня попугайчик Кеша… – Судя по тону, каким заговорил Бабах, он серьезно на меня рассердился. Похоже, теперь я должен был извиниться перед Бабахом за то, что допёк его своими требованиями.
   – Извини меня, Бабах, – сказал я. – Я не хотел сердить тебя. Можешь ни перед кем не извиняться. Сделай только так, чтобы в наш детский сад завтра утром пришел Николай Федорович.
   – Да он уже сидит там, – пробурчал Бабах, – ждет не дождется, когда наступит завтра, чтобы понарасскать вам такое, о чем сам еще не знает.

Байка шестнадцатая. Путешествие во Вселенную

   Бабах сдержал свое обещание. Старенький профессор Николай Федорович с самого утра дожидался нас в детском саду. Глаза за стеклышками очков у него были воспалены. Похоже, он провел ночь без сна в нашем детском саду. В руках он держал точно такую же юлу, какую подарила моей сестричке и мне Марьванна. А может, это была та самая юла-Вселенная, из которой не вылезал Бабах.
   Увидев Марьванну, Николай Федорович поцеловал ей руку, отчего наша воспитательница стала похожа на распутившийся мак, и сказал:
   – Позвольте поблагодарить вас, уважаемая Марья Ивановна, за приглашение посетить ваш детский сад и прочитать вашим деткам лекцию о Вселенной. Для меня это огромная честь. Хотя я специалист не в области астрономии, а совсем даже наоборот, смею надеяться, что и для вас моя лекция окажется небезынтересной.
   – Ой, – сказала Марьванна, светясь маковым цветом, – это не вы, а я должна благодарить вас за то, что такой великий ученый, как вы, нашли время посетить наш детский сад и раскрыть нашим детям и мне все тайны Вселенной.
   Пока мы завтракали, Николай Федорович и Марьванна долго еще обменивались любезностями, так что оба облегченно вздохнули, когда мы вышли из-за столов, и профессор на пенсии, не выпуская из рук юлы-Вселенной, начал лекцию такими словами:
   – Дорогие детки, вы, наверное, очень удивитесь, если узнаете, что не только все атомы Земли, но и каждый из вас в отдельности и все вместе, включая уважаемую Марью Ивановну и мальчика по имени Спасибо-пожалуйста, состоите из звездного вещества.
   Марьванна заулыбалась и покраснела на этот раз так, что даже ее белоснежный халат стал макового цвета, а Спасибо-пожалуйста встал со своего стула и, показав пальцем себе на грудь сказал:
   – Звездное вещество – это я.
   А Николай Федорович продолжал:
   – Давным-давно неведомая нам звезда, названия которой мы не знаем, взорвалась, разлетевшись на бесчисленное множество мелких осколков. Из осколков этих образовались наши Солнце, Земля и всеми уважаемая Марья Ивановна.
   Марьванна превратилась в сплошной цветок мака и сказала:
   – Ой, ну и скажете вы, профессор.
   А Спасибо-пожалуйста снова встал со своего стула и добавил:
   – И я.
   – Солнце, как считают астрономы, засияло пять миллиардов лет назад, – продолжал рассказывать Николай Федорович. – С тех пор наше светило мало изменилось. Есть основание полагать, что оно не претерпит особых изменений и за последующие пять миллиардов лет. Однако к концу этого срока горючее в глубинах Солнца почти полностью выгорит и его оболочка начнет распухать и краснеть. В конце концов раздувшееся красное светило займет четверть земного неба. Его поперечник увеличится в сто, блеск в тысячи раз, а горячее дыхание расплавит ближайшие к Солнцу планеты Меркурий и Венеру. Земля превратится в безжизненный каменный шар, нагретый до температур, при которых плавится свинец. Океаны полностью выкипят. А земляне? Если они уцелеют, то лишь в случае, если сумеют перелететь на какой-нибудь из спутников Юпитера или, возможно, в другую, более гостеприимную часть нашей Галактики, которая называется Млечный путь.
   Николай Федорович сделал паузу, посмотрел на юлу, которую продолжал держать в руках, и сказал:
   – А теперь, детки и вы, уважаемая Марья Ивановна, если у вас не будет возражений, я приглашаю всех вас в увлекательное путешествие в глубины Вселенной, чтобы познакомиться с некоторыми ее тайнами.
   В ту же секунду все мы, включая профессора Николая Федоровича и невесть откуда взявшейся бабушки Ксюши, стали совсем крошечными, меньше самого маленького атома, и оказались внутри юлы. Здесь нас дожидался космический корабль. Бабушка Ксюша со словами «Пропустите, у меня проездной», расталкала всех и первой взобралась по крутому трапу. Когда следом за бабушкой Ксюшей в космический корабль поднялись и мы, люк за нами закрылся, юла стала раскручиваться – вначале медленно, потом всё быстрей и быстрей, – и бабушка Ксюша, заняв место за центральным пультом управления кораблем, голосом Бабаха сказала: «Поехали!»
   Мы едва устроились поудобней, как устраиваются космонавты внутри космического корабля, как наш космический корабль сорвался с места и помчался с такой скоростью, что у нас захватило дух.
   – Потрясно! – сказала Кареглазка, любуясь в иллюминатор близкими и далекими звездами, которые светились вокруг нас.
   – Как в мультяшке, – сказал Мальчик-с-пальцем-в-носу. – А куда мы летим?
   – Сам всё увидишь, – сказала бабушка Ксюша, переключая рычажки на пульте управления, и вдруг запела: – Эх-ма! Жизнь моя разлюли-малина! Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил!..
   Мы любовались огромным черным небом, сплошь усыпанным яркими, не очень яркими и едва видными звездами, созвездиями и какими-то светлыми пятнами-спиралями. Все это разлеталось во все стороны с такой скоростью, что у нас закружилась голова.
   – А что это за спиральки? – спросила Девочка-с-тоненькими-косичками, и Николай Федорович, сидя в переднем кресле лицом к нам и спиной к поющей бабушке Ксюше, ответил:
   – Это галактики.
   – А что такое галактики? – спросил Капризуля.
   – Это звездные системы вроде нашего Млечного пути, – сказал Николай Федорович и добавил, сердито оглянувшись на бабушку Ксюшу: – Я покажу вам места, где одно маленькое солнце сияет ярче, чем десять триллионов солнц, а чайная ложка вещества весит столько же, сколько весят двести миллионов слонов. Если такую ложку уронить на пол, она пробьет Землю насквозь, вылетит с противоположной стороны, затем вернется по пробитой дыре обратно и будет долго качаться взад-вперед, как качается маятник часов, пока не остановится в центре Земли.
   – Не нужно показывать нам солнце и чайную ложку, – попросил Спасибо-пожалуйста. – Лучше покажите нам деньги, которых больше, чем двести миллионов слонов.
   – Зачем тебе столько денег? – удивился Николай Федорович.
   – Знаем, не проболтаемся, – сказал Спасибо-пожалуйста, а Кареглазка, сидевшая рядом с ним, ответила за него:
   – Чтобы купить Землю и всех людей.
   Тут даже бабушка Ксюша, управлявшая кораблем, перестала петь, удивленно посмотрела на Спасибо-пожалуйста и произнесла одно только слово, значение которого никто не понял:
   – Фьюить!
   А Николай Федорович, довольный тем, что бабушка Ксюша сосредоточила все свое внимание на приборах пульта управления, сказал:
   – Перед вами Вселенная, какой она выглядит сегодня. Вы видите лишь малую ее часть. Включите воображение и представьте, что расстояние от Земли до Солнца – это толщина одного листа бумаги.
   – Или одной денежки, – вставил Спасибо-пожалуйста, которого, похоже, ничто другое, кроме денег, не интересовало.
   – Можно сказать и так, – согласился с ним Николай Федорович. – Тогда длину пути до ближайшей звезды, которая похожа на наше Солнце, можно будет представить в виде столба бумаги высотой с семиэтажный дом.
   Спасибо-пожалуйста ахнул:
   – Ух ты! Пачка денег высотой с семиэтажный дом! А больше бывает?
   – Бывает и больше, – сказал Николай Федорович. – Во Вселенной еще и не такое бывает. Чтобы представить себе размеры всей Вселенной, понадобится построить дом высотой в двадцать миллионов этажей.
   Спасибо-пожалуйста на время онемел, а когда пришел в себя, спросил:
   – А сколько это будет, если дом этот мерить не этажами, а пачками денег?
   У Николая Федоровича на все вопросы, даже самые глупые, находились ответы.
   – Столб этих почек денег, сложенных одна на другую, – сказал он, – поднимется на высоту трети пути от Земли до Солнца. Но во Вселенной нет денег. Зато здесь можно увидеть массу другого интересного. В глубинах Вселенной можно встретить черные дыры, с которыми лучше не встречаться, потому что они засасывают не только всё, что оказывается вблизи них, но даже свет…
   – Я, конечно, дико извиняюсь, – перебил Николая Федоровича Спасибо-пожалуйста, – но слушать про все эти чайные ложки со слонами, бумажные небоскребы высотой до солнца и черные дыры совсем неинтересно. Лучше скажите, пожалуйста, где находятся мои деньги, на которые можно купить всю Вселенную?
   – Ты хотел купить только Землю и всех нас, – напомнила Спасибо-пожалуйста Кареглазка.
   – Раньше хотел, а теперь расхотел, – сказал Спасибо-пожалуйста. – Мне нужна вся Вселенная, а не какая-то задрипанная Земля с ее людишками.
   Неизвестно, чем бы закончился этот торг, затеянный жадным Спасибо-пожалуйста, если бы не Марьванна.
   – Дети, мы находимся с вами во Вселенной, – сказала она. – Николай Федорович, будьте добры, покажите нам, пожалуйста, что станется с нашей Землей через пять миллиардов лет, чтобы мы своими глазами увидели то, о чем вы нам рассказали.
   Но Спасибо-пожалуйста не дал Николаю Федоровичу и рта раскрыть. Он вдруг вскочил со своего космического кресла и направился к выходу.
   – Жулики, – заявил он, – вы все здесь психованные жулики! – Проходя мимо меня, погрозил мне кулаком. – А самый главные жулик здесь ты. Вот скажу брату, он так расквасит твою сопатку, пожалеешь тогда, что на свет родился. – И ушел.
   Мы долго молча сидели в своих космических креслах, глядя в иллюминаторы, за которыми ничего не было видно. Молчание нарушила Марьванна. Она сказала:
   – Ну что же, дети, давайте поблагодарим уважаемого профессора за увлекательную экскурсию, которую он нам устроил, и нашего уважаемого командира космического корабля… – Марьванна не договорила. Ни Николая Федоровича, ни бабушки Ксюши в салоне корабля не было. Они куда-то исчезли. Как, впрочем, исчезли космический корабль, а вместе с кораблем и Вселенная. Мы снова оказались в своей группе в детском саду.
   Я огляделся по сторонам, силясь понять, на самом ли деле мы только что побывали во Вселенной или мне это только почудилось.
   По-видимому, почудилось, подумал я. Потому что дети как ни в чем не бывало играли, как играют они обыкновенно после завтрака, Марьванна в своем обычном белом, а не красном, халате помогала Девочке-с-тоненькими-косичками рисовать картинку, исчезла и юла-Вселенная, которую подарила моей сестричке и мне Марьванна и которая так полюбилась моему другу Бабаху.
   Не было видно в комнате и Спасибо-пожалуйста – виновника нашего прерванного путешествия во Вселенную. Но, в отличие от юлы, он вскоре появился, на ходу застегивая ширинку на штанах. Эта ширинка подсказала мне, что Спасибо-пожалуйста был в туалете. Выходит, мне и вправду померещилось, что мы побывали во Вселенной? Нет, не померещилось. Потому что Спасибо-пожалуйста, справившись, наконец, со своей ширинкой, снова погрозил мне кулаком и повторил то, что я уже слышал от него на борту космического корабля:
   – Ты самый главный психованный жулик! Вот скажу брату, он так расквасит твою сопатку, пожалеешь тогда, что на свет родился.
   Я тихо позвал:
   – Бабах, ты где?
   – Здесь, – отозвался Бабах. – Сколько можно повторять одно и то же: я всегда здесь и повсюду. Неужели это так трудно запомнить?
   – А где юла? – спросил я.
   – Какая юла?
   – Юла-Вселенная, – сказал я. И напомнил Бабаху его же слова: – Эх-ма, жизнь моя разлюли-малина.
   – Ах, вот о какой юле ты спрашиваешь, – сказал Бабах. – Где ж ей еще быть, как не в твоей комнате? Я ведь не улитка, чтобы таскать всюду свой дом. Больше вопросов нет? А то мне страшно некогда.
   – Есть вопрос. Скажи, Бабах, что такое деньги?
   – Ты никогда не видел деньги? – удивился друг.
   – Я видел деньги, но не знаю, зачем они нужны, – признался я.
   – Ну, ты даёшь! – изумился Бабах. – Да деньги самое-пресамое важное, что только есть на Земле. Слыхал такую песню? – И неожиданно запел: – «Ах, вы деньги, деньги, деньги, всюду деньги, господа, а без денег жизнь такая – не годится никуда». Или вот еще другая: «Мани, мани, мани…» Я знаю сто тысяч миллионов песен про деньги, и каждая лучше другой. Не понимаю, почему человечество до сих пор не додумалось сделать одну из песен про деньги гимном всей земли! Представляешь, какой заряд бабаха получали бы люди, если бы на всей планете каждое утро начиналось бы с исполнения такого гимна? Все как один вставали бы по стойке смирно, прикладывали руку к сердцу и, закатив от восторга глаза, хором пели гимн про деньги! Удовольствие на минуту, зато бодрости на весь день…

Байка семнадцатая. Расквашенные сопатки

   «Деньги не решают ни одной серьезной проблемы, – сказал папа. – Они создают проблемы».
   Не помню, в какой связи сказал папа эти слова. Кажется, у них с мамой зашел разговор о Китае. Точно о Китае. Мама прочитала в журнале какую-то статью об этой стране и сказала папе, что, если верить автору статьи, все самое интересное и полезное в мире придумали китайцы. Порох, фарфор, компас, шелк, бумагу, книгопечатание и многое другое, вплоть до зубной щетки, которой мы чистим по утрам и вечерам зубы. Папа подтвердил, что это на самом деле так. И добавил, что первые на земле деньги тоже придумали китайцы. После чего сказал: «Деньги самое нелепое изо всего, что они придумали. Нелепое и опасное. Природа прекрасно обходится без денег. Они ей не нужны. Всё зло в мире связано с деньгами. Их можно сравнить с колючей проволокой. Деньги, как и калючая проволока, разделяют людей на свободных и несвободных, опутывают их, толкают на преступления».
   Ты спросишь, мой юный друг, к чему я заговорил вдруг о деньгах? А вот к чему.
   Нянечка в нашем детском саду, убираясь в раздевалке, обнаружила в шкафчике Спасибо-пожалуйста деньги. Много денег. Они едва уместились в его мешочке для сменной обуви. Нянечка тут же рассказала о своей находке Марьванне. Марьванна заглянула в мешочек и ахнула. Сказала, что никогда в жизни не видела столько денег сразу. Отвела в сторону Спасибо-пожалуйста и показала ему мешочек, битком набитый деньгами. Спросила:
   – Твой?
   Спасибо-пожалуйста нахохлился и потянулся к мешочку:
   – Отдайте.
   Марьванна отвела его руку.
   – Вначале скажи, откуда у тебя столько денег?
   – Не скажу. – Спасибо-пожалуйста стал заметно бледным.
   – Это не твои деньги? – спросила Марьванна.
   – Мои, – сказал Спасибо-пожалуйста и стал белым, как халат Марванны.
   – Расскажи, как они оказались в твоем шкафчике? – потребовала Марьванна.
   – Не ваше дело. – Спасибо-пожалуйста, слывший с некоторых пор самым вежливым мальчиком во всем детском саду, снова стал грубым.
   Марьванну такой ответ не устроил.
   – Нет, это моё дело, – сказала она. – Меня касается всё, что происходит в нашей группе. Рассказывай.
   – Не буду я ничего вам рассказывать! – вдруг сорвался на крик Спасибо-пожалуйста и стал тянуть Марьванну за руку, в которой она держала его мешочек с деньгами. – Отдайте!
   – Я отдам эти деньги твоей маме, – сказала Марьванна.
   Спасибо-пожалуйста, отчаявшись дотянуться до своего мешочка, набитого деньгами, набросился на Марьванну.
   – Не нужно отдавать деньги маме! – еще громче закричал он. – Это мои деньги! И я вам ничего не скажу! Лучше верните мне мои деньги!
   – Я хочу знать, откуда у тебя взялись эти деньги? – говорила Марьванна, крепко держа мешочек так, что Спасибо-пожалуйста не мог до него дотянуться.. – Ты их украл?
   Спасибо-пожалуйста разревелся.
   – Ничего я не украл! Это ваша нянечка воровка! Лезет, куда не надо! Отдайте мне мои деньги!
   Мы, дети, привлеченные возней, затеянной Марьванной и все еще набрасывающимся на нее Спасибо-пожалуйста, забыли о наших играх и собрались вокруг них.
   – Дети, продолжайте заниматься своими играми, – сказала нам Марьванна. – Мы разберемся без вас.
   Спасибо-пожалуйста не оставлял попытки отобрать у Марьванны свой мешочек. Марьванна рассердилась и крепко схватила руку Спасибо-пожалуйста.
   – Идем к зведующей, – сказала она. – Там разберемся, откуда у тебя столько денег.
   – Никуда я с вами не пойду! – упирался Спасибо-пожалуйста, растирая свободной рукой по бледному лицу слезы. – Отдайте мои деньги!
   – Не отдам, пока не выясню, каким образом в твоем шкафчике оказались деньги, – говорила Марьванна.
   В разговор Марьванны и Спасибо-пожалуйста вмешалась Кареглазка. Она сказала:
   – Марьванна, я знаю, откуда у Спасибо-пожалуйста взялись деньги. Он собирается купить наш детский сад.
   Марьванна рассердилась. На этот раз на Кареглазку.
   – Что за глупости ты порешь? – возмущенно спросила она. – С чего ты взяла, что наш детский сад продается? И почему ты решила, что какой-то мальчишка от горшка два вершка собирается купить наш детский сад?
   – Не только детский сад, – ответила Кареглазка. – Ему нужны деньги, чтобы купить всех людей на земле вместе со всей Землей. Я думаю, будет справедливо, если вы вернете ему его деньги.
   – Ну, знаешь!.. – начала было Марьванна, но не договорила и силой уволокла Спасибо-пожалуйста из группы.
   Оставшись под присмотром одной только нянечки, которая обнаружила в шкафчике Спасибо-пожалуйста мешочек с деньгами, мы с Увальнем отошли к горке.
   – Ты всё понял? – спросил Увалень.
   – Пока ничего, – признался я.
   – Тебе Спасибо-пожалуйста что-нибудь говорил? – снова спросил Увалень.
   – Грозился пожаловаться на меня своему брату, – ответил я, – чтобы тот расквасил мою сопатку.
   – И что?
   – И ничего, – сказал я. – Как видишь, моя сопатка цела.
   К нам подошел Капризуля.
   – Ну, сейчас такое начнется! – сказал он. – Театр поинтересней, чем «Ромео и Джульетта». Слыхали, что сказала Кареглазка?
   – Похоже на то, что сопатку брату Спасибо-пожалуйста расквасил его папа, – предположил Увалень.
   – С чего ты взял? – спросил я.
   – А ты не догадался? – сказал Увалень. – Его папа думает, что деньги украл брат Спасибо-пожалуйста.
   – Думаешь, деньги, которые нашла нянечка, украдены? – снова спросил я. – Может, Спасибо-пожалуйста их нашел.
   – Если бы нашел, то так бы и сказал Марьванне, – резонно заметил Увалень. – А что сделал Спасибо-пожалуйста? Ты обратил внимание, как он испугался, когда Марьванна сказала, что отдаст деньги его маме?
   – Обратил, – сказал я. – Стал белый, как халат Марьванны.
   – Вот! – сказал Увалень. – Какой из этого следует вывод?
   – Какой?
   – Деньги украл Спасибо-пожалуйста, – пояснил Увалень. – А чтобы никто на него не подумал, он спрятал эти деньги в своем шкафчике. Папа Спасибо-пожалуйста обнаружил пропажу денег и решил, что их украл его старший брат. Ну и накостылял ему по сопатке.
   – Почему брату, а не Спасибо-пожалуйста? – спросил я.
   – Потому что Спасибо-пожалуйста еще маленький, – сказал Увалень. – Зачем маленьким деньги, когда они без того живут на всём готовом? А вот старшему брату они могут понадобится. Спасибо-пожалуйста хвастал, что его брат уже курит. Тайком от родителей, конечно. И папа его наверняка об этом знает. По запаху догадывается.
   – Дела-а! – протянул Капризуля. – Это что же получается? Один брат, маленький, украл, а старшему досталось?
   – Получается так, – подытожил Увалень.
   – Надо что-то придумать, чтобы восстановить справедливость, – сказал я.
   – Что именно? – спросил Увалень.
   – Ты у нас мастер по части чудес, – обратился ко мне Капризуля. – Вот ты и придумай.
   – Кто из вас двоих знает брата Спасибо-пожалуйста? – спросил я.
   Капризуля пожал плечами, а Увалень сказал:
   – Я знаю только, что он учится в школе и зовут его Витька.
   – Витька? – Брови Капризули поползли вверх и было видно, как он побледнел. Точь-в-точь, как побледнел до него Спасибо-пожалуйста, когда увидел в руках у Марьванны свой мешочек для обуви, битком набитый деньгами.
   – Витька или не Витька, а спасти человека от несправедливого наказания надо, – сказал я. – Айда к Спасибо-пожалуйста домой.
   Не успел я произнести эти слова, как мы трое – Увалень, Капризуля и я – оказались у двери квартиры, в которой живет Спасибо-пожалуйста со своими родителями и старшим братом. Ты, мой юный друг, уже догадался, что оказались мы там не без помощи Бабаха, который всегда находится рядом со мной и повсюду. У запертой двери, привлеченные шумом из квартиры, толпились соседи Спасибо-пожалуйста.
   – Убью, мерзавец! – гремел мужской голос. – Говори, скотина, куда дел деньги? Небось, промотал со своими дружками?
   – Не трогал я твои деньги, – отвечал ему плачущий подростковый голос. – Клянусь мамой, не трогал!
   – Ты мать свою сюда не приплетай, ворюга! – орал мужчина. – Пока не вернешь на место все деньги, буду бить тебя, выродок!
   Раздался грохот чего-то тяжелого и тут же звон разбитого стекла. Видимо, отец Спасибо-пожалуйста сломал стул и метнул им в старшего сына, но попал не в него, а по окну. Соседи у запертой двери заволновались. Голоса их наслаивались один на другой, так что невозможно было разобраться, кто из соседей что говорит:
   – Это что же такое творится? Смертоубийство какое-то!
   – Та еще семейка! Один другого стóит.
   – Мать-то где?
   – Известное дело, на работе. А отец вернулся с ночной.
   Из-за двери раздался душераздирающий крик подростка.
   – Да ведь он убьет сына! – сказал кто-то. – Полицию надо вызвать.
   – И правильно сделает, что убьет, – сказал другой сосед. – Если б мой сын украл деньги, я бы собственными руками его укокошил.
   – Много хоть украл?
   – Все деньги, чтобы были в доме, спёр подчистую. А денег у этого жулья немеряно!
   – Постыдитесь говорить такое! Вы-то откуда знаете, сколько у них денег? Сами мерили?
   – Сам не сам, а вам, небось, такие деньги и не снились.
   Надо ли говорить, что нас, я имею в виду Увальня, Капризулю и меня, никто не видел, потому что мы оказались у завертой двери квартиры Спасибо-пожалуйста невидимками? Я шепнул друзьям:
   – Пора.
   Уже в следующую секунду мы оказались внутри квартиры. То, что предстало нашему взору, было похоже на что угодно, только не на квартиру, где живут люди. На поле боя, какое можно увидеть в кино, на бурелом в лесу, на всё, что только может представить себе жуткая фантазия. Мебель была поломана, стекло балконной двери выбито, на полу валялись черепки разбитой посуды вперемешку с разорванными школьными учебниками и тетрадками. Но самое страшное было не это и даже не огромного роста разъяренный мужчина с ножкой стула в руках, которой он размахивал, как хоккеист клюшкой. Самое страшное являл собой зареванный подросток с избитым лицом, измазанным кровью, ручьем льющейся из разбитого носа. Из «сопатки», как сказал бы Спасибо-пожалуйста, окажись он сейчас рядом с нами. Из-за этого окровавленного лица с разбитым носом я не сразу признал в нем уже знакомого мне Витьку-хулигана, которого, как и его приятелей, до смерти напугал на детской площадке Капризуля, превратившись в грозного рычащего тигра, скалящего огромные острые клыки. Подросток этот до такой степени был изуродован родным отцом, что не признал в нем своего давнего обидчика и Капризуля.
   Не сговариваясь, Увалень, Капризуля и я превратились в скачущие по разгромленной квартире теннисные мячи. Упругие, вёрткие, мы прыгали по квартире, отскакивали от пола, стен и потолка и наносили точечные удары по отцу Спасибо-пожалуйста. Поначалу он никак не мог взять в толк, откуда в его квартире взялись мячи, и отмахивался от нас ножкой стула. Но всякий раз промахивался, пропуская один меткий удар за другим. Первый удар пришелся по животу отца Спасибо-пожалуйста, второй по лбу, третий мяч выбил из его рук ножку стула. А мячи прыгали все быстрей и быстрей, нанося отцу Спасибо-пожалуйста все новые и новые чувствительные удары, от которых он вскоре устал отмахиваться, так что беспомошно опустился на пол, с хрустом раздавив задом последний чудом уцелевший в этом побоище хрустальный бокал.
   – Возвращаемся в детский сад! – скомандовал я, и мы снова превратились в невидимок.
   Последнее, что я запомнил, было окровавленное лицо старшего брата Спасибо-пожалуйста с расквашенной сопаткой. Таким его не узнает теперь родная мать.
   Закончилось история с нашим заступничеством за невинно пострадавшего Витьку-хулигана и деньги, которые он не крал, самым неожиданным образом. Когда мы вернулись в детский сад, то первой, кого увидели, оказалась мама Спасибо-пожалуйста. Её вызвала по телефону с работы заведующая детским садом. Приняв из рук Марьванны набитый деньгами мешочек для сменной обуви, она поблагодарила заведующую и нашу воспитательницу, а потом вдруг вмазала кулаком своему младшему сыну такого тумака, что у того сразу оказался разбитым нос, из которого фонтаном брызнула кровь.
   Я подумал, что двух расквашенных сопаток за один день будет, пожалуй, многовато, и отправился играть с улыбающимся Капризулей и Увальнем, с лица которого улыбка никогда не исчезала.

Байка восемнадцатая. Первый шаг, первое слово

   Я заметил: если ничем не занимаешься, а только лежишь на диване, закинув ногу на ногу, и смотришь в потолок, время тянется медленно-премедленно. Но стóит только заняться делом – любым делом: помогаешь маме, придумываешь разные чудеса, просто разговариваешь с мамой, папой, друзьями, стараясь узнать больше, чем знаешь, – время начинает лететь со скоростью сто тысяч миллионов километров в секунду. Не знаю, что лучше: когда ничем не занимаешься или когда занят каким-нибудь делом? Одно знаю точно: я не заметил, как быстро выросла моя сестричка. Кажется, еще вчера она только и делала, что лежала в своей кроватке в маминой и папиной спальне, пищала, показывая свой беззубый рот, или спала, сладко посапывая и причмокивая губами, то сегодня у нее уже прорезались губки – по два внизу и наверху, – стала садиться на кроватке, семенить на четверенькак по полу, быстро-быстро перебирая ручками и ножками, и улыбаться, узнавая маму, папу и меня.
   И вот наступил день, когда моя сестричка присеменила на четвереньках в мою комнату. Сама присеменила, никто ей не помогал. Села и улыбнулась мне, как если бы хотела что-то сказать или о чем-то попросить. Говорить она еще не умела, издавала только какие-то неопределенные звуки, которые можно было истолковать как угодно: ма, па, на, – и тянулась при этом к различным предметам и игрушкам, а ухватив их, начинала трясти ими или подносить ко рту.
   Сегодня она никаких звуков не издавала и ни к чему не тянулась. Сидела на полу и улыбалась. Я тоже улыбнулся ей: привет, мол, рад видеть тебя в моей комнате. Сестричка заулыбалась еще шире, показав сразу все четыре своих зуба, повернулась на бок и, упершись ручонками в пол, попыталась встать.
   С первого раза у нее ничего не получилась.
   – Помочь? – спросил я и протянул ей палец. Она цепко ухватилась за мой палец и сделала новую попытку встать. На этот раз встать ей удалось. Качаясь на неокрепших ножках, она продолжала улыбаться, не выпуская моего пальца из своих ручонок с складками-браслетиками на запястьях. Я осторожно высвободил свой палец, а сестричка продолжала стоять. Это было настоящее чудо!
   Я отполз от сестрички и сказал:
   – Иди.
   Сестричка еще раз качнулась, потом выпрямилась и сделала шажок. Первый самостоятельный шажок в своей жизни! Это обрадовало меня больше, чем её. Она учится ходить!
   Постояв секунды две или три, сестричка сделала новый шажок в мою сторону.
   – Иди, иди, – подбодрил я ее.
   На этот раз сестричка не удержалась, потеряла равновесие и шлепнулась на попу. Я испугался, подумал, что сейчас она разревётся. Но сестричка и не собиралась реветь! Она всё еще показывала мне все свои четыре зуба и вдруг чётко произнесла:
   – Бабах!
   Это не был ни один из прежних звуков, которые сестричка уже умела произносить. Ни ма, ни па, ни на. Это было чётко произнесенное слово. Первое слово в жизни сестрички! И слово это означало не что-нибудь, о чем следовало догадываться, а имя моего друга!
   Бабах тоже услышал, как моя сестричка позвала его. Невидимый, как обычно, но всегда находящийся рядом и повсюду, он звонко расхохотался и сказал:
   – Привет! Ты хочешь подружиться со мной?
   – Да, – сказала сестричка. И опять это был не один из ее прежних звуков, а осмысленно произнесенное слово!
   Бабах и моя сестричка разговаривали друг с другом! Это доставляло им обоим ни с чем несравнимое удовольствие. Бабах продолжал звонко хохотать, как если бы ему щекотали пятки, а сестричка не перестовала улыбаться.
   – Нет проблем! – говорил Бабах сквозь смех. – А братец твой не будет возражать против нашей дружбы?
   – С какой стати мне возражать? – сказал я. – Я буду только рад, если ты станешь не только моим другом, но и другом моей сестрички.
   – Замётано! – сказал Бабах. – Обожаю дружить с детьми! – И зараторил уже знакомое мне: – Я самый-пресамый лучший друг на свете! Чемпион мира среди всех самых-пресамых лучших друзей!
   В ответ моя сестричка тоже рассмеялась и хлопнула в ладоши. Я помчался на кухню, где в это время находились мои мама и папа, чтобы сообщить им радостную новость: моя сестричка сделала в своей жизни шаг и произнесла первое слово!
//-- * * * --//
   На этом, мой юный друг, мы расстанемся с тобой. Расстанемся ненадолго. Байки про моего друга Бабаха закончились. Начинаются новые байки – про мою сестричку, меня и нашего общего друга Бабаха.
   Ты узнаешь много нового и интересного. А может быть, и полезного. Во всяком случае, я на это надеюсь. Но это будет позже. А сейчас, мой юный друг, до свидания. До скорой встречи!

Владимир Меженков Мой друг Бабах Байки для маленьких больших детей